Пять жизней на двоих, с надеждой на продолжение [Игорь Юрьевич Литвинцев] (fb2) читать онлайн

Игорь Литвинцев Пять жизней на двоих, с надеждой на продолжение

И это все в меня запало

И лишь потом во мне очнулось!

Давид Самойлов

Введение, общее для всей книги

Первая книга («ВЕЗЕНИЕ, ПРУЛЬНОСТЬ и всякое НЕПОНЯТНОЕ в моей жизни») из серии под выше приведенным эпиграфом содержит подробный анализ неординарных событий, со мной происходивших. Таких, которые затруднительно или даже невозможно объяснить только в рамках полной реальности окружающего нас мира. И предлагает гипотезы, обосновывающие их постоянно позитивное для меня завершение.

Пересказывать их не буду, но общая идея состоит в том, что существует некая Высшая сила (Бог, Абсолютный Разум и т. п.), которую я назвал Сущность. Именно она и сопровождала меня по жизни, устраивая испытания и одновременно способствуя положительному завершению различных, иногда практически неразрешимых, ситуаций. И таким образом подготавливала к возможному участию в одном из своих бесчисленных проектов альтернативной истории Земли, идею которого я сам предложил ей на рассмотрение.

Еще в процессе написания первой книги у меня в голове постоянно крутилось смутное воспоминание, что когда-то я уже сталкивался с биографией некоего известного человека, тоже богатой на разные странные и не всегда объяснимые случайности. Которые всегда заканчивались удачно, отчего окружающие считали его супер везунчиком. Но чья она была, и когда я мог ее читать – вспомнить не мог, так как, занимаясь сбором исторического материала на местные темы, часто сталкивался с литературой такого рода.

И вдруг уже здесь всплыло. Это же была биография Джеральда Малькольма Даррелла (далее ДМД), написанная уже после его смерти Дугласом Скоттом Боттингом.

Еще при жизни, уже ставши великим гуру, Даррелл не единожды получал предложения от желающих написать его биографию. К нему обращались и известные, и только начинающие писатели. И одному из них он даже аванс проплатил, но, прочитав начало, полностью разочаровался и остановил сотрудничество. Взялся было за автобиографию сам: ему казалось, что история его жизни должна принадлежать только ему одному. Но слишком поздно – не было уже ни сил, ни энергии. Понимал рассудком, что задуманное завершить во всей полноте желаемого не успеет, а писать собственный некролог не хотел.

И поэтому сразу заинтересовался, получив еще одно предложение от Дугласа Боттинга. И приложенную к нему биографию шотландского путешественника, натуралиста и писателя Гэвина Максвелла (у нас переведены два его произведения: «Кольцо светлой воды» и «Лети к своим собратьям, ворон», которые, с моей точки зрения, достойны того, чтобы их прочитали все).

Даррелл, конечно, знал и ценил книги Гэвина Максвелла и даже написал на первую очень хорошую рецензию. И несмотря на то, что находился в больнице после тяжелейшей операции и сильно ослаб, просмотрел введение в его биографию, написанную Боттингом (последний и передал-то ее специально, как показатель уровня своего творчества).

И когда ДМД дошел до характеристики творчества Максвелла и наткнулся на фразу о том, что тот «подобно Джону Берроузу, Уильяму Генри Хадсону и Джеральду Дарреллу является одним из лучших авторов, писавших о живой природе в последние сто лет», то не заинтересоваться автором, имеющим такое высочайшее мнение о его собственном писательском таланте попросту не мог. Но самостоятельного знакомства не осилил, очень хотел, но совсем плохо себя чувствовал. И, попросив любимую супругу Ли почитать ему эту биографию вслух, понял что ему нравится все: манера написания, впечатляющее отражение природы Шотландии и, главное, ярко изложенное автором понимание главной идеи жизни Максвелла.

И ДМД сразу решил, что наконец-то нашел своего биографа, способного понять и правильно отразить его внутренний мир, и точно донести до читателей ту гигантскую задачу, которую он сам себе определил как цель своей жизни. Хотел лично с ним встретиться, но уже не смог. В этой жизни не успел. И попросил Ли не только заключить договор с Боттингом, но и предоставить тому полную свободу в процессе работы над своей биографией.

(Я бы на месте ДМД поступил точно также. Опять нахальное заявление, даже наглое, но «Сага о кольце ярких вод: Загадка Гэвина Максвелла» написана действительно мастерски. Обязательно прочитайте, уверяю вас – не пожалеете.)

Вскоре после его смерти в январе 1995 г. Ли так и сделала. И Дуглас, с радостью принял это предложение – написать полную и честную историю жизни ДМД. Ему был открыт доступ ко всем семейным архивам, включая их любовную досвадебную переписку. Два года напряженного творческого труда, поездок, встреч с людьми, знавшими Джеральда Даррелла, принесли свои плоды. Биография однозначно получилась.

В Москве я купил ее сразу же после появления русского издания (уже больше 15 лет назад, как же быстро летит время!) и быстренько проглотил, пробежав по диагонали. Не помню почему, но не было ни времени, ни условий углубляться. Хотя хотелось, так как сразу отметил мастерство автора, его профессионализм и глубокое знание темы при подчеркнутом уважении к своему герою. Книга мне понравилась и, конечно, читать ее надо было по-другому, с чувством, толком и расстановкой. И я пообещал себе сделать это обязательно, но… «потом», которое все не приходило и не приходило.

А тут взяло и пришло, прямо на острове Джерси. Я с Маришей (моей нынешней супругой) отправился туда в паломничество, просто горя желанием увидеть наконец-то легендарный Зоопарк, основанный Джеральдом почти полвека назад и, конечно. побывать на месте его захоронения. Собираясь, бросил в чемодан и биографию ДМД. Захотелось восстановить в памяти все моменты, связанные с, казалось бы, неразрешимыми проблемами создания этого частного Зоо (теперь «Парк дикой природы»: уникальное заведение, не имеющее аналогов в мире, принадлежащее «Фонду охраны дикой природы»: оба имени Даррелла).

Три дня буквально прожил в Парке (появлялся ранним утром и оставался до тех пор, пока супруга не утаскивала), на целый день погружаясь в его атмосферу. А когда в гостинице усталая Мариша проваливалась в сон (в то время это у нее очень просто получалось, до трех не успеешь сосчитать – уже выпала из действительности), с интересом перечитывал главы биографии о событиях на Джерси, но ими там и ограничился.

А вот сразу после возвращения в Москву «повезло»: простудился, но не сильно. Главное, голова не болела, а что суставы на ногах сильно распухли – дело уже привычное. Выходить из дома в любой цивильной обуви было невозможно, зато валяться на диване и читать – никаких проблем. И я смог спокойно и с удовольствием погрузиться в написанную Боттингом книгу, не менее талантливую, чем биография Максвелла. Читал и удивлялся, как же в первый раз не обратил внимание на многие вещи, которые теперь вызывали живой интерес и пробуждали в памяти воспоминания о моей собственной жизни.

И серьезно заинтересовавшись личностью ДМД, начал искать и собирать вообще все, что про него было написано. Даже одолел две на английском (с трудом, словарем и помощью): «Himself and Other Animals. A Portrait of Gerald Durrell» его соратника Дэвида Хьюза и вторую книгу его первой жены Джеки, написанную уже после их тяжелого развода: «Jacquie Durrell. Intimate Relations». С первым ее творением «Звери в моей постели», снабженным комментариями Джеральда (которые только и придают этой посредственной книжечке определенный шарм), проблем не было – наши успели перевести и издать. (Джеки одно время вторую книгу своих воспоминаний хотела назвать «Зверь в моей жизни», но потихоньку остыла после тяжелого развода и передумала). Даже книгу его недалекой и взбалмошной сестры Марго (Маргарет Изабель Мейбл Даррелл) выловил, но ее содержание к жизни самого Джеральда отношения почти не имело.

Зато еще раз отдал должное кропотливому труду Дугласа Боттинга (как и следовало ожидать, он обе английские до меня тщательно проработал и все заслуживающее внимания оттуда вытащил; вполне можно было самому не мучиться).

Как в итоге выяснилось, до этого я почти ничего не знал о личности ДМД, творчество которого в свое время произвело на меня такое мощное впечатление. И хотя автор биографии излагает отдельные моменты его жизни без погони за дешевыми сенсациями, не стремясь ни к затушевыванию недостатков, ни к их акцентированию, многие стороны натуры Джеральда стали для меня откровением.

Но я уже давно реально смотрел на жизнь и особенно ничему не удивился. Прочитав немало биографий великих творческих личностей, пришел к выводу, что их достижения – это единственное, на что следует обращать внимание. А вот повседневную жизнь лучше вообще не оценивать. Не стоит их поклонникам скелеты в шкафах тревожить и в грязном белье рыться.

И хочу подчеркнуть, что после всего прочитанного:

а) мое отношение к писательскому ярко индивидуальному таланту Джеральда совершенно не изменилось (в отличие от реакции на труд Боттинга в LiveJournal некоторых читательниц, ранее его обожающих до восторженного визга, а теперь посчитавших, что ДМД в своих книгах их обманывал). Для меня краски его лучших книг абсолютно не поблекли;

б) его достижения и заслуги перед человечеством настолько велики, что на их фоне все остальное совершенно не значимо (по крайней мере, я так думаю).

А Дуглас Боттинг, познавший его жизнь лучше, чем кто-либо, вообще считает ДМД выдающимся человеком (хотя и не лишенным определенных недостатков), исполняющим священную миссию по спасению исчезающих по вине человека видов животных. Он называет его современным святым Франциском, причем борющимся с таким злом, которое историческому Франциску Ассизскому не могло привидеться и в самом страшном сне. (Франциск Ассизский – один из наиболее почитаемых и известных в мире католических святых. Проповедовал ценность природы, сопричастность, любовь и сострадание ко всякой твари. В 1979 г. был официально провозглашен Церковью небесным покровителем экологов. Кому интересно прочитайте о нем в очень хорошем сборнике очерков и эссе Гилберта Честертона «Фома. Франциск. Ортодоксия», написанных в 1923–33 гг.

Ну а относительно счастливых случайностей (иногда для ДМД тоже судьбоносных), то его жизнь реально напомнила мне мою. (Используя терминологию первой книги этой серии – наличием множества прульных моментов и непонятного). Не зря же его близкие знакомые даже придумали специальный термин: «удача Даррелла».

И что еще поразило: практически полное совпадение его детских ощущений и впечатлений от окружающей природы с моими. Почитал отрывки его воспоминаний (опять же у Боттинга) и увидел себя в этом возрасте – ну прямо родственные души. Заявление нахальное, я понимаю. Но истине соответствует.

Потом, конечно, дорожки наши разошлись сильно, но любовь к животным, к природе у обоих осталась на всю жизнь. У него – как всепоглощающая страсть, она же – профессия, у меня – как хобби.

Также сильно зацепило принципиальное отличие его первой семейной жизни от последующей, ставшей счастливой. Как мне это было знакомо!

И, конечно, меня заинтересовали нюансы его жизней с такими разными по всем характеристикам женами. У меня их было не две, а три (тоже совершенно различные), но сути это не меняет. Наоборот, есть основание сделать единое заключение: «все хорошо, что хорошо кончается»!

А ведь это самое личное счастье, сколько оно содержит различных аспектов и от какого количества случайностей зависит. И как сильно при этом влияет на все стороны жизни, в том числе, и на ее продолжительность!

И находясь под впечатлением от книги Боттинга, я начал вспоминать своих жен и их прямое и косвенное участие в моих успехах и неудачах. И это было не просто, хотя бы потому, что когда-то сам сознательно и старательно постарался выбросить из головы всё, связанное с первым браком.

Ну и, наконец, наши одинаковые страдания, связанные с боязнью высоты. Для кого-то это ерунда, несущественная деталька, но только не для меня. Сравните наши переживания – в разделе «ПРС – страх» первой книги и ее приложения. Как будто один и тот же человек их переносил.

Повторюсь, именно после детального прочтения биографии ДМД у меня в первый раз и возникло желание еще раз комплексно пройтись по собственной жизни и попробовать ее проанализировать. Но на этот раз не с точки зрения прульности и непонятного, а:

– во-первых, взглянуть на прожитое через призму одной из самых ярко выраженных черт своего характера – любви к природе (ее лесам, лугам, озерам, болотам, горам и даже дачным участкам) и всем видам живых существ: рыбам и тритонам, богомолам и паукам, жабам и квакшам, совам и соням и, конечно, котам. В общем, всем ее обитателям. Я тот, кого можно точно назвать натуралистом-любителем;

– во-вторых, отразить роль женщин, которые в значительной степени влияли на мою жизнь, а значит и на отношения с животными и природой. А с женщинами всегда не просто, почти каждая из них (по крайней мере в начале знакомства) сама по себе представляет загадочное, а иногда и необъяснимое явление.

Но я всем представительницам прекрасного пола, с которыми меня судьба сводила, выражаю свою благодарность и признательность (в разной степени, естественно). В первую очередь, конечно, бабушке и маме, тетечке Лиле, дочери, своим женам и подругам. А особенно сестре, благодаря любви и заботе которой я на старости лет получил возможность для написания этих книг. В Москве я бы никогда на это не сподобился – среда бы воспротивилась (точно знаю.)

Это может показаться странным, но в моей памяти эти две линии – женская и природная – переплетаются и иногда достаточно сильно. И, возможно, что только для такого рода воспоминаний вполне подошло бы название типа «Женщины и животные в моих жизнях». Суть бы точно отражало, но по-русски оно как-то не звучит.

Ну а дальше – череда всяких-разных событий, повседневная текучка, в общем все, как обычно. В результате возникшее желание опять было отложено «на потом». Запало куда-то так лет на десять, а вот тут, в Вильфранше, проснулось, и я его реанимировал. А потом и постарался превратить в книгу.

И вдруг туда же внедрилась личность самого Джеральда Даррелла. Чем больше я перечитывал его биографию, тем она меня сильнее притягивала, хотя жутко осложняла работу. После появления ДМД все сюжетные линии окончательно переплелись и перезапутались в моей голове.

Согласно первоначальной задумке, во введении я просто хотел рассказать, как поездка на Джерси и повторное обращение к деталям жизни ДМД подтолкнули меня к написанию воспоминаний о любви к природе, попыткам разведения домашних питомцев и роли во всем этом моих жен. Ну и к реализации двух давних мечт проехаться по его следам. И все!

Долго мучился с возможными вариантами, но все время неудержимо тянуло предварительно и избирательно пройтись по его биографии. Конечно, можно было бы просто отправить читателей непосредственно к Боттингу, но что тогда делать с моими комментариями?

И пытаясь для самого себя обосновать необходимость появления фигуры Джеральда Даррелла на страницах этой книги, я вдруг получил для этого такой железобетонный повод, что все колебания отбросил.

Двадцатый год двадцать первого века для обладателя даты рождения 02.02 (это я про себя, любимого), иногда по ночам общающегося с Сущностью, не имеет права быть обыденным. И из содержания февральских сновидений я получил немало подтверждений того, что мое предложение (изложенное детально в первом томе третьей книге этой серии «Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами») о возможном варианте осуществления новой альтернативной истории Земли – в целом принято.

А буквально несколько дней назад, 20.02.20, я увидел начало очередного сна (будем считать – вещего). Втроем, Джеральд, его вторая супруга Ли и я, рассматриваем большую рельефную карту Африки, разложенную на длинном овальном столе в каком-то конференц-зале. Ли выглядела молодой и красивой, как на свадебном фото, ну а мы – тоже ничего, симпатичные и пока стройные бородатые мужчины, лет так до 40 (в этой жизни Ли на год меня моложе, мир наш пока не покинула, но ведь и я тоже). Принимаем решения (которые будут неукоснительно выполняться), в каких районах создавать заповедные зоны и какие степени защиты они должны получить. Все это в 1808 г., заметьте, календарь МК на стеночке висел.

Свернутые карты островов Индийского океана уже проработаны и лежат на кресле в сторонке. С этим районом проще, единогласно решили сделать его практически полностью заповедным: от Мадагаскара до Сейшельских островов. (после тщательной очистки суши от всякой, уже ранее завезенной моряками, иноземной живности и растительности, тем более. что достались они нам в состоянии на начало 18 века. Это был такой потрясающий сюрприз от Сущности, но который я даже изначально рассчитывать не мог. Напомню, что перенос современной территории в прошлое предполагалось осуществить в 1807 год. Для Европы так и осталось, план не изменился. А вот с Тихо-океанским регионом и Северной Америкой нас ждала прекрасная новость. Сами понимаете почему, состояние природы за 18 век нигде лучше не стало. И гораздо проще ее сохранить, чем потом восстанавливать. Потом на примере Мадагаскара это покажу с цифрами. Только доберитесь до следующей книги и ее тома: «До и После».)

Я именно с такой просьбой и обращался, ну скажем так, «наверх» (для принятия практических мер по спасению всего биоразнообразия планеты, еще реально возможного после переноса): выделить мне группу земных специалистов прошлого, которых я смогу привлечь к работам по этому направлению. Зафиксировав в уме довольно длинный перечень фамилий, начал их с четы Дарреллов. Всей жизнью заслужили. Не забыв и сэра Дэвида Аттенборо с господином Николаем Дроздовым. И Владимира Арсеньева для будущих работ в Маньчжурии, и Петра Кузьмича Козлова (Центральная Азия, Тибет), и моего возможно дальнего-предальнего родственника Н. М. Пржевальского (чего-чего, а работы всем хватит), а также ряда других и наших, и иностранных. Здесь только нескольких перечислил, потом полный список приведу. Просить, так просить, чего мелочиться для благого дела. (Но в этом сне больше никого из них не увидел.) И вот – мне показали на виртуальном примере, что отклик Сущности будет позитивным. Ну и как после этого я мог в этой книге без ДМД обойтись, без будущего коллеги по работе, размах которой даже трудно представить.

Но на фоне величия его личности стало гораздо сложнее компоновать все остальное содержание книги. Сложилась ситуация в какой-то степени похожая на творческие муки самого Джеральда в процессе написания бестселлера «Моя семья и другие звери». Вот как ее отразил автор:

– Я совершил огромную ошибку, впустив на первые страницы своих родственников. Стоило им появиться, как они тут же заполонили всю книгу.

Сколько в этой фразе правды, а сколько кокетства – решать вам. Но я его очень хорошо понимаю – у меня это можно сказать главная проблема – удержать себя в рамках данного сюжета. И следует добавить, что я-то Джеральда не впускал, он фактически сам ворвался, а. к тому же, задерживать его не было ни малейшего желания. В итоге всю книгу его персона не заполонила, но отхватила немало. Вот и пришлось разделить ее на относительно независимые части – в каждой по главному действующему лицу.

Совсем недавно (почти через два года после публикации) решил, что надо сделать два отдельных тома: две жизни ДМД и три моих. Разделил, прочитал и опять не понравилось. Соединил обратно, посчитав что первоначальный вариант все-таки получше выглядит. Надеюсь, что сами разберетесь и оцените целесообразность принятия этого решения. В конце концов, ведь вовсе не обязательно читать все три части. Но вот про Джеральда Даррелла, пожалуйста, прочитайте. С моей точки зрения, миссия, выполнению которой была посвящена его жизнь – последняя попытка Сущности спасти человечество от гибели в данной реальности.

Часть 1. Разные жизни ДМД. Величие и бесперспективность его деяний. Введение в тему

Очень бы хотелось в этом разделе передать свое восхищение и уважение к творчеству этого человека, взяв за образец уровень, уже достигнутый Дугласом Боттингом. Надеюсь, что мне это удастся:

во-первых, текст его биографии я использую как кладезь базовой информации – надо просто постараться не опуститься ниже его уровня и не выпасть из стиля;

во-вторых, я его единомышленник, во многом согласен с мнением цитируемого биографа, а уж с предложением присудить ДМД Нобелевскую премию за суммарные результаты, достигнутые им за свою жизнь, – на все 100 процентов. И если бы звери, птицы и прочие пресмыкающиеся оценивали вклад тех или иных людей в их защиту, он бы точно ее получил одним из первых представителей всего человечества. Но кто же их будет спрашивать – тварей бессловесных? А то, что мы их просто не понимаем, надеюсь, пока не научились понимать, так кто в этом виноват?

Так же, как не понимают пока руководители основных держав и вообще сильные мира сего, что собственными усилиями уверенно ведут нашу планету к неизбежной гибели. И я могу предсказать с очень большой вероятностью, что премию в области защиты природы выдадут какой-нибудь недалекой, но фанатичной и насквозь демагогической марионетке, типа шведской Греты. Ведь в конце 2019 г. журнал Time уже присвоил этой скандальной экоактивистке звание «человека года». А группа неких ученых даже назвала ее именем новый вид миниатюрных улиток с острова Борнео.

Теперь осталось их научить ползти цепочкой и выкрикивать лозунг «Вы украли у нас детство!» И тогда не только человечество мгновенно прозреет (если, конечно, сможет их рассмотреть и услышать), но и потепление климата немедленно прекратится. И не надо будет больше проводить этих глупых, бесполезных и насквозь демагогических саммитов и конференций под лозунгом принятия мер борьбы с его изменением.

А вот этому «Крестоносцу и Ною XX века» (как называют теперь ДМД после смерти даже те коллеги по профессии, которые не сильно торопились оценить его достижения при жизни), Человеку с большой буквы, защитнику дикой природы, который полвека пытался достучаться до сознания землян (и не только словами и лозунгами, но и практическими делами), ничего не присвоят. Хотя именно он одним из первых так ярко высветил для всего мира жуткую проблему безвозвратного исчезновения многих видов живых существ.

Задумайтесь сами (ну хоть немножко!): к тому времени, когда он открывал Зоо, примерно 80 видов уже окончательно исчезло. И примерно 500 (для млекопитающих и птиц) находилось под угрозой вымирания. Через двадцать лет – в 1980 году в четвертом издании Красной книги Международного союза охраны природы (МСОП) фигурировало уже 807 видов и подвидов млекопитающих, птиц, рептилий, амфибий и рыб, балансирующих на грани существования, причем по сравнению с прежними списками только 13 видов могли быть признаны восстановленными.

А теперь сравните просто удручающие данные аналога Красной Книги для 2016 года: только к видам, находящимся на границе полного исчезновения, отнесено 2 427 видов животных. А ведь есть еще и вымирающие виды. Их количество растет по экспоненте и в 2020 году превысит 40 000!! Кто не хочет верить в такую жуткую цифру, найдите в Интернете экспоненциальную зависимость математической модели биолога и социолога из Гарварда, лауреата ряда престижных премий – Эдварда Уилсона. Причем, согласно самым последним данным этого года, туда требуется добавить еще 600 видов только животных. И причина везде одна – полное исчезновение их среды обитания в результате человеческой деятельности.

Вы только еще раз вглядитесь в эти цифры и потом перечитайте крик души ДМД:

«Каждый год тратятся миллионы фунтов на вещи, сделанные человеком. Мы возводим прекрасные здания, памятники, библиотеки и картинные галереи, чтобы хранить книги и предметы искусства. Но разве животный мир не является галереей самого Бога? Разве животные – это не предметы искусства Господа? Вы можете построить новую галерею, но вам не возродить вид животных, который исчез с лица Земли».

И всю жизнь он предпринимал героические усилия, чтобы все не только осознали, но и начали как-то бороться с нашей ужасной реальностью.

С моей точки зрения, только этого уже достаточно, чтобы войти в историю навсегда. Пусть не Ноем или Крестоносцем, но современным Франциском точно. ДМД, будучи идеалистом и мечтателем с одной стороны, с другой прекрасно понимал неподъемность проекта, им задуманного. Он реально оценивал всю громаду и сложность этой проблемы, сравнивая свои усилия с попытками ненормального, захотевшего срыть Эверест с помощью чайной ложки. Безысходность, невозможность достичь желаемого, вот какие (почти танталовы) муки продолжали преследовать его постоянно. Пока он пытался спасти, к примеру, 10 исчезающих видов (и ведь ему реально многое удавалось), прежние места их обитания исчезали, а 100 новых за это время уже оказывалось на грани выживания.

Как же он воспарит (я в этом уверен), если представится возможность поучаствовать в новой и реальной попытке спасения животного мира Земли. Пусть и альтернативной, для нас то – перенесенных, она такой не будет.

А время неотвратимо поджимает: согласно исследованиям от 2018 г., на последний период (с 1970 г.) приходится больше половины всех исчезнувших млекопитающих, птиц, рыб и рептилий! А к 2070 г. мы можем потерять от 20 до 30 % от ныне еще существующих видов животных и растений. И эти предположения еще очень скромные по сравнению с расчетами Уилсона. Может и лучше, что ДМД до их появления не дожил. (Дожил его соратник по этой борьбе – Дэвид Аттенборо, но к нему мы еще вернемся в заключении).

Очень хорошо, что увеличивается количество людей, которые понимают значимость проделанной им работы и пытаются ее продолжить на местах, при этом выражая признательность своему Учителю любыми доступными им способами. К примеру: его именем стали называть новые виды существ, которые, как ни странно, и в наши дни продолжают отыскивать даже в достаточно обжитых уголках мира.

Так, маленькая рыбка из семейства бычковых, открытая в 2004 г. в России и названная донской пуголовкой Даррелла, этим, наверное, так вдохновилась, что с низовья Дона по каналу и дальше по Волге успела за это время аж до Кинешмы распространиться.

А еще на островке Круглом около Маврикия живет геккон Дарреллов, а в Эквадоре у подножия Анд стеклянная древесная лягушка имени Дарреллов (в обоих случаях – его и Ли). Я не знаю, почему, но такие квакши – моя слабость и любовь. А эта вообще прекрасна. Почти прозрачная, да еще и с отростками, похожими на ангельские крылышки.

Наберите в Интернете ее научное имя «Centrolene durrelorum» и сами убедитесь, какая она красавица! Или посмотрите отчеты Фонда имени Даррелла (их можно найти в публикациях группы его фанатов, делающих очень хорошее дело – группы ДД «По страницам творчества» в «ВК»). Там приложено ее фото во всей красе.

А как интересно получилось на Мадагаскаре! Сотрудники Фонда охраны природы им. Даррелла поймали не очень обычного мангуста. Сделали все замеры, сфотографировали, а в 2010 г. пришли к выводу – это же новый вид! Но вовсе не мангустов, а виверровых. И вы, конечно, догадались, как они его назвали? Правильно догадались – в честь их семьи, так как Ли еще будучи студенткой тоже имела самое прямое профессиональное отношение к животному миру Мадагаскара.

Ну а его талант писателя? Пусть и вынужденного, пусть появившегося в процессе погони за финансовым выживанием. Стольким людям он открыл глаза на чудесный мир дикой природы. Я уверен, что его вклад в воспитание целого подросшего поколения – просто колоссален.

В очередной раз я всем советую обязательно прочитать всю его биографию от Боттинга, точно не пожалеете. Потому что ниже буду останавливаться только на тех этапах его жизни, которые представляют для меня личный интерес и мало отражены в его собственных книгах.

А теперь перейдем непосредственно к жизни ДМД.

От детства до наследства

И начнем ее описание. Естественно, с самого рождения. Его родители, гражданский инженер Лоуренс Сэмюель Даррелл и Луиза Флоренс Даррелл (урожденная Дикси), и родились, и всю жизнь провели в Индии. Раз в два года имели возможность отлучаться со службы у раджи на каникулы в Англию.

В 38 лет (1925 г.) Луиза Даррелл родила пятого ребенка – Джеральда Малькольма (иногда пишут Малколма) 7 января стал праздничным днем в доме Дарреллов в Джамшедпуре (провинция Бихар, теперь г. Татанагар) – все индийские слуги пришли с поздравлениями, в один голос уверяя мэм-сахиб, что мальчик родился необычный, вырастет счастливчиком, все желания которого в жизни будут исполняться.

Откуда это взяли слуги и Джеральд, отметивший этот факт (да еще добавив и наличие серебряной ложки в собственном рту) в своих неопубликованных воспоминаниях о детстве? Естественно, только из рассказов матери (вряд ли местные слуги могли знать это типично английское выражение про ложку). Но что и кем тут придумано – не важно. Потому что все так реально и случилось.

Его отец умер неожиданно в достаточно молодом возрасте (43 года) от кровоизлияния в мозг. И все проблемы под общим названием «как жить дальше» обрушились на плечи его мамы, совершенно не подготовленной к самостоятельному существованию.

Луиза Даррелл была очаровательной женщиной, застенчивой, скромной, обладающей замечательным чувством юмора. Миниатюрная, любопытная и порой странная, она и выглядела, и мыслила как жительница Востока. Ее старший сын, Лоренс, описывал мать как прирожденную буддистку, к тому же еще и убежденно верящую в существование духов и привидений (они ее иногда посещали и в Индии, и в Англии).

Но на проблемах своего внутреннего мира она не сильно зацикливалась. Вся ее жизнь была полностью посвящена заботам о детях и муже. Без малейших жалоб Луиза в окружении детишек сопровождала его во всех перемещениях по этой огромной и такой разной стране. Но в каждом регионе находила время часами и с удовольствием пропадать на кухне, постигая секреты местных мастериц (такое у нее было хобби, чрезвычайно редкое для женщин из британских семей в Индии). В результате чего сама стала талантливой кулинаркой, способной приготовить настоящее карри во всех его разновидностях.

Была убежденной домоседкой, предпочитая побыть с детьми дома вместо посещения всевозможных праздников и приемов, довольно частых и почти обязательных в британском сообществе. Потеряв второго ребенка (Марджерит Рут умерла от дифтерии), она все время боялась за здоровье остальных, тем более что Ларри (Лоренс) и Лесли (старшие братья Джерри) постоянно чем-то болели. В общем, была практически образцовая мать.

Правда, любила по вечерам приложиться к бутылочке джина, а во время беременности всем напиткам предпочитала шампанское, но… у каждого свои привычки. И пока муж был жив и рядом, а забот с детьми всегда было выше крыши даже с целой свитой нянек и слуг, потенциальный алкоголизм Луизы таковым и оставался.

Считается, что именно от матери дети унаследовали пристрастие к спиртным напиткам. А Джеральд и Ларри – еще и грубоватый, но искрометный ирландский юмор. Отец же наградил всех сыновей яркими голубыми глазами и светлыми прямыми волосами.

Когда Джеральд сильно поправился, он решил, что и тучность тоже получил в наследство от отца. Но на самом деле это было не так. Стройный и подтянутый путешественник, он быстро набрал вес и округлился в лице вследствие перехода к неумеренному потреблению пива «Гиннесс». (Как только перешел на этот напиток и стал выпивать по ящику в день вместо обычных двух-трех бутылок других сортов ранее.) Вот сразу и начал поправляться, объясняя, что увеличил свою норму вынужденно, исключительно в лечебных целях (борясь с анемией) для восполнения нехватки железа в организме. Нахватался в Африке инфекционных болезней, вот и расплата. А куда податься, если доктор так прописал?

Но вернемся к Луизе, которой от природы была свойственна полная непрактичность.

– Когда умер мой отец, – вспоминал Джеральд. – Мама была так же подготовлена к реальной жизни, как только что вылупившийся птенец. Он единолично решал все деловые вопросы и полностью контролировал финансовую сторону нашей жизни. Моей матери не приходилось беспокоиться, где взять деньги. Она привыкла относиться к ним так, словно они растут на деревьях.

А тут сразу масса забот и тревог. Хотя после объявления нотариусом наследства стало понятно, что беспокоиться в общем-то не о чем. Поступающих доходов от вложений Лоуренса вполне должно было хватать на обеспеченную жизнь всего семейства. Но она просто не знала, что делать и как правильно распорядиться деньгами. Очень страдала из-за утраты любимого мужа и опоры семьи, чувствовала себя одинокой и беспомощной, настолько, что даже подумывала о самоубийстве, в чем призналась детям много лет спустя. И только мысль о маленьком Джерри, который целиком и полностью зависел от нее, помогла переломить ситуацию. И между ними с самого детства возникла сильная близость, продлившаяся всю жизнь.

– Я был счастливчиком, которому досталось все ее внимание, – вспоминал впоследствии Джеральд.

Я так подробно остановился на характеристике его мамы, являющейся своеобразным, но неисчерпаемым источником любви и доброты к своим детям, потому что уверен: если бы не ее безграничное терпение, включающее и режим вседозволенности для Джерри, из этого ребенка никогда бы не выросла такая неповторимая индивидуальность.

(И он очень любил свою мамочку и уже в 6 лет пообещал построить ей дом, причем непременно на территории своего собственного зоопарка, чтобы они там всегда жили вместе. И фактически не только предсказал будущее. Вот что значит целенаправленность и прямой, пусть и неосознанный контакт с высшими силами.)

Забежав немножко вперед, мы возвращаемся к первым годам жизни маленького Джерри в Индии. Времени он там провел всего ничего. Однако влияние этой страны на его личность оказалось весьма ощутимым. Он никогда не считал себя англичанином в отношении национальности, культуры и поведения, в чем брал пример со старшего брата Ларри.

Впоследствии самоуверенно утверждал, что помнит многое из происходившего с ним в первые три года. Мне это кажется надуманным, хотя он с самого раннего детства (как и его брат) обладал уникальной и многогранной, то есть не только фотографической, памятью. И, может быть, этой паре будущих писателей было доступно то, что простым смертным не дано и кажется невозможным.

В своих мемуарах он писал:

– Мои воспоминания того периода напоминают яркие, цветные картинки, наполненные звуками, вкусом и ароматами. Я помню ослепительные закаты, пронзительные крики павлинов, аромат кориандра и бананов, вкус риса различных сортов. Особенно запомнился мне вкус моего любимого завтрака, когда рис варили в буйволином молоке с сахаром.

И все-таки, даже если он сам в это искренне верил, во многом его воспоминания сформировались позже, под влиянием рассказов матери. Хотя, с другой стороны, только словами невозможно передать буйство красок тропической природы. И Джерри, возможно, прав, искренне веря, что ощущение цвета и индивидуальное восприятие этой уникальной тропической цветовой гаммы у него в мозгу зародилось именно тогда. А вот что абсолютно точно, в Индии (но уже в Лахоре, ныне Пакистан) мальчик впервые столкнулся с иными формами жизни, которые оказали на него глубочайшее влияние. Знаменитое воспоминание про улиток.

Случилось это так: он шел со своей айей (индийской няней) по краю дороги, вдоль которого тянулась канава, и увидел в ней двух больших улиток бледно-кофейного цвета с темными шоколадными полосками. Они медленно наползали друг на друга, словно в загадочном танце. Улитки были прекрасны. Джерри решил, что еще никогда в жизни не видел столь замечательных созданий. Конечно, айя, предчувствуя дальнейшее развитие событий, решительно потащила воспитанника подальше от канавы, причитая, что нельзя трогать этих чудищ руками, что они грязные, ужасные и т. д. и т. п.

В этом эпизоде я его прекрасно понимаю. Когда уже в достаточно зрелом возрасте впервые увидел подобных красавиц на Маврикии, то тоже впал в ступор и долго ими любовался. Ничего общего с нашими маленькими и серенькими улитами. Ужасно хотел прихватить парочку в Москву. Но не дали (вернее, я бы обязательно с улитками попробовал попутешествовать, но супруга умоляла этого не делать: «Вдруг обнаружат и нас больше сюда не пустят?»): в стране действует полный запрет на вывоз любого живого существа (более того, в него включены даже кусочки коралла или мертвые раковины, поднятые со дна моря). На все нужно получать специальное разрешение. А это такая морока и время!

А то бы у меня дома не только улитки, но и местные гекконы с хамелеонами по террариумам ползали. Зато, пока мы в Маэбурге жили, они (увы, только улитки) обитали у нас на подоконнике в банке, затянутой марлей, и с удовольствием поедали всякую зелень, иногда занимаясь, к огромному удивлению Мариши, гермафродитными совокуплениями. Время от времени я любовался на них, а индийские хозяева смотрели на меня как на ненормального. Домашние гекконы, скорее всего, тоже так меня расценивали (и, наверное, исключительно от удивления по ночам с потолка падали прямо на нас). А мотив у комментариев маврикийских индийцев был очень знакомый – зачем тащить в дом такую гадость? Брр!

А вскоре маленький Джеральд впервые посетил зоопарк. Так они встретились (главная его мечта и он) и жизнь его изменилась навсегда. Приведу вам авторское описание этого эпохального события:

– От клеток с тиграми и леопардами исходил густой аммиачный запах, со стороны обезьянника раздавались громкие крики и визг, мелкие птички мелодично щебетали повсюду. Все это покорило меня с первой же минуты. Помню очаровательные черные пятнышки на шкуре леопарда. Помню роскошного тигра, который напомнил мне волнующееся золотое море. Зоопарк был очень маленьким, количество клеток с животными сведено к минимуму. Похоже, их никогда не чистили. Если бы я увидел такой зоопарк сегодня, то немедленно потребовал бы его закрытия.

Но тогда для него это место стало магическим магнитом. На вопрос, куда он хочет сегодня пойти, он тут же отвечал: «В зоопарк и больше никуда!» И если айя не хотела это делать, вопил нечеловеческим голосом и закатывал скандал. И куда бедной няньке было деваться?

А однажды, заболев, Джерри физически не смог отправиться по знакомому маршруту. Чтобы заполнить вакуум созданием хотя бы подобия зоопарка на дому, был немедленно привлечен слуга, который под руководством и по заказу мальчика налепил тому из глины фигурки различных зверей. Получился Зоо на дому.

Мои сравнительные воспоминания

И тут я тоже вспомнил свое детство. Оставаясь в комнате один во время частых болезней, я тоже пытался делать фигурки зверей (из пластилина и палочек от спичек, серные головки которых родители отрезали). Но в зоопарк не играл, потому что пока видел его только на картинках. В основном, разыгрывал сцены из своей любимой «Книги джунглей» и даже придумывал новые приключения Маугли и его серых братьев.

А вот чуть позднее, где-то в 6–7 лет, после поездки в Москву, так же, как и Джерри, начал грезить зоопарком.

В Ярославле его не было вообще. Но однажды родители на свою голову сводили меня в Московский. И все, я пропал и потерял покой. Папа тогда учился в столичной аспирантуре, и мама, когда ездила его навещать, как-то попробовала и меня взять с собой. Из Ярославля поезд уходил утром и возвращался вечером, в нашем распоряжении в Москве было больше шести часов. А если еще и иметь знакомую проводницу – получается экскурсия в столицу почти даром.

Потом мама рассказывала, что после первого визита в Зоо меня было совершенно бесполезно спрашивать, куда бы нам днем сходить в следующую поездку. Запрос был всегда один. Я не вопил и не скандалил, но слезно и нудно просил: «Ну только доведите меня до входа в зоопарк и там оставьте, а потом, перед поездом, заберете в условленном месте. И я никому не буду мешать, и всем будет хорошо.» Но, конечно, такого варианта никто даже рассматривать не хотел.

Только еще один раз меня пожалели и все-таки туда сводили, я четыре часа пребывания выторговал! И, на удивление родителей, застрял в отделе земноводных. И очень расстраивался, ну почему у входа в Зоо в киоске нельзя купить изображения его обитателей? Потом бы перебирали с бабушкой эти картинки, и было бы и мне что вспомнить, и нам о ком поговорить.

И чтобы больше не слышать моего нытья, мама меня оставляла дома. Я тоже был в основном маменькиным сынком и мамочку любил. Но бабушку Лиду, наверное, любил тогда больше. И, обиженный на родителей, обещал ей, что, когда выросту, обязательно ее заберу к себе и мы будем жить только вдвоем в маленьком бревенчатом домике в дремучем лесу. С теплой печкой, как у нас в комнате, но обязательно оборудованной лежанкой. Рядом огород, пасека. Сад с малинником и яблонями. Я стану работать лесником, следить за плотинами бобров. А охраной нашего домашнего хозяйства займутся ручная рысь и собака лайка (отголоски прочитанных мне книг). Кота тогда в мечтах еще не было, от мышей и змей должны были нас спасать ежи и семейство ласок.

Сплошные детские, но специфические фантазии – не хотел быть ни пожарником, ни милиционером, ни военным, а мечтал жить так, чтобы общение с животными, с природой продолжалось ежедневно. Но вот – совсем не сложилось.

В отличие от Джерри, у которого на Корфу свой природный рай оказался прямо за дверью дома, а еще там же поджидали наставник-энциклопедист и неплохая библиотека брата Ларри (жившего по соседству), у меня не было ни того, ни другого, ни третьего. И только после переезда, начиная с четвертого класса, я дорвался и до соседнего прудика, и до библиотеки. И началось мое самостоятельное погружение в подводный мир и жизнь его обитателей. А параллельно изучение существующих в читальном зале пособий, предназначенных юным натуралистам, и проглатывание всевозможных путешествий, как географических, так и натуралистических. И книг с историями про животных.

Я искал свою мечту в книжках (причем читал с упоением не только интересно написанные, типа «Дерсу Узала» Арсеньева, но и достаточно сухие дневники путешествий Козлова, Пржевальского, Обухова или Грум-Гржимайло, которые обычно большим спросом не пользовались). А лучшее в книгах о животных, например, некоторые рассказы Сетон-Томпсона, перечитывал много раз, практически выучивая наизусть.

В детстве действительно мы с Джерри были очень похожи в проявлении своих стремлений. А потом? А потом, как уже отмечал, жизнь развела нас по разным дорожкам. Но все равно, когда я писал и многократно переписывал главы этой книги, связанные с собственнойжизнью, то все время подсознательно оглядывался на Джеральда Даррелла. Интересно, что бы с ним стало в городской унылой Англии, если бы не Корфу? Ограничился бы изучением соседних садиков и прудиков? Что, впрочем, он и так делал, но мой опыт показывает, что надолго только этого занятия для подростка не хватит.

Это был, с одной стороны, человек-скала, стократно целеустремленнее меня. Не представлял в своей жизни ничего иного, кроме занятий, обеспечивающих ему возможность постоянного общения с этим многогранным и неповторимым животным миром, пусть даже на самой низкой должности в зоопарке. С детства жизнь животных затянула его в свою сферу и не отпускала. Пройдя через разные этапы представлений о собственном предназначении, до самой смерти он оставался верным рыцарем и защитником всех живых существ (ну, если не считать ошибок молодости, когда ловил некоторых из них для продажи).

А с другой стороны, не знающий никаких запретов Джеральд сам поворачивал жизненную ситуацию так, как ему на данный момент хотелось. Вот не понравилось ему учиться в школе – и он сделал все, чтобы его посчитали слишком чувствительным для этого. Боюсь даже представить, что бы его ждало у нас в стране согласно закону об обязательном образовании. Школа для слабоумных детей?

А тут, поскольку он категорически отказывался туда ходить, а будучи насильно доставленным – учиться, мама просто забрала его на свободное воспитание (как самого тупого ребенка в классе – так Джерри себя сам характеризует с удовлетворением.) И чтобы сын не сильно грустил в одиночестве – разрешила ему купить себе щенка. А про воспитание и обучение просто забыла.

Но тут я, как обычно, забежал вперед. Это случилось уже значительно позже того, как они приехали из Индии.

Первый английский период

Сначала, оставшись без супружеской опоры, мама вообще не хотела уезжать из страны, в которой многое было почти родным и знакомым. Она очень боялась нового и неведомого. Но у нее не было выбора. Детям нужно было дать правильное образование. С точки зрения британского индийского общества, сделать это здесь было невозможно, английские дети должны были обязательно ехать учиться в Англию. Исключений не могло быть. (А как в свое время бунтовал и протестовал против этого Ларри. Всю жизнь потом не мог матери простить, что его отправили к этим островным «дикарям», сразу покусившимся на его индивидуальность. Но для него, в отличие от Джерри, ситуация сложилась безвыходная. Строгий отец так решил – и все, а добрая мама была слишком беспомощна и далека, чтобы реагировать на его стенания.)

Утрата главы семьи оказала глубокое воздействие на всех детей Дарреллов. Рано лишившись отца, они выросли своевольными, привыкшими все делать, как им захочется. Заранее уверенными, что мама все простит и, более того, в итоге со всем согласится и одобрит. А бедная одинокая мама в Англии чувствовала себя очень плохо и неуютно. Дом, ранее купленный мужем, им не подошел. После нескольких малоосмысленных переездов в Лондоне, где ей все не нравилось, они осели в Борнмуте, тихом курортном городке. Там жило немало индийских британцев, вернувшихся домой, и даже некоторые старые знакомые Луизы, что сделало ее жизнь чуть покомфортней.

Дом непрактичной хозяйкой был приобретен слишком большой, с огромным садом. Когда ее спрашивали, не великовато ли поместье для вдовствующей леди с шестилетним мальчиком (старшие дети учились в пансионатах и жили в других местах), она всегда отвечала, что ей скоро будут нужны комнаты для приема друзей ее детей. Смотрела в будущее, забывая о настоящем.

По случаю переезда купила Джеральду кокер-спаниеля, получившего кличку Саймон. И, конечно, очень скоро собака стала самым близким другом мальчика. У этой пары, в отличие от мамы, не было проблем с одиночеством. А у нее были, и немалые. Вот как потом описывает этот период Джерри:

– Жизнь в огромном, гулком, пустом доме с маленьким мальчиком стала тягостно действовать на мамину нервную систему. Днем она постоянно пыталась себя занять, что-то готовила, учила готовить меня, работала в саду, где насадила целую кучу растений. Но потом приходил вечер, и вместе с ним – одиночество. И мама пыталась заглушить боль, причиненную ей смертью моего отца, при помощи горячительных напитков. В конце концов ситуация стала критической. И врачи вынуждены были поместить ее в больницу, чтобы вылечить «нервный срыв».

А вы можете представить его жизнь вдвоем со спивающейся матерью? К которой он даже приходил ночевать, чтобы не разрушать их единство. Мне кажется, Джеральда спасала только его способность большую часть времени существовать в своем собственном изолированном мире, который основывался на постоянном общении с Саймоном.

А вот когда маму увезли в больницу, жизнь его изменилась принципиально. Джерри очень сильно намучился со странной английской гувернанткой мисс Берроуз (которая была гораздо хуже фрекен Хильдур Бок у Малыша). Эта властная и неприятная особа. совершенно неадекватная, почему-то постоянно боялась, что мальчика украдут, и поэтому держала его взаперти. Ей так было спокойнее. И, что было для него смерти подобно, разрушало его личный мир, не давая вволю общаться с четвероногим другом в саду. Тем более брать грязную собаку на ночь в спальню.

А для качества приготовляемой ею еды после маминых-то деликатесов Джерри в воспоминаниях просто не мог подобрать соответствующего, самого-самого плохого определения. В общем, намучился он сильно. И когда мама вернулась, подлечившись, был неимоверно рад. Даже без возражений согласился ходить в детский сад под названием «Березки». Тем более, что теперь и сам остался одиноким. Саймон погиб под машиной, в панике вылетев из калитки на дорогу. Неожиданно в саду ему понравилось, он с удовольствием занимался рисованием, лепкой и поражал воспитательниц содержанием своих карманов, вечно набитых прудовой и садовой живностью. Для него там даже маленький аквариум оборудовали. Это был период, о котором потом написал приехавший погостить Лоренс:

– Парень сумасшедший! Таскает улиток в карманах!

Примерно в это время Джеральд впервые начал обстоятельно обсуждать с мамой свой собственный будущий зоопарк. Каких животных и в каких клетках он поселит и в каком специально построенном доме будет жить там же вместе с ней. Может, ему дали возможность заглянуть в будущее?

В 1932 г. мама наконец купила новый дом, гораздо более подходящий для нормальной жизни, и вознамерилась отправить Джеральда в школу. По его мнению, этим решением она совершила нечто настолько ужасное, что он просто лишился дара речи. Последнее было совсем не заметно, когда его тащили в школу, а он орал нечеловеческим голосом так, что температура поднималась. А когда, несмотря на все сопротивление, оказывался в классе, учиться не желал в принципе, и учителя считали его (и не без основания) настоящим тупицей.

Но я думаю, что если бы мама быстро не вернулась из больницы, а Джерри пожил бы подольше с гувернанткой, он бы и в школу с удовольствием начал ходить, как в садик. А так заявил маме, что ненавидит школу, и слабохарактерная Луиза забрала мальчика домой. А местный врач, пойдя маме навстречу, поставил Джеральду диагноз так называемой «школьной болезни», приписав ему психосоматическое заболевание, не позволяющее ребенку учиться, как все. Ему было всего девять лет. И что делает в этой ситуации его мама дальше?

Чтобы помочь сыночку побыстрее оправиться от пережитого стресса, обещает подарить ему собаку, которую он сам выберет. И, конечно, его выполняет. Так у него появился Роджер, которому было суждено стать псом, известным всему читающему человечеству, прославившись в роли верного спутника и непременного участника их совместных похождений на Корфу.

Я второй раз возвращаюсь к этой ситуации, ставшей ключевой в жизни Джеральда. И не могу сформулировать своего отношения к маминому поступку. Скорее всего, Луиза просто пожалела свою нервную систему и не захотела, чтобы еще один сын перестал ее любить, чувствуя свою псевдо вину перед Лоренсом. И Джерри своего добился. Ну как ему такой мамой можно было не восхищаться?

И в этом Джеральд был не одинок. Когда вокруг стола собиралась вся семья, да еще с друзьями, то восхитительные ароматы, распространявшиеся с кухни, бесконечное разнообразие вкуснейших блюд, энтузиазм, веселье и способности замечательной рассказчицы доставляли удовольствие всем собиравшимся за ее гостеприимным столом. Она была очень дружелюбной, к любому гостю могла найти подход и поговорить с каждым.

– Хотя никто из нас этого тогда не понимал, но мама позволяла нам жить, – вспоминал потом Джеральд. – Она беспокоилась о нас, она давала нам советы (когда мы их у нее спрашивали), которые всегда заканчивались словами: «Но в любом случае, милый, ты можешь поступать так, как считаешь нужным». Мне никогда не читали нравоучений, меня никогда не ругали.

Конечно, такой подход не всегда давал положительные результаты. Или вообще не давал? Ни Лесли, ни Марго (вскоре по примеру младшего братца тоже бросившая школу) ничего не достигли в жизни. Лоренс, повзрослевший раньше, советов у мамы никогда не спрашивал. Уже и сам с легкостью выдавал их семейству.

А вот с Джерри сложнее. Ему действительно ничего не запрещали, но помочь на выбранном пути мама ему просто не могла, не умела. И кроме создания душевной атмосферы в семье, в качестве плюса их тесного общения можно отметить только его превращение (с возрастом) в великолепного повара. Он реально унаследовал материнские кулинарные навыки и таланты (а многому еще и научился потом во Франции), потому что с детства рос настоящим гурманом и хотел сам себя угощать по высшему разряду.

А пока оставался верен себе: все достаточно большие емкости в доме, включая ванны, были забиты его тритонами, головастиками, а также им подобными созданиями из ближайшего пруда. И когда однажды Ларри всех их спустил в слив (видите ли, захотел принять ванну), Джерри, трясясь от негодования, долго искал, как бы обозвать брата пообиднее. И нашел:

– Ну ты, писатель! – выкрикнул он.

Не было у него пиетета к этой профессии с детства. Может, поэтому так потом и сам мучался, творя большинство своих книг?

И вот здесь надо отметить настойчивость и постоянные усилия Лоренса в попытках повлиять на развитие младшего брата. Неоднократно он повторял Джеральду:

– А попробуй что-нибудь написать.

Что-то он, наверное, предчувствовал. Над Лесли постоянно издевался – видимо, уже поставил на его перспективах крест, а вот Джерри для него пока представлял загадку. Ему было интересно – что же может вырасти из этого своеобразного и пока гадкого утенка?

И тот, откликнувшись на призывы, даже сочинил несколько стихотворений, к которым Ларри отнесся с неким удивлением и даже уважением. Сам перепечатал их, и именно тогда Джеральд впервые увидел свое имя на листе бумаги.

Лоренс вообще медленно, но верно начинал становиться главой этого безалаберного и разболтанного семейства. Но жизнь в Англии никогда ему не нравилась, особенно в такой дыре (по его мнению представителя лондонской творческой богемы), как Борнмут. И в конце 1934 г. у него начал созревать план побега с этого уныло-дождливого острова на другой, солнечный и теплый. Под влиянием писем друзей, уже переселившихся на Корфу, он тоже решил отправиться туда вдвоем со своей будущей супругой Нэнси. Пожить в свое удовольствие, занимаясь любовью и творя будущие шедевры.

Как я уже отмечал, Лоренса ничто не удерживало в Англии. Родился он не здесь, у него не было английских корней, этот образ жизни – «британский образ смерти», его совершенно не привлекал. Он возненавидел эту страну с самого первого дня, когда одиннадцатилетним мальчиком ступил на ее землю, покинув родную Индию, чтобы получить образование «дома». «Остров пудингов» – вот как называл он чужую для себя Британию.

– Этот подлый, потрепанный, маленький остров, – говорил он друзьям – выворачивает меня наизнанку. Он пытается истребить все уникальное и индивидуальное во мне.

Поскольку влияние Лоренса и его авторитет значили многое, ничего удивительного не было в том, что вскоре эта идея овладела умами всех членов семьи (тем более, как я уже отмечал, Марго тоже отказалась посещать школу, и ее ничто не связывало, а мнения Лесли никто и не спрашивал). И вот уже последнее сопротивление нерешительной и боявшейся всего нового и непонятного матери Луизы преодолено, сделан необратимый шаг: обстановка упакована и отправлена на Корфу. А Джеральд, скрипя сердцем, распределил среди соседей и знакомых своих домашних животных, кроме верного Роджера, которому сделали паспорт и взяли с собой. Без него он уезжать категорически отказывался.

Рай на Корфу

А по прибытии туда их душевное состояние можно выразить двумя фразами Джеральда: «Приплыв на этот остров, мы будто родились заново»; «Корфу – это Рождество каждый день».

Про учебу все напрочь забыли: наступил, хоть и не сразу (довольно долго искали подходящий дом) период той самой беззаботной и счастливой жизни, о которой Джерри не мог даже мечтать! Пять лет продолжалась эта идиллия, все подробности которой подробно приведены в трилогии ДМД. Перечитайте ее заново. Не пожалеете. Особенно первую книгу. Лучше автора невозможно ни описать, ни передать словами их своеобразный, слегка сумасшедший, но такой милый семейный рай. (А вот сериал на эту тему лучше не смотреть – но это только мое мнение.)

Уже после выхода первой книги трилогии Корфу Международный институт искусств и литературы принимает Джеральда в свои члены. Это было полное признание его таланта писателя. В итоге книги ДМД стали неотъемлемой частью английской культуры конца пятидесятых – начала шестидесятых годов.

Успех был совершенно заслуженным: как же правдиво и откровенно детская страсть к природе (поглотившая его целиком) во всех ее проявлениях была отражена Джеральдом Дарреллом в «My family and Other Animals», которая вышла в Англии в 1955 г., а в СССР – только в 1971 г. (Почему-то под названием «Моя семья и звери», которое принципиально не отражало своеобразный и неотразимый юмор Джеральда Даррелла. Зато демонстрировало нелепую игру в щепетилку нашей высокоморальной советской цензуры).

Это была единственная книга, которую в своей первой семейной жизни он писал с радостью и удовольствием по собственному плану. Может, поэтому и лучшая. Воспоминание о детстве глазами взрослого. Чудесная сказка о мальчике, живущем в зоологическом раю на фоне своей семьи, которую впоследствии он охарактеризовал так: «омлет из ярости и смеха, приправленный диковинной любовью. Сплав глупости и любви».

Во многом с ним согласен и брат Ларри (будущий известный писатель Лоуренс Оливье Даррелл, получивший в 1957 г. престижную награду – премию Купера за «Горькие лимоны» из рук самой королевы):

– Джерри обратил свой внимательный взгляд любителя животных на собственную семью и описал ее с ужасающей биологической достоверностью. Он прекрасно воссоздал ее такой, какой она представала перед глазами тринадцатилетнего мальчика. Это плутовская, очень веселая и, боюсь, правдивая книга – лучший аргумент в пользу того, чтобы держать тринадцатилетних мальчишек в закрытых школах и не позволять им вертеться в доме и подслушивать разговоры тех, кто лучше и старше их.

А вот его маленькая мама с большим сердцем, одна из главных героинь этого произведения, о книге отозвалась так:

– Самое ужасное, что я начинаю верить, что все было именно так, хотя и знаю, что это неправда.

Вот что такое талант и волшебная сила убеждения. Огромное количество читателей в реальности описываемого не сомневается. Да и не задается таким вопросом, а просто наслаждаются талантом автора. По моему мнению, это действительно художественное произведение, способное реально воздействовать на формирующееся мировоззрение. Я бы без колебаний рекомендовал эту книгу для чтения всем, с подросткового возраста и далее – до пенсионного.

Остается добавить, что она на всем протяжении жизни оставалась главной кормилицей Джеральда. Ее переиздания приносили ему в среднем по 100 тыс. годового дохода. И, повторюсь, именно за нее он получил первую в своей жизни литературную премию.

Однако вернемся к жизни нашего героя. Что такое пять лет в таком возрасте? Время для него пролетело слишком быстро. И он совершенно не хотел, чтобы эта сказка заканчивалась. И был невероятно расстроен, когда им пришлось вернуться в Англию (вынужденно: вторая мировая война была уже на носу.)

Так закончился один из основных, но, несомненно, ключевых этапов жизни Джеральда. Как он сам много раз признавался, симбиоз природы Корфу и, конечно, таланта его друга и учителя Тео Стефанидеса наложили на него огромный и определяющий отпечаток и сделали его тем, кем он стал. Именно здесь обстоятельства помогли ему почувствовать и развить в себе интерес к естественной истории, ощутить вкус к познанию и исследованию и природы, и животных. То, чего он никогда не смог бы сделать сам в Англии. Но увы, этот этап его жизни, когда он мог беззаботно изучать фауну буквально в палисаднике их дома, закончился.

И теперь должен начаться следующий – ему предстоит сделать первые шаги в направлении к выбранной на всю будущую жизнь цели. Но они дались ему очень непросто. Для Джеральда возвращение в Англию стало не просто переходом от одного образа жизни к другому. Он покинул залитый солнцем средиземноморский остров, где у него был такой энциклопедически образованный учитель. Остров, на котором не только он, но и аборигены (так ему тогда казалось) жили в гармонии с природой. А очутился в северном туманном огромном городе, который был ему совершенно чужд. Сначала ему показалось, что он попал в пустоту. Где в Лондоне природа? Где солнце и море? Шок от переезда был почти физически ощутимым.

Второй Английский период

Но события развивались необратимо, и 3 сентября 1939 г. мама, Лесли и Джеральд (все, что осталось от семьи) высадились на английском берегу, и скоро все животные, которых Джеральд вывез с Корфу, а также мармозетка и сороки, добавившиеся к домашнему зоопарку уже в Англии (наш пострел везде поспел), разместились на верхнем этаже лондонского дома, снятого на время поисков более подходящего жилища. Как вы сами понимаете, несмотря на шок от смены окружения, Джерри твердо продолжал гнуть свою линию, не задумываясь об изменении обстоятельств и не встречая сопротивления со стороны мамы. Хотя задуматься бы следовало обоим: финансовое состояние их семьи сильно пошатнулось. И им явно было не до организации домашнего зоопарка.

Луиза по-прежнему не любила Лондон и хотела вернуться в Борнмут, с которым ее хоть что-то связывало. Пока она занималась поисками подходящего жилья в этом городке, Джерри потихоньку приходил в себя и осваивал британскую столицу. И, по сравнению с Корфу, открыл много потрясающих мест: кино, библиотеки, музей естественной истории, ну и, конечно, зоопарк. Посещение последнего только укрепило желание мальчика сделать все возможное, чтобы тут работать. Но в качестве кого? На первых порах он был готов на любую должность. Лишь бы поближе к зверям. А потом? Пока перспектива не очень просматривалась.

Но шансов для него найти работу в Зоо в таком возрасте не было, и он напросился в качестве помощника к хозяину соседнего зоомагазина «Аквариум». Это был большой и очень неплохой магазин, который Джерри понравился. В обязанности четырнадцатилетнего помощника входило кормление животных и уборка их клеток, террариумов и аквариумов. Очень скоро Джерри понял, что знает о потребностях обитателей магазина куда больше, чем сам хозяин. И стал проявлять инициативу и в кормлении, и в лечении питомцев, которая, как ни странно, нашла понимание и одобрение. Ему стали поручать и более ответственные задания, в частности транспортировку нового закупленного товара от оптовиков в магазин.

Я читал его подробные описания и магазина, и складов, и меня белая зависть охватывала! Мои впечатления даже от одного представления всего этого земноводного богатства я приведу дальше.

Для начала вроде все неплохо складывалось. Джерри был доволен. Ведь ему нравилось возиться в магазине, а его старание и умение ценили. Но возможный карьерный рост был прерван, переезд в Борнмут все-таки состоялся.

Как я уже отмечал, на этот раз они были вынуждены вести гораздо более скромную жизнь, чем до войны. В связи с оккупацией японцами Бирмы пропали довольно существенные доходы от ценных бумаг отца, вложенных в предприятия этой страны. И Лоренс, все это время неплохо проведший за границей (работал в Александрийском консульстве Англии в Египте как пресс-атташе) был шокирован тем скромным образом жизни, который Дарреллы вынуждены были вести в Борнмуте в годы войны. Но все это пролетало мимо Джерри, тем более, что Луиза всеми способами старалась повкуснее накормить (когда это было возможно) оставшихся с ней сыновей.

Мама все еще лелеяла надежду пристроить Джеральда в школу и даже подыскала одну небольшую частную в пригороде Борнмута. Неудачная попытка с заранее понятными результатами: он не смог сдать вступительные экзамены.

Невзирая на нехватку денег, ему наняли учителя. С одной стороны, совсем неподходящего для подготовки к экзаменам, с другой, этот любитель британской поэзии и потребления одеколона исключительно в качестве напитка, научил Джеральда пользоваться британской библиотечной системой и открыл перед ним сложный мир английского языка с его ассоциациями и ассонансами, нюансами и обертонами, поскольку сам писал книгу на эту тему. К общему образованию это вообще не имело отношения, однако продолжило знакомство Джеральда с родным языком, которое началось на Корфу под влиянием Лоренса и книг из его библиотеки.

Даррелл уже сам начал ощущать недостаток образования и решил с помощью книг местной библиотеки постигать премудрости наук самостоятельно. Вы думаете, он взял за основу школьную программу биологии или программу курса естественных наук университета? Ничего подобного. Просто читал бессистемно все, что попадалось под руку. Как ни странно, в первую очередь художественную литературу, предпринимая, правда, время от времени попытки продраться через многочисленные тома двух знаменитых энциклопедий – «Ларуссы» и «Британники». Не забывая и книги по любимой тематике: от Чарлза Дарвина и Анри Фабра до произведений Джулиана Хаксли и Герберта Уэллса, в том числе его биологический обзор «Наука жизни».

Потом он даже придумал и обосновал себе преимущества такого эклектичного обучения – оно, видите ли, научило его смотреть на проблемы под неожиданным утлом зрения. Но недостатки метода были совершенно очевидны: в знаниях Джеральда зияли огромные пробелы. Он всегда это сознавал, особенно когда стал известным зоологом и ему пришлось выступать с лекциями о науке, которую он никогда формально не изучал.

Но своих методических ошибок никогда не признавал, позднее он придумал следующее оправдательное объяснение (по принципу не было бы счастья, да несчастье помогло):

а) формальное образование могло бы убить творческую сторону моей натуры;

б) поскольку без него и без степени я не мог получить работу, то единственное, что мне оставалось, это писать, чтобы заработать на жизнь. Так я и стал знаменитым писателем.

Недостаток формального образования Джеральд компенсировал необычайно развитым и изобретательным интеллектом. Да еще ему невероятно повезло с первыми учителями на Корфу. Занятия под руководством Тео Стефанидеса подарили Джерри глубокое понимание феномена природной жизни, позволили овладеть прикладной биологией, совершенно недоступной для английских студентов (см. заключение). А старший брат, как мы уже отмечали, познакомил его с принципами художественной литературы лучше любого школьного учителя.

Еще на Корфу ему позволяли читать все, что хотелось. Закрытых тем не существовало. На любой вопрос он получал совершенно честный ответ (при условии, что отвечающие его знали). Его образование было совершенно уникально.

При этом он постоянно сталкивался с эксцентричностью своих непрофессиональных учителей (первая книга трилогии «Корфу»). Это тоже был опыт человеческих отношений. Пожалуй, после его приобретения ничто в человеческом характере и поведении не могло удивить Джеральда.

Но все эти рассуждения, делавшиеся потом, не могли изменить общей негативной картины: начальное образование было фрагментарным, среднее – нулевым, а шансов на получение высшего не существовало вовсе.

Как же быть с выбором профессии? Ведь единственное занятие, которое привлекало Джеральда, должно было обязательно содержать элементы общения с дикими животными. Но без диплома о специальном зоологическом образовании или хотя бы о среднем общем он не мог официально на нее рассчитывать. Тупик?

Так могло показаться кому угодно, однако Джерри рук не опускал, верил в свой шанс, а пока продолжал заниматься самообразованием, естественно, все так же бессистемно. И бесперспективно. Он просто читал все, что подвернется, в свое удовольствие.

Книги манили его, будили воображение, открывая новые миры: безграничных знаний и разнообразия мира, перспектив науки и строгих фактов. (Вот тут я его прекрасно понимаю. Так же хаотично осваивал книжные запасы читального зала Лермонтовской библиотеки. Скоро пожилым библиотекаршам надоели мои туманные, но частые запросы и они стали запускать меня в хранилище на свободный выпас. Прямо там в каком-нибудь закуточке я и пристраивался с очередной находкой. Главное было – не забыть меня оттуда вытащить в конце дня.)

Впоследствии, как я уже отмечал, Джеральд заявлял, что он якобы сознательно проверял такой подход к образованию на себе. Конечно же, это не так, все складывалось спонтанно, но это не помешало ему прийти потом (на гребне успеха) к выводу, что «рутина современной образовательной системы убивает в ребенке воображение. Я учился так, что мое воображение развивалось и расцветало. Оно открыло мне многое из того, чему невозможно научиться в школе, сделало из меня настоящего натуралиста и писателя».

С ним отчасти согласен и его биограф: «Действительно, если бы он отправился в университет изучать зоологию, то вышел бы оттуда с точным знанием сравнительной анатомии и линнеевского определения видов, но сомнительно, что его имя стало бы известно во всем мире».

Сознательно или нет, но он получил возможность развивать свой живой, оригинальный ум самостоятельно, не сковывая себя никакими рамками, увлекаясь тем, что его интересовало, и не обращая внимания на скучное и ненужное (хотя далеко не всегда, к сожалению, скучное бывает ненужным). Он открывал для себя новые пути и продвигался своей дорогой, не подстраиваясь под ограничения, свойственные официальному образованию. Именно это (так он сам считает) и могло заставить его задуматься над уменьшением популяции животных и начать составлять собственную Красную книгу исчезающих видов (основы международной закладывались с 1948 г.)

Так продолжалось до призывного возраста. Ему исполнилось 18 и он с тяжелым сердцем отправился на медицинскую комиссию. В армию идти категорически не хотел, легко признался, что трус, поэтому и служить не хочет, так как боится. Но это его версия. По-видимому, остаться на гражданке все-таки помогли врожденные проблемы носовых пазух, хронический катар. (Интересно, куда бы его отправили с таким заболеванием у нас, если бы на комиссии на это вообще обратили внимание? Но это была Англия. Брата Лесли, который очень хотел поступить на военную службу, ранее тоже не признали годным.)

Почти самостоятельная жизнь

Отделавшись от непосредственной военной службы, Джеральд, тем не менее, обязан был помогать армии в тылу. Пойти работать на военное предприятие его совершенно не тянуло, и он отправился в поездку по окрестностям Борнмута искать себе подходящую работу на ферме. И очень ловко выкрутился из ситуации: устроился в школу верховой езды. Сам ее нашел, сам договорился с хозяином. Ему предстояло помогать убираться в конюшне и ухаживать за двумя десятками лошадей. А также принимать участие (в роли тренера-наставника) в занятиях с обучающимися клиентами.

А за это хозяин обязался регулярно сообщать властям, что некий Джеральд Даррелл вместо военной службы реально работает на его ферме. Чистая синекура, которая обоих устраивала.

Такую жизнь Джерри и вел до конца войны, совмещая верховые прогулки с английскими дамами, сопровождающиеся мимолетными, но частыми и ни к чему не обязывающими романами (по его словам, естественно), работу на конюшне и вечерние поездки на собственной лошади Румба в лесную таверну. Надо же было молодому человеку отдохнуть от такой тяжелой жизни за пинтой другой эля. Бесцельное идиллическое времяпрепровождение на фоне длительного платонического романа с «очаровательной простушкой» Джин Мартин, тоже работающей на конюшне. Совесть его была спокойна (она вообще по жизни редко его тревожила). Джеральд не испытывал никаких патриотических чувств, так как никогда не считал Англию своей родиной, она не была для него даже приемной матерью. А такие понятия, как фашизм и демократия, просто игнорировал.

Но весной 1945 г. война окончилась, и Джеральд опять стал свободен от обязательств военного времени, отдохнув таким своеобразным способом пару лет. Как понять или объяснить наличие этого периода в его жизни, я не знаю. Получается, что он на время просто выбросил из головы мысли про свои цели? Может внушил себе, что исполняет гражданский долг и, воспользовавшись этим предлогом, погрузился в беззаботное и безыдейное времяпрепровождение? Заодно и от самобытного самообразования отдохнул?

А как только срок альтернативной службы закончился – сразу проснулся и опять вспомнил про свою цель? Все выглядело именно так, как будто он опомнился и мгновенно вернулся к своим прежним стремлениям и планам: сначала отправиться в путешествия ловить зверей для зоопарков (помощником, для чего никаких дипломов не надо), а затем на заработанные таким увлекательным способом деньги создать собственный зоопарк. Оба запланированных пункта пока ни на чем не базировались, и для их исполнения одного желания было явно недостаточно. Оба требовали, как минимум, наличия серьезных навыков, которыми Джеральд в 1945 г. не обладал. И он это понимал. Где их получить? Единственный выход – найти работу в зоопарке. Причем любую. Возраст уже позволял, но кто его туда возьмет без специального образования? Опять попадание в знакомый тупик. Многие бы на его месте опустили руки. Не судьба.

Но загнанный обстоятельствами и собственной политикой самообучения в угол, Джеральд принимает совершенно отчаянное решение. Пишет длинное письмо (как сам его иронически называл «скромное») с изложением своих планов и намерений директору Зоо. Из текста которого однозначно вытекает, что для их достижения автору с несомненно великим будущим совершенно необходима практика в одном из учреждений Лондонского зоологического обществ. Письмо кончалось фразой:

– Сообщите мне, когда я смогу приступить к исполнению своих обязанностей?

Как он сам потом пришел к выводу, только поразительное нахальство смогло привлечь внимание директора Лондонского зоопарка Джеффри Веверса. И действительно и привлекло, и заинтересовало. Этот любопытный (и, по-видимому, добрейший) ученый вместо того, чтобы выкинуть послание в корзину (99 % вероятности), не только пригласил автора на собеседование, но и предложил ему поработать в Уипснейде (иногда пишут – Випснейде, филиале Лондонского зоопарка в графстве Бердфордшир). Даже придумал Джерри несуществующую должность практиканта, красиво звучащую, но оставляющую его на нижней ступеньке иерархической лесенки, в полном распоряжении опытных смотрителей.

Но Джеральду было все равно, он витал на седьмом небе от неожиданного счастья и был готов на любые испытания. И 30 июля 1945 г. явился к месту службы для получения навыков ухода за животными, все согласно его собственному плану!

Никакие дипломы у него не спросили, посчитав, что рекомендации господина Веверса достаточно, и предложили приступить к выполнению обязанностей. С собой у него были два чемодана – один со старой одеждой, а другой с книгами по естественной истории и множеством толстых блокнотов (он собирался записывать свои наблюдения за животными, а также все полезное для будущего, что сможет узнать от коллег по работе. Так потом и поступил).

Все перипетии своей работы он подробно и как всегда красочно изложил в книге «Звери в моей жизни» (иное название сборника «Только звери»). Эта веселая, но одновременно и очень серьезная книга совершенно точно достойна того, чтобы ее прочитали.

И хотя меня так и тянет осветить некоторые моменты его интересной жизни в этот период, остановлюсь только на одном. Ему было очень непросто. Мужской персонал Зоо (в отличие от женского), взрослые сотрудники-смотрители, достаточно прохладно встретили нового нестандартного практиканта с манерами юного джентльмена, считая его, ну скажем мягко, чудиком (одним из немногих исключений был недавно пришедший в зоопарк из ВВС Кен Смит, ставший для Джекки другом на всю жизнь) и частенько специально давали ему задания, чтобы посмеяться, сопряженные, однако, с большой степенью риска. Но практикант-счастливчик при их выполнении отделался только поломанными ребрами (пытаясь отделить теленка от дикой буйволицы).

Жил, как и планировал изначально, только на свою мизерную зарплату. И даже впадая время от времени в очередной роман, действительно весь отдавался внутренней жизни и проблемам зоопарка.

Только потом он понял, как вообще ему подфартило с этой практикой. Он получил тут именно те навыки, которые ему потом будут необходимы. И даже больше: Уипснейд стал для него окошком в ближайшее будущее, так как являлся единственным зоопарком в Англии, практикующим содержание диких животных в условиях, хотя бы приближенных к природным. Именно здесь у него начали выкристаллизовываться основные требования к современному Зоо, особенно на втором году работы, когда начальное состояние эйфории его уже покинуло и на окружающую его действительность начал смотреть достаточно критически. (В последствии, став уже известным писателем и путешественником, в беседе с Дэвидом Аттенборо в Буэнос-Айресе полувольное содержание животных в этом зоопарке он уже называл не иначе, как скотоводством. Клетки и вольеры там были сконструированы так, чтобы в первую очередь публика могла видеть зверей во всей их красе, тогда как последним требовались элементарные удобства, которых там зачастую не было. Животные в зоопарках, по его мнению, были «не те». Традиционный набор, большие экзотические львы, тигры, носороги и бегемоты совсем не обязательно привлекает зрителей. Если должным образом показать мартышек и бабочек, броненосцев и скорпионов, даже колонию термитов, – это вызовет у посетителей не меньший интерес. Более того, для этого надо меньше места, а содержание крох дело не столь накладное. Но самые страшные проклятья он обрушивал на зоопарки, где ничего не предпринималось для разведения животных в неволе. Случалось, что служители даже не удосуживались разместить их парами. Когда одна особь погибала, администрация просто снаряжала зверолова для поимки замены.

В конце концов, данный вид далек от вымирания, сколько надо, столько и отловим, – рассуждали эти чиновники. Джерри намеревался полностью изменить такое положение дел. Животных, которых они уже поймали, ни при каких обстоятельствах не собирался отдавать в бесчувственные руки. Даррелл решил основать собственный зоопарк.)

Наследство и первые путешествия

7 января 1946 г. Джеральд отметил свой двадцать первый день рождения и вступил в права наследника. Согласно завещанию отца, он получил три тысячи фунтов (что в пересчете на современные деньги превышает шестьдесят тысяч фунтов: достаточно солидно по любым временам). Вчерашний маменькин сыночек-нахлебник без копейки в кармане превратился в состоятельного человека.

Из Зоо уволился и занялся воплощением в жизнь следующего этапа своего намеченного продвижения к цели – решил отправиться в путешествие за дикими зверями. И для этого начал писать письма известным ловцам диких животных для зоопарков, предлагая им свои услуги. Он хотел принять участие в их экспедициях за собственный счет: чтобы набраться опыта. Но увы: второго любопытного и доброжелательного Джеффри Веверса среди них не оказалось. Никто не хотел связываться с новичком и нести за него ответственность. Их ответы походили один на другой – без уже имеющегося опыта таких путешествий они не могут взять его в свою экспедицию.

И тогда Джеральд решил потратить какую-то часть своих средств на собственную экспедицию. Ведь после этого он сможет вполне честно утверждать, что опыт у него уже есть и хотя бы один из этих великих профи не только возьмет его с собой, но еще и достойное жалованье предложит.

Теоретически все выглядело логично, и перспектива казалась весьма соблазнительной. Если, конечно, не начать заниматься скучными подсчетами – за сколько лет подобных путешествий он сможет скопить сумму, достаточную для организации собственного Зоо. Но они были не в натуре Джерри.

Тем более, международная ситуация для осуществления такого бизнеса была действительно подходящая. Война совсем остановила поставки новых животных для зоопарков, а многим они уже требовались для пополнения числа своих экспонатов. Особенно в дефиците были редкие, экзотические виды, изюминки Зоо, цены на которых сильно выросли.

Практика в Уипснейде дала ему важные практические навыки в избранной им профессии, основы того, как нужно грамотно обращаться с пойманными животными. Но это была лишь одна составляющая сложной комплексной профессии ловца диких зверей.

Вот интересно, давал ли он себе отчет в том, что для новичка путешествие в джунгли далекого континента с целью отлова животных с их последующей транспортировкой в Англию было практически непосильной задачей.

Сразу возникала куча вопросов. К кому обратиться за консультациями и разрешениями? И какими? Что нужно приобрести? Куда отправиться? Кого ловить? Сколько эта экспедиция будет стоить? Как всегда, систематически учиться времени у Джеральда опять не было, да и ситуация торопила. Сегодняшнее относительно небольшое число бюрократических препон после окончания войны возрастало с каждым днем.

С выбором места маршрута помогли воспоминания о путешествиях Айвена Сандерсона (Лесли на Корфу частенько притаскивал в дом популярные журналы с отрывками из его произведений «Сокровища животного мира», «Книга великих джунглей», а Джерри их тут же жадно проглатывал). Он всегда мечтал увидеть Африку, а Сандерсон подсказал ему выбор страны, являющейся мечтой любого охотника за животными. Это Британский Камерун, неразвитая и редко посещаемая территория, узкая полоска земли, протянувшаяся вдоль восточной границы Нигерии и отличающаяся удивительным разнообразием и растительного, и животного мира.

Приняв решение, куда отправиться, Джеральд занялся поисками ответов на другие, не менее сложные вопросы – когда, как, с кем и с чем ехать и за какой добычей. Надо отдать ему должное – несколько месяцев занимался разработкой конкретного плана экспедиции. Заграничные поездки в 1946 г. все еще оставались привилегией очень немногих путешественников.

Конкретной информации не хватало. Большую помощь Джеральду оказал английский натуралист Джон Йелланд, известный орнитолог. Он был вдвое старше Джеральда, но разделял его интересы и даже согласился отправиться с ним в экспедицию.

Если говорить откровенно, то это была откровенная авантюра, хотя и старательно подготовленная новичком по некоторым направлениям. Зато экономически не проработанная вообще. Но это его типичный подход, по подобным методикам станут потом осуществляться и другие проекты Даррелла.

Про первые путешествия Джеральда тоже можно писать много и интересно. Но лучше всего обратиться к самому ДМД, начав с его первой книги, а потом перейти к двум последующим. Повторюсь, не пожалеете. (С моей точки зрения, за редким исключением, качество его книг все-таки ухудшалось со временем и увеличением их количества.)

Боттинг обратил внимание на такую странность, оставшуюся для него загадкой: повествование о первых поездках ведется от лица профессионального ловца зверей. Его познания по части дикой фауны, его суждения, все это характеризует автора как человека многоопытного, всю жизнь посвятившего отлову диких зверей в самых далеких и жутких уголках земного шара.

Между тем, на момент написания этих книг Джеральду было лишь слегка за двадцать, а весь багаж его опыта должен был только складываться. Он же именно за ним поехал. И в процессе их написания (под давлением обстоятельств) я не нашел ни одного подтверждения того, что супруга-помощница Джеки активно подтаскивала ему справочники, пособия и т. п.

Но, в отличие от биографа, я попробую объяснить этот феномен – в процессе подготовки к экспедиции он несомненно перечитал всю литературу, которая могла иметь отношение к задуманному. В частности, и по фауне Британского Камеруна, и по воспоминанием путешественников, побывавших в этих местах. А его феноменальная память и богатое воображение позволяли ему представить себя в роли бывалого и опытного ловца. Оставалась привязать все это к конкретике, включить свой талант рассказчика – и рождается история, заставляющая читателей видеть все происходящее своими глазами. Природный талант, иначе не скажешь.

Труднее разобраться со второй загадкой – он же собирался организовать самостоятельно только одну поездку, а потом обратиться к профи и отправиться с ними на заработки. А вместо этого устроил себе целых три независимых ни от кого путешествия, пока полностью не истратил все свои деньги. Почему? Вот на этот вопрос у меня нет ответа. Могу только предположить – просто увлекся тем, что ему понравилось. Как ребенок, не задумываясь о будущем.

Первая семейная жизнь Мучительное рождение и этапы становления великого писателя

Я начну ее описание с очень тяжелого момента (я бы назвал его одним из ключевых) в семейной жизни недавно образовавшейся молодой пары. Нерасчетливый молодожен Джеральд после трех путешествий, оказавшихся убыточными, истратил все наследство отца и уже сидел без гроша в кармане, без работы и каких-либо перспектив.

В зоопарки на приличные должности его не брали (вернее, ни на какие не хотели брать). Диплома по-прежнему не было, зато в зоологическом мире Англии он уже успел приобрести влиятельных врагов во главе с директором Лондонского ЗооДжорджем Кэнсдейлом, считающего его нахальным выскочкой, неучем и т. п. (вспомните, как удачно Джерри успел проскочить на практику при старом руководителе. А новый просто пришел в ярость, когда некто Даррелл вздумал указывать ему на недостатки в работе лондонского Зоо).

И на его сторону встали очень многие признанные зоологи, включая академически образованных джентльменов. Они крайне ревностно восприняли успехи экспедиций Джеральда – наглому мальчишке удавалось по чистой удаче завладеть некоторыми редкими и ценными экземплярами фауны. Ему пеняли за полное отсутствие профильного образования, за варварские методы ловли, за теоретическую неподкованность, за наглость и самоуверенность и т. д. Получилось, что теперь вход в этот зоологический мир для него стал еще более затруднительным. И меня не удивило, что и заработать нормально на продаже добычи ему просто не дали.

Другого занятия для себя (вне Зоо и путешествий за зверями) он не видел. И после отказа, полученного письменно от всех зоопарков Британского Содружества, куда он обращался, и отсутствия средств на новые поездки был уже готов отправляться хоть в Судан, хоть в Уганду работать обычным лесничим или смотрителем музея. Серьезно рассматривал эти варианты, но, на его и наше счастье, даже и с ними не сложилось.

И тогда со всем энтузиазмом молодой супруги за него взялась Джеки. Как она сама пишет: включила «режим пилы». К этому времени брат Лоренс (пока все еще начинающий писатель, только впоследствии ставший известным столпом английского модернизма) уже не в первый раз ткнул его носом в возможность (проверенную им на собственном опыте) быстренько срубить легких денег: «Напиши что-нибудь про животных, ты же знаешь эту тему. Англичане обожают такие книги».

Но первый шаг – он трудный самый. И вряд ли без постоянного прессинга со стороны Джеки он бы на него решился. И прессинга, и помощи, так как печатал Даррелл только двумя пальцами и с огромным числом ошибок (но он то хоть в школе не учился вообще, а я-то почему так много их леплю? А печатаю вообще одним пальцем), которые надо было находить, исправлять, заклеивать и т. п. И морально поддерживать постоянно сомневающегося в себе и не сильно любящего работать тюкальщика. А денег на машинистку, способную к расшифровке его письменных каракулей, не было вообще.

Когда Джеки вспоминает об этом периоде, остается только отдать должное ее энергии, упорству, уверенности в своих силах и вере в любимого пока человека. Они жили на два фунта в неделю, а у Джеральда опять обострилась приобретенная в Камеруне малярия. И так бы все и тянулось, если бы она не заставила его выбраться из кресла и не загнала за машинку (буквально пинками в задницу – ее слова). Со стонами и вздохами, перемежающимися периодами мрачного молчания и злобного ворчания, он начал писать текст своего первого рассказа для радио.

А в итоге смешная история о том, как он охотился за волосатой лягушкой, оказалась настолько хороша и в тему, что автора еще и пригласили выступить с ней на радио. А главное – хорошо заплатили! И воодушевленный Джеральд с новым вдохновением под дифирамбы жены (исполняемые регулярно, с большой порцией грубой лести – для такого великого добытчика денег ничего не жалко) засел за свою первую книгу. Вдохновения хватило ненадолго. Он громко проклинал тот день, когда сел за машинку. Сравнивал писательскую работу с чисткой обезьянника, отдавая предпочтение последнему. Подключилась даже мама, которая решила стимулировать любимого сыночка тремя фунтами в неделю, лишь бы он завершил работу.

В результате все-таки появилась первая книга «Перегруженный ковчег», к радости близких встреченная восторженно и читателями, и критиками. И гонорар за книгу помог разделаться с долгами, пригласить машинистку и на волне оптимизма выдать следующее увлекательное описание своих поездок, включающих еще и Британскую Гвиану (оказалось, что писать, а тем более диктовать в миллион раз легче, чем тыкать в машинку двумя пальцами; как жаль, что я не могу себе это позволить). Ну и с оптимизмом взглянуть в будущее – ну, например, начать планировать следующие поездки.

А тут еще будущим читателям повезло, хотя вряд ли сначала так можно было расценивать заболевание Джеральда желтухой. Закрытый по этому поводу от всех контактов на карантин в своей комнате, лишившийся ежедневной порции алкоголя, посаженный на диету из паровой рыбы и сухариков, Даррелл разозлился на весь мир. И от такой гнусной реальности погрузился в воспоминания своего волшебного детства на Корфу. Вот так и сложились предпосылки для составления в уме детального и обстоятельно продуманного плана своего будущего бестселлера. Это была единственная книга в его первой семейной жизни, которую он творил с удовольствием и любовью.

Выздоровев и переехав в родовое гнездо в Борнмуте, он сразу полностью погрузился в работу и за 6 недель непрерывного труда перенес на бумагу все накопившееся в памяти за время вынужденного отшельничества. Это был труд подвижника, и близкие стали уже бояться за его здоровье. Когда он закончил книгу, то был близок к полному истощению. Название «Моя семья и другие звери» он придумал только в последний момент, и это был финальный штрих подлинного мастера. Только два месяца отдыха на островах Силли около Корнуолла в обществе все той же Джеки вернули его к полноценной жизни.

И если после появления первых книг количество его поклонников в разы превысило количество недоброжелателей, то после этой оно возросло многократно. Более того, он не мог даже представить ожидающий его успех, в том числе и финансовый. Но принял, как должное. Казалось бы, жизнь наладилась окончательно?

Финансовая, для семьи – несомненно. Но не для внутреннего состояния Джеральда. Чем больше он задумывался о перспективе своих дальнейших действий, тем бессмысленнее они ему казались. Опять ехать ловить живых свободных существ, чтобы их продавать? Его будут дурить владельцы Зоо, а пойманные им создания потом будут сидеть в клетках и приносить им прибыль. Разве к такой цели он стремился? Наивная мечта заработать таким путем необходимый капитал на свой Зоопарк растаяла, как дым.

В таком состоянии духа он и отправился в третью экспедицию в Камерун (1955–56 гг.), официально снова за зверями, но скорее за материалом для новой книги. На этот раз с супругой и секретаршей. Но ничего его не радовало, подсознательно он не хотел возвращаться туда, где ему было хорошо ранее, но больше так уже не будет, и он понимал почему. Даже возможная встреча с Фоном его не привлекала. Ему казалось, что повторить счастливое прошлое у него больше не получится. Начал пить больше обычного, впал в депрессию, стал ворчлив и раздражителен. Никуда не хотел выезжать из прибрежного поселения Мамфе, климат которого женщины переносили с трудом.

И тут, по словам Джеки, именно она опять спасла ситуацию, подсказав ему выход. Напомнила о мечтах, которыми он делился с ней во время их первого совместного городского выхода. Куда бы вы думали? Естественно, в зоопарк. В Бель Вью, где он временно содержал коллекцию своих привезенных животных. И, надо отметить, это был очень удачный выбор места прогулки для ухажера. Именно там она впервые увидела иного Джеральда, заботливого, умелого и любящего своих питомцев. И уже по-другому, серьезно начала прислушиваться к его словам. А он, как всегда, красочно и очень убедительно описывал ей свою мечту:

– Надо создавать свой Зоопарк, вернее некий Зоо-питомник, причем принципиально отличный от существующих. Который будет предназначен не столько развлечению посетителей, а их просвещению. А, главное, для разведения исчезающих видов животных. Ради сохранения их на нашей планете. Но придется делать это в два этапа – сначала завести Зоо для посетителей в целях заработка денег, а потом уже организовать на его базе научный центр.

– Ну да, – продолжала внушать ему Джеки. – Ты сейчас не в себе, так как понял, что прежний план не годится, ловлей зверей денег на Зоо не заработать. Но, Джерри, теперь же у тебя появился иной источник финансирования. За твои книги начали платить хорошие деньги, а значит можно больше не продавать пойманных животных. Под будущие доходы от авторских гонораров получить в кредит необходимую начальную сумму и сразу создать свой зоопарк! И всю пойманную добычу доставить прямо туда. И начать это делать прямо с этой поездки. Ну и заодно получить новые впечатления для следующей книги, а значит и источник будущих доходов.

И впечатлительный Джеральд не только из депрессии вышел и к жизни возродился: можно сказать, просто воспарил, увидев свет в конце туннеля!

И уже с совсем иным настроением отправился в Бафут, где радостно был встречен Фоном, очень довольным встречей. Ведь именно этот человек, так пришедшийся ему по душе, сделал его книжным героем, ставшим знаменитым на всю Африку. Опять дружеские пьянки и коллективные танцы, включившие еще и парное выступление – в исполнении Фона и Джеки. В ходе которого ее несколько раз приходилось выпутывать из развевающихся королевских одежд.

(Такой же национальный наряд был подарен Джеральду при отъезде и однажды очень пригодился ему на Джерси. На званный бал по случаю годовщины Фонда в 1966 г. он явился одетый в наряд Фона, сбрив бороду и загримировав красками руки и лицо под африканца, чем и произвел настоящий фурор.)

Опять наплыв животных и знакомые многочисленные повседневные рабочие проблемы: как их разместить, сохранить и довезти до дому в целости и сохранности. Но теперь этим руководил и с энтузиазмом занимался уже другой Джеральд, работающий на себя и считающий, что эта коллекция станет основой его собственного Зоопарка. Вы уже получили представление о характере его энергичной супруги? Пришло время подробнее остановиться и на начале их семейной жизни. Но для этого сначала немножко коснемся своеобразного характера Джерри.

Личная жизнь до женитьбы и после

Как он уверял сам, через всю жизнь пронес любовь только к животным, к выпивке и к женщинам. Именно в такой последовательности, однако начнем с конца.

В зрелые годы им было рассказано столько удивительных историй о своих любовных приключениях в юности и молодости, что у слушателей могло сложиться впечатление, что они представляли собой одну непрерывную оргию. Это, разумеется, было не так. Но богатое воображение – не остановить: оказывается все началось еще на Корфу, где с помощью местной крестьянской девчонки он, якобы, познал секс (иногда ДМД все-таки чуть понижал планку – только «прелюдию к сексу»). За этим вступлением шло описание его романтических приключений в школе верховой езды и в зоопарке Уинстеда. Джеки потом написала, что уставала от этой серии рассказов уже на стадии описания встреч с молодыми пастушками и уходила. Дальше слушать не могла.

Отнесем все это на причуды ложной памяти. Особенно начало. Все-таки Греция – страна восточная с определенными условностями и достаточно суровыми традициями. А тут такие вакханалии с мальчишкой – мне тоже совсем не верится.

Перейдем к английскому периоду: по мнению окружающих, Джерри был симпатичным молодым человеком с привлекательным, открытым лицом и подкупающими манерами. По мере взросления развивалось и редкое обаяние его индивидуальности (харизма) в сочетании с хорошо подвешенным языком. Не мудрено, что достаточно рано он уже стал считать себя покорителем женских сердец и приобрел привычку флиртовать со всеми особями женского пола, находящимися поблизости. Не пропускал никого, а вдруг? Вот и обзавелся репутацией дамского угодника. Причем в своих связях с женщинами был довольно неразборчив (мягко выражаясь). Пользовался тем, что умел пробуждать в них интерес к собственной неординарной персоне. Знал об этом, но в воспоминаниях кокетничал:

– Да, я всегда умел привлекать женщин, но, надеюсь, никогда не пользовался этим, разумеется, за исключением тех случаев, когда хотел их соблазнить.

Предпочитал женскую компанию мужской, хотя добавлял, что общество животных все-таки доставляет ему большее удовольствие.

– Животные прямолинейны и честны, – писал он. – У них нет претензий. Они не изображают из себя Господа Бога. Они не притворяются разумными и не шляются по вечеринкам.

И хотя Джеральд считал себя опытным соблазнителем, ему действительно никогда не был свойственен вульгарный цинизм. Сам процесс «охмурения» был ему интереснее результата.

По мнению его сестры Марго, прекрасно знавшей семейство изнутри, «он несколько преувеличивал свои сексуальные наклонности. Ему было очень далеко до Ларри. Хотя он часто рассуждал о своей сексуальности, все его проделки были ближе к невинному флирту. Я бы сказала, что Джерри был более ориентирован на общество матери, чем на поиски сексуальной партнерши. Ему просто не нравилось быть в одиночестве. Он всегда любил, когда рядом с ним была женщина, пусть даже она просто мешалась на кухне».

В старости Джеральд (в тех случаях, когда не ударялся в любовные воспоминания) подтверждал ее слова:

– Секс меня не слишком интересовал и занимал, поскольку у меня было много других увлечений. Если ничего не выходило, я не комплексовал.

Кроме мифических подвигов на Корфу, любил также вспоминать бесцельное, но идиллическое времяпрепровождение (работой это назвать язык не поворачивается) на конной ферме. Это было что-то типа ностальгии с примесью романтической мифомании. В его воспоминаниях на ферму приезжали только привлекательные и раскрепощенные женщины. А тут их встречал он, их будущий тренер, тоже привлекательный и раскрепощенный. Вот любовные приключения, якобы, и свершались сами собой и протекали как будто в ином мире, далеком от повседневной жизни, от домашних и семейных обязанностей. А что касается невинной простушки с фермы, то он только объяснялся ей в вечной любви и даже без поцелуев. Наверное, с целью тренировки искусства флирта или спортивного интереса?

Вот так и отшлифовывал свои способности, а потом (как я уже отмечал выше) привык флиртовать со всеми, кто оказывался рядом, ну а дальше… как получится. Но, по собственному мнению, головы никогда не терял (так ему представлялось потом, но на практике получалось совсем наоборот – просто плыл по течению). Пара его романов со случайными знакомыми дамами тянулась довольно долго, они даже жили вместе, но речь о женитьбе не возникала. И знаете почему? Его спутницы успевали самоустраниться раньше, что не сильно его и расстраивало.

А вот отношения с Джеки (Жаклин Соня Рэйсен Уолфенден) все развивались совершенно по-другому. Первый раз Джеральд ее увидел в маленькой отцовской гостинице и (по его словам) она сразу ему понравилась, хотя совсем не соответствовала стандартному типу его белокурых упитанных подружек с большими голубыми глазами, которых его мама называла коровами. Была худенькой брюнеткой 19 лет, уверенной в себе, практичной и приземленной, и по всем вопросам имела собственное мнение. Собиралась продолжить обучение вокалу и стать оперной певицей, причем действительно имела для этого хорошие данные. Даррелл с первого взгляда ей совершенно не понравился. Ненароком, слушая разговоры о нем девиц из кордебалета, тоже проживающих в их отеле, она насмешливо прозвала Джерри «петухом в курятнике» и «светским львом».

В чем-то была права, поскольку Джеральд любил пускать пыль в глаза, пытаясь жить на широкую ногу, даже когда денег у него на это не было. Этакий денди-гусар – всегда не против промочить горло и поволочиться за дамой. При этом абсолютно непрактичный, весь в маму. Только что подтвердивший это на практике: научился прекрасно обходиться со зверями, ловить, содержать, бережно транспортировать, но только – не продавать с выгодой.

Зато от природы обладающий тремя неотразимыми качествами: харизмой, обаянием и юмором. Да, обязательно надо упомянуть еще три врожденных таланта, впоследствии ярко проявившихся и очень пригодившихся: талантливого рассказчика, рисовальщика и писателя. И добавить его прекрасную память.

Два года он обхаживал Джеки всеми возможными способами (практически без денег, поэтому непростое это было занятие). Познакомил со своими зверями (сначала), со своей семьей (потом и с опаской), которой она понравилась, особенно маме. Задорная, миленькая, худенькая, с характером и совсем не похожая на прежних флегматичных сексапильных подружек.

На период ухаживания Джеральд погрузился в моногамную любовь (по его словам, в которые сам верил). По-видимому, для него некоторые интрижки в этот период были просто не в счет. Ведь флиртовал он (смотри выше) почти автоматически.

И, наконец, наш герой добил девушку. Достигнув совершеннолетия, против воли отца она ушла из семьи без единого фунта приданого, навсегда порвав все связи с родственниками. Ушла для того, чтобы выйти замуж за человека без денег и работы. Без своего жилья и ясных перспектив (лучше сказать, их полного отсутствия) в жизни. Что это было: морок, падение в любовь?

А вот у Джеральда, по моему мнению, сработал природный инстинкт самосохранения: каким-то образом он понял, что Джеки – это его уникальный шанс для выживания в окружающей враждебной действительности, совсем не напоминающей атмосферу Корфу. И он доверил свою судьбу женщине, являющейся его полной противоположностью. И, как оказалось, не ошибся. Ну и любовь, конечно, сыграла свою роль, а как же без нее? (По его утверждениям, в жизни «по-настоящему» он любил только трех женщин: маму, Джеки и Ли).

Что было дальше, вы уже прочитали выше. Если бы не усилия худенькой, но полной целенаправленной энергии Джеки, мир, наверное, никогда бы не узнал писателя Джеральда Даррелла. Без ее силы воли и упорства он вряд ли бы смог реализовать свой огромный природный потенциал.

Ну а вот ей своим профессиональным будущим пришлось пожертвовать. Оперная певица умерла, не родившись. Зато она стала секретаршей, экономкой, сиделкой, домо- и зоо-управительницей и т. п. и т. д. для Джеральда. И тянула этот воз до тех пор, пока у нее хватало терпения.

Что бы с ним стало в случае иного развития событий? Возможно, спивался бы медленно, но верно, и закончил как Лесли, умерший в пабе от остановки сердца. Хотя кто его знает, вся семья у них была пьющая и сильно закаленная в этом плане. Сумел же старший брат Лоренс стать известным писателем, пьянствуя регулярно и сменив несколько жен. (Одно принципиальное отличие – Ларри любил писать и творил с удовольствием. Его не надо было заставлять этим заниматься.)

Семейная жизнь молодоженов из нищеты перешла в режим финансового благополучия. Однако характеры у обоих были непростые, да и их природная ирландская вспыльчивость не способствовала мирному обсуждению разногласий. Уже во время третьей экспедиции в Камерун началось охлаждение отношений, ставшее заметным даже для окружающих. Об этом вы тоже уже читали выше, и опять Джеки сумела преодолеть этот кризис и вывести Джеральда на новую орбиту, возродив его же старую мечту – создание своего Зоо.

На этот раз энтузиазма ему хватило надолго. И очень вовремя, потому что сначала все шло плохо и неудачно. Привезенные звери второй год продолжали ютиться в клетках на задворках жилища сестры. Зоологический мир Британии отказался помогать с поисками места для личного зоопарка. Собственные усилия после долгих переговоров с властями Борнмута, а потом и маленького Пула, оказались безрезультатными. А время шло, и что делать со зверинцем, приютившемся в садике у Марго, было абсолютно неясно. Как и где продолжать поиски – тоже. А тут еще поездка в Южную Америку, мало поспособствующая налаживанию отношений.

Первые угрозы Джекки по поводу развода, еще достаточно несерьезные, прозвучали сгоряча. Вынужденное расставание отодвинуло надвигающуюся прямую размолвку (травмировав голову в автомобильной аварии Джеки пришлось уехать из Буэнос-Айреса в Лондон) и на расстоянии, казалось, любовь опять вернулась (прочитайте письмо Джеральда из Аргентины – приведено дальше по тексту).

Из Южной Америки ДМД вернулся ко всем английским проблемам (и супруге) только весной, и тут им наконец-то повезло с находкой отличного места для зоопарка (идея забыть про Англию и обратить внимание на Нормандские острова опять же принадлежала Джеки). И именно во время обсуждения этой проблемы с его приятелем в Лондоне вдруг случайно всплыла фигура майора Фрезера, коренного джерсийца, который там знал все и лучше, чем кто-либо, мог им посодействовать в поисках подходящего места для Зоопарка.

События (после двухлетнего застоя) начали развиваться стремительно – за полтора часа после приезда на остров вопрос был уже практически решен. И знаете, где они нашли идеальное место? В старинном, в достаточной степени заброшенном поместье Огр, которое майору Фрезеру и принадлежало. Его каменные стены и арка 16 века отлично смотрелись на фоне дубовых и каштановых рощ, и Даррелл сразу представил себе, как прекрасно сюда впишется его Зоо.

А самое главное – хозяева соглашались сдать поместье в аренду. Это было принципиально необходимо, так как его покупку Дарреллы вообще бы не потянули. Даже на аренду пришлось брать кредит (20 тыс. фунтов с большим трудом выдал издатель под будущие книги). И был составлен план их написания, так что новоиспеченного владельца зоопарка мог теперь спасти только тяжкий и нелюбимый им писательский труд. Единственный реальный источник будущей прибыли. Таким образом, весной 1959 г. детская идефикс Джерри свершилась: он почти приобрел желанную и дорогую игрушку! Которую, правда, еще надо было из мечты превратить в действительность. (Прямо как в нашей советской песне: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».) С этого момента и началась великая эпопея островного Ковчега.

Семейная жизнь после исполнения мечты

К этому времени Даррелл уже получил мировую известность и как автор своих первых волшебных книг, и как удачливый зверолов. Но каким совершенно не практичным он был, таким и остался. Желанное детище родилось, но вскоре выяснилось, что его создатель сам стал его узником.

Согласно представлениям Джеральда, зоопарк за счет наплыва посетителей должен был прямо с начала функционирования начать приносить прибыль. Ну хотя бы стать самоокупаемым. А заодно и саморазвивающимся объектом. Реальность оказалась иной – через 4 года долги Зоо составили 20 тыс. фунтов стерлингов. И это не считая личных долгов хозяина (выплату по кредиту на аренду поместья никто не отменял). Крах задуманного казался неминуемым.

Джеральд самоуверенно считал, что сможет ездить в экспедиции и одновременно руководить строительством и становлением зоопарка (вообразите себе – удаленный доступ без интернета). И сначала просто не представлял, какое тяжкое финансовое бремя взвалил на свои плечи. Он же никогда ранее ничем подобным не занимался, а при этом не имел деловой хватки и не разбирался ни в финансах, ни в людях.

Гораздо более практичная Джеки, не занимая в Зоо никаких должностей, делала все возможное для поддержания его на плаву, пытаясь экономить во всем, выступая его теневым управляющим. Но ее здравого смысла без профессиональной подготовки для этого оказалось маловато. Да и поддержка супруга оставляла желать лучшего. Он всецело доверял своему ставленнику-директору – больше, чем советам жены. С горечью она писала: «Оказалось, я вышла замуж за Зоопарк Даррелла, а не за него самого! Все сотрудники знали, что могут свободно говорить со мной обо всем, я была своеобразной записной книжкой Джерри. Так продолжалось довольно долго, пока после жалоб директора, который явно не справлялся со своими обязанностями, он не начал возражать против такой политики и прочел мне занудную лекцию о том, как мне следует вести себя в зоопарке и на Джерси вообще. Будучи по происхождению еще большей ирландкой, чем Джерри, я вспылила и прямо сказала ему, куда он может отправляться со своим драгоценным зоопарком и всеми комитетами».

Начало конца

И чем дальше, тем взаимное непонимание и противоречия между ними только увеличивались. Конечно, с самого начала совместной жизни было ясно, что подходы к ней у Джеральда были совсем не такими, как у Джеки. За примерами не надо далеко ходить. Заглянем в их джерсейский семейный дом.

Джеральд считал, что он должен быть всегда открытым для всех. Именно так жили Дарреллы на Корфу и в Борнмуте. Он не любил одиночества. Так и вышло. В гостиной велись бесконечные обсуждения повседневных проблем Зоо, которые не прекращались и за обедом. Входная дверь не закрывалась. В такой жизни не было места ни для интимности, ни для покоя. Последнее совершенно не нравилось не только Джеки, но даже стареющей маме, которая вроде бы должна была быть привычной к подобному бедламу. Но если уже и она пожаловалась в письме к Ларри на эту тему («постоянные посетители сведут меня с ума»), чего же было ждать от менее терпеливой Джеки. Жизнь в поместье, а теперь уже и вообще на острове, вызывала у нее приступы клаустрофобии: «Джерри буквально бредит зоопарком. Он одержим, – писала она. – Времени на личную жизнь у него не остается. Я начинаю думать, что наш зоопарк – это своего рода Франкенштейн».

А Джеральду не оставалось ничего иного, кроме энергичного эксплуатирования единственно доступного ему источника финансирования – писательского труда. Он закончил одиннадцатую книгу за девять лет, по-прежнему оставаясь в ряду наиболее читаемых английских авторов. Любовь к приключениям, дар рассказчика, чувство юмора, умение описать животных с самой неожиданной точки зрения, контактность и дружелюбие сделали его мастером прозы о путешествиях и животных. Писательскую карьеру Даррелла иначе как триумфом не назвать.

В качестве продолжения он уже задумал написать историю создания и выживания Джерсийского Ковчега, выбрал знакомую и злободневную для себя тему, посвященную первым четырем годам существования зоопарка. Но повседневные заботы не давали ему возможности писать днем, поэтому он пытался работать над созданием книги «Поместье-зверинец» по ночам. Много раз приступал и останавливался. Джеки видела, что дается она ему очень тяжело.

– Никогда еще я так не хотела написать эту книгу за него, – говорила она.

Отвращение Джеральда к писательской работе стало почти патологическим. Он переживал острый кризис. Ему казалось, что он собственными руками продал себя в рабство. И за этими деталями действительно скрывалась трагедия. Джеральд начал понимать, что стал узником собственного зоопарка.

– Скоро звери нас сожрут, – как-то высказался он и был не далек от истины, если не рассматривать ее в прямом смысле этого слова.

Оказалось, что у него не осталось сил, чтобы радостно играться с новым приобретением. Ни сил, ни времени, ни денег, ни понимания, как быть дальше. Но обсуждать эту тему с супругой он не хотел. Было ли это вызвано разочарованием от того, что мечта оказалась слишком далека от реальности? Или его начинало угнетать заметное уменьшение поддержки со стороны Джеки?

В таких условиях совместная жизнь становилась все более трудной для обоих. Множились обиды. И хотя случилось очередное чудо и финансовые проблемы с зоопарком на пятый год его существования удалось преодолеть благодаря квалифицированной помощи со стороны и трансформации его в благотворительный фонд (на этом, достаточно туманном моменте остановлюсь подробнее позже), их отношениям это не помогло.

А тут в 1964 г. умерла мама Джеральда, которую он очень любил. Он всегда был маменькиным сынком и не очень представлял себе жизнь без ее моральной поддержки, воспоминаний о ее вкуснейших обедах и постоянного присутствия рядом. И вот – остался один, и очень сильно обиделся на Джеки, которая, как ему показалось, никак не поддержала его и в этот трудный период. Посчитал, что он осиротел дважды.

В их медленно умирающей совместной жизни было всякое; но действительно серьезно все началось с раздельных деловых поездок (Джеки в Аргентину, он в Африку, в Сьерра-Леоне). Уже тогда все висело на волоске – прочитайте выдержку из письма Джеральда в Буэнос-Айрес:

«Я рассчитывал получить от тебя письмо с сообщением о разводе. Я бы не упрекнул тебя. Не слишком я похож на идеального мужа, но все же мысль об этом меня угнетает. Дорогая, жизнь так коротка, давай не будем расставаться – ни эмоционально, ни физически. Я знаю, что жить со мной трудно, я слишком многого требую, но я постараюсь измениться. Проблема в том, что, когда я далеко от тебя, мне так плохо, что я начинаю сердиться и раздражаться, а это еще сильнее отдаляет тебя от меня. Давай попробуем любить друг друга и попытаемся вернуться в ту сказочную страну, где мы с тобой встретились. Я страшно скучаю по тебе. Я люблю тебя. Береги себя и поскорее возвращайся. Бог даст, мы еще увидим светлые времена. Люблю тебя сейчас и всегда».

Я бы резюмировал так: надежда почти потеряна, но Джеральд обещает попытаться измениться, сам не сильно в это веря. И обратите внимание, какая разница и одновременно сколько общего в его письме Джеки от 1959 г. из Аргентины в Лондон. Тогда они первый раз расстались надолго после свадьбы. Джеки там серьезно пострадала (вылетела через переднее стекло авто с подозрением на трещину в черепе) и отбыла пароходом в Англию. Джеральд остался доводить намеченную программу до конца.

«Дорогая, я люблю тебя. Когда ты уехала, я утратил весь интерес к экспедиции. Мне не на кого кричать, некого упрекать, не на кого сердиться, никто не знает, какой я паразит, никто не говорит мне, какой я хороший, никого нет рядом, когда мне кто-то нужен, мне некого любить. Я так хочу вернуться в Англию, надеюсь, нам удастся это сделать раньше наступления мая. Что бы ты ни решила сделать, я всегда буду любить тебя и надеюсь, что ты тоже любишь меня. Все, чего я прошу, не принимай решения до моего возвращения. Не обещаю измениться, стать хорошим мальчиком и всегда делать то, чего ты от меня хочешь, потому что это была бы ложь. Ты знаешь, что это невозможно, потому что хорошо со мной знакома. Поэтому все, что я могу пообещать тебе, если ты останешься со мной, я буду таким же паразитом, как всегда, может быть, чуть лучше. Все, что я знаю, так это то, что, когда ты уехала, я понял, как сильно тебя люблю!»

Тут еще полно юмора и много надежды. Заметьте, он в шутку называет себя паразитом, но измениться не обещает. Правду пишет.

А в их новые совместные поездки (и деловые, и развлекательные) Джеральд приглашал теперь, кроме Джеки, еще парочку своих приятельниц (по его объяснениям – исключительно для наличия женской компании, которую он так обожал).

Потом его брат с юмором называл эту компанию передвижным сералем. (По мнению некоторых знакомых семьи, к этому моменту Джеки потеряла интерес к сексу, что еще сильнее усугубило ситуацию.)

И, наконец, случился настоящий кризис, настигший его после поездки на Корфу в 1968 г. Произошел очень сильный нервный срыв, заставивший Джеральда даже начать задумываться о самоубийстве (мамины гены: вспомните ее настроение после смерти отца). ДМД вылечили, но ему потребовалось почти два года, чтобы прийти в себя. По мнению Боттинга, причин для впадения в такую тяжелую депрессию хватало: постоянный стресс и в работе, и дома, огромные нагрузки, смерть мамы и непрекращающиеся неутешные мысли о судьбах человечества, природы и животного мира. Громадность и неподъемность проблемы, которую он пытается решить, все это угнетала его. (С моей точки зрения, последние причины, существующие постоянно для данной ситуации сильно преувеличены. И предыдущих, обрушившихся после смерти мамы, было вполне достаточно.)

Ну а последней каплей, несомненно, стало тяжелое впечатление от посещения острова его детства. Природный рай, стремительно превращающийся в затрапезный туристский центр. И как он посчитал, во многом и по его вине. Он же написал книгу, прославляющую это уникальное место, считайте, прорекламировал его по первому разряду, что очень сильно увеличило число туристов, приезжающих именно сюда.

Подобных результатов от поездки на фоне всего остального негативного, при наличии почти полного раздрая в личной жизни, ему хватило, чтобы уйти в глубокий запой и потерять интерес к жизни.

По мнению Боттинга, темная сторона натуры Джеральда, к которой он относил его вспышки отчаяния и гнева, мизантропию, переедание, пьянство, постоянную тягу к путешествиям, стремление буквально часами жариться на солнце, уходила корнями в подсознательный страх того, что его жизнь проходит бесплодно. Он считал, что пока ничего не успел сделать и не успеет в будущем. Скорость разрушения природы усилиями человека приводила его в ужас. Каждый час появлялись сообщения со всех концов света об эрозии почвы, отступлении дикой природы под натиском человека, об уничтожении животного и растительного мира. Миллионы случаев экологического вандализма стремительно вели наш мир к катастрофе. И он понимал это лучше других и воспринимал острее, как личное горе. Боттинг считал, что Джеральд просто не справился с невыносимой тяжестью общественного бытия.

Джеки с трудом вытащила его с острова и поместила в английскую частную специализированную больницу (для клиентов с психическими расстройствами) на несколько недель. Но навещать его там не стала (как она пишет по совету доктора, запретившего ей «нянчиться» с больным).

Слегка придя в себя, Джеральд некоторое время пожил в Лондоне у друзей. А с Джеки они увиделись только в феврале.

Наступившей весной 1970 г. потихоньку начал возвращаться к жизни, чему, в частности, способствовала и совместная поездка по югу Франции (в компании Джеки и еще двух молодых сотрудниц Фонда). Но в чем-то он во время нее переусердствовал, и у него случился сердечный приступ, после которого французские врачи предложили ему ограничить свой ежедневный рацион спиртного половиной бутылки сухого вина в день. Естественно, он и не подумал соблюдать их рекомендации, но хотя бы начал задумываться о здоровье, в частности, заниматься йогой. Как он сам считает, именно последнее ему и помогло встретить новые проблемы Фонда в бодром состоянии.

А они были достаточно серьезными: почти все члены правления решили, что для успешного финансового развития этой благотворительной организации ДМД как реальный руководитель им уже и не нужен. Дела пойдут гораздо лучше, если он со своими спонтанными и не всегда обдуманными действиями, уходом в депрессии и т. п. не будет больше путаться у них под ногами, а останется почетной вывеской, только формальным руководителем Зоо. И под предлогом модернизации структуры Фонда ознакомили ДМД со своими, уже казалось бы, принятыми решениями.

Но они явно недооценили его взрывной характер. Не очень решительный в обычной жизни, почувствовав, что у него хотят отобрать его самое ценное сокровище – Зоопарк, – он перевоплотился в яростного бойца. И выиграл эту битву, уволив неугодных и сменив состав правления. Задачу решил блестяще, а заодно и следующую тоже (когда в 1972 г. срочно надо было собрать 120 тыс. фунтов на выкуп земли под Зоо – срок договора аренды подошел к концу).

Находясь на гребне достигнутого успеха, который ему удался почти без поддержки супруги он поверил в себя, так как очень удачно провел турне по США, в которое сначала страшно не хотел ехать. В течение трех месяцев в разных городах страны он читал лекции о работе Джерсийского Фонда и убеждал богатых американцев жертвовать деньги на его поддержку. Как вспоминает сам, «просить деньги неприятно, но когда встречаешь столько замечательных и щедрых людей, – примиряешься со своей ролью».

И неожиданно для себя его харизма, таланты рассказчика и рисовальщика принесли такие финансовые успехи, о которых организаторы этой акции даже не мечтали. Его уникальный дар увлекать людей только силой слова проявился в полном масштабе.

Опять супруги путешествовали отдельно. Он пересек Атлантику на корабле, а Джеки прилетела в Нью-Йорк на самолете только на заключительный этап его поездки. Как всегда, Джеральду повезло: во время морского путешествия он познакомился с представителями (правда, не самыми богатыми) большого семейства Рокфеллеров. И Марго Рокфеллер (с ее мужем Годфри, он сразу нашел общий язык на почве виски и они пропьянствовали весь рейс и, естественно, стали лучшими друзьями), тоже отдохнувшая от своего супруга во время плавания, очень помогла ему в Штатах. Она знала почти весь бомонд, давала исключительно полезные советы очень эффективно рекламировала это мероприятие. Число богатых и влиятельных членов Фонда выросло до нескольких сотен. В Америке открыли его филиал.

В Великобритании тоже ждал успех. Зоопарк посетила принцесса Анна и, несмотря на неудачные и грубоватые шутки Джеральда, согласилась стать покровительницей Джерсийского Фонда, причем отнеслась к этому не формально, а с полной ответственностью.

А покровительницу его американского филиала, ставшего международным Фондом охраны природы им. Даррелла, он нашел в княжестве Монако. Ему удалось убедить ею стать княгиню Грейс Келли, повсеместно известную в США. Сначала ничего не помогало, не действовали ни уговоры Джеральда, ни ее друзей, ни мужа. Но у ДМД был неубиенный козырь – он выложил на стол фотографии двух малышек-горилл, родившихся в Зоо. Грейс увидела их и… согласилась.

Насколько можно понять из текста биографии, между супругами в этот период соблюдался некий нейтралитет, базирующийся только на общих делах, тем более что вместе они проводили очень немного времени.

1975 г. начался для Джеральда ужасно. Он так готовился к своему 50-летнему юбилею, но за два дня до его проведения пришлось все отменять. Случилось настолько тяжелое воспаление легких, что он подлечился и пришел в себя только в марте. А в конце лета (в связи с изменением налоговых правил во Франции) брат Лоренс попросил их освободить дом, который они у него долго арендовали. И поэтому пришлось снимать новую виллу, около Грасса, которая очень понравилась Джеральду. Он назвал ее «Орлиное гнездо». Переехали. Но стало еще хуже, тяжелую атмосферу царящую на новом месте отмечали все его посещающие.

«Джеральд пил больше обычного, был мрачен и раздражителен. Супруги не просто постоянно ссорились, но и оскорбляли друг друга, причем Джерри не стеснялся в выражениях, а Джеки не отставала от него, не обращая внимания на окружающих». Она постоянно повторяла свою старую мысль:

– Я вышла замуж за человека, который женился на ком-то другом, естественно подразумевая под этим «кем-то» его Зоопарк.

Джерри и раньше (на Джерси и во Франции) выполняла роль и полной хозяйки дома, и его менеджера, руководила секретариатом, следила за финансами, подготавливала все его встречи и выступления. Занималась всем, от мелочей до важных вещей: контролировала все покупки, расходы, водила машину, планировала поездки, проверяла бензин, масло и воду, выбирала рестораны, оплачивала счета, следила за выпивкой, одергивая Джеральда, когда тот, по ее мнению, ел и пил слишком много. И вечно должна была быть начеку, причем ее резкость и встречные наезды помогали ей справляться с тенденцией Джеральда всегда и во всем доминировать.

Иногда получалась, но чаще торжествовал его стиль поведения. Он царил в компании приятелей и подружек, приглашаемых в самые шикарные рестораны, и одариваемых ценными подарками. И все это на глазах экономной и деловой Джеки.

Джеральд любил жить с комфортом и вел раблезианский образ жизни. Деньги ничего для него не значили. А когда они кончались, он заставлял себя сесть и написать что-нибудь. Хотя удача в последние двадцать лет ему улыбалась, но у него не было ни капитала, ни собственности. Квартира на Джерси принадлежала зоопарку, а французский дом на побережье он долго арендовал у брата. Большая часть поступающих от издательства денег уходила на удовольствия, путешествия, роскошные обеды для друзей, дорогие подарки и, конечно, на зоопарк. Детали повседневной жизни Даррелла не касались. Он редко носил с собой наличные и чековые книжки. Для этого была Джеки.

А на новой вилле все это ей окончательно надоело. И она уже решительно и серьезно объявила, что задумала от него уйти.

Всем было понятно, что спасти этот брак не удастся, но ДМД (с какой-то тупой настойчивостью) все еще предпринимал и предпринимал попытки как-то ее уговорить и продлить совместное существование. По плану, в ближайшем будущем были запланированы съемки фильма в индийском штате Ассам. Джеки категорически ехать туда отказалась и заявила, что отправится в Австралию изучать вклад местных женщин в охрану природы. Джеральд и с этим согласился.

Но, видно, на душе у него было совсем тяжело. Он переселяется в гостиницу к Марго и вместо подготовки к поездке опять впадает в депрессию. Беспробудно пьет и изучает девятитомник Эллиса «Психология секса», постепенно погружаясь в пучину депрессии. В итоге опять пришлось лечь в клинику. Он понимал, что уход Джеки оставит его в одиночестве (практически уже оставил), а одиночества он переносить не мог.

Его врач просит Джеки не уезжать в Австралию – неизвестно, к каким результатам приведет лечение на этот раз: она может понадобиться здесь. Джеки легко согласилась, но вместо дежурства около больницы отправилась во Францию. Там она провела три месяца – с января по март. За это время осознала окончательно, что одной ей живется гораздо лучше, брак их полностью разрушен, и окончательно приняла решение о разводе.

Неизбежность расставания

Как сказал Маяковский, «семейная лодка разбилась о быт». Она так объясняет свой шаг:

– Перед этим был очень тяжелый период для нас обоих. И так больше продолжаться не могло. Вот почему я решила уйти. Я чувствовала, что мне нужно бежать, если я хочу сохранить хотя бы остатки рассудка. Я год за годом тратила нервы и здоровье на спасение Фонда, спасение животных. Но теперь все твердо стоит на ногах. В середине семидесятых я решила – сейчас или никогда. Я была замужем за Джерри больше двадцати пяти лет – это же пожизненное заключение!

А окружению Джеральда перед отъездом она еще и мудрый совет выдала:

– Пока Даррелл находится в таком состоянии, тяжелую поездку в Ассам лучше отложить до будущих времен. А сейчас лучше отвезли бы вы его на солнышко, которое он так любит. Я говорю про Маврикий. В течение последних двух лет Фонд много времени уделял вопросам охраны окружающей среды этого острова. По сравнению с Ассамом эта поездка будет совсем неутомительной, тем более, что контакты с местными властями давно установлены.

Все немедленно с ней согласились и быстро договорились о шестинедельной поездке на Маврикий. Проконсультировались с врачом и наметили отъезд на конец марта.

И вот Джеральд улетает (но один он реально не может находиться, и Энн Питерс, его сотрудница, отправляется с ним, став первой подружкой, с которой ДМД начал встречаться послеразрыва с супругой).

А Джеки заехала на Джерси, чтобы забрать вещи и привести в порядок счета. Это был ее последний визит в Зоопарк. Уезжая, она оставила очень показательную прощальную записку директору и другу ДМД, Джереми Маллинсону: «Прощайте, надеюсь больше никогда в жизни не увидеть это чертово место».

Вернувшись на Джерси, Джеральд обнаружил, что Джеки уже забрала свои вещи. В мае 1977 года состоялась их последняя встреча.

«Мы встретились в Борнмуте, – вспоминала Джеки. – К этому моменту мне удалось успокоиться и взять себя в руки. Я была поражена тем, что и Джерри отлично владел собой. Я сказала ему, что не собираюсь возвращаться, но он опять не захотел принять мое решение. Просил не торопиться, подумать обо всем, рассказывал о возможных совместных поездках (в СССР, в том числе)».

Но ничего не подействовало. Через пару дней Джеки позвонила ему из офиса адвоката и сообщила, что окончательно решила уйти. Джеральд взорвался. На этот раз ему не удалось совладать с собой и он дал волю языку.

Впереди будут четыре года судебных ссор и горечи. Джеки хотела претендовать на половину всей собственности на Джерси. Грозила, что расскажет всем о его нервных срывах и беспробудном пьянстве. Это была настоящая бракоразводная битва. ДМД порой даже в ущерб собственным финансовым интересам стремился всеми способами защитить Фонд.

Наконец, все вопросы были решены, и британский суд весной 1979 г. развел супругов на основании «неразрешимых противоречий». Так как Джеральд не был резидентом Соединенного Королевства, Джеки не получила половину Фонда, на что она так рассчитывала, настаивая на том, что без нее Джеральд ничего не добился бы. Но тщетно. Но одновременно судьи постановили, что Джеральд должен ей выплачивать регулярно индексируемое содержание в размере 7000 фунтов стерлингов в год.

Все наконец-то окончилось, но ощущения у обоих были не из лучших. И Джеральд, и Джеки были разгневаны, чувствовали себя преданными и не хотели видеть друг друга. ДМД не представлял, что их жизнь может завершиться подобным образом и всю вину за это возлагал на свою бывшую жену, обвиняя ее в том, что она самым подлым образом его бросила. Когда он узнал, что должен будет еще и алименты платить, то просто вышел из себя. Да и сумма казалась ему несправедливо большой.

Но даже очень недовольная результатами решения суда и того, как тяжело протекал развод, Джеки все-таки нашла в себе силы после него написать следующее: «Да, ДМД был слабым человеком. Впрочем, как и большинство людей на планете. Но он очень любил природу и отдавал все силы для сохранения окружающей среды. Это великий человек нашего времени, его вклад в дело охраны природы только начинает получать признание».

И уже в последние дни его жизни добавила: «Я вспоминаю о том времени, что мы провели вместе с ним, с чувством благодарности и любви. Нам было хорошо вместе, особенно когда мы носились по джунглям, собирая животных для нашего зоопарка. Невозможно прожить с человеком двадцать шесть лет и не сохранить теплых воспоминаний о нем и обо всем том, что мы делали вместе. Мы вместе мечтали и вместе воплощали наши мечты в жизнь. Я люблю его и благословляю».

Пусть развод сначала казался Джеральду настоящим адом, но на самом деле семейным адом была их жизнь последние 10 лет. Их брак перестал быть полноценны давным-давно. А его полный разрыв пошел на пользу обоим.

Вторая семейная жизнь Чудесная встреча на фоне профессиональных успехов

В последние годы перед разводом Джеральду пришлось нелегко. Его мир разбился на две части. С профессиональной и финансовой точки зрения все было просто отлично. Зоопарк и созданный им Фонд не имели проблем и становились все более известными. По всему миру уже насчитывалось более пятнадцати тысяч членов Фонда, двести тысяч человек ежегодно посещали зоопарк, в состав научных комитетов входили ученые с мировыми именами. Федерация зоопарков присудила Джеральду пять премий, и было за что. Ему удалось получить потомство от десятков животных, которым в естественных условиях грозило полное исчезновение.

Но вот в творческом плане, все было гораздо хуже. Оттого, что Джеральд был несчастен, его литературная деятельность пошла на спад. И качественно и количественно. Новые книги более не встречали такого восторженного приема, как прежде, тиражи падали. В 1975–1976 гг. его доход от их издательства составлял всего треть от за предыдущего. Писательская удача отвернулась от ДМД и, казалось, больше никогда к нему не вернется.

А депрессии, в которые он впадал периодически и все чаще, казалось, только и ждали очередного повода чтобы появиться. Способный заряжать тысячи людей своим энтузиазмом, он был слишком раним, слишком бурно переживал эмоциональные перепады. Сложные люди часто неустойчивы в психическом отношении, а Даррелл за последние годы испытал на себе много ударов судьбы. Казалось бы, уже все – конец близок и на этот раз тяжесть бытия вот-вот надломит свою очередную жертву. Оставшись один, чего он категорически терпеть не мог и не переносил вообще, в обществе временных подружек он начнет быстро спиваться, деградировать и саморазрушится.

Но тут случилось чудо – ничего подобного не произошло. Перешагнув пятидесятилетний рубеж своей жизни, изрядно разочаровавшись во всем, устав и подорвав здоровье, он вдруг открывает для себя новую любовь, а вместе с ней словно вновь окунается в юность (надо отметить честно, между окончательным расставанием с первой и обретения второй «настоящей любви» перерывчик получился небольшой. Что возможно его и спасло). И все увидели прежнего Даррелла, заряженного безумным количеством энергии, полным идей и сюжетов. Словно ему снова тридцать, он носится по экспедициям, без устали решает дела Фонда, заводит множество знакомств, путешествует по всему миру с лекциями и вновь работает, работает, работает. Этот период в его жизни будет длиться довольно долго, почти до начала обрушившихся на него болезней.

У окружающих возникает ощущение, что именно в этот момент он начал жить по-настоящему, безоглядно вышвырнув за борт весь груз прежних жизненных бед и разочарований. Пороху в пороховницах оказалась еще порядком. Третьей любовью его жизни стала Ли Макджордж, двадцати семи лет, профессиональный зоолог и большая любительница животных, с которой Даррелл мгновенно нашел общий язык. К тому моменту ему самому стукнуло пятьдесят два.

ДМД всегда считал себя счастливчиком. Конечно, в его жизни случались и падения, и трагедии. Особенно богатыми на всякие переживания выдались последние года. Он падал, но поднимался, хотя не всегда только благодаря собственным усилиям.

И вот в очередной раз (еще до развода) Даррелл колесил по Америке (по его собственному выражению, «со шляпой в протянутой руке»). Это занятие ему не нравилось, но только он со своими талантами оратора, агитатора и трибуна мог собрать необходимые средства для Фонда. Энергии на это тратилось безмерно и уставал он жутко. Чтобы хоть немножко сменить род деятельности в промежутке между выступлениями, ДМД хватается за неожиданное и незапланированное приглашение посетить Университет Дьюка и взглянуть на его знаменитую коллекцию мадагаскарских лемуров, а может и прикупить кого-то из них для своего Зоо.

Пригласила его вездесущая Марго Рокфеллер, так как (какое совпадение) ее дочь Кэролайн работает в этом университете. Три часа он слушал рассказы Кэролайн, переходя от клетки к клетке, и любовался великолепными животными. Лемурья тема должна была продолжаться до торжественного ужина, который профессора университета довольно неожиданно решили устроить в его честь. Обычно ученые его не очень-то и чествовали.

Потом Джеральд вспоминал, что так устал за день, что в ожидании ужина решил найти укромный уголок, куда можно забиться (естественно, с бутылкой виски в руках). И тут его взгляд упал на молодую женщину, сидевшую в сторонке на пуфике и державшую в руке бокал. Она показалась ему невероятно красивой. А главное – ни обручального кольца, ни спутника рядом. Его инстинкты мгновенно сработали! Джеральд представился, вспомнив, что это не чопорная Англия и обращение незнакомца не должно привести женщину в ужас.

– Привет, я Джеральд Даррелл.

– Я знаю, – ответила она. – Меня зовут Ли Макджордж. (Иногда ее фамилию пишут МакДжордж – чтобы подчеркнуть шотландские корни.)

Она оказалась тут потому, что в последний момент ей позвонил научный руководитель и спросил, не хочется ли ей поучаствовать во встрече с известным и модным писателем Дарреллом. А поскольку она (да еще и во время своей практики на Мадагаскаре) прочитала и очень заценила несколько его книг, то мгновенно изменила свои планы на вечер. Отложила встречу с молодым человеком и пришла поучаствовать в мероприятии. Очень уж хотелось хоть издалека, но посмотреть на английскую знаменитость, обожаемого писателя.

А тут вдруг личная встреча! Быстро выяснив, что Ли закончила зоологический факультет и два года провела на Мадагаскаре, изучая экологию и социальное поведение лемуров, а также звуковое общение малагасийских млекопитающих и птиц, ДМД просто обалдел. А когда узнал, что, вернувшись в университет, она работает на этом же факультете, а в свободное время обрабатывает полученные на Мадагаскаре результаты и пишет докторскую диссертацию, впал в состояние грогги. Да и Ли была недалека от этого. До сегодняшнего дня она никогда не встречалась со столь знаменитым человеком. Тем более, не беседовала в таком раскованном стиле.

– Он был совсем не похож на чопорного профессора, – вспоминала она. – Щеголевато одет, весел и энергичен. Развевающиеся белоснежные волосы и борода делали его похожим на актера. Его абсолютное обаяние действовало неотразимо. С первого же взгляда становилось ясно, что перед вами особенный человек. Вокруг было множество важных профессоров, но он отличался от всех: в нем была свежесть восприятия, интерес ко всем вокруг. И сразу же чувствовалось, что он англичанин. Я была просто счастлива встретиться со знаменитостью, которая каким-то чудом очутилась тут и захотела поговорить со мной. Ведь я была простой сотрудницей, которой посчастливилось заниматься чем-то, что пересекалось с его работой.

Как я уже отметил, когда Ли начала рассказывать ему про себя, Джеральд уставился на нее в изумлении:

– Общение животных всегда занимало меня больше всего. Да, она была удивительно красива, но красивая женщина, которая изучает поведение животных, для меня была почти что богиней!

– То, что он уделил мне столько внимания, поразило меня, – вспоминала Ли. – Я была польщена. Никто еще не разговаривал со мной таким образом. Я сразу же почувствовала, что Джеральд считает меня привлекательной, и это мне льстило. Я хочу сказать, что внимание парней так не действует. Но звездность Джеральда сначала затмила мне глаза, чтобы отреагировать как то по-женски на его ухаживания. И я не показывала виду, что чувствую. К тому же в тот момент у меня был приятель, к которому я относилась очень серьезно.

Целых два часа пятидесятидвухлетний англичанин и двадцатисемилетняя американка обсуждали вопросы общения животных и пытались сами воспроизвести все звуки. Когда все собрались в ресторан, Джеральд и Ли продолжили беседу уже в ее автомобиле. Их машина возглавила процессию, а за ней следовали автомобили профессоров и профессорских жен. Но Ли и Джеральд так увлеклись беседой, что утратили чувство реальности и времени и стали нарезать по городу круги. В результате в ресторан они подъехали только к десяти часам, а профессорская кавалькада все это время так и следовали за ними по городу. Но и там Джеральд и Ли все не могли остановиться и так и продолжили свое общение до двух часов ночи. Только после этого, фактически уже на рассвете она отвезла Даррелла в его отель.

На следующее утро ДМД решил удостовериться, не приснилось ли ему эта встреча? Не принял ли он вчера желаемое за действительность? Навел справки в университете, и когда ему охарактеризовали Ли Макджордж как самую одаренную студентку, занимающуюся вопросами общения животных, не тратя времени на размышления, тут же ей позвонил, чтобы поддержать знакомство и выразить благодарность за проведенный вечер. Сказал, что скоро уезжает, так что увидеться им еще в ближайшее время не удастся, но он обязательно вернется. И именно к ней.

И, поговорив по телефону, для себя решил, что его первое впечатление – «да это же почти богиня!» – оказалось верным.

Через несколько дней он написал Ли письмо – первое из очень многих.

«Дорогая Ли! Хочу еще раз извиниться. Но когда Вам стукнет столько, сколько мне сейчас, Вы тоже будете вынуждены спешить, чтобы не опоздать. Вы были столь обольстительны, свежи и интеллигентны, что совершенно меня очаровали. Поэтому не могу ли я задать Вам один вопрос? Если случится так, что Ваша любовная жизнь расклеится, не захотите ли Вы совершить небольшую поездку в Европу? И если подобная мысль не кажется Вам отвратительной, напишите или позвоните мне. Вы – одна из самых красивых и умных девушек, каких я встречал в последнее время. Вы тот человек, который мне нужен. Даже если забыть о наиболее очевидной причине, у меня столько работы и мне нужно совершить столько поездок, что мне просто необходима помощница».

Джеральд очень хотел произвести впечатление. Он не был ни молод, ни красив, ни строен. Зато он вел экзотичную, романтическую жизнь и в полной мере наслаждался своей известностью. Он написал Ли, что пробудет в Штатах еще несколько дней, а потом приедет снова в середине мая, когда ему будут присуждать почетную степень в Йельском Университете.

«Затем я вернусь в свой зоопарк на Джерси, а оттуда поеду на юг Франции, где и пробуду до сентября. В начале сентября княгиня Монако Грейс прилетит на Джерси, чтобы открыть наш новый ветеринарный комплекс. В конце сентября я улечу на Маврикий, чтобы набраться солнышка в преддверии английской зимы. Хотелось бы мне быть молодым и красивым, чтобы Вы захотели разделить все эти радости со мной. А, впрочем, не обращайте внимания. После Маврикия я надеюсь посетить Ассам, а потом Перу и Мадагаскар. Теперь Вы видите, что я не кривил душой, когда говорил, что очень занят.

Хотел бы оставаться Вашим покорнейшим слугой,

Джерри.

Р.S. К черту хорошие манеры – я нахожу Вас чрезвычайно обольстительной!»

Несмотря на возраст, как и во времена своей юности, он по-прежнему обладал невероятной харизмой. И был уверен, что способен пленить и очаровать любую женщину. Как вы уже знаете, будучи верным своему стилю «ковать железо, пока оно горячо», после первого же совместно проведенного вечера Даррелл написал Ли письмо с явственным предложением любовной связи. Но она, невзирая на то, что ДМД был ее кумиром, в этом ему отказала. Мол, уважать уважаю, перед талантом преклоняюсь, но не люблю. Первый наскок не удался, и предложенная ей должность любовницы-зоологини при джентльмене-руководителе многих экологических проектов осталась вакантной.

Но у Джеральда уже был опыт длительной осады (кого интересуют ее детали, то их двухгодичная переписка со всеми подробностями приведена в книге Боттинга). И, конечно, Ли было чрезвычайно трудно противостоять такому мастеру эпистолярного жанра, как Даррелл. Мало-помалу он опутывал ее своими словесными паутинками. Заметьте, опять та же продолжительность – два года сложных уговоров и поисков подхода, но на этот раз не к девчонке, а к серьезной и знающей, чего она хочет, женщине. Очень помогало то, что она была коллегой по работе, любящей животных и уже стажировавшейся именно на Мадагаскаре.

«Внезапно я понял, – писал Джеральд – что у меня есть неиспользованная козырная карта – мой зоопарк. Я решил заманить ее на Джерси, чтобы показать и его и свой одинокий дом. Но как это сделать, чтобы не вызвать у нее подозрений? Мне пришла в голову блестящая идея, и я тут же ей позвонил».

В этом разговоре Джеральд предложил Ли поработать в Джерсийском Фонде. Приплел недавно умершую благотворительницу, которая якобы оставила деньги как раз по теме, которой занималась Ли. И открывшиеся в связи с этим новые возможности и т. д.

Позже, когда она прилетела, чтобы осмотреть зоопарк, ДМД пустил в ход и тяжелую артиллерию. Ведерко с шампанским в аэропорту, собственноручно приготовленные блюда у него дома, вечерние беседы…

(Одна маленькая, но неожиданная для меня подробность: даже и в этот двухгодичный период осады Ли, вроде бы охваченный истинной любовью, он остался верен себе и параллельно успел сделать предложение очередной своей подружке, которая была еще моложе американки – 23-летней! Но та, к его и нашему счастью, отказала.)

А вот Ли после торжественного и детального осмотра зоопарка на Джерси и официального приглашения на почетную и высокооплачиваемую должность в Фонде (одновременно с предложением руки и сердца) согласилась. Козырная карта сработала.

Брак на небесах

В 1979 г., сразу после завершения бракоразводного процесса с Джеки, в Мемфисе состоялась их свадьба. В отличие от первого раза, к этому мероприятию ДМД подошел очень серьезно, с продумыванием всех деталей торжественной церемонии. Шикарный банкет с родителями, близкими и друзьями семьи. Специальные костюмы у жениха и невесты. Прогулка на старинном пароходе по Миссисипи. Для него брак с Ли был чрезвычайно важен. Он означал не просто перемены в жизни, а попытку ее судьбоносного перелома.

Его близкие сотрудники, друзья, хорошо его знавшие в разные моменты жизни, наблюдая даже первые шаги их супружества, в положительном итоге этой перемены уже не сомневались.

«Ли, вне всякого сомнения, стала спасительницей Джерри. Я думаю, если бы не она, он бы умер гораздо раньше, идя к кончине быстрым шагом. Если бы не этот брак, его оставшаяся жизнь превратилась бы в медленное самоубийство. Но теперь он мечтал только о жизни – о жизни с Ли», – утверждает один.

Ему вторит второй: «Джеральду опять крупно повезло, когда он нашел Ли. Она стала его спасением, оказав огромное и благотворное влияние на его жизнь. Благодаря ей он прожил на десять лет больше, став при этом апофеозом ее жизни».

Послушаем и третьего (тут прямо идиллия): «И он был неотделим от нее, и она не покидала его ни на минуту. Несмотря на разницу в возрасте и различия культур, это реально был брак, заключенный на небесах». Круг замкнулся.

А теперь попробуем взглянуть на это событие со стороны Ли. Она всегда была серьезной девушкой с серьезными намерениями. С полной ответственностью училась и собирала данные для диссертации далеко не в комнатных условиях. Два года после знакомства со знаменитостью сомневалась и всесторонне взвешивала его предложения. Наконец, все обдумала и решила согласиться с холодной головой, отлично представляя, на что подписывается. С точки зрения карьеры ей несомненно повезло – она встретила нужного мужчину в нужный момент своей жизни.

Естественно, что их жизнь после свадьбы изменилась, хотя для каждого из них по-разному. ДМД уже имел большой супружеский опыт и прекрасно представлял, что можно ожидать. Но он был ведущим в этой паре, определяя алгоритмы их совместного бытия. Для Ли все было много сложнее: потребовалось переехать с американского Юга на английский остров, сменить зоологический факультет на зоопарк, карьеру на реальную работу, безвестность на громкую известность, спокойную, размеренную жизнь на бурную кочевую. И я вообще не касаюсь их разниц в характерах, возрасте, привычках. Скепсиса у некоторых наблюдательниц в начале отношений хватало – как такая молодая и красивая женщина уживется с этим грузным мужчиной, который уже перешагнул за пятьдесят? Приспосабливаться то в большей степени придется ей! А некоторые привычки Джеральда, ни за что не хотевшего их менять, были далеко не подарок.

Треть года они разъезжали по всему миру, собирая деньга для Фонда, читая лекции и покупая животных, вторую треть они проводили на юге Франции, а последнюю – в Джерсейском зоопарке. И нигде ДМД не изменял своим сложившимся правилам – просыпался с банкой пива и засыпал с бокалом бренди. Никаких возражений он не принимал:

– Мой доктор говорит, что проблем нет, добавляя, что я не заслужил такого замечательного сердца, печени и состояния здоровья, – постоянно повторял он. (Что еще, совершенно противоположное, говорил его доктор, я напишу позднее со своими комментариями). Ли пришлось с этим смириться. Но другого Даррелла она вообще не знала, может, именно это упростило ситуацию?

Джеральд очень гордился своей молодой женой (и красотой, и умом, и профессиональной подготовкой) и не переставал удивляться своему счастью. Хотя он редко судил людей по ученым степеням (это было его больное место в течение всей жизни), для Ли он сделал исключение. И очень высоко оценивал ее диссертационную работу: так, словно это была его собственная, постоянно поддерживал и помогал ей во всех научных аспектах.

В одном отношении Ли оказалась близка к совершенству. Никаких поводов к ревности. И это было очень правильно, так как женившись на столь молодой женщине, Джеральд реально терзался сомнениями, насколько долго его хватит. Особенно они усиливались, когда он видел ее в обществе молодых мужчин, например, в процессе съемок их же документальных фильмов. Несколько раз эти сомнения выливались во вспышки неконтролируемой ярости и ревности. Потом успокаивался и даже иногда извинялся. И постоянно повторял ей свои мантры о любви и преданности.

Его квартира в поместье Огр претерпела серьезные изменения после того, как в нее въехала новая хозяйка. Сломали стену, разделявшую две небольшие комнаты, и получилась просторная, светлая гостиная, украшенная коврами. Вклад Джеральда в обстановку квартиры ограничился его книгами, которые занимали две стены в гостиной. Здесь же Ли поместила коллекцию скульптур, посвященную животным. Эти статуэтки были привезены из самых разных стран и изготовлены практически изо всех известных человеку материалов – от глины и дерева до стекла и железа.

Но стиль жизни оставался почти прежним. В гостиной Джеральд постоянно принимал журналистов, зоологов, директоров зоопарков, биологов, специалистов по охране окружающей среды, архитекторов, издателей. Дом Дарреллов остался открытым. Вечером он перебирался на кухню, где встречался с сотрудниками зоопарка за рюмкой-другой после завершения их рабочего дня. И запросто мог засиживаться с друзьями за столом далеко за полночь.

Когда он был на Джерси, то писал за кухонным столом, иногда и по ночам. Привык, хотя большую часть своих книг Джеральд создавал во Франции.

Ли приходилось не только привыкать к семейной жизни в столь необычной обстановке. Она должна была приспособиться к необычной натуре своего мужа. Веселый, темпераментный, легко идущий на контакт Даррелл был мечтой любого журналиста. Но было бы ошибкой считать, что это и есть его подлинное лицо. Он был чувствительным, весьма вспыльчивым, непредсказуемым человеком, чья любовь к миру носила отнюдь не биологический характер. Мягко говоря, он не слишком любил человечество.

По мнению уважаемого биографа Боттинга (с которым я на этот раз совсем не согласен), его ответы на некую достаточно стандартную анкету дают ключ не только к пониманию его собственной натуры, но и причин, по которым он стал именно таким человеком. Я их прочитал и никакой логической связи не нашел.

Так, любимым животным (по своей женственности) у Даррелла была самка жирафа: «Она так грациозна, у нее такие большие, блестящие глаза с длинными, густыми ресницами! Красивее животного не существует. Если в мире возможна реинкарнация (во что он очень хотел верить), то человеку не придется жаловаться, когда он вернется на эту землю в виде самца жирафа».

Любимым ядовитым животным стала амазонская древесная лягушка (я со своим обожанием древесниц прямо как будто у него позаимствовал это пристрастие).

И т. д. – продолжались ответы на трафаретные вопросы журналистов, вплоть до любимой еды, которой оказалось копченое мясо северного оленя (явно в России попробовал под водку, это ж сколько ее надо было выпить, чтобы так это мясо расхваливать?)

Но как эти ответы раскрывают его натуру и, тем более, могут объяснить, почему он таким стал – я понять не могу. Мне тоже очень нравится грациозность жирафов, и самцов, и самок. (Да, нас много таких, и эти чувства восхищения отлично выразил Николай Гумилев. Какое описание! «Ему грациозная стройность и нега дана и шкуру его украшает волшебный узор, с которым равняться осмелится только луна. Дробясь и качаясь на влаге широких озер».)

Я готов часами наблюдать за квакшами, сам содержал некоторых. А когда в Коста-Рике в маленьком частном Зоо их посадили прямо мне на грудь и руки (в том числе, якобы, очень ядовитых) – просто закайфовал.

Насчет копченого мяса могу отметить следующее: ДМД надо было бы в Карабах съездить и попробовать копченое (вяленое) мясо дикого поросеночка, выросшего в местных лесах, или в грузинскую Рачу добраться – для того же самого (тамошние домашние свинушки, выросшие фактически на подножном корму, вкусом получаемых из них деликатесов от лесных фактически не отличаются и). А про совсем не зря раскрученный хамон из испанской Арасены вообще молчу. А настоящая бастурма? Мне кажется, что на фоне этих продуктов копченое мясо северных оленей просто отдыхает. И что теперь – с таким мнением я должен быть принципиально иным человеком, чем он? (Очень редкая, да и не существенная, моя придирка).

Двинемся лучше за новобрачными дальше. После свадьбы и небольшого периода взаимного привыкания началась вторая плодотворная профессиональная жизнь уже немолодого Даррелла. Такая плодотворная, что он этого сам не ожидал.

Они снялись в целом ряде телевизионных сериалов на общую тему «Путешествия Ковчега». Им удалось, работая вдвоем, создать книгу «Натуралист-любитель» – практическое руководство для любителей природы всего мира и всех возрастов. Настоящий бестселлер, возможно, даже лучшая профессиональная книга Джеральда Даррелла, теперь уже в соавторстве с Ли. Честно говоря, основная работа упала на ее женские, хотя и далеко не слабые, плечи: изучить и детально проработать вопрос, рассматриваемый в данном разделе (а их набралось 12 по числу климатических зон земли), и написать черновик материала. Я такой труд хорошо представляю, выполненный ею объем обработки материала реально впечатляет. За Джеральдом была творческая переработка в его неповторимом стиле, что позволило книге стать совершенно захватывающей энциклопедией натуралистов в любом уголке земного шара.

Около двух миллионов экземпляров «Натуралиста-любителя» издано в мире, и до сих пор это пособие остается лучшим подарком тем, кто любит природу. (И мне откровенно стыдно за Россию, которая до сих пор официально так и не удосужилась перевести этот шедевр на русский и издать. Я сначала просто не мог в это поверить. Думал, найти не могу. Потом понял, в чем дело. Пока можно было переводить и публиковать любыми тиражами книжки Даррелла бесплатно – проблем не было. Ну а когда российское законодательство привели в полное соответствие с Бернской конвенцией – ситуация принципиально изменилась. Её Величество Выгода стала определять все).

Что значит любить природу? Это значит хотя бы попытаться встать на путь, по которому прошли Дарвин, Фабр и Даррелл. Они не были учеными и специалистами, но стали ими в результате своей любви к природе и неуемного любопытства, которое и порождает стремление понять окружающий нас животный и растительный мир. Огромное количество простых людей, и детей, и взрослых, хотят и любят наблюдать за живущими рядом с ними существами.

Я сначала прочитал «Натуралиста-любителя» на французском (очень тяжело, было много специфических терминов, не до конца справился, а потом уже вытащил из «ВКонтакте» русский текст) и мне чрезвычайно жаль, что в детстве у меня не было именно этой истинно даррелловский книги. Были, конечно, тогда другие, достаточно подробные пособия, но они были суховатые и скучноватые, типичные учебники, а это – захватывающая песня!. Ух, как бы я тогда, в своей домашней натуралистической деятельности, с ней развернулся.

Сравнить ее по таланту написания могу только с «Лесной газетой» Виталия Бианки, которую и сейчас с удовольствием перечитываю местами и временами.

Они очень много путешествовали, и это уже было нелегкое испытание для ДМД. Однако и сил, и здоровья еще хватило, чтобы, например, за три визита посетить 20 заповедников СССР и снять многосерийный телевизионный фильм (было задействовано 30 миль пленки). Это было реально тяжело, представьте – одолеть 150 тыс. км за почти полгода разъездов в общей сложности. А во время перерывов между переездами неоднократно подвергать себя испытаниям демонстраций русского, грузинского и т. д. гостеприимства. И Джеральд, и Ли, вернувшись в Англию прямо с Таймыра, долго еще не могли забыть вкус водки и оленины. Впервые в жизни Ли (а не Джеральд!) именно на нашем Севере почувствовала себя пьяной (наверное, хозяева воспользовались отвлечением Джеральда на копченое мясо северного оленя и перестарались с персональными тостами за прекрасную даму).

Благородная старость – миссия выполнена

Вторая половина 80-х – золотой бенефис Даррелла. Все получилось, всего достиг. Зоопарк, когда-то едва сводящий концы с концами, ухожен и находится на вершине популярности. Фонд охраны дикой природы, не так давно выглядевший какой-то мутной авантюрой странных типов, стал авторитетнейшей международной организацией со множеством дочерних организаций и филиалов.

Убеленный благородной сединой, шестидесятилетний Даррелл на любом континенте почитается как живое божество и встречается с любыми царствующими особами по своему выбору. В общем, пик настоящей славы не только пришел, но и задержался. Джеральд Даррелл становится своеобразным Махатмой Ганди 80-х годов. Участвует в торжественных открытиях всего, связанного с природой, читает лекции о важности сохранения биологических видов и получает бесчисленные ордена.

Это действительно вершина его торжества, подобная Джомолунгме. Выше уже просто некуда. Из никем не принимаемого всерьез мальчишки он стал отцом набирающего силу всемирного движения охраны дикой природы, непререкаемым авторитетом и патриархом естественных наук. Пожинай плоды своей деятельности и попивай шампанское! Заслужил!

А он, вдохновленный счастливой семейной жизнью, еще и продолжал работать. За это время успел написать четыре книги (от «Даррелл в России» в 1986 г. до последней – «Ай-Ай и я» в 1992 г.) и собирался начать новую: свою лебединую песню, которую хотел назвать «Я и другие звери: опыт автобиографии». Но уже не смог. (Попытался вместо него такую книгу написать потом его соратник Дэвид Хьюз, под названием «Himself and Other Animals». И издал, но это было уже типичное не то.)

Для этой книги он собрал множество материалов, воспоминаний и зарисовок. Но уже сам чувствовал, что не сможет, не успеет. Хотя иногда ему все еще казалось, что он справится с ее компоновкой. Правда вот, старость может помешать. И хотя сам понимал, что, к сожалению, этот процесс необратим, но смириться не хотел. Проводил целые дни, сидя над чистым листом бумаги, прокручивал в голове разные варианты и так и не написал ни единого слова. На самом деле, как мне кажется, ему еще и страшно было писать автобиографическую вещь, практически собственный некролог.

Как вы видите, последний этап жизни этого великого человека проходил так великолепно, как он и не мечтать не мог.

Но наступил момент, когда болезни навалились со всех сторон и начали одолевать. Про режим и какие-либо ограничения в напитках он по-прежнему слышать не хотел. И как только вырывался из-под контроля врачей и супруги, к утренней порции пива и дневной вина (в неограниченном количестве) добавлялась бутылка виски.

Но Ли никогда не жаловалась на судьбу. Даже в этих ситуациях она сохраняла спокойствие, подтверждая свою репутацию сильной и разумной женщины. Была абсолютно предана мужу и продолжала делать для него все возможное, даже если в тот момент была совершенно измучена.

Это действительно был подарок судьбы. Джеральд часто называл ее «зоологиней» и шутил, что соблазнил Зоопарком. И что она вот уж совершенно точно вышла замуж не за него, а за Зоопарк. (Именно этим укоряла его первая супруга, но зло первой семейной жизни стало добром во второй.)

Но дело было не совсем так. Вот какую правду написала Ли (что мне в ней очень понравилось) уже после его смерти: «Мне хотелось стать частью жизни Джерри и способствовать исполнению его мечты. Ведь я вышла замуж не по любви. Считаю, что не заслуживала его глубокого чувства, потому что не могла отплатить ему тем же – по крайней мере, сначала. Но я всегда была честна по отношению к нему. Когда же Джеральд серьезно заболел, мне захотелось защитить его. А поняв, что могу его потерять, я начала понимать, кого имела. И тогда я по-настоящему полюбила своего мужа и сказала ему об этом. Он был поражен, ведь я так долго не произносила этого слова. Ему было очень приятно… приятно, как ребенку. И он никогда не упрекнул меня за то, что я была так глупа и многого не понимала раньше». А когда ей исполнилось 66 лет она добавила «В то мгновение, когда я его впервые встретила я испытала такое чувство, словно зажглась тысечевольтовая лампочка. Мощь, энергия, харизма – сразу понимаешь, что очутилась в присутствии кого-то, абсолютно отличного от ее окружения». Но, вспоминайте, головы не потеряла.

Любовь к женщинам и алкоголю

ДМД даже в старости оставался харизматичным и привлекательным мужчиной и расценивал себя таким до самого конца. Даже в больнице не мог удержаться от флирта с медработницами. Он знал, что его любят, и это окрыляло его. Джеральд всегда обожал жизнь (а совсем не боялся ее, как считал его доктор) и любил женщин. Причем именно любовь к женщинам была мотивационным фактором, стимулирующим его успехи.

Вот интересно, что было сильнее: любовь к женщинам или к алкоголю? (В его собственной классификации много кокетства). Без последнего он тоже не мог существовать и применял постоянно, как давно и хорошо проверенный стимулятор. Вот вам история на грани анекдота: в Ассаме, когда лодка, на которой они плыли, начала тонуть, и надо было ее облегчить, он не разрешил выбросить ящик с местным пивом, которое ему понравилось. Заявил:

– Выбросить пиво в реку? Да вы что, с ума сошли?! Никогда. Лучше погибнем вместе!

Разве не героическое решение? Производители местного пива должны бы этой фразой гордиться и сделать ее рекламой.

Обычно его страсть к алкоголю объясняли генетическим предрасположением. Все дети Дарреллов этим грешили, ну и, конечно, во всем виновата была ирландская мама. Наследственность у нее была такая и ничего с этим не сделаешь.

Однако его врач объяснял это иначе:

– ДМД принадлежал к типу компенсированных алкоголиков (как правило, это первая, начальная стадия алкоголизма, которая довольно скоро перерастает в субкомпенсированный, а потом и декомпенсированный «изм», с последующей деградацией личности). Есть такой тип людей, которым нужно сбежать, спрятаться от действительности, постоянно защищать свое внутреннее «я» от жестокой реальности бытия. Жизнь для них слишком тяжела и непереносима. В случае ДМД алкоголь являлся именно такой защитой. И получается, что не влиял на способность плодотворно работать и нормально существовать в этом мире. Компенсированные алкоголики способны на такой образ жизни. Выпивка для них – это норма существования, более того, алкоголь необходим им как пища и вода, он позволяет им эффективно работать. В противном случае таким личностям не хватит сил и смелости жить в этом мире.

Я с этим врачом совершенно не согласен. Он пытается загнать Даррелла в общие рамки существующих представлений об алкоголизме. Но в них нельзя всю жизнь оставаться компенсированным алкоголиком. Это невозможно, в классическом алкоголизме это лишь первая стадия. И думаю, что придуманная доктором постоянная нехватка смелости, чтобы жить, тут совершенно ни при чем. Когда на ДМД со всех сторон действительно наваливалась куча проблем, тут уж действительно мог начаться реальный запой и депрессивно-апатическое состояние. Но не видеть выхода и все равно бороться или бояться реальности и перед ней пасовать – совершенно разные вещи. А ДМД из своих временных депрессий выходил и возвращался на свой уровень. А в течение второй жизни прежний уровень вообще превзошел. То есть он не был типичным алкоголиком.

Многие отмечали, что Дарреллу всегда нравился сам процесс пития – любого напитка, включая чай (правда, последнему он все-таки предпочитал что-нибудь покрепче). И в таком режиме он привык жить с детства, не скрывая от окружающих своих желаний и потребностей и никак не связывая эту привычку с эффективностью своей работы.

Я уверен, что просто есть особо талантливые люди, способные напрямую общаться с Сущностью (обычно говорят «с Богом»). И на них обычные человеческие правила и условности не распространяются. Я лично знал таких и всегда поражался двум вещам: их огромной работоспособности (при наличии несомненного таланта и высочайшей квалификации) в условиях необычного (скажем так) образа жизни.

Начинать каждый день с пива, переходя потом на вино, и заканчивать бутылкой виски – лично для меня это очень тяжело, практически непереносимо. Если я вообще стану придерживаться подобного алкогольного режима, то впаду в сильно нервозное состояние уже через пару дней и не смогу ручаться за адекватность моего поведения (было уже такое, и случались эксцессы). Это не мое, и как возможно придерживаться даже такого режима всю жизнь, просто не понимаю. Но оказывается, что у некоторых получается. Один Владимир Высоцкий чего стоит!

Если вам интересно познакомиться с личностью, в этом вопросе являющейся неким подобием ДМД, прочитайте во многом автобиографическую книгу всемирно известного художника Юрия Купера «Сфумато» (2015 г. изд.) Она очень талантливо сделана, как и все, за что он брался. Так получилось, что на протяжении нескольких лет я довольно часто общался с ним и даже получил на память намалеванный в спешке (зато лично) образ филина с дарственной надписью (на какой-то из моих дней рождений).

В качестве эксперимента, один раз, в Ярославле, на отмечании юбилея общего знакомого я попробовал в течение нескольких дней выдержать его график: на второй день праздника (а до этого выпито было не мало) мы с ним начали раннее утро с шести бутылок пива, за обедом прикончили бутылок пять белого вина на троих (стаканами под волжскую уху) и вечером перешли на виски, по бутылке наверно точно уговорили. А на третий продолжили до отхода поезда. Потом два дня я приходил в себя, для меня это было тяжелым исключение. А Юра два вечера еще и пел с эстрады (и очень душевно, в том числе свою любимую – «Синий платочек». Если найдете такую пластинку его дуэта с Александром Маршалом – считайте вам повезло), а сразу по возвращению в Москву (пока я оклёвывался) улетел работать в Ростов-Дон над театральными декорациями! В полном творческом порядке.

Также и ДМД: безостановочно работал и безостановочно пил, всегда хвастался своим сердцем и печенью, однако даже его железный организм начал не выдерживать такого режима.

Прощание с мэтром

И болезни обрушились на него со всех сторон. Операция суставов на правом бедре, сердечные приступы. Судороги и потери сознания. А потом все-таки не выдержала и печень. Цирроз, осложненный опухолью, и помочь могла только ее трансплантация. С учетом возраста и общего состояния здоровья шансов на успех было совсем немного. Но ДМД верил, вернее, надеялся, и Ли его всячески поддерживала.

Однако через девять месяцев после успешной операции по ее пересадке он умер от заражения крови на 71 году жизни. Просто ослабевший организм не выдержал таких нагрузок.

Месяц спустя, 9 марта 1995 г., прах Джеральда Даррелла навеки упокоился под небольшой мраморной плитой в саду поместья Огр. Здесь он провел тридцать пять лет своей жизни, сначала вместе с Джеки, потом с Ли, здесь он боролся за осуществление своей мечты. Много прощальных речей было сказано, еще больше написано воспоминаний, чтобы посмертно охарактеризовать его личность. Не могу не процитировать отрывки из некоторых, особенно мне понравившихся.

Вот Саймон Барнс, английский журналист и писатель, тогда еще и ведущий субботней колонки в The Times посвященной проблемам дикой природы. Он подчеркивает необычайность Джеральда Даррелла. «ДМД был человеком рая. Найденный рай, потерянный рай, восстановленный рай, воображаемый им рай, как мечта и надежда; осажденный рай, освобождённый рай, построенный рай, недосягаемый рай; рай, возведённый его собственными руками. Рай был его предприятием, его жизнью, его разрушителем, его спасением. Он сотворил литературный шедевр (Моя семья и другие животные»), в котором созданный рай, воскрешается в памяти с особенным и прекрасным чувством. Он построил рай, основанный на его личных верованиях, и, где зоопарк представлен таким, каким действительно должен быть. И после его смерти в 1995 г., он оставил после себя организацию, которая работает для возрождения соприкосновения рая с человечеством и со всем что живёт.

Это ее сотрудники в 1988 году закопали письмо в будущее ("капсулу времени") в парке Даррелла, написанное им. В нём говорится следующее: «Мы надеемся, что светлячки будут вашими путеводителями в ночи и бабочки в живой изгороди и лесу будут приветствовать вас. Мы надеемся, что ваши рассветы будут сопровождаться оркестром песен птиц и звук их крыльев и опаловый их цвет будут ослеплять вас. Мы надеемся, что необычайные создания будут делить мир с вами, чтобы очаровывать и обогащать ваши жизни, как когда-то они сделали это с нашими. Мы надеемся, что вы будете благодарны, что родились в этом волшебном мире».

«Миру нужен Даррелл», говорит Дэвид Аттенборо. Даррелл – это голос, пример, наследие, убеждение, дело». Он назвал его волшебником, подчеркнув роль магии Даррелла, которая повлияла на жизни очень многих людей.

Ну и прекрасно написал в своих воспоминаниях о последнем периоде его жизни: «Юный идеалист, с которым я познакомился в Буэнос-Айресе сорок лет назад, очень сильно изменился. Волосы его побелели, тонкие черты лица скрыла окладистая борода, фигура приобрела осанистость. После артрита Джерри заменили тазобедренные суставы, и он уже не мог, как прежде, гоняться за обезьянами и белками. Теперь мой друг не расставался с палочкой и, как я подозреваю, умышленно «работал» под библейского старца, получая от этой игры неслыханное удовольствие. Но самое главное осталось в Джерри неизменным: его одержимостьлюбимым делом, потрясающее чувство юмора и вечная обеспокоенность судьбой животного мира.

В январе этого года он умер, проиграв поединок с давно мучившей его болезнью. Мемориал Джеральда Даррелла – розовые голуби и экзотические черепахи, редкие виды лягушек и лемуров. Их больше не было бы на нашей Земле, если бы не он и его работа. Дух Джерри живет в новых зоопарках и зоопарках старых – всюду, где приняли его программу консервации. Он живет в воспоминаниях целого поколения тех, кто, вволю насмеявшись, прочитал Переполненный ковчег, а потом стал ревностным сторонником его идеи. И будет жить в следующих поколениях. Мир в неоплатном долгу перед ним».

И у Боттинга я нашел его характеристику, которую считаю одной из самых коротких и удачных одновременно: «Это был гений, обладающий детской ясностью мышления, понимающий, что нужно сделать, хотя и не всегда представляющий себе, как именно». По-моему, так про него сказал один из сотрудников Фонда, некто Саймон Хикс.

А в заключении траурной церемонии принцесса Анна зачитала очень искреннее послание ДМД будущим поколениям: «Завещание Джеральда Даррелла», текст которого приведен ниже:

«Я лично не хотел бы жить в мире без птиц, без лесов, без животных всех размеров и видов. Звери составляют бессловесное и лишенное права голоса большинство, выжить которое может только с нашей помощью. Каждый должен хотя бы попытаться остановить ужасное осквернение мира, в котором мы живем. Я сделал то, что смог. Единственным доступным мне способом».

Прощание состоялось, наверное, именно такое, как бы ему и хотелось. Или не состоялось? Почему такой вопрос появился у автора биографии ДМД, несомненно, разумного и реально мыслящего человека? Да и у меня тоже. Если вы сами хотите попробовать на него ответить, прочитайте ниже два текста.

Воспоминание Боттинга, побывавшего после смерти Джеральда Даррелла на Корфу

«Темной безлунной ночью я ужинал с друзьями в приморской таверне. Они ушли, а я засиделся, увлекшись разговором с незнакомцем. Когда я собрался уходить, темнота сгустилась настолько, что я не видел тропинки, ведущей к моему дому. Я бродил взад и вперед, не понимая, куда идти, как вдруг передо мной появился слабый, дрожащий неоновый огонек. Он появился на уровне моей груди, примерно в трех футах от меня. Я сделал шаг вперед, огонек отступил, сохраняя то же расстояние. Потом огонек несколько раз моргнул.

Это был светлячок. Странно, что он появился в неурочное время года и в полном одиночестве. Еще более удивительно было его совершенно не свойственное этим насекомым поведение. Я сделал еще один шаг вперед, и снова светлячок отступил, сохраняя прежнее расстояние. Мы продолжали двигаться вперед, светлячок летел передо мной. Я понял, что направляюсь к тропинке, которую так долго не мог найти. Светлячок проводил меня до дорожки и помог найти путь в кромешной темноте. Так мы и шли, пока он внезапно ни остановился и резко свернул в сторону. Доверясь этому необычному проводнику, я последовал за ним и обнаружил, что стою у калитки дома, в котором проживал. Светлячок перелетел через калитку, я вошел во двор. Где-то впереди была дверь на кухню, и светлячок летел прямо к ней. Когда я дошел до двери, он погас и сел мне на ладонь. Я был дома.

Так не бывает! – твердил я себе. Разве светлячки могут помогать людям? Я поднес ладонь к глазам, чтобы рассмотреть крохотное создание. И в этот момент я услышал голос ждущего меня друга, который молча сидел в темноте и наблюдал за мной. Я осторожно дунул на светлячка, он взлетел, загорелся, описал круг и исчез в кроне оливкового дерева.

– Ты понимаешь, что сейчас случилось? – спросил мой друг, политический обозреватель, совершенно разумный и здравомыслящий человек. – Это Джеральд Даррелл следил за тобой и помог вернуться домой! Ни слова больше – нам надо выпить!

Каждый грек-корфиот, которому я рассказывал эту историю, ничуть не удивлялся, а лишь уверенно подтверждал: «Джеральд Даррелл! Это точно был он».

ДМД хотел верить в то, что, если жизнь после смерти существует, то он превратится в какое-нибудь животное. А потом в другое. Может, и по своему выбору. А для начала стал светлячком!»

А вот что сам ДМД думал о своей посмертной жизни

За полгода до конца он уже начал размышлять над тем, что с ним может случиться после смерти. И для понимания его натуры приведенные ниже мысли, по-моему, могут дать гораздо больше, чем ответы на стандартные вопросы журналистов.

«Смерть – величайшее неудобство, просто потому что нужно так много сделать и увидеть на этой невероятной планете. Разумеется, когда она приближается и стучит в вашу дверь, вы рассчитываете на то, что она будет скорой и безболезненной. То, что произойдет после, вообще представляет огромный интерес для меня.

Погасну ли я, как шекспировская свеча? А может быть, меня окружат соблазнительные гурии? Может быть, я проснусь и меня будут приветствовать – о, ужас! – мои родственники? Или я внезапно превращусь в мелкое существо – например, в лягушку во французском пруду?

Идеальным решением проблемы, разумеется, был бы некий омлет из всех наиболее привлекательных фантазий, связанных с жизнью после смерти: место, где женщины безумно красивы, где вы можете – на короткое время – почувствовать себя деревом, уходящим своими корнями в глубь земли, или ощутить наслаждение дельфина, перелетающего из подводного мира в мир воздуха и солнца, или насладиться свистом ветра под своими крыльями, подобно альбатросу или кондору, увидеть мир с высоты, отдохнуть на воздушных потоках, полностью отдавшись их течению. Ничто, кроме, пожалуй, любви и смерти, не имеет значения, и даже значение смерти в своем роде эфемерно, так как никто еще не прислал нам достоверного отчета».

Моего варианта решения посмертной проблемы он для себя не рассматривал. И это не удивительно, так как русских книг по альтернативной истории не читал и фантастикой вообще не интересовался. И о возможности продолжить осуществлять мечту своей жизни после смерти, но теперь с благоприятным исходом, и думать не мог. Но не сомневаюсь, что, если мои сны сбудутся, он будет счастлив безмерно.

Мое представление о роли Сущности в жизни ДМД

Почти как всегда, для обобщения чего-либо или подведения итогов, я предлагаю читателям бросить на эту тему взгляд с верху. В данном случае наверное лучше будет сказать: попробуем еще раз коротко пробежаться по основным этапам жизни ДМД, оценивая их только с точки зрения моей гипотезы о судьбоносном влиянии Сущности на переломные моменты жизни тех людей, которых она уже выделила из общей массы для осуществления своих целей. Итак, начинаем.

Три года жизни Джерри в Индии и первый этап пребывания в Англии. Ребенок с детства априори обожает природу и живых существ, бредит зоопарком. Любознательность и неодолимая тяга к природе, любым живым существам выражены настолько ярко, что явно выделяет его на общем фоне.

Может быть, это и есть первый сигнал для Сущности? Есть некое основание – обратить внимание на данного конкретного нестандартного ребенка и включить его в круг потенциальных кандидатур для будущих проектов, связанных с природой, экологией и т. п.

У меня было практически идентичное поведение в детстве. Может быть, действительно, именно на этом этапе ей и принимается решение – присмотреться к данному индивидууму. Выделить из общей массы, поставить на учет и начать наблюдение. Вполне логичное допущение.

Мальчика перевозят в Англию. Интерес к природе не пропадает, наоборот, становится таким большим, что заслоняет все остальное. Больше ничем Джерри заниматься не хочет. Категорически отказывается ходить в школу и вообще изучать обязательные для всех дисциплины. Мама идет у него на поводу, не заботясь и не задумываясь о будущем любимого сына. Несет по течению и несет. В атмосфере его специфической семьи помочь развиваться ему в направлении куда тянет его натуру, некому. Учителей, которые могли бы заняться с ним естественными науками, рядом нет (вообще-то они где-то есть, но их просто никто не искал). Такое развитие событий начинает Сущность не устраивать.

Тогда и происходит первое чудо, вернее, сразу два, превращающиеся в судьбоносное явление определяющее становление Джеральда, как натуралиста-любителя. В результате его он:

а) попадает в природные условия, которые просто предназначены для начинающих натуралистов;

б) получает блестящую подготовку в области естественных наук и такую практику под руководством талантливого преподавателя-товарища, что лучше и быть не может. То что не сделала мама, сделала Сущность.

Дадим ему самому слово: «Если бы я обладал даром волшебника, я бы сделал каждому ребенку на земле два подарка: беззаботное детство, какое было у меня на острове Корфу, и дружбу с Теодором Стефанидесом». (Каждому, может, и не надо, интересы у всех разные, но я бы от такого подарка точно на седьмом небе был.)

Теодор – это его спутник в многочисленных походах, собеседник, друг и учитель. Местный врач, получивший энциклопедическое образование в Париже. Для Джеральда общение с ним стало курсом Оксфорда или Гарварда без промежуточных школ и колледжей.

Опять цитирую Джерри: «У меня было мало книг, которые могли бы дать ответы на мои вопросы. (Да и откуда им в этой семье взяться?) И Тео стал для меня чем-то вроде живой, говорящей, бородатой энциклопедии, откуда можно было почерпнуть самые разнообразные, точные и детальные сведения. Он родился до эпохи узкой специализации и знал очень много. Школьные уроки биологии были бы для меня закрытой книгой, а во время прогулок с Теодором мы говорили с ним обо всем: от жизни на Марсе до особенностей микроскопического жучка. Я стал понимать, что все это части единого целого, осознавать взаимосвязь всего в природе».

В течение их общения доктор Стефанидес ненавязчиво давал маленькому Джеральду знания по антропологии, этнографии, музыковедению, космологии, экологии, биологии, паразитологии, биохимии, медицине, истории и по множеству других наук. Он обладал уникальной способностью коллекционировать в своей памяти отдельные, не связанные между собой, факты и был настоящим эрудитом, умевшим связать события прошлого и настоящего, увидеть цельную картину, научно достоверную, но порой парящую в облаках фантазии.

Под его руководством Джеральд стал настоящим натуралистом в том смысле этого слова, какой в него вкладывали в девятнадцатом веке. Он не походил на прямолинейных запрограммированных по общей шкале зоологов, выходивших из британских университетов. Тео учил Джеральда не только тому, как и по каким законам живут и развиваются биологические организмы, но и объяснял ему роль человека в земной экологической системе.

Из воспоминаний ДМД: «Немногим молодым натуралистам посчастливилось сделать первые шаги под руководством такого всеведущего, доброжелательного и веселого греческого бога, обладающего самыми лучшими качествами натуралиста. Его интерес к миру был безграничен. Он умел оживить любую тему собственными наблюдениями и размышлениями».

Как это все так удачно получилось? Вы только над этим задумайтесь. В этом греческом захолустье – природном раю Джеральда – ему «случайно» попался, вернее, его уже как бы дожидался учитель-наставник, единственно подходящий для его разностороннего развития и становления в нужном направлении. Ходячая энциклопедия, присутствующая в Греции в одном единственном экземпляре и вдруг оказавшаяся на Корфу. В нужном месте и в нужное время. Просто так вот все взяло и совпало? Что это было судьбоносно, сомнений у меня, да думаю и у ни кого нет. И все случилось само собой – без вмешательства Сущности? Вы решайте сами, я для себя уже к выводу пришел.

Какая была сказочная жизнь для Джеральда на Корфу, но, увы – окончилась. Война. Вынужденный возврат в Англию. Непередаваемый контраст окружающей действительности по сравнению с прежним его миром. Цветное кино кончилось – началось черно-белое. Попытки найти отдушины для души. Детская попытка заняться самообразованием. Но заменить классическое образование бессистемным чтением не удалась (хотя потом она будет выдаваться ДМД за выбранный им сознательно особый путь развития). Привела его в итоге к тупику: возможности получить диплом об обязательном школьном образовании не предвидится, а без него – и любимой работы в Зоо. Хотя спорить не буду, самостоятельное чтение при великолепной памяти – это действительно один из способов развития интеллекта, но не выживания в обществе, придерживающегося четких правил и ограничений. Но может быть Сущность что то знала наперед и ничему не мешала?

Но затем наступают два года бессмысленного (с точки зрения достижения некой большой цели) времяпрепровождения в конной школе. При этом и про важность самообразования и про необходимость выполнения некой миссии в роли специально отобранного кандидата Сущности временно забыто. Неожиданно Джерри ведет себя как Лесли. Никакой разницы – плотские утехи и примитивные развлечения.

Что это – его юный мозг попросил передышку? Или юноша временно выпал из-под наблюдения «куратора»? Произошел некий сбой программы, а потом спохватились и за него опять взялись?

Внешне все выглядит именно так. Будто бы в его голове что-то щелкнуло и как только сроки альтернативной службы закончены, он немедленно становится прежним целеустремленным Джеральдом и принимает решение наверстать упущенное время. Но как? Выхода из сложившейся ситуации по-прежнему не видно. Продолжение своего самообразования в выбранном с детства направлении прежним способом хаотичного чтения никак не даст хотя бы продвинуться к поставленной цели. Тупик? От не сдается, хватаясь за соломинку – сочиняет послание директору Лондонского Зоо с просьбой сделать именно для него исключение и взять туда на работу, пусть на самую низкую должность – он заранее согласен. Логика железная – ему же это просто необходимо для получения практики – первой ступени в осуществлении его великих планов. Вероятность ответа (он сам оценивал) < 1 %. Положительного – даже не надеялся. Это был поступок отчаяния, крик в пустоту. И что в итоге?

Очередное Чудо. Он получает ответ на свое нахально-сумбурное письмо. Да еще какой! Приглашен на рандеву для индивидуального собеседования. Более того, по его итогу получает направление в самый современный (по организации содержания зверей) зоопарк Англии. Пусть он расположен в захолустье, пусть в роли мальчика на побегушках, «на позверушках» по его собственному определению. Для него – все эти сопутствующие факты не имеют никакого значения. Огромный шаг вперед сделан. Это что? Просто фарт и случайность? Только результат его нахальства или еще одно судьбоносное событие выданное свыше?

Там Джеральд впервые демонстрирует и характер, и силу воли: за гроши трудится без отдыха, действительно в роли мальчика на подхвате для смотрителей разных отделов Зоо. Затычки во всех дырках. А ведь он уже юноша, и знаний у него о разных питомцах иногда много больше, чем у тех же смотрителей. И воспитание иное, и пришелец он для них из чужой среды. Он такое отношение чувствует, иногда от него нешуточно страдает, но терпит их далеко не безобидные выходки и приколы. И учится, учится и еще раз учится, хотя и не знаком с этим заветом Ильича.

Это еще один Университет (после школы Стефанидеса), и не только по практическому уходу за животными. Он познает, как преодолеть себя, и знакомится с понятием: «надо, Джерри, надо». А ведь молодой человек до этого ни трудолюбием, ни терпением особо не отличался. Откуда что взялось?

Так продолжается до совершеннолетия и получения отцовского наследства. Вчерашний мамочкин нахлебник стал самостоятельной (в финансовом плане) личностью. Работу в Зоо оставляет и тут же берется за осуществление практически никак не обоснованного и экономически не оправданного плана (зато самостоятельно придуманного) – отправиться в Африку ловить зверей. С целью получения и накопления нового опыта, который бы потом позволил ему накопить (а сначала – заработать) нужное количество средств на собственный зоопарк. Каким образом? По его плану работая на ловцов-профессионалов в этой области. План, не имеющий ни одного шанса на успех, ибо ни малейшего представления об их заработках у него не было.

Первая экспедиция, после которой он про свои благие намерение обратиться к профи забывает. Или, поняв его неосуществимость, просто выбрасывает из головы вместе с идеей собственного зоопарка. Но поскольку само путешествие ему понравилось, а деньги у него еще есть, он предпринимает еще два. Вошел во вкус, но, как и следовало ожидать, остался вообще без денег.

Зато в промежутках между поездками успел нажить врага в лице нового, очень влиятельного директора Лондонского Зоопарка, а значит и Зоологического общества Англии. И теперь ни один Зоо Британского Сообщества не хочет брать его на работу. Чтобы хоть как-то зарабатывать на жизнь, продолжая при этом общение с дикими животными, Джеральд готов податься хоть в Судан, хоть в Уганду. Он ведь еще и женился, да еще и со скандалом. Приданного супруга не получила. И теперь ему семью не на что содержать. Очередной тупик и ситуация, которая называется «прощай, мечта навсегда» (но не для Сущности).

Потому как в его жизни уже произошел очередной судьбоносно-переломный момент. Случайно в маленькой частной гостинице Манчестера он увидел дочку хозяина – Жаклин. Честно говоря, ничего особенного в ней не было: не высокая, не приметная, худенькая брюнетка. Совсем не в его типичном вкусе. Но Джеральд будто получает указание свыше – тебе надо жениться именно на этой девушке! И немедленно приступает к ее осаде, начав сразу со своей коронной фразы, в которой он меняет только имена: «Вы самая красивая (привлекательная и т. п.) девушка, которую я встречал в своей жизни!»

И продолжает настойчиво и методично охмурять (очень подходящий глагол) Джекки, естественно, когда бывает в Манчестере. И бомбардирует письмами издалека.

Это совсем не мешает ему крутить мимолетные романы и в борделе Бриджтауна (столица Британской Гвианы) с очаровательной мулаткой, и непосредственно в гостинице сестры Марго (где он за неимением средств получил номер) с молодой медичкой скандинавского типа (причем прямо за несколько дней до свадьбы, непосредственно перед переездом туда с молодой новобрачной). Как-то это в нем сочетается.

Два года такой обработки – и серьезная, практичная и деловая девушка, которой он поначалу совершенно не понравился, бросает семью (отца, сестер и братьев), перспективное обучение оперному вокалу и, как в омут головой, бросается к нему – в нищету и бесперспективность. Почему она это сделала? Джеки, которая потом (после развода) сама над этим долго думала, не нашла ничего лучшего, чтобы объяснить этот поступок их общей любовью к зверям. Смею вас уверить – это неправда, не было у нее никакой к ним особой любви.

Зато оказалось очень много терпения и такой запас позитивной энергии на двоих которого хватило лет так на 10 минимум. Все это время она была неоспоримым семейным лидером и тащила супруга через все преграды, как буксир тяжелую баржу. Буквально заставила его стать известным писателем. Во время напомнила ему про уже казалось бы окончательно отброшенную идею о собственном зоопарке. И показала единственную возможность, реально позволившую Джеральду реализовать свою детскую мечту и получить желанную игрушку – собственный Зоо (и, таким образом, сделать очень важный и необходимый шаг на пути к выполнению той миссии, которую по моему мнению Сущность на него и возложила).

Если я начал про это говорить, значит, уже пришел к выводу, что она конкретно хотела от ДМД причем при его жизни (в отличие от меня, как я предположил ранее).

А дальше опять пошла цепочка его ошибок длиной в 4 года. Ставший слишком самоуверенным, Даррелл фактически отдал создание Зоо на откуп своему приятелю, назначив того директором с большими правами и окладом. И не угадал с кандидатурой. Практичную Джеки к управлению своей покупкой допускать не сильно хотел, а сам увлекся путешествиями, да еще и супругу туда таскал, когда получалось. Четыре года к ее здравым советам не прислушивался. Ну и доигрался, доведя Зоо до полного банкротства. Опять полный тупик и провал мечты. Но (в какой раз повторюсь) не для всемогущей Сущности.

Опять происходит чудо. Юридически грамотные знакомые (не очень понятно, откуда взявшиеся) объясняют ему популярно, что деньги на содержание Зоо гораздо эффективнее собирать с богатеньких мира сего под идею спасения гибнущих животных, а не пытаться зарабатывать собственным честным писательским трудом (наверняка знакомы были с поговоркой «от трудов праведных не построишь палат каменных»). И не только учат уму-разуму, но и сами претворяют эту идею в жизнь, его права при этом никак не ущемляя. Ну прямо чистая благотворительность.

Трансформировать находящийся за гранью банкротства частный Зоопарк в некое общество с чисто гуманными целями смею вас заверить, очень непросто, но у них все получается. И вот уже создан Фонд охраны дикой природы, который становится владельцем погрязшего в долгах Зоопарка. Председателем стал лорд Джерси, в качестве символа был принят Дронт, концепцией стал Ковчег, а лозунгом новой организации предупреждение «Исчезновение – это навсегда».

«Джерсийский Фонд охраны дикой природы образован, чтобы защитить диких животных от угрозы вымирания, – заявлял на его открытии Джеральд. – Особое внимание мы собираемся уделить самым мелким созданиям, о которых часто забывают. Наша цель – найти и отловить животных, которым угрожает опасность исчезновения, и попытаться развести их в неволе. Тогда мы сможем создать жизнеспособную колонию, которую можно будет вернуть в места их естественного обитания». Тогда он еще не понимал, что этих мест скоро просто не останется. И главная угроза кроется именно в этом факте.

И, как в сказке, ситуация меняется коренным образом. Фонд начал функционировать, привлекать состоятельных и влиятельных членов, проще говоря, собирать деньги, начав эту операцию сначала на Джерси. В итоге удалось выплатить все долги Зоо и найти финансовые возможности не только для его содержания, но и для расширения сфер деятельности. Конечно, не все шло гладко, постепенно (на фоне длительных и не всегда обоснованных отлучек Джеральда, его не очень обдуманных покупок животных для Зоо и других негативных явлений, связанных с неадекватным поведением – читай пьянством и загулами, а также длительными выпадениями из действительности в связи с погружениями в депрессии) в руководстве Фонда росло недовольство и действиями, и самой фигурой ДМД, теряющей рекламный ореол. И достаточно оправданное и логичное, как он сам потом честно признал.

Члены правления Фонда решили просто отобрать у него эту благотворительную организацию вместе с Зоопарком. И уже приступили к практической реализации этой задумки. Проголосовали и большинством голосов приняли решение отстранить Даррелла от реального руководства и сделать из него некого почетного директора без каких-либо прав, что-то типа «праздничного генерала», пока он еще и для этой роли еще подходит. И ДМД с таким состоянием дел просто знакомят, дескать, вопрос-то уже решен.

Честно говоря, я так и не понял почему они этот план не довели до конца? Объяснения какие-то уж очень туманные: дескать Джеральд просто «взбесился», поняв, что у него хотят отобрать так долго создаваемое детище, и «героическими усилиями» сумел подавить «бунт на корабле». Вот как хотите, так и понимайте. Но итог известен: ДМД «чудом» выходит из этой ситуации победителем. Это я цитирую печатные объяснения, которые ничего не объясняют. Просто произошло чудо.

Заметьте, сколько раз я уже повторил слово «чудо», сколько раз спасение безысходной ситуации происходило в последний момент. И что мы имеем в итоге – сделан еще один шаг к выполнению предназначенной ему миссии.

В результате этой победы (а может быть в процессе борьбы) в ДМД вдруг вселяется дух энергичного организатора (чего раньше за ним не наблюдалось вообще), и он начинает очень эффективно проявлять и демонстрировать свои дремлющие до этого таланты именно в этой области. Ему удается раз и навсегда положительно решить, я бы сказал, переломить в свою пользу финансовую ситуацию, в основном благодаря очень удачным рекламным поездкам в США с целью привлечения новых членов и сбора средств. Результаты первой же акции превзошли все ожидания, а ее итоги позволили ликвидировать все прежние финансовые прорехи.

Нужда и кризисы остались в прошлом. Общие доходы Фонда за год превысили миллион фунтов. С 1975 г. стало возможным перестать экономить, зажить на широкую ногу и даже сосредоточиться на вопросах расширения научных программ. А расцветший Зоопарк стал самой крупной достопримечательностью острова, привлекая несколько сотен тысяч посетителей-туристов в год, и наконец-то стал действительно приносить прибыль. Какой там «свадебный генерал», перед нами – многогранный руководитель, блестящий оратор и вдохновитель, талантливый рассказчик и художник, харизматический мессия. А главное – добытчик необходимых средств. И все одном лице!

Джерсийский Фонд становится основателем специальной мировой организации по разведению вымирающих редких животных в неволе. Многие природоохранные организации обращаются к ней за консультациями и помощью. Принята общая программа разведения животных в неволе, которая начала успешно осуществляться в различных зоопарках мира. А Даррелловский стал ее координатором, штаб-квартирой и «витриной» Фонда, убежищем и заповедником для вымирающих животных. Миссия выполнена? Нет, пока еще не полностью.

Прекрасное финансовое состояние позволяет принять решение о создании специализированного подготовительного центра при Зоопарке. Что-то типа мини-университета, в котором представители самых разных стран могли бы набираться опыта, знакомясь с уже работающими технологиями содержания и разведения животных в неволе. Ну а затем применять полученные навыки в местных природных резерватах. Но где его разместить?

И снова ДМД улыбнулась удача. Ближайший сосед, имеющий свою усадьбу (три дома, объединенные в один) в нескольких минутах ходьбы от поместья Огр как будто ждал этого момента, чтобы ее продать. И в 1979 г. эта территория со всеми постройками перешла в собственность Фонда. Таким образом, рядом с Зоо появился действительно впечатляющий Международный подготовительный центр с квартирами для преподавателей и студентов, залами для лекций, небольшим музеем, выставкой картин и фотографий, кинозалом и элегантной мемориальной библиотекой. (Сам видел его во всей красе. Центральное здание нашего Менделеевского Университета на его фоне смахивает на …лучше не буду сравнение искать. Как написал Высоцкий в своей Пародии на плохой детектив: «…и уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ». С нашим – очень похожая ситуация).

Здесь же теперь проходят подготовку студенты больше, чем из ста стран мира. Они с гордостью называют себя «армией Джеральда Даррелла» и объединены общей целью – спасением животных, которым грозит вымирание. Это – не просто гордость ДМД, это его величайшее жизненное достижение. Каждый год свыше пятидесяти студентов начинают заниматься на курсах, которые длятся три месяца. И их преданность организации не вызывает сомнений. Они ее убеждённые последователи.

Так, человек, не имеющий никакого формального образования, сумел создать Джерсийский зоопарк и Фонд охраны дикой природы, превратив по ходу дела свой частный маленький умирающий зоопарк в Международный центр, на основе которого функционирует крупнейшее учебное заведение в области охраны природы в мире. И, как я предполагаю, этим и завершив ту миссию, к которой его Сущность не только готовила, и ради которой и сопровождала всю жизнь.

Но, как вы уже знаете, чтобы такой цели достигнуть, пришлось ей главную проблему Джеральда решить – подарить ему вторую жизнь. Его первая супруга, Джеки, окончательно выдохлась, устала и сошла с дистанции. Решила, что 25 лет такой жизни для нее – это слишком большой срок. Стала отработанным (для Сущности) материалом. Мавра сделала свое дело – может уйти, но без вреда для миссии. Они разводятся, она претендует на половину имущества, но в итоге вообще перестает иметь какое-либо отношение и к Зоо и к Фонду. И хотя рьяно и долго доказывала в суде, что без нее здесь ничего бы не стояло (реально ведь так оно и было), получила только ежегодное денежное пособие. (Кто бы в ином исходе сомневался. Нашла против какой силы бороться. Но она же на знала – в отличие от меня, с кем имеет дело.)

И ДМД остается один, без постоянной спутницы рядом, к чему он абсолютно не приспособлен, поскольку одиночество он просто не может переносить. И опять лично для него, по мнению всех людей, его хорошо знающих, впереди маячила только одна перспектива: временные подружки, очередная депрессия, погружение в беспробудное пьянство и в итоге гибель. (Я сознательно этот вывод повторяю – так ведь и было). И это тогда, когда основы миссии не просто уже заложены, она почти доведена до конца, но только почти. Резервы ДМД, по мнению Сущности, еще далеко не исчерпаны. Такого исхода допустить нельзя. Ей необходима триумфальная концовка! И что вы думаете?

Происходит очередное, теперь уже заключительное чудо. Вместо всяких мрачных прогнозов – свадьба! Брак, заключенный на небесах, как назвали это событие все друзья Даррелла. Но опять были два года уговоров и сложной обработки будущей потенциальной супруги (и опять с отвлечениями и перерывами на побочные романы).

Но такие любовные забеги в стороны – это точно в последний раз. После свадьбы с Ли ему больше никто не нужен, кроме нее. Вторая женитьба, как по волшебству, возвращает его к полноценной жизни. Более того, они чрезвычайно плодотворно работают вдвоем и пишут, пожалуй, самую важную книгу его жизни – «Натуралист-любитель». Вершина его научно-просветительского творчества, отлично вписывающаяся в цели миссии.

Можно подводить итоги – мудрый и великий ДМД реально становится патриархом всего мирового направления по спасению редких видов диких животных и их возвращения в естественную среду. В этой жизни он достиг всего, к чему стремился. Неплохая карьера для необразованного и избалованного мальчишки?

Может быть, у вас получится иное объяснить, как ему удалось (на протяжении всей жизни балансируя на грани полного провала своих задумок) совершить все то, чего он реально добился? За счет так называемой «удачи Даррелла»? Мне так не кажется. Сущности был необходим такой Дон Кихот, Святой Франциск, Великий Волшебник и т. п., чтобы высветить всю глубину возникшей проблемы и создать организацию по ее практическому решению. Вот она его и слепила. Он был и будет нужен как символ. И созданное им движение будет нужно при любом дальнейшем развитии событий. Сейчас оно работает изо всех сил, но решить проблему не может. Но думаю, так будет не всегда.

Для себя в результате детального анализа биографии ДМД я пришел к выводу, что очень многое в его жизни происходило не просто так, спонтанно. Повторюсь, по-моему, его (как и меня потом) тоже курировала некая внешняя сила, предназначая для выполнения вполне определенной миссии. Но в его случае – еще при его жизни. Как внешне она это делает?

Как и в моей биографии, Сущность способствует соединению всех необходимых кусочков мозаики какой-нибудь сложной проблемы в нужном месте и в нужное время. Что в итоге и обеспечивает успех ее разрешения.

Заключение к 1 части. Даррелл выполнил свою миссию. но…

Я, еще будучи в Парке, получив огромное наслаждение и удовлетворение от встреч с разнообразными и, главное, еще живыми представителями исчезающих видов, которых Даррелл пытался спасти (и многое из намеченного успел сделать), задумался. И надолго. Меня понесло в сторону философских проблем (в этом я точно не виноват, вспомните изречение Софокла о первом браке: «Если вам с ним не повезет – тогда точно станете философом»).

Вы только представьте себе: на этом кусочке земли, ограниченном территорией Парка, собрано только несколько процентов видов представителей Красной Книги. Им повезло, у них появился шанс выжить. А остальные? Ведь они уйдут навсегда. Прямо сейчас уходят! Их больше не будет на нашей планете. Совсем не будет, как дронта. А эти, сохраненные подвижническими усилиями, крохи животного мира – получится ли их вернуть в природу? Как, например, получилось с лошадью Пржевальского или оленем Давида, пиренейской рысью или пуэрториканским амазоном. С удовольствием повторю вклад ДМД: розовые голуби и балийские скворцы, попугаи из хвойных лесов Аризоны и с карибского острова Сен-Люсия, редкие виды лягушек с острова Монтсеррат, черепах и змей (боа) с острова Круглый (около Маврикия), лемуров и золотых бразильских львиноголовых обезьянок. Их больше не было бы на нашей Земле, если бы не он и его работа.

И сам отвечу – если просто выпускать в дикую природу, то в большинстве случаем – не получится. Причем в абсолютно подавляющем количестве случаев в наших реальных условиях. Как не получилось даже у Даррелла с акклиматизацией на родине, в Бразилии игрунковых пегих тамаринов. Схема работает только в том случае, когда для таких животных создаются специальные заповедные и охраняемые территории. То есть, при условии, что правительства этих развивающихся стран (более правильно будет их назвать деградирующими, и это не их вина, и лишь неотвратимые последствия и нашей системы и неконтролируемого роста населения и некоторых иных факторов) вдруг озаботятся этой проблемой. Но так бывает очень редко, пока сильные мира сего их не заставят это сделать – методами и кнута и пряника. Но те что-то не торопятся, своих проблем хватает. И так и будут эти незаинтересованные стороны тянуть время, пока на местах прежнего обитания погибающих видов не образуется пустыня, поля масличных пальм или культурных злаков, а в худшем случае – очередной бидонвиль.

(Тут у меня даже на всемогущую Сущность никакой надежды нет, если только Землю, как одну из ее составляющих, не доведут до необходимости напустить на человечество страшный мор, избирательно именно с ним и покончивший). Зачем предки человека вообще спустилось с деревьев? Чтобы противопоставить себя всему остальному животному миру и растительному тоже? И чтобы все вокруг испакостить и изничтожить? Это и есть прогресс?

У меня нет ответа. Может быть, прав Даррелл, который, впадая в черный пессимизм (к сожалению, отражающий реальность), даже сравнивал человека с рыжей крысой. Только эти виды, воспользовавшись своей способностью приспосабливаться к любым условиям существования на нашей планете, проникли во все ее уголки, расселились и размножаются бесконтрольно (но крысы хотя бы рифовым экосистемам не могут навредить).

Что и приводит везде к неизбежному нарушению природного равновесия. И как вы думаете, долго ли она это будет терпеть? А, может, уже не терпит? Последнее предположение очень неплохо отражает существующую реальность.

Все больше сторонников (я имею в виду ученых) набирает идея о том, что наша планета Земля – разумна. И что она уже начала определенные действия по наведению порядка (который отвечает ее представлению о том, каким он должен быть для поддержания равновесия между всеми ее обитателями).

Все пессимистические прогнозы, которые были сделаны и продолжают делаться, не учитывают одного. Разумная планета, она же одна из сторон Сущности, уже устала ждать, пока человечество поумнеет, и похоже, что очень скоро сама займется устройством своего ближайшего будущего. И скорее всего, не через климатические катаклизмы, от которых и природа страдает, а не только люди. А через организацию различных эпидемий, пандемий и т. п. (такие ситуации все чаще начинают прокачиваться в литературе по альтернативной истории существующей Земли), причем, вполне возможно, организованных посредством самих же людей.

И той части человечества, которая в итоге выживет (если выживет), ничего другого не останется, как резко прозреть, раз и навсегда поняв свое место, и начать применять все наработки Даррелла, задействовав созданную и оставленную им структуру Всемирного Фонда по ее прямому назначению (вот ее членов, я думаю, Сущность точно не тронет). Еще недавно, до знакомства с биографией ДМД, и я тоже с ужасом и безысходностью только наблюдал за теми событиями, которые лавинообразно нарастают и угрожают всему существованию нашей планеты. Причины их – уже и повторять надоело, к сожалению, кроются в современной человеческой цивилизации и взращённом ею обществе.

Я думаю, что даже те из политиков, кто понимает весь ужас ситуации, свои частные проблемы будут решать в первую очередь и договориться между собой они никогда не смогут. Поэтому в отношении человечества мое мнение не изменилось, ничего позитивного от него ждать не стоит. Особенно от движения Греты и прочих «зеленых» ее собратьев: хотеть и мочь – разные вещи. Быть глупым идеалистом – это зачастую еще хуже, чем преступление.

Более того, теперь мне кажется, что кроме предлагаемого Сущностью выхода – варианта альтернативной истории (достижению которого и буде посвящена следующая книга), другого просто не существует. Я имею в виду нашу временную реальности (а для поиска его и был востребован ДМД, который сделал все, что смог). Но, к сожалению, искомого отклика должного масштаба у человечества не вызвал.

Но не смотря на это, его соратники и последователи продолжают свою безнадежную битву. Возьмем для примера почти сопоставимую с ним фигуру – сэра Дэвида Аттенборо. Да, его книги ("К югу от экватора" и "В поисках дракона" недавно переизданные у нас под новыми названиями) тоже интересны и познавательны, но по сравнению с даррелловскими – только суховатые дневники путешествий автора, не смотря на все его попытки пойти по пути своего старшего приятеля. Но зато фильмы – тут он с помощью прогресса оставил ДМД далеко позади. Аттенборо можно назвать одним из первопроходцев так любимого многими формата шоу (в хорошем смысле этого слова), когда на киноплёнку записано путешествие в какую-то экзотическую страну, и автор рассказывает о приключениях и интересных находках. Сэр Дэвид Аттенборо в поисках редких животных объехал весь мир. Множество книг, статей, очерков, сотни фильмов. А его сериал о дикой природе вошёл в список 100 самых блистательных эпизодов в истории телевидения. (Пользуюсь тем, что через два года после написания и издания, книгу переделывал, очень вас прошу: посмотрите хотя бы один из них – на 100 % посвященный именно этой теме. Начиная с «Жизни на нашей планете». Особенно один из последних «Extinction the Facts» от 2020 г. целенаправленно посвященный проблеме вымирания видов. Ну а кто еще совсем не бросил читать – хотя бы пробегитесь по его только что изданной книге с кричащим названием «Жизнь на нашей планете. Мое предупреждение миру на грани катастрофы». Это фактически его завещание, под которым мог бы ДМД подписаться.

Очень похоже, что автор тоже понимает бесперспективность своих усилий и от безысходности тоже бьется головой об стену. В свои 94 года он пытается сохранить остатки надежды. В заключении этой книги, фактически своего завещания человечеству, он пишет: «Мы еще можем внести поправки, мы еще можем управлять степенью нашего влияния, изменить вектор нашего развития – были бы воля и желание» И предупреждает: «Ближайшее десятилетие даст последний шанс создать устойчивый дом для нас самих и восстановить богатый, здоровый и чудесный мир, который достался нам в наследство от далеких предков. На кону – наше будущее на планете, единственном месте, где насколько мне известно существует жизнь». Ну а дальше просто заклинает человечество: «Нам нельзя терять надежду. Homo sapiens, разумное человеческое существо, должно наконец извлечь урок из своих ошибок и жить оправдывая свое название. Перед нами стоит громадная задача сделать так, чтобы наш вид продолжал существовать». Предлагает конкретные способы ее решения – почитайте. Но похоже и он теряет остатки оптимизма. Иначе бы не написал:

«Возьмем зоопарки Лондона, являющиеся домом для более чем 20 тыс животных, многие из которых находятся под угрозой исчезновения в дикой природе, от крошечных лягушек-дротиков до величественных тигров и всего, что между ними. Даже они, как и Зоологическое общество Лондона сейчас сталкиваются с самой сложной проблемой – а если сказать правду: сами находятся под угрозой исчезновения». Уж ему ли не знать.

И очень возможно, что за жесткий вариант изведения человечества возьмется (а скорее уже взялась) наша разумная Планета, одна из проявлений все той же Сущности. Он будет сопровождаться массовой гибелью подавляющей части населения, но если Земля так решит или решила, то ей виднее. И никто этому не сможет помешать, а никакие представители «золотого миллиарда» спастись не смогут.

Люди сами виноваты, нельзя было доводить ситуацию до нынешнего состояния. У некоторых еще остается очень и очень слабая надежда, что ситуация все-таки сможет измениться, но не у меня. Я не представляю, на чем она может базироваться. Даже Аттенборо отводит на ее решение не больше 10 лет. Но у меня по-прежнему не укладывается в голове, с какой стати, с какого такого переполоху (как говорила моя мудрая бабушка) понимание того, что сохранение животного и растительного мира Земли, всего биоразнообразия природы нашей планеты вдруг станет первоочередной и доминирующей задачей теперешнего человечества. Вы в это можете поверить? Но если даже подобное допустить, понимание каким-то образом пришло. Но это одно, а вот его претворение в жизнь – пока не стало совсем поздно – это совсем другое. Вот последнее мне кажется абсолютно нереальным.

Французская поговорка «Qui vivra – verra», очень подходит к нашей ситуации в переводе: «Кто доживет – увидит!» Только боюсь, что он увидит вариант Чернобыля, хотя и ядерной катастрофы не потребуется, человеческой глупости вполне хватит. И что нам делать? На данном этапе моей жизни, для себя я уже выбрал вариант – буду придерживаться афоризма от Левши: «Делай, что должен, чтобы делать, что хочешь». А я хочу жить на здоровой и счастливой Земле, пусть она и будет только альтернативой нынешней.

Ну, а как я надеюсь к этому прийти, уже вам станет совсем ясно после выхода третьей книги этой серии, переделанной в ходе ее написания в двухтомник: «Два шага назад и в светлое будущее! Но вместе с императорами» И для этого придется очень активно поработать, чтобы все усилия ДМД, поддерживаемые так эффективно Сущностью даром не пропали. И вместе с ним их продолжить, но уже со счастливым концом.

P. S. В данном разделе книгиактивно использованы фрагменты из русских переводов книги Дугласа Боттинга «Джеральд Даррелл. Путешествие в Эдвенчер» («Эксмо-Пресс», 2002 г.) и произведений самого Джеральда Даррелла: «Перегруженный ковчег», «Гончие Бафута», «Моя семья и другие звери», «Поместье-зверинец», «Звери в моей жизни», «Ай-ай и я». «Натуралист-любитель» и «Даррелл в России» (последние две в любительских переводах). А также последней книги Дэвида Аттенборо «Жизнь на нашей планете. Мое предупреждение миру на грани катастрофы», только недавно у нас переведенной и некоторых его статей.

Часть 2. Влияние творчества ДМД на мою жизнь в СССР и России

Советская действительность, отраженная в одной отдельно взятой отрасли

Тому, кто не пожил во времена Советского Союза, будет нелегко понять проблемы, которые у нас являлись повседневными. Особенно той, на которой я хочу остановиться подробнее. Дефицит продуктов питания, одежды – Бог с ним. Наверное, были объективные проблемы, вернее, недостатки эффективности системы. Я не экономист и не специалист, мне не интересно вникать в эти нюансы. С голоду, действительно, никто не умирал и раздетым не ходил.

Но дефицит книг? Он, конечно, был и до 1975 г., но в относительно небольших масштабах. Страна то на самом деле была самая читающая в мире. И когда мне еще в школе захотелось приобрести собрание сочинений Джека Лондона, я оставил заявку в магазине «Букинист» и в итоге довольно быстро его купил по более-менее разумной цене (установление хороших отношений с продавщицами и их некое поощрение на фоне того, что вскоре началось, было просто детским лепетом).

А вот потом этот дефицит превратился в монстра. В середине 80-х гг. стартовал эксперимент по «обмену» макулатуры на книги. Мне было бы очень интересно узнать, кто его придумал. Наверное, как всегда, сначала тоже хотели, как лучше. Казалось бы – все просто. Надо было набрать 20 кг старой бумаги, сдать и в обменном пункте получить талон, который в специальном отделе книжного позволял приобрести «книгу». Но только ту, которая у них была сейчас (естественно выпущенная в рамках этой программы). А то, что она могла быть тебе заведомо не нужна, никого не волновало. Это были твои проблемы. Потом, правда, правила слегка изменили, давая теоретическую возможность приобретения некой конкретной книги (первые сданные 5 кг давали право на абонемент с названием произведения, который потом до 20 кг надо было дополнить и терпеливо ждать его появления). Теоретически: сколько талонов было продано, столько и соответствующих книг должны были напечатать. Но это теоретически… Оставалось желаемое выловить – не во все магазины оно приходило, и очень часто по дороге до магазина часть его испарялась.

Поэтому очень скоро талоны стали некой суррогатной валютой. Приемщики жульничали при взвешивании – и через посредников сбывали сэкономленные на этом талоны, которые можно было тут же за углом пункта купить (конечно, не за 40 коп.). И всяких типов хватало, крутящихся около книжного чтобы продать талоны прямо у места покупки остро жаждущим и денежным клиентам. С ними боролись, но в общем то смотрели сквозь пальцы. По сравнению с фарцовщиками и валютчиками это не считалось уж совсем уголовным нарушением закона. Так, мелкие шалости.

Книги, приобретенные таким методом, далеко не всегда были нужны тому, кто их ухватить успевал. Их тоже можно было обменять или продать по спекулятивной цене. Буквально в каждом крупном городе очень быстро возник книжный черный рынок, на котором все эти операции и проворачивались. Макулатурные книги в зависимости от качества печати и оформления (в первую очередь), ну а уж потом автора и содержания скоро стали делиться по категориям. И их цена не имела ничего общего с государственной, иногда даже присутствующей на обложке.

Самое интересное было в том, что основное количество тех, кто такие книги приобретал, их не читали. Просто ставили в гостиной на стенку и все. Для престижа. Но, конечно, желательно только первой категории, чтобы было красивее. Мода такая была – причем всеобъемлющая. Такая показательная библиотека была неким символом успешности, способности ее хозяев «доставать» дефицит. Наряду с хрусталем (желательно чешским). Ну и обязательно стенкой (югославской), на которую книги ставились. Была страна читающая, стала – «хапающая». Процитирую Аркадия Северного:

А чтобы вы понимали масштабы заработков посредников, то, например, цена серии Дюма (12 штук, но обязательно в красном переплете, то есть первой категории) начиналась от 3,5 тыс. руб. (на всякий случай напомню, что мой оклад младшего научного сотрудника, кандидата наук, в то время был равен 120 руб.)

Я довольно близко знал людей, активно работающих на книжном рынке Ярославля. Они без проблем могли позволить себе комфортное путешествие в одиночной каюте на пароходе по Волге (вверх и/или вниз), а дефицитные книги местных издательств, приобретаемые ими на остановках, естественно тоже через знакомы, позволяли сделать такое путешествие не только рентабельным, но и высоко прибыльным (за счет последующей реализации приобретенного товара: частично в родном городе, но самый ценняк, сливки, уходили в Москву).

Мне кажется, что у меня был и есть здравый смысл, но тут он не работает. Не могу понять – кому в нашем руководстве это было надо? Я и тогда еще прикидывал, что если бы книги, действительно пользующиеся спросом у нормальных читателей и ненормальных хапуг, издавали тиражом, например, 100–200 тыс. экземпляров (для читающей страны в 250 млн – абсолютно нормально, даже мало; были и миллионные тиражи) и по цене, допустим, 3 рубля (из которых две трети – чистая прибыль), то 200–400 тыс. прибыли с каждого тиража разве бы не пригодились государству? А для ценителей красивых обложек и престижных переплетов – кто мешал продавать их за любую цену? Хоть за 50 рублей. Все равно бы возник его величество ДЕФИЦИТ, но хоть с некой пользой. Нехватка бумаги или типографских мощностей? Не думаю – книжные магазины были завалены всяким барахлом. Соберите деньги по подписке заранее – скупите всё (разумеется, не политическое, а то неприятности начнутся сразу) в книжных, превратите в макулатуру и напечатайте подписчикам – настоящим любителям, можно в самых скромненьких переплетах. Одна тонна макулатуры хорошего качества – в среднем, 1000 новых книг. Что этому мешало тогда? Желание сознательного унижения простого населения? Не хочется про это думать. Создание искусственного дефицита во всем? Очень многие читающие жители СССР книжный дефицит воспринимали хуже колбасного. Поэтому у меня нет ответа.

Зато масса народа была при деле: собирали макулатуру, сдавали, меняли талоны и книги, договаривались с книжными жучками и радостно тащили домой хорошо еще, если Дюма или Хаггарда, а то вообще не пойми кого, типа Дрюона или Беркеши. Такой ситуацией пользовались не только местные книжные спекулянты: на ней зарабатывали дельцы из республиканских издательств с окраин СССР, издающие и переправляющие дефицит, иногда очень неплохой по содержанию (правда, на плохонькой бумаге) в центральные города СССР. Я довольно близко, хоть и случайно познакомился с одним таким деятелем из Молдавии – так там на одном «Мире приключений» издательства «Лумина» такие доходы имела… лучше рядовому кандидату наук в то время об этом было вообще и не думать.

А теперь от общих рассуждений перейдем к частности: книгам Даррелла в СССР и после (так как это был мой больной вопрос).

Книги ДМД и окружающая меня родная и неродная действительность

Когда Джеральда Даррелла не стало, мне еще и 23 не исполнилось. И я ничего не знал о нем. Вообще. (Кстати, серия документальных фильмов о его поездке по заповедникам России была показана на нашем ТВ только в 1986–88 гг., а его книга, посвященная этому путешествию, на русском появилась только в 2021 г. 224 стр. с фотографиями, дополненная воспоминаниями очевидцев. 1000 руб – но лучше уж так, чем просто так. Может и до появления его последнего труда с Ли удастся дожить).

Первой мне попалась «Моя семья и другие звери». Я ее увидел и сразу купил у моей благодетельницы – маминой знакомой. Как раз в тот период жизни, когда с тоской и раздраем в душе заканчивал Политехнический институт в Ярославле. А тут – бабах! – такой глоток прекрасного юмора и на такую близкую мне тему – жизнь юного натуралиста, практически в природном раю. С детства я буквально проглатывал все книги на эту тему. «Лесную газету» Виталия Бианки чуть наизусть не выучил. И постоянно продолжал выискивать, читать и покупать подобную тематику. Думал, что знаю всех авторов, пишущих на тему природы.

Очень рад, что книг хороших писателей этого направления становится все больше (навскидку назову тех, кого вспомнил: Лоренц, Максвелл, Адамсон, Акимушкин, Дроздов, Моуэт, Гржимек). Они достойные продолжатели англоязычных Торо, Хадсона, Сетон-Томпсона, Серой Совы, Кервуда, Сандерсона (вы уже знаете, что Даррелл выбрал британский Камерун для первой вылазки в Африку именно по следам его путешествий; этот автор был мало известен в СССР, очень советую прочитать то, что вышло у него в «Зеленой серии»: кстати, великолепный проект для любителей природы и путешествий) и наших: Пришвина, Спангенберга, Бианки, Арсеньева, Чарушина, на которых я вырос. (Прошу меня простить, если я кого-то незаслуженно не упомянул: память уже далеко не та стала, что когда-то была.)

А тут появилась такая яркая, буквально волшебная книга, а я фамилию автора первый раз вижу. Проглотил ее за одну ночь, и первая мысль была такая: как бы я хотел оказаться на его месте! Все бы отдал за такое детство, вот только к кому обращаться и что я мог предложить?

Понятно, с каким нетерпением ждал обещанного в трилогии Корфу продолжения «Моей семьи». Но на всякий случай заинтересовался, а нет ли у нас и других произведений этого, не типичного для Англии, англичанина. И сразу в читалке библиотеки нарвался на его первую публикацию – невзрачную книжонку «Перегруженный ковчег», «Географгиз», аж от 1958 года. Столько лет это сокровище меня ждало, а я и не подозревал. Причем действительно сокровище! Вот что про нее написал потом Дэвид Аттенборо в своих воспоминаниях о ДМД, «Смешнее книги я не читал. В ней описывались приключения юного натуралиста, впервые оказавшегося в тропиках а именно в Камеруне, – и занятого отловом диких животных для зоопарка. По жанру нечто среднее между приключенческим романом и искрометной комедией. Издана она была в 1953 г., автора звали Джеральд Даррелл. Книга задела меня за живое. Я, в то время честолюбивый телепродюсер, решил принять участие в экспедиции, которую Лондонский зоопарк направлял в Западную Африку. Даррелл ясно давал мне понять, что именно следует снимать, и я не мог дождаться дня вылета. Однако, когда через полгода мы попали в те края, наши приключения оказались не столь забавными. Позже я понял, что Джеральд Даррелл обладал не только даром незаурядного рассказчика, но и богатым воображением – такое сочетание позволяет автору увидеть смешное даже в таких ситуациях, когда всем остальным не до смеха». (Завуалировано это надо понимать так, вымысел от правды в них отделить не так-то и просто. Из последующего далее контекста такой вывод вытекает. Но восхищения в нем больше, чем критики. Вспоминайте, также что сказала его мама после прочтения трилогии Корфу: «настолько талантливо показано, что сама начала верить, что все именно так и было». Но от воспоминаний его соплеменников, вернемся к нашей действительности.

Копнул в читалке еще, а они же в 1963 г. еще и «Под пологом пьяного леса» напечатали – вот молодцы. А издательство «Мысль» в 1969 г. подарило читателям «Три билета до Эдвенчер». Все найти и сразу – это же как в пустыне брести, брести и вдруг к цепочке оазисов выйти! (Уж я-то знаю, что это такое, – два года работы на краю Сахары – полазил по ней немножко.)

Так ожидаемая мной вторая часть трилогии «Птицы, звери и родственники» вышла у нас только в 1973 г. в сборнике «Гончие Бафута». Но хотя это было уже немножко не то, тогда я этого не понимал. Зато в ней меня ждала встреча с двухметровым добродушным гигантом Ахиримби II, он же Фон Бафута, десятый король полуавтономного образования бывшего британского Камеруна (которое стало теперь известно всему читающему миру только потому, что именно туда молодой Джеральд впервые отправился в свою экспедицию в роли ловца животных для зверинцев). Гончие Бафута вернули меня в мир Даррелла с его неповторимой манерой письма, специфическим юмором и доверительной манерой общения с читателями. Лежа на свой продавленной кровати в общаге на Соколе, я отчетливо представлял эту пару больших детей – любителей выпить и своеобразно повеселиться в окружении разбросанных леопардовых шкур, пары десятков хорошо упитанных и полуобнаженных жен Фона и большого количества бутылок.

Когда король приходил в гости к Дарреллу сам, то его жены (пока мужчины пьянствовали всю ночь) пели и играли на барабанах под окнами гостевого дома. А потом сопровождали пошатывающую пару до дворца Фона, коллективно пугаясь вслух каждый раз, когда им казалось, что мужчины вот-вот упадут.

Однажды Фон даже решил породниться с гостем и женить его на своей 14-летней дочери. Он уже усадил ее на колени к Джеральду, но тот, хоть и был сильно пьян, сумел грамотно выкрутиться, не обидев ни подарок, ни его величества отца.

Я читал и смеялся вслух, к удивлению своего суданского соседа по комнате, решившего, что у меня с головой бо-бо (так он выражался, почему-то по-детски).

В Камеруне Дарреллу повезло. На материале этой экспедиции 49 г. он написал свою четвертую книжку, про Бафут, которая сделала его еще более знаменитым. Мне очень понравилось сравнение одного из литературных критиков, который сказал, что Джеральд Даррелл в литературе сравним с Анри Руссо в живописи. Ну и другие журналисты не скупились на эпитеты автору, отмечая глубину и достоверность, острую наблюдательность. Ну и, как всегда, обаяние и юмор.

А помог его величество случай. При выборе места базирования для своего лагеря Джеральд познакомился с местным владыкой и быстренько нашел самый верный путь к его сердцу – через королевский желудок, всегда радующийся еще одной порции джина или виски. Пару дней совместных возлияний (беспробудным пьянством называла потом это его первая супруга), и всемогущий хозяин достойно оценил в госте способность взять на грудь не меньше его самого.

И, естественно, не только сильно зауважал, но и включил для него режим наибольшего благоприятствования. И дом гостевой предоставил, и обязал подданных с усердием ловить для Джеральда всех, кто был хоть слегка похож на розданные им рисунки (для местных ловцов это было самое главное, так как любое животное на их примитивном английском носило одно название – «добыча» – и включало четыре разновидности: большая, маленькая, плохая и очень плохая). Как правило их приносили в закрытых корзинах или калебасах, и когда Джеральд туда заглядывал, его мог ждать любой сюрприз. Именно такой и случился, когда его гадюка кусанула, на первый взгляд похожая на безобидную змейку слепоглазку. Так и приносили «добычу» без лишних разговоров и объяснений, но зато много и часто. Команде оставалось только успевать делать клетки и ухаживать за все разрастающейся коллекцией.

Конечно, я утрирую: Джеральд и сам выбирался в дикую природу (надо же отдохнуть от такого гостеприимства!) А потом увлекательно писал про эти походы. Но тому, кто еще не читал «Гончие Бафута», непременно надо это сделать самому. Пересказывать самобытный искрометный текст Даррелла, не испортив его, невозможно.

На самом деле за легкостью повествования и шутливой манерой изложения проблем этих путешествий скрывается очень тяжелый и зачастую неблагодарный труд и постоянный риск. Только во время экспедиций в Камерун четыре раза он был на краю смерти, причем один раз его спасло только чудо – у единственного доктора по соседству (до которого еще повезло добраться) случайно нашлась сыворотка от смертельного яда именно той змеи, которая его укусила. Когда сделали уколы, зрачки его глаз уже начали сужаться, и паралич мозга должен был неминуемо наступить через 3–4 часа.

Вы думаете он стал осторожнее обращаться с этими смертоносными созданиями? Ничего подобного. Уже в конце второй экспедиции в Камерун случайный местный знакомый перехватил его по дороге в порт и сообщил, что на своей банановой плантации он рыл канаву и обнаружил яму со змеями. И Джеральд, даже минутки не подумав (не зная, что за змеи его ждут), в чем был, в том и поехал – не посмотреть, а отловить. Когда выяснилось, что там кишат детеныши габонской гадюки (самой коварной гадины Западной Африки), а глубина ямы превышает 3 м и спускаться туда придется на веревке, Джеральд не смог дать задний ход. Решил, что отступить будет неприлично. Вот оно – типичное глупое тщеславие. Ну почему просто было не уехать, сославшись на неподготовленность: без фонаря и спецодежды туда спускаться – чистое смертоубийство. Но он предпочел экипировался на месте, как смог, и приказал: «Спускайте!»

Зато те минуты, когда он завис на перетянувшей его почти пополам веревке, над дном ямы, он запомнил на всю жизнь (по своему опыту знаю – должны были потом долго жуткие сны сниться). Еще бы, керосиновая лампа, спущенная на другой веревке, вдруг погасла (просто забыли проверить уровень горючего), а один из одолженных ему прочных, но слишком больших ботинок упал с ноги. Но героический Джеральд и в этой ситуации не потребовал немедленного подъема. Вися над шипящими змеюками, дождался повторного спуска зажженного фонаря, нашел ботинок и обулся, а потом еще с десяток гадов в мешок отловил. И пришел к мудрому выводу: «при ловле животных степень опасности пропорциональна вашей глупости».

Как я уже упоминал, в первой жизни единственным источником дохода Дарреллов были гонорары за книги. Но писательский труд – это было не его занятие. За редким исключением книжки рождались тяжело, а на начальном этапе только под большим нажимом супруги. Но читатели таких нюансов не знали или принимали его высказывания за некое кокетство. Отвечали ему искренней любовью и непрекращающимся спросом. Бестселлер «Моя семья и другие животные» переиздавался только в Англии и США несколько десятков раз, и хотели еще и еще! Чему же тут удивляться, что в СССР первый тираж этой книги в 200 тыс. экземпляров разлетелся за 6 дней (вспомните мои предложения)!

И я тоже был среди этих покупателей и, уж точно, в первых рядах. Как Джеральд в меня попал – прямо в яблочко. Вот уж действительно мой писатель. И по тематике, и по стилю, и по юмору! Читал и наслаждался. И, конечно, начал старательно охотиться за следующими его изданиями.

А это в период советского книжного дефицита было очень непростой задачей. (Выше я уже и общую картину обрисовал, и крик души на эту тему выдал, но все равно, когда вспоминаю этот идиотизм, удержаться, чтобы не охарактеризовать его именно по-русски трудно.) Тогда глагол «покупать» почти исчез из обращения, и даже если вы были готовы к переплате, это было не так просто сделать. Непосредственно до продавщиц доходило далеко не все. Да и они (даже после вручения коробочки конфет, обещания заплатить двойную цену и взять «нагрузку») абы кому книг не оставляли и из-под прилавка не отпускали: боялись и своих стукачей-завистников, и ОБХСС с милицией. С «хлебного» места могли попереть, а попадание туда – тоже был дефицит.

Для меня все эти проблемы всплыли в столице, когда я уехал из Ярославля. Там у мамы, уже известного в городе врача-терапевта, естественно, были свои постоянные и благодарные больные. И на мое счастье среди них оказалась и завотделом художественной литературы центрального книжного магазина. Она сама предложила мне помощь в покупке новинок, я просто оказался в нужное время в нужном месте, зачем-то заглянув к маме на работу. И после этого раз в месяц после получения стипендии наведывался к ней в «Центральный книжный», и меня отводили в маленькую внутреннюю комнатку, где и наступало Счастье! Я мог спокойно отбирать и закупать все, что хотел. Вам сейчас этого не понять, да и тогда я очень мало такую возможность ценил. Прямо по классике: только потерявши, плачем.

Очень быстро я это понял в Москве, куда переселился сначала на три года, чтобы учиться в аспирантуре, а потом, как оказалось, на всю последующую рабочую жизнь. Огромное количество книжных магазинов было в столице, но толку от них было мало. А конкурентов на порядки больше, чем дома. Такого шикарного канала для приобретения книг, как в Ярославле, больше у меня никогда не было. И такой комфортной атмосферы выбора. Каждую книжечку – кандидатку на приобретение – можно было подержать в руках, полистать, подумать. Даже попросить отложить, но чаще возликовать сразу и схватить, прижимая к груди! Но только в одном экземпляре.

Сколько же разных способов я перепробовал потом, чтобы доставать желанные издания. Черный рынок, конечно, функционировал, да еще как, но был дорог (на зарплату м.н.с. не сильно разбежишься) и неудобен, да и тематика там превалировала принципиально иная. На фоне «Королевы Марго» и «Анжелики» бедный Даррелл не котировался (на нем жучкам нельзя было столько заработать) и оставался и там дефицитом. Индивидуальное охмурение продавщиц с привлечением наших кавказских аспирантов иногда срабатывало. Но было крайне ненадежно.

Самым эффективным в итоге оказалось использование книжного распределителя партийной верхушки и номенклатуры. К несчастью, тесть к нему доступа уже не имел. Зато одна наша знакомая аспирантка из родственного вуза, надумавшая защититься (слава богу, по близкой тематике), совершенно очевидно нуждалась именно в нашей помощи. Причем основательной: чтобы грамотно поставить эксперимент руками дипломниц, довести его до конца, завершив необходимыми публикациями и в итоге защитить диссертацию. И, главное, она сама хорошо понимала, что без нас вообще не справится, что не часто бывает. Поэтому (с благословения ее важной шефини) на нас вышла и сотрудничество предложила.

Раз уж родители из высшего партийного общества проглядели дочку и ее занесло в химию, то помогать-то ей все равно их долг. Так мы с Николаичем прямо ей и намекнули, дескать специфический дефицит хорошей литературы нас в первую очередь интересует, и после этого стали достаточно регулярно получать списки книжных новинок и нам оставалось только ставить в них галочки против желаемых названий. Вот так и в СССР мечты иногда становились реальностью. Почему только иногда – не все отмеченное получали. Объяснений не было, радуйтесь и тому, что есть. И мы радовались, да еще как! Мужа ее нашей знаменитой кафедральной «клюковкой» снабжали, как родного.

Но интересно отметить, что двойная переплата за книги присутствовала и в этом случае. Москва – она била с носка, не давала расслабляться. Но и мы понимали, что соответствовать надо. Как всегда роли наши распределились специфически, я отвечал за диссертацию, а Николаич закорешил с ее супругом. Горнолыжниками оказались оба. Так что тоже не расслаблялись, да так и продержались на этой волне почти четыре года до благополучной защиты нашей знакомой. Ну а потом – под каким-то предлогом наша лафа закончилась.

Суперслучай у меня, но очень уж редко подворачивающийся, возникал, когда близких французских знакомых, приезжавших в Москву, удавалось затащить в книжный отдел валютного магазина «Березка». Они мою слабость к печатным изданиям и маркам знали, поэтому иногда устраивали книжную «раздачу слонов и материализацию духов» А марки и французские книги привозили с собой.

Все эти варианты, особенно березовый, расценивались моей первой супругой не только как бессмысленная трата денег, но и как максимальная степень идиотизма с моей стороны: «Нашел, куда деньги, а тем более валюту, транжирить!» Она книг вообще не читала и эту мою страсть не понимала всеми фибрами. А я сначала не понимал, почему все женщины этой семьи так странно на меня смотрели, когда я из первой заграничной поездки (студентов на практику в ГДР возил) привез полчемодана книг. члены И, как ни странно, они в итоге оказалась правы. Хорошо хоть тесть читателем оказался.

Теперь, когда мой первый восторг от Даррелла немножко поутих (хотя первые его книги и сейчас перечитываются с огромным удовольствием), я понимаю, что уровень его произведений потихоньку, но неуклонно снижался. Но причина была не в его образе жизни. И когда Джекки тоже произносила классическую фразу многих жен «пить надо меньше», она была не права. Талант Даррелла от количества выпитого не зависел. Зато потихоньку притухал во времени, когда окружающие условия для работы желали оставлять лучшего, и только финансовая необходимость заставляла писать очередную книгу. Доказательством является его творческая вспышка с началом второй жизни.

Но все равно сегодня нисколько не жалею ни о потерянном на их поиски времени, ни о затраченных деньгах. Сам процесс добывания, радость от достижения цели и полученные при чтении эмоции значили для меня много больше, чем итоговое обладание желаемым. С марками почти тоже самое, помещу в кляссер и интерес пропадает.

Но пришли иные времена. Не сразу: сначала количественная картина изменилась. В лихие девяностые книжные прилавки были переполнены таким хламом, что даже заходить в магазины не хотелось. Правда, около магазинов всегда можно было покопаться в советском наследстве, но это как жемчужину в куче дерьма искать. Хотя и находил. Потом появился книжный рынок в «Олимпийском» – на пяти этажах которого можно было найти практически всё.

И вся атмосфера изменилась. Вышло что-то новенькое интересное – так иди в книжный и покупай, да не торопись, обязательно будет и другое издание. Может, даже лучше, а это все равно никуда не денется. Или еще проще, вообще никуда ходить не надо – лежа на диване пробежаться по разнообразным поисковым сайтам и заказать все новинки по интернету.

На конечном этапе работы самого большого книжного рынка в Европе (в спорткомплексе «Олимпийский») такой вариант стал еще и дешевле. Но кайф пропадал, долгое время он был для меня культовым местом. Каждый мой поход туда превращался в маленький праздник для души. Навестить всех знакомых продавцов, поговорить, обсудить новинки, выслушать мнение Гены (причем очень грамотное) о новых приключениях засланцев и попаданцев. И умной золотозубой тетеньки Алины – по художественным новинкам. Порыться у букинистов, где было можно и найти и заказать все, что хотелось (вот какой будет цена – иной вопрос). И опять же эмоции: как приятно что-нибудь неожиданное найти и купить, да заодно выполнить еще и чей-то заказ (например, читающих коллег с работы). Это же творческое занятие и людям польза и сам вроде при деле!

Чувствуешь, что не зря день прошел! (вот кстати вспомнил: очень советую – поищите и прочитайте своеобразную книгу-исповедь коллекционера Богомила Райнова «Это удивительное ремесло» от уже совсем далекого 1978 г., посвященную нюансам жизни профессиональных поисковиков на его собственном примере. Издательства «София-пресс», которое, как оказалось, на русском не только его шпионские романы выпускало про болгарского супер-разведчика. Очень популярные в свое время.)

И вот что даже противно – никакого дефицита. Но хотя все книги Даррелла стоят у меня на самом видном месте в Москве, а в компьютерной библиотеке находятся их электронные копии, все равно я каждый раз застреваю у прилавка, когда вижу их новые выпуски. Портрет Даррелла на обложке на меня чарующе действует. Воспоминание молодости. Да, печатной продукции на любой вкус теперь изобилие, но вот с читателями как-то сильно поплохело.

Какой все-таки провидческой была повесть Стругацких «Хищные вещи века» из «Предполуденного цикла». Прошу, обязательно ее прочитайте. Она менее известна, чем такие шедевры, как «Улитка на склоне» или «Трудно быть Богом», но чем больше я живу во Франции, тем больше понимаю смысл слов Антуана де Сент-Экзюпери, которые Стругацкие сделали эпиграфом к этой книге: «В мире есть лишь одна проблема – одна-единственная – вернуть людям духовное содержание, духовные заботы». Боюсь уже практически не достижимая.

Здесь, на Лазурном побережье, редко можно встретить читающих людей: и книжные магазины, и библиотеки полупустые; зато специальные ящики (boite à lire) для бесплатного сбора и перераспределения книг среди населения почти всегда забиты доверху. Их можно встретить повсюду: в парках, библиотеках, торговых центрах. Очень хорошая идея для нынешних времен – лучше туда книгу (уже не нужную тебе) положить, чем просто в макулатурную помойку выбросить. И какое же большое удовольствие для меня во всех этих ящиках покопаться, отобрать что-то для более детального домашнего просмотра и утащить в норку, а потом… Потом большую часть из этого радостно добытого с грустью вернуть обратно. В нашей маленькой местной квартире их держать негде (хотя два шкафа уже почти полностью заполнил). Это не Москва, где глубокие, сделанные на заказ, книжные шкафы с тремя движущимися рядами занимали всю стену в одной из комнат. (А все, что в них уже не помещалось, плавненько перетекало на дачу. И опять читалось летом. Но эта жизнь тоже прошла. Ни дачи, ни постоянного доступа к библиотеке.)

Реализация давно задуманного. По следам путешествий ДМД

А теперь непосредственно от книг ДМД я вас приглашаю перейти к тому воздействию, которое они на меня оказали в выборе маршрутов для наших первых зарубежных поездок.

Во времена СССР (для обычного человека) идея индивидуального туризма могла присниться только в сумасшедшем сне (или в нормальном, но в сумасшедшем доме). Грезить, конечно, можно было сколько угодно, даже изучать объект своей мечты. А их у меня было две – два даррелловских острова: Джерси и Маврикий.

Поэтому, как только страна наша открылась миру (вернее – открыла мир для своих граждан) и у меня появилась возможность по нему перемещаться, именно посещение острова Джерси стало целью номер один и самым большим желанием.

С момента основания Зоо на Джерси прошло уже почти полвека, и он (из маленького самодельного частного зоопарка) превратился в процветающий Парк дикой природы имени Даррелла. А с появления возможности туда реально попасть мое желание этого только возрастало. Пока я какое-то время не мог это осуществить финансово, но уже реально готовился, накапливал информацию и предвкушал удовольствие: 32 га площади, полторы тысячи животных, причем более 100 редких видов. И я между ними гуляю.

Только на его содержание требуется ежегодно 2 млн фунтов – но это уже не проблема для Всемирного Фонда охраны природы.

Реализацию этой мечты я ждал долго. И дождался в 2008 г. Зато это было осуществление не только вызревшей идеи фикс, но и сильно перезревшей. Подготовленное длительным перевариванием содержания всего творчества этого Офицера ордена Золотого Ковчега и Британской Империи! Естественно, что я уже прочитал все его книги, переведенные на русский. И от начальной эйфории перешел на их адекватную оценку. А также проглотил его подробную биографию. Наверное, из всего вышеизложенного абсолютно понятно, как и почему сложилось мое главное желание – попасть на Джерси. Но оно, будучи самым желанным, оказалось только вторым по реализации. Объективные причины (не хватало финансовых силенок) – только они – долго тормозили этот проект. Поэтому сначала мы были вынуждены обратиться к гораздо более реально достижимому варианту – Маврикию. Виза ставится на месте, а насчет первого места проживания и даже встречи, договорились мои французские старые друзья (которые сами там до этого не были).

Наши поездки на остров Маврикий (Ile Maurice)

Повторюсь (и еще раз ниже к этому моменту вернусь – чтобы подчеркнуть, что для меня значило это путешествие), оно очень долго существовало в моей голове в виде мечты, которая, как я думал, живя в СССР, все равно никогда не сможет сбыться. А она в 2005 г. взяла и реализовалась!

Сначала по маршруту: Москва – Эмираты – Маврикий и, естественно, обратно. Эконом вариант с фиксированными датами, но аж на две недели! Потом еще и второй раз – почти на месяц и уже из Франции. (Может, и на Джерси еще раз попаду? Был бы безмерно рад. Но я реалист, так что, скорее всего, не в этой жизни и ни на этот Джерси.

Конечно, при его выборе не обошлось без самого непосредственного влияния ДМД. Иногда мне кажется, что впервые желание посетить этот остров возникло у меня, скорее всего, когда я увидел в книге Даррелла «Ковчег на острове» некое стилистическое изображение – символ птицы Додо (выбранный им на эмблему Джерсийского Зоо) – и прочитал про нее. Это создание, многим известно из книги Кэрролла «Алиса в стране чудес». (Надо признаться, я прочел ее без особого удовольствия. Не знаю, почему, но не нравится она мне, да и самоассоциация автора с этой птичкой тоже. Поэтому, хоть все и говорят, что это он прославил голубчика Дронта, но у меня был иной источник «додофилии»).

Вполне возможно ее сначала принесли марки острова. На них был герб Маврикия, а на гербе щит, который, с одной стороны, держит уже исчезнувшая птица дронт (он же Додо), а с другой олень (наоборот, завезенный сюда по прихоти белых переселенцев). А на щите написана краткая характеристика острова: «Звезда и ключ Индийского океана». Ну разве это тоже не повод для рождения мечты туда отправиться?

Возникшей из образа дронта, пусть глуповатого и неуклюжего, но ведь симпатичного и погибшего так нелепо и так быстро. Открыли птичку в 1507 г., и за два века морячки все их поголовье и съели (да еще, неблагодарные, за жесткость мяса поругивали). Правда, и завезенные крысы, свиньи, собаки и кошки им сильно помогли в содеянном. Этот гигантский нелетающий голубь только одно яйцо откладывал, которое 7 недель надо было насиживать (прикиньте вероятность того, что мгновенно размножившиеся спутнички человека не набегут на такую практически бесхозную и вкусную закуску). И может ли являться хотя бы слабым утешением то, что всех гигантских маврикийских черепах мореплаватели съели еще быстрее, чем безобидного голубя? Он был высотой около метра и весил до 20 кг. И выносливый – бросили пару дюжин в трюм вместо консервов и поплыли в Индию. Или обратно в Европу. Запас свежего мяса не помешает в длинной дороге. Одна птичка в таких жутких условиях вроде даже живой до Нидерландов домучилась.

При моей страсти к собиранию марок фауны нет ничего удивительного, что попавшая ко мне марка с дронтом (первая – от 54 г. выпуска) стала дополнительным стимулом для поездки на Маврикий. В этом волшебном слове для меня было сконцентрировано все: и место выпуска самой редкой, самой ценной марки мира, выпущенной в 1847 году; и серии марок Маврикия с дронтом. (С гордостью коллекционера могу заявить – все 10 Додо, выпущенных до 2000 года, у меня есть! Открываю кляссер, а они на меня смотрят! А я – на них.)

Да просто и само звучание слова меня завораживало с детства. Даже больше, чем Мадагаскар или Калимантан! А когда я узнал, что по-французски этот остров называется «Иль Морис», то музыка произношения меня добила окончательно!

И опять же бедный дронт – почему-то именно его мне было очень жалко. Что-то в нем было такое притягательное. Неуклюжий и беззащитный! Не зря же и Даррелл выбрал его символом своих учреждений по охране природы. А вот, например, корова Стеллера или какой-нибудь сумчатый волк, которых такая же ужасная участь постигла, мое воображение не так будоражили.

Додо с эмблемы Фонда и марки с дронтом – этого и так было для меня достаточно. А тут выходит еще и новая книга Даррелла «Золотые крыланы и розовые голуби». И как вы думаете, про что? Да, разумеется, про Маврикий.

В первый раз Джеральда привезли туда в совершенно разбитом состоянии, вытащив фактически из клиники и депрессии. Это Джеки напоследок, перед разводом, посоветовала отправить супруга на солнышке погреться. И поездка была быстро организована. На Маврикий ДМД выехал вместе с секретаршей Энн Питерс (ну и Джона Хартли прихватили в помощь). Шестинедельная экспедиция его окружением была спланирована так, чтобы дать шефу возможность и позагорать вволю, и просто отдохнуть, без деловой спешки. Тем более он и сам хотел отвлечься от семейных перипетий и потрясений на острове легендарного дронта, выбранного им в качестве своей эмблемы.

Впервые Даррелл увидел ждущее его чудо из иллюминатора самолета – и сразу влюбился в лежащую под крылом картину (даже забыл на время о своем страхе высоты): «Зеленый и огневой, с голубовато-пурпурными вкраплениями гор, остров напоминал исполинский драгоценный камень в голубой эмалевой оправе; вместе с белопенным кольцом рифа он красовался на фоне густой синевы Индийского океана, словно ювелирное изделие на бархате».

Кто, кроме него, способен так передать красоту Маврикия?

Ехал греться на солнышке и отдыхать душой. Но столкнулся с экологическими проблемами острова и, конечно, не удержался. На острове произошла настоящая катастрофа. Большая часть уникальной фауны была уничтожена человеком еще в прошлом веке. За удивительно короткое время печальную судьбу дронта и гигантской черепахи уже разделили огромный бескрылый черный попугай и дюгонь.

«От уникальной и совершенно безвредной для человека фауны, – писал Джеральд. – Остались всего несколько пород птиц и ящериц. Но даже и они, а также все, что сохранилось от девственных лесов, испытывают невероятное давление». Остатки местной уникальности добивались сейчас!

Читать про это и увидеть собственными глазами – две большие разницы! Маврикийская пустельга, розовый голубь и попугай-пересмешник – самые редкие виды в мире (оставшихся в живых считают буквально штуками) – подвергались и подвергаются истреблению со стороны орд яванских макак (завезены и катастрофически размножились), которые поедают их яйца и уничтожают птенцов. Не зевали и другие пришельцы – кровожадные и пронырливые мангусты. И конкурентов завезли: 22 новых породы птиц, от воробьев до майн. И в итоге больше десятка эндемичных пород птиц уже уничтожено. Только чудом сохраняются остатки древних лесов. Под пологом которых теперь на земле за местными ящерицами охотятся еще и ежеподобные мадагаскарские тенреки (скорее всего, эти, в общем то симпатичные зверушки разбежались из личного зверинца какого-нибудь губернатора, переведенного сюда с Мадагаскара, да и размножились в отсутствии естественных врагов).

По мере того как Джеральд знакомился с обстановкой на острове, поездка, спланированная как увеселительная, предусматривающая только беглое знакомство с охраной окружающей среды, постепенно превращалась в серьезную экспедицию, во время которой времени на отдых оставалось немного.

В ознакомлении с ситуацией очень большую помощь им оказал местный хранитель лесов Вахаб Овадалли и приехавшие из Великобритании энтузиасты охраны природы – супруги Маккелви. Первый предложил (после знакомства с популяцией пустельги, розовых голубей и попугаев в подопечных ему лесах) организовать экспедицию на Круглый остров (14 миль от Маврикия). По его словам, по значимости горячих экологических проблем сложившуюся там ситуацию можно было сравнить только с Галапагосскими островами. Площадь его не превышает 375 акров, но на этой довольно скромной территории еще сохранились совершенно уникальные растения и животные, в том числе восемь видов местных рептилий. Шесть из них находятся под угрозой уничтожения (два вида гекконов, два вида сцинков и два вида змей, а ночной удав, скорее всего, уже вымер) и не менее десяти видов редчайших растений, причем шесть из них являются эндемиками, которых больше нигде в мире не существовало! К тому же, на Круглом острове гнездится редчайший вид буревестников.

Но значительная часть его уже превращена в пустыню. И знаете, кто постарался? Очередные все сжирающие спутники человека: кролики и козы! Хорошо, что правительство Маврикия уже начало предпринимать меры к резкому уменьшению их поголовья, планируя полное удаление этих прожорливых зверушек с острова и восстановление местной флоры и фауны. Ну как такая информация могла оставить Даррелла равнодушным? Конечно, он воочию захотел увидеть появление маленьких ростков его идеологии!

И увидел. А в итоге и поучаствовал – они получили разрешение вывезти в Джерсийский зоопарк несколько пар уникальных гекконов и сцинков, чтобы заняться их разведением и потом вернуть на Круглый (и это у них получилось!) А затем был еще и остров Родригес. Но остальные подробности этих поездок на Маскаренские о-ва вы можете прочитать в его книгах.

Несмотря на такие внеплановые рабочие проблемы, Даррелл все-таки сумел на время позабыть о погибшем браке. Погружение в мир живой природы на него всегда действовало целительно. Ему на острове нравилось все.

Но когда ДМД вывезли на хорошо сохранившиеся рифы, и он, наплававшись и насладившись их живыми пейзажами, снял маску и взглянул на остров со стороны моря, то получил действительно незабываемый прощальный аккорд. На горизонте возвышались зеленые горы Маврикия, на самой вершине укутанные снежной шапкой. А между ним и горами в небе висели пять дрожащих радуг. И он так проникся увиденной картиной, что пришел к выводу о несомненной уникальности Маврикия. И был удивлен, когда обнаружилось, что первым эту мысль уже высказывал Марк Твен: «сначала Бог создал Маврикий, а потом уже по его образцу Рай».

Ну а уж если два таких литературных гиганта к единому мнению пришли, то остается только принять его как руководство к действию. И как только появились первые возможности для свободы выезда, я даже не раздумывал, куда. (Тут чуть не приврал – в первую поездку мы с сестрой отправились во Францию к моим друзьям в Марсель и Лион. Но тут другие факторы были определяющими. Во-первых, нам прислали приглашение, что резко облегчило все бюрократические препоны. Во-вторых, наши новые демократические власти даже поменяли немножко рублей на валюту по официальному курсу. Последней у нас почти не было, практически нищие были. А во Франции мои друзья нам хотя бы от голода умереть не дадут, в чем я был уверен! В-третьих, Ирочке надо было для своей диссертации по средневековому французскому языку какие-то редкие материалы выловить, и именно в университетской библиотеке Экс-ан-Прованса.)

А уж потом, сразу после решения личных проблем и наскребя немножко долларов, рванули с Маришей на две недели на Маврикий. Некий вариант свадебного путешествия по Даррелловским местам в режиме жесткой экономии. Снимали комнатку в доме у индийскойсемьи недалеко от аэропорта на окраине Маэбурга. Какой-то лионский приятель Элен, там поработавший, нас состыковал. (Я сейчас переспросил Маришу – сколько наше проживание стоило? Ответ меня убил – 10 долларов на двоих в день вместе с пансионом, то есть шикарным домашним индийским обедом.)

Вот таким образом я свою первую мечту и осуществил; на гекконов на потолке над кроватью насмотрелся, в Индийском океане искупался, хотя бы плохонькие рифы, но увидел. До реликтового леса Макшабе (в Махаби Беломб – самом большом природном заповеднике) с трудом, но добрались (несколько часов там побродили), как и до национального парка «Ущелье Черной речки» – Блэк-Ривер Додж. Правда тут полюбоваться живописными ущельями удалось только издалека, по дороге на Кьюрпайп (куда нас занесло, чтобы взглянуть на потухший вулкан Мурра). Все это – Даррелловские места, которые он с Дэйвом Маккелви посещал, включая криптомериевую рощу. В ней, сидя на дереве, с розовыми голубями разговаривал.

А приличный круг по чайным плантациям с посещением установок по производству местного рома и парка Ле-Валь уже сами придумали и осуществили. Сувениры с Додо, как и местные маечки (подделки под известные фирмы) приобрели. На Львиную гору проездом взгляд кинули. Даже посмотрели на массовые истязания индийцев из местной диаспоры, которые они с огромным энтузиазмом творили над собой по дороге к храму шестиглавого и двенадцатирукого старшего сына бога Шивы.

А второго февраля я отметил свой день рождения в скромном китайско-креольском ресторанчике на берегу моря. Якобы речных раков кушали, а две ужасно тощие кошки под столом с хрустом перемалывали их клешни. Но вот до столицы острова Порт-Луи тогда добраться не смогли, в Ботанический сад не попали, пляжа, так чтобы совсем приличного, не обнаружили.

Все и сразу у нас не получилось. А то, что получилось, носило характер каких-то не очень серьезных наскоков. Но для первого самостоятельного выезда, наверное, простительно. Атмосферой-то и местными красотами прониклись, но сразу поняли, что две недели – это очень мало, остров-то действительно оказался не только чудесным, но и большим.

И поэтому повторили визит в 2018 г., приехали уже как оседлые туристы на целый месяц в приличный, хотя и очень не дорогой, китайский пансионат в окрестностях Перебэра (или Перейбера) с гостеприимной и говорящей по-французски хозяйкой. Чтобы и с маской наплаваться, и отдохнуть на вполне неплохом почти безлюдном диком песчаном пляжике, и в музей марок в столице съездить, и по заповедникам и знаменитому Ботаническому парку побродить (аж два раза, так понравилось). В общем, в этот раз постарались точно успеть побывать везде, где запланировали. Наплавались действительно вволю, даже в непонятное попали (см. первую книгу) с которым Мариша только потом ситуацию прояснила. А сначала еще долго от страха тряслась – как ее течение на рифы тащило. С удовольствием вспомнили индийскую кухню, несколько раз пообедав в очень неплохом ресторане в самом городе. Пару раз сами себе устраивали рыбные дни, готовя дома вкусные блюда исключительно из местных свежих морских созданий, включая омаров.

А вот креольские ресторанчики, по сравнению с прошлым разом, как-то сильно разочаровали. И антисанитарией и качеством, ниже среднего. Или наши требования подросли?

Неожиданный и очень необычный сюрприз-подарок устроил мне Адриан (старший Маришин сын) на семидесятилетний юбилей. Двухчасовое свободное общение с хищниками семейства кошачьих в большом (250 га) Национальном парке Казела (как бы почти в джунглях, и как бы почти свободно).

Во время прогулки с двумя львицами-подростками страшно не было, я их даже потрогал за спины пару раз. Но когда эти, уже достаточно крупные, хищницы начинают рассматривать тебя (причем непонятно, с какой целью) своими желтыми глазами, палки, которыми нас снабдили проводники, кажутся уж слишком хрупкой защитой! Зато после такой львиной прогулки близкое общение с гепардами на их территории – одно удовольствие. Даже одну дрыхнувшую самочку за ухом почесал. А она в ответ мурлыкнула. Как то не производят они впечатления ужасных хищников.

И второй раз отправившись по следам Даррелла, мы уже целый день гуляли по лесам Макшабе, поглядывая на ущелье Черной реки сверху. Очень своеобразный древний лес с массой красивых ящериц.

И на этот раз я, как и собирался, все-таки пересек весь остров на автобусе и попал в столичный филателистический музей. Конечно, знаменитый «Голубой Маврикий», эта редчайшая марка, была выставлена там вместе со своим розовым собратом. Чтобы вернуть эти раритеты на историческую родину, местные бизнесмены специально организовали консорциум для их приобретения на аукционе 1993 года в Цюрихе. Как нам сказали, их вложения окупились за 6 лет только за счет дополнительного привлечения туристов и продажи в музее памятных блоков и открыток со спецгашением. Я покупателей очень хорошо понимаю – невозможно удержаться. Ведь единственный шанс в жизни! естественно тоже прикупил.

Но, как я уже отмечал, Маврикий с точки зрения виз – легко достижимая цель. А вот Джерси – это совсем иное дело.

Поездка непосредственно к детищу Дарреллу – на Джерси

С этим островом было много сложнее – британская виза обязательна. Уж как мы рвались попасть туда из Франции на пароме из Сен-Мало, но шенгена оказалось недостаточно – не пустили. Даже на один день: утром уехать – вечером вернуться. Повторюсь, только в 2008 г. пришел черед осуществления и этой моей первой мечты – поездки на Джерси. Пришлось получать британскую визу в Москве, лететь до Лондона и уже оттуда, из аэропорта Гатвиг до Джерси.

На наше счастье, в это время в Лондоне находился на учебе мой любимый и единственный племянник Алексей, который сильно помог советами. А машину с шофером, с помощью которой мы не только осуществили наш трансфер из одного аэропорта в другой, но и ознакомительный тур по Лондону совершили (в первый раз туда попали), нам любезно предоставил Ирочкин супруг от филиала компании, которой дирекствовал в Москве (Или наоборот – филиал был в Москве, не суть важно.) Самое главное, не только покатали, но и по моей настойчивой просьбе завезли и прямо в сердце истории мировой филателии – магазин «Stanley Gibbons» на Стрэнде, откуда шофер вдвоем с Маришей меня выцарапывали с трудом и заставили уйти только под угрозой опоздания на рейс.

На острове мы почему-то (может, по моей природной глупости, а, может, рабочие проблемы не давали и зря себя ругаю – не помню; просто и теперь еще жалею, что времени там совсем мало провели) были только неделю и, естественно, на три первых дня я пропал в Даррелловском Парке.

Краткую, но очень эмоциональную историю его возникновения вы знаете, а если хотите получить подробности тяжелой жизни на начальном этапе, читайте «Ковчег на острове». А все этапы его развития очень подробно отражены и у Боттинга, и слегка в заключении (как пример очередного рабочего чуда ДМД).

И вот мы стоим у входа в Парк. Билеты стоят довольно дорого, и деваться, как сначала кажется, некуда. Однако я начал присматриваться, нельзя ли и тут применить накопленный богатый опыт стажерской жизни во Франции. При нашей нищенской стипендии там приходилось в любой ситуации искать возможности выкручиваться с минимальными финансовыми затратами, а по возможности и без них. И хотя теперь босяками мы уже не были, привычка – вторая натура.

И я сразу, уже в первое посещение сувенирного магазина обратил внимание, что кроме его главного входа расположенного снаружи общей ограды, есть еще и задняя дверь, выходящая прямо на парковую территорию. Ну просто грех не воспользоваться такой возможностью просочиться на халяву! Так что за два следующих дня, несмотря на упорное сопротивление моей правильной супруги, мы сэкономили несколько десятков фунтов. Чтобы тут же 30 из них пожертвовали в фонд маленького лемура породы ай-ай или более прозаично – мадагаскарской руконожки. Я этого лемуренка увидел и сразу же к нему проникся – так завораживающе он на нас таращился из полутьмы своими огромными глазищами, очень старательно при этом вращая ушами. Крошка родился уже тут. Одно из достижений ДМД. Впервые размножения этих фантастических созданий из мира эльфов удалось добиться в 1992 г, дальше уже пошло как по накатанной: за первым поколением появились и другие. Теперь вид точно не исчезнет (по крайней мере, в зоопарках мира).

Лемуры – это один из почти сотни видов эндемиков, которым относительно долго везло: мальгаши считали их священными существами. В которых переселяются души или духи предков и ранее не трогали. Тем более – не охотились. Но увы, эти времена прошли. Уничтожение островных лесов, единственного места их обитания, продолжается стремительными темпами (населению надо все больше и больше риса выращивать, а предпринимателям – продавать древесину), и существование всего этого семейства уже висит на волоске. Тем более что и мясо некоторых из них туристам стали рекламировать как деликатес. Вот убивал бы на месте и подобных гурманов и хозяев таких ресторанчиков. И рука бы не дрогнула – уверен.

У лемуров породы ай-ай с Дарреллами особенное взаимоотношение. ДМД про них отдельную книгу написал (не всем зверушкам выпала такая честь). Именно ради них он выбрался в свою последнюю поездку к мальгашам. Да и с Ли они наверняка бы не встретились, ну, по крайней мере, так бы сразу не потянулись друг к другу, если бы девушка тоже не увлеклась лемурами за два года мадагаскарской практики.

С первым ай-ай по имени Верите Даррелла познакомил профессор Альбиньяк, основатель заповедника «Человек и биосфера» на Мадагаскаре. Вот что написал Джеральд об этом: «В сгущающихся сумерках Верите спустился по веткам ко мне. Его круглые гипнотические глаза сверкали, уши, похожие на ложки поворачивались во все стороны независимо друг от друга, словно радары, белые усы топорщились и шевелились, как сенсоры. Черные руки с тонкими, изысканными пальцами, из которых третий был самым длинным, элегантно цеплялись за ветки, пока он спускался – ну точно пианист-виртуоз, играющий Шопена. Казалось, что перед вами ведьмин черный кот или инопланетный пришелец. Если бы поблизости оказалась летающая тарелка с Марса, вы бы сразу решили, что это существо только что из нее выбралось. Он бесстрашно забрался ко мне на плечо, заглянул в лицо своими огромными, гипнотическими глазами, пробежал пальцами по моей бороде и волосам с такой легкостью, словно профессиональный парикмахер. Ощущение при этом было такое, словно волос моих касается легкий ветерок.

И тут, к моему некоторому беспокойству, обнаружил мое ухо.

– Ага, – сказал он себе. – Здесь наверняка скрывается самая крупная и вкусная личинка!

И начал изучать его как гурман наслаждается изучением меню, а потом очень осторожно запустил в него свой длинный палец. Я приготовился к глухоте:

– Привет, Бетховен! – сказал я себе. – Вот и я!

Но к моему удивлению, я почти не чувствовал, как его палец исследует мое ухо в поисках таинственных деликатесов. Не обнаружив в ухе ничего вкусного и ароматного, зверек недовольно фыркнул и быстро исчез в ветвях».

Так ДМД впервые встретился с представителем вида ай-ай. И понял, что это одно из самых невероятных животных и Фонд обязательно должен ему помочь выжить. Так в итоге и случилось.

А вот и еще одно описание контакта Даррелла, но уже со своим любимцем из этого племени – Маленьким Принцем. Этот ай-ай родился и вырос у него в Зоо на Джерси. (Слова почти одинаковы, а ситуация принципиально иная. Эмоции уже не те, ДМД к ним привык. Еще бы – хоть каждый день приходи и встречайся).

«Огромные уши, великолепные, спокойные, но заинтересованные глаза красивейшего цвета, странные черные, мягкие ручки, магический палец, изгибающийся, как викторианская застежка. Маленький Принц смотрел на меня блестящими глазами, его уши поворачивались в разные стороны, словно антенны. Зверек сначала нежно перебирал мою бороду. А потом беззаботно запустил свой магический палец в ухо».

Опять на плече сидел и охотно шел в руки. А вот мне, естественно, лемуренка подержать не дали, а в обмен на взнос вручили плакат, якобы именно с его изображением и благодарностью от имени Ай-Ай-Игоря. То есть ему как бы присвоили мое имя! И быстренько так это на плакате оформили.

Я даже задумываться о реальности этого не хочу. Наверняка таких плакатов лепят не один десяток, но все равно, очень приятно. Долго у меня в лаборатории висел. Я согласен, пусть будет такой дополнительный и оригинальный способ для сбора пожертвований по программе сохранения редких видов. Если его изобрели сотрудники треста Даррелла, то и молодцы. Правильно сделали. Для достижения благородной цели все средства хороши. Я бы еще и специальный налог для богатых во всем мире предложил ввести – на спасение наших братьев, нами же и уничтожаемых! В альтернативе так обязательно и сделаю, хотя бы в своей стране Трех Корнишей.

Сам Парк просто супер! В основном, тут находятся только те виды, которые уже надо спасать. А для этого внимательно изучить особенности их поведения, в том числе и брачных игр, чтобы попробовать добиться воспроизводства в неволе. Я мог бы здесь и целую неделю безвылазно провести. Зависнуть на несколько часов на одном месте, наблюдая за обитателями данной территории, для меня не проблема, а сплошное удовольствие. И это не человекообразные обезьяны, хотя я и у них тоже с удовольствием застревал.

И, конечно, тут же появилась идея, а не перебраться ли из нашей гостиницы в хостел Фонда Даррелла, находящийся в трех минутах ходьбы от парка. Его жители могли посещать все места, имеющие отношения к фонду, бесплатно. При этом плата за комнату на двоих была достаточно скромной. Но супруга взбунтовалась: «Хорошего понемножку! Если мы еще и сюда переселимся, то точно больше ничего на острове не увидим!»

В третьем браке (то есть в третьей жизни) начинаешь серьезнее относиться к мнению жены. Тем более, я сразу вспомнил, что еще не нашел филателистического магазина, чтобы доукомплектовать свою коллекцию марок с этих «англо-нормандских островов», а также про наличие ну просто шикарного шведского стола в нашем отеле. Нигде больше такого разнообразия и качества не видел. Для приличия сделал вид, что задумался и согласился. В надежде попасть сюда еще раз и вот тогда уже точно поселиться в хостеле.

Оставшееся время мы потратили на прогулки по чудному, почти игрушечному городку Сент-Хелиер. И на пешие походы по не менее чудному, какому-то очень уютному острову. И налюбовались его спокойными зелеными пейзажами и даже посетили уникальную коллекцию орхидей. Одну из лучших в Европе. А уж поляны лаванды, она тут кажется не такой яркой, как в Провансе, но пахнет так же чудесно.

И вот во время одной из таких прогулок мы случайно наткнулись на благотворительную акцию для спасения одного из представителей местной фауны. Кого бы вы думали – ежиков.

Но сколько я ни рассматривал особей, которые были предоставлены мне в качестве живого наглядного пособия, никаких существенных отличий от их европейских собратьев не обнаружил. И объяснения от организаторш не получил. Правда, это совсем не мешало им (группе тетенек в национальных костюмах и чепчиках) продавать всякие сувенирчики по диким ценам в поддержку популяции именно джерсейских ежиков. Собранные деньги должны были пойти на восстановление здоровья зверушек (в специальных центрах), пострадавших от машин, людей и кошек. Влияние идей Даррелла пошло в массы?

Вряд ли. Скорее, коммерческое мероприятие, прикрытое благими фразами. Активного автомобильного движения на острове и близко нет, как могут пострадать ежи от людей, представить не могу, разве только кто-то случайно на них сядет. Как и охотящихся на них кошек с трудом себе представляю.

Кстати, о кошках. Это слово действует для меня как сигнал к действию. Конечно, им в этой книге будет еще много места отведено, но если они сами вдруг приходят, как же я могу их без внимания, а, значит, и описания оставить? Особенно если новую породу вижу.

А тут так и получилось. Прямо в нашей гостинице мы встретились с представительницей породы мэнкс – бесхвостой короткошерстной кошкой. Рыжеватая и слегка полосатая, с белой грудкой, она сама подошла ко мне и потерлась о ногу. Сначала я решил, что кошенятина просит поделиться дарами шведского стола, но ошибся. Она была не голодна и просто демонстрировала готовность пообщаться. Я был тронут и даже горд, посетителей то было много, но выбрала-то шерстистая меня. Почувствовала котофила и тут же нашла полное взаимопонимание. А потом и с хозяином познакомила.

В процессе нашего общения, кроме отсутствия хвоста, я отметил и другие отличия этой породы. Да и ее владелец (какой-то далеко не простой работник гостиницы) помог в этом вопросе разобраться. Как почти все обитатели острова, он объяснялся на французском и был очень доброжелателен к гостям (а тем более к котофилам, выбранным его любимицей).

Вот какими наблюдениями поделился: «Если хотите видеть у своего питомца постоянное желание со всеми общаться, здоровое любопытство и ярко выраженный шарм, это все про мэнксов. А еще им свойственна своеобразная прыгающая походка, почти как у кролика, потому что задние лапы у этой кошки заметно длиннее и мускулистей передних. Вот таким манером она со мной и гуляет рядом, всегда с удовольствием даже на длинные дистанции, как собака. По деревьям лазить не любит, а вот поплавать – всегда пожалуйста».

И чем больше я всматривался в ее раскосые глаза на скуластой круглой физиономии, тем больше проникался симпатией к этой породе, хотя ранее отсутствие хвоста у кошек ассоциировалось у меня с какой-то ущербностью и искусственностью. И до сих пор до конца такое представление не прошло.

Тут бы меня и дальше могло бы запросто понести продолжать высказываться в этом направлении, но я вовремя вспомнил, что про всех кошек, их породы и историю окошачивания человечества уже почти написал отдельную книгу. Вернее – все материалы собрал. А про собственных отведу душу в третьей части этой книги – и наступил на горло своей джерсейской кошачьей песне.

Закончу этот раздел на оптимистичной ноте: супруга уже несколько раз подбивала меня опять отправиться на Маврикий к нашей гостеприимной и симпатичной хозяйке пансиона, который та содержит в образцовом состоянии.

Она маврикийская китаянка, но католичка, поэтому празднества нового года у нее можно начать отмечать 24 декабря, а закончить по восточному календарю в начале февраля. Она нам рассказала, что однажды группа русских туристов свое пребывание на острове таким образом и превратила в сплошной праздник. Ее поразило количество пустых бутылок, оставшихся после их отбытия. А так – все было тихо и без эксцессов. Я даже переспросил: «Точно русские были?» она побежала перепроверить и радостно сообщила: «нет, белорусцы». Ну тогда понятно, а то я уже удивляться начал. Но я пока держусь – вроде мы том практически везде побывали, а валяться на диком, хоть и симпатичном пляжике просто так не сильно хочется. Рифов около него уже практически не осталось. А я уже точно знаю – лучше, чем раньше нигде не становится, особенно если это касается мест отдыха. И также уверен, что к таким уже давно обжитым островам, как Джерси, это совершенно не относится.

И вот уже месяц обдумываю разные экономные варианты, чтобы еще разочек (этой осенью) попробовать туда добраться. На этот раз желательно на пароме из Франции. И надеюсь, а вдруг, получится еще и в этой жизни.

P. S. В первой и вторых частях активно использованы фрагменты из русских переводов книги Дугласа Боттинга «Джеральд Даррелл. Путешествие в Эдвенчер» («Эксмо-Пресс», 2002 г.)

Произведений самого Джеральда Даррелла: «Перегруженный ковчег», «Гончие Бафута», «Моя семья и другие звери», «Поместье-зверинец», «Звери в моей жизни», «Ай-ай и я». А также «Натуралист-любитель» и «Даррелл в России» (последние две в любительских переводах).

А также статей и последней книги Дэвида Аттенборо «Жизнь на нашей планете. Мое предупреждение миру на грани катастрофы», только недавно у нас переведенной.

P. S. для третьей части: того, кто сильно захочет себя узнать, предупреждаю, что все возможные совпадения и сравнения случайны, за исключением тех случаев, в которых я точно привожу имя и фамилию персонажа. Я никого не хотел в ней оскорбить, просто рассказал историю своей жизни с определенных точек зрения. И позволил себе иногда сравнить ее некоторые этапы с биографией великого ДМД.

Часть 3. Почти автобиография

Введение в тему

Эту часть книги можно рассматривать как некое отклонение от основной темы всей серии, различных аспектов моих взаимодействий с Сущностью. В приведенные ниже события она практически не вмешивалась. Я ее начал писать в основном для себя (можно сказать в стол, вспоминая сначала только о своих, а потом и наших с Маришей) любимых питомцах. Уже потом в эти воспоминания начали вплетаться иные личные темы и после определенных колебаний я все-таки решился включить это все в книгу. Читателей заранее предупреждаю – развития линии альтернативной истории ждать в этой части не следует.

До этого в книге ДМД почти полноправно царил (с моими редкими комментариями), прямо или косвенно, присутствуя даже в коротких описаниях моих путешествий, проделанных по его следам. В общем прошел этот выдающийся человек через две первые части красной путеводной нитью. Миссию свою и здесь с честью выполнил и ниже его почти не будет, только в редких сравнительных фрагментах.

А ждет вас описание моей жизни с самого детства и до сегодняшнего момента (май 2020). Но в отличие от первой книги: «ВЕЗЕНИЕ, ПРУЛЬНОСТЬ и всякое НЕПОНЯТНОЕ» я сначала старался это делать в основном только через призму всегда присущей мне любви к природе. Интерес ко всем без исключения живым существам был заложен во мне априори (не ради красного словца так пишу – уверен). Да и сейчас он никуда не делся. А еще: любопытство, любознательность, сострадание и любовь. По моим представлениям именно эти особенности моей натуры и дали повод Сущности начать к ней присматриваться.

(Нас таких, на самом деле, рождается не так и мало. Недавно я наткнулся на очень симпатичную книгу Владимира Динеца «Песни драконов». Литературный пересказ его диссертации, посвященной некоторым секретам жизни крокодилов. Вот, что он пишет о своем детстве: «Я родился и вырос в центре Москвы. К четырем годам я уже вовсю интересовался природой. Но вокруг ее почти не было. Моя мама – нормальный человек. А не натуралист. Она сочувствовала моему увлечению, но мало в чем могла помочь». Знакомая картина. Я возможно вернусь к судьбе этого автора в дальнейшем, но что-то планировать в моем возрасте – просто глупо. Так что лучше коротко резюмирую свое мнение сразу: и его Сущность не оставляла без присмотра, иначе бы уже давно сложил свою еврейскую, но совершенно бесшабашную голову в самых глухих закоулках нашего мира, куда забирался, отвечая зову души и тяге к зоологическим путешествиям).

Вот не успел начать и опять отвлекся – обычное явление. Но не буду с собой бороться. У меня и при описании моей жизни придерживаться ее рассмотрения только с точки зрения взросления юного натуралиста не очень-то получилось. Как уже отметил выше, сначала вылезли подробности моих отношений с женами и подругами (мои коты же в реальном мире жили).

По сравнению с ДМД у меня было на одну семейную жизнь больше (отсюда и такое название книги). Последний брак у меня, как и у него, получился самым счастливым, что тоже добавило мне сил. В частности без этого я бы наверно никогда и за писанину не засел, причем, чтобы вспоминать не только приятные моменты предыдущих жизней, которые ранее решил забыть полностью Но это было совсем не так просто.

Этот раздел мне доставил больше всего проблем – писал его тяжело и долго, но старался делать это искренне и придерживаться объективности. Написал, как помнил, а потом, после критики и сестры, и жены, урезал до минимума. Возможно, они были правы, так как многие из упомянутых в этой части персонажей еще живы, а у них есть и семьи, и дети. Может, им будет не приятно или не комфортно вернуться в прошлое, которое в их воспоминаниях существует в ином виде. Правда – она понятие относительное. Опросить всех и получить разрешение на публикацию я даже и не пытался. Мне мнения двух самых близких женщин вполне хватило, но полностью я им не поддался (выкинуть все!) В конце концов на закате жизни имею я право написать то, что меня долго внутри мучило. Хотя бы основное. Ну а писать со всеми подробностями (как от меня ранее требовал мой французский несостоявшийся соавтор) значит и на этот раз не судьба. (Про незавершенную попытку создания двуязычного франко-русского романа воспоминаний о знакомых женщинах по обе стороны границы тоже напишу ниже, а может быть уже и в первой книге упоминал).

Ну вот, все прелюдии и оправдания завершил, теперь можно переходить и к основе сюжета. Он будет развиваться согласно временным этапам; только в самом конце, в разделе про Ирочкиного любимца – кокера Арлика – придется слегка вернуться назад. Этот уникум умудрился сопровождать меня и по второй, и по третьей жизням. Правда не постоянно, но проблем от этого меньше не было. Как и забавных моментов.

Коты выделены из всех остальных животных (домашних питомцев и природных спутников) как доминирующие в моем окружении. Жены тоже выделены – уж слишком много зависело от них, в частности, и моя возможность этими самыми питомцами активно заниматься.

И чтобы вы про моего возможного будущего коллегу по достижению благородной цели спасения человечества совсем не забывали, перед тем как начать повествование, постараюсь придерживаться трех его правил в той области, где ДМД зарекомендовал себя великим мастером:

«Всегда нужно решать проблемы написанного текста до того, как завершить вечерний рабочий сеанс, и никогда не оставлять их на утро»;

«Никогда не нужно стремиться написать больше, чем это в твоих силах»;

«И, наконец, всегда следует заканчивать на подъеме, пока тебе самому нравится то, что ты написал (тоже трудно: большей частью мне моя писанина, даже на подъеме, потом совсем не нравится, и я ее переделываю по много раз)».

И одного универсального, сформулированного его братом Ларри: «Никогда нельзя становиться скучным» (вот с чем полностью согласен, но боюсь, у меня это далеко не всегда получается, хотя тут сразу напрашивается вопрос – скучным для какого читателя?)

А теперь приступим, естественно, с самого рождения.

Наша семья и жизнь в коммуналке Безмятежное детство

Меня зовут Игорь Юрьевич Литвинцев. Я появился на свет 2 февраля 1948 г. в родильном доме, стоящем прямо на берегу Волги, в старинном русском городе Ярославле. Оттуда меня и перевезли на саночках (я так почему-то думаю), а потом подняли на второй этаж в скромную комнатку коммунальной квартиры деревянного дома номер 12 на улице Собинова. (Теперь уже нет этого дома. как и соседних, тоже современников революции – все снесли. Но место то козырное, тихий и уютный центра города и коттеджи новых русских за последние пару десятков лет быстренько заполнили все образовавшиеся пустоты).

Моя мама, Лидия Геннадьевна Литвинцева (Фокина), к моему рождению только-только закончила медицинский институт и начала работать врачом-терапевтом в 1-й ярославской поликлинике, в паре кварталов от дома. А мой отец, Юрий Алексеевич, приступил к учебе в Ярославском технологическом институте, куда поступил в 1947 г., демобилизовавшись из армии в чине старшего лейтенанта.

Он прошел всю войну, начиная с 1942 г. Был как раз из того поколения, которое ушло на фронт со школьной парты. Его только подучили слегка на артиллериста. После окончания Горьковского училища зенитной артиллерии был сразу же отправлен на Сталинградский фронт, но еще на подходе к городу во время бомбежки получил ранение и попал в госпиталь. Это его и спасло, потому что их 193-я стрелковая дивизия во время переправы через Волгу в сентябре 1942 г. понесла огромные потери. А из зенитной батареи в живых практически никого не осталось. Зато потом, почти за четыре года войны на территории России, Украины, Венгрии, Австрии и Чехословакии – ни одного ранения. Как командир артиллерийского подразделения Юрий Литвинцев участвовал в освобождении Будапешта и Вены. А закончил европейский маршрут в городке Ческе-Будеёвице (ничего себе маршрут – от берега Волги до Влтавы.)

Мама была младше его на год, но с восьмого класса они учились вместе в одном классе ярославской Пироговской школы, которую и закончили прямо перед началом войны. Никаких особых симпатий друг к другу тогда не испытывали. А вот встретились случайно в 45-м, когда папу отпустили из действующей армии на похороны матери, и сразу – бабах! Влюбились. Пошли, подали заявление в ЗАГС, а потом он опять вернулся в армию. С октября 1945 г. до мая 1947, учитывая изменившиеся семейные обстоятельства, Литвинцев Ю. А. дослуживал в отдельной местной стрелковой роте города Ярославля.

Родился Юра в городе Канске, в Сибири, в семье Алексея Николаевича Литвинцева и Софьи Ивановны (в девичестве Жуковой). Но недолго длилась совместная жизнь его молодых родителей. Алексей умер от скоротечной чахотки, и Софья привезла папу в Ярославль в трехлетнем возрасте. Она вернулась к своим родителям в уже знакомый нам дом на Собинова, в квартиру № 12 в котором жила и до революции. Больше некуда было. Но я эту бабушку никогда не видел, она скончалась от несчастного случая, связанного с диабетом, чуть-чуть не дождавшись возвращения живого сына из армии и его женитьбы. Как, естественно, не видел и деда Алексея.

И вообще, из всех своих бабушек и дедушек я знал, любил, люблю, буду всегда любить и хорошо помню только мамину маму – Лидию Карловну Фокину (в девичестве Питч), которая жила с нами. Она специально приехала помочь маме после моего рождения, да так и осталась, поняв, что без нее молодые родители со мной не справятся. На работу ей пришлось устроиться воспитательницей в детский дом для одаренных детей – его территория начиналась прямо за нашим забором.

Последние годы своей жизни с нами провела и моя прабабушка, Ксения Дмитриевна Питч (Михайлова), которая умерла в 1954 г. в возрасте 82 лет. Но вот ее я представляю совсем смутно, практически только по фотографиям (которых всего две и нашлось.)

Наш деревянный двухэтажный дом на каменном фундаменте до революции был провинциальным доходным заведением, где комнаты сдавались небогатым съемщикам. На втором этаже их было семь. Считайте повезло, в отличие от коммуналки, про которую пел Владимир Высоцкий в своей «Балладе о детстве» (повторю, конечно, общеизвестные строки, но в данном случае можно – уж больно песня хорошая):

У нас она была тоже одна, но семь все-таки много лучше, чем тридцать восемь. Зато все остальное совпадало. Жили очень скромненько, действительно вровень, и коммунальная кухня тоже была одна на всех. Длинный и всегда темный коридор, шедший от парадной двери перевернутой буквой Г, выводил на площадку черного входа. Оттуда можно было подняться на чердак или спуститься по старой скрипучей лестнице во двор. Заборы и сплошной ряд сараюшек отделяли его от соседних дворов, а обязательная поленница и большая помойка в углу завершали композицию. Между четырьмя деревьями (тополями) и столбами были всегда натянуты веревки для сушки белья, так что особо не разгуляешься. Поэтому подвижные игры, особенно с мячом, мягко говоря, не поощрялись.

Какой-то постоянной единой дворовой компании я не помню. Мое детское коммунальное окружение включало двух девочек-погодков: Риту и Рейне, которую во дворе звали Ринухой. Она была младшим ребенком в большой татарской семье, проживающей в комнате напротив нас. Их было семь человек: ее родители дядя Гайяс и тетя Маруся, пятеро детей – трое сыновей и две дочери, Галия и Рейнэ. Как это было возможно всем там поместиться, сейчас, наверное, молодым читателям представить трудно. Но как-то жили, хотя такая теснота доставляла массу проблем. Поэтому, как только немножко теплело, старшие парни перебирались на второй этаж своего сарая, единственного двухэтажного во дворе. Думаю сами его и надстроили.

Все, кроме Ринухи, были много старше меня по возрасту. Галия часто с нами возилась, пыталась даже какие-то спектакли ставить, куда-то выводила, а остальные ее братья никаких следов в моей памяти не оставили. Зацепились только имена двух младших: Раис и Хайретдин. Они где-то учились и по вечерам все время сидели с книжками на кухне, за что все соседи их уважали и хвалили.

(Я думаю, что эти годы общения практически исключительно в компании двух девочек во многом наложили отпечаток на мою ментальность. Мне и в последствии легко было находить дружеский контакт и взаимопонимание с разными представительницами женского пола.)

На второй этаж подниматься с улицы надо было по скрипучей деревянной парадной лестнице. На площадке слева была толстая прочная дверь, украшенная семью звонками – она вела в коридор с нашими комнатушками. А за правой дверью с двумя звонками жили друзья нашей семьи: дядя Юра и тетя Шура Стратилатовы. По рассказам мамы с бабушкой, тетя Шура очень помогала моим неопытным родителям в первые месяцы моей жизни купать меня, подкармливать, мазать зеленкой всякие болячки и прочее, пока бабушка еще не приехала или когда она была занята в детдоме. Да и бабушкины воспоминания о мамином детстве, наверное, мало могли помочь в этих условиях. Оно протекало совсем не в таких убогих условиях. У соседки Шуры с санитарным образованием они были на порядок получше. Потом любимым моим путешествием по дому было посещение стратилатовской комнаты, где у всегда гостеприимной хозяйки были большие запасы всяких баночек с разными вареньями, повидлами и мармеладами.

Конечно, мама с бабушкой старались скоординировать свои рабочие графики, но, видно, не всегда это было возможно. И когда так случалось, что все отсутствовали, то меня закрывали в комнате, и я развлекал себя самостоятельно: рассматривал картинки в книгах или, делая из пластилина всякие фигурки, разыгрывал с ними всякие, запомнившиеся из книг сценки.

Одно из любимых домашних воспоминаний: во время всяких простуд мне как одинокому больному, живущему на большой кровати, спускаться на пол запрещалось (только разве на горшок). И, чтобы ребенок не оголодал, на спинку кровати подвешивали чайничек с жидкой манной кашей. Так через носик я ее и посасывал время от времени. Если съедал всю порцию, то мне после возвращения взрослых ее дополнительно с малинишным вареньем делали! До сих пор такую люблю – называлась почему-то «серо-буро малиновая»!

Моя самая любимая книга – однозначно «Маугли» Киплинга. Я мог слушать ее много раз. Она такой была и такой осталась до сих пор, с моей точки зрения – это шедевр. По ней я учился читать, даже сейчас могу пересказывать ее, эпизод за эпизодом. Включая стихотворные кусочки. Часто (болея всеми видами простуды и вообще чем ни попадя, например, стригущим лишаем, краснухой, желтухой и т. д.) я лежал один на большой родительской кровати и без устали эту книгу рассматривал снова и снова. Разговаривал с ее персонажами, придумывал новые приключения для Багиры, Балу и, конечно, для Маугли с его братьями-волками. Лепил их фигурки. А вот всякие сказки меня не сильно затрагивали.

Второй моей любимой книгой стала повесть Януша Корчака «Король Матиуш Первый» с шикарными картинками, подаренная позже одной из маминых коллег (она с тех пор так и осталась в моей памяти красавицей-феей, прилетавшей во время болезни и высокой температуры). Я чем-то болел и сильно, но появление этой книжки, которую я даже из рук выпускать не хотел, процесс выздоровления значительно ускорил. Потом ее содержание на несколько дней вообще вырвало меня из действительности и долго владело воображением. Мы втроем с девами обсуждали все поступки Матиуша, которые я им пересказывал по картинкам. Они сами страстью к чтению совсем не страдали.

А из книжек про природу – рассказы Сетон-Томпсона. Любимый и выученный наизусть рассказ про дворовую кошку «Королевская аналостанка», которую я до сих пор называю апосталонкой. Не знаю почему, как заклинило. Вот и сейчас перепроверял.

Мы, дети второго этажа, по мере подрастания стали самостоятельно выбираться во внешний мир из своих комнатушек (поэтапно – сначала коридор, кухня, соседи). Для храбрости собравшись втроем, начали совершать путешествия во двор по лестнице черного хода. Туда спускаться нам разрешалось, а лазить на чердак или выходить за ворота – ни-ни! И было категорически запрещено пользоваться парадным входом.

Улица Собинова в то время была тишайшим местом, даже несмотря на то, что вымощена булыжником. Но максимум раз в час по ней что-то проезжало, дребезжа. Это и была страшная опасность – попасть под лошадь или машину. Один раз мне это почти удалось, и во дворе это обсуждали долго и многократно.

Но большей частью, особенно зимой и в непогоду, мы никуда не выбирались. Усаживались на огромный сундук, стоящий в коридоре почти напротив двери в Риткину комнату, и рассказывали друг другу, кто что мог. Я пересказывал книжки, а они всякие страшные домашние истории. Или шли «по рукам», то есть стучали в разные двери, а дальше все зависело от настроения обитателей. Иногда выдавали что-нибудь съедобное, правда, не всегда вкусное и полезное. Однажды нам даже налили по стакашку браги. Ох и ругались же потом и мама и бабушка. Реже с нами вели поучительные житейские беседы, а чаще всего просто ругались и выставляли в коридор без особых церемоний. Последнее ни капли не мешало нам через несколько дней попытку повторять.

Комната Риткиных родителей была по левую сторону коридора, следующей после нашей, но за углом. А на правой стороне, после татарской квартиры у двери, было еще две и общий туалет. Отапливали дом дровами. У нас в комнате была печная дверца и часть печки, у которой было хорошо греться. Но дверцу не разрешали открывать: «Уголек выскочит, а потом что? Пожар!»

Этого боялись все. Тот, кто первым замечал спички в руках детей, отбивал их вместе с руками. И родители наказанных чад не возмущались.

Во что-то мы там постоянно играли с девочками. Например, очень серьезно собирали фантики. Тут Ритка нас забивала напрочь: ее родители были торговыми работниками среднего звена, зато люди веселые, да и с различными конфетами проблем дома не было. Иногда у нее случались приступы доброты, и все накопления она делила на три части и распределяла вслепую по жребию. Наверняка чтобы потом обмениваться было интереснее. Наступало счастье, я нес их домой, чтобы вечером показать сокровище бабушке и родителям.

Тогда я не понимал, почему они не разделяют моих восторгов. Зато теперь понимаю (значит, все-таки немножко поумнел): мы жили очень бедно, конфеты позволить себе не могли, и такая куча разноцветных оберток не могла не наводить их на грустные мысли. У меня до сих пор наш праздничный стол на Собинова ассоциируется с горячей картошкой и селедкой, разделанной на отдельной длинной тарелке. И мне перепадала ее молока на куске черного хлеба. Вкуснотища, до сих пор люблю.

А осень ассоциируется с обязательной заготовкой квашеной капусты с морковкой, которую хранили в больших бочках в сарае, и, конечно же, дров на зиму. Мужчины кололи чурбаны, а мы таскали полешки к забору, чтобы потом их было удобнее складывать.

На улицу, то есть во двор, надолго выбирались только с потеплением. А вот что делали, кроме того, что ползали или валялись на теплых крышах сараев, откуда нас постоянно гоняли, не помню. Зато зимой, закутанные до неуклюжести, постоянно лепили снеговиков. Ни лыж, ни коньков, а вот санки были, и изредка кто-то нас быстро на них катал по улице. Наверное, ребята постарше из других дворов, потому как вся прелесть этой затеи заключалась в том, чтобы на повороте санки обязательно опрокинуть, но аккуратно, без членовредительства пассажиров, вопящих от восторга и ужаса. Зато потом во дворе долго обсуждали, кто как падал и куда закатился. И как ни капельки не было страшно. В эти моменты к нам иногда подключался Витек. Тоже наш одногодник, но с первого этажа. Он так и не вписался в нашу компанию и вообще держался отстраненно даже в первые школьные годы, фигурируя в наших разговорах под кличкой Колбасник. Почему так, совершенно не помню.

Иногда Галия устраивала нам походы за пределы двора. Например, к центру города, на бульвар со старинными липами, дупла которых уже тогда закрывали жестяными пластинами, или в сквер, где я однажды полетел с карусели. А также на берег Волги, который находился в трех кварталах от нашего дома. Там я любил лазить по крутому, тогда еще дикому склону между камнями и выкапывать маленькие побеги липы: у меня была мечта-идея пересадить их в наш двор. Но сколько ни старался их прикопать в разных местах, ничего из этого не получилось.

Один раз на склоне между камнями я заметил маленького жабеныша – был полный восторг! И вот он уже пойман и в кулаке сидит. Но я точно знал, что сейчас последует. Все девы, во главе с Галией, заорут во весь голос, что это гадость, от которой бывают бородавки. Что его немедленно надо забросить подальше и еще потащат меня к воде мыть руки. Я быстро засунул его в задний карман штанишек и сверху, чтобы не выбрался, заполнил пустое пространство листьями подорожника. И тут же побежал к Гале изображать заболевшего животом бедного мальчика, которому срочно требуется домой. И которому не требуется туалет по дороге, а нужно обязательно мамину таблетку проглотить, потому что где-то внутри очень болит. Галия испугалась реально, и домой мы чуть не бежали. Там меня сразу передали в мамины руки, которая на мою голову почему-то оказалась дома. Я даже не успел пристроить свою крошку в уголок двора под кустик за загородкой. Конечно, мама, испугавшись Галиных рассказов, стала меня осматривать, для чего раздела. Жабенок и выпал вместе с листиками. Вот где было криков! Прямо по будущему Дарреллу: «Ну как ты можешь всякую гадость в карманы запихивать! И брать ее руками, а потом их в рот потащишь! Теперь я понимаю, почему у тебя живот болит!»

Чтобы жабку спасти, пришлось признаться во всем. Когда ситуация прояснилась, особенно по поводу живота, мне даже выдали кусок от разбитого глиняного горшка. Под которым, по маминому мнению, любая жаба была бы рада хоть всю жизнь прожить. Так что я выполнил свой план по вселению Найденыша (такое имя ему дал) к нам во двор, но, наверное, он был из неправильных жаб, не оценил черепковый домик и за ночькуда-то уполз.

Но такие походы были очень редки и в основном мы самостоятельно болтались во дворе. Частенько через забор и с крыш сараев наблюдали за детдомовскими детьми и завидовали им. У них было много места для коллективных игр в вышибалы и штандер, а главное – качели! Целых три штуки! Летом, когда детдомовцев вывозили в Туношну, мы быстренько перелезали через забор на их территорию из соседнего двора, чтобы нас жители нашего не заметили и не нажаловались, и забирались на качели. Правда, наслаждение было недолгим: дворник-охранник нас сурово гонял с территории детдома. И орудовал при этом жесткой метлой. Лупил по спинам и попам, не жалея.

История про Жучиху и ее последствия

Еще с дошкольной жизни в моей памяти остались рассказы о жуткой бабке Жучихе, которая чуть не устроила пожар и могла спалить весь дом. Старая соседка из комнатки рядом с туалетом пришептывала нам:

– Дык Жучиха-то к старости совсем головой двинулась, да… Однажды она чуть не подпалила весь дом. Захотела, вишь ты, сжечь в своей комнате какие-то опасные сибирские бумаги. Скорее всего, что Литвинцевы, – и она ткнула в меня скрюченным пальцем – из каких-то плохих поляков происходят, надо было улитку ликвиднуть. Изнутри закрылась, собрала все в кучку и подожгла вот здесь, в этой самой комнате. Пожара-то мы все завсегда боялись, потому, как только дымом запахло, колотить в дверь начали, а она не открывает. Тогда запор сломали и ворвались в комнату, а там картина: костерчик-то сверху уже каким-то тазом прикрыт, а Жучиха сама на ем верхом сидит и молчит. А ведь наверно таз то горячий уже стал. Страшная вся, голова не покрыта, всклокочена и сразу видно, что тово! Стащили ее, огонь потушили, быстро водой залили. Эта ведьма даже свой зад поджарить не успела. А люди-то видели – в куче какие-то обгорелые листы с гербами были, не успела спалить до конца. Уж и не знаю, куды их потом подевали.

Вот так и родились слухи, ползающие по дому о неких мятежных папиных предках шляхетских кровей, в Сибирь еще при царе отправленных. Сначала я думал, что это про папину маму, про мою бабку Жукову рассказывают. А теперь понимаю, что неправильно тогда все понял. Какая у Софьи Ивановны, 1902 года рождения, могла быть в тридцатых годах старость? Эта история была о ее матери Анне Михайловне, которая по мужу тоже была Жукова. Вот она и являлась настоящей Жучихой, которая еще в 1941 г. тут проживала. И вполне себе могла годах этак в сороковых от страха приступить к уничтожению всего подозрительного в бумагах дочери, привезенных из Сибири. И как потом оказалось, ей было что сжигать и чего бояться. Кроме мифических документов про предков-поляков.

А Софья Ивановна после возвращения из Канска в Ярославль учебу на агронома в университете продолжать не стала. Закончила подготовительные курсы по специальности химика-лаборанта для работы на заводе СК-1, где и доросла потом постепенно до и.о. инженера. Бабушка, видно, была женщиной умной, сообразительной и решительной, числилась там в передовиках и, возможно, производственной стороной своей жизни была вполне довольна.

Но вот с личной ей не везло. Молодой муж, сорвавший ее с учебы и увезший в Сибирь, умер от чахотки. Второй близкий мужчина, ставший папиным отчимом, с Отечественной войны не вернулся, хотя до этого всю финскую прошел. В свое время он много сделал для того, чтобы вытащить моего уже почти отбившегося от рук отца из плохой компании. Папа редко рассказывал о своем детстве, он вообще был очень немногословен, но однажды все-таки разговорился.

Поводом послужил какой-то фильм по ТВ про голубятников. В том числе и подростках, их активно гонявших. Он сразу подобрался и оживился прямо на глазах, видно, тема была очень близкая. Так и оказалось:

– Мы тоже таких разводили. И другие породы. И тырили голубей у чужаков, и продавали или меняли. Две голубятни во дворе стояли. С утра встанешь и туда. Свой особый мир был со своими законами.

А если голубей не гоняли, то на пристани у Сенной целыми днями пропадали. Пока можно было, купались, ныряли на слабо прямо со второго этажа, плавали на другой берег Волги, а иногда и на Нижний остров отправлялись – а это почти три километра от города. Собирали там перловок (перловиц) и жарили на углях. А потом надо же было еще и назад вернуться. И против течения. А животы уже начинало крутить от голода. А, может, от полусырых перловок.

Но насколько я понял из подтекста и продолжения, не все было так просто в их компании.

– Рулили «специалисты» постарше. Они в суматохе приезда-отъезда на пристани подворовывали у пассажиров и багаж, и бумажники, а мальцов использовали, чтобы внимание отвлекать: то на шухере постоять, то потасовку затеять, а то и чемодан в реку спихнуть. Ну а потом на берегу всем шалманом похавать на часть денежек, что воровской фарт дал.

А с августа начиналась арбузная страда, их с барж тырили – вот это было интересное занятие и почти каждодневное. Часть продавали по дешевке, а самые сахарные ели сами, с черным хлебом.

Эта привычка у отца осталась на всю жизнь и мне передалась: разрезать большой арбуз пополам, вооружиться столовой ложкой и с чувством, не торопясь, вприкуску с хлебом приступить к его ликвидации. Что может быть лучше?!

Все мои попытки расспросить домашних о Жучихе толку не дали. Но я весь рассказ помнил, поэтому и конкретные вопросы задавал. Что такое улитка, которую надо было обязательно изничтожить? Какие такие шляхетские предки? Тут оказалось попроще: улитка после долгих выяснений превратилась в улику, шляхетские – в знатные. Но сути дела эти нюансы не прояснили. Я так и не понял, почему комната, в которой жила мать бабушки Софьи, нам не досталась, и как в нее попала эта тетка-сплетница? Даже всегда добрая и доступная бабушка Лида, мне все старающаяся объяснить, только морщилась и молчала. А мама мне строго запретила к угловой комнате даже близко подходить и никакие бредни ненормальной старухи не слушать. И еще крепко-накрепко велено было усвоить: дед мой был советским служащим, а прадед – железнодорожником в Сибири. И всем, кто вякнет что-то иное, вообще не верить, а кто посторонний спросит или в школе – только так и говорить. Я пообещал.

Однако эта история крепко засела в моей голове. Я очень образно представлял себе седую всклокоченную бабку, сидящую на раскаленном тазу, из-под которого валит дым.

Значительно позже я выяснил, что семья Жуковых была большая. Согласно справке за 1941 г., найденной мной в городском архиве, кроме Литвинцевой Софии Ивановны и ее сына Юрия Алексеевича в доме на улице Собинова проживали еще родители Софии – Жуков Иван Николаевич и Жукова Анна Михайловна, младшая замужняя сестра Тюлина Вера Ивановна и племянник Софьи – Жуков Никита Николаевич. Но к моменту моего сознательного восприятия окружающей действительности никого из них в этой квартире уже не осталось. И куда подевались те, кто не умер, я не знаю.

Потом, уже в классе шестом или седьмом, воспоминания об этой истории у меня автоматом сработали в ответ на предъяву моего школьного друга, Димки Судиловского, который объявил себя потомком президента Гавайских островов. Он (по огромному секрету) показал мне кусок какой-то журнальной статьи, где действительно было написано, что некий Николай, его однофамилец, был выбран первым президентом сената Гавайских островов. Димка ее копию у двоюродного брата-студента выпросил. Отчество его отца было Николаевич – ну вообще не подкопаться. Внук гавайского президента. Круто! А временные нестыковки никого из нас тогда не интересовали.

Надо было что-то противопоставить таким наглым заявлениям, чтобы задранный нос Димке опустить. Или свой тоже задирать и ему соответствовать. Тут-то и всплыли у меня воспоминания о Жучихе, сжигающей бумаги про знатных польских предков. Конечно, гавайские корни в происхождении звучат красивей, но наличие «шляхетских польских» корней ближе и понятней. Главное, что меня сейчас удивляет, как я грамотно подошел к решению проблемы. Засел в читалке Лермонтовской библиотеки, поизучал историю польских мятежей и, теоретически подготовившись, открыл другу свою фамильную тайну, представившись потомком Радзивиллов. Тоже под строжайшим секретом сообщил, что мы по отцу являемся выходцами из семьи великого гетмана литовского. А, значит, и я тоже к этой династии принадлежу. Ну не прямой потомок, а по боковой ветви этого рода. Именно ее обедневшие представители (не смогли откупиться) за участие в восстании оказались высланными в Сибирь. Вот и были вынуждены сменить родную фамилию на русскую и в честь своей исторической родины назвались Литвинцевыми! Все документы, это подтверждающие, прабабкой были сожжены: боялась за дочь и ее потомство. А что? Все достаточно логично. Для Димки прокатило однозначно. А вопроса, почему они вынуждены были фамилию менять, он мне даже не задал. Но в те времена это было и так понятно – многие чего-то боялись и следы путали, как могли.

Димка подумал, подумал и тоже себя объявил шляхетским потомком. Видно, моя презентация затмила гавайские следы. Тем более, что ему для этого фамилии хватило. В дальнейшем в разных компаниях мы с ним так себя и позиционировали. И, приняв на грудь, распевали: «Еще Польска не згинела, кеды мы жиемы! Цо нам обца пшемоц вжела, шаблем одбежены!». Это Димка от брата текст первого куплета притащил, мы его разучили, а любопытным переводили: «Еще Польша не погибла, коли мы живые, все что взято вражьей силой – саблями вернем!» У нас с ним что со слухом, что с голосом проблемы были, и большие, но на романтически настроенных девочек действовало, однако.

И так въелась мне в сознание эта версия, так я с ней сжился, что потом реально расстроился, когда в результате уже серьезного поиска нарисовалась совершенно другая картина. Моя такая красивая и почти грамотно обоснованная семейная легенда – увы! – не имела ничего общего с действительностью. Оказалось, у нас вообще нет польских предков в Сибири, зато русских священников хоть пруд пруди. А ведь довольно долго, хотя и полушутейно, я так себя и подавал: потомок, дескать, Радзивиллов, прошу любить и жаловать. Ну и, конечно, быстро заработал на кафедре прозвище – «потомок дрозофилов». Но им бы все смефуечки – только повод дай.

А вот когда я в Мозыре об этом заикнулся на каком-то из банкетных приемов мэрии, все местные за столом даже встали – и авторитет мой вырос до серых белорусских небес. Может, поэтому-то в меня потом и не стрельнули? Вот к чему может привести произвольная интерпретация непроверенных слухов.

Дедушки и бабушки. Первые итоги генеалогических поисков

На самом деле в реальной жизни все оказалось гораздо интереснее. Со временем я обнаружил, что истинные биографии моих предков отличаются не только от моих детских фантазий, но и от официальных семейных версий.

Например, Геннадий Александрович Фокин – дедушка по материнской линии – хотя и ссылался во всех документах на свое крестьянское происхождение из деревни Займище Большое (Копринская волость, Рыбинский уезд), на самом деле был туда только приписан. Реально он родился в семье зажиточного сыродела, который имел собственное производство в селе Ракоболь Пошехонского уезда Ярославской губернии. И как старший сын по решению отца был отправлен учиться в Демидовский лицей, который и окончил в 1914 г. Это тогда было очень престижно и служило прекрасным началом государственной карьеры. И стоило немалых денег, хотя бы на форму, питание и съем жилья.

По нашей родительской версии для меня и окружающих, после окончания лицея Геннадий ушел добровольцем на фронт и сразу же примкнул к большевикам. На самом же деле он вообще был освобожден от воинской повинности и сразу поступил на службу в окружной суд. Там Фокин успешно продвигался по карьерной лестнице и за два с половиной года дорос до заместителя секретаря уголовного отделения. А в июне 1917 г. указом ярославского губернского комиссара он был вообще назначен мировым судьей Пошехонского уезда. Таким взлетом он уже власти временного правительства был обязан. Взлет был очень крутым, зато не очень долгим, как и время правления Керенского.

Далее следует пятилетний информационный провал. Но судя по фотографии из города Первомайска, в 1922 г. дед уже служит на территории Украины в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, и далеко не рядовым бойцом. При этом не первый год ухаживает за Лидией Питч, на которой и женится в начале 1923-го. В 1924 он вроде бы командует округом в Елисаветграде, а в апреле этого года у них там рождается дочь, тоже Лидия. Это и была моя мама.

По рассказам бабушки, руководящая верхушка округа жила на широкую ногу. Приятели мужа часто собирались у них в квартире играть в преферанс. В хороших спиртных напитках и сигарах себе не отказывали, как и своим женам в нарядах, прислуге и даже в учительницах иностранных языков. У бабушки в этот период был последний кусочек жизни, когда можно было не думать постоянно о хлебе насущном для себя и дочери. По меркам того времени все у них было в шоколаде, даже шкура белого медведя на полу в зале лежала.

Буржуазное перерождение – скорее всего, по этой причине неприятности не заставили себя ждать. Может быть (на этой версии настаивала бабушка), вскрылись и факты об окончании дедом лицея и его службы в суде? В общем, уже битый жизнью, красный командир Геннадий Фокин при появлении первых признаков опасности медлить не стал. Знал, с кем имеет дело. Как только в начале тридцатых годов начались аресты людей из его окружения, он быстренько оформил официальный развод с женой и исчез из города. Пообещав подать весточку, когда устроится на новом месте. Бабушку потом вызывали и допрашивали, но в итоге ограничились конфискацией квартиры и основного имущества. Тогда на членов семьи репрессии еще не распространялись.

А дед, скорее всего, отправился прямиком на историческую родину, где у его семьи обязательно должны были сохраниться многочисленные полезные связи, в том числе и родственные. Крестьяне Фокины были плодовиты. Согласно данным российской переписи 1897 г., в Ярославской губернии насчитывалось 82 человека с такой фамилией, и все родом из Копринской волости. Но как потом выяснилось, были у него для этого и чисто личные причины.

Только в 1933 г. бабушка получила известие (но не от него), что Геннадий Александрович Фокин теперь работает учителем в Большом Селе Ярославской области. Она дождалась, когда дочь Лида окончит 4-й класс и впервые выехала с Украины в Россию. Без законченного высшего образования и с небольшими деньгами, вырученными за продажу остатков от прежней относительно роскошной жизни.

Что произошло у них с дедом по приезде, мне так и не удалось прояснить. То ли Геннадий Александрович уже обзавелся новой пассией, то ли вскрылись факты, которые она не смогла ему простить. Например, наличие в Пошехонье его дочери Ольги, которая была старше мамы. Либо все эти годы он связи с первой супругой не прерывал, либо успел на стороне параллельно отличиться. В общем, семейная ситуация подвисла в воздухе, и мама с бабушкой стали жить от него отдельно. Бедной Лидии Карловне срочно пришлось окончить ускоренные учительские курсы, чтобы хоть как-то зарабатывать на жизнь. А работать она была вынуждена пойти в ту же школу, где подвизался ее ныне официально разведенный супруг.

Этот финт с разводом Геннадий Фокин проделывал уже не впервые. В 1909 г. был зафиксирован его первый церковный брак с учительницей из Ракоболи Зоей Яковлевой, которая почему-то потом в Ярославль за ним не поехала. Скорее всего, как думала потом моя мама, Оля и была ее дочерью.

Но несмотря на бабушкину обструкцию, дед, как мягкий и добрый и даже благородный человек (таким моя мама его всегда считала), помог им устроиться в Большом Селе, где Лида и окончила семь классов.

В конце своей жизни Геннадий Александрович сделал для бывшей супруги еще одно доброе дело. Сразу после окончания военных действий он привез с территории разоренной Украины мою прабабушку и свою тещу Ксению Дмитриевну Питч. Потеряв мужа Карла в круговороте войны (скорее всего, ушел с отступающими немцами, а ее бросил), оставшись совершенно одна, она бедствовала у незнакомых людей. Привез он ее в Большое Село, а не к дочке Лизе в Киев, хотя и там побывал. По-видимому, нашим киевским родственникам приходилось в это время совсем туго. Хуже, чем бабушке с мамой, хотя все относительно. Зная характер бабушки Лизы, не удивлюсь, если она их просто послала подальше.

После этого Геннадий Александрович Фокин уходит из моей истории в небытие. Насколько я помню, бабушка говорила, что в старости он много пил и умер в начале пятидесятых годов, до моего рождения.

Чтобы получить нормальное образование для поступления в медицинский институт (бабушкина идефикс), мама в 8-м классе перевелась в школу им. Пирогова в Ярославле. Жила в съемной комнатушке одна. И маме, и бабушке было очень тяжело. Бабушке надо было оплачивать это жилье, обеспечивать дочь одеждой и продуктами. Наверное, что-то и достаточно существенное подбрасывал дочке и Геннадий Александрович – отсюда у нее остались хорошие воспоминания об отце.

Вот таким путем моя мама попала в Ярославль и здесь, в Пироговской школе, впервые встретилась со своим будущим мужем. Но тогда она даже не подозревала об этом и никакого внимания на него не обратила.

Моя бабушка, Лидия Карловна Фокина (Питч), тоже имела непростое прошлое, которого она всегда сильно боялась. Происхождение у нее было самое неправильное. Родилась в Тирасполе, в семье колониста второго поколения из Австро-Венгрии, приехавшего на Украину из городка Дечин. В настоящее время это Устецкий округ Чехии. Ее отец, Карл Антонович Питч, был владельцем небольшого чугунно-медно-литейного и механического завода в Тирасполе, на котором трудилось 28 рабочих. Чех он был или немец, а, может, смешанного происхождения – пока не удалось точно установить. Но у меня надежда добраться до Дечина еще осталась, поискать имена предков на кладбище. И уже на июнь этого года договорился – так подлый вирус все испортил. Кроме того процесс разбирательства с его родословной продолжает моя дочь Марина. И ей уже удалось установить, что родился Карл уже в России, в Кременчуге. И прежде чем оказаться в Тирасполе, успел пожить с братом в Одессе и в Люстдорфе (бывшая немецкая колония около Одессы, теперь Маяки). Его отца звали Август (как и брата), но в России это имя почему-то трансформировалось в Антона. А первоначальный русский вариант их фамилии Питш превратился в Питч.

Рано овдовев и оставшись с двумя девочками от первого брака, Карл в 1888 г. быстро женился вторично на молоденькой шестнадцатилетней девушке из Люстдорфа: то ли родной, то ли приемной дочери из большой семьи железнодорожника Дмитрия Михайлова. Брат ему помог подходящую невесту найти? Похоже. что так и было.

По данным моей тети Лили, Ксения была очень красивым ребенком (даже ненароком на обложку журнала «Нива» попала. Какой-то проезжий фотограф запечатлел в образе ангелочка). А некрасивая и видно сильно затюканная жизненными заботами жена Дмитрия Михайлова ее не любила и поэтому быстренько спихнула замуж за вдовца с двумя детьми. Абы куда и за кого, но подальше с глаз!

Видно, жизнь у прабабушки в семье Михайловых была несладкая, так как после переезда в Тирасполь ни о каких контактах с ее семьей, где было еще тринадцать (!) братьев, никаких воспоминаний не осталось. Она даже школу там не закончила, а, скорее, и не начинала. Но, как и ее родителей, мужа это не сильно волновало. Вместо обучения грамоте Ксения Дмитриевна начала заниматься хозяйством и исправно рожать Карлу детей. И в основном сыновей (хотя потом и дочерями сподобилась мужа обеспечить). Выжили и выросли красивыми и здоровыми пять сыновей и три дочки, одной из которых и была моя бабушка Лида. Но после революции и всех войн в живых осталось только двое – она и ее киевская сестра Лиза. У обеих было по дочке – моя мама Лида и ее кузина Лиля, впоследствии моя любимая тетечка Лилечка. Но это я опять вперед забежал.

Так бы все и шло своим нормальным путем в семье трудолюбивого, работящего и зажиточного колониста, но в 1918 началось… Румыны оккупировали большую часть территории Бессарабии, и моя бабушка чуть не осталась там, поскольку училась тогда в Кишиневе на фельдшерских курсах и собиралась замуж за кишиневского российского дворянина. Но в Румынии не захотела остаться и, покинув своего богатого жениха, в последний момент успела перебежать по мосту в Тирасполь. С января 1918 г. город, ставший приграничным, много раз переходил из рук в руки. Германские и австрийские оккупационные войска, красные и белые, петлюровцы и поляки, просто банды сменяли друг друга, не давая населению времени даже приноровиться к каждому новому режиму. Только в феврале 1920 г. здесь установилась советская власть, а в 1924 Тирасполь даже стал столицей Молдавской Автономной ССР в составе Украины.

К этому времени семейство Питч настойчиво «попросили» покинуть Тирасполь, и они перебрались в Первомайск (Николаевская область). Это был еще относительно спокойный вариант для тех времен. В начале 20-х прадеда хотели арестовать как эксплуататора, но Карл Антонович (как и все его сыновья) сам работал на заводе наравне со всеми остальными. К тому же он вовремя и добровольно передал основанный им в 1898 г. завод новым властям, испросив у них «привилегию» остаться там простым техноруком. Возможно, это помогло, а, может быть, такой совет дал ему адвокат, присланный его братом Антоном из Одессы. Да и рабочие неоднократно подавали петиции в защиту своего бывшего хозяина. Не хотели работу потерять. В общем, до 1924 г. ни прадеда, ни его семью не трогали. А могли бы запросто выслать за Урал или взять да и расстрелять, как сделали потом с семьей брата Антона в Люстдорфе.

По-видимому, кое-какие сбережения, и отнюдь не маленькие, все-таки были сохранены. В Первомайске, на берегу Южного Буга, прадед приобрел целую усадьбу, жизнь в которой послужила потом источником воспоминаний о потерянном Рае семьи Питч. Мне так часто рассказывали о нем в детстве… Все мужчины работали на крупном (по тем временам) сахарном заводе: Карл Антонович как литейщик, а сыновья по своим рабочим квалификациям. Чистые пролетарии, с детства привыкшие к труду, не подкопаться. А что у них раньше свой заводик был, так про это все уже забыли. Заработков хватало на жизнь в достатке. А мать, Ксения Дмитриевна, уверенно вела нехилое хозяйство.

Дочкам Карл пытался дать полное образование, но закончить его удалось только Елизавете, которая потом тщательно это скрывала. При советской власти ее любимая роль «разбитной и шухерной, но бедной деревенской бабки «с пид Одессы» в сочетании с наличием образования ну никак не сочеталась.

Но это было потом. А пока они почти одновременно вышли замуж, и по тем временам очень удачно. Потом у Лизы и Лиды, тоже почти одновременно, родились дочки, которых они на все лето привозили в усадьбу деда. Тот внучек любил и, несмотря на свою строгость, даже шалости прощал.

Но счастливый период в жизни семьи Питч длился недолго. На этот раз постаралась природа. Весной разлился Буг. Жуткое наводнение и ледоходом снесло дом и половину сада, льдины, как пилой, срезали деревья, а подмытый берег с домом и строениями обвалился. Из семьи никто не пострадал. Но оставаться на старом месте стало невозможно, и началось кочевье деда с остатками семьи по тем местам, где в их квалифицированных услугах нуждались действующие сахарные заводы. Сначала было село Грушка – это недалеко от современного Кропивницкого (в прошлом Елисаветграда, потом Зиновьевска, потом Кирово и Кировограда). Вполне возможно, что туда им помог перебраться Геннадий Фокин. Потом, скорее всего, из-за его же неприятностей по работе им срочно пришлось уехать в поселок Носовка, который находился под Нежином Черниговской области. Везде, несмотря на астму, прадед работал литейщиком и был среди лучших, даже путевкой в Крым награждался. Но с дочкой после ее отъезда в Россию Карл Антонович так больше и не увиделся.

Сейчас все еще надеюсь до города Дечина в Чехии добраться, поискать предков на кладбище. И уже на июнь этого года договорился – так подлый вирус все испортил.

Мой второй дед, Литвинцев Алексей Николаевич, по семейной версии для детей, «советский служащий, после революции порвавший со своими родными, служителями церкви, и решительно перешедший на сторону красных», на самом деле был подпоручиком в армии Колчака. Правда, его насильно мобилизовали с последнего курса Иркутского реального училища, но кого тогда это интересовало? Еще повезло, что он не попал в 3-ю армию Каппеля и не был расстрелян в ходе разоружения этих белых частей. Вообще, всех колчаковских офицеров в ранге поручика и выше ждала именно такая участь. А вот подпоручиков пока помиловали. После короткого пребывания в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии его отправили в Ярославский концентрационный лагерь. Интересный поворот, не правда ли? По сравнению с прежней версией.

Тогда условия содержания врагов народа в первых лагерях такого рода были еще достаточно мягкими. А так как он был человеком образованным, то его в компании семи бывших колчаковцев прикомандировали к Ярославскому губсовнархозу. Даже назначили заведующим отделом управления делами, поскольку грамотных кадров советской власти катастрофически не хватало. Вот где-то в недрах этого учреждения и пересеклись их пути с Сонечкой Жуковой, которая подрабатывала в этой канцелярии делопроизводителем, одновременно учась в университете. Ее семья, перебравшаяся в Ярославль из Ростова Великого еще до революции, проживала по адресу Срубная улица (ныне Собинова), дом 12, квартира 3 (знакомый уже адрес?)

Софья, окончившая крутую ярославскую Мариинскую гимназию в 1917 г., в 1922 была уже студенткой второго курса агрономического факультета Ярославского университета по специальности «садоводство». Но любовь оказалась сильнее желания получить высшее образование, и 20 апреля 1922 г. в 1-м отделении ЗАГС города Ярославля Софья Жукова и Алексей Литвинцев зарегистрировали гражданский брак. Венчались ли они в церкви, мне не известно. И вскоре молодая семья уехала по месту после лагерного распределения бывшего заключенного – в глухое сибирское захолустье, город Канск. Судя по описанию современников, это был жутко депрессивное место, но выбирать не приходилось. Там мой папа и родился.

Дед действительно стал советским служащим, как мне в детстве и говорили, но пробыл им недолго. Открывшаяся скоротечная чахотка быстро свела его в могилу. Софье с ребенком сильно досталось в его предсмертный год: Алексею не хотелось умирать таким молодым, вот он и срывал свою злость и отчаяние на окружающих. Оставаться в Канске после смерти мужа Софье не имело никакого смысла, и молодая вдова привозит трехлетнего сына к родителям в Ярославль.

Вполне логично предположить, что в Сибири у них были контакты с иркутскими родственниками отца, и что архив семьи Литвинцевых мог попасть к ним. Других наследников не было. Алексей был единственным сыном – редчайший, кстати сказать, случай для сибирских Литвинцевых, в семьях которых десять детей считалось средней нормой.

Так что вполне возможно, что некой условной Жучихе на самом деле было что сжигать, в том числе и бумаги с гербом. Прадед, дед, а, значит, и его отец (так он сам в биографии писал, которую я потом в архиве нашел) были потомственными почетными гражданами Иркутска. И если в Ярославле отец оказался первым Литвинцевым, то в Восточной Сибири вообще и в Иркутске, в частности, его однофамильцев, а, возможно, и родственников хватало. Не исключено, что происхождение и род деятельности многих из них лучше было вообще не афишировать в тот суровый период советской истории. Одно только существование в Иркутске знаменитого Литвинцевского собора чего стоило.

В конце рассказа о судьбе моего деда хочу добавить, что, если бы он не умер от туберкулеза, его бы вскоре, скорее всего, расстреляли. Почти все бывшие колчаковцы, отсидевшие в лагерях и выпущенные на свободу, были потом арестованы повторно и расстреляны. Но на этот раз и члены их семей пострадали, были объявлены врагами народа с соответствующими последствиями.

Когда я разыскивал в сибирских архивах документы моего деда, мне в моих поисках помогал человек именно такой судьбы. Его дед тоже был подпоручиком колчаковской армии. Так же сидел в лагере, но только в воронежском, так же был отпущен на волю, а потом опять взят и расстрелян. Жену отправили в лагерь, сына – в специальный детдом. Чудом выжил.

А вот у нас получилось по-другому: дед умер своей смертью и фактически избавил от такой злой участи свою жену и сына.

Вторая моя бабушка, Софья Ивановна Литвинцева (Жукова), имела более приемлемую для советской власти биографию. Происхождение правильное – из крестьян, приписанных к деревне Климатино Ростовского уезда. Но это опять же на бумаге, если сильно не копать – требованиям исторического периода соответствовало. В реальности, еще ее родители ушли на свободный промысел в город Ростов. Отец работал буфетчиком в трактире, сами понимаете, крестьянином он не был, а уж тем более пролетарием. Официально этот грех нигде не фигурировал, но ей хватало и того, что она была женой бывшего колчаковского подпоручика.

Так что представьте себе, сколько невероятных событий, вызванных революцией, должно было произойти, чтобы мои родители встретились в Ярославле, и мы с Ирочкой появились на свет. И начали свою жизнь в той же коммуналке, где рос и вырос наш отец и его мать Софья.

Живность моего детства и причуды памяти

С детства своей любовью ко всем живым существам я напоминал маленького Джеральда Даррелла. Причем очень сильно. Моя семья тоже часто страдала от моих зоологических экспериментов. Например, от случайно разбежавшихся муравьев. Ну вот вроде все я сделал по прописи «Юного натуралиста», даже смазал края банки с искусственным муравейником толстым слоем сала, но… сало, наверное, было не то. Домашние вздрагивали от неожиданных ночных похождений ежика, дневных вылазок ящериц и тритонов (не сиделось им в самодельном террариуме), писка подобранных мной птенцов и т. п. И, как и в семействе Дарреллов, никто не понимал, откуда и почему у меня появилась эта страсть.

Всяких смешных и несмешных недоразумений, связанных с таким увлечением, хватало. Но по рассказам мамы, самые большие проблемы возникли в ходе реализации моей навязчивой идеи «вывести цыпленка вынашиванием куриного яйца подмышкой». Нам рассказали в школе, как некие «правильные» пионеры помогли колхозу увеличить куриное поголовье именно таким способом. Я мгновенно этой идеей увлекся и публично вызвался повторить их подвиг. Заметьте, никто за язык не тянул. Чистой воды природный идиотизм, конечно, но меня было не остановить. Сколько секретно промучился, пока мне не объяснили, что магазинные яйца для этой цели не подходят. А срок исполнения обещания подходил к концу, и я заливался горючими слезами.

В итоге мама откуда-то принесла двух маленьких, едва родившихся цыплят, и мы с ней еще неделю выкармливали их вареными желтками. А потом я торжественно передал питомцев в школьный уголок. Наверное, после этого меня и решили сделать председателем дружины как главного пионерского идиота. Хорошо, что мы вовремя переехали в новую квартиру.

Кроме того, на шкафу я бережно хранил коконы в открытых коробочках из-под маминых шприцов. И иногда зимой в нашей комнатке случался праздник: от печки воздух в комнате нагревался, и из некоторых коконов вдруг выпархивали бабочки. Они начинали кружиться по комнате, напоминая нам, что лето еще вернется. Каждая была как экзотический цветок, а за узорчатыми стеклами заклеенных на зиму окон лежали сугробы снега, и в угловой печке потрескивали дрова.

Разница у меня с Джеральдом заключалась только в одном. Он был принц, а я – нищий. В его детском королевстве находился целый дом, как дворец, а его окрестности были полны природных сюрпризов. На то и южная щедрая природа острова Корфу, где в каждой щелке и почти под каждым камнем кто-то жил, одновременно странный и привлекательный. И сколько таких созданий встречалось ему во время каждой вылазки.

Но одно дело про это читать, а совсем другое – увидеть собственными глазами. И когда здесь по вечерам на нашей выходящей на террасу стеклянной двери под лампочкой для ловли мошек собирались изумрудные квакши, а на кусте каждое утро меня ждала самка богомола с кузнечиком, наколотом на травинке – наверно не надо говорить, кого я вспоминал. Конечно Джери, который познавал этот мире еще и с таким старшим другом-учителем, способным почти все объяснить.

А у меня такая находка во дворе была одна. Даже не знаю, надо ли ее упоминать. Но из песни слово не выкинешь, хотя ничего хорошего, кроме порицаний, причем от всех, за это увлечение я не получил.

Дело в том, что во дворе между помойкой и забором, в центре своей воронкообразной паутины сидел мой паук, а скорее паучиха (это я потом прочитал и так решил, уж больно крупным было это членистоногое, а может мне таким казалось). Я любил наблюдать за его охотой и подкармливал его, подкидывая только что пойманных мной помоечных зеленых мух, даже мне противных. Трудно было так бросить, чтобы они зацепились за паутинку, но я был упорен и бросал снова и снова. И когда получалось – дух захватывало, как ловко это желто-бурое создание на длинных черных ногах их пеленало.

Но этому занятию мешали все: взрослые, которые не понимали, что я там задумал в уголке за помойкой (но подозревали исключительно гадость); мои сверстницы, которым лучше про паука было не говорить. И запахи, и мухи, и крысы, которые где-то там внутри помойки подозрительно копошились и, как я думал, могли выскочить в любой момент.

В общем, наш двор, мягко говоря, совсем не напоминал уголок живой природы. Всего три тополя посередине и несколько чахлых кустов под окнами первого этажа.

И отдельного жилья у меня не было. Мы – папа, мама, бабушка, прабабушка и я – ютились в одной комнатке коммунальной квартиры. Все мои баночки-коробочки со всякой добычей были привезены из лесной школы, куда меня отправляли летом на один-два месяца подлечивать слабые легкие. И только там, на берегу Волги и на окраине настоящего леса, я отрывался по полной, наблюдая за муравьями, ящерицами и всякой водной живностью. Одновременно наполняя все, что можно и нельзя, сюрпризами для дома. Просьб-запретов было только две: пауков не привозить, они все гадостные и ядовитые; змеи и жабы тоже подлежали табу.

Два долгих летних месяца с редкими приездами родителей. Какой был праздник, когда они появлялись и останавливались в соседней деревне и забирали меня на пару дней. По утрам папа обязательно брал меня на рыбалку. Это было его хобби – рыбалка в любых видах и в любых условиях.

И до сих пор помню одну из них: прекрасное ясное утро, солнышко уже всходит, отец, не замечая окружающих красот, вытаскивает из омута под нависшим кустом красавцев окуней, одного за другим, как фокусник. Тогда это казалось мне великим волшебством.

Но все его попытки с детства пробудить во мне эту страсть кончились ничем. Частенько, с трудом разбуженный и сонный, я тащился за ним на берег Которосли, где продолжал дремать, сидя за удочкой. Пойманных рыб мне было жалко.

Некоторый энтузиазм вызывали у меня только поездки на берег волжских заливов, где мы на ночь ставили палатку, а вместо удочек использовали жерлицы с колокольчиками, да и небольшой невод бывал частенько задействован.

Обычно с нами ездил наш бывший сосед, дядя Юра Стратилатов – в прошлом лихой красный кавалерист с наголо обритой головой. В детстве он меня на ней катал.

Он не был рыбаком. У него была другая постоянная слабость: всегда хотелось выпить, а здесь никто не мешал. Поэтому захватывал с собой все, что дома припасено было. Но, как правило, взятого ему самому никогда не хватало, поэтому в партнере, к радости мамы, он практически не нуждался. А вот для отца рыбалка была превыше всего, и на не слишком искренние призывы присоединиться к распитию очередной самодельной гадости он не реагировал. Тем более, что дядя Юра, как правило, пил действительно редкую вонючесть непонятного происхождения (когда мы подросли, как-то нас с Димкой угостил – отказаться не получилось, так что я представление получил по полной. Думал меня всего наизнанку вывернет).

Мои родители практически были люди непьющие, мама так совсем. А папа пропускал по праздникам рюмочку-другую в компании и ему для веселья хватало. А может больше и не выдавали? На моей памяти было только два случая перебора этой нормы. Один раз он поехал со своими знакомыми с кафедры за лесной малиной. Те якобы знали места, где ягод было столько, что они сами прыгали в корзину. Мероприятие было мамой одобрено – все знают целебные свойства лесной малины. И действительно, папа привез две полные большие корзины отборной ягоды, но способ их доставки был сверх оригинальный. Он въехал во двор, сидя верхом на цистерне поливальной машины и оглашая весь двор радостными криками:

– Бабуся, забирайте урожай!!

Бедная бабушка, с ужасом наблюдавшая за этой картиной с балкона, немедленно спряталась внутри квартиры. Она была полностью шокирована! И долго потом повторяла:

– Какая я ему бабуся, явился, не запылился Литвинцев, прикатил на личном транспорте. На весь дом нас опозорил!

Папу долго потом пытали, но он так и не выдал тайну, каким же образом оказался на поливальной машине. И сколько на ней ехал по городу. И как это они умудрились так напиться и найти такой оригинальный транспорт. И в конце концов – где малину взяли?

Второй раз он поехал помогать Стратилатовым достраивать дачу, что-то там дядя Юра мастерил и требовалась вторая пара мужских рук. Утром отбыл и должен был вернуться к шести. Не дождавшись возвращения строителя, разволнованная мама решила добраться туда сама и меня с собой прихватила, чтобы уж совсем страшно не было. А дорога была неблизкой! Автобус до переправы, паром через Волгу и еще один автобус. Ну и дорожка через лесочек минут на двадцать. Уже поздно вечером. Это было Решение с ее стороны.

А она и была такой решительной и героической женщиной. Мы уже в полутьме добрались до дачи, и там… картина маслом! За столом в саду пара строителей обмывает завершение работ. С радостным криком «Лидусеночек!» папа подскочил, сразу сильно протрезвев. Ее тоже пытались усадить за стол, уверяли, что только что закончили строительство. Подключили к уговорам тетю Шуру, но все было напрасно. Мама развернулась и ушла, даже отказалась ждать, пока отец переоденется. Ну и я за ней. Папа вернулся на полчаса позже нас и был подвергнут очень суровой критике и, по-моему, даже остракизму.

Случилось это не так давно и в памяти его сидело крепко. И все предложения дяди Юры он теперь сурово отвергал, и расценивал соседа как провокатора, покушающегося на семейное спокойствие. Поэтому на роль собутыльника ну никак не подходил. Как я уже говорил, этим не грешил, так же, как и куревом, чем сильно отличался от большинства военных, прошедших такую войну.

Кроме того, он сразу по приезду на место рыбалки начинал увлеченно отдаваться любимому делу. А подготовка была не простой: сначала наловить живцов, потом поставить жерлицы. И пока наш спутник храпел в палатке, мы сидели у костра, пили чай с сухарями и прислушивались к ночным звукам в ожидании перезвона колокольчиков. А ранним утром я обследовал все вокруг и иногда находил грибы и ягоды, а иногда и более интересные вещи: круглое гнездо мышки-малютки, висевшее на прутике, бочаг, полный щучек, гнездо бумажных ос.

Потом я читал, какой восторг переживали дети – фанаты рыбалки, как они не могли спать ночью перед походом и тому подобное. Как радовались каждой пойманной рыбе. У меня никаких таких эмоций по этому поводу не возникало, я даже иногда задумывался, а, может, я не правильный мальчик?

Вообще склонность к анализу четко присутствовала с детства. Так, перейдя из первой школы в сорок девятую, я в пятом классе специально пришел проверить, какие эмоции у меня возникнут у дверей прежней. Был неприятно поражен – не возникло никаких. А что же тогда пишут в книжках? «Якобы всегда слезы выступают на глазах у школьников около дверей родной школы!» Значит неправду?

А вот где эмоций мне всегда хватало с избытком, так это от участия в другом увлечении отца. Грибы!! Вот чтобы их собирать, я готов был отправляться когда и куда угодно. Как в детстве заразился, так и осталось третья охота моей страстью на всю жизнь. И сейчас, даже рискуя опять полететь с неприятных тропиночек на французских каменистых склонах (ну почти нет тут на Юге нормальных ровных лесных участков), как только пройдут дождички, меня сразу тянет отправиться туда за грибами.

А настоящий восторг у меня случался, когда при посещении нетронутой природы удается подсмотреть кусочек жизни какого-нибудь из ее обитателей. Самый яркий случай произошел в Дарвинском заповеднике Борок на берегу Рыбинского водохранилища. (Кстати, потом сюда привозили и семью Дарреллов. Была зима, зверей в лесу они не увидели, снимать ничего не стали. Зато холодный туалет на улице, около гостевого коттеджа, и сразу замерзающая вода в ведре для умывания, принесенная утром из колодца, остались у них самыми яркими впечатлением от этого визита).

Совсем не помню, с кем и почему мы туда с папой попали (не сомневаюсь, что очередной знакомый соблазнил необычной рыбалкой – боюсь перепутать, но вроде в каком-то озере караси нерестились и их всплывало столько, что можно было просто корзиной черпать). Не видел этого, меня на ночь туда не брали, а я и не очень рвался. Вместо этого гулял по заповедному лесу и просто балдел при виде красавцев-великанов боровиков и мухоморов, скачущих вверху белок (даже один раз куницу усмотрел) и ежей, спокойно пересекающих мне дорогу. И это буквально рядом с избушкой смотрителя.

Но однажды, пока рыбачки утром отсыпались, я проснулся совсем рано. Что-то меня дернуло выползти наружу, не дожидаясь, пока роса спадет. И мне посчастливилось увидеть, как на лугу, совсем рядом с этой заимкой, вытанцовывали журавли. Я осторожно выглядывал из-за плетня, но они даже внимания на меня не обращали. Их было больше десятка, и зрелище было сказочное. То вместе хороводились, то кто-то солировал Какой там балет маленьких лебедей, они просто отдыхают. Не видели постановщики, какие па журавли выкидывали.

А хозяин на мои восторги потом прореагировал равнодушно:

– Да они по весне постоянно тут представления устраивают. Иногда по одному, иногда парами. А то, как сейчас – всем колхозом.

Почему одно папино увлечение передалось мне мгновенно, а другое нет? Неужели действительно есть что-то, априори получаемое нами при рождении, а потом натуру уже не переделать? Почему меня с детстванеудержимо тянуло к любой живности, а вот всякие механические штуки – конструкторы, машинки и прочие механизмы – оставляли совершенно равнодушным? Так это и сохранилось на всю жизнь. В старших классах Димка и его кузен, Паша, получивший машину в наследство, пытались на даче научить меня ее водить, но я упорно отказывался. Мне это было не интересно. Даже когда родители после двухлетней работы в Камбодже приобрели «Волгу», это не произвело на меня никакого впечатления и абсолютно не вызвало желания научиться на ней ездить.

А вот для моего сына, наоборот, с детства лучше машинок игрушек не было. Весь в дедушку пошел. Подростком он мог часами торчать у какой-нибудь крутой тачки. В четырнадцать лет уже сам получил права в ДОСААФ и так и остался по жизни страстным автолюбителем и участников всяких пробегов по бездорожью. Естественно, на специальных джипах. И никакого тебе интереса к зверушкам. И дочь пошла по его следам: для нее пару недель мотаться за рулем по Европе не проблема. Зато, когда ее сын и мой внук, которого тоже не интересуют машины и техника, с восторгом носился с кокером Арликом по дорожкам Ильинского, я смотрел на них и радовался. Правда общением с Арликом его отношения с живыми созданиями и ограничились. Ни кошки, ни ежики интереса не вызывали.

Для завершения вашего представления о собственных способностях добавлю: у нас в институте курс автовождения был обязательным предметом на военной кафедре. И реальные права выдавали. Но после трех начальных уроков вождения со мной на полуторке с параллельным рулем наш инструктор пришел к выводу, что я принадлежу к той редкой породе людей, которым водить машину НЕ ДАНО! Еще бы – чуть в витрину гастронома не въехал. И он сделал мне предложение, от которого невозможно было отказаться: «Поставлю зачет. Сразу. Только больше не приходи!» Вот это для меня был праздник! Уверен, что и для него – тоже.

В первой книге я уже упоминал, что мои детские воспоминания складываются из двух вещей: отдельных кадров-картинок, которые по какой-то причине застряли в памяти, и семейных воспоминаний, дополненных фотографиями из альбомов. Со вторыми все понятно – показывали и рассказывали не раз. А вот первые – они поражают меня и сейчас своей избирательностью и отсутствием всякой системы.

Возьмем для примера месяц, проведенный мной в Туношне – летнем лагере детского дома, где моя бабушка Лидия Карловна работала воспитателем. Прямо сейчас вижу кадр, как с чьей-то ладошки, не торопясь, я ем смесь земляники и черники, выбирая языком и губами сначала самые спелые ягоды. А вот кадров сразу несколько: я наверху косогора, потом все крутится перед глазами, и вот я уже лежу внизу на спине, раскинув руки. Понимаю, это я скатываюсь боком с поросшего травой откоса, как мне кажется, с огромной скоростью. А вот всплывает другая тема – коллективная рыбалка. Несколько мужчин тянут бредень по разным берегам протоки, оставшейся после разлива Которосли – кадр первый. Я застыл в прыжке во время своих ненормальных восторженных скачек по берегу – кадр второй. Потом бросаюсь к улову, вываленному из бредня на траву: куча шевелящихся живых рыб – кадр третий. И вдруг в голове возникает инстинктивный темный ужас – вспоминаю, как из этой кучи выскальзывает змея и очень быстро ползет прямо на меня! И спасение, папин крик: «Не бойся! Это уж, он не ядовитый!» Последнее, возможно, уже из рассказов и фотографий.

Потом все кадры получали объяснения. Детдомовские девочки, присматривающие за мной в отсутствие бабушки, делились со мной собранными ягодами, а моим любимым занятием было скатываться с откоса на луг. Никто этому не учил. Сам изобрел себе такое занятие. Кадры с рыбалкой – последствия родительского приезда. Папа, как всегда, нашел возможность совместить любимую рыбалку с посещением летнего лагеря. И дядя Юра тоже есть на фото, а я сижу у него на голове. И, как сейчас, слышу ворчание бабушки в адрес нашего лихого соседа: «Опозорил меня перед коллективом, явился утром в столовую в пижаме, да еще и подшофе! И когда с утра успел хлебнуть?»

Вот мы с какой-то маленькой старушкой (лица не помню) смотрим на козочек, свинок и другую домашнюю живность. Остался в памяти кадр с козой, которую я одной рукой трогаю за голову, а другой держусь за маленькую сморщенную руку. Это моя прабабушка Ксения Дмитриевна, привезенная после войны с Украины и жившая сначала в Большом Селе, а потом у нас, устраивает мне прогулку по соседним дворам улицы Собинова. И тут же ее рассказы, многократно повторенные потом бабушкой и мамой, про их дом в Первомайске на крутом берегу Буга. Своя собака – большой красавец шпиц, свой ручной орел. Оба встречают прабабушку, идущую с базара. Павлины сидят на заборе и дико орут, когда прохожие дергают их за перья хвостов; кролики, живущие в большой яме; утки и огромные индюки, атакующие любого чужака. И, конечно же, здоровенный кот! Это был какой-то немыслимый рай для меня! На фоне хилых сарайчиков соседних дворов, где томилась местная домашняя живность, невозможно было представить эту картину в реальности.

Много интересного я про себя маленького узнал от бабушки. Любимой темой ее воспоминаний было мое пребывание в летнем лагере Туношна. Оказывается, за месяц два раза я чуть не утонул, но меня в самый последний момент вытаскивали из воды и откачивали. Второй раз это случилось, когда я самостоятельно решил простирнуть закаканные штанишки (лямка не отстегнулась вовремя).

Моя любимая бабушка Лидия Карловна работала там воспитателем, и даже, кажется, старшим. По-видимому, ей разрешили в качестве поощрения и внучка с собой на природу прихватить. Я думаю, старшие детдомовские девочки, которые ее реально любили и рады были помочь, с удовольствием присматривали за мной, когда она была занята по лагерю. И не только присматривали, но и угощали собранными лесными ягодами. В детском доме желание добровольно разделить с кем-то свою лично добытую вкусную еду стоило дорогого. Ну и, конечно, добровольное опекунство позволяло девам уклоняться от всяких хозяйственных работ. Они даже ссорились из-за того, чья очередь со мной оставаться.

Еще бы! Я совершенно не мешал им собирать ягоды, так как от природы был спокойным и созерцательным ребенком. Они вскоре убедились, что всегда найдут меня там, где оставили, и неплохо этим пользовались. А я часами мог наблюдать за муравейником, пытаясь понять, как же он устроен. Подкармливал мурашей козявками, наколотыми на кончик травинки. Или еще очень любил изучать старый пень с живущими на нем ящерицами. Ну а про болотце с головастиками, тритонами и прочей разнообразной водной живностью и говорить нечего. Была бы только подходящая кочка, откуда можно за ними наблюдать. Меня даже сеть паука кругоряда привлекала. Они были такие желтые, ее обитатели. Мохнатые и ненасытные. Могли до пяти штук разных насекомых за раз слопать. Я проверял неоднократно.

Девчонки мне такую смотровую площадку подыскивали, обустраивали и быстренько сматывались. И я их никогда не подводил. За что меня ягодами и поощряли.

Но такая летняя благодать только пару раз приключилась. Обычно бывало похуже. Моя память все плохое, как правило, сама отбрасывает, но до сих пор я с содроганием вспоминаю городской пионерский лагерь, куда меня однажды отправили, судя по всему, от безысходности. Он был на другом берегу Волги, почти в черте города. Полная противоположность и Туношне и Лесной школе. Единственное светлое пятно – решительное заступничество и даже опекунство Витьки Кузнецова из соседнего дома, который был старше нас и не давал в обиду. Он вступался за нас и словом, и подзатыльником. Хорошо, что родители, мои и Володи Некрасова из нашего класса, попросили Витьку за нами присматривать, а то бы мы с Вовкой совсем оголодали и превратились в полных замарашек и голодных заморышей.

Какая там была природа, вообще не помню! Мне кажется, что в основном мы сидели в сарае и перебирали гнилую картошку. Вернее, из полной липкой гнили выбирали что-то похожее на картошку, которая потом и шла на кухню. Какие-то два пацана чуть постарше в процессе этой творческой работы разучивали с нами неприличные песни типа «Ехал на ярмарку Ванька Холуй…», и мы их хором потом распевали. Когда меня оттуда забрали и отмыли от месячной грязи, я впервые в жизни попросил на общей коммунальной кухне у тети Маруси блинчик. Зашел, а она их пекла. И сразу сработал лагерный быстро приобретенный инстинкт – еда! Проси, а вдруг дадут? Соседка даже расплакалась: «Господи, что сделали эти уроды с ребенком».

Наверное, этот лагерь так и останется единственным местом, где мне было не до окружающей среды и ее обитателей. Но дома, даже в городских условиях улицы Собинова, я находил какие-то возможности для наблюдения, например, за моими любимыми муравьями. Один из часто повторяемых рассказов моей мамы звучал так:

– Иду я с работы, мелкий дождь накрапывает, радуюсь, что взяла зонтик, и вдруг вижу: на нашей улице, на обочине, под дождем лежит на животе какой-то ребенок. Вот, думаю, какая же у него мать должна быть раззява, мальчик под дождем валяется без присмотра, а ей хоть бы хны. Подхожу ближе, смотрю: какой ужас! Это же мой сын лежит на животе! Он, видите ли, наблюдал, как муравьи пытались спрятаться от дождя, но какого-то червяка бросать не хотели и упорно тянули добычу в свою подземную кладовую.

Когда мне исполнилось десять лет, мы переехали из коммуналки в собственную двухкомнатную квартиру на первом этаже далеко не нового дома.

И опять фокусы памяти: изнутри квартиру совсем не помню, а вот подвал с картошкой, которую тоже надо было перебирать, и окошко, выходящее на маленький садик, бабушкой и мной посаженный, – во всех подробностях. И прудик по соседству – вот его план хоть сейчас могу нарисовать. А еще помню расположение всех книжных полок в читалке соседней библиотеки, двор этого дома и даже злющего кота Яшу у соседей сверху. Он не признал во мне котофила, и все мои попытки его погладить кончались плачевно. Лупил лапой точно и сильно. Хотя, может быть, и аккуратно.

И прямо перед глазами стоят все емкости с разными водяными существами на подоконнике. И рядом – коробочки с гусеницами, коконами и яйцами ящериц, которые никому нельзя было трогать. Их количество сильно увеличилось после нашего переезда на окраину города. Первая же моя вылазка в окружающую среду, к моему неописуемому восторгу, завершилась шикарным открытием. Рядом был прудик, про который я уже говорил. На самом деле это была большая воронка, оставшаяся в развалинах кирпичного дома после попадания в него немецкой авиационной бомбы. Немцы при подходе к Москве хотели разбомбить ярославский железнодорожный узел и мост через Волгу, но зенитки их туда не пустили, и часть бомб была сброшена на предместья Ярославля. Во всяком случае, такая версия была в ходу у местных пацанов. За послевоенное время развалины этого дома сами по себе превратились в натуральный пруд. Мальчишки иногда плавали по нему на самодельных плотиках от одного кирпичного островка к другому.

К счастью, это бывало не часто, и у меня впервые появилась возможность спокойно наблюдать за жизнью его водных обитателей в естественной обстановке. Время от времени я вылавливал кого-нибудь, чтобы продолжить изучение в квартире. В читальном зале находившейся рядом библиотеки имени Лермонтова, куда я попросил родителей меня немедленно записать, можно было найти немало книг про жизнь животных. Я их штудировал до и после своих походов с самодельным сачком и трубой со стеклышком (папа откуда-то притащил) для наблюдения за подводной жизнью.

Кроме того, появилась новая задача: добыча и заготовка корма на зиму для моих водяных питомцев. В Ярославле не было зоомагазина, ловить всяких дафний и циклопов приходилось самому. И как только включали отопление, я тащил на батареи свою добычу, слегка подсушенную на солнышке, уже для капитальной сушки, чтобы предотвратить ее зимнее заплесневение. Вот тут-то и начиналась моя война со взрослыми. Им, видите ли, не нравился запах, исходящий от моих заготовок. Воняло, конечно, неслабо и весьма специфически. И каждый вечер поднимался вопрос: доколе?! А я пускался во всякие хитрости, чтобы выпросить еще пару денечков для полного завершения просушки.

Но в целом отношение к моим увлечениям было более чем терпимое. Мне даже выделили подоконник, где появился пусть маленький, но зато мой первый и самый настоящий аквариум. Опять папа выручил, с работы принес мне круглую химическую посудину, а потом, после моих жалобных просьб, еще несколько. Использовать их вместо литровых и двухлитровых банок гораздо удобнее, да и при наблюдении не было таких искажений картинки, как раньше.

Хотя в первую очередь я должен благодарить маму, которая не только не запрещала, но и проявляла живой интерес к моим увлечениям. Вместе со мной наблюдала за рождением мальков у толстой красной меченосихи и переживала, чтобы другие обитатели аквариума их не съели. Сама отлавливала их столовой ложкой и сажала в отдельную банку. Меченосцев и гупешек я выращивал самостоятельно, выпрашивая или выменивая мальков у одноклассника. А тот потихоньку таскал их у отца, известного в городе аквариумиста.

Если бы у нас в городе был хоть какой зоомагазин, я бы там торчал часами, прилипнув носом к аквариумам и террариумам. Потом я что-то подобное на «Птичке» в Москве делал каждое свободное воскресенье. Для меня это был и праздник, и отдушина от повседневщины.

Поэтому, когда я прочитал у Джеральда описание зоомагазина «Аквариум», в который ему удалось устроиться на подработку, то попробовал представить себя там и даже не могу вообразить, что бы со мной стало. Минимум полчаса молчаливого внутреннего восторга на каждый отдельный водяной мир. Вы только почитайте описание.

«Вдоль стен тянулись ряды огромных аквариумов, где жили яркие тропические рыбки, в стеклянных банках копошились ужи, змеи, большие зеленые ящерицы, черепахи, тритоны с гофрированными хвостами и огромные лягушки с выпученными глазами».

А какое бы было удовольствие их кормить живым дафниями, циклопами, всякими травяными букашками. Мне со своими питомцами это никогда не надоедало. По-видимому, мы с Джеральдом чувствовали одинаково, так как он отказывался от собственного обеда, чтобы собирать мокриц в парке для подкормки рептилий и амфибий и ловли водяной прудовой мелочи, чтобы немного разнообразить их кормежку аквариумных обитателей. А еще он подкладывал влажный мох в корзину, где жили большие леопардовые лягушки (у меня и сейчас при словах «леопардовые лягушки» возникает особое чувство: я нашел картинку, увидел, как эти красавицы выглядят и даже сейчас ощущаю к нему белую зависть), чтобы те могли укрыться от палящих лучей лампы (что же у них за хозяин был: садюга какой-то), постоянно освещавшей их жилище. Джеральд смазывал их воспаленные лапки оливковым маслом и промывал им слезящиеся глаза (оливковым маслом, представьте себе, а я лапки чибису в кружке юннатов Дома пионеров только мокрой тряпочкой чистил).

А в центральном аквариуме жили восхитительные, яркие рыбки: от одних названий которых сразу вспоминаются мои частые визиты на «Птичку»: бархатные черные моллинезии, серебристые топорики, блестящие неоны.

А уж когда посланный за новым товаром Джеральд добирался до оптовых магазинчиков, где его ждали большие ящики с ящерицами, корзины, полные черепашек, огромные аквариумы с колышущимися водорослями, между которых шныряли тритоны, лягушки и саламандры, и контейнеры с игуанами, мне было просто невозможно все это сразу представить.

Я помню, что еще в первой части книги меня прямо тянуло дать описание этой сказочной «пещеры Алладина», но с трудом удержался. Хотя задумался, а может, если я перечитывал этот кусочек несколько раз с восторгом, то, может, и других это тоже порадует? А мне про это написать только приятности добавить.

Конечно, моя маленькая коллекция даже рядом с этим богатством не стояла, но ведь в детстве я про него и не знал. А то что у меня на подоконнике размещалось – удовольствия тоже доставляла немало. И не только мне.

Мама любила смотреть, как натягивает сети и строит свой подводный дом-колокол паук-серебрянка, добытый в результате моих походов к другому пруду. Ох, как он меня кусанул во время поимки, при разборке руками вытащенных водорослей. На несколько дней палец онемел. Но мама этого не знала (на всякий случай ничего не сказал) и ему симпатизировала.

А вот хищных личинок стрекоз справедливая Лидия Геннадьевна очень не любила, потому что они жрали бедных маленьких головастиков и даже небольших жуков-плавунцов, и плавов, которые, в свою очередь, так же безжалостно поступали с прудовыми улитками катушками.

Зато всегда охотно откликалась на приглашения посмотреть превращение их в стрекоз. Чтобы не упустить момент и насладиться этим зрелищем, я держал отдельно тройку больших личинок стрекоз вида коромысло. С плоскими мордами-масками. Кормил их на убой, сначала живыми дафниями, а потом и добычей покрупней, чтобы не вздумали друг за другом охотиться, и выжидал момент, когда они приступят к последней линьке и можно будет уже зачатки крылышек рассмотреть.

На этой стадии они уже не охотятся на все, что движется. Потому что стали «нимфы» и внутренне сосредотачиваются на скором наступлении самого главного. Выбираются из воды и застывают: значит, вот-вот из них начнут вылупляться стрекозы. Вот этот момент мы с мамой и ждали, оснастив емкость несколькими вертикальными палочками-тростинками.

Однажды удалось подсмотреть весь процесс с нуля. Ну прямо волшебство! Скафандр личинки трескается на спине, и через эту щель медленно выбирается молодая, вся помятая стрекоза, тут же начинающая разворачивать крылья, которые быстро становятся прочными. Жалели молодых красавиц, банку выставляли на внешний подоконник, и они все улетали на волю.

И уж очень сильно не любила мама (бабушка вообще отказывалась смотреть) мою банку с пауками-крестовиками, все время проверяя, хорошо ли она закрыта. А они были такими изящными, и мне казались красавцами. Свет играл на желтоватых пятнах, на груди природой был изображен щит, а на попе выделялись три пары бугорков, выделяющих паутину. Самки по осени откладывали яйца в кокон и умирали. А весной из него выбиралась целая банда малюсеньких паучков.

А красавца каракурта, который мне так нравился в книжке на картинке, я так и не нашел ни у кого в Ярославле. К бабушкиной радости, с которой я целью своих поисков поделился.

Это мое увлечение началось в четвертом классе после переезда, продолжалось максимум пару лет и как-то само заглохло. Такие всплески интереса свойственны моей натуре – накатывала волна, а потом, через какое-то время, исчезала. Иногда совсем, иногда вдруг возобновлялась. Некоторые оставались на всю жизнь. В последнем случае к книгам и маркам я должен добавить коллекционирование сов. В нашей московской квартире их уже столько (скульптуры из камня и всего остального, картины, гравюры, даже несколько настоящих чучел есть), что нам самим там не так и много места осталось. А лучшие работы известных уральских мастеров и сюда уже перекочевали. Не зря совеночек с обложки книг этой серии на читателей смотрит. Заодно и мудрость Сущности олицетворяет.

Котя Первый и мамин щенок-псевдо шпиц

А теперь наконец-то подбираемся к главному увлечению моей жизни среди домашних питомцев – к котам.

Собственного кота содержать в условиях коммуналки было практически невозможно, поэтому первым знакомым представителем этой расы в моей жизни был мрачный и облезлый, покрытый шрамами домовой кот. Он запомнился мне тем, что по ночам, спасаясь от коридорных крыс, якобы запрыгивал на верхний край открытой двери туалета и всю ночь балансировал там на грани риска свалиться и оказаться у них в зубах. Не помню, кто мне рассказал эту историю из серии коммунальных ужастиков, но она сильно потрясла мое легко возбудимое детское воображение. Да еще я и картинку в книге вспомнил, как одинокий путник на дереве от волков спасается. Он там уже еле держится за ветки объединившимися руками. А они сидят внизу кругом – ждут, когда жертва свалится.

Теперь-то я понимаю, что про кота было чистое вранье, но тогда при каждом удобном случае я таскал ему всякие съедобные кусочки, чтобы у бедняги хватало сил ночью удерживаться на такой узкой поверхности.

Хотя, с другой стороны, основания верить в этот ужастик были самые реальные. Крысы в нашем деревянном доме с сараюшками, подвалом и чердаком были действительно впечатляющими созданиями, как по размерам, так и по наглости поведения. Одна из наших вечерних детских забав с Райкой и Ринухой – пошерудить вечером палкой за коридорными сундуками и ждать, выскочит крыса или нет. А если выскакивала, то с воплями ужаса улепетывать в свои комнатки.

Этот кот и полосатая кошка, которая на нашей кухне в угловой коробке как-то завела котят, были ничейными дворовыми созданиями. Кот еще иногда зимой ночевал в коридоре или на черной лестнице нашего этажа, а кошка где-то бродила сама по себе. Котята в коробке продержались два дня и исчезли. Как же жалобно кошка потом плакала во дворе. Ритка мне тихонько шепнула, что это дядя Гайяз их забрал, чтобы утопить. Как я его после этого возненавидел! Он и так был очень большой, наголо бритый, всегда в тюбетейке и угрюмо-страшный. А после этого я стал его еще больше бояться, тем более что воспоминания его недавнего пьяного возвращения домой были еще свежи. Он во все звонки звонил, в дверь колотил, кричал, что привел друга, приехавшего из самой Казани, и им не хватило, еще требуется добавить! А когда тетя Маруся так дверь и не открыла, начал еще и в стену колотить. Стенка-то была на лестнице от нашей комнаты, и я помню, как папа все рвался выйти, чтобы с ними разобраться, а мама его ни в какую не пускала.

Потом Ринуха поклялась, что ее отец здесь совершенно ни при чем – «Что ему, делать больше нечего?»

А унесла котят старуха из угловой квартиры, та самая, которая мне историю про Жучиху рассказывала. Злая ведьма – так мы ее решили теперь называть. И перешли к действиям: написали на листочке «ВЕДЬМА» и подсунули ей под дверь, за что нас, легко и быстро вычисленных, потом несколько дней держали под домашним арестом.

Я учился в третьем классе, когда у нашей семьи обозначилась перспектива получения собственной квартиры. И в ожидании этого – и, конечно, с моей подачи – у нас появился замечательный пепельный котенок.

Перед этим умерла прабабушка. Ее, лежащую в гробу, помню, а на похороны меня не взяли на кладбище. И еще родилась Ирочка. Если честно, то совсем не помню связанных с этим событием моментов. И не помню, чтобы меня кто-то спрашивал, хочу ли я маленькую сестренку. А вот предысторию появления котенка помню во всех деталях!

Как-то холодным осенне-зимним вечером мы гуляли на улице и сначала встретили папу, который стал нам показывать летящий по небу спутник. Это должно было вызывать у нас восторг, поэтому все делали вид, что видят эту движущуюся звездочку. А через полчаса мы встретили маму, она несла в муфточке маленький белый комок – щенка шпица. Я ему палец к мордочке поднес, и он его лизнул. Какой там спутник. Вот где был восторг!

Тем вечером я и узнал, что скоро мы переедем в отдельную квартиру, и там для всех будет место. Для ВСЕХ! Это ключевое понятие застряло в моей голове сразу. Своя собака – это, конечно, хорошо, особенно после маминых рассказов про умнейшего шпица ее детства. Но я-то уже нутром понимал, что собаки – это не мое, котенка хочу. И хотя вполне осознать это и сформулировать еще не мог, но уже на следующий день дал согласие девочке Зине из нашего класса забрать одного из недавно родившихся у них котят. Она уже несколько дней их всем расхваливала и расписывала, ей тоже было жалко отдавать их на уничтожение. И я почему-то попросил принести именно котенка, непременно серенького и пушистого и с белой грудкой. Думаю, что тоже под влиянием маминых и бабушкиных рассказов.

Короче говоря, домой я принес пушистого пепельного цвета котенка с трогательными фиолетовыми глазками. И с белым галстучком и носочками. Логика заготовленного мной выступления была железной:

– Мамочка, дорогая! Ты же сама сказала, что скоро мы переедем в новую квартиру. У тебя в детстве шпиц и кот прекрасно жили вместе. Щеночек-то уже есть, а котенка не было! А вот теперь они познакомятся еще в раннем возрасте! И потом будут жить вместе и дружно.

Котенок посмотрел на маму своими чудесными глазками, и вопрос был решен. Я их сначала хотел поселить в одной коробке, но предложение не прошло – испугались за серого кошенятинку: Пушок мог просто его раздавить, ведь тот был еще совсем маленьким. Мы с мамой выпаивали его молоком со спец. добавками рыбьего жира. Мне тоже давали эту гадость (только без молока), и за компанию глотать его было все-таки легче. Я не зря раньше говорил: героическая женщина была моя мама! У нее недавно дочка родилась, мало ей было забот, но вот как-то все она успевала.

К сожалению, первый Котя даже до переезда не дожил. Вскоре он заболел, и вылечить его не смогли ни ветеринар (сказал, что уже больного нам принесли, а, может, мне сочинили это), ни народные средства. Хорошо, что я этих мучений не видел: меня сразу после школы в пионерский лагерь отправили. А вернулся – его уже нет. Чумка. Такое же жуткое слово, как чахотка. Сначала чахнут, чумеют, а потом приходит смерть. Котя даже до возраста прививок не дожил. Хотя в те времена о них никто и не думал.

Я про прививки почему вспомнил? Мама тогда боялась, что Пушок заразится, и ему все необходимые уколы сделали. Зря боялась. К этому живучему и тупому дворняге, в которого он медленно, но верно превращался, никакие болезни бы не пристали.

Мама пошла выяснять, за что же ей подсунули вместо шпица это создание? Ей предъявили мамашу – чистый породистый шпиц. И дочка за ней бегала такая же – не подкопаться (а ведь родная сестричка Пушка). По-видимому, не проследили за случайными связями с дворовыми визитерами, вот с потомством конфуз и получился. Оказалось, нам просто не повезло – не того щеночка мама из помета выбрала. А какой был симпатяга в детстве.

Но собаки меня тогда мало интересовали, не сильно привлекают и сейчас. И если о котенке я долго горевал, то, когда приобретенный мамой псевдо шпиц окончательно превратился в длинноногую дворнягу и перебрался на жительство в отдельный домик к нашей почтальонше, я совсем не расстроился. По крайней мере, гораздо меньше, чем из-за сбежавшего от меня под крыльцо дома маленького воробьеныша, подобранного мной на дорожке парка. Вынес погулять и не уследил. Какие были рыдания и самобичевания! И ночные кошмары. Меня всего трясло и даже температура подскакивала, стоило мне только представить, как за ним там начинается охота злобных крыс. Но это тоже было еще на улице Собинова.

А вот моя сестренка Ирочка, которая с этим щенком выросла уже в отдельной квартире, после того как собаку отдали, два дня плакала и в знак протеста не хотела выходить из-под стола. Хотя ей в два женских голоса пели, что тете Леле одной в доме жить страшно. Надо же и ее пожалеть. И как Пушку там будет хорошо и просторно, отчего он сразу же поумнеет и будет дом охранять: «Ну подумай сама, нельзя же такую здоровенную собаку в маленькой квартире держать. Она от этого глупеет и становится злой». Но Ирочка думать про это не хотела и безудержно рыдала.

Последней каплей, переполнившей чашу семейного терпения в отношении не только глупого и неблагодарного, но еще и крайне вороватого, все грызущего Пушка, послужило пожирание им тюлевой занавески с кухонной двери. Он обиделся, что от него все позакрывали, и, когда остался один, содрал занавеску и сожрал. Все боялись, что у него будет заворот кишок, но занавеска благополучно вышла кусками. Значит, сначала он ее на куски порвал и только потом съел. Может быть, мы Пушка и еще бы потерпели, просто маме, я думаю, было тяжело смотреть на этого урода и постоянно вспоминать друга своего детства – белоснежного шпица, выполнявшего все команды и ходящего на задних лапах. Больше в Ярославле родители собак не заводили.

А вот коты в нашей семье жили почти всегда. Мы вежливо называли их полусибирскими, поскольку альтернативное название звучало уж очень непрезентабельно – дворовые помоечные. Наши коты, как правило, были серенькие, разной степени пушистости, но обязательно с белыми отметинами на груди, мордочке и лапках.

Про первого котенка от Зины я уже написал. Неудачный получился эксперимент, но уж так сложилось, никто не виноват. Только вот маму мне было очень жалко: сколько она с ним намучилась за его короткую жизнь. А я в это время беспечно кроликов в пионерском лагере кормил. Было там около пищеблока несколько клеток, я туда каждый день приходил с пучками клевера и одуванов, а они меня уже ждали. Мне даже чистить клетки доверяли. То есть ключи от них разрешали брать самому. А зря!

Мой дружок Димка в это время болтался в соседней деревне, там их родня дом снимала, и я при первой возможности к нему из лагеря сбегал.

Прекрасно помню, как его старший двоюродный брат с приятелем использовали нас в качестве живцов для ловли раков. Мы должны были засовывать руки во все подводные норки под обрывистым берегом речки, а когда нас за пальцы хватал рак, выбрасывать его на берег. А чтобы мы не уклонялись, не хныкали и не отлынивали, нам пообещали, что это первый и совершенно необходимый этап закаливания воли перед обучением джиу-джитсу, чем они с нами обязательно после этого и займутся. Увы – обманули! Даже вареных раков не дали попробовать, какая уж там борьба…

Так вот, присутствие рядом дружка навело меня на мысль о спасении моего любимого кролика. Мне и так было их жалко – знал, что всех готовят на съедение. Но особенно одного, пятнистого красавца. Я его избирательно кормил и под влиянием рассказов Сетон-Томпсона Джеком назвал. Совсем ручным был. Вытащить незаметно из клетки и отнести к Димке в кусты было плевое дело. Затем, по плану, тот должен был отвезти кроля в Ярославль, на грузовике или пригородном поезде. Уезжали все вместе с родственниками из деревни. И, наконец, последний этап операции – мы воссоединяемся и передаем спасенного в Дом пионеров, в кружок юных натуралистов. Там меня знают и подарочек точно возьмут. По крайней мере, буду уверен, что его не съедят. Отличный план я разработал и им гордился.

Но, вернувшись домой раньше меня, Димон не придумал ничего лучше, чем посадить ушастого в шкаф с одеждой, после куда-то умотался. А может пошел меня встречать. К сожалению, раньше нас домой вернулась его мама. Она зачем-то открыла шкаф, а оттуда на нее кроль как выпрыгнет, как выскочит. Ну нам и досталось, когда мы за ним прибежали. И, с одной стороны, вроде за дело, но ведь хотели то как лучше. Пришлось приврать, что меня им в лагере наградили, а я Димку просто мне помочь уговорил. Она сделала вид, что поверила, но, на всякий случай, до Дома пионеров нас сопроводила.

Вообще-то, по справедливости, не нас следовало ругать, а глупого кроля. Сидел бы ушастый в шкафу тихонечко, а то царапаться начал. Свое присутствие обозначил, а в итоге чуть не довел тетю Клаву до сердечного приступа.

Забыл добавить, что в отношении чистки клеток у меня уже был опыт. В третьем классе я целый год добровольно ходил в этот кружок юннатов в Доме пионеров. Если честно, записался туда с корыстными целями. В их аквариумах по стенкам ползали маленькие разноцветные улитки, увидел я их и застыл от восторга и зависти. Очень хотелось таких иметь, и я задумал, что если не удастся выпросить, то умыкну хотя бы парочку, чтобы у меня размножились. Но когда они получили в свое распоряжение такого безответного работника, который все делал – чистил клетки, менял опилки морским свинкам и хомякам, даже чибису с подбитым крылом лапки мыл, – то сами спросили, чего мне хотелось бы в награду? И, получив желаемое, я полетел домой как на крыльях с десятком улиточек в баночке. Но и после этого продолжал ходить, мне нравилась атмосфера кружка и что я всем был нужен. Потом прочитал у Даррелла, как это называется: «на позверушках». Неплохо было бы уточнить для меня персонально: «восторженный дурачок на позверушках».

Всех наших котов мой отец называл «котями» – тоже, наверное, какие-то воспоминания детства. А моя добрейшая бабушка, на которую падали все заботы повседневного ухода за ними, на первом этапе настойчиво пыталась их научить ходить в человеческий туалет. И это у нее иногда даже получалось.

Котя (он же Эдик) – мой воспитанник, умница и добытчик

Этого котенка, получившего двойное имя, мне соседка по парте Ирка Егорова принесла. Наша общая с Димкой школьная подруга. В 10–11 классах у меня была своя «камчатка» – такая нестандартная длинная парта, последняя у стенки в среднем ряду. И я там частенько сидел посерединке между двумя девушками – Наташкой Клюшниковой и Иркой Егоровой. Мы сосуществовали втроем без всякого амурного подтекста. Клюша с каким-то парнем из ее дома хороводилась, а Ирка была на моем друге зациклена. А у меня, наверное, детская потребность в наличие рядом двух дев проснулась. Мы никому не мешали, только иногда особо вредные училки, например, физичка Лядова (прозвище на букву «б» само на язык просилось) нас разгоняли, то есть Ирку отсаживали.

Я у них сдувал все, что было связано с грамматикой и орфографией русского языка: всякие диктанты, изложения, но все равно из-за рассеянности и последующих сомнений в правильности даже списанного умудрялся лепить ошибки на ровном месте. У меня есть такая врожденная способность – одно и то же слово я могу три раза по-разному написать. И это не только русского касается, такая же проблема потом возникла у меня и с французским. Мои преподавательницы по языку только удивлялись, как это мне удается. Зато все остальные предметы Наталья и Ирка у меня сдували. Вот такой был симбиоз. К тому же, зрение мое начало быстро портиться. Я уже совсем плохо видел написанное на доске, а в очках ходить стеснялся. Поэтому все что учителя на ней писали, тоже подсматривал у них. И еще время от времени новенькие книжечки, в том числе поэзию, подруги мне подтаскивали. Не знаю, откуда добывали, хотя тогда вроде и особых проблем и не было. Но это как посмотреть, как сейчас помню, Наташка принесла мне (почитать) первую опубликованную повесть Василия Аксенова «Коллеги», а Ирка вообще подарила первые тоненькие сборники стихов Новеллы Матвеевой.

Вот она же меня этим котенком и наградила, проведя предварительно рекламную кампанию. Сказала, что пушистость у него, может быть, и подкачает, зато умница будет точно. Родители уже в трех поколениях этим славятся, поскольку охотники знаменитые и на мышей, и на крыс. Их котята только по предварительным заказам расходятся, да еще и в очередь надо вставать. А мне вот повезло – получу от нее по блату!

Это случилось уже после окончания школы и отъезда родителей в Камбоджу. Наталья куда-то делась, а Ирка так в нашей компании и осталась. А так как обзаведение котенком я с родителями заранее обговорил как непременное условие того, что я остаюсь в Ярославле и всех знакомых об этом оповестил, вот мне счастье и привалило. Причем совершенно искренне это пишу.

Ему было чуть больше месяца: считайте, он стал моим персональным воспитанником с самого младенчества. Ну и бабушка тоже руку приложила. Котенок и в самом деле был умницей с самого раннего детства. Ему достаточно было один раз показать, как ходить в унитаз, и этого хватило. Положили туда бумажки из его кошачьего туалета, помогли запрыгнуть, он понюхал и тут же лужицу пустил. Бабушка была просто потрясена и очень рада.

Ну и вопрос возник, как его назвать. Я хотел сначала Збышеком в честь Збигнева Цибульского и своего якобы польского происхождения. Однако моя любовь к футболу победила, и он стал Эдиком – естественно, в честь Эдуарда Стрельцова. Но бабушка упорно звала его Котей, поэтому в итоге пришлось согласиться на компромисс и оставить двойное имя Котя-Эдик.

(Кстати, о двойных именах. Когда родился сын, я тоже захотел дать ему двойное имя Ян-Ярослав. Но сотрудницы ЗАГС уперлись насмерть, нельзя двойное имя иметь и все. Я им говорю:

– Хорошо, именно это нельзя, а БАМ-КамАЗ можно? Ну-ка попробуйте мне сказать, что нельзя и запретить его так назвать.

В чем в чем, а в демагогии я уже был подкован.

– Записывайте: БАМ-КамАЗ. А то сейчас позвоню куда надо, и будете потом объясняться, почему это у вас патриотизм не в чести.

А сам испугался, вдруг, думаю, возьмут и сдуру напишут? Как потом задний ход давать и к первому варианту возвращаться? Но они впали в транс и вызвали начальницу. Та в демагогии тоже была неплохо подкована и к вопросу подошла с другой стороны:

– В принципе, мы не против. БАМ-КамАЗ мы, конечно, записать можем, но умоляю, уважаемые родители, вы же люди умные, не портите жизнь ребенка! Его же дразнить станут.

И сама ловко перескочила на мой вариант:

– Вот вы сами подумайте, такое прекрасное русское имя Ярослав. Ну зачем вам еще и Ян? Или может он еврей?

Это был неожиданный поворот. Я еще и про поляков не начал выступать с контраргументами, как моя супруга, которую назвали умной родительницей, до сих пор молча хранившая нейтралитет, вдруг однозначно заявила:

– Да, вы правы, а мы согласны на Ярослава. Так и запишите).

Но это было совсем потом. А в тот период моей студенческой ярославской жизни я впервые получил возможность существовать в одиночестве, в комнате родителей. А так как не сильно был озабочен регулярным посещением лекций, то часами валялся на диване и читал. И меня никто не трогал, жизни не учил. Просто лепота!

Естественно, кот все время проводил со мной, и я его сразу же начал тренировать в прыжках в высоту. Сам еще совсем недавно ими занимался. Прилеплял маленькие кусочки мяса на стенку, а он за ним прыгал, сбивал их лапой и съедал. А я расстояние до приманки все увеличивал, увеличивал и постепенно дошел до выключателя. И когда он готовился к прыжку, говорил:

– Ап! Эдичка, туши свет!

В итоге я добился такого супер эффекта – хоть в театре Куклачева показывай. Скажем, приходят ко мне какие-нибудь нудные гости и сидят допоздна. Вот, например, Титыч с Усовым взяли такую моду – зайдут, вроде случайно, и усаживаются за шахматы. Им, видите ли, тут было удобно в них играть. Уже поздно, а они все сидят и сидят, шахматисты хреновы. Я в таких случаях дверь приоткрывал и кричал:

– Котенька! Эдик! Ты где?

Он немедленно являлся. И в этот момент я говорил:

– Эдя, красавец, иди сюда. Ап!

Он прыгал и лапой лупил по выключателю. Какие после этого могли быть шахматы? Я их выпроваживал и, конечно, кошенятина получал свою порцию мяса. Народ из группы часто меня навещал и просто обалдевал от такого номера. Не кот, цирковой артист. Как только девицы его ни тискали, но он героически все терпел.

Были и другие ситуации, когда я его целенаправленно просил свет потушить. Прекрасный был отвлекающий момент. Щелк И вдруг наступал романтический полумрак. А я вроде и ни при чем.

Котенок был настолько ко мне привязан, что я его нутром чувствовал. Мне казалось, я понимал, чего он хочет и про что рассказывает. Особенно когда он в знак одобрения наших бесед начинал об меня лбом тереться. По ночам забирался ко мне под одеяло, растягивался и дрых. Не сворачивался клубочком в ногах, а действительно растягивался вдоль тела сбоку. Приходилось быть осторожным, сильно не ворочаться. Когда я уходил из квартиры, он выбегал в прихожую прощаться. А уж как радовался при встрече.

Я боялся его выпускать на улицу, но в конце февраля начались проблемы, углы он не метил, но проситься наружу стал энергично и громко. И рановато вроде – ему только 6 месяцев сравнялось, да и снег еще лежал. А у меня руки не поднимались самому его во двор вынести – в неизвестность. Но держать кота по другим правилам тогда просто не представлялось возможным: все считали, что у кошачьих должна быть и своя самостоятельная жизнь. Про кастрацию вообще не говорю, понятия такого не было. И пока я так дергался в нерешительности, он однажды просто прыгнул со стола на форточку, с форточки – на балкон и… привет! Все мои призывные крики ничего не дали. Я выскочил, обежал дом, но куда там… Заметил только, как он лихо с крыши дальнего от меня киоска спрыгнул вниз и растворился в вечерней полутьме. А перед этим, значит, с козырька гастронома сиганул на киоск, прямо каскадер какой-то. Хорошо, что магазин был уже закрыт, и людей на улице почти не было.

Ох, долго я заснуть не мог, ворочаться по привычке боялся, а под боком никого и не было. Лежал и все прикидывал варианты: хорошо, если во дворы заскочит, а если, не дай Бог, через проспект его понесет? А как же он опять сможет на балкон попасть? Третий этаж как-никак – это ж не спрыгивать, а запрыгивать надо.

(Кстати, я и потом долго не понимал, как он это делает, пока сам не увидел. Оказывается, около балкона какая-то вертикальная деревянная коробка стояла, что-то, видно, закрывала в стене. Так он ей и пользовался для возвращения. Как предпоследним этапом маршрута «Крыша киоска – козырек гастронома – коробка – балкон» (и как потом оказалось, не только наш). Этот же маршрут и для спуска применял. Повезло мне, однако, но такой хитрый путь еще надо было освоить. И чтобы с одного раза – просто удивительно. Далеко не всем такое бы удалось, а Котя, он же умница Эдик, он же первопроходец с двойным именем, сразу маршрут просек и потом пользовался им неоднократно.

Впоследствии его еще более умный последователь так же уходил и возвращался (я сам видел), с примагазинных ящиков заскакивал на крышу киосков (их было два, и они стояли с обеих сторон козырька, так он еще выбирал, где ему удобнее), ну и дальше – смотри выше.

А я в первый его уход только под утро заснул и уже свозь сон почувствовал, как кто-то холодный забирается ко мне под одеяло. Ох, как же я обрадовался несказанно! Понесся на кухню, чтобы разморозить своему умному гуляке кусочки мяса.

Тут придется опять упомянуть «дефицит»: в те уже далекие, почти былинные, социалистические времена не только никаких специальных кормов для кошек не было. Да что говорить про кошек, когда даже для людей нормальных мясных продуктов в Ярославле было практически не купить. Кошек кормили остатками того же, что сами ели, и никого это не удивляло. А сами ели то, что где-то как-то раздобывали. Самый распространенный метод добычи – привезти мясо и колбасу из Москвы. Вот и я своего друга, учившегося в Москве и снабжавшего время от времени родителей и младшего брата, специально просил прикладывать немножко мяса и для этого кота. Про себя неудобно было упоминать. Сами не ели, а ему в морозильнике неприкосновенный запас держали. А так бабушка ежедневно в мисочку всякие кашки, супчики и прочее подкладывала. Он это ел, конечно, но ворчал, а потом подходил, садился напротив, смотрел на нее и мрачно ругался. А бабушкаему в ответ выговаривала: «Ишь, какой прынц выискался. Мы такое сами едим, и ты съешь. Нет у меня для тебя специального меню. Вот придет твой хозяин, у него и проси!»

Отношения у них были непростые, но в основном эта была игра с обеих сторон. Большей частью она протекала днем, когда нас с Ирочкой не было дома. Наверное, скучновато было обоим. Происходило это так: бабушка куда-то направляется, а кот уже сидит под диваном в засаде. Несколько раз сам видел. Выжидает. Вдруг стремительно выскакивает – и хлоп ее лапой по ноге. Но без когтей (как правило, но всякое случалось). Бабушка возмущается:

– Ах, ты паршивец! Я тебя кормлю, туалет для тебя готовлю, а ты на меня охотиться будешь! Вот сейчас газету возьму, достанется тебе. И вечером все хозяину расскажу, вот посидишь в наказание без угощений!

И она шла вооружаться, сворачивала газету и появлялась для расправы:

– Ну! Ты где притаился?

А паршивца уже и след простыл. Бабушка ходит, везде ищет – пропал кот. Только газету отложит – а он сзади прыг! И опять лапой по ноге.

Ну увлекался иногда! Все-таки хищник. Даже пару раз легкие царапины были мне продемонстрированы. Приходилось мне ему официально выговора делать, а Лидии Карловне прикупить в качестве подарка длинные теплые (и, главное, защитные) носки.

Бабушка была профессиональная воспитательница, она всегда за справедливость выступала и, вспоминая свою работу в детском доме, с котом время от времени тоже проводила разъяснительную работу. В этом случае приглашали и меня. По идее, в конце собрания кот должен был все понять и пообещать исправиться, но вот это не сильно получалось. Хотя выслушивал все внимательно и прикидывался хорошим. Такие редкие разборки не мешали им прекрасно проводить время вместе и, когда бабушка читала или смотрела днем телевизор, он всегда устраивался рядом и даже песни ей распевал.

Какие отношения у него были с Ирочкой – не знаю. Думаю, полный нейтралитет, вернее, игнор. Во всяком случае, она мне на Эдика не жаловалась, а он тем более. В то время у сестры были другие проблемы: ей постоянно приходилось выяснять отношения с бабушкой, которая никак не хотела понимать, что ее внучка взрослеет. Своей основной миссией считала заботу о ее здоровье: отсюда, например, ученице уже четвертого класса (!) обязательно надо было в холодную погоду одевать теплые нижние штаны с начесом, ну а потом, естественно, ходить в них в школе. С точки зрения Ирочки – непереносимый позор и кошмар. Я ей, конечно, совет подкинул – похитрее надо быть. И бабушке нервы не мотать, и в школе переодеться в туалете, кто мешает? Наверное, так и делала и до моего совета, но скандалила регулярно. Права качала.

Однако вернусь к Эдику. Скоро коту мало стало дневных игр, и он придумал вечерние. Бабушка на ночь дверь в их комнату плотно не прикрывала, душновато было спать: нерегулируемая батарея в их комнатке работала как зверь. Кот этим пользовался. Он выбирался вечерком у меня из-под одеяла, тихонько проскальзывал к бабушке под кровать и начинал свой концерт. Сначала тихо, а потом и погромче, гнусненько так подвывал. Как сейчас слышу бабушкино ворчание типа «Вот только засыпать стала, а этот паршивец явился» – и звуки шлепков чем-то по полу. Но напрасно она его там выцеливала. Кот, неслышный и легкий как тень, уже принесся в мою комнату и скользнул под одеяло. И тихонечко так лежит, заметьте, с закрытыми глазами. А бабушка вставала и появлялась в нашей комнате с жалобами:

– Игорь, кот под кроватью непрерывно вопит. Не знаю, чего хочет, но спать мне твой паршивец не дает!

Я подключался к игре:

– Да тебе, наверное, показалось. Что, ты говоришь, он делал? Вопил? Ну точно приснилось. Вот же он спит. С вечера как залез, так и дрыхнет.

И я поднимал одеяло. Бабушка была в полном ступоре.

– Как спит? А кто же тогда кричал под кроватью?

– Да приснилось тебе это. А, может, домовой приходил? Обидела, наверное, его чем-то, вот он ругался. А кот, видишь же, спит, да так крепко, что даже не мурлычет.

Недоумевающая бабушка, ворча что-то под нос про несуществующего в городе домового, уходила, а кот полчаса выжидал и отправлялся на второй заход. Но скоро возвращался, несолоно хлебавши: дверь была плотненько так закрыта. Видимо, Лидия Карловна решила, что лучше в духоте спать, зато спокойно, без всяких странных звуков и пушистых явлений и сновидений.

Я потом, конечно, во всем бабушке признался, а то ей начало уже казаться, что у нее по вечерам и на самом деле с головой плохо становится. Галлюцинации появляются. Поворчала, потом посмеялись вместе и успокоилась. Главное – с головой проблем нет.

Но апофеозом его подвигов явилось похищение связки сосисок с одного из соседних балконов и доставка их к нам домой через форточку. Правда, тут я ему помог немножко. Сижу я как-то вечером за столом. Вдруг непонятный шум и движуха за окном. Коту возвращаться вроде бы не пора – он только с полчаса назад выбрался. Раздвигаю занавески и вижу: сидит наш Эдуард за стеклом, а в зубах длинная связка сосисок, свешивающаяся с обеих сторон. Ну я прямо обалдел. Сосиски, впрочем, как и сардельки с колбасой, в Ярославле были дефицитом из дефицита. А тут вдруг такое явление! Кот пытается со своей ношей прыгнуть на форточку, но не получается. А я-то помочь не могу – двойные рамы заклеены наглухо. После нескольких неудачных попыток он наконец находит подходящий вариант: берет в зубы крайнюю сосиску и с ней запрыгивает на форточку. Другое же дело. Я эту сосиску сразу прихватил, а остальные втянуть – уже не проблема. Иду бабушке гордо показывать добычу, она сразу же жутко пугается:

– Ох, его же по следам найдут. Надо завтра выяснить, у кого утащил, извиниться и отдать!

– Бабушка, спокуха, не найдут, на улице снег валит, до завтра все следы исчезнут! Лучше свари срочно всем по сосиске, включая кота-добытчика.

В результате умница Эдик тоже получает в награду целую сосиску, а мы всю неделю разнообразим свой рацион. Котя важно сидит с нами за столом и получает на блюдечке порцию своей добычи. Лапкой он аккуратно подгребает ее к себе, берет зубами и уходит.

Потом выяснилось, что пострадавшим стал известный в городе прима-актер Волковского театра из соседнего подъезда. Официально он обвинил в этом ворон, но реально грешил на соседей сверху, якобы специально подцепивших сосиски палочкой с гвоздиком на конце. Такой тип воровства никого не удивлял: холодильников-то тогда не было, и все портящееся хранили за форточкой или на балконе, если, конечно, балконную дверь на зиму плотно не закрывали.

Когда родители вернулись и нас с котом из комнаты выселили опять на мой старый диван в проходной комнате, Эдик это воспринял как покушение на его личное пространство. Как теперь путешествовать через форточку, скажите на милость? Обиженный, сначала даже вообще отказывался заходить к ним и очень долго к родителям присматривался, прежде чем разрешить им всякие фамильярности, типа, за ухом почесать.

Теперь по утрам он уходил на улицу вместе со мной, важно спускаясь рядышком по ступенькам. И вечером без меня домой не приходил, ждал, пока я ему дверь в подъезд открою. Эдик караулил меня, сидя на дереве. Реально сидя: задние лапы – на нижней ветке, передние – на верхней, хвост в свободном полете. (Я однажды в фойе музея театра кошек Куклачева похожую картину увидел – коты на фоне заката точно так же сидят на дереве. Эдика тут же вспомнил. Очень хотел ее купить, но попросили наведаться после выставки. Пришли после ее закрытия, а картины уже нет. Хозяин забрал и продавать отказался. До сих пор жаль. Прекрасная была бы память о моем умном добытчике.)

А спал в новых условиях по-прежнему со мной, но уже на другом диване, так же растягиваясь под одеялом. Не знаю, почему, но, даже наладив отношения с родителями, про форточку забыл напрочь. Стал свои выходы и приходы с моими синхронизировать, чему я сначала радовался. Все-таки двор был более тихим местом, чем проспект Ленина, куда выходил фасад нашего дома и козырек магазина. Но потом у нас в подъезде, в подвале, устроили пункт приема посуды, ну и началось все негативное, с этим связанное, происходить. Воняло туалетом и пролитым пивом. В очереди постоянно всякие типы околачивались, за опохмелиться на все готовые. А Котя, хоть и умница, но нелюдей-то не научился бояться. И вот однажды я вернулся – а кота на дереве НЕТ! Никто не сидит картинно, меня не ждет. Сразу плохо стало. Бегал, искал, надеялся, что если украли, то денег попросят, или убежит он от них и вернется ко мне. Объявления писал и расклеивал около подъезда. Но пропал совсем мой Котя-Эдик. Ему и 4-х лет не успело исполниться.

А к этому времени и одноклассница Ирка пропала. Закрутила роман с каким-то заволжским пожарником, переселилась туда и выпала совсем из нашего окружения. Не повторить мне было нашего с ней эксперимента с котенком. Да и у меня ситуация изменилась. Свершилось мое первое чудо, и я собрался уезжать в Москву. Ждало меня общежитие на Соколе, а что это такое – представлял я себе тогда слабо!

Другие ярославские коти. Московский период – часть 1

Надо честно признаться: когда я начинал писать эту главу, все остальные наши семейные ярославские коты слились в моей памяти в единый обобщенный образ. Но с помощью сестры, которая там в это время жила и памятью обладала много лучше моей, удалось не только расставить их всех по своим местам, но и вернуть каждому его персональный кошачий облик. И получилось, что в мое отсутствие в родительской квартире (уже другой с тремя отдельными комнатами) жили еще три кота. Всех, как и полагалось по традиции, звали Котями. К появлению Коти Второго я лично приложил руку. Вот этот эпизод я помню очень хорошо.

Котя Второй

На втором году аспирантуры я решил сделать родителям подарок. Не помню уже, по какому поводу, но мне пришло в голову подарить им котенка.

(– За что нам такое наказание? – спросила потом мама, но будем считать, что это была шутка только с небольшой долей правды).

Долго бродил по «Птичке», выбирая самого симпатичного будущего Котю, и наконец выбрал. Все как полагается: достаточно пушистый, сам серенький, носочки белые и мордочка с грудкой тоже белые. Ушки, глазки чистые – точно не больной. Да и старушка интеллигентная продавала котят от домашней кошки – в хорошие руки от безысходности. Приобрел и засобирался вечером в Ярославль на электричке поехать и его с собой захватить.

Прихожу в общежитие – мне записка. Звонил школьный друган Сашка Левченко, который вчера вечером вернулся с годичной стажировки во Вьетнаме. Живой, из-под американских бомбежек. Приглашает прибыть на отмечание этого события к шести часам в общежитие МГИМО. Я подумал: если к шести к нему приеду, вечером мне на Сокол уже не вернуться. Ладно, у Сашки переночую, а завтра прямо оттуда на проходящих в Ярославль поеду. Продукты родителям по дороге куплю. Как раз в магазинах около них снабжение всегда получше, а очереди поменьше – все-таки общежития для иностранцев недалеко находятся, и их много там бродит. Да и Сашка мне закупиться поможет. Его родителям тоже чего-нибудь захвачу. Вот только придется котенка с собой в общагу брать. Пошел к соседям-венграм, у которых был ребенок, попросил творожка и еще какой-то подходящей для кота детской еды. Покормил, в коробку со старыми бумагами посадил и стал собираться. Но пока готовился, он лужицу туда успел пустить. Это нормально, но подстилку поменять пришлось.

Приезжаю, а вся компания уже сидит впритирку за столом и начала отмечать. Только стали мне стул пристраивать, как я говорю:

– Пардон, учтите, что я не один пришел!

И выждав минуту удивленного молчания, эффектно вытаскиваю из портфеля бедолагу. Все девушки возбудились, активизировались, заверещали, котенок пошел по рукам, что ему явно не понравилось. Он тут же царапнул кого-то и страсти немножко улеглись. В итоге нашли ему высокую коробку с крышкой, чтобы не смог выбраться, что-то мягкое подстелили, в крышке дырки сделали и убрали на шкаф. Отмечание возобновилось. Проходило в теплой и непринужденной обстановке – в общем, я там застрял на два дня. После чего поехали мы с Сашкой в родной город уже вдвоем, нагруженные продуктами, как верблюды. А котенок все это время так и прожил в коробке. Я его время от времени подкармливал, выпускал попрыгать по кроватям, давал попить и менял подстилку. Не знаю, сказалось ли это на его характере, но в списке наших Котей у него были не очень лестная характеристика: злобновато – туповатый. Единственное, что получилось у папы с дрессировкой, это научить его кувыркаться через голову, да и то не очень охотно.

Где-то через пару месяцев после появления Котя Второй решил показать всем свой характер, продемонстрировал, что есть будет только рыбу. От остального корма упорно отказывался. Хорошо еще, что удовлетворялся тем рыбным ассортиментом, который продавался в магазине. Вернее, не просто удовлетворялся, а только это и ел, то есть всякие гадости, типа тюльки и салаки. А вот когда папа с рыбалки привозил ему свежайшую речную добычу, нагло воротил от нее морду. Реально неправильный кот был. Ну а насчет злобности – применял ее выборочно. Папу он не трогал, свой плохой характер показывал в основном на бедной бабушке. Иногда еще и маме доставалось. Они его кормили, поили, чистили туалет (унитазом он не захотел пользоваться, вредина), но если ему что-то не нравилось, он сразу вцеплялся в ногу или в руку. А весной характер окончательно портился, хотя в явный загул пока не рвался.

Даже не помню, когда и куда он делся, мне не говорили, но скорее всего отвезли его в деревню. Тогда у родителей как раз начались поездки в село Великое к тете Оле, дочери деда Геннадия Фокина, то есть к маминой сводной сестре. Может быть, это и к лучшему, так как в городе у всех некастрированных котов с началом периода загулов риск исчезновения резко возрастал.

Котя Третий, самый умный

Где мои домашние взяли следующего, я даже не знаю. По моему мнению, это была реинкарнация моего умного добытчика Эдика. И хотя сосисок в дом он ни разу не приносил, но даже я (мысленно извинившись перед Эдуардом) должен признать его самым умным из всех наших Котей.

Когда я первый раз приехал и с ним познакомился, оставалось только удивляться, как быстро он все схватывает. Например, трюк с выключателем освоил на третий день. Процесс обучения Эдика шел гораздо медленнее – ему потребовался месяц. Правда, тогда это был маленький месячный котенок, а сейчас я занимался с годовалым котом. И, конечно, мне сильно польстило, когда при первой же встрече он сразу устроился у меня на руках, а потом головой начал о лицо тереться. Узнал родственную душу. А, может, действительно Эдичка в него переселился.

За столом у него было свое место. Кусочки, которые он получал, ловко подцеплялись с блюдечка лапой и отправлялись прямо в рот. Дежавю какое-то. Но это были только цветочки. Потрясло меня его поведение во время поездки за грибами. Я с открытым ртом на все смотрел.

Началось представление с раннего утра. Кот внимательно наблюдал за всеобщими сборами. После папиного вопроса «Котя, ты с нами в лес едешь, или может останешься?» он фыркнул, показывая, что шуточку такую не заценил. С достоинством поднялся и подошел к двери, где застыл в ожидании. Спускался по лестнице вместе со всеми, но немножко впереди, в роли проводника. Вышли, и он направился прямо к машине, которую отец уже подогнал из гаража. Как только открыли дверь, запрыгнул и важно разлегся у заднего стекла.

– Это его постоянное место, – сказал папа. – Смотри, сейчас мяукнет. Это он подает сигнал, что можно ехать. Прямо мамин заместитель. Всеми командует. Так и жду, что сейчас скажет: кого ждем, чего стоим?

По дороге через полчасика сзади вдруг раздалось специфическое мяуканье. Я аж дернулся, прямо мне в ухо.

– Что это он, чего-то хочет? – обратился я с заднего сиденья.

Но отец уже был в курсе, подрулил к обочине, остановил машину и открыл дверь. Кот важно вышел, отошел в сторону, тряся лапами из-за мокрой от росы травы, и, найдя участочек почвы посвободнее, спокойно сделал все туалетные дела. Я прямо обалдел: как в автобусных экскурсионных поездках – санитарная остановка, мальчики налево, девочки направо. Возвращаясь обратно, прежде чем запрыгнуть в машину, опять стал показательно трясти лапами, дескать, посмотрите, все делаю, чтобы не испачкать машину. Ее хозяин опять подключился:

– Молодец, Котенька, молодец, забирайся. Чистые лапы, вижу, что чистые. Хватит уже ими трясти!

Кот помедлил, встряхнул их еще раз и запрыгнул в машину. Опять устроился на свое место под задним стеклом. Уютно разлегся и нагло мяукнул. Дескать, чего стоим, можно ехать. Ну мы и поехали дальше – команду же надо выполнять.

В лесу поставили машину на полянке на привычном для родителей месте и разбрелись в разные стороны, предварительно договорившись, когда собираемся. Отец стремительно убежал на обход своих заветных мест. Он их предпочитал один обходить, чтобы удачу не спугнуть и чтобы его удовольствие никто не портил. Мы с мамой в поисках грибов пошли в разные стороны, но вдоль тропинок, чтобы потом по ним и вернуться, не плутая. Кот с деловым видом тоже скользнул куда-то в кусты.

На мои вопросы, не потеряется ли он, не забредет ли куда-нибудь, все только усмехались. И действительно, часа через три, когда все вернулись, меня ждала удивительная картина: на крыше машины важно разлегся кот, а перед ним добыча – две мышки и кротик. Демонстрация охотничьих успехов. Действительно – Добытчик. Все начали его хвалить, и, послушав этот дружный хор минуты три, Котя взял в зубы одного из зверьков и отправился в кусты, чтобы его там деликатно съесть. Потом подошел черед других. Так что пока мы пили чай с бутербродами, у шерстистого был полноценный мясной обед, лично заработанный лесной охотой.

На обратном пути опять была остановка для совершения туалета. Это было очень круто и похоже на ритуал. В лесу ему что ли места не хватало? Они с отцом уже с ползвука понимали друг друга.

А начались эти совместные с котом путешествия с того, что родители как-то решили рискнуть и взять его с собой в двухдневную поездку на берег Которосли. Остановились на полянке у речки. Поставили палатку. Очень боялись, что в незнакомой обстановке кот занервничает и куда-нибудь унесется. Ничего подобного не произошло. Они тоже были потрясены его спокойствием и умением ориентироваться на совершенно новой местности.

Когда мама собирала в траве луговую крупную землянику, он бродил с ней рядом. Вернувшись к палатке вместе ждали, пока отец обходил грибные местечки. С вечера кот устраивался спать с ними в палатке, потом ночью сам вылезал и отправлялся на охоту. После охоты приходил и опять заваливался спать. Утром не хотел выходить рано – ждал, пока роса спадет. А у входа в палатку, но слегка с боку, зрителей уже ждала его ночная добыча! Он ее с собой в палатку не брал, демонстрировал интеллигентность. А ведь, наверное, очень хотелось сразу ее продемонстрировать. Но терпел до утра. Прямо природная врожденная деликатность и понятливость.

(Вот потом во Франции наш Дигуня, совершенно не задумываясь, нам своих мышек прямо в кровать тащил и норовил в рот засунуть.)

Если папа брал с раннего утра удочки, кот вылезал и, несмотря на росу, шел вместе с ним и терпеливо сидел на берегу. Правда, если было где пристроиться без травы, но на солнышке, позволял себе задрыхнуть. И для этого специальный коврик существовал. Все тридцать три удобства!

Потом родители стали ездить с ним в лес за грибами. Мама сначала оставалась у машины, но скоро поняла, что присматривать за ним не требуется. Этот кот сам был смотрящим и всех организовывал и строил. Он всегда появлялся на месте сбора за пять минут до назначенного времени и строго смотрел на опаздывающих.

Однажды он устроил прыжки в соседних кустах: Котя усмотрел там змею и всех предупреждал об опасности. Действительно, оказалась, что небольшая гадюка в гости приползла и пришлось ее прибить. Все за него боялись, не укусила ли она его, но обошлось. А вот ужей и ежей Котя не желал ни ловить, ни обозначать их присутствие. Вообще никак не реагировал.

Так же, как и остальные наши коты, Котя Самый Умный уходил и приходил из дома, когда хотел. И в точности, как мой Эдик-добытчик, предпочитал делать это через форточку родительской спальни. К ночи уходил – утром возвращался. Но вот однажды ушел и не вернулся. Меня не было, но я представляю, как все переживали, что пропал общий любимец – вот уж действительно – полноценный член семьи. И, наверное, больше всех папа, лишившийся своего верного соратника и спутника и по рыбалке, и по грибным вылазкам.

Так прошла примерно неделя. И вот как-то, позавтракав, суровый доцент Литвинцев Юрий Геннадьевич отправился в свой Политех читать лекции студентам. Вернуться он должен был только вечером. Вдруг длинный звонок в дверь, и в квартиру врывается папа в полном восторге, с растрепанной прической и с котом в руках. Он возбужденно рассказывал:

– Иду я мимо рынка и вижу: сидит наш кот! Живой! Я его позвал, и он сразу же подбежал ко мне.

Первый раз в жизни отец лекцию без предупреждения пропустил. Болел, но приходил, а тут вернулся с дороги. Вообще невиданное для него дело. Все сразу обрадовались, засуетились, начали кота отмывать от грязи, и тут выяснилось, что это – кошка. Хоть и похожая внешне на нашу пропажу, но, как сами понимаете, принципиальное не то. Кошек у нас никогда не было. (Написал и сам задумался: а почему собственно? Нет ответа.) Вымыли, высушили, накормили и решили все-таки отнести обратно, на то же место, где ее папа подобрал. Говорят колебались, может, попробовать оставить? Ласковая такая. Но не решились: во-первых, кошку точно не хотели, чтобы все будущие проблемы с котятами не получить, во-вторых, решили традицию не нарушать, а в-третьих, папа вдруг вспомнил, что второй раз снаряд в одну и ту же воронку не попадает. Копия может и будет, но только внешняя – одно расстройство повод для воспоминаний! Не вернуть назад того, что было так расчудесно. Вот такой печальный и отчасти комический получился конец истории про Котю Третьего – Самого Умного.

Котя Четвертый, мамин

Про последнего котофея в нашей ярославской семье мне и написать то почти нечего. Это был любимец мамы. Ей его кто-то принес в подарок как реально домашнего и никогда улицы не знавшего. Тогда это было большой редкостью. Он не был кастрирован, но действительно единственный из всех котофеев добровольно отказался от уличных походов. В моих воспоминаниях он так и остался Котей, который постоянно сидел около мамы и смотрел, чем она занимается. Ничем особенным не выделялся – просто жил рядом, и Лидии Геннадьевне этого хватало. Пара была самодостаточная, и никаких проблем кот не доставлял, ни на меня, ни на папу особо не реагируя. Хозяйка была одна. Аккуратно решал все свои туалетные проблемы, хорошо кушал, распевал время от времени песни. И все было в порядке.

Но вскоре их спокойная жизнь претерпела сразу ряд серьезных изменений. Сначала Ирочка развелась и вернулась домой с трехлетним Алексеем. Фактически повторила поступок Софьи Жуковой. Но в отличие от мамы отца вскоре повторно вышла замуж за своего старого знакомого и воздыхателя Сергея, который тоже поселился в квартире моих родителей. Происходящие изменения коту совсем не нравились, но до поры до времени он ограничивался жалобами хозяйке и мрачной физиономией. Сначала, конечно, и ее ревновал ее к внуку, раньше-то все внимание только ему предназначалось. Но Алеху выносил спокойно, а вот появление активного и громогласного Сержа стало для него последней каплей, переполнившей чашу терпения. Действительно – такая серия неожиданных изменений, происходящих в его, уже обжитой, квартире и без его ведома – кому это понравится? Вот нового пришельца этот домосед сразу и невзлюбил и стал это активно демонстрировать, помечая его обувь при каждом удобном случае. Как Сергей не пытался его задобрить – тот был непреклонен.

Особенно доставалось валенкам с калошами, в которых Серж выходил по ночам на кооперативные подработки по разбору старых деревянных домов. Они были намечены к сносу, но руки госструктур почему-то до них не доходили. Вот первые кооперативы и подсуетились. Что-то им платили по договору с городом, но гораздо больше приносила распродажа бревен, досок и разных аксессуаров и предметов домашнего быта, найденных в процессе. Один раз в тайнике на чердаке обнаружили даже маленький дамский пистолет, правда, не в рабочем состоянии.

Как я уже отмечал, попытки подмазаться к коту у Сергея не получались. Валенкам приходилось туго. Другого выхода не было, пришлось эту рабочую обувку держать в общей прихожей, за дверьми квартиры. Но воздух они все равно совсем не озонировали, кот сильно постарался. Хорошо, что эта кооператорская ночная деятельность на свежем воздухе долго не продлилась и валенки куда-то делись. У маленького Алексея на кота была небольшая, но аллергия. И как мама внука ни любила, кота не сдала. Только старалась не выпускать из своей комнаты. Так они все вместе и жили. Этот Котя пережил папу. До глубокой старости бродил за мамой, пока лапы не стали отказывать, и умер своей смертью. Не повторив судьбы его неугомонных, хотя и более умных ярославских предшественников, которых избыток тестостерона заставлял рваться на подвиги и отправляться в весенние забеги.

Забежав с описанием жизней ярославских котов далеко вперед во времени, вернемся опять к продолжению моего московского периода.

Московский период-часть 2

Слегка напомню последовательность событий. После окончания Политеха для меня началась другая жизнь. Я уехал из Ярославля в Москву, поскольку в результате цепочки совершенно невероятных событий и необъяснимой удачи поступил в аспирантуру МХТИ имени Менделеева на кафедру нефтехимического синтеза. Все подробности этого моего первого непредсказуемого поворота судьбы в предыдущей книге серии.

Так началась моя московская эпопея, которая продолжалась более сорока лет. Около тридцати из них я работал на кафедре НХС с перерывами на стажировку во Франции и двухгодичную командировку в Тунис. За это время обзавелся верными друзьями и в Менделеевке, и вне ее. Пребывание в аспирантуре и кафедральная жизнь – самый светлый и памятный период всего моего существования. Надеюсь, что я еще успею написать об этом более подробно. Но сейчас не та тема.

Последние десять лет я сначала подрабатывал, а потом работал на постоянной основе также в представительстве одной многонациональной компании. Ее владелец был мне шапочно знаком по Ярославлю. Он учился там в школе примерно в одно время с моей сестрой. А с ее вторым супругом, Сергеем, они вообще были близкими друзьями и тусовались (как теперь говорят) в одной компании, куда и Ирочку подтянули.

Потом их семья эмигрировала в США, и Леонид уже в качестве бизнесмена вернулся в Россию в начале 90-х, чтобы начать здесь свою успешную олигархическую карьеру.

Мое ярославское прошлое и то, что Сергей через некоторое время стал директором Московского представительства, несомненно, способствовало тому, что меня взяли в него официально сначала на полставки (это я сам попросил, совсем уходить с кафедры вообще не хотел, а с объемом предполагаемой работы пообещал справляться, со временем не считаясь, что и делал).

Согласно поставленной задаче, я должен был отвечать за правильное состояние всех документов компаний представительства. От моего предшественника, который ушел не по-хорошему, на что-то или кого-то обиженный, остались всего четыре записи в компьютере. И мне пришлось начинать почти с нуля и наводить порядок, что было непросто. А тут еще с персоналом в представительстве одно время было проблемно, и я затыкал много дырок, будучи директором более десяти компаний. Сначала было достаточно тяжело: совсем новая область для меня. Но справился. Основная проблема в офисе поджидала меня в другом, приходилось приспосабливаться к переходу от человеческой манеры общения на кафедре, на ее прямую противоположность. Потом все-таки со всеми нюансами разобрался. Что и отразилось на росте зарплаты. И постепенно, кроме поддержания документов в нормальном состоянии, я оказался вовлеченным в целый ряд проектов, последним из которых стала разработка новых пептидных БАД и даже косметических кремов.

За время работы там я и «оформил» достаточное финансовое основание для получения пенсии значительно выше средней по РФ. Так что для нынешней скромной жизни во Франции, включая туризм и отдых (что теперь стало синонимами), пока еще с трудом, но хватает. Но моих накоплений (даже с учетом проданной квартиры) было совершенно недостаточно для приобретения тут жилплощади, позволяющей претендовать на получение статуса визитера (дает право жить круглый год, но без возможности работы).

И вот, на 65 лет я получил такой шикарный подарок от моей сестры (официально от нее и супруга) – квартиру в Вильфранше! Даже мог выбирать место проживания из двух вариантов. Чем это закончилось, вы уже знаете из первой книги или скоро узнаете из раздела про Дигуню. Мы так и называли наше прибежище на склоне горы – Дигунькин Рай.

Часть моей жизни, связанная с работой в представительстве, к теме данной главы отношения не имеет, и я не буду ее касаться. За некоторым исключением – это была работа только ради хорошего заработка, позволившая мне решить многие финансовые проблемы, ну и одновременно накопить новый жизненный опыт. А также познакомиться с целым рядом интересных людей, некоторые из которых не имели отношения к работе представительства, но были постоянными участниками его различных корпоративов.

А вот три мои семейные жизни отношение к теме этой книги имеют, и самое непосредственное. Поэтому, для полноты картины, на них останавливаться придется, и иногда достаточно подробно. Итак, начнем с первой.

Моя первая семейная жизнь

Официально она длилась аж целых 17 лет. И я так долго заставлял себя забыть некоторые ее моменты, что вспоминал их сейчас очень тяжело. Но откопал старые записные книжки и восстановил реперные точки. Я для нее даже эпиграф подобрал в виде совета от мудрого Софокла: «Женись, несмотря ни на что. Если сразу попадется хорошая жена – станешь исключением. Если плохая – философом». Мне в нем понравились слова «если сразу попадется». Ну, не сложилось сразу, зато философом в некотором смысле точно стал. Это уж точно. К нему могу анекдот добавить из серии армянского радио: на вопрос – почему именно в Германии столько философов, оно ответило, а вы их женщин видели?

Вступление окончил. Перейду к конкретике. С моей первой супругой, Ольгой, я несколько месяцев проработал в одной лаборатории на кафедре (нашу комнатушку лабораторией можно назвать с большой натяжкой – пять работающих сотрудников уже задевали друг друга локтями, ну а когда еще и дипломницы появлялись – она вообще напоминала коммунальную кухню) после поступления в аспирантуру. Дальше нейтральных приветствий и прощаний отношения не продвинулись. Но потом, на первом же кафедральном банкете в столовой института именно она вдруг оказалась моей соседкой справа.

Тогда была такая незыблемая традиция: сразу после защиты кандидатской полагалось это дело отметить. Степень обязательности была суровая: ты мог провалиться на защите, это твои проблемы, но отменить банкет права не имел.

Ольга заканчивала МХТИ по той же специальности, на которую я поступил в аспирантуру, и делала диплом у моего соседа по лаборатории – алжирца Абдынура Лонга Реза (он же Нур или Дуду). Его прежний руководитель, доцент Николай Гапоевич Дигуров (НГ), на третьем году его аспирантуры уехал преподавать в Алжир, поэтому у Нура с диссертацией ситуация была катастрофическая. Но не из-за отъезда руководителя. Это объяснение он сам приплел как обоснование для обращения в иностранный деканат за помощью и спасения реноме.

Просто он по своей натуре вообще работать не любил, а уж под тягой – тем более. В аспирантуру попал по политической линии. Первые два года на кафедре видели его не часто, но он был уверен (и не без оснований), что кафедра его все равно как-то вытащит, так как по защитам иностранцев был жесткий план, нарушать который очень не рекомендовалось. Вот для спасения ситуации Шеф и подкинул алжирца руководителю нашей, только создаваемой группы, Валентину Николаевичу Сапунову (ВН или Николаич), который вернулся на кафедру и горел желанием себя проявить и показать, что он может все. Разобрался с имеющимся у Дуду материалом, грустно вздохнул и сказал Шефу все, что об этом думал. Но они решили, что оставшихся полгода хватит, чтобы получить новые данные, из которых можно будет слепить что-то более-менее удобоваримое и диссертабельное. Вот для получения хотя бы их минимума ленивому алжирцу пришлось-таки ударно поработать. Впрочем, не совсем ему, ему – и наша единственная лаборантка Лида, и две дипломницы, в том числе и Ольга были брошены на затыкание этой дыры и трудились как пчелки. Конечно, я всего этого сначала не знал и не понимал, эту картину маслом мне потом нарисовала Лида.

Занимался своим делам под соседней тягой, пытаясь решить очень непростую задачу получения высококонцентрированного гидропероксида. Начало было очень тяжелое, у первого члена нашей группы, венгра Йошки, этого реагента, основного для наших работ, уже почти не осталось, а диссертацию и ему тоже надо было заканчивать. Так что по сторонам некогда было смотреть – надо было искать выход из ситуации, чтобы и мне начать, и ему помочь. Может, и поэтому за три месяца совместного присутствия в нашей маленькой лаборатории Ольга запомнилась мне только своим частым и беспричинным смехом во время общения с Лидой. Как-то я спросил у нее, в чем причина такого веселья именно этой дипломницы, остальные были серьезны и молчаливы. На что она только усмехнулась и, как истинная правдорубка, выдала:

– Зубы себе новые сделала, вот их-то всем радостно и демонстрирует! Только зря, зрителей-то нормальных нет, от Вас с Йошкой ожидаемого комплимента не дождалась, а Дуду теперь даже не до девушек стало. Совсем плох, а какой раньше был петух. Только повод дай хвост распустить.

Поскольку для диссертации Нура Ольга сделала реально много и Николаич именно ее результаты использовал, алжирец решил ее поощрить и важно пригласил на банкет. Обычно это не практиковалось, но надо же было ему хоть где-то проявить свою значимость. На банкете она, естественно, устроилась за стол нашей лаборатории, рядом со мной и Лидой. Йошка, который Нура на дух не выносил, не пришел. Больше она никого не знала (естественно, кроме преподавателей), других дипломников и дипломниц на банкете не было.

Официальная часть была очень коротенькой, как и перерывы между тостами. Все лихо пили и закусывали. Скоро врубили музыку и начались танцы. Сначала малочисленные соотечественники Нура изобразили что-то магрибское, но быстро дозрели и куда-то делись вместе с диссертантом. Этого никто не заметил, да на них то и внимания особенно не обращали, ситуация была понятна – есть Дуду или нет – без разницы. Банкет уже перевалил свой экватор, градус веселья значительно вырос. Я был новичком и сидел тихонечко, слушая Лидины комментарии про всех присутствующих. Она была старожилом кафедры, кончала тут вечерний, все про всех знала и не особенно стеснялась вводить меня в курс местных событий, что реально было интересно.

Ольгу приглашали танцевать, и тут-то она, наверное, и приглянулась Шефу. Тем более что, танцуя, продолжала звонко смеяться. Как я потом узнал, ему такие стройненькие веселые брюнетки обычно и нравились. И он решил подзаняться новенькой. А поскольку за столом она сидела рядом со мной, Шеф подумал, что я имею к ней какое-то отношение. И первый раз приглашая ее на танец, сначала спросил меня:

– Ну что, ярославец, пьешь или танцуешь?

После решительного «пью» он налил мне стаканчик граммов так на пятьдесят, и это стало традицией. Каждый раз, когда он подходил с очередным приглашением, приходилось выпивать, а ведь и в первой части банкета я тосты не сильно пропускал. Ольга, очень гордая таким вниманием, вся раскрасневшаяся, охотно вскакивала, заливаясь радостным смехом. Я чувствовал, что кафедра с интересом наблюдает за развитием событий.

Не знаю, до чего у них дошли разговоры после четвертого танца, но она вернулась очень взволнованной и совсем пунцовой. И вдруг попросила меня срочно вывести ее из зала и вообще – проводить. Просто потому, что больше она здесь никого не знает. Мне все это совершенно не понравилось, хотя, с другой стороны, я уже чувствовал, что, в принципе, пора мне сваливать – слишком много было выпито. Все-таки первый раз на кафедральном банкете, и совершенно неприлично будет надраться.

Но после обращения Ольги сначала Лида, а потом и некоторые представители мужской части кафедры стали мне прямым текстом советовать не связываться с ней. Отойти в сторону и не лезть в эту мутную историю. Да я и сам понимал, что совершенно не стоит переходить Шефу дорогу, тем более случайно. То есть ни в коем случае не стоит попадать в типичное «непонятное».

Но, с другой стороны, мне уже море было по колено. А вот не хрен было меня спаивать! И как я могу девушке, у которой уже слезы на глазах, отказать? В общем, согласился и из-за стола выбрался еще достаточно уверенно.

Не успели мы выйти, как сзади раздался топот. Это один из кафедральных аспирантов, уже женатый мужик, догнал нас и вдруг пьяно стал ее уговаривать остаться, а уж если твердо решила уйти, то только с ним. На колено встал и попытался ее приобнять за талию. Ну, может, чуть пониже у него получилось, не суть важно. Я даже слегка протрезвел от такого развития событий. Прошел немного вперед и, признаюсь, внутренне обрадовался – вот и добровольный провожатый появился. Я спасен! Вот тут бы мне и смотаться – самое то. И я даже шаги ускорил. Но она как-то быстро от него отделалась и меня догнала.

И потащился я ее провожать хрен знает куда! Сначала шли, потом долго ехали на троллейбусе, где уже и поцелуи начались, потом опять шли…

Выйдя, наконец, из подъезда с номером ее телефона в кармане (хоть Ольга и приглашала остаться переночевать, но не просто так, а заодно и с родителями познакомиться), я у какого-то встречного мужика поинтересовался:

– А мы вообще-то где?

И согласившись, что пить надо меньше, узнал, что почти в Перово. Он, в свою очередь, посоветовал мне поторопиться – до закрытия метро осталось недолго. Вот, вроде бы, и из института ушли не особенно поздно, но время-то как пролетело!

Прохожий мне все направления показал, как пройти к разным станциям метро, но я запомнил только последнее. И обратно понесло меня по самому длинному и бессмысленному для меня маршруту: сначала по Владимирской, потом через Измайловский парк к метро «Измайлово»… Шел, шел, но не дошел. Где-то в аллеях парка я додумался взглянуть на часы и осознал, что метро-то уже закрыто. Зря я к нему иду. От этого, наверное, я сильно расстроился, сел на ближайшую скамейку и заснул. Хорошо еще, что тепло было.

Короче говоря, когда под утро проснулся, обнаружил, что пиджак не сняли, но из его кармана забрали деньги и проездной. Только аспирантский и библиотечный лежали на скамейке под брелком с ключами и мои дешевенькие часы. Вор мне интеллигентный попался, с понятиями. Хотя откуда ему было тут ночью взяться? Наверное, был это еще один запоздалый прохожий, решивший проверить свою удачу и карманы у пьяного почистить. В общем, получился достаточно мягкий вариант наказания за собственную глупость. Но я утром про это не думал, только откуда-то взявшаяся присказка в голове крутилась:

– Если все кругом херово, значит, ты попал в Перово!

И всякие нехорошие мысли о моем ближайшем будущем на кафедре: ну куда меня-идиота на первом же банкете занесло? Уж лучше бы надрался.

Но опасения насчет негативных кафедральных последствий совсем не оправдались. Шеф про наш уход с банкета даже не намекнул, может, и рад был в душе, что все так кончилось. Денег я потерял относительно не много. А так как слух о том, что я вообще без денег остался, распространился быстро (только с Лидой да Валентиной Ивановной и поделился, а дальше – цепная реакция), то наши кафедральные дамы, вдруг заценившие мою идиотскую пьяную галантность, пропасть с голоду не дали – домашними котлетками и бутерами подкармливали регулярно.

Ольгин телефон так у меня и остался, но я про него вспомнил только года через полтора, когда ее одногруппник Саша Мантов, оставленный после окончания института на кафедре, подошел ко мне с комплексной просьбой. У меня день рождения намечался в общаге (не моя была идея, но пришлось согласиться: новый член нашей группы армянин Тарон, он же мой сосед по Соколу важно сообщил, что все уже подготовлено).

Вот Мантов и задумал мысль (именно так он мне сказал). А для ее реализации ему: а) самому надо было там оказаться; б) чтобы я Олю туда же пригласил. Я предложение выслушал и от такого нахальства сначала даже опешил. Но он начал плести путанные объяснения, что все равно в этот день будет там у знакомого, просто заглянет ко мне в самом начале. И сразу уйдет, и Ольгу тоже заберет. Чтобы с ней поговорить серьезно, так как он хочет приступить с ней к строительству отношений (как теперь говорят; у него какая-то другая формулировка была, забыл, но смысл именно такой), таинственно намекая мне на отдельные, уже имеющиеся у них предпосылки.

Мне было все равно, даже смешно стало. Я номер с трудом нашел и позвонил, подумал-вот и девушка для Тароши нашлась. Про Сашу, как он и попросил, ничего не сказал (должен же быть сюрприз), а просто ее пригласил, подчеркнув специально, «заглянуть» на день рождения. А там разберутся. И она сразу радостно согласилась.

Празднование, как и всегда в общежитии, проходило бурно и бестолково. Примерно так же, как и было подготовлено. Хорошо, что Валентина в качестве подарка пару литров клюковки выдала, и родители перед этим пирогов маминых привезли. На шум и запах забредали какие-то совсем случайные люди, и скоро все смешалось в нашей с Омаром маленькой комнатке. Сначала тамадить пытался мой приятель, очень занятный суданский то ли студент, то ли уже аспирант из Строгановки. Его звали Садык – такой вылитый русский курносый деревенский мужичок, но только черный. Умелец на все руки, вот только рисовать не умел. Зато коврики национальные плел, один мне и подарил. Остальные у себя дома хранила его подруга Маша, необъемная такая продавщица из мясного отдела продуктового. Он одним своим видом, вращением глаз и неожиданными тостами веселил всех, но после клюковки быстро сломался.

Провожать Ольгу почему-то опять случилось мне, а двух моих знакомых барышень до метро доводили Тарон с Суриком. Они же мне и передали потом все их нелестные комментарии в мой адрес. И объяснили,почему я больше не увижу свою любимую антикварную книгу «Мужчина и Женщина» (два тома было как память о Пошехонье; там в деревне нашли). А вот куда девался Саша Мантов, который действительно пришел одним из первых, никто не помнит. Наверное, просто напился и растворился в общаге, забыв про стратегическую цель своего прихода. Наша кафедральная клюковка, она очень коварная – пьется как морс, но градусов побольше, чем у водки. Ну и, кроме нее, – у нас еще было домашнее крепленое армянское вино.

На этот раз у меня хватило ума поймать машину (родители подбросили денежку на день рождение), хотя меня очень активно заманивали подняться в квартиру, чтобы опять с родителями знакомиться. И выйдя из подъезда, я уже спросил у первого встречного, не где мы, а где рядышком стоянка такси.

С того момента Оля частенько стала приезжать в нашу общагу на Соколе. И всегда с сумками, полными съедобных продуктов с маленького экспериментального пищевого заводика у Новослободского метро, директором которого недавно стал ее отец (между прочим, еду для космонавтов именно там делали). Мантов как-то, хлебнув халявного спирта, меня просветил, что еще пару лет назад ее отец был зам. министра РСФСР по пищевой промышленности, но что-то не так пошло, вот его и опустили в иерархии сильно пониже.

– Может, и лучше, что тогда в общаге у нас не сложилось, – добавил он глубокомысленно.

Практичный такой был новый сотрудник у Манакова. Дядя Саша, как его у нас прозвали, так как он отслужил до института в армии, где даже в партию вступил, и очень любил всех поучать со словами «Ты дядю Сашу слушай – солдат ребенка не обидит». И вообще был сильно похож на почтальона Печкина, которого мы еще не знали или уже знали? Не помню. И отличался великолепным чутьем на халявную выпивку – стоило в любом месте кафедры начать что-то разливать, тут же появлялся дядя Саша – ненавязчиво, но с таким блеском в глазах, что не пригласить его было невозможно. Типаж прямо по Саше Черному: «Несложен и ясен, как дрозд. В России подобных орясин, как в небе полуночном звезд» – нравится мне и этот поэт, и это стихотворение «Человек в бумажном воротничке», поэтому второй раз его вспоминаю. (Таким манером он еще царскую Россию характеризовал, но я уверен, в данном вопросе ничего с тех пор принципиально не изменилось. Не утерплю, добавлю из его «Стилистов»: «У поддельных ваз этрусских встретил я двух бравых русских, зычно спорящих друг с другом, тыча в бронзу пятерней: «Эти вазы, милый Филя ионического стиля!» «Брось, Петруша! Стиль дорийский слишком явно в них сквозит…». Я взглянул: лицо у Фили было пробкового стиля, а из галстука Петруши бил в глаза армейский стиль».)

Но оставим обоих Саш в покое и вернемся к аспирантской реальности. Мы (я с моими армянскими приятелями) были вечно голодными и всегда с радостью встречали Олю со съедобными дарами. Ездила она в общагу, ездила… и однажды осталась на ночь. Куда-то мой сосед опять делся надолго. Потом ей показалось, что эта ночь бесследно для нее не прошла, и меня познакомили с семьей. И я понял, кто в ней принимает решения – отнюдь не родители. А вскоре мы вместе и в Ярославль съездили.

У моей мамы при знакомстве была двойственная позиция: с одной стороны, она, конечно, была рада, что я закрепляюсь в Москве и наконец-то перестану ей мотать нервы (любимое выражение), с другой – не очень ей понравилась Оля. И она вдруг начала ей всю правду-матку про меня выкладывать без прикрас – в смысле вводить гостью в курс моих запутанных отношений с местными барышнями. Я даже сам удивился, как много она, оказывается, знала, но Ольге все это было до лампочки – она ничего не слушала и четко двигалась к намеченной цели. Причем намечаемая свадьба никак не была вызвана вымышленными ею последствиями нашей близости.

Потом я случайно узнал всю подноготную такой целеустремленности (от ее же единственной подруги в группе, быстро ставшей – бывшей). Такая причина никогда бы не пришла мне в голову, но узнав супругу получше, я в эту историю поверил. Оказывается, все годы учебы в институте, начиная с подготовительных курсов, она яростно конкурировала с одной из сокурсниц. Почему так сложилось, не знаю, но для нее это было чуть ли не самым главным в жизни. А вот соперница, похоже, ни о чем и не догадывалась или внимания не обращала. (Прямо по классической схеме соревновательного общения Эллочки-людоедки с Вандербильдихой – младшей. Или я – или она.) И как-то получалось, что ей приходилось все время соперницу догонять.

Та поступила в институт сразу, а Ольге для этого пришлось отправлять папу к ректору. Соперница училась легко, а в общем-то трудолюбивой Ольге только к последнему курсу удалось выбраться на приличный уровень.

И вдруг – приглашение на банкет, ухаживание самого Шефа. Наконец-то попала в самый центр внимания: Николай Николаевич у многих девушек в группе был кумир, а тут к ней снизошел. А той, несчастной, такое и не снилось!

Казалось какое-то время можно спокойно существовать в ореоле собственного превосходства. Да не тут-то было – эта дрянь опять вперед вырвалась, взяла и за какого-то аспиранта замуж вышла. Ну дальше, я думаю, повествование продолжать не надо?

Потом соперница устроилась в достаточно серьезный и хорошо оплачиваемый «ящик». Там работали некоторые выпускники нашей кафедры, иногда забегали в гости и даже с гидропероксидами нас как-то сильно выручили. Кое-что из своей жизни за преферансом рассказывали. Были у них свои плюсы: почти двойная зарплата, специальное снабжение. Еще какие-то льготы. Но была и подписка о секретности. Раз тебя туда взяли, некие тайны доверили, то и становись теперь невыездным. И этот запрет на вывоз содержания головы за рубеж даже после увольнения еще чуть ли не десять лет действовал.

Вот все это ей объясняли, и даже ВН, такой большой авторитет в ее глазах (как руководитель диплома) туда соваться ни в коем случае не советовал. Тщетно, по выражению моей бабушки – как о стенку горох. А я хочу и все! Конкуренция – действительно двигатель, жаль, не только прогресса.

И ее отец начал искать нужные для этого связи и, естественно, нашел. Родители у сестер (забыл – у нее младшая сестра Татьяна была, два года разницы, и тоже студентка МХТИ) по струнке ходили. Удивительно это для меня было и не понятно – как будто они перед дочками в чем-то были виноваты.

(Потом, как и следовало ожидать, пребывание в этом ящике перекрыло ей все каналы выезда и во Францию, и в Тунис. И глупая упертость стала сильно наказуемой. Но это было уже много позже.)

А пока перед свадьбой я ощущал какую-то предопределенность и вообще особо не заморачивался. При этом на все предложения по ее проведению от организаторов соглашался, даже на новый костюм из нелепого зеленоватого материала, который мне шили в каком-то крутом ателье. Зачем, кто бы мне объяснил? К мудрым советам своего армянского приятеля Сурена я не прислушался. А он мне прямо говорил, что вот, например, у них в Армении непременными характеристиками, которые должны быть у будущей жены (естественно, кроме способности рожать здоровых детей и хорошо готовить), является наличие ума и доброты. А тут – только бессмысленный смех присутствует, о чем я думаю? Увы, был чересчур самоуверен, решил, что на семью хватит и моего интеллекта. И разве можно считать недоброй девушку, которая нас так подкармливала всякими пряниками?

На свадьбу приехала вся моя ярославская гоп-компания, Тарон выступил в роли шафера, ну и половина кафедры пришла во главе с Шефом. Ольгин отец привлек все старые связи с Кубани и Северного Кавказа – стол в ресторане ломился. Отгуляли, и началась моя первая семейная жизнь, как говорят на Украине, «в приймаках».

17 лет брака – это срок!

Потом, уже, когда стало необратимо понятно, что мы совершенно разные люди, я долго пытался понять, а почему я именно на Ольге женился? Ведь общих интересов у нас практически не было, лишь некоторая влюбленность, в которой я опять играл привычную для себя ведомую роль.

Человек я совершенно непрактичный, жениться по расчету никогда не планировал и, хотя потом ярославские подруги мне именно на это намекали, дело было совершенно не в московской прописке и ожидании хорошей жизни.

Здесь я полностью искренен, даже если в это трудно поверить. Конечно, в Ярославль после аспирантуры я возвращаться совсем не хотел и очень-очень мечтал именно на кафедре остаться, где уже прижился, и меня приняли таким, каким я был. Но ситуацию понимал прекрасно: мест лишних не было. Любой из аспирантов тоже, наверное, про это мечтал. И, главное, со мной никто с кафедры на эту тему не разговаривал. И намеков никаких не было от руководства, и я сам для этого специально ничего не предпринимал.

По старой идиотской привычке я надеялся что течение куда-нибудь вынесет. И просто ждал, надеясь, что может, в лучах славы школы Шефа меня куда-нибудь позовут, где можно будет так же интересно продолжить работать. Дурак был и еще до конца не понимал, в каком уникальном коллективе оказался и прижился.

Поэтому вопросом прописки действительно не заморачивался, тем более что до женитьбы как минимум еще три москвички делали мне предложения такого плана. Одна из них, моя еще ярославская подружка, только что москвичкой ставшая, приехала работать в столицу по направлению (это ж надо было такое пробить) после окончания нашего института. Тут было очень много чувств. Слишком много, но человек она была замечательный, умный и понимающий. Как подружка – просто золото.

Вторая была разведенная дама из профильного нам химического вуза (старше меня лет на пять, но в полном порядке, очень сильно озабоченная своей карьерой). Деловая и практичная, но к науке совсем не способная. Предлагала брак зарегистрировать (и считать пока фиктивным), чтобы меня можно было прописать (с разными письменными оговорками), а если решу считать его не таким уж и фиктивным, пусть так и будет. Это позволит мне остаться на кафедре (если возьмут) или в Москве и жить у нее в одной из трех комнат, а там видно будет. Но диссертация, статьи и все остальное – с меня! И меня бы это тоже вполне устроило.

Третья вообще уже расписала мою будущую с ней жизнь подробно по пунктам и во времени. Вот думаю сейчас, почему я на ней не женился? Симпатичная была шатенка с остреньким носиком. Из семьи потомственных дипломатических работников – квартирного вопроса не стояло. Оканчивала МГИМО. Голубые глаза, красивые волосы до плеч, худенькая, но с хорошей фигурой. И с железным характером.

Может, последнее было бы и к лучшему? Почему-то, когда про нее вспоминаю, на ум первая супруга Джеральда приходит. А вдруг бы эта раньше из меня писателя сделала? Книжки всякие интересные (прочим малодоступные) на английском читала и меня обещала подтянуть по языку за три месяца. Правда меня скорее по семейному профилю бы направили. Я так думаю.

Ищу ответа на этот вопрос и не нахожу. И не то чтобы испугался ее железной настойчивости (хотя, честно говоря, меня всегда это в женщинах останавливало), просто я инфантильно ждал, а чем же все это кончится? Куда развитие событий повернется? Вот так все оно и происходило. Интересно, что предложение поехать вместе с ней в подмосковный санаторий опоздало всего на пару дней. Если бы я туда уехал, моя первая семейная жизнь, скорее всего, началась бы совсем иначе.

Но она сложилась так, как сложилась. И об этом я сейчас не жалею. Во-первых, это бессмысленно. А во-вторых, смотрю на дочь и внука – и радуюсь. И внучка Даша – красавица и, говорят, умница (жаль, только в интернете ее фото вижу, не хочу навязываться и вторгаться в их жизнь, там Ольга Ростиславовна активно себя задействовала).

Почти семнадцать лет (минус три года моего пребывания за границей) мы продержались вместе. Было и хорошее, и плохое. Я далеко не ангел. Кафедральная жизнь, как правило, была для меня важнее домашней, а любимая работа по сравнению с супругой – вне конкуренции. Довольно быстро я понял, что какого-то душевного понимания и единения с семьей супруги у меня явно не получится. Но уже появились дети. Надо было приспосабливаться и жить дальше.

Но оказалось, что это не так-то просто сделать. В характере Ольги существовали только две крайности: она находилась либо в состоянии безоглядной влюбленности, либо в состоянии беспощадной ненависти. И не только по отношению ко мне: аналогичные перепады были свойственны ей и по отношению ко всем членам их семьи. И к сестре, и к родителям. Во втором состоянии она абсолютно не отдавала себе отчета в своих действиях. И поэтому вся наша жизнь через некоторое время превратилась в постоянное чередование полос: белая – черная и т. д. А, главное, что возникновение последних происходило совершенно непредсказуемо и иногда без какого-либо очевидного повода.

Потом, задним числом, супруга их непременно находила, так как должна была остаться права всегда и во всех ситуациях. Среднего состояния ей не было дано вообще. Может, она и не виновата в этом, просто такая вот своеобразная была у нее психика. Потом к этому добавилась прямо патологическая любовь к сыну, перемешанная с дикой ревностью его ко мне, к любым моим отношениям с ним. К дочери ее настрой был совершенно иной, достаточно прохладный, Марина это чувствовала. И находясь постоянно за спиной брата, слава Богу, развивалась в очень большой степени самостоятельно, без постоянного давления со стороны матери.

В дебюте семейной жизни, естественно, доминировал белый цвет, потом пошли перепады, а кончилось все сплошной чернотой. Белый фон совсем исчез, и жить вместе стало невозможно.

Я сейчас вспомнил, что послужило для меня последней каплей, после которой я вообще перестал воспринимать ее даже просто как нейтральную женщину. Мы куда-то ехали на такси, и вдруг она как завизжала, задергалась, придя в состояние полной экзальтации. Шофер аж чуть на тротуар не выскочил. Оказалось, что она случайно увидела артиста Михаила Ножкина. И впала в неудержимый восторг. Только что не кричала: хочу! хочу!

Я ей предложил выйти и броситься к его ногам, на грудь, на шею повеситься вряд ли разрешит, может, тогда он и обратит на нее внимание, хотя таких восторженных идиоток у артистов всегда хватает. А она мне заявила в ответ, что с восторгом именно это и сделала бы. И что готова на все, и что Ножкин бы перед ней не устоял, но вот дети мешают, да и я тут путаюсь по жизни. Я посмотрел на нее – рядом сидела совершенно чужая и очень неприятная женщина. Прямо – брр!

Последний год нашего общего существования в одной квартире, вернее, в одной комнате – две были отданы детям (во время моей работы в Тунисе мой кабинет был передан в пользование Славы) – был кошмарным. Мои предложения выделить мне одну из комнат, а ей жить с Мариной в большой, были отвергнуты категорически. Да и мне Маришу было просто жалко, и так я был перед ней действительно виноват, как-то не сдержался.

Я с Ольгой практически не разговаривал и не поддерживал никаких отношений. Рано уходил – поздно приходил. Работал (разбирался со словарем и с массой всякой писанины) в основном на кафедре. Что было жутко не удобно. Сам как-то питался, тем более что она показательно перестала готовить для меня.

Хуже всего, как только я появлялся дома, начинала рассказывать детям, какой у них отвратительный отец. И при любой возможности проделывала то же самое перед родителями, а также в присутствии любых посторонних слушателей.

Зачем я так долго это все терпел, сам не могу понять. И дотерпелся, пока она перед одним из моих вечерних приходов с работы дверь на засов изнутри не закрыла. Опять, как в случае с аппендицитом. В этот раз у меня аж все в глазах побелело, когда я на это нарвался. Попросил у соседа топорик и фомку, замок сломать. Слава Богу, не получилось.

Что бы я с ней сделал, если бы это вышло, не знаю. У меня в жизни бывали такие моменты, когда пелена глаза застилала, и я неуправляемым становился. Но она еще и маму вызвала. И та, как всегда, немедленно прибежала. Посмотрел я на все это, в очередной раз решил, что сам дурак, плюнул и ушел ночевать на вокзал. Никого из знакомых беспокоить не хотелось.

Конечно, это только мой субъективный взгляд на ситуацию, но другого, может быть, и более объективного, у меня нет. Хотя я понимаю, что, если бы Ольга умела излагать свои эмоции письменно, она бы выдала иную картину. А уж устно-то тем более! И считала бы себя абсолютно правой. Такая ситуация отлично показана в очень неплохом французском фильме «Супружеская жизнь» (La Vie Conjugale). Первая серия от лица Жан-Марка, вторая от Франсуазы. День и ночь или наоборот, и обе стороны уверены в своей правоте.

Развод, с которым я после ухода тоже почему-то тянул довольно долго, проходил непросто, хотя я вообще ни на что не претендовал. Забрал какое-то барахлишко из одежды, свои марки и подарок отца – чучело черепахи из Камбоджи. Даже библиотеки не коснулся, а как долго и любовно собирал.

Но она сначала на заседания не являлась, а когда пришла, закатила там такой спектакль, что судья, которая сначала была на ее стороне, сказала мне с сочувствием:

– Господи, и как же вы с ней жили?! Это же мегера какая-то!

И даже из моей следующей просьбы – выписать меня из квартиры, что ей самой же было выгодно, она устроила целое представление. Брр!

Долгое время после ухода я усиленно старался выбросить этот период моей жизни из памяти. Чтобы все эти сцены не крутились по ночам в моей голове, работал как зверь и падал в сон замертво. Если было где падать. Однажды даже на кафедре пришлось переночевать. Неделю жил у Николаича. А принимать приехавших французов напросился к Глебычу. Пользуясь, что они с Ларисой куда-то уехали, оставив дочь Татьяну за нами присматривать. Очень старался забыть все эти моменты навсегда и, как мне казалось, преуспел.

Но когда лет через десять-пятнадцать она вдруг позвонила мне на работу, реально стало плохо просто от одних звуков ее голоса. Без вступлений сразу мне был предъявлен ультиматум: либо я во всем каюсь, прошу прощения и возвращаюсь к совместной жизни, и тогда она не будет возражать против моего знакомства с семьей сына и внучкой Настей, либо я никогда их не увижу, так как Ярослав уже принял ее сторону. И хотя до этого я уже наладил почти нормальный контакт по Интернету с большим начальником Ярославом Игоревичем, но что-то опять делить с ней, даже ради знакомства с внучкой, упаси Боже. Ни за что, и никогда! (Что у нее были за переговоры с Ярославом, не знаю. Не стал интересоваться. Но это был его выбор – встал на сторону матери, имеет право.)

Но начал вспоминать и меня понесло, прорвало, так сказать, плотину забвения. А ведь я хотел ограничиться рассказами про наших домашних животных, ограничившись лишь минимально необходимыми воспоминаниями о своей первой семейной жизни. Но не удержался! Ладно, хоть на бумаге изложил, может, теперь легче станет.

После переезда из общежития в их квартиру я попытался и Олю заразить своей любовью к животному миру, тем более что у нас была отдельная и довольно большая комната. Пробовал вытаскивать ее на «Птичку», завел аквариум и террариум с тритонами, оборудовал на закрытом балконе жилище для джунгарских хомячков. Но тщетно. Понимания мои увлечения ни у кого в их семье не вызвали. А рождение Ярослава послужило причиной для удаления всех этих емкостей («чтобы ребенку не повредить излишней влажностью») сначала в комнату к ее бабушке, а потом и вообще из квартиры. Последнее было даже смешно: бабушке тритоны мешали, потому что они вылезали на край аквариума и с ней по ночам разговаривали. Пришлось на кафедру в нашу вонючую лабораторию всех перетаскивать.

Родители моей первой жены сами по себе люди были совсем неплохие, только полностью подчинялись всем ее желаниям и прихотям и всегда принимали ее сторону. Мне кажется, они дочек почему-то побаивались. А Ольга им реально мстила за то, что они якобы не дали ей самореализоваться и стать оперной певицей. Когда я это от нее же и услышал, то сильно удивился: никогда не подозревал о ее потенциальных певческих способностях. По-моему, это была очередная химера. И если папа еще иногда старался держаться в стороне от всяких разборок, то мама неслась ей на помощь по любому поводу с любого конца Москвы.

Первое твердое намерение все прекратить у меня появилось месяцев через пять после рождения Марины, поздней осенью 1979 г. У них с Ярославом почти ровно два года разницы.

Однажды, еще на работе, я почувствовал резкие боли в том месте, где должен быть аппендикс. Кафедральные всезнайки в один голос поставили диагноз: острый приступ аппендицита, и, рассказав массу жутких историй, предложили отправить меня в больницу на скорой прямо из института. Но я на это не согласился, хотя необходимость операции сам чувствовал, и решил сначала заехать домой, чтобы что-то с собой в эту больницу прихватить, ну и предупредить всех.

И можете себе представить – она мне не открыла дверь в «свою» квартиру Вечером и утром у нас вроде бы все было нормально, и я спокойно пошел на работу. Но оказалось, что за время моего отсутствия она вспомнила какие-то мои «прегрешения» двухдневной давности. Типа вместо того, чтобы прийти вовремя и купать ребенка, я задержался на работе и от меня пахло спиртным. Поэтому она решила меня сейчас наказать и в квартиру не пускать, добавив через дверь:

– Если родители захотят, может, и пустят к вечеру. Когда вернутся. А со своим аппендицитом иди куда хочешь. Хоть под забор помирать!

У меня сил даже на короткие объяснения уже не было. Кроме того, я из опыта знал, что если черная полоса пришла, то остается только ждать ее окончания и стараться до этого супругу не прибить. А хотелось все больше и больше, чего я конкретно и опасался. А вдруг не сдержусь.

Однако в этой конкретной ситуации ждать я уже не мог, позвонил в скорую из автомата, и меня забрали с улицы. Естественно, отвезли в ближайшую больничку. Врачи посмотрели результаты анализа крови и сделали срочную операцию под местным наркозом, причем делали ее практикантки или стажерки. Какие-то несерьезные барышни, постоянно хихикающие. Естественно, при этом присутствовал преподаватель-хирург, который мне объяснял:

– Надо же воспитывать смену. Вы же сами в институте работаете, должны понимать. Ваш случай – рядовой, воспаление еще только началось. Ну что может случиться? Сейчас они сделают «чик» – и все.

Я помню еще шутил, просил все-таки его приглядывать, чтобы случайно чего лишнего не отчикнули. Чем заслужил очередной всплеск хихиканья.

После происшедшего я решил, что нашей совместной жизни точно пришел конец, тем более, что через пару дней после этой рядовой операции началось осложнение и температура стремительно полезла вверх. Но на третий день (черная полоса, видимо, в условиях форс-мажора прошла быстрее, чем обычно) моя супруга явилась в нашу затрапезную палату на шесть коек с дочкой на руках. Она устроила всем больным бесплатный спектакль со вставанием на колени около моей кровати, извинениями и клятвами перемениться раз и навсегда.

Мне уже было совсем плохо, и чтобы все это побыстрее прекратить, я пообещал сразу не уходить, лишь бы только она побыстрее оставила меня в покое. Да и детей стало жалко. В бреду я все думал: а если меня больше не будет, что же она из них вырастит?

Потом (по ее же настоянию. Опять с подключением родителей) меня под расписку забрали из больницы домой, но мне становилось все хуже и хуже, и пришлось врачам скорой вскрывать шов. Оказалось, что практикантки лишнего ничего не отрезали, зато забыли внутри кусок бинта – отсюда и послеоперационные осложнения. Слава богу, что не скальпель!

Это был единственный случай, когда ее родители вдруг оказались на моей стороне и даже решились на мягкое осуждение дочери. Почти подвиг с их стороны.

Конечно, через некоторое время все пошло по-старому. В стараниях что-то изменить в жизни отец все-таки уговорил ее уйти из почтового ящика. И для увеличения степени ее свободы – не более того – определил в аспирантуру чего-то пищевого при лаборатории завода шампанских вин.

Ох, какая в первый год питейная жизнь началась хорошая – купаж в доме не переводился. Но время шло, ничего там у нее вразумительного не получалось, срок аспирантуры кончался, и тут я опять сдуру решил блеснуть. Взялся сочинить ей диссертацию на пустом месте и на совершенно новую для меня тему: что-то об особенностях созревания шампанских вин. Взялся – и самому стало интересно, даже новую теорию в итоге предложил. И диссер написал, и необходимые печатные работы обеспечил, даже заявку на патент.

Школу я на кафедре у В. Н. Сапунова прошел хорошую, поэтому написать любую диссертацию для меня не проблема, но вот предложить новую теорию в совершенно неизвестной ранее для меня области – это была моя гордость. Чтобы ее придумать, пришлось перелопатить кучу литературы по этой тематике. Ну и уровень там был – может чуть-чуть выше плинтуса. Дремучий – слишком мягкое для него определение.

Не зря Ольгин важный грузинский шеф, прочитав диссертацию и спросив у нее же, кто на самом деле ее писал, передал мне предложение познакомиться, а потом и стать его заместителем по науке. Причем с таким окладом, который у нас в институте никому не мог даже присниться. Про бесплатный коньяк с шампанским – даже не говорю. Бонусы.

Чтобы еще раз проверить себя и выслушать нормальную критику, которая меня, естественно, интересовала, я напросился на обсуждение диссертации в присутствии кафедральной верхушки. Не скрою, мне приятно было услышать слова Шефа:

– Сам придумал? А что, забавно. До такой степени, что вполне может и на реальность претендовать.

В тот момент я почти возгордился. А зря! После того как Ольга с трудом прошла защиту (а мне еще и в ВАКе пришлось решать за нее все проблемы с утверждением), я услышал от только что испеченной кандидатки наук, что это был не мой подвиг, а просто обязательный супружеский долг. Вот так.

Это была самая характерная черта: ей все по жизни были должны! Других вариантов просто не существовало.

Потом были предприняты и другие попытки наладить семейные отношения, с участием и без участия родителей в каждой новой ситуации нашей семейной жизни. Они реально сделали все, что смогли: сначала совместно с моими оформили нам двухкомнатный кооператив в Теплом Стане. А потом осуществили многоходовку с подключением Госплана РФ и разменяли шикарную в прошлом министерскую квартиру в Перово на две в Теплом Стане. А добавив наш кооператив, мы получили трехкомнатную, а они двухкомнатную государственные квартиры.

Появление у нас котенка связано именно с этим отрезком моей первой семейной жизни. Я тогда вернулся со стажировки во Франции в нашу уже отдельную квартиру из трех комнат, широкого коридора и закрытой лоджии в Теплом Стане на девятом этаже.(по тогдашним представлением – царские условия). Всем притащил подарки, в том числе и шикарную дубленку супруге, не считая березовых чеков. Но очередная белая полоса длилась не очень долго.

Французский подарочек, он же – Серый Помоечный

Как раз в это время Макс и Лиди, мои обретенные марсельские друзья, приехали в Москву. Для Макса уже стало привычкой целый год копить деньги, а потом в роли доброго волшебника приезжать с чемоданом сувениров для всех московских знакомых. Мы договорились об обеде у нас дома, но сначала я решил сводить их, естественно, на «Птичку». Для меня более интересного уголка в Москве не было. Моим детям, Ярославу и Марине, было шесть и четыре, соответственно, поэтому мы их без проблем захватили с собой.

Птичий рынок – это было одно из моих любимых мест в Москве, тогда еще почти не затронутое коммерцией, полное забавных продавцов и посетителей. Тут можно было собрать целую коллекцию странных и экзотических типов. Например, сидящая на перевернутом ведре женщина бальзаковского возраста в шляпке и с журналом «Иностранная литература» в руках, к ноге которой была привязана здоровенная индюшка. Птица время от времени сдергивала ее с ведра-насеста, после чего дама начинала тщательно приводить себя в порядок, одновременно выговаривая индюшке за недостойное поведение. Было очень смешно! Какой-то дед продавал, точнее, показывал ручную крысу, которая скрывалась где-то в его одежде. А по его зову вылезала из рукава и, усаживаясь на его ладонь, начинала умываться и прихорашиваться. Зрители щедро бросали старику денежку.

Но основная масса посетителей приходила сюда просто пообщаться и окунуться в эту атмосферу, очажок живой природы в центре Москвы. Наши гости, расхаживая с нами, весело удивлялись, потому что во Франции они ничего подобного не видели.

И вот гуляли мы там гуляли и забрели в опасный для детей уголок со щенками-котятами. И началось: «Ой, я котеночка хочу, ой, и я тоже…»

Я уже почти вытащил их оттуда, но вмешалась Лиди, которая выразила непреклонное желание подарить детям котенка. У нее в домике под Марселем жили аж три кошки. Мало того, что я проявил малодушие, но еще и ошибку допустил – позволил ей самой котенка выбрать. А у Лиди, женщины с принципами повышенной социальной справедливости, был к этому свой подход. Она считала, что красивых и пушистых и так разберут. Надо брать несчастного, тощего и некрасивого, который иначе обязательно пропадет. Такого она и выбрала.

Так у нас в доме появилось это наглое создание с большими грязными ушами и на длинных лапах. На Котю оно не тянуло ни по одному показателю и получило имя Серый. Дети его любили. Но это был типичный помоечный котенок, пойманный каким-то алкашом для передачи бабкам-перекупщицам. Сразу же пришлось тащить его к ветеринару – лечить уши, а заодно и полную санобработку проводить. С трудом он понял, что такое туалет, но довольно часто и исключительно из вредности пакостил в самых неожиданных местах. Например, обожал пустить лужу прямо в обувь, но не в детскую и не в мою. Никаких авторитетов Серый не признавал и, как заведенный, с утра до вечера носился по всей квартире, с воплями гоняя шарик. Когда уматывался совсем, падал где был и засыпал. Например, посреди коридора. Никогда такой котенок мне до этого не попадался (потом тоже, а тут я не прав. Вспомнил Филимона-визитера).

Жилплощади хватало – коту было где разгуляться. Но чтобы делать пакости, ему даже такого простора было мало: с нашей лоджии он стал перебираться на соседскую и приспособился гадить там. Между лоджиями был довольно узенький карниз, по которому он и гулял туда-сюда. Я не мог на это смотреть – высоты я совершенно не переношу. Увидев его там, я обычно звал детей, они подманивали его кусочком колбасы (он от нее прямо трясся) и сами достаточно спокойно наблюдали обратный переход.

Сначала мы о его безобразиях не знали – ну навестила наша облезлая крошка соседей из природной любознательности и вернулась, но в итоге они обратились с жалобами. И началась моя борьба с Серым… Я загораживал проход к соседям, а он прилагал все усилия, чтобы мои преграды разрушить. Это стало целью его существования. И как только ему удавалось проделать лазейку, он пролезал туда, совершал переход и гадил опять. Я шел в соседний подъезд, опять извинялся, все убирал и получал от них совет «не задумываясь – сдать паршивца на живодерню». Именно туда, а не просто усыпить. И предупреждение – если поймают его у себя, выбросят прямо вниз, без жалости.

Однажды я закрыл переход и подходы к нему целой баррикадой из пустых ящиков, но кот тряс ее с такой силой, что в итоге полетел вместе с ними вниз. И я, и дети понеслись, как сумасшедшие, искать разбившегося крошку. Думали, конец – все-таки девятый этаж. И что же вы думаете? Серый сидел спокойно в груде ящиков и вылизывал свою заднюю лапу. Схватили, принесли домой, всего прощупали – никаких следов ушибов и переломов. Даже Ольга, которая только что откуда-то пришла, приняла участие в общем сочувствии и решила погладить и приласкать бедного котика. Но котик махнул лапой в направлении колготок и преуспел! После этого он сидел и внимательно слушал ее монолог, шевеля ушами:

– Парадная пара была! Да лучше бы ты насмерть разбился. Да что же ты за урод такой.

Переодевшись, она вернулась и, лежа боком на тахте, продолжила уже не про кота:

– Это какими же надо быть идиотами, чтобы такого кота купить! Приехали, видите ли, благодетели! А ты куда смотрел? Вообще никуда! На всех наплевать было, как всегда, лишь бы угодить своим французским гостям.

Ее уже понесло. И, как всегда, в присутствии детей. Кот слушал, слушал, потом подошел, встал на задние лапы, а передней сильно шлепнул по губам. Она аж подпрыгнула, а наш общий смех ситуацию явно не улучшил.

– А не такой уж ты и дурак, – подумал я впервые про это создание…

Но это были только цветочки. Ягодки, а вернее настоящий ад начался с момента его полового созревания. Тут он превратился в сексуального неуравновешенного маньяка. Рвался наружу, никакие специальные таблетки не помогали. Постоянно караулил у двери и, улучив момент, буквально ввинчивался в открывшуюся щелочку и летел вниз по лестнице.

А через несколько дней он совершил свой первый сознательный и беспримерный полет – разбежавшись, он вылетел на лоджию и сиганул с нее в никуда! Дверь из комнаты была всегда закрыта и находилась под постоянным контролем, а тут проморгали! Кто-то из детей вышел и вернулся, а я дверь не проверил, хотя сидел рядом за столом и работал. И Серый воспользовался моментом. Я сам его разбег и прыжок в пустоту видел, поэтому был уверен, что на этот раз пожелание Ольги Ростиславовны точно сбудется. Опять мы с детьми понеслись вниз – кот сидел на травке слегка ошарашенный, но без малейших признаков каких-либо травм. Второй раз! Я не могу это объяснить.

Принесенный домой, он с аппетитом поел и улегся спать на кресло. Вечером я устроил совет с детьми, а кот сидел и слушал. Я предложил им выпустить его на волю и предоставить своей судьбе. Держать дома сумасшедшего маньяка, который в поисках кошки, а, может быть, и свободы выбрасывается с девятого этажа, никакого смысла нет. Нам его не переделать, а что будет после следующего полета, предположить нетрудно. Таким отчаянным дуракам везет, но не постоянно же!

С трудом, но согласие детей я получил. Вместе отнесли его к подъезду и выпустили, оставив кучу еды, здоровенный кусок колбасы и воду в мисочке. Первую ночь наконец-то мы спали спокойно с открытой дверью на лоджию. Утром дети побежали проверить Серого и понесли с собой его любимую колбасу. Все оставленное было съедено, а у входа в подвал довольный кот сидел уже в обществе какой-то мордастой кошки. И хотя на детей вообще никак не прореагировал, они успокоились, оставили им еду и ушли. Больше мы его не видели.

Продолжение было неожиданным. Дня через три пара явилась домой с прогулки вся в слезах: «Папа, там наш кот мертвый около тропинки лежит».

Я побежал смотреть. Прямо тяжело на душе стало, когда издалека труп увидел. Отправили кота на смерть! Пригляделся, а там валялась какая-то мертвая кошка, чем-то внешне на нашего похожая – такая же помоечная. Слезы быстро высушили, разницу между котами и кошками Марине объяснили и вернулись успокоенными. В моей первой семейной жизни кошачья тема была закрыта.

Через некоторое время я уехал на заработки в Тунис. В первый год там мне досталось здорово – нагрузка была почти запредельная, головы не поднять. И только студенческие забастовки, которыми они время от времени баловались по примеру Франции, позволяли передохнуть. Какая уж тут кошачья тема. Но в начале второго года моей работы там она неожиданно возобновилась.

В столице, прежде чем преподавателей отправить в Габес, нас всех на недельку подселяли к нашим советским коллегам, работающим в местном университете. Пока наш руководитель что-то решал в посольстве, можно было погулять по нормальным, почти европейским, улицам, даже на место расположения Карфагена посмотреть. Вот и меня распределили к одному из «холостяков» – так здесь называли тех, у кого жены оставались в Союзе (в том числе и меня). Встретил он меня не очень приветливо, да и мне на первый взгляд не понравился – такой крепенький мужичок-боровичок в вытянутых на коленях трениках, из породы «все к себе загребающих». У меня с такими с первого взгляда антипатия возникает.

В стране Горбачев уже начал перестройку, и разгар борьбы с употреблением алкоголя достиг апогея. И, как полагается, перегибы на местах имели место быть – за границей они приняли совсем уж уродливые формы. Наказы в посольстве еще стояли в ушах: про кого узнаем, что хоть каплю употребил, в 24 часа отправим в Москву. Тут и бутылку за знакомство не вытащишь, кто его знает, этого боровичка? На халяву, конечно, не откажется, а потом…

Он долго смотрел на меня и вдруг спросил совершенно неожиданно:

– А ты к котам как относишься?

И услышав, что я их люблю, вдруг заулыбался и сразу как-то изменился в лучшую сторону. А когда вечером в дверь царапнулся его сожитель, мы уже приканчивали одну из моих двух бутылок палинки, купленную в дьюти-фри Будапешта за металлические рубли во время промежуточной посадки. Человек, хорошо относящийся к котам, точно не побежит доносить на коллегу котофила начальству.

Появившийся передо мной кот внешне мало чем отличался от тех ободранных созданий, которые бродят по улицам городов Магриба. Гладкошерстный, слегка полосатый, тощий, с обрубком вместо хвоста, кот был представлен как Василий. Но вот он подошел ближе и внимательно посмотрел на меня. Возникло ощущение, что меня просветили рентгеном, прямо интеллектом повеяло. Потом он головой потерся о мою ногу – признал за своего! – и отправился подкрепляться. Поел аккуратно, не набрасываясь на еду, мяукнул – явно поблагодарил – и завалился спать.

Николай рассказал мне, что это умнейшее создание второй год живет с ним. Сам подошел на улице, когда он возвращался с покупками из мясной лавки. Ничего не просил – просто вежливо пошел рядом. Так и дошли до квартиры на седьмом этаже, где кот аккуратно скушал подаренный кусочек мяса и был отправлен за дверь. А следующим вечером он пришел уже сам и поцарапался в дверь. Слопал миску каши с подливкой и тут же заснул от сытости. Так и прижился. Перед отъездом на летние двухмесячные каникулы Николай пришел с котом к мясной лавке, оставил продавцу бутылку водки и денежку и договорился о подкормке Василия обрезками, пока его тут не будет. Это не значило ничего, но лучше так, чем просто так. А когда вернулся, его у двери уже ждал сильно отощавший, но живой Васька. Их радость была взаимной и бурной. Так я и прожил неделю в компании местного кота, внося свою лепту в округление его боков. Даже грустно было прощаться с ним, отправляясь в Габес.

А там вдруг возникла, точнее, возобновилась ежиная тема. В детстве, провожая как-то папу на вокзал, мы с мамой прямо в предместье Ярославля пересеклись с ежонком. Не подобрать его осенью было бы преступлением – так до весны он и прожил у нас в коммунальной комнатке под кроватью, устраивая по ночам шумовые эффекты. А тут после долгого сидения за лекционной писаниной я отправился в пустыню размять ноги. Подумать только, тогда еще не было компьютеров – по крайней мере у нас, – и все лекции на французском я писал и переписывал обычной ручкой. Пустыня начиналась прямо за нашими домами, огороженными хлипкой изгородью. Вот там я и пересекся с местным ушастым ежиком, который куда-то брел по своим делам и на меня совершенно не прореагировал.

Здешний Колючкин был похож на наших, но поменьше и на длинных коричневых лапках. Сам светлый и иголки мягкие. Про торчащие уши уже сказал. Я его во что-то завернул и притащил в свою большую и пустую квартиру – все не так одиноко будет. А, может быть, тараканов повылавливает хоть немного. Кроме этих противных и непрошеных обитателей (хотя я думаю, что визитером – и совершенно справедливо – они считали меня), между застекленными рамами окна жили три моих богомола. Я их поймал на кустиках в пустыне, притащил, кормил бабочками и местными сверчками (просто бросал их между рамами и смотрел потом за охотой). Мне нравятся богомолы, но за стеклом с ними не сильно-то пообщаешься.

А этот тут же слопал какие-то остатки вареной курицы, попил водички и отправился обследовать квартиру. Вечером, когда я опять сел писать, он вдруг притопал ко мне и забрался по ноге под брючину, а там обнял ногу лапками, прижался животом и заснул. Нашел-таки теплое местечко. Пустячок, а приятно! Я знаю, что ежи – переносчики всяких клещей и тому подобное, но в пустыне их вроде не должно быть, и я решил: пусть погостит, а там видно будет. Не понравится – дверь открою, и вот она, пустыня и свобода. Но ему, по-видимому, было хорошо. Вода и еда всегда под лапой. Так же, как мой детский ежик, он прожил у меня до весны, действительно гоняясь по ночам за тараканами. Перед отъездом домой я его отнес в пустыню и выпустил. И он так же равнодушно куда-то почапал, даже не оглянулся.

Благодаря выдающейся способности ежика спать на моей ноге, мы с ним скоро прославились не только в нашей колонии, но и среди других иностранных преподавателей. Алик Альтах с явным удовольствием всем выдавал историю про одного нашего холостяка, который живет с ежихой (ну и действительно, было бы еще более странно, если бы я жил с ежом!) История пользовалась успехом. Наши редкие визитеры из посольства, поляки, болгары и даже одна толстая американская негритянка приходили на нас посмотреть. Жаль, деньги за просмотр было неудобно собирать. Однажды Алик чуть не перестарался: притащил с собой взглянуть на ежа какую-то шишку из посольства, когда у меня в кухне как раз перегонка работала. Чуть не спалились оба. Просто повезло, что я в тот вечер очисткой местной воды занимался. Без этого ее нельзя было пить, солей содержала в избытке. Жертвуя собой, Алик быстро схватил стакан, куда капельки падали, и лихо замахнул содержимое со словами: «А это просто вода, мы ее так чистим». Он то считал, что меня надо спасать и улики уничтожать. Видели бы его выражение, когда там реально оказалась вода!

Два года в Тунисе прошли, березовые деньги я супруге привез, но проблемы-то в семье никуда не исчезли. В итоге через два года после возвращения я ушел в никуда. Как это случилось – уже писал выше. На второй день вспомнил случай с аппендицитом. И я спросил себя: сколько же можно быть идиотом?! Ведь и тут даже половины диких выходок супруги не привел.

С жильем сначала меня Шура Комаров спас. Предложил воспользоваться комнатой, которую снимал в коммуналке, чтобы я мог оклематься, а сам на недельку перебрался в общагу. Когда я попал туда, я почти сразу же отключился. Полтора дня спал и приходил в себя!

Потом возник квартирный вариант от тещи моего старого ярославского знакомого. Правда, меня заранее предупредили, что квартира полна тараканов, а хозяин, который ее сдает, не буйный, но слегка сумасшедший. Тараканы после Туниса мне были не страшны, а хозяин и на самом деле приходил за оплатой с иконкой, болтающейся на голой груди. Но выбора не было: сколько можноШуриной добротой пользоваться? И начались мои скитания по съемным квартирам, которые тянулись несколько лет.

Женщины до первой семейной жизни и после

Как вы уже поняли, в результате этой женитьбы и началось мое превращение в философа (прямо в полном соответствии с эпиграфом). Которое и продолжалось в течение достаточно длительного холостяцкого периода и двух следующих семейных жизней. Главное – проинициировать процесс, дальше он сам будет развиваться. Уже не зависимо от супруги.

Ну а с высоты опыта всех этих прожитых лет и приобретенной философской мудрости решился я наконец все свои отношения с представительницами прекрасного пола попробовать вспомнить и проанализировать. Наверное, сам никогда бы не собрался. Но опять получил сигнал к действию, причем с совершенно неожиданной стороны.

Началось все с приезда в Москву моего нового французского приятеля Андрэ в паре с Лиди. Это случилось уже после моего развода в апреле 1991 г. (время я четко запомнил, так как они приехали в составе большой группы болельщиков марсельского «Олимпика» на игру со «Спартаком»). В то время я был страстным спартаковцем, но предчувствие, которое меня редко подводит, ничего хорошего не обещало. Поэтому даже на стадион не хотел идти, несмотря на игру Лиги Чемпионов. Но уже знал, что приедет эта пара в составе большой группы южных сумасшедших болельщиков (в этом городе «Олимпик» – символ Марселя, и значит много больше, чем просто футбольный клуб). Мы встретились за час до игры, перед стадионом. Но разговаривать о чем-либо, кроме футбола, было невозможно. Уже и так довольно пьяные болелы Марселя продолжали активно заправляться и, приветствуя меня как родного (год в Марселе провел – марселец!), сразу налили и тут же повторили. Слушать моих объяснений не стали, а напялили мне на голову русскую ушанку, замотали всего шарфом «Олимпика» и потащили с собой на стадион. Связываться с такой оравой на входе и считать билеты никто не стал, и прошли без проблем. У них и с собой было – все новые и новые пакеты с вином появлялись, как из воздуха. Как я и предполагал, игру наши позорно слили (ходили многочисленные слухи, что Тапи просто купил игру, он это сделать запросто мог). Каждый гол южане отмечали со всем темпераментом, а после окончания продолжали – уже за победу «Олимпика», да так бурно, что им не до меня стало.

И мы втроем смогли на некоторое время уединиться в какой-то кофейке и более-менее спокойно поговорить.

Андрэ, чрезвычайно колоритный заместитель мэра небольшого городка, спутника Марселя, был похож на симпатичный гибрид из Пьера Ришара и Жерара Депардье. Он стал новым бой-френдом Лиди примерно через год после смерти Макса в больнице во время операции. Удивительно быстро у них такие союзы совершаются – объяснение простое: «Il faut profiter de la vie, elle est trop courte» (надо пользоваться жизнью, она слишком коротка). Это был уже третий их приезд, и с первой встречи мы с Андре почти мгновенно нашли общий язык и подружились. Его живой и искрометный юмор и прекрасный характер очень к этому располагали.

В прошлый раз вместе ездили в Ярославль, где пару недель болтались по городу и его живописным окрестностям. Они жили у нас и, разумеется, познакомились с моей сестрой, свободно владеющей французским, что еще больше способствовало укреплению наших отношений, к радости Лиди.

А после матча Лиди с Андрэ меня просто потрясли: вдруг взяли и, кроме майки с шарфом «Олимпика», подарили мне еще и пакет с пятью тысячами франков! Сказать, что я обалдел – просто ничего не сказать. Для французов это жест просто удивительный, ну совершенно не типичный. И пока я пытался прийти в себя, Андрэ продолжил меня удивлять дальше:

– Игор, делай с ними, что хочешь, это наш с Лиди подарок тебе как очень близкому русскому другу для выживания. Сбросились по 2,5 тысячи и о них забыли. И ты возьми, и больше ни слова про деньги, поскольку у меня к тебе есть еще важное деловое предложение. Я уже тебя хорошо узнал и чувствую – есть в тебе писательский потенциал. Во мне – тоже. Давай вдвоем напишем книгу «Женщины в моей жизни», ты свою часть по-русски, я, естественно, свою – по-французски, а потом переведем и издадим на двух языках. За тобой – перевод моей половины на русский. И своей – на французский. Попроси сестру – она запросто сможет. А я потом разговорные нюансы добавлю, ну и возьму на себя все проблемы ее издания во Франции. Я точно знаю – читательский успех будет обеспечен! Но только писать про партнерш придется честно и со всеми подробностями.

Он почесал свой большой нос:

– Какую цифру для женщин определим? Сколько у тебя было достаточно длительных связей?

Я задумался и, пока у него консультировался, что считать длительными связями, он уже предложил.

– А давай остановимся на семи! У меня было побольше, но 7 – число счастливое и симпатичное. Да и выбор будет. Но начинай с самого-самого начала. Как у вас там в школе и в институте с сексом было? Нашим молодым это очень интересно. А то тут всякие пишут, что вы только пионерско-комсомольскими делами бываете заняты в этом возрасте. Игор, пришло время сказать правду.

Я только вздохнул – вот про секс в школе точно трудновато будет что-то вспомнить. Да еще длительный!

Но я был так потрясен случившимся даром, что готов был с любым предложением Андрэ согласиться. А уж с таким творческим – вообще без проблем. Время их поджимало, чартер ждал, договорились подробности обсудить потом – вот вышлют нам с сестрой очередное приглашения, мы приедем и все спокойно обговорим.

Но жизнь моя в этот период была очень сложной, проблемы и с жильем, и с деньгами как-то не сильно способствовали воспоминаниям такого рода. Поэтому, когда мы с сестрой действительно к ним приехали, у меня с нуля ничего не сдвинулось. Зато Андрэ показал мне свое начало – три истории, и я их прочитав, хоть стал представлять, чего он от меня ждет.

А поскольку обещал (эта проклятая обязательность мне всю жизнь покоя не давала – черта не очень типичная в России, наверное, от прадеда Карла в наследство досталась), то начал над этой темой постоянно раздумывать. Но начать записывать воспоминания удалось только в командировке в Ереване. Уж не помню почему, но оказался там один. Что-то не состыковалось или изменилось и у нас, и у принимающих в последний момент. Моей деятельности на заводе Вартана это не мешало, наоборот, спокойнее было, никуда на мероприятия не таскали. Жил в заводском профилактории, почти пустом, потому как отопления не было. По вечерам там делать было совершенно нечего (профилакторий был расположен не в самом городе, с транспортом уже стало плохо, к ночи даже весь персонал пропадал). Кипятильником разогревал чай (продуктами на ужин меня армянские женщины с завода снабжали как родного). Им, а иногда и настойками Мгера, согревался и вспоминал свои отношения, подходящие для такого двухстворчатого романа или повествования, уже записывая все подробности, а заодно и все случаи, так или иначе связанные с этой тематикой.

Даже школьные – самые яркие. Но совершенно не похожие на французские. Принципиально иные. Там идешь по дорожке в лицей под Марселем, где наши преподавательницы работали, а вокруг на травке парочки учащихся чем только не занимаются, лучше по сторонам вообще не смотреть.

В результате много набралось, даже из совсем забытых, семь длительных точно описал. Совершенно искренне, как Андрэ и просил. Таскал, таскал потом эту тетрадочку по съемным квартирам, решил, что не надежно. В итоге всю писанину специально собрал вместе в одной папке, чтоб не потерялась и… куда-то положил. А потом забыл куда и все лет так на 10 и пропало. Я уже и попрощался с ней, но вдруг эта папка нашлась: оказывается, вместе с некоторыми стихами лежала в маленьком чемоданчике, засунутом мной в один из ящиков кафедральной лаборатории. Мой сотрудник Ваго начал в комнатке полный ремонт делать и его обнаружил. Так все эти записи со мной и во Францию попали – как чувствовал, что могут пригодиться.

Ну а что касается моего договора с Андрэ, то, к сожалению, по объективным причинам из него ничего не вышло. Он тоже что-то писал, до работу до конца не довел, их с Лиди жизнь перестала складываться и они разбежались. Писать им на корректном французском у меня не хватало уровня, так потихоньку наши отношения и затихли. Это не то, что с Элен, я ей пишу по-русски, она мне по-французски, и мы никуда не теряемся и не пропадаем уже 40 лет.

А сейчас, когда я перечитал все содержимое этой тетрадочки, мне даже как-то не по себе стало. Все описания начинались примерно одинаково – с проявления внимания симпатизирующих мне женщин, без активных начальных действий с моей стороны. Прямо на беспредельное хвастовство похоже. Вот встретились мы и они первые начали инициативу проявлять. Перепроверил воспоминания – но вроде реально все так и было. Раньше или позже, но я на их инициативу откликался, и все семь отношений так и начинались.

Для полноты картины хочу отметить: были также и противоположные ситуации, как минимум шесть женщин вспомнил, которые с первого взгляда, с первого знакомства проникались ко мне самой откровенной антипатией. И иногда такой силы, что она переходила в ненависть. Тоже – почти без всякого активного участия с моей стороны, ну может немного ехидства и было продемонстрировано. Им просто я не нравился, и все. И, естественно, тоже это чувствовал. Про одну (Христофоровну) вы уже знаете из первой книги, еще две тоже имели отношение к Менделавочке, одна к ЯТИ. Самая первая была нашей учительницей по физике – Лядова, так четверку на выпускных экзаменах мне и поставила, чуть медали не лишила. Ну а про последнюю вообще вспоминать не хочу. Очень много мне крови попортила уже на моей «после менделеевской» работе. Вот, хоть немножко оправдался.

А теперь перейдем к тому, что теперь осталось от содержания этой тетрадочки под давлением сестры и супруги. Честно говоря, сначала я не хотел им поддаваться, достаточно того, что настояли про них ничего не писать.

А потом вспомнил биографию ДМД: в ней же приведены в основном данные только его семейных жизней. Все остальные романы упомянуты мельком. Если уж я задумал параллельное сравнение, то и в разделе, касающемся меня, должен придерживаться того же подхода.

Ну что ж, пусть так и будет. Опять моим относительно длительным романам (которые были до первого и после него – до второго брака) не повезло. Значит, судьба у них такая.

В досвадебный период я в вопросах отношений с девушками реально был самоуверенным типом, чересчур избалованным частым вниманием. Это началось еще со старших классов школы, а потом продолжилось и в институте. Я всегда знал, что есть две-три девушки, которые ко мне неровно дышат. Что их на это сподобило, знать мне было не дано, но такая ситуация существовала постоянно. Поэтому почти не было проблем, чтобы вечером сходить в кино, прогуляться и вообще поддерживать отношения различной степени интимности. И как-то на орбитах разной удаленности всегда были спутницы, достаточно спокойно уживающиеся между собой. Некоторые иногда с этих орбит срывались и улетали совсем, что меня не сильно расстраивало. Появлялись другие, и новые отношения образовывались. Но у меня уж совершенно точно не было доминирующих намерений затаскивать их побыстрее в постель (место для которой еще надо было в то время в Ярославле найти.)

Я сравнивал свои отношения с теми, про которых прочитал в биографии ДМД. Какое-то сходство было, но у меня не было ни его харизмы, ни такого количества талантов. И я совершенно не занимался автоматическим флиртом со всеми, кто оказывался рядом. Наоборот, не делал попыток первым проявлять какую-то инициативу. А уж в трезвом виде – можно написать со стопроцентной вероятностью – никогда. Обычно она исходила от представительниц женского пола. Впрочем, я повторяюсь.

Вот ниже приведу все-таки два коротеньких случая не из тетрадочки – один еще школьный, второй случился после института. Просто точно знаю, что участвующие в них барышня и матрона уже никак не прореагируют.

В 10 или 11 классе (а, может, между ними?) я каким-то образом попал в группу, совершающую автобусную поездку Ярославль – Рига – Таллин – Ленинград – Ярославль (наверное, попасть было не просто, потому что подавляющее большинство были блатные детки ярославского руководящего бомонда плюс дети двух учительниц, которые поехали с нами в качестве присматривающих организаторш).

На место сбора всех привозили на машинах или как-то сопровождали родители, а меня Димка с Бароном пришли провожать. Близких знакомых среди отъезжающих у нас на первый взгляд не оказалось, и, забросив сумку в багажное отделение, я их отвел в сторонку. А то какой-то нездоровый интерес возник, поскольку мы явно выпадали из общей картины, да еще Барон сразу начал к какой-то фигуристой и яркой девице кадриться. Я даже решил сначала, что это одна из училок. Да еще перед этим мы выпили на дорожку пару бутылок какой-то бормотухи – на собравшуюся специфическую публику лучше было не дышать. В общем, пока мы прощались и я принимал заказы на эстонские ликеры и латышский бальзам, все места в начале автобуса и середине разобрали, и я отправился в самый конец, что при моей вестибулярной системе было явно нежелательно. Но сначала все было более-менее. Автобус современный, и, хотя все-таки сзади пошатывало, я даже задремал, а потом вообще заснул.

И пока спал, пропустил начало культурно-ознакомительной программы – что-то одна из училок рассказывала про общие правила, когда куда приедем и что должны посмотреть. Когда остановки и т. п. Это меня и усыпило, так как вообще легли только под утро. Мы мебель и еще какое-то мягкое барахло перевозили на дачу Димкиному кузену Павлику, да там и застряли. Наконец-то всем спальных мест хватило.

Поэтому не слышал, как всех перечисляли и они представлялись – кто из какой школы и т. п. Наверное, часа полтора-два точно спал. Так как проснулся уже тогда, когда пошли попытки организовать хоровое пение. Вот убей бог, даже не помню, какие песни от нас хотели организаторши. Но как-то не очень получалось. Золотая молодежь, она такая – всегда плохо организовывается.

А потом эта винная гадость в моем желудке оживилась, меня начало мутить, и надо было этот момент как-то перебить, перетерпеть. Любыми действиями, чтобы отвлечься и про это не думать. И я решил податься вперед, в надежде хоть временно пересесть поближе, где не так шатало. Но все места реально были заняты. Уже развернулся обратно, но меня руководящая перехватила:

– А вот и наш единственный представитель 49 школы проснулся. Во время знакомства не отзывался – может, хоть сейчас про себя что-нибудь расскажет.

И показала мне место в самом начале, у микрофона – вот я туда и отправился.

Представился и извинился, что не участвовал в общем знакомстве – сказал, что не выспался, помогали другу перевозить вещи на дачу. Меня ехидно спросили (группа брюнетистых девиц сидела вместе, человек пять, вот они и включились):

– Ночью?

– Ну да, когда машина освободилась, тогда и перевозили. От нас не зависело.

– Это одному из тех, кто тебя провожал?

– Нет.

Ехидство продолжалось:

– Ух ты, много, значит, у тебя друзей?

– Хватает.

– А это Юра Боронков тебя провожал?

Ну, естественно, его должны были знать – из их среды был.

– Да.

– А второй? Симпатичный такой.

– Второго Димоном зовут. Но у нас в компании все симпатичные. Включая Барона.

– А потом переезд отметили? – Наблюдательные попались.

Ну тут тетенька, не ожидая моего ответа, взяла инициативу в свои руки, уйдя со скользкой тематики. И сказала:

– Все, с вопросами потом в индивидуальном порядке. Игорь, сидящие на этом месте, по нашей традиции, должны чем-то коллектив порадовать. Обычно поют или стихи рассказывают. А ты что можешь?

Как-то я все эти выступления пропустил. Традиция, видите ли, у них уже сложилась.

Я вздохнул:

– А так нельзя посидеть? Там укачивает сильно.

Девицы тут же затрещали:

– Пусть сидит, мы его еще поспрашиваем.

Но тетя сказала:

– Нет, или бери микрофон или освободи место.

Я микрофон взял. Для начала всех предупредил, что ни слуха, ни голоса у меня нет, но некоторыми песенками я могу поделиться, речитативом текст передавать. Попробую, по крайней мере, тем более, что это стихи, которые авторы под гитару исполняют. Тетенька меня немедленно спросила, какие песенки, каких авторов. Но я ее успокоил, сказав, что это стихи молодой, но очень талантливой поэтессы Новеллы Матвеевой, к тому же уже опубликованные. Последнее дело и решило.

Ну я и начал со своего любимого «Каравана» (он у меня в голове сидел намертво и сейчас также сидит) – вот прямо моя была поэзия. Повторять тут текст не буду, интернет поможет тем, кому интересно. Но с любовью исполнял и когда окончил…

…восторг был полный, девицы сразу еще продолжения стали просить. А одна, та самая, к которой Барон начинал кадриться, откуда-то из середины спросила:

– А песню «Караван Джафара Али» знаешь?

– Попробую, – говорю. – Слышал когда-то в Киеве, но про караван Шаперо-Ри, может, это одно и тоже? А ты поможешь?

Она кивнула, и я начал ритмично рассказывать:

Не буду весь текст воспроизводить, но до сих пор его помню. Ну и печальный конец:

Не знаю, почему, но восторг был еще больше, куда там Матвеевой. Только заказчица заметила:

– А у нас по-другому ее поют, – но большой палец показала.

Все стали просить, нельзя ли послушать еще такого типа песенок. И совсем уж начался экстаз, когда я с завываниями изобразил:

Ну а потом она, естественно, изменила мавру с патагонцем. Вот он в мавританку острую стрелу и запустил. И какой трагический финал:

Мне эта песня своей географической глупой наивностью очень нравится до сих пор. Где Патагония, а где Мавритания – да и финики с бананами вместе не сильно растут. И примитивным текстом. Представьте «порой рыдает». Но кого это колышет? А какое шикарное образование мужского рода придумано – мавритан!

Но тут тетенька-организаторша вмешалась сурово – куда-то не туда пошла микрофонная линия:

– Так, уже поздно и ужин скоро. Давай, Игорь, исполни что-нибудь из Матвеевой, без этой пошлости – и заканчиваем.

Ну я еще один мой любимый стих без проблем выдал:

Но после мавританки это было не то. Энтузиазм у слушательниц утих. Зато меня совсем мутить перестало, и я вернулся к себе. Даже поужинал с удовольствием. Мы же с утра почти ничего не ели.

А вот после ужина меня вдруг посетили: рядом уверенно угнездилась девица, заказавшая караванщика. Спросила:

– Не против?

– Да нет, только за.

– А если на ночь останусь?

И хихикнула:

– Да не радуйся раньше времени, скоро к себе уйду, а то уже и губу развесил, размечтался!

Ничего я не развешивал, но уверенности в себе ей было явно не занимать. Представилась как Ляля. Ну Ляля, так Ляля. Через некоторое время я уже знал, что едет она с нами только до Питера. Сама с Перекопа. Папаша ее там большая шишка, вот ее и захватили. Но она его гребует. Вот уже два года со своим парнем живет. Она мне назвала погоняло и посмотрела на произведенный эффект.

Я про него действительно слышал – очень крутой был тип, но мы никогда не пересекались. Совсем другая весовая категория и другой мир. В краснодомовской среде про него следующее рассказывали: от армии отмазался, и теперь он на Перекопе над всеми царит. По-взрослому, а это значило уже криминал. Такие рассказы про местных «знаменитостей» были обычным явлением во время наших вечерних посиделок. Но в большей степени касались наших соседей по району. Перекопские не часто в центр выбирались, но уж когда вылезали, лучше было им не попадаться. Как и заволжским. Метелили всех без разборки, на всякий случай, чтобы знали. По-видимому, для самоутверждения.

Во какая у меня оказалась соседка на этот вечер. Очень непростая и какая-то по-взрослому непредсказуемая. Таких знакомых до этого у меня не было.

Начала разговор с «Караванщика», у них главного героя называли Джафар Али, и он все время забивал себе тугой косяк. Я такого варианта не знал, а свой сразу ей продиктовал. Она записала, с блокнотиком пришла. Но другие, про которые она спрашивала, почти все знал: «Чайный домик словно бонбоньерка», «Порвали струны моей гитары», еще что-то. У нее и голос, и слух оказались на высоте, воспроизводила здорово. Да и музыку поэзии она сразу на лету хватала.

В общем, многое из будущего репертуара серии передач Глеба Успенского «В нашу бухту заходили корабли» (кстати, у него тоже ни слуха, ни голоса не было, как и у меня, но какую хорошую вещь организовал, хотя неприятная Филина многое портила) перебрали. Вот где мое пребывание на Нагорной улице Киева очень даже пригодилось. Общий язык был найден, и симпатия образовалась.

Потом она мне про остальных барышень из автобуса посплетничала, обозвала группу брюнетистых дев, задававших мне вопросы, кагалом, а их всех – прихиретницами и прошмандовками. Дескать строят из себя целочек, а сами… Я первого определения до этого вообще не слышал, но сделал понимающий вид. Спросил:

– Все такие?

– В автобусе-то? Да почти, но вот соседка моя вроде ничего, поговорили немного, я ее первый раз вижу, но похоже нормальная. Без выпендрежа. Кстати, обрати внимание. Я же видела, как она на тебя смотрела, когда стихи слушала.

И тут же к ним опять вернулась:

– А еще, кроме Матвеевой, ты что-нибудь хорошее и редкое знаешь?

Я решил пошутить, сказал:

– Знаю, сейчас попробую тебе самые любимые выдать, но товар-то редкий! А что мне за это будет?

К вопросу она отнеслась неожиданно серьезно. Встала и пересела на заднее пустое кресло: я уже решил, что обиделась. Но вернулась быстро, помахивая в руке снятыми трусиками. Почему-то я сразу догадался, что это за вещичка такая.

– Не боись! Начинай!

У меня аж во рту все пересохло. Спросил только:

– Женский вариант или мужской?

Она серьезно так задумалась, сказала:

– Давай женский.

Ну я свою любимую Цветаеву и выдал:

А когда окончил…

…у нее слезы на глазах были. Честное слово! Начала меня про Марину расспрашивать, почему в первый раз слышит? Где книгу ее стихов можно достать? Я ей с книгой безнадежную ситуацию описал (у нас только одну в 61 г. выпустили и все, сразу пропала; у меня самого не было, только переписанные странички), но она сказала:

– Мне достанут.

Подумала и добавила:

– А, может, и тебе выгорит.

После этого она развернулась ко мне, развела коленки, взяла мою руку и медленно положила на внутреннюю часть колена:

– А теперь реально мужское! Начинай!

И я выдал неубиенную классику Лорки «Неверная жена».

Оно длинное, и когда я закончил…

…она была сосредоточена уже на другом, уверенно манипулируя моей рукой…

Подробности тут совсем ни к чему. Для совместной книги с Андрэ это не предназначалось. Но за один вечер я повзрослел сильно. И узнал очень много такого, о чем раньше никогда и не грезил. О времени совсем забыл, пока находился полностью в ее власти.

А, уходя, она сказала:

– А ты ничего. Мне понравился, и руки у тебя ласковые.

Засмеялась и пошла, но тут же вернулась.

– Смотри, если с кем-то поделишься, как я с тобой тут слегка расслабилась, ну сам понимаешь, что будет. А так, не скучай, случай представится – я тебя еще в городе найду.

Утром помахала всем ручкой и гордо покинула автобус. Но проходя мимо третьего ряда, успела дать звонкую плюху одному типу, сознательно выставившему руку в проход. Красиво получилось, с разворота, он даже не вякнул. Честно скажу: облегченно вздохнул – на меня уже руководительницы утром плохо смотрели. И не они одни.

Вскоре ко мне одна из брюнетистой компании подскочила и сразу к теме.

– Дала? – спросила она.

– Да нет, куда мне?

И продолжил:

– Но посоветовала по этому поводу к вам обратиться, сказала, особенно групповуху любите. Так что, если у вас там зудит, друганам телеграмму отправлю, чтобы встречали и готовились. А заодно и ее просвещу, что вас ее поведение сильно заинтересовало и, конкретно поделюсь, какие вопросы мне задавали. Наверняка ей будет интересно. Да и вам потом не скучно будет – ходить и оглядываться.

Девицу как ветром унесло. А потом вторая подошла и попросила извинить глупую Иду и забыть этот эпизод. И никому не звонить и не писать.

– Как, – сказал я. – И друганам тоже?

– Это потом обсудим, – улыбнулась она, показывая, что все переводим в шутку. И меня эта компания оставила в покое. Совсем. Что-то потом хотел выяснить тип, получивший от Ляли леща, но его выпендреж был просто смешным и он быстро сдулся.

А уже в середине первой экскурсии ко мне подошла бывшая соседка Ляли, которая, по ее словам, «ничего» была. По крайней мере, не «прихиретница» (потом посмотрел в словаре – это просто вариант эпитетов: лицемерка, притворщица, прихильница – последнее словечко тоже было для меня внове).

– Меня Мила зовут. Место-то теперь поближе к началу освободилось. Тебя же укачивает в конце. Хочешь – садись рядом. Я рада буду.

Я и пересел. Это был, конечно, совсем другой вариант. Единственное, что она себе позволяла, – ночью прижаться щекой к моему плечу. И так спать.

Оказывается, она была из 4-й школы и даже дружила с одной из девочек, из той компании, которая второй год с нами хороводилась. До сих пор не могу понять смысла этой странной, но довольно продолжительной дружбы, организованной естественно Бароном. Может, его иногда тянуло побыть в интеллигентном обществе приличных девиц?

Так и собирались почти на все праздники, вшестером. Слегка выпивали. О чем-то болтали. Слегка танцевали. И все. Даже никаких позывов к более серьезным отношениям не возникало.

– Моя подруга о вашей компании очень хорошо отзывалась, – сказала она. – Поэтому я и решилась сама подойти. И мне понравилось, как ты песенки и стихи исполнял.

Так мы рядышком все экскурсии и проходили. Мила мне про себя и брата (он был в армии) много рассказывала. И про маму (отца не было), которая кем-то на вторых ролях в горкоме работала. С утра до вечера там торчала. Поэтому она очень самостоятельной и организованной рано стала. Даже в Москву за всякими покупками сама ездила.

Глаза у нее во время наших разговоров просто светились, даже за руку меня иногда сама брала. А в конце она мне повторила, что я ей сразу понравился. И теперь она будет меня ждать. Всегда. Я сразу поверил, но…

Потом мы несколько раз пересекались, один раз она попросила меня с друзьями к школе подойти после уроков. И, выйдя, сразу к нам полетела, а меня даже в щеку поцеловала на глазах у всех своих. Видно, кого-то из их мальчиков на место надо было поставить. Иногда встречались на вечерах в «Педе», куда она поступила. Помню, я ее пару раз куда-то приглашал (или она меня?)

В пионерском лагере, где они случайно вместе с Иркой Егоровой вожатыми работали, а мы рядом в палатке несколько дней прожили, посидели парочку вечеров над речкой, покормили комаров. Даже уже целовались. Но никакого серьезного развития отношений не было.

По всяким событиям присылала открыточки с тривиальным текстом. Просто как напоминание о себе, без всяких сентиментальных добавлений. Через полгода после моей свадьбы она вышла замуж. А после окончания моей первой семейной жизни, когда я ее случайно в гастрономе нашего дома встретил, она сразу ко мне метнулась с вопросом:

– Привет, а правда, что теперь ты свободен?

И, услышав ответ, как-то совершенно спокойно сказала:

– Если наличие дочки не смущает, и ты меня к себе возьмешь, прямо завтра на развод подам.

Даже не помню, как, но неловко отшучивался, дескать, еще от первого брака не отошел, по съемным квартирам мыкаюсь. А она посмотрела, как раньше, и только повторила:

– Буду ждать, позвони, если надумаешь.

И телефон вручила. Но я уже надумал на другой женщине (с двумя дочками) жениться, не судьба была нам с Милой посмотреть, что из ее любви могло выйти.

А с Лялей, которую, оказывается, Ларисой звали (меня сразу руководительницы в автобусе просветили, погрозив пальчиком) я еще раз лично пересекся. Откуда-то она в центре на меня выскочила, ручкой помахала, коричневую коробочку сигарет мне сунула, сказала, что у парня отобрала, и исчезла. Наверное, на минутку из-под наблюдения вырвалась. Это оказались совсем не сигареты, а какие-то свернутые пахитоски. Мы были с приятелем, попробовали – потом меня знакомые на Свободе встретив, поймали, шел с блаженной улыбкой, никого не замечая. Они же меня и до дома довели, а куда пачка делась, не знаю. Но шарахнуло меня здорово. Потом мама долго допытывалась, что это было, и настойчиво рассказывала о вреде наркотиков.

А вот воспоминания о втором разе, тоже с ней связанном, остались совсем иные, сильно неприятные. Мы сидели на лавочке на бульваре и покуривали. Какой-то полузнакомый парень подошел ко мне и предложил отойти. Сказал, что дело есть. Он фарцевал по мелочам, и я решил, что хочет что-то предложить. Спокойно отошел с ним за кусты, где меня и прихватили. Три нехилых парня, правда, без особой грубости, но решительно. Дергаться было бессмысленно, да и не успел испугаться. Завели в какой-то дворик и оставили меня перед сидящим на лавочке типом постарше, очень неприятного вида, с совершенно пустыми глазами.

– Литва? – спросил он. Я кивнул. – Меня Колесо кличут. Слыхал такое погоняло?

Я сказал, что краснодомовские в разговорах упоминали. Перекопский, известный и очень серьезный тип. Теперь он кивнул:

– С ними, значит, хороводишься?

И сразу продолжил:

– Откуда Ляльку знаешь?

У меня внутри все сжалось. Ну, подумал, вдруг чтобы своего парня позлить, выдала ему что-нибудь про меня. А он послал помощника – разобраться. Передо мной ну явно не он сам был, да и кликали того по-другому. И Лялька говорила: красавец, цыганистого тапа. А тут с челкой типичный русак сидел, откровенно бандитской внешности.

– Да практически и не знаю, в автобусе в одной группе до Питера ехали. Меня там мутило после проводов с пацанами, вот и полез к микрофону песенки дворовые исполнять. А она текстом одной и заинтересовалась.

– А, – сказал он. – Шапиро-Ри – твой вариант?

– Вообще-то подольский, с Киева, а так да, я ей текст дал.

(Хватило ума не говорить, что Шапиро и Шаперо – две большие разницы.)

Он замолчал и так же пусто на меня продолжал смотреть.

– Ссышь? – спросил после тяжелой паузы.

– Да вроде повода-то нет. Но все равно как-то не по себе, страху ты умеешь нагнать.

Польстил, а что делать. Он довольно, но как-то криво усмехнулся. И опять стал на меня как на пустое место смотреть. У меня было ощущение, что я букашка, типа божьей коровки на рукаве, могут или прихлопнуть, или сдуть – лети, птица. Тут кто-то прибежал и сказал, что их нашли.

Он из своих раздумий вышел, повернулся ко мне и протянул, сплюнув:

– Иди покеда. Колян, дай ему пакет. Передать тебе просили, но что-то ты мне совсем не глянулся.

Я взял пакет, кивнул, так как они уже другой проблемой заняты были, и пошел. Шел и реально боялся. Перекопские, по слухам, на всякие подлые штуки были горазды, сейчас какой-нибудь шкет в грудь толкнет, а сзади уже второй на четвереньках стоит. И бросятся все на упавшего. Или просто в поясницу заточку сунут. Ходили такие истории.

Но благополучно дошел до лавочки. Сел и подряд пару сигарет выкурил, отодрав фильтр. Все внутри леденело, как глаза его вспоминал. Такому убить – как чинарик раздавить.

Открыл пакет, уже догадываясь. «Избранное» Цветаевой 1961 года. Вот такую вещевую память о встрече с Лялькой до сих пор храню.

Ниже приведу еще одну историю, относящуюся уже к после институтскому периоду. Все остальные выбросил, только эти две оставил, вот почему они такие развесистые, со всеми подробностями.

После окончания института мы достаточно большим коллективом собирались поехать в Прибалтику. Помотаться вокруг Риги, а, может, и до Таллина добраться. Очень мне этот город нравился. Я там даже в призеры какого-то местного комсомольского конкурса попал (влияние автобусной поездки) с предложенным текстом для песни:

И припев:

Как ни странно, мне она даже самому нравилось. Через отца одноклассницы (он был эстонцем с острова Сааремаа) передавали. В ответ услышал – в призеры попал. Но на этом все. Нигде не слышал потом такой песни, а жаль. И никто ко мне не обращался. Может, конкурс слишком комсомольский был для Эстонии? Кто его знает, а вообще-то искренний текст получился.

Но до Таллина мы так и не добрались, маловато нам денежек на это родители выделили. Да и сама поездка чуть не сорвалась. Чем меньше оставалось до намеченной даты отъезда, тем больше редели ряды желающих. В итоге от целой компании осталось пять человек: три девицы (рыжая, брюнетка и шатенка), все с разных специальностей, и мы с Мишкой, моим сокурсником. Да и он на второй день после прибытия в Ригу получил телеграмму о смерти отца и срочно вернулся, улетел. В общем, я остался с тремя барышнями. Две из которых поехали из-за меня, а третья была не против просто развлечься и позлить условных подруг. Любое купание в море превращалось в достаточно острое соперничество. А вечерние посиделки и прогулки – тем более.

Они снимали комнату на троих, а мы с Мишкой тоже устроились в съемной комнатке на расстоянии нескольких кварталов. Уже на третий день ко мне неожиданно заглянула хозяйка, миловидная латышка по имени Алина, лет так на 30–35, и неожиданно пригласила присоединиться вечером к их компании в саду. Сказала, что ее приятельницам и приятелям (они все были местные представители свободных профессий) интересно, что это за русский такой, который еще ни разу не напился и за которым заходят сразу аж три такие разные профурсетки. За барышень я заступился, какие же они профурсетки – инженерши химики-технологи с дипломами! Но она только хмыкнула.

В общем, от девиц отговорился внезапной жуткой зубной болью и оказался на ужине с ужасно вкусными закусками из угря, миног, домашних сыров с тмином и еще чего-то необычного. Узнал вкус путру и силькюпудиньша (специально записал, чтобы потом в городе найти. Увы, общепит такими вещами рядовых туристов не баловал). После которых последовали не менее вкусные клопсы. Собралось несколько человек, действительно творческих личностей (по-моему, художница, критикесса и еще журналисты). Ну и после того, как уговорили литра полтора какой-то самодельной вкусной настойки, я и рассказал про своего прадеда из Австро-Венгрии с одной стороны и шляхетских корнях с другой.

После того как выяснилось, что я не такой уж и стопроцентный русак (им одного прадеда Питча хватило), атмосфера стала совсем теплой. Я был принят в компанию и даже получил обещание билетов на вечера Андрея Вознесенского. Один из присутствующих, журналист, с ним даже встречался, то ли в Юрмале, то ли в Сигулде, забыл. Он рассказывал, что Андрей любит тут отсиживаться и приходить в себя после некоторых явлений советской действительности. А уж когда я сказал, что он мой кумир, и процитировал некоторые его стихи, то даже сорвал аплодисменты. Потом долго прощались, как ни странно, тоже пили типа на посошок, только по-другому как-то называлось. И когда я оказался в спальне хозяйки, то как-то даже не удивился этому. И она прямо сказала:

– Когда сегодня утром увидела, как тебя уводит эта б… троица, сразу решила, вечером будешь со мной.

В итоге моя поездка оказалась богатой на неожиданные события. С утра до вечера мы вчетвером болтались по разным известным пригородам, даже до Бауски добрались. Через день после встречи в саду хозяйка позвала с ней вечером куда-то пойти, но я на выступление Андрея собирался и уклонился. Больше она на свою половину меня не приглашала, обиделась наверно. Но я не особенно расстраивался.

Да, проведенная с ней ночь принципиально отличалась от быстрых ярославских перепихончиков и не осложнялась никакими обязательствами и обещаниями. Но с чувствами было слабовато, а голая техника без наличия чувств – это не мое. Совершенно меня не манила и не манит. Вот почему и во Франции, проходя неоднократно по улице Паради (Райская улица – сосредоточение представительниц марсельских борделей) сквозь строй предложений всякого рода, от черных, белых и желтых дамочек всех возрастов абсолютно точно не испытывал желания на них поддаться. Даже из простого любопытства.

И в этот раз я ни перед барышнями никаких угрызений совести не испытывал, ни перед хозяйкой. Только пожал плечами, когда они меня спросили – почему она их обозвала по-всякому, когда как-то к вечеру они зашли за мной. А это было как раз тогда, когда я не откликнулся на ее предложение и ушел пораньше, чтобы забрать билеты. Телефонов-то мобильных еще и в помине не было. А на вечера поэзии Вознесенского я очень хотел попасть. Даже не знаю с чем можно мое желание сравнить, наверно с праздником души!

Вот его выступления во всех подробностях помню, и рассказы про Латвию и латвийских поэтов, даже с пересказом стихов некого Чаклайса (потом нашел такого) и посвящения ему своего стиха про кузнечика. Почему-то он вспоминал про Жаклин Кеннеди и, конечно, читал кучу новых произведений. Некоторые у меня в голове до сих пор сидят.

Вот послушайте начало одного: «Скрымтымным – это пляшут омичи! Скрип темниц! Или крик о помощи! Или у судьбы есть псевдоним, темная ухмылочка – скрымтымным!» Прямо завораживает, действительно как речитатив шамана. Думал, оно так и называется по первому слову, но нет – посмотрел, оказалось «Зауральская пляска». Потом, когда в Москве с Андреем пересеклись и я ему детали этих вечеров выдавал, он только удивлялся. Даже сам многого не помнил. Естественно. Это для меня был праздник – для него очередное выступление-мероприятие.

Сейчас, анализируя все эти отношения, я пришел к однозначному выводу – большую часть своей личной жизни я был ведомым.

Может быть оттого, что когда в совсем раннем школьном возрасте мне казалось, что я в кого-то влюбился, то у меня с собой тут же начинались проблемы – даже подойти к этой девочке я очень стеснялся, одновременно вознося на почти недосягаемый пьедестал. И, как правило, моими платоническими мечтаниями все любови и кончались. Последняя такого типа была в восьмом классе. Я вообразил, что мне одна девочка из соседней школы очень понравилась, хотя только пару раз издалека ее и видел. И все придумывал поводы – как бы к ней ненароком подойти. Ну хотя бы рядом оказаться.

А потом мой ничего из себя не представляющий одноклассник, хилый троечник, который, оказывается, с ней жил в одном доме, мне случайно рассказал, как частенько в подъезде ее поджидает и зажимает. А ей вроде и нравится (по его словам), не сильно пищит. Я это живо представил и вся моя любовь сразу пропала, а Гаврик приличную затрещину получил. Он даже не понял, за что. А за то, что мечту убил, обормот. Наверное, после этого я и решил: чтобы такого не повторялось, с собственными любовями надо завязывать. И это не попытка пошутить.

Действительно, в большинстве случаев я загорался, только отражая чувства партнерши. Она любила, а я как бы и не возражал. И таких отношений, как с Милой, было несколько. Самые длительные тянулись почти весь студенческий период с одногруппницей. Она мне симпатизировала с первых курсов, примерно таким же тихим способом, как Мила. Тоже сказала, что будет ждать. Это я с ней в первой школе учился и из ее окошка упал и обе руки сломал.

И так тихонько и ждала все время без всяких выяснений происходящего, даже когда меня уносило в другую степь. И на пятом курсе, в мою черную полосу, она всегда как-то ненавязчиво была рядом и меня поддерживала. Ну и на выпускном я ей сказал (уверенный, что из Ярославля мне не выбраться), что после прояснения моей дальнейшей участи мы поженимся. Тем более, что фактически уже иногда жили вместе.

Но тут случилась моя московская аспирантура, а ее распределили в Тулу. Кто виноват? Она тоже изначально рассчитывала остаться здесь по замужеству. Значит, я. Зато в Туле ей через полгода работы предложили вариант целевой аспирантуры у Лебедева в МХТУ. Со следующей осени. Вот уж был для нас действительно намек судьбы.

Ей богу, я ее уговаривал – соглашайся, я с аспирантурой помогу. Комнату в общежитии дадут. Но она испугалась, она всегда такая была, не решительная. И не поехала («Ой, мне никогда туда не поступить. Только опозорюсь и т. п.»), предпочла обратно вернуться. А какие только целевички к нам ни приезжали (мягко говоря, не сильно образованные, даже на моем фоне; правда, со всеми кандидатскими минимумами) – мама не горюй! И все те, которые нормально пахали, обязательно защищались. Не зря у нас говорили: чтобы защититься, надо на три года переродиться в упорнуюлаборантку и удачливого снабженца. Об остальном – шефы позаботятся.

В итоге, столько из-за меня намучившись, вернувшись, она решила – хватит. При очередном приезде меня на словах отвергла окончательно и была права – поводов хватало. Но когда я еще раз на какой-то юбилей по поводу нашего окончания приехал, она туда пришла с женихом, но быстренько от него к нам перебралась. Сказала, что старые воспоминания все новые отношения ее убивают. В итоге так и осталась неженатой. Вот такая была самая черная страница в моей жизни в отношениях с женщинами до свадьбы.

А потом (в перерыве между двумя семейными жизнями) похожие ситуации продолжались. За время от первого развода и до второй женитьбы я получил, наверное, с десяток предложений на предмет брака. Даже от представительниц женского коренного населения Армении и Грузии.

Но, как уже выше решил, оставим их описания в стороне. Еще несколько предложений, чтобы подвести итог этой теме – и все. Конечно, химические дамы среди моих спутниц доминировали. Чаще всего жизнь именно с ними сводила.

Но вот одна нехимическая дама чуть мою жизнь в свою сторону не развернула. Очень симпатичная разведенная шатенка, лет на семь младше меня. У нее были очень весомые козыри: большая родительская квартира почти в центре Москвы и пятилетний смышленый сынишка, помешанный, как и я в его возрасте, на зверушках. Куда папаша делся – я не спрашивал. Главное – мы с ним сразу взаимными симпатиями прониклись. Впрочем, как и с мамой (но с ним больше – совместные походы на «Птичку» с единомышленником очень сближают. А мальчуган меня в детстве напоминал ну очень сильно).

В наших отношениях был только один минус, у нее был один бзик, зато долго вынашиваемый. Она поставила себе целью непременно уехать на ПМЖ в Канаду (вот к чему толкает наличие еврейской крови, пусть и частичное – это я так тогда думал). И была в этом вопросе непреклонна. И днем, и ночью. Это все и решило.

Один раз на женщине с бзиками я уже был женат. И решил, что с меня такого опыта за глаза хватит. Да и в Канаду почему-то мне ехать совсем не хотелось. Так же, как и в США. Не мои это страны (особенно это стало понятно тут – на юге Франции). На этот раз ни на какие течения, которые должны были меня куда-нибудь вынести, я не полагался. И сделал самостоятельный, осознанный выбор. В пользу Татьяны Борисовны. Меркантильности тут не было и в помине, как вы понимаете. Добавлю еще раз (больной был для некоторых вопрос) – ее и в первом браке не было.

У меня нет никакого завышенного представления о своей персоне, я просто описываю ситуации такими, какими они были. Специальных ухаживаний, активных приставаний и т. п. с моей стороны просто, ну как правило, не было.

Иногда это чувство вообще вспыхивало спонтанно: сидим, допустим, в смешанной компании. Выпиваем, о чем-то болтаем достаточно нейтрально, и вдруг я чувствую – вон та дама (девушка, матрона – не имеет значения) на меня смотрит специфически. А потом вдруг оказывается рядом. А там – как фишка ляжет. Особенно на алкогольный базис. Все. Не буду больше ничего вспоминать.

Гораздо приятнее описать иные ситуации, которых в тетрадке не было. Неоднократно, но стабильно и долго я дружил с женщинами, причем у нас, как правило, не было секретов друг от друга. Мы комфортно общались, болтали, иногда вдвоем, иногда в компаниях. Без всяких сексуальных подтекстов (между нами).

А вот своими отношениями на стороне делились, как близкие подружки, выслушивая и комментарии и оценки. Так, моя мудрая подруга Татьяна Николаевна, знавшая хорошо некоторых из моих спутниц, потом называла их кошками («втюрилась, как кошка»).

Может, это состояние дружбы действительно с детских лет ко мне привилось? Ритка с Ринухой из коммуналки виноваты? Про последние школьные годы и нашу общую парту с Иркой и Натальей я уже писал.

И про Элен тоже упоминал. Случайно познакомился в Марселе в начале своей практики с ней и ее мужем. Крестная Макса. Папа ее был из Одессы, вовремя сбежал от ужасов гражданской войны и в начале двадцатых добрался до юга Франции. Там женился на местной, и уже дети появились, но погиб во время катастрофы, сопровождая как переводчик нашу военную делегацию, приехавшую зачем-то в Тулон и Марсель. Денежная компенсация с французской стороны была достаточной, чтобы его вдова (я с ней успел познакомиться) с детьми смогли купить дом в пригороде Марселя и жить в относительном достатке. А вот при живом муже ситуация была совсем не радостной, иногда и есть нечего было.

Элен учила русский, чтобы его преподавать в школе; насколько мог, я ей в этом помогал. А они с мужем, по имени Хедди, таскали меня с собой везде, где было можно и нельзя. Оба были левыми активистами, там понятия «нельзя» вообще просто не было. И как-то сразу мы подружились, легко и просто. Много подробнее про начало наших отношений (включая конечно и все истории Макса) я собираюсь написать в книге про криминальный Марсель.

Сейчас она живет уже в Лионе, второй раз вышла замуж за очень интересного потомка испанских эмигрантов – Мишеля, с которым мы просто распрекрасно общаемся. Элен была знакома со всеми моими женами. Теперь с Мишелем они уже стали как бы членами нашей семьи, на которых можно положиться во всех ситуациях. И мы и дети Мариши у них в домике не раз бывали и гостили. И они к нам заезжают при первой возможности. А их старый дом в пригороде Марселя служит нам с Маришей тыловой базой для набегов на Прованс.

В институте мы прекрасно творчески общались с Натальей Гурманенко. Это была умная и очень компанейская личность с отличным чувством юмора. Читающая и понимающая литературу (еще и книжки редкие притаскивала: мама библиотекаршей работала в каком-то небольшом городке Ярославской области, если не путаю – в Данилове).

Часто мы сочиняли с ней песенки и стишки, реагируя на всякие групповые события. Она на начальных курсах даже была каким-то общественным деятелем. По крайней мере, стипендии на всех точно получала. Как сейчас помню: однажды мы с ней пошли на это дело вдвоем, большую часть денег, к счастью, сразу раздали, а по дороге в общежитие, где нас ждала узкая компания для отмечания этого события, завернули выпить по коктейлю в бар ресторана «Москва».

Гулять так гулять, и двумя коктейлями не ограничились. Зато в общагу приехали развеселыми, и уже затоваренными (чтобы не прибили сразу.)

Это событие все участники потом вспоминали долго, особенно мы с Наташкой, так как умудрились за вечер растратить не только свои стипендии. Почему я этот случай привел? Мы впервые попытались изобразить для общества песню вдвоем (на два голоса) про ее бурный роман с Жориком. Трагикомическую.

Ниже приведу текст. Исключительно как пример работы нашего совместного творческого объединения ГурЛит.

Там дальше и остальные случаи, мешающие плодотворному развитию личных отношений, фигурируют. И оптимистический конец:

Гунькина – прозвище ее соседки по комнате. Она как раз относилась к той группе женщин, которым я сразу не нравился. В принципе. (Но в группу главных ненавистниц не входила). Публика была в восторге! В основном, от энтузиазма исполняющих и количества принесенной выпивки.

Это только пример, который мне ярко запомнился, так как основа Наташкина была. А таких стишков и песенок по всяким поводам пару дюжин было сочинено, но почти все куда-то делись. У нас вдвоем это лихо получалось, синергизм наверняка срабатывал. Вот еще один перл на ту же тему, но уже из колхозной жизни, тут уже моя основа была.

Ну дальше оставим то, что только Жорика касалось.

И вот еще один, последний, стих, который мы с ней по очереди сочиняли: две строчки она, две я. Про нашу очень сексапильную сокурсницу, которая только так про себя и думала и очень гордилась своими «благородными» щиколотками. Они действительно очень узенькими были, как и ее хакасские (от папы) глазки.

Жора тут был совершенно ни при чем. Но сочинять была очередь Натальи, и она, на него злая, вставляла его, где хотела. Имела право или по привычке. Их отношения к концу института совсем запутались. Она совсем ушла в депрессию, традиционно русским способом, даже заканчивать диплом не хотела.

И я был искренне рад, когда на втором году аспирантуры Наталья вдруг заскочила ко мне на кафедру проездом домой из Узбекистана. Была в хорошем и жизнерадостном настроении, пришла в себя, хотя загнали ее по распределению в Навои.

А на кафедре в МХТИ отличные дружеские отношения у меня сразу установились с Лидой, нашей единственной в группе лаборанткой. Иногда вместе сбегали с работы в кино, но гораздо чаще она мне помогала осваивать основные лаборантские приемы (сильно аукалось мое отлынивание в ЯТИ). И вводила в курс всех подводных течений на кафедре. Даже как-то в Ярославль на недельку вместе выбрались – она с моей подружкой и я с Садыком.

Она уже сбегала замуж за какого-то абрека и обожглась. Но потихоньку восстановила еще школьный роман, и в итоге второй раз вышла замуж за старого ухажера, к тому же закончившего МГИМО. И улетела с ним в Турцию, а я из стамбульского посольства как-то раз даже получил набор турецких марок фауны.

Ну а про нашу заведующую лабораторией и клюковкой Валентину Ивановну, которая теперь стала для меня просто дорогая Валентина, и говорить нечего. До настоящего времени встречаемся на кафедре как родные.

Также на протяжении почти 10 лет мы поддерживали очень тесные дружеские отношения с Татьяной Николаевной Кондратьевой (которую я уже неоднократно упоминал добрым словом, и еще упомяну, когда дойдем до квартирного раздела – в этом вопросе она фактически меня спасла).

По-моему, мы познакомились после конференции в гостинице Нижнекамска. Начало было интересное. Что-то выпивая, среди обсуждения всяких тем, в том числе и химических, стали перебирать любимые книги и вдруг поняли, что выбор у нас совпадает процентов на 80. Особенно меня удивило, когда мы радостно выразили свое одинаково восторженное отношение к малоизвестной автобиографической вещи «О, юность моя!» Ильи Сельвинского. Которая обоим легла на душу именно за атмосферу искренности, правдивости и поэтичности.

Событие это как следует отметили. Потом, когда я приехал в Казань, познакомился с кафедрой, на которой Татьяна работала, то неожиданно быстро нашел и общий язык, и точки соприкосновения по науке с ее шефом профессором и д.х.н. Александром Григорьевичем Лиакумовичем. С последним потом долго и хорошо вместе работали. А с Татьяной и ее мужем окончательно подружились. И в свободное время с удовольствием общались. То у них дома, где я останавливался, то на даче. Так и продолжалось во все мои казанские визиты.

А когда они с Володькой перебрались в Москву, то общение стало еще интенсивней, практически все события отмечали вместе. Да и без всяких поводов я часто к ним забегал, просто посидеть на кухне и потрепаться за парой бутылок вина (правда, редко этим количеством на троих ограничивались).

Одной компанией с ней ездили в командировки и на конференции: в Нижнюю Каму, в Ярославль, один раз аж в Ереван. Даже в Тунис слетали по делам фирмы, в которой она уже в Москве работала. Я выступал как переводчик и знаток местных условий и опозорился сразу. После моих рассказов о необыкновенной дешевизне мы уже в аэропорту налетели на современные цены. Ее коллега очень странно на меня смотрел – в самолете я им рассказывал, как тут жил на два доллара в неделю: сейчас за чашку кофе с нас запросили больше.

Я даже тамадил на годовщине ее свадьбы с Володькой, причем говорят, очень неплохо. До сих пор этот праздник вспоминают их одногруппники, которые тогда почти все приехали из Татарстана. И ее дочь с родителями. Причем исключительно позитивно.

Специальное посвящение Татьяне придумал, ну позаимствовал кое-что у кое-кого, так это еще и найти надо было суметь. Постарался же!

Вот, привожу ниже аж с двумя эпиграфами:

Володьке тоже посвящение было написано (кроме песни Фрейдкина почти про Кондрата^[2], которую почему-то так и не исполнили). Но приведу из него только несколько фрагментов, включая его ворчание. Все-таки про женщин раздел.

И добавлю ответ на редкую критику Владимира Станиславовича в наш адрес, хотя поворчать он любил:

Оппонировал ее аспиранту Олегу, помогая им с публикацией статей в нашем сборнике. А потом, когда их семья тоже переехала в Москву, пригласил его в свою группу. Как ни странно (очень разные они были), Татьяна прекрасно нашла общий язык и с Татьяной Борисовной.

Но вот мою третью женитьбу она не восприняла совсем, и разбежались наши дорожки. А, может, дружбе нашей просто время подошло окончиться. Она мне за это время очень много хорошего сделала. И я всегда вспоминаю это время и наши отношения как нечто очень редкое и ценное.

Моя вторая семейная жизнь и Серый от Ларисы Чудесная передышка с квартирным вопросом

Не знаю, чем бы закончились мои квартирные путешествия, если бы моя подруга Татьяна Николаевна не сделала мне просто царское предложение. Они с Володькой для дочери («на вырост») приобрели в тихом Троицком переулке двухкомнатную квартиру в шикарном элитном доме. Скорее всего, это был подарок внучке от ее деда, который с поста генерального директора Нижнекамского химкомбината перебрался на министерскую должность в первое Правительство РФ. И как я уже писал, вслед за ним и Татьяна с мужем и дочкой тоже перебрались в столицу.

Меня, как вы сами понимаете, вопрос происхождения квартиры совершенно не волновал, а их дочь Оля, к моему счастью, замуж выходить не торопилась и продолжала жить с родителями. Вот Татьяна и предложила мне пожить в этой, только что сданной после капитального ремонта, квартире. Практически безвозмездно! То есть мне нужно было оплачивать обычные коммунальные расходы и постараться ее привести в божеский вид – после нашего капитального ремонта это всегда просто необходимо. Ну а дальше – все от семейных планов дочери будет зависеть.

Потребность приведения квартиры в жилой вид определенно была. Когда мы первый раз туда с ней зашли, на полу под раскрытым сломанным окном лежал снег и ничего не работало. Татьяна даже застеснялась своего предложения.

Она просто представить не могла, как я был счастлив. Видела бы, в каком состоянии в Москве сдаются квартиры… Но не дано понять друг друга бездомному скитальцу и успешной владелице нескольких апартаментов. И даже ее практичный муж не возражал: освободился от всех хлопот и проблем доводки квартиры до более-менее приемлемого состояния.

На кафедре я тут же поделился своим счастьем и проблемами, и наша группа приняла тимуровское решение – немедленно подключиться к ликвидации последствий ремонта с последующим обмыванием новоселья. И что особенно ценно, под руководством Валентина Николаевича. К моему счастью, он из Вены к нам заглянул на какое-то время. Я уже раньше был сильно впечатлен его способностями чинить в квартире все, что не работает, вешать полки на бетонную стену и вообще находить выход из любых бытовых ситуаций. Вот у кого руки росли откуда надо, при этом голове не мешали. Он и приехал первым, захватив свой волшебный ящик с инструментами на все случаи жизни.

Вскоре – и тоже не с пустыми руками – явились все остальные. Мало того, что пришли сами, но и притащили своих женщин: кто жену, а кто подругу. Ну и те сразу стали что-то готовить и наводить уют, вешать принесенные занавески и шторы. Юраша, как всегда, пристроился на кухне – надо же было кому-то снимать пробы и откупоривать бутылки. Наш самый-самый длинный, самый ответственный и добросовестный Олег занялся карнизами, балансируя на каком-то шатком насесте. Квартира была высоченной, старой постройки – хоть полати делай – так что это было не простое занятие. Терский казак Тимоха починил окно, и теперь оно закрывалось. Обстоятельный и солидный Михаил сделал какое-то подобие лавок и стола, даже не помню, из чего, но разместиться удалось всем. А Николаич запустил унитаз и горячую воду. И представьте, даже батареи не потекли.

Как мы радостно отмечали новоселье! Вечером начали – на следующий день продолжили. Отмечали, пока все мои запасы спиртного не кончились, а потом еще долго вспоминали. И было что! С души у меня упал жутко тяжелый камень постоянной неопределенности и полной зависимости от хозяев сдаваемой площади. Да, забыл добавить: теперь мне и до работы было недалеко. Можно даже пешочком добраться. Просто не верилось!

Так получилось, что я там продержался аж до окончательного решения своего жилищного вопроса. И с Троицкого переулка перебрался уже в собственную (!!) квартиру на Троицкой улице. Вот и не верь после этого в таинственные совпадения.

Но это я забежал вперед. Татьянино предложение было сделано невероятно вовремя со всех точек зрения: у меня уже возникло неодолимое желание прибить моего тогдашнего «квартиросдавальца». Это был жирный и ужасно противный на морду и голос бывший работник органов, за что-то оттуда уволенный. Где-то в другом месте он жил с женой, а эту двухкомнатную квартиру сдавал, но ему постоянно казалось, что он не добирает с меня денег. И не то, чтобы их ему не хватало, просто мучился человек прямо по Высоцкому: «У них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает!» Три раза в неделю – не меньше – он напивался и начинал меня к ночи изводить звонками.

Тема была одна: я тебе квартиру сдаю недорого, а ведь мог бы черножопым дороже сдать. А не делаю этого, потому что мы с тобой русские люди, православные христиане. И пока он еще мог говорить, эта пластинка крутилась и крутилась… Полчаса минимум. И послать сразу было нельзя: тогда на следующий день он заваливался сам для продолжения разговора. Конец всегда был стандартный – сначала с меня бутылка, а потом надбавка! Приходилось каждый месяц платить все больше и больше.

Но и это было не самое противное. Время от времени он приводил какую-то страшную то ли монголку, то ли якутку, и удалялся с ней во вторую комнату. Дверь в нее была опутана всякими хитрыми ниточками и проводками, чтобы я туда в его отсутствие не заглядывал ненароком. Сдал то только одну комнату и кухню. Там после секса они напивались вдвоем, а потом он и мне делал предложение воспользоваться его дамой, которая с каменным выражением на лице ждала развития событий. Брр!

А на следующий день я должен был врать по телефону его жене, что он был вчера исключительно со мной, и мы так ужрались вместе, что он и ночевать тут остался. А пахнет от него странно, потому что я ему показывал химические образцы новых сортов парфюмерного мыла. Больше трех месяцев я это терпел и уже реальные планы начал строить: где-нибудь его подловить и отправить в больничку на пару месяцев. А мои, как он выражался, «черножопые» друзья выражали самое горячее желание мне в этом деле помочь и советовали не мелочиться. Чего там на пару месяцев? Решать проблемы надо радикально, чему нас Иосиф Виссарионович учил. Нет человека – нет проблем. И это были совсем не шутки. Время именно такому развитию событий отвечало полностью. Так что Танечка Николаевна меня еще и от греха спасла.

Я расплатился за неполный месяц как за полный и съехал. Тогда он меня начал доставать по рабочему телефону и продолжать гнать какую-то чушь. Якобы, его любимая сковородка пропала, и он требовал за нее десятикратной оплаты. Еще он хотел штрафа за внезапный отъезд, поскольку он на мне деньги потерял. Оказывается, я должен был его за месяц предупредить, что съезжаю. Тут то я его быстро посылал, но с его стороны накал страстей только возрастал.

И пока я не явился «на стрелку» со своими закавказскими друзьями, он не успокоился. Вместо штрафа он и его напарник удовлетворились мощными пинками под зад, несколькими оплеухами и предупреждением: еще один звонок, и пеняйте на себя.

Серый от Ларисы

Мой квартирный вопрос, слава богу, был благополучно разрешен, и я пребывал в состоянии эйфории. А через неделю после моего вселения на кафедре меня выловила Лариса, бывшая наша умница-студентка, а теперь сотрудница кафедры и одновременно молодая супруга моего друга и коллеги Игоря Крылкина из нашей группы. Лариса начала заходить издалека:

– Игорь Юрьевич, тут мне рассказывали, что вы очень котов любите, и они всегда у вас жили.

Я подтвердил.

– А теперь же у вас опять появилась возможность котенка завести?

Я начал понимать, куда она клонит, и сразу перечислил ряд начальных условий: пушистый, серенький, с белой грудкой и лапками. И умный, к лотку приученный. И фото его родителей хочу видеть, и самого придется показать заранее, в общем, нужна презентация по всем правилам.

Она так радостно на все требования кивала, что это должно было меня сразу насторожить. Но я же еще не отошел от эйфории. Договорились, что на следующей неделе принесет посмотреть, но уж если эта кошенятина мне на душу не ляжет, звиняйте, я не виноват. И разошлись.

А через пару дней мне позвонила наша завлаб Валентина Ивановна, которая всегда была в центре всех событий, и спросила:

– А ты когда своего котеныша заберешь? Лариса мне его утром притащила, и он по мне ползает. Грудь топчет и плачет. Покоя нет!

На мой вопрос, где сама хозяйка, Ивановна ответила:

– А ты разве не знаешь? Они сегодня уехали в свадебный вояж. Медовый месяц – имеют право. Какое там предварительно посмотреть, поезд уже ушел. Приходи и забирай!

Так я и получил этот дар данайский от Ларисы. Котенок действительно был серенький и с белой грудкой, правда, не сильно пушистый, но, в общем, почти типичный Котя из ярославской серии. Так и был он мной сразу наречен. Но я поторопился…

В первый же вечер этот подарочек, который оказался очень жизнерадостным, устроил неожиданное приключение. Мне тогда надо было срочно что-то дописать, потом проверить, короче говоря, требовалось спокойно поработать за компьютером. А вот ему непременно нужно было все время лезть на клавиатуру. Понять можно – скучно одному, маленький еще. А спать ни под рубашкой на животе, ни на коленях не захотел.

Чтобы мне постоянно не отвлекаться, а его решил чем-то занять на стороне. И не придумал ничего лучшего, чем приоткрыть кран в раковине ванной комнаты и пустить тоненькую струйку воды. Я знал, что кошачьи любят на бегущую воду смотреть. Это сработало – он тут же устроился рядом и еще стал ее лапкой ловить. Я посмотрел на это занятие минуты две, понял, что котенок будет занят надолго, повесил на трубу крана тряпочку – вот бы вспомнить, зачем собственно? – и ушел работать, закрыв за собой дверь в комнату.

Через полтора часа я решил взглянуть на Котю, открыл дверь и, поскользнувшись в неожиданной луже воды, полетел головой вперед в пустом коридоре. А когда поднялся и заглянул в ванную комнату, то все понял: кот уронил тряпку в раковину, она заткнула слив, за полтора часа раковина переполнилась – потоп начался медленно, но необратимо. А виновник, как ни в чем не бывало, вылизывал свои мокрые лапки на кушетке.

Я схватил большую тряпку и только начал собирать воду – звонок в дверь. Соседи снизу пришли поинтересоваться, почему у них капает с потолка. Тут мне просто повезло: посмотрев на виновника, молодая пара прониклась и сказала, что они все равно полный ремонт собирались делать.

– На этот раз прощаем! Но за вашим любителем водных процедур присматривайте получше.

Да, не так прост оказался этот серый безобразник. Таким образом, из Коти он превратился в Серого, да так им и остался.

Это был самый начальный период моей второй семейной жизни. Быстро выяснилось, что супруга моя, Татьяна Борисовна, регулярно приезжавшая из Ярославля, чтобы меня навестить и обиходить, совершенно не в восторге от появления нового жильца. Сначала она все носилась с идеей отправить его жить на закрытый балкон, но поняв, что у нее тоже тогда появятся шансы переселиться туда самой, смирилась. Я пропадал целыми днями на работе, а они во время ее приездов поддерживали нейтральное сосуществование.

Я пишу «во время приездов», потому что Татьяне Борисовне (так она всем представлялась – пусть и здесь под этим ником остается) хватало проблем и забот в родном городе. Работа в Политехе и две дочери от первого брака отнимали у нее почти все время. Жили они в маленькой однокомнатной квартире прямо напротив вокзала, была еще одна – двухкомнатная, в которой проживала ее мама-пенсионерка со своим не простым характером и весьма специфическими представлениями о жизни.

Когда-то мы с Татьяной учились в одной группе и испытывали друг к другу определенные симпатии. Они могли превратиться и в нечто большее, например, во время нашего совместного путешествия по речке Согоже в Пошехонье. У нее предки отца были из этих краев, и у меня тоже – мамин отец. Вот у ее родственников мы у в Пошехонске на денек задержались. А до места рождения моего деда, в селе Ракоболь, так и не доплыли. Речка, лодка, палатка – все способствовало возникновению романтических настроений… Но с нами был еще Титыч – он нам весь кайф обламывал постоянно и сознательно. Поэтому от нашего совместного путешествия остались только осколки моих стихов (опять же, чудом нашел):

Здесь нужен небольшой комментарий. Дело в том, что мы с Володькой (Титычем) сначала хотели плыть по Нерли на его трехместной спасательной надувной лодке. Искали третьего. Неожиданно всплыла кандидатура Татьяны. Сама предложила, сначала в шутку, а потом и серьезно. И мы даже обрадовались – будет на кого свалить всю готовку. Но подобное присоединение вынудило нас сменить маршрут и проехать через ее пошехонских родственников.

Дело в том. что когда пришли ее отпрашивать, мама согласилась только на такой вариант. Сначала родственники, а уже потом вверх по Согоже (сначала на пароходике, а затем вверх по течению как получится, где волоком, где можно – на веслах) подниматься до Ракоболи. И обратно уже по течению, значит почти без проблем, но опять обязательно отметиться у родственников. Только так и не иначе, а уж если что Зинаиде Дмитриевне (бывшей председательнице колхоза) в голову западало, бороться было бесполезно.

Неожиданности начались уже на пароходе. Брюнетистому капитану пиратского вида с серьгой в ухе (якобы цыганскому барону) не понравились заигрывания подвыпившего Титыча с его дочкой, и нас раньше, чем надо, выставили на берег. Ругались сильно, хорошо не побили. Думаю, только присутствие Татьяны спасло. Поэтому мы потом и до Ракоболи не добрались.

А кротонебы – популярное тогда ярославское ругательство. Наверно были и такие извращенцы, хотя представить трудно. Пришло неизвестно откуда и потом так же пропало – в никуда.

В институте все пять лет за Татьяной безутешно ухаживал наш одногруппник Анатолий. Таня была девушка статная, симпатичная блондинка, теннисистка и круглая отличница. Не потому, что зубрила, а потому что умная и ответственная. Но после окончания института ее сразу на кафедре (без протекций была отличница) не оставили, а взяли на работу только после двух или трех лет отработки в Новосибирском НИИ. Там, видно, романов серьезных не случилось, и она вернулась в родной город. По дороге заезжала ко мне в Москву, чтобы «сориентироваться на местности», но перспектив не увидела. Меня уже несло по течению в другую сторону. Вот тут-то тщедушный и к тому же склонный к бесконтрольному пьянству Толик добил ее все-таки своими настойчивыми ухаживаниями, обещаниями и клятвами заново переродиться и стать совершенно другим человеком. И какое-то время продержался. А потом опять все завертелось по-старому.

Я ее случайно встретил через год после моего ухода из семьи. Придумал себе некую научную практику в Ярославском НИИМСК (Научно-исследовательский институт мономеров для синтетических каучуков, ныне НИИ Ярсинтез), чтобы месяц спокойно пожить дома. Правда, там уже было не особенно спокойно: Ирочка после развода вернулась с сыном из Пятигорска. У нее тоже началась вторая семейная жизнь. И энергия, бившая ключом из ее второго супруга Сергея, категорически не сочетались со словом «покой».

И тут в Политехе мы случайно пересеклись с Татьяной: она попросила меня взглянуть на диссертацию, которую уже больше года готовила к защите. Я быстренько оценил состояние работы и сообщил, что мне нужно три дня ее добросовестного труда под моим руководством, чтобы все закончить. Работали мы в институте, в ее лаборатории. Я показал, как надо проводить первоначальную обработку кучи накопленных ею данных, собрал полученные зависимости, вычислил константы и быстренько дописал диссертацию со всеми выводами. А заодно и автореферат слепил. Привычное дело – не хитрое. Все это она через неделю положила на стол своему начальнику. Своей элементарной обработкой я его потряс. И этот прохиндей по жизни, по-моему, уже ставший проректором, тут же начал прикидывать все выгоды от возникшей ситуации, в том числе перспективы укрепления связей с нашей кафедрой. Естественно через меня.

Этого времени мне хватило, чтобы разобраться, в каком бедственном положении Татьяна находилась. С двумя дочками, которых надо учить и поднимать на ее институтскую зарплату научного сотрудника. И духом не падала. И что-то у меня в голове щелкнуло.

Если я своим детям оказался без надобности, как мне неоднократно внушала моя бывшая, то вот ситуация, где я уж точно смогу помочь и пригожусь. И уж точно вместе с несомненными проблемами обрету так нужный мне тогда душевный покой.

Маялся я после ухода из семьи сильно. А Татьяна была полной противоположностью моей бывшей супруге: спокойная и надежная, всегда готовая помочь, в чем угодно. Такая типичная русская окатистая женщина с незаслуженно тяжелой судьбой. Так и начались наши отношения. И продолжали развиваться несколько месяцев, пока я не сделал ей предложение. Она долго вздыхала. Я это называю «пыхтела». Сначала не хотела ничего регистрировать («отношениям очень рада, помощь – вообще слов нет, просто спасает, но пусть так все и остается»).

Просто не верила, что такая ситуация может продлиться долго. Пришлось заявить, что регистрация лично мне необходима для попытки получения квартиры через институт. Только у женатого и без прописки в Москве будет шанс попасть в список желающих. Она мои съемные квартиры видела – и даже прилагала усилия для их привидения в более-менее жилой вид, поэтому такое обоснование сработало (хотя на однокомнатную Алик меня уже смог и так запихнуть в очередь), и мы отправились в ярославский ЗАГС. Что, в свою очередь, потрясло всех наших общих и институтских, и не институтских знакомых. Но мне на их мнения было наплевать. Так и началась моя вторая семейная жизнь.

И уже вдвоем нам пришлось выбираться из того, казалось бы, безысходного положения, в котором оба находились. У нее была куча проблем, и главная – почти полное отсутствие денег. Зато я их уже достаточно зарабатывал, но жить в Москве было негде. Собственной квартиры не имел, и пока вместо реальной перспективы были одни только обещания моих работодателей.

Но вместе нам действительно удалось большинство проблем решить. Я работал с утра до вечера сразу по нескольким направлениям, но теперь уже с другим настроением – был душевно спокоен. Я знал, что в любой ситуации мне теперь есть, на кого положиться.

Так и получилось. Уже на начальном этапе наших отношений она и моей сестре Ирочке сильно помогла с ночными дежурствами в больнице. Просто взяла на себя ту половину, которая была моя. А я никак не мог постоянно находиться в Ярославле. Мама умирала там после бесполезной операции по удалению раковой опухоли, а меня постоянно дергали большие люди и немаленькие проблемы в Москве.

Как я решал свои жилищные проблемы, наверное, никому, кроме нас, тогда не было интересно. Горе, оно точно знает, кого ему надо поиметь персонально.

Надо отметить честно: если бы уже не начались 90-е сумасшедшие годы, никогда бы я их не решил. Так что поговорка «кому война (а тут было и похуже), а кому мать родна» в данном случае сработала.

Сначала я заработал на убитую «двушку» на Коровинском шоссе, три года отпахав практически днем и ночью на венгерско-еврейско-французского авантюриста, господина Мейера. В роли советника, переводчика, организатора исследовательских работ и т. д. Как он сам говорил – в качестве «моей левой руки». А я бы добавил – и затычки во всех производственных и научных дырах.

Ох и поносило нас с ним по стране. И меня отдельно. Один раз еле живы остались. Но своих заводиков по производству изделий из полиэфирных смол в разные концы РФ он успел продать несколько штук. И заработал очень прилично, но, когда позарился на производства ненасыщенных ангидридов, получил предупреждения и устные, и в виде пары очередей из «калаша».

В результате, в конце своей авантюрной эпопеи так начал всего бояться, что не мог даже по ночам оставаться в своей купленной около Белорусского вокзала большой квартире один. Вот во время одной такой ночной посиделки он и выполнил данное мне обещание насчет приобретения квартиры и для меня. Как договаривались сначала. Но устно – не сошлешься. Правда, скрипя всеми фибрами своей прагматичной еврейской души и под сильным давлением моего коллеги по нашей совместной деятельности, его правой руки, но зато все-таки выполнил.

Удача не приходит одна. С помощью институтских связей Алика Альтаха я не только удержался в составе претендентов от Менделеевки на льготное Лужковское кооперативное жилье, но и в последний момент на двухкомнатную квартиру переписался (вот тут женитьба и пригодилась).

Думал, что никак не вытяну по деньгам, но нам простили последний взнос, и на очень льготных условиях я стал обладателем новой «двушки» в Митино. До сих пор удивляюсь. Мэр Лужков вдруг решил построить дом для преподавателей некоторых московских вузов, в том числе и Российского химико-технологического университета им Д. И. Менделеева, со взносом всего в 25 процентов от стоимости жилья.

И уникальнейшая вещь для того времени: пообещал построить – и построил. Никто в это не верил. Но в итоге получилось даже за меньшие деньги, чем просили в начале. Чудеса у меня (правда, тут не только у меня) продолжали случаться, и хорошо, что с практическим уклоном.

В результате, продав первую (Коровинскую) квартиру каким-то сибирским бандитам-нуворишам и использовав вторую для обмена с доплатой, через три года мы уже вместе оказались в трехкомнатной квартире на Троицкой улице. Во время этих достаточно сомнительных операций несколько раз все висело на волоске. В том числе и моя жизнь (в те времена и ходить по улицам с большими деньгами в карманах и проводить подобные сделки было чревато). Но обошлось: на этот раз я все делал сознательно, заранее прикидывая все плюсы и минусы. Сам себе удивляюсь: совсем не моя стезя. Наверное, Татьяна Борисовна вдохновляла на квартирные подвиги.

Конечно, как у всех живых людей, особенно женского пола, у нее были свои недостатки. Зато все положительные характеристики я уже изначально знал. И они доминировали. Про некоторые черты характера не буду говорить, мне и ее не позитивного отношения к котам и вообще ко всякой живности хватило. Так уж было заведено у них в родительской семье. Я помню выражение лица ее мамы, когда мы к ней с котом заехали, по дороге на Ирочкину дачу. Неподдельный ужас и отвращение: «Он же грязными лапами везде по квартире будет ходить. И разносить бактерии». С бактериями у нее были очень сложные отношения. Она даже полученные в зарплату деньги сначала на балконе пару дней выдерживала. Правда, на мой совет выходить и раз в три часа повторять: «Кыш, проклятые бациллки!» не поддалась.

Но не все же на мнение мамы ориентироваться. Уже достаточно большая (во всех отношениях) была Борисовна. Сама мама. Будем привыкать, придерживаясь правила «Стерпится – слюбится!» Как недавно выразился ВВП: «Нравится, не нравится – терпи моя красавица!»

Это я про кота. Тем более что полного отрицания с ее стороны не было, и мне все-таки (под тяжелые молчаливые вздохи) удалось поставить ее перед фактом будущего наличия живности в квартире. И далеко не только кота.

Я после долгого перерыва дорвался и начал заселять нашу новую квартиру своими любимцами по полной программе. Образ натуралиста-любителя опять во мне проснулся. Три австралийские голубые древесные жабы важно восседали, каждая в своем горшочке с водой в специально сделанном для этого террариуме. Их надо было кормить живыми сверчками или тараканами. Сошлись на том, что дома будем разводить только сверчков. Хотя до сих пор не понимаю, какая, в принципе, разница? Ох, чуть не забыл – чтобы живой потенциальной еде было не скучно, певчий сверчок из Китая жил в маленькой клетке отдельно и, по-моему, чудесно время от времени выдавал сольные концерты. Правда, по мнению Татьяны, он постоянно и противно «скрипел».

Кормовые сверчки годились и на корм паукам-аргиопам. Какие они были красивые – как надутые шарикис волнообразными полосками вокруг брюшка. У меня в небольшом террариуме жило несколько самок, одна очень большая, по-моему, сантиметров 5 в длину. С Татьяной Борисовной вопрос решили просто и дипломатично: я сначала на «Птичке» показал ей каракурта и сказал, что уже договорился о покупке парочки. Ну а после этого пойти навстречу ее слезной просьбе «этих ужасных и страшных ни за что не покупать», уступить женщине и уже в спокойной атмосфере забрать аргиопских красавиц, которые даже почти и не ядовиты – дело техники! Только пальцы им не надо к жвалам близко подставлять, и проблем не будет.

На балконе в вольере по ночам бесились ореховые сони. Они, кроме растительной пищи, нуждались в белке, то есть в жирных древесных гусеницах. Все – и сони, и гусеницы – покупались все на той же «Птичке». Ох, как все усложнилось, когда ее перенесли далеко на окраину Москвы, да еще и превратили в чисто коммерческое уродство.

Я этих симпатичных грызунов впервые увидел на Кавказе и даже поймал нескольких в обычную трехлитровую банку на чердаке коттеджа, где мы отдыхали. Ловушка была элементарной: по приставленной дощечке они поднимались к горлышку банки за едой, спрыгивали вниз, а выбраться уже не могли. Сидя за стеклом, они выглядели очень симпатично: как маленькие белочки. Тогда я на просьбы детей взять их с собой в Москву не поддался. И атмосфера была не та, и тут был их дом: полюбовались и выпустили!

Но мне они уже в душу запали. Правда, когда я завел ореховых сонь в Москве, то явно не учел некоторых особенностей их образа жизни. Днем в вольере они дрыхли. А ночью начинали резвиться. В это время за ними не сильно понаблюдаешь – и темно, и спать хочется! Вот эти любители ночных игрищ и пользовались предоставленной свободой действий, то есть свободой грызть все, что грызется. Время от времени они все-таки проделывали в клетке дырку и выбирались наружу. Лоджия была полностью герметически закрытой, но ведь оставалась еще и дверь в квартиру! Вот так, компанией (побег-то всегда совершался коллективно) они и заявлялись вдруг неожиданно в гости. И начиналась паника, потому что для Татьяны они были ничем не лучше мышей. Пришлось прикупить специальную ловушку и регулярно возвращать беглянок, одновременно усовершенствуя защиту клетки.

В большой комнате стояло два аквариума. В маленьком жила семья петушков. Самец активно строил гнездо и затем собирал туда икру, постоянно аэрируя плавниками воду наподобие вентилятора, и устраивал военные танцы, пугая потенциального соперника (иногда в зеркальце показывали). По дну ползали усатые крапчатые сомики, их он в качестве соперников не рассматривал и вообще игнорировал.

А в большом – всякая сборная разноцветная рыбья компания, которую можно было время от времени обновлять, а внутреннее оформление менять.

Для этого, конечно, требовалась очередная поездка на «Птичку», которая, увы, уже переехала далеко. Но каждый раз я вспоминал рыбок из аквариума Джеральда. И моллинезии с неончиками приобретались обязательно, а вот вместо топориков я предпочитал держать полосатых скалярий. Уж очень первые были прыгучими и требовательными к условиям. Не для сборной солянки. Помните, я вам описывал свое увлечение прудовыми обитателями с конца 4-го и до середины 6-го класса? Тогда пришла первая натуралистическая волна, меня накрывшая, а теперь я привожу описание второй!

Ну а по квартире сам по себе слонялся Серый, очень нехорошо поглядывая через дверь на клетку с сонями.

Этот кот был и остается для меня не вполне разгаданным существом. Нашим умным котям по интеллекту он явно проигрывал, но вроде бы и совсем глупым его нельзя было назвать. Нигде не пакостил и явно радовался моему появлению в квартире. Бежал встречать и обнимался. Но иногда Серый зависал в каком-то ином мире, может быть, и в своем, но точно не в общем! Мне же было, с кем сравнивать!

Да, чуть не забыл: от всех прочих он отличался своей ярко выраженной любовью к водным процедурам. Это единственное, что примирило с ним Татьяну Борисовну. Наверняка ему потоп понравился, им же в детстве и организованный, и он решил стать водяным котом. Потом у Ларисы интересовался: за мамой такого и близко не наблюдалось. Наверное, налево к коту Матроскину сбегала разок.

Можно было ему налить в ванну теплой воды и бросить туда несколько плавающих игрушек – на пару часов кот был при делах. Бродил по воде, гонял их лапами, не выказывая никаких намерений оттуда выскочить.

В общем, хоть и не совсем типичный кот, но все равно было трудно предсказать его поведение. Еще когда мы жили с ним в Троицком переулке у Татьяны Николаевны, я вдруг загорелся одной идеей. Захотел перекинуть с балкона на соседнее дерево некое подобие мостика, прикрепив устойчивую досочку, чтобы дать возможность коту свободно приходить-уходить из квартиры, чего так добивались и осуществили на практике мои ярославские питомцы.

Рядом был церковный парк, где не бегали собаки и не собирались всякие нехорошие люди. И теоретически Серый вполне мог бы там спокойно гулять по ночам. Я проверил – кошки там под вечер появлялись и спокойно себя чувствовали – целое сообщество. А чтобы он привыкал постепенно к новой территории, я решил для начала выносить его туда днем и выпускать на прогулки. И вот тут пошли сюрпризы! Гулять он принципиально не хотел, всего шугался и тут же мчался и прятался, куда мог: под доски, в густые кусты и тому подобное. Первый раз я прождал, то есть прокараулил его выход часа три, не вытерпел – вытащил с трудом и забрал домой. Во второй раз ситуация не изменилась, а оставлять его одного на ночь я не хотел – маленький еще.

Решил продолжать: должно же до него дойти, как это прекрасно – гулять спокойно по садику, но не дошло, и на третий раз он залез на довольно высокое и крепкое дерево. Застыл на его верхушке и стал вопить без остановок, не предпринимая никаких попыток спуститься. Часа полтора я пытался его как-то приманить вниз, но безуспешно! Время шло. Начали собираться зрители, даже какой-то монах пришел помогать, но лестницы раздвижной у них не оказалось. Уйти и бросить его в таком положении нога не поднималась. Тут вышел батюшка и принял решение – пилить.

– Мучается котенок, а он ведь тоже божье создание!

Пила у них нашлась. Спилили, и я еле-еле успел его в последний момент словить, когда он кинулся к соседнему дереву повторить попытку! Принес его домой с напутствием от батюшки:

– там и держать и больше на подобную помощь не рассчитывать.

Словом, идея моя умерла на корню, не успев воплотиться в жизнь. (Меня критиковали за нее: не только батюшка, но и дома. Но потом я увидел ее воплощение в жизнь во Франции. Соседская черненькая Минет только так и поднималась и спускалась с балкона третьего этажа. И даже нашего Дигуню один раз, как минимум, на такой подвиг сподобила).

Как выяснилось позже, для нашего кота оказалось принципиально важным – на любом новом месте сначала спрятаться и тихо отсидеться так минимум сутки, не проявляя никакого любопытства к окружающей среде. И только потом начинать подавать признаки жизни. Но как можно было это предвидеть? И откуда такая привычка взялась?!

В общем, он остался в моей жизни странным серым созданием, правда, отметившимся некоторыми неординарными поступками.

Пропал он весной в Москве, у нашей новой квартиры на Троицкой улице. У него начался очень активный период гормонального сдвига. Первый раз такой сильный по жизни. И очень бурно протекающий. Никакие таблетки не действовали, орал как ненормальный и все драл лапами. Хорошо еще не метил, но уже собирался. И я стал его выпускать по вечерам в ближайший, вроде как защищенный от собак, садик. Да и кот-то был битый фраер – около двух месяцев с местной шерстистой компанией по деревне летом мотался. Должен был уже в кошачьей жизни разбираться. Три дня по утрам приходил в садик, звал и спокойно его забирал. Только я вздохнул с облегчением, как из своего четвертого ночного загула он не вернулся.

Этот гон у него начался после нашей совместной летней жизни на даче в селе Ново-Дашково, где он вел совершенно вольную жизнь. Дача принадлежала моей сестре с мужем, она была у них первой построенной заново загородной «резиденцией». Скромный двухэтажный кирпичный домик на две комнаты с кухней и деревянной террасой, водопровод и газ из баллона. По тем временам – шик-блеск – лепота. Тем более что находилась она в прекрасном месте – на середине дороги между Ярославлем и Костромой, на окраине довольно большого села, рядом с опушкой леса.

И какой же это был чудесный дачный участок. Маленький огороженный кусочек соснового леса, всю почву которого пронизывали грибницы маслят. Когда приходила их пора вылезать, руки у меня постоянно были черными от чистки. Я утром вставал, брал большое ведро и шел резать грибы. Босиком! Искать их не надо было – они были всюду. Главное – не наступить. Срезал аккуратненько только молоденькие, без единой червоточины! Это занимало минут сорок – час.

Возвращался и высыпал полное ведро на садовый стол, чтобы подсохли. Потом, уже обувшись (со змеями лучше так, чем просто так) и перейдя дорогу, шел в лес, где на пустой желудок съедал несколько горстей черники и земляники (сразу отмечу – про начинающийся гастрит я через месяц совершенно забыл). И, конечно, не мог удержаться, чтобы еще масляток маленьких не прихватить – сами в руки просились. Позавтракав, я отправлялся в лес уже за другими грибами, на нормальную третью охоту. Приходил – высыпал добытое, садился всю добычу чистить и разбирать. А вечером – пожалуйста, опять полное ведро маслят с участка. Вот это был для меня отдых по полной программе.

Животный мир дачи был небогат. Но своеобразен. В маленьком бассейне фонтанчика, предназначение которого осталось для меня тайной (глубина по колено, а размер с кухонный стол), зимовали ужи. Весной уползали в лес, но иногда по старой памяти возвращались, наверное, скучали. Под крыльцом с каждой стороны жило по жабе. Это были мои любимицы, я их кормил червями, и они их запихивали себе в рот обеими лапами. Очень ловко. А на слизняков долго глядели, поворачивая голову вправо-влево, что-то обдумывали. А потом резкий кивок вперед – и нет слизняка.

А между сосенкой и стеной дома здоровенная паутина – вот там я на кончике соломинки раздавал приношения. Какие пауки становились откормленные к концу наших каникул, впрочем, как и жабы. Все эти занятия вызывали у Татьяны молчаливое неодобрение, но не отторжение. Только при виде ужа требовалось немедленное вмешательство – и очередное разъяснение, в чем, собственно, заключается разница между ужом и гадюкой. Ну и птички постоянно прилетали, так как на дереве стояла чья-то старая кормушка. А я в нее подбрасывал всяких круп и крошек.

Настоящий лес начинался почти прямо за дорогой с болотами и когда-то осушенными, но заброшенными территориями, где росли и брусника, и гонобобель. Лес был смешанный – сосновые участки сменялись лиственными и смешанными с ельником, с черничными и земляничными полянами, здоровыми малинниками. В общем, было где развернуться любителям собирать всякие лесные дары – кому грибы, а кому и ягоды. Я это место сразу полюбил.

Эту дачу хозяева домика очень скоро активно посещать перестали. Их выросший уровень жизни диктовал, что это теперь не комильфо.

Зато у меня появилась возможность два летних месяца проводить в Ново-Дашково, никому не мешая. В лесу, в зависимости от времени года и места поисков, можно было найти самые разные грибы: от тех же маслят до подберезовиков и красавцев-подосиновиков, а ближе к сентябрю и до всякой солонины. А уж лисичек… надо было просто дождаться их массового выброса и прийти с ведром в нужное место. А мои любимцы, маленькие пузатенькие белые росли в бороздках (остатки советской кампании по осушению болот) под маленькими елочками. Правда, приходилось, согнувшись в три погибели, пробираться по заросшей канавке и внимательно осматривать, а лучше ощупывать обочины по сторонам. И делать это осторожно.

Змей здесь хватало, в лес я ходил в сапогах и даже наступить на гадючку не боялся. А вот ухватить ее рукой было явно нежелательно. Лучше поостеречься и попытаться договориться.

Как-то раз подошел к началу осушительной канавки и услышал, как на меня предупредительно зашипели. Пошуршав палкой, я увидел большую и толстую гадюку, которая медленно и недовольно покидала лежку. Я ей пожелал хорошего пути и, подождав немного, ступил на оставленное место и тоже пополз по бороздке между елочками, собирая щедрую на этот раз дань. Складывая аккуратненько в корзину с десяток крепеньких малышей, приближаюсь к концу борозды. И опять шипение – та же гадюка ругается, что нет ей от меня покоя.

А в болоте, на островках, до которых еще надо было уметь добраться, сохранились почти нетронутыми заросли фиолетовой голубики. Местные называют ее гонобобелем. Ляжешь на спину среди них и балдеешь от вида этих ягод на фоне голубого неба с висячим жаворонком. Тишина… только его нехитрая песенка слышна. Но не плохо предварительно проверять, куда ложишься, гадюки тоже эти места любили.

А ближе к осени вблизи гари и по бороздкам созревала брусника. По 10 литров набирал. Заливали ключевой водой и пили ее всю зиму.

Вот такое райское место было нам на лето предоставлено. Но при условии – кота в дом не пускать. У моего племянника Алексея на кошачью шерсть и любую рыбу была сильная аллергия. Вероятность его появления на даче была маленькая, но… его мамочка, а моя сестра просила не рисковать. (Почему вероятность маленькая? Воспоминания у него не сильно хорошие от прошлой жизни тут вдвоем со мной остались. Один раз мне мальчика доверили – пожить на этой же даче. Сначала я думал, что кормить нас Татьяна Борисовна сможет, но она застряла в городе, и мы с Лехой перешли на собственное обслуживание. У меня был запас пакетов немецкой продуктовой помощи бедной, но демократической России. Что-то типа макарон быстрого приготовления. Такая съедобная, но безвкусная вещь, а еще мы собирали маслята и все варили вместе в большой кастрюле. Дня три он держался, у него вообще спокойно-терпеливый характер. Но если Алексей уже приходил к какому-то решению – не сдвинуть. Вот и тут – он решил, что больше ЭТО есть не может и не будет. Пришлось включать в меню яичницу, вареную картошку, консервы и т. п. Не забывайте – магазины пустые были, в деревне тем более. Но все-таки продержались до приезда Борисовны).

Но ради здоровья Лехи я на все согласился. Соорудил коту рядом с нашим домом другой, поменьше, из фанерного ящика. Как ни странно, оказалось потом, что не только ему там нравилось дрыхнуть.

А до этого он уже ездил в Подмосковье, на дачу к нашим приятелям. Нас на недельку пригласили. Вот мы кота и прихватили. Оставить было не с кем.

И везде Серый проявлял это редкое свойство, из всех наших котов только ему присущее. Сразу после приезда он пропадал куда-то, и никто не мог его найти. Если об этом знать заранее, то и искать не надо, сам потом придет. Так и случилось. Мы приехали, он вылез из корзины и …пропал. Через пару дней появился – не такой уж и голодный и вроде опять нормальный. (Кстати, в доме у Татьяниной мамы, пока мы там два дня были, он все это время просидел под кроватью, прятался. А мы слушали истории о том, сколько кошки приносят грязи и страшных болезней. Пока я за обедом не обратил внимание Зинаиды Дмитриевны на то, как кот исключительно из уважения к ней по квартире не шастает и следы нигде грязных лап не оставляет. А все время сидит под кроватью и лапы моет. И уже вечером получил ответную реакцию – а ведь и правда. Я заглядывала – моется. Неужели правда уважает?)

На даче у Андрюши в Подмосковье я случайно нашел то место, которое он для начального укрытия выбрал – под поленницей на соседнем участке. И вообще, всю неделю, пока мы там жили, где-то независимо бродил. Изредка показывался на участке, чтобы перекусить, и опять исчезал – хозяйка тоже не сильно хотела его в дом пускать. Уже не помню, почему. А вот в последний день перед отъездом кот появился. Сначала просто путался под ногами, а потом вообще улегся на пороге, чтобы его не забыли прихватить. В ту поездку Татьяна Борисовна всю неделю надеялась, что он не придет, затеряется в деревне, но нет – точно к отъезду появился.

Вот и в этот раз, когда мы приехали на ярославскую дачу, чтобы Серый уже ожидаемо не пропал, я своими руками посадил его в подвал. Шоссе рядом, все-таки опасно. Все привезенное разобрали, и я пошел его из подвала доставать, чтобы выпустить поближе к деревенской улице. Или сразу в домик посадить. Спустился вниз. Раз осмотрел подвал – никого! Два осмотрел – никого!! Просто мистика какая-то!

За осмотр взялась Татьяна – тот же результат. Окно зарешечено, дверь была закрыта снаружи, и никто ее не трогал. Начал на всякий случай в подвале все передвигать, и вы знаете, где он был? Завис в полуметре от пола между стеной и прислоненной к ней крышкой стола! Снизу заглянешь – никого. Ну кто мог подумать, что можно так зависнуть и ни на какие призывы не отзываться?! Крышку отодвинули, и он шлепнулся на пол. Точно пару часов так провисел, не меньше. Подняли бедолагу наверх, насыпали еды, отнесли все (включая и его) в домик. Ешь и отдыхай душой и телом! Со всех сторон стенки – никто не нападет. И сами усталые ушли спать.

На следующий день встали – в домике нет кота! На участке тоже. Пропал и только через пару дней явился с какой-то здоровой местной кошкой на пару! Рановато было для него с кошками путаться, поэтому нахалку выгнали, а он отправился в домик. Как ни в чем не бывало, жадно есть и спать. Так он вписался (и практически без проблем, по крайней мере я их не видел) в жизнь вне нашего дома и в кошачье сообщество деревни. Исчезал надолго, а приходил к нам неожиданно – подкормиться и отоспаться. Когда мы что-то делали на воздухе, например, грибы чистили, возникал ниоткуда и пристраивался рядом с нами. Потом я обнаружил, что на крыше соседского сарая у него был наблюдательный пункт.

Один раз он меня просто потряс. Я собирал грибы и, присев на пенек где-то за два-три километра от деревни, вдруг услышал мяуканье. Сначала даже не понял, что это за звуки, и очень удивился, когда из-за дерева образовался кот и уверенно двинулся ко мне. Я совершенно не ожидал Серого встретить в лесу и сначала даже не узнал. Он подошел и знаете, что сделал? Сначала полез ко мне на руки обниматься, потом решил забраться в корзину, а когда я открыл рюкзак, быстро туда забрался и свернулся клубком.

Ну просто Димкин умный спаниель Карла! Так того долго тренировали. А этот откуда таких ухваток набрался? Так я его и принес на дачу и выложил на садовый стол вместе с грибами, к потрясению своей супруги. Она не поверила, что он сам меня нашел в лесу. Да и я бы не поверил, если бы услышал о таком. Но ведь нашел и сам в рюкзак залез.

Коту тут действительно было совсем неплохо, и перед отъездом Татьяна меня почти уговорила оставить его жить у одной из наших соседок через дорогу. У той была своя изба, да и сама по себе тетка была неплохая и незлая. Муж-алкаш уже умер, дети уехали – тут такая ситуация у каждой второй. И если оставить ей мешок кошачьего корма, хозяйка даже рада будет такому жильцу на зиму. Мышки-то тут всех одолевали, да и поговорить есть с кем.

Какая-то логика в этом была, и я ей почти проникся. Мы даже и с соседкой договорились обо всем. Кто корм передаст и когда. А пока наши остатки пусть догрызает. И когда машина приехала, чтобы нас отвезти в Москву, я пошел попрощаться с котом. Он опять где-то мотался. Но я уже предполагал где и быстренько нашел всю кошачью компанию на опушке леса, около деревенской свалки. Их тут сидело около десятка и что-то обсуждало.

– Серый, мы уезжаем. До свиданья!

Крикнул я наобум, поскольку сразу не увидел его среди собратьев. И вдруг он откуда-то вылетел и понесся ко мне. Я взял его на руки, погладил, поставил на землю и сказал:

– Все! Попрощались! Беги, надеюсь, следующим летом увидимся.

Но кот посмотрел, посмотрел, подумал и уселся рядом со мной. А когда я повернул обратно к даче, побежал рядом. Так и подошли мы к машине, куда он вдруг взял и сам запрыгнул. Ну что я мог сказать Татьяне ибн Борисовне?

– Я ему честно предложил, но он не захотел оставаться!

Может, и зря я его послушался, но от судьбы не уйдешь…

Третья семейная и Гуннар Сибирский, 2005–2012 гг.

Вот и пришло время рассказать про первое шерстистое создание моей третьей семейной жизни. Моя нынешняя супруга Мариша просила вообще ничего не писать ни про нее, ни про зарождение наших отношений. Я согласился. В отличие от двух прежних супруг, она всегда может активно начать реагировать на написанное, а я же еще живой. И пусть лучше проверяет ошибки и вспоминает нюансы поведения своих хвостатых любимцев, чем придираться к моим воспоминаниям.

Хочу только сказать, что с Татьяной Борисовной мы расстались достаточно спокойно, без всяких скандалов. Совместно мы разрешили много труднейших проблем, но за тринадцать лет наша связь практически исчерпала себя. Спали мы последнюю пару лет отдельно, говорить было особенно не о чем, общие интересы кончились.

А тут вдруг – любовь! Первый раз такая серьезная в моей жизни, что я не стал дожидаться инициативы от противоположной стороны, как почти всегда делал раньше. Хотя исходящие от дамы флюиды симпатии, конечно, чувствовал.

Чтобы разрешить квартирный вопрос, я купил Татьяне Борисовне двухкомнатную квартиру на проспекте Мира. Она работала и продолжает работать у моих хороших знакомых, куда я же ее и устроил. Ее старшая дочь, к неподдельному моему сожалению, недавно скончавшаяся от наследственной (по линии отца) редкой и неизлечимой болезни крови, ранее окончила платную бухгалтерскую аспирантуру в Ярославле. Замуж, к сожалению, вышла неудачно, но зато остался сын, внук Татьяны Борисовны.

Не знаю теперешнюю историю их отношений, которых, судя по всему, почти и нет. Просто не лезу в возможно больное место с вопросами. Папочка у него был своеобразный – вот с ним, к счастью, отношений нет совсем. Пронесло.

Младшая (исключительно с моей подачи) не только закончила американский университет в Германии, но и вылечилась там от серьезного и тоже наследственного по отцовской линии. заболевания. А сначала для поступления туда прилично подтянула английский на первых курсах ярославского Педагогического. Поступление туда – тоже, не без моего участия проходило. Примерно в это же время я сумел пропихнуть ее на какую-то европейскую встречу молодежи в Праге по линии «Единой России» (никаких отношений к этой партии не имея), во время которой она и познакомилась со своим будущим супругом. Гарным хлопчиком, естественно, с Украины.

В итоге, лет через пять их отношений на расстоянии, с редкими встречами, благополучно вышла замуж. И сейчас на четырех языках рассказывает о новостях экономики на украинском телевидении. Живет с мужем в закрытом квартале Киева и тоже воспитывает дочку. Тут отношения с мамочкой, а у мамочки с внучкой – самые тесные.

С Татьяной Борисовной мы до сих пор поддерживаем совершенно нормальные человеческие и даже теплые отношения. Я не хочу создавать ложное впечатление, что она была рада нашему разводу или отнеслась к нему нейтрально. Но сумела сохранить здравый смысл и не поддалась на уговоры некоторых прежних наших общих знакомых дамочек, которые активно подбивали ее устроить мне веселую жизнь и во время развода (с разделом всего совместно нажитого), и после него. Наверное, вспомнила все хорошее, что было в нашей жизни. Но она всегда была женщиной очень порядочной. И с Татьяной Николаевной они до сих пор тесно общаются.

В общем, в моей второй семейной жизни, в отличие от первой, все протекало вообще без скандалов, да и времени на них совершенно не было. У нас были общие интересы и общие знакомые. Я впервые получил возможность спокойно работать, обретя полную уверенность в поддержке тыла. А то, что к котам, ореховым соням и моей ручной крысе (забыл о ней рассказать – очень забавное было создание, умное и ласковое, но сколько белья изгрызла тихой сапой – просто караул) она относилась, мягко говоря, без восторга, так это воспитание с детства было неправильное. И животный мир плоховато знала. Так я и не понял, почему на протяжении всего нашего брака она моих сонь считала мышами, могла бы и в образе белочек представлять.

И вот теперь и о женах, и о прочих женщинах точно все. И тему о питомцах в моей второй семейной жизни мы закрываем. Переходим к третьей, вернее, к ее кошачьей составляющей!

Появление Гуннара

Мой третий московский кот – настоящий сибиряк Гуня. Он появился у нас сознательно, потому что мы сами этого захотели.

Мариша никогда прежде не держала дома никаких домашних животных: ее прежний муж был категорически против любой живности в квартире. Только цветочки, и то с проблемами. Даже разрешения на «улитку в баночке» младший сын у него так и не смог выпросить.

Но как только (в 2004 г.) закончились все непростые проблемы, связанные с ее разводом и нашим устройством в выкупленной у бывшего мужа квартире, я начал зондировать почву на предмет появления в доме кота. Оказалось, что все – за! Все – это Адриан Владимирович, Маришин старший сын, естественно, от первого брака. Сначала с моими рекомендациями через наш лицей поступил в РХТУ, а после второго курса по собственной инициативе начал учить и выучил язык во французском культурном центре. Английский знал со школы, было ощущение, что они в него сами впитывались – талант в этой области точно присутствовал. Сдал там необходимый, но достаточный минимум и перевелся на учебу во Францию. Закончил институт в Дижоне и несколько лет сначала стажировался, а потом работал в крупной интернациональной химической компании. В Европе (Германии) и Техасе. Сейчас работает в бельгийской фирме, специализирующейся на производстве гетерогенных катализаторов полимеризации. Младший – Денис, тот самый, который очень хотел завести улитку и назвать ее Эммануэль, сначала пошел по стопам брата, тоже выучил французский (но тут был большой напряг) и даже закончил магистратуру в Ницце. Но до серьезной заграничной работы не дожил, его сразила Любовь (с большой буквы) и он последовал за ней в Казань. Там сейчас и живет, и работает. Ну и, конечно, их мамочка, Мариша Владимировна, на 15 лет меня младше – свободная художница, талантливая кулинарка и почти профессиональная авто водительница. Как сказал один мой хороший приятель, тоже так и не овладевший этим, непостижимым для меня, искусством управления неизвестно что задумавшей механической конструкции, живем под девизом: «Крепче за шоферку держись, баран!». Представление всех участников собрания, дружно проголосовавших за кота, закончено. Переходим непосредственно к основному вопросу голосования.

Тут я единолично решил, что после всех моих сереньких «полусибирских» пришло время наконец подойти к выбору еще одного члена семьи серьезно и завести породистого сибирского кота. Настоящего!

В конце концов, у меня и самого сибирские корни по отцовской линии. Мой отец, и дед, и прадед и т. д. – все родились в Сибири. Даже родовое гнездо предков есть, село Манзурка (139 км от Байкала), основанное в 1648 году. Так что желание мое обосновано исторически. Конечно, совсем правильно было бы из тех мест котенка и привезти, но……, слава богу, в Москве уже появились серьезные питомники кошек этой породы.

И от разговоров я решительно перешел к делу. Нашел в столице лучшее из таких заведений, благо их даже несколько было, так как породу официально признали. Мы во всех побывали, долго выбирая и присматриваясь, и на условия содержания и какой производитель нам больше на душу ляжет. Везде имелись гербовые бумаги с родословными котов чуть ли не от времен Ивана Грозного и, естественно, Ермака. Видно было, что люди, которые их сочиняли, в кошачьей истории вообще не разбирались, да и в нашей родной – тоже. И очень смутно представляли, как сибирская порода вообще возникла.

Везде оставляли свои координаты и заявки с описанием желаемого окраса, подчеркивая, что за выставочными параметрами и родословными совершенно не гонимся. С одной стороны, хотелось побыстрее притащить котенка домой, с другой – уж выбирать так выбирать – со всей ответственностью.

Но, как всегда, все произошло достаточно спонтанно. Из какого-то питомника позвонили и сказали, что в одном из их супер чемпионских семейств появились котята, соответствующие заявке. Одного из них нам могут продать и даже предоставить право первого выбора. Щеки, конечно, надували до предела, якобы все котята из этого помета давно расписаны, за ними, мол, очередь стоит годами и т. п. Но мы почему-то очень понравились заводчице, поэтому уж так и быть, забирайте первыми (за почти незначиваемую надбавочку!) В общем, обычные, не особо изобретательные приемчики, сдобренные грубой лестью.

Ко всяким чемпионским регалиям я относился совершенно нейтрально. Более того, заведомо предпочел бы здорового котенка от нетитулованных, но точно сибирских родителей. К тому же, обычный человек никогда не поймет набора всех критериев, необходимых для выставочного отбора.

И мы поехали с Маришей посмотреть. Сначала нам показали родителей, потом их фото с медалями. Мы на них посмотрели – кошенятины были серьезные. А какие воротники, какие штанишки. Впечатляло. У наших прежних Котей я ничего подобного не встречал. Когда мы еще раз честно предупредили, что ни в каких выставках участвовать не собираемся, началось небольшое представление. Якобы, она про это в первый раз слышит и уже вся начала колебаться, но я намекнул прямым текстом: если котенок понравится, за спец. подарком не постоим (а он у нас с собой). Тогда мог себе такой выпендреж позволить.

Пошли к котятам. Вернее их к нам вынесли. Они уже глазки открыли и, как всегда в этом возрасте, были неотразимы. По-видимому, недавно поели, поскольку все в корзине занимались коллективной вольной борьбой. Я протянул палец, и один из них, который барахтался наверху этой кучи, тут же его ухватил. Это был пушистый комок, серенький с белой грудкой и светлыми кончиками лап! То, что надо!

У меня же уже выработалась слабость к такому окрасу. А большие голова и уши обещали ему участь хорошего охотника. (Но на самом деле это я уже задним числом подводил основание под свой выбор. Если маленький комочек вас сам ухватил за палец, сопротивляться его выбору бесполезно.)

Вот так вопрос и был решен. Котенка пометили, но порекомендовали оставить пока с матерью, которая должна была научить всю компанию правильно совершать туалет, кормиться из мисочки и вообще воспитать в сибирских традициях, а значит – в коллективе. Она была в этом помещении не одна. Весь кошачий прайд тут обитал в довольно большой комнате, стены которой были обиты войлоком и оборудованы кошачьими гнездами. Меня их количество удивило: я считал, что кошки, как и тигры, ярко выраженные индивидуалисты, а тут прямо как львы, живут большим семейством. Может, это просто от ограниченности площади и безысходности? Хозяйка подтвердила, что летом, когда она их вывозит на дачу с большим, огороженным высокой сеткой, участком, все мамаши с оставшимися выводками разбредаются по разным закоулкам этой территории, стараясь держаться на расстоянии. Однако некоторые и на природе продолжают сотрудничать друг с другом в вопросе выращивания и воспитания потомства. (вот чем бы с удовольствием занялся – в другой жизни).

Сейчас в комнате жило не только несколько семей, но и представители разных кошачьих поколений. И я согласился с предложением заводчицей не торопиться с отбором котенка из коллектива: разумнее будет его на время оставить здесь – в такой обстановке воспитывать будет не только добрая мама. Другие тети и дяди тоже лапки приложат и быстренько научат правильно себя вести. Дадут, так сказать, начальное дворовое воспитание. А кому оно вредило?

Когда ему исполнилось два месяца, мы его забрали. Он немного вытянулся, но шарма не потерял. Никаких проблем с внедрением в квартиру и ее освоением у него не было. Зато у окружающих, особенно у тех, кто впервые наблюдал за таким котенком, восторга было выше крыши. Особенно всем понравилось, как он нашел укрепленную на стене когтеточку и важно приступил к правильному ее использованию. Про туалет вообще вопросов не было. Обучен был всему.

И тут возник вопрос с именем. Мое предложение насчет Коти или Эдика у заводчицы не прошло ни по какому критерию.

– Вы его еще Васькой назовите! – поджала губы главная кошачья тетя. – Поймите, у него же родословная серьезная. Все должно происходить по правилам, поэтому имя его обязательно должно начинаться на букву «Г». Без вариантов!

Фантазия у окружающих разыгралась, даже Маришины родители подключились с предложениями. Я уже не помню всех, но, кажется, и Генерал, и Гений, и Гном с Гигантом присутствовали. Но все было не то. А ведь как корабль назовешь, так он и поплывет. Это же всем известно. И тут я очень удачно вспомнил, что у меня в группе появился новый сотрудник – Леша Гунар. И отличался он от нашей банды исключительно спокойным и добродушным характером. Это как раз то самое, что нужно было нашему коту. И поскольку последнее слово все-таки принадлежало мне, вопрос был решен! Так наш сибиряк получил имя Гуннар. Одну буквочку на всякий случай добавил. А вдруг Леше такое развитие событий не понравится?

Я заводчице с лету приврал, что был такой полководец у Чингисхана. Она на такой исторический расклад сразу согласилась. Сказала, что для генеалогического древа оно даже очень хорошо подходит, что есть в нем что-то восточное и величественное. И ведь почти угадала. Где-то через год на ТВ промелькнул то ли бурятский, то ли якутский мультик, в котором симпатичные узкоглазые аборигенки спрашивают героя, совершившего какие-то удивительные подвиги: «А как же тебя звать, батыр?» А он важно так отвечает: «А зовут меня просто – ГУНАР». Я этот мультик посмотрел и сам удивился своему предвидению. Бывает же такое!! Оказалось, что и на самом деле есть такое восточное имя. А два «н» или одно – не суть важно. Тем более, что и скандинавских сагах обнаружился викинг прямо по имени Гуннар с двумя «н». Ну и гунны из сибирско-восточных глубин в Европу заявились.

Ну а Леша Гунар после этого мультика сразу попал на острые кафедральные язычки. Одно время его иначе, как «просто батыр», не называли. Но его добродушный характер и тут остался непоколебимым. Батыр, так батыр, никаких проблем.

Дома наш высокопородистый Гуннар быстро превратился в Гуню, Гунечку, Гуняшу, а вот когда пытался лазить по занавескам и шторам – в Гуньку-раздолбая. Но последнее было скорее исключением. Котенком он действительно оказался очень воспитанным и, как я уже отмечал, почти никаких проблем с ним не возникало. Ну а шалости от избытка энергии – ему только шарму прибавляли. Он ел все: и сухой корм, и кошачьи консервы. Единственное требование, которое он предъявлял – это ее хорошее качество продукта. Если что-то его не устраивало – отказывался, отворачивался и уходил. И все, больше этот корм ему можно было не предлагать. Но особенно Гуня любил сырое мясо, вот его отобрать у котенка было невозможно – вцеплялся и рычал, прямо как тигр. Но опять же, гурман был. мясо с полок «Ашана» ему не подходило, понюхает и отворачивается. А вот кусочки прямо от мясника или с базара лопал так, что за ушами трещало.

Стоило Марише появиться в квартире с покупками, летел прямо к ней и начинал выписывать под ногами восьмерки. А когда дело доходило до использования разделочной доски, выход был только один: заманить его кусочком мяса на лоджию и закрыть дверь. Иначе стоял на задних лапах у стола и только и ждал момента, чтобы ухватить что-нибудь.

Ох! Какие обиженные вопли он тогда издавал – через две комнаты было слышно. Даже соседи один раз пришли узнать, что мы такого страшного с котеночком делаем. Но когда его выпускали (после окончания всех кухонных манипуляций по разделыванию мяса) и компенсировали перенесенные страдания аппетитным кусочком, Гуня все обиды тут же забывал и лез к хозяйке с благодарностями.

Слово «мясо» знал прекрасно. Бывало, на даче зовем его, зовем – молчание. Но стоило добавить:

– Гунька, а мяса хочешь? Для кого же мы мясо-то приготовили? – появлялся тут же. И приходилось поощрять, иначе начиналась обида: «Я ради вас, может быть, важнейшее занятие прервал, а вы меня кинуть хотите?»

Нечто аналогичное происходило с показательными выступлениями. Например, для гостей.

– Гунечка, покажи, как ты когти точишь! – в ответ игнор или ворчание типа «Вот еще забаву себе нашли! Вам надо – сами и точите!»

Но стоило добавить:

– А кто потом мяса получит? – сразу появлялся, иногда мрачновато, но запрашиваемый номер демонстрировал.

Я в этот период был загружен до предела. По совместительству уже работал в представительстве американской компании. Там после проверочного полугодового периода мне не только начали платить зарплату, позволившую забыть про 300 долларов стипендии от фонда Сороса, для лучших профессоров России, но и выделили индивидуальный компьютер. Теперь читателям сложно понять, что это значило по тем временам. А моему ликованию пределов не было.

На основной работе я по-прежнему оставался на кафедре. Официальный руководитель нашей группы, профессор и доктор Валентин Николаевич Сапунов, надолго застрял в Венском университете. За время его отсутствия моими излишними стараниями в группе набралось чуть ли не десять человек сотрудников. Кто-то уже закончил аспирантуру и почти написал диссер, кто-то находился в процессе, на разных стадиях. Время было сумасшедшее, действительно – чумовое: на меня свалилось не только научное руководство, но и необходимость как то разрешать все финансовые дела. Сотрудники-то хотели получать достойную зарплату, а не те копейки, которые мог тогда предложить институт. И это надо было обеспечивать, чтобы хоть какой-то «энтузизизм» (как говорил наш доцент Горюн Ваграмович Адабашян) мог у них присутствовать. Подвешенная морковка под названием «диссертация» значила уже значительно меньше.

И хотя количество командировок по просторам бывшего СССР подсократилось, зато разнообразие тематик возросло. Мы реально старались ухватиться за любую возможность приложения своего нехилого группового потенциала и (как выразился бы наш самый ехидный – Шура Комаров) «не побоюсь этого слова – интеллекта). И ничего нового не боялись. Приведу ниже только один пример – к сожалению, тоже не доведенный до конца, и не по нашей вине.

У меня получилось возглавить очень интересное направление (вроде бы и не имеющее к нам прямого отношения) связанное с развитием озонных технологий. Случайно мой сотрудник Саша Михайлюк вышел на группу бывших чекистов, которые вокруг этой тематики, ранее закрытой, крутились (согласно железному правилу: что охраняли, то и поимели), и я получил предложение со всем этим хозяйством разобраться, от которого не смог отказаться. Они планировали создать мощный и экономически приемлемый озонатор, а моей задачей являлось застолбить основные варианты его применения, в том числе и в крупнотоннажной нефтехимии. Это было очень интересно – придумывать новый пласт процессов, фактически мир новой отрасли.

Для начала было необходимо самому ответить на вопрос, а для чего можно было бы (причем эффективно) применить озон в тоннажном органическом синтезе, да и в нефтепереработке, если бы он стал доступным. безопасным и дешевым? Допустим таким же, как кислород. И я с удовольствием зарылся в эту тематику и начал работать над поиском ответов. Ну и соответственно сотрудников загрузил, тем более что вроде и платить обещали исправно. Сначала предположение, потом проверка и перепроверка – в общем все, как требуется в поиске.

Пять патентов сам написал и получили мы их на специально созданную для комплексного решения этих вопросов компанию «Технология XXI». Один из вариантов – по закреплению песков водорастворимыми продуктами озонирования отходов нефтеочистки даже смогли проверить в Эмиратах. А еще калиевые производные этих же продуктов оказались очень мощными биостимуляторами. В их присутствии росло все просто со страшной силой. Застряли мы на стадии создания достаточно производительных установок по получению искомых уникальных продуктов. Которые могли бы все угольные гуматы заменить, превосходя их по биоактивности на порядок. Подвели организаторы, рабочего озонатора требуемой мощности мы так и не получили.

Аналогичная история произошла и с полупромышленными испытаниями в нефтепереработке. Но там было еще сложнее, так как стоило дороже. А у организаторов начались проблемы с финансированием. Повторюсь, это только один пример наших забегов «в сторону заработков».

Кроме этого, мне надо было еще и лекции читать, и студенческую лабораторию проводить. Тут, как ни странно, сильно помогло совместительство в представительстве. И компьютер, и множительная техника теперь были в моем распоряжении постоянно. Впервые у меня в Москве появилась возможность распечатывать и раздавать студентам все вспомогательные лекционные материалы, как я это уже практиковал в Тунисе. А поскольку расстояние между моими двумя работами не превышало пары кварталов, старался, как Фигаро, успеть везде. Но иногда выдергивали срочно и преподавательские дырки затыкали сотрудники.

Жаль только, что мой незаменимый соратник и помощник Шура Комаров так приглянулся начальству одной из серьезных питерских компаний, что они его просто увели. Сначала мы с ними (в его лице) достаточно плодотворно поработали. Им это так понравилось, что Александру и сделали такое шикарное предложение, от которого было невозможно отказаться. А главное сразу показали будущую квартиру в Питере, чтобы он смог туда перебраться «на постоянно» вместе с семьей. Я его понимал прекрасно, сам с квартирой долго мыкался: хорошими друзьями до сих пор остаемся и переписываемся регулярно. Но какая это была потеря.

Две мои попытки вырастить второго Комарова в собственном коллективе цели не достигли, хотя я очень старался и два диссера своим будущим потенциальным помощникам написал, как и обещал. Они тоже старались и польза несомненно была, но с таким набором качеств, как у Александра Григорьевича, надо было родиться.

Сейчас пишу и просто не понимаю, как я это все одновременно успевал? И мотаться туда-сюда, и все эти направления в голове держать, да еще и что-то научное писать. По количеству публикаций наша группа всю остальную кафедру далеко опережала (что мне в итоге и аукнулось). И, главное, эта полоса такой интенсивной и плодотворной работы достаточно долго длилась. Вот что значит спокойная и счастливая семейная жизнь. Было с чем сравнить.

Это я все к тому, что котенка я видел довольно редко, и неудивительно, что его полной хозяйкой скоро стала Мариша. У них любовь началась с мяса, нопереросла в нечто более духовное, и скоро эта пара стала неразлучной. Гунька либо висел у нее на плечах, либо дрых на коленях или на животе, как только она принимала горизонтальное положение. Каждое утро начиналось с одного и того же ритуала. Хозяйка варила себе кофе, а Гунька делал вид, что его этот процесс совершенно не интересует. Сидел, повернувшись спиной к ней, а сам постоянно подглядывал в большое зеркало. Но как только она устраивалась за столом, он немедленно подходил и вставал на задние лапы – просился на колени. И тут начинался традиционный диалог:

– Гунечка, ты уже такой здоровый стал, что тяжело тебя поднимать. Вон видишь – диванчик то круговой. Ты же кот умный, заберись на него с другого конца, пройдись и ко мне на колени попадешь без всяких проблем.

У нас действительно вокруг стола был такой полукруглый низенький диван, как раз на уровне стула. Это был пережиток того времени, когда продукты надо было доставать и запасать впрок. Вот в нем их и держали, такой дополнительный склад – и прямо под попой.

Но чтобы на него подняться, это же стол еще надо было обойти. А это было «западло». Во-первых, лень. А во-вторых, кошачьи принципы не позволяли. И Гуня продолжал требовательно мяукать и настаивать на своем. Обычно это заканчивалось следующим образом: чашка ставилась на стол, и Мариша вела Гуню на задних лапах вокруг стола к другому концу дивана, на который и ставила его передние лапы. Тогда он нехотя запрыгивал, а хозяйка возвращалась обратно и ждала, пока кот важно шел к ней по дивану, чтобы в итоге свернуться в клубок на коленях. Но заметьте, лица при этом оба участника ритуала не теряли.

У кого-то из современных поэтов, по-моему, у Олега Григорьева (если ошибаюсь – прошу меня извинить) я нашел стихотворение про его кота, по характеру очень похожего на нашего. Я его переделал его и получилась такая вещь – новогодний подарок для Мариши:

При всей своей доброжелательности и общительности характер Гуня имел достаточно серьезный. Он очень быстро отучил Дениса фамильярничать, когда тот пытался хватать его на руки, а кот этого не желал. Быстрый удар лапой – и некоторые нахалы шли замазывать царапины йодом.

Неожиданно и добровольно Гуня взял на себя функции швейцара и смотрителя за порядком в квартире. Всех входящих обязательно встречал сам и к каждому подходил с осмотром. Некоторых одобрял и позволял коснуться своей спины; на тех, кто ему не нравился, смотрел мрачно и издавал звук типа «пфф» – кого это еще принесло?! И чтобы никаких вольностей, предупреждал он шипением и выгибанием спины. Зато, например, перед Марининой мамой радостно крутился и даже на спину плюхался! Узнавал сразу и всегда радостно приветствовал свою летнюю дачную хозяйку и кормилицу.

В случае явления компании гостей, когда все усаживались за стол, он непременно пристраивался рядом. Никогда ничего не просил, только наблюдал. Очень редко, если все-таки присутствовал особо неприятный ему гость, он от стола уходил подглядывать за развитием событий все через то же зеркало.

А вот когда в квартире появлялись какие-нибудь люди в спецовках, сантехники, например, или электрики, он обязательно занимал такую позицию, чтобы ему было видно все, что они делают и вообще – что тут происходит. И не покидал своего наблюдательного пункта, пока они не заканчивали и не собирали свои инструменты. Они даже шутили:

– Во бдительная хозяйка. Какого смотрящего завела – ничего не упустит, прямо наш бригадир, только прикидывается котом!

Точно так же на даче: никакие работы не могли осуществляться без его внимательного надзора. Гастарбайтеры даже Маришиному папе жаловались:

– Слушай, дедушка, зачем так твой кошка на нас смотрит? Как будто думает – хотим красть что-то?

Зимой он жил в московской квартире, а летом перебирался на нашу дачу, где практически постоянно проводили три-четыре месяца Маришины родители и ее сестра с детьми. (Вернее, Маришины родители с детьми сестры, что сильно ближе к истине). Так же, как у нас в семье, он быстренько сориентировался и держался в основном около Маришиной мамы, женщины душевной и очень доброй, которая ему явно симпатизировала. И он ей платил той же монетой. Сначала его на ночь забирали домой и закрывали дверь, но как-то он умудрился спрятаться и появился только утром, довольный и сытый. И, с нашего согласия, так как это же была – Ответственность, получил свободу для ночных похождений.

Действительно оказался отличным охотником, причем очень любил хвастаться добычей. Обожал театральные эффекты: притаскивал слегка придавленную мышку, чтобы на глазах зрителей устраивать представление «я великий охотник». Сначала отпускал ее и делал вид, что задремал и, вообще, она его больше не интересует. Он проделывал этот трюк постоянно с одинаковой концовкой, неожиданно резко ожить и в высоком прыжке упасть на нее и уже придушенную добычу отнести на колени к избранному зрителю (как правило, к хозяйке). Получал похвалу и потом съедал практически целиком. Та же участь ждала кротов и землероек. К сожалению, доставалась и несъедобным ящерицам с лягушками.

В углу дачи я оборудовал «экологический уголок»: притащил старый пень и кучу хвороста из леса, мох оттуда же, дополнив с одной стороны песчано-каменной горкой. И все это огородил сеткой. Чтобы никому, кроме его обитателей туда доступа не было.

На «Птичке», куда ездил за кормом для квакш, я покупал иногда ящериц оптом (их привозили для змей и варанов) и всех выпускал туда же. Помню однажды трехлитровую банку этих пресмыкающихся, привезенных со Ставрополья купил – там их было штук двадцать. Как они, бедолаги, жадно пили воду и заглатывали личинок. Видно, очень несладко было им в этой банке путешествовать неизвестно сколько времени.

Еще я пару живородящих купил – хотел в террариуме за ними понаблюдать. Но меня опередили: дедушка распорядился по-другому и их «до кучи» в мой экологический уголок отправил. Да и местных – прытких на участке хватало. Бывшие хозяева на дачу до нас несколько лет почти не приезжали – вот и развелась тут всякая живность.

А еще я выкопал маленький прудик и засадил его всякими водными растениями. В нем водились местные прудовые и остромордые лягушки, а также принесенные мной тритоны, в том числе гребенчатые, и лягушки иных пород, прикупленные все на той же «Птичке», включая краснобрюхую жерлянку и чесночницу.

Даже квакш пытался на участке развести, но дальневосточных не удалось достать, а украинские из-за разницы в климате так и не прижились. Мой киевский двоюродный брательник Дима пару раз передавал мне поездом такие говорливые посылочки. Вот ведь «квакши обыкновенные» называются, а какие симпатяги.

Но с появлением на участке охотника Гуннара всем им тяжело пришлось. За его пределы кот не выходил, и дело было не в кирпичном высоком псевдо кремлевском заборе. Местные кошачьи без труда находили пути для нанесения ему визитов, используя деревья и соседние крыши сараев. Не знаю, как он разбирался с кошками (по-моему, отношения с ними у него были сведены к пренебрежительному игнору), а вот битвы с наглыми визитерами начались сразу. Без малейших раздумий. Спуска Гуня не давал никому, но, выгнав непрошенного гостя, успокаивался и дальше их не преследовал, только защищал свою территорию. Причем, ее не метил: ни в квартире, ни в дачном доме не было никаких проблем с запахами. Подобной манеры поведения он придерживался и в других загородных местах.

В Ильинском, куда мы его однажды взяли с собой (постоянно нельзя было – Лехина аллергия), я наблюдал интересную картину. На перилах балкона первого этажа сидит, вернее, полулежит наш кот и туманно смотрел вдаль. Под балконом, всего в полутора метрах от Гуни, на травке сидит местная кошка и заинтересованно, по крайней мере, пристально смотрит на него. Иногда она делает всякие заманивающие движения, даже на спину валится и выдает целую серию призывных звуков. Кот непреклонен как мраморное изваяние. Неделю мы с ним жили – и неделю одна и та же картина. Наверное, он в душе был кошко-ненавистник, нравилось ему над ней издеваться. Дом был большой, и мест для сидения было много, совершенно не обязательно было позировать на перилах этого балкона перед бедной барышней.

Весной он жил у нас в Москве, но не вопил и совершенно не рвался на кошачьи разборки, хотя был не кастрированный. Где-то я прочитал, что иногда так бывает. Кот всю свою любовь переносит на хозяйку, и никакие кошки ему становятся не интересны. Однако не верил, что такое возможно. А вот в случае с Гуней убедился, что действительно так бывает! А потом вспомнил и про последнего маминого Котю. Тот, правда, пакости в квартире творил, но исключительно избирательно, только по отношению к своим недругам, а на кошек тоже не реагировал.

Переместив кота на дачу, мы уезжали по своим делам совершенно спокойные. Кот жил вольной жизнью, в дом приходил только когда хотел поспать в кресле, пообщаться и подпитаться. У Маришиных родителей с ним вообще не было ни хлопот, ни проблем.

Правда, одна внезапно возникла. На моем лимоннике дальневосточном наконец-то что-то созрело, и кот на это сразу прореагировал и потерял покой. Я про гипнотическое действие этого растения на кошачьих знал раньше и превентивно его огородил. Но, видно, плоховато. Гунька, прорвав сеточную загородку, что-там грыз и потом впадал в наркотический транс. Пришлось кустик прятать полностью под два слоя проволочной сетки и пластика, но до этого котик устроил нам однажды веселую ночь.

Дело в том, что на участке, кроме кота, жил еще и здоровый ежина. Я их сюда завез штук шесть, двух маленьких все с той же «Птички», остальных из Подмосковья. Мне знакомые шофера из представительства их на дороге около наших земельных угодий ловили и притаскивали прямо в офис. А я уже перевозил на дачу и просто выпускал. Они же для сада-огорода полезные. Некоторые из них в итоге ушли в лес, а этот добровольно остался.

Еж лимонник не грыз, но оказался скрытым алкоголиком. Галина Санна, борясь с какими-то бабочками-вредителями, развела в тазике что-то типа слабой бражки, чтобы они пили и тут же, напившись, тонули. Вот эта тюря ежу очень понравилась: и выпивка, и закуска в одном флаконе.

До этого они с Гуней делали вид, что живут в разных измерениях и параллельно друг другу. А тут еж напился бражки, кот наелся лимонника, и ночью они встретились на площадке у центрального входа, прямо под окнами. Кто кого вызвал на турнир не знаю, но ночной концерт они нам выдали – будь здоров.

В тот день мы специально за Гунькой приехали – забрать на зимовку в город. Да там и заночевали. Проснулся я первым от каких-то странных и совершенно необычных звуков. Выглянул из окна – на асфальтированном пятачке перед домом шла самая настоящая разборка: еж и кот выясняли, кто кого не уважает. Это надо было и видеть и слышать. Упершись нос к носу, они поносили друг друга на каком-то общем зверином языке. Потом ненадолго расходились передохнуть. В перерывах еж гонял по плиткам площадки пустую банку от сгущенного молока, а кот, издавая устрашающие вопли, совершал через него сумасшедшие прыжки. Я пригласил на представление женщин. Даже Маришин папа проснулся, что было делом немыслимым!

Когда я решил, что уже достаточно и вышел в трусах, чтобы представление прекратить, очень быстро понял. что был не прав. Стоило мне только наклониться к коту, как он вдруг прыгнул и всеми четырьмя лапами вцепился мне в голую ногу! Мгновенно превратился в настоящего хищного зверя. И даже облитый водой из ведра – нас вместе поливали! – кот не сразу отцепился. Просто берсерк Гуннар в состоянии амок, вышедший на тропу войны! Я плюнул и весь мокрый пошел в дом обрабатывать раны, а боевой кот так и остался на улице продолжать разбираться с ежом.

Утром мы должны были вместе с ним уезжать в Москву. Но что-то у меня не было ни малейшего желания к этому обормоту подступаться. Я на него реально обиделся. На хозяина лапы поднял! Забирать его пошла Мариша, а я, на всякий случай, стоял наготове со шлангом. Кот смотрел на нее очень мрачно, ворчал не переставая, но все-таки дал себя взять на руки и запихнуть в переноску. Дома Гуннар дрых двое суток, почти ничего не ел, только регулярно пил воду.

А я все думал, сохранились ли у него воспоминания о том, как он на меня напал и в ногу вцепился? Раны глубокие были. Но судя по его дальнейшему поведению, он ничего не помнил. А может быть, быстренько сделал вид, что забыл все плохое. Больше никаких похожих рецидивов и близко не было.

Вот таким макаром, с летними откочевками на дачу, он жил у нас почти семь лет. Несмотря на обещанное сибирское здоровье, проблем с ветеринарами хватало: то ему какую-то железу прочищали, то шерсть на хвосте становилась жирной, то ухо умудрялся простудить. У врачей он был любимцем: никаких попыток к сопротивлению или маханию лапами. Беспрекословно выполнял все их распоряжения, морщился, но терпел уколы и другие неприятные манипуляции. А потом Гуня считал обязательным чуть лизнуть доктору руку. Восторг у них был полный, и вопрос, где только таких умниц воспитывают, обязательно присутствовал. Но ничем серьезным Гуннар не болел, до всяких старческих явлений еще далеко было, и никаких бед ничто не предвещало.

Но вдруг раздался звонок, и мы услышали дрожащий бабушкин голос:

– Гунечка пропал! Второй день везде ищем и зовем – нигде нет!

Мы в это время втроем – я с Маришей и кокер Арлик – жили в суперкомфортабельном доме, который снимали сестра и ее муж в элитном дачном поселке на берегу Москвы-реки. Вокруг был большой огороженный участок леса. В то лето Ирочка. Как всегда деликатно, спросила – не хотим ли мы пожить немножко с ее любимцем, английским кокер-спаниелем, пока они с мужем путешествуют по Европе. Я сразу согласился. Сейчас поймете почему. Мы ненасытного Арлика кормили и два раза в день гуляли по территории дачного поселка. И не просто гуляли, а одновременно собирали грибы! Ради такой шикарной грибной охоты, которой тут никто, кроме нас, не увлекался, я сам был готов просить у сестры разрешения пожить с Арликом, хотя неплохо был осведомлен о некоторых особенностях его поведения (о чем еще расскажу). Этот пес, как я уже упоминал, с отдельными перерывами прошел насквозь через мою вторую и третью супружескую жизни.

А сейчас вернемся к трагедии с Гуннаром. Мы быстренько поехали к родителям, благо это было не очень далеко (минут тридцать на машине), и начали выяснять все обстоятельства его исчезновения. Но сначала надо было еще успокоить Галину Александровну, которая горько плакала и винила во всем себя.

В этот день она вернулась из Москвы и на станции с рук купила пакет грибов. Когда добралась до дачи, обнаружила, что ей под прикрытием сверху трех симпатичных подосиновиков подсунули гнилье, и побежала делиться своим горем к подруге-соседке. И забыла за собой плотно закрыть калитку. Пока рассказывала ей подробности («сверху-то все было вроде хорошо, вот дальше я и не стала смотреть»), пока ее утешали и угощали чаем, стемнело. Тем временем любопытный кот выбрался в приоткрытую дверь, что он вообще-то частенько и до этого делал. Вернее, пользовался любой возможностью выскользнуть, не особенно и маскируясь, скорее, даже наоборот, демонстративно. Его должны были заметить и дальше следовал традиционный ритуал – перейти к уговорам типа:

– Гунечка, ты что же, решил нас покинуть? Не уходи дорогой, вернись! Мы тебе что-нибудь вкусненькое дадим.

И так далее, и тому подобное… Все это выслушав, он важно поднимался с места (кучи песка рядом на которой важно сидел) и сам заходил в калитку. Если его сразу не замечали, так и продолжал сидеть рядом на возвышении как охранная статуя.

Наверное, и в тот раз также было, но бабушка в сумерках, все еще возбужденная, пролетела мимо и его не заметила. Калитку изнутри закрыла, а дальше они с дедом и сами затворились в доме и улеглись спать. Строитель и изначальный хозяин этого дома, вероятно, чего-то сильно опасался. Поэтому выстроил его как неприступную башню, без окон на первом этаже и с бойницами на втором. А участок был обнесен высокой кирпичной стеной, перебраться через которую было проблемно даже котам. Это если пытаться прямо с улицы, а не через соседние участки с помощью смежных строений и ограждений.

Гуня, наверное, подождал, подождал, удивился, что никто его не зовет, и пошел по бабушкиным следам к соседке. Что-то ей пытался объяснить (по ее словам), и она кота приласкала, но проблем его не поняла. Ну гуляет поздно вечером соседский кот, зашел навестить, пока собаку увезли в город, так пусть и гуляет дальше – на то он и кот. И Гуннара развернули обратно. На смежный участок он не пошел – там жил его недруг. И на свое горе отправился побродить в соседний лесок, а там недавно какие-то уроды травили бродячих собак и раскидывали везде приманку. Не могу представить, почему Гунька решил ее попробовать, – ведь такой был привереда в отношении корма! Может, чем-то неотразимо привлекательным обрабатывали? Но мы это уже позднее додумывали. А пока искали его везде в округе и сами, и с помощью объявлений.

В течение полутора недель (покормив Арлика, быстренько пробежавшись с ним по кругу и закрыв в доме) приезжали к родителям, чтобы до вечера продолжать поиски пропавшего. Обходили все соседние дачи, всех опрашивали, клеили новые объявления и Гунькины фото. Выслушали рассказы соседок: оказывается, он на две дачи заходил!

После обещания награды начались звонки на мобильный от гастарбайтеров, работавших в этом районе. И каждый возрождал надежду, хотя было заранее очень похоже, что просто врут:

– Ну точно ваш! Заплатите половину обещанного, и я вас отведу к тому месту, где его видел.

И платили, и шли! Я лазил через заборы на пустые дачи, спускался в овраг, встретил по их наводкам штук пять сереньких бездомных котов… Одного сняли с дерева. Двое особо наглых достали меня и получили сполна. Но никаких следов Гуннара!

А потом бабушка позвонила опять. Она пошла через лесок, чтобы срезать путь до церкви, и наткнулась на Гунины останки. Он лежал мордочкой к даче. Брел, видно, из последних сил по тропинке домой… и не дошел.

Так мы распрощались с Маришиным любимцем, похоронив рядом с местом его смерти. Он был полноправным членом нашей семьи и моим первым котом, который предпочел мне общество супруги. Я думаю, ему было хорошо с нами – его все любили, а коты это чувствуют. И жил Гуннар нормальной кошачьей жизнью. Ужасно жалко, что она получилась не такой продолжительной, как нам всем хотелось бы, и так трагически оборвалась.

После этого мы на дачу практически не выбирались, как-то душа больше не лежала, только если надо было рабочий аврал провести и родителям Мариши помочь в приведении всего участка в приличный вид. Они сами уже с этим не справлялись. Дача оставалась в их распоряжении до того времени, пока им проживать там стало тяжело. Очень еще хотелось, но уже с трудом получалось. И после длительных попыток мы ее продали в 2018 г. – конечно, не за такие деньги, как хотели и сколько она реально стоила, но весь рынок подмосковной недвижимости давно уже находился в застое. Сказали, что и так нам повезло – покупатели нашлись. Действительно вовремя, смогли тут перебраться в новую квартиру, в которую не надо было по горке карабкаться. Но все описанное ниже происходило еще тогда, когда мы жили на нашей французской старой, упомянутой в первой книге. Вот к ней дальше и вернемся.

Индиго, он же Дигуня (2013–2016 г.)

Я валяюсь на диване, пересматриваю одним глазом вчерашний победный футбол «Барсы». Лучше любого спектакля, и мой любимый Месси опять творит свои обыденные чудеса. Под настроение могу и три раза просмотреть, я буквально от него тащусь.

В руках новая книга по альтернативной истории (попаданцы, засланцы, параллельные миры) – одна из любимых тематик. Ее с оказией привезли из Москвы, и теперь я балдею! Читать по-русски для меня отдых. Напрягаться не требуется, тем более что сюжет – сплошной экшен: чтобы следить за развитием событий, достаточно пробегать страницы сверху вниз одним глазом.

На улице жара (по-местному – каникюль), все двери в доме на верхнем этаже открыты настежь. И окна внизу тоже. Это дает естественную и приятную циркуляцию воздушных потоков. Только успевай поворачиваться и подставлять под них перегревшиеся бока. Но мне даже пошевелиться нельзя, чтобы Дигуню не побеспокоить. Этот обормот устроился у меня в ногах и что-то у себя выгрызает на задней лапе, задрав ее вертикально. И вы знаете – полный кайф для обоих!

А если все же встану с дивана и через стеклянную (!) дверь выйду на нашу террасу, то опять увижу прекрасную панораму Лазурного берега. Немного справа, как на ладони, виден практически весь Кап Ферра – самый дорогой полуостров Франции. Прямо внизу и влево – лазурный залив с белыми игрушечными корабликами медленно перетекает в бесконечное лазурное море. Направо – бухта городка Вильфранш, а прямо под нами крыши Болье-сюр-Мер.

Наш сосед Жан-Пьер говорит, что один такой вид стоит минимум полмиллиона. Во всяком случае, так он обосновывает желаемую цену в полтора миллиона за свою землю и часть общего дома, которые собирается выставить на продажу. А если потенциальный покупатель всмотрится вдаль в идеальную погоду, то еще и Корсику увидит на горизонте. Я шучу:

– Жан-Пьер, за вид на родину Наполеона можно и побольше запросить!

И он отвечает прямо по классике:

– Игор, можно-то можно, но кто же даст?

Если вы захотите к нам попасть, то от не очень оживленного шоссе имени Эдуарда VII, которое начинается в Болье и потом, извиваясь, переходит на территорию коммуны Вильфранш, сначала нужно подняться вдоль вертикальной стены метров на 10 вверх по лестнице. Дальше вас ждет еще одна маленькая прямая лесенка до первой террасы. На ней справа стоит симпатичный одноэтажный домик наших нижних французских соседей. Это пара пенсионеров – мадам Жинет (которая меня поправила: «Игорь, или мадам, или Жинет; второе предпочтительнее; а то прямо кабаре какое-то получается»), подтянутая дама бальзаковского возраста (интересно, чему это понятие соответствует сейчас?) и ее спутник Аллан, худенький и лысоватый, но жилистый и крепкий корсиканец. Такой живчик – в постоянном движении и работе. Либо на кухне, либо на участке.

Справа у них растут апельсиновые и лимонные деревья, лаванда, розмарин и другие типичные представители флоры Прованса. И везде старые оливковые деревья, которым по две, а то и по три сотни лет. Уже чисто декоративные, но только потому что плоды никто не собирает. Слева у дома, кроме цветочков Жинет, хозяева ничего больше не разводят. Попытки Аллана посадить помидорчики, тыквы и прочие перчики были пресечены на корню. О чем Жинет, хозяйка террасы и бывшая владелица всей этой территории, нам с гордостью поведала:

– Я ему выделила пару грядок за деревьями наверху у сарая, вот пусть там и разводит свои овощи, хватит его крестьянской натуре!

Она сама дочь местного крестьянина, но всю жизнь проработала на почте в Болье – забралась ступенькой повыше в местной иерархии, чем и гордится.

Правая часть, как вы уже поняли, для хозяйственных нужд практически не используется. Ее хозяином можно считать старого толстого барсука; вход в его нору скрыт в дальнем глухом углу террасы за сплошными кустами. По ночам он иногда спокойно прогуливается по всей территории. Я его сам видел пару раз с балкона, поздно зачитавшись и выйдя покурить при луне (первый раз просто обалдел и не мог поверить своим глазам). А его нору мне Дигуня показал. Однажды на него что-то нашло, и он меня по всем террасам водил – демонстрировал тайны своих владений, типа экскурсию глупому хозяину устроил.

Черепичная крыша домика Жинет находится ниже уровня следующей террасы, на которой в двухэтажном доме находится и наша квартирка. Строился и достраивался он сложно и долго, начиная с пятидесятых годов прошлого века. У этого сооружения два этажа и выступающая справа и вниз пристройка. Это наша спальня (на земляном этаже, если по-французски), где помещаются только кровать, пара платяных стенных шкафов, книжная стенка и небольшой стол. Больше ничего не влезает. Но нам и не надо. Мы туда спускаемся только на ночь. Сосед с юмором называет это «уйти на жердочку», потому что когда-то в пристройке был курятник.

На первом этаже слева – главная комната, что-то типа студии с двумя короткими диванами, стоящими буквой «Г» перед телевизором, большим столом и кухней. Стеклянная дверь в правом торце дома выходит на персональную терраску. Соседнюю комнату, с которой у нас общий, разделенный «кото проходимой» перегородкой, балкон, хозяева используют как мини-гостиницу. Сами, Жан-Пьер и Аник, очень симпатичная и открытая пара, живут на втором этаже. Она смешанных бретоно-провансальских кровей, у Жан-Пьера испанские корни. Для этих мест это обычное дело. Местных уроженцев с несколькими поколениями предков практически не осталось. Рядом с домом слева есть еще небольшое жилое сооружение. Студия, которую умелец Жан-Пьер построил сам и которую соседи тоже сдают туристам. Еще одна лестница позволяет подняться на две следующие узкие террасы, где у них расположен и сад, и огород. Вся эта территория обнесена общей оградой, в основном против диких свинок и кабанчиков, которые в изобилии водятся в соседних зарослях.

Главную ценность нашего жилища, несомненно, представляет небольшая (80 кв. м), но очень симпатичная терраса с полоской насыпной плодородной земли у подножия отвесной скалы. В ней еще дед Жинет выкопал приличную пещеру (кав). Теперь там пол выложен плиточкой, стоит наша стиральная машина и лежат садовые инструменты и всякое «полунужное» барахло. Кроме него, в пещере живут здоровые пауки и слегка расплющенные ящерицы, похожие на маленьких драконов. Моя жена Мариша называет их тритонами, но это гекконы.

На этой террасе и проходит вся наша летняя жизнь: завтраки, обеды, редкие приемы гостей, валяние на солнышке или под тентом. Хоть голышом загорай, никто не увидит. На маленьком собственном кусочке земли я вечно что-то сажаю и пересаживаю, развожу древесных лягушек и наблюдаю за жизнью парочки знакомых богомолов, подкармливая их кузнечиками и бабочками.

Вот такой он, наш маленький Рай! Мы его выбрали из двух возможных вариантов (второй – двухкомнатная квартира внизу, в многоквартирных жилых домах в Болье) исключительно ради Дигуни. Я представил себя на его месте, посмотрел на реакцию ошарашенной всем увиденным супруги и однозначно ткнул пальцем в эту точку на карте.

Именно в нем мы сейчас с Дигуней и валяемся на диване. Как я уже упомянул, он начал выгрызать из задней лапы очередную колючку, которую подцепил, шастая по местным чапыжникам. Такой позыв к чистоте у него нечасто случается. Сейчас как раз процесс только начался – никак не стоит этой вспышке энтузиазма мешать. Все равно до конца он его редко доводит, одной лапой все обычно и ограничивается. Обозначил намерения – и достаточно, пора и отдохнуть.

Тогда я зову Маришу, чтобы она закончила операцию по приведению его шикарной шкуры в относительный порядок. С хвоста, боков и спины вытаскивать колючки нам благосклонно разрешается, а вот задние лапы и живот – с ними сложнее. Последний вообще табу! Интересно при этом слушать их переговоры, в которых коту предлагается потерпеть, а он мрачно намекает уже почти басом, что его терпение не безгранично. И когда, по его мнению, хозяйка переходит границы дозволенного, лапки все-таки пускаются в ход: увесисто, но, как правило, без коготков.

Раз в месяц мы проводим эту операцию основательно, включая и стрижку. Почему-то именно летом Дигуня обрастает настолько, что превращается в пушистый шар, а зимой, наоборот, линяет. За это он и заработал у нас прозвище «Обормот Австралийский» (интересно, что у его предшественника Гуни была такая же странная тенденция).

Вот во время полной стрижки без царапин на руках мы, как правило, не остаемся. Но уже через полчаса после распаковки его из полотенца и мрачных воплей в наш адрес кот приходит сначала в себя, а потом и к нам. И начинает все наши царапины на руках зализывать, как собака. А заодно всегда рад просто лизнуть заодно и в щеку.

К моему удивлению, во многих проявлениях Дигуня напоминал собаку. Такой котопес из мультика, который, как я думал, не существует в природе. Но оказалась, что это не так. Существует подобная особенность, свойственная некоторым породам кошек. А в максимальной степени она выражена у мэйнкунов. Я потом это узнал, при собирании материала для обзорной книжки про породы котов и их историю.

Но мне кажется, что Дигуня был ей одарен даже чрезмерно. Он с такой радостью приносил обратно брошенный мячик, что любая собака могла бы позавидовать! Причем мог делать это много, много раз подряд. И никогда не пропускал момента встретить нас у верха первой входной лестницы и потом бдительно провожать по двум следующим до нашей стеклянной двери. Внимательно наблюдал, чтобы никто из нас не отбился и не потерялся по дороге, а если кто-то отставал, Дигуня возвращался за ним и ругался, то есть громко и недовольно ворчал. Ну прямо как пастушья собака, загоняющая в овчарню глупых овечек и баранов.

До этого я ни разу не встречал кота, позволяющего вытаскивать себя за хвост из разных убежищ, где он прячется от воображаемых угроз. При этом сильно махать своими отнюдь не хилыми лапами даже не пытается. Так, шлепнет иногда для порядка по руке, не выпуская когтей. Как я уже отмечал, табу было только одно – живот. Особенно в районе его причиндал. Пытаться почистить или даже просто потрогать это место очень сильно не рекомендовалось – мягкие лапки тут же прирастали острыми коготками.

Из всех его собачьих свойств одно было не только великолепным, но еще и удобным. Территория-то здесь немаленькая, но стоило ему покричать с балкона, а потом с другой стороны дома, как минимум через пятнадцать минут он непременно появлялся. Иной раз не сильно довольный, но приходил всегда! А отзываться начинал еще по дороге, дескать, перестаньте воздух сотрясать – не глухой. Уже иду. И никакого приманивания едой, как в случае с Гуней, не требовалось. Слышал свое имя – и приходил. Те, кто имел дело с кошачьим народом, меня поймут. Заставить их что-то сделать помимо воли и настроения практически невозможно. Но вот наш котопес был исключением из правил!

Зато внешне никаких собачьих признаков. Ну там поджарости или длинных ног, как у кошек-гепардов. Дигуня – истинный представитель кошачьих, шикарный красавец серо-бело-индигового окраса. Когда обрастал, он вообще был неотразим в шикарных штанишках и меховом воротничке. Его официальное имя в питомнике таким и было – «Индиго». Только с ним вместе продали. Но у нас дома оно постепенно превратилось сначала в Диго, а потом и в Дигуню, тем более что его сибирского предшественника звали Гуня.

Выразительности, отведенной ему природой, могли бы позавидовать многие модницы. И глаза, и нос, и рот обведены черным контуром на светло сером фоне, как будто бы специально для фото. И не то чтобы он был великан, куны бывают и покрупнее, но засматривались на него все.

Особенно мне нравилось наблюдать, когда он вразвалочку шел меня встречать к калитке, делая вид, что вообще-то торопится. Совсем как футболист на последних минутах матча, которому надо потянуть время. Такие ситуации случались, когда, увидев мое возвращение через балкон, Мариша поднимала его с лежки и настойчиво отправляла встречать хозяина. Дигуне шевелиться было неохота, он ворчал что-то себе под нос, но мрачно шел выполнять ритуал. До калитки, как правило, не доходил, усаживался на середине пути, демонстрируя, что и так уже сделал все, что мог. Быстренько выполнял пару восьмерок между моих ног и разворачивался. Хватит и этого, показывал он всем своим видом.

Что-то было в нем от енота, по крайней мере хвост, приземистость и шерстистость. Но никакой суетливости и вертлявости, им всегда свойственной. Коренастый, с большущими лапами – шерсть между пальцами торчит пучками, как у дхолей, которых за это дразнил Маугли. Круглая шерстяная голова, как у нарисованного кота из «Алисы в стране чудес». И всегда более-менее мрачноватое выражение на физиономии, типа, ну что пристаете, я точно знаю, что нет счастья в жизни. Вот еще бы снежку на дорожку вокруг него подсыпать, тогда просто идеальная картина про тайгу и росомаху получилась бы.

Но здесь нереально синее небо, кругом яркая зелень, фиолетовые, желтые и еще каких-то немыслимых цветов цветы, так что внешне не сильно он в эту картину вписывался. Зато чувствовал себя в этом нарисованном природой раю распрекрасно.

По сравнению с квартирной жизнью в Москве именно тут принципиально изменилось его восприятие мира. Конечно, не с первого момента, постепенно, но здесь он превратился в важное и уверенное в себе создание – Его Величество с Лазурки, которое наконец-то нашло свое истинное королевство! Адаптация, которой мы так опасались, прошла быстро и удачно. Через неделю он уже перестал теряться в окружающей среде и воплями звать на помощь. Но меня он за это время чуть не угробил.

На четвертый вечер я остался с ним один. Моя старая подруга Элен, слегка говорящая по-русски, приехавшая на машине из Лиона облегчить наши первые дни в незнакомой европейской среде, помогла открыть счет в банке, купить нужный Марише матрас и, объяснив еще кучу мелочей, посчитала, что программа минимум выполнена. И увезла мою супругу к себе, уже не помню, зачем и почему. Наверное, еще не наговорились.

Здесь темнеет рано. Вернее сказать, сумерек здесь вообще нет. Солнышко садится и сразу становится так темно, что хоть глаз выколи! Поэтому в 8 часов я начал уже беспокоиться, где наша крошка загуляла? Террасу обошел – нет. В каве – нет. Первый раз с нашей территории куда-то умотался, обормот!

И тут на мои крики в окружающую темноту снизу из-под террасы раздался какой-то жалобный стон. Начал я его уже целенаправленно, перевесившись через перила призывать, а в ответ все те же душераздирающие плачи-стоны. И тут, конечно, я дал маху. Воображение начало всякие ужасы сочинять. И вместо того, чтобы спуститься в спальню, спокойно открыть нижнюю дверь и опять его позвать, я сразу рванул в полной темноте вокруг дома. Правда, с фонариком.

И, обойдя здание по периметру, быстро нашел несчастного Дигуню, забившегося между корнями старой оливы, совсем недалеко от нижней двери. От радости тут же на руки бедолагу ухватил и уже почти развернулся, но этот здоровила начал вдруг дергаться. И я потерял равновесие и полетел спиной назад на черепичную крышу нижнего дома.

Высота была не очень большая, но, наверное, действительно с лошади лучше падать, чем с ослика, – в первом случае сгруппироваться хоть как-то успеваешь. А тут я успел только вытолкнуть Дигуньку наверх перед тем, как, шарахнувшись спиной и затылком, потерять сознание на какое-то время. Приходя в себя, потихоньку пошевелил руками, ногами, попробовал повернуться на бок – кажется, цел, ничего не сломано. Все болит, но вроде опять меня помиловали. Но не фонарик, который от удара погас совсем.

Выбрался ощупью на дорожку вокруг дома, потом, постанывая, побрел в темноте по стеночке на свой этаж, думая, как хорошо, что нижних соседей дома нет. Вот был бы им сюрприз. Прямо Карлсон, но только свалившийся на крышу без пропеллера!

До квартиры добрался, но дверь на террасу закрывать не стал. Лег на спину на ковер, отлеживаюсь, и буквально через пару минут является это убоище. Видно, по моим следам дорогу нашел. И сразу пристроился на животе и давай лизать мою руку. А язык у него как терка. Мало приятного, на самом деле. Но совсем не по этой причине он многое услышал в этот вечер от меня о своей «пиндоской» сущности! Стонущий трусишка – американский енот-урод! (Тут я не прав, наш кот, как потом выяснилось принадлежал к европейской породе мэйнкунов, у американцев нет такого мрачного выражения на физиономии).

А Жан-Пьер решил, что я, оставшись один, по известному всем в Европе русскому национальному обычаю напился водки и пошел бродить пьяный в темноте. Поэтому и свалился на нижнюю крышу. И хотя до этого склонности к пьянству я вроде бы не проявлял, но, наверное, присутствие женщин сдерживало. А тут вырвался из-под опеки – и вот результат!

Французский стереотип – вещь неубиенная. А спасибо за него надо сказать старине Жюлю Верну и его книге «Мишель Строгофф».

Жан-Пьер человек очень тактичный: до возвращения Аллана с Жинет он сам заменил две расколовшиеся черепицы на их крыше и мне про этот непонятный для него эпизод долго ничего не говорил. И не спрашивал. Но когда эта тема как-то всплыла во время нашей вечерней спонтанной посиделки, то моя версия этого падения показалась ему совершенно неубедительной.

– Искать кота ночью? Ты был в своем уме? Зачем? Будет жив – сам придет!

Здравый крестьянский смысл.

Уже больше четырех лет мы рядышком живем. И он, конечно, сейчас-то точно понимает, что не мог я в одиночку напиться. И вообще водку не сильно люблю, предпочитаю пастис, граппу и розе, но все равно до сих пор иногда подмигивает и спрашивает:

– Игор, признавайся, сколько же ты тогда выпил?

И я игру поддерживаю:

– Да обычную норму для русского! Литр, наверное, не меньше. Пол-литра водки – это у нас женская порция.

И все довольны. Надо же о чем-то поговорить. Это одна из проблем для меня: каждая совместная трапеза с соседями должна кончаться общей беседой – традиция такая. И так часа на два минимум, причем без продолжения выпивки. Даже бутылки недопитые до разговоров убирают. Можете вообразить, какая это тоска и скука?

Но вернемся к коту – недели для полного вживания в новую действительность ему хватило. Уже на второй день после прилета он из комнаты выполз и начал разгуливать по террасе, таращась на все бабочки-цветочки. А ведь мы его до этого ни разу из квартиры на природу не вывозили. Даже на дачу.

А тут прямо стал любителем природы. И потихоньку день ото дня всегда мрачное выражение его морды становилось чуть более приветливым. По крайней мере, мне так казалось. А когда он не побежал прятаться от зашедшего Жан-Пьера и даже запрыгнул на валик дивана, чтобы ткнуться в его руку носом – познакомиться – я понял: лед тронулся, господа присяжные заседатели!

В нашей московской квартире ситуация была совершенно иная. Стоило раздаться любому звонку в дверь, как эта здоровенная кошенятина немедленно превращалась в самое трусливое на свете создание. В панике распластываясь в камбалу, лезла сквозь щелку прятаться под кухонную плиту, забывая о том, что уже не котеночек и слегка вырос для этой норки. Но как-то протискивался и терпеливо лежал там до ухода визитеров. И потом тоже вылезать не торопился – на всякий случай. А вдруг эти незваные незнакомцы в квартире спрятались, а теперь ждут, когда он выглянет. Высунешься, а тут-то они на бедного котика и набросятся!

Большинство наших московских друзей вживую его так и не увидели – довольствовались только фотографиями Дигуни в разных видах.

Если дверь на кухню предварительно закрыть, он, прячась, забивался в самый дальний подкроватный закоулок. Эту ситуацию ликвидировать было попроще: вытащить оттуда его за хвост, и все. А вот из-под плиты сделать это было невозможно: приходилось долго уговаривать и ждать, пока он сам не опомнится. Жалко его было – там же очень тесно и неудобно. Но что тут сделаешь?

Таким трусом он к нам попал сразу из питомника, и что мы в Москве ни делали, таким и оставался. Конечно, нетрудно догадаться, кто виноват. Как всегда, женщины. Выбирая перед этим в питомнике котенка-сибиряка, я сделал все грамотно: остановился на том, кто первым распихал братьев и сестер, вылез из общей кучи и ухватил мой палец (моя официальная версия). На цену не смотрел.

А на этот раз Мариша все пыталась ее оптимизировать, в итоге даже до Калуги добралась и там запала на самого красивого, но и самого слабенького и странноватого в помете. Один непроданный остался. Пожалела его в стиле Лиди (читайте про Серого помоечного). Да еще и заводчица развела ее, прельстив индиговой красотой раскрашенной контрастной мордочки. А то, что он во время показа трясся от страха и пытался уползти от них в уголок, Маришу не остановило и не заставило задуматься.

Я подозреваю, что с ним и еще что-то было не так. Не зря он оставался последним непроданным котенком из своего помета, хотя реально был самым красивым. И имя Индиго отражало, наверное, не только раскраску. Да и получили мы его уже без способности к воспроизводству. По каким-то, только им известным причинам, он на продолжение рода не подходил.

Получили и никогда не пожалели, что забрали именно его, несмотря на все Дигунькины причуды. Трусишка, ну и что? Зато очень ласковый и никаких проблем ни с едой, ни с туалетом. Правда, странности присутствовали и тут. Отказался от всех кормов, кроме сухого «Хилс» для кастратов, хотя в питомнике уверяли, что он очень любит куриный бульончик. Но у нас даже не лизнул его ни разочка. Какие варианты только мы ему ни предлагали. Даже индюшиный, и густой, и слабенький. Нет, и все. То же самое с мясом, печенкой и т. п. Зато с удовольствиемхрумкал хилсовские сухие крокеты! Это было очень странно и необычно, особенно после всеядного гурмана Гуньки. Но удобно.

А с туалетом еще лучше – он мог терпеть очень долго. Однажды, случайно закрытый бабушкой в комнате и отсеченный от лотка, кот просидел там полтора дня в пустой квартире. Орал, наверное, сильно и возмущался, но терпел. А когда мы вернулись и дверь открыли, он стрелой понесся к своему лотку и такую лужу напрудонил, даже постанывал от облегчения. Кроме него, никуда не ходил. А что в первый день забился за телевизор и пустил там от страха лужицу – вообще не считается.

Для полноты картины надо, конечно, отметить, что нарушения этой туалетной идилии были, но они только подчеркивали общую закономерность, так как совершались им совершенно сознательно. Например, когда мы его оставляли больше, чем на неделю, на попечение Маришиных родственников. Если за ним присматривала ее мама, любящая Дигуню от всей души и специально приезжавшая к нам пожить с ним это время, все было прекрасно. А вот когда мама была на даче, эта забота падала на Маришину сестру Аню, живущую рядом. Но у Ани была своя кошка и двое сыновей. Замотанная жизненными проблемами и бухгалтерскими отчетами (это ее постоянная и коронная тема), она забегала к нам только для того, чтобы быстренько навести порядок с едой, водой и туалетом. Оказалось, что Дигуне этого было принципиально мало. Как это? Почему это с ним должным образом не общаются?

Вот в этом случае он считал себя вправе показать плохим хозяевам, что бросать его таким образом неправильно. И нам по приезду приходилось начинать с уборки квартиры. А кот сначала принципиально не показывался и явную обиду демонстрировал. Если его вытаскивали из углов, отворачивался и мрачно ворчал. Но после нашего возвращения все туалетные гадости с его стороны немедленно прекращались. И мрачное надувание щек длилось очень недолго – максимум вечер. На следующее утро уже врывался в спальню с песнопениями и лизаниями.

А здесь он вообще все свои туалетные дела перенес на природу, причем по примеру соседской кошки поднимался для этого на самую верхнюю полузапущенную террасу. Когда встречался там с соседями, то сначала им что-то пытался пояснить, как бы извиняясь, а уже потом пристраивался на максимально удаленном расстоянии. Они очень умилялись его деликатностью, поскольку Минет делала свои дела прямо рядом, не обращая ни на кого внимания.

Именно тут кардинально изменился его характер. А вот когда мы вместе с ним возвращались в Москву, все прежние страхи опять немедленно появлялись. Его Высочество с Лазурки забывал о своем королевском достоинстве и первым делом несся на кухню и пробовал, распластавшись, забраться под плиту. Так же нервно продолжал реагировать на каждый звонок в дверь и просился спать только с нами.

А каждое утро внимательно обходил всю территорию квартиры и пробовал (а потом с воплями требовал) открывать все двери: в шкафах, на кухне и в ванной. С настойчивой надеждой искал ту волшебную лазейку, через которую можно будет вернуться в потерянный рай.

Но вот мы летим обратно, и перерождение кота начинается прямо с самолета. Выспавшись для начала, Дигуня спокойно высовывает голову из верхнего окошечка переноски и сразу становится любимцем стюардесс. Никакого стресса!

А уже на горке, выбравшись из переноски и принюхавшись, как будто по волшебству забывает все московские страхи и кардинально меняет манеру поведения. Причем даже не отлеживается после самолета и машины, а сразу отправляется сначала на террасу, а затем в обход своих владений. И ведет себя так, как будто никуда и не улетал. Никаких визитов опять не боится. Важно сидит на стуле за столом с нами и с гостями, аккуратно съедая свою витаминку из блюдечка. Ну просто полноправный член семьи и компании!

Если ему казалось, что внимания к нему со стороны гостей проявляется недостаточно, Дигуня начинал сам себя демонстрировать. Прогуливался по спинке дивана, как манекенщик на подиуме. Или плюхался на полу на спину и раскидывал все четыре лапы в стороны – ладно уж, пользуйтесь случаем, разрешаю вам взглянуть на мой белоснежный живот!

Во время прогулок по общей территории сам подходил и приветствовал соседей. И с каким достоинством он это делал. Небрежно крутанется вокруг их ног, даст себя немножко погладить и, гордо задрав хвост, независимо идет дальше. В то же время он полностью игнорировал присутствие чужих. Например, заезжих туристов, которым хозяева сдавали комнаты. Именно игнорировал, но не боялся: просто не позволял никаких фамильярностей. Дигуня презрительно дергал хвостом на всякие посторонние «кис-кис» и спокойно уходил, не оглядываясь. Один раз я заметил, как он позировал для фото китайцам, но увидел меня, засмущался и. сделав вид, что случайно задержался, скользнул в сторону.

Также он практически не обращал внимания на присутствие двух соседских кошек. Одна из них жила у Аник и Жан-Пьера. Черная, как пантера Багира, с желтыми круглыми глазищами, она являлась типичной представительницей местных гладкошерстных дворовых созданий. Имя у нее было, прямо скажем, для нас странноватое, но здесь тоже типичное – Минет. Умница и знатная охотница на мышей, крыс и даже змей, она умела залезать и спускаться на свой этаж по оливковому дереву, а переходить на балкон по специальной досочке. Жан-Пьер независимо от меня реализовал мою старую идею (читайте раздел «Серый от Ларисы»).

Ее подбросила к ним родная мать еще котенком. Принесла снизу, с другой стороны дороги, и оставила у входа в квартиру (заметьте, на втором этаже).

Аник рассказывала, что в первый раз, найдя подарочек, отнесла котенка обратно. Но на следующий день утром из-под двери опять раздался жалобный писк. Ну куда тут денешься? По-видимому, умные кошки-мамаши везде так пристраивают деток. В Ново-Дашково нам пару раз деревенские кошки тоже приносили своих котят, а сами сидели неподалеку и ждали, чем их затея кончится.

Когда соседи уезжают, оставляют нам ключи и мы пару раз в день заходим к ним в квартиру – кошечку покормить. Традиция у них такая, истинно французская. Пришло определенное время – надо кушать. Сколько раз наблюдали: 12 часов, если в кафе не получается (лес, пляж, прогулка, поездка), то вытаскивается припасенная еда, и все присаживаются, где придется и дружно и жуют багет с вложенной начинкой – такой длинный сэндвич.

Минет нас приветствует, но фамильярностей не позволяет. Обслужили – и идите себе. (А теперь, когда Дигуни больше нет, иногда сама к нам заходит. Сначала нарисуется на балконе и молча таращится желтыми глазищами через стекло двери, прямо намекая, а нет ли у вас чего вкусненького? Специально для нее держим немножко паштета. Деликатно заходит на полкорпуса, аккуратно лакомится, потом только делает круг по комнате и удаляется. Мариша приветствует такие визиты: все-таки Минет была подругой Дигуни. К ним в квартиру мышки совсем не заглядывают, а вот к нам без Дигуни начали забегать, причем не понятно, как.)

А вот местные крысы вообще не беспокоят. Это не обычные пасюки, а какая-то иная порода, живущая на природе и путешествующая по деревьям. Как-то раз, сидим за столом на террасе, а они почти над нашими головами цепочкой перебираются по веткам. Я не буду утверждать, но мне показалось, что каждая следующая крыса держалась за хвост идущей впереди. Но у них своя жизнь, а у нас своя. Минет их ловила и ловит, а Дигуня игнорировал. А может быть, просто ловить не умел и побаивался. Да и зачем ему такими глупостями заниматься, он их не ест принципиально.

Контакт у Минет с Дигуней происходил повседневно, территория-то одна. И мы сначала даже побаивались всяких недоразумений. Но все достаточно быстро само собой образовалось, и они спокойно и мирно сосуществовали. Но не более того. Минет, правда, сначала пыталась обратить на себя внимание приезжего красавца. Причем действительно старалась, проявляя истинное гостеприимство. Она подтаскивала Дигуне самое дорогое, что у нее было: то крысу, то птичку, но Его Величество, который, кроме крекеров, ничего в рот не брал, воспринимал эти дары с искренним недоумением. Понюхает, лапой потрогает и отворачивается – уберите от меня эту гадость! Так же равнодушно он относился к ее визитам на свою территорию, вплоть до того, что позволял Минет заходить не только на террасу, но и в нашу квартиру. Даже покушения на его хилсовские хрустяшки воспринимал спокойно, типа, да ешь, пожалуйста, мне не жалко. Не последние, чай, хозяева еще подсыплют.

Однажды мы просыпаемся внизу, Дигунька делает вид, что дрыхнет без задних ног тут же на кровати. А наверху в это время раздается характерный хруст, который он не может не слышать. Поднимаемся тихонько по лесенке – ну точно, Минет пришла к нам через балкон и лопает у двери Дигунин корм. Увидела нас и спокойно, с достоинством удалилась. А этот лентяй, который, конечно же, все слышал, даже не поднялся. Делал вид, что его это не касается.

Проведя несколько таких безответных попыток к сближению и не почувствовав взаимности, Минет успокоилась и продолжила счастливую жизнь свободной и уверенной в себе кошки. По утрам она оставляла у двери соседей лучшую часть своей ночной добычи, которая должна была их впечатлить, остальное съедала сразу сама. Как-то Жан-Пьер мне показал змею, которую она ему притащила. Метра полтора в этом удавчике точно было.

Сосед рассказал, что как-то рано утром он видел нашего кота на их балконе. Дигуня и Минет сидели рядышком и с нехорошим интересом наблюдали за ручным голубем Аник по имени Пижон. Тот мало того, что разгуливал по перилам, так еще нагло и вызывающе ворковал. Эти хищники явно плохое задумали по отношению к этому нахалу и уже были готовы начать действовать, но тут помешал Жан-Пьер.

Минет, хитрая и умная, уже получала раньше от хозяйки веником за попытки ухватить Пижона за хвост. Наверняка это она придумала привлечь к новому покушению Дигуню, чтобы потом все свалить на него. Но как смогла его уговорить подняться на их балкон – сначала по стволу, а потом еще и по досочке – понять до сих пор не могу. Наша шерстистая Неуклюжесть до этого никогда не была замечена в лазании по деревьям, хотя корявые оливы для этого просто предназначены природой. И с Минет кот примера в этом не брал, она-то частенько устраивалась там полежать на ветке, как Багира. Видно, для собачьей части его натуры это было западло. А тут залезть по стволу? Если бы не Жан-Пьер это рассказал (который никогда ничего не придумывал), ей-богу, не поверил бы.

Однако кое-чему Дигуня от нее научился. Про туалет я уже говорил. А еще мышей начал ловить. Хотя здесь и инстинкты могли сработать. Ловил, но не ел, просто пару раз пытался их утром нам в кровать притаскивать: то ли хвастался, то ли в подарок. Хорошо хоть уже в мертвом виде. Гуня – тот слегка придушенных приносил. Хотел, чтобы мы с ними тоже поигрались, прежде чем он их скушает.

Зато моих маленьких древесных изумрудно-зеленых лягушечек, местных квакш, ящерок всех видов, живущих на террасе, Дигуня, к моему счастью, не трогал вообще, в отличие от хладнокровного убивца Гуннара. А вот мух, бабочек и стрекоз хрумкал за обе щеки, как будто это был «Хилс». Конечно, если этому увальню удавалось их поймать. Зрелище, особенно со стрекозами, было захватывающее. Процесс охоты сопровождался прыжками, переворачиваниями в воздухе и ходьбой на задних лапах. Передними кот смешно размахивал, чтобы схватить насекомое. Интересно было наблюдать и за его поведением во время их поедания, когда он лапой подпихивал в рот хрустящие крылья.

Но надо честно признаться: такие подвиги удавались ему очень редко. Чаще после танцев на задних лапах и неудачных прыжков вслед улетающим насекомым он важно удалялся, демонстрируя всем своим видом, что «не больно-то и хотелось», и укладывался в тень отдохнуть под лежанку или под зонтик.

Только мы решили, что они с Минет совершенно нейтрально настроены друг к другу, как пришлось это мнение пересмотреть. К нашему удивлению, ревность началась со стороны Дигуни. Правда, не к кошке, а к нам из-за нее. Когда соседи первый раз уехали на неделю в Бретань и оставили ключи, чтобы мы утром и вечером заходили к ним в квартиру подкормить кошку согласно расписанию, Дигуня вдруг сильно разволновался. Он отнесся к нашему визиту наверх совершенно отрицательно и такие вопли протест выдавал, мама не горюй! С громкими причитаниями сопровождал нас до соседской двери, внутрь принципиально не заходил, нервно ждал, когда выйдем, и строго вел домой, ворча. Наверное, он расценивал эти визиты к Минет как наше временное помешательство. А когда я поднимался на верхние террасы поливать всякие посадки, кот обязательно шел со мной с самым гордым видом. Видно, до этого были у них с Минет некие терки, где чья территория. Так вот – пусть теперь знает! А та даже близко к нам не подходила, только посматривала ненароком.

Иногда на участке Жинет появлялась и вторая кошка – нервное гладкошерстное городское создание с кучей каких-то подвесок на длинной шее. Ее привозила с собой дочь нижней соседки во время своих навещаний. Тут вообще говорить нечего – полный игнор был и с нашей стороны, и со стороны Минет.

Иногда он мне казался все прекрасно понимающим, но надо себе честно признаться – Дигуня был не самый умный среди моих котов. Более того, пару раз он производил впечатление полного «фадулино» – так в Марселе ласково называют безобидных и симпатичных дурачков. Например, таким считают брата знаменитого футболиста и тренера Зидана, который, в отличие от всех остальных родственников, не захотел пользоваться его богатством, а продолжает работать охранником бассейна. И был счастлив.

Вот один из таких фада-примеров. Довольно быстро освоив путь с террасы на наш балкон через щель в решетке, Дигуня больше месяца тупил насчет точно такого же, но обратного прохода. Мы и стул ему для удобства подставляли, и едой приманивали, но, чтобы выйти на террасу, он по-прежнему просил открыть ему дверь в комнате. И пока что-то не накопилось в его мозгах и в голове не щелкнуло, все было бесполезно. А вот местный городской кот Филимон, которого нам подкинули на пару недель, все проходы освоил за раз. Что значит уличное воспитание.

С другой стороны, и слава Богу. Хорошо, что у него не хватило ума спускаться по основной лестнице на шоссе. По всем террасам вверх-вниз лазил, а на шоссе ни-ни. Пару раз, правда, я заставал его на верхней площадке, где он через решетку наблюдал за бегущими внизу машинами. Можете себе представить мое изумление, когда, поднимаясь по лестнице, вдруг увидел его усатую морду, торчащую из-за решетки? Вот уж тут котику влетало. С устрашающим шипением (НИЗЗЯ!) я безжалостно гнал его наверх, подстегивая тут же выдранным сорняком.

Мы очень боялись, что однажды он потащится за Минет через дорогу. Она была по происхождению из тех краев, и ее родственники иногда шастали к нам, а она время от времени – туда. Но Дигуня за ней только наверх следовал, вниз – никогда.

Вторым нашим страхом были возможные разборки по весне с местными котярами. Тут на участок тоже нехилые экземпляры забегали! Поменьше его, конечно, но морды в шрамах и с ободранными ушами. А домашнему коту с дворовыми драться все равно что школьнику против шпаны выйти. И размеры тут роли особой не играют. Но обошлось.

Когда они весной стали являться и орать, устраивая схватки между собой на участке Жинет, прямо под нашими окнами, Дигуня вовремя вспоминал о том, что он иногда и трусоват бывает. И вообще не при этих делах. Тут же с улицы запрыгивал в нашу спальню (защитную сетку этот крошка игнорировал как класс – что ему марля?) и, развалившись на подоконнике, слушал кошачьи концерты на безопасном расстоянии. В общем, местное общество себе подобных Дигуню в новой жизни не интересовало.

Зато в человеческом окружении наш незлобивый и небоевой красавец с маленькими кисточками на ушах равнодушным не оставлял никого. И восхищение принимал как должное. Например, я уже отмечал выше: когда он просыпался в самолете и высовывал свою голову через верхнее отверстие переноски, то собирал вокруг всех стюардесс, и русских, и французских. Последним я интригующе приплетал, что это мы молодую рысь перевозим. Но они не особенно пугались:

– Не обманывайте нас! Это, наверное, сибирский лесной кот?

Просто про норвежских лесных котов во Франции представление имеют, значит, и сибирские должны быть. В общем, во время полетов все протекало спокойно. Проблемы возникали при прохождении личного досмотра. Кота ведь надо было обязательно вытаскивать из переноски, а потом опять запихивать туда. Извлечение его было настоящим спектаклем для окружающих: кот шипит, таращит глаза и изображает растопырку, превращаясь в шерстяной шар с торчащими из него лапками-царапками. Отличное развлечение и для пассажиров, и для таможенников. Но для Мариши, которая обычно протаскивала своего любимца через таможенный досмотр, спектаклем и не пахло. Все было очень непросто. Кот нервничал так, что шерсть выпадала. В любой момент Дигуня мог и зацепить ее своим коготком, не специально, конечно, но от этого не легче. К счастью, все как-то обходилось без серьезных эксцессов.

И только один раз на подходе к аэропорту Ниццы он устроил нам развеселую спортивную разминку. Мы поставили машину на стоянку и отправились с переноской и чемоданами на посадку. И вдруг дно переноски отвалилось, и кот шлепнулся на пол. Ошалев от такой неожиданности, он подскочил и понесся среди стоящих машин, а мы, побросав все вещи, за ним!

Представьте себе стоянку на двести машин и кота, который под и между ними лавирует. Возможность его поймать в такой ситуации, даже вдвоем, заведомо сведена к минимуму. Пару раз я падал, пытаясь его прихватить в броске, но безуспешно. Мы бы его точно потеряли, если бы случайно оказавшийся на его пути молодой работник автостоянки не сумел наступить на кончик ремешка от ошейника. Он гордо приволок к нам беглеца. И честно заслужил награду. Мне казалось, что эта погоня продолжалась целую вечность, но часы показывали, что прошло всего 10 минут.

И что интересно, в самолете даже после такого стресса наш котик сразу задрых, а мы еще нескоро пришли в себя. Опасность потерять его была совершенно реальной. Зато какое бесплатное представление мы выдали для служащих автостоянки и пассажиров. Нам даже похлопали, когда все закончилось благополучно.

Но чтобы его спектакли лицезреть, совершенно не обязательно было куда-то отправляться. Каждый вечер у нас в домике происходил свой театр миниатюр. Кот, делая вид, что просто валяется рядом с нами у телевизора, на самом деле весь в напряжении ждал момента, чтобы прорваться в спальню и там затаиться.

Он обожал ночевать вместе с нами, укладываясь между подушек. В Москве мы так втроем и спали. Сначала и здесь тоже, но как только он освоился, ночная жизнь стала притягательней совместного сна. Вот вроде дрыхнет, но вдруг резко вскакивает, прыгает на подоконник – только хвост мелькнул в окошке, и куда-то его уносит. Хорошо, если мотается до утра, но иногда чем-то разочарованный, быстро заскакивает назад и опять намеревается занять свое место.

А когда ночью на вас с подоконника напрыгивает девятикилограммовый котик, то особого восторга это не вызывает. Уж поверьте. Кроме того, его возвращение на место между подушками всегда сопровождалось предварительным ритуалом топтания. И хорошо, когда только через одеяло – оно у нас толстое, но потом он и до наших тел добирался.

Я читал несколько объяснений такому поведению, одно нелепее другого. Якобы раньше коты-охотники так вытаптывали траву вокруг, чтобы потом улечься на это место спать (самое глупое), или так коты себя ведут во время ухаживания за кошками – топчут их как петухи кур, или котята так привыкают мять материнский сосок. Не хочу даже комментировать. По-моему, это просто одно из проявлений радости и удовольствия. Как и вертикально задранный хвост. Вот он вернулся, а мы на месте. Сейчас и он рядышком пристроится. Надо же как-то это выразить!

Когда он топчет мою ногу, это еще ничего. Но когда перебирается на грудь, я свое состояние могу выразить исключительно словами из анекдота про дистрофиков: «Кыш, муха проклятая, всю грудь истоптала». Хотя Дигуня уж точно не напоминает муху (впрочем, и я далеко не дистрофик).

Про неожиданные подарки в виде пойманных мышек, приносимых под утро, я уже писал. Мариша вопила нечеловеческим голосом. Но у меня как-никак тридцать лет педагогического стажа, поэтому я хвалил добытчика и старался незаметно выбросить подарочек за ограду.

Вечерами мы с ним играем в игру (см. выше), кто первым окажется в спальне. Если мы выигрываем, то сразу закрываем дверь и захлопываем все ставни. Уф, можно засыпать спокойно, повопит и отправится себе в ночное. Но чтобы опередить Дигуньку, приходится проявлять некоторые подготовительные действия, например, по закидыванию подальше в угол бумажного шарика. Против такого подлого действия устоять ему невозможно. Надо же обязательно рвануть за ним нестись и принести обратно!

Но и он не дремлет. Учится! Понимает, что против собачьего инстинкта, как-то попавшего в гены. не попрешь, поэтому с нами не сидит. А тихонько прокрадывается вниз заранее и прячется там. Причем в самых разных и неожиданных местах. Один раз в белье закопался. И не отзывался ни на какие призывы и заманивания, а терпеливо ждал, когда все успокоится, чтобы можно было тихонько вылезти и забраться на кровать.

Зато когда к нам из Брюсселя приезжает Адриан (он же Адрик), который ночует в большой комнате на надувном матрасе, мы кота сами забираем с собой. И наступает Дигуне полное счастье. А если еще и дверь на улицу внизу оставить приоткрытой на всю ночь, то это не просто счастье, а полный «апофигей»! Ведь можно по ночам спокойно шастать туда-сюда. Иногда при возвращении эмоции его так обуревали, что он уже не ограничивался топтанием, а тут же начинал рассказывать нам что-то важное и обязательно прямо в ухо свой нос засовывал. Я-то еще мог это спокойно выслушать и опять заснуть, а вот Мариша – нет, почему-то ей не нравилось, когда ночью так ее сон перебивали.

Надо признать, супругу Дигуня любил больше, чем меня. Как и Гуннар. Но с Гунькой разница была побольше. А тут, чтобы понять его отношение, надо было уметь нюансы ловить. Я умел. Это второй случай в жизни, когда мой кот не был в первую очередь моим. Но наши шансы были почти равны.

Я придумал объяснение и думаю, что в нем есть приличная доля истины. Все коты в большой степени эгоисты. Любить себя они позволяют всем, а вот сами любят окружающих как бы отраженно – настолько, насколько велика любовь конкретного человека к ним. По-видимому, Маришины чувства были в обоих случаях выражены посильнее моих. Коты такие нюансы очень тонко ощущают, хотя в «ответке» далеко не всегда демонстрируют разницу.

А вот наш Дигуня эмоций и чувств не стеснялся. И Марише, и мне выражал их по полной программе. Одно его мурлыканье на разных тонах многого стоило. Про постоянные разговоры я уже писал. Ей-богу, иногда казалось: ну еще немного, и я начну понимать, что он старается передать. Но увы!

Иногда мы уезжали на целый день в горы за грибами или на какой-нибудь местный праздник: мимозы, каштаны, мед или сыры. И как же он радовался, когда мы вечером возвращались. Перекатывался с боку на бок у наших ног и даже заваливался на спину, разрешая лицезреть свой теоретически белоснежный, но грязноватый живот. Лежит на спине, все лапы в разные стороны, и посматривает кокетливо: «понимаете ли вы, что я вам свою любовь выражаю? Хочу показать, как мне без вас было скучно.» И если была хоть маленькая возможность, обязательно устраивался рядом. Хорошо, что не на коленях – уж очень был тяжел.

И еще: про его постоянные попытки пободаться или потереться щекой я, наверное, уже писал. Особенно хочу отметить прием, который я называл «таращиться». Голову к моему лицу приблизит почти вплотную и так внимательно смотрит в глаза, будто хочет что-то мысленно мне передать. Иногда еще и подмигивал при этом (может, конечно, у него просто глаз от напряжения дергался), а я ему тоже (уже сознательно). И тогда он совсем упирался своим лбом в мой, но не бодался. Застывал так, задрав хвост, в очередной надежде установить контакт на более высоком уровне. Увы! Судя по всему, недоразвиты мы для этого.

В этом он очень напоминал Гуннара – тот пытался делать с Маришей то же самое. Мог застыть и смотреть пристально ей в глаза очень долго и лоб в лоб упираться. Но не со мной. А вот Дигуня с Маришей предпочитал просто обниматься, без подмигивания и длительных гляделок.

В их отношениях мою супругу только одно не устраивало: кот всегда с преогромным удовольствием устраивался с ней рядом, укладывал голову на руку или на ногу, мурлыкал как мини-трактор, лизался, но вот на руках принципиально ни сидеть, ни лежать не хотел. И, в отличие от Гуньки, его нельзя было таскать на плечах как воротник.

Как я прочитал потом, подобно всем настоящим кунам, Дигуня тоже был абсолютно общественным созданием. Полное счастье в его жизни наступало тогда, когда ему можно было устроиться между мной и Маришей, например, на диване у телевизора. На одного из нас накладывалась лапа, на другого – хвост, и песнопение включалось на полную мощность.

Что бы кто-то из нас ни делал, кот всегда находился рядом, внимательно наблюдал и все комментировал, причем не всегда чисто по-кошачьи. И обязательно время от времени пихался головой, требуя проявления внимания и ласки. Проблема для него была только одна – выбрать, за кем интереснее наблюдать. А как это сделать? Поэтому иногда он сновал между нами как челнок.

Если Мариши дома нет, а я ковыряю землю в садике, он присутствует рядом непременно. Но, к его досаде, не один. Во время таких занятий ко мне обязательно прилетала маленькая, ничего не боящаяся птичка «руж горж» (красное горлышко, или зарянка), которая мне чуть ли не на голову садилась. Ей-то понятно зачем, она тут так охотится за вспугнутыми насекомыми: как ткачики в Африке, сопровождающие, сидя на спинах, бредущих по саванне буйволов и стада прочих копытных. Но кот-то этого не знает, и появление нахальной зарянки его ужасно раздражает. Как он на нее ругался, шлепая губами, это надо было видеть. И перевести было просто:

– Пошла вон! Это только мой человек, и нам не нужны тут такие нахалки.

Если я один валяюсь на террасе с книжкой, то он лежит рядом, в тени под шезлонгом, но время от времени вылезает отметиться. Головой пихнется – и назад. Жарко!

Такой же общительный он был с нами и в Москве, но только в отсутствии посторонних.

В 2016 году ему было уже больше пяти лет. В пересчете на человеческий возраст – 35–40. Мужчина в самом расцвете сил. Во Францию прилетел уже в третий раз, и мы решили, что теперь надолго. Во-первых, наши контролеры в аэропорту вдруг решили строго соблюдать закон о верхнем пределе веса (чтобы можно было взять кошку или собаку в кабину) – не более 8 кг. Раньше на это глаза закрывали, да и перевес был не очень большой, а теперь начали гнуть пальцы. А сдавать в багажное отделение руки не поднимаются – жалко. Мы уже ради него с Мариной решили в Москву по очереди летать, чтобы нервную систему нашего любимца и члена семьи не травмировать. Я уже все прикинул – пока Мариша в следующий раз к родителям слетает, поживу здесь вдвоем с Дигуней.

Но правильно говорят – человечек, не строй свои планы, не смеши судьбу или Бога.

Адрик нам позвонил и сообщил, что он нашел дешевый вариант поездки в Рим на неделю: авиабилеты туда и обратно – 140 евро, гостиница почти в центре – 50 за ночь. И это все на двоих. Бывает иногда такой фарт. Почему-то для бельгийцев в основном (наверное, чтобы анекдоты про них компенсировать). Мы в Барселону из Брюсселя и за 25 летали. А по интернету он может и билеты заранее в самые интересные музеи заказать. Так и заманил.

И мы с радостью засобирались, тем более у Дениса (младшего сына Марины, который учился в Ницце) была свободная неделя, и он мог пожить у нас с Дигунькой, а заодно и отдохнуть от общаги.

Но за два дня до отъезда Дигуня вдруг перестал нормально есть и гулять. Он мрачно лежал на диване и всем своим видом показывал, что ему плохо. Его личный ветеринар в Болье (вел его дела с самого приезда, делал ему все прививки, чипировал и французский паспорт оформил), осмотрев кота и ощупав его живот, нас успокоил. По его мнению, Дигуня просто наглотался собственной шерсти, у него образовался в кишечнике комок, который и мешает ему нормально есть, ходить в туалет и вообще жить в свое удовольствие. Показал нам это вздутие, дал таблетки для разжижения и вывода шерсти и успокоил:

– Дело для таких шерстистых созданий обычное, скормите ему парочку таблеток и опять будет ваш кот как козлик скакать. Да у вас же уже что-то похожее было, забыли? Не волнуйтесь, поезжайте на неделю спокойно, тем более что, по вашим словам, есть кого с ним оставить.

Действительно, однажды нечто подобное с ним уже случалось. Хотя вылизываться ему всегда было лень, но шерсти-то действительно много: чему удивляться, что наглотался. Тогда таблетки за неделю помогли. Вот и сейчас Дигуне таблетки мы с трудом, но впихнули. И эффект был – утром отправился на прогулку и, вернувшись с плоским животом, бодро захрумкал кормом. Мы спокойно выдохнули и улетели.

На наши звонки Денис отвечал, что вроде бы все нормально – кот и ест, и гуляет, вот только на него внимания вообще не обращает. И какой-то он мрачный. А ведь раньше крутился вокруг и приласкивался. Мы тогда подумали, это он просто без нас скучает. Когда вернулись, Дигуня нас встретил радостно, как обычно, правда, не у входа на участок, а дома. Но без особого энтузиазма. Хотя ночевать к нам вечером заявился. Был пущен и всю ночь дрых между подушек. И мы решили, что все нормально. Гулял, спокойно общался со всеми соседями, правда, ел мало и без аппетита. А потом я решил его взвесить, и нам опять поплохело. За это время он потерял около двух килограммов, просто из-за густой шерсти это было незаметно.

Ветеринар, однако, остался абсолютно спокоен. Похудение свалил на стресс из-за нашего отсутствия. Велел окружить лаской и заботой, прописал витамины. Мы его и до этого окружали, да еще как. Но несмотря на усиленную кормежку и витамины, которые мы и в рот запихивали, и кололи, кот продолжал терять вес. Самое неприятное – у Дигуни опять появилось вздутие на животе. И тогда ветеринар в первый раз произнес это страшное слово – опухоль!

Прошло уже больше трех лет, и все равно вспоминать происшедшее после этого ужасно тяжело. Если совсем коротко, то мы сразу начали делать все необходимое. Потащили бедолагу на рентген, где худшее подтвердилось. После него со срочным направлением поехали в ветеринарную клинику в Ницце. По отзывам – лучшую на Лазурке. Хирург посмотрел снимки, хмыкнул и кота тут же унесли. Оперировать должны были на следующий день, и доктор в нас даже заронил некоторую надежду. А когда из клиники позвонили и сказали, что все прошло удачно, – можно завтра после обеда приезжать, – полетели как на крыльях.

И доктор подтвердил информацию: операция прошла без эксцессов, опухоль удалена. И добавил, что кот даже поел у них, когда отошел от наркоза. Мы так всему радовались и раздавали подарки, что на последнее сначала и внимания не обратили. Но потом, когда кота дома начало страшно рвать, и я увидел чем, то сразу вернулся к ним. И с ужасом узнал, что, действительно, они ему после операции дали сухого корма! Очень хотелось тому, кто это сделал, сразу дать в морду прямо тут. Рвался, но кто мне покажет конкретного виновника? Никто и не показал. И ветеринар сказал, что бесполезно нам искать виноватого – в клинике существует круговая порука.

Хирург мог, конечно, ошибиться во время операции, я понимаю. Она могла быть безнадежной – тоже понимаю. Но как можно было опытным специалистам этой больницы сразу после операции на желудке или кишечнике кормить бедолагу сухими крокетами, мне понять не дано! Категорически так делать нельзя, это даже ежу понятно! Там все сначала сочувствовали, кивали головами, подтверждали, что так никогда не делается, ссылались на некого дежурного санитара. Что-то он мог якобы перепутать (в это легко могу поверить, нам вообще сначала другого больного кота вынесли). А потом, наверное, получили указание свыше, где испугались жалобы, и отношение изменилось – вообще заявили, что они ни при чем, а с котом, по-видимому, просто случился рецидив. И они ни в чем и не были виноваты, это мы их не так сначала поняли. Просто уроды! Но кто бы что ни говорил, это уже ничего не могло изменить.

Дальше точно не хочу писать. Скажу только, что через несколько дней я его похоронил на нашем участке, и остался от Дигуни только большой надгробный камень! С надписью. И память, и образ его в наших душах, и наша любовь, которую я постарался вам передать. И фотографии моего последнего кота.

Как мы себя потом еще долго корили за то, что полетели в Рим! И как долго нам его последние дни снились по ночам. Он уже и разговаривать даже не мог.

Просыпаюсь, а Мариша лежит и плачет, и остановиться не может. Или сплю и ясно ощущаю его присутствие рядом, кажется, прямо на ноге лежит. После того как он ушел, мы твердо решили, что Дигуня станет нашим последним котом. Так и существуем с воспоминаниями о нашем шерстистом погибшем ребенке.

И даже жить теперь на этом участке стало некомфортно. Выбирали то его для кота. А без Дигуньки все недостатки и дома, и квартиры сразу начали вылезать наружу. И стена внешняя совсем потрескалась, и внизу сыро и холодно зимой. И подниматься, особенно с тяжелыми сумками, высоко и тяжело. И гостей разместить негде. И вообще – одиночество и сами постарели.

Даже наши цитрусовые чем-то заболели, а моя глициния и вообще погибла. Как и маленькая плакучая мимоза, привезенная нами из специального питомника. Все вдруг вокруг стало казаться плохим – и мы начали активно искать варианты переезда в другое место. Себе обосновали – в более цивильные условия. Но очень долго не получалось.

Филимон-визитер

Вот уже полтора года мы живем без Дигуни. Я пытаюсь заткнуть эту брешь писательскими трудами, поиском нужных книг, разведением квакш и воспитанием богомолов. Но получается плоховато.

Правда, мне по-прежнему интересно следить, как из микро головастиков, которых я наловил в здоровой бочке-цистерне на террасе у Жан-Пьера, потихоньку формируются будущие лягушата. Они живут у меня прямо на террасе в тенечке в примитивном аквариуме, и я их кормлю растительным сухим кормом для рыб и пучками зелени типа салата или шпината. Уничтожают все! А потом начинают вылезать на плавающие островки и привыкают к воздушной среде, готовятся к окончательному превращению. Так и живут потом у нас на террасе, по вечерам собираясь под фонарем на стеклянной двери, по ночам распевая песни. Открытой емкости с водой у нас нет – комары разводятся мгновенно. Так, взрослые квакши приспособились жить в лейках. И когда из горлышка перестает литься вода, надо просто вытряхнуть квартирантку в кустик, а, окончив полив, опять наполнить лейку водой и поставить недалеко. Утром она опять будет сидеть в горлышке, а иногда и не одна.

Показал Марише процесс кормления большой самки богомола. Очень впечатлило, когда она начала запихивать в себя длинную хитиновую ногу кузнеца. Прямо как шпагоглотатель. Я имел с ними дело и раньше, в Тунисе. Но там просто пускал бабочек и прочих насекомых между оконных рам, где они жили. А тут, можно сказать, кормлю из рук. Совсем другое впечатление. Мне даже кажется, что она меня ждет и узнает. По крайней мере, свою фасеточную голову поворачивает в правильную сторону.

Продолжаем поиски новой, хоть сколько-нибудь подходящей квартиры. Пока ничего. Но гораздо хуже, что и на эту что-то совсем претендентов нет. А я прошпаклевал и побелил всю основную несущую стену дома (два месяца нелегкой работы), ранее Мариша разрисовала вокруг двери картину в стиле Матисса. Если бы сам такую красоту в первый раз увидел – сразу бы прельстился! Так нет, что-то никто не хочет. А положение наше отвечает правилу: чтобы что-то купить, надо сначала хоть что-нибудь продать. Ведь именно так советовал поступать мудрый кот Матроскин.

А тут еще Мариша вдруг поставила меня перед фактом. Оказывается, ее русской парикмахерше в Вильфранше, Кристине, которая собиралась на месяц уехать в Питер, не с кем оставить своего кота Филимона. И моя, далеко не всегда сердобольная, супруга уже согласилась на это время приютить его у нас. Я был против, но согласие уже было дано. Я все равно был против:

– Как дала, так и обратно возьмешь. Не хочу я тут больше посторонних котов видеть!

Но у нас в это время еще и ее старая московская подруга обиталась, то есть снимала комнатку недалеко, но постоянно тут торчала. И они начали меня обрабатывать вдвоем. Представьте причитания на два голоса:

– Бедный котик, ну не могут они его с собой взять. Куда же бедолаге податься?! Он же тут точно пропадет, а у нее сын так его любит.

С большой неохотой я в итоге все-таки смирился. Сына я ее видел, его и пожалел. Но зная кошачьи повадки, настоял на том, чтобы Кристина привезла его сюда сама и побыла хотя бы несколько часов со своим Филей. Чтобы он хоть немножко привык к другой обстановке и понял – хозяйка сама его передала в другие руки и условия.

Она приехала с сыном, и увидев, как мальчик искренне любит это поджарое создание, я немного смягчился. А вот посмотрев на кота, опять пожалел, что согласился. Средних размеров, типичной для местных серо-черной окраски, с желтыми глазами и на длинных ногах Филя симпатии не внушал. Ни погладить, ни приласкать его лично мне не хотелось изначально. И как только его выпустили из переноски, он подошел к краю террасы и без малейших колебаний сиганул вниз. Примерно как со второго этажа. Нашему Дигуне такое и в голову не могло прийти!

Кристина забрала его бесплатно на какой-то вилле, по объявлению. Живущая там породистая мамаша-кошка, вроде тоже из кунов, как-то из-под охраны вывернулась и успела согрешить с местным «донжуаном». Ну и выдала на свет совсем нежелательное потомство, от которого хозяевам было необходимо избавиться. Вот он к ним и попал, а когда подрос, ни одной куновской черты в нем не проявилось. Типичный местный бандюган-проходимец наподобие тех, кто приходили к нам под окошко поорать и подраться.

После прыжка мама с сыном побежали вниз его ловить и минут через пятнадцать все-таки притащили своего красавца. Хорошо еще к ним в руки он пошел. Второй раз Филю выпустили в комнате, закрыв предварительно все окна и двери и расставив привычные ему мисочки и лоток. И хозяева начали порциями выдавать Марише информацию о его привычках. Кот фактически дворовый, не кастрирован, не чипирован, гуляет сам по себе целыми днями, вечером забирают его со двора, и он только ночует с ними. Ну еще кормится перед сном, а утром, позавтракав, опять требует продолжения гулянки – выпускайте-ка наружу и без промедлений! Такую жизнь ведет с детства, и пока с ним ничего не случалось.

То есть к нам прикомандировали типичное уличное создание, уже адаптированное к самостоятельной безнадзорной жизни. Это и хорошо, и плохо. Одно дело приютить у себя робкого домашнего котика, которая боится шаг в сторону сделать. Здесь рисков практически никаких, надо просто потерпеть пару недель. И есть шанс, что и он постепенно привыкнет. Другое дело – взять в дом городскую шпану. В первом случае возможен стресс с плачами, который должен рано или поздно пройти, во втором вообще не понятно, чего можно ждать. Да чего угодно! И кто будет отвечать?

Посидев и попив чайку, они засобирались домой. У Илюши, ее сына, даже слезы на глазах появились при прощании с Филимоном. Он очень просил его не обижать и обязательно сохранить до его прилета. Как я его понимал! Когда они ушли, я спросил супругу:

– Ну хрен с ней, с Кристиной, а вот что ты мальчику-то сможешь сказать, если этот уродец куда-нибудь умотается? Ну не могу понять, зачем такую ответственность на себя было брать? Ты же про Илюшу знала, какой он впечатлительный.

А тут и еще одна неожиданная нюанса всплыла. Оказывается, на время отъезда в их квартире спокойно остался ее муж и отец Ильи. И Кристина просто боялась, что он по каким-то ей одной известным причинам их Филечку может забыть вовремя впускать и выпускать.

Маринина бывшая подруга по учебе, а ныне американская опытная заводчица собак и кошек из Флориды, не стесняясь в выражениях, откомментировала эту ситуацию по телефону:

– Развели тебя, подруга, вчистую, как последнюю лохушку. Эбать-копать!

Пока мы это все обсуждали, кот сидел и внимательно, но без эмоций смотрел на нас своими желтыми глазами. Изучал.

– Смотри, смотри, – сказал я ему. – И запомни. Пока тут не приживешься, наружу ни шага! И вам, дамочки сердобольные, самим придется без открытых окон и дверей научиться сидеть. Но за что вы тут вдвоем боролись, на то и напоролись. Такой будет теперь у вас отдых!

И только я кончил свои нравоучения, как кот вдруг скользнул в ванную и с туалетного бачка сиганул в маленькое окошечко наверху, прорвал там сетку – и только его и видели! Такого от него даже я не ожидал. Дигуне даже в голову ни разу не приходило туда соваться и выбирать такой странный маршрут, чтобы выбраться из квартиры.

Я выскочил за угол, когда он уже был на соседнем участке – только хвост мелькнул. За этим забором жил единственный для нас неприятный во всех отношениях сосед. Хорошо, что мы его очень редко видели. Местный старожил и миллионер, он предпочитал находиться большую часть времени в Бельгии, экономя на налогах.

Однажды я пытался договориться с ним о подстрижке его оливковых деревьев, с которых к нам падало много всякого сора и сами оливки, все изъеденные какими-то червяками.

По закону, принять меры, чтобы его деревья, стоящие менее чем в десяти метрах от общей изгороди, не мешали соседям, было его прямой обязанностью. Во время разговора я услышал много рассуждений о том, как он все понимает и как любит оливы, и как важно, чтобы эта дорогостоящая (это для него-то) операция была проведена в самое благоприятное для них время, но не получил внятного ответа. Вообще никакой конкретики, кроме абстрактного обещания обязательно озаботиться этой проблемой, вот жаль только, что подходящее время в этом году только что прошло!

Обещанного я уже три года жду под усмешки Жан-Пьера. Он и сам пробовал с ним договариваться по другим проблемам, но с тем же результатом.

Участок этого господина Мэфрэ совершенно заброшенный, но большой, занимает несколько гектаров. Что там ждет Филимона, предположить было трудно. Вроде ничего особо опасного: собак там нет, змеи разве. Правда, мышей и крыс должно быть много, так это даже хорошо, с голода не пропадет. И вода из крана постоянно капает – это я через забор видел.

Естественно, ни вечером, ни утром он не явился, хотя в три голоса мы его зазывали с трех разных точек нашейтерритории. Да и ночью я тоже выходил пару раз на террасу, чтобы его позвать и из корма сделать дорожку к нашему балкону. С вечера положил там вкусной еды в его мисочку. Утром все осталось нетронутым.

Я предположил, что он сразу отправился домой. Расстояние между нами было всего-то около пяти километров, и если на дороге Филимон разминется с машинами (а кот-то все-таки городской, должен понимать их опасность), то мог уже и добраться. Таких историй и в литературе, и в интернете полно. Считается, что кошки больше привыкают к своей территории, чем к хозяевам, и первым делом туда стремятся. Но это все до сих пор спорно.

Поехали к ним во двор – никого. Вечером попробовали нанести визит еще раз – тот же результат. Что делать? И надо ли информировать хозяев и портить им пребывание в Питере? Мужа решили совсем не трогать: если Филька в квартиру вернется, то он сам нам позвонит. Знает же, где кота оставили.

Второй вечер – та же знакомая картина. Опять наши бесполезные призывы к беглецу. В конце концов, я плюнул и лег спать, поставив все мисочки у дверей открытого балкона. Утром встали – еды нет. Но Мариша решила, что это ничего не значит – может быть результатом визита Минет. Опять поехали в Вильфранш – во дворе какая-то кошка бродит кругами, но Фили не нашли. Может, и пришел, но от нас прячется. Но если это он съел еду, значит никуда не уходил.

Вечером третьего дня уже без первоначального энтузиазма подруги начали свои призывы: Филечка, Филимон, возвращайся! И вдруг с верхней террасы участка Жан-Пьера кто-то им ответил. Ох, нелегко в темноте искать черно-серого кота. Но поползли наверх, хорошо хоть вдвоем, нашли и принесли. Я, честно, этого уже не ожидал. Уф, прямо камень с души упал. За Илью успокоился.

Дальше все было уже тривиально: он приходил за едой, лопал за двоих и тут же уматывался. Очень, видно, ему этот заброшенный участок пришелся по душе. Простора там было завались, не то, что на забитом машинами дворе и узких улочках Вильфранша. Но территорией миллионера он не ограничился, быстро обследовав все террасы и закоулки нашего участка. Бедная Минет, к концу недели он и ее построил. Меня Аник спрашивает:

– Игор, вы нового кота взяли? Я видела мельком кого-то, только не поняла, городской визитер или ваш новенький? Минет что-то совсем перестала из дома выходить. Сидит на балконе и все кого-то внизу высматривает, похоже, побаивается, хотя до этого никаких проблем с приходящими котами у нее не было. Она их гоняла.

Пришлось рассказать ей про затею сердобольной Марины. И успокоить, что скоро этого бандита заберут, и добровольное заточение Минет кончится. А Филимон уже освоился полностью. Через заборы, которые мы считали непроходимой преградой для Дигуни, этот кот играючи перемахивал. С балкона на террасу, туда и обратно, шастал как будто так и надо. Прыгал с террасы и балкона вниз без колебаний, а однажды я его увидел на крыше домика Жинет. Он важно сидел, обозревая окрестность, поглядывал на балкон Минет, но пока туда не добрался. Никаких видимых сожалений о своих хозяевах Филимон не выражал, а к нам относился совершенно нейтрально. Попытки Марины с подругой как-то его приласкать принимал, но очень холодно и безразлично.

В течение второй недели ситуация практически не изменилась. Я успокоился. Кот болтается рядом, убегать не собирается – дотерпим. Вот только Минет жалко, ей-то за что страдать дома приходится? Даже паштетика ей отнес. А она его уплетая мне пожаловалась.

Но все неприятное когда-нибудь кончается. Когда его наконец забрали, я неожиданно увидел, как они обнимаются с Илюшей. Не такой Филимон оказался и бесчувственный. Даже какие-то мурлыкающе звуки издавал.

А Мариша сказала в раздумьях:

– Да, наверное, такого кота я бы иметь не хотела!

Что и требовалось доказать. А то у нее уже начали звучать мотивы:

– Ой, посмотри, какого котенка по ТВ показывают. Может, все-таки возьмем? Какого-нибудь местного, можно и куна опять, но из здешнего питомника, чтобы с привыканием к климату проблем не было.

А тут наконец-то до нее дошло, что не могут все коты быть как Гуня или Дигуня. Два раза ей повезло, а что будет на третий? Моя статистика говорит, что вероятность нарваться на питомца, который вам глянется сразу и останется в вашей памяти навсегда, не больше 30 %. А мне в такие угадалки играть уже поздно. Лучше я соберу весь, связанный с ним материал и сделаю две вещи: о кошках вообще напишу и главу про встречу с Дигуней из Нового мира закончу.

Наши усилия по смене квартиры, продолжавшиеся около трех лет, наконец-то завершились, и очень удачно. Не буду вдаваться в тонкости, как нам удалось вывернуться с деньгами (продажа дачи в ближнем Подмосковье помогла существенно). Адриану абсолютно случайно удалось найти покупателя в Париже. Он нам здорово нервы помотал, но больше вообще никаких вариантов не было.

В итоге живем сейчас на маленькой тихой улице около самого центра Вильфранша. До моря 10 минут пешком, столько же до Цитадели. А до остановки автобуса на центральной площади вообще пять. Мариша не нарадуется – это, конечно, нормальная городская квартира. Правда, с ремонтом намучались – врагу не пожелаешь. Спасибо нашей русской подруге, собачка которой меня кусала (см. первую книгу). У нее на вилле работала бригада из Италии, большинство которой составляли поляки, ну и начальник тоже был поляк. Эти польско-итальянские «мастера» ей что-то здорово напортачили, что вскрылось только потом, и не хотели переделывать бесплатно. Если бы все было оформлено легально, то им бы не открутиться, но чтобы сэкономить, за часть работ хозяйка платила кэш. И эта простая такая женщина решила, что если она им подбросит новых клиентов, то они ей в благодарность все исправят. Нам их нахвалила, а поскольку начальник по-русски сносно говорил – это тоже было для Мариши удобно. Но и сама промахнулось, и нас подставила. В итоге мы их терпели, терпели, слушали, слушали убогий польский мат, и в результате выгнали в самом конце: вместо месяца делали три, а когда, якобы, окончили, мы сразу затопили нижних соседей. В ванной оказалась полная халтура. И опять долго-долго искали, кто же нам это безобразие сможет к человеческому состоянию приблизить. И вот тут-то нам супер повезло: на конце длинной цепочке связей выловился русский болгарин Иван с золотыми руками. который нам все доделал. Дорого, но очень хорошо.

Тут у меня вместо террасы аж три балкона и пять дверей на них, но с живыми существами плохо совсем. Одни ящеры забегают. И внизу у шотландско-испанской пары живет ужасно симпатичный и умный пес Рокки. Вот после этого злобного овчара у Нины как же все-таки приятно иметь дело с умной собакой. Одного раза ей хватило нас обнюхать, и все. Больше на наши проходы мимо их калитки никакой тревожной реакции. Свои. Только подходит к ограде приветливо хвостом помахать. Ну и получить собачью вкусняшку.

По-видимому, в этой жизни окончательно завершилась моя кошачья эпопея. Уезжаем часто (теперь надо уточнить: уезжали! Карантин нас на два месяца тормознул, загнав в пределы окружности стометрового диаметра. Но, слава богу, диаметр уже до 100 километров удлинили. И мы уже успели даже в горы смотаться) – тут ни на кого не оставишь шерстистого члена семьи.

Да и год наступил 2020. Я родился 02.02. Интересное сочетание получается. Посмотрим, во что выльется. У меня почти случайно вышла первая книжка, небольшой кусочек из моих трудов по местной истории. Называется «Загадки русского Вильфранша». Почитайте – так и хочется отразить ее суть словами Николаича, который любил повторять, «интересные шляпки носила наша буржуазия». Но вместо нашей буржуазии вставить местных краеведов. Похоже я один из их краеугольных исторических камушков сильно раскачал.

И первую книгу из этой серии недавно отправил в ЛитРес.

Такие вот дела. Навещали старых друзей-соседей, отметив с ними сначала тут новоселье. Зашли на Дигунькину могилку, нолили стакан.

Наш парижский покупатель квартиру сдает. А сам на остров Майотт уехал работать по контракту. Только купил, а ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться. (В этом заморском департаменте белых французов чуть больше 3 %, и зарплаты у них очень высокие. Да еще и приплачивают за риск: похоже, древний вулкан вот-вот проснется, и тогда никому мало не покажется. Про климат вообще молчу.)

Очень повезло нам с ним, да и ремонт все-таки до карантина закончили. Посмотрим, что дальше в 2020 будет!

Арлик – не кот, а любимый кокер сестры

Выше я уже писал, что, когда нас настигла эта тревожная весть про Гуннара, мы жили с Арликом, любимой Ирочкиной собакой, в доме, который находился внутри большого огороженного участка на берегу Москвы-реки. Называлось все это Ильинское. Таких домов тут было с десяток, причем они были расположены достаточно далеко друг от друга, и никто никому не мешал. Бетонная стена вокруг всей территории и охраняемый вход дополняли картину этого места не для всех. Посторонним по суше сюда было не проникнуть, а любопытных, которые иногда заплывали по речке на лодках, встречала и быстренько разворачивала ведомственная охрана, делающая обход побережья с овчаркой.

Лес в ограде был не особо впечатляющий, но очень грибной. Можете себе представить, гуляя с Арликом два раза в день в основном по асфальтовым дорожкам, мы прямо около них собирали грибы. И на здоровенную сковородку – чтобы поджарить свеженькие – набирали всегда. Да еще и с запасом. Делали это с превеликим удовольствием и практически ежедневно. А когда наступала осенняя настоящая грибная пора, я выходил на серьезную охоту. И без единого конкурента. Не поверите, но белые грузди в удачливые годы собирал ведрами, потом их солили для всех друзей из Москвы и Закавказья.

Белые грузди в Подмосковье – это большая редкость. В Сибири именно эти грибы считают первым номером, и только за ними идут белые. Лучшая закуска под водочку! Их ешь, а они на зубах похрустывают и вкус имеют неповторимый. Соленый огурец отдыхает. В общем, я с сибиряками совершенно согласен. В центральных районах России в качестве грибной закуси еще маринованные маслята или опята популярны, но за Уралом до такой мелочи не опускаются.

Здесь, в Ильинском, я впервые увидел и попробовал огромный белый круглый гриб: «лангермания гигантская» или «гигантский дождевик головач». Они тут в двух местах росли и действительно были слегка похожи на дождевики, только много крупнее. Самый большой из найденных нами и еще не начавших желтеть весил больше семи килограммов! Величиной с голову ребенка. Как и молодые дождевики, они были вкусными, но по-другому. Очистишь от тоненькой кожуры, как картошку, и получается белая головка, похожая на сыр. Ее можно было резать на пласты, и они, чуть обжаренные с обеих сторон, просто таяли во рту. А вот для консервации плохо подходили.

А сейчас расскажу, как мы с Маришиной мамой собирали опята. Вернее, она их собирала и заготавливала сама, поскольку это занятие обожала. А я обеспечивал рабочее место и транспортировал урожай. Когда наступал сезон опят, мы привозили в Ильинское Галинсанну, и я приводил ее на опушку, всю желтую от грибов. Чей-то дом стоял прямо рядом, и она сначала все боялась, что хозяева скажут, вдруг заругаются? Но мы их так никогда и не увидели.

Хитрое было это место – Ильинское. Иногда казалось, что, кроме охраны, вокруг вообще никого нет! Сначала мы вместе очищали от грибов маленькую площадку, где ставили скамеечку, на которой она и устраивалась. Ну а потом, медленно поворачиваясь на ней вокруг оси, надо было их стричь. Пустая площадка медленно увеличивалась, а общее количество опят почти не уменьшалось!

С моей точки зрения, в этом не было никакого спортивного интереса. А ей ужасно нравилось, потому как результат заготовок был налицо. Галинсанна как была всю жизнь, так и сейчас осталась неутомимой труженицей, поэтому я только успевал пластиковые пакеты с грибами на дачу оттаскивать, чтобы завтра вместе с ней отвезти в Москву. Ну а дальше обыденно-знакомые операции: помыть все собранное, потом слегка прижарить или приварить, разложить по пакетам – и в холодильник. На всю зиму хватит!

В свое время мы с Николаичем все эти операции проделывали неоднократно. Целенаправленно за ними ездили осенью со здоровенными пластиковыми мешками. Когда на промывку вываливали такой урожай опят, до половины ванны набиралось! Полоскай да вытаскивай. Но сначала отбирали самые маленькие – для маринования. Жены, как правило, уклонялись от переработки – это, видите ли, было мужское занятие. А вот Галинсанна, которая правильная была во всех отношениях, так не думала.

Вот какой реликтовый участок леса сохранился на берегу Москвы-реки. Правда, с благородными грибами было бедновато, но чтобы набрать на большую сковородку жарехи, нам вполне хватало березовиков, маслят, лисичек и лесных шампиньонов. Это был настоящий грибной рай, поэтому упрашивать меня там пожить не надо было, сам рвался. Хоть один, хоть в нагрузку с Арликом.

А теперь перейдем наконец и к этому, всегда радостному и развеселому созданию. Как и большинство кокер-спаниелей, Арлик был красавцем с выразительными выпуклыми глазами, рыжей волнистой шерстью и с ушами, всегда подметающими землю. Он страстно любил играть – по земле, в воде и в воздухе он ракетой летал в погоне за мячиком. Все, что касалось подвижного отдыха с ним, было прекрасно; все, что касалось ласкового общения и лизания – тоже. Но ведь была еще и повседневная жизнь – тут терпения и еще раз терпения надо было поднабраться.

Он все время хотел только одного – гулять. Желание было настолько сильное, что не мог дождаться, пока дверь наружу откроют, и писался еще внутри квартиры. Когда был маленьким – последнее было постоянное явление, не зависящее от частоты выгулов.

А под гулянием понимал одно: или вылететь, как сумасшедшей, и унестись вдаль с громким лаем, или, если одевали поводок, тащить сопровождающего вперед из всех своих немалых сил. Без устали. Моя сестра – дама достаточно хрупкая – летала за ним по дорожкам Ильинского, как гонимая ветром.

Но даже не это было самой плохой его привычкой. Если бы он просто таскал своего провожатого на поводке, не обращая внимания на окружающую действительность, это было бы еще полбеды. На горе хозяев все встречные собаки немедленно становились его злейшими врагами, и Арлу обязательно надо было на них бросаться. Исключения случались, но очень редко. Щенков или маленьких собачек он не трогал и даже иногда пытался поиграть с ними. Но вот все собаки больше него ростом были точно враги. А уж овчарки вообще расценивались им как самое страшное зло, как исчадие ада!

Не дай бог сопровождающему поздно заметить овчарку. Этот маленький красавец превращался в злобную фурию. Как камикадзе, он несся прямо на нее и всеми четырьмя лапами вперед прыгал прямо в морду. Даже запах овчарки за забором надолго выводил его из себя, просто бесил – пес совсем терял разум и, хрипя, надрывался лаем, пока его не оттаскивали от этого места.

А вот если его просто выпустить из дома или отпустить с поводка, то, как я уже писал, Арл немедленно улетал вдаль, не обращая никакого внимания на крики и команды. Ну и, естественно, потом его надо было найти и поймать. Вариант «набегается, устанет и сам придет» не проходил. Ну и опять же, проблема других собак. Поэтому решаться на такие действия можно было только убедившись, что в радиусе трех километров их нет ни одной. В Ильинском, чтобы его выпустить без поводка из дома, сначала надо было обязательно позвонить в охрану и договориться, чтобы служебную овчарку крепко заперли.

Но дело в том, что кроме нее здесь попадались иногда и другие собачки. Например, приезжающие вместе со своими хозяевами. Доброжелательные они были или нет – не имело никакого значения. Пару раз мне приходилось прыгать в крутящийся клубок, чтобы вместе с хозяевами попавшего под раздачу случайного посетителя-бедолаги растаскивать их в разные стороны. И долго еще на руке оставались следы зубов вошедшего в раж Арла. Кроме того, через маленькие дырки под бетонным забором иногда на территорию пробирались и бродячие экземпляры, но эти хоть сами всех боялись и улепетывали от него, поджав хвост. Вот такой по жизни это был бесстрашный и безбашенный боец!

История его появления в семье моей сестры началась так.

Будучи в гостях в Экибастузе (сопровождала мужа в служебную командировку) у коллеги по работе, она встретила в доме хозяев двух рыжих красавцев. Они у нее тапочки из-под стола утащили, но после вмешательства принесли обратно, потупив глаза и изображая полное смущение и раскаяние. Умилившись, Ирочка неосторожно выразила абстрактное желание «завести и себе такую же прелесть». Но Казахстан – это почти Восток. Желание гостя – закон! Тем более жены одного из руководителей.

Ну и когда у пары появились щеночки, одного из них с оказией доставили на самолете в Москву. Сестры как раз в это время в столице не было, и эта крошка, естественно, попала ко мне. Я видел, что малыша от мамы забрали рановато: ему было страшно, он плакал, пускал лужицы и тут же обслюнявил мне все пальцы. Только наевшись, немножко успокоился и заснул, свернувшись комочком в моей старой зимней шапке. Она и стала потом его любимым дневным прибежищем.

А вот ночью щен вообще не хотел оставаться один, даже в шапке. Кроха жалобно плакал и из шапки постоянно вылезал. Приходилось брать его к себе, укладывать на живот, но и тут он никак не мог угнездиться. Долго ползал по мне, пристраивался на плече, около шеи, но успокоился только на голове – больше нигде не засыпал. Там ему было, наверное, особенно тепло – волос-то уже немного на затылке осталось. Так и приходилось мне спать на диване и по возможности неподвижно, на спине, не вертя головой. А то ведь спросонья щеночек не сильно разбирался, как ему аккуратненько опять туда же забраться, карабкался прямо по лицу и мог запросто в глаз лапой заехать.

Ну и все остальное тоже было нелегким занятием: частое кормление, постоянные игры и туалет. Чтобы проситься на улицу он еще не подрос и не умел, и Татьяна Борисовна только губы поджимала, пытаясь ликвидировать очередные мокрые пятна на паласе. Я очень люблю животных и кого только не держал, начиная с австралийских голубых древесных жаб и до ручной крыски. Да и котят немало вырастил! И возможные проблемы от их содержания нутром чувствую! Вот и в этом случае сразу понял: ох, эта собачка будет очень непростым питомцем – это было у него на узком лобу написано. Только челочкой прикрыто. В отличие от нашего Гуни, с детства эту собаку никто не воспитывал, ни родители, ни прежние хозяева.

Через пару недель его у меня забрали, но за это время он так ничему и не научился. Вообще! Я Ирочке долго пытался внушить между консультациями по кормлению, что необходимо его приучать к прогулкам и обязательно надо правильно дрессировать. И желательно не самим и не дома.

У моего приятеля в Казани был пес такой же породы, и когда я решил с ним посоветоваться по поводу воспитания кокеров, то столько всего услышал. В основном в смеси с матом! Прямо скажем, не радостного. Что он уже проклял тот день, когда поддался на просьбы дочек! Что это урод, тупой мусоросборник, и вся порода у них такая! Он и другие разные эпитеты употреблял, в основном мало цензурные. Было понятно, что мужчину достали!

За чудесную будущую жизнь этого создания я совсем не беспокоился – сестра была очень доброй по натуре. Вся в маму! Арлика (это мы с ней ему такое имя придумали, на букву А – требовалось по родословной) она как увидела, так и полюбила сразу, даже слишком. А все животные это сразу чувствуют! Когда Ирочка год работала в Гвинее на практике языкового перевода, к жуткому удивлению местных она где-то нашла и вырастила щенка гиеновой собаки, которая считается принципиально неприручаемой! А эта за ней бродила как привязанная.

Время от времени ее муж Сергей, так как мы работали почти рядышком (только он в отдельном кабинете, а я на внутреннем балкончике в ячейке за своим компом), иногда просил подъехать к ним днем, чтобы со щеночком прогуляться или забрать его на денек-другой. Это когда Ирочка куда-то уезжала. А у него терпения к щену не было. Но на приличные промежутки времени Арлик ко мне больше не попадал. Но мне и коротких встреч хватало, чтобы понять, что до тренировки руки у хозяев пока не дошли, да и вряд ли дойдут. Зато за эти промежутки я открыл у этого кокера еще одну неприятную черту. Как мне и предсказывал казанский приятель, он действительно был жрун – мусоросборник, решительно настроенный подбирать и тут же заглатывать все, что ему попадалось на дороге. Причем действительно все, от чинариков до совсем непотребных вещей, вылезающих из-под тающего снега. Как хороший пылесос, тротуар чистил. Оставалось только удивляться, как это все на процессах, протекающих в его желудке, не отражалось. По крайней мере, хозяева так заявляли.

А тем временем приближалось лето, и я начал зондировать почву насчет повторной эксплуатации их дачи в Ново-Дашково. За несколько лет до этого, когда Ирочка с Сергеем еще жили в Ярославле, у них образовалась возможность в последний момент вписаться в какой-то дачный кооператив и через него приобрести права на недостроенный домик. Ну и на участок, соответственно. Место было очень хорошее, около спокойной дороги (раньше вела к оживленной паромной переправе в Профинтерн, которая уже не работала – перестройка, однако). И самое главное, совсем недалеко от нормального леса (который я уже подробно и с любовью охарактеризовал выше – в главе про Серого от Ларисы).

Это было время начала моей второй супружеской жизни. Сестра в очередной раз дала свое разрешение, попросив только Арлика на месячишко с собой прихватить. Это было, конечно, посложнее, чем прежняя просьба постараться Серого в дом не пускать, или до этого – с Алексеем пожить, но лучше так, чем просто так. Я согласился, и даже с радостью. Подумал, загородка-то есть, с Серым мы тут в прошлом году два месяца отлично прожили, а, значит, и с собакой разберемся. И даже размечтался, как мы будем с Арлом ходить вдвоем по лесу: я грибы собирать и ягоды, а он вокруг крутиться.

Когда-то у моего друга Димки был спаниель Карла. Он всегда его брал с собой, когда мы с палатками ездили за город. Тот спал в ногах у хозяина у входа, днем мотался самостоятельно в лесу вокруг стоянки и, стоило его позвать, быстро прибегал. А на станции перед посадкой в вагон клубочком сворачивался в подставленном рюкзаке, прикидывался меховой игрушкой, показывая всем видом – вот он я, к путешествию готов.

Да что далеко ходить. Наш ярославский самый умный Котя, когда родители еще только собирались на третью охоту, уже караулил у двери! Сам запрыгивал в машину, сам гулял и охотился возле нее. А когда все возвращались, гордый собой кот встречал всех радостным мурлыканьем и демонстрировал трофеи охоты! Идеальный спутник грибника. Впрочем, и об этом я уже писал выше. Но это еще не склероз, такие воспоминания душу греют, хочется их повторять и повторять.

Но в данном случае зря размечтался. Я тогда еще полностью не понимал, что за упертое создание уже выросло из маленького щеночка! Как я и предполагал, хозяевам самим заниматься его дрессировкой было некогда, а отдавать Арлика в чужие руки «на мучения» им, видите ли, было жалко. А я, пересекаясь с ним достаточно редко, не мог себе представить, на какую непрерывную нервотрепку подписываюсь.

Если бы еще он был моей собакой, но тут же еще и ответственность перед сестрой давила. И в итоге как же он надо мной за эти два месяца поиздевался! Начнем с того, что по дороге в лес на натянутом до предела поводке он по тропинкам не хотел ходить, а с хрипом тащил меня через все заросли в лесные чапыжники. Мне оставалось только следовать за ним и искренне удивляться, как же он в таких зарослях не повредить свои выпученные глаза? Когда мы таким образом все-таки добирались до потенциально грибных мест и я отцеплял поводок, Арл через некоторое время уносился в никуда. Конец был один – через какое-то время приходилось бежать на его дальний отчаянный лай, не зная, что с ним на этот раз приключилось и происходит.

Я уже отмечал, что болот в округе было много, и они, когда-то осушенные, а потом опять заброшенные, были далеко не безопасны. Лес был живой, соответственно, водилось много змей, бродили кабаны и лоси. Никогда не забуду картину маслом! Прибегаю на перехват отчаянного лая и вижу: Арлик по болоту гонится за лосенком, а за Арликом гонится здоровенная мамаша, норовящая треснуть бравого кокера ногой. И что мне оставалось? Я тоже за ними погнался и тоже с отчаянными криками: Арлик, Арлик!!! Но куда мне. Ноль внимания – группа риска пронеслась мимо и исчезла вдали…

Что стоило лосихе запросто прибить этого горе-охотничка? Да еще детеныша защищая! Но и в этот раз обошлось.

Раз несколько я повторял этот эксперимент, спуская пса с поводка в глубине леса. Думал, может, поумнеет все-таки. Ничего подобного. Покрутится вокруг меня максимум минут пять, не больше, потом у него в башке что-то щелкало, и он стремительно уносился. Судя по возбужденному и состоянию, в котором я его подбирал на обратном пути (способ один – звать до потери пульса, подманить и потом зацеплять на поводок), в своих забегах он опять кого-то гонял, проваливался в ямы, полные тины и ряски, лазил по болотам и озеркам за дикими утками. И пока. Кроме превращения в грязного чумичку, ничего с ним не происходило! Но это пока. А вдруг? Что потом скажу хозяевам? И я принял твердое решение – в лес его с собой больше не брать. Вообще! А в деревню водить только на поводке (однако быстро выяснилось, что и это чревато перевозбуждением всех в общем-то добродушных местных дворняг и шавок).

Пусть сидит на участке и общается с Татьяной Борисовной. Вроде спокойный вариант. Но и здесь оказались были свои подводные камни. Я уже писал, что дача была огорожена сетчатым забором, правда, не везде хорошо натянутым. И как только его оставляли на участке, он немедленно начинал искать слабое место в заборе, чтобы делать подкоп, хотя сначала пытался просто разорвать сетку. Присутствие Татьяны его совершенно не останавливало – он ее, как, впрочем, и меня, совершенно игнорировал.

Удивительно, но скоро до него все-таки дошло, что сетку не разорвать, сколько на нее не бросайся, только отлетаешь. А вот подкопаться можно. И это стало его маниакальной идеей. Каждый день, перед тем как уйти, мне приходилось проверять все потенциальные пути прорыва и вбивать там в землю колья.

Да, забыл добавить: свои туалетные дела он отказывался совершать на участке. Только во время официальных прогулок! А единственным подходящим местом для этого оставалась относительно широкая начальная часть дороги в лес и обратно. На коротком поводке и не подходя близко к обочине. Так мы и жили.

Все остальное свободное от прогулок время он пытался подрыть сетку забора, чтобы сбежать. Изображая несчастного узника, с остервенением грыз мои деревянные укрепления. Я раз в день неукоснительно обходил периметр, укрепляя все подозрительные места новыми колышками. Я их забивал, а Арлик их потом грыз и выковыривал. Ничего не скажешь – творческое занятие с обеих сторон. Зато все при деле.

Но однажды, пока я был в домике (мы только вернулись после очередной туалетной прогулки), пришла соседка из дома напротив, местная деревенская баба, действительно, настоящая баба (в плохом смысле этого слова) очень неприятная. Хитрая и подобострастная одновременно. Как обычно, просить рубель! Не хватало на выпивку ее сожителю Паше. Трезвым Пашу, злобного сторожа городских дач, я не видел никогда – или пьяным, куда-то бредущим с бормотаниями, или спящим под забором с открытым глазом. Потому как охраняет. Да и его баба сама никогда не упускала возможности приложиться к бутылке. И вот сейчас застряла в калитке и завела беседу с Татьяной Борисовной. Я, к несчастью, поздно заметил эту пару и заорал на них из окошка, зато Арлик ситуацию проинтуичил сразу и момента не упустил!

Я забыл сказать, что за ограду он рвался не просто так, погулять, ему надо было непременно поохотиться за машинами на шоссе. Пока только этот вариант остался у него нереализованным. А это было для меня несравненно опаснее и лосят, и уток, и ужей! Если в глубине леса по начал я его еще иногда отпускал, то домой вести без поводка не рисковал никогда.

Как уже писал, надо было его как-то подманить, выловить и достаточно далеко от шоссе взять на поводок. Перетащить через дорогу это упирающееся создание тоже не было легким делом, но я уже приспособился. В большой туалет-то ходили постоянно через нее.

А тут он вылетел из калитки – и, конечно, огибая дачный забор, понесся прямо туда. И опять я рванул в погоню, успев все-таки прилично пихануть соседку! А шоссе совсем рядом, прямо за дачным забором, и легковушка какая-то, как назло, подлетает. Он ее и решил взять на перехват. Слава богу, чуть опоздал броситься спереди, погнался вдогонку… И прыгнул! Раздался удар, взвизг, машина полетела дальше, даже не остановившись, а Арлик остался неподвижно лежать на дороге! Ну все, решил я, на этот раз точно убился!

Схватил на руки, понес домой, а эта пара все стоит, они видите ли беседуют. Правда, уже на дороге. Как я заорал на них, погнал к ее дому чуть ли не пинком соседку, и Татьяне досталось. Нашла, с кем лясы точить. И зачем, и когда? Ведь категорически ей запретил с этой парой общаться. Занес Арла в дом, сердце у собаки вроде билось, но других признаков жизни, кроме легких подергиваний лапами, не было. Положил на диван и… не знаю, что делать.

Тут вдруг вспомнил разговоры: у другой соседки-дачницы вроде был ветеринар на подхвате, то ли знакомый, то ли даже родственник. Трижды повезло: и она дома была, и связаться с ветеринаром удалось и родственником оказался.

Я ему пообещал оплатить и визит, и такси сюда и обратно, только побыстрей бы появился. Тот приехал, внимательно ощупал все еще не пришедшего в сознание пса и, кроме здоровой шишки на голове, никаких повреждений не нашел. Сделал какой-то укол, потом еще один, дал снотворное… Сказал, пусть пока спит, последствия станут ясны, когда проснется. Оклемается до нормального состояния или нет – трудно сейчас решить. Может быть, что-то внутреннее повреждено… И оставил меня с этим уродом, которого я даже не успел помыть после его копания в земле и болтания в какой-то придорожной луже.

Спали мы вместе с этим вонючкой: я боялся, что он может свалиться с дивана, если ночью придет в себя. Но после такой дозы снотворного он только утром начал подавать первые признаки жизни. Однако тяпнул меня прилично, когда я, обрадовавшись, хотел взять его на руки. Пришлось использовать одеяло. Перекатил его аккуратно туда и перетащил на лужайку в тенечек, облил из ведра и в мисочке поставил перед ним воду. И смотрю – оживает безмозглый страдалец. Через некоторое время он попытался встать, шатаясь, поднялся, жадно попил водички, мутные глаза чуть просветлели. Вот опять встал, еще раз попил и побрел, покачиваясь… Как вы думаете, куда? Пошел искать слабое место в заборе! И копать! Честное слово, очень захотелось сразу и прибить!

После такой насыщенной совместной жизни с Арлом долго потом выпытывал у своей героической сестры, как же она с ним справляется? И, главное, какое удовольствие получает от такого питомца? Любит – это, конечно, хорошо. Любовь зла, но сколько же дополнительных проблем с ним возникает! Ей что, одного сумасбродного субъекта мало?

Даже при наличии охранника и постоянного помощника эта ситуация – далеко не Рио-де-Жанейро!

Путем проб и ошибок ими потом единственный возможный выход был найден. Они стали снимать дачу с таким мощным забором, чтобы Арлик, мотаясь с утра до вечера без устали по участку, не мог сбежать. Хотя и тут оставались старые проблемы: на своем участке он в туалет упорно не ходил. Только во время прогулок! Утром и вечером на поводке – будьте добры, в обязательном порядке. Вот тут и пригодились помощники – водили в туалет красавца, но, опять же, только по проверенным дорожкам. Собачий встречный фактор никто не отменял. Правда, и такие прогулки не всегда хорошо кончались, но это уже нюансы!

С выходками Арлика я почти закончил. Но еще пару случаев из жизни рыжего кокера хотелось бы рассказать. Я выбрал два, самых запомнившихся.

Дело было все на той же хитрой территории Ильинского. Мы гуляли с ним вдвоем ранней весной по берегу Москвы-реки. Ирочка с мужем уехали, опять я сам вызвался с ним остаться. Жизнь на даче определенно имела свои преимущества: комфорт, приятные мелочи типа супер телевизора и компьютера. А какой воздух по сравнению с Москвой! Кроме того, меня возили на работу и с работы вместо Сергея. Лепота – не надо ни метро, ни автобуса. И мое очередное нерушимое желание сбросить несколько кг легче осуществлять. Хочешь, не хочешь, а гуляй – трать калории! Так что общение с Арликом и наши аккуратно подготовленные вылазки (только после звонка охране) не омрачали общую симпатичную картину.

Итак, мы в очередной раз гуляли. Около реки. Никаких неприятных собак тут быть не могло. Недавно появившиеся у кого-то здоровенные алабаи сидели за своими заборами, со сторожевой овчаркой мы точно не совпадали: уже согласовали графики. А от здоровенного добродушного сенбернара, который хотел просто с ним поиграть, Арлик хитро улепетывал сам. Несся прямо ко мне и запрыгивал на руки, сидел там и ворчал, как я думаю, примерно следующее:

– Тоже мне, игрунчик на мою голову нашелся. Ищи дураков. Да, раньше играли, когда ты был меньше меня. А сейчас сам-то хоть понимаешь, в какого бегемота превратился? Последний раз наскочил радостно и всю лапу мне отдавил! Уж лучше я тут наверху на руках отсижусь.

Но и этого великана увезли в Москву – ветеринару надо было показать.

Казалось бы, гуляй себе спокойно по-над речкой без поводка, получай удовольствие. Но Арлик остался верен себе. Нашел приключение на мою голову! Вместо того, чтобы мотаться по берегу, его понесло на лед. Он и раньше по нему любил бегать, но то было зимой. А теперь лед подтаял, и Арл провалился в полынью метрах в пяти-шести от берега. Он вообще-то в прошлые годы по весне сам лихо прыгал в ледяную воду и плавал между льдинами. Поэтому я сначала спокойно к этому отнесся.

Но что-то его бестолковое бултыхание в проруби на добровольный заплыв совсем перестало походить! Между полыньей и берегом был еще крепкий слой льда, на который он выбраться попытался, но не смог, как и пробить его своей массой. Течение (и я знал, что оно тут довольно сильное) тащило Арлуху под лед, и ситуация с каждой минутой становилась все опасней! А когда он положил лапы и морду на лед и жалобно начал подвывать, я не выдержал. Пришлось быстренько сбросить дубленку, шарф и шапку и лезть в воду, чтобы проломить ему проход. И тут я понял, что это и для меня может кончиться печально. Глубоко было прямо у берега, меня ощутимо затягивало под лед и от холода сводило все, что можно и нельзя. Как я руками и ногами, и всем телом вокруг колотился. Просто на чистой злости выбрался обратно, проломив все-таки и собаке проход. А тут еще он от испуга пытался на меня в воде сзади карабкаться. Но в итоге мы на пару выбрались и, цепляясь за кустики, на берег вылезли. Там я, стуча зубами, натянул обувь и накинул одежду И мы наперегонки понеслись к даче. И оба ничем не заболели. Сестра мне не поверила, но нас кто-то у реки и на обратном пути видел, так что зимний заплыв официально вошел в историю жизни песика. А мне и без него таких инцидентов хватало.

Вторая история про Арлика – это рассказ очевидца, то есть меня, которому хозяева не поверили вообще. Я тогда на лужайке около домика ловил кузнечиков для своих австралийских голубых дам и случайно все видел. Большого значения не придал, а в памяти застряло, потому что я – котофил. Но лучше изложить все по порядку.

На этот раз Ирочка с мужем снимали для летней жизни отдельный коттедж в очень симпатичном месте под названием Бор. Домики стояли недалеко от берега живой реки, полной всякой живности. Как обычно, по причине их какого-то экстренного отъезда мы с Арликом были представлены и поручены друг другу. В отличие от наших других мест обитания, никакого забора здесь не было, зато якобы присутствовал относительно благополучный опыт пребывания здесь песика уже в течение месяца. С меня сняли ответственность, и с благословения хозяев утром я просто открывал дверь и выпускал трясущуюся от предвкушения счастья собаку на свободу. С мощным лаем она неслась к реке, где жили не только водяные крысы, но и выдры – такой она была чистой.

Но для Арлика они были недоступны. То ли дело ужи, которых он вытаскивал из какой-то ямы, где этих созданий собралось почему-то большое количество. Прибегал туда, хватал в пасть сколько поместится и тащил на мостик. С моста он бросал их в воду. Смотрел с минуту, как они плывут, и опять несся к яме. Случайные зрители просто балдели от этого зрелища! Сам бы не видел – не поверил. Всех перетаскав на водные процедуры, собака неслась в густой кустарник в надежде обнаружить там маленького котенка. Даже не буду писать, что он с ними делал, когда вылавливал. Хозяевам это не понравится: до этого они делали вид, что не знают, на кого он там так охотится?

Нагонявшись вволю, уже на средней скорости Арлик сам бежал домой кормиться. И вдруг…

Я ловлю кузнечиков, а на крылечке соседнего коттеджа так медленно, как в кино вдруг начал вырисовываться здоровенный котяра. Еще вчера никого не было, а тут такой сюрприз для собаки. Более того, непереносимое нахальство – спокойно сидит и нагло умывается. Арлик аж подпрыгнул! Резко сменил направление и темп и полетел к крыльцу. А кот даже ухом не ведет.

Где-то метров за пять до крыльца Арлик начал подозревать, что попадает в непонятное, стушевался и как-то даже сник. Ситуация, на его взгляд, складывалась какая-то неправильная: кот и не думал в страхе от него убегать. Он начал тормозить, но скорость набрал приличную, и по инерции его поднесло прямо к цели. И тут кот, присев на задние лапы, с невероятной скоростью стал лупить его передними по морде. С обеих сторон. Причем делал это как-то механически, даже беззлобно, как будто на манекене тренировался.

Ох, и досталось Арлику! Приплелся ко мне, полностью ошарашенный, даже есть не стал, долго лежал и мрачно ворчал: «Неправильного бойцового кота подсунули. Безобразие!»

Я проверил ему глаза. Все было в порядке. Царапин вообще не увидел. Кот бил сильно, но аккуратно. После этого минимум полчаса смеялся, а коту отнес сметаны. Нашел в холодильнике открытую пачку и налил в блюдечко. Он внимательно на меня посмотрел, поднял уши торчком, пошевелил ими, подумал и начал аккуратно кушать. А я ему сказал:

– Старина, спасибо, что проучил и не покалечил, я целиком на твоей стороне. Это ему за котят.

А он мне вежливо кончиком хвоста покачал, типа, обращайся еще, мне не трудно.

Вот этот урок, по-видимому, хорошо запомнился Арлу. Впоследствии он стороной обегал соседний дом, независимо от того, нежился на крыльце вальяжно здоровенный кошак или никого не было. А вдруг где-то рядом затаился? И больше никаких поползновений на атаку даже не показывал.

Более того, может после этого еще случаи были мне не известные, но этот безбашенный кокер обрел некоторые навыки толерантности. И когда прямо за домом в Ильинском, под брошенными бетонными плитами лисы вырыли свою нору, а потом и вывели там лисят, он делал вид, что их в упор не видит.

И ничего особенного там вообще не происходит. Пять чудесных детенышей, которых мы с Маришей подкармливали по вечерам творожком со сметаной. Они подходили совсем близко к террасе первого этажа. А мы с преогромным удовольствием наблюдали за их играми. Один из лисят был настолько храбрым (или безрассудным), что даже пытался на террасу вскарабкаться. Не заметить, а тем более не почувствовать их присутствие было невозможно. Но Арлик обходил лисью территорию по большому кругу и делал вид, что никакого рыжего семейства рядом вообще нет. Я часто и у своих котов наблюдал эту способность: существовать в параллельных мирах с теми, кого они решили не замечать.

Вот такой своеобразной была собака, доставившая мне (и не только мне) немало хлопот. Но она любила мою сестру и сама в полной мере получала от нее «ответочку». Уж не знаю, почему, но она еще всеми фибрами своей собачьей души обожала и ее сына Алексея. Моего племянничка.

И видела-то его нечасто, а вот обожала – и все! Я ее выкормил, дважды спасал жизнь, кормил, но в ее голове даже рядом с Лехой места не занимал. Однажды тот появился на даче с барышней и пошли они на лодочке кататься – так пес дома у меня прямо из рук вырвался и понесся к реке их искать. Не нашел и первый раз в своей жизни на другой берег переплыл. Хорошо, что его привезли обратно на лодочке и из рук в руки мне сдали. Наша охрана помогла.

И когда Лехин вернулся – ох, какая радость-то была! Неописуемая – так что даже лужу пустил от восторга прямо на пол. Вот так же и с хозяевами без меры лизался. А мое прохладное отношение чувствовал и, как правило, с лизаниями не лез. Но когда я по вечерам работал на компе, приходил, укладывался под столом и голову мне на ноги пристраивал.

Окруженный любовью хозяев, он дожил до совсем преклонных лет. Уже почти ничего не видел, но тянуть за собой на прогулках продолжал по-прежнему. Находился под постоянным присмотром ветеринара, но очень не любил всякие уколы и каждый раз напрягался до предела и боролся против них из последних сил. Вот во время одного перенапрягся так, что сердце не выдержало. Похоронили его под березой, на берегу реки у очередного домика, теперь уже в «Президентской резиденции» (правда, это было одно красивое название, президентом там не пахло, а вот стая диких собак чуть меня конкретно не прищучила).

Для меня до сих пор остается загадкой, почему именно российские кокер-спаниели, как правило, обладают набором всех вышеперечисленных негативных свойств. Мне многие их хозяева об этом говорили. А вот во Франции и Италии это очень распространенная порода. Мы часто во время наших прогулок встречаем этих красавцев и на поводках, и без. И я ни разу не видел, чтобы они бросались на встречных собак или куда-то волочили своих хозяев. Собаки как собаки. Одно объяснение, очень похожее на правду, мне дали – еще в детстве тут во всех питомниках происходит отбраковка. Всех слишком нервных и не поддающихся дрессировке сразу отделяют и как вы думаете, что делают? А просто продают на Восток. Тамошним жителям, по их мнению, все сгодится. Вот такое оно тлетворное, это влияние Запада.

На этом мои описания семейных жизней, жен, домашних и не домашних питомцев оканчиваются.

* * *

Оформление обложки представляет собой «Портрет И. Ю. Литвинцева на Джерси» из личных фотоизображений автора книги, сделанный его супругой.

С уважением к будущим читателям. И. Ю. Литвинцев.

Примечания

class='book'>1 Сортир действительно был коровий. Они зимовали в хлеву, и все желающие серьезно облегчиться должны были устраиваться на верхнем бревне перегородки коровника. Крепко держаться руками за параллельную жердину, чтобы не сверзиться вниз, и повернуться к равнодушно жующим скотинкам голыми попами. И иных вариантов не было. Первый раз такую придумку сортира увидел – наверное, для увеличения будущей урожайности полей предназначалась.

(обратно)

2

В зырастой простуре, на хлявой мамуре без дури и хмури кондрался Кондрат. Он лудил стрекачку, трендел шкандыбачку, и в точку, и в тачку чулюпил вот так… Ну, а дальше припев такой же смурной и малопонятный, но мне нравился.

(обратно)

Оглавление

Введение, общее для всей книги

Часть 1. Разные жизни ДМД. Величие и бесперспективность его деяний. Введение в тему

  От детства до наследства

  Мои сравнительные воспоминания

  Первый английский период

  Рай на Корфу

  Второй Английский период

  Почти самостоятельная жизнь

  Наследство и первые путешествия

  Первая семейная жизнь Мучительное рождение и этапы становления великого писателя

  Личная жизнь до женитьбы и после

  Семейная жизнь после исполнения мечты

  Начало конца

  Неизбежность расставания

  Вторая семейная жизнь Чудесная встреча на фоне профессиональных успехов

  Брак на небесах

  Благородная старость – миссия выполнена

  Любовь к женщинам и алкоголю

  Прощание с мэтром

  Воспоминание Боттинга, побывавшего после смерти Джеральда Даррелла на Корфу

  А вот что сам ДМД думал о своей посмертной жизни

  Мое представление о роли Сущности в жизни ДМД

  Заключение к 1 части. Даррелл выполнил свою миссию. но…

Часть 2. Влияние творчества ДМД на мою жизнь в СССР и России

  Советская действительность, отраженная в одной отдельно взятой отрасли

  Книги ДМД и окружающая меня родная и неродная действительность

  Реализация давно задуманного. По следам путешествий ДМД

  Наши поездки на остров Маврикий (Ile Maurice)

  Поездка непосредственно к детищу Дарреллу – на Джерси

Часть 3. Почти автобиография

  Введение в тему

  Наша семья и жизнь в коммуналке Безмятежное детство

  История про Жучиху и ее последствия

  Дедушки и бабушки. Первые итоги генеалогических поисков

  Живность моего детства и причуды памяти

  Котя Первый и мамин щенок-псевдо шпиц

  Котя (он же Эдик) – мой воспитанник, умница и добытчик

  Другие ярославские коти. Московский период – часть 1

    Котя Второй

    Котя Третий, самый умный

    Котя Четвертый, мамин

  Московский период-часть 2

  Моя первая семейная жизнь

  17 лет брака – это срок!

  Французский подарочек, он же – Серый Помоечный

  Женщины до первой семейной жизни и после

  Моя вторая семейная жизнь и Серый от Ларисы Чудесная передышка с квартирным вопросом

  Серый от Ларисы

  Третья семейная и Гуннар Сибирский, 2005–2012 гг.

  Появление Гуннара

  Индиго, он же Дигуня (2013–2016 г.)

  Филимон-визитер

  Арлик – не кот, а любимый кокер сестры

*** Примечания ***