Белая книга детства [Ирина Александровна Абрамкина] (fb2) читать постранично, страница - 16

Лёна умерла, дом отошел к тете Рае, старшей сестре Марины Никитичны, и мы больше никогда туда не ездили.

Больницы.

Никто, наверное, так не любил больницы, как я. Но это все из-за еды, возможности спокойно выспаться, вечеров с обязательными страшными историями перед сном, и из-за повышенного внимания со стороны бабушек, которые тайком проносили запрещенные продукты. В больницах я лежала часто, и вжилась в этот хлорированный стерильный мир с вареной курицей на обед и хрустящим постельным бельем со штампом.

На Динамо, рядом со зданием лечебницы располагался парк. Мама привозила мне кулечек шоколадного драже, строго воспрещенного к передаче, брала за руку и вела по разрушенным ступеням вниз, туда, где комната смеха, тир, и где с руки можно было покормить белку.

Холодные коридоры по ночам гулко отдавались эхом. Дежурная медсестра дремала на посту, а я видела в коридорном окне Солнце, болтающееся во мраке, как бумажный змей. Я была «лунатик».

Мне нравилось смеяться в больницах и смешить других – меня ничего здесь не пугало. В изоляции под присмотром медперсонала я чувствовала себя защищенной. И я придумывала сказки, с годами они были уже про любовь, про кораблекрушение и таинственный остров, про девушку с глазами кошки. Вот так я расставалась с детством.

В больницу на Бучкури я привезла с собой картинку с теремком – я сама нарисовала ее. Теремок был большой, разноцветный, у него открывались ставеньки и дверцы. Но играла с картинкой уже не я, а детдомовский мальчик Ванечка. Их положили человек пять сироток в одинаковых полосатых маечках, и они всех нас, девочек и женщин, называли «мама». Я была «мамой» для Вани. Он играл в мой теремок, засыпал у меня на руках, я выхаживала его после операции. Я просила маму: «Давай, возьмем к себе Ваню!». И устав что-то объяснять мне на взрослом языке, мама сказала: «Подумаем». И выписала меня досрочно, чтобы я могла проводить Сашу в армию.

Прощай, детство!

Он стоял за забором, обритый наголо, в мешковатом сером костюме, одетом поверх белой футболки. Долго нельзя было к нему подойти. А потом все ринулись прощаться, и он обнял меня наспех, а я обвила его шею, и не хотела отпускать, мне так было страшно оставаться одной, без него. Но ему надо было попрощаться с подругой, с товарищами, с мамой, с отцом и всеми бабушками. Меня оттеснили. «Прощание славянки» под отправление поезда, и военный билет в окне.

Уезжал Саша. А с ним и мое детство босоногое – я становилась взрослой. Без него, строителя самодельного (настоящего) самолета, изобретателя домовых шашек, моего защитника и Рыцаря Зеленого пластмассового Совочка, моего совочка, который он отнял у дворовых хулиганов. Без него я стала полноправной хозяйкой нашей совместной комнаты, писала рассказы и стихи, училась играть на гитаре. Я торопилась взрослеть. Я узнавала мир иной – не созерцательный, а действенный. И этот мир мне нравился гораздо меньше.

Теперь мне кажется, я не смогла вспомнить и половины чудес Земли Моего Детства. Но как охватить и передать все это в мельчайших деталях, ничего не упустив? Кажется, уже невозможно. Воспоминания все больше похожи на старый фотоальбом. Как жаль, что я не хранила фотографий! Но я помню все снимки.

Вот красная польская палатка на берегу речки Эртиль. Коля и Галя совсем молодые, и я пузатая, зареванная, в трусах и белой панаме: «Я въяпаясь!..» – а неподалеку пасутся овцы.

А вот я прячусь за спинами брата и соседского мальчишки, чтобы проскользнуть без билета в кинотеатр «Заря» на Димитрова.

Вот мы идем долго, широкой шеренгой по Ленинскому проспекту, перекрыв движение, и сворачиваем на Чернавский мост. Ах! Расцветает шапка разноцветных огней в ночном небе, рассыпается звездами и тает в темной воде. И несется по головам гулкое, многократное: «Ура! Салют!!» В детстве все кажется сказочным.

А вернувшись домой усталая, я засыпаю на балконе, слушая грохот поездов, несущихся в другие города по ЮВЖД, и гул самолетов, взлетающих с испытательного аэродрома на Авиационном заводе.

И так же, как в детстве преграда век отделяла от жизни, так и теперь она отделяет от небытия. Ибо под веками всегда скрываются чудные видения: мир мечты, мир фантазии. Он безграничен, неисчерпаем. Вопрос лишь с том, насколько удастся задержать его силой. Как долго получиться не размежить век.