Любитель закатов на Палау [Евгений Николаевич Курской] (fb2) читать онлайн

Евгений Курской Любитель закатов на Палау

Где-то на Палау

На седьмой день я нарушил правило. Вообще-то решение было принято давно, а неделя мне понадобилась, чтобы собраться с духом. Если верить Жанне, то нарушителю это могло стоить жизни. Но Жанне с каждым днем я верил все меньше, да и довольствоваться баландой вместо полноценного обеда мне не хотелось. Последней каплей стала вчерашняя трапеза, когда нам принесли мутную жижу с редкими бляшками плавающего растительного жира. Поэтому, когда объявили перерыв и наша троица в ожидании доставщика еды уселась с подветренной стороны горы пластикового мусора, я сразу же приступил к рассказу.

– Никто не услышал, когда планета закричала. Да и не мог услышать. Душераздирающий вопль унесся в пространство вселенной на слишком высокой частоте, чтобы кто-то из людей мог услышать и заподозрить неладное.

Жанна с Мишкой, удивленные, повернулись ко мне. Хотя удивленным был только гигант Мишка, вынужденный переключить и без того рассеянное внимание с вожделенного ожидания съестного на меня. Жанна была скорее взбешена, мгновенно поняв мой трюк и, самое главное, осознав упущенную возможность.

– Нельзя до обеда… – привычно начала она, но ей не дали договорить. Обошлось даже без вмешательства с моей стороны. Подкатила роботизированная тележка, сразу прервав все разговоры и без остатка завладев вниманием трех голодных людей. Нутро робота распахнулось, вываливая на землю три запаянных пластиковых контейнера.

Я сразу все понял по внешнему виду слишком жидкой и прозрачной бурды, которая болталась внутри контейнеров. Жанна же, похоже, все еще не теряла надежды. Она жадно схватила ближайший контейнер, с щелчком вскрыла… и подняла на нас злые колючие глаза.

– Здесь просто вода. Горячая вода, мать их!

Не совсем вода. Я попробовал баланду и язык кольнуло соленым вкусом. Там был даже жир, еще меньше, чем вчера, но все же был.

– Да что же это такое! Вкалываю, как проклятая…

Жанна смотрела на Мишку и со стороны могло показаться, что ему адресуется ее недовольство. Но все понимали, что дурачок всего лишь попал под горячую руку. Женщина выказывала претензии стражам, вот только напрямую делать это было чревато.

Я бы с удовольствием присоединился к этому демаршу, не будь в том вины самой Жанны. В сложившихся обстоятельствах только от нас зависело качество питания. Конечно, условия были дикими, непонятными и даже неприемлемыми, но при этом и безальтернативными. Мы находились в полной власти стражей и наше мнение не имело значения. Приходилось играть по их правилам. Да и Жанна, при всем недовольстве, играла едва ли не азартнее остальных. Именно она вот уже который день раньше остальных расправлялась со съестным и задавала тему для разговора. Сколько я ни пытался жевать быстрее и глотать активнее, за шустрой Жанной угнаться было невозможно, она непременно оказывалась победителем этого дикого соревнования. К тому же, ее манера бесконечно выдумывать уловки и хитрости значительно увеличивали ее шансы. Но если Мишка в силу изрядно ограниченного интеллекта даже не подозревал о существовании не только соревнования, но и необходимости что-то рассказывать в обмен на еду, то мне было обидно. Я знал много интересного, что наверняка заинтересовало бы и стражей, но мы раз за разом слушали унылую бодягу из уст Жанны. А в ее представлении интересная история была всего лишь неприличным и вральным пересказом фильма или книжки.

– Сама виновата, – буркнул я, нехотя отхлебывая из контейнера.

– Чего виновата? Я виновата? – взвилась было она, но вовремя притихла, искоса поглядывая на стража. – Если бы ты не влез, я бы такое сегодня рассказала! Вы бы животики надорвали со смеху!

Сверля меня ледяным взглядом, она до побелевших костяшек на замерзших пальцах вцепилась в теплый контейнер с баландой. Согреться это не помогало, только остужало и без того не сильно горячую похлебку, но привычка была сильнее. Когда-то Жанна была красивой и даже наверняка роскошной брюнеткой, сейчас же от былого остался только высокий рост и красивые пронзительные глаза.

– Вот-вот. Только смеха нам и не хватает.

– Ничего. Сейчас тебя взгреют за то, что влез раньше времени, тогда не посмеешься, тогда наплачешься! Думаешь я просто так говорю? Я тут уже давно. Знаю, что к чему. Насмотрелась на умников, вроде тебя…

– Итак, продолжим! – громогласно объявил я и мы с Жанной одновременно повернулись к стражу. Я уже знал, что никакого наказания не последует, а Жанна продолжала ломать комедию.

Страж никак не отреагировал на мои слова. Сторожившее нас чудовище едва напоминало огромного, сейчас черного, богомола с бесчисленным множеством конечностей. Маленькая треугольная голова судорожными рывками вращалась и дергалась вверх-вниз, будто создание бил нервный тик. Хлысты тонких щупалец беспорядочно метались, многочисленные опоры постоянно топтались на месте, выбивая какую-то дьявольскую чечетку. Казалось, охранник не обращал на нас внимания и был занят решением своих непостижимых задач, но на самом деле страж контролировал все вокруг. От его сенсоров не ускользало ни одно слово, ни одно движение, а может даже и ни одна мысль – мы это выяснили давно и навсегда усвоили жестокий урок. Стоило лишь заикнуться, а то и просто подумать о неповиновении или причинении вреда кому-то, как он мгновенно оказывался рядом и сперва нещадно хлестал бичами щупалец, а при повторении – просто уволакивал виновного на переработку. Нас гнали следом, чтобы заставить смотреть, как несчастного живьем превращали в питательный биораствор, который тут же распыляли в атмосферу.

Я снисходительно посмотрел на Жанну и беззвучно обозвал ее лгуньей. Она все поняла по движению губ, вспыхнула, но ничего поделать уже не могла. Ей пришлось смириться с участью слушательницы.

– Значит, никто не услышал, когда планета закричала. Разве что точные приборы на биостанциях зафиксировали странный всплеск активности подопытных растений да некоторые цветоводы заметили, что их любимые орхидеи в горшках одновременно вздрогнули, будто по их нежным листьям пробежал электрический ток. Кому довелось в то мгновение находиться лесу, ощутили легкую дрожь под ногами и пробежавший по спине холодок секундной паники. Да еще собаки и кошки по всему миру на какое-то мгновение будто обезумели, став всего лишь мимолетным инфоповодом. Для всех остальных эпохальное событие прошло незамеченным. Самое обидное, что среди этих «слепых» и «глухих» оказался и я сам – тот самый человек, который многие годы призывал прозреть и услышать других…

– Хватить гнать! – не без раздражения перебила Жанна. Не участвовать в разговоре она не могла, это была ее прямая обязанность, поэтому она просто попыталась меня сбить с мысли в нелепой попытке отомстить. Наивная дурочка. – Тоже мне, нашелся предвидец. Таких пророков по дюжине за копейку на любой распродаже дают. Чего же молчал тогда, если знал?

– А никто слушать не хотел. Сейчас это очевидность, а тогда было безумием. Вторжение жуков из космоса! Пфу!

– Тише вы! – крикнул на нас огромный дурачок Мишка и на всякий случай отодвинулся, боясь быть заподозренным в причастности к опасным разговорам и наказанным.

– Завали хлебало! – привычно рявкнула на него Жанна, даже не удостоив взгляда. Здоровяк сразу сник. Несмотря на габариты тяжелоатлета и чудовищную силу в огромных ручищах, он побаивался злой женщины.

Жанна плотнее запахнула некогда ярко-оранжевую куртку, сохраняя тепло. Одежду нам всем выдали одинаковую и если мне с Мишкой огромные штаны с робой были почти впору, то женщине приходилось буквально заворачиваться в них многослойно. С ботинками сорок седьмого размера дело обстояло еще хуже, особенно с учетом того, что нам приходилось в этом шмотье работать.

– Давай, расскажи еще, что ты был большим ученым и чуть Нобелевку не отхватил. По мне, если ты на кого и похож, так на заспиртованного бомжару.

Я не стал ей напоминать, что все мы выглядели как бездомные, чудом пережившие стихийное бедствие – одинаково грязные, тощие, голодные, запуганные, одетые в тряпье не по размеру.

– А все твои опыты сводились к поиску дна очередной бутылки!

Жанна хрипло рассмеялась собственной шутке, однако никто не поддержал. Мишка еще больше вжал маленькую голову в огромные плечи и еще дальше отодвинулся от шумной женщины. Он больше не прислушивался, он с ужасом следил за вышагивающим неподалеку охранником.

– Ученым я был, факт. Добился мало чего и на Нобелевку не замахивался. И таки да, выпивал, бывало, – понуро согласился я. – Но это не отменяет того факта, что я почти всё предсказал. Даже появление жуков.

– Перестань называть их жуками! Это просто железяки. Роботы.

– Но кто-то же ими управляет. И этот кто-то – насекомое. Я уверен. Разумное насекомое. Могу доказать…

– Большей чуши не слышала! – фыркнула Жанна.

– О! Представляю, как ты удивилась бы моим опытам с папоротниками! Я записывал их разговоры.

– Чего?!! Разговоры?! Ты разговаривал с травой? – Жанна демонстративно схватилась за живот, изображая приступ смеха. – А куда говорил, в пестик или тычинки? А отвечали тебе откуда? Вот шиза так шиза!

– Может и звучит безумно…

– Еще как звучит!

– …но растения тоже могут общаться с помощью звуков. Только высокочастотных, наше ухо не может их воспринять, но мы все равно ощущаем воздействие этих звуков как резонанс окружающей нас среды. А вот с помощью приборов можно их записать и воспроизвести. У растений нет ушей и ртов, они всем телом генерируют и воспринимают звуковые колебания. В основном это примитивные коммуникативные навыки вроде крика о помощи при появлении рядом хищника или огня, сигнала о нехватке воды. У деревьев все сложнее, их корневая система связана грибным мицелием в огромную сеть, способную передавать сигналы, в том числе звуковые. Это древнейший интернет, существующий уже сотни миллионов лет!

Про интернет я слукавил, чтобы возбудить интерес Жанны, питавшей слабость к былым, ныне навсегда исчезнувшим развлечениям. Но, лишь глянув на нее, я понял, что это подстегивание было лишним, она и без того жадно слушала и ждала продолжения:

– Так что же получается, шпинат будет кричать, когда его режут в салат?

– Будет, – кивнул я. – И с ним за компанию будут кричать все растения, которые услышат этот крик, создавая невыносимый звуковой фон и пытаясь отпугнуть хищника.

– Что-то плохо у них получается. Помнится, если я хотела съесть салат, то всегда ела.

– А если не хотела? Бывало же, что желание иногда пропадало? Или подспудно возникало другое – вместо шпината съесть петрушку, колбасу или конфету?

Жанна призадумалась.

– Задача живого существа не лишить хищника желания есть, а всего лишь отпугнуть от себя. Если хищник сожрет соседний куст, то это проблема соседнего куста, который не смог себя защитить, а значит должен быть сожран в ходе естественного отбора. Но с культурными растениями в этом деле все очень плохо, в ходе селекции у пшеницы или гороха атрофировались многие функции их диких сородичей. Поэтому сейчас саранча целыми полями уничтожает посевы…

Я запнулся, вспомнив, что нет больше ни гороха с пшеницей, ни выращивающих их фермеров. Повисла неловкая пауза, нарушить которую внезапно решился дурачок Мишка:

– Так давайте попросим?

Мы с Жанной, шокированные невиданной активностью идиота, повернулись к нему.

– Чего?

– Попросим растения. Ну если жуки – это насекомые, а растения могут их пугать, то…

Он резко умолк, заметив, как страж дернулся, побелел, затем всем телом повернулся к нам и замер, будто его выключили. Плохой знак.

–Нет! – поспешил я успокоить «богомола». – Пугать никого не нужно. Растения с насекомыми живут в давнем мирном симбиозе. Еще даже намека на человекоподобных обезьян не было, а они уже мирно сосуществовали…

Я еще минут пять нес ахинею про покой, гармонию и взаимную любовь, прежде чем страж снова вернул себе умиротворяющую черную окраску и начал безумный танец.

– Пронесло, – облегченно выдохнула Жанна, а затем медленно повернулась ко мне и процедила сквозь зубы: – Пошел ты знаешь куда со своими разговорами?! Еще не хватало отхватить на пустом месте.

– Да я-то что? Это, вон, Мишка начал.

Жанна рывком повернулась к гиганту:

– Понял, бестолочь? Молчи! Всегда молчи! Понял?

– Понял, – чуть не плача прошептал здоровяк, втягивая голову в плечи и даже забыв про обед.

Его контейнер с мутной баландой бесхозным стоял на земле, невольно притягивая жадный взгляд всегда голодной Жанны. Она усилием воли заставила себя смотреть в другую сторону. Брать чужое было опаснее неповиновения или демонстрации насилия. За это «богомолы» убивали без предупреждения. Но при этом они почему-то никак не реагировали на психологические уловки, когда манипулированием и просто откровенным террором можно было довести человека до любой степени отчаяния.

– Ну так если понял, то извиняйся! – Жанна требовательно протянула свой пустой контейнер. – Компенсируй нанесенный вред, так сказать!

Мишка, не глядя ни на кого и словно испытывая стыд, покорно вылил остатки варева в ее плошку. Довольная Жанна принялась сербать баланду, причмокивая и улыбаясь.

При этой сцене «богомол» все также молотил щупальцами воздух и беспорядочно выбивал ногами пыль из земли, его цвет не изменился. Страж был безразличен. Как и я. У выживших сострадание атрофировалось едва ли не раньше милосердия. К тому же, Мишка мне не нравился. Говорить с ним бесполезно, работал плохо, происходящее понимал с трудом, если вообще понимал. Без него было бы лучше. Так что если Жанна усилит давление или даже избавится от него, я мешать не собирался. Может кого получше пришлют на замену.

– Так что там твои разговоры с папоротниками? – Жанна громко рыгнула. – Записал что интересного?

– К сожалению, я только начал работать в этом направлении. У меня было несколько любопытных образцов в лаборатории, но куда лучше было бы изучать их в естественной среде. На Палау. Съездив туда на пару дней, я загорелся идеей серьезной экспедиции. Даже начал деньги собирать.

– Это где?

– Палау? Райское местечко! – мечтательно сказал я и закрыл глаза, не без труда извлекая из памяти увиденную с высоты заходящего на посадку самолета зеленую россыпь тропических островков в синеве Тихого океана. – Это очень древний архипелаг. Точно не помню, но там что-то около трех сотен островов. Представляешь? Триста укромных уголков природы, почти нетронутых человеком.

– Представляю, – равнодушно сказала Жанна, вылизывая остатки бурой жижи со стенок контейнера. – Это там твои папоротники растут?

– Там, – кивнул я. – Только там. Садоводы их пытались вывозить и размножать, но мало что получалось. Нет, они размножались в неволе прекрасно, вот только мало чем напоминали своих диких сородичей. На родине они достигают пятнадцати метров в высоту и больше похожи на деревья, а в невольничьих палисадниках никогда не вырастали выше метра.

– Ты о них говоришь будто о каких-то медведях или слонах.

– Почти так. Это очень особый папоротник. Циатея серебристая. Но мне нравится больше название на маори. Капонга или просто понга. Очень ядовитое и невероятно красивое растение. А еще оно странное. У него нет врагов, даже извечные вредители папоротников, вроде паутинных клещей или улиток, просто игнорируют заросли циатеи. А если их перенести туда, то стремятся покинуть. Маори использовали яд для копий, но добывать его могли только жрецы после особого ритуала. Они входили в транс, проводили очень сложный обряд в виде танца перед папоротником и просили поделиться смертельно опасным соком, а потом надрезали руку и поливали растение кровью. Затем надо было ждать и слушать. Папоротник должен был разрешить.

– Чушь, – фыркнула Жанна.

– Может и чушь, – я пожал плечами, – но если брать без разрешения, то берущего ждала очень печальная участь.

– Суеверия.

– Скажи это первым колонистам. Англичане и голландцы взялись было рубить папоротники, чтобы расчистить место под хозяйственные нужды. Из них не выжил никто. Кто был посметливее и прислушался к местным, тот выжил. А потомки выживших и вовсе сделали циатею символом Новой Зеландии.

– И как же тогда удалось вывезти эти папоротники и насадить в грядки? – насмешливо спросила Жанна.

– Очень легко. Для этого не обязательно вредить растению. Оно размножается спорами, выбрасывает их миллионами и остается безразлично к судьбе потомства, пока то не укореняется и не начинает ветвиться, становясь частью разумного целого.

– Разумного?

– Разумного, – кивнул я с улыбкой, – еще как разумного.

– Ну ты окончательно спятил. То у тебя жуки управляют роботами, теперь уже трава оказалась с мозгами.

– У травы нет мозга. И у циатеи нет. А разум есть. Коллективный. Впервые это предположили биологи из Университета Западной Австралии. Они же и зафиксировали странные звуковые явления на высоких частотах. Установленная возле зарослей дикой циатеи аппаратура фиксировала звуковые всплески выше двухсот килогерц. И это было не хаотическим шумом, а четкой последовательностью, которую так и не удалось расшифровать. Но зато удалось установить зависимость этих всплесков и последующих природных катаклизмов.

– То есть, они их предсказывали?

– Я склоняюсь к мысли, что они их провоцировали.

– Как это? – несмотря на скепсис, Жанна заинтересовалась еще больше.

– Маори верили, что урожай батата напрямую зависел от циатеи. Если папоротник не хотел, то батат вовсе не вырастал. Поэтому его надо просить, принося кровавые жертвы. Есть легенда, что один особо сильный жрец так умел разговаривать с циатеей, что мог попросить о чем угодно. Однажды духи сказали ему, что вождь с далекого острова задумал напасть на его племя и готовит большой поход. Так жрец сначала попросил папоротник поднять большой шторм и разбить лодки врагов, а потом – приказать всем растениям на том далеком острове прекратить расти. В итоге остров превратился в пустыню, а вражеское племя умерло с голоду.

Жанна хохотнула:

– Так ты с цветами разговаривал или сказки народов мира собирал?

– Одно другому не мешает, а иногда и помогает. Особенно когда кое-что объясняет. Все дело в том, что циатея выдает стабильные двести килогерц. Те самые двести килогерц, которые захлестнули радиофон Земли после появления на орбите армады жуков. Я сразу все понял. Короче, это циатея позвала жуков.

От услышанного Жанна открыла рот, не зная как реагировать, а Мишка просто встал и ушел за мусорную гору. Это был инстинктивный поступок наивного ребенка, который от опасности прячется за дверцей шкафа. Пронзительный ледяной ветер, несущий ядовитую пыль, казался ему безопаснее компании двух праздно болтающих безумцев. Обуявший страх затмил остатки разума, заставив совершить поступок куда хуже любых опасных разговоров. Тогда я уже точно знал, что Мишкино место в нашем трио скоро станет вакантным. «Богомол» вроде бы никак не отреагировал на неподобающее поведение, он все так же танцевал безумный танец и вертел треугольной головой, но я заметил, как на мгновение хлысты щупалец окрасились синим, предвещая скорую расправу. Я это уже не раз видел.

– Это как же у них получилось? – удивилась Жанна. – Я еще понимаю, отпугнуть там или предупредить кого-то рядом. Но это же космос!

– Расстояние для них не проблема. Любое. Про странные высокочастотные сигналы мне как-то по секрету сказал один военный, служивший на станции космического слежения. Они периодически фиксировали акустическую последовательность, источник которой находился в южном полушарии. Звуковые волны распространялись в верхних слоях атмосферы и радиально охватывали всю планету, поразительным образом усиливаясь с каждым витком. В семидесятые годы американцы даже поставили на дежурство исследовательское судно, которое курсировало между Австралией и Новой Зеландией, записывая эти сигналы. То есть наши военные думали на американцев, а американцы подозревали наших. Ни те, ни другие ничего не добились и скоро свернули исследования. А новозеландцы продолжили и даже составили акустический атлас. Каждое наводнение, засуха и прочие катаклизмы сопровождались звуковой высокочастотной бурей. Они-то и зафиксировали особенно мощный ультразвуковой всплеск в конце того злополучного июня, в день солнцестояния. За ним последовал настоящий акустический шквал. И он шел не только из южного полушария, а буквально отовсюду. Все растения разом закричали на тех самых двухстах килогерцах.

Я протяжно вдохнул и выдохнул.

– Беда в том, что я слишком поздно об этом узнал. Но даже когда узнал, то интерпретировал неправильно. Я считал это предвестником некоей планетарной катастрофы и пытался понять, какой именно. А это был сигнал во вне. Я это понял, когда прочитал ежегодный отчет радиоастрономического общества. Они следят за радиофоном нашей планеты и фиксируют все аномалии. Одной такой и стал странный высокочастотный сигнал, в течение нескольких секунд зафиксированный в тот июньский день. Астрономы обрадовались, что зафиксировали угасающее неизученное космическое излучение, и принялись строчить научные работы. Когда же я сопоставил все, то понял, что это не мертвый космос, а сама Земля исторгла сигнал. Он был направлен вдоль галактического экватора в спиральный рукав Персея, сопровождаемый мощным гравитационным микролинзированием. То есть акустический сигнал сопровождался оптическим и постоянно усиливался гравитационными полями звездных скоплений Млечного пути. Как написал один английский астрофизик, такие уникальные условия создаются один раз в несколько сот тысяч лет. Ты понимаешь?

Жанна не понимала. Она слушала меня, выпучив глаза и разинув рот, то ли невероятно удивленная услышанным, то ли шокированная зашкаливающим бредом из моих уст.

– Папоротники ждали этих условий. А потом просто велели остальным растениям исторгнуть высокочастотный призыв о помощи. И помощь пришла. Пришла именно оттуда, куда был направлен сигнал. Спиральный рукав Персея, созвездие Гидры, красный карлик с каталожным номером GJ 357. Я видел расчеты. Астрономы вычислили по траектории торможения от орбиты Плутона, где были зафиксированы первые внеземные объекты.

– Но как… – растерянно промямлила Жанна. – Растения просто прокричали и все?

– Да. Все растения разом. По приказу циатеи. Она контролирует нашу планету и жизнь на ней. Везде в мире пылают войны, царит насилие и несправедливость, и только Палау благоденствует. Всегда и во все времена. Уверен, даже сейчас.

– Так уж и всегда?

– Последние несколько сотен тысяч лет точно. Этот архипелаг обошла даже Вторая Мировая война. Совсем рядом на Каролинских островах бушевали огненные смерчи сражений, а на Палау была тишь да благодать. Американцы пытались размесить там сначала контингент, потом хотя бы базу обеспечения флота, но безуспешно. Что-то всегда заставляло людей с плохими намерениями уходить оттуда. Циатея заставляла.

– А чего же она совсем не заставила их уйти.

– До недавнего времени люди были нужны. Туземцы тысячи лет питали корневую систему папоротников многочисленными кровавыми жертвами. Без крови и мяса циатея чахнет.

– А что же она будет делать сейчас? Людей ведь не осталось.

– Там, может, и остался кто. А может уже и необходимость отпала. Сейчас в атмосфере распыленной органики и без человека достаточно.

Зря я это сказал. Мы одновременно оглянулись на колоссы сетчатых раструбов, в беспорядке (или в непостижимом нашему пониманию порядке) разбросанные вокруг гигантской свалки. Все разной формы, высоты, оттенка бурого, но при этом нельзя было отделаться от мысли об их идентичности. Это как смотреть на разные тени от одного предмета.

Среди выживших не было единого мнения на их счет. Большинство просто относилось к ним как к карающей данности вроде тех же «богомолов» и старалось лишний раз не вспоминать. Но некоторые пытливые умы стремились понять. Пытливые, но глупые. Считать гигантские раструбы антеннами для связи с родным миром, скульптурами, инопланетными деревьями или даже хозяевами истязавших нас «богомолов» было наивной глупостью. Я был уверен, что это обычные распылители, на разной высоте и с разной интенсивностью выбрасывавшие в атмосферу переработанные в легкоусвояемые растениями удобрения из белка и жира. Те самые удобрения, от которых вдыхаемый воздух смердел трупной вонью. Не только воздух. Все вокруг пропиталось им, даже мы сами. Довольно скоро к этому зловонию все привыкли и не замечали, но иногда сознание будило остатки памяти о прежней жизни со свежим прозрачным воздухом, бескрайним голубым небом, кристально чистой водой…

Я с отвращением сглотнул, пытаясь избавиться от зловонного комка в горле и давя рвотный позыв.

– Ради этого все и делалось. Циатея ждала удобного случая, чтобы послать сигнал. А еще она ждала расплода самого удачного эволюционного продукта – людей.

– Расплода? Продукта? Людей? – растерянно спросила Жанна, явно потеряв нить моих рассуждений, но при этом не утратив интереса к самой истории.

– Да, людей. За каких-то пару десятков тысяч лет мы как биологический вид размножились до восьми миллиардов особей. А еще нам самим нужно было питаться, поэтому мы дополнительно расплодили кормовой скот, птицу и рыбу. Это оказалось куда эффективнее прошлых миллионов лет полуголодного прозябания в ожидании взрывного развития в животном царстве. Если раньше все эти питательные наборы в виде рептилий, динозавров, млекопитающих и прочих рыб в беспорядке бегали по лесам и степям, кое-как размножаясь и время от времени своими бренными останками подпитывали царство растений, то человек тысячекратно сократил этот период.

Жанна раскрыла было рот и тут же звонко, с клацаньем зубов поспешила захлопнуть его, сама испугавшись своего же незаданного вопроса.

– Да, – кивнул я, и без слов поняв этот вопрос. – Это не первое вторжение.

– Да иди ты!

– На Земле было несколько эволюционных взрывов, когда линейное развитие жизни вдруг сменялось экспоненциальным пиком. Правда, каждый такой пик всегда заканчивался полнейшей стагнацией, после чего жизни приходилось начинать развитие чуть ли не с нуля. Палеонтологи такие периоды называют глобальными вымираниями и объясняют их нелепыми естественными причинами. Например, про убивший динозавров метеорит ты наверняка слышала. Но это чушь. Не было никаких естественных причин. Началось все с палеозоя, где-то между пермским и триасовым периодами. То было время рыб, моря и океаны кишели фауной, столько жизни в них не было ни до, ни после. А потом водная стихия вдруг опустела, но зато появились биогенные горные породы. Это целые отвалы известняка, который состоит из раковин моллюсков. В естественной среде не существует условий образования таких отложений. Какой бы запредельной ни была численность моллюсков, их естественная убыль и воспроизводство были бы уравновешены экосистемой. Хищники, падальщики и, в конце концов, бесчисленное воинство сапрофитов благополучно утилизировали бы останки. Но вместо этого мы видим колоссальные кладбища трилобитов и кораллов. Что-то в один исторический миг убило их, извлекло плоть, а ненужные панцири просто утилизировало. Или взять нефть. Органогенная теория происхождения утверждает, что нефть образовалась на месте древних океанов из отложений водорослей, это подтверждено экспериментально и не вызывает вопросов. Удивляет другое. До появления жуков человек добыл столько нефти и еще больше разведал нетронутых месторождений, что для ее возникновения в естественных условиях не хватило бы никаких водорослей и никакого времени. Если только что-то не утилизировало эти водоросли вместе с обитающими в них ракообразными мгновенно. Та же история с динозаврами, архозаврами, крокодилами и прочими, чьи окаменевшие останки мы находили в огромных количествах. В естественных условиях они бы просто сгнили, а не были бы, так сказать, законсервированы на миллионы лет. Каждое вымирание отмечено черной меткой в геологии. Вместе с полным исчезновением биоты всегда появляются массовые органические отложения. Известняк, каменный уголь, минералы, нефть, смолы и битумы – все это побочные следы геноцидов.

– А что после нас останется?

– Что-нибудь да останется, – сказал я, кряхтя поднимаясь. Нехотя встала и Жанна.

Обед закончился. Я по привычке все еще пытался ориентироваться по солнцу и приблизительно определять время, хотя смысла в том уже давно не было, потому как исчезло само определяющее понятие времени с четко привязанным к нему распорядком жизни. Мы зависели от «богомолов», ориентируясь по их цвету и поведению. Спать, есть, работать, отдыхать приходилось не по желанию или потребности, а по непостижимой прихоти стражей.

– Что? – усмехнулась Жанна. – Какой-нибудь особый вид минералов?

Из-за горы мусора появился понурый Мишка, волокущий огромную телегу на двух колесах. К концу смены нам предстояло несколько раз ее наполнить.

– Что-то в этом есть, – Жанна стояла и в задумчивости, сама не замечая, слегка кивала. – Неспроста же мы сортируем весь этот пластик. Может быть формируем элементную основу для новой нефти.

«Богомол» окрасился сиреневым, сигнализируя начало работы и сразу тремя манипуляторами подхватил с земли кусок полистирола, демонстрируя нам «техзадание» на смену. Мы облегченно выдохнули. Собирать полистироловый мусор было куда проще превращенного в жалкие ошметки полиэтилена или ставшего ядовитой трухой поликарбоната.

– Почему бы и нет? – я пожал плечами.

– Они его едят, – как всегда неожиданно и громогласно подал голос Мишка.

– Чего?! – Жанна хохотнула. – Ты бы лучше и дальше молчал!

– Почему же? – неожиданно для самого себя я вступился за недалекого умом гиганта. – Известны случаи, когда насекомые не прочь перекусить пластиком. Личинки восковых огневок могут есть полиэтилен и даже этот полистирол. Но не в таких количествах, конечно же. Мы работаем на небольшой части огромного полигона. Здесь триллионы тонн различного пластика. Такие объемы никому не съесть. Тем более, такой пластик. Это уже давно просто мусор.

– А может, он такой и нужен? – подхватила чужую идею Жанна. – Типа, деликатес. Вроде сыра с плесенью для нас.

– Нет. Для технически развитой цивилизации, способной путешествовать между галактиками, изготовление любого пластика и в любых объемах не является проблемой. Здесь явно что-то другое.

– Но тогда зачем это все?

– Да кто ж их знает, жуков этих…

– Давай, колись! – если бы не страх наказания, Жанна наверняка толкнула бы меня, дружески подначивая. Она даже замахнулась было, по привычке, но потом быстро переключилась на мусор, судорожно сгребая в охапку все подряд. – У тебя ведь наверняка есть какая-нибудь хитро вывернутая идейка?

Я кивнул.

– Есть. Даже не одна. Было время, когда я считал наш труд повинностью. Вроде наказания. Для этого нам и сохранили жизнь. Миллиарды пустили на удобрения, а самых сильных и здоровых заставили расчищать нами же загаженную планету. А потом я отказался от этой идеи. Глупость это. Такими темпами и в таких условиях мы наверняка закончимся раньше, чем неубранный пластик. Мы слабы и неэффективны. Машина вроде того же «богомола» может работать безостановочно и сделает тысячекратно больше и лучше. Поэтому сейчас я уверен, что над нами проводят социальный эксперимент. Нас изучают.

Я замолчал, с оторопью увидев изменение цвета «богомола» на слепяще алый. Страж «вспыхнул» всем телом буквально на секунду, но я заметил.

– Думаю, жуки не ожидали нас увидеть на планете, – осторожно продолжил я, поглядывая на стража. Тот никак не отреагировал. – Вспомни, когда они только прилетели. Их корабли целый год не подавали признаков жизни и просто висели на орбите. Пока мы безуспешно пытались установить контакт, жуки, скорее всего, решали некую дилемму. Или ждали приказа с родной планеты. Все же разум во вселенной редок, а может и вовсе уникален.

– Ничего не поняла… Какой еще приказ?

– Что с нами делать? Гуманистическая дилемма. Они прилетели зачищать планету, как делали это много раз в прошлом, и вдруг вместо тучных стад каких-нибудь мастодонтов обнаружили развитую цивилизацию. С одной стороны – мы оказались идеальным ресурсом, с другой – мы разумны.

– Дилемма, как же… – под нос проворчала Жанна. – Это ж надо так назвать геноцид.

– Нет. Всего лишь компромисс. Мы же живы. И много кто еще жив. Мы сортируем мусор. Кто-то его собирает. Кого-то наверняка поместили в идеальные условия, а кто-то находится в адских даже по сравнению с нашими. Думаю, несколько миллионов людей наберется. И за каждым наблюдают, изучают, дрессируют. Наказывают за неповиновение, поощряют за хорошее поведение. Да и эта дурь с обменом еды на интересные разговоры тоже неспроста.

Жанна с третьего раза, смачно выругавшись, выдернула из основания высоченной горы спрессованных пластиковых бутылок рулон вспененного полистирола. Гора опасно зашаталась, но устояла, лишь по дальнему ее склону сошел легкий шуршащий оползень, обнажая рыхлое ноздреватое основание.

– Не, – сказала она, утирая выступивший на лбу пот. – Вот тут ты явно загнул. Сказка про папоротники и динозавров была прикольной, но это явный перебор. По мне все куда проще. Они экономят ресурсы. Зачем гонять зазря «богомолов», когда можно использовать людей. «Богомолы», поди, ломаются, разряжаются. А люди для них идеальный неисчерпаемый ресурс. Пока могут – работают. Не могут работать – отправляются на удобрения.

– Хорошая теория, если бы не система поощрения и наказания. Это классический лабораторный эксперимент.

– Вот ты вроде умный мужик, – с сочувствием сказала Жанна, – но иногда тупишь не хуже Мишки. Твоя система нужна для быстрого наведения порядка. За правильное поведение тебя поощряют, за неправильное – наказывают. Не надо усложнять.

Она была права, но признавать этого мне не хотелось. Особенно в свете того, что выглядевшая глупой Жанна оказалась не так уж дурой. Я ее считал хитрой, подлой, злой, но не умной. И вдруг выяснилось, что глупость была всего лишь маской, одной из многих.

– Я не усложняю. Я смотрю под нужным углом… – Сделав эффектную паузу, я собрался было выпалить, что вся моя история была просто забавной выдумкой ради вкусного обеда, а наивная Жанна приняла все за чистую монету, но не смог. Меня уже никто не слушал. Дрожа всем телом, Жанна глядела на что-то за моей спиной. Рядом трясся здоровяк Мишка, выронив рукоятки тачки.

Я тоже повернулся, и тоже остолбенел. Это было в новинку. Прямо передо мной, замерев в угрожающей позе, стоял сияющий алым страж. Сначала я его принял за нашего надсмотрщика, но потом увидел того привычно черным и «танцующим» в стороне. Это был другой «богомол», куда крупнее и без дергающейся треугольной головы. Мы никогда не видели их больше одного. Но куда более странным было, что за первым алым стояли еще двое.

– Пойдем, – услышал я низкий механический голос и не сразу понял, что это говорил страж. Я еще успел удивиться, что они знают наш язык, и тут же отругал себя за наивность. С чего бы им не знать его?

– Ну, пойдем, – весело и непринужденно попытался сказать я. Не получилось. Голос предательски дрожал, горло пересохло. Хотел было пошутить, чтобы Жанна с Мишкой не благодарили за шикарный завтрашний обед, которым их наверняка накормят за мою сказку, но не смог. Просто махнул рукой, развернулся на деревянных ногах и в сопровождении странного конвоя поплелся к башням распылителей.

Иронично получилось. Уводили меня, хотя еще пару часов назад я рассчитывал избавиться от Мишки и строил планы на завтра, размышляя над новой историей в угоду жукам. Оказалось, что лучше рассказанной сегодня мне уже не поведать никогда.

Немного успокаивало, что уводили меня в одиночестве, не хлестали, даже не подгоняли. Выходило, вели не на переработку, уготовив иную участь. Хотя, как знать, может она окажется хуже перспективы быть заживо распыленным. Как знать…

2022 год

Нетрудный выбор

Пытаясь перебить какофонящий, эхом отдающий в голове глумливый тенорок, я какое-то время скороговоркой мысленно повторял: «Я профессионал. Это просто работа». Но спасительна мантра не помогала, легче не становилось. С каждым вылетающим из поганого рта словом во мне лишь росла ненависть и желание схватить что-нибудь со стола и запустить в раскормленную морду борова. Хотя еще сегодня утром, когда собирался на эту встречу, я был уверен, что за журналистскую бытность навидался достаточно, чтобы не только мои чувства, но даже совесть атрофировались. Но вот поди ж ты, ерундовая халтурка вернула меня на грешную землю, встряхнула и заплесневевшие чувства, и остатки совести в черствой душе отыскала. Сидевший напротив упырь одним своим видом вызывал брезгливое омерзение, а уж когда открывал рот и начинал говорить, во мне растущей волной возникала потребность принять кислотно-щелочной душ и смыть липкую мерзость.

– Ну, мы… – боров «завис», не в силах подобрать нужного слова. И это была спасительная пауза. – Короче, познакомили меня с Вальком из администрации области… Или города? А-а-а… Да хрен с ним! Короче! Валек этот гнида такая! Но делами вертел! Да!!! Вот мы с того и поднялись…

Я на секунду закрыл глаза, а когда открыл, то вдруг понял, что невольно осматривал стол борова в поисках предмета для нанесения легкого, а может быть и среднего вреда здоровью. Благо, выбор был огромный. Стол был буквально завален барахлом, создавая впечатление помойки. Иконки, нелепые часы с какой-то крутящейся дребеденью, фотографии в вычурных рамках, роскошные канцелярские наборы, которыми никогда не пользовались по прямому назначению. Все за версту разило дорогим эксклюзивом, но одновременно отдавало пошлостью и создавало ощущение бутафории.

Я покосился на диктофон – пишет ли? Пишет… Диктофону хорошо. Ему все равно, что «слушать» – трели соловья или воспоминания бандита. Работал бесшумно, покорно. И задорно помигивал ярким огоньком, будто издевался, мол – пишу-то я, а расшифровывать придется тебе.

– Короче, прикупил я участочек на левом берегу. На него еще один урод слюни пустил, но я ему быстро бесплатный билет в реанимацию оформил, чтоб знал наперед…

Очень давно, когда я был нищим, но подающим надежды молодым журналистом, мне многие мэтры профессии давали советы. Большинство не пригодилось, забытые сразу же за ненадобностью и данные исключительно с целью подчеркнуть свою значимость и мою ничтожность, но парочка дельных запомнились. Одним из них был не столько совет, сколько пожелание интервьюировать болтунов. Это ведь простому человеку скрывать нечего и даже наоборот, в простом человеке неиссякаемым ключом бьет желание поведать журналисту как можно больше и подробнее. Но чем выше по социальной лестнице поднимается человек, тем менее разговорчивым он становится. Условный активист из условного третьего подъезда считает святым долгом вместе с насущными проблемами жильцов своего дома затронуть весь спектр вопросов от общественной морали и международной политики правительства до собственной биографии во всех подробностях. Тот же человек, но уже облеченный властью и утонувший в море денег, будет контролировать каждое произнесенное слово в инстинктивном страхе сболтнуть лишнее. Парадокс в том, что редакции с их многочисленными голодными коллективами кормят не разговорчивые бесплатные активисты, а молчаливые денежные мешки, платящие за политическую рекламу, имиджевые статьи и пиар. Поэтому в журналисткой среде и ходила легенда о занимающем одно из мест на Олимпе болтуне, который без нажима сам о себе наговорит на несколько приличных и дорогих материалов. Это было голубой мечтой любого имиджмейкера от начинающего до профи. И вот мечта осуществилась, однако вместо ожидаемого восторга и предвкушения бешеного гонорара я чувствовал необъяснимый страх и испытывал непонятное желание бежать подальше от сидевшего напротив меня болтуна.

– Короче, того… – Боров потянул ворот сорочки, пытаясь ослабить удавку красного галстука. Не только галстук, но и итальянский синий костюм, успевшая пропотеть и оттого смердящая черная сорочка были надеты явно ради фото на предвыборный плакат и, скорее всего, второй или третий раз в жизни борова. – Фирму свою мы прикрыли, а барахло все по-тихому слили. Короче, чуть не запомоились! Санек лыжи двинул на Украину к теще, типа отсидеться…

О чем борова не спроси, он все равно с упоением будет рассказывать, как и где «пилил бабло». Из этого хорошо получается компромат и черный пиар. Проблема в том, что пиар нужен другой, чтобы красномордый упырь на ближайших выборах превратился в белого и пушистого.

– Ну и вот, это самое… Как-то купил я долги одного чушка из Франции. А потом нагрянул к нему в Париж. Опаньки! Лямур, тужур, здрасьте!

Боров разразился скрипучим смехом, от которого затрясся стол вместе с барахлом.

– Должок, говорю, у тебя имеется! А он, типа, не понимаю! Ну мы его с парнями и подвесили на перилах, чтобы мозги включились и память проветрилась. Так он обделался прямо в свой костюмчик от гучи-мучи! – Боров уже не смеялся, а давился хрюкающим смехом, сучил под столом ногами и махал толстыми руками. После такого приступа хорошего настроения все барахло на столе не устояло и начало со звоном опрокидываться, падать, словно в кабинете случилось локальное мини-землетрясение.

А потом произошло странное. Боров вдруг заткнулся, будто его выключили, и очень бережно поднял с пола какой-то сувенир. Приглядевшись, я разглядел залитую в прозрачный пластик пулю. И тут же отругал себя последними словами. Этот мерзавец ведь воевал! Как я мог проморгать такую замечательную зацепку для настоящего интервью без перечисления сломанных челюстей и отжатых ларьков. Судорожно пролистав блокнот, я нашел несколько записей: первая чеченская кампания, медали, орден, начало девяностых, училище ВДВ, лейтенант, штурм Грозного, увольнение в запас по состоянию здоровья… Беда в том, что если он настоящий ветеран, которому довелось «хлебнуть» на той войне, то черта-с два он мне что-нибудь расскажет. Боевыми подвигами хвалятся только тыловые крысы.

– А ведь вы в бизнес и политику пришли из армии?

Впервые за последний час услышав мой голос, боров опешил и уставился на меня, часто моргая.

– Ну… – протянул он, сбитый с мысли. – Из армии. Да.

– Вашим избирателям было бы интересно узнать своего кандидата и с этой стороны. В политике очень мало людей, знающих проблемы бывших военных, ветеранов, которые пытаются найти себя в мирной, гражданской жизни. Вы сами были курсантом, молодым офицером, воевали. Имеете награды…

Боров тяжело вздохнул, уставившись в пол.

– Да чего тут рассказывать.Проблемы как проблемы. Как у всех.

Все-таки воевал, по-настоящему.

– О войне можно и не рассказывать, – помог я ему. – Нет ничего прекрасного в таких рассказах. Но можно ведь не только об ужасах рассказать. Например, о боевых друзьях, о маленьких радостях, о ждавших вас дома родных. О каком-нибудь забавном случае.

– Ну… И такое было.

– Вот видите!

– Короче, однажды случай со мной был. Под Шатоем. Попали мы крепко. Со всех сторон обложили. Но мне с пацанами повезло. Наш БТР крайним в колонне шел и по идее кранты нам – в колонне ведь подрывают первую и крайнюю коробочки, так? Ну вот… А наш борт не подбили, а только царапнули. Чудо! Обычно всех в мясо, с брони потом отдирают. А нас только развернуло и перевернуло. Мои пацаны врассыпную, сели по точкам, давай отстреливаться. А я в машине остался… – боров потупил глаза. – Ноги мне зажало, короче… Сижу, смерти жду. Бились мы с полчаса. А потом все затихло. Слышу, боевики появились, по-своему лапочут, постреливают изредка. Ну я и начал к смерти готовится. И ведь знаешь, что? Ведь говорят, что в такие минуты вся жизнь перед глазами пролетает. Брехня! Сидел и тупо вспоминал лицо матери. Так и не вспомнил. Вроде бы вот она, стоит как живая, а потом вдруг расплывается и превращается в какой-то студень. Ну, плюнул я на это дело. И знаешь, о чем начал думать?

Боров вдруг снова побагровел, захихикал.

– Ну, попервой я, конечно, затаился – вдруг обойдет меня смертушка стороной. Мертвым прикинусь. Бывали ведь случаи! А потом слышу, они уже возле моей машины трутся, хотят внутрь залезть. Ну, думаю, не обошлось… И вдруг про дьявола подумал.

– Про дьявола? – опешил я.

– Ну да! Как в кино, знаешь? Жизнь в обмен на душу. Ну, там, художники всякие, писатели и прочая шелупонь душу продают за талант. А я вот прикинул, смог бы я за жизнь душу заложить? Прям так и представил: вот появляется черт, вот протягивает мне договор, вот я его подписываю своей кровью. Оборжаться!

– И?

Боров на меня непонимающе уставился.

– Вот такая забавная история. Ты же сам просил…

– А как же вы выбрались? – спросил я.

– Откуда?

– Из западни той, вам же ноги зажало, а вокруг боевики?

Боров медленно моргнул, а затем громко неприятно сглотнул.

– Ну, это самое… Спасли ж меня, наверно… Как иначе? Я потом только в Ростове в себя пришел, в госпитале.

Он замолчал. Я сразу понял, что не услышу больше ни слова. Боров перестал изображать гостеприимного холеного барина и уже не делал попыток скрыть рвущуюся наружу звериную сущность. И без того сильное желание покинуть его кабинет и бежать без оглядки стало нестерпимым.

Когда я неловко поднялся, уронив блокнот, боров неожиданно вскочил из-за стола и пошел меня провожать. На пороге, судорожно сглотнув, он протянул руку, прощаясь. Борясь с брезгливостью и ужасом одновременно, я пожал его каменную ледяную ладонь, скользнул взглядом по лицу и остолбенел. Потом я уговаривал себя, что мне показалось, что это воображение разыгралось и это было просто корявое мясистое лицо, боров весь был какой-то бугристый, но те два одинаковых бугорка прямо на линии роста волос долго стояли у меня перед глазами. Эти две симметричные заостренные шишки на лбу, будто маленькие рожки торчали…

2011 год

Любитель закатов

Я не доктор, не медбрат и даже не санитар, да и вообще не имею отношения к медицине. И при этом я лечу людей, поэтому некоторые меня ошибочно называют знахарем, лекарем или каким-нибудь нетрадиционным врачом. Правда, лечу не всех и очень многим отказываю, как им кажется – беспричинно. Но зато те, кого я спас, считают меня обладателем невероятного целительского дара. Они-то и разнесли обо мне славу народного доктора, который помогает даже безнадежно больным. Я уже и место жительства с именем менял, и внешность, но не помогает. Дня не проходит, чтобы в мою дверь не постучал разбитый горем человек и не попросил о помощи, суля большие деньги и обещая осыпать любыми благами или, наоборот, начиная угрожать в случае отказа. Но я все равно отказываю. Было время, когда безуспешно пытался объяснять, но теперь просто отказываю.

Когда я вытащил то самое первое стеклышко из ноги соседа, дяди Вити из пятого подъезда, о карьере целителя даже не думал. Просто сидел на лавочке в тенечке и тоскливо наблюдал, как из «скорой» санитары выгружали соседа. Его из больницы привезли, ничего не сумев сделать со странным прогрессирующим воспалением бедра пенсионера. Лекарства не помогали, а отрезать ногу не позволил сам дядя Витя. Вот врачи и «выписали» его. Бегали и разводили суету дочь и невестка дяди Вити, санитары торопились, водитель «скорой» злился из-за задержки возле подъезда, а я не мог оторвать глаз от опухшей, перевязанной бурыми от крови и гноя бинтами ноги. Даже успел удивиться, почему бедро перевязали, а такую большую занозу не вытащили. Поэтому я просто подошел и выдернул странное мутное стекло с палец величиной. Хлынула кровь, поднялась суета, на меня с кулаками набросилась дочь дяди Вити, санитары принялись крутить мне руки, но сам дядя Витя вдруг посветлел лицом и объявил, что он начал чувствовать ногу, впервые за полгода. Она у него дико болела и от боли хотелось кричать, но пенсионер вместо этого хохотал как умалишенный. Через неделю отправленный домой умирать пенсионер уже гулял по двору и перед всеми хвастал на глазах заживающей ногой. А затем я спас маленькую девочку из соседнего двора, которая задыхалась и ни один врач не мог понять причины удушья. Я же шел мимо и, привлеченный плачем ее мамы, горевавшей над коляской с крохой, просто подошел и легко снял с шеи ребенка удавку. Это был тонкий побег растения, красивый, переливчатый, играющий на солнце всеми цветами чужой радуги. Ребенок впервые за много недель свободно задышал, а мать, уже наслышанная об истории с дядей Витей, начала меня благодарить. А я стоял, как дурак, моргал удивленными глазами и ничего не понимал. Осознание страшного факта, что только я видел и то стекло в ноге, и ту удавку на шее, пришло чуть позже.

Все началось с моей любви к закатам. Каждый вечер я сквозь запыленное окно своей однокомнатной квартирки с высоты одиннадцатого этажа провожал ко сну солнце. Каждый закат был уникальным, неповторимым таинством. Солнце из ослепительного булавочного острия медленно превращалось в распухающий багровый диск, окрашивало громады облаков червонным золотом, завораживало брошенными на бледнеющий небосвод тенями. Затем небо тускнело, на всю ширь заката расслаивалось блеклыми семью цветами спектра и медленно темнело, выпуская на небесную сцену ночных актеров – бриллиантовые россыпи звезд и всегда разную Луну. Каждую ночь она принимала новый облик от ледяной неприступной красавицы до кроваво-красной ненасытной хищницы, робко выглядывала из облаков новорожденным серебряным серпиком или играла в прятки с грозовыми тучами. Так было всегда и так все начиналось в тот день, пока вдруг солнце не увеличилось в несколько раз и не изменило цвет на серо-бурый, небо покрыли зеленоватые низкие облака, а привычный городской пейзаж за окном не сменился на пустынный с черным песком, из которого торчали редкие стекловидные кусты. Я чуть с подоконника не свалился от увиденного и даже заорал от ужаса. Но мой крик никто не подхватил, потому что не увидел ни чужого неба, ни чужого солнца, ни чужой пустыни. Я один их видел.

Лишь после истории с удавкой на шее девочки я наконец понял, что благодаря своему странному хобби наблюдать за вечерним небом обрел дар, а может и проклятие. Странно видеть невидимое другими. На мое счастье, я не стал другим доказывать, иначе наверняка угодил бы в психушку. Вместо бесполезных слов я принялся помогать людям.

Я вынимал стекловидные занозы и незаживающие раны исчезали. Я очищал кожу от маслянистой серебряной жижи и люди навсегда забывали про агрессивную аллергию. Я чистил тротуары и дороги от чужого мусора, который был невидим для людей, но это не мешало им биться и резаться о него.

Однажды случилось необычное. Как-то ночью, вырубая чужие кусты возле калитки детского сада, я боковым зрением заметил размытое движение. Что-то с трудом волокло искореженный ржавый остов велосипеда. Приглядевшись, я разглядел странное создание, похожее на бесформенное привидение из старого мультфильма. Это был обитатель того загадочного пустынного мира, с которым мы невольно породнились. Выходит, мы их дом загадили не меньше, чем они наш. Нужно будет как-нибудь наладить контакт с коллегой, ведь одним делом заняты. Да и по всему выходило, что наши миры «породнились» надолго, если не навсегда. Хотя, как знать, может очередной заход солнца разорвет необычную связь, как однажды установил ее? Но, на всякий случай, я бросил любоваться закатами. Еще не хватало, чтобы у меня таки обнаружился дар, только не лечить людей, а открывать проходы в иные миры. Лучше не рисковать.

1997 год

Исправительный срок

Первое, что пришло ему в голову после пробуждения, была досада за зря потраченные деньги. Кругленькая сумма ушла на всевозможные подготовительные курсы, и только лишь открыв глаза, Лагонов понял, что его обманули. Как и продажные адвокаты, прокуроры и судьи, с удовольствием бравшие его деньги и ничего не сделавшие из обещанного. Обещалось ему несколько месяцев чуть ли не отпуска на тропическом острове, а по факту… Буквально холодея от ужаса, Лагонов непонимающе уставился сначала на суровые кроны заиндевевших деревьев над головой, а потом – на мерцающую плашку объемного текста, навязчиво висевшую на границе зоны видимости справа. Короткое сообщение извещало его о вынесенном приговоре в два года наказания без права обжалования в ближайшие семь месяцев.

Как только система зафиксировала, что он прочитал и понял прочитанное, сообщение исчезло, предоставив возможность любоваться видами. Хотя делать это было проблематично, потому как Лагонов смотрел через довольно узкую щель в каком-то ведре. С трудом подняв почему-то невероятно тяжелые руки, он сначала подивился на металлические рукавицы на них, а затем ощупал сооружение на голове. Это оказался рогатый шлем. Содрав его, Лагонов ощутил удар ледяного ветра в покрытое испариной лицо. Первым же инстинктивным порывом было желание надеть его обратно, однако он понимал, что именно из-за этого железа он будет потеть и замерзать еще больше. Оглядев себя, он с тупым удовлетворением обнаружил полный рыцарский панцирь, на груди лежал и давил плитой огромный треугольный щит, из ножен на широком кожаном поясе торчала рукоять меча.

– Значит, средневековье, да? – в пустоту сказал Лагонов, отпихивая щит и с кряхтением пытаясь подняться. – А как же райский островок с пиратами, дикарями и закопанными сокровищами? Ну ничего, дайте только выбраться…

Лагонов вовремя замолчал, вспомнив, что находится в прямом эфире. Неосторожно сказанное могло навредить прежде всего ему самому. Люди, бравшие с него деньги и обещавшие в обход закона облегчить его виртуальное исправление, были на свободе с развязанными руками. Но даже если справедливость восторжествует и продажных судей, прокуроров и адвокатов накажут, ему от этого легче не станет, скорее наоборот. К уже полученным двум накинут еще парочку лет за дачу взятки. Но куда противнее было от мысли, что он поверил проходимцам, обещавшим пристроить его в райское местечко, и потратил время и деньги на подготовку к роли карибского пирата. Усмехнувшись, Лагонов оглядел унылый северный пейзаж и безуспешно попытался представить, как ему здесь помогут обретенные навыки вязания канатов, морской навигации и потребления рома в нечеловеческих объемах.

Когда последняя железяка с лязгом упала на бесформенную груду, некогда бывшую рыцарским доспехом, и оказавшийся в шерстяном трико и стеганой куртке Лагонов с наслаждением расправил плечи, мрачный ледяной лес огласился истошным женским криком. Затем снова, на сей раз сильнее и ближе. Повернувшись к источнику звука, он сначала заметил какое-то мельтешение среди деревьев, а затем прямо на него выскочила босая женщина в изорванной одежде, с растрепанными светлыми волосами.

– Бог услышал наши молитвы и послал вас! О, мой господин! – завопила она и упала на колени, сгибаясь в раболепном поклоне. – Я вас нашла! Спасите!

Женщина, или вернее девушка, была очень недурна собой даже несмотря на перепачканное грязью лицо, сбитые в колтун каштановые волосы, выскочивший под носом прыщ, воспаленные царапины на шее и скверную вонь никогда не мытого тела. Запах смутил Лагонова больше всего. Когда он только открыл глаза, то его порядком удивила визуальная и тактильная реалистичность окружающего мира, что уже было грубым нарушением Конвенции, теперь же он столкнулся с обонятельной иллюзией, о существовании которой даже не слышал.

– Я? Души? – промямлил Лагонов, не узнавая своего голоса.

– Защитник! Беда пришла! Только на вас надежда! Умоляю! – еще громче заголосила женщина и снова начала бить поклоны.

Среди судорожных метаний обрывочных мыслей в голове словно свет маяка внезапно мелькнуло воспоминание. На одном из курсов между уроками фехтования и плавания учили поведению с подобными персонажами. Они были довольно тупой частью умной системы и действовали исключительно по сценарию. Если вместо правильных и конкретных вопросов жевать сопли, то этот дурной спектакль продлится бесконечно.

– Что случилось, дитя?

– Дракон! Дракон разбил наши повозки! Пожрал лошадей и осквернил товары, которые мы с батюшкой везли на ярмарку в славный город Меревил. Спаси нас, господин!

Лагонов окончательно сник. Значит ему предстоит два года мучиться не просто в средневековье, а в хитровыделанном с драконами, эльфами и прочими гномами.

– Где это случилось?

– В поле за лесом! – дочь купца приподнялась на цыпочках и показала в сторону, откуда прибежала.

– Далеко?

Она явно не подозревала о существовании мер длины, а потому лишь повторила:

– В поле за лесом!

– Хорошо, веди.

Лагонов двинулся было в указанном направлении, но купеческая дочка осталась стоять:

– Господин разве не возьмет оружия? Дракона не одолеть без острого меча!

Пришлось вооружиться.

– Доспех тоже не помешает доброму господину! – продолжила она гнуть свою линию, мерно отбивая поклоны. – Дракон велик, грозен и коварен!

Лагонов, вздохнув, поднял тяжеленный щит.

– Господин разве…

– Замолкни! – рявкнул он. – И веди. Остальное не твоего ума дело.

– Слушаюсь, мой господин! Следуй за мной, мой господин!

Неприметная тропка скоро вывела их на окраину леса, за поредевшими просторами которого действительно обнаружилось что-то вроде заброшенного поля. Среди засохших стеблей чахлой кукурузы высилась живая черная гора. Нижняя ее часть монолитом вросла в стылый грунт, а вот верхняя ходила ходуном, иногда выбрасывая длинную гибкую шею с маленькой головкой и толстые когтистые лапы. Создание с аппетитом трапезничало, не спеша что-то разрывая и глотая, высоко запрокидывая голову. Вокруг валялись остатки разбитых повозок, изорванное тряпье, набитые чем-то мешки и кули.

– Вот он! Вон!!! – неожиданно, заставляя Лагонова вздрогнуть, дико заверезжала спутница и трясущейся рукой указала на дракона, будто и без ее подсказок было не понятно. А затем просто рухнула в обморок.

Дракон перестал жрать и голова на змеиной шее мгновенно повернулась к ним. Лагов похолодел, чувствуя на себе ледяной взгляд чудовища. Когда же оно поднялось на четыре ноги-колонны, втягивая шею и расправляя огромные кожистые крылья, холодок перерос в сковывающий животный ужас с оцепенением. Лагонов и сам не заметил, как упустил щит, и не услышал, как о щит звякнул выроненный меч.

– Герой? – вдруг прорычал дракон вполне человеческим, но только усиленным в десятки раз голосом. – Ну что ж, закусим героем. А то купец и его кобыла были костистыми…

С другого конца поля послышался заливистый свист, мгновенно переключивший внимание рептилии. А затем неизвестный разразился в ее адрес такой отборной и обидной бранью, что даже Лагонову стало не по себе.

Взревев, дракон ринулся на скрытого кукурузой обидчика, но через сотню метров внезапно споткнулся, увязнув в чем-то, и рухнул. Лагонов вытянул шею и даже взобрался на валявшийся щит в желании рассмотреть происходящее, но безуспешно, а подойти ближе боялся. Какое-то время дракон еще метался, его пасть звонко клацала зубами в стремлении кого-то достать, но через пару минут все же затих. И только тогда показался его противник.

Из-за туши чудовища вразвалочку вышел разбойничьего вида небритый и нечесаный черноволосый малый в потрепанном кожаном плаще, стоптанных кованых сапогах, в которые были заправлены перелатанные шерстяные штаны, тело от шеи до бедер закрывала мятая не раз ремонтированная кольчуга с обильными проплешинами ржавчины. Он деловито обошел дракона, что-то проверяя на ходу и оставаясь удовлетворенным. Приглядевшись, Лагонов разглядел крупноячеистую сеть, которой было опутано чудовище.

– Дракон повержен! Мы спасены! – заголосила внезапно пришедшая в себя купеческая дочка, снова заставляя Лагонова вздрогнуть. – Спасибо, мой господин! Я разнесу повсюду благую весть и умножу вашу славу героя…

– Лучше заплати да не скупись, – раздался насмешливый хриплый голос и, обернувшись, они увидели медленно идущего к ним того самого черноволосого молодца.

– Злато меркнет в сравнении со свершениями во имя спасения души…

– Хорош по ушам ездить! – крикнул на нее тот. – Мне твое спасение до одного места. На него бренди не купишь и румяную девку в кабаке не снимешь.

Он посмотрел на Лагонова и подмигнул:

– Это я не ей говорю. Тебе. Слушай и на ус мотай. Ты пока зеленый и неопытный. Всегда и за все бери деньги. Это никак не повлияет на рейтинг, но зато всегда будешь с ништяками. Да и от сумасшедших убережет, которые тебе проходу давать не будут с просьбами о дармовой помощи. Пускай заранее знают, что ты всегда готов геройствовать, но строго по таксе. Так что давай, раскошеливайся милая!

Это адресовалась уже дочке купца, которая тут же гневно вспыхнула:

– За что? Дракона одолел герой, а не какой-то разбойник…

– Ты дурочку-то не валяй! Будто не знаешь, что твой герой чуть рядом с тобой в обморок не грохнулся. Я все сделал и награда вся мне.

Дочери купца явно нечего было возразить, поэтому она просто обиженно пыхтела, стараясь испепелить взглядом наглеца, но это не помогало. Наконец она сдалась, сникла и без сил опустилась на землю. Чернявый малый же, на мгновение замер, косясь куда-то, затем удовлетворенно крякнул. Только в тот момент Лагонов понял, что встретил коллегу по несчастью. Это был живой человек из его мира и он сейчас явно общался с системой, читая какое-то уведомление, скорее всего извещавшее о поступлении гонорара.

– Пошли, покажу да расскажу кой-чего.

– А как же?.. – Лагонов растерянно смотрел на женщину, не решаясь ее бросить.

– Ты же понимаешь, что это просто персонаж? С нее больше ничего не получить, даже в качестве приятного бонуса. Мордашка у нее славная и фигурка зачетная, вот только ее даже полапать нельзя.

Безразличие к происходящему, которое усиленно демонстрировала девица, мгновенно сменилось гневом:

– Да как ты смеешь! Это настоящий рыцарь и герой! Он не оставит даму в беде…

– Заткнись уже, а? – вяло бросил он и та действительно замолчала. – Это уже ходячая и уж точно не твоя проблема. Основная миссия была связана с обезвреживанием дракона, ты ее благополучно провалил. Теоретически можно взять эту блаженную дуру под защиту и сопроводить домой! Это будет долго и не факт, что тебе вообще заплатят. А могут и счет выставить за утраченную повозку и прочее барахло. Поверь, бывали случаи. Я так понимаю, монет у тебя не густо?

Лагонов запросил у системы информацию о балансе и погрустнел еще больше:

– Вообще минус.

– Вот видишь! А так эти хитрые купчики еще и на тебя весь ущерб спишут, а потом заставят бесплатно пахать. Мол, дракона вовремя не заборол и позволил гаду повозки с товаром разбить. Ладно, хорош о ерунде. Пошли.

Лагонов двинулся следом, но время от времени оглядывался на купеческую дочку, которая все также призывно и умоляюще смотрела, молитвенно сложив руки. Мозгом он понимал правоту нового знакомца, но не сердцем и душой. Однако, чем дальше он отходил, тем меньше его терзала совесть, а потом мерзлые початки кукурузы и вовсе скрыли бедняжку. Да и любопытство сыграло свою роль.

Приближаясь к дракону, Лагонов невольно замедлил шаг. Издалека тот выглядел огромным, вблизи же оказался попросту исполинским, закрывшим половину неба. Метров за десять стал ощущаться исходивший от него жар, сделалось тепло. А потом появился и запах, как ни странно, чудовище пахло приятно, распространяя вокруг легкий древесный аромат.

– Вот, познакомься, – насмешливо сказал лихой молодец, – Цваргл, гроза окрестных крестьян. Они из-за него и бросили это поле вместе с урожаем. Несмотря на размеры, чистейший вегетарианец. Черный. Запоминай. Самый крупный, сильный, неповоротливый и тупой.

– Он сказал, что сожрал лошадь и купца. Грозился и меня…

– Ага, как же! Самый крупный, сильный, неповоротливый, тупой и брехливый. Вон они, купец-сквалыга добро проверяет, а лошаденка за кукурузой хоронится. – В указанном направлении действительно обнаружились живехонькие мужичок в богатом тулупе, который собирал в кучу остатки товара, и каурая лошаденка. – Ты вообще драконов меньше слушай. Более лживых тварей еще поискать.

– Тварей. Есть и другие? – глотая сухой комок в пересохшем горле, не своим голосом спросил Лагонов.

– Конечно, есть! Золотой слишком умный и с ним лучше вообще не связываться, но золотые и сами избегают людей, брезгуют. Красный никогда к себе не подпустит и будет издалека плеваться ядом, а синий – клеем. Изумрудный до невозможного проворен и может ощетиниться острыми как бритва пластинами, с сетью и арканом на него бессмысленно идти. Белые, как и золотые, людей сторонятся и в здешних краях не водятся, но все равно имей в виду – они огнедышащие.

Ведя Лагонова, он не спеша обходил тушу, пока не оказался у головы.

– А вот черные, хоть и самые здоровые, всегда будут легкой добычей.

Лагонов в ужасе смотрел на огромную голову с торчащими из-под сомкнутых челюстей кривыми клыками. Голова покоилась на земле и желтыми раскосыми глазами свирепо глядела на людей. Из гневно раздутых ноздрей валил пар.

– Легкой? – с обидой проворчала голова и, заставляя Лагонова в испуге отпрыгнуть, клацнула пастью в сантиметре от лица черновласого храбреца. Тот даже не шелохнулся. – Ты меня врасплох застал этой сетью. А не то бы я…

– Я же говорил, – он посмотрел на Лагонова, – тупой. Не бойся, подходи. Сценарий не позволит ему причинить тебе вред. Да тут вообще мало что может тебе навредить, иначе наш брат мер бы через минуту после загрузки. Смотри и запоминай!

Он подлез под раздутое сизое брюхо дракона и ткнул рукой в веревочный узел на удавке, сковавшей задние ноги.

– Это слабое место всех драконов. Вяжи под коленкой, он себе суставы повыворачивает, а ничего сделать не сможет. Лишь бы веревка была прочной.

– А теперь что, – Лагонов содрогнулся, – будешь убивать?

От этого вопроса незнакомец развеселился, а чешуйчатая тварь свирепо вскинула голову.

– Сразу новичка видно! – Он щелкнул пальцами перед мордой дракона, а затем вдруг потрепал его за маленькое кожистое ухо, словно старого любимого пса. – Не все так просто. Это экосистема. Дракон знает, что его накажут за нападение, поэтому делает это от безысходности. Например, чтобы не сдохнуть с голоду. Если ты его убьешь, то, по сути, покараешь за естественную потребность и нарушишь баланс. Дракон хоть и вегетарианец, но его присутствие отпугивает тысячи мерзких, премерзких и очень премерзких тварей. Они мгновенно повылазят из своих нор и начнут вредить похлеще сотни драконов. А раз ты убил их естественного врага, то тебе и разбираться с полчищами гарпий, циклопов, василисков и прочей нечисти. Так что лучше одна профилактическая беседа с тупым драконом, чем без устали махать мечом пару месяцев.

– Беседа?

– Да. Разговор по душам. Мы будем молчать о случившемся, а великий могучий Цваргл пообещает нам убраться из этих мест.

– Всего лишь?

– У драконов много слабых мест, помимо коленей. Например, самолюбие. Если его собратья узнают, что великого могучего Цваргла одолел неопытный и мокрый от страха новичок, то его со свету сживут издевками.

– Меня ты одолел, а не новичок! – возмущенно прорычал тот.

– А я вот скажу, что он. И девка подтвердит.

Дракон в бессильной ярости попытался разорвать путы, в его утробе родилось рокочущее клокотание, а могучие суставы опасно затрещали, но все было тщетно, веревка выдержала. Слова охотника о методе связывания невольно подтвердились.

– Да и вообще эта история получается с душком, – немного глумливым тоном продолжал черноволосый. – Великого могучего Цваргла обвели вокруг пальца и одолели примитивной сеткой, а потом еще заарканили и связали, как ягненка.

Дракон сник.

– Ну так что? Обещаешь оставить эти места?

– Обещаю, – буркнула тварь.

Охотник рассек ножом путы и проворно отскочил, таща за собой и Лагонова. Дракон взревел, сотрясая округу, поднялся на непослушные, подкашивающиеся ноги, а затем расправил огромные крылья.

– Увидимся, – зловеще прорычал он и вдруг вперился желтыми страшными глазами в Лагонова: – Я тебя запомнил, новичок. Берегись!

Подняв шквал, дракон тяжело взлетел и, медленно беря в сторону заката, неуклюже полетел на поиски другой добычи.

– А не обманет?

– Нет. Обещанное слово для них железно.

– Как тебя зовут? – спросил Лагонов, вдруг поняв, что они до сих пор не познакомились.

– Не важно. И твоего имени знать не хочу. И за что сидишь – мне тоже неинтересно.

– Но зачем же?..

– Зачем помогаю тебе? – черноволосый, наматывая на локоть веревку, ухмыльнулся. – С чего ты взял, что это помощь? Я с тобой просто болтаю. Ты желторотый лопух, я опытный старожил. Это же чисто социальные заморочки. Всегда приятно чувствовать себя чуть выше и значимее в сравнении с кем-то. Чутка поделюсь с тобой опытом, от меня не убудет, а тебе все же польза. А может и нет. Да и скорее всего нет, ведь каждый считает себя уникальным, самым умным и лучшим, чтобы прислушиваться к кому-то. Поэтому считай это просто болтовней. С реальным человеком все куда сподручнее языком чесать, с электронными болванами особо не поболтаешь.

– Нет, почему же, я был бы очень благодарен…

– К тому же, я тебе вроде как должен. Это ведь твой дракон был, твоя добыча. Вот тебе и первый совет: не щелкай клювом! Охотников много, а добычи мало. Система тебе, как новичку, первое время будет помогать, но потом придется побегать с ногами в руках.

– Можно спросить?

– Валяй!

Хоть у Лагонова и крутились на языке тысяча вопросов о новом мире один важнее другого, однако спросил он о мире прежнем.

– Почему все так реалистично? – прошептал он. – Это ведь запрещено Конвенцией.

– Чем-чем?

– Конвенцией о запрете виртуальной реальности. Вот уже лет сто разрешена только дополненная и смешанная, чтобы человек не забывал о реальном мире.

Чернявый глумливо хохотнул:

– Тебе сколько лет? У взрослого человека розовые очки должны пропадать одновременно с окончанием пубертатного периода, самое позднее – с появлением первого седого волоса. Законы, конвенции, права и прочая чушь существуют только на бумаге. В реальной жизни у нас есть только обязанности.

– Но…

– Рабство запрещено уже несколько веков, но в исправительных лагерях оно процветает. Ты ведь наверняка потому и выбрал виртуальное наказание, потому что боялся попасть на какой-нибудь орбитальный завод и угробить здоровье за пару лет?

Лагонов смущенно опустил глаза.

– Все вредное производство в мире существует за счет бесплатного труда зеков, а обществу навязана мысль о необходимости этого как лучшего способа исправления преступников. Вот только никто не исправляется. Зек просто задарма вкалывает несколько лет, пока не склеивает ласты, а потом родным присылают уведомление о смерти. И всем плевать. Мир перенаселен. Из двенадцати миллиардов только одна десятая процента подвергается исправлению. А это миллионы рабов, перерабатывающих отходы, строящих космодромы на спутниках, добывающих редкоземельную руду в кольцах Сатурна. Или, как мы, развлекающих публику. Но если фабрика на задворках Луны изначально задумана как худшее место, куда никто не хочет попасть, то виртуалка задумана как ловушка. Отсюда не должно хотеться уходить.

Лагонов опасливо оглянулся – не услышал ли кто, хотя именно там это было бессмысленно, от системы не ускользало ни одно слово.

– Не боись. Всем плевать на крамолу. Кроме нас двоих этого никто не услышит.

– А мы разве не в прямом эфире?

– Чего?! – искренне удивился незнакомец. – Кто ж тебя такого великолепного пустит сразу в прямой эфир? Чтобы попасть в шоу, нужно иметь ранг не ниже третьего.

– Какой еще ранг?

Чернявый незнакомец прищурился, оценивающе глядя на него, а затем с каким-то хищным удовлетворением и мерзкой ухмылкой произнес:

– Ты не читал договор.

– Почему же, читал… – Сам себя удивляя и стыдливо глядя в землю, принялся оправдываться Лагонов. – Обычный типовой договор. Я обязуюсь участвовать в шоу и передаю все коммерческие права на использование своего персонажа, мне за это отчисляются проценты. Пункты о монетизации я очень внимательно изучил…

– Их все изучают, дурное дело нехитрое. Первые двадцать пунктов сулят золотые горы. С двадцатого по сороковой объясняются правила предоставления условно-досрочного освобождения за хорошее шоу. Следующие сорок гарантируют неприкосновенность твоего тела на весь срок исправления. Большинство остальное или не читает вовсе, или не вникает в прочитанное, а там-то и начинается самое вкусное.

Он наконец свернул веревку и закинул за спину. Затем долго смотрел на изрядно подпорченную драконом сеть, сомневаясь в возможности ее починить, но и тратиться на новую ему явно не хотелось.

– Эти пункты специально написаны нудно, казуистически, многословно, чтобы отбить желание вникать. Но если вникнуть, то перспектива сгинуть на сталелитейном заводишке выглядит не такой уж и страшной, потому как оттуда есть хотя бы теоретическая возможность выбраться, а отсюда выхода нет.

Лагонов припомнил, что все-таки читал в договоре что-то подобное, только ничего не понял, а потому просто не придал значения. Он привык игнорировать пункты в любых договорах, в которых не были предусмотрены какие-нибудь санкции. Читал и тут же автоматически забывал прочитанное. За прожитую жизнь ему довелось подписать тысячи подобных документов, состоявших из сотен пунктов с разжевыванием очевидного в качестве страховки на случай иска от нерадивого подписанта.

– И что же там, если вкратце? – глотая комок, спросил он.

– Первое время система будет тебе помогать, особенно пока у тебя будут деньги. Ты быстро доберешься до второго, а может быть и выше. Но потом придется самому. И придется несладко. Участие в шоу начинается после достижения третьего ранга, но там все равно будет жесткая премодерация и, скорее всего, тебя будут отовсюду вырезать. Прямой эфир и монетизация будут доступны после пятого ранга, но достичь их вряд ли получится.

– Но у кого-то же получается? – чуть ли не с отчаянием вскричал Лагонов. – Я же сам смотрел шоу, голосовал за любимых персонажей, донатил им по возможности…

– О, это наши «звезды»! Вот только их всего несколько сотен во всех жанрах, а участников… – Он замер, скорее всего запрашивая у системы статистику. – Больше пятисот тысяч. Тебе придется выше головы прыгнуть, чтобы тебя заметили. Это как победители в лотерею. Джек-пот срывает один, а билеты покупают миллионы, смекаешь?

– Но шанс-то все равно есть?

– О да, шанс есть! – передразнив его, хихикнул чернявый. – Шанс всегда есть! Научиться бы только им пользоваться и, самое главное, разглядеть его и узнать, когда судьба тебе подкинет.

– Погоди! Ты что-то говорил про деньги. Система мне будет помогать, пока у меня будут деньги.

– Ну да.

– Но у меня же пока ничего нет…

Незнакомец снова рассмеялся.

– Внутриигровое золотишко фальшивое и никому даром не нужно. Хоть тонны его запасай. Речь идет о денежках на твоих счетах. Ты ведь не простой смертный, раз сюда угодил, а не на юпитерианские рудники. Как все, мы, собственно. Баблишко наверняка осталось? Кем ты работал?

– Доктор, – буркнул Дагонов, – комбинаторный мнемохирург.

– Ого! Тогда у тебя все вообще будет здорово! Очень скоро система начнет намекать, что неплохо было бы прикупить себе полезных вещей. Повышение ранга, амуницию, ускоренное обучение…

– Нет, спасибо, я уже купил обучение. Бестолково все.

– Так то тебя еще на воле обманули. Классика! А здесь все будет по-честному. Хотя да, все равно бестолково. Купленный ранг сгорит быстро и придется покупать заново…

– Не буду я ничего покупать.

– Еще как будешь. Двухсот какой-то пункт прочитаешь и сам продать попросишь.

– Какой пункт?

– А вот когда на досуге свой договор изучишь и много нового для себя откроешь, тогда и узнаешь. Там говорится об отключении в случае регресса ранга в течение пяти игровых сессий. Не здесь отключат. Там отключат.

– Там?! – У Лагонова по спине пробежал холодок. – В смысле? В реальности отключат?

– Именно. Отключат систему жизнеобеспечения капсулы с твоим телом. А тушку утилизируют.

– Как так? Нельзя… Это же убийство!

– Не, в договоре, который ты подписал, про убийство ничего не сказано. Там это называется «отключением вследствие нерентабельности». Но не бойся, пока у тебя есть чем платить, будешь процветать. А там, быть может, тоже «звездой» станешь и большие бабки заработаешь. Но на свободу все равно не выйдешь.

– Никакого условно-досрочного? – с какой-то обреченностью спросил Лагонов.

– Никакого. Ты же превратишься в курицу, несущую золотые яйца. Поговаривают, «звезды» на донатах за игровую сессию зарабатывают до миллиарда. Будешь ты успешным игроком или нет – для системы пока вторично, поэтому в первые месяцы она тебя привяжет к себе постоянно растущим сроком исправления. В пункте об условно-досрочном освобождении четко расписана система поощрений и наказаний. Но так как мы участвуем не в простой игре ради развлечения, а нас должны вроде как исправлять, то система дисбалансирована. За хорошо выполненную работу тебя награждают минутой, а за любую провинность – наказывают часом. Глазом моргнуть не успеешь, как твой срок удвоится, а то и утроится. А потом все будет зависеть от тебя: приносишь пользу – играешь, не приносишь – отключают.

Разбойник все же решил прихватить сеть и начал ее аккуратно складывать, словно драгоценную парчу в рулон сворачивал.

– И вот тут мы приходим к прямому ответу на твой первый вопрос: почему здесь все так реалистично? Ответ прост: не для нас эта реалистичность. Мы просто пользуемся чужим, как хорошей дорогой, по которой ездят все подряд, хотя она предназначена для комфортного перемещения ценных товаров. Или воздух, который богатеи очищают для себя, но дышать им все равно доводится всем.

– Ничего не понял…

– Реалистичность нужна, чтобы мотивировать здешних «звезд» продолжать совершать свои подвиги на потеху зрителя. Когда у тебя появятся первые успехи, ты начнешь получать от системы что-то вроде новостной сводки о ситуации в реальном мире. Там будет все плохо: бунты в бедняцких секторах, уровень радиации с каждым днем растет, продукты все дряннее, голод вот-вот начнется, природа со дня на день загнется и так далее. А тут красоты невероятные, воздух свежайший, жратва вкуснейшая, бабы неземной красоты и легко доступны. Про полную событий и приключений жизнь вообще молчу, с унылой рутиной реальности не сравнить. Так что невольно призадумаешься, а стоит ли вообще возвращаться?

– Не верю, что это работает. Я никогда не забуду свою реальную жизнь. Тем более, у меня осталось много незаконченных дел…

– Забудешь. Я навскидку назвал малую часть. У системы есть миллион уловок, чтобы удержать тебя, лишь бы ты продолжал приносить прибыль. Мне вот, например, устроили встречу с одним человеком, которого уже давно нет…

Лагонов насторожился:

– Ты был «звездой»?

Чернявый махнул рукой.

– Все, что было, не считается. Сейчас я обычный пройдоха с вечным вторым рангом, который ищет выход и не находит.

– Выход? – неожиданно утончившимся от волнения голосом спросил Лагонов. Померкший было свет надежды забрезжил снова. – Все-таки отсюда можно выбраться?

– Я пытаюсь. Уже больше десяти лет. Как видишь, прогресс не очень. Единственное мое достижение – умение барахтаться на уровне второго ранга, что не дает системе меня отключить, но и не привлекает ко мне лишнее внимание. Я здесь что-то вроде призрака.

Он перекинул туго связанную сеть через плечо, а затем отстраненно посмотрел куда-то за спину Лагонова.

– Ну что за лопух вислоухий? Почему сразу не сообразил? Эх! Да поздно уже, гномы уже наверняка уволокли…

– Что?

– Да панцирь твой. Его всем новичкам выдают и все новички от него избавляются. Ты-то вон хоть меч со щитом догадался прихватить. А панцирь пропал, жалко. Это ж сколько кило чистой стали! Можно было бы продать неплохо, на лошадь точно хватило бы.

– А вдруг не уволокли?

– Уволокли, как пить дать. Они, поди, уже наверняка вокруг брошенного меча круги нарезают. И то, если девка еще там сидит и отпугивает мелких тварей. Сходи, проверь. Кстати, может быть у нее какое задание получишь и разживешься парой золотых монет, на первое время хватит. С голоду и жажды здесь не загнешься, но колбасить тебя будет нехило. Ладно, бывай, желторотый! Еще свидимся, быть может…

Чернявый незнакомец вяло махнул рукой и пошел в сторону, куда полетел дракон.

А Лагонов остался стоять в растерянности посреди вымерзшего поля. Он еще не знал, стоит ли идти к купеческой дочке и проверять сохранность меча со щитом, но зато решение подробно изучить договор он принял железно. Хоть у него и не было основания сомневаться в услышанном, но все же хотелось убедиться во всем самому. Ведь просто не могло быть, чтобы в сотнях подробно расписанных пунктов не оказалось лазейки, за которую можно было зацепиться. Договор составляли люди, а во всем, чего касаются человеческие руки, лазейки появляются сразу и во множестве. Надо изучить договор!

2001 год

Бойся русского

Вокруг раскинулся желто-зеленый океан, по глади которого теплый ветер лениво катал могучие волны. Степь, бесконечная дикая степь от горизонта до горизонта просто не помещалась в моем воображении и вызывала единственную аналогию, заставляя сравнивать с безбрежной водной стихией. Конечно, каким-то уголком сознания я понимал, что степь не безгранична, а до цивилизации всего несколько часов пути даже самым медленным транспортом и лучшим напоминанием о ней был притаившийся в высокой траве уродливый червь трубопровода. Но все это было жалкими отголосками слепого разума, в тот момент забитого диким восторгом в самый темный и глубокий подвал сознания.

Мои спутники группкой толпились посреди вытоптанной проплешины и невольно жались друг к другу, как запуганные дети в лесу. Невдалеке сверкали белыми бортами лимузины миссии – огромные, многоместные, но такие же неуместные здесь, как и их хозяева. Но почему-то самыми неестественными на фоне дикой степи выглядели именно аборигены, вернее – грязно-красные комбинезоны на них. Цивилизованная одежда, так скажем, не очень сочеталась с немытыми космами, вряд ли когда стриженными бородами и запахом тела, не знавшего мыла.

Дикари пели и танцевали. Только мужчины. Словно в ритуале каком-то, они сбились в плотный круг плечом к плечу и синхронно двигались в нелепом хороводе. Слух резали пронзительные звуки примитивного струнного инструмента, неистово терзаемого невидимым за спинами танцующих музыкантом. Изредка монотонный гул толпы разрывался явно женским вскриком, после чего мужчины громко смеялись и начинали хлопать в ладоши. В центре хоровода происходило какое-то движение, хотелось подойти поближе и заглянуть поверх голов. Неожиданно круг танцующих распался и из него выскочила почти обнаженная девушка. Кружась в бешенном ритме танца, она помчалась вокруг хоровода. Дикари смеялись, хлопали еще активнее, подзадоривая. Дикарка будто светилась изнутри, ее смех будоражил и невольно заставлял улыбаться. Сильное, крепкое, гибкое, загорелое тело было сгустком дикой энергии. Заплетенные в десятки кос русые волосы кнутами хлестали по спине и груди, обвивали талию и бедра. На сильных ногах медью гремели тяжелые браслеты, позвякивали какие-то безделушки. Из одежды на девушке была только выгоревшая тростниковая юбчонка.

Я смотрел на танцующую дикарку и не мог отвести глаз. Как смотрят дети на недоступное лакомство за стеклом витрины магазина. Хотя смотреть было нельзя или, вернее, не рекомендовалось протоколом из-за возможных нежелательных последствий с местными. Но я уже хорошо знал, что на местных всем плевать. К тому же, я не мог не смотреть. Неодолимая сила, сокрушая волю, приковывала взгляд к аборигенке. Стоило же ей вскользь улыбнуться, скосив в мою сторону лукавые смеющиеся глаза, та же сила вдруг погнала меня вперед…

– Да стой же ты, идиот! – откуда-то издалека послышался раздраженный голос.

Я не чувствовал, а скорее видел со стороны, как меня хватают и судорожными рывками пытаются то ли развернуть, то ли повалить.

– Прекратить! – хриплый женский голос влился мощным потоком в какофонию возни вокруг меня. – Я сказала!

Ни пощечины, ни боли от удара я не ощутил, но звук услышал. Звонкий и хлесткий, как удар хлыста, хлопок отрезвил меня. И сразу же сделалось муторно, заныла и начала неприятно гореть получившая пощечину скула. А затем меня накрыло волной стыда и неловкости за случившееся. Я сидел на траве и не смел поднять глаз, вокруг понуро стояли трое здоровых мужиков в белых инженерных комбинезонах, а над нами словно скала возвышалась маленькая женщина. Роста в ней действительно было всего ничего, но вот уверенности хватило бы на десятерых – как и полагалось генералу, командующей карантинным корпусом.

– Успокоился? – презрительно сказала она куда-то в сторону, хотя обращалась явно ко мне.

– Да, спасибо…

– Через час рапорт должен лежать у меня на столе, – процедила сквозь зубы генерал, резкими отточенными движениями поправляя черный китель. – Из чьей он бригады? Кто начальник? Вы? Проследите, чтобы рапорт был составлен по всей форме и в срок.

– Да, конечно! – часто закивал рыжий здоровяк, которого мне представили вроде как Майклом. – Прослежу.

Инцидент был исчерпан. Ко мне быстро теряли интерес, хотя толпящиеся в сторонке пугливые старички изадминистрации миссии все еще демонстративно осуждали мое поведение и о чем-то перешептывались, высокомерно поглядывая в нашу сторону. Закованная в броню генеральской формы командующая уже забыла о моем существовании и вернулась к излюбленному занятию – курила и презирала всех. Вокруг генерала, не решаясь подойти, кругами ходил представитель концерна в строгом деловом костюме. А за ним с прищуром наблюдал председатель миссии, одетый во все яркое и свободное, словно отпускник на курорте. Ему было весело, хотя улыбка на тонких бескровных губах была скорее хищной в предвкушении большой крови. Явно назревал крупный скандал и моя выходка лишь на время отвлекла его участников, однако продолжения мне увидеть не довелось. Майкл оттащил меня к машинам и швырнул на заднее сиденье посольского лимузина.

– Объяснишь? – прорычал он. – Что это было?!

– Не знаю, – огрызнулся я, начиная раздражаться. Хоть я и сглупил с дикаркой, но все же это не давало право какому-то безродному уголовнику хамить мне и применять силу. – Наверное, польстился на красоту.

Он без сил упал на водительское кресло.

– Ну почему я? – со стоном чуть не взвыл Майкл. – Как придурка из Сиэтла – так мне! Как нефтяника классного – так этой скотине Уайтснеку.

– За языком следи! – не выдержал я.

– А то что? – с вызовом и мерзкой ухмылкой процедил Майкл, поворачиваясь ко мне. – Пожалуешься папочке или дедуле? Хотя погоди, для этого ведь нужно отсюда выбраться?

Хамство превратилось в угрозы. Вовремя вспомнив, что основной контингент здесь состоял из уголовного отребья, у которого не было шансов устроиться на нормальную работу в Европе и Штатах, я замолчал и отвернулся. В Берлине этот Майкл в мою сторону даже посмотреть не смел бы, а здесь он боялся только генерала и ее верных псов с винтовками.

Со стороны вытоптанной прогалины послышались крики. Рабочие разгоняли дикарей. А те норовили сбиться теснее. Пока наконец не раздался выстрел, затем еще один. Говорят, это оружие сделали специально для устрашения, убить из него проблематично, но запросто можно было покалечить и напугать. Его, вроде как, называли обезьянником. Откуда-то сбоку грохнули еще раз, послышался протяжный крик боли. Дикари сразу построились в подобие колонны и двинулись к невидимой отсюда трубе нефтепровода.

За экзекуцией наблюдал я один. Остальным не было дела. Генерал брезгливо цедила сквозь зубы, администраторы миссии клевали носом, председатель горячо спорил с представителем концерна. Судя по всему, только эти двое помнили, зачем все здесь собрались. Накануне нефтепровод снова прорвало, большую часть «черного золота» удалось собрать вручную с помощью дикарей, однако из-за прекращения поставок в Европу более чем на сутки концерну предъявили иск на внушительную сумму. Концерн предъявил иск администрации миссии, так как имелась информация о диверсии со стороны конкурентов. А администрация предъявила иск командованию карантинного корпуса, так как трубопровод не охранялся должным образом. Инженеров же, которые говорят об изношенности трубопровода, традиционно никто не слушал.

– На сафари тоже эти ружья используют? – вдруг спросил я, сам себя удивляя вопросом.

Я пытался представить, как экипированные по последнему слову техники и моды охотники рыщут по степи, громкими выстрелами гонят запуганную красивую девушку в тростниковой юбке и с тяжелыми браслетами на ногах.

– Чего? Какое еще… – буркнул Майкл, а потом вдруг взъярился: – Хватит с меня! Пускай с тобой безопасность разбирается!

Он пробежал пальцами по панели управления, и лимузин ожил, плавно приподнялся. Мир снаружи накренился, медленно смещаясь в сторону, а затем резко провалился вниз. Машина свечой взмыла в утреннее небо, унося нас из диких мест.

***

Старший советник истуканом стоял у окна. Десять минут стоял, не шелохнувшись, уставившись в одну точку. А я стоял на пороге и ждал, когда же меня наконец «заметят», разглядывая скудный интерьер кабинета и его хозяина. На нем не было военной формы, однако строгий серый костюм сидел как идеально подогнанный офицерский мундир. Безупречная белая рубашка, симметричный узел на синем галстуке, точность жестов и привыкший командовать голос дополняли образ, выдавая в хозяине высокопоставленного военного. Это был негласный глава службы безопасности карантинного корпуса, который представлялся всего лишь старшим советником главы администрации миссии, однако последняя собака на тысячу миль окрест знала, что это самый влиятельный и опасный человек, влиятельнее и уж точнее опаснее даже генерала.

– Простите, господин Кох, задумался! – умоляюще воскликнул он, театрально всплеснув руками. Разрешающим жестом показал на стул для посетителей, приглашая сесть. И тут же, без перехода, со сталью в голосе и чернотой в ставших ледяными глазах спросил: – Как вы думаете, господин Кох, что такое патриотизм?

– Патриотизм? – удивленно переспросил я, пытаясь устроиться на жестком шатком стуле.

– Да, патриотизм. Для вас лично. Для вас, гражданина Соединенных Штатов Америки, сына производителя лучшей в мире стали, внука старейшего сенатора.

Я пожал плечами, не столько даже пытаясь ответить этим расплывчатым жестом, сколько унимая вдруг поползшим между лопаток холодок. Если хамоватый уголовник Майкл бросался угрозами, просто желая поставить столичного выскочку на место, то старший советник откровенно пугал. У меня впервые возникло опасение, что привычных связей хватит, чтобы выкарабкаться. Если не отец, то дед наверняка поможет, вот только успеет ли? Да и узнает ли вообще? Ведь я по собственной глупости и, чтобы пресечь попытки меня задержать, тайно от семьи уехал на край света в поисках ответов на дурацкие вопросы, причем вопросы даже не мои.

Старший советник вернулся к столу, медленно сел в кресло и, покачиваясь, начал сверлить меня взглядом.

– Я не просто так спросил про патриотизм, господин Кох. Мне не нужны словарные определения и даже ваши интерпретации. Обычный, простой человек может быть максимально далеким от них, но при этом обладать внутренним, чувственным понятием патриотизма. Какой-нибудь кукурузный простак из Айовы был и будет стопроцентным патриотом, хотя вряд ли осознает это и уж точно не способен вербально сформулировать понятие патриотизма. Он никогда не сделает хоть что-то вредное для своей страны, даже неосознанно. А вы, господин Кох?

– Простите?

– Как расценивать ваш приезд сюда, господин Кох? И как он трактуется с точки зрения патриотизма?

Его пальцы медленно постукивали по файлу личного дела, которое лежало на столе перед ним. Моего дела, которое завели на меня еще в самолете по пути в карантинную зону. И приблизительно тогда я уже понял, что задуманная авантюра ничем хорошим не закончится. Мое миниатюрное стереоизображение с укоризной смотрело на меня сквозь прозрачный пластик, подтверждая мрачные мысли.

– Я не буду спрашивать об официальных целях вашего приезда, господин Кох. – Он постучал по моему изображению. – В деле они есть. А читать я умею. Меня интересуют неофициальные.

Пытаясь унять появившуюся дрожь в коленях, я плотно сжал их и для верности положил сверху руки. Это не осталось незамеченным.

Уголки губ старшего советника приподнялись в легкой улыбке:

– Кстати, ваши родственники оповещены, господин Кох. Отец очень зол. Вам предстоят объяснения, – тихо сказал старший советник, хищно ухмыляясь. – Предлагаю потренироваться. Расскажите сначала мне. Визу оформляли через связи деда, отца матери?

Я кивнул. Изворачиваться смысла не было. Старший советник явно знал многое и врать ему означало бы вредить себе. Он был во всех подробностях осведомлен, как я добирался, на чем, где останавливался в пути, сколько тратил и с кем общался. Эту информацию он получил за пару секунд с помощью официального запроса и она его уже не интересовала. Не знал он, но очень хотел узнать цели моего визита, а об этом мог поведать только я сам.

– Их вы тоже обманули или сказали правду?

– Правду?

– Зачем приехали. Ваш дед сделал карьеру в военной разведке, а мать делает до сих пор. Это ее идея была? Похоже, очень похоже на почерк упырей из разведки. Не понимаю только, зачем было рисковать собственным сыном?

Я насторожился. Разговор сделал неожиданный поворот.

– Господин Кох, вы задумывались, почему здешние места называют «дикими»? Потому что здесь творятся дикие вещи. Вы же успели познакомиться с нашими отчаянными парнями? Лихость, отвага, скудоумие и у каждого по тридцать три пожизненных за спиной. Я уже молчу про местных. Без обид, но вы производите впечатление городского идиота, которому вообще противопоказано выбираться за пределы комфортной среды обитания. Таких как вы, наши морпехи называют «ветчиной»: бестолковые, слабые и годные только в качестве провианта. Странно, что и ваша мать к вам относится так же. Вы точно ее родной сын? Пожертвовать единственным отпрыском ради проверки безопасности периметра карантинной зоны – выглядит странно. Или вы просто пытаетесь произвести впечатление богатенького недотепы?

Я украдкой выдохнул с облегчением и позволил себе расслабиться. Старший советник решил, что мое появление в диких степях организовано моей матушкой.

– Это так? Подрыв трубы, а потом вдруг вы появляетесь и начинаете с дурацкими вопросами шляться где попало. Непохоже на совпадение.

– Я всего лишь политолог, – мои руки непроизвольно сложились в умоляющий жест. – Да, я немного схитрил и задействовал семейные связи, чтобы попасть сюда. Но никаких джокеров в рукаве и никакого двойного дна в моем багаже нет. Я изучаю сферу жизнедеятельности народов внутри государственно-политических образований. Для диссертации мне нужно было взглянуть на устройство общества аборигенов. В Африке их уже полтора века нет, Азия закрыта для посещений, дикари Южной Америки существуют лишь в качестве развлечения для туристов. Вот и получается, что осталась только Восточная Европа…

– Бойтесь русского, господин Кох, – с желчной улыбкой перебил он, заставив вздрогнуть. Намекает, что все же знает истинные цели приезда? Или просто использовал одну из популярных идиом, желая остановить мое вранье не просто так, а со смыслом. Это была любимая присказка деда, который использовал ее чаще других и всегда с целью указать на недопустимость поведения собеседника. – Хорошее выражение. Всегда хотел узнать, что оно означает. Не подскажете? Вы же знатный политолог, господин Кох, уже наверное все в подробностях изучили?

Похоже, что старший советник все же знал о неофициальных причинах моей поездки.

– Что такое «русский»? Почему его нужно бояться. И в ком бояться больше – в себе или в других?

Я пожал плечами и опустил голову. Старший советник глумливо хихикнул.

– За три дня пребывания вы пытались одиннадцать раз вступить в контакт с дикарями, используя некий язык. Выглядело смешно. Особенно забавно было наблюдать, как вы пытались им воспроизводить какую-то древнюю оперу. Шустро же они от вас бежали!

– Это был социальный эксперимент, одобренный моим научным руководителем.

– А искать в Библиотеке Конгресса несуществующую литературу тоже он одобрил? За последние два месяца вы сделали больше тысячи подобных запросов.

Былое напряжение вернулось ко мне. Я решил больше ничего не говорить и начал подумывать над заявлением о требовании предоставить мне адвоката. Однако старший советник вдруг оглушающе хлопнул ладонью по пластиковой папке с моим делом и встал:

– Закончим, пожалуй. Думаю, вы сделаете нужные выводы, господин Кох. Это маленькое приключение будет неплохой встряской, которое вправит вам мозги. Другой на вашем месте уже сидел бы в кутузке, вы же отделаетесь легким испугом. Но это только на сей раз. Попробуете снова проверить на прочность нашу систему безопасности – не помогут ни фамилия, ни деньги, ни связи. Я понятно излагаю?

– Да, благодарю вас, господин старший советник.

– Сержант!

Из-за двери мгновенно выскочил военный и вытянулся в стойке.

– Проследите, чтобы наш гость не опоздал на ближайший рейс. К великому сожалению, он нас покидает.

***

Берлин встретил меня дождем, ледяным ветром и тупым раздражением умирающего в безысходности города. Слякоть, лужи, серость неба и пропитавшая все вокруг ненависть окатили меня липкой волной как только я оказался за раздвижными дверями вокзала и ступил на Потсдамскую площадь.

Невдалеке в центре пустого пятачка стояла патрульная машина, озаряемая ярким карнавальным светом мигалок. Я почувствовал остановившийся на мне тяжелый изучающий взгляд кого-то из полицейских в машине и поспешил смешаться с толпой, безуспешно гоня мысль, что явились именно по мою душу. Я успокоился только возле стоянки автоматических такси, когда юркнул в первое попавшееся и назвал адрес. Но потом все равно нервно оглядывался и всматривался в прохожих, в попутные машины.

Поднимаясь в лифте на двадцатый этаж в квартиру Нормана, я очень хотел, чтобы никого не оказалось дома. Тогда я оставил бы расплывчатое сообщение в общем чате, попрощался и с облегчением навсегда уехал бы назад в Штаты. Хотел этого и точно знал, что выйдет иначе. Так даже лучше, нужно заканчивать дела и ставить жирные точки вместо зыбких многоточий.

Как только двери лифта открылись, на меня обрушился шквал света, музыки, криков и гомона десятков одновременно говорящих людей. В воздухе витала тяжелая смесь из запахов парфюма, алкоголя, мексиканской еды, табака и какой-то химии. Квартира Нормана всегда кишела народом, но в тот вечер там было особенно людно.

Протискиваясь между танцующими, я долго обходил квартиру, которая занимала целый этаж и состояла из десятка комнат, в поисках хозяина или его сестры Сильвии. Обоих нашел на балконе, сидели в обнимку на диване и курили трубку с какой-то дрянью.

– Он вернулся! – визгливо, с истеричными нотками закричала на весь Берлин Сильвия, усадила меня рядом и бросилась обнимать, целовать, облизывать. Еще пару дней назад я был бы на седьмом небе от такого внимания. Теперь же я испытывал отвращение. Перед глазами стояла прекрасная дикарка, с которой даже сравнить было нельзя пьяную, похотливую, затянутую в искусственную зеленую кожу лысую женщину с чудовищным ало-черным гримом.

– Вернулся, – подтвердил я, отлепляя от себя Сильвию и глядя на ее брата. Тощий и высокий, похожий на жердь в белом хлопковом костюме на голое тело и черных плетеных мокасинах. Он безучастно смотрел мимо меня, посасывая трубку.

– Что-то быстро ты вернулся, – наконец выдавил он, хрипя обожженным горлом.

– Так надо было самому ехать, глядишь и дольше протянул бы, – огрызнулся я, но потом смягчился. Вины Нормана не было. Он просто бросил очередную свою безумную идейку, а я ее подхватил, намертво вцепившись зубами. Если бы Сильвия тогда не загорелась и если бы мне не хотелось произвести на нее впечатление, никуда бы я не поехал. – Вычислили меня. Почти сразу. Но кое-что увидеть довелось.

– Ну?! – жадно подался вперед он.

– Не знаю, Норми, не знаю. – Я покачал головой, в который уже раз вспоминая бескрайние степи. – У них там трубу какую-то прорвало. Это было за день до моего приезда. Создали комиссию и я в нее влез. Надавил на пару рычагов, позвонил кое-кому… Короче, полетел вместе с комиссией.

– Ну?!!

– Нет, Норми, ничего там нет. Ни развалин, ни дорог, ни памятников, ничего.

– А города?

– Ты слышишь меня? Ничего! Какие города? Там даже руин нет. Одни степи и наши трубы! Иногда попадались деревни аборигенов.

– Ну!

– Просто примитивные деревни. Не знаю, из чего они делают свои дома, но это даже не камень. Укрыты сухой травой.

– А сами местные?

– Дикари, обычные дикари. Прямо как на картинках про какую-нибудь старую Африку или Амазонию. Разве что…

– Что?!! – жадно переспросил Норман.

– Я нигде не нашел их самоназвания. Во всех документах они фигурируют как «дикари». Военные из карантинного корпуса и чиновники миссии называют их обезьянами. А еще они белые. Грязные, неухоженные, но белые. Как мы с тобой.

– Вот оно! – победно провозгласил Норман. – Одного цвета кожи уже достаточно! Расовая принадлежность дает нам отправную точку в расследовании! В Африке нет белых дикарей, в Азии нет белых дикарей, нигде нет, а здесь они есть. Почему? И ты верно пометил, что у них нет официального названия! Будто кому-то нужно, чтобы об этом народе поскорее забыли.

Он схватил с дивана планшет и начал что-то искать, яростно листая страницы и не щадя сенсорного экрана бить по нему пальцами.

– Пока ты там с комиссиями катался, я сидел в библиотеке. И что высидел!

Он повернул планшет экраном ко мне и продемонстрировал две огромные буквы: Ru.

– Это 44-ый элемент химической таблицы металлов и неметаллов, рукрециум. А совсем недавно он назывался чуть иначе – рутениум, всего полвека назад. И нигде нет объяснения происхождения его названия. Ни слова! Все остальные элементы, их больше сотни, имеют свою историю, а рукрециум может похвастаться только своей массой, плотностью и прочей химической чушью. И что я делаю?

– Что ты делаешь?

– Я прошу Сильвию написать мне программу, которая бы в массиве однородных данных искала противоречия.

– Плевое дело! – подала голос Сильвия.

– А потом через эту программу пропускаю все, что нашел по запросу о химической таблице. Программа сначала выдала противоречие, касавшееся авторства таблицы: история науки знает две фамилии и две даты выдачи патента на изобретение таблицы. Но главное, что самым ранним упоминанием о таблице значится 1869 год и автор зовется… – Норман запнулся и принялся читать по слогам: Некто Ми-нди… Нет! Мен-дее-лефф! Вот! Мендеелеефф.

– И что?

– А то! Это единственное упоминание во всех электронных библиотеках мира – раз! Это самое раннее упоминание – два! И больше нигде на планете нет человека с такой же фамилией – три!

– Единственное упоминание? Ну тогда это явно ошибка. При любом цитировании автоматически появляется перекрестная ссылка…

– Заткнись! Я не договорил. Программа Сильвии случайно нашла эту фамилию, но как только я попробовал снова отыскать ту запись в архиве, она просто исчезла. Однако у меня-то сохранились записи в истории поиска и в кэше поисковика. Я их извлек и по этой ссылке-призраку повторил поиск и нашел тысячи подобных записей. Понимаешь? Архивы чистят! Еще недавно эта фамилия мелькала в сотне научных статей, а потом ее вымарывали. Как уничтожили найденную программой Сильвии самую первую запись. И как только я нашел в каком-то захудалом архиве информацию по Мендеелеефф, тут же сработал алгоритм и бот мгновенно стер не только саму запись, но и весь архив.

– Даже так?!

– Это далеко не все! По версии профессора Кофмана, рутениум был специально переименован в рукрециум, чтобы не было связи с корнем «рут», «руц» или «рус». Он нашел данные, что наша восточная река Неман раньше называлась Русс или в некоторых источниках – Русне. Русне! Ты был в тех краях. Именно там! Но самое странное, что в Шотландии есть целая область Росс и когда-то там правил род с такой же фамилией! Представляешь? Где мы и где Шотландия? А в Греции есть остров Порос…

Мне это уже начало надоедать. Одно дело плести забавные теории заговора в уютной комнате под бокальчик красного сухого, другое – пытаться безуспешно доказать их, рискуя собственной шкурой и рисковать репутацией семьи.

– Все это чушь, – устало сказал я, перебивая его. – Ты там не был. А я был. И не увидел ни развалин древних городов, ни фундаментов величественных храмов, ни остатков космодромов. Ничего.

– Так бы тебя и подпустили, – насмешливо бросил Норман. – Покатали по окраинам и домой отправили. Сам же сказал, что тебя раскусили. Вот если бы ты прокатился вглубь территории…

Я уже не слушал Нормана. Я смотрел на Сильвию и не мог поверить, что из-за этой женщины так рисковал и готов был рискнуть еще большим. С момента моего появления и фальшивой сцены обрадованного приветствия, она на меня ни разу не взглянула. Она с обожанием смотрела на брата.

– Бойся русского, – тихо сказал я, опуская голову и начиная искать повод уйти.

– Чего? – всполошился Норман и подлетел ко мне. – А ну, повтори!

– Бойся русского…

– Точно! Эта ваша американская поговорка. И в ней есть этот загадочный «русский». Русс, рутений, русский! Почему мы должны бояться какого-то русского? Не потому ли, что когда-то мы действительно боялись настоящих русских? Русския!

– Чего?

– Страна Русския. Ну, если там жили русские, то и страна должна называться Русския. Красиво звучит!

– И куда же они делись, эти русские? – спросил я и отругал сам себя. Не хотел же снова ввязываться в бессмысленную болтовню Нормана и таки ввязался. Хотел просто рассказать вкратце о поездке, как обещал, и откланяться. Если бы не Сильвия…

– Мы их просто убили. Всех. Как индейцев, как сотни народов Африки и Южной Америки. От этих народов остались лишь единичные топонимы…

Глядя на Сильвию, я неожиданно вспомнил танцующую дикарку и почувствовал сильное волнение. Еще не понимая его причин, я вскочил и вырвал из рук Нормана планшет. Игнорируя протесты, я ввел в поисковик запрос о природных ископаемых в мире. И я уже знал, что увижу. Интерактивная пестрая карта во всех статистических подробностях рассказывала о добыче, транспортировке и переработке спрятанных в недрах богатств с указанием мест, глубин, источников, транспортных веток и крупных предприятий по всему миру. Вот только на той замечательной карте не было Восточной Европы и Центральной Сибири. На их месте гигантской язвой сочилось черное пятно в границах карантинной зоны.

– Ты не там ищешь, – устало сказал я и вернул планшет. – Почему зона называется карантинной?

– Какая еще зона? А… Ну там, значит, карантин какой-то.

– Карантин вводят для пресечения распространения болезней. Никаких эпидемий и уж тем более пандемий в мире не было больше ста лет. Так зачем нужен карантин, да еще под контролем военных, причем именно наших, американских. Где Штаты и где Сибирь? Я бы еще понял, если бы там были немцы с японцами.

– У нас же нет армии…

– А зачем вообще армия? Если карантин, то нужны медики и госпитали. Военные могут помогать организовать и охранять, но лишь на первом этапе. Карантинная зона же существует больше века. И там ни одного госпиталя нет, только заводы и трубопроводы под охраной армии.

Норман и Сильвия непонимающе смотрели на меня.

– Мы за отправную точку берем версию профессора Кофмана, – не унимался Норман, – который утверждает, что на этих территориях когда-то была великая держава. Почему бы не допустить, что у этой державы была своя армия и для ее подавления понадобились американские войска, потому что других на планете нет. Вот тебе и ответ.

– У европейских стран нет. А у европейских корпораций есть. Меньше, чем у нас, но есть. И я очень сомневаюсь, что англичане или французы отказались бы от сибирской нефти. Вот чтобы их туда не пускать, и стоит армия.

Норман раздраженно отмахнулся:

– Ты разговор как всегда перевел на современность, а мы говорили о прошлом. Плевать на сегодня!

– Они всегда связаны. Хочешь понять настоящее, загляни в прошлое. Ты же сам мне во всех красках расписал теорию этого твоего Кофмана, который рассказывал о великих походах на восток.

Услышав обожаемую фамилию, Норман засиял:

– Да-да, европейцы всегда пытались покорить эти дикие земли!

– Не совсем. Хоть я и считаю этого твоего Кофмана дураком, но парочка его идей оказались интересными. В последние дни у меня было много свободного времени и я его тратил на изучение исторических учебников. Оказалось, что в них эти походы упоминаются вскользь. Я проштудировал два десятка академических учебников по истории и везде написано одно и то же: каждый век европейские коалиции под началом той или иной страны предпринимали безуспешные попытки географического исследования диких сибирских пустынь. И все! Походы были, а о результатах этих походов – ни слова.

Норман от охватившего его возбуждения не смог сидеть и принялся накручивать вокруг дивана круги, словно зверь в клетке.

– Для открытия Америки понадобилось всего три корабля, а для исследования Сибири не хватило нескольких веков и многомиллионных армий. Но этот твой Кофман упустил нюанс. После каждого похода с политической карты мира исчезали страны, которые их организовывали. Я с трудом, но нашел данные о численности войск Гитлера. Больше трехсот дивизий! Война шла в Европе, но там Гитлер использовал всего лишь треть своих войск, остальные были заняты на востоке. По версии современных историков, они там занимались поиском и добычей ресурсов для Вермахта. Понимаешь всю нелепость этого утверждения? Германия в сорок четвертом году начинает самую кровопролитную войну, против нее воюет весь мир, а значительная часть ее войск что-то ищет на востоке. Ну бред же! Этим историки, кстати, и объясняют поражение Германии во Второй Мировой. Тогда получается, что Гитлер был клиническим идиотом. Он был военным преступником, но не идиотом точно.

– Он с кем-то воевал на востоке! – догадался Норман.

– Как и другие до него. Наполеон и Франция в девятнадцатом веке. Король Карл и Швеция в восемнадцатом. Все страны после странных географических изысканий на востоке потом теряли влияние в мире, собственные территории и даже суверенитет, как Германия после поражения во Второй Мировой.

– А твоя страна, значит, не проиграла? – тихо сказал Норман, со злым прищуром глядя на меня. – Пришла и осталась?

– Получается, – кивнул я, почему-то почувствовав укол совести. – Осталась, чтобы качать ресурсы, никого туда не пускать и никого из местных не выпускать.

– Красивая история получается! – мечтательно сказал Норман, закатывая глаза. – Надо бы профессору Кофману рассказать, ему понравится.

– Не понравится. Этот твой Кофман из тех недоумков, которые только себя любят слышать.

– Это правда, – признал Норман, загрустив. Кофман был большим интеллектуалом с недюжинной фантазией, но при этом не терпел чужого мнения. – Хотя такая версия даже его напугает. Он и так говорит, что за ним следят и постоянно портят ему репутацию ученого.

– Он сам себе ее испортил. Да и кому он нужен? Не удивлюсь, если ему еще и помогают.

– Это еще зачем?

– Чтобы смещался фокус внимания. Это все ведь недавняя история, мы Гитлера разбили всего полтора века назад. А этот твой Кофман талдычит про тысячи лет назад, про великую цивилизацию, про космодромы, про стены до небес и дороги из уникального непостижимого материала.

– Ну стена-то на самом деле есть. В континентальной Японии. Кофман утверждает, что нашел доказательства ее строительства тысячи лет назад чайным народом.

– Чайным народом? – засмеялся я. – И опять тысячи лет. Чего не миллионы? Далекое видим лучше, чем расположенное под носом.

Норман немного смутился.

– Ну, или кофейным народом. Я не помню. Сути-то это не меняет. Я сам видел старую карту, на которой Япония ютится на жалких островах Дальнего Востока, а сейчас она занимает всю Азию.

– Бред. Япония всегда была огромной, древней и великой. Они даже с нами воевали во времена Второй Мировой.

– Ты не понял! – отмахнулся Норман. – Профессор Кофман доказывает, что историю неоднократно переписывали. Есть же поговорка, что историю пишут победители. Вот вы, американцы, и переписали ее под себя.

– Чушь…

– Только на первый взгляд. Ты говоришь, что прочитал много исторических книг. А какие это книги?

– Обычные книги. Из библиотеки.

– Нет! Это электронные книги, которые редактируются мгновенно по щелчку пальцев. А ты знаешь, что раньше книги были бумажными?

– Конечно, знаю. У моего деда была большая библиотека…

– И где она теперь? – с издевкой спросил Норман. Мне сказать было нечего, я действительно не знал, потому ответил он сам: – Ее изъяли. Как и все остальные книги по всему миру после принятия экологического акта о запрете переработки древесины. Вот только туалетную бумагу, упаковку и прочие салфетки производят до сих пор, а книги существуют только цифровые. Суть в том, что можно легко переписать любую информацию, контролируя ее источники. Наши источники только электронные.

– Ну это вы с этим твоим Кофманом загнули! – я неестественно хохотнул, пытаясь унять охватившее меня волнение. – Такое загнули, что втроем не разогнуть.

– Поздно уже разгибать, – устало махнул он рукой и отвернулся к ночному городу. – Информация контролируется в каждой букве. Я сам столкнулся с этим. Как только нашел случайно сохраненные данные по тому древнему химику Мендеелеефф, ее мгновенно стерли.

– А как определили, что нужно стирать? – подала голос Сильвия и мы одновременно посмотрели на нее, удивленные. – Это же алгоритм, последовательность. Тупая программа. Чтобы понять, что пользователь нашел неподобающую информацию, она должна ее сверить с неким эталоном. Значит, где-то в электронных недрах хранятся исконные данные: даты, фамилии, события. Бот реагирует на них, как собака на запах.

– Умница ты моя! – Норман смотрел на сестру с восхищенным обожанием. С таким обожанием, что мне рядом с ними даже чуточку неловко сделалось. – А достать эти данные можно?

– Конечно. Если один человек спрятал, другой легко сможет найти. Нужно только знать, где и что искать…

Ее прервал вой сирены. В городе этот звук был привычным наполнением урбанистического шума и на него не реагировали, особенно, если он раздавался где-то далеко. На сей же раз мы обратили на него внимание, тревожно переглянулись и бросились к ограждению балкона, устремляясь взглядом вниз. По пешеходной зоне квартала, сиренами и мигалками распугивая праздно шатающихся, медленно ползли пять патрульных автомобилей. Когда они остановились возле нашего дома и из машин принялись неспешно выбираться полицейские в полной экипировке с оружием, у меня сердце ушло в пятки. Однако стражи порядка, посовещавшись, направились в переулок между домами напротив.

– Пронесло, – услышал я шепот Нормана. Мы с Сильвией не проронили ни звука, но думали о том же.

– По-моему, на сегодня хватит, – выразил я общее мнение и вернулся на диван. Сильвия, ни на кого не глядя, на цыпочках юркнула в квартиру. Норман стоял, раскачиваясь с пятки на носок, и смотрел вдаль.

– Останешься на ночь?

– Нет. У меня самолет через пять часов. Где-нибудь перекушу и…

Я не договорил, да Норман уже и не слушал. Мы все словно в один миг протрезвели и ощутили стыд друг перед другом за сделанное накануне. Я кожей чувствовал его неприязнь. У меня были похожие чувства. Мне вдруг осточертели и Норман с сестрой, и обожаемый им профессор Кофман с его бредовыми идеями, и нудная скучная Германия. Все надоело. Впервые за многие годы захотелось домой.

Спускаясь в лифте, я невольно думал о мифической стране, населенной загадочными и ужасными русскими. Идя по ночному Берлину, я грезил о богатых землях на востоке. Садясь в такси, я вспоминал танец красивой дикарки. Откинувшись на спинку кресла в самолете и глядя в иллюминатор на пелену облаков, закрывших город, я прощался с Европой.

Норман верил, что когда-то на востоке существовала полная чудес Русския, Сильвия верила, я тоже почти уверовал и с азартом включился в чужую игру, но играть по вычурным правилам этой игры у меня не получилось. Красивые легенды захватывающи и притягательны лишь до первого столкновения с жестокой реальностью. Просто я прозрел после поездки в Восточную Европу, а Норман с профессором Кофманом так и остались слепы. Они продолжат верить в таинственную восточную страну, населенную одухотворенным мудрым народом. Я же убежден, что не было ни страны, ни народа, ни древних тайн, ни гениального химика Мендеелеефф. Кто-то на тех землях жил всегда и сейчас живет, никому не нужный примитивный дикий народ. Не с ним воевали Наполеон с Гитлером, а с их нечеловеческой средой обитания, с морозами, с топями, с дикими необузданными пространствами. Да и сама мысль была абсурдна, что из общей истории человечества можно безболезненно выкинуть огромный пласт. К тому же, эта мысль ужасала, потому что допускала возможность подвергать забвению государства, народы, культуру, языки. Получается, что если легко вычеркнули Русскию, то могут вычеркнуть и Штаты? Нет, это нелепо. Что и как нужно сделать, чтобы заставить всех забыть о великой стране, вычеркнуть упоминание о ней из информационных баз, чтобы на запрос «американцы» поисковик выдавал короткое сообщение «Результатов не найдено»? Нет, это невозможно, решительно невозможно…

2010 год

Корни

Ватными ногами переступив порог тамбура шлюзовой камеры, я с осторожно заглянул в пассажирский салон. Пустой. Облегченно выдохнув, уже смело пошел между двух рядов кресел в поисках своего. В тот момент мне меньше всего хотелось встретить даже шапочно знакомого, не говоря уже про коллег, и что-то объяснять, говорить. Говорить мне в тот момент хотелось меньше всего.

Естественно, я протопал мимо своего восемнадцатого места. Мысли были далеко, а ноги сами привычно направились в хвост, где располагались последние кресла двадцатиместного салона старых «Прогрессов». Это был новый, безопасный, комфортабельный, тридцатиместный. На нем помимо пилотов в экипаже были даже бортпроводники. Одна из них, изящная и ловкая даже несмотря на громоздкий скафандр, и пришла на помощь. Улыбнулась, подхватила под локоть, провела к моему месту, усадила, проверила все фиксирующие крепления скафандра, подсоединила шлейфы системы жизнеобеспечения.

– Первый раз были на Луне?

– Так заметно? – отшутился я, не став уточнять, что проработал на спутнике больше трех лет, а уж сколько раз летал на Землю и обратно – даже я сам не помнил.

– Заметно, что вы чем-то очень встревожены. Мне хочется думать, что всего лишь предстоящим полетом. Поверьте, двадцать часов пролетят незаметно. Если хотите, есть успокоительное, снотворное.

Я покачал головой.

– Не переживайте, корабль «Прогресс-Одиссей» очень надежный…

И все же я переживал. Не за надежность корабля или опытность его экипажа, а за собственное душевное равновесие. Хорошенькая бортпроводница чутко уловила мое настроение, только не угадала с источником проблемы. Я терзался безуспешными попытками найти объяснение внезапной чертовщине. Помню, как в университете на редких парах по литературе мы втайне потешались над преподавателем, пытавшимся вложить в наши циничные юные души хоть толику сострадания. Литературой мы пренебрегали и считали бессмыслицей, только забирающей учебные часы у физики с математикой. А уж болтовню о последней надежде, смысле жизни и прочих душевных терзаниях литературных героев вовсе ненавидели. Моральные метания персонажей из книг пыльного прошлого нам казались ерундой на фоне глобальных проблем человечества, которые мы хотели решать немедля. Для нас не существовало проблемы выбора, поиска мотивации и страха перед неудачей. Мы ничего не боялись, удачу презирали, над суевериями и прочей мистикой смеялись. Скажи кто мне тогдашнему, что я нынешний буду задаваться вопросами невезения и наступления черной полосы в жизни, рассмеялся бы в лицо, а то и поколотил бы. И все же, еще сегодня утром я сидел в Институте и ломал голову над предстоящим испытанием, а уже в обед – оказался в корабле, готовом стартовать к Земле. Мистика, не иначе.

Не успел я в лаборатории надеть защитный костюм, как ворвалась Даша Самсонова из отдела кадров и принялась меня отчитывать за неуплату каких-то взносов. Мы Дашу очень любили, особенно когда она гневалась, из просто симпатичной превращаясь в красавицу-фурию, а потому часто позволяли себе вольности. Это была такая местечковая игра, правила которой всех устраивали. Однако в тот раз Даша и не думала играть, она все мои попытки перевести разговор на шутливые рельсы пресекла, а потом добила угрозой написать на меня докладную «куда надо». Мол, весь Институт как Институт, и только механико-магнитная лаборатория срывает план. Мало того, что злостно уклоняемся от уплаты взносов, так еще и не ходим в отпуск. Это правда. Я за все годы работы в Институте ни разу не брал отпуск. Никто не брал. Зачем транжирить и без того дефицитное время?

Все административные вопросы у нас решались через Филиппа Игоревича. Достаточно было даже не сказать, а намекнуть, как любая проблема улетучивалась быстрее утреннего тумана. Однако на сей раз вместо поддержки и одобрения, наш старик Филипыч спустил на меня еще больше собак, чем Даша, и пригрозил меня вообще выгнать из Института. К концу отповеди он все же смягчился, и по тому, как неловко опускал глаза и нервно теребил седые бакенбарды, я понял, что ему самому происходящее нравится не больше моего.

– Надо, Саня, надо! Ты же знаешь, закон есть закон. Придется лететь!

Я слушал его и не верил. Мой бесстрашный наставник отступил под нажимом бумагомарак из отдела кадров и прогнулся перед каким-то старым законом. В не остывший после выброса реактор войти первым он не испугался, приструнить президента Академии наук не побоялся, а тут вдруг – смирись, придется лететь.

Я и смирился. Хотя ни черта не понимал в происходящем. Прервать важнейший эксперимент ради какого-то отпуска? Порой мы себе во сне отказывали и поесть лишний раз забывали, а тут такое… Но Филиппу Игоревичу я верил больше, чем себе. А потому скомкано простился с ребятами, ошарашенными происходящим не меньше моего, сдал ключи доступа и лабораторные журналы дежурному, расписался в сотне каких-то бумаг, а затем в сопровождении охраны был выпровожен с территории Института. Наставник уверял, что это только на месяц, потом все будет как прежде, однако со стороны это больше напоминало не проводы в отпуск, а изгнание. Особенно меня расстроило, что обормоты из отдела снабжения забрали мой черный рабочий скафандр, взамен наградив фривольным непотребством серебристого цвета с малиново-оранжевыми вставками. Как какому-нибудь бездельнику из отдела кадров. Это меня окончательно подкосило. Не хватало, чтобы кто-нибудь из знакомых случайно увидел, от позора не отмыться.

Происходившее потом было как в тумане. Смутно помню, как в советском посольстве получил банковскую карточку с внушительной суммой неиспользованных за последние годы зарплат, паспорт и билет на Землю.

Мои мрачные мысли прервал раздавшийся со стороны шлюза нарастающий шум. Через минуту в салон ввалилась толпа туристов, устроивших хаос с поиском мест, багажа, документов. И снова закралась мысль о чуде. Вдруг мое место срочно понадобится кому-нибудь из этих жирных миллионеров и мне придется лететь позже? Или в салон выйдет пилот и скажет о технической неисправности. Или бортпроводница с прискорбием сообщит, что корабль перегружен и кому-то придется сойти. И тогда я радостно вызовусь добровольцем, а потом вернусь в Институт, разведу руками – мол, обстоятельства, и приступлю к прерванной работе…

Но чуда не произошло. На многоязычном табло загорелось требование проверить герметичность скафандров и крепления системы безопасности. Голос командира корабля в наушниках шлема на русском и английском объявил о готовности к полету.

Через обзорный монитор, реалистично имитировавший круглый ретро иллюминатор, я бросил последний взгляд на выжженный злым солнцем бурый лунный пейзаж с далекими зелеными куполами жилых модулей, белыми сотами модулей космопорта, гигантскими черными змеями трубопроводов и фермами вышек связи. Послышался хлопок закрывшегося шлюза, затем с сотрясшим весь корабль рывком отделился трап и тут же панорама резко сместилась в сторону и начала опрокидываться – корабль поднимали на стартовую площадку. Это вызвало новый приступ восторга среди туристов. Какой-то австралиец пытался делиться впечатлениями от полета на Луну и со мной, слепя белозубой улыбкой и обдавая волнами дружелюбия, но я соврал, что не понимаю английского, и виновато развел руками. Если бы он знал, как гадко было на душе в ту минуту. А от мысли, что я торчал среди этих беспечных увальней, когда моя группа без меня готовилась к финальной фазе испытаний, стало еще хуже.

Когда раздался рокот разгонных двигателей, я с великим облегчением захлопнул забрало шлема, включил сборник любимой музыки и, закрыв глаза, попытался представить Институт, лабораторию, темную громаду готового к разгону ускорителя… Это меня всегда успокаивало. Но привычные и узнаваемые образы словно в смутном сновидении неуловимо ускользали, уступая место казалось бы забытым воспоминаниям. Я видел Землю. Но не ту лакировано-прекрасную планету с открытки, а улочки родного Ростова-на-Дону, аудитории мехмата университета, маму в ее любимом ярко-бежевом плаще, папин старенький «москвич» с выцветшей эмблемой Олимпиады-2046…

***

В ростовском аэропорту меня встречали всей семьей. Я, конечно, ждал, что будут родители и, может быть, сестра с племянниками. Но чтобы явились все… Увидев радостную толпу родственников, столпившихся в зале ожидания под огромным плакатом с моим портретом в скафандре и восторженными словами приветствия, я слегка опешил. И даже не от вида скафандра, на фоне которого мое нынешнее одеяние в виде джинсов, футболки и спортивной куртки выглядело издевательством, и уж тем более не от ретушированной фотографии, имеющей самое отдаленное отношение к реальности. Я просто не ожидал такой встречи. Настолько не ожидал, что в этом пестром людском сборище даже родных отца с матерью не сразу увидел. Когда же они все бросились ко мне, я от неожиданности чуть не выронил дорожную сумку и попятился.

Пожимая десятки рук, обнимаясь, целуясь и отвечая на бессчетные вопросы, я с ужасом ловил себя на мысли, что не узнавал и половины этих людей. Впрочем, чему удивляться, ведь я их не видел много лет. С родителями мы общались регулярно, иногда болтал по видеосвязи с сестрой и ее озорными близнецами, редко созванивался с бабушкой и дедом, а вот всех этих дядьев и теток, кузенов, внучатых племянников и прочих зятьев я последний раз воочию видел разве что в студенчестве. Не до того было. После лицея пронеслись годы напряженной учебы в Московском университете с парой коротких каникул, потом двухлетний отсев аспирантуры с надеждой попасть в группу Филиппа Игоревича, а затем я сразу отправился на Луну с направлением в Институт. И вот вдруг оказалось, что за эти годы родственники меня не забыли. А я о них даже не вспоминал.

Из аэропорта в город ехали длинным медленным кортежем, внося неразбериху в скоростное движение города. Нам возмущенно сигналили, что-то кричали вслед. Возглавлявший процессию отец, высовываясь из окна своего нового внедорожника на электрической тяге, яростно жестикулировал и кричал в ответ, что он везет сына, вернувшегося с Луны, будто это был все перевешивающий аргумент. Когда нас в конце концов за слишком специфическое вождение остановила дорожная инспекция,родители в один голос именно это и заявили. Я от неловкости готов был сквозь землю провалиться, но к моему удивлению вместо штрафа и назидательной лекции стражи порядка лишь попросили разрешения сфотографироваться со мной, после чего с включенными проблесковыми маяками сопровождали нас до самого дома, привлекая еще большее внимание. Так мы и катили по улице с мигалками, радостным ревом клаксонов, вызывая всеобщее восторженное недоумение, словно свадьба какая-то.

Возле нашего двора стояла группка людей, тоже почему-то желавших со мной поздороваться, похлопать по плечу, дать подержать младенца, рассказать скомканную историю о том, каким я был когда-то сорванцом и как уже тогда было понятно, что из меня выйдет толк. Оказалось, что все эти люди были нашими соседями. Но я при всем желании не мог узнать никого. Все изменились, взрослые неузнаваемо состарились, дети выросли. Да что там люди. Я не узнавал родной улицы, этих высоких лип и кленов, этих аккуратных газонов вдоль неестественно ровного цветного тротуара, этих технологично-вычурных и до рези в глазах ярких домов. Даже родительский дом выглядел чужим, из маленького и уютного одноэтажного превратившись в современного угловатого монстра кричащих расцветок. Все вокруг было новое, другое, чужое. Память пыталась зацепиться хоть за что-то, но тщетно. Будто я уехал отсюда не десять, а сто лет назад.

***

В родительском доме весь первый этаж был одной гигантской гостиной. Отец с гордостью показывал мне, как одним нажатием кнопки на пульте управления пол превращался в огромный прямоугольный стол, способный разместить хоть сотню людей. Затем была экскурсия в подвал с мастерской отца и гаражом на несколько машин, среди которых я с легким уколом ностальгии увидел тот самый «москвич». Правда, судя по девственному виду верстака, монтажного стола и сияющих хромом инструментов, по прямому назначению этими вещами ни разу не пользовались. Во время сеансов связи с родителями мне говорили, что дом уже третий раз перестраивали, но в реальности все выглядело действительно потрясающе.

Закончить экскурсию по дому не дала мама. То ли она чувствовала, что у меня на душе что-то неладно, то ли просто увидела это в моем отчаянном взгляде, но ей удалось отвлечь отца приготовлением к семейному обеду. Я же был отправлен в сад за домом с заданием разжечь мангал для шашлыков.

Огонь и одиночество неожиданно успокоили меня, уняли досаду. Глядя на потрескивающее пламя, вдыхая терпко-едкий дым, перетаптываясь с ноги на ногу в надежде разогреть стынущие от вечернего холода ноги, я с опаской прислушивался к своим глубоко спящим, но все же медленно пробуждающимся ощущениям. А потом я внезапно увидел маленькое скрюченное деревце и через мгновение понял, что знаю его. Как ребенок обрадовавшись первой настоящей зацепке, я подошел к искалеченному дереву, рука непроизвольно потянулась вверх и пальцы нашли маленькое дупло, невидимое снизу. Я помнил этот сад! Помнил корявые узловатые стволы, помнил колючую сливу и рассеченную молнией грушу, но особенно помнил аромат поздних яблок. Я дома. Я действительно дома.

***

Застолье мне понравилось. Меня посадили в изголовье стола, поднимали в мою честь тосты. Я благодарил, и в ответ предлагал пригубить вина за родителей, за дом, за собравшихся.

Спустя два часа застолья и обилия папиного яблочного вина, я разомлел настолько, что позволил себя вовлечь в танцы, пение под караоке и даже участие в каких-то конкурсах на грани приличия. В нашей семье это всегда было естественным продолжением любого застолья. Осталось только дождаться наряда милиции, чтобы потом все эти заслуженные медики, педагоги, строители, инженеры и прочие служащие хвастались на работе безобидным протоколом о нарушении закона о ночной тишине. Я дома.

Каким-то отголоском сознания я понимал, что сейчас пьян и сентиментален, и уже завтра хмельной морок рассеется и мне наверняка снова захочется удрать обратно на Луну. Но это будет потом. В тот вечер мне на Земле нравилось. Мне было хорошо. Настолько хорошо, что моим племянникам-близнецам удалось вытащить меня из-за стола и подбить на поход в ближайший магазин за мороженым для всей компании. Глядя на это и предчувствуя дармовое лакомство, с нами увязались и другие дети. При иных обстоятельствах я бы три раза подумал, связываться ли с этой шумной и явно хулиганской ватагой, но легкий хмель в крови и общее веселье сделали свое черное дело. Мы отправились в вылазку за мороженым.

Разновозрастные дети говорили все одновременно, постоянно разбегались по сторонам, неожиданно сбивались в тесную кучу вокруг меня и каждый чего-то хотел. Удивляя самого себя, я их понимал, искренне смеялся наивным детским шуткам, а пару раз даже рассмешил их сам. Особенно мелюзге понравилось мое исполнение старой песни про остров невезения, половину слов которой я не помнил, но, как мне казалось, сумел их заменить куда более подходящими. А уж когда в магазине я разрешил им купить мороженого и прочих сладостей сколько угодно, мой авторитет в детской среде укрепился окончательно.

Опустошив в ближайшем минимаркете холодильник с мороженым, мы двинулись обратно, по пути производя эффект маленького торнадо. Дети носились по улице, играли во что-то свое безумно-непонятное и ко мне подбегали только за очередной порцией мороженого.

Однако один мальчик не участвовал в их играх. Он как-то обреченно брел рядом и изредка поглядывал на меня снизу вверх. Я его заприметил еще дома, ребенок выделялся на фоне общего веселья, весь вечер безучастно просидев рядом с родителями. Хотя вроде мальчишка как мальчишка – лет девять, белокурый, кудрявый, веснушчатое лицо, строгие умные серые глаза, пузатые синие штаны, болтающаяся на худых плечах застегнутая под горло черная куртка, массивные белые ботинки.

– А в Институте уже внедрены фотонные переключатели?

Я поперхнулся и удивленно посмотрел на него. Судя по буквально осязаемому напряжению, исходившему от ребенка, он очень долго вынашивал этот вопрос.

– Ты сын тети Гали? – спросил я, чтобы сменить тему.

– Внук, – поправил он меня. – Александр.

– Тезка, значит? – я извлек из огромного пакета с мороженым сливочный рожок и протянул мальчику. Он отказался, с каким-то недовольством мотнув лохматой головой, будто я предлагал ему отраву. – Ну как хочешь. Сам съем.

– И тем не менее. Фотонные переключатели используете?

– Понятия не имею, – с улыбкой сказал я и надул щеки, желая рассмешить этого буку. Однако бука, похоже, воспринял это как оскорбление.

– Не нужно со мной как с маленьким, – урезонил он меня. – Мне уже десять.

– Извини, тезка. Но и ты меня пойми. Тяжело воспринимать что-то про фотоны…

– Не фотоны. – В голосе мальчика сталью звенела досада. Он явно не ждал такого развития разговора. – Фотонные переключатели. Вы же занимаетесь кристаллами. Должны знать об этом.

– Должен? Хм… Тем не менее не знаю. Я занимаюсь другими кристаллами.

– Как можно об этом не знать? Это же основы… Чем же вы там вообще занимаетесь в своем Институте? – с упреком воскликнул Александр, сверля взглядом землю под ногами.

– Не обижайся, тезка. Но я действительно не понимаю, о чем ты говоришь. Даже отдаленно.

На самом деле понимал. Просто не хотел расстраивать мальчишку. Тема эта была далеко не нова, уже давно не перспективна и действительно имела самое отдаленное отношение к моей работе.

– А над каким проектом вы сейчас работаете?

– Извини, тезка, но это секретно.

Александр обиженно засопел.

– Не дуйся. Об этом не только тебе, но вообще никому не могу рассказать. Хотя… – Мальчишка вскинул голову, его глаза горели благодарным огнем. – Если у нас получится задуманное, то уже через год-другой мы сможем создавать очень легкие и практически неразрушаемые детали для узлов любых механизмов.

– Выращивать из кристаллов будете? – с восторгом прошептал Александр. Вообще-то, не совсем. Но я не стал переубеждать юного умника, тем более что тема действительно была очень секретной.

В этот момент нас удачно окружила шумная толпа детворы, требовавшая еще мороженого, и разговор пришлось на время прервать. Да и мне дало возможность изменить тактику разговора с тезкой. Что-то меня в нем зацепило. Не хотелось взболтнуть лишнего, но и разочаровать мальчишку тоже было ни к чему.

– Вчера прочитал, что американцы в исследовательском центре в Перу создали работающий прототип ядерного двигателя, – Александр смешно свистнул и снизу-вверх по касательной ударил ладонью по воздуху, изображая, по всей видимости, старт космического корабля. – А мы что же?

Я скептически усмехнулся.

– Создали. Но никому не показываем. Вообще есть мнение, что ядерные двигатели – это вчерашний день. По крайней мере в том виде, какой разрабатывают американцы. Поэтому мы работаем над принципиально новой силовой установкой. Это далеко от моей темы, знаю лишь понаслышке, но, – я развел руки в стороны, – некоторые поговаривают, что еще лет пять-десять и нам будет открыта дорога в дальний космос.

Александр с нескрываемым восторгом смотрел на меня, наконец-то искренне улыбаясь и без стеснения демонстрируя миру просветы на месте выпавших молочных зубов. Но это удивительное мгновение длилось недолго. Скоро мальчишка снова погрустнел, опустил голову и долго шел, не проронив ни слова.

– Чего приуныл? – спросил я и опять попытался всучить ему эскимо. Безуспешно.

– Я вас понимаю, – вдруг сказал мальчик.

– То есть?

– Я же вижу, как вам тяжело с нами. Вы словно кит, выброшенный на берег. Безысходность и отчаяние. А вокруг эти глупые чайки орут, суетятся, дерутся. Я бы на вашем месте умер, наверное.

Ошарашенный недетской образностью мыслей ребенка, я пытался подобрать нужные слова. И не смог.

– Зачем вы вернулись? – вдруг спросил мальчик, не поднимая глаз.

– Если честно… Я не хотел. Но оказалось, что существует закон. Все обязаны ходить в отпуск. А я ни разу не был в отпуске. Вот и заставили.

– Дурацкий закон! – в сердцах крикнул Александр, на ходу пнув бордюр. – Все тут дурацкое! Школа, учителя, родители.

– С законом согласен. Про школу понимаю. Но родители твои-то тут при чем?

– Они переводят меня в другую школу, – на глазах мальчика блеснули слезы. – Я дистанционно участвовал в одном конкурсе для семиклассников. Чтобы получить допуск, пришлось сдать экзамены за седьмой класс и защитить лабораторный проект по химии. Ну я и сдал, но соврал про возраст. Там можно участвовать с четырнадцати. Теперь меня в пионеры не принимают. А мама сказала, что я всех опозорил, поэтому меня переведут в другую школу.

Я улыбнулся и потрепал его по волосам.

– Думаю, эту проблему мы решим.

Александр отмахнулся:

– Не нужно. Они все равно что-нибудь другое придумают. – Он тяжело вздохнул. – Мне бы только до шестнадцати лет продержаться.

– А что потом?

– Как, что? Получу паспорт, сдам экстерном выпускные экзамены и навсегда уеду отсюда. Сначала в университет поступлю, потом отправлюсь куда-нибудь далеко-далеко в космос. И никакой закон не заставит меня вернуться.

С каждым мгновением во мне все больше росло пугающее чувство, будто я смотрю на самого себя. Нет, я в десять лет не приписывал себе годы для участия в конкурсах, не мечтал избавиться от гнета родителей и не жаждал сбежать на край света. Да мы даже внешне не были похожи. Но при всем том я видел знакомый азарт в детских глазах, чуть ли не физически ощущал исходящую от мальчишки энергию. Интересно, чувствует ли он во мне такое же родство или воспринимает как еще одного взрослого, стоящего на пути к заветной цели?

– Я все равно поговорю с твоими родителями и, думаю, на самом деле все не так драматично. Но главное, завтра ты мне покажешь свой проект по химии, обсудим детали.

Глаза мальчишки снова загорелись, на губах мелькнула тень улыбки.

– А давайте сегодня! У меня с собой, на флешке…

– Нет, тезка, завтра. Все будет завтра. Сегодня ты будешь просто маленьким мальчиком, а я буду бездельником в отпуске.

– Ну, тогда послезавтра. Завтра вы в девяносто второй школе будете свою табличку открывать.

– У меня есть именная табличка?! – я достал из пакета пару мороженых и одно протянул Александру.

– А то! – Мальчик привычным движением снял обертку и, подхватывая языком стекающие по вафельному рожку тягучие капли, принялся уплетать лакомство. – Вы знаменитость.

***

Уже далеко за полночь, когда многочисленные гости утихомирились, и ставший тихим дом медленно засыпал, в дверь моей комнаты постучали:

– Можно? – Почему-то не распахивая дверь полностью, в узкую щель буквально втиснулся отец. – Не спишь еще? Так и знал, что не спишь.

Я похлопал рукой по дивану рядом с собой, приглашая присесть.

– Почему без света сидишь? – Прошептал он, вызывая невольную улыбку. В этом он весь. Сплошные условности, подчинение каким-то своим правилам, придуманным традициям. Если на дворе ночь, то нужно ходить тихо, говорить вполголоса, дверь открывать осторожно. Почему? Потому что так нужно. В детстве, помню, меня это дико раздражало. А сейчас умилило.

– Свет мешает. – Я кивнул на едва подсвеченный потолок, где на леске висели старые модельки самолетов, космических кораблей, коряво раскрашенные неумелой детской рукой, с отломанными шасси или с недостающим остеклением кабины пилотов. – Не верится, что вы сохранили этот кошмар. Дом ведь столько раз перестраивали, а мою комнату сохранили нетронутой.

– Я хотел их убрать в коробки и спрятать в подвал, но что ты! Мать чуть не убила. Мы часто сюда приходим… Вдруг оказалось, что это лучшее место в доме, чтобы просто поговорить, старое время вспомнить. Кстати, тебе на Луну звоним всегда отсюда.

Мне почему-то стало неловко. С чрезмерным вниманием родственников и соседей я невольно смирился, хотя и не понимал его причины. Но узнать, что и твои собственные родители к тебе относятся также, было неприятно. Хотелось простоты в общении, искренности.

– Да уж, – сказал я, – прямо культ личности.

– А ты думал! – Отец обнял меня за плечи. – Когда ты успешно вырастил первую кристаллическую оболочку и испытал ее прочность, у нас входная дверь не закрывалась наверное месяц. То журналисты, то глава администрации с посланием от председателя правительства, то делегации школ.

Я этого не знал. Нас в Институте тогда просто собрали, объявили благодарность от правительства и пообещали премию. На этом все. Через полчаса все разошлись по рабочим местам.

– Да все я понимаю, пап. Просто не привык к такому вниманию. А если честно, то не понимаю всей этой суеты вокруг меня. Ну создали мы что-то. Понимаю, что вещь получилась стоящая и перспективная. Но не устраивать же из этого фетиш какой-то со встречами в аэропорту, пиром на весь мир… Не мое это. Раздражает.

Обнимавшая меня рука отца напряглась, а затем он отстранился и строго посмотрел.

– Ну и дурак, если действительно не понимаешь. – Он поднялся. – Мы семья не потому, что у нас одни гены. Мы опора друг для друга. Да, для большинства этих людей ты просто знаменитость и повод прихвастнуть родством с тобой среди знакомых. Но если у тебя что-то случится в жизни, именно эти люди всегда будут рядом, чтобы разделить с тобой радость или горе.

Он пошел к двери, но на полпути остановился:

– В жизни каждого человека тысячи развилок, каждая из которых способна изменить судьбу кардинально, и от стоящих у этих развилок людей зависит многое: они могут подтолкнуть или наоборот оттолкнуть. В твоем большом успехе есть и малая доля чужого участия, особенно наших родственников. Твоя тетя Света лично знакома с двоюродной сестрой вашего Филиппа Игоревича и показала через нее твои работы. На свой факультет ты поступил потому, что тебе посоветовал дядя Витя, вы с ним тогда много говорили о науке. А ты ему с тех пор хоть раз позвонил? Мы с мамой впервые смогли поехать в санаторий отдохнуть только после окончания твоей учебы. Иногда приходилось занимать, у той же тети Светы или у бабы Гали. Никто не задавал вопросов, когда узнавали, что деньги пойдут на твое обучение. Все помогали. Поэтому они сейчас радуются твоим успехам как своим. Поэтому искренне гордятся тобой. И кстати, мы не только сегодня собрали всех. Мы это делаем всегда, отмечаем все твои достижения. И дом перестроили, чтобы он всех вмещал.

Лежащий на столе служебный коммуникатор пискнул, извещая о пришедшем сообщении. Вставать было лень, поэтому я вслух велел гаджету прочитать его. Кроме того, я надеялся, что это окажется что-то серьезное и прервет разговор, который мне не очень нравился. Так и оказалось: Филипп Игоревич прислал запрос на сеанс связи.

– Извини, пап, служба… Институт вызывает.

Отец похлопал меня по плечу.

– Ладно, служба так служба. Но не засиживайся у компьютера, – строго сказал он, как когда-то в детстве, и тут же улыбнулся. – Тебе нужно хорошенько отдохнуть. Завтра у тебя напряженный день.

Подключив коммуникатор к моему допотопному, но все еще надежно работающему компьютеру, я вызвал Институт. Спустя минуту на экране возникло лицо Филиппа Игоревича, время от времени искажаемое помехами.

– Привет, Саня! Не спишь еще? Как дела?

– Замечательно дела. Оказывается, я тут знаменитость. В честь меня устраивают приемы, открывают мемориальные доски!

Изображение на экране зависло и тут же в нижнем углу включился таймер обратного отсчета времени. Сигнал запаздывал на доли секунды, но делал это постоянно и в итоге проходил по телекоммуникационным сетям с раздражающей задержкой.

– Если бы вы почаще выбирались из своих лабораторных нор на свет божий и интересовались происходящим на Земле, то много нового узнали бы. Твои кристаллы стали сенсацией. Американцы попытались повторить наш эксперимент и провалились. Был небольшой скандал и обвинения в фальсификации результатов. Но индийцы и новозеландцы одновременно подтвердили твой метод. Так что патент за нами. А тебя и твой проект от Союза выдвинули на соискание сразу нескольких премий. «Нобеля» отхватить тебе, конечно, не светит, но какую-нибудь медаль Ньютона на грудь повесишь.

Ну что ж, это многое объясняло в событиях минувшего дня. Больше того, я с удивлением понял, что мне приятно это слышать, особенно из уст наставника.

– Надеюсь, дома все хорошо? Как встретили?

– Все хорошо, Филипп Игоревич, спасибо!

– По твоей довольной пьяной физиономии вижу, что хорошо. Признавайся, когда перестал меня ненавидеть? И перестал ли?

Я тяжело вздохнул:

– Было дело. Не ненавидел, конечно, просто не понимал. Да и если честно, до сих пор не понимаю.

– Не понимаешь, значит? – Филипп Игоревич вперил в экран черные пронзительные глаза и я невольно отвел взгляд. – А теперь скажи честно, когда бы ты сам выбрался на Землю?

– Ну… – я замялся, не зная, что ответить. Вернее знал, только озвучивать не хотел.

– Вот то-то и оно. А теперь скажи честно, когда ты задумывался об этом?

– Никогда, – честно сказал я.

– То есть даже гипотетически не допускал этого? – Филипп Игоревич начал постукивать пальцами по столу. – Перед тем, как тебя выкинуть с Луны на Землю, я проверил статистику твоих звонков домой. За пять лет интенсивность снизилась на семьдесят процентов. Еще немного, и ты вообще перестал бы общаться с родными.

– Да нет, просто времени мало, работа все без остатка сжирает. Вы же знаете, мы иногда поспать забываем…

– Знаю, – кивнул он. – Но вы и раньше поспать забывали. Однако звонить домой не прекращали.

Связь снова пропала и, глядя на застывшее лицо наставника, я пытался угадать, к чему он ведет. Не угадал.

– Еще год-другой и перед нами замаячит перспектива экспедиций в дальний космос, – продолжил Филипп Игоревич. – Но еще тридцать лет назад кто-то из башковитых психологов провел исследования, после которых я психологию признал настоящей наукой. Они выяснили, что самой большой проблемой этих экспедиций будут не энерговооруженность и нагрузка на организм, а разрыв социальных связей. Через год полета без связи с Землей члены экспедиции утратят потребность общения с ней, еще через год они обретут самодостаточность как представители вида, а еще спустя какое-то время – от трех до пяти лет – безвозвратно станут ассоциировать себя с исключительными представителями человечества, для которых развитие внутри своей группы окажется превалирующим над интересами всего человечества. Так произошло с переселенцами из Европы в Америку и Австралию, это же мы наблюдаем сейчас на Луне, где уже созданы все предпосылки для создания своего государства. Америка всеми силами проталкивает этот проект в ООН и если у нее получится – а у нее непременно получится – то здесь не поздоровится всем международным и государственным базам, в том числе и нашему Институту. Придется либо передавать их новому государству с неясной перспективой, либо сворачиваться. Китай, например, втихаря перебрасывает сюда военных и вряд ли отдаст хоть горсть своей лунной пыли американским марионеткам.

Он и сам не заметил, как сошел на зыбкий лед политической болтовни. А я уже хорошо знал, если его вовремя не остановить, то про тревожное лунное будущее человечества можно будет слушать часами.

– Но к нам это каким боком относится? – удачно вклинился я в его рассуждения, воспользовавшись очередной паузой в связи.

– Тем самым боком, Саня. Мы ведь вместе с китайцами Институт построили не просто так. Инцидент в Буш-дю-Роне, под Марселем когда случился? – он сморщил лоб, задумавшись. – До или после твоего рождения?

– До.

– Повезло… После того, как ветер развеял оставшийся от «Кадараша» пепел, «зеленые» в Евросоюзе продавили запрет на любые подобные эксперименты в Евразии. На волне охватившей всех истерии даже закрыли все АЭС во Франции, Испании и Италии, ликвидировали большинство научных центров и лабораторий. На радость янки! Думаю, они и стояли за катастрофой во Франции. И уж точно американцы подогревали антинаучный ажиотаж в СМИ. Потому что словно по волшебству через два года после инцидента два мощных исследовательских центра появились в Перу и Аргентине, в которых работали оставшиеся не у дел ученые из Европы. Но США хорошо, у них под боком безропотная Латинская Америка. А нам с Китаем куда деваться, когда за каждый чих на тебя накладывают очередные санкции? Вот мы и сдюжили постройку Института на Луне. Понимаешь? Если бы не давление извне и не наша зависимость от Запада, то и не пришлось бы идти на такие жертвы. Работали бы где-нибудь в Новосибирске и горя не знали. А так пришлось бросать семьи, не видеть детей и родственников годами, рисковать здоровьем и жизнью. Беда в том, что мы это помним, а вы даже не знаете. Это сейчас Институт похож на комфортабельный город со своим коммунизмом, когда вы не задумываетесь, откуда берутся продукты в столовой и сколько стоит комплект одноразовой одежды на день. А еще совсем недавно нам приходилось собственные отходы жизнедеятельности фильтровать, чтобы получить лишний литр воды. Сегодня здесь стало комфортно, скоро американцы достроят развлекательный центр для туристов и вам наконец-то будет где тратить заработанные деньги и проводить свободное время. И тогда необходимость связи с Землей отпадет сама собой, незаметно. Любая попытка землян намекнуть, что все на Луне появилось лишь благодаря им, у вас будет вызывать недоумение и раздражение. А потом вы прямо скажете, что ничего не должны Земле и будете независимыми. Но на самом деле…

Связь снова дала сбой, оборвав речь Филиппа Игоревича на полуслове. Хотя все, что он говорил, я и так знал. Без упоминания об этом подвиге советского народа редко когда обходился хотя бы один урок истории в школе или вузе. Чтобы построить Институт, нашей стране пришлось залезть в невероятные долги и на время ввести ограничения даже на некогда незыблемые социальные гарантии, вроде студенческих стипендий или бесплатного жилья. Так что наставник конечно же прав, Институт должен Земле, должен советскому народу. Правда, я и многие мои друзья-коллеги считали, что этот долг уже выплачен, причем с процентами. Уровень жизни простых людей вырос колоссально, что я наблюдал собственными глазами в родном Ростове. Новые технологии, которые генерирует Институт, уверенно вывели Советский Союз в число лидеров и скоро позволят сравняться с ведущими сверхдержавами. Поэтому постоянные разговоры о долге все сильнее резали слух.

Филипп Игоревич будто прочитал мои мысли, потому что вдруг заговорил именно об этом:

– Но самое последнее дело, когда в эту тему вмешиваются деньги и некоторые придурки начинают гневно трясти расчетами и долговыми обязательствами. Институт окупил себя многократно и теперь мы можем уже без китайцев построить три таких объекта. Дело ведь не в деньгах, а в совести. И в простой мысли, что без Земли не было бы колонизации Луны, жителей Луны. Не было бы Института. Как без наших родителей не было бы нас. Понимаешь?

Я понимал. Не со всем соглашался, но понимал.

– Поэтому умные люди приняли этот закон об обязательном отпуске. Каждый советский ученый, где бы он ни работал и как бы далеко в космос не залетал, обязан возвращаться домой. Сначала ведь закона не было, по НИИ и министерствам сверху спустили лишь рекомендацию, но ее никто не исполнял. Молодежи не до того, у них своя жизнь. Беда в том, что если в пору старческой сентиментальности и возникает неодолимая потребность вернуться, часто возвращаться бывает уже некуда и не к кому. Поверь лично мне, – Филипп Игоревич смотрел на меня с экрана грустными глазами, – я знаю, о чем говорю. Это хороший закон, Саня. Сейчас вы его воспринимаете в контексте репрессий и вмешательства в личную жизнь, но потом скажете спасибо. Нам нельзя забывать, ради кого мы работаем. И мы всегда должны возвращаться домой. Понял, Саня?

Я кивнул.

– Понял, Филипп Игоревич. Пока не до конца осознал это, но точно понял.

– Рад слышать, Саня. Работа твоя никуда не денется, Институт останется на месте, лабораторная группа будет ждать тебя. Или ты ее. Я и их сегодня всех разогнал по домам. Отдыхай, набирайся сил, вдохновляй пионеров на подвиги. Разрешаю приукрасить нашу действительность, чтобы раньше времени не отбить им охоту заниматься наукой.

Мы одновременно рассмеялись.

– Уже нашел одного, Филипп Игоревич! Бунтарь, гений, десятилетний нигилист.

– Замечательно. Проведи отпуск с пользой, съезди куда-нибудь, влюбись. В эти тридцать дней тебе можно все, что в Институте было запрещено. Используй шанс!

– Обещаю, Филипп Игоревич!

– Ну все, отбой! Через месяц увидимся.

Я отключил связь и еще какое-то время смотрел в черный экран, пытаясь уложить в голове услышанное и соотнести это с собой. Хоть и неприятно было, но пришлось признать правоту наставника. Я начал забывать Землю. Больше того, я начал ею тяготиться и непроизвольно искал способы избавиться от ярма. А ярмо это оказалось в итоге едва ли не самым ценным, что у меня было в жизни. К чему все мои старания в лаборатории, если этим не сможет гордиться мой отец, если этому не удивится десятилетний Александр, если это не сделает хоть чуточку проще жизнь моих родных?

Не знаю, правильно ли я понял мысль своего наставника и понял ли вообще. Но у меня осталось двадцать семь дней, чтобы разобраться во всем и попытаться ответить на все вопросы. И события минувшего дня подсказывали мне, что я смогу это сделать.

2015 год

Привратники

Она появилась в библиотеке секунда в секунду. Маленькая, невзрачная, совсем не похожая на тех, с кем я обычно имею дело. Девушка шла не поднимая глаз, держась стены и боясь кого-то задеть, с кем-то встретиться взглядом. Не знающие покоя руки постоянно поправляли светлые волосы, проверяли пуговицы и молнии на застегнутых карманах безразмерной серой крутки, касались до белизны вытертых складок на старых темных джинсах.

Училась она так же. Невидимая на лекциях и семинарах, катастрофически проваливая экзамены и зачеты из-за неспособности связно произнести и пары слов, она блистала гениальной незаурядностью в письменных работах. Из еженощно взлелеянных в желтушном свете старой настольной лампы армий чисел ее дрожащие руки однажды вывели доказательство гипотезы Ходжа. Но не ее фотографии тысячами тиражируют газеты и журналы, не у нее берут интервью, не она тратит деньги всемирно известного фонда, а ее наставник, преподаватель, вор. Ему девушка доверилась и показала свое математическое дитя. И это хорошо для девушки, потому что она наверняка не выдержала бы груза славы. И плохо для меня, потому как столь печальный для юного дарования исход решил бы все проблемы и мне не пришлось бы вмешиваться.

Оставив на вешалке у дверей огромную, похожую на мешок с лямкой сумку, она с потупленным взором бесшумно засеменила к стойке библиотекаря, неловким движением протянула ей читательский билет, собрала заказанные книги и, затравленно оглядываясь вокруг, по ковровой дорожке между рядами столов направилась к своему излюбленному месту в конце зала у окна.

Нас разделяли всего два метра, когда я дернул за шнурок, выключая настольную лампу под зеленым абажуром, и захлопнул книгу, чем обратил на себя внимание. Она перехватила мой взгляд, откровенно запаниковала и даже не знаю, что произошло бы, если бы не истекло отпущенное ей время. Но жирная черная единица на дисплее часов неуловимо быстро превратилась в ноль, и девушка исчезла, но лишь на миллионную долю секунды. Ее точная копия даже с шага не сбилась. Скользнув по мне любопытным взглядом явно осмелевших глаз, она вдруг изменила привычке своей предшественницы и заняла стол посреди зала. Затем с изумлением уставилась на стопку полученных книг, явно не понимая зачем.

Я же не спеша поднялся, кивком головы, проходя мимо, поблагодарил библиотекаря и одновременно попрощался, снял с вешалки плащ… и замер, пораженный. В дверях стоял Артур. Снова он. Рыжий, высокий, тощий как жердь, в безупречном сером костюме, алом галстуке-шарфе, синей сорочке и слепящее начищенных ярко-коричневых туфлях.

– Артур Александрович! Вот уж кого не ожидал встретить сегодня! Удивили!

Я со своими «подопечными» встречался лишь один раз и больше мы никогда нигде не пересекались, даже случайно. Более того, они просто не подозревали о моем существовании. Так уж устроено и не мною придумано. Но Артур был уникумом. В отличие от остальных гениев, с этим мне пришлось иметь дело дважды. Не по своей воле пришлось. Впервые за многие тысячи лет стерилизация сознания не помогла, а лишь подхлестнула невероятный интеллект юного дарования, вызвав повышенный и ненужный интерес к моей работе со стороны вышестоящих. Я с великим удовольствием просто избавился бы от Артура и навсегда закрыл эту тему, но кому-то поумнее и куда важнее меня стал интересен этот человечишка. Пересилив отвращение и нарушив добрую сотню правил, пришлось себя открывать и вступать в прямой контакт. С тех пор наши неуклюжие свидания стали регулярны, но непредсказуемы. Мы стали словно магниты, притягиваясь друг к другу постоянно и против моей воли. Одно время я пытался избегать этих встреч, но потом смирился. Или у этого существа действительно имелись неординарные способности, выходящие за рамки моего разумения, либо, что было более вероятно, кто-то наводил Артура на меня. Судя по всему, благородя этому рыжему недоразумению, я также стал участником некоего эксперимента.

– Прекрасно выглядите, – на ходу, не останавливаясь, похвалил я его в надежде, что выведу из себя. Хотя на сей раз даже лукавить не пришлось, он действительно выглядел сошедшим с обложки модного журнала.

– Нашли новую жертву? – ядовито сказал он, увязываясь следом.

Я знал, что избавиться от него не выйдет, а потому просто прибавил шагу. Так мы и прошагали сначала в коридор, затем вышли в вестибюль и наконец оказались на улице. Царил жаркий осенний полдень, редкие прохожие жались к краю тротуара, держась полоски зыбкой тени от чахлой аллеи молодых деревьев.

– Жертву? – засмеялся я. – Вы же прекрасно знаете, что произошло сейчас. Я просто избавил Вселенную от очередной угрозы.

Он все норовил забежать вперед, чтобы заглянуть в лицо, но я не оставлял ему шанса. Наконец он сдался, отстал. Сзади раздались всхлипывания. Пришлось остановиться.

– Вы даже не представляете, во что превратили мою жизнь, – срывающимся голосом выдавил из себя Артур, из последних сил опираясь на ствол каштана. – Я словно выжжен изнутри… Хочу работать, но не могу. Я даже думать толком не могу! Вы у меня забрали самое дорогое! Я ведь только физикой и жил…

Он был жалок и неприятен.

– Пытаетесь меня разжалобить? Напрасно. Не получилось ранее, не получится сейчас. Вы же знаете, насколько я жесток. И с каждым прожитым среди людей днем становлюсь все более бессердечным. Ваши сородичи не оставляют мне выбора.

– Но я ведь…

– Прекратите это бессмысленное нытье. У вас был шанс. Вы им не воспользовались. Пеняйте на себя. Только на себя.

– Но по какому праву?! – взвизгнул он. – По праву сильного, да? Да кто вы такие…

– Увы, да. По праву сильного. По праву милосердного сильного. Вы на нашем месте убивали бы всего лишь за попытку украсть. Просто убивали бы.

– Украсть?! Я ничего не воровал! Я все сам…

– Воровали, Артур Александрович. Я же вам в прошлый раз доходчиво все объяснил.

– Это не объяснение. Вернее, меня оно не устроило. Эдак можно что угодно оправдать!

Я не стал в очередной раз огорчать Артура известием, что его мнение в этом вопросе не имеет значения. А уж эмоции – тем более.

– Вы раз за разом вторгаетесь в святая святых и крадете частичку основы мироздания. Но даже не за это вас наказывают, хотя, будь моя воля, я бы и за это жестоко карал. Вас наказывают за систематическое воровство. Украли частичку – так работайте над ней, дорабатывайте, шлифуйте. Но нет, вам в мешок с чудесами нужно снова и снова запускать грязные руки…

– Хватит! Хватит нести этот бред! Я ничего не воровал. Как сейчас помню день, час, минуту, даже помню запахи в комнате и шум на улице в момент, когда мне в голову пришла та идея. Это моя идея, выпестованная, рожденная в муках…

– Сама пришла? – усмехнулся я, медленно двинувшись по тротуару. Артур, как привязанный, пошел следом.

– Нет, конечно! Я годами работал над этой темой! Крутился вокруг нее, подбирался, не понимал даже, с чем столкнулся…

– Вот и я о том же, Артур Александрович. Найти что-то – означает обрести кем-то потерянное или даже украденное, но уже готовое созданное. Создать что-то – означает сотворить нечто, чего еще нет и никогда не было. В этом разница.

– Но где критерий? – не унимался он. – Любое изобретение можно голословно объявить украденным. А потом просто присвоить себе…

– Самому не смешно? Ваша цивилизация даже теоретически не способна создать что-то нам нужное. Вы лишь в начале долгого и скорее всего непосильного для вас пути. За вами потому и наблюдают, что вы демонстрируете уникальное отставание от нормы. С момента зарождения разума на Земле прошло несколько сот тысяч лет, но ваши соплеменники в основной своей массе все те же кровожадные хитрые обезьяны.

– А не вы ли тормозите нас? Может быть, это вам выгодно, чтобы наше развитие остановилось, чтобы человечество деградировало?

– Увы, Артур Александрович. Вселенная вздохнула бы с облегчением, если бы вы развивались. Если уж физикой заниматься вам нельзя, то советую заняться изучением собственной истории. Будет, чем убить массу внезапно появившегося свободного времени! – от моих слов его лицо перекосило яростью, что доставило мне истинное удовольствие. – Я без иронии, совершенно серьезно говорю. Гуманитариям очень не хватает специалистов с неординарным подходом и способностью к аналитике. Вроде вас, Артур Александрович! Возьмитесь за труд проанализировать путь человечества от палеолита до наших дней и с изумлением обнаружите на этом пути одну странность. У вашей расы не так уж много собственных цивилизационных достижений, можно перечислить на пальцах одной руки: палка-копалка, добыча огня и постройка жилища. Вот и все. Остальное вы украли.

– Это просто слова…

– Нет. После приручения и распространения огня ваша цивилизация сделала гигантский скачок. А вот появление колеса сразу же отбросило вас назад. Гончарный круг дал толчок невероятного развития государства шумеров в Северной Месопотамии, однако эволюция гончарного круга в колесо обрушило все достижения и по сути уничтожило шумеров.

– Это какая-то дичь! Вы говорите о естественном процессе развития научной мысли как о преступлении.

– Я вполне допускаю, что вам может казаться это дичью. Проверить-то вы не можете, – с едкостью в голосе заметил я, следя за его реакцией. – Однако факт остается фактом. Как только биологический вид развивается до стадии зачаточной разумности, он мгновенно встраивается в энергетическую структуру Вселенной, чтобы пополнять ее. Гамма-ритм любого головного мозга любого мыслящего существа в любой точке Вселенной, тридцать герц. Так уж устроено. Но беда человечества в том, что это движение в обе стороны. Если можно давать, то можно и брать. Все эти ваши внезапные вдохновения, вещие сны, пророчества и прочая чушь являются отголосками пронзающей мир информации. Чужой информации.

– Почему же это беда? Иметь доступ…

Я не дал ему договорить:

– Беда потому, что миллионы цивилизаций во всех уголках бескрайней Вселенной ее наполняют, и только три из них – крадут. Человечество в их числе. И не в краже дело. Нам действительно не жалко, берите сколько хотите. Проблема в том, что каждая украденная идея порождает цепочку фатальных катаклизмов в непредсказуемых уголках Вселенной. Вот вы, например, всего лишь набросали на листе ту самую формулу и впали в экстаз от осознания ее совершенства, а тем временем самая яркая звезда в созвездии Скульптора вдруг выбросила сгусток плазмы, который изменил траекторию кометы и направил ее на обитаемую планету.

– Совпадение…

– Увы, мой друг, увы. И самое страшное, что вы неисправимы. Даже те две другие цивилизации, подобные вашей, удалось вывести на иной уровень и обратить их недостатки во всеобщее благо. Человечество же упорствует в своем примитивном невежестве. Всякая попытка помочь вам парадоксально обретает обратный эффект. Еще раз советую вам заняться изучением истории. Вы обнаружите странную закономерность. Ваша цивилизация развивалась скачками, но за каждым скачком вверх неминуемо следовало сокрушительное падение. Расцвет Древнего Мира с его великими империями в Египте, Китае и Междуречье заканчивается катастрофой бронзового века. Феерический период античности с греческими городами-государствами и грандиозной Римской империей сменяется варварством Средневековья. Вот каждый из этих условных расцветов цивилизации был попыткой вам помочь. Но вы неминуемо отбрасывали протянутую руку помощи и добровольно ввергали себя в дикость. Смешно, но даже пустяковый карман на одежде прижился лишь в семнадцатом веке, проделав путь в три тысячи лет! Вы глупы, консервативны, ленивы и неисправимы.

– Настолько глупы, что смогли приручить атом и выйти в космос?

– А смогли ли? – саркастически спросил я, глядя на него в упор. – Не допускаете мысль, что это следующий этап?

– То есть, и это не наша заслуга? Даже украденная?

– Не ваша. Увы. Я перечислил ваши заслуги. Могу повторить. Да и вообще, есть универсальная формула, так сказать, дистилляции. Бросьте в общий котел все ваши научно-технические достижения и включите под ним уничтожающий огонь.

– Какой огонь?

– Это фигура речи. Представьте, что из всего этого гигантского багажа знаний останется, если вдруг с человечеством что-то произойдет? Допустим, случится некая глобальная катастрофа. Что из этих знаний будет доступно выжившим?

– Немного…

– Бинго! Вот это и есть ваши истинные достижения. Что отдельный представитель цивилизации способен воспроизвести? Добыть и сохранить добытый огонь, воспользоваться палкой-копалкой в разных ее вариациях от лопаты до копья, построить примитивный кров. Вот и все ваши цивилизационные достижения. Все остальное от технологий до философских представлений об окружающем мире вы, так сказать, заимствовали. Эти знания украдены и под очень большим нажимом внедрены в ваше общество, которое при первой же возможности с радостью от них избавляется и возвращается к своей примитивной дикой сущности.

– Но… – Артур покачал рыжей головой. – Не понимаю. Зачем тогда это все? Почему вы нас терпите?

– Уже давно не терпим. Больше тысячи лет ищем способ избавиться. Но не получается. Устраивать геноцид очень вредно для Вселенной. По самым оптимистичным прогнозам это приведет к глобальному коллапсу.

Теперь уже Артур позволил себе глумливо ухмыляться:

– Выходит, вам приходится нас терпеть? Вы ничего не можете сделать…

– Можем, – сказал я ледяным голосом и на секунду позволил Артуру увидеть мой истинный облик, отбивая желание глумиться. – И уже делаем. Только вашими руками. Вы сами себя угробите, а мы вас просто подталкиваем в нужном направлении. Суицид вашей цивилизации тоже негативно отразится на всех, но все же не фатально. Приручение атома, полеты в космос, гиперзвуковое оружие, разрушение привычной среды обитания, переформатирование понятий морали и переориентирование ценностей. Как оказалось, вас проще направить в пропасть, нежели заставить карабкаться в гору.

– Не боитесь, что я расскажу людям?

– Не боюсь, – с дружелюбной улыбкой ответил я. – Вы очень рациональный человек и будете молчать хотя бы из соображений собственной безопасности. Ведь вам не поверят, а если будете настаивать, то изолируют как прочих сумасшедших. И да, ваша жалкая попытка записать наш разговор на диктофон в смартфоне была изначально обречена.

Артур дернулся, как от пощечины, потом принялся проверять спрятанное устройство, которое оказалось безальтернативно обесточенным. Покрутив в руках бесполезный девайс, он брезгливо отбросил его не глядя.

– Но даже записанный странный разговор со странным собеседником ничего не даст вам. Ваши соплеменники демонстрируют удивительную закостенелость и отказываются видеть очевидное. Им проще себя обмануть, нежели взглянуть неудобной правде в глаза…

Далеко, на гране слышимости, прокатился раскат грома. Поникшие листья каштанов тронул внезапный ветер. Жара начала ощутимо спадать.

– А вот и последствия! Вы назвали ту несчастную девочку жертвой, а оказалось, что она была причиной климатической аномалии. Здесь станет прохладнее. В соседней стране скоро остановится кровопролитная война. А на далекой планете у тусклого желтого карлика в созвездии Кита внезапно прекратится катастрофическое землетрясение. Представляете, как все взаимосвязано?

Он не понимал. Или отказывался понимать. С унылым видом стоял в тени каштана, отрешенно смотрел под ноги. В нем не осталось даже злобы. Я видел,что он словно перегорел. Когда я не спеша пошел прочь, он не попытался догнать, как делал раньше. Что-то мне подсказывало, что эксперимент с Артуром закончился. Вряд ли мы увидимся снова.

С наслаждением вдыхая пока еще горячий, но уже с первыми нотками прохлады воздух, я брел навстречу живительному дождю, который мрачным фронтом надвигался на город. Мне хотелось, чтобы невиданной силы ливень смыл, без остатка унес в ревущих стремнинах и эту пыльную улицу вместе с унылым Артуром, и этот примитивный городишко, да и всю эту цивилизацию, непонятно как и зачем обретшую разум. Но к сожалению, мои желания были безразличны тем, кто управлял этим вселенским ливнем.

2009 год

Оглавление

Где-то на Палау

Нетрудный выбор

Любитель закатов

Исправительный срок

Бойся русского

Корни

Привратники