Подарок на совершеннолетие [СИ] [Евгения Александровна Бергер] (fb2) читать онлайн

Подарок на совершеннолетие

1 глава. Алекс

Глава 1

Стефани смотрит на меня с хорошо наигранным воодушевлением, которого, уверен, вовсе не испытывает — все вокруг меня носят маски. Нынче я все больше уверяюсь в этом…

— Ну, Алекс, еще парочка подтягиваний, и можем закончить на сегодня!

— Мы уже закончили, — кидаю в ответ не без раздражения. — Парочка дополнительных упражнений не поставит меня на ноги! Перестань носиться со мной, как с писаной торбой… Это просто смешно.

Стефани мои слова обижают — вижу это по ее закусанной изнутри щеке (она всегда так делает, пытаясь, должно быть, сдержать рвущиеся наружу ответные колкости) — только она слишком хорошо воспитана, чтобы бросить мне что-то вроде «да пошел ты, Алекс Зельцер, плевать я на тебя хотела!» и потому произносит привычное:

— Вера в себя, Алекс, способна горы свернуть, ты же знаешь.

Я все еще не без раздражения трясу головой.

— Ты мне целый год талдычишь об этом, — кидаю резче обычного, — да только я, кажется, перерос возраст слепой веры в детские сказки… Чудес не бывает, Стеф, пора бы тебе тоже стать реалисткой!

Она молчит, закусывая поочередно то одну, то другую щеку, на меня не смотрит — глядит в пол, и я вдруг сожалею, что был настолько груб с ней: все-таки она хочет лучшего для меня… она верит в меня. Даже если сам я больше на подобное не способен…

— Может скажешь уже наконец, что там у тебя в голове, — произношу я как бы примирительно. — Говори, как есть… Без обиняков. Я толстокожий.

Стефани старше меня лет на шесть-семь, но телосложение у нее почти детское: рост не больше ста шестидесяти сантиметров, ручки и ножки тонкие словно ивовые прутики (хотя и довольно крепкие, в чем я мог самолично убедиться), а голубые глаза… наивные? Люди с голубыми глазами всегда кажутся мне неисправимыми мечтателями, и Стефани явное тому подтверждение. Она как взрослый ребенок, который все еще верит в Санту… Взрослый ребенок с красивой грудью. Я не то, чтобы специально заглядывался на нее, но, когда несколько раз в неделю перед тобой мелькает женское тело, обтянутое спортивным спандексом, ты невольно обращаешь на него внимание… Особенно если тебе семнадцать и отсутствие подвижных ног не обездвиживает и работу гормонов в твоем организме!

На Стеф приятно посмотреть…

А вот слушать ее жизнеутверждающие лозунги я больше был не способен… Перегорел.

Помню, как она впервые появилась в нашем доме: маленькая, взъерошенная, словно распушившийся в луже воробышек, и странно краснеющая при каждой моей незамысловатой шутке… Да, тогда я еще много шутил, тогда я еще верил…

— Знакомься, Алекс, это Стефани Зайтц, моя давняя приятельница, — сказала Шарлотта, одаривая меня загадочной полуулыбкой.

У меня загорелись глаза.

— Виолончелистка? — поинтересовался я с той долей многозначительности, которая живо напомнила Шарлотте наш давний разговор в машине по пути в Ансбах к ее дедушке. Моя будущая мачеха подавилась воздухом… буквально. Ей очень хотелось разразиться безудержным хохотом, но ради Стефани она смогла сдержаться и вежливо произнести:

— Нет, не виолончелистка, — особое ударение, от которого я сам едва сдерживал себя, — а будущий физиотерапевт. Стефани мечтает помогать людям…

— Похвальное желание, — произношу без всякой задней мысли. — Главное, чтобы люди желали эту помощь принять… Флаг вам в руки! Идите и спасайте этот унылый мир, ослепляя его белозубой улыбкой.

Девушка снова краснеет — у нее это здорово получается: краска ложится равномерным слоем, подобно загару, распространяясь от области декольте и до самых кончиков мило оттопыренных ушек. Трепетная мечтательница, подумалось мне тогда, а потом мечтательница сказала:

— Шарлотта говорит, у тебя нет персонального тренера для систематических занятий спортом, и мне подумалось, что я вполне способна помочь тебе с этим… Надеюсь, ты не будешь против позаниматься со мной какое-то время?

Я несколько опешил, так как тренер у меня как раз-таки был, только я не особо его жаловал: уж больно жалостливо он на меня смотрел… Так и хотелось щелкнуть его по носу, мол, взбодрись, парень, у тебя-то с ногами все путем, не куксись.

Шарлотта скосила глаза, прося меня подыграть ей, и я подыграл:

— Какие тут возражения: уверен, из тебя выйдет отличный персональный тренер… — «особенно, если ты продолжишь так же мило краснеть», добавил я мысленно.

В итоге прежний тренер был уволен, а я начал заниматься со Стефани, которая, на мою беду, оказалась настоящей вертлявой и вечно всем недовольной осой, выжимающей из меня все соки. «Ты халтуришь», заявляла она мне в лоб и понукала работать дольше и прилежнее. Рабам на галерах и то, полагаю, жилось лучше, чем мне в этот последний год…

— Вот увидишь, усиленный труд и вера в собственные силы поставят тебя на ноги, Алекс, — говорила она с такой безоговорочной уверенностью, словно зрила мое будущее на годы вперед. — Главное, не ленись! Давай, давай, давай…

И я верил… поначалу. А потом пришло понимание, что ей, верно, в кайф измываться над бедным калекой да еще получать за свои «издевательства» деньги, ну и реклама… Должно быть, Стефани решила, что сделает себе неплохой пиар, если поставит парня-калеку на ноги, что уж тут, этот парень и сам был бы не прочь оправдать ее ожидания, да только… Только ничего не выходило, и чары, навеянные ее горячим энтузиазмом, начали постепенно развеиваться, замещаясь разочарованием и тоской. А еще озлобленностью…

— Ну, чего молчишь? — снова поддеваю я девушку. — Скажи уже, что я полный болван, что ничего-то в этой жизни не понимаю и что завтра же запрыгаю аки горный козел, коли сегодня не опущу руки…

Она вскидывает на меня свои голубые глазищи и спокойно так говорит:

— Я, знаешь ли, не очень люблю горных козлов! Да и негорных тоже, если честно…

Все мое раздражение враз испаряется, и я почти готов похвалить ее за удачную шутку, но сдерживаюсь — не хочу, чтобы она знала о моем добром к ней расположении. Хочу, чтобы она отступилась от меня… Чтобы поняла, какой я на самом деле… козел, потому что именно таким вот козлом я себя в последнее время и ощущаю. Сам не знаю, что со мной…

Разочарование?

Возможно.

Или припозднившийся пубертат?

— Просто не рассчитывай на чудо, хорошо? Не хочу, чтобы ты разочаровывалась.

Она качает головой, и ее хвостик забавно подпрыгивает из стороны в сторону.

— Я уже разочарована, — признается она вдруг, и я даже приподнимаю брови, — твоим отношением к процессу, — заканчивает она, и мне только и остается, как пожать плечами. Я рассчитывал совсем на другое признание… — Ты ничего не добьешься, если будешь вести себя таким образом!

— Каким таким образом? — решаюсь уточнить я.

— Таким упадническим и депрессивным, вот каким. — Одариваю ее насмешливым взглядом, а она между тем продолжает: — Не знаю, что с тобой происходит, Алекс, но своим отношением ты низводишь на нет все наши усилия, и мне больно это видеть. Ты знаешь мое мнение на этот счет!

Знаю и потому хмуро припечатываю:

— Мне не встать с этого кресла, как бы сильно ты этого ни хотела.

— А ты сам разве этого не хочешь?

— Хочу. Только в отличии от некоторых предпочитаю быть реалистом… Не стоило мне изначально тебя слушать — все это пустое, — кивком головы указываю на спортивные тренажеры, установленные отцом специально для меня.

Стефани так сильно прикусывает щеку, что я боюсь, как бы она не проделала в ней дыру.

— У всех бывают «черные полосы», я могу это понять, — произносит она через минуту. — Возможно, тебе просто нужно время, чтобы успокоиться…

— Успокоиться? Да я спокоен, как никогда.

— Возможно, — продолжает девушка, словно и не слышала меня вовсе, — предстоящая женитьбы отца каким-то образом отразилась на твоем душевном благополучии. — Возможно, тебе одиноко и…

— Так, прекрати, — прерываю я девушку не без иронии. — С каких это пор ты стала еще и моим психотерапевтом? — быть насмешливым у меня выходит лучше всего. — Я в полном порядке, ясно?

Стефани не выглядит убежденной, лишь строго сводит на переносице свои тонкие черные бровки — сердится.

— Все, я в душ, — этой фразой я ставлю своеобразную точку в нашем разговоре, а потом добавляю, просто, чтобы разгладить складку на ее лбу: — Хочешь со мной?

Она мгновенно покрывается краской, чем в очередной раз несказанно меня веселит (если в своем нынешнем душевном состоянии я вообще способен искренне веселиться), и присовокупляет:

— Вот уж нет, даже и не надейся.

— Так и знал, что парню-калеке особо рассчитывать не на что, — наигранно вздыхаю я, а потом поспешно выкатываюсь из комнаты… потому что горько. Потому что давит… безысходность, тоска, отчаяние. Я хочу ходить. А кто бы не хотел? И всего остального хочу тоже, просто признаться себе в этом боюсь…

Вспоминаю Барбадос год назад и тенистую террасу в отеле, на которой мы с Шарлоттой впервые за долгое время встретились вновь… На ней были короткие черные шортики и ярко-красная футболка, что в сочетании напоминало мне Цетозию Библис, бабочку с оранжево-красной предупреждающей окраской, — она была одной из моих любимых — и я тогда впервые по-настоящему обнял Шарлотту.

— Эй, эй, — улыбнулась она, — хочешь меня раздавить? — Улыбка у нее была такой же солнечной, как небо Барбадоса, и я искренне порадовался за нее. Особенно меня проняло, когда она тихо добавила: — Я так скучала по тебе, Алекс. Хорошо, что ты здесь! Помнишь, мы хотели оказаться на тропическом острове вместе…

— Только ты, помнится, обещала взять меня с собой, но сбежала в гордом одиночестве… Где отец?

— Извини, — виновато пожала она плечами в красной футболке. — Так вышло… А Адриан сейчас подойдет, — и смутилась.

Я знал причину ее смущения и мог легко ее успокоить, но все-таки не сдержался от «шпильки»:

— А еще ты обещала, что поговоришь со мной, когда будешь готова, однако так этого и не сделала…

Шарлотта смутилась еще больше:

— Знаю, мне нет прощения, — и неожиданно ткнулась носом в мои колени, я даже дернулся от ее прикосновения. Это было так просто для нее… и так волнительно для меня. Я тяжело сглотнул.

— Да брось, ты давно прощена, — с улыбкой произнес я, а потом затушевал собственное волнение шуткой: — Думаешь, это не круто заполучить такую молодую мамочку?! Да это стопроцентный восторг, подруга.

Шарлотта сидела передо мной на стуле, вытянув загипсованную ногу вперед, и ее голые коленки до странности беспардонно лезли мне прямо в глаза — я едва успевал отводить взгляд в сторону.

— Я не твоя мамочка, Алекс, — начала отнекиваться Шарлотта. — Я просто люблю твоего отца…

— Да уж я понял… месяцев семь так назад. Жаль, что ты не доверилась мне тогда…

И она в третий раз за нашу недолгую встречу повторила:

— Прости.

Я подумал, что это уж слишком для одного вечера и, заприметив над нами ночного мотылька, радостно воскликнул:

— Смотри, бабочка!

Шарлотта оживилась и тут же поинтересовалась, как поживают мои собственные бабочки. Я пожал плечами:

— Полагаю, все так же: лежат неподвижными куколками и ждут, когда же я пробужу их к жизни…

Теперь мне кажется, что и я сам, подобно все той же спеленатой в куколку гусенице, втиснут в это инвалидное кресло, из которого нет выхода… Мне бы вырваться, расправив крылья, взвиться в небо в трепетном танце, ощутить пьянящее чувство свободы и освобождения, только этому не бывать…

Из некоторых куколок так никогда ничего и не появляется!

2 глава

2 глава.

Безудержный ажиотаж нашего дома, другим словом, кроме как «хаос», язык и назвать не повернется: люди снуют туда-сюда, подобно трудолюбивым муравьям, оглашая размеренную тишину нашего жилища своими разноголосыми окриками — подготовка к свадьбе идет полным ходом.

Через два дня Шарлотта станет женой моего отца, и это требует определенных усилий: в саду устанавливают праздничный павильон, дом украшают цветами, невеста примеряет свадебное платье… Не знаю, что заставляет Шарлотту нервничать больше: наличие самого этого платья, выписанного отцом из Милана, или семь десятков гостей, каждый из которых оказался неожиданно незаменимым на этом свадебном торжестве… И это при том, что невеста настаивала на скромном мероприятии с самыми близкими родственниками!

«Самыми близкими» — вот ведь сюрприз! — оказались семьдесят человек, из которых только десять были по-настоящему знакомы Шарлотте — остальные… знакомцы отца, которых в его бизнесе просто нельзя было проигнорировать. И, боюсь, невесту все это выбивало из колеи…

Намедни она ворвалась в комнату с бабочками с большими, перепуганными глазами:

— Не уверена, что все это переживу! — рухнула она на стул подле меня. — Наш торт будет в три яруса… Три, представь себе только! А кондитер переживает, что этого может не хватить…

Боюсь, я был неспособен посочувствовать ей в этом конкретном случае — нынче был полон жалости к себе, и иные проблемы казались слишком ничтожными и жалкими по сравнению с собственной бедой.

— Если бы ты собралась замуж за меня, — сказал я тогда будущей фрау Зельцер, — то тебе пришлось бы облачиться в костюм бабочки и слизывать крем языком прямо с его трехъярусной верхушки!

— Хочешь сказать, я должна радоваться, что не ты мой будущий муж?

— Хочу сказать, что тебе надо расслабиться и не накручивать себя по пустякам…

Шарлотта уткнулась лицом в свои ладони, словно все происходящее не укладывалось у нее в голове, а потом наконец улыбнулась… почти умиротворенно. Любишь кататься — люби и саночки возить! Иными словами: любишь моего отца — будь готова к публичности, и, думаю, она уже это уяснила.

А начиналось все довольно тихо: приглушенные перешептывания в столовой, робкие улыбки при нашем столкновении в коридоре, когда Шарлотта вдруг появлялась из комнаты отца, поцелуи на затемненной вечерними сумерками веранде… Одним словом, романтическая идиллия. И тут отец говорит мне: «Хочу сделать ей предложение. Давно пора бы решиться…»

— Так я думал, вы давно все решили. Выходит, нет?

— Выходит, нет, — повторил он задумчиво. — Просто я думал… — и увел разговор на другое.

Предложение Шарлотте он сделал уже на следующий день, а я все продолжал размышлять, о чем же таком он думал: о матери, Юлиане или обо мне… Теперь практически уверен, что все-таки именно обо мне: должно быть, ему казалось неуместным устраивать свою жизнь, не будучи уверенным в благополучии собственного ребенка — он всегда остро переживал за мою инвалидность, потратив огромное количество денег на консультации с врачами, которые как один твердили словно заученное: «Случай сложный, но иногда происходят чудеса!»

Наверное, поэтому я и поверил Стефани, когда она появилась вся такая уверенная… во мне и до боли оптимистичная. Только зря, выходит, поверил… Чудес не бывает. Но, возможно, Стеф все-таки права в другом: свадьба отца растревожила что-то в глубине моего сердца, что-то тщательно скрываемое все эти годы… Что-то под названием безысходность.

— Привет! — Шарлотта появляется из сада с огромным букетом цветов. — Как прошло занятие? Стефани уже ушла?

— Думаю, роль подружки невесты вскружила ей голову, — отвечаю не без улыбки, — так что она упорхнула на последнюю примерку в трепетном нетерпении.

На самом деле я ничего такого не знаю — Стефани почти не говорила со мной о свадьбе — но лучше эта полуправда, чем забивать головы невесты моими нынче безрадостными мыслями.

— Когда приедут Глория с Йоханном?

Шарлотта глядит на часы и постукивает пальцем по губам:

— Думаю, вот-вот должны подъехать. Не уходи далеко, встретим их вместе.

Я молча киваю и продолжаю в задумчивости следить за тем, как она расправляет в вазе букет садовых цветов.

Однажды я обещал Шарлотте фейерверк из тропических бабочек, устроенный в летнее время, говорил, что это будет незабываемое зрелище, и теперь намерен сдержать свое обещание… Правда, тогда я еще не знал, что случится это на ее собственной свадьбе, но тем интереснее сюрприз!

Специально с этой целью я вырастил два десятка Caligo Atreus, название которых в переводе с латинского означает «мрачные», однако, название не соответствует действительности: эти пестро окрашенные бабочки с сине-фиолетовым отливом верхних крыльев, представляются мне идеальным украшением для белоснежного платья невесты. Представляю, как ахнет Шарлотта, когда мой подарок вспорхнет в воздух, усеяв ее платье своим живыми, подрагивающими на ветру крылышками.

Уверен, она оценит мои усилия по достоинству…

Итак, помещаю своих бабочек в подарочную коробку, обвязываю ее красивым бантом и… выхожу из комнаты, чтобы отправиться в церковь Святого Себальда на венчание. Отец с Шарлоттой отбыли еще полчаса назад, а мне предстоит поездка с бабушкой, Йоханном и Анной, которая от нетерпения постукивает своим высоким каблучком, словно давно застоявшаяся в стойле скаковая лошадка.

— Почему ты так долго? — пеняет она мне, поправляя свои пышные локоны нетерпеливой рукой. — Мы так всю церемонию пропустим.

— Милая, до венчания еще целый час, — успокаивает дочь моя бабушка, тоже поглядывая на себя в высокое зеркало — встреча с Йоханном (а вернее любовь к оному, как бы странно это ни звучало по отношению к древней старушке) сделала Глорию более кроткой, что видно уже по ее отношению к тетушке Анне, которой прежде она едва ли спустила бы подобную раздражительность.

— И все-таки я на нервах, — заявляет та, продолжая манипуляции с волосами. — Не каждый день удается поприсутствовать на свадьбе собственного брата…

— … Учитывая, что в первый раз все это прошло мимо нас, — добавляет бабушка с грустинкой в голосе, и я рад отвлечь их словами:

— Поедемте уже, время не ждет! Вперед.

Йоханн протягивает бабушке руку, и мы вместе выходим из дома.

Дорога до церкви занимает двадцать минут, и вот мы уже занимаем места в первом ряду, зарезервированные специально для нас. Церковь почти полна, хотя здесь присутствуют далеко не все сегодняшние гости — остальные подъедут сразу к банкету — и я игриво подмигиваю Стефани, которая в платье бирюзового цвета сидит на месте подружки невесты и смущенно мне улыбается, рядом с ней — Аксель в идеально точно подобранном по цвету бирюзовом же галстуке. Дружка отца. Ему я просто салютую рукой, и тот одаривает меня сверхсерьезной полуулыбкой.

— Аксель, как всегда, в своем репертуаре! — шутит бабушка, вскидывая брови. Она знает своего нынешнего зятя так долго, что едва ли способна воспринимать его всерьез…

Наконец раздаются первые аккорды свадебного марша, и в дверном проеме позади нас появляются отец с Шарлоттой: он, по обыкновению, сдержан и почти неулыбчив, что, впрочем, окупается широкой улыбкой невесты, которую, создается такое впечатление, едва ли не разрывает от обилия счастливых эмоций — это счастье, заявляющее о себе белозубой улыбкой, само по себе, как солнце, враз озарившее сумрачные стены каменного строения.

Я счастлив за отца и Шарлотту и почти не слышу произносимую священником торжественную речь — вспоминаю, как впервые увидел эту девушку в белом: озябшую, с красным носом и малость перепуганную, в ней изначально было нечто притягательное — и вот она жена моего отца.

Мне казалось, отец никогда не оправится после смерти матери, погрязнет в сумрачном скептицизме, законсервируется в негативных эмоциях… По сути, так оно и было, пока не появилась Шарлотта. Вспоминаю Франческу… Как же она? Да никак, просто удобная «вещица», не затрагивающая ни сердца, ни ума… Было делом времени, чтобы отец утомился ее повышенной экзальтацией и ненастоящей любовью — наверное, когда знавал лучшее, нельзя довольствоваться полутонами. Они лишь на время кажутся благом… Иначе не бывает.

Священник просит молодоженов обменяться кольцами, и те неловко надевают друг друга золотые ободки, приправленные вечными клятвами, потом отец целует Шарлотту в губы, и та невольно краснеет… напоминая мне Стефани.

Однажды и ее кто-то поведет по такому же церковному проходу под звуки свадебного марша — жаль, мне не суждено сделать того же под руку со своей избранницей. Кому нужен калека?

Усмехаюсь и ловлю взгляд Стефани на себе… Подмигиваю, чтобы смазать впечатление от прорвавшейся вдруг эмоции, но она лишь пожимает плечами и продолжает глядеть на меня… Не пойму, как: всепонимающе? Глупости.

«Стеф, мне никогда не ходить», говорю я ей мысленно, первым отводя глаза.

Церемония заканчивается, и все высыпают на улицу, спеша запечатлеть себя на ступенях церкви рядом с новобрачными… Они, эти знакомые незнакомцы и незнакомые знакомцы, скачут по каменным ступеням туда-сюда, туда-сюда, так что у меня почти кружится голова, и я спешно отворачиваюсь.

— А теперь фото с Александром! — произносит вдруг Шарлотта, приседая рядом со мной, так что ее белоснежное платье ложится складками, почти погребая под собой и мою инвалидную коляску, и сами бездействующие ноги тоже. Мы с новобрачной, думается мне в этот момент, похожи на большое раздувшееся безе… — Стефани, пойдем к нам! — зовет девушку Шарлотта. — Будем целовать Алекса в обе щеки.

— Не думаю, что тебе нужна такая фотография! — сопротивляюсь для вида, но они уже склоняются с обеих сторон и целуют меня в мои… враз вспыхнувшие щеки. Только этого мне и не хватало… А тут еще острые колени Стеф, обтянутые телесного цвета капроном, мелькают в разрезе ее длинного платья, заставляя меня смутиться еще больше.

— Тебе очень идет эта бабочка! — шепчет между тем девушка, касаясь пальцами моего галстука-бабочки. — Элегантен как никогда!

— С тобой мне по любому не сравниться, — вторю ей, удивляясь голубизне ее глаз. Как будто бы небо обрушилось на меня, ударив прямо по голове… — Ты сегодня просто красавица.

Она смущается, заправляет белоснежную прядь волос за ухо и снова глядит на меня своими кристально-ясными глазами. Мечтательница… Маленькая снежноволосая мечтательница.

— Ребята, пойдемте фотографироваться! — снова зовет нас Шарлотта, и мы спешим позировать для очередной свадебной фотографии.

Я медленно потягиваю пятый по счету безалкогольный коктейль, лениво размышляя о приготовленном подарке для новобрачной, когда мое внимание привлекает всплеск волнения со стороны входа в сад: присматриваюсь и — быть того не может! — узнаю высокую фигуру брата.

Юлиан.

Юлиан здесь? Неужели ему тоже послали приглашение на свадьбу?

Знаю, что последние полгода он провел в австрийском Инсбруке, зарабатывая игрой на саксофоне в одном из ночных клубов города, а теперь он здесь… и не один: рядом с ним, лучась яркой улыбкой, вьется Франческа, и ее красное платье огненными всполохами очерчивает оба их силуэта.

Франческа заявилась на свадьбу отца под руку с Юлианом?!

Адская парочка…

Быть такого не может. Они бы не решились… Не посмели. Должно быть, у меня галлюцинации, вызванные безалкогольными коктейлями: трясу головой, но тревожная картинка не исчезает… Юлиан и Франческа все также ведут приветственные беседы с гостями и кажутся донельзя довольными собой.

Осматриваюсь в поисках Шарлотты — заметила ли она новоприбывших? — и примечаю ее белое платье у павильона с закусками, она беседует с кем-то из женщин… Улыбается, оправляет пышные складки свадебного платья — и в этот момент бросает взгляд в сторону, заметив, наконец, Юлиана с Франческой, занятых, подобно ей, другим приветственным разговором — улыбка мгновенно сходит с ее лица, и наши взгляды пересекаются.

«Что они здесь делают?», спрашиваю одними глазами.

«Я не могла запретить Адриану пригласить своего сына», именно так я и интерпретирую виновато-испуганное выражение ее лица. Но откуда все-таки взялась Франческа?

Делать нечего, отставляю пустой стакан и направляюсь приветствовать пусть и званых, но далеко не желанных гостей: Юлиан замечает меня еще издали и одаривает такой широкой улыбкой, что я реально боюсь, как бы он не выворотил из суставов свои челюсти, Франческа — само очарование.

— Здравствуй, братец! — приветствует меня Юлиан.

— Давненько не виделись, — отзываюсь я.

— Так ты, вроде, не особо скучал?

— Времени не было, уж извини.

И мы замолкаем, словно два боевых петуха перед решающим, победным броском.

— Хорошо выглядишь, — перенимает эстафету Франческа. — Совсем взрослый стал… Наверное, не одно девичье сердце успел разбить за это время!

Пристально смотрю ей в глаза, пытаясь понять, издевается ли она надо мной или просто круглая дура… На дуру она мало похожа, значит, все-таки издевается. Сглатываю обиду, готовый отозваться ответной колкостью, когда голос отца прерывает наш милый тет-а-тет:

— Здравствуй, Юлиан… Франческа…

— Отец.

— Адриан. — Таким приторным голоском можно было бы поливать торты вместо глазури… — Поздравляю со счастливым событием! — и она протягивает бывшему возлюбленному руку, которую тот нехотя пожимает. — Шарлотта, это тебе, — теперь она вручает девушке в белом подарочный конверт бледно-розового цвета.

Шарлотта касается его с осторожностью, словно ей подали ядовитую змею, и едва сдерживается, чтобы не отбросить его в сторону, но произносит «благодарю» почти недрогнувшим голосом. Я ей даже восхищаюсь…

Мы все неловко молчим, пока я наконец не произношу:

— Шарлотта, можно тебя на пару слов. У меня тоже есть для тебя подарок…

Юлиан на секунду меняется в лице: должно быть, знает, какие подарки я люблю преподносить… И в этот момент я сожалею, что мы не выпустили бабочек раньше: говорят, святая вода изгоняет злых духов, так и мои бабочки, выполнив ту же функцию, могли бы избавить нас от этой адовой парочки. Чур меня, чур…

Мы отходим в сторону, и я интересуюсь:

— И чья это была идея?

Шарлотта понимает меня с полуслова и выдыхает не без горечи:

— Он все-таки его сын. Не думала, однако, что будет так тяжко снова его увидеть… — А потом с возмущением добавляет: — И еще эта Франческа, она-то откуда здесь взялась? Заявилась как ни в чем не бывало… Неужели у нее совсем нет совести?

Мы с секунду молчим, погруженные каждый в свои мысли. Франческе здесь, действительно, было не место…

— Так, выбрось-ка это все из головы, — наконец произношу я, и Шарлотта косится на конверт в своей руке. — Нет, конверт выбросишь после, — усмехаюсь я, — а вот плохие мысли лучше отбросить прямо сейчас, тем более что у меня есть, чем тебя порадовать…

— Неужели это то, о чем я думаю? — Шарлотта вскидывает вверх брови, и я не могу удержаться от шутки:

— Если ты думаешь о моем отце в одном банном полотенце на голое тело, то, боюсь, с этим я никак не могу тебе помочь!

Девушка вспыхивает и ударяет меня рукой по плечу.

— Ты просто несносный поросенок, Алекс, — пеняет она мне, и в ответ я велю ей ждать меня на этом самом месте. Ровно три минуты… Возвращаясь, вижу ее в компании отца, который шепчет ей что-то на ухо… Шарлотта смущенно улыбается.

— Я вернулся. Готова к моему подарку? — вручаю ей коробку с бабочками.

— А я-то гадал, когда это случится! — улыбается отец, помогая Шарлотте справиться с атласною лентой. — Она мне все уши твоими бабочками прожужжала. — И в этот момент Шарлотта приподнимает крышку… Ахает. Смотрит на меня… Лучится улыбкой и…

— Они такие красивые, Алекс! Спасибо тебе огромное, — шепчет восхищенным голосом.

— Такие же красивые, как и сама невеста, — отвечаю я. — Ну, пора бы уже отправлять их в полет…

Шарлотта встряхивает коробку, и два десятка Caligo Atreus взвиваются в воздух: одни упархивают прочь, другие усаживаются прямо на ее белоснежные платье и длинную фату, создавая своими черно-лимонными взмахами крыльев необыкновенный контраст, от которого захватывает дух… Именно так все это и должно было выглядеть! Я доволен своей работой.

Подкатываюсь ближе и говорю:

— Загадай желание и отпусти их в небо!

Шарлотта берет на палец одну из бабочек и прикрывает глаза — загадывает желание, как я и сказал. Она помнит мой рассказ о древнем индийском поверье: бабочки доносят наши мольбы и желания до самых небес…

— Расскажешь, о чем загадала? — любопытствую я.

— Нет, иначе не исполнится, — смеется она, сжимая руку отца и следя взглядом за танцем Caligo Atreus, которых гости провожают не менее восторженными взглядами.

Одного Юлиана нигде не видно… Я долго ищу его взглядом, но так нигде и не нахожу.

3 глава

3 глава.

Продолжаю любоваться бабочками в целом и Шарлоттой, любующейся бабочками, в частности… Мне нравится ее детский восторг, неподдельное восхищение моей работой и тот живой огонь, что снова горит в ее глазах — Франческе не стоило заявляться сюда с Юлианом. Им не стоило омрачать ее праздник своим неуместным присутствием…

И тут же мысль: неужели они вместе? После всего, что было… Разве такое возможно?

Осматриваюсь. Их все еще не видно: затерялись среди гостей… ждут пока разлетятся последние бабочки. Эта мысль заставляет меня усмехнуться, и тут этот голос за спиной:

— Прекрасные бабочки, никогда не видела ничего прекраснее!

Делаю разворот и сталкиваюсь взглядом с незнакомой мне девушкой, она приветливо улыбается и протягивает узкую ладонь с золотой цепочкой на запястье.

— Эстер Райднер. Приятно познакомиться!

— Алекс Зельцер, — называю себя, продолжая изучать ее красивое, затененное длинными ресницами лицо. Шатенка. Волосы прямые, длинные… ноги им под стать: нижний уровень ее узкого платьица приходится как раз вровень с моими глазами. Платье до половины бедра — могу при желании рассмотреть подрубающий его шов и бархатистость загорелой кожи самой их обладательницы…

— А я знаю, кто ты, — говорит она мне. — Ты тот парень, что подарил невесте бабочек… Ты их сам вырастил? Они невероятные.

Ее восхищение мной приятно, чувствую, как сердце начинает стучать сильнее.

— Да, это мои бабочки. — И мысленно добавляю: «А ты кто такая, невероятное видение?»

Припоминаю, что видел ее рядом с Франческой, только тогда обратил мало внимания — был занят другими мыслями. — Рад, что тебе понравилось!

— Еще бы не понравилось, — отзывается она и тут же и более робко добавляет: — Я пришла с Франческой Барбиери… Как я понимаю, вы с ней не в лучших отношениях?

Теперь я смотрю на нее другими глазами: если она с Франческой, то многого ждать не приходится… Держи ухо востро.

— Она была подружкой отца, — отвечаю девушке в коротком платьице, — и любовницей моего брата одновременно.

Та ахает, распахивая свои карие глаза, и кажется почти испуганной.

— Прости, я этого не знала, — лепечет она. — Мне действительно не стоило сюда приходить. — И добавляет: — Просто, когда Франческа позвала меня с собой, то особо не объясняла куда, а мне было жутко скучно сидеть дома одной… Вот я и согласилась, дуреха. Неприятная ситуация вышла, прости.

Она так искренне расстроена, что мне становится жаль ее. На полном серьезе жаль…

— Откуда ты знаешь Франческу? — спрашиваю девушку, и та смущенно отвечает:

— Работаем вместе. Я снимаюсь для каталога нижнего белья в «Рио — грасс», слыхал о таком?

Отрицательно машу головой, а сам невольно думаю: «теперь ясно, откуда у тебя такие длинные ноги»… Наверное, некое подобие этой мысли высвечивается на моем лице, так как Эстер поспешно добавляет:

— Нет, ты не думай, ничего такого. Я не какая-нибудь там порномодель, нет, только скучные трусики и бюстгальтеры самого непритязательного вида… — И тут же пожимает плечами: — Прости, я тебя смутила.

Я не то, чтобы смущен… хотя, да, смущен, к чему лукавить, только ей об этом знать не обязательно. А вообще я уверен, что даже самые непритязательные трусики и бюстгальтеры на ее точеной фигурке смотрелись бы одинаково соблазнительно! Делаю вид, что тема женского нижнего белья абсолютно тривиальна для меня и невозмутимо ей улыбаюсь:

— Хочешь еще полюбоваться бабочками? Не такими красивыми, как эти, — взмах рукой в сторону Caligo Atreus, — но тоже довольно симпатичными…

— А можно? — она едва ли ни пищит от восторга.

— Конечно, — улыбаюсь с многозначительностью, — если обещаешь быть хорошей девочкой…

— Я всегда хорошая девочка, — и в ответ на мой строгий взгляд добавляет: — Но обещаю быть еще лучше. Спасибо, Алекс!

Противиться ее восторгу абсолютно невозможно, и я веду Эстер в свое тайное убежище, в комнату с бабочками, куда допускаются только самые избранные. И никак иначе…

Сегодня она избранная… да я и сам ощущаю себя избранным рядом с ней.

И пока девушка охает и ахает, любуясь моими Danaus Chrisippus и Danaus Plexippus, я продолжаю любоваться ей самой: на мой взгляд она краше любой из этих бабочек, и эта мысль вгоняет меня в краску. Неужели один приветливый взгляд — и я пал жертвой банальной влюбленности? Увяз взглядом в роскошных волосах и затерялся где-то между изящных щиколоток и чрезмерно обнаженных бедер… Трясу головой, чтобы разогнать туман.

— Что, прости? — переспрашиваю я.

— Я говорю, не мог бы ты вырастить таких же и для меня? У моей подруги скоро день рождения, и было бы здорово подарить ей живых бабочек. Уверена, она о таком и не слыхала!

И смотрит на меня с таким ожиданием во взгляде, словно я верховный бог, способный одним словом казнить и миловать — вершить судьбу человеческую. Ее судьбу в данном случае…

— Когда у нее день рождения? — интересуюсь я у Эстер, приманивая одну из бабочек и пересаживая ее на руку своей гостье. Та опускается на колени и наши пальцы на секунду соприкасаются…

— Через три дня. Ты успеешь к тому времени?

— Без проблем, — немного позерничаю я и тут же интересуюсь: — Она тоже шатенка, как и ты?

Эстер вскидывает голову в немом удивлении.

— Зачем тебе это? — и улыбается, сузив глаза. — Только не говори, что подбираешь бабочек под цвет волос именинницы…

— И как ты только догадалась?! — подыгрываю ей. — Блондинки, как известно, предпочитают Papilio Anchisiades, а вот шатенкам больше нравятся Morpho Peleides…

— А брюнеткам? — любопытствует девушка, и от ее взгляда у меня пересыхает в горле.

— А брюнеткам, — тяжело сглатываю, — больше всего любы Parthenos Sylvia…

Эстер прикусывает губу и молча глядит на меня, от чего я, обычно никогда не утрачивающий способность быть говорливым и чуточку желчным, теряю дар речи. Буквально.

— Все эти латинские названия звучат невероятно сексуально… в твоих устах. Скажи еще что-нибудь…

— Tam pilchra est quam rosa (она красивая, как роза), — произношу первое, что приходит мне в голову, и Эстер, довольная, улыбается.

— Это тоже название какой-то бабочки? — интересуется она.

Я молча киваю, и тут, как назло, звонит ее телефон… Заводная, танцевальная музыка разрывает наш зрительный контакт и разрушает саму интимность сгустившейся между нами атмосферы в целом — Эстер виновато пожимает плечами и тянется к небрежно брошенной на стуле сумочке. Глядит на экран и сбрасывает звонок.

— Ничего важного, — кидает в мою сторону, но я вижу ее обеспокоенность. — Так что с бабочками, — вопрошает она, — могу я рассчитывать на незабываемый подарок для подруги? — И добавляет: — Она, кстати, шатенка.

Мы снова друг другу улыбаемся и начинаем обсуждать деловые вопросы. Мое сердце продолжает глухо стучать… Впервые за долгое время я ощущаю что-то вроде прилива жизненных сил, некое воодушевление, от которого кружится голова. Опять же буквально… И все это совсем на меня не похоже — я сам себя с трудом узнаю.

— Мне пора, — произносит наконец Эстер, и меня охватывает паника.

— Когда ты заберешь своих бабочек?

Она в задумчивости накручивает на палец длинную прядь волос, а потом отвечает:

— Давай встретимся в кафе «Шанталь» на Бергманнштрассе, знаешь, где это?

Утвердительно киваю, но она глядит на мои ноги и добавляет: — Или мне лучше прийти прямо сюда? — смущается. — Просто… вдруг ты…

— Я приду, — прерываю ее сбивчивую речь. — В полдень пойдет?

Теперь кивает она и смотрит при этом в сторону, словно смущаясь. Я же впитываю последние наши мгновения наедине, и сердце мучительно дергается, когда Эстер склоняется надо мной и целует в правую щеку.

Жгучий аромат ее пряных духов проникает прямо в легкие, вызывая еще один мучительный спазм…

— Тогда до встречи, Алекс, — произносит она совсем тихо, подхватывая со стула свою сумочку, оборачивается с порога… и наконец закрывает за собой дверь.

Не могу поверить, что все это было правдой… что Эстер была правдой… Вдруг она привиделась мне, подобно галлюцинации? Подобно обворожительной, головокружительной галлюцинации… Втягиваю носом воздух и ощущаю терпкий аромат нарцисса с капелькой скрытой в глубине нотки сандала или, возможно, мускуса. Сердце продолжает стучать, ухать, нестись вскачь…

Спешу вернуться к гостям, нарезаю круги до тех самых пор, пока не убеждаюсь в ее отсутствии: Эстер ушла… Ее больше нет. И мне надо пережить ближайшие три дня, чтобы увидеть ее вновь!

*******

— С тобой все будет хорошо? — интересуется у меня Шарлотта, когда следующим утром мы прощаемся на пороге нашего дома.

— Я уже большой мальчик, Шарлотта, — отвечаю не без иронии. — Брось волноваться за меня.

Отец тоже похлопывает меня по плечу, желает хорошо провести время, и новоиспеченные молодожены отбывают в свое свадебное путешествие на Карибы.

Бабушка глядит на меня подозрительно, словно готова уличить в ужасном проступке… против человечества, не меньше.

— В чем дело? — любопытствую не без улыбки. — Что я натворил на этот раз?

Она пожимает плечами.

— Это ты мне скажи, дорогой, бабушку не проведешь…

Я на самом деле не знаю, о чем она говорит: не о том же мучительно-сладком нетерпении, что сопровождает каждую секунду моей нынешней жизни, отсчитываемой до новой встречи с Эстер? Не может ведь она в самом деле прочитать все это по моему лицу…

— Не знаю, о чем ты толкуешь, ба, — и спешу скрыться в своей комнате.

У меня нет времени на досужие разговоры — мне предстоит вырастить с десяток Triodes Rhadamantus уже к следующему дню, к счастью, я всегда готов к подобным скоропалительным заказам и потому особо переживать не приходится. По крайней мере из-за бабочек…

А вот сама скорая встреча с Эстер заставляет меня покрываться холодным потом…

И горячим тоже, поскольку я с удвоенной силой выполняю весь комплекс упражнений, предписанный Стефани — это помогает забыться и успокоиться. А еще я снова хочу верить… в чудеса? Абсурдно, я знаю, но, черт возьми, как хочется смотреть на Эстер не снизу вверх, не тыкаться носом в ее полуобнаженные бедра, а быть на равных… глаза в глаза… на одном уровне…

— Смотрю, кто-то снова радуется жизни, — бросает мне Стефани, появляясь в положенное время в нашем спортзале. — Рада, что ты снова в добром настроении, Алекс.

Салютую ей рукой, продолжая выполнять жим руками.

— Ну что ж, продолжим! — отзывается она, и начинает гонять меня с удвоенной силой. Смотрю на часы: одиннадцать. Через час я увижу Эстер…

— Стеф, — она вскидывает глаза, — слушай, не подбросишь меня до кафе «Шанталь», мне надо там кое с кем встретиться… С клиентом.

— А назад как? — спрашивает она. — Сам доберешься?

— Да, на автобусе.

— Хорошо.

Говорит «хорошо», а подтекстом — «плохо»: лицо делается совсем нерадостное и замкнутое, впрочем, мне недосуг заморачиваться этим: я должен привести себя в порядок для встречи с Эстер. Стефани обещает подождать…

Тороплюсь, как могу, но все равно отсутствую не меньше трех четвертей часа — Стефани не говорит мне ни слова, лишь закидывает на плечо спортивную сумку и направляется к автомобилю. У нее черный «фольксваген — поло», и она помогает мне занять переднее место, сложив и убрав мою коляску в багажник.

Сидя вот так, я почти могу представить себя нормальным… А потом Стеф бухает мне на колени коробку с бабочками, и я даже подпрыгиваю.

— Эй, ты перепугаешь моих бабочек! — спешу охладить ее пыл.

— Ничего, переживут, — почти огрызается она.

Похоже, все еще чем-то недовольна…

— Что с тобой?

— Устала и хочу есть.

Смотрю на нее с удивлением: не знал, что батарейки «Энерджайзер» нуждаются в подзарядке, а Стеф именно «Энерджайзер» и никак иначе. Хмыкаю и не произношу больше ни слова… Она ссаживает меня за углом — я сам попросил ее об этом — и помогает снова перебраться в коляску: это немного неудобно, а потому и унизительно одновременно.

Боже, как я ненавижу эту коляску! В последнее время особенно…

— Спасибо, — кидаю уже на ходу, спеша прочь от ее сумрачного вида. Та молча смотрит мне вслед, пока я не скрываюсь за поворотом…

У входа в кафе Эстер нет, и я решаю, что она ждет меня внутри: толкаю дверь и вкатываюсь вовнутрь, осматриваюсь… Да вот же она у окна в компании странного типа с серьгой в ухе. Ого! Они увлеченно спорят, не обращая внимания ни на кого вокруг. Волосы Эстер так и вьются из стороны в сторону в такт ее взволнованной тряске головой: нет, нет, нет, нет… Именно так я интерпретирую язык ее тела, и во мне включается режим защитника. Ни больше ни меньше. Срываюсь с места и устремляюсь в сторону конфликтующей парочки, под конец намеренно наезжая грубияну на ногу, тот разворачивается ко мне с перекошенным злобой лицом…

— Эй, что за хрень! — орет он на меня. — Места мало, маленький засранец?!

Я не обращаю на него внимания и произношу «здравствуй, Эстер», улыбаясь как можно приветливее.

— Здравствуй, Алекс, — отзывается она с натянутой полуулыбкой — нервничает из-за странного типа рядом. Как пить дать, нервничает…

Снова двигаю коляску и наезжаю нахалу уже на другую ногу… У того выпучиваются глаза: не от боли, нет, от моей преднамеренной жестокости, я полагаю, поскольку он шипит через зубы и мерно цедит:

— Ну ты и урод, пацан!

Я продолжаю улыбаться.

— У вас какие-то проблемы? Могу я чем-то помочь?

— Никаких проблем, — отзывается Эстер, стискивая свои идеальные руки. — Петер уже уходит.

— Договорим после, — снова цедит тот через зубы и размашистым шагом выходит за дверь.

Эстер падает на сиденье, и я чувствую себя рыцарем в сияющих доспехах, прогнавшим злобного дракона… Классное ощущение! Никогда такого не испытывал.

— Кто это был? — любопытствую я, все еще испытывая эйфорию от избытка адреналина в крови.

— Мой бывший, — отвечает Эстер. — Все никак не хочет смириться с новым статусом… — И тут же начинает хихикать над собой: — Как я только могла увлечься таким дуболомом? Сама не понимаю. — И заметив коробку на моих коленях, интересуется: — Это моибабочки? Как здорово, что я с тобой познакомилась.

Ее слова вызывают новый прилив адреналина в моем организме, и я впервые чувствую… как бабочки порхают прямо в моем животе.

Еще одно новое непередаваемое ощущение…

4 глава

4 глава.

Мы заказываем капучино и сдобные булочки с повидлом — оба улыбаемся, когда сходимся на одинаковом напитке. Не могу не пошутить:

— Родственные души.

И Эстер вторит:

— Такое иногда случается!

С ней так легко и просто, как редко когда бывает с едва знакомым человеком… особенно если ты калека, и все против воли смотрят на тебя с жалостью. В Эстер нет этого абсолютно… Даже когда она замолкает, прихлебывая горячий напиток, а потом нарушает тишину привычным для меня вопросом, я не чувствую в себе раздражения (она спрашивает просто, словно интересуется, давно ли я играю в шахматы):

— Как давно с тобой это случилось? — и кивком головы указывает на мои ноги.

— Пять лет назад.

— Большой срок. Как все произошло? Не говори, если не хочешь.

Я усмехаюсь «да какая уж тут тайна» и выкладываю ей о своем увлечении велотриалом, о том, как боролся с тоской по матери, по-глупому (теперь я это понимаю) рискуя собственной жизнью, как доводил отца до белого каления, разбивая в кровь колени и ломая руки… и как однажды не рассчитал прыжок через забор, зацепился за перекладину и рухнул на асфальт с дикой болью в спине. Тогда я казался себе несокрушимым — подумаешь боль, поболит и пройдет! — не прошло… и через пять лет не прошло. Только теперь болит уже не только спина, но и сердце.

Сам не знаю, что на меня нашло, только слова льются сплошным потоком, словно дамбу прорвало, и я не могу остановиться: выкладываю Эстер все, вплоть до смерти матери и отцовском отчаянии, вплоть до самого сокровенного, о чем не говорил никому и никогда…

— В последнее время стало как-то особенно тяжело, — заключаю я свою речь, и рука Эстер ложится поверх моей сжатой в кулак ладони.

Ее участие, заключенное в этом простом жесте, как бальзам для моей растревоженной воспоминаниями души, и я чувствую тепло там, где обычно царило привычное онемение… В груди. Горло перехватывает… Концентрация кислорода в крови резко падает — я как будто в гипнотическом сне.

— А что говорят врачи? — спрашивает Эстер.

— Советуют уповать на чудо — отзываюсь с горькой усмешкой.

— Но ты не особо им веришь?

— Им или пресловутому чудо? — хмыкаю все в той же тональности. — Чудес не бывает, Эстер.

— А если все-таки бывают? — она глядит мне прямо в глаза и слегка сжимает мою руку. — Если все-таки чудеса случаются? Ты должен верить в это, Алекс… и я буду верить вместе с тобой.

Я не совсем понимаю, что она хочет этим сказать, но в ее устах это звучит как обещание: «ты будешь ходить, потому что я этого хочу!» Или я сам придаю ее словам этот смысл, как знать… Только верить приятно, и я толкую ее слова именно так.

— Когда твой день рождения? — интересуется вдруг Эстер, допивая свой капучино.

Неожиданная смена разговора, но я не могу сдержать улыбки.

— Через месяц. А что?

— Теперь я знаю, что тебе подарить, — загадочным тоном отзывается моя собеседница. Ее рука автоматически убирает волосы за ухо, губы изгибаются в многозначительной улыбке… Думаю, я тоже знаю, что хотел бы получить на свои именины, думается мне в этот момент, — ее, Эстер Райднер, и ничего больше.

Хочу поцеловать ее…

Коснуться иссиня-черных волос…

Прижаться всем телом…

— Уж, надеюсь, не горный велосипед?! — отзываюсь привычною шуткой, хотя рука почти дрожит от едва сдерживаемого желания.

— Колеса? — улыбается она. — Нет, я подарю тебе крылья, Алекс. — И подается вперед: — Признайся, ты ведь хочешь летать, правда? Как твои бабочки, Алекс… высоко в небе… вдыхая свежий разряженный воздух… не будучи привязанным к этому креслу… Хочешь?

Опять же не понимаю, смеется ли она надо мной или говорит на полном серьезе, только гипноз Эстер так силен, что я бездумно отзываюсь:

— Хочу.

Больше всего на свете… хочу.

— Тогда полетишь! — обещает она, касаясь моей щеки.

Я смущенно дергаюсь — она улыбается. Всепонимающе. С нежностью…

— И как же ты это устроишь? — глухо осведомляюсь я.

— У девушек свои секреты, — подается она еще ближе ко мне… Вдыхаю незабываемый аромат цветочных духов! — И некоторые из нас могут творить чудеса.

В этот момент я ни секунды не сомневаюсь в этом: Эстер Райднер может все, что угодно. Это неписаная истина!

Все в том же гипнотическом тумане я обмениваюсь с Эстер нашими номерами телефонов и выхожу на улицу, где мгновенно прихожу в себя при виде Стефани, поджидающей меня у своего автомобиля: волосы собраны в высокий хвост, лицо задумчивое и сосредоточенное — прямо боец перед спаррингом.

— Я же сказал тебе, что вернусь домой самостоятельно, — несколько раздраженно пеняю я девушке, мне хотелось бы избежать их с Эстер встречи. В противном случае Шарлотта сегодня же узнает о моей новой знакомой, а мне это ни к чему… Не хочу обсуждать Эстер ни с кем, особенно с новой женой своего отца.

— Я подумала, что так будет лучше…

— Для кого?

— Для всех. Почему ты злишься?

В этот момент из кафе выходит Эстер с подарочной коробкой в руках, замечает нас и расплывается в приветливой улыбке.

— Добрый день, — протягивает Стефани свободную руку. — Я видела вас на свадьбе, вы были подружкой невесты, не так ли?

Стефани пожимает ее ладонь, слишком жестко, как мне кажется, и приветливой улыбки у нее не выходит. Так и хочется пихнуть ее в бок, мол, да что с тобой такое, расслабься уже…

— Да, именно так. А вы как там оказались?

Это звучит настолько враждебно и грубо, что я едва ли не стону в голос, правда, Эстер как будто бы не замечает враждебности собеседницы и с неизменной улыбкой произносит:

— Пришла с Юлианом и Франческой.

Стефани тут же одаривает меня предостерегающим взглядом.

— С Франческой Барбиери? — уточняет она на всякий случай, и я решаю вмешаться.

— Эстер случайно оказалась на свадьбе, они с Франческой работают вместе.

— Ясно, — чеканит Стеф таким тоном, что любому понятно: ничего ей не ясно, даже наоборот.

— Ладно, Алекс, мне пора, — обращается ко мне черноволосая девушка, небрежно целуя в щеку. — Всего вам хорошего… э…

— Стефани, — подсказывает ей блондинка.

— Всего вам хорошего, Стефани. И да, меня зовут Эстер, приятно познакомиться! — потом разворачивается и спешит в сторону парковки.

— Какая оса тебя укусила? — набрасываюсь я на Стеф, когда точеная фигурка Эстер скрывается из поля нашей видимости. — Ты вела себя как полнейшая нахалка, не ожидал от тебя такого.

— А ты вел себя как влюбленный пацан! — парирует она следом, распахивая переднюю дверцу автомобиля. — Садись, пора ехать домой.

— С чего ты взяла, что я хочу ехать с тобой? — ее слова о влюбленности распаляют меня. — Я вообще не просил себя дожидаться. Езжай — я сам как-нибудь доберусь.

— Не будь ребенком, — со вздохом произносит она. — Просто садись в автомобиль.

— Я Не Поеду! — произношу по слогам, и Стефани складывает руки на груди.

Ее хвостик воинственно подпрыгивает из стороны в сторону — хочется схватить и остановить его. Никогда не думал, что Стеф может быть такой занозой…

— А я не уеду без тебя.

— Тогда торчи здесь хоть до Второго Пришествия! — зло кидаю в ответ, намереваясь уехать прочь, но Стефани хватается за ручки коляски и тормозит мое движение.

— Отпусти, — шиплю в ответ на это насилие, но она лишь крепче вцепляется в ручки коляски.

— Я тебя здесь не брошу, — с невиданным прежде упорством повторяет она.

Так мы с ней и препираемся какое-то время, словесно и физически: мне хочется вырваться и сбежать от нее, вскочить с этой коляски и оставить Стефани с носом… Упираюсь ногами в подножки и давлю что есть мочи… Давлю? Собственное открытие ошеломляет меня настолько, что я перестаю упираться, позволяя девушке усадить себя в автомобиль и везти домой в полном молчании.

Мне, верно, это привиделись… причувствовалось… показалось…

Ерунда какая-то.

— Ты познакомился с ней на свадебном банкете? — наконец не выдерживает Стефани.

— У нее есть имя, — огрызаюсь на автомате.

— Ты познакомился с Эстер на свадебном банкете? — послушно поправляется она.

— Сама знаешь, что да.

— И она заказала тебе бабочек?

— Да ты просто гений дедукции!

Моя желчность заставляет ее замолчать… ровно на минуту, а потом — новый вопрос:

— Вы еще с ней увидитесь?

— А тебе-то какое дело? — не выдерживаю я. — Или Шарлотта платит тебе за приглядывание за мной? Ты у нас теперь бебиситтер…

— Ты запал на нее, — качает головой Стефани, никак не реагируя на мои нападки. — Это же сразу видно…

— А что, если и так? — невольно горячусь я. — Не имею право? Думаешь, калека не может влюбиться?

Знаю, что веду себя как козел… Шарлотта так бы и сказала: «У кого-то чешутся рожки!», но остановиться не могу. Сам понимаю, что такие красотки как Эстер не влюбляются в калек вроде меня, но, черт возьми, так нестерпимо хочется верить в чудо, даже в ушах шумит от одной мысли о подобном.

— Просто не хочу, чтобы тебе разбили сердце, — спокойно произносит она, выруливая на парковочное место рядом с домом. — Иногда исцелить разбитое сердце сложнее, чем встать на ноги, Алекс.

— Ох, только мне можешь об этом не рассказывать! — ерничаю в сердцах. — Я пять гребаных лет в этой коляске и уж лучше бы мне разбили сердце, чем это… можешь мне поверить.

Стеф молча смотрит на меня, а потом идет доставать из багажника инвалидную коляску.

— И все-таки будь осторожен, — произносит она напоследок, выруливая с парковки.

Только я не хочу быть осторожным… больше нет. Некая глубоко погребенная бесшабашность, прежде мне свойственная, снова заявляет о себе в виде страстного желания совершить нечто этакое, невероятное. Обрести те самые крылья, которые обещала мне Эстер, обещала с такой уверенность, что я до сих пор не могу забыть ее глаз в тот момент…

И потому полдня истязаю себя на спортивных тренажерах с одной мыслью в голове «смогу, смогу, смогу», и Йоханн, зазвавший меня на вечернюю партию в шахматы, смотрит как-то вкрадчиво… с интересом.

А я все думаю: неужели вот это головокружительное чувство и называется влюбленностью… Неужели я влюбился в Эстер Райднер, девушку с модельной внешностью и гипнотическими глазами?

Ответ, увы, написан на моем лице большими неоновыми буквами, и Йоханн, должно быть, все понимает без слов.

Поэтому, когда они с бабушкой прощаются со мной на пороге, тот шепчет мне на ухо:

— Держи хвост по ветру, сынок, я рад за тебя. Главное, не наделай глупостей!

Тем же вечером я звоню Эстер, и мы долго болтаем по телефону, а потом она зовет меня на прогулку в парк… Теперь я не прошу Стефани подвезти себя, нет, я использую для этого общественный транспорт, которым, если честно, довольно давно не пользовался, и поездка на нем оказывается своего рода маленьким приключением, которое делает меня счастливым. Впрочем, быть может, счастливым меня делает сама предстоящая встреча с Эстер, но это не принципиально: я просто смотрю в окно на проплывающие мимо дома, и сердце мое трепещет от радости.

При встрече она целует меня в щеку, берется за ручки коляски и толкает ее по дорожке в сторону фонтана… Кажется, ей нет никакого дела до провожающих нас любопытных взглядов — девушка в коротеньких шортиках и парень-инвалид — она просто склоняется ко мне из-за спины, когда хочет сказать нечто особенно интересное, и ее волосы щекочут мое лицо… Обычно людям неловко рядом со мной: они не знают как себя вести — то ли идти рядом, то ли помочь мне толкать коляску — Эстер такими вопросами не заморачивается, она просто рядом… Просто рядом.

Подвозит меня к фонтану, брызжет на меня водой, улыбается, притопывает ногами в удобных баретках — влюбляет меня в себя все больше и больше. Ведь она хочет быть рядом со мной… Это ее выбор. Как можно в такую не влюбиться?

Под конец мы уславливаемся о новой встрече… у меня дома: я приглашаю ее поплавать в бассейне, и Эстер с радостью соглашается.

Три дня ожидания длятся как вечность, мне с трудом удается пережить их… В буквальном смысле. Я как будто бы подхватил смертельную лихорадку, единственная вакцина от которой — это свидание с Эстер, сухого общения текстовыми сообщения мне определенно мало.

Отсчитываю минуты до ее прихода…

С трудом сдерживаю нервозное нетерпение…

И тут звонят в дверь!

Я так стремительно несусь к входной двери, что едва не влетаю в нее со всей силы — едва успеваю затормозить. Боже, это уже даже не смешно!

Беру себя в руки и распахиваю дверь…

— Привет, братец-кролик! Не ожидал? — на пороге стоит Юлиан и широко мне улыбается. Никак опять придется волноваться за его вывороченные скулы… Впрочем мне не до них — сглатываю затухающую улыбку и темнею лицом.

— Что ты здесь делаешь? — интересуюсь раздраженным голосом. — Думал, ты уже уехал из города…

Юлиан продолжает улыбаться, и эта улыбка приятна мне также, как может быть приятно прикосновение садового слизняка.

— Ты явно не меня ждал, не так ли? — отзывается он вопросом на вопрос, и в этот момент я замечаю его чемодан. И так как отвечать на вопрос я не намерен, брат решает объяснить свое здесь чемоданное появление: — Отец позволил мне остановиться в доме на пару дней… Если не веришь — можешь сам спросить его, — и протягивает свой сотовый телефон.

У меня в душе — торнадо сошлось в смертельной схватке с цунами и землетрясением одновременно! Зачем отец позволил Юлиану поселиться у нас? Зачем… именно сейчас, когда у меня появилась Эстер, готовая вот-вот постучаться в эту распахнутую для Юлиана дверь… Ему здесь не место — его не должно здесь быть.

— И спрошу, — кидаю я жестко, игнорируя телефон брата. Потом откатываюсь в сторону и звоню отцу с собственного номера — он отвечает мгновенно.

— Все в порядке, Алекс?

— Ты позволил Юлиану остановиться в нашем доме, — я все еще раздражен из-за своих возможно порушенных планов, а потому говорю резче обычного. — Не знаю, можно ли это считать полным порядком или нет…

— Алекс… — начинает увещевать меня отец, но я почти не слышу его — в ушах шумит от волнения: Юлиана не должно здесь быть — мы с Эстер должны были быть одни. Абсолютно одни. Проклятие…

— Ты знаешь дорогу наверх, — кидаю Юлиану, впуская его в дом — основную отцовскую мысль я все-таки понял.

Тот не выглядит обиженным, и мне, право слово, абсолютно наплевать на его чувства… Пусть только скорее уберется с этого порога… да и из самого этого дома тоже!

— Я не стану обременять тебя своим присутствием, — словно прочитывает мои мысли Юлиан. — Оставлю чемодан в комнате и уйду, можешь не волноваться.

Слишком много чести, волноваться из-за него, думаю я про себя, но в реальности так и есть: я волнуюсь… волнуюсь из-за его возможной встречи с Эстер… моей Эстер, я не хочу, чтобы она видела его… чтобы он видел ее… Я слишком боюсь, что уж тут кривить душой, возможного сравнения, которое незамедлительно последует: чертов красавчик Юлиан и калека Алекс.

У меня сводит скулы…

Темнеет в глазах… Никогда прежде со мной не бывало такого!

Слежу за Юлианом до тех самых пор, пока его высокий силуэт не исчезает на верхней ступеньке лестницы, потом выдыхаю… раз-другой, и подскакиваю, когда дверной звонок отзывается очередной оглушающей меня трелью.

Эстер! Теперь это точно она.

Еще раз бросаю опасливый взгляд в сторону лестницы, а потом снова распахиваю входную дверь…

5 глава

5 глава

— А вот и я! — Эстер на секунду ослепляет меня своей белоснежной улыбкой — я даже забываю было о Юлиане, сгружающем наверху свой чемодан. Жаль, что нельзя забыть о нем насовсем, вычеркнуть его присутствие в доме… да и в самой моей жизни тоже.

И тут же мысль: какой же я засранец! Отец бы сурово отчитал меня за подобные мысли, но он, к счастью, достаточно далеко и потому не может прочесть их по моему лицу… А вот Эстер уже всполошилась:

— В чем дело, Алекс? Что-то случилось? У тебя такое лицо…

Неужели я, действительно, настолько легко читаем? Пытаюсь разогнать разочарование от несвоевременного визита Юлиана широкой улыбкой:

— Ничего страшного, не бери в голову. Просто блудный брат заглянул на огонек… Юлиан, ты ведь его знаешь, не так ли?

Эстер утвердительно кивает и спрашивает:

— Хочешь, чтобы я ушла?

— Вовсе нет — он нам не помеха. — И зову ее с собой на кухню, где вручаю поднос с фруктами… Сам подхватываю графин с лимонадом и тарелку с печеньем. — Это если мы вдруг проголодаемся, — поясняю я на ходу, направляясь в сторону террасы. И в этот момент по лестницы звучат шаги моего брата…

Как не вовремя…

— Ухожу, как и обещал, — произносит он с неизменной улыбочкой, а сам глядит на Эстер… — У тебя гостья, — вскидывает брови. — Не хочешь нас представить?

Не хочу… Ох как не хочу!

— Мы уже знакомы, — опережает меня Эстер, откидывая волосы с лица. — Я работаю с Франческой, она нас знакомила.

Юлиан прищуривает глаза — неужели, действительно, не узнал ее? Или это снова какая-то игра… Впрочем мне больше любопытна реакция самой Эстер: она не кажется очарованной моим братом, скажу больше: эта встреча неприятна ей также, как и мне. Если не больше… И Юлиан, заинтригованный, делает шаг в ее сторону:

— Да, теперь я вас припоминаю… Эстер, не так ли?

— Эстер Райднер, если быть точной.

— Эстер… Райднер, — повторяет мой брат нараспев, не отводя от девушки взгляда. Они примерно одного возраста, и я с тоской понимаю, насколько идеально они смотрятся рядом друг с другом… — Можно? — берет с подноса кисточку винограда и демонстративно отправляет в рот сочную темно-бардовую ягоду. — Вкусно! — комментирует следом, продолжая пожирать Эстер взглядом… Именно пожирать, как ту самую виноградину, закинутую им минуту назад в рот!

У меня сводит скулы от напряжения… Вот ведь бессовестный урод! Успокаивает одно: Эстер никак не реагирует на его многозначительный флирт — бесстрастно глядит в бессовестные голубые глаза и молчит…

— Ты собирался уходить, — произношу я наконец, намереваясь положить конец этой странной сцене. — Так иди. Не смеем задерживать!

Юлиан дергает головой, кладет виноградную кисточку назад на поднос, которым Эстер прикрывается, как щитом, а потом произносит:

— Воркуйте, голубки. — И направляется к дверям, за которыми и скрывается ровно через секунду.

Я выдыхаю — Эстер тоже.

— Он мне и раньше не нравился, — произносит она, — а после того, как я узнала о его «подвигах», не нравится еще больше. — Потом хватает с подноса надъеденную Юлианом кисть винограда и, едва мы оказываемся в саду, швыряет ее в кусты… Со всей силы. Я даже приподнимаю брови:

— Не думал, что на свете существуют женщины, способные устоять перед моим братом. Дай пять! — и мы с Эстер хлопаем друг друга по рукам. Она как будто бы оттаивает, хотя тревожная складка на ее лбу так и не разглаживается полностью…

— Будем плавать? — спрашивает меня и начинает развязывать тесемки своего сарафана, завязанные бантом на шее. Тот легко поддается — и я не успеваю опомниться, как тот падает к ее ногам, а Эстер, грациозно переступив через него, улыбается: — Ну и чего ты ждешь? Раздевайся.

Наверное, в тот момент я краснею подобно всей той же Стефани, которую в шутку зазываю принять с собой душ — теперь моя очередь быть смущенным и безгласным.

— Я… э… я… я сейчас, — языковые навыки полностью подводят меня, когда я гляжу, как самая прекрасная из женщин, облаченная в весьма нескромное бикини, направляется к бассейну.

Сам я, по понятным причинам, подобной грациозностью не обладаю, а вкупе со смущенной дёрганностью, так и вовсе становлюсь неповоротливее огромного носорога: кое-как стягиваю с себя шорты и футболку (Эстер, к счастью, не глядит в мою сторону, рассекая водную гладь бассейна быстрыми взмахами руками), а потом переношу свое наполовину мертвое тело на высокий бортик бассейна — еще мини-усилие, и я в воде, где наконец могу вздохнуть с облегчением. В воде я почти живой… полностью. Не только на одну вторую, как на земле…

— Поплыли наперегонки! — предлагает Эстер, подплывая с другого края бассейна. Вода на ее плечах так и искрится, подобно драгоценным жемчужинам… Губы задорно изогнуты, глаза горят.

Я понимаю, что не могу отвести от нее глаз — от ее красоты у меня заходится сердце.

— Мне с тобой не тягаться, ты плаваешь, как русалка, — кидаю я ей, как можно незаметнее сглатывая враз пересохшим горлом.

— Русалка говоришь, — улыбается она. — А знаешь, в этом что-то есть: я выросла на берегу Северного моря и плавать научилась едва ли не раньше, чем встала на ноги, так что ты почти угадал… — Потом подмигивает мне, отчего я мгновенно вспыхиваю: — Осталось только спасти своего принца… утопающего в глубоком синем море.

И мне не остается ничего другого, как отшутиться от этого:

— Вообще-то, если хорошо поразмыслить, — русалкой в этой сказке окажусь скорее я сам…

Девушка вскидывает брови.

— Ты, в самом деле? Это еще почему же? — улыбается она.

— Да потому что русалки, подобно мне, тоже не способны передвигаться по суше… Их стихия — вода.

То, что задумывалось как шутка, превращается в гимн жалости к себе… Совсем не на это я рассчитывал. Становится стыдно. Я бы, наверное, даже покрылся испариной, не находясь в этот момент по шею в воде…

Боже, какой же я болван! Самый последний, невыносимый болван.

Я настолько взвинчен, что упускаю тот момент, когда Эстер отталкивается от бортика и подплывает вплотную ко мне… Ее тонкие щиколотки задевают мои ноги, ее рука ложится на мое предплечье:

— Ты комплексуешь из-за своих ног? — спрашивает она.

Конечно, я комплексую. Разве может быть иначе?!

Но вслух не произношу ни звука — просто не могу. Слишком близко находится ко мне идеальное тело Эстер с соблазнительно выпяченными вперед грудями, почти упиравшимися в мою грудь…

— Ты думаешь, такого, как ты, нельзя полюбить? — продолжает она. — Все это ерунда! — припечатывает следом. — Я не вижу твои бездействующие ноги, Алекс, — я вижу ТЕБЯ. — Потом подается вперед и целует меня прямо в губы… Я едва успеваю втянуть воздух, в глазах темнеет от долго сдерживаемого дыхания, электрический разряд прошибает меня до самых кончиков пальцев ног…

— Эстер, — воздух покидает мои легкие вместе с любимым именем, и я обхватываю голову девушки руками, углубляя свой… первый, свой самый первый в жизни поцелуй до полного погружения в жаркое тепло ее идеального рта.

У меня дрожат пальцы рук… и поджимаются (ну и бред, право слово!) пальцы все на тех же обездвиженных ногах. Я почти ощущаю это…

— Это твой первый поцелуй? — интересуется Эстер, отстраняясь, чтобы дать нам обоим отдышаться. Щеки у нее алеют — впервые вижу ее такой.

— Что, все было настолько плохо? — мне легче отшутиться, чем признать очевидное. Эстер и так все понимает без слов…

— Вовсе нет, очень даже наоборот, — и проводит рукой по моим щекам. — Ты хорошо целуешься, — заговорщически шепчет в самые губы, вызывая мурашки на моем теле.

— Я тренировался на кофейной чашке…

Эстер начинает смеяться.

— Ты меня разыгрываешь! Быть такого не может…

И я покорно признаюсь.

— Разыгрываю… самую малость.

Она снова смеется, встряхивая мокрыми волосами, брызги так и летят мне в лицо, с напрочь приклеенной к нему обалдевшей улыбкой абсолютно и бесповоротно влюбленного парня.

— Хочу, чтобы ты запомнил свой первый поцелуй, — снова шепчет она мне. — Запомнил каждый миг этого чудесного дня…

— … и каждую пять этого бассейна, — добавляю я, — поскольку теперь он для меня будет неизменно связан с тобой.

Она снова улыбается… на секунду меняясь в лице, а потом без предупреждения впивается мне в губы новым поцелуем. Я мгновенно забываю об этом скачке настроения, с опьяневшим неистовством отдаваясь новым ощущениям, ставшим доступными благодаря чудесной девушке рядом со мной.

Кладу руку на плавный изгиб ее талии, провожу вдоль бедра, задевая хлипкие завязки бикини… Все это, как неожиданно сбывшаяся мечта, от которой у меня напрочь сносит «крышу»!

Даже сейчас, два дня спустя, я улыбаюсь, припоминая каждый момент того волшебного дня, и только приближение серого «лексуса», целенаправленно скользящего в сторону нашего гаража, заставляет меня взять себя в руки и переключить режим влюбленной улыбки на приветственную.

Шарлотта машет мне в приоткрытое окно автомобиля, и я понимаю, что впервые тягочусь ее скорым присутствием в нашем доме: рядом с отцом и Шарлоттой невозможно будет повторить наши с Эстер водные забавы, от одного воспоминания о которых уже начинают гореть щеки.

— Алекс! — Шарлотта, загоревшая и крайне счастливая, заключает меня в свои удушающие объятия. — Как здорово снова вернуться домой. Ты скучал по мне хоть немного?

Уф, прежде мне бы и врать не пришлось, а тут вот… надо.

— Каждую секунду каждого дня! — выходит почти правдоподобно.

— Лжец! — Шарлотта качает головой, и я вдруг понимаю, что за этим воспоследует: — Слышала, у тебя было чем себя занять, — она подмигивает мне из-за широкой челки. — Крайне неожиданные обстоятельства…

Из гаража появляется мой отец с двумя огромными чемоданами, и я избегаю необходимости мгновенного ответа на этот весьма прозрачный намек… Отчего-то слова «крайне неожиданные обстоятельства» глубоко уязвляют меня: они как будто бы вопиют о том, что у калеки вроде меня в принципе не может быть девушки, а уж такой красивой как Эстер, так и подавно, и Шарлотта как будто бы именно на это и намекает… Только я знаю, что это не так, но настроение все равно портится.

— Здравствуй, Алекс! — отец сжимает мое плечо, и я чувствую в нем напряжение, которого прежде между нами не наблюдалось. Так, а это еще что такое?

— Привет, па! Как отдохнули?

— Очень хорошо. А сам ты как?

— Отлично. Не менее хорошо… — Мы на секунду замолкаем. — Я испек клубничный пирог. Хотите?

— Еще как хотим! — восклицает Шарлотта с повышенным энтузиазмом и берет моего отца под руку. — Пойдемте греть чай…

Меня наполняют дурные предчувствия, и Шарлотта подтверждает их, когда неожиданно шепчет мне на ухо:

— Давай поговорим в комнате с бабочками. Пожалуйста…

Отец поднялся переодеться, чайник вот-вот закипит, а я, скрипя сердце, направляюсь за Шарлоттой.

— Может не надо, — произношу с порога, предпочитая не ходить вокруг да около.

— Не надо что, Алекс? — якобы не понимает она, и эта роль ей совсем не идет, о чем я и сообщаю своими нахмуренными бровями. Шарлотта тут же сдается:

— Просто мы все волнуемся за тебя, вот и все.

— Не понимаю, о чем здесь стоит волноваться… — В этот момент я почти зол на Шарлотту и манерничать с ней не собираюсь: — Мы с Эстер нравимся друг другу, и я не думал, что вы станете так… волноваться, — делаю особое ударение, — на этот счет… Думал, вы порадуетесь за меня… Выходит, просчитался. Отец поэтому такой смурной, тоже волнуется за меня? — еще одно особое ударение.

— Алекс… просто пойми… мы ее не знаем, а ты…

— Что я? — мне хочется, чтобы она закончила предложение, чтобы высказала истинную причину своей озабоченности. «Алекс, калекам не на что рассчитывать! Опомнись». — Что я? — повторяю снова. — Калека? Ты это хотела сказать?

Шарлотта краснеет.

— Ты не калека, Алекс, не надо так говорить, — и голос как еле теплящиеся угли под слоем золы.

Я не хочу быть жестоким, но это выходит помимо воли:

— Помнишь, как ты стеснялась меня, когда мы впервые отправились в кинотеатр? Ты готова была сквозь землю провалиться, когда нас застукали твои подруги из университета… А Эстер не такая! Она не видит во мне калеку…

— Алекс, ты все неправильно понимаешь, — Шарлотта качает головой и кажется очень расстроенной. — Дело не в том, кто ты… мы просто не хотим, чтобы тебе разбили сердце!

Я презрительно фыркаю.

— Вот только не надо строить из себя мою мамочку, ладно?!

— Я и не думала, — вспыхивает она. — Ты мой лучший друг, Алекс, и я просто переживаю за тебя…

— Если ты действительно мой друг, — говорю Шарлотте самым серьезным голосом, на который только способен, — то ты порадуешься за меня… Ведь я впервые счастлив, впервые за долгое время, понимаешь меня? — она коротко кивает. — Рядом с Эстер я живу полной жизнью. Рядом с ней все по-другому… Ты должна понять меня лучше любого другого! Просто вспомни себя, хорошо?

Она снова кивает, и мне немного совестно за те нечестные приемы, к которым мне пришлось прибегнуть, но и они с отцом тоже должны понять меня: я от Эстер не отступлюсь… Она слишком много для меня значит.

— В таком случае, быть может, ты пригласишь ее на обед, — предлагает вдруг Шарлотта. — Возможно, если мы познакомимся и узнаем ее получше, то нам будет легче… смириться с твоим неожиданным взрослением! — улыбается она грустной улыбкой.

Взрослеть в восемнадцать лет не так уж и почетно, признаюсь вам честно, но я рад и этому компромиссу, а потому пожимаю плечами:

— Я спрошу Эстер… Уверен, она будет рада с тобой познакомиться! С тобой и моим отцом…

— Значит, так тому и быть.

И мы идем заедать горечь этого разговора моим клубничным пирогом со взбитыми сливками. Сегодня он кажется и вполовину не таким вкусным, как бывало обычно…

6 глава

6 глава.

Никогда не думал, что влюбленность может быть такой… напряженной. Причем напряжение это висит в воздухе, подобно туману: вязкому и гнетуще-удушающему.

Атмосфера нашего дома — унылые английские болота… не хватает только собаки Баскервиллей, воющей на луну.

Хотя выть скоро начну я сам… от обиды. Почему все мои близкие настроены столь пессимистично? Неужели они не желают лучшего для меня?

Это обидно, черт возьми! Очень обидно.

После возвращения отца с Шарлоттой, я виделся с Эстер только однажды, да и то украдкой — мы сговорились не напрягать моих родных до момента официального знакомства, которое должно состояться с минуты на минуту…

Я многого жду от этой встречи. Эстер всех очарует — ни секунда не сомневаюсь в этом!

Поджидаю ее у дома, в сотый раз приглаживая волосы на голове, хочу увидеть ее и поверить, что все у нас будет хорошо…

— Привет! Меня дожидаешься? — Эстер появляется неожиданно, я даже вздрагиваю.

— Ты не на машине?

— Оставила ее за углом. Что с тобой?

Пожимаю плечами:

— Все в порядке. Просто хотел увидеть тебя первым…

Она замечает мою нервозность, но никак ее не комментирует… Только склоняется ко мне и чмокает в губы. Краем глаза замечаю всколыхнувшуюся занавеску в спальне наверху — ах, Шарлотта, Шарлотта, плохой из тебя шпион, право слово! В пику ей хочется удержать девушку дольше, но я не решаюсь: дерзкое декольте слишком фривольно маячит прямо на уровне моих глаз… Выпускаю теплую ладонь, и Эстер распрямляется, оправляя выбившуюся из прически прядку волос.

— Ну что, пойдем, — улыбается она мне, — невежливо заставлять твоего отца ждать…

И мы наконец идем к дому, дверь которого распахивается, как по волшебству… Шарлотта успела покинуть свой наблюдательный пункт и озаботиться ролью швейцара.

— Добрый день, Эстер! — произносит она, протягивая моей спутнице руку. — Ты, конечно же, знаешь, кто я такая, но все же… Шарлотта, Шарлотта Зельцер. Приятно познакомиться!

— Взаимно! — они смущенно улыбаются.

— А это мой муж… — продолжает было Шарлотта, но отец решает представиться самостоятельно.

— Отец Алекса, — произносит он с той долей многозначительности, от которой мне хочется сквозь землю провалиться. Звучит почти как угроза…

— Да, папа, думаю, Эстер догадалась об этом. Спасибо! — пытаюсь сгладить неприятное впечатление.

И тогда моя девушка расплывается в очаровательнейшей из улыбок.

— Очень рада нашему знакомству, герр Зельцер. Это большая честь для меня!

Отец, перекидываясь с Шарлоттой быстрым взглядом, кажется почти обезоруженным. Они пожимают друг другу руки…

На кухне щелкает таймер — моя курица под винным соусом готова.

— Давайте пройдем в столовую, — предлагает Шарлотта, увлекая нас за собой. — Алекс решил побаловать нас чем-то вкусненьким — на кухне от творит чудеса… — Незаметно выдыхаю… Первый акт нашего Марлезонского балета отыгран! Идем дальше…

— Чем вы занимаетесь? — осведомляется отец, едва мы занимаем места за столом. — Кажется, чем-то связанным с модельным бизнесом…

— Вы правы: я снимаюсь для каталога женского нижнего белья.

Повисает секундная пауза, и я снова покрываюсь холодным потом.

— Для какого, если не секрет?

— «Рио-грасс». Я только начинаю свою карьеру…

Я знаю, о чем сейчас думают отец и Шарлотта, вижу это также ясно, как если бы это было выгравировано прямо на их лицах: «А не тот ли это «Рио-грасс», в котором работает небезызвестная нам Франческа Барбиери?» И отец лишь подтверждает правильность моей догадки:

— Не работает ли там с вами женщина по имени Франческа Барбиери?

Эстер держится на удивление стойко для подобной ситуации, хотя я и вижу, как пульсирует тонкая жилка у нее на виске…

— Да, я знаю эту женщину, — отвечает она. — Мы даже общались с ней какое-то время, хотя я и не могу назвать ее своей подругой… — Мне хочется прийти ей на помощь, но я знаю, что Эстер должна сделать это самостоятельно… Оправдаться перед отцом без моей помощи. — Дело в том, что я лишь недавно в городе и почти никого здесь не знаю, — продолжает Эстер спокойным голосом, — а Франческа… она поддержала меня в самом начале, и я не могу не быть благодарной ей за это.

Эстер знает, почему Франческа — больной вопрос для нашего семейства, и Шарлотта с отцом знают тоже, что Эстер известна наша неблаговидная история из прошлой жизни…

Все это довольно неприятно…

— Откуда ты приехала? — интересуется вдруг Шарлотта. — И тут же добавляет: — Я ведь могу говорить тебе «ты», не так ли?

Эстер кивает.

— Так было бы проще. — А потом отвечает на первый вопрос: — А приехала я из маленькой деревеньки под Килем: Гетторф, слышали о такой? Шесть тысяч жителей и огромный зоопарк… Довольно известный, если подумать.

Шарлотта машет головой.

— Никогда не слыхала, извини.

— Да без проблем…

— А почему ты уехала оттуда? — допытывается мой отец. — Сейчас ты довольно далеко от дома…

Эстер молчит, как бы собираясь с мыслями, а потом произносит:

— У меня мама умерла — захотелось перемен.

Об этом она мне не говорила, так что я удивлен не меньше отца с Шарлоттой, но оповещать их об этом не собираюсь: не хочу, чтобы они в очередной раз тыкали меня носом в мое же невежество относительно «этой девушки». Иначе как «этой девушкой» они Эстер и не зовут…

— Извините, если смутила вас, — произносит между тем наша гостья с грустной полуулыбкой, — только на самом деле, все не так трагично, как кажется… Дело в том, что мама видела меня исключительно работником финансовой сферы, и я два года прокорпела над скучнейшими учебниками по статистике, пытаясь воплотить в жизнь хрустальную мечту всей ее жизни. Только это было не мое… — Она на секунду замолкает, припоминая, должно быть, события недавнего прошлого, а потом стремительно заканчивает: — И когда умерла мама… я вдруг поняла, что моя мечта выглядит абсолютно иначе. И вот я здесь…

— Мне очень жаль, — произносит Шарлотта с сочувствием, и отец присоединяется к сказанному кивком головы.

Мне тоже жаль, и я стискиваю пальцы Эстер в знак молчаливого сопереживания. Она в ответ едва заметно улыбается мне…

После этого наша беседа перетекает в более безопасное русло (возможно, мы немного пристыжены своей черствостью по отношению к Эстер), и ужин продолжается в приятной дружественной атмосфере, которой я искренне рад. Если не больше…

Уже в самом конце вечера, когда Эстер собирается уходить, я замечаю, как они с Шарлоттой уединяются… минуты на три, не больше, и сердце тревожно замирает. О чем они говорят? Шарлотта кивает головой в такт словам собеседницы… а потом широко улыбается. Кидает взгляд в мою сторону…

— Заговорщицы! — комментирует отец, кивком головы указывая на обеих девушек, и я бросаю на него быстрый взгляд: боюсь, увидеть в глазах все то же неприятие происходящего, что и прежде. Но он кажется почти расслабленным… и меня вдруг тоже отпускает. Я и не знал… до этого момента, насколько важно было для меня получить его одобрение…

— Пап, она мне очень нравится, — отзываюсь хоть и не по теме, но о самом важном. — Эстер особенная для меня…

Отец не очень многословен в плане чувств, но, когда он сжимает мое плечо, я воспринимаю это как благословение, и даже хочу обнять в ответ. Только самому мне не дотянуться, а тянуть отца за рукав я не стану…

— Ну все, мне, пожалуй, пора, — произносит Эстер, прерывая свои недолгие переговоры с Шарлоттой. — Ты проводишь меня до машины? — Она прощается с отцом и Шарлоттой, и мы выходим в летние сумерки, пахнущие скошенной на полях травой и наполненные стрекотом невидимых глазу цикад. А потом она спрашивает: — Как думаешь, я справилась?

Скрыть своего удивления мне не удается.

— Что? — недоумевает Эстер. — Думаешь, я бесстрашная от природы? Так вот, это не так.

— Если ты и трусила, то прекрасно сумела это скрыть, — отвечаю не без улыбки. — Из нас двоих самым нервным был именно я… К счастью, тебе удалось всех очаровать, — смотрю прямо в ее темно-карие, почти агатовые глаза, — впрочем в этом я как раз-таки и не сомневался!

— Считаешь, у меня получилось?

— Уверен на все сто.

— Спасибо, Алекс, и прости…

— За что? — удивляюсь я.

Эстер снимает туфли на высоком каблуке, закидывает их в багажник, а потом распахивает заднюю дверцу автомобиля и присаживается на краешек сиденья, так что мы оказываемся вровень друг с другом.

— За то, Алекс, — наконец отвечает она, — что вся твоя жизнь пошла кувырком… из-за меня. За то, что тебе приходится налаживать испортившиеся отношения с родными… опять же из-за меня. Я этого не хотела, честно.

У меня стискивает горло от нежности к ней: боже, она просто идеальная! И так как весь воздух залип где-то между моими легкими и стиснутым нежностью горлом, то я просто целую ее. Со всей сдерживаемой весь вечер страстностью и со всем желанием успокоить эту идеальную во всех отношениях девушку…

— Все это ерунда, — хриплю я между поцелуями, вслушиваясь в громогласный концерт прячущихся в траве цикад. Они как бы озвучивают быстрое биение моего влюбленного сердца…

— Нет, не ерунда, — противоречит мне Эстер, но мы не зацикливаемся на ее словах. Я не зацикливаюсь… А потом она добавляет: — Скоро твой день рождения, Алекс, ты еще помнишь об этом? — и негромко посмеивается.

В этот момент я по-настоящему счастлив, осознаю это всеми фибрами своей души.

— Рядом с тобой, Эстер, мне не нужны никакие подарки ко дню рождения, — отвечаю просто, как чувствую, — ведь свой главный подарок я уже получил, — снова хочу поцеловать ее, но Эстер отстраняется, прикладывая палец к моим губам.

— Не так быстро, герой-любовник, — насмешничает она, — ведь у меня есть что тебе сказать, — и поигрывает бровями, — через тря дня я приду за тобой, — выдерживает многозначительную паузу, — и хочешь ты того или нет, но я вручу тебе свой подарок. Уверена, он тебе понравится! Даже не сомневайся.

— Ты меня заинтриговала, — отзываюсь на ее слова. — Помнится, ты обещала мне крылья… теперь даже не знаю, что и думать.

— Просто думай обо мне, — произносит Эстер, — а я устрою все остальное. — Потом она целует меня и садится за руль автомобиля. — Спокойной ночи, Алекс! Встретимся через три дня.

Я машу рукой, не в силах справиться с широкой улыбкой, превращающей меня в чеширского кота, обкурившегося травкой.

Любовь определенно — дурман, причем самый сильнодействующий из всех! С этими мыслями я и возвращаюсь домой.

Отец с Шарлоттой негромко переговариваются в столовой.

— Я к себе, — сообщаю мимоходом, не особо стремясь прерывать их тет-а-тет. Уверен, говорят они об Эстер… Но Шарлотта вдруг окликает меня:

— Алекс, постой, хочу тебе что-то сказать.

— Да? — сердце невольно екает.

Она присаживается рядом и стискивает мою руку.

— Хотела сказать, что рада за тебя, — произносит она, — Эстер мне очень понравилась, — мои брови невольно вскидываются на лоб, и Шарлотта улыбается. — Действительно понравилась… Я не лукавлю. — В смущении пожимает плечами: — Она показалась мне искренне заинтересованной в тебе… и это не может не радовать нас с Адрианом. Вот, собственно, и все, что я хотела сказать…

Она не сообщила ничего такого, чего я и сам бы уже не знал, но сами эти слова — бальзам на мою душу. Шарлотта между тем одергивает свою юбку и в смущении произносит:

— Может лучше поговорим о бабочках…было намного легче, когда нам не приходилось отвлекаться от них на разговоры о… твоей девушке.

Я качаю головой.

— Нелегко быть мамочкой парня-подростка… Не жалеешь, что подписалась под этим непростым делом?

Шарлотта лупит меня по колену.

— Не говори ерунды! Я не твоя…

— … мамочка. Я знаю! — заканчиваю за нее, посмеиваясь. — Но ты так забавно на это реагируешь, что я не могу перестать поддевать тебя! Уж извини. — А потом спрашиваю: — О чем вы шептались с Эстер? Со стороны это смотрелось весьма интригующе…

Вижу, как глаза Шарлотты наполняются хитрым блеском.

— Ну, — тянет она как бы в задумчивости — хочет помучить меня подольше, — твоя девушка рассказала мне о своем сюрпризе для тебя… сюрпризе на день рождения. Она посчитала, что мы должны о нем знать, дать разрешение, так сказать, и я пообещала поговорить об этом с твоим отцом. — Тут она понижает звучание своего голоса: — Он, кстати, этой идеей не очень проникся, но я уверена, что смогу его переубедить…

Теперь я заинтригован окончательно, и Шарлотта, заметив это, довольно посмеивается.

— Что, язык проглотил? — поддевает она мучительно соображающего меня. — Ну-ну, — похлопывает меня по плечу, направляясь обратно в столовую, — уверена, такого подарка у тебя еще не было…

— Неужели новый вид бабочек, недавно обнаруженный в лесах Амазонии? — закидываю пробный камень, так, на всякий случай.

Шарлотта отрицательно качает головой.

— Даже и не надейся, парень-подросток! — отвечает она, делая вид, что застегивает рот на замок. — Все узнаешь в свое время.

Она уходит, а я продолжаю гадать о том, что же такогоособенного приготовила Эстер на мой день рождения…

Не уверен, что смогу пережить ближайшие три дня и не сойти с ума от нетерпения!

7 глава

7 глава.

— Желаю тебе хорошо провести время! — Шарлотта полна радостного нетерпения, в котором мы с ней вполне могли бы посоперничать. Такое чувство, словно это ее увозят неведомо куда, заманивая таинственным сюрпризом! Подобное возбуждение подзадоривает меня еще больше, вызывая на лице непроизвольную улыбку.

Три дня прошли — и вот Эстер ждет меня на подъездной дорожке, прислонившись к дверце автомобиля. На ней ультракороткие шортики, при виде которых Шарлотта одаривает меня многозначительной улыбочкой, отец же просто отводит взгляд в сторону… В этом весь он.

— Привет, Алекс, — Эстер чмокает меня в щеку. — Готов обрести крылья? — таинственно присовокупляет она.

— Разве ты не заметила, — отвечаю с полушутливой серьезностью, — после встречи с тобой у меня уже появились одни за плечами…

Эстер смеется.

— Тогда залетай на переднее сидение, ангел мой! — и помогает перебраться в автомобиль.

— Я скорее думал о бабочках, — вторю в задумчивости, — но «ангел» тоже звучит довольно интересно.

— Тебе помочь? — слышу голос отца, обращающийся к Эстер — она как раз воюет с моей инвалидной коляской.

— Да, спасибо. — Мне кажется, она смущена, хотя и не показывает вида… Между тем они споро укладывают коляску в багажник и неловко замирают друг перед другом.

— Ну, — произносит отец, — присмотри там за ним… Мы на тебя полагаемся.

— Обещаю, с Алексом ничего не случится.

Отец молча кивает и отходит к Шарлотте, а я в этот момент думаю о том, что загадочность подобных недомолвок доведет меня до инфаркта…

— Так куда мы направляемся? — интересуюсь у Эстер, едва мы выруливаем на дорогу. — Хватит темнить — карты на стол!

Но она так легко не сдается, и вынуждает меня всю дорогу строить догадки, одну забавнее другой, так что, когда мы выезжаем из города, я и вовсе не знаю, о чем думать… и сдаюсь.

— Мы почти приехали, не куксись, — увещевает меня темноволосая мучительница, выруливая с дороги в сторону… лётного поля с рядами железных ангаров. Я насчитываю около десяти штук и, должно быть, выгляжу опешившим, так как Эстер, задорно рассмеявшись, наклоняется и чмокает меня в щеку.

— Отомри, Алекс! Мы приехали.

Я молча осматриваю пустынное поле зеленой травы и два белых самолетика, примостившихся у черного зева распахнутого ангара. Мягко говоря, впечатляет не очень…

— И это твой подарок, — не без разочарования тяну я, — полет на одном из этих самолетов? Вот, значит, о каких крыльях ты говорила…

— Разочарован?

— Ну, я даже не знаю…

— Да ладно, Алекс скажи прямо, — поддевает меня Эстер, — ты не этого ожидал, не так ли?

— Не этого, — признаюсь честно, хотя рядом с Эстер мне все равно, чем заниматься: мы могли бы даже выводить черной гуашью китайские иероглифы, я и тогда был бы счастлив.

Но она продолжает улыбаться, увлекая меня в сторону одноэтажного строения, на котором большими буквами значится название «Парашютный клуб» — и у меня округляются глаза.

— Ты ведь не думаешь, что я…

— Думаю, именно об этом я и думаю, — Эстер даже подпрыгивает от нетерпения. — Поверь, это лучше, чем секс! — доверительно сообщает она, вызывая яркий румянец на моих щеках.

Мне так и хочется отозваться ответным «для этого надо знать, с чем сравнивать», но я молчу, а Эстер, словно прочитав мои мысли, добавляет: — Однажды у тебя будет с чем сравнивать, и тогда ты поймешь, что я была права.

— Так ты уже делала это? — решаюсь уточнить я и только секундой позже понимаю, насколько двусмысленно это прозвучало. Вот и Эстер прикусывает губу и вопрошает:

— Что именно ты имеешь в виду: прыжки с парашютом или занятия любовью?

Мне бы провалиться сквозь землю, но я только прокашливаюсь и отвечаю:

— Вообще-то первое: ты уже прыгала с парашютом?

Девушка продолжает улыбаться.

— Дважды. И, поверь, это того стоило!

Я все еще не могу поверить, что она действительно привезла меня в парашютный клуб, в голове настоящее светопреставление… Может, это какой-то розыгрыш?

— Эстер, я вообще-то не умею ходить, — решаюсь напомнить на всякий случай. Вдруг она ненароком забыла об этом…

Но та продолжает улыбаться.

— В воздухе тебе ноги не понадобятся! — парирует она в ту же секунду. — А вот парящей в вышине бабочкой ты себя точно почувствуешь… — Обнимает меня за шею и заглядывает прямо в глаза: — Хочешь испытать минуту полнейшей свободы? Ты никогда этого не забудешь. Обещаю.

— Я вообще-то боюсь высоты, — решаюсь признаться честно.

— Значит, тем более стоит прыгать, — отвечает Эстер, — переборенный страх — половина победы. — А потом шепотом добавляет: — Скажу по секрету: первый раз не так страшен, как второй… В первый раз ты еще не знаешь, чего тебе ждать…

— Спасибо, успокоила, — делаю страшные глаза.

Она лишь продолжает улыбаться.

— Пойдем, нас уже ждут.

— Слушай, так ты не шутишь?

— Конечно, нет, глупыш, — отзывается со снисходительной полуулыбкой. — Сегодня ты научишься дышать полной грудью… и тебе это понравится. Пойдем же скорее!

В одной из комнат парашютного клуба нам с Эстер проводят предполетный инструктаж и выдают парашютные комбинезоны. Кажется, парней-инструкторов нисколько не смущает наличие моей инвалидности: либо у них железная выдержка, либо их предупредили заранее… И, конечно же, второе предположение единственно верное. Просто от столь быстрого развития событий у меня голова туго соображает…

И гулко ухает сердце — все еще не верю, что это происходит на самом деле.

Я действительно боюсь высоты, и паника, засевшая где-то в районе диафрагмы, стискивает грудь стальным кольцом… Едва удается дышать, и я, пытаясь не выказать себя трусом, сосредотачиваюсь на специальной подвесной системе, который впоследствии буду крепиться к тандем-мастеру: на мне подтягивают несколько разномастных ремней — и вот мы готовы грузиться на самолет.

— Все будет хорошо, Алекс, — шепчет Эстер, — расслабься. — А потом целует прямо в губы. — Это чтобы ты ничего не боялся, — комментирует свой порыв, запрыгивая в недра нашего самолета.

Боже, он такой маленький, думается мне почти с ужасом! Надеюсь, я переживу этот день… И тогда уж точно никогда не повторю этого безумия вновь.

Мое кресло крепят внутри самолета, и мы наконец взлетаем. Смотрю на Эстер: она кажется невозмутимой, словно вышла на вечерний променад…

— Не боишься? — пытаюсь докричаться до нее. Она отрицательно машет головой.

— А ты?

— И я не боюсь… почти.

— Врунишка! — пеняет Эстер, стягивая волосы резинкой.

Чуть позже тандем-мастер произносит:

— Пора, — и начинает пристегивать меня к себе… Благодаря этим манипуляциям я оказываюсь сидящим на мужских коленах, что усиливает и без того бесконечную панику в глубине моего сердца. Мне отчего-то кажется, что во время прыжка я непременно захлебнусь плотным потоком воздуха, о котором рассказывал инструктор, и уже заранее начинаю задыхаться…

— Иди первая, — уступаю Эстер, бесстрашно направляющейся к разверстому люку самолета.

— Запомни: свобода в каждом выдохе, — перекрикивает она оглушающее завывание ветра, а потом исчезает, растворившись в сизых всполохах далеких облаков.

… Когда меня выталкивают в сторону стелящегося далеко внизу «лоскутного одеяла» полей, я ору так оглушительно, что перекрикиваю даже неистовое клокотание ветра в заложенных шумовой какофонией ушах. Руки расправлены, словно крылья, ноги… я впервые не думаю о них, отдавшись невероятному чувству невесомости, стремительно увлекающему меня вниз со скоростью яростно брошенного камня, а потом тандем-мастер раскрывает парашют, и нас тянет вверх… Все выше, выше и выше. Я вижу Эстер, которая машет рукой, улыбается, кричит что-то недоступное моему уху, и я вдруг понимаю, что рядом с такой девушкой могу не только с парашютом прыгнуть — я и пойти смогу. Вот так встану и пойду: рассказывала ведь Стеф историю парня, который сломал позвоночник, прыгая в бассейн… От него и жена ушла, и врачи не верили в чудо, а он взял и пошел… Переборол судьбу — почему бы и мне не сделать нечто подобное?

Мы опускаемся, похожие, должно быть, на блуждающие «парашютики» одуванчика, и адреналин, кипящий в моей крови, вырисовывает перед глазами не зелено-желтые лоскуты полей, а картины счастливого будущего, в которое я войду своими ногами, сплетя наши с Эстер пальцы в крепкий замок.

— Ты счастлив? — она ждет меня на земле, лучась восторженной улыбкой.

Рассеянно киваю: меня только что — в буквальном и переносном смыслах — опустили с небес на земле: сижу на зеленой траве и с новой силой осознаю, что подняться-то сам и не могу. А там, в воздухе, все казалось как-то проще, возможнее… Ан-нет.

— Спасибо, Эстер, — откидываюсь назад и ложусь на траву, она тут же растягивается рядом, подложив руки под голову.

— Так тебе понравилось или нет? — любопытствует она, наблюдая за полетом птицы высоко в небе.

— Это было действительно незабываемо, — хмыкаю я, — большего ужаса в жизни не испытывал.

Эстер приподнимается на полусогнутом локте и глядит мне в глаза.

— Однажды мне приснилось, что я взлетела к облакам, высоко-высоко, но радости не было: я слишком боялась разбиться — с парашютом все иначе. С парашютом даже легче, чем с крыльями… Жаль, что ты не смог этого прочувствовать!

— Возможно, в следующий раз, — пожимаю плечами. — Возможно, для этого нужен второй раз…

Эстер молчит, оглаживая мое плечо в парашютном комбинезоне — хотел бы я знать, о чем она думает в этот момент.

— Нам всем нужен второй шанс, Алекс, — наконец произносит она. — А некоторым и все десять… двадцать шансов. — А потом без всякого перехода продолжает: — Знаешь, у тебя все получится: однажды ты встанешь на ноги и заставишь скептиков замолчать… Пусть потом удивляются. Утри им нос, Алекс! Сделай их, договорились?

Этот энтузиазм мне по душе, и я послушно киваю:

— Договорились. Рядом с тобой я чувствую себя Геркулесом… — И паясничая, добавляю: — Эй, где эти пресловутые двенадцать подвигов — я готов совершить их один за другим.

Эстер улыбается.

— Но для начала оседлай хотя бы своего железного «коня», мой Ланселот! — и подталкивает ко мне инвалидную коляску, которую нам только что подвезли.

С этой задачей я справляюсь довольно легко, а вот на то, чтобы вытолкать себя с поля на грунтовую дорогу, у меня уходит немереная бездна времени и сил. Эстер терпелива — она знает, что я хочу справиться с этим самостоятельно…

— Спасибо тебе, — повторяю уже у автомобиля, — это был чудесный подарок ко дню рождения. О лучшем и мечтать невозможно…

Вместо ответа Эстер целует меня, скользит языком по губам, запускает пальцы в волосы на затылке, и я как будто бы снова вижу перед собой разверстую дверь самолета и ощущаю паническую пульсацию неконтролируемой паники прямо у сердца… Кажется, мне не надо прыгать с парашютом, чтобы ощутить дикий выброс адреналина и насладиться состоянием свободного падения — достаточно губ Эстер, неистово сцеловывающих робкое «спасибо» прямо с кончика моего языка.

— Я отвезу тебя домой, — она прерывает поцелуй так же быстро, как и начала его. Срывается с места, начиная запихивать в багажник мою коляску… Ее глаза странно блестят.

— Все хорошо? — спрашиваю я.

— Лучше не бывает, Алекс, — отзывается девушка, нажимая на педаль газа. — Это все из-за адреналина, не бери в голову. — А уже у дома говорит: — С днем рождения, Алекс, — завтра ты проснешься совершеннолетним.

И я впервые осознаю, что, да, так оно и есть…

— Живой, — сказала Шарлотта, завидев меня на пороге дома, а потом забросала таким бесконечным множеством вопросов, что я едва сумел от нее вырваться, и теперь лежу на кровати, предаваясь веренице воспоминаний и мечтательности: если сквозь прикрытые веки слегка надавить на глаза — можно расцветить мир яркими всполохами, среди которых нет-нет да вырисовывается тонкий абрис лица моей девушки. Я развлекаюсь этим уже полчаса кряду…

Дом давно затих, даже цикады за окном кажутся менее оглушительными. Белесый лунный свет тонкими нитями вливается в распахнутое окно, оживляя ночную чернильность моей одинокой комнаты… Сна ни в одном глазу.

Я снова и снова пытаюсь двигать пальцами ног — своеобразная игра, которой я предаюсь постоянно — попутно пытаюсь выпестовать в себе стойкую уверенность в успехе, несмотря на видимую безрезультатность приложенных усилий. Ради Эстер я горы готов свернуть…

Посторонний шум привлекает мое внимание, и я настораживаюсь…

Что это?

Кто-то находится внизу, прямо под моим окном… Явственно слышу череду неопознанных шорохов и таинственную возню — стук по оконной раме.

Резко сажусь в кровати, сердце ускоряет свой бег… Тук-тук, тук-тук! Туктуктуктук…

— Алекс?

Я с хрипом выдыхаю залипший было в груди воздух.

— Эстер?!

Та черным силуэтом проступает на фоне расцвеченной лунным светом раме окна и перекидывает ногу через подоконник.

— Извини, если напугала, — с этими словами она задевает ногой светильник, и тот с глухим стуком валится на пол. На ковер. Мы оба замираем… Вслушиваемся в гулкую тишину спящего дома — ничего.

— Что это было? — наконец выдыхает Эстер.

— Думаю, ты уронила мою лампу…

Она улыбается — вижу, как блестят в темноте ее зубы.

— Я куплю тебе новую.

— Не стоит, она даже не разбилась.

— И все же…

Я понимаю, что лампа — нейтральная тема, тогда как спросить следовало бы другое:

— Что ты здесь делаешь?

И Эстер отвечает:

— Совершаю безумство во имя любви, разве не видно?

Начинаю улыбаться… Туктуктуктуктук!

— Я думал, это мне надлежит лазать в твое окно, — подхватываю ее игривый тон, запрещая анализировать само наличие Эстер в моей комнате.

— Не будь банальным, Алекс — на дворе двадцать первый век! — и приседает на краешек моей кровати.

Мне хочется сорваться с места, вскочить на ноги, убежать в другой конец комнаты… Слишком уж не многозначны все составляющие этой мозаики:

— ночь;

— моя комната;

— Эстер с тонкой улыбкой на губах. И ее мягкое:

— Не вставай, давай просто полежим рядом. — Она тихонько надавливает на мои плечи, и я откидываюсь на спину… Она ложится рядом. Точно также, как прежде на поле… Только теперь нет ни перистых облаков в высоком небе, ни парящей в высоте птицы, ни одного нескромного взгляда, готового прервать наше полночное бдение рядом друг с другом.

8 глава

8 глава.

— Я подумала, что это несправедливо, не иметь возможности сравнивать, — продолжает она, полуоборачиваясь ко мне, и ее глаза по-кошачьи светятся в темноте. — Что иногда только в сравнении познаются самые важные истины… Понимаешь, о чем я? Ты слишком умный, чтобы не догадаться…

Я знаю, о чем она говорит, и желание убежать и остаться одновременно настигает меня с неотвратимостью девятого вала — даже у распахнутой двери самолета на высоте в четыре тысячи метров над землей мне не было так страшно, как страшно в этот самый момент.

— Эстер, — произношу неестественно хриплым голосом заядлого курильщика. — Я… ты не… — Она накрывает мои губы своими теплыми пальцами, тонкий ободок дешевого колечка вдавливается в уголок верхней губы…

— Ты ведь никогда не делал этого? — спрашивает она, и я давлюсь остатками воздуха.

— Ты ведь сейчас не о парашюте спрашиваешь? — только и могу, что прохрипеть я.

Эстер качает головой, посмеиваясь:

— Нет, Алекс, не о парашюте, — и нежно проводит ладонью по моей щеке. — Я имею в виду другое… Так да или нет?

Сколько бы раз я не открывал рот, чтобы произнести ответное «нет», ни единого звука так из меня и не выходит. Кажется, я онемел, а потому стискиваю ласкающую меня руку… Чтобы без слов. Чтобы на уровне интуиции. Молча.

И Эстер все понимает: тянется и целует в губы. Почти невинно… Словно бабочка мазнула крылом. У меня заходится сердце…

Боже мой!

А она уже выхватывает смартфон и глядит на экран:

— Смотри, уже пятнадцать минут, как тебе исполнилось восемнадцать, — глухо шепчет у самого уха, — теперь никто не обвинит меня в совращении малолетних. — Потом откладывает телефон на прикроватную тумбочку, спрашивает:

— Ты ведь чувствуешь это? — и пробегает кончиком ногтя вдоль моего бедра. Тело отзывается тихой вибрацией, как если бы кто-то провел смычком по скрипичным струнам — Эстер откидывается на подушку: — Чувствуешь, сама вижу. — Потом встает в прожекторе лунного света и стягивает с себя футболку и шорты… Я вижу лишь черный силуэт, но услужливое воображение живо дорисовывает все остальное.

Хочу сказать что-нибудь умное… забавное… расслабляющее мозг, но ничего не выходит. Абсолютно ничего! Я как стиснутая в кулаке пружина, дрожащая и готовая вот-вот разжаться. Эстер заполонила все мои мысли…

— Можно? — она откидывает покрывало и укладывается рядом, прильнув своим полуобнаженным телом к моему. Невольно задерживаю дыхание…

Неужели это то самое, бьется пульсом в левом виске? Неужели каждый однажды проходит через подобное… и отец тоже, когда начал встречаться с матерью? Как людям вообще удается пережить подобное?! Чувствую, как у меня дрожат руки, и я не уверен, что не разучился правильно дышать… А ведь Эстер просто переплела наши пальцы между собой.

— Расслабься, — доносится ее голос как из глубокого космоса, — я не сделаю ничего такого, чего ты сам не захочешь.

А чего я хочу?

Хочу…

Эстер кладет мою руку себе на грудь и направляет ее вдоль кромки бюстгальтера вниз, к пупку…

— Так очень приятно, мне нравится ощущение твоих пальцев на моей коже.

Пытаюсь взять себя в руки — мужчина я в конце концов или нет?! — но терплю позорное фиаско… Похоже, быть чертовым героем-любовником не так-то просто, как могло показаться!

Эстер трется носом о мое ухо, тихонько вздыхает, а потом пристраивает голову на моем плече — ну вот, я ее разочаровал… Вот ведь болван! Расстраиваюсь еще больше, и голова начинает гудеть как под сильным напряжением.

— Ты хочешь меня? — спрашивает она совсем тихо, и тогда я просто сжимаю ее пальцы… — Хорошо, — отзывается она на мое безмолвное «да», запуская руку под мою футболку и начиная рисовать узоры на круто вздымающейся груди. — Хочешь, признаюсь тебе кое в чем? — снова произносит она. — Только не сердись на меня, хорошо?

Киваю, и Эстер продолжает:

— На самом деле не было никакой подруги, на день рождения которой я хотела бы подарить твоих бабочек, Алекс… Я все это выдумала.

— Зачем? — удается прохрипеть мне.

— Затем, что хотела снова тебя увидеть — вот зачем, — отвечает Эстер. — А бабочки… я выпустила их в своей комнате и каждый раз, наблюдая за ними, думала о тебе…

— Это лучшее признание в моей жизни, — с улыбкой констатирую я.

А Эстер добавляет:

— В прошлую субботу умерла последняя…

— Они и так прожили слишком долго, — разговор о привычном успокаивает меня, и я немного расслабляюсь. — Я выращу тебе новых… Еще краше прежних. Обещаю! — мне даже удается приобнять девушку без нервного срыва, и Эстер реагирует поцелуем в скулу. Поворачиваю голову, и наши губы привычно сталкиваются…

Сегодня все ощущается иначе…

Острее, что ли…

Более возбуждающе.

Кто-то из нас стонет… наверное, все-таки я… Эстер стягивает с меня футболку.

— Расскажи, почему ты начал разводить бабочек? — спрашивает она в процессе. — Почему именно бабочки?

— Бабочки? — повторяю, как бы в недоумении, мысли разбегаются, вспархивают только что оперившимися птенцами. Не уверен даже, что все еще помню свое имя…

— Расскажи мне про бабочек, — настойчиво просит Эстер. — Как ты их называл, Papilio Demoleus… Troides Rhadamantus…

— Cetrosia Biblis, — добавляю на выдохе. — Как тебе удалось их запомнить?

— У меня был хороший учитель, — улыбается та. И снова интересуется: — Так с чего все началось? Расскажи. — А сама продолжает водить пальцами по моему телу.

Мне тяжело сосредоточиться, но я прикладываю усилие:

— Думаю, все началось с мамы, — отвечаю в задумчивости.

— С твоей мамы?

— Да, у нее была камея в виде бабочки, и я всегда восхищался ее резными крылышками. Мама очень любила эту вещицу… — Замолкаю все в той же задумчивости, а потом продолжаю: — После несчастного случая мне было очень плохо… боли в спине и… мысли об инвалидности: что это на всю жизнь… что я безногий калека, что… — ощущаю комок в горле и с трудом сглатываю его. — В общем однажды я лежал на кровати и заметил ночного мотылька, залетевшего в распахнутое окно: тот кружил вокруг настольной лампы в подобии ритуального танца, а утром… лежал мертвым на полу у стола. Мне стало любопытно, что он и как — начал рыскать в интернете и наткнулся на сайт разводчиков бабочек. Так все и началось…

Пять лет назад. А как будто бы в другой жизни…

— Спасибо, что рассказал, — шепчет Эстер мне на ухо, и я возвращаюсь в реальность. — Это дорогого стоит… — Потом приподнимается, нависая надо мной, так что кончики ее волос щекочут мне грудь: — А теперь просто доверься мне, ладно? — понимаю, что не заметил, как Эстер оказалась абсолютно обнаженной. Должно быть, неспроста завела разговор о бабочках… — Я сделаю так, чтобы тебе было с чем сравнивать… в следующий раз, когда ты соберешься прыгать с парашютом. — И улыбается: — Ты ведь прыгнешь еще раз, правда?

— Вместе с тобой обязательно.

Она целует меня в шею, в ключицу, опускается ниже, к животу, выцеловывая дорожку вдоль линии волос… до самого того момента, как я перестаю дышать.

— Эстер…

— Просто доверься мне, ладно. Сегодня я буду твоей бабочкой…

И я делаю глубокий вдох.

Просыпаюсь в одиночестве — Эстер нет. И если бы не криво стоящая лампа на столе, ничто и вовсе не намекало бы на ее ночное появление в моей комнате…

Как будто бы мне приснился неожиданно яркий… и весьма эротический сон! Невольно краснею и луплю кулаком по покрывалу: все еще не могу поверить в случившееся… Хочется скакать по комнате, орать во все горло и одновременно размахивать руками. Меня переполняет яростная энергия, и я собираюсь выплеснуть избыток на тренажерах.

Который час?

Вопрос выкристаллизовывается в моей голове одновременно с вежливым стуком в дверь…

— Алекс, ты уже проснулся? — слышу голос Шарлотты и натягиваю покрывало повыше.

— Да, в чем дело? — из-за нервозности это выходит довольно резко: под покрывалом я абсолютно голый, и мне кажется, что Шарлотта сразу же догадается об этом.

Она кажется удивленной, когда отвечает с порога:

— Просто Стефани ждет в спортзале, а тебя все нет…

Вот ведь незадача! Я совершенно забыл о ней.

— Который час?

— Начало десятого.

— Передай, что я скоро буду…и… спасибо, что разбудила.

Та одаривает меня дружеской полуулыбкой, пожимает плечами и выходит, плотно прикрыв за собой дверь. Мысленно я вскакиваю с кровати, натягиваю на себя спортивную форму и несусь в ванную со скоростью выпущенной из револьвера пули, но на самом деле все с точностью да наоборот: я медлителен и неуклюж, как индийский слон — и несоответствие желаний и возможностей нагоняет на меня разом всколыхнувшуюся хандру.

А тут еще эти шарики: за вчерашний день дом оброс ими, словно коралловыми полипами — Шарлотта, должно быть, скупила целый магазин.

Нет, я не стану хандрить… только не теперь, когда у меня есть Эстер… и воспоминания об этой ночи. Позволяю воздуху наполнить мои легкие до предела, а потом резко выдыхаю, как бы исторгая вместе с ним и свое испортившееся настроение. Почти помогает…

— Привет, Стеф! — Белоснежные волосы девушки собраны в тугую косу, кончик которой она теребит в руке — и даже не улыбается.

— Ты опоздал, — пеняет она мне с укором. — Впервые за последний год…

— Возможно, у меня есть достойное оправдание…

Стефани складывает руки на груди.

— Только не говори, что именинникам все прощается. Со мной этот номер не пройдет! — а потом указывает на трицепс-машину, мол, давай, покажи на что ты способен.

Послушно выруливаю к тренажеру, и только после этого слышу тихое:

— С днем рождения, Алекс. — И в знак признательности салютую рукой.

После этого мы работаем в тишине; Стеф какая-то странная в последнее время, но мне недосуг зацикливаться на этом… Может, у нее проблема с парнем, а я сам слишком жду новой встречи с Эстер, чтобы выслушивать истории о ее душевных терзаниях. Эгоистично, знаю, но я реально не готов загружать себя посторонними проблемами.

Через час к нам заглядывает Шарлотта с двумя стаканами мятного лимонада и напоминает о праздничном обеде в мою честь.

— Дедушка с Глорией будут через час, — продолжает информировать она нас. — А ты, Стеф, сможешь прийти? Твои планы не изменились?

Та бросает на меня быстрый взгляд, а потом мнется в нерешительности:

— Даже не знаю… может быть, и приду…

— Приходи, конечно, — воодушевленный мыслями об Эстер, я делаюсь донельзя дружелюбным, и Стефани как будто бы тоже оттаивает.

— Если ты этого хочешь, — пожимает она плечами. А я добавляю:

— Как раз будет возможность получше познакомиться с Эстер. Уверен, вы найдете с ней общий язык!

Стефани слишком хорошо воспитана, чтобы показать свои истинные чувства, но я успеваю подметить, как дергается ее левое веко. С ней всегда так при упоминании имени Эстер…

— Непременно так и будет, — спешит прервать затянувшееся молчание Шарлотта, а потом я направляюсь к себе, чтобы принять душ и приготовиться к нашему семейному торжеству.

Я почти вижу, как знакомлю Глорию с Эстер, и предвкушаю ее удивленное «озорник», сопровождаемое шлепком по плечу. Ей точно понравится моя новая девушка, ей и всем остальным тоже! Расправляю манжеты на белой, пахнущей цветочным ополаскивателем рубашке и вспоминаю нежную кожу Эстер, источающую стойкий аромат нарцисса и мускуса: как упоительно было утыкаться носом в изгиб ее длинной шеи, пьянея от терпкого желания обладать и любить дивное тело в своих руках.

Внизу нарастает суета: хлопают двери, звенит посуда, голоса моих родных сливаются в один общий, неумолчный хор… Я почти готов присоединиться к ним, когда тренькает мой телефон: возможно сообщение от Эстер — она так и не ответила мне сегодня.

Гляжу на экран: нет, это не Эстер. Номер неизвестный. Видеофайл.

От кого?

Подношу палец к экрану, невольно замирая… Видео трехминутное, наверное, поздравление.

… Гремит музыка. Это какой-то клуб. Огни стробоскопа выхватывают из полумрака то один участок полутемного здания, то другой… Танцуют люди. Камера смещается, и я вижу девушку… полуголую девушку, танцующую у шеста. Стриптизерша. Черные блестящие волосы, длинные ноги и… обнаженная грудь, при виде которой у меня даже сердце останавливается, а потом частит с новой силой. И это вовсе не возбуждение, нет, — прозрение…

Не может быть… не может быть… не верю.

«Как тебе мой подарок на совершеннолетие, братец?» Надпись кровавым росчерком пересекает весь экран, мигает, полнится и наконец замирает с лицом танцовщицы, обращенным ко мне в пол оборота. Никаких сомнений: я знаю ее…

Прокручиваю видео еще раз. И еще раз. Снова и снова, пока неотвратимость данного факта не вплавляется в мой мозг, подобно свинцу.

Этого просто не должно было быть… Не верю. Нет, верю.

Где-то в коридоре лопается очередной воздушный шарик — и в этот момент с моим сердцем происходит почти то же самое. Только усиленное в две тысячи мегатонн в тротиловом эквиваленте…

Мое сердце разбивается вдребезги.

9 глава

9 глава.

Ощущаю капли холодного пота, стекающего по спине… и лихорадку, как при сильном ознобе.

Симптомы на лицо: отравление реальностью…

Замираю у письменного стола и гляжу в распахнутое окно… в то самое окно, которое вчера казалось мне преддверием рая, а сегодня…

Где-то внизу звучит мое имя: должно быть, скоро придут в поисках меня. Тяжело сглатываю и в сотый раз прокручиваю разрушающее меня видео…

Как она могла?

Каждое слово, взгляд, каждый поцелуй — все было ложью. Разве я мог допустить такое — никогда. Начинаю вспоминать все наши встречи, вплоть до вчерашнего вечера: знакомство, встреча в кафе, в парке… первый поцелуй в бассейне… Она казалась такой искренней в каждом из этих воспоминаний.

Что надо быть за человеком, чтобы совершить такое?

И тут мой мозг переключается: Юлиан. Для этого надо быть Юлианом.

«Как тебе мой подарок на совершеннолетие, братец?»

И разом, как при вспышке молнии, мозг услужливо выносит на поверхность воспоминание о нашем последнем с ним разговоре: Юлиан пришел собрать вещи перед отъездом — это было чуть больше года назад — я был дома один, и тот спустился с тем самым чемоданом, с которым не так давно появился на нашем пороге. Большой, черный чемодан с наклейкой на внутренней стороне.

— Куда едешь? — спросил я тогда.

Юлиан усмехнулся.

— Куда-нибудь подальше от этого места. — И, скривившись, добавил: — Здесь нездоровая атмосфера.

Мне хотелось отозваться колкостью: мол, единственный больной в этом доме — это ты сам, но я сдержался… ради отца… и ради матери. И ради Шарлотты тоже, если на то пошло: я боялся тогда, что Юлиан выяснил, куда она уехала и собирался отыскать ее там. Следовало хотя бы попытаться проникнуть в его планы…

— Теперь здесь, действительно, скучно, — только и произнес я. Нейтральные, казалось бы, слова неожиданно развеселили Юлиана, и я понял почему лишь после того, как он ядовито прошипел мне в лицо:

— Что, все еще убиваешься по этой шлюшке Шарлотте? — И внимательно заглянул мне в глаза: — Да ей на тебя наплевать, братец. Она запала на нашего папашу, а до этого, — он как бы подбирал «орудие» потяжелее, чтобы если уж ранить, так наверняка, — я поимел ее, как и многих других. Вот и вся правда о твоей несравненной Шарлотте…

Я знал… был практически уверен, что он лжет, но все равно не сдержался.

— Вранье. И с чувством присовокупил: — Каким надо быть уродом, чтобы говорить такое!

Юлиан как-то в миг помрачнел, и его адамово яблоко несколько раз дернулось туда-сюда, словно он подавился, пытаясь проглотить мои же слова.

— Уродом, говоришь, — наконец исторгнул он из себя. — Аллилуйя, многострадальная правда наконец-то вышла наружу, — и втянул в себя воздух, подобно огнедышащему дракону. — Я всегда был для вас с отцом чем-то вроде маленького уродца, не так ли? — обращается он ко мне. — Неправильный мальчик, чужой ребенок, тяжкая обуза…

— Неправда, — не сдержался я, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники кресла. — Отец всегда тебя любил… даже больше, чем меня, если на то пошло. Прощал все твои выходки… терпел, носился с тобой, словно с хрустальной вазой, боясь разбить ненароком. А ты и пользовался этим, строя козни за его спиной. Не понимаю, как можно быть настолько слепым… Мне даже жаль тебя, Юлиан, ты по-настоящему несчастный человек.

Его передернуло, как от горькой пилюли, — мои слова ему не понравились.

— Ты действительно думаешь, что отец любил меня больше тебя? — язвительно осведомился он. — И ты еще смеешь говорить о моей слепоте?! Да это ты с твоей чертовой коляской перетянул на себя все его внимание: Алекс у нас то, Алекс у нас сё… Несчастный калека, которому так не повезло в жизни! — И ткнул пальцем мне в грудь: — Да ты знать не знаешь, что такое быть нелюбимым. Каково это жить с мыслью о том, что все близкие тебе люди — лжецы и лицемеры. Так что и не рассказывай мне здесь о моей же черной неблагодарности, — после чего схватил свой чемодан и направился к выходу, — папенькин сынок, — припечатал, захлопывая за собой дверь.

Я почти забыл о том разговоре, но сейчас припомнил его также четко, словно это было вчера.

Неужели Юлиан отомстил мне за что-то…

Также, как поступил когда-то с отцом… За что он нас так ненавидит? Ни отец, ни я никогда не лицемерили в отношении него… По крайней мере тогда.

Сейчас же я его…

Стискиваю зубы, чтобы не произнести этого вслух, но горечь прорывается отчаянным всхлипом вместе с одним-единственным словом «ненавижу»…

Даже в глазах вдруг темнеет… дыхание сбивается… кулаки сжимаются как бы сами собой.

И вот я уже распахиваю дверь, едва не сбивая с ног Анну, отправленную с миссией зазвать меня к столу, та глухо вскрикивает, но я не обращаю на нее никакого внимание — у меня другая цель.

Лифт кажется слишком медленным, голоса в столовой — оглушающими.

— Алекс, — Анна не впервые окликает меня, но я не реагирую: боюсь сорваться на нее.

А это не на нее направлен мой гнев: моя цель — Юлиан. Знаю, что отец пригласил и его… опять впустил в нашу жизнь. Опять поставил нас всех под удар…

Вкатываюсь в столовую, и родные тут же подхватывают поздравительную песню, но замолкают, заметив мой напряженный взгляд, направленный в сторону брата. Тот в небрежной позе облокотился на спинку стула и сжимает в руке высокий фужер с шампанским…

Столовая и люди в ней словно подернуты красным туманом, и я едва ли различаю хоть кого-то из них… хоть кого-то, кроме Юлиана. Приближаюсь и смотрю прямо в его глаза, смотрю снизу вверх, я как бы заранее не в выгодном положении — и это заводит меня еще больше. Хочется вскочить и размазать эту напускную невозмутимость прямо по его смазливому лицу, расцветить загар яркими всполохами алого, впечатать кулак в белизну прикрытых сжатыми губами зубов.

Я так сильно этого хочу, что… почти получаю желаемое: в один миг сижу в своем кресле, а в другой — стою вровень с Юлианом, оказываюсь даже чуточку выше, и черные зрачки Юлиановых глаз ширятся передо мной, словно две огромные черные дыры, готовые вот-вот поглотить меня.

Кто-то вскрикивает, ахает, но в целом у меня так шумит в ушах и так ухает сердце о грудную клетку, что сквозь этот оглушающий грохот я и себя-то с трудом различаю:

— Чертов урод! — выплевываю со смаком, готовясь нанести вожделенный удар по лицу, но вселенная вдруг начинает вращаться перед глазами, и все, что я могу сделать — это вцепиться обеими руками в отвороты Юлианова пиджака и повиснуть на нем, словно елочная игрушка.

Я все еще не понимаю, что сейчас произошло, только пальцы враз ослабевают, соскальзывают по материи вниз — Юлиан делает шаг назад, и вот я уже лежу на полу… лицом вниз, распластанный, словно выброшенная на берег морская звезда, и сердце мое… останавливается.

Оно не стучит больше, не издает ни единого трепыхания — я как будто бы завис в вакууме, полном странных, растягивающихся по дуге звуков.

Кто-то касается моего плеча…

— Алеееееекс, Алееееекс, — зовет тихий голос, которого я не узнаю.

— Сынооооок, — вторит ему другой, похоже, мужской. Потом сильные руки подхватывают меня под мышки, несут куда-то, словно ребенка, и только тогда вакуумный пузырь лопается… Окружающий мир оглушает меня какофонией звуков, сердце снова бьется с неизведанной прежде силой… и что-то течет с кончика носа прямо на светлый пиджак моего отца.

— Алекс, сынок, — он опускает меня на кровать в моей комнате, обхватывает руками мокрые щеки — только тогда я и понимаю, что плачу. Безмолвно, неосознанно, но действительно плачу… Как девчонка какая-нибудь.

К слову: глаза отца тоже блестят, и я не знаю, что тому причиной… да и не хочу знать. Мне так больно, так больно… я просто разваливаюсь на части.

— Сынок, — снова повторяет отец, и делает единственно верное в данной ситуации: он обхватывает меня руками, как бы удерживая от распадания. И тогда я утыкаюсь носом в его рубашку, дав волю по-настоящему горьким слезам…

Открываю глаза в темноте. Когда успел уснуть, не помню…

Голова раскалывается, глаза — два иссушенных сирокко оазиса в бесконечной пустыне.

И — бам! — воспоминания погребают меня под собой…

Я стону. Громко. Почти рычу. Сую голову под подушку, только я не страус, а моя постель, не австралийская саванна — от мыслей не спрятаться, как бы ни хотелось.

Вспоминаю свое унижение в столовой… предательство Эстер… рыдания на плече отца.

И бабочки… не знаю, почему я думаю о бабочках, только в этот момент я ненавижу их больше всего на свете.

А потом вспоминаю и это: «Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»

Где мой сотовый? Шарю рукой по прикроватному столику — ничего. Он был при мне, когда я спускался в столовую. Только бы никто не увидел это видео…

Спускаю ноги с кровати и вдруг… вспоминаю черные дыры Юлиановых глаз.

Что со мной было там, в столовой? Мне показалось тогда, что я стоял… на своих ногах… Только это ведь не могло быть взаправду… Чудес не бывает — теперь я знаю это однозначно.

Коляска стоит на своем привычном месте, и я перебираюсь в нее, стараясь создавать, как можно меньше шума, потом приоткрываю дверь и прислушиваюсь… Тишина. Выезжаю в коридор и крадусь (если так можно сказать) в свое убежище — только бы никто не услышал.

И мне везет спуститься незамеченным…

«Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»

Понимаю, что Юлиан сделал даже больше желаемого — он лишил меня единственной отрады: он отрешил меня от моих бабочек… Заставил возненавидеть само их существование.

Злые слезы вскипают на глазах, и я с неприязнью провожаю глазами Сатурнию Комету — длиннохвостую бабочку, буквально позавчера появившуюся на свет. Я так радовался ей сутки назад, а теперь вынимаю рамку для своего будущего панно и тянусь за сачком…

Поймать длиннохвостую летунью не составляет труда, и тогда я… протыкаю ее хрупкое тельце длинной иглой.

Никогда не убивал живую бабочку, обычно высушивал и расправлял крылья уже умершим экземплярам, но сейчас рука даже не дрогнула — мое сердце и само проткнуто длинной иглою, и рука Эстер была столь же тверда, как и моя сейчас…

«Сегодня я буду твоей бабочкой, Алекс…»

Усмешка кривит мои губы, и я пришпиливаю бабочку в центр картины. Все, подарок для Юлиана готов!

«Сегодня я буду твоей бабочкой…»

Какая насмешка: она и была «бабочкой»… ночной… и точно не моей. Так и вижу ее развевающиеся волосы и ноги, скользящие по пилону…

Желудок скручивает в тугой узел, глаза жжет с новой силой — сгибаюсь, как при болезненном спазме.

Спасибо, Юлиан, за «заботу»: такие «подарки» не забываются — их выводят, как яд, отсекают, словно дикий побег смертоносного растения, а потом… бросают в огонь…

Я подписываю панно с проткнутой иглой бабочкой черным, несмываемым маркером…

10 глава. Стефани

Стефани.

10 глава.

Лечу домой, словно на крыльях, перепрыгиваю через две ступеньки и распахиваю входную дверь.

— Бастиан, ты дома?

Ответа нет, но у парня вечно забиты уши наушниками — возможно, он просто не слышит меня.

— Бастиан? — тот восседает в своем любимом кресле и быстро работает спицами. При виде этой уютной картины я даже замираю на секунду: спешу вобрать крупицы космического умиротворения, излучаемые высокой фигурой в голубой футболке.

Наконец он замечает меня и выдергивает наушники

— Ты вернулась. Как все прошло?

И тогда меня прорывает: срываюсь с места, начинаю ходить кругами, едва ли не подскакивая до потолка и на ходу восклицая:

— Он сделал это, Бастиан, ОН СДЕЛАЛ ЭТО, понимаешь, о чем я?! — всплескиваю руками для пущего эффекта. — До сих пор не могу в себя прийти. У меня даже сердце не на месте… оно стучит, как отбойный молоток.

Бастиана сложно вывести из себя, да и мои эмоциональные всплески он тоже лицезреет не впервые:

— Твое сердце уже давно не на месте, Стеф, — только и произносит он, поддевая спрыгнувшую петлю. — Так что Алекс там снова натворил? — И со вздохом добавляет: — Может, присядешь уже, у меня от тебя голова кружится.

— Старый ворчун, — укоряю я парня, а потом пытаюсь удержать себя на одном месте, но эмоции душат меня — я вот-вот разлечусь на части. И Бастиан, понимая это, кидает в меня диванной подушкой… Хватаю ее обеими руками, утыкаюсь лицом и ору что есть силы. Почти до хрипоты.

— Ну, стало легче? — любопытствует он, когда я отнимаю диванный «глушитель» от лица. — Теперь мы можем спокойно поговорить?

Утвердительно киваю и наконец присаживаюсь на краешек дивана.

— Алекс встал с кресла, — сообщаю Бастиану чуть охрипшим голосом. И так как его реакции — слегка приподнятых в недоумении бровей — явно недостаточно для подобной новости — добавляю: — Он не просто встал, понимаешь, он вскочил с этого кресла, вскочил с такой легкостью, словно всегда мог это делать… — И прокручивая в голове все произошедшее, малость сдуваюсь: — Правда, потом он упал… это была жуткая сцена, Бас. Тебе повезло, что ты этого не видел…

Парень откладывает вязание и протягивает мне руку.

— Эй, так я не понял, — произносит он в недоумении, — Алекс, действительно, поднялся с кресла… что уже само по себе невероятно, а ты, вместо того чтобы радоваться за него, сидишь с траурным выражением лица. Можешь объяснишься уже наконец.

Вместо объяснения вынимаю из кармана сотовый и протягиваю его Бастиану.

— Твой сотовый? — продолжает недоумевать он.

— Не мой, Алекса.

— Парень подарил тебе свой сотовый?

Стыдно в этом признаваться, но…

— Я взяла его без спросу.

— Зачем?!

Бастиан выглядит таким удивленным, что я и сама начинаю задаваться вопросом, зачем, в конце концов, сделала это… Действовала по наитию, так сказать, и в итоге признаюсь:

— Я не знаю. Он был при Алексе, когда тот ворвался в столовую, а потом, должно быть, выпал… во время той ужасной сцены, выпал и завалился под стол. Я случайно его увидела… Достала, но все были так шокированы произошедшим, что я… просто положила его в карман.

— Боже, Стеф, ты не должна была этого делать! — у парня такое осуждение во взгляде, что мне становится реально плохо — знаю, о чем он думает.

— Мне просто хотелось понять… — с грустью произношу я.

Но тот продолжает качать головой. Хорошо толстокожим африканским слонам, им не понять нас, смертных!

— Ты мазохистка, знаешь об этом? — констатирует «слон» с невеселой полуулыбкой, и я пожимаю плечами: знаю. Потом выхватываю у него сотовый и начинаю нажимать на кнопки.

— Разве он не запаролен? — интересуется Бастиан.

И я демонстрирую ему разблокированный экран.

— Запаролен, — отвечаю не без самодовольства, — но мне повезло знать волшебное слово… Сим-салабим…caligo eurilochus… та-дам!

— Снова какая-то бабочка?

— Ага.

— Даже не стану спрашивать, откуда ты это узнала.

— И правильно сделаешь… — Сэтими словами я запускаю Вотсеп и после секундного колебания, выраженного в быстром взгляде на Бастиана (тот, кстати, продолжает выглядеть старым ворчуном), тапаю на имя Эстер. На аватаре она в красивом красном сарафане и широкополой шляпе, скрывающей пол-лица… Красивая, зараза, этого у нее не отнять.

Читать чужую переписку оказывается ох как не просто: словно мураши под кожей лазают… И я кривлюсь, как при разжевывании дольки лимона. Нет, целого лимона разом! Вместе со шкуркой.

— Довольна? — поддевает меня Бастиан. — Это, между прочим, называется вторжением в частную жизнь и карается законом… сроком до…

— Да замолчи ты уже! — в сердцах одергиваю парня. — Эта Эстер тоже вторглась в мою частную жизнь, вот ее пусть и наказывают. — Потом откидываюсь на спинку дивана и прикрываю глаза: — Он запал на нее с первой же встречи, — произношу с обидой в голосе, — я целый год за него билась, а он запал на эту… с первой же встречи. Разве это справедливо?

— Стеф, — Бастиан похлопывает меня по руке. — Не надо тебе этого читать — не трави себе душу.

Знаю, что он прав, только сердце не переубедить…

— Хочу понять, что в ней такого особенного, — упрямо заявляю я, вновь утыкаясь в экран смартфона. Но Бастиан тянет его из моих рук… В итоге мы молча сражаемся за него, словно канат перетягиваем, а потом комнату наполняет громкая танцевальная музыка, и мы одновременно утыкаемся в видео на экране, являющееся ее источником…

… Клуб. Стробоскоп. Стриптизерша…

Мы с Бастианом переглядываемся. Он молча включает видео на повтор.

«Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»

Музыка. Черноволосая стриптизерша…

«Надеюсь, тебе понравился мой подарок на совершеннолетие, братец…»

Я не дышу… не дышу… не дышу… а потом утыкаюсь в многострадальную диванную подушку и выдыхаю в нее все оскорбления, которые только могу придумать, и «лживая стерва» и «чертов урод» самые безобидные из них.

Обычно я не ругаюсь, никогда… но сейчас едва могу остановиться и замолкаю, лишь совершенно выдохшись.

— Бедный Алек…

Теперь мне понятна сцена, разыгравшаяся в столовой… Юлиан преподнес брату подарок в своем особом извращенном стиле: «подарил» «ночную бабочку», о чем и сообщил в день именин. И время, указанное под сообщением, лишь подтверждает мою догадку…

— Бас, это ужасно.

— Согласен.

— Мне нужны шпага и мушкетерский плащ…

Он тихонько хмыкает.

— Что, вызовешь его на дуэль? Бросишь в лицо перчатку? Заступишься за парня своей мечты?

Подтверждаю каждое из шуточных предположений кивком головы, а потом добавляю:

— И проткну его черное сердце насквозь. Таким… негодяям не место среди нормальных людей!

— Ты такая наивная, Стеф, — произносит Бастиан, вздыхая, — «черных сердец», «негодяев» и «нормальных людей» больше не существует. Прошли времена четкого разделения на черное и белое… просто привыкай к полутонам, ладно? — А потом добавляет: — И хватит читать романтические книжки, тебе это явно не идет на пользу. — И снова: — А твои шпагу и плащ я спрячу куда подальше, не хватало еще вызволять тебя из тюрьмы… с помощью динамита.

Бас хочет развеселить меня, ясно как Божий день, только у меня перед глазами лицо Алекса, перекошенное ненавистью и злобой (таким я его никогда еще не видела), и улыбаться мне вовсе не хочется…

Я переживаю за Алекса.

Как он там?

Что сейчас чувствует?

Адриан вынес его из столовой буквально на руках, выволок, словно тряпичную куклу, а у самого такая смесь ужаса, восторженного недоверия и паники на лице, что казалось невозможным соединить все это одновременно в одном человеческом выражении лица.

— Она разбила ему сердце, — подвожу итог своим мыслям, и Бастиан отзывается в своей обычной манере:

— И заставила поверить в себя… сделать первый шаг. Ты сама говорила, как много значит вера в собственные силы!

Но я мотаю головой.

— И все-таки она разбила ему сердце! — повторяю с упрямой настойчивостью.

Но Бас тоже может быть упрямым.

— И уступила место кому-то другому… более достойному, — добавляет он в пику мне.

Я снова мотаю головой.

— Не такой ценой, Бас. Лучше бы она оказалась нормальной…

Парень похлопывает меня по руке.

— Случившееся ужасно, я знаю… Но ты посмотри с другого ракурса: все, что ни делается — к лучшему, не ты ли сама учила меня этому? — и заставляет меня посмотреть на себя: — Все будет хорошо, Стефани. ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…

Только мне в это не верится: я знаю Алекса разным: веселым и беззаботным, слегка насмешливым; разочарованным и желчным, полным ядовитой самоиронии; влюбленным… с горящими надеждой глазами, а теперь вот еще и униженным, полным горячей ненависти…

И этот ненавидящий Алекс не кажется мне правильной версией себя — он как будто бы сбившийся с курса корабль, заплутавший в бескрайнем море жизненных неурядиц.

Настоящий Алекс другой…

Помню, как увидела его впервые: с улыбкой в пол-лица и бесконечным множеством шуточек, от которых мы с Полин улыбались, как полоумные. По крайней мере, я улыбалась именно так… Мне казалось тогда, что я не встречала парня интереснее. И все равно, что он был в инвалидном кресле — меня очаровали его жизнерадостность и открытость. Я могла бы болтать с ним целую вечность…

А вот Шарлотте было не по себе: она стояла, как на иголках, и по всему было заметно, что ей неловко быть застигнутой в кинотеатре в компании парня-инвалида. Мне было ее чуточку жаль, ведь я, как никто другой, знала, каково это на самом деле: мой отец потерял обе ноги во время несчастного случая на стройке. Ему на тот момент было тридцать пять, и нежданная инвалидность надолго погрузила его в черную меланхолию, из которой, казалось, ничто не было способно вывести его… Это было тяжелое для нас время.

Я слышала, как моя обычно неунывающая мама рыдает за закрытой дверью ванной комнаты, и понимала, что наша жизнь больше никогда не будет прежней… Отец, круживший меня по комнате и закидывающий себе на плечо, словно мешок с картошкой, никогда уже не вернется, и мне придется привыкать к его инвалидному кресло, а в инвалидном кресле, как известно, передвигаются только… инвалиды. Больные люди. Те, с кем обычно так неловко сталкиваться на улице и от которых спешишь поскорее отвести взгляд.

… Поэтому я хорошо понимала Шарлотту: она стыдилась даже не самого Алекса — она стыдилась самой себя рядом с ним.

На следующий день собираюсь и иду к Зельцерам — сотовый Алекса «прожигает» левый карман джинсов. Только бы незаметно вернуть его…

Делаю глубокий вдох и жму на звонок.

— Стефани, рада тебя видеть, — Шарлотта выглядит измученной и почти больной. Когда она целует меня в щеку, ее губы шелестят, как папирусная бумага… — Правда, я не уверена, что Алекс готов заниматься…

— Нет-нет, — произношу с поспешностью, — никаких занятий сегодня. Я просто хотела узнать… как он…

Мы входим в гостиную и присаживаемся на диван.

— Плохо, Стеф, — Шарлотта поджимает губы. — Эстер оказалась обманщицей, и Алекс… он сам не свой.

— Что случилось?

Ответ мне известен, но Шарлотте лучше не знать об этом.

— Не знаю, как и сказать, — мнется она, — но кажется, Юлиан устроил Алексу что-то вроде подарка… в лице Эстер. И признался об этом только вчера… Жестокая, жестокая шутка, от которой все мы буквально в шоке! Как такое вообще могло прийти ему в голову?! Не следовало нам снова привечать его… и вот результат.

— То есть Эстер?..

— Пропала, словно ее и не было… — Шарлотта пожимает плечами. — Адриан ужасно зол. Вчера они ругались с Юлианом в библиотеке, наговорили много нехорошего друг другу… никогда не видела Адриана таким. Думаю, этот поступок переполнил чащу его терпения: он велел Юлиану впредь не переступать порог этого дома. Тот ушел, оглушительно хлопнув дверью…

— А Алекс? — вот что по-настоящему волнует меня.

И Шарлотта бросает на меня сочувственный взгляд.

— Алекс весь день не выходит из комнаты… Вот, полюбуйся, что он оставил на столе в столовой. — И протягивает рамку с пришпиленной в центре тропической бабочкой. Ее красиво распахнутые светло-салатовые крылышки кажутся почти прозрачными… и такими живыми.

Однако проколовшая ее игла слишком категорична и недвусмысленна — эта бабочка мертва.

Как и тот, кто сотворил это красноречивое панно с мертвой бабочкой посередине…

— Просил переслать его Юлиану. Здесь надпись — посмотри.

И я прочитываю «Ты сделал даже больше, чем рассчитывал…»

— Мне так жаль, — только и могу выдавить я — горло перехватывает от эмоций. — Что теперь будет?

Шарлотта качает головой.

— Я не знаю, Стефани. Я правда не знаю.

Мы намеренно не говорим о чуде в столовой — ведь это чудо, как ни крути! — и продолжаем разговор о Эстер.

— Мы как чувствовали, что добром это не кончится, — произносит Шарлотта с сожалением. — Нам сразу показался слишком неестественным этот ее внезапный интерес к Алексу…

И я не могу смолчать:

— В него легко влюбиться.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я знаю, что ей известен мой маленький секрет… Секрет Полишинеля, если уж на то пошло.

— Прости, я вовсе не это имела в виду, ты ведь понимаешь? — Шарлотта касается моей руки, как бы успокаивая и прося прощения одновременно, но я чувствую себя обязанной заступиться за парня и потому произношу это вслух:

— Я люблю Алекса.

Звучит как вызов, на который моя собеседница отзывается тихой улыбкой:

— Я знаю об этом… мы все знаем.

И пока она обнимает меня, незаметно засовываю телефон за диванную подушку.

11 глава

11 глава.

Последующие дни проходят, словно в тумане: я бегаю на работу, собираю чемодан для предстоящей поездки к родителям — и постоянно думаю об Алексе. Мне жутко хочется позвонить ему… или в крайнем случае написать, но перед глазами так и пляшут строчки из их с Эстер переписки, и я не решаюсь сделать этого.

«Весь день думал о тебе… очень хочется снова поцеловать тебя».

Или:

«Ты так заинтриговала меня своим подарком, что я полночи не спал, гадая, что же он из себя представляет… Скучал о тебе».

Бастиан прав: не стоило мне читать все это. Меня как будто инфицировали опасным вирусом, превращающим Стефани Зайтц в ревнивое и крайне дерганное существо.

Сколько раз я представляла себе наш первый поцелуй, сколько раз мысленно признавалась Алексу в своих чувствах… и вот, какая-то лживая подставная кукла опередила меня во всем.

Мне жутко хочется свернуть ее идеальную длинную шейку и отомстить за нас обоих.

Я даже молчу о самом Юлиане… его я ненавижу едва ли не сильнее обманщицы Эстер, хотя впервые и познакомилась с ним только в день именин Алекса — до этого он был просто фигурой из рассказов Шарлотты. Неприятным «кем-то» с приятной внешностью…

Отпираю дверь и замечаю в прихожей незнакомую мне пару обуви: Бастиан привел друга?

Вообще-то у него нет друзей в Нюрнберге, кроме меня, конечно… Впрочем, я не в счет. Скидываю обувь и направляюсь на звук голосов…

— Алекс! — восклицаю с порога, едва разгадав в темноволосой макушке Бастианова собеседника Алексово лицо. — Что ты здесь делаешь?

И тот мне улыбается. Улыбается, в самом деле?!

— Тебя жду.

Присматриваюсь к нему повнимательнее.

— Меня ждешь? Зачем?

— А сам не знаю…

И когда парень снова мне улыбается, я все понимаю…

— Бастиан, — произношу грозным голосом, — на пару слов, пожалуйста.

Тот молча встает и идет за мной в коридор.

— С ума сошел, — произношу шипящим полушепотом. — Думаешь, алкоголь сделает его счастливее?! Да если Адриан или Шарлотта узнают об этом, они мне голову снимут… Как он вообще здесь оказался?

Бастиан в очередной раз подключает режим «африканского слона» и говорит:

— Я его не спаивал, если ты об этом: он уже был под мухой, когда я его нашел.

— Ты его нашел… Где?

— Ехал домой и увидел около бара на Лютерштрассе. Сначала думал, что мне привиделось… Ан-нет, это был Алекс. Я остановился и спросил, не подвезти ли его домой… Он запротивился, сказал, что меньше всего хочет вернуться туда, откуда благополучно сбежал пару часов назад. Тогда я и предложил ему поехать к нам…

— Боже! — только и выдыхаю я. — Нужно предупредить Шарлотту…

В этот же момент мой сотовый оживает музыкальной трелью. Показываю Бастиану имя на экране…

— Не говори лишнего, пусть он ночует у нас. — Округляю глаза, а потом наконец принимаю вызов.

— Привет, Шарлотта! Что, Алекс пропал… На самом деле он сейчас у нас… Бас встретил его на улице и позвал в гости… Приехать за ним?

Бастиан изображает руками крест, мол, заруби эту и идею на корню.

— О, возможно, ему бы не помешало сменить обстановку, пусть он сегодня ночует у нас… Мы постелим ему на диване… Нет, правда, не стоит волноваться… С ним все хорошо… Да, конечно… Не волнуйтесь за него… Да, утром я буду дома. До свидания, Шарлотта… Пока.

Нажимаю отбой и утыкаюсь в парня раздраженным взглядом.

— Ты заставил меня лгать ей — чувствую себя отвратительно.

— Ты не лгала — просто умолчала кое о чем, — парирует Бастиан и добавляет: — И ты не была столь щепетильна, когда стащила телефон парня.

Это удар ниже пояса, и я смериваю собеседника убийственным взглядом. Не знаю, как до сих пор терплю его… Отталкиваю наглеца с дороги и, обиженная, возвращаюсь в гостиную.

Алекс между тем рассматривает вязаное полотно голубого цвета и даже хмурит брови от напряжения. Завидев меня, он поясняет свой интерес:

— У твоего парня неплохо получается.

— Он не мой… — начинаю было я, но Бастиан, подступивший сзади, приобнимает меня за талию и произносит:

— Спасибо за комплимент. Обычно мое хобби вызывает сдержанные улыбки… Считается, что вязание — не мужское дело, хотя изначально именно мужчина его и придумал. Ты знал об этом?

Выкручиваюсь из Бастианова захвата и плюхаюсь на диван.

— Да, было дело, — отвечает Алекс и спрашивает: — Может, и меня научишь работать спицами? Я решил заняться чем-то новым. Время пришло…

Бросаю на Алекса удивленный взгляд.

— А как же бабочки? — осведомляюсь я.

И он тут же темнеет лицом, так что я жалею о заданном вопросе.

— Бабочки мне больше не интересны, — отвечает с горькой усмешкой, от которой становится не по себе. — Хватит, баста. Перехожу на новый уровень!

А я только и могу, что брякнуть:

— Вязать тебе не понравится. Скучнейшее занятие в мире…

Бастиан отзывается веселой улыбкой.

— Милая, ты просто никогда не пробовала…

— Милая? — произношу одними губами. Что на него нашло, право слово?

Алекс замечает мою безмолвную пантомиму и произносит:

— Ты никогда не говорила, что у тебя такой классный парень… Мы с ним подружились, и я не позволю тебе гнобить его понапрасну. Бастиан, — уже в сторону нового друга, — тащи свободные спицы — будешь учить меня премудростям вязания. Я открыт для чего-то нового…

— И все равно бабочки лучше вязания, — бубню себе под нос, направляясь на кухню.

Сердце тяжелым комком ворочается в глубине грудной клетки… Такого Алекса я тоже вижу впервые.

Перед сном стелю ему постель на диване, на том самом, который обычно занимает Бастиан, а сама не престаю негодовать:

— Зачем ты заставил Алекса думать, что ты мой парень? Глупость какая-то. И подушки запасной у меня тоже нет… Вот, будешь спать на моем свитере, сверни его в рулон, — и заметив тонкую улыбку на слегка небритом лице, вопрошаю: — Что, решил изобразить из себя египетского сфинкса? Поздравляю, у тебя неплохо получается, — и швыряю в него надувным матрацем. — Надувай, не думал же ты, что мы станем спать в одной постели. Не настолько мы родные в конце-то концов, — последнее произношу себе под нос, тяжело вздыхая.

Бастиан берется за дело и много позже произносит:

— Пусть думает, что я твой парень, Стеф: ему не помешает взглянуть на тебя другими глазами…

Оглушительно фыркаю.

— Ему только что сердце разбили, а ты сводничеством занимаешься.

— Просто подумал, помощь тебе не помешает… Разве нет?

Ответить мне нечего. Заваливаюсь на кровать и закрываю глаза.

— Бас? — зову через время.

— Что? — отзывается тот.

— Как же я уеду и брошу его в таком состоянии? Я ведь места себе не найду от беспокойства.

Парень молчит… минуту, две, а потом произносит совсем неожиданное:

— Так и не бросай. В чем проблема-то?

— О чем ты? — только и могу подскочить на кровати. — Хочешь сказать, мне не стоит ехать к родителям?

И Бас отвечает:

— Хочу сказать, что нам стоит взять Алекса с собой.

— С собой?! В Сан-Тропе? — уточняю на всякий случай. — И как же ты себе это представляешь?

— Да нормально так представляю, — Бастиан тоже садится в постели. — Парню нужна перемена мест, а что способствует переменам лучше путешествия к морю? Возьмем его с собой, заставим взглянуть на мир другими глазами, выветрим образ Эстер из его головы… — И добивает меня вопросом: — Ты еще общаешься с тем парнем из уголовной полиции? Как там его, Маркус… Серкус…

— Томас, — подсказываю я, все еще не понимая, к чему клонит мой сводный братец.

— Ах ну да, Томас. Так что, вы еще общаетесь или как?

— Иногда перезваниваемся. А что? — я почти боюсь его последующих слов.

— Позвони ему завтра и скажи, что тебе нужна помощь в одном маленьком дельце… Построй глазки, если придется — уверен, он не сможет перед тобой устоять!

— Мы год, как расстались…

— Не беда, — отмахивается Бастиан, — у парня крышу от тебя сносило… Такое бесследно не проходит. — Я закатываю глаза, а он подытоживает: — Так вот, позвони ему завтра и спроси следующее…

Мы не спали до глубокой ночи: продумывали план будущей поездки. Обычно мы выезжали в конце июля и путь в тысячу километров проделывали за двое суток…

Теперь мы наметили кое-что другое, но все зависело от того, каким образом ответит на мой вопрос бывший возлюбленный… и ответит ли вообще.

Я не была уверена ни в Томасе с его симпатией ко мне, ни в самом Бастиановом плане, вызывающем кучу вопросов…

— Поверь, это пойдет ему на пользу, — только и произнес доморощенный Маккиавелли, отметая тем самым все мои доводы. И утром я почти уверовала в его доктрину, особенно, когда увидела осунувшееся лицо на белоснежной подушке — этому лицу только морской воздух и мог бы помочь. Разве нет?

— Доброе утро, Алекс.

— Ты шутишь, конечно? — отзывается он хриплым голосом, с трудом разлепляя отяжелевшие веки.

Протягиваю ему стакан воды.

— Спасибо. — Алекс осушает его единым глотком. — Не думал, что меня так разнесет с одной-единственной бутылки…

— Шнапса?

— Пива, — обиженным голосом поправляет меня парень. — Вообще-то я не пью… слишком красноречив образ старшего брата перед глазами. — И поясняет: — Ты не знаешь, только он вечно являлся в стельку пьяным… Отец устал с этим бороться.

— И вот ты решил взять с него пример…

Алекс вздыхает.

— Просто хотел удрать… из дома… от воспоминаний… от всего. Ты ведь знаешь, что случилось? — и не дожидаясь ответа, добавляет: — Конечно знаешь. Весь город знает, я полагаю… Выйди, хочу встать и одеться. Где мое кресло?

— А оно тебе вообще нужно?

И тогда он бросает на меня такой уничижающий взгляд, что это почти способно устрашить… Только не меня.

— Выйди, мне надо одеться, — повторяет он, вместо ответа.

Я не двигаюсь с места, и мы глядим друг на друга: он — исподлобья, я — с вызовом. Ни дать ни взять, два горных архара, сцепившихся рогами на горной тропе…

— Ты сможешь пойти, Алекс — я всегда это знала, — опять же не уступаю я.

— Выйди… пожалуйста, — почти рычит он в ответ.

— Ты уже сделал это… там… в столовой…

И тогда парень взрывается громким:

— Выйди и дай мне одеться!

Отступаю на шаг и врезаюсь спиной в Бастиана.

— Что происходит? — недоумевает он.

Алекс молчит, вперив взгляд в цветочное хитросплетение на своем покрывале, и тогда я отвечаю:

— Отвержение очевидного, полагаю. — После чего сминаю в руках кухонное полотенце и со всей силы швыряю его в Алекса. То раскручивается в воздухе и шмякается перед ним бесформенной массой…

Лучше бы я зарядила ему по лбу. Со всей силы. Чтобы мозги встали на место…

Разворачиваюсь и молча выхожу из комнаты.

Через десять минут набираю номер Томаса Даля и договариваюсь о встрече на двенадцать тридцать…

Посмотрим, что из всего этого выйдет! Выдыхаю и иду готовить завтрак на три персоны.

12 глава

12 глава.

— Нет, нет и нет, — от категоричности этого голоса у меня неприятно сжимается сердце. Адриан Зельцер умеет быть устрашающим… Или, может, все дело в его возрасте? Или в том, что он является отцом любимого мною парня? Сказать не возьмусь, а вот испугаться — самое оно. Только мне нельзя трусить: через два дня мы отправляемся к морю… и Алекс поедет с нами. Должен поехать. Правда, он пока не знает об этом…

— Адриан, пожалуйста, — увещевает мужа моя подруга, и я слышу в ее голосе многозначительность, которая как бы призывает того припомнить давно оговоренные один на один доводы. — Небольшое путешествие пойдет Алексу только на пользу, ты ведь и сам предлагал увезти его на время… Вот и отпусти его со Стефани и Бастианом. Я им доверяю…

«А я нет», как бы припечатывает мужчина нервным кивком головы. И тогда я тоже вступаю в бой:

— Если вы волнуетесь за Алекса, то понапрасну делаете это: он в надежных руках. — Секундная пауза и: — Мой брат занимался в школе тяжелой атлетикой, а еще у него черный пояс по каратэ. А потому… сами понимаете… ничего хуже, — хочу добавить «уже случившегося», но вовремя прикусываю язык, — в общем ничего с ним не случится. Обещаю вам.

Адриан не выглядит убежденным… Шарлотта так и говорили: приготовься к тяжелому разговору. И вот мы ведем его уже битых полчаса, а сдвигов никаких. Или все-таки…

— Не думаю, что имею право…

— Адриан, — прерывает мужа Шарлотта, — Алексу восемнадцать или ты позабыл об этом… Чрезмерная опека не убережет его от… всяких происшествий.

Ага, вроде разбитого коварной стриптизершей сердца, добавляю я мысленно.

Мужчина качает головой, как бы ведя внутреннюю борьбу с самим собой, и я добавляю:

— Поездка не будет слишком долгой: три-четыре дня, не больше. Мы планируем осмотреть несколько интересных мест по дороге… Уверена, Алексу они тоже будут любопытны. А в Сан-Тропе нас встретят родители и они легко присмотрят за нами троими, можете мне поверить, у них это неплохо получается.

— Мы дадим им нашу машину, — перенимает эстафету Шарлотта, и по ее вкрадчивому голосу я понимаю, что скала по имени Адриан Зельцер наконец-то дает трещину. — И сотовый, с которого они станут постоянно звонить нам…

— … Хоть по десять раз на дню, — вставляю по ходу дела.

— … три раза в день, — поправляет меня Шарлотта и продолжает перечислять: — А еще дадим денег…

Тут я хочу возмутиться, но она останавливает меня взмахом руки. Молча. Захлопываю открытый было рот.

— … чтобы они могли ночевать в сносных отелях. Три дня с пометкой «все включено» еще никому не повредили, дорогой…

Адриан испускает тяжелый вздох. Хотела бы я, чтобы мой отец был рядом и волновался за меня с такой же неистовой силой…

— Когда вы планируете отъезд? — обращается он ко мне, и я едва могу удержать расползающуюся по лицу широкую улыбку.

— В четверг. Через два дня, — рапортую, подобно солдату на плацу.

Шарлотта незаметно мне подмигивает, а Адриан добавляет… почти строго:

— Возьмете наш автомобиль, он лучше приспособлен для инвалидной коляски Алекса… и на счет звонков, я жду ежечасный…

— Адриан, — с укором одергивает его супруга.

Тот поправляется.

— Хорошо, не ежечасный, но хотя бы… трижды в день, вы станете звонить мне трижды в день. Утром, в обед и вечером.

— Так и будет, — торжественно обещаю я. — Вы будете знать о каждом нашем шаге. — Надеюсь, от вранья у меня не дергается левый глаз…

— Кто скажет Алексу? — осведомляется в свою очередь Шарлотта, и они оба смотрят на меня.

Я отрицательно машу головой.

— Это сделает Бастиан, они с Алексом вроде как нашли общий язык, — и не могу удержаться от шпильки, — скоро и крестиком вышивать начнут. — Но тут же добавляю: — Шучу. Пока они только шарфы вяжут. Голубые.

Этого, наверное, не стоило добавлять…

Нервными движениями запихиваю в чемодан последние вещи и сверяюсь по списку: зубная щетка, шампунь, купальники… два, нет, лучше три… крем против загара, расческа… записная книжка с адресом в Инсбруке…

Инсбрук. Что ж, мы вполне можем проехать и через Австрию… Чем больше об этом думаю, тем больше убеждаюсь в гениальности данной затеи! Хотя и страшно тоже… самую малость. Или не самую…

Слышу звук открывающейся двери и выскакиваю из спальни:

— Ну как, он согласился?

Бастиан изображает скорбное выражение лица — у меня падает сердце.

— Он едет, — и расплывается в довольной улыбке.

— Дурак, напугал меня!

— Это в отместку за твой длинный язык, — произносит парень с особенной интонацией. — Зачем ты сказала отцу Алекса про наши голубые шарфы… Он очень хотел узнать, есть ли у меня девушка… и почему именно голубые… шарфы, ты понимаешь? Не желтые, например, или зеленые.

Утыкаюсь лицом в ладони.

— Прости, это случайно вышло. — И, смущенная, интересуюсь: — Надеюсь, ты сумел убедить его в традиционности своей ориентации? — и еле слышно: — Хотя девушки у тебя действительно нет.

Брат грозит мне огромным кулачищем… Он и родился-то, как я слышала, пятикилограммовым, а последующие занятия спортом раздобрили его до масштабов немаленького такого шкафа, так что кулак у него с мою голову, не иначе.

Большой, беззлобный медведь…

— Девушка — дело наживное, — разворачивается и идет в сторону кухни. — Встречу подходящую — первая узнаешь об этом. — Потом включает чайник и начинает греметь стаканами. — А Алекс твой, — вещает он мне при этом. — вчера послание от Эстер получил…

— Что?!?! — вырывается как-то помимо воли.

— Ага, «прости» написала. Вот ведь бессовестная бестия, ты не находишь?

— А он что?

— А он и уши развесил, — вкладывает мне в руки шоколадку. — Нехило так его зацепило, сестренка. Тебе придется хорошенько постараться, чтобы справиться с последствиями… Ешь, новость явно с горчинкой!

И я послушно откусываю огромный кусок…

Жую, жую… И так мне горько, что хоть волком вой, а ведь как хорошо все начиналось…

… После той встречи в кинотеатре я все покоя себе не находила: как парню без ног удается выглядеть настолько довольным жизнью? Этот вопрос не шел у меня из головы ни днем ни ночью… И все из-за отца. Тот, как я уже упоминала, не смог принять своего нового состояния: выгорел от меланхолии и тоски, истаял, словно свеча, хотя врачи и говорили, что все дело в пиелонефрите… Только я-то знала правду: это вовсе не больные почки свели отца в могилу — он просто утратил желание жить.

Остальное довершил пиелонефрит.

Вот и вся правда.

Нет ничего хуже глубоко безразличного ко всему человека: ты как будто стучишь по полому сосуду — он вроде и звенит, но как-то неправильно. Немузыкально. Словно расстроенное пианино.

Именно так и звучал мой отец — всегда неправильно.

Всегда, после того случая на стройке…

И когда он умер, это не казалось чем-то неправильным: нет, на самом деле он омертвел еще при жизни и после… просто стал еще чуточку мертвее. Именно так я себя и успокаивала тогда…

А вот Алекс был другой. Я выспросила о нем все, что только смогла, хотя и узнала не так много, как хотелось бы: в основном все знали массу информации про Юлиана и лишь крупицы — про его сводного брата.

Тогда-то я и решила, что хочу узнать о нем больше…

И Бас назвал меня сталкером. Только мне было плевать на его слова…

И вот мы едем к морю… с Алексом и… Эстер на заднем плане, и этот крайне раздражающий образ сексуальной красотки, укравшей сердце моего парня, должен быть непременно выветрен из наших голов в ближайшие четыре недели! Это, можно сказать, мое задание на лето. И я приложу все усилия, чтобы выполнить его на отлично.

С этой целью я просиживаю весь вечер за составлением маршрута нашего скорого путешествия: отмечаю на карте пункты возможных остановок и культурных мероприятий… Все они так или иначе связаны с бабочками: я не могу позволить Алексу отторгнуть одну из самых интересных сторон самого себя…

Алекс и бабочки — это все равно, что сиамские близнецы, одно не мыслимо без другого. И наоборот. Он не может взять и откреститься от самого себя! Так не бывает.

А если бы и так… я не могу позволить Эстер и Юлиану взять верх над нами. Я изначально в противоположном лагере и проигрывать не собираюсь…

По крайне мере пока.

Наношу на карту очередную пометку, а потом… ранним утром второго июля мы грузим наши чемоданы в багажник Алексова «фольксвагена» и покидаем пределы Нюрнберга, направляясь на юг в сторону Мюнхена.

На душе неожиданно легко и спокойно, улыбаюсь, гляжу вперед на убегающую вдаль ленту дороги… И тут Алекс за моей спиной произносит:

— Однажды я уже ехал по этой дороге… с Шарлоттой и Адрианом.

— Правда? — улыбается Бастиан. — И куда вы ехали?

— К моему другу: везли торт ко дню его рождения. Было забавно!

— Хочешь снова к нему заехать?

— Нет, это ни к чему, — отзывается Алекс с тихим смешком и совсем уж тихо добавляет: — Сегодня у меня нет торта. Не думаю, что кому-то нужны такие друзья…

Оборачиваюсь и смотрю Алексу в глаза.

— Не все дружат только ради «тортов», — говорю ему. — Я вот вообще не люблю сладкое. И Бас тоже, правда, Бастиан?

Тот утвердительно мычит с водительского сиденья, а насмешка Алекса делается только шире.

— Просто ты другие «торты» любишь, — парирует он, и я едва не задыхаюсь от возмущения.

— Бас, — кричу в сердцах брату, — Алекс считает, что нам что-то от него нужно, можешь такое представить?

Тот улыбается.

— Так ведь он прав, дорогая, — так и виду, как у парня горят глаза, — у нас новая машина с полным баком бензина, да еще и кругленькая сумма денег в придачу… Мы неплохо пристроились, как видишь.

Молча качаю головой и прикусываю внутреннюю сторону щеки. Чтобы не сболтнуть лишнего. Однако слово «балбесы» произношу достаточно доходчиво, и парни улыбаются, словно это не они, а я сморозила некую забавную глупость.

Последующие полчаса не произношу ни слова.

Еще до трагедии с отцом мы провели неделю летних каникул на Планзее, у красивого горного озера в австрийских Альпах… Мы плавали в ледяной прозрачной воде, отливающей бирюзой и похожей на расплавленное стекло, катались на велосипедах вокруг озера, совершали пешие прогулки по живописным горным тропинкам, на которые, казалось, еще не ступала нога человека. Рыбачили. Все было так идеально, так правильно…

Память о том беззаботном времени осталась самым счастливым воспоминанием моего детства! Может, потому я и захотела вернуться в отель на берегу Планзее: то, что однажды делало счастливой меня — могло сделать счастливым и Алекса. Пусть даже самую малость… Именно так я и размышляю, регистрируя нас на стойке ресепшена и игнорируя недовольные взгляды Алекса, которыми он меня нет-нет да забрасывает.

— Что мы здесь делаем? — не выдерживает он по пути к нашим комнатам. — Я думал, мы едем к морю…

— Едем. Просто не сегодня… — Вставляю ключ в замочную скважину. — Сегодня мы будем плавать в Планзее. Давно хотела здесь побывать! — И добавляю: — Встретимся в холле. Не забудь надеть плавки.

Алекс недовольно кривится, но я стараюсь не обращать на это внимания: знаю, ему сейчас нелегко, пусть он и не подает вида…

Хотя сама его желчность красноречивее любых слов.

13 глава

13 глава.

Когда я появляюсь на пляже, Бастиан уже там: потягивает апельсиновый сок через длинную соломинку и блаженно щурит глаза от яркого солнца.

— В этом месте что-то есть! — провозглашает он с полуулыбкой. — То ли дело в первозданной красоте горных склонов вокруг, то ли в минимальном количестве туристов… Сам пока не разобрался.

— Где Алекс? — только и отзываюсь я.

Бастиан приподнимает брови.

— Надевает плавки, как ты и велела? Предается убийственной тоске по Эстер? — и совсем тихо: — Сговаривается о тайной встрече в лесу?

— С кем? С белками? — хмыкаю я. — Перестань говорить глупости. — И одариваю парня насмешливым взглядом.

В этот момент замечаю коляску Алекса, направляющуюся в нашу сторону.

— Проблемы в раю? — осведомляется он, и я не сразу понимаю, о чем речь.

— Пустяки, — первым находится Бастиан. — С девушками всегда так: они вечно всем недовольны. Разве нет?

Алекс бросает на меня многозначительный взгляд.

— Извини, Стеф, не могу с ним не согласиться.

Мне хочется окунуть их обоих головой до самого дна: вот ведь спелись, птички, однако вместо этого срываюсь с места и бегу в воду сама… Та кипятком ожигает кожу, и я почти перестаю дышать.

— Ну как водичка? — интересуется Бастиан.

Молча поднимаю вверх большой палец, потом ложусь на воду и раскидываю в стороны руки…

Хорошо-то как. Позволяю себе отрешиться от реальности… пусть и на недолгие пять минут!

— Стефани?

— Да? — Бастиан рассекает воду руками. — Алекс не собирается плавать…

— Да я уж как бы догадалась… Что он тебе сказал?

— Сказал, что не хочет.

— Ясно, — переворачиваюсь на живот и плыву к берегу.

Алекс сидит на том же месте и наблюдает за купающимися, и я почему-то начинаю паниковать из-за своего мокрого купальника-бикини, в котором должна вот-вот появиться из воды… С чего бы вдруг такая стыдливость? Обхватываю себя руками и бегу к полотенцу.

— Замерзла?

— Есть чуть-чуть. — Присаживаюсь на шезлонг и стремительно обтираюсь. — Не хочешь тоже поплавать? Очень бодрящая водичка.

Алекс только и делает, что качает головой. Насмешливо так качает.

— Что? — любопытствую я. — Ты хорошо плаваешь.

— Ага, в бассейне, где для этого предусмотрены все условия.

И тогда я говорю:

— Бастиан может помочь тебе…

Но Алекс продолжает качать головой, только теперь еще яростнее.

— Нет уж, покорно благодарю.

— А если сам… — Договорить мне не удается: Алекс так и прожигает меня взглядом.

— А сам я ни на что не способен…

— Способен, и мы оба знаем это, — не выдерживаю я.

Парень отмахивается от меня, плотно стиснув бескровные губы.

— Не начинай! Давай не будем ссориться.

Молчу, оглушенная и расстроенная собственной неспособностью достучаться до него…

— Молодой человек. — Мы с Алексом оборачиваемся одновременно: перед нами пухленькая старушка в ярко-желтом неоновом купальнике, протягивающая моему собеседнику свернутую газету. — Должно быть, вы обронили… Нашла ее в двух шагах, на земле. Держите, не стесняйтесь.

— Это не мое, — отвечает Алекс без единого намека на улыбку. — Я не читаю газет…

Старушке бы обидеться на подобную неприветливость, а она только всплескивает руками.

— И правильно делаете, молодой человек! Ничего путного там нынче не пишут. — И без всякого перехода: — Хайди Риттерсбах. Приятно познакомиться! — свернутая в трубку газета перекочевывает в левую руку, а правую, теперь уже свободную, старушка протягивает Алексу.

Тот абсолютно безэмоционально пожимает руку вынужденной теперь уже знакомой.

— Алекс Зельцер, — называется он, а та спешит пожать руку и мне: — Вы так прекрасно плаваете, дорогая. — Почти смущенно: — Простите, что немного наблюдала за вами. Сама я плаваю, как бревно… и даже хуже. Кристина говорит, что если меня утопить, то даже камня не понадобится: я и сама пойду прямехонько на дно. Бултых и — готово! Кристина! — машет она высокой старушке в полосатом купальнике. — Смотри, у меня новые знакомые. — И снова нам: — Кристина Хаубнер — моя подруга, не так, чтобы давняя, но очень близкая, мы втроем… вон там, видите, — тычет она пальцем в третью старушку на другом шезлонге, — это Мария, так вот, мы втроем путешествуем по очень важному делу. Мы собираемся откопать клад! — заканчивает она почти шепотом.

Алекс закатывает глаза — мне же едва удается сохранить серьезное выражение лица.

— Откопать клад? — переспрашиваю я, и говорливая старая леди открывает было рот, чтобы ответить, однако Алекс опережает ее:

— Что-то мне напекло голову на этой жаре. Пойду-ка я отдохну в тенечке! — и без лишних церемоний устремляется в сторону гостиницы.

Я как раз размышляю над тем, не стоит ли мне попросить прощение за его бестактность, когда Хайди Риттерсбах произносит:

— Такой милый молодой человек… разве что чуточку несчастный. Это ведь не вы его обидели, не так ли?

У меня пропадает дар речи… буквально: произношу односложное «а» и таращусь на старушку странными глазами.

— Хайди, — окликает ее та, что зовется Кристиной, — ты, верно, совсем заговорила бедную девушку… Здравствуйте! — и она приветливо мне улыбается. — Как долго планируете пробыть в этом чудном месте? Мы завтра, к сожалению, отбываем. — И снова: — Давайте вместе поужинаем… если вы не против, конечно… Всегда приятно пообщаться с молодежью.

Когда они отходят, оставив меня одну, я оказываюсь не только сбитой с толку, но еще и сговорившейся о совместном ужине в придачу.

Не представляю, как парни к этому отнесутся…

Бастиана новое знакомство лишь забавляет: три милые старушки, путешествующие в компании ланкаширского хилера по кличке Бутерброд, кажутся ему хорошим предзнаменованием для нашей кампании по спасению Алекса от разбитого сердца.

— Рядом с ними я уже не чувствую себя странным парнем с нелепейшей миссией на свете, — шепчет он мне во время аперитива, состоящего из шипучего лимонада. Пузырьки так и ударяли мне в нос…

— Потому что они страннее? — любопытствую я.

— Вот именно, — улыбается Бастиан, снова вслушиваясь в застольную беседу. А нетривиальное трио между тем бомбардирует Алекса вопросами:

— Значит, вы из Нюрнберга? Как интересно. Мы с вами почти соседи… А как зовут вашего отца? А ваша матушка, сколько ей лет?

— Двадцать четыре, — брякает Алекс в крайнем раздражении. — Они со Стеф большие подруги.

Пухленькая Хайди Риттерсбах округляет глаза:

— Двадцать четыре? Как такое возможно? Не понимаю.

И более рассудительная фрау Хаубнер произносит:

— Должно быть, его отец женат вторым браком, не так ли, молодой человек?

Алекс отвечает пожатием плечами, и я спешу отвлечь внимание на другое:

— А как же вы сами, расскажите нам о себе. Давно ли вы дружите? И куда направляетесь? Слышала, вы собираетесь на поиски клада… Звучит весьма интригующе.

Изображаю вежливый интерес и готовлюсь внимательно слушать. И прежде, чем неугомонная фрау Риттерсбах начинает потчевать нас рассказом о себе и своих подругах, третья участница трио с собакой — щупленькая фрау Ваккер — издает протяжный вздох, который вполне мог бы принадлежать какого-нибудь средневековому привидению из готического сборника литературы девятнадцатого века.

Это первый реальный звук, который мы от нее услышали (не считая приветствия в виде негромкого «не правда ли какой прекрасный вечер»), и, боюсь, я гляжу на нее во все глаза… Даже Алекс перестает изображать скучающего светского денди и посматривает на соседку по столу заинтересованными глазами.

Впрочем, больше она ничего не произносит, только вдруг улыбается смущенной полуулыбкой и глядит на свою подруга… Фрау Риттерсбах тут же частит скороговоркой:

— Ох, вы не представляете, какая это история! Просто божье провидение, не иначе. — Обводит нас горящими глазами: — Так вот, началось все с краткого объявления в газете: «Приглашаю для совместного проживания одинокую пожилую даму». Вслушайтесь только, «Одинокую пожилую даму»… — И с непередаваемой грусть: — На тот момент я лишь месяц как овдовела, ходила по опустевшим комнатам и бесконечно вздыхала. — Представить веселушку Хайди Риттерсбах бесконечно вздыхающей у меня получается плохо, но я продолжаю внимать ее рассказу: — Дети выросли, обзавелись собственными семьями, а мне что, куковать свой век в одиночестве… Нет, так не пойдет, сказала я себе и решительно набрала указанный в объявлении номер…

— Так чья это была идея с объявлением? — решаюсь уточнить я.

— Ах, так это все Мария! — отвечает пухленькая рассказчица. — Она у нас такая изобретательная. — Смотрю на безгласную фрау Ваккер и с трудом могу представить ее изобретательной. Похоже, я плохо разбираюсь в людях… — Она всю жизнь проработала учительницей немецкого языка… пишет стихи, — как бы поверяет нам важную тайну Хайди Риттерсбах, и щупленькая поэтесса смущенно отводит глаза. — Она никому их не читает… только нам с Кристиной, да и то, если мы хорошенько надавим на нее… например, пригрозим лишить сладкого, — и еще тише: — У нее конфеты под каждой подушкой. Они, якобы, помогают ей творить. — И тут же одергивает себя: — Ну да ладно, речь не о том, что-то я отвлеклась. Кристина, а ты почему решила позвонить по объявлению?

Высокая леди в кардигане изумрудного цвета отвечает:

— Скука — коварнейший враг любого пенсионера. Я поняла, что, выйдя на пенсию, банально не знаю, куда себя деть, и потому, увидев объявление в газете, решила… развеять скуку, так сказать. Чем черт не шутит…

— Так просто? — удивляюсь я. — Вас свело вместе одно-единственное объявление?

— Это было не просто объявление, юная леди, — возражает Кристина, — это был своеобразный крик о помощи… SOS… Mayday и так далее и тому подобное. — И тут же поясняет: — У нас с Хайди хотя бы есть наши дети, а Мария, она абсолютна одна в этом мире, и когда ей пришлось оставить работу, одиночество ее стало непереносимым…

— О, — только и могу произнести я, а Бас дополняет остальное:

— Так вы, выходит, созвонились и… решили жить вместе?

— Именно так, — подтверждает Хайди Риттерсбах с улыбкой, запихивая в пасть Бутерброда кусочек колбасы. — Теперь у нас есть все необходимое для полноценной жизни: ежедневное общение, старенький «опель-адмирал» 1937 года и возможность путешествовать в любое время года, было бы здоровье. А оно, к счастью, нас не подводит! — и жизнерадостное трио с улыбками переглядывается.

Наше трио — о да, нас тоже трое: удивительное совпадение! — перекидывается не менее занимательными взглядами. Бастиана так и распирает от едва сдерживаемого веселья:

— А поиски клада, — интересуется он, — каким образом они связаны с темой вашего дружного сожительства? — И с ироничной полуулыбкой: —Неужели во время отпуска в Маракеше вам продали настоящую карту сокровищ?! Должно быть, азиатские базары — настоящая кладезь невероятных возможностей.

Даже простушка Хайди Риттерсбах улавливает далеко не завуалированную насмешку в словах собеседника, и ее бровки слегка приподнимаются:

— Этот молодой человек, девочки, изволит принимать нас за каких-то выживших из ума старух! — провозглашает она почти с пафосом. И «девочки» осуждающе качают головами…

Бастиан даже слегка краснеет, и это веселит меня еще больше; гляжу на Алекса — он кажется тоже вполне довольным происходящим. Хлипкий намек на улыбку слегка изгибает его красивые губы…

— Не думаю, что Бастиан хотел вас обидеть, — примирительно произношу я, вступаясь за незадачливого братца. — Просто разговоры о кладе растревожили его авантюристскую жилку… Скажу вам по секрету: его любимая книга — «Остров сокровищ».

Это не совсем так, но покривить душой ради этих вот недовольно сведенных бровей (Бастиан) и восторженных улыбок (кладоискательное трио) было очень даже забавно…

— Какое удивительное совпадение! — всплескивает руками Хайди Риттерсбах. — Вас нам сам Господь послал! Мария, можно я расскажу им?

— Да ты вроде как бы уже, — произносит та с легкой улыбкой, и ее подруга, так и исходящая видимым нетерпением, подхватывает… С губ срывает.

— Ну да, ну да, не сдержалась. — И тише: — Мы вовсе не выжившие из ума старухи… Кристина, подтверди! — старушка в изумрудном кардигане снисходительно прокашливается в кулак. — Вот так-то, — глядит на нас пухленькая ораторша светло-карими глазами — похоже, покашливание фрау Хаубнер считается в их кругу истиной в последней инстанции.

Мне приходится приложить Бастиана носком ботинка по ноге, слишком уж веселит его вся эта ситуация с забавными старушками. А мне любопытно послушать про клад… Не каждый день тебя потчуют подобного рода историями.

— Итак, слушайте, — продолжает говорливая леди. — Наша Мария, — кивок в сторону фрау Ваккер, — наполовину итальянка: ее отец был родом с Сицилии, а точнее: из маленькой деревеньки близ Эриче — Мария была там однажды: купила замечательный веер ручной работы — так вот, ее отец благополучно бежал оттуда еще будучи двадцатилетним парнишкой. Сам он никогда не рассказывал, что послужило тому причиной, только мы полагаем, что он мог быть членом мафиозной группировки и что именно страх за собственную жизнь и погнал его прочь от родных берегов.

— Что заставляет вас предполагать такое? — решаюсь перебить рассказчицу.

И маленькая старая леди с поспешностью выдает:

— Наличие карты с обозначением места захоронения давнего клада.

— У вас есть карта?! — восклицает Бастиан.

— Самая что ни на есть настоящая.

Алекс, Бастиан и я дружно переглядываемся. Звучит, как история из детской книжки…

— И где же вы ее нашли?

— Это все Мария, — подает голос Кристина Хаубнер. — Ее отец скончался несколько лет назад, и все его вещи так и лежали неприбранными в одной из комнат их дома… Когда же мы решили съехаться, Мария решила освободить комнату отца и отдать ее одной из нас, тогда-то она и нашла старую карту с красным крестиком посередине.

— И почему вы решили, что это не какая-нибудь забавная стилизация…

— О нет, — вступает в разговор сама обладательница итальянских предков, — мой отец никогда бы не стал заниматься подобными вещами… Он был крайне серьезным человеком, к тому же, — замолкает она на секунду, — любил повторять одну и ту же фразу: «Мое сердце зарыто под вербами». Я думала это строчка из какого-то стихотворения, но, возможно, он говорил совсем о другом.

— И вы отправились в путь, чтобы…

— Откопать таинственное сокровище Энрико Росси, — подхватывает мои слова Хайди Риттерсбах. — Энрико Росси — отец Марии, чтобы вы знали.

Бастиан пихает меня локтем в бок, мол, забавная вышла история, не находишь, а я гляжу на Алекса: мне нравится едва заметная улыбка, блуждающая по его лицу.

14 глава

14 глава.

— И все-таки мы должны были с ними попрощаться, — в пятый по счету раз произношу я, выкручивая руль под монотонный голос навигатора.

И Алекс отзывается насмешливым:

— Только не говори, что ты поверила этой истории с кладом. Как говорится, чем бы дитя не тешилось…

— Мы не можем знать наверняка, — возражаю в зеркало заднего вида. — Карту-то нам так и не показали… А вдруг все правда?!

Бас поднимает глаза от вязания — голубое шерстяное полотнище похоже на стяг

неизвестного государства — и говорит:

— А мне Бутерброд понравился. Такой милый песик!

Мы с Алексом стонем одновременно.

— Прямо тебе под стать!

— Да ты и сам как бы милый!

В один голос добавляем мы, и, переглянувшись, начинаем смеяться. Бастиан беззлобно ворчит:

— Смейтесь, смейтесь, мои брутальные сотоварищи! — и меня разбирает еще больше: самый брутальный из нас именно Бастиан, и я никак не могу привыкнуть к его огромным мускулам в противоестественном (как мне кажется) сочетании с тонко-хлипкими вязальными спицами. — А песик был действительно милый, — не сдает он своих позиций, — хоть и пытался дважды цапнуть меня за палец.

Алекс улыбается, и это третий раз с начала нашего путешествия — я веду точный подсчет каждой из его улыбок.

— Надо быть настоящим злодеем, чтобы решиться обидеть такого милого парня, как ты, — произносит он в своей обычной, слегка насмешливой манере. Обычной до встречи с Эстер… И волна ностальгического «цунами» на секунду затопляет меня от макушки до кончиков пальцев на ногах.

Разом припоминаю первую встречу с Шарлоттой после ее возвращения в Германию (ходили слухи, что она забеременела от Юлиана и сбежала рожать куда-то в Италию): случайное столкновение в магазине, перевернувшее всю мою жизнь…

— Стефани!

— Шарлотта!

— Как дела?

— А у тебя как?

Она пригласила меня на чай и назвала адрес — я не могла упустить подобной возможности и… вскоре уже утвердилась в доме на Максимилианштрассе в качестве персонального тренера Алекса Зельцера.

Не знаю, откуда взялась во мне эта смелость и само чувство… откуда берутся симпатия? Страстная влюбленность?.. Любовь… Они просто либо есть, либо их нет. В моем случае я прошла все стадии одну за другой, а Алекс так этого и не заметил, вернее я не позволила ему заметить: когда меня знобило от страстного желания хотя бы просто прикоснуться к нему, я начинала гонять его на тренажерах еще сильнее, а себя — смотреть на все это с презрительным недовольством. Именно в моменты подобной стервозности я и была уязвимее всего… и только неизменные Алексовы шуточки помогали мне держаться на плаву.

Сейчас я понимаю, что мне стоило бы признаться… еще тогда показать свои чувства, и Алекс мог бы ответить на их. Это не только сделало бы нас обоих счастливее — это уберегло бы нас от Эстер.

А теперь и говорить нечего…

Парни продолжают шуточно препираться: «не называй меня милым» (Бастиан), «если конфета — это конфета, то как же мне не называть ее конфетой» (Алекс), «не все конфеты сладкие по существу» (Бастиан), «горький шоколад или мятные пастилки, какими бы горькими не были на вкус — все равно остаются конфетами» (Алекс)… Я уже не понимаю, о чем они говорят и снова погружаюсь в свои размышления.

Мы выехали с Планзее около шести утра… Никакой спешки не было (до Инсбрука ехать чуть больше часа) — нам не давала спать сама мысль о намеченном: Бас, хоть и не подает вида, тоже здорово трусит, уж я-то хорошо его изучила: вон как скачут спицы у него в руках… И это только от нервов, можете мне поверить.

А меня успокаивает езда: Бас потому и посадил меня за руль — знает, что мне не усидеть на заднем сидении без дела. Изведусь до смерти. Накручу себя сверх всякой меры. А так дорога отвлекает меня… пусть и не абсолютно.

Теперь, когда мы так близки к цели, наша «гениальная» идея уже не кажется столь гениальной… Может, зря мы все это задумали, да и Алекс недобро так поинтересовался, узнав, куда мы путь держим: «Инсбрук? С чего вдруг?» Я замялась:

— Так бабочки, Алекс, ты знаешь, какие красивые бабочки в Хофбурге?! Целый павильон с тропическими красавицами, уверена, ты не хочешь этого пропустить.

Он хмыкнул.

— А в Вену заехать не хочешь, — спросил с некоторой издевкой, — там в ботаническом саду бабочки еще краше? Об этом ты, конечно, не знала.

Не знала, да и не о том речь: боюсь, наша авантюра может нехорошо кончиться, и бабочки тут абсолютно не при чем…

В этот момент я замечаю женскую фигурку у обочины: на ней огромный походный рюкзак, изорванные по моде черные джинсы и две тоненькие косички, перетянутые черными же ленточками. Прямо Энн из поместья «Зеленые крыши» в ее более агрессивной версии.

— Автостопщица, — обращаюсь к парням, привлекая их внимание к девушке. — Подхватим или как? Решайте скорее.

Бастиан вытягивает шею.

— Надеюсь, она не прячет в рюкзаке электропилу…

— И топор, — добавляет Алекс. — Откуда она взялась? Тут вокруг ни души.

— Так, я торможу, — отзываюсь на их несерьезные выпады в адрес неизвестной. — Нехорошо было бы проехать мимо… И, — добавляю совсем строгим голосом, — не спрашивайте ее про содержимое рюкзака, вы, люди, утратившие веру в человечество. Привет! — машу девушке в приспущенное окно, — тебе куда надо?

— А куда направляетесь? — отвечает она вопросом на вопрос. У нее на носу забавные веснушки…

— В Инсбрук. Если хочешь, можем подбросить…

Девушка с секунду оценивает ситуацию, окинув взглядом наше в целом небезынтересное трио: парень-инвалид, громила со спицами и бледная от недосыпа я.

— Нам по пути, — наконец выдает она, распахивая дверь автомобиля и пристраиваясь рядом на переднем сидении. — Инсбрук — самое то! Спасибо, что остановились.

Вдавливаю в пол педаль газа, и мы срываемся с места, взвизгивая шинами, словно участники «Формулы -1». Алекс подает голос:

— Поосторожнее, Стеф, иначе наша гостья решит, что мы ее похищаем… — И протягивает той руку.

— Алекс.

Девушка отвечает на рукопожатие, перегнувшись через сидение.

— Эрика. — И в сторону Бастиана: — А ты, здоровяк, не хочешь тоже со мной поздороваться?

— Привет, — отзывается тот, не выпуская из рук своих спиц.

Девушка пожимает плечами.

— Его зовут Бастиан, — произношу вместо брата. — А я Стефани. Приятно познакомиться!

— Взаимно. — Девушка плюхается на свое место.

Несколько довольно томительных минут мы едем в полной тишине (усилившийся стук спиц на заднем сидении, уверена, не считается), а потом Алекс произносит:

— У тебя очень большой рюкзак, — многозначительная пауза, — уверена, что не хочешь положить его в багажник?

Как можно более незаметно посылаю парню сигнал глазами: «я ведь просила», и тот отвечает пожатием плеч — «скучно, Бас больше не развлекает меня вязанием».

А Эрика, загадочно улыбаясь, тянет за «собачку» «молнии»:

— Я никогда не расстаюсь с этим рюкзаком, — произносит она в процессе, — у меня в нем… очень необходимые для автостопщицы вещи, — и косится на Алекса. — Два топора и мачете! — с этим оглушительным вскриком она выхватывает нечто из недр своего безразмерного «монстра» и сует прямо в мое лицо. Взвизгиваю от неожиданности, резко выкручивая руль в сторону, колеса верещат, и я наконец торможу прямо посреди дороги… Пару секунд сижу с безумно выпученными глазами, а потом наконец различаю два нефритовых глаза, уставившихся прямо на меня: котенок. Котенок?! Даже не нож, как мне было подумалось после ее слов.

— Что ты творишь?! — в сердцах пеняю безумной девчонке. — Мы могли разбиться насмерть! Повезло еще, что мы одни на дороге…

— Я учла этот фактор, не надо трагедий, — отвечает та с невозмутимостью, которой можно только позавидовать. — Смотрите, какая у него мягкая шерстка, — и прижимает к себе пушистый комочек, поглаживая его между ушами. — И глазки-то у нас такие желтые-желтые… и лапоньки-то мягкие… и хвостик весь такой пушистый…

И пока Эрика умиляется грязным комком шерсти, мы с парнями молча переглядываемся. К слову, их либо уже отпустило, либо они и вовсе не успели испугаться, только оба сидят с такими странными выражениями на лицах — причем разной степени значимости — что я невольно растягиваю губы в улыбке…

— Где ты его взяла? — первым приходит в себя Алекс.

— В лесу нашла. Правда, он очаровашка?

— А в лесу ты что делала? — не отстает тот, и девушка одаривает его задорным взглядом.

— Избавлялась от доверчивого водителя, вызвавшегося меня подвезти?!

Похоже, она прочитала наши мысли и теперь просто-напросто веселится за наш счет.

— А если честно? — интересуюсь я.

Она закатывает глаза, мол, какие же вы скучные, и произносит:

— Тут недалеко уютное местечко для кемпинга, там мы с друзьями и отдыхали… Пока я не собралась уйти. Довольны? — И в сторону парней: — И, нет, я не какая-нибудь убийца с топором.

— Это успокаивает, — посмеивается Алекс. — Дашь погладить котенка?

— Не уверена, что ты ему понравишься… — И уже Бастиану: — Ты, здоровяк, хочешь погладить моего котенка? Смотри, какая у него мягкая шерстка…

— Я не люблю кошек, — отзывается Бастиан.

— Зато любит собак, — вставляет со значением Алекс, а Эрика не отстает:

— Так это и не кашка вовсе, а кот. Хочешь погладить моего кота?

И Бастиан недовольно так отвечает:

— Я же сказал, я не люблю ни котов… ни кошек в принципе, — и снова утыкается в свое вязание.

— А что ты вяжешь? — новый вопрос заставляет Бастиана упустить одну из петель.

— Не говори под руку, — ворчит он в ответ, и только потом добавляет: — Свитер.

Девушка округляет глаза.

— Никогда не видела парня, который бы вязал… свитер.

— А вяжущего носки, видела? — поддевает ее Алекс.

И Эрика задумывается… только для вида, конечно.

— У меня даже бабушка носков не вяжет… Вы уверены, что он не инопланетянин?

— Это ты у нее спрашивай, — кивает Алекс в мою сторону, — этот странный тип — ее парень.

— О, — улыбается Эрика, — то есть он вяжет свитер для тебя?

Я отчего-то давлюсь воздухом, но, прокашлявшись, произношу как можно более невозмутимо:

— Нет, это подарок отцу Бастиана. У него скоро день рождения…

Само упоминание именин незаметно изменяет атмосферу в салоне автомобиля: уверена, мы все сразу же думаем об одном и том же… Все, кроме Эрики.

У Алекса даже лицо вытягивается, и он снова замыкается в себе… Я же давлю на педаль газа, собираясь добраться до Инсбрука в рекордные сорок минут. Почему бы и нет?

И мне это удается: в начале десятого мы паркуемся на стоянке отеля и выбираемся наружу — наконец-то можно размять ноги.

Эрика взваливает на спину свой безразмерный рюкзак и стискивает в руках котенка…

— Где ты живешь? — спрашиваю у нее. — Сможешь добраться до дома?

— Да без проблем, — и машет обоим парням. — Пока, Алекс, пока, здоровяк!

Те кивают в ответ, после чего она уверенно направляется вверх по улице и вскоре исчезает за поворотом.

Мы нагружаемся каждый своим чемоданом и направляемся в сторону отеля; на душе, что говорится, кошки скребут… целых две и крайне когтистых.

— Ребята, давайте позавтракаем и отправимся погулять. — На месте мне все равно не усидеть.

— Бабочек смотреть? — уточняет Алекс не без насмешки.

— И бабочек тоже, — отвечаю ему в тон.

Сказано — сделано: позавтракали в ресторане отеля и отправились на прогулку в Хофбург, императорский дворец, возведенный еще в пятнадцатом веке эрцгерцогом Сигизмундом и значительно позже, благодаря стараниям императрицы Марии-Терезии, обнесенный чудесным ботаническим садом, некоторые из деревьев в котором посажены рукой самой императрицы.

Я не являюсь заядлым садоводом-любителем, данная жилка отсутствует во мне полностью, зато я люблю полюбоваться на аккуратно обсаженные клумбы с чудесными цветами, половины из которых никогда и в глаза-то не видела. А таковых здесь, если верить брошюрке, не меньше тысячи семисот видов!

Однако больше всего меня поражает Павильон бабочек, под сводами которого порхает и вьется невообразимое множество тропических чаровниц, от которых просто дух захватывает. Смотрю на них, и сердце замирает! Кошусь одним глазом на Алекса: тот то ли делает вид, что ему безразлична царящая вокруг красота, то ли действительно не впечатлен уведенным… Пусть лучше первое, чем второе, мысленно взмаливаюсь я, потому что Алекс без бабочек — это как, не знаю, тело без души. Дом без очага. Автомобиль без двигателя…

Алекс без бабочек — это не есть Алекс!

Вот только тот на них даже не смотрит… И мне до боли хочется наказать Эстер за это безразличие, поселившееся в сердце Алекса только благодаря ей!

— Неужели тебе ни капельки не интересно? — И снова: — Посмотри, как называется вон та, светло-желтая?

Он лениво глядит в указанном направлении.

— Phoebis Philea. Ничего особенного.

— Алекс, — только и могу выдохнуть я, и в этом простом выдохе столько оттенков эмоций, столько скрытой недосказанности и подспудной тоски, что он вскидывает на меня глаза, глядит с небывалой серьезностью, а потом… разворачивается и направляется к выходу.

— Алекс! — зову его на бегу, отчего-то испугавшись этого серьезного взгляда, да и внезапного бегства одновременно. — Алекс…

Он оборачивается внезапно, глядит с хлестким до одури осуждением:

— Думаешь, не знаю, чего ты добиваешься? — вопрошает меня. — Думаешь, стоит показать мне пару красивых бабочек, и дыра в моем сердце зарастет сама собой?! Только так не бывает… да и все равно.

— Алекс… — Теперь я не бегу за ним следом, только смаргиваю упрямо наворачивающиеся на глаза слезы и позволяю рукам Бастиана притянуть меня в свои медвежьи объятия. Окунаюсь в них и затихаю… Почему мы вечно влюбляемся не в тех?

Обратно в отель мы бредем задумчивые и притихшие…

— Может, не стоит? — обращаюсь я к Бастиану.

Тот медлит, но только секунду.

— Стоит. Сделаем, как задумали. — И в этот момент нас оглушает восторженный голос:

— Вот ведь удивительное совпадение. Судьба да и только!

Мы с Бастианом округляем глаза.

15 глава

15 глава.

— Фрау Риттерсбах?! — Мое удивление слишком явно, и говорливая старушка грозит пухленьким пальчиком:

— Ай-ай-ай, уехали, даже не попрощавшись. Вот вам за это! — целует нас в раз запылавшие щеки. А потом продолжает: — Мы-то полагали, что увидимся поутру: выпьем крепкий кофе… посмотрим ту самую карту, — совсем тихим голосом. — А вас — раз! — и не оказалось в отеле… Сбежали, как пить дать сбежали от трех безобидных старушек! — Расстроенным голосом: — Я была так расстроена, так расстроена, только Кристина сказала, что все, что ни делается — к лучшему, и я почти поверила в это, как вдруг… встречаю вас на этой премиленькой улочке. Что, скажете не судьба?! Я так рада.

Бастиан прокашливается и глядит на Бутерброда, пританцовывающего на месте.

— Привет, приятель, как поживаешь? — обращается к псу, поглаживая его по светло-коричневой шерсти, и я понимаю, что меня бросили один на один с нашей старой новой приятельницей.

— Мы вовсе и не думали сбегать от вас, просто придерживались маршрута…

Старая леди покачивает головой и глядит на меня с улыбкой.

— Уверена, так и было, — произносит не без особой интонации, снова вгоняя меня в краску. А потом уже интересуется: — И где же мой насмешливый мальчик? Надеюсь, вы не потеряли его по дороге?

— Алекс в отеле, — разгибается Бастиан, наконец переключив свое внимание с пса на его хозяйку. — Отдыхает. Да мы и сами хотим сделать то же самое… Вы в каком отеле остановились?

Фрау Риттерсбах называет отель, и мы с Басом едва заметно дергаемся. Быть такого не может! Мы снова заселились в один отель.

— А вы? — Приходится признать очевидное, и старая леди, молитвенно сложив руки, провозглашает: — Я же говорила, это судьба. — И другим тоном: — Встретимся за ужином?

Мы с Басом синхронно киваем, едва заметно ретируясь в сторону отеля.

Фрау Риттерсбах отправляется выгуливать пса…

— Нет, ты можешь в такое поверить, — произношу я дорогой, все еще под впечатлением от этой неожиданной встречи, — мы не просто снова оказались в одном городе, мы еще и в один и тот же отель заселились… Может, и в самом деле судьба?

Бастиан улыбается.

— Судьба судьбой, а вот сбежать к вечеру незамеченными нам вряд ли удастся…

— О, я об этом не подумала.

— То то и оно.

До ужина мы сидим каждый в своей комнате, должно быть, в тайне надеясь избежать назойливого внимания трех старых приятельниц, вознамерившихся заручиться нашей поддержкой в своей кладоискательной кампании.

У нас, к слову, своя кампания… и сегодня один из ее решающих эпизодов. По крайней мере, именно так мне это и представляется…

Вежливый стук в дверь прерывает мои размышления.

— Войдите!

— Милая, мы идем ужинать, — улыбается с порога фрау Риттерсбах. — Ты как, проголодалась?

Хочу было сослаться на парней, мол, надо бы с ними согласовать, но дверь открывается шире, и я вижу смущенное лицо Баса, возвышающееся над Алексовой коляской — фрау Хаубнер и Мария Ваккер тоже здесь. Вся компания в сборе!

— Спасибо, что спросили, — хватаю рюкзак и выхожу из комнаты.

За ужином нас продолжают потчевать рассказами из жизни троих приятельниц: узнаю, например, что у Кристины Хаубнер есть сын и двое «очаровательных внуков», а сама она тридцать лет проработала врачом-гинекологом и теперь чрезвычайно скучает по своей профессии…

Мария Ваккер в противовес ей по работе не скучает, зато терпеть не может кровавые мандарины и вообще от вида крови ее изрядно мутит.

В итоге ужин обещает стать еще более информативным и продлиться не менее трех часов кряду, только на часах уже начало восьмого, и мы с Бастианом молча переглядываемся.

Улучив краткую заминку в разговоре, Бастиан соскакивает со стула:

— Нам бы прогуляться перед сном, — произносит он с решительным видом. — Надеюсь, вы не будете против?

Пожилые леди пожимают плечами.

— Конечно… идите, — по обыкновению озвучивает общую мысль фрау Риттерсбах. — Вечерние прогулки улучшают ночной сон! Наша Мария, как никто другой, знает об этом.

Фрау Ваккер подтверждает сей факт смущенной улыбкой.

— Алекс, ты с нами?

Тот как будто бы подозревает нас в чем-то и не спешит откликнуться, только Бастиан хватается за ручки инвалидной коляски и пресекает любые его доводы против.

Мы выдыхаем, едва оказавшись на улице…

— Что происходит? — осведомляется Алекс, и вместо ответа я громко ахаю:

— Забыла кошелек в номере. Вернусь через минуту!

Я действительно забыла свой кошелек в номере, но еще я жутко-прежутко нервничаю, так что сбить стресс безостановочным бегством нисколько не помешает. Оборачиваюсь за обещанную минуту… помноженную на два, а у Баса такое лицо, словно ему срочно нужно… схватиться за спицы. Успокоиться, одним словом. И в тот же миг понимаю, почему…

— Мы подумали, почему бы нам не пройтись с вами. Вечерний воздух так бодрит, так бодрит! Да и Бутерброду не помешает сделать свои дела, — полусмущенная улыбка фрау Риттерсбах сражает меня наповал. В смысле, я понимаю, что нам от нее не отделаться… ни от нее, ни от двух ее ближайших подружек.

И Алекс, до этого не особенно приветливый к трем нашим новым знакомкам, вдруг произносит:

— А почему бы и нет… Мы не может оставить Бутерброда без вечернего моциона!

И вот мы направляемся в путь своей разношерстной компанией, мучительно соображая, как же нам теперь быть… Как будто бы мне и без дополнительного довеска в виде трех неугомонных старушек переживаний не хватало!

За две улицы до цели нашего путешествия Бастиан как бы между прочим осведомляется:

— Должно быть, вы уже порядком устали и хотели бы вернуться в отель? — Однако, если верить словам Кристины Хаубнер, они каждый день проходят не менее трех километров… для общего тонуса, и положенного предела сегодня еще не достигли.

Вздыхаем и идем дальше. Вернее, я вздыхаю… а все остальные идут дальше. До самого ярко подсвеченного неоновой вывеской ночного клуба под звучным названием «Плохая девчонка». Изнутри доносятся отголоски музыки, а мы с Бастианом замираем в трех шагах от входа.

— О, так мы шли куда-то конкретно? — удивляется фрау Риттерсбах. — Что это, какой-то ресторан?

— Ночной клуб, я полагаю, — отвечает за нас Кристина Хаубнер. — Вам следовало сразу сказать нам об этом…

Мы с Бастианом переминаемся с ноги на ногу: ночной клуб… почти ночной клуб страшен не самим своим наличием, пугает наличие в нем всего остального. Я, например, никогда не бывала в такОм! А тут еще неугомонная Хайди Риттерсбах заявляет:

— А что, я бы тоже не отказалась потанцевать. — И с азартом в голубых глазах: — Может, тряхнем стариной, а, девочки?

«Девочки», вижу, как бы не против, разве что робкая Мария Ваккерт выглядит слегка испуганной, но опять же не настолько, чтобы уговорить подруг уйти… У меня падает сердце: ничего не получится. Зря мы с Басом затеяли все это… Нас не пустят. Нас погонят взашей! Алекс меня убьет… Целая вереница самоуничижительных мыслей вихрем проносится в моей голове, и я почти готова пуститься наутек, когда Бастиан, расправив широкие плечи, направляется ко входу в ночной клуб.

— Ну, и чего вы стоите? — осведомляется он, полуобернувшись через плечо. — Вперед, будем танцевать.

Раз вдох… два вдох… три вдох… Я тоже расправляю плечи под тонкой шифоновой блузкой и, первой направляясь к своему мнимому парню, хватаю его за крепкую ладонь. Так мы и приближаемся к охраннику, встречающему нас не самой приветливой из улыбок….

Я почти хочу, чтобы нас завернули: было чистой воды глупостью соваться в этот дважды ненавистный мне теперь город. Пусть он не позволит нам войти! Однако, мы с Басом не вызываем у хмурого типа никаких нареканий, вот только на Алекса он глядит не столь благосклонно…

— Совершеннолетний? — интересуется он, и Алекс насмешливо хмыкает:

— А сам как думаешь?

Охранник глядит на него несколько томительных секунд, а потом кивает:

— Проходи. — Я выдыхаю и тут же вновь задерживаю дыхание…

— Мы с этими молодыми людьми, — произносит фрау Риттерсбах, лучезарно улыбаясь хмурому парню. Как будто бы хочет научить его правильной улыбке… Только ученик из того некудышный: глядит на нас, как бы спрашивая, так ли это, и при этом серьезен, как никогда.

Мы молча пожимаем плечами: мол, да, есть такое дело.

И тогда он спрашивает:

— Знаете, что это за место?

И фрау Хаубнер отвечает:

— Танцевальный клуб. Мы с подружками решили тряхнуть стариной!

Что-то эдакое мелькает в глазах хмурого парня, а потом второй охранник хлопает его по плечу и с улыбкой произносит:

— Да пропусти ты их, Петер. Видишь, девочки танцевать хотят! Было бы невежливо запретить им.

А фрау Риттерсбах в ответ:

— Благодарю, мальчики. — И под негромкое насмешливое хихиканье мы входим наконец в полутемное помещение, расцвеченное неоновыми огнями стробоскопа.

Играет тихая музыка.

И, конечно же, здесь никто не танцует… никто, кроме девушек у пилона.

Ведь это не просто ночной клуб — это стриптиз-клуб, в котором выступает Эстер… Ради информации об этом мне пришлось перетерпеть крайне неловкий ужин в компании бывшего парня-полицейского!

И вот мы здесь… Проходим к пустому столику и присаживаемся в некотором отдалении от сцены на мягкие, обитые алым бархатом стулья. Зал забит почти под завязку, и меня удивляет большое количество женщин, с любопытством поглядывающих на пока еще пустующую площадку у шеста. Боже, что я здесь делаю?! И Алекс как будто бы озвучивает мою мысль:

— Что мы здесь делаем? — любопытствует он, и лицо его кажется почти белым при неестественно-призрачном свете потолочных ламп.

— Хотим хорошо провести время? — отвечает Бастиан, но его ответ — скорее вопрос. Мы чужды этому месту, и оба понимаем это. Старые леди, кажется, тоже о чем-то догадываются, так как фрау Риттерсбах озадачивается вопросом:

— А где же танцы? — и ее подруга отвечает:

— Начнутся с минуту на минуту, — и со значением улыбается.

Хочу провалиться сквозь землю! Буквально. Ничем это Алексу не поможет… глупейшая затея. Гляжу на Бастиана, а тот — на Алекса, не отводящего взгляд от шеста.

— Я ухожу отсюда! — кидает парень с ожесточением, от которого едва удается разжать зубы. Звуки выходят шипящими и почти пугающими…

Правда, сбежать ему не удается: музыка в зале замолкает, свет приглушается — все внимание на сноп прожектора с металлическим шестом посередине. Мы глядим на него, как завороженные, а потом появляется она… в чем-то невообразимо коротком, смутно напоминающем юбчонку школьницы-первоклассницы с огромным бантом в волосах. Высокая грудь едва скрыта кружевным топом, ноги на десятисантиметровых шпильках.

Я сглатываю… и что-то с грохотом падает на пол (надеюсь, не челюсть одной из наших старушек), а потом музыкальная композиция заполняет собой притихшее было помещение клуба, и Эстер — а это именно она — начинает свое плавное скольжение по пилону.

Не могу отвести от нее глаз, с трудом узнавая в нескромной танцовщице девушку Алексовой мечты. Ту, что разбила ему сердце и казалась почти идеальной…

— Она ведь не станет раздеваться, не так ли? — вопрос фрау Риттерсбах приводит меня в чувства, и я встряхиваю головой.

— В этом и заключается суть стриптиза, Хайди, — желчно произносит Алекс, запуская руку в карман. — Уверен, вам понравится ее грудь! — и взмахивает в воздухе смятой двадцаткой.

— Какая срамота! Меньше всего мне хочется смотреть на ее грудь. Я думала, мы будем танцевать…

— Хотите присоединиться? — указывает кивком головы на танцовщицу, и маленькая старушка, подавившись то ли слюной, то ли своим безграничным возмущение, громко откашливается в кулак.

Алекс выглядит на удивление бодрым и бесшабашным, так что я почти готова поверить: он не признал в красивой стриптизерше Эстер — только он узнал, слишком хорошо его знаю, чтобы сомневаться в этом.

— Давайте уйдем, — продавливаю сквозь враз осипшее горло, и Алекс глядит на меня с холодной насмешливостью, от которой мое сердце почти разбивается…

— Столько усилий и вдруг уйти? — осведомляется он, тем самым давая понять, что наши неумелые манипуляции разгаданы. — Нет уж, насладимся представлением по полной…

После чего выкатывается из-за стола и направляется ближе к сцене — смятая двадцатка все еще зажата в его кулаке.

Кажется, я выкрикиваю его имя — все как в тумане! — бегу следом, чувствую подступающие слезы обиды на самое себя: разве после этого он не возненавидит меня в большей степени, чем полюбит… Дальше — больше: Эстер вскидывает глаза, узнает меня и замирает прямо посреди танца. Так мы и смотрим друг на друга большими, испуганными глазами, и мужчины за передними столиками начинают выражать свое недовольство, призывая ее вернуться к прерванному занятию. Только та отмирает, прикрыв перекошенный рот ладонью (уверена, если бы не музыка, мы бы услышали ее глухой вскрик), а потом убегает со сцены… и такого уж точно никто не ожидал.

Зал возмущенно неистовствует, а я хватаюсь за ручки Алексовой коляски и умоляюще произношу:

— Давай уйдем, пожалуйста. Не надо нам было сюда приходить!

В этот момент начинает играть другая музыка, и другая же девушка выходит на сцену со своим номером… Пытаюсь развернуть коляску, но Алекс упрямится, просто наперекор мне, я думаю, и тогда мы видим Эстер, появляющуюся из едва заметной двери для персонала и несмело приближается к нам. На ней все та же хилая юбчонка, едва прикрывающая попу, и все тот же кружевной топ, картинно оголяющий ее грудь, а вот глаза неестественно блестят, и я понимаю, что девушка плачет.

— Алекс, — произносит она так тихо, что мы скорее догадываемся, чем действительно слышим это. Вернее, это я догадываюсь: миллион раз произносила данное имя перед зеркалом, собираясь на очередную тренировку с Алексом. Сначала звук выходит звонким, восторженным, словно весенняя капель, а затем затухает задутой на ветру свечой… А-лекс. А-лекс.

— … прости меня, пожалуйста, — Эстер между тем оказывается совсем близко, возвышаясь над нами на целую голову, секунда — и ее ноги словно подламываются, увлекая ее на пол перед нами.

Я не вижу Алексова лица и потому не знаю, какие эмоции преобладают на его лице, мне же так скверно, что я едва могу дышать… Пальцы, вцепившиеся в ручки инвалидной коляски, онемевают до бесчувственности.

— Алекс…

16 глава

16 глава.

— Алекс, прости меня… пожалуйста… я так виновата… я знаю…

Слова Эстер падают приглушенными музыкой отзвуками с вибрирующим, полузадохнувшимся эхом, от которого у меня закладывает уши. А еще мне странно видеть ее такой… кающейся? Поверженной?

Пожалуй.

А какой видит ее Алекс? Этого я не знаю, только слышу вопрос:

— Ты сделала это ради денег? Надеюсь, тебе хорошо заплатили? — и разжав стиснутый кулак с зажатой в нем купюрой, пытается сунуть ее за лиф ее топа: — Вот, ты заработала.

Эстер перехватывает его руку, стискивая чуть подрагивающую ладонь обеими руками.

— Я бы никогда, слышишь, никогда не сделала ТАКОГО ради денег, — слезы стекают с кончика ее носа. — Мне пришлось пойти на это ради Петера… помнишь, того парня из кафе: он по дурости решил подзаработать на продаже таблеток здесь, в «Плохой девчонке», и Юлиан подловил его на этом, пригрозив донести куда надо… А Петер и так на условно-досрочном, ему нельзя снова попадаться…

И тогда Алекс спрашивает:

— Ты любишь его?

Эстер смахивает слезы и молчит.

— Ты любишь его? — повторяет Алекс с такой холодной настойчивостью, что я едва могу признать в этом голосе голос своего друга. — Хочу понять, насколько глубоко ты пала, Эстер Райднер… Или тебя не так зовут?

— Алекс, — с мольбой произносит девушка, — пожалуйста… Не надо…

Но тот ждет ответа, и она выдыхает:

— Нет, это мое имя… и да, люблю… наверное… мы живем вместе… Алекс…

Вижу, как дергается Алексов затылок — насмешка искривляет его красивые губы. Понимаю безошибочно, почти догадываюсь…

— Значит, живешь с одним парнем, а спишь с другим? — вопрошает так тихо, так близко склоняясь к Эстер, что мне едва удается расслышать эти слова. Но даже расслышав, я не могу поверить услышанному… Это не может быть правдой? Я, конечно, ослышалась… Она ведь не могла… Мне даже в голову такое не приходило.

Музыка все еще играет, и пышногрудая танцовщица трется своим обнаженным телом о металлический шест.

— Я сделала это не за деньги, — снова повторяет Эстер, качая головой. — Ты действительно был мне симпатичен… и я хотела того, что между нами произошло…

Алекс отворачивает лицо, и я вижу боль, тщательно скрываемую за насмешливым блеском глаз и изгибом бескровных губ. Такой Алекс немного пугает меня…

— Лгунья, — произносит он одними губами, и я замечаю огромную фигуру парня, целенаправленно двигающуюся в нашу сторону. Он почти сродни Бастиану, если даже не шире.

Впервые с начала этой сцены оглядываюсь и вижу брата в компании трех старых леди прямо за спиной, они похожи на странного вида телохранителей, застывших с ошарашенными выражениями на четырех разных лицах. Наблюдали всю сцену из второго ряда?

Скорее всего.

— Эй, вы? — окликает нас широкоплечий парень, останавливаясь рядом с девушкой. — Что здесь происходит? Эстер?..

— Все нормально, Петер, — отвечает та, смаргивая непослушные слезы. — Они уже уходят.

И я рада именно так и сделать, только Алекс вдруг произносит:

— Мы заплатили за вход и хотим насладиться программой. — И добавляет: — Быть может, я даже доплачу за приватный танец…

Эстер вскидывает на него испуганный взгляд, и я не могу догадаться, чего именно она боится, зато вижу, как темнеет лицом так называемый Петер.

— Ты ведь тот малец из кафе, что отдавливал мне ноги своей коляской, — сводит на переносице широкие брови. — Я узнал тебя, мелкий недоросток! Сучонок мелкий.

И Эстер хватает его за руку.

— Петер, пожалуйста!

Но Петер стряхивает ее руку, словно надоедливое насекомое и грозным голосом осведомляется:

— Это его тебе надо было окрутить? Это ради него ты таскалась в Нюрнберг и строила из себя пай-девочку? — И взрывается зычным: — Черт, да он же убогий калека. Им бы и косоглазая корова побрезговала…

И Алекс подливает масла в огонь:

— А вот Эстер не побрезговала. — И в сторону девушки: — Расскажи ему о нашей незабываемой ночи…

Петер взрыкивает, словно рассвирепевший буйвол, и рывком поднимает Эстер на ноги.

— Это правда? — рычит он ей в лицо. — Правда, что ты спала с этим убогим куском дерьма? — и встряхивает ее что есть силы.

Вижу, как напрягается Алекс, вцепившись в подлокотники инвалидной коляски.

— Вини себя, громила, — произносит с издевкой, — это по твоей вине ей пришлось делать это.

Петер выпускает девушку, и та на нетвердых ногах припадает к ближайшему пустующему столику.

— Что ты сказал, мелкий паскудник? — и тычет пальцем в Алекса.

— Я сказал, — послушно произносит тот, — что только полные уроды поднимают руку на женщину. — И пристально смотрит в глаза противника.

Еще один не предвещающий ничего хорошего рык исторгается из грудной клетки большого парня, а потом — я даже не успеваю опомниться! — он рывком выдергивает Алекса из коляски и бьет кулаком в челюсть. Алекс вскидывается и падает на пол…

Я кричу, Эстер тоже кричит, старые леди панически квохчут и размахивают руками, а Бастиан подлетает и отлично рассчитанным джебом бьет Петера прямо в лицо.

Завязывается массовая потасовка, состоящая из криков, грохота опрокинутых стульев-столиков, битого стекла и всеобщей паники.

Подбегаю к Алексу и осторожно касаюсь его лица.

— Как ты? Давай помогу.

Только тот отталкивает мою ладонь и хватается за подлокотник коляски.

— Я сам, — потом подтягивается на руках, приподнимая свое тело.

Не могу поверить, что он делает это — порываюсь было помочь ему, только Алекс ожигает меня предостерегающим взглядом: не подходи. И я отступаю…

Что-то брызжет мне на щеку, утираю ее рукой и вижу красные разводы… Кровь? Вскидываю глаза и замечаю Бастиана, который продолжает лупить большого парня — лицо последнего разбито в кровь. Боже правый!

— Бастиан!!! — ору, перекрикивая общий гвалт, и тот пропускает удар слева. Голова его дергается, глаза полузакатываются, и я ору еще оглушительнее… А подоспевшая фрау Риттерсбах подбегает и лупит широкоплечего урода дамским ридикюлем по спине — его острые края с железными набойками вонзаются в тело, словно мини-кастеты. И Петер Неизвестный ярится сильнее: разворачивается, обалдевает при виде пухлой старушонки с дамской сумкой в руках и… Бастиан отправляет его в нокаут прямым апперкотом.

— Уходим! — командует Кристина Хаубнер, подобно полководцу, уводящему армию с поля битвы, и тогда-то я и замечаю Алекса, полустоящего-полулежащего у своей инвалидной коляски. У меня екает сердце…

— Алекс…

А он просто глядит на меня, и в глазах такая бездна странных эмоций, что я просто вскидываю ладони и прикрываю ими свой округлившийся от удивления-радости-счастья-недоверия рот.

— Уходим! — повторяет надо мной Бастиан, подхватывая Алекса и помогая ему усесться в коляску. Потом хватается за ее ручки, и мы бежим к выходу, едва ли различая дорогу перед собой.

На улице стемнело, и мы пересекаем освещенную фонарями дорогу, устремляясь в благодатную темноту едва заметного переулка. Там припадаем спинами к холодной стене каменного строения и дышим, дышим, дышим… С удивлением замечаю трио старушек, которые в продолжении этого продолжительного забега не отстали от нас ни на метр: все три обмахиваются бумажными салфетками, тихо о чем-то переговариваясь.

Гляжу на Бастиана: его лицо, похожее на жуткую маску, отчего-то мне улыбается…

Лица Алекса я не вижу. И тут:

— Да вам только в спринтерских забегах и участвовать, ребята! — из темноты появляется заретушеванная отсветами уличных фонарей фигурка Эрики с котенком на руках. — Мы со Спичкой едва поспели за вами. — Она улыбается, окидывая каждого из нас заинтересованным взглядом, и наконец останавливает его на трех пожилых леди: — Ну вы, бабули, даете, удивили, не то слово… Ловите респект! — и делает вид, словно бросает им невидимый мячик.

Те стоят плечом к плечу — ни дать ни взять три мушкетера в юбках! — а фрау Риттерсбах отзывается обиженным:

— Мы не бабули, милочка, в душе нам все еще восемнадцать!

— Да и на здоровью, смотрю, вы не особо жалуетесь.

В этот момент, отдышавшись настолько, чтобы начать говорить, интересуюсь:

— Что ты здесь делаешь, Эрика?

И та пожимает плечами.

— За вами слежу…Я как бы впервые в Инсбруке и никого здесь не знаю. Пойти мне некуда. Сама я из Зальцбурга, — добавляет, уткнувшись носом в шерсть своего маленького питомца.

Округляю глаза:

— Почему сразу не сказала?

— А вы не спрашивали.

Пытаюсь поймать взгляд Бастиана, но из-за темноты сделать это не удается, и тогда я задаю новый вопрос:

— За нами кто-нибудь гнался?

— Никто, — отвечает Эрика. — Разве что выскочила девица в «мини-бикини», да ее огромный детина заворотил назад… Вот, пожалуй, и все.

Бросаю взгляд в сторону Алекса: речь, конечно, о Эстер. Больше не о ком… Задумываюсь было о произошедшем, но голос фрау Хаубнер возвращает меня к реальности:

— Думаю, мы можем вернуться в отель. На улице становится довольно-таки свежо…

И тогда мы молча направляемся в сторону отеля, даже Эрика, должно быть, прочувствовав общее настроение, делается тихой и задумчивой, а потом, не сговариваясь, мы забиваемся в комнату Алекса, и в руках Марии Ваккерт материализуется переносная аптечка.

— Здоровяк, — ахает удивленная Эрика, — что случилось с твоим лицом?

— Вообще-то меня Бастианом зовут, — недовольно ворчит тот, отворачивая лицо, и рука девушки, готовая было коснуться его щеки, падает вдоль хрупкого тела. Она пожимает плечами, мол, не очень-то и хотелось…

— Бастиан, так Бастиан, — отзывается только. — Хотя «здоровяк», согласись, звучит на порядок круче! — потом берет протянутое Марией мокрое полотенце и собирается протереть его окровавленное лицо, Бас пару секунд сопротивляется, а потом все же позволяет ей позаботиться о себе. При этом у него такое лицо, что мне даже хочется прыснуть со смеху… Наверное, нервное. Или еще какое, не знаю. Наконец меня тоже вооружают мокрым полотенцем иподталкивают в сторону Алекса…

Я боюсь смотреть на него.

Я хотела бы смотреть на него вечно…

У него разбита нижняя губа и по левой скуле расползается огромное багрово-сиреневое пятно. У меня даже дыхание сбивается…

Тот ловит мой взгляд и воинственно задирает подбородок.

— Можно? — спрашиваю, указывая на полотенце в своей руке. Алекс хочет перехватить его, только я не позволяю: — Я сама. Очень осторожно, обещаю.

Он хмыкает, мол, делай, что хочешь, и я склоняюсь к его лицу. Близко-близко… на расстояние пяти сантиметров, заглядываю в голубые галактики глаз, замираю… облизываю враз пересохшие губы, а сама думаю: «Он делал ЭТО с Эстер… он позволил ей быть своей первой. Забывается ли такое когда-нибудь?» Надавливаю на рану сильнее, и Алекс невольно дергается.

— Прости.

На самом деле это ему следует просить у меня прощение… или не следует… Просто я так… разочарована, так сбита с толку, что и сама толком не знаю, что правильно, а что нет. Я просто хочу забыть жуткую сцену в стрип-клубе, выкинуть кающуюся Эстер из головы, перечеркнуть последние часы, как ничего не значащие… Только их не перечеркнуть, вижу это в каждом Алексовом жесте и взгляде: мыслями он все еще там, в полутемном помещении клуба с плачущей Эстер у своих ног. И что прикажете делать мне? Утирать метафорическую кровь его разбитого сердца? Еще раз ненароком давлю на рассеченную в кровь губу Алекса, и тот шипит:

— Думаю, достаточно, — наши взгляды скрещиваются. Боже, как хочется поцелуем снять каплю выступившей крови на его губе! Запустить пальцы в волосы и жестко так потребовать: «Забудь ее, слышишь! Забудь и никогда не вспоминай!», а потом снова целовать, целовать, целовать… У меня учащается дыхание, и Алекс, окидывая меня странным взглядом, произносит:

— Займись-ка лучше своим парнем, пока новая знакомая не проглотила его целиком.

Отступаю в сторону и смотрю в сторону Баса, физиономия которого, расписанная в самых экстравагантных тонах, покоится в руках все еще смывающей с него кровь Эрики… Ее пальцы, как я догадываюсь с интуитивной догадливостью, слишком неторопливы в своем примитивном скольжении вдоль его скул… Мой брат двумя руками вцепился в подлокотники кресла. Аж костяшки побелели…

— Нельзя в таком виде выходить на связь с твоим отцом, — произношу без всякого перехода. — По крайней мере не включай видеозвонок, договорились?

— Думаю, я и сам мог бы догадаться об этом, — язвит Алекс с особой желчностью и добавляет: — А за парнем своим все же присмотри: кто-то явно положил на него глаз…

И я отвечаю:

— Думаю, я смогу с этим справиться, не твоя забота.

— Смотри, не кусай потом локти, я тебя предупредил.

Бросаю недовольный взгляд: не о Бастиане тебе стоит беспокоиться, а обо мне… Стискиваю мокрое полотенце, чтобы справиться с диким порывом поддаться слабости и… поцеловать его наконец. Пусть знает, кто на самом деле мне нужен! Только сейчас не время, я знаю… отхожу к Хайди Риттерсбах, встречающей меня кроткой улыбкой.

— Значит, длинноногая девочка из клуба обидела нашего милого мальчика? — спрашивает в лоб. — Похоже, она искренне раскаивается… такая трагедия.

И меня неожиданно злит ее способность сопереживать Эстер, той самой продажной Эстер, что лишила Алекса его крыльев…

— Ненавижу ее, — шепчу сквозь стиснутые зубы, смаргивая подступающие слезы. И сердобольная старушка протягивает мне носовой платок:

— Такая трагедия, — повторяет она снова, — любить без взаимности. Нет ничего печальнее этого… — Потом похлопывает меня по плечу и тяжело вздыхает.

И тогда я зычно высмаркиваюсь в платок.

Так плохо мне редко когда бывало…

17 глава

17 глава.

Наверное, именно в такие моменты люди и говорят «мне нужно закурить», успокоить нервы, достичь вселенского равновесия и т. д. и т. п., и так как мы с Басом не курим, то покупаем в автомате один «сникерс» на двоих и медленно поедаем его на лавочке за отелем. Тут темно и тихо.

— Как считаешь, мы с тобой полные идиоты? — любопытствую я, откусывая от своей половины шоколадного батончика.

Тот мерно пережевывает откусанный кусок, а потом отвечает:

— Если и не полные, то очень близко к тому…

Я вздыхаю.

— Неприятно осознавать.

— А мне-то как неприятно.

Снова молчим — мне этой ночью не уснуть, голова так и пухнет от обилия мыслей. Вот бы взять и отключить их на время… Однако, это невозможно.

— А эта Эрика… — снова начинаю я.

И тот вскидывается:

— А что с ней? Носится со своим найденышем, как с писаной торбой. Просила искупать его в моей ванне, представляешь?

Невольно улыбаюсь.

— Она, как мне показалось, не только с котенком носилась… — И Бастиан впервые глядит на меня, даже жевать перестает.

— Глупости не говори, — одергивает строгим голосом, а потом другим тоном: — Ты видела ее глазищи? Два черных омута: затащит — не выплывешь.

Теперь я улыбаюсь по-настоящему и тычу парня локтем в безразмерный бок:

— Но она тебя зацепила, согласись?

— Вот еще, я и знаю-то ее не больше пары часов.

— А больше и не требуется: оно либо есть, либо его нет.

— О чем ты?

— О притяжении, братец. Ее явно к тебе так и магнитит…

— Я ТВОЙ парень, не забыла?

— Как уж тут забудешь, — и снова откусываю от шоколадки.

После очередного минутного молчания Бастиан произносит:

— Предлагаю убраться из этого города как можно раньше и как можно дальше. Согласна?

— Ты прямо мои мысли озвучил. Во сколько выезжаем?

— В шесть утра.

— Договорились. — Кидаю обертку в урну и поднимаюсь.

— Поспи хоть чуть-чуть, завтра нам предстоит долгий путь.

— Посплю, — отзывается Бастиан, — вот только посижу еще немного.

— Спокойной ночи, — вздыхаю в ответ, покидая уютное уединение нашего тайного убежища.

В моей комнате спит Эрика: она уснула, едва коснувшись головой подушки. Ее пушистый питомец пристроился в ногах! А вот я так и не смогла сомкнуть глаз: промаялась с три четверти часа, а потом выбралась из комнаты, где и столкнулась с Бастианом — с тех пор мы и сидели на этой лавке, деля одну шоколадку на двоих. Своеобразная традиция…

А началось все восемь лет назад, когда моя мама вернулась из отпуска во Франции со своим новым кавалером. Неожиданность, от которой у меня поначалу просто крышу снесло!

— Ты уже забыла папу? — пеняла я ей обиженным голосом. — Решила променять его на другого мужчину. Как ты можешь?! Это самое настоящее предательство.

Мама была терпелива, как никогда… Выслушивала меня с ангельской улыбкой на губах, а потом все равно готовилась к намеченной свадьбе.

Я и опомниться не успела, а меня уже знакомили с новоявленным братом: огромным детиной с копной белокурых волос, который ужаснул меня одним своим видом; я так и сказала маме «однажды ночью он прирежет нас в собственных постелях, сама будешь виновата». Она абсолютно по-детски фыркнула, а потом рассмеялась…

В тот момент я ненавидела ее всеми фибрами души. По крайней мере, так мне казалось…

Мой новый папА — именно папА и никак иначе! — оказался таким же страстным поклонником Франции, как и моя мать (думаю, именно это их и сроднило первоначально): она всю жизнь преподавала французский, он — готовил французские блюда.

Вот только в нас с Бастианом французского было ровно на грош с четвертью и сродниться на фоне всего французского у нас, само собой, не получилось… Приходилось искать новые области соприкосновения, и сдружил нас в итоге… шоколад.

И это при том, что я в принципе не люблю сладкое…

Вот как это случилось: меня наказали… несправедливо, как мне казалось. Разбила нос однокласснице, насмешливо отозвавшейся о девочке-инвалидке, встреченной нами по дороге из школы. Ну да, у меня был пунктик… из-за отца, и я не сдержалась, а мама разъярилась как никогда. Думаю, ей было стыдно перед новым мужем… Она заперла меня в комнате, велела сидеть в ней до вечера, отобрала телефон и компьютер, а также лишила карманных денег на месяц. Это был сущий апокалипсис! Я сидела донельзя обиженная на весь мир, и тут что-то стукнуло в створку моего окна — Бастиан. Стоял на лужайке под моим окном с маленьким камушком в руке…Пришел поиздеваться, решила я, показав ему средний палец… Парень покраснел. Видела это даже издалека… Вот ведь урод! Он изобразил непонятные мне знаки руками и исчез… Должно быть, послал куда подальше на языке глухонемых, продолжала злобиться я, а потом увидела опускающийся на веревке шоколадный батончик: Бастиан поднялся на чердак и, высчитав местонахождение моего окна, преподнес небольшой сладкий подарок. Чтобы подсластить мое вынужденное заключение…

Шоколадку я съела и даже что-то почувствовала к своему новому братцу… благодарность, что ли, не знаю.

С тех пор так у нас и повелось: во всех сложных ситуациях мы едим шоколад… и проблема вроде как перестает казаться такой уж непереносимой. Как и разделенный на пополам шоколадный батончик, ополовиненная проблема становятся на порядок легче… Испытано не однократно.

Вот и теперь меня как будто бы отпускает… самую малость, ровно настолько, чтобы почувствовать необходимость попросить у Алекса прощение. Все-таки мы ужасно с ним поступили… Что там говорят о благих намерениях, коими выстлана дорога в ад?

Вот уж точно подмечено, ни отнять, ни прибавить.

Замираю у Алексовых дверей, а потом стучу… три раза… и один. Наш с Басом условный сигнал: «прости меня» называется, жаль Алекс не знает об этом.

И не отзывается, но я все равно толкаю дверь от себя — знаю, что тот не спит. Уснуть после такого физически невозможно…

— Алекс? — Коляска парня стоит у стены, и он глядит в расцвеченную уличными фонарями ночь за окном.

— Не спишь? — отзывается он странным голосом, интонацию которого я не совсем понимаю. Однако мне становится стыдно, значит, возможно, эта интонация — осуждение…

Присаживаюсь на кушетку и опускаю голову.

— Не спится.

— Совесть замучила?

— Алекс…

— Замучила, признайся, — говорит он. И добавляет: — Я доверял вам обеим, Стефани, а вы… Боже, зачем вы все это устроили?! На что рассчитывали?

— Мы думали, что если ты… увидишь ее такой, — слова вязнут на одеревеневшем языке, так что мне с трудом удается исторгать их из себя, — если поймешь, какая она…

— Думаешь, я не понял этого после… — и запинается, хотел, должно быть, упоминать Юлианово видео, однако вовремя сдерживается, — раньше? Думаешь, так поступают настоящие друзья? Тычут друг друга лицом в грязь? Заставляют страдать? Обманывают?

Каждое его слово ранит до крови…

— Прости, Алекс, — шепчу еле слышно. — Прости, мы не хотели…

Молчит… и я жалею, что не захватила носовой платок. Как пить дать, буду реветь… понимаю, что Алексово разочарование разрывает меня изнутри. Жжется… свербит… прорывается гулким вскриком:

— Прости! — почти в голос. Он только качает головой.

— Я не держу зла… просто разочарован. — И добивает: — Сама прости себя. Это сложнее всего… — тогда я утыкаюсь лицом в ладони и плачу.

Так мы и сидим до самого рассвета.

И около шести я крадусь в свою комнату… Эрика все еще спит, уткнувшись носом в пушистый комок шерсти. Хватаю чемодан и выскальзываю за дверь — некрасиво, конечно, уходить, не попрощавшись, но ни одному из нас троих не хочется затягивать свое пребывание в этом городе…

Сбегаем? С каждым бывает.

Бастиан с Алексом ждут меня у автомобиля; зябко повожу плечами и тороплюсь закинуть чемодан в распахнутый зев багажника.

— Ничего не забыли?

— Нет.

Я вот-вот готова нажать на педаль газа, когда сверху на капот падает что-то маленькое, но достаточно увесистое… Мы испуганно переглядываемся.

Мяу! Мяу…

Котенок?!

Бастиан распахивает дверцу и снимает с капота Спичку со вздыбленной на спине рыже-коричневой шерстью.

— Это найденыш Эрики. Откуда он здесь?

— Не знаю, они обе спали, когда я забирала свой чемодан.

Задумчиво смотрим друг на друга, и Бастиан наконец произносит:

— Просто оставим его здесь. Никуда он не денется… — И в тот же момент получает увесистый удар по лбу.

— Что за черт! — ругается он, потирая свое и без того достаточно пострадавшее во вчерашней потасовке лицо, а от отеля уже бежит женская фигурка с безразмерным рюкзаком за спиной.

— Эй, бросить меня хотели?! — кричит она в возмущении. — И вот, заберите, не нужны мне ваши деньги, — подхватывает с земли предмет, которым запустила Бастиану в лоб, и он оказывается комком из смятых купюр, в середину которого вставлен камень-голыш.

— Вот ведь ненормальная, — не выдерживает Бастиан. — Ты меня чуть не убила! Головой думать надо.

Но та выхватывает у него котенка и, поглаживая его, произносит:

— Ага, такого убьешь… — И с вызовом: — Ты на себя в зеркало-то смотрел? Франкенштейн и то краше выглядел.

— О, так ты с ним лично знакома?! — парирует мой обычно невозмутимый брат. — Два монстра нашли общий язык…

— Сам монстр! — и Эрика плюхается на переднее сидение рядом со мной.

У меня такое чувство, словно я никогда не знала собственного брата: гляжу на него большими глазами и даже не моргаю… вообще.

— Доброе утро, — вот все, что я могу произнести, а девушка обиженно ворчит:

— Было бы мне доброе утро, кабы Спичка не разбила меня вовремя… Да, моя хорошая? — целует ее в розовый носик, и я вижу, как Бастиан брезгливо морщится… — Проснулись бы мы, а вас нет… Вот тебе и доброе утро! Приехали. — И мне в лицо: — Предатели.

Окончательно обалдевшая от такого наезда, я только и делаю, что хлопаю глазами.

— Хочешь с нами поехать? — осведомляется Алекс с заднего сиденья, и Эрика оборачивается к нему:

— Хочу. Не возьмете?

— Возьмем, — отзывается парень. — Но только с одним условием…

— Каким? — Эрика прищуривает глаза.

— Дашь подержать котенка?

Она тяжело вздыхает:

— Дам, — и добавляет, — если разделишь расходы на ее пропитание.

Алекс расплывается в широкой улыбке.

— Договорились. — И они жмут друг другу руки.

Бастиан не выглядит довольным и усаживается на место с самым кислым выражением на лице. Однако я жму на газ, и мы наконец трогаемся с места…

— Дай котенка-то, — клянчит у Эрики Алекс, но та пожимает плечами:

— Сейчас моя очередь релаксировать, — и целует животное в мордочку.

Бастиан не выдерживает:

— Ты ее хоть искупала бы, что ли… Смотреть противно!

— На тебя тоже смотреть противно, однако я ничего не говорю, — пререкается Эрика, демонстративно прикладываясь губами к рыжей мордочке. — Ишь какой чистюля выискался, — шепчет она в пушистое ухо, — думает, «чистая шерсть» — важнейший показатель… Как бы не так, Спичечка моя дорогая.

Бастиан фыркает, я улыбаюсь, а Алекс осведомляется:

— Слушай, а почему ты ее Спичкой назвала?

Эрика закатывает глаза.

— Что ж тут не ясно, посмотри, какая она худющая… Настоящая спичка и есть.

— А если раскормишь? — не унимается Алекс.

— Тогда и поговорим.

В этот момент я обращаю внимание на старенький «опель-адмирал», движущийся за нами какое-то время.

— Что случилось? — интересуется девушка, заметив мое беспокойство.

— Просто мне показалось, что вон та красная машины следует за нами от самого Инсбрука…

— Которая? — Эрика неожиданно бледнеет и старательно глядит в боковое зеркало.

Еще раз указываю на красный автомобиль, и девушка восклицает:

— Да это ж турбобабули! Они нас преследуют?

— Понятия не имею, — пожимаю плечами, и мы вчетвером следим за дорожными маневрами трех старых леди. За рулем скорее всего Мария Ваккер: робкая-робкая, а водит она как заправский участник «формулы-1».

— Сверни на ближайшую заправку, — произносит Алекс, улыбаясь. — Тогда-то мы и узнаем, преследуют ли они нас на самом деле или это просто забавное совпадение…

Так я и делаю: давлю на газ, выскакивая на левую скоростную полосу, а потом ловко иду на съезд, пытаясь максимально запутать неожиданных преследовательниц.

Не тут-то было: стоит мне заглушить двигатель «фольксвагена» — винтажный «опель-адмирал» паркуется в двух машинах от нас, и мы замираем в неловком ожидании.

Я подпрыгиваю на месте, когда пожелтевший листок бумаги со всей силы шмякается на боковое стекло слева от меня, и рука, его прижимающая, похожа скрюченные когти пернатого хищника…

18 глава

18 глава.

Когда та же руку дергает ручку моей двери, мне до странности хочется нажать блокиратор и забаррикадироваться в машине по добру по здорову, вот только я недостаточна расторопна — дверь распахивается рывком, и моя секундная слабость сходит на нет.

— Доброе утро, фрау Риттерсбах.

Маленькая старушка, похожая на ангела-мстителя, молча приказывает нам выйти из автомобиля. Это и смешно, и пугающе одновременно…

Может она раньше работала надсмотрщицей в тюрьме строгого режима? Уж больно устрашающей она выглядит.

Мы молча вываливаемся из автомобиля и попадаем под перекрестный огонь трех пар осуждающих глаз.

— Сбежали! — по обыкновению берет на себя инициативу говорливая старушка. — Бессовестно сбежали, в который раз не удосужившись даже попрощаться… — Ее подруги молча кивают в такт ее словам. — И это после того, как я с опасностью для жизни лупила ради тебя, — указующий перст в сторону Бастиана, — огромного детину в клубе своим бесценным маленьким ридикюлем.

— … И после того, как я залечивала твои раны, — вставляет Кристина Хаубнер, смотря в сторону Алекса.

— А я, — добавляет робкая фрау Ваккер, — поделилась с вами историей моего отца.

— И после всего этого вы даже не попрощались в нами! — подытоживает Хайди Риттерсбах трагическим голосом.

Мы стоим, словно нашкодившие котята, не смея даже переброситься взглядами, а наш строгий оратор присовокупляет:

— Теперь мы поговорим по-настоящему! За мной. — И увлекает нас в сторону небольшого ресторанчика с едой на вынос; мы занимаем столики в самом углу, и Алекс с восхищением произносит:

— Мария, отлично водите! Научите меня в свое время?

И фрау Ваккерт смущенно краснеет.

— Я всегда любила автомобили. — И даже не взглянув на его инвалидное кресло: — Когда хочешь начать обучение?

— В любое удобное для вас время.

— Договорились.

Гляжу на Алекса и не верю своим ушам: неужели он наконец-то поверил в себя, неужели осознал, что, действительно, сможет ходить?

Вспоминаю его неловкое, но столь многообещающее «я сам» в момент потасовки в стрип-клубе… Улыбка невольно расцветает на моем лице: Алекс, Алекс, если бы ты нал, как долго я ждала этого момента! Замечаю взгляд Эрики и краснею. Ну да, она ведь тоже думает, что я девушка Бастиана… К счастью, фрау Риттерсбах привлекает всеобщее внимание такими словами:

— Итак, вы в деле или нет? — и шмякает на столешницу пожелтевший лист бумаги. Карту, как я догадываюсь…

Мы четверо переглядываемся, и Алекс озвучивает общую мысль:

— Хотелось бы посмотреть из-за чего весь сыр-бор, если вы не против, — указывает взглядом на карту, все еще прикрытую пухленькой ручкой.

Фрау Риттерсбах отнимает руку и улыбается.

— Давно бы так, молодой человек. — А потом с новым напором: — Вот, убедитесь, что мы не три выжившие из ума старухи, коими вы нас и считаете! — С этими словами она двигает карту в сторону Алекса, и тот молча погружается в ее изучение.

Мы, верно, похожи на банду разношерстых воришек, собравшихся ограбить банк…

— Цыц, — одергивает Бутерброда Эрика, который так и норовит ухватить за хвост Спичку, примостившуюся у нее на руках. — Нельзя обижать девочек, глупая ты псина.

Тот пританцовывает на месте, вывалив розовый язык и виляя коротким хвостом.

— Он не глупый, — едва слышно шелестит Мария Ваккер, — просто очень любит гоняться за кошками. Своеобразное собачье хобби, если хотите…

Эрика закатывает глаза.

— А не хочу, — и прижимает к себе мохнатый комок шерсти. — Мы со Спичкой против всяких там собачьих хобби, правда, милая моя девочка?

Она и дальше продолжала бы сюсюкаться со своим найденышем, только Алекс наконец произносит:

— Сент-Аньес? Никогда о таком не слышал. Вы уверены, что это место вообще существует?

— Конечно, уверены, — обиженным голосом отзывается фрау Риттерсбах. — Мы умеем пользоваться интернетом, чтобы вы знали. — И тут же начинает сыпать фактами: — Отсюда до Сент-Аньеса часов шесть езды: если мы переночуем в Сент-Моритце, то завтра к обеду будем на месте… Сможем пройтись по деревне, разведать обстановку… провести рекогносцировку, если хотите. Там всего-то несколько улиц с допотопными домиками да развалины замка на скале, правда, как утверждает интернет, это одна из красивейших деревень Франции… В любом случае, мы не прогадаем, побывав там.

— А как мы узнаем, где находится пресловутый клад? — интересуется Бастиан. — По этой карте мало что можно понять… Как-то уж очень неубедительно она выглядит.

И тогда Кристина Хайбнер постукивает себя пальцем по виску:

— Вся информация здесь, — поясняет она, — точное место в координатах.

А Хайди Риттерсбах добавляет:

— Высчитаем точное место посветлу, а ночью вернемся и выкопаем наш клад. Так что, вы с нами или нет?

Если бы это касалось только меня — согласилась бы, не задумываясь, только я не одна и потому замираю в ожидании общего вердикта.

— Никогда не участвовала в поиске сокровищ, — как бы между прочим замечает Эрика, не отрывая взгляда от котенка.

— Нам все равно по дороге, — отзывается Бастиан, вертя в руках смартфон с загугленной по Сент-Аньесу информацией.

— Я — за, — присовокупляю свое мнение, и Алекс подытоживает:

— А почему бы и нет.

Турбобабули расплываются довольными улыбками, и фрау Риттерсбах произносит:

— Клад делим равными частями, так будет справедливо.

— Если только там будет что делить, — поддевает ее Алекс. — Может, отложим этот вопрос на потом…

Старушка ожигает его недовольным взглядом, но колкостей не говорит — только вдруг предлагает:

— Давайте завтракать. Из-за вашего стремительного бегства мы едва ли успели перекусить…

И с королевским достоинством принимается изучать меню.

Последующие три часа мы проводим в дороге, намереваясь, как и запланировали, заночевать в швейцарском Санкт-Моритце: «прекрасное место, которое никого не оставит равнодушным!», провозгласила неугомонная Хайди Риттерсбах еще перед выездом.

Мы могли бы проделать и более длинный отрезок пути, вот только бессонная ночь грозила нам с Бастианом нежелательными последствиями: глаза упорно закрывались, — и только предложенная Эрикой помощь, спасла нас от возможной автокатастрофы в горах.

Когда с заспанными глазами я выбираюсь наконец из автомобиля, прохладный горный воздух буквально сбивает меня с ног… Я как будто попадаю в параллельную вселенную, в которой вчерашнего дня просто-напросто не существует — бросаю взгляд на своих спутников и тут же замечаю багровый синяк на Алексовой скуле: нет, это не параллельная вселенная… Увы.

У Алекса изможденный вид, но он все равно пытается улыбнуться:

— Надеюсь, здесь нет оранжереи с тропическими бабочками, которую мы должны непременно посетить?

Я несколько секунд молчу, погруженная в яростное самобичевание, а потом отвечаю:

— Лучше бы была — я… люблю… тропических бабочек.

Потом отвожу глаза, слишком напуганная собственными словами, и взгляд Алекса на моей коже ощущается подобно щекотке… Растираю предплечья и кутаюсь в толстовку Бастиана.

— Знаете, что лучше всего помогает бороться с усталостью? — произносит фрау Риттерсбах, растирая затекшую поясницу, и мы заранее готовимся к лекции о физических упражнениях, йоге, прогулке в горы и тому подобных нравоучительных прелестях, а она отвечает: — Ванильный пудинг. Несколько ложечек ванильного пудинга — и усталости как ни бывало! Проверено не однократно.

Ее подруги в подтверждении этой истины молча кивают, а Мария Ваккерт еще и присовокупляет:

— От разбитого сердца тоже нет средства лучше, — робкий взгляд в сторону Алекса дает безошибочно догадаться, к кому эти слова обращены.

И парень с разбитым сердцем как бы между прочим замечает:

— Никогда не любил ванильный пудинг. Отвратительная штука, как на мой вкус…

Фрау Риттерсбах всплескивает руками, и выражение лица у нее такое, словно Алекс своими словами оскорбил ее в лучших чувствах.

— Какая мать, — восклицает она, — способна лишить своего ребенка радостей ванильного пудинга?!

Алекс замирает — я вместе с ним — а потом с расстановкой отвечает:

— Быть может, та, что уже умерла?

Турбобабули ахают одновременно, разочарование на их лицах заменяется сочувствием, и чтобы пресечь возможный поток соболезнований, парень обращается к Эрике:

— Дашь подержать котенка?

Та молча протягивает ему пушистый комочек: своеобразное «мне жаль», выраженное в такой вот незамысловатой форме.

А уже на входе в отель я улавливаю жалостливые причитания Хайди Риттерстбах: бедный мальчик, говорит она трагическим голосом, ненавидеть ванильный пудинг — это все равно что лишить себя солнца над головой. Неудивительно, что он так несчастен, бедняжка…

Невольно улыбаюсь этой незамысловатой доктрине…

Мы с Эрикой заселяемся в один номер, и, падая на кровать, она интересуется:

— Слушай, надеюсь, твой парень не очень на меня сердится?

— За что? — недоумеваю я.

— Ну за то, что… как бы потеснила его, понимаешь?

Расстегиваю «молнию» на чемодане и отвечаю:

— Да он у меня понятливый. Не бери в голову. — А потом добавляю: — Можно и мне кое-что спросить?

— Валяй. — Эрика садится на постели и как будто бы подбирается…

— Сегодня на дороге, — начинаю с осторожностью, — когда я сказала про преследующий нас автомобиль, ты вроде как испугалась… По крайне мере, именно так мне и показалось. — И добавляю: — У тебя какие-то проблемы? Не хочешь мне рассказать?

Девушка по-турецки подбирает ноги и как будто бы размышляет, рассказать мне всю правду или нет. А потом все-таки произносит:

— Да ничего такого на самом деле, просто по глупости связалась с одним типом, который оказался не тем, кем я его считала. Короче говоря, козлом он оказался… и я от него сбежала.

Она замолкает, а я все же решаюсь уточнить:

— … И ты боишься, что он может тебя преследовать?

— Не знаю, просто подумалось, — отмахивается Эрика. — Кто ж мог представить, что это турбобабули зажигают…

Вижу, что она чего-то недоговаривает, но не хочу, чтобы она считала себя обязанной открыться мне — пусть сама захочет сделать это.

— Турбобабули классные, — подтверждаю я. — Надеюсь, мы найдем этот пресловутый клад…

— Ты веришь, что он существует?

— Не знаю, — отвечаю честно, — но сама идея увлекает, согласись?

Эрика улыбается, и эта улыбка ее всю преображает…

— Так и есть, — отвечает она. — Только мне все равно с кладом или без него — я все равно поехала бы с вами, — признается вдруг.

— Правда? — удивляюсь я. — Чем… или кем, — добавляю с осторожностью, — мы тебя так привлекли?

И тогда Эрика спрашивает:

— А почему Бастиан занимается вязанием? Это какое-то девчачье занятие, не находишь?

Все ясно, большой парень запал в юное девичье сердце, как я и предполагала.

— А ты у него не пробовала спросить?

— Ага, у него спросишь, — ворчит она, насупив тонкие бровки, — видела, какие у него глазища: как у страшного серого волка… — И тут же спохватывается: — Я ничего такого не имею в виду, если что — просто стало любопытно.

Ну да, я же, типа, его девушка, а тут такие откровения… Ситуация в целом абсурдная, но довольно забавная!

— Он мне не парень, — решаюсь признаться я. — Просто большой сводный брат.

Эрика округляет глаза.

— В самом деле? Не разыгрываешь?

— Зачем бы мне это?

— Тогда зачем вы говорите… — и замолкает на полуслове, как бы сопоставляя что-то. — Это из-за Алекса? — спрашивает наконец. — Это в него ты на самом деле влюблена?

— Почему ты так решила?

Девушка подхватывается с кровати, кидается ко мне и крепко-крепко обнимает… Вот-те раз. С чего бы это?

— А я заметила, как ты на него смотришь, — глядит мне прямо в глаза, — просто подумала, негоже совать нос не в свои дела… Да и потом, решила я, — сверкает девчонка своими глазищами, — кто в здравом уме и трезвой памяти захочет променять такого милого громилу, как Бастиан, на Алекса… Уж извини, теперь-то я могу в этом признаться!

— Алекс в сто раз лучше! — протестую с улыбкой.

И Эрика пожимает плечами:

— Расскажешь, что произошло в Инсбруке? Вы ведь не просто так пошли в тот стрип-клуб, правда?

Она тянет нас на край кровати и готовится слушать мою историю. Набираю побольше воздуха и начинаю…

19 глава. Алекс

Алекс.

19 глава.

Я ухватился за эту поездку, как за спасительный круг: подумал, если так или иначе не выберусь из дома — сойду с ума.

Слишком много воспоминаний…

Слишком много сочувственных взглядов…

Слишком много Эстер в каждом уголке дома и разума!

— Хочешь прокатиться с нами до Сен-Тропе? — спросил меня Бастиан, и я согласился, не задумываясь!

Мне нравился этот парень: большой и невозмутимый, вечно в компании пары-тройки вязальных спиц, которыми он управлялся с редкостным умением. Такие навыки нарабатываются годами, и я как-то поинтересовался:

— Что ты скрываешь за всем этим? — кивнул в сторону початого вязания. Казалось невероятным, чтобы парень с такими огромными бицепсами занимался столь женственным занятием… Ему бы носы в кровь разбивать, ломать челюсти и ребра на ринге, а он нанизывает петли. За этим что-то стояла — угадывал, что говорится, нутром.

И Бастиан вздохнул, тяжело вздохнул, так, словно приподнялась и опустилась пыльная плита древнего склепа:

— Я слишком люблю свою семью, — извлек он давно погребенную тайну и снова вздохнул.

Ясности это не прибавилось, о чем я ему и сообщил, тогда-то Бастиан и пояснил:

— Все мужчины в нашем роду отличаются крепким телосложением… крепкое телосложение плюс повышенное чувство справедливости — взрывоопасная смесь, скажу я тебе. Дед не единожды был заперт за драку в пьяном виде, а когда отсидел за нанесение телесных повреждений (отстаивал права аборигенов Австралии), — насмешливо усмехнулся, — так мне и сказал: займись-ка лучше вязанием, сынок, матушка всегда говаривала, что нет ничего более умиротворяющего, чем моток шерстяной нити, разматывающейся под твоими пальцами… Я тогда был под домашним арестом за драку с одноклассником, и причина-то была ерундовая, но мне снесло крышу… Я ему два ребра сломал, просто не рассчитал силы. — И добавил: — Он плохо отозвался о матери. А мне всегда сносит крышу, когда плохо отзываются о моих близких. — Теперь он улыбнулся, припомнив, должно быть, тот момент из своего прошлого: — Тем же вечером дед передал мне с отцом первый моток пряжи и две двусторонние спицы… Я зашвырнул их куда подальше, еще не хватало мне, Бастиану Шнайдеру, заниматься всякой там бабьей ерундой, но так как было время летних каникул, и арест мой должен был продлиться не меньше недели — я заскучал. Поначалу просто пинал моток пряжи вместо мяча, но и это прискучило мне слишком быстро, тогда-то я и открыл дедов журнал по вязанию и стал изучать картинки… В общем так все и началось! — заключает он свой рассказ, пожимая плечами.

После этого я зауважал Бастиана еще больше: парень, умеющий обуздывать свою натуру, дорогого стоит; не знаю, где Стефани откопала его, только я и сам бы не отказался от такого друга.

Поэтому-то и отправился в это путешествие…

Со Стеф и Бастианом было комфортно… Разве что напрягало маниакальное желание Стефани поднять меня на ноги: оно так и светилось в ее глазах, подобно мощному прожектору. Иногда хотелось заслониться от него рукой…

Я уже и сам не знал, чему верить: своим ощущениям или словам окружающих… Первые говорили о том, что ноги мои все также омертвелы и безнадежны, как и прежде (по сути, я ощущал эту безнадежность не только в ногах, все мое тело казалось до странности безнадежным и омертвелым), вторые — наперебой твердили о том, как я стоял на собственных ногах.

И я уже не знал, чему верить…

Наверное, в этом и была вся проблема — в отсутствии веры. Именно об этом и говорила мне Стефани: без веры в себя сложно добиться положительных результатов.

А я в себя больше не верил… поверил было, да не срослось…

Не хочу и вспоминать, вернее хотел бы забыть, да не могу: стоит дать волю воспоминаниям, как те накатывают снежной лавиной, едва ли не погребая меня под собой. Больнее всего ранит собственная наивность: я ведь верил ей… позволил быть рядом… дотянуться до самого сердца… и ни разу не заподозрил подвоха. Дурак! В такие моменты я и ощущаю необходимость в новом хобби: если владение спицами утихомирило пылкую натуру Бастиана, то и меня сможет утихомирить.

— Каков следующий пункт нашего путешествия, ребята?

— Мы думали заехать в Инсбрук, — слышу в голосе друга напряженность, которая сразу же меня настораживает, — Стефани давно хотела посмотреть на павильон с бабочками.

— Инсбрук? — Я никогда не был в Инсбруке, но от одного названия этого города, у меня уже случилась изжога… желчь разлилась по пищеводу обжигающей волной, и я знал тому причину: Юлиан. Юлиан долгое время проживал в Инсбруке…

Я не хотел даже думать об этом. Воздух, некогда вдыхаемый моим подлым братцем, заведомо казался ядовитым…

— Тебе там понравится, — с наигранным воодушевлением присовокупила Стефани.

И я понял, что возненавижу Инсбрук всеми фибрами своей души.

В итоге так и вышло: ноющая скула с огромным синяком, разбитая губа и… растревоженное сердце — полный комплект сувениров, прихваченных мной при отъезде из австрийского Инсбрука. Собственно, без всего этого я вполне мог бы обойтись, но Бастиан со Стефани решили иначе…

И, знаете, я был им даже благодарен… не сразу, нет, сразу после всего я был зол, разочарован, раздавлен, унижен, разбит на сотню мелких кусочков, и только потом… глянув на прикорнувшую на кушетке Стефани и подвигав ноющей челюстью, которая, к счастью, оказалась не сломанной, понял, что могу улыбаться.

Просто улыбаться… как будто удар в челюсть вернул подвижность проржавевшим лицевым мускулам, неожиданно снова заработавшим.

И ноги…

Об этом я боялся и думать, но…

— … кажется, Стеф, ты была права, — прошептал совсем тихо, вглядываясь в ее заплаканное лицо.

А потом пришло облегчение… не из-за слез Эстер — встреча с ней стала шоком для меня — и раскаяния, с которым она смотрела на меня, а от самой мысли не о полной ее бесчувственности: если была в ней хоть крупица симпатии ко мне — я готов был принять это как дар. Пусть тот и был с горьким привкусом несбывшегося желания…

До сих пор вижу перед глазами разводы от туши на ее щеках, и даже не знаю, чего во мне больше: презрения или все-таки… сочувствия…

А еще задаюсь вопросом: каким бы стало наше свидание наедине? Что бы мы сказали друг другу? Чем бы все это закончилось?

… Наверное, я все еще люблю ее. Самую малость…

И вот мы в Сент-Моритце, поддавшиеся авантюристской жилке турбобабуль, которые, странное дело, и забавляют и раздражают меня одновременно.

Не поддаться их кипучей жизнерадостности практически невозможно, только у меня такое чувство, словно видят они даже больше, чем говорят. А уж говорят они немало, особенно пышечка Хайди Риттерсбах… Такая заговорит зубы любому!

А уж под острые углы ее доисторического ридикюля лучше и вовсе не подставляться: они смертоноснее любого оружия… Подчас мне даже жалко того громилу в стрип-клубе, отведавшего их сполна. Бедолага! Мне лишь однажды перепал подобный, да и то по полной случайности…

— Прости, дорогой! — устыдилась тогда старушка своей неловкости, поглаживая ушибленное место. Досталось же тогда моему колену… и я смутился.

— Разбитое сердце болит сильнее, — не обратила внимание на мой румянец старая леди, продолжая «залечивать» ушиб своей пухленькой ладошкой. — Боль внешняя облегчает боль внутреннюю…

Если бы я не знал, что мы познакомились не более двух часов назад — решил бы, что обычно сдержанная на язык Стефани разболтала новой знакомой про мою эскападу с Эстер. Только этого не могло быть… и я понял, что с этими кладоискательницами ухо нужно держать востро.

А еще вспоминается мокрое полотенце, которым потчевала мою разбитую губу Стефани: «позаботься о мальчике», велела ей обычно безгласная Мария Ваккер, так и подтолкнув ту в мою сторону… Почему не Эрика или она сама? Почему именно Стеф? В тот вечер я окончательно уверился в смутно угадываемых за ее, якобы, тайными взглядами некий сердечный интерес ко мне, о котором прежде и представить себе не мог…

Стефани небезразлична ко мне?

Я бы так и не верил в это, кабы не то мокрое полотенце… то, как она смотрела на меня, как отчаянно краснела, причиняя неосознанную боль — все это не могло остаться незамеченным мною.

Той ночью я думал и об этом…

Стефани, у которой есть такой парень, как Бастиан, тайно влюблена в МЕНЯ?!

Звучало забавно… и немного трагично: мне было обидно за друга. И вообще, это было глупо! Почему я не заметил этого раньше?

Почему этого не замечает Бастиан?

Все эти мысли так или иначе не дают мне уснуть этой ночью: я ворочаюсь в своей мягкой постели, прокручивая эпизод за эпизодом… Кадр за кадром.

Воспоминание за воспоминанием.

Эстер… Стефани… Бастиан… Бабули… даже Эрика! Я забываюсь тревожным сном только далеко за полночь, и это несмотря на абсолютно бессонную предыдущую ночь.

Знал бы отец, как беззаботно отдыхает его сынок в развлекательной поездке к морю!..

А просыпаюсь с гулко колотящимся сердцем: кто-то есть в моей комнате, абсолютно уверен в этом.

Прислушиваюсь — ни звука.

Хотя, нет, звук есть: шелест едва слышного, поверхностного дыхания, заставляющего волосы на голове шевелиться.

— Кто здесь? — произношу враз осипшим голосом. — Стефани, это ты?

Никто не отвечает, и тогда я зажмуриваю глаза. Просто, чтобы не было так страшно…

И мысль: не надо было увлекаться мистическими триллерами!

… а шелест все ближе… и шаги… кто-то живой запинается за ножку кровати и глухо вскрикивает.

Распахиваю глаза — надо мною лицо… Близко-близко! Белое, посеребренное луной. Набираю было полную грудь воздуха, чтобы заорать, только пухлая ладонь прикрывает мой рот.

— Тсс, не кричи! Это всего лишь твоя любимая Хайди Риттерсбах.

— Х..хай…дди Р… рритерс… ббах, — выдыхаю воздух порциями, стиснув бескровные губы.

Знаю, что как только вдохну снова, выдыхать буду уже не односложные звуки, а самые настоящие ругательства. Только и этого сомнительного удовольствия меня лишают:

— Дай руку, милый, — произносит ночная гостья, ловко накидывая на мое правое запястье странный браслет.

— И другую тоже, — произносит по другую сторону кровати Кристина Хаубнер, проделывая с моей рукой подобное же действо.

И пока я абсолютно растерянный и обалдевший пытаюсь понять, что все это значит, обе подружки привязывают мои руки к спинке кровати. Понимаю это только, когда пытаюсь подергать ими, и те не поддаются…

— Что вы делаете? — обретаю наконец голос, и голос этот полон нескрываемого удивления.

Надо бы еще и возмутиться, вот только не получается: слишком абсурдная ситуация выходит… Я, привязанный к спинке кровати, и три старушки-веселушки с непроницаемыми лицами.

— Эй, ну в самом деле, что это такое? — дергаю импровизированными путами, на поверку оказавшимися женскими капроновыми чулками. Час от часу не легче…

И тогда фрау Риттерсбах зловещим полушепотом провозглашает:

— А это твое возмездие, мальчик… за несправедливо оскорбленный ванильный пудинг!

В тот же момент яркий свет ослепляет меня, и когда я открываю зажмуренные было глаза, замечаю на коленях пожилой мстительницы миску с…

— Что у вас в миске? — не без подозрения осведомляюсь я.

— А ты сам догадайся, — с вызовом произносит та, поднося к моему рту ложку с…

— Ванильный пудинг!? Да вы издеваетесь.

Окидываю всех троих насмешливым взглядом: к слову, Мария Ваккер и Кристина Хаубнер стоят за спиной своей предводительницы с многозначительно сложенными на груди руками. Телохранительницы… Не могу сдержать улыбки.

— Ничуть, — позволяет себе улыбку превосходства фрау Риттерсбах, а потом грозно командует: — Открывай рот!

— Чт-ооо? — только и успеваю произнести я, а ложка ванильного пудинга уже впихнута в мой рот, отчего я почти давлюсь ее содержимым.

— Слушайте, ну это уж слишком, — отплевываюсь я, пытаясь увернуться от бережно утирающей меня салфеткой Марии. — Если вам так хочется, чтобы я непременно попробовал этот пудинг, так мне и скажите… Я попробую. Только руки развяжите!

Турбобабули качают головами одновременно, словно они единый организм, действующий строго в слаженном порядке.

— Маленький плутишка! — грозит пальчиком Хайди Риттерсбах. — Так мы тебе и поверили! — Потом гладит меня по щеке, приговаривая: — Расслабься, милый. Давай просто поговорим, хорошо?

— Да я вроде как не против, — улыбаюсь своей мучительнице, — просто вы меня как бы смущаете всем этим, — дергаю руками и головой. — Может, обойдемся без рукоприкладства?

— Милый, никакого рукоприкладства, — изображает святую невинность пожилая леди, посматривая на мои ноги под гостиничным покрывалом. — Как твое колено, кстати? Больше не болит?

И я аж подскакиваю, если так можно сказать, на своем месте…

— С коленом все в полном порядке! Спасибо.

Провоцирует, как пить дать, провоцирует… И я хотел бы, да так и не могу рассердиться на них по-настоящему: непосредственность турбобабуль вызывает на лице неизменную улыбку. Надеюсь только, они развяжут меня до того, как кто-нибудь обнаружит нас четверых в таком вот неоднозначном положении…

— Тогда о другом, — глядит на меня предводительница амазонок. — Расскажи нам о той девушке в Инсбруке. Эстер, кажется… — И добавляет: — Пожалуйста.

Я снова хочу было воскликнуть «что?», да только памятуя о первом разе, крепко стискиваю зубы и отрицательно машу головой.

Бабули переглядываются, и полная ложка пудинга снова приближается к моим губам.

— Открывай рот, мальчик мой! — воркует Хайди Риттерсбах. — Тот, кто не едал ванильного пудинга — и не познал жизни во всей ее полноте. Ну же, не заставляй нам быть чуточку дерзкими!

— Чуточку?! — успеваю возмутиться одними губами.

— Саааамую малость, — подтверждает та, разводя пальцы левойруки на два сантиметра. В правой — по-прежнему маячит полная ложка пудинга… И без перехода снова интересуется: — Так ты расскажешь нам про девочку из Инсбрука?

По моему лицу они понимают, что я не намерен говорить о ней, и тогда, вслед за командой «девочки!», обе телохранительницы хватаются за мои щиколотки и начинают щекотать пятки.

— Перестаньте! — умоляю, задыхаясь, и новая порция пудинга перекочевывает в мой рот, а фрау Риттерсбах серьезно так осведомляется: — Алекс, милый, ты уверен, что не можешь ходить? Ты едва не пришиб бедняжку Марию… своею ногой.

Проглатываю злополучный пудинг и гляжу на всех троих теперь уже колючими глазами.

20 глава

20 глава.

— Я сейчас стану кричать, — решаю припугнуть ванильное трио, только тем и дела нет.

— Что ты, что ты, — якобы, ужасается фрау Риттерсбах, — хочешь, чтобы НАС застали в таком положении?

— ВАС застали?! — не могу сдержать своего удивления. — Это меня могут застать привязанным к кровати… насилуемым ненавистным пудингом!

— Боже! — ахают три мнимые добродетели, прикрывая испуганно рот. — Какое нехорошее слово, милый. За это нам придется скормить тебе еще ложечку пудинга… для успокоения.

Набираю полную грудь воздуха — хочу продолжить наше препирательство яростным отпором — только передумываю и послушно открываю рот:

— Давайте свой пудинг.

И третья ложка ненавистного лакомства благополучно оказывается у меня во рту.

— Вкуснятина! — провозглашаю не без толики сарказма. И спрашиваю: — Так зачем вам все это? Чего вы от меня хотите?

И фрау Риттерсбах отвечает:

— Хотим услышать вашу с Эстер историю. Будь паинькой, расскажи… иначе, — она зачерпывает новую ложку пудинга. — Сам понимаешь.

Не пойму: я то ли сержусь на них, то ли нет; задумываюсь, припоминая… и сразу же вижу разверзтую в бездну дверь самолета. А потом — ощущение полета, я даже прикрываю глаза, чтобы вполне насладиться почти вытесненным из сердца воспоминанием.

Минута свободного падения — ужасно, но и прекрасно одновременно!

И почему Эстер неизменно ассоциируется у меня с той самой самолетной дверью и минутой последующего полета?

Не потому ли, что знакомство с ней как бы вытолкнуто меня во взрослую жизнь… Падать было и страшно, и мучительно, но разве и не приятно?

И как итог: свободное падение длится не дольше минуты, а потом раскрывается парашют, и ты, пусть и продолжаешь падать, уже не боишься.

Закончилась ли моя минута свободного падения?

Сам же и отвечаю: в тот самый момент, как получил обличающее Эстер видео…

Тогда не пора ли мне выдохнуть и положиться на «парашют»?

— Зачем вам наша история? — произношу с тоской в голосе, и фрау Риттерсбах даже глаза округляет:

— Алекс, милый, доживи до наших лет и поймешь, что для шестидесятилетней женщины нет ничего занимательнее настоящей истории любви! А случай в том клубе поразил нас в самое сердце, правда, девочки? — Те утвердительно кивают. — Мы поняли, что в твоем несчастьи виновата та длинноногая девица в купальнике, а настоящая история о несчастной любви — занимательнее вдвойне.

— Могли бы просто спросить, — хмыкаю я.

— И ты бы ответил? — скептически изогнутая бровь фрау Риттерсбах так и подскакивает кверху.

Молчу — они правы, не ответил бы. Я вообще ни с кем не говорил о случившемся с самого дня именин, просто не мог… случившееся спрессовалось в тугой болезненный комок, застрявший в области сердца: ни сглотнуть, ни выдохнуть наружу. Заноза с гнойником посередине…

— Она обманула меня, — произношу хриплым голосом. — Говорила, что любит… что ей плевать на мои неподвижные ноги… Заставила поверить в крылья за плечами, а потом сама же их и изломала. Ничего особенного, если подумать: готовый обмануться, был обманут. Решил, что яркокрылая бабочка способна увлечься непримечательным цветком… Только такого не бывает, за что я и поплатился. Вот и вся история.

Фрау Риттерсбах качает головой.

— Мне жаль, дорогой. Разочарование в любви — отвратительнейшая штука, я понимаю…

— Правда понимаете? — скептически хмыкаю я.

— Еще как понимаю! — вскидывается пожилая леди. — Не думаешь же ты, что Хайди Риттерсбах уже родилась старухой? Нет, мальчик мой, это сердце, — похлопывает себя ладонью по левой стороне груди, — прожило долгую и насыщенную жизнь, знавало и ненависть, и любовь, бывало разочарованным, и восхищенным, умело обливаться слезами и петь от избытка чувств. Уж я-то знаю, о чем говорю, поверь мне, мальчик мой. — И с новым напором: — Так вот тебе мой совет, — секундная пауза для пущего эффекта, — просто разберись с этим, просто реши, что для тебя важнее: пестование былой обиды или открытость для всего нового. Ты хороший мальчик, Алекс, и ты еще будешь счастлив… если только захочешь того.

Потом отходит в сторону, уступая место Кристине Хаубнер, и та добавляет:

— Тебе повезло иметь тех, кому ты небезразличен… Просто цени это.

— Мы так счастливы, что встретили вас, — заключает эту сцену из сказки про Спящую красавицу Мария Ваккер — ощущаю себя новорожденной принцессой, которую наделяют дарами все феи королевства.

После чего по очереди целуют меня в лоб, а потом направляются к выходу.

— Эй, а руки развязать? — окликаю их с паникой в голосе, и фрау Риттерсбах глядит на маленькие часики на своем пухлом запястье:

— Примерно через двадцать минут придет тот, кто тебя освободит…

— Что?! — кричу я. — Почему не вы? Эй, развяжите меня… Хайди… Мария… Кристина! — последняя лишь пожимает плечами, выкатывая за дверь инвалидную коляску. — Что вы делаете? — продолжаю неистовствовать я. — Куда вы увозите мою коляску?

Те молча выходят и прикрывают дверь.

Дергаю руками, что есть силы… Не помогает.

— Кстати, ножницы в верхнем ящике стола, — просовывается в комнату голова фрау Ваккер и тут же снова исчезает.

— Эй, — кричу я в сердцах, — развяжите меня, слышите?! Вы, безумные старухи с пудингом вместо мозгов.

Но те, конечно же, не отзываются, и я снова и снова дергаю запястьями в тщетной надежде высвободиться из своего унизительного плена. Только ничего не выходит…

Часы на каминной полке показывают начало шестого… Сколько прошло с момента их ухода? Двадцать минут, сказала фрау Риттерсбах — кто должен меня освободить? Любой из вариантов вызывает нервическое подергивание лицевых мышц.

Вслушиваюсь в звуки раннего утра и наконец различаю… шаги. Кто-то приближается к моей комнате… Стучит. Нажимает на ручку двери.

— Алекс? — При звуке этого голоса я почти готов затаиться, сделать вид, что со мной все в полном порядке… дожидаться иного спасителя. Однако беру себя в руки: Стефани — не самый худший из вариантов — произношу:

— Привет, я здесь.

И та приближается к кровати, переводя недоверчивый взгляд с моих привязанных чулками запястий в миске с ванильным пудингом… Думаю, все это вкупе выглядит весьма многозначительно, и Стефани наконец произносит:

— Ночная оргия?

— Скорее полуночный шабаш, — отзываюсь с наигранным безразличием, словно быть связанным и насильно закормленным пудингом — это такое сверхпривычное для меня времяпрепровождение. — И добавляю: — Три обезумившие ведьмы решили отомстить мне за оскорбление ванильного пудинга… Может, уже развяжешь меня или так и будем вести досужие разговоры?

Лицо Стефани расплывается в довольной улыбке.

— Они действительно сделали это?! — она начинает было развязывать мою правую руку, но узлы затянулись крепче некуда, и у нее ничего не выходит.

— Сделали, как видишь, — ворчу я. — Дай только мне их увидеть… руки так и чешутся учудить с ними нечто столь же «приятное». Да скорей же, Стеф, чего ты возишься?

Та складывает руки на груди и глядит на меня, нахмурив брови.

— Знаешь, думаю, я не стану тебя развязывать, — произносит недовольным голосом.

— Что?! Это еще почему?

— Да потому что только в таком положении ты и способен выслушать меня, не пускаясь в бега, — припечатывает она, присаживаясь на край кровати. Потом тычет пальцем мне в грудь и продолжает: — Я знаю, что была не права, устроив вашу с Эстер встречу, и даже понимаю, что ты можешь все еще злиться на меня за это, только… я не хочу, чтобы из-за меня… или Эстер ты перестал верить в себя. Чтобы в пику нам даже не пытался встать на ноги, хотя ты можешь это сделать, и мы оба знаем это. Пожалуйста, Алекс, просто дай себе шанс! Это все, о чем я могу просить.

Гляжу поверх плеча Стефани и борюсь с самим собой: мне жуть как наскучила эта заевшая пластинка про вторые шансы, но с другой стороны я знаю, что она права… Знаю, но пока не решаюсь поверить.

А потом в глазах Стефани что-то меняется, словно и она ведет внутри себя некую невидимую битву и сейчас ее решающий бой, едва успеваю осознать, что происходит, а ее теплые губы оказываются прижатыми к моим губам… Белокурые пряди пушистым облаком падают на лицо, подобно невесомым снежинкам — щекочащим и невероятно приятным.

От новизны ощущений… и неожиданности сбивается дыхание.

Значит, не показалось, думается мне, значит это правда…

— Хочешь изменить своему парню со мной? — невольно вырывается у меня, когда Стефани отстраняется. Понимаю, что веду себя по-свински, только от внезапного шока делаюсь абсолютно неуправляемым…

— А что, если и так? — с вызовом осведомляется та, даже не пытаясь скрыть предательскую краску, залившую ее щеки и шею. — Что, если хочу?.. Да.

— Тогда, выходит, ты шлюха, — отвечаю с неожиданным для самого себя раздражением.

И Стефани качает головой, словно не верит, что я вообще способен произнести такое.

— Ты стал злой, Алекс. — И я вижу, как начинают блестеть ее глаза.

Злой? Нет.

— Я просто стал называть вещи своими именами.

Но она все еще качает головой и говорит:

— Значит, исходя из твоей логики, хотеть тебя может только шлюха, так получается?

Это не совсем то, что я имел в виду, но…

— Исходя из моего опыта, да. Сама знаешь… — насмешливо отзываюсь я, понимая, что в итоге пожалею о каждом сказанном в запальчивости слове. А Стеф уже тычет пальцем мне в грудь:

— Я не шлюха, Алекс, и Эстер, если на то пошло, тоже не шлюха… Любить тебя — это не подвиг, как бы ты там себе ни думал, и мне все равно, будешь ты ходить или нет… я просто… просто люблю тебя. Без всяких там «если» да «кабы»… И Бастиан… Бастиан мне не парень… он мой брат, чтобы ты знал. — Потом вскакивает с постели, делает стремительный круг по комнате, а я только и могу что произнести:

— Ножницы в верхнем ящике стола.

Стеф молча выхватывает их из задвижки и подходит ко мне с таким диким выражением лица, словно готова прирезать меня этими самыми ножницами (я даже почти готов простить ей это смертоубийство — сам напросился), к счастью, перерезает она только мои путы… На меня даже не смотрит.

Я и сам стараюсь не столкнуться с ней взглядом…

Стеф любит меня, действительно любит — поверить в такое не просто. А ведь когда-то я был почти влюблен в нее, только не дал себе шанса — решил, что даже мечтать о подобном было бы глупостью. И вот…

— Стефани. — Она не отзывается; швыряет ножницы на комод и молча выходит за дверь.

Растираю занемевшие запястья, луплю себя кулаком по лбу, сажусь и снова падаю на кровать, словно какой-то умалишенный, едва ли не рычу в голос: зачем, зачем я только наговорил ей подобное? Глупость все это, самая настоящая глупость, яйца выеденного не стоящая. А я просто перенервничал… испугался, банально запаниковал.

Дурак.

Идиот.

Полный кретин.

… Губы у Стеф нежные, не такие, как у Эстер…

И тут же стону: о чем я только думаю! Еще раз луплю себя по лбу и как будто бы прихожу в себя: надо пойти к Стеф и извиниться; порываюсь в сторону инвалидной коляски, только тогда и вспоминая, что ее-то и нет: безумное трио зачем-то присвоило ее себе.

Может, они оставили коляску за дверью?

Может, решили таким образом продлить свои извращенные пытки?

Почти решаю позвонить Бастиану и попросить о помощи, но передумываю: спускаю ноги с кровати и пробую… впервые по-настоящему пробую встать на них. Те словно ванильный пудинг — меня невольно передергивает! — неустойчивые и желеподобные… Отталкиваюсь от кровати руками, на секунду замирая в вертикальном положении, а потом пребольно ударяюсь коленами об пол; ковер смягчают силу удара.

Снова упал…

Я снова… снова упал!

Хочется сдаться и начать жалеть себя, остаться лежать на этом полу, пока кто-нибудь не найдет меня в этом жалком, расплющенном, словно растекшийся пудинг, состоянии, только я ДОЛЖЕН поговорить со Стефани, попросить у нее прощение… Должен.

Ползу к столу и, упираясь о столешницу, подтягиваю свое тело вверх… Так… так, еще чуть-чуть! И вот — еще одна секунда триумфа, после которой я снова падаю на пол, увлекая за собой декоративную салфетку с водруженной на нее корзиной с фруктами. Мы с ней падаем одновременно, и, лежа среди рассыпанных по полу яблок, груш и ананаса, я так и представляю себя натюрмортом под названием «Алекс среди ананасов».

«Алекс среди яблок» звучало бы менее экстравагантно…

В этот момент открывается дверь, и я вижу лицо Стефани: недоуменное, с хмурыми бровями…

…смягчившееся…

…и, наконец, перепуганное.

— Алекс? — она кидается ко мне, обхватывает голову руками, глядит заботливо и с тоской…

— Со мной все хорошо. Я просто представлял себя ананасом, — протягиваю руку и сжимаю ее ладонь. — Прости меня, Стефани, я вел себя, как идиот.

Она утыкается лбом в тыльную сторону моей ладони, и я вижу, как ее и без того покрасневшие глаза, вновь наливаются влагой. Плакала… плакала из-за меня и все равно прибежала узнать, что со мной случилось!

Стыдно становится еще больше…

— Сам не знаю, зачем наговорил тебе все это… Прости меня, пожалуйста, если можешь. Просто… просто это было так неожиданно. Я и не думал, — язык впервые в жизни заплетается. — Не думал, что ты…

— Люблю тебя? — подсказывает та сквозь слезы.

— Вот именно, — невольно краснею, радуясь отсутствию необходимости произносить эти слова самому. — Не думал даже, что такое в принципе возможно… Ты казалась такой… такой неприступной.

И Стефани вскидывает на меня отороченные слезами ресницы:

— Я люблю тебя с нашей первой встречи, Алекс, и мне жаль, что я не призналась тебе в этом раньше… — Потом подхватывает меня подмышки, пытаясь приподнять с пола, только я слишком шокирован ее новым признанием о любви с таким долгим сроком давности, чтобы помочь ей в этом, и Стефани валится на пол, так и не справившись с моим неподатливым телом.

— Алекс, помоги же мне! — снова принимается за дело, должно быть пытаясь скрыть свои зашкаливающие эмоции.

— Стеф, — я снова ловлю ее за руку. — Постой…

Она замирает, глядя на меня сквозь мокрые ресницы, и я впервые осознаю, каким глупцом был все это время…

Если бы только можно было прокрутить время назад…

Если бы только.

— Стеф, прости меня, — прошу прощение не только за слова, сказанные в запальчивости, но и за свою застарелую слепоту, внезапно спавшую с глаз. — Прости меня, пожалуйста.

— Скажи это еще сорок раз, и, быть может, я так и сделаю, — пытается улыбнуться она.

И тогда я так и делаю: шепчу «прости» не сорок, а все сто сорок раз, и игривый утренний ветерок уносит их в распахнутое окно.

21 глава

21 глава. Бастиан, взъерошенный и нервный, врывается в мой номер, подобно торнадо, Эрика, улыбчивая и вальяжная, словно древнеегипетская кошка, вплывает следом за ним… Оба едва ли обращают внимание на вскочившую с пола Стефани и меня, все еще восседающего на нем. — Нам послание от милых старушек! — машет Эрика сложенным вдвое листком бумаги. — Послание? — Стеф нервным движением руку оправляет растрепавшиеся волосы. — Ага, парень на ресепшене передал. Говорит, три «милые» постоялицы отбыли еще с час назад! Наши со Стефани взгляды пересекаются. — И что в записке? — любопытствую я. Эрика неторопливо прочитывает: — «До скорой встречи», — пожимает плечами, — лаконично и емко, вы не находите? — Почему они уехали без нас? — удивляется Бастиан. — Приложили столько усилий на нашу вербовку, а теперь слиняли? При этом приподнимает меня с пола и осматривается в поисках коляски — не находит и усаживает прямо на кровать. — Где твоя коляска, Алекс? — недоумевать он при этом. — Если ты не нашел ее за дверью, значит, она в угоне, и ответственны в этом наши «милые старушки», — произношу насмешливым голосом. Губы Эрики трогает еще более задорная улыбка. — Они угнали твою коляску? Зачем?! — Я и сам хотел бы это знать. — Мне не хочется рассказывать про пытки ванильным пудингом, вместо этого я произношу: — Мы знаем, куда они направляются; они знают, что мы знаем, куда они направляются… Не думаю, что турбобабули собираются удрать от нас — просто очередная старушечья блажь, давайте догоним их и вернем мою коляску… ну и откопаем наконец этот пресловутый итальяно-мафиозный клад. Согласны? Эрика хлопает в ладоши, что воспринимается мной, как одобрение, Бастиан со Стефани молча кивают. И уже через полчаса мы толпимся у нашего автомобиля, загружая в багажник свое нехитрое добро, а я еще и вишу на Бастиане, подобно сиамскому близнецу и мысленно на чем свет стоит костерю неугомонную фрау Риттерсбах, угнавшую средство моего передвижения. Небо серое, вспухшее дождевыми облаками, вот-вот предвещающими скорую непогоду… — Кажется, будет дождь, — говорит Стефани, закидывая голову кверху, а потом — кивок в мою сторону: — Ты можешь сесть впереди для разнообразия. Так я и делаю: падаю на переднее пассажирское сидение, а Бастиан занимает место за рулем. Нам предстоит шестичасовой переезд до Сент-Аньеса, и мы планируем нагнать кладоискательниц еще в дороге, хотя, учитывая уровень водительского профессионализма Марии, нам это навряд ли удастся. Но мы все равно полны энтузиазма… Зачем бы те ни угнали мою инвалидную коляску, распалить во мне жажду новой встречи с ними старушкам точно удалось! — С тобой все в порядке? — обращаюсь к притихшему Бастиану, который все еще так и не знает о своей рассекреченности. Брат Стефани, кто бы мог подумать… — Все просто отлично, — отзывается тот. — А что? — Ты какой-то странный. Притихший… дерганый… — Дерганый? Нееет. — Его эмоциональный протест привлекает внимание девушек с заднего сидения, и Бастиан — мне точно не показалось! — кидает затравленный взгляд на Эрику, а потом кончики его ушей медленно наливаются краской. Теперь и я гляжу на Стефани, как бы вопрошая, в чем дело, но та лишь пожимает плечами. Ясно одно: Эрика неравнодушна к большому парню, а вот что чувствует он к ней — пока загадка… Это только если не брать в расчет багровеющие оттенками осени уши парня. А потом Бастиан, неотрывно вперившийся в дорогу и не отводящий от нее взгляда ближайшие полчаса, произносит: — Ребята, не хочу вас пугать, но кажется, нас снова преследуют… и это точно не наши «милые старушки». Котенок на руках Эрики недовольно мяучит, и та смахивает его с колен, что сразу же меня настораживает… Обычно она даже смотреть на него косо не позволяет! — Ты их знаешь? — интересуется Стефани, напряженно вглядываясь в лицо Эрики. Та вытягивает шею, пытаясь получше рассмотреть наших преследователей, и лицо у нее, что накрахмаленные салфетки моей бабушки — белое-белое. — Почему она должна их знать? — задает резонный вопрос Бастиан, предупреждая тем самым меня. — Просто прибавь газу, здоровяк! — командует девушка, плюхаясь на сидение и прижимая к груди безразмерный походный рюкзак. — Не думаю, что кому-то действительно есть до нас какое-то дело. — И с наигранным весельем: — Да не будьте вы такими параноиками! Мы не параноики, однако взвизгнувший шинами тонированный джип, устремившийся за нами, слишком красноречив, чтобы списать его действия на случайность. Он точно нас преследует, и остается один вопрос… — Почему он едет за нами? — Смотрю прямо на Эрику, но та упрямо молчит. И тогда Стефани произносит: — Она думает, что это ее бывший… тот, от которого она сбежала в Австрии, когда мы подхватили ее под Инсбруком. — И с виноватой полуулыбкой в сторону Эрики: — Прости. Та даже глаз не поднимает, расстегивая и застегивая «молнию» на боковом кармашке рюкзака. — Ее бывший? — вскидывается Бастиан. — Час от часу не легче… Зачем бы ему, скажите на милость, следовать за нами? — Эрика? — присоединяю свой голос к всеобщему недоумению. И тогда та еле слышно произносит: — Я у него кое-что забрала… Спросить, что именно мы так и не успеваем: преследующий нас джип ударяет по газам, обгоняет нас по правой полосе и встает поперек, перекрывая дорогу. Из него вываливаются три крепко сложенных парня, при виде которых холодок страха медленно скользит по моему загривку, ныряя за ворот футболки… Во что Эрика нас втянула? А Бастиан уже жмет на тормоз и глушит мотор в четырех метрах от импровизированного заслона. Мы замираем в неподвижности, наблюдая за первыми каплями дождя, падающими на лобовое стекло… Телефонный звонок звучит как удар грома, мы даже вздрагиваем, все, кроме Эрики: та глядит на экран смартфона, а потом жмет на «отбой»… — Кто это был? — спрашивает Стефани. Скорее автоматически, нежели действительно нуждаясь в ответе на этот вопрос: парень в черной футболке потрясает в воздухе своим смартфоном, и мы понимаем, чей номер только что высветился у Эрики на экране. А потом девушка распахивает дверцу автомобиля и выскакивает наружу — мы даже опомниться не успеваем! — направляясь в сторону звонившего… Рюкзак она закидывает на плечо. Мы молча наблюдаем за разворачивающейся картиной: вот они сближаются, начинают перекидываться фразами, сопровождая те все более яростной жестикуляцией, и вот уже Эрика скидывает с плеча рюкзак, ставит его на дорогу и извлекает из его безразмерных недр… ноутбук. Протягивает его парню в черной футболке… Тот выхватывает его одним яростным рывком, так что Эрика становится похожей на взбултыхнутый в стакане чай — у Бастиана в горле тоже что-то булькает. Невольно перевожу взгляд на него: костяшки вцепившихся в руль пальцев побелели от напряжения… — Бас? — несильно трясу его за плечо, но тот словно и не слышит вовсе. В этот момент болезненный вскрик Эрики привлекает мое внимание: большой парень волочет ее к джипу и впихивает на заднее сиденье. Стефани ахает, Бас издает еще один булькающий звук, а потом срывается с места, едва ли не вырывая автомобильную дверь из пазов. — Бастиан! — кричит Стефани, выскакивая следом за ним. Капли дождя стучат все сильнее и сильнее — я остаюсь в автомобиле один. Обездвиженный и лишенный возможности помочь… Меня накрывает волной паники. Может все обойдется? Не обойдется… Бастиан кричит на парня в черной футболке, порываясь в сторону джипа с запертой в нем Эрикой, только тот перекрывает дорогу, насмешливо тыча пальцем в сторону Стефани. Интуитивно угадываю, чем все это может… и закончится: еще одной потасовкой, только теперь уже не в клубе, а прямо здесь, на дороге. И ощущение беспомощности, испытанное мной тогда, снова находит на меня… Начинаю озираться в поисках возможного средства помощи друзьям, а у самого в голове только одна мысль: ты даже на ногах стоять не можешь, кому ты собрался помогать… Игнорирую ее, распахивая бардачок и начиная раскидывать в стороны дорожные карты, и вдруг… сердце невольно пропускает удар… пальцы касаются чего-то металлического, подсознательно опознанного по форме как… пистолет. Что, откуда в нашем автомобиле пистолет? Извлекаю его наружу и сжимаю похолодевшими пальцами. Самый настоящий… в самом деле настоящий… Откуда? Отвлекаюсь от своей находки и вижу, как Бастиан… бьет чернофутболочника в лицо. Стону: так я и знал. А немое кино разворачивается во всей своей жестокой неприглядности… Их там трое на одного, и Стефани то ли с зареванным, то ли с залитым дождем лицом — я ничего не могу разобрать, перед глазами пелена. Распахиваю дверь, и дождь мгновенно заливает мне джинсы… Хватаюсь за дверную раму, подтягивая свое тело, и это выходит так просто: секунда — и я стою на ногах, сжимая в руке неожиданную находку. — Эй, — пытаюсь перекричать шум ливня, — у меня пистолет… убирайтесь или я выстрелю! Прямо ковбой Мальборо, самому стало бы смешно, не будь на самом деле так страшно. Драка замирает на секунду, а потом одна из размытых дождем фигур начинает двигаться в мою сторону, и я снова кричу: — Лучше не подходите, вам же хуже будет! — Оружие дрожит в моей руке, почти готовое грохнуться на дорогу, и в этот момент звук выстрела оглушает меня… Не понимаю, что произошло: пистолет был заряжен? Я застрелил кого-то? Хриплю и наконец роняю оружие на дорогу. Ноги тоже меня больше не держат: выпускаю дверную раму и оседаю туда же, тяжело дыша и отфыркиваясь от заливающего лицо дождя. Тот стекает по кончику носа, подобно нескончаемому потоку слез, и я лишь надеюсь, что это действительно только вода… И ничего более. — Алекс? Алекс, — выступает из пелены дождя бледное лицо Стефани, приседающей рядом со мной. — С тобой все хорошо? — и трясет меня за плечо. — Где они? — только и могу прохрипеть я. — Уехали. — И заприметив валяющийся рядом пистолет: — Испугались выстрела. Откуда ты его взял? — Это не мой. — Тогда чей? — Я не знаю. Где Бас? — Я тут, — раздается голос моего друга, к боку которого жмется маленькая, вымокшая до нитки фигурка Эрики. Всматриваюсь в его лицо, расписанное алыми мазками новых отметин, и невольно улыбаюсь. — Мне казалось, вяжешь ты лучше, чем работаешь кулаками, — произношу при этом. И Бастиан переминается с ноги на ногу: — Вязать у меня действительно лучше выходит, просто я терпеть не могу, когда плохо отзывается о моей семье… — Потом пожимает плечами, косясь в сторону девушки под боком: — Извини. Стефани сказала, ты знаешь… — Спичка! — вскрикивает в этот момент Эрика. — Где моя Спичка? — заглядывает в салон автомобиля, продолжая причитать. — Я совсем забыла про нее, и она, должно быть, сбежала. Боже, как же она такая маленькая в этом огромном лесу… под дождем… Я должна найти ее! Спичка! Спичечка. — И начинает метаться по дороге, устремившись наконец в сторону деревьев… — Эрика! — окликает ее Стефани. — Эрика! Но та продолжает выкрикивать имя своего котенка, исчезая за деревьями. — Безумная девчонка, — бубнит Бастиан, направляясь следом за ней. — Я найду ее, оставайтесь здесь. Стефани обхватывает себя руками, сотрясаясь всем телом скорее от нервного перенапряжения, нежели от холода: дождь по-настоящему теплый, похожий на парное молоко, выпрыснутое на землю. Я протягиваю руку, и она присаживается рядом, припадая лицом к моему плечу… — Ты нас спас, — произносит она при этом, согревая дыханием мою ключицу. — Нас спас неизвестно откуда взявшийся пистолет, — отзываюсь я. — Нет, нас спас ты! — повторяет Стефани, поднимая на меня глаза. — Сам по себе пистолет бы не выстрелил… Только я парирую: — Именно это он и сделал. — И признаюсь: — Я впервые держал в руках оружие. — Но не впервые стоял на ногах. Наши взгляды пересекаются, и я не могу удержаться от желания смахнуть налипшую прядь потемневших от дождя волос с ее щеки. — Тебе следовало давно согласиться на совместный душ, — произношу полушутя-полувсерьез, намекая на давнюю присказку, которой изводил Стеф после совместных тренировок. — Я бы воспринял это как проблеск надежды. — Знаю, — качает она головой, и сожаление в ее голосе глубоко трогает меня. — Каждый день корю себя за это… — И добавляет: — А теперь… теперь слишком поздно? Мне кажется или я действительно улавливаю вопросительную интонацию в ее словах… Думаю, так и есть. «Просто разберись с этим, просто реши, что для тебя важнее: пестование былой обиды или открытость для всего нового», слышу в голове слова фрау Риттерсбах, и наконец касаюсь щеки Стефани, враз сбившейся с привычного сердечного ритма… — Знаешь, как говорит моя бабушка? — И как же? — Пока мы живы — все своевременно, — отвечаю с улыбкой, сжимая пальчики Стефани, и та не отводит от меня внимательного взгляда. — Понимаю, что тебе нужно время, чтобы… — «забыть Эстер» повисает в воздухе недосказанным. — Только это сильнее меня, должно быть что-то этакое в этом летнем дожде с привкусом цветущего рапса, — продолжает она почти торопливо, а потом склоняется совсем близко… ждет моей реакции. И я не отстраняюсь… Обхватываю ее голову руками, и проскальзываю в солоноватый привкус ее омытых дождем губ, предусмотрительно приоткрытых для меня в тихом полувздохе. Целовать Стефани совсем не то же самое, что целовать Эстер… И это вовсе не значит, что она хуже. Лучше. Только так я и должен думать с этого момента…

22 глава

22 глава.

Маленький, по средневековому аутентичный Сент-Аньес встречает нас узким серпантином дороги и прекрасным видом на море, открывающимся с одной из его смотровых площадок.

— Почти добрались, — произносит Стефани, вдыхая полную грудь воздуха и улыбаясь самой себе.

Ловлю себя на том, что не могу отвести от нее глаз, кроме того: я и смотрю-то на нее как-то по-другому.

Мне кажется или Стефани стала другой?

Наверное, просто я сам изменился…

— Хорошо здесь, — вторит Эрика, щурясь от яркого солнца. — Вот только где нам искать наших кладоискательниц? У кого-нибудь есть идеи…

Выдающихся идей ни у кого нет, разве что Бастиан предлагает проехаться по деревне, высматривая красный «форд-адмирал» — навряд ли существует вероятность встретить два подобных автомобиля.

Хочется надеяться, бабули дожидаются нас именно здесь, а не в Ментоне, раскинувшимся россыпью домов в низине далеко под нами…

И мы все одновременно вскрикиваем, когда замечаем высматриваемый автомобиль у единственного в деревне кафе-мороженого — тот похож на вальяжного павлина, расположившегося посреди курятника с курами.

Турбобабули сидят в тени под зонтиком и потягивают прохладительные напитки.

— Вы припозднились, — пеняет нам фрау Риттерсбах. — Мы ждали вас еще три часа назад!

Мне бы тоже припомнить все те уничижительные слова, с ворохом которых я выехал из Сент-Моритца вдогонку за похитительницами чужих инвалидных колясок, только летний продолжительный ливень над Швейцарией как будто бы вымыл их все из моей головы… Не могу припомнить ни одного.

Не это ли и есть тот пресловутый «чистый лист бумаги», с которого люди и начинают новую жизнь?

— Нас задержали непредвиденные обстоятельства, — произношу с загадочной полуулыбкой, и фрау Риттерсбах по-птичьи вертит головой из стороны в сторону.

— Непредвиденные обстоятельства? — переспрашивает она. — Очень интересно. Расскажете?

И мы занимаем свободные стулья за их столиком…

Инициативу в рассказе перенимает Стефани, а я мысленно заполняю пробелы…

… Котенок появился из ниоткуда, вспрыгнув Стефани на колени и не на шутку нас перепугав, — мы все еще сидели на дороге, мокрые и абсолютно ошалевшие от счастья.

И чувствовать подобное… казалось странным и фантастичным. Как будто мне предложили слетать на луну, а потом еще и перенесли туда за долю секунды!

Вымокшая до нитки Спичка являла собой жалкое зрелище — пара тоненьких косточек и обвисшая шерсть — Стефани обтерла ее полотенцем и уложила на переднем сидении автомобиля, за что та наградила ее благодарным взглядом своих огромных, янтарно-кошачьих глаз…

Интересно, где пропадает ее хозяйка?

Прошло не меньше часа, прежде чем из-за деревьев показались две не менее вымокшие, но… скажем так, более расхристанные человеческие фигуры. Бастиан вел Эрику за руку. Или это она вела его за руку… В общем они шли, держась за руки, и уши парня пламенели привычным багрово-малиновым цветом; мы со Стефани переглянулись, изобразив приуменьшенную степень нашего общего с ней удивления.

— Вот и вы наконец, — сказала она, кивая в сторону автомобиля. — Спичка вернулась еще с час назад!

И Бастиан сглотнул, отводя глаза в сторону.

— Мы никак не могли ее найти.

— Ага, — подтверждает Эрика, заправляя за ухо вымокшие пряди, — видно мы не в том месте искали…

И Стефани хмыкает.

— Похоже на то.

После чего мы решили заехать в ближайший город и привести себя в порядок: провести пять часов в мокрой одежде — удовольствие не из приятных, в этом мы были одинаково единодушны.

В небольшом городке с почти незапоминающимся названием мы сняли комнату в одной из маленьких придорожных гостиниц, и нас со Стефани подрядили раздобыть немного еды для экстренного перекуса — терять время походом в ресторан никто не желал. Вернувшись с двумя коробками с пиццей, мы были заинтригованы шумным переполохом за дверью ванной комнаты: там плюхало, стучало, мяукало и… заливисто хохотало заразительным Эрикиным голосом. Мы со Стеф многозначительно переглянулись, и она двинулась в двери, решительно постучав в нее костяшками пальцев…

— Эй, ребята, у вас там все хорошо?

Ответом послужил новый виток Эрикиного смеха, а потом дверь распахнулась, и в клубах горячего пара наружу выскочил Бастиан с бутылочкой шампуня в одной руке и мокрым полотенцем — в другой.

Вслед за ним выскочила абсолютно ошалевшая Спичка с обезумевшими глазами: пенные хлопья, покрывающие ее хилое тельце, разлетались во все стороны этаким мыльным фейерверком.

— Держите ее! — заорала Эрика, выскакивая следом за давшим деру несчастным животным и отирая взмокший лоб; одежда ее была напрочь промокшей. — Чего вы стоите? — возмутилась она, заметив наши застывшие от удивления фигуры. — Ловите Спичку. Быстрее!

И так как мы все еще продолжали стоять, то Бастиан, легко прочитавший наши мысли, в смущении произнес:

— Да мы просто котенка хотели искупать, — и скривился как при зубной боли.

А Эрика, взмахнув копной каштановых волос, вспрыгнула на кровать, намереваясь поймать зацепившуюся за штору беглянку: кровать крякнула, Спичка буквально перелетела на соседствующий с кроватью шифоньер, а злокозненная гардина, вырвавшись из стены, повалилась на пол под непрекращающееся Эрикино хихиканье…

— Упс! — только и успела она пожать плечиками, полуобернувшись с шаловливым блеском в глазах.

— С тобой все в порядке? — спросил Бастиан, порываясь в ее сторону, и Эрика, недолго думая, упала прямо ему в объятья, обвив большое и мокрое тело своими ногами.

А потом она его поцеловала…

И Бастиан не сопротивлялся, только покраснел до багрово-алого и произнес:

— А кошек я все равно не люблю.

Я же подумал, что маленький самообман еще никому не повредил, ведь самая странная из всех виденных мною «кошечек» сейчас сидела у него на руках и терлась носом о его едва пробившуюсь за день щетину.

… Об этом Стефани старушкам не рассказала, как, впрочем, и о нашем с ней поцелуе… или лучше сказать о двух поцелуях: том, что случился в гостинице в Сент-Моритце, и другом — под летним дождем.

Я никак не мог поверить, что это произошло на самом деле…

Также, как не мог выбросить из головы встречу с Эстер в стрип-клубе: два этих события — две девушки — как бы наслаивались друг на друга, создавая странный, донельзя сюрреалистичный, почти футуристический коллаж.

— И тогда Алекс выстрелил из того старого пистолета, — произносит в этот момент Стефани, возвращая меня к реальности. — Где он, кстати? Мы до сих пор не понимаем, откуда он взялся.

По смущенной улыбке на лице Марии я догадываюсь, что у нее есть хотя бы один из ответов на заданные Стефани вопросы.

— Это, должно быть, отцовская Беретта, — произносит она. — Трофей военного времени, так сказать.

— Мария! — с укором произносит Хайди Риттерсбах. — Мы же договорились, что ты не станешь брать его с собой.

Та негромко вздыхает.

— Я подумала, оружие в бардачке еще никому не приносило вреда, — отвечает она на укор подруги. — Вот, посмотри, детям оно очень даже пригодилось! — И в сторону Бастиана: — На мальчика и так смотреть страшно, а тут новые хулиганы… — И заканчивает неожиданно бодрым голосом, которого мы прежде за ней не замечали: — Нет, я рада, что положила пистолет в бардачок их автомобиля!

— Так вы специально это сделали? — интересуется Стефани. — А вдруг бы нас полиция остановила…

— Так не остановила же, — ласковым голосом успокаивает ее Мария. — А пистолет я случайно у вас в бардачке забыла, — глядит в сторону Хайди Риттерсбах, — от Хайди прятала и забыла. — И добавляет: — И хорошо, что так, вот и вам подсобила, не думавши. Давайте уберу его от греха подальше!

И они со Стефани отправляются к нашему автомобилю, чтобы переложить отцовский пистолет Марии в более надежное место. А Кристина Хайбнер спрашивает:

— А что тем парням надо-то было? — И глядит в сторону Эрики, которая продолжает миловаться со своим котенком, пахнущим кокосовым шампунем.

— Я у них ноутбук стащила, — признается та без улыбки. — Хотела проучить малость… Не подумала сразу. — И, заметив недоумение в глазах старушки, добавляет: — Стефан чем-то нехорошим занимается, я поняла это только во время кемпинга и испугалась. Стефан — это тот парень в черной футболке, — поясняет она в мою сторону, — я потому и сбежала, что не хотела в их делишках участвовать, а ноутбук… думала, отомщу ему за обман, утащив эту штуковину. Откуда мне было знать, что в нем какая-то важная для них информация и что они потащатся за мной через всю страну!

Некоторое время мы молча перевариваем услышанную информацию, ту самую, которую услышали еще по пути в ту захолустную гостиницу с двумя коробками пиццы и долго вылавливаемым по комнате котенком со шлейфом из кокосового шампуня. А потом фрау Риттерсбах произносит:

— Итак, сверим наши часы, — и стучит ноготком по циферблату наручных часов.

Мы вскидываем глаза — ни у одного из нас таковых не имеется. Разве что сматрфоны…

— Хорошо, — вздыхает неугомонная кладоискательница, — обойдемся без этого. Так вот, — продолжает она, — пока мы вас ждали, прошлись, так сказать, по живописному Сент-Аньесу и провели, так сказать, подготовительную рекогносцировку… Вот, — она вынимает из ридикюля сложенную карту и раскладывает ее на столике, — это карта Ментона и окрестностей, Сент-Аньес входит в их число, а вот здесь, — ее палец застывает на пустом участке в правом верхнем углу, — находится то самое, ради чего мы здесь собрались.

Мы молча глядим на пересекающиеся линии дорог и надписи на французском, равным счетом ни о чем нам не говорящие, пока Эрика вдруг не произносит:

— Cimetiere? Скажите, что это не то, о чем я сейчас думаю…

Круглолицая Хайди Риттерсбах расплывается в широкой улыбке:

— А о чем ты сейчас думаешь, дорогая? — спрашивает она.

Эрика потирает ладонью высокий лоб.

— Да о том, что я либо не очень хорошо учила в школе французский, либо… это слово на карте, — тычет пальцем во французское «cimetiere“ — означает… кладбище. — И с нервным смешком: — Вы ведь не заставите нас копать яму на кладбище?!

И фрау Риттерсбах, продолжая лучиться широкой улыбкой, произносит:

— Со времен Марииного папеньки кладбище как-то стремительно разрослось в размерах… Прежде на том месте была липовая роща, а теперь вот… да… Как-то так.

Стефани всплескивает руками:

— Но мы ведь не будем копать на кладбище! — и приглушает голос, понимая, что кричит слишком громко.

Турбобабули молчат, как бы давая нам возможность самим прийти к соответствующим выводам: должны и будем. Других вариантов нет.

Эрика улыбается.

— Однажды мы с бабулей садили цветы на дедушкиной могиле… и откопали человеческую челюсть.

— Боже мой, Эрика! — с возмущением одергивает ее Стефани. — Зачем ты только говоришь такое?

— Но это правда, — не отступается та. — Хочу, чтобы мы были ко всему готовы, раз уж подписались под этим безумием с итальянским кладом…

Вся эта история с сокровищем действительно кажется мне безумием, очень милым, безобидным безумием… или было безобидным, пока не пошла речь о раскопках на кладбище. В любом случае отступаться я не собираюсь… Не сейчас.

Просто не хочу…

И даже сам удивляюсь этому.

— Думаю, нам бы не помешало осмотреть место будущих раскопок, — произношу с вызовом, глядя прямо в глаза фрау Риттерсбах. Та вскидывает голову и отвечает столь же твердым взглядом: мы как будто связаны узами ванильного пудинга — члены тайного клуба на тропе войны.

— Не имею ничего против, — отвечает она. — У нас есть еще полчаса, чтобы осмотреться, а потом, — добавляет наставительным тоном, — мы отправимся в город и отдохнем перед ночной вылазкой… Возражения не принимаются.

Никто из нас и не возражает, а потому мы встаем из-за стола и направляемся следом за тремя путеводительницами, которые узкими переулками приводят нас на старое деревенское кладбище, раскинувшееся позади небольшой церквушки с красивым розеточным витражом над входом.

Мы молча маневрируем среди каменных надгробий, некоторым из которых не меньше двух сотен лет: серые, побитые временем осколки былого, в надписи на которых вчитываешься, словно в эхо минувшего прошлого…

Мы даже говорим приглушеннее…

— Это здесь, — еле шелестит своим обычно командным голосом фрау Риттерсбах, указывая на пучок сухой травы под своими ногами. Мы находимся в самом отдаленном от церкви углу кладбища, и она добавляет: — Видите этот пенек? Здесь прежде росла огромная липа: ее расцепило молнией, и пару лет назад ее спилили, пустив на дрова…

— Мы думаем, — произносит Кристина Хаубнер, — что именно здесь и зарыто сокровище Экрико Энцо.

— Вы думаете или оно действительно здесь зарыто? — осведомляется Бастиан, с опаской оглядываясь по сторонам. — Вы говорили, у вас есть точные координаты… Не хотелось бы сесть за расхищение могил… понапрасну.

— Мы все высчитали, — вступает в разговор Мария Ваккер. — Это точно то самое место.

Бастиан вздыхает.

— Надеюсь, отец никогда не узнает об этом…

— Да и мама тоже, — вторит ему Стефани. — Она меня за это убьет… — Потом они с Басом переглядываются, и девушка с нервным смешком заключает: — По крайней мере, могилка для нас уже будет готова.

И нас всех пробивает на одинаково истерические смешки.

23 глава

23 глава.

— Оставим автомобиль здесь и дальше пойдем пешком, — говорит облаченная во все черное фрау Риттерсбах, выбираясь на дорогу.

Мы стоим в темном переулке, неосвещенном ничем, кроме желтого лика луны, изредка пробивавшегося сквозь отяжелевшие влагой облака, и молча осматриваемся.

Увидеть нам мало что удается…

— Вы захватили с собой фонарики? — спрашивает все та же маленькая предводительница, и я киваю втемноту. Только Стефани отзывается негромким «да», которое мгновенно выдает уровень ее волнения… В таких случаях должна мигать тревожная кнопка, но девушка лишь кутается в черную толстовку, стискивая неспокойными пальцами завязки у ворота.

А Хайди добавляет:

— В любом случае сейчас их использовать нельзя: семь скачущих по кладбищу огней лишь привлекут к себе ненужное внимание, — и с улыбкой добавляет: — У меня есть потайной фонарь. — После чего открывает багажник и извлекает нечто раритетно-устаревшее, смутно напоминающее фонари из прошлого: — Вот, — демонстрирует нам свое детище. — Нашла на блошином рынке. Как вам? — Ответа не дожидается, запаливая свечку и вставляя ее в фонарь, я же невольно проникаюсь предстоящим событием — кладоискательством — даже сердце совершает отчаянный кульбит и ухает прямо в желудок.

— Вы основательно подготовились, — улыбаюсь я в темноту, и Хайди Риттерсбах направляет едва теплящийся луч света в мое лицо.

— Всегда пытайся делать то, что кажется невозможным, — провозглашает она, как мне кажется, абсолютно ни к месту, — жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать ее по пустякам.

— Это вы о фонаре? — любопытствую я.

— Нет, это я о возможностях, дорогой Алекс, — и треплет меня за щеку, словно ребенка.

Потом передает фонарь Кристине, а сама вынимает из багажника две новенькие лопаты.

— А вот и наши «девочки», — любовно воркует она, протягивая оба черенка Бастиану. Тот послушно их принимает, однако бурчит себе под нос:

— Так и знал, что этим все кончится… Старина Бас и две лопаты.

— Нет, не так, — улыбается возлюбленному Эрика, — старина Бас и две очаровательные «девочки» теплой французской ночью под звездным небом Лазурного Берега… — И чмокает его в губы: — Согласись, так звучит намного лучше?!

Парень издает довольное урчание, и я прокашливаюсь в кулак.

— Верните старину Баса, чуждого всему кошачьему! — насмешничаю я.

Бастиан вскидывается:

— И я все еще на той же волне, приятель.

— А урчишь почти по-кошачьи, — отзывается Стефани не без улыбки. — Кажется, твои «волны» сбились… — И в сторону девушки: — Извини, Эрика.

Под это шуточное поддразнивание мы и отправляемся в сторону кладбища; идти нам недалеко, но с каждым шагом мы становимся все молчаливее и молчаливее, пока и вовсе не замолкаем, вслушиваясь в тихий шепот наших шагов и негромкое урчание собственной коляски.

Адреналин с новой силой захлестывает кровь, и даже собственное дыхание начинает казаться донельзя оглушительным.

Наконец мы минуем вздымающееся ввысь здание церкви и ступаем на территорию кладбища, направляясь в сторону срубленной липы — ориентиром нам служит высоковольтный электрический столб, черным росчерком пересекающий небо.

— Мы на месте, — произносит фрау Риттерсбах, утверждая ногу на едва виднеющемся пеньке. — Теперь дело за тобой, — кивает она в сторону Бастиана, и тот молча протягивает вторую лопату Эрике.

— Подержи. — После чего примеряется и вонзает железный штык в землю. — Здесь? — интересуется он. — Уверены, что ваши расчеты верны?

— На сто процентов, — уверяет его Кристина Хаубнер самым категоричным голосом.

И Бастиан налегает на лопату сильнее…

— Это же кладбище, — шепчет между тем Стефани, — здесь, должно быть, все вскопано-перекопано… Почему вы решили, что наш клад все еще на месте, в земле?

И фрау Риттерсбах фыркает.

— Потому что он просто обязан там быть! Других вариантов не предусмотрено, не так ли, Мария?

Та шелестит вместе с дуновением ветерка:

— Уверена, papa нас не разочарует.

Бастиан продолжает рыть землю, комковатую, иссушенную знойным солнцем, похожую на прах человеческого бытия, и я — странная закономерность! — вспоминаю Эстер, высвеченную лунным сиянием в окне своей комнаты: ее черные волосы, губы… нежность разгоряченной кожи…

Стефани кладет руку на мое плечо, и я, движимый неосознанным порывом, подношу эту руку к губам и целую… Знаю, что она смотрит на меня, что совсем не ожидала от меня подобного — и я рад, что темнота скрывает мое лицо, лицо парня, не способного разобраться в собственных чувствах.

Кого я сейчас целовал на самом деле?

Эстер

или

Стефани?

А может надо спросить по-другому: сердце или разум?

Сердце

или

разум?

Сглатываю и позволяю летнему дождю, то есть воспоминаниям о поцелуях со Стефани, смыть навязчивые видения Эстер, в полутьме шепчущей мое имя…

Алекс…

буду твоей бабочкой…

поверь, это лучше, чем секс…

хочу, чтобы у тебя было с чем сравнивать…

Хочу…

хочу…

хочу…

— Там что-то есть! — взволнованный голос Бастиана заставляет нас подобраться.

— Что? — вопрошаем мы почти хором, заглядывая в сравнительно неглубокую яму, выкопанную парнем. Тут едва ли глубже полуметра…

— Там что-то твердое, — отвечает он. — Мне показалось, лопата звякнула, как о железо…

— Я знала, что оно должно быть здесь! — взволнованно произносит Мария, прижимая руку к вздымающейся груди.

— Посветите фонариком в яму — хочу увидеть до чего я докопался, — просит Бастиан, и Эрика выполняет его просьбу.

Мы окружаем наши импровизированные раскопки плотным кольцом и все как один глядим в освещенную фонарем неглубокую яму — Бастиан поддевает лопатой нечто на самом дне, нечто, засыпанное землей, и мы одновременно ахаем, когда понимаем, что это… металлическая коробка. В таких обычно хранят рождественское печенье…

Секунда — и Бастиан протягивает ее Марии, бережно, словно новорожденного младенца!

Та прижимает ее к груди…

— Это и есть наш клад? — разочарованным голосом вопрошает Эрика, только ответить никто не успевает: со стороны церкви раздается французская речь…

— Qua es-tu? Que fais-tu ici? — и свет карманного фонарика скачет по кладбищенской дорожке в чьей-то торопливой руке.

— Нас выдал свет фонарика, — констатирует фрау Риттерсбах. — Нужно уходить!

— Si vous ne sortez pas d´ici tout de suite, j`apellerai la police! — кричит уже другой голос.

И сердце в моей груди ускоряет свой и без того нешуточный бег — пульс почти зашкаливает.

Куда мне бежать на моей-то коляске?

Безнадежное дело…

Точка. Баста… Отец будет счастлив узнать, что его сын заделался расхитителем могил!

— Алекс, коляску придется бросить, — слышу взволнованный голос Стефани, и беру себя в руки. — Бастиан поможет тебе.

Парень подставляет мне спину:

— Хватайся за шею, приятель. Пора улепетывать со всех ног!

Окрики на французском все ближе, и уже не один, а два прыгающих в темноте световых зайчика скачут от одной могильной плиты к другой — я обхватываю друга за шею, и тот выдергивает меня из коляски одним скорым, молниеносным рывком.

— А теперь держись! — командует он, и мы устремляемся прочь, вслед за Эрикой и тремя турбобабулями, прокладывающими путь среди кладбищенских дорожек.

Меня швыряет и бьет о спину Бастиана, почти выбивая из легки весь воздух без остатка — хватаю его рывками, словно стокилограммовый кит, исторгнутый океаном на песчаный берег. Почти задыхаюсь. Ребра болят…Ноги кажутся набитыми ватой, в глазах темнеет. Вот-вот разожму пальцы и рухну на вымощенную брусчаткой дорогу…

— Наш автомобиль! — радостно восклицает Стефани. А Мария кратко командует: — Ключи!

Слышу звук разблокировки двери, и мы вваливаемся в салон буквально на бегу.

Я все еще хватаю ртом воздух, а наш «фольксваген» уже срывается с места и несется по крутому серпантину дороги на опасной для жизни скорости…

— Ты нас угробишь, — ворчит на подругу фрау Хаубнер, но та продолжает жать на газ, и проржавевшая старая жестянка стоит у нее на коленях.

— Еле ноги унесли, — улыбается Эрика, качая головой. — Вот это я понимаю, приключение!

И Стефани отвечает:

— А драка на дороге и несостоявшееся похищение показались тебе недостаточно авантюрными? — И заключает: — Лично мне приключений хватило на годы вперед.

— Ты скучная! — ворчит Эрика. — Жить надо так, чтобы дух захватывало… Чтобы до мурашек по коже… чтобы до… — пытается подобрать подходящее сравнение, — до…

— До бабочек в животе, — подсказываю я, и Стефани вперивает в меня пристальный взгляд.

— Вот именно, — подхватывает Эрика мои слова, — до бабочек в животе, и никак иначе! — С этим словами она прыгает Бастиану на колени и впивается в его губы смачным поцелуем.

— Бедный мальчик, она съест его с потрохами, — как бы про себя произносит Хайди Риттерсбах, щелкая ненужным теперь фонариком. — Больше никакого умильного вида вязания, только безудержные страсти, как в мексиканском сериале…

— Я думал, все пожилые леди любят мексиканские сериалы, — улыбаюсь в ответ, уходя от сканирующего меня взгляда, и Кристина отзывается активным кивком:

— И чем длиннее, тем лучше.

Ее подруга издает наигранный мученический вздох.

— Я больше не стану пересматривать «Рабыню Изауру» в сотый раз кряду.

И обе хихикают, словно юные школьницы.

В этот момент теплые губы Стефани почти касаются моего уха, и я слышу ее слова:

— Бабочки, Алекс… некоторые бабочки совершают путь в тысячи километров… и все ради чего? — Сглатываю. — Ради того, чтобы обрести самих себя, — сама же и отвечает Стефани. — Думаю, ты тоже должен сделать нечто подобное…

— Что, мигрировать в теплые края?

— Нет, — машет она головой, — обрести себя… и я думаю, ты уже сделал это. Просто расправь крылья и лети!

И я улыбаюсь:

— Именно так я и сделаю, ведь коляски-то у меня больше нет. Все так, как ты и хотела…

— Это то, чего хотел ты сам, не я. — Потом стискивает мои пальцы: — По крайней мере, не только я, верно? Мы оба хотели этого. — А потом добавляет: — Пусть Эстер и была… неидеальным подарком на твое совершеннолетие, но, признай, именно ей удалось заставить тебя поверить в себя.

Я не готов к разговору об Эстер, особенно со Стефани — стискиваю зубы и отвожу взгляд.

«Неидеальный подарок» все еще тревожит мое сердце…

— Не сейчас, — цежу сквозь стиснутые зубы. — Это не тот разговор, который я готов вести в этот момент…

Стефани еще раз стискивает мою ладонь и молча откидывается на спинку своего кресла.

Отель в Ментоне встречает нас умиротворяющим, приглушенным на ночь светом у стойки ресепшена, за которой одинокий администратор провожает нас несколько сонным, но достаточно красноречивым взглядом…

Еще бы, мы шествуем за Марией с заржавленной жестянкой в руках, словно верные паладины — за святым Граалем! И у меня такоечувство, словно администратор за стойкой точно знает, откуда мы этот «Грааль» раздобыли: вот-вот свистнет в свисток и призовет доблестную жандармерию для поимки бессовестных расхитителей могил.

Образно говоря…

Наконец мы оказываемся за толстыми стенами гостиничного номера, обретая тем самым необходимое нам уединение, и Мария Ваккер водружает непритязательную жестянку на стол.

— Быть может, там внутри что-то вроде британского Кохинура, — предполагает Эрика, следя за действиями Марии. Та как раз пытается открыть крышку, однако та не поддается…

— Ржавчина почти спаяла края, — говорит Бастиан. — Здесь надо чем-то подсобить…

— Этим? — фрау Риттерсбах демонстрирует маникюрный набор, и Бас утвердительно кивает, вынимая из него миниатюрные ножнички.

Пока он трудится над жестянкой, мы терпеливо дожидаемся результата…

Уверен, про Кохинур Эрика просто пошутила: никто из нас по-настоящему и не ожидал ничего найти, уже само наличие этой коробки — сюрприз для каждого из нас… по крайней мере, для меня точно.

— Еще чуть-чуть! — взволнованно шепчет Мария, и проржавевшая крышка отлетает, словно выпущенное из пушки ядро.

Замираем, заглядывая в недра нашего «сундука сокровищ» …

24 глава

24 глава.

Стопка пожелтевших любовных писем, перевязанных красной лентой, деревянные четки с агатовым крестиком, костяной гребень и… томик стихов Густава Адольфо Беккера карманного формата — вот все, что мы обнаружили в жестяной коробке, в брезентовом свертке пятидесятилетней давности.

И никаких вам бриллиантов, золотых дублонов и сверкающих диадем — ничего, кроме пахнущего тленом прошлого, тщательно захороненного эмигрантом из Италии.

— Зачем он все это закопал в землю? — задает резонный вопрос Эрика, и мы невольно глядим на Марию, занятую перекладыванием писем отца.

Та касается их бережно, почти любовно, словно они сближают ее с умершим родителем, словно он снова воскрес для нее в этих незначительных для любого из нас предметах, некогда значащих для того столь много.

— Думаю, это был своеобразный акт захороненного прошлого. — И, заметив, что мы ждем объяснений, добавляет: — Во Франции отец познакомился с моей матерью.

Это тоже не о многом нам говорит, но, кажется, я начинаю догадываться, что она имеет в виду…

— Эти письма, — интересуюсь я, — от кого они?

— От девушки по имени Мария, — отвечает пожилая леди со слегка смущенной полуулыбкой.

— Мария? — удивляется Эрика. — И это, конечно же, не имя твоей матери?

Та отрицательно качает головой.

— Маму звали Гретхен и она была немкой, — говорит она, — а эти письма написаны на итальянском… и, я не уверена, но полагаю, их адресант — девушка, с которой их с отцом связывала любовная история еще там, на острове. Вот, посмотрите на штемпель почтового отделения, — и она показывает полуразмытое пятно на клапане конверта, — он на итальянском… Это ее письма отцу.

— Как интересно. — Стефани касается пальцами старого конверта. — Она писала ему во Францию и писала много, судя по количеству этих конвертов… — Задумавшись: — Почему же тогда они расстались? Почему ваш отец оставил ее, уехав с Сицилии? Не думаю, что тут замешаны мафия и преступления, возможно, это просто история о несчастной любви…

Мария грустно улыбается.

— Отец никогда не рассказывал о прошлом. Он был не тем человеком, который грустит о несбывшемся… однако иногда мне казалось, что есть что-то гнетущее его. Лежащее на сердце тяжелым грузом… — А потом берет в руки найденный нами томик стихов Адольфо Беккера и добавляет: — И стихи Беккера были его любимыми. Долгое время я думала, что «мое сердце захоронено под липами» — это строчка из его стихотворения. — И вздыхает: — Теперь понимаю, что ошибалась — его сердце действительно было захоронено под липами… во французской деревушке близ Ментона. Бедный papa!

— То есть он познакомился с вашей матерью, — вступает в разговор Бастиан, — и решил расторгнуть все узы прошлого, захоронив в этой старой жестянке все, связанные с бывшей возлюбленной?..

Мария издает еще один тяжкий вздох, и фрау Риттерсбах приобнимает ее за плечи в молчаливом жесте поддержки.

— Я не знаю, — произносит она совсем тихо. — Чтобы понять случившееся, мне надо хотя бы прочитать эти письма… Возможно, они расскажут хоть что-то, раскроют то, о чем отец никогда не говорил вслух.

Потом кладет руки на старые, чудом сохранившиеся листы пожелтевшей бумаги да так и замирает, притихшая и как будто бы ушедшая в себя.

Мы, не сговариваясь, решаем оставить Марию наедине с прошлым ее отца — медленно, по одному выходим из номера и прикрываем за собой дверь.

— Думаю, на сегодня нам хватило приключений, — говорит Стефани с виноватой полуулыбкой. — Прости, — в мою сторону, — что все так получилось, — и кивает на нас с Басом, слившихся друг с другом, словно сиамские близнецы.

Я заламываю бровь в своей привычной, слегка насмешливой манере.

— Поверь, висеть у Бастиана на шее совсем не так плохо, как могло бы показаться, — провожу рукой по его мощному бицепсу и подмигиваю: — Все-таки я свяжу ему голубой шарфик, на это-то моих нынешний умений должно хватить.

И Бастиан пихает меня в бок.

— Хватит поминать голубые шарфики и иже с ними. Тебе все равно ничего не светит, приятель…

— Вот именно, — поддакивает Эрика, чмокая парня в губы.

Мы со Стефани переглядываемся с улыбками.

— Ты разбиваешь мне сердце! — театральным голосом провозглашаю я, после чего мы желаем друг другу спокойной ночи и расходимся по своим комнатам. Вернее, почти расходимся, так как я, в отличии от некоторых, все еще полустою-полувишу на Бастиане, и тот ведет меня в мою комнату.

Усадив меня на кровать, он взъерошивает свои волосы и произносит:

— Слушай, скверно, что так получилось с твоей коляской… надеюсь, твой отец будет не очень зол из-за ее потери… — Мнется: — Да и ты сам, Алекс… как ты теперь?

— Как-нибудь, — я пожимаю плечами. — К тому же у меня есть ты.

— Ну да, — отзывается Бастиан далеко не столь радужным голосом. По всему видно, что его гнетет нечто невысказанное, и я решаюсь помочь другу:

— Говори уже, не томи несчастного меня.

И Бастиан тяжело оседает на ближайший стул. Такое чувство, словно это тяжкие мысли придавливают его к сидению стопудовыми гирями…

— Слушай, Алекс, мы так и не поговорили после того…

— … после того, как нам накостыляли в Инсбруке, хочешь сказать? — услужливо подсказываю я. — Да, не поговорили… да и нужды нет, если честно. Спасибо, что заступился за меня!

У Баса краснеют уши.

— Это ведь я придумал эту идею с Инсбруком и…

— … встречу с Эстер, — снова подсказываю я.

Он молча кивает, низко опустив голову, и я понимаю, что не сержусь на него… да и не сердился, если честно. Горько мне было, признаю, но, оглядываясь назад, понимаю — перегорело, все перегорело, даже горечь.

Внутри пепелище…

Думаю, Хайди Риттерсбах так и сказала бы: только на пепелище и стоит строить нечто новое, Алекс.

Уверен, так и есть…

— Знаешь, — говорю я, касаясь слегка поджившей разбитой губы, — иногда даже полезно получить кулаком в лицо — вставляет мозги на место. — И не могу сдержать широкой улыбки: — Ты, наверное, поэтому такой спокойный и умный… Бам — и полный порядок!

Бастиан качает головой, тоже улыбаюсь.

— Был бы я действительно умным — не потащил бы тебя к…

— Эстер, парень, ее зовут Эстер, — говорю я, толкая его в бок. — Можешь уже начать произносить это имя без опасения выдернуть чеку из гранаты по имени Алекс.

И Бастиан хмыкает

— Прости.

Потом мы сидим молча… минуту, две, три… Не знаю точно. Я как будто бы жду чего-то, и Бастиан меня не разочаровывает:

— Знаешь, а ведь Стеф давно сохнет по тебе, — произносит со вздохом. — Только потому я все это и придумал. Ты знал или нет?

— Теперь знаю.

Бастиан вскидывает глаза:

— Правда? Она сказала тебе?

— Она меня поцеловала, — улыбаюсь в ответ. — И это здорово меня ошарашило… — И уже без улыбки добавляю: — До этого я не знал.

— До поцелуя или до поездки? — решает уточнить Бастиан, и я отвечаю, как есть:

— До поездки. Осознание пришло как бы само собой…

— А раньше осознать это было слабо? — наигранно хмурит брови мой собеседник и добавляет: — Знаешь, ей все равно, будешь ты ходить или нет… она просто любит тебя. Сам не знаю, что она нашла в тебе, только это правда!

И мы улыбаемся друг другу с такой теплотой и взаимопониманием, что у меня в груди екает сердце… то самое, казавшееся безнадежно омертвелым — оно вдруг расправляет выбившиеся из кокона крылья, встряхивает ими… и делает первый неловкий взмах.

Вцепляюсь пальцами в покрывало, дышу глубоко и часто, словно глубоководный пловец, вынырнувший из недр океана, а потом наконец произношу:

— Я буду ходить. Я могу… и я это сделаю.

Скрюченные пальцы медленно разжимаются…

Впервые с начала нашего путешествия я не просыпаюсь с мыслью о немедленном бегстве: лежу в постели, сладко потягиваясь и попутно размышляя, не приснились ли мне три эльфоподобные кладоискательницы, насильно потчующие меня ванильным пудингом…

На самом деле я люблю ванильный пудинг. Такое вот откровение! И я полюбил я его не после вчерашней ночи, далеко не так — я любил его всегда и теперь думаю об этом с улыбкой.

Наверное, стоило бы рассказать об этом Хайди Риттерсбах — ее бы это повеселило.

И невольно улыбаюсь: если только она сама не сбежала в неизвестном направлении: кто их, турбобабуль, разберет…

Раздается стук в дверь, и на пороге появляется Бастиан.

— Ну, как ты? — спрашивает он. — Готов вставать?

Улыбаюсь в ответ.

— Ты теперь моя персональная нянька?

Дверь распахивается, и Эрика вихрем врывается в комнату, оглушая нас своим сюсюкающим:

— Где тут наш маленький кроха, которого надо накормить с ложечки? — плюхается на мою кровать и сует в лицо котенка. — Чмоки! — требует она. — Иначе Спичка обидится.

— Вообще-то я не целуюсь с кошками, — слегка кривлю я свой нос. — Может, просто обнимашки?

Эрика закатывает глаза.

— Вы такие скучные! Я вообще не понимаю, что делаю рядом с вами! — восклицает она, направляясь вон из комнаты. И — в кошачье ухо: — Пойдем лучше к нашей милой Хайди Риттерсбах, Спичечка, та не оставит маленького котенка без подобающего ему поцелуя! Кстати, — это снова в нашу сторону, — мы ждем вас за завтраком… Поторопитесь.

Немного контуженные темпераментной Эрикой, мы с Бастианом переглядываемся:

— Тебе с ней не скучно, я полагаю, — произношу в сторону друга, и тот, по обыкновению, смущается.

— Никак не могу довязать свитер к отцовскому дню рождения, — сетует он, тяжело вздыхая. — Никогда не думал, что девушка может быть такой… такой…

— Очаровательной? — подсказываю я.

— Такой неугомонной, шумной, вертлявой, бесконечно неумолкающей, — заканчивает свое предложение Бастиан.

Демонстративно округляю глаза.

— Похоже на признание в любви, — насмешничаю я, и парень расплывается в широкой улыбке. Такой я еще никогда у него не видел…

— Наверное, так и есть, — на полном серьезе произносит он, задумавшись на секунду, а потом меняет тему разговора: — Впрочем, нас ждут внизу, — подставляет плечо и помогает мне выбраться из постели.

Вся компания целиком — даже Бутерброд со Спичкой — дожидается нас за большим совместным столом в ресторане гостиницы; я коряво двигаю ногами в их направлении…

Зачеркиваем слово «коряво»: я ДВИГАЮ ногами в их направлении!

Коряво, но двигаю, пусть и полувися на Бастианом плече.

Впервые я позволяю себе прочувствовать такую возможность, как самостоятельное передвижение без инвалидной коляски… Пять пар глаз глядят на меня с нескрываемым восхищением, так что я даже немного тушуюсь.

— Все нормально, не надо ТАК на меня смотреть, — кидаю на ходу, прочищая неожиданно осипшее горло.

У Стефани блестят глаза, и я стараюсь не смотреть на нее — не хватало еще самому расчувствоваться сверх меры. Смотрю на Хайди Риттерсбах, поглаживающую котенка…

— Ванильные пудинги творят чудеса! — произношу с веселым блеском в глазах, и та протягивает мне руку.

— Присаживайся, мой мальчик, я всегда знала, что именно так и будет. Рада за тебя! Мы все рады, не так ли, мои дорогие? — она обводит нашу компанию счастливыми глазами, и я знаю, что все это не пустые слова — каждый из этих людей действительно рад за меня, что они хором и подтверждают.

Впрочем, они могли и смолчать — их глаза красноречивее любых слов.

В этот момент звонит мой телефон…

Бастиан опускает меня на стул, и я отвечаю на звонок. Отец. Точен, как швейцарские часы…

— Доброе утро, пап… Все нормально, да… Сижу за столом и собираюсь завтракать. А ты?.. Нет, мы в Сент-Аньесе… У одной из наших попутчиц с этим местом связаны ностальгические воспоминания, — улыбаюсь Марии со стопкой пожелтевших писем под рукой. — Да, скоро двинемся дальше, думаю, сразу после завтрака… Нет, нет, все хорошо! Тебе не о чем волноваться. Настроение?.. Все хорошо, пап, я же говорю… Я таким себя и чувствую. Передавай привет Шарлотте!.. Хорошо, сделаю.

Нажимаю «отбой» и замечаю, что по-прежнему являюсь объектом всеобщего внимания.

— Невежливо подслушивать чужие разговоры, — пеняю своим невольным слушателям и добавляю: — Кстати, вам привет от отца!

— О, как это мило с его стороны! — умиляется Хайди Риттерсбах. — Такой приятный во всех отношениях мужчина.

Я улыбаюсь: они даже не знакомы, и столь лестные умозаключения здорово смутили бы моего отца при личном знакомстве. Мне даже хочется, чтобы оно произошло…

И эта мысль влечет за собой другую:

— Так что же, наше дорожное приключение закончено?

Эрика хватает Баса за руку и крепко ее стискивает — лицо у нее делается абсолютно несчастным. Я и сам ощущаю комок в горле…

Сглатываю.

Расслабляю сжатые было челюсти…

Вспоминаю бабочку, расправившую крылышки в моей груди, и тогда Стефани говорит:

— В Сан-Тропе есть чудесный маленький музей, посвященный бабочкам: он состоит из работ Дани Лартига, страстного собирателя и коллекционера экзотических бабочек. — И более нерешительно: — Думаю, Алексу было бы интересно посетить его… приключение не закончится, пока он не сделает этого.

И глядит мне прямо в глаза — я взгляда не отвожу.

Застывшая секунда — как бабочка в янтаре!

— О, — восклицает фрау Риттерсбах, — я никогда не была в музее бабочек. Должно быть, это невероятно красиво! — и подружки вторят ей молчаливыми кивками. — К тому же, — продолжает она, — мы просто не можем упустить такую возможность, намочить ноги в водах Средиземного моря… Оно ведь вот, прямо у нас под боком! — И заключает: — Решено, мы едем любоваться бабочками и мочить ноги в Средиземном море.

Лицо Эрики — и не только ее на самом деле — расплывается в радостной улыбке.

25 глава

25 глава.

— В последнем письме, датированным примерно мартом тысяча девятьсот пятьдесят четвертого, Мария сообщает отцу, что ее сосватали некому Альфредо Джованни, рыбаку из Ачитреццы, и что свадьба состоится не позднее праздника Вознесения Господня… а это, — поясняет Мария, — примерно май-июнь, всегда по разному, и именно поэтому, я полагаю, переписка между влюбленными сошла на нет…

— … И ваш отец закопал эти письма под французскими липами, — добавляет Эрика, прижимая к груди руку с котенком. — Бедные влюбленные!

А Стефани спрашивает:

— Вам так и не удалось выяснить, что послужило поводом к их разлуке?

Мария качает головой — некоторые тайны так и остаются неразгаданными — а потом вынимает из кармана красную ленту, ту самую, которой были перевязаны старые письма, и протягивает мне.

— Это тебе, Алекс, — произносит с самым серьезным видом.

Я принимаю этот незамысловатый дар — как по мне, так дарить красные ленты полагается скорее девушкам — и в смущении улыбаюсь:

— Красная лента… почему я? И зачем? — мне немного неловко быть объектом особого отношения со стороны Марии. — Почему бы вам не подарить ее одной из наших девушек…

Но Мария помещает ленту в середину моей ладони и складывает на ней пальцы по одному.

— Существует такое поверье, — говорит она мне, — что люди, связанные красной лентой, никогда не расстанутся… Она как бы символ нерушимости их союза, их готовности быть друг с другом в любых обстоятельствах. Они выбрали друг друга, и лента скрепляет этот союз… — И через секунду: — Лента же, принадлежащая другим влюбленным, обладает особенной силой… — Я молчу, даже не поминая о том, что конкретно эта нить не принесла единства своим обладателям (если, конечно, они вообще вкладывали в нее такой смысл), а потом говорю «спасибо», осознавая, что для Марии подобный дар является особенным — ее сухонькая рука по-собственнически лежит на стопке пожелтевшей бумаги.

Через час мы снова в дороге, и Эрика улыбается, завороженно следя за ловкими пальцами Бастиана, управляющимися со спицами…

— Я должен закончить еще до приезда, — нежно, но с твердостью отстраняет он от себя вездесущие руки девушки. — Не отвлекай меня, пожалуйста!

— Окей, — наигранно вздыхает она, откидываясь на спинку сиденья, — большой парень желает остаться наедине с собой… — И через секунду добавляет: — Ребята, а никого не напрягает, что вместо парочки чистейшего вида бриллиантов, мы отыскали всего лишь стопку старой бумаги?

Мы все единодушно качаем головами, при этом Стефани глядит на меня, а Бас — на Эрику. Мы не произносим этого вслух, но каждый из нас в той или иной степени понимает, что клад — это не всегда драгоценные камни и золото: иногда это друзья, подставившие плечо в самый трудный момент твоей жизни; любовь, встретившаяся на пустой дороге ранним росистым утром; новое переосмысление жизни… Ноги… и крылья за спиной… и вообще сама цель, маячащая в конце пути.

Мы все осознаем это в той или иной степени…

Красный «опель-кардинал» маячит позади, нет-нет да помигивая нам фарами — турбобабули никогда не унывают и в них такой заряд бодрости и жизнерадостности, что мы едва ли способны найти разницу между ними и нами. Мы как своеобразная дорожная банда, каждому из членов которой не больше восемнадцати!

— Мне будет жаль расставаться с ними, — произносит вдруг Эрика с грустинкой во взгляде, и мы молча подписываемся под ее словами.

Через три часа, выстояв получасовую пробку на въезде в Сен-Тропе, мы наконец подъезжаем к знаменитой набережной в районе Ла Понш: здесь, при небольшом сувенирном магазинчике с множеством разнообразных безделушек, и проживает чета Шнайдер, родители Баса и Стефани.

Едва мы паркуемся у витрины с претенциозной надписью «Paradis de Souvenirs“, как из ее недр выскакивает довольно молодая женщина с копной каштаново-бардовых волос и расцветает счастливой улыбкой.

— Андре, — выкрикивает она куда-то за спину, — дети приехали! — И уже в нашу сторону: — Наконец-то.

Вслед за этим восторженным выдохом она заключает Стефани в свои удушающие объятия, а потом останавливает взгляд на мне:

— Алекс, не так ли? — спрашивает она, протягивая мне руку. — Наконец-то мы можем познакомиться… Камилла.

— Александр, — отзываюсь в ответ, и мать Стефани и жмет мою руку, и тискает меня одновременно.

Мне едва удается устоять на ногах, вернее полу устоять на ногах, вися, по обыкновению, на Бастиане. Камилла Шнайдер замечает это и произносит:

— Где твоя коляска, дорогой? — И не дожидаясь ответа, уже в сторону Бастиана: — Здравствуй, сынок. Дай я тебя расцелую! — расцеловывает смущенного парня в обе щеки. — Так где все-таки Алексова коляска? В багажнике? — Мы не успеваем и рта раскрыть, а она уже протягивает руку Эрике: — Здравствуй, с тобой мы еще не знакомы — Камилла.

— Эрика, — отзывается девушка со смущенной полуулыбкой, на секунду позабыв о мяукающей у ее ног Спичке.

— И Эрика у нас кто? — любопытствует фрау Шнайдер.

У Бастиана краснеют уши, когда он басит:

— Моя девушка.

Фрау Шнайдер, и без того счастливо улыбающаяся, делается еще чуточку улыбчивее и счастливее.

— Девушка Бастиана, — ахает она и выкрикивает все туда же, в сторону распахнутой двери магазинчика: — Бастиан привез к нам свою девушку! Поверить не могу. — Потом снова переключается на меня — и все это в одну миллисекунду: — Так где все-таки твоя коляска?

— Мы ее потеряли, — приходит ко мне на выручку Стефани. — Случайное недоразумение.

И фрау Шнайдер снова кричит:

— Андре, только представь себе, они потеряли инвалидную коляску Алекса!

В этот момент отец Бастиана наконец-то появляется на пороге своего магазина — это маленький, полный мужчина с большими усами, как у Эркюля Пуаро:

— Оля-ля, — восклицает он, кидаясь обнимать сына, меня, Стефани и Эрику впридачу. Даже Спичке он тыкается в шерсть с улыбкой в пол лица… — Вот и мои дорогие детишки! Наконец-то вы здесь. Как я рад, как счастлив… Камилла, немедленно веди их на кухню — уверен они голодны, словно волки! А у папы Андре как раз томится превосходный луковый суп на плите, а еще я испек замечательное клафути… все, как ты любишь, дорогая! — и он щиплет Стефани за щеку, словно маленькую.

Та смущенно глядит на меня, как бы прося прощение за эти чрезмерные словоизвержение и экзальтацию, в которых родители Бастиана и Стеф едва ли не топят нас, словно в сладком сиропе.

В этот момент турбобабули, припарковавшиеся сразу за нами, жмут на клаксон своего ретроавтомобиля, и Хайди Риттерсбах машет нам рукой:

— Встретимся завтра у музея с бабочками в десять утра. Не опаздывайте! — Потом Мария жмет на педаль газа, и они уносятся в сторону Пампеллона.

— Кто это? — удивляется Камилла Шнайдер.

И Стефани пожимает плечами:

— Наши дорожные попутчицы: три восемнадцатилетние турбобабули с Бутербродом на заднем сидении!

После чего мы отправляемся подкреплять наши силы луковым супом и… кла-фу-ти, чем бы оно там ни было.

Сен-Тропе относительно мал и компактен, и обладает незабываемой сибаритской атмосферой, которая словно разлита в воздухе вместе с морской солью и ароматами французской кухни.

Вечером мы сидим у башни в старом рыбацком порту в квартале Ля Понш и любуемся разноцветными камешками, поблескивающими в воде при заходящем солнце… Расцвеченные небывалыми красками облака, кажутся нарисованными, и мы улыбаемся, припоминая все эпизоды нашего маленького дорожного приключения.

Эрика полулежит на Бастиановой груди, а наши со Стефани ладони неловко замирают друг подле друга — одно робкое движение, и мы бы соприкоснулись пальцами. Ни один из нас на него не решается…

После поцелуев под летним дождем мы так больше и не затрагивали тему наших взаимоотношений: я все еще не уверен, что готов к чему-то новому, и Стефани, полагаю, знает об этом.

— Здесь так спокойно! — произносит Эрика, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я могла бы остаться здесь навсегда.

— Что наши родители и сделали однажды, — отзывается Бастиан, кидая в воду плоский камешек. — Это место так больше их и не отпустило…

И Эрика замечает:

— Они кажутся такими счастливыми…

А он пожимает плечами:

— Они такие и есть.

Потом мы замолкаем, погруженные в собственные мысли, пока Эрика снова не произносит:

— Знаете, что однажды сказала мне Мария? — Загадочно улыбается: — Она сказала, цените тех, кто умеет видеть в вас три вещи: печаль, скрывающуюся за улыбкой; любовь, скрывающуюся за гневом и… причину вашего молчания. — После этого оборачивается к Бастиану и глядит прямо в его глаза: — Что ты сейчас видишь, здоровяк? — спрашивает она, замерев с тонкой улыбкой на губах.

Парень глядит на нее долгую томительную минуту, а потом выдыхает:

— Любовь? — Тогда Эрика подается вперед и целует его в губы.

… а я сдвигаю ладонь, и наши со Стефани пальцы наконец-то переплетаются. Вижу, как розовеют ее щеки, как рвется вспугнутая нахлынувшими эмоциями венка на виске, как зрачки предательски расширяются, словно готовые поглотить меня целиком.

Это тоже любовь, думаю я, стискиваю ее ладонь еще крепче.

Следующим утром мы всемером посещаем La Maison des Papillons, старинный провансальский особняк в центре города, в котором собрано более тридцати пяти тысяч разнообразных бабочек, и мне доставляет несказанное удовольствие наблюдать восторг каждой из наших турбобабуль и Эрики впридачу, Стефани если и восторгается, то точно не бабочками — главная причина ее восторга — это я сам.

Вижу, как она наблюдает за мной, отмечая каждую эмоцию на моем лице, как радостно замирает, когда я живопишу Кристине Хаубнер жизненный цикл Pontia daplidice, белянки рапсовой, как блестят ее глаза, когда я обещаю подарить той с десяток тропических бабочек в благодарность за наше кладоискательное приключение.

Как я не замечал всего это раньше?

И почему нельзя повернуть время вспять?

А, может, и не нужно ничего ворачивать, просто нужно научиться жить дальше…

— Мама просила пригласить вас к нам на обед, — говорит Стефани, когда мы выходим из музея с широкими улыбками на лицах. — Я обещала, что вы придете, так что даже не думайте отказываться.

— Даже и не думали, дорогая, — фрау Риттерсбах поправляет свою широкополую шляпку. — Мы просто жаждем познакомиться с вашими родителями, но для начала мы кое-что сделаем, — и замирает с заговорщическим выражением на лице.

— И что же вы задумали на этот раз? — любопытствую я.

— О, тебе понравится! — кивает она, увлекая нас в сторону пляжа. — Небольшая прогулка — и мы полностью в вашем распоряжении.

И когда мы выходим к воде, маленькая предводительница вынимает из своего неизменного ридикюля садовую лопатку и подает ее мне. Я улыбаюсь:

— Будем откапывать новый клад?

Она качает головой.

— Нет, будем его закапывать. — С этими словами из того же ридикюля появляется фарфоровая фигурка в виде ребенка на инвалидной коляске… По расцветке я понимаю, что ребенок — девочка, в руках у нее корзина с цветами, и я мгновенно понимаю, с какой целью все это задумано… У меня стискивает горло. До хрипоты. До залипшего в легких воздуха…

До негромкого «где вы только нашли такую?» и ответа:

— Чего только не найдешь в сувенирных лавках этого милого городка. — А потом добавочного: — Правда, всех мальчиков уже разобрали, остались только девочки… Однако, уверена, мы вполне обойдемся самой идеей происходящего? — И указывает на песок под ногами: — Копай, Алекс. Погребем твое прошлое глубоко и желательно навсегда.

После чего под одобрительные восклицания друзей я выкапываю ямку достаточного размера, укладываю в нее фарфоровую фигурку и засыпаю ее песком. Для надежности Мария утаптывает ее ногами…

— Покойся с миром! — произносит она при этом. — Покойся с миром тяжелое, недоброе прошлое… К тебе больше нет возврата — и к счастью.

После чего мы снова улыбаемся друг другу, выбросив из головы нашу метафорическую панихиду по моему прошлому, а потом направляемся к припаркованному у цитадели автомобилю. Вид оттуда открывается чудесный, и наша минутная грусть сменяется радостным предвкушением отдыха и будущего веселья…

Я поворачиваю голову, чтобы разделить эту минуту со Стефани, когда вдруг замечаю… трясу головой, чтобы развеять секундную галлюцинацию, только это не помогает.

Эстер…

Именно Эстер стоит в стороне у дороги и глядит на меня, не отрываясь. На ней все тот же так хорошо мне знакомый желтый сарафан и рассыпавшие по плечам волосы, которые едва заметно перебирает легкий морской ветерок.

Сердце екает…

— Алекс? — окликает меня Стефани, заметив, должно быть, выражение моего лица. — В чем дело? — и тоже замечает Эстер.

Значит, та действительно не галлюцинация.

Разговор за спиной смолкает — мои спутники тоже заметили Эстер, ясное дело.

Я же как будто бы опрокинут в прошлое, то самое, которое мы только что похоронили и которое я поклялся себе никогда не вспоминать…

— Подсобишь? — говорю я Бастиану, и тот нехотя подводит меня к Эстер.

Шаг… другой… сглатываю… дышу…

— Здравствуй, Алекс! — говорит она мне, нервным движением отводя волосы от лица. — Ты без коляски…

И я спрашиваю:

— Что ты здесь делаешь?

Собственное сердце почти оглушает: боже, какая же она красивая! Особенно в этом солнечном сарафане посреди солнечного Сен-Тропе.

— Я ждала тебя. Знала, что ты появишься здесь рано или поздно…

— Откуда? — стараюсь говорить с ней как можно тверже, и это выходит почти сердито.

— Вот, одна из твоих спутниц оставила мне эту записку, — Эстер протягивает мне белый листок бумаги с логотипом гостиницы в Инсбруке.

Хайди Риттерсбах — узнаю ее почерк по надписям на карте.

— Алекс, мы может поговорить наедине? — просит Эстер, краем глаза косясь на Бастиана, поддерживающего меня. — Пожалуйста.

Тот так отчаянно пыхтит, выражая свое негодование самим присутствием Эстер в этом городе, что той навряд ли приятно его соседство.

— Бас, поможешь мне добраться вон до той скамейки? — указываю в сторону скамьи у самой воды.

— Ты уверен? — осведомляется он.

— Абсолютно.

И тот отводит взгляд:

— Хорошо.

Мы делаем пару шагов в указанном направлении, а потом я останавливаюсь, нащупав в кармане красную ленту, подаренную Марией.

Меня словно током прошибает…

Оглядываюсь на Стефани… и вижу на ее лице такую смесь ужаса и отчаяния, что сердце невольно пропускает удар.

Волосами Эстер все еще играет ветер…

— Постой, Бас, мне нужно кое-что сказать Стефани, — говорю я другу, и тот ведет меня к сестре.

Она ждет, не шелохнувшись, — никогда не видел у нее такого лица. Опрокинутого… Больного. Она ничего не говорит — я тоже молчу, только вынимаю красную ленту и молча вкладываю ее в безвольно повисшую ладонь.

Та стискивает ее, словно утопающий — соломинку… выдыхает… сглатывает… и я наконец позволяю Бастиану увести себя к скамье для разговора с Эстер.

Эпилог

Маленькая пухлая ручка взметнулась, призывая официанта.

— Принеси-ка нам, дорогой, еще по бокалу этого чудесного молочного коктейля, — просит старушка, кивая на свой предыдущий заказ, почти ополовиненный. — И не жалей зефиринки — сыпь по полной. Спасибо, дорогой.

Официант, безусый мальчишка лет восемнадцати, в смущении спешит прочь, лишь мельком взглянув на новых посетителей: огромного парня в теплой зимней куртке и маленькую девушку в шапке с забавным помпоном — те окидывают помещение кафе ищущим взглядом и расплываются в улыбках, когда три руки одновременно призывно машут им из-за углового столика.

— Мы не опоздали? — любопытствует девушка, стаскивая с головы шапку и одаривая каждую из старушек приветственным поцелуем.

Та, что в зеленом кардигане, с улыбкой отвечает:

— Вы одни из первых. Присаживайтесь.

Молодые люди плюхаются на стулья, и девушка пеняет своему спутнику:

— Вот видишь, а ты еще говорил, что это я долго копаюсь… Ворчун! — с этими словами она тискает его за обе щеки, и парень наигранно хмурит брови.

В этот момент колокольчик над дверью снова звякает, и в уютное тепло маленького кафе вплывает сначала огромный живот, а потом уже и сама его обладательница: рыжеволосая девушка со страдальческим выражением на лице.

Теперь уже пять рук одновременно взметаются в воздух, и страдальческое выражение на лице последней сменяется радостной улыбкой.

— Лучше бы вам ничего не говорить! — произносит она на подходе, забавно ковыляя в их сторону и подпирая поясницу левой рукой. — Этот живот сводит меня с ума.

Парень в теплой куртке выдвигает ей стул, и беременная девушка тяжело опускается на него сначала одним, а потом уже и другим боком. — Я похожа на огромного гиппопотама. Скорей бы все это закончилось!

— Ой нет, ты такая милая, — умиляется спутница большого парня. И уже склоняясь к огромному животу рыжеволосой: — Ну, как ты там, готов уже осчастливить мамочку и папочку своим появлением? — А потом шепчет нечто неудобовразумительное, так что обладательница огромного животаинтересуется:

— Что ты ей там нашептываешь?

И девушка лукаво улыбается:

— У нас свои секреты, большая мамочка, — и оглаживает живот подруги.

— Когда придет время — позвони мне, — обращается к девушке одна из старушек. — А оно придет очень скоро: живот уже опустился… Осталось недолго.

— Скорее бы! — стонет та с тяжелым вздохом, а потом интересуется: — Так что, время пришло? Вам удалось подобрать подходящую кандидатуру?

И трое молодых людей с одинаковым интересом глядят на своих немолодых собеседниц.

Те позволяют официанту поставить перед ними три бокала молочного коктейля, наперебой благодаря его за достаточное количество розовых зефиринок, а потом самая говорливая из них произносит:

— Да, кое-кто отыскался… Наконец-то.

— И? — не может сдержать любопытства одна из девушек. — Кто она? Где вы ее нашли? — И заключает почти шепотом: — Она согласна?

Три луквоглазых «сфинкса» с лицами милых старушек многозначительно улыбаются.

— Сегодня вы с ней познакомитесь, она должна прийти с минуты на минуту.

Самая тихая из них глядит на наручные часы — одновременно с этим колокольчик над дверью снова тренькает…

— Вот и она! — произносит старушка, привлекая всеобщее внимание к девушке с детским автокреслом для новорожденного в руках. Следом за ней входят высокий парень и девушка-блондинка.

Все трое приближаются к поджидающей их компании: девушка с ребенком, смущенная и раскрасневшаяся то ли от мороза, то ли от неловкости, жмется в стороне, а высокий парень пожимает каждой из трех старушек ее морщинистую руку. Девушка-блондинка целует их в щеки…

Когда с приветствиями покончено, пожилая леди с ридикюлем произносит:

— Наконец-то все в сборе! Рада видеть каждого из вас. — И в сторону девушки с ребенком: — Присаживайся, девочка моя. Сейчас я тебя со всеми познакомлю!

Та ставит автокресло на пол и присаживается на стул:

— Извините, что опоздала, — лепечет она по-детски тоненьким голоском, — просто Ангелика всю ночь маялась животиком, и я уснула только под утро…

— Не беда, — спешит успокоить ее сердобольная старушка, с улыбкой поглядывая на спящую в автокресле малышку. Той едва ли больше пары месяцев, и выглядит она по-настоящему очаровательно… — Итак, — Хайди Риттерсбах отводит глаза от ребенка и глядит на всех пристальным взглядом, — знакомьтесь — Эмили Веллер, та самая девушка, которую мы так долго искали…

И долго искомая девушка лепечет с самым перепуганным выражением на лице:

— Надеюсь, я вас не подведу! — и поправляется: — Надеюсь, мы вас не подведем.

И каждый из сидящих за столом невольно ей улыбается.

Оглавление

1 глава. Алекс

2 глава

3 глава

4 глава

5 глава

6 глава

7 глава

8 глава

9 глава

10 глава. Стефани

11 глава

12 глава

13 глава

14 глава

15 глава

16 глава

17 глава

18 глава

19 глава. Алекс

20 глава

21 глава

22 глава

23 глава

24 глава

25 глава

Эпилог