КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124645

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Hell to the Heavens (СИ) [ghjha] (fb2) читать онлайн

- Hell to the Heavens (СИ) 1.28 Мб, 337с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - (ghjha)

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Königin der Nacht ==========

Аякс влюблён. Сначала ему это до безумия не нравилось. Навязчивые мысли о его временном проводнике по землям архонта ветра заставляют вздрагивать, искать подводные камни в каждом действии капитана. А потом с облегчением осознавать то, что их нет.

Аякс привыкает к своим новым обязанностям не сразу. Мёртвая Синьора, волнение, орден бездны, заставляют её величество действовать более деликатно в некоторых аспектах. Рыцари тоже явно не в восторге от того, что натворила его покойная коллега. Поэтому и приставили ему в сопровождающие её, пока не вернулся их магистр с кавалерией, которой Леди Альберих должна командовать. Он помнит, ему как-то рассказывали об этом рядовые агенты, почему-то говоря о том, что она действительно страшна в гневе.

Но пока что, предвестник видит лишь человека, едва ли годящегося ему в соперники. Улыбается довольно, чувствуя чужое раздражение, вскидывает брови, ожидая пока та обернётся к нему лицом.

— Не боитесь того, что я убегу из-под вашего надзора, капитан? — язвит Тарталья, склоняя голову в бок и принимаясь сверлить глазами чужую спину, подмечает что собой Альберих всё-таки невероятно хороша.

Слышится короткий смешок, она опускается на корточки, касаясь пальцами коры дерева. Вздыхает, заставляя собеседника внимательно проследить за движением своих плеч. А потом разворачивается к нему лицом, хитро прищуривая глаз.

— Если честно, я и видеть вас не желаю… — фыркает она, подходя к предвестнику и недовольно смотрит на него, словно там что-то написано. — Надеюсь, что надолго вы тут не задержитесь.

Он мысленно смеётся, пока не решаясь сказать о том, что он пробудет здесь очень долго. Звёздочка в чужом глазу недобро загорается, а после вовсе исчезает из поля зрения.

***

Аякс безумно скучает. Скучает по сражениям, запаху и вкусу крови, приятной боли по всему телу от затянувшегося поединка. Бумаги бесят, раздражают подчинённые и насмешливый блеск в глазах проводника тоже безумно злит.

Он прикусывает губу каждый раз, когда думает о ней. О том как счастливо она улыбается, стоит ему оказаться у дверей гостиницы, никогда не заходя далее двери, совершенно не желая находится в его компании дольше положенного. Он давит в себе навязчивое желание идти с нею до двери номера, давит желание прикоснуться губами чужих пальцев прежде чем они распрощаются.

Она смеётся, уходя в сторону таверны, оставляя предвестника одного, скрывается за дверьми и не выходит до её закрытия. Тарталья хочет верить в то что она просто до беспамятства напивается, а не видится там с кем-то близким или важным. Он стискивает зубы, осознавая что привязался к этой особе. В конце концов, не худший вариант. На лице расцветает довольная улыбка. Ему не хочется возвращаться в номер сегодня, но он сделает всё, чтобы не прийти туда завтра. Он обязательно уговорит её отвести его в склонам светлой короны, лишь бы не чувствовать присутствия кого-то ещё.

— Ты влюблён в неё, — шепчет сознание.

И Аякс соглашается, сжимая руку в кулак.

Предвестник скрывается за дверьми номера и сбрасывая обувь, падает в постель. С пониманием собственных чувств становится немного легче. В глазах загорается огонь. Кажется у него намечается новый поединок. Сначала это кажется бредом, но стоит ему закрыть глаза, он начинает осознавать что это никакое не безумие, что ему действительно хочется прикоснуться к ней, что хочется заполнить все мысли, заполучить чужое доверие, увидеть что-то мягкое вместо раздражения в чужих глазах.

Сон приходит на удивление быстро, не душит своими кошмарными объятиями, не заставляет улыбаться от запаха крови… Как давно он не видел чего-то подобного, неужели мысли о своих чувствах действительно настолько сильно окрылили его?

***

Мальчишка осознавал, что подходить к объекту своей симпатии придётся очень осторожно. Знал что придётся порою задавать неудобные вопросы и подсылать своих людей, чтобы те внимательно за ней наблюдали. Аякс довольно улыбается, из окна замечая чужой силуэт. Она никогда не заходит в гостиницу, никогда не заглядывает в его окно и не улыбается охране. Словно делает нелюбимую часть работы.

Мгновение, оборот головы, обрывками доносится её голос. Отвлеклась на малышку, и местного алхимика. Это отрезвляет лучше холодной воды после сна, заставляя быстро собраться.

Можно ли считать его задумку свиданием, если он не берёт с собой ничего кроме пледа? Или же… Наверное, самое время поговорить. Не то чтобы он ожидает её ласки сразу же после внезапного признания… Но тогда ему придётся очень сильно постараться над тем, чтобы не наброситься на неё, чтобы не прижать чужие руки над головой, чтобы не стиснуть её талию, чтобы не уткнуться носом в девичий изгиб шеи, желая клеймить, присвоить и больше никогда не выпускать. О, он бы с радостью сомкнул руки на её талии, прижался бы к чужой спине и тихо нашёптывал что-то ласковое, что-то, чего она определённо заслуживает. Звёздочка в синем глазу смотрит на него с вопросом.

Это так просто, но в тот же момент безумно тяжело, преодолеть мост и попросить о свидании как можно дальше от лишних глаз.

— Горы светлой короны? — удивлённо спрашивает она, посмотрев не него без привычного раздражения. — Почему именно туда?

Он улыбается, безумно радуясь чужому снисхождению. Но как не рассказать всё, отвечая на этот простейший вопрос? Как противостоять чужому очарованию, когда безумно хочется оказаться чуть ближе? Она ждёт, внимательно смотря на него, облизывает губы, замечая как глаза предвестника следят за кончиком её языка. Невольно хочется фыркнуть и отвернуться, однако она не успевает этого сделать, видя как чужая рука плавно касается её запястья и тут же отстраняется.

Альберих вздрагивает, но не отстраняется, ожидая ответа. И правда, зачем ему понадобилось идти в безлюдную часть владений ветра, что одновременно находится не так далеко от города. Она бы удивилась гораздо меньше, если бы её попросили пойти прямо в логово дракона востока.

— Я хочу поговорить с тобой без лишних ушей… — вздыхая, отвечает Аякс, подходя на полшага к проводнику.

В своё время, он был безумно счастлив, когда Кэйа всё-таки кивает, направляясь в указанном направлении. Ей не нравится то, что вокруг происходит, ей кажется что этот несносный предвестник слишком часто находится рядом, вьётся, вьётся, въедается взглядом в её фигуру, не обернёшься вовремя, почувствуешь касания к спине или локтям. Стоит отвлечься и чужие пальцы сожмутся на её шее.

Но каждый раз, оборачиваясь, она видит его сбоку от себя, слишком близко, чтобы её можно было задушить. В подобные моменты, ей безумно хочется спрятаться, но вместо этого лишь натянуто улыбается, отворачиваясь от него.

Сейчас отвернуться не получится, потому что намечается разговор. Он может быть о чём угодно и это безумно её пугает. И всё же она улыбается, не понимая почему в этот раз тот идёт рядом, а не за спиной. Он улыбается, не сводя с неё глаз, щурится, ласково улыбаясь и ждёт, заставляя её поёжиться.

***

Ветер треплет её волосы, заставив её обнять себя за плечи. Чужой тихий голос пугает и заставляет обернуться. Тот усаживается на пледе, и кивает, приглашая её устроиться рядом. Ласково-ласково смотрит на неё, ожидая пока она усядется рядом, чуть сжимает плед, едва не сгорая от нетерпения. Хочется, хочется чтобы она оказалась рядом, хочется выговориться и уткнуться носом в плечо девушки, вдохнуть этот запах, чтобы окончательно убедиться в том, что без неё он ни за что не покинет это место.

Вздрогнув от пронзительного порыва ветра, она сдаётся, осторожно приблизившись и после садится на край покрывала, с вопросом смотря на предвестника. Если он желал поговорить с ней, то сейчас самое время, но кажется тот совершенно забыл об этом. Смотрит так счастливо, подползает чуть ближе, заглядывая в чужой глаз.

— Ты очень красивая… — тихо говорит он, касаясь подушечками пальцев звёздочки на перчатке, улыбается, пряча её руку с своих, и садится совсем рядом, плечами соприкасаясь. — Да, я действительно хотел поговорить… О нас…

Кэйа вздыхает, но не отстраняется, понимая что отвертеться от этого человека не получится. Не сейчас, так в городе, когда звёзды вступят в свои права, когда они войдут в город. Она без оружия и глаза, потому что таковы договорённости, он тоже. По крайней мере, ей так хочется думать. Чужой голос заставляет прийти в себя.

— Знаешь, я люблю тебя… — урчит он, роняя голову на чужое плечо.

Если она не любит его сейчас, то Тарталья сделает всё, чтобы это исправить. Возможно, ему придётся где-то сыграть нечестно, но… Разве награда того не стоит?

— Дай мне шанс… — просит он, смыкая руки на чужой талии и чувствуя как чужие руки ложатся на его плечи и пытаются от себя оттолкнуть, зажмуривается, не желая от неё отстраняться.

— Это плохая шутка, Аякс… —возмущённо говорит она, отстраняя от себя предвестника. — И очень грубая.

Тарталья выдыхает и отпускает её, отодвигаясь чуть подальше. Не сейчас. Впрочем, времени у него ещё достаточно, чтобы подобраться к чужой душе. В следующий раз он постарается не вспугнуть её.

— Будешь так шутить, и твоим сопровождающим станет сестра Розария… — хмурится Альберих, поворачиваясь к нему спиной.

Ему хочется засмеяться. Кэйа действительно очаровательна, даже когда злится, главное не попасть под горячую руку. И всё-таки… Она не встаёт, не отдаляется, изредка смотря на Аякса через плечо.

— Кэйа… — тихо зовёт он, приближаясь к ней со спины. — Я не отступлю, и тебе бежать не позволю…

Осторожный поцелуй на открытой части шеи девушки закрепляет чужое обещание. Осторожное касание к локтю, мгновение, и он снова отползает от неё, наблюдая за тем, как девушка разворачивается к нему, сморит, словно выискивает что-то, а потом резко приближается, шепча на ухо.

— Так удержи меня, если сумеешь… — слышит Аякс, прежде чем она встанет на ноги. — Нам пора идти, если хочешь прийти в город до поздней ночи.

— Ты пытаешься отсрочить неизбежное… — ухмыляясь говорит Тарталья, принимаясь собирать плед. — Я бы отдал в руки вашего магистра сердце Барбатоса и тысячи жизней…

Он замолкает, видя что она вздрагивает. Поднимается на ноги и осторожно стискивает чужую ладонь. Он чувствует её беспокойство, оно неприятно покалывает на кончиках пальцев, заставляя его облизать губы. Ничего, он заставит её поверить своим словам, а пока ему хватит и этого.

***

Шумно. Кэйа недовольно фыркает, усевшись на ящиках возле входа в гостиницу. Почему её не предупредили о том, что она должна находиться рядом с предвестником даже во время праздников? Какое-то извращённое наказание, ей оно определённо не нравится. Не нравится прикованный к её спине взгляд, навязчивые прикосновения и общество предвестника ей порядком надоело. Хочется взять передышку, хотя бы на пару дней, отлежаться в постели без мыслей о рыжем наглеце и его словах, сказанных в каньоне. Она хочет думать о том, что это действительно неудачная шутка, что чужие действия — затянутая и не очень приятная игра. Зачем предвестник её вообще задумал?

Его руки ложатся на плечи Альберих. Она щурится недовольно и голову поднимает, желая отшутиться, только её опередили.

— Ледяная принцесса всё-таки уступила мне? — смеётся Аякс, наклонившись и целуя её в лоб, и шепотом продолжает. — Шучу, у тебя не было выбора…

Альберих хочет казнить его, но вместо этого просто поднимается на ноги, ожидая очередной абсурдной идеи на сегодняшний день. Прикусывает губу, нервозно стискивая рукав. Она устала от него, сейчас времяпрепровождение с Кли кажется желанной наградой. Вот только… Кажется её желаний не услышат, предвестник не исчезает, наоборот, дышит в затылок, протягивая руки к локтям. Мягко сжимает их, прижимаясь к её спине.

— Пойдём… — хитро и ласково говорит он, утягивая за собой капитана.

Девушка вздыхает, следуя за предвестником. Не то чтобы ей хочется, но… она сама обещала Джинн что будет следить за ним, уверила её в том что всё будет хорошо. Может это действительно так, вот только… Чужого внимания слишком много, а недовольство отнятым выходным лишь усиливает раздражение. Чужой взгляд успел порядком утомить, хочется спрятаться от него, а не следовать за его обладателем. Тот выглядит таким довольным и счастливым, словно уже успел натворить дел. Её уводят прочь от отеля, заставляя успокоиться. Постоянные разговоры Аякса о том как он её любит и обязательно заполучит, не очень приятны. Более того, они пугают капитана, потому что она прекрасно знает, что чужие слова вполне могут быть исполнены.

— Не составишь мне компанию на этот праздник? — шепчет он, просто для приличия, а после утягивает её в толпу, так, чтобы никто не обращал на них внимания. — Ты выглядишь так, словно боишься меня…

Она недовольно фыркает, вырывая руку из хватки Тартальи. В толпе легко скрыться, не тогда, когда за тобой следуют по пятам, когда всматриваются в каждое движение, когда закипают от желания прикоснуться…

— Я не боюсь… — слетает с её уст прежде чем руки предвестника обманчиво мягко лягут на её талию, прежде чем она судорожно вздохнёт и услышит его тихий и ядовитый смех.

— Не боишься уничтожить их всех из-за своего упрямства? — шепчет на ухо Аякс, плавно проводя по чужой спине. — Не боишься, что они узнают, кто именно их защищает?

Чужой нос задевает ленту повязки, после, он позволяет себе коснуться губами её края, и крепко прижать к себе, приятно ощущая её дрожь.

— Барбатос не спасёт тебя… И их тоже… — продолжает он, ласково оглаживая чужую спину. — Её величество не погладит меня за уничтожение этого города, а твои люди без раздумий отдадут тебя в мои руки, как только узнают твой секрет, каэнрийская принцесса.

— Ты врёшь… Я никогда не была принцессой и не стану… — парирует капитан, отчаянно ища пути к отступлению, и тут же теряется, когда его смех звучит громче.

— Тогда почему к тебе постоянно приходит человек в чёрном? Как же путешественник и его компаньон их представили? Ах, точно, хранитель ветви… Он ведь был не последним человеком в проклятом королевстве, значит и ты не та, кем хочешь казаться… Тем более, он обращался к тебе на «Ваше высочество», — мягко зарывается в её волосы, намереваясь стянуть чужую повязку. — Я покажу им, покажу кто ты и кому принадлежишь… Нет, пожалуй только чья ты… Ты ведь не стеснялась снимать её при нём, так млела, когда его губы касались твоего проклятого глаза…

Она дёргается, чувствуя как пальцы впиваются в позвоночник, испуганно зажмуривается, когда рука опускается на бедро, обманчиво-мягко проводят по нему и снова возвращается на спину. Невесомый поцелуй в лоб — напоминание о светлых чувствах под личиной безумной ревности.

— Пойдём, Кэйа, у нас впереди целый день, вечер и его продолжение…. — довольно урчит Аякс, ослабив хватку, но не убирая руки с талии.

Больше она никогда от него не сбежит, но не стоит говорить об этом прямо сейчас.

Её пути отступления были отрезаны в тот момент, когда она согласилась сопровождать его.

Альберих чувствует себя странно. Ей не хочется чтобы её видели такой. Обезоруженной и неспособной оказать должного сопротивления. Она не может позволить им…

— Как думаешь, их бог благославит нас? Потому что моя богиня определённо одобрит это, не зря она признала тебя… — продолжает он, останавливаясь около статуи.

Альберих помнит, что его глаза всегда закрыты для неё. Она помнит, что бог ветра всегда будет глух к ней. Она складывает руки, нашёптывая слова почти позабытой молитвы, ни на что не рассчитывая, ничего не ожидая… А люди скапливаются, скапливаются, скрывая от лишних глаз тех, кому ни за что на свете нельзя сходиться. Она прикусывает губу, не желая верить в то, что её безумно желают. Желают — не любят, именно так она видит чужие чувства. И кажется собеседником её мысли услышаны, хватка становится мягче, почти невесомой, вырывайся и беги, в мех утыкается чужое лицо, шевелится, желая сдвинуть ткань с желанной кожи.

— Я люблю тебя… — повторяет он, отрываясь и целует её в висок, ласково поглаживая её бока. — И никому более этого не позволю…

Сейчас он кажется таким мягким и тёплым, что она почти верит его словам, но вздрагивает, не желая сдаваться, не желая отдавать себя в его руки, не желая добровольно запирать себя в клетке.

— Ты врёшь, Тарталья, ты желаешь меня, а не любишь… — она хмурится и выдыхает беспокойно, как же хочется убежать, спрятаться от этих рук и ни за что не вспоминать о нём.

Слышится смешок… Её мягко гладят по макушке и разворачивают лицом к себе. Осыпают мягкими поцелуями щеки и лоб, прежде чем провести языком по губам девушки и приблизиться к ним, едва прикасаясь. Она не верит в его любовь? Ничего страшного, он это исправит. Исправит лаской и действиями, только бы она ему позволила, только бы ему не пришлось ломать её щиты силой. Нельзя спугнуть, нельзя упустить.

— Останься со мной после заката и я докажу тебе что ты не права… — мурлычет предвестник, прижимая ту крепче, так чтобы никто не увидел её стеснения.

— Я не хочу… — отзывается Кэйа, поднимая голову, чтобы чувствовать себя спокойно, чтобы не прислоняться к плечу Тартальи, чтобы ни в коем случае не видеть в нём защиты. — Я не останусь с тобой на ночь ни сегодня, ни когда-либо ещё.

Он тихо злится, укладывая ладони на чужие щеки. Закрывает глаза, надеясь успокоить её, опускает руки на плечи, ведёт чуть ниже, за локти хватает, чтобы не потерять. Она дрожит, пытается закрыться, мягким движением языка раскрыть рот и проникнуть языком туда. Осторожно повести по нёбу, убедиться в том, что чужие зубы не сомкнутся на его языке. На мгновение, не верится в происходящее, после лишь крепче стискивает её, желая распробовать лакомство. Осторожно проводит по языку Альберих и отстраняется, смотря на каплю слюны на чужих губах. Усмехается, поднимая глаза чуть выше. Она тяжело дышит и словно не веря, касается пальцами своих губ.

— Почему ты сделал это? — недовольно шипит она, зло прищуриваясь.

— Потому что не понимаю как до тебя донести то, что я люблю тебя… — шепчет на ухо Аякс, после чего прижимается носом к её плечу, желая чтобы его услышали. — Я растоплю все твои щиты…

Почему-то Альберих думает о том, что у него получится. Об этом напоминают влажные и припухшие губы, чужая рука на талии и она, что не отстраняется, хотя она может… Девушка распахивает глаза и плавно зарывается в рыжие волосы. Тарталья вряд ли хоть перед чем-то остановится, и запросто вырежет всех, засмеётся, шепча о том, что он сделал это ради неё, или принесёт в кабинет магистра сердце бога, обещая ей сделать всё, что она попросит, лишь бы та не была против этой связи. Альберих страшно… Ей не хочется сдаваться, особенно когда совсем скоро её могут забрать обратно, под землю… И в то же время… Она понимает что не может оставить их… Тарталья ластится к её рукам, воспринимая это как согласие. Кэйа вздыхает, вручая тому ключ от своих цепей.

— Ты не пожалеешь, Кэйа… — тихо скажет он, мазнув носом по шее возлюбленной и отстранится, от плеча, довольно улыбаясь.

***

Она не удивляется, когда с закатом её ведут домой. Лишь убеждается в том, что предвестник или его люди не спускали с неё глаз. Видимо он действительно решил перекрыть все пути для отступления. Она косится на него, доставая ключи и отпирая дверь. Пускает предвестника вовнутрь и склоняет голову набок. Запирается, мягко смотря на него и после зажигает свечу, чтобы разглядеть чужое лицо.

Чайлд забирает из её рук источник света, ставит его на подоконник и снова тянет руки к леди Альберих, осторожно тянущей руки к его плечам. В глазах предвестника загорается огонь, заставляющий его приблизиться, стиснуть её талию и забыть обо всём, что волновало его при свете солнца. Хочется диким зверем наброситься на желанную добычу. Сдерживается, мягко стаскивая надоедливый мех с плеч, бросая его куда-то в сторону, тяжело вздыхая.

Подталкивает к кровати, опускаясь перед ней на колени. Чужая неприступность кажется чем-то занятным. Словно она ни разу не та, кем её представляют. Осторожно снять сапоги, прикоснуться щекой к щиколотке и провести носом чуть выше и наконец сесть рядом.

Её тепло пьянит. Заставляет на ходу сбросить обувь и прижать чужую спину. Пара мгновений, прежде чем чужие пальцы коснутся пуговиц на рубашке, они сидят тихо. Кэйа выглядит уставшей и напряжённой. Предвестник прячет в девичьей шее нос и медленно разбирается с пуговицами чужой рубашки. Желание быть грубым мгновенно испаряется, оставляя его наедине со своею влюблённостью.

— Не тяни, ты ведь этого от меня хочешь… — шепчет она, мягко касаясь чужой щеки. — Может хотя бы так ты от меня отцепишься…

Аяксу хочется засмеяться. О, милая Кэйа, она ведь даже не догадывается о том, что это окончательно привяжет её к нему. Не знает, что после этого уже никуда не убежит…

— Нет, это тебе не поможет… — размотав шарф и накинув тот на глаза капитана, шепчет он, мягко завязывая его на чужой макушке. — Ты позволила мне приблизиться и теперь я посмею думать о том, что ты тоже любишь меня…

Тарталья облизывает губы и стягивает с себя перчатки, принимаясь возиться с ремнём. О, леди Альберих безумно гордая, хитрая и непокорная девушка. Не стоит расслабляться, мало ли что она выкинет. Полоска кожи обвивает чужие руки за спиной. Вот так, теперь точно не вырвется. Хочется кожа к коже и в этом он отказывать себе не собирается. В свете свечи, с завязанными глазами, она выглядит слишком хорошо, чтобы столь быстро отвлечься от этого вида. Рука ложится на грудь, капля воды размазывается по ореолу соска, заставляя ту вздрогнуть. Вряд ли она сейчас сможет контролировать свой элемент. На это он и рассчитывает, капля, что замёрзнет, стиснет сосок в ледяные тиски, что растают преступно быстро от их действий.

Тарталья пьянеет, проводя носом по шее Альберих. Прекрасная, никем не меченая. Или только сейчас выглядящая таковой. Плавное движение языком, предупреждение, прежде чем зубы вонзятся в плоть, прежде чем она недовольно проскулит, обзывая его чертёнком. Сожмёт челюсти, прежде чем скулёж перерастёт в болезненный стон, поведёт пальцами вниз, невесомо касаясь шва брюк, разведёт чужие ноги и отцепится, получая наградой облегчённый стон.

О, Альберих прекрасна, когда раскрывает рот, едва желая съязвить, но тут же захлопывает его, нервно прикусывая губы от чужих касаний. Аякс тихо смеётся, зная что даже сквозь плотную ткань брюк и белья, она будет чувствовать его касания. Будет ёрзать, напрасно пытаясь скрыть своё удовольствие.

— Не кусай свои губы, Кэйа… Оставь это мне… — надавит на бусину клитора, и оставит поцелуй за ухом, теряясь в своих желаниях. — Только я могу это делать…

И показательно лизнёт уголок губ, другой рукой сжимая грудь. Она молчит, лишь прерывисто дышит, ёрзая в чужих руках. Тарталья прикусывает губу, продолжая гладить низ живота и бёдра, на деле же, на ощупь ища застёжку или край брюк. Хочется стянуть чужое обмундирование, но он сам пожелал наказать то ли себя, то ли её. Руки нащупывают чувствительный бугорок клитора, заставляя его улыбнуться, вновь касаясь губами чужого уха. Кэйа расслаблена, она спокойно дышит, едва слышимо говоря ему что-то колкое.

Чёртова гордость не спасёт её, Альберих знает об этом, но не собирается падать столь стремительно и скоро.

Кэйа вздрогнет, когда предвестник всё-таки найдёт край брюк и заберётся под них, удивляясь тому, как именно с ними справляется девушка. Осторожно спускает те, наконец-то касаясь желанной кожи. Собственная стихия мягко обволакивает пальцы. Ох, он, кажется соврал ей, обещая соблюдать договорённости. Но и глаз его партнёрши лежит рядом с кроватью. Неправильный, словно изломанный или вовсе искусственный.

Она недовольно шипит, чуть сползая, заставляя Аякса сдёрнуть эти брюки, скрывавшие от его глаз слишком многое. Со стороны девушки слышится облегчённый вздох, после чего предвестник разводит чужие ноги чуть шире.

Пальцы осторожно проникают в чужое лоно. Она вздрагивает от холода и покусывает губы, сжимаясь вокруг пальцев. Аякс выдыхает, проникая чуть глубже. Тепло, осторожно разводит их, не желая делать ей больно. В конце концов, перед ним не какая-то развратная девка, чтобы не церемониться с нею.

Прерывистое дыхание почти над ухом, запрокинутая на плечо голова. Альберих нервно кусает губы, едва удерживая тихие вздохи, чуть двигает бёдрами навстречу, заставляя предвестника отстраниться и осторожно опустить её на спину. Если от пальцев и правда не всегда можно получить желаемого, то от его языка разочарованной она не останется.

— Я хочу слышать тебя, Кэйа… — шепчет он, опускаясь щекой на её живот. — Не смей сдерживаться, восприми меня как любимого…

В ответ лишь смеются. Чужой смех такой тихий, такой надломленный. И он опускается, держа её под коленями, осторожно проводит носом по бедру, неаккуратно мажет языком по внутренней стороне, впивается зубами в вылизанное место. Клеймит, срывается, наконец-то добравшись до желаемого. Чужая дрожь и шумные выдохи, едва переходящие в нечто похожее на стоны — лучшая награда, особенно когда пришлось постараться. Язык раздвигает губы, мягко проникая вовнутрь. Пальцы снова стискивают горошину клитора, а после принимается вылизывать внутренности, прищуривая от удовольствия глаза. Аякс невесомо стискивает её бедро, продолжая что-то искать в чужом нутре. Шумно выдыхает, слыша чужой скулёж. Сдерживается, глупая. Он продолжает, невесомо оглаживая её бёдра, бьётся языком о стенки, выбивая задушенные стоны, царапает её бёдра, утыкаясь носом в лобок. Она выгибается и захлёбывается, шепча проклятия в его адрес.

Не желает признавать своей капитуляции… Не желает признавать своей принадлежности, не желает отпускать напускную гордыню…

Чужой сок вязкой каплей падает Тарталье на язык. Он довольным котом смотрит на неё и жалеет, что она не видит этого. Прекрасная, невольно хочется увидеть затуманенный взгляд и стянуть надоевшую повязку. Аякс слизывает всё, плавно проводя пальцами по корсету.

Она безумно красива, особенно когда мелко дрожит от каждого касания, когда называет его отвратительным, когда задыхается собственными словами, от осторожных поцелуев на ключицах.

Чужое тело совсем истосковалось по ласке. И он даже предполагает, кого именно. От этого сводит скулы. О, нет, более в её жизни никому не место, более она ею не владеет. И губы мягко ложатся поверх соска. Кончик языка проводит по его ореолу, заставляя её отвлечься, тихо пискнуть, прежде чем он окажется в желанном теле, прежде чем окончательно разломает хрупкий лёд вокруг её души. Всего лишь ласка, лишь бы она успокоилась, лишь бы прекратила проклинать его за искренние чувства, которые он так старательно оберегал от жажды владеть, от яда собственной ревности к хранителю, да и просто к любому, кто удостаивался её внимания.

— Я люблю тебя… — снова повторяет он, плавно входя. — И ты… Ты тоже обязательно меня полюбишь…

Она всхлипывает, дёргаясь и недовольно шипя. Кэйа не хочет принадлежать, не хочет становиться игрушкой в цепких руках, но… Его руки идеально смотрятся на её талии. Словно специально для него…

Альберих не хочет признаваться в том, что ей безумно приятно, не хочет понимать что нуждается в его тепле, в том что плавные и медленные толчки ощущаются так правильно…

— Иди к чёрту… — срывается с её уст, и она вскрикнет от зубов, что сомкнутся на бусинке соска.

Аякс засмеётся, ударяясь бёдрами с ней. О, его милая Кэйа, ни за что не признается, даже захлёбываясь слюной, даже тихо-тихо называя его по имени. Его и никого более. И он сдёргивает шарф с чужих глаз, заглядывая в тёмную синеву звёздного неба, и снова опустится, оставляя собственническую метку под ключицей капитана. Зализывает края укуса, снова положив руки на бёдрах.

— Ты так правильно смотришься в моих руках… — шепчет он, целуя чужие щёки. — Не смей этого отрицать…

И она лишь кивнёт, расфокусированным взглядом смотря на него. Поднимет уголки губ, выпутываясь из ремня и резко хватая Тарталью за плечи, притянет к себе, заставляя носом уткнуться в кожу повязки.

И он послушается, отводя её в сторону. Послушается, осыпая поцелуями прокаженное веко, прежде чем продолжить двигаться. Прежде чем окончательно осознать что у него всё получилось, прежде чем она опомнится…

И её вскрик окончательно убедит его в правильности происходящего.

— Ты больше никогда не сбежишь от меня… — шепчет он, стискивая её талию. — Никто больше не прикоснётся к тебе как я…

— Ты так в этом уверен? — усмехается она, и тут же выгибается в спине, прежде чем вскрикнуть и почувствовать вязкие капли у себя на бёдрах.

Предвестник отстраняется от неё, оценивающе оглядывая свою выходку. О, Альберих безумно идут его метки… И цепи, что сомкнутся на её шее, тоже будут ей к лицу…

— Как думаешь, магистр Джинн удивится, если я приду просить её благословения на наш брак? — хитро спросит он, устраиваясь под боком у Кэйи.

— Едва ли она хоть с чем-то согласится, пока не простит кражу сердца… — прошепчет она, лениво опустив руку на рыжие волосы и осторожно потреплет их. — А ты продолжаешь очень обидно шутить…

Аякс утыкается носом в грудь капитана, вновь осознавая то, что ему не верят.

Ну ничего, он посмотрит ей в глаза, когда на столе магистра будет стоять сердце архонта ветра, а взгляд Джинн зацепится за отметины на чужом теле.

— Ты всё равно останешься в моих руках…

========== Paradies ==========

Комментарий к Paradies

Затравка на альбекаев, кто найдёт, то найдёт.

Дайнслейф опускается перед ней на колени снова и снова. Смотрит в открытый, затянутый синевой тёмного неба глаз, и сдаётся, стоит её руке лечь ему на макушку. Хранитель помнит, именно ей он присягал на верность, но не смел и мечтать о том, что она сама притянет его к себе, скуёт по рукам и ногам ласковой улыбкой и лишит любой волей мягким прикосновением к скуле.

Несколько невинных касаний и рыцарь забывает о своей клятве, лбом прижимаясь к коленям принцессы. Ему нельзя привязываться к подопечным, нельзя чувствовать что-либо кроме ответственности, но как тут устоять, когда его проклятие вечной юности и бессмертия готовы разделить совершенно безвозмездно? Точнее… Так кажется только Кэйе, что считает его достойным каждой эмоции, что смотрит на него не так наивно как когда-то давно, но с прежним восхищением, с прежней привязанностью и верой.

Хранитель ветви, на мгновение чувствует себя глупым. Нет, он не откажется от милости его принцессы, тем более, когда она сама предлагает ему встать подле неё, когда сама ласково гладит его по щекам, тихо-тихо прося посмотреть на неё.

Альберих не считает себя принцессой, но не переубеждает в этом Дайнслейфа, проводя присаживаясь на корточки и оставляя невинное касание на чужом лбу. Она не понимает почему её чувства считают платой за бессмертие, когда это величайшее проклятие, не понимает почему её сначала отговаривали, а потом так легко сдались, утаскивая в самые глубокие недра бездны.

Кэйа смотрит слишком спокойно, Кэйа улыбается, осторожно прижимая чужую голову к своему плечу. Дайн такой странный, так удивлённо принимает её ласку, словно это что-то сомнительное, словно он не достоин её, словно боится, что всё это исчезнет… Но ведь…

Он же не зря её сюда притащил, посреди сражения из толпы в портал уводя. Не зря, он умолял её выслушать и понять… Не зря давал ей выбор между смертью и вечной жизнью. Она знала, она всё знала… И ответ свой дала без каких-либо сожалений, позволяя ему без сожалений принести в жертву близнеца.

Кейа смеётся, она самолично проводила казнь над запуганной Люмин. Смеётся, вспоминая о том, как мерзки на ощупь чужие глаза, как противен задушенный вскрик, в последний раз хватающийся за надежду о том, что Альберих передумает, и сама бросится на остриё меча, передумает, выбрав конец, вместо мучительного существования… Но вместо этого чувствует металл между рёбер, чувствует как её смех становится громче, как эхом раздаются шаги хранителя, слышит как тот падает перед ней на колено, шепча о том, как рад её возвращению.

Люмин испускает дух, как только проклятое бездной сердце превращается в растерзанное мясо, выброшенное из грудной клетки. И правда, теперь она понимает почему её братец постоянно полагался на потенциального предателя.

А сейчас она сидит перед ним, прижимает к себе, не позволяя и думать о том, что что-то было сделано не так, касается его плеч, разгоняя остатки сомнений, открывает проклятый глаз, полностью доверяя рыцарю.

Дайнслейф едва находит в себе силы, чтобы поднять на неё глаза и вспоминает что Кэйа всё ещё считает себя капитаном города над землёй, а не принцессой павшего королевства. Зажмуривается, понимая что допустил ошибку, позволив увести её в мир под звёздами, но всё-таки обнимает в ответ, прильнув к её груди.

Руки принцессы непозволительно ласковы, непозволительно тёплые и чувствуются такими родными, что ему кажутся глупыми попытки не дарить ей бессмертия. Рядом с ней это перестанет быть до безумия тяжёлым бременем. Осторожный взгляд на звёзды перчаток. О, вестники не забывали напоминать ей о том, кто она такая, и сейчас он безумно счастлив тому, что успел раньше ордена бездны, успел раньше, чем чёрный огонь обволок юное сердце, пустышкой отбрасывая тело Люмин.

Бедное, наивное дитя, оказавшееся у зла на поводу. Её ждала смерть, что бы она ни выбрала, либо от клинка законной принцессы, либо от подлости бездны, что ждала прихода подходящего сосуда. Но сейчас Кэйа рядом, смотрит безумно ласково, прикасается к нему, не позволяя отпустить. Дайн вздрагивает, трётся щекой о плечо, подобно брошенному котёнку, что наконец-то пригрелся.

Её улыбка слепит, лишает каких-либо сил, заставляет закрыть глаза, и прижаться к чужому теплу. Кэйа здесь, гладит его, словно промокшего котёнка, целует в висок, давая понять что не исчезнет. И хранитель ветви вздрагивает, резко распахивая глаза, склоняет голову на бок, на колени вставая и прижимая ту к себе крепко-накрепко, пряча лицо в её груди.

— Вы разделите со мной свою бессмертную жизнь, ваше величество? — тихо спросит он, отстранившись от неё.

Она добродушно засмеётся, и заглянет в глаза рыцаря. Он такой странный и кажется безумно несчастным, почти надломленным. И кажется ей, что своими руками она вылечит хранителя ветви, кажется, что её сил хватит на исцеление, кажется, что хватит терпения…

— Ты говоришь так, словно у меня могут быть другие планы на эту вечность… — её голос успокаивает, руки ложатся на щёки, чуть сжимают лицо не позволяя свести взгляд со своего лица. — Ты ведь желал этого, правда? Плакал от того, что я смертная. Твоё желание исполнено… Я в твоих объятиях, я бессмертна и никуда не денусь…

И он кивает, сильнее сжимая её в руках, кивает и утыкается носом в щеку, нервно выдыхает, соглашаясь с её словами. Дайнслейф никогда не признается в том, что скучал по маленькой звёздочке, не скажет о том, что следил за ней, за тем как она растёт, становясь идеальной правительницей для пепла и бушующего пламени бездны. И сейчас она перед ним, принимает его недостойные чувства с почти детской радостью, пихает в его руки свои, шепча о том, что он заслужил большего и он это обязательно получит. Просит, тихо и пугливо не отказываться от них, и касается. Везде-везде-везде, где только дотянется, словно просит прощения за муки, которые она нечаянно доставила ему. За тоску, которую он испытывал, за невозможность приблизить желанный момент встречи. И подкрепляет свои слова короткими поцелуями, что градом сыплются на его щёки, веки, макушку.

На мгновение, происходящее кажется Дайнслейфу сном, на мгновение он думает что распахнёт глаза от требовательного голоса Люмин, никак не понимающей почему всё сходится к «Смертной, что едва ли понимает своё предназначение». И хранитель молчит, не желая окончательно опускать в объятия бездны источник силы, способный разрушить этот мерзкий мир.

Но над ухом звучит лишь любимый голос принцессы, что не узнает о своей коронации, голос заставляющий его распахнуть глаза, чтобы убедиться в его реальности, голос что он полюбил, тёмными ночами стоя под окнами её временного дома. Никто не ошибся, оставив её на пороге Рангвиндров. Он поднимает уголки губ и она замолкает, выжидающе смотря на него.

Рыцарь опомнится, и попросит принцессу встать с пола, словно не наслаждался её теплом, словно это неприемлемо… А она тянет его с собой и уложит щеку у него на груди. Обнимет за плечи и глубоко вдохнёт, довольно что-то пробормотав. Руки невольно лягут на спину, проведут ласково-ласково, почти невесомо, словно он касается святыни и обязательно опорочит её своими прикосновениями.

— Я тоже безумно скучала… — скажет она, переведя руки ему на грудь. — И не думай, что я не знала о том, что ты постоянно был рядом…

Дайн улыбается, перестав гладить Альберих. Можно сказать, что он делал всё, чтобы его заметили. Конечно, сначала из желания напомнить о том, что её будут ждать дома, а после того, как король пар от рук вестников, напоминание сменилось защитой. Никто в ордене не должен был найти её, никто не должен был навредить ей. И если с первая задача никому не по силам, то её защита…

Не стоит вспоминать последние шесть лет, так много по меркам человеческой жизни — почти секунда для него, для всех, кто проклят бессмертием. На веке Кэйи виднеется ярко-голубая венка. Проклятие прижилось, и впервые он радуется тому, что оно легло безболезненно и легко.

Пальцы проводят по выступившей линии, на мгновение заставляя его вздрогнуть, это довольно больно, как бы аккуратно его не накладывали, а она лишь тихо смеётся, притягивая к себе и в уголок губ мягко целует, заставляя забыть обо всём. Чуть проводит по плечу и отстраняется, отходит на шаг и зевает, смотря всё так же безумно ласково и устало. Он вспомнит и поведёт её в глубину бездны.

Она удивлённо распахнёт глаза, но не отстранится, следуя за ним к остаткам ветхого замка. Из памяти стерлись образы этого здания, да и она уже не уверена в том, что от него осталось что-то помимо руин, она не думала о том что вернётся.

В бездне холодно. Она ёжится, смотря в спину рыцаря, дует на руки, обещая себе привыкнуть к этому холоду вновь. В конце концов… Она снова дома, там где её ждут… Точнее, ждали. Она не рассчитывала на то, что её возвращению будут рады…

— Он не дождался вас… — спокойно говорит он, отпирая дверь. — Шесть лет назад… Мне жаль, что я ничего не мог сделать. И предупредить вас тоже…

Она качает головой, снова касаясь чужого плеча. Она понимает. Понимает что это было не самым важным, не самым страшным, что могло произойти…

— Не вини себя, Дайнслейф… Ты ведь сам говорил, что рано или поздно тела не выдерживают и избавляются от её тяжести…

Рыцарь кивает, запирая дверь. Видимо именно здесь он жил, возможно вместе с той гадкой девчонкой, чью кровь она с удовольствием пролила, не оставив бездне и шанса. И Дайнслейф снимает плащ, накидывая тот на плечи принцессы. Не согреет, но и не даст окончательно замёрзнуть. Надо будет развести огонь, он и думать забыл о том, что здесь гораздо холоднее.

— Что будет дальше? — несмело спросит она, стискивая края плаща и усаживаясь рядом с ним.

Дайнслейф не знает… Но очень хочет уйти отсюда. Оставить это место склепом для тварей, покинутых бездной… И в то же самое время он должен опустить венец на её голову, избавить от проклятия тех, кого можно спасти…

— Бойня утихла, как только лезвие распотрошило сердце Люмин… — искра наконец загорается и он позволяет себе посмотреть на Альберих. — Те кого не убила её агония, более не могут существовать над звёздами, но и людьми они не станут, пока ты не согласишься на коронацию… Можно даже цветами… Венец я уничтожил, чтобы ни за что не достался ей…

Она выдыхает, опуская голову ему на плечо. Здесь ничего не осталось кроме комнатки хранителя, здесь не осталось ничего, кроме пепла и запаха смерти. Так пусть они сгинут и тогда… Тогда она уведёт Дайна на поверхность, запечатает все входы в проклятое королевство, чтобы ни одна живая душа более не попала в объятия удушающей тьмы.

— Если ты считаешь это необходимым… — спокойно скажет она, крепко обняв его за руку. — Если это поможет очистить мир раз и навсегда, то пусть так и будет, чтобы потом ничего не напоминало об этом месте в течении всей нашей бессмертной жизни…

И он улыбается, не ожидая того, что всё будет так безумно просто. Он не ожидал того, что принцесса выберет жизнь, не знал что она бесстрашно искупает руки в проклятой крови и улыбнётся, ласковым зверёнышем прильнув к его рукам.

— Я помню, ты любишь лилии… — тихо говорит он, поглаживая принцессу по голове. — Венок из них станет твоей короной.

Она соглашается, прикрывая глаза. Так странно себя чувствуя, словно оказавшись в чём-то безумно родном и тёплом. И правда, руки хранителя кажутся такими надёжными и сильными, что противостоять желанию оказаться в них кажется чем-то глупым и ненормальным.

Рыцарь вздыхает. Завтраони положат конец любым конвульсиям бездны. Слишком долго она смела творить свои бесчинства. А пока стоит поддерживать огонь до утра, чтобы ему не пришлось вытаскивать Альберих из объятий холода. Как только они покинут это место, здесь навсегда погаснут звёзды, что горели даже во время божьего гнева.

Глаз цепляется за голубую стекляшку на поясе принцессы. Он всё ещё не осмелился признаться в том, что это пустышка, которую он подбросил во время её ссоры с названным братом, что лёд — часть её естества, а не дар лживой богини. Он обязательно во всём ей признается, и даже в том, что убил случайного обладателя морозного глаза, случайно отломил от него зубчики и совсем не задумывался об этом. Просто знал, что однажды сила потребует выхода и старался держать в поле зрения принцессу, чтобы не пропустить нужный момент.

Но сейчас это кажется чем-то совершенно неважным. Сейчас у него в руках то, ради чего он терпел второго близнеца рядом, молчал, когда бездна смеялась, шепча о том, что и принцессу он не спасёт. Дайнслейф поднимает девушку на руки, опускает в постель, укрывает пледом и кладёт голову на матрас, смотря на горящее пламя. Они похоронят этого место, не оставят и шанса, ни бездне, ни снежной богине, что тянет свои длиннющие руки в тьму, что её раз и навсегда ослепит и лишит разума. Нет, Царица не прикоснётся к силе, хранящейся здесь, никто не коснётся, пока время не разрушит печати и камни, которыми они закроют печати от лишних глаз. Они справятся, лёд принцессы на драконьем хребте никогда не растает, никогда не привлечёт лишнего внимания. Остальные входы сюда давно запечатаны его силами.

— Спокойной ночи, моя принцесса… — шепчет он, отстраняясь от постели. — Спасибо, что выбрали жизнь, вечную жизнь рядом со мной…

И сядет на край, прислоняясь лбом к коленям Альберих. Прекрасная, вечная, почти что его. Он усмехается своим мыслям, проезжает щекой по бедру и ложится рядом, сжимая её руки в своих. Невольно вспыхивают звёзды перед глазами, он целует смуглые пальцы и прислоняется к ним лбом. Впервые сон становится таким приятным и странным, впервые он не заканчивается кровавыми реками, ему так спокойно…

Просыпаться от тихо голоса, от осторожного шевеления около него. Глаза распахиваются, заставляя его подняться на локти, тут же прийти в себя и выдохнуть, слыша тихое приветствие. Пора уходить. Тёплая ото сна рука оказывается в его ладони, девушка возвращает ему плащ и встаёт на ноги. Пора предать это место заслуженному забвению.

***

На хребте всегда было холодно. Лёд из рук Кэйи разрастается, вокруг печати, закрывая её от лишних глаз. А потом тихо смеётся, бросая в снег пустышку. Она смеётся, подходя к Дайнслейфу, касается его руки и прижимает её в своей груди, смотря безумно ласково и так же предано.

— Вряд ли Мондштадт будет скорбеть обо мне… Но я очень хочу, чтобы они нашли его… — она прижимается к его груди, не боясь замёрзнуть. — Например малышка Кли, о, тогда они точно поверят в то что я в самых тёмных глубинах бездны, что искать меня бессмысленно… Мне так жаль…

И Рыцарь кивнёт, сходя с протоптанного пути. Слышатся мелкие шажки, невинный смех и вздрогнув, и Дайнслейф прижимает её к скале, скрывая от чужих глаз. И её руки плавно ложатся на его плечи, она улыбается, шепча ему на ухо: «Смотри».

И он смотрит, смотрит как алхимик идёт вслед за маленькой девочкой, что смотрит на неё с удивлением и берёт в свои руки находку. Хмурится, по сторонам оглядываясь, а потом вздрагивает, когда подходит светловолосая девушка, забирающая на руки малышку. Они всё слышат…

— Всё-таки, бездна забрала её? — обеспокоенно спросит магистр, поглаживая по голове девочку, что тихо расплакалась.

— Я не знаю… — выдыхает он, проводя по стекляшке. — Я не знаю, магистр Джинн…

Чужие пальцы проводят по голубому стеклу и алхимик оглядывается по сторонам, осознавая что это пустышка. От глаза искорки, магистра и его можно было почувствовать приятное покалывание на кончиках пальцев даже сквозь толстую ткань перчаток, а здесь… Ничего… Даже следа от элемента нет. Быть может…

Плач девочки прерывает его мысли, заставляя забрать её с рук магистра. На периферии он замечает силуэт хранителя и капитана, что идёт подле него. Они оставили это здесь намеренно… Чтобы экспедиции, ищущие леди Альберих не вскрыли ещё что-нибудь от проклятого королевства. На мгновение кажется, что Кэйа смеётся, оставляя их позади.

***

— Что мы будем делать дальше? Едва ли кто-то узнает что это твоими силами бездна раз и навсегда упокоилась под землёй… — тихо спросит она, как только под ногами перестанет хрустеть снег.

Рыцарь улыбается, окидывая взглядом принцессу. Это всё кажется безумным и нереальным. Дайнслейф с трудом верит в то, что всё наконец-то закончилось, что больше не нужно бояться о том, что контролировать почти невозможно…

Кэйа смотрит на него спокойно, касаясь руин логова. Мягко улыбается, когда рука ложится между лопаток и плавно ведёт её к скоплению монстров, отчаянно жаждущих момента, когда венец опустится на волосы Альберих, когда слова, что слетят с её уст разрушат цепи проклятия, предадут забвению память о проклятой пустоши…

И она останавливается, присаживается на корточки, издали наблюдая за ними. Они ждали её, ждали и верили… Рыцарь садится рядом, срывая лилию. Он совсем забыл о венке, а потому осторожно срывает цветы, надеясь на то, что они не завянут, пока его руки будут переплетать их стебли.

Её тихий смех привлекает несчастных существ, она закрывает глаза и глубоко вздыхает, слыша шуршание полов плаща, слыша тихую речь, удар тяжёлого посоха о землю, что упал, тихое бормотание на почти забытом ею языке. И распахивает глаза, когда цветы опускаются на её голову, ликуют, как только она поднимется на ноги и развернётся. Секунда оглушительного шума и от толпы остаётся лишь светлая пыль, оседающая на землю.

— Ты знал, что так и будет? — спросит она, немного поёжившись, но без капли сомнения и страха.

— Знал, с тех пор, как разрушил венец, защищая его от рук Люмин… — ему нет смысла врать ей сейчас, особенно когда всё завершилось. — И глаза бога у тебя никогда не было… украл его у одного человека и по неосторожности отломал зубья… Боялся, что они догадаются и лишат тебя жизни…

— Наконец-то ты обращаешься ко мне на ты… — скажет Альберих, стиснув руку Дайнслейфа, посмотрев так спокойно, словно она только что ничего не видела.

Он выдохнет, крепко обняв её. Зажмурится, отбрасывая все мысли прочь, уткнётся носом в макушку, жадно вдыхая аромат лилии. Она снова улыбнётся, положит руку ему на щеку и ласково проведёт по ней, возвращая его в реальность. Она не торопит его, понимает что он был куда сильнее привязан к этим несчастным, прокаженным бездной, понимает что ему было очень тяжело на это решиться на это, всё прекрасно понимает… А потому лишь молча гладит чужие плечи, ожидая пока её спутник отомрёт.

— Обещай мне, что никогда не исчезнешь… — скажет он, подняв голову и строго заглянет в глаза принцессы, снова встречаясь с неизменной решимостью. — Обещай что никогда не пожалеешь о своём выборе…

— Я не посмею… — уверит его Альберих, и прикроет глаза, когда к её губам прикоснутся.

Крепко обнимет его, когда тяжёлое дыхание обожжёт лицо, когда юркий язык проведёт по губе, когда он прикоснётся к ним, чтобы почти мгновенно отстраниться, едва распробовав их вкус.

— Можешь считать это чем-то вроде… свадебной клятвы? — шепчет Дайнслейф, отпуская её талию и сбрасывая проклятые цветы с волос Кэйи, щурится хитро. — Как думаешь, они заподозрят что-нибудь, если начнут находить твои вещи там, где их не должно быть…

Она невольно фыркнет, скрестив руки на груди.

— О, конечно нет, они подумают что бездна решила меня раздеть, чтобы потом с моей помощью сотворить ещё больше тварей! — отшучивается она, проводя по меху на своей накидке.

Он вздрогнет. Её слова слишком близки к истине. Альберих действительно, настигла бы именно такая участь. Матерь, матерь для тварей что растерзали бы этот мир в клочья. Руки невольно сжимаются в кулаки, но после Дайнслейф выдыхает и поднимает уголки губ, тихо фыркая на её шутку. Нужно отпустить эти мысли. Они никогда не станут реальностью.

— Давай дождёмся ночи. Вряд ли сейчас мне стоит появляться в стенах города, тем более вместе с тобой… — проведя по ключу от своего дома, скажет она, пожав плечами. — А ночью нам надо будет взять походную одежду и отправиться дальше. Не знаю, куда именно ты собрался уходить, но я тебе полностью доверяю… И пожалуйста… Зови меня по имени, я не хочу вспоминать об этом титуле.

Рыцарь согласно кивает, подняв лицо к солнцу. Наверняка находка стекляшки подняла все поисковые отряды на ноги, игнорируя всё что только можно. Ну и пусть, можно будет рассчитывать на то, что они застрянут там надолго… Но сейчас это кажется таким несущественным.

— Я нашёл лодку, едва ли к нам не возникнет вопросов, если мы глубокой ночью решим выйти из города через главные ворота…

Альберих кивает, прячет ключ, с застывшей усмешкой на губах обращает взор в землю. Нет, геройство названного брата ей не помешает, никто не помешает. В конечном итоге, должны же ей простить подобную прихоть… Или нет. В любом случае, не стоит оставлять лишних следов, не стоит давать им надежды на то, что она вернётся, она слишком болезненная для них.

***

Мех и погоны меняются на походный плащ. Она улыбается, протягивая второй своему спутнику. В своё время ей самой приходилось бегать в таких, и портились они с незавидной частотой, то в крови, кто в грязи… Выдохнув и услышав шаги в коридоре, она вздрагивает, запирая дверь своего жилища, просовывает ключ в щель под дверью и кивает на окно. Похоже, кто-то против её ухода.

Передвигаться приходится осторожно, чтобы в тени их не смогли выловить чьи-либо любопытные глаза. Чтобы лунный свет не падал на их фигуры, заставляя патрульных обратить на них внимание. Треск искр заставляет напрячься. Но тот стихает, вместе с шагами. И Дайнслейф решает рискнуть. В конце концов, никто и не подумает о том, что в лодке капитан кавалерии, а не какой-то похититель сокровищ.

Кэйа спокойно выдыхает, взглянув на стены города. Вряд ли она окажется там вновь. От ненужных мыслей отрывает осторожный удар лодки о берег. Они поднимаются, оставляя это место как пройденный этап. Теперь нужно перебраться на земли властелина камня и не столкнуться с кем-либо по дороге.

Вот только идти мимо хребта, где людей, ищущих именно её, до безумия много. Доносится звонкий голос Эмбер, видимо настроенной на долгие поиски. Она тихо усмехается, уводя Дайнслейфа прочь. Будь всё иначе, это внимание бы ей польстило, но сейчас… Совершенно бесполезно.

— Они ведь ничего не знали? — спросит он, когда они переступят границу регионов.

— Совершенно ничего…

***

Солнце неприятно бьёт по глазам, заставляя девушку подняться. В гавани их приняли невероятно легко, чуть сложнее было с работой. Если о Дайнслейфе никто и ничего здесь не знал, то ей пришлось немного сложнее. Если среди обычных людей её имя мало что значит, то среди тех кто в какой-либо степени имеет отношение к отношениям между регионами, её имя знает прекрасно.

Она улыбается, и заметив светловолосую макушку на постели, целует Дайнслейфа в лоб. Засмеётся, наклоняясь к его губам, стянет одеяло с лица, коротко и невинно касаясь до чужих губ и примется скулы чужие зацеловывать, пока глаза напротив не распахнутся, а чужие руки не лягут на спину, мягко погладят и посмотрят с вопросом. А потом обнимут крепко-крепко, желая доброго утра. Спустится руками к бокам, ласково огладит их и опустит девушку себе на грудь, наслаждаясь чужим теплом.

— Доброе утро… — ответит Альберих, пряча нос в чужой груди. — Ты ведь сегодня никуда не уходишь?

В ответ кивнут, и она отстранится, погладив того по щекам.

— Я тоже вернусь сегодня к обеду. Понятия не имею, почему людей на похороны тоже надо сопровождать… — и услышав чужой смех поднимется с кровати, принимаясь одеваться в выданную ей форму.

Так иронично. В городе свободы она занималась почти тем же самым. Правда теперь на её плечах куда меньше ответственности. Ещё раз взглянет на Дайнслейфа и усмехнётся. Здесь их принимают за супругов, и в принципе… Она не против того, чтобы это было действительно так.

— Я возьму рыбу на обратном пути. Сварим суп, ты не против? — продолжит она, застёгивая брюки.

— Иногда, твоя новая форма мне кажется более вызывающей, чем та, что ты носила в ордене… — выдохнет он, вылезая вместе с ней, оставит поцелуй на уголке губ. — Я не против, не забудь надеть плащ…

Кивнув, она оставит его на пару мгновений. Поёжится, выглянув в окно, и примется нарезать яблоко. Если она проспала свой завтрак, это не значит, что она оставит его без еды.

— Я собрала вчера чашки и сахарки… — спокойно скажет она, когда рыцарь выйдет к котлу. — Поешь нормально, хорошо?

И уйдёт, получив кивок. Уйдёт, переводя мысли в более рабочее русло. В своей работе ей не нравится только форма. К чему открывать вид на её бока и бёдра? Заворожить противника, чтобы спокойно пройти мимо или отвлечь тех, кто посмеет напасть на девчонку, которую она постоянно сопровождает?

В любом случае, сегодня она с нетерпением будет ждать конца своей работы, распустит замысловатую причёску, которой её научили уже на месте, заменив её низким хвостом и проведёт остаток дня рядом с Дайном. Подобные дни она обожает, когда чужие руки перебирают её волосы или касаются более смело, словно она никогда не была принцессой и это данность. Ласковая улыбка — приветствие, время задуматься о чём-то менее приятном, чтобы день прошёл быстрее.

***

Вечером, оставаясь наедине с хранителем и горячим супом, она позволит себе прильнуть к нему, закрыть глаза и прижаться щекой к плечу, крепко обняв за руку. Так хорошо и спокойно. Безумно правильно…

— Они считают что мы женаты… — шепчет она, ласково оглаживая ладони Дайнслейфа. — Порою, мне хочется чтобы они были правы…

— Но ведь это действительно так… — тихо скажет он, проведя по животу девушки. — С тех пор, как ты приняла венок и согласилась идти за мною… Наверное, мне стоило тебе об этом сказать…

Она ласково улыбнётся, положив руки поверх его ладоней. Так уютно… Она закрывает глаза, стискивая руки хранителя. Всё оказалось гораздо проще, чем она надумала и от этого ей хочется захлопать в ладоши и чуть ли не врасти под кожу к своему милому. Крупная капля падает с неба, заставив отвлечься друг от друга. Войти в дом и спрятаться под одеялом. Или нарваться на ласку… Приластиться к рукам и не говоря ни слова потереться щекой о плечо, оставить поцелуй на подбородке, стянуть надоевшую повязку и заглянуть в лазурь чужих глаз, чтобы пропасть в них снова и снова…

И её поймут. Прикоснутся к оголённой части бедра, проведут по ней кончиками пальцев, прежде чем сдвинуть край брюк и с безумным желанием в глазах повести вверх. Смотреть как она поднимает руки, позволяя касаться себя везде, как осторожно поёрзает, с улыбкой наблюдая за румянцем на скулах рыцаря.

В такие моменты он идеален. Дайнслейф ловко перехватывает её руки и зацеловывает ладони, словно это необходимо как воздух. А потом подтягивает чуть ближе, ложится, почти на лицо себе опуская. Усмехается совершенно беззлобно, когда руки в волосы ему забираются. Крепко стискивает её бёдра. В этот раз он всё сделает сам. Сам раздвинет губы, осторожно, чтобы не сделать ей больно посоёт их, подождёт пока они покраснеют и станут влажными от его слюны. Погладит по бокам, когда она вздрогнет и тихо-тихо попросит быть более грубым.

В этой просьбе он всегда ей отказывает. Слишком долго он ждал её, чтобы поступать столь расточительно. Он не имеет права причинять ей боль, особенно после всего, что она сделала для этого мира, хоть он о том и не догадывается.

Осторожно проникнуть языком вовнутрь, сжать бёдра, не позволяя своевольничать, медленно-медленно обвести их кончиком, прежде чем начать двигаться. Уловить шумный выдох, прежде чем потянуть её вниз, прежде чем почувствовать дрожь чужого тела и ногти, что вопьются ему в голову, резко сменяясь расслабленным касанием подушечек пальцев. Тогда и только тогда он начнёт бить точно по нужным точкам, чтобы должным образом подготовить её, чтобы и думать забыла о боли. И кто только внушил ей это?

Её вздохи уничтожают его самообладание, звук своего имени заставляет пальцами впиться в бёдра и быстро вытащить язык, не позволяя Альберих к себе прикоснуться. Она не отделается грязными ласками, этого никогда не хватало.

Кончик языка коснётся бусины клитора, обведёт вокруг, выдохнет на вылизанное место, чтобы она вздрогнула и расслаблено откинула голову, немым жестом умоляя продолжить. И он прислушается, продолжив лизать, послушается, продолжив гладить и подчинится, когда она подведёт его ладони к своей груди. Осторожно сожмёт, мысленно смеясь с разочарованного вздоха, чуть потрёт сосок между пальцев, и едва почувствовав ёрзанье, отстранится, чтобы дочиста слизать всё. Чтобы потом выползти из под неё, заглянуть в бесстыдные глаза, утянуть к себе на колени, сжать ягодицы, пока она оживится, и крепко обнимает его за шею, прижимаясь носом к щеке. Зажмурит глаза, чуть приподнимаясь, отцепится от него, чтобы приспустить с него брюки, усмехнётся, убедившись в чужом желании и пристроится поудобнее, глаза зажмурив, чтобы не сорваться от чужого взгляда.

О, ей безумно нравится, когда на неё смотрят так, с безумным желанием, словно нет никого более способного утолить его жажду здесь и сейчас… Руки вернутся на талию и плавно потянут вниз, заставляя её прерывисто дышать через нос. Это так глупо, пытаться удержать себя, когда едва ли кто-то её услышит, а рядом человек, которому она отдаётся добровольно…

— Значит… Ты мне всё-таки супруг, а не заботливый любовник? — спросит она и откинет голову назад, полностью опустившись на чужой член.

А он засмеётся, и спрячет лицо в её плече, осторожно прикусит его, чтобы охладить чужой пыл. Выдохнет через нос, принимаясь зализывать отметину и успокоится, как только руки ласково лягут ему на макушку. Так он поймёт то, что она привыкла и он может безболезненно продолжить начатое, но прежде…

— Всегда им был, с твоего возвращения… — отвечает он, начав двигаться в чужом теле. — Навсегда им останусь…

Она соглашается, украдкой целуя его в уголок губ, не решаясь идти на большее, чтобы окончательно не потерять голову. Схватит его за запястья, начав опускаться самостоятельно, чуть быстрее, чтобы не обезуметь от жажды, чтобы не оплавиться от жадного взгляда, чтобы…

Ей не препятствуют, убирают пряди с лица, притягивают к себе и целуют, жадно, по-собственнически, прикусывают губу, тот же слизывая каплю крови, как она и любит… И чужие стенки плотно стискивают его, заставляя оторваться от желанных губ, что подобно сахару притягивают к себе, заставляют сглотнуть, прежде чем прикоснуться к ним вновь.

И она тихо закричит, упираясь руками в его грудь, выдохнет и поднимается с чужой помощью, после чего коснётся чужой головки, желая чтобы обмен был равноценным. Устало улыбнётся, услышав чужой нервный смешок, чуть надавит и распахнув широко глаза, почувствует на пальцах белую вязкую жидкость, услышит низкий стон и бесстыдно заглянет в лазурь глаз напротив. Щурится хитро и вытерев руку о простыни, уложит голову ему на грудь, продолжив невесомыми касаниями гладить низ чужого языка.

— В следующий раз, я дам тебе больше… — устало скажет Альберих, уводя руку вверх.

И совершенно не догадывается о том, что её заставят об этом забыть, не догадывается, что не расстроится…

В конце концов, у них впереди ещё целая вечность.

Комментарий к Paradies

Зачем нам пятизвёздочные крио бабы, когда есть Кэйа?

========== Sinnflut ==========

— Сахароза заболела, просила передать тебе эту посылку, вместе с документами от магистра… — спокойно скажет Кэйа, оказавшись на пороге лагеря на хребте, смахнёт с плеч снег, протягивая Альбедо бумаги, улыбнётся, приветствуя его и склонит голову набок, в ожидании пока это заберут у неё из рук. — Если честно, магистр очень желала тебя видеть, в документах найдёшь конверт, и, опережая твои вопросы, я не знаю что там и по какой причине тебя срочно отзывают.

Она на мгновение смотрит на него более серьёзно, и снова отводит взгляд, когда алхимик отмирает, забирая из рук капитана посылку. Уголки губ едва дёргаются, когда он касается чужих пальцев, не скрытых перчатками. Прикусит губу, замечая как она разворачивается, поставит всё на стол и окликнет её.

— Постой. Ты ведь никуда не спешишь… Иначе, послала бы сюда кого-нибудь из рыцарей.

Она обернётся и хитро прищурится, делая пару шагов навстречу. Проницательность главного алхимика восхищала, не иначе… Она сядет у огня, спокойно заглядывая в лицо Альбедо, очевидно, оторванного от своих дел. Едва ли она помешала чему-то очень важному, тогда бы её не просили задержаться, не позволили бы находиться здесь ни единого лишнего мгновения…

А ещё вдали от города спокойно, не нужно притворяться и держать маску идеального капитана, думать о том, что она говорит и отчаянно пытаться скрыть от любых глаз свои секреты. Она прикроет глаза, поднося руки к огню. Всё-таки здесь очень холодно, даже глаз ледяной богини не сильно помогает.

— На самом деле, у меня действительно нет дел, просто отдыхаю от излишнего внимания, оно порою невероятно утомительно… — Кэйа опустит уголки губ, и выдохнет на пальцы, глаза раскроет и посмотрит так спокойно, словно пришла просто так и не уйдёт через несколько мгновений.

Алхимик шумно выдохнет, вспоминая слова своего ассистента. И правда, приезд этих псевдо дипломатов сбил немного выбил его из графика. Рука непроизвольно сжимается в кулак. Альбедо знает, капитан безумно любит чужое внимание, но раз оно её утомило, то быть может…

И вздрагивает от собственных мыслей, внимательно разглядывая Альберих на наличие отметин на чужой коже. Вроде чисто, может быть он выдумал себе такую странную картину? Но почему-то она выглядит весьма правдоподобно… Его передёргивает вновь, заставляя почувствовать человеческие чувства, которые казались ему чем-то непонятным, во всей красе. Они не очень приятные, но почему-то, отталкивать их совсем не хочется. Наоборот, ухватиться покрепче и со всех сторон рассмотреть, под заинтересованный взгляд капитана, что ласково и сладко улыбается вновь, ничего не спрашивая, ничего не предпринимая.

И алхимик сдаётся, осторожно беря её руки в свои. Проводит по звёздочке на перчатке, наблюдая за тем как в глазу зарождаются искорки удивления. Чуть сжимает смуглые пальцы и мягко-мягко касается их губами, подмечая как широко раскрываются чужие глаза. Она явно не ожидала от него этого, а потому даже руки не отнимает, внимательно-внимательно смотря за каждым действием Альбедо, позволяя ему прикоснуться щекой к костяшкам, провести по ним носом, прежде чем отпустить.

Альбедо хочется засмеяться, внезапно ощутить спектр человеческих переживаний, от одного прикосновения он не был готов. Но почему-то безумно хочется почувствовать больше…

— Это так странно… — шепчет он, подняв глаза на капитана. — Что это? Такое безумно тёплое и вязкое, обволакивающее плотным коконом?

Она покачает головой, смотря на него не менее удивлённо. Обычно он не задаёт ей каких-либо вопросов, что уж говорить о чём-то подобном. Альберих выпрямляется, глаза прикрывая. Что можно ответить на этот вопрос? Он ведь не успокоится, пока не узнает…

— Расскажи мне чуть больше… — спокойно ответить она, прислонившись виском к горе. — Почему тебе это кажется странным?

Он снова бросит взгляд на её руки и вздрогнет. Почему Кэйа так спокойно спрашивает о том, что его пугает, о том, что ему кажется безумно странным? Почему смотрит так, словно речь идёт о чаепитии, а не чем-то сводящем его с толку.

— Мне так хорошо… Особенно когда ты рядом и в тоже время… меня передёргивает от некоторых мыслей… Насчёт тебя… Я не чувствую того же разговаривая с Сахарозой или кем-либо ещё… — он хмурится, ощупывая свои руки, словно это не он, кусает губы, внимательно следя за чужой короткой усмешкой. — Мне хочется видеть тебя чаще, но я понимаю, что не могу этого желать….

Она фыркает, на ноги поднимаясь, осторожно подходит к нему, касается пальцами волос, заставляя поднять на себя взгляд. Проведёт по макушке, ласково-ласково, заставит алхимика прикрыть глаза и потянуться вслед за рукой. Зажмурится, потянувшись руками к чужим бёдрам. Коснётся их, проведёт до колена и вздрогнув, словно очнётся от её короткого смешка. И Альберих уберёт руки, скрестив их на груди. Опустит взгляд на его руки, и вздохнув, ответит.

— Это симпатия, Альбедо, но может быть и привязанностью… или же влюблённость, называй как хочешь… — тихо-тихо скажет она, вернувшись на место. — Будь осторожнее, хоть ты и немного не человек, но её болезненность легко ощутишь…

— Но разве это относится к тому…

— То, что заставляет злиться, зовётся ревностью, но едва ли она уместна, если говорить о чём-то подобном. Она имеет место быть, когда речь идёт о любви, такой разрушительной и жизненно необходимой… — закончит Кэйа, снова устроившись у огня, с интересом смотря на своего собеседника.

О, она, кажется, догадывается с чем имеет дело и это её немного пугает. Рассказывать кому-то про такие очевидные чувства так странно, но она молчит, наблюдая за тем, как алхимик опускает голову и кажется впадает в какие-то глубокие дебри. Неужели задумался над её словами? Надо бы сказать ему что не стоит так серьёзно думать над словами, что слетели с её уст, вот только…

— Получается, я люблю тебя? — внезапно спросит он, поднимая растерянный взгляд на капитана. — Мне хочется чтобы ты осталась подольше… Хочется, чтобы ты прикасалась ко мне… Чтобы не отрывала от меня глаз…

Она засмеётся, позволив алхимику приблизиться, оценивающим взглядом посмотрит на него, заурчит тихо, и не станет убирать руку, что на щеку ей ляжет. Она знает, Альбедо ждёт ответа. Кэйа в рассеянности. Выдыхает тяжело и голову набок склоняет. Если она скажет что это влюблённость, она соврёт, а сказать к последствиям правды она не готова… Это так странно и страшно, давать ему в руки такую силу, как чувства…

— Как минимум, ты действительно влюблён… — спокойно скажет она, уловив в чужом взгляде безумные радостные искры, и на мгновение успокоившись, вздрогнет от чужого ответа.

— Значит я прав… — шепчет алхимик, пальцами оглаживая скулу капитана, осторожно проводя по краю повязки, заметит как смесь из удивления и страха поселится в чужом глазу. — Чувства и правда грозная сила…

Уберёт руку, отойдёт к выходу и плотно закроет шатёр, закроет их от холода и ветра. Он делал это слишком редко, не было в том необходимости. Бросит взгляд на Альберих и мягко, почти снисходительно улыбнётся. Она млеет, пригревшись у огня и смотрит немного устало, чуть подняв уголки губ. Она не боится, смотрит спокойно за тем, как Альбедо осознаёт свои чувства, смотрит как расширяются его зрачки, как ползут вверх уголки губ, а после, это всё сдувается в одно мгновение, остаётся лишь удивление и непонимание.

Он снова приближается к ней, и под заинтересованный взгляд, садится рядом, прислоняясь щекой к плечу, вспомнив что маленькая Кли иногда так делает. И тут же хмурится. Разве этот жест обозначает любовь? Это же… Совсем не то, что он ожидал почувствовать…

Со стороны капитана послышится тихий смешок, рука плавно ляжет на плечо, осторожно притягивая поближе, так, чтобы макушка оказалась почти у шеи. Она улыбается искренне, совсем не пугливо, потому что не знает что творится в чужой голове. Не знает как сильно Альбедо хочется схватить её за руку, как отчаянно он жаждет её касаний, как хочет чтобы их не чувствовали другие… А её пальцы мягко опустятся на предплечье, осторожно проведут по нему, прежде чем она уберёт руку, заставив алхимика поднять голову. Эти касания, совсем не те, что он чувствует когда малышка Кли устало льнёт к его плечу и засыпает, не похоже на почти невесомые касания Сахарозы, когда она желает отвлечь его, не похоже на что-либо ещё. И он выпучит глаза, непонимающе посмотрев на неё. Всего пара касаний и желание присвоить их себе все до единого бьёт наотмашь, заставляя стиснуть чужие пальцы, беспомощно посмотреть на неё и окончательно осознать всю глубину пропасти, в которую он падает.

Альбедо уткнётся лицом в её ладонь, закроет глаза и шумно выдохнет, почувствовав касание к своему затылку. Пальцы Кэйи мягко зароются в его волосы, она заставит его отстраниться, заправит за уши выпавшие пряди и уберёт руки, заметив провожающий их разочарованный взгляд.

— Ты сейчас похож на котёнка… — скажет она, подняв руки и в спине выгнувшись, чтобы отогнать сонливость. — Смотришь так, словно на ручки просишься…

Он фыркнет от такого сравнения и отодвинется, понимая что она сейчас уйдёт. Ему не хочется отпускать её в город, не хочется выпускать из поля зрения… Он неохотно отпускает её, смотря в след уходящей девушке. Так странно, почему-то чувствуется опустошение… Он прикусывает губы, и отвлекается на бумаги от магистра. Если его хотят видеть в городе, он явится к ней, заодно увидится вновь с капитаном кавалерии, может быть ему вновь удастся поговорить с ней, как пару мгновений назад…

***

В городе тепло, он хмурится, отвыкнув от большого количества людей вокруг. Глаз цепляется за рыжего наглеца, следующего по пятам за нею. Видит как мрачно выглядит АЛьберих и ему невольно хочется отогнать приставучего червя от неё. Стискивает зубы, и уходит в сторону штаба. Хочется побыстрее с этим закончить, хочется найти её, прогнать, как он понял, предвестника, стиснуть её и злобно-злобно смотреть на всех, чтобы они поняли, чтобы видели, что это его, целиком и полностью…

Магистр смотрит, ждёт, не понимает почему он такой дёрганный и беспокойный. Хмурится, стискивая край стола и ждёт. Ждёт его объяснений, хочет, безумно хочет чтобы она не спрашивала о том, почему он раздражен, не спрашивала о работе, ничего не спрашивала!

Но её голос всё равно неприятно бьёт по ушам, силуэт мелькает перед глазами, а она говорит-говорит-говорит, совсем не подозревая о том, что происходит в чужой голове, ходит, выспрашивает, не чувствуя ничего. Он тихо злится, вспоминая то, какой мрачной была Альберих в присутствии этой дряни, представленного магистром Тартальей. Он ждёт, а потом внезапно спрашивает о том, где его можно найти. Очевидно, что она будет рядом с ним… И тогда… Альбедо обязательно спросит о том, что это за злость, распирающая его отовсюду. Но пока надо закончить с магистром, ответить на её безумное количество бесполезных вопросов…

Но он обещает себе, что обязательно найдёт её, обязательно прижмётся щекой к ней, положит её руки себе на голову и успокоится от ласковых касаний к своим волосам. Потрётся о них затылком, требуя поглаживаний, а потом расплывается в довольной улыбке, тихо-тихо прося уйти… Внезапно пробуждается желание оказаться у неё дома, прикоснуться к ней в спокойствии, когда ничто не мешает наслаждаться её присутствием. Он вздрагивает.

И речь магистра обрывается. Она спокойно говорит что он свободен и не успев моргнуть, видит уже пустой кабинет. Так внезапно… Она не помнит того, чтобы главный алхимик столь стремительно покидал её, чтобы выглядел настолько нетерпеливым и так отчаянно ожидал конца их разговора. Выдыхает, опуская взгляд на заполненные формы, и поводы для злости идут к чёрту.

***

Альбедо прищуривается, замечая капитана, подходит, замечая как её хватают за плечи, видит как рыжая макушка ложится на её плечо, распахивает глаза, видит как чужие руки ложатся на её талию, притягивают к себя, умоляя не уходить… Как злобно горят чужие глаза, когда она его отталкивает…

И он подходит к ним, протягивая руку капитану, улыбается, когда она её принимает, делая шаг навстречу и быстро уводит её от наглеца. Успокаивается, слыша тихое спасибо. Чувствует как расслаблена рука в его хватке, следует за ней, очевидно, идя в сторону её дома. Он выдыхает, поднимая глаза на неё, щурится недовольно, стискивая чужие пальцы, сжимает зубы, пока она не улыбнётся, не потянется за ключами, заставив его отпустить.

— Спасибо… — ещё раз скажет она, пуская его в комнату, склонит голову вбок, запрётся и выглянет в окно, убеждая себя в том, что её не преследовали, кинет растерянный взгляд на Альбедо, оставит накидку в кресле и скроется в комнатке поменьше, не удивляясь тому, что за ней пойдут. — Ты так странно смотришь на меня, словно твои слова действительно не были шуткой…

Альбедо вздрогнет, осторожно обнимая её за талию. Так вот почему она так удивлённо смотрела на него, не верила его словам, считала это чем-то другим, думала что с ней играются… И в это же время его охватывает злость, он прижимается щекой к её спине, трётся о неё, чувствуя как она поглаживает его по рукам.

— Знаешь, такие игры неприятны и болезненны к своему окончанию… — тихо-тихо скажет она, её плечи дёрнутся и она развернётся, внимательно смотря на алхимика. — Если ты вздумал играть, то скажи об этом сразу…

И чужой голос звучит так неуверенно, так тихо, что на пару мгновений ему не верится в то, что перед ним стоит капитан, что он заставил её говорить об этом…

Кто заставил тебя испытать это, милая?

И алхимик прижмёт её к себе, опустит голову на грудь, потрётся о неё щекой, и услышав тихий вздох, закроет глаза. Её руки вновь лягут ему на голову. Мягко, почти невесомо погладят его, пальцы примутся перебирать его волосы, невольно заставят поёрзать, спрятав нос в чужой груди.

Касания прекратятся совсем внезапно, точно так же как и усталый выдох. она отпустит его и опустит голову, осторожно от себя отстраняя.

— Если ты действительно хочешь лишь поиграть…

— Не смей этого говорить! — зашипит он, схватив её запястья. — Не смей думать о том, что я хочу обмануть тебя, не смей!

И она грустно улыбнётся ему, прильнёт к стене вновь скрестив руки на груди. Проклятая… И безумно красивая, желанная и безумно ранимая под толстым слоем льда. Алхимик льнёт к ней вновь, ластится, прося прикоснуться к нему вновь.

Альбедо не понимает. Не понимает почему она сжимается, осторожно-осторожно, боясь спугнуть, коснётся его, совсем осторожно, будто с опаской. Почему она боится? Почему смотрит так неуверенно, словно он сделает ей безумно больно, будто заставит испытать что-то неприятное…

— Научи меня любить, Кэйа… — тихо скажет он, прищурив хитро глаза и прижимаясь вновь. — Так, чтобы ты никогда не думала о том, что я с тобою играю.

И она вновь засмеётся, мысленно сравнив алхимика с вредным и настырным котёнком. Улыбнётся, и всё-таки, пока только в своей голове, согласится. Если её так настойчиво просят, то грех в подобном отказывать. Тем более кому-то вроде Альбедо. Её смех стихнет, руки ласково проведут по затылку, перебирая светлые пряди. О, она научит его любви, возможно немного неправильной и безумной, такой же как и она сама. Тем более… Алхимик — не человек. Она опустит взгляд, спрячет нос в чужих волосах и опустит руки на его плечи. Мягко погладит, прежде чем он поднимет голову, заставив её оторваться от светловолосой макушки. Посмотрит с вопросом, словно ожидая её решения и как только она кивнёт, успокоится, чуть на носки поднимаясь и носом по щеке проводя.

Её согласие заставляет дрогнуть. Алиса говорила что подобное чувство — безумно дорогое сокровище, но если это действительно так, то почему с ним так легко согласились рассказать как получить его? Или? Почему капитан молчит, продолжая ласково-ласково гладить его по плечам, улыбаясь уголками губ?

Неужели она сама не знает? Или пытается подобрать слова, чтобы он понял её? Рука остановится, она ещё раз посмотрит на него и мягко отстранит от себя, перехватывая за руку, уводя за собой в более светлую комнату. А после и вовсе стянет перчатки, кидая на его руки заинтересованный взгляд. Прикусит губу, переплетая свои пальцы с его.

— Кожа к коже, гораздо приятнее, не думаешь так? — спрашивает она, кидая взгляд на перчатки на своих руках и на мгновение отпустив его, снимает с себя одну, не скреплённую ремешком с рубашкой. — Вот так, чувствуешь моё тепло?

И он кивнёт, разглядывая её руку, заметит контраст и вновь поднимет лицо на капитана. Почему она делает и говорит это? Ему казалось, что любовь выглядит немного иначе, что она несколько более… Откровенно? Да, именно так, но Альбедо молчит, пальцами другой руки потянувшись к другой перчатке. Ему говорили, что если это действительно любовь, то можно рассчитывать на доверие. И немым с немым вопросом он посмотрит на неё вновь, проведёт по застёжке, что держит перчатку, склонит голову набок, прося разрешения и уткнётся лбом в плечо, не понимая почему в голову ударяет желание сорвать её, сорвать всё, что скрывает её тело от чужих глаз.

— Ты можешь снять её, если действительно хочешь этого… — тихо ответит она, отведя взгляд на окно, надо бы зашторить, прежде чем алхимик разойдётся, почувствовав всё, что с ним сделает нечто эфемерное для людей и безумное потрясение для создания вроде него. — Только будь осторожнее…

И алхимик услышит её, осторожно, едва сдерживая себя от того, чтобы вырвать её с мясом, расстегнёт, стащит перчатку, уколется об уголок звезды на ней, и отбросит прочь, глазами впиваясь в след от ожога. Она рассказывала о том, что поссорилась с названным братом, догадывался о том, что там явно не обошлось просто словами, но…

— Он такой дурак… — тихо скажет Альбедо, прикладываясь губами к следу от ожога, проведя по его краям языком, словно стараясь успокоить её, обещая не спрашивать о нём. — Я вылечу его, обещаю…

И она снова кивнёт, как только он отстранится от отметины. Выдохнет, перестав чувствовать чужую хватку, отойдёт к окну беря в руки подсвечник. Если она зашторит окна, будет совсем темно, а она пока не готова оказаться рядом с ним во мраке. Быстрое движение огнивом, искра падает за фитиль, и она мягко улыбается, оглядываясь на алхимика, что внезапно оказался почти под рукой. Ласково улыбнётся, потрепав того по волосам и наконец зашторит окно, прочь от всяких любопытных глаз. Это так странно, вроде бы ничего особенного, а чувствует себя так, словно впервые оказывается с кем-то наедине при приглушённом свете. Поставит подсвечник на тумбу и сядет на край кровати, спокойно посмотрев на Альбедо.

— Наверное, ты ожидал другого, правда? — спросит Кэйа, посмотрев на него несколько устало, похлопает рядом с собой, предлагая тому сесть и выдохнет, опустив голову, нагнётся, стягивая сапоги, тихо усмехнётся, прежде чем продолжить. — Я не могу полностью обрушить её снегом на твою голову… Я расскажу и покажу, только потом не говори мне что она отвратительна и неправильна… Хотя, наверняка под стать мне…

Он нахмурится, встанет напротив неё, положит руки ей на щёки и вздохнёт беспокойно. Улыбнётся, когда она прильнёт к его рукам и глаза прикроет, прежде чем отстраниться и упасть спиной в постель.

— Если снимешь сапоги и плащ, можешь лечь рядом. Расскажу чуть больше… — и откинет голову, думая что алхимик попросит её закончить, и она поймёт…

Но вопреки её ожиданиям, она слышит как падает чужой плащ, как рядом проминается матрас, а светловолосая макушка снова оказывается перед глазами. Она улыбнётся и обнимет его за шею. Действительно, котёнок, не иначе…

— А теперь крепко обними меня и засыпай… — тихо продолжит Альберих, медленно-медленно поглаживая по волосам, знает же, что ему не нужен сон, но всё равно говорит об этом, словно забывает о том, что в её руках не живой человек…

И мысленно усмехается. Она настолько не нравится людям, что её полюбило удачное творение кхемии? Хотя нет, людям она тоже безумно нравится, но явно не как объект для любви. Да, как желание и обожание — безусловно, но для чего-то менее приземлённого — никогда.

— Спокойной ночи, Альбедо… — продолжит Кэйа, крепко обняв алхимика за плечи. — Поговорим утром, хорошо?

И прежде чем уснуть, задует свечу, прижимая того поближе к себе. Что-то на задворках сознания шепчет о том, что она пожалеет об этом, что ей будет безумно больно, что неживое создание врёт, врёт желая заполучить силу заключённую в эмоциях. И Альберих тихо всхлипнет, зажмуривая глаза и покрепче стиснет чужие плечи. Сны никогда не были к ней благосклонны. Никогда не позволяли забыться, бросали к ногам мерзкую правду, а после тыкали в неё лицом, гадко-гадко смеясь. Шепча о том, что скоро настанет час расплаты, что скоро она получит по заслугам, что всего происходящего она не достойна…

И если ей действительно суждено заплатить за мгновения под настоящими звёздами, то пусть в них окажется хоть что-то ценное, что будет мимолётной искрой загораться средь пепелища, когда для неё навсегда погаснет солнце, пусть станет эфемерным языком пламени в кромешной тьме, заставит позабыть о безумном холоде, пока она не раскроет глаз. И даже если это притворство, даже если руки на её талии совсем неживые… Она поднимает уголки губ, медленно погружаясь в мерзкие сны.

Альбедо почувствует как дёрнутся её плечи, как пальцы вопьются в лопатки, услышит тихое всхлипывание иподнимет голову. Нахмурится, заметив чужие слёзы, приблизится, касаясь их кончиком языка. Поморщится, осознав то, что они солёные и снова спрячет лицо в её плече.

Почему ты плачешь? Кто мучает тебя во снах?

Наставница говорила ему, что овладев всем спектром человеческих чувств, он станет идеальным, без пресловутого почти. Говорила, что это невероятная сила, которую почти невозможно контролировать, говорила что его объекту любви придётся очень несладко, но… Не понимает что именно не так.

— Рано или поздно в тебе пробудится желание защитить этого человека от всего мира. Грань между хранителем и тюремщиком — едва различима. Сможешь ли ты не переступить её?

Он всё помнит и осознаёт, что она была абсолютно права. Это действительно что-то безумное, что-то тяжёлое для понимания… И он обнимает её в ответ, мягко касаясь носом чужой руки и закрывая глаза лишь тогда, когда она перестаёт плакать. Утром он обязательно спросит её о причинах её слёз.

***

С первыми лучами солнца, Альбедо раскроет глаза, проведёт пальцами по её плечам и вздрогнет, когда она проснётся, поднимет уголки губ и отпустит чужие плечи. Поднимется и чуть поёжится. По утрам довольно прохладно, хочется закутаться в кокон из одеял. Алхимик опустит голову ей на плечо вновь, проведёт носом по щеке, оставит мягкий поцелуй на чужой руке и снова прильнёт к ней.

— Почему ты плакала? — спросит он, сжав её плечи, чтобы от него не отвернулись. — Никто не должен видеть твоих слёз, кто терзает тебя?

Она вздрогнет, опустит голову и зажмурится, ощущая себя безумно слабой. Отведёт взгляд прочь от алхимика, а потом почувствует руку у себя на подбородке. Поднимет голову и устало посмотрит в синеву чужих глаз, смотрящих на неё пристально, словно собираясь что-то прочесть на её лице.

Альбедо хочет её защитить, хочет чтобы в его руках ей было хорошо, чтобы она не воспринимала это игрой… Как вообще с подобной силой можно играть? Ох, он обязательно о ней позаботится, удержит, обязательно удержит рядом с собой и никому не позволит её обидеть….

— Будь осторожнее, после соединения ваших тел, ты никогда не отпустишь этого человека, сделай правильный выбор, если ты не забудешь об этом… — усмехнётся наставница, потрепав его по голове…

Альбедо уверен, Кэйа единственный верный вариант. Руки сжимаются на чужой талии. О, Рейндоттир рассказывала ему о людской близости, рассказывала о том что это тоже своеобразный способ показывать свою любовь… Вот только… Кэйа в его руках совсем не похожа на ту, к которой он привык. Словно померкла в его руках, исчезла с лица привычная улыбка, а взгляд из наглого, превратился в надломленный.

— Всего лишь кошмары… — спокойно ответит она, прикоснувшись к его щеке. — Тебе не о чём беспокоиться, правда…

Он чувствует, чувствует что она врёт, видит что глаз заблестел, что сейчас она снова заплачет и завидев каплю у края повязки, не думая сдёргивает её. Краем уха улавливает недовольное шипение, смотрит как рукой закрывает глаз и вовсе отворачивается от него, голову опускает, лишь бы от его взгляда скрыться.

— Ты врёшь… — отводя чужие руки и заглядывая в прокаженный глаз, продолжит он, укладывая её на спину. — Даже с терзающим тебя проклятием бездны, ты всё равно замечательная…

И наклонится, мягко касаясь губами проклятого глаза. Прижмёт чужие руки к простыням, зализывая выступающие тёмно-синие вены. Ласковым зверьком к плечу прильнёт, почувствовав что она пытается вырваться. Коснётся губами линии подбородка и мягко опустит руки на её талию.

Это так странно, хочется сорваться, присвоить себе, закрыть ото всех лишних глаз, огородить от излишне длинных рук, что тянутся к ней, что желают отнять… Нет, не отнимут, даже если она сама захочет от него скрыться…

— Я люблю тебя… — шепотом скажет он вновь, кончиком языка касаясь чужой шеи, почувствует касание своих плеч, услышит дёрганный вздох, но головы не поднимет, мягко-мягко поглаживая её по бокам, лишь бы только она успокоилась… — Безумно люблю… Чувствуешь? Мне так тяжело сдержаться от того, чтобы голодным зверем наброситься на тебя…

А потом вновь примется вылизывать чужую шею, легко нащупывая завязки на чужом корсете. Осторожно стащит тот с неё, и услышав облегчённый выдох, поднимет голову, предупреждающе заглянет в разноцветные глаза. Увидит её страх, увидит сомнение, почувствует как сожмутся на плечах руки, как она осторожно отстранит его от себя.

— Это похоть, а не любовь… — ответит она, принимая сидящее положение, склонит голову набок, и тут же прервётся, замечая злость во взгляде напротив. — Если тебе просто хочется, необязательно говорить о том, что ты меня любишь…

И вскрикнет, почувствовав чужие зубы на своей шее. Оттолкнёт от себя алхимика, на другой край переползая, вздрогнет, ощутив спиной стену и переведя взгляд на собеседника потянется руками вперёд, чтобы стену изо льда выстроить. Едва прикоснётся в простыням, и чертыхнётся от тяжести чужого тела.

— Ты не веришь мне, да? — с усмешкой спросит он, отцепив глаз от чужого пояса и оттолкнув его куда-то в сторону, хитро прищурится, схватывая чужую руку и снова примется вылизывать чужой ожог, радуясь замешательству в чужих глазах. — Не веришь ни единому моему слову?

Альбедо устроит голову на чужом плече вновь. Крепко сожмёт её руку и улыбнётся пугающе ласково. Прижмёт чужие ладони к своей груди, замечая свою отметину. Прекрасная, даже когда напугана и растрёпана. Он усмехнётся, осторожно расстёгивая пуговицы на чужой рубашке. И улыбнётся, увидев знак бездны чуть ниже декольте. О, он действительно сделал правильный выбор…

— Знаешь, я даже и подумать не мог о том, какое сокровище попадёт в мои руки… — осторожно проведёт по отметке, оторвавшись от чужого плеча. — Но ты ведь помнишь о том, что кем бы ты ни являлась, всё равно останешься моим самым главным сокровищем?

И почти невесомо проведёт по животу кончиками пальцев, поддевая пояс чужих брюк. Она снова дёрнется, напряжённо фыркнет, посмотрит несколько оценивающе, а после расслабится, обвив чужую шею.

— Я позволю тебе это, но только если ты не оставишь меня… — и тут же оборвётся, чувствуя прикосновение к своим губам, выдохнет через нос и приблизит наглеца к себе.

Она определённо об этом пожалеет, но пока… Пока она позволит себе расслабиться, потрепав алхимика по голове. В конце концов, он не человек и отпускать её будет гораздо легче. И выдохнет, как только брюк на её ногах не окажется. Нахмурится, услышав чужой удивлённый шепот. Позволит тому устроиться поудобнее, а потом поднимается на локтях следя за чужими действиями. Нахмурится, вспоминая что едва ли Альбедо занимался чем-то подобным и знает о некоторых… Необходимых для комфорта тонкостях.

— Если ты думаешь, что снять брюки будет достаточно, то ты очень сильно ошибаешься… — поймав непонимающий взгляд алхимика, скажет она и снова сядет, потянется к подушкам, доставая из наволочки небольшую баночку с маслом, протянет её Альбедо и поднимет уголки губ. — Я совсем забыла о том, что тебя нужно учить любви. Смажь в масле пальцы и подготовь меня…

Тихо засмеётся, прищурится, смотря на собеседника, откроет масло и склонит голову на бок. Знает, что он не сдастся, и следит за движениями чужих рук. Пододвигается чуть поближе, чтобы было менее больно…

И выдохнет, как только чужие пальцы осторожно проникнут вовнутрь. Альбедо нахмурится, но продолжит плавно вводить пальцы, останавливаясь под недовольное шипение и продолжая едва она кивнёт ему, позволяя продолжить. Это так странно… Словно ему позволили потрогать её изнутри. Она шумно дышит, говоря ему развести пальцы на манер ножниц, а потом добавить ещё один. Прикусит губу, позволит себе недовольно фыркнуть от слишком резкого движения чужих пальцев. Прикроет глаза, откинет голову, плавно двинувшись навстречу.

Альбедо вытащит пальцы под разочарованный вздох капитана. Это так странно, но безумно приятно. И снова посмотрит на Альберих, что тяжело дыша снова кивнёт ему на масло. Алхимик не понимает, протягивает её ей, думая что она хочет убрать её.

И Кэйа засмеётся, опуская в вязкую жидкость пальцы, и кивком попросит того раздеться, хитро-хитро заглядывая в чужое лицо. Несколько ранее он был настроен куда решительнее.

— Ты ведь собирался заняться этим со мной, чтобы тебя прекратили называть девственником? — засмеётся Альберих, размазывая субстанцию по чужому члену, посмотрит на вспыхнувшие щёки и тут же довольно и беззлобно усмехнётся. — О, я о тебе позабочусь, я тебя научу… Всему научу…

Он снова рыкнет и пододвинется к ней, укусит за губу и сожмёт бёдра, пристраиваясь к разработанной вагине. И снова почувствует руки у себя на груди, мягко его отстраняющие.

— Нет, нет, ты будешь действовать медленно, так чтобы нам обоим было приятно и не больно… Так, чтобы ты запомнил всё правильно, ты же любишь меня? — ещё раз спросит она, мягко проводя по щекам Альбедо и притянув к себе чужое лицо, оставит дразнящий поцелуй в уголке глаза, перестав отстранять настырного алхимика от себя.

И он словно приходит в себя и кивает. Альберих обучит его под себя, сделает идеальным и он восторженно выдыхает плавно проникая вовнутрь Кэйи. Улыбнётся, почувствовав его сжимают чужие стенки и не услышав от неё возражений, проникнет чуть глубже, и продолжит двигаться, медленно, плавно, так, как она ему говорит. И наклонится, едва она потянет его на себя, прижмёт к груди, говоря двигаться быстрее.

И кто он такой, чтобы её ослушаться?

Она была абсолютно права, говоря своему созданию, что после этого он не сможет её отпустить… Была права, предупреждая из раза в раз о том, что черту не стоит переходить…

Кэйю хочется держать рядом, хочется запереть где-нибудь на хребте и не отпускать на опасные вылазки, не позволять мерзким предвестникам к ней прикасаться… И Альбедо сделает всё, чтобы так и было…

Плавно, медленно… Безумно тяжело. Он усмехается, резко ускоряясь. Урчит довольно, едва слышит сдавленный стон. Сжимает её ягодицы, наклонившись к символу между грудей. Проведёт языком по контуру знака. Прикусит чуть ниже, расцарапает её бока и услышав недовольный писк, успокоится, позволив той схватить себя за руку. Удивится, когда её расположат на груди.

— Сожми… — ласково скажет она и довольно выдохнет, когда её послушаются…

Альбедо усмехнётся и вздрогнет, снова ударяясь своими бёдрами о чужие. Ему нравится, нравится её тепло, нравятся её тихие вздохи, её касания. И она сама безумно нравится…

Кэйа тихо стонет, двигаясь навстречу, цепко обнимая его за шею. Мягко улыбается, обнимая его ногами за талию, и резко выгибается, впиваясь ногтями в чужую спину. Оставляет красные борозды, тихо скулит и внезапно отстраняет от себя. Сталкивает, заставляя покинуть своё тело и тяжело дышит, не обращая внимания на вопросительный взгляд партнёра, а после опускает глаза смотря на белёсые капли на простынях.

вспомнит слова наставницы, понимая что человечен гораздо больше, чем ему думалось.

А после снова прильнёт к ней, проводя кончиками пальцев по отметке бездны. Она такая замечательная, даже клеймённой этой дрянью, даже со своими ранами и обидами, даже слабой и растрёпанной, но уже полностью принадлежащей ему…

— Тебя, наверное, ждут в ордене…

— Да…

***

В своём кабинете капитан обнаружит магистра, ласково улыбнётся её неодобрительному взгляду на её шею. А после захлопает глазами, заметив за её спиной алхимика, что прижмётся к ней со спины.

— Барбатос благословит нас… — урчит он, прижимаясь щекой между лопаток хитро-хитро смотря на магистра.

Она выдохнет, и удивлённо посмотрит на Альберих, что развернётся и мягко погладит его по голове. Кажется, она действительно что-то упустила, но… Лишь мягко улыбается, и оставляет их наедине, лишь попросит не показывать своих чувств при Кли. Альбедо невольно фыркнет и отстранится, усаживаясь на подоконник.

— Знаешь, не шути так… Иначе я окончательно поверю в то не совсем безнадёжна… — и засмеётся, опустив взгляд в бумаги.

— Ты не безнадёжна, ты нужна мне… — он слезет и руки лягут ей на плечи, осторожно поглядят, а после он наклонится к её уху и обнимет её за шею. — Позволь мне удержать твоё сердце и я подарю тебе бессмертие…

Резкий шум отвлечёт его, заставив его отстраниться и недобро нахмуриться, посмотрев на предвестника.

— Я и не знал, что у вас такой отвратительный вкус, капитан… — усмехнётся он, подойдя к столу и заглянув в синеву чужого глаза, склонит голову набок.

— Желаешь исправить? — съязвит она, опираясь затылком о грудь алхимика.

— У тебя ничего не получится… — шипит создание, мягко целуя её в макушку и зло смотря на Тарталью, криво усмехается, зная что предвестника ждёт провал.

========== Meine Liebe ==========

Дилюк злится. Злится, когда видит свою сестру в компании пьяных рыцарей, злится, смотря на её одеяние, злится когда она уходит на опасные задания и когда сидит рядом, напротив него, иногда перебрасываясь парой слов со служителем собора, чьи марганцовые волосы в глаза бросаются, тоже безумно раздражает. Хочется выгнать её, выставить за двери таверны и никогда не пускать вовнутрь, вот только…

Иногда она сообщает ему о планах ордена, заставляя корректировать свои геройские вылазки, чтобы не попасть в поле зрения магистра и её подчинённых. Тихо нашёптывает о подслушанных планах фатуи, чередуя их с бесполезным флиртом, а на вопросительный взгляд об источнике такой информации, лишь хитро щурится, голову на бок склоняет, заставляя винодела зацепиться взором за отметину на чужой шее. Фыркнет недовольно, но ничего не ответит, окончательно разочаровываясь в рыцарях и их методах.

А потом он вообще начинает думать о том, что иначе они не могут. Потому что Кэйа продолжает ему рассказывать, продолжает ласково улыбаться, хитро щурится, опуская голову на плечо служителя, что в шутку предлагает ей выйти за предвестника, раз уж она уже оказалась в его постели и постоянно вытаскивает оттуда чужие секреты. А в ответ слышит смех сестры, в ответ говорящей что обязательно до этого дойдёт, если он не захочет покидать город без неё.

А потом они вновь заливаются смехом, не замечая странного взгляда хозяина таверны. И Рагнвиндр прикусывает губу. Ах, вот как работают хвалёные Ордо Фавониус! Неужели ни на что более они не способны? На стойку падает мора, рука монаха падает на плечо капитана, осторожно похлопывает по плечу и прощается на неопределённый срок.

— Останься после закрытия… — негромко скажет он, как только она обернётся.

— О, неужели мои попытки заговорить вновь, возымели успех? — спросит она и засмеётся, опустив глаза в стакан, она сегодня странная, не то чтобы его это напрягает, скорее заставляет подумать о том, что она наконец решила вспомнить про меру.

Он фыркнет в ответ и отвернётся, поглядывая на часы. В принципе, потерпеть придётся недолго, главное чтобы час ожидания не вытянулся в целую вечность. И снова кинет короткий взгляд на названную сестру. О, им действительно предстоит серьёзный разговор. Нет, не о рыцарях, не об ордене бездны, лишь о ней самой. Такой прекрасной и безрассудной… Такой откровенной и одновременно совершенно недоступной, о, ему есть о чём спросить. Спросить о том правдивы ли их с монахом речи о внезапной связи, о добычи информации об этих мерзких гостях, о том что действительно с ней происходит… И смотря на спокойную реакцию сестры, он рискнёт предположить то, что она расскажет ему, едва ли всю подноготную, но прольёт свет на некоторые аспекты своей работы.

И прищурится, объявляя о закрытии. Проводит внимательным взглядом пьянчуг, запрёт дверь. Выдохнет и обернётся к сестре. Она выпрямится и замрёт, словно выжидает чужих вопросов. Прикроет глаза, мягко поднимет уголки губ и вонзит ногти в дерево, едва заслышав чужие шаги. Ей казалось, что разговор пройдёт в несколько более… спокойной обстановке, но, видимо, не сегодня. Тяжёлый вздох, чуть наклонённая голова, ожидание вполне логичных вопросов, словно града на хребте или грозы.

Ей так не хочется говорить обо всём что с ней происходит за пределами таверны, вот только… Кажется она взболтнула слишком много лишнего. Разожмёт руку, положит её к себе на колено и откроет глаза, едва почувствовав спиной чужое тепло. Возможно, в другой ситуации, она бы прильнула к нему, но сейчас…

Руки обманчиво мягко ложатся на плечи. Чуть стискивает, наклоняясь к её уху, а потом мягко целует в висок и садится рядом. Она разворачивается, позволяя брату взять себя за руку и чуть стиснуть. Чужие глаза вспыхивают, наклоняются к её лицу, мягко улыбается, прикасаясь к её щеке.

— Что связывает тебя и предвестника? — строго спросит он, взяв её лицо в свои руки и строго заглянув в чужие глаза, не позволяя отстраниться. — Не ври мне, пожалуйста, не ври…

И она выдохнет, к щекой прильнув к чужой руке. Такая тёплая… Первое время, после его ухода, она безумно скучала по теплу чужих рук. По ласковым касаниям к своим щекам и осторожным, почти невинным поцелуям в лоб…

А потом мерзкая реальность провела свои коррективы, заставляя использовать несколько грязные способы добычи информации. Тогда брата ей безумно не хватало, не хватало его тепла и простого присутствия… Она усмехнётся ему в лицо.

Ты мог это предотвратить, Дилюк…

— Постель, нежные чувства и отчаянное желание перетянуть одеяло на себя… — тихо скажет она, надеясь что подобный ответ устроит его.

Он нахмурится, но не выпустит, прищурит глаза и по-птичьи заглянет в чужое лицо внимательнее. Ох, его сестра и впрямь безрассудна, раз решила воспользоваться чувствами предвестника. Неужели не знает, что привязав того к себе, загонит себя в ловушку? Нет, она не может этого не знать… Однако…

— И ты собралась за него замуж? — строго спросит он, отпустив чужое лицо, выдохнет, снова сжав её руку. — Кэйа, ты же знаешь…

— Нет, не собираюсь… — прервёт его девушка, чуть наклонившись и спрятав лицо в его плече, расслабится, пряча нос в чужом изгибе шеи. — Никто мне этого не позволит, на такой брак нужно согласие Джинн, а после кражи сердца, она ни за что не одобрит чего-то подобного. Скорее спихнёт меня в объятия Эоло… Да и я не горю желанием связывать себя с ним ещё крепче.

Пока его этот ответ устроит, вот только… Она мягко обнимает его за плечи, отрывает лицо мягко улыбается уголками губ. Сейчас ей безумно хорошо. Она пригрелась на чужой груди и невольно забылась. Кажется, это подачка от жизни перед сильнейшим штормом… Или награда за ангельское терпение по отношению к Тарталье? Она не знает, но это совсем не сбивает с толку.

Ей так хочется сказать, что она по нему скучала… Но в то же время прекрасно понимает, не имеет на это права. Лишь зажмурится, щекой прислоняясь к груди названного брата и стиснув ворот чужого камзола, спрячет лицо от чужих глаз, одними губами стыдливо прося прощения. Знает, что не заслуживает, полагает, что не простят, а потому не произносит ни слова, надеясь что сейчас её оттолкнут и попросят уйти. Так будет гораздо проще, так будет безумно больно, так, как ей и положено…

Но тёплые руки мягко ложатся на спину, ласково гладят, прижимая чуть ближе… И Альберих позволяет себе всхлипнуть, украдкой поднимая на него лицо, чуть приластиться к рукам, словно через мгновение они исчезнут, словно она сейчас проснётся и увидит лишь руки Аякса, окольцевавшие её талию. Осторожно проводит по плечу и вздохнёт с облегчением. Не спит, всё в порядке…

— Я скучал по тебе… — признается он, едва она оторвётся и снова поднимет спокойный взгляд на него, Дилюк улыбнётся, сбросит с лица надоедливые пряди проведёт большим пальцем по чужой скуле.

Что-то внутри капитана встрепенётся, она вздрогнет и ущипнёт себя за руку. Неужели не бредит? Неужели ей это действительно говорят? Чужие слова ласковым пламенем лизнут замёрзшую душу, заставят стиснуть чужое плечо и в эйфории прикрыть глаза. Так тепло… Это определённо не могло быть сном… Или могло? Таким отвратительным и жестоким… Она отстранится и внимательно заглянет в глаза брата. Прикоснётся к чужой щеке кончиками пальцев и облегчённо выдохнет, заметив как к её руке прильнут. Такой же ласковый, как когда-то давно. И Кэйа позволит себе побыть с ним рядом немного подольше, пока милость не сменилась на гнев, а в алых глазах не загорелась прежняя злость. Она понимает, Дилюку есть за что на неё злиться, и его отвращение кажется таким правильным… Альберих дёргается вновь. Хочется прервать эту давящую тишину и в то же время, она боится всё испортить вновь, лишь сжимает чужую руку, жадно впитывая его тепло. Он прекрасен, даже когда его обманчиво-ласковый взгляд заставляет её содрогаться от боли где-то под рёбрами. Она недостойна, ни чужого тепла, ни снисхождения, ни слова… Но как же приятно украдкой утаскивать чужие касания, словно это какая-то драгоценность…

На деле же — всего лишь песчинки, яркие искры на пепелище, умирающие почти мгновенно… За доброту тоже надо платить, вот только… К цене она совсем не готова, хочется молить о ненависти, лишь бы не делали так больно….

— Когда-то, я обещал тебе, что стану единственным мужчиной в твоей жизни, помнишь? — тихо спросит он, как только сестра отпустит его руку и ласково улыбнётся, почему-то надломлено.

Она этого вопроса не ожидала, но в ответ кивает, едва удерживая смешок. О, ещё бы понимать, что именно имел ввиду… Но кажется… Тёплые руки мягко проводят по звёздочке на перчатке, осторожно снимают её, расстёгивая ремешок. И Кэйа вздрогнет, внимательно смотря на него. Он оставил ей ожог, прежде чем покинуть на долгое время… Осторожные касания гонят прочь память. Она заставляет себя держать глаза открытыми. Заставляет смотреть только на рыжую макушку, что внезапно наклоняется к её руке. Так гораздо легче, хоть и безумно неправильно.

И чужие губы коснутся её ожога. Почти невесомо, словно он всё ещё болезненно жжётся, словно она закричит от боли, если он будет менее осторожным. И Альберих широко улыбнётся, другую руку положив на чужой затылок. Тепло, так тепло… Кажется, Кэйа совсем забыла о том, как оно ощущается, но смотрит так счастливо, словно нет ничего более ценного чем эти почти невинные касания.

Она шумно выдохнет, когда чужой язык осторожно проведёт по контуру ожога, замрёт, когда он поднимет на неё лицо и хитро прищурится. В такие моменты от братца можно ожидать всего. И ласковых объятий и замаха пылающего клеймора… Но сейчас она не способна искать второго дна, лишь плавится под чужим взглядом, позволяя вернуть перчатку на руку. Видимо, сейчас ей прикажут уйти… И словно выныривая из мягкого кокона грёз, вернётся в мерзкую реальность, где подле есть лишь предвестник и подбадривающие похлопывания по плечу от магистра. Она готова, лишь ждёт, ждёт когда ненависть снова проберётся в чужие глаза и вытолкнет обратно в настоящую жизнь…

— Я сдержу своё обещание… — внезапно слышит она, склоняя голову набок.

Это определённо не могло быть реальностью. Всего лишь сон, приятный, как сок из ягод, такой же сладкий, пьянящий, если есть на голодный желудок… И сейчас так не хочется просыпаться, особенно когда тёплые руки сжимают её пальцы.

— Пойдём домой… — шепчет Кэйа, совсем потерянно, словно она сейчас упадёт замертво. — Я живу недалеко…

И Дилюк прикусит губу. Он не спрашивал у неё, где и как она живёт. Видимо, настало время узнать. Тем более, если в его планах удержать сестрицу подле себя. И лишь кивнёт, замечая как загорается мимолётная искра в глазах напротив. Она выглядит такой напуганной, словно чего-то боится…

Кэйа поднимается, спокойно смотря на него. Кажется, это действительно происходит на самом деле… И она кладёт мору на стойку, ожидающе смотря на Рагнвиндра. Сейчас у неё нет никакого права торопить его. Очень хочется, но… Она подождёт…

— Ты можешь остаться у меня на ночь, если захочешь… — продолжит она, когда брат закончит, и подойдёт к двери.

И Дилюк вздрогнет, посмотрит через плечо, а потом выпустит её на улицу, прежде чем запереть дверь. Наткнётся на едва глушимый страх в её взгляде, замолчит, заметит как Кэйа поёжится от холода, потянет к нему руку, но после резко одёрнет, словно испугавшись чего-то. Развернётся спиной и поведёт за собой, постоянно оглядываясь, словно пугаясь, что он потеряется или бесследно исчезнет.

Её жилище окажется напротив запечатанного водяной печатью дома, на третьем этаже. Её шаг замедлится, неприметный ключ войдёт в замочную скважину, открыв ему дверь в небольшую комнату. Она позволит ему войти и закроет за собой дверь, положив ту на тумбу.

Она быстро стянет в себя перчатки и бросит в кресло накидку, потянется за огнивом, чтобы зажечь свечу, но её опередят. Искра из чужих пальцев опустится на воск, заставляя невольно улыбнуться…

— С тех пор, как ты вернулся, ты не снимаешь перчаток… — слетит с её уст, прежде чем названный предмет одежды ляжет около ключа. К её спине прикоснутся и она шумно вздохнёт, чувствуя чужое тепло. Так горячо… Наверное ему это мешает, а пока… Девушка разворачивает и щекой к чужой ладони льнёт, почему-то ощущая себя самой счастливой на свете, в одно-единственное мгновение, словно за спиной не было ссоры и разлуки, словно это так и должно быть…

И Кэйа задрожит, тихо всхлипнув, почувствует поцелуй в лоб, и распахнёт глаза, крепко обняв брата за шею. Встанет на носочки, уткнувшись носом в чужое плечо. Тепло, словно за пределами комнатки не существует грязной реальности.

— Прости… — едва выдавит она из себя, пряча лицо. — Прости меня…

Он ласково ей улыбнётся, обнимет, зарывшись носом в синие волосы. Он давно её простил, потому что знает с её же слов, что она понятия не имеет в чём заключается её миссия. А значит… Она никак не может быть предателем, пока не может.

— Ложись спать… — негромко скажет он, не ослабляя хватки, но выпуская её, едва она пожелает отстраниться.

Уложить её спать сейчас, гораздо легче чем раньше. Сейчас ей хватает его присутствия. Она жмётся к его рукам, закрывая глаза. Желает доброй ночи, называя лисёнком, крепко-крепко обнимает его за руку, и её дыхание становится более ровным. Дилюк улыбается, оборачиваясь к ней лицом. Осторожно прижимает к себе, мысленно беззлобно усмехаясь.

Он сделает всё, чтобы завтрашний день, стал для неё последним в компании предвестника.

***

Утро встретит его рассеянным взглядом по сторонам. Зацепится за голубую макушку сестры, спокойно выдохнет, обнаружив себя одетым. Осторожно выберется из объятий девушки, сядет и наконец оглянется по сторонам. Чуть приоткроет окно и плотно укроет её одеялом, понимая что она вполне может замёрзнуть. Опустит взгляд на подоконник, замечая уйму мелких записок на нём. Нахмурится, поднимая одну из них и усмехнётся. Видимо она настолько очаровала предвестника, что он начал с таких милых и невинных действий, пытаясь достучаться до души сестрицы. Всё-таки, должное ему стоит отдать, этих записок тут пруд пруди. За один присест все не прочитаешь…

Отойдёт от окна, заметит ещё одну дверь, видимо маленькая кухонька. На столе записка, с напоминанием отдать печенье Кли, рядом стоит накрытая тарелка с этим. Не удержавшись, он заглядывает под салфетку. На первый взгляд, выглядит вполне свежим, видимо она занималась этим вчера, прежде чем прийти к нему. Видимо, он и впрямь думал слишком плохо о ней. На столе виднеется шелуха от миндаля. Мягко усмехнется, продолжая осматриваться. Соль, перец, мята, сахарки… Видимо, ей негде хранить продукты, поэтому они появляются по мере необходимости. Выдохнет, посмотрев на чайник. Видимо воду она тоже не запасает, потому что всегда может растопить лёд.

Раздвинет шторы, впуская солнечный свет в комнату, глубоко вздохнет, и пойдёт будить сестру. Будет нехорошо, если он оставит дверь открытой, да и просто оставит после всего что наговорил ей.

А после встретится с заспанным взглядом синих глаз и снова окажется рядом, желая ей доброго утра. Улыбнётся с того как она пару мгновений будет пучить на него глаза, а потом мягко засмеётся, проведя по щекам сестры. Скоро он позволит себе чуть больше, когда исполнит своё обещание, тем более… Она не выглядит так, словно не хочет этого.

— Выпустишь меня? Хочу поговорить о кое-чем с магистром… — спокойно спросит он, подойдя к тумбочке и забирая свои перчатки, снова наденет их, не замечая кивка, но слыша лишь скрип в замочной скважине.

— Даже не останешься на завтрак. Не думаю, что искорка будет против, если мы объедим её на пару печенек, — засмеётся его сестра, беря в руки гребень.

— Прости, сегодня я не могу остаться… И кстати… Ты не против чтобы встретиться у фонтана вечером? — спросит он, подойдя к входной двери и пряча от неё довольную улыбку, сжимает руку в кулак, стараясь не радоваться раньше времени.

Девушка кивнёт и выпустив из комнаты Дилюка, запрётся вновь, сядет на постель, проводя пальцами по тёплым простыням. Довольно мечтаний, пора подниматься. Нужно успеть заглянуть к Альбедо и отдать обещанное угощение. Не зря же она вчера корпела над сладким лакомством. Тихо усмехнётся, заправит постель и приведёт волосы в порядок. Надо бы поесть, прежде чем начнётся очередной день, скрашиваемый вечерней встречей. И что только задумал её братец? Так долго непоколебимой скалой игнорировал её и тут внезапно решил что пора бы сменить гнев на милость? Не иначе, что-то задумал. Наверное хочет попросить о помощи… Но тогда… Он мог бы спокойно просить о ней магистра, она бы ему ни за что не отказала… Хмыкнет, нарезая яблоко. Не тянет на полноценный завтрак. В последнее время всё идёт безумно плохо, словно из рук валится…

***

Дилюк проигнорирует приветствие рыцарей, быстрым шагом следуя к кабинету магистра. Время сдать некоторые документы, а заодно и попросить старую подругу о небольшом одолжении. Ох, наверное она не поверит его объяснениям, но всё-таки… Попытаться стоит. Тем более, когда он твёрдо уверен в своих намерениях и не потерпит каких-либо возражений по этому вопросы.

Он понимает, что допустил большую ошибку, позволив Альберих оказаться в постели предвестника, но он обязательно её исправит, прямо сейчас, украдкой оглядываясь по сторонам и тихо-тихо говоря Джинн о содержании бумаг. Положит те на край стола, и останется на месте, когда она с ним попрощается. Ох, совсем не жалеет себя…

— Я хотел попросить тебя ещё о кое-чём… — продолжит он, серьёзно смотря на встрепенувшегося магистра, что кивнёт, удивлённо посмотрев.

— Что же это, мастер Дилюк? — негромко скажет она, отложив перо, готовясь слушать винодела. — Не тяните, это пугает, особенно когда это делаете вы…

Тот беззлобно фыркнет, заметит как вздрогнет Гунхильдр от заливистого детского смеха, и быстро-быстро наклонится, чтобы если рыцарь-искорка и влетит в кабинет, то ничего не услышит и не поймёт.

— Выходной для моей сестрицы и нового сопровождающего для предвестника. Не думаю, что господин Лоуренс будет против этого… — продолжит он, тут же отстраняясь и оборачиваясь на влетевшую девочку с алхимиком.

— Зачем тебе это? Я понимаю, ты беспокоишься и…

— Она завтра выходит замуж… — прервёт её речь винодел, с улыбкой замечая как расширятся чужие зрачки. — Не смотри на меня так, словно я заговорил на хиличурлском…

Магистр лишь кивнёт, оказываясь в некотором замешательстве. А потом успокоится, отвлекаясь на печенье в руках малышки. Что-то подсказывает ей о том, что Кэйа не в курсе всего того, что ей прямо сейчас наговорили… Или она всё знает, просто виду не подаёт. Взгляд алхимика заставляет остыть, сейчас надо бы отправить их как можно дальше, вот только…

— Позови Эоло… Обрадую его… — обессиленно говорит магистр, прислоняясь лбом к поверхности стола, слишком не вовремя это случилось…

И в то же время, она понимает что всё правильно… Капитан не должна иметь соблазна в виде замужества с Тартальей. О, она имела честь слушать чужие обещания возвратить сердце бога и вывести фатуи в обмен на неё, вот только зачем им сердце, если защитить его они не сумеют? Джинн зажмурится, и придёт в себя, когда алхимик встанет напротив, всё ещё держа малышку на руках. Она сдастся, и посмотрит так устало на него, что в ответ ей лишь кивнут.

— Видимо, он тоже не собирается отпускать её, раз ведёт под венец… Или просто безумно не желает чтобы она досталась кому-то помимо него… — спокойно скажет он, поставив девочку на пол. — Если бы он не собирался этого делать, то не стал бы встревать.

Магистр вздохнёт, понимая, что Альбедо прав. В конце концов, Кэйа не является родной сестрой Дилюку, а значит… Она не будет встревать, лишь поздравит с освобождением от сопровождения наглого гостя. Мягко выдохнет, и проводит взглядом алхимика до двери. Всё в порядке, эти отношения между капитаном кавалерии и предвестником порядком надоели ей. Надо было давно отправить гостя под надзор Лоуренса.

Барбара удивится приходу винодела. Ещё больше удивится его просьбе и срочностью. Венчание? Серьёзно? Она бы ни за что не поверила, если бы кто-нибудь сказал ей о том, что Дилюк Рагнвиндр собрался жениться, и судя по просьбе, тайно, без лишних свидетелей. Ещё больше её удивляет сама избранница. Для чего ему связывать себя узами брака с приёмной сестрой? Быть может… Она изначально задумывалась невестой для Дилюка? С самого начала находилась рядом, чтобы брак был почти добровольный и беспроблемный? Спросить о причине такого решения она стесняется. Лишь кивает, обещая выйти в назначенное время и без лишней торжественности благословить их.

Чужая тихая благодарность греет девочке сердце, заставляя её широко улыбнуться.

— Можно попросить тебя собрать огненные цветы? Или мне принести их с собой? — спросит он, вызвав у девочки ступор.

— Я сама с этим разберусь.

***

Тарталья ласково улыбается, сжимая руки капитана, зацеловывает её пальцы, и смотрит довольно. Притягивает к себе, привычно озираясь по сторонам. Никто не увидит их на утёсе, никто случайно на них не наткнётся… Кэйа выдохнет, и посмотрит куда-то сквозь него, прежде чем чужие губы коснутся её пальцев, прежде чем она окажется вжатой в чужую грудь, прежде чем она услышит его тихий смех…

И правда смешно, ему достаточно взять её на руки и дать приказ уходит. Она мысленно засмеётся, попытавшись чуть отстраниться. Вот только рука ляжет на затылок, не позволяя той отстраниться. Прижмут, уткнутся носом куда-то макушку, по спине погладят, притупив бдительность.

— Как же я люблю тебя… — снова скажет он, стиснув чужие бока, а потом поднимет голову, заглядывая в чужое лицо, криво усмехнётся, заставив её напугано выдохнуть. — Я бы забрал тебя домой, если бы только мог…

И встретившись с отторжением в чужих глазах, засмеётся вновь. Кэйа, его милая Кэйа… Никуда от него не денется, никуда не сбежит… Он позаботится о том, чтобы отрезать ей любые пути к отступлению. Нужно лишь немного терпения, которое уже на исходе. И она оттолкнёт его, скрещивая на груди руки.

— А я и не знала, что у вас, в Снежной, проблемы с девушками. Неужели ты не можешь найти там ту, кто будет постоянно делить с тобою постель? Я не поверю в то, что настолько тебе понравилась… — усмехнётся она, склонив голову набок.

Аякс чуть остынет, мысленно смеясь с чужой шпильки. Она так отчаянно его отвергает. Неужели кто-то нагло похитил сердце капитана и растоптал его на её глазах, что она всё-таки находится рядом, но не позволяет подойти ближе?

— Работа куртизанки тебе бы подошла больше, чем капитана… — язвит он в ответ, снова подходя к ней и уложив руку на чужое плечо, продолжит. — А может ты получила свою должность через постель?

Она фыркнет, и развернётся, следуя в сторону города. Любит, любит, а обидных вещей наговорить совсем не брезгует. Мерзкий, лицемерный предвестник!

— Когда кавалерия вернётся в город, моя жизнь станет намного проще. Например, это избавит меня от нахождения рядом с тобой, наглый врун… — усмехнётся капитан, убедившись в том, что за ней идут. — Зачем же ты говоришь мне слова о любви, если считаешь меня развратницей?

Она бросит на него обиженный взгляд, и медленно пойдёт дальше, словно давая ему возможность извиниться, но в то же время не рассчитывая на это. Прильнёт ласковым-ласковым котёнком, когда пожелает близости, а потом зло усмехнётся, когда получит желаемое. Не то чтобы ей обидно… Но неприятно безумно, опустошение душит похуже цепей, заставляя на мгновение пожелать себе забвения или безболезненной смерти. Она почти засмеётся, но отвлечётся на рыцаря, что тяжело дыша передаст ей письмо от магистра.

Видимо что-то важное, раз в письме, подальше от ушей предвестника. Конверт найдёт своё место в одном из карманов, куда не дотянутся чужие руки. И как только их оставят наедине, снова криво улыбнётся.

— Я тоже скучаю по крови и если честно, совсем не желаю видеть тебя ежедневно… — спокойно скажет капитан, ощутив касание к плечам и тут же сбрасывая чужие руки, щурится, ускоряясь, чтобы у наглеца не было мыслей о том, чём-то кроме пути. — Будь моя воля, я бы оставила тебя замерзать в ледяных пещерах хребта…

Тарталья засмеётся. Капитан и правда очаровательна, даже говоря о подобных вещах. Но совершенно не желает принимать поражения. Ничего, он подождёт пока ловушка схлопнется и отрицать будет нечего. Когда сил ни на что не останется, когда она заплачет, прижимаясь к его груди, когда идти будет некуда… А пока он простит ей эти колкости, пусть брыкается, быстрее устанет…

***

Аякс знает, Альберих расцветает, когда прощается с ним. Взгляд загорается счастливым огнём, улыбка из дежурно-натянутой становится почти настоящей, а смех перестаёт быть каким-то надломленным. Она уходит и приходит счастливой. И тут же гаснет, стоит ему оказаться рядом. Тарталье это не нравится, но пока что он может лишь смириться с этим. Чужие чувства — затягивающая тёмная бездна, лезть туда на ощупь — верная гибель. И всё-таки он провожает её взглядом, пока чужая фигура не скроется за поворотом и войдёт в здание.

Кэйа поднимет глаза, поймёт что ещё слишком рано и сядет, осторожно оглядываясь по сторонам и откроет конверт, быстро просматривая его содержимое. Улыбнётся, ещё раз просмотрит его, словно не веря своим глазам. Так здорово, словно её мысли услышали. О, безусловно, Эоло будет куда лучше справляться с этим. По крайней мере, ему не удастся пригрозить ребёнком, которого тот вполне мог оставить ей.

Заметив рыжую макушку, она оживится, и спустится к нему. Она счастлива, так счастлива, что не может сдержать довольной улыбки, когда подходит к нему. Прикрывает глаза, когда её берут за руку, когда говорят что они идут домой и она сдаётся. Позволяет увезти себя, едва отпустив чужую руку. Об этом им ещё предстоит поговорить. Не сейчас, но потом, вдали от чужих глаз и ушей. Тем более, вечер обещает быть приятным и тёплым. Главное не испортить всё своими руками и тогда… Будет легче.

Уже ближе к винокурне, её всё-таки берут за руку. Чужие уголки губ поднимаются, а взгляд становится внимательным и тёплым. Словно они никогда не ссорились. Её приведут домой вновь, заставят почувствовать тепло и уют, медленно ведя наверх, в комнату хозяина. И правда, на душе так тепло и спокойно… Словно так было всегда, словно это правильно, словно иначе и быть не может… Она проведёт по подоконнику, и выдохнет, это место почти не изменилось…

— Кэйа… — мягко позовут её, заставив девушку вздрогнуть и оживиться. — Тебе набрали ванную…

И она кивнёт, отойдя от окна. Горячая ванная, благосклонность брата, последний день сопровождения предвестника… Неужели сегодня произошло нечто особенное? Она вздрогнет, слыша шаги за собой и тихую просьбу позаботиться о ней. И кто она такая, чтобы отказываться, тем более если ей именно этой заботы и хотелось?

Раздеваться в его присутствии оказалось неожиданно стыдно, как и показывать его взору отметины на своих плечах, груди, бёдрах… Ей так хочется извиниться за то, что он это увидел, но Дилюк лишь кивает, прося ту забраться в воду.

Касания мочалки кажутся такими осторожными, и в то же время резкими, словно он действительно желает стереть следы чужих зубов с кожи сестры, словно это возможно и необходимо. Она улыбнётся и расслабится, полностью вверяя себя рукам брата. С ним так спокойно. И безумно хочется, чтобы так было всегда. Или хотя бы чуть-чуть почаще. Голос брата успокаивает и она опускает голову, подставляясь под тёплые струи и руки, что мылят ей волосы. Да, это не купание у утёса или в озере, где не замёрзнуть проблема даже с её глазом бога.

Когда это закончится, волосы будут высушены, а она одета в спальную одежду, будет уже темно. Кэйа зевнёт и сядет на край кровати, с вопросом посмотрев на брата. Неужели она выглядит настолько плохо, что необходимость в подобной заботе почти налицо? Видимо, да… Ничего, потом будет легче…

— Ложись спать… — мягко скажет он, забираясь в постель и поднимая одеяло, посмотрит ласково-ласково, так, что у неё исчезнет всякое желание задавать уточняющие вопросы.

— Спокойной ночи, Люк… — тихо скажет она, устраиваясь у него под боком и осторожно касаясь ладонями чужой груди, прикроет глаза, и тихо заскулит, и провалится в спокойный сон, прижимаясь к нему.

class="book">Рагнвиндр посмотрит на неё ласково, погладит по голове, осознавая что это последняя ночь, когда она засыпает его сестрой. Его милая сестра и будущая супруга, мирно спит у него на груди и Дилюк не сдерживает улыбки, мягко целуя её в макушку, покрепче прижимает к себе и укрывает ту одеялом. Всё будет хорошо, всё будет так, как должно быть. И он закроет глаза, медленно поглаживая по спине Альберих. Больше он её никогда не отпустит.

***

Утро встречает капитана тихим сопением над ухом и тёплыми руками на спине. Так хорошо… Она выдохнет и оставит осторожный поцелуй на щеке. И алые глаза раскроются, заставив её улыбнуться и спрятать лицо в чужом плече. С ним так хорошо… Даже подниматься не хочется.

Сегодня у них важный день, хоть он ничего ей и не сказал. Улыбается, поглаживая по щекам сестру и отстранится. Надо бы вставать… Барбара не будет в восторге от их опоздания. И всё-таки… Он так счастлив, на кончиках пальцев чувствуется приятное тепло, а где-то внутри возникает ощущение ожидания. Она здесь, она не уйдёт…

— Знаешь, почему у тебя сегодня выходной? — хитро спросит он, отойдя к шкафу напротив кровати. — Нет, не по случаю твоего избавления от предвестника…

— Расскажешь? — спросит она, замечая свою выстиранную и высушенную одежду.

— Ты не догадываешься? — спросит он, доставая фату из шкафа, а потом обернётся, замечая удивление в чужих глазах, она такая замечательная, он определённо сделал правильный выбор. — Собирайся, пастор ждёт нас…

И она вздрогнет, склонит голову на бок, на колени поднимаясь. Так просто? Неужели так действительно бывает? Она тихо засмеётся и поднимется на ноги, зевнёт, стаскивая с себя ночную рубашку, почувствует на себе изучающий взгляд брата и начнёт быстро одеваться, чтобы её брат не сгорел от смущения. Если он не шутит, то после церкви, у него будет возможность разглядеть её во всей красе. И сейчас она ласково проводит по простыням, почему-то чувствуя себя на месте. Возможно им не стоило отстраняться друг от друга… Подле Рагнвиндра она ощущает себя правильно, и если это действительно так… То она позволит тому сдержать своё обещание.

***

Тихий голос Барбары, мягкие движения, которыми дикие огненные цветы превращаются в венок и ложатся поверх фаты на её голове, уверенный взгляд названного брата, что скоро превратится в супруга и мягкие касания ветра заставляют её расслабиться. Перестать бояться происходящего. Вокруг тихо, нет никого, кроме сестёр, занятых уборкой. Кэйа улыбается искренне. Кэйа верит каждому слову, позволяет огненному венку опуститься ей на голову и поднимается на ноги, принимая руку Дилюка.

Он здесь, рядом с ней, клянётся ей в любви и верности, мягко стаскивает перчатку, скрывающую ожог, целует свою же отметину, не замечая неодобрительного взгляда сияющей звёздочки, лишь одевает кольцо на чужой палец. И она не в силах не согласиться, не в силах сказать что-либо, кроме своего согласия. И она тоже трепетно-медленно стащит чужие перчатки, тоже оставит на чужом пальце кольцо и улыбнётся, под ободряющее объявление Барбары. Прикроет глаза и поднимет голову, мягко касаясь чужих губ своими. Кажется, что теперь всё точно будет в порядке.

***

Аякс удивится, когда вместо прелестной леди Альберих его встретит капитан Лоуренс. Он кивнёт, осознавая какой именно вопрос ему желают задать и усмехнётся, скрестив руки на груди.

— Капитан Альберих выходит замуж и более не сможет исполнять роль вашего проводника, — коротко, ясно, без шансов на аппеляцию.

Тёмно-синие глаза вылавливают её силуэт в венке из огненных цветов и ему хочется засмеяться.

— Кто же её избранник? — спросит он, смотря вдаль.

— Магистр не рассказывала мне об этом.

***

Дилюк ликует, когда Кэйа крепко обнимает его в полумраке комнаты. Прижимает к себе, стоит двери комнаты закрыться на ключ. Дышит загнанно, словно не верит в реальность происходящего, закрывает глаза, лицо в чужом изгибе шеи пряча, пальцами в бёдра впивается, руками выискивая застёжки на чужих брюках. Ему безумно хочется ощутить её вновь. В этот раз, чтобы окончательно удостовериться в том, что она принадлежит ему целиком и полностью. Что более никто не прикоснётся к ней так, как он…

И она поддастся, направляя чужую руку в нужном направлении. Спокойно выдыхает, когда ткань перчаток касается кожи, позволяет толкнуть себя в постель, чтобы её было удобнее раздеть и сморит хитро, ласково. Тянет к себе, зубами перчатки чужие стаскивая, чтобы окончательно растаять в чужих руках. Пусть трогает, пусть обжигает, в конце концов, кожа к коже всегда приятнее.

Одежда слетит куда-то на пол, прежде чем чужие пальцы мягко лягут на её бёдра. Дилюк нависнет над ней, всё ещё не решаясь называть её супругой, мягко коснётся её губ своими, чуть прикусит губу, требовательно обведя десны языком и примется вылизывать нёбо, почти невесомо поглаживая бока сестры. Почувствует её руки у себя на груди, и отстранится, осознавая, что задыхается.

Чужое рваное дыхание заставит его улыбнуться, провести носом по краю повязки, услышать ласковое согласие. Она сама развяжет ленту на своей голове, показывая свой маленький секрет. Чужой глаз светится, заставляя Дилюка коснуться губами его уголка. Красивый, стоит того, чтобы его никто не видел.

Он отстранится, вытаскивая из карманов камзола масло, прикоснётся к чужому животу, выливая вязкое масло на пальцы. Прикоснётся в чужим бёдрам, мягко вводя пальцы вовнутрь, прищурится, услышав как шипит Кэйа. Горячо, он понимает, но не прерывается, мягко оглаживая чужой живот, прячет лицо в плече Альберих и тяжело дышит, слыша шумные выдохи со стороны сестры.

Дилюк проводит языком по чужой шее, зализывает чужие метки, словно пытаясь заставить сестру забыть о них, кусает поверх. Ждёт, пока Кэйа перестанет шипеть, когда это сменится тихой просьбой продолжить. Осторожно раздвинет пальцы, согнёт, чувствуя как Альберих вздрогнет, скажет что-то про то, что ей горячо.

Дилюк осторожно вберёт сосок сестры в рот, примется вылизывать его, плавно входя в чужое тело, кусает, чувствуя руки сестры в своих волосах, принимаясь медленно двигаться. Тихие стоны прекрасны, заставляют его действовать резче, сжимая горошину соска зубами. Всё в порядке, она нежно гладит его, прося быть грубее. Впивается ногтями в кожу головы, и шумно-шумно дышит, тихо поскуливая.

Ей жарко, нахождение брата поблизости выжигает весь воздух из лёгких. Заставляет хватать его ртом. Чужое тепло обжигает нутро, она откидывает голову, и заставляет себя расслабиться. Она обязательно привыкнет к этому, даже если в голове навязчиво вьётся мысль о том, что её растопят изнутри. Направит чужую руку к клитору, осторожно обводя тот чужими пальцами. Это так странно, так горячо… Всё плывёт перед глазами и она вздрагивает, тихо что-то выкрикивая. Плотно стискивает стенками член, чуть в спине прогибаясь, вздыхает, когда чужие зубы от груди отцепятся и затихает, смотря на встревоженного брата. Ей так хорошо. Зажмуривается и шумно скулит, когда тот мягко обводит ореолы сосков, дрожит от чужого жара, едва-едва шепча просьбу продолжить…

Но её не слышат, вылизывают, кусают, заставляя метаться. Перед глазами всё плывёт, заставляя искать чужое лицо наощупь. Касается чужих щёк, инстинктивно на себя тянет, и после вздрагивает от чужих толчков.

Она тихо смеётся, прижимая того к себе, шепча что-то несвязное и приятное. А потом задохнётся словами, грубо стискивая его волосы. Тихо вскрикнет, прежде чем почувствует опустошение и услышит как брат падает рядом, пачкая её живот. Мысли медленно приходят в порядок, позволяя ей посмотреть на довольного брата, мягко обнимающего её за талию.

— Мне казалось, что ты расплавишь меня… — признается девушка, после чего мягко поцелует в Рагнвиндра в уголок губ.

Тот ответит ей смущённым взглядом и спрячет лицо в её груди, улыбаясь с тихого смеха.

— Теперь ты живёшь здесь… И когда-нибудь, ты расплавишься окончательно…

Альберих кивнёт, в принципе, не имея ничего против.

========== Hymne für den Tod ==========

Комментарий к Hymne für den Tod

SCHWARZER ENGEL — Hymne für den Tod

Осторожно, хэд на поверженного архонта.

Обещанную бездной принцессу Итэр ждёт слишком долго. Она нашёптывала ему о том, что это будет синевласая девушка из рода Альберихов, тех, кто отчаянно удерживали Каэнрию от загребущих лап бездны. Тех, кто сумеет сопротивляться божьему гневу, тех, кто подарят бездне опору, чтобы она могла погрузить этот мир во мрак, чтобы ни боги, ни Селестия не смогли дать ей отпор.

Вот только в роду все дети — не девочки, а если такие и появлялись, то умирали стремительно быстро при загадочных обстоятельствах. Итэру до этого не было дела, они могут и подождать. Пусть эти несчастные тянут время сколько угодно, чем дольше, тем лучше. Бездна будет сильнее, бездне понадобится лишь спусковой крючок, в виде её признания королевой. И чем позднее эта королева появится, тем легче будет сокрушить этот мир одним-единственным ударом.

Итэр закрывает глаза на чужие выходки, Итэр потерпит, уделяя внимание силе, что должна пробудиться с её появлением. Поздно не будет никогда, а вот слишком рано — вполне возможно.

Пять сотен лет, Итэр молчит, смотря на накопленную бездной мощь, пять сотен лет сжимает в руках сердце поверженного архонта природы, свет его сердца почти потух под порочными пятнами тёмной магии. Она пыталась оживить его, злилась, не получая послушную куклу, слишком сильна была чужая воля и любовь к лживой Царице. Она бесилась, когда он кидал мимолётные взгляды на оставшееся нетронутым тело. Оно не распадалось на искры, не гнило… Ничто не выдавало в нём мёртвого, казалось, прикоснись, и проснётся. Раскроет глаза-изумруды, и разразится проклятиями тишина… Иногда с его уст вырывалось что-то о происходящем, словно он не мёртв, словно всё слышит и видит… И ему хочется задать ему один единственный вопрос… Так сильно, что шипение бездны совсем не пугает. И Итэр садится на корточки перед телом. Природа существует везде, и пока его сердце горит тусклым пламенем, этот архонт будет знать всё, что творится в мире сверху. Итэр завидует, понимая, почему тьма отвергла идею с куклой, по крайней мере, в его лице. Как бы сильно она не забиралась в чужую голову, как бы сильно не сжигала чужие чувства, как бы не калечила его тело, дитя Селестии ни за что не желало присягать ей на верность.

Но с ним можно было поговорить. Сама бездна не брезговала этим, хоть и осознавала, что он ждёт от неё смертельного удара. Ждёт, и сам подводит к этому, царапаясь о свой катализатор, заставляя прорастать цветы внутри себя, с болезненным удовольствием смотря за тем тускнеет свет его сердца.

Тогда она злилась, проникая тому под кожу, отбрасывая прочь покрытое шипованными обручами оружие. Словно знал, что будет повержен, а потому и наложил на оружие руны, перед самым падением, сделав ключами касания других архонтов. Хитрый и изворотливый бог, даже уничтожив имеющихся семерых, не пробраться к силе заточённого под печатями цветку. Не то чтобы он бездне очень нужно…

И Итэр к нему прикасается без чужого разрешение, осторожно вводит чужое сердце в грудную клетку и ловит на себе спокойный взгляд. Тот усмехается, заглядывая куда-то сквозь него.

— Та, кто тебе уготована… Ты не подаришь ей бессмертия… — на выдохе усмехнётся бог и закроет глаза, продолжив свою речь. — Моё сердце скоро погаснет под вашим напором… Хотя, не думаю, что оно тебе понадобится, если ты её найдёшь в мире под настоящими звёздами…

А потом бездна опустит его в сон вновь, удавкой обовьёт шею мальчишки, шипя свои предупреждения, прося оставить это ей. Неужели она избрала это тело своим сосудом? Не собирается учиться принимать человеческий облик? Видимо да, раз она не выбросила его тело, не уничтожила его. И ему остаётся лишь согласиться с ней, прежде чем вестники объявят ему о рождении дочери у тех, кто должен отдать ему принцессу.

И почему-то слова падшего бога заставят его вздрогнуть. Как и вести о гибели матери этого ребёнка. Что именно эти отчаянные создания задумали? Неужели время почти пришло? И бездна ласковым котёнком заурчит у его рук. Он без сожалений приказывает им следить за почти сошедшим с ума мужчиной и его маленькой дочерью. Он не позволит словам архонта сбыться…

И какового же было его удивление, когда через несколько лет, они сбегают наверх. Итэр злобно смотрит на возню бездны с падшим богом и почему-то жалеет о том, что тот почти не ошибается. На металлических кольцах проявляются разъёмы в виде звёзд падшего королевства.

— Теперь, даже став мною, тебе придётся выбирать… Между силой забвения и погружением мира во мрак… — и засмеётся, проводя по обручу, засмется, когда бездна придушит его…

Итэр теряет любое желание оживлять его…

В ярости, он приказывает найти ребёнка, желательно вместе с папашей, но это немного необязательно. Он казнит этого полоумного, и будет держать ребёнка в поле своего зрения.

Вот только девочку не находят. Зато её отца — почти сразу. И его планы резко меняются. Убивать этого человека, не узнав её нахождение — всё равно что отказаться от мести чёртовому миру.

— Почему нам нужна именно она? — однажды спросит он у бездны, выходя из камеры обезумевшего папаши, что кажется совсем разучился говорить, что потерял дар речи после своих деяний, словно сам отрезал себе язык, чтобы ничего не говорить…

— Сумеешь ли ты найти другое сердце, что с тобой совладает, что не разрушится от моего касания? — спросят в ответ и он пожалеет о сказанном.

Милая потерянная сестрица тоже не подойдёт. Как бы долго он здесь ни находился, её в объятия этого мрака он отдать не готов.

***

Дайнслейф стиснет в руках ладони Альберих, радуясь встречи с ней. Коснётся губами пальцев, шепча слова о его счастье и сожалении прийти раньше. Прошепчет о том, что её отец мёртв от рук принца, близнеца путешественницы, что её ищут, что она должна быть осторожна, что явиться могут в любой момент, что она должна принять бессмертие… И почувствовав чужую дрожь, отпустит руки, позволяя девушке обнять себя. Она выросла, став безупречной, очаровательной девушкой… И капитаном. При боге. Вряд ли бы покойный отец оценил бы это, и амулет Царицы тоже привёл бы его в ярость. Но так даже лучше, так никто из псов бездны не посмеет рассматривать её как принцессу.

— Теперь ваш долг, это не угодить в руки ордена, Кэйа… — тихо скажет он, проводя по макушке принцессы. — Я буду рядом, теперь всегда…

И услышав согласие, погладит ту по голове, устремив взгляд на небо. Где-то вдали алеет закат. Он нашёл её лишь по вовремя подобранной записке, выпавшей из кармана её отца. Почерк почти истёрся, но это уже ни к чему, он нашёл её. И больше не позволит ей потеряться.

— Я должен подарить вам бессмертие, чтобы этого не сделала бездна…

— Чтобы её не ограничивало время моей жизни? — спроси она, нахмурившись. — Я не хочу возвращаться туда. Но если это избавит меня от ещё каких-либо связей с тем, что находится под землёй…

— Не в наших силах разорвать лишь одну их них… — шепчет он, касаясь губами закрытого глаза. — Через неделю я принесу всё что нужно, и мы наложим на тебя проклятие…

— Останешься ли ты со мной после этого? — спокойно спросит она, проведя по звезде на чужих доспехах.

— Считайте это моей свадебной клятвой… — ответит хранитель ветви, крепко обнимая принцессу. — После этого, у меня не будет никакого права оставить тебя наедине с орденом…

И Альберих ему поверит, мягко сжимая чужие плечи, выдохнет от поцелуя в макушку, а после глаза поднимет, в чужое лицо отчаянно смотря.

— Любишь ли ты меня, или делаешь потому что должен? — спросит она, приложившись щекой к чужому плечу, словно не желая пораниться о то, что увидит в чужих глазах.

— Безумно люблю… — услышит она, хоть и не поймёт того, что в чужих словах ни капли лжи.

Она поведёт его домой, обещая привести в орден, улыбнётся, шепча о том, что так он может не прятаться ото всех. И почему-то, ему захочется играть по правилам этого города.

— Просто не ругай сильно бога, и для вида тебя воспримут своим… — она улыбнётся, запирая дверь дома, скинет корсет и накидку, исчезая в кухоньке и окончательно поверит чужим словам, ощутив руки у себя на талии.

Альберих знает, для этого человека слова не являются пустым звуком, знает, что тот останется рядом, что бы ни произошло. Осталось только приучить его к жизни в городе свободы и тогда… И тогда она не потеряется, останется лишь привыкнуть к чужому обществу около неё. Наверное она тоже к нему привыкнет, а там… Так же сильно полюбит этого человека, в конечном итоге лучше варианта не найти. Её принимают неправильной. Это приятно. Надо будет представить его магистру. Оставить где-нибудь в ордене под своим начальством. Прошептать о том, что кроме формы ему ничего не нужно… Ох, наверное ей это не понравится, но к тогда… Тогда придётся устроить его в гильдии…

Кэйа выдыхает и ставит на стол тарелку с тушёным мясом и яблоками. Пусть поест, пока можно сделать в спокойной обстановке. Она улыбнётся, проводя по макушке рыцаря и сядет рядом, спокойно смотря на него.

— Я завтра схожу, сделаю второй ключ. В казармах места не найдётся, а отправить тебя в свободное плаванье я теперь не могу… Если честно, я и не хочу, ты же не возражаешь? — спросит она и увидев чужой кивок, примется за пищу. — Приятного аппетита, Дайн…

И услышав идентичное пожелание в ответ, ласково улыбнётся. Надо будет подумать о том, чтобы расположить его в своём жилище. Второй кровати в её комнатке не поместится, а на пол она его не положит, выходит…

— Твоей клятве суждено сбыться до ритуала… — спокойно скажет она, и заметив удивлённый взгляд, скажет. — Постель у меня одна, тебе придётся разделить её со мной…

— Ваше Высочество…

— Нет, я не приму возражений и… Называй меня здесь по имени. Ты же сам хочешь, чтобы орден бездны ни за что меня не нашёл…

На это рыцарю возразить нечего. Он кивает, принимаясь есть. Слишком спокойна она для их разговора. Слишком спокойно говорит, словно мир не сгорит от её неверного решения… И рыцарь прикроет глаза, не желая спрашивать что-либо ещё. Это так странно… Он улыбнётся, закончив с едой и осторожно обнимет, услышав довольный вздох. Она замечательная, и такая ласковая… Видимо жизнь здесь требует уступок.

Кэйа забрасывает в посуду лёд, топит его, чтобы замочить жир. Усмехнётся, проведя пальцами по чужой щеке. Закроет глаза, поцелует того в щеку и позволит поудобнее устроиться на своём плече. С ним так хорошо, и она вполне с удовольствием поиграет в его супругу. А может и не поиграет, тем более… Она засмеётся, если рыцарь пожелает остаться… То пусть так и будет. В конце концов, она привыкнет к нему рядом с собой и быть может, перестанет представлять свою жизнь без него? Мысленно фыркнет.

— Кэйа… — негромко окликнет он, поднимаясь от чужого плеча и встретившись с чужим вопросительным взглядом, мягко коснётся носом щеки, проведёт по нему, оставит короткий поцелуй и отстранится, сонными глазами посмотрев на неё. — Я не отпущу тебя…

И она тепло улыбнётся, погладив того по щекам. Такой милый, но его всё равно необходимо уложить спать. Видимо дорога совсем его измотала… И осторожно привстав, Альберих уложит его руку себе на плечо, встанет на ноги, ведя его к постели. Он совсем вымотался, видимо совсем не спал, придя из какого-то отдалённого уголка Тейвата. Она обязательно его обо всём расспросит.

Укладывая ворчащего и уставшего хранителя, она тихо смеётся, прося его не сопротивляться, стаскивая с него сапоги и отстёгивая с плеч плащ. Вытаскивает его, накидывая на рыцаря одеяло, стаскивает с его лица маску, оставляет поцелуй на чужом лбу, ласково-ласково смотря на него. Котёнок…

— Давай, отдыхай. Завтра осмотришься в городе, а я выясню кое-что… — хмурится, замечая вопросительный взгляд на себе и садится на край постели, уложив руку на щеку Дайнслейфа. — Если мне не удастся пристроить тебя в орден, то я выбью тебе место в гильдии. Есть один славный мальчишка, уверена, вы подружитесь…

А после, заметив сонный кивок, поднимется, вновь исчезая в кухне. Там она уже выливает воду, счищая жир слаймовой слизью. О, алхимики бы упали в обморок от такого использования реактива, но если честно… Ей как-то всё равно. Кэйа ухмыльнётся и встанет около окна, заглядывая в темноту ночи. Из окон её дома мало что можно увидеть, поэтому оно тут же зашторивается, а капитан ставит посуду на место, нащупывая руками какие-то записки… Видимо, это дела, запланированные на вечер, но не сделанные из-за неожиданной встречи. Ну и ладно, едва ли на неё обидятся, если она занесёт ящериц чуть позднее, всего на один вечер, и на не приготовленное заранее тесто тоже. Ох, она совсем забыла о том что эта маленькая проказница должна будет прийти к ней домой, и день в ордене короткий, и малышка заснёт ближе к вечеру, будет крепко-крепко спать, пока Джинн или Альбедо не придут за ней.

Кэйа разувается, кидая спокойный взгляд на спящего Дайна и устраивается рядом с ним. Она обязательно привыкнет к тому, что тот будет рядом с ней очень долгое время. И почему-то это так радует её… Видимо это именно то, в чём она безумно нуждалась. Без угрызений совести, девушка кладёт голову тому на грудь, вслушиваясь в едва различимое биение сердца, заглушаемое её дыханием. Прикрывает глаза и проваливается в спокойный сон.

Утром она вздрогнет от шевеления под ухом и глаза распахнёт, тут же на месте подрываясь, чтобы оглядеться, в поисках источника тревоги. И спокойно выдохнет, замечая смущение хранителя. Это заставляет её улыбнуться и оставить невесомый поцелуй на скуле рыцаря. Пора вставать.

— Скажи честно, как долго ты не спал, пока шёл ко мне? — спросит она, приоткрыв окно и оглядев его с ног до головы, подойдёт ближе, открывая шкаф, едва ли у неё найдётся для него подходящее, но и в латах мёртвого королевства она ходить ему не позволит. — Я принесу тебе комплект униформы, потому что если ты будешь расхаживать, к тебе возникнет очень много вопросов едва ты переступишь порог моего дома. Я могу дать тебе рубашку и походный плащ. Будет не очень удобно и мой размер тебе едва подойдёт, но это лучше, чем ты будешь ходить здесь в полном обмундировании…

И в подтверждение своих слов, кладёт названные вещи на тумбочку около кровати, мягко улыбается, с чужого растерянного взгляда и не удерживается от того, чтобы тихо беззлобно засмеяться. Он такой хорошенький… Вылитый сонный котёнок.

— Ты можешь остаться у меня дома, если не хочешь переодеваться сейчас или стесняешься… Но сегодня мне поручено приглядеть за ребёнком и она будет здесь… Представлю тебя своим супругом… — продолжит Альберих, стягивая с того перчатки. — Вообще, это вызовет какие-либо вопросы, но ты не волнуйся, я выкручусь, главное подыграй мне… И вставай, я уверена, что в пути ты почти не ел, хоть покормлю тебя с утра….

И Дайнслейф послушается, поднимаясь с постели и застилая её. Девушка спокойно выдохнет. У него есть голова на плечах, его не придётся прятать от чьих-либо глаз. Она кидает взгляд в окно. Кажется ещё рановато… Но не суть, чиркает огнивом, поджигая набросанные сухие листья для подпитки, если время не поджимает, можно приготовить что-то посложнее яичницы. В своё время ей повезло научиться готовить, была в их городе шеф из соседнего региона, недорого взяла за обучение, зато заметно упростила ей жизнь. Она ещё раз оглядывает имеющиеся у неё продукты и облегчённо выдыхает, благо достаточно муки и ягоды она сумела спасти от Кли, хоть в каком-то количестве. Что ж, время приниматься за готовку.

Закончив с этим, она выходит, чтобы позвать его и впечатывается лицом в его спину. Тот вздрагивает, обеспокоенно смотря на Кэйю, а потом улыбается, когда видит улыбку на лице девушки. Она зовёт хранителя в кухню, и отходит к окну, внимательно разглядывая натянутую ткань на чужих плечах. Ну уж нет, так не пойдёт.

— Пожалуй, я оставлю тебя сегодня дома. Дверь запру, не хочу чтобы нам потом задавали лишние вопросы, не скучай… — и поцеловав того в лоб, примется за свою порцию.

— Почему тебе поручают следить за ребёнком? — поинтересуется он, отрываясь от пищи.

— Боюсь, что даже я не смогу ответить тебе на этот вопрос. Но если бы ты знал что это за ребёнок… До жути непоседливый и любопытный. Постарайся не рассказывать ей о Каэнрии, иначе нам придётся стремительно делать ноги. Детский язык совсем длинный и не заставишь его молчать.

— Можно я попрошу тебя о кое-чём? — спросит он, прежде чем она уйдёт.

— Да, что случилось?

— Если ты всё-таки окажешься в руках у принца… — тихо скажет он, зажмурив глаза. — Веди себя тихо… Не привлекай лишнего внимания, я обязательно тебя вытащу…

И она ему верит, мягко улыбается и понимающе кивает. Если хранитель говорит об этом, значит это имеет место быть, значит однажды орден попытается забрать её… Значит о ней ещё помнят и ждут. Как гадко!

***

Когда бумаги оказываются заполненными и проверенными, а стрелка часов оказывается ровно на четырёх, в её кабинет ураганом влетает рыцарь-искорка, в сопровождении главного алхимика. Та приветственно запищит, подбегая к столу, и получив привычное поглаживание по макушке, усядется на стул, прижимая к себе пушистую игрушку. Альбедо наклонится к ней, шепотом спрашивая у неё:

— Что ты в итоге решила?

Она прищурится, посмотрит совершенно спокойно, словно у неё спрашивают какую-то ерунду, а не серьёзные вещи.

— Я сделаю всё, чтобы не стать для бездны матерью… — ответит она так же тихо и получив удовлетворённый кивок, проводит того взглядом, переключит своё внимание на девочку. — Ты ведь не забыла про орехи?

— Нет, нет! — воскликнет девочка, слезая со стула и доставая из рюкзачка мешочек, откроет его, показывая капитану его содержимое и спрячет обратно, ожидая когда они уже пойдут. — Мисс Лиза дала мне ещё сахар, говоря, что ты постоянно про него забываешь…

Капитан улыбнётся, и поднимется из-за стола. И почему этим занимается она, а не Сахароза? В прочем… Не суть важно, подобное её успокаивает, заставляет забыть о выборе и обязанностях. Берёт в руки сумку с униформой, закидывая ту на плечо, вторую руку подаёт малышке. Ах, если бы только это дитя знала сколько крови на её руках… Она молчит, выводя крошку из здания ордена. Надо будет зайти к Саре и кузнецу. Забрать масло и ключ. А потом… Главное чтобы, она не набросилась на Дайна с порога. Иначе совсем забудет про печенье и что-либо ещё… Но всё равно улыбается, жалея о том, что она вообще не попросила кого-нибудь с ней остаться.

Магистр особняком стояла на том, что сейчас она не готова принять кого-либо в ряды рыцарей, каким бы профессиональным воин он ни был. Зато Беннет светился от счастья, когда она просила Катерину записать за юношей ещё одного участника. Это мальчишка ещё маленький, поэтому далеко не отправится, значит и он будет в большинстве своём в зоне доступа.

Забрав ключ, и заметив удивление малышки, щёлкает её по носу и ведёт в дом. Малышке не стоит задумываться что хранится глубоко внутри её. Пусть будет самым счастливым ребёнком, пока это возможно.

Пока бездна не висит дамокловым мечом над её головой, а Кэйа не сидит на коленях принца бездны, не прижимается к его плечу или же не вырывается из тяжёлых цепей, которыми её будут удерживать под землёй. Или не будут… Если она будет делать всё правильно, то её никогда не найдут… Никогда не прикоснутся к ней, если она не допустит себе подобных ошибок…

***

Дома, капитан застаёт рыцаря зашивающим её рубашку. Видимо ткань всё-таки не выдержала. Девочка тут же убегает в кухню, а рядом с Дайном ложится сумка с формой и сапогами. Он кивает, положив на спинку починенную рубашку. И она ласково улыбнётся, заглядывая в кухню, девочка снимает шапочку и обвязывает фартук. Кэйа усмехнётся, сняв печатки и накидку. Отвернётся, и уйдёт месить тесто с малышкой.

— Сестричка Кэйа, а что за человек сидит у тебя на кровати? — спросит девочка, начав раскатывать тесто. — Я никогда его раньше не видела!

И метнёт взгляд в дверной проём, где окажется рыцарь, что под смех капитана, мягко обнимет её, оставляя осторожный поцелуй на виске Кэйи, что поднимет голову, мягко целуя рыцаря в ответ.

— Кли, солнышко, это мой муж… — и Дайн спокойно посмотрит на девочку, устроив голову на её плече, оставит ещё один поцелуй на щеке девушки и заберёт у неё орехи, собираясь измельчить их.

И Девочка восторженно запищит, будет задавать ей вопросы, заставляя улыбаться обоих. Будет тискать её руку, смотря как запекается печенье, будет оглядывать Дайнслейфа, попытается потрогать его за руку, а потом распахнёт глаза, смотря то на девушку, то на хранителя.

— А почему ты никому ничего не говорила об этом?

— Потому что счастье любит тишину, дитя… — ответит ей блондин, крепко обнимая капитана за плечи. — Тем более, я не хочу чтобы кто-то задавал моей милой лишние вопросы…

***

Они встретятся на пике буревестника когда всё будет готово к ритуалу. Солнечный лень приятно ударит по лицу. Хранитель закончил своё поручение, Альберих — свою зачистку. Он улыбается, целуя её в уголок губ, а потом приподнимает повязку, заглядывая в прокаженный глаз. Иссиня-чёрной краской нарисует знак на её веке и крепко обнимет, проводя носом по её щеке…

— Ты можешь почувствовать… Желание… Не бойся этого… — тихо заговорит он, опуская ту за землю. — Всего одно слово и я сделаю всё, что ты пожелаешь…

И она согласится, дрожащими руками обнимая шею Дайнслейфа, заурчит, позволяя тому обнажить себя, крепко обнимет его ногами, смотря так взбудоражено, та задрожит, и выгнется в спине.

И хранитель вопьётся зубами в чужую шею, прикоснётся к её животу, выжигая четырёхконечную звезду под чужим пупком. Примется зализывать укус и вздрогнет от жжения на плече. Такая же звёздочка. Он улыбнётся, поглаживая её бока. Прикроет глаза, принимаясь вылизывать её ключицы. Словно снова ощутил эту печать на себе. Только теперь безумное желание не будет мучить его несколько дней. И он улыбается, принимаясь кусать чужие плечи, крепко прижимая её к себе крепко-крепко, опустится к груди, принимаясь соски чужие вылизывать, и под выдохи восторженные, притронется к девичьим бёдрам, почувствует влагу и заурчит тихо, пристраивая поудобнее. Его Кэйа, его милая Кэйа… Теперь его никто не остановит…

И сжимая зубы на бусинке, осторожно проникает в чужое тело, вылизывает ореол, посасывает, тихо замычав от ногтей, что в кожу его головы впились. Он фыркнет, чувствуя как она задышит под ним, а после начнёт двигаться, покрывая поцелуями груди и ключицы, поглаживая чужие бёдра, медленно-медленно, вопьётся в них ногтями, в шею девичью вгрызаясь. Рычит тихо, крепко обнимая ту, и под чужие стоны погладит по ягодицам, чуть сжимая те, почувствует как царапают его спину и выдохнет, ослабевшее в тисках сжимая. Укладывается щекой на грудь, в чужое сердцебиение вслушиваясь, закрывает глаза, не двигаясь, замрёт, и нос в груди чужой спрячет, зажмурится, от запаха кожи пьянея.

Кэйа в его руках такая ласковая и слабая, едва держит в своих руках, заглядывая в восторженные глаза. Он вздыхает, позволяя себе провести руками по её щекам, коснётся языком солнечного сплетения, на пробу поддаваясь назад, чтобы понять, может ли он продолжить. Нет, лежать на чужой груди безумно приятно, как и ощущать давление стенок, но оно ослабевало со временем, соблазнительно приглашая проникнуть поглубже…

А потом рыцарь, словно проснувшись, примется двигаться вновь, руки перемещённые на плечи, к земле прижмёт, прильнёт к губам, принимаясь их зализывать, а юркнув языком в чужой рот, переплетёт языки, запястья крепко сжимая, зашипит, чувствуя как содрогается его тело, как сожмётся, не выпуская… И она вскрикнет, откидывая голову и в спине выгибаясь. Рыцарь оставит осторожный поцелуй на чужом бедре и ляжет с ней рядом, покинув тело. Проведёт пальцами по метке и почувствовав чужую дрожь прижмёт девушку к себе, нашёптывая на ухо той обещания быть всегда рядом.

***

— Мы нашли её… — говорит вестник, приклонив колено перед принцем. — Ошибки быть не может. Леди Альберих жива и отныне бессмертна… Дайнслейф о том позаботился…

Итэр нахмурится, чувствуя шевеление бездны, что вновь над архонтом повисла, явно с целью узнать что-либо ещё… Он знает, леди Кэйа — капитан кавалерии в городе под покровительством лживого бога. Порою он следил за своей сестрой, видел эту девушку, но… Мало ли кто может носить схожую фамилию, мало ли кто может иметь смуглую кожу, мало ли у кого глаза голубые. А потом он понимает, что ни разу не додумался заглянуть чуть поближе. Если капитан действительно та, о ком урчит бездна, то он редкостный дурак…

— Ты уверен? Спросит он, делая шаг навстречу.

— Более чем. Кэйа Альберих, смуглая кожа, синие волосы, яркая звезда под глазной повязкой и более тусклая, что не скрыта, бастард дома Рангвиндров, появившаяся на пороге их дома из неоткуда, примерно в тот год, когда они бежали, и предатель Дайнслейф, постоянно вьётся возле неё, даже супругом ей стал…

Мальчишка прервёт его знаком, повелит встать и уходить. Усмехнётся, осознавая что его задача одновременно упрощена и усложнена. С одной стороны, он знает где её искать и в любой момент сможет забрать то, что принадлежит ему. С другой же… Придётся убеждать и удерживать. Леди Альберих совсем не глупа, раз ни разу не раскрыла себя ни ордену, ни людям. Бездна к рукам ластится, не рекомендуя медлить, урчит, ни к чему не обязывая, лишь на изломанного архонта жалуется, недовольно шипя с чужого нежелания ей подчиниться.

Итэр выдохнет. Люмин больше не нужна. Он не будет ждать, пока та закончит своё путешествие, ведь она не прошла и половины пути.. Вздохнёт, скрестив руки на груди, да к оживлённому архонту обратится, пока бездна над ним не воркует и не погружает в сон.

— Что ты чувствовал, любя Царицу?

— Едва ли сможешь совладать с этим чувством… — усмехнётся он, склонив голову на бок, растрепав рыжие волосы с зелёными пятнами, мерзкое сочетание. — Но если это действительно сильное взаимное чувство… — бездна рыкнет, пристроившись поближе, ей тоже интересно, ей тоже хочется это знать, и с улыбкой на лице, бог коснётся её ослабшими пальцами. — Ты почувствуешь, словно у тебя выросли крылья… Или что в твоём понимании сила? Любя кого-то, это создание станет для тебя её источником…

Итэр засмеётся, а потом вспомнит об оборванных крыльях бабочки, хрупкие, яркие крылья, затянувшие схватку бездны. Неужели тоже плод его любви? Мягкая улыбка станет первой эмоцией, после равнодушия, на лице поверженного божества, которое увидит Итэр.

— Если я тебя полюблю, у тебя снова отрастут крылья? — с детским удивлением спросит бездна, устроившись на груди у бога.

— Не знаю…

Принц отвернётся от них, покидая тёмную комнатку. Тянуть незачем. Леди Альберих место только подле него. И он попросит вестников выследить самый подходящий момент, прикажет схватить обоих. Запереть мятежного рыцаря как можно глубже, чтобы в нём осталась лишь безумная преданность ему и леди Альберих. Принцессу же он велит принести в его покои. Она должна понимать, но не бояться, находиться рядом, не желая покинуть его… Он усмехается, зная то, насколько изворотлива его избранница, он понимает, что придётся постараться.

— Заведи леди Альберих в тупик… Я приду за ней сам… — и когда тот исчезнет, проведёт по подлокотнику трона, совсем скоро бездна перестанет досаждать ему… — Вели приготовить комнату. Я не хочу чтобы её первой эмоцией здесь был ужас, не хочу сеять в ней желание сбежать… И вы, едва ли этого желаете.

***

Когда Кэйа возьмёт это задание, она почувствует неладное. В последнее время, в логове дракона востока было очень тихо. Она поднимает уголки губ, и последует на задание, помахав на рукой супругу. Она обязательно вернётся вечером и обо всем его расспросит. Всё-таки, держать его рядом, оказалось отличной идеей.

Она ещё не знала, как сильно заблуждалась, думая о том, как окажется дома вновь. Она испуганно убегает, надеясь оторваться от преследователя. Противник, что ей немного не по зубам, поразительная тварь бездны… А впереди лишь неглубока ниша, тупик… Кэйе умирать не хочется, а она прячется в тёмном углу, надеясь что чужие глаза её не увидит, стискивает клинок, смотря на открывающийся портал. Прикрывает глаза, надеясь что тварь сейчас уйдёт, а она переведёт дух и уйдёт домой. Зажмурится и вздрогнет, шаги чужие услышав. Глаза распахнёт, руками рот закрывая, близнеца путешественницы замечая. Этого не может быть… Она не соврала, говоря о том, что они по разные стороны баррикад…

И Альберих вздрогнет, когда тот приблизится к ней, сядет напротив неё на корточки. Зажмурится, почувствовав прикосновение к своим рукам, уберёт те с лица, и сожмётся, ощущая как руки близнеца лягут на её щёки, как обожжёт чужое дыхание, как осторожно чужие пальцы сдвинут повязку…

— Я так рад нашей встрече, Кэйа… — начнёт он, проведя по плечу девушки, пойдёт ниже, отцепляя чужой глаз бога, вместе с повязкой его в сторону отбрасывая. — Посмотри же на меня, неужели ты не верила в то, что это произойдёт?

Но встретившись с гневным взглядом в лице напротив, мягко ей улыбнётся, отцепляя чужие ножны и перчатку с себя снимая. Жаль, он напугал её, но это ни капельки его не тревожит, здесь бежать некуда. поднимается на ноги и порез оставляет на руке, кровь по стене ниши размазывая, прищурится, посмотрев на неё, и заметив попытки сопротивляться, оттолкнёт от неё подальше глаз бога. Какое оскорбление! И эту лицемерную дрянь любил поверженный дендро архонт?

— Пойдём домой, Кэйа… Мы так долго ждали тебя… — шепчет он, наклоняясь к девушке и пряча руку в перчатке, протянет ей руку. — Ты ведь никуда не убежишь… Ты измотана и безоружна, а выход только один… Ты можешь противиться, подожду пока ты заснёшь…

Она прекрасно помнит слова хранителя ветви. Вздрагивает, неуверенно принимая чужую руку, стараясь не смотреть, как загорелись чужие глаза. Кэйа, милая Кэйа… Итэр притягивает её к себе, уводя в червоточину. Она не привыкла к перемещениям, оно её утомит, заставит заснуть у него в руках…

Его принцесса наконец дома. Здесь, под землёй, в его покоях. Над ней тихо воркуют маги бездны, обмывая и раны залечивая. Он улыбается, когда маги отстраняются от неё. Прекрасная… Он присаживается на край кровати, проводя по чужой щеке. Прекрасная и теперь принадлежащая только ему. Он прикоснётся губами к её лбу и выйдет из комнаты, оставляя включённым небольшой источник света. Ему хочется чтобы ей не хотелось оставить его. О, если она сбежит, он обязательно её вернёт, сотрёт город свободы в пыль, разрушит чёртов материк, и найдя её в руинах скажет что это всё ради неё, и посмотрев в испуганные глаза, крепко обнимет и посадит на цепь. Запрёт в своих покоях, и будет мельтешить перед глазами, пока она не поймёт что в её жизни существует лишь он.

— Ваше Высочество! — заскрипит рядом голос мага, заставив его улыбнуться. — Вестник посланный за Дайнслейфом погиб!

— Тогда оставьте его. Не позвольте ему спуститься за леди Альберих, — скажет он, скрестив руки на груди. — Сделайте всё, чтобы она не сбежала.

***

— Веди себя тихо и не привлекай лишнего внимания, я вытащу тебя оттуда.

— Будь осторожна, формально, ты обещанная ему супруга, кто знает что за тараканы в его голове.

— Я люблю тебя и никогда не позволю остаться наедине со мраком…

Она улыбнётся, ложится под покрывалом и поднимется, по сторонам оглядываясь. Найдёт себя в светлой комнате. Вздрогнет, находя себя лишь в рубашке. Одежда обнаружится чуть поодаль от постели. Она прикусит губу, и закутается в покрывало, чтобы не замёрзнуть. Надо быть тише, надо побыть с ним ласковой, притупить чужое внимание и дождаться хранителя. А потом уйти. Он ведь не бросит её, не позволит остаться здесь на всю бессмертную жизнь?

Дверь скрипит, впуская Итэра в комнату. Он улыбнётся, сядет на постель и посмотрит на неё ласково-ласково. Прикоснётся к руке губами, и прижмёт её ладонь к своей груди. Прикроет глаза, пододвинувшись ближе, едва сдерживая свою злость, заприметив край чужой метки. И что же рыцарь ей пообещал, что она так спокойно отдалась в его руки? Едва ли многое, но как раз то, что ей было нужно.

Кэйа его боится, в угол отодвигается, руки к груди прижимая. Закрывается, вздрагивая от его касаний и взгляд отводит, не желая как-либо иначе на его присутствие реагировать. И мальчишка снимет сапоги, осторожно к ней пододвинется, к плечу прильнёт, по животу погладит, сбросив перчатки и усмехнётся. Он и правда дурак, ослепший от желания поставить мозги сестры на место. Если бы он действительно знал, какая она, не позволил бы той ребёнком переступить порог дома Рангвиндров, не позволил бы остаться под звёздами. Держа ту постоянно в поле зрения, контролировал бы себя, спугнуть ребёнка гораздо проще…

— Почему ты боишься? Я не сделаю тебе больно… — шепчет Итэр, оторвавшись от чужого плеча и тёмную даль чужих глаз заглядывая, а потом на щеке поцелуй почти целомудренный оставляет, сжимает её пальцы в своих ладонях и нос в девичьем изгибе шеи прячет, жадно вдыхая запах кожи.

Итэрпьянеет, руками талию её окольцовывая. Теперь он будет не в силах отпустить её, он разрушит весь мир, лишь бы она никогда и никуда не сбежала. Прольёт кровь любого, кто посмеет потеснить его в её сердце, уничтожит всех, кто посмеет к леди Альберих притронуться.

Тело в его руках всё ещё напряжённое. Подрагивающее от каждого движение, скованное страхом и неприязнью, не робостью. Он прикусывает губу, спрятав чужие руки в своих. Как ему ещё показать свой дружелюбный настрой? Безумно хочется прикоснуться к ней менее невинно. Испытать всё, что позволили чувствовать Дайнслейфу, присвоить себе то, что принадлежит ему по праву.

— Я буду любить тебя сильнее его… — шепчет принц, касаясь губами её шеи. — Только позволь мне сделать шаг и перестань бояться меня…

В ответ лишь разочарованный выдох. Девушка осторожно убирает руки и смотрит так спокойно и равнодушно, что Итэру взвыть от безнадёжности хочется. Устраивает голову на её груди, вслушивается в размеренное биение сердца. Ей не страшно, она чего-то ждёт. Смотрит с вызовом, уголками губ усмехается, и хитро прищуривается.

— И как же мне вас называть, принц? — тихо спросит она, положив руку на светловолосую макушку, тихо фыркая, наблюдая за тем, как он к ней ластится, из груди чуть не вырывается “котенок”, ох, она бы точно назвала его именно так.

От внезапной ласки близнец оживится. Надо было просто попросить о ласке, почти невинной, ни к чему не обязывающей и вот его нежно гладят по голове, спрашивают имя, неужели поняла, что в отрицании нет никакого смысла? Почему она так спокойна? Хочет сбежать? Её сердце бьётся так спокойно, словно нет ничего удивительного в её нахождении где-то не дома. И Итэр ластится к её руке, поднимает голову, заглядывая в синеву её глаз. Пьянящие, как всё её тело, ему хочется потрогать со всех сторон, попробовать чужие губы на вкус и стиснуть в крепких объятиях. Но всё разбивается, когда из волос исчезает рука. Он вспоминает о том, что от него ждут ответа, И правда, она не знает как к нему обращаться, а на принц, видимо не желает. Мальчишка оставляет поцелуй на ткани рубашки, наконец поднимая голову.

— Итэр, зови меня Итэр…. — и расплывётся в довольной улыбке, услышав своё имя с её уст, приластится к её рукам вновь, ощутив те на затылке, она и правда прекрасна, заставив доверчиво прильнуть к своей груди, парой слов и движений, бездна была права, едва ли кто-то неприспособленный, сумел так быстро успокоить себя и пустить принца в свои объятия.

Кэйа закрывает глаза. Дайнслейф обязательно придёт за ней раньше, чем принц успеет что-нибудь выкинуть. Она улыбнётся, и поцелует близнеца путешественницы в макушку. Надо притупить его внимание, обращаться как с малышкой Кли, быть ласковой, тихой и улыбчивой. Возможно его заденет обращение как к ребёнку, но если простого вопроса было достаточно, чтобы тот начал ластиться… Она рискнёт подумать, что и это он воспримет любовью. И вновь проведёт по голове, растрепав светлые волосы. Итэр расслабится, спрятав нос в чужой груди, расстегнёт пуговицы, прячась в её запахе. Та вздрогнет, но отстранять от себя не станет, равнодушно улыбаясь. Всё равно сбежит, каких бы приказов по охране и слежке он бы ни давал. Шумно выдохнет, когда чужие пальцы проведут по метке и опустятся чуть ниже.

Хитренький какой… Сначала разнежился, а теперь собирается тянуть свои руки куда ни попадя? Подушечка пальца легко обводит вокруг клитора, заставляя Кэйю прикусить губу. Наглый котёнок проведёт носом между грудей и отоврётся, осторожно обводя тот, а после принимаясь осторожно касаться, часто-часто, заставляя ту откинуть голову и горло янтарным глазам открыть. Итэр облизнётся и проведёт языком по бьющейся под кожей артерии. Тихо засмеётся, почувствовав пальцами влагу, заметит как та успокоится и пока она не поднимет головы вновь, впустит зубы под кожу, и под сдавленный шумный выдох, отстранится, отодвигаясь от неё. Если она разозлится, ему придётся куда сложнее.

— Я смогу сделать тебе хорошо, я тебя не отпущу… — шепчет он, замечая в чужом взгляде лишь усмешку, потому проводит по чужой ноге, прикладываясь лбом к колену девушки и целует чуть ниже. — Смирись с этим и полюби меня так, как и его…

Она засмеётся, заставляя принца вздрогнуть. В глазах напротив запляшут черти. Смуглые руки лягут ему на щёки, тёмные глаза закроются, но улыбка останется неизменной…

— Тогда поцелуй меня, Итэр… — тихо скажет она, не смотря на принца, лишь обнимет того за шею, когда тот осмелится прикоснуться к её губам своими.

***

— Леди Альберих была похищена… — запыхавшись говорит Беннет, положив на стол магистра окровавленную повязку. — Мы наткнулись на какую-то тварь… Высокую, в синих доспехах…

Люмин вздрогнет. Вестники. И Дайнслейф куда-то исчез, Беннет говорил о том, что тот отправится искать её, а его отправил сообщить Джинн о пропаже. И магистр нахмурится. Спросит почему тот вообще за капитаном дёрнулся…

— Ну… она ему супруга, вот он и пошёл за ней, наверное… — Джинн лишь ещё сильнее нахмурится, припоминая о том, что та брала выходной, где-то совсем немногим после появления пополнения в отряде мальчишки. — Мы нашли ещё её глаз бога, оружие и пятно крови в руинах…

И магистр громко взвоет, посмотрев на мальчика. Отправит его следить за девочкой и подзовёт алхимика к себе, с вопросом посмотрев на того. Тот определённо что-то должен знать, иначе и быть не может. Но встречаясь со страхом в чужих глазах, слышит отчаянно печальное:

— Готовьтесь к войне, магистр Джинн. Леди Альберих едва ли пожелает оставаться пленённой, а сбежав из плена, навлечёт войска бездны на нас, если мы не захотим её выдать им, я не знаю зачем им именно Кэйа, на её месте наверняка мог оказаться кто угодно, — Альбедо отворачивается, он знает кем является капитан, знает что та обязательно сбежит, навлечёт гнев бездны на город, и всё… Всё разрушится, сгорит и пеплом осядет на материке, главное самому не попасть в их руки, иначе судьба материка будет решена.

***

Итэр отчаянно закричит, заметив силуэт Дайнслейфа, держащий руки Кэйи, бросится к ним, видя как нежно обнимают её, уводя куда-то прочь от бездны, в темный туман, разделяющий руины Каэнрии от бездны. Из руин есть выходы в мир, те самые, неконтролируемые бездной. И он выдыхает, понимая что выбора ему не оставляют. Дайнслейф отлично ориентируется в том, что осталось от его родины, а Кэйе наверняка эти пути тоже смутно знакомы. И Итэр прикусывает губу, слыша лишь отдалённую речь про то, что они двинутся к воротам на островную Инадзуму. Хотят спрятаться? Или запутать их? В любом случае, ему остаётся только собирать армию…

Девушка усмехнётся, они никогда не уйдут из города ветров, лишь потянут время. Наверняка не найдя её там, принц оставит попытки отыскать её, особенно потопив те под землёй. Глупое создание, клюнуло на наигранное удивление, поверило в подставные фразы…

И армия под его возглас собирается, собирается, чтобы затопить острова в крови, поквитаться с лживой богиней, потребовать у неё вернуть то, что принадлежит бездне, что принадлежит принцу. Он больше её не отпустит, запрёт в покоях, пока он не запомнит того, что более в её жизни никому не место, пока его имя не станет для неё всем, пока он не станет её вселенной…

— Залейте острова кровью, но найдите её! — приказывает Итэр, ступая на чужие земли, без бездны, что урчит около архонта, что жалобно просит его о помощи и он усмехается, присоединяясь к резне.

На самом деле, лицемерие бездны куда хуже, чем у чёртовой Селестии. Он рычит, вонзая клинок в чью-то грудь, кричит, требует, от стрел уворачиваясь и руки лучников обрубая. Смеётся, когда крик глушит пения магов бездны, сжигающих остров и топящих его, в пучинах. Они не понимают! Смеют не понимать! Смеют прятать от него леди Альберих. И он смотрит на руины острова. Он пройдёт по всем, но обязательно найдёт её.

***

— Инадзума в огне, регионы готовятся к обороне, а ты просто так являешься после своего исчезновения? — спросит магистр, нахмурив брови, смотря на потрёпанного капитана, спокойно смотрящую на неё. — Ты исчезла на пару дней, а орден уже стирает материк в пыль, требуя чтобы они отдали им леди Альберих! Что мне сделать, когда они окажутся у ворот Мондштадта, они сотрут нас быстрее, чем несчастные острова!

Кэйа мягко улыбается, зажмуривается, ощущая осторожное касание к руке. Она породила катастрофу. И ей ни капли ни стыдно, но если они не бросят идею найти её, если пойдут дальше… Если ей не избежать заточения под землёй, то она насладится остатками дней под небом сполна, и пусть полыхает весь регион, кто знает куда они отправятся дальше, додумаются ли искать там, где нашли?

— Ты всегда можешь сдать меня им и разойтись с миром… — шепчет она, глаза зажмуривая, словно это что-то неочевидное. — И тогда бойня утихнет…

Она уходит, сопровождаемая рыцарем, что вновь стоит в привычных чёрных латах, грустно ему улыбается и тихо плачет, спрятав нос в чужой груди. Всхлипнет, почувствовав руку на своей макушке и глаза поднимет заплаканные. Хранитель не виноват в том, что она угодила в их ловушку, он не мог предугадать всё… И она вздрогнет, крепко обнимая того за шею.

— Прости меня, я… я не хотела… — прошепчет она, погладив того по плечам. — Не хотела, чтобы всё для нас закончилось именно так…

И тот оставит поцелуй на её щеке, пытаясь девушку успокоить, уведёт домой, ожидая вестей об уничтожении региона, ожидая когда к воротам подойдёт бездна, требуя её обратно. И она выйдет, грустно смотря на того, в чьих объятиях находится. Зажмурится, целуя того в щеку и позволит тому обнажить её тело, прикоснуться губами к её щекам, плечам, груди, возможно в последний раз… Его касания ласковы, зубами в плоть не впивается, мягко-мягко дотрагиваясь до её талии. Такая прекрасна, обречённая увядать в объятиях бездны… И он проводит языком по уголкам глаз, успокаивать бессмысленно, ничего не будет хорошо. Дайнслейф её слёзы слизывает, поглаживает по щекам, ласково урчит, пытаясь притупить её сожаление. Он знает, его тоже не оставят без внимания, знает, что в этот раз не будет сбегать, ведь иначе… Какой смысл в его словах о любви, если он не разделит с ней пребывание в бездне? Как он может оставить её там? Нет, он будет здесь, до тех пор, пока это возможно, пока чужие не разомкнут их рук, чтобы бросить бездне на растерзание, пока пламя пожарища не загорится поблизости, пока им есть где спрятаться…

Кэйа отстранится от него, спокойно вздохнёт и оставит поцелуй в уголке губ и отойдёт к окну. С солнцем и звёздами тоже придётся распрощаться. Закрыть глаза и выбросить из памяти всё, чтобы ей не было так больно в чужих объятиях. Она будет скучать по этому месту и людям, живущим здесь, будет скучать по ласковым рукам хранителя, которого ждёт заключение. Его ждёт заключение, с него потребуют преданности бездне. И только из любви к ней он не будет сопротивляться, согласится присягнуть к ней, лишь бы только видеть Альберих снова и снова. Его метку не сведут с живота принцессы, никто не вытравит его из девичьего сердца и он никому не позволит поселиться у себя. Никому не вытеснить Кэйю из его груди…

***

Бездна просит божество дать ей наводку, вьётся, шепча о том, что не желает разрушать весь материк, ведь так совсем неинтересно. Она желает свергнуть богов, а не похоронить их, потопив в крови, ради одной-единственной девушки. И тянет ему в руках разломанную на две половинки фиолетовую звёздочку, прислоняет ту к обручу, заставляя бога тоскливо посмотреть на то, как падает одно из колец с катализатора. Выдыхает, проводя по ней пальцами.

— Пойдёт ли твоя армия за мной? — спросит он, пусто посмотрев на неё.

И бездна воспримет это согласием, превращая чужую одежду из грязно-серой в чёрную, шкодливо улыбаясь, оставляет чужие живот и спину открытыми, полы плаща в сложенные яркие полосы превращая. Она не пока способна вернуть ему крылья, но может дать это, желая чужой веры. Катализатор загорится слабым зелёным светом, а ей руки заберут растрёпанные волосы в высокий хвост. Заурчит, разглядывая своё творение и позовёт принца прочь от следующего региона. Они обойдутся малой кровью, хоть это прозвучит безумно смешно.

— Никогда не думали о том, что она может вернуться домой? — по возвращению спросит у принца бог, к открытому порталу подходя. — Выходите тремя часами после меня, они успеют понять что им угрожают и в полной мере осознают цену отказа.

Ему не нужна поддержка бездны, что на руках Итэра недовольно фыркает. Она не хотела его отпускать, но кажется… Бог её принял, назвав как-то матерью… Она ластится к принцу, шепча о том, что цепи не сломают его настырную избранницу, что тот должен сломать её более быстрыми способами, иначе они спрячутся в руинах Каэнрии, где им их никак не достать.

Итэр встаёт во главе войска вновь. Бог был прав, Кэйа действительно настоящий источник безумной силы. Который он не намерен делить в рыцарем-предателем. А потому он велит идти быстрее, смеётся, приказывая не трогать разведчиков, пусть донесут как можно быстрее! Пусть город и его ничтожные рыцари поймут, что их ждёт в случае отказа. И он замедлится, едва увидев божество у закрытых ворот, разговаривающего с магистром. Неужели божество, с нетронутой на спине меткой своего элемента так сильно похож на кого-то из ордена. Бездна на плече котёнком пригрелась, довольно урчит, заставляя вслушиваться в чужую речь.

— Магистр, подумайте хорошенько, я дам вам время, до заката. Мы от вас просим лишь отступника Дайнслейфа и вашего капитана, леди Альберих, разве эти двое стоят разрушения вашего города и всех жизней, что вы потеряете в этой схватке? — тихий голос не нравится даже принцу, что уж говорить о людях. — Подумайте магистр, я знаю, вы сделаете правильный выбор…

И отойдёт, говоря о том, что их разговор окончен. Итэр сжимает рукоять меча и на бездну рассеянный взгляд кидает.

— Ты избираешь его своим сосудом?

— Я избираю его своим оружием.

И принц смиряется. Оружие, бог, в бездне. И чем же они лучше селестии? Он внимательно следит за магистром, что соглашается. И он подаёт знак к отступлению, вместе с вестником подходя к богу.

— Негоже королеве предавать свой народ, леди Альберих… — скажет божество, разворачиваясь и уходя вместе с войском.

Итэр увидит, как сжимает чужую руку девушка, проводит глазами спину магистра и вырвет ту из хватки Дайнслейфа, уводимого прочь от неё. Сожмёт плечи девичьи, в зыбкое отчаянье заглядывая. Она сама виновата в том, что произошло.

— Идём домой, Кэйа… — ровно скажет он, уводя прочь от стен города.

И она пойдёт, жадно вглядываясь в алеющее небо и едва зажигающиеся звёзды. Она прощается, стараясь запомнить их как можно ярче, чтобы те медленно-медленно стирались из её памяти или не стёрлись никогда. И принц увидит это, усмехнётся, утаскивая за собой, и едва заперев дверь, сожмёт в крепких объятиях, сбросит дурацкий мех, когда-то сорванный с мага бездны. Ему следовало раньше понять что она не подчинится без видимой на то причины, но… Теперь она у неё есть, и очень весомая!

Итэр срывает с неё корсет и рубашку, отбрасывает те в сторону, жалея о том, что пуговицы по полу не разлетелись, толкает к постели на ходу разуваясь, нависает над ней, смотря в на мгновение испуганные глаза. А после наступает смирение, губы изгибаются в надломленной улыбке…

— А ты и правда готов разрушить этот мир… — скажет она, осторожно касаясь чужой щеки.

— Ради того, чтобы ты принадлежала лишь мне… — заурчит он, опускаясь лицом в её грудь и цепляя край её брюк. — Чтобы в твоём сердце и мыслях место было лишь для меня…

Итэр смеётся, ремень из её брюк вытаскивая и запястья девушки им обматывает, к изголовью кровати привязывая. Не сбежит, не вырвется… И он довольно улыбается, медленно стаскивая с неё сапоги. Проведёт щекой по ноге вверх, и довольно засмеётся, едва сумев совладать с чужим брюками. Почувствует дрожь, снова цепляясь за глазную повязку. Она опять скрыла свою принадлежность ему, не хочет чтобы кто-то знал об этом? Считает его недостойным этого? Ничего, больше ей скрывать нечего. Кроме метки этого мерзкого рыцаря, нашедшего её раньше.

Кэйа дёргается, с вызовом на него смотрит, понимая, что больше ей не остаётся совершенно ничего. К чему ей громкий титул королевы, если она просто стала игрушкой в чужих руках? Хорошо, любимой игрушкой, сильно смысл от этого не меняется.

Итэр опускает руки на чужую грудь, осторожно стискивая ту, специально, пытаясь пролезть под бреши в защите и трещины во льду вокруг сердца. А потому осторожничает. Он хочет её сердце и мысли помимо тела, а потому наклоняется к ней, осторожный поцелуй с губ срывая. Она нужна ему живым человеком, а не изломанной куклой. А потому не смотря на своё желание выплеснуть злость на её виновнице, прикусывает кожу на плече, как раз поверх чужого укуса. Кроме него больше никто не прикоснётся к ней так. Никто не посмеет.

Облизав её губы, мальчишка прикоснётся подушечками пальцев к подбородку Альберих, выдохнет, прося облизать и вздрогнет, почувствовав движение юркого языка. Усмехнётся, прикрыв глаза. Девушка прекрасна, даже когда пальцы его языком выталкивает, давая ему понять, что слюны будет вполне достаточно. Закрывает глаза, не желая смотреть на принца. Такая упрямая… Да, пожалуй это он тоже в ней очень любит… Разведя ноги Кэйи, тот прикоснётся к чужому лобку, почувствует как она напряжётся и проведёт другой рукой по иссиня-чёрной метке чуть выше. Она вздрогнет, и глаза распахнёт, от неприятного жжения. Громко выдохнет, вопьётся ногтями в ладони и стиснет зубы. Она не позволит себе…

И выдохнет, чувствуя как проникают в лоно пальцы. Больно, приходится расслабиться расставить ноги чуть шире, чтобы ощущения были менее болезненными. Так хочется вырваться, не знать и не чувствовать близнеца, чтобы не слышать его нашёптываний на ухо. Вот только… Он никуда не исчезает, и она чувствует его везде. Хочется заплакать, но боязно от того, что её слёзы станут подпиткой для этого создания. Она зажмуривается, когда тот неаккуратно сгибает пальцы внутри неё и находит в себе силы шикнуть в его сторону.

— Ты что… Девственник?

— Да…

И она надломлено засмеётся. Снова зажмуривая глаза от чужих ошибок. Неприятно, нужно потерпеть, пока ему не захочется прекратить. А потом наверняка последует какая-нибудь обидная колкость, и он свалится рядом с ней. Внезапная пустота кажется благословением.

Вдох-выдох, Альберих приоткрывает глаза, смотря на принца, оглаживающего её бёдра. Хочет показать что он здесь главный? Может вывернуться и показать ему, что нужно делать в постели? Она шумно выдыхает и ловит глазами его улыбку.

Итэр входит неуверенно и плавно, хмурится, наклоняясь поближе к чужому лицу, и подобно коту, начинает вылизывать чужие щёки, пальцами сосок стискивая, урчит тихо, осторожно поддаваясь вперёд, вспоминая о том, что об этом нашёптывала бездна. Впивается в губы, покусывая их, дёргает за волосы, желая врасти к ней в подкорку головы, чтобы она могла нашёптывать лишь его имя. Двигается, стискивая бока, вонзает зубы в плечо, слыша едва сдержанные всхлипы. Он делает что-то не так? Наверное, но ведь она не обидится? Пусть лучше покажет, он уверен, она знает об этом столько, что даже бездна позавидует.

— Если бы ты от меня не убегала, могла бы обучить под себя… — тихо скажет он, изредка отрываясь от чужой шеи, а потом резко поднимется, меняя угол внутри чужого тела.

Заметит как она выгнется, заскулит и до ушей дорвётся желанный полувскрик-полустон. Нашёл, кажется это именно то, что ему было нужно… Руки сжимают ягодицы, а он двигает бёдрами, целенаправленно ударяя в одну и ту же точку. Царапает её бёдра, когда она задёргается, а потом снова наклонится к ней, слизывая выступившую слезу на чужих ресницах.

Кэйа никуда от него не денется, но её метания по постели, когда она извивается, заставляют его радоваться, мокрыми поцелуями покрывая её ключицы, чуть замедляясь, чтобы не обезуметь от ощущения власти над желанным телом. Переведёт дух, заглядывая в глаза девушки, странной смесью из гнева и смирения затянутые. Не хочет, не хочет признавать себя его принцессой. Оно и не нужно, если всем остальным известно о том, кто она теперь. Смирится, быть может станет более послушной… Хотя, если честно, ему очень этого не хочется. Так будет совсем неинтересно…

Итэр лижет всё, до чего только дотягивается, царапается, рычит довольно, очередную метку-укус на плече оставляя, и изредка смотря хитро-хитро, работой своей любуясь. Ей идут его метки, ей идут его цепи, но он обойдётся без этого, ведь бежать ей будет некуда. Он засмеётся, утаскивая губами чужие слёзы, он толкается снова, слыша всхлипывания. И заурчит, осторожно вылизывая губы принцессы. Разомкнёт чужие губы, принимаясь во рту чужом хозяйничать. Тепло, нет, жарко, и этот жар так приятно его обжигает, заставляя активно вылизывать нёбо и переплести свой язык с чужим. Закроет глаза и не отцепится, пока не почувствует что задыхается, пока не раскроет глаза, потерявшись от звёзд перед ними, пока не почувствует что его сожмут и сам выгнется, с восхищением на свою Кэйю смотря. Задрожит, укус под чужой грудью оставляя, а потом отстранится, почему-то отчаянно желая оставить ей напоминание о своей безумной тяге к ней, о том, что она вообще-то всё ещё принадлежит ему. Но вспомнит, что она избавится от него, если захочет…

И осторожное движение закончит его идиллию. Напоминанием брызнет тёплая жидкость на бёдра. И он улыбнётся, отстраняясь от своей принцессы, стаскивая чёртов ремень и беря в руки полотенце, проведёт им по ним, смотря за тем, как она сядет и запясья разотрёт.

— Я сделаю всё, чтобы остаться единственным, в твоих мыслях и сердце.

— Ты останешься здесь… — читается между строк. — Я не отпущу тебя…

И Итэр к себе прижимает чужое тело, прячет лицо в её шее и шепчет слова о любви, шипит, расцарапывая ей спину. Теперь у бездны есть желанное сокровище в виде его принцессы.

Кэйа принадлежит лишь ему и никому более…

Комментарий к Hymne für den Tod

Хотите продолжения этой части, или идём дальше?

========== Teufel ==========

Создательница знатно поиздевалась над ним, даровав ему вторичный пол. Альбедо шипел, смотрел на неё испуганно, а ему нашептывали что-то вроде: «А теперь найди кого-то, чей запах будет похож на твой.» И смеялась тихо, будучи довольной результатом. Альбедо фыркает недовольно. И принюхивается. Во рту непроизвольно чувствуется металлический привкус. Неужели в мире существуют люди со схожим запахом? Наверное им не очень везёт в отношениях, этот запах заставляет убегать прочь, совсем не притягивает. Создание бросает недовольный взгляд вслед уходящей фигуре и прикусывает губу, не желая ту разочаровывать ещё больше.

Он убеждён в том, что это чистой воды издевательство. Попросту не существует человека, что пах бы смертью настолько отчётливо… Да, он чувствовал запахи гари, затхлой воды, но крови — никогда. Альбедо зажмуривается, стискивая в руках пробирку. Рядом постоянно вьётся Сахароза — очаровательная омега, что мягким запахом карамели обвивает всё вокруг. И алхимик зельями давится, чтобы не вытеснить почти ощутимую сладость, мерзким металлическим привкусом. Зажмуривается, язык прикусывая, но молчит. Он знает, что всё хорошо, что ассистент находится в своём обычном состоянии, что иначе она бы не явилась, предпочитая не травить свой организм. О, он уверен, тогда всё вокруг приобретает схожий запах, настолько концентрированный, что можно во рту почувствовать и пустить слюни от эфемерного ощущения сладости на языке. Или взять маленькую Кли. Она ещё не подросла достаточно, но её резкий запах яблока и вишни порою слишком сильно бьёт по ноздрям, когда она расстроена или едва сдерживает слёзы. Маленькая шебутная альфа. Он усмехается. Счастливая, запах яблока отыскать куда проще, чем кровь. Он вообще не уверен в том, что кто-то с подобным запахом существует…

Он всегда отказывает искорке говорить об этом. Она всегда хмурит глаза, и на оговорки тихо говорит: «Ты не бета!» Хмурится, когда раз за разом он качает головой, иногда отказывая, иногда обещая рассказать об этом в следующий раз. Он стискивает зубы. Она ещё ребёнок, нет смысла на неё злиться, особенно когда его, ни смотря ни на что, называют братиком и ластятся-ластятся-ластятся. Он мягко улыбается, вдыхая раздражающее яблоко. Отвлекает от мыслей о своих проблемах.

Он и подумать не мог что детский лепет позволит ему выдохнуть. И сейчас, слушая чужую болтовню, хмурится. Обычно дети, в силу своего любопытства, могут утянуть уйму секретов с собой. Он улыбается, поглаживая девочку по голове, пусть говорит, пусть возмущается, или восторгается, ведь…

— Сестричка Кэйа обманщица! — выронит она, заставив того ласково посмотреть на неё. — Она говорила что бета, что она не пахнет, а сама к мастеру Дилюку ластилась, испуская гадкий запах!

— И на что же он был похож? — спросит он, всё-таки осознав, кому его ассистентка готовила омежьи подавители, видимо, капитан использовала их на постоянной основе, чтобы мерзким запахом своим никого не пугать.

— Красной жидкостью! Которой пахло тело умершего от бомбочки пушистика! — обиженно скажет она. — А мастер словно не чувствовал его, прося успокоиться!

Альбедо усмехнётся. Кто бы мог подумать… Кажется, он нашёл объяснение её нервозности в последние пару дней. Наверняка, даже запираясь дома и выпивая очередной глоток зелья, она давилась от удушающего запаха крови. Наверняка ей мерещились бездыханные тела, наверняка она вздрагивала, пытаясь очнуться… И он усмехается, слыша стук в дверь.

— Не рассказывай об этом Джинн, а то Кэйа расстроится за то, что ты так нагло узнала этот секрет… — но встречаясь со строгим взглядом магистра, лишь ласково улыбнётся.

Нет ничего плохого в том, чтобы скрыть некоторые детали от лишних глаз. В конце концов, кажется он нашёл объяснение тому, почему она так свободно обращается с преступниками. Один её запах, если он похож на его, то этого достаточно, чтобы запугать любого. С работой капитана, оно могло бы сойти и за приобретённый, учитывая то, сколько крови на её руках.

Альбедо оближет губы и распрощается с ними, закроет дверь, подойдя к окну. Леди Альберих значит… Чудо, не иначе. Он зажмуривается, чувствуя как ломит пальцы. Ох, его милая создательница обожает издевательства, создав из него ещё и дракона. Он тихо засмеётся, посмотрев на свои отросшие когти. Ещё рогов с чешуёй и он сойдёт почти за настоящего! О, такими можно запросто проткнуть мягкую чешую. Как давно он не выпускал себя таким? Тихо засмеётся, на самом деле, от этого особо не легче. И пусть относительно других, Кэйа бывает в его лаборатории довольно часто, это не означает что он сможет спокойно в лицо бросить ей фразу о том, что она его омега. Альбедо прыснет в ладонь и спрячет скрюченные пальцы. Собственная кожа ему по вкусу гораздо больше. Да и выглядит куда приятнее.

И теперь он засмеётся в голос. И правда, стоило догадаться раньше, украдкой утаскиваемый запах Дилюка на её одежде. Совсем немного, чтобы Рыцарь-одуванчик ни в коем случае не ревновала. Оставшийся кровавый шлейф за её названным братом, после того, как они разойдутся… Постоянное отсутствие в виде двух или трёх дней… И подавители, которые, судя по количеству использованных реагентов она употребила бессчётное множество. Ох уж эта капитан! Ходячая катастрофа для любого, кто клюнет на её внешность и речь, кто позволит себе очароваться колкой улыбкой и усмешкой в глазах.

Им нужно поговорить. Это разрешит все вопросы, будут ли они дальше травиться и останутся порознь, или же попробуют сделать шаг навстречу друг другу. Создательница обещала, что после этого, запах будет проявляться лишь во время гона. О, этот мерзкий период! Когда от желания мутнеет перед глазами, а затхлый запах крови в слизистую въедается, напрочь перебивая желание близости. Что же с ним сделает встреча с похожим ароматом? Он же сгустится и станет совсем невыносимым… Ох, природа тоже та ещё шутница. Капитан могла бы брать очарованием, вскружив голову любому, кому посчитает нужным. А вместо этого она пугает, заставляет бояться себя, прочно в подкорку впечатывая ужас от одного своего упоминания. Поразительное создание… Алхимик успокоится. Не стоит думать о чём-то подобном сейчас, он подождёт её прихода снова и снова. Усадит на стул, выпустив естество, поставит её перед фактом, ведь… Это так странно… Понимать, что решение его проблемы всегда было на расстоянии вытянутой руки…

Пожалуй, ему стоит её позвать самому. Она, судя по описанию малышки, находилась в состоянии перед течкой, возможно цикл совпадёт и тогда, перед глазами не будет плясать неизвестность. Всё встанет на свои места. Он выдохнет, прислоняясь щекой к оконной раме. Всё в порядке, всё будет предельно ясно…

Поэтому, с приходом Сахарозы он передаёт ей записку, с просьбой передать её Кэйе. Увидит удивление в чужих глазах, и мягко улыбнётся. Он всё понял, ей не нужно украдкой смешивать ингредиенты, чтобы создать подавитель, которым она не пользуется. А та вздохнёт, изредка на Альбедо косясь. Немногим был известен её вторичный пол, неужели он тоже входит в круг посвящённых в эту тайну? Он улыбнётся.

— На самом деле, мне бы хотелось, чтобы она пришла сегодня… Желательно не принимая то, что ты готовишь… — скажет он, замечая румянец на чужих щеках.

Господи, Сахароза же сейчас навыдумывает себе всякого… А потом она хуже, чем малышка, будет смотреть на него и выспрашивать почему именно она, ведь якобы алхимик Кэйю недолюбливает, по её мнению, потому что рисунки, изображающие её всегда небрежны и просты. Потому что он никогда не рисует её в полный рост, ограничиваясь кругом и чёрным пятном в нём.

Быть может… Он просто… Нет, мастер Альбедо так не может, но… Всё равно зовёт Альберих сюда вечером, просит не подавлять запаха, которого Сахароза никогда не чувствовала… Но быть может…

— Мастер Альбедо… Вы же недолюбливаете капитана Альберих… — тихо скажет она, подняв на того глаза.

— И что от этого меняется? — спросит он, посмотрев на ассистента, а потом поймает её взгляд на бумаге, ах, точно, рисунки, бедная девочка, если бы она только догадывалась о том, что она заблуждается… — Нет, у нас с леди Альберих доверительные отношения, которые никак не выражаются через моё изображение её на бумаге.

И этого пока хватит настойчивой девушке, что уйдёт, вместе с временной панацей для той, кого он позвал. Ничего, проблемы надо решать по наличию возможностей. И пока таковая есть, пока он может успеть к началу течки, пока он уверен в том, что в этом плане они совпадают… Он запрёт дверь, зная, что робкая Сахароза не вернётся и посмеет спрашивать у кого-то из них, что происходит за закрытыми дверьми. Хотя, он знает, что её распирает любопытство, что она не может иначе… Но об этом ей никто не расскажет. Чужие души — потёмки, и нечего неподготовленным туда лезть. Он знает, Кэйа придёт к закату. Как обычно постучится, едва солнце приобретёт ярко-багровый оттенок. В любой другой ситуации, он бы фыркнул, забирая с её рук принесённые травы, кости, руду… Всё что может потребоваться, всё что она сможет собрать по дороге. И тот позволял ей остаться, совсем на чуть-чуть, потому что сказав всё, что она посчитает нужным, девушка удалялась, оставляя его в тишине. Теперь же, он надеется на то, что в этой тишине его не оставят. Потому что безумно хочется схожий запах почувствовать, хочется закрыть глаза и убедиться в том, насколько он гадкий… Вот только… Имеет ли он право на её снисхождение? Или же это покажется ей обидным по настоящему, не то что беззлобные шпильки в виде рисунков и прозвищ, скорее милых, чем обидных. Он собирается нарушить все рамки приличия и обнюхать её, чтобы на мгновение успокоиться. Он понимает, Кэйа — сама себе на уме, не поймёшь, что выдумает или выкинет. Но… Он просто не имеет права упустить такую возможность.

***

Кэйа придёт к нему чуть раньше ожидаемого, постучит в дверь немного иначе, чуть нервозно, словно боясь чего-то. И алхимик откроет ей без промедлений, едва улавливая нечто знаковая, почти дёрнет на себя и так же стремительно запрётся, глаза закрывая и окутывая комнату схожим запахом, притронется к чужим локтям, осознав что металлического привкуса он не чувствует, лишь едва различимый, свойственный одним лишь бетам, запах кожи, невольно притягивающий к себе ещё сильнее. И Альбедо невольно к плечу носом приложится, пока ещё удерживая себя в руках, ведь…

— Как ты узнал? — негромко спросит она, расслабленно глаза прикрыв, наслаждаясь отсутствием зловония, постоянно от неё исходящего.

— Мне Кли жаловалась на то, что ты врушка… — ответит он, поднимая лицо на капитана, она и правда существует, здесь, такой скованной, без обычной наигранной радости или плохо скрываемой нервозности. — Если бы я знал, что твоё нахождение рядом избавит меня от этого ощущения металла, никогда бы не позволял себе от тебя отдалиться…

— И что мы будем делать дальше? — спросит она, глаза приоткрыв, это конечно здорово, когда у тебя, даже с таким отвратительным запахом, есть истинный, но всё-таки…

— Позволишь мне приблизиться? Ты же знаешь, я… — и осечётся, нет он не готов дать ей выбор в этой ситуации, потому что набатом бьёт по голове вид никем не меченной смуглой кожи. — Я могу подождать…

И девушка удивлённо вскинет бровями, тут же сменяя его на хитрую улыбку. Не изменяет своей категоричности? Или пробудились схожие с человеческими инстинкты? В любом случае, как бы то ни было… Ради отсутствия этого дрянного ощущения железа во рту и везде где только можно, можно иногда делить постель со странным временами алхимиком, можно позволить ему клеймить себя, и тогда он будет проявляться лишь во время ненавистной течки…

— Так принципиально… Неужели понравилось? — тихо спросит она, осторожно прикоснётся к чужому лицу, проводя по подбородку пальцами, осторожно губы касаясь и тут же руку свою отстраняя, смотрит спокойно, наслаждаясь мимолётным отсутствием всего, она надеется закончить, пока её живот не скрутит в спазме, а с её уст не сорвётся жалобный скулёж, просящий исполнить её постыдные желания. — Почему ты так пытливо на меня смотришь, Альбедо?

И увидит тёплую улыбку, едва скрывающие выдвигающиеся клыки. Гон… Она вздрогнет, резко руку одёрнув. Кажется, алхимик чувствует себя неважно… Альберих поёжится, зажмурится, почувствовав чужие руки у себя на локтях. И успокоится, когда тот прижмётся к ней лбом, тяжело дышит, с трудом подавляя в себе желание зарычать. И она выдохнет, целуя того в макушку, засмеётся, ведь это комедия, не иначе. Нашёлся человек, что пахнет так же тошнотворно, как и она и теперь… Теперь, ей нужно лишь разрешить алхимику впиться зубами её плоть и это зловоние перестанет тревожить её в обычные дни. Хочется громко засмеяться. Это так странно! Вроде бы, решение проблемы, а с другой стороны… Некоторые обязательства ведь…

— Если ты позволишь мне сделать это, пути назад не будет… — шепчет он, стискивая чужие плечи, и поднимая зашуганный взгляд на неё, усмехнётся, плавно ладонью проводя по щеке. — Мы станем друг для друга единственными… Хочешь ли ты попробовать на вкус мою ревность?

— Я думаю, что это несравнимо лучше, чем давиться подавителями или лезть на стену от собственного запаха… — ответит Кэйа, осторожно чужих локтей касаясь, и глубоко вдыхает, глаза зажмурив, запаха нет, это абсолютное спокойствие достигается лишь наличием рядом алхимика, это спокойствие требует их привязки друг к другу… И кто она такая, чтобы отказать в этом?

И Альбедо оживится, пытливо заглядывая в глаза девушки. Она согласна вручить ему в руки себя? Позволить ему видеть чуть больше и иметь некоторые привилегии? Как легко она улыбается! Касается мягко, словно он ребёнок, жаждущий ласки. И он приластится к её груди вновь. Глубоко вдохнёт и поднявшись на носки мазнёт языком по шее, словно давая ей мгновения для того, чтобы передумать… И вздрогнув, она погладит его по затылку, давая понять, что не изменит своего решения. И алхимик обнимет её за плечи, сбросит мешающуюся накидку и сдвинет рубашку с желанной кожи, принимаясь часто-часто мазать языком по предположительному месту для метки, крепко-крепко обнимет её за талию, едва удерживая подступающий гон в узде. Если он сорвётся, она пожалеет и отдалится, едва из рук его вырвавшись. Альбедо не сомневается в том, что сумеет удержать её рядом, просто отчаянно не желает становиться драконом, иначе контроль над собой им будет утерян.

Сладко. Запах её кожи кружит голову, заставляя почти уткнуться носом в её плечо. Она сама как сахар, попробуешь и оторваться уже не в силах. Всё хорошо… Кэйа продолжает гладить его, не боится. Лишь ждёт чужих действий, готовая на всё, кроме внезапного отказа.

И алхимик плавно вводит зубы в её плоть, впрыскивает свой яд, давая понять что милая леди Альберих занята. И она мягко ему улыбается, голову назад откидывая. Если бы не въедающийся в глаза собственный запах, если бы не боли в животе после подавителей, она бы этого не позволила… Но почему-то… Конкретно в её ситуации это самый безболезненный выход, тем более, если договориться и прийти к взаимовыгодному компромиссу, эти взаимоотношения ни в коем случае не обременят её, тем более… Если он решится стать ей чем-то большим, чем фиктивным партнёром, учитывая то, как осторожничает он, как боится сделать ей больно… Стоит спросить о том, что они будут делать дальше…

— Моя… Моя… — шепчет он, отрываясь от её шеи и утыкаясь куда-то чуть ниже метки, теперь им будет гораздо легче, он приложится щекой к её груди вновь и закрыв глаза, тихо заурчит. — Не надейся на то, что это фиктивная связь… Не надейся оставить меня…

И она засмеётся вновь, принимаясь гладить его по спине. Если алхимик настаивает на том, что желает видеть её в своих объятиях, мыслях и постели, то пусть так и будет… Главное самой не привить к себе отвращения.

— Тогда и ты обещай меня не отталкивать… — серьёзно скажет она, выдохнув и опустившись губами к чужой макушке. — Обещай принять меня со всеми моими мерзкими тайнами, которые тебе откроются…

— Я уже принял… — ответят ей, ластясь к чужим касаниям. — Разве я могу этого не сделать, после того как привязал к себе?

И она засмеётся вновь, а потом болезненно вздрогнет, впившись пальцами между лопаток, тяжело дышит, улавливая привкус крови вновь, более мягкий, почти не осязаемый во рту. И Алхимик поднимет голову, перестав окольцовывать её талию. Он почти угадал, а потому протягивает ей руку, предлагая уединение. Без намёка на близость, течка сначала должна созреть, прежде чем начаться и у девственных омег, этот процесс довольно болезненный, сначала его нужно облегчить и только потом выпускать все свои желания.

Девушка примет руку, позволяя увести себя в комнату за лабораторией. Только один вход, только один выход и тот заперт, ограждая от лишних глаз и ушей. Всё в порядке, не стоит бояться Алхимика. Тот едва ли набросится на неё сейчас, слишком спокойно он выглядит, сдерживается, значит естество ещё не ударило по голове, лишая сил сопротивляться. И он выдохнет, мягко прикасаясь к чужим щекам, прищурится, оставит осторожный поцелуй на подбородке и снова опустит голову на девичью грудь. Так спокойно и правильно. Больше никакого подавления своей натуры, кроме драконьей, естественно, но об этом он обязательно расскажет ей немногим позднее. Отстраняется, мягко толкая в постель, опустится на колени, под смущённый взгляд, снимет с неё сапоги и оставит поцелуй над надбедреной костью. Заурчит, принимаясь икры чужие поглаживать. Сегодня она ещё не готова, сегодня они могут лечь спать, чтобы потом дать себе волю, чтобы избавиться от ломящей боли во всём теле. Он улыбнётся и поднимется. Сядет рядом, ослабляя корсет на чужой талии. Как она вообще дышит? Удивительно…

Альбедо пригреется у неё на плече, мягко в свою постель укладывая. Обовьётся руками вокруг её талии, прикроет глаза, едва почувствовав чужие пальцы поверх своей руки. Услышит спокойный выдох… Надо будет взять с собой плед, и использовать положенный выходной правильно. Возможно, он впервые будет рад тому, что всё-таки не попадёт на хребет. Кости ломит. Хочется зарычать и выпустить это чудовище на волю, вот только… Теперь у него в руках ноша поценнее чем проклятые пробирки и склянки, теперь он не может позволить себе не держать в узде его. И Альбедо проведёт носом по чужой шее, втягивая носом запах чужой кожи и закроет глаза, шепча пожелание приятных снов, сам опустится в темноту перед глазами, осторожно стискивая девушку. Так правильно, так спокойно.

***

Утром он нахмурится от наличия чего-то мягкого под своей щекой и отсутствия привычного затхлого запаха. Довольно улыбнётся, разлепляя глаза и примется будить Кэйю так, чтобы она не злилась. У него получается, девушка приоткрывает глаз, стоит тому провести по её животу и потянутся к бокам, улыбнётся мягко, захочет пощекотать и почувствует как его останавливают. Кэйа боится щекотки? Судя по выражению её глаз, безумно. И он уберёт руки, давая той сесть. Она пока в адекватном состоянии и до пика буревестника дойдёт… А там можно побыть менее сдержанным. Она улыбнётся, ему и встанет с кровати. Посмотрит спокойно, словно понимающе, но с тоской. Думает, что ей нужно уходить? Едва ли…

— Кэйа… — осторожно окликает он, хватая её за руку. — Пойдём со мной… За ворота города.

Вскинув бровями, она кивает. Если это не драконий хребет, то она только за. Это будет лучше, чем промотаться весь день вгороде или у себя дома. Кажется, что её вообще могут не отпустить домой… И почему-то это ей льстит. Она окончательно разлепляет глаза, и осматривается, в поисках чего-нибудь пригодного к употреблению. Находит лишь яблоки. Да, не полноценный завтрак, но пойдёт. Он улыбается, разглядывая силуэт омеги и складывает в корзину плед. Надо будет сорвать спелых закатников по пути, и яблок, если встретятся. Альбедо наблюдает за тем, как та приводит себя в порядок, умывается, принимает гребень из его рук. Вряд ли Сахароза обидится, тем более волосы свои девушка потом вычищает, и на место кладёт чужой атрибут. Завязывает ленту, корсет, тихо смеётся, поднимая с подоконника накидку. Оденется, с вопросом посмотрев на него и корзину в чужих руках. И алхимик поднимется на носочки, и оставит поцелуй на её виске.

— На пике буревестника сегодня безумно красиво… — тихо скажет он, протягивая ей руку, после того, как положит яблоки в корзину. — Там нас никто случайно не подслушает… Думаю, что это будет самым лучшим местом, для нашего разговора… Говоря о секретах… Я имел в виду, что и у меня их не будет…

— Вот как? — улыбаясь спросит она, следуя за алхимиком. — В таком случае, мне придётся рассказать всю свою подноготную в ответ… Не думаю, что она тебе понравится.

Он обернётся, посмотрев в её счастливое лицо, сожмёт руку покрепче, чтобы не отставала, проигнорирует вопросительные взгляды других обитателей ордена, не отвлекаясь на то, чтобы их поприветствовать. Кэйа рядом, в его руках, совершенно добровольно… И он не может этого не оценить. В конце концов, вторичный пол больше не кажется издёвкой от создательницы.

***

Расстилая плед, Альбедо вглядывается вдаль, вылавливая глазами силуэт девушки, отправившейся мыть фрукты. Осторожно стискивает его, едва сдерживая своё желание пуститься её искать. Началось. Во рту снова гадкий привкус, хочется броситься искать её. Он опускает голову, стискивая зубы, а потом чувствует как Альберих садится рядом, кладёт фрукты в корзину и мягко гладит его по голове. Кэйа хорошая, мягко прижимает его к себе, не представляя что находится в её руках.

— Никаких секретов, помнишь? — отстранившись спросит он, руки девушки принимаясь зацеловывать. — Никаких…

И отпустит, смотря как пальцы в драконьи превращаются, как вырастают на голове рога и на щеках чешуя появляется. Ударяет по земле хвост, он довольно рычит, язык длинный, как у рептилии высовывая и зубы свои острые ей показывая. Он бы мог стать драконом, но иначе совсем перестанет контролировать себя, нападёт на едва обретённую омегу. Тихо рычит, посмотрев на удивлённую девушку, и прикроет глаза, едва к его лицу прикоснутся вновь, подползёт, носом в щеку ей утыкаясь и вздрогнет от осторожных прикосновений к чешуе на лице, прижмёт к себе, окольцевав рукам чужую талию. Взмахнёт хвостом, мягко его у ног Альберих укладывая. Она не боится, он не чувствует бешено бьющегося сердца, лишь какое-то отстранённое спокойствие, словно постоянно драконов видит… Или же это напрочь отбитый инстинкт самосохранения, на фоне подступающей течки… Точно… Аромат крови, исходящий от Кэйи… Он принюхивается, пряча нос в изгибе её шеи. Распахивает глаза и раздвоенным языком проходится по бьющейся венке, не замечая как стекает слюна по его подбородку от открывшейся картины. И девушка зажмуривается, прижимаясь к его плечу, едва он перестанет вылизывать её. Положит руки на его грудь и усмехнётся из-за разницы в росте, наклонится, едва касаясь языком его губ, то ли пробуя на вкус, то ли пытаясь подступиться…

Альбедо шумно выдохнет, почувствовав касание к своим рогам. Распахнёт глаза, в ногах её свой хвост путая, требовательно по корсету проведёт, желая чувствовать чужое тепло и под тихий смех, уложит ту на лопатки, продолжая льнуть к чужим рукам. Терпеливо ждёт, пока корсет сдастся и высвободит талию девушки. С пуговицами Альбедо решит разбираться самостоятельно. Потому что почти нет сил сдерживаться…

Альбедо заурчит ещё громче, когда его голову прижмут к обнажённой груди, проведут по затылку, не боясь лицом на рога напороться. И он сдастся, проводя рукой по бёдрам Альберих, чтобы убедиться в том, что та просто создана для него. От крови под языком соберётся слюна. Она улыбнётся, расслабляясь в чужих руках, разомлеет, стаскивая с чужих плеч белый плащ. И огладив оголённые руки, фыркнет, когда тот невольно её поцарапает. И она восторженно вздыхает, потянув руки к чужому лицу, мелко подрагивает, когда чужой пах ей в бедро упирается. И улыбнётся, понимая, что ей понадобится распалить себя, чтобы первая близость была почти безболезненной. Она облизнётся, выгнется в спине и поднимется, на бёдрах дракона усаживаясь. Она распалит его и себя… Так будет гораздо проще…

— Давно я не сидела в седле… — заурчит она, проводя по груди алхимика, прикроет глаза, чуть поёрзав. — Позволишь мне потренироваться вновь? Не хочу разочаровать Варку, когда он вернётся с моей кавалерией…

— Мне придётся делить тебя с ними? — наигранно серьёзно шепчет он, проведя когтями по бёдрам Альберих, и давится слюной, когда она покачнётся вновь, когда он почувствует касания к своему паху, пригреет, но не пустить вовнутрь, засмеётся, кусая губы, а после брюки чужие расстегнёт, пальцами едва касаясь возбуждённой плоти.

И он приоткроет рот, часто-часто дыша, впиваясь в бёдра, царапает, требуя не медлить. Урчит, когда она чуть стиснув чужую головку и оближется, когда почувствует как осторожно она привстанет, испуская аромат крови. Как строго она посмотрит на него, упираясь руками в грудь алхимика. Прищурится, говоря о том, чтобы он подождал, и она плавно опускается, медленно-медленно. Словно спешка всё испортит. И она закрывает глаза, склоняя голову набок.

А потом отцепит чужие руки от своих бёдер, перемещая их на свою грудь, просит того сжать, и голову откидывает, плавно опускаясь полностью. Она улыбается, привыкая к новым ощущениям, привыкая к ожидающему взгляду на себе, приоткрывает рот, чуть поёрзав, поднимается, собираясь начать, кусает губы, царапая его грудь, смеётся, плавно-плавно, двигаясь вверх. Хочется, безумно хочется, но пока она не позволит ему этого сделать.

— Ну что, нравлюсь ли я тебе? — спросит она, опускаясь вновь и поднимаясь, под восторженные вздохи, шумно вздохнёт, наклоняясь к нему, оближет его губы, и шепчет. — Поцелуй меня… Покажи все прелести своего длинного языка…

И кто он такой, чтобы отказать ей в такой просьбе? Он улыбнётся, принимаясь вылизывать её нёбо. Шумно через нос дышит, стискивая пальцами чужой сосок, а потом вновь стискивает чужие ягодицы, давит, опуская на себя, прикусывает губу, не давая возмутиться и отстраниться. Хочет, хочет… Хочет чтобы это было лишь его… А потому хвостом талию её обвивая, стискивает, чешуёй ощущая выпуклость на её животе. Прекрасная… Замечательная… Только его…

— Безумно нравишься… — шепчет он, прикасаясь к её груди, стоит им разорвать поцелуй, проведёт когтем по животу, заставив её задрожать и поддаться вниз, засмеётся и тут же зашипит, тесно, кажется он совсем забыл о том, что сцепка существует.

И глаза напротив помутнеют, оставляя за собой неистовое желание присоединиться к активным действиям. И Альбедо себе в этом не откажет, обхватит покрепче талию, обовьёт ногу хвостом и поднимется, носом в изгиб шеи утыкаясь. Она откинет голову, запустит руки в его волосы, мягко погладит, когда тот прильнёт лицом к её груди, закроет глаза, чтобы не напороться лицом на его рога. Мягко засмеётся, когда раздвоенный язык коснётся её соска, как мягко обслюнявит его, принявшись расцарапывать её спину. Зарычит, когда руки лягут на основание роговой ткани, и двинет бёдрами навстречу, принимаясь вылизывать ключицы, плечи, ложбинку между грудей. Она замечательная, целует кончики огрубевших отростков, заставив его задрожать, потрётся щекой о её, и остановится, когда тело в его руках ослабеет.

Когда она начнёт тихо-тихо звать его по имени, протягивая руки куда только можно. Шипит, когда она вскрикнет, не позволяя продолжить… Зажмурится, понимая что дальше некуда. Это действительно всё. Верх его любви… Верх любви вообще всего живого… И он сдастся, кусая её за плечо снова. Почувствует себя так странно…

— Я так тебя люблю… — прошипит он, зацеловывая её лицо, задвигается вновь, начав кусать чужие ключицы. — Люблю… До безумного желания присвоить себе… Хоть я и понимаю, что ты уже принадлежишь мне… Что никуда не сбежишь…

— Я с тобой, пока смерть не разлучит нас… — она грустно улыбнётся, снова поглаживая того по щекам и голову чужую на себя поднимает. — Обещай, что не бросишь меня в старости, даже если твоё сердце охладеет ко мне, а от самой меня останутся лишь высушенные посеревшие лепестки, если от меня нынешней останется лишь мерзкий запах гнили… Прошу тебя…

И раздвоенный язык мягко слижет её слёзы, заставляя успокоиться, прижмётся к груди, вслушиваясь в судорожное биение сердца, чувствуя как содрогается чужое нутро… Тяжело выдохнет, и проведёт по её плечам. Ему не хочется думать о том, что произойдёт, когда Кэйа начнёт угасать. Когда силы будут стремительно покидать её тело. Альбедо оставит мягкий поцелуй на её груди, сожмётся, и голову запрокинет, продолжив плакать. Ей сейчас так хорошо, даже если её потом выбросят, как бесполезную вещь, даже если потом от неё ничего не останется… Даже если он сам потом избавится от неё, в силу ненужности… Она всхлипнет, в спине выгибаясь, удерживаясь лишь в чужих руках, а потом словно очнётся, посмотрит серьёзно и поднимает уголки губ.

— Если я вдруг тебе надоем… — продолжит она, мелко подрагивая, растрепав чужие волосы. — Если я тебе стану противна, если покажусь что я не та, кто тебе нужен, если найдёшь мне замену… Избавься от меня быстро, я так не хочу мучиться…

И утробно зарычит дракон, принимаясь губы чужие вылизывать, задрожит, чувствуя чужое отчаяние, крепко сожмёт в руках талию, и поднимет лицо, строго взглянув в слезящиеся глаза. Поддастся вперёд бёдрами, и заговорит тяжело дыша.

— Даже смерть не спрячет тебя от меня, Кэйа… — опустит на мгновение взгляд, осторожный укус на ключице оставив. — Я последую за тобой, если не сумею вернуть себе…

И зажмётся, принимаясь поглаживать ту по животу, прижимается к ней, чувствуя как она тихо смеётся, как содрогается её грудная клетка, она мягко гладит Альбедо по волосам, а потом шепчет о том, что он очень милый, благодарит за теплоту и расслабляется, принимаясь зацеловывать его лицо, пока перед глазами не поплывёт от приятного спазма в нижней части живота. Ей так хорошо сейчас…

И не думая ни о чём, Альбедо остановится, чувствуя как распухает узел, а в глазах напротив нет ничего кроме желания. Прижмёт её к себе, осторожно проводя по следам от его чешуи на девичьей кожи и вовсе отстранит хвост, ударяя им по земле. Кэйа в его руках такая откровенная и чистая, что на мгновение он отступает, потираясь щекой о её грудь, но шлёт свои сомнения в глубокую бездну… Он не отступится, после столь долгих мучений со своим организмом… Вздохнёт, разводя её ягодицы, и сцепится, снова впуская зубы в чужое плечо.

— Моё… — шипит он, изливаясь в чужое тело, слыша своё имя с чужих уст, сожмёт её бёдра, внюхиваясь в притупившийся запах крови, а после, чувствуя как стекает вязкая жидкость заставляя того вздрогнуть и помочь той слезть с себя.

Альберих сядет на колени, позволяя алхимику сесть позади и крепко обнять себя, обвивая хвостом, позволяет мелко целовать себя в затылок. Заурчит, прикрывая её грудь, проведёт носом линии роста волос, наслаждаясь сладковатым запахом крови. Всё хорошо, он нашёл то, что избавило его от мучений и свою панацею отпускать не намерен. Примется вылизывать чужую шею, заурчит когда в её руках свежий фрукт окажется, потянется, поняв что ему протягивают плод, ткнётся носом в её висок, прежде чем заметит как на её пальцах скопится капелька фруктового сока. И длинный раздвоенный язык слижет её, мягко проведя когтями по животу, оближется, прикусит сладкую мякоть закатника, и заметит как коснутся сладости чужие губы, как осторожно слижут текущий сок, прикроют глаза, пробуя тот на вкус.

И алхимик прищурится, перекатывая на языке фрукт. Прижмётся к чужим губам, почти чувствуя кристаллы сахара на языке. Сладко, в голове становится спокойнее, он вылизывает её рот, и отстраняясь, как только закончится воздух, от её губ, обовьёт руки чужие хвостом. Заурчит, поцелует в уголок губ вновь, и успокоится, как только её плод исчезнет у неё во рту.

Девушка развернётся, как только хвост ослабнет. Позволит уложить голову у себя на коленях, и снова коснётся основания рогов, немного от резких дуновений ветра вздрагивая. Хочется одеться, но рук отстранить от головы не позволяют, цепляются, трутся носом о бёдра, поглаживая по коленям. Тихо урчит, вылизывая коленки и потянется за рубашкой и накинет ту на её плечи, словно не желая того, чтобы её увидел кто-то помимо его, чтобы даже ветер не касался её там, где позволено ему. И он улыбнётся, оставив осторожный укус на бедре. А потом поднимется, пряча рога. В спине выгибается, вновь принимая человеческий облик.

Альбедо урчит, мягко касаясь губами её виска. Крепко обнимет, стискивая уже нормальными рукам чужие ягодицы и закроет глаза. Слишком хорошо рядом с ней. Милая, такая милая, особенно целуя его лицо и тихо смеясь, прижмёт к себе, прежде чем он шепотом попросит её одеться.

Чтобы никто не видел её такой помимо его самого, чтобы никто не смел смотреть на неё с безумным желанием, чтобы никто не желал её, чтобы…

— Я буду любить тебя и даже старушка-смерть не сумеет нас разлучить… — шепчет он, мягко проведя по её лицу, а потом переходит на шипение, снова являя свой рептилий язык. — И ты… Тоже никогда от меня не избавишься…

— Не посмею даже думать об этом… — довольно ответит она, прильнув к его руке, а после обнимет за шею, принимаясь целовать того в висок. — Потому что ты сделаешь всё, чтобы я от тебя не сбежала… Правда ведь? Но ты не волнуйся, тебе не придётся сильно стараться…

Альбедо мягко улыбнётся, принимаясь гладить её по спине.

Лишь его самое ценное сокровище… Единственное, в чём он нуждается отныне и навсегда…

========== Fieber ==========

Комментарий к Fieber

Сегодня без порно. Да.

Эоло стискивает зубы, наблюдая за капитаном кавалерии. Прикусывает губы, смотря за тем, как около неё вьётся алхимик, как она выпивает с монахом из собора, напряжённо общается с названным братом… И его это бесит, потому что…

Потому что она ему очень нравится. Потому что ему хочется крепко обнять её… Потому что он, чёрт возьми, влюблён!

А ещё его бесит предвестник, что постоянно находится рядом с ней. Он недовольно шипит, замечая руки предвестника на талии девушки, рычит, когда его губы опускаются на шею Альберих, когда она тихо смеётся, запирая свой кабинет, когда тихо стонет, выкрикивая имя предвестника.

И капитан разведки скрещивает руки на груди, недовольно посмотрев на Эмбер, что тоже робко мнётся у двери Кэйи. Джинн зря доверила ей обучение скаута, Лиза справилась бы с этим гораздо лучше. Интересно, часто ли она так стоит, вслушиваясь в эти звуки? Она выдыхает, облокотившись о стену, и хмурится.

— Не жди леди Альберих, — скажет он, нахмурившись. — Она спит с предвестником, и едва ли до утра выйдет…

Отстраняясь и уходя вдаль, оставляет растерянную лучницу позади себя. Ему не нравится общество Тартальи рядом с Кэйей, не нравится их связь, такая отвратительная и неправильная… Он невольно вздрагивает, обещая разобраться со всеми препятствиями, что стоят у него на пути. Кэйа… Она же не может любить предвестника! Конечно не может. Звучит как бред, время для такого союза слишком сомнительное, и едва ли… Но девушка смеётся, когда тот её обнимает, позволяет владеть собой, носит его метки у основания шеи, и улыбается, ласково-ласково, словно они почти женатая парочка, заключившая брак по любви. Кэйа не посмеет остаться с ним, Кэйа не должна…

Малышка злобно нахмурится и побежит за нею, спеша засыпать капитана разведки вопросами. Тот был куда более приветлив к ней, чем леди Альберих, что согласно чужим словам, любит предвестника и кажется плевать хотела на кражу сердца и все злодеяния организации из Снежной. Так ведь не может быть!

— Леди Кэйа говорила, что это самый лучший способ добычи информации из миловидных мужчин, и что он до безумия приятен, — смущённо скажет она, уловив недовольный взгляд Эоло. — А ещё я думала, что она любит другого человека…

— И кого же? — вскинув бровями, поинтересуется Лоуренс, скрестив руки на груди и прислоняясь уже к двери своего кабинета.

— Ну… Например алхимика, как же его… Ах, точно, Альбедо! Вообще, если бы я не знала о том, что брат Розмарин будет делать предложение сестре Барбаре на её совершеннолетие, то подумала бы на него… Они часто выпивают и обсуждают свои дела, жалуясь на какие-то свои проблемы…

Лоуренс усмехнётся, осознав, что всё несколько проще. Например не придётся оттеснять от неё этого служителя, который, ни смотря на всю свою мрачность, очень приветлив с леди Альберих. И известие о том, что его сердце занято не объектом его симпатии, очень успокаивают.

— И что ты об этом думаешь? Как себя чувствуешь, под её руководством? — спросит негромко он, открывая дверь и пуская девушку вовнутрь, она определённо расскажет ему что-то полезное, то, что позволит ему приблизиться и раз и навсегда удержать в своих цепях и никогда ни с кем не делить. — Она не пыталась обучить тебя… Чему-то подобному?

Милашка Эмбер смутилась, усевшись на диван. Как можно с таким спокойным лицом говорить о таких смущающих вещах? Она помотает головой, недовольно посмотрев на капитана разведки. Да почему он вообще заговорил об этом? Неужели больше нечего обсудить, кроме личной жизни леди Кэйи?

— Нет, нет, нет! Она сказала, что я научусь всему сама, потому что Ордо Фавониус не бордель, и готовят рыцарей, а не элитных куртизанок! А наличие у неё подобного опыта, лишь её дело и никому не стоит совать туда нос и спрашивать о том, откуда у неё опыт! Хотя, она упоминала о том, что в возрасте чуть постарше меня у неё было очень весёлое время, с одним замечательным человеком…

— И имя этому человеку Дилюк Рагнвиндр? — спросит он, заставив скаута вздрогнуть и нахмурится, то ли от удивления, то ли от неожиданности.

— С чего вдруг такому мрачному человеку, заниматься с ней такими постыдными вещами? Они же недолюбливают друг друга!

— С того, что она ему приёмная сестра и немногое время назад, они были неразлучны. И Это сейчас этот мрачный, как ты выразилась, человек, сохнет по магистру, и они вдвоём никак не могут друг к другу поступиться.

— Как ты пытаешься подступиться к Кэйе, но тебе мешает предвестник и кто-то ещё?

— Да.

— Так вот в чём дело… — немного расстроенно скажет девочка, прикусив губу, да уж, лучше бы она его об этом не спрашивала, потому что, теперь она совсем ничего не понимает. — Как вообще люди умудряются влюбляться в этот апокалипсис в её лице? Если я готова понять Альбедо или Тарталью, у них свои странности и ураган им весьма подходит, то… почему ты выбрал именно её, тем более, когда она занята, неизвестно кем и как долго? Да, её отношения с предвестником полностью зависят от решений ледяного архонта и нашего магистра, но… С алхимиком её ничто не сковывает… И наверняка в его постели она бывает так же часто, как и в чужой… С чего ты вообще взял, что у тебя есть хоть какой-то шанс, особенно когда ты в последнее время смотришь так, словно она вырезала всю твою семью и отдала их на обед магам бездны?

И Эоло вскипит, сжимая руки в кулаки, стиснет зубы, злобно посмотрев на неё, тяжело выдохнет, усаживаясь за стол и отвернётся, окно открывая. Так не пойдёт, осознание чужой правоты бьёт под дых. Кэйа действительно может его опасаться и проводить время вдали от него специально, потому что боится нападок не со стороны противника, а от рыцарей… А потому так легко пускает в свои объятия Тарталью, целует того, шепчет слова о любви и тонет в искренности чужих тёмно-синих глаз… Такая красивая и радостная… Кэйа всегда позволяла себе быть потеплее с некоторыми людьми. Например с алхимиком. О, он прекрасно слышал как она называла его котёнком, а потом тихо смеялась, оценивающе глядя на новый прикид его ассистентки, у которой появились кошачьи ушки из-за ошибки в расчётах. Кэйа снисходительно улыбается Кли и мягко смеётся при Дилюке и Розмарине. Так, словно они заслуживают чуть больше чем шутки и привычной дежурной улыбки. Даже солнышко Эмбер этого не удостаивается, хоть она ничего не понимает в подобных вещах.

— Если я хочу, чтобы что-то принадлежало мне, значит так и будет. Душа и тело леди Альберих не исключение… — сквозь стиснутые зубы скажет он, нахмуриваясь и смотря на подругу, подойдёт к ней, наклонившись. — Думаешь, что я не совладаю с этим наглым паршивцем из Снежной? Или мне окажется не по зубам главный алхимик, что порою из своей лаборатории неделями не вылезает?

Девочка дёргается, вжимаясь в спинку дивана и Лоуренс отходит, осознав что напугал даже её, что уж говорить о той, ради кого он всё это малышке наговорил. Понимает, что такие намёки покажутся Кэйе враждебными и она решит отдалиться, ограничиваясь дежурными приветствиями.

— Мало кому по зубам нрав Кэйи. Тем более, если делать что-то против её воли. Ты правда думаешь, что её конкуренты твоя главная проблема? — спросит она, резко поднявшись на ноги и заглядывая в чужие глаза. — Твоя главная проблема, это отсутствие у неё чувств к тебе! Хоть вырежи всё её окружение, она едва ли тебя от этого полюбит! И вообще, ты, совершенно очевидно не её типаж! Она тянется к тем, кто похож на неё в какой-то мере, но вы словно… Две разные вершины, никогда не пересечётесь и не сблизитесь! Может ты хотя бы попробуешь поговорить с ней нормально, при этому не заставив её испытывать странные чувства при упоминании себя? Тем более, ты хотя бы должен быть с ней в доверительных отношениях, а не пытаться забрать всё без остатка. Тем более, когда у тебя практически нет ни единого шанса.

И она фыркнет, выходя в коридор, видит как мягко обнимает предвестник капитана кавалерии, как мягко чужие губы касаются её, как тихо он обещает остаться здесь навсегда ради неё. И она улыбнётся, покосив взгляд на сидящего в кабинете Эоло. А потом бесшумно пойдёт мимо, ещё раз оглядываясь назад и замечая как чужой язык проходит по открытым ключицам капитана, так тихо этот шумный наглец просится домой, как ласково на неё смотрит и улыбается довольно, стоит девушке погладить того по голове и согласиться. Она немного завидует тому, как легко ей удаётся приручать таких людей, и хмыкает, замечая как её друг наблюдает за объектом своей любви в чужих объятиях.

Слышится довольный смех Кэйи, что тянет предвестника за собой, прочь от ударов тяжёлого меча, как запирает дверь и велит открыть окно, потому что: ” Да ты не бойся, тут только второй этаж, не разобьёмся!»

Эмбер оставит друга у запертой двери, и уйдёт спать. Она и так сказала слишком многое и более влезать в чужую жизнь не намерена, пока её о том не попросят. Тем более, она не поддерживает чужого мнения. Ей кажется, что леди Альберих не станет пускать к себе того, кто ей не нравится, особенно если её насильно хотят воткнуть в чьи-нибудь руки. Довольно, она и так наговорила лишнего…

***

— Ты ещё женой ему стань! — шутливо скажет Розмарин, когда голова Альберих опустится ему на плечо и засмеётся вместе с ней, замечая недовольный взгляд её названного брата. — А то спите, спите, а друг другу никем приходитесь. Не по божески это, подруга…

И засмеётся вместе с ней, заставляя Эоло нахмурить брови и подойти капельку поближе. Они действительно очень близкие друзья и ему это не нравится.

— Только после того, как ты уже наконец женишься на Барбаре и перестанешь рассказывать мне о том, как прекрасна сияющая звёздочка… — продолжит она, поймав удивлённый взгляд хозяина таверны. — А там, если он всё ещё останется и я, так уж и быть, с вашего благословения стану ему супругой, до самого гроба.

На её лице расползётся мягкая улыбка и Розмарин потреплет её по волосам, шепча о том, что она очень любит подозрительных личностей, а в ответ получит подколку о монашках и чуть остынет, осознав, что это действительно так.

В любом случае, со стороны они действительно очень похожи на давних друзей, которые просто разговаривают о чём-то волнующем и очень важным для обоих. Этот разговор подтвердил слова Эмбер, заставив его чуть успокоиться. И всё равно он проследит за тем, как служитель церкви уйдёт, проследит за тем как она наклонится к бармену, перед этим внимательно осмотревшись по сторонам. Как положит на стойку письмо, без опознавательных знаков, что-то говорит ему на ухо. Эоло видит лишь сдержанный кивок, не понимая что происходит. Это наигранная вражда? Ему и здесь чинят препятствия?

— Подойди уже наконец к магистру и замени бумаги на её место любовника… — скажет она напоследок, внимательно наблюдая за смущением названного брата. — Ей некогда и она безумно стесняется, того гляди, угробит сама себя…

— Хорошо, я подойду после закрытия…

— Видимо моё недолгое общество и правда плохо влияет на людей… — отшутится она и расплатившись, выскользнет из таверны, подмигнув брату, очередной факт, случайно выброшенный скаутом оказался правдивым.

Он садится на освободившееся место, пусто смотря на Дилюка. Хочется поговорить о его сестре, как бы сильно тому ни хотелось говорить об этом. Но всё равно… Быть может с подачки родного человека, она решится подпустить его поближе?

— Я хочу поговорить о Кэйе… — сухо скажет Лоуренс, замечая вскинутые брови бармена.

— И что же она успела натворить ещё, кроме воспитания рыцарей и странной любви к фатуи? — спросит он спокойным тоном, на деле же недобро щуря на него глаза, ведь… Она же обмолвилась о том, что с Эоло что-то не то и стоит держаться от неё подальше. — Собирается сыграть с ним свадьбу или уехать в Снежную? Я уже и запутался, что там у них за отношения…

На самом деле, Дилюк всё знает, на самом деле, их отношения уже наладились, и пусть прежними им никогда не стать, но взаимопомощь порою очень необходима всем и каждому. Информация из рук предвестника, предупреждения о подставных преступниках и внезапных рейдах очень полезна, для коррекции его вылазок. И он улыбается, понимая что это порою ему очень важно.

— Она забрала у меня всю мою любовь… — ответит он, с какой-то нервозностью посмотрев на него, прикусив губу, не натыкаясь на удивление в чужом взгляде, лишь какое-то колкое сочувствие и готовность набатом обрушить несогласие на чужую голову.

— Такая уж у меня сестрица, ураган, беспощадно уносящий чужие сердца… — ядовитая умешка на губах, полное понимание чужих мыслей и надменное высмеивание его чувств, даже её слова о мести не заставят его сдержать мысленного смеха. — Пока ты не перестанешь смотреть на неё так, словно хочешь распотрошить, у тебя ни единого шанса на её ответ. И я, если ты пришёл спросить моего мнения насчёт тебя, тоже говорю тебе нет. Я уже благословил её на брак с алхимиком, который случится в случае, если она разойдётся с фатуи.

И отворачивается на обслуживание других клиентов. Альберих настроила брата против него или он не привык менять своих решений? Сейчас это не очень-то и важно, ведь… Ведь всё гораздо сложнее, чем ему хочется думать.

— Вот увидите, она будет моей…

— Ты можешь попытаться, я с радостью посмотрю как кто-то отчаянно попытается наставить мою сестрицу на путь истинный… — спокойно и равнодушно ответит он, снова отвлекаясь на собеседника. — Ты не похож на того, кто мог бы заинтересовать Кэйю. А если ты сделаешь ей больно, я сам приведу тебя к фатуи и алхимику и брошу им на растерзание. Или присоединюсь к ним, не рассчитывай на мою благосклонность, Эоло… Это предупреждение, а не угроза.

— А если ты об этом не узнаешь? — подливает он масла в огонь, смотря на Рагнвиндра с вызовом, скривив губы в усмешке.

— Не волнуйся, узнаю не я, так кто-то из них, и тогда тебе будет лишь хуже. Советую смириться с тем, что тебе ничего не светит и обратит внимание на кого-нибудь более близкого к тебе.

Бросая мору на стол, Лоуренс выходит из таверны, злобно оглядываясь вокруг. Выйдя на площадь, взгляд цепляется за синюю макушку, что ласково гладит по голове магистра, шепча о том, что говорить не страшно и её названный братец ей точно ничего не сделает.

Дилюк не будет мстить за возлюбленную, он будет мстить за сестру и это гораздо страшнее. По другую руку от Джинн сидит наглый предвестник, что ждёт, пока магистр успокоится и отдаст ему капитана. А потом и вовсе подключается к их дискуссии, предлагая той пойти к нему прямо сейчас и сиюминутно, одним взглядом соглашаясь с Альберих, проводить её прямо в объятия хозяина таверны. И самое страшное то, что Джинн соглашается, с какой-то верой смотря на влюблённую парочку. Наверное, она мысленно завидует чужой способности присваивать себе сердца и открывать своё при необходимости.

Только Дилюк приходит сам, и кивает на довольную улыбку сестры, сухо приветствует Тарталью, при всей своей ненависти к фатуи. Безусловно, этот брак безумно выгоден обоим сторонам, а потому Тарталья к своему возможному шурину относится спокойно, и этот нейтралитет обоюдный. Даже здесь Кэйа не оставляет ему и шанса. Лишь щурится хитро, осторожно подталкивая магистра в руки магната. Пусть уже наконец поговорят как влюблённые, а то всё записки через её руки и робкие просьбы о встрече.

Лоуренс провожает взглядом Гунхильдр, и выходит из тени, внимательно смотря в спину Кэйи. А потом слышит её смех, она оборачивается, мягко поглаживая руки Тартальи на своей талии.

— Даже не претендуй, Лоуренс… — зазвучит голос Аякса, что злобно усмехнётся, притягивая поближе Альберих. — Мне казалось, что тебе и так всё понятно…

И Кэйа мягко, снисходительно улыбнётся, коротким кивком подтверждая слова своего партнёра. Она уложит затылок на плечо предвестника и прикроет глаза, одними губами что-то говоря…

И почему-то тот её отлично слышит, на ухо что-то отвечая. Они не уходят, дразнят а после её мягко целуют в макушку, и выпускают из объятий, от какого-то жеста. Он окончательно запутался. Кто из этих людей является ей будущим супругом?

А потом вспоминает, слова Рангвиндра, и вздрагивает. Брак леди Альберих и Тартальи будет ещё и дипломатическим, говорящим о налаживании отношений между городом и королевством. Если же настрой будет враждебным, рука и сердце заранее отданы главному алхимику, чтобы прервать любой контакт с неприятелем. И он прикусывает губу. Он помнит, Альбедо и Кэйа действительно подписывали документы о заключении брака. На них не было лишь подписи, но слова о том, что хотя в фиктивном виде Джинн это необходимо, он прекрасно слышал. С этим человеком у неё тоже какие-то особые отношения… То ли дело в малышке, оставленной Алисой им на попечение, то ли в чём-то более глубоком, одним им известном.

— Доброй ночи, капитан Лоуренс… — прозвучит ласковый голос Альберих, что едва насмешку сдерживает и уходит в сторону отеля.

Лезет в осиный улей или провожает до дома? Наверное второе, в Гёте не любят лишних лиц. И правда… Он слышит обещание прийти, видит как целуют в лоб капитана, как она нежно улыбается, проводя по его щеке и уходит в сторону штаба.

Эоло идёт за ней, равняется, поймав немного странный взгляд. Смесь испуга, раздражения и удивления. Она ему не рада, она не желает видеть его рядом. И он готов взвыть от несправедливости.

— Я хочу извиниться.

— За что же? — спросит она спокойным голосом, поднимаясь по ступеням здания ордена, совершенно незаинтересованно.

— За своё поведение… — нехотя скажет он, едва сдерживая себя от того, чтобы не схватить чужие руки, чтобы не заломить их за спиной, вжать капитана кавалерии в стену лицом и забрать то, что по его мнению должно принадлежать ему.

— Тогда прекрати смотреть на меня так, словно я тебе кем-то обещана и кто-то должен мне напомнить о том, что моё место подле тебя. Я знаю с кем и где должна быть. Ни тебя, ни места подле там нет.

И холодно посмотрев через плечо, даст руку Альбедо, позволяя увести себя подальше от него. Взгляд алхимика окажется резким, одно-единственное предупреждение, без вторых шансов на исправление. И кажется, он только сейчас в полной мере понимает, что слова Дилюка были полностью правдивы. Одна-единственная улыбка со стороны девушки, и алхимик, подобно подростку отворачивается, пальцы их рук переплетая. Эоло завидует, и почему-то внезапно осознаёт почему Эмбер звала её апокалипсисом.

Чужому взгляду невозможно не подчиниться. Он хмурится, продолжая сверлить глазами чужие спины. Надо попроситься на место сопровождающего предвестника и разобраться с алхимиком.

***

В смене сопровождающего ему, ожидаемо отказывают. Он с вопросом на Джинн смотрит, ожидая внятного ответа, хмурится, когда та скрещивает руки на груди, очевидно, она совершенно не собирается уступать ему место сопровождающего. Резко одёргивает, говоря что не будет менять бумаг, что это не его дело. И Лоуренс уходит ни с чем, встречаясь с усмешкой в глазах Альбедо, и вскипает. Почему он так спокоен? Почему смеётся над его попытками подобраться поближе? Неужели думает, что он не сумеет? Сумеет! Привяжет к себе и не позволит кому-либо отобрать у себя.

Он сможет. Он скажет ей о том, что она ошибается, ведь… Он обязательно получает то, чего хочет. Сломает чужую волю, запрет, привяжет к себе и никогда не отпустит. Вот только… Кажется, сначала надо сорвать чужие цепи, он сделает это болезненно, не оставит Кэйе и шанса на то, чтобы она бежала от него…

И встречая желанную фигуру, бежит за ней, зная, что это его шанс поставить всё на свои места. И потому он лишь ласково улыбается, когда оказывается в её кабинете. Криво усмехается, поворачивая ключ в замочной скважине. Делает шаг навстречу, встречаясь с удивлённым взглядом леди Альберих. В синем глазу появляется испуг, она поднимается на ноги и смотрит спокойно.

Эоло подходит вплотную, хватая ту за подбородок, притягивает на себя, с пояса глаз бога отцепляя. Такая сладкая, определённо останется в его руках. Облизывает её губы и шипит недовольно, когда она его отталкивает и за рукоять меча хватаясь. Каков наглец!

— Что с тобой происходит? Мне кажется, что вчера всё было сказано. Забудь об этом как обо сне! — прошипит Кэйа, вытирая рукавом губы и смотря зло на капитана разведки. — Я не стану жалеть о том, что не ответила тебе взаимностью. Ты всеми силами пытаешься заставить меня ненавидеть тебя и всё что с тобой связано, как же ты после этого смеешь на что-то рассчитывать?

Она злится, подставляет остриё клинка к горлу противника и ждёт ответа. Если у того осталась на месте хоть капля разума, тот примет её слова и уйдёт. Перестанет лелеять призрачную надежду на то, что ему что-то светит… Кэйа знает, Лоуренс не сдастся так просто, знает что будет выстраивать уйму планов по тому, как желаемое заполучить, от этого лишь вздыхает, как-то совсем расстроенно. Нет, внимание всегда приятно, но только до тех пор, пока оно не начинает утомлять, пока не начинает приносить проблемы. Она заглянет в светло-фиолетовые глаза и опустится на край стола, скрещивая руки на груди. Он безнадёжен. И глуп, даже если это не является правдой. Девушка выдохнет, отведя взгляд в окно. И чего он ждёт? Почему не выходит, неужели не понимает слов? В глазах напротив загорится лишь гнев, на который она обернётся, но продолжит молчать.

— Кем бы ты была, не будь у тебя опеки Рагнвиндров и капитанского звания? — ядовито спросит он, немного удивляясь чужой хитрой улыбке. — Едва ли ты бы вообще оказалась здесь и поднялась бы выше несчастной Ноэлль!

— Если бы у меня не было этого, я бы здесь не появлялась… — прищурившись, ответит Альберих, царапая щеку подошедшего капитана разведки, снисходительно улыбнётся и крепко возьмёт его за подбородок, надменно вглядываясь в глаза напротив. — Если бы всё было иначе, едва ли мой названный брат покинул бы орден, а что насчёт меня… То тебя это не касается, Лоуренс… и никогда не коснётся.

Чужие глаза опасно вспыхнут, заставив девушку слезть со стола. Слишком много чести этому человеку оказано. Увидел лишнее, услышал лишнее, узнал лишнее… Ах, сон теперь точно не навестит чужую голову в ближайшее время, а если навестит, то едва ли будет спокойным и сладким. Скорее отдаст горечью лилий, заставляя давиться ими. Всё правильно, всё так, как должно быть. И она откроет окно, словно желая избавиться от любого напоминания об этой встречи. Между ними ничего не было и никогда не будет. И от этого только радостно и спокойно. Терпеть постоянное нахождение Эоло подле — то ещё испытание для нервов, она определённо не выдержит.

Тот тянет руку в ней. В порыве злости не удерживает своего льда, обмораживая чужие пальцы. Встретится с удивлённым выражением лица и подойдёт на шаг, нервозно кусая губы. Он не сдастся, пока не получит желаемого. Или останется ни с чём, ведь запоздалый крик доходит до него не сразу. Если переборщить, он может оставить её без кистей и тогда… Тогда она перестанет быть такой желанной… Чем не выход?

Тем, что тогда ему отомстят не только названный брат и потенциальные мужья. Тем, что у магистра возникнет много лишних вопросов, тем, что отвергнутый ею клан тоже закроет для него пути отхода, тем, что он рискует остаться ни с чем.

— Ненавижу тебя! — кричит она, а потом чувствует, как он накрывает её рот рукой

— Ты дрянь! — огрызается Лоуренс в ответ, когда девушка снова пытается отстраниться.

А потом вздрогнет, увидев как отпирается дверь. Альбедо положит ключ на стол и хитро посмотрит на Лоуренса, мягко оттаскивая девушку от него. Встретится со злобой в глазах напротив и оставит осторожный поцелуй на виске, посмотрев на чужие руки. Положит на стол той какие-то отчёты об экспедиции, и мягко коснётся макушки Лоуренса.

— Ты проиграл с самого начала, Эоло. С тех пор, как допустил подписание той бумаги и её наличие рядом с предвестником… — спокойно скажет он, толкая молодого человека в сторону. — Тебя ведь предупреждали…

И осторожно выдохнет на подтаявший лёд, горячим языком проведёт по пальцам. Отколет льдинку, услышав облегчённый выдох, увидит как таким же образом спадёт вторая. А потом полетят в окно морозными каплями. Девушка сядет на диван, потирая свои руки от холода, с удовольствием посмотрит как от осторожного толчка Эоло окажется на полу и улыбнётся. Хитро улыбнётся, и поднимется, вдоволь насмотревшись, на руку наступит, и присядет на корточки, поднимая за подбородок чужое лицо. На губах снова едкая усмешка, явно под одобрительный взгляд алхимика, что едва сдерживает себя от того, чтобы присоединиться к избиению капитана разведки.

— Стоило ли оно того, Лоуренс? — вкрадчиво спросит девушка, надменно посмотрев на него сверху вниз. — Не стоит портить жизнь магистра подобными выходками, но теперь мстить буду только я…

И поднимется, каблуком на чужую кисть наступая. Она бы с радостью сломала её, но не будет калечить его столь открыто. Лишь засмеётся, подсаживаясь к Альбедо вновь, позволяя тому положить голову на её бёдра. Мягко проведёт пальцами по голове алхимика и хищно улыбнётся. Она замечательная, даже в таком состоянии…

— Мне казалось, что Дилюк предупредил тебя о последствиях… — улыбнётся, нежно поглаживая Альбедо по голове. — Почему ты вообще решил, что у тебя есть шанс? Неужели думал, что ради тебя я брошу кого-нибудь из них?

И громко засмеётся, когда он посмотрит на неё с надеждой, мягко поцелует Альбедо в макушку и когда тот поднимется, оставит поцелуй у него на лбу. Позволит крепко себя обнять, уложить голову ему на плечо, позволит прижать к себе и после кивнёт Эоло на дверь, не желая выбираться из чужих объятий, но замечая чужое нежелание оставлять их, передумает. Надменный глупец. Она точно ни в коем случае не пожалеет о том, что отвергла его.

— С удовольствием расскажу Дилюку о том, как ты забыл о его словах, едва прошёл день… — скажет она, осторожно поднимая его за шкирку и выбрасывает за дверь кабинета, снова оказываясь в объятиях алхимика.

И он примется мягко зацеловывать её плечи, прижмётся щекой к её плечу и потом усадит обратно, вновь кабинет запирая. Покажет той иглу, которой вытолкнул ключ из двери. Спрячет и снова поцелует девушку в уголок губ, и уложит голову на грудь Альберих. Она хорошая, она не заслуживает излишнего внимания Лоуренса, хоть он и понимает, что она сама прекрасно оправится, натравив на неё всех, кого беспокоит её состояние. Список не очень большой, но для того чтобы уничтожить репутацию господина Лоуренса. И она мягко улыбнётся, ласково поглаживая алхимика по спине.

— Иногда я очень хочу быть таким же человеком, как предвестник… Хочу ярче чувствовать эмоции… Они такие притупленные… Это иногда очень мешает… — тихо скажет он, целуя Кэйю в щеку. — Я… я чувствовал тревогу, а не ревность… Это заставляет меня думать о том, что я делаю что-то не так. Словно, что-то упускаю…

И Девушка мягко проведёт по его щекам, поцелует в нос и поднимет его лицо на себя. Альбедо милый, если бы она могла оставить их обоих, то определённо сделала бы именно так. Слишком хороши они оба, чтобы их кому-нибудь отдавать. Она позволит расстегнуть свою рубашку, позволит облизать свои ключицы и осторожно сжать груди. Девушка приоткроет рот, давая алхимику прикоснуться кеё губам своими. Коротко, и мягко, почти невинно. А потом он переместит свои губы к чужому соску, мягко обводит языком ореол, примется вылизывать, мягко обняв талию девушки. Она хорошая, замечательная, и он не готов закрыть глаза на то, что творит капитан разведки. Он обязательно напомнит ему, где его место, а пока осторожно прикусывает её сосок, по бёдрам мягко поглаживая. Она шумно выдохнет, когда он начнёт дуть на вылизанное место. Заурчит довольно и рубашку обратно застегнёт, довольно улыбнувшись. Кэйа в его руках такая довольная и спокойная. Ему хорошо, он удовлетворён.

Интересно, Кэйа захочет посмотреть на расправу над ним или полностью развяжет им руки, позволяя делать всё что угодно? И она с любопытством заглядывает в синеву её глаза, что затянута довольной дымкой.

— Как думаешь, каков Лоуренс в постели? — спросит он, зная что это определённо повод для того, чтобы поговорить.

— Вроде такой серьёзный, а сам, наверняка девственник… Не думаю, что хоть кто-то позволил бы ему попробовать подобное попрактиковать. А если и позволил, то наверняка остался разочарованным, — засмеётся она, мягко потрепав по волосам Альбедо. — Забавно, не правда ли?

— Это и правда очень смешно… — тихо скажет он, мягко улыбнувшись. — Но ведь ты и меня учила всему с нуля…

— Но ведь тебя и Джинн привела в мои руки, если честно, я не знаю зачем ей это, но безумно довольна её решением, — признается девушка, позволяя алхимику провести по своим бокам и утянуть на живот, усадив у себя на коленях. — Так что я просто считала себя должной обучить тому, что ты должен уметь делать… Ну, или хотя бы иметь об этом представление. Тем более, судя по твоему виду, тебе понравилось…

Возразить ему нечего, руки окольцуют талию, он спрячет нос в декольте, и успокоится. Она обязательно натравит на Эоло и брата, и предвестника… А сама наверняка сядет на землю и будет смотреть за тем, как издеваются над тушкой несчастного… Будет смеяться, и заставит вылизывать её сапоги, если тот захочет пощады… О, милая Кэйа прекрасно умеет унизить того, кто по её мнению окажется недостоин обычного разговора.

А пока Алхимик оставляет осторожный поцелуй на ключицах девушки, и выпускает из объятий, давая той снова сесть рядом. Почему-то хочется доверить всё в руки девушки, полностью положиться на её выбор, в плане мести… И поэтому он поднимется, с ласковой улыбкой смотря на неё.

— Как думаешь, Тарталья с радостью присоединится? — спросит он, замечая её задумчивый взгляд.

— Он предпочтёт сначала побороться, не думаю, что кто-то из них откажется от поединка. У него нет никаких шансов против глаза порчи. Главное, чтобы в пылу битвы он не убил Лоуренса, иначе раны такого типа будет сложно списать на похитителей сокровищ…

— Ты… Хочешь отдать им такой приказ? Почему ты думаешь, что они послушаются тебя? — удивится он, посмотрев в хитрые глаза своего собеседника.

— Пока я трачу большую часть своего жалования на информаторов и имею доверительные отношения с их компанией, они не посмеют меня ослушаться.

Ответ исчерпывающий. Алхимик уйдёт по делам вновь, решая рассказать Дилюку самостоятельно. Всё-таки, к его словам он относится несколько более серьёзно, и среагирует гораздо быстрее. Безусловно, он и предположить не мог того, что когда-то им понадобится подобная договорённость. А потому лишь хмыкает, замечая мрачного капитана, около которого скаут вьётся, выспрашивая о том, что же всё-таки случилось и почему он выглядит таким расстроенным. Смеётся мысленно, но в разговор не влезает, умиляясь чужим ответам.

— А почему Кэйа тебя за шкирку вышвырнула? Ты довёл нашего невозмутимого капитана? Или сказал ей что-то совсем неприличное?

Он замолчит, провожая взглядом Альбедо. И что ответить ей? Что он полез к ней, а Альбедо всё испортил? Вздыхает, пожав плечами. Наивная Эмбер примет этот ответ. И он этим более чем доволен.

— Просто… Она мне отчётливо и ясно дала понять, что теперь настала её очередь мстить… — добавит он, посмотрев на скаута, что удивлённо вскинет бровями и заметив силуэт капитана кавалерии, замолчит, подождёт пока она уйдёт, поймает безумно холодный и злой взгляд, адресованный Лоуренсу, задрожит и оживится, едва она уйдёт. — Не знаю что ты натворил, но тебе следует попросить у неё прощения…

— Я не буду так унижаться…

— Однажды она натравила похитителей сокровищ на обидевшего её рыцаря и велела тем неделю держать его в клетке… Думаю, что для тебя она наверное придумает что-нибудь ещё более извращённое.

Вообще-то он и так об этом знает, влюблёнными глазами провожая удаляющийся силуэт. Она натравила на него алхимика, брат предупреждал о том, что он пожалеет. И кажется, был абсолютно прав.

========== kurzlebig ==========

Итэр осторожно проводит по ладоням девушки, прежде чем поднимет голову, встречаясь с растерянным взглядом. Всё в порядке, она дома, и видимо, совсем не понимает чего ей ждать… Гильотины или заключения. Он мысленно усмехается, снова заглядывая в идеально натренированное несколько беспечное выражение лица. Ранее замеченное недоумение сменяется на холодное спокойствие. О, Царице действительно было за что наградить леди Альберих своим амулетом, вот только… Это подарок достойный капитана кавалерии, но для его королевы, это самое низкое оскорбление. Вот только… Лёд так прочно врос в чужое естество, что даже без глаза бога ему придётся очень сильно постараться, чтобы коснуться горячего сердца и спрятать чужую хрупкую душу.

Но ведь Данслейф смог! Почему не под силу ему? Итэр прижмёт её ладони к своей груди и прикроет глаза. Однажды она откроется ему, устав поддерживать лёд, но… Это может затянуться. А если она оказалась здесь, подле него, практически в самом сердце бездны, то медлить нет никакого смысла, можно потерять все силы в пустом ожидании согласия.

Он ни за что этого не позволит. Не позволит ей разрушить то, что он собирал по крупицам в течении пяти веков одним единственным словом. Нет никакого смысла противиться тому, что должно произойти. И он опустится перед ней на колено, шершавыми губами касаясь её руки. Осторожно льнёт лбом к запястью, чувствуя напряжение в её теле.

Она может быть невозмутимой в постели и совершенно спокойной в разговоре на совершенно любые темы. Вот только никому и никогда не выстроить вокруг себя идеальной неприступной обороны. У каждого в защите есть бреши и ими нужно пользоваться при необходимости.

На ней больше нет вычурной формы капитана, нет привычного лёгкого меча в её руках, светящийся жёлтым глаз больше не скрывает плотная чёрная ткань, и не блестит отвратительным голубым холодный атрибут. Она окружена и обезоружена. Но всё равно улыбается снисходительно, как раньше, словно кто-то спустится за ней вновь, словно кто-то вытащит её отсюда, словно её мечты оказаться под звёздами вновь — не пустая бессмыслица.

Итэр её не торопит. Лишь вокруг безымянного пальца языком проводит, обращая внимание на себя. Откроет глаза, встречаясь с мимолётным удивлением в её лице. Кэйа здесь, перед ним, почти принявшая свою участь…

И он улыбнётся, поднявшись на ноги, сожмёт её пальцы, поднимая уголки губ. Кроме хранителя ветви никто не осмелился бы забрать её отсюда. Кроме хранителя ветви никто не способен спуститься сюда совершенно безнаказанно. Только он находится в самых тёмных подземельях, преданный лишь ей, готовый на всё ради его королевы, не ордена. Он не ломается, лишь выжидает. Пять веков бессмертия и бесцельного существования закалили чужую жажду мести, и развилась она лишь о нежные чувства леди Альберих, слишком спокойно позволившей ему нарушить свою клятву относиться к своим подопечным только как к ученикам и воспитанникам. Клятва запрещала ему их любить, запрещала привязываться и привязывать. Условная грань, которую переступить очень сложно, на самом-то деле. Но хранитель сумел, а потому сполна испил её любовь, испробовал её тело, равнодушными звёздочками в яркой лазури насмехаясь над принцем и всей бездной со всеми её обитателями.

Итэр ему этого не простит, и убить его тоже не в силах. Чужое проклятие так прочно впиталось в естество рыцаря, кажется, в крови без остатка растворилось и ничем его не вытравить. Слишком много времени прошло, поздно исправлять ошибки, а он их сделал слишком много…

Упустил момент её побега, позволил ей принять вечную жизнь из чужих рук и считать себя живущей под настоящими звёздами, позволил той получить признание лицемерной богини и стать защитником города омерзительного Барбатоса. Он допустил это всё и ничего с этим не сделал, так сильно увлёкшись поисками своей сестрицы. Более он о ней не вспомнит, пока она не придёт сюда сама. Пока не согласится сжечь этот мир… Но этого никогда не настанет, единственный проводник в бездну заключён глубоко и ждёт своего часа или приговора.

Время ничего не решит. Зато это в силах леди Альберих. Заставить того перейти на их сторону, согласиться нести погибель. Если не во имя бездны, то во имя её… Той, что всё ещё стоит напротив, прогоняя прочь любые всё, что не является равнодушием и притворным удивлением. Кажется своё звание капитана она оправдывает с лихвой. Он замечает как поднимаются уголки губ, складываясь в привычную улыбку, как беспечность и безразличие создают её маску, видимую всем и каждому. Прекрасная работа, жаль что более она не потребуется ей. Это людей обмануть легче лёгкого и с этим она справляется на ура. Чтобы что-то скрыть от существ бездны, придётся приложить чуть больше усилий.

Кэйа выдернет свою руку из хватки, снова меняя нейтральную фальшь на холод. Она отвернётся, сделав шаг вперёд. Такой уверенный, но осторожный. Кажется она совсем не носила платья в мире под звёздами, а если и носила, то преступно немного, так, что подолы повседневного наряда кажутся каким-то испытанием на прочность.

Чёрный и электрически-синий ей безумно идут. Итэр улыбается, думая что создавшие это платье совершенно точно знали как будет выглядеть королева. И хоть он сам является принцем, иначе назвать Альберих — не поворачивается язык. Хотя… У Каэнрии нет других возможных правителей…

Итэр следует за ней по пятам до комнаты. Знает что дальше отступать будет некуда, а там он сумеет вытащить из неё хоть слово. Это так странно, ему думалось, что всё будет как в предсказании, нужно будет лишь протянуть руки и ни за что не отпускать, но…

У леди Альберих очень острые зубки и язык. Она может фразой резко спустить его в грязную реальность и поставить перед фактом своего несогласия. Способна холодно посмотреть и руки на груди скрестить, не позволяя тому и надеяться на почти детские объятия. Мир под звёздами превратил её в идеальное холодное оружие, оставив желанную нежность лишь для избранных. Итэру это не нравится, Итэру хочется разбить ледяной фасад и крепко схватить ранимую душу, чтобы больше не было сил отстраняться и хранить гордое молчание.

Но порою она обожает притупить его бдительность, может позвать в объятия, мягко поцеловать в лоб и погладить по щекам, а потом оттолкнёт от себя, едва чужие руки попытаются окольцевать её талию, или сделать что-то ещё. И он готов задыхаться от злости, особенно встречаясь с мерзким снисхождением в её глазах и ласковой улыбкой. Она склонит голову в бок и отстранится, не позволяя какое-то время к себе прикасаться. Итэр не понимает чего она добивается, но отступает. Он прекрасно помнит, чем дольше она сопротивляется, тем лучше. Она сама успокоит свои порывы сбежать и наконец позволит ему любить себя. Позволит опустить венец на свою голову и встать подле него. Стать для бездны опорой и верным другом.

Королева должна брать своё коварством и очарованием, и если первого у неё предостаточно, то второе очень специфично. Безусловно, он знает, в городе свободы девушку считали безумно очаровательной, смотрели влюблённо, вздыхали, глядя на неё со спины и всегда улыбались в лицо. Она для них — всего лишь защитник, острый меч, что безжалостно рубит мягкую плоть. Оружие имеющие собственную волю, способное выбирать чью жизнь оборвать безвозвратно, а чью нет. Кэйа неправильная королева для бездны, но абсолютно верная для Каэнрии. Вот только королевство пало, едва её буйный папаша испустил дух. Альберих готовили быть воином, но к необходимому моменту это оказалось ненужным. У бездны есть он, Итэр, бездне не нужен ещё один защитник, она нуждается в верном компаньоне. Но к такой роли его избранницу не готовили. Она может без колебаний пронзить острым мечом чужое тело насквозь и без единого намёка на омерзение покопаться в чужих крови и мясе. Но совершенно не способна на смирение, не способна на терпение, не способна на то, в чём нуждается орден больше всего. Кэйа не может быть им предана. Её мысли сводятся к человеку в глубоких подземельях и ярко-голубому небу, там, над землёй. В своей голове она всё ещё капитан кавалерии — не королева. Она всё ещё смотрит куда-то сквозь, словно лелеет надежду выбраться вновь, избавиться от него и забыть обо всём, как о страшном сне.

Бездна мерзко хихикает, у подола платья девушки вьётся, и довольно урчит, когда ловит на себе взгляд разгневанный. Ей бы только к сердцу её прикоснуться, оставить на нём небольшую капельку себя и окончить муки своего принца…

Но девушка лишь зло блестит звёздами в глазах, отходит от неё, словно не ощущает чужого присутствия, отворачивается, приоткрывая дверь комнаты. Она никогда не заходит в неё иначе. Мягко крадётся, словно по привычке собираясь запереть за собой. И Итер мягко улыбается, смотря в спину своей королевы, заходит за ней и гонит прочь тёмный сгусток, желая нарваться на что-то ещё кроме деланного безразличия, что почти идеально скрывает немое отчаяние.

Кэйа старалась при нём не плакать, не позволяла слизывать своих слёз и касаться. И он отступал, надеясь что это поможет её воле ослабнуть. Он прекрасно уяснил лишь одно — она больше не считает подземный мир своим домом. Её сердце осталось где-то там, наверху, среди мерзких слуг богов, в руках предателя, подарившего ей бессмертие. Там, где на её поясе светится ярко снежинка, а золото глаза скрыто под плотной тканью. Там, где она бастард дома Рангвиндров и отнимает жизни у созданий бездны, тех, кому она должна быть поддержкой.

И лишь сейчас слова падшего бога, так легко и без сожалений отвергнувшего любовь бездны, становятся ему понятны. Крыльями становятся лишь взаимные чувства. Кэйа же уничтожает любую возможность для их появления. Она тихо смеётся над ним, зовёт иногда во сне хранителя ветви и всегда спит повёрнутой к нему спиной.

— Почему? — негромко спросит он, мягко касаясь подушечками пальцев между чужих лопаток.

— Если ты решишь вонзить мне нож в спину, я предпочту не видеть тебя перед своей гибелью… — холодно ответит она, вытаскивая ноги из хитросплетений бесконечных ремешков, пришедших на замену привычным сапогами.

Он запирает покои, не мигая смотря на неё, вставшую посреди комнаты, точно в центре круга на полу, в изображении забытого цветка, что давно не цветёт в Тейвате, что хранит при себе падший бог, заперев тот за семью печатями и назвав символично цветком забвения, всегда держит подле себя, как единственное оружие.

Бездна почти ничем не отличается от Селестии, тоже имеет своего бога. Только создания бездны ему не кланяются, лишь относятся как к дорогому и едва ли преданному оружию, да прекрасному собеседнику для бездны, ищущий способ превратить мир под звёздами в руины.

Кэйа улыбается, и разворачивается к нему лицом. Прижимает руки к груди, опускает голову и глаза закрывает, спокойно вздыхая. И кажется, так сложно сдержать своё желание подойти. Альберих определённо играет с ним вновь. Но не зовёт к себе, ни словами, ни жестами, делает вокруг своей оси один оборот и словно приходит в себя, медленно глаза раскрывая.

— Ты так много раз спрашивал меня о том, почему он заслужил моей любви, а ты нет… — начнёт она, приложив к своим плечам руки. — Но никогда не пытался что-либо с этим сделать. Немая злоба тебе здесь не поможет…

И вновь отвернётся, расслаблено обнимет свои предплечья и повернёт голову вбок. Беззлобно усмехнётся, услышав чужие шаги и позволит тому уткнуться носом между своих лопаток. Она выдохнет, разжав объятия.

— Раз уж я об этом заговорила, то стоит признать, я тоже была неправа, — и усмехнётся, через плечо на него взглянет, осторожно проведя подушечками пальцев по его макушке. — Мне и правда не стоило забывать о том, что ты совершенно не понимаешь этих чувств и думаешь что любишь меня. Тебе ведь это бездна нашептала, верно? Ты и сам ждёшь лишь путешественницу, чтобы покинуть этот мир, оставив его в руинах. И если это цель бездны и твоя в частности… Нужны ли тебе эти чувства?

И он молчит, не находя ответа. Ласково проводит по её бокам и зажмуривает глаза. Бездна не позволит ему уйти, даже если Люмин вернётся. Они оставят от мира лишь пепел, в нём же погребут саму бездну, и лишь тогда сумеют покинуть его. Она так легко озвучила то, что не может произвести в своих мыслях принц.

Зачем ему любовь Альберих, если это подпитка для бездны, своеобразное усиление, осложняющее победу над ней. Зачем она ему, если в конечном итоге он собирается предать всех? И он отойдёт от неё на шаг, позволяя повернуться к себе лицом, заглянет в радужку разноцветных глаз и осознает простую истину.

Кэйа не верит ни единому его слову лишь потому, что знает его конечную цель и замысел. Кэйа не позволяет приблизиться лишь из нежелания ломать себя, нежелания пить горький яд, которым он напоит её перед уходом… Она не хочет и не любит боли, а потому без всякого сожаления наплевала на его ожидание, отдавая себя хранителю ветви. Кэйа нуждается в тёплых чувствах, а не обречённости на предательство. Она такая же живая, просто обещанная немного не тем людям, немного не в том мире… И она пытается отстраниться от чужих обещаний, или же подавить любую привязанность.

Итэру хочется засмеяться от осознания. Девушка не желает быть разрушенной от его желаний, не хочет чтобы последствия коснулись её напрямую. И чужая холодность мгновенно становится понятной и безумно забавное. Обычная мечта о счастье, не с ним, что совершенно точно сделает больно, человеком принявшем её не как должное, человеком, чьё сердце так же отчаянно загорелось в её руках, в чьи руки без колебаний отдала своё, целиком уверенная в том, что оно не разобьётся о лживые слова и мерзкие поступки.

Дайнслейф предан ей не только как рыцарь. Он — самый преданный ей человек, он — единственный достойный её любви ведь как бы тот ни желал, если бы такое вдруг произошло, он никуда от неё не денется.

И принц едва сдержит смех, понимая насколько проницательна его избранница. Или же дело в болтливости его милой сестрицы? Наивное желание пересиливает страх перед бездной. Заставляет сопротивляться неизбежному ведь…

Если Итэр имеет право на любовь милой сестры, если имеет право на то, чтобы разрушить весь мир ради того, чтобы она его услышала, то почему ей нельзя быть любимой тем, кто готов любить её?

Потому что ей суждено остаться на пепелище этого мира, стать стремительно затухающей искрой в пустоте и лишь вспоминать об огне, когда мир догорит, оставив её в холодных руинах. Она знает что её ждёт. Всё знает, а потому и противится, надеясь отсрочить момент, которого она так боится.

Принц помнит, она этот мир не оставит, да и замена милой сестры из неё весьма паршивая. Но он нуждается в ней хотя бы сейчас… До тех пор, пока не придёт решающий час…

— Я никогда тебя не забуду… — уверенно скажет он, касаясь губами её плеча, а потом проведёт кончиками пальцев по завязкам корсета, прильнёт щекой к груди, и наконец-то обнимет за талию, чувствуя как тяжело дышит девушка. — Я никак не смогу забрать тебя, как бы сильно того не желал… Но ты…

— Нужна лишь как источник энергии, позволяющий бездне уничтожить всё, что мне дорого? Не слишком ли высокая цена ради неё? — негромко спросит она, руки чужие с талии скидывая, оттолкнёт от себя и посмотрит так, словно он здесь лишний. — Чем же ты тогда лучше меня?

И он сдастся. Посмотрит на неё озлобленно, вцепится в её руки и притянет к себе в лицо чужое заглядывая. Да, Кэйа знает что ей нагло наврали, знает что она Итэру не нужна как та, что займёт место где-нибудь хотя бы на краешке его сердца. Она всего лишь идеальный инструмент, горечь в чужом сердце позволила бы подержать портал открытым чуть дольше. Альберих не готова принести в жертву мир и собственное сердце.

И принц взбесится, юркими пальцами стягивая завязки корсета, зарычит, толкая её к стене и стащит тяжёлую синюю ткань с чужой фигуры, презрительно заглядывая в глаза. Не помни он о Люмин и её глупости, без промедлений влюбился бы. Не думая залил бы этот мир кровью… Он уже утопил в ней один регион, а потому вздрагивает, просыпаясь от упавшей ему на лицо пощёчины.

Девушка отстраняется, гневно смотря на него, и тут же оказывается схваченной вновь. Принц злится, прижимая чужие руки, шипит недовольно, проводя по бедру и под коленом перехватывая чужую ногу, поднимает, не позволяя её вырваться. Она такая прекрасная, непокорная, заслуживающая самых крепких цепей, и ему на мгновение хочется чтобы она снова оказалась его главной целью, чтобы снова на мгновение задумалась о последствиях… А потом лишь прячет лицо в изгибе шеи Альберих. Проведёт языком по ключице и почувствовав как дрогнет тело под ним. Она тоскует по его ласке, хочет почувствовать вновь ласковые руки на своём лице, почувствовать как любимые губы касаются её тела, услышать как ласково позовут её по имени. И усмехнётся, толкая её к постели. Нависнет над ней, склоняя голову набок.

— Ты ждёшь его? — спросит он, проводя по животу брыкающейся Альберих. — Ещё позови меня его именем, когда почувствуешь окончание…

— Будешь представлять её перед глазами, будешь называть меня ею и шептать о том как ждёшь её? — тем же ответит она, вырвавшись из захвата и снова цепляя привычную маску.

А потом вскрикнет, ощущая зубы на своей шее. Зажмурится, зарываясь руками в волосы принца и обречённо вздохнёт, стараясь не думать о том, что всё это ради наивной Люмин, которую отчаянно жаждут видеть рядом вновь, которую безумно ценят…

И он фыркнет, зализывая след от укуса. Если забыть о сестре, если она выберет сторону этих мерзких лживых божеств, если она не пожелает отправиться с ним дальше, в его руках навсегда останется тускнеющая звезда, обещанная пять столетий назад. Надо загнать её в угол и никогда не позволять мечтать о спасении.

Кэйю любить хочется, хочется держать в крепких объятиях и провалиться в объятия темноты, лишая себя шанса на возвращение. И быть может…

Он не посмеет отвернуться от сестры, даже если на кону будет жизнь этого чудного создания, что кажется и хочет разломать все щиты, что готово капитулировать, но понимая, что будет больнее, отчаянно держится, горделиво слёзы удерживая. И он наклонится, мягко касаясь кончиком языка её уголка глаза.

— Ты ничтожество… — выдохнет он, проводя языком по щеке. — Всего лишь ступень, ключ к двери, в которую я так отчаянно бьюсь уже пятьсот лет… Ты обязательно сломаешься, Кэйа… Твои силы иссякнут и тебе останется только принять меня и свою участь… Забудь о своих мечтах, ты не покинешь меня… Пока я не выброшу тебя как сломанный инструмент.

— Под стать тебе… — с усмешкой парирует Альберих, резко поднимаясь и упираясь ладонями в чужую грудь, мстительно проводит по ней ногтями, не мигая смотря в янтарь чужих глаз. — Королева для червя и редкостного гадёныша…

И оттолкнёт от себя, ноги под себя поджав. Улыбнётся, оглядывая неугомонного взбесившегося мальчишку. Хочет сделать ей больно? Ещё и таким способом? Её едва не прорывает на смех. Мальчишка может сделать ей больно только своим неумением. И то не факт. Она склонит голову набок. Думать о чём-то подобном во время близости — преступление, хотя… это неплохо отрезвляет. Кэйа позволит ему приблизиться вновь и мягко возьмёт за подбородок.

— Если ты наговорил это всё и рассчитываешь прикоснуться ко мне прямо сейчас, то тебе придётся встать перед выбором… — она прищурит глаза, где-то глубоко внутри сомневаясь в правильности своих действий. — Либо ты не распускаешь своих рук и уходишь ни с чем, либо забываешь обо всём, что мы только что друг другу наговорили и делаешь то, что скажу я… Кто же знал, что ты у нас в первый раз к девушкам прикасаешься.

Она заглянет в чужие глаза в ожидании ответа, отпустит чужое лицо, переместив руку на его плечо. Если он согласится, ей будет немного легче. Да, это измена, да, она идёт против своих чувств но всё равно мягко улыбается, уже уйму раз отругав себя за то, что вообще позволила себе оказаться в бездне. Она улыбается, и как только мальчишка прижимается щекой к её груди, позволяет себе ласково засмеяться, поддевая пальцами плотную чёрную ткань топа, царапает и довольно сморит как очаровательно фыркает мальчишка, сбрасывая тот с себя вместе с белым плащом. Она оближется, кончиками пальцев проводя по коже.

Мальчишка посмотрит на неё ища подвох, но не обнаружив такого выдохнет, позволяя Кэйе провести ногтями по груди и на мгновение зацепиться глазами за следы, оставленные на коже. Видимо, желание оказалось немного сильнее чем бесконечное ожидание.

Девушка усмехается, притягивая к себе лицо принца. Она не скажет ему о том, что его сестра погибнет и никогда не придёт к нему, не скажет о том, что он здесь навечно, но кажется… Он сам об этом догадывался, раз так спокойно сказал ей всё, что она слышала едва оказавшись здесь. Она улыбается, догадываясь о том, что её ждали как панацею от всех болезней, а потому осторожно накрывает чужие губы, поглаживая мальчишку по щекам. Пока что она позволит ему эту близость. Маленькая слабость, вызванная тоской по человеку, к которому её ни за что не пустят, пока бездне не понадобится хранитель ветви. Она оближет губы мальчишки, обведёт кончиком языка дёсны и отстранится, с хитрым прищуром заглянув в растерянные янтарные глаза.

Если говорить честно, то без мыслей об уходе и уничтожении мира, он очень милый, можно влюбиться, если сердце не занято. Альберих мысленно усмехнётся, убирая пшеничные волосы с чужого лица, о, она обязательно позаботится о нём, главное чтобы сам принц не сильно сопротивлялся, а потом…

Она позволит ему чуть больше. Потому что пока он способен её огорчить лишь своей робостью, казалось бы, запретной для правителя бездны, да совершенным непониманием того, что в постели нужно делать. Ну, это она способна исправить, а дальше, будет гораздо проще. И всё-таки, от улыбки она не удержится, стягивая с Итэра перчатки.

— Несколькими мгновениями раннее ты был гораздо увереннее… — заметит она, мягко касаясь языком чужих пальцев, она проведёт по ним, медленно продвигаясь чуть выше, вбирая те в рот, кинет спокойный взгляд на дрогнувшего принца, и мысленно фыркнет. Очаровательное и глупое создание. И как только орден бездны решил поставить его во главе? Быть может это она чего-то не понимает? Сейчас это не имеет значения…

— Я и не знал что ты позволишь мне это… — ответит он, едва она выпустит его пальцы, а ниточка слюны порвётся, каплей опадая на её губы.

— В прошлый раз тебе не нужно было моё согласие… — спокойно напоминает она, разводя перед мальчишкой ноги и упираясь спиной в стену. — Вылизывай, потом будет проще работать пальцами… — и засмеётся, увидев как тот удивлённо на неё смотрит. — Только не говори мне, что не понимаешь что именно я имею ввиду и совсем не понимаешь что к чему.

— Потому что ты сбежала от меня, потому что ты моя королева, потому что ты принадлежишь мне — ни бездне, ни миру под звёздами. Лишь мне… — заурчит он, опускаясь к её животу, о, он безусловно понимал что от него просят, спасибо падшему богу, на досуге рассказавшему ему об этом, но это всё равно безумно смущало, гораздо сильнее чем чужие слова о близости. — Потому что я знаю, она не придёт… А ты останешься здесь, потому что очень сильно любишь тот мир и не позволишь ему превратиться в руины и пепел.

Она облегчённо выдохнет. Итэр умный, сам догадался, и судя по тому как он трётся щекой о её живот, он очень сожалеет о сказанном. Альберих не сдержит шумного выдоха, и он опустится, плавно обводя бусину клитора языком. Смуглая рука мягко ляжет на макушку, заставляя того приластиться. Она прекрасна, когда не смотрит холодно или гневаясь. Она прекрасна, когда позволяет прикоснуться к себе, даже если потом грубо отталкивает.

Её шумные выдохи — желанное лакомство, ценнее чьих-либо восторженных стонов. И ему кажется, что она довольна им, поддувает на вылизанное место, и уложив руки на внутренние стороны бёдер, разведёт внешние половые губы языком. Бог показывал ему на пальцах, но… Внутренности от них немного отличаются, поэтому он на пробу осторожно обводит края, медленно приникая в чужое нутро. Так странно… В нос ударяет солоноватый запах кожи, и он утыкается носом в чужой лобок, медленно проводя по стенкам. Девушка вздрагивает, кажется чуть дёргает его за волосы, давая понять что он делает что-то не так. И он успокоится, извиняясь оглаживая её бёдра. Выдохнет и зажмурится, краем уха вслушиваясь в размеренное дыхание. Кажется, пока всё в порядке… Он примется тягаться в стенки, принимаясь слюнявить те, если бы язык был чуть больше, можно было бы не растягивать пальцами, но судя по тому, что Кэйа всё ещё напряжена и смотрит ясно, то думать о конце ещё довольно рано.

И он мечется, ударяя по стенкам, впивается пальцами в бёдра, притягивает к себе, и победно фыркает, найдя нужную точку. Девушка дугой выгибается, стонет приглушённо, свободной рукой рот прикрывая, словно не желая избаловать, мягко по голове гладит и позволяет наконец отстраниться, но лишь для того чтобы вязкую жидкость слизать, осзнавая собственные действия менее ясно. Он справился со своей задачей, заставил её расслабиться и смягчиться. Это так здорово, ровно как и развести сомкнувшиеся губы пальцами и снова прикоснуться к чужому нутру. Это так странно, это так пьянит, заставляет широко улыбнуться и на мгновение утонуть в осознании власти над чужим телом. Взгляд стал мягче и облизнувшись, он смахивает остатки выделений со своих губ слизав. Кажется, слишком сладко. Главное удержать себя в руках, иначе он потом не сможет от неё оторваться.

Её рука ложится поверх его, словно останавливая. Она поворачивает его пальцы на девяносто градусов и более не препятствует, принимаясь гладить его щёки. На мгновение он теряется, но после плавно вводит пальцы по первую фалангу, внимательно смотря в глаза девушки, видит короткий кивок, позволяющий ему зайти дальше и он выдыхает, осторожно проникая чуть глубже. Раздвигает пальцы и зажмуривает глаза. Главное не смотреть, иначе можно потеряться и совершенно забыть об условиях. Мягкое прикосновение к руке, разрешение продолжать вновь. И он осторожно добавляет ещё один палец, сморит как она насаживается на них самостоятельно. Её глаза прикрыты, а руки напряжённо упираются в постель, чуть подрагивают, после чего она голову откидывает, заставляя глазами впиться в открытую шею. Ему хочется запятнать её, оставить на ней уйму отметин, чтобы она не смела забывать о том, кому должна отдать своё сердце целиком, полностью и желательно без сожалей. Он бы с радостью отдал бы той старую одежду, что не сокроет многочисленные метки, что он оставит на её груди и ключицах. И юркий язык снова обводит губы, пальцы двигаются навстречу, шумный выдох с её стороны заставит улыбнуться и прильнуть лицом к чужой груди. Спрятать в ней лицо и вытащить пальцы, мягко укладывая руки на её талию. Чуть сожмёт, словно приводя девушку в себя, а потом мазнёт языком по ключице, ластясь к рукам, словно ожидая разрешения, словно она не позволит ему продолжить, если он сделает что-то не так.

Смуглая ладонь плавно проводит по торсу, к поясу брюк опускаясь. Она подденет его и приспустит, мстительно по бедру мальчишку царапнув. Усмехнётся, холодными пальцами проводя по чужой плоти, а потом выпрямится, заставляя его сесть на колени. Сама же она поудобнее устроится на его бёдрах. Чуть поёрзает, с удовольствием схватывая нетерпеливый взгляд янтарных глаз и усмехнётся, руку на чужом плече устраивая. Это необходимо здесь и сейчас, а потому… Она позволит себе усмехнуться и чуть приподняться, свободной рукой чужое лицо к своей груди прижимая.

— Не потеряй терпение раньше времени, котёнок, — ласково скажет она, осторожно подводя чужой возбуждённый орган и осторожно вводит в себя, останавливаясь для того, чтобы привыкнуть, прикусит губу, в прищуром смотря в макушку принца. — Как по мне, это прозвище тебе подходит…

И правда, вредный настырный котёнок, что сначала наделает гадостей, а потом будет ластиться и извиняться. Что ж… Пожалуй, можно закрыть глаза даже на то, что бездна, в какой-то мере, повинуется его воли. Наверное, со стороны это звучит нелепо. Однако… Пока она не придумает способа выбраться отсюда, забрав хранителя целым и невредимым, придётся подыграть, изобразить смирение и принятие… О, она обязательно с этим справится, а пока, совершенно искренне выдохнет, медленно-медленно опускаясь на член Итэра. Позволит тому впиться ногтями в её бёдра. Ах, его выдержке совсем далеко до идеала, поэтому она простит ему эту несдержанность, лишь посмеётся, потрепав по макушке, и за шею обнимет, медленно-медленно двигаясь вверх-вниз, пока тот тихо скулит, вылизывая солнечное сплетение.

И она откинет голову, крепко стискивая волосы на затылке мальчишки, чуть поёрзает, принимая того полностью и вскрикнет, от своих же несдержанных действий. Неужели теряет хватку? Или же просто соскучилась по близости с кем-либо? Не суть важно, главное что чужие руки перехватывают её, приподнимая и резко опуская вновь. И она примет чужие правила, снова опираясь о плечи и чуть отстраняясь от него. Словно желая видеть его лицо, на деле же, чуть ли не задыхаясь от жара. И когда только этот котёнок успел нагреться? Её это не волнует, она садится, позволяя тому продолжить так, как именно тому вздумается. Хотя… Это будет несколько… Нечестно по отношению к нему и девушка откажется от подобного решения. Позволит тому мазнуть языком по соску и проведёт по затылку, мягкой улыбкой поощряя подобные действия.

Она доведёт себя и мальчишку без помощи рук, она всё сделает сама. А потому, двигаться будет медленно, чтобы тот мог почувствовать её полностью, чтобы дрожал и умолял о продолжении, в котором она не откажет. И она облизнётся, начав двигаться чуть быстрее, почти в такт языку на своей груди. Вслушается в рваные выдохи и почти засмеётся, сдерживая себя в последний момент.

Это всё так странно… Странно подпускать так близко того, от кого она должна бежать как от огня, от кого должна скрываться, надеясь на защиту любимых рук… Беда лишь в том, что от Итэра спасения никогда не существовало. Лишь в том, что рано или поздно её бы нашли, лишь в том, что она изначально была обречена на то, что происходит сейчас… И ей страшно от того, что однажды она воспримет его как любимого и единственно верного. Ей ведь не позволят этого, правда?

Зубы сомкнутся на бусинке соска, заставляя её задушено застонать. Чужие руки схватят покрепче, а язык вновь и вновь пройдётся по чувствительному ореолу, выбивая заветные звуки.

О, Итэр готов поклясться, что ничто более не распаляло его так сильно, как искренние, не схваченные никаким льдом, не скрытые никакими масками эмоции. Когда щиты и заслоны рушились от незамысловатой ласки и налицо обнажалась та самая заветная нежность, в которой нуждается если не бездна, то он уж точно. И он радостно сверкает глазами, резко дёргая вниз её тело. Красивая, мягкая, искренняя здесь и сейчас, в его руках, в его постели. Она навсегда останется его королевой и никто не посмеет этого оспорить, никто не посмеет отобрать то, что принадлежало ему изначально.

И язык внезапно переходит с груди на ключицы, осторожный укус оставляя, и мысленно жалея о том, что спрятал её капитанскую одежду. Хотя… Нет, так она будет выглядеть слишком спокойной, будет вгонять его в краску парой невинных вопросов, это она умеет лучше чем кто-либо ещё. А потому он тут же зализывает свой же укус, руками проводя по её спине, почувствует как она выгнется от очередного толчка и на мгновение задумается.

Кэйа никогда не согласится быть для бездны матерью, но что насчёт его? Что насчёт того, чтобы сделать цепи на её руках вечными? А после мотнёт головой, укус на груди её оставляя. Альберих найдёт способ избавиться от мерзкой зарождающейся жизни внутри себя, и ради призрачной надежды на чужое смирение, он не готов потерпеть ещё один побег своенравной девушки.

И она вскрикнет, утыкаясь носом в его макушку, вонзит ногти в плечи, на мгновение замерев. В низу живота почувствуется приятное напряжение. Всё-таки внешний мир обучил её этому, и ему хочется извести всех, кому доводилось держать это тело, всех, кто мог к нему прикасаться подобным образом, лишь бы той некуда было уйти…

И усмехнётся, понимая, что ещё слишком рано для того, чтобы играть в тёмную. Ещё слишком рано для того, чтобы использовать настолько подлые методы. Тем более… Едва ли дитя станет для неё чем-то важным. Она запросто сможет оставить и его, он понимает это и винит только себя в том, что позволит обезумевшему старику бросить её на пороге Рагнвиндров. Отец бросил её там, что помешает ей бросит его, тем более на попечение Итэра и снова оставить его? Он хочет думать лишь о том, что она не восприняла этот выход как адекватный.

И он позволит ей слезть, всё-таки пачкая её бёдра в белёсой жидкости. Девушка закроет глаза, не отстраняясь от чужих объятий и ему хочется думать о том, что она воспроизводит в памяти его образ, а не чей-либо ещё.

Внезапно хочется приластится вновь и сомкнуть глаза, нос в чужой груди устроив. Слишком велик соблазн прикоснуться к чужим губам, пока глаза прикрыты и она в относительно хорошем настроении…

И ему не препятствуют, мягко обнимают за шею, позволяя провести языком по нёбу, он прикрывает глаза, снова проводя по животу девушки.

И лишь сейчас он понимает, почему именно бездна смеялась с его планов покинуть этот мир вместе с сестрой. Он не верил в смерть Люмин, а та смеясь, шепча о том, что дело совсем не в этом. Смеялась, говоря что у него могут появиться причины остаться здесь…

И эта причина прямо сейчас находится в его руках, мягко обнимает его за шею и снисходительно смотрит после поцелуя.

Итэр не покинет тейват, пока его королева находится подле. Не покинет его никогда, из-за подаренного другим человеком бессмертия.

Кажется, принц впервые благодарен этому предателю, за возможность обладать ею до самой гибели этого мира.

Вот только причина смерти будет уже не в нём.

========== Ewig ==========

Комментарий к Ewig

Современность, ревнующий Дилюк и кибербуллинг всяких рыжих.

— Ты замечательная… — шепчет Дилюк, мягко целуя чужую спину, слизывая капли воды с чужой спины, осторожно проводя по предплечьям, скалит зубы, вспоминая что именно происходило сегодня днём, от этого он зажмурится и едва удержит себя от того, чтобы вонзить зубы в чужую плоть. — Поэтому я не выпущу тебя…

Тело в его руках вздрагивает, заставляя Рагнвиндра ослабить хватку. Она всё ещё не понимает что никуда не уйдёт? Он усмехнётся, крепко обнимая её за талию, устроит щеку между лопаток и довольно улыбнётся. Умирая, отец дал ему право поступать с сестрой так, как ему захочется. И он решил, что оставит её подле себя на коротком поводке. Решил, что не позволит ей и шагу ступить так, чтобы он об этом не знал.

Вот только его сводная сестра учится немного в другой группе и на ином факультете. В учебное время он не в состоянии её контролировать, ведь знает что рядом есть Дайнслейф, прекрасный одногруппник, с которым она не упускает возможности подержаться за руки и кажется безумную светлую влюблённость к нему испытывает, с удовольствием невесомые поцелуи с его стороны принимая и к плечу льнёт, называя каким-нибудь ласковым прозвищем.

Дилюк вскипает, сжимая её руки, к которым она позволяла касаться их отличнику и сыну профессора на их факультете. Он помнит, как тот ластился к ней, как довольно улыбался, когда она гладила его по щекам и мягко целуя в лоб, смеялась, называя дурашкой. И тот зажмуривается, стараясь прогнать образ светловолосого из головы. Он тоже касался к ней, гладил и наверняка представлял её в постели или же просто представлял её рядом с собой или что-то в этом духе…

Или же вспомнить о наглом рыжем иностранце, что постоянно рядом с ними тремя тусуется и так и норовит руку на талии чужой расположить, устроить голову на плече и прижаться, до нервных смешков со стороны Альбедо и снисходительной улыбки Альберих. Он мысленно усмехается, оставить девушке её фамилию — было отличной идеей, никто из его окружения не знал о том, что она бастард их семьи.

Это упрощало задачу тем, что в его соперниках было минимум влиятельных людей. А таким как Дайн отказать не страшно. Не будет последствий которые могут серьёзно отразиться на его репутации или кампании, которую он унаследовал.

Главное не упустить её в ворохе внезапно упавших на него обязанностей, не позволять той отдалиться через чур далеко, чтобы потом не тратить уйму сил на её возвращение. Добровольное или очень — не имеет значения. Кэйа, пока что зависима от него и от этого отказываться он не собирается. Лишь усмехается тихо, вспоминая как его сестрица позволяла Дайнслейфу коротко целовать свои щеки и ласково улыбалась, когда тот отстранялся, мило жмурилась от чужих волос, что лезли влицо.

И снова стискивает зубы, утыкаясь носом между лопаток. Её пальцы мягко проведут по ладоням, заставив чуть остыть. Он всего в нескольких шагах от того, чтобы совершить непоправимое. Сглатывает, наслаждаясь ощущением чужого напряжения. Кэйа боится, думает что её прогонят прочь, совершенно не догадываясь о том, что её привяжут ещё крепче, не оставляя ни единого шанса на побег. Он ждёт необходимого повода, где-то на периферии разума, понимая, что так не должно быть…

Ему бы сплавить сестру ради выгодного контракта и больше никогда не мучить себя чем-то подобным. Посмотреть в сторону какой-нибудь замечательной девушки и завоёвывать разрешение её родителей, её сердце, её внимание… Но лишь крепче стискивает смуглое тело, в то же самое мгновение задумываясь о том, чтобы оставить её рядом как единственную верную партию… Но снова улыбается. Едва ли кто-либо из окружения помнит о наличии у него сводной сестры, едва ли кто-то вообще посмеет думать, что они хоть в какой-то степени родственники… Никто не осудит его за это, никто не посмеет противиться такому решению… Кроме тех, кто желал поставить своих дочерей на её место.

Кэйа что-то ему говорит, заставляя хватку ослабить и глаза прикрыть. Она замечательная, особенно в его руках, особенно подле него, когда отдаёт всё своё внимание лишь ему, когда осторожно касается, словно боится спугнуть и в то же самое время обжечься. Других она касается совсем иначе.

Например, касания к Альбедо снисходительно-ласковые, когда она мягко поглаживает его по голове и улыбается, позволяя голову на плечо или уложить. Обычно она смотрит куда-то в сторону, что-то отвечая своему собеседнику. Иногда оборачивается к нему, что-то переспрашивая или осторожно треплет чужие волосы, если её что-то рассмешило. В её взгляде заинтересованные искры, и излишне детское любопытство.

Обычно эту болтовню прерывает мать Альбедо, говоря им что-то безумно смущающее мальчишку, но прорывающее на смех его сестру. Она обещает что-то сделать обязательно и с вопросом заглядывает в лицо одногруппника в ожидании кивка. И отпустит только завидев тот.

Дайнслефа она касается с излишней нежностью, стискивает ткань на чужом плече и смотрит влюблённо, словно больше поблизости никого не существует. Он недовольно фыркает, смотря за тем как светловолосый мягко обнимает её за талию, притягивает к себе, заглядывает в синеву глаза и мягко накрывает чужие губы. Дилюк стискивает кулаки, едва сдерживая в себе желание вмешаться.

— Тебе тоже нравится Альберих? — спросит зазевавшийся одногруппник у Рагнвиндра, кинув мимолётный взгляд на парочку и рвано вздыхает, отвернувшись от них. — Сложно найти того, у кого она не вызовет желания или не понравится…

Он озлобленно посмотрит ему вслед. Кусок мяса, как он вообще смеет подобное говорить в адрес его сестры? Как он мог додуматься до того, чтобы говорить такие вещи? Однако… Ему всё-таки стоит признать один отвратительный факт.

Его сестра прекрасна, и это, к огромному сожалению, понимает не только он. Рагнвиндру бы признать это, да использовать себе во благо, да только жажда удержать сильнее оказывается, заставляя ослепнуть от зависти или чего-то более тёмного и вязкого.

Касания к Тарталье похожи на нечто очень крепкое и дружеское. Она не позволяет ему обнимать себя, мило щёлкает по носу, говоря, что они ещё не настолько близки, чтобы он распускал свои ручонки. Но она хлопает его по плечу, жмёт ему руку, ласково улыбается, позволяя по спине кончиками пальцев провести, прежде чем оставить его. Тарталья засмеётся, предлагая той свидание, а чужая улыбка оставит его с отказом. Его сестрица, видимо, вполне довольна тем, что у неё есть сейчас.

Но его это злит. Он прикрывает глаза, понимая что бесполезно злиться на этого лиса ведь, его сестрица держит дистанцию, хоть и позволяет подойти чуть ближе, чем большинству. Разве можно злиться на неё за то, что она сама отогнала от себя потенциального конкурента?

Кончик языка проходится по чужой лопатке, заставляя сестрицу задрожать. Она так спокойна, не обращает внимания на то, что её не слушают и лишь перестаёт его гладить и замолкает, через плечо заглядывая и от внезапного желания с его стороны вздрагивая. Она забавная и прекрасная. Он поднимает глаза, встречая в чужом лице лишь ожидание ответа. О чём она говорила? Он не знает, но почему-то…

— Ты пустишь меня? — тихо спрашивает она, выдыхая, прекрасно помня, что братец не любит когда она делает что-то без его ведома, в чужих глазах ожидание, такое томительное, она ждёт, ждёт чтобы её куда-то пустили, заставляет взбеситься и хитро прищурить глаза.

— Нет.

— И как мне тогда сдавать практику? — спросит она, расцепляя окольцевавшие её тело руки, хмурится, отползая от него и совершенно теряясь в догадках о том, в какой момент она потеряла стыд и позволила названному братцу стаскивать с себя полотенце.

— Если честно, я прослушал то, что ты говорила… — мягко улыбается он, наблюдая за тем, как она переодевается в пижаму, ловит глазами чужое мимолётное смущение от его присутствия и едва та оденется, снова устраивается рядом, в глаза сестрице заглядывая, так хочется спросить о надоевшем, так хочется вызнать о том, что его так беспокоит и не даёт нормально смотреть в её сторону.

— Поэтому, ты заранее отказал? — спокойно спросит она, распуская волосы, не замечая чужого желания прикоснуться к синеве шелка. — Я, конечно, польщена твоей заботой, но…

Он опускает голову и прячет лицо в плече сестры. Она не понимает, потому что безумно влюблена в проклятого одногруппника. Он видит это в её глазах, в случайных фразах, брошенных в телефонную трубку, в обрывках сообщений, которые она отправляла Джинн. Дилюк знает, что-то упущено, что-то заставляет её тянуться к этому человеку, улыбаться ему и жаждать каждого дня, как повода для встречи. Безумное желание чужой — не его любви. И он выдыхает, когда её руки лягут ему на макушку, когда она мягко потреплет его, шепча о том, что влюбляться совершенно нормально и у него всё обязательно получится. Она просто не знает о ком речь, а потому так искренне желает ему удачи и терпения… Чтобы он мог запросто оставить её при себе…

— Я думал, что ты порываешься на очередную встречу с ним вне стен университета… — признается он, подняв лицо и вздрогнет, заметив как помрачнеет сестрица, как уберёт свои руки, позволяя себе прикрыть лицо ими, о, они оба помнят о том, что произошло в прошлый раз, когда она просила пустить её к нему, помнит как зло смотрели на неё, помнит как стискивали запястья, как тихо шипели, не позволяя даже и слова сказать…

Тогда она искренне просила у Дайна прощения, на деле же тихо умоляя о понимании и помощи. Она догадывается, что её свобода стоит братцу костью поперёк горла, но верить в это совершенно не желает, лишь стискивает руки в кулаки и закрывает глаза, желая думать о том, что это всего лишь беспокойство, а не пренебрежение.

Он всё видел. Видел как она извинялась, зацеловывая чужие уголки губ, как обещала вытащить одну-единственную встречу, как искренне сожалела о своей невозможности, и тихо вздыхала от осторожных поглаживаний по спине. Дайнслейф, безусловно, любит её, мягко улыбаясь той и принимая чужие извинения, на поцелуи поспешные и короткие отвечая.

Наличие у сестры обоюдной любви ставило Дилюка в некоторые, весьма условные, рамки и он снова злился, руки на щёки сестры укладывая, замечая как быстро порою она прячет от него свой мобильный, как быстро набирает иногда сообщения, а потом показывает почти девственно чистый список переписок, где кроме диалога с Джинн, наверняка подчищенного и старательно завуалированного, и группового чата, наполненного лишь напоминаниями о сдаче и домашних задания нет ровным счётом ничего.

Зато в записной книжке номер этого человека записан с сердечком на конце контакта, маленькая оплошность, выдающая её с потрохами. Она жаждет встречи, максимально неформальной и свободной, лишь бы остаться наедине, сказать что-то откровенное, теплящееся в чужой груди, заставляющее сердце в чужой грудине биться быстро-быстро, так, чтобы его биение эхом в ушах отдавалось.

Дилюк знает, она хочет, хочет чужой любви, на уровне чуть выше, чем мягкие, почти невинные прикосновения и почти бесконечные слова, знает что она хочет остаться с ним наедине, хотя бы в по ошибке запертом кабинете, чтобы урвать несколько минут на откровенный разговор или на самую малость побольше, лишь бы лицом к лицу, без лишних свидетелей, глаз и ушей. Лишь бы прикоснуться чуть более смело, в некотором счастливом осознании своей возможности побыть чуть поближе чем положено в общественном месте. Он видит это отчаянное желание, а потому почти всегда встречает её у дверей аудитории, практически выхватывая девушку из чужих рук, замечая тоску в голосе, когда она с ним прощается, видя отвратную фальшь в улыбке, на деле служащую лишь сигналом о помощи.

Кэйа всегда затухает, когда ей напоминают о её любви, кусает губы, даже не заикаясь о чём-то подобном, где-то в груди лелея надежду на то, что ей удастся обмануть его, удастся сокрыть хотя бы телефонный разговор или короткую, подстроенную случайную встречу, чтобы украдкой стащить желанное касание к губам и мягкое движение языка по нёбу. Прошептать какую-нибудь пошлость на ухо и кинув тоскливый взгляд в случайные окна, разойтись, то и дело оглядываясь, в отчаянном желании запомнить чужой силуэт таким, не скованным правилами поведения в институте и обществом, рядом постоянно находящемся.

Она не прячет своих желаний, не удивляется тому, когда Дилюк говорит о том, что это неправильно… Лишь совсем забрасывает ведение дневника, с некоторым подозрением в глаза алые заглядывая и понимая, что всё равно ничего не скрыть, отбрасывает его, изредка на страницах ведя черновые записи к домашним заданиям, да редкими пометками типа смены блоков в тетради и покупки расходников. Иногда встречаются вырванные страницы, на оставшихся иногда можно найти влажные пятна, видимо…

Она плакала, стараясь спрятать от него что-то очень личное, заставляющее заплакать… Наверняка сожаление о том, что она не может быть рядом чуть дольше, не может быть ближе, не может посмотреть со всеми своими чувствами и жаждой…

Тогда она скрыла от него содержимое страницы, и наверняка опять сожаление, жажда быть рядом порою сильнее любых запретов, которые он отчаянно пытается ставить своей сестре, что из всех сил хватается за руку этого человека, умоляя не бросать её в пламя братских рук, умоляя подождать ещё немного, лишь бы не расставаться с ласковым взглядом в светло-голубых глазах, лишь бы не отпускать, лишь бы не оставаться наедине с обжигающими чувствами Дилюка, лишь бы не гореть заживо в зареве чужой ревности без единого шанса на спасение. Она сглатывает, к груди прижимая обрывок, до последнего прося взглядом не отбирать спрятанный в ладонях смятый лист, делая осторожный шаг назад, словно это спасёт её наивную надежду вырваться, хоть на мгновение, чтобы остыть от жрущего огня, чтобы спрятаться, на считанные мгновения.. Но едкая усмешка на губах брата заставляет вздрогнуть, а на тяжёлые шаги навстречу, подрагивает, крепче листок к груди прижимая, смотря умоляюще, прося не разрушать на ладан дышащие надежды на окончание всего этого безумия.

Так отчаянно и безнадёжно, что впору сравнивать с жёлтыми тюльпанами… Он тихо хмыкнет, понимая что чужие вспотевшие ладони и изломы сгибов едва ли сделают содержание записки понятнее. В этот раз он позволит ей отойти на полшага, чтобы украдкой посмотреть как она выбрасывает скомканную бумагу, всё-таки бросая мимолётный взгляд на газовую горелку, чтобы сжечь несчастную записку, чувства, одно-единственное желание. Он выдохнет, всё ещё косо смотря на сестрицу. Она замечательная, когда осознаёт что её не пустят, что не позволят ни единой лишней минуты в обществе объекта своего обожания…

Дилюк усмехается, проводя по щеке Кэйи, что, кажется, тоже вспомнила обо всём, что касалось её чувств. Девушка вздрогнет, позволяя брату снова устроить голову на её плече и растеряться, когда тот глаза прикроет, крепко обняв её. Шумно выдохнет, на мелодию телефонного вызова отвлекаясь. Внимательно всмотрится в название контакта, то и дело стреляя в спрятанное в её плече лицо. Прижимает мальчишку, не позволяя тому от себя отстраниться, а после снимает трубку и быстро аппарат к уху прикладывает, с мягкой улыбкой здороваясь с собеседником на другом конце провода. Дилюк хмурится, вслушиваясь в искренний смех сестры. Такая реакция у неё возникает лишь на двоих человек. Дайнслейфа и Альбедо. Обоих он в равной степени ненавидит, ведь…

У них слишком много привилегий касательно самой Альберих. Бессменные друзья, с самого начала учёбы, и почему только отец поощрял её нахождение в обществе этих людей? Если подобное отношение к Альбедо он мог обосновать тем, что он сын уважаемой Рэйндоттир, он имел возможность увидеться с ней до поступление, то в отношении укравшего чувства его сестрицы молодого человека он объяснить был не в силах. Какая-то договорённость? Покойник знал всю подноготную и не имел ничего против этих отношений? Он ничего не знает о Дайнслейфе кроме того, что у него есть близнецы — младшие брат и сестра. Он не понимал почему тот сквозь пальцы смотрел на зарождающуюся симпатию и не душил её в зародыше.

Но Крепус мёртв, он оставил ему свободу выбора и в отношении сестры тоже. А потому, ни разу не задумываясь, позволяет пламени, подожжённым их взаимной любовью разгореться бесконечным пожаром, чтобы сжечь все нити, которыми они обвязали друг другу сердца, чтобы буйным языком пламени прижечь рану и оставить пепел от тонкой и крепкой нити. А ещё легонько мазнуть им по чужому телу, чтобы выгнать из чужих мыслей всех, кроме него…

Дилюк ревновал при жизни родителя тихо, злобными взглядами в спину сестры, сжатыми зубами и отводом горящих яркостью глаз от светящейся от счастья Альберих и её избранника, проклятиями в адрес самой искренней улыбки в ответ, мысленными обещаниями расправы над обнаглевшим человеком, что касается его сестры. В какой-то момент, он был близок к тому чтобы принять это, но…

Сейчас он сидит подле неё, вслушиваясь в очаровательный разговор, из которого он понимает лишь то, что её зовут куда-то. Опять. И Дилюк поднимает взгляд, слыша её обещания подумать над этим. А в глубокой синеве глаз грусть. Сестрица уже знает что её никуда не пустят и то ли из вежливости, то ли лелея какую-то призрачную надежду, отвечает обтекаемо, передавая своё приветствие его матушке. А после звонок прекращается. Она пусто смотрит в погасший экран, словно замирает, позволяет себе тяжело выдохнуть и посмотреть тяжёлым взглядом на него, заправить ярко-алые пряди за ухо.

— Они знают, что ты вновь скажешь нет.. — с какой-то грустью откликнется на немой вопрос она, отстраняя от себя брата, подцепит края пледа и закутается в него, тихо всхлипнув, кажется, это никогда не закончится, что в какой-то момент им надоест ждать, надоест её зависимость от брата, и они уйдут, напоследок сочувствующе заглянув в её глаза, а после всхлипнет, отвернувшись от него. — Даже если я предложу тебе пойти вместе со мной… Даже уже его матушке, Рэйндоттир смешно…

Он нахмурится, вглядываясь в силуэт девушки и тяжело выдохнет. Да, порою она пыталась вытащить возможно побыть рядом с тем человеком говоря, что он тоже может пойти с ней, если так волнуется. Вот только этого ему не позволяли обязанности со стороны бизнеса. Она понимала, но всё равно таила почти детскую обиду, перестав даже заикаться о чём-то подобном в рабочие дни, но всё ещё пытаясь уговорить его в праздники, хоть на самую малость, чтобы побыть вне дома, в компании состоящей не только из его одного, изредка хмурясь, едва осознавая что ей навстречу не пойдут, едва слыша едкую усмешку о том, что она просто хочет встретиться с человеком, который безумно не нравится её брату. Она молчит. Боится, потому что пока что полностью зависима финансово. Прекрати тот оплачивать её обучение и выстави прочь из своего дома, она никогда не соберёт нужную сумму, не угробив организм недосыпом и недоеданием. Единственная вещь, удерживающая её от того чтобы сорваться на крик, пытаясь донести что-то о своих чувствах, сказать о том, что ей неприятна подобная преувеличенная опека, что ей не пять лет, чтобы следить за каждым её шагом, что она как-нибудь справится сама, но… Едва ли он услышит её. Альберих выдохнет, опустив голову, посидит так минуту-другую, а потом повернётся к нему лицом, заглядывая в обжигающую злобу, осторожно проведёт пальцами по его щеке и тут же одёрнет руку, опустив взгляд. Почему её братец не может просто принять тот факт, что держать её на коротком поводке — не лучшая идея? Она прикроет глаза и опустится в постель, прижимая руки к груди. Альберих поднимет уголки губ.

— Ты такой принципиальный и категоричный… — фыркнет она, забираясь под одеяло и перевернётся на спину, глаз не открывая, продолжит. — Вот сейчас засну и буду смотреть на него, не чувствуя твоего недовольства.

Дилюк угрожающе зашипит, сдёргивая одеяло с сестры. Заметит как она приоткроет глаза, с опаской смотря на него, отодвинется ближе к краю, собираясь подняться на ноги. Устало выдохнет, когда чужие руки снова сожмут запястья, поднимет голову, уже серьёзно заглядывая в лицо брата.

— Прекрати, — спокойно говорит она, пытаясь удержать себя от метаний и паники. — Это уже совсем не смешно…

Только хватка не слабеет, а шумное дыхание над нею никуда не пропадает. Дилюк снова прячет лицо в плече, носом в основание шеи утыкаясь, дышит, и она мелко дрожит, не веря в происходящее. Это же её сводный брат, он же не может поступить настолько низко, тем более в отношении её, вот только…

Тёплый и влажный язык касается ключиц, проводит по ним, заставляя её напрячься и попытаться согнуть ноги, желая оттолкнуть от себя, в ответ Дилюк только зарычит недовольно, отрывая лицо от её плеч. Она так желает прикоснуться к нему иначе, что ж… Ему стоит показать как именно выглядит её желание? И он поднимет уголки губ, на мгновение ослабив хватку на руках Альберих. Ещё раз внимательно заглянет в испуганные глаза и отстранится, думая о том, что ему стоило сделать то, чего его девушка так отчаянно ждёт от Дайнслейфа. Что ж, он обязательно покажет ей это, покажет и окончательно перейдёт грань между хранителем и тюремщиком. Присвоит себе, сожмёт в руках и сделает всё, чтобы никто не смел тянуть к ней своих рук.

А она хмуро посмотрит на него, едва тот снова сядет рядом, а потом поднимется с кровати и подойдёт к окну, через плечо уставшим взглядом одарив. Прикусит губу, скрестив руки на груди. И что это было? Что он пытался этим сказать? Что разделит с ней постель, если она продолжит желать чужой любви?

— Я не приду завтра домой, — ответит Кэйа, замечая гнев в чужом взгляде, склонит голову набок и мягко улыбнётся. — Не волнуйся, Джинн не позволит мне совершить глупостей, хотя… мне бы безумно этого хотелось… Но кажется, удача снова на твоей стороне, братец…

И он успокоится, всё-таки нахмурившись. На Джинн, безусловно, можно положиться, можно воспользоваться её искренностью и дружбой, но… Они будут там, будут разговаривать с ней, будут касаться её, а подружка и не поймёт что что-то не так, посмотрит, позавидовав по светлому. Но… Она будет улыбаться и радоваться своей маленькой победе, может даже выбьет ночёвку с этими двумя и наверняка использует её так, как она того желает, но…

— Я попрошу Джин, чтобы она присмотрела с тобой потщательнее. Вдруг ты снова захочешь использовать свою возможность побыть рядом с ним. А может… Она ни о чём не знает, а?

В ответ ему усмехнутся, она усядется на подоконнике и посмотрит ласково-ласково, поднимая уголки губ, склоняя голову на бок. Такой злой, неужели она и есть объект его влюблённости? А может… Эта речь о той самой ревности, которая так крепко держи её за шею и душит хуже любых цепей?

— А может быть… Ты хочешь оказаться на его месте? Касаться меня так, как я хочу позволить ему? Братец, ты ведь понимаешь что неправильны твои чувства, а не мои? — она урчит, смотря как тот подойдёт к ней вплотную, злобно посмотрит, чувствуя как тот тяжело дышит, как ставит руки около её колен, не позволяя бежать, услышит её смешок. — Не хочешь делить меня с ним? Хочешь, я как-нибудь предложу нам провести ночь втроём? — и снова смеётся. — Шучу, оставь свой пыл кому-либо ещё…

И девушка прикроет глаза, проведя пальцами по подбородку брата, вздрогнет, почувствовав излишне нежное прикосновение к своим губам. Выдохнет, едва тот отстранится, и опустится, голову на коленях её укладывая.

— Ты принадлежишь мне… — рычит Рагнвиндр, стискивая талию сестры, бешеный взгляд поднимает, тяжело дышит, заглядывая в лицо сестрицы, а потом поднимается, притягивая ту к себе и лицом в грудь свою утыкая, запустит руки в шелк волос и лицо поднимет, всматриваясь в него. — Я не позволю ему забрать тебя. Но если ты сама отдашь ему себя… Не рассчитывай на работы вне Рассвета и моего кабинета.

Она засмеётся, позволяя себе потрепать брата по волосам. Братец, милый братец, никак не может отпустить её… Настолько сильно привязался, что теперь свою безумную тягу к ней, любовью зовёт. И она позволяет тому приблизиться к ней снова, позволяет обнять и уткнуться носом в макушку, провести по бокам, чуть задрать майку, к сумкой кожи касаясь. Она облизывает губы, упирается руками в чужую грудь, мягко от себя отстраняет, голову на бок склонив. А после позволит уложить себя спать, позволит прижаться к своей спине, позволит вылизывать свои плечи, мысленно сравнивая с щенком.

***

Дилюк был неприятно удивлён, когда узнал от подруги о том, что Рэйндоттир забирает эту бесящую троицу на месяц, якобы для завершения какой-то практики, для которой их необходимо изолировать и заканчивать за чертой города, в районе коттеджных посёлков. Подруга лишь плечами пожала, говоря что они действительно были на практике, что профессор действительно забрала их троих, заперлась вместе с ними и что-то безумно долго объясняла, видимо слегка вымотанным студентам. А потом вышла очень довольная разговором, велев им сворачивать чертежи и спускаться к машине.

Рангвиндра это не обрадовало. Он понял лишь то, что более подруга не скажет ему ничего, ведь… Как-то она осеклась о том, что их видят очень милой парой и чуть ли не с попкорном наблюдают за редкими проявлениями яркой ревности со стороны Рагнвиндра. Тот стискивает кулаки, вспоминая, что его предупреждали обо всём, что он знал, но попросту забыл. Прикусывает губу, выключая мобильный. Сестра не собирается упускать своего шанса, он был в этом уверен. А потому лишь злобно поглядывает на дверь в комнату Кэйи. Он сглатывает, одёргивая себя. Поговорит с ней когда та вернётся, наверняка вдоволь насладившись чужим присутствием. Желала встречи? Ночи? Чувств? Она их получит, а потом никогда более не будет с тем человеком настолько близко. Потому что обещанное постоянное присутствие подле уже кажется самым мягким из того, что он мог бы с ней сделать. Он мог бы запереть её, всучить в руки мерзкий редактор и необходимую канцелярию, оставить её под камерами… От подобных мыслей улыбается довольно, пряча руки в карманах. Подумает об этом как только она вернётся, а пока… Надо подготовиться к опросу.

***

Альбедо тихо смеётся, когда они оказываются на месте, кивает на комнату, говоря о том, что скоро присоединится к ним, и следует за матушкой, отвечая что-то не очень охотно, вслушиваясь в смех женщины, говорящей о чём-то своём и обещающей уладить некоторые вопросы, как только работа будет закончена. Альбедо умалчивает о том, что они справятся за пару дней, ведь основная часть, пусть и с некоторыми трудностями, но всё-таки выполнена. Молчит, думая что ему стоит оставить эту возможность подруге, наконец-то вырвавшейся, пусть и временно, из цепких рук своего брата.

Возвращаясь к ним, тот лишь кидает в руки Дайнслейфа смазку и контрацептивы и зевнув, говорит что-то невнятное про очевидность. Щурится, на мольберт глазами кинув, мысленно обещает себе нарисовать их, расслабленными, возможно в любви, но… нормально, а не аккуратными кругами с глазами. Он никогда не рисовал их нормально, потому что они слишком живые, не выхватить идеального ракурса.

Дайнслейф мягко обнимает её, позволяя девушке устроить голову у него на груди, целует её в макушку, едва за Альбедо закрывается дверь. Улыбается, заглядывая в сияющую синеву, а потом позволяет себе накрыть чужие губы, невольно понимая то, что соскучился по ним. Да, им никогда не удавалось дойти дальше стыдливой мастурбации, осторожной, чтобы никто из присутствующих в аудитории не заподозрил чего-нибудь неладного. Тогда он ласково улыбался, тихо шепча той на ухо о том, как она должна касаться, хрипло выдыхал её на ухо, зная, что она этого ждёт, а потом почти незаметно проникал руками под пояс её брюк, вёл подушечками пальцев по бедру, сдвигая резинку нижнего белья, прижимал её лицо свободной рукой к плечу, чтобы во время перерыва, никто бы и не подумал о том, что они занимаются некоторыми непотребствами.

А сейчас можно не прятаться, можно осторожно обхватить её щеки, провести языком по губам и спуститься чуть ниже, мягко касаясь её плеч, сползая по спине и окольцовывая талию. Лишь спрашивает разрешения продолжить, к рукам подобно коту приластившись. С осторожной улыбки, медленно пуговицы е рубашки расстёгивая, словно давая той время на раздумье, совершенно не собираясь делать что-либо против воли Альберих. Было бы не очень честно, если бы он причинил ей боль, особенно в первую близость. А потому, рубашка с плеч сползает тоже медленно. Он гладит чужие бока, но не двигается, позволяя той возиться с его одеждой, позволяя ощупывать свой пресс и невольно улыбаться, всё ещё несмело задирая футболку, никогда не понимая зачем он её надевает. Выпрямляется, прикасаясь к чужой груди, словно не верит в то, что сейчас перед ней сидит Дайнслейф, что рядом нет докучливого братца и прочих студентов. Лишь они, в полутьме комнаты, где-то загородом, в гостях у Альбедо. Счастливый вздох срывается с её губ, прежде чем она прижмётся к нему, чуть выгибаясь от поглаживаний по спине, позволит раздеть себя, и чуть вздрогнет. Холодный нос уткнётся куда-то в основание шеи, тёплое дыхание коснётся кожи, руки скользнут к животу. Дайн осторожно толкнёт её на подушки и нависнет сверху, губами припадая к её шее. Он бы вгрызся в неё, оставил бы не коже краснеющее пятно, говорящее о его чувствах, но… Он стискивает простынь, невесомо касаясь губами подбородка, медленно спускаясь по шее, покрывая ту поцелуями, оставляет мазок языком и спускается ниже. Он не оставит своих следов, потому что это высшее проявление своих чувств, потому что она заслуживает этих бережных касаний, потому что ему совсем необязательно топить её в пошлости с самого первого раза.

Он не кусается, как бы ему ни хотелось, лишь проводит пальцами по бёдрам, ноги чужие разводя и словно кот вылизывает ключицы и плечи, позволяет обнять себя за шею, осторожно поддувая на вылизанные области. Никто не узнает что они были так близки и она ему за это благодарна, мягко ероша светлые волосы и закрывая рот ладонью, едва чужой язык накроет её сосок. Прикусит губу, когда ловкие пальцы стиснут другой, а после и вовсе спрячет лицо в макушке, потому что тело напрягается, а она судорожно раскрывает рот от чужих действий.

А потом всё прекращается, и юноша опускается поцелуями ниже, коротко лижет пупок, заставляя её напрячься и вырывая тихий смешок, это довольно щекотно. Нос утыкается в лобок, язык умело мажет по внешним губам, а потом отклоняется, переходя на внутренние стороны бёдер. Кэйе хочется заскулить, умоляя не мучить ей. И оставляя поцелуй под коленом, проводя щекой по икрам, его лицо снова оказывается там же. Он разрешает её закинуть ноги себе на плече, шутливо просит не придушить и погружает язык в тёплое нутро. Девушка вздрагивает, напрягая пальцы, запутавшиеся в светлом шёлке. Она ждёт, на мгновение обеспокоенно замирая.

А потом она выгибается в спине, пряча лицо в руках. Язык бьётся о стенки, заставляя её мелко дрожать, заливаться краской от осознания того, насколько ей хорошо. Она всхлипывает, когда движения становятся более быстрыми. Пальцы не годятся ни в какое сравнение с этим. И она чуть ли не плачет, стыдливо отводя взгляд от чужого лица, невольно сжимает бёдрами чужую голову и ребро ладони кусает, понимая что сейчас Дайнслейф слизывает с бёдер её же соки. Это щекотно, девушка откидывает голову, мечась в поисках под руками хоть чего-нибудь, чем можно будет приглушить её стоны, потому что сдерживаться невозможно.

Её заботливо гладят по ногам, высвобождаются из их хватки и голубые глаза с хитрым прищуром смотрят на Альберих, что кажется окончательно потеряет голову от происходящего. Он улыбается, с пренебрежением смотря на флакон со смазкой и решает его проигнорировать, показательно облизываясь, чтобы ещё сильнее смутить девушку под ним.

Пара движений — и у их любви не будет последствий, он гладить живот Кэйи, наклоняется, плавно проникая в девственное тело, гладит по бокам, изредка лениво мажет языком по груди, лишь касаясь краями зубов, но ни за что не погружая их в плоть. Позволяет дёргать себя за волосы, понимает ведь, ей немного страшно, но в то же самое время она сгорает от нетерпения и дрожит, заставляя его перехватить бёдра девушки. Незачем спешить. Она не понимает, но может сделать себе больно своими же действиями.

В конечном итоге они замирают. Девушка кусает губы, сжимаясь вокруг чужого члена, всё ещё немного не верит в реальность происходящего, а потом резко выдыхает, чувствуя короткие, медленные толчки. Её всё ещё держат за бёдра, не позволяя своевольничать, шепчут на ухо что-то успокаивающее, целуют в уголки губ, обещая что скоро боли не будет.

И в какой-то момент оцепенение отпускает Кэйю. Она обнимает его, прося о большем, немного ёрзает и тут же губу прикусывает, замечая ласковую улыбку партнёра. Зажмуривает глаза в ожидании. И тонет в чужих касаниях. Позволяет себе прошептать чужое имя, обвить ногами талию и прижать чужое лицо к груди, чувствуя себя до безумия странно. А потом резко распахивает глаза, понимая что теперь он двигается быстрее, что хватка стала более но по прежнему неспособной оставить следов.

Взгляд Дайнслейфа — голодный и ласковый, безумно любящий и счастливый. Она улыбается, тихо всхлипывая, шепчет что-то невнятное, в ответ называя каким-то ласковым прозвищем, щурит глаза, и вскрикивает, тут же рот руками закрывая. Это так странно, но очень приятно. Она дрожит, словно в тисках сдерживая его, тяжело дышит, судорожно поглаживая по щекам Дайнслейфа, коротко нашёптывает его имя, прислоняя к себе зажмуривая глаза и губами в макушку тычась. С ним так хорошо и спокойно. Невольно улыбаешься от осознания того, каковы твои собственные чувства на вкус. Ей безумно понравилось.

И едва её тело расслабится, едва у возлюбленного появится возможность покинуть её нутро, завязать резинку, положив куда-то на край стола чтобы не мешалась, и лечь рядом, крепко прижимая к себе свой объект обожания со спины. Чтобы чувствовать что всё это реально, чтобы понимать что она всё ещё в его руках, чтобы мелко зацеловывать загривок вслушиваясь в тихий скулёж, гладить по животу, шепча о том, что это ощущение тяжести не останется с ней надолго. Осторожно обогнёт ягодицы, обещая себе обязательно попробовать их в следующий раз. А пока лишь закрывает глаза, под одеялом к груди своей спину смуглую прижимая.

Кэйа зевнёт, развернётся лицом к возлюбленному, поцелуй на щеке оставит и глаза прикроет, лицо в груди чужой пряча. И правда, она и подумать не могла о том, что это произойдёт, тем более здесь, хотя… Никто ведь не осудит её за эту любовь, верно?

Девушка медленно засыпает, погружаясь в приятный сон и поднимает уголки губ, чувствуя как осторожно гладят её по спине. Сейчас — она определённо самая счастливая.

***

Кэйа не ожидает того, что братец встретит её прямо у дверей машины профессора. Не ожидает того, как быстро, нетерпеливо и вежливо будет говорить он с Рэйндоттир, как скоро возьмёт её под руку и нахмурится, видя как ласково его сестра улыбается на прощание Дайнслейфу, ещё не догадываясь о том, что пламени чужой ревности только суждено разгореться. Она не знает что произойдёт, едва дверь квартиры захлопнется, но догадывается — едва ли что-то хорошее…

— Надеюсь, что ты хорошо повеселилась на свободе, Кэйа… — скажет он, запирая дверь, едва та избавится от обуви. — Надеюсь, что ты не сильно жалеешь о возвращении домой…

Алые глаза недобро прищуриваются, цепляя железным браслетом одно из чужих запястий. Он увидит чужой страх, проведёт вдоль позвоночника, руки девушки за спиной заламывая и наконец сковывая их. Он развернёт сестру к себе лицом, скотч в руках своих разглядывая, прижмёт палец к губам, по птичьи голову набок склонив, а потом склеит их липкой лентой, наслаждаясь испугом в чужих глазах.

— Я ведь предупреждал тебя… — наигранно ласково скажет он, проводя по щекам дёргающейся девушки, мягко толкнёт её в комнату и по коленям ударит, смотря как та на пол упадёт, сядет рядом с ней на корточки, уберёт с лица мешающие волосы и улыбнётся. — Теперь ты получишь за непослушание…

И туго затягивает на её шее чёрную полоску кожи, спокойно смотря на неё. Больше он не выпустит её из своих рук.

Комментарий к Ewig

Хотите продлить её мучения или пойдём дальше?

========== Schlitzer ==========

Комментарий к Schlitzer

можно считать продолжением к прошлой части

Дилюк сжимает чужие руки, злобно заглядывая в синеву глаз. Он злится, стискивая её пальцы, уводя прочь, в сторону дома. Глупая сестрица, всё так же оглядывается по сторонам, смотрит куда угодно, но не на него. Он криво усмехается, Кэйа никогда не делала то, что ей не нравится добровольно. Именно поэтому сейчас он почти тащит её домой, чтобы снова строго заглянуть в чужое лицо, снова крепко сжать чужую талию и снова сказать о том, что её желание не сбудется. Больше не никогда не воплотится в реальность, ведь… У неё есть он, остальные в её жизни — избыточны. Никому более не нужно присутствовать в её сердце и мыслях. Он считает возможным изолировать её от мира, но… сначала закончит необходимые приготовления и формальности, чтобы потом оставить её на соответствующей вакансии в Рассвете, и постоянно держать под контролем, знать где она, видеть и слышать при первой необходимости.

Это подло и эгоистично. Он прекрасно об этом понимает, но ничего не может с собой поделать. Он не хочет отпускать её и не отпустит, не позволит отпустить, как бы сильно ни желала вырваться сестрица. Как отчаянно она надеется на то, что кто-то посмеет её вырвать из чужих объятий… Он мысленно засмеётся, улавливая беглые взгляды по сторонам. Кэйа затухает, стоит ему прикоснуться к ней, тускнеет блеск в глазах, улыбка сходит с лица, исчезает излишнее желание сказать хоть что-то, словно она специально много-много говорит в его отсутствии, чтобы сил на разговоры с ним не осталось. Впрочем, об этом ей не особо нужно заботиться, ведь… Рагнвиндр в общем и целом, слушать её не собирается. Знает что Кэйа опять будет проситься на волю, опять будет пытаться вытащить их из дома, чтобы непременно…

Хоть на мгновение увидеться с тем, кто Дилюку противен, с тем, кто посмел завладеть его сестрой почти во всех смыслах этого слова. Он у неё в мыслях, в сердце и записной книжке, которую та носит в нагрудном кармане, с которой расстаётся только укладываясь спать и не всегда. Он сжимает зубы и стискивает побелевшие пальцы ещё сильнее.

— Мне больно… — отзовётся сестра, опустив взгляд под ноги, и попытается вырвать руку из чужой хватки, поднимет лицо и нервно губы покусывая, чтобы сдержать отчаянный вопль, поймает нечитаемое выражение. — Отпусти.

Её не услышат. Дилюк разучился делать это с тех пор, как она вернулась после непродолжительного отсутствия. Он был зол. Да, его предупреждали обо всём, просили отнестись с пониманием, вот только… Она была так счастлива… От чужой любви, тёплой, взаимной, разжигающей пламя отвратительной зависти, желания выжечь едва проросшие ростки чужой любви, сжечь и выкорчевать глубочайшие корни, чтобы они не посмели и вспоминать об этой любви, чтобы жалели о том, что предались ей. Он улыбается, резко дёргая сестру на себя, заставляя её напрячься и испуганно забегать глазами по сторонам, в надежде уже не на свои силы, их почти нет, на чьё-то внимание и случайную жалость. Никогда не помогает, но… Так хочется рассчитывать на что-то хорошее, когда всё вокруг безжалостно рушат…

Кэйа ждёт чужих действий со страхом, прекращает судорожно оглядываться, лишь выдыхает, руки уложив поверх чужих, зажмуривается, ожидая едких слов или чего-то иного, вгоняющего если не в панику, то в самый тёмный угол. Слышит тихий смех, после чего ощущает лёгкий поцелуй в уголке губ, её руки отпускают, мягко толкают ко входу в подъезд и отрезают от внешнего мира вновь. Заставляют поёжиться и пускают вперёд по лестнице, не позволяя даже надеяться на снисхождение. Лишь одаривает недовольным взглядом, заставляя идти скорее. Так странно. Она вытаскивает ключи и отпирает дверь, сглатывая. Дилюк не слышит её. Она грустно выдыхает, пряча те и быстро разувается, потирая переносицу. Надо поесть, а потом… А потом они примутся за свои задания, и она сможет вздохнуть спокойно, пока тот не закончит и не придёт методично вскрывать едва образовавшиеся гнойники, снова и снова напоминая ей о том, что она останется подле него, что бессмысленно этому сопротивляться, что никто ей не поможет… Что она должна любить только его, ведь… Никто более не овладеет его сестрой вновь, иначе и быть не может.

Дилюк запирает дверь и исчезает в глубине квартиры, позволяя той пару минут простоять в прихожей, побыть в полном одиночестве. Она кусает губы, на мгновение к дверной ручке руку протягивая, проводит по ней, осторожно нажимая, чтобы обойтись без лишних звуков, отпускает и разувается, надеясь что братец взялся за занятия и на какое-то время забудет о ней. Она невесело усмехнётся, услышит урчание в своём животе и заглянет в холодильник, глазами бегая по его содержимому. Что ж, можно будет отвлечься на готовку, а потом позволить себе маленькую слабость, пока братец того не видит. Он вообще в последнее время такой категоричный и взвинченный, словно их отношения — смертный приговор для него. Хочется засмеяться, ведь… Он ведь не сможет удерживать её рядом всю жизнь? Или это, как раз ему по силам? Она хочет думать, что это не так, что всё закончится, едва на горизонте появится подходящая кандидатура.

Шипение масла на сковороде отвлекает от гадких мыслей. Она не слышит чужих шагов, что-то бурчит себе под нос, забрасывая мясо в объятия вязкой нагретой субстанции. На мгновение закрывает глаза, уже вслепую добавляя приправы, и улыбается довольно. Да, она ни разу не ошиблась, отдав своё сердце одному конкретному человеку. Ну и что что братец бесится, это нечто тёплое и искреннее целиком стоят того, чтобы потерпеть пристальное внимание Рагнвиндра. Альберих нарежет овощи, смотря на изменившийся цвет мяса, забросит лук, утирая рукавом слёзы, проступившие в процессе его нарезки и размешает вместе с морковью. можно оставить на какое-то время, пока она будет нарезать картошку, а потом… А потом вкусный обед на какое-то время заставит её забыть о положении дел и даст мотивацию внести поправки в готовую работу. Всё не так уж и плохо, хоть и…

Она всё ещё не понимает с каких пор они спят в одной кровати вновь, не помнит когда тот начал крепко-крепко прижимать её во сне, пряча своё лицо в загривке, не знает в какой момент испарилось смущение, когда тот заставал её в ванной… Его так много, он так стремительно пробирается в каждую мелочь, что порою она действительно верит в то, что однажды в её жизни никого, кроме его, Дилюка, не останется. Кэйа вздрагивает. На мгновение обнимает себя за плечи, прогоняя прочь эти мысли. Всё в порядке, ей просто кажется, просто нужно проводить больше времени где-нибудь вдали от брата.

Кэйа спокойно улыбается, смотря куда-то в окно, чисто механически поедая свою стряпню, тихо смеётся со своих мыслей и почему-то настроение падает совсем… Девушка прикрывает глаза и доедает, пытаясь заставить себя улыбнуться, вот только… Не получалось. Кэйа зажмуривает и встаёт. Достаточно, нужно себя занять, чтобы в голову не лезли всякие бесполезные мысли. Никогда не получалось, но девушка не теряет надежды, ведь… Это ведь всего лишь братская ревность, правда же? Когда он осознает что её любят? Неужели Дилюк этого не понимает? Альберих фыркает, и убрав за собой, скрывается в комнате, аккуратно вешая школьную форму. Вздохнёт на стол бросив унылый взгляд. После возвращения названный брат стал вести себя совершенно иначе, словно это нормально, словно её чувств и мнения по этому поводу не существует, словно всё решено и пересмотру не подлежит. Она покачает головой, открывая шкаф. Спрячет там повседневную одежду и зависнет на несколько мгновений, словно что-то произошло, а потом часто-часто замолкает. Ну и что она так виснет? Нет, это не может происходить настолько часто, чтобы в голове вертелись только неосознанный страх за свою забывчивость. Надо бы прийти в себя и найти причину растерянности. Вот только она на поверхности, приходит к ней перед сном каждый день, утыкаясь носом куда-то чуть ниже лица, заставляет постоянно ощущать на себе чей-то неодобрительный взгляд, особенно когда она находится дома.

Чужие руки обманчиво-ласково окольцовывают талию, заставляя её вздрогнуть и немного резко закрыть дверцу шкафа. Неодобрительный взгляд встретится с довольной улыбкой в чужом лице, и Рагнвиндр осторожно коснётся губами её затылка, подушечками пальцевпроводя по животу. Тихо заурчит, встречаясь с непониманием в чужих глазах. О, он помнит, его чувства для Кэйи — раскалённая лава, пепел на цветочном поле, вязкая кровоточащая каша на белоснежном хирургическом столе, заставляет съёжиться или рвануть со всех ног куда-то, как можно дальше, чтобы без зазрений совести позабыть об увиденном и более никогда не смотреть в ту сторону.

Он этом понимает, а потому разгорается вокруг, отсекая любую возможность уйти о него, лижет языками пламени запястья, поджигает край одежды, чтобы между ними ничего не оставалось. И когда между ними не будет никаких препятствий, он станет обволакивать, стремительно изгоняя всех из её мыслей и сердца, привяжет к себе самыми крепкими узлами, крепко возьмёт за плечи и не позволит смотреть куда-либо кроме него самого. Не позволит ей любить, желать, думать о ком-либо кроме него. Надо лишь ухватиться покрепче и вовремя начать…

Поэтому он мягко разворачивает её лицом к себе, крепко схватывает за локти и осторожно проводи языком по чужим губам. Замечает как она хмурится, как вздрагивает, как отводит от нег взгляд и отворачивается, едва он прищурится недобро, явно будучи неудовлетворённым такой реакцией на ласку с его стороны. Что ж, она всё ещё не желает принимать его, думает о том, кто уже проиграл, едва позволив сестрице влюбиться, ведь… Ей не стоит и думать о ком-то другом, особенно когда он здесь, когда крепко держит в своих руках, давая время только на осознание происходящего. Она останется с ним, как бы сильно ни грезила о любви своей взаимной и искренней.

Дилюку порою хочется закричать от смеха. Когда вокруг так много людей с разбитыми сердцами от первой любви, почему-то именно ей повезло оказаться любимой в ответ. Именно она мягко касается чужой руки во время нудной пары, кладёт голову ему на плечо, ласково-ласково улыбаясь, словно не замечая его ревнивого и парочки завистливых взглядов в свою спину.

— Знаешь, было бы куда легче, если бы Дайнслейф любил не тебя… — шепчет он, проводя по чужой щеке и смотря как наливается гневом синева глаз, как нервозно она кусает губы и теребит пальцами край футболки, едва удерживая ответную колкость или сдавленный всхлип, потому что…

Кэйа потеряет любые силы, если его чувства внезапно исчезнут. Кэйа перестанет вырываться, потому что там, не рядом с его огненным вихрем будет безумно холодно. Дайнслейф — тёплое пламя, что искренне любит её, что пытается защитить и поддержать, ни в коем случае не обжигая, не делая больно, не загоняя в жёсткие рамки, но ведь… Неосторожность может сделать его почти таким же, беспощадным пожаром, в котором она сгорит по собственной воли.

Дилюк же — вихрь, не позволяющий пригреться без последствий. И пусть сестра противится, пытается вырваться из его цепких объятий, чтобы снова забыться в сладкой любви, чтобы позволить тому стать для неё всем, чтобы… Защититься от него, вихря, забирающего то, что ему по праву принадлежит.

— Ты так отчаянно за него цепляешься… — продолжит он, утягивая ту на себя чужое лицо к груди своей прижимает, не унимаясь. — Наивно думаешь, что сумеешь спастись в его искренности и ласке, что мне становится так смешно…. смотреть на твои отчаянные попытки укрыться от меня… Ты ведь знаешь, к сёстрам такого не испытывают…

— Отпусти… — раздражённо отвечает сестра, упираясь руками в плечи, задёргается, пытаясь высвободиться, из его рук и вздрогнет, падая в постель, едва руки разомкнутся, придвинется в угол, едва тот сядет на край и внимательным взором одарит её, едко хмыкнув. — Ты ведь… Этого со мной не сделаешь…

И тот прикрывает глаза, чувствуя подступающий к горлу приступ смеха. Он сделает. Прямо сейчас, заставит её почувствовать весь свой гнев за то, что она натворила, даст ей распробовать свою ревность и жажду, лишь бы та осознала всё, что он здесь и сейчас испытывает, ведь…. Никто не сможет ему помешать сейчас. Когда ему достаточно протянуть руку чтобы совершить ошибку.

Мгновения на раздумье, не для неё — для себя. Кривая усмешка, мысленный счёт до пяти. Улавливая метания чужого взгляда, Рагнвиндр улыбнётся, скинет обувь и прикрыв глаза, голову на бёдрах чужих расположит, словно попытавшись приластиться, на деле же — предупреждение о неизбежном. Обманчиво мягко расположит руки поверх ладоней сестры, уткнётся носом в живот, проводя подушечками пальцев по костяшкам, мысленно усмехнётся. Он чувствует её неопределённый взгляд, чувствует как напряжено тело Альберих и прикусывает губу изнутри. Стоит повременить, она пока не готова, не готова принять его кем-то большим, чем сводным братом, а потому спустя какое-то время, когда та расслабится, когда с тяжёлым вздохом поместит руки в его волосы, мягко проведёт по ним, называя глупым братиком, который безумно её опекает…

Дилюк нахмурится, поднимет голову, пряча своё лицо уже в её плече, услышит тихий смешок, от привыкшей к подобному Кэйи и всё-таки обнимает её, всё ещё не понимая как донести до неё свои чувства и пробить безумную влюблённость в другого человека. Он знает, она наверняка обиделась с его слов, но почему-то эта обида его не терзает, ведь… Ведь он мог бы посеять между ними раздор, вырвать из ласковых объятий взаимной любви, обличить их стальными прутьями, лишь бы разорвать прочную связь, лишь бы забрать надежны буйного сердца, что отчаянно велит любить одного-единственного человека, велит рваться наружу сквозь все мерзкие рамки, которые ставит он, и остальное окружение. Дилюк стискивает зубы, когда с уст сестры слетает то самое имя, когда она закрывает глаза, улыбаясь, шепча одно и то же, иногда стискивая край мебели или своей одежды, когда перед сном нашёптывала в подушку слова о любви к нему…

Кажется, он переоценил свою выдержку. Он клацает зубами в паре миллиметров от её кожи, словно привлекая её внимание. Фыркает, носом в линию челюсти утыкаясь. Мягко проведёт по животу и отстранится, заглядывая в лицо Кэйи.

— Больше не пугай меня так… — ласково попросит она, поднимаясь с кровати. — Мне иногда страшно находиться рядом с тобой. Ты так странно себя ведёшь, то говоришь какие-то странные и обидные вещи, то ластишься как кот… Что с тобой?

Рагнвиндр хмурится, получая в лицо подобное признание, следи за чужими движениями, за тем как та садится за стол, как разворачивает проект, в котором не будет смысла из-за его желания и недоразвитой концентрации ревности и зависти, что термитной смесью выжигает самообладание и выдержку, что заставляет приблизиться и задушить чужие надежды на будущее где-то вне его объятий, выкорчевать глубокие корни влюблённости и надежд на успех, которыми так спокойно разбрасывается профессор. Он вздохнёт, и оставит её на несколько минут в одиночестве. Всего лишь для того чтобы прийти в себя самому. Сейчас он удержал себя от отвратительного поступка, сумеет ли он сделать это вновь? Найдёт ли силы не вырывать ту из чужих объятий как только занятия закончатся. Нет.

Вдох-выдох, возможно он пожалеет обо всём, что случится после, но… Он не может оставить всё так, как есть. Просто потому что, иначе это всё окажется бессмысленным усложнением жизни. Прикусив губу, он открывает ящик. Упаковка контрацептивов, смазка, скотч, на случай если та будет сильно сопротивляться…

Ему не хочется делать ей больно, не хочется ломать ту, но видимо его милая сестрица не желает менять своего мнения, и вряд ли изменит его после того, что он с ней сделает, скорее начнёт защищать свою любовь ещё более отчаянно, начнёт искать способы побега, сделает всё чтобы вырваться и у неё это вполне может получиться. Особенно если она решит уйти чуть пораньше или намертво вцепится в возлюбленного, лицо в груди у того спрятав. И её обнимут, от него закрывая, одарят взглядом неодобрительным, а потом ласково-ласково поцелуют в лоб, пытаясь успокоить, прижмут к себе, давая Рагнвиндру несколько минут на то, чтобы ретироваться, прежде чем влезть в перепалку или не очень приятный разговор на повышенных тонах.

Ему как-то доводилось провести такой. Аккурат после возвращения сестры, выловить того в потоке студентов и напасть с вопросами на того, а получая ответы, не сильно похожие на те, которые он бы хотел услышать, лишь зашипел, прося того держаться от сестры подальше.

Тогда ему в лицо засмеялись, снисходительно головой покачав. Окатили холодной водой, шепча о том, что его сестра вправе сама разобраться со своими чувствами, что в конце концов, он может сам поговорить с ней, ведь… Ему нужна она, а не Дайнслейф. Чужой насмешливый прищур, мягкая улыбка — поднятые уголки губ, а от самообладания ничего не осталось. Он стискивает кулаки, едва тот развернётся, напоследок бросая фразу о том, что в его, Рагнвиндра, она увянет быстрее чем лотос без воды. И он распахивает глаза, желая резко податься вперёд и потребовать извиниться за свои слова, но… Он не делает этого, лишь потому что понимает — в этом нет никакого смысла.

И тогда он с тоской заглядывает в комнату Кэйи, понимая, что в какой-то степени её возлюбленный был прав, она и правда потускнела, становясь похожей лишь на отголосок той яркой звезды, к которой он так привык. И что теперь ему делать? Позволить той сиять в чужих руках или окончательно потушить её искры, превратить в чёрный пепел, но удержать в своих руках, не позволить никому зажечь её вновь, потому что он позаботится о том, чтобы там ничего не осталось из того, что способно вспыхнуть ярко вновь.

Он снова усаживается на чужую кровать, завороженно глядя на сестру. Она так надеяться на то, что этот проект кому-то нужен, на то, что её выпустят снова, что там, едва учёба закончится, она сможет остаться там, подле человека, у которого он пытается её отнять, там, где ей позволят сиять, где не будут пытаться загнать в тёмный угол и выпускать лишь ради того, чтобы глаза не отвыкли от света. Это всё бесполезно. Она не вырвется, как бы сильно ни старалась, как бы не желала рвать своё сердце, как бы ни дорожила своими мечтами и чувствами…

Бесполезный кусок мяса в её грудной клетке он разорвёт сам, превратит в кровавую кашу, посмеётся над её чувствами, а потом приблизится, мягко слёзы с уголков её глаз слизывая. В большем нет смысла, нужно лишь подтолкнуть… Вот только раздора он посеять между ними не способен, сам лишил себя такой возможности, примерив на себя роль её тени. А она улыбается, видимо думает о чём-то светлом и недостижимом. Глупая милая сестра, так отчаянно верит… Или пытается убедить себя в этом…

Он невольно фыркает, всё-таки решаясь подойти к столу и заглянуть в то, над чем она так усердно трудится. Едва ли что-то понятное ему, но всё же… Она такая спокойная сейчас, такая расслабленная… Впору осторожно обнять и не позволить вырваться. Дилюк ловит на себе усталый вопрошающий взгляд и сглатывает. Сестрица так ласково сморит на него, словно не обвиняет его в своём паршивом существовании от уймы запретов, особенно тех, что пытаются разорвать её нити, связывающие с Дайнслейфом. Дилюк оставляет осторожный поцелуй у неё на лбу, на мгновение забывая о желанной мерзости. Как можно поступить настолько подло, когда конкретно в этот момент его ни в чём не винят и искреннее, подобно кровной сестре обожают. Ему не нравится подобное виденье ситуации с её стороны. Он хочет быть ближе чем брат, он хочет иметь больше, чем брат.

Чужие глаза закрываются, со стороны Кэйи слышится беспокойный выдох. Мгновение — глаза распахиваются и она негромко отзывается:

— Я всё ещё жду извинений… — спокойно скажет она, сложив руки в замок и выжидающе глядя на Дилюка. — Это конечно здорово, что ты меня так опекаешь, но… не настолько же, чтобы заставить меня сомневаться, буквально в каждом своём шаге…

Она вскинет бровями, заглядывая в непроницаемое лицо Рагнвиндра и поднимется, понимая, что вообще-то, в этом нет никакого смысла. Как бы сильно она не старалась убедить его в том, что она любит этого человека, что хочет, чтобы ей эти чувства позволили, но… Брат — непробиваемая крепость, не позволяет и надеяться на снисхождение. Она сглотнёт и в кровать упадёт, взглядом за потолок цепляясь и руки в стороны раскидывая, словно на неё навалилась вселенская усталость.

— Я не буду этого делать, — присев на край, отзовётся Рагнвиндр, положив руку на чужое колено, чуть сожмёт то, едва уловив вопросительный взгляд, сбросит тапочки и с ногами заберётся на постель, устраивая голову у неё на груди. — Потому что так было бы действительно лучше…

Последние слова он почти выплюнет, её в лицо, сожмёт запястья чужие и злобно посмотрит на неё так, словно она совершила непростительную глупость. Хотя… Именно так он это и воспринимает. Как она вообще смеет думать и говорить о нём, когда Дилюк совсем рядом? Когда держит её руки, на остатках самообладания отталкивая себя от того, чтобы в тело своей сестры зубами впиться, чтобы стиснуть её талию и усадить себе на бёдра, размашистыми движениями всю дурь из этой прекрасной головы выбивая. О, он точно совершит эту ошибку, когда она попытается вывернуться из цепкой хватки, но пока… Предупреждение — ласковое касание губ к щеке. Им бы поговорить об этом, а не прикасаться к друг другу столь откровенно… Она вздрагивает.

Синева глаз смотрит на него с испугом, словно ещё пара мгновений — и её растерзают, оставив огрызки костей и кожи где-нибудь на богом забытой свалке. Она замирает. Сгибает ноги в коленях, желая спихнуть с себя настырного Рагнвиндра, но видимо, сегодня удача явно не на её стороне. Ноги оказываются раздвинутыми аккурат перед носом сводного брата. Тот прикусывает губу и бёдра обманчиво-мягко оглаживает.

— Ты останешься со мной… — утыкаясь носом в солнечное сплетение, скажет он, под спину руку просовывая, чтобы застёжку лифа найти, другой же, её руки над головой удерживая, мысленно смеясь с ударов чужих пяток по своей спине, пусть брыкается, так куда интереснее. — Поэтому, я не буду извиняться за это. Он лишь мешает.

Она вздрогнет, услышав довольный смешок. Кажется, застёжка поддалась. И теперь он улыбается, чуть приподнимаясь и внимательно разглядывая свою сестру. Она прекрасна, даже сейчас, когда хочет вырваться и кричать ненавистное ему имя… Когда пугливо оглядывается по сторонам и не верит в то, что это именно он нависает над ней, желая присвоить, желая забрать и запереть в самом тёмном углу, чтобы более никто не смел и посмотреть на неё. Она сглатывает, жмурится и отворачивается, чувствуя дыхание чужое на шее. Хочется запищать и позвать хоть кого-нибудь на помощь, только дома никого кроме брата сводного нет никого, а эти отчаянные попытки вырваться из его рук, лишь подпалят отвратительное желание. Альберих зажмуривается, ожидая укуса, но чувствует лишь осторожное движение языком. Её брат тоже колеблется, тоже медлит, словно даёт осознать неизбежность того, что должно произойти. И она сдавленно выдохнет, тихо, но твёрдо, собирая остатки своих сил, попросит того прекратить. Взглянет на него холодно, а её в лицо засмеются, не девая и шанса на иной исход.

Она безумно этого не хочет. не хочет чтобы Рагнвиндр касался её так, не хочет чтобы с ней играли, чтобы подпалили в быстрых языках пламени, не оставляя после себя ничего кроме пепла.

Она всхлипнет, когда тёплые пальцы проведут по животу и задерут край футболки, медленно, словно издеваясь, сводя его всё выше и выше, как осторожно коснутся груди, цепляя расстёгнутый бюстгальтер. Как оголят её, поведут выше, на мгновение руки от цепкой хватки освобождая. Слишком короткое, чтобы сделать хоть что-то.

Дилюк прислоняется к её губам своими, вылизывает их, мягко проводит кончиком языка по дёснам и зубам, чтобы потом отпрянуть и посмотреть на чужую рассеянность. Ей и правда идёт, особенно в его руках.

Тряпьё падает куда-то на пол, под тоскливый вздох Альберих. И мальчишка показывает ей банку скотча, ласково улыбаясь. Если сестрица не хочет принимать правила игры добровольно, он заставит её им следовать. Она так отчаянно любит Дайнслейфа, и так наивно верит ему, Дилюку Рагнвиндру… Что он не может спокойно отпустить её в любящие руки, просто потому что безумно желает оставить её себе. Такой же очаровательной, и зовущей его по имени…

Липкая лена сцепляет прут изголовья и зажавшие его руки. Он улыбается, осторожный поцелуй на щеке девушки оставляя, чтобы после резко сдёрнуть чужие просторные брюки с бельём. Он прищурится и голову склонит на бок, слово разглядывая, оценивая то, насколько сладкой будет его трапеза.

Он совершенно точно уверен в том, что таковой она и будет. Никто не помешает ему овладеть ею, никто не вырвет её из рук впредь… Он улыбнётся, Понимая что Дайн определённо безумно любит её, даже отметин не оставлял. Видимо, он действительно был с нею ласков. Будет немного нечестно показать её все свои эмоции и истязать так, словно перед ним путана на трассе, а не милая сестрица, до последнего не верившая, или очень искусно делавшая вид, что не верила, в его отвратительную тёмную сторону, в мерзкую и липкую зависть, заставляющую его буквально привязывать к себе самыми крепкими узлами, на которые он был только способен. Или…

Нет. Он крепко стискивает её талию, смотря за беспокойными попытками оторвать скотч и результативно на него накричать, и подкрепить свои слова парой неплохих ударов, чтобы не распускал более рук и не думал о ней, как о своей будущей супруге. Жаль, что этого не случиться, а брак станет последним гвоздём в гроб её бесконечной и взаимной любви. Он похоронит эти надежды, а потом с ласковой улыбкой заглянет в чужие глаза, мягко-мягко шепча о том, что очень надеется на то, что она не станет особо сильно за ни цепляться, иначе…

Он сделает её существование невыносимым, будет делать всё, чтобы выгнать ласкового неприятеля из её сердца и мыслей, сделает всё, чтобы она зависела от него, чтобы не шептала чужого имени во снах и во время близости… Чтобы добровольно ступила в его пламя, чтобы добровольно вручила ключи от своей темницы и навсегда забыла о том, что небо, кроме алого, бывает ярко-голубым, и тяжёлым серым.

Вот только сестра шипит недовольно, бёдрами дёргает, желая руки чужие с себя скинуть. И он распахивает глаза, пальцами в них впиваясь и заглядывая в гневный взор усмехается, медленно ведя вниз, чтобы движение казалось ей неприятным, оставляющим после себя противный зуд.

А потом отпустить, пальцы в противной клубничной слизи смазывая. Заставляя её зашипеть от осторожных касаний к внешним губам и отвернуться, лишь бы противный приторный запах не чувствовать, лишь бы он в глаза не въедался, оставляя лишь ощущение мерзкой сладости и беспомощности в чужих руках.

Она вздрогнет, когда чужие пальцы окажутся внутри, и посмотрит так затравленно, словно более мерзкого с ней никогда не случалось. Дилюк так спокойно улыбается, давая к своим тёплым рукам привыкнуть, словно напоминая, что более той щемящей нежности, так щедро подаренной ей любимым более не будет. Он позаботится о том, чтобы она никогда не сбежала, если она добровольно от чувств своих не откажется, если попытается и дальше цепляться за чужую искренность и ласку, если посмеет себе понадеяться на успех своего побега.

Он хмыкает, понимая что девушка чуть успокоилась, мягко оглаживает низ живота, чтобы та расслабилась, а потом начинает медленно ту растягивать, осторожно вводя фаланги вовнутрь, плавно двигая ими вперёд-назад, а потом аккуратно добавлять ещё один.

Как бы сильно ему ни хотелось проучить свою сестру и напомнить ей о том, где и в чьих руках её место, больно делать он ей не намерен. Слишком дорого это для сиюминутной злости, что сжимает сердце, заставляя это всё делать. С её стороны слышится сдавленный вздох, и Рагнвиндр прикусит губу, вслушиваясь в хлюпанье смазки. Она так мило и злобно на него смотрит…

Что он не удерживается от того, чтобы наклониться к ней, мягко утаскивая очередной поцелуй с её губ, но не решаясь его продолжить, заметив как угрожающе её зубы клацнули пустоту. Он усмехнётся, и дразнясь, проведёт языком по щеке, медленно выводя пальцы из чужого тела. Улыбнётся довольно, слыша как она выдохнет, злобно шипя и крича в его адрес проклятия. А потом мягко улыбнётся, касаясь чужой щеки. Он всё равно безумно её любит, как бы она не старалась убедить его в обратном. Как бы не пыталась убедить его в том, что это совершенно неправильно…

Звук раскрываемого контрацептива — последнее предупреждение перед неизбежным. Окончательное решение, не подвергаемое рассмотрению. Последняя надежда безжалостно разбита об отчаянное желание и вязкую смесь из зависти и ревности.

Рагнвиндр утыкается носом в чужой изгиб шеи, втягивает запах её кожи, мягко огладив её бока, а потом мажет языком по горлу, словно предупреждает о неизбежном, прежде чем впиться зубами в смуглую кожу, и закрыть глаза, вслушиваясь в задушенный писк, чувствуя как отчаянно его бьют по пояснице пятками. Он отстраняется, не очень довольным своей работой, на смуглой коже его отметины не так сильно выделяются, но…

Это совершенно не имеет значения, особенно когда этих следов никто не увидит. Кроме их самих, разумеется…. Дилюк смотрит на неё ласково, снисходительно, словно даёт крупицы времени на то, чтобы взять себя в руки и крепко стиснуть её бёдра.

Она прекрасна прямо сейчас, когда всхлипывает, и недовольно говорит, словно надеясь на то, что Рагнвиндр её услышит. Такая глупая, но всё равно замечательная, особенно в моменты своей беспомощности. Он прикроет глаза, прежде чем плавно проникнуть в чужое тело, на мгновение затыкая поток чужого бессильного гнева.

Он улыбнётся, ни разу не сомневаясь в том, что ему будет безумно хорошо. Нет никакой необходимости осторожничать с любым движением, близость для неё — очевидно не первая, а потому он довольно улыбается, привыкая к давлению стенок. Жаль конечно, что тот человек вкусил её раньше него, но… Более он никогда не попробует этого.

Он опускается, мягко языком проводя по ореолу соска, вслушиваясь в чужое прерывистое дыхание, на мгновение отстраняется, заглядывая в потеплевшую синеву, и возвращается к груди, слыша как на смену бессильным ругательствам, приходят сдержанные вздохи, чувствует как учащаются движения чужой грудной клетки под его щекой. А потом поддаётся вперёд, отметину свою на чувствительном участке оставляя и на последок, втягивая тот ртом, слыша болезненный вскрик. Если потребуется, он с радостью оставит на ней ещё больше таковых, а потом будет помогать той скрывать их. Ревность ревностью, но лишнего беспокойства не хочется.

Сестрица всё равно расскажет об этом ему. Человеку который ничего ему не сделает, человеку, что будет в силах лишь успокоить её, да мелкие ранки обработать, чтобы потом вернуть яркую искру в потухший взгляд одним ласковым поцелуем в лоб. Она всё равно не вырвется…

Тихий скулёж Кэйи вырывает из излишних раздумий, заставляя другой рукой чувствительную бусину меж пальцев стиснуть, и обвести языком по укусу, начиная плавно двигаться в её теле. Внимательно проследить за тем, как она запрокинет голову, как неосмотрительно откроет доступ к своей глотке, всё ещё находя силы на редкие проклятия в его адрес в промежутках между шумными вздохами.

Зубы снова вонзятся в плоть, чуть пониже предыдущего укуса. Мысленно — Дилюк ликует, отцепившись от чужой груди и впившись пальцами в бёдра, чуть приподнимая те, дабы проникнуть поглубже, чтобы в полной мере овладеть её телом, чтобы не оставить той ни единой надежды.

Чужое всхлипывание — лучше любых афродизиаков, заставляет ускориться, вгоняя ногти в её ягодицы. Он готов поспорить, тот, кому она отдала себя впервые не оставил на них и следа, стараясь не причинить ей боли. Он усмехнётся, всё-таки, некоторые преимущества от этого есть. Можно не бояться омрачить первые ощущения.

Задушенный всхлип — он оставит её несколько алых борозд на её бёдрах, прежде чем переместит руки на талию, крепко стискивая ту. Отстранится от шеи, поднимется, резко притягивая чужие бёдра к себе, словно желая сделать как можно больнее. В синеве глаз блеснут слёзы, заставляющие его наклониться вновь.

Чтобы оказаться ещё глубже и слизать их. Она задрожит, заставив его ухмыльнуться, а потом шершавый язык мягко коснётся солёной капли, размажет по коже, и отстранится, довольно хмыкнув. Начнёт двигаться чуть резче, подушечками пальцев оглаживая чужой них живота, и по бусине клитора мягко похлопывая, внимательно следя за тем как елозит милая сестрица, пытаясь о ли из липкой ленты выбраться, то ли почувствовать хоть что-то помимо омерзения, стиснувшего её рёбра, заставляющего в пустоту просить о помощи.

Дилюк довольно урчит, укус на плече её оставляя и мелкими поцелуями принимаясь бегать по ключицам её, стараясь хоть как-то отвлечь её о мыслей о другом человеке, прервать тихий зов излюбленного ею имени. Он недовольно рыкнет, губы чужие своими вылавливая, языком дёсны и зубы обводя, чтобы потом уверенно проникнуть вовнутрь, дабы вылизать чужое нёбо, заглушить поток столь осточертевших звуков, срываясь на грубые рваные движения, превращающие чужое имя в поток нечленораздельных звуков. Он рыкнет сквозь поцелуй, сожмёт её груди, и прикусит её губу, кровавую каплю с покрасневшей кожицы слизывая, снова и снова, пока она не попытается ударить его вновь.

А потом её ноги разведут в стороны, чуть приподнимут туловище, и прошепчут так мягко и ласково, словно нет ничего плохого в происходящем:

— Смотри, Кэйа, мы сейчас единое целое… — тихо скажет он, замечая испуганный взгляд снова, показательно подастся вперёд, заставляя ту заметить собственные соки, со смазкой смешанные, и из глаз снова брызнут слёзы, тут же слизываемые Рагнвиндром. — В следующий раз, моя дорогая сестра, — выделяет это слово, почти насмехаясь над нею. — Я поставлю на колени.

Она недовольно шипит, глаза зажмуривая, лишь бы не видеть констатации этого отвратительного факта, слышит чужую усмешку и снова громко вздыхает, кажется, братец снова бьёт по нужным точкам, чтобы в голове не осталось ничего кроме осознания своей беспомощности перед ним. И всё-таки, Альберих приоткроет глаз, чтобы заметить довольную улыбку на чужом лице, чтобы увидеть сытый взгляд, радость, что плещется на дне алых глаз, от причиняемой ей боли. А потом замолкнет, когда движения снова станут более плавным. Зажмурится, чувствуя как мягко коснуться чужие губы её щеки, а тело сожмётся вокруг его члена. На мгновение она испугается сама себя, жалобно на брата посмотрев, а после выдохнет, чувствуя как тот покидает её тело, показательно контрацептив завязывая.

Едко усмехнётся в сторону тот отбрасывая, а после сожмёт челюсти её, строго заглядывая в чужие глаза.

— В следующий раз, я могу не воспользоваться этой вещью… — хитро голову на бок склонит, по животу её проводя, а потом ещё раз осмотрит её с головы до ног.

Пожалуй, он постарался сегодня на славу, надо будет обязательно повторить для закрепления, чтобы она более и думать не смела о чужих руках. Да, он определённо избавит её от мыслей о нём. И плевать насколько болезненным это окажется…

========== Blutrote Symphonie ==========

Комментарий к Blutrote Symphonie

Loreley - Lord of the Lost

Проигрыш рыцарей, при военном столкновении с фатуи — был очевиден. Дело техники, подготовки, ресурсов… Слишком много факторов, что при наложении друг на друга, становились бесконечной лавиной, обрушивающейся на головы жителей. До последнего момента, магистр Гунхильдр оттягивала момент столкновения, до последнего вела переговоры, будучи готовой на любые уступки, пытаясь тянуть время до возвращения Варки, что забрал большинство способных к военному делу людей. И сейчас, смотря в потолок, она понимает: Мондштадт не дождётся его возвращения, падёт прежде чем они успеют вернуться из бездны на поверхность. Лишь ответные письма до конца теплили её надежду на то, что этих людей удастся поставить на место. Видимо, нет.

В тот же час, она велит капитану Альберих казнить всех отбросов клана Лоуренс, кроме Эоло. Тот, кажется, совсем не противится, лишь храбрится, готовясь с потенциальным предателем пару минут по переглядываться и в лицо Шуберту плюнуть, прежде чем лезвие в руках Кэйи к его шее прикоснётся. Он уже однажды был в сговоре с фатуи, и теперь ему не позволят получить какую-либо выгоду от любого исхода. А Альберих улыбается в лицо невинно осуждённым, тем, о чьих смертях никто не узнает. Наигранно-ласково говорит о том, что постарается сделать всё безболезненно, и глаз рекомендует не закрывать. Звёздочка блестит в синеве взгляда.

Альберих не даёт им последнего слова, с самого начала несколькими ловкими движениями срубая головы самых младших наследников. Тихо смеётся с визга леди Лоуренс и осуждающего взгляда капитана разведки.

— Можете пустить их на корм… — скажет она рыцарям, кивая на обезглавленные трупы детей. — Или же сделайте из этого последний обед для господина Лоуренса и его супруги.

А потом уйдёт, оставляя Эоло с ними. Это будет их последняя беседа, но… Кажется, тот решает не пользоваться этой возможностью, быстро следуя прямо за ней, явно желая спросить о том, что она только что сказала, а потом слышит фразу брошенную солдатами и выяснять особенности чужого отношения к людям, подобно его дяде совершенно отпадают.

— Я не позволю тратить на них нормальные продукты, а хоронить сейчас некогда. Делайте то, что вам приказали, совсем скоро от нашей спокойной жизни не останется и основания, вы должны быть к этому готовы, хотя бы морально…

Лоуренс сглатывает. Кэйа определённо знает, что такое война. Не имеет значения откуда и когда она успела стать свидетелем её ужасов, но сейчас… Это ей очень поможет.

Её язык плавно проводит по лезвию меча. Дурацкая привычка, пробовать чужую кровь. Но кровь его родственников Альберих тут же сплёвывает, тихо-тихо называя ту натуральной гнилью. Ей настолько противно от факта чья она или у неё действительно дрянной вкус? Он не хочет об этом знать, уходя к действующему магистру.

***

— Ты же знаешь, что всё кончено… — тихо говорит Тарталья, встречая капитана кавалерии у отеля. — Лоуренсы проведут нас прямо в ваш штаб и…

— Завтра на рассвете, Лоуренсы будут накормлены своими же отпрысками и казнены моей рукой… — отрезает она, холодным взглядом отвечая предвестнику, и в очередной раз раз проклинает своё бешено колотящееся сердце, требующее подойти к нему, крепко взять за руку и приложить ту к щеке, прежде чем они окажутся по разные стороны, прежде чем им придётся вступить в смертельный бой, прежде чем она отчаянно закричит, и крик этот заставит из бездны тварей повылезать, чтобы наказать тех, кто попытается навредить той ей, кем Кэйа на самом деле является. — всё будет так, как ты любишь… Ещё потанцуешь на моих костях.

Тарталья засмеётся, в синеву глаза чужого заглядывая и проводит её силуэт, тихо ухмыляясь. Кэйа намерена умереть в бою, потому что прекрасно знает о том, что этой войны им не выиграть. Она собирается отдать жизнь, чтобы уйти любимым капитаном кавалерии, что отдала жизнь за этот город, а не той, кто не сумела его защитить.

Аякс засмеётся, покидая стены города. Уйдёт в сторону лагеря, всё-таки не решаясь верить словам Кэйи. Да, порою она могла поговорить о вещах редкостной мерзости, но чтобы такое — никогда. Всё же… Он рассчитывает на то, что этот город пожелает отделаться малой кровью и не станет обрывать нити, дарующие такую возможность.

***

Голос Альберих — сталь, непоколебимая, не сломленная от пятен крови, прищур выдаёт лишь пренебрежение, хватка на волосах леди Лоуренс — железная, приводящая в ужас не только осуждённых. Джинн старалась не давать ей ведение допросов, лишь потому что правду она вытаскивала слишком жестокими способами. И хоть она сейчас просто не позволяет той проигнорировать последнюю трапезу, просто шепчет ей о том, что её дети не обрадовались, тому что она их так отчаянно отвергает, и пусть они просто плавающие в тюремной миске куски мяса… Аккуратное движение, чужое лицо оказывается вжато в шершавые края посуды, на её лбу проступает царапина, а содержимое резко оказывается на платье Лоуренс. Кэйа решила прекратить эту комедию, ловко прекращая это представление. Велит уложить эти головы в коробку, а после следует с нею на место встречи с фатуи, указанное в случайных записках. Оставляет коробку там, устраивая с краю записку от себя. Она не могла этого не сделать, особенно ощущая фантомное дыхание смерти затылком и вздрагивая от шума собственного сердца.

Не то чтобы она сомневалась в том, что её чувства принесут что-то иное, помимо боли и сожаления…

Но когда это неизбежно, когда конец дамокловым мечом висит над головой, кончиком почти затылка касаясь, когда хочется почувствовать себя в особенности живой, она позволяет себе преступную слабость, прежде чем стать непробиваемой сталью вновь, прежде чем сделать один-единственный шаг в бездну, прося её о помощи, обещая вернуться домой и сочувствующе посмотреть на мрачную Люмин, что увидит всё, что сделала с её братом бездна. Взглядом просить у города прощения за ложь, прежде чем скрыться вместе с тварями из виду.

«Мне правда очень жаль, что та встреча оказалась для нас последней, Аякс.»

Одна лишь строчка, немое сожаление. Кэйа порою очень сильно жалеет о том, что позволяет ему биться и своевольничать, не к тем людям привязываясь. Последний момент её слабости. Она готова направить на него свой меч. Будет готова вонзить в чужую шею клинок, а потом продолжить битву, и лишь по её окончанию, если она выживет, даст себе несколько мгновений на то, чтобы позволить своим глазам заслезиться. Несколько тяжёлых вздохов и… этого должно хватить до тех пор, пока инцидент не будет исчерпан.

А если она умрёт, тем более от его руки, то всё оборвётся стремительно, одной единственной вспышкой боли, где-нибудь под рёбрами, от клинка, что мягко в плоть её войдёт. Она улыбнётся своим тёмным мыслям, осмотрится по сторонам и скроется в тенях города, проживающего последнюю мирную ночь, скроется, готовясь встать перед остатками воинов, что здесь остались, готовясь принять на себя первые удары, которые, наверняка окажутся для неё смертельными. Она усмехнётся. Было бы глупо позволить этим отбросам аристократии провести их прямо к кабинету магистра и проиграть, не успев ступить на поле боя. Она выдохнет, пальцами звезду на перчатке обведя. К силам бездны она тоже вызывать не станет, те сами вылезут, мстить за неё. Или не вылезут, осознав что это бессмысленно.

Всё, что связывает её с мертвой цивилизацией — отвратительно. И статус принцессы, и обязательства перед бездной, которых она не давала, и обещания тех, кто давно мёртв, и их исполнение легло на её плечи.

Бездна заинтересована в том, чтобы сохранить существование входа под землю, что спрятан под фундаментом собора. Они уже предлагали свою помощь городу однажды, но тогда Варка не стал их и слушать, говоря о том, что не желает иметь с проклятыми ничего общего.

Альберих смеётся, кинув взгляд в зеркало и ларец в руках сжимая. Руны, руны от того, о чьём существовании она желает забыть, бросить те к ногам Люмин, и истерически кричать о том, что вот он, её брат, что это всё — его рукой написано… Что он подписывался под ними своим именем… Но сейчас это не имеет значения, руны летят в огонь. Чтобы даже после её смерти, никто не подобрался к её личине ближе, чем следует. Чтобы никто не узнал её отвратительных секретов, чтобы остаться той, кого жители города привыкли видеть.

Никто не должен знать о том, что она бездне — принцесса, что руку и сердце свои должна отдать близнецу, сидящему на троне. Она хоронит чужие руны в пепле рассветного неба, прежде чем провести по снежинке своего подарка от Царицы и криво усмехнуться. Однажды это божество спасло ей жизнь, а теперь её люди заберут её. Кажется, близится час расплаты, но почему-то, желание чувствовать себя живой пропадает, хотя на деле, должно обостриться, она должна впиваться глазами в светлую полосу восхода, осознавая то, что она может видеть её в последний раз.

Вместо этого — желание скорейшей смерти. Это освободит её от обещаний и обязанностей, это избавит её от мук выбора и позволит почувствовать себя совершенно свободной, в один-единственный раз, прежде чем клинок или снаряд прервут её торжество, изломанной куклой заставляя упасть на землю. Позволят сделать пару болезненных вздохов, прежде чем…

Запеленает душу тьма в прекрасный солнечный день, её не убивай, пока в глазах не встала тень.

Кэйа не знает о том, что ей не позволят погибнуть. Не знает, что фатуи обо всём позаботились, не знает как долго продлится кровопролитие, а потому крепко сжимает рукоять меча, идя к воротам города, всеми силами качающий кровь кусок мяса успокоить пытаясь. Вздыхает, переходя мост. В уши бьют звуки шагов, заставляя вернуться в реальность и крепче сжать рукоять меча, не обращая внимания на магистра, что стоит рядом, на брата, по другое плечо от неё. Лишь в сторону предвестника взгляд свой направив. Она убьёт всех по пути к нему, а после, вынудив того воспользоваться мерзким артефактом, подпишет себе смертный приговор, напарываясь животом на остриё копья.

Будет ли он сожалеть о её смерти от своей руки или забудет, подобно блеклому сну, окунаясь в бушующее кровавой рекой сражение? Останется ли она хоть на краю чужих воспоминаний, или её погрузят в забвение? Почувствует ли он боль от её смерти, или торжество победы крепко стиснет его грудную клетку, без права на другие чувства?

Всё это будет потом, когда её тело упадёт на землю безжизненной куклой, а сейчас есть лишь битва, заранее проигранная, без каких либо шансов. Она поймает взгляд ярко голубых глаз, движение уголков губ, и посмотрит в чужую спину. Услышит как тот приказывает своим людям нападать и побежит впереди них, намереваясь клинки свои с магистром скрестить.

— Вы так слабы, магистр… — усмехнётся он, как только Рагнвиндр скроется в пылу битвы и оставит её, не видя в той достойного соперника, пока что он может удовлетворить свою жажду крови и поиграться с рыцарями, прежде чем дать тем ещё один шанс на капитуляцию, прежде чем забрать из города то, о чём уже так долго пишет царица.

Взгляд скользит по полю, вытаскивая голубую макушку в пылу битвы. Она обязательно дойдёт до него, обязательно бросится в их последнее танго в этом городе. Прежде чем он сымитирует её гибель, позволив той уйти героем в глазах Мондштадта. Так ему не придётся указывать её в условиях окончания кровопролития, хотя… Он слишком сильно хочет и выполнить своё задание и оставить её рядом, не поддержать чужого желания умереть.

Рыцари выглядят детьми на поле, но он всё равно слышит хрип его людей, видит как стремительно приближается капитан к нему. Натягивает тетиву, смотря на капли воды на кончике стрелы, и отпускает, смотря как та с лёгкостью пробивает доспех рыцаря, а после лишь разворачивается, клинком блокируя удар леди Альберих. Он усмехнётся, заглядывая с синеву чужого глаза, а после отстранит ту от себя, делая шаг в сторону.

— Я и не знал, что без тебя и твоего братца, защищать этот город почти некому… — засмеётся он, смотря за тем, как начнут плясать вокруг возлюбленной льдины, налицо сходство с магами бездны, как только Синьора не поняла, что это она принадлежит к роду чёрного солнца?

Аякс хитро усмехнётся, резко вперёд поддаваясь и глубокую царапину на животе девушки оставляет, тут же в сторону уходя. Лезвие её клинка проходится по предплечью, а льдины быстро бьют по ногам, заставляя приблизится вновь.

— Мне жаль, что наша последняя встреча проходит вот так… — прищурится та, ребром по боку чужому ударяя, замечая короткую вспышку в чужих глазах, прежде чем тот приблизится к ней смертельно близко, прежде чем клинок слишком нежно для сражения, войдёт в живот, чуть сковырнёт мясо, и на землю отбросит, ступая рядом с лицом.

Аякс тихо смеётся, выбивая оружие в её рук, рассекая её ладонь, никто не заметит этот прилив нежности в пылу сражения. Да, потом придётся её подлатать, поэтому он старается быть аккуратным настолько, насколько это возможно. Кровь пачкает его светлое одеяние, кажется она не знала ни о чём, а потому он лишь прикусывает губу, не решаясь звать форму духа. Никто не обвинит его в том, что он медлит. Усмехнувшись, лезвие вводит под её ключицу, с удовольствием улавливая её вскрик.

— Ты не умрёшь, но я позволю им верить в свою героическую смерть… — скажет он, по голове девушку ударяя и убедившись в том, что ничто не пробудит её стремительно быстро, устремляется в бой.

Он знает, смерть капитана кавалерии подорвёт их моральный настрой, знает что кроме Дилюка Рангвиндра, никто не окажет им достойного сопротивления. А потому усмехается, без сожалений путь к Гунхильдр вновь расчищая. Он даст им день на раздумья перед капитуляцией, а потом… Войдёт в город, что бы они ни предприняли. Даже бездне не остановить их.

И Тарталья отзывает войска, давая рыцарям времени ровно до следующего восхода. С деланным сочувствием смотрит виноделу в глаза и уходит, позволяя своим людям забрать тела соратников.

Альберих оказывается на его руках лишь после того как за воротами города исчезают все, кто смел бы засомневаться в её гибели. Она дышит, белый мех превратился в грязно красный, пропитался кровью. Он улыбается, в шатре своём ту располагая. Велит сделать всё, чтобы подлатать её, обосновывает это допросом и велит держать язык за зубами.

Он оставит её клинок там. Многим известна его симпатия к ней и тяга Снежной до всего, что от мёртвых цивилизаций остаётся. И если хоть кто-то знает кто она, ни за что не позволит себе сомневаться в необходимости всего происходящего.

***

Нет ничего удивительного в том, что магистррешила сдаться. Правда перед этим они взорвали весь свой алхимический корпус. А алхимиков спрятали настолько тайными ходами, что никто их не видел ни около города, ни на границе Ли Юэ, ни в прочих окрестностях. Если им действительно было что прятать, то это что-то они едва ли достанут. Кто знает, ради чего они всё это устроили. Если они разрушили алхимический комплекс до основания, значит на то были очень весомые причины.

В любом случае, Леди Гунхильдр и капитан Лоуренс подлежат аресту, едва документ о капитуляции будет подписан. Он усмехнётся, когда те окажутся за решёткой и пойдёт прочь, назначая ответственных за дела в городе. Едва ли он вернётся сюда вновь, но и предположить подобное вполне можно. Он прикроет глаза. Надо заверить одного человека в её гибели, очень настойчивого человека, что наверняка заподозрит в этом всём жестокую и бессмысленную фикцию.

У лилий, что здесь растут, очень специфический запах. Он хмурится, не понимая, за что она так любит эти цветы. Но… Всё равно срывает их, собираясь положить перед одним человеком, способным противостоять им. Лишь заглядывает в шатёр, радуясь тому, что она очнулась. Тихо усмехается, смотря за тем, как она принимает из чужих рук комплект формы, почему-то с подозрением на них поглядывая.

И он уйдёт, повелев тем собираться, скажет поторопиться и скроется в воротах, с цветами следуя на шум. Лишь усмехается в лицо бармена, да к стойке подходит, хитро в алые глаза заглядывая и на стойку лилии осторожно кладёт, голову на бок склонив. На него смотрят с вопросом, то и дело взгляд на цветы переводя. Аякс отстраняется, чтобы не признавать ощущения растекающейся вокруг горячей лавы, лишь глаза прикрывает, и выдыхает тяжело.

— Мне очень жаль… Не могу заставить себя говорить о ней в прошедшем времени, — выронит он, приоткрыв глаза и взгляд от Рагнвиндра отстранив, не желая смотреть тому в лицо, не желая чтобы его ложь была тут же раскрыта, замирает. — Она безумно любила их.

Дилюк знает. А потому лишь щурится, злобно посмотрев на предвестника. Он сам убил её, что-то шептал той перед смертью, прежде чем пуститься в бой вновь. Но он заберёт цветы, лишь потому что ему действительно жаль. Без неё, кажется, что краски города выцвели, и несмотря на весь этот шум, стало непривычно тихо. С его губ ничего не слетает, хотя очень хочется, но…

Аякс уходит, замечая грусть в чужих глазах. Кажется, он звучал достаточно убедительно. Или тот ещё не свыкся с мыслью о её смерти. Думал, что его изворотливая сестра выберется… Не выбралась, точнее для жителей этого города не выбралась.

А снега хребта замораживают каждого, кто в горы решится ступить, отнимают жизни фатуи, превращая их в такие же сугробы, как и снежных кабанов. Вьюга рвёт и мечет, словно с фальшивой смертью принцессы не желает мириться, словно зовёт ту до безобразия отчаянно и громко, а потом… Становится злее, когда та не приходит, дует, дует, не выходя за пределы гор, а его люди, глупцы, бегут туда, словно считают себя лучше других…

Вопреки отсутствию приказаний, Тарталья отзывает всех исследователей , отправляя их на родину прежде чем военный лагерь будет собран, прежде чем чёрный капюшон обезличит леди Альберих, которую он усадит в седло вместе с собой. Да, они пригнали лошадей, на случай если остальные подразделения окажутся побеждены.

Кэйа для этих людей — прихоть предвестника, своеобразный трофей, сути которого они не могут понять. Для него — она причина всего кровопролития. Принцесса, чей уход заставит лютовать морозы на хребте, чей уход обозлит горожан, но всё-таки… Он выполнил задание царицы, приведёт её в свою страну. А потом заберёт домой, на весь свой отпуск, что она ему после миссии даст.

Леди Альберих затеряется в тихом месте, где расположен его дом. Он позаботится о том, чтобы она никогда не попалась на глаза её величеству вновь, или кому-то из предвестников. Слишком сильно он жаждет сохранить эту тайну. Ну и что что она принцесса давно падшей цивилизации? Он не позволит им сделать из неё лабораторную крысу. А потому лишь усмехается, замечая косые взгляды в свою сторону. Кэйа прижата спиной к его груди, держит поводья. И хоть она намеревается выпрямить спину, поднять голову, ударяя его макушкой по подбородку. Тарталья лишь усмехается, перехватывая те покрепче. Да, он помнит, она бывший, но всё-таки капитан кавалерии. И если пожелает, если найдёт нужный момент, заставит его пожалеть о том, что он решил не использовать карету. Он прикусит губу, и осторожно проводит пальцами по её руке, напоминая о том, что её не стоит и пытаться. Благо вокруг не безлюдные пустоши и в случае побега, её найдут стремительно быстро. Кэйа шумно выдыхает, отпуская те, и всё-таки… Позволяет себе тень улыбки от глупости всего, что с ней произошло. Её считают мёртвой в том месте, что считает своим домом, а возвращаться в бездну она тоже безумно не хочет. Не хочет давать им надежды, не хочет чтобы этот мир горел… Но и в плену у фатуи она не собирается задерживаться, хотя, ей кажется что так просто ей оттуда не выйти.

***

Когда они прибывают на место, Тарталья тут же уводит её в отведённый ему кабинет, на ходу прося кого-то предупредить Её Величество о его прибытии вместе с трофеем, о котором Царица его просила. Хватка на запястье ослабнет лишь с приходом в тёмную комнатушку и первым делом девушка сбросит с головы капюшон, чтобы по сторонам оглядеться. Это всё так похоже на её комнату в Ордо Фавониус, что она невольно усмехается, а потом принимает из чужих рук другой свёрток, вопросительно смотря на Тарталью. Да, она знает, что всего этого не должно происходить, знает что должна сопротивляться и бежать, но не может. Не сейчас, когда вокруг происходящее ни черта не понятно. Она ещё раз посмотрит на него, тихо скажет что-то едкое, а потом развернётся к нему спиной, слушая что-то о том, что хоть она и военнопленная, ни в одном документе это не указано, а потому ни в чьих руках кроме его, она не окажется. Говорит о том что она не должна говорить о своей фамилии, о том, что каэнрийцы тут тоже живут и находятся под покровительством первого предвестника, что её имя тут не покажется странным, а потом, едва белое одеяние окажется надетым на неё окончательно, развернёт лицом к себе, в синеву глаза заглядывая.

— А потом мы поедем домой… Ты ведь сожалела о том, что мы не сможем быть вместе… — шепчет он, проводя руками по её спине, короткий поцелуй с губ утаскивая и уводя прочь из своего кабинета. — Постарайся не ссориться с моими родственниками, всё-таки то место — твой новый дом. Но ты не волнуйся, они хорошие, ты им определённо понравишься…

Кэйа желает возразить, но в итоге, едва поспевает за тем, изредка косые взгляды на свои рукава бросая. Это больше похоже на какую-то несмешную шутку.

— Чего от меня ждут за теми дверьми? — спросит девушка, цепляясь глазами за снежинки на тяжёлых дверях, вздрагивает, когда её рука оказывается накрыта чужой, поднимает взгляд, видя лёгкую улыбку.

— Ты нужна ей как принцесса, а не капитан падшего города, а потому… Сделай вид, что доверяешь её, яви свой зрак, позволь ей на одно мгновение подумать, что в её руки попало редкое сокровище. Ничего не говори ей, если она не попросит, просто преклони колено и стой подле меня. Склони голову, изобрази смирение, она это просто обожает.

Она нахмурится, но кивнёт. До того, как она пришла в Мондштадт, приходилось делать и не такое. Если богиня желает яркой картинки, если хочет её фальшивого смирения, она его получит. Но судя по словам возлюбленного, она не такая уж и грозная, какой её рисуют. Девушка сглатывает, сжимая чужую руку прежде чем тяжёлые двери распахнутся.

***

Божество надменно заглядывает в чёрную склеру чужого глаза, скалит зубы, вглядываясь в фальшивку на чужом поясе, резко поднимается, замечая два отломленных зубчика, медленно ступает вниз, переводя взгляд на предвестника. Она не давала принцессе своего амулета, но узнает этот надломленный экспонат. Человек, которого она ждёт… Жив, и его светящийся глаз висит на поясе дряни, которую она велела вытащить из города ветров.

Кэйа едва сдерживает ухмылку, в глаза божеству заглядывая. Смотрит как она протягивает руку к амулету, и всё-таки приподняв уголки губ, отдаёт той стекляшку, что гаснет от касаний богини. Естество бездны поддерживало свет в амулете, а сейчас руки богини вздрагивают, пустышка бьётся об пол, разбиваясь и разлетаясь по полу.

— Убирайся… — злобно шипит она, осознавая что принцесса никогда не была ключом к желанной двери, прищурится, завидев как предвестник сожмёт её руку, повелев не двигаться, неужели о ней он писал с просьбой оставить при себе… — Убирайтесь, оба…

И лишь тогда они уйдут, слыша задушенный рык, улавливая краем глаза на полу узор из инея. Она улыбнется, замечая вопросительный взгляд Тартальи. Он сам сказал изобразить смирение. Она сделала это, разве есть вина в том, что она так разозлилась? Тарталья с опаской оглядывается на дверь и уводит ту прочь. Не нужно попадаться на глаза лишним людям.

Двери готовой кареты раскрываются. Аякс кивает на дверь, спокойно улыбаясь. Он наконец-то отправляется, ненадолго, но домой. Расплывается в спокойной улыбке, внимательным взглядом одарив спутницу. Он предупреждал стариков, что вернётся с ней, что она тоже станет частью из семьи, что она им определённо понравится…

— Ты действительно отдала ей свой глаз бога? — всё-таки спросит он, заглядывая в голубой глаз, и касается кончиками пальцев чужого плеча, осторожно к себе притягивая.

— Каэнрийцы никогда не получали благословения от богов, и я тоже не исключение… — спокойно ответит она, поправляя ремешок глазной повязки. — Разве ты не замечал того, насколько мои способности схожи с теми, которыми обладают маги бездны?

А после тихо засмеётся, отстраняясь от него. Да, кажется это чистой воды безумие. Несколькими днями ранее, она и подумать не могла о том, что окажется настолько близко, и, кажется, надолго. А сейчас совсем рядом. Различия лишь в том, что она теперь никто. Что ей придётся слиться с местом, в котором она окажется…. Хотя, насколько она помнит, магов бездны здесь куда больше, чем в городе ветров, и если существование здесь окажется совершенно невыносимым, она с лёгкостью уйдёт под землю, бросив острие — улыбку тем, кто попытается её преследовать.

— Как думаешь, я понравлюсь твоим родителям? — тихо спросит она, хитро прищуриваясь. — Или мне отсчитывать дни, до того, как посланники бездны здесь всё разнесут?

Тарталья нахмурится. Отсутствие статуса капитана сильно облегчает кому-то жизнь. Теперь она может спокойно говорить о бесчинствах и прочей мерзости, не боясь расспросов от магистра или кого-то ещё. Не боясь, что кто-то вскроет её тайны и ей придётся бежать безумно далеко и стремительно. Она была не способна натравить бездну на земли ветра, но сюда позовёт их без сожалений, а потом плюнет Её Величеству в лицо, своим льдом тронный зал вымораживая. Она может гораздо больше. Его глаз порчи — ничтожно тонкая нить, в сравнении с узами леди Альберих.

— Не знаю, но у тебя есть хорошие шансы, если ты не скажешь ей с порога, что убивала людей… — спокойно скажет он, а потом вспомнит, он с трудом признался им в том, кем является сам, и едва ли в доме потерпят ещё одного убийцу.

Девушка кивает, голову на плечо Тартальи роняя. Дорога будет длинной, они успеют оговорить многое…

***

Родителям избранница не нравится сразу. В ответ на не самоё тёплое приветствие, им отвечают режущей хитрой улыбкой и холодным взглядом, тут же на детей переводимым. И правда, те смотрят на неё гораздо теплее, но пугливо к Тарталье жмутся, иногда решаясь взглянуть на неё. Кэйа закрывает единственный глаз, а родители кивком зовут Тарталью, на короткий разговор.

Кивнув, тот велит младшим всё-таки познакомиться с нею, потому что теперь она будет жить с ними. Девушка раскроет глаза, позволяя рыжей девчушке взять себя за руку и к дивану увести. Альберих осторожно сядет на край, и улыбнётся чуть мягче, замечая мертвенный страх в глазах детей. Кли так на неё не смотрела, поэтому она расслабляется, мягко предлагая хотя бы познакомиться.

— Ты же Кэйа… Братик много о тебе писал, говорил что ты самая лучшая и прекрасная, но… — девочка говорит тихо, словно боится её обидеть, мечется глазами по сторонам, в поисках нужных слов.

— Но ты похожа на одноглазика, только злая! — заканчивает за неё мальчишка, не решаясь приблизиться и кажется, брата поменьше собой закрывает, чтобы та ни за что не посмотрела на него.

Кэйа откинется на спинку дивана. Кажется она не понравилась им с порога, что ж, время проверить себя на прочность. Она ухмыльнётся, глаз широко распахнёт, заставит Тевкра поёжиться, заметив в глазу той звёздочку. Прижмёт того к себе, едва она встанет, и зажмурится, едва она зевнёт.

— Что ж, тогда буду дружить с магами бездны… — бросит она, замечая как съёжится девочка, хватая ту за руку и тихо прося её не делать этого, это ведь опасно!

— Они не умеют этого! Ты что, хочешь чтобы они на тебя напали? Тут все леса ими кишат! Только и успевай забирать покойников! — она понимает что братец расстроится, и хочет думать что это шутка, слетевшая с её уст, но кажется, если она пугает только своим присутствием, то и магов приструнить в её силах…

Взгляд детей станет менее враждебным, едва она мягко треплет рыжие волосы, когда касание холодной руки окажется, по ощущениям самым ласковым из тех, что ей удавалось почувствовать. Первый шаг сделан, осталось вспомнить как ей удавалось ладить с детьми там, где она носила звание капитана и была правой рукой магистра…

***

— И это о ней были всё твои письма? — строго спросит отец, потирая руки от холода. — Она же уродина! И взгляд этот, со звёздочкой! Сначала ты цепляешь бездну в виде артефакта, потом приводишь не пойми кого из неё, а потом твои дети будут магами бездны? О чём ты думал?

— Кого ты привёл? А я уж радовалась за тебя! А она холодна, и смотрит так уничижительно на всех! Уж я быстро поставлю её на место, не сомневайся, — говорит женщина, на сына грозно смотря, но в конец сдаваясь и крепко обнимая ребёнка, чувствуя родные руки на своих плечах, сменит гнев на милость. — Ну что ты в ней нашёл?

Аякс поцелует мать в макушку, а потом посмотрит на отца и решится…

— Я безумно влюбился, мам…— признается он, думая, что этого будет вполне достаточно, услышит чертыхания о том, что его следовало женить на какой-то соседке, прежде чем он приведёт домой непонятно кого. — А ещё она умеет готовить. Ты ведь расскажешь ей что к чему, правда?

Женщина хмыкнет, но кивнёт, из объятий сына выпуская. А потом на мужа посмотрит неодобрительно. Стерпится — слюбится? Пора проверить в правдивость этого высказывания.

За стол они сядут в полном молчании. Улыбка на губах девушки станет гораздо мягче, из взгляда пропадает жгучий мороз, она улыбнётся и обернётся к матери, что спросит её о родственниках. А та мягко позволит той узнать чуть больше, говоря что в живых у неё лишь сводный брат, да и тот считает её погибшей. Кажется, она вздрогнет, а отец нахмурится, спрашивая откуда. И снова в ответ поступит очередной обтекаемый ответ о том, что она выросла в городе ветров. Им это определённо не понравится. Она и так выглядит непоколебимой, так ещё и через чур свободолюбива. В глазах детей будет читаться жалость и интерес.

— Что случилось с твоими родителями?

— Родными или приёмными? — спросит она, подняв взгляд на женщину, Аякс вздрогнет, осторожно руку девушки накрывая, словно прося не расширять пропасть между ней, и теми, кого он называет семьёй, любой ответ вызовет в них лишь ненависть, и мягкий кивок заставит его чуть успокоиться. — В любом случае, что те, что другие давно лежат в земле…

Ответ исчерпывающий. Остаток ужина проходит в полной тишине. Родители перешёптываются, дети украдкой спрашивают что-то совершенно неважное, давятся странной улыбкой и замолкают, прилипая к братику. Тарталья чувствует, что это провал. И лишь взгляд странный кидает на избранницу, на неодобрение в глазах родителей острыми ледяными шипами в улыбке и взгляде отвечая.

***

— Однажды я уведу тебя с собою в бездну, посажу на трон и устроюсь на твоих коленях… — тихо скажет она, едва Тарталья в кровать её толкнёт, а в ответ она уложит руки на его щёки, хитро посмотрит на него, сбросит повязку с глаза, ярким янтарным свечением заставляя на себя посмотреть. — Близнецы лишь отменная подпитка, для дерева, которое пробудит моя кровь…

Её тихий смех заставит Аякса замереть. Она говорит об уничтожении мира в постели, и из её уст это звучит так просто, словно это само собой разумеющееся. Он прищурится, губы чужие своими накрывая. Они совершенно точно запороли знакомство, и теперь нужно что-то делать, как можно скорее, иначе однажды отец не сдержится, нападёт на неё и на острую глыбу грудью напорется, он знает, ни смотря на всю свою любовь к нему, она не пощадит его семью, вырежет, если бездна начнёт взывать к своей дочери.

Тарталья прикрывает глаза, снимая белые одежды с неё, заурчит, когда почувствует руки в своих волосах, шумно выдохнет, когда её ноги сомкнутся на талии, не позволяя передумать, когда жёлтая склера покажется мутно-оранжевой, заставив того сглотнуть, прежде чем к губам чужим прильнуть, провести руками по бёдрам, осознавая то, насколько сильно он скучал по ней в постели. Жаль конечно, что скоро придётся вернуться на службу и беспокоиться о том, что она повздорит с его родителями.

Не то чтобы он боится за Кэйю, с её острым и холодным характером и языком, в словесной перепалке, она легко опустит родителей в самую глубокую бездну. Он понимает, эти люди для неё — дальше всех жителей города ветров. Тех она защищала, а эти для неё — захватчики, пусть она и понимает, что они ни к чему не причастны, это её не остановит. Главное чтобы и те не перешли красной черты. Терпение у Кэйи большое, но не бесконечное, вспылит, выхвати кухонный нож и наглядно продемонстрирует, за что её капитаном назначили.

Порою, он сам смотрел с ужасом на то, как спокойно в кишках побеждённых солдат Снежной она копается, как тихо смеётся, если тушка оказывается живой, и снова спрашивает то, что ей нужно.

Кэйа никогда не будет подходящей невестой, не только по мнению его родителей, но и для всех остальных, по крайней мере здесь, в Снежной. Пожалуй он опустит тот факт, что в землях Барбатоса она была желанной невестой. Этот смех, отточенные движения, и улыбка, отличная от той, что она подарила его родителям — всего ничего, а уже всеми обожаемая. Он вздохнёт, от раздумий своих отвлекаясь, начнёт шею её вылизывать, мягко гладить по бёдрам, а потом судорожными движениями, одежду с себя срывать, подрагивая от собственного нетерпения.

Альберих смеётся над ним, в макушку целует, ноги расцепит, снисходительно посмотрев на него, а после и вовсе ноги под себя подогнёт, за плечи к себе притягивая, сдёрнет верх с него, а после холодными пальцами плоти коснётся, голову на бок склоняя.

— Не удивляйся, если проснувшись, увидишь снег на полу, когда за окном лето… — тихо скажет она, замечая как руки предвестника в талию её вцепились, как задрожит тот, снежинки на плоти своей замечая, как те растают, заставив его губы прикусывать, чтобы стонами своими внимания лишнего не привлечь. — Твоя богиня сама пожелала забрать амулет, что сдерживал бы моё естество…

Он сглотнёт и выдохнет, когда холод сменится чужими тёплыми бёдрами, когда касания перестанут морозить, а она начнёт зацеловывать его лицо, плавно опускаясь на его член.

Тяжело, они совершенно забыли о подготовке, Кэйа зажмуривается, крепко в плечи чужие вцепившись, тихо вздыхает, позволяя губам Аякса подмять её, ласково улыбается, поглаживая того по предплечьям, и вздрагивает, шаги за дверью услышав.

Неужто наивная старуха надеется помешать им? С уст девушки слетает смешок. Она не позволит отнять у себя Тарталью, вскроет его родителям животы, а мелких отдаст на потеху магам, чтобы те не беспокоили её лишний раз, внезапно появляясь за спиной. О, она всем покажет, кому принадлежит чёртово сердце предвестника, прижмёт того к себе и даже Царица не посмеет оспаривать это! Шаги стихают, заставляя её посмеяться вслух. Кажется, кто-то решил не ссориться в день её приезда.

И правильно, терпеливой она будет лишь до тех пор, пока рядом находится Тарталья, а если тот решит надолго оставить их, потому что так велит его госпожа, то она разойдётся, не оставит от его семьи и костей. В конце концов, она любит самого Аякса, а не его семейство. Но всё-таки… От большой любви, почти не опороченной, она даст им шанс, попытается наладить с ними отношения, и быть может, не придётся лить лишнюю кровь?

— Я их не пощажу… — шепчет она, медленно бёдрами опускаясь, — Никто не узнает, куда они денутся…

Аякс вздрогнет, крепко талию девушки сжав. Посмотрит на неё неодобрительно, и резко подается вперёд, чтобы на пару мгновений, но пресечь поток мерзости, о которой она говорит. Пожалуй, он немного жалеет о том, что инсценировал её гибель, что не указал в документах как пленную, что развязал ей руки, лишив звания капитана и увезя очень далеко от тех мест, где её знают.

Метка-укус на плече, задушенный вскрик, плавные движения всё равно немного болезненные. Он выдохнет через нос, принимаясь мягко поглаживать ту по пояснице. Руки её кажутся такими тёплыми, а на голову падает снег. Он замечает довольные искры в разных глазах, вспоминает о чём она говорила и приживается щекой к её груди, закрывая глаза, едва руки её коснутся его волос.

Вдох-выдох, он снова продолжи двигаться внутри неё, далее слыша лишь восторженные вздохи или тихие мольбы не останавливаться. Теперь он совершенно свободен от формальных оков, но…

Никто не будет в восторге, если у них появится ребёнок. Аякс прикусывает губу, мазнув языком по груди чужой, вверх посмотрит, замечая как снежинки тают, не долетая до пола, и мысленно засмеётся. То ли Кэйа контролирует это, то ли ей действительно настолько хорошо с ним… Не имеет значения. Главное то, что сейчас она в его руках, что не скроется, едва всё окончится…

Теперь он должен сделать всё, чтобы слова милой не стали реальностью. Ему бы оттолкнуть её от себя подальше, вот только ещё хуже он этим сделает. Видит, как с отдачей фальшивого глаза, бездна заплясала в глазах чужих, видит насколько сильно меняется чужая улыбка, а её смех становится оглушающим и зловещим. Он жалеет о многом, и о том, что почти сам столкнул её в самую тёмную бездну, тоже безумно сожалеет.

Но разве он мог подумать о том, что проклятая принцесса Каэенрии окутает чужое сердце, будет тянуть к нему руки и в конечном итоге заставит забыть о том, что когда-то оно было свободно? Разве он знал, что своими же руками любовь свою в проклятие превратит?

Осторожно двигаясь, он вновь касается чужих губ, вылизывает её нёбо, и словно чувствует вязкую, тёмную слизь, что совсем скоро затуманит разум девушки, сделав её самым прекрасным отродьем бездны. Ему бы позвать хоть кого-то, кто сможет усмирить это, или уйти прочь, с силой из рук чужих несносный кусок мяса вырывая…

Стенки сдавливают, заставляя Тарталью шумно задышать, удерживая себя от ошибки, которую ему не позволят исправить. Ловит губами её стон, мягко проводит по бокам, осознавая, что его всё ещё держат мёртвой хваткой, что на чужих пальцах замирают снежинки, что ему вообще-то холодно…

А чёрно-жёлтая склера чужого глаза смотрит так ласково, как тихо она зовёт его, стоит ему в постель её уложить. И он сдастся, укладываясь рядом с ней, обнимет её за талию, прижмёт к себе, одеяло набрасывая.

Какие бы льды ни плясали вокруг неё, чужое тело всегда тёплое. Она тихо смеётся, позволяя уткнуться в свой изгиб шеи. Тарталья закроет глаза, отчётливо слыша осторожные шаги матери, что кажется желает ворваться, чтобы выразить свой протест. Обычно, это считается оскорблением в сторону избранницы, но так как уже всё закончилось… До ушей снова доносится ехидный смешок, Кэйа оставляет ему пару царапин на спине, прежде чем закрыть глаза, услышав щелчок двери.

Она заворчит, говоря о том, что опоздала. Кэйа улыбается, слыша перебранку родителей. Слышит как те возмущаются, не грозясь прибить её, едва дорогой сын снова отправится служить.

— Не волнуйся, милый, если они действительно замыслят что-то подобное, они больше не увидят света солнца… — довольно урчит она, уже спящего мальчишку по голове поглаживая.

Пока он здесь, всё будет мирно. Она будет фальшиво улыбаться, пытаться быть ласковой с детьми и тихо смеяться. Знали бы, кого именно их ребёнок привёл домой, сами бы наложили на себя руки…

***

— А как вы с братиком познакомились? — решится спросить его сестра, и в тот же момент поймает на себе взгляд его родителей. — Он ведь не мог влюбиться в тебя с первого взгляда!

Альберих на мгновение задумается, и тут же решает солгать вновь. Аякс никогда не признается в том, что привёл якобы погибшую леди Альберих, капитана, что якобы умерла за город свободы…

— Он вспорол мне живот, и поняв что если не спасёт меня, потеряет всё… — начнёт она, прищурив глаз, и увидев судорожные кивки со стороны девочки, не станет продолжать, наслаждаясь страхом в детских глазах, всё-таки говорит. — Хочешь посмотреть на шрам?

Она отходит, оставляя её с родителями, что уже с ещё большим недоверием посмотрят на неё. И если отец уйдёт, то мать тут же уйдёт вслед за нею на кухню. Она, в отличии от детей, знает кем является её сын, а из брошенной ею реплики совершенно чётко понимает, о чём идёт речь. Они встретились на поле боя? Значит и сама невестка ещё сложнее чем ей казалось.

Её взгляд зацепится за нож в чужой руке. С годами практики в кулинарном искусстве, она не может так легко отсечь жир от мяса, а тут — практически одним движением, почти не напрягаясь. Та прищурится, вслушиваясь в непонятный говор, так непохожий на язык, на котором говорят в тейвате.

— Кто ты такая, и что ты здесь делаешь? — зашипит она, за плечо желая невестку к себе развернуть, чтобы в глаз со странным зрачком заглянуть и руки к повязке потянуть, вот только, едва коснётся она её, как инеем покроется пол под руками, а лёд скуёт кончики пальцев. — Кто научил тебя так обращаться с ножами?

Последнюю реплику она провизжит, замечая как та развернётся, улыбка из лезвия превратится в хищный оскал. Она вспомнит подслушанные ночью реплики и ужаснётся, впервые сожалея о том, что всё не оказалось ложью.

— Звание капитана не дают за красивые глаза… — ласково скажет она, челюсть старухи сжимая. — Я выпотрошила стольких ваших солдат, что если к их числу прибавитесь и вы, разницы никто не заметит…

А потом отпустит, возвращаясь к готовке, оставляя его мать с мыслями о том, что она действительно убьёт их без сожалений. Под ногами девушки опасно расползётся иней, неужели её их госпожа благословила?

— Видимо, наша госпожа совсем ослепла, раз выдаёт свои глаза даже таким, как ты… — скажет она, думая, что сумеет задеть девушку этим.

— Там, откуда я родом, благословений богов не получают, — отрежет она, кидая мясо в котёл, а после развернётся к ней лицом, делая шаг навстречу. — А дар такой богини, как Царица — ничего не стоит, как и её жизнь…

И она скроется, оставляя женщину в одиночестве, чтобы продолжить свои остальные дела. Кажется, Альберих запугала несчастную женщину, что поделать, она сама виновата. На горизонте виднеются очертания магов бездны, слышится крик, что бегут прочь от них. И Кэйа мягко улыбается, следуя к пушистым комкам. Здесь им будет гораздо проще напоминать ей о бездне. Она вздохнёт, понимая, что хранитель ветви действительно не учёл того, что артефакт может разрушиться.

Мгновение — пушистое существо оказывается в осторожных объятиях девушки. Она склоняет голову в бок, проводит по белому меху и осторожно опускает существо на землю, голову в бок склоняя.

— Быстро же вы меня нашли… — шепчет она, потрепав того между ушей, пока щит не накрыл того вновь. — Всё-таки вы оказались правы, мясо будет…

Существо оживится, хитрый взгляд принцессы встречая. Не врёт, в глаза смотрит, улыбается мягко, заставив того довольно засмеяться. Обычно, это означает её скорое возвращение, то, что принц вновь на мгновение перестанет терзать континент, в объятия обещанную принцессу заключая. И крепко смыкая руки на её талии, на мгновение осознавая, что теперь все элементы на месте, сможет уничтожить их всех.

О, их принц бы забрал её куда раньше, если бы не чёртов отступник, что сейчас заключён глубоко в недрах бездны, если бы тот не привил ей губительную любовь к миру под звёздами, если бы не люди, что мягко утягивают её из рук законного принца.

— Много ли, гос… — но увидев палец у чужих губ, не станет продолжать, ожидая чужого ответа.

— Ровно пять человек. Трое вам и двое для вестников… Можете приходить, едва в летний день увидите снег, — шепчет она, и разворачивается, давая понять, что на сегодня разговор закончен.

Она умолчит о том, что утянет с собой кое-кого, молчит о том, что существует идеальная почва для дерева… Это не имеет смысла, особенно когда для этого ничего не придётся делать.

***

Этот день наступает стремительно быстро.

Старики не знаю ничего о той, кто находится рядом, не знают ничего кроме того, что она капитан кавалерии, поверженного недавно ими города, но остальное — потёмки, в которые они так отчаянно лезут. В которых напарываются грудью на льдины, замертво падая на пол.

И бездна не заставляет себя ждать, тут же являясь на запах крови, но всё равно, сначала преклоняя колено перед принцессой, осторожно лбом касаясь её руки, прежде чем на весь дом раздастся чавканье, прежде чем испуганные дети заглянут на кухню, прежде чем они услышат восхваление возвращающейся принцессы, прежде чем Кэйа засмеётся, называя детей кормом для магов бездны.

И дети запищат, побегут к дверям, на помощь вызывая, но распахнув дверь, лишь почувствуют как густой снег в дверь вваливается. Их крика никто не услышат, покуда она здесь. Её руки мягко проводят по доспеху, прежде чем она оставит их наедине с мясом. Она знает, сестра тут же принялась за написание письма для брата, потому что знает, тот обязательно к ним придёт и защитит от своей проклятой супруги, что совсем не похожа на ласковое солнце, о котором он писал им в письмах, о том, что это чудовище из ледяных пещер, что люди потревожили после долгого сна. Она напишет, напишет о том, что родители съедены чудовищными тварями в синих доспехах, что эти твари зовут её госпожой, что радуются её вниманию… Расскажет и о магах бездны, что в последнее время очень часто вокруг ошиваются и мерзко хохочут им в спину, расскажет о том, как им страшно, о том, что они боятся смерти о её рук…

А едва письмо отправится старшему брату, она побежит просить о помощи, закричит что тварь ест её родителей в доме, будет рыдать, пока не откликнутся на её плачь, и девушка, завидев тех в окне, снова взмахнёт руками, говоря вестникам о том, что мяса им достанется ещё больше и изобразит напуганное лицо, загоняя добровольцев на кухню. Закроет за ними дверь и засмеётся детям в лицо, хватая детей постарше за челюсти.

— Какие вы умнички, бездна определённо будет довольна большим количеством пищи. Неужели, вы и правда думали, что это отпугнёт их?

Они замолчат, смотря в холодный зрак девушки. По чужим щекам польются немые слёзы, а она засмеётся, заглушая смехом своим мужские вопли.

— Вы тоже сдохните, едва Аякс переступит порог дома… — скажет она, закрывая дверь. — Умрёте, как только маги с вами наиграются, а потом вонзят свои зубы в ваши тела. Уверена, они тоже будут довольны трапезой…

***

Когда письмо попадает Тарталье, он несколько раз его перечитывает. Новости о участившихся нашествиях бездны на их регион устрашало, он хмурится, понимая, что в письме нет ни капли лжи. Кэйа обещала ему расправиться со всеми ними, и она своё обещание исполняет. Он поджимает губы, всё-таки говоря о печальных новостях, прося отгул и отправить отряд для зачистки.

Оттуда же приходят вести в внезапно начавшейся зиме. Посреди лета. И он понимает, что шутки закончились, понимает, что его благоверная вовсю исполняет всё то, что пообещала ему в первую их ночь у него дома. Первый предвестник лишь ещё раз взглянул на письмо, и Аякс увидел как расширяются чужие зрачки, увидел весь чужой страх, который, кажется, не вселяла и Царица…

Лишь приближаясь к дому, он понимает, насколько огромна его проблема. Спустя несколько дней пути, июль превратился в глубокий декабрь. Он прикусывает губу, подходя ближе и метель перед ним расступается, позволяя до дома дойти, что кажется, насквозь промёрз. Он прикусывает губу, дверь промёрзшую отворяя. Но сзади мягко плеча его касаются, вытягивая прочь из жилища, из которого срежет голосов магов доносится, глушимый воплями его братьев.

— Тебе их не спасти… — мурлычет она ему на ухо, мягко обнимая чужие предплечья. — Ты вообще никого не спасёшь, мой милый…

Она коснётся его холодными губами, притягивая к себе, а потом отпускает, понимая, что не сумеет удержать того. Что ж, пусть попробует что-то исправить, когда от его сестры остались лишь угли, а братья переживают последние секунды своей жизни в пузыре.

Тот опоздает, а с немого знака принцессы, маги скроются из виду, едва Тарталья переступит порог дома вновь, но ничего не найдёт, кроме тел. Метель стихнет, Альберих мягко коснётся его плеча, снова говоря почти над ухом.

— Нам пора уходить, Аякс… — мягко скажет девушка, целуя того в лоб.

Истошный крик предвестника станет последним признаком жизни в промёрзшем доме.

========== die Wurzeln ==========

Комментарий к die Wurzeln

Внезапное чтиво ко дню всех влюблённых

Одурманенное порочной кровью дракона растение принимает его облик. Словно попрыгунья, только с возможностью маскироваться не только под растения. И это существо сейчас в городе, зовётся его именем и наверняка готовится творить разнообразные пакости, последствия которых ему потом придётся разгребать.

Разбросанные бумаги остановились на небрежном рисунке капитана кавалерии. Должно быть, если цветок следил за ним, то он наверняка где-то рядом, слепо ведётся на едва ощутимый шлейф такой же порочной крови, которая течёт по её венам. Альбедо бы сорваться, да отыскать растение мерзкое, что наверняка что-то задумало, например избавиться от него, чтобы у неудачного эксперимента создательницы появилось новое обличие, чтобы он плавно заменил его в глазах окружающих, так, чтобы даже она сама не различила бы подмены.

В таком случае, ему бы стоило сначала избавиться от больно проницательной путешественницы, что с лёгкостью опознает что-то странное, что догадается и докопается до истины. Но её здесь нет… Значит пока что, различить подмену в силах лишь один человек…

Альбедо уверен, Кэйа отличит настоящего его, от мутировавшей попрыгуньи, но искренне надеется на то, что она сейчас на задании, и в черте города ему найти её будет проблематично. В конце концов, она — существо живучее, и из ловушек его двойника наверняка вывернется, особенно когда поймёт что что-то определённо не так.

И всё равно оставит бардак на потом, когда он разберётся с самозваным существом, что определённо пожелает приставить лезвие к её горлу, прежде чем та попытается отстраниться. Порою, её игры с огнём заставляли оказываться на грани между беспокойством и восхищением. Потому что — лишний шаг в сторону, и её жизнь оборвётся. Такой тяги к грани он не разделяет и понимать не желает. Как бы то ни было, как бы много Кэйа не значила, он всё равно предпочитает уделять время алхимии, а не людям, чьё время рано или поздно кончится. И сейчас он ускоряет шаг лишь ради того, чтобы спасти себя — не её, не её что дерзко улыбается, руки на груди скрещивая, и единственный глаз прищуривает в ответ на спокойную случайную колкость, не её, что крепко обнимает его, вечно пытаясь спрятать нос в его макушке, когда холод пробирает до самых костей, даже если они сидят около огня, не её, что кажется, совсем немного, но верит ему… Альбедо интересны лишь тайны, тайны, которые он обязательно разгадает, все до единой.

Люди мешают, люди отнимают время и занимают мысли, вытесняя те самые, самые необходимые для одного единственного шага в нужную сторону… Люди заставляют отвлекаться, заставляют говорить, прикасаются, расшатывая концентрацию. А ещё заставляют ворочаться в кровати и раз за разом, в зародыше душить едва теплящееся желание оставить рядом хоть кого-то. Чаще всего — её, чей взгляд тускнеет от случайного взгляда по комнате.

Когда-то она оговорилась, выронила слова о любви, осторожно протягивая свои руки к чужому сердцу, едва касаясь бьющегося под рёбрами куска мяса, едва ощущая его тепло. А потом он ударил её по руке, прогоняя прочь, в тёмную вьюгу, чьи порывы почти заглушили разочарованный вдох.

Ему бы запереть от неё всё, что могло бы дать ей хоть какую-то надежду, оттолкнуть и больше никогда не видеть рядом, больше не думать ни о чём, кроме алхимии, что дала ему жизнь и стремление.

Он потушил радостную искру в голубом глазу, растерзав её сердце и к ногам растерзанные окровавленные куски бросил, чуть ли тыча её носом в кровавую кашу, бывшую некогда тем самым сердцем, привязавшее её к нему.

Кэйа не нужна Альбедо точно так же, как и другие люди. И ему бы наплевать на неё, оставить порочному растению на растерзание, чтобы от проблемы ещё одной избавиться, да только больше распознать подмены будет некому.

Альбедо не ценит жизни, но со своей расставаться не намерен, а потому чуть ускоряет шаг, чтобы решить одну проблему и навлечь на себя другую.

Он ни в коем случае не должен давать ей надежды, а падшая Каэнрия должна была обделить её возможностью любить, но… Кэйа живая, и даже жестокое воспитание в безбожных пустошах не вытравило в ней губительной сентиментальности, а его категоричный отказ не обрубил призрачных надежд где-то на самом краешке растерзанного его же руками сердца.

Кэйе слишком сложно контролировать свои чувства, когда всё рушится почти на глазах, а потому, в суете дел, когда надо поставить на место фатуи, когда надо оставаться на грани — тонкой леске над скалистым и глубоким ущельем, что впивается в ноги, превращая каждый шаг в испытание, между бездной и городом, который она поклялась защищать, среди совершенно бесполезных просьб о помощи… И её маска треснула, разлилась неосторожным признанием и застывшим страхом после чужого ответа.

Её любимые цветы так похожи на эту мерзкую горечь, которой она так отчаянно пытается сопротивляться. В любви ищут утешения, в любви ищут понимания, а принимать чужую душу он не собирается. Почти знает её вдоль и поперёк, отдающую гнилью и сыростью. И любовь её отвратительна, такая едкая и въедливая, что Альбедо жалеет о том, что о её сердце замарал руки, горечь не сходит.

А проклятое растение отыскало её под ветвистым деревом около статуи божества, уложило свою голову той на колени и прикрыло глаза, ластясь к руке в перчатках. И то замедляет шаг, прекрасно слыша тихие вздохи.

— Ты не он… — слишком тихо говорит она, касаясь идентичных волос, а в единственном глазу слезы блестят, и пальцы напрягаются, прекращая водить по пшеничному полю.

Ей бы принять чувства этого создания, что до боли похоже на настоящего алхимика, раскрыть бы объятия вновь и вместо яда, почувствовать чужое тепло, что успокоит её, что позволит забыть о маске идеального рыцаря.

Её руки дрожат, прежде чем тело в её руках содрогнётся, прежде чем корни мягко обовьют её ногу, прежде чем злобное растение поднимет голову и осторожно прикоснётся к её щекам, мягко касаясь плеч.

— Но зато я буду любить тебя, в отличие от него… — тихо произносит самозванец, шершавым языком слизывая слезу на чужой щеке. — Просто позволь мне избавиться…

И кажется, она колеблется, когда руки чужие её ладонь накрывают, когда подносят к груди, позволяя биение почти настоящего сердца почувствовать… Осторожно приподнимает уголки губ, одежду чужую сминая, и кажется, кивнёт, позволяя тому взять верх, отомстить за нелюбовь наставницы и забрать ту, что готово дать ему опороченное и почти сгнившее сердце Альберих.

Задушенный кашель заставляет её нахмуриться, прежде чем так знакомая вязкая алая жидкости не омоет её ладонь, оставляя небольшую царапину, прежде чем создание почти безжизненной куклой навалится на неё, прежде чем покажет себя в своём настоящем обличии.

Прежде чем Кэйа скажет хоть что-то в ответ, на такие же фальшивые чувства двойника, который нуждается в её вере, в её умении провести даже путешественницу и её компаньона.

Кэйа любит его, но он никогда не примет чьих-либо чувств. Кэйа может верить во что угодно, но он не позволит ей надеяться на ответное тепло, даже сейчас, в единственное мгновение, когда она позволит себе побыть человеком, точно таким же, как и все в окружении, когда существо принявшее его облик звереет, огромной попрыгуньей опасливо над фигурой капитана возвышаясь ноги корнями обвивает, словно просит о помощи, уже взглядом, едва потеряв возможность говорить.

Её рука сжимает рукоять меча, а маска рассыпается в пыль, когда она позволит себе всхлипнуть, корневища обрубая и безжизненные части куда-то в сторону сбрасывая. Она хочет бросить орущие, хочет стиснуть в объятиях чудовище, но понимает, что всё этобудет ложью. И чем она тогда лучше правды, в которую её не устают тыкать носом?

Альбедо протыкает растение прежде чем с её губ сорвётся короткая просьба о прощении, прежде чем она отведёт взгляд в сторону, не желая смотреть на то, как распадается в пыль существо, что на мгновение заставило её поверить в свет в конце тоннеля.

Недовольное фырканье до её ушей донесётся не сразу, как и обидная фраза, почти заглушаемая чужими шагами.

— Любовь — это смерть, Кэйа, — надменно говорит тот, не ожидая ответа, не желая заглядывать в блеснувшую на мгновение звёздочку чужого глаза.

— Любовь — это смерть… — вторит она, присаживаясь на корточки и проводя по траве, едва впитавшей светящиеся частички чужого тела.

Один неосторожный взгляд в чужую спину, что задержится до тех пор, пока силуэт не исчезнет из поля зрения, судорожный вдох, прежде чем она опустит голову, не замечая мягко падающего на волосы снега, словно глаз бога насквозь пропитался чужой печалью, под стать своей хозяйке роняя слёзы.

— Действительно смерть… — продолжит она, стискивая в руке припорошенную снегом траву.

========== Loreley ==========

Дайнслейф крепко обнимал её, оставляя осторожный поцелуй в уголке губ. Прятал в расшитом звёздами плаще, в минуты редких свиданий, позволял спрятать лицо в своём плече, мягко гладил по спине, едва та прикроет глаза, шепча что-то об усталости. Хранитель лишь ласково улыбался, сравнимая Альберих со слепым котёнком.

Он должен относиться к ней как к воспитаннице, в крайнем случае, как к дочери или младшей сестре, он ни в коем случае не должен любить её, но… Она рядом с ним, позволяет касаться себя так, как не смеет кто-либо более.

И если их любовь воплощение греха — очевидно, он самый безобидный из всех существующих. Кэйа всё ещё жива, он клялся защищать её, и данное когда-то давно слово держит, мягко касаясь губами макушки. Она жмурится, словно котёнок, а потом лицо в груди его прячет, словно защиты в его объятиях ища.

Он знает, его любовь — самая лучшая защита из всех имеющихся вариантов. Знает, что в его объятиях она совершенно точно не сойдёт с правильного пути. Дайнслейф улыбается, когда девушка потянет к нему руки, мягко обнимает его за шею, прежде чем снова начать нашёптывать о чём-то своём. Она жмётся к нему в поисках тепла, и довольно улыбается, ощутив то. Кажется, вся напускная радость и игривость, разыгрываемые для жителей Мондштадта мгновенно меркнут, стоит ему к ней прижаться. Он слышит её вздохи, слышит её бормотание и недовольство, и жалеет о том, что не может быть рядом с ней. Что должен обрубать ниточки ордена, ведущие к ней, что их так много, они такие очевидные, и от этого орден кажется совсем глупым и почти безобидным, раз такие очевидные улики всё ещё не дают понять кого именно нужно искать.

Порою желание остаться в городе ветров и почти всегда находиться рядом с нею, ощущается слишком сильно. Обычно это происходит когда она засыпает у него на груди, когда прижимается щекой и крепко стискивает плечи, словно сны вместо отдыха, последние силы отнимают. Он грустно улыбается, но никогда не встречает утра подле неё. Ещё слишком рано для такой роскоши.

Она шутливо усмехается, и показывает что-то вроде детской и совершенно неважной обиды, губу прикусывая и глаза хмуря. Что-то нашептывает ему на ухо, что он снова оставил её кошмарам на растерзание и прочую несущественную ерунду. Тихо смеётся, а после словно забывает об этом, снова и снова ластясь к его рукам.

Кэйа искренне ему верит. Он видит это в блеске глаз-звёздочек. Она уже не ребёнок, но всё равно неизменно стискивает край его рукава или ладонь, как когда-то очень давно. И он невольно улыбается, понимая что это не изменится до тех пор, пока он того не пожелает. Пока не оттолкнёт от себя, говоря что не хочет чтобы она так делала. Этого не произойдёт. Лишь потому, что ему безумно хочется оставить её себе.

Он помнит что это неправильно, что должен наставлять и оберегать, что должен быть примером и подобием родительской фигуры, а не любить. Вот только… Какой от этого толк, если осуждать его за это больше некому, если сама Кэйа почти позабыла о том, кто она за маской капитана кавалерии.

Кэйа всё помнит, он в этом уверен. Как и в том, что её это, совершенно точно, ни капли не радует. Её преданность погибшей нации давно стала чем-то несуществующим. Она никогда не выберет руины, если её поставят перед выбором.

Быть преданным стёртому в пыль престолу слишком тяжело. Ещё сложнее быть его законной наследницей. Когда всё, на что ты можешь опереться — разваливается и сыпется мелкой крошкой к твоим ногам. Она однажды оговорилась о том, что хочет позабыть о своей принадлежности к угасшим звёздам, что хочет сбросить огромный груз лжи отравляющий душу и обрубающий любые мосты к тем, кто отвернётся от неё, если всё это всплывёт. Она плакала, спрашивая почему Селестия не убила её, отчаянно нашёптывала о навязчивых желаниях прекратить это всё здесь и сейчас, о том, что у неё совершенно нет сил…

В тот момент он слишком ясно осознал, что слишком долго отсутствовал в жизни звёздочки, что доверчиво смотрит разными глазами на него, изредка шутя о том, что он совсем не изменился за пять веков.

Дайнслейф молчит о том, что аналогичное проклятие обитает и в ней, молчит о том, она тоже навсегда останется такой, какой её видит он прямо сейчас. Молчит о том, насколько глубоко оно обитает в её сердце, что никакая кхемия и магия этого клейма не вытравят. Молчит, потому что знает, она бросается в бой, выживая только ради его, не знает, что ничто не разорвёт её с жизнью, а потому позволяет себе спрятать улыбку в её макушке, мягко оглаживая её плечи. Она не умрёт никогда, даже если кто-то сумеет снять клеймо, он не позволит.

Дайнслейф слишком хорошо помнит во что превратили боги его дом, а сейчас видит как они меняют его звёздочку в своих интересах, как забрасывают семена в её душу… Он не позволит им изменить её. Не позволит навредить ей, мягко сжимая в объятиях, оставит очередной поцелуй в лоб, а после укроет одеялом, и оставит в ночи вновь. Уйдёт, уводя орден по ложному следу, уведёт, чтобы более никто не нашёл к ней дорогу, уведёт их, прежде чем позволить заключить себя в объятия, прежде чем её улыбка перестанет быть невинной, прежде чем она крепко вцепится в него, и он станет для неё большим чем является на данный момент.

Тогда он обязательно закроет её сердце для кого-либо ещё. Не позволит кому-либо стиснуть её в объятиях и мечтать об обладании. Зажмурится, чтобы не думать о ней. А после скроется в темноте, не давая себе и секунды на то, чтобы посмотреть на неё чуть больше, чтобы прикоснуться к её щеке, с обещанием забрать её себе. Закроет глаза, прежде чем холод улицы окажется ощутимым. Прикусит губу, и уйдёт, бросив один-единственный взгляд на дом, который он только что покинул.

Он срежет нити в последний раз, лишь потому что более не желает оставлять её в полном одиночестве. Последний раз даст ордену понять, что ему стоит уйти как можно дальше, прежде чем он окажется ещё щитом и темницей.

Дайнслейф никогда не выпустит её из своих объятий, никогда более не заставит её думать о том, что ей одиноко. Прикусывает губу, осторожно сжимая руки в кулаки. Он заберёт её, даже если она передумает и позволит кому-либо ещё завладеть собою. Это будет чем-то странным, но кажется, она сама позволила ему приблизиться и теперь… Теперь он не позволит ей отступить, не сейчас, когда она с радостью ждёт встречи с ним, когда ласково гладит по щекам и дарит свой осторожный поцелуй в щеку, предлагая остаться с ней и передохнуть от безумной зачистки ордена…

Она не знает что принц бездны ждёт её перед собой на коленях, не знает, что орден не отступится, подыскивая способ заковать её в цепи. Не знает, что если бы он опоздал, её место оказалось бы подле близнеца, или вовсе в его постели.

Он не позволит этому отродью опорочить его принцессу, не позволит сделать ей больно. По крайней мере им, при этом, сам готов заключить её. Он сделает это, как только увидится с нею вновь. Крепко сожмёт в объятиях и скажет, что останется с нею навсегда. Посмеётся, но примет её заботу, направленную на то, чтобы освоиться и закрепиться в городе, быть может, даже позволит увидеть чуть больше, чем нужно…

Или же просто заберёт с собою, доверяя ему чуть больше, чем ключи от своей небольшой комнатки, позволяя чуть больше, чем делить на двоих одно одеяло, чуть больше, чем крепко прижимать к груди, шепча что-то успокаивающее, чуть больше, чем быть немногим ближе чем тень…

И укрывая от порождений бездны улыбку, мягко проводя по рукояти оружия, сумеречный меч прощается с порождениями бездны. Это проблемы людей и архонтов. Кроме неё Дайнслейфу защищать нечего. Он закрывает глаза, слыша неясные бормотания вестников, усмехается, когда принц бросает ему вслед что-то о неизбежности, почти смеётся, понимая что всё это не имеет смысла. Он ничего не получит, хранитель ветви об этом позаботится. Скроет всё, что будет выдавать в ней ту самую девушку, которую бездна так долго жаждет вернуть себе.

Он не должен допустить её возвращения, не должен позволить силам бездны захватить чужой разум, внушить ей, что она должна вернуться домой и встать подле принца, неприлично долго ожидавшего её. Он молчит, зная что это будет очень сложно, молчит, понимая что каждое поручение может стать для неё чем-то опасным, молчит, потому что раскрываться ни в коем случае нельзя. Девушка и так всё прекрасно понимает, не стоит об этом беспокоиться.

И всё-таки он решает закончить это именно так. Осторожными касаниями к плечам и обещаниями спрятать где-нибудь в объятиях. Самых крепких и надёжных из всех возможных. Он прикроет глаза, осознавая, что всё это слишком просто. Да, это именно то, что нужно. Самый надёжный вариант уберечь ту от бездны — внушить одну-единственную истину. С орденом никогда не бывает хорошо. Особенно если в тебе видят его матерь и королеву.

Звёздный венец — слишком тяжёлая для неё ноша. Сломит Кэйю, на радость бездне, невероятно быстро. И Дайнслейф обязан защитить её от этого, защитить от струящейся по венам скверны, что заставит её принцу своему соответствовать, мягко касаясь чужих плеч.

Было довольно забавно наблюдать за попытками Итэра заменить её кем-то другим, смотреть за тем как избранницы умирали в агонии, не в силах вынести воздействия тьмы, на которое они не приспособлены. Никто не смог, и не сможет, кроме неё. И лишь поэтому, он продолжает ей врать…

О том что чуть меньше пяти столетий продержал её в глубоком сне…

О том, что отец её погиб в момент битвы с силами Селестии, когда божества оставляли на её глазу след, издёвку, кричащую о бессмертии посреди руин и пепла.

О том, что она его последняя надежда…

Обо всём, что касается аспектов связанных с событиями дня, когда её оставили на пороге Рагнвиндров… Тот человек был похож на её родителя, но не более того.

Дайнслейф ещё долго будет не в силах ей признаться. Признаться о том, что его мерзкие чувства настолько походят на родительскую любовь, и в то же время так отчаянно желают перейти ту самую грань когда чувства превращаются в нечто неправильное, не имеющее права на существование даже в мыслях.

Кэйа их принимает, мягко касаясь его лба губами. Тихо смеётся, отшучиваясь про бездну и её возможности. Дайнслейф пытается выдавить из себя улыбку, на деле же, безумно пугаясь тому, как близки её догадки. Против своей воли, она бы вряд ли позволила уложить себя в постель принца, но если что-то очень долго внушать…

Он сглатывает, решаясь не говорить об этом, пока она ничего не подозревает, пока не знает о том, как глубоко копает под неё орден, как отчаянно старается заранее обрезать пути назад. Кэйа даже не подозревает, что вопреки всем его стараниям, её давно взяли на мушку. Он сам не понимает как это произошло.

Неужели сам проговорился? Или есть какие-то ещё опознавательные символы? Что может выдать в ней ту самую, кроме зрачка-звёздочки? Жаль, что этого оказалось достаточно. Жаль, что Итэр обо всём догадался, крича ему в спину о том, что леди Альберих никогда от него не скрыться.

Леди Альберих… Звучит под стать бездне и титулы принцессы, что должна стать ключом к уничтожению семерых. Он и представить себе не может, как ребёнок, который так нужен бездне от этого союза, способен на такое. Однако… Он положит жизнь, не не позволит этому произойти. По крайней мере до тех пор, пока она находится в его поле зрения, пока та в его руках и жмётся к нему, в поисках защиты и понимания…

В день, когда дар лживой богини оказался в её руках, он чуть не потерял её, из-за Рагнвиндра. В тот день он едва сдержал тварей ордена, что кажется, нашли подходящий момент, чтобы напомнить о себе.

Глаз божества казался соломинкой для утопающего. Удержал ту на грани между жизнью и смертью. Сдержал его от стремительного возвращения в её жизнь. Сдержал от ответа на едкую ухмылку падшего бога, наглядный пример возможностей бездны. Тогда он даже не фыркал по поводу цвета стекляшки, что Итэр наверняка счёл за оскорбление.

Дайнслейф помнит слишком многое. Помнит как это божество, словно милость, пресекала на корню жизни проклятых, помнит как стремительным потоком ос пролетало между людьми, а после, с сожалением смотрело на умерших от осиного яда и боли людей. Когда тебе подчиняется дендро — принести безболезненную смерть слишком просто.

Он слишком хорошо помнит как дрался с этим божеством. Помнит сожаление в глазах-изумрудах, помнит шипы вокруг своего горла, помнит как обрывал его жизнь, в пожарище гнозис его отбрасывая. Помнит бабочек, что в огонь, к своей смерти летели, что этими бабочками и был бог, измотавший его, заставив остановиться на пару мгновений

Хранитель ветви определённо узнал падшего бога мудрости. Узнал, осознав что вместо изумрудов, фигуру принцессы сверлят два почерневших опала. Увидел четырёхконечную звезду во лбу, опасно переливающуюся в лунном свете…

Если бы только Царица знала, ради кого она собирается проникнуть в Селестию, кого собирается потребовать обратно… Божество, что давно превратилось в марионетку в руках скверны, божество, в чьих силах иссушить материк и избавить его от людей, ото всех, кому страшна голодная смерть… Чужая улыбка из грустной превратилась в снисходительную.

— Ты, безусловно, можешь её спасти… — тихо шептал он хранителю на ухо, всё-таки подойдя, едва девушка скрылась, стискивая в руках глаз бога. — Правда, цена слишком высока, хранитель ветви…

И неизменными бабочками скроется из виду, одарив того насмешкой. И шелест крыльев бабочек казался громче звона колоколов, что ему порою доводилось слышать вблизи. И закрывая глаза, чтобы знакомый силуэт растворился как можно скорее, чтобы забыть о том, что он всё равно оставил его в живых, чтобы крепко сжать в руках фигуру, хранимую с тех самых пор, как потух огонь пожарища… Он искренне надеялся на то, что божество из Сумеру погибло в тот день, когда скорбь архонта холода от потерянной любви надолго отравило небо Тейвата снежными хлопьями. Богиня любви обожглась об свои же чувства, и теперь, собираясь сковать мир в своих льдах… Она даже не догадывается о том, что её предали. О том что посинели зелёные пряди в копне рыжих волос, о том, что потемнел знак его стихии на спине, и светло-зеленый уступая иссиня-чёрному, медленно уходил вместе с тем богом, которого знали. Уходил, предавая своего обладателя забвению. Однажды от него останется лишь имя и пара слов в полузабытых легендах. Однажды он сам забудет о том, кем был до того как бездна завладела его сознанием.

Но в их коротких разговорах с принцем, тщетных попытках бездны вести переговоры, падший бог лишь улыбки спокойные прячет, сию минуту оставляя их наедине, наверняка очень чётко ощущая взгляд Итэра на своей спине. Он не трепещет перед ним, подобно тем, кто старается с ними бороться, не питает должного уважения, криво усмехаясь вестникам и чтецам. В отличии от них, он сумел сохранить свой человеческий облик.

Однажды непоправимому суждено произойти, и если осквернение бога, что спокойно существует без сердца не является тем самым, то возвращение принцессы отлично подходит под список бедствий, которые никогда не должны произойти.

— Всё ещё надеешься спасти её? — послышится знакомый голос, упадёт чёрный капюшон, лицо ненавистного божества являя, наклон головы, въедливый взгляд и осознание того, что он всё знает заставляют сделать шаг навстречу.

— Тебе недостаточно возлюбленной, что собирается разрушить Селестию, или вы соревнуетесь, кто скорее погрузит этот мир в безумие первым? — холодно спросит он, замечая искорки смеха в чужих глазах, видя как тот вновь прикрывает ладонью лицо и тихо смеётся.

— Если архонт без сердца её не смущает, то я не знаю как скоро у неё это получиться, ведь моё — у тебя… — прекратив смеяться, спокойно скажет он, откидываясь на стену. — Ты сам сделал всё, чтобы у неё этого не вышло… Должен сказать тебе за это спасибо… Как и за украденный глаз культиватора… Не знаю что случилось, когда они бы осознали что статуя и Осилал не смогут дать им то, что они хотели…

И ещё раз глянув на дверь таверны, криво усмехнётся, отходя от него.

— Насладись её чувствами, пока это возможно… — кивнёт на дверь и чёрными бабочками в ночи скроется, заставляя хранителя открыть дверь, глазами выискивая синюю макушку.

Осознание того, что он мешает обоим почему-то совершенно не радует. Словно однажды, он пожалеет об этом, словно его тоже заставят выбирать между миром, что хоть и отвернулся от него, но продолжает быть убежищем для неё, и бездной, готовой отомстить богам и за него…

Это всё слишком сложно, для того, чтобы отказаться от лишних мгновений в её компании, для того, чтобы опустить голову воспитаннице на плечо, роняя слова о том, что он остаётся. И не стоит того, чтобы не ощутить мягких касаний к своим плечам, мягкому взгляду и тихого смеха под подозрительный взгляд её братца. Он помнит суть их конфликта, он видел его своими глазами, а потому лишь крепко стискивает чужую руку, обещая рассказать обо всём там, в тесной комнатке на третьем этаже, около стен. Она улыбнётся, смахивая пряди с его лба.

И прежде чем она отвлечётся на странный взгляд брата, прежде чем его руки осторожно лягут на талию девушке, он окончательно признается, пока лишь самому себе, в том, что безумно любит это создание, так ласково к нему относящееся. Если бы она видела в нём лишь фигуру отца, едва ли позволила бы ему приблизиться.

Быть может, дело в размытости понятий? В том, что отцом она всё ещё считает того, кто оставил её пять столетий назад или мастера Крепуса, на чьём пороге они её оставили, в своём желании скрыть ту как можно надёжнее?

Это не имеет значения, когда тихий смех резко переходит на холодный и уверенный шепот, когда на стойку ложится белый конверт а затянутый синевой глаз мгновенно приобретает серьёзный оттенок. Дайн приподнимает уголки губ, всё-таки обнимая Альберих за талию, щекой чувствует её вздрагивание, и бесшумно смеётся, едва не впиваясь пальцами в чужой бок.

Алые глаза пробегаются по содержимому письма, а после следует негромкий диалог, о содержимом конверте, о том, откуда у неё скальп обидчика, откуда она достала эти письма? Но встречаясь с хитрой улыбкой, вслушиваясь в ответ, тут же мрачнеет, пожалев о том, что вообще этим поинтересовался. Огрызается на ласковое прозвище, в очередной раз напоминая о том, что они не брат и сестра.

Она засмеётся, фальшиво извинится за это, а потом мягко обнимет Дайнслейфа за шею, хитро единственный глаз прищуривая. Заурчит тихо, нашептывая брату о том, что это её старый знакомый, а после мягко поцелует его в висок, запустит пальцы в светлые волосы, а потом отстранится, оплату за алкоголь выкладывая на стойку. Кивок головы — знак что разговор окончен. Он закроет глаза на мгновение, а потом отстранится, едва она зашевелится, чтобы встать на ноги.

И он откроет глаза, ещё раз кинет мимолётный взгляд на Рагнвиндра, и встретив в ответ недоверчивый холодный взгляд — грубая забота, часто таковой не воспринимаемая. Заботится, неужели они помирились? Или это привязанность и беспокойство? Наверное всё-таки второе, первое слишком сильно пережимает что-то тёмное, что ревностью называется. На мгновение он ловит кивок головы бармена. Слышит тихое: Не смей навредить ей.

И в ответ кивает, следуя за нею, стискивая чужую руку. И лишь выйдя из таверны, оказавшись в тёмной комнате, крепко стискивает талию капитана, прижимая к себе , утыкая ту носом в плечо. Зажмуривает глаза, понимая, что ни за что не отпустит ту более. На лице расползается довольная улыбка. Он облизывает губы, слыша учащённое дыхание девушки. Гладит ту по голове, и лишь отстранившись, оставит мягкий поцелуй на её уголках губ.

Она засмеётся, прищуривая глаза. Ещё немногими минутами назад он ластился к ней, подобно котёнку, а сейчас чуть ли не набрасывается, крепко сжимая чужие руки. Касается губами её пальцев, чуть ли не рычит, осторожно стаскивая чужие перчатки, стаскивая чёрную нить с её лица, мягко улыбается, глядя в жёлтую склеру. Её личное проклятие, метка её принадлежности принцу, бездне, всей той скверне, что всё ещё живёт, копошится, в её поисках.

И он заурчит, осознавая что она предпочла его. Улыбается, понимая, что она не станет забираться в самые недра ради них, что не станет поддаваться уговорам тьмы. Он смеётся, мягко подходя на шаг и убедившись в том, что она не сопротивляется, что он не испугал её, лишь снова сжимает ту в своих объятиях, цепляется за завязки корсета, прячет нос в макушке, и после, сбрасывает тот, вместе с мехом, столько похожим на тот, что покоится на плечах магов бездны. Усмехается, мягко толкая ту в, до безобразия узкую для двоих, постель.

Она утащит его за собой, прижимая того к себе. Обнимет за шею, не позволяя и отстраниться. Мазнёт губами по чужой щеке, и развернёт на спину, к стене пододвинувшись. Поднимет уголки губ, проведя кончиками пальцев по чужим щекам. Мягко улыбается, отбрасывая попытки разглядеть хоть что-то в кромешной тьме. Это всё так странно, она устало выдыхает, устраиваясь у того под боком. Зажмурится, проводя ладонью по груди и расслабленно спросит:

— Ты теперь останешься на ночь? — даже не приоткроет глаз, позволив прижаться носом в свои ключицы.

Удивительно, как быстро меняется чужое настроение, как внезапный порыв снова сменился на ласку. И вот он вновь у неё в руках, притих, размеренно выдыхая куда-то в ключицу. Это успокаивает. Заставляет уложить руки на чужой голове, кое-как зацепиться за одеялом и скрываясь под ним, провалиться в спокойный сон. Всё так, как и должно быть. Это гораздо лучше долгих терзаний и копошения в беспомощности от невозможности заснуть. В конечном итоге, кто посмеет их осудить? Кто знает кем они вообще приходятся друг другу?

Да что они вообще знают о Дайнслейфе? О человеке, что сейчас мирно спит на её груди, человеке, что с тревогой во взгляде наблюдал за ней здесь, из теней, так, чтобы никто не мог бы этого заметить. Она улыбается, медленно погружаясь в сон. От вестей стало гораздо спокойнее, что не может не радовать.

Когда хранитель ветви проснётся, когда поймёт что его звёздочка всё ещё спит, осторожно запустит руку в карман плаща. Нащупает холодную фигуру чужого сердца и тяжело выдохнет. Однажды ему придётся принять чью-то сторону, и выбор этот определённо будет самым неприятным из тех, что встанут перед ними или имели место быть. Невольно проводит по чёрным пятнам, отголоскам проклятой скверны, кажется он и подумать не мог, насколько стойкими окажутся эти пятна.

Ему бы вернуть артефакт владельцу, или отдать в руки Царицы, что из-за этого прокаженного с ума сходит, что будет искать его у архонта, что едва ли знает о том, что это происходит из-за предшественника.

Хранитель ветви зажмуривает глаза, не ощущая лёгкого прикосновения к своему плечу. А обернувшись, замечает лишь сонный любопытный взгляд разных глаз. Облизывает губы и жмурится, получая поцелуй в щеку. Не стоит омрачать своё существование одним артефактом, потому что взгляд у звёздочки понимающий, потому что на её поясе висит тот самый ледяной глаз, и он невольно усмехается. Они как божества, разлучённые бездной. Только их разлука уже осталась позади.

— Мне доводилось драться с архонтом… — сжав гнозис, негромко скажет он, замечая заинтересованный взгляд. — Я думал, что забрав его сердце, смогу отнять его жизнь, а его лишённое сил естество в агонии пустило корни в самой скверне… Затуманило его рассудок, заставив остаться там…

Она молчит, замечая лишь тускло-зелёную вершину, молчит, отрывая взгляд от тёмно-синих пятен, а после переводит взгляд в чужие глаза, ожидая продолжения.

— И теперь из-за него, Царица творит бесчинства, гоняясь за сердцами богов… — закончит он, смотря в спокойные черты лица Альберих. — Что будет, если она не найдёт аналогичное в Сумеру?

Девушка усмехнётся, складывая голову тому на плечо. Лишь широко улыбается, осознавая всю комичность ситуации. Да, она слышала, что некоторые поговаривают о том, что с настоящим божеством того региона что-то нечисто, и по окончанию войны с Каэнрией, в момент смерти, не появился элементаль, что должен был занять его место, что Селестия никому не подарила артефакта, в котором заключалась бы необходимая сила. И теперь это кажется вполне правдивым, когда она видит фигуру в руках хранителя. На мгновение, она тоже вздыхает, но потом, всё-таки поднимается на ноги, давая ответ Дайнслейфу.

— Тогда она спустится в бездну, и встретится с ним лицом к лицу, если тот всё ещё жив… — а потом примется одеваться, кидая взгляд на часы, надо бы поторопиться, чтобы успеть вовремя. — И надолго ты теперь отправишься в путь?

— Я остаюсь… — тихо ответит он, замечая ласковую улыбку в свою сторону, а потом удивлённо вскинет бровями, почувствовав её руки на своих щеках.

Мимолётная радость заставит его вздрогнуть и улыбнуться той в ответ. Мгновение, она отходит от него, опуская запасной ключ в его ладони. Прикрывает глаза, обещая прийти как можно раньше с новостями и помощью освоиться в городе. Он кивает, провожая ту взглядом. Надо будет выяснить кое-что напоследок.

В свете дня, её жилище кажется ещё более унылым, он оглядывается в тесной комнатке, проводит по дверцам шкафа, вставая около окна и взгляд на рунические письмена бросает.

Где-то в мыслях бьётся страх, взгляд проходит по сточкам, а осознание, что это оставили для него, заставляет стиснуть руки в кулаки. Божество, что вчера так спокойно оставило его, позволив остаться им наедине на всю ночь, так спокойно шастает где ни попадя?

Благодаря тебе, с поимкой принцессы можно будет повременить. Не волнуйся, я не выдам вас им, но когда они догадаются сами… Не думаю, что вам удастся сбежать от ордена. Поэтому, насладись её присутствием рядом и чувствами в полной мере. У вас есть время, но однажды оно закончится, а впрочем, сказать я хочу совсем о другом. Наверное, нужно сказать спасибо…

Благодаря тебе, самому сильному божеству в мире под звёздами придётся спуститься в бездну. Правда перед этим, прольётся очень много крови там, где я должен быть защитником… Но о том, никому из нас не стоит думать. Смерть от рук людей гораздо приятнее, чем от порождений бездны, не правда ли? Впрочем, сложно недооценить твой вклад в победу бездны… Божество никогда не поверит в то, что гнозис в твоих руках настоящий. Я удивлюсь, если память обо мне живёт хоть где-то ещё, кроме её сердца. Уверен, Сумеру едва ли гордится мною. И за забвение они заплатят высокую цену.

Посмею просить тебя лишь об одном, не ввязывайся, оставь это сердце себе на память, ты ведь любишь говорить о том, насколько ничтожны и слабы боги.

Надеюсь, что мы больше не встретимся.

Дайнслейф прикусывает губу. Понимает, что это не предупреждение — лишь констатация факта. Вопрос времени, проверка терпения божества Снежной. Он невольно усмехается, прикрывая глаза. Всё это так странно… Бездна решила очень резко поменять свои действия. Всему виной встреча принца со своей сестрой или мягкое нашёптывание божества, что невольно заставляет вслушаться в чужие слова. Ему бы обрадоваться, спрятать лицо в плече девушки и больше не думать о мерзком мраке, что тенью следует за ними.

Больше он не может быть в чём-либо уверен. Он помнит как принц требовал вернуть ему ту, кого он очень долго от него прятал, пока она ребёнком находилась в глубоком сне. А теперь, внезапно переключается на другую цель? И снова пробегается по строчкам письма, почему-то не ведя в действительность происходящее. Секунда, бумага мнётся под пальцами. Как бы сильно он не любил богов, он не может злорадствовать над подобным планом. Словно… Они всегда собирались заманить божество в удушающую тьму бездны, чтобы исполнить то, что не удалось совершить с Осиалом… Наверняка они нашли замену глазу культиватора. А если и нет, то наверняка сумеют отыскать таковую.

Кэйа возвращается вечером, мягко обнимает его за шею, поздравляя с принятием в рыцари, смеётся, обещая то, что они определённо будут видеться чаще, чем вечерами, а потом вручит тому в руки свёрток с униформой. Ему не стоит показывать здесь своего клинка, но если с этим возникнут проблемы… Что ж, они обязательно решат все эти проблемы.

А пока, отложив свёрток в сторону, оставляет поцелуй на его щеке, смотря на оставленный звёздный плащ в её постели. Он такой хороший, она определённо сделает всё, чтобы он пришёл в себя и прижился здесь. Точнее, немного поможет ему в этом, на шаг от того отходя и скрываясь за шторкой, разделяющей спальное место от импровизированной кухни. Тихо позовёт за собой, внимательно смотря на хранителя ветви.

Ему наверное мерзко от того, что ему придётся вновь стать обычным человеком, тем кем он был до пришествия богов. Ему придётся находиться среди тех, кто боготворит Барбатоса, одного из тех, кто был участником того катаклизма.

— Ты когда-нибудь слышала о том, чтобы боги писали рунами? — спросит он, мягко обнимая свою принцессу за талию, улыбнётся когда та уложит голову ему на плечо и тихо засмеётся, заставив его поднять уголки губ. — Даже с принцем бездны играется божество. Что что, а заговаривать зубы они умеют просто отлично. Даже он клюнул на их слова.

— На слова одного конкретного бога? — спросит она, хитро прищуривая глаз и выдыхая, едва пальцы его потянутся к ремешку глазной повязки. — Барбатос как-то обмолвился о нём, как раз после того, как фатуи украли у него сердце. От этого смеха побледнел даже мой братец…

Рыцарь вздохнёт. Божество, так легко исчезло из жизни целого континента… Если так стремительно забываются боги, что же происходит с людьми?

Спокойная речь о событиях дня заставляет вырваться из раздумий, просто к руке девушки приластиться, позволяя гладить себя по голове, пока в котле закипает вода. Это так странно, всё что касается её обычной жизни. Не сильно она отличается от той, что была у неё дома, там, под землёй. Всё те же строгие правила и бесконечные рамки, из которых она, несмотря на всю заботу и любовь, привитую Рагнвиндрами, не сумела позабыть.

Редиска и мята кажутся осточертевшим сочетанием. Однако, сейчас, это лучше чем ничего. И в лучах закатного солнца она кажется такой уставшей, что… Он одёргивает себя, позволяя той покрыть тарелки ледяной коркой. Порою, дар богов действительно может быть полезен где-то помимо битвы.

Она улыбнётся, уже в потёмках поднимаясь из-за стола. И Дайнслейф за нею последует, краем глаза смотря за тем, как перчатки и мех с тела её слетают. Смотрит как спокойно она смотрит на него, с трудом пряча весёлую улыбку и лёгкий, больше похожий на напускной, румянец, словно её это ни капельки не смущает. Дайнслейф поднимает уголки губ, понимая, что та замерла, в его ожидании, прикрывает глаза, оставаясь в рубашке, кажется, слишком быстро расправившись с брюками, что сложно не воспринимать второй кожей.

И он подойдёт, стянет с глаза ленту, желая вновь увидеть фантом, напоминающий о жизни до катастрофы. Проведёт по щеке, сбрасывая ту куда-то в ворох её одежды. Кажется, она вздрагивает и шепчет какую-то колкость о том, что он всё никак не может расстаться с латами. И кажется, самое время доказать её неправоту, но…

Вместо этого он мягко касается её губ своими, прикладывая чужие ладони к груди, заставит ту провести по звезде, осторожно спуская к застёжкам доспеха. На мгновение, ему покажется, что он слышит биение её сердца, слышит как часто ударяется оно о рёбра, прежде чем её руки хоть что-то сделают.

Прежде чем он сожмёт ту в объятиях вновь, прежде чем уткнётся носом в ключицы, мелко касаясь тех языком, почувствует как она, сбросив латы с чужого тела, обовьёт его шею, тихо-тихо шепча что-то о его сдержанности…

Он засмеётся, почти незаметно расстёгивая чужую рубашку, толкнёт ту к постели, опустится перед ней на колени, проводя щекой по бёдрам, стиснет чужую лодыжку, после чего зажмурится, в единственное мгновение собираясь с силами, чтобы осознать действительность происходящего…

— Я никому не отдам тебя… — шепчет он, толкая ту на спину, забывает о запрете привязываться, целует чуть ниже ключицы, плавно проводя по животу.

И услышав тихое согласие, почувствовав осторожное касание к груди, позволит себе вонзить зубы в чужую плоть, провести ногтями по бёдрам, и оторвавшись, заглянуть в чужие глаза, той, что смотрит на него в нетерпении. Мазнёт языком по соску, осторожно прикусывает тот, проводя по внутренним сторонам бёдер, царапнет те, и тут же на плечи её переключит своё внимание, зубы свои вонзая в него. Услышит тихое шипение, но не прекратит, лишь ягодицы чужие стиснет, прекратив кусаться едва ощутив как его за волосы дёргают.

Кажется, он немного забылся, едва дорвался до желанного лакомства. Но… Движения рук тут же становятся мягче. Он улыбается, осторожно разводя чужие губы и внимательно в лицо девушки заглядывает. Ему очень хочется поставить её на колени, хочется заставить чувствовать себя зависимой, держать где-то на грани между извращённой любовью и откровенным издевательством. Но не сейчас, когда ему позволяют сделать робкий шаг вперёд, для осуществления это мечты, не сейчас, когда ему позволили и так слишком многое.

Начало звёздочка встречает прикушенной губой и едва слышимым вздохом. Её руки лягут на плечи, и вокруг шеи обовьются, не позволяя излишне своевольничать. Он понимает, к нему хотят привыкнуть, хотят понять что он хочет.

В голову бьют ненужные поводы для ревности. Он прекрасно знает, она не могла остаться невинной в городе свободы. Знает, что Кэйа порою должна позволять недопустимое, чтобы город мерзкого бога жил… Но более он этого не позволит. Не позволит тем, кто оставил её сиротой, пользоваться ею столь низко и неблагородно.

Осторожный толчок, прежде чем она шумно вздохнёт вновь, едва напрягаясь, и всё-таки, для удобства, разводя ноги чуть шире. Дайнслейф аккуратен и нежен. Ей хочется думать, что никто более этой щемящей осторожности не заслуживал. Эгоистичное желание бьёт в голову, заставляя того резко притянуть хранителя к себе и прикусить чужую губу. То ли в отместку за метки на плечах, то ли просто так, из желания оставить свои метки тоже.

Чужие движения плавные, позволяют расслабиться и прикрыть глаза, голову откинуть, всё-таки разрешая рыцарю оставить на глотке алеющий след. Кто же знал, что в нём проснётся такое желание, ведь изначально, ей думалось, что он не способен на какие-либо чувства, но…

Сейчас он ласков с ней, гладит её бока и бёдра, нашёптывая на уши что-то приятное. Тихо урчит, перехватывая её стоны с губ, зализывает свои следы, прося за них прощения. И зажмуривается, чувствуя как она обнимает его ногами и сжимает, запустив руки в волосы. Какая-то нездоровая мания, дёргать за них. Неужели этому её тоже научил город ветров? Какое безобразие.

Пальцы стискивают сосок, зубы снова погружаются в основание шеи, внезапное желание ударяет основательно в голову, заставляя вздрогнуть при первой мысли… Но он её не отбрасывает, проводит прокаженной рукой между чужими грудями и лишь задушенный крик заставляет его очнуться. Он оставил ей небольшое пятно, округлив глаза, словно не желал этого минутой ранее, осторожно коснётся метки губами, прежде чем окончательно успокоиться, прежде чем заметить обеспокоенное лицо Кэйи и… Замереть, осаваясь один на один с последствиями.

Она нахмурится, тут же отпустит его, поднимаясь на локти, желая исправить чужую ошибку, но…

Его голова ляжет ей на грудь, а руки схватят за локти, не позволяя и думать о побеге, пусть и на пару минут. Он почувствует её дрожь, довольно улыбнётся, прежде чем она успеет хоть что-то сказать и прервёт гневную тираду ещё до начала, проводя языком по дёснам.

Где-то вдали послышатся удары капель дождя о землю, а сам он прикроет глаза, укладывая её обратно.

Он сделал это намеренно, но никогда не расскажет зачем.

Как и молчал, что не существует больше Каэнрии и её родители были повержены в первые секунды катаклизма… Навязчивое желание присвоить капитана себе целиком и полностью лишь поддерживают намерения молчать.

Потому что потом — будет совсем не до этого.

Комментарий к Loreley

спустимся в объятия монстров бездны или продолжим ходить по людям?

========== Morgana ==========

Комментарий к Morgana

школьная аушка и нежный секс, потому что могу

Тарталья агрессивно любит Кэйю в течении н страниц

Розалина — это имя Синьоры, если кто-то не знает

А ещё, я люблю Синьору и Венти, да.

Тарталья знает, Кэйа влюблённо смотрит не в его спину. Знает, что чувства её не будут взаимны, а потому, она не вздыхает влюблённо о ком-либо, лишь позволяет себе совсем немного поглазеть в чужую спину, и если они находятся совсем рядом, то даже протянет руку, мягко провести подушечками пальцев по линии позвоночника. И тот улыбнётся ей солнечно, отходя чуть в сторону, чтобы в разговор свой впустить.

Тарталья знает, она постоянно крутится то вокруг брата, то вокруг ботаников, тоже ошивающихся рядом с предметом её обожания. Оттуда она выносит вредную привычку закатывать глаза. А после фыркает, смотря равнодушно-спокойно на окружающих.

А ещё он знает, что порою она позволяет себе пооткровенничать в компании Рагнвиндра на правах его приёмной сестры, наплевав на наличие у него отношений с Гунхильдр. Разочек, ему даже удалось увидеть как тот гладит её по плечу и говорит, что всё будет в порядке. Она кивнёт и сию минуту оставит приёмного брата наедине со своей девушкой.

Своим мыслям и поступкам, Аякс может лишь глупо улыбнуться. Не то чтобы его хоть когда-то интересовала сама Кэйа, в классе она просто существовала, и без надобности они не контактировали. Удивительное дело, они даже умудрились не ссориться за всё то время, что она с ними учится, хоть это и было весьма в его вкусе.

То ли дело в её отношении к Дилюку, что был его если не другом, то точно приятелем, и он боялся что испортит с ним отношения, то ли ему просто этого не хотелось… Как бы то ни было… Наблюдать за ней оказалось довольно занятно. Зачем? Он и сам не знает, а потому разворачивается на оклик Розалины, забывая обо всех странных мыслях насчёт одноклассницы. Он выделит этому время, но немного потом, когда закончится обещанная этой старшекласснице прогулка.

Почему-то это не особо ему помогало. Он хмурился, выцепив синюю макушку, идущую по другую сторону от сводного брата. Пока она крутится вокруг них, беспокоиться не о чем. Джинн и Дилюк не позволят той натворить глупостей в силу излишней серьёзности. Пожалуй, более надежных рук для объекта его наблюдения не найдётся. Тем более, если слухи правдивы и Джинн действительно ночует в их доме чаще, чем в своём. Мечта, а не окружение. И судя по довольной улыбке Альберих, что что-то у Джинн спрашивает, а ответ заставляет чужие глаза от интереса загореться и засмеяться ту заливисто, его мнение разделяют.

Куда меньше ему нравилось, когда она уходила с Альбедо и Дайнслейфом. Тогда он позволял себе понаблюдать подольше. Но тут же отбрасывал эту идею, когда те выходили к набережной, а он оказывался как на ладони. Никаких влечений, просто обычные встречи, совершенно спокойно вписывающиеся в понятие дружба. Энергетики? Прогулки? Пустая болтовня и посиделки дома у последнего, в силу постоянного отсутствия родителей из-за работы? Пожалуйста, ровно по расписанию, если сводный брат со своей второй половинкой тех не опередили.

— Ты так пристально наблюдаешь за этой разноглазой… — фыркнет Розалина, окликая рыжего на себя и протянет тому обещанные днём назад острые чипсы. — Неужто влюбился?

И она скривится, оценивая чужие вкусы, заправит белокурые пряди за ухо и усядется на диване на этаже, пусто посмотрев на циферблат.

— А ты правда мутишь с тем мелким, у которого косички? — спросит он в ответ и увидев как она нахмурится, тут же пожалеет о том, что спросил.

Он вообще не понимал как эта серьёзная и холодная девушка обратила внимание на ухаживания Венти. Какое-то время, он заливисто смеялся над этим, прикрывал рот рукой, когда её целовали в щеку и отворачивался, то ли пытаясь не засмеяться, то ли попросту смущаясь столь невинных нежностей.

А сейчас понимает, что это совершенно не смешно. Прикусывает губу, кривясь от остроты. Теперь смеётся она, потрепав его по голове. Хоть и Розалина не дружит с другими девочками, да и те сами её сторонятся.Зато, на своё горе, не избегают Барбатоса, что кажется им безумно приятным и милым, что смеётся так мягко и искренно, что невозможно не подхватить или сдержать улыбку.

В основном из-за этого они с Розалиной и знакомятся, потому что… Забравшись под рёбра к ней, она Барбатоса ни за что не выпустит. И плевать, что тот вырываться не собирается, а у неё на экране блокировки его спокойное спящее лицо на её груди. Никто не знает что это ласковое создание растопило в толстых льдах щёлочку, они предпочитают об этом молчать, ведь…

Хитрый прищур зелёных глаз и колкий язычок ставят на место тех, кто посмеет тянуть свои ручонки к ней. За словом этот малыш, которому сложно дать больше, чем ему самому, не лезет. И хоть старается, открыто нагрубить не брезгует, как и оставить царапку под подбородком заранее обгрызенным ногтем.

Розалина хлопает его по плечу, говоря что он может на что-то надеется, если уведёт её из-под носа отличников, внезапно ставших той близкими друзьями. Несмотря на холодность, она порою тоже снисходит до простых чувств, спасибо за то Венти, он тут определённо здорово постарался.

Влюбился… — проносится в мыслях и ему очень хочется согласиться, но… Так быстро осознание этого факта не приходит, а значит нужно ещё какое-то время на то, чтобы смириться с этим фактом окончательно. Впрочем, не то чтобы он сильно против, скорее… Не знает что с этим делать… А спросить у кого-то так странно… Можно конечно возлюбленного подруги, но… Он снова посмотрит на потеплевший взгляд Розалины от чужого присутствия и поймёт, что разбираться с этим ему придётся самому. Особенно когда взгляд цепляется за её милое выражение лица, когда Барбатос подобно котёнку на плече голову её уложит. Интересно, что он чувствовал, подбираясь к ней?

Вопрос останется без ответа, потому что он зацепится взглядом за тех, с кем она ходит, если не в компании Джинн. До него доносится недовольное фырканье из-за учительницы истории, совсем озлобленной от чего-то. Прозвучит вопрос про Альберих, на который Альбедо ответят кивком и Аякс остановится, замечая довольную улыбку Дайнслейфа. Они просто радуются прогулке… Это так скучно! Ладно Альбедо, что о младшей сестре заботится и Сахарозу в лоб целует при людях. Она тоже иногда с ними тусуется, и абсолютно всегда держит отличника за руку. Дайн, как они называют его, и Альбедо капельку старше, и кажется, Альберих с ними совершенно точно весело.

— А она точно то сохранила? — спросит Альбедо, отойдя к стенке.

— Конечно, ты ведь сам знаешь, что она на дух не переносит её, как и мы. Так что точно не упустит возможности над ней поиздеваться…

И Аякс вздрогнет от того, как спокойно они отбрасывают образ примерных школьников, обсуждая как здорово будут смотреться комья грязи в волосах Кэ Цин. Он понимал, она многим в школе стоит поперёк горла, знает что с Кэйей у неё отношения весьма напряжённые, знает что уже пару дней она ходит какая-то подавленная, а дело оказывается такое простое… Альберих нужно отдать должное, ничем не выдала причину своего хорошего настроения.

И сразу ему становится немного не по себе. Во-первых, потому что Кэйа, влюблённость в которую он только что осознал, может быть весьма несвободна. А во-вторых, вещи, которые она с ними делает весьма сомнительны и стоят внимания. Он нахмурится, обещая обязательно разобраться со всем.

На взвешивания всех за и против у него уходит ровно неделя. Ровно неделя, чтобы посмотреть на криво обстриженные сиреневые волосы, на довольные улыбки и каждодневный уход в компании блондинов. Дилюк выглядит слишком спокойным, а Кэ Цин молчит, с испугом оглядываясь на синюю макушку и вздрагивает, тут же отводя взгляд. Он не понимает, что эти трое сделали с ней, но не намереваясь отказываться от чувств, оградит от всего этого Альберих.

В конечном итоге, он просто не хочет чтобы та становилась монстром, на манер тех двоих. Потому что, если он опоздает, то однажды сам сможет оказаться у неё под рукой, и судя по страху другой одноклассницы, мало никому не покажется.

Альберих совсем прекратила появляться в компании брата, окончательно перекочевав к тем. Он спрашивал о том у Рагнвиндра, а тот в ответ лишь пожал плечами, говоря о том, что рад этому.

О содержании видео, о котором те переговаривались, он так и не узнал. Как и о том, чем именно эта троица занимается, пока на них никто не обращает внимания. И Аякс решается у них об этом спросить. Сначала у Кэйи, решая немного повременить с признанием. Потому что он наслышан о тех двоих. И если она им подруга, значит и сама куда сложнее, чем вообще может показаться.

Он окликнет её, когда все засобираются прочь, прищурит глаза, встречаясь со спокойным выражением лица и едва лишние слушатели окажутся за порогом, едва до прихода других пользователей этого кабинета останется ровно десять минут, он окажется на расстоянии вытянутой руки от той.

Тянуть бессмысленно. Он задаёт свой вопрос напрямую, встречаясь с довольной-предовольной улыбкой.

— Что вы сделали с ней? — сразу спросит он, прищуривая глаза, и думая о том, как не дать ей уйти от ответа, а после вздрогнет, когда в ответ не станут грубить, а наклонятся, чтобы сказать на самое ухо, чтобы уж точно не услышали даже стены…

— Это было довольно весело, намешать ей коктейль из слабительного, клубники и алкоголя, а потом ловить её во дворе, чтобы уложить спать… — засмеётся она, озвучивая всю подноготную произошедшего. — А почему ты этим заинтересовался?

Всё оказалось намного проще. Той просто стыдно за своё поведение, вызванное этой троицей. Они и правда поступили максимально мерзко, так опозорить её перед всеми… А ведь ей говорили не лезть к этим странным и примерным старшеклассникам, говорили, что посторонних они не любят… Кого бы она слушала… Но Тарталье стало спокойнее. Есть лишь мерзкий поступок, ничего преступного…

— Потому что я хочу понимать, что за человек мне понравился… — шепотом скажет уже он, отстраняясь от неё, и цепляясь взглядом за едва заметный на смуглой коже румянец, интересно, намешивая ту смесь, она тоже заливалась краской? — А то из твоего братца и слова не вытащишь, так сильно он занят милой Джинн…

И оставит её наедине, недобро щурясь на парочку, в компании которых она творит не самые хорошие вещи. В голове проступает лишь одно решение. Он вытащит её из их общества. Во-первых, от сильной любви, во-вторых, из чистого беспокойства и простого понимания, во что это может выйти.

Спокойный вздох, короткое прощание с Розалиной, оборот головы для верности, чтобы заметить как она снова улыбается Альбедо и мило улыбается Сахарозе. Бедная, не знает кого полюбить довелось… Он облизывает губы и уходит, думая над тем, как сделать это лучше.

Вот только, кажется, время совсем ему не помощник. Тарталья прикусывает губы, когда Дайнслейф удостаивается мягкого взгляда со стороны девушки. Рычит, когда она называет его котёнком и ласково-ласково гладит того по светлым волосам. Сжимает руки в кулаки, когда его целуют в лоб и ещё раз назвав тем прозвищем, позволяют мягко обнять за талию, и приложиться щекой к груди. Она ласково улыбается, пока к ним не подходит его сестра. Она заставляет стоящих рядом мило смутиться, а Альберих почти пошло пошутить, вгоняя мальчишек в ещё более густую краску. И он отвернётся, скрестив руки на груди. Ему это не нравится, не нравится что к объекту его симпатии смеют прикасаться другие, она улыбается не ему, касается не его, открывает свои объятия не ему. Прикусывает губу, зажмуривая глаза.

Он уберёт всех и каждого, кто посмеет встать у него на пути. Заставит девушку смотреть лишь на него, касаться и думать только о нём… Жаль случайных зевак, что это увидят, но они сами виноваты в том, что посмотрели в её сторону.

На губах расцветает довольная улыбка. О, она обязательно окажется рядом, в его осторожных объятиях. Он никогда не отпустит её, никогда не позволит посмотреть на кого-либо, не позволит думать о ком-то помимо его.

Но ради неё он готов на различную грязь. Ради неё он станет безумцем, но в конечном итоге всё равно окольцевать чужую талию, уткнуться носом в плечо и забыть обо всём…

Обо всём, что не имеет значения, обо всём, что не связано с ней.

И он зажмуривается, медленно проводя рукой по стене. Он хочет чтобы его любили. И его будут любить! Ей ничего не останется кроме того как выбрать его. Никто не заберёт у него его судьбу, потому что иначе быть просто не может, ведь…

Он устранит любые проблемы на своём пути. Переубедит всех, кто усомнится в этом… Не позволит кому-либо протянуть к ней свои руки…

А потом, подобно дракону, окольцует своё сокровище, никому не позволит смотреть на неё. Потому что хочется, хочется уткнуться носом куда-то в плечо, так же мягко притянуть к себе и довольным котом заурчать, наконец-то дорвавшись до желанного. Прикроет глаза, мягко склоняя голову в бок.

Дайнслейфу она позволяет слишком многое. Позволяет называть себя звёздочкой, позволяет класть руки на плечи, мягко уводя за собой в неизменно деланно невинное свободное время. Их отношения на братские похожи куда больше, чем с Рагнвиндром. То ли дело в Джинн, укравшей всё время и внимание сводного брата, то ли чужое уважение к чужим границам, хоть то и совсем не свойственно той. Он прикроет глаза, мягко улыбаясь. В светловолосом видеть противника слишком тяжело. Несмотря на все нежности, на все колкости и прочее, что якобы могло бы кричать о том, что они пара. Всё вдребезги разбивалось отсутствием чего-либо помимо этого.

Аякс осторожно подкрадывается к ней, плавно проводя подушечками пальцев по плечу. Заставляет ту мягко улыбнуться, отвлекая от привычного круга общения.

Дайнслейф усмехается, уводя Альбедо куда-то в сторону. Он слышит негромкое: «Ты проиграл». И сам невольно усмехается с абсурдности, пару мгновений не замечая вопросительного взгляда и непонимания того, почему те отошли, пообещав закончить немногим позднее.

Её пальцы окажутся сжатыми в чужой ладони, голубые глаза уставятся в идентичные. Он определённо идиот, раз растерял весь свой пыл, едва наткнувшись на интерес в чужих глазах. Глубоко вздыхает, позволяя себе прикрыть глаза на одно-единственное мгновение, а после осторожно касается губами чужой щеки.

Он уже говорил ей о том, что она безумно нравится ему, скажет это снова и снова, пока не окажется ещё ближе, до возможности укладывать голову на плечо или на колени, пока ему не позволят заключить её в самые крепкие объятия, пока не впустят куда-то под кожу, позволяя прощупать всё, до чего только дотянутся руки… Пока нестабильное, хрупкое нравится, не станет приемлемым люблю. Он выдыхает, замечая краем глаза её собеседников. Замечает как отличник пониже тихо смеётся, а потом всё же следует за Дайном, явно не желая этого делать. Он больше не позволит ей проводить так много времени в их компании, он намерен вытащить для себя как можно больше времени, если вообще не всё, что она проводит вне сна и школы.

— Аякс? — тихо спросит она, прикасаясь пальцами к месту поцелуя, прикроет глаза, не замечая приподнятых уголков губ. — Зачем ты так внезапно?

Хочется рассмеяться, но он сдерживается, протягивая ей руку. Пару раз ему удавалось проводить её до дома, сейчас же он намерен получить самую малость побольше. Просто потому что он и так слишком сильно бьётся о стены, существование которых наверняка — загадка даже для самой Кэйи.

Она примет её, смотря уже спокойнее. Сама внезапность, а к спонтанным приливам ласки никак не привыкнет, мило смущаясь и стыдливо взгляд отводя. Совсем не та, которую видят эти двое. Хотя… Это снисходительное подмигивание со стороны её друзей, не давали и ему покоя. Они наверняка знают об этом. Слишком много она общается с ними и эта троица наверняка знает друг про друга всё, ну или почти всё, имеющие право называться всем без пресловутого почти.

Он осторожно тянет её на себя, встречаясь с недоумением в чужом взгляде. Но шаг навстречу ему всё равно делают, поднимая уголки губ, в желании сказать какую-то колкость. Не выходит, мальчишка прижимается к её лбу своим, отпускает руки, мягко положив те на её щёки. Мысленно считает до трёх и отпускает, довольно прищурившись.

— Пойдём, я хочу поговорить с глазу на глаз, если ты не будешь против… — он сдаётся, понимая, что они должны объясниться, что должны всё чётко и ясно расставить по своим местам и разобраться с тем, что они должны делать дальше.

— Я скажу брату… — кивает она, заставляя мальчишку просиять, от осознания того, что она тоже думала над его словами, сказанными почти необдуманно и спонтанно, так похожими на его приливы нежности, которые он совершенно не умеет выражать, которые мог подсмотреть где угодно, он видел их в разнообразных формах, но исполнение партнёра Розалины ему всё равно понравилось более остальных.

Оно кажется таким нежным и чистым, как настоящая влюблённость, не осквернённая физиологическими желаниями, то и дело возникающих у него. Особенно когда она настолько близко, особенно когда нужно лишь закрыться, притянув ту поближе и покрепче обняв, чтобы не исчезла в процессе воздвижения стен.

— Я уже сказал ему… — довольно улыбается он, отходя на шаг, но всё-таки смотрит за тем как она отправляет тому сообщение, почти мгновенно перестроив его из просьбы в вопрос. — Он ужасно влюблён в Джинн, удивительно, как у него вообще остаётся внимание на что-то ещё.

— Ты прав… — усмехнётся, она, пробежавшись взглядом по ответу и убирая мобильник в сумку, подойдёт, позволяя тому себя увести.

Свои чувства Тарталье понятны. Свои чувства он осознал, обговорил, обсудил с близкими, страшась их в зародышевом состоянии, выспрашивал, искренне не понимая почему матушка так счастливо смеётся в телефонную трубку. А потом успокоился, смотря на объект своей любви проще. Правда за счастливым смехом последовала лекция о контрацепции, последствиях, наказаниях со стороны закона… Но ведь он… К чёрту оправдания! Этого ему тоже безумно хочется! Тоже хочется прикоснуться кожа к коже, прижаться к чужой спине…

Прочувствовать чужое нутро, распробовать губы, сорвать шумный вздох, заглушив тот своими… Хочется, а оттого он руку чужую стискивает, вновь и вновь напоминая себе о том, что ему стоит подождать ещё немного. Подобраться немного поближе, чтобы солнечная улыбка на чужом лице не померкла, не сала механической и лживой…

Случайный порыв не стоит этого солнечного света, который, как ему кажется, он смог потрогать, он обязательно прикоснётся к ней, обязательно стиснет в объятиях, мягко-мягко шепча о своей безумной любви, приластится к ней под руку, доверчиво прикрывает глаза, позволяя вытворять с собой всё что ей задумается…

Тот разговор закончился слишком хорошо и невинно. Она оставила после себя поцелуй в лоб, а внезапно пришедшему Дилюку солнечно улыбнулась, деланно восторгаясь его заботой. Надо же, оторвался от милой Джинн, чтобы убедится в том, что она в порядке. Все понимают, что её слова ни разу не наигранные. И Аякс, словив на себе спокойный, но уверенный взгляд, заранее пресекающий любые глупости, кивает, обещая себе и ему любить Кэйю искренне.

Особенно когда она сама подходит к нему на следующий день, в ответ мстя таким же внезапным и мягким поцелуем в висок, прежде чем снова скрыться в толпе и оказаться подле тех, кого он хочет видеть рядом с нею меньше всего.

***

Ему понадобится всего неделя на то, чтобы осознать как сильно он недооценил свою выдержку и как он слаб, когда чужие пальцы мягко касаются его плеч. Он оказался не готов к тому, что её внезапно станет слишком многим больше, чем он привык видеть рядом с собой. Что она мягко позволит уводить себя из компании отличников, на радость сахарозе и девушки, имени которой никому не известно, она совершенно точно ждёт того, что он закончит школу, чтобы забрать с собою.

И всё равно, едва стискивает зубы, когда его рука ложится на плечо Альберих. Где-то рядом смеётся Розалина, говоря, что она чувствовала абсолютно тоже самое, особенно когда едва согласилась пропустить этого мальчишку поближе под рёбра. Летала над ним почти коршуном, удивляясь тому, как легко он не подпускает кого-то за границы дозволенного, туда, куда можно лишь ей одной.

Аякс вскипает, когда она тихо смеётся, и они расходятся, но тут же остывает, когда подушечка её пальца мягко ложится ему на кончик носа.

— Ты покраснел…— тихо говорит она, напрашиваясь на объятия, склоняет голову набок, но получая те, успокаивается, заставляя того выдохнуть.

— Я ревную… — шепчет он, осторожно окольцевав чужую талию и устраивает голову на её плече, перед тем кончиком языка касаясь её губ.

Она почему-то засмеётся, а потом приоткроет рот, позволяя ему немного разыграться, прикоснуться к губам, провести языком по дёснам, коснуться нёба, переплести свой язык с её, а потом, едва заслышав угрожающий стук каблуков по полу, тут же оторваться друг от друга, поспешив в сторону выхода.

В тот момент, показалось, что идеальнее момента быть попросту не может. Они стыдливо убегают от тех, кто может их наказать за неподобающее поведение. Прячут неловкие улыбки, кажется ступая совсем по незнакомой дороге, на деле же, интенсивно исхоженному пути. Он мягко смеётся, стоит выйти за территорию школы, позволяет себе на мгновение отпустить её руку, почему-то думая, что в страхе он мог сделать ей больно. Она лучезарно улыбается, светится от счастья подобно солнцу и тихо смеётся, едва переведя дух после непродолжительного бега.

Это определённо именно то солнце, которое следовало вытянуть из компании отличников с сомнительной репутацией. И он кажется, совершенно не жалеет, когда переплетает её пальцы со своими, мягко касается губами щеки, прикрывает глаза, едва сдавливая желание расцепить руки, провести чуть выше, на сантиметр -другой забраться под манжеты, чтобы чувствовать дозволение, на капельку больше чем получают окружающие. Отстраняется, заглядывая в любопытную синеву, словно ждущую от него каких-то действий. Кажется, адреналин бьёт в голову, заставляя на мгновение покрепче сжать её руку, а потом успокоиться, мягко позвав ту домой.

Всё уже оговорено, всё прояснилось. Дальше разговаривать нет необходимости. Похоже на приглашение на свидание. Осторожное, словно не способное на самостоятельную жизнь. Пока что не способное, но Тарталья делает всё чтобы оно перестало быть таковым, а Кэйа идёт ему навстречу, позволяя тому медленно, но верно немногим больше, пройти шаг за шагом, в установке чего-то очень похожего на любовь, но пока не имеющего права называться ею полноценно.

— Я хочу… — он недоговаривает, чувствуя как горят алым пламенем кончики ушей, замечает смущённую улыбку девушки, что мягко его по щекам гладит, и все сомнения уходят куда-то прочь, эта ласка кажется согласием, кажется, что беспощадно стискивает его рёбра, не позволяя передумать. — Хочу любить тебя…

Она кивнёт вновь, позволяя тому опуститься щекой на плечо, замрёт на несколько мгновений, а потом шепчет что-то про дождь, говоря о том, что он может их накрыть, если они продолжат нежности. И он вздрогнет, уведёт ту в сторону дома, стыдливо оглядываясь по сторонам. Это так странно, кажется чем-то неправильным, словно он действительно переступает тонкую грань между любовью, описанной в учебниках по литературе и той, которую бесстыдно демонстрируют фильмы и книги сомнительного содержания. Он выдыхает, слыша как бьются капли об асфальт, понимая, что они очень вовремя пришли. Закроет глаза, раскрывая перед Кэйей входную дверь и выдыхает, полностью запираясь в мире ограниченном комнатами.

Становится легче, в отсутствии чужих глаз. Можно устроить голову на чужой груди, прищурится на манер довольного кота и окольцевать её талию, на мгновение почувствовав себя драконом или хранителем самого главного сокровища.

Иногда, в такие моменты он сравнивает себя с Венти, думая о том, как это всё-таки выглядит вне школы. И тихо смеётся, пряча лицо в груди Альберих, чуть утыкается носом в кость лифчика и поднимает лицо, стоит ей вздрогнуть.

Эти посиделки стали почти привычными, и сам Рагнвиндр приехал за ней только в тот самый первый раз, хитро щурясь. Наутро, они просто об этом поговорили и разошлись с миром, но сейчас ему кажется, что он нарушает что-то интимное, что-то светлое в этих встречах, и она перестанет гладить его, тихим вопросом обратив на себя внимание.

— Ты действительно хочешь… меня? — скажет она, поднимаясь на локтях и спокойно заглядывая в синеву чужих глаз, часто задышит, в ожидании ответа.

Ей, вообще-то, тоже очень неловко. Она тоже немного волнуется, нервно покусывая губы в ожидании чужого ответа. Если тот согласится, она продолжит волноваться, ведь первый раз обычно считается чем-то волнительным. Она ждёт, осторожно стискивая чужую макушку. Ей бы успокоиться, до подождать чужого ответа, да только она сильнее трястись начинает от нетерпения.

От тихо согласия внутри всё взрывается. Она широко распахивает глаза, позволяя Аяксу выбраться из своих объятий и поравняться с ней, позволяет тому уложить руки ей на бёдра и мягко, почти невинно улыбнуться, прошептав почти в губы:

— Если ты мне позволишь… Я не остановлюсь… — и сам с собственных слов вздрагивает, восторженно выдыхая, когда ему позволяют, когда разрешают сдвинуть край футболки мягко огладив живот.

Они настолько привыкли проводить время вместе, что на одной из полок у него обосновалась пара вещей Кэйи, чтобы не ходить по дому в школьной форме. Он сглатывает, оглядывая ту вновь. Если она действительно ходит так дома, то он действительно завидует её братцу, что может лицезреть её в таком виде почти каждый день. Он проводит по бедру, скрытому шортами, что кончаются чуть выше колена, а после чуть сжимает в районе колена, прежде чем развернуть её на спину.

Игра окончена, он выиграл. Выиграл первую близость с первой обоюдной влюблённостью. И что это, если не удача?

Кэйа прикрывает глаза, словно пугаясь чего-то, но тут же успокаивается, когда её мягко гладят по животу, задирая домашнюю футболку. Это всё так странно, так похоже на сцены в подростковых сериалах, что обоим хочется засмеяться и сгореть со стыда. Тарталье тоже страшно, он тоже прикасается к кому-либо в таком ключе впервые. И лишь поэтому медлит, вслушиваясь в шумные вздохи девушки.

Так странно и страшно стягивать с неё одежду, оставляя лишь бельё и носки, до которых ему совершенно нет дела, которые он не заметит и вовсе забудет. Она смутится, заставляя в предвкушении облизать губы. И Аякс возьмёт себя в руки, мягко бюстгальтер с той стаскивая. Так спокойно и радостно, словно ему доверили что-то ценное.

Тарталья урчит, скидывая этот элемент гардероба. Шумно вздыхает, осторожно наклоняясь к её груди, оставляет осторожный поцелуй в солнечное сплетение. проводит по нему языком, после чего проводит носом, тут же отстраняясь от неё. Она мелко дрожит, заставляя Аякса провести пальцами по затвердевшим соскам. Он видел что-то подобное в фильмах для взрослых, но видеть и делать — совершенно разные вещи. Он прикусывает язык, приспуская с неё трусы. Позволит той вцепиться в свои плечи, и на пробу стиснет чужие ягодицы, понимая лишь одну вещь.

Ему безумно это нравится. Нравится прижиматься к ней, касаться кожа к коже, мелкими мазками вылизывая чужое тело. Нравится понимать то, что именно ему это позволили. Разве не чудо?

Трясущимися от нетерпения и страха руками, он открывает флакон со смазкой, так любезно оставленный матушкой несколькими днями спустя после откровенного разговора. Тогда он и думать не смел, что будет использовать его по назначению, но… Кажется удача иногда бывает на его стороне.

Он осторожно разводит ноги одноклассницы, внимательно заглядывая той в лицо. Он боится сделать ей больно, боится сделать что-то не так, а потому нашёптывает всякие глупости, мягко губами касаясь чужой скулы. Осторожно внешние губы нащупывает, плавно палец в чужое нутро вводя, стараясь сделать всё правильно. Но его всё равно стискивают, не позволяя двинуться дальше, она тихо шипит, ластясь под поглаживания свободной руки. Он ждёт, шершавым языком проводя по соску, чтобы отвлечь её от ощущения чего-то инородного внутри.

И всё-таки, он в восторге, ждёт, пока стенки перестанут так сильно стискивать, когда можно будет протолкнуть чуть глубже, размазывая по ним смазку, понимая зачем он вообще трогает чужое нутро.

Сказать, что ему это безумно нравится — ничего не сказать. Он довольно улыбается, осторожно протискивая ещё один, жадно утаскивает шумные вздохи с её губ, на пробу стискивает сосок, но видя лишь зажмуренные глаза, бросает эту идею, продолжая размазывать вязкую, пахнущую вишней жидкость. Кэйа тихо шипит, в спине выгибается, пытаясь отстраниться. Он не позволяет её этого сделать, пальцами выводя что-то на низу живота, радуясь мимолётным успехам в успокоении Альберих.

Когда ему это кажется достаточным, он убирает руки, улавливая краем уха облегчённый вздох. Он улыбается, цепляясь глазами за контрацептивы. И правда, никто не погладит его по голове за совершённую глупость. Он пока не готов совершать таких серьёзных ошибок, особенно едва дорвавшись до желанного результата.

Он не знает как это ощущается кожа к коже, но даже так, это чувствуется просто замечательно. Он облизывает губы, тут же прикасаясь ими к чужим. Вылизывает её десна, откровенно получая удовольствие от давления чужих стенок, зажмуривает глаза, до звёзд перед ними, плавно обводя чужие бока. Она шумно дышит, заставляя его выдохнуть, думая, что всё делается абсолютно правильно.

Кэйа цепляется за его плечи, тихо вздыхает, притягивая к себе. Царапается, стоит ему податься немного назад, словно подумав о том, что он хочет отступить. Тарталья тихо смеётся, стискивая чужие бёдра. Страшно, но безумно хочется сорваться, вонзить зубы где-нибудь над грудью, чтобы окончательно распробовать чужое тело, понять что именно попало к нему в руки, а потом окончательно пропасть, забывая обо всём на свете.

Осторожные движения, Кэйа тихо скулит, заставляя его успокоиться. Кажется, что-то лопается, и он со страхом, как и девушка, сморит куда-то вниз, замечая лишь вязкую белую белую каплю. Кажется, об этом ему тоже рассказывали.

Он невольно поднимает уголки губ, снова на пробу поддаваясь вперёд, зацеловывает чужое лицо, слишком приглушённо чувствуя выпущенные в его спину ногти, не чувствуя, как кожу полосуют, оставляя покрасневшие борозды, которые обязательно заживут, ради того, чтобы она тоже тогда оставлять свои следы снова и снова.

Кэйа вскрикивает, когда Тарталья решается резко дёрнуться, она зажмуривается, хватая его предплечья, тихо усмехается, чуть в пояснице выгибаясь, словно желая навстречу двинуться. Кажется, ей уже лучше. Он улыбается, осторожно сжимая чужие груди, словно пытаясь окончательно понять, чего именно ему хочется.

Её тихий стон — слишком сильно подначивает продолжить. И он не сдерживается, в отместку за расцарапанные плечи, полосуя её бёдра, словно помечая её, давая понять, что это сердце занято и никому не стоит искать к нему отмычек или выламывать двери.

Что-то буйное, заставляющее перейти с ленивого темпа на чуть более быстрый, подначивает всё-таки укусить её под ключицей, пред этим старательно вылизать место укуса, игнорируя короткое подёргивание волос. Кажется, она пыталась отстранить его от себя. Он не слушается, погружая зубы в желанную плоть. Довольно урчит, осознавая что никому более до него этого не позволяли, а после отстраняется, работой своей любуясь и заглядывая в единственное мгновение неудовольствия в чужом лице, тут же слетающее от очередного движения бёдер.

С Кэйей слишком хорошо. Тарталья вздрагивает, осознавая, что его сжали в тисках. И этого почти достаточно, чтобы стыдливо спустить в резинку, покидая желанное тело как только появляется возможность.

Кэйа всё ещё тяжело дышит, требовательно стискивая простынь. Зажмуривается, хватая ртом воздух и кажется, краска видна даже на её смуглой коже. Аякс облизывается довольным лисом, лицо на чужой груди вновь устраивает, прикрывая глаза и талию чужую окольцовывает.

Кажется, он безумно счастлив.

Комментарий к Morgana

готовы к драке между дилюком и хранителем?

Спойлеры можно найти в плейлисте: https://vk.com/audios550377975?section=all&z=audio_playlist550377975_3

========== Unheil ==========

Комментарий к Unheil

Осквернил любовь кэйи и дайнслейфа… Зачем?

Предупреждений к главе не будет, подумайте сами, что тут есть

Демка к полноценной работе, рекомендуется ознакомиться прежде чем вы её откроете

Люмин никогда не нравилось наблюдать за тем как темнеет взгляд хранителя ветви, при любом мимолётном взгляде на капитана кавалерии. Не нравились гневно выдвигающиеся клыки, что клацают воздух, а ногти впиваются в ладони, едва удерживая того от опрометчивых решений. Люмин в такие моменты рядом с ним неуютно, даже если взять во внимание то, что она бета. Она вздрагивает, едва синеволосая макушка появится хоть в какой-то зоне видимости и молится всем ветрам о том, чтобы рядом с нею никого не оказалось, иначе быть беде.

Люмин недовольно щурит глаза, едва замечая знакомую фигуру подле капитана. Хранитель рассказывал ей многое, но от вопросов про Альберих, уходил очень умело, проводя языком по вылезшим клыкам. В тот момент с них капнула капелька яда, та самая, которую вводят омегам при укусе. Она невольно ёжится, мечась взглядом между спутником, и капитаном, что с остервенением разрывает тушки созданий из бездны. Что тихо смеётся над ними, осторожно кружа тех на руках, едва их щиты лопнут, прежде чем её лёд войдёт под кожу гадких созданий. А когда от жизни в маленьком тельце не останется и тени, когда то светящимся пеплом унесётся по ветру, она успокоится, ляжет в траву на пару мгновений глаза прикрывая, прежде чем кристальные бабочки обоснуются в турнбулевой сини чужих волос. Прежде чем она улыбнётся, вдыхая запах крови, чтобы заглушить свой, отдающий туманными цветами, так настойчиво проникающий в чужие рецепторы.

Даже она сама чувствует эту сладость, с примесью металла, что уж говорить о спутнике, что кажется, из последних сил держится? Восхитительная выдержка. Она сглатывает, понимая о чём именно ей хотели сказать. Дайнслейф голоден до ласки, она поняла это по простым касаниям, по тому, как тот невольно ластится, принимая помощь и всё резко встаёт на свои места.

Кэйа кажется слишком тёплой и любвеобильной. А потом, едва подступившись, натыкаешься на толстые ледяные стены, ранишь руки, кажется, протыкаешь насквозь, а она тихо смеётся, исчезая в жестоком танце снежинок. Она сглатывает, слыша что с ней прощаются. Кивает, уходя в нужную сторону и сгорает от любопытства. Прячется, на поляну выглядывая, видит как поднимается капитан, отголоски её смеха доносятся и до самой Люмин и путешественница замирает, замечая как светловолосая макушка ложится ей на колени, как плавно она зарывается в пшеничное поле, ворошит его, прежде чем затихнуть на пару мгновений. Прежде чем тот поднимается, прикоснётся лбом к её руке, не сдерживая чёрно-синих всполохов вокруг них.

У Дайнслейфа были причины для того, чтобы так себя вести. Были причины злиться, заметив рядом кого-то ещё. Ведь… Он нарушил данную самому себе клятву. Клятву, которую давали королям, клятву, запрещающую любую связь с подопечным.

В неё ему ни в коем случае нельзя было влюбляться, не стоило и смотреть на неё, тогда, пять сотен лет назад, когда скрытый глаз не был прокажен проклятием, а ей было дозволено улыбаться чуть ярче и недовольно фыркать при случае.

Метка династии — даже до катаклизма — величайшее проклятие, что считали благосклонностью, метка династии превращает ребёнка в затворника, подпитку для дерева, ярчайшую звезду, что кажется, за время заточения забудет о мире за решёткой на окне и о том, что иногда, во время буйства метели, снег может остаться где-то за стенами, а не падать на пол, заставляя отодвинуться подальше и дуть на руки, прося звёзды о пощаде.

Когда оно проявилось, хранитель вздрагивает, слыша о том, что он займётся другим наследником. Когда её заперли, что-то внутри, комком неспокойных чувств дернулось, не давая покоя рыцарю.

А потом небеса обрушились.

Стёрли в пыль стены темницы, оставляя её в полном непонимании и одиночестве. Заставляя прикрыть рот руками, потому что кричать всё ещё не положено. Потому что даже превратившись в корм, она не имела права на слёзы.

Тогда небеса одарили её бессмертием, заставив смотреть как полыхает её дом, но ни за что не приближаясь к ней. Они нашёптывали ей о гордыне, говорили о том, что ей придётся искупить все их грехи и лишь тогда, они позволят познать ей покой.

И такой знакомый, ненавистный ветер треплет её волосы вновь, заставляя Дайнслейфа поёжиться. Тогда он погрузил её в сон и унёс, посмеявшись над всеми ними. Внушил её что-то на редкость неадекватное, заставил поверить в то, что иллюзия, в которую он обратился, действительно её погибший отец…

Он слишком долго искал её, чтобы теперь позволить той выбирать. У неё никогда не было выбора и сейчас он ей его не предоставит.

Дайнслейф пристально следил за нею, готовый забрать принцессу в царство пепла и пыли, крепко прижать к себе, нашептать на ухо о том, что она должна вонзить в грудину самозванца, возглавившего орден, самый острый клинок из тех, что всё-таки осталось. Он выдыхает.

Кэйа полюбила мир под настоящими звёздами, за отсутствие стен, холодного голоса и дыхания смерти, слишком непонятно чувствуемого в детстве. Дети имеют свойство не понимать, что совсем скоро их жизнь прервётся, особенно маленькие, едва раскрывшие глаза и научившиеся полноценно ходить.

Обстоятельства и чужая категоричность, холодные к страху в глазах дочери и тихому шепоту со стороны, умоляющему об отсрочке, не позволили ей полюбить Каэнрию, отпечатавшись в памяти серыми обшарпанными стенами камеры и холодом, что кажется, удавкой вокруг шеи вьётся. Он сглатывает, но прикрывает глаза, когда её рука ляжет ему на макушку.

Он может простить ей это. Потому что не может назвать жизнью то, на что её обрекли сами родители, но есть иная проблема. Та, что никак не связана с падшим королевством и совершенно не могла быть определена в детском возрасте девушки.

Сладкий запах, вызывающий к тому, чтобы вспомнить о том, что он всё ещё живой. Из этого вытекала следующая проблема, и имя у этой проблемы: Дилюк Рагнвиндр. Человек, что так спокойно забрался к ней под рёбра, и она выпускать оттуда его не намерена. Он стискивает зубы, в очередной раз едва удерживая себя от того, чтобы оттянуть синие пряди, заставить её откинуть голову, и ввести свой яд под чужую кожу.

Этот человек не готов принять в свои объятия принцессу, этот человек её не достоин, но тогда, почему? Почему она всё ещё тянется к нему, нервно покусывает губы, но всё равно не сдаётся. Дайнслейфу это не нравится, не нравится раз за разом напоминать ей о том что она не сбежит. Точнее, она понимает, но надеется оторвать себе как можно больше ярких моментов пока не пришло время возвращаться в собственный кошмар, пока ничей яд не стоится по венам, заставляя медленно ломаться, превращаясь в то, чем она должна быть. Она молчит. Молчит, едва касаясь его макушки.

В их первую встречу, она смотрела с опаской, не позволяя толком объясниться. Она держала клинок остриём к его сердцу, заставляя его чувствовать отголоски чужого запаха, гарь, видимо он был зол на неё.

Пепел всегда всё портит. Тогда он скривился, шутливо называя её вкус странным. Тогда он просил её выслушать. И она это позволила, мягко кивая, всё ещё с недоверием заглядывая в знакомые глаза-звёздочки. Кажется она не слышала… Но в конце речи лишь кивнула. Орден бездны их общий враг, единственное, что раз за разом позволяет ему подходить к ней, подою позволяя устроить голову на плече. И пусть сон давно перестал быть для него необходимостью, он прикрывает глаза, стараясь унести с собой частичку её аромата, стараясь подступиться ещё ближе.

Делать больно Кэйе не хочется. Не хочется будить в её памяти воспоминания о кандалах, наказание за плохое поведение, когда к миске с едой, остывших остатков трапезы семьи приходится наклоняться, зубами цепляясь за остывшую пищу. Он знал, поводом для этого могло быть всё что угодно. Например плач по ночам или тихий зов на помощь. Пища для дерева должна быть смирной, и эту волю в обречённых с радостью ломали.

Пока тот, кто избран, не превратиться в куклу с безжизненными глазами, пока не начнёт молить о смерти, пока не забудет обо всех своих мечтах, пока не высохнут глаза от слёз… Он понимает, что это неправильно, что ребёнку не место в темнице, и закрывает глаза на то, что боги и селестия для неё — спасители, прервавшие липкий кошмар.

Но боги не спасут её от него. Не спасут от яда, что позволит той понять своё естество целиком. Естество, что разрушит её глаз бога, превратив в полноценное оружие против бездны.

Бездна давно могла бы прибрать её к рукам, забраться ей в голову, заставить встать по правую руку от близнеца, но вместо этого тратит время на бесполезные ритуалы. Дайнслейф вздыхает, поднимаясь с её колен и позволяя себе крепко обнять принцессу. Он хочет больше, но пока, едва сомкнув руки на чужой спине, тут же отстранится.

— Когда мы встретимся в следующий раз, я не выпущу тебя…— спокойно говорит он, уходя в ночь с очередными крупицами чужого запаха.

— Почему ты так в этом уверен? — спросит Альберих, склонив голову в бок, а после стискивая зубы, в отчаянном желании заткнуть себе нос и в тысячный раз жалея о том, что слишком беспечно относится к своей омежьей натуре, так громко просящей о чужом присутствии, тем более, когда это смутно знакомый человек, связанный с чем-то далёким и тёплым, ничего ведь не произойдёт, если она на пару мгновений попросит его остаться?

Она себе в этом отказывает, всё ещё веря в то, что ей светят хоть какие-то отголоски солнечных лучей, беспощадно превращающие тело в тлеющие угли. Она сглатывает, одёргивая руки от чужого плаща. Она не позволит никому вернуть себя домой, в руины, сравниваемые с самыми затхлыми темницами под зданием рыцарского ордена. Она прикусывает губу и зажмуривает глаза, слыша шорох тяжёлых полов плаща. Рядом словно опустятся на колено, и она распахнёт глаза, почувствовав касание чужих пальцев к своей щеке. На мгновение серьёзный взгляд станет безумно тёплым, а губы сломаются в мимолётной улыбке.

— Это произойдёт совсем скоро, не сомневайтесь в этом, миледи… — скажет он, плавно проводя от челюсти, до запястья, осторожно притягивает то к лицу, и мягко костяшек губами касается, кончиком языка мазнёт по ним и отстраняется, хитро улыбаясь. — Когда мы встретимся вновь, вы не сможете более скрыться от меня… Потому что я заберу вас из объятий лживого ветра. И даже если вы чудом добьётесь взаимности от бушующего гневным пламенем Рагнвиндра, если он начнёт чувствовать к вам что-то помимо презрения и ненависти, он не сможет мне противостоять, слишком долго он отнекивался от вас, и если вам действительно хочется сохранить ему жизнь…

— Я не отступлю…— шепчет она, вырывая руку из чужой хватки и прищуривает единственный глаз, чуть мотнув головой, желая прочувствовать хоть что-то помимо удушающего запаха собеседника, что кажется, если был бы в силах, заставил бы ту подняться на коленях и щекой к бёдрам чужим прильнув, подобно кошечке ластиться умоляя лишь об одном…

— У вас нет выбора, Кэйа… — усмехается он, поднимаясь на ноги вновь, и глубоко вдыхая, разворачивается, оставляя ту наедине со своими мыслями, пока она вообще способна думать хоть о чём-то, кроме…

Конечно же его. Он не позволит кому-либо находиться поблизости, не позволит отвлекать её от него, не позволит касаться, ведь…

Она его.

Даже если за это время она добьётся взаимности от Рагнвиндра, ей это не поможет. Ей уже ничего не поможет. Он не позволит той уйти или сбежать. Её запах сделал из него гончую, что всегда найдёт объект своего обожания, как бы хорошо она ни пряталась. Он облизывает клыки, и скрывшись в тенях, оставит облегчённо выдохнув. Он слишком долго ждал, чтобы теперь позволить хоть кому-то завладеть ею.

Никто не опорочит его принцессу, кроме него самого. Он запятнает её сам. Крепко сожмёт в своих руках, сам станет её тюремными стенами, сам пережмёт ей глотку, поставит перед собой на колени, и закуёт в самые тяжёлые кандалы, а потом спрячет от лишних глаз, окружив запахом крови, что въелся ему под кожу настолько прочно, что он сам не помнит, был ли он хоть когда-то иным…

И от этого становится противно. Он глубоко вдыхает, позволив себе обернуться в единственный раз, проследит за тем как она стряхнёт землю с брюк и уйдёт в сторону города. Пусть насладится своей свободой, прежде чем они встретятся вновь. Внезапно, так, чтобы та не могла уйти, чтобы не успела использовать своего отточенного коварства, чтобы не выскользнула из рук, едва он окольцует её талию, едва прижмёт её голову к своему плечу, чтобы притупить чужую бдительность. Он позволит ей сделать пару вдохов, и по сути… Он уверен, этого будет достаточно, чтобы успеть одёрнуть чужие волосы. Он слишком долго наблюдал за нею, слишком долго взращивал отвратительное чувство у себя под рёбрами. Ему ни капли не жаль. Ведь… Это всё равно должно было произойти… С тех самых пор, как пламенный Рагнвиндр оставил её, чётко дав понять, что на продолжение нестоит рассчитывать.

Он следил за каждым её шагом, запоминал каждую привычку и прикидывал что к чему, оправдывал своё влечение желанием защитить от ордена, но сейчас… Совершенно чётко осознаёт то, что это всего лишь его эгоистичная прихоть. Присвоить принцессу себе целиком и без остатка. Так, чтобы ни у кого более не возникало сомнений в том, что до неё никто не доберётся. Он не позволит, обрубит руки каждому, кто посмеет потянуться к ней, и не имеет значения, для чего и кто это.

Она останется в его руках, что стану крепчайшими стенами, она будет слышать его голос, что будет единственным звуком, рассекающим тишину и режущим уши, лишь он будет представать перед её глазами, лишь его из живых существ она будет видеть, едва миг встречи наступит.

Потому что она стала тем самым смыслом, не позволяющим сдаться ордену. И он не намерен прекращать это. Тяжёлый вздох, разворот. Он всё помнит, а потому бесшумно по пятам за своей принцессой следует, изредка на небосвод поглядывая. Сегодня луна будет кровавой. Самый лучший день, для того чтобы вернуться на стёртый в пыль престол. Престол, что вместо опоры станет петлёй на шее. Ничего, он не будет ей нужен там, где они останутся. Там, где они останутся не осталось ничего, кроме лабиринтов руин, в которых она больше не ориентируется, но он знает их как свои пять пальцев.

И следуя за нею, он сглатывает, стараясь унять дрожь в руках. Кусает губы, отсчитывая ровно минуту с тех пор, как за нею закроется дверь. И хоть залезать к дамам в окна не очень прилично, у него нет выбора. Ещё один месяц он ждать не готов, а желанный запах шлейфом сладким зазывает к двери… Он вздрагивает, проводя по стенам, прикусывает губы, ожидая пока в нужном окне зажжётся свеча, и лишь потом примется медленно забираться наверх, то ли желая оказаться рядом в самый идеальный момент, то ли потому что ему надоело ждать. Лишь потому что боится того, что она окажется в чужих руках, из которых вырывать её будет слишком сложно.

Тихое всхлипывание, заставляет его забраться на подоконник прежде чем он вообще осознает что делает. Заставит её вздрогнуть, вцепившись пальцами в одеяло. Она прикусит губу, зажмуривая глаза от чужого запаха, внезапно переставшего отдавать кровью. И кажется, задохнётся прямо сейчас, закрывает нос, пряча своё лицо в ткани, надеясь что тело это поможет ей унять тело, что на запах чужой отзывается, что так отчаянно просит её приластиться к мягким касаниям до её головы, и кажется, это всё так правильно, что становится от самой себя противно.

Кэйа сдаётся, когда он садится на край кровати, отнимая от её лица одеяло, когда чужой запах забивается в ноздри и в глаза въедается, не оставляя и шанса на сопротивление, когда она тихо стонет, чувствуя осторожный поцелуй в уголок губ. И на мгновение кажется, что всё это правильно, что нет никаких чувств к сводному брату, что запах гари более не может поравняться с пронзительным маком. И она задыхается, на остатках воли упираясь руками в чужую грудь, пытается оттолкнуть его, чуть ли не плача.

Только он оказывается быстрее, и сверкнув злобной искрой в глазах, оттягивает чужие волосы, открывая столь желанную шею для своих зубов. О, он знает как она этого не хочет, знает, что всё ещё рассчитывает на искорку от братца, но…

Поздно молить о пощаде, когда клыки уже плавно вспороли кожу. Поздно искать пути отступления, когда яд медленно вводится в кровь, когда в глаза въедается чужой запах и точно такой же фантомно ощущается на языке.

Она всхлипывает, дёргая его за волосы, недовольно шипит, отталкивая от себя и с ужасом обнаруживает капли крови на чужих руках. Глаз намокает от немого отчаяния. Она не была к этому готова. Угроза в лице хранителя ветви казалась ей почти неосуществимой, лишь потому что где-то на задворках сознания всё ещё маячил расплывчатый тёплый силуэт, беспощадно сожжённый чужим поступком. Она дрожит, заглядывая в синеву чужих глаз и ругает собственное тело, за попытки к чужим рукам приластиться. Так не должно быть, она не готова проглотить осколки своих мечтаний об алом закате, даже когда наступила вечная ночь, в лице сидящего, хитро смотрящего на неё хранителя.

Место укуса неприятно зудит, заставляя ту сжаться, натягивая на себя одеяло. Попытку отгородиться прерывает железная хватка на углу одеяла. Оно тут же отбрасывается куда-то в сторону, лишая даже иллюзорной надежды на спасение.

— Больше вы никогда не сможете скрыться от меня… — довольно урчит он, слизывая кровавые капли с краёв метки. — Не волнуйтесь, вы привыкнете к этому…

И услышав лишь тихий скулёж, мягко проведёт по чужим бокам, осторожно края ночной рубашки задирая. Кто бы мог подумать, что в одиночестве капитан такая развратница? А впрочем… Об этом больше никто не узнает.

Он подстроит всё так, чтобы никто не мог понять где нужно её искать, чтобы никто не отобрал то, что принадлежит ему, одному лишь ему, по праву. Не оставит опознавательных знаков, оставив лишь после себя самый мерзкий шлейф, на который способны ноготки, напоминанием оставляя самую малость её запаха, словно напоминание о том, что она здесь жила, но больше никогда не вернётся. Что больше никто о ней не услышит, никто ничего не расскажет, никто не позволит и близко предположить где именно он её спрячет.

Решение с руинами разлома отброшено. Да, там уйма тёмных углов, но его открытие призовёт туда людей, что не должны ни за что найти её. Не должны узнать что это именно она то самое сокровище, что так отчаянно бездна получить желает. Мерзкая бездна, слишком быстро подобралась к ней, однажды уже почти заполучив ту в свои руки, но более он этого не позволит, так как он забирает её с собой, туда, куда боятся ступать люди, туда, куда не прийти специально, а случайное попадание закончится неминуемой гибелью для храбреца.

Но всё это будет с рассветом, всё это случится, когда алые лучи обнимут её в последний раз, позволив помечтать о чём-то, помимо его, и отчаянного желания. Оно обострится, такова особенность их крови, и прямо сейчас он благодарен лживому богу, даровавшему ей бессмертную жизнь, наверняка посмеявшись над ней, прежде чем погрузить в долгий сон.

Скоро силы сопротивляться покинут её, скоро она сломается и начнёт просить его остаться. И он останется с ней навсегда, медленно смягчая хватку на талии и сменяя укусы поцелуями. Он помнит, немногие могли добиться беспрекословного смирения, но он сумеет, сумеет раскрошить чужую веру до основания, не оставит от неё и упоминания. Но это потом, когда она устанет, когда будет недовольно бурчать или тихо плакать от опустошения. Когда всё его естество перестанет дёргаться, требуя продолжения.

И он пойдёт у него на поводу, проводя языком по чужим ключицам. Проведёт концами клыков по коже, крепко стиснув чужие бёдра. Это его, это всё его… И никто более не посмеет этого отрицать, никто не встанет между ними.

И он нашёптывает ей это на ухо, нетерпеливо разрывая материал сорочки, недовольно фыркает, замечая чужие попытки прикрыться, а после резко переворачивает ту на живот, руки на спиной заламывая.

— Ты подчинишься мне… И не имеет значения, сейчас или нет… — шипит он, заглушая чужие попытки закричать, осторожным прижиманием чужого лица в подушки, многочисленные ремни с обычного костюма капитана, туго обовьются вокруг чужих запястий. — Мне хотелось бы быть с тобой нежным и ласковым, но ты нарочно тянула время?

И тихо усмехнувшись, вцепится в копну синих волос, рывком заставляет ту встать на колени и запрокинуть голову. Чужие дорожки слёз тут же слизываются кончиком языка, пальцы мягко проводят по губам, а чужой нос утыкается куда-то в основание её шеи. Кэйа скулит, дёргается, пытаясь из хватки сумеречного меча вырваться, да без толку всё. Та стальная, не позволяет безболезненно избавиться от себя.

— Почему ты… — всхлипнет она, пытаясь собрать в кучу разбитые иллюзии, мысли понимание того, как до этого дошло.

Кэйе безумно обидно и страшно. Она понимает — чужому яду противостоять бессмысленно, понимает что рано или поздно это должно было совершиться, но… Она, где-то на краю сознания всё ещё хочет чтобы это был обладатель алой, подобно первым лучам солнца, копне волос, но к голой спине прижимается лишь сталь доспехов, в лицо лезут лишь светлые волосы, а саму её пронзает лазурь, затянутая свинцовой дымкой безумия.

Это не то, чего она так отчаянно желала, не то, ради чего приказывала сердцу угомониться, а тело травить подавителями, чтобы отвоевать у природы хоть частичку спокойного сна. Всё это оказалось напрасным, опороченным чужой безумной тягой, всё это превратилось в несбыточные мечты ровно в тот момент, когда чужой яд едва был впрыснут в кровь.

— Потому что я безумно люблю тебя, конечно же… — наигранно мягко ответит он, жадно вдыхая ослабевшие нотки туманного цветка, царапает ногтями низ чужого живота, другую руку на глотку укладывая и затылок чужой к плечу своему прижимает. — Потому что Рагнвиндр идиот, отнекивающийся от тебя… Ты ведь помнишь, там под землёй, ты была лишена воли…

И она сглотнёт, смаргивая слёзы, тщетно ногтями по доспеху поскребёт, напарываясь подушечками на острый конец звезды. Ей неприятно, ей хочется вырваться и бежать, бежать куда подальше, туда, где сильные руки не дотянутся до неё, туда, где он потеряет её из виду, но всё это разбивается об предупреждающее сдавливание шеи, на мгновение перекрывающее ей воздух. Бесполезно, от её отчаянного желания он не исчезнет.

А Дайнслейф что-то болезненно-ласковое на ухо нашёптывает, размазывает проклятый сок по пальцам, дразнится, проводя по краям половых губ, довольно урчит, едва до уха громкий вздох донесётся, стоит ему начать плавно вводить пальцы в чужое нутро.

Бездна видела её своей матерью, теперь же она породит их погибель. Дайнслейф облизывает губы, а после шершавым языком принимается зализывать края метки. Она дёргается в его руках, тихо скулит, пытаясь зубами за пряди чужие схватиться. Но осознавая, что это куда тяжелее чем казалось, зажмуривается, пытаясь голову немного повернуть набок, хотелось увидеть чужое лицо, хоть краешком глаза, но…

Она догадывалась, что сейчас на чужом лице оскал красуется, а глаза словно металлической пылью посыпали, оставив лишь отвратительно низкое желание, которое от вовсю исполняет. Она слышит тихое фырканье, слышит капли восторга и почему-то совсем затухает, внезапно вскрикивая от резкого движения чужих рук.

Альберих чувствует — с ней не церемонятся, чувствует как чужие ногти нетерпеливо стенки расцарапывают, не позволяя даже понадеяться на что-то нежное. Неужели это долгое подогреваемое её нахождением рядом желание, или подстроенное возвращение домой, но не сияющей звездой и спасительницей, а позорной грязью и клеймом?

Она не знает того, что от тех, кто заключил её когда-то в детстве уже ничего не осталось. Или знает и радуется, думая, что кошмар прекратился раз и навсегда. Она ошибалась, а потому, теперь у неё есть веская причина проклинать своё бессмертие.

И Кэйа выдохнет, едва пальцы чужие прекратят копошиться, прикроет глаза, невольно сжимаясь, в защитном жесте. Вот только этого недостаточно, пальцы рыцаря размазывают её соки по спине, пока возятся с тем, чтобы логически закончить всё происходящее.

И всё-таки, она решается выпросить себе хоть каплю ласки, хоть один повод поверить в лживые слова о любви, слетающие с чужого языка, пока чужой запах не забил ноздри вновь, пока она может говорить, не захлёбываясь болезненными стонами, пока Дайнслейф способен услышать её…

Руку с шеи убирают, мягко проводят по плечам, словно отвлекая от происходящего, а чужие губы покрывают загривок, словно услышав чужие мысли, словно давая той ложную надежду на то, что это не кончится плохо. Она опустит голову, под поцелуи чужие ластясь, внутри же от страха дрожа. Неужели яд так стремительно действует, заставляя думать о том, что это правильно?

— Дайн… — тихо позовёт она, едва почувствует как к бёдрам прижимается чужой орган, раскроет рот, желая обратить на себя его внимание вновь, но тот перебьёт её раньше, чем она успеет хоть что-то сказать.

— Я не буду ничего тебе… обещать… — негромко скажет он, относительно мягко толкаясь вовнутрь, лишь для того, чтобы чуть наклонить её, утыкая лбом в стену и коленями в изголовье кровати.

Ласка пропадёт, едва он замолкнет. Ногти вопьются в бёдра, алыми полосами спадая к коленям и возвышаясь к рёбрам. Словно укуса и запаха мало, словно всё в ней должно кричать о принадлежности ему одному, и выжидает пару мгновений, чтобы почувствовать что та успокоилась, чтобы вдохнула без страха, на мгновение поверив в чужую ласку, сию же секунду забыв о зуде царапин. Он поддаётся вперёд, снова вводя зубы в чужие плечи. Довольно урчит, слыша ещё приглушённый вскрик, пусть кричит, никто и подумать не посмеет, что с ней что-то делают против её воли, ведь… Ветра свободны, подобно смерти. Смерть обычно сопутствует ему, может ли он рассчитывать на благосклонность шторма?

Сущие глупости, глаз бога — сделка с лживым небом, что обрушилось в один прекрасный момент на их дом и обязательно будет падать снова и снова, напоминая о том, кто правит балом в этом мире.

Он глубоко вдохнёт, резко подаваясь бёдрами вперёд, вдохнёт прекрасный цветок, чтобы приструнить его ядом. Чтобы выучить болью, чтобы отпечататься на самой подкорке. Он смеётся, едва чувствуя движения её пальцев. Жаль, что латы, даже несмотря на то, что они гораздо легче боевых доспехов, мешают, но снимать их… Всё равно немного проблематично, тем более, касания к металлу чувствуются куда ярче, чем просто кожа к коже. Он прикрывает глаза, сдёргивая ленту с чужого глаза, глушит чужой крик ладонью, резко перетягивая её на себя.

Капитан кавалерии? Что ж, самое время ей показать все свои навыки верховой езды, и плевать что вся кавалерия была уведена на верную смерть, в объятия бездны, о, она наверняка устроила пир в честь их прихода, и плевать, что угощением служили они сами.

— Скажи, когда ты сидела в седле в последний раз? — тихо спросит он, надавив на чужие бёдра, заставив ту резко опуститься и закричать, пронзительно и слишком громко, для устоявшейся тишины.

Он усмехается, чувствуя как по члену течёт тёплая струйка, кажется это её кровь… Не то чтобы его это остановит, всего лишь даст повод на пару мгновений отдыха, прежде чем осторожно приподнять её, тут же резко подаваясь навстречу. Кажется, капитан Альберих не такая уж и развратница, как про неё говорят и думают. Экстравагантный образ не мешал ей оставаться влюблённой девочкой, чьи мечты так легко и приятно ломать. И он восхищённо вздыхает, обманчиво-мягко проводя по царапинам, беспощадно оставленным на её теле, нашёптывает что-то спокойное, словно не он прямо сейчас истязает чужое тело и ломает чужую волю, словно это не он…

И Кэйа задёргается вновь, когда почувствует хватку на локтях, заплачет, от въедающегося в глаза запаха, вздрогнет, понимая, что тело больше не желает слушаться, лишь прошипит недовольно, а после снова и снова зажмуриться, от резких, совершенно лишённых ритма движений. На мгновение отклониться, губами стены касаясь, и кажется позабыл все слова о любви Дайнслейф, кажется что просто берёт то, что уже принадлежит ему, изредка, слишком быстро теряющихся на фоне её всхлипываний и крика.

Она опускает голову и вздрагивает, замечая собственную кровь. Неужели именно это должно происходить? Почему он замолчал и остановился. Она обессиленно укладывает голову на чужое плечо, краем глаза замечая кровоподтёки на месте укусов и старается не обращать внимания на зуд, на пару мгновений пытаясь почувствовать хоть какую-то прелесть в происходящем, не зря же это называют занятием любовью…

Вот только от любви здесь лишь маниакальное желание присвоить и ни за что не выпускать. От любви, отголоски привязанности, слишком сильно похожей на родительскую любовь, всего-то пять веков назад. И осознание этого бьёт куда сильнее, чем всё, что проделал с ней Дайнслейф, когда-то воспринимаемый самой прочной стеной и самым надёжным другом.

Но он не сумел уберечь от заточения, позволил им даже подумать о том, что её можно бы оставить её в живых. Он допустил это! Отошёл в сторону, когда она нуждалась в его защите, подарив лишь мерзкий жалостливый взгляд.

А сейчас он просто взял и решил стать её новым кошмаром, оправдать все её страхи, сделав безвольной куклой в своих руках. И на иссохшие глаза снова наворачиваются слёзы, она осознаёт что они замерли, понимает, что расслаблена и почти ничего не чувствует.

Ей снова становится страшно, она пытается поёрзать, но тут же чувствует как ей кладут руку поперёк живота, не позволяя отстраниться, как крепко прижимают к себе, мягко проводя по низу живота, словно пытаясь извиниться за, как ей показалось, развороченные внутренности.

— Я ведь… Дайн, постой…— он выдохнет, прикрывая глаза от осторожного поцелуя в висок, словно это была лишь вспышка гнева, что сейчас он отстранится, пытаясь загладить свою вину, жаль что она не знает, что теперь удавка на её шее завяжется ещё туже.

— Ты понесёшь от меня… — холодно говорит он, мысленно усмехаясь с того, как напряжётся её тело, проведёт носом по хрящам уха, лизнёт тот, и почувствовав чужое желание возмутиться, снова проведёт пальцами по чужим губам. — Не пытайся сопротивляться, милая…

Громкий визг, от ощущения белёсой и вязкой жидкости почти заглушит его, он нахмурится, успокаивающе проведя по чужим бёдрам. Пусть отрицает, пусть молит об удаче, она уже ничего не исправит, и едва она стихнет, он оставит её, отстранится, позволяя той упасть в кровать, склонит голову на бок, хитро в заплаканное лицо заглядывая, но не спешит высвобождать чужие руки. Пусть привыкнут хотя бы к ремню, пока те не оказались в кандалах.

Усмехнувшись, коротко проведя кончиками пальцев по чужой щеке, он отойдёт к столу, открывая чернильницу. Услышит тяжёлое копошение, снова одарив её мимолётным взглядом, она сейчас не встанет, а недовольное шипение можно будет проигнорировать.

Он должен оборвать все нити, что могли бы вести прямо к ней, что могли бы дать наводку на место, где её стоило бы искать. Он не позволит. Чернилами по бумаге выводит угрозу для всякого, кто решится искать её, для всякого, кто надумает вернуть её в объятия свободы.

Змея, зовущаяся ревностью капает в глаза своим ядом, полноценно рассудка лишая, и он принимает эту темноту благословением, широко улыбаясь, и чувствуя затылком страх застывший в глазах девушки, укладывает бумагу на стол, в середину, чтобы точно увидели.

Когда Кэйа уснёт, от них не останется и следа, когда Кэйа уснёт, он спрячет её в самой глубокой бездне, там, куда даже прокаженные создания не решаются засунуть свой нос, туда, куда никто из тех, кто может быть в силах ей помочь не доберётся.

Остаётся лишь дождаться, пока сомкнуться её глаза, а пока он отстёгивает плащ, накрывая им чужое обнажённое тело, оглядывает постель, примечая следы крови и усмехается.

Они вкупе с густым, почти острым запахом ноготков, красноречиво дадут понять, что им не найти её, что им не вернуть капитана Альберих, что сейчас из собственных ремней вырваться пытается. Это вульгарное одеяние было ей к лицу, однако, больше оно ей не понадобится.

Устроившись рядом, он позволит себе запустить руку в её волосы, мягко и ласково растрепав их, и плевать что девушка шипит о том, что ненавидит его, плевать на чужую сломанную жизнь, осталось лишь дождаться рассвета, расставит все точки над и, лишая её даже иллюзорной надежды на свободу и жизнь вне его кольца рук.

— Зато я люблю тебя, милая… — ответит он ей, замечая в чужих глазах сомнение и отчаянное желание ударить его, такого наглого вруна.

Жаль только то, что в его словах нет ни капли лжи, зато скверны в чужих желаниях — бесконечные океаны, в которых он с радостью утопит её.

Комментарий к Unheil

Вы хотите их видеть в здоровых отношениях или не очень?

========== Endzeit ==========

Бросая внимательный взгляд на сводную сестру, самый первый, после долгой разлуки, Рагнвиндр, совершенно случайно, осознаёт несколько вещей, не очень желанных к осознанию, но совершенно чётких, отчасти, перекочевавших из его опасений, но совершенно нежеланных к воплощению в реальности.

Во-первых, он слишком поздно осознал то, что именно сказали ему в ту ночь. Понял причину тихих слёз, в которых не было ни капли злорадства, лишь совершенно обоснованные опасения, столь долгое время державшие её рот на замке. Кэйа совершенно точно понимала, что лучше от этого никому не будет, понимала и молчала, всячески уходя от ответов на вопросы о своём прошлом. Это имело смысл, это бы определённо столкнуло её в самую глубокую бездну. И скорее всего, если бы её выставили за двери их дома, это было бы самым безболезненным и милостивым действием со стороны их семьи.

Если от Каэенрии действительно хоть что-то осталось, то это что-то не больше чем неуютные руины, которые домом назвать можно от самой глубокой безысходности и отсутствия более… Адекватного варианта. А Кэйа всё ещё в городе, не покидала его, в отличии от него самого. Молчала, раз всё ещё находилась по правую руку от действующего магистра, что оказывается, совсем немногим позднее увёл всех боеспособных людей в самую бездну. И как сейчас он осознаёт, оставить её здесь, было самым лучшим действием во избежание предательства.

А во-вторых, он внезапно понимает, он не должен был оставлять её. Не должен был выпускать из своей тени, чтобы не ослепнуть от её яркого света. Она улыбается, взгляды к себе притягивая, звонко смеётся, уголки губ в кривую усмешку складывая, щурит единственный взгляд, заставляя Дилюка ещё раз внимательно осмотреть её.

Что. Это. Такое? Это развратная девка, а не его сестра. Он оставлял нормальную, верните пожалуйста. Но ничего не происходит, она отворачивается к служителю церкви, глыбе льда, что смотрит на неё снисходительно и кривя имя их бога, обещает в любое время ожидать её на исповеди. И она глубоко вздыхает, продолжив шепотом наговаривать на орден и письма фатуи, предлагающих мир на невиданно щедрых условиях, заставляющих её недовольно фыркнуть.

— А тебе говорили, не играться с чувствами предвестника…— неодобрительно скажет он, заставив Дилюка нахмуриться, внимательно посмотрев за тем, как она поднимет голову с плеча обладателя марганцевых волос и как когда-то в прошлом, нахмурится, едва удерживаясь на грани между умилением и гневом.

— Я вообще-то тогда предотвратила измену со стороны гнилых остатков Лоуренсов! — возмутится она, заставляя обоих недовольно фыркнуть, прежде чем её собеседник крепко сожмёт её плечо, вновь обращая внимание на себя.

— Ты, имея на содержании подпольную сеть информаторов, не нашла пути лучше, чем залезть к нему в постель? Или у тебя от долгого воздержания мозг отказывался работать? — хмыкнет он, вскидывая бровями, выдыхая вверх облачко пара. — Тебе стоит определиться, чего именно ты хочешь… Уверен, со странными порядками Снежной, это определённо восприняли как весомый аргумент в пользу дипломатического союза.

На мгновение она потускнеет, а монах смягчится, понимая немного перегнул палку вновь. Это всегда происходит, когда речь заходит о предвестниках, бесчинствующих всюду по континенту. И Дилюк сглатывает, понимая, что орден определённо во что-то вляпался, и это что-то его касается. Неужели с уходом Варки, всё катится в самую глубокую бездну?

Кэйа молчит, позволяя монаху провести по её спине, и он, кажется, нашёптывает той что-то успокаивающее, спрашивает у неё, если кто-то, кого она может попросить, если не делать по настоящему, так подыграть ей, сбрасывая подобное бремя на магистра или госпожу Минчи, что собою тоже весьма хороша, и её близость к магистру, почти такая же как и у неё, никто, кроме кого-то из них от этого не проиграет. И она вздыхает, желая что-то сказать, но её прерывают вновь.

— Твои обречённые вздыхания не считаются. Ты сама говорила, что мосты сожжены. Так почему продолжаешь рыдать на пепелище? — и Рагнвиндр вздрогнет, понимая, что речь идёт о нём, прищурится, наблюдая за тем, как поднимается чужая грудная клетка, как нервно она кусает губы, медленно понимая что каждое слово — колючая ненавистная правда.

— Есть, я думаю, что этот человек согласится не просто подыграть мне… Да и ты прав, что-то я совсем прочно вцепилась и верю в то, чего никогда не произойдёт…

Дилюк вскипает, слыша её слова, сжимает тряпку, нетерпеливый взгляд на часы кидая. Скорее бы это всё закончилось, совсем не хочется узнавать о том, что именно происходило, пока он был в странствии и делах, не позволяющих присутствовать в городе. Понимает, что ему следовало бы наведаться к ней, возможно прояснить кое-что, грубо названное пепелищем со слов её собеседника.

Она вздыхает с собственной наивности, мимолётный взор бросая на него, но встречаясь лишь с холодом, тут же отворачивается, прощаясь с тем. Кажется, ей немного не повезло, а потому она оставляет мору на стойке, желая поскорее уйти следом. Предложение об исповеди уже не кажется бредом.

— И давно орден превратился в бордель? — холодно спросит Рагнвиндр, едва она поднимется на ноги и отвернётся.

Альберих вздрогнет, из-за плеча коротко на него посмотрев, скрестит руки на груди, всеми силами подавив в себе желание развернуться, убедиться в том, что это действительно её брат… Ах, точно… Она же больше не имеет права называть его так, не имеет права называть то место своим домом, а людей семьёй.

Она отчаянно верила, что с его возвращением всё станет гораздо проще, но вместо этого, тяжёлыми хлопьями пепел под рёбрами оседает, вдребезги надежды почти детские разбивая. Ей бы хотелось приблизиться, прикоснуться, на мгновения тепло чужого тела вспоминая, но…

— Хочешь спросить именно об этом, едва вернувшись в город? — спросит она, глаз прищурив, на деле же стараясь всеми силами обиженный блеск спрятать, спрятать от чужих глаз секунды позорной слабости, всеми фибрами души надеясь на то, что он сейчас выплюнет что-то едкое и велит убираться. — Я тоже рада видеть тебя живым…

И удалится, оставляя после себя коктейль из противоречивых чувств. С одной стороны, ему очень хочется выкрикнуть что-то ей вслед, с другой, притянуть ближе и выспросить обо всём, что довело её до такого. И вроде бы, это не его дело, но… Пепел оседает и в его лёгких, заставляя дать самому себе обещание навестить Джинн, и кажется… Всё-таки вернуться в орден, совершенно точно понимая, что это почти единственно верное решение здесь и сейчас.

Альберих сияет, выполняет свою работу качественно, но этот ослепительный блеск — смесь противоестественного и порочного, слишком соблазнительно выгодным выглядит. Тень ей была к лицу. Или просто всё дело в том, что это была именно его тень?

***

Решение о возвращении в орден приходит внезапно, когда он осознаёт насколько слабы рыцари, когда осознаёт, что кроме его сестры и Джинн никто не способен нести свою службу так, как подобает, когда видит рваную рану на боку Альберих.

Он прикрывает глаза, взвешивая всё за и против. Он разошёлся с орденом в не самых лучших отношениях и теперь… его возвращение будет жестом максимально странным, но всё-таки, он надеется на то, что он будет уместным. Вдох-выдох, это так странно, он ведь сам в своё время оттолкнул её от себя, сам покинул рыцарей за их подлость.

А сейчас все, кто был к этому причастен мертвы от её рук. Мертвы от рук той, кого он сам оттолкнул, напоследок ожогами о себе напоминания оставляя. Он кусает губы, опуская взгляд на койку в лазарете. Проводит кончиками пальцев по чужой щеке и заметив приближающуюся Барбару, встаёт с чужой постели, уходя прочь, в сторону ордена.

Он вернётся, заберёт у неё погоны капитана, снова за спину свою пряча. Время слишком ясно дало ему понять, что его привязанность не смогло омрачить признание в чужой личине. Он сглатывает, осознавая что это безумно глупо и наивно, понимает что едва ли она так легко и быстро вернётся ему в объятия, едва ли позволит сместить себя с должности капитана, едва ли согласится стать его тенью вновь, едва ли согласится спрятаться за спину и не рваться в бой.

Он заставит её подчиниться. Он шипит на Джинн, забирает дар божества, не разделяя его восторга по поводу его возвращения, фыркает, окидывая быстрым взглядом её, некогда их общий кабинет, и понимает, ему придётся осваиваться здесь с нуля. Хмыкнув, он всё-таки стискивает края листа о своём восстановлении. Зажмуривает глаза, проводит по столу, смотря на заполненные бумаги.

Не то чтобы ему в радость прощаться со своими ночными вылазками и ведением игры вне глаз ордена. Не то чтобы ему было в радость оказываться на глазах вновь, но… Притупленное чувство справедливости совершенно не стоит её боли. И Дилюк облизывает губы, передавая зашедшему Джинну готовые ею бумаги. Всё будет лучше, ему не стоило покидать этого места, не стоило оставлять всё на самотёк, не стоило в порыве собственного гнева бросать всё и уходить куда-то за мнимой истиной. И сейчас, когда она понимает, что всё это было почти бесполезно, когда он не узнал чего-то конкретного, а ощущение потраченного зря времени душило, не позволяя и подумать о том, что от этого было хоть что-то помимо вреда. Дилюк глубоко вздыхает, краем глаза цепляя в углу кабинета свой рабочий стол. Она не избавилась от него, лишь убрала в тёмный угол, чтобы не бросался в глаза и не навевал тоски.

А ещё он совершенно не знает где и как она живёт теперь. Не знает, спит ли она в казармах или уверенно устроилась в чьих-либо объятиях, ведь… Учитывая всю внутреннюю кухню рыцарей, у них и до его ухода всё было не так хорошо по этой части, как хотелось бы, но о том, что с этим происходит сейчас ему и подумать страшно.

Но ведь она всё ещё среди них, носит его погоны, хитро щурит глаза и информаторов подкупает скорее своим откровенным нарядом, чем морой, он знает, жалованием орден капитанов не обделяет, но всё-таки… Всё-таки на эти деньги не так-то и просто обзавестись нормальным жильём. У Кэйи, в отличии от него, магистра или леди Лоуренс, нет ничего, что могло бы ей удержаться здесь, если чужая душа выгорит.

Кэйа всё ещё принцесса для тварей, над которыми он ранее расправлялся ночами напролёт, она сама в этом признавалась ему в ту ночь, когда огненный феникс чуть ли не сжёг её заживо. Тогда он оставил её, игнорируя тихий плач, вызванный болью от его пламени, оставил её в темноте, не желая принимать истину, которую она скрывала, боясь их гнева.

И когда она засияла, когда отыскала в себе силы раздуть погашенные гневом искры, он снова хочет оставить её во тьме. До их ссоры она была мягким коконом, воспринимавшимся благодарностью за их доброту. Тогда она стояла за его плечом, готова поддержать его почти во всём. Соглашалась оставаться в тени, зная, что её ни за что не оставят вновь.

Теперь же её вера кажется чем-то до смешного наивным. Он понимает, Кэйа не примет покорно такого исхода, знает что закричит в лицо Джинн, выплюнет гневные слова о подлости, но лишь из-за того, что она всё ещё рыцарь, сорвёт со своего вульгарного одеяния погоны, бросит к его ногам и чуть ли не задыхаясь от слёз, выпорхнет их здания, пытаясь свой гнев успокоить на улице.

Она всегда так делала, когда переживала о чём-то. Не протестовала, хоть и могла переспросить, явно язвительно, но всегда слушалась отца, никогда не опуская уголков губ. И сейчас, когда Крепуса уже давно нет, когда единственные её цепи это личина и кодекс, она всё равно с этим смирится.

То ли дело в её нежелании возвращаться в бездну, то ли в отчаянном и неясном рвении остаться здесь, под звёздами, любой ценой. И чужие рассказы об отсутствии солнца уже не кажутся бредом. И всё это внезапно расставляет всё по своим местам. Не оставляет и сомнений в том что в тот один единственный раз не солгала ему. Осознавать то, что она не лгала ему вообще. Каждая её эмоция была искренней. И это сжимает горло в тиски, набатом с размаху бьёт совесть. Он оставил родной город, в то время как Кэйа, всегда для этого места чужая, осталась здесь, защищая его.

Он действительно идиот, но свою ошибку готов исправить, нужно только дать возможность. Нужно только приблизиться к ней вновь, переступить через себя, заново, протянуть руки к жгучему холоду, под стать её морозному глазу и…

Крепко стиснуть её, в своих объятиях, чтобы растопить чужой щит, подаренный лицемерной богиней, за людьми которой он пытался угнаться. Заглушить и больше ни за что не выпускать. И как же сильно он жалеет о том, оставил её, как жалеет о том, что сорвался на неё тогда, что позволил ей получить этот злополучный артефакт.

Но ему кажется, что он сумеет растопить этот лёд, сумеет стиснуть чужое сердце и забрать его себе вновь. Даже если придётся сделать ей больно, даже если она будет стараться вырваться, оспорить решения и сжигать к чёрту всё, что так отчаянно пытается ему воспротивиться. И тогда…

Все в городе забудут о ней как о капитане. И сольётся она с остальными рыцарями, станет мягким светлым пятном за его спиною. Конечно не сразу, едва ли Альберих так просто сдастся, едва ли решится вернуться ему за спину, едва ли воспримет это хорошем знаком. Скорее это покажется для неё усмешкой, издёвкой, об которую она отчаянно обожжётся, а потом, едва вдохнув, закроет глаза, и… Он не знает как она отреагирует ведь…

Они несколько лет друг друга не видели, несколько лет молчали, таили свои обиды, не решаясь переступить через себя. Рука в перчатке мягко проводят по столу вновь, глаз цепляется за письмо с печатью предвестника. Так не похожая на официальную печать организации. Видимо, личное, уже вскрытое и любопытство берёт своё, заставляя осторожно выцепить ту из огромного количества таких же личных писем, и всё-таки… Он вздрагивает, разворачивая лист.

«Надеюсь, что это письмо застанет вас в добром здравии и несколько ранее, нежели мы встретимся вновь. А в прочем, нет смысла затягивать с приветствиями и целями, ради которого это послание пишется вам.

Как вы знаете, нет никаких сомнений в том, что в случае открытого столкновения наших сил, у вас не будет никаких шансов. Но думаю, в том у вас не будет никаких сомнений, а потому, я всё ещё надеюсь на то, что вы не желаете этого. А потому, хочу сказать, что моё предложение всё ещё в силе.

Леди Альберих, я знаю, вы самый преданный этому городу защитник и лучше чем кто-либо иной знаете, как сильно Мондштадт уязвим здесь и сейчас. Можете считать мои слова лестью, однако…

Вы самая прекрасная леди, среди тех, кого только мне удавалось встречать, и если вы всё ещё не смяли это письмо, если всё ещё терпеливо смотрите на эти строчки, если всё ещё ждёте чего-то более существенного, чего-то, что внесло бы хоть какую-то ясность в цель моего следующего визита, то более, я не посмею отнимать ваше время.

Как я говорил, моё предложение о женитьбе всё ещё в силе. И прибыв, я хочу получить от вас один конкретный ответ. Я понимаю, вы хотите быть свободной, как ветер, но к сожалению… Вам нужно будет сделать выбор.

Вы ведь прекрасно понимаете, что всё равно окажетесь в моих руках, либо добровольно, либо как трофей. Вам ведь не убежать от меня, так быть может… Вы избавите себя от необходимости проходить через капитуляцию города, вам ведь едва ли захочется проходить через эти унизительные формальности.

Надеюсь на то, что вы примете взвешенное и правильное решение.

До встречи.

11 предвестник, Тарталья.»

Дилюк вскидывает бровями. Неужели слова о чужой возможной свадьбой не были шуткой? Неужели у них всё настолько плохо, что этот шаткий союз всё же может что-то решить? Он вздыхает, вытаскивая ворох писем с печатью кита. Дилюк прочитывает чужие письма, видит некоторые вложенные в письма ответы сестры, и понимает, что она наверняка согласится, особенно после того как у их бога было похищено сердце.

Он облизывает губы, понимая что всё-таки слишком многое упустил. Настолько, что хочется засмеяться. И почему только он решил не верить чужим словам? Глаза цепляются за черновой ответ на письмо рыжего наглеца, видит как осторожно она намекает на согласие, видит мокрый след на углу, видимо слеза.

Стискивая зубы, он кидает взгляд в окно, не слыша как открывается дверь в кабинет. Но услышав чужие шаги, оборачивается, злобно смотря на временного магистра. Хочется закричать, схватить его за грудки, склонить голову набок и кричать, кричать, до чёртовых сорванных связок.

— Ты знал? Знал об их переписке? — в лоб спросит он, протягивая тому письма со всяческими намёками о свадьбе. — Знал о том, что они собираются сыграть свадьбу, из-за неспособности рыцарей защитить город? Знал что они собираются сделать это ради союза?

Он кивает, заставляя того отойти на шаг. Рагнвиндр готов вспылить, готов наброситься на него прямо сейчас. И всё это так странно. Он сдерживается, откидываясь на спинку стула, закрывает лицо руками, недовольно рыча. Это так отвратительно и лицемерно!

Чёртов орден, сборище лицемеров! Они скрыли правду о смерти отца, а теперь собираются сплавить сестру в руки предвестника. И при том, выставляю это как спасение города! Как они смеют? Мало того, что они окунули её в сомнительную связь, дали в руки чужое сердце, заставили принять как должное и сейчас толкают ему в руки.

Джинн лишь присаживается на край стола и укоризненно на него смотрит, а после резко за подбородок хватает, к себе притягивая, злобой на злобу отвечая.

— Тебе ли об этом говорить? Ты ушёл, никому ничего не сказав, а сейчас смеешь нас в чём-то упрекать? — стиснув чужие щеки, прошипит он, а потом оттолкнёт от себя, слыша стук чужого затылка о спинку стула. — Она уже взрослая Дилюк, я не понимаю почему это вызывает в тебе такую злость. Она пришла ко мне в ту ночь, думаешь я не видел того, что ты оставил на ней, она могла умереть, но тебе было абсолютно плевать. Так какое право ты имеешь осуждать в чём-то нас?

На этом их разговор закончится. И магистр оставит его, заставив задуматься о том, что он тоже немного неправ. Рагнвиндр зажмурится, понимая что у неё действительно были причины так поступать, вот только… Он видит, видит как порою скачет её почерк, чувствует её нервозность и на секунды сдаётся, отыскивая на её столе знакомый светлый скальп. И на мгновения становится легче. Лишь до нахождения записки с печатью от похитителей. В ней лишь благодарность за оплату и приписка о том, что с нею приятно иметь дело.

Во что же вляпалась его милейшая сестра? Что же всё-таки произошло за годы его отсутствия? Он понимает, чужие письма затянут его надолго, понимает, что ему предстоит разобраться со слишком многим, ведь…

Она пригрела часть похитителей лишь ради того, чтобы вести дела вне кодекса. Она удерживает их, не обижает, не травит на них орден, лишь потому что теперь это её глаза и уши. Она может потерять их, внезапно потеряв звание капитана. Она их потеряет, и об этом он совершенно не думал.

Не то чтобы ему жаль рушить всё то, что выстроила его сестра за время на этой должности. Обводит пальцами края печати, понимая, что орден погряз слишком сильно во всей мерзости и едва держится на плаву.

Он справится. Счистит чёртову скверну с рыцарской чести. Заставит их вспомнить о том, кто они и для чего служат, а пока… Взгляд пробегается по строчкам писем, не столь интересных, как переписка с предвестником. А потом… А потом он сделает всё, чтобы это безумие, хоть на пару мгновений закончилось.

***

Кэйа возвращается молча. Недовольно фыркает, замечая свой стол там, где он стоял когда-то давно, бросает ему на стол погоны, едва сдерживая гневные вздохи. А потом на подоконник падает, прислоняясь плечом к стенам.

— Ты доволен? — негромко спросит она, едва сдерживая свои слёзы, она не ожидала от него этого, не ожидала что тот захочет вернуться и после произошедшего посмеет вернуться на её место.

Он унизил её. Заставил вновь уйти в тень, демонстративно разрушая всё, что имеет смысл и вес. Оборвал все её сети, оставляя слепым котёнком. Заставил скрыться в стенах кабинета и на ночных заданиях, что кажется… совсем не способны обеспечить тот же уровень адреналина, в котором она нуждается.

Она не ожидала подобной подлости от сводного брата, не ожидала, что тот решится разрушить всё, к чему она привыкла, всё, что создала ради чёртового города. А потом она резко обернётся, почувствовав прикосновение к плечу и взгляд злобный, что кажется вот-вот подпалит белый мех. Без погонов она выглядит несколько менее устрашающе. И брат притянет её к себе, заглядывая в затянутую синевой звёздочку.

Его руки касаются её щёк, притягивает чужое лицо, внимательно смотрит на неё, склоняя голову набок и это так странно, так неожиданно. Она зажмуривается, чувствуя жар чужих рук даже через толстый материал перчаток.

— Ты собиралась отдать сердце предвестнику. Без звания капитана у тебя не будет этого соблазна… — холодно отрежет он, не позволяя той отстраниться. — Неужели ты настолько наивна, что поверила в его слова о возможном мире? Он бы забрал тебя, заставив поверить в то, что ты предала их, оставив на растерзание войнам из Снежной.

Он сожмёт пальцы на её челюсти, стаскивает с подоконника, подтолкнув ту к столу, усадит на его край и сожмёт чужие плечи, злобно выдохнув. Она смеет злиться на него за то, что он оттащил её от непоправимого.

И она вздрагивает, заметив как он стаскивает с себя перчатки, как мягко жар расплывётся по коже, когда оносторожно коснётся её живота, распахнёт глаза, смотря как чужие руки стаскивают с неё перчатку, как зубы впиваются в основание безымянного пальца, оставляя алеющий след. Не угроза, констатация факта, предупреждение о том, что он заберёт её, не позволит свернуть не туда. Фатуи отняли у него отца, но сестру они не посмеют у него отобрать. Теперь он не оставит её и возможности на то, чтобы оступиться.

— Я не знаю, что произошло между вами, но ты не отправишься в его руки… — злобно шепчет Рагнвиндр, опрокидывая ту на стол и руки чужие над головой перехватывает, нахмурив глаза. — Я не позволю тебе этого самоуправства…

И она тихо вскрикнет, стоит ему свободной рукой отстегнуть чужой мех, сбросив его куда-то на пол. Он хочет разглядеть хоть каплю искренности в глазу-звёздочке, хочет получить хоть что-то в ответ. И она, кажется, мысли его услышала, поднялась, едва хватка с рук исчезла, глубоко вдохнула, посмотрев на него нерадостно, потянулась к ленте на голове, стаскивая с лица повязку и подняла взгляд, разноцветными глазами съедая его.

— Иногда, мне очень хотелось вернуться домой… — тихо говорит она, не сводя глаз с лица сводного брата, сомкнёт руки в замок и опустит на них голову, глаза прикрывая. — Например, в тот момент, когда ты оставил меня под дождём, велев мне убраться куда подальше… Я правда не знала, чего мне хочется больше, домой или всё-таки умереть…

И она слезет со стола, потирая запястья, заберёт перчатки, немного скривившись при виде укуса, но остановится, чувствуя как осторожно тёплые руки проводят по ребру ладони, как осторожно тянут на себя, не позволяя отстраниться. Она вздрагивает, когда чужие губы касаются её ожога, словно в желании разворошить осиное гнездо, вспомнить обо всех погасших звёздах и неисполненных обещаниях. Словно это только её вина в том, что произошло той ночью, словно то чудовище — её рук дело, словно это она подстроила чужую смерть…

Он не пожелал услышать её в тот раз, не поверил в её скорбь, не позволил хоть как-то реабилитироваться в его глазах, и сейчас он, словно снисходительно, проводит губами по своим же ранам, но не с целью забрать всю боль, хоть на пару мгновений, а для того, чтобы напомнить ей ещё раз о том, кто она и где её место.

И правда, не каждому рождённому от знатного человека бастарду удаётся найти тёплое местечко в сердце родителя, а тут… Просто ребёнок с улицы, принятый и обогретый, словно свой. Она понимает, тут есть чему завидовать, понимает что чужая ярость вполне оправдана, но почему-то совсем не желает мириться с этим, не желает понять, что это совершенно ожидаемая реакция…

— Знаешь, внутренняя кухня ордена — самый настоящий змеиный клубок… — вздохнёт она, едва тот отстранится от её рук, едва она соберётся с силами, чтобы не заплакать от обиды и злости, испытываемой чужими действиями. — Это было действительно мерзко и унизительно… Наверное я просто ослепла от твоего яркого пламени, воспринимая орден чем-то более тёплым, чем мерзкие рептилии, но знаешь… Водить дружбу с бандитами действительно… было весьма выгодным занятием, особенно когда звонкая монета для них слаще любого обещания и заигрывающего взгляда…

Её руку крепко стиснут, на мгновение заставляя замолчать. Она зажмурится, думая что ту ей сломают, прикусит губу, внезапно осознав что это чувствуется словно пламя, что с радостью расплавит её кожу вновь, оставляя после себя лишь угли, попытается вырвать ту из стальной хватки и пискнет, чувствуя как её снова хватают подбородок.

— И ты отдалась им? — прищурит глаза, кажется, разочаровываясь всё больше и больше в своей сестре, если бы отец узнал, наверняка бы от позора потерял сознание.

— Нет, — поджав губы ответит она, отнимая руку от своего лица и кончиками пальцев проводя по чужим щекам. — Я отдалась предвестнику, ведь… на то у меня были свои причины. И не тебе меня осуждать за это. Ты вообще ушёл, оставив меня со всеми бедами этого ордена и не только. А сейчас ты осуждаешь меня за мои попытки защитить город ветров? Ты ведь презираешь меня! Презираешь за всё, что я делаю!

А после она схватывает его за руку, прижимая к своей груди, зажмуривается, стискивая запястье. Тихо всхлипывает, и опускает голову, почувствовав как осторожно обнимают её за талию, как мягко целуют её в лоб, не давая отстраниться. Чужие руки забираются под рубашку, очерчивая подушечками пальцев живот. И кажется, она готова расплакаться, воспринимая чужие действия прощением, готова расплакаться от мягких касаний к своему животу, тихо всхлипывает, проводя по чужой груди, а потом…

— Не давай мне надежды, прошу тебя… — тихо говорит она, позволяя тому осторожно распахнуть полы своей рубашки, позволяет тому прильнуть к груди своей, мягко руки на макушку алую уложить, провести по волосам, ласково зацеловывая чужую макушку и вздрагивая от касаний шершавого языка.

С ним тепло, пусть это и, наверняка одноразовая акция, что это ничего не поменяет, что всё это совершенно точно зря и нет никакого права думать о продолжении, но чужие касания так приятны, ей так хочется получить себе хоть на самую малость побольше… А потом она вспомнит, вспомнит, что не получит ничего, кроме внезапного порыва с чужой стороны, а потом она вскрикнет, когда почувствует как сомкнутся чужие зубы на соске, и она зашипит, пропуская момент когда руки его коснутся пояса её брюк, осторожно приспуская тот. И она дрогнет, дрогнет, судорожный взгляд на дверь бросая, и кажется, они не заперли её, но.. Никто ведь не посмеет потревожить их здесь и сейчас? Она ведь имеет право на сиюминутное счастье или хотя бы его иллюзию? Она проводит по его плечам, а потом целует его в уголок губ, приподнимая бёдра. Она позволит себе эту сиюминутную слабость, ведь в конце концов…

Она ведь так хотела оказаться в его объятиях, особенно когда позволила предвестнику прикоснуться к себе впервые. Тогда тот шутил над ней, шепча о том, что он не знает кто это, но если он очень на него похож, то ему определённо стоит скрестить с ним клинки. Она зажмуривается, облизывая губы.

Всё-таки, она так желала оказаться в чужих объятиях и порою едва сдерживала себя от того, чтобы позвать его, находясь в объятиях предвестника. Кусала губы, плавясь от чужих касаний, а сейчас…

Его губы проходятся по её шее, и ей так тепло, так спокойно в чужих объятиях, словно это тот самый огонь, от которого ждут спасения. И кажется, она расплачется от чужих ласковых касаний, от чужой, едва видимой заботы.

— Любишь ли ты меня? — спрашивает она, позволяя ему сжать свои ягодицы, проведёт по щекам чужим, а после мягкими касаниями проведёт по чужой спине, чувствуя себя самым счастливым созданием, в один-единственный миг.

Она не ждёт чужого ответа, не хочет слышать ни правды, ни лжи, слишком больно это. А потому… Лишь тихо всхлипывает, стоит току прикусить кожу на её шее, тихо скурит, ощущая растекающийся по телу жар. Сейчас он любит её, и пусть это слово звучит максимально глупо, пусть она не имеет никакого права на эту чёртову любовь, но ведь… Именно здесь и сейчас он держит её за талию, здесь и сейчас шепчет ей о том, что он скучал о ней, что жалеет о том, что оставил её.

А она знает, знает что всё это ложь, знает, что больше нет никакого права на ответные чувства, что стоит заморозить раскрытую рану, пока она не растеклась, заставляя Кэйю захлёбываться в собственной крови.

Она чувствует чужие толчки, тихо стонет он того как пальцы впиваются в ягодицы, плачет, желая чтобы это продлилось как можно дольше, сминает чужую рубашку, скрещивая ноги на чужой талии, прикрывает глаза. А потом крепко обнимает его за шею, понимая как сильно она хочет остаться здесь, в чужих руках, чтобы никто более не тревожил её, хотя бы пару мгновений.

Её укладывают на стол, крепко стискивая бёдра, двигаются, смотря странным озлобленным взглядом, словно не он несколькими мгновениями ранее целовал её руки, словно не пытался успокоить, понимая, что она едва заплачет…

Солёную каплю чужой язык всё же слизывает, осторожно оттягивает сосок, заставляя отвлечься от собственных переживаний. Она тихо дрожит от чужих поглаживаний, стискивает его, распахивая глаза и шепотом просит больше, просит стать мягким коконом вновь, лишь бы он оставался с ней…

И прислушиваясь к ней, он сжимает её бока, стискивает зубы, понимая как сильно хочет она чтобы он был с нею, понимает как сильно он ранил её, а потому принимается вылизывать её шею, всё-таки решаясь вонзить зубы в неё. И тут же отстранится, осознавая что именно делает, слышит собственными ушами стук шлепков бёдер о её, он зажмуривается, резко притягивая её к себе, на мгновение заставляя её испугаться.

— Если ты… сделаешь это, мне могут дать отпуск… Я так устала, Дилюк… — тихо, чуть ли не плача говорит она, упираясь руками в его грудь, а потом опускает те, закрывая лицо, словно взгляд чужой обжигает не хуже пытающего меча. — Но если честно…

— Молчи… — шепчет он, соприкасаясь носами, зажмуривает глаза, проводя вниз по бёдрам, стискивает её ноги под коленями, на плече себе закидывая, тихо зашипит, понимая, насколько сильно он желал это сделать….

Да, он представлял их встречу в своём странствии. Представлял как они посмотрят друг другу в глаза, как наконец решатся поговорить о том, о чём так и не решились в ту ночь, в ту чёртову ночь, когда она решилась ему признаться в своей личине, но сейчас…

Но сейчас она находится в его руках, сейчас она тихо скулит в его руках, изредка всхлипывая и прося его остаться рядом с нею. И он раскрывает глаза, мягко касаясь бусины клитора. Мягко ведёт по кругу, заставляя ту извиваться в его в своих руках, заставит просить и зажмурится, понимая что он совершает ошибку.

Ему бы отбросить её, выйти и оттолкнуть, обзывая чёртовой лгуньей, спустить на самотёк, оттолкнуть в объятия предвестника и забыть, забыть обо всём что с нею связано. И после стереть из своей памяти и памяти этого города.

Но он обнимает её, слушает о чужих проблемах, слышит её плач, и почему-то хочет остаться, хочет мягко сжать в своих объятиях, поцеловать в лоб и больше не заставлять плакать и думать о чём-то не том.

— Ты думаешь, что это станет для тебя просто отпускам? — хитро прищурившись, спросит он, замечая затуманенный взгляд со стороны своей сестрицы, и понимая что она не ответит ему, сдаётся, в полной мере осознавая что именно делает.

Слишком беспечно с её стороны видеть в этом желанный отдых, ведь… А в прочем неважно, она ведь сама так отчаянно тянулась к нему…

Но если она желает остаться, он примет её обратно, пусть и не в роли сестры.

— Ты правда так сильно любишь меня? — спрашивает он, замечая чужой кивок и вслушиваясь в тихие полустоны, изливается в чужое нутро, прикладываясь ухом к чужой груди. — Если ты того желаешь… Считай это моим прощением…

========== das Licht ==========

Комментарий к das Licht

Множко влюблённый Альбедо, здоровые отношения с малюсенькой скидкой на тараканов

Альбедо довольно улыбается, осторожно проводя по чужим бокам. Он обожает Кэйю, злобно оглядывая окружающих, когда та с кем-нибудь заговорит или вовсе позволит кому-то прикоснуться к своей руке в дружеском рукопожатии, что уж говорить про объятия при встречи или вовсе непонятный ему повод посмеяться. Альбедо прекрасно понимает насколько это всё незначительно и нет в этом никакого повода для опасений или, упаси архонты, ревности. Но он всё равно стискивает зубы и впивается пальцами в свои ладони, удерживая себя от того, чтобы сделать пару шагов навстречу и встрять в чужой разговор, поспешно перетягивая девушку на себя.

Кэйа лишь мило улыбалась ему, когда до этого всё таки доходило, а ещё грозилась помешать его разговору с Сахарозой, осторожно щёлкая по носу и довольно смеясь с чужих насупленных бровей. Она называла его милашкой, мягко по плечам поглаживая в очередной раз. И как бы ей ни хотелось в том признаваться, всё же, пару раз чужое рвение, ревностью чужое чувство она назвать не решается, всё-таки её здорово помогли. Некоторые наглеют, воспринимая спокойную речь как позволение на навязчивые объятия и шепотки , которые ничего громе отвращения вообще-то не вызывают. Она тогда фыркает, выворачиваясь из чужих рук, если Альбедо рядом не наблюдается, что, стоит заметить, случается довольно редко. А если тот в зоне видимости, то делать ничего не приходится. Тот с радостью встрянет между ними, поспешно уводя её прочь, а потом ярко улыбнётся, получив негромкие слова благодарности и едкий комментарий по поводу персоны, с который ей несколькими мгновениями ранее пришлось разговаривать. И слыша чужую искреннюю благодарность, злость сходит на нет, ведь…

Кэйа сжимает его руку в ответ, и если рядом нет излишне строгих пар глаз, позволяет себе поцеловать того в лоб, едва они отойдут на достаточное расстояние. И всё же… У её осторожности тоже были свои причины.

Например его мать, Рейндоттир. При всём своём уважении к ней, Кэйа её немного побаивается и на то есть вполне адекватные причины.

Например, чужая одержимость наукой. Альберих не имеет ничего против этого, ведь фанатики своего дела — гениальные люди и его мать не исключение, но… Когда Альбедо впервые представил Кэйю ей, девушка получила несколько нелестных слов и недовольное фырканье в свою сторону.

Эта женщина была гением и, видимо, от сына своего желала того же. Наедине с этой женщиной Кэйе бы не хотелось оказаться вновь, потому что это немного… Жутко. Её взгляд внимательно бегал по девичьей фигуре, а губы кривились в усмешке.

— Слишком яркая… — услышала она комментарий в свой адрес, внимательно наблюдая за её поворотом головы, в глазах на мгновение сверкает разочарование, руки скрещиваются на груди, а девушка невольно вздрагивает, не зная чего ожидать от неё. — И шумная. Что он только нашёл в тебе?

Кэйа молчит, не понимая как ей на это отреагировать. Но прищурив глаза, та всё-таки решается возразить что-то, готовясь к безапелляционному отказу с чужой стороны. Всё-таки, возразить ей нечем. И разве она имеет право упрекать её в том, что она хочет видеть достойное продолжение? В конце концов, её тоже дома не погладят по голове за такие выходки, ведь…

Учёба главнее отношений, учёба стержень для будущего, а отношения — попробуй удержи хотя бы год, или самую малость поменьше. Она понимает, правда… Но отказа получать совсем не хочется, особенно привыкнув к чужому теплу и присутствию, вот только… От своей семьи она скрыла это, боясь материнского гнева и отцовского неодобрения, а представая перед Рейндоттир, когда та попросила сына подождать их за дверью, страх бил изнутри по черепной коробке, слишком заискивающе она заглядывая в её лицо, слишком тщательно разглядывала с головы до ног.

А потом отстранилась, махнув рукой.

— Ладно, не так уж ты и плоха… Не алкоголичка, не наркоманка, и голова на плечах имеется. Вдохни и успокойся… — а потом прищурится, резко развернувшись. — Но попробуй без излишних нежностей на публике. Не думаю что кому-то из нас нужны лишние вопросы, правда?

Она усмехнётся, и снова махнёт рукой, мол иди и занимайся чем собиралась. В тот момент Кэйа почувствует облегчение, расплываясь в довольной улыбке, едва закрыв дверь в комнату его матери.

Альбедо тоже был весьма удивлён чужим согласием, но с радостно улыбнулся, протягивая той руку. И когда та коснётся пальцами его ладони, он осторожно сожмёт их, мазнув губами по щеке. У себя дома он позволял себе чуть больше, чем злобные взгляды и внезапные схватывания за руку, когда ему что-то не нравилось.

В согласие своей матушки он до конца не верил, всё-таки, через некоторое время решаясь узнать почему та не устроила привычного представления, ведь Кэйа… Явно не понравилась ей, ведь она наверняка желает видеть рядом с ним Сахарозу, партнёршу на лабораторных и практических работах, точно так же зацикленную на всём, что связано с биологией…

Ответ застал врасплох.

— Чтобы ты не загнулся раньше времени, над своими бумагами и экспериментами… — спокойно скажет она, склонив голову, а потом с радостью перескажет свою историю знакомства с супругом, довольно давно, чтобы стереться из памяти мальчишки, ушедшего в мир иной.

В такие моменты он чувствовал, что не смотря на всю её гениальность, она остаётся человеком с обычными людскими чувствами, и в такие моменты ему особенно сильно хотелось быть идеальным… Оправдывающим все вложенные усилия. А потом лишь мягко улыбался, покидая ту. Солнечный свет слишком навязчиво манит к себе, раскрывает ласковые объятия и он в них с радостью идёт, зная что это лишь для него, мягкое прикосновение губ к макушке и тихий смех, слишком редкий в стенах университета.

И прижимаясь щекой к чужой груди, Альбедо понимает: Она — идеальна. Немного шебутная, заставляющая распахнуть глаза и выйти на свет, опасаясь лишь ослепнуть от чужого великолепия. Особенно когда можно уткнуться носом в чужую грудь и осознать то, что это позволено лишь ему.

Разговор о близости безумно смущал, но матушка лишь заливисто засмеялась, говоря о том, что с радостью расскажет ему всё в красках через парочку вечеров, когда Кэйи не придёт, ведь это может спугнуть её, а ведь она не ради этого дала своё согласие на её кандидатуру в качестве девушки своего сына. Благо этого она не слышала, сидя на подоконнике соседней комнаты и пусто смотря в экран телефона. Ей следовало бы прийти домой пораньше, чтобы родители не ругались, ни разу не жалея на неё самых гадких слов, на которые они были способны.

Им не объяснить что у неё появилась вторая половинка и они вообще-то не делили постель. Не объяснить что всё что нужно — готово и может быть проверено. Конечно, не на отлично, не идеально, чтобы повода придраться не было, но всё-таки приемлемо, вытягивающее на твёрдую четвёрку… И она вздрагивает, понимая что этого им мало. Грустно улыбнувшись, она спрячет телефон в сумке и слезет с подоконника, понимая что ей наверняка пора домой, как бы сильно ей ни хотелось бы остаться подольше.

Дома у Альбедо тепло и никто не смотрит как на грязь, когда вместо ожидаемого “отлично” она принесёт вполне адекватное “хорошо” . Мягко улыбнувшись, она поцелует Альбедо в висок и попрощается с ними, мысленно подготавливая себя к разговору, ведь…

Сообщение с текстом: “Дома поговорим ” никогда не значило чего-то хорошего. Наверное это будет очередной упрёк в том, что она не пришла домой сразу после учёбы, что провела неизвестно где и с кем несколько часов, ничего им не сказав… И она очень хочет думать, что это забота, а не эгоистичное желание контролировать, вот только…

Она ни за что не скажет им об Альбедо, пока не придёт нужное время. Потому что они могут всё испортить, потому что она слишком сильно привязалась к нему, чтобы по собственной неосторожности разойтись из-за конфликта с родителями. А она знает, они настоят на своём, и даже если ей не захочется выпускать из своей руки чужую, те без колебаний и осторожности, разожмут их скреплённые пальцы, а потом ещё и накажут, отправив под домашний арест или отключив интернет. Не то чтобы последнее её пугает, просто это самое безобидное, что они смогут сделать, ведь…

Самым ужасным наказанием в своё время для её был поход в школу вместе с мамой, что зорка за каждым движением наблюдала перед этим разбудив на добрый час раньше, чтобы самой на работу не опоздать. Что из этого было более неприятным? Она не знает, а потому очень надеется на то, что она не успела где-либо накосячить и ничем свои нежные чувства и внезапные отношения не раскрыла. Им незачем знать что она к кому-то неровно дышит и с этим кем-то бессовестно проводит свободное время, вместо того чтобы вытянуть какой-то предмет с хорошо на отлично.

Она отчаянно надеется на то, что это будет какая-нибудь ерунда, которую можно спустить с рук или же просто обсуждение какого-то мероприятия, о котором она, будучи увлечённой своими чувствами, позабыла подавно. Наверное это ей точно простят, ведь можно сбросить на отчаянные конвульсии вызубрить это всё и ни о чём не думать. Она выдыхает, ещё раз оглянувшись на дом, где живёт Альбедо и позволяет себе спокойно улыбнуться. Всё будет хорошо, никто ведь не осудит, особенно ничего не зная.

И кажется, удача улыбнулась Альберих. Это всего лишь вопросы об очередном празднике на который, по классике жанра, её не зовут, и просят не приводить друзей домой, потому что…

— Вместо вечеринки подумай о математике…— серьёзно говорит мама, недобро глаза прищурив. — Возражения по поводу того, что всё хорошо не принимаются.

Она кивнёт, опускаясь на стул, ещё раз посмотрит на маму, стоящую у зеркала, что тщетно пыталась выщипать себе именно ту самую, залезшую в глаз, ресницу. В такие моменты ей хочется улыбнуться, пытается быть строгой, читая наставления в столь милом виде, получается больше на дельный совет, которым Кэйа, может быть, когда-нибудь воспользуется, но явно не сейчас.

— Это всё, что ты хотела сказать? — поинтересуется девушка, собираясь выйти из комнаты и увидев кивок, радостно улыбнётся, оставляя её наедине, пронесло, ничего серьёзного, что не может не радовать, хотя…

Она пишет Альбедо о том, что уже дома и волноваться не стоит, а после спокойно смотрит на календарь, отмечая что сегодня пятница. Мягко улыбается, надеясь на то, что на завтра нет никакого дела или действа, в котором ей, кровь из носа, необходимо участвовать. Ей спокойно, она расплывается в довольной улыбке, читая сообщение с предложением прийти завтра вновь. Облизав губы, девушка быстро пролистывает диалоги с родителями, чтобы совершенно точно быть уверенной в том, что всё в порядке и е внезапные отношения не раскроются стремительно быстро, всё-таки пока не хотелось выставлять это на обозрение им, потому что пока им достаточно пары фраз чтобы посеять сомнения в ней, или Альбедо. Глаза быстро бегают по строчкам диалога, и в конечном итоге, спокойно выдохнув, она отправляет ему своё согласие, спрашивая когда ей стоит прийти. Всё же… Это довольно приятно, понимать что к тебе испытывают что-то тёплое. Прикрыв глаза и отодвинув от себя телефон, она укладывает голову на подушку, пытаясь не провалиться в глубокий сон. Всё-таки, это немного выматывает. Звук оповещения отвлекает ото сна на пару мгновений. Она всё-таки решает проверить его, вдруг это что-то, что заставит от встречи отказаться. Не хотелось бы, но… Кто знает о чём именно говорят, тем более, если хоть кто-то узнает почему она решила что-то пропустить… Будет очень неловко… особенно если она едва переступит порог дома.

Ничего особенного там не было, но Альберих готова поклясться, она безумно нервничала, слишком сильно хотелось урвать лишние несколько часов в чужой кампании, ведь… Пока чужие глаза смотрят с мягкой радостью, а руки тёплым пледом ложатся на щёки, как можно добровольно отвергать чужую нежность, с которой он сам потом тихо фыркает, оставив поцелуй на уголке губ.

Кэйа мечтательно вздыхает, даже не зная того, что эта встреча будет несколько другой… Она не думает о том, что ей это вообще-то понравится, но взамен придётся припрятать ещё один секрет, который нужно будет удержать до поры, до времени. Разговор Альбедо с матерью о сексе, последствиях и способах его употребления прошёл слишком спокойно, с кратким экскурсом, о том, что сначала к этому надо морально подготовиться самому и убедится в том же самом от своей половинки.

А потом она вкладывает в руки сына ключ, говоря что в своё время они развлеклись на славу и теперь он может спокойно воспользоваться её инвентарём. Альбедо хмурится, когда мать кивает на шкаф и деланно-серьёзно прикрыв рот рукой, выходит на кухню, чтоб не смущать его ещё больше, ведь…

До безумия емкое “Блять” было произнесено слишком громко.

Сказать, что он не ожидал подобного от своих родителей — не сказать ничего, особенно, когда ты привык к тому, что твоя мать строгая женщина вне дома, а дома та ещё шутница, правда шуточки не всегда доступны для понимания, но… За гениальность прощают многое, верно? И содержимое шкафа, наверное, тоже…

Поверить в то, что всем этим пользовались, выше его сил. Где-то с кухни ему говорят о том, что если он собирается что-то использовать, то это что-то определённо стоит помыть, ведь пылищи, наверное, на них скопилось жуть как много. Он чихает, подтверждая её слова, но продолжает разглядывать содержимое, пытаясь понять для чего некоторые экспонаты вообще нужны? Впрочем… Сначала надо уговорить на это Кэйю, ведь…

Порою, ему кажется, что мама читает его мысли. Он невольно усмехается, понимая, что у той была уйма причин для этого. И то, как он ластился к ней, когда она позволяла себе заглянуть в дверную щель, чтобы убедиться в том, что мёртвая тишина не причина чьей-то смерти, и то как злобно шипел на всех, кто смел заглядываться на неё, разбрасываясь сомнительными комплиментами. Она всё понимала, удивляясь тому, что к её просьбе прислушались. Никаких нежностей со стороны девушки вне дома, зато собственный ребёнок, делал всё, чтобы маленький, с её взгляда, секрет становился всем очевидным.

Она тихо смеялась, застав ребёнка в ступоре и лишь нашептала на ухо о том, что оставит его завтра и не станет мешать, ведь… Стеснение ни к чему, когда пытаешься прощупать почву, в которую уже бросил свои чувства.

Альбедо опускает голову, понимая, что просьба не торопиться значила лишь то, что не надо делать это сию же минуту. О том, что это случится через несколько часов, его не предупредили. В конце концов, не так уж и плохо всё, чтобы возмущаться, наоборот…

Ему безумно хотелось заглянуть под чужую одежду. Нет, он не сомневался в том, что она самая прекрасная и замечательная хоть в одежде, хоть без, просто… Очень хотелось прижаться щекой чужому плечу, не чувствуя ворса или нитей щекой. Все вокруг говорили о том, что кожа к коже — это приятно. Он в этом не сомневается, ведь… Кэйа замечательная, а значит во всём, что её касается бессмысленно сомневаться. Просто безумно хотелось испытать это на себе. Ведь… Когда она придёт, кроме них никого дома не останется. Не будет страха перед чужими глазами да и он сам… Наверняка понимал, что к этому и придёт…

***

Звонок в дверь последовал слишком внезапно. Выдохнув, мальчишка отпирает перед Альберих дверь и тут же запирает её. Кэйа внимательно смотрит на него и хитро улыбается. Казалось бы, он сам позвал её, а сейчас… Почему-то немного завис, словно не ждал её, Кэйа обеспокоенно на него смотрит и хочет что-то сказать, отвлекая внимания на себя, но…

Тот разворачивается, оставляя привычный приветственный поцелуй в щеку, а после терпеливо ждёт, пока она разуется. Сегодня ей необязательно надевать тапочки, матери нет, чтобы ругаться за хождение босиком. В голове невольно всплывает её улыбка, когда она объясняла ему как вязать узлы так, чтобы это было не очень больно и красиво. Сглатывает, спокойно смотря на чужие мучения со шнуровкой. Торопиться не нужно, иначе это будет совсем не то, что обозвали светлым чувством.

Кэйа и правда очень красивая… И милая, особенно когда тихо смеётся, позволяя руку на талию свою положить и следовать куда-то дальше, под завистливые взгляды тех, кто смел в её сторону сквернословить низменную близость предлагая открыто. Она улыбается, закончив со своей обувью, встаёт с пуфика в прихожей и проходит в комнату, едва он отойдёт в сторону, пропуская её вовнутрь. Она прекрасна в ласковых лучах солнца и Альбедо жалеет о том, что не сможет запечатлеть её прямо сейчас… А потом вспоминает, что вряд ли фотообъектив справится с такой задачей, ведь…

Бездушная фотография не передаст всей прелести момента, который он так хочет удержать…

— Когда-нибудь я нарисую тебя именно так, а не кружочком с прищуренным глазом…— тихо скажет он, закрывая дверь в свою комнату и поворачивая ключ на один оборот так, чтобы она этого не испугалась.

Она щурит глаза, когда чужие руки опоясывают талию, и спокойно выдыхает, почувствовав, что нос Альбедо привычно устроился между её лопаток. Плотная кофта не позволяла почувствовать чужого дыхания, но она была уверена в том, что ему сейчас хорошо, и сто подобно пригревшемуся на солнышке котёнку, он сейчас устроился у неё за спиной.

— Расскажешь, чем будем сегодня заниматься? — спросит она, огладив его ладони, а после поднимет уголки губ, улавливая чужое довольное урчание. — Ты и правда как котёнок, позволишь мне развернуться?

Он молчит, крепче стискивая в своих объятиях. Котёнок значит? Что ж, пожалуй это самое лестное из прозвищ, которые ему только доводилось получать и вообще-то… Он ничего не имеет против этого, ведь…

— Ты знаешь, я хочу сделать кое-что…— тихо скажет он, чуть улыбнувшись и всё-таки расцепив собственное кольцо рук, прикроет глаза, оказавшись к груди чужой прижатым.

— И что же это? — тихо спросит она, смутно догадываясь, но не решаясь задавать уточняющих вопросов, чтобы не испугаться или просто держать себя в руках, ведь… Она вообще-то тоже волнуется!

Альбедо приластится к мягким рукам, что начнут его по макушке гладить и на секунды о вопросе забудет, думая, что в раю находится. А потом, глубоко вдохнув, внезапно скажет:

— Я хочу связать тебя… — скажет он, чувствуя минутное замешательство, сменяемое стеснительным смехом, кажется это предложение показалось ей самым откровенным из всех, что ей приходилось слышать, а потому, чуть улыбнувшись, он продолжает. — И тебя… тоже хочу…

Кэйа удивлённо вскидывает бровями, чувствуя как осторожно её обхватят за талию вновь, натурально к груди приластившись и щекой о неё трётся. Ей очень хочется согласиться, но чёрт возьми, как же ей… Боязно… Самую малость, правда, ведь.. Она совершенно ничего об этом не знает, но почему-то… уверена в том, что её собеседнику известно об этом больше, невольно прикусывает губу, слишком явственно ощущая чужой взгляд, кажется вот-вот дырку в ней прожжёт. Кэйа молча гладит его по голове, но едва найдя в себе смелость ответить, соглашается, на секунду пугаясь довольных иск в чужих глазах, но…

Альбедо не вырывается, давая той время отпустить его. Оно же время на раздумье, ведь… Она тоже должна быть готова к этому, тоже должна согласиться на условие игры и… Он не торопит, когда она его отпускает. Медленно отходит к заготовленному мотку верёвок, ожидая пока она скажет это голосом, ведь… Безумно глупо отпугивать от себя неё парой неосторожных движений и фраз.

— Хорошо…— негромко отвечает она, делая шаг навстречу.

Альбедо вспоминает о том, что ему стоит раздеть её самостоятельно, чтобы доказать, что его руки не сделают ей больно. По крайней мере до тех пор, пока она не попросит о том сама. Ещё шаг, руки плавно поддевают край кофты, осторожно приподнимают, сам Альбедо в лицо чужое заглядывает, решаясь в последний раз просить разрешение, потому что потом она остановится только если она о том попросит.

Она идеальна. Он убеждается в этом снова и снова, стаскивая чужую одежду, осторожно толкая к кровати и оставляет её в белье, жадно разглядывая. И правда, очень красивая, он довольно улыбается, довольный тем, что ему дозволено видеть куда больше чем кому-либо ещё. Облизав губы, он довольно урчит, осторожно опускаясь рядом и перехватывает чужие запястья, словно примеряясь. Они в его руке помещаются, и он краем глаза улавливает чужое смущение. Он доволен, а потому, на время отпускает те, проводя пальцами по животу вверх и далее до застёжки, которую он осторожно раскрывает, стаскивая лиф с её тела. Плавно опускается к чужой груди, вспоминая наставления матери, глубоко вдыхает, и на пробу касается языком чужого соска, несмело обводя его по ореолу.

Девушка под ним напрягается, шумно дышит, хватает за плечи, словно мечется по постели, не понимая куда себя деть и как реагировать. Внутри всё ликует, и кажется, большего не надо ведь… Это касание тоже кажется таким ярким, а ведь это даже не пробивающиеся на ветках почки. Руки тянутся вниз снова, оглаживают живот, тихо шепча о том, что она самое прекрасное создание из тех, что вообще существуют, осторожно стягивает трусики, заставляя ту вздрогнуть, ведь… Он всё ещё одет, когда она абсолютно беззащитна. Лежащий под рукой флакон щёлкает, оставляя на чужой ладони вязкую жидкость, он греет её в руках, оставляя невесомый поцелуй на уголке губ и просит потерпеть, ведь… Первая близость… Должна быть мягкой и почти идеальной… Или это ему так кажется? Не имеет особого значения, особенно когда вязкая жижа становится теплее, почти не отдавая прохладой. И пальцы осторожно поводят по внешним губам, чуть дрожат, а касания неуверенные. Он тоже никогда не касался девушек так, а слова матери слишком поверхностно передают всю суть происходящего. Он выдыхает, смотря на то, как сжалась Альберих, прижимая руки к груди. Альбедо понимает, она боится и страх её целиком разделяет, осторожно вводя палец внутрь, смотрит как она хмурится и губы нервно кусает. Альбедо довольно урчит, чувствуя как стискивают его палец и наклоняется, свободной рукой осторожно поглаживая по животу. Она успокоится, вызывая у него тень улыбки, глубоко вдохнёт и разведёт ноги чуть шире, пряча лицо в ладонях.

Она чувствует себя очень странно, вроде и стыдно, но… К чёрту стыд, когда смотрят так ласково, осторожно двигаясь, словно она хрустальная. Осознавать это… Очень приятно. И всё же, когда он вводит в неё второй палец, она хмурится, глаза распахнув и чуть опустив ладони смотрит на него, зажимаясь, не понимая чего от не хотят, лишь негромко зовёт по имени, позволяя тому лбом к своей груди прильнуть, и осторожно забраться пальцами в волосы, втягивая живот от чужого прерывистого дыхания, что отдаётся набатом по ушам, что заставляет дрожать и метаться, ведь…

Он сам не знает что именно хочет от неё сейчас. Разводит пальцы на манер ножниц, губами перехватывая тихий стон, медленно вводит те внутрь, вслушиваясь в её шипение, а потом чуть ускоряет свои движения, румянец в плече её пряча. Ему тоже безумно неловко. Одно дело, когда тебе объясняют это на пальцах, давая общие установки что и как нужно делать, и совершенно другое, когда делаешь это самостоятельно, ведь…

В отличии от пальцев, она откликается на каждое его движение. Она, ровно как и сам Альбедо, не знает что делать и как реагировать. В конце концов, она ни с кем на эту тему не беседовала и вопросов о близости не поднимала. Он более чем в этом уверен, особенно когда замечает искры мимолётного страха в её глазах.

Когда давление вокруг пальцев ослабнет, он разведёт их снова, проводя носом по чужой шее, осторожно мазнёт по ней языком, словно намереваясь зубы в неё вонзить, но те клацнут лишь воздух. Девушка сожмёт его волосы, оттягивая от себя. По губам он прочтёт просьбу этого не делать. И ему ничего не останется, кроме как согласиться, ведь… Он помнит, что должен оберегать её, и слова матери всплывают в голове слишком кстати.

За гениальность готовы простить многое, но не многие готовы любить гениальных. Береги её, не позволяй своим сиюминутным порывам оттолкнуть Кэйю от себя…

А потому он ограничивается тем, что обводит языком чужие ключицы, слыша стыдливый стон, стоит ему сделать ещё пару движений в её теле. Кажется, он нашёл нужную точку, но… мучить прямо сейчас её совершенно ни к чему, да и сам он уверен, она ещё позволит ему приблизиться, позволит сделать чуть больше, чем здесь и сейчас, ведь…

Теперь он точно не готов её отпустить, особенно когда она прикроет глаза, шумно дыша и мелко подрагивая от незамысловатой ласки. Он приподнимается, вынимая пальцы и оглаживая её бёдра. Безумно красивая и почти разнеженная, это почти он тоже исправит, осторожно складывая ноги на свои плече, трётся о лодыжку щекой, оставляя на косточке почти невесомый поцелуй, проводит носом по икрам, задевая ямочку под коленом и выдыхает в неё, зная, что это щекотно. Тихий смешок подтверждает её догадки…

— Можешь скрестить ноги на моей шее, только не задуши меня, ладно? — тихо спросит он, и заметив кивок, опустится, пряча румянец.

Вылизывая пальцы, когда те в кольцо собраны было ни капельки не стыдно, зато сейчас его щёки залиты румянцем вновь. Он уверен, Кэйа чувствует тоже самое, и один только жадный взгляд на её внутренности заставляет подняться в ушах гул безумный, выдавливающий из неё шумные вздохи, что ему самому громче перезвона колокола кажутся. И всё же, он высовывает язык, раздвигает внешние губы, глаза зажмуривает, не понимая как себя чувствовать. Тепло, он делает пару движений на пробу, хватая её за бёдра, чтобы та не отстранялась от его языка, иначе, забраться поглубже будет довольно сложно. Хотя, сейчас это всё кажется слишком сложным, а собственное восхищение и ростки низменного желания бьют по голове, почти лишая рассудка. Кажется, он сходит с ума, толкаясь языком в тёплое нутро, елозит, по стенкам проводя и от шума собственного дыхания глохнет.

Её стоны, едва слышимые им, заставляют напрячься, впившись пальцами в бёдра. Слишком… Прекрасно. Он довольно щурит глаза, щедро смазывая стенки слюной, вдогонку к смазке и когда она задрожит, когда на ушах почувствуется давление сильных ног, он чуть отстранится, едва сумеет разжать их, с лисьей улыбкой посмотрит на неё, слизывая с губ выделения. И правда, она шикарна. Особенно сейчас, заливаясь краской и смущённо следя за движениями его языка.

Теперь он совершенно точно понимает, что беречь — самое мягкое и безобидное слово, применимое в отношении её. А потому, когда она потянет к нему свои руки, он прильнёт, позволяя тем огладить свои плечи, и осторожно задрать край футболки, из вредности оставляя безболезненную царапинку на его животе.

Томить Альберих ожиданием он более не в силах, резко стаскивает ту с себя, смуглые руки на груди своей устраивая, и накрывает те сверху, над сердцем те удерживая. Молчаливое признание в самых светлых чувствах, которые он к ней испытывает, немая благодарность за чужое тепло и негласное обещание отплатить тем же.

Она улыбается, осторожно приподнимаясь и поцелуй на подбородке оставляет, шепча тому о своей вере в его слова и поступки. Слишком искренне и от того, безумно дорогие слова о чужом доверии. И теперь он не имеет никакого права его предать. Альбедо и не собирался, но теперь даже подумать о том не посмеет.

Альберих вздрогнет, когда зашуршит упаковка контрацептива, когда заметит чужую возню с изделием из латекса, и почувствовав касание чужой плоти, пускай и через резинку, во избежание лишних неприятностей, но лишь кивнёт, ведь… Это Альбедо, которому она уверенно это позволила. Ведь это всё ещё Альбедо, с молчаливого согласия, сердце её забравший и отказываться от него не собирающийся. Особенно когда позволяют забраться почти под кожу, позволяют прощупать изнутри, осторожно познавая чуть больше дозволенного.

Он входит медленно, поглаживая руками живот, шепчет о том, что безумно любит её и введя голову, останавливается, позволяя той привыкнуть к новым ощущениям, ведь… Это наверняка ощущается странно и болезненно. Она распахнёт глаза, потянув руки к животу, осторожно поведёт рядом с чужими пальцами, заглянет в его лицо, ища повод испугаться, но не найдя такового, сожмёт чужие запястья, прося не спешить, ведь…

Ей всё-таки, самую малость, больно. Да, он сделал всё, как ему говорили, но всё-таки, в общих словах рассказать как сделать всё идеально, к сожалению, невозможно. Альбедо терпеливо кивает, из любопытства проводя пальцем по ореолу соска, довольно урчит, понимая что тот затвердел, а потом мягко зажимает тот между пальцами, слыша звук, слишком тихий для стона, но громкий для вздоха. Он в восторге и кажется… Понимает почему мама слишком сильно зацикливалась на них, стараясь донеси до него как правильно ими пользоваться.

Когда она расслабится, он позволит себе начать двигаться, издевательски медленно для себя, но не жалея о том, ведь… Кэйа — самое драгоценное сокровище, которое ему доводилось держать в руках, а потому, с ним стоит обходиться ласково и бережно, чтобы желания потеряться или уйти не возникало… Не то чтобы он позволил бы овладеть им кому-то ещё, просто… Болезненная привязанность, подпитанная взаимными чувствами… И лишь поэтому он не срывается, мягко обводя языком чужой сосок и осторожно его прикусывая, чтобы не спровоцировать недовольного шипения или болезненного прищура. У них обязательно будет возможность сожрать друг друга в порыве страсти, но сейчас в этом нет совершенно никакой необходимости, ведь…

Сейчас они должны узнать друг друга ещё ближе. Сейчас им нужно приноровиться, а потому тихие вздохи, выбиваемые осторожными и плавными движениями кажутся куда более возбуждающими, чем любые пошлости, томным шепотом на ушко сказанные.

Сегодня более резких движений он делать не будет, особенно кидая неосторожный взгляд вниз, смотря на единение их тело и замечает мутную, красноватую слизь, пугается, на мгновение останавливаясь, и слышит что-то более похожее на стон. Кажется, именно так выглядит плева у девственниц. Он довольно улыбается, теперь он точно уверен в том, что она никому до этого не позволяла прикоснуться к себе так, как к нему.

Она сожмётся, имя его выкрикивая, вопьётся пальцами в плечи, сдавливая стенками, позволит проступить слезам на своих глазах, а после ласково улыбнётся, кончиками пальцев оглаживая чужие скулы. Кажется, в этот раз истории из книжек ей не наврали, это и правда было чудесно.

— Всё ещё хочешь связать меня? — тихо и шутливо спросит она, ласково проведя по его щекам, и свободно выдохнет, едва он покинет её тело, на последок одарив ту вопросительным взглядом.

Всё-таки, голову во время близости теряют далеко не всегда. Не то чтобы оногорчён эти фактом, просто… Видимо он постарался не так, как следовало бы, но… Для первого раза, более чем достаточно…

— Я думаю, что сегодня тебе хватит…— негромко скажет он, огладив чужую грудь. — Но… Если тебе хочется ещё… Как я могу тебе в этом отказать?

Он цепляет полотенце, оставляя мягкий поцелуй на её виске. Шепчет о том, что сейчас вернётся и ей следует немного отдохнуть, ведь… Глупо срываться прямо сейчас, едва распробовав прелесть близости, но… Резинка завязывается и улетает в мусорное ведро за ненадобностью. Альбедо сомневается в том, что они разделят постель ещё раз за сегодня.

Всё-таки, желания имеют свойство сбываться и если его готовы исполнить в ближайшее время, то он с радостью воспользуется чужим порывом и чувствами, что так спокойно и смело вручают ему в руки.

Смочив полотенце в тёплой воде, он осторожно обтирает чужие бёдра от слизкой смазки и её соков, оботрёт от слюны, а после, прильнёт к плечу, шепча о том, что она самая яркая звёздочка, самый замечательный человек в его жизни и безумно ценное для него сокровище. Позволит себе мазнуть носом по скуле и отстранится, собираясь взять заготовленные мотки верёвок, попросит ту, надеть трусы вновь, ведь иначе… Соблазн овладеть ею и так ощутимо маячит перед глазами, а мимолётная преграда может сбить, оставив пару секунд на размышление.

Верёвка ложится под грудью девушки, где он завязывает первый узел. Да именно так, выделить чужие прелести, дальше над, положить крест накрест между, прежде чем повести вокруг шеи, а после, завязав узел так, чтобы в него не попали чужие волосы, в которые он с удовольствием на секунду уткнётся носом, оставить её, принимаясь за запястья, неожиданно, даже для себя их затягивая. На секунду закрадывается мысль повести к локтям, показать то, что он её не отпустит, но пугаясь собственных желаний, просит лишь приподняться на колени, скрепляя те с лодыжками и решаясь на том остановиться, разглядывая свою работу.

Она невольно поёрзает, спокойно смотря на него. Беспомощность смущает, но куда меньше чем то, что происходило ранее. Руки Альбедо ложатся на её грудь, осторожно сжимая, шумный вздох снова становится самой желанной наградой.

— Я люблю тебя…— шепчет он, накрывая чужие губы своими, осторожно ведёт языком по нёбу, осознавая всю сладость, без примесей блеска или гигиенички с клубникой, которой она обожает пользоваться, осторожно завлечёт чужой язык в танец и едва перед глазами поплывёт от недостатка воздуха, отстранится, проводя по красным путам, лёгшим вокруг е тела.

— Я тоже тебя люблю, — ответит она шепотом, щекой прильнув к чужому плечу.

Комментарий к das Licht

Следующая часть с Итэром закончит мучения данного сборника. Можете предложить идеи для зарисовки, если не хотите видеть его, в привычном для этой работы, амплуа принца бездны.

Далее пополнять будем по настроению и переключимся на кое-что менее грандиозное, быть может… Там тоже найдётся материал для сборника

========== Asche zu Asche ==========

Итэр находит её разбитой и истекающей кровью, видит её дрожь, слышит тихие всхлипы, а глаза за бездушную морозную стекляшку хватаются, заставляя его губы в недовольной усмешке скривить и фыркнуть недовольно, давая знак рукой свои сопровождающим. Он до конца не верит в происходящее. Делает осторожный шаг навстречу Альберих, голову набок склоняя. Ему говорили, она существует, говорили о том, что стоит поискать на поверхности, что не могла королевская кровь пропасть, даже в момент гнева небес. Итэр не верил, отмахиваясь от созданий бездны, которых возглавить решил, не верил в то, что ему стоит задуматься о её поисках, да и на поверхность выходил лишь для того, чтобы не забыть как выглядит солнце, а тут…

Такое странное, едва из дали доносящееся пожелание катиться обратно в бездну, сопровождаемое столпом дыма! И яркая голубая вспышка, так отчаянно сопротивляющаяся жаркому пламени, что кажется, тут же тухнет в её языках, заставляет подняться на ноги и пойти в ту сторону. Заставляет стать невольным свидетелем чужой ссоры, заприметив чёрно-золотую склеру, с какой-то жалостью на пламя смотрящую, словно ожидая казни, словно выражающее готовность принять всё что угодно от чужих рук, ведь…

Жизнь под звёздами такая странная. Когда силуэт с огненной копной волос скроется из виду, когда девушка, чей зрачок напомнил ему о нашептываниях со стороны созданий, уляжется на землю, нервно смеясь и обожженными руками лицо закроет, тихо всхлипывая, он решится приблизиться, цепляясь взглядом за стекляшку с отломленными зубчиками. Кажется, она вообще не замечает его, запрокинув голову и продолжив смеяться. Пока её глаза не распахнутся вновь, он будет спокоен. Пока в разноцветных глазах не увидит звёзд, так похожие на те, что ему показывали на старых изображениях. И вздрогнет, осторожно, на коленках подползая к ней, а потом она резко поднимется, отодвинувшись. Посмотрит загнанно, пальцами впиваясь в землю. А потом шипит недовольно, смотря на свои руки. И кажется, что она снова плачет, прижимая руки к груди. Итэр протягивает ей руки, шепотом обещая помочь, выдавливает из себя улыбку, обещая себе поговорить с вестниками об этом. Это ли та самая метка династии, которую девушка, судя по лежащей на земле повязке, прятала ото всех, здесь, под звёздами?

И кажется, боль нестерпима, и кажется, она раздумывает считанные мгновения, прежде чем замученно проскулить и кивнуть, принимая чужую помощь. Перед её глазами плывёт, она не понимает в какой момент всё темнеет, и на е спину отчётливо ложатся чужие руки.

Она тяжело дышит, когда мальчишка голову девушки на плечо свое укладывает, и пинает стекляшку, прочь от неё. Лживые боги не заслуживаю ещё одного благословлённого в своих рядах. Он довольно улыбается, снова переводя взгляд на свою ношу. Тёмные венки ползут по веку и кожа вокруг глаза — глубокий синий, словно ночное небо. И многое проясняется. Ему не соврали, носители королевской крови действительно переносили проклятие проще, но… Разве возможно сохранить её в течении пяти веков? Быть может… Он обязательно расспросит их обо всём, прежде чем окончательно поймёт, кого именно держит в руках. Унесённого богами ребёнка или просто человека, что по какой-то случайности заимел себе самую малую часть той крови, что могла бы спасти их, что могла бы вернуть им облик и рассудок… Он прикусывает губу, спускаясь обратно в глубины, видит как дёргается вестник, бросая взгляд на копну синих волос, осторожно руки протягивает, чтобы девушку забрать, подзывая магов.

Итэр вскидывает брови, когда слышит чужой говор, просит их позаботится о ней, а после всё рассказать, ведь… Если они так отреагировали на её присутствие, наверняка не видя поражённого глаза, значит есть что-то менее очевидное, но связывающее её с этим местом куда прочнее, чем покажется на первый взгляд.

Итэр ждёт, не зная что ждать от них, проводит по линиям на стене, мягко обводя расплывчатый женский силуэт, и усмехается, замечая, потрёпанный временем, синий на голове. Быть может… Ему действительно попалось то самое недостающее звено, необходимое для свержения неба?

***

Как только она появилась здесь, всё вокруг зашипело о том, что ему необходим друг и компаньон, о том, что ему не стоит гнать её прочь, обратно под звёзды, шепчет о том, что она нужна здесь, что она… Дома…

Итэр хитро щурится, слыша едва понимаемый трёп магов, слышит что те бормочут о чужом глазу, переливающимся чёрным и золотом, а потом глубоко вдыхает, всё-таки решаясь заглянуть в чужую комнату. Сам он пока не нашёл времени и сил для того чтобы заглянуть к ней. То ли что-то внутри оттягивает момент разговора, то ли что-то иное, отдающее страхом, неуверенностью в том что ему вообще стоит это делать.

Он видит сидящего подле неё мага, довольно улыбается, замечая как чужие прокаженные пальцы в волосах чужих исчезают, пряди сапфировые в чудное сплетение бесконечных узоров. Она тихо смеётся, кажется, понимая что ей говорят. Мягко улыбается, делая шаг в комнату, заставляя их вздрогнуть. Итэр кивает магу, прося оставить его наедине с гостьей, и едва белая шёрстка скроется за дверью, он присядет на место мага, едва та развернётся к нему лицом. Бросит короткий взгляд на перевязанные руки, решая пока не спрашивать о чужом самочувствии, а почувствовав её изучающий взгляд, поднимет глаза, мягко проводя по чужому плечу. Она молчит, вышвыривая каждую мысль из его головы. Итэр сглатывает, позволяя себе провести по нему, и завидев вопрос в чужом взгляде, уберёт руки. Осторожно улыбнётся, вставая на ноги и спокойно осмотрит её. Синие венки ползут яркой сетью под глазом, столь похожие на те, что цветут на руке у отступника, провозгласившего себя пророком. Он прикроет глаза, вслушиваясь в чужое фырканье. А потом тишина прервётся негромким вопросом:

— Долго будешь разглядывать? — он вздрогнет, замечая во взгляде чужом пустоту, она ждёт, скрестив руки на груди, словно защищается, ожидая подлости.

— Так просто… Рад что нашёл тебя раньше, чем он… — спокойно ответит он, резко делая шаг вперёд, а потом хватает девушку за подбородок, задирая ту вверх, облизывает губы, сжимая пальцы на челюстях, склонит голову набок. — Ты можешь стать моим самым преданным и острым клинком, среди тех, что у меня есть. Но можешь вернуться обратно под солнце и трусливо скрывать своё прекрасное естество, Кэйа, с замиранием сердца ожидая часа, когда за тобой придут. И тогда…

И осекается, расплываясь в довольной улыбке. Кэйа зажмуривается и падает в постель, когда тот отпускает её, несильно от себя отталкивая. А потом усмехнётся, хватая чужую лодыжку. Сожмёт, замечая проблески страха, а потом отпустит, покидая комнату.

Готов ли он дать ей выбор? Нужна ли она бездне прямо сейчас, готов ли он вести их прямо сейчас? Нет. Однако… Если что-то очень долго внушать, люди обычно начинают верить. Самое время убедиться в этом ещё раз. Не то чтобы ему нужен ещё один боец, просто… Она… Она такая прекрасная, хочется оставить её цветком, не превращая в смертоносное лезвие, что будет бить без промаха.

Он опустит руку на живот той, наклоняясь к чужому лицу. Красивая, и правда сияет, словно принцесса, что должна затмить своим светом всех богов проклятой Селестии. Он довольно улыбается, ведя вверх, к чужому лицу, осторожно проводит подушечками пальцев по щеке, останавливается у линии прокаженного глаза, зажмуренного ею от страха, разведёт их пальцами, всмотрится в проклятый глаз, и осторожно коснётся кончиком языка уголка, переведёт с лодыжки руку на запястье, не позволяя той оттолкнуть себя.

— И тогда ты станешь самым первым трофеем, что захватит бездна, едва выбравшись на поверхность… От твоего выбора сейчас ничего не зависит. Ты всё равно останешься здесь… Но и ещё… Вместо того чтобы стать моим верным мечом, ты станешь любимой игрушкой, принцесса… — проурчит он, проводя пальцами по чужом лицу, резко отстранится от неё, с удовольствием заглядывая на неё. — Если вы захотите уйти сейчас, то большей участи вам не получить…

И не дожидаясь ответа, уйдёт прочь, велев им запереть комнату гостьи и не оставлять дверь открытой, если она остаётся в одиночестве.

Девушка недовольно шипит, спустя пару мгновений поднимаясь на ноги и коршуном к двери бросается. Бьёт ладонями по крепкому дереву, и тут же скатывается на пол, понимая что потревожила ожоги. В глазах скапливаются слёзы, заставляя ту сжаться, прижимаясь спиной к стенке, что не поддастся её усилиям. Она глубоко вдохнёт, спрятав лицо в коленях.

Интересно, там, на поверхности, кто-нибудь ищет её? Или с ненавистью сводного брата, пришла и ненависть всего мира, мягкими лучами солнца обласканного? Сцепив зубы, она поборет в себе желание заскулить, ведь…

Ей говорили, что ордену не нужна принцесса падшего королевства, говорили что они отрубят ей голову и сбросят её останки в самую глубокую яму, посмеявшись напоследок. Но в итоге…

Мало того, что они сохраняют ей жизнь, они надеются на её разумность, давая иллюзию выбора, обличая это издёвкой, подачкой, за которую они потом потребуют слишком многого. Например, унизительной покорности, ведь…

Никому не выстоять против ордена, если тот решится поступательно стирать всё на своём пути. Никакой архонт не сумеет впитать всю скверну, чтобы защитить свои земли от этой заразы, а тронов всего семь, всего семь могущественных созданий, и те… Будут в силах лишь приостановить их, использовать все свои силы на то, чтобы… Запустить свою смерть, запустить заразу поглубже и едва та доберётся до сердца, пасть преданной забвению пылью или на колени пред ним, человеком, что её только что, так спокойно и тихо описал всё её будущее в мрачных тонах.

Ни то, ни другое, ей абсолютно не нравится. Ей не хочется добровольно преклонять перед ним колени, но и оказываться запертой из-за своего упрямства — так себе вариант. Опускаясь на колено, можно думать всё что угодно, одними уголками губ, когда голова опущена, можно стискивая клинок, говорить о ненависти.

Это гораздо проще, чем думать и шептать о таком когда над тобой нависают, шепча о том, что это единственно правильный вариант, когда прикасаются заставляя думать лишь о том что ей сейчас безумно хорошо, хоть где-то в голове будет скверно царапаться мысли о том, насколько всё происходящее отвратительно. Она сглотнёт, понимая, что всё отвратительно.

И останется лишь снова встать на ноги, да в комнате осмотреться, чтобы найти хоть что-нибудь, что поможет ей выбраться, если это возможно, ведь… Они всё ещё орден, что желает уничтожить всё живое, превратить яркие краски в грязно-чёрное месиво, в котором ничего не останется, кроме бесконечной печали.

Она сглатывает, осознавая, что кроме постели, да тускло светящегося кристалла, мягким светом обвивающий комнату… И на мгновения, кажется, готова она разрыдаться, вцепиться в постель, и до рези в глазах, плакать бесшумно, пока ничего кроме пустоты в голове не останется.

***

Кэйа не знает, сколько времени находится здесь, не знает сколько раз к ней уже приходили. Не знает, сколько раз сказали о том, что её место подле него, не знает, сколько раз звали в объятия, с ласковой улыбкой обещая быть ласковой, только пусть она сделает один-единственный верный шаг…

Маги оказались гостями более редкими, да и те лишь тихо урчали, прося её принять их венец, просят остаться с ними… И она вздрогнет, позволяя маленьким ручкам забраться в свои волосы, чтобы снова заплести замысловатый цветок, заурчать, напоследок, по плечу похлопать, а потом она обернётся, перехватывая создание.

— Скажи мне, что из сказанного мне принцем правда? — тихо спросит она, замечая как улыбнётся пушистое создание, проводя пальцами по голубым прядям, и задумчивое урчание, сменится озорным писклявым смехом.

— Ну… Вы должны были стать его розой, а не клинку…— тихо отвечают ей, слезая с постели. — Нам не нужен ещё один воин, хоть в вас никто и не сомневается, просто… Вы должны были стать символом могущества бездны, принцесса…

Кэйа замолкнет, провожая взглядом уходящее создание. Принцесса значит? Быть может… В голове снова начинает шуметь чужой голос, шепчущий ей о том, что она неглупая, что сделает правильный выбор, что не стоит тянуть, ведь это совершенно бессмысленно. Кэйа выдыхает, осторожно проводя по стене, и прислоняется к ней виском, и кажется, ещё пара мгновений, и она согласится. Согласится на всё что угодно, верный клинок или прекрасная роза, кажется, уже совершенно не имеет значения, ведь…

Где-то за дверью раздаются шаги, предупреждая об очередном визите принца, что так отчаянно руки к ней свои тянет… О, архонты, ещё одного сеанса этих внушений она не вынесет. Закрыв глаза и уши, она встаёт на ноги, опускает голову, считая до десяти. Надо успокоить собственное сердце, ведь…

Соглашаясь, она предаёт все свои чувства и мечты. Соглашаясь, она навсегда останется здесь, в руинах и пепле, в которые мир обязательно обратится, если их не остановить. Соглашаясь, она принимает звёздный венец, добровольно перед бездной падая на колени, вручая тем ключи от собственной свободы. Она окажется от всего, чем дорожила там, под звёздами…

То, что у неё отобрало признание и сама бездна, словно нарочно в руки мастера Крепуса глаз порчи вручившая… Словно она знала как быстро и малой кровью вернуть её на место, словно…

Чужие руки мягко вокруг талии обовьются, заставляя её вздрогнуть и отнять на мгновения от ушей руки. Холодный нос уткнётся куда-то в загривок, не позволяя резко развернуться. Мгновение, она чувствует как тот выдыхает ей в спину, и медленно отстраняется, собираясь снова нашёптывать о том, что она должна остаться здесь добровольно и не лить лишнюю кровь, ведь…

Она должна быть с ними, она принцесса, она не может предать их…

— Не начинай… — шепчет она, позволяя принцу щеку между лопаток устроить и довольно прищурить глаза, прежде чем пальцы чужие к рукам её прикоснутся, стягивая повязки, являя ей исцелённую кожу, на которой не осталось и следа от чужого огня.

Итэр знает, она сдалась едва оказавшись здесь. Знает, что стоило немного подождать, чтобы она окончательно была уверена в собственном выборе, ведь… Последней надеждой её назвал предатель — Дайнслейф, перед уходом строго-настрого наказав той бежать от ордена, или карать его безжалостно ибо… Они разделаются с ней, устроив пир с её тела. Итэр усмехается, сжимая чужие пальцы и ожидая её слов, пусть робких и тихих, совершенно не уверенных, но однозначных. Тех, что развеют любые сомнения в том, что ею что-то сделано неправильно… Итэр не позволит ей и секунды сожаления, ведь… Дальше будут лишь реки крови и бесконечное пожарище, что унесёт всё живое из этого мира, вместе с его сестрой, если та не пожелает встать на его сторону.

Он знает, именно так и должно быть… А потому, почти не думает о том, что ему придётся и дальше что-то внушать. Нужно лишь дожать и мягко спрятать в объятиях бездны. А потом…

— Дай мне ответ, Кэйа… — шепчет Итэр, отстраняясь от неё, и разворачивает к себе, на мгновения стискивая её запястья, хитро улыбается, желая услышать долгожданное согласие на возвращение. — Всего одно слово и всё закончится…

И кажется, она вздрогнет вновь, распахнёт глаза, заставляя его усмехнуться. Она вздохнёт, на мгновение потеряется, прежде чем прикусит губу, осторожно кивая, на что Итэр громко рассмеётся, проводя по чужой щеке, не умолкая, но всё же сбавив звук.

— Нет, так не пойдёт, милая… — урчит он, оставляя осторожный поцелуй на чужой щеке. — Скажи это вслух, Кэйа… Скажи это громко!

И едва его руки лягут на чужую талию, едва он притянет её к себе, заглядывая в единственный видимый глаз, нахмурится. Она прячет золото ото всех, считая это проклятием, она желает оставаться человеком под звёздами, а не их принцессой… Как неосмотрительно! Итэр нахмурится, а потом прислонится щекой к плечу, ожидая пока его услышат, пока её согласие громко разнесётся по коридорам, давая понять всем, что она не оставит их вновь.

— Я согласна…— чуть громче скажет она, сжимая его плечи и пытаясь его от себя отстранить, ведь…

Её согласие не означало того, что она позволит ему прикасаться к себе именно так, но… Видимо этот мальчишка решил иначе, раз позволил себе подобное. Она выдыхает, всё-таки отталкивая от себя, не замечая как напоследок слетит лента, глаз закрывающая. Она закрывает лицо рукой, недовольно шипя на принца, но…

Тот лишь усмехнётся, откидывая тот куда-то далеко в сторону. Это так странно, что хочется залиться самым громким смехом, прежде чем снова подойти к девушке, отнимая от её лица руки. Знает, что нужно успокоить её, чтобы она не решилась бежать… И он сожмёт её руки, осторожно прислоняясь лбом к ним. Ждёт, мягко покрывая поцелуями исцелённые руки. Кэйа дрожит, не отрывая от него взгляда. Не понимает чего ждать после сомнительного согласия…

И её отпускают, оставляя поцелуй на щеке напоследок. Он смеётся, закрывая дверь вновь. Так весело и спокойно, он знает, в руки девушки не попадёт меча, знает, что участь колючего цветка в умелых руках ей не понравится, просто… Это заставит орден поверить в то, что троны богов уничтожить вполне возможно. Убьёт в них любые сожаления и сомнения по поводу происходящего. Возвращение законной принцессы развяжет им руки, позволит лить кровь не сомневаясь ни разу в том, что это единственно верное решение. Она станет символом их победы, будет единственной вестью перед неизбежным концом.

Она будет в его руках она останется подле него и он убедит её в том, что это безумно правильно. И быть может… Он всё-таки позволит ей вернуться к оружию и встать рядом с собою. Или нет…

И Итэр оставляет её вновь, поднимаясь под звёзды. Кэйа так похожа на туманные цветы. Такая же холодная, соответствующая своему глазу бога, но пригрей, и она раскроется нежные лепестки в руки вкладывая и тонким коротким ароматом отдаваясь повсюду, давая всем и каждому узреть могущество бездны. Звёзды надменно и холодно смотрят, и падать совершенно не собираются, словно им наплевать на то, что именно происходит под землёй. Итэр отворачивается, замечая нужное ему растение. Это так странно, ведь… Кэйа и правда до сих пор колеблется, словно ждёт от него ножа в спину.

Кажется, она думает, что он избавится от неё, едва достигнет чего-то, и он лишь выдыхает, стараясь понять, кто заставил её так думать.

Кто уже вонзил в твою спину нож, звёздочка?

Кто заставил тебя сомневаться в самых искренних чувствах?

Кто посмел посеять в твоей душе сомнения, кто заставил тебя думать о том, что ты ошибаешься?

Итэр выкапывает туманные цветы, к холодным лепесткам прикасаясь. Усаживает их в где-то украденный горшок, засыпая землёй. Как только он вернётся туда, как только постучится к ней в комнату, вплетёт цветок в чужие волосы, понимая то, насколько она похожа на них. Касание к лепесткам заставит его улыбнуться. Она будет его розой, его принцессой, его самым любимым человеком и верным компаньоном, что в отличии от сестры, если она ещё жива, если им предстоит снова встретится, ему не нужно убеждать её в своей правоте, точнее…

Через некоторое время он обязательно убедит её в своей правоте. Заставит верить себе, крепко держа за руку и прижимаясь к груди. Она будет рядом с ним, и уйти он ей ни за что не позволит, даже если он что-то упустит, даже если она найдёт лазейку для побега, это ей не поможет. Если она сбежит, мир захлебнётся в крови чуточку раньше.

И возвращаясь, он проигнорирует вопросительные взгляды вестников. Проигнорирует любопытное урчание магов, что между собой переговариваются, разговаривают о ней, называя настоящей принцессой, тихо хихикают, говоря о её чарах, говорят, что он обязательно выберет её супругой, и кажется, он готов засмеяться, ведь…

Отчасти, они действительно правы.

***

Он проследит за магом, что обычно её навещает, цветы из волос чужих сплетая и тихо урчит. Это выглядит очаровательно, а потому, он отходит, решая немного повременить. Он отвлечётся на вестников, слыша разговоры о проникновении предателя.

Он вздрагивает, хитро прищуривая глаза. Дайнслейф не должен найти её здесь, только не сейчас, когда она колеблется, готовая сиюминутно поменять сторону. Не сейчас, когда это единственное недостающее звено, для того чтобы начать лить людскую ненавистную кровь.

Он сжимает рукоять меча, вставая напротив него. Медленно приближается, выставляя клинок вперёд, словно это так правильно, словно иначе и быть не может, словно дуэль решит все их проблемы. И прищурившись, он прошипит хранителю ветви:

— Я не позволю тебе прикоснуться к ней… — недобро шепчет он, прикасаясь концом лезвия к звезде на чужой груди. — Она останется с орденом, и я не думаю, что ты готов пролить кровь людей, такое количество, если она исчезнет…

На мгновение, сталь чужого клинка, что прикоснётся к коже на шее заставит испугаться. О, он прекрасно знает каков этот человек в бою, знает что его клинок разит без промаха, что без сожалений разрушит всё, что сейчас есть, и Итэр смотрит в горящие гневом глаза, слышит чужое шумное дыхание, словно он сам сомневается в том, должен ли делать это…

Дайнслейф, чёртовых пять сотен лет назад, поклялся защищать династию чёрного солнца, и если он здесь, значит цвет чужого глаза не результат удачной комбинации. Значит в его руках настоящее сокровище, которое хранитель ветви упустил, к которому более никогда не подступится.

— Где ты был, когда она была на волоске от собственной гибели? Где ты был, когда надменная богиня льда смеялась над нею, бросив насмешкой к ногам её свой глаз? Где ты был, когда она едва не сгорела заживо? — проводя лезвием по доспеху спросит он, слыша в ответ лишь оглушающую тишину.

Дайнслейф ничего ему не ответит, а потому он позволит себе отойти от него, делая два плавных шага в сторону. Чужой холодный взгляд ударит под дых, напоминая о том, что принцессу Каэнрии придётся отстоять у война, в чьей преданности он очень сомневается. Быть может… Он сам порою забывает о том, кому должен быть предан? Сам забывает о своих клятвах, которые беспощадно сжирают эрозия и время?

Они расходятся неожиданно мирно, заставляя его засомневаться в этом человеке ещё больше. Вздыхая, то велит им тщательнее следить за происходящим, особенно пока он будет держать её за руку, забирая целиком и полностью в свою власть. И ничего не останется, кроме того как спрятать.

***

Она оборачивается, едва он войдёт. Удивлённо раскроет глаза, замечая цветок в чужих руках, и он ласково улыбнётся ей, осторожно поставив растение на пол, мягко по лепесткам проводит, греет их, заставляя цветок раскрыться, для того, чтобы его можно было сорвать.

Кэйа молчаливо наблюдает за ним, заставляя того краем глаза взглянуть на диадему, что похоже магами была опущена на её голову, и видимо, велели ей те не снимать её до его прихода. И он, сорвав бутон, мягко огладив лепестки его взглядом, поднимется, чтобы погрузить тот в чужие волосы. Довольно заурчит, на уголке прикрытого глаза поцелуй оставляя. И чувствует, чувствует её дрожь, сомнениями, запрятанными слишком глубоко ото всех, и на мгновение искры страха проблёскивают в его глазах, ведь…

Если бы Дайнслейф мог пробраться сюда незамеченным, то едва ли он ушёл отсюда без неё… И хочется думать о том, что он не взболтнул лишнего, что не сказал в порыве гнева о чужом местоположении. И лишь встречаясь с непонимающим взглядом разноцветных глаз встретившись, успокоится.

— Ты так похожа на эти цветы… — тихо произнесёт он, целуя чужие щёки, проводит подушечками пальцев по каменным звёздочкам, столь схожих с теми, что искрятся в её глазах.

Диадема принцессы, которую орден не пожелал отдавать кому попало, покоится на сапфировой синеве, искрится в блеклом освещении, делая Альберих куда больше похожей на принцессу. Он уткнётся носом в чужое плечо, мягко опускаясь рядом.

Ему как-то рассказывали, что вручение диадемы — почти помолвка, обещание её руки тому, кто достоин стоять подле девушки. Правда в его случае, скорее одобрение её кандидатуры, ведь… Она совсем позабыла о том, что ей принадлежит трон, не знает и знать об этом не хочет, прижимая руки к груди, и в яркое пшеничное поле нос прячет, заставляя его улыбнуться шире.

Осквернил ли тебя мир под звёздами, Кэйа?

Итэр уверен, и здесь боги посмеялись над ними, оставив свой отпечаток везде, где только смогли. И на мгновение, пока руки не легли на талию, пока не сжали ту, до удивлённого вздоха, он шипит.

— Мир заплатит кровью за каждую нанесённую тебе рану…

И услышав тихое судорожное дыхание, подцепит зубами пуговицу на чужой рыцарской форме. Лицемерные рыцари, преклоняющиеся перед божеством ветра, чьего питомца они недавно сумели взять под контроль. И кажется, он невольно сжимает плащ, чёртова рыцарская форма, готовый его разорвать в мелкие клочья, лишь бы не видеть ничего от лживых божеств, лишь бы уберечь от них хоть что-то, от чужого сердца, ещё не полностью ими захваченное.

И на мгновения ему кажется, что не приди он за ней — опоздай, хоть на пару мгновений — она бы осталась верна ветру считая своё рождение величайшей ошибкой. Приняла бы вину за всё, что осталось в ней от пыли человеческой гордости. Недопустимое саморазрушение, от которого он её сумел сберечь. Итэр улыбается, касаясь кончиком носа чужой шеи, проводит по ней, крепко стискивая чужие бёдра. Она останется с ним, и в этом больше не стоит и сомневаться.

— Позволь мне… — тихо скажет он, распахивая чужие полы плаща, и протягивая руки к ремню. — Позволь мне доказать то, что ты не ошиблась со своим выбором…

И осторожно опустит её, прежде чем смуглые ладони лягут ему на грудь, упрутся, словно сомнения захлестнут её с головой ещё больше, но… Он засмеётся, опускаясь к чужому плечу, мазнёт языком по её губам, пробуя на вкус, и нахмурится, когда та приоткроет рот, словно приглашая вовнутрь, словно давая испробовать на вкус, ведь она это видит! Видит и чувствует чужое желание прикоснуться к себе, и кажется, он прикусывает щеку изнутри, злясь на селестию и весь мир под звёздами. Кто посмел рассказать ей об этом? Кто посмел касаться её, там, на земле. Неужто тот самый рыжеволосый юноша, что чуть не сжёг её заживо?

Он заставит их всех пожалеть. Пасть перед ним на колени, извиняясь за осквернение розы, за насмешки над павшей Каэнрией, за плевок в лицо ордену. Да, они в силах уничтожить это мир и без неё, однако… Это не значит что она им не нужна, что они стерпят иглы и ножи в чужой спине. Мир предал её, разрушив дом, предал, обманчиво мягко в свои объятия приняв, а после, едва она решится раскрыться, выбросив в свободное плаванье, толком не научив плавать.

От резкого наклона в её сторону, руки девушки спадут с его плеч. И губы чужие подцепят её, проводя по ним языком, слизывая чужое тепло, прежде чем кончиком языка провести по дёснам и проникнуть внутрь, осторожно проводя по нёбу. И он зажмурится, сплетая языки, вопьётся пальцами в ткань бёдер, медленно цепляя ремень. Вытаскивает тот, едва почувствует как она задёргается, кажется, задыхаясь.

И оторвавшись, Итэр отбросит чёртов ремень, оглядывая принцессу с головы до ног, увидит как прикроет та рот рукой, как распахнёт глаза, вглядываясь в него и отодвинется, вжимая голову в плече. Не расцветёт на её щеках румянца, а вот страх перед ним, слишком ярко блестит во взгляде Альберих. Усмехаясь, тот приблизится вновь, прислоняясь щекой к плечу.

— Не бойся меня, Кэйа… — тихо говорит он, проводя пальцами по чужому животу, когда пальцы её в волосы ему вопьются, крепко сожмёт его пряди, внимательно за руками следя и он на самую малость успокоится, понимая что всё гораздо лучше, чем ему думалось. — Я не причиню тебе боли…

И руки её на плечи ему сместятся, но глаз она не отведёт, смотря как руки его, тут же перчаток лишённые, плавно проникнут под пояс брюк, оголяя смуглую кожу. Он улыбнётся, по лобку проводя холодными пальцами, а другой спустит те с неё, но не снимет, не желая лишний раз тревожить Кэйю. Он проведёт между бёдер, жестом прося её раздвинуть ноги. Прислонится лбом к щеке девушки, заурчит, тихо прося её расслабиться, а потом отстранится, поднимаясь и усаживаясь. Стащит рывком с неё брюки, прислоняясь щекой к чужой лодыжки. Поцелует косточку, медленно поднимаясь поцелуями по ноге.

Девушка закроет рот рукой, отводя стыдливый взгляд. Этот мир не осквернил её нутра. Этот мир больше никогда туда не проникнет. Итэр опустится, языком проводя по внутренней стороне бедра. И кажется, она сейчас растает от его ласки подобно льду под солнцем. И неужели для этого достаточно незамысловатых ласок пальцами и языком… А ведь он даже не прикоснулся к ней, лишь приблизился, а чужие бёдра невольно дёргаются, словно она боится каждого его действия.

Подушечки пальцев проведут под коленями, и крепко схватят их, не позволяя сомкнуть. Трётся о бёдра щекой и лишь потом, едва чужое дыхание успокоится, его зубы вопьются в незапятнанную никем плоть, он оставит свой след, давая понять, что более никто не прикоснётся к леди Альберих. Она запустит руки в его волосы, сожмёт, нервозно дёргая от себя, но в ответ лишь тихий смешок, после которого язык горячих внешних губ коснётся погружаясь в горячее нутро, которое он может спокойно исследовать и быть уверенным в том, что никто, кроме неё самой, не посмеет его останавливать.

Кэйа тяжело дышит, но не убирает рук с его головы, словно сама подталкивает его продолжить. И он послушается, проводя языком по стенкам, медленно проталкивая тот внутрь. Прикроет глаза вслушиваясь в скулёж со стороны Альберих, вопьётся пальцами в её бёдра, отстранится не позволяя, ведь… Здесь и сейчас она полностью принадлежит только ему и это осознание, на пару мгновений, заставляет забыть обо всём, слишком резко ударяя по стенкам нутра. Почувствует каплю чужого сока, краем уха поймает вскрик с её стороны и остановится, медленно ладонями по ягодицам проводя, медленно вылижет всё, вытаскивая тот изнутри, отстранится настолько, насколько это позволит хватка на волосах.

Итэр улыбнётся, замечая смятение и искусанные губы на чужом лице. Успокоится, смахнёт её руку со своей головы, а после нырнёт пальцами под чужую водолазку, медленно задирая её. Едва сдерживаясь от того, чтобы сорвать эту одежду, напоминающую о мире под звёздами.

Но сейчас, он может лишь осторожно провести пальцами вверх по животу и остановиться под грудью, осторожно зажать пальцами сосок, словно пытаясь отвлечь от посторонних мыслей, перетянуть всё внимание на себя, а потом…

А потом осторожный взгляд на низ чужого живота бросит, замечая отблеск телесной жидкости. Очаровательная и чистая. Почти, ведь это перестанет быть правдой прямо сейчас. Сейчас, когда он на мгновения отпускает её, позволяя немного поёжиться от страха и осознать происходящее, чтобы в глазах исчез страх, хоть на пару мгновений, когда пальцы снова плотно лягут на бёдра.

Итэр улыбается. Это ощущается так правильно, словно Кэйю создавали именно для него, хоть и в момент её рождения он был где-то в другом мире и даже не думал о масштабных кровопролитиях. Не думал о том, что их с сестрой вообще можно разлучить, ни о чём не думал…

Он действует медленно, поглаживая девушку по щекам и талии. Наклоняется, шепча той на ухо что-то по очаровательному глупое, что-то, что должно отвлечь её от странного ощущения внизу живота. Кэйа хватает его за плечи, недовольно шипит, пытается поцарапать, спускаясь на предплечья, но… Кажется, сопротивляется лишь для виду… Что уж говорить, но с семьёй, в которой она оказалась, ей безумно повезло.

Оказавшись внутри полностью, Итэр снова льнёт к её губам, мягко сминает их, заглушая чужой стон. Вылизывает её рот, зная, что она точно никуда не денется, оглаживает бока, принимаясь медленно, слишком изматывающе для себя, но именно это сейчас нужно ей, а потому он готов потерпеть, ведь…

Он не должен потерять принцессу, едва та окажется в его руках. И на мгновение он готов поверить в то, что сможет сожрать её живьём, лишь бы та никуда не делась, но… Быть может она пожелает остаться с ним добровольно?

Мальчишка отстраняется, напоследок оставляя укус на чужой губе. Слышит её недовольное шипение, а после укладывает руки на них живота, словно стараясь отвлечь от боли, которую он может ей причинить. Ласково нашёптывает о том, что он безумно ценит её, и чувствуя как сжимают его плечи, улыбается, ведь это значит… Что она всё ещё слышит его значит что она всё ещё здесь…

— Мне больно… — отзовётся она на неосторожное движение, что кажется рвёт плеву, стекающую розоватой жидкостью, смешавшись с кровью, чем заставит его искривить уголки губ, прежде чем он замедлится, мягко поглаживая чужой живот, смахнёт языком солёные капли с её глаз, и прикроет глаза, позволяя той забраться пальцами в его волосы.

Он не против, даже если ногти неприятно в кожу головы впиваются, это не имеет значения, когда он уже завладел ею. Он знает, это довольно болезненно, а потому, даже так обмен немного… неравноценный, но это не имеет значения, когда…

Она вскрикивает снова, когда он стукнется своими бёдрами о её. И кажется, в мясо расцарапает его голову, тихо хныча, и собравшись с силами, несильно ударит сжатыми в кулак пальцами по груди.

На несколько мгновений Итэр выпадает, крепко сжимая чужие бёдра, двигается, двигается, двигается, не слыша чужих всхлипов, не замечая окрашенных в розовый соков, стекающих на материю плаща. И мир сузился для него до мимолётных касаний чужих рук, что пытаются достучаться до него, чтобы остановить или попросить о передышке.

Внутри чужого тела слишком хорошо, он довольно урчит, царапая её бока, распахивает глаза, перехватывая руки, чтобы губами мягко прикоснуться к чужим костяшкам, а потом пальцами клитор её зажимает, снова выдавливая желанный вскрик, осторожно царапает его, чувствуя как чужие внутренности стискивают его, и лишь когда это давление окажется хуже тисков, он услышит её крик, кажущийся таким приглушённым, в собственных ощущениях.

— Больно…— снова чужой голос, и в отместку его дернут за косу, заставляя резко наклониться и недовольно фыркнуть, но после тут же расслабиться, ведь, она имеет на это полное право.

И он услышит её, осторожно покидая чужое тело, и устраивается рядом, всё-таки стягивая с той плащ и задранную водолазку. Первый испачкан в крови и семени, и кажется… Нет, он избавится от этой одежды, как и от её глаза бога. Ей пора отпустить тот мир….

— Я не думал что скажу это так скоро, но… — он схватит чужие запястья и ладони её на свои щёки уложит. — Кажется, я люблю тебя…

И перед собственными глазами на мгновения вспыхнут искры чужих зрачков, прежде чем, он украдёт поцелуй с губ Альберих.

Теперь дело за малым, ведь вестник бед теперь никуда не денется из его рук. Осталось лишь утопить мир в крови.