Декамерон (СИ) [Монастырь св. Элана] (fb2) читать онлайн

========== День первый. История о демоне и отшельнице ==========

В ту страшную и тяжелую зиму, когда во Франции, а также в сопредельных странах продолжала свирепствовать легочная чума, от которой не было никакого спасения, несмотря на все усилия премудрых докторов, — так вот, в ту страшную и тяжелую зиму одна веселая компания прекрасных дам и благородных кавалеров решила удалиться из зачумленного Парижа в Нормандию — в обитель святого Элана, известную свой богатой библиотекой, широтой взглядов и образованностью братии, а также — не в последнюю очередь — своими кальвадосом и сидром.

Разместившись в уютном странноприимном доме, они коротали время у камина, читая, музицируя, беседуя обо всем подряд и попивая кальвадос. В основном, конечно, все обсуждали романы из монастырской библиотеки.

— Воля ваша, — сказал как-то вечером один из молодых людей, назовем его Бенуа, — но мне очень жалко этого брата Дофельда из романа о монастыре дьявола. Он ничем не заслужил подобного отношения!

Все согласились.

— Знаете, что я подумал? Что… в библиотеке монастыря явно не хватает истории о том, как брат Дофельд посрамил дьявола. И я вам ее расскажу!

***

Брата Дофельда постоянно донимал демон Кайло Рен. То на колокольню затащит, то в нужник головой окунёт, то просто выскочит из-за угла и напугает до заикания. Брат Дофельд поначалу сносил все с терпением, достойным святых отцов-пустынников. Но потом приуныл, начал прикладываться к бутылке и едва не ушел из монастыря. Поборов, однако, искушение, он укрепил свой дух и решил одолеть демона хитростью. Однажды вечером, заметив огромную черную тень в углу клуатра, брат Дофельд вздохнул и сказал:

— Скажи мне, демон, правду говорят, что ты пришел донимать братию нашего монастыря после того, как тебя посрамила одна девица?

— Какая девица?! — взревел Кайло Рен, и бедный брат Дофельд почувствовал, как его горло сжала невидимая рука и потащила к демону.

— Святая отшельница Рей… Рей… хильдис… — прохрипел брат Дофельд.

— Ложь! — прорычал демон.

— Сказал отец лжи, — со всей возможной в данной ситуации ехидностью парировал Дофельд. — Говорят, ты пытался ее обольстить, но она так отходила тебя палкой, что…

Рука, державшая его за горло, разжалась, и бедный монах рухнул на пол.

— Говорят! Я им покажу, как меня порочить! — закричал демон так, что у Дофельда заложило уши. — Я им покажу «святую отшельницу!»

С этими словами Кайло Рен превратился в черный вихрь и вылетел из монастыря, разметав черепицу на крыше трапезной.

Брат Дофельд вздохнул. Девица Рейхильдис, конечно, была отшельницей, но не очень святой. Норов у нее был крутой, а рука тяжелая, что мог засвидетельствовать брат Тидоний, который как-то на свою беду решил напомнить ей про десятину. Бедняга до сих пор хромал!

Демон Кайло Рен не вернулся ни в эту ночь, ни на следующую…

***

— Но… Не обижайте дьявола так уж сильно, — очаровательно покраснев, сказала одна из дам. — Ему тоже нелегко приходится!

— О, не беспокойтесь! — галантно ответил Бенуа. — В этой истории все останутся довольны…

***

Отшельница Рейхильдис, плотно поужинав, готовилась отойти ко сну. Сняла платье, оставшись в одной сорочке, и начала причесываться. Ее полностью устраивало одиночество, хотя… временами все же бывало скучно. И холодно долгими осенними ночами, несмотря на шерстяное одеяло и овечьи шкуры.

— Боже, — воскликнула она в минуту слабости, — пошли мне кого-нибудь… кого-нибудь… горячего!

И в этот миг… ее маленькая лачуга задрожала, словно от урагана, и прямо перед Рейхильдис появился полуобнаженный мужчина в черных штанах с высокой талией.

— Ты! — зарычал он, зыркая на нее горящими, словно уголья, желтыми глазами. — Как ты посмела распускать обо мне…

“Ох уж мне эти разгневанные мужчины и их дурацкие обвинения!” — с раздражением подумала отшельница, схватила лежащий рядом посох и ударила его по голове.

Он ойкнул и без чувств повалился прямо на ее кровать.

Рейхильдис взяла веревку и как следует его привязала. Мужчина — очень, хм, рослый и широкий — занял собой всю ее узкую кровать. Отшельница примостилась на краешек. Но это было неудобно, так что она, немного подумав, села на него верхом и как ни в чем не бывало продолжила причесываться.

Наконец мужчина приоткрыл глаза.

— Где я? — недоуменно пробормотал он, еще не до конца придя в себя.

— У меня… ммм… в гостях. Что тебе от меня надо?

Он дернулся, пытаясь порвать путы, но веревка была крепкая. С тех пор как ее освятили в церкви, она не лохматилась, не стиралась, и узлы всегда выходили просто на загляденье.

— Лживая змея! — гневно выкрикнул мужчина. — Ты ответишь за свою клевету!

— Клевету? Да я тебя даже не знаю!

Рейхильдис отложила гребень и наклонилась, чтобы получше рассмотреть свою… добычу. У него был крупный нос и красивые чувственные губы. Черные густые волосы и белая кожа. А это что же? У него были… рожки? В волосах прятались маленькие — и очень миленькие — витые рожки: тоже черные, но с красноватым отливом…

— А кто рассказывал, будто я пришел тебя соблазнить, а ты отходила меня посохом?

— Ну, я же и правда отходила тебя посохом! — самодовольно улыбнулась она, легонько стукнув его пальцем по носу. — А ты пришел меня соблазнить?

Она наклонилась еще ниже. И заметила, как его взгляд скользнул в вырез ее сорочки…

— Н-н-нет, — сглотнув, ответил он.

— Точно? — переспросила Рейхильдис, погладив его по одному рогу, который оказался неожиданно бархатистым на ощупь.

— О-о-о-о-о… — простонал он, закусив губу — Т-т-точно. Я пришел, чтобы тебя…

Продолжая гладить рог, Рейхильдис чуть сдвинулась вперед. Потом назад. Еще раз вперед…

— Чтобы меня что?

Он молчал, тяжело дыша.

— Ну же, отвечай, не бойся. Ты же знаешь, я это чувствую…

— Я тоже кое-что чувствую, святая отшельница! — наконец совладав с собой произнес он, коварно усмехаясь. — Что тебе холодно… Одиноко! Ночами, не в силах уснуть, ты мечтаешь о том, чтобы тебя кто-нибудь согрел…

— Так ты пришел, чтобы меня согреть? — промурлыкала Рейхильдис, положив руку ему на грудь. — Ты и правда очень теплый. Горячий… Если бы я знала, я бы не стала бить тебя посохом. Но ты же понимаешь, привычка: бедную девушку всяк норовит обидеть. Как тебя зовут?

— Кайло… — Он охнул, когда ее рука скользнула ниже. — Рен.

Она хищно облизнулась.

— А я Рейхильдис.

— Сейчас ты меня развяжешь… — начал он, глядя ей прямо в глаза.

— Ну уж нет, — перебила отшельница, хрипло засмеялась и потянулась к поясу его штанов.

Демон снова задергался, шумно задышал сквозь стиснутые зубы. Рейхильдис, продолжая наслаждаться выражением его лица, стянула штаны с его бедер и вдруг почувствовала под ладонью… еще один рог? Такой же твердый и бархатистый на ощупь, только очень больш… О! Она взглянула вниз — это был не рог. Это был… это…

— О-ох… — вырвалось у нее вслух.

Какой горячий и огромный! Демон меж тем явно наслаждался ее растерянностью.

— Понравилось? Такого еще не видела? — нечестиво усмехнулся он. — Так развяжи! Я покажу тебе, как этим пользоваться!

— Зачем… я и сама… догадываюсь, — мурлыкнула Рейхильдис, уже взяв себя в руки. Она приподнялась — так, чтобы этот рог, который был не рог, оказался между ее ног — и медленно опустилась. — Лучше всего греться изнутри, верно?.. Ты готов и я… го…то…ва…

Они вскрикнули одновременно. Отшельница никак не ожидала, что это будет так… много! А демон… Она не знала, чего он ожидал или не ожидал, но его красивые чувственные губы вдруг приоткрылись, брови сдвинулись, словно он испытывал небесное блаженство и адскую муку одновременно.

О, так оно и было! Мучительно сладко, обжигающе горячо…

Рейхильдис начала двигаться, дразняще, соблазнительно скользя, привыкая к тому, что так блаженно и жарко наполняло и распирало ее внутри. Раз… другой… третий…

Демон снова забился, пытаясь вырваться из пут, выгибаясь, яростно толкаясь в нее бедрами, изо всех сил желая навязать ей свою волю. Но Рейхильдис двигалась по-своему…

— Быстрее! — прошипел он. — Быстрее или…

— Или?.. — выдохнула она со стоном.

Он рыкнул было в ответ и тут же тоже застонал, потому что отшельница, переводя дух, наклонилась и взялась для равновесия за его рожки. Сжала их обеими руками…

— Отомщу… — яростно шепнул он, глядя ей в глаза. — Жестоко… за все… отомщу-у…

У Рейхильдис от этих слов по спине пробежали мурашки. О, демон был опасен! Страшен и гневен, но при этом так восхитителен и горяч. А его рожки и… то, что оказалось не рогом…

Отшельница снова приподнялась и опустилась, изменив положение, прижавшись ближе, все еще держась за рожки. Ей стало жарко. По виску потекла капелька пота. О да, он ее согрел, даже очень, он ее воспламенил… И вдруг…

Она почувствовала, как что-то скользнуло ей по бедру. Упругое и ловкое. Рейхильдис изумленно обернулась — черный кожистый хвост с плоским и заостренным на самой вершине кончиком скользил по белой коже ее ноги. Демон его… вытащил? Этого следовало бы ожидать! Хвост по-хозяйски обернулся вокруг ее бедра, потом отпрянул и снова обхватил. Рейхильдис вздрогнула от щекотного ощущения, хотела смахнуть его рукой и тут же с ужасом поняла, что ее руки… ее руки как будто прилипли к рогам демона! Она не могла ими пошевелить! Теперь настала ее очередь дергаться и пытаться вырваться, а Кайло Рен не сводил с нее горящих торжеством глаз, ставших непроницаемо черными от страсти.

— Попалась… — выдохнул он довольно.

Хвост взобрался по ее ноге снова. Поднялся выше. Легонько шлепнул ее по приподнятому вверх заду…

— Как ты смеешь! — взвилась она, но вырваться не получалось: руки были намертво прикованы к рогам, а ногами в таком положении двигать было невозможно.

— Смею, — усмехнулся он. — Ты же посмела? Вот и получай.

Рейхильдис зашипела в гневе, разъяренная, задергалась снова, а хвост опять легко ее шлепнул и потом вдруг…

…скользнул ей между ног. Расположился уверенно, именно там и так, как было необходимо…

Она вскрикнула, невольно пытаясь направить его движение. И он двигался! Он гладил ее, похлопывал, гладил снова, всячески вертелся, дразнил, трогал такие места, о которых она даже не подозревала, нажимал, ласкал… Рейхильдис совершенно потерялась. Она уже не помнила себя, не думала ни о чем и только громко бесстыдно стонала, неумолимо приближаясь к вершине наслаждения, вот сейчас, сейчас, сейчас…

Но хвост вдруг остановился. Не хватило всего лишь мига, чтобы она узрела райское блаженство.

— Ну же! — в отчаянии вскрикнула Рейхильдис.

— Развяжи, — потребовал демон.

— Нет! — Она мотнула головой.

— Тогда и я нет.

Хвост снова скользнул ей между ног. Дотронулся и отодвинулся. Дотронулся снова. Отодвинулся. И снова… вот здесь, вот-вот же… и снова нет!

Это была пытка. Рейхильдис застонала, понимая, что уже не вынесет этого.

— Хорошо! — чуть не прорыдала она и почувствовала, что ее руки тут же отлепились от рогов. — Но с условием…

— М-м-м? — поинтересовался Кайло.

— Ты доведешь меня… ты доведешь дело… ты закончишь, что начал!

— Сделка, — кивнул он довольно, и Рейхильдис дрожащими пальцами принялась распутывать узлы на веревке.

Едва оказавшись развязанным, Кайло тут же рывком перевернулся и подмял ее под себя. Прижал обе ее руки, заставляя беспомощно лежать на спине, сдавшись ему, — точно так же, как только что лежал под ней сам.

— А теперь, — сказал он со вкусом, разглядывая ее губы, прежде чем захватить их в поцелуе. — Я тебе… отомщу…

И она вскрикнула в восторге, почувствовав, как ее снова наполнило распирающим изнутри жаром…

Он мстил ей до утра — и хвостом, и рогом, который не был рогом, и пальцами, и снова хвостом, а потом она мстила ему, а потом он снова мстил ей. Он выполнил сделку и не раз, как следует показав чуть не посрамившей его отшельнице, кто тут князь тьмы. Но и она ему показала, что тоже не зря огрела его посохом. Так что оба остались не в накладе.

А утром, сладко потянувшись, Рейхильдис погладила бархатистый твердый рог и сказала задумчиво:

— А знаешь, что, Кайло? Давай ты останешься у меня…

***

Демон Кайло Рен как будто забыл про монастырь, и брат Дофельд наконец вздохнул свободно. Через какое-то время, покинув монастырь по поручению аббата, брат Дофельд сбился с пути. Уже в сумерках он решил перейти реку вброд, упал в воду, и его понесло течением. Брат Дофельд непременно бы утонул, если бы его не подхватили невидимые руки и не отнесли на берег.

— Рейхильдис передает привет, — произнес знакомый голос.

— Кайло Рен! — воскликнул Дофельд, но ему никто не ответил.

Он перекрестился и пошел в монастырь.

***

— Так кроткий брат Дофельд посрамил дьявола, — подытожил Бенуа. — Но дьявол, как могли убедиться милые дамы, в обиде не остался!

========== День второй. Свет невинности и средоточие тьмы ==========

Выслушав историю об отшельнице и демоне, другой молодой человек, назовем его Жак, усмехнулся и сказал:

— По крайней мере, в этой истории демон не обратился к свету, едва добравшись до… того самого места, да простят меня милые дамы.

— Дамы, между прочим, — тут же возразила ему бойкая на язык красавица Офелия, сверкая глазами, — знают об “этом месте” гораздо больше вашего, господа.

Жак немного смутился, но продолжил пикировку:

— И что же, оттуда исходит дивный свет, ведущий к спасению?

— А об этом, — сказала Офелия, — я расскажу вам вот такую историю…

***

Однажды к отцу Дофельду пришла на исповедь девица Рейлина.

— Я грешна, святой отец, — сказала она.

— Господь милосерд, — отозвался священник. — Расскажи же мне все, ничего не утаивая.

— Меня преследует один… один мужчина, — прошептала Рейлина.

Отец Дофельд вздохнул. Готовясь встать во главе прихода святого Масентия, он, конечно же, проштудировал руководство для исповедников. Особенно тот его раздел, который касался женских грехов. О большей части того, что там было перечислено, юный отец Дофельд даже понятия не имел. (Ох, какое его тогда охватило искушение… Он едва не предался греху рукоблудия!) Но у девиц прихода, как оказалось, можно было не выпытывать подробности их греховных дел и помыслов, они все выкладывали ему сами. Особенно этим отличалась Базин, которую дьявол постоянно искушал видениями с участием — страшно сказать! — самого отца Дофельда! Только у девицы Рейлины были совершенно приличные грехи. И вот теперь и она…

— Что за мужчина? — скрепя сердце, спросил отец Дофельд.

— Колдун или дьявол!

— О? — Это было что-то новое.

— Он появляется из ниоткуда! Никто его не видит, кроме меня! И когда я в него кинула кочергой, она пролетела сквозь него!

— И что же он делает, дочь моя? Не бойся рассказать мне все.

— Он… он… — шмыгнула носом Рейлина, — меня искушает…

— Чем?

— Едой…

Ну конечно же. Если у Рейлины и было слабое место, то это еда. Неудивительно, учитывая, что бедная сирота жила впроголодь.

— Вчера принес каплуна и большую головку сыра… — прошептала та. — А третьего дня — коврижку и окорок. Огромный, прям с его… ммм… бедро. А в прошлую пятницу, стыдно сказать, святой отец, колбасу, толстую, как…

— Я понял! — перебил ее отец Дофельд.

Будучи девушкой невинной, Рейлина порой могла ляпнуть такое, от чего покраснела бы и Базин.

— И я не устояла, — зарыдала Рейлина.

— О?

— Я ела мясо в пятницу!

— И это все?

— Разве этого недостаточно, чтобы попасть в ад?

— Дочь моя, — успокаивающе сказал отец Дофельд, — раз ты покаялась, то Господь тебя простит. Прочитай двадцать раз “Отче наш” и тридцать раз “Аве Мария” и продолжай соблюдать постные дни. А если этот демон еще что-то от тебя потребует, непременно мне расскажи. Обещаешь?

— Да, святой отец. Обещаю.

***

Девица Рейлина пришла на исповедь через неделю и сразу начала рыдать.

— Что случилось, дочь моя? — обеспокоенно спросил отец Дофельд.

— О, святой отец! Такое… такое! Не могу сказать, стыдно!

— Смотрел ли он тебе в глаза? — начал отец Дофельд, вспомнив руководство для исповедников. — Похотливо?

— Смотрел!

— Брал ли за руку?

— Брал! Ох, святой отец, какая же я грешница!

— Просил ли обнажиться?

— Нет.

— Нет?

— Он сам, святой отец! — затараторила Рейлина. — Появился в моей спальне в одних штанах! Я так и обомлела! Такой… большой… широкий! Такой…

— Говорят, у демонов нет пупка, — прервал ее священник.

— Не видела, святой отец, у него так штаны высоко сидели… А вот соски видела, святой отец, если у демонов что-то…

— Нет! — снова перебил ее отец Дофельд, — Это… неважно. Что же было потом, Рейлина? Помни, нельзя ничего утаивать на исповеди!

— Он исчез, — ответила та.

— И все?

— И… Мне стало так томно, святой отец, так жарко, и прям вот между ног как будто огонь разгорелся! Я посмотрела, а там… Там свет! Яркий такой! Я сразу побежала к колодцу за водой и в ведро села. И все прошло.

— Ох… — выдохнул пораженный отец Дофельд.

Какой чудесный феномен! В его, Дофельда, приходе! Словно в древних сказаниях! Надо непременно доложить епископу…

— Это, Рейлина, свет твоей чистоты и невинности. Если дьявол его увидит, то непременно убежит посрамленный.

— Да? Вот спасибо, святой отец, теперь-то я точно от него избавлюсь!

***

Девица Рейлина, немного успокоившись после исповеди (хорошо, что отец Дофельд такой понимающий, как всему приходу с ним повезло!), решила доесть принесенный демоном пирог с марципаном. Какой же он был вкусный! Какой же он был… большой… надежный… Демон, а не пирог.

— Я починил тебе забор, — внезапно раздался совсем рядом его низкий, брахатный голос.

Ох! Проклятый искуситель опять был в одних штанах!

— Забор… — выдохнула Рейлина.

Как он о ней заботился! Решал все ее проблемы, кормил… А сам был такой… С такими кудрями! С такими глазами! И губы у него были прям как вишни, которые он ей принес на этой неделе…. Снова почувствовав тот самый жар, о котором она рассказала отцу Дофельду, Рейлина поняла, что настало время действовать. Ей, конечно, было жалко, что посрамленный светом ее невинности демон убежит и больше не будет приносить ей еду и ремонтировать ее маленький домик, но… ведь главное — это спасенная душа, не так ли? Нет, ему не увлечь ее на темную сторону греха! Решительно упав на кровать, Рейлина задрала юбку, и комната озарилась дивным светом.

— О! — выдохнул демон. — Я… Рейлина, твой свет… Такой манящий…

— Разве он не заставляет тебя бежать? Ответь мне, демон Кайло Рен!

— Я… не совсем демон. И нет, не заставляет. Наоборот, твой свет заставляет сожалеть о том, что я стал слугой тьмы. Он указывает мне дорогу к спасению! Позволь же, Рейлина, благоговейно приложиться к источнику этого сияния, как к святым мощам!

«Почему бы и нет?» — подумала Рейлина. Отец Дофельд ей ничего такого не запрещал. Что может быть богоугоднее, чем спасти заблудшую душу?

— Приложись, — ответила она, и свет стал еще ярче.

Кайло Рен приложился губами к теплому и влажному источнику неземного света и почувствовал, как все его естество воспряло, напряглось и возжелало очиститься от скверны греха. О, к чему ему теперь все его богатства, знания, власть! Он жаждал спасения! Жадал вернуться к добру, самому стать частью этого дивного света! Никогда, никогда он не чувствовал такого душевного жара, такого благочестивого экстаза!

Словно паломник, он благоговейно прикоснулся пальцами к святыне. Свет стал еще ярче, но он не жег и не ослеплял, он звал, манил, требовал, чтобы грешник в него окунулся.

— Чувствуешь ли ты… раскаяние? — выдохнула Рейлина.

— О да, — заверил ее Кайло. — Во мне все рвется к спасению. Но, боюсь, грехи мои слишком тяжки…

— Так продолжай же, — ответила Рейлина, застонав от благочестивого рвения.

— Ах, Рейлина, я думаю, что истинный источник твоего света находится здесь, внутри. Твоя святая невинность!

И точно! Стоило ему показать ей пальцем (а потом двумя), где именно, как свет стал таким ярким, что с ним не сравнилось бы и солнце.

— Ахххх! — закричала она, не в силах больше выносить этот мистический жар. — Обратился ли ты уже к свету?

— Почти! Если я проникну в источник твоего света средоточием своей тьмы, то моя душа очистится.

— Проникни же! О, ты чувствуешь? Чувствуешь, как тебя захлестывает благодать?

— О да! Это почти невыносимо! — ответил демон.

Неужели сейчас произойдет чудо, и он войдет в лоно… церкви?

***

«Много же у него грехов!» — подумала Рейлина, глядя на внушительное средоточие его тьмы. Но ее было так просто не запугать.

Готовый к полному покаянию грешник Кайло Рен, положив ладони ей на оба колена, осторожно развел ее бедра пошире, чтобы тьме было легче встретиться со светом. Ей захотелось закрыть глаза, так хорошо было ощущать его теплые руки… Он наклонился ниже. Какой же жаркой и твердой была его тьма!

— Ох! — воскликнула Рейлина.

Тьма едва вошла в нее, а она уже почувствовала всю тяжесть накопившихся грехов. Кайло двинулся чуть глубже, и ее свет даже немного потускнел от того, что тьма внутри нее всё так и распирала. Но добрая христианка Рейлина была готова на всё, даже на мученичество.

— Я очень… очень грешен, — со стоном выдохнул Кайло, чуть отодвигаясь и тут же снова погружая в нее свою тьму. — Но спасение… уже близко…

— Но мой свет… — Рейлина не смогла даже договорить и прикусила губу, потому что ей было так… странно, немного трудно и в то же время прекрасно.

— Скоро поглотит тьму и станет еще ярче, — сказал он, опять касаясь пальцами источника света.

И точно! Словно устыдившись, тьма отступила, и свет разгорелся опять. Тьма, конечно, вернулась снова, но и свет не отступал, они словно боролись, то сливаясь, то разъединяясь, под стоны и вздохи благочестивой девы и кающегося грешника. А потом свет стал разгораться все сильнее, он разгорался и разгорался, пока не поглотил их обоих, озарив полгорода ярчайшей вспышкой.

***

— Чувствуешь ли ты раскаяние? — спросила Рейлина, когда к ней вернулся дар речи.

— Да, — твердо сказал он. — Совершенно искреннее. Я отрекаюсь от своих грехов и становлюсь на путь благочестия. Но он труден, и я боюсь сорваться. Поможешь ли ты мне его пройти, милая Рейлина?

— Конечно, Кайло…

— Мое настоящее имя Бен.

— О, — счастливо прошептала она, — Ты и вправду изменился.

— Конечно, душа моя. Хочешь цукатов? Я как раз хотел тебя сегодня порадовать.

— Да, прошептала она. Ах, ты такой заботливый…

— Только с тобой. Но я обещал стать лучше и стану, — сказал он, взяв неизвестно каким образом оказавшуюся у кровати тарелку со сладостями.

— Мммм….

Цукаты были такие сладкие… И через некоторое время в комнате опять стало светло.

Лежа в постели, они коротали время за едой и благочестивой беседой. Это было прекрасно, но Рейлина знала, что ей нельзя почивать на лаврах. Разве отец Дофельд не говорил, что грешники часто возвращаются к былым грехам? И она протянула руку к средоточию тьмы, чтобы на всякий случай проверить, насколько Бен был стоек в вере. О! Он был… стоек, но все же… Кто знал, какие сомнения одолевали его душу?

— О, Рейлина! — воскликнул он, — Я не сомневался, что ты всегда готова протянуть руку помощи, что ты не дашь мне оступиться! Крепче, молю, не дай тьме вновь вернуться, прогони ее, исцели меня наложением рук!

Ему было нелегко, она знала! Как он стонал… Каким тяжелым было его дыхание! Ее свет тоже разгорался… Разгорался…

— Поцелуй мира, — выдохнул он, — Молю! Как перед причастием…

Разве она могла отказать страждущему? Разве он могла отвернуться, испугавшись испытания? И она наклонилась и приникла губами к средоточию его тьмы, зная, что та отступит перед ее верой и решимостью! И когда она ощутила языком горечь его изливавшегося потоком раскаяния, то поняла — отныне она посвятит всю себя борьбе с его тьмой. Она будет готова. В любое время дня и ночи!

***

Пусть спасения был нелегок, но благодаря чудесному свету Рейлины Бен Соло вернулся в семью и начал вести благочестивую жизнь. Отец Дофельд не раз упоминал чудо в своих проповедях и даже написал епископу. Тот захотел было сам всё проверить, но Рейлина и ее законный супруг воспротивились — дабы не впасть в грех тщеславия. В конце концов, разве не было обращение Кайло Рена достаточным доказательством? К тому же, ночами у дома, где жили супруги Соло, всегда было светло и без фонарей, и это могла подтвердить даже Базин Неталь.

***

— Кажется, — задумчиво прошептал Жак, — вы многих наставили сегодня на путь благочестия, прекрасная Офелия…

========== День третий. История о музах, соперниках и плагиате ==========

— Где-то я уже такое читал… — задумчиво пробормотал один молодой человек, назовем его Шарль. — Про свет и искушение едой…

— И что из этого? — возмущенно спросил Жак, который как раз галантно поправлял прекрасной Офелии ее подушечку для ног, сбившуюся во время повествования. — Если истории в чем-то совпадают… Значит, они говорят о том, что многих волнует! Так или иначе, друг мой, мне есть что рассказать на эту тему…

Сеньор Бенедетто принадлежал к одному из самых богатых и знатных родов Тосканы. Кто не слышал о его родителях? А о трагической любви его бабушки и деда? А о его почтенном дядюшке?! Но сегодня речь не о них. Бенедетто был и сам по себе весьма примечательным молодым человеком. Да, его нельзя было назвать красавцем, но он был высок и статен, с выразительными черными глазами и буйными кудрями. Кроме того, он отлично фехтовал, был начитан, неплохо пел.. Словом, многие дамы были бы рады — очень рады! — его вниманию. Однако все их усилия завлечь сеньора Бенедетто в свои пленительные сети были напрасны.

Увы, его сердце было занято. Я говорю “увы”, ибо бедный Бенедетто был безумно влюблен безо всякой надежды на взаимность. Его соседка, прекрасная и набожная Реймонда, если и удостаивала его взглядом, то только презрительным или возмущенным. Все было тщетно! Единственное, на что он мог надеяться, — успеть зачерпнуть ей в церкви святую воду, чтобы неприступная красавица коснулась своими нежными пальчиками его ладони. И несчастный Бенедетто, подобно многим молодым людям в наше время, изливал свои чувства на бумаге.

О нет, он не писал любовных вирш, он писал… новеллы. Веселые, можно даже сказать фривольные и непременно с хорошим концом. Действие в них происходило в разные времена и в разных странах — то в туманной Англии во времена короля Ричарда, то где-то в лесах Нормандии, а то вообще в далекой снежной Московии… Но сюжет был во многом похож — обычно речь шла о некоем молодом человеке, который соблазняет свою прекрасную набожную соседку, а она… оказывается далеко не такой холодной, как он думал.

“Ах если бы!” — вздыхал он, глядя ночами в сад.

Новеллы Бенедетто пользовались успехом. Их обсуждали, переписывали, читали тайком или собравшись в кругу друзей… Падре Армитаджио по воскресеньям обличал их с кафедры — с цитатами, к вящему удовольствию одних прихожан, и к возмущению других. Прекрасная Реймонда, увы, была в числе последних… Как она краснела, как гневно сжимала кулачки, как вздымалась ее грудь! Бенедетто не мог оторвать от нее взгляда.

Но не успел он сполна насладиться писательским успехом, как произошло… Впрочем, все по порядку.

Одним весенним вечером Бенедетто зашел в палаццо герцога Снокио, где уже собралась приятное общество. Обычно Бенедетто были рады видеть. Он был душой компании! Но в тот вечер… На него смотрели как-то странно.

— Что такое? Почему вы на меня так смотрите? — спросил он нотариуса Дофельдо.

Тот покраснел и пробормотал что-то неразборчивое. Бенедетто вспылил. Он уже думал схватить нотариуса за шиворот и как следует его встряхнуть, но тут подал голос падре Армитаджио, который последнее время пытался снискать благосклонность герцога и постоянно вокруг него ошивался в надежде на подарки и протекцию.

— У вас появился соперник, мой друг, — ехидно сказал он.

— Соперник?! — удивился Бенедетто. Кто-то ухаживает за Реймондой?

— На литературном поприще, я имею в виду, — пояснил падре, протягивая стопку исписанных листков. — Некто К.Р. Пишет столь же фривольные новеллы… Вот посмотрите!

Бенедетто вырвал у него листки… Вчитался… “Она не могла поверить своим глазам! Ее заносчивый, горделивый сосед благоговейно склонился к ее ногам, шепча слова любви… Он в мольбе тронул ее платье, словно она была ангелом, который мог даровать ему прощение небес. И вдруг его пальцы, чуть приподняв подол, скользнули к ее щиколотке, обвились вокруг, поглаживая нежную кожу… Как горяча была его рука! Ее колени задрожали, когда его ладонь двинулась чуть выше …” Он перевернул листок “И когда ее рука наконец коснулась чего-то большого и твердого… чего ее целомудренные глаза ни разу не видели…” Еще дальше “Лишь ты одна теперь” — шепнул он, и его губы скользнули ниже, к самому…” Да, именно так Бенедетто и представлял в мечтах свое объяснение с прекрасной Реймондой, именно об этом он писал бессонными ночами, глядя в сад…

— Да он у меня нагло списал! — наконец воскликнул он.

— Неужели? А я думаю, что эта новелла появилась раньше вашей. Видите, тут герцог Мантуи упомянут как вполне здравствующий. А он почил в бозе больше года назад. Значит, это было написано до вас. И… Невольно задаешься вопросом, не вдохновлялись ли вы этими новеллами? В конце концов, поговаривают, что с женщинами вы не общаетесь, откуда же вам знать, как… происходит… вот то, о чем вы пишите. А этот К.Р. явно пишет со знанием дела.

Бенедетто вскочил, опрокинув стул.

— Как вы смеете? Вы меня обвиняете в том…

— Я просто интересуюсь! — шутливо запротестовал падре Армитаджио. — Как… ученый… и любитель словесности.

Любитель словесности! Скорее уж губитель! От его занудной подхалимской поэмы “Снокиада” мерли не только музы… но и мухи!

— Это ложь! — сеньор Бенедетто хлопнул ладонью по столу. — Я тоже как-то писал, что король Ричард еще жив, это же не значит, что мое произведение датируется двенадцатым столетием! Так что пусть этот бумагомаратель калякает что хочет! Публика, я уверен, сможет отличить истинное творчество от жалкой подделки!

Публика… Увы! Оказалась слепой! Неблагодарной! А дамы… Дамы, некогда верные читательницы и утонченные ценительницы его слога, просто вонзили Бенедетто нож в спину, наперебой расхваливая мерзавца К.Р. и то, как он расписывал чувства и ощущения соседки. Мол, это им было более близко! Особенно им понравилось описание того, как влюбленный сосед припадал поцелуем к покрытому росой бутону, скрывавшему драгоценную жемчужину, и что при этом испытывала обладательница этого сокровища… Бенедетто, который как раз собирался вставить в очередную новеллу такую же сцену, мог только скрипеть зубами. Ну погодите у меня, думал он. Курицы недальновидные! Я вас еще пропесочу! Всех вместе и каждую по отдельности! Вы просто… беситесь, что я с вами холоден, что я верен своей Реймонде!

О, превратности фортуны! Даже проклятый падре теперь громил с кафедры новеллы его соперника и зачитывал его цитаты! И вот, когда о том, что завистник Бенедетто просто списывал все свои новеллы у гения К.Р., начали шушукаться почти в открытую… несчастный писатель решил действовать. Он быстро сочинил гневное письмо, обвиняющее подлого К.Р. в плагиате, и вызвал вора на дуэль… на мечах или на перьях! Да, он готов был встретиться с этим К.Р., и пусть каждый из них напишет новеллу на заданную тему. Тут-то сразу станет понятно, кто талант, а кто вор и выскочка!

Прибив письмо на дверь церкви, Бенедетто начал ждать ответа. Тот не заставил себя долго ждать. К.Р. принял вызов. Он был готов к писательскому поединку — при условии, что его инкогнито будет сохранено.

Место для поединка — уединенный садовый павильон — предоставила покровительница искусств графиня Холдо. Она же выбрала тему — “Пробуждение силы”.

В назначенный день Бенедетто, как следует прихорошившись, чтобы напомнить ветренным судьям о том, чьей благосклонности они искали совсем недавно, прибыл к павильону. Соперник его уже ждал — у противоположных дверей стояла фигура в маске и в черном плаще! Странно, конечно, что новый любимец дам не отличался ни высоким ростом, ни статной фигурой, а был, прямо скажем, мелковат и хрупок, но… очевидно, женщинам было важнее то, что он пишет, а не каков он внешне. Бенедетто сдержанно и с достоинством поклонился своему врагу. Он был хорошо воспитан, и не собирался пренебрегать правилами этикета. Враг, впрочем, ответил таким же поклоном.

Графиня Холдо развела соперников по разным комнатам, где было все готово для писательского труда, и удалилась, дабы не мешать капризному вдохновению.

Бенедетто сел за стол. Он решил на этот раз написать новеллу о благородном оклеветанном разбойнике, который мечтает вернуть свое доброе имя. И вот он похищает — вынужденно и нежно! — одну прекрасную пастушку, которая знала, где находится его предатель-дядя… От неожиданности она теряет сознание, а он несет ее на руках в свой дом, усаживает в кресло. Когда прекрасная пастушка наконец приходит в себя, благородный разбойник снимает маску, и… Они говорят! Он убеждает ее пламенно и страстно, рассказывает, как был оклеветан, а она, хотя и была холодна и неприступна по началу, начинает таять и… сдается. Потому что она давно слышала про этого благородного разбойника, а он давно заприметил прекрасную пастушку и пылал к ней неразделенной любовью.

Забыв про предателя-дядю, забыв про все, что разделяет их двоих, они предаются запретной любви. В том самом кресле… Разбойник опускается на колени перед возлюбленной, а она гладит его густые черные кудри, перебирает их своими нежными пальцами. Наконец ее юбки скользят вверх, она вздыхает, позволяя своему герою покрывать поцелуями сначала ее лодыжку, потом колено, потом бедро, потом… О, потом он касается ее не только губами, но и языком, подобно пчеле, летящей на аромат цветка, желающей глубже погрузиться в нежные лепестки… И вот цветок раскрыт для него, и он припадает к нему, он пьет божественный нектар… Пастушка вскрикивает… И в этот момент и правда раздался вскрик! Женский! Из соседней комнаты, где сидел проклятый К.Р.! Что происходит? Почему этот вскрик вдруг пронзил его сердце, словно разящий меч?

Бенедетто кинулся к окну. Прислушался. Да, из комнаты К.Р. раздавался какой-то шум… И взвизги! Определенно женские! А еще что-то падало, топало, стучало. Неужели коварный злодей, чтобы победить в поединке, заманил к себе какую-то несчастную девицу? И делал с ней что-то такое непристойное, чтобы описывать это как можно достовернее? Перед глазами предстал вдруг образ Реймонды, привязанной к креслу, ее глаза гневно сверкают, платье в беспорядке, так что открыта нежная шея и немного грудь… Надо немедля идти на помощь! Недолго думая, Бенедетто схватился за толстый плющ, обвиваший стену павильона, подтянулся и перескочил к соседнему окну.

Он спрыгнул на пол, осмотрелся… и обомлел! Черный плащ и маска валялись посреди комнаты, по которой с криками и визгами металась… прекрасная Реймонда. Он узнал ее по длинным распущенным волосам, потому что одета она была в мужской костюм. Одной рукой она оттягивала ворот рубашки, а другой отчаянно пыталась что-то оттуда достать.

— Пчела-а-а-а-а!.. — с трудом разобрал Бенедетто.

И кинулся на помощь! Обхватив бьющуюся от ужаса Реймонду одной рукой, другой он быстро рванул тонкую ткань, так что несколько пуговиц отскочили на пол, и наконец изгнал коварную пчелу, покусившуюся на его прекрасную соседку.

Не сразу осознав, что опасность миновала, Реймонда еще некоторое время оставалась в его объятиях. И сам он только и мог смотреть на разорванную ткань рубашки, которая едва прикрывала ее грудь.

— Вы! — изумленно выдохнул Бенедетто, наконец сложив два и два. — Вы — К.Р.! Но…

— Я у вас не списывала! — выкрикнула она, отскакивая в сторону и поспешно зажимая рукой разорванные края рубашки.

— Но вы же… вы же… — Бенедетто, писатель, прекрасно владеющий словом, сейчас просто не мог найти никаких слов.

— Что — я? Девушка? И что же, я не могу мечтать? И откровенно писать о своих желаниях, о том, что мне, увы, недоступно? Да, вы можете меня теперь ославить на весь мир, посмеяться вместе с вашей соседкой…

— Что? С… какой соседкой?

— С Кайделией!

Бенедетто запоздало вспомнил, что его дом, действительно, с другой стороны граничил с домом семьи Конничио.

— Да при чем тут Кайделия!

— Вы же о ней пишете, я знаю!

— Я… — Он запнулся и уставился на Реймонду.

Она писала о соседе… Высоком, с черными кудрями! А рядом с ней жил… только он! Теперь он невольно вспоминал все то, что она писала про этого соседа — про его заносчивость, развратность, про его красивые губы, про то, как он целовал все эти бутоны и жемчужины…

Бенедетто почувствовал, что заливается краской. Впрочем, щеки у Реймонды тоже пылали.

— Клянусь, это все слухи! Да, многие дамы ко мне благоволят, но я вам верен!

Теперь настала ее очередь смотреть на него, чуть приоткрыв рот.

— Верен… мне?.. — изумленным шепотом выдохнула Реймонда.

Бенедетто отпрянул в смущении, ибо понял, что окончательно выдал себя. Он отвернулся, сделал несколько шагов в сторону и очутился возле стола, на котором еще были разложены бумага и чернильные принадлежности.

— Вы… тоже писали про пастушку? — вырвалось у него.

Он уставился в исписанные листки. Пастушка… о боже милосердный!.. Разбойник ее ублажает… А потом… Она… “Ее рука опиралась на его крепкое бедро, когда ее губы коснулись…” “… О, я вернусь на путь добродетели, я перестану быть разбойником! — вскрикнул он, потому что ее пальцы сжали…”

Реймонда тут же подскочила и выхватила у него бумагу.

— Не смейте! Не смейте это читать!

— Но почему? — растерянно прошептал Бенедетто. — Вы же хотели участвовать в писательской дуэли, так что…

— Только инкогнито! А теперь…

— Реймонда! — Порывисто сжав ее руки, он опустился перед ней на колени. — Простите меня! Возможно, вы считали, что я груб и заносчив, но это не так! Я… грезил о вас и уже давно! Вы были так недоступны, так непримиримы, вы так осуждали то, что я писал…

— Потому что… — перебила она, вдруг всхлипнув, — … вы писали это для других! Встаньте, прошу вас…

— Нет, я буду у ваших ног! — перебил Бенедетто в свою очередь. — И я писал об этом не для других, я мечтал и писал только о вас, чтобы именно так…

— Я знаю, я читала, но я хотела изменить эту сцену! Потому что вы неверно понимаете, что может чувствовать девушка, когда…

— Я неверно понимаю? — возмутился он и наконец поднялся, однако все так же сжимая ее руки в своих руках. — Может быть, и вы неверно понимаете, что чувствует мужчина, когда…

Реймонда не сводила с него своих прекрасных глаз, в которых все еще стояли слезы, и он осекся. Взглянул на ее губы…

— Впрочем… — произнес он уже тише. — Раз мы пишем об одном и том же… Может быть, это просто потому, что мы хотим одного и того же?

— Не исключено, — кивнула Реймонда.

— И как писатель с писателем… Может быть, мы могли бы обменяться опытом? Научить друг друга тому, в чем каждый из нас лучше разбирается…

— … и проверить это практикой, — шепнула она, подаваясь к нему навстречу. — Совместной…

–… да…

И Бенедетто наконец припал к губам Реймонды так, как об этом мечтал, а Реймонда ответила ему так, как мечтала она. Вскоре на пол соскользнула разорванная рубашка, и на практике было проверено, как хорошо пальцы благородного разбойника обнимают щиколотку смелой пастушки, и как сладок бутон и отзывчива жемчужина, как раскрываются нежные лепестки и как твердо и велико то, чего раньше не видели глаза целомудренной девушки, и как легко вернуть на путь добродетели дажепогрязшего в грехах злодея, если нажимать чуть сильнее и целовать вот так и так…

***

Писательская дуэль, по мнению публики, обернулась полным разочарованием. Через продолжительное время сеньор Бенедетто и К.Р. вышли из павильона вместе и объявили ничью — дескать, оба сдались, признав превосходство соперника. Возмущению дам не было предела! Уж от вспыльчивого и гордого Бенедетто этого точно никто не ожидал. Но на этом чудеса не закончились!

Буквально на следующий день Бенедетто посватался к своей соседке. И та приняла его предложение! Вероятно, судачили господа и дамы, маленькая святоша потребовала от жениха прекратить писать новеллы, потому что Бенедетто и правда завязал с писательством. Исправно ходил с невестой, а потом и с супругой, в церковь и вообще вел себя как агнец. Злые языки утверждали, что Реймонда находится в родстве с самим папой Шивием I (в миру герцогом Палпатини), поэтому, мол, Бенедетто и пляшет под ее дудку. Но тот выглядел на удивление довольным жизнью…

Падре Армитаджио, лишенный материалов для проповедей, даже немного приуныл. Пока ему в руки не попала… одна анонимная новелла, скандально описывающая супружеские любовные утехи! Так, будто в браке возможна такая страсть! И падре Армитаджио с жаром кинулся обличать развратную писанину. Он зачитывал особо ужасные места про соития на подоконнике или в позе, которая больше подобала животным, про ублажение срамных мест мужа и жены тем способом, который осуждала и запрещала Церковь, и даже — страшно сказать! — про некие непристойные игры, которые включали в себя связывание шелковыми лентами и шлепки по одному месту… Все это падре читал, пересказывал и обличал, с удовольствием наблюдая с кафедры, как краснели и бледнели благочестивая Реймонда и ее супруг. Которые, как известно, жили исключительно целомудренно и даже помыслить не могли, что подобные вещи вообще существуют! Ведь они единственные из всего прихода не покупали эти развратные книги.

========== День четвертый. Разум и чувства ==========

— Все же соперничество часто дает пищу для любви. Что может быть более возбуждающим, чем поединок достойных соперников? — задумчиво заметила одна дама, назовем ее Кира. — Жаль, что мужчины нередко оказываются неспособны признать, что женщина им равна!

— Они много теряют! — заметил Шарль. — Но я, например, уверен, что ваша история ничем не уступит предыдущей, а то и превзойдет ее.

— Предоставим судить об этом слушателям…

***

Эта правдивая история произошла некоторое время назад в Падуе одним прекрасным весенним, а может быть, и летним вечером. На очередное заседание знаменитой Явинской академии собрались лучшие умы города. Да что там города — всей Италии, а то и всего мира! Заседание начал магистр Лука, известный философ и астроном, которого за его непревзойденные открытия даже прозвали Caelivagans или, как писали его многочисленные английские корреспонденты, Скайуокер.

— Сегодня, дорогие мои академики, на повестке дня стоит очень… деликатный вопрос. А именно — рассмотрение заявки синьорины Палпатини на вступление в нашу академию…

— Ноненс! — вскричал магистр Бенимундус, хлопнув ладонью по столу. — Мы не можем допустить подобного безобразия! Под угрозой не только репутация, но и само существование нашей академии, храма наук, который эта… эта выскочка тут же превратит в вертеп порока!

И поскольку именно магистр Бенимудус и будет героем моего рассказа, я представлю его вам подробнее.

Бенимундусу не исполнилось и тридцати лет, а он уже был магистром теологии, доктром обоих прав, бакалавром свободных искусств и бог знает чего еще. Был он весьма хорош собой, и многие дамы даже утверждали, что это преступление против природы, — то, что магистр посвятил себя науке и жил как монах. Сам магистр Бенимундус, может быть, был не против изучить и науку любви, но шансы встретить девушку, с которой удалось бы не только предаваться всяким нежностям, но и беседовать о движениях небесных сфер, уравнениях третьей степени или пантеизме, были столь же велики, сколь и шансы встретить мифическую птицу порга.

И магистр Бенимундус вел размеренную жизнь аскета, посвятившего себя науке, пока… пока в городе не объявилась некая Рейзалия Палпатини и не перевернула все с ног на голову!

Во-первых, она была красива. Во-вторых, прекрасно образованна. В-третьих, совершенно… лишена скромности и послушности, которые приличествовали женскому полу. Синьорина Палпатини строчила трактаты по всем возможным наукам, вела бурную переписку с самыми известными учеными, решительно вмешивалась в диспуты и даже как-то раз, воспользовавшись тем, что отец Дофельд упал от ее наглости в обморок, взобралась на кафедру и прочитала весьма скандальную проповедь: сначала обрушилась на апостола Павла, который предписывал женщинам молчать и во всем покоряться мужу, а потом изящно перешла к обличению эгоизма мужчин и их незнания женской анатомии. Представляете, какой это вызвало фурор? Сколько мужей были тут же отлучены от супружеского ложа?

Но самое ужасное — прекрасная всезнайка обращала на нашего магистра не больше внимания, чем на давным-давно опровергнутую научную теорию! Ходила, гордо задрав свой милый носик, и не удостаивала его даже взглядом! И это при том, что он-то как раз прекрасно разбирался в женской анатомии, потому что… потому что Бенимундус отлично разбирался вообще во всем, если не на практике, то в теории уж точно!

Несколько уязвленный магистр теологии, доктор обоих прав и бакалавр свободных искусств напомнил юной особе, что у нее нет ученых степеней, и указал на несколько ошибок в ее рассуждениях. Синьорина Палапатини в ответ в пух и прах раскритиковала недавний трактат магистра Бенимундуса о мидихлорианах. Слово за слово, и разъяренный магистр вызвал зарвавшуюся даму на публичный диспут.

Они яростно спорили почти весь день и спорили бы и дальше, если бы не началось землетрясение и пол не треснул прямо между ними. Самое ужасное, что многие посчитали, будто победу одержала Рейзалия! Потому что во время сего происшествия был якобы явлен “знак свыше”: на магистра Бенимундуса внезапно свалилась статуя Фемиды с мечом, и этот меч рассек ему правую половину лица. Суеверные идиоты!

Магистр очень переживал, пока ему не донесли, что дамы в один голос говорят, как шрам его невероятно красит. Что же касается Рейзалии, то она написала трактат о заживлении тканей и еще один — о землетрясениях и продолжала преступно игнорировать магистра Бенимундуса. Разумеется, он ознакомился с этими очередными ее работами и, к своей досаде, понял, что эта выскочка опять перебежала ему дорогу: ведь именно он, Бенимундус, собирался высказывать те же мысли и найти те же новые решения! Именно он хотел совершить прорыв в науке и встать во главе тех, кто мечтал покончить с невежественным прошлым и подвергал сомнению старые законы! Теперь же ему приходилось делать обратное: чтобы осадить слишком резвую сеньорину, он примкнул к группе консерваторов, решительно осуждавших все новое. Сколь же сильны были мучения магистра Бенимундуса, дело жизни которого оказалось буквально растоптано какой-то девицей! Но что еще оставалось ему делать?

И вот теперь новая напасть! Нахалка покусилась на святое — Явинскую академию. Видя, как почтенные ученые мужи — включая его дядюшку — буквально пускают слюни при одном упоминании синьорины Палпатини, Бенимундус не выдержал и произнес ту самую речь, с которой и началось мое повествование.

— Как говорил еще Аристотель, женщины, в силу своей природы, не предназначены для научной деятельности!

— Но, помилуйте, — возразил магистр Лука, — мы все имели возможность убедиться, что синьорина Палпатини обладает выдающимися интеллектуальными способностями…

— Дело на только в способностях! Дело в образе жизни! В умении посвятить себя науке целиком, без остатка! Женщины же… их природа влечет их к плотским удовольствиям! Она не подготовит доклад, потому что у нее был очередной ухажер! В диспуте просто примет сторону того, кто симпатичнее! Вы думаете, она сосредоточена на уравнениях третьей степени, а она думает только о том, насколько подтянуты ваши мышцы и хорошо ли вы разбираетесь в женской анатомии!

— Хорошо разбираюсь, — сказал Лука, проигнорировав замечание о мышцах, и магистр Бенимундус едва не совершил дядеубийство.

Спор продолжался в том же духе еще долго, но в конце концов академики все же перешли к голосованию. И — о ужас! — проголосовали за то, чтобы принять Рейзалию в академию!

Призвав проклятие на головы предателей, магистр Бенимундус выскочил из зала заседаний и помчался домой. Ему даже пришлось умыться холодной водой, чтобы не сокрушить что-нибудь ценное в собственном жилище. Но едва он пришел в себя от этих ужасных волнений, как раздался стук в дверь. Не стук — грохот! Магистр не успел даже задуматься о том, кого это принесло к нему почти в полночь, как в его кабинет ворвалась… Рейзалия.

— Да как вы смеете! Змея! Монстр! — Она задыхалась, волосы у нее растрепались, а глаза сверкали.

— Как я смею что? — удивился магистр, против своей воли отмечая, что разгневанная и полная страстей Рейзалия все же удивительно хороша.

— Нагло клеветать! — Она взмахнула рукой. — Утверждать, будто это женщины только и думают, что о плотских удовольствиях, и не способны посвятить себя науке!

— Но это правда! Еще Аристотель…

— Проклятый женоненавистник! Это мужчины только об одном и думают! Это я рассуждаю о причинах землетрясений, а они пялятся мне в декольте! И вы сами такой же! Покажи вам щиколотку — и вы забудете даже теорему Пифагора.

— Ложь! — выкрикнул магистр.

— Я вам докажу!

И с этими словами негодница поставила ногу на табурет и приподняла платье так, что обнажилась не только щиколотка, но и стройная икра, обтянутая шелковым чулком.

Магистр Бенимундус открыл рот от такой… наглости.

— Ну? — потребовала негодница.

— Что — ну?

— Теорема Пифагора? — И она подняла юбку чуть выше.

Взгляду магистра открылось уже колено дерзкой девицы, а там, где колыхнулись приподнятые оборки, ему показалось, что он увидел мелькнувший край подвязки… Бенимундус тяжело сглотнул. Теорема?.. Теорема… Он открыл было рот, чтобы ответить ей, но почему-то не смог. Перед глазами стояли лишь эти оборки — ведь если их сдвинуть еще выше, провести пальцем там, где кончается шелковый край чулка… Он тряхнул головой, прогоняя наваждение. Ну нет! Он этого так не оставит! Он ей докажет теорему, он ей докажет, что был прав!

— Нет, это вы мне ответьте! — вскричал Бенимундус, стягивая с себя мантию. Он остался в одних штанах и тонкой рубашке. — Это вы сейчас не вспомните синус прямого угла!

— Очень даже и вспомню! Это у вас дыхание участилось!

И она потянула за шнуровку корсажа.

Бенимундус замер. Словно он наблюдал какое-то поразительное научное явление: как скользят эти шнурки, как расходятся стянутые части корсета, как белая нижняя рубашка чуть сползает и…

Рубашка! Он же тоже может снять рубашку!

Не долго думая, магистр стянул ее через голову и остался обнаженным по пояс. Теперь уже замерла Рейзалия. Тихий вздох изумления слетел с ее губ. Глаза широко распахнулись. Да! Она его разглядывала! Неприкрыто разглядывала! Фигура у него была хороша — не зря он ежедневно отжимал от груди самые тяжелые фолианты…

— Ага! У вас расширились зрачки!

— Это… это… от возмущения! — И она стянула свою рубашку с плеча.

На нежной коже обнаружилось несколько веснушек… Бенимундус едва не застонал. Но он не мог так просто сдаться!

— Я вам докажу экспериментально, что вы… потеряли голову! — И он взял ее за тонкое запястье, чтобы нащупать пульс. — Вот! Колотится так, будто вы…

Она положила свободную руку ему на грудь и облизнула губы.

— У вас тоже… колотится… будто вы…

— Это просто… просто… телесная реакция, описанная еще Гиппократом. Но мой разум вполне способен ей противостоять… А вот у вас…

— У меня тоже… описанное… Гип… ах.. Гипатией… и я тоже… способна…

— Я совершенно…

Он запнулся, когда вдруг случилось неожиданное. Они одновременно потянулись друг к другу, губы их встретились и…

Дальше многомудрый магистр уже ничего не понимал. Безумие, одержимость, потеря рассудка — словно звери, они накинулись друг на друга, кусая, царапая, стаскивая одежду. Бенимундус рывком притянул к себе Рейзалию, подхватил и усадил на стол. Вместо слов вырывалось какое-то невнятное рычание, стоны были дикими, и тело одержало полную победу над разумом: его пальцы нырнули под оборки, а ее бедра раскрылись…

— Бен! — это единственное, что вырывалось у ученой девы, и он отвечал ей лишь согласным рыком.

Со стола они рухнули на пол, на мягкий ковер у камина, ни на миг не останавливаясь.

Бенимундус был сейчас пещерным человеком, который ничего не знал про теорему Пифагора, но зато знал — нет, ощущал всем телом — как надо брать свою жену, чтобы она осталась удовлетворена. И это оказалось так… прекрасно. Магистр Бенимундус… Бен словно и в самом деле был сейчас в пещере возле огня на разбросанных шкурах, и Рейзалия — нет, Рей! — отдавалась ему со всей страстью дикой первобытной женщины. О, она чувствовала то же самое, в этом он не сомневался!

— Бен… — простонала она снова, царапая его спину и выгибаясь.

Еще, еще, еще — невыносимо, невозможно прекрасно, вся вселенная сжалась до одной точки и наконец…

… наконец первобытный мужчина узрел небесные светила.

Без всякого телескопа.

***

Возвращение с небес на землю было постепенным, но от этого еще более смущающим. Магистр Бенимундус словно со стороны смотрел на Пещерного Бена, возлежавшего на сбившемся ковре у камина, погребя под собой Пещерную Рей. Которая, кажется, тоже становилась ученой синьориной Палпатини. Во всяком случае, она уже начала шевелиться, делая попытки встать, и Бенимундус отполз в сторону. Сел, быстро заправляя расстегнутые штаны.

Рейзалия тоже села, пытаясь привести в порядок корсаж. Оба избегали смотреть друг на друга, но все равно украдкой друг друга разглядывали. Платье дерзкой синьорины было измято и местами разорвано — Бенимундус открыл было рот, желая предложить ей свой плащ, чтобы она могла без стеснения добраться до дома, но она, заметив его желание заговорить, резко сказала:

— Это ничего не значит.

— Разумеется, — тут же ответил он.

— Еще Гиппократ писал…

— … что внутренние испарения, вызванные излишним теплом…

— … могут нарушить баланс телесных гуморов и вызвать временное помрачение рассудка.

Рейзалия наклонилась, чтобы поправить чулки, и Бенимундус тут же деликатно отвернулся. Пусть она поймет, что Пещерный Бен забыт и погребен навечно!

Кое-как приведя себя в порядок, она решительно направилась к двери. Магистр пошел вслед за ней.

— Я надеюсь, что… все это… — начала она и вдруг запнулась.

–… останется между нами, — глядя в пол, продолжил Бенимундус. — Разумеется.

— Отлично.

Дверь за ней закрылась, и несчастный магистр немного постучался лбом в стену.

***

Разумеется, произошедший конфуз никак не повлиял на многомудрого магистра. А если он и был немного грустен, то это происходило исключительно от разлития черной желчи, вызвавшей острый приступ меланхолии. Не более того. Он был выше всех этих страстей и сантиментов… Он-то был мужчиной и прекрасно себя контролировал! Почему же проклятая Рейзалия вела себя, как ни в чем не бывало? Словно… словно ей было все равно. Но ей не могло быть все равно! Это противно женской природе! Еще Гален писал… И Авиценна! Магистр Бенимундус даже потерял аппетит, вероятно, от жары. Сон тоже пострадал. Он начал один трактат и бросил… И все же — почему она на него даже не смотрит? Почему?

Однажды вечером, совсем истомившись от своей непонятной хандры, магистр решил укрыться в библиотеке при академии, где в этот поздний час не было ни души. Там, в этих стенах, где он провел столько дней за чтением прекрасных и умных книг, его сердце точно должно было успокоиться. Тем более ему все равно требовалось посмотреть пару трактатов по оптике.

Не глядя по сторонам, он, словно сомнабула, бредущая меж стеллажей, дошел до знакомой полки, протянул руку — и неожиданно коснулся чего-то теплого. Магистр вздрогнул и обернулся.

Коварная Рейзалия! Конечно, это она! Она тянула свои прекрасные загребущие ручки к нужным ему трактатам! Ну уж нет! Он схватил книгу и дернул к себе. Синьорина Палпатини, вцепившаяся в том мертвой хваткой, оказалась совсем рядом с ним. И, оскалившись, дернула книгу на себя.

— Пустите!

— Это вы пустите!

— Нет, вы!

— Возьмите другой трактат!

— Мне нужен именно этот!

Она вдруг прыгнула на него, продолжая все так же сжимать фолиант, и вцепилась в его руку зубами. Магистр охнул. Что за первобытная дикость! Что за… Она сильнее сжала зубы, шумно дыша через нос. С гневным рычанием — от досады и боли — он попытался отодрать Рейзалию от своей руки, но она ответила ему таким же звериным рыком и вцепилась еще сильнее. И тут… тут магистр снова ощутил это — то, что, как он надеялся, осталось погребено в постыдном прошлом. Пробуждение Пещерного Бена.

Резко развернувшись вместе с Рейзалией, он вжал ее в книжные полки. Она вскинула на него глаза, в которых горел дикий огонь, и он ответил ей таким же взглядом. Сунув свободную руку ей в волосы, Бенимундус немного потянул их назад, и она, наконец перестав его кусать, тут же запрокинула голову и подалась ему навстречу. Трактат раздора упал на пол, и…

Магистр Бенимундус даже не мог наблюдать со стороны, что происходило дальше. Он просто исчез. Остался лишь одержимый Пещерный Бен. Тяжелые фолианты падали с полок, стеллажи скрипели и качались, Пещерная Рей рвала на нем одежду, успевая кусать его между делом, и он кусал ее в ответ, потеряв уже всякий рассудок. Они снова были не здесь, не в храме науки, не среди библиотечных книг, нет. Они оба были где-то среди дикой природы, среди стволов высоких деревьев, травы и камней, и Пещерная Рей, стоя на четвереньках посреди разбросанных книг, впивалась пальцами в раскрытые страницы, словно в лесной мох, а Пещерный Бен, бесстыдно задрав ее юбки, одержимо двигался в ней и шептал ей на ухо такие непристойные первобытные слова, какие магистр Бенимундус не читал ни в одной книге.

Все кончилось так же, как и в предыдущий раз: спустившись с небес на землю (или, скорее, вернувшись из первобытной пещеры в храм науки), они отползли друг от друга.

— Это ничего… — начала Рейзалия и вдруг замолчала.

— …не значит, — грустно отозвался магистр Бенимундус.

— Это совершенно не затрагивает…

— Никоим образом…

Они оба вздохнули и какое-то время молчали, прежде чем разойтись, бросив злополучный трактат.

***

В следующий раз это произошло в ботаническом саду, прямо под сенью витекса священного, называемого также целомудренником. Потом в обсерватории. И даже в анатомическом театре. Приступы кавернализма, иначе говоря, “пещерности” случались с ними регулярно, но, разумеется, ничего не значили. Они оба, увы, были выше этого, выше всех этих страстей, выше приземленных чувств… А если у магистра Бенимундуса и болело сердце, то это, вероятно, объяснялось защемлением нерва от сидячей работы. Самым же страшным, самым непостижимым было то, что ученые штудии окончально перестали приносить ему удовольствие. Он смотрел в книгу, но не видел букв, он брал перо, но оно замирало в его пальцах. Разум, который, как казалось ему, должен был бы очиститься после того, как тело получало удовлетворение, напротив, туманился еще больше. Он с ужасом понял, что о Рейзалии, о ее прекрасных глазах, о ее губах, о ее соблазнительных изгибах неотрывно думал не только Пещерный Бен с его низменными устремлениями, но и многомудрый магистр Бенимундус. И что хотел он не только ее тела, не только безумного горячего соития, а еще и… любви.

Это осознание так потрясло бесстрастного прежде ученого, что он просто без сил уронил голову на стол. О, злой рок! О, насмешка судьбы! И что же ему делать? Ведь Рейзалия… ведь она отрицает чувства! Она согласна побыть Пещерной Рей с Пещерным Беном, согласна удовлетворить первобытную похоть, но после, когда безумие заканчивается, всегда становится холодной и отстраненной… На какую любовь он может претендовать, если ей даже не знакомо это слово?

Нет, с этим надо покончить. Надо прекратить эту муку. Овидий в “Лекарстве от любви” писал, что нужно удалиться от мыслей о возлюбленной, забыть о ней, а единственным средством сделать это для Бенимундуса был только отъезд. Уехать в Китай? В Индию? Может быть, забросить науку и хотя бы на время удалиться в какой-нибудь из восточных монастырей, где он сможет вознестись к холодным вершинам духа и изгнать из сердца постыдные страсти?

***

… Они снова столкнулись вечером в библиотеке. Бенимундус и сам не знал, зачем туда пришел. Может быть, по глупой сентиментальности, потому что… прощался? Прощался со всем, что было для него связано с прекрасной и холодной Рейзалией.

Он вздрогнул, неожиданно ее увидев у того же стеллажа, к которому шел и сам.

Магистр ждал, что Пещерный Бен опять с рычанием накинется на свою подругу, но… Пещерный Бен не показывался. Тело лишь полнилось тоской. Ему просто было невыносимо грустно оттого, что Рейзалия… что она никогда… не ответит ему взаимностью. И что даже не сможет понять, что он чувствует.

Но Пещерной Рей он тоже не видел. Ему показалось, что и она выглядела грустной, осунувшейся. Наверняка опять всю ночь писала какой-нибудь трактат! Что ж… Лучше покончить со всем сразу. Объявить ей о своем отъезде.

— Я должен вам сказать… — начал он тихо.

— Я тоже… — глухо отозвалась она.

— Я уезжаю.

— И я…

— Но почему? — удивился магистр. — Вас пригласили куда-то читать лекции?

— А вас?

— Нет, я просто… я решил…

— И я… просто… Мне надо уехать, вот и все.

Они оба замолчали.

— Что ж, прощайте.

— Прощайте.

Но развернуться и уйти не было никаких сил. Рейзалия тоже медлила, опустив голову.

— Я больше так не могу! — вдруг выпалили они одновременно.

— Может быть, для вас это и ничего значит…

— Может быть, вы просто презираете чувства…

— И если вам важна лишь наука…

— И если вы считаете это лишь досадной ошибкой…

— То я…

— То для меня…

Она вдруг всхлипнула, и магистр Бенимундус… нет, Бен, но не пещерный, а просто… отчаянно влюбленный, шагнул к ней и притянул ее к себе. А Рейзалия… нет, просто хорошенькая и нежная девушка Рей уткнулась носом ему в плечо.

— Для меня… Для меня это значит… слишком много, — сбивчиво говорил он, обнимая ее крепче. — Я давно… Но вы были такая гордая, такая недоступная! Я даже примкнул к консерваторам, лишь бы вас… Лишь бы вы обо мне думали, пусть и плохо! А потом… я полагал, что дело лишь в телесном влечении, в кавернализме, но… нет. Я не могу больше отрицать и подавлять свои чувства к вам, даже если вы их не разделяете.

— Разделяю! — всхлипнула она, подняв к нему лицо. — Разделяю, потому что… и я просто хотела вас позлить. Доказать, что я не хуже! Чтобы вы меня заметили. И я тоже… больше не могу! Я поняла, что я…

— … люблю тебя… — выдохнул Бен.

В поцелуе, который они разделили, не было на этот раз ни животной страсти, ни холодного исследовательского интереса. Зато в нем были понимание, нежность и любовь, которых им обоим так сильно не хватало.

…Пусть и не сразу, но они нашли истинный баланс между разумом и чувствами. И их совместный толстый трактат “De origine et natura affectum” (или, выражаясь на вульгарном наречии, “О происхождении и природе эмоций”) увидел свет одновременно с пухленьким младенцем Астролябием.

========== День пятый. История о римлянке и варваре ==========

На следующий день Шарль появился в гостиной с толстенным томом “Истории Рима” под мышкой и тут же погрузился в чтение. Очевидно, рассказ Киры, столь же ученый, сколь и веселый, произвел на него большое впечатление, и Шарль, в свою очередь, решил произвести впечатление на рассказчицу.

— Ну что, есть там что-нибудь интересное? — наконец спросил его Жак.

— О да… — протянул Шарль. — Впрочем… Ни в коем случае не покушаюсь на авторитет почтенного автора, но… У меня есть своя версия того, от чего именно и как пал Рим.

— Так расскажите же! — воскликнула Кира.

Шарль только этого и ждал!

***

Эта история произошла во времена поздней Римской империи, когда, как всем известно, там царила совершенно возмутительная распущенность. Казалось, каждый был занят лишь тем, что преследовал собственные низменные удовольствия. И лишь Палпатиния Рей, внучка императора, вела столь целомудренный образ жизни, что тогдашним весталкам, погрязшим в пороке, точно следовало бы взять с нее пример… Была ли она как-то особенно благочестива, пожалуй, спросите вы? В общем, нет. Может быть, некрасива? О нет! Совсем наоборот! Тогда… может быть, она принадлежала к числу тех женщин, которым просто не нравятся мужчины? Тоже нет! Но тут, впрочем, был один нюанс.

Видели ли вы этих римских мужчин времен поздней империи? Слабые, изнеженные, капризные, с маленькими… Вот представьте себе римские статуи, которыми теперь набиты все музеи. Так вот, их могучие героические торсы — чистая выдумка и художественная условность. А маленькие… мужские достоинства — истинная правда и реализм.

Отчаявшись — после многочисленных попыток — найти себе нормального любовника, несчастная девушка совсем пала духом и решила, что будет отныне утешаться лишь своими игрушками… коих было немало. И то, что ее считали чуть ли не последним оплотом добродетели, воспринимала исключительно как злую насмешку судьбы. Если бы… О, если бы… то она бы… Ах, эти девичьи мечты!

Те времена, впрочем, отличались не только падением нравов, но и, как вам прекрасно известно, постоянными набегами варваров. И надо же было такому случиться, что вилла, на которую, устав от суеты большого города, удалилась прекрасная Палпатиния, показалась одному германцу отличной добычей…

Он ворвался в дом на закате, потрясая огромным мечом, который в алых лучах заходящего солнца казался окрашенным кровью. Слуги несчастной Палпатинии в ужасе разбежались, предоставив хозяйку ее судьбе. Но можно ли ожидать смелости от рабов, если их хозяева сами давно забыли, что это такое? Бедная девушка даже не успела сообразить, куда и как бежать и где спрятаться, когда дверь в ее кубикулу распахнулась, едва не слетев с петель…

Не зная, что делать, чем себя защитить, Палпатиния схватила первое, что попалось ей под руку, — лежащее у изголовья золотое дилдо (коим она планировала доставить себе удовольствие перед сном) — и кинула его во врага! Враг — обнаженный по пояс, с волчьей шкурой на широченных плечах — ловко парировал удар рукой. Посмотрел на Палпатинию, потом на упавший к его ногам снаряд.

— Что это? — вдруг спросил он на довольно сносной латыни.

— Ничего, — ответила Палпатиния Рей, с интересом разглядывая варвара.

Он был… О, это невозможно! Он был просто воплощением всего, о чем она мечтала бессонными ночами! Высокий, статный, с прекрасным рельефом мышц, с крепкими бедрами… А его волосы! Черные, густые, будто грива льва. А как красиво очерчены губы! И как хороши выразительные темные глаза! Особенно в сочетании с белой кожей… И нос… О боги! Палпатиния Рей прекрасно знала, что означает выдающийся нос у мужчины! Она ощутила легкую предвкушающую дрожь между бедер…

— Это не ничего. Это… Это… — Незваный гость явно пытался найти нужное слово, и от ее взгляда не укрылся легкий румянец, появившийся на его скулах.

— Membrum virile, — вежливо подсказала она.

— Для колдовства? — сурово спросил он, схватившись за меч.

— Нет, что ты! — Палпатиния махнула рукой, постаравшись, чтобы ее полупрозрачная ночная туника соблазнительно соскользнула с плеча. — Для… удовольствия.

— В смысле? — нахмурился варвар. — Для удовольствия? Ты это что… использовала? Ну вы и извращенцы, клянусь Вотаном!

— Вынужденно, — быстро ответила Рей, посмотрев ему чуть ниже пояса и невольно облизнувшись. — Ты когда-нибудь пробовал найти в Риме нормальный… membrum virile?

В ее голосе отчетливо слышалось отчаяние.

— Зачем? — удивился варвар. — У меня свой есть.

— А у меня нет!

— Тебе и не положено, ты женщина.

Она едва не фыркнула. Палпатнии Рей, внучке императора, было что-то не положено? Ей, которая всю жизнь просто брала то, что ей хотелось? О, с каким удовольствием она… подняла бы свой инструмент и настучала бы им дикому варвару прямо по лбу! Но, как и всякая патрицианка эпохи поздней империи, Палпатиния Рей была очень хитра. Поэтому она изящно наклонилась, взяла дилдо и провела по нему рукой вверх… потом вниз… потом снова вверх…

— Жаль, что не положено, — промурлыкала она, приблизившись к варвару. — Потому что я могла бы доставить обладателю подходящего… много удовольствия… очень много удовольствия…

Варвар вдруг нервно сглотнул.

— Вы, римляне! Совсем погрязли в разврате! Думаете только об удовольствиях! Меня предупреждали…

— Но ты скорее умрешь, чем поддашься соблазну?

— Да! Мой народ… превыше всего ценит свободу и воинскую доблесть, а не…

— Я наслышана… — проворковала коварная Палпантиния и вдруг, опустив взгляд ему ниже пояса, снова облизнулась и добавила: — …о достоинствах германцев. Но никогда не видела своими глазами… таких штанов. Как любопытно… Позволишь взглянуть поближе? Не бойся…

Варвар усмехнулся, словно мысль о том, что он может ее бояться, показалась ему абсурдной. Но его взгляд, скользнувший по зажатому в ее руке… жезлу, все же был немного опасливым.

— Какой интересный крой, — продолжала Палпатиния, запустив пальцы за пояс его штанов. — Это чтобы удобнее было ездить верхом? А зачем такая высокая талия? Защищает от ранений в бок?

С этими словами она сделала шаг назад, все еще держась за его пояс, и варвар невольно подался следом.

— Даже не вздумай проворачивать тут со мной… эти свои… римские штучки!

— Клянусь Юноной, — кивнула она и сделала еще шаг назад. И еще, пока вдруг не оказалась у постели. — И потом… Ты такой… — Она вздохнула. — Не такой, как все эти изнеженные римские мужчины, ты на это не поведешься, правда?

— Не поведусь! — строго ответил он, следуя, впрочем, за ней.

Рей опустилась на постель и потянула его за собой.

— Но ты ведь устал! От своих… подвигов. Как насчет… вина?

— Если ты думаешь меня опоить…

— Чем? — Она мелодично рассмеялась. — Нашим слабеньким римским винишком? Да ты будешь стоять на ногах, когда уже упьются три легиона. Но сначала…

Он гордо кивнул, и Палпатиния, как бы невзначай облизав кончик дилдо, встала и взяла чашу с водой, которую поддерживала теплой на маленькой жаровне. Поставила ее рядом с кроватью, вылила в воду свои любимые благовония с возбуждающим эффектом и взяла самую мягкую ткань… Воздух наполнился пьянящим ароматом…

— Вот это все! — выдохнул варвар не то с презрением, не то с предвкушением, садясь меж тем на кровать рядом с ней. — Вот это все будет вашей погибелью! Вы, римляне, не можете прожить и дня без теплой воды! Без всех этих ваших помад и притираний! А настоящий воин моется лишь в холодном ручье!

— Холодная вода бодрит, — согласилась коварная римлянка. Сняв с его плеч волчью шкуру, она, приподнявшись на коленях, начала осторожно обтирать его лицо. — Я и сама иногда люблю удалиться жарким летом к лесному источнику и, скинув одежды, искупаться совсем обнаженной… Но обычные обтирания едва ли повредят твоей славе. Это же не термы… где в теплую воду можно погрузиться полностью… вдвоем…

Взгляд гордого германца вдруг затуманился, а Палпатиния, снова прополоскав ткань, принялась теперь смывать пыль и копоть с его плеч и шеи.

— Но ты ведь скорее умрешь, чем искупаешься вместе со мной, правда? Лучше в ров к диким зверям, чем позволить мне… уложить тебя на постель и как следует помассировать твою спину… с ароматными маслами? Размять руки… Ноги…

— Да!

— Плечи и шею…

— Да… — выдохнул он, уже согласно.

Палпатиния меж тем продолжала нежно обтирать его грудь теплой влажной тканью, спускаясь все ниже и ниже…

— Я так и думала… О выдержке германцев ходят легенды…

— Ох, Вотан! — вдруг воскликнул варвар, когда римлянка, соскользнув с кровати и присев между его ног, принялась спокойно распускать шнуровку на его штанах.

— Я так рада наконец узреть своими глазами, — продолжала она восхищенно, — самый прекрасный образец настоящей германской и мужской… стойкости… и о-о-ого… какого величия…

***

— Предатель! — в отчаянии выругался варвар на родном наречии, глядя вниз между своих ног.

Все это время он боролся с собой, боролся с мыслями о том, как хорошо становилось ему от ласковых прикосновений римлянки, как благодарно отзывалось тело на это омовение, как легко ему становилось и… И вот, пока он, Кайло с Рейна, мужественно противостоял ужасным соблазнам Рима, проклятый… membrum virile был готов… только и мечтал о том, чтобы сдаться на милость прекрасного врага. Изменник! Стоило ему вырваться из распущенной шнуровки и оказаться в нежных и ловких руках римлянки, как Кайло понял, что крепость его пала. Не было уже сил ни взывать к Вотану, ни пугать себя тем, что коварная женщина превратит его в изнеженного и напомаженного слабака. Вся его твердость, все мужество, вся сила устремились вниз, в предательский membrum, и когда римлянка подняла на него полные неподдельного восхищения глаза, а потом…

Он не понял, как оказался распростертым на кровати. Как вдруг римлянка, вновь взобравшись на постель, устроилась между его ног, оперлась рукой на его бедро… Он просто не мог пошевелиться! Коварная точно его околдовала. Подмешала что-то в воду. А ведь его предупреждали! Впрочем, о том, что она вдруг наклонится и… о!… облизнет его так, как облизывала этот свой… золотой предмет, гордого сына Рейна никто не предупреждал. Может быть, тогда он не пошел бы на эту виллу. Или оказался тут гораздо раньше! О-о-о!

Он издал непонятный звук, между рыком и стоном, зрение помутилось.

— О, я воздам почести твоему мужеству, — ворковала римлянка. — Почести, которых оно заслуживает…

Он снова ощутил прикосновение ее горячих и нежных губ и вскрикнул оттого, как она… как она начала двигаться. То вбирая, то отпуская. Он даже не знал, что может так быстро… он же сейчас…

Предатель уже больше не мог этого вынести. Кайло с Рейна понимал, что сейчас случится окончательное падение и даже ждал его с облегчением, но коварная женщина вдруг сделала что-то — как-то ловко провела пальцами, нажала у основания, и… предатель по-прежнему был мучительно тверд, но теперь уже не думал взрываться.

— Ты так долго томился… — шепнула проклятая соблазнительница. — Но быстрая разрядка не даст хорошего наслаждения…

И она снова прильнула губами, потом лизнула, вобрала глубже…

О боги!

Это была пытка, но Кайло не хотел, чтобы она прекращалась. Он горел, он плавился, умирал и возрождался, разрывался на части и воскресал вновь. Римлянка же продолжала истязать его, чередуя язык, губы и движение ладони, и сама так вздыхала и стонала при этом, что доблестный германец был готов дать ей все, что она хочет. Немедленно.

Он стискивал в пальцах тонкую ткань ее одежды, пряди ее разметавшихся волос, он не мог остановить движение своих бедер, словно против воли подававшихся ей навстречу, он весь превратился в одно только желание — сейчас, вот сейчас, да, да… Да!

Вместе с ее последним сладким стоном его гортанный рык огласил стены комнаты, а душа на миг улетела к праотцам.

— О-о-о, — восторженно выдохнула его погубительница. — Какой мощный жемчужный водопад…

Так… будто ей самой понравилось! Кайло приоткрыл глаза. Римлянка, чуть взъерошенная, с припухшими губами, довольно облизывалась, глядя на то, что сотворила. Предатель все еще слабо подергивался в сладких конвульсиях, а коварная, подарив ему последний нежный поцелуй, взяла ткани, чашу для омовений и вновь принялась обтирать гордого германца, который мог лишь блаженно и бессильно лежать под ее прикосновениями.

— Мы еще не закончили, — проворковала проклятая римлянка, проведя ладонью ему по уже чистому животу.

Встав, она принесла в постель тарелку с какой-то странной едой.

— Тебе надо подкрепиться…

— Я… эту вашу римскую еду… никогда… — кое-как выдавил он из себя.

— Ну разумеется. Германцы едят только мясо, жаренное на костре! С кровью! — И с этим словами она отправила ему в рот кусочек чего-то невероятно вкусного.

Он почему-то облизал ее пальцы. Ну точно околдовала! Не только тело отказывалось ему повиноваться, но и разум. В его голове не укладывалось, как так получилось, что он сдался ей, когда вроде бы ничем не посрамил себя и свою доблесть, не уронил достоинства и не утратил мужества. Как так вышло, что она овладела им, хотя не пыталась даже нападать! И как она могла… делать с ним такое и сама получать от этого удовольствие!

— Какой у тебя большой шрам, — сказала она, когда они покончили с едой, и нежно провела пальцем по его груди. — Я сразу поняла, что ты из тех мужчин, которые с неистовством предаются и войне, и любви!

О да! Она была права. Кайло почувствовал, что довольно улыбается. Не понимая сам почему, он вдруг обнял ее, привлек к себе на грудь.

— И как же ты, такая прекрасная дева, можешь оставаться одна? — спросил он.

— Как я уже говорила, — вздохнула она в ответ, — в Риме не так-то просто найти то, что мне нужно. Империя окончательно выродилась. Во всем царит упадок! А что упало… то никак уже не поднять!… А теперь, когда я увидела вблизи настоящего мужчину… — Ее рука скользнула вниз по его животу, и предатель тут же встрепенулся. — …я не знаю, как буду обходиться…

— А твой… хм… золотой жезл? — спросил Кайло.

— Ах, ни один жезл в мире не сравнится с тем, что я держала сегодня в руках. И ведь я внучка императора!

Гордый германец издал довольный звук. О да, его собственный жезл был весьма внушителен, и раз даже внучка императора это признала… И ведь он не сдался, не подверг сомнению свою честь и доблесть, он всего лишь… снизошел? Снизошел к слабой женщине, которая страдала от одиночества.

Но ему было пора. Война ждала! Рим ждал.

Рука римлянки спустилась по его животу еще ниже и накрыла предателя, пальцы касались так нежно…

Кайло попытался было подняться, с досадой ощущая, что предатель поднимается гораздо резвее.

— Куда ты? — удивилась она.

— Я…

Ее пальцы сотворили что-то такое, что ему пришлось судорожно втянуть ртом воздух.

— Война… Рим… — пробормотал он, далеко не так сурово и непреклонно, как ему хотелось. — Овладеть…

— М-м, — коварная женщина продолжала свое колдовство. — Овладеть? Римом?

Он кивнул, с трудом сдержав стон.

— Говорят, император олицетворяет Рим… а я — его плоть и кровь — тоже в некотором смысле Рим. Который только и ждет… — Движение ее пальцев стало размеренным, нажатие — более сильным — …чтобы сильный германец в него вторгся… и овладел… несколько раз…

В голове германца осталось только одна мысль — овладеть. Прямо сейчас. Он перехватил руку римлянки. Одним движением перекатился так, что подмял ее под себя. Она довольно охнула, глядя на него снизу вверх, и продолжила:

— …дрожащим готовым Римом…

— И Рим откроет мне двери? — спросил Кайло, сам не узнавая свой голос, проводя коленом между ее бедер.

— О да, — ответила она со сладким вздохом и, обхватив его ногами, скрестила лодыжки у него на пояснице. — И примет… це… ах!.. целико-ом…

***

Варвар остался у нее до позднего утра. Сколько раз он овладевал Римом, Палпатиния даже не считала. Рим сдавался ему и сверху, и снизу, и стоя, и лежа, и в позе наездницы, и в позе львицы над воротами, и быстро, и медленно — да, варвар и в самом деле превзошел все ее ожидания, никогда прежде она не встречала такого великолепного образца… мужчины. Ел он с таким же аппетитом, с каким и предавался любви, и Палпатиния жалела, что не может предложить ему все те изысканные яства, которыми угостила бы его в городе.

Но вот настал и миг разлуки, потому что у всего на свете есть конец. Варвар явно колебался. Палпатиния наблюдала, как нехотя он одевается, прячет своепрекрасное стенобитное орудие обратно в кожаные штаны, медленно затягивает шнуровку. Она встала, чтобы проводить его до дверей.

— Пойдем со мной! — вдруг воскликнул варвар, обернувшись на пороге и протягивая ей руку. — Пойдем! Я увезу тебя к себе, я великий воин, и ты никогда не будешь нуждаться…

Ее сердце сладко замерло… Но нет. Палпатиния Рей была слишком умна, чтобы не понимать, что это невозможно. Эта история должна была закончиться расставанием — так устроен мир, и не ей было переписывать законы гармонии. Но отчего же на душе было так тяжело?

— Нет, — она грустно покачала головой. — Я не смогу жить с твоим народом, и ты это знаешь. Я римлянка до мозга костей.

— Но…

— А ты не сможешь жить в Риме. Мы слишком разные, Кайло. Хоть нам и было так хорошо друг с другом. Прощай.

— Прощай…

И он поцеловал ее так нежно, как не целовал никого и никогда.

***Палпатиния Рей вернулась в Рим, потому что на вилле оставаться было небезопасно. Да, ее место было здесь, в столице империи, среди роскоши, к которой она привыкла, там, где ей были доступны любые развлечения… Но все же ей было тоскливо. Еда не доставляла удовольствия, игрушки перестали радовать, а на римских мужчин Палпатиния даже смотреть не могла. Мысли постоянно возвращались к проклятому варвару. Как он был огромен… во всем! И как силен и неутомим! Какие у него были восхитительные губы, как чудесно было целовать их, как приятно было запускать руки в его волосы, как ей нравилось водить пальцем по контуру его внушительного… носа. Она попробовала было закрутить интрижку с гладиатором, но… Это все было не то. Она поняла, что хотела себе не просто варвара. А вполне определенного — его, Кайло с Рейна.

Тоска чередовалась у нее с приступами раздражения. Она не понимала! Она же просто взяла то, что хотела, как всю жизнь привыкла брать! Просто получила наконец долгожданное удовлетворение, просто воспользовалась случаем. Он же просто неотесанный мужлан! Дикарь! Которого она так ловко соблазнила и… Да, он превзошел все ее ожидания, он оказался неутомимым любовником, но разве дело было только в этом? Почему она чувствовала себя так, будто не только отдалась ему телом, но и навеки отдала свое сердце?

***

Кайло вернулся к своим с богатой добычей. Палпатиния сама помогла ему выбрать самое ценное. И почему-то не стала смеяться, когда он — поддавшись странному порыву, не имевшему никакого отношения к жажде наживы, — захватил с собой и ее золотой жезл. Он лично его переплавил и сделал себе шейную гривну и оплечье, которые носил не снимая. Наверняка металл был заговоренным, потому что воспоминания о римских… усладах преследовали его неотступно. Он попытался было объяснить германским женщинам, чего ему не хватает, но был встречен, скажем так, с непониманием. Дело было не только в том, что они не умели и не знали, как делать все то, что делала его погубительница, но и в том, что только она, эта проклятая римлянка, отдавалась этому делу с таким наслаждением. Только она неподдельно его желала и приходила в восторг оттого, что он желал ее не меньше. Взаимное удовольствие — вот чего хотел отныне Кайло с Рейна и вот чего он не мог получить. Женщины просто не понимали его желаний! Впрочем, не только желаний… Они не понимали и его самого. Он изменился, он стал другим — римлянка вошла не только в его тело, но и в душу, и в конце концов он понял: ему нужна лишь она единственная и больше никто. А значит, вконец измучившемуся гордому сыну Рейна оставалось только одно — завоевать Рим. Вместе с прекрасной Палпатинией.

О том, что произошло потом, лучше меня расскажет греческий историк Дофедльдис Митакос.

… Предводитель германцев, подобный богу Аресу, или, как его называют римляне, Марсу, первым ворвался во дворец и низложил императора путем разрубания напополам — к вящему ужасу и облегчению всех присутствовавших. Ведь жестокость и развращенность старого Палпатина были таковы, что по сравнению с ним и Нерон, и Калигула, и Тиберий казались невинными младенцами. Воздев меч, Кайло с Рейна провозгласил себя правителем Италии. И тут… О, мои любезные читатели, тут произошло поистине удивительное событие! В тронном зале появилась внучка императора — прекрасная Палпатиния Рей. О! Если Кайло был Марсом, то она… была самой богиней Ромой, защитницей и покровительницей Рима, сильной и прекрасной. Решительно, словно нисколько не испугавшись открывшегося ей кровавого зрелища, Палпатиния обратилась к завоевателю с трогательной просьбой пощадить жителей города и остановить разрушения. До глубины души пораженный красотой и достоинством римской девы, словно молнией Зевса, или, как его еще называют, Юпитера, грозный германец протянул ей руку и объявил, что хочет взять ее в жены. Все застыли, ожидая ответа Палпатинии. Но вот прекрасная дева зарделась, кивнула и приняла его предложение… О, спасительница отечества! О зерцало всех женщин! О жемчужина добродетели! Не зря ее прозвали mater patriae, иначе говоря, мать отечества. Именно под ее чутким и нежным наставничеством наш король и стал вторым Октавианом Августом, мудрым, просвещенным и щедрым правителем, который принес в Италию долгожданный мир и при котором расцвели искусства и науки, особенно история! И это неудивительно. Ведь, как мне удалось доподлинно узнать, мать его величества была из древнего рода Органиев-Набериев, к которому принадлежала сама Наберия Падме.

Дальше следует длинный панегирик и три эпиталамы, но я не буду их цитировать, чтобы не утомлять своих слушателей. Скажу лишь, что о встрече Кайло Рейнского и Палпатинии Рей писал еще и Боккаччо в своем труде “О знаменитых женщинах”. Во многом следуя Митакосу, он, тем не менее, утверждает, будто могучий германец, едва услышав ответ прекрасной римлянки, отдал приказ прекратить грабить город, перекинул свою нареченную через плечо и унес в ее покои.

– Я думаю, авторитету Боккаччо можно доверять, – сказала Кира.

И все с ней согласились.