Знакомство [Александр Раевский] (fb2) читать онлайн

Знакомство

Часть 1. Знакомство

15 сентября 1966 года

Ирина Васильевна, 23-летняя учительница русского языка и литературы, постучала деревянной линейкой по своему столу и лёгкий шум в классе стих. Со стороны первого ряда раздался глухой деревянный звук.

"Так, — подумала она, — опять Саша."

Класс был большой — 37 ребятишек, и за прошедшие с начала учебного года две недели она ещё не успела запомнить всех по именам, но Сашу уже знала. Худенький десятилетний мальчишка среднего роста чем-то привлёк её внимание.

Незнакомые с расчёской тёмные, прямые волосы с вечным хохолком на макушке, любознательные карие глаза, красивые, густые брови, прямой нос хорошей лепки, широкий, улыбчивый рот. Немного подкачали ресницы — коротенькие и довольно редкие, но в целом мальчишку можно было назвать симпатичным.

Мария Никитична, пожилая учительница начальных классов, которая вела этот класс все четыре предыдущих года, отозвалась о нём с улыбкой:

— Хороший мальчишка. Начитанный, развитый, добрый. Ребята к нему хорошо относятся. Но со странностями.

Ирина Васильевна насторожилась:

— Со странностями? Что вы имеете в виду?

Не хватало ей ещё одного Вову Конопацкого, мальчика в той школе в Совгавани, где она в прошлом году начала свою карьеру учителя. Тот мог посреди урока беспричинно вскрикнуть или безо всякого видимого повода громко захохотать. После таких его выходок приходилось прикладывать много усилий, чтобы успокоить класс.

Мария Никитична успокоила её:

— Безобидные странности, не волнуйтесь, Ирочка. Ну, во-первых, у него нет друзей среди мальчиков, зато дружит с Наденькой Колокольцевой. Причём, там дружба, что называется, не разлей вода! Необычно для мальчишки его возраста, не правда ли?

Ирина Васильевна согласно кивнула.

— А другая странность скорее полезная. Ребятишки говорят, что он умеет как-то снимать головную и зубную боль. Я бы не поверила, но слишком уж многие знают об этом. Так что вы не переживайте, с ним у вас проблем не будет.

Больших проблем с ним и в самом деле не было…

Мария Никитична была права и в другом. В этом классе почему-то ещё не образовался свой лидер среди мальчиков. Видно было, что никто пока что не претендует на эту роль. Среди девочек свой лидер уже выявился. Ею стала Катя Петрова — высокая, с хорошей фигуркой девочка, которая, кажется, очень гордилась тем, что у неё, первой из девочек в классе, уже начала формироваться грудь.

Всё это промелькнуло в голове учительницы, когда она, поднявшись со своего места, неторопливо подошла ко второй парте у окна и протянула руку:

— Давай сюда…

Саша покраснел и без дальнейших пререканий вытащил из парты впопыхах брошенную туда книгу. Она и произвела шум, привлёкший её внимание.

Жюль Верн «Дети капитана Гранта», — прочитала про себя Ирина Васильевна и вновь протянула руку.

— Дневник… Пусть тоже пока полежит у меня. Чтобы ты не забывал о бренности всего сущего!..

Саша улыбнулся и полез в портфель за дневником.

Надо же!.. — слегка удивилась про себя Ирина. — Он и это понял!… Да, мальчишка действительно развитый…

— Верну после уроков! А сейчас сосредоточься, будь добр!

***

Уже второй день её не отпускала головная боль, поэтому разговор с Сашей она неожиданно для себя начала с вопроса, не имеющего отношения к тому, о чём собиралась с ним поговорить.

— Говорят, ты умеешь лечить головную боль?

Сашка неопределённо пожал плечами. Действительно, что ответить, если он этого сам точно не знал? Мама хвасталась перед подругами, что он её палочка-выручалочка на случай мигрени, но было ли это на самом деле так?

— Что это значит? — не поняла Ирина Васильевна. — Так умеешь или нет?

— Ну, вроде, умею… У вас голова болит?

— Да, уже второй день… Никак не могу привыкнуть к здешним ветрам. Может попробуешь помочь?

— Конечно… Только мне нужно будет к вам прикоснуться.

— К голове?

— Можно и к голове. Так, говорят, быстрее проходит, но моя мама, если у неё болит не очень сильно, просто берёт меня за руку. Посидит так пару минут и всё.

— Ну давай к голове.

Она развернулась на стуле и в ожидании посмотрела на мальчика. Тот положил свою испачканную чернилами ладошку ей на лоб, подержал недолго и убрал её.

— Всё, кажется… Можно идти?

— Нет, стой! Подожди… Я, собственно, хотела поговорить с тобою о другом. Присядь-ка. — она кивнула подбородком на парту в среднем ряду, стоящую впритык к учительскому столу.

— Хм…. и в самом деле прошло! — она осторожно покрутила шеей, — Спасибо, Саша. Скажи, как ты это делаешь?

Сашка молча пожал плечами.

— Ты что, не знаешь?

Он помотал головой.

— А что ты ещё можешь лечить?

— Я не лечу… Я же не врач. Просто почему-то боль проходит, и всё…

— Ну хорошо, не лечишь. А какую боль ты ещё можешь снимать?

— Ну… если зуб заболит, к примеру,… или, когда ячмень на глазу. Но ячмень каждый дурак заговорить сможет!

— Как это? Я, к примеру, не умею.

— Ха! Это же проще простого! Надо показать себе дулю и всё! Покрутить её перед глазом…

— Хм… Дулю? — хмыкнула Ирина Васильевна.

Мальчишка молча кивнул.

— А что ты при этом чувствуешь? Ну вот, к примеру, когда ты мне сейчас на лоб ладошку положил.

— Ничего не чувствую. То есть нет, чувствую, конечно! Что лоб у вас тёплый.

— И всё?

— Ну да, и всё… А что ещё я должен чувствовать?

"Дурацкий какой-то разговор получается. — подумал Сашка тоскливо. — Вернула бы она мне моё барахло и дело с концом! Есть уже хочется…"

— Хм, не знаю…. но что-то должен, наверно, чувствовать…

— Ирина Васильевна, а вы мне книжку вернёте? — ловко, как ему показалось, сменил тему Саша.

— Кстати, о книжке,… - она вернула ему книгу вместе с дневником, и улеглась грудью на стол, глядя на него в упор.

— Удивляюсь я тебе! У тебя хорошая память, я в этом уже успела убедиться. Ты начитан — это тоже заметно. У тебя неплохо подвешен язык. Так почему же твои изложения и сочинения совершенно невозможно читать? Они просто отвратительны! В чём дело, Саша? Почему на письме ты не пользуешься тем, что уже имеешь?

Когда в ответ на это он снова пожал плечами и слегка покраснел, она продолжила:

— Мне кажется я знаю, как тебе помочь. Есть один старый, испытанный метод.

— Какой? — спросил он, без особого интереса. В Деда Мороза и тому подобную чепуху Саша уже давно не верил.

— Это не так уж и сложно… Попробуй завести дневник и каждый день записывать туда свои наблюдения. Я даже дам тебе общую тетрадь. У меня как раз есть лишняя.

— А что писать?

— Про своих друзей, про других людей. Описывай события, свидетелем которых ты стал, — начала перечислять Ирина Васильевна, — Всё, что видишь и слышишь!

— Я не умею. — буркнул Сашка.

— Это не так сложно, как кажется. Вот, например, книга, которую я у тебя сегодня конфисковала. Придёшь домой, отыщи в ней страничку, где Жюль Верн описывает внешность капитана Гранта. Для начала хотя бы это.

— Я и так помню. А чем это может помочь?

— Вспомни, что до того, как ты прочитал это описание в первый раз, за словами «капитан Грант» у тебя в голове не было ровным счётом ничего. Ноль! Пустота! А теперь припомни, как изменился этот образ после того, как ты прочитал описание. Этот человек ожил, заиграл красками и стал для тебя почти реальным, верно?

Саша на секунду задумался и согласно кивнул, после чего Ирина Васильевна продолжила.

— Вот именно так и работают писатели. Они создают в наших головах образы. Капитан Грант — это просто пример. Я не хочу, чтобы ты использовал именно его в своих литературных экспериментах. Тебе будет трудно отвлечься от сюжета книги. Возьми для начала кого-нибудь другого. Попробуй описать кого-нибудь из своих друзей. Начни с внешности этого человека.

— Да ну… — заныл мальчишка, — Это трудно… У меня не получится.

— Получится! И запомни, у тебя есть стимул — другим способом тебе не выбраться из двоек и троек. Я добавлю тебе ещё один. Обещаю в течение полугода не снижать отметок по русскому и литературе из-за грязи в тетрадях. Возьму такой грех на душу.

— Ну это же совсем другое дело! Да, тогда можно попробовать! — уже веселее протянул Сашка, моментально сообразив, какие выгоды это ему сулит.

— Только не считай меня дурой! Раз в неделю, скажем, по пятницам, ты будешь показывать мне свои записи. Станешь филонить — нашему уговору конец!

***

Ирина шла к автобусной остановке, одной рукой придерживая у подбородка высоко поднятый воротник, защищающий лицо от пронзительного встречного ветра. В другой она несла набитый тетрадями толстый портфель. Она никак не могла забыть то чувство тепла, идущего от чумазой ладошки мальчишки, от которого изводившая её головная боль растворялась, как кусок рафинада под струёй кипятка. Странное ощущение и странный ребёнок…

Надюшка Колокольцева

Придя домой и сделав домашние задания, Сашка вспомнил об общей тетради. Ну что ж, давай попробуем! Ему стало даже интересно. Открыв тетрадь, он крупно вывел на первой странице слово «Дневник», промокнул написанное и перевернул страницу.

Дальше дело пошло труднее. Сашка обмакнул перо в чернильницу и задумался. Что писать? В его памяти всплыло лицо Надюшки Колокольцевой. Он ещё раз макнул перо в чернильницу и, поставив число, начал…

22 сентября 1966 года

С Надюшкой я знаком целую вечность. Можно сказать, я познакомился с ней ещё в детском саду, когда мама впервые привела меня туда. Правда подружились мы с ней значительно позже. Сначала познакомились и подружились наши матери.

Произошло это уже после того, как умер папа. Мы к тому времени переехали из комнаты в бараке в Шанхае в новый, только что отстроенный дом. Шанхаем у нас в Магадане называют припортовый посёлок, сплошь состоящий из убогих деревянных домишек и таких вот бараков.

Как мама с тётей Мариной познакомились, точно не известно, но они обе медики. Наверно это произошло на какой-то городской конференции врачей. Удивительно другое. Как они, столь разные по характеру женщины, вообще смогли подружиться?

Дружба наших мам принесла им обеим ощутимую практическую пользу. Работа моей мамы связана с очень частыми командировками по области и Чукотке. После смерти папы у неё остались только две возможности, если ей необходимо было уехать в командировку: либо отдавать меня в так называемую круглосуточную группу, либо менять профессию. Профессию врача бактериолога областной санэпидстанции она менять не хотела, поэтому мне несколько раз довелось пожить в такой группе при детском садике.

Тётя Марина решала эту проблему по-другому. В Шанхае у неё оставалась подруга, которой она при нужде могла на несколько дней сбросить на руки своих девочек.

После того как наши мамы познакомились и подружились, им стало значительно легче. Мы жили в соседних домах, ходили в один детский садик. Какая разница — одного или трёх ребятишек отвести утром в детский сад и вечером забрать оттуда?…

Надюшка считала меня очень смелым, потому что вернувшись ночью из туалета, я не заворачивался в одеяло с головой и таким образом делался лёгкой добычей для всяких чудовищ, появляющихся, как известно, когда в комнате выключается свет. В нашей с мамой квартире чудовищ не было. Я знал это точно, потому что однажды ночью проверил с карманным фонариком все укромные места, где, как я полагал, они могли скрываться.

В квартире у тёти Марины дело обстояло совершенно по-другому. Надюшка уверяла нас с Наташей, что видела их собственными глазами. После этого разговора, я на всякий случай принёс из дома свою пластмассовую саблю. Интересно, почему моя сабля была сделана из пластмассы зелёного цвета? Что хотели этим сказать те, кто её придумал и сделал?

Сабля добавила уверенности не только мне, но и девочкам. Она лежала на тумбочке в изголовье кровати, на которой мы с Надюшкой спали, и любой из нас троих мог взять её, если нужно было ночью сбегать в туалет. Мы все так и поступали пока однажды ночью…

Той ночью меня разбудила Надюшка. Она стояла возле кровати, держа саблю в левой руке, а правой толкая меня в плечо. При этом она старалась не поворачиваться боком или спиной к обеденному столу. Дрожащим шёпотом она сказала:

— Саш, я взяла саблю, а оно не уходит. Смотрит на меня…. - и показала саблей в сторону стула, стоящего рядом со столом спинкой к окну. — Я очень сикать хочу!… Давай вместе сходим, а? Я одна боюсь…

Я поднялся с кровати, забрал у Надюшки саблю, взял её за руку, и мы по большой дуге начали боком обходить стол. В темноте я вижу лучше, чем она, поэтому быстро понял, что чудовище, это Надюшкино платье, которое она впопыхах бросила на спинку стула. Оно топорщилось и со стороны кровати действительно выглядело, как уродливая голова с небольшими рожками.

Подойдя ближе, я потыкал платье саблей и сообщил ей, что это никакое не чудовище. Надюшка, не задумываясь, ответила, что она и сама уже видит, но это ничего не значит. Чудовище, мол, перебралось под стол и теперь смотрит оттуда.

Я потыкал саблей под столом, покрытом скатертью, но оттуда тоже никто не вылез. Надюшка стояла рядом и переминалась с ноги на ногу. Долго она не выдержала. Потянула меня за руку, и мы, окончательно обогнув стол, отправились в коридор, куда выходит дверь ванной комнаты. Лишь когда я включил свет в ванной, Надюшка повеселела и юркнула внутрь, шёпотом попросив меня подождать её в коридоре.

Когда мы благополучно, не съеденные и даже не покусанные, вернулись в постель, Надюшка первым делом переложила свою подушку. До этого тётя Марина стелила нам «валетом». Надюшка бросила свою подушку рядом с моей, улеглась и доверчиво прижалась ко мне.

С того дня моей обязанностью стало сопровождать её по ночам в туалет и обратно. Взамен Надюшка подарила мне свою дружбу, чему я был очень рад, потому что она мне очень нравилась.

***

Когда прозвенел звонок с последнего урока, после которого в дверях класса образовалась неизбежная, как восход солнца, пробка из мальчишек, спешащих первыми попасть в гардероб и смыться из школы по важным и совершенно неотложным делам, Ирина Васильевна пальцем поманила к себе Сашу и напомнила ему, что сегодня пятница и по уговору он должен предъявить ей свой дневник.

Надюшка, держа за шиворот малорослого Мишу Смирнова, загоняла его пинками внутрь этой кучи, увеличивая тем и без того царивший там хаос. Она весело поглядывала на Сашу, ожидая, когда тот освободится и сможет принять участие в этом ежедневном развлечении.

Крикнув Надюшке, что его оставили, и чтобы она шла домой одна, Саша добавил:

— Только дождись, когда бандерлоги вырвутся на волю! Растопчут! Пропадёшь ни за грош!

Он отвернулся, обречённо вздохнул, порылся в портфеле, подал Ирине Васильевне свой дневник, после чего уселся напротив за первую парту, покорно ожидая, что его вчерашняя запись будет прочитана, он будет признан не состоявшимся, как писатель, и сделка будет расторгнута.

Как ни странно, но Ирине Васильевне понравилось. Она даже сказала напоследок:

— Ну что ж, я тобой довольна. Молодец! Продолжай в том же духе! В этот раз я тебе тему задавать не буду. Попробуй оглядеться вокруг. Наверняка рядом с тобой происходят интересные вещи. Если не увидишь ничего, попробуй описать что-нибудь, что тебя волнует. Ты, главное, пиши! Всё равно о чём. Чем больше и чаще ты будешь писать, тем легче тебе это будет впредь даваться и лучше получаться.

О войне и сиськах

20 сентября 1966 года

Подглядывать нехорошо!

Подглядывать нехорошо — это одна из заповедей мира взрослых. Легко говорить, если тебе шестьдесят, как дедушке Самвелу, который за уши тащил нас с Ашотом, его собственным внуком, от женской раздевалки на пляже в Ейске. Мы с мамой останавливались у него в доме в позапрошлом году. Сам-то он всё это видел, наверное, сто тысяч раз. У него, вон, целая куча сисястых невесток по дому крутится.

А вот моя закадычная подружка Надька Колокольцева сказала, что наш учитель физкультуры, Николай Степанович Чумак, пользуясь своим правом заходить в раздевалку к девочкам, подглядывает за ними. И ещё добавила, что он некоторых девочек трогает!

Я тогда валялся на тахте в нашей с мамой квартире, заложив ногу за ногу и закинув руки за голову, ещё потный и взъерошенный после нашей с Надюшкой беготни по квартире и, пялясь в потолок, громко рассуждал о несправедливостях взрослого мира.

Я говорил о том, что несправедливое наказание может легко нанести непоправимый вред детской психике и разрушает его как личность. Надюшка поддакивала и укладывала свои учебники и тетрадки по русскому и математике в портфель. Письменные мы с ней сделали ещё до того, как решили немного отдохнуть, а для этого поиграть в салки. Нам осталось только прочитать пару параграфов по истории.

— Я даже ничего не успел увидеть в этой чертовой раздевалке! — возмущался я, — Для этого нужно было улечься на землю и, вытянув шею, заглянуть в узкую щель, оставленную строителями между дощатой стеной и землёй.

Я никак не мог решиться, потому что в воздухе сильно пахло мочой, а в углу этого закутка лежала на земле кучка подсохшего человеческого дерьма. Ашот блестел своими чёрными глазами и убеждал меня не ссать. Я говорил ему, что не ссу, и что мне просто противно. Этот закуток местные, похоже, используют в качестве сортира. Ашот говорил, что это полная ерунда! Мол, мы потом всё равно идём купаться, а море любую грязь смоет.

Так мы с ним шёпотом препирались, пока нас не застукал дедушка Самвел. Он на этом пляже фотографом работает. Наверное, заметил, как мы с Ашотом нырнули в заросли позади этой чёртовой раздевалки!

Надюшка вполуха слушала эту увлекательную повесть, время от времени вставляя в мою речь своё любимое «извращенцы» или «извращенец», в зависимости от того, о ком шла речь. Про учителя физкультуры она упомянула вскользь, как бы про себя, но я аж подпрыгнул на тахте.

Вот это да! Чёрт возьми, я тоже хочу быть учителем физкультуры! Какой к чёрту пожарник?! Какой геолог?! Только учитель физкультуры! Замечательная профессия! Всё, решено! После окончания школы поступаю в физкультурный!

Для этого нужно всего-навсего записаться в какую-нибудь спортивную секцию, начать по утрам делать зарядку и обливаться холодной водой. Вот прямо с понедельника и начну! Нет, лучше с Нового года! Да, так гораздо надёжнее — это вам любой скажет!

О войне и сиськах

С письменными было покончено, и мы с Надюшкой устроились на маминой тахте с учебниками истории. Не люблю историю! Вот почему каждый раз после одной — максимум двух страниц из этого учебника, на меня нападает сонливость или, как сегодня, в голову лезут совершенно посторонние мысли?

Надюшка тоже заметила, что я сижу, тупо уставившись в одну и ту же страницу уже пять минут, и спросила о причинах. Я ответил ей, что у меня из головы не выходит подвиг лётчика Мересьева. На прошлой неделе я перечитал «Повесть о настоящем человеке» в третий или в четвёртый раз.

Я сказал, что представил себя на его месте. Лежу это я такой на койке полевого госпиталя. Чтобы предотвратить распространение начавшейся гангрены, мне по щиколотки ампутировали обе обмороженные ноги, и я только что отошёл от наркоза. У меня от невыносимой боли текут слёзы и сопли, а в проходе между моей и соседской койками стоит хорошенькая медсестра с классными сиськами и держит наготове шприц с морфием.

За спиной у неё ждёт своей очереди генерал в накинутом на широкие плечи белом халате. Он держит в руках красную, бархатную коробочку и почему-то почётную грамоту с барабаном и перекрещенными пионерскими горнами. Я откуда-то знаю, что лежит в той коробочке, и от этого знания у меня по спине пробегает холодок.

Сестра склоняется надо мной, а я гляжу на её сиськи, мужественно так киваю на соседнюю койку, на которой, весь замотанный бинтами, глухо стонет обгоревший танкист и говорю ей хрипловатым баритоном:

— Поставь ему, сестричка. Ему нужнее…

На этом месте Надюшка хмыкнула и включилась в игру. Она сказала, что можно было бы обойтись и без сестры с сиськами и без хриплого баритона. У тебя, говорит, свой голос нормальный. По поводу голоса я не стал спорить, а насчёт молоденькой медсестры возразил, сказав ей, что она ничего не понимает. Эта девушка символизирует собой то, за что дерутся мужчины на войне.

Надюшка не согласилась со мной. Она сказала, что мужчины на войне дерутся за Родину, а не за сиськи. Я, конечно, вынужден был согласиться, а она коварно так говорит, что, мол, в этом случае было бы правильнее, если бы шприц с морфием держала в руках какая-нибудь достойная пожилая женщина. Например, как на плакате «Родина мать зовёт!».

Я вспомнил тот плакат и ту суровую тётеньку, немного подумал над предложением Надюшки, и ответил ей. Сказал, что она, конечно, права, но всё же лучше было бы, если бы шприц в руках держала молодая и красивая девушка. Это, мол, символизирует красоту и молодость мира. И продолжение жизни тоже символизирует…

Надюшка ехидно спросила:

— И сиськи тоже символизируют?

Я упрямо подтвердил, что да, и сиськи тоже! Они тоже символизируют красоту мира. Надюшка кивнула и коварно предложила:

— Тогда пусть у неё будут сиськи, как у тёти Клавы из школьного буфета! Она тоже очень молодая. Ей ещё двадцати пяти нету.

У меня перед глазами появилась тётя Клава, и тут я дал слабину.

— Ладно, — говорю, — без медсестры, действительно, можно обойтись. Сдалась нам эта медсестра! Ну её совсем!

Мы оба затихли. Надюшка торжествовала очередную победу, а я раздумывал над тем, что она, конечно же, права. На той войне воевали не только красивые и молодые. Всякие воевали.

Вон, например, дядя Толя, безногий инвалид из соседнего с Надюшкиным подъезда. Красив ли он? Да нет, конечно! Особенно, когда напьётся и выбирается со своей гармошкой во двор. Ему даже из окон соседи орут, чтобы он потише пел. Но когда он на 9 мая побреется, наденет старенькую, выцветшую до белизны гимнастёрку, всю звенящую от орденов и медалей и выезжает на своей тележке на проспект, ему даже полковники честь отдают! Сам видел.

От этих мыслей картинка, которую я себе нарисовал, совершенно переменилась. На ней уже не было ни медсестры, ни генерала с коробочкой, а были только ампутированные ноги и боль. Слезы и сопли, впрочем, тоже остались. И танкист никуда не делся. Лежал на соседней койке и глухо стонал.

И тут я испугался. Я не чувствовал своих ног! Совсем! Резко усевшись, я схватился за лодыжки. Уф… Нет, показалось! Всё на месте!

Надюшка вежливо спросила меня, чего это я хватаюсь за ноги, а я процедил сквозь зубы, что у меня начались фантомные боли в ампутированных ногах. Она треснула меня по затылку своим учебником, обозвала дураком, и заявила, что фантомные боли могут возникнуть только у тех, у кого и в самом деле что-то ампутировали.

Я возразил на это, сказав, что, как известно, фантомные боли возникают в мозге человека, и если человек в состоянии представить себе, что ему ампутировали ноги, то он также в состоянии представить, что у него возникли фантомные боли. А если кто-то не в состоянии этого сделать, то он может спокойно заткнуться и читать дальше свой растрёпанный учебник истории.

Такого оскорбления Надюшка вынести, конечно же, не смогла и кошкой кинулась на меня сзади. Случилось сражение, в котором победителя не было, потому что мы оба выдохлись гораздо раньше. Когда мы, тяжело дыша, красные и взъерошенные снова лежали рядом на кушетке, Надюшка неожиданно спросила:

— Слушай, а почему все мальчишки постоянно только и думают, что о сиськах? Что в них такого…. - она замолчала, подбирая слово. — Почему они для вас… э-э-э… так важны?

— Ты не понимаешь…. - начал было я, но она тут же перебила.

— Если ты снова начнёшь про красоту мира, я тебя опять тресну по башке учебником! И если он при этом развалится, то ты будешь в этом виноват, ясно? И склеивать его придётся тебе!

— Ладно, — согласился я, — тогда просто потому, что это красиво!

— Чем больше, тем красивее? — не отставала она.

— Не-е-е… — неуверенно протянул я, — Не знаю… Мне, например, нравятся не очень большие. Например, такие, как у твоей мамы. Или, как у Наташи, маленькие.

— Почему?

— Ну откуда я знаю, почему? Красиво и всё! Вот, скажи, какая картина в Третьяковке понравилась тебе больше всех?

— Царевна лебедь. — быстро ответила она.

— Хм, ладно… Это неудачный пример. Мне она тоже больше других нравится. Кстати, вот у неё маленькие сиськи! Может поэтому мне и в жизни маленькие нравятся?

— Не ври! На той картине она стоит так, что её грудь вовсе не видно! Врубель писал её со спины! Я хорошо помню.

— Ну, ладно, пусть не видно! Но я всё равно думаю, что у неё маленькие сиськи, потому что иначе она бы мне не понравилась! И, вообще, не обязательно видеть весь предмет, чтобы получить о нём представление!

— Жалко, что у меня пока не растут, — вздохнула Надюшка, помолчав.

Я попытался утешить подругу.

— Не переживай! На следующий год обязательно что-нибудь появится. У Наташки вон в прошлом году тоже ничего не было, а сейчас, посмотри, как красиво!

— Да, мама тоже говорит, что нужно ещё годик — другой потерпеть, а потом, говорит, так попрёт, что лифчики покупать замучаемся!

— Стесняться меня станешь…. - вздохнул я.

— Тебя? С чего бы это? — удивилась Надюшка.

— Ну не знаю… Наташа, вон, тоже до осени никого не стеснялась, а теперь ходит, ни на кого глаз не поднимает. Сиськи появились, поправилась немного, вот и стесняется своей красоты!

— Ты ей тоже нравишься. Она мне говорила.

— Да ну! — настала моя очередь удивляться.

— Точно! А ты разве не замечал?

— Что я должен был замечать?

— Ну, как она на тебя смотрит.

— А как она на меня смотрит?

— Тьфу, дурак! — разозлилась Надюшка, — Иди ты к черту! Ты, Сашка, иногда таким тупым делаешься, что просто сил нет терпеть! Так и треснула бы тебя чем-нибудь! Если не веришь, сам её спроси!

О пользе порки

21 сентября 1966 года

Всю неделю не происходило ровным счётом ничего интересного, и тогда я вспомнил о предложении училки описать что-нибудь такое, что меня сильно волнует. Ну что может волновать пацана моего возраста сильнее, чем угроза наказания или само наказание?

Этой весной сидели мы как-то с Серёжкой на ящиках у нас на чердаке и с уважением рассматривали бледную и тощую задницу Валерки, третьего нашего друга. На ней пламенели свежие следы от ремня, подсчётом которых мы с Серёжкой как раз и занимались. У нас всё время выходило шесть, а Валерка горячился и настаивал на том, что их там должно быть семь.

Из уважения к другу, не предавшему товарищей, то есть нас с Серёгой, мы в конце концов согласились, что да, — пусть будет семь! Вчера мать почуяла от него запах табака и пожаловалась отцу. Украденные Валеркой у отца папиросы мы курили втроём, но застукали его одного и, соответственно, влетело ему одному.

В отличии от нас с Валеркой, Серёжку совсем не пороли. Ну почти совсем… Только однажды я стал свидетелем того, как дядя Гриша — так зовут Серёжкиного папу — рассвирепел и Серёжке тоже попало. Это случилось чуть раньше. Где-то в конце января или в феврале. Не помню точно…

В тот день Серёжка с родителями отправились погулять на высоком, обрывистом берегу бухты Нагаево и, как обычно, прихватили с собой меня. Взрослые углубились в свой разговор и перестали обращать на нас внимания, а мы с Серым затеяли на спор кататься вниз с обрыва на обломках толстого, белого, прочного, как пенопласт, наста. Соревновались мы в том, чей кусок наста выдержит дольше.

Заметила нас тётя Ляля, Серёжкина мать. Она махнула нам, подзывая к себе, когда мы в очередной раз показались на краю обрыва.

Они оба, видимо, сильно перепугались, потому что, когда мы подошли, дядя Гриша, не произнеся ни слова, яростно сопя, выдрал торчащий из снега случайный кусок электрического провода, моментально скрутил его винтом и, схватив Серёжку за шиворот, начал его пороть.

Когда я смело встал на защиту друга и пискнул: "Вы не имеете права…" — дядя Гриша яростно отшвырнул от себя Серёжку, отчего тот кубарем полетел в ближайший сугроб, и переключился на меня. Я тут же позабыл — на что там дядя Гриша не имеет права.

По сравнению с ремнём по голой жопе, когда орешь от боли, а не от того, что правила игры такие, когда наказуемый орёт, давая понять, что он уже давно осознал всю глубину своего падения и дальнейшее продолжение порки — это просто бессмысленная трата сил и нервов, выглядели эти удары по толстой шубе просто смехотворно!

Электрический провод свистел в воздухе, дядя Гриша рычал что-то неразборчивое, слышались громкие хлопки провода по спине, но воспитательный эффект оставался на нуле. Ватной подушкой и то было бы больнее!

Я, понятное дело, предупредительно орал в нужных местах, чтобы не нарушать гармонию самого процесса, но думал при этом только о том, чтобы не забыть позже расспросить Серёжку, из предосторожности не вылезавшего из своего сугроба, как всё это выглядело со стороны.

— Шикарно выглядело! — подтвердил он, не отрывая взгляда от рук Валерки, который тупым перочинным ножичком чистил свою рогатку, приводя её в товарный вид.

Валерка договорился с одним пацаном из соседнего двора обменять её на две порнографические карточки, выполненные в виде миниатюрных игральных карт. Пацан этот сильно хотел заполучить Валеркину рогатку, хорошо известную в наших трёх дворах, поэтому великодушно разрешил выбрать две любые карты из колоды.

Мы с Серёжкой считали, что Валерка сильно продешевил. Рогатка у него действительно превосходная — это всем хорошо известно. Даже не понятно, как из таких кривых рук, как руки Валерки, могло выйти такое совершенство? А карточки… Видели мы их. Мельком, но видели. Разглядеть на них что-либо было столь же трудно, как читать пятую — «слепую» — копию машинописной страницы.

Да и тётки на них были изображены какие-то жуткие. Обе толстые, весь низ живота, от промежности и до пупка, покрыт буйным, вьющимся волосом, а сверху свисают две огромные, как арбузы, сиськи. Ну чистые вурдалачки! У меня мороз по спине пробежал, когда я их в руках у того пацана увидел. Если бы в уголках этих карт не стояли буквы "Д", означающие, что мы видим именно дам, то я бы и не знал, что думать.

— Шикарно выглядело! Вы оба скачете по снегу, ты орёшь, как резаный, над вами облако пыли из твоей шубы. Короче, бой быков! Коррида! — оживился Серёга.

Он перевёл взгляд на мою шубу.

— Слушай, а откуда в ней столько пыли?

— А я почём знаю? — ответил я, вежливо улыбаясь. — Никогда такой фигнёй не интересовался.

И тут до меня кое-что дошло! Я даже хлопнул себя по лбу:

— А-а-а! Так вот, оказывается, в чём дело!… Вот почему мамка меня сегодня утром похвалила. Говорит, я опрятным становлюсь, взрослеть, значит, начал! Это она, наверно, подумала, что я шубу по собственной инициативе выколотил! Ты дяде Грише передай, что я его благодарю.

— Передам.

— Нет, знаешь, ты не говори, что я его за шубу благодарю, а то он ещё не так поймёт. Взрослые — они как-то странно всё воспринимают. Скажи — я благодарю его за науку! Да, именно так! И он доволен будет, и я в долгу не останусь.

— Хорошо, так и передам.

Валерка оторвал глаза от рогатки, тоже посмотрел на мою шубу и хмуро сказал:

— А я вообще иногда пугаюсь, если его в этой шубе встречаю, когда он к себе домой по лестнице карабкается. Особенно, если на этаже темно и лица не видно. Молчит, пыхтит и карабкается… Б-р-р… Страшно! На лешего похож.

Не сговариваясь, мы три раза плюнули через левое плечо, после чего я возразил:

— Дураки вы сущеглупые! Это обычная крашенная овчина, только краска выцвела немного неровно. Я вам уже сто раз объяснял! Неужели так трудно запомнить? А чтобы по темноте не лазить, не нужно в собственном подъезде по лампочкам из рогатки лупить. Для этого, слава Богу, другие подъезды имеются. Серёгу тоже раздражает твоё упрямство. Правда же, Серёга?

Серёжка неопределённо хмыкнул, а я продолжил:

— Тебе, Валерка, в прошлом году, когда гланды удаляли, наверно, по ошибке и часть мозга ампутировали. Он где-то там рядом с гландами. Маленький такой, на грецкий орех похож. Я в энциклопедии картинку видел. Знаешь, я бы на твоём месте жалобу в министерство здравоохранения написал, чтобы этих врачей квартальных премии лишили. Ты попроси Серёжкину мать помочь жалобу грамотно составить. Она же у него врачиха. Я бы сам в качестве диагноза написал — «частичная утеря мозга», но для министерства придётся на латыни формулировать. Она тебе поможет, ты ведь сильно пострадавший.

— Какие мы дураки? — с интересом переспросил Валерка, пропустив мимо ушей мои слова про лампочки и гланды.

— Сущеглупые.

— Слушай, ты мне это запиши. Красивое слово, нужно запомнить.

Он задумчиво посмотрел на свою рогатку, сдул с неё какую-то несуществующую пылинку, поднял на нас глаза и снисходительно обронил:

— Вообще-то, ваши родичи и понятия не имеют, что такое правильная порка.

Валерка самый старший в нашей компании, поэтому иногда позволяет себе смотреть на нас вот так — немного свысока. Мы оба с интересом уставились на него, ожидая продолжения, но Валерка замолчал и снова занялся рогаткой. Серёга не выдержал первым и спросил:

— Ну и что же это такое по-твоему?

— Настоящая порка должна начинаться с психологической подготовки, — выговорив трудное слово, Валерка со значением посмотрел на нас.

Он любит красивые и сложные слова. Это его пунктик, и мы с Серёгой с пониманием относимся к этой его слабости. Плохо то, что новые для себя слова Валерка иногда, для тренировки, вставляет куда попало. Помня об этом, Серёжка на всякий случай переспросил:

— Может, «с психической подготовки»?

— Можно начать и с психической… — легко согласился Валерка. — Тоже должно неплохо получиться…

Он вздохнул, прежде чем продолжить.

— Мой отец, к примеру, всегда сначала топает ногами и пучит глаза. Они у него от этого кровью наливаются. Знаете, как страшно?…

Он помолчал, видимо, вспоминая последнюю порку, и продолжил:

— Потом следует что-нибудь крикнуть, да погромче. Я помню, когда он впервые заорал на меня: «Убью, сволочь!» — то чуть не обделался от страха. Это уже после я привык. Сюда же входит яростное выдёргивание ремня из брюк, потом погоня за жертвой. Потом её валят на пол, вытряхивают из штанов, да так, чтобы пуговицы по всей квартире брызнули. И только после всего этого начинается собственно порка.

— Подумаешь, прилетело ему пару раз по толстой шубе! — Валерка презрительно фыркнул. — Ты наверняка даже не почувствовал ничего.

— Почему это не почувствовал? — запротестовал я. — Очень даже почувствовал! Я почувствовал, как грубо попирается моё человеческое достоинство! Не знаю даже, как мне с этим дальше жить.

Друзья на мои слова только презрительно усмехнулись. Валеркина семья живёт на последнем этаже нашего подъезда. Наши с Серёжкой квартиры располагаются этажом ниже. Звукоизоляция в доме приличная, все так говорят, но тем не менее от воплей Валеркиного отца, когда он проводит свою «психологическую подготовку», у нас обоих стынет кровь в жилах.

Мы с Серёгой помолчали, прокручивая в головах только что описанный сценарий, переглянулись и он, почёсывая за ухом пригревшегося у него на коленях блохастого котёнка, сочувственно спросил:

— Слушай, а чего он тебя так зверски лупит?

— Зверски? — удивился Валерка. — Да, брось ты! Папка у меня, вообще-то, добрый. Просто у него такое расстройство. Мамка говорит, что он с войны вернулся психологически надломленным, и его до сих пор ещё не отпустило. И ещё она говорит, что он очень впечатлительный.

Я немного подумал над его словами и сказал:

— Я бы на твоём месте не менял рогатку. Если он у тебя такой впечатлительный, представь себе, что будет, если он эти фотки случайно найдёт и тех чудовищ на них увидит? Что, если он из-за этого окончательно психологически сломается и, находясь под впечатлением, тебя в окно выбросит. Я, к примеру, когда эти два мичуринских гибрида увидел, тоже сильно психологически надломился и уже никогда, наверно, не стану прежним. Ты не забыл, что вы живёте на пятом этаже? Нам с Серёгой будет тебя не хватать, поверь!

Серёга заржал, а Валерка усмехнулся:

— Не бэ! Что я, дурак, что ли, их дома хранить? Я их здесь, на чердаке, припрячу. А хочешь, я их тебе отдам?

Валерка оживился. Видно было, что идея ему понравилась.

— Пусть у тебя дома хранятся, а мы с Серёгой будем к тебе приходить и смотреть, а?

Я только покрутил пальцем у виска.

— Ты, Валерка, завтра сбегай в ту больницу и спроси, может быть они ещё не выбросили мозги вместе с гландами на помойку. Вдруг ещё можно назад пришить? А если скажут, что выбросили, сходи и сам в той помойке поройся. Может быть, чайки его ещё не склевали. Гланды не бери, бери только мозг! Смотри, не перепутай! Если забыл, как гланды выглядят, сейчас тебе Серёга покажет. Они у него ещё на месте.

— Серёга, открой рот пошире! — обратился я к приятелю, — Сейчас этот придурок будет твои гланды изучать. Заодно пусть посмотрит, что происходит с зубами от слишком частого употребления шоколадных конфет. В профилактических целях!

Серёга открыл рот, но не широко, и спросил Валерку:

— Слушай, ты не помнишь, когда мы этому балаболу последний раз снег за шиворот заталкивали? Мне кажется пришло время повторить. Как вы полагаете, коллега?

«Как вы полагаете, коллега?» — Нет, вы слышали это? Мы с Валеркой грустно переглянулись. Вот умеют же некоторые красиво и культурно выражаться! Регулярное и правильное воспитание да ещё и в полной семье — его ничем не заменишь!

Правда и материться Серёга умеет, как никто другой. Он в этом деле просто виртуоз! Сам Паганини, наверное, так не смог бы! Я такой красивый мат только один раз в жизни слышал. Это было, когда в порту один грузчик себе на ноги железный ящик с мороженной треской уронил. Я своими глазами видел, как от его воплей чайки с неба в море камнем падали. Тоже впечатлительные, наверно, как Валеркин папаша.

Валерка вздохнул:

— Это ты Серёга потому такой нетерпеливый, что тебя дома никто не цепляет. У тебя закалки нет. Попробовал бы ты хоть недельку пожить с такой выдергой, как моя сеструха, так тебе бы Сашка образцом деликатности, — снова этот значительный взгляд в нашу сторону, — и вежливости показался.

Я счёл за благо больше не цеплять их. Они оба лбы здоровые. Серёга на год старше меня, а Валерка почти на два, но почему-то заповедь «не обижать маленьких и слабых» усвоили ещё не вполне твердо.

С тех пор я точно знаю одно, — если хочешь наказать пацана, одетого в толстую шубу, за то что он катается на кусках снежного наста с 50-метрового обрыва, не стоит тратить время на глупые эксперименты с ремнём или электрическим проводом. Пусть провод даже будет скручен вдвое. Нужно сразу браться за штакетник. Это гораздо убедительнее.

Предложение дружбы

17 октября 1966 года

Сегодня на английском мне сзади передали записку со следующим содержанием: «Давай дружить?» Покрутив головой, я тут же обнаружил отправителя, точнее, отправительницу. Катя Петрова, её парта была в соседнем ряду сзади, в упор, не мигая смотрела на меня и едва заметно кивала.

Я отвернулся к доске и также едва заметно отрицательно покачал головой, считая дело законченным, но Катя так не считала. На перемене, когда класс опустел, она подошла ко мне и уселась на соседнюю парту через проход. Надюшка уже предупреждала, что я Петровой нравлюсь, поэтому я не был очень-то удивлён запиской.

Болтая ногами в тупоносых красных туфельках, надетых на натянутые поверх чёрных рейтуз белые шерстяные носочки, Катя некоторое время молча наблюдала за тем, чем я занимаюсь. От этого взгляда я чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому через некоторое время поднял голову от книги, которую пытался читать, и с вызовом уставился на неё.

— Почему? — безо всякого смущения спросила она.

— Я уже дружу с одной девочкой, — нагло соврал я.

— С Надькой что ли? — презрительно фыркнула Катя и пересела на мою парту.

Катя гордилась своей фигурой. После летних каникул она принесла с собой из дома небольшие титечки. Первая из девочек нашего класса! Именно титечки, потому что сиськами эти маленькие холмики назвать было ещё никак нельзя. Но всё равно, это стало поводом для разговоров среди мальчишек уже после первого урока физкультуры. Кстати, и попка её тоже сделалась выше всяких похвал — кругленькая такая и выпуклая.

Вообще, она у нас симпатичная. Высокая, с красивой фигуркой. Правильной формы овальное лицо, в обрамлении тёмных, волнистых волос до плеч, большие, карие глаза, красивые брови и густые ресницы. Что ещё надо, чтобы считаться симпатичной, особенно, если у тебя к тому же имеются титьки?

Я пожал плечами:

— Нет, не с Надькой. Точнее, с Надькой тоже, но это по-другому. Ты же знаешь, мы с ней просто друзья.

— А с кем тогда?

Я начал злиться. Нет, правда, какое её дело?

— Моё сердце занято другой! Отстань, Петрова! — почему-то в классе никто не звал её по имени. Только по фамилии. Может потому что два года назад к нам в класс пришла маленькая Катя Милованова, и имя Катя таинственным образом перешло от Петровой к ней?

Катя фыркнула:

— Вот, всегда ты так, Сашка! С тобой серьёзно говоришь, а ты кривляешься! Скажи просто, что боишься!

— Чего это я боюсь? — удивился я.

— Не притворяйся! С девочками по-настоящему дружить боишься, вот что!

Я пожалел, что Надюшка, где-то носится. Даже досюда доносился из коридора её смех. Ну что ж, придётся отбиваться в одиночку.

— Слушай, Петрова, — печальным голосом начал я, — ты очень красивая девочка! Глазки, коленки — всё такое!

Катя усмехнулась, не чуя подвох. Тяжело вздохнув, я закончил фразу.

— Но ты — дура! — Катя сердито пнула меня ногой, которой по-прежнему болтала в воздухе.

— Ну, подумай сама, — потирая бедро, в которое она попала, продолжил я, — если я говорю, что с кем-то дружу, но не называю при этом имени, значит у меня есть причины это скрывать, понимаешь? Ты, если не понимаешь, скажи! Я тебе красивую и понятную картинку нарисую.

"Язык мой — враг мой! Можно было бы про картинку и промолчать. — подумал я почёсывая голову, по которойКатя, рассердившись, шарахнула моим же учебником английского языка."

Хорошо, что в этот момент прозвенел звонок и цвет нашего класса, растрёпанный, помятый и местами почему-то даже пыльный, вновь повалил из коридора в класс.

Взгляд, которым меня наградила напоследок Катя, не предвещал ничего доброго. Она не собиралась отступать и сдаваться, вот о чём говорил этот взгляд!

По дороге из школы домой я рассказал Надюшке об этом эпизоде и спросил её совета,

— Как ты думаешь, если бы я сказал, что дружу с Наташей, как на это посмотрела бы сама Наташа?

Надюшка пожала плечами:

— Не знаю. Хочешь, я её спрошу? Или сам спроси, когда она из школы вернётся.

***

Услышав от Сашки про Петрову, Надюшка встревожилась. Вечером, когда мама улеглась спать, она перебралась в кровать сестры, растолкала её и передала ей его рассказ. Наташа прикрыла рот ладошкой, зевнула и спросила:

— Ну и что?

— Как, что? Ты что, совсем дура? Я же знаю, что он тебе нравится! Он сегодня Катьке отказал, но она не отстанет, я её знаю. И всё, пропал Сашка! Я же вижу, как он на неё поглядывает!

— Ну, а я-то что могу сделать?

— Вот дура! Предложи ему свою дружбу! Не жди, пока поздно станет. Если он хоть раз придёт к Катьке домой, мы с тобой его больше не увидим! Покажет ему сиську и готово дело! А ты Сашке между прочим очень нравишься! Он мне сам говорил. И сиськи у тебя побольше, чем у Петровой будут. И вообще, ты в сто раз лучше её!

— А чего же он тогда на меня совсем не смотрит? В прошлом году мы с ним ещё нормально общались, а с 1-го сентября — как отрезало.

— Стесняется он! Говорит, ты такая красивая стала, что страшно смотреть! Понимаешь?

— Хм, взял бы и предложил дружить! Я бы с радостью…

— Не жди, не предложит! Ты что, Сашку не знаешь? Он же застенчивый. Он со мной легко себя чувствует, а тебя стесняется… Давай придём к нему домой, когда его мама на работе, заберёмся втроём на тахту в спальне. Я попрошу его что-нибудь рассказать, а потом как бы усну, чтобы вам не мешать. Ты не теряйся, предложи ему дружить. Он не откажется, вот увидишь!

— Думаешь получится?

— Да, конечно, получится!

Сказочник

7 апреля 1967 года

Пару лет назад Надюшка придумала новую игру. Суть её заключалась в изменении сюжетов знакомых сказок таким образом, чтобы вышло смешно, или чтобы концовка получилась другой.

Как и все игры, эта тоже порой заканчивалась слезами. Так, например, случилось, когда я, в очередной раз рассказывая известную сказку о Красной Шапочке, сделал Волка очень благородным и добрым. Он нёс Бабушке — своей доброй знакомой, горшочек свежего ежевичного варенья, а простодушные охотники, по наущению глуповатой Красной Шапочки всадили ему в бок два заряда картечи.

Бедный, добрый Волк тихо умирал на больничной койке в окружении любящих и скорбящих детей и внуков, после того как хирурги вместе с картечью удалили ему 34 метра кишок. Красная Шапочка упорно таскала ему чёрствые пирожки с луком и с яйцом, которые ему были категорически противопоказаны, и нудно просила у родственников прощения за трагическую ошибку.

Первой, как обычно, захлюпала носом Наташка. Потом её подхватила Надюшка. Я мужественно держался, но у меня тоже пощипывало в носу. Надюшка сквозь слёзы выдавила:

— Вот, дура! Пирожки с луком и яйцом — больному чел… то есть Волку! Бе-е-е! — после чего поток слёз усилился.

С этими пирожками была связана другая история, бывшая к тому времени ещё была свежей в нашей памяти, но о ней как-нибудь в другой раз. Пришлось срочно спасать положение.

— Чего вы ревёте? Сказка ещё не закончилась!

И тут в сказке появляется молодой Ворон из далёкой и таинственной страны под названием Древняя Русь, в которой живут Змей Горыныч и великан Святогор. Ворону в этой больнице лечили камни в почках. Он вошёл в положение убитых горем родственников, вышел на больничное крыльцо и взмахнул могучими крыльями. Когда через час он вернулся, к его шее была привязана бутылочка!

— С мёртвой водой! — шёпотом завопила Надюшка.

— Да, с мёртвой водой! — торжественно подтвердил я.

Умирающего волка обработали содержимым бутылочки, и уже на следующий день он мог сидеть в постели и пить сваренный из пяти куропаток крепкий бульон. Вкусная штука! Я как-то раз пробовал. Заканчивалась сказка наставлением молодой волчицы своим волчатам:

— Никогда не подходите в лесу к незнакомым девочкам! Это может быть очень опасным!

Дослушав сказку, сёстры, утерев носы, быстро сошлись во мнении, что я извращенец и дурак, и поклялись друг другу никогда — слышите? — никогда в жизни не просить меня рассказывать им сказки на ночь. Ага, как же! Уже вечером следующего дня они нарушили свою клятву. Легко всё же девчонки относятся к таким серьёзным вещам, как клятвы.

Извращенец было дежурным ругательством у Надюшки. А что, мне нравится! Слово красивое и не обидное. Длинное и не очень понятно, что обозначающее.

Кстати, на следующий день вечером, когда мы все сидели за столом и ужинали, Надюшка не выдержала и нажаловалась на меня матери. Тётя Марина, выслушав краткое изложение той печальной сказки, поперхнулась супом и раскашлялась так, что нам с Наташкой пришлось колотить её по спине. Потом она долго и звонко смеялась и, лишь успокоившись, высказала своё мнение.

Она считала, что игра эта правильная, и что, играя в неё, мы развиваем своё воображение и расширяем кругозор. Это было не очень понятно, особенно про кругозор, но авторитет тёти Марины в семье был незыблем, как скала, поэтому мы просто пожали плечами и снова уткнулись в свои тарелки…

***

Сама Надюшке быстро охладела к этой игре, что было, в общем-то, не удивительно. Она начинала скучать, если приходилось долго раздумывать над чем-нибудь. Она любила слушать сказки, а не придумывать их самой, а мне игра понравилась. Уже давно, с тех пор, как тётя Марина перестала читать дочерям сказки на ночь, эта обязанность перешла ко мне.

Я рано научился читать. Мама утверждает, что уже с трёх лет. Может быть, не помню… У меня хорошая память, и я перечитал все сборники сказок, который попадались мне в руки и, наверно, мог бы по памяти рассказывать их часами.

Это были и русские народные, и корейские сказки, сборник которых, переведённый на русский язык, стоял у нас дома в шкафу. Мифы и легенды древней Греции только назывались так, а на самом деле были обыкновенными сказками. Вообще, мама жаловалась тёте Марине, что я совершенно неразборчив в выборе книг, и сметаю их, как бульдозер, которому всё равно что сгребать — снег, землю или мусор.

Последний шедевр, который попался мне в руки, были сказки «Тысячи и одной ночи». Их приобрёл в каком-то закрытом для простых смертных распределителе отец моего друга Серёжки, большой партийный начальник. Эти сказки нам было запрещено трогать, потому что по мнению тёти Ляли, Серёжкиной матери, они были чересчур уж взрослыми, но именно поэтому мы их и штудировали последние два месяца, как только предоставлялась такая возможность. А нужно ключ от книжного шкафа получше прятать!

Одна из этих сказок нам с Серёжкой понравилась больше других. Мы перечитывали её, наверно, раз десять. Это была сказка про принцессу, дочь султана, и мальчика раба.

Вчера вечером, в очередной раз переехав к тёте Марине со своим скарбом (мама в пожарном порядке умчалась в командировку на Чукотку. У них там какое-то очередное ЧП), я случайно проболтался Надюшке про неё. Мы с ней дрались подушками, и настал момент, когда она, чувствуя, что по очкам проигрывает, кинулась в рукопашную, где силы наши были примерно равны. Мы барахтались на её кровати и Надюшке удалось забраться на меня верхом. Тогда я, давясь от смеха, сказал, что вот так — сидя на мне верхом — она может лишиться невинности, как её лишилась одна принцесса из сказок Шехерезады.

Про Шехерезаду Надюшка ещё не слышала, поэтому тут же захотела послушать эту сказку. Когда я закончил короткий пересказ, она сказала, что Наташке тоже будет интересно. Вот так и вышло, что я вечером лежал на спине, а на моих ногах покоились две пары голых ножек, которые придавали этому, и без того очень эротичному рассказу, дополнительную привлекательность. Ну, по крайней мере, для меня…

Раньше, когда мы были помладше, я, как рассказчик, всегда располагался на почётном месте, посередине. Подбив подушку повыше, я полулежал, а девочки устраивались по обе стороны от меня на животах, подпирали кулачками подбородки и слушали, глядя на меня снизу вверх.

Бывало, мы так и засыпали — втроём в одной кровати — и тётя Марина утром разгоняла наш, как она его называла, «клуб любителей сказки». Наташка шла досыпать в свою кровать, а мы с Надюшкой плелись умываться, завтракать и собираться в школу.

Потом мы подросли, и нам стало тесно втроём в одной кровати. Выход из положения нашла, как обычно, Надюшка. Девочки усаживались спинами к стенке, подкладывая под них подушки, чтобы не было холодно, а ноги перебрасывали через меня. Я, при этом, сидел или полулежал и шёпотом, непременно шёпотом! таково было непременное требование тёти Марины, рассказывал свои сказки. Тётя Марина была не против и окрестила эти посиделки «вечерней культурной программой».

***

Сегодня я рассказывал ещё тише обычного, потому что Надюша, услышав этот рассказ днём, категорически заявила, что если мама узнает, что я рассказываю ТАКИЕ сказки, она поотрывает головы всем — и рассказчику, и слушательницам.

Если днём я пересказывал Надюшке эту сказку почти в том же виде, в котором прочитал её сам, то, пересказывая её во второй раз, я позволил себе несколько отступить от авторского текста и добавить немного красок в детали. Мне казалось, что автор случайно забыл упомянуть о некоторых вещах. Так возникли «юные перси с розовыми сосцами», «восставший жезл любви», «крик сладострастия и боли утраченной невинности», и «пятно девственной крови на белых шальварах».

— Шароварах, — машинально поправила меня Надюшка.

— Не-а. Это у нас шаровары, а в Персии они назывались шальварами. Так в книге написано.

— Ладно, пусть шальвары, только этого всё равно не могло случиться, — упорствовала Надюшка. — Они же оба были одеты, правильно? Не играли же они голыми? Рядом ведь были взрослые, и они оба уже большими были.

— Ну, да. И что?

— А то! Как тогда могла принцесса потерять невинность, если они оба одеты были? Сам подумай!

— А помнишь, прошлым летом моя мама показала фокус со своим шелковым платком? Мы все вместе на пляж ходили в тот день, помнишь?

— Это когда она на спор пропустила его через своё обручальное кольцо? Ну помню, и что с того?

— А то, что шальвары тоже шились из тончайшего шелка! Вот и думай!

Здесь вмешалась Наташа, которая прервала наш спор, громко шепнув:

— Отстань ты от него! Пусть дальше рассказывает.

Но Надюшка не была бы Надюшкой, если бы не попыталась оставить последнее слово за собой:

— Вот интересно, а что такое сладострастие? Я иногда слышу — сладострастие, сладострастие, а что это такое никто не знает.

Наташа тоже не знала, поэтому отвечать пришлось мне:

— В словаре написано, что это чувство сильного удовольствия.

— А-а-а, понятно! — вдруг оживилась Надюшка. — Это, наверно, как если идёшь с мамой по зоопарку, и в одной руке у тебя эскимо, а в другой сахарная вата!

— Не, — возразил я, — этого недостаточно. Нужно ещё, чтобы к одной руке был привязан голубой воздушный шарик, к другой красный, а в кармашке фартучка лежал билет на карусели. Вот тогда будет полное сладострастие!

Мы вполголоса посмеялись, и я продолжил рассказ. То предложение автора, в котором он упоминает о том, что мальчишку раба оскопили, я развернул в полноценный рассказ о кровавой хирургической операции без наркоза, которую главный евнух провёл лично своим кривым ножом, после чего мальчик долго болел и чуть не умер от заражения крови.

Когда он всё же выздоровел, его сослали на конюшни, где ему пришлось до конца своих дней вывозить лошадиный и верблюжий навоз в грязной тачке, и он никогда больше не видел женщин. У него вылезли все волосы, кроме небольших кустиков над ушами, голос стал тонким, как у певца Козловского, а кожа сделалась жёлтой и морщинистой.

Видимо, я немного переборщил с деталями, потому что, когда закончил, Наташа вздохнула и сказала, что сказка очень печальная. Надюшка успокоила её. Сказала, что я, как обычно, всё наврал, и что днём я ей рассказывал эту сказку совершенно по-другому, и что на самом деле всё закончилось не столь грустно.

Брусничное варенье

8 апреля 1967 года

— Варенья хочется… — мечтательно вздохнула Надюшка, шагая рядом со мной. Мы с ней возвращались из школы.

— Да, было бы неплохо… — протянул я, погружённый в свои мысли.

Почему-то весь сегодняшний день я был несобранным и заработал два замечания — от географички и от Ирины Васильевны. Географичка даже излила свой гнев в моём дневнике. Завела бы себе свой собственный и писала там своими дурацкими красными чернилами всё, что ей вздумается! Объясняйся теперь с тётей Мариной!…

— Варенья хочется! — с нажимом повторила Надюшка и врезала мне портфелем по спине, чтобы я побыстрее осознал, как сильно ей хочется варенья.

— Варенья? — я посмотрел в голубое весеннее небо, услышал бульканье ручейка подо льдом и весёлое чириканье воробьёв и понял, что сегодня мне тоже очень не хватает варенья.

Мы остановились, посмотрели друг на друга и полезли в карманы. Варенье без свежего, желательно тёплого хлеба — это кулинарное недоразумение. Нужен был хлеб! А для этого нужны были деньги и довольно много. Целых 22 копейки!

На целую буханку у нас не хватало двух копеек, и я уже хотел было предложить Надюшке купить половинку, но тут она вспомнила:

— Слушай, помнишь, ты говорил как-то, что у тебя дырка в кармане? Тебе тогда мать дала пятнадцать копеек на кино и на газировку, а ты сказал, что купил только билет за десять копеек, а на газировку у тебя уже не осталось. Ты говорил, что потерял сдачу. Может они у тебя просто за подкладку завалились?

Мы тут же начали проверять. Я ощупывал подкладку своего пальто спереди, а Надюшка сзади. Я всегда говорил, что она везучая. Вот и сейчас сзади раздался её торжествующий вопль:

— Есть! Нашла! Три или даже целых пять копеек!

Насчёт пяти я всё же сомневался. Я уже давно смирился с потерей тех пяти копеек. Мы с Серёгой в тот день ходили смотреть «Кавказскую пленницу». Серёжке родители вообще ничего не дают. Свои десять копеек он на завтраках сэкономил. Если бы всё было так просто, то почему мы с ним в тот день сами не догадались за подкладкой посмотреть? Нет, не может такого быть! Скорее всего это какая-нибудь другая монетка…

Надюшка быстро перегнала находку вперёд, и началась увлекательная операция по извлечению клада. Дело осложнялось тем, что мама ту дырку в кармане уже давно зашила, и для начала её пришлось восстанавливать.

Когда после долгих мучений на свет, действительно, появился новенький, блестящий пятак, мы, не сговариваясь, направились в гастроном.

С таким трудом добытую буханку хлеба я нёс домой сам. В таком деле Надюшке нет доверия. Тот хлеб, который она приносит домой, всегда изгрызен с одного края. Чтобы она не ныла, я на последние три копейки купил ей стакан газировки с вишнёвым сиропом и теперь возвращался домой совсем без денег, но зато с новенькой, замечательной дыркой в кармане пальто. Впрочем, газировкой Надюшка со мной поделилась.

Понятное дело, мы шли ко мне, потому что тётя Марина никогда не варила варенья, а если даже иногда и покупала банку — другую или им дарили, то оно у них долго не залёживалось.

Надюшка быстро заварила чай, и мы сидели, наслаждаясь политым рубиновым вареньем свежим хлебом. Что может быть вкуснее и полезнее для детского здоровья и расшатанных в школе нервов?

В разгар пира пришёл мой сосед и по совместительству друг Серёжка Новосельцев, которому срочно потребовалась зелёнка или йод. К себе домой он идти боялся. Его вполне могли больше не выпустить. Одна рука у него была сильно расцарапана, а в другой он держал грязный джутовый мешок, в котором кто-то энергично барахтался и время от времени принимался шипеть.

Надюшка быстро обработала царапины йодом, но взамен потребовала, чтобы он отпустил кота погулять, пока сам пьёт чай с вареньем. Я возразил на это, сказав, что кот наверняка раздосадован своим пленением и может в отместку нассать где-нибудь. Ищи потом по всей квартире, откуда воняет! Знаю я этих котов! Когда они обижены, у них все кругом виноваты! Поэтому будет лучше, если он останется там, где он есть, то есть в мешке.

— Это ненадолго. — успокоил я Надюшку.

***

Серёжка начал воплощать в жизнь план, придуманный третьим нашим другом Валеркой Смолевым, гением коммерции наших дней. Ему удалось удачно пристроить двух бездомных котят, которых нашёл я. За одного он выручил складной ножик со сломанным главным лезвием, но в котором оставались исправными миниатюрные ножницы. А за второго он выговорил себе складную лупу, у которой, к сожалению, лопнуло пластмассовое колечко, удерживающее линзу.

Да, так вот план! Согласно ему, на чердаке у нас должны были поселиться кот с кошкой. Они должны были подружиться и начать регулярно приносить котят, которых Валерка надеялся с выгодой обменивать на всякие ценные предметы у дикарей из соседнего двора.

На нашем чердаке зимовала прорва голубей, поэтому, по идее, кошки не должны были голодать. Снега на крыше также предостаточно, так что от жажды они у нас не умрут. Возле вентиляционных труб там тепло даже в самые холодные ночи. Короче, идеальные условия, для того чтобы заняться своим прямым делом — размножаться! Вот такой был план!

Забегая немного вперёд, скажу, что план оказался дурацким, потому что голуби исчезли в тот же самый день, когда на чердаке появился кот, которого притащил Серёга. Они переселились в более безопасное место. Действительно, почему мы решили, что они будут спокойно дожидаться, что их по очереди одного за другим переловят и сожрут? Голубь, конечно, птица глупая, но не до такой же степени!

Выходит, мы с Серёгой и с Валеркой оказались глупее этих голубей (вздох). Особенно Валерка. Это была его идея! Нужно будет при случае намекнуть ему.

Нам бы после этого остановиться и задуматься над тем, почему голуби исчезли, но этот маховик было уже не остановить. Всё было предопределено! В тот же день ближе к вечеру на чердак была переправлена лохматая и пыльная кошка из подвала. Её выловили мы с Валеркой. И этой же ночью началось!

Кошки быстро проголодались и начали выть. Выли они так громко, что сначала разбудили всю семью Валерки. Валеркин папаша взял фонарик, лыжную палку и полез на чердак. Когда он понял, что в одиночку ему с двумя этими бестиями не справиться, он слез с чердака, спустился этажом ниже и разбудил обоих наших с мамой соседей. Один из них дядя Гриша Новосельцев — Серёжкин папаша, а другой — "товарищ полковник Мухин". Он командует полком ракетчиков, которые сидят в засаде где-то у нас за городом.

Товарищ полковник посмотрел на железную лестницу, по которой предстояло забираться наверх, оценил размеры открытого люка, посмотрел на свой живот, почесал в затылке и отказался. Ну да, его можно понять. С таким пузом через чердачный люк пролезть совершенно невозможно, а если и залезешь, то назад уже не спустишься. Пришлось включаться дяде Грише. Он у нас худощавый. Дядя Гриша, кстати, и придумал привлечь к этому делу Валерку. Тот всё равно не спал и толкался на лестничной площадке в трусах и майке среди взрослых, старательно делая вид, что совсем не в курсе, как коты могли попасть на чердак.

А вечером следующего дня к нам с мамой пришла Валеркина мамаша. Пришла ругаться. Я потом спрашивал Валерку, и он поклялся здоровьем своей младшей сестры, что моё имя вообще ни разу не прозвучало. Вот почему, если у нас во дворе что-нибудь случается, то подозрение падает в первую очередь на меня? Я что, самый главный хулиган?

***

Когда хлеб закончился, Надюшка предложила заняться домашними заданиями прямо здесь, а вазочку с остатками варенья можно не убирать. Она не мешает. Я хмыкнул на это и сказал, что если я, как в прошлый раз, найду капли варенья на своих тетрадках и книжках, то заставлю её слизывать их языком! Прямо вместе с чернилами! Вот ведь сластёна!

Сказав, что мне нужно ненадолго отлучиться, чтобы помочь Серёжке, и что она может начинать делать уроки без меня, я оделся, и мы с ним полезли на чердак. Кот повёл себя оскорбительно по отношению к своим благодетелям. Одним прыжком он выскочил из мешка, отпрыгнул от нас подальше, осмотрелся по сторонам, вразвалочку отошёл ещё метра на два и… принял боевую стойку. Ну, это когда боком, напружинив лапы и нагнув голову. Позёр!

Серёга на всякий случай приготовился отфутболить драчуна, если тот, действительно, рехнулся и решил затеять с нами драку, но у кота всё-таки достало благоразумия. Он презрительно посмотрел на нас своими жёлтыми глазищами, повернулся и, как ни в чём не бывало, потрусил в темноту, исследовать новое для него место. Прежде чем окончательно исчезнуть, он презрительно дёрнул хвостом в нашу сторону.

Мне кажется, что презрение к людям сидит у котов в крови. Они презирают нас за всё! Дашь такому поджопник, так, что он бежит из кухни, пользуясь только передними лапами, — он вернётся, уляжется в дверном проёме, будет посматривать на тебя и презирать за то, что ты зажидился дать умирающему от голода коту самую малюсенькую рыбку.

Навалишь ему полную миску рыбьих голов — он жрёт, давится, а сам жидится. Попробуй отодвинуть от него миску. Сразу услышишь, как он умеет шипеть. И не стесняется, паразит, своего кормильца когтями пугать. Потом налопается, так, что живот до самого пола висит, и начинает презирать тебя за проявленную слабость характера. Они, кажется, презирают нас даже за то, что мы их любим. Лежит такой уютно свернувшись у тебя на коленях, мурчит и презирает!

Когда я минут через сорок вернулся, Надюшка уже корпела над последней задачей по алгебре. Я плюхнулся на стул напротив неё и раскрыл свой учебник. Надюшка тут же поднялась со своего места, потянулась, зевнула и зашла ко мне за спину. Я как раз выводил пером заголовок «Домашняя работа» в самом верху чистой страницы, когда руки Надюшки обвили мою шею, и она навалилась мне на спину.

С кончика пера упала здоровенная капля, и на чистом листе образовалась огромная клякса. Надюшка прижалась щекой к моему уху, а я подумал, что моя исключительная доброта и огромное, как небо, терпение постепенно сделали мою жизнь совершенно невыносимой. Другой бы, на моём месте, уже давно таскал пригретую на груди змею за косы, а я только обречённо вздохнул и потянулся за промокашкой.

Когда я сказал об этом змее, она совершенно невпопад заныла, что так нечестно, и что я в последние дни всё больше времени провожу с Наташкой, а не с ней и, когда мы с Наташкой вместе, то оба сразу же забываем про неё…

Я подумал, что она права, и предложил ей поиграть во что-нибудь, но Надюшка сказала, что она не хочет, потому что у неё заболел живот.

— Это из-за горячего хлеба! Между прочим, это твоя идея была, горячего хлеба купить! — закончила она.

— Это не из-за хлеба, а из-за большого количества хлеба! Просто кое-кто теряет голову, когда видит трёхлитровую банку брусничного варенья! — мудро возразил я.

Вообще, я довольно мудрый человек, если мне дают достаточно времени подумать…

Деревянная нога

22 апреля 1967 года

Сегодня праздник! 97-я годовщина со дня рождения Ленина! Школьное фойе встретило нас бумажными цветами. Целое море бумажных цветов по стенам, колоннам и даже по всему фронтону гардероба! Такими же цветами украшен и выставленный в рекреации на втором этаже большой портрет Ленина.

Девочки все пришли в белых фартуках и с белыми, пышными бантами. Всё было очень празднично. По крайней мере сначала. На первой перемене была проведена школьная линейка, и кучу малышей приняли в октябрята. Мы, рослые, красивые и плечистые пятиклассники, снисходительно посматривали на суетливых и писклявых гномиков из первых и вторых классов, гордящихся только что полученными октябрятскими звёздочками.

А потом вперёд выступил наш городской военком, толстый, высокий дядька с орденской колодкой шириной в две моих ладони, и завуч вызвала моего соседа по парте Илюху Болотина. Военком громким басом объявил, что пришёл вручить награду, которая должна была быть вручена ещё в 44-м году отцу Илюшки, но затерялась в военной неразберихе.

Он наклонился к Илюшке, долго возился, а когда выпрямился, стало видно, что на лацкане школьного мундирчика нашего одноклассника пламенеет новенькая Красная Звезда. Полковник ловко отдал честь Илюшке, вручил ему бархатную коробочку и невзрачную книжечку удостоверения. Потом он повернулся к нам и рассказал, что отец Илюшки был военным лётчиком, храбро воевал и кроме этого ордена заслужил ещё пять других.

Рядом с военкомом стояла высокая, некрасивая женщина, мать Илюшки, которая во все время его речи вытирала платком катящиеся из глаз слёзы. Как потом рассказал Илюшке, его отец, так же, как и мой, умер в госпитале от полученных на фронте серьёзных ран. Это произошло вскоре после его рождения, так что Илюшка своего отца не помнил.

Во всем этом не было бы ничего необычного — в прошлом году, весной, на День победы, военком приходил и к нам домой и вручил маме медаль «За оборону Севастополя», которой папу наградили ещё в 41-м году, но она тоже заблудилась. Необычным было то, что Красную Звезду вручили не матери Илюшки, а ему самому. Весь следующий урок он просидел, тупо глядя в раскрытое удостоверение к ордену и шмыгая носом.

Да, уроков никто не отменял, и весь блеск праздничных нарядов, украшавших наших девочек, тускнел прямо на глазах. Уже после второй перемены Надюшка Колокольцева вернулась в класс с развязавшимся бантом на одной из двух своих кос. Она попыталась самостоятельно приладить бант на место, но быстро потеряла терпение и решила задачу, как всегда просто и элегантно — сняла оба банта и сердито затолкала их в портфель.

А на последней перемене было народам явление! Как только в дверях иссяк бурный поток моих одноклассников, стремящихся как можно быстрее покинуть храм науки и предаться простым и незатейливым удовольствиям в буфете и в школьных коридорах, в дверь вошла она! Наташа Колокольцева, с которой у нас уже несколько месяцев настоящая любовь! У нас в классе она появилась впервые по той простой причине, что мы с ней учимся в разные смены.

Отыскав меня глазами, Наташа приветственно махнула рукой и для начала подошла к стоящему в дальнем углу шкафу, поздороваться с Машкой. Машка — это школьная кошка. Точнее, не вся кошка, а только её скелет в стоящем на шкафу стеклянном ящике. На деревянном постаменте ящика рядом с латунной биркой, на которой выгравированно, что это действительно кошка, а не какая-нибудь там маленькая собачка, какой-то шутник ещё в стародавние времена вырезал ножичком имя Машка. Теперь в школе даже первоклашки знают, что если утром поздороваться с Машкой и хорошенько попросить её об удаче, то твоё желание, скорее всего, сбудется. Остряки и маловеры из старших классов возражают. Говорят, что Машка исполняет желания не всякого каждого, а только тех, кто в состоянии услышать, как она мяукает в ответ на просьбу.

Машка не всё время стоит на шкафу. На школьные линейки её выносят послушать, о чём народ говорит, так что от участия в общественной жизни она не уклоняется. В первые ряды не лезет и большей частью помалкивает, но особо и не скрывается. Поговаривают, что молчит она от великого ума, а так-то она имеет своё мнение по всем школьным вопросам, но её мнение не всегда совпадает с мнением руководства, поэтому она и ведёт себя столь сдержанно. Учителя и директор, разумеется, знают о ней, но не возражают против этой игры. А что? Какое-никакое, но развлечение.

Поздоровавшись с Машкой, Наташа подошла к моей парте, мимолётно коснулась моего плеча кончиками пальцев и громко спросила:

— Саша, ты придёшь вечером к нам?

— Не, сегодня не получится. У меня тренировка.

— А завтра сможешь?

— Завтра смогу. Ты когда из школы возвращаешься?

— У меня пять уроков, значит в полседьмого. Приходи в семь, ладно?

Наташа улыбнулась мне, оглянулась, отыскивая глазами Катю Петрову, которую я ей вчера описал, подошла к ней и спокойно спросила:

— Ты Катя? — и, дождавшись кивка Петровой, продолжила, — Если тебе так интересно, то знай — Саша дружит со мной.

К Катьке она подошла потому что за пару дней до начала весенних каникул та прислала мне записку с предложением дружбы, а ещё через пару дней на классном чаепитии пригласила меня на "белый" танец. Не знаю, почему он так называется, но его отличие от обычных танцев заключается в том, что на него дама приглашает кавалера. Это для тех, кто не знает.

Ну это бы ладно: пригласила и пригласила. Но! Но она танцевала его так, что я тут же вспомнил кое-что, казалось бы, напрочь забытое. С самого детского садика забытое. Вспомнил, чем девочки отличаются от нас мальчиков. По дороге домой рассказал об этом Надюшке, а та тут же передала наш разговор сестре. Именно поэтому Наташа и пришла к нам сегодня!

Она не ожидала ответа от Кати, поэтому просто отвернулась от неё и с гордо поднятой головой вышла из класса. Я успел увидеть отвалившиеся челюсти одноклассников и, как ни в чём не бывало, уселся на место и уткнулся в книгу. Челюсти у них отвалились, потому что Наташка считается первой красавицей нашей школы! Это всем хорошо известно!

Ко мне тут же подскочил Илюха. Он втиснулся на скамейку парты рядом со мной и зашептал на ухо:

— Ты что, с ней замутил? С ней?!

Я молча кивнул, не отрывая глаз от книги. Всё что последует дальше, я себе неплохо представлял. Вот, наверно, он жалел, что снял с куртки отцовский орден и спрятал его в портфель!

— Слушай, расскажи, как ты с ней познакомился? Ну, будь другом!

Я захлопнул книгу, вздохнул и начал свою ещё дома заготовленную историю…

О, в ней много всего было! Я хорошо знал, как угодить вкусам моих одноклассников. Начиналась она в тёмном переулке, где беззащитную девочку обступили трое хулиганов с ножами, а заканчивалась тем, как я, весь израненный, тащил всех троих в ближайший опорный пункт милиции, предварительно связав им руки их же шарфиками.

Согласно легенде, первого я вырубил красивым хуком в челюсть, второй пал, получив по спине удар портфелем, в который я, как обычно для тренировки рук, нёс пятикилограммовую гирю.

— Никакой гири тут нет! — тут же завопил Мишка Смирнов, подхватывая с пола мой раскрытый портфель.

— Я по вторникам и пятницам её всегда выкладываю. Иначе кеды не влазят, — спокойно парировал я, — А ты разве не так делаешь?

К этому моменту вокруг нас с Илюхой уже собралась целая толпа народу, которые, кто с интересом, кто с недоверием, слушали моё трагическое повествование.

Закончилось всё тем, что я, окончательно завравшись, сказал, что в результате той неравной схватки я тоже сильно пострадал. У меня началось заражение крови с последующей гангреной, и врачам пришлось ампутировать мне правую ногу.

Все дружно уставились на мою правую ногу, которую я предусмотрительно выставил в проход.

— Это протез. — спокойно объяснил я, обводя взглядом пару десятков оттопыренных ушей, — Увы, но всего лишь хорошо выполненный протез.

Обеими руками придерживая бедро, я с грохотом взгромоздил правую ногу на парту и заголил её почти до колена:

— Вот…. можете потрогать…

Ребята и девочки, в большинстве своём боязливо уставились на ногу. Лишь Петрова набралась смелости и потыкала в неё пальчиком.

— Тёплая… — неуверенно сообщила она остальным.

— Я же говорю, отличный протез! Мама в Вильнюсе заказывала. Почти неотличим от настоящей ноги! Не плачь, Катюша, — грустно добавил я, заметив, что глаза Кати Миловановой налились слезами. — Нога, это невысокая плата за честь и здоровье хорошей девочки.

И, обращаясь к Илюхе, завершил свою повесть:

— Вот так мы с Наташей и познакомились.

Здесь Надюшка Колокольцева уже не выдержала и лопнула от смеха. Она давно уже вернулась из коридора и, заметив, что нашу с Ильюхой парту обступили одноклассники, ловко протиснулась в первые ряды и сейчас стояла напротив меня с улыбкой до ушей. Она заорала, давясь от смеха:

— Катька, не реви! Этот сказочник опять всё наврал! Вы уши развесили, а он по ним на мягких лапах скачет! Наташка моя старшая сестра, и он с ней уже шесть лет знаком. И нога у него ещё вчера вечером на месте была, никто её не отрезал!

— Протез — это в фигуральном смысле, — запротестовал я.

— Слышь ты, сказочник, в глаз хочешь? В прямом смысле! — угрожающе надвинулся на меня Илюха.

— Вы грубые, нечуткие люди, не понимающие аллегорий! Не буду больше ничего вам рассказывать! — с этими словами я вывалился в проход.

***

Домой я тащился в отвратительном настроении. В моём дневнике появилась короткая и грозная запись: «Сорвал урок!». Я шёл и жаловался… Нет, не так! Я шёл и стенал о жестокости и несправедливости этого мира! В самом деле, я что ли виноват, что молодая училка биологии в течение четверти часа не могла успокоить класс?

Ребята — кто прикрываясь ладошкой смеялся, кто шушукался с соседом, обсуждая рассказанную историю, а бунтарь-одиночка Мишка Смирнов кипел и призывал всех к мести. Когда он, не сдержав эмоций, на весь класс прошептал:

— Надо подвергнуть его этому… как его?… «абстракизму»! Бойкот объявить гаду! — я не выдержал и заржал в полный голос.

Меня, натурально, выставили за дверь, предварительно украсив дневник красными чернилами и велели ждать возле учительской. А спрашивается, за что?! Вместе со мною над Мишкой хохотала половина класса, а другая половина — те кто не понял над чем мы хохочем, недоумённо вертела головами.

Светлана Петровна лично завела меня в учительскую, в которой после окончания первой смены собрались все учителя, и нажаловалась нашему завучу. Мария Прохоровна посмотрела на меня поверх сильных очков и велела объясниться.

Она тётка не злая. Поговаривают даже, что она справедливая. Наверно, поэтому я сделал попытку оправдаться, заявив, что это выше человеческих сил оставаться серьёзным, когда слышишь призыв подвергнуть тебя «абстракизму»!

Часть учителей в учительской сдержанно рассмеялись, все прочие навострили уши, предвкушая какое-то развлечение. Мария Прохоровна тоже улыбнулась, сняла очки и потребовала подробностей. Воодушевленный тем, что, кажется, меня никто особо не осуждает, я выдал им полную историю. Ну просто для того, чтобы они лучше понимали, почему я не смог сдержать смех.

Когда я, сидя на стуле, заголил ногу, смеялись уже все поголовно. Некоторые даже вытирали слёзы. Николай Степанович, наш учитель физкультуры, улыбаясь сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Зачем такому гиря в портфеле? Я слышал, он записался в секцию самбо. Что, чемпионом хочешь стать? — последний вопрос был обращён ко мне.

На меня смотрели несколько пар улыбающихся глаз, но я ответил совершенно серьёзно:

— Нет, просто хочу научиться преодолевать свой страх. Я однажды представил себе, что рядом со мной двое гадов затаскивают в подвал девочку, а у меня от страха ноги отнимаются, и я не знаю, что с этим делать… Просто хочу знать, что делать со своим страхом и всё. Хотя, конечно, чемпионом стать было бы здорово!

В учительской тут же стало тихо. Улыбки на лицах погасли. Все смотрели на моё красное от смущения лицо и, наверно, каждый вспомнил тот прошлогодний случай с изнасилованной и убитой девочкой, труп которой нашли на куче мусора в подвале обычного жилого дома.

Тишину нарушил наш трудовик. Он сидел за своим столом и, держа в левой, трехпалой руке какую-то сложную шестерёнку, протирал её ветошью. Ни на кого не глядя, он буркнул:

— Малец прав… Все мы чего-нибудь да боимся… Главное, суметь преодолеть в себе этот страх. Иначе потом от стыда умрёшь. Или сопьёшься…

— Позвольте с вами не согласиться, Геннадий Васильевич. — вмешалась Мария Прохоровна, — Бывают же мужественные люди, напрочь лишённые этого чувства. Возьмите, к примеру, того же Александра Матросова…

— Я Сашу знал… — негромко и как-то равнодушно перебил её Геннадий Васильевич, — Мы с ним воевали в одном батальоне. Как он погиб, я не видел, наша рота прикрывала в тот день другое направление, но потом мне ребята рассказывали…

Он, наконец-то, оторвался от своей шестерёнки, с грохотом положил её на стол и поднял голову.

— Саша был обычным хорошим парнем. Очень весёлым. В роте у него было много друзей. Ребята говорили, что в том бою на его глазах один за другим погибли трое из них. Хороший пулемётчик сидел у немцев в том ДОТе… Не знаю, то ли он так рассвирепел, что уже только о мести и мог думать, то ли так любил своих погибших друзей, что и его душа вместе с ними отлетела… — он помолчал. — В такие моменты страха уже нет, поверьте. Не с чем в себе бороться… А этот пацан, — кивок головой в мою сторону, — он верно мыслит. К такому моменту, может быть, нужно всю жизнь и каждый день себя готовить… И то никто не скажет заранее, готов он или ещё нет? Эй, малый, как тебя там?

— Ну Сашка. А что?

— Ничего… Проваливай… Считай, пятёрку по труду за четверть ты заработал…

Он с вызовом посмотрел по сторонам. Продолжения я не услышал, потому что меня и впрямь выперли из учительской. Странный какой-то разговор получился…

***

Надюшка ждала меня. Она сидела на подоконнике неподалёку от двери в учительскую, болтала ногами и грызла баранку. Вечно она что-то грызёт, когда ей делать нечего! Спрашивается, где берёт? И почему у меня в портфеле не бывает ни баранок, ни яблок?

Последний раз в моём портфеле из съедобного побывал завёрнутый в газету бутерброд с котлетой. И то недолго. Мне его приготовила мама, но это было год назад. Наш школьный буфет и столовую санэпидстанция закрыла на пару дней. То ли мышей травили, то ли тараканов. Вот тогда мама и стала готовить мне в школу бутерброды.

Котлета… Я так отчётливо представил её себе, что у меня громко забурчало в животе, и во рту собралась слюна. Не выдержав, я остановился, открыл портфель, поднял его обеими руками повыше и засунул в него голову. Котлетой не пахло. Пахло чернилами, бумагой, стиральной резинкой и, кажется, котом. Вполне может быть. В моём портфеле не только кошки бывали, но даже лягушки. Это когда я в Москву с мамой ездил и первую четверть в тамошней школе учился. Мне её Колька Никулин в портфель подсунул. Мы с ним из-за этого в тот день подрались, но потом даже подружились. Не, так-то он пацан нормальный, только с юмором у него не очень. Нужно же понимать, с кем можно так шутить, а с кем нельзя. Лягушка в портфеле — это типичная шутка для девчонок…

— Чего ты там ищешь? — спросила Надюшка. Она спрыгнула с подоконника и подошла ко мне.

— Котлету. — коротко ответил я, — Помнишь, в прошлом году мама давала мне с собой бутерброд с котлетой? Показалось, что ею пахнет…

Надюшка опустила голову, коротко принюхалась, выпрямилась и помотала головой:

— Не пахнет уже. Пошли домой, а? Мне тоже уже есть хочется…

Мы возвращались домой, а она, вместо того, чтобы поддержать друга, спорила со мной и говорила, что зря я всё это затеял. Можно было, мол, просто сказать, что знаю Наташу давно и точка! Она хихикнула:

— Тебе бойкот объявили! Мишка и ко мне подходил. Говорит: «Мы этому гаду бойкот объявили. Ты с нами?». — А я ему: «А по яйцам не хочешь?». — Он тут же и слинял, придурок!

Часть 2. Летние каникулы

Катюша Милованова

01.06.1967 г.

Формально каникулы начались ещё 26 мая, но, как и всем нашим ребятам мне пришлось неполную неделю отработать на так называемой «производственной практике». Девочки наводили чистоту в классах: мыли окна, скоблили полы, а в тех классах, где завхоз считал нужным, полы красили.

Нам, мальчишкам досталась работа более незатейливая: мы выносили в школьный двор очередную партию школьных парт и под навесом возле школьных мастерских чистили и красили их.

За пять дней я закрасил 16 пронзённых стрелами сердец, трёх русалок, прорву стилизованных человечков «палка, палка, огуречик…», трёхклеточных досок для игры в «крестики-нолики» и прочих интересных вещей. Всё это было нарисовано химическими карандашами, чернилами или, если чувства автора были очень сильны, вырезанными перочинными ножичками.

Кроме сердец, русалок и глубокомысленных надписей типа «Ленка дура!», нам велено было затирать мастикой и, после её высыхания и шлифовки, закрашивать краской любые неровности. Особый интерес у меня почему-то вызывали глубокие узкие отверстия, высверленные, как я знал, обыкновенными ученическими перьями. Сам когда-то делал такие.

От каждого такого отверстия веяло бесчисленным количеством скучных минут и часов, проведённых автором за этой партой!

Работа была не трудная, но я знал, что она очень быстро закончится. В другой раз я бы этому радовался, но не в этом году. Дело в том, что я не попал в пионерский лагерь в первую смену. Что-то у мамы не срослось. То ли для меня не хватило места, то ли просто мама не подала заявление вовремя. В любом случае, как минимум весь июнь мне предстояло провести в городе.

Все мои друзья разъезжались. Серёжка уезжал на всё лето к бабушке под Полтаву. Валерку с сестрой родители пристроили в какой-то лагерь в Крыму. Тётя Марина взяла отпуск за три года, досрочно забрала девочек из школы, и два дня назад они втроём улетели на материк.

Летние месяцы Наташка с Надюшкой проведут с нею, а в конце августа она посадит их на самолёт, и мы с мамой должны будем их здесь встретить. И это была единственная хорошая новость. Получалось, что они всю осень будут жить у нас. Сама тётя Марина вернётся только в середине ноября.

Судьба июля тоже была не определена, потому что мама ещё вчера уехала в длительную инспекционную поездку по посёлкам и стойбищам Колымы и Чукотки. В этом не было ничего необычного. Зимой на Чукотку врачи ОблСЭС из-за погоды выезжают только в аварийных случаях. Им приходится навёрстывать летом.

Когда мама вернётся, одному богу известно! Хорошо хоть на сей раз со мной будет жить знакомый человек. Марго согласилась пожить у нас и присмотреть за мной. А что? Неплохо! Она тётка весёлая, с выдумкой и ко мне хорошоотносится.

Плохо то, что в городе никого из друзей не осталось… Об этом я думал, стоя в гастрономе в очереди за хлебом, когда меня окликнула Катя Милованова. Она стояла в той же очереди только на пять человек дальше от прилавка. Очередь уже пятнадцать минут не двигалась. Как крикнула продавщица откуда-то из глубин магазина, ей нужно было принять товар.

Я подумал две секунды и решил, что времени у меня навалом, и мне всё равно, где его убивать. Решив так, я подошёл к Кате. Мы немножко поболтали. Потом я спросил её, где она собирается провести каникулы, и тут выяснилось, что она тоже застряла в городе до самой осени. На мой вопрос, почему, Катя помрачнела, украдкой оглянулась через плечо и шепнула, что объяснит это позже.

Немного воспрянув духом, я пояснил ей, что тоже остался не у дел и предложил скучать вместе. Лицо Кати осветилось. Оказывается, её тоже угнетала мысль провести целых три месяца в одиночестве. На мой вопрос, чем она собиралась заниматься сегодня, Катя ответила, что ничем. Я обрадовался и предложил ей на выбор три варианта времяпрепровождения.

Во-первых, мы можем пойти ко мне и поиграть во что-нибудь, или просто поболтать. Во-вторых, мы можем пойти на речку, посидеть там, побросать камни в воду и тоже поболтать. В-третьих, мы можем пойти на море и, в зависимости от настроения, или покормить чаек хлебом, или покидать в них камнями. И снова поболтать.

Позади нас заржал какой-то мужик. Катя тоже улыбнулась и спросила:

— А кто у тебя сейчас дома?

— Я час назад проводил маму. Она улетела в командировку. Так что никого.

— Ты что, будешь жить один? — удивилась Катя.

— Не, она договорилась с одной своей сотрудницей, и та обещала уже сегодня вечером после работы переехать к нам. Не бойся, она тётка хорошая. Я её давно знаю. Она нам не будет мешать.

— Знаешь, мне бы хотелось сегодня побыть в тишине…

— Жалко… Дома побыть хочешь?

— Нет, как раз дома у меня тишины и нет! Давай, пойдём к тебе? А завтра можем сходить куда-нибудь… На море или на речку. Мне всё равно куда…

— Отлично! Когда придёшь?

— Только занесу хлеб домой, и мы можем пойти вместе. Подождёшь?

Я кивнул. Очередь, наконец-то, двинулась, и мы быстро продвигались к прилавку. Я подождал Катю возле гастронома, пока она бегала домой. Она не хотела, чтобы меня увидели из окон её квартиры. Странные какие-то у неё родители…

Только когда мы пришли ко мне домой, я обратил внимание на то, какие усталые у неё глаза. Мы с ней устроились в спальне на кушетке. Она лежала на животе, положив голову на скрещенные руки и искоса поглядывала на меня. Я, если честно, рассчитывал на какое-то общение, но Катя молчала.

Наконец, я не выдержал и сказал:

— Слушай, ты выглядишь так, как будто на тебе мешки таскали. Ты не заболела?

— Нет, мешки я не таскала, но устала сильно. У меня дома всё идёт наперекосяк и давно…

— Расскажи? Даже если не смогу помочь, то хоть выговоришься. Само собой, я — могила!

— У меня мама четыре года назад умерла. — кивнула Катя, — Отец два года назад женился и взял за себя молодую. Она на пятнадцать лет его младше. Не работает, сидит дома, ко всем придирается.

Катя уже сидела напротив меня сложив ноги по-турецки. В глазах её стояли слёзы, но она, похоже, их не замечала.

— На отца каждый день орёт, как ненормальная. Всё ей не так! Иногда мне кажется, что она просто сумасшедшая! Нас с Сашкой просто ненавидит, дармоедами называет! Сашке хорошо, он во Владик уехал поступать в мореходку, а мне с ней ещё как минимум три года мучиться…

Я подсел поближе и приобнял её за плечи:

— А чего он с ней не разведётся?

— Любит её… Она на него наорёт, так что он из себя выпрыгивает, а потом полночи просит у неё прощения… А потом ещё полночи у них в спальне кровать скрипит. Стоны, вздохи… Когда он спит, вообще?… На работу каждый день уходит невыспавшийся, злой…

— Слушай, как бы так сделать, чтобы ты с нами здесь пожила? Ты бы хоть высыпалась… Здесь на тебя орать никто не будет! Я бы тебе уступил диван, а сам на раскладушке. Мама, когда вернётся, будет не против. Я её знаю. А Марго — ей всё равно.

— Марго? Странное имя. Она не русская?

— Да, не… Марго это прозвище. Вообще-то она Маргарита. Мама зовёт её Рита. А меня она попросила называть её Марго. Ей так больше нравится. Просто причуда такая.

— Не, Саша, спасибо, но не получится. Она и так меня бранит, если я после девяти вечера хоть на пять минут опоздаю. Шлюхой обзывает и ещё матерно…

Я вздохнул:

— Слушай, тебе, и правда, нужно отдохнуть, расслабиться как-то… Знаешь, давай-ка устраивайся под пледом, а я рядом посижу, почитаю тебе что-нибудь. Хочешь?

Катя неуверенно посмотрела на меня.

— Платье помнётся… Мачеха увидит, опять орать начнёт… и обзываться…

— А ты переоденься. Дам какую-нибудь свою рубашку и чистые треники. Если большие окажутся, подвернёшь рукава и штанины.

Катюша улыбнулась:

— А давай!

Мы поднялись и подошли к шкафу, где лежала моя домашняя одежда. Катя выбрала себе фланелевую рубашку в крупную, красную клетку, и я дал ей мои застиранные, бывшие когда-то фиолетовыми домашние штаны. Выходя из спальни, я крикнул ей:

— Платье можешь на стул бросить или на плечики в шкафу повесить. Что тебе почитать?

— Не знаю! — крикнула она в ответ, — Всё равно!

Я подумал и решил почитать ей что-нибудь весёлое. Ну, чтобы настроение поднять. Помнится, когда-то Ирина Васильевна очень смеялась над моими записями в дневнике. Может попробовать? А почему бы и нет? И я пошёл в кладовку к своему тайнику.

Я сидел в комнате на диване и от нечего делать перелистывал дневник. И тут Катя вышла из спальни. Штанины были закатаны до колен, как и рукава рубашки, которые она подвернула, чтобы не болтались. Рубашку она надела навыпуск. Катя неуверенно посмотрела на меня,

— Ну как?

— А что? Мне нравится!.. Правда!.. Тебе идёт.

— Зеркало у вас только в коридоре?

Я кивнул и Катя вприпрыжку побежала туда. Я пошёл за ней следом и встал у неё за плечом, глядя на её отражение в зеркале. Она улыбнулась моему отражению, расправляя воротничок рубашки.

— Ты такая хорошенькая в ней! — улыбнулся я в ответ.

Я вспомнил, как не так давно стоял за спиной у Наташи, смотрел на её улыбающееся личико, и у меня аж зубы свело от этих воспоминаний. Не выдержав, я положил Кате руки на плечи.

— Хочешь, я тебе её подарю?

— А что твоя мама скажет?

— Ах! — я убрал руки с её плеч и пренебрежительно отмахнулся, — Мама и не вспомнит, что у меня когда-то такая была.

— Не, Саш, спасибо. Как я мачехе объясню её происхождение? Ну что, пошли?

Мы вернулись в спальню. Катя без долгих разговоров устроилась под пледом, я сел спиной к стене, подложив под неё подушку, и сказал:

— Помнишь нашу классную, Ирину Васильевну? — она утвердительно кивнула. — Так вот она как-то осенью, подсказала мне мысль, начать вести дневник. Ну просто для развития навыков письменной речи… Некоторые места в дневнике ей понравились. Хочешь прочитаю их тебе?

Катя кивнула:

— Угу, хочу. Ты что, разрешил ей читать свой дневник?

— Ну да. До определённого момента… Потом она сама отказалась. Сказала, что записи начали становиться очень личными, и что она чувствует себя не вправе продолжать читать его.

— Всё равно не понимаю… Почему ты вообще разрешил ей совать нос в твои дела?

— А-а-а, понял! Нет, тут видишь в чём дело… Я и не собирался ничего писать, пока она не предложила мне сделку: я раз в неделю пишу что-нибудь в дневник, а она до весны закрывает глаза на кляксы и грязь в моих тетрадках. — я рассмеялся, — Понимаешь? Ну она же не дура! Читала она только для того, чтобы убедиться, что я не отлыниваю.

Катя подхватила мой смех:

— Да-а-а, действительно не дура! Ну ладно, давай послушаем…

— Только сразу предупреждаю. Ирина Васильевна посоветовала мне писать так, как говорю, поэтому там, — я постучал пальцем по обложке дневника, — не все слова приличные. Ну то есть тебе могут показаться неприличными. Заранее извиняюсь.

Читать я начал прямо с первой страницы. Катя перебила меня почти сразу,

— А можно вопросы задавать?

— Ну, конечно. — хмыкнул я, — Мы же не на уроке.

— Мне Петрова рассказывала, что ты как-то раз был у неё дома и вылечил её от головной боли. А сейчас ты пишешь, что и Ирине Васильевне помог. Так, значит, это правда?

— Угу, правда.

В следующий раз она перебила меня, когда я рассуждал о нашем учителе физкультуры.

— Хм, мне Петрова зимой как-то сказала, что он её за грудь трогал. Я ей не поверила, но Катя и сама была не очень уверена. Говорит, что может быть ей просто показалось. Это так мимолётно было. А ты сам как думаешь, правда это или нет?

Я пожал плечами и сказал, что не знаю. Я же не бываю у них в раздевалке. Катя не успокоилась,

— А то, что ты хочешь стать учителем физкультуры… Это что, шутка?

Я усмехнулся и заверил её, что это, конечно же, шутка. Мы посмеялись, и я перешёл к следующей главе.

Катька и Маргоша

Через час у меня забурчало в животе, и я вспомнил, что нужно поесть.

— Давай пообедаем? Мама вчера борща вкусного наварила… Наверно вкусного… Может быть вкусного… Ещё хлеб свежий есть…

Катюша рассмеялась, и я пояснил ей, что моя бабушка, мамина мама, до самой революции не готовила. Не было такой нужды. Для этого прислуга в доме имелась. Сама не научилась и не смогла научить мою маму.

— Моя мама любит готовить, только у неё не всегда получается.

После обеда мы вместе помыли посуду и уселись поиграть в шашки. Чёрт побери! Катя в шашки тоже играла сильнее меня, только радовалась своим победам не так бурно, как Надюшка.

Потом, когда мне надоело проигрывать, мы немножко поиграли в прятки, а затем чуть-чуть побегали в догоняшки вокруг стола. Почему-то приборка после такого короткого развлечения заняла почти полчаса.

Потом мы сидели друг напротив друга на диване и просто болтали. Форточка была открыта, поэтому я услышал шуршание шин. Подъехала легковая машина, и я понял, что это Марго. Я заскочил на подоконник с ногами, высунулся в форточку и помахал ей рукой, а она снизу крикнула, чтобы я спустился и помог ей с вещами.

Марго была в своём репертуаре! Ещё возле машины она обняла меня, подняла, закружила, расцеловала так, что у посторонних могло создаться впечатление, что мы близкие родственники, которые не виделись как минимум лет десять.

Я предупредил её, что не один, когда мы, нагруженные двумя чемоданами поднимались вверх по лестнице. Катя встречала нас в коридоре. Марго, улыбаясь во весь рот, протянула ей ладошку. Интерес в её глазах был написан заглавными буквами.

Я отнёс её чемоданы в спальню, Марго достала домашний халатик и удалилась в ванную переодеться, крикнув мне, что она умирает от голода, и чтобы я ставил разогреваться, если есть что разогревать. Я снова поставил греться борщ. Когда я через десять минут вышел из кухни с тарелкой борща для неё, Марго с Катей уже сидели на диване рядышком. Марго обнимала девочку за плечи и, склонив к ней голову, о чём-то тихонько расспрашивала.

Когда я вынес тарелку с нарезанным хлебом, Катя уже устроилась у неё на коленках. Марго прижимала её голову к своей груди и гладила по волосам. Глаза у Марго блестели от слёз. Я было пошёл за тарелкой для Кати, но она сказала, что не будет ужинать.

— Папа приходит с работы к шести. Мачеха будет злиться, если я буду сидеть за столом и ничего не есть. Опять скандал устроит. Нет, я лучше пойду. Саш, я к тебе завтра приду?

— Конечно! Слушай, а давай пойдём на Каменный Венец? Ты там была?

Катя помотала головой, но тут запротестовала Марго:

— Нет! Одних я вас туда не отпущу! Там такие камни, что сам чёрт ноги поломает! Да и далеко это… Не пущу! Если хотите, можем в субботу или воскресенье туда втроём сходить. Если у вас есть желание завтра прогуляться, придумайте что-нибудь поближе.

Я высказался в том смысле, что вот, мол, навязался мне на голову ещё один тиран. Марго, широко улыбнувшись, бросила в меня шариком хлеба. Катюша рассмеялась, а я полез под стол разыскивать шарик. Не хватало ещё тараканам еду с доставкой на дом поставлять.

Когда я из-под стола выбрался, то сказал Катюше, что если на Каменный Венец нельзя, то мы можем сходить на речку или в порт, половить с пирса корюшку. Удочки у меня имеются. В любом случае пусть одевается потеплее и обязательно наденет спортивный костюм и кеды. Катюша уже торопилась, так как до шести оставалось двадцать минут. Она быстро попрощалась и убежала, но тут же снова вернулась.

Она забыла переодеться! Надела пальто поверх байковой клетчатой рубашки навыпуск и моих треников и пошла. И никто из нас троих не заметил! Пришлось ей в пожарном порядке переодеваться в своё собственное! Марго, глядя на её перепуганное личико, хохотала до слёз. Смешливая она у нас!

Проводив Катю, мы спокойно поужинали. Марго расспрашивала меня о ней, я рассказывал и злился на её мачеху. Марго сочувственно качала головой и убеждала меня, что здесь ничего не поделаешь, и что как-нибудь всё должно прийти в норму.

Мы вместе отнесли посуду на кухню. Я принялся мыть её, а Марго полезла за окно, сделать ревизию имеющимся продуктам^[1].  Она на цыпочках стояла на табуретке, а я забывшись, в двадцатый или даже тридцатый раз проводя намыленной тряпкой по одной и той же тарелке, пялился на её голые ноги.

Спустившись на пол Марго сказала, что с мясом всё в порядке, а вот яиц и картошки нужно подкупить. Она сказала, что собирается заняться готовкой на завтра и послезавтра, и отправила меня в магазин за яйцами, картошкой и свёклой…

***

Когда я нагруженный покупками вернулся из магазина, готовка у Марго была в самом разгаре. По квартире плавал вкусный запах жарящегося мяса, запах лука, томатной пасты и ещё чего-то тоже очень аппетитного.

Честно, я был рад, что Марго со мной рядом! Она неисправимая оптимистка и хохотушка. Да и в конце концов просто красивая девушка. Я сидел в кухне на табуретке, наблюдая за её ловкими, уверенными движениями, и мы болтали обо всякой всячине. Потом, когда я опять, как в позапрошлом году, чуть-чуть в неё влюбился, я спросил:

— Слушай, Марго, ты же такая красивая девушка… Почему ты ещё замуж не вышла?

Она усмехнулась, не отрываясь от своего занятия:

— Никак подходящая кандидатура не попадается… То хлыщи какие-то, то, смотришь, а он оказывается потенциальный алкоголик! Не-е-е, лучше погожу пока… Крутится тут возле меня один морячок военный. Ходит, вздыхает и молчит, — она фыркнула, — Ну его! Ты лучше скажи, у тебя-то самого уже появилась подружка?

— Да, дружу с одной девочкой. Ещё с осени.

— Не с Катенькой?

— Нет, не с ней. С Катюшей мы недавно подружились. Когда мне объявили бойкот.

— Бойкот? За что? Что ты такого натворил? Давай, рассказывай…

Ну я и рассказал и даже снова, как тогда в учительской, заголил ногу, на которую хохоча уставилась Марго. Вот же темперамент у неё! В конце моего рассказа она, не сдержав эмоций, отбросила полотенце и подняв меня с табуретки, обняла так, что снова мои ноги болтались в воздухе, и закружила по кухне.

Она хохотала и целовала без разбора моё лицо, шею, приподняв меня на руках, целовала и кусала мои плечи и грудь. Я тоже хохотал, как резаный, но, впрочем, не очень-то отбивался. Мне было приятно, что я её развеселил! Да и вообще, было очень приятно прикасаться к её сильному, горячему телу. Я даже обнял её за шею и прижался щекой к её пушистой голове, когда она обеими руками подхватила меня под попу.

Тут на сковородке под крышкой страшно затрещало подгорающее мясо, и Марго, отпустив меня, кинулась к плитке. Конец истории, когда Геннадий Васильевич, наш трудовик, рассказывал о подвиге Александра Матросова, я рассказывал уже её спине. Впрочем, Марго, даже отвернувшись к плитке, слушала внимательно и задавала вопросы.

Когда я вскользь упомянул о том, что трудовик при других учителях почему-то пообещал поставить мне досрочную пятёрку за четверть и недоумённо пожал плечами, Марго всхлипнула и бросила мне через плечо:

— Сашка, если не хочешь попробовать новое блюдо под названием «жаркое со слезой», ты мне лучше такие истории не рассказывай, когда я готовлю!… Вот поросёнок… В течении пяти минут рассмешил до икоты и тут же заставил реветь,… - она шмыгнула носом.

Я пожал плечами и добавил:

— Всё равно он мне пятёрку не поставил. За мой последний шедевр он мне тройку вкатил. Говорит, это только издалека слегка напоминает табуретку. Говорит, его совесть рабочего человека и партийца со стажем не позволяет ему поставить за это даже четвёрку. Не знаю… По-моему, табуреточка вышла вполне ничего так себе! Хотя, конечно, сам бы я на неё сесть не рискнул, тут он прав.

— Слушай, Марго, — начал я снова немного погодя, — вот ты взрослая девушка. Институт закончила, работаешь. Может, объяснишь мне, что такое Родина?

Марго оглянулась и бросила на меня удивлённый взгляд. Пришлось пояснять, что я имею в виду.

— Нет, я, конечно, знаю — бескрайние просторы там, берёзки, Москва, Кремль, Красная площадь… Мне другое непонятно. Вот во всех книгах пишут, в фильмах говорят — солдаты воевали за Родину. То есть, получается — за просторы, за берёзки и за всё это. А сами фронтовики говорят другое. У всех, кого я слышал, было что-то своё личное. Один папин друг рассказывал, в какую ярость они пришли, услышав про то, как немцы казнили Зою Космодемьянскую. Они, говорит, долго ещё после этого мстили за неё. Другой рассказывал, что всю войну мстил за своих погибших под бомбами мать и сестру. Ну, то есть никто из них даже не заикался о Родине. У всех было что-то своё, личное. Вон, Матросов, он ведь детдомовец, а всё равно, у него тоже было личное горе — друзья на его глазах погибли. Так, может, они не за Родину дрались? Как ты думаешь?

Марго вытерла руки полотенцем, присела боком на вторую табуретку, заложила ногу за ногу и облокотилась на стол.

— Не знаю… — задумчиво сказала она, — Может быть… Мне мама тоже рассказывала, в какую ярость мужики наши приходили, когда слышали о зверствах немцев. Она вообще считает, что мы их победили только потому, что злее их были. Она у меня всю войну хирургом на санитарном поезде проездила. Всякого насмотрелась и наслушалась… Я поэтому в медицинский пошла.

Марго замолчала и вновь вернулась к плите. Молчал и я, обдумывая услышанное. Так в молчании, прошло минут десять, и я уже собирался подняться и пойти в комнату, как Марго, выключая плитку, сказала:

— Всё, Сашка! Я почти закончила. Сейчас хочу принять ванну, так что если нужно, сбегай в туалет!

Совет был дельным, и я сходил в туалет. Заодно почистил зубы. Нужно было готовиться ко сну, так как за окнами уже начало темнеть. И без будильника было понятно, что уже идёт десятый час.

Марго закончила прибираться на кухне, зашла в спальню и вернулась оттуда с банным полотенцем, перекинутым через плечо. Я уже лежал в постели с книжкой в руках. Мы немного поспорили с ней о том, когда уместно выключать свет в комнате, в которой люди читают. Я считал, что свет в комнате может гореть всю ночь, а Марго посмеивалась и говорила, что свет уже двадцать минут как должен был быть погашен.

В итоге мы достигли разумного компромисса — я дочитываю главу до конца, а потом, не дожидаясь, когда она выйдет из ванной, самостоятельно выключаю свет. Нет, с Марго хоть как-то можно договориться, не то что с мамой!

Драка в переулке

3 июня 1967 года.

Марго нажарила кучу гренок с яйцом и заварила целый кофейник кофе с молоком. Катюша — она только что пришла — пискнула было, что дома хорошо позавтракала, но увидев на тарелке целую гору румяных гренок, сказала, что пожалуй тоже чуть-чуть попробует. Ага, как же!.. Чуть-чуть!.. В итоге она слопала не меньше моего, и отмывать губы и щёки от масла мы пошли с ней вместе.

После завтрака мы с ней принялись за посуду, а Марго объявила, что сводить нас в кино она не сможет и объяснила это тем, что ей предстоит за выходные обработать целую кучу документов. Иначе, мол, она не управится до следующей пятницы, а в следующую пятницу ей необходимо вернуть их в экспедицию. Она какую-то научную статью пишет, а этот материал ей прислали чуть ли не из Певека.

Короче, она вручила нам по двадцать копеек и сказала, чтобы мы сходили в кино самостоятельно. Мы с Катюшей переглянулись. Билеты на утренние сеансы стоили по десять копеек. Получается, после покупки билетов у нас на двоих останется ещё целых двадцать копеек! Огромная сумма! От таких денег у некоторых могла бы закружиться голова. И я знаю таких людей…

Я сбегал вниз за газетой, и мы быстро выбрали французский «Три мушкетёра», который шёл в «Горняке». До начала оставалось полчаса, поэтому мы не мешкая оделись и пулей помчались к кинотеатру. На развлечения времени уже не оставалось, потому что первый звонок прозвенел, когда мы ещё стояли в очереди в кассу. Мы не очень огорчились, потому что мороженное и сок мы могли после кино купить и в гастрономе.

***

Немного очумевшие от того, что с первого ряда экран, как обычно, казался гигантским и приходилось интенсивно крутить головой, особенно когда герои дрались или сражались на шпагах, мы вышли из тёмного зала на яркий свет. Как и все, мы щурились после темноты зала, поэтому, наверно, я не сразу заметил ту троицу, которую следовало бы обойти стороной.

Этих пацанов я знал. Они были из другой части города, я не знал откуда, но время от времени появлялись и в наших трёх дворах. Всё что им было нужно от таких, как мы, — это деньги. Они подлавливали поодиночке пацанов помладше и трясли с них мелочь. Мы с Серёжкой попались им как-то в прошлом году, и я до сих пор помню испытанное тогда унижение.

Им всем было лет по тринадцать или даже четырнадцать. Главной ударной силой у них был невысокий, не выше меня, крепыш, который носил с собой раскладной нож с лезвием не длиннее двух сантиметром. Лезвие, может быть, и смешное, но я отчётливо помню тот свой страх, когда он вытащил этот нож из кармана и демонстративно разложил его на наших глазах.

Уже потом, на трезвую голову, стало понятным, что никакого особого вреда он этим ножом нам причинить не смог бы. Максимум это порезать одежду. Это было скорее психологическое оружие, как назвал его Валерка, когда мы с Серёгой рассказали ему о том случае.

Да, надо было бы их миновать, но это уже было невозможно. Толпа несла нас прямо на них. В общем, случилось именно то, чего я хотел бы избежать. Мы с Катюшей проходили мимо этой троицы, когда этот крепыш сильно толкнул меня в плечо и хрипло спросил:

— Слышь, ты! Мелочь есть?

— Нету! Отвали… — ответил я, опустив глаза в землю.

Мне были известны их повадки. Так просто они не отцепятся. Здесь, в толпе, они побоятся нас тронуть, но пойдут следом. Похоже было, что драки не избежать. Если бы я был один или с кем-нибудь из друзей, мы просто попытались бы сбросить их с хвоста и смыться, но с Катей это стало невозможным. Опозориться перед ней я не мог! Пусть будут синяки, но я буду драться!

Коли драки не избежать, а всё шло к тому, потому что троица эта снялась с места и сейчас следовала за нами, отстав метров на пять. Так вот, если драка неизбежна, нужно максимально хорошо подготовиться к ней. Я взглянул на Катю, увидел её испуганные глаза, ободряюще подмигнул ей и улыбнулся. Стараясь говорить тихо, чтобы те, кто топал за нами, не услышали, я сказал:

— Не дрейфь! В обиду тебя не дам. Держись от меня подальше и к нам ни в коем случае не подходи. Ничего не бойся! Всё будет хорошо!

Сказав это, я снял с головы шапку и сунул её Кате. В драке шапка здорово отвлекает и мешает. Для этого же я снял и варежки. Их я затолкал поглубже в карманы. Заодно они их закупорят, и мелочь не вывалится в случае, если придётся падать.

Так… Этот длинный и худой, кажется у него кличка Шнур. Он опасен только тем, что в начале драки заходит за спину потенциальной жертве и становится на четвереньки. Стоит этому крепышу легонько толкнуть меня, и я полечу на голый асфальт через спину Шнура. Подлый приёмчик, но он сегодня за это поплатится! Третьего в их компании я в деле не видел. Он, по-моему, у них для массовки, но иметь в виду его тоже нужно! Не расслабляемся, в общем…

Всё шло по плану. Мы с Катей свернули в улицу, которая вела к гастроному. Людей поблизости не было, и тут же сзади донёсся окрик:

— Эй, ты! Ну-ка постой! Поговорить нужно.

Я спокойно сказал Кате:

— Иди вперёд метров на десять и жди меня. Я сейчас…

Развернувшись лицом к троице, я подождал, пока они приблизятся. Странно, но страха я сегодня не испытывал! Я смотрел в подбородок крепышу и краем глаза отмечал передвижения остальных. Они пока оставались на месте по обе стороны от своего главаря и переминались с ноги на ногу. Как можно нахальнее я спросил:

— Ну! Чего нужно?

— Мелочь есть?

— Есть. Но должен тебя огорчить, она мне самому нужна… — не глядя в его глаза, я гадко улыбнулся.

Как я и предполагал, Шнур начал смещаться, заходя справа. Крепыш оторопел:

— Ты, бля, чё, борзый?… Давно харю не чистили?

Я решал задачу. Правильнее было бы сейчас сделать короткий шажок назад с небольшим доворотом вправо, чтобы эти трое опять оказались передо мной. Но мне очень хотелось отомстить Шнуру за Серёгу, который в прошлом году полетел через его спину и больно ударился о землю головой. Для этого было бы лучше, чтобы он пока ничего не заподозрил.

Искушение было очень велико! На мне жёсткие ботинки, шнурки завязаны туго, так что при ударе я их не потеряю. Я остался на месте, глядя крепышу в область солнечного сплетения, краем глаза фиксируя асфальт под ногами. Низкое солнце светило мне в спину, и я понимал, что тень на асфальте я увижу своевременно.

Если он ничего не понял и снова опустится на четвереньки у меня за спиной, пару зубов я ему вышибу! Нужно только не позволить крепышу уцепиться за рукав или воротник пальто руками. Он массивнее меня, и я сразу потеряю все мои преимущества. Так думал я, украдкой наблюдая, как тень на асфальте передо мной встаёт на коленки.

Я улыбнулся крепышу, на полметра отпрыгнул влево, разворачиваясь в воздухе на сто восемьдесят градусов, легко приземлился на носки и выпрямляясь нанёс Шнуру тупым, прочным носком ботинка страшный удар в подбородок. Как меня научил Славка, мой приятель из старшей, "мастерской", как мы между собой её называли, группы самбо, я ещё громко вскрикнул при этом.

***

По поводу улыбки мне Славка популярно объяснил. Говорит, это элемент психического давления. Ты таким образом пытаешься противника заранее сломать. Когда я не поверил, он предложил мне подумать над тем, как воспринимается широкая улыбка вначале, и как она воспринимается потом, если человек, дружелюбно улыбаясь, тебе внезапно под дых ударит.

— После этого такая улыбка уже будет восприниматься остальными, как серьёзная угроза!

***

Я тут же сделал широкий шаг вперёд с поворотом на девяносто, готовясь маневрировать, если увижу несущуюся на меня тушу крепыша. Но оказалось, что оба оставшихся противника, открыв рты смотрят на своего друга, который лежит на асфальте и не двигается. Судя по тому, какой звук издали зубы последнего, они если и не вылетели, то покрошились изрядно.

— Давно хотел это сделать… — широко улыбаясь, громко сообщил я и сделал шаг вперёд, возвращаясь в прежнюю позицию.

Согнув руки в локтях, я сделал обманное падающее движение корпусом в сторону второго пацана. Мне нужно было его напугать, и это удалось. Пацан отпрыгнул чуть ли не на два метра назад и едва не ляпнулся на жопу, зацепившись каблуком за ямку в асфальте.

Теперь посмотрим, достанет крепыш свой ножик или побоится? Я чувствовал своё преимущество и поэтому протянул к нему раскрытую руку и, по-прежнему улыбаясь, сообщил ему, что он мне кое что должен.

— Слышь, ты, кабан! Ты в прошлом году у моего друга двадцать копеек отобрал. Ты мне теперь должен сорок!

Вот теперь можно было взглянуть ему в глаза. Только не забывать улыбаться. Мне нравилось, как он стоял. До него не больше двух метров, левая рука опущена вдоль тела, правая в кармане. Непосредственной опасности он не чувствует. Стоит набычившись, с ненавистью глядя мне в глаза, рожа красная. Долго ждать не следует. Если попытается вытащить руку из кармана, буду сразу бить!

От удара он может и не упасть, очень уж массивный, но тяжёлая боксёрская груша, когда у меня удар удавался, отлетала на метр. Посмотрим… В любом случае, удар должен выйти болезненным. Я мельком оглянулся назад, убедился, что кроме Кати поблизости нет ни единой души. Как бы дальше ни вышло, нам с ней нужно будет отсюда смываться.

Последнее я додумывал уже в прыжке с разворота. Удар получился знатным! Каблуком правой ноги я метил, как и учил Славка, в точку отстоящую на десять сантиметров вглубь его пальто. Кабан не просто упал навзничь, а ещё и перевернулся через голову. Красиво получилось!…

Второй его друг тут же развернулся и быстро побежал. Шнур уже пришёл в себя и полулежал на асфальте, прислонившись затылком и плечом к чугунному ограждению. Тряся головой, он меланхолично сплёвывал себе на пальто кровь вперемешку с густой слюной. Жив гадёныш и ладно!

Надо было уходить, но я не удержался от маленькой мести. Подскочив к Кабану, который уже перевернулся на спину и полусидел, опираясь на локти, я потребовал:

— Слышь, ты, где мои сорок копеек? Ну!.. — я занёс кулак для удара.

Кабан вжал голову в плечи, сел прямо и сунул руку в правый карман. Я на всякий случай отодвинулся. Он правша, и нож у него должен лежать в правом кармане. Но Кабан не помышлял о мести. Когда он вытащил руку, на его ладони лежала целая гора мелочи, вперемешку с табачными крошками. Он протянул ладонь мне. Глаза у него были круглыми и испуганными. Левой рукой он держался за грудь.

Я выбрал две двадцатки и, улыбаясь, сказал ему напоследок:

— Слышь, ты, сучёнок! Увижу тебя или твоих дружков в наших дворах, вы уже так легко не отделаетесь. Кивни, если понял?

Сучёнок послушно кивнул, и я выпрямился. Вот теперь нужно было сматываться, потому что в улицу из-за угла завернула толстая тётка с двумя авоськами. Я подлетел к Кате, схватил её за руку и шепнул на ходу:

— Бежим!

И мы побежали! Если я сначала хотел пойти с ней в гастроном в том доме, где она жила, то теперь передумал. Сейчас эта тётка увидит разбитую рожу Шнура и поднимет вой. Ну это ладно, но она вполне может вызвать милицию. Если эти гады окажутся ещё и стукачами, меня найдут довольно быстро. Они могут вспомнить двор, в котором они меня в прошлом году видели. А могут и не вспомнить…

Но, даже если они ничего не расскажут, тётка могла запомнить Катю. Я-то успел натянуть на голову шапку и даже опустить козырёк, когда мы быстрым шагом проходили мимо неё и заворачивали за угол, но Катя очень приметная девочка.

Если поймают — прощай тренировки! Из секции меня выпрут на раз. А могут и на учёт в детской комнате милиции поставить! И тогда мать узнает! Вот это будет катастрофа… Короче, нужно отсидеться дома и понаблюдать из окна.

Всё это я объяснил Кате, когда мы уже оказались дома. А потом, широко ухмыльнувшись, продемонстрировал ей те самые сорок копеек. Сказал, что двадцать копеек верну Серёжке, когда он осенью вернётся домой, а оставшиеся двадцать — моя честно завоёванная в бою добыча, то есть трофей, который мы с ней смело можем прокутить!

На улице Катя держалась хорошо, а вот дома её начало трясти, и она расплакалась. На её всхлипывания вышла из спальни Марго, которая расположилась там за письменным столом со своими графиками и таблицами. Марго, натурально, всполошилась, спросила меня, чем я её обидел. Когда я ответил, что ничем, забрала её с собой в зал, там села на диван и усадила Катю к себе на коленки.

Я побежал за валерьянкой, а когда вернулся, встал на колени перед ними обеими и ложечку за ложечкой подносил к дрожащим губам Катюши. Марго я объяснил, что мне пришлось подраться, а Катя стала свидетелем этого и перепугалась. В детали я не вдавался.

После этих моих слов перепугалась Марго, и мне пришлось раздеваться до трусов и вертеться перед нею, чтобы она убедилась, что у меня на теле нет ни синяков, ни царапин. Глядя в перепуганные глаза обеих женщин, я проворчал:

— Что вы все такие нервные? Подумаешь, подрался… С кем не бывает?

Я чувствовал, что эти слёзы надолго, поэтому поднялся с дивана, где сидел рядом с Марго и гладил Катюшу по плечику, и пошёл на кухню ставить чайник.

Встреча в школьном дворе

6 июня 1967 года

Я чувствовал, что та история с Кабаном и двумя его трусливыми дружками ещё мне аукнется. Уж очень много ненависти пополам со страхом я увидел тогда в глазах Кабана. Так и вышло. Утром я оставил Катю дома, и вышел прогуляться в одиночку. На город снова лёг густой туман, из-за которого предметы отстоящие дальше десяти метров расплывались и приобретали незнакомые очертания.

Из-за тумана я и не заметил эту троицу вовремя. Шагал себе по заасфальтированному дворику позади школы — излюбленному месту выяснения отношений многих поколений школьников — и, насвистывая модный во Франции шансон, пинал подвернувшийся круглый камешек, когда услышал грубый окрик.

Подняв глаза, я похолодел. Кабан, я его сразу узнал, показывал на меня рукой высокому парню лет двадцати пяти — тридцати и что-то тихо ему втолковывал. На пару метров ближе ко мне стоял мужик лет тридцати со спившейся рожей, руки которого густо покрывали синие татуировки. Это он позвал меня.

— Слышь, ты, шкет! Ну-ка, подь сюда, поговорить надо!

"Ага…. поговорить!" — подумал я, оглянувшись назад и с грустью убедившись, что мы в этом дворике совершенно одни. "Надо драпать!" — было первой моей мыслью. Правда вторая мысль была не столь разумна: "Ну свалить-то от них я всегда успею!" Единственный, кто реально мог бы попытаться меня поймать, был тот парень рядом с Кабаном. Очень уж у него ноги длинные. Но и мне бежать не очень далеко. Назад и за угол, потом ещё пятьдесят метров — и я на оживлённой улице, где они не рискнут меня хватать!

Ещё размышляя об этом, я сделал пару шагов и остановился в двух метрах от невысокого. После этого демонстративно сплюнул себе под ноги и спросил как можно наглее:

— Чего надо?

Мужик этот двигался довольно быстро. Я едва успел увернуться, когда он внезапно кинулся на меня, вытянув растопыренную пятерню. Хотел за шиворот схватить. Ага, прям я его ждать буду!… Сделав обманное движение вправо, я отскочил влево. По инерции он пролетел мимо меня, и я от души врезал ему тупым носком своего тяжёлого ботинка по голени.

Удар получился вдвое сильнее от того, что нога его сама летела навстречу моему ботинку. Не ожидая результата, я отскочил на шаг влево и назад. Мужик взвыл от острой боли и согнулся, пытаясь рукой дотянуться до места удара. Напрасно он это сделал! С разворота я врезал ему каблуком правой прямо в висок и тут же отбежал метров на пять, приготовившись драпать.

Ногу я в последний момент придержал, потому что мой сенсей Славка Кузнецов говорил мне, что в этом месте кость тонкая и можно запросто проломить её. И тогда, говорил он, только одна дорога — под бой барабана и рёв геликона на Марчекан^[2]!

От удара мужика развернуло винтом, и он упал лицом в асфальт. Высокий парень бросился вперёд, но не ко мне, а к своему павшему товарищу. Я решил погодить смываться. Парень этот опустился на корточки возле своего друга, перевернул его на спину и пощупал шею. Сидел он просто прекрасно, и я сделал пару осторожных шажков вперёд. А вдруг и здесь удастся? Но парень этот, видать, был тёртым. Моё движение он заметил и поднял на меня глаза.

— Э, стой, стой… Мы же просто поговорить хотели…

— Ага, поговорить! А чего тогда клешни протянул?

— Ты, пацан, чокнулся? Ты же его убить мог!

Я равнодушно пожал плечами и сплюнул. Теперь я рассмотрел и этого. Он не был похож на уголовника, как первый, но руки и у него были украшены синими татуировками. Он пошлёпал своего дружка по щекам и тот зашевелился. Жив значит. Теперь можно было и сваливать. Осталось только выдержать марку. Я обратился к Кабану, который уже стоял за спиной у высокого и через его голову тоже рассматривал лежащего на асфальте мужика.

— Слышь, ты, Кабан! Благодари Бога, что в тот раз ножичек свой из кармана не достал! И ещё за то, что я с подругой был и в благородство играл. Иначе я бы тебя в асфальт втёр! Как морковку на тёрке!

— Так, стоп! — высокий поднялся на ноги и обернулся к Кабану, — Про какой нож он говорит?

Кабан опустил голову и что-то буркнул. Парень протянул к нему руку:

— Давай сюда! Ну, быстро!

Кабан не поднимал головы, и тогда парень шагнул к нему и дал ему звонкую пощёчину, от которой маленькая, пижонистая кепчонка Кабана отлетела на три метра в сторону. Когда тот самый ножик очутился, наконец, в лапах старшего, он обернулся ко мне.

— Этот?

Я кивнул, а парень легко, одними пальцами, переломил толстую, деревянную рукоять, согнул пополам спрятанную внутри дерева сталь механизма и отбросил остатки в сторону. Я восхитился:

— Силён ты, дядя! А слабо чугунную оградку на улице Горького зубами перекусить? — и на всякий случай отпрыгнул ещё на шаг назад, — Я пробовал, у меня не получилось, а у тебя наверняка получится! В историю города войдёшь, дядя! Легендой станешь! А я тебе за это ещё деньжат подброшу. Во, гляди!

Я вытащил из кармана двадцать копеек и подбросил их на ладони.

— Соглашайся, дядя! Деньги хорошие, и, главное, почти ничего делать не надо! Лёгкие деньги, дядя!

Я уже приплясывал на месте, готовясь в любой момент сорваться с места, но тут парень расхохотался и протянул в мою сторону руку:

— Эй, волчонок, держи краба!

— Не, дядя! У нас с тобой дорожки разные! Я мальчик из хорошей семьи. Я, может, в следующем году в музыкальную школу пойду… а потом консерваторию закончу… На скрипочке играть буду или, вон, в дудку красиво дудеть… А, может, книги толстые писать стану… У меня, говорят, почерк ничего так себе. А у тебя и дружка твоего лохматого по семь лет строгого режима на руках прописаны. Телогреечка лагерная и всё такое, да? Не, дядя! Без такого знакомства я как-нибудь перетопчусь! Мне моя тонкая душевная организация не позволяет.

Парень этот уже ржал в голос. Ещё смеясь, он сказал:

— Дурак ты, пацан! Это морские наколки. — В доказательство он вытянул обе руки тыльной стороной вперёд, демонстрируя татуировки. — Ещё в мореходке по глупости сделал. Я старпомом на сейнере работаю, а это наш боцман. Он, правда, отсидел пятёрку по молодости, но уже давно завязал. Тебе сколько лет-то?

— Через неделю одиннадцать будет. А вам-то зачем? — ну, если моряк, да ещё и старпом — почти капитан! — то тыкать уже было никак нельзя.

Старпом снова заржал:

— Придёт в себя, я с него не меньше трёх бутылок коньяка за молчание стрясу! Чтобы в экипаже не узнали, как одиннадцатилетний пацан его уработал!

Я собрался исчезнуть, но Кабану на прощание пару слов сказать всё-таки следовало.

— Слышь, Кабан! Я тебя предупреждал в наших дворах не появляться? Предупреждал! Так вот, ты мне теперь опять задолжал! Я тебя всё равно рано или поздно подловлю! Одного или с дружками твоими ссыкливыми! Я вас снова в список занёс!

Парень вмешался:

— Э, пацан, постой! Сколько хочешь, чтобы его из списка вычеркнуть?

— В смысле? Чего "сколько"?

— Ну денег сколько? Ты же сказал, что он должен. Так сколько должен?

Я не задумываясь ответил:

— Сорок копеек. Двадцать моему другу, у которого он в прошлом году отнял, и двадцать мне, как военный трофей!

Старпом повернулся к Кабану и приказал:

— Отдай ему!

— Я ему уже отдавал! Прошлый раз.

— Если бы я тебя здесь не встретил, я бы и не вспомнил. Но я тебя встретил, так что ты мне снова должен!

— Отдай, я сказал!

Кабан порылся в карманах и буркнул, что у него нету. Старпом выудил из-за пазухи кошелёк, порылся там и протянул мне две двадцатки. Я помотал головой:

— Вы мне ничего не должны. Он должен!

Старпом усмехнулся и протянул мелочь Кабану. Тот осторожно подошёл ко мне и остановился в двух метрах.

— Бросай по одной! — кто их знает, этих портовых. Осторожность не помешает!

Когда монеты оказались у меня в кармане, я развернулся было уходить, но меня догнал голос старпома.

— Эй, пацан, тебя как звать-то?

— Сашка. А вам зачем?

— Кто знает, вдруг встретимся? У нас на флоте такие резкие пацаны всегда нужны. Меня Николаем звать, боцмана Федором, а это брат мой младший Борька.

Я вежливо попрощался:

— До свидания, дядя Коля. До свидания, дядя Федя.

Старпом усмехнулся и кивнул, а боцман меня, по-моему, не услышал. Он всё ещё сидел на асфальте и тряс лохматой башкой. У него, наверно, до сих пор в ухе звенело.

И тут из-за угла появился наш трудовик! Геннадий Васильевич в своём синем халате поверх костюма. В правой руке у него имелся обрезок дюймовой трубы, которым он многозначительно похлопывал по левой ладони.

— Сашка! Ну-ка, иди сюда!

"Во попал!" — подумал я, направляясь к нему. — "Вот только железной трубой мне ещё по жопе не прилетало! Как только замахнётся — сразу когти рвать!" — что-то не было у меня желания отведать железной трубы. Просто напрочь отсутствовало! Я даже немножко удивлялся такой своей инертности, бочком подходя к учителю…

— Ваш сынок? — улыбнулся дядя Коля.

— Мой ученик. — хмуро ответил Геннадий Васильевич, — А вы, собственно, кто такие будете?

Геннадий Васильевич положил свободную руку мне на плечо и затолкал к себе за спину. Я из-за его спины подсказал:

— Они моряки из Петропавловска. У них на барже шампанское и шоколад закончились. Женщины, говорят, скучают… Искали гастроном и заблудились. Ну в таком огромном городе, как Магадан, заблудиться несложно! Я им как раз вежливо объяснял дорогу. Меня мама учила, что с незнакомыми людьми всегда нужно разговаривать вежливо…

— Да? А за что же ты тогда этого ногой звезданул? — перебил меня Геннадий Васильевич, — Вежливо… Я из окна видел.

Старпом хотел что-то сказать, но услышав мои пояснения поперхнулся и закашлялся. Мы с Геннадием Васильевичем стояли и ждали, пока он прокашляется.

— Извините, товарищ, не знаю как вас…

— Геннадий Васильевич, — снова высунулся я.

— Спасибо! Так вот, Геннадий Васильевич, мы действительно моряки, но Сашка шутит. Мы местные. Просто случайно встретили его, и я хотел с ним поговорить. У него с моим братом конфликт вышел, ия хотел разобраться, в чем тут дело. А товарищ мой, — он кивнул на дядю Фёдора, который как раз поднялся на ноги и с ошалевшим видом озирался, — Федор сегодня выпил лишку, не разобрался в чём дело, ну вот и получил… Вы уж Сашку не ругайте сильно. Он, похоже, пацан правильный.

— Сам знаю… — буркнул Геннадий Васильевич и бросил мне через плечо, — Иди в мастерскую и подожди меня там.

Я отошёл на пять шагов и остановился. Уходить я не собирался, особенно после того, как понял, что труба предназначалась не мне. Геннадий Васильевич оглянулся на меня:

— Чего встал? Я же сказал, подожди в мастерской!

— Не, я вас лучше здесь подожду. Вон, дядя Фёдор уже, кажется, очухался. Знаю я этих петропавловских! У них из-за климата вечно плохое настроение. И ещё авитаминоз от недостатка солнца. Несчастные люди…

Дядя Коля снова заржал:

— Не боись, Сашка! Учителя твоего в обиду не дам!

Я упрямо помотал головой и не двинулся с места. Геннадий Васильевич плюнул в сердцах себе под ноги, переложил трубу в левую руку, с трудом удерживая её тремя оставшимися пальцами, и подал правую дяде Коле. Потом он обратился к боцману:

— А ты, Фёдор, поостерегись руку на детей поднимать. А то как бы тебе от взрослых не прилетело. Уже по-взрослому! Мы в эту войну столько таких вот мальчишек потеряли, а ты ведёшь себя, как скотина…

Он развернулся и прихрамывая пошёл прочь, по пути ухватив меня за руку своей искалеченной рукой. 

В школьной мастерской

6 июня 1967 года

Я сидел на высоком верстаке и болтал ногами, а Геннадий Васильевич неторопливо сметал в совок мелкие алюминиевые опилки с соседнего верстака. Он налил мне полстакана крепчайшего чая, который я из вежливости держал в руках, но не пил. Он был горьким, как хина, и кроме того без сахара. Зачем люди делают такой чай? Его же пить невозможно!

Разговор начал Геннадий Васильевич. Сначала он отругал меня за легкомыслие:

— Зачем ты вообще к ним полез?

— Да…. это из-за Борьки. Точнее, я не знал тогда, что он Борька. Я его для себя Кабаном окрестил. Если бы не он, я бы и не подумал возле них задерживаться.

— А что Борька? Что он тебе такого сделал?

— Это старая история… Он уже несколько лет назад начал грабить тех, кто послабее. Сколотил себе банду из трёх человек, ходят по дворам или, вон, возле кинотеатра после утреннего сеанса толкутся, одиноких ребят подстерегают и трясут с них мелочь. А в прошлом году мы с Серёжкой им попались… — я шмыгнул носом. — Этот Кабан всюду носил с собой раскладной нож с коротким лезвием. Дядя Коля его сегодня на моих глазах сломал. Вот в тот раз он этот ножик раскрыл, и я так струсил, что до сих пор стыдно вспоминать. А Серёжка начал выступать, и тогда Шнур, это один из его банды, встал незаметно у него за спиной на четвереньки, а Кабан Серёгу толкнул. Серёга упал и сильно ударился головой о землю… Ничего! Я на прошлой неделе и Шнуру, и Кабану за Серёгу отомстил! За Серёгу и за свой страх прошлогодний. И деньги отобрал!

— Какие деньги?

— Ну как, какие?… В прошлом году они же у Серёги отобрали двадцать копеек. У меня в тот день ничего с собой не было. А я заставил его отдать мне сорок. Двадцать я отдам Серёге, когда он вернётся с каникул, а двадцать — мой трофей! Мы их с Катюшей прокутим. По-моему, так будет справедливо…

— А Катя — это кто? Сестра?

— Не, Катя Милованова. Она со мной в одном классе учится. Вы её не знаете. Она сейчас у нас живёт.

— А где её родители? Уехали?

— Да нет, здесь они… Папа и мачеха. Просто ей очень тяжело с мачехой, вот я и предложил ей пока что пожить у нас. Марго сходила к её родителям и договорилась.

— А Марго — это кто? Твоя сестра?

— Да нет же! Нет у меня ни сестры, ни брата. Я у мамы один. Марго это мамина сотрудница. Мама уехала в командировку на месяц и попросила её присмотреть за мной. Марго в прошлом году закончила медицинский и по распределению попала к нам. Они с подругой, тоже маминой сотрудницей, жили у нас в прошлом году до самого Нового года. Она тётка хорошая! Весёлая и добрая.

— А отец твой где?

— Папа пять лет назад умер… Болел долго и умер. Он под Кенигсбергом осколок в живот получил. Ему тогда одну почку удалили и несколько метров кишечника. Мама говорит, что пока они на юге жили, ещё до моего рождения, он ещё как-то держался, а здесь, говорит, у него вся энергия закончилась. Разве так бывает?

Геннадий Васильевич кивнул:

— Бывает… — он помолчал и сменил тему, — Так ты, получается, из-за этого Борьки в секцию записался?

— Нет, не из-за него. Точнее, из-за него тоже, но в первую очередь из-за Наташи и Надюшки. Я с ними дружу. Ну, то есть Надюшка мой друг, такой же как Серёга и Валерка, а Наташа… Короче, обе они очень красивые, и я за них боюсь всё время, что их кто-нибудь обидит. Ещё за Катюшу боюсь. Она такая маленькая и беззащитная…

Я замолчал, подбирая слова:

— Я на прошлой неделе с этими тремя только потому и сцепился, что Катя очень перепугалась. Мы с ней в кино ходили на утренний сеанс, а они нас на выходе подловили. Думали, лёгкая добыча!… Ага, как же… Теперь Шнур до конца жизни запомнит, что драться нужно честно! Зубы вот только новые вставит, сучёнок!…

— Но-но, ты давай полегче с выражениями! Это школа всё-таки!… Ты, что же, зубы ему выбил?

— Извините… Ну выбил или не выбил, точно не знаю. Времени не было их заново пересчитывать. Не до того было. А только хрустнуло так, что он это надолго запомнит.

— А ты мстительный… — протянул Геннадий Васильевич.

— Да не… Был бы я мстительным, я бы уже давно эту троицу разыскал. Да и когда их три дня назад встретил, я ещё ни о чём таком не помышлял. Если бы они сами за нами с Катей не увязались и не остановили в пустом переулке, то ничего бы и не было. Это мне потом в голову стукнуло, когда те двое уже лежали, а третий удирал так, что только пятки сверкали. Мне вот другое не нравится…

— Что?

— Понимаете, когда я этого Борьку с ног сбил, то не сразу ушёл. Почему-то захотелось его ещё и унизить. Как он нас с Серёгой в прошлом году унижал. Я его уже победил, я же видел его глаза, а всё равно не удержался… Уже потом, вечером, вспоминал про это и меня совесть мучила и стыдно было… Может вот это вы называете мстительностью?

Геннадий Васильевич взглянул на меня поверх своих круглых очков в металлической оправе и задумчиво ответил:

— Да, брат, это плохо… Впрочем, со мной в жизни тоже пару раз такое бывало, так что я тебе тут не судья. Сам стыжусь этого… Одно могу посоветовать — старайся не делать того, чего впоследствии придётся стыдиться.

Мы солидно помолчали. Хороший разговор получался, мужской. Я даже ногами болтать пореже стал.

— Э, погоди! — дошло до него наконец, — Так выходит, про Наташу ты не соврал, когда нам в учительской байку травил? Ты про эту Наташу рассказывал?

— Ну да, про неё… И не байка это вовсе. Там всё чистая правда. Ну кроме деревянной ноги, конечно.

— Что, и хулиганы с ножами настоящие были?

— Не, хулиганов тоже не было. А в остальном, всё чистая правда!

— Постой, а что же там правда, если хулиганов тоже не было? — удивился Геннадий Васильевич.

— То что ту девочку звали Наташа, и то что мы с ней стали дружить… — грустно вздохнул я.

Геннадий Васильевич ухмыльнулся:

— Шутник!…

Он дотянулся рукой и потрепал меня по голове.

— Во-во, я тоже люблю об кошек и собак руки вытирать, которые возле меня трутся, когда я беляш жирный ем, — хмыкнул я, поправляя взлохмаченные им волосы.

— Ну, брат, ты и язва! — рассмеялся Геннадий Васильевич.

— Вы Надюшку не видели… Вот, кто язва! А я, так… её бледная тень…. бездарный ученик…

— Я так понимаю, что обеих твоих подружек нет в городе?

— Не, нету… Их мама отправила в лагерь аж на два сезона… Они сейчас где-то недалеко от Сочи.

— Погоди! Они что, сёстры?

— Ну, конечно, сестры. Кто же ещё?

Геннадий Васильевич кивнул, крякнул и сочувственно, как мне показалось, спросил:

— Скучаешь по ним?

Я тяжело вздохнул:

— Скучаю это не то слово… Мне даже их запах снится… Черт его знает, прошлым летом тоже три месяца не виделись, и ничего…

— Погоди, как это — запах снится? Опять придумываешь?

— Ничего я не придумываю! — возмутился я, — У каждого свой запах, вот их запахи мне и снятся! Наташа пахнет Наташей, Надюшка — Надюшкой и так далее. Все пахнут по-разному… Вы, что ли, не знали?

— Нет, брат, не знал. — усмехнулся Геннадий Васильевич. — Это сколько же у тебя друзей? Наташа, Надя, Серёжа, этот, как его, Валера… — он загибал пальцы на правой руке.

— Ещё Катя, — подсказал я, — Кстати, Катя! Сколько сейчас времени?

Геннадий Васильевич посмотрел на часы:

— Полпервого. Торопишься куда-нибудь?

— Катюша, наверно, уже проголодалась. Пойду разогревать…

— А она что, сама не может?

— Почему? Может. Просто она сейчас учится, а в таком состоянии она очень рассеянной делается. Забывает обо всем на свете…

— Учится? Но ведь сейчас каникулы. Её что, на осень оставили?

— Какая осень, вы что? — оскорбился я за подругу, — Она круглая отличница! Просто она хочет попытаться через седьмой класс перескочить. Ну чтобы поскорее от мачехи свалить. Брат её в этом году восьмилетку закончил и поехал во Владик, в мореходку поступать. Вот и она выклянчила в библиотеке учебники за шестой и седьмой и уже третий день корпит над ними. Пойду я, ладно? — я спрыгнул с верстака и отряхнул штаны.

Геннадий Васильевич кивнул и на прощание сказал:

— Ты заходи, если скучно будет. Я тут до конца июня каждый день работать буду.

***

Как я и думал, Катя и не почесалась, чтобы подняться с кушетки, пойти на кухню и поставить разогреваться кастрюлю с борщом. Она валялась на животе головой к окну, болтая босыми ногами в воздухе и читала очередной параграф в учебнике химии. Рядом лежала раскрытая тетрадь, куда Катюша записывала карандашом вопросы, которые хотела задать Марго.

Я поставил кастрюлю на плитку, нарезал хлеба и пошёл в спальню. Катюша подняла на меня глаза и улыбнулась. Захлопнув учебник, она перевернулась на спину и потянулась.

В пионерском лагере

Остаток лета, почти до конца августа, я провёл в пионерском лагере. Мама записала меня на два сезона подряд. Как она выразилась, чтобы я не болтался попусту.

Заезд состоялся 3-го июля. На площадь перед Дворцом культуры подогнали три автобуса, куда всех нас болтающихся попусту и загрузили. Провожала меня мама, но за полчаса до отъезда подошла и Катюша. Она не выпускала мою руку из своей и заглядывала мне в глаза, что сильно нервировало маму.

В этом лагере я уже бывал. По понятным причинам дневник я с собой взять не мог и поэтому записываю по памяти свои приключения уже сейчас, осенью. В общем-то, если бы не одно странное происшествие, то и писать было бы не о чем. Всё, как обычно — побудки под звуки горна, линейки, маршировки под барабан и неумелую игру горниста, стандартные пионерские забавы после отбоя, такие как разрисовывание зубной пастой спящих, страшные сказки на ночь, чтобы крепче спалось, и так далее. В общем, рутина.

Записался в шахматный кружок и честно отходил туда аж две недели. Играть не научился, но правила игры и азы усвоил. Вернусь домой, будем с Надюшкой рубиться!

В этом лагере хорошо было то, что обязательных пионерских мероприятий было немного — такой себе Дом отдыха для пионеров и детей раннего комсомольского возраста — и, соответственно, оставалось много времени для собственных дел и игр на свежем воздухе.

В ста метрах от условного забора лагеря протекала маленькая речушка наподобие нашей Каменушки, в которой я и трое малышей из третьих и четвёртых классов, которых мне удалось мобилизовать, два дня подряд городили запруду. Бессмысленное занятие, потому что всё равно купаться в этой речке было невозможно, настолько студёной была в ней вода. Занятие бессмысленное, но как времяпрепровождение, вполне себе ничего. Купание можно себе и представить. Была бы фантазия.

Хорошо было и то, что ношение пионерской формы — чёрный низ, белый верх, плюс галстук, ограничивалось только формальными мероприятиями, которых действительно было немного. В остальное же время разрешалось ходить в чём попало. Я, например, носил клетчатую рубашку с короткими рукавами и шорты или спортивные штаны, в зависимости от количества комаров и температуры воздуха за бортом.

Золотая рыбка

Неподалёку от нашего спального корпуса была устроена хорошая волейбольная площадка, где собственно и началась эта необычная история. Точнее, события начали разворачиваться несколькими днями позже, но с главной героиней этой истории я познакомился именно там. Тогда я не знал её имени, только прозвище. Среди мальчишек она была известна как Золотая Рыбка, наверно, из-за слегка выпуклых больших, голубых глаз и шапки кудрявых волос золотистого цвета.

Я случайно попал в ту команду, в которой играла она. Нет, все же ещё пару слов о её внешности! Она старше меня. Как я позже узнал, она перешла уже в восьмой класс, так что это был её последний пионерский лагерь. Да и сюда она попала, по-моему, по ошибке.

Рослая, выше меня на полголовы, с округлыми бёдрами, тонкой талией и длинными ногами, она казалось уже по-настоящему взрослой. Особенно, если учесть её довольно развитую грудь. Если бы не эти глаза навыкате, она могла бы считаться даже красивой. Многие в лагере так и считали. На неё засматривались даже молодые парни из вожатых. Да и на меня её пухлые губы красивой формы, аккуратный небольшой носик и чистая кожа лица произвели сильное впечатление.

В волейбол она играла по-настоящему хорошо. Чувствовалось, что долгое время занималась им серьёзно. Впрочем, неважно! Важным было то, что я поймал себя на том, что не отрываю глаз от её попки, когда она, после очередного перехода подачи оказывается впереди меня. Это тоже было бы неважным, если бы она случайно не перехватила мой взгляд.

Увидев, куда я смотрю, она выпрямилась, развернулась и зло спросила:

— Эй, ты! Чего пялишься! Что тебе там — мёдом намазано? — и, презрительно скривив губы, добавила, — Малявка, а туда же!

Я сплюнул себе под ноги и, уперев руку в бок, нахально ответил:

— Больно нужно! У самих задница не хуже имеется! Играй давай!

Понятно, что я кривил душой, и моя собственная задница меня совсем не волновала, но на этом, собственно, всё в тот день и закончилось. Я перестал смотреть в её сторону, и она успокоилась.

Во второй раз я заговорил с нею пару дней спустя. Я бежал по аллейке сквера, когда заметил её. Она сидела на скамейке и держалась левой рукой за щеку. На глазах у неё блестели слезы. Уже пробежав мимо скамейки, я резко затормозил и повернулся к ней.

— Чего плачешь? Обидел кто?

Она махнула на меня рукой и с трудом выдавила уголком рта:

— Зуб болит… Отвали…

— Вообще-то, я умею заговаривать зубную боль. Думал, дай помогу, но если не надо… — я сделал вид, что собираюсь идти дальше.

— Стой! — она скривилась от боли. Левый глаз у неё слезился и даже веко подёргивалось, — Стой… Что, правда умеешь?

Я подошёл к скамейке и заглянул ей в глаза. Оба зрачка были сильно расширены.

— Правда, правда… — я протянул к ней руку, — Убери руку!… Убери, говорю!

Она осторожно убрала руку со щеки и с надеждой посмотрела на меня. Я кинул взгляд на свою ладошку и на всякий случай обтёр её об штаны. Осторожно положив её на горячую щеку, я быстро произнёс:

— Постарайся расслабить все мышцы. Особенно на лице. Чтобы было легче, думай о том, какая у меня тёплая ладошка. Не ссы, сейчас пройдёт!

Последнее я сказал нарочно, чтобы немного позлить её. Так легче отвлечься, по себе знаю. Она не отреагировала на моё «не ссы». Видимо, для неё это было сейчас не столь важным. Потом, наверно, назовёт меня грубияном.

Действовать начало быстро. Я поглядывал в её глаза и убеждался, что зрачки постепенно сужаются, возвращаясь к своему нормальному размеру. Собственно, на этом можно было бы и закончить, но я решил получить от этого и своё удовольствие. Теперь, когда боль ушла, я легонько поглаживал её щеку.

Хм, с реакцией у неё было и в самом деле всё в полном порядке! Она отстранилась, рукавом рубашки вытерла слезящийся левый глаз и сердито сказала уже вполне нормальным голосом:

— Дурак! Ты гладишь меня, а не лечишь!

Я ухмыльнулся:

— Сама ты дура! Если ничего в этом деле не понимаешь, так молчала бы.

Развернувшись уходить, я бросил через плечо:

— Пару часов болеть не будет, но я бы на твоём месте прямо сейчас сходил в медпункт. Пока!

— Постой! — она вскочила со скамейки и догнала меня, — Постой… Зачем в медпункт?

— Вот я же говорил, что ты дура, а ты не верила… — это была моя маленькая месть за малявку на волейбольной площадке, — Ты пойми, это только головную боль можно снять насовсем. Если зуб болит, то с ним, значит, что-то не в порядке. Его лечить нужно… ну или удалять. Иначе он снова заболит рано или поздно. Поняла, или картинку нарисовать?

— Поняла…. не дурнее некоторых! А если это просто случайно получилось? Например, от холодной воды.

Я пожал плечами и ускорил шаг:

— Ладно, пока!

— Постой! Тебя как звать?

— Сашка.

— А в каком корпусе ты живёшь?

— В третьем, возле волейбольной площадки.

— А в какой палате?

— В шестой. Зачем тебе?

— Ну мало ли… Вдруг снова заболит… Можно я приду?

Я остановился.

— Нет, ты и в самом деле чокнутая! Не хочешь идти в медпункт?

Она отрицательно помотала головой.

— А если тебя ночью прижмёт? Что будешь делать? Меня с собой в постель возьмёшь? Нет, я, конечно, не против…

— Ага, размечтался! Губу подбери! Много вас таких желающих!

На сей раз обошлось без малявки! — усмехнулся я про себя, махнул ей рукой и умчался на ручей.

***

Насчёт постели я, конечно, пошутил, но со своими предположениями насчёт ночи я оказался очень недалеко от истины. Среди ночи меня растолкал сосед по палате, мой тёзка Сашка Павлов. Он сказал, что в окно долбится Золотая Рыбка, которой что-то нужно от меня, широко зевнул и тут же снова забрался под одеяло. Я распахнул окно и тоже зевая высунулся из него по пояс. Её я нашёл сидящей на завалинке прямо под окном.

— Чего тебе? — громко шепнул я.

Она поднялась и повернулась ко мне. Рука её снова была прижата к левой щеке:

— Саш, можешь спуститься, а? Болит, мочи нет! Анальгин не помогает… Я уже три таблетки выпила и ничего…

Я стянул со своей кровати одеяло, передал его вниз и, как был, в трусах и майке, вылез через окно. Было по ночному холодно, поэтому мы уселись на завалинке и укрылись с головами моим одеялом. Я сел справа от неё, она обняла меня за плечи, а я её за талию и дотянулся рукой до её левой щеки. Девушка она была горячая, поэтому моя дрожь быстро прошла. Да и вообще, с ней сидеть, вот так, в обнимку, было очень приятно.

Рядом сидела молоденькая, хорошенькая тринадцатилетняя девушка, которая прикасалась ко мне некоторыми очень мягкими и соблазнительными частями своего тела. Немудрено, что у меня в трусах очень скоро образовалось небольшое недоразумение.

Боль я снял быстро — не прошло и трёх минут. Потом, ещё минут пять я просто сидел с ней рядом, напитываясь ощущениями и запахами её тела. Наконец, почувствовав, что сильно хочется спать, снял руку с её талии, буркнул на прощание спокойной ночи и, прикрываясь спереди одеялом, полез в окно.

Второй раз, уже под утро, я сам проснулся от того, что кто-то осторожно стучит камешком в стекло. Это снова была она и я, вздохнув, подал ей одеяло. 

Как я стал гипнотизёром

Встретив Золотую Рыбку после завтрака возле клуба, я вспомнил прошедшую ночь и решил, что нужно предпринять что-то решительное, если не хочу и следующей ночью скакать через окно туда-сюда. Я подошёл к ней сзади, молча взял её за руку и сказал:

— Пошли!

— Куда? — упёрлась она.

— Куда, куда… В медпункт, куда ещё!

Она заупрямилась, что твой осёл! Мне пришлось применить всё моё красноречие, чтобы уговорить её. Пришлось даже пообещать, что всё время буду стоять рядом и держать её за руку и намекнуть, что хорошо владею гипнозом и могу даже усыпить её на время операции! До чего же молоденькие девушки бывают легковерными! Ужас! Услышав про гипноз, она сдалась, но всё равно, когда я заводил её в зубной кабинет, рука у неё была влажной.

Врачиха оказалась довольно молодой, не больше тридцати, рыжеволосой и с фигурой, как у Марго. Со спортивной фигурой, в общем. Она удивлённо уставилась на меня, когда Света, по дороге я узнал её имя, когда Света, трясясь от волнения, попросила разрешения, чтобы я тоже присутствовал. Она тут же созналась, что до ужаса боится и хочет, чтобы я её усыпил.

— Что значит, усыпил? Ты что, гипнотизёр?

Я важно кивнул:

— Гипнотизёр… Свою кошку я усыпляю за пятнадцать секунд. Её потом можно брать за заднюю лапу или даже за хвост и волочь на мороз. Она не просыпается даже когда головой о ступеньки стукается.

Света взвыла от разочарования, а врачиха усмехнулась:

— Ну свою кошку я тоже усыплять умею. Погладишь её пару минут, и готово! А зачем на мороз?

— А в наказание! Ну если нагадит под ванной. Да ладно, успокойся ты, Светка! Я про кошку пошутил. Усыплю я тебя ещё быстрее, чем кошку. Не бойся, за ноги тебя по лестнице не поволоку. Здоровая ты больно! Меня бы кто так усыпил на пару часиков… Я по твоей милости, между прочим, сегодня не выспался!

Врачиха переводила удивлённый взгляд с меня на Свету и обратно. Пришлось пояснить:

— Эта трусиха сегодня меня два раза ночью будить приходила, хотя я ещё вчера говорил, что ей к врачу нужно.

— Садись на кресло… — это Светке, — А будила-то зачем? — это ко мне.

— Я ей боль снимал…

— Ну и как? Помогло? — это снова к Светке.

Она кивнула:

— У него это здорово получается! Четыре часа никакой боли, представляете?

— Нет, не представляю… — врачиха хлопала глазами.

Она отвернулась к стеклянному шкафу, доставая оттуда эмалированную ванночку с инструментами. Потом попросила Свету открыть рот и быстро выяснила, какой зуб болит. Отойдя на шаг от кресла, она указала на Светку рукой и усмехнулась:

— Ну что ж, приступай…. гипнотизёр!

Похоже, она поняла, какую игру я затеял, и подыгрывала мне. Моей целью было посильнее разозлить Светку, не более того, а потом быстренько смыться. Человек, когда злой, гораздо легче переносит боль и испытывает меньше страха. Я с важным видом подошёл к креслу, в котором устроилась Света и начал:

— Значит, так! Слушай и запоминай. Сейчас я положу тебе на лоб ладонь, и ты закроешь глаза. Расслабься и думай только о моей ладони. Какая она тёплая, какая она шершавая или, наоборот, нежная… Неважно! Главное, думай только о ней. Когда я скажу тебе «Засыпай!» ты уснёшь. Когда я скажу тебе «Проснись!» и щёлкну пальцами вот так, — я продемонстрировал, как именно, — ты проснёшься. Всё поняла?

Света кивнула.

— Тогда приступим….

Я встал справа от кресла и дотянулся рукой до её лба. Светка послушно закрыла глаза и не открыла их, когда я произнёс обещанное «Засыпай!». Наоборот, она вся как-то обмякла в кресле. Врачиха, с любопытством и насмешкой во взоре наблюдавшая за нами, приподняла брови и склонилась над Светой. Она тихо позвала её,

— Эй, Света, ты меня слышишь?…

Светка молчала, и я разочарованно отвернулся.

Придуривается, — подумал я. — Поняла, что её разыгрывают и решила в свою очередь меня разыграть. Значит, таким способом разозлить не получится. Ну и ладно, по крайней мере страх у неё, кажется, прошёл…

— Ну и сколько она теперь будет спать?

— В смысле? — я развернулся к врачихе.

— Как долго она будет спать, я спрашиваю.

Я рассмеялся. Смешно вышло! Я разыгрывал Светку, Светка меня, а купилась врачиха! Кому расскажи, не поверит!

— Да вы что, поверили что ли?! Она же придуривается! Никакой я не гипнотизёр! Я же пошутил!

— Но Света действительно спит. У неё всё признаки глубокого сна. — удивлённо возразила она.

Она внимательно посмотрела на меня:

— Подожди, а ради чего же ты тогда затеял весь этот спектакль, если заранее предполагал, что из него ничего не выйдет?

Пришлось объяснять про страх и злость.

— Я её пока сюда тащил, у неё от страха аж ладони вспотели. Могу поспорить, что и трусы у неё тоже мокрые! Давайте, проверим? — азартно предложил я.

— Обойдёшься! Ишь ты! Маленький, а шустрый какой!

Я усмехнулся про себя и повернулся к выходу:

— Ну я пошёл тогда?…

— Погоди! Постой!… Останься пока. Что-то мне во всём этом не нравится… Иди-ка, в коридоре подожди. Я тебя позову.

Вызвала она меня буквально через пару минут. Светка лежала в кресле, спинка которого теперь была полностью откинута. Голова её лежала на подголовнике и была запрокинута назад. Врачиха обескуражено сказала мне, что ей требуется помощь. Мол, Света совершенно не держит шею, и это не позволяет приступить к операции. В доказательство врачиха взяла Светку за виски и слегка покрутила вправо и влево. Голова вращалась на шее, как у сломанной куклы.

— Не мог бы ты постоять сзади и придержать её голову? Я в медпункте сегодня одна. Больше помочь некому…

Чёрт! Этого только не хватало! Звук бормашины я ненавижу даже сильнее киселя с пенками! Но, похоже, делать нечего. Придётся терпеть.

Врачиха заставила меня снять пропылённую рубашку со штанами и оставить всё это в коридоре на стуле. Она сказала, что единственный запасной халат, который у неё имеется, 56-го размера, и я в нём просто утону. Потом она повязала мне марлевую повязку, и я тут же подскочил к приделанному над умывальником зеркалу, посмотреть, похож ли я на хирурга? Оказалось, не очень. Марлевая повязка, голая безволосая грудь и лохматые волосы на голове плохо совмещаются друг с другом.

Затем я держал голову Светы, старательно отводя взгляд в сторону. Жужжала бормашина, врачиха ковырялась во рту девушки. Потом она смешивала на маленьком стекле раствор. Короче, знакомая процедура для того, кому хоть раз в жизни убивали нерв мышьяком и ставили временную пломбу. Всё это длилось максимум десять минут.

Наконец, врачиха выпрямилась, сняла с себя перчатки, бросила их на стол и спустила маску вниз.

— Всё. Можешь её будить.

Я отпустил Светкину голову и тоже снял маску.

— А как? — мне стало любопытно.

— Ну нашатырный спирт, щекотку и иголки под ногти мы оставим на сладкое. — ухмыльнулась она, и меня передёрнуло от упоминания про иголки, — Может, попробуешь сказать ей «Проснись» и щёлкнуть пальцами. Мне кажется, она именно этого ждёт. Я как-то раз была на сеансе одного гипнотизёра, так он что-то подобное и проделывал.

— А давайте, сначала вы попробуете?…

Врачиха кивнула и подошла к спящей Светке. Она проделала это три раза, после чего повернулась ко мне. Взгляд её был встревоженным. Встревожился и я. А ну как не получится, и останется Светка до конца своих дней, как спящая принцесса? В иголки под ногти я не поверил, конечно же.

Я положил ладонь на её лоб, подержал немного, а потом, собравшись с духом, громко произнёс «Проснись!» и щёлкнул пальцами. К нашему облегчению Света тут же открыла глаза и обиженно уставилась на меня:

— Что за глупые шутки, Сашка?

Потом опустила глаза ниже и удивилась:

— А почему ты голый?

— Ты чего? Я не голый, а в плавках! Ты что, плавок никогда не видела?

Света опустила глаза ещё ниже, увидела плавки и кивнула. Потом она вспомнила с чего начала и надула губы:

— Что за глупый розыгрыш? Сказал бы сразу, что ничего не умеешь, и не морочил голову… Если бы у тебя так зуб болел, ты визжал бы, как свинья!

Тут она осмотрелась и недоуменно спросила:

— А почему я лежу? Кто меня уложил?

Врачиха вмешалась.

— Ты что же, ничего не помнишь, Света?

— Почему? Я всё отлично помню! Сашка положил мне ладонь на лоб, я закрыла глаза, как он говорил, а потом он заорал «Проснись!» и щёлкнул. Я всё хорошо помню!

Мы с врачихой переглянулись.

— Значит, ты ничего не почувствовала?

— Что я должна была почувствовать? — и тут же, на одном выдохе, обращаясь ко мне, — А когда ты успел раздеться? И, главное, зачем?

Врачиха недоверчиво покрутила головой:

— Никогда ничего подобного не видела… — и, отвечая Свете, — Светочка, ты и в самом деле уснула, и я всё уже тебе сделала. Ты, разве не чувствуешь? Я тебе мышьяк положила и поставила временную пломбу. Потрогай языком…

Дальше я уже не стал слушать. Я вышел в коридор и оделся. Засунув нос в дверь, я быстро попрощался и убежал. Вот такой со мной вышел казус…

Разговор с врачихой

Наталья Юрьевна — так звать нашего стоматолога — некоторое время не оставляла меня в покое. Первый раз она поймала меня в тот же день, когда я привёл Свету в её кабинет. Вечером я бежал по аллейке, торопясь на футбольное поле, когда она окликнула меня. Она была без белого халата, поэтому я не сразу её признал.

Она попыталась усадить меня рядом с собой на скамейку, но меня ждали на поле, и я разнылся так, что она не выдержала и отпустила меня. Второй раз она поймала меня в тот же вечер в умывальнике, где мы с ребятами мыли перед сном пыльные после футбола ноги, а наш вожатый Коля торчал в дверях и контролировал процесс.

Здесь разговор тоже не состоялся, потому что в умывальнике было очень шумно. Наша команда продула 4:6 и как раз сейчас на повышенных тонах шло обсуждение итогов и раздача "пряников" особо отличившимся. В итоге мы с ней договорились, что я завтра приду к ней вечером на квартиру и там мы спокойно всё обсудим. Я, впрочем, не понимал, чего здесь обсуждать.

Я не пожалел, что пришёл. Наталья Юрьевна заварила отличный чай, напекла плюшек и выставила на стол целых три вазочки с разными сортами варенья. Брусника, жимолость и… — та-да-дам! — вишня! Настоящая вишня, честное слово! Вот это, я понимаю! К торжественной встрече падишаха! Побатальонно! Настоящий деловой подход! Вот всегда бы так. Варенье развязывает языки быстрее, чем вино!

Она долго расспрашивала меня о том, что я чувствовал, когда моя рука лежала на лбу у Светы. Потом, когда я заверил её, что абсолютно ничего не чувствовал, она стала расспрашивать, о чём я при этом думал. Пришлось сознаваться. Сказал ей, что думал о блестящем пинцете, который увидел у неё в стеклянном шкафу и о том, что и мне хотелось бы иметь такой же среди моих инструментов. Удобная вещь для тех, кто занимается моделированием! Я как раз собирался осенью этим заняться. Вот почему их в магазинах не продают?

Несмотря на очевидное отсутствие какой-либо связи между пинцетом и внезапным сном Светы, Наталья Юрьевна не сдавалась. Она спросила меня, чего я в тот момент больше всего хотел. Хотел ли я, чтобы Светка уснула? Я ответил, что хотел только одного: смыться ещё до того, как она поймёт, что её надули, откроет глаза и начнёт орать.

Короче, и здесь она не узнала для себя ничего нового. Ещё она попросила меня дать ей руку, долго щупала её с закрытыми глазами, шевелила губами, рассматривала ладонь, а потом вздохнула, вновь сказала, что ни черта не понимает и после этого наконец-то оставила меня в покое. Остаток вечера мы просто сидели, пили чай и разговаривали.

Впрочем, это была наша единственная встреча один на один. Больше она меня к себе не приглашала. При случайных встречах на территории она лишь задумчиво кивала в ответ на мои приветствия.

Как мы натерпелись страху

15 декабря 1967 года

Этот вечер я, наверно, не забуду никогда. Он мне будет сниться в моих кошмарных снах. Впрочем, Наташа Колокольцева говорила мне то же самое. Первый раз в жизни я смертельно испугался. Испугался так, что на сильном морозе меня прошиб холодный пот.

А началось всё совершенно безобидно. Мама отправила меня в магазин за хлебом, и во дворе я встретил Наташу, которая весело помахала мне пустой авоськой. Её тоже отправили за продуктами. Вдвоём в очередях веселее стоять, это каждый знает!

Меня немного задержала кассирша, пересчитывая мелочь, которую я ей подал, поэтому из магазина я вышел уже после Наташи. Её перед входом не нашёл и поэтому быстро заглянул за угол, в тот самый переулок, где летом дрался с Кабаном. Это была крупная удача. У меня и сейчас встают волосы на загривке, когда размышляю о том, что могло бы случиться, если бы я этого не сделал или кассирша задержала меня ещё хотя бы на пару минут.

Увиденная картина заставила меня похолодеть. Два здоровенных мужика, схватив Наташу под мышки быстро тащили её вверх по улице. Она извивалась в их руках, тормозила ногами, попыталась крикнуть, но тот что был справа, на ходу коротко размахнулся и ударил её кулаком в живот. Видимо, попал, потому что она тут же затихла и поджала от боли ноги.

Ещё одно везение пришло в виде толстой тётки в бараньем тулупе, разношенных валенках и пуховом платке, завернувшей в тот же переулок. Я быстро сказал ей, — Вызывайте милицию! Девочку похитили! — и бросился вдогонку.

У этих двоих была хорошая фора в расстоянии. Кроме того, шли они быстро, почти бежали и уже через несколько секунд я понял, что догнать их будет очень трудно. Очень мешала шуба, та самая, которую так не любил мой друг Валерка Смолев. Мешал шарф, мешала шапка — всё мешало! Ещё не до конца сообразив, что делаю, я сбросил с рук варежки и на бегу расстегнул все четыре пуговицы на шубе. Она ещё не упала на снег, а я уже понял, что валенки мне тоже придётся сбросить. Был сильный мороз под -25 градусов, и снег громко визжал под подошвами. Если они услышат, что их догоняют, у меня и у Наташи не останется никаких шансов! Почему-то я был уверен, что ей уготована судьба той изнасилованной и убитой в позапрошлом году девочки, изломанное и изуродованное тело которой нашли на куче мусора в подвале обычного жилого дома.

Всё это промелькнуло в моей голове, когда я остановился на пару секунд, чтобы сбросить валенки с ног. Туда же, к валенкам, полетела и шапка с шарфом. Вот теперь я побежал по-настоящему! У меня было секунд десять до того момента, когда я их настигну. Это время я потратил с большой пользой. Я уже знал, чего хочу, когда, взлетев в немыслимом прыжке, сжал, как стальную пружину, правую ногу…

Мой однофамилец Славка Кузнецов, с которым мы тайно занимались карате, говорил мне как-то, что самый эффективный удар не тот, от которого противник летит на землю, а тот, после которого противник остаётся на ногах, но с переломанными костями. Мы с ним много раз пытались воспроизвести этот удар, лупя ногами по высоко подвешенной боксёрской груше, но у нас ничего не получалось.

Славка считал, что после правильного удара, груша должна остаться неподвижной или почти неподвижной, но на ней должна лопнуть кожа. Тогда у нас не получалось, а сегодня вышло! Да ещё как вышло! Я ударил левого, одетого в толстый белый полушубок, в область между лопатками и соскользнул на тротуар прямо у него за спиной. Мужик ещё смог сделать шаг и занести ногу для следующего, и только после этого его начало клонить вперёд.

Слава богу, прежде чем упасть, руку Наташи он выпустил. Его напарник, одетый в модный, крытый блестящей чёрной кожей полушубок, развернулся в его сторону, очевидно, растерялся на миг и тоже выпустил Наташку. Ничего не понимая, он наблюдал за падением своего напарника на землю, когда я заорал изо всех сил:

— Наташка, беги!

Внезапно освободившись, она упала на четвереньки. Её вязанная шапочка где-то потерялась, поэтому коса, которую я так любил, подметала грязный, утоптанный снег. Наташа двигалась неплохо. Видно было, что она просто на время потеряла ориентацию. Её срочно нужно было заставить прийти в себя и действовать.

И здесь я допустил небольшую ошибку. Крича, — Наташка, беги! — я стал смещаться в её сторону, желая занять позицию между нею и оставшимся на ногах бандитом, хотя правильнее было бы попытаться перепрыгнуть сбитого мною с ног первого, и зайти хотя бы на пару метров выше второго. Улица в этом месте имеет уклон и мой противник, мало того, что был на голову выше меня, но он ещё и стоял выше. Мне пришлось резво отпрыгнуть назад, когда оставшийся на ногах бандит пришёл в себя.

Наташа услышала! Не поднимаясь на ноги, прямо на четвереньках, она быстро удалялась от нас назад, в сторону магазина. Отвлекая на себя его внимание, я прыгал из стороны в сторону, при этом непрерывно фиксируя его лицо взглядом, и всем своим видом показывая, что ловлю момент для нового удара.

Своей цели я достиг. Этот гад понял, что я не дам ему безнаказанно ничего сделать — ни догнать Наташу, ни посмотреть, что случилось с его другом. Сначала он должен был одолеть меня.

Он был неглуп, этот бандит. Должно быть, он понял, что с его товарищем дело нечисто. Тот лежал ничком на снегу, нелепо вывернув голову и не подавал признаков жизни. Мелькнула мысль, что я его убил, но я не стал забивать себе этим голову. Гораздо больше меня занимало то, что в левой руке второго блеснуло лезвие ножа! Вот тут я вспотел во второй раз.

Судя по всему, парень этот бывал в переделках. Он щерился в зловещей улыбке и, слегка наклонившись вперёд и держа обе руки согнутыми в локтях, медленно двигался на меня. Шансов достать его в прямом ударе у меня не было никаких, и я отступал назад, готовый в любую секунду отпрыгнуть влево или вправо. Спас меня и Наташку свисток милиционера, раздавшийся за моей спиной.

Парень этот недовольно поморщился, раздался лёгкий щелчок и блеск стали в его руке погас. Сплюнув, он круто развернулся и, не обращая внимания на своего валяющегося на заснеженном тротуаре товарища, бросился бежать. Легко перепрыгнув почти погребённое под слоем снега невысокое чугунное ограждение, он выбежал на дорогу и пробежав ещё метров двадцать, сел в поджидавшую его бежевую Волгу.

Фыркнул мотор, в воздухе повисло густое облако белого пара, и через десять секунд переулок вновь опустел. Сзади раздавался топот сапог милиционера. Почти одновременно с ним подбежала Наташа и накинула мне на плечи шубу. Сообразила, значит. Молодец, быстро пришла в себя! Она нахлобучила мне на голову шапку и вновь умчалась, наверное, за моими валенками. Когда шапка оказалась у меня на голове, раздался отчётливый хруст. Это хрустели на морозе мои замёрзшие волосы. Я опустил голову и посмотрел на свои шерстяные носки. Они были жёсткими от замёрзшего пота и растаявшего и вновь замёрзшего снега и покрылись снежной корочкой. Чёрт, как же холодно-то!

Милиционер стоял на одном колене, склонившись над лежащим бандитом, и пытался сообразить, что здесь произошло, и что ему, милиционеру, со всем этим делать. Вокруг нас начали собираться прохожие…

***

Потом мы с Наташей долго сидели на заднем сиденье милицейского ГАЗика, и она не переставая тёрла своей рукавичкой мой нос, лоб и щеки. Было больно так, что аж слезы текли! Я отталкивал её руку, но Наташа была неумолима. В машине было жарко, и у меня всё болело. Болели отмороженные щеки, нос и губы. Болели мышцы ног и сухожилия в промежности. Это, наверно, от того, что прыжок был очень высоким, а удар резким. Отмороженные пальцы ног я не чувствовал.

Затем скорая забрала, наконец-то, валяющегося бандита и уехала. Вскоре вслед за этим в милицейский газик тяжело забрался пожилой капитан, и мы тоже поехали.

***

В милиции нас с Наташей отвели в детскую комнату. Тётка в синем кителе с лейтенантскими погонами позвонила нашими мамам, и мы долго сидели на стульях и ждали, когда за нами приедут. Я дрожал крупной дрожью и никак не мог согреться. Тётка вышла куда-то и вернулась с тёмно-синим шерстяным одеялом сомнительной чистоты, которым она меня и укрыла. Наташа стояла передо мной на коленках и тёрла своей рукавичкой пальцы на моих ногах. Снова было настолько больно, что я плакал.

Наташа и обнаружила, что мои брюки лопнули в промежности по всем швам. Она сказала об этом тётке, и та достала откуда-то из тумбочки катушку чёрных ниток и иголку. Меня заставили снять штаны, причём Наташа помогала мне, и тётка эта сама взялась их зашивать. Наверно она очень добрый человек…

Первой примчалась тётя Марина. Ей не сказали, что я тоже здесь, поэтому она сильно удивилась, увидев меня. Наташа вкратце рассказала ей о том, что произошло, и я увидел, как Марина прямо на глазах смертельно побледнела и даже покачнулась. Ей пришлось сесть, чтобы не упасть. Наташа не видела, как я ударил того мужика, и поэтому сказала просто:

— … Сашка что-то сделал, и один упал, а потом ему удалось отбить меня и у второго!

У меня до сих пор стучали зубы, поэтому я не стал ничего добавлять к её рассказу. Марина пересела на стул рядом со мной и обняла меня, но тут в комнату заглянул какой-то высокий, плечистый мужик одетый в гражданское. Он представился дежурным следователем и сказал, что сегодня уже поздно, но завтра в одиннадцать он ожидает Наташу с мамой у себя.

Марина с Наташей остались ждать мою маму, которая появилась только минут двадцать спустя. Когда тот же следователь отпустил и нас, получив от мамы обещание быть завтра в то же время, что и Наташа с Мариной, мы все засобирались домой. Брюки мои были уже зашиты, за что я, лязгая зубами поблагодарил тётку лейтенанта.

Заминка вышла, когда я попытался забрать у Наташи свои носки. Она давно уже положила их на батарею сохнуть, а сейчас стояла передо мной и с сомнением мяла их в руках. Наконец, она уселась на стул, решительно сняла свои торбаса, сняла свои пушистые шерстяные носки и, игнорируя мои попытки оттолкнуть её руки, натянула их на мои ноги. Свои торбаса она натянула на босые ноги.

Тут всполошились обе наших мамы и тётка лейтенант. Она позвонила куда-то, недолго ругалась с кем-то и, положив трубку, с довольным видом объявила, что нас всех сейчас отвезут домой на милицейской машине.

Первый день в больнице

16 декабря 1967 года

Попасть к следователю на следующий день нам с мамой не довелось. Я, видимо, очень сильно простыл. Не помогла и горячая ванна с горчичным порошком, которую приготовила мама, как только мы вернулись домой. Ночью у меня подскочила температура, мама пыталась сбить её, обтирая меня водочным раствором и пичкая аспирином. Она всю ночь просидела рядом со мной и, отчаявшись сбить температуру, под утро вызвала скорую.

К тому моменту, когда скорая приехала, я уже был в бреду. Ну или без сознания… Точно не знаю… Знаю только, что очнулся я уже на больничной койке. В палате на четверых искрясь и переливаясь на иголочках морозного узора на оконном стекле сияло солнце, а вмоей левой ягодице торчала игла шприца. Я дёрнулся от боли, которая, наверно, и привела меня в чувство, и услышал строгий окрик:

— Ну-ка не дёргайся! Лежи спокойно!

Вытащив иглу и натянув штаны на мою задницу, медсестра выпрямилась, положила шприц в эмалированную ванночку и улыбнулась.

— Очухался? Вот и слава богу! Сейчас позову врача…

Минут через пятнадцать появился врач — высокий, толстый, улыбчивый дядька с буйной шевелюрой чёрных, спутанных волос. Он радостно сообщил мне, что у меня предполагается воспаление лёгких, что ноги и морда у меня обморожены, но не опасно, и что всё со мной будет хорошо.

Только теперь я обнаружил, что не могу шевелить пальцами ног. Высунув правую из-под одеяла, я нашёл её перемотанной по щиколотку бинтом, сквозь который проступали жёлтые пятна какой-то мази. Так…. - подумал я, — а как же я в туалет ходить буду? По-маленькому мне хотелось уже сейчас и довольно сильно. Спросил доктора, и он, всё так же радостно улыбаясь, сообщил мне, что для таких случаев человечество уже давно придумало специальные агрегаты с красивым названием «утка», и он сейчас пришлёт медсестру, которая обучит меня, как этими замечательными устройствами пользоваться.

Минут через пять после его ухода медсестра действительно появилась. В руках она держала белое эмалированное судно. Теперь я повнимательней присмотрелся к ней. Вполне себе симпатичная такая девушка. Рыжие кудряшки, вздёрнутый, маленький носик с симпатичными веснушками, красивая улыбка и очень красивые небольшие сиськи. Даже вспомнился наш разговор с Надюшкой, когда я нафантазировал себе про ампутированные ноги. Она хорошо вписалась бы в ту картинку.

Сестра поставила судно на стоящий у изголовья кровати стул, откинула одеяло в сторону, одним движением содрала с меня пижамные штаны и весело подмигнула:

— Подними попку и немного раздвинь ноги!

Я покраснел, но подчинился. От стыда у меня аж спина зачесалась! Нет, с этим что-то нужно делать!

Назад штаны я натянул самостоятельно и тут же спросил, как её зовут. Сестричка улыбнулась и сообщила, что её звать Софьей Васильевной. Она уже порывалась бежать, держа в руках мою утку, когда я быстро попросил её принести мне какие-нибудь тапки большого размера. Это я представил себе, что когда-нибудь мне захочется и по-большому. От одной мысли, что мне придётся заниматься "этим", сидя на утке, мне стало плохо!

Медсестра пожала узкими плечиками и сказала, что если врач отменит постельный режим, она подыщет мне что-нибудь в отделении у взрослых. За всем этим наблюдал с соседней кровати худенький, светловолосый пацан примерно моего возраста. Он перебросил свою подушку к стене и сейчас полулежал, опираясь на неё спиной и свесив ноги с кровати. В руках у него имелась открытая книга. Остальные две кровати в палате пустовали.

Температура у меня держалась, и голова кружилась. Наверное поэтому я задремал. Разбудила меня снова Соня, так я для себя окрестил нашу медсестру. А что? Она выглядела даже младше Марго, которой было то ли 25, то ли 26 лет. Соня прикатила столик на колёсиках, на котором имелся поднос с думя тарелками и стаканом киселя. Она же сообщила, что врач не разрешил мне подниматься с постели. Если после завтрашней перевязки мои ноги покажут улучшение, тогда постельный режим, возможно, отменят. Она хотела покормить меня с ложечки, но тут я встал на дыбы! Кроме того есть мне совершенно не хотелось, о чём я ей и сказал. В ответ на это она состроила зверскую мину и пообещала разорвать меня на кусочки, если я тут же — вот прямо при ней! — не поем.

Пришлось спускать ноги с кровати и брать в руку ложку. Она действительно не отходила от меня, пока я не осилил половину тарелки невкусного свекольника, не съел половину котлеты и не выпил стакан киселя. Поднявшись со стоящего у изголовья кровати стула, на котором она всё это время сидела, она потрепала меня по волосам и укатила столик. Симпатичная у неё всё же фигурка. Что спереди, что сзади…

После обеда меня снова потянуло в сон. На сей раз разбудила меня мама. Она расспросила меня о самочувствии, а потом велела потерпеть и прямо пальцами нанесла мне на обмороженные участки лица новую порцию гусиного жира. Даже на губы! Б-э-э! Гадость! Жир она принесла из дома. Сидела со мной не долго, потому что, оказывается, в коридоре дожидаются своей очереди девочки. На лице мамы читалось облегчение, когда она прощалась со мной.

Наташа уселась на стул в изголовье кровати, а Надюшка плюхнулась прямо на кровать, задев мою левую ногу. Я взвыл и пообещал убить её, как только меня выпишут из больницы. Обе девочки уважительно рассматривали мои перебинтованные ноги и участливо спрашивали, где ещё болит.

Наташа неохотно рассказала, что следователь мурыжил их целых два часа, расспрашивая обо всех деталях случившегося. По её словам выходило, что более всего его интересовало то, как и чем я ударил того мужика. Он жив, но полностью парализован, так что не в состоянии даже назвать своё имя. Наташа уверяла следователя, что ничего не видела, и что, по её мнению, я, мол, просто не в состоянии был ударить его так сильно.

Она спросила меня, что я обо всём этом думаю, но я только пожал плечами. Не хотелось мне разговаривать об этом при посторонних. Мой сосед, Колька Машков, сидел на своей кровати, читал и прислушивался к нашему разговору. К этому времени Надюшка уже сидела, не выпуская мою руку из своей, а Наташа склонилась надо мной, облокотившись на мою подушку, и пальцы её перебирали мои волосы. Когда Наташа рассказывала, как эти двое грубо подхватили её под руки и заволокли за угол, Надюшка заплакала и плакала не переставая до самого конца рассказа.

Разогнала нашу компанию Соня. Она заявилась в палату с эмалированной ванночкой, и я понял, что сейчас моей заднице снова достанется. Девочки по очереди обняли меня и ушли. Соня, держа шприц иглой вверх, кивнула на дверь:

— Сестры?

— Не, подруги…. - переворачиваясь на живот ответил я, — но они мне, как сестры…

— А ты шустрый! — усмехнулась Соня — Двух таких красоток зараз подцепил… Ну, не напрягай ягодицу, будь мужчиной! Любишь бегать босиком по снегу, так терпи!

Ага, терпи… Посмотрел бы я на тебя, если бы сейчас твою задницу острой иглой пугали! Впрочем, Соня, добрая душа, помассировала ваткой место укола, чтобы лекарство лучше разошлось и чтобы не так болело. Закончив с уколом, она поставила мне градусник и повернулась к кровати моего соседа. Колька тоже шипел от боли, так что не один я такой трус! Нечего тут наговаривать!

Напоследок, уже выходя из палаты, Соня спросила меня, не нужна ли мне утка. Я кивнул, потому что кто его знает, будет ли она рядом, когда по-настоящему приспичит.

Потом я снова задремал, а когда проснулся, на стуле возле моей кровати сидел тот самый следователь с залысинами, которого я видел в детской комнате милиции. Наверно, он меня и разбудил.

Он сидел и сидел, задавая всё время одни и те же вопросы. Почему я решил, что Наташу похищают? Зачем я разделся, когда бежал за этими двумя? Чем я ударил первого из них в спину и куда дел потом этот предмет? На все мои заверения, что я ударил его ногой, и никакого предмета у меня с собой не было, он недовольно морщился. Не верил, короче.

Когда я уставал от его упрямства и замолкал, он начинал мне угрожать. Говорил, что мне грозит колония для несовершеннолетних, и только активной помощью следствию я могу облегчить свою судьбу. Он обещал, что дело может даже ограничиться условным сроком, если из школы придёт положительная характеристика.

Мои попытки перевести разговор на другое ни к чему не приводили. Когда я пытался описать ему второго бандита и рассказать о машине, на которой тот уехал, он только досадливо морщился. Говорил: "Да-да, но об этом позже, сначала закончим с молотком. Или ты его камнем ударил?" Короче, он совершенно не слушал меня. Даже не вышел из палаты, гад, когда Соня прикатила столик с ужином! Так и сидел на стоящем в изголовье стуле, ожидая, когда я поем. Понятное дело, кусок мне в горло в таких условиях не лез, и я только попил чаю с булочкой.

Соня недовольно покачала головой, когда пришла забирать столик. Когда она вышла из палаты, следователь откашлялся, и всё завертелось по новой. Как ему самому не скучно, задавать всё время одни и те же вопросы? Я уже думал, что он и ночью будет сидеть рядом с моей кроватью, трясти меня за плечо и спрашивать: "Так где, ты говоришь, спрятал молоток?"

На меня навалилась чёрная тоска. Я лежал здесь, совершенно беспомощный и чувствовал себя покинутым всеми… 

Тётя Марина и другие

Мои мучения закончились довольно неожиданно. Дверь в палату отворилась, и на пороге возникла тётя Марина! В палате даже светлее стало, когда она вошла! Одета в безукоризненно выглаженный белый халат, длина которого строго на два сантиметра короче длины её чёрной юбки. Это мода такая. Тётя Марина увидела следователя, сухо поздоровалась с ним и спросила:

— Что здесь происходит?

— А вы кто, извиняюсь, будете? — вопросом на вопрос ответил этот дядька, — А-а-а…. вы, кажется, мамаша потерпевшей? Мы с вами, по-моему, вчера вечером виделись?…

Марина спокойно кивнула. В глазах её вспыхнул огонёк, но следователь уже потерял к ней интерес и вновь повернулся ко мне.

— Побудьте, пожалуйста, в коридоре. Мне нужно с мальчиком побеседовать. — небрежно кинул он через плечо.

Огонёк в глазах Марины разгорелся ярче. Интересно, что сейчас будет?

Она спокойно уселась на край кровати у меня в ногах, выудила из кармана своего халата небольшую записную книжку и коротенький карандашик. Из другого кармана она достала коричневую книжечку, на которой золотом было что-то вытиснено. Она раскрыла книжечку и подержала её перед носом следователя.

— Как хорошо, что я вас здесь застала! — голос Марины звучал мягко, но в этой комнате один я знал цену этой фальшивой мягкости, — У меня имеются к вам пара вопросов. Это не займёт много времени. Но для начала представьтесь, пожалуйста.

— Виталий Петрович… Жук. А в чем, собственно, дело?

— Не волнуйтесь, обычная рутина. Я хотела спросить, как продвигается расследование убийства той девочки два года назад. Помните, той, изнасилованной и растерзанной?

— Ну, видите ли, следственные действия ещё не закончены… А почему вы спрашиваете?

— Не пугайтесь вы так! Просто это будет моим первым депутатским запросом в областную прокуратуру. Что-то мне непонятно, почему расследование продолжается столь долго и без всяких видимых результатов… Теперь второе. Я хотела бы понять, почему следователи прокуратуры… Вы же из прокуратуры?

Следователь кивнул. Голос его был хриплым, когда он отвечал.

— Да. Из городской.

— Вот и славно! — обрадовалась Марина, как будто тот сообщил ей какую-то очень приятную новость. — Так вот, мне, как депутату городского совета, непонятно, почему следователи городской прокуратуры позволяют себе допрашивать детей в отсутствии их родителей или лиц их заменяющих? Не является ли это нарушением уголовно-процессуального кодекса? Это будет моим вторым запросом в областную прокуратуру. Сядьте! — это прозвучало грубо, как удар хлыста, — Я с вами ещё не закончила!

Не сводя с неё настороженного взгляда, следователь медленно уселся на место.

— В моем третьем запросе я спрошу надзирающий за законностью орган, с каких это пор у них стало принятым допрашивать больных детей. Согласно температурному листу… — Марина поднялась со своего места, обошла сидящего на стуле следователя, взяла со стоящей в изголовье моей кровати тумбочки какой-то листок и вернулась на место. Усевшись, она продолжила, — Согласно температурному листу у мальчика три часа назад была температура 39,5. Сейчас, возможно, ещё выше! Вы что, решили допросить ребёнка, который, возможно, бредит?

Марина взглянула на Кольку, который с жадным любопытством смотрел на неё:

— Малыш, ты ходячий? Сможешь сбегать на пост и позвать сюда сестру?

Колька кивнул и пулей вылетел из палаты. Только кровать скрипнула. Вернулся он, выглядывая из-за спины Сони.

— Ой, Марина Михайловна, здравствуйте! А я и не заметила, как вы к нам зашли!…

— Здравствуй!… - голос Марины вновь зазвучал мягко, — Прости, не помню, как тебя звать…

— Я Соня, Марина Михайловна. Я у вас весной была на приёме. Что-нибудь случилось?

— Случилось, Сонечка… Скажи, кто пустил сюда этого человека? — Марина мотнула головой в сторону следователя.

— Дежурный врач… Этот ещё до ужина пришёл. Сидит и сидит… Совсем совести нету!

— Позови-ка мне этого врача и заодно захвати журнал назначений. Я хочу взглянуть.

Соня кивнула и упорхнула. Следователь поднялся со стула, на котором сидел последние три-четыре часа и вопросительно посмотрел на Марину.

— Марина Михайловна, я пожалуй пойду?

Марина усмехнулась, но в глазах её плавали ледышки:

— Ну что вы, что вы! Продолжайте. Надеюсь, вы не считаете, что я вмешиваюсь в ход следствия?

Дядька этот замялся, не зная что ответить. В этот момент дверь снова распахнулась, и в палату зашёл давешний лохматый врач. Увидев Марину он всплеснул руками:

— Марина! Какими судьбами?

Она порывисто поднялась с кровати и развернулась к нему.

— Право называть меня по имени ты, сукин сын, утратил сегодня! Отныне я для тебя Марина Михайловна! Ты что же это творишь? Ты как посмел к больному ребёнку следователя пустить? Какому Гиппократу ты клятву давал?

Моё воображение сыграло со мной недобрую шутку. Исчезла моя миниатюрная богиня, и в пропахшей лекарствами больничной палате присела на лапах и напружинилась, готовясь к смертельному прыжку, большая, красивая тигрица. Усы её топорщились, обнажая острые верхние клыки, между нижних клыков поблескивал мокрым алый, шершавый язык. Она тихонько рычала, но от этого тихого рыка вибрировали и дребезжали оконные стёкла. Я прикрыл глаза и услышал, как нервно хлещет по бокам гибкий полосатый хвост. Моя кровать тихонько вздрагивала, когда он задевал её.

"Марина не бросила меня! Я не один!" — от этой мысли всё внутри меня расслабилось, в горле застрял ком, и на глазах навернулись слёзы. — "Не плачь!" — уговаривал я себя, — "Тигрята не плачут! Они шипят и огрызаются, но никогда не плачут! Ещё у них есть когти… Ну, пожалуйста, не плачь! Богиня не должна стыдиться тебя…"

Кровать качнулась под чьим-то весом, тонкие руки оторвали мои плечи от подушки. Я открыл глаза и сквозь пелену слёз увидел Соню. Она прижала мою голову к своему плечу и покачивалась вместе со мной, тихонько шепча:

— Тш-ш-ш, тш-ш-ш, всё будет хорошо, мой маленький…

И тут до меня донёсся возглас Марины:

— Да он пьян! — Марина обернулась в мою сторону, увидела Соню, шагнула к нам и сказала:

— Спасибо, Сонечка! Давай, я с ним посижу. А ты сходи и вызови наряд милиции. Заодно позвони главному врачу. Пусть решает вопрос с заменой этого… — она мотнула головой в сторону нашего врача. — В детском отделении ему в любом случае делать нечего!

На врача было больно смотреть, такой он был красный и взъерошенный, и я отвернулся. Вот, значит, как выглядит на практике её знаменитое «порву на кусочки»! Соня убежала на пост, а Марина села на её место. Она тоже хотела прижать меня к себе, но не успела. Дверь палаты вновь отворилась, и в палате появился… Серёжкин отец, дядя Гриша! А он-то как здесь оказался?! Кто ему сказал, что я здесь?

В палате сразу стало тесно, хотя дядя Гриша не толстый, а, наоборот, худощавый. Когда он вошёл, вокруг него тут же образовалось пустое пространство. Дядя Гриша увидел меня, подошёл к кровати и поздоровался с Мариной. Мне очень не понравилось, как он посмотрел на неё. Впрочем, чему я удивляюсь? На неё все мужчины так смотрят. Дядя Гриша разглядел мои мокрые щёки и обратился к ней:

— Что с Сашей, Марина Михайловна? Почему он плачет?

— Ах, Григорий Иванович, не обращайте внимания! Малыш мальчишка крепкий, выдержит. Я тут пришла поклониться ему за мою девочку… — она всхлипнула, закусила нижнюю губу, но тут же справилась с собой. — Пришла, а тут, оказывается, его следователь прокуратуры уже несколько часов допрашивает. В отсутствии матери, заметьте! Мальчишка с высокой температурой лежит, а этот палач мучает его…

— Это который же из двоих? — дядя Гриша лениво оглянулся в сторону двоих мужчин, обалдевших от той скорости, с которой развивались события.

— Вон тот, в сером костюме. Да вы не беспокойтесь, Григорий Иванович! Я завтра же направлю депутатские запросы в областную прокуратуру. Пусть они с ним разбираются!

Но дядя Гриша, похоже, уже не слышал её. Я поёжился, вспомнив, как он однажды драл нас с Серёжкой скрученным вдвое электрическим проводом. Так-то он дядька спокойный и добрый, но лучше его не злить.

— Я председатель Облисполкома Новосельцев. Представьтесь, пожалуйста… — обратился он к следователю.

"Ну, понеслась душа в рай!" — с тоской подумал я. Надоели мне все эти взрослые разговоры, в которых я ровным счётом ничего не понимал. Я отвернулся к стенке и, подумав, ещё и накрыл голову подушкой. Мне было хреново. Наверно, опять температура поднялась. Голова кружилась, а под закрытыми веками плыли чёрные облака с огненной каёмкой. Болела грудь и было трудно дышать.

Потом голоса из палаты переместились в коридор и свет в палате погас, выключенный чьей-то милосердной рукой. Меня потрясли за плечо и голосок Сони насмешливо произнёс:

— Эй, вылезай, Малыш! Опасность миновала! Задохнёшься там под подушкой.

Я вылез, покорно перевернулся на живот и даже не зашипел, когда в ягодицу жадно впилась острая игла. Потом Соня поставила мне градусник и тихонько сидела рядом, придерживая мою руку… 

Как я умирал

16 декабря 1967 года

Потом я задремал и сквозь дрёму слышал, как шёпотом переговариваются рядом со мной Соня и Марина. Я разлепил веки и увидел их лица, освещённые почему-то синим светом. Я снова провалился в сон, и во сне мне становилось всё труднее и труднее дышать. В груди всё время что-то булькало и перекатывалось и избавиться от этого бульканья не было никакой возможности.

Потом мне пришла в голову простая мысль: нужно просто перестать дышать, и тогда это досадное препятствие само исчезнет! Я даже улыбнулся, настолько простой и удачной показалась мне она! Я перестал дышать, и мне тут же стало гораздо лучше. Исчезла боль в груди, исчезло надоедливое бульканье. Хорошо-то как! Глаза мои резанул яркий свет, и мне приснилось искажённое страхом и яростью лицо Марины. Как сквозь подушку до меня глухо доносился её голос:

— Нет, ты будешь у меня дышать, сволочь!.. порву… кусочки!..

Я улыбнулся и продолжил за неё, — … и скормлю собакам! Я хотел поднять руку и погладить её по щеке, но, как это часто бывает во сне, рука не слушалась. Я говорил ей, что это же так просто, не дышать! Попробуй, моя богиня! Но она не слышала меня. Всё это время меня что-то сильно било в грудь, но было не больно. Как будто это происходило не со мной.

Потом звуки утихли, в глазах вспыхнул яркий синий свет, как от сварки, вслед за этим постепенно потемнело, и стало очень спокойно и хорошо….

Но кому-то завистливому очень не понравилось, что мне стало хорошо! Сильно кольнуло в груди и в сердце, и у меня зашумело в ушах. Новые удары по груди, по плечам и даже по щекам… И сердце быстро и громко застучало.

Потом надо мной плыл потолок больничного коридора, и на меня сверху смотрели незнакомые лица в марлевых масках. Я снова задремал, а когда очнулся, дышать стало легко и весело…

Возвращение

19 декабря 1967 года

Открыл глаза я в какой-то ярко освещённой солнцем комнате. Я лежал, точнее, полулежал в кровати, а слева от меня сидела, клюя носом, моя мама. Она выглядела странно — похудевшая, почерневшая, какая-то жалкая. Может у неё снова разыгралась мигрень?

Я сделал попытку поднять руку и положить её ей на колени, чтобы убрать эту боль, но у меня не получилось. Рука оказалась привязаной к выступающей блестящей металлической скобе сбоку кровати. В сгибе руки торчала толстая игла, от которой вверх убегала прозрачная трубка. В горле отчаянно саднило, болели рёбра, как будто меня побили, и жутко хотелось есть. Я тихо позвал:

— Мам,… а мам…

Мама встрепенулась, взглянула на меня и вскочила со стула.

— Мам,… а скоро обед?

Лицо у мамы скривилось, она громко всхлипнула и, не ответив мне, выбежала из комнаты. Я остался один, но не надолго. Через пару минут недостатка в людях в комнате больше не ощущалось. Мама вернулась в сопровождении Марины, Сони, ещё какой-то медсестры и солидного пожилого врача с бородкой, как у Чехова. У него даже очочки были такими же круглыми, как пенсне у Антон Палыча. Я понял, что он тут главный, потому что он подошёл к моей кровати и уселся на стул, на котором до этого сидела мама. Все остальные остались стоять на почтительном расстоянии.

Дядька этот задавал мне какие-то вопросы, на которые я отвечал невпопад, потому что смотрел при этом на маму, Марину и Соню. Я улыбался им и всё время порывался спросить, почему они плачут. Точнее, как-то странно плачут — улыбаются и плачут одновременно. Дядька немного сердился на мою бестолковость, и мне пришлось из вежливости поговорить и с ним.

Я ответил на все его вопросы о том, что у меня болит и что не болит. Среди прочих были и вполне себе глупые вопросы. Он спрашивал меня как меня зовут, кого из присутствующих я знаю, который сейчас год, и в каком классе я учусь. Мне было неудобно, что я забыл отчество Сони, но она так мило улыбнулась, когда я, покраснев, назвал её просто Соней, что тут же стало понятным, что ей это приятно. Потом он слушал моё сердце и лёгкие. Под конец дядька этот, я уже окрестил его для себя профессором, спросил, чего мне хочется. Я честно ответил, что в первую очередь мне хочется, чтобы вынули иглу, чтобы развязали меня, потом отпустили на обед, а потом в душ. Можно наоборот, великодушно разрешил я — сначала в душ, а потом на обед.

Моим словам все рассмеялись, как будто я отмочил невесть какую шутку. Рассмеялся даже профессор. Он похлопал меня по плечу и сказал, что иглу уберут и меня накормят, но с душем придётся повременить. Температура у меня, мол, ещё скачет. Я вспомнил, что хотел бы вернуться в свою палату, потому что здесь и словом перемолвиться не с кем. Профессор ненадолго задумался, но в конце концов всё же согласился отпустить меня назад.

Потом он попрощался со всеми и ушёл, а к постели подошли мама с Мариной и незнакомая мне сестра. Последняя осторожно отвязала мою руку, ножницами перерезала бинт, завязанный вокруг моего запястья, ловко вытащила из вены иголку и прижала место укола ваткой, смоченной спиртом. Она согнула мою руку в локте и велела держать её некоторое время не разгибая.

Мама с Мариной уже не плакали. Мама села на освободившийся стул и положила руку мне на плечо, а Марина глубоко вздохнула и сказала с видимым облегчением:

— Ну и перепугал же ты нас всех, Малыш!

А мама добавила:

— Мы с тобой теперь Марине и Сонечке по гроб жизни обязаны! Они вдвоём тебя с того света вытащили!

Марина улыбнулась:

— Мы с ним квиты… Он мою девочку от смерти лютой спас… А Сонечке, Малыш, ты и впрямь теперь должен!

Я серьёзно посмотрел на Соню, которая стояла в ногах кровати и улыбаясь смотрела на меня:

— Спасибо, Соня! Я верну долг… Не знаю как, но верну…

Она смущённо рассмеялась и махнула на меня рукой:

— Да ну тебя! Скажешь тоже!

В старой палате

В старую палату меня перевезли на каталке. Я считал, что вполне мог бы дойти и самостоятельно, но сестра из отделения реанимации твёрдо стояла на своём. На каталке и никаких гвоздей! Впрочем она была права — мои ноги по-прежнему были замотаны бинтами. По секрету она сказала мне, что я пробыл в их отделении целых три дня.

Вот это фокус! Оказывается, целых три дня я провалялся без сознания! Мне несколько раз откачивали из бронхов скапливающуюся там жидкость. Именно поэтому у меня так саднит в горле.

В палате всё оставалось по-прежнему. Только Колька не сидел с книжкой на кровати, а лежал под одеялом. Соня сказала, что ему сегодня утром сделали операцию, и врач распорядился дать ему снотворного. Ему удаляли гланды, и он до полуночи не мог заснуть от волнения.

Я вспомнил себя, когда мне удаляли гланды, и мне стало жалко пацана. Так же, как когда-то и я, он лежал мордой в плевательнице, и из него потихоньку сочилась кровь вперемешку со слюной. То ли ещё будет, когда заморозка кончится и горло болеть и саднить начнёт!

Мама с Мариной ушли домой помыться и поспать, поручив меня попечению Сони, на которую они обе, похоже, уже молились. Соня два раза бегала на кухню за бульоном и сухариками для меня и, пока я ел, сидела рядом, пересказывая мне новости. Оказывается, и мама, и Марина провели в больнице безвылазно трое суток. Измаялись, конечно. Каждый день приходили и Наташа, с Надюшкой. В реанимацию их не пускали, и они просиживали по нескольку часов перед стеклянной дверью в отделение. Даже уроки там, на стульях, делали!

Того лохматого врача на следующее утро уволили, а на смену ему приняли женщину врача из районной больницы, которая, оказывается, давно хотела попасть именно на это место.

Следователь, который измучил меня в тот день, больше не появлялся и неизвестно, появится ли он вновь. Когда Соня вспомнила про следователя, настроение моё резко упало. Не будет этого следователя, так придёт другой! Если тот мужик не очухается, всё равно отвечать придётся. Детская колония… Мать ведь с ума сойдёт, если узнает. А девочки? Как они будут без меня? А я без них и без Марины?

Почувствовав перемену в моём настроении, Соня спросила меня в чём дело. Мне хотелось сначала поговорить об этом с Мариной. Она женщина очень умная. Может подскажет, как мне правильно себя вести со следователями?

Я попытался отделаться мычанием, но Соня не отставала. Ей жутко хотелось узнать, почему Марина назвала меня спасителем её дочери. Пришлось рассказать ей то, что я рассказывал тому вредному следователю.

— И вообще, — закончил я свой рассказ, — я не её, а себя спасал.

Увидев недоумение на лице Сони, я пояснил:

— Если бы с ней случилось то, что случилось с той девочкой два года назад, я бы тоже, наверно, умер. Ну или с ума сошёл бы… Дружим мы с ней очень, понимаешь?

Соня кивнула, но по её глазам я видел, что она всё равно не очень верит моим словам. Чтобы сменить тему, я снова спросил её, можно ли где-нибудь раздобыть для меня тапки большого размера? Соня поднялась и сказала, что спросит у врача. Вернулась она без тапок, но зато с уткой. Чёрт! Как надоела уже эта утка! Я снова принялся упираться и доказывать ей, что вполне могу самостоятельно сходить по-маленькому, но Соня только посмеивалась. Она сказала:

— Слушай, Малыш, — вот и ещё для одной я стал Малышом, — Я всё равно тебя сегодня вечером мыть буду. Перестань уже меня стесняться!

— Как это, мыть? — удивился я, — Тот доктор, с бородкой, не разрешил ведь…

— Ну правильно! Не в душ пойдёшь, а будешь лежать, а я тебя влажной губкой оботру. Всё почище станешь!

В это время заворочался в своей койке Колька и Соня подошла к нему.

— Болит… — прошептал он.

— Потерпи, маленький! Несколько часов должно поболеть.

— Колька, иди ко мне! — вмешался я, — Я умею снимать боль. Часа на три-четыре хватит, а потом снова сниму. Мне гланды удаляли, я знаю, как это больно.

Соня обернулась, и они оба удивлённо уставилась на меня. Я приглашающе махнул рукой. Колька выполз из-под одеяла и, недоверчиво глядя на меня, сел туда, куда я ему показал.

— Не боись! — шепнул я ему, — Две-три минуты и пойдёшь дальше дрыхнуть.

Я положил руку ему на горло. Соня с интересом наблюдала за процессом. Она даже уселась на стул в изголовье моей кровати, чтобы лучше видеть. Через пару минут я убрал руку и Колька, покрутив шеей и сглотнув, удивлённо прохрипел:

— И в самом деле прошло…

— Это что,… - похвастался я, — если хочешь, я могу тебя вообще усыпить до завтра, и ты проснёшься совсем здоровым.

Соня засмеялась, и я рассказал им историю со Светкой, когда ей лечили зуб под гипнозом. Теперь смеялись уже оба, а Колька схватился руками за горло. Оно у него снова заболело. Я предложил ему снять боль, но он помотал головой и прохрипел, что болит не сильно, и, если никто его не будет смешить, то оно само пройдёт.

В разгар веселья в палату зашла Надюшка, которая тут же кинулась ко мне и рухнула на меня сверху. Она обняла меня за шею, прижалась щекой к моей щеке и расплакалась. Я гладил её по спине, уговаривал успокоиться, ведь ничего страшного не произошло, а она подняла зарёванное лицо и прогнусавила, что я ничего не понимаю, потому что они с Наташкой в эти три дня чуть не умерли от страха за меня.

Соня сбегала на пост, принесла полную рюмку валерьянки и заставила Надюшку выпить. Надюшка послушно выпила, заметила устремлённый на неё взгляд Кольки и сердито буркнула:

— Чего пялишься, дурак? Я бы посмотрела на тебя, если бы твой брат умирал, а ты ничего не в состоянии сделать.

Колька удивлённо просипел, обращаясь ко мне:

— Ты же говорил, что они тебе не сёстры…

Надюшка разозлилась:

— Ну не брат, и что с того? Мы с Наташкой только и живём потому что он ещё пока жив. Если хочешь знать, он четыре дня назад спас Наташку от двух насильников и убийц! В одиночку спас, между прочим! Ты бы так смог?

Пришлось срочно вмешиваться, пока эта кошка дикая окончательно не взбесилась.

— Ну, перестань… Чего ты раскипятилась… У Кольки сегодня, между прочим операция была. Дай-ка руку…

Нет, моей руки ей было сегодня мало. Она вновь улеглась мне на грудь и прижалась щекой к щеке. Минут пятнадцать мне пришлось её гладить по голове и по спине, пока она окончательно не пришла в себя. Точнее, пришла в себя она тогда, когда я попытался вслепую поправить сбившуюся резинку, удерживающую её замечательный хвост. Это всегда выводило её из себя.

Соня сидела на стуле рядом и, качая головой, смотрела на нас. Я подмигнул ей, мол, молчи, я тебе потом всё объясню. Потом Надюшка вдруг что-то вспомнила. Она оторвалась от меня и спросила, обращаясь к Соне,

— Вас Софья звать?

Соня кивнула. Надюшка встала с кровати и сказала:

— Мама сказала мне, что это вы спасли Сашку от смерти. Я теперь всю жизнь буду вас помнить.

Соня не привыкла, наверно, к таким словам. Было видно, что она смутилась:

— Вообще-то, мы вдвоём с твоей мамой его вытаскивали, и она сыграла здесь главную роль. Я бы ни за что не решилась на прямой укол в сердце. Она у тебя блестящий врач! А потом Коля сбегал за бригадой реаниматоров. Больше было некому. Ночь, все спят… Коля молодец, быстро нашёл их. Мы Сашу вытащили и держали до подхода главных сил. А остальное доделывали уже наши врачи и сёстры из реанимации. Их благодари.

Я слушал всё это и мотал на ус, а Надюшка обратилась к Кольке:

— Слушай, извини… Я же не знала, что ты тоже помогал… Спасибо тебе. — она подошла к его кровати и протянула руку, которую Колька пожал.

Разговор с Мариной

В два часа, когда мы только что пообедали, открылась дверь, и в палату зашла Марина в сопровождении Сони. Соня держала в руках эмалированную ванночку со шприцем, и я послушно перевернулся на живот. Пока мне ставили укол, Марина отослала Надюшку домой обедать и учить уроки.

Ушла и Соня, предварительно нажаловавшись Марине на меня, что я чересчур самостоятельный и отказываюсь выполнять распоряжение врача, касающиеся постельного режима, но, в конце концов, мы остались одни. Колька не в счёт. Он сидел на своей кровати и тихонько читал свою книжку. Марина села на кровать рядом со мной, наклонилась ко мне и тихо сказала:

— Ну давай, рассказывай! Мне кажется, ты хотел со мной поговорить.

Я кивнул и, понизив голос, рассказал ей о моих страхах. О том, что не хочу попасть в колонию для малолетних или в детский дом. Марина усмехнулась и заверила меня, что ни колония, ни детский дом мне не угрожают. Оказывается, тот следователь просто запугивал меня, гад, пользуясь моей неосведомлённостью. Вот сволочь!

Я было обрадовался, но она быстро остудила меня. Сказала, что следствие ещё не завершено, этого бандита они допросить не могут, потому что кроме мычания от него ничего добиться невозможно. Их очень беспокоит вопрос, как и чем я смог его так сильно покалечить. Марина попросила меня очень подробно всё ей рассказать.

Когда я закончил, она спросила:

— Малыш, а ты ничего не придумал? Уж больно фантастически все это звучит…

Я расстроился. Уж если Марина мне не верит, то кто тогда поверит? Я уже хотел обидеться, но тут мне в голову пришла спасительная, как я подумал, мысль.

— Знаете, когда я его ударил, у меня брюки по всем швам в паху лопнули. Спросите Наташу, она это первой заметила, когда мне пальцы на ногах растирала. Потом эта тётка из детской комнаты милиции тоже видела. Она мне брюки и заштопала ещё до того, как вы с мамой приехали.

Марина подняла глаза к потолку и задумалась. Наконец, она вздохнула и вновь посмотрела на меня.

— Странно всё это… Ты, вроде, мальчишка не драчливый, а тут — раз! — и взрослому мужику одним ударом позвоночник переломил. Это ж как нужно было ударить?… Ты где так драться научился, Малыш? И зачем?

— Мне один мой друг показал. Мы с ним в секции самбо занимаемся. Оставались после тренировки, дожидались, когда все разойдутся и пробовали. Это очень сложный удар. Там, в спортзале, у нас он ни разу не получился, а в переулке я почему-то был уверен, что получится. Если бы я не так сильно ударил, этот гад, падая, потащил бы за собой и Наташу. Она могла сильно удариться головой или лицом. У меня другого выхода не было, понимаете? Мне нужно было хоть одного из них, но надёжно вырубить. Сразу, пока они ничего не подозревали и не слышали, что я сзади подбегаю. Это был мой единственный шанс! Я для этого и сбросил с себя всю одежду и валенки. Против двоих я бы ни за что не выстоял. Я же не знал, что тот милиционер так быстро появится.

Я вспомнил второй её вопрос:

— А зачем?… Да как раз за этим… Я в тот день, когда пошёл в секцию записываться, Надюшке так и сказал — чтобы суметь их обеих при случае защитить. Можете её спросить, если мне не верите. Я просто не знал, что это так скоро случится…

Марина побледнела ещё тогда, когда я начал рассказывать, а сейчас, наоборот, ей в лицо бросилась краска. Она порывисто обняла меня, прижалась щекой к моей щеке и горячо зашептала в самое ухо:

— Верю я тебе, верю! Ты, Малыш, даже представить себе не можешь, от какого ужаса ты меня и Надюшку избавил! Про Натку я уж молчу! Умирать буду, а этого тебе не забуду!

Она ещё много чего шептала, но я не слушал. Я обнимал её, я вдыхал запах её волос и каких-то лекарств от её белого халата, а сердце моё колотилось, как ненормальное. Оказывается, я очень соскучился по ней. Оказывается, не Наташку я люблю, а её маму. Почему-то я теперь был уверен, что тётя Марина — это моя судьба, с которой меня может разлучить только смерть…

Когда уже меня выпустят отсюда! Я хочу к ней, к девочкам, к маме… Я без них жить не могу! Марина оторвалась от меня, достала из кармана халата платочек и вытерла уголки глаз. Я покосился на Кольку, который уже не читал, а во все глаза смотрел на нас, и спросил:

— Тётя Марина, а вы можете врача спросить, когда меня отсюда выпишут? Я хочу домой…

Она кивнула:

— Уже спросила. Ещё недельку придётся здесь полежать. Тебе ведь пенициллин и витамины колют. Дома мама может только утром и вечером это делать, а нужно по три раза в день. Через неделю дозу понизят, и тогда, возможно, тебя можно будет выписать для лечения в домашних условиях. Потерпи!

— А может Надюшка будет к нам приходить и колоть, а? Вы ей покажете как… Она смышлёная, быстро научится.

Марина рассмеялась:

— Потерпи, Малыш! Неделя быстро пролетит.

Вскоре после этого она попрощалась и ушла к себе в отделение. Я тут же спросил Кольку:

— Слушай, ты нигде не видел здесь зеркало?

Он помотал башкой и прохрипел:

— Не-а… А тебе зачем?

— Хочу на морду посмотреть. Чувствую, что кожа на ушах и скулах облазит, а как всё это выглядит, не вижу.

— Спроси у Сони. Она же женщина, у неё должно быть. Да не ссы, нормально ты выглядишь. Ну, подумаешь, красные пятна…

— Утешил, — подумал я огорчённо. Он прав, нужно Соню спросить. Придёт укол ставить и спрошу.

Новый следователь

Потом приходила мама со следователем. Новый следователь был молод, черняв и какой-то весь вертлявый. Он, казалось, не мог и секунды просидеть в неподвижности. У него двигалось всё — руки, ноги, глаза и даже нос! Он не задавал мне тот вопрос, которым меня мучил предыдущий его коллега. Его интересовала только машина, на которой уехал второй бандит.

Я подробно рассказал ему всё, что мне запомнилось. Цвет машины, марка и модель. Особенно его заинтересовало, когда я сказал, что правый задний фонарь у машины был разбит и что на бампере справа я отчётливо видел глубокую вмятину треугольной формы. Он даже попросил меня изобразить эту вмятину на листке своего блокнота. Спрашивал и про номер, но тут же отстал, когда я сказал, что номер был полностью забросан грязным снегом. Ушёл он от меня довольным.

Мама побыла у меня до шести, когда пришла Соня с очередным шприцем. Я попросил маму принести из дома пару книг и отцовские тапочки. Те тапочки, которые сейчас хранились под моим матрацем, я собирался подбросить в хирургию или попросить об этом Кольку.

Соня поставила мне укол и пообещала принести своё зеркальце, когда закончит обход палат. Уже выходя из палаты, она спросила, нужна ли мне утка. Про тапочки под матрацем она не знала, считая, что Надюшка отнесла их назад, и я утвердительно кивнул. Тапочки это мой стратегический резерв для особо тяжёлых случаев, и я не собирался рисковать им по пустякам.

Через полчаса Соня принесла утку и сунула мне в руки маленькое зеркальце. Я провёл быструю ревизию ущерба. То что я увидел, повергло меня в полное уныние. От внимания Сони не ускользнуло кислое выражение моего лица. Она уселась рядом со мной и забрала зеркальце.

— Чего скуксился?

— Да знаешь…. и так морда ни туда, ни сюда была…. а теперь и вовсе… Леопард какой-то… Весь в пятнах… Ты не знаешь, пройдут они или на всю жизнь останутся?

Соня потрепала меня по волосам и улыбнулась:

— Не переживай, Малыш! Ты очень симпатичный мальчишка. Даже с пятнами. А они скоро пройдут. Максимум через месяц.

Уходя, она обернулась в дверях и сказала, указывая на меня пальцем:

— Сейчас разнесу ужин и приду за тобой. Будем тебя мыть!

Снова дома

25 декабря 1967 г.

Мама застала меня за письменным столом. Я стоял на коленках на стуле, облокотившись на стол, и в который раз пытался запомнить доказательство этой чёртовой теоремы Пифагора. Вот ведь вражина! 2500 лет назад жил, валялся под оливковым деревом, грыз сочное яблоко или вкусную грушу и, наверно, думал только о том, как сделать жизнь советского школьника ещё тяжелее и гаже! Просто гестаповец какой-то!

Мама слегка шлёпнула меня по попе и сказала, чтобы я закруглялся и помог ей накрыть на стол. Спрошу разрешения сходить к Надюшке после ужина. — подумал я, — После ужина люди делаются добрее и отзывчивее. По себе знаю… Но мама меня опередила. Когда мы приступили к чаю, она вдруг сказала,

— Сынок, мне нужно серьёзно поговорить с тобой.

Обычно эти слова служили прелюдией для очередного нагоняя.

— Так, — подумал я, — что и когда я успел натворить?

— Речь пойдёт о Наташе. — продолжила мама, и я навострил уши, — Мы с тётей Мариной в последние дни много разговаривали о ней. Девочка очень подавлена случившимся. Тётя Марина всерьёз обеспокоена её состоянием. Повидимому, она получила серьёзную психическую травму.

Я хорошо знаю свою маму и сейчас видел, что её что-то мучает, и что она никак не может решиться что-то произнести.

— Понимаешь, Сашенька, девочке сейчас очень нужна наша помощь…

— Ну да, наверное… А чем ей можно помочь?

Мама быстро взглянула на меня и вновь опустила глаза в свою чашку. Она пожала плечами:

— Тётя Марина считает, что ей помочь можешь только ты. Мол, ты на Наташу действуешь очень положительно. На обеих девочек действуешь положительно.

Мама снова замялась, но, похоже, всё-таки решилась высказать то, что её мучило,

— Не мог бы ты некоторое время пожить на два дома?

— То есть, как это? — удивился я.

— Ну,… пожить у них некоторое время. Тётя Марина пообещала, что приобретёт широкую кушетку для девочек, а ты будешь спать на кровати Наденьки. Не придётся тебе спать на раскладушке, понимаешь? Тебе там будет удобно… Я знаю, что тебе тоже очень сильно досталось, и ты, наверно, хотел бы после больницы побыть дома, но тётя Марина так просила… Мы ей очень многим обязаны. Как ты считаешь?

Я встревожился. Если Марина дошла до того, что просила мою маму о таком, то с Наташей, видно, и впрямь не очень хорошо.

— Конечно, смог бы. Да и не впервой мне жить у них, сама знаешь. А что, с Наташей действительно так плохо?

— Да, плохо! Как бы это не развилось в серьёзный психоз…

Она помолчала и добавила,

— Смог бы ты пожить у них недели две-три?

Я кивнул:

— Конечно, смог бы! Не сомневайся.

Мама вздохнула с облегчением:

— Ну вот и хорошо! Я знала, что ты добрый мальчик. Папа был бы тобой доволен… Может, тогда ты в состоянии уже сегодня переночевать у них? Тётя Марина была бы тебе очень благодарна. Она мне сегодня звонила.

— Хорошо… Пойду собирать учебники…

***

Я собирал свой командировочный чемоданчик и прислушивался к тому, что говорила мама по телефону.

— Здравствуй, Мариша! Сашка сейчас придёт к вам. Вы там не передумали?…

— Да, согласился… Нет… Он, вообще-то, неплохой мальчишка, добрый… Избалованный только очень…

Это я-то избалованный?! Никак не может забыть, как я два года назад в Москве, в Детском Мире выпрашивал у неё модель планера… И потом кто-то ещё говорит мне, что я злопамятный!

— Только ты, Мариночка, построже с ним, ладно? А то он вообще от рук отобьётся… Если что — звони, хорошо? Я приду и быстро приведу его в чувство… Да, как и договаривались… Угу, спокойной ночи!… Я? Сейчас в ванну заберусь… Погреюсь, книжку почитаю… Пока!

Мама повесила трубку и обернулась ко мне:

— Они ждут тебя. Саш, ты, пожалуйста, поделикатнее там с Наташей. Она девочка очень ранимая… Постарайся быть ласковым с ней, хорошо? Марина оченьнадеется на тебя.

Часть 3. Посвящённый

3 января 1968 года

Я сидел в удобном кожаном кресле в кабинете Марины и увлечённо читал новую книжку. Вчера Марина напомнила мне о нашем с ней разговоре перед Новым годом и спросила, не передумал ли я поучаствовать в эксперименте. Я подтвердил свою готовность, и сегодня рано утром, когда девочки ещё спали, мы с ней вместе отправились в больницу…

Дело было вот в чём. На второй или третий день моего лежания в этой самой больнице, в нашу палату зашла… Светка! Ну, та самая, с которой я познакомился летом в пионерском лагере! Золотая Рыбка! Наша медсестра Соня привела её ко мне познакомиться. Оказывается, они с ней двоюродные сёстры, представляете?

Светка тоже лежала в педиатрии на обследовании по поводу подозрения на язву желудка. Когда Соня вышла из палаты, Светка на правах старой знакомой уселась ко мне на кровать и принялась расспрашивать. Соня рассказала ей о том, что произошло со мной и Наташкой, но она не знала, что я и есть тот самый мальчишка, который прошедшим летом в пионерском лагере представился её сестре гипнотизёром и пообещал, что весь сеанс лечения у зубного врача она проведёт в спящем состоянии.

Я рассказываю о ней столь подробно, потому что она между делом пожаловалась на боли в желудке и я, чтобы отвязаться от неё побыстрее, предложил ей снять их. Подумал про себя, что если у меня получается заговаривать зубную и головную боль, то, может, и с болями в желудке что-нибудь получится?

Получилось… Светка этой же ночью снова припёрлась в нашу с Колькой палату, растолкала меня и попросила снова убрать боль. Для этого она забралась ко мне под одеяло. М-да… Напрасно она это сделала. Ну да ладно, речь не об этом, а о том, что уже на следующий день утром она привела ко мне в палату знакомую ей девочку из первой палаты и попросил меня помочь и ей. Настя — девочку звали Настей Преображенской — лежала у нас с подозрением на воспаление придатков. По задумке Светки эти самые неведомые мне придатки я и должен был ей вылечить! Ну дура она, что вы от неё хотите!

***

В десять часов в кабинет заведующего отделением гинекологии, где я устроился с томиком Жюль Верна, зашла незнакомая мне медсестра и сказала, что Марина Михайловна ждёт меня в смотровом кабинете. Она представилась Дарьей Васильевной. Тётя Даша принесла мне тапочки и самый маленький халат, который только смогла найти. Марина попросила меня надеть школьную форму, потому что, по её мнению, это была самая приличная моя одежда. Пионерский галстук мне было велено не повязывать.

Рукава халата всё равно пришлось подворачивать. Смущало ещё и то, что пуговицы на халате были пришиты очень неудобно — с левой стороны. Никак не мог их застегнуть, пока тётя Даша не пришла мне на помощь. Представляю, каким чучелом я выглядел!

Дарья провела меня по длинному коридору, и мы подошли к кабинету, возле которого ожидали приёма пятеро женщин различных возрастов. Как по команде, все уставились на меня. Дарья усмехнулась и попросила женщин не беспокоиться. Это, мол, распоряжение заведующего отделением.

После этого она вынула из кармана халата скрученное в тугой валик чистое вафельное полотенце, развернула меня к себе спиной и крепко завязала мне глаза. Я зашипел от боли и дёрнулся.

— Больно же!

— Где?

— Волосы в узел попали!

Дарья развязала меня, пригладила волосы на затылке и завязала полотенце вновь. На сей раз осторожнее. Тихонько скрипнула открываемая дверь и Дарья, положив мне руки на плечи, осторожно ввела меня в кабинет. В нос ударил резкий запах эфира, который сначала перебил все остальные запахи. Сзади раздался голос медсестры:

— Привела, Марина Михайловна! Куда его?

До меня донёсся знакомый смешок:

— А это точно он, Дашенька? Что-то я его не узнаю…

Я откашлялся и сказал:

— Это я, тётя Марина… Саша.

— Вымой ему руки и усади на кушетку. Я сейчас закончу.

Даша подвела меня к умывальнику, зашумела вода, и я протянул руки вперёд. Даша ловко намылила мои руки, подставила их под струю воды, вытащила, намылила ещё раз, снова смыла и выключила воду. В руки мне легло полотенце, и я тщательно обтёр их.

Потом меня вели каким-то извилистым путём. Впрочем, не очень далеко. Даша развернула меня на месте, взяла за руки и велела осторожно садиться. Я уселся на мягкую кушетку, покрытую, как водится, клеёнкой и притих.

Некоторое время ничего не происходило. Голос Марины тихо мурлыкала какую-то мелодию, причём он раздавался откуда-то снизу. Затем она негромко произнесла:

— Жалко, что нельзя сфотографировать…

Вслед за этим резко звякнуло железо по железу и Марина распорядилась:

— Веди его сюда! Давай попробуем…

Идти пришлось не далеко — три коротких шажка. Марина распорядилась:

— Подними руки!

Даша взяла мою левую руку и высоко подняла её. Я поднял правую на такую же высоту.

— Ну приступай! Теперь твой выход…

Я запротестовал:

— Не, тётя Марина, я так не могу! Я должен хоть немного представлять себе, что происходит. Например, где голова, а где ноги? И потом, я чувствую, что у человека рядом что-то болит, но мне нужно знать — что именно? И где оно находится? И хоть примерно представлять, как этот орган выглядит?…

Справа донёсся смешок, и молодой, немножко кокетливый женский голос произнёс:

— Голова здесь, молодой человек!

Марина серьёзно сказала:

— У Галины Михайловны начальная стадия эрозии шейки матки. Обнаружилось это сегодня во время профосмотра. Сама шейка выглядит, как… э-э-э… небольшая полусфера размером… в данном случае около двух сантиметров с отверстием посередине. Отверстие круглое и закрытое. Немного похоже на отверстие мочеиспускательного канала на головке пениса. Примерно того же размера. Расположена шейка в конце влагалища. Ты, наверное, уже слышал о том, что это за орган?

Я молча кивнул, и Марина продолжила.

— Шейка матки находится глубоко в теле женщины. Самое короткое расстояние до неё со стороны промежности, но тебе придётся расположить руку где-то внизу живота. До неё тогда окажется по прямой примерно десять — пятнадцать сантиметров. Это всё, что ты хотел знать?

Я снова кивнул и, повернув голову в ту сторону, откуда до меня донёсся голос, сказал:

— Знаете, это может быть больновато. Настя говорила, что это ощущается, как жжение. Ну, как если ранку смазать йодом. Настя вытерпела.

— Да, меня Марина Михайловна уже предупреждала. Я готова потерпеть.

Я осторожно опустил обе руки и они легли на тёплую, гладкую кожу.

— Тётя Марина, а внизу живота — это где? Я же ничего не вижу… Я хотел бы положить обе руки симметрично по обе стороны живота. Можете меня направить?

Раздался голос Марины:

— Дашенька, разверни его…

Я сам развернулся на её голос, и Даша пришлось только немного довернуть мой корпус ещё на пару градусов левее.

— Хорошо… Давай свои руки… — я вытянул руки вперёд.

Марина подтянула мою правую немного вперёд и опустила обе руки на тело женщины. Большими пальцами обеих рук я ощутил жёсткие волосы. Ага, — сообразил я, — значит ладони лежат по обе стороны от лобка.

Я опустил голову и сосредоточился. Мне нужно было представить себе эту маленькую полусферу розовой плоти, находящуюся глубоко в теле женщины. Видимо, что-то получилось, потому что живот её резко напрягся, и она вскрикнула:

— Ой-ё-ёй! Горячо!… Жжёт!..

Я мгновенно отдёрнул руки и выпрямился, в ожидании повернув голову влево, где, по моим расчётам, находилась Марина. Раздался её голос:

— Вы уверены? Сильно жжёт?

— Сейчас уже нет… Да, жгло сильно! Марина Михайловна, а это действительно безопасно?

— Безопасно, безопасно… не сомневайтесь! — пробормотала Марина.

Она помедлила секундочку и сказала:

— Дашенька, усади его на кушетку. Хочу ещё разок взглянуть…

Меня снова усадили на прежнее место, и я слышал теперь только лёгкое шуршание ткани халатов. Голос Марины негромко произнёс:

— Ну не напрягайтесь, милочка,… всё хорошо… всё у нас будет хорошо…

Прошло ещё немного времени и Марина сказала, теперь уже в полный голос:

— Ну, в общем-то, как я и предполагала. Всё без изменений. Дашенька, отведи, пожалуйста Сашу в мой кабинет, а здесь я сама закончу…

Голос Марины звучал мягко, но мне показалось, что несколько напряжённо.

— Пойдём, Саша. Давай руки.

Мне помогли подняться с кушетки, лица моего коснулся лёгкий ветерок, и на мои плечи легли руки Даши. Я спросил Марину:

— Тётя Марина, так я пойду домой или мне подождать?

— Нет, на сегодня всё! Я узнала всё, что хотела. Переодевайся и иди домой. Пообедайте там.

Я разочарованно вздохнул. Нет, в самом деле! Во-первых, мне самому было интересно — правда или неправда то, что говорила Настя. Она утверждала, что я её полностью излечил, но так ли это на самом деле, неизвестно! Согласитесь, если бы это была правдой, то это открывало бы для меня и окружающих совершенно новые возможности. Во-вторых, я мечтал быть поближе к Марине, а для этого стать ей хоть в чём-нибудь полезным. Она часто приходит с работы очень усталой.

Нет, все мои надежды рухнули…

***

Оказалось, что дело на этом не завершилось. Когда вечером, после ужина с мамой я пришёл к ним домой, Марина вышла в коридор и молча наблюдала за тем, как я раздеваюсь. Надюшка сунулась было с предложением поиграть в шахматы, но Марина цыкнула на неё:

— Иди-ка, займись чем-нибудь более полезным. Между прочим, я ещё не видела, чтобы ты открывала хрестоматию по литературе. Или ты опять собираешься всё заданное в последний день каникул прочитать? Опять будешь ныть, что задали много!

Надюшка надувшись стояла, покачиваясь с пятки на носок, глядя в пол и засунув руки в кармашки своей новенькой домашней юбки на лямках. Я подбодрил подружку:

— Надюха, сейчас вместе читать будем. Я тоже ещё к хрестоматии не приступал…

Но Марина вмешалась:

— Нет! Потом почитаешь. Мне нужно с тобой потолковать. Пошли-ка в спальню…

В спальне Марина плотно затворила за собой дверь и показав рукой на кушетку сказала:

— Сядь. Нужно серьёзно поговорить.

Я уселся на кушетке сложив ноги по-турецки, и у меня тут же покраснели уши. Так, — подумал я, — Марина сердита! Похоже, я своими фантазиями отвлёк её от чего-то важного, заставил ждать пациентов в очереди. Сейчас будет выволочка!

Но Марина начала с другого. Она уселась на кушетку лицом ко мне и тревожно взглянула на меня:

— Мне страшно, Малыш! Мне сегодня стало очень-очень страшно!

Я перепугался. Мне кровь бросилась в лицо, и я привстал, с испугом уставившись на неё:

— Отчего страшно? Кто тебя испугал?

— Мне стало очень страшно за тебя!

— Да что случилось, в конце концов?! — вскричал я в панике.

— Случилось… Да сядь ты! — чуть не крикнула она, — Я и так весь день на нервах! Не хватало мне ещё и тебя успокаивать!

Я уселся в прежнюю позу и замолчал, ожидая продолжения. В самом деле, что это со мной?

— Вот так!.. Хорошо… А теперь послушай… Готов?

Я молча кивнул.

— Та девушка, которую ты лечил… Хм… Слово какое-то неправильное… Нет, давай пока будем называть это по-другому. Та девушка, на которую ты наложил руки… Да, так, пожалуй, лучше!

Марина прикусила нижнюю губу, помолчала немного, собираясь с мыслями, и начала.

— Так вот, там в кабинете я не подала виду, но ты её действительно вылечил! При первом осмотре я нашла четыре ярко-красных пятна, расположенные в виде лепестков, сходящихся в зеве шейки матки. Пятна довольно внушительных размеров — в длину примерно пять-шесть и в ширину около трёх миллиметров. Причём изменения коснулись не только цвета, но и структуры кожного покрова. Эти лепестки были как бы вдавлены в поверхность. Понимаешь?

Я молча кивнул, не особо понимая, что здесь такого плохого.

— При повторном осмотре три пятна из четырёх исчезли полностью, а от последнего осталось только небольшое, диаметром не более двух миллиметров пятнышко. И самое главное, бесследно исчезли все изменения структуры! Понимаешь, что это значит?

— Не очень… Ну, то есть, понимаю… Это же хорошо, правда? Девушка же выздоровела?… Ты, ведь, не этого испугалась? Или этого?

Пока я говорил Марина не сводила с меня напряжённого, испытующего взгляда. Когда я в растерянности остановился, она отвела от меня глаза и вздохнула:

— Нет, Малыш, не понимаешь… Тебя чёрт за руку водит! Если так дальше пойдёт, ты вскоре сам кого угодно в тигра превратить сможешь… Или в лягушку! — она невесело усмехнулась.

Я неуверенно хмыкнул:

— Что ты имеешь ввиду?

— В тебе, Малыш, зреет и развивается какая-то сила… Чудовищная сила! Нечеловеческая сила! Я чувствую беду, понимаешь?

Это было сказано таким тоном, что у меня мурашки побежали по всему телу. Я поёжился:

— Нечеловеческая? Что за ерунда?… Нет никакой силы! — я через силу усмехнулся, — Придумываешь ты всё…

Марина помотала головой, не отводя от меня глаз:

— Я чувствовала, что ты мальчишка необыкновенный, но сама не до конца верила в это. Гнала прочь эти мысли. А сегодня получила неопровержимое доказательство.

— Да что такое произошло? — я начал злиться, — Чем нам может угрожать то, что у какой-то девушки что-то там вылечилось? Что в этом плохого?

Марина покачала головой, не отводя глаз от меня. Вопрос, который она задала, обескуражил меня:

— Скажи, Малыш, ты мне доверяешь?

Я открыл от изумления рот и уставился на неё. Мне казалось, что я давно доказал — насколько я ей доверяю! Захлопнув рот, я нервно сглотнул:

— Ну, конечно… Почему ты спрашиваешь? Я верю тебе, как себе самому.

— Это хорошо. Сейчас ты услышишь от меня некоторые вещи, о которых вряд ли когда-нибудь слышал. Может быть ты что-то не поймёшь. Это не беда. Я прошу тебя просто запомнить то, что я тебе говорю. Скорее всего во что-то ты не сможешь поверить, потому что это будут противоречить тому, что ты слышишь и видишь. Так вот, когда ты почувствуешь это, вспомни о том, что ты только что сказал. Что ты мне доверяешь, как себе.

После этого монолога Марина начала свой рассказ. Она рассказывала о КГБ. Я, конечно, слышал, что в этой организации занимаются поисками шпионов, но Марина упомянула об этом вскользь. Она заострила внимание на совершенно другом.

В позапрошлом году она отдыхала в санатории на западной Украине. Там за ней пытался ухаживать один офицер из КГБ. Как-то раз, подвыпив, он проболтался о том, что в структуре КГБ существует сеть научно-исследовательских институтов, часть которых занимается исследованиями в областях не имеющих ничего общего с официальной наукой.

По мнению Марины, которая верила в россказни этого сотрудника, именно это может представлять для меня серьёзную опасность. Я спросил:

— Всё равно не понимаю… Чего плохого я им сделал? Я же никому никакого вреда не принёс…

— Понимаешь, Малыш, дело вовсе не в пользе или вреде. Я уже сказала, что в тебе зреет какая-то сила. Фантастическая сила! Так вот, если это станет известно там, — Марина показала пальцем в потолок, — они постараются подчинить эту силу себе. Поставить её себе на службу! И для этого не пожалеют ничего и никого! Ни твою маму, если она будет против, ни меня — никого! А если не смогут подчинить, то уничтожат!

— То есть как это, уничтожат? — у меня сделались круглыми глаза, — Что ты имеешь ввиду? Убьют?

Марина спокойно кивнула:

— Да, убьют! Более того, насколько я их знаю, уничтожив тебя, они примутся за всех, кто хоть как-то был с тобою связан. Понимаю, это звучит невероятно и фантастически, но поверь — скорее всего это именно так и будет!

Я похолодел. Почему-то тон, которым были произнесены эти слова, заставил меня поверить ей. Сразу и безоговорочно!

— А что мне делать? — запаниковал я, — Затаиться? Убежать? Но куда?

— Во-первых, успокоиться! Паника никогда и никому не помогала. Во-вторых, нужно проанализировать, какая информация о тебе могла просочиться наружу. Это важно! И, наконец, действительно, на время затаиться…

Я вскочил с тахты, взял с тумбочки кружку с остатками воды и одним духом выпил. Успокоиться! Не паниковать! — правильный совет, но как этого добиться? Я пробежался по спальне. Остановился возле окна, развернулся, заложил руки за спину и уже медленнее прошёлся от окна до противоположной стены. Это помогло. Сердце перестало так бешено колотиться в груди.

Я вернулся к тахте и сел на прежнее место.

— А ты мне поможешь?

— Конечно. Давай сначала поговорим о том, что такого необычного ты умеешь делать. Мы все как-то привыкли к тому, что ты можешь снимать головную боль, и перестали обращать на это внимания, но ведь эта твоя способность тоже необычна. Я не знаю никого, кто бы мог делать такое. Значит, это будет раз! Что ещё?

— Ну ещё зубную боль, боль в желудке… Потом я кажется могу погружать людей в гипнотический сон… Два раза пробовал. Один раз со Светкой и второй с Серёжкой Новосельцевыми оба раза получилось…

Марина подбодрила меня:

— Так, интересно… Про способности к гипнозу я ещё не слышала, но ты мне об этом потом подробно расскажешь… Ещё что?

— Ну не знаю… У Насти Преображенской все синяки от уколов на попе зажили за одну ночь… Это считается?

Марина кивнула:

— То, что произошло с Настей и сегодня с моей пациенткой, мы назовём условно способностью исцелять. Что-нибудь ещё?

Я задумался, вспоминая всю мою недолгую и нелёгкую жизнь. Вспомнил про секретную полку, и неуверенно сказал:

— Не знаю, относится ли это к делу…

— Что именно?

— Ну… у меня уже давно есть секретный шкаф… Его никто не видит, а я как бы вижу. То есть не вижу… Ну не знаю, как это назвать…

— Что за шкаф?

— Я нашёл его, когда был ещё совсем маленьким. Папа сделал у нас в кладовке полки. На них лежали все его инструменты. Однажды я стоял в кладовке, рассматривал инструменты, а потом заметил, что если закрыть глаза, то полки не исчезают, а просто делаются совершенно пустыми. Мне стало любопытно, и я положил на одну из них то, что у меня в тот момент было в руке. Это было сверло. Какое-то очень нужное папе. Он его потом долго искал и ругался, потому что оно пропало. А на следующий день я снова пришёл в кладовку и вспомнил про вчерашнюю игру. Снова зажмурился и увидел на пустой полке это папино сверло. Я протянул руку, взял его и отнёс папе. Он был очень доволен, что оно отыскалось. С тех пор я часто пользуюсь этими полками. Я их называю шкафом. Как ты думаешь, это имеет отношение к делу?

У Марины округлились глаза:

— Конечно, имеет! Постой! Кто-нибудь ещё знает об этом?

— Только я и теперь ты… Я в детстве думал, что у каждого такой шкаф имеется… Даже Надюшку об этом спрашивал, но ей в тот момент не до того было, и она просто отмахнулась. Потом я Серёжку с Валеркой как-то раз спрашивал, но они посчитали это шуткой.

— Можешь показать, как это работает?

— Конечно, могу! — сказал я поднимаясь со своего места, — Пойдём!

— Куда?

— Как, куда? К нам домой, куда же ещё?

— А здесь не сможешь?

— Здесь? — я растерялся, — Я не пробовал… Если мне нужно что-то положить или забрать из шкафа, я захожу в кладовку, поворачиваюсь лицом к папиной полке, закрываю глаза… Ты думаешь, и здесь может получиться?

Марина усмехнулась:

— Не знаю, но попробовать-то можно?

— Ну давай попробуем… — неуверенно протянул я, — Дай мне что-нибудь небьющееся.

— Почему, небьющееся?

— А вдруг не получится? Упадёт, разобьётся… Нет, лучше что-то небьющееся.

Марина хмыкнула, поднялась с кушетки, подошла к своему письменному столу и сняла со стоящей рядом книжной полки какую-то толстую книгу. Вернувшись к тахте она протянула её мне. Я взял книгу обеими руками, закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Представить себе шкаф, знакомый мне уже много лет, было делом одной секунды.

Я всегда пользовался только одной из пяти полок — четвёртой снизу. Удобно! Не нужно ни наклоняться, ни тянуться вверх. В этот раз я сидел, поэтому ближней ко мне оказалась третья снизу. Туда я и положил книгу. Убрав руки, я открыл глаза. Книга исчезла! Хм… Значит, совершенно необязательно заходить в кладовку, чтобы воспользоваться шкафом. Почему я раньше не догадался попробовать?

Я поднял глаза на Марину. Она с открытым ртом смотрела на мои руки.

— Исчезла!.. — Марина сглотнула несуществующую слюну и, не отрывая глаз от моих рук, уселась на тахту рядом со мной. Похоже, она была ошеломлена.

— Принести воды? — спросил я её, видя, что она слегка побледнела.

Марина кивнула:

— Да… И принеси-ка ты мне валерьянки… Нет, лучше сразу валокордин!

Я схватил пустую кружку, сбегал на кухню, покопался в аптечке, отыскал валокордин, набрал в кружку воды, сунул в карман штанов рюмочку из которой все в этом доме пили лекарства и вернулся в спальню. Марина попросила меня накапать ей двадцать пять капель, что я и сделал. По спальне разнёсся сильный запах мяты…

— Ты в курсе, что твои руки тоже на время сделались невидимыми? — спросила Марина, когда я поставил рюмочку и кружку с остатками воды на тумбочку и сел рядом с ней.

— Да, в курсе. Я много раз это видел. Когда руки уже оказались в шкафу, глаза можно открывать. В первый раз сильно испугался, но я тогда ещё маленьким был.

— И ты так же легко можешь достать её?

Я кивнул, теперь уже уверенный в том, что у меня получится,

— Только ты закрой глаза, если тебя пугает, как мои руки исчезают.

Марина фыркнула:

— Я врач! Я такие вещи в своей жизни видела… Доставай!

Когда я вновь протянул ей увесистый том, Марина в первую очередь раскрыла его, перелистнула страницы, как будто проверяя, что я вернул ей ту же книгу, которую она мне дала. Захлопнув её, она надула щёки и с шумом выдохнула, глядя прямо перед собой.

— Это, наверное, самое таинственное и загадочное из того, что я когда-либо видела! Помалкивай об этом, Малыш! Больше никому и никогда даже не заикайся об этом, слышишь!

Покусав губу, что у неё всегда было признаком глубокой задумчивости, она снова перевела взгляд на меня:

— А где стоит этот шкаф?

— Всегда думал, что у нас в кладовке, а теперь даже не знаю…

— Пытался сунуть туда голову?

— Не-а… Страшновато как-то. А вдруг там воздуха нет, и я задохнусь…

Марина задумалась на секунду и решительно сказала:

— Ну это мы быстро проверим. Завтра принесу клетку с подопытной крысой, и мы проверим, как она там будет себя чувствовать.

— А если она сдохнет?

Марина насмешливо фыркнула:

— Если сдохнет, мы ей памятник поставим! Смешной ты, Малыш! Крысы для того и существуют, чтобы не на людях опыты ставить! Ты бы лучше вспомнил, может было ещё что-нибудь необычное?

К сожалению, больше ничего интересного вспомнить мне не удалось. Эту ночь я провёл в спальне у Марины. Она велела мне перенести мою раскладушку к ней в комнату. По-моему, она была до сих пор сильно испугана. И тем, что ей сегодня открылось, и перспективой стычки с самой могущественной тайной организацией у нас в стране.

Проход в сказочный мир

… Уже минут десять я сидел на раскладушке, опустив ноги на пол, и таращился на лунную дорожку переливающуюся на тёмной, гладкой поверхности моря, на одинокое тёмное облачко, подсвеченное луной с левой стороны и редкие яркие звёзды. Был полный штиль, но, как это принято у всякого приличного моря, маленькие волны всё равно набегали на песчаный берег, вызывая к жизни лёгкий шум…

Море лежало в пяти-шести метрах передо мной, отделённое полоской песчаного пляжа, а я всё никак не мог сообразить, откуда оно здесь взялось и что это всё должно означать. Плеск волн был не единственным звуком. Звенели цикады, знакомые мне по ночам на Чёрном море, изредка доносился резкий вскрик какой-то ночной птицы. Наверное, он меня и разбудил. В комнате пахло какими-то ночными цветами и морем.

Я осторожно поднялся с раскладушки и, не спуская глаз с лунной дорожки, бочком, подошёл к кушетке, на которой спала Марина. Будить её или не будить? — вот о чём я думал, присаживаясь боком на кушетку. Она качнулась подо мной и до меня донёсся шёпот Марины:

— Что это? — она вылезла из-под одеяла и теперь стояла на четвереньках позади меня.

— Море,… луна… — так же шёпотом ответил я.

— Я вижу, что море и луна… Откуда здесь всё это?

Марина спустила ноги на пол и села рядом со мной, коснувшись моего плеча своей горячей со сна рукой. Я повернул голову в её сторону и посмотрел в её освещённое полной луной лицо:

— Не знаю… Мне снилось всё это… Засыпая, я думал, — …вот было бы здорово, если у нас был свой остров, куда мы могли бы удрать в случае опасности… Может я ещё сплю? И ты мне тоже снишься?

Пальцы Марины ущипнули меня за правое бедро, и я зашипел от боли.

— Больно!..

Я поднялся с кушетки и сделал коротенький шажок к этому… не знаю, как это назвать. На дверь это было непохоже — очень уж широко и высоко. Метра три в ширину и в высоту до самого потолка. Проём? Проход? Да, пусть будет проход. Рука Марины поймала меня сзади за майку:

— Стой! Ты куда?

— Туда, — я показал рукой в сторону моря, — Проверю — настоящее оно или просто фантазия?…

— Я с тобой! Подожди, только включу свет… Знаешь что? Давай-ка оденемся! Не в ночной же рубашке на такие приключения пускаться…

Марина встала с кушетки и, стараясь чтобы между нею и проходом всё время оставалось свободное пространство, осторожно обогнула его справа и направилась влево — к выключателю на стене. На это время она исчезла из моего поля зрения, но я почему-то не испугался. Я был уверен, что с ней ничего не случится и я увижу её, когда она выйдет из-за прохода. Так и оказалось.

Под потолком вспыхнула лампочка и яркий прямоугольник белого электрического света упал на песок пляжа. Я не сводил с этого прямоугольника глаз, не глядя отыскивая свои брошенные вечером на стул домашние штаны и рубашку. Пока Марина торопливо натягивала на себя халат, я присел на корточки перед проходом, протянул туда руку и набрал горсточку сыпучего песка.

В отличие от экспериментов с моим секретным шкафом рука при этом никуда не пропала и всё время оставалась видимой. Уже хорошо! Поднявшись на ноги, я подошёл к Марине, застёгивавшей пуговицы халата, и протянул ей ладонь:

— Смотри! Песок, кажется, настоящий…

Марина взяла щепотку песка с ладони и близко поднесла к глазам. Некоторое время она рассматривала песок, потом высыпала его обратно мне на ладонь и покачала головой:

— Просто фантастика!.. Ну что, пошли?

Мы встали перед проходом, который сейчас, при свете, казался окружённым рамкой с размытыми, колышущимися краями, взялись за руки и одновременно ступили на прохладный песок.

До кромки воды было около трёх метров. Я высвободил руку из руки Марины и хотел уже шагнуть к воде, когда мне вдруг пришло кое-что в голову:

— Слушай, если это всё, — я показал рукой вокруг, — действительно порождение моей фантазии, то где-то неподалёку должна находиться большая тигрица. Я подумал, что вы с девочками будете первое время побаиваться гулять в одиночку и тигрица могла бы вас сопровождать, пока не привыкнете…

Тёмная масса метрах в пятнадцати-двадцати справа от нас, которую я сначала принял за кучу выброшенных прибоем водорослей, шевельнулась, и в зеленоватом свете полной луны на песке возникла тень большой кошки. Огромной кошки!

Она потянулась, вытянувшись на передних лапах, припав грудью к песку и задрав к небу длинный хвост, потом, наоборот, вытянула задние лапы, зевнула, показав огромные клыки, и неторопливо направилась в нашу сторону.

Марина судорожно схватила меня за руку.

— Не бойся! — тихо сказал я, не спуская с тигрицы глаз. — Она не причинит тебе вреда.

Тигрица остановилась в трёх метрах от нас. Остановилась, потому что я выставил вперёд раскрытую ладонь и приказал ей:

— Стой!… Сядь и слушай!

Тигрица послушно уселась на песок.

— Это твоя повелительница! — я прикоснулся к рукаву Марины, — Я создал тебя для того, чтобы ты сопровождала её и её дочерей по острову. Ты должна защищать их от любых опасностей и быть готовой умереть за них в любую минуту! Когда придёт твоё время, я сотворю для тебя самца. Ты родишь детей, и пока они не подрастут, твой самец будет рядом с повелительницей и её дочерьми! Всё что она скажет, для тебя закон! Ты поняла?

Тигрица кивнула и мы услышали её голос. Низкий, хриплый, но тем не менее всё-таки это был голос самки, а не самца:

— Да, хозяин! Я поняла!

Я кивнул:

— На охоту будешь ходить, когда повелительница тебя отпустит. Я создал для тебя много упитанных кабанов, оленей и зайцев. Голодать ни тебе, ни твоим детям не придётся. А сейчас можешь подойти и познакомиться с повелительницей!

Тигрица легко поднялась с песка, сделала три осторожных шага и остановилась перед Мариной. На всякий случай я встал сбоку, дотянулся и положил ей руку на холку. Ох и огромная же она! Тигрица подняла морду и посмотрела в лицо Марине. Марина боялась. Я чувствовал её страх. Тигрица тоже чувствовала его. Видимо поэтому она отвела взгляд, опустила голову и обнюхала голые ноги Марины.

— Дай обнюхать и руки, — сказал я.

Марина неуверенно протянула руки. Тигрица обнюхала их и в заключении лизнула. Марина усмехнулась. Ритуал знакомства на этом завершился. Тигрица уселась на песок напротив Марины и та погладила её по груди. Ну всё, контакт налажен!

Я огляделся вокруг. Ох и широким же был этот пляж. От кромки воды до тёмной массы леса не меньше пятидесяти метров. Нужно будет днём заглянуть сюда и хорошенько осмотреться. Фантастически смотрелся яркий прямоугольник прохода в трёх метрах от нас! Белая стена и чёрный выключатель на ней казались чужими в этом мире наполненном ароматами лесных цветов и запахами моря…

Я развернулся и побрёл к морю. У меня такой ритуал — каждый раз попадая на море, я первым делом стараюсь намочить ноги! Здороваюсь я таким образом с ним. Знаю, что глупо, но ничего с собой поделать не могу. Подвернув штанины до колен, я зашёл в тёплую, ласковую воду и замер, уставившись на луну. Хорошо-то как! Я обернулся. Марина стояла, обняв тигрицу за мощную шею и прижавшись к ней боком. Пускай знакомятся… Я думаю, ей захочется здесь бывать. Просто так. Чтобы отдохнуть и расслабиться.

***

Домой мы вернулись примерно через час. Конечно же на моих ногах налипло много песка. Пришлось идти в душ, прежде чем мне было разрешено лечь в постель. Нужно будет брать с собой полотенце и какие-нибудь тапочки, чтобы не таскать песок в квартиру…

Перед тем как улечься, я закрыл проход. Просто мысленно приказал ему закрыться, и он исчез. Я был уверен, что теперь он откроется так же легко, когда мне этого захочется. Уснул я моментально и на сей раз меня не мучили сновидения.

***

Разбудила меня Надюшка. Она плюхнулась на раскладушку со мной рядом отчего меня слегка подбросило вверх. В квартире стоял аппетитный запах чего-то жаренного. На кухне кто-то что-то готовил… Надюшка умытая и причесанная с широкой улыбкой смотрела на меня.

— Вставай, соня! Наташка гренки жарит. Говорит, что тебе понравилось, как она их делает.

— Гренки?! Ура!!! — завопил я, предчувствуя как удивятся и обрадуются девочки, узнав о нашем с Мариной новом открытии.

Есть хотелось совершенно неприлично! Я вскочил и бегом бросился в ванную. Предварительно я заглянул на кухню, чтобы поздороваться с Наташей и как можно умильнее посмотреть на плиту. Я добился своего — Наташенька рассмеялась. Я вас обожаю, девочки мои любимые!

Мы ещё сидели за столом и лакомились настоящим кофе с молоком и аппетитно поджаренными гренками, а меня прямо распирало от желания рассказать девочкам об острове. Пару раз проход чуть было не открылся. Стенка, напротив которой я сидел, покрывалась лёгкой рябью. Лишь усилием воли мне удавалось подавить в себе порыв открыть его вот прямо сейчас!

Повод заговорить об этом появился внезапно. Надюшка уже наелась и сидела откинувшись на стуле, прихлёбывая кофе с молоком. Она посмотрела на Наташу и изрекла:

— Я сейчас Сашкину постель убирала. Странно, но на простыне полно песка.

— Песок? — удивилась Наташа, — Какой песок? Откуда песок?

— Обыкновенный. Мелкий. Сашка, не знаешь откуда?

Я хмыкнул. Вот он мой звёздный час!

— Я ночью босиком бродил в море, а потом по песку. Когда мы с тётей Мариной вернулись, я ноги помыл, но видимо что-то осталось. — не глядя ни на кого, я потянулся вилкой за очередным гренком.

— Какое море? Что ты болтаешь? — усмехнулась Надюшка.

— Откуда вернулись? Не поняла… — это Наташа.

— С нашего острова вернулись, — как ни в чём не бывало ответил я и подмигнул Надюшке. — Остров — это часть суши окружённая со всех сторон водой. Помнишь, нам на природоведении рассказывали?

Девочки переглянулись. Надюшка покрутила пальцем у виска, кивая в мою сторону.

— Это от переутомления. Пройдёт, наверное… Какой остров? Какое море? Эй, ты не заболел?

Я пожал плечами и открыл проход. Глаза девочек были устремлены на меня, поэтому они не заметили, как это случилось.

— Вот этот остров… — я кивнул подбородком на стену перед собой.

Девочки рефлекторно повернули головы к стене, мельком взглянули, не осознав, снова повернулись было в мою сторону и тут до них дошло! Жалко, что я не видел их глаз. Обе они вскочили на ноги и развернулись в сторону моря. Нужно было предупредить их о тигрице, чтобы они не перепугались, когда она появится.

— Стойте! — вскрикнул я, — Я должен вам сначала кое-что рассказать. Сядьте! Остров никуда не денется.

Наташа оглянулась и растерянно посмотрела на меня. Сделав шажок назад, она уселась на своё место. Надюшка, напротив, шагнула к проходу, и я быстро закрыл его. Вновь появилась стена комнаты. Надюшка подошла к ней, потрогала рукой и обернулась.

— Что это было? — в её голосе звучала обида ребёнка, которому дали подержать красивую игрушку и тут же отняли. Мне было не смешно.

— Надюшка, сядь! Я сейчас всё объясню, а потом мы все вместе отправимся туда…

Я быстро рассказал девочкам о событиях прошедшей ночи и не забыл рассказать про тигрицу. Нужно было видеть их круглые глаза! В заключении я прибавил:

— В море ещё должны жить дельфины. Мы с тётей Мариной их ночью не видели, но они должны быть где-то неподалёку. Не бойтесь их. Если пойдёте купаться, один или два всегда будут крутиться рядом. Они будут вас охранять от всяких опасностей.

— А их можно будет погладить? — с горящими глазами спросила Надюшка.

— Конечно! Можно будет не только гладить, но и кататься на них верхом. Это ваши друзья! Следите только, чтобы они не слишком расшалились. Они же, как маленькие дети, очень любят играть.

Девочки переглянулись, предчувствуя необычное развлечение. Я скомандовал:

— Доставайте свои купальники, разбирайте полотенца и вперёд! Впрочем, можете купаться и голышом. Это же необитаемый остров. Животных и птиц там много, а из людей только мы. У меня, к примеру, плавки дома, так что я буду купаться голышом…

Сказав это, я открыл проход. Он открылся точно на в том же месте, что и ночью. На песке ещё виднелась дорожка моих следов, ведущих к морю и назад, следы босых ног Марины и отпечатки лап тигрицы. Сама она появилась вскоре после того, как мы оказались на пляже. Девочки ещё безмолвно озирались по сторонам, когда из густых мангровых зарослей на песок выскользнуло гибкое, полосатое тело…

Море, Тигра и дельфины

Она неторопливо направилась в нашу сторону, и девочки тут же заметили её. Наташа боязливо спряталась у меня за спиной, а Надюшка просто встала рядом и, нащупав мою руку, крепко сжала её в своей руке. Тигрица не стала подходить близко. Она остановилась в пяти метрах от нас и сначала села, а потом и вовсе улеглась на песок, вытянув лапы и щуря на нас свои жёлтые глаза с вертикальными щелями зрачков. Она тяжело и часто дышала. Видимо, ей было жарко на этом солнце. Пасть её была полуоткрыта и между мощных нижних клыков высовывался наружу блестящий, красный язык.

— Это дочери повелительницы. Ты будешь сопровождать их, куда бы они не шли! Жизнью отвечаешь мне за них! Можешь лежать в тени, но не спускай с них глаз! Ты поняла меня?

Тигрица рыкнула:

— Я поняла тебя, хозяин! — девочки вздрогнули, услышав этот тяжёлый голос напоминающий раскаты грома.

— Можешь подойти. Познакомься с ними.

Тигрица поднялась и в три шага преодолела разделяющее нас расстояние. Первой она обнюхала Надюшку. Храбрая девочка! — подумал я. Надюшка не шевельнулась, когда тигрица опустила тяжёлую голову и принялась обнюхивать её голые ноги, только ещё крепче сжала мою руку.

Видимо, тигрице понравилось, как Надюшка пахла. Она подняла морду и потёрлась щекой о локоть девочки. Надюшка переступила с ноги на ногу, настолько тяжеловесной оказалась эта ласка. Ничего, привыкнет! — подумал я, — Она тебя ещё за усы таскать будет! Или я не знаю Надюшку…

Я дотянулся назад, нашёл руку Наташи и вытащил её из-за своей спины.

— Не бойся! Она не сделает тебе ничего плохого. Вы ещё подружитесь, особенно когда у неё появятся тигрята. Я обещал ей за верную службу создать для неё самца… Не бойся, дай ей познакомиться с тобой.

Наташа уцепилась за мою руку и крепко зажмурила глаза. Она так и простояла с зажмуренными глазами всё то время, что тигрица обнюхивала её. Тигрица чувствовала страх Наташи, поэтому быстро отошла от неё и снова улеглась на песок.

— Иди в тень, но помни — глаз не спускай с них, особенно когда им захочется прогуляться в лес!

Тигрица вскочила на ноги, в пять огромных прыжков достигла границы тени и рухнула на песок. Наташа перевела дух. Я обнял её сзади за талию, прижался грудью к её лопаткам и тихо заговорил,

— Не бойся её! Она любит всех вас. Я такой её и создал. Она нужна, если вы захотите прогуляться по лесу. Лучшего защитника не придумаешь. На этом острове она самый сильный зверь, которого все прочие звери боятся.

Сзади раздался голос Надюшки:

— Пойдёмте купаться? Я уже плавиться начала от этой жары.

***

Дно было пологое. Нам пришлось брести метров двадцать, прежде чем вода достигла моей груди. Ночью вода казалась теплее. Я думаю, что её температура была около 25 градусов. Приятная водичка!

Ко мне присоединились девочки и сначала повисели у меня на шее, а потом началась обычная в таких случаях возня. Вокруг летели брызги, раздавался визг и хохот… Мы трое были в этот момент просто счастливы! Какое это чудо — купание в январе! Я поймал Наташу, взял её на руки и медленно закружил в воде. На суше у меня для этого не хватило бы сил. Она закрыла глаза и отдалась этому нехитрому удовольствию.

Надюшка на спине поплыла в открытое море, не сводя с нас глаз. И тут появились дельфины. Ума не приложу, как им удалось подобраться так незаметно? Увидел я их только тогда, когда из глубины вдруг вырвалась и взлетела в воздух серая, блестящая торпеда. Дельфин выпрыгнул из воды метрах в десяти от Надюшки, нарочито неловко с шумом плюхнулся в воду, подняв фонтаны сверкающих на солнце брызг. Тут же ещё немного дальше в море на поверхности показались ещё четверо плавников.

От неожиданности Надюшка ушла с головой под воду, снова вынырнула, беспорядочно колотя руками и ногами по воде и кашляя. Нахлебалась морской воды, — понял я, выпуская Наташу из рук и устремляясь в сторону Надюшки. Впрочем, я напрасно волновался. Пловец гораздо более искусный, чем я, оказался рядом с ней в мгновение ока.

Через мгновение Надюшка оказалась лежащей на спине дельфина, уцепившись обеими руками за его спинной плавник. Дельфин подождал, пока она устроится поудобнее, потом медленно развернулся, сделав большой круг в воде, и направился к берегу. Остановился он рядом со мной. Надюшка соскользнула с его спины и встала ногами на дно. Одной рукой она всё ещё держалась за его плавник.

— Хороший мальчик! Умница! — похвалил я спасителя Надюшки, — Или ты девочка?

Из воды показалась улыбающееся рыльце. Дельфин открыл пасть, показав сотню мелких, острых, как бритва, зубов и пропищал:

— Я девочка, хозяин! — после чего раздалась серия звуков, которую иначе как смех нельзя было назвать.

— Прости, я не различаю, кто из вас девочка, а кто мальчик. Сколько среди вас девочек?

— Всего две, хозяин! С мальчишками так весело! Они такие выдумщики!

Самочка скосила взгляд на Надюшку,

— Давай, поплаваем наперегонки, принцесса?

Надюшка погладила её по лобастой голове,

— Откуда ты знаешь, что меня мама иногда так называет?

— Я не знала, что повелительница тебя так называет. Все дельфины знают, что ты и твоя сестра принцессы! — пропищала самочка, — Пошли, поплаваем? Ты любишь игрушки?

Надюшка и Наташа, которая подплыла к нам и стояла рядом со мной, рассмеялись. Наташа тоже протянула руку и теперь гладила молодую самочку дельфина по спине. Сестры переглянулись и посмотрели на меня,

— Жалко, что мячика нет. Может у тебя дома есть? — улыбаясь спросила меня Наташа.

Я помотал головой,

— Не, дома нет… Не беда, сейчас что-нибудь придумаем!

Я зажмурился, представил себе большой разноцветный мяч и сказал себе, что хочу такой же. Тут же раздался восторженный вопль сестёр, к которому присоединился весёлый смех самочки. В двух метрах от нашей группы покачивался на воде большой, разноцветный надувной мяч!

Вот теперь началось настоящее веселье. К уже знакомой нам самочке присоединились остальные дельфины и образовалась такая куча мала, что любо-дорого посмотреть! Закончил эту игру я, заметив как один дельфин сильно толкнул Наташу в плечо.

— Стоп! Ну-ка плыви сюда! — крикнул я показывая на него пальцем.

Дельфин мгновенно оказался рядом со мной и высунул лобастую голову из воды. Он развернулся боком, чтобы видеть меня одним глазом. Я погрозил ему пальцем,

— Ты толкнул принцессу! Ещё раз это повторится, и я запрещу тебе приближаться к ним! Ты понял?

— Она сама первая меня толкнула!.. — запальчиво пропищал тот. По-моему это был один из самцов.

— Ты ничего не понял! Тебе и твоим братьям и сёстрам разрешено оберегать принцесс. Вам разрешено играть с ними, если они этого захотят. Но никому на этом острове не разрешено причинять им вред! Я запрещаю тебе приближаться к ним и играть с ними! Прочь!

— Слушаюсь, хозяин… — пискнул сорванец грустным голосом, разворачиваясь мордой в море.

За него вступились обе девочки. Сначала Наташа повисла на мнесзади и, всунув губы мне прямо в ухо, попросила простить его, а когда я упрямо помотал головой, подключилась и Надюшка. Она встала напротив меня, нахмурила свои густые чёрные брови и выпятила нижнюю губу. Не дожидаясь, когда она начнёт по-настоящему сердиться, я посмотрел в сторону очень медленно удалявшегося от нас дельфина и позвал,

— Эй ты, хулиган! Плыви назад! Принцессы не обижаются на тебя…

Нужно было видеть, с какой скоростью он вернулся! Ну просто детский сад, старшая группа!..

Возня с мячом закипела снова, но я предпочёл спокойно посидеть на берегу и понаблюдать за игрой со стороны. Надо же, они и смеются, как дети! — удивился я, в очередной раз услышав, как дельфины смеются.

***

Выйдя на берег, я направился в тень мангровых деревьев, туда, где на песке сидела тигрица не сводившая глаз с группы резвящихся детей и дельфинов. По пути я подхватил с песка брошенные девочками полотенца, расстелил одно из них и улёгся на песке в двух метрах от мощной кошки. Тигрица всё ещё тяжело дышала. Даже в тени ей не хватало воздуха.

Действительно было душно. В Москве и на Чёрном море такая духота означала приближающуюся грозу. А как здесь? Что это за остров? В каком море? Мне почему-то не очень верилось, что и остров, и море, и все эти животные и птицы являются только порождениями моей фантазии. Очень уж натурально всё это выглядело.

Вот, например, мангровые деревья. Я же их никогда не видел. Тем не менее их листья выглядели совершенно естественно — со всеми прожилками, структурой поверхности листа… Они были очень похожи на листья фикуса — такая же форма, плотность и цвет, только размером поменьше. Я почему-то был уверен, что это именно мангра…

Как бы узнать, где мы находимся?

— Как ты думаешь, будет гроза? Что-то очень душно… — спросил я тигрицу. Она местная, должна знать.

— Нет, хозяин. В это время года здесь всегда очень душно. Прохлада приходит только ночью. — хрипло ответила тигрица, глядя на меня сверху вниз.

— А откуда ты знаешь? Как давно ты здесь живёшь?

— Уже тридцать лун, хозяин. Сезон дождей закончился недавно. Следующий придёт нескоро…

Хм, — подумал я, — она живёт здесь уже тридцать месяцев… Это два с половиной года. Значит я не создал этот остров, а просто открыл проход к нему. Я задумался над этим новым для себя фактом. Получается, что кабаны, которых я пообещал создать тигрице, тоже живут здесь уже давно. За кого она меня теперь принимает? За хвастуна? Почему за хвастуна? Откуда ей знать, кто создал кабанов и тигров? Откуда ей знать, что я всего лишь одиннадцатилетний мальчик? Пусть и дальше считает меня своим создателем, который изволил появиться на острове только сегодня!

— Скажи, тигрица, ты уже видела на острове людей? Ну…. существ, похожих на нас с повелительницей и на её дочерей?

— Нет, хозяин…

Странно, — подумал я, — Люди открыли на Земле уже все острова — это хорошо известный факт. Этот остров выглядит очень удобным для жизни. Особенно, если здесь есть пресная вода. А она здесь есть?

— Где ты утоляешь свою жажду, тигрица?

— В лесу есть множество ручьёв. Там, недалеко — тигрица мотнула тяжёлой головой вправо, — есть небольшая бухта. Со скалы там падает водопад. Очень много сладкой, прохладной воды…

Теперь мне стало совершенно непонятно. Полным-полно дичи в лесу, есть пресная вода… Почему же остров не населён людьми? Не может такого быть, чтобы географы и мореплаватели всего мира каким-то чудом его проглядели! Что за ерунда? Хм, над этим нужно хорошенько подумать… Расскажу Марине, может она что-нибудь подскажет?

Пока я лежал, заложив руки за голову и глядя в голубое небо, веселье в воде постепенно утихло. Я поднял голову и посмотрел, чем занимаются девочки. Наташа уже выходила из воды, а Надюшку катал на спине какой-то дельфин. Поблизости от них поблескивали на солнце спины и спинные плавники остальных четырёх.

Они отплыли уже довольно далеко от берега, но я был спокоен. Дельфины, конечно, как дети, но в беде они её не бросят. Лишь бы далеко не заплывали, чтобы Надюшка не испугалась. Видимо, она и сама сообразила, что пора возвращаться. Надюшка соскользнула со спины дельфина и развернулась в сторону берега. Тут же от группы дельфинов отделились двое, чтобы проводить её.

Наташа подошла и с улыбкой встала надо мной, уперев руки в бока. Коса её наполовину распустилась, но она и не думала заплести её вновь. Она пренебрежительно махнула рукой, догадавшись, о чём я думаю,

— Всё равно теперь голову мыть нужно. Потом заплету.

Надюшка вышла из воды тяжело дыша. Ну понятно, ей пришлось проплыть назад метров двести-триста. Она упала на полотенце рядом со мной и некоторое время просто лежала на животе с закрытыми глазами. Я вздохнул,

— Нужно собираться домой… Скоро мамы вернутся с работы.

Плечи и руки девочек покраснели от солнца. У Надюшки поменьше, а у Наташи побольше. Кожу на моих плечах тоже пощипывало и тянуло. Первый признак солнечного ожога. Это ещё раз убедило меня в том, что мир этот не придуманный, а настоящий. Если бы я его придумывал, я придумал бы его без солнечных ожогов…

Я подумал, что места ожогов нужно было бы смазать сметаной или кефиром. Дома у нас ни того, ни другого нет. В магазин бежать после такого насыщенного дня не хотелось. А давай попробуем придумать? С мячом ведь получилось…

Я зажмурился и представил себе миску со сметаной. До моих ушей донёсся удивлённый смешок Наташи, и я открыл глаза. Возле её ног стояла миска полная сметаны.

— Нужно помазать плечи и руки. На этом солнцепёке мы все обгорели. Ночью болеть будет.

Надюшка открыла глаза, оглянулась через плечо назад и хмыкнула,

— Ты бы ещё целое ведро сделал! — она перевернулась на спину и села на полотенце, — Натка, я сейчас мазаться не буду. Нужно сначала принять душ и соль с тела смыть. Пошли домой?

Я пожал плечами:

— Ну ладно. Не хотите — не надо. А сметану тигрица съест.

Я поднялся на ноги, взял миску и подошёл к тигрице. Поставив миску рядом с её передними лапами, я сказал,

— На, ешь! Это вкусно.

Тигрица вскочила на ноги, недоверчиво принюхалась к содержимому миски, осторожно лизнула и, удостоверившись, что это и в самом деле вкусно, заработала языком.

— Подождите, — вспомнил я, — Тигра говорила, что здесь рядом есть небольшая бухта с водопадом. Может быть там можно ополоснуться?

Я закрыл глаза и представил себе, что лечу вдоль берега в ту сторону, где по словам тигрицы располагалась бухта с водопадом. И в самом деле, практически сразу, за выступающим справа мысом открылась небольшая, метров двести-триста в диаметре, глубокая бухта. Я тут же открыл глаза и не задумываясь открыл второй проход на пляж этой бухты.

Проход появился мгновенно. До наших ушей донёсся шум водопада. Тигрица подняла голову от уже чистой миски, насторожила уши и закрутила головой, пытаясь определить источник шума. Она легко вскочила на лапы и осторожно направилась к проходу. Я отправился следом. Девочки тоже вскочили на ноги.

Тигрица остановилась рядом с проходом и принюхалась, подняв голову вверх.

— Это та самая бухта, где ты утоляешь жажду? — спросил я её, стоя бок о бок рядом с ней.

— Да, хозяин… Я не понимаю, как… — тигрица не закончила фразы.

— Не думай! Смело ступай вперёд! — распорядился я. Не хватало ещё пытаться объяснить тигрице то, что я и сам не понимал. Так можно растерять остатки авторитета!

Тигрица не раздумывая шагнула вперёд, ступила на песок пляжа бухты и уверенно направилась куда-то вправо, откуда доносился шум падающей воды. Мы гурьбой устремились следом за ней.

Да, это место было значительно более выигрышным, по сравнению с тем, куда открылся первый проход! Левая часть берега, если стоять, повернувшись спиной к неширокой горловине бухты, была полностью лишена песка. Она представляла собой монолитный гранит, по которому в море стекала неширокая речушка, берущая своё начало в небольшом, метров двадцать в длину и метров десять-пятнадцать в ширину овальном озерце, в которое с шумом падал со скалы водопад.

Вода в озерце была абсолютно прозрачной, поэтому было видно, что дно его, практически лишённое водорослей, гладкое, как дно ванны, и было, наверно, за миллионы лет выдолблено и отшлифовано в граните этим самым потоком, который, очевидно, знал и лучшие времена.

Правая часть берега, за исключением узкой полоски песчаного пляжа, была составлена из огромных толстых гранитных плит, хаотично нагромождённых друг на друга, подпирающих справа невысокую, поросшую деревьями гору, выдающуюся в море. Как я успел заметить, когда закрыв глаза мысленно летел над пляжем, гора эта круто обрывалась в море.

Девчонки с радостным визгом устремились к озерцу. Тигрица уже стояла там, погрузив передние лапы глубоко в воду и жадно лакала, утоляя дневную жажду. Я посмотрел на всё это, вернулся на пляж, закрыл проход в квартиру и, подобрав с песка полотенца и халатики девочек, вернулся к озерцу. Мне тоже нужно было смыть соль с кожи и промыть волосы.

Вода в озере была прохладнее, чем в море, но вполне пригодная для купания. На середине вода доходила мне до подбородка, так что в этом озерце можно было даже поплавать. Девчонки уже стояли под тугими струями воды, падающими со скалы и хохотали от удовольствия. То, что от удовольствия, я понял тогда, когда сам присоединился к ним. В самом деле, струи воды, падающие с большой высоты так разминали мышцы, как этого не смог бы сделать самый опытный массажист.

Вот куда нужно отправлять Марину, когда она приходит с работы усталой! — подумал я.

***

Марина нас потеряла. Когда мы шумно ввалились в комнату, куда я легко открыл проход, она появилась из кухни, уже одетая в домашнее и с перекинутым через плечо посудным полотенцем и с улыбкой посмотрела на нас. Девочки в липнущих к ещё влажной после купания коже халатиках бросились к матери,

— Мамочка, мамочка, — повисла у неё на шее Надюшка, — мы купались в море! В настоящем!

— Мы играли с дельфинами! — подключилась Наташа, — они такие весёлые и забавные! Ты их тоже видела?

Марина покачала головой. Я закрыл проход, поднял с пола брошенные Надюшкой впопыхах полотенца, выбрал одно посуше и начал яростно протирать свою мокрую голову. Мне нужно было срочно бежать домой. Мама уже наверняка дома и ждёт меня…

***

Мама ничего не заметила. Ни моих ещё влажных волос, ни красноты кожи лица обожжённого солнцем. Впрочем, красные пятна обморожения ещё до сих пор не сошли и на их фоне краснота солнечных ожогов как-то терялась. Это я установил внимательно разглядывая своё лицо в зеркале ванной, когда мама отправила меня мыть руки. Ну и ладно, — вздохнул я с облегчением, усаживаясь за накрытый стол.

Меня очень смущало, что на все расспросы мамы, как я провёл сегодняшний день, мне приходилось врать и изворачиваться. Я понимал, что рано или поздно придётся рассказать ей обо всех событиях последний дней, но я оттягивал этот момент. Почему-то я боялся говорить с мамой об этом.

***

Этот невероятно насыщенный событиями день закончился экспериментом с крысой. Оказывается, Марина не забыла про мой секретный шкаф. Клетка с крысой стояла в спальне на подоконнике, прикрытая шалью Марины. Девочкам она ничего не сказала о крысе. Когда я вернулся из дома, Марина поманила меня в спальню, плотно прикрыла за мной дверь и сдёрнула шаль с клетки в которой сидела большая белая крыса.

— Давай, ставь клетку в свой шкаф. Подождём минут пятнадцать и ты вытащишь её назад.

Крыса сидела на задних лапах посередине клетки, держа в передних что-то похожее на корочку хлеба. Так близко я видел лабораторных крыс впервые. Оказывается у них глаза не чёрного, а какого-то вишнёвого цвета. Я поёжился, не решаясь прикоснуться к клетке:

— Ага,… а она меня как цапнет за палец!..

Марина рассмеялась. Она обняла меня сзади за плечи и сказала,

— Удивительный ты всё же мальчишка! С двумя бандитами не побоялся связаться, а крысу лабораторную боишься… И уколов боишься… Как у тебя в голове всё это одновременно уживается?

Она отпустила меня, подошла к клетке, открыла проволочную дверцу, решительно просунула руку внутрь и поймала крысу.

— Смотри, она совершенно ручная! Погладь её не бойся…

Крыса сидела на ладонях у Марины и не делала попыток убежать. Подняв острую мордочку кверху она внимательно принюхивалась, потешно двигая носом из стороны в сторону и моргая подслеповатыми глазками. Я протянул руку и осторожно погладил её спинку двумя пальцами. Тёплая…

— Возьми её, — Марина протянула крысу мне.

Я подставил сложенные ковшиком ладони и Марина передала крысу мне. Действительно не страшно! В моих ладонях крыса чувствовала себя не хуже, чем в ладонях Марины.

Дальнейшее было просто. Я поместил крысу в клетку, взял клетку в руки, прикрыл глаза, вызвал свой секретный шкаф и поставил клетку на полку рядом с корпусом ракеты сделанным в прошлом году. После этого я вытащил руки из шкафа и открыл глаза. Марина посмотрела на будильник и сказала,

— Ровно в девять можешь вытаскивать клетку. Посмотрим, как ей там понравится…

***

Эксперимент крыса пережила. Ровно в девять я вытащил клетку из шкафа и вновь водрузил на подоконник. Марина несколько минут внимательно присматривалась к крысе, которая снова сидела на задних лапах, держа в передних лапах хлебную корочку, потом вздохнула и накинула на клетку шаль:

— Всё в порядке. Там можно жить… — прозвучал её диагноз. 

Незваный гость

Все мои планы на сегодня рухнули, когда раздался телефонный звонок. Марина к тому времени уже позавтракала и сейчас просто сидела на стуле боком к столу, рассматривая нас троих и слушая нашу болтовню. Она поднялась из-за стола и вышла в прихожую к телефону. Через пару секунд она заглянула из коридора в комнату, держа трубку возле уха. Она сделала зверское лицо и показала мне пальцем сначала на трубку, а потом в сторону спальни. Я понял, что ей срочно нужно переговорить.

Сказав, — Да, Машенька, он скоро заканчивает, и я отправлю его домой. Минут через пятнадцать он будет у тебя, — Марина положила трубку.

Вновь нетерпеливо поманив меня рукой, она быстро направилась в спальню. Я с сожалением отложил недоеденный бутерброд с маслом, который Надюшка посыпала сверху сахаром, отхлебнул чаю и встал из-за стола. Что за спешка? — недовольно думал я, входя в спальню.

Марина плотно закрыла за мной дверь и тихо проговорила:

— Малыш, у вас гости. Причём неожиданные. Какой-то человек из Москвы приехал по твою душу. Уж не знаю, что он твоей матери наплёл, но мне не нравится её счастливый голос. Может быть это как раз то, о чём мы с тобой вчера говорили.

По моей спине прошёл холодок. Отвернувшись от Марины, я выбрал на стене, возле которой мы стояли, свободное место и открыл смотровое окно в нашу с мамой квартиру. Марина схватила меня за плечо, но я успокоил её, что это всего лишь смотровое окошечко. Люди в комнате не могут нас видеть.

Гость вальяжно расположился за столом на моём диване задницей на том месте, где обычно лежит моя подушка! Нога на ногу, левая рука на спинке дивана. Мама тоже сидела за столом напротив него и разливалась соловьём. По-моему, она даже с ним немножко кокетничала. На столе стоял чайник, лежали на тарелке свежие булочки и стояли аж две вазочки с вареньем.

"Надо же, — удивился я. — Приём по полной программе! К торжественной встрече падишаха! Форма одежды парадная — заячьи тулупы, бобровые шапки и носки!" Подняв указательный палец кверху, чтобы показать Марине не мешать мне, я быстро перевёл окошко в спальню и удостоверился, что там никого нет. Заглянув в кухню и в ванную комнату, я остановил окошко в прихожей, возле вешалки. На полу под ней стояли зимние ботинки такого размера, что после них уже идут чемоданы с удобными дырками для ног.

На вешалке висело необъятное зимнее пальто из плотного, чёрного сукна с чёрным же каракулевым воротником. Марина шепнула мне на ухо:

— Посмотри, что у него в карманах…

Я пожал плечами. Действительно, почему бы и нет. Я его к себе в гости не приглашал… Мгновенно открыв рядом с первым окном точно такое же второе, я показал Марине, чтобы она присматривала за чужаком, пока я буду шарить по его карманам. Марина согласно кивнула и сдвинулась на шаг вправо от меня. Своё окно в прихожей я максимально приблизил к вешалке с чужим пальто и, осторожности ради, развернул его к выходу. Убедившись, что с того места на диване, где сидел чужак, мою руку не будет видно, я вернул окошко на место и открыл проход.

Не медля ни секунды, я протянул левую руку, осторожно отодвинул левый борт тяжёлого пальто в сторону, увидел нагрудный карман и сунул туда руку.

Улов оказался изрядным! На ладони моей лежали два предмета: прямоугольное удостоверение тёмно-вишнёвого цвета с выдавленной на нём золотой звездой, в центре которой красовались маленькие серп и молот. Под звездой крупными золотыми буквами было выдавлено слово «УДОСТОВЕРЕНИЕ».

Марина, увидев краем глаз мою добычу, выхватила книжечку из моих рук и нетерпеливо раскрыла её. Она рассматривала удостоверение, не забывая поглядывать в комнату. Наконец, кивнув головой, она вернула удостоверение мне и протянула руку за вторым предметом. На всякий случай я решил оставить у себя дубликат этого удостоверения. Держа его в правой руке, я поднял раскрытую ладонь левой и сказал себе: "Хочу такое же!" Торопливо сунув дубликат удостоверения в карман штанов, я посмотрел на Марину. Она настороженно рассматривала второй предмет, который я ей подал. Это была небольшая прямоугольная коробочка из плотного картона. Размеры её были примерно 4 х 10 х 1 сантиметров. К тому моменту, когда я закончил возиться с дублированием удостоверения, Марина уже разобралась с тем, как она открывается. Для этого нужно было согнуть её вдоль продольной оси.

То, что я увидел, заставило меня похолодеть. В коробочке лежали три продолговатых предмета. При ближайшем рассмотрении они оказались миниатюрными дротиками, с опереньем и короткими иглами на концах. Судя по тому, что иглы прикрывались прозрачными колпачками из мягкого пластика и по тому, что самая головка дротика была выкрашена в ярко-красный цвет, предметы эти казались небезопасными.

Марина, похоже, была того же мнения. Она хмуро посмотрела на меня и покачала головой. Я быстро сунул оригинал удостоверения в левый карман и протянул руку за коробочкой. Нужно продублировать и её. Марина удивлённо подняла брови, увидев, как в левой, пустой, руке у меня возник дубликат коробочки. Открыв свой секретный шкаф, я сунул туда дубликаты обоих предметов, а оригиналы отправил назад — в нагрудный карман пальто. Марина одобрительно кивнула.

Правый нагрудный карман содержал истрёпанный паспорт. Марина не стала его рассматривать. Она нетерпеливо показала мне жестами, чтобы я сделал дубликат и с него, а оригинал вернул на место. Протянув дубликат Марине, я приступил к обследованию боковых карманов.

Связку из трёх ключей Марина нетерпеливо отвергла так же, как и коробку папирос «Казбек». Спички я и вовсе не стал доставать из кармана. На этом обыск можно было считать завершённым. Я закрыл своё окно и облегчённо вздохнул. Марина жестами спросила меня, могут ли они нас слышать и, когда я неопределённо пожал плечами, велела мне закрыть и её окно.

Когда требуемое было исполнено, Марина протянула мне паспорт чужака и быстро заговорила.

— Одевайся и слушай! Мы и так уже десять минут возимся.

— У меня вся одежда в комнате! — воскликнул я.

— Идём! — решительно тряхнула головой Марина.

Выгнав из комнаты девочек, она закрыла за ними дверь и, пока я торопливо переодевался, говорила.

— Как я и опасалась, этот мужчина из КГБ. Не знаю, какую легенду он придумал для твоей матери, но это неважно. Он тебе сам об этом скажет. Он мелкая сошка — старший лейтенант, оперативник. Таких используют для грубой работы: найти, доставить, обезвредить. Кто послал его сюда, мы не знаем. Это чертовски важно, но я пока не знаю, как это выяснить! Эти стрелки, — дротики, поправил я, — Хорошо, пусть дротики! Эти дротики скорее всего миниатюрные шприцы. Чем наполнены, не знаю, но могу предположить, что чем-нибудь наркотическим. Я могу ошибаться, поэтому не допускай, чтобы он им метнул в тебя или в маму! Ты понял?

Я кивнул, завязывая узел своего пионерского галстука.

— Малыш, будь предельно осторожен и собран. Этот дядька может быть очень опасен. Помни, что ты на этом свете не один! Всё! Иди!

Я уже направился к двери, как Марина окликнула меня ещё раз.

— Совсем забыла! Во-первых, сделай для меня, пожалуйста, такое же окошко в спальне. А, во-вторых, звать этого дядьку Пётр Петрович Коломийцев. Так написано в удостоверении и в паспорте. Скорее всего это его настоящее имя. И последнее! У него может быть на теле спрятано оружие. Я в одном фильме видела, как один полицейский держал свой пистолет под мышкой. Там была какая-то специальная кобура на лямках…

Мы с ней прошли коридор и снова закрылись в спальне. Девочки мыли в кухне посуду и не обратили на нас внимания. Я сделал для Марины смотровое окошко, расположив его слева от окна в нашей квартире. С этого угла была видна вся комната и часть прихожей. Марина кивнула, и я заспешил в прихожую. Ещё через пять минут я открывал дверь нашей с мамой квартиры.

Мама вышла в прихожую и с упрёком сказала:

— Чего ты так долго возился? Я же сказала, что у нас гости!

Пришлось врать в оправдание.

— Сегодня моя очередь с Наташкой мыть посуду! Я хотел было убежать, но Надюшка так разозлилась, что мне просто деваться было некуда! Ну, ты же её знаешь!

Последние слова я сказал уже входя в сопровождении мамы в комнату.

— Вот, познакомься, это Борис Аркадьевич Мышкин. Он специально приехал из Москвы, чтобы встретиться с тобой, — гордо сказала мама подводя меня к дивану.

Я вежливо поздоровался:

— Здрасьте! Как долетели?

Дядька, представившийся Борисом Аркадьевичем даже не поднялся с дивана. Единственное, что он себе позволил, это сесть прямо и протянуть мне огромную лапищу, которую я острожно пожал.

Теперь я смог разглядеть его получше. Типичный боксёр! Прижатые к черепу плоские уши, сломанный нос, короткая, спортивная причёска. Молодой. Лет тридцать, может, тридцать два. Интересно, как он маме представился? Небось, каким-нибудь младшим научным сотрудником.

Борис Аркадьевич (не запутаться бы!) сразу взял быка за рога. Я сел за стол спиной к окну, и мама тут же налила мне чай в парадную чашку. Дядька заговорил:

— Ну, специально из-за тебя, это нет! Я уже говорил твоей маме, что у меня командировка по всему побережью. Мне нужно встретится ещё с пятью девочками и мальчиками.

— А зачем? — вежливо поинтересовался я, накладывая в чашку сахар.

— Понимаешь, Саша, в Советском союзе с прошлого года действует новая правительственная программа. Я старший научный сотрудник Института усовершенствования личности при Министерстве высшего и среднего специального образования СССР. Так вот, в мои обязанности и в обязанности моих коллег входит поиск талантливых ребятишек на просторах нашей необъятной родины.

На слове «коллег» мужик слегка притормозил. Видно было, что словечко для него не совсем привычное.

— А что вы с ними делаете? — невинно осведомился я, прикидываясь, что ко мне его слова совершенно не относятся.

— Ничего не делаем. То есть, нет. Конечно, делаем! Мы предоставляем этим ребятишкам возможность учиться у самых лучших учителей и педагогов Советского союза. У нас в Москве уже два года действует школа-интернат для таких подростков.

Мужик замолчал, ожидая моей реакции. Мне захотелось слегка позлить его. Захотелось так сильно, что даже зубы свело. Я улыбнулся самой приветливой своей улыбкой и спросил:

— Вы ведь боксом занимаетесь? Я такие уши и такой нос, как у вас, у многих ребят в секции бокса видел. Какой у вас разряд?

Мужик сморгнул. Видимо, он был не готов к такой резкой смене темы. Он кивнул:

— А ты наблюдательный… Да, давно занимаюсь. Ещё со школы. Я мастер спорта!

— Ого! — восхитился я, — Ничего себе! А я думал, что у всех боксёров мозги напрочь отбиты! По крайней мере у всех тех, с кем я общался, точно отбиты! Несчастные люди… Вы не находите? А вы ещё к тому же и старший научный сотрудник! У вас, наверно, и учёная степень имеется?

Я целил в него, но попало в маму. Мужик крякнул, обескуражено взглянув на неё. Мама всполошилась. Она явно не ожидала моего демарша. Не зная, как реагировать, она решила сменить тему:

— Саша, Борис Аркадьевич предлагает тебе поступить в эту школу! Представляешь, какой это шанс для тебя?! Он пообещал через год, если ты выдержишь испытание, помочь мне с работой в Москве! Представляешь?!

Вот оно в чём дело! — подумал я. — Так вот он, значит, чем её взял. Ну почему она у меня такая доверчивая? Верит всяким проходимцам…

Я помотал башкой:

— Не, мам, спасибо. Ты же знаешь, я Москву не очень-то люблю. Шумно, толкотня эта вечная на улицах… Нет, мне Магадан гораздо больше нравится. Я отсюда никуда не поеду. Налей мне, пожалуйста ещё чаю, — я протянул ей пустую чашку.

Мама приняла чашку из моих рук и сердито сказала:

— О себе не думаешь, так подумай хотя бы обо мне! Такой шанс вырваться из этой глуши! Неужели ты не хочешь жить поближе к бабушке и тётке?

— Не, не хочу! Бабушка вечно подглядывает за мной. Что я читаю, кому я пишу, с кем по телефону разговариваю… У меня там нет никакой личной жизни. А потом, мам, ну какой шанс? Я понимаю, Борис Аркадьевич посторонний человек, меня совершенно не знает, но тебе-то отлично известно, что никаких особенных талантов у меня нет и не предвидится. Две тройки за последнюю четверть! Как я перед тренером оправдываться буду? Ума не приложу… Так что, нет! Позориться среди отличников в этом интернате я не хочу и не буду!

Как человек незнакомый с подробностями моей биографии, Борис Аркадьевич должен был бы сейчас спросить меня про секцию. Что за секция, давно ли посещаю и так далее. Он промолчал. А мне от этого стало совсем грустно. Значит он очень много знает обо мне.

Мама насупила брови и пристукнула кулачком по столу:

— Поедешь, как миленький! Сопляк! Я ещё буду его спрашивать!

Я внимательно посмотрел маме в глаза и медленно покачал головой.

— Нет, мама, никуда я не поеду! Будешь настаивать — уйду из дома. Буду с бичами и бичихами жить. Изучать изнанку жизни, так сказать! Или вон, юнгой на какой-нибудь сейнер устроюсь! Я всегда мечтал о море.

Мама рассердилась и испугалась. Это было видно по её глазам. В таком тоне я с ней ещё ни разу не разговаривал. Она беспомощно перевела взгляд на лже-Бориса, как будто тот мог ей помочь. Он мог и, судя по всему, хотел. Взгляд у него стал очень нехорошим. Тяжёлым каким-то. Похоже, он исчерпал свои скудные средства убеждения и был готов перейти к другим методам.

Я смотрел на маму, но не видел её. На краю поля зрения я держал этого дядьку. Вряд ли ему известно об этой моей способности — видеть мельчайшие детали на самом краю поля зрения. Убивать меня ему резона нет. Если Марина права, и он действительно мелкая сошка, то скорее всего не посмеет взять на себя такую ответственность. Скорее всего он сейчас попытается меня нейтрализовать. Наркотик? А что? Самое то! Обездвижит и, взвалив на плечо, утащит туда, где сидят пославшие его люди.

Лже-Борис переводил взгляд с меня на маму и обратно. Я понимал его. Он сейчас взвешивал шансы на то, что маме удастся меня уговорить. Видимо решив, что шанс хилый, он принуждённо улыбнулся, громко хлопнул себя ладонями по коленям и решительно поднялся. От этого движения диван протестующе взвизгнул пружинами.

— Ну нет, так нет! Насильно, как говорят, мил не будешь!

Сказав это он направился в коридор. Мама тоже поднялась и держась рукой за спинку своего стула тоскливо смотрела ему вслед.

Если что-нибудь должно произойти, то это произойдёт сейчас! — подумал я, вставая и отодвигая стул от стола. Если он вздумает метать дротики, то спинка стула может послужить неплохим щитом. Иголка с пёрышками — это вам не пистолет! Не прострелит!

Уже не скрываясь, я смотрел в тёмный проём двери прихожей. Если он наденет пальто, то можно считать, что опасность миновала. Чтобы действовать, ему нужна максимальная свобода рук. Он не надел своё тяжёлое пальто и не стал обуваться! Вновь появившись в комнате лже-Борис обратился ко мне:

— Я только вот что хотел ещё сказать,… - его правая рука была в кармане и карман этот шевелился.

Улыбаясь ему, я напряжённо ожидал, когда он вытащит руку из кармана. Я был уверен, что сейчас его пальцы осторожно достают из картонной коробочки один из дротиков. Как только поднимет руку для броска, можно действовать. У меня от напряжения даже вспотела спина.

Лже-Борис достал руку из кармана и сжал её в кулак:

— Ты, Саша, должен понимать,… - левая его рука и правый кулак сошлись вместе.

Ну, правильно! Ему же нужно ещё снять защитный колпачок с иглы! — сообразил я. Лже-Борис шагнул в комнату. Я тут же на шаг отступил к двери в спальню. Он понял, что я насторожился, и перестал стесняться. Не закончив фразы, он резко поднял правую руку вверх. Я ещё успел заметить, как что-то красное мелькнуло в его пальцах, и крикнул:

— Замри!

Ура! Сработало! Конечно же я не был уверен, сработает или нет. Проще всего было бы открыть под его ногами проход, но мне нужно было сначала показать маме, кого она впустила в дом. Окунуть его в море мы всегда успеем! Сначала обыск!

Мама испуганно вскрикнула. "Так, — подумал я, — без помощи Марины тут не обойтись! Нужно, чтобы она её как-то отвлекла". Открыв в коридоре проход в спальню Марины, я громко позвал:

— Тётя Марина! Тётя Марина!

Маму заклинило. Она с полуоткрытым ртом смотрела на мощную фигуру, застывшую в двух метрах от неё с поднятой рукой. Губы у мужика были плотно сжаты.

Мама отвела взгляд от чужака только тогда, когда из-за его спины выскользнула стройная фигурка Марины. Мама перевела взгляд на неё.

— Мариша? Как ты…

Марина обогнула лже-Бориса, бросив мимолётный взгляд в его лицо и устремилась к маме…

— Покажи маме его настоящие документы! — распорядилась она.

Я кивнул, но прежде чем отправиться в прихожую, подошёл к боксёру и начал не стесняясь расстёгивать пуговицы на его пиджаке. Сначала нужно было удостовериться, что у него нет другого оружия.

Другое оружие было! В точности так, как описывала Марина, из-под левой мышки высовывалась ребристая рукоять пистолета. Чтобы вытащить его из кобуры, мне понадобилось расстегнуть нехитрую застёжку. Я посмотрел в лицо лже-Борису и пробормотал:

— Тебе он уже не пригодится. Я возьму его себе, ладно?

Вопрос был, что называется, в пустоту. Мужик молчал, продолжая глядеть в ту точку, где пару минут назад стоял я.

Потом пришла очередь карманов. Из правого я выудил ту самую картонку, одно гнездо в которой уже пустовало. Бросив картонку на стол рядом с маминой чашкой, я подтащил стул поближе к правому боку дядьки и встал на него.

Дротик он удерживал в трёх пальцах. Осторожно, чтобы не задеть кончик иглы, из которой выступила светло-коричневая прозрачная капелька, я вывинчивал дротик из его пальцев. Делу помогло то, что формой он был не цилиндрический, а напоминал веретено. Когда дротик вылез из его пальцев на пару миллиметров, дело пошло веселее.

Через минуту я спрыгнул со стула и вложил добычу в пустующее гнездо коробочки. Мама с ужасом наблюдала за моими действиями. Тут раздался голос Марины.

— Посмотри, нет ли чего-нибудь на его ногах снизу?

Я задрал сначала левую штанину широких брюк. Пусто. А вот на правой ноге, в хитроумно прикреплённых ножнах, имелся обоюдоострый нож, наподобие финского. Замечательно! Это наши с Мариной боевые трофеи. Показав весь этот арсенал маме, я забрал всё с собой в коридор и там определил в мой секретный шкаф.

Из пальто я достал удостоверение сотрудника КГБ и паспорт. Положив их оба раскрытыми на стол перед мамой, я отступил назад и величаво повёл рукой.

— Мама, позволь представить тебе Петра Петровича Коломийцева, оперуполномоченного КГБ, старшего лейтенанта, мастера спорта по боксу. Человека многих достоинств!

Марина выпустила маму из свои объятий и развернула её к столу.

— Посмотри, Машенька, на этого мошенника.

Она спросила меня:

— Ты уже придумал, что с ним дальше делать?

— Угу, придумал. Отправлю его искупаться… — я смешливо фыркнул. — Старший научный сотрудник! 

Допрос Коломийцева

Точку, куда я его сброшу я уже выбрал. 200 километров южнее нашего острова. Как я успел увидеть, подняв окно на высоту нескольких километров, ещё юго-юго-восточнее этой точки, километрах в пятидесяти, лежал совсем крохотный островок. Времени подробнее его исследовать, у меня не было, но если там имеется пресная вода и плодовые деревья, я мог бы высадить его там. Это и будет предметом торга.

Крикнув, — Отомри! — я одновременно открыл под ногами лже-Бориса проход. Он ещё успел шевельнуться, прежде чем с громким криком сорвался вниз. Летел он недолго. Окно я открыл на высоте пяти метров от поверхности воды. Подняв в воздух фонтаны брызг, мошенник от КГБ ушёл под воду. Это будет ему первое огорчение, — мстительно подумал я, — А нечего на детей с оружием охотиться!…

Я моментально поднял квадратное окно с пола и отбросил его к торцу комнаты, расположив так, чтобы можно было не наклоняясь и не затрудняясь разговаривать со страдальцем. Шумно отфыркиваясь дядька вынырнул на поверхность. Я подошёл к окну и посмотрел вниз. Оно было расположено высоковато от поверхности воды. Нужно было бы кричать, чтобы хорошо услышать друг друга. Думая о соседях, я опустил окно пониже. Теперь оно располагалось на высоте примерно трёх метров над морем.

Сзади неслышно подошла Марина и заглянула мне через плечо. Я сделал окно пошире и повыше, чтобы она могла встать рядом и принять участие в разговоре. Дядька этот ошарашенно крутился на месте, пытаясь понять, как он здесь оказался, и что это за место. Нас он ещё не видел. Я громко сказал:

— Привет! Не ушибся?

Лже-Борис закрутил головой, пытаясь понять, откуда донёсся голос. Я помог ему:

— Мы здесь! Три метра над водой. Эй!

Вот теперь он нас с Мариной увидел. Я оглянулся. Мама тяжело уселась на диван за нашими спинами, упёрлась локтями в колени и ладонями сжала виски. У неё видимо разыгралась мигрень. Позже! Всё позже! — подумал я, вновь оборачиваясь к пловцу поневоле.

— Эй, послушай! У нас не так много времени. В этих водах водятся здоровенные акулы и я бы не хотел, чтобы они сожрали тебя, пока я не договорил.

— Что ты хочешь? — крикнул Пётр. Будем уж называть его своим именем.

— Довольно много! Во-первых, раздевайся! До трусов! Всё остальное тебе уже не понадобится, старший научный сотрудник! — рассмеялся я, — Раздевайся, раздевайся! Иначе я закрываю окно и забываю о тебе!

Пётр начал медленно одной рукой ослаблять узел галстука. Я поторопил его,

— Быстрее! Про акул я не шутил! У тебя мало времени. Да, постарайся не поцарапаться! Эти твари кровь в воде чуют лучше, чем собака колбасу! За несколько километров.

Пётр заторопился. Чтобы он не скучал, я подбадривал его:

— Пиджак я тебе уже расстегнул. Можешь не благодарить. Я же не зверь какой-нибудь! Во мне ещё осталось человеколюбие. Брюки тоже! Всё снимай! Можешь оставить только трусы. Это в твоих же интересах! Если мы не договоримся, то ты останешься в воде. Через пару часов твоя кожа размокнет и станет такой нежной, что любое трение моментально вызовет потёртости. Выступит кровь, ну а дальше сам понимаешь. Без одежды проживёшь на несколько часов дольше.

Мы с Мариной молча ожидали окончания процедуры раздевания. У мужика, кажется, зародилась надежда, и он торопливо скидывал с себя остатки одежды, которая теперь вся плавала вокруг него. Носки он снял самостоятельно, не дожидаясь напоминаний. Он поднял голову вверх:

— Что дальше?

— Дальше мы будем разговаривать. Если ты честно ответишь на наши вопросы, я помещу тебя на необитаемый остров, где есть вода, плодовые деревья и какая-никакая живность. Будешь жить там, как Робинзон. Читал такую книжку?

— Читал! — фыркнул Пётр, — Ты это серьёзно сейчас? Про необитаемый остров?

Мы с Мариной переглянулись. Она впервые подала голос:

— Серьёзнее не бывает! Вы быстрее решайтесь! У нас с Сашей не так много времени. Больше, чем у вас, но тоже немного. Не советую играть в героизм или строить из себя партизана на допросе! Если начнёте тянуть резину, Саша закрывает окно, и мы забываем про ваше существование. Саша, принеси из прихожей его вещи! Пальто, ботинки, шарф и шапку. Их тоже нужно выбросить.

Всё барахло Петра полетело вниз. Наверное это убедило его в серьёзности наших намерений и безвыходности ситуации для него. Он крикнул:

— Ладно, спрашивайте!

Я был благодарен Марине за то, что разговор она взяла на себя. Она только попросила меня принести ей какую-нибудь тетрадку и карандаш. Вручив всё необходимое, я на пять минут отошёл к маме и быстренько ликвидировал приступ мигрени. Постояв рядом для верности ещё пару минут, я вернулся к окну.

Марина как раз выясняла, куда он должен был доставить меня в Москве. На вопрос, кто должен был меня принять, Пётр только пожал плечами:

— Я человек маленький! Мне назвали его и сказали где он живёт. Я должен был доставить его в спецзаведение и сдать дежурному с рук на руки. Всё! На этом моё задание закончено.

Марина подумала с минутку и повернулась ко мне:

— Кажется, не врёт. Он и в самом деле пешка. Многого не знает. Что ты с ним хочешь сделать?

Я перегнулся в окно:

— Ладно! Я тебя прощаю, хоть ты и вёл себя, как фашист! Будешь жить!

Крикнув это я открыл рядом с ним широкое, метров пять окно к выбранному мною островку.

— Плыви туда! — я показал рукой.

— Может хотя бы нож вернёшь, пацан?

— Может, и верну, но позже. Если ты всё рассказал честно, я к тебе ещё загляну. Впрочем, ты догадываешься, что с тобой произойдёт, если ты соврал?

Пётр серьёзно кивнул:

— Догадываюсь! Опять в море окунёшь?

— Правильно мыслишь, старший научный сотрудник! Кстати, не надейся, что тебя подберёт какой-нибудь корабль! Это Земля, но только миллион лет назад. Здесь ещё и людей-то толком нет, не то что кораблей! Не удивляйся поэтому, что некоторые звери выглядят не так, как в зоопарке. Ну, всё! Прощай и думай о своём поведении!

Я подождал, когда Пётр вплавь пересечёт границу открытого для него в море окна и закрыл его за ним. Море опустело. Только тут и там плавали элементы одежды когда-то цивилизованного человека Коломийцева Петра Петровича.

Почему-то притягивало взгляд раскинувшее полы и рукава в стороны чёрное пальто. Оно напоминало мне какую-то гигантскую рыбу вроде морского ската. Вздохнув, я закрыл и это окно. Окно на море миллион лет тому назад! Почему я так решил? Не знаю…

Мы с Мариной переглянулись. Она заметила, что мне не по себе.

— Жалеешь его? — тихо спросила она, ласково взъерошивая мне волосы.

Я кивнул:

— Жалею… Молодой, красивый, сильный мужик. Только беспринципный. Вы видели, какая у него фигура? — я согнул правую руку и с грустью посмотрел на свой жалкий бицепс.

Марина усмехнулась:

— Не жалей! Для него ещё не всё потеряно. Придумаем что-нибудь! А месяц-другой жизни на необитаемом острове для него только на пользу пойдут. Беспринципный! Ты это точно подметил.

Она помолчала, задумавшись.

— Скажи, про акул ты наврал?

Я кивнул:

— Наврал, конечно! Хотя я читал где-то, что акулы существовали вместе с динозаврами. Динозавры вымерли, а акулы, крокодилы и черепахи выжили. Вполне может быть, что акулы в этом море водятся.

— А почему ты решил, что это Земля, только миллион лет назад? Опять выдумал, чтобы страху нагнать?

Я неуверенно ответил:

— Не знаю… А вам самой не кажется странным, что на острове, где полно пресной воды, где имеется пышная растительность, где живут разнообразные животные, что такой остров мог остаться не заселённым людьми?

Марина кивнула:

— Да, мне тоже показалось это странным. Может быть, ты и прав…

Сзади до нас донёсся сердитый голос мамы:

— Мне кто-нибудь может объяснить, что здесь произошло?

Мы переглянулись. Со всеми этими заботами мы забыли про неё. Марина первой подскочила к дивану, уселась рядом с мамой и взглянув на меня велела:

— Убери это со стола.

На столе оставались лежать раскрытые паспорт и удостоверение личности Петра. Я кивнул, сгрёб их со скатерти, зашёл в кладовку и сбросил в свой секретный шкаф. Когда я вышел, Марина что-то тихо говорила на ухо маме. Она сделала строгие глаза, мол, не лезь и попросила:

— Малыш, посмотри, пожалуйста, чем там мои девки занимаются. Если дурака валяют, отправь их на остров. Пусть хоть купаются что ли… У нас с твоей мамой есть о чём поговорить. Я кивнул и вышел в коридор, в котором до сих пор оставался открытым проход в квартиру Марины.

***

Когда я вернулся домой, мама лежала в комнате на диване, уткнувшись лицом в подушку. Она плакала. Марина сидела с нею рядом, но лицо её выглядело не сочувственным, как можно было бы ожидать, а каким-то отчуждённым. Увидев меня она поднялась с дивана и поманила меня на кухню.

Там, за плотно закрытой дверью, она рассказала что здесь без меня случилось. С мамой всё было плохо. Марина не успела рассказать ей и части того, что со мной случилось в последние дни, как с ней случилась истерика. Истерику кое-как удалось погасить, но теперь она страдает от того, что якобы родила монстра. Вдобавок к этому она обвиняет в случившемся Марину и девочек.

Мне стало стыдно за маму, потому что Марина и девочки уж во всяком случае ни при чём, но Марина лишь устало улыбнулась мне. Я решил, что ей лучше будет сейчас уйти домой, и она согласилась. Марина пришла к нам домой через проход, поэтому я отправил её домой прямо из кухни.

Закончив со всеми срочными делами, я с тяжёлым сердцем зашёл в комнату и поколебавшись, сел всё-таки рядом с мамой на диван. Она подняла голову, убедилась, что это я, и уселась на диване. С протянул к ней руку, намереваясь взять её за руку, но мама с какой-то брезгливой гримасой отстранилась.

— Не прикасайся ко мне! Где эта?

— Кто? — не понял я.

— Где эта ведьма?

Я испугался. Таких слов от мамы я ещё не слышал.

— Мама, какая ведьма? Ты что такое говоришь? Тётя Марина обычная женщина. Она такойже врач, как и ты.

Мама зло посмотрела на меня, и я решил, что нужно срочно что-то предпринять. Иначе она наговорит мне такого, что я потом век этого не смогу забыть. Мне ещё придётся как-то забывать эту её гримасу.

Я пристально посмотрел ей в глаза и тихо сказал:

— Ты очень устала… Ты очень устала… Сейчас ты уснёшь, а когда проснёшься все твои страхи уйдут. Ты забудешь весь сегодняшний день…

Лицо мамы дрогнуло, как-то разгладилось и вновь сделалось мягким. Таким, каким я знал его всю мою жизнь. Мама зевнула и потянулась.

— Саша, принеси мне, пожалуйста, плед из спальни… Что-то я умаялась сегодня. Вздремну часок, пожалуй…

— Подожди, мама… Нужно подушку взбить…

Я перевернул подушку, потому что с этой стороны она была влажной от слёз, и для вида взбил её. Мама благодарно улыбнулась, улеглась на подушку и вытянула ноги. Она сонно пробормотала:

— Спасибо, сыночек… Ты у меня такой заботливый…

Когда я вернулся в комнату с пледом, она уже крепко спала. Я укрыл её, сел рядом, положил ей руку на плечо и тихонько повторил:

— Все твои страхи уйдут… Сегодня был обычный скучный день… Нечего вспомнить…

Посидев с ней ещё минут пятнадцать и убедившись, что мама крепко и спокойно спит, я рискнул оставить её ненадолго. Мне нужно было посмотреть, как чувствует себя Марина. Я подозревал, что мама успела наговорить ей очень неприятных вещей…

Разговор с Мариной

Я ушёл на кухню, открыл проход в спальню Марины и тут же увидел её. Марина сидела на тахте, с раскрытой книжкой в руках и вид у неё был самым сердитым. Я вошёл и тут же понял причину. В спальне было очень шумно! Шумел водопад, проход к которому я оставил открытым. Я тут же закрыл его и с виноватым видом посмотрел на неё.

— Сердишься?

Марина принуждённо улыбнулась и помотала головой. Сердится. Просто не хочет, чтобы я чувствовал себя виноватым.

— Извини меня ещё раз за маму. — начал я, остановившись у её ног, — Просто она очень перепугалась. У неё психика была не готова к такому количеству невероятных вещей. Сейчас она спит, а когда проснётся, то не вспомнит ничего из сегодняшнего дня. Будет думать, что обычно и скучно провела выходные. Я знаю, что это некрасиво с моей стороны, но я не видел другого выхода.

Марина похлопала по покрывалу рядом с собой. Я сел рядом и внимательно посмотрел на неё. Да, мама действительно обидела её.

— Марина, я вижу, что мама тебя сильно обидела и тебе сейчас не хочется, чтобы что-нибудь напоминало тебе об этом. Наверно будет лучше, если я вернусь домой и поживу последние дни каникул там.

Марина удивлённо посмотрела на меня:

— Зачем? При чём здесь ты?

— Ну как же? Вы с ней были хорошими подругами, а сегодня она наговорила тебе таких гадостей, что дружбе вашей конец! Я же вижу! А причина этого конфликта во мне. Из-за меня всё это закрутилось…

Марина рассмеялась:

— Дурачок ты, Малыш! Ой, какая же дурная у тебя голова!

Она отбросила книжку, повернулась ко мне и, повалив меня на спину, улеглась рядом, опираясь на локоть. Я облегчённо вздохнул. Не сердится и, кажется, между нами ничего не изменилось! Это самое главное!

— Ты думаешь для чего я с твоей мамой тогда сдружилась?

— Когда? — удивлённо спросил я.

— Когда вы в этот дом переехали.

— Для чего?

— Да из-за тебя же, глупый! Только из-за тебя! Я как только тебя в первый раз увидела, так моё сердечко и стукнуло! Вот оно! Вот моя судьба! Ещё не знала, чем оно закончится, а уже начала действовать. Гляжу, мальчишка сопливый, ножки кривенькие, а сердце мне подсказывает, — Смотри, это твоя половинка!

— Ничего они у меня не кривые, — обиделся я, — Нормальные ноги. Как у всех… Придумаешь тоже!

Марина расхохоталась. Глядя на неё рассмеялся и я. Заразительный всё же у неё смех. Марина наклонилась надо мной и, продолжая говорить, поцеловала меня в лоб.

— Теперь, когда мы оба с тобой знаем, что созданы друг для друга, дружба с твоей мамой мне не очень-то и нужна… Обойдусь я без той дружбы… Для меня главное, что ты будешь гдё-то неподалёку… Со мной,… с моими девочками… Мы, Малыш, теперь одной верёвочкой связаны.

Она отстранилась и спросила:

— Так, говоришь, когда проснётся — не будет ничего из сегодняшнего дня помнить?

Я неуверенно кивнул:

— Наверно, не будет… По крайней мере мне показалось, что она всё позабыла ещё до того, как уснула.

Марина бодро кивнула:

— Это хорошо! Ты даже не представляешь себе, как это здорово! Я-то думала, пожалею её по-бабьи, и она отвлечётся. Сможет как-то трезво на всё случившееся посмотреть. Ан нет! Не вышло!

Она хлопнула себя ладонью по лбу:

— Слушай, мы же хотели глянуть, как там наш пленник на необитаемом острове чувствует. Давай посмотрим? Жалко же будет, если он от жажды умрёт.

Марина спустила ноги на пол и я тут же повторил её маневр. Я создал небольшое смотровое окно и навёл его на тот маленький островок, где мы высадили лже-Бориса. Место высадки нашлось сразу. От воды по светлому песку тянулась цепочка следов. Сначала он постоял на месте, видимо осматриваясь, а потом пошёл по песку влево.

Нашли мы его минут через пять. Он успел отмахать километров пять, прежде чем наткнулся на небольшую речушку, впадающую в море. Видимо он пошёл вверх по течению. Берега речки были покрыты травой и невысоким кустарником, поэтому следы стали неразличимы, но Марина считала, что от реки он далеко удаляться не будет. Воду он сегодня нашёл, теперь ему необходимо обеспечить себя пищей. Если найдёт пищу, то выживет.

Я сказал Марине:

— А чего её искать? Вон, в море скалы из воды торчат. Там наверняка под водой полным-полно съедобных ракушек. С голоду не умрёт, если не совсем дурак!

Марина согласилась со мной, и я решительно закрыл окошко. Поднявшись с кушетки, я извинился перед Мариной, сказав что мне нужно заглянуть к водопаду и проведать Натку с Надюшкой. Марина сочувственно покачала головой и спросила, не очень ли для меня утомительны эти хлопоты. Я пожал плечами:

— Да нет, не очень. Кроме того, осталось три дня, а потом мы пойдём в школу. Там уже станет не до путешествий. Разве что иногда, по воскресеньям.

Марина усмехнулась, соглашаясь со мной. Она перевернулась на спину, подложила руки под голову и мечтательно произнесла, уставившись в потолок:

— Хорошо было бы там иметь дом… Большой, просторный дом, чтобы мог вместить всех. Дом с верандой. Чтобы можно было вечерами сидеть в кресле и любоваться на море, на луну и звёзды…

Я запомнил это желание моей богини. Осталось придумать, как его осуществить.

***

Шёл уже пятый час вечера, и я хотел попросить девочек закругляться. Я сам уже устал и мне нужно было ещё вернуться к маме и разбудить её. Открыв проход к водопаду, я вышел и тут же закрыл его за собой. Пусть Марина тоже отдохнёт от шума.

Натку с Надюшкой я нашёл сидящими на краю озерца. Сёстры о чём-то оживлённо разговаривали, болтая ногами в воде. Оказывается, они обсуждали очень важный вопрос. Окуда взялся тот мяч, которым они вчера играли в воде и миска сметаны, которую с сделал, чтобы намазать им плечи и которую в итоге слизала Тигра?

Я коротко объяснил им, что мяч я взял в Московском Детском Мире, а сметана пришла из подсобки магазина Молоко. Продавщицы собрались пообедать сметаной и свежим хлебом. Вот та миска и появилась здесь на острове.

Надюшка заявила, что это нечестно. Мол, я эти вещи украл, что делать категорически нельзя. Попытался убедить её, что это не кража. Обе эти вещи — и мяч и миска сметаны — являются копиями оригинальных. Я не был точно уверен в этом, поэтому пришлось провести эксперимент.

В Париже (вот привязался этот Париж!) я нашёл магазин, специализирующийся на продаже часов, выбрал на витрине из двух десятков выставленных там часов маленькие, дамские, которые могли понравиться Надюшке и сказал, что хочу иметь такие же. К сожалению, девочки не могли видеть того, что видел я, поэтому им приходилось верить мне на слово. Я не отрывал мысленного взгляда от тех часов в витрине, которые я сейчас почувствовал в своей руке. Те, которые лежали на витрине по-прежнему лежали на том же месте. Значит, это дубликат!

Протянув часы Надюшке, я рассказал им, что это всего лишь дубликат и, следовательно, ни о какой краже речи быть не может. Девочки не очень-то слушали мои объяснения. Они обе склонились над маленькими часами в золотистом корпусе с элегантным кожаным ремешком.

Мне пришлось завести их, чтобы девочки убедились, что часы настоящие. По очереди часы прикладывались к уху. Как можно при шуме водопада невдалеке что-нибудь услышать, я не знаю. Но и Натка и Надюшка уверенно говорили, что часики идут.

Спохватившись, я сказал, что эти часики будут Надюшке в подарок на прошедший день рождения и спросил Натку, не хочет ли она тоже получить такие. Она согласилась, и я подарил ей другие, не менее элегантные часики, достал и их. После всего этого я открыл проход в коридор квартиры Марины. Запустив всех, я закрыл шумный проход и принялся одеваться. Пора было возвращаться домой.

***

Маму я нашёл в том же положении, в котором оставил. Она тихо и мирно спала. Я включил в комнате свет и веки её дрогнули. Присев на диван рядом с ней, я положил ей руку на плечо.

— Мам, просыпайся… Уже вечер…

Мама открыла глаза и сначала не могла сообразить, где она и что с ней. Потом сконцентрировала на мне взгляд и улыбнулась,

— А, Сашка… Что-то я уснула крепко… Ты голоден? — спросила она спуская ноги на пол и нащупывая свои тапки.

— Угу, как волк! А что у нас сегодня на ужин?

Мама встала и покачнулась. Ей пришлось даже опереться на стол.

— Сейчас посмотрим. Пойдём, вместе выберем.

Мы с Мариной решили, что будет лучше, если сегодняшнюю ночь я проведу в нашей с мамой квартире.

***

История с лже-Дмитрием на этом не завершилась. Она и не могла завершиться так просто. Так не бывает, чтобы человек пропал, и никто его не хватился. Через неделю к нам пришли…

Снова незваные гости

Мы с мамой поужинали, я вымыл посуду и уже собирался отчалить к Колокольцевым, как вдруг прозвенел дверной звонок. Мама открыла, и в прихожей раздались мужские голоса. Мелькнул погон на шинели, и я сразу, как договаривались с Мариной, открыл смотровое окошко у неё в спальне. В нашей комнате оно располагалось слева от окна, давая полный обзор почти всей комнаты и даже части коридора.

Для её удобства я открыл окно напротив тахты и так низко, чтобы она могла смотреть и слышать сидя на краешке тахты или даже лёжа на животе.

Пришли двое. Первый, с погонами капитана, представился нашим участковым. Второй, молчаливый, молодой дядька, с погонами то ли старшего лейтенанта, то ли тоже капитана — барашковый воротник его куртки закрывал почти половину погона, не представился вовсе. Просветы на его погонах были синего цвета. Лётчик?

Мама пригласила гостей пройти и участковый воспользовался приглашением. Расстегнув шинель, он сел к столу слева от меня. Второй пройти отказался. Он снял шапку и застыл в дверном проёме прихожей, даже не расстегнув куртку.

Мама устроилась на диване и вопросительно посмотрела на участкового. Тот откашлялся и прояснил ситуацию. По его словам, они потеряли одного своего коллегу. Он пропал 7 января, и с тех пор его больше никто не видел. По сведениям участкового, у пропавшего было какое-то дело к нам с мамой.

Память о том дне я у мамы потёр изрядно, поэтому мне нужно было ей чем-нибудь помочь. Мама недоумённо пожала плечами, а я быстро спросил:

— А этот ваш пропавший товарищ тоже был военным?

Участковый переглянулся со своим спутником и тот неопределённо пожал плечами. Участковый кашлянул и сказал, что да, их товарищ тоже был военным. Мама облегчённо вздохнула и категорически заявила, что никаких военных мы с ней давно не видели. Я возразил:

— Военный? Да был у нас военный, только вы всё напутали. Он был у нас не 7 января, а 9 мая два года назад. Сейчас покажу… — я рысцой побежал к комоду.

Капитан слабо возразил:

— Это неважно…

В ответ я заверил его, что важно! Мол, в расследовании преступлений не может быть мелочей. Я знаю. Всего Конан Дойля перечитал!

Из комода я мигом достал шкатулку, а из неё бархотку, к которой были прикреплены все папины награды. Мысленно извинившись перед папой, я бегом вернулся к столу, расстелил бархотку и склонился над столом. Извинившись мысленно и перед военкомом, я сказал:

— Был военный! Он ещё маме вот эту медаль принёс…. - я потыкал пальцем в медаль «За оборону Севастополя», — Он мне сразу показался подозрительным!

Мужчины обменялись кислыми взглядами. Участковый откашлялся и обратился к маме:

— Опишите, пожалуйста, как прошёл тот день. Это было в воскресенье на прошлой неделе. Может быть вы просто не обратили внимания на что-нибудь? На какую-нибудь мелочь. Нас сейчас интересует всё.

Понятно, — подумал я, — во-первых, они не знают наверняка, был ли он вообще у нас, а во-вторых, у них нет его фотографии. Иначе они просто предъявили бы её и спросили, видели мы этого дядьку или нет?

Мама неопределённо пожала плечами:

— День, как день. Ничего особенного. Всё, как всегда — уборка, стирка, готовка. Даже не знаю, что вам сказать…

Участковый обратился ко мне:

— Ну а ты? Можешь что-нибудь вспомнить?

Напрасно он это спросил!

— Я этот день отлично помню! Весь до минутки! Начался он с того, что Надюшка прыгнула со стула в мою кровать. А у меня там кровать с пружинной сеткой! Я, понятное дело, подлетел на полтора метра вверх и там, в воздухе, проснулся. Она находит это смешным! Главное, когда это была её кровать, и я прыгал в неё со стула, ей это смешным не казалось! Почему девчонки такие непоследовательные? Не знаете? Нет? Жалко…

— Потом мы вчетвером позавтракали, и я отправился домой, к маме. Это было примерно в девять часов утра.

Участковый перебил меня:

— Подожди! Ты что же, не ночевал дома?

— Нет! Я с конца января живу у них. У Наташки психический срыв после того, как два амбала подхватили её под мышки и потащили в подвал, насиловать и убивать. Её мама считает, что я на Наташку положительно действую.

Я доверительно понизил голос, как будто выдавал невесть какую тайну:

— Знаете, я вообще на всех положительно действую. Даже на животных. Например на собак и кошек. Особенно, если я при этом беляш какой-нибудь ем или пирожок с мясом. Я это заметил.

Гости переглянулись. Участковый переспросил:

— Погоди! Так значит Наташа, это та самая девочка, которую в середине января попытались похитить?

Я кивнул, а мама добавила:

— Да это она. И Саша при этом тоже пострадал. Он даже в больницу после этого слёг.

— Ноги отморозил и морду. Вот, видите пятна? — я показал ему лицо.

— Не слушайте вы его! — махнула на меня рукой мама, — Ноги и лицо это так…. чепуха. Он заработал серьёзнейшее воспаление лёгких. Сашенька у меня даже умер… Целых десять минут находился в состоянии клинической смерти. Хорошо, что мама Наташи рядом оказалась. Она его и вытащила с того света. Она заведует отделением гинекологии в той же больнице, куда Сашу доставили.

Я решил несколько скрасить мрачность картины:

— А знаете, что самое интересное, когда если ненадолго умрёшь? — дождавшись отрицательного покачивания головой участкового, я рассмеялся, — То что к тебе вилки начинают липнуть! Сейчас покажу.

Не слушая возражений, я рысцой пробежал на кухню и принёс оттуда столовую ложку. После трёх падений ложки на пол, я «заметил» свою ошибку и заорав, что перепутал, что ложки не липнут, а липнут только вилки, я метнулся на кухню и притащил вилку. Её я тоже трижды уронил на пол, прежде чем обескуражено пожать плечами:

— Странно,… сегодня что-то не липнет…

И тут же сменил тему.

— А может вашему товарищу не к нам нужно было? Может он этажом ошибся? Вот, например, над нами живёт Сергей Гаврилович… или Семёнович… Нет! Гаврилович! К нему много разных людей ходит! Он фотокорреспондент «Магаданской правды». К нему однажды даже настоящий чукча приезжал! На оленях и в настоящей кухлянке! Целых полчаса с ним беседовал. Я точно знаю, потому что он свои нарты прямо на дороге возле нашего подъезда бросил. Я стоял рядом с оленями, а в полуподвале форточка в квартире у нашего дворника была открыта и радио громко играло. Так вот, я два раза услышал, что хлеборобы Кубани засеяли озимые на каком-то совершенно диком количестве гектаров, а, значит, прошло полчаса!

Я балагурил, а сам не забывал посылать всем троим, включая маму, сигналы внимания, чтобы они смотрели только на меня. Чтобы им было ещё "приятнее", я безостановочно крутился на стуле, болтал ногами и иногда даже мотал рукой в воздухе.

— Меня уже давно интересует вопрос, как можно в кухлянке покакать на пятидесятиградусном морозе, — я продолжил развивать увлекательную повесть о чукче, — Я даже попытался расспросить чукчу, когда он вернулся от Сергея Гавриловича, но тот оказался каким-то нетерпеливым. Даже десяти минут не выдержал. Он ещё на меня шестом замахнулся. Ну, тем, которым они оленей погоняют. Мам, не помнишь, как этот шест называется? Нет? Ну и ладно…

— Я потом к Сергею Гавриловичу наверх сходил. Я же думал, что он знаток чукотской культуры, коли с чукчей полчаса о чём-то беседовал. Думаю, уж он-то должен знать о кухлянках всё! А оказалось, чукча у него чёрствый хлеб для оленей выпрашивал! Причём Сергей Гаврилович всего одно слово по-чукотски знает — «хлеб»… Нет, наоборот! Это чукча всего одно слово по-русски знает — «хлеб».

— Сергей Гаврилович мне рассказал, как дело было. Он, значит, открывает дверь, видит — стоит чукча. Чукча потряс мешком и хрипло так говорит: "Хлеб!" Сергей Гаврилович подумал, что чукча ему хлеб предлагает и начинает ему вежливо объяснять, что спасибо, мол, не надо, у них хлеб дома есть. Чукча послушал, послушал и опять мешком трясёт: "Хлеб!" Ну Сергей Гаврилович подумал, что чукча тугой на ухо и начинает всё с самого начала объяснять, только погромче. Ну и ещё от себя добавляет, что ему такой сервис, как доставка хлеба на дом в грязном бумажном мешке из-под цемента, и даром не нужен. А чукча выслушал Сергея Гавриловича до конца, кивнул, как бы соглашаясь с ним, и снова тряхнул мешком: "Хлеб!" Ну, тут Сергей Гаврилович взорвался, конечно! Хорошо, что кроме него ещё его жена дома оказалась. Она у него патологоанатомом в городском морге работает. Именно она-то и догадалась, что чукча хлеб не предлагает, а, наоборот, просит! Представляете? У нас потом целую неделю в подъезде валокордином пахло!

Я с удовольствием отметил, что лица обоих офицеров слегка посерели. Так, про кухлянку, тема исчерпана, — подумал я, — нужно придумать что-нибудь другое.

— Вот вы говорите о преступниках, — начал я, начисто игнорируя тот факт, что о преступниках заговорил я сам, — Мне Валерка, мой друг, рассказал недавно одну историю. Он этим летом ехал с родителями поездом Москва-Симферополь, и ему какой-то немой дядька в тамбуре предложил за трёшку купить целую пачку порнографических открыток! Представляете? Валерка комсомолец, а ему предлагают порнографию в тамбуре! За трёшку! Конечно же, он отказался! Он же комсомолец! Кроме того, у него с собой всего двадцать копеек было! Но он бы всё равно порнографию не взял, даже если бы у него и была трёшка! Зачем она ему? Ведь он же комсомолец! Вместо этого он купил на одном из полустанков бутылку газировки и от огорчения выпил её в одиночку! Даже с сестрой не поделился! Газировка оказалась несвежей, его прошиб понос, и он до самого Симферополя вылезал из туалета только для того, чтобы сбегать за новой газетой или, если кто-нибудь нетерпеливый начинал в дверь колотить. Он тогда убегал в другой вагон. Я ему говорю: "Смотри, Валер, всего за двадцать копеек ты радикально украсил и разнообразил свою жизнь в поезде! И не только свою, но и всех, кто с тобой в том вагоне ехал. У них общая тема для разговора благодаря тебе появилась. А что было бы, если бы ты отдал трёшку за эти открытки? Ну глянул разок, другой! Скукота! Деньги на ветер! Так что, говорю, не переживай! Ты всё правильно сделал!"

И, обращаясь к участковому:

— Вы, товарищ капитан, запишите, запишите. Вон, у вас планшетка с собой, а значит там блокнот с карандашом имеются. Значит так, поезд Москва-Симферополь, шестой вагон! Или девятый? Нет, шестой! Да, кажется шестой… Я вечно шесть и девять путаю. Они похожи, как близнецы. Вы не находите? Нет?

И тут же, без паузы:

— А вы знаете, что такие вот планшетки из свиной кожи изготавливают? — участковый тоскливо кивнул, — Я где-то читал, что из одной взрослой свиньи можно сделать полторы планшетки! Представляете? Всего полторы! Я теперь, если иду в кино и перед фильмом «Новости дня» крутят, а там какую-нибудь свиноферму показывают, то прямо так и вижу — вместо свиней целая толпа планшеток по свинарнику бродит! Вот вам смешно, а у меня мозг выносит! — Полторы планшетки! Это как? Вы не знаете? Нет? Вот и я тоже не знаю…

— А вообще у нас, пацанов, с этим строго! — я быстро сменил тему, — Вино, табак, порнография — нет, это не для нас! Вот мы в прошлом году попробовали покурить, так мать Валерки учуяла запах и отцу нажаловалась. Мы на следующий день с Серёгой на его жопе красные полосы от ремня считали. Целых шесть штук нашли, представляете?

— Так ты, оказывается, уже курить пробовал, паршивец! — наконец-то очнулась мама.

— Ну, мам, мы все трое за это уже достаточно поплатились! Точнее, пороли одного Валерку, но результаты рассматривали мы все вместе. Мы с Серёгой после этого вообще ни разу больше не пробовали! И не хочется! Как отрезало, представляешь? И всего-то делов — шесть раз ремнём по жопе! Если на три жопы пересчитать, то в среднем всего по два удара получается! Говорить не о чем. Нет, валеркин папа очень эффективный педагог, хотя работает электриком на автобазе. Ты, мама, даже не спорь! Он просто ошибся с выбором профессии. Кроме того, ты бы меня всё равно не догнала. Я уже два года назад быстрее тебя бегать начал.

— Фу! Что за выражение — «жопа»? Где ты такого нахватался? — недовольно поморщилась мама.

— Я разве сказал "жопа"? — удивился я и посмотрел на участкового. Тот мрачно кивнул.

— Этого не может быть! Скажите, товарищ старший лейтенант, я что, правда сказал это слово?

— Правда! — впервые открыл рот второй офицер. Он отогнул воротник своей куртки, и я увидел весь погон, — Вообще-то я тоже капитан…

— Извините! Pardon! Excuse me! Przepraszam! У вас погон воротником был прикрыт.

— Ты что, много языков знаешь? — второй раз открыл рот офицер КГБ.

— Нет, я отлично знаю только английский, а на остальных могу только извиниться. Вот послушайте!

Я встал, выпятил грудь и с выражением прочёл наизусть длинную, как монгольская степь, поэму Шекспира «Венера и Адонис». Произношение я намеренно искажал так, что если бы среди гостей оказался знаток английского, у него из ушей полезли бы черви или потекла кровь. Ну, у особо толстокожих из ушей всего лишь пошёл бы дым. У мамы был иммунитет. Она совершенно не знает этот язык и сейчас, по-моему, даже гордилась тем, как я декламирую. Рикошетом могло задеть Марину, если она меня слушала. Её английский вполне себе приличен. Но это неизбежные издержки. Я потом извинюсь.

Я посмотрел на обоих гостей и сожалением отметил, что заряд прошёл мимо. Черви из ушей не полезли ни у того, ни у другого. Крови и дыма тоже не было видно. Видимо, я имею дело с необразованной публикой…

Впрочем, определённый эффект от моего выступления всё же был. Лица обоих офицеров сделались совершенно серыми, а глаза оловянными. В качестве проверки я учтиво предложил участковому:

— Не хотите ещё чаю?

— Нет, спасибо! — хрипло ответил тот, тупо глядя на пустой стол, единственным украшением которого была бархотка с папиными орденами и медалями.

Из-за стены донеслись приглушённые звуки пианино. Ага, — сообразил я, — значит, уже семь часов и тётя Ляля усадила Серёжку заниматься музыкой. Заметив, что оба офицера тоже прислушиваются, я принёс мысленные извинения своему другу и его отцу, дяде Грише.

— Это Серёжка пальцы разминает, — сказал я, кивнув на стену, — Играть он начнёт немного позже. Только, если вы тоже любите музыку, то лучше слушайте её отсюда. Не стоит проситься к ним в гости. Дядя Гриша вообще-то добрый, но там в больнице он на моих глазах следователя прокуратуры на куски разорвал!

— Что ты сочиняешь? — вмешалась мама.

— Ничего я не сочиняю! — возмутился я, — Тебя там не было, а я всё видел своими глазами! Ну не видел, но отлично слышал! Он его из моей палаты вывел и в коридоре разорвал! Прямо под нашей дверью! Я хорошо слышал, как куски мяса на пол шлёпались! И чувствовал запах свежей крови! Меня чуть не стошнило!

Я снова обратился к участковому:

— А казалось бы, за что? Из-за какой-то ерунды. Этот следователь, как сказал дядя Гриша, всего лишь как-то неправильно меня допрашивал. Говорит, с нарушением уголовно-процессуального кодекса… Вы, кстати, не нарушаете этот кодекс, когда со мной разговариваете? А то не дай бог дядя Гриша в гости придёт… Я после того случая что-то его побаиваться начал.

Участковый пошевелился и помотал головой:

— Нет, не нарушаем… А этот дядя Гриша, он что, тоже из прокуратуры?

Я помотал головой:

— Нет, что вы? Он по хозяйственной части. Председателем облисполкома работает.

Мужчины удивлённо переглянулись. Капитан, тот что остался стоять в дверях, выпрямился в дверном проёме, весь как-то подобрался и спросил, обращаясь к маме:

— Григорий Иванович Новосельцев ваш сосед?

Мама кивнула:

— Да, давно уже.

— Та-а-к, понятно, — нахмурился он и вновь обратился ко мне, — А почему тебя тот следователь допрашивал? Что ты такого натворил?

— Ничего я не натворил! — снова возмутился я, — Скажете тоже! Он меня спрашивал, чем я того бандита огрел? Ну, который в паре с другим Наташку похитил. Всё о каком-то молотке твердил. Куда, говорит, ты его потом спрятал? Я ему сто раз повторил, что врезал ему по спине ногой, а он не верит ни в какую! Я был тогда в состоянии аффекта, поэтому удар таким сильным получился! Я потом у Конан Дойля нашёл это слово, и сразу понял, что это как раз мой случай.

— С вами тоже самое бы случилось, если бы, к примеру, на ваших глазах товарища капитана, — я мотнул головой на участкового, — два амбала под мышки подхватили и потащили в подвал, наси… — я осёкся, увидев, как дёрнулся участковый.

Он ошарашенно хлопнул себя широкой ладонью по лбу:

— Только сейчас сообразил! Так ты и есть тот самый пацанёнок, о котором весь город уже три недели говорит?

Я хмыкнул, а мама гордо кивнула. Видя, что его товарищ недоумённо хлопает глазами, он бросил ему:

— Я вам потом объясню, товарищ капитан. По вашему ведомству это дело не проходило.

Конец разговора пришёл неожиданно. Мама вздохнула:

— Вы извините, товарищи, но от его трескотни у меня уже раскалывается голова!

Я возразил:

— Я просто веду учтивую застольную беседу. Ты сама меня учила, что гости не должны скучать. И кроме того, они получили от меня массу полезной информации, которая, надеюсь, поможет им в их поисках. Мам, может ты покажешь им наши семейные фотографии? Это безумно интересно!

— Нет! — вздрогнул участковый и вскочил со стула, — Нам пора! Мы и так уже засиделись.

Офицера КГБ тоже изрядно шатнуло в дверном проёме, когда он услышал про семейный альбом. Исчезли они буквально через пару секунд. Я прислушивался к удаляющемуся торопливому перестуку сапог на лестнице, переживая, что они могут наблевать прямо у нас в подъезде, но тут запела мощная пружина, стукнула дверь, и я облегчённо выдохнул, — Донесли до улицы! Настоящие мужчины! Так закаляется сталь!

Чёрт! Как же я этого раньше не понял? Семейный альбом — это же настоящая бомба! С него нужно было и начинать.

***

Чтобы уже закончить с этой темой, нужно рассказать, как Коломийцев вернулся домой. Для этого придётся забежать почти на три месяца вперёд и для начала познакомиться с теми, кто его к нам в Магадан послал. Не по своей же воле он в такую даль поехал!

Как Марина правильно предположила, послала Коломийцева в Магадан одна хитрая контора в составе КГБ СССР. Позже мы узнали полное её наименование и даже познакомились с её директором. Организация эта прикрывалась вывеской НИИ Статистических исследований. На самом же деле все эти люди принадлежали Отделу "А" (аналитика, паранормальные явления) КГБ СССР. Коломийцева к нам она послала, разумеется, не напрямую. Не было в составе этого подразделения оперативников, способных выполнить задачи по слежке и задержанию. Под крышей этого заведения собрался учёный люд и всякого рода шарлатаны, выдающие себя за гипнотизёров. Нет, люди, владеющие гипнозом там действительно были, но и шарлатанов, не желающих честно трудиться на заводе у станка, там тоже хватало.

Всё началось с того, что начальник Отдела "А" полковник Горохов Семён Васильевич встретился со своим давним и близким приятелем генерал-лейтенантом Мирошниченко Николаем Гавриловичем за бутылочкой коньяка, рассказал ему о моём существовании, рассказал о ставшем ему известным случае со Светкой Сидоровой (Золотой Рыбкой), которую я в пионерском лагере на раз усыпил в кабинете зубного врача и высказал пожелание заполучить такого сильного гипнотизёра, как я, в свою команду. Генерал Мирошниченко, он является начальником Оперативного Управления (3-е Главное Управление КГБ СССР) пожал плечами и выразился в том смысле, что дело плёвое, и он не понимает, почему друг Сёма до сих пор медлит и не подал соответствующий рапорт. Друг Сёма подлил в его рюмочку сосудорасширяющей жидкости, чокнулся с ним, выпил, закусил кусочком горького шеколада и сказал:

— Завтра рапорт со всеми разрешениями будет лежать у тебя на столе…

А ещё через три дня в магаданском аэропорту приземлился регулярный рейс из Москвы и по трапу на землю сошёл широкоплечий молодой парень в чёрном драповом пальто…

Окно в прошлое

Я быстро шёл, почти бежал, вниз по Ленина, поглядывая по сторонам, прислушиваясь к весёлому посвистыванию снега под ногами пешеходов, к шумам моторов проезжающих по дороге автомобилей, и размышлял. Уже давно, едва мне разрешили выходить на улицу, меня начал мучить один вопрос. А именно: что мне делать, если я вдруг встречу на улице того самого второго бандита, которому пока что удалось избежать поимки?

Уже почти месяц прошёл с того момента, когда он со своими подельниками предпринял попытку похитить Наташу. Его активно искала милиция, но судя по всему, ничего они не достигли. Мы обсуждали с Мариной эту тему и оба сходились во мнении, что скорее всего его в городе уже давно нет.

Или ему удалось как-то обмануть контроль пассажиров в аэропорту, и он уже давно улетел на материк, или же с попутным транспортом уехал далеко по Колымской трассе, устроился рабочим на каком-нибудь прииске и сейчас сидит тихо и не высовывается.

Марина сказала, что в области не так строго действуют обязательные для всех правила приёма на работу, когда гражданин, устраиваясь, обязан предъявить свой паспорт и трудовую книжку.

В любом случае, по её словам, вероятность того, что он остался в Магадане, где каждый участковый давно ориентирован на его розыск, очень невелика. Тем не менее меня не оставляло гадкое чувство, что в один прекрасный день я снова могу нос к носу столкнуться с ним на улице. Та же мысль не покидала и Наташу.

Что делать в этом случае? Снова пытаться одолеть его в честной борьбе? Глупо! То что получилось у меня в первый раз, получилось ценой напряжения всех моих сил, и едва не стоило мне жизни, в другой раз могло и не получиться. Я достаточно трезво оценивал свои силы.

Это Надюшка с Наташей видят во мне героя, способного и впредь защитить их от любой опасности. На деле же я обычный, худенький мальчишка неполных двенадцати лет от роду. Рост у меня 152 сантиметра. Да, реакция у меня отменная, да, я умею двигаться и думать в критических ситуациях очень быстро. Наверняка быстрее большинства взрослых.

Что ещё? Неплохо владею некоторыми приёмами рукопашного боя. Они хороши в случае стычки со сверстниками, но что будет, если какому-нибудь взрослому и массивному противнику удастся ухватить меня за одежду? Всё, я пропал! У меня же что называется «бараний вес» — всего 46 килограммов.

При встрече с опытным противником, да ещё вооружённым ножом, у меня слишком мало шансов уцелеть. Тот бандит, не подоспей вовремя милиционер, своим ножом меня как колбасу нарезал бы — быстро, аккуратно и тонкими ломтями!

Ситуация резко изменилась в тот день, когда я открыл первый проход. Точнее, несколько позже, когда я сообразил, в какое мощное оружие может превратиться обычный открытый проход.

А началось с того, что я задал себе вопрос: что станет с человеком, если он, образно говоря, одной ногой будет стоять здесь, а другой там — по другую сторону прохода, и проход при этом закроется? Понятное дело, искать добровольцев для такого эксперимента я не стал. Не стал пробовать и на себе. Мне пришла в голову идея получше. Улучив момент, когда наш дворник дядя Коля отправится к себе домой, я забрался под лестницу в нашем подъезде, где был составлен весь его инвентарь, выбрал из него метлу с деревянным черенком, открыл маленький, размером с почтовую открытку, проход на свалку типографии, забором примыкающую к нашему двору, просунул туда черенок метлы и закрыл проход.

Черенок в моих руках даже не шелохнулся, но стал короче на добрых тридцать-сорок сантиметров. Я особо не примеривался, когда просовывал его в ярко светящееся в темноте прямоугольное отверстие. Срез на конце укороченного черенка был ровным и на ощупь казался отполированным. Под лестницей было темно, а выходить с метлой на свет я побаивался. Быстро поставив метлу, точнее то, что от неё осталось, на прежнее место, я покинул экспериментальный участок.

Примерно через час громкая нецензурная брань во дворе оповестила всех жильцов наших двух домов, что дядя Коля откопал топор войны и, как в аналогичной ситуации выразился один из героев Марка Твена, «с завтрашнего дня гроба подорожают»! Наверно, укороченный (компактный) вариант метлы пришёлся ему не по вкусу.

Второе практическое применение проходу подсказали мне, как ни странно, сказки тысячи и одной ночи, где несметные сокровища надёжно охранялись хитроумными ловушками, подстерегающими жадных до чужого добра дилетантов-кладоискателей. Точнее, один тип ловушки — переворачивающаяся под весом несчастного плита пола, ведущая в яму с кольями или копьями.

Ну, яма с кольями — это явный анахронизм, но вот открыть проход под ногами жертвы и сбросить её на остров, в открытое море или, вообще, на Северный полюс — это современно, элегантно и эффектно!

Подопытной крысой послужила мне подгнившая с одного боку картофелина. Я положил её на пол примерно по центру кухни, открыл под ней проход на остров и склонившись над образовавшимся квадратным отверстием наблюдал, как она стремительно уменьшается в размерах и в конце концов разлетается в брызги, достигнув песка пляжа!

Это привело меня к ещё одному выводу. Если бы на месте картошки оказался человек, то в зависимости от высоты расположения окна, он либо разбился бы в лепёшку, либо его можно было бы относительно безболезненно и безопасно для его здоровья высадить на остров или погрузить в море. После этого с ним можно поговорить на разные интересные темы, самому при этом оставаясь на безопасном удалении. Как раз это самое я и проделал пару дней спустя с липовым «старшим научным сотрудником» Петром Петровичем Коломийцевым.

Я не задумался бы проделать точно то же самое и с этим вторым бандитом, встреть я его на улице, но как его найти? Вот вопрос! И тут меня как будто кто-то по башке ударил! Ты умеешь открывать смотровые окошки. До сего дня все они открывались в настоящем времени. А что если они способны показывать нам и прошлое, а? Ведь, как мне кажется, наш остров — ну, там где водопад — тоже находится в очень далёком прошлом.

От этой мысли я даже остановился и застыл на месте. Меня пару раз толкнули. Тротуары у нас достаточно широкие, — не уже, чем в Москве, — но зимой из-за сугробов по обеим сторонам они естественным образом сужаются. Застывший на месте посередине тротуара человек, достоин всяческого осуждения. Вспомнив об этом, я очнулся и быстро двинулся дальше. Мне не терпелось поделится новой идеей с Мариной!

***

Мама, конечно же, рассердилась, что я опоздал к ужину и накинулась на меня с вопросами, где я пропадал. Пришлось врать, что был в гостях у одноклассника, и мы с ним клеили модель планера, точно такого, который она отказалась купить мне два года назад, когда мы с ней были в московском Детском мире.

Этот планер с тех пор периодически всплывал в наших с ней разговорах и, в зависимости о того, кто о нём вспоминал, служил либо дополнительным свидетельством моей избалованности, либо, как сегодня, был завуалированным упрёком и средством отвлечения внимания.

Ужинать я отказался и, быстренько поцеловав маму в щёку, ускакал к месту моей временной дислокации. Вихрем пронёсшись по квартире, я поздоровался со всеми, сказал Надюшке, — Сейчас, сейчас,… - и, уединившись в спальне у Марины, устроился на тахте. Моё «сейчас, сейчас» Надюшку не убедило, и она притащилась вслед за мной в спальню матери.

Пришлось вкратце объяснить ей свою идею. Надюшка её сразу поняла, согласно кивнула и уселась рядом со мной. Она внимательно следила за тем, что происходит. Когда я открыл окошко с видом на вход магазина, где началась вся история с похищением, Надюшка тут же заныла, что ей плохо видно и попыталась подтащить его ближе к себе.

Ясное дело, у неё ничего не получилось. Окошко выскальзывало у неё из пальцев, как намыленное. Понаблюдав за ней пару секунд, я сжалился. Велев ей убрать руки, я мгновенно расширил окно и наклонил его так, что нам обоим стало удобно. Надюшка, не долго думая облокотилась на свой край окна, как на школьную парту, и высказала здравую мысль:

— Слушай, Саш, а как мы поймём, какой день и какой час показывает твоё окошко?

Мы молча уставились друг на друга. В самом деле, как? Без точного знания даты и времени вся эта затея не имеет никакого смысла. Глядя в тёмные глаза подруги, я неуверенно произнёс:

— Хочу, чтобы здесь отображалась точная дата и время…

Мы опустили головы на окошко и Надюшка тут же завопила, указывая пальцем на неизвестно откуда появившиеся по центру окошка небольшие ярко-зелёные цифры:

— Глянь! Вот они! Гениально!

— А что это такое? — я удивлённо рассматривал ряд цифр, некоторые из которых менялись на глазах.

— Ну ты и лапоть! — сердито фыркнула она. — Да это же и есть дата и время! Вот смотри! — она ткнула пальцем в группу цифр слева, которая выглядела так 1968-01-09, — Смотри, 1968 это год. Правильно? Правильно! Далее идёт 01 — это январь, потом 09 — это 9-е число! Всё верно!

Я кивнул, быстро сообразив, что это действительно точная дата и время, только время было отображено не в виде привычного циферблата со стрелками, а вот так — цифрами. Судя по всему сейчас 20:07, то есть восемь часов семь минут. Будильник, стоящий на письменном столе у Марины, показывал десять минут девятого. Спешит? Да, наверно.

Я мысленно приказал сохранять точку обзора, но время пустить вспять. Ура! Получилось! Последние две цифры в группе цифр, отображающих время, остановились на миг и начали обратный отсчёт. Время побежало вспять. Мы с Надюшкой увидели, как редкие прохожие, замерев на миг, вдруг зашагали задом наперёд. Это было так смешно, что мы оба не выдержали и расхохотались.

На наш смех сбежались остальные обитатели дома. Первой в спальню зашла Марина, которая до того в одиночестве сидела на кухне, размышляя над какой-то проблемой. Когда я её сегодня увидел, она напряжённо рассматривала какую-то точку на стене, время от времени затягиваясь сигаретой. Зайдя в спальню, она пару секунд рассматривала нас с Надюшкой, потом подошла, присела рядом со мной, пару секунд рассматривала картинку в окошке и, наконец, совершенно серьёзно спросила:

— Тебе удалось пустить время вспять?

Я кивнул, не отрываясь от окна, в котором как раз пятился задом какой-то нетрезвый гражданин. Это было так потешно, что у меня сил не было отвести глаза. Надюшка рядом со мной заливисто хохотала.

— Останови это! И немедленно убери окно! — Раздался резкий приказ.

Мы оба подняли головы от окошка и недоумённо уставились на сердитое лицо Марины.

Не глядя вниз, я убрал окошко и поднялся с кушетки. Её тон меня испугал.

— Тётя Марина, я просто хотел…

Всё так же сердито она перебила меня:

— Я поняла, что ты хотел! Ну-ка, девки, ступайте к себе! Мне нужно поговорить с этим магом!

Наташа не успела даже войти в спальню к матери. Она удивлённо смотрела на нас, стоя в дверном проёме. Надюшка резко поднялась и надув губы, демонстративно не глядя ни на кого, вышла из спальни. Наташа вышла за ней следом. Марина облегчённо выдохнула, встала с кушетки и плотно прикрыла за ними дверь.

— Малыш, не обижайся. Твои намерения мне понятны, но это нужно было делать не на глазах у Надюшки и уж тем более Наташи! Девочки только-только начали приходить в себя после той катастрофы, а ты хотел снова показать им всё, да ещё и во всех деталях. Это было неразумно. Согласен со мной?

— Угу, извини! Действительно, не подумал… Глупо как-то получилось!

Марина отходчива. Поняв, что я сильно огорчился, она поймала мои плечи и привлекла меня к себе. Пригладив мои несколько растрепавшиеся волосы, она успокаивающе сказала:

— Ладно, не огорчайся. Страшного ничего не случилось, но всё же я прошу тебя советоваться со мной, если тебе захочется что-нибудь эдакое попробовать. Как бы до настоящей беды дело не дошло…

Отпустив меня, она уселась на краешек тахты и приглашающе похлопала ладошкой рядом с собой.

— Давай всё с начала… Идея-то неплохая.

Вызванное мной окошко появилось уже с циферками даты и времени. Марина только попросила убрать цифры куда-нибудь на край окна, чтобы они не мешали наблюдению. Когда требуемуе было исполнено, последовала новая просьба. Она помолчала с полминуты, наблюдая за происходящим возле магазина, вздохнула и сказала:

— Дело было уже почти месяц назад. Если ты запустишь время назад с той скоростью, что я видела, то нам с тобой придётся сидеть здесь целый месяц, рассматривая всякую чепуху. Это непродуктивно. Можешь открыть окно прямо 15-годекабря? Это произошло примерно в шесть вечера. Попробуй…

Никаких особых усилий прикладывать не пришлось. Я просто захотел, чтобы в окошке был показан вечер 15-го декабря и циферки в левом верхнем углу скачком изменились. Теперь они выглядели так: 1967-12-15 18-00-00. Последние две цифры тут же начали прилежно отсчитывать секунды. У входа в магазин стояла небольшая толпа. Люди что-то оживлённо обсуждали.

Не спрашивая разрешения Марины, я перевёл окошко в боковую улицу, где всё это случилось. Мы увидели поблескивающий синими огоньками на крыше милицейский ГАЗик, чуть дальше припаркованный к обочине РАФик Скорой, а на тротуаре, вокруг лежащего ничком тела суетились двое врачей в шубах поверх белых халатов.

Очевидно, что в этот момент мы с Наташей уже сидели в милицейской машине, и она как раз пыталась оттереть мои побелевшие щёки и нос своей шерстяной рукавичкой. Марина придвинулась ближе и обняла меня за прлечи. Я пошевелил ими, высвобождаясь:

— Не надо… Не бойся, я в порядке…

Вот теперь я пустил время в окошке назад. Движения людей изменились, они снова стали бегать задом наперёд, но теперь это было уже не смешно. Я сказал Марине:

— Я сейчас переведу время назад. Примерно на полчаса. Ты закрой глаза, сейчас будет страшно.

Марина вновь обняла меняя за плечи.

— Не беспокойся, я выдержу. Тем более, что знаю, чем там всё закончилось. Переводи…

Мне нужно было слышать всё, о чём эти упыри между собой разговаривали, поэтому я перевёл окно к углу магазина, расположив его наискось над чугунной оградкой тротуара на высоте примерно двух метров.

Это случилось в 16:56. Именно это время показывали часики в окошке, когда из-за угла вынырнули две массивные фигуры, удерживающие Наташу под локти. Выражение лица у неё было сердитым, но пока что ещё не испуганным. Она ещё не сообразила, что происходит. На мордах обоих мужиков остывали улыбки. Видимо там, у входа в магазин, для возможных свидетелей они представили свои действия какой-то шуткой или розыгрышем.

Окно следовало впереди них, давая нам отчётливую до мельчайших деталей картинку. Ощущение присутствия усиливал визг снега под обувью идущих. Уже примерно на десятом метре от угла здания, Наташа испугалась. Выражение лица её резко изменилось. Может, на неё подействовало то, что в переулке не было видно ни души, и она поняла, что ждать помощи ей неоткуда?

Она попыталась затормозить движение всей группы, выставив обе ноги вперёд и попытавшись усесться на снег, но оба злодея, ни слова не говоря, подхватили её под мышки, легко, как плюшевую игрушку, подняли над землёй и понесли, практически не замедлив при этом свой быстрый шаг.

В этот момент из-за угла появился я. Долгие три секунды я смотрел вслед удалявшейся группы. Из-за угла дома тяжело ступая вышла та самая тётка в пуховом платке, тулупе и подшитых валенках к которой я тут же бросился. Слов, сказанных мною слышно не было, но это было и не нужно. Я отлично их помнил. Я попросил её вызвать милицию.

Потом мы с Мариной вместе переживали дальнейшие события. Как я раздевался на бегу, сбрасывая с себя всё, что мне мешало — шубу, шапку, шарф и варежки. Снова, как и в тот день, от острого чувства опасности моё сердце на долгие секунды перестало биться. Это я вынужден был остановиться, чтобы сбросить с себя выдававшие меня скрипом и свистом снега валенки.

Я невольно закрыл глаза от отвращения, когда близко увидел своё собственное лицо. В этот момент я взлетел в невероятно высоком прыжке над головой бандита в тулупе, готовясь ударить его сжатой, как стальная пружина, ногой в область между лопаток. Это не было лицо человека. Это было лицо чудовища!

Я пожалел, что Марина это тоже увидела. Как она теперь будет смотреть на меня, зная, какое мерзкое чудовище скрывается у меня внутри?

Снова я открыл глаза, когда сам удар уже состоялся. Этот, в тулупе, открыв рот и выпучив глаза, падал на тротуар, а я приземлился на ноги за его спиной, присев, спружинил и как раз выпрямлялся на прямые ноги. Я успел отскочить на шаг назад, прежде чем второй бандит почуял неладное и выпустил руку Наташи…

Мы досмотрели всё до конца. До того момента, когда второй бандюга сел на переднее сиденье поджидающей его Волги и захлопнул за собой дверь. Что происходило дальше в том переулке, мы с Мариной знали, и поэтому я переместил окошко вовнутрь отъезжающей машины. С места водителя, голова которого пряталась в большой шапке из волчьего меха, раздался голос:

— Что с Бандерой? Почему ты его оставил?

— Подох твой Бандера! — услышали мы низкий, дрожащий от ярости голос сбежавшего бандита. — Думаю, сердце не выдержало… А не нечего было синявку литрами глотать и чифиром запивать! Ты кого мне в напарники подсунул, сука?! Я из-за него чуть не спалился!

— Захлопни пасть, Фиксатый! Кого мне дали, того я тебе и передал! Лучше смотреть за ним надо было, понял? Неделю вместе жили!… - он помолчал, выкручивая баранку влево, и продолжил, — А чего девку-то не прихватил?

— Да там пацан какой-то встрял! По-моему, знакомая его. Он её по имени назвал. Я его рожу запомнил! Встречу — запорю падлу!

— Не мог его пугануть как следует? Что я теперь клиенту скажу? Он долго ждать не станет! Деньги хорошие уплывают!

— Не мог! — отрезал Фиксатый. — Пацан не из пугливых оказался. Мне буквально пары секунд не хватило! Хотел уже его на перо поставить, но тут мусор из-за угла вынырнул. Принесла его нелёгкая!

Машина долго ещё петляла по городу. Оба молчали до самого конца. Фиксатый попросил высадить его недалеко от телевышки. Когда машина остановилась, водитель спросил:

— Ты куда сейчас?

Фиксатый буркнул:

— Не твоё дело! Отсижусь пару недель, пока всё не поутихнет. Есть у меня тут одна берлога. Я тебя сам найду. Давай деньги!

— Какие деньги, Фиксатый? Дело-то не сделано!

— Ты так не шути! — Угрожающе оскалился Фиксатый. — Этого хлюпика ты мне подставил. Я свою часть работы сделал! Гони монету, не зли меня!

Водитель молча кивнул, полез в боковой карман шубы, повозился там и, наконец, выудил оттуда пачку пятёрок в банковской упаковке. Протянув её Фиксатому он сказал:

— Ладно, ты прав… Держи, заработал. Постой!… - он покусал нижнюю губу. — Помнишь, что говорить, если тебя возьмут?

— Помню. — проворчал Фиксатый, пряча пачку в нагрудный карман тулупа. — Папаша узнал, что дочурка его малолетняя блядует и попросил нас припугнуть её. Он должен был ждать нас во дворе дома номер 15 по улице Ленина. Обещал заплатить за это по пятьдесят.

Водитель кивнул:

— Правильно. Ну ладно, бывай! — Он протянул руку Фиксатому.

Бандит пожал протянутую руку и открыл дверь со своей стороны.

Марина быстро склонилась к моему уху:

— Они могут нас слышать?

Я помотал головой:

— Попробуй прилепи к ним какие-нибудь метки. Проще будет потом их найти…

Хм, интересная идея! Я мгновенно сменил ракурс окна. Теперь перед нами были лица сообщников. Я приложил палец к носу водителя и захотел эту самую метку. Убрав палец, я убедился в том, что на кончике носа водителя осталась яркая красная точка. Быстро проделав то же самое с носом Фиксатого, я посадил ему на нос ярко-зелёную метку.

Интересно, как долго эти метки будут держаться? Надёжно ли они прицеплены? Ну, это можно легко проверить.

Мы с Мариной, переглянувшись, без слов поняли друг друга. Я уменьшил окошко в машине до размера почтовой открытки и сдвинул его в сторону, чтобы освободить место для другого окна. Другое, широкое окно я открыл над городом. Я поднял его на километр вверх, и Марина восхищённо ахнула.

Действительно, красиво! Залитый вечерними огнями город лежал перед нами, как на ладони. Ярко-зелёный огонёк нашёлся быстро. Он ровно сиял в районе Шанхая, недалеко от дороги, ведущей в порт. Марина указала на него пальцем, и я пошёл на снижение. Ощущение падения было таким отчётливым, что она охнула, поджала ноги и обеими руками ухватилась за мои плечи.

Огонёк сиял над домиком развалюхой, крытым продранной местами толью, прибитой к крыше длинными, чёрными от времени деревянными планками.

Фиксатого мы нашли сидящим за столом возле небольшого окошка в комнате, которая, судя по всему, одновременно служила хозяевам и кухней. Одет Фиксатый был в чистое нательное бельё, состоящее из белых брюк, с завязочками на щиколотках и широкой, просторной рубахи без пуговиц с длинными, свободными рукавами. Марина шепнула мне на ухо:

— Солдатское нижнее бельё…

Фиксатый молчал, тупо разглядывая цветочки на клеёнке. На столе перед ним стояла наполовину пустая бутылка водки зелёного стекла, гранёный стограммовый стаканчик и тарелка с горкой кислой капусты и солёными огурцами. Мы нашли его!

Я закрыл оба окошка, и мы с Мариной поднялись с кушетки.

— Ну и что нам теперь делать?

Марина решительно ответила:

— Сейчас ты снова найдёшь этот дом, я не успела заметить его номер, и позвонишь в милицию. Скажешь, что днём случайно встретил его во время прогулки, проследил до дома, а теперь не знаешь, что делать дальше.

— А может, мне его сразу… того…

— Чего "того"?

— Окунуть в море, где акулы водятся. Или на Северном полюсе сбросить…

Марина покачала головой:

— Нет! Нужно, чтобы Натка узнала, что этот бандит схвачен. Да и жители города волнуются. Как ты всем объяснишь, что опасность миновала, если он просто беззвучно исчезнет? Прямо сказать Натке нельзя, она девочка впечатлительная…

Она ухмыльнулась.

— Вот если его на волю отпустят или маленький срок дадут, тогда да! Тогда, можешь его… того. — Марина рассмеялась, привлекая меня к себе.

***

Девочки слышали, как я плаксивым голосом сообщал в милицию о том, что выследил бандита, пытавшегося в декабре похитить девочку. Они выбежали в коридор, где я разговаривал по телефону и, затаив дыхание, не отрывали от меня глаз, пока я не повесил трубку. Наташа бросилась мне на шею, обняла и снова расплакалась. Я стоял и молча гладил её по спине.

Марина некоторое время наблюдала за нами, а потом ушла в кухню, накапала в рюмку валерьянки, заставила Наташку выпить и сообщила им, что дело ещё не закончено, и что нам с ней нужно лично убедиться в том, что преступник действительно будет схвачен. А им пора успокаиваться и готовиться ко сну.

***

В спальне было душно и я, недолго думая, открыл большое окно на ночной остров. Марина одобрительно кивнула, когда комнате запахло морем и ночными цветами, после чего сконцентрировались на том, что происходило в открытом окошке. Я увеличил его размер ещё больше и опустил ниже, чтобы можно было смотреть, опустив голову вниз. Марина пояснила мне, что там происходит.

— Смотри, дом со всех сторон окружён автоматчиками. Они в белых маскхалатах, поэтому я их не сразу и разглядела. Вот они, — она рукой показала мне четыре грязно-серых комочка, занявших позиции по четырём сторонам покрытого толстым слоем снега огорода позади дома.

— Вон их машина, — Марина ткнула пальцем в высовывающуюся из-за забора тускло поблёскивающую в зеленоватом лунном свете металлическую крышу.

— Похоже, сейчас начнётся,… - она нетерпеливо поёрзала.

К входной двери дома от калитки быстрым шагом шли трое. У всех в руках можно было разглядеть револьверы или пистолеты. Окно я повесил довольно высоко над домом, чтобы его было видно со всех сторон, из-за этого мелкие детали стали плохо различимы. Нигде поблизости не горели фонари, и всё освещение сцены обеспечивала только висящая в безоблачном небе ущербная луна.

Само задержание произошло очень быстро. Те трое не стали даже стучать в дверь дома. Раздался выстрел, и они быстро, один за одним, ввалились в распахнувшуюся настежь дверь. Раздался ещё один выстрел, но на сей раз он прозвучал приглушенно — стреляли в доме. Грязно-серые комочки тут же превратились в фигуры четырёх автоматчиков, держащих окна дома под прицелом.

Во всех окнах дома вспыхнул электрический свет, и через несколько минут оперативники вывели из дома сначала Фиксатого, а немного погодя другая пара милиционеров, вывела из дома какую-то женщину. Видимо, именно она обстирывала и кормила его всё то время, что он скрывался ото всех.

На улице замигал красный фонарь. Кто-то невидимый размахивал им в воздухе. Смысл этого жеста стал понятен, когда машина, крышу которой мы видели, вдруг ожила. Раздался громкий и отчётливый в морозном воздухе звук заводящегося мотора, вспыхнули фары и машина, тяжело переваливаясь на кочках и ухабах, медленно подкатила к калитке дома. Это был автобус, крашенный в какой-то тёмный цвет.

Обоих задержанных заволокли внутрь автобуса, пятеро сопровождавших их вскочили следом, дверь закрылась и автобус осторожно двинулся вперёд. Автоматчики в маскхалатах собрались возле калитки дома. Вспыхнул огонёк спички и вскоре возле забора залетали в темноте трое красных светлячков. Они кого-то ждали.

Оказалось, что ждали они человека в милицейской шинели, который опечатывал двери дома. Наверно, это местный участковый, — предположила Марина.

Поиск заказчика

На следующий день вечером, когда я вернулся от мамы, Марина отвела меня в спальню и закрыла за нами дверь. Она боком уселась на краю кушетки, подвернула под себя левую ногу и взглядом указала мне место напротив себя. Когда я устроился, она обратилась ко мне:

— Я сегодня побывала в городской прокуратуре. Воспользовавшись своим правом депутата горсовета, спросила там, как продвигается расследование того двухгодичной давности дела с изнасилованием и убийством девочки и заодно поинтересовалась, как продвигается расследование в отношении попытки похищения моей дочери.

Я насторожился. Радости в голосе Марины я не услышал, хотя, на мой взгляд, все преступники были схвачены и с ними теперь всё кончено. Законы в моей стране суровы. За такое всех их ожидает расстрел. Марина, услышав меня, покачала головой:

— Всё не так просто, Малыш. Во-первых, и это главное, в деле фигурируют всего трое! Нет основного — заказчика! Помнишь, в машине эти двое разговаривали, и водитель упомянул какого-то клиента, который должен был заплатить за похищение?

Я кивнул, чертыхнувшись про себя. Действительно, главный-то наверняка тот клиент! Как же я сам это проглядел? Эти два бандита, которые схватили Наташу, они же делали это не для себя. И не для этого мужика в Волге. Водитель Волги просто нанял их для этой работы. А заказ он получил от этого самого таинственного клиента!

Всё это промелькнуло в моей голове с быстротой молнии. Я заёрзал на месте, уже понимая, что ничего, собственно, со вчерашним арестом Фиксатого не кончилось!

Марина внимательно следила за выражением моего лица. Она как-то говорила, что на моём лице порой отражается вся работа моего мозга и хвасталась, что умеет его читать. Удовлетворённо кивнув, она продолжила:

— Эти двое — третий, тот что в больнице, не в счёт — твердят в один голос о том самом вымышленном папаше, про которого мы с тобой позавчера слышали, а у следствия, кроме твоих показаний, показаний Наташи и той женщины, которая вызвала милицию, ничего на этих двоих нет. Причём, та женщина тоже ничего толком не видела! Суд, конечно, состоится, но максимум, что им может быть предъявлено в качестве обвинения — это злостное хулиганство.

— Нет абсолютно никаких доказательств того, что эти двое как-то причастны к тому изнасилованию и убийству два года назад. И следствие не имеет никаких формальных причин связать воедино эти два дела. Понимаешь, что это значит?

Я неуверенно предположил:

— То что их отпустят на свободу?

Марина кивнула:

— Скорее всего. Ну, вчерашний бандит, оказывается уже был судим. Суд может дать ему небольшой срок в два-три года. А вот второй, водитель Волги, вполне может отделаться и условным сроком.

— А что же тогда делать?

— У меня появилась идея. Понимаешь, я думаю, что этот водитель, а именно он получил заказ от клиента и именно он нанимал этих двоих бандитов. Так вот, по логике, он должен был в тот же день каким-то образом связаться с клиентом и оповестить его, что дело сорвалось и объяснить, почему. Понимаешь, о чём я?

Я глубокомысленно кивнул:

— Кажется, да… Ты хочешь сказать, что, проследив за этим водителем, мы сможем узнать, кто заказал похищение Наташи?

Марина обрадовалась моей сообразительности.

— Правильно! Молодец! Давай попробуем? Я помню время, когда эти двое расстались. На часах было 17:38. Помнишь то место, где Волга остановилась?

Я молча кивнул и открыл смотровое окно непосредственно там и тогда, когда я его вчера закрыл. Оно открылось в машине, из которой как раз выбирался Фиксатый. Марина молча встала с кушетки, сходила к своему письменному столу и вернулась назад, вооружённая блокнотом и своим «вечным» пером. После этого мы замолчали и просто наблюдали за тем, как водитель крутит баранку, переключает рукоятку скоростей и изредка, обутой в валенок белого войлока ногой, нажимает на поворотах на педаль тормоза.

В первый раз машина остановилась в районе военного городка. Водитель оставил её прямо на обочине. Перебросив окно на противоположную стену и максимально расширив его, мы получили хороший обзор местности за пределами машины. Я тут же догадался, почему он остановился именно здесь. Справа, в маленьком ответвлении от тротуара, стояла телефонная будка!

Водитель тяжело, с кряхтением, выбрался из машины и обойдя её спереди стал искать путь через высокие сугробы. Для того чтобы выбраться на тротуар, ему пришлось пройти вперёд добрых двадцать метров. Там пролегала узенькая «народная тропа». Пока этот дядька, балансируя руками, перебирался на другую сторону, я взглянул в лицо Марине.

Её глаза хищно сузились, и она не отрывала взгляда от неповоротливой полной фигуры в чёрном овчинном полушубке и шапке из волчьего меха. Она искоса взглянула на меня и негромко сказала:

— Он собрался звонить. Нам нужно проследить, какой номер он наберёт и послушать разговор. Приготовься переместить окно в телефонную будку…

Дядька этот, засунув руки в карманы полушубка, не спеша шагал к телефонной будке, а я готовился его встретить. Снова окно приняло небольшие размеры и теперь оно находилось внутри тесного помещения. Телефонный аппарат с никелированным наборным диском, на котором уже успели проступить пара ржавых пятен, лежал прямо перед нашими глазами.

Замёрзшая дверь с противным визгом открылась, водитель втиснулся в тесное пространство, снова раздался визг закрываемой двери и широкое плечо перегородило обзор. Марина тронула моё колено, но я уже и сам сообразил. Окошко ещё более уменьшилось в размере, переместилось левее и ближе к корпусу аппарата. Наборный диск снова стал виден, правда, на сей раз с более острого угла.

Я увидел толстый, как сосиска, палец. Он попал в дырку с цифрой шесть. Я продублировал, — Шесть! Марина кивнула и поставила шестёрку в своём блокноте. Механизм возврата диска промёрз, поэтому палец помог ему вернуться назад. Следующей была двойка. Я громко произнёс, — Два! Марина кивнула, не поднимая головы от блокнота.

Когда я продиктовал последнюю цифру, после которой до нас донеслись тихие, но отчётливо слышимые в морозном воздухе гудки, Марина вскинула голову и приказала:

— Останови время!

Отсчёт секунд на циферблате остановился и картинка замерла. Марина быстро поднялась, вышла из спальни и тут же вернулась назад со справочником городских телефонов в руках. Она уселась на прежнее место, раскрыла справочник и принялась нетерпеливо искать нужный номер. Так продолжалось минут десять. Я терпеливо ждал.

— Вот он! — воскликнула Марина и тут же принялась переписывать найденную информацию из телефонного справочника в блокнот.

Там не могло быть ничего, кроме номера телефона, Ф.И.О. владельца и его домашнего адреса. В этом справочнике находится такая же информация по нашему с мамой телефону и по телефону Марины.

Закончив, Марина подняла голову, посмотрела на меня и сказала:

— Некий Чумак Н. С. Проживает на улице Профсоюзной, дом 14, квартира 25.

— Кто?! — заорал я, вскакивая со своего места.

Марина подняла голову:

— Ты что, знаешь его?

— Конечно, знаю! Николай Степанович Чумак — это же наш учитель физкультуры!

— Не спеши… В справочнике стоят только инициалы. Это может быть Николай Сергеевич, или Семёнович, или вовсе Никита Семёнович. Кстати, Чумак Н. С. может оказаться и женщиной. Например, Чумак Нина Сергеевна. Надеюсь, сейчас из разговора станет понятно, о ком в действительности идёт речь. Сядь и пускай дальше!

Я взял себя в руки, сел и пустил картинку вперёд. Прозвучало ещё три длинных гудка прежде чем монетка сорвалась вниз и со стуком провалилась в чрево автомата, говоря о том, что связь установлена. Водитель солидно кашлянул в трубку и начал:

— Николай Степанович?… — я дёрнулся и поднял указательный палец вверх. — Да, это я… Нет, к сожалению, сегодня сорвалось… Не знаю, но нужно переждать. Боюсь, большого шума уже не избежать… Николай Степанович, я понимаю ваше нетерпение, но уверяю вас, что спешка в таком деле может закончиться для всех очень плохо!… Если вы будете настаивать, я вынужден буду прекратить наше сотрудничество!.. Да, вот это правильно! Постарайтесь успокоиться и запаситесь терпением… Никуда она не денется!… Нет, чисто на этот раз не получилось. Тот человек, которого вы мне рекомендовали, не выдержал… Он умер, в самый ответственный момент… Не знаю отчего, но мой парень утверждает, что у него сердце не выдержало… Хорошо. Теперь последнее. Николай Степанович, мой парень потребовал от меня выплатить обещанный аванс в полном объёме, и я вынужден был с ним согласиться. Свою часть дела он выполнил полностью. Мне пришлось ему заплатить… Нет, он настаивает, что его вины тут не было! Если бы ваш протеже, не подвёл нас, всё было бы проделано так же чисто, как и в прошлый раз… Я заплатил ему тысячу… Согласен, это был аванс на двоих, но мой парень был очень настойчив. Ну, вы понимаете меня? Я прошу вас компенсировать мне хотя бы часть этой суммы. Устроит вас семьсот пятьдесят?… С вами приятно иметь дело! Оставьте деньги там, где обычно… Я свяжусь с вами, когда вновь станет можно, но настройтесь минимум на два месяца ожидания. Нужно чтобы всё утихло… И вам спокойной ночи!

Марина мрачно смотрела на меня, а я на неё.

— Значит, это и в самом деле ваш физрук? Фамилия Чумак не очень-то распространена… Ну что ж, может быть, может быть…

— Да я просто убеждён в этом! Надюшка мне ещё год назад рассказывала, что он частенько заходит в женскую раздевалку при спортзале. Говорит, какие-то девочки жаловались, что он их трогает.

Марина встрепенулась.

— Да?! Тогда это именно тот, кто нам нужен! Знаешь, я тут подумала,… - она в задумчивости покусала нижнюю губу, — Из разговора я поняла, что и похищение той девочки, два года назад, тоже он оплатил. Похоже, что у этого типа какое-то психическое отклонение. Я слышала про таких. Ещё в институте, на курсе судебной медицины нам рассказывали. Наш преподаватель тогда упомянул, что такие субъекты зачастую склонны к фетишизму. Знаешь, что это такое?

— Нет, не слышал. Фетишизм? Что это?

— Мужчина, а чаще всего страдают этим именно мужчины, старается сохранить какой-нибудь материальный предмет принадлежащий партнёрше по сексу. Это может быть прядь волос, серёжка, чулок — да всё что угодно! Расчёска, например! Эти предметы впоследствии служат им в качестве сексуального раздражителя. Понимаешь, к чему я клоню?

— Ты думаешь, эта сволочь сохранила у себя что-нибудь от той убитой девочки?

Марина кивнула.

— Да, вполне вероятно. Причём этот предмет должен быть у него под рукой. Он не станет прятать его, скажем, у себя в гараже. То есть, если что-то и есть, оно должно храниться у него в квартире! Понимаешь, о чём я?

— Кажется, да. Залезть к нему домой и убедиться, что оно там есть. А потом сдать его в милицию, правильно?

Марина снова кивнула.

— Примерно так… Самое трудное в этом — это поставить в известность милицию и самим при этом не засветиться. Я как раз над этим голову ломаю.

Марина вскочила с тахты и забегала по спальне, рассуждая вслух.

— Как сообщить? Пожар у него в доме устроить, в надежде, что пожарные что-то найдут?… Бред! Ещё чего доброго все улики сгорят. Да и соседи пострадать могут. Позвонить в милицию, якобы от соседей, сказать, что из квартиры крики слышны?… Тоже чепуха! Быстро установят, что у него всё тихо, и что звонок ложный… А он от этого может насторожиться и уничтожить возможные улики… Что делать? Что? Что?

Ещё один энергичный пробег от окна к двери и обратно.

— Прямо хоть анонимку пиши!

После слов об анонимке, Марина резко остановилась и медленно развернулась в мою сторону. — А что? Это, пожалуй, мысль!…

— Анонимку написать? — осторожно откашлявшись, спросил я.

Всё это время, пока Марина металась по спальне, в мучительных поисках решения, я, помалкивая, оставался на своём месте на тахте, следя за ней глазами. Мы с девчонками знаем, что ей нельзя мешать, когда она вот так размышляет. Может плохо закончиться для мешальщика.

— Да! Только нам нужна какая-нибудь фактура!

— Что нужно? — удивлённо выпучился я на неё. — Фактура?

— Да, фактура, фактура… Какой-нибудь мелкий, незначительный факт, который мы могли бы подложить в конверт. Так, чтобы сразу все сомнения отпали, что это не обычная бытовая кляуза! Понимаешь?

— Угу… Так значит, всё-таки нужно в его квартире поискать?

— Да, без этого, боюсь, не обойтись.

— А у нас с Надюшкой как раз завтра физкультура. Как я буду ему в глаза смотреть?… Я же могу нечаянно с ним что-нибудь сделать…

— Не пойдёте в школу! И Натку не пущу, пока это чудовище за решёткой не окажется!

— Когда отправимся на дело? — ввернул я понравившийся оборот из какого-то фильма.

Она усмехнулась.

— Медлить нельзя! Прямо сейчас! Давай-ка для начала заглянем к нему в квартиру. Начинай! Лучше всего прямо в тот же вечер 15-го декабря. Что-то мне подсказывает, что он будет сильно разочарован после разговора с водителем Волги. В таком состоянии он может сам показать нам что-нибудь!

Мы вновь уселись рядышком, и Марина взяла в руки свой блокнот. Я сменил положения окошка и расширил его. Марина напомнила мне адрес,

— Профсоюзная дом 14, квартира 25. Знаешь, где Профсоюзная?

Я кивнул. Бывал там с пацанами. Я мгновенно поднял окошко на пару сотен метров над городом, отчего Марина непроизвольно охнула и вцепилась рукой в мою коленку, сориентировался и быстро спустился прямо на Профсоюзной.

Дом и квартира отыскались быстро. Не прошло и двух минут, как мы с Мариной уже осматривались в просторной однокомнатной квартире. Сам хозяин, красный и потный сидел на краю заправленной кровати и яростно ерошил обеими руками свои коротко стриженные волосы. Одного взгляда в его глаза было достаточно, чтобы понять — этот человек не в себе!

Марина тихо спросила меня, он ли это, и я коротко кивнул в подтверждение. Да, это был наш учитель физкультуры, любитель трогать девочек в женской раздевалке при спортзале! От внезапно нахлынувшей ненависти у меня свело челюсти. Марина заметила, что я напрягся, приобняла меня за плечи и попросила не отвлекаться.

Мы тщательно осмотрелись в пустоватой комнате. Из мебели здесь имелся типовой круглый обеденный стол с двумя стульями и кровать с панцирной сеткой, на которой сидел сам хозяин. Возле окна у правой стены стоит приземистый комод с проигрывателем наверху. В левом углу возле окна на тумбочке стоит новенький 7-ламповый радиоприёмник «Москвич». Лёгкая этажерка с пластинками и фотоальбомами располагается рядом с комодом с проигрывателем.

Возле стены, противоположной окну, по центру стоит двустворчатый шкаф, такой же, какой имеется в зале и у нас с мамой. Другой мебели в комнате не имелось, и я развернул было наше смотровое окошко в сторону кухни, но тут Марина положила руку мне на рукав и попросила снова показать ей этажерку с пластинками.

Я удивился, но тем не менее послушался. Минуты две она пристально рассматривала что-то на полках, а потом повернула лицо ко мне и сказала:

— Надюшка недавно хвасталась часиками, которые ты ей подарил. Уверяет, что они являются как бы дубликатом оригинальных часов. Это действительно так?

— Да! Специально несколько раз проверял! Оригинал остаётся на месте. Мы же не хотели стать ворами…

— Хорошо, хорошо… — нетерпеливо перебила меня она. — Можешь сделать для меня дубликаты этих фотоальбомов?

Я кивнул, зажмурился на секунду и открыл глаза. На тахте, справа от бедра Марины возникли сложенные стопкой альбомы из квартиры нашего физрука! Она вздрогнула от неожиданности. Я развернулся к ней, с любопытством ожидая, когда она откроет первый альбом, но Марина попросила меня тщательно осмотреть ванную комнату в квартире и непременно заглянуть под ванну. Нет ли там каких-нибудь посторонних предметов?

Я отвлёкся на секунду, переводя окошко в ванную комнату, но краем глаза зафиксировал, что Марина положила себе на колени первый альбом и начала открывать его прочную, обшитую жёлтым бархатом верхнюю крышку. Не открыв её и до половины, она резко захлопнула альбом.

Нервным, не допускающим возражений голосом, она распорядилась:

— Выйди! Побудь с девочками! Я тебя позову, когда можно будет! Скажи им, чтобы ко мне никто не совался! Я очень занята! Окно можешь закрыть.

Я закрыл окно, встал с кушетки и обескуражено посмотрел на неё. Она была бледна, губы плотно сжаты, брови нахмурены. В таком состоянии с ней лучше не спорить. Об этом знали все обитатели этой квартиры. В таком состоянии безопаснее Тигру за усы таскать. Я молча развернулся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

На вопросительные взгляды обеих сестёр я только пожал плечами и передал им слова матери…

Марина позвала меня минут через десять. Когда я закрыл за собой дверь спальни, Марина кивнула в сторону альбомов, по-прежнему стопкой лежащих на краю тахты,

— Уничтожь их!

Альбомы исчезли, и я уставился на неё, ожидая дальнейших распоряжений. Я чувствовал, что ещё не всё. Так и оказалось. Марина посмотрела на меня и сказала:

— Нам с тобой нужно попасть в больницу на четвёртый этаж в приёмную главврача. Сейчас там весь этаж должен быть пустым. Нам никто не помешает. В приёмной имеется пишущая машинка. Мне нужно написать сопроводительное письмо к этому, — в руке она держала пухлый конверт, по которому многозначительно постукивала пальцем.

— А что там? — полюбопытствовал я, косясь на конверт и одновременно открывая окошко в тёмном коридоре четвёртого этажа больницы.

— Несколько фотографий из этих альбомов. Как я и предполагала, этот вурдалак фетишист. Эти фотографии приведут его на плаху!

Я кивнул, не особо понимая, о чём она говорит. Но раз Марина говорит, значит так оно и будет! Развернувшись к окошку, лежащему на стене, прямо напротив тахты я спросил:

— Дальше куда?

Марина всмотрелась в тёмный коридор, едва подсвечиваемый светом уличных фонарей из единственного окна, и уверенно сказала:

— Прямо по коридору, третья дверь налево.

Третья дверь, в отличии от всех остальных, была оббита дермантином и на ней красовалась табличка, говорящая всем о том, что главного врача следует искать именно за этой дверью.

Дальнейшее было просто и буднично. Марина уверенно зажгла в маленькой приёмной свет, прошла к столу со стоящей на нём пишущей машинкой и уселась на стул перед нею. На мой вопрос, не стоит ли задёрнуть шторы, чтобы с улицы не так заметно было, она отмахнулась:

— Чепуха! Никто из персонала сюда не сунется! Дурных нема!

Чувствовалось, что она всё здесь знает до мелочей. Не теряя на поиски ни секунды, Марина открыла нижний правый ящик стола, выудила оттуда два листа чистой бумаги, из другого ящика достала лист синей копирки, стопочкой сложила все три листа и, не задумываясь, уверенно заправила всю эту стопочку в каретку машины.

Она ненадолго подумала, подняв голову и глядя в потолок, и я отошёл к окну, чтобы не мешать ей. Машинка за моей спиной застрочила, а я задумался, глядя в пустой, плохо освещённый больничный двор. Задумался — неправильное слово. Я устал и мыслей в моей голове было маловато. Можно сказать, что и вовсе их там не было. Так…. какие-то назойливые, как осенние мухи, обрывки.

Вжикнула каретка, и Марина достала все три листа из машинки. Один из них она тут же на столе аккуратно сложила, засунула в подготовленный конверт с фотографиям. Потом она, очевидно, передумала.

Достав из конверта всё его содержимое, и разместив тощую пачечку фотографий вместе с сопроводительным листком на столе, она коротко оглянулась в мою сторону и ловко заправила сам конверт в каретку машинки. Ага, — понял я, — она не хочет подписывать конверт своей рукой. Разумно! Говорят, по почерку довольно легко найти его владельца. Я в фильмах такое видел. Там это вообще на раз делалось!

Снова коротко простучала машинка, и снова вжикнула каретка, когда Марина вытаскивала уже подписанный конверт. Затолкав всё содержимое в конверт, Марина поднялась со стула и на ходу облизывая краешек конверта, распорядилась,

— Сейчас домой!

Второй экземпляр она тоже сложила и скомкав почти новый лист копирки тоже забрала его с собой. Коротко оглядевшись в приёмной, она решительно выключила свет и шагнула в квартиру. Я прошёл следом и закрыл проход…

Городская прокуратура

— Ещё не всё, Малыш! — негромко сказала Марина, — Потерпи немного. Нам осталось сделать последний шаг. Я вижу, что ты уже устал… Нам нужно попасть в приёмную городского прокурора. Сейчас я скажу тебе их адрес.

Марина тяжело опустилась на кушетку, полистала телефонный справочник, который так и остался валяться на кушетке и назвала мне адрес. Мы вместе нашли здание прокуратуры, не обращая внимания на листающего старый «Крокодил» дежурного, сидящего в вестибюле за стеклянной перегородкой с окошечком, быстро нашли номер кабинета прокурора.

Удобно! На колонне, поддерживающей потолок вестибюля, были развешаны красивые таблички с указанием номеров телефонов и кабинетов всех служб прокуратуры.

В приёмной горел свет и стрекотала пишущая машинка за приставным столом секретарши. Сама она сидела к нам боком и быстро печатала. Она делала это наверно раза в два быстрее, чем давеча Марина. Чувствуется профессионал высокого класса! Марина быстро осмотрела стол и тыкнула пальцем в большую кожаную папку красного цвета, на которой золотом были вытеснены слова «На подпись».

— Будем ждать, когда она закончит и выйдет из приёмной. Нужно подложить письмо в эту папку.

Марина устало откинулась на спину. Я упал с нею рядом и рукой нашёл её руку.

— Давай ты поспишь, а я покараулю? Говорят, даже десять минут глубокого сна приносят хороший отдых.

Марина легонько кивнула, и я произнёс ту фразу, которая так хорошо действовала на неё и девочек:

— Усни крепко и спи без сновидений! Я тебя разбужу.

Марина сильно вздрогнула всем телом и снова расслабилась. Она спала. Я подошёл к выключателю и погасил свет в спальне. Достаточно было того света, который проникал вместе с треском пишущей машинки из приёмной прокурора.

Я лёг рядом с Мариной и снова взял её за руку. Лежал, пялился в потолок, постоянно напоминая себе, что уснуть ни в коем случае нельзя, но треск машинки был настолько монотонным, что я всё-таки задремал!

Разбудила меня тишина! Машинка молчала! Я рывком сел на тахте и успел услышать удаляющийся стук женских каблуков. Стул секретарши был пуст! Я потряс Марину и она, так же, как только что я, рывком уселась.

— Она ушла! Быстрее!

Пустив окошко вокруг, мы быстро убедились, что приёмная опустела. Марина приказала:

— Стол! Папка! Открывай! Быстро!

Окно я сделал пошире, чтобы Марине было удобно действовать обеими руками. Она откинула верхнюю крышку папки, в которой уже лежала стопочка машинописных листов разного качества, украшенных фиолетовыми и синими печатями и штампами, и быстро подсунула конверт под самый нижний документ.

Закрыв папку, она поправила её положение на столе, чтобы выглядело точно так же, как было до этого. Убрав руки, Марина взглянула на меня и тихо сказала:

— Закрывай проход. Кажется всё! Нет, подожди! Проход закрой, а окошко оставь. Давай ещё немного понаблюдаем…

Я закрыл проход, сменил ракурс окошка, чтобы было видно почти всю приёмную, и мы снова замерли в ожидании. Марина потянулась, посмотрела на меня и улыбнулась:

— Ты, Малыш, кудесник! Я так хорошо отдохнула… м-м-м… Сколько я проспала?

— Не знаю… Я и сам задремал. Проснулся только тогда, когда секретарша перестала печатать. Этот стук, оказывается, так убаюкивает…

Марина поднялась, вышла из спальни, сходила в туалет и на обратном пути заглянула в комнату к девочкам. Она велела им укладываться и вернулась ко мне. Это было проделано как раз вовремя. Из коридора раздался приглушённый ковром стук каблуков. Секретарша возвращалась.

Женщина вошла, уселась было вновь за машинку, потом как будто что-то вспомнила, снова встала, взяла красную папку, подошла к двери, обитой толстым дермантином и без стука отворила её. Марина показала мне, что хочет слышать, о чём там внутри будут говорить, и я моментально переправил смотровое окошко в новый кабинет.

Кабинет прокурора города был гигантским! Огромный, полированного тёмного дерева, составленый в виде большой буквы Т, стол просто терялся на этих просторах. В дальнем углу кабинета возле одного из двух широченных окон рядом с ухоженным лимонным деревом стоял высокий, в рост взрослого человека, массивный сейф. В другом углу — низкий столик, вокруг которого расставлены три низких широких кресла, крытых мягкой на вид чёрной кожей.

Сам хозяин кабинета, не старый ещё, симпатичный дядька лет сорока, устало развалился в большом, удобном кресле во главе стола. Одет он был в просторный тёмно-синий костюм с двубортным пиджаком, все пуговицы которого в настоящий момент были расстёгнуты. Узел тёмно-синего галстука, отчётливо выделяющегося на фоне ослепительно белой рубашки, был максимально расслаблен. Верхняя пуговица рубашки расстёгнута.

Несмотря на усталое выражение лица, дядька этот смотрелся так элегантно, что я даже немного позавидовал.

Секретарша подошла к столу с правой стороны, положила красную папку на стопку других папок и извинилась:

— Простите, Виталий Сергеевич. Совершенно закрутилась из-за этой истории со складами. Сегодня все бегали, как ошпаренные! У меня ни одной минуты спокойной не было. Когда вы, наконец, подыщите мне помощницу? Я вам уже десять раз говорила, что в таком темпе долго не протяну!

— Ладно, Людочка… Найду я вам машинистку. Я уже разговаривал в кадрах. Завтра ещё раз напомню. Что там? — прокурор безразлично кивнул подбородком на красную папку.

— Ничего срочного. Просто подумала, что завтра утром будет свежая почта… Может всё-таки взглянете перед уходом?

Прокурор кивнул, кладя папку перед собой. Секретарша не уходила:

— Виталий Сергеевич, мне осталось напечатать последнее постановление. Я после этого пойду домой. Вам что-нибудь нужно?

Прокурор покачал головой, открывая папку. Мы с Мариной затаили дыхание. Секретарша развернулась и вышла из кабинета. Прокурор провожал её взглядом, пока за ней не закрылась дверь. Взгляд его был направлен явно ниже пояса женщины. Вздохнув, он опустил взгляд вниз и положил обе ладони на верхний документ. Наш конверт был толстым, не то что одиночные листы бумаги, лежавшие там до того. Наверно поэтому взгляд прокурора изменился. Он поднял всю пачку бумаг и тут же обнаружил наш конверт. Недоумённо посмотрев на него, он отклонился влево и нажал кнопку селектора. В кабинете раздался треск пишущей машинки.

— Людочка, зайдите, пожалуйста…

Секретарша вернулась в кабинет и вновь подошла к столу прокурора:

— Да, Виталий Сергеевич?…

— Что это? Откуда?

Секретарша приняла запечатанный конверт из его рук и покрутила, разглядывая со всех сторон. Она недоумённо пожала плечами:

— Понятия не имею… Я в обед просмотрела все документы на подпись. Его в папке не было… Он что, действительно там лежал?

Прокурор кивнул, нетерпеливо протягивая руку за конвертом. Секретарша вернула его, добавив негромко:

— Похоже, опять анонимка…

Прокурор снова кивнул, а секретарша наклонилась над его столом, выудила из-под кипы документов, лежащих на столе, нож для разрезания бумаг с изящной костяной рукояткой и протянула его прокурору.

Когда на стол выпали фотографии, секретарша побледнела, вскрикнула и тут же, зажав рот рукой, бросилась вон из кабинета. Марина тихо сказала мне:

— Не смотри на фотографии… Иначе не уснёшь…

Я упрямо помотал головой. Прокурор тем временем внимательно вглядывался в первую фотографию, удерживая её ногтями обеих рук. Отложив первую обратной стороной вверх, он так же внимательно рассмотрел и вторую. Цвет лица его менялся. Дядька этот багровел прямо на глазах.

Когда все три фотографии переместились в аккуратную стопочку слева от него, он так же аккуратно взял в руки машинописный листок, который полчаса назад напечатала Марина. Текст он прочитал дважды. Я следил за его зрачками. Первый раз быстро — по диагонали, второй раз медленно, внимательно. Он сделал для себя выписку в своём блокноте.

Отложив письмо в сторону, он закрыл на пару секунд глаза, а потом со всего маху ударил кулаком по столу, прорычав при этом:

— Блядь!!!..

Лицо у прокурора было злое-презлое. Я поёжился от такого потока негативных эмоций. Впрочем, он быстро, практически мгновенно, взял себя в руки. Наклонившись над селектором он нажал одну из кнопок и дождавшись бодрого: "Дежурный слушает!" — скомандовал:

— Начальника городской милиции ко мне! Пусть захватит своего зама по оперативной работе и пару оперативников! Чтобы через полчаса все сидели в моём кабинете! Кто у нас сегодня дежурит от криминалистов?

— Фёдор Игнатьевич…

— Отлично! Пусть пулей летит ко мне! Да! Скажи ему, чтобы захватил перчатки. Всё! Выполнять!

Прокурор встал и в нетерпении забегал по кабинету. Вспомнив о чём-то, он открыл дверь приёмной и крикнул туда:

— Зайдите ко мне!

Когда секретарша вошла, испуганными глазами глядя ему в лицо, он коротко приказал:

— Бросайте все дела. Я сейчас набросаю постановление о проведении обыска и задержании. Нужно срочно отпечатать. Я вам потом отгул дам! Наконец-топервые следы этого изверга появились! Да ещё какие следы!

Прокурор пробежал к своему столу, схватил блокнот и сверяясь с информацией из письма Марины, быстро набросал текст. От усталости на его лице не осталось и следа. Дядька этот снова был полон сил и энергии. Вырвав листок из блокнота, он протянул его подбежавшей следом секретарше, и та мигом исчезла.

Затем, не вставая с места, он схватил трубку красного телефона и нетерпеливо набрал короткий номер. Секунд через пятнадцать он улыбнулся невидимому собеседнику и вальяжно спросил:

— Не спишь ещё?… Послушай, не подскажешь, кто из твоих архаровцев ведёт дело с изнасилованием и убийством несовершеннолетней?… Да, то самое, двухгодичной давности… Угу… А кто занимается попыткой похищения девочки?… Да, декабрьское… Он же? Прекрасно!.. Да, новые факты по обоим делам появились. Хочу сегодня уже группу послать к подозреваемому… Да, вот так! Не было, не было, а тут вдруг раз — и появился… Ладно, извини, что побеспокоил. Спокойной ночи. Жене привет…

Он положил трубку на аппарат и тут же, как по мановению волшебной палочки, выражение лица его изменилось со спокойного и вальяжного на хищное. Он нажал на кнопку селектора и, после того как дежурный ответил, резко бросил:

— Поднимай следователя Самойлова! Через полчаса он должен сидеть у меня в кабинете. Бодрый и весёлый!

— Он за полчаса не успеет добраться, Виталий Сергеевич! — раздался искажённый селектором голос, — Он же рядом с портом живёт…

— Высылай за ним машину! Всё! Выполнять!

Марина облегчённо вздохнула и откинулась на спину. Я лёг с ней рядом, и она повернула ко мне лицо и подмигнула.

— Давай-ка я чайник поставлю. Пока они все соберутся, мы хоть чаю попьём. У меня что-то в горле пересохло.

Она рывком поднялась с кушетки, но тут дверь кабинета прокурора бесшумно открылась и вошёл пожилой мужчина в мятом-премятом сером костюме. Голову мужчины украшала лысина в венчике седых волос. Лицо его, казалось, состояло из одних морщин. Кроме носа, разумеется.

— Вызывали, Виталий Сергеевич?

— Да, Фёдор Игнатьевич, проходите! Смотрите, что я с сегодняшней почтой получил. — он пальцем указал на стопочку фотографий, лежащих на столе. — Наденьте перчатки.

Последнее было лишним, потому что Фёдор Игнатьевич уже натягивал на свои руки с узловатыми пальцами тонкие, резиновые перчатки, которые он выудил из бокового кармана своего пиджака. Прокурор поднялся со своего места и отошёл к торцу стола, а Фёдор Игнатьевич обошёл его кресло и, не касаясь стола, склонился над фотографиями.

— Тот самый насильник и живорез, которого мы уже два года ищем. — Пояснил прокурор. — Фотографии и анонимку, которая пришла вместе с ними, я вам сейчас отдать не смогу, а вот конверт можете прямо сейчас забирать. Я понимаю, фотографии не на глянцевой бумаге, но всё же, может, сможете мне хоть один пальчик найти, а?

В голосе всесильного прокурора слышались просительные нотки. Фёдор Игнатьевич осторожно держал в руках верхнюю из фотографий, и рассматривал её через сильные очки, которые он достал из нагрудного кармана и ловко водрузил на нос. Он покачал головой:

— Я, конечно, посмотрю, но шансов мало. Я бы вообще запретил выпускать у нас в стране матовую фотобумагу!

Он аккуратно уложил фотографию на место и выпрямился:

— Поздравляю, Виталий Сергеевич! Нашли его всё-таки! Кто он таков?

— Судя по письму, учитель физкультуры в школе… — пожал широкими плечами прокурор, — Проверим… Очень хочется прямо сегодня с ним потолковать…

— Вы собираетесь давать эти фотографии кому-нибудь в руки? — Озабоченно спросил старик криминалист.

— Да, придётся… Сейчас сюда явятся начальник городской милиции со своими оперативниками. Мне нужно будет показать им его лицо…

— Тогда я сейчас принесу целлофановые конверты, чтобы они мне последнее не испортили. Я мигом! Не давайте их никому в руки, пока я не вернусь!

Старик крутнулся на одном каблуке и почти бегом выбежал из кабинета.

Совещание у прокурора

Марина всё-таки успела приготовить чай, до того момента, когда за полированным столом в кабинете городского прокурора собрались все приглашённые. Я сбегал на кухню и принёс табуретку, на которую Марина поставила наши кружки. Если бы дело не касалось непосредственно нас, то было бы полное ощущение, что мы с нею смотрим фильм по телевизору.

Заседание было кратким. Прокурор перебросил пачку фотографий, уже лежащих в прозрачных целлофановых конвертах, толстому полковнику в милицейским синем кителе и кратко сказал:

— Поступила информация и даже некоторые вещественные доказательства по делу, которое висит на нас уже два года. Дело ведёт следователь прокуратуры Самойлов. Судя по полученной информации, разыскиваемый нами преступник замешан, прямо или косвенно, ещё в нескольких преступлениях подобного рода. На тех фотографиях, товарищи, которые вы сейчас увидите, он снят на фоне трупов трёх жертв. Экспертиза покажет, имеем ли мы дело с несовершеннолетними девочками, но как минимум одно преступление было совершено у нас и убитая была именно несовершеннолетней. Раздайте фотографии, полковник! Товарищи, прошу вас обращаться с ними предельно осторожно! Они ещё не прошли дактилоскопию. Я показываю их вам для того, чтобы вы рассмотрели лицо подозреваемого.

Он проследил взглядом, как фотографии разошлись по рукам. В кабинете повисло тяжёлое молчание. Лица присутствующих мужчин окаменели.

— Согласно полученной информации подозреваемым является некий гражданин Чумак Николай Степанович. Проживает на улице Профсоюзной, дом 14, квартира 25, - все присутствующие склонились над своими блокнотами, записывая полученную информацию.

— Время позднее, поэтому буду краток. Необходимо произвести задержание и обыск в квартире подозреваемого. Согласно полученной информации, он хранит дома несколько фотоальбомов с фотографиями своих жертв. Естественно, они нам необходимы, как вещественные доказательства преступлений, но обыск следует провести предельно тщательно! Всё подозрительное немедленно приобщать к делу! Я надеюсь на вашу въедливость Самойлов!

— Фёдор Игнатьевич, вас я попрошу заняться этим анонимным письмом и фотографиями! Не сегодня, но завтра постарайтесь выжать из них всё! Очень меня интересует этот анонимщик. Не подельник ли он? Уж больно хорошо информирован…

Я посмотрел на Марину, напряжённо слушающую речь прокурора, но она, заметив мой взгляд, лишь нетерпеливо отмахнулась.

— Я заканчиваю, товарищи. В этом деле всё должно быть очень тщательно. Особенно это касается работы с понятыми. Они должны видеть всё! Чтобы потом комар носу не подточил! И ещё, товарищи, я понимаю ваши чувства, но прошу вас быть сдержанными. Мне этот упырь нужен здесь живым, здоровым и, желательно, с целой шкурой! На этом всё. Приступайте, товарищи!

Прокурор поднялся, а за ним поднялись и все остальные. Сдержанно переговариваясь, мужчины потянулись на выход.

***

Задержали Николая Степановича через час с четвертью. Оперативники управились бы и быстрее, но заминка вышла с понятыми. На часах уже было без пятнадцати двенадцать, когда две машины припарковались за три дома от того места, где жил физрук. Участковый и трое оперативников городского отдела милиции разбежались в разные стороны, выглядывая окна, которые ещё светились и, следовательно, люди там не ещё спали.

В итоге только через полчаса были найдены двое, согласившихся присутствовать при обыске. Само задержание произошло достаточно буднично. Соседка из квартиры, расположенной этажом ниже, позвонила в дверь 25-й квартиры и дождавшись вопроса, — Кто там? — заголосила в закрытую дверь,

— Николай Степанович, это Зина! Ваша соседка снизу! Вы нас заливаете! У меня уже вода по стенам бежит! Откройте, пожалуйста!

Когда в замке загремел ключ, Зину аккуратно под локотки подняли в воздух и переставили подальше. Николай Степанович получил ослепляющий удар в лицо, от которого он опрокинулся на спину. Через десять секунд он уже сидел на стуле посередине своей комнаты. Руки его были скованы за спиной наручниками.

Он ещё не отошёл от удара, когда в квартиру вошёл следователь Самойлов с кожаной папочкой в руках, тот самый, которому я в своё время передал приметы Волги, подобравшей с места преступления Фиксатого… Следом за ним участковый привёл двух понятых, которые тут же прислонились к стенке возле двери прихожей. Это были мужчина и женщина. Оба возрастом примерно лет сорок. И тот и другой из рабочих. Женщина со страхом уставилась на кровоточащий нос нашего физрука.

Самойлов, убедившись, что все кто нужно, находятся на местах, встал напротив сидящего на стуле физрука и весело начал:

— Николай Степанович Чумак?

Тот кивнул и выпрямился на стуле.

— По какому праву… — начал было он, но Самойлов его перебил.

— Вы подозреваетесь в совершении преступлений, ответственность за которые предусмотренна следующими статьями уголовного кодекса РСФСР… — он протараторил номера чуть ли не десятка статей.

Видимо, чтобы понятым было понятно, о чем идёт речь, он повернул голову в их сторону и пояснил:

— В переводе на русский язык — совращение несовершеннолетних, изнасилование и убийство…

Женщину передёрнуло. На лицо физрука медленно наползала бледность, лоб его покрылся мелкими капельками пота.

— Вот постановление о проведении обыска в вашей квартире, — следователь достал из папочки и подержал перед лицом физрука лист бумаги, потом отвернулся от него и скомандовал:

— Фёдор Игнатьевич, приступайте! Сделайте мне, пожалуйста общий вид комнаты, ну и, как обычно, состояние мебели и других предметов. — он глянул на свои наручные часы и сделал запись в блокноте.

Пожилой криминалист приступил к фотографированию. Некоторое время в комнате царила тишина, прерываемая только щелчками затвора громоздкого фотоаппарата и скрипом сапог переминающегося с ноги на ногу участкового. Он стоял рядом с понятыми. После каждой вспышки у меня в глазах долго плавали зайчики, поэтому я зажмурился и не открывал глаз до тех пор, пока не услышал голос криминалиста,

— Я закончил.

Новое распоряжение Самойлова:

— Приступаем к обыску, товарищи! Прошу все непонятные или подозрительные предметы, показывать понятым и ко мне на стол. Начинаем вдвоём одновременно обе стены от окна.

Первым отозвался оперативник, который как раз сейчас осматривал этажерку. Он выпрямился и в руках его оказался тот самый альбом с жёлтой, бархатной крышкой. Едва открыв, он его тут же захлопнул и повернулся к понятым.

— Подойдите, товарищи…

Поднялся из-за стола и Самойлов. Он не стал подходить близко, но вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что привлекло внимание оперативника.

— Вот, товарищи, фотоальбом с обложкой жёлтого цвета. Я сейчас покажу вам, какие фотографии содержит его первая страница, — с этими словами он откинул крышку, и головы понятых склонились над альбомом.

Голова тётки дёрнулась, как от удара, и она на ватных ногах, пошатываясь, отошла к стене. Второй понятой тоже поднял глаза от альбома и с ненавистью уставился на сидящего на стуле физрука. Тот глядел в пол. Самойлов пощёлкал пальцами, требуя отдать альбом ему.

— Приобщается к делу. Фотоальбом номер один. В обложке жёлтого цвета. Альбом содержит… — Самойлов быстро пролистал альбом, про себя считая фотографии, — Альбом содержит тридцать две чёрно-белых фотографии формата 9 х 12. На фотографиях изображена незнакомая обнажённая девушка, по виду несовершеннолетняя. На некоторых фотографиях изображён мужчина, внешним видом напоминающий подозреваемого гражданина Чумака. На последней фотографии альбома мужчина, внешним видом напоминающий гражданина Чумака, сидит на корточках над трупом той же самой девушки, которая лежит на правом боку, лицом к нам. Судя по фотографии горло девушки перерезано.

Раздался глухой звук падения. Тётка понятая не выдержала этих подробностей и упала в обморок. К ней кинулся участковый, лицо которого тоже было бледным. Раздался голос Марины,

— Всё, Малыш, ты видел достаточно! Поставь этому ублюдку свою метку и закрывай окно. Это не для детской психики.

***

Перед тем, как отправить меня умываться перед сном, Марина сказала:

— Знаешь, Малыш, ты не рассказывай пока никому об этом изверге. Ни Надюшке, ни Натке. Что-то побаиваюсь я за их психику… Потом сами узнают. — и добавила. — Я им запретила часики дарёные в школу носить. Как они объяснят, если кто-нибудь спросит, откуда у них дорогие дамские часы да ещё французские? Я посмотрела на циферблат — какая-то «Сейко». Даже не слышала о такой марке… Ты, Малыш, если подарки какие-нибудь делаешь, не забывай, что у нас в стране не всё купить можно, ладно?

Геннадий Васильевич

Сегодня суббота. Проснулся я от звяканья тарелок и звука льющейся в раковину воды. Дверь в спальню Марина намеренно оставила открытой, чтобы мы, я и Надюшка, от этих бытовых звуков постепенно просыпались. По субботам она всегда так делала. Я потянулся под одеялом, скосился одним глазом на окно спальни, понял, что ещё темно, как ночью, и, удостоверившись в этом, бодро вскочил с кровати, проделал в хорошем темпе пару махов руками и ногами и рысью кинулся в ванную.

Когда я, уже умытый и одетый к завтраку зашёл на кухню, Марина сидела на своём месте за кухонным столом и курила. Рядом с хрустальной пепельницей стоял её любимый подстаканник, с тонкостенным стаканом, сквозь стенки которого рубиново светился крепко заваренный свежий чай.

Марина курит редко. Обычно только тогда, когда настроение у неё неважное или когда сильно устаёт. Но улыбка, с которой она встретила моё появление на кухне сегодня, говорила скорее о другом. Она выглядела отдохнувшей и настроение у неё было прекрасным. Даже подмигнула мне:

— Проголодался? — я кивнул, улыбнувшись в ответ.

— Садись, сейчас кормить тебя буду!

— А как же Надюшка? Может разбудить её?

— Не нужно. Пусть ещё поспит. Вам обоим сегодня всё равно только к третьему уроку.

И тут я вспомнил весь вчерашний день и, особенно, ночь. Действительно, физрука мы, скорее всего, больше не увидим. В школе никто не знает об его аресте, а значит вовремя найти ему замену вряд ли получится.

Завтракал я сидя на тёплом валуне и глядя на спокойное море. В двух метрах от меня устроилась Марина. Я рассказал ей, как Надюшка недавно использовала Тигру в качестве диванной подушки и она, посмеявшись, тоже захотела попробовать так же.

Марина привалилась боком к мохнатому животу тигрицы и, закинув правую руку ей на спину, ласково перебирала пальчиками густую шерсть на её шее. Тигра жмурилась от удовольствия. Марине тоже было хорошо. Уголки губ её были приподняты в лёгкой полуулыбке, тонкие ноздри подрагивали. Она вдыхала напитанный ароматами моря и леса на горе влажный воздух. Марина смотрела на море, изредка благосклонно поглядывая то на меня, то на Тигру.

***

Дожидаться пробуждения Надюшки я не стал. Уже несколько дней не давала мне покоя мысль о доме на острове. Нам с МАриной и девочками нужно надёжное укрытие на случай опасности! Я уже давно понял, с кем мог бы об этом поговорить. Геннадий Васильевич — наш трудовик! Прошлым летом, когда я остался в городе на попечении Марго, мы как-то сошлись с ним. Он вступился за меня, когда я случайно ввязался в одну драку на площадке позади школы. Точнее, не вступился, а увёл меня оттуда, потому что мне его помощь не очень-то была и нужна.

В тот день мы с ним довольно долго разговаривали в пустой школьной мастерской на разные серьёзные темы, и я проникся к нему уважением и доверием. Серьёзный и умный дядька. С тех пор я довольно часто захожу в мастерскую, просто побыть с ним рядом или поболтать. Моя компания его, похоже, тоже устраивает.

Мне повезло. Геннадий Васильевич оказался на месте и был не занят. Он сидел у себя в маленьком кабинетике при мастерской, пил чай и читал свежую «Правду». Меня удивило то, как он обрадовался моему приходу. Он дядька вообще-то сдержанный и даже немного угрюмый. Кроме меня у нас в школе его улыбку не видел, пожалуй, никто.

— А, Саша! Ну заходи, дорогой, заходи!

Он даже выбрался из своего самодельного кресла, обогнул письменный стол, за которым читал газету, подошёл и положил руку мне на плечо. Мне кажется, что такого проявления чувств не знала даже его жена, если таковая у него вообще имеется. Как-то так получилось, что о его семье мы с ним ни разу не говорили.

— Снимай шубу, садись! Рад тебя видеть в добром здравии! Очень переживал за тебя.

Я тут же вспомнил, что мы с ним действительно не виделись уже больше месяца. Меньше, чем через неделю после последнего урока труда в начале декабря случилась та история с Наташей, после которой я попал в больницу. Потом пришлось долго отлёживаться дома, а затем наступили зимние каникулы.

Не спрашивая моего согласия, Геннадий Васильевич выудил из тумбочки, на которой стояла плитка с чайником, чистый гранённый стакан и налил мне полстакана густого, непрозрачного чаю. Я ему уже говорил как-то, что такой крепкий чай, да ещё без сахара, я пить просто не в состоянии, но он, видимо, забыл об этом. Пришлось принять стакан из его рук, поблагодарить и чуть-чуть пригубить, чтобы не показаться невежливым.

Заметив, как я поморщился, Геннадий Васильевич усмехнулся:

— Пей, пей… Это непростой чаёк. Я в него кое-какие травки добавляю, которые здесь не растут. От них в голове просветление наступает. Ты ведь не просто так пришёл? О чём-то поговорить хотел?

Я кивнул:

— Ну да… У вас время есть?

— Есть, Саша. Для тебя у меня всегда время есть! Только, прежде чем ты начал… Запомни, если бы я был твоим отцом, то гордился бы тобой! А так, я просто рад, что жизнь вновь свела меня с человеком, сила духа которого изменила жизнь на этой планете чуть-чуть к лучшему. Это дорогого стоит. Не красней, это не похвала. Поверь, я знаю о чём говорю…

Он действительно смутил меня. Что это с ним? Вот уж от кого не ожидал пафосных слов, так это от него!

— Да ладно, Геннадий Васильевич… — заныл я, — Чего вы начинаете?… Думаете, я не трусил? Ещё как!

— Это неважно, Саша! — перебил он меня, — Страх боли и смерти заложен настолько глубоко в природе человека, что окончательно победить его без применения вспомогательных средств просто невозможно. Важно другое. Важно, что тысячи людей в этом городке — мужчин, женщин и детей — узнали, что невозможное всё-таки возможно! Что маленький и тощенький мальчишка может одолеть двух взрослых, сильных бандитов! Важно, что добро победило зло! Важно, что люди узнали, что большое и сильное добро может умещаться в маленьком и слабом теле, делая его стократно сильнее!

Он покачал головой, задумчиво глядя на свою кружку, стоящую на столе.

— Нет, Саша… Ты ещё маленький, поэтому просто не в состоянии понять всю значимость своего поступка. Просто поверь, этим ты нанёс злу такой удар, который по значимости может сравниться с поступком Саши Матросова, твоего тёзки…

Он поднял взгляд на меня:

— Ну, да ладно… Ты ведь не об этом хотел со мной поговорить?

Я облегчённо выдохнул, радуясь смене темы. От смущения у меня даже вспотела спина.

— Конечно, не об этом! Геннадий Васильевич, скажите, вы когда-нибудь строили дома?

— Доводилось… — солидно кивнул он, протягивая руку за своей кружкой.

— Не можете немного рассказать? Например, какой строительный материал лучше всего подходит?

Он ответил не задумываясь:

— Мрамор…

— Мрамор? — удивился я. — Почему мрамор?

— В жарком климате, лучше всего строить дома из камня, а мрамор наиболее красивый из них. И легко обрабатывается. Ты ведь о доме для Марины Михайловны говоришь?

Я машинально кивнул, всё ещё не понимая, как можно использовать мрамор при строительстве дома. Мне доводилось бывать в музеях Москвы, где полы выстланы мраморными плитами, но это ведь только полы. А из чего делать стены? А потолки? Тоже из мрамора? Он ведь тяжёлый. Камень всё-таки…

— А почему именно мрамор?

И тут до меня дошло, как он сформулировал свой вопрос! Я растерялся.

— Постойте, а откуда вы знаете о Марине Михайловне? Вы разве знакомы?

Геннадий Васильевич серьёзно смотрел на меня. Потом кивнул какой-то своей мысли и произнёс:

— Нам с тобой обо многом нужно поговорить, Саша. Разговор может занять достаточно много времени, поэтому давай-ка устроимся поудобнее. Пошли со мной…

Он встал, выбрался из-за своего стола, протиснулся мимо меня к двери и вышел в мастерскую. Я, как заколдованный, двинулся вслед за ним. Геннадий Васильевич огляделся по сторонам и, убедившись, что мы в мастерской по-прежнему одни, открыл… проход! В том что это был точно такой же проход, какие научился открывать я сам, не было ни малейшего сомнения!

Геннадий Васильевич оглянулся на меня и приглашающе мотнул головой:

— Заходи! Здесь я живу…

Дворец

Я стоял с открытым ртом, озираясь в огромном круглом зале с полом, составленным из полированных мраморных плит различного оттенка, образующими сложный геометрический узор. Высокий куполообразный потолок поддерживали изящные колонны розового мрамора, расставленные вдоль стен и отстоящие от них на расстоянии примерно трёх метров. В просветах между некоторыми виднелись украшенные резьбой высокие двустворчатые двери тёмного дерева.

Зал не был замкнутым. В передней части сквозь колонны виднелись стволы пальм, ещё дальше за пальмами синело море. Зал был совершенно пуст. В нём даже отсутствовала какая-либо мебель.

Мы находились прямо по центру зала. Геннадий Васильевич стоял рядом и терпеливо ожидал, когда я освоюсь в новой обстановке и приду в себя. Я захлопнул рот, повернулся к нему и тут же понял, что с его внешностью что-то случилось! Он весь как-то помолодел.

Исчезли глубокие морщины на лице учителя. От них остались только две едва заметные вертикальные складочки над переносицей. Из волос исчезли все седые волосы и причёска стала более пышной. Исчез синий халат, надетый поверх старенького костюма с чёрным галстуком. Сам костюм тоже исчез. Сейчас он был одет в просторные хлопчатобумажные брюки и тонкую светлую рубашку с короткими рукавами. Три верхние пуговицы рубашки были расстёгнуты. Ноги его были босы. При такой влажности и жаре это было, наверно, приятно — стоять босиком на прохладном мраморе.

Изменилось и выражение его глаз. Из них исчезла вечная серьёзность и угрюмость. Помолодевший Геннадий Васильевич с лёгкой усмешкой смотрел на меня, ожидая, когда я приду в себя и буду в состоянии говорить.

Видимо, чтобы удивить меня ещё больше, он поднял свою левую руку, на которой, как всем в школе известно, не хватает двух пальцев — мизинца и безымянного и положил её мне на плечо. Все пальцы руки были на месте!

Я испугался и отпрыгнул в сторону, в воздухе разворачиваясь к нему лицом.

— Кто вы? — был мой первый вопрос.

— Я был бы счастлив, если бы ты согласился считать меня своим наставником! — произнёс мужчина.

Я уже не был уверен, что это именно Геннадий Васильевич, который десять минут назад открыл для меня проход в это место. Да, похож! Но так мог бы быть похож на него его младший брат. Я с трудом сглотнул:

— Вы похожи на Геннадия Васильевича, но вы не он. У него не хватало двух пальцев на левой руке. И потом, он воевал, а вам от силы тридцать лет. Кто вы? — я отступил ещё дальше.

— Я это он! Ты тоже в состоянии такие фокусы проделывать, просто пока не знаешь, как. Это то самое, что ты обещал Марине Михайловне: вернуть ей молодость, когда поймёшь, как это делается… Помнишь свои слова?

— Вы подсматривали за мной? Подслушивали? — я был ошарашен.

Он кивнул:

— Да, но делал я это редко и только для того, чтобы ты не наломал дров, ещё не освоившись со своей вновь приобретённой силой. Можешь не беспокоиться, в самые интимные моменты твоей жизни я нос не совал и не собираюсь делать этого и дальше.

— Честно?

Дядька этот усмехнулся:

— Поверь мне, Саша, я так долго ждал твоего появления, что испортить впечатление о себе банальным подглядыванием, было бы с моей стороны непростительной глупостью.

Он вздохнул и грустно посмотрел на меня:

— Твоего появления я ждал долгие 1485 лет. Ждал с того самого момента, когда мой наставник объявил мне, что устал и желает умереть. Ты представить себе не можешь, сколько золота, драгоценностей и просто денег я потратил на то, чтобы не прозевать момент твоего появления!

Я ошарашенно уставился на него:

— Сколько ждали?!

— 1485 лет. Я понимаю, тебе трудно в это поверить, но рано или поздно ты свыкнешься с той мыслью, что и тебе предстоит очень и очень длинная дорога по этой земле.

Я решительно помотал головой:

— Этого не может быть! Люди столько не живут! Никто столько не живёт! Зачем вы врёте?

— Люди не живут, тут ты прав. — усмехнулся он, — Почти никто из людей. Кроме меня, тебя и ещё одного человека. Мой наставник называл таких Посвящёнными. Он сам прожил почти шесть тысяч лет. Он мог бы жить и сейчас, но устал от жизни и ушёл добровольно.

Он взглянул на свои наручные часы и сказал:

— Мы могли бы об этом более подробно поговорить, но тебе нужно быть там. — он небрежно мотнул головой назад. — Если хочешь — оставайся, но тогда я должен научить тебя, как создавать двойников. Мы отправили бы его назад, а ты мог бы пожить здесь столько, сколько сам посчитаешь нужным.

— Двойника? А что это такое? — удивился я.

Геннадий Васильевич вновь усмехнулся:

— Ты сам, наверно, обратил внимание на то, что дел много, а в сутках всего двадцать четыре часа. Ты в состоянии создать любое количество своих двойников. Собственно говоря, слово это не вполне точно описывает это создание. На самом деле — это ты сам, только как бы второй экземпляр, понимаешь?

Я помотал головой:

— Нет, не понимаю… Как это, второй экземпляр?

— Сложно объяснить… Просто зажмурься и скажи, что хочешь раздвоиться. Тебе сразу станет понятно, что такое двойник.

Я недоверчиво хмыкнул и зажмурился. Когда открыл глаза, рядом с Геннадием Васильевичем стоял… я сам! Мальчишка, похожий на меня как две капли воды! Он и таращился на меня точно так же, как, наверно, таращился на него я. Пацан показал пальцем на меня и, повернув голову к Геннадию Васильевичу, удивлённо спросил:

— Это что, мой двойник?

Неужели у меня такой противный, писклявый голос? — огорчился я.

— Вы оба двойники друг для друга! — весело усмехнулся Геннадий Васильевич. — Кстати, очень удобно! Вы можете общаться между собой мысленно и на любом расстоянии. Вести, так сказать, военный совет, если предстоит разделить между собой дела или просто подумать о каком-нибудь сложном деле. Одна голова хорошо, а две лучше, не правда ли?

Мы оба синхронно кивнули и вновь уставились друг на друга.

— Я рекомендую вам, не появляться на людях вместе и следить за тем, чтобы вас не уличили в том, что вы одновременно находитесь в разных местах. Хотя иногда, для создания алиби, это может быть даже необходимо. И ещё. Сейчас вы разделитесь. Один останется здесь, со мной, а второй вернётся в школу и будет жить так, как будто ничего не случилось. Тому, кто останется здесь, я объясню в том числе и то, как объединять двойников, если нужда в них отпала. В любом случае, всё, что я расскажу одному, станет известно и другому. Это очень интересная игра — в двойников. Она вас позабавит, ручаюсь!

Мы с двойником посмотрели друг на друга, и я мысленно произнёс:

— Возвращайся! Я останусь. Нужно выяснить, что за фигня тут творится.

Двойник кивнул и в моей голове прозвучал мой собственный голос:

— Точно! И выясни у него, как нам друг от друга отключаться. Если я всё время буду слышать ваши с ним разговоры, то сам не смогу ничем другим заниматься.

— Угу, выясню!

Я вздохнул, и тут мой двойник открыл смотровое окошко. Мы оба увидели пустую мастерскую. Урок ещё не начался. Ему нужно было уходить. Там, в каморке Геннадия Васильевича осталась вся моя верхняя одежда — шуба, шапка, рукавицы.

Мой двойник подмигнул мне и исчез. Я видел его глазами, как он идёт в сторону каморки Геннадия Васильевича. В нос ударили знакомые запахи: машинного масла, алюминиевой и железной стружки, древесных опилок — запахи обычной школьной мастерской.

Двойник достиг двери каморки, и я увидел Геннадия Васильевича. Того самого, которого знали все ученики нашей школы — пожилого, одетого в синий халат и с двумя отсутствующими пальцами на левой руке. Он оторвался от своей газеты, поднял на меня глаза и с усмешкой спросил:

— Посидишь ещё или домой пойдёшь?

— Нет, нужно идти. Марина Михайловна ждёт.

На этом месте я пожелал отключиться от своего двойника и тут же вновь оказался в мраморном зале. Молодой Геннадий Васильевич стоял напротив меня в своих белых брюках и рубашке и улыбаясь ждал моих слов.

— Там, в мастерской, ваш двойник?

— Да, Саша. Я всё тебе объясню, но для начала мы подберём тебе что-нибудь более соответствующее здешнему климату. Упарился небось?

Я кивнул. Действительно, мой лоб уже давно покрылся испариной, которую я время от времени вытирал рукавом. Для тропического климата мои толстые лыжные штаны и фланелевая рубашка действительно не отвечали сезону. Геннадий Васильевич — будем уж этого молодого дядьку называть так — громко хлопнул в ладоши.

Он смотрел при этом куда-то мне за спину. Я оглянулся и увидел быстро идущую к нам от колоннады совсем юную девушку. На вид ей было лет пятнадцать. Невысокая, стройная. Но выглядела она так… как будто только что выскочила из какой-то восточной сказки. Почему-то именно так я и представлял себе ту персидскую принцессу из сказок 1001 ночи, о которой рассказывал Наташке с Надюшкой.

Пока я размышлял об этом, девушка подошла. Она скрестила руки на груди, склонила в неглубоком поклоне голову, украшенную густыми, заплетёнными в толстую косицу чёрными волосами, и спросила нежным голоском:

— Сахиб звал меня?

Я совершенно растерялся, когда разглядел её с близкого расстояния. Кажется, даже покраснел, настолько красива она была. Неловко поклонившись, я пробубнил себе под нос:

— Здравствуйте,… э-э-э…

Назвать её девушкой, гражданкой и тем более товарищем у меня язык не повернулся, настолько легкомысленно она была одета. Шальвары из тончайшего полупрозрачного шёлка не скрывали, а наоборот, подчёркивали стройность её гладких ног и бёдер. Рубашка из такого же материала, с широкими рукавами, оканчивающимися манжетами, плотно охватывающими узкие, изящные запястья, позволяла видеть практически всё тело девушки за исключением области груди и низа живота. В этих двух областях материя была непрозрачной.

Шея девушки была украшена узкой полоской чёрного бархата, с которой свисал на золотой подвеске оправленный в золото крупный изумруд каплевидной формы. Руки её были прижаты к груди, и в этом положении были видны сработанные из массивного золота, свободно болтающиеся на запястьях, браслеты. Голову девушка держала склонённой, что не позволяло заглянуть в её глаза, но длина и густота ресниц заставляла усомниться в их подлинности.

— Дельба́р, вот твой хозяин! Покажи ему его апартаменты, помоги подобрать подходящую одежду и проводи ко мне. Я буду ждать на веранде, — Геннадий Васильевич мотнул головой в сторону выхода из зала туда, где синело море.

Обращаясь ко мне, он пояснил:

— Дельба́р — дочь одного персидского падишаха. Она рассердила своего отца, и тот повелел казнить её. На рассвете, за два часа до казни, я выкрал её из темницы для тебя. Это мой маленький подарок. Девушка невинна, насколько невинны могли быть в те времена пятнадцатилетние девушки… — он усмехнулся чему-то. — Я провёл с ней ускоренный курс адаптации к современным условиям. Кроме того, она получила от меня пару полезных навыков, которые пригодятся ей, когда она станет служить тебе. Если она тебе надоест, можешь отдать её в услужение Марине Михайловне или вовсе передать её домоправителю. Он найдёт ей применение.

Я слушал, ничего не понимая. Наверно, недоумение, написанное на моём лице стало заметно учителю, потому что он резко остановился и махнул девушке рукой:

— Всё, иди! Твой новый хозяин мучается от жары в своём одеянии.

Девушка ещё раз молча поклонилась ему, выпрямилась, обожгла меня взглядом своих чёрных, бархатных глаз и протянула ко мне руку:

— Пойдём, сахиб…

Светлая Королева

Разговор, который должен был прояснить происходящее, был отложен ещё раз. Когда Дельба́р вывела меня на балкон, где за низким столиком, уставленным блюдами с фруктами, хрустальными графинами, наполненными разноцветными напитками, ожидал меня человек, похожий на моего учителя, тот поднялся со своего низкого, удобного на вид кресла и шагнул мне навстречу. Он коротко оглядел меня с ног до головы, улыбнулся, кивнул и сказал:

— Я рад, что мой юный друг выглядит посвежевшим и отдохнувшим. Прежде, чем мы начнём, я хотел бы попросить тебя пригласить сюда Марину Михайловну. Мне хотелось бы быть представленным ей прямо сегодня. Поверь, это действительно необходимо.

— Тётю Марину? — спросил я.

— Ты можешь называть её при мне Мариной, как это принято между вами. Да именно её!

— Но она сейчас дома!

— О, это не беда, Саша! Ты доставишь сюда её двойника. Насколько я уже смог убедиться, она женщина очень сильная и не из пугливых, но предупредить её всё-таки не помешает. Просто скажи ей, что хочешь познакомить её со мной. Мы же не хотим напугать её, не правда ли?

— А как? У вас есть телефон?

— Зачем телефон тому, кто может разговаривать непосредственно с мозгом любого человека?

— Вы имеете ввиду…

Он кивнул:

— Да, просто начни говорить с нею. Если тебе нужно зажмуриться, чтобы сосредоточиться, сделай это!

Я недоверчиво хмыкнул, потом зажмурился, представил себе Марину, какой видел сегодня утром на кухне, и нерешительно позвал:

— Марина!… Ты слышишь меня? Это я, Сашка!

Некоторое время ничего не происходило, и я позвал ещё раз:

— Марина!… Ответь!… Это я, Саша!

И тут в моей голове раздался её тихий голос:

— Определённо схожу с ума… Мне его голос уже днём слышится… Просто наваждение какое-то!

Я торопливо произнёс:

— Нет, тебе не послышалось! Я действительно с тобой разговариваю! Мне нужно срочно сообщить тебе кое-что!

— Малыш? Это ты? — послышался недоверчивый вопрос.

— Я, я! Марина, мне нужно срочно познакомить тебя с одним человеком! Я у него в гостях… Тут происходят какие-то невероятные вещи…

— Вообще-то, я собралась в магазин сходить. Ты где?

— Я тут!.. Не знаю, где это! Здесь так же жарко, как и на острове. И море тоже рядом!

— И как ты собираешься меня с ним знакомить? Он с тобою рядом?

— Да! Он очень просил меня познакомить тебя с ним! Говорит, что это необходимо!

— Ты его знаешь?

— До сегодняшнего дня думал, что знаю, а оказалось, что не совсем!

— Судя по твоему голосу, опасность тебе не угрожает… — хмыкнула она, — И как ты себе это представляешь? Я имею в виду знакомство…

— Ты, главное, не пугайся! Я всё устрою! Я уже научился!…

Я захотел, чтобы двойник Марины появился в центре зала, куда я сам не так давно прибыл по приглашению Геннадия Васильевича. Я, наверное, немного поспешил, потому что Марина, появившись в зале, пошатнулась и взмахнула руками.

Я кинулся к ней, чуть не задев при этом стоящую у меня за плечом Дельба́р. Она испуганно отпрыгнула, но мне было не до неё. Когда я подбежал к Марине, она уже выпрямилась и опустила руки. Марина оглядывалась вокруг себя и в глазах её светилось такое же изумление, какое, наверно, жило в моих собственных глазах, когда я переступил порог и оказался в этом огромном, светлом зале.

Подбежав, я положил ей руку на рукав. Марина коротко взглянула на меня, потом снова задрала голову, рассматривая потолок. Видимо, она заметила мою новую одежду, потому что она тут же снова опустила ей и присмотрелась ко мне внимательнее.

— Где мы, Малыш?

Я пожал плечами, не зная что ответить. В этот момент к нам быстро подошёл учитель, а следом за ним подбежала и Дельба́р. Она тут же заняла место за моим правым плечом. Учитель склонился в поклоне и протянул руку Марине. Как ни в чем не бывало, она подала ему руку, которую учитель почтительно поцеловал.

— Приветствую Пресветлую Королеву в моей скромной обители.

Выпрямившись учитель выразительно посмотрел на меня, и я понял, что он хочет быть представленным. Я откашлялся:

— Марина, это мой учитель… Учитель труда в нашей школе… Точнее, его двойник… Только молодой… Его звать Геннадием Васильевичем… Геннадий Васильевич хочет быть моим наставником… Ещё он утверждает, что ему почти полторы тысячи лет… Вот!

— Гораздо больше, мой юный друг! Гораздо больше! Последние 1485 лет я ожидал твоего прихода! Впрочем, Пресветлой королеве тяжело слушать нас, будучи одетой столь тепло! Не угодно ли будет вам проследовать за Дельба́р? Она поможет вам подобрать подходящее платье и переодеться. Надеюсь Саша не откажется приказать ей? А мы с ним пока прогуляемся вокруг дворца.

Я помотал головой:

— Нет! Я буду рядом с ней!

— Похвально, похвально! Но, Саша, здесь Марине Михайловне не угрожает абсолютно ничего! Вы оба в доме вашего друга и почитателя!

Посмотрев на девушку за моим плечом, Марина спросила:

— Кто эта девушка, и почему Малыш должен ей приказывать?

Я не успел открыть рот, как учитель, буду уж называть его так, снова встрял.

— Позвольте объяснить, Пресветлая Королева… — и, дождавшись её кивка, продолжил, — Девушку звать Дельба́р. В своей прошлой жизни она была дочерью персидского падишаха. Я выкупил её у Смерти и подарил Саше. Нет лучшего подарка мужчине, чем юная девушка. Ей пятнадцать, она абсолютно здорова и относительно невинна, насколько невинной может остаться пятнадцатилетняя девушка, выросшая в условиях большого гарема. Она будет заботиться о нём даже тогда, когда вы будете сердиты на него.

Марина кивнула, выслушав эту тираду, и обратилась ко мне:

— Останься здесь, Малыш. Не беспокойся обо мне.

Она посмотрела на Дельба́р и кивнула ей:

— Пошли?

— Господин позволит Дельба́р отлучиться? — обратилась ко мне девушка.

Я покраснел, видя какими глазами смотрит на меня Марина, и кивнул, отпуская служанку. Нет, это дело с рабством нужно немедленно разъяснить! Вот прямо сейчас и поговорю с ним!

Но я не успел. Он подошёл ко мне, приобнял одной рукой за плечи и увлёк меня на балкон. Учитель сам начал этот разговор:

— Я вижу, Саша, что тебя мучает. В вашей стране и в ваше время нет места рабству. Это хорошо, ибо рабство унизительно. С вашей точки зрения унизительно, позволю себе заметить. Но проблема с Дельба́р гораздо глубже, чем это может показаться на первый взгляд. Вспомни, что эта девушка происходит из того времени, когда понятие «раб» было естественным, как восход солнца. Оказавшись в нашем времени она продолжает жить представлениями своего времени. Поверь мне, она горда тем, что принадлежит тебе! Отпусти ты её на свободу и для неё тут же исчезнет смысл существования. Это может убить её, и, поверь мне, это вовсе не громкие слова, Саша. Сейчас смысл её жизни состоит в преданном служении тебе. Ты — человек своего времени, и тебе трудно представить, что когда-то были времена, когда служение своему господину считалось за честь. Слуги похвалялись друг перед другом своими хозяевами. Если бы ты только послушал их разговоры… — учитель усмехнулся. — Она принадлежит тебе, и ты вправе делать с ней, что тебе заблагорассудится, но не руби с плеча! Потерпи её постоянное присутствие возле себя хотя бы какое-то время. Помни, что в этом мире она совершенно одинока. Все те, кого она когда-то знала, уже более семисот лет мертвы!

Я кивнул и с любопытством спросил:

— А что означает её имя?

— Насколько я помню древнеперсидский — «чарующая, разбивающая сердца». Очень романтическое имя, не правда ли? — усмехнулся он.

Мы стояли, облокотившись на перила мраморной балюстрады и смотрели вниз на ухоженный парк, центральная аллея которого вела к широкой мраморной лестнице, спускавшейся к морю. Почему-то я уже был готов называть человека, стоящего рядом со мной, наставником. По-моему, он сознательно избегал серьёзных тем, очевидно, ожидая возвращения Марины.

В отличие от меня, поиск подходящего платья занял у Марины примерно с час времени. Но этот час она провела с большей пользой, чем я. Когда звуки лёгких шагов за нашими спинами заставили нас оглянуться, я с трудом сдержал возглас восхищения!

Марина как будто специально остановилась возле колонны розового мрамора, чтобы мы смогли оценить, произошедшие с ней изменения. Строгий наряд исчез, а на смену ему пришло простенькое на вид платье лёгкого, светлого ситца, в мелкий цветочек, которое тем не менее делало её эротичнее самой богини любви Венеры.

Марина с лёгкой улыбкой наслаждалась впечатлением, которое она произвела на нас обоих. Я оторвался от тёплых, мраморных перил и, как зачарованный, на негнущихся ногах пошёл к ней, огибая стол и стоящие рядом кресла. Краем глаза я заметил, что Наставник примерно с таким же выражением лица огибает стол с другой стороны.

Мы с ним встретились рядом с Мариной. Наставник поклонился и произнёс:

— Я восхищён, Светлая королева!…

Я стоял рядом с Мариной и с неудовольствием поглядывал на Наставника. Взгляд, которым он смотрел на неё очень напоминал мне взгляды всех тех мужчин, которым посчастливилось встретить её на своём пути. Он почувствовал моё неудовольствие и полуобернувшись, жестом показал на стол и расставленные вокруг него кресла:

— Присядем… Нам есть о чём поговорить…

Я не заметил, когда Дельба́р вновь оказалась за моим плечом. Когда мы расселись вокруг стола, девушка опустилась на пол и уселась на пятки справа от моего кресла, касаясь плечом его подлокотника. Чёрт, как неудобно!.. Как назло, вокруг стола стояли только три кресла и никакого стула поблизости не наблюдалось. Почему-то я понимал, что встать и уступить Дельба́р своё кресло было бы неправильно. Я вытащил из-за спины подушку и протянул ей:

— На, сядь на подушку… На каменном полу можешь простудиться…

Дельба́р приняла подушку и, внезапно схватив мою руку, припала к ней горячими губами. Я отдёрнул руку и густо покраснел.Наставник, наблюдающий за этой сценой, усмехнулся каким-то своим мыслям и сказал мне,

— Ты можешь отпустить Дельба́р, если она не нужна тебе за столом.

Наставник

Наставник посмотрел на меня и негромко сказал:

— Ты можешь отпустить Дельба́р, если она не нужна тебе за столом.

Я вопросительно посмотрел на девушку, но её взгляд был таким умоляющим, что у меня не повернулся язык, попросить её удалиться. Я откашлялся и ответил:

— Ладно, пусть сидит, если хочет…

Наставник сразу потерял к ней интерес и, обращаясь к Марине, торжественно произнёс:

— У меня сегодня великий день, Королева! Без малого полторы тысячи лет я ждал прихода в мир нового Посвящённого и это, наконец, случилось! Одному богу известно, сколько десятков тонн золота, сколько сотен килограммов драгоценных камней и миллиардов бумажных денег я потратил только на то, чтобы не прозевать этот момент!…

Он закусил губу и замолчал на несколько долгих секунд. Видно было, что Наставник сильно взволнован.

— Я боялся только того, что все мои ухищрения не помогут и юный Посвящённый, ещё не вполне владея своей силой, может попасть в беду. Теперь я могу вздохнуть с облегчением и встать с ним рядом, чтобы защитить, пока он не войдёт в полную силу! Предвижу, что это будет продолжаться недолго. Судя по тому, с какой лёгкостью Саша осваивает те сложные вещи, из-за которых моему собственному Наставнику пришлось опекать меня почти пятьсот лет, уже через год-два он превзойдёт меня.

— Кто такие Посвящённые? — хрипло спросила Марина. Она напряжённо смотрела в глаза Наставнику.

— Это трудно описать словами, Светлейшая, — учтиво склонил голову тот, — Чтобы вы могли представить себе масштаб этого явления, приведу в пример моего собственного Наставника, который 1935 лет назад пожертвовал одним из своих клонов, позволив тому умереть мучительной смертью на кресте. Это было в одном из государств на Ближнем востоке. Жители называли его Мессией. Мой учитель был одержим идеей, что корень зла этого мира кроется в многобожии, владевшем умами в большинстве влиятельных стран Средиземноморья. Он считал, что многобожие ежедневно плодит несвободу — абсолютное зло с его точки зрения!

— Вы говорите об Иисусе Христе?

— Да, Светлейшая! Наставник не говорил, но я подозреваю, что его решение уйти из этого мира как-то связано с разочарованием, постигшим его, когда он увидел, с каким азартом последователи единого бога режут горло друг другу в попытках убедить противную сторону, что они и только они понимают учение Христа правильно.

Марина кивнула и сменила тему:

— Понятно… А что такое клон?

— Это двойник, королева. Он не обязательно должен быть схож с оригиналом. Например, сейчас ваш собственный двойник, неотличимый от вас даже на атомарном уровне, сидит на кухне в вашей квартире с сигаретой в руке, напряжённо прислушиваясь к нашей беседе. Мой двойник, которого можно назвать и клоном, закончил очередной урок и сейчас сидит за своим столом в учительской, также слушая нашу с вами беседу. Клоном его можно назвать оттого, что он выглядит значительно старше меня.

Марина медленно кивнула:

— А сколько Посвящённых живут среди нас?

— Трое, королева. Двое сидят перед вами, а один, возрастом, наверное, постарше моего Наставника, живёт, если так можно назвать это состояние, замурованный в пещере в верховьях Амазонки. Он полностью отошёл от дел и оборвал все связи с миром. Уже почти тысячу лет он не проявляет никакой активности. Все мои попытки наладить с ним контакт, к сожалению, провалились.

— Я его тебе обязательно покажу, Саша. — кивнул он мне, — Меня не оставляет чувство, что он просто отдыхает от предыдущих дел. Взял, так сказать, паузу! — Наставник невесело усмехнулся, — Тебе тоже придётся время от времени за ним присматривать.

Наставник вновь перевёл взгляд на Марину:

— Позвольте, Королева, в этот радостный для меня и всего человечества день сделать вам небольшой подарок на память. Утром Саша подошёл к моему двойнику, с просьбой рассказать, как строить дома. Он хотел сделать вам сюрприз и построить на острове дом для вас и ваших дочерей. Вы как-то высказали вслух такое пожелание…

Марина вопросительно изогнула бровь:

— Вы что же, подсматривали за нами?

— Да, Королева… — сокрушенно развёл руками Наставник, — Но недолго и только для того, чтобы убедиться, что мои чувства не обманывают меня, и в мир действительно пришёл новый Посвящённый. Позвольте заверить вас, Светлейшая, что это моё наблюдение ни в коем случае не касалось интимных сторон вашей жизни и жизни ваших близких. Я ни за что не позволил бы себе рискнуть вашим неудовольствием или, упаси бог, заслужить ваше недоверие. Но, поймите, дело настолько важное, что я не мог не удостовериться лично. Поверьте, то же самое будет происходить, когда Саша вынужден будет приступить к поискам нового Посвящённого.

Наставник приложил ладонь к сердцу, извиняясь улыбнулся, и поклонился.

— Я вернусь к своему желанию сделать вам памятный подарок! Надеюсь Саша простит меня, если я, а не он подарит вам дом? Прошу вас принять от меня этот скромный дворец, вместе с островом, на котором он стоит и со слугами и их домочадцами, без которых он быстро придёт в запустение. Саша и сам способен поставить дворец не хуже этого, но он пока не знает — как? Когда он научится этому, а это произойдёт весьма скоро, мне уже нечем будет вас удивить…

— Ну ни хрена себе подарочек! — услышал я у себя в голове голос двойника.

— Подожди! Марина ещё может и отказаться. Она гордая, — поправил его я.

Но она не отказалась. Марина неторопливо поднялась, вышла из-за стола и огляделась. Странно, но на её лице я не увидел никакого удивления.

— Я вижу, для вас это действительно большое событие… — буднично произнесла она.

Наставник — он тоже подскочил, когда Марина встала со своего места — кивнул:

— Да, Королева! Я вижу, что и вы понимаете масштаб происходящего.

Марина обернулась в мою сторону, ласково улыбнулась мне и подмигнула:

— Нет, до сегодняшнего дня не представляла. Я давно поняла, что Малыш мальчишка необыкновенный, но не представляла себе, насколько всё серьёзно. Спасибо, что просветили…

— Не стоит благодарности, Пресветлая Королева. Так вы принимаете мой подарок? Умоляю вас, не сочтите это наглостью с моей стороны…

— Ну что ж, подарок действительно королевский… — Марина усмехнулась, — Я приму его, чтобы вас не обидеть. Простите, как мне вас называть? Насколько я понимаю, Геннадий Васильевич это не настоящее ваше имя?

— Вы правы, королева, не настоящее. Я родом из Месопотамии, и имя данное мне при рождении слишком сложно для произношения. С тех пор я пользовался сотнями имён. Что если вы будете называть меня Рудольфом? Я довольно долго пользовался им, когда мои поиски завели меня в Европу.

Марина кивнула:

— Хорошо. Рудольф, так Рудольф.

— Девочки захотят притащить сюда Тигру… — напомнил я о себе.

Наставник пожал плечами:

— Смотри только, чтобы она не распугала всех слуг. Кстати, — он рассмеялся, — я видел твою тигрицу. Как ты научил её разговаривать?

— Не знаю… Мне приснился тот остров, и я хотел чтобы тигрица и дельфины умели говорить…

Наставник поднял указательный палец вверх. Обращаясь к Марине он восхищённо произнёс,

— Вот! Просто невероятно! Ему просто приснилось, и стало так!

Мне уже давно наскучило слушать эти взрослые разговоры о предметах, в которых я ни черта не понимал, поэтому, когда Наставник снова обратился к Марине, я перегнулся через подлокотник кресла и зашептал прямо в розовое ушко Дельба́р:

— Слушай, Дельба́р, а где ты живёшь?

Девушка подняла на меня свои огромные глаза, и я понял, почему они производят впечатление бархатных. Они были, как и у всех, блестящими, но в них отражались её густые ресницы. От девушки пахло какими-то тонкими духами, запах которых я не чувствовал, когда она меня одевала в гардеробной.

— Я здесь живу, господин! — удивлённо шепнула девушка мне.

— Нет, я имею ввиду другое. Ну должна же у тебя быть какая-то комната? Понимаешь?

Дельба́р кивнула:

— Да, теперь поняла. Господин должен простить Дельба́р. Я научилась вашему языку всего две недели назад. Да, господин, у меня теперь есть своя комната. Она находится рядом с дверью в твою спальню. До сегодняшнего дня я спала с четырьмя другими женщинами из прислуги, а сегодня сахиб объявил, что хочет подарить меня тебе. Моё положение при дворе с этого момента сильно изменилось. У меня теперь есть своя собственная комната и своя горничная! Я теперь буду обедать за одним столом с самим домоправителем!

— А-а-а, понятно, почему она в ванной так перепугалась! — раздался голос моего двойника, — Не хочет назад возвращаться! Слушай, спроси её, сколько в доме слуг?

— А здесь много слуг, Дельба́р? — послушно озвучил я его вопрос.

— Много, господин!

— Сколько это, много?

Дельба́р опустила глаза и начала смешно отгибать пальцы на сжатом кулачке. Она шевелила при этом своими розовыми губками и тихо считала на каком-то незнакомом языке. Когда пальцы на обеих руках закончились, она вновь подняла на меня глаза и твёрдо сказала:

— Много, господин!

— Постой, ты что же, не умеешь считать? — изумился я, поняв, что девушка не знает чисел больше десяти.

— Почему? — в свою очередь удивилась Дельба́р, — Я отлично умею считать! Ты же видел! Я получила прекрасное образование в гареме моего отца! И читать, и считать, и писать я умею!

Я сам едва сдерживался от смеха, а когда в моей голове раздался хохот двойника, я тоже не выдержал и рассмеялся. Девушка с обидой уставилась на меня, и мой смех тут же умер. Я дотянулся до её головы и погладил по пышным и мягким волосам:

— От тебя приятно пахнет. Я не чувствовал этого запаха, когда мы были в гардеробной.

Девушка поймала мою руку, и вновь я ощутил на тыльной стороне ладони жар её нежных губ.

— Твоя возлюбленная подарила мне флакон. Она сказала, что они должны тебе понравиться. Скажи, господин, она твоя жена или наложница?

— Нет, какая жена! — я фыркнул от смеха, — Мне же ещё нет двенадцати лет!

— А-а-а, понимаю!… Она твоя наложница!

— Не знаю… — неуверенно произнёс я, — Я слышал это слово. Читал в сказках, но не знаю точно, что оно обозначает…

— Это очень просто! — фыркнула девушка, — У моего отца было много жён, но ещё больше наложниц. Он приходил к ним, если ему требовались плотские утехи, а к жёнам он в этот день почему-то не хотел идти за этим.

— Это понятно, — прошептал я, — я тоже догадывался об этом. Непонятно другое… Чем наложницы отличались от женщин с улицы?

— Ты что? — округлила глаза Дельба́р, — Наложница — это почти жена! Просто жён мой отец выкупал у их родителей и брал в жёны только девушек из очень влиятельных и состоятельных семей, а наложницей могла стать обычная хорошенькая простолюдинка! И отношение к детям, рождённым от жён и наложниц тоже разное. Дети, рождённые от жён, являются наследниками падишаха, а от наложниц — нет! Это же так просто, господин!

Я хмыкнул. Простыми мне эти отношения вовсе не казались.

— Малыш, отвлекись, пожалуйста! — раздался голос Марины.

Я развернулся в её сторону.

— Вечером наговоритесь! Я не буду сегодня забирать девочек сюда… Мне нужно сначала самой здесь осмотреться. Рудольф хочет представить нас слугам. Поднимайся!

***

Мы все вместе вышли на круглую площадь, мощённую брусчаткой. Точнее, вышли мы втроём, а Дельба́р прибежала позже. Ещё когда мы шли по залу, я пропустил её вперёд, снова увидел едва прикрытые прозрачной тканью круглые ягодицы и шепнул ей в спину:

— Слушай, Дельба́р, а перед слугами ты тоже ходишь в этих шальварах?

Девушка ойкнула, круто развернулась и бросилась бежать в ту сторону, где, как я предполагал, находятся мои апартаменты. Когда она снова присоединилась к нам во дворе и встала у меня за плечом, она тихо ответила мне на ухо:

— Нет, господин! Только ты и твои женщины вправе видеть меня в том наряде.

Я оглянулся и быстро окинул её взглядом. Сейчас на ней был какой-то белый балахон, скрывающий даже щиколотки. Я кивнул и снова повернулся к выстроенным перед нами в две шеренги мужчин и женщин. Наставник как раз объяснял всем собравшимся, кто мы такие и что вообще происходит.

— Вот ваша новая повелительница! Отныне и навеки вы принадлежите ей и её семье! Слушайтесь её так же, как были послушны мне! Кристофер, подойди сюда!

Из шеренги вышел высокий, худой мужчина лет примерно пятидесяти. Одет он был в лёгкие светлые брюки, белую рубашку с длинными рукавами и белую же жилетку, застёгнутую на все пуговицы. Он подбежал к нам, упал на колени перед Мариной и, как будто этого было мало, встал на четвереньки и осторожно потянулся губами к её босой ноге.

Марина стоически выдержала этот поцелуй! Я смотрел на неё сбоку, так она даже глазом не моргнула! Как будто каждый день ей целуют ноги.

Кристофер выпрямился, но остался стоять на коленях, склонив перед новой хозяйкой плешивую голову. Наставник негромко произнёс, обращаясь к Марине:

— Кристофер, очень опытный домоправитель, Пресветлая Королева. Он верой и правдой служил мне больше трехсот лет. Если вы решите оставить его в этой должности, в доме всегда будет порядок. Саше нужно будет периодически омолаживать его, чтобы он не потерял вкус к жизни, и ему будет довольно!

И обращаясь к старику:

— Поприветствуй молодого Посвящённого, старина! Теперь он будет о тебе заботиться!

Кристофер вновь упал на четвереньки и пополз ко мне. Я отпрыгнул назад, наступив при этом на ногу Дельба́р и испуганно закричал:

— Встаньте, пожалуйста, дяденька Кристофер! Я не могу так…

Кристофер нерешительно поднялся с четверенек, но остался стоять на коленях, со страхом глядя мне в лицо. Я всей кожей чувствовал его страх! Я шагнул к нему, протянул руку к его голове, желая погладить и как-то успокоить старого дядьку, но он перехватил руку и припал к ней губами. Я беспомощно посмотрел на Наставника:

— Чего он боится? Я просто кожей чувствую его страх…

Наставник пожал плечами и вздохнул:

— Кристофер глубоко верующий человек. Ты бы, наверно, тоже испугался, встретив живого бога…

— Где бог, где? — я завертел головой, вырывая руку из рук старика, — Вы говорите загадками, Наставник!…

Я чуть не плакал, не понимая, что происходит. На выручку мне пришла Марина. Она подошла ко мне, обняла за плечи, прижала к себе, поцеловала в лоб и так, прижимая мою голову к своей шее, тихонько сказала:

— Успокойся, Малыш! Кристофер верит в то, что ты новый Мессия! Прости ему это заблуждение! Хотя, как знать, заблуждение ли это? Я уж и сама сомневаюсь…

— А кто такой, Мессия? Я уже второй раз слышу это слово, — я обнял Марину за талию, забыв о сотне глаз в тишине наблюдающих за нами.

— Я тебе потом объясню… Не хочу на людях. — и, обращаясь к Кристоферу, негромко, — Встань, старик, и не пугай мне больше моего мальчика! Он ещё не осознал того, что он Мессия! Заботься о нём так, как заботился о своём прежнем хозяине, но не забывай, что молодые девушки на него больно падки. Как бы от этого порчи какой-нибудь не случилось! — Марина усмехнулась. — И ещё, подбери мне пару расторопных девушек, которые стали бы мне и моим дочерям горничными. Сможешь?

Кристофер откашлялся и торопливо закивал:

— Слушаюсь, Пресветлая Королева! Желает ли Ваше Величество, чтобы Их Высочества имели раздельные спальни, или они ещё малы и им было бы веселее в одной спальне на двоих? Нужны ли Их Высочествам няньки и кормилицы?

— Нет, няньки им, пожалуй, уже не нужны. Старшей дочери исполнится в этом году тринадцать, а младшая одного возраста с Малышом. Поместишь их для начала в одну спальню, а там посмотрим.

Она выпустила меня из рук и отпустила старика, велев ему распустить и остальных слуг. Повернувшись к Наставнику, она озабоченно спросила:

— Во что обходится содержать такой большой штат слуг, Рудольф? Честно говоря, не представляю, как я буду всё это финансировать…

Наставник вежливо наклонил голову, показывая, что понял вопрос и ответил:

— Я оставил Рудольфу небольшую сумму на содержание дома. Лет на пятнадцать — двадцать её должно хватить, если проводить балы с числом приглашённых в сто человек не чаще двух раз в месяц. Кроме того, я думаю, Саша уже скоро будет в состоянии содержать сотню таких дворцов. Я покажу ему все возможные источники заработка. Не ломайте голову над этим, Пресветлая Королева! Это мужское дело.

Я повернулся к Дельба́р, вспомнив, что не извинился за то, что наступил ей на ногу.

— Подари ей куклу! Мне кажется, что ей понравится… — услышал я в голове голос двойника.

Хм, хорошая идея! Я прикрыл глаза, вспомнил, как выглядит самая красивая кукла, из тех которые я видел, и захотел её. Протягивая девушке куклу, я услышал дружное «Ах!» за своей спиной. Мельком оглянувшись, я увидел с десяток устремлённых на меня глаз тех людей, которые ещё не успели разбежаться по своим делам. Посмотрев в испуганные глаза Дельба́р, я смущённо извинился:

— Извини, случайно наступил тебе на ногу! Мне никто и никогда не целовал ноги, вот я и перепугался! Точнее, не перепугался, а… Ну, мне просто неловко было. Вот, держи! Это тебе!

Девушка не глядя приняла куклу из моих рук, по-прежнему не отводя от меня испуганного взгляда.

— Что? Чего ты перепугалась? Кто тебя напугал?

Она молча помотала головой и, наконец-то, опустила глаза на куклу в своих руках. Прижав её к своей груди, она вновь подняла на меня глаза и благодарно улыбнулась:

— Спасибо, господин! Она, как живая. У нас в гареме мы с сёстрами тоже играли в куклы. Только они были сделаны не такими искусными мастерами. А где ты её взял?

Я пожал плечами:

— Не знаю… Просто захотел подарить тебе куклу и она появилась. Нравится?

— Очень! Жалко, что я уже взрослая…

Пока мы разговаривали Кристофер подвёл к Марине двух девушек. Те дружно бухнулись на колени не доходя двух метров до неё и поползли на четвереньках целовать ногу. Марина заметила, что я за ней наблюдаю и подмигнула. Мол, привыкай! Я крякнул. Не очень-то нравился мне этот обычай.

Наставник подошёл к нам с Дельба́р и обратился к девушке:

— Теперь ты понимаешь, несчастная, кому я тебя подарил?

— Понимаю, сахиб! — она склонилась в глубоком поклоне перед Наставником, поймала его руку и почтительно поцеловала.

— Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания…

Наставник отвернулся от неё и обратился ко мне:

— Я сейчас покину вас, Саша. Нужно дать Королеве отдых. Если у тебя возникнут вопросы, или ты захочешь встретиться, просто позови меня. Можешь позвать мысленно, я тебя услышу.

Он пожевал губами и улыбнулся чему-то:

Королева рассказывала мне о том маленьком инциденте, который случился у тебя с КГБ. Я мог бы помочь тебе и вмиг сделать так, чтобы там о тебе навсегда забыли, но будет лучше, если ты проделаешь это самостоятельно. Прошу тебя только об одном: прежде чем начинать действовать, расскажи мне, что ты задумал. Я человек в этих делах опытный, и мой совет тебе на первых порах не повредит. Договорились?

Он приобнял меня за плечи и доверительно сообщил:

— Отдохни пару дней здесь, осмотрись и добро пожаловать в школу. Тебе многому нужно будет научиться. Не бойся, эта школа не будет скучной. Обещаю!

Он уже хотел отвернуться от меня и попрощаться с Мариной, как вдруг я вспомнил, о чём хотел его спросить.

— Подождите, Наставник! Вы обещали рассказать, как объединять двойников!

— Объединить просто. Для этого тебе нужно только захотеть. Другой вопрос, чьё тело при этом выбрать? Представь себе, что один из них лежит в горячей ванне, а второй стоит на жутком морозе, одетый в толстую шубу, валенки и шапку. Понимаешь, что будет, если голый и распаренный двойник вдруг окажется на морозе? Или в ванне окажется тот, второй, в шубе! — он усмехнулся. — Примерно о том же самом нужно помнить, когда ты объединяешь клоны других людей. Возьми, к примеру, Королеву. Её клон ведёт осмотр пациентки, и вдруг на глазах у всех исчезает белый халат, а взамен него появляется пышное бальное платье и бриллианты. Или того хуже, королева предстанет на заседании горсовета в чём мать родила… Со мной такой конфуз пару раз случался! И всегда из-за спешки!

Мы посмеялись, и он попрощался со мной. Подойдя к Марине, которая о чём-то расспрашивала девушек, он вежливо дождался паузы в разговоре и, когда она посмотрела на него, поклонился, поцеловал ей на прощание руку и ушёл в то здание, откуда мы все втроём вышли на площадь.

Я зевнул. Почему-то я чувствовал себя усталым, хотя солнце ещё не зашло.

— Наверное, разные часовые пояса, — подсказал двойник.

Жалко, что не удосужился спросить у Наставника, сколько сейчас времени. Я оглянулся на Дельба́р.

— Слушай, Дельба́р, сколько сейчас времени?

Девушка легкомысленно пожала плечиками:

— Если господин желает, Дельба́р может спросить Кристофера. Правда я ещё плохо понимаю циферблат.

— Не нужно, я сам спрошу.

Я подошёл к Кристоферу, который тут же склонился в глубоком поклоне,

— Дядя Кристофер, а сколько сейчас времени?

Старик посмотрел куда-то поверх моей головы и почтительно сообщил:

— Пятнадцать минут восьмого, Спаситель.

— А у нас пятнадцать минут десятого! — тут же сообщил двойник.

— А чего это он тебя спасителем назвал? Кого ты там ещё успел без меня спасти?

— Не знаю… Может ему та история с Наташкой стала известна?

Ага, значит разница во времени между нами два часа! То-то я так хочу спать. Нужно будет ещё спросить Дельба́р, кто такой этот мессия. Марина забыла о том, что хотела объяснить. Мессия… Кажется это слово происходит откуда-то с востока. Дельба́р может знать.

Марина взмахом руки отослала одну из девушек, и та убежала со счастливой улыбкой на губах. Обратившись к Кристоферу, она одобрительно кивнула:

— Мне обе подходят. Ты можешь быть свободен.

Затем Марина подошла к нам с Дельба́р, заглянула мне в глаза и распорядилась:

— Отведи его спать! И забудь о том, что тебе говорили. Будешь у Малыша служанкой, горничной, подругой! Кем угодно, но не наложницей! Не вздумай соваться к нему в постель! Ты поняла меня?

Дельба́р почтительно склонилась перед ней в знак послушания…

В деревне

Насвистывая бодрый мотивчик, я быстро шагал босиком по нагретой солнцем мягкой пыли. Если пройдут дожди, то дорогу эту развезёт так, что вряд ли какая машина проехать сможет. Впрочем, следов от колёс машин я до сих пор ещё не встретил. На чём они здесь грузы перевозят? На телегах? Узкие следы тележных колёс и отпечатки лошадиных подков мне встречались, но тоже не часто.

Так, в размышлениях, я и не заметил, как дотопал от дворца до окраины деревушки, которую я увидел из сторожевой башенки. Дома в деревне удивляли разнообразием типов. Здесь можно было встретить мазанки, как их строят на Украине, рубленные избы, как принято строить в Сибири или в Подмосковье, видны были и совсем лёгкие конструкции типа досчатой платформы на сваях, стены которых были сделаны из плетёной лозы, обмазанные глиной.

Я засмотрелся на двух девчонок, в лёгких ситцевых платьишках, сидящих на добротной деревянной лавочке возле забора, за которым виднелся каменный дом. Девчушки перешёптывались, поглядывая на меня и хихикали. Я улыбнулся им и вдруг с противоположной стороны улицы до меня донёсся голос:

— Эй, ты! Чего на наших девок пялишься?

Я развернулся и в груди у меня возник холодок. Так всегда бывает перед хорошей дракой. Говорил высокий, очень загорелый парень ростом выше меня на полголовы. Он был худощавым, но сразу видно, что жилистым. Он хмуро смотрел на меня. Рядом с ним стояло ещё трое ребят различного возраста. Один был примерно одних лет со мной, ещё один выглядел помладше и последний, тоже крепкий пацан, был явно старше и крупнее меня.

Я развернулся в сторону этой четвёрки и плюнул себе под ноги:

— Тебя забыл спросить! Куда хочу, туда и смотрю!

— А по тыкве давно не получал? — парень явно задирался.

— Да уж давненько! Если у тебя пара лишних зубов имеется, можешь попробовать, я ничего не имею против!

Парень посмотрел на своих друзей, и они все дружно перешли дорогу, остановившись в паре метров от меня. Непосредственной опасности я не чувствовал, поэтому стоял расслабленно, выставив левую ногу вперёд и поплёвывая себе под ноги.

И тут у меня в голове раздался азартный голос моего двойника:

— А давай, я сейчас у тебя появлюсь? Мы им вдвоём точно наваляем! У меня как раз время свободное есть! Только шубу и валенки скину…

— Не, не надо! Меня здесь местные и так чёрт знает за кого держат, а если ещё ты из воздуха появишься, то они вообще охренеют! Пожалей психику аборигенов. А ты где сейчас?

Я переключился на его зрение и напрасно это сделал, потому что тут же получил хороший удар в левый глаз! Отскочив на шаг назад, я зашипел от боли.

— Не лезь, когда не просят! — по-моему я произнёс это вслух.

Шутки кончились! Оскорбление нанесено и оно может быть смыто только кровью! Я мгновенно сориентировался. Тот пацан, что задирал меня, стоял в полутора метрах. Руки его были согнуты в локтях, кулаки сжаты так крепко, что костяшки побелели. По-прежнему хмуро он внимательно наблюдал за мною.

Остальные трое оставались на своих местах и, похоже, пока не собирались вмешиваться. Это хорошо! Ими мы займёмся чуть позже, — пролетело в моей голове, когда я сделал обманное движение влево. Голова моего противника медленно развернулась, отслеживая мою новую позицию, и я резко скакнул вправо. Не дожидаясь, когда он начнёт поворачиваться в мою сторону, я с разворота вполсилы саданул ему пяткой в грудь, метя точно в середину грудины.

Хороший удар получился! Это был не тот удар, которым я переломил позвоночник Бандере, но я и не хотел причинять этому пацану слишком уж большой урон. Мне было достаточно посадить его на жопу, и я этого добился. Добивать не стал, хотя для этого были все возможности. Во-первых, его друзья вели себя совершенно не агрессивно, а во-вторых, я был отмщён!

Парень, сидя на земле, потёр место удара ладонью и обиженно завопил:

— Ты чего ногами дерёшься? Это не по правилам!

— Ну извини! Я не местный! — ухмыльнулся я, расслабляясь, — Я ваших правил не знаю. Мы в городе именно так дерёмся.

Он поднялся на ноги и с уважением посмотрел на меня, всё ещё потирая грудь,

— Так ты, выходит, из города?

Я кивнул.

— А я сразу догадался! Штаны пижонистые, рубашечка чистенькая… В гости к кому-нибудь приехал?

Я пожал плечами,

— Ну можно сказать и так. А ты местный?

— Да, здешний. Меня Пауль зовут. Можно Пашка. А тебя как?

— Сашка, — я протянул ему руку, — Мир?

— Мир! — он пожал протянутую руку.

Тут до нас донёсся звонкий голосок одной из девчонок,

— У него штаны порвались! И рубашка тоже!

Я опустил голову вниз и чуть не выматерился! Так и есть! Правая штанина, начиная от паха и до щегольского манжета над коленкой лопнула по всему шву и из прорехи выглядывали трусы! Я пощупал рубаху под мышкой. И здесь лопнуло! Ну что за материал такой нежный? — расстроился я.

Обе девчушки подбежали к нам. Та что кричала предложила мне,

— Снимай, я мамке отдам! Она зашьёт и будут снова, как новенькие!

Пашка кивнул на девочек подбородком,

— Мои сеструхи. Младшую Машкой звать, а старшую Ленкой. Вообще-то она Эльвира, но мы её Ленкой кличем.

— Здорово! У тебя целых две сестры?

Пашка кивнул,

— А чего здесь хорошего?

— Не знаю… Всегда мечтал о младшей сестре…

— Ну да, ты бы пожил с ними, они бы из твоей башки эти глупые мысли сразу выбили!

Впрочем, сказано это было не сердито. Скорее, по обязанности. Чтобы сёстры не расслаблялись.

— Ты, правда, снимай рубашку и штаны. Мамка действительно хорошо шьёт.

Я подумал и решился. Торопливо стянув повреждённые вещи, я сунул их в руки Маши и она, сверкая ножками, умчалась. Пашка посмотрел ей вслед и сказал,

— Слушай, Сашок, мы тут с пацанами на пляж собирались, мяч погонять. Ты с нами?

Я кивнул:

— Пошли. Мне сегодня всё равно делать нечего.

— Давай только Машку дождёмся? Она рёв поднимет, если мы без неё уйдём.

Пока мы ждали, я познакомился с остальными тремя мальчишками. Все они были из этой деревни и не очень разговорчивы. Маша вылетела из дома пулей. Растрёпанная, с горящими глазёнками она подлетела к нам и, задыхаясь, протараторила:

— Мамка сказала, что ей для этого часа два потребуется! Ей ещё в доме прибраться нужно. Чуть меня не оставила помогать! Еле вырвалась! Ну что, пошли? — она с опаской оглянулась на окна дома.

Я усмехнулся. Чем-то она напоминала мне Надюшку, когда та была ещё совсем маленькой.

На пляже

Игра в мяч была такой же бестолковой, как и игра в хоккей, в который мы с пацанами играли у нас во дворе. Много криков, много азарта, много столкновений и падений. Я даже порадовался, что на мне нету моих штанов и рубашки. При такой игре от них в один момент остались бы одни ленточки. Мяч тоже был не настоящий. Туго скрученный узел из каких-то тряпок, перехваченный крест-накрест верёвками.

Закончилась игра быстро. Солнце палило немилосердно, и мы все быстро вспотели и покрылись грязью. Пашка первым предложил искупаться и, скинув портки, бросился в море. Трусов на нём не было. Следом за ним скинули штаны и трое его друзей. Так же, голышом, с радостными воплями они бросились в воду.

Я оглянулся на девочек, которые не принимали участия в игре, а сидели в сторонке, прислонившись спинами к перевёрнутой вверх килем, вросшей бортами в песок рыбацкой лодке. Ребята что, не обращают внимания на девочек?

— Сашок, давай к нам! — донёсся крик Пашки.

Я подошёл к воде, но он тут же заорал:

— Порты скидывай! Намокнут! Как домой возвращаться будешь?

Я нерешительно оглянулся на девочек, которые поглядывали в мою сторону и о чём-то тихо переговаривались.

— Не обращай на них внимание! Они тоже голышом купаться будут, когда в воду полезут. Мы здесь все так купаемся. Ленка! Машка! Отвернитесь! Сашок стесняется!

Девочки послушно отвернулись, и я смог раздеться.

***

Во дворец я возвращался обескураженным и даже напуганным. Впрочем, по порядку. Моя учительница литературы и русского неоднократно упрекала меня, что в своих сочинениях я часто отвлекаюсь и перепрыгиваю с темы на тему. От этого, мол, читатать становится очень трудно.

Во-первых, я не удержался и продемонстрировал ребятам свой неплохой спортивный кроль. Проплыл торпедой мимо них и остановился лишь метрах в двухстах от берега. Естественно, такой стиль они ещё ни разу в жизни не видели. Все они за исключением Машки, которая с сестрой присоединилась к нам в воде, когда началась игра в мяч и с нами стали играть дельфины, плавали по-собачьи. Машка где-то подсмотрела стиль, чем-то напоминающий русские саженки. Самая младшая, а плавает лучше других.

Во-вторых, дельфины! Эта группка из пяти животных, похоже, почувствовала моё появление и подплыла совсем близко. Ребят это очень заинтересовало — они ещё не видели дельфинов с такого расстояния. К слову сказать, к дельфинам на этом острове отношение точно такое же, как к обычным рыбам. Местные рыбаки не видят в них что-то особенное и, если они попадают к ним в сети, то охотно продают их мясо на рынках. Дельфины понимают это и сторонятся людей.

Самое глупое, что я сделал, после чего и состоялся тот встревоживший меня разговор, — это то, что я захотел, чтобы эти дельфины тоже говорили со мной на моём языке, как и дельфины с острова с водопадом. Вот после этого Лена и спросила меня:

— Мальчик, ты кто?

Я обернулся и увидел её удивлённо распахнутые глаза и пожал плечами:

— Я Сашка. Забыла?

— Нет, помню… Почему тебя дельфины слушаются? Почему они вдруг заговорили? Никто и никогда не слышал, чтобы дельфины разговаривали. Кто ты?

— Не знаю, почему слушаются… Меня многие звери слушаются. А почему ты спрашиваешь? Сейчас, подожди…

Я через плечо оглянулся назад, в море, туда, куда самочка дельфина по прозвищу Голубая Луна повезла на своей спине маленькую Машу. Они отплыли довольно далеко от берега, и я встревожился. Для начала попытался привлечь к себе внимание громким свистом и даже помахал им рукой. Кричать смысла не было — очень уж далеко они были. Голубая Луна не услышала свист. Вместо неё высунули из воды головы два других дельфина. Я подозвал ближнего:

— Эй, догони Голубую Луну и скажи ей, пусть возвращается!

Дельфин пискнул:

— Можно, я лучше позову её, хозяин? Она услышит, если я позову.

Я с сомнением кивнул:

— Ну попробуй… Но если не услышит, догони её!

Дельфин нырнул под воду и кожу бёдер и живота обжёг резкий крик. Ушами я его не услышал. Никто из ребят не услышал, но поведение Голубой Луны тут же изменилось. Она поменяла направление и теперь плыла в нашу сторону.

Через пару минут самочка дельфина с девочкой на спине были уже недалеко от нас. Мордашка Машеньки сияла счастливой улыбкой. Она уже настолько хорошо освоилась, что не лежала, уцепившись за плавник, как вначале, а гордо восседала, цепляясь за самочку ногами и руками. Я улыбнулся на её улыбку:

— Ты похожа на русалочку! — крикнул я ей.

Она счастливо рассмеялась, но в этот момент Голубая Луна ушла глубоко под воду, утащив за собой не успевшую отцепиться девчушку. Через секунду та пробкой вылетела на поверхность, кашляя и отплёвываясь, и замолотила по воде руками. В том месте вода была ей под подбородок, и я поспешил ей на помощь. Протянул ей руки и Машенька уцепилась за них.

Я подтянул её к себе и девочка не раздумывая обхватила мою шею руками, а талию ногами. Пришлось подхватить её руками под попу. Заметив, что на нас смотрят, я шепнул ей на ухо:

— Машенька, ты лучше перелезь ко мне на спину. Ты девочка, а я мальчик, и мы оба раздеты…

Девчушка согласно кивнула и отцепилась. Я думал, что она просто встанет ногами на дно, но ей действительно захотелось покататься на моей спине. Подплыв сзади, она обхватила мою шею руками и прижалась мокрой щекой к моей щеке.

Голубая Луна всё это время кругами плавала вокруг нас. Она ждёт похвалы, — догадался я. Я махнул ей рукой и она подплыла совсем близко, касаясь моего живота боковым плавником. Я обнял её голову и сказал:

— Хорошая девочка! Умная девочка! Я тебя люблю!

Наклонившись, я чмокнул самочку прямо в её лобастую голову. И тут случилась вторая неожиданность. Голубая Луна вывернулась у меня из-под руки, описала под водой круг и вдруг бросилась на меня. В последний момент, она резко изменила направление, толкнув меня своим животом. Толчок был таким сильным, что я, с Машенькой за спиной, упал и с головой погрузился под воду.

Ещё под водой я услышал, как все мальчишки расхохотались. Теперь кашлять и отплёвываться пришлось нам обоим. Мы с девочкой стояли, протирали глаза и кашляли, а Голубая Луна показала всем новый фокус. Она вынырнула торпедой из воды и взлетела в воздух на пять метров высоту. Такого высокого прыжка я у дельфинов ещё не видел. Пашка в полном восторге свистнул, а кто-то из ребят крикнул мне:

— Гляди, как она радуется, что ты теперь её жених! Когда кольцо невесте дарить будешь?

Теперь рассмеялись и мы. Машутка снова оседлала меня и её смех серебряными колокольчиками звенел прямо в моём правом ухе. Я подхватил её под коленки и встряхнул, усаживая её поудобнее. Её сестра, всё ещё улыбаясь, снова спросила меня:

— Так всё же, кто ты? Маме подруга вчера рассказывала, что в Доме появилась новая хозяйка. Она её видела. А рядом с ней стоял какой-то мальчик. Худенький, темноволосый. Как раз такой, как ты. И ещё она говорила, что этот мальчик одной девушке рядом с собой куклу подарил. Взял из воздуха и подарил! Точно так же, как ты. Вытащил шар прямо из воздуха и отдал его Пашке. Так может этот мальчик ты и есть?

Я покраснел и снова встряхнул МАшку, которая молча сопела мне в ухо, внимательно слушая наш разговор.

— Ну даже если это и так, что это меняет? Чего ты прицепилась?

Я развернулся в сторону группы мальчишек, которые тоже прекратили игру и стояли в паре метров от нас, безмолвно принимая участие в беседе.

— Я не цеплялась к тебе, — сказала мне в спину Лена, — Просто, если это правда, то ты Спаситель. Так домоправитель считает.

Опять этот Спаситель! Чего они ко мне прицепились? Какой я им Спаситель?

Я затравленно посмотрел в напряжённые лица и побрёл к берегу, потом опомнился и выпустил Машкины коленки. Девочка соскользнула в воду у меня за спиной, и я пошёл быстрее. Выбравшись на берег, я вспомнил, где оставил свои трусы и, прыгая на одной ноге с трудом натянул их на мокрые бёдра. Все взрослые ребята молча провожали меня взглядами. Пляжный шар отогнало ветерком далеко в море и возле него мелькают блестящие спинки дельфинов, а Машенька тоже выходит из воды, прикрыв ладошкой низ живота.

Куда теперь? Снова идти через всю деревню, а потом по пыльной дороге мне что-то не хотелось. Я развернулся в сторону дворца и пошёл по пляжу. Я испугался того, что произошло. Значит ли это, что мне теперь навсегда закрыта дорога в любую компанию сверстников? Но я к этому не готов! Я ещё не вырос достаточно, чтобы мне не нужны были друзья!

— Мальчик! Подожди! — догнал меня звонкий голосок.

Я обернулся. Машенька, на бегу поправляя прилипающее к телу платьице бежала за мной. Я улыбнулся. Получается, что мне теперь суждено общаться и дружить только с такими вот маленькими детьми? С детьми, которые ещё не понимают ничего?

— Подожди! — запыхаясь проговорила девчушка, подбегая ко мне, — Ты, что ли, забыл, что твои штаны и рубашку у нас дома? Пошли, я покажу дорогу!

Она решительно ухватилась за мою руку и поволокла меня в противоположную сторону — туда, где начиналась тропинка, ведущая наверх, к деревне. Она так и тащила меня за руку наверх, сверкая крепкими голыми ножками, выглядывающими из-под чересчур короткого платьица.

Приведя к своему дому, девочка оставила меня за забором у калитки и вприпрыжку бросилась в дом. Назад она вышла в сопровождении женщины лет сорока. Видно было, что это очень добрая женщина. В руках у неё была моя одежда. Женщина внимательно прислушивалась к щебету дочери, которая никак не могла успокоиться.

— …она со мной разговаривала, представляешь?! Я сидела у неё на спине, она катала меня по морю и разговаривала со мной! Она и про тебя спрашивала, мамочка, и про папу! Знаешь, что она мне сказала?

— Что, егоза? — недоверчиво улыбаясь спросила мать.

— Она сказала, что я очень хорошо плаваю! Вот! А ты не верила!

Они подошли к калитке и женщина с упрёком спросила дочь:

— Что же ты гостя за забором оставила? Проходи, мальчик… — она открыла калитку, впуская меня.

Я вежливо поздоровался.

— Вот твоя одежда, — она вручила мне моё барахло, и я тут же принялся одеваться.

— Эй, подожди! — она взялась руками за мои виски, подняла мою голову и присмотрелась, — Это кто же тебе такой фонарь посадил?

— Это Пашка, мамочка! За то, что он на нас с Ленкой смотрел и улыбался!

Я вспомнил о фингале и потрогал его пальцами. Больно!

— Всё нормально! Подрались, помирились! Подумаешь, большое дело! Я бы тоже постарался в глаз засветить тому, кто на моих девочек позарится!

— У тебя сёстры есть? — спросила мать Машеньки.

Я помотал головой:

— Нет, к сожалению нету. Я с двумя девочками дружу. Они тоже сёстры.

— А ты, мальчик, чей будешь? Что-то я не припомню, чтобы встречала тебя.

— Он из Дома, мамочка! — девочка мотнула головой в сторону дворца.

Я крякнул. Объяснений, видимо, избежать не удастся. Нельзя было просто промолчать. Эта женщина была так добра, что взяла на себя труд починить мою одежду. Это было бы просто невежливо.

— Да, оттуда. Решил вот прогуляться. Спасибо вам за одежду!

— Да не за что… Не рви больше, а то мамка отшлёпает. А ты чей сынок? Я кое-кого из Дома знаю…

— Ленка говорит, что он Спаситель, мамочка! — снова встряла несносная девчонка, — Мам, не знаешь, почему она так говорит? Кого он спас? Кого ты спас, Сашок? — повернулась она ко мне.

— Месяц назад спас свою подругу от двух бандитов. Три года назад спас одного щенка. Его хотели утопить, а я упросил отдать его мне. Но меня мама с ним в дом не пустила. Пришлось целый год держать его на чердаке, пока он не подрос. Мы с друзьями ему целый год еду на чердак таскали. А больше никого…

— Ты сын королевы, мальчик? — женщина побледнела.

— Какой я ей сын? Я с её дочерьми дружу! У меня другая мама. Я обычный мальчик! Обычный, понимаете?

— Ну да, обычный! — фыркнула Маша, — А кто тогда дельфинов научил разговаривать? Я, что ли?

Что мне оставалось делать? Что отвечать? Я кивнул матери Маши:

— Пойду, пожалуй… Спасибо вам ещё раз, добрая женщина! Я найду, чем отблагодарить вас.

Открыв калитку, я выскочил на улицу и припустил по дороге. Нет, всё! Хватит с меня на сегодня!

Возвращение во дворец

Первый, кого я встретил, проходя по аллее парка, был Кристофер. Он издалека заметил меня и побежал мне навстречу. Подбежав, он в пояс поклонился и засыпал меня вопросами:

— Её Величество потеряла вас, Спаситель! Где вы были? Пойдёмте скорее! Королева гневается! Что с вашим лицом? На вас напали?

Я солидно ответил:

— Был в ближней деревне. Сначала подрался с одним пацаном, а потом мы с ним помирились. Затем пошёл с ребятами на пляж. Там мы играли в мяч. Потом все вместе купались. А на фингал не обращайте внимания, дядя Кристофер! Я ему тоже врезал будь здоров! Так что мы в расчёте!

Он шагал такими широкими шагами, что мне приходилось бежать. Ещё бы! Он дядька высокий. Моя макушка ему едва до плеча доставала. Я ухватился за его руку и тут же попросил:

— И перестаньте называть меня Спасителем! Называйте меня Саша или Сашка! Сашка мне даже больше нравится! Меня так все называют кроме мамы и учителей. А королева, та вообще меня Малышом зовёт. С того дня, как мы с мамой с ними познакомились. А что, я не против! Мне даже нравится. Но я только ей разрешаю меня так называть. Ей и ещё одной моей знакомой. Дядя Кристофер, а у вас нету какой-нибудь мази, чтобы синяк замазать? Если королева увидит, она расстроится…

Кристофер остановился и склонился над моим лицом. Рассмотрев фингал он покачал головой:

— Нет, Саша, не получится…Синяка-то ещё нет, но место удара сильно припухло. Как ни замазывай, всё равно не скроешь.

Он выпрямился и огорчённо вздохнул:

— Ладно, пойдём! Всё равно отвечать придётся.

— Да ладно вам! Вы-то здесь причём? Я свободный мальчик. Куда хочу, туда иду! Что, я целый день должен рядом сидеть и слушать их разговоры с портнихой? Нет уж, спасибочки! — это я так себя успокаивал…

Свободный мальчик стоял, опустив голову, чтобы попытаться скрыть фингал, и покорно слушал, а Марина бушевала. Наконец, не выдержав напора, я подошёл к ней и молча взял за руку. После этого её запала хватило ещё только на одну минуту… Вот теперь она заметила мой фингал. Ясное дело, переполошилась, и мне пришлось терпеливо, как маленькой, пересказывать ей, как я этот фингал заработал и какой ущерб был при этом нанесён противной стороне.

— Так что у нас боевая ничья! — закончил я бодро.

Мы с Кристофером получили прощение, и я был отпущен. Оказывается, время обеда уже давно прошло. Кристофер пошёл на кухню, заказать для меня что-нибудь поесть, а я отправился к себе.

Настя Преображенская

Она поймала нас с Надюшкой в школьном дворе. Занятия только что закончились, и мы с моей подружкой были голодны, как звери.

— Саша… — окликнула она меня, — Саша, подожди!…

Я не сразу её узнал. Прошло уже почти три месяца с тех пор, как Светка Сидорова привела её ко мне в больничную палату, где я лежал с воспалением лёгких. Настя тоже лежала в педиатрии, в одной палате со Светкой. Я тогда пытался лечить придатки Насти. Я ли ей помог, или же обычная терапия антибиотиками — не очень понятно, но она полагала, что я.

— Привет!… Тебя ведь, кажется, Настей зовут? — спросил я на всякий случай.

Она кивнула, коротко взглянула на Надюшку, нетерпеливо переминающуюся рядом со мной, и снова подняла глаза на меня. Они у неё были испуганными. Я насторожился.

— Что-то случилось?

Настя кивнула:

— Саш…. а у меня папа умирает… — пожаловалась она. Её лицо задрожало и скривилось. — Ему очень больно… Помоги ему, пожалуйста… Я знаю, ты можешь. Ты ведь тогда меня вылечил… Если не сможешь, то сделай хотя бы так, чтобы ему не было так больно…

Из её глаз градом катились слёзы, но она их, кажется, не замечала. Настя с такой надеждой смотрела на меня, что я не выдержал. Взглянув на Надюшку, я вздохнул:

— Беги домой. Посмотрю, что с ним и назад…

Надюшка уцепилась за рукав моей шубы.

— Ну уж нет, я с тобой! — и, обращаясь к Насте. — А откуда ты Сашку знаешь? Не реви!…

— Не буду… — кивнула она. — Я уже почти что успокоилась.

Настя достала из кармана мятый носовой платок. Вытерев глаза и высморкавшись, она пояснила:

— Мы с ним вместе в больнице лежали… Ну, то есть не вместе, конечно… Он меня вылечил. Может и папе моему сможет помочь, как ты думаешь?

Надюшка взяла управление в свои руки. Ох и любит же она это дело — брать управление в свои руки! Меня как будто не существует!

— Ты где живёшь?

— В "фестивальном" доме^[3]. А как тебя звать?

Я вмешался, пока обо мне совсем не забыли.

— Её звать Надя. Она моя самая близкая подруга. Понятно?

Настя снова кивнула. Оказывается, мы уже шли в сторону гастронома… По дороге Настя рассказала нам, что у отца неоперабельный рак, и врачи отмерили ему один месяц жизни. С тех пор уже прошло две недели. Отцу колют морфий, так что он практически всё время спит. Уколы делает приходящая медсестра. Вряд ли он чувствует какую-либо боль, но я не стал говорить Насте об этом. Это можно сделать и позже.

Кроме того мы узнали, что дома кроме отца и матери никого больше нет. Настя — единственный ребёнок в семье. Надюшка пустилась в расспросы, пытаясь отвлечь её, а я на ходу обдумывал, что тут можно предпринять. Мне пришло в голову, что метод, применённый моим двойником на острове, когда он занимался управляющим дворца Кристофером, можно попробовать немного модифицировать^[4].

Пастушок в тот раз заглянул в далёкое прошлое, нашёл там молодого Кристофера, сделал из его тела Голема и переселил в него душу старика, кем в тот момент был Кристофер. Израненное и избитое тело было при этом уничтожено на глазах у многочисленных свидетелей. Поскольку уничтожение тела и создание молодого Голема произошло практически одномоментно, никто из свидетелей ничего не понял. Для всех Кристофер просто внезапно резко помолодел.

А сейчас мне придётся поступить по-другому. Мне нужно было совершенно здоровое тело. Желательно того же возраста, что и возраст отца Насти. Можно создать Голема из него же самого, но в детском возрасте, запустить процесс ускоренного развития организма, а когда Голем достигнет теперешнего возраста, переселить в него его взрослую душу. Больное тело после всего этого можно будет уничтожить, а Голема вызвать в наш мир. В конечном итоге мы получаем именно то, что нужно. Ладно, попробуем. Хуже всё равно не будет.

Мать Насти, тётя Зина, встретила нас в прихожей. Она как раз провожала медсестру, которая приходила ставить очередной укол. Медсестра осуждающе посмотрела на нас троих, вздохнула и покачала головой. Мол, в доме умирающий, а дочка друзей к себе в гости приглашает. Она ничего не сказала, но и не ответила на наше приветствие.

Тётя Зина тоже ничего не сказала и сразу ушла на кухню. В глазах этой тридцатипятилетней женщины, казалось, навек поселилась усталость и отрешённость. Раздевшись, мы втроём прошли в спальню, где на отдельной кровати лежал укрытый одеялом спящий старик.

— Сколько твоему папе лет? — удивился я.

— Тридцать семь… — ответила Настя и всхлипнула.

— Понятно… — протянул я, соображая, с чего начать.

— Значит, так! Нужно будет чистое нижнее бельё, чистое постельное бельё, и мне должен будет помочь кто-нибудь из взрослых. Твоя мама сможет? Она что-то выглядит усталой…

— Поможет! И я помогу!

Я покачал головой:

— Нет, ни тебя, ни Надюшки здесь не будет. Я уже придумал, как его вылечить, но он при этом окажется голым! Вам нельзя на это смотреть. Веди сюда маму!

Настя кивнула и бегом выбежала из спальни. Надюшка удивлённо уставилась на меня:

— Ты что, шутишь?

— Не, не шучу. Действительно, уже придумал. Это даже хорошо, что он сейчас под воздействием морфия…

В этот момент Настя привела за руку мать, и мы умолкли. Не давая матери Насти возможности задавать вопросы, я пошёл в атаку:

— Тётя Зина, мне будет нужна ваша помощь. Мужа вашего я спасу. Прямо сейчас! Пообещайте только, что никто не узнает о моём участии в этом деле.

Она устало уставилась на меня. Поморщившись, уронила:

— Что за глупые шутки, мальчик? Нужно же иметь хоть капельку сострадания…

Настя кинулась ей на шею:

— Мамочка, верь ему! Сашка правда поможет! Он не простой мальчик, ты не думай! Если он сказал, что поможет, значит так оно и будет! Ну, пожалуйста, поверь ему! Он в одиночку двух бандитов одолел! Он меня вылечил, когда я в больнице лежала! Он и папе поможет!

Мать обняла дочь, закрыла глаза и прижалась щекой к её макушке. Они постояли так некоторое время, а я подумал, что будет неплохо снять у женщины эту накопившуюся за последние недели усталость. Она будет мне нужна бодрой. Подняв уровень энергии у неё до светло-жёлтого, я дождался, когда тётя Зина откроет глаза и посмотрит на меня.

— Тётя Зина, мы с Надюшкой только что с уроков и здорово проголодались. Вы решайтесь поскорее, а то нам с ней домой нужно… Без вашей помощи я всё равно не справлюсь, поэтому, если вы против, мы тогда пойдём…

Она встрепенулась, посмотрела на дочь, потом коротко взглянула на Надюшку и, наконец, снова перевела взгляд на меня. Пожав плечами она сказала:

— Ладно, давай… Мы уже всё перепробовали. Давай и это попробуем. Что я должна делать?

Я помотал головой:

— Пока не пообещаете, что будете молчать, я ничего делать не стану. Давайте, обещайте!

Тётя Зина повела плечами, высвобождаясь из объятий дочери, и когда та отошла в сторону, шагнула ко мне. Она положила руку мне на плечо, наклонившись, пристально посмотрела мне в глаза и в её собственных глазах затлела искорка надежды.

— Клянусь! Никто не узнает о тебе и о том, что я сейчас увижу! Не обмани мою надежду, мальчик… Она последняя…

— Не обману. Приготовьте чистое нательное бельё для него. — я мотнул головой в сторону кровати, — Захватите также чистое постельное бельё. И в первую очередь, проветрите, пожалуйста, комнату. Очень уж тут воздух тяжёлый…

Тётя Зина согласно кивнула, кинулась к окну, распахнула форточку и быстро ушла в соседнюю комнату. Там громко стукнула дверца шкафа, и она вновь появилась в спальне, держа в руках требуемое. Я продолжил инструктаж:

— Ваша задача будет удержать его. У него сейчас мозг затуманен морфием, поэтому, когда он придёт в себя, его может в первые секунды сильно шатать. Девочки сейчас уйдут из спальни, потому что когда он появится, он будет раздетым. Вашей задачей будет довести его до стула и усадить. Я придержу его, чтобы он не свалился со стула, а вы в это время перестелите постель. Он будет абсолютно здоров, но ему, наверно, нужно будет часок полежать, чтобы прийти в себя. Кстати, как давно ему колют морфий?

— Завтра будет три недели… Как это, появится? Что ты имеешь ввиду?

Я посмотрел на девочек:

— Всё! Уходите! Подождите в другой комнате. Я скоро выйду…

Надюшка надулась, развернувшись на выход, и я сказал ей в спину:

— Надь, я тебе потом всё расскажу. Не обижайся! Сейчас не до этого.

Мать закрыла за девочками дверь спальни и в ожидании уставилась на меня. Я подошёл, взял её за руку и подвёл к тому месту возле стула, где по моим расчётам должен был возникнуть Голем.

— Стойте здесь, не задавайте вопросов и ждите. Когда всё будет готово, он появится прямо перед вами. Подхватите его под мышки или обнимите его. Не дайте ему упасть. Ему будет нужно некоторое время, чтобы прийти в себя! Не задавайте вопросов! Я всё равно не буду отвечать! — быстро добавил я, увидев, как открывается её рот.

Женщина кивнула и закрыла рот, а я зажмурился, пытаясь сосредоточиться. Голема я вырастил быстро. Вряд ли прошло пять минут. Из здорового ребёнка, которым когда-то был отец Насти, получился крепкий мужчина. В отличие от оригинала, у него не было теперешнего здоровенного живота. Нужно будет предупредить об этом. Я открыл глаза:

— Тёть Зина, совсем забыл сказать… Когда он появится, у него не будет такого большого живота. Это ничего?

Женщина насмешливо фыркнула:

— Смеёшься? Живот дело наживное. Без него мы как-нибудь проживём…

— Хорошо. Тогда я готов… Как вы? Готовы?

Видимо, процесс подготовки и мои слова сильно возбудили и напугали её, но я больше не мог отвлекаться. Подойдя к кровати, я откинул одеяло к ногам лежащего в мятой пижаме мужчины, зажмурился, создал Голем рядом с тётей Зиной, тут же переместил душу оригинала в него и уничтожил лежащее на кровати тело. Тётя Зина вскрикнула. Я резко обернулся, готовясь прийти ей на помощь, но оказалось, что она уже крепко держит мужа в объятьях. Он открыл глаза и помотал головой.

Как я и полагал, в течение нескольких секунд он не мог сфокусировать взгляд ни на чём.

— Всё, тётя Зина! Усадите его на стул и помогите ему одеться.

Сказав это, я снизил уровень страха у женщины до нуля.

— Пойдём, Серёженька… Давай-ка, я тебе помогу…

Мужчина повёл плечами:

— Я сам, Зинуль! Отпусти! Ты лучше скажи, что это было?

Он опустил голову вниз, оглядел себя и прикрыл пах руками.

— Почему я голый? Слушай, чего это так холодно?… Где мои трусы?

Он уставился на меня:

— Кто это, Зин?

— Сейчас, Серёженька, сейчас…. - тётя Зина всхлипнула, помогая ему сесть на стул.

— Я к Насте в гости пришёл, дядя Серёжа. — объяснил я своё присутствие, — Меня Сашкой звать.

— А чего ты здесь, в спальне, делаешь? — подозрительно спросил он, быстро просовывая ноги в штанины пижамных брюк.

— Тётя Зина позвала. — легко соврал я, — Сказала, что вы с постели поднялись, и вас сильно шатает. Боялась, что вы упадёте.

— Так я пойду, тётя Зина? — обратился я к плачущей от радости женщине.

Она помотала головой и обратилась к мужу, которому помогала надевать верхнюю часть пижамы:

— Подожди, Саша… У тебя ничего не болит, Серёженька?

Дядька отвёл взгляд от меня, прислушался к себе и энергично помотал головой:

— Ничего! Как будто я и не болею! Голова немножко кружится…

Я вмешался:

— А я сразу сказал, что вы абсолютно здоровы! Как Настя меня сюда привела, и я вас увидел, так сразу и сказал. Я ещё удивился, зачем здоровому человеку морфий колют? У меня мама врач… — значительно добавил я.

— Ты что, Настюхин друг? — спросил он, расправляя воротник пижамы и самостоятельно вставая на ноги.

— Не, так… Просто знакомый. Мы с ней в декабре в больнице лежали. Там и познакомились. А сегодня случайно встретились, и она пригласила меня и мою подругу в гости. Вы, дядя Серёжа, совершенно здоровы! Не разрешайте себе морфий колоть, а то привыкнете. Я слышал, к морфию привыкают и потом без него уже жить не могут… Тётя Зина, так мы пойдём? Нас мамы уже наверно потеряли…

— Подожди, Сашенька! Я хоть провожу тебя.

Она обернулась к мужу, заглянула к нему в глаза и неуверенно спросила:

— Может полежишь, Серёжка?

Он снова помотал головой:

— Хватит! Належался уже! Я ведь действительно думал, что вот-вот сдохну! Пойдём, посмотрим что это за новые друзья у Настюхи появились. Ой, как есть хочется!…

Мужик широко улыбнулся, обнял жену за плечи и повёл её к двери. Она уткнулась лицом ему в грудь и так и шла боком, ничего не видя перед собой. Я спиной выдавил дверь и вывалился из спальни, чтобы не стоять у них на дороге.

На диване у противоположной стенки рядышком сидели девочки и со страхом смотрели на меня. Я подмигнул им и украдкой показал большой палец, мол, всё в порядке.

Настя вскочила с дивана и, когда в дверях показался её отец в обнимку с матерью, взвизгнула от счастья. Она кинулась к родителям, а я показал Надюшке глазами, что нам нужно смываться. 

Встреча с семьёй Насти

Во второй раз они подловили нас с Надюшкой ровно через неделю. Они — потому что в школьном дворе нашего появления ожидала вся их небольшая семья: отец Насти, мать и она сама. Мы непроизвольно замедлили шаг и Надюшка на всякий случай ухватилась за мою руку. Вот интересно, в десятом классе она точно так же будет хвататься за мою руку в случае опасности?

Настя сама кинулась к нам навстречу. Не стесняясь никого, в том числе и моих одноклассников, быстро покидающих опостылевший за день храм науки, она кинулась ко мне на шею, и мы с ней чуть не упали на местами ещё покрытый корочками льда асфальт.

Надюшка тревожно озиралась по сторонам. Видимо в её голову пришла та же мысль, что и мне: завтра будут разговоры в классе и неудобные вопросы. Я вцепился в руки Насти, пытаясь оторвать их от своей шеи и быстро говорил:

— Насть, пусти… Ну чего вцепилась?… Люди же смотрят… Мне же завтра проходу не дадут…

Родители Насти подошли к нам. Надюшка заметила, что моя пижонская кепочка свалилась с головы, когда Настя кинулась на меня, подобрала её с асфальта и стояла рядом, не решаясь надеть её мне на голову. Наконец, Настя отпустила меня, но не отошла далеко. Она поймала мою руку, сжала в своих руках и стояла, глядя мне прямо в лицо. Её собственные глаза были мокрыми.

— Ну, что случилось? — хмуро буркнул я ей, потом опомнился и поздоровался с родителями.

— Здрасьте! Что это с ней?

Взял слово папа Насти:

— Уж больно ты, брат, удивил и обрадовал её! И не только её. Мы пришли всей семьёй спасибо тебе сказать!

Я покраснел и взглянул на Надюшку. Выручай, мол…

— А за что вы его благодарите? — наивно похлопала глазками она.

— За моё спасение! За что же ещё?

Я бросил сердитый взгляд на тётю Зину, вырвал свою руку из Настиных рук и бросил им:

— Терпеть не могу болтунов и людей, которые не умеют держать слово! Знать вас больше не желаю!…

Развернувшись, я выхватил свою кепку из рук Надюшки, натянул её на макушку и скомандовал:

— Пошли отсюда! Ну их совсем!

Надюшка тоже сердито глянула на всю троицу, ухватила меня за руку и мы быстро пошли прочь. Нас догнал крик Настиного отца:

— Саша, ты всё неправильно понял! Подожди! Давай, я объясню!

В школьном дворе было оживлённо, и на его крик начали оборачиваться. Я остановился, как вкопанный. Он что, собирается орать на всю улицу? Чертыхнувшись, развернулся и Надюшка послушно развернулась вместе со мной. Мы снова подошли к родителям Насти.

— Вы можете не кричать? — спросил я, — На нас оглядываются. Завтра вся школа будет об этом говорить.

Отец Насти шагнул вперёд и положил руку мне на плечо:

— Саша, ты всё неправильно понял! — совсем тихо сказал он, — Жена мне ничего не рассказывала. Я сам догадался. Она не нарушила данное тебе слово.

— А откуда вы тогда про данное слово знаете? — недоверчиво спросил я, выворачивая плечо из-под его руки.

— Оттуда! Я ей всё описал, что по моему мнению со мной случилось, и она кивнула! И всё! Это уже потом она попросила меня ни с кем больше об этом не говорить и сказала, что дала тебе слово.

Он помрачнел:

— На меня теперь врачи накинулись… Медсестра пришла на следующий день утром укол делать, увидела меня сидящим за столом с газетой в руках и в обморок упала. У них там теперь скандал разгорелся из-за этого. Моего врача обвиняют в том, что он здоровому человеку морфий прописал! Хорошо ещё, что он не единственный меня осматривал, и рентгеновские снимки в моей истории болезни сохранились. Снимки и ещё анализы: кровь, биопсия и прочая мура. А так бы его давно в тюрьму упрятали.

Я хмыкнул и извинился перед тётей Зиной:

— Извините… Мне показалось, что вы всем уже разболтали. Вы или Настя. Мне неприятностей не нужно. Их и без того хватает…

Вновь обратившись к отцу, я хмуро спросил:

— А чем я-то могу помочь? Настя нашла меня, расплакалась и уговорила помочь вам и вашей жене. Я помог, чем мог. Что вы от меня ещё хотите? Я не волшебник, ещё и с такими проблемами заниматься. Хотите, верну вас в прежнее состояние? Тогда и врачи успокоятся.

У дядьки этого железные нервы! Он усмехнулся на моё предложение вернуть всё назад.

— Нет, Саша, не нужно! Мне нравится быть живым и здоровым. Знаешь, как скучно и трудно умирать? И не только потому, что тебя при этом боли мучают. Я себе давно положил, что сначала дождусь смерти жены, провожу её, чтобы она не боялась, а потом лягу рядом и умру сам. А оно вон как вышло… Меня мучило, что она страдает из-за меня. Ну ладно — мне не повезло, и я должен был уйти. Но она-то без меня тоже долго не протянула бы. Что с Настюхой бы стало, если бы мы оба ушли? Понимаешь, что меня мучило сильнее боли?

Я медленно кивнул:

— Да, понимаю… Меня самого такие мысли как-то раз посещали… А что вы врачам рассказывали? Они же наверняка вас расспрашивали…

— Чушь молол! Мол, чудо произошло! Жена давно, ещё полгода назад купила у какого-то мошенника мумиё и женьшень. Кучу денег на это ухлопала! Тот обещал, что обязательно поможет. Её понять можно. Врачи ей ещё тогда сказали, что надежд никаких нет, понимаешь? Я бы тоже на её месте поверил кому угодно, лишь бы только получить надежду. Пусть самую крохотную, понимаешь?

Он усмехнулся:

— Вот и мелю чепуху. Мол, мумиё помогло. Никто не верит, конечно, но это и неважно. Ты, брат, не переживай. Не собираюсь я на тебя эту проблему взваливать. Скажу по секрету, мой младший брат — прокурор города! Я его ещё не просил, но если припрёт — он поможет. Он мужик в городе известный и очень влиятельный. Член городского партбюро и член горсовета!

Он гордо поднял указательный палец вверх. Я фыркнул от смеха:

— Подумаешь! У Надюшки мама тоже член горсовета. Ну и что?

— Постой-ка! — он внимательно всмотрелся в лицо Надюшки, которая стояла прижавшись плечом к моему плечу и внимательно слушала наш разговор, — Я в горсовете всех знаю. Я же там работаю. Твоя фамилия случайно не Колокольцева? Больно уж ты на Марину Михайловну лицом похожа…

Надюшка настороженно кивнула, а я добавил:

— А я ей уже давно говорил, что она — копия тёти Марины. Вот и вы заметили…

— Слушай, Саша, хочешь, я тебя с братом познакомлю? Точнее, он очень хочет с тобой познакомиться. Они с женой вчера были у нас в гостях, и Настюха немного рассказала им о тебе. Мол, что познакомилась с тобой в больнице. Оказывается, Виталик, — моего брата Виталием Сергеевичем звать, — оказывается, он о тебе много знает. Это ведь ты уложил того бандита, который в паре с другим девушку похитил?

Вмешалась Надюшка:

— Не девушку, а девочку! Наташка моя сестра…

Я пожал плечами. Что тут ещё сказать? Дядька этот произвёл на меня хорошее впечатление. Городской прокурор мне тоже понравился. Это ему мы с Мариной подкинули в красную папку с надписью «На подпись» то анонимное письмо, в которое Марина вложила пару фотографий из альбома насильника и убийцы девочки, погибшей у нас в городе три года назад.

— Ну, так как? Давай я организую встречу? Мы с женой с удовольствием познакомимся с твоей мамой. Кем она у тебя работает? Ты говорил врачом, но не сказал каким.

Я поёжился, когда представил себе разговор с мамой. Чего ради двое взрослых дядек, да не простых, а с высоким положением в городе, захотели познакомиться с простым мальчишкой? Тут же и озвучил свои сомнения.

— А как я объясню ей, зачем вы и ваш брат вдруг захотели с ней познакомиться? Она же ничего такого за мной не знает. И не должна узнать ни при каких обстоятельствах! Я её хорошо знаю. Она сразу в панику ударится и поволочёт меня по всем врачам. Нет уж, лучше не надо!.. Спасибо, конечно, но не нужно…

Дядя Серёжа не отступал:

— Ну ладно… Давай тогда один. Без мамы. Придёшь к нам в воскресенье, и я отвезу тебя к брату на дачу. Он прекрасно делает шашлыки! Ты любишь шашлыки?

Я сглотнул слюну и посмотрел на Надюшку. Она едва заметно кивнула. Ей тоже захотелось шашлыков. Понятно! Мы с ней оба уже давно проголодались…

— Ну, если только ненадолго и вдвоём с Надюшкой… Только я маме ничего рассказывать не буду. Скажу, пошёл к другу, хорошо?

— Договорились!… - дядя Серёжа протянул мне руку.

Мы уже собрались уходить, когда тётя Зина, оглянувшись по сторонам, вдруг обняла меня, поцеловала в щёку и шепнула на ухо:

— Спасибо тебе, Сашенька! Ты нас с Настенькой от такого горя избавил!… Век не забуду! Мы с ней теперь твои должники…

— Да ладно вам!… - смутился я, — Сделано и сделано…

Напоследок ещё раз удивил дядя Серёжа. Он снова положил руку мне на плечо и тихо спросил:

— Слушай, Саша, я вот одного не понимаю…

— Чего? — так же тихо спросил я, переминаясь с ноги на ногу.

— Зачем ты свой талант скрываешь? Ты ведь людям огромную пользу приносить мог бы.

Я удивлённо воззрился на него. Неужели действительно не понимает? Мы с Мариной пару раз разговаривали на эту тему.

— А вы, дядя Серёжа, имеете представление, сколько человек ежедневно умирает от старости и болезней в одном только Советском союзе?

Он усмехнулся и помотал головой. Я продолжил:

— А я знаю! Мне тётя Марина рассказывала. Она где-то нашла статистику смертности. Несколько десятков тысяч! Вот сколько!

— Подожди! Я же не говорю о тех, кто от старости умирает. И потом, почему ты говоришь о Советском Союзе? Давай говорить о нашем городе.

— Если я начну открыто лечить людей, то сколько времени, по-вашему, понадобиться, для того чтобы слух о моих, как вы выражаетесь, талантах достиг самых отдалённых точек страны? Максимум год! Никакой Аэрофлот не справится с потоком желающих лечиться у нас в городе! И не просто у нас в городе, а лично у меня. Это же тысячи человек ежедневно! И потом, почему вы считаете, что больные раком чем-то лучше больных другими смертельными болезнями? Они тоже хотят жить…

Дядя Серёжа снял с головы свою шапку и почесал затылок. Подумал и рассмеялся:

— Да, брат, о таких масштабах я как-то и не думал! Тут ты прав! Такой поток невозможно осилить…

— Я вам больше скажу, дядя Серёжа. — продолжил я, — Дело может совсем по-другому обернуться. Как только об этом станет широко известно, меня тут же заберут у мамы, отвезут в Москву и поместят в какое-нибудь закрытое заведение. Чтобы простые смертные не мешали мне лечить непростых. Понимаете, о чём я?

Он сморщился как от кислого, но кивнул. В этот момент Надюшка не выдержала:

— Сашка, я есть хочу! Хватит уже! Потом поговорите! Пошли домой!

Я усмехнулся, взял её за руку, и мы попрощались с семьёй Насти до воскресения. Взгляд дяди Серёжи, когда он прощался, был задумчивым.

На даче у прокурора

Марина не обрадовалась, когда узнала от Надюшки, у кого мы с ней собираемся провести выходной. Она разрешила, но с оговорками. Предупредила нас ни в коем случае не касаться острых тем. Про прокурора она выразилась так:

— Дядька этот показался мне очень неглупым. Как бы он вас не перехитрил. Не обольщайтесь его приветливостью и открытостью. Если смог добраться до такого высокого поста в прокуратуре, то он в жизни многое повидал! Будьте с ним очень осторожными.

Маме я сказал, что хочу навестить друга, который живёт на другом конце города. Она не возражала и только предупредила, чтобы я не торчал там до темноты. Во всяком случае, в восемь вечера я как штык должен быть дома!

Я забежал за Надюшкой, подождал её в прихожей, и мы отправились к фестивальному дому. Марины не было. Она с утра убежала к своей парикмахерше. Та стрижёт её у себя на дому. Наташа не вышла в коридор даже после того, как я заглянул в комнату и поздоровался с нею. Настроение у меня упало. Я огорчился и обиделся. У меня никак не получалось забыть то время, когда мы были вместе.

В квартиру к Насте я не стал заходить. Наверх сбегала Надюшка. Я ходил возле подъезда и с мрачным видом пинал случайную ледышку. В таком виде меня и застала Настя, выбежавшая вместе с Надюшкой из подъезда. Она озабоченно спросила:

— Саш, что с тобой? На тебе лица нет…

За меня ответила Надюшка:

— Не обращай внимания. Пройдёт… Он с Наташкой поссорился.

— Не ссорился я с ней! — возмутился я, — Что ты сочиняешь? Просто она могла бы и сказать мне, что её не устраивает? Почему я должен гадать о причинах? Пусть бы просто сказала, что я ей надоел, и дело с концом!

Надюшка тоже рассердилась:

— Я ей уже сто раз говорила! Упрямая она, как ослица!

Я тяжело вздохнул. Поездка на дачу перестала казаться мне столь уж интересным приключением. Может смыться? Пусть Надюшка одна съездит!… Я уже открыл было рот, чтобы сказать ей об этом, но она насупила брови и сердито фыркнула на меня:

— Только попробуй!

Я захлопнул рот, аж зубы лязгнули, и рассмеялся:

— Ты что, мысли мои читаешь?

Снова раздался визг мощной пружины, и дверь подъезда распахнулась. На улицу вышли дядя Серёжа в сопровождении тёти Зины. Одеты оба по-походному: не новые тёплые куртки и лыжные штаны. На ногах у обоих валенки. На голове у дяди Серёжи зимняя шапка, а у тёти Зины красная лыжная шапочка.

— Ну что, молодёжь, по коням?

Я огляделся и тут же увидел стоящую в двадцати метрах от подъезда новенькую Волгу голубого цвета, на которую раньше не обращал внимания. Тётя Зина заняла переднее сиденье, а мы втроём разместились на заднем. Проверить прочность пружин сиденья предложила Надюшка. Точнее, не предложила, а просто начала прыгать. Мы с Настей подключились пятью секундами позже.

Весёлая болтовня на заднем сиденье утихла сама по себе, когда машина выбралась из города и свернула на трассу. Дневное солнце стало уже таким сильным, что ему удавалось растапливать снег, но ночные морозы были пока что сильнее солнца. Машина шла по дороге осторожно, ломая колёсами тонкий ледок и проваливаясь в ямы различной глубины. Нас внутри мотало и бросало из стороны в сторону. Если при этом ещё и разговаривать, то запросто можно было и язык откусить…

Ехали долго. Надюшку укачало и, когда мы выезжали на участки, куда не доставало солнце, и которые из-за этого были более или менее гладкими, она устраивала голову у меня на коленях, и я гладил её по волосам. Незадолго до того, как мы, наконец-то, добрались до места, я осмотрелся на местности. Мысленно, конечно.

Нашей целью был небольшой хуторок в распадке между двумя сопками. Дальше дорога просто заканчивалась. Домишки были разбросаны довольно далеко друг от друга. Наверное, чтобы не мешать друг другу. Только один из четырёх домов казался живым. Из трубы его валил густой, белый дым. На расчищенной площадке перед домом стояла такая же Волга, как и та, в которой мы ехали, но только чёрного цвета.

Мне не очень понравилось то, что я увидел на склоне сопки метрах в трехстах от этого домика. Внимание моё привлекло бурое пятнышко, которое время от времени перемещалось с места на место. Снизив высоту обзора и приблизившись, я понял, что это такое. Медведь шатун! Худющий, облезлый и жутко голодный. Из его приоткрытой пасти висели нитки слюны. Он чует что-то съедобное.

Медведь осторожничал. Постояв пару минут на одном месте, подняв нос кверху и жадно принюхиваясь, он делал несколько шагов вперёд и снова замирал.

Нам оставалось ехать примерно минут десять, но медведю, если голод окажется сильнее страха, чтобы добежать до домика, хватило бы и двадцати секунд. Я видел пару раз, как медведи бегают! Куда там зайцу!

Причину, по которой мишка двигался к дому, я понял, как только рассмотрел домишко поближе. На расстоянии метров пятнадцати от крыльца был установлен сваренный из листов металла большой дымящийся мангал, на котором томилась пара десятков шампуров унизанных сочными кусками мяса! Неподалёку от мангала располагался небольшой столик, возле которого возились двое: мужчина и женщина. На самом столе стояло прикрытое крышкой эмалированное ведро. Видимо, там тоже было мясо. Именно эти запахи и заставляли мишку осторожно двигаться вперёд.

— Дядя Серёжа,… - обратился я к нашему водителю, — а у вас есть ружьё?

— Есть,… в багажнике,… он в очередной раз чертыхнулся, когда правое, переднее колесо машины подбросило на незаметном бугорке, — А зачем тебе? Пострелять хочешь?

— А у вашего брата есть?

— Тоже есть… Здесь, брат, места дикие… Бывает и мишка заглянет. Как тут без ружья? А что?

— Ничего… Надеюсь, ваш брат достаточно опытный человек и не будет стрелять в медведя, если он сейчас к дому выйдет… Вы бы поторопились…

Дядя Серёжа взглянул на меня в зеркало заднего вида, хмыкнул, но газ тем не менее прибавил. Со своего места рядом с мужем обернулась ко мне и тётя Зина. Настя тоже посмотрела на меня. Вот она, кажется, напугалась. Я снова переключился на медведя. Он уже не стоял на месте, а шёл. Не очень быстро, но целеустремлённо. Нет, не успеем! — подумал я с сожалением, — Придётся создавать двойника…

Двойника я создал метрах в двадцати за спиной у медведя.

— Эй! — позвал я, — Иди сюда! Смотри, что я тебе приготовил!

С трудом размахнувшись, я отбросил от себя коровью ляжку, только что позаимствованную на местном мясокомбинате. Она упала метрах в трёх от меня и проехала по снегу ещё метра полтора. Мишка остановился, как только я окликнул его, и резво развернулся в мою сторону.

К сожалению, ветерок дул не от меня, а с противоположного направления, а медведи, как известно, имеют не очень зоркие глаза. Пришлось подключаться прямо к его мозгу и пояснять.

— Я принёс тебе еду! К дому не ходи, тебя там убьют! Ты понял меня?

— Я понял тебя, повелитель! — мишка стремительно кинулся к лежащей на плотном снегу говяжьей ноге.

От голода он почти терял сознание. Чёрт! На пару дней ему этой ноги хватит, но потом-то он всё равно примется бродить. До того момента, когда снег на сопках и в распадках окончательно сойдёт, ещё довольно далеко. Как бы до беды не дошло…

Мишка уже рвал клыками ещё тёплое мясо и жадно глотал большие куски. Сейчас он ничего не соображает, но отсюда он теперь никуда не уйдёт, пока не насытится или не съест всё! Ладно, пусть ест. Позже с ним поговорю, — подумал я, растворяясь в теле своего двойника трясущегося в машине.

***

Я растолкал задремавшую в последние минуты Надюшку, и мы с ней и с Настей по очереди выгрузились из машины. От дома к нам спешила хозяйка дома. Сам хозяин не подошёл. Он только поднял руку в приветствии и вновь отвернулся к мангалу.

Хозяйка, высокая, красивая блондинка лет примерно тридцати, коротко обнялась с тётей Зиной, обняла дядю Серёжу, долго не отпускала его, а когда повернулась к нам, глаза её были на мокром месте. Она шмыгнула носом, утёрла глаза рукавом куртки и уже весело спросила:

— Ну, Зиночка, кого ты привезла? Давай, знакомь!..

Мы были представлены хозяйке, и она, как взрослым, пожала нам с Надюшкой руки! От этого Надюшка смутилась и начала жаться ко мне. Настя тут же убежала в дом, где, как она шепнула Надюшке имелся тёплый туалет. Звали хозяйку Анастасия Николаевна.

Дядя Серёжа захлопнул багажник машины и тоже подошёл к нам. Он подмигнул мне, и мотнул головой в сторону своего брата:

— Пошли знакомиться?

Я взял Надюшку за руку, и мы втроём отправились к дымящемуся мангалу, где священнодействовал знакомый мне уже статный и широкоплечий дядька. В соответствие с этикетом мы с Надюшкой громко поздоровались первыми:

— Здрасьте!..

Дядька обернулся к нам, взял со столика полотенце и обтёр руки. Он улыбался и сегодня не выглядел таким усталым, как в тот раз, когда мы с Мариной видели его в рабочей обстановке. Первым делом он хлопнул ладошкой по подставленной ладони брата, а потом протянул руку Надюшке:

— Я Виталий Сергеевич… А как звать тебя, очаровательное дитя?

Надюшка окончательно смутилась и прижалась ко мне плечом. Пришлось вмешаться:

— Её звать Надюшка, только вы, дядя Виталий, её не злите такими вот словечками. Я её давно знаю и весь сильно от неё пострадавший. И, заметьте, кто бы её не разозлил, достаётся всегда почему-то мне. Я весь в шрамах от её укусов!..

Надюшка смешливо фыркнула:

— Чего ты врёшь? Какие укусы?

— Какие, какие… Вот какие!

Я расстегнул манжетку на правом рукаве рубашки и сдвинул рукава шубы и рубашки выше локтя, демонстрируя всем мои многочисленные шрамы. Понятное дело, шрамы им только казались. Они жили только в их воображении. Я морочил им головы. Глаза Надюшки полезли на лоб, и она протянула руку, желая удостовериться, что ей это не снится. Я тут же убрал руку и подмигнул ей — мол, не бери в голову, это просто шутка!

— Вот я слышал, что вы прокурор, и у вас даже ружьё имеется. Давно хотел спросить какого-нибудь образованного человека. Может есть такие законы, которые запрещают детям кусаться?

Мужчины рассмеялись. В этот момент к нам присоединилась Настя, вернувшаяся из дома. Дядя Виталик наклонился к ней, коротко обнял и поцеловал в щёку. Потом он, всё ещё улыбаясь, развернулся ко мне.

— Нет, к сожалению нету. Придётся тебе, брат, и дальше терпеть… Ты, наверно, Саша?

Я кивнул, наблюдая, как дядя Серёжа возвращается от машины, держа в руках ружьё, упрятанное в чехол. Я перепугался:

— Дядя Серёжа, не нужно доставать ружьё. Пока я здесь, он не подойдёт…

— Кто не подойдёт? — не понял его младший брат.

— Медведь не подойдёт…

— Какой медведь?

— Ну, какой, какой… Обыкновенный медведь. Бурый. Его кто-то раньше времени разбудил, и он сейчас жутко голодный…

Вмешался старший брат. Он серьёзно сказал:

— Знаешь, Виталик, я почему-то ему верю… Он меня ещё в машине насчёт ружья спрашивал. Ты его где-то заметил? — обратился он ко мне.

Я кивнул и махнул рукой в ту сторону, где мишка сейчас наедался досыта. От тяжеленной коровьей ляжки уже мало что осталось. Только две толстые, плохо обглоданные кости.

— Да, там… Метров двести пятьдесят — триста отсюда. Только вы ему сейчас не мешайте. Он нашёл, чего поесть и скоро уйдёт. Его тоже понять можно. Я, к примеру, понимаю. Я, когда голодный и пахнет шашлыками, то тоже готов на всё! То есть — решительно на всё! Со мной рядом при этом лучше не стоять. Особенно слабым и беззащитным…

Все рассмеялись в том числе и подошедшие к нам тётки. Хозяйка бодро сказала:

— Девочки, пойдёмте накрывать на стол. Пусть мужчины здесь сами заканчивают!..

Надюшка не хотела уходить. Она даже два раза оглянулась на меня по дороге к дому. Я пожал плечами. Ничего не поделаешь! У всех свои обязанности в этой жизни. У мужчин — мужские, у женщин — наоборот! Легко вздохнув, я засучил рукава и приступил к исполнению мужских обязанностей. Думаете это легко, стоять вот так возле мангала, нюхать терпкий дымок, греть руки над углями и вести неспешные, серьёзные разговоры?

— А что у тебя с рукой, Саша? — обратился ко мне дядя Серёжа, — Обварился в детстве?

— С рукой? — притворно удивился я, — С какой рукой?

— Ну ты нам сейчас свои шрамы демонстрировал… По-моему, на правой…

— Ничего там нет! Рука, как рука… О чём вы, дядя Серёжа?

Братья переглянулись. Дядя Виталик усмехнулся:

— Ну-ка, покажи правую руку…

Я медленно расстегнул манжету рубашки и заголил левую руку. Они рассмеялись:

— Ты жульничаешь! Я хорошо помню — это была правая рука. — погрозил мне пальцем дядя Виталик.

Так же медленно я расстегнул манжету на правой рубашке и предъявил братьям абсолютно гладкую кожу на правом предплечье.

— Вы, наверное, очень много работаете, вот вам и кажется всякая чепуха… — серьёзно сказал я, поглядывая на них и застёгивая рукава рубашки, — Это у вас от переутомления. Со мной такое тоже иногда случается, когда в школе на дом много задают!

Братья снова переглянулись.

— Вот это фокус! — восхищённо воскликнул дядя Серёжа, — Как ты это делаешь?

Я широко улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:

— Что делаю? У вас, кстати, шашлыки сейчас сгорят.

Дядя Виталик не уследил, и капающий на угли жир загорелся. Он спохватился и отвернулся к мангалу, заливая огонь водой из специальной маленькой бутылочки. Я подошёл к нему справа и сказал:

— Дядя Виталик, вы, конечно, не просто так хотели со мной встретиться?

Он бросил на меня взгляд и вновь отвернулся к мангалу:

— Ну почему же? Ты мне и в самом деле интересен. Сам по себе интересен.

Я удовлетворённо кивнул:

— Хорошо! Я просто хотел попросить вас при Надюшке не начинать никаких разговоров, связанных с тем делом. Они с сестрой совсем недавно немного успокоились. Надюшка очень переживала из-за того, что с Наташей и со мной произошло. Я даже не знаю, за кого больше переживала.

Он снова взглянул на меня и серьёзно сказал:

— Всё равно скоро весь город узнает… Мы планируем примерно через месяц дело в суд направлять, а там тайну уже трудно будет сохранить. Всё равно где-нибудь просочится…

Я оглянулся на дядю Серёжу, приложил палец к губам и спросил его младшего брата:

— Вы уже всех нашли?

Дядя Виталик, наконец, закончил с мангалом и начал снимать с него шампуры.

— Серёжа, подай поднос…. - кивнул он старшему брату.

Укладывая шампуры с готовыми шашлыками на поднос, который держал старший брат, он коротко глянул на меня и тихо ответил:

— Всех… Этот зверь ещё двоих девочек убил. В Краснодарском крае. Но об этом молчок! Слышишь?

Я кивнул:

— Не бойтесь, я никому. Только вы ошибаетесь. Значит вы не всех нашли. Этот гад за последние десять лет изнасиловал и замучил семь девочек и девушек. В разных городах. Он вам просто не обо всех случаях рассказал. Или уже сам забыл…

Рука дяди Серёжи дрогнула, поднос накренился, и два шашлыка соскользнули с него на утоптанный снег. Прокурор затаил дыхание и, забыв о шампурах, которые держал в руках, хищно уставился на меня.

— Откуда знаешь? — с трудом выдавил он.

Я поднял упавшие шампуры и тщательно осмотрел их со всех сторон на предмет мусора и грязи.

— Нужно, наверно, ещё пару минут над огнём подержать, — сказал я и посмотрел дяде Виталику в глаза. — Знаю… Откуда — не скажу! Это вам ничем не поможет. Наоборот, только запутает дело. Я составлю для вас список жертв и укажу места их захоронений. Кроме того, дам вам имена и адреса тех, кто помогал ему. Он везде действовал по одной и той же схеме. Заказывал понравившуюся ему девочку посреднику и выдавал ему аванс. Посредник нанимал тех, кто её похищал и доставлял в указанное им место. Он же занимался захоронением трупов. Больше я вам ничем помочь не смогу. Только имена жертв, места захоронения, имена и адреса помощников. Дальше — ваше дело, как с этим распорядиться…

Прокурор пристально смотрел в мои глаза, пока я говорил, а потом шумно выдохнул, подняв в воздух целое облако пара, и покачал головой, отворачиваясь к мангалу:

— Даже если ты узнал откуда-то обо всём этом, то одних имён и адресов будет недостаточно. Юриспруденция, брат, точная наука. Она не терпит высказываний типа «одна бабушка сказала». И это правильно! Иначе многие невиновные закончили бы свои дни на виселице или на плахе…

Я равнодушно пожал плечами:

— Мне все равно. Я уже принял решение в отношении него. Если обычный суд не в состоянии наказать его так, как он того заслуживает, его будет судить другой суд. Согласитесь, наказать убийцу одной смертью за смерть семи человек — это несправедливо. Смерть тех девочек была страшной. Даже не сама смерть, а то, что её предваряло. По справедливости этот упырь должен умереть семь раз. И он умрёт именно семь раз! И не от пули в затылок! Я сам не умею и не буду казнить его, но в древнем Китае были великие мастера в такого рода делах. Ради такого случая подарю кому-нибудь из них вторую жизнь…

В этот момент дверь дома распахнулась и наружу выглянула Анастасия Николаевна.

— Ну где вы там? Мы уже проголодались! Давайте быстрее!…

Мужчины очнулись. Дядя Виталик потрогал пальцем кусочек мяса на одном из шашлыков, уже лежащих на подносе, покачал головой и принялся снова устанавливать их над углями. Жене он крикнул:

— Ещё пять минут, и мы готовы! Наливайте!

Дверь захлопнулась и установилась тишина. Мне стало скучно продолжать эту тему, и я тоже умолк. Дядя Серёжа подошёл ко мне, встал рядом и обнял меня за плечи. Этим он выражал свою солидарность со мной. Я благодарно улыбнулся ему.

Дядя Виталик переворачивал шашлыки, вновь разогревая их, и обдумывал мои слова. Наконец, он подал знак брату, и тот вновь подставил поднос.

— Про какой другой суд ты говоришь, Саша?

— Про высший суд…Раньше его называли божьим судом, но все верующие заблуждаются относительно той роли, которую Создатель этой вселенной играет в их судьбе. Ему вообще всё равно! Так что эту роль я в виде исключения возьму на себя… Мерзавец действительно редкостный!

Дядя Виталя хмыкнул:

— А ты не много на себя берёшь, парень? Ты, вообще, здоров?

— Здоров, здоров… — усмехнулся я, — Доказательством тому служит ваш собственный брат. Неделю назад он должен был умереть, а он, как видите, тоже вполне здоров, и его мучает голод! Никто не умер и в ближайшее время не собирается умирать. И единственное, что вас сейчас беспокоит — это мои слова. Вы не знаете, как к ним относиться и немного сердитесь на дядю Серёжу за то, что он привёз к вам сумасшедшего. Думайте, что хотите. Мне всё равно!

Я развернулся и быстро пошёл к дому. Мне хотелось забрать Надюшку, отойти подальше от этого дома, от мангала, от всего. Найти того медведя, познакомить Надюшку с ним, а потом исчезнуть отсюда и появиться на острове. Шашлыки мы и сами приготовить сможем! Что, я вам мяса хорошего не найду?

Распахнув дверь из мансарды в комнату, я громко позвал:

— Надюшка! Мы уходим, одевайся! Шашлык я тебе в другом месте приготовлю… Всё! Жду тебя на улице…

Первой на улицу вылетела Надюшка. Она очень рассердилась! Рядом со мной стоял дядя Серёжа и уговаривал меня не горячиться. Мне и в самом деле стало неудобно. Разозлился невесть на что, людям настроение испортил. Сейчас ещё Надюшка подключится. Так и оказалось.

— Сашка, что за идиотизм? Все проголодались, а тут ты со своими заявлениями! На кого-то обиделся?

Я покраснел и неопределённо пожал плечами:

— Нет, не обиделся… Пусть дядя Виталя сначала скажет, что не считает меня сумасшедшим. Да, я, наверно, не самый умный, но я не душевнобольной! Скажи им!…

Вспоминая потом эту сцену, я понял, что это был удачный ход. Как бы Надюшка на меня ни злилась, но если кто-то пытался обидеть меня, она тут же занимала мою сторону!

— Это кто здесь считает Сашку идиотом? — зло фыркнула она, доставая из кармана шубы сложенную лыжную шапочку и натягивая её на голову. — она по очереди посмотрела на обоих братьев.

— Это вы, дядя Виталя? Или вы, дядя Серёжа?

Дядя Виталик к этому времени тоже уже подошёл к нам. Они переглянулись и в свою очередь уставились на неё. В этот момент из дома выскочили Настя с матерью, а через пару секунд к ним присоединилась жена прокурора. Надюшка развернулась к женщинам, которые, ничего не понимая, растерянно смотрели на нас.

— Спасибо вам за такое приглашение, тётя Зина! — по-прежнему зло процедила Надюшка, — Это что, такое новое развлечение у взрослых появилось — приглашать детей в гости и издеваться над ними?

Она резко развернулась к мужчинам:

— Вам должно быть стыдно! Сашка самый добрый мальчишка на свете! И самый умный! Он любому из вас сто очков вперёд даст! Да, он иногда медленно соображает! Но это не повод считать его недоумком! Сами вы недоумки! Пошли отсюда!

Она уже застегнула свою шубку на пуговицы и натянула рукавички. Сбежав с крылечка, она вцепилась в мою руку и потащила меня к дороге. Всё! Теперь уже ничего не поправишь! Все слова сказаны!

Мы обогнули припаркованные на площадке машины, отошли ещё метров на десять в сторону дороги, когда я упёрся:

— Подожди! — тихо сказал я, — Я хотел тебя с медведем познакомить. И мне нужно дать ему ещё еды, а то он к дому придёт. Хочу отогнать его подальше и дать ему еды. У обоих братьев ружья. Ещё погибнет мишка ни за что ни про что. Пошли туда! — я показал рукой влево от дороги, — А потом отойдём подальше и отвалим на наш остров. Я тебя там шашлыками накормлю…

Надюшка согласно кивнула, и мы изменили направление движения. Вскарабкавшись на обледенелый сугроб, образовавшийся за зиму вокруг расчищенной площадки, мы ступили на прочный наст и, не оглядываясь, пошли в сторону торчащих из снега зарослей кедрового стланика, за которым мишка лежал на снегу и обгладывал остатки костей.

Сзади нас догнал крик:

— Стойте!… Подождите! Я с вами!…

Кричал дядя Серёжа. Он с ружьём в руке бежал к нам от машины. На поясе его болтался патронташ с ярко-красными гильзами. Пришлось остановиться и подождать его. Брать его с собой я не собирался, но орать на морозе мне хотелось ещё меньше.

Пока он, оскальзываясь на обледенелых местах, пытался преодолеть сугроб, из дома выскочил его брат. Тоже с ружьём и тоже перепоясанный патронташем. Ну, всё! Пошла потеха! — обескуражено подумал я. Не дадут они нам уйти тихо и спокойно. Я хмурился, потому что впереди дяди Виталика бежала к сугробу Настя. Мы не успели отойти далеко, поэтому дядя Серёжа, подбежавший к нам, даже не запыхался.

— Подожди, Саша! Я вас провожу! Вы одни не дойдёте…

Он оглянулся назад и тихо добавил:

— Ты напрасно обиделся… Виталик вовсе не считает тебя сумасшедшим… Ну, может, самую малость не в себе… Он ведь ничего не знает про тебя… Не обижайся на него… Он парень умный, поймёт со временем, что с тобой нельзя разговаривать, как со всеми.

— Да? — резко ответила ему Надюшка, — По-вашему, мы должны ждать, пока он поумнеет, а до этого терпеть его издевательства? Фигушки! Сами ждите! Пошли, Сашка!

В этот момент к нашей группе подлетела Настя. Глазёнки её были испуганными.

— Саша, Надюшка, возьмите меня с собой! Я вам не буду мешать! Честное пионерское!

Я серьёзно ответил ей:

— Нет, Настя. С нами нельзя. Мы идём к медведю. Мы для него свои, а ты и твой папа чужие. Он вам не доверяет. Я собрался увести его подальше и дать ему ещё еды. Сегодня я накормил его досыта, но через три-четыре дня он снова проголодается. Он хороший парень, но голод может оказаться сильнее его, и тогда твой дядя его застрелит. Я этого не хочу…

Настя умоляюще посмотрела сначала на меня, а потом на Надюшку:

— А ты ему скажешь, что я тоже своя, и он меня не тронет! Ну, пожалуйста!…

— Настя, — я бросил взгляд на её отца, который озадачено слушал нас, — если ты уйдёшь с нами, то твои родители будут сильно переживать. Мы с Надюшкой не собираемся пешком топать до города. У нас есть другое средство передвижения…

— На метле? — спросил подошедший дядя Виталий.

Он, видимо, услышал, часть нашего разговора.

— А хотя бы и на метле! — вызывающе ответила ему Надюшка, — Ваше-то какое дело? Вы же во всё это не верите! Вот и не верьте дальше, а мы с Сашкой пойдём.

— Пошли уже! Ну! — нетерпеливо дёрнула она меня за руку.

— Подожди, Надя. — перебил её прокурор, — Я хотел извиниться перед тобой и Сашей. Я был не прав! Не считаю я тебя сумасшедшим, Саша. Прости, это у меня по инерции вырвалось. Не каждый день имеешь дело с такими чудесами… Мне Серёжа сейчас шепнул, что это ты его от смерти спас. Я не знал. Спасибо тебе, парень! Я твой должник!

Мы с Надюшкой посмотрели на него, а потом переглянулись. Она пожала плечами:

— Если Сашка простит, то я тоже прощу! Саш, ты как?

Я пожал плечами и оглянулся назад, туда, где за вылезшими из снега ветками стланника, подняв вверх морду, принюхиваясь и прислушиваясь к нашим голосам, лежал сытый и довольный жизнью мишка, удерживающий в передних лапах здоровенный мосол.

— Да ладно, дядя Виталик, я не обижаюсь. Вы возвращайтесь к женщинам, а мы с Надюшкой отгоним медведя подальше и тоже придём к вам…

— Э, нет! Это очень опасно! — воскликнул он, — Давай-ка, я лучше пальну пару раз в воздух…

Я помотал головой:

— Не нужно. Зачем его пугать? Он приличный парень. Я с ним уже познакомился. Кроме того, я хочу подарить его Надюшке. Он сейчас немного обтрёпанный, но через месяц — другой снова станет, как конфетка! Ей понравится. Будет на нём верхом ездить! Он будет только счастлив…

Взрослые рассмеялись моим словам, принимая их за шутку. Мы, дети, не смеялись. Глазищи Надюшки радостно загорелись. Такой игрушки у неё ещё никогда не было. Тигра не в счёт. Это игрушка её матери.

— Возвращайтесь и садитесь за стол. Оставьте только нам по одному шашлычку, ладно?

Настя взмолилась:

— Пап, можно я с ними? Ну, пожалуйста! Он нам с девочками в больнице сказку рассказывал. Так вот, там у Надюшки и её сестры тоже был свой медведь, и они на нём верхом ездили! Только тот в сказке ещё и разговаривать умел!

Взрослые переглянулись. Переглянулись и мы с Надюшкой. Она едва заметно кивнула. Я вздохнул.

— Дядя Серёжа, не бойтесь за неё. Ничего с ней не случится. Не лишайте дочку сказки… Так и быть, всё произойдёт на ваших глазах! Мы только отойдём метров на пятьдесят. Если вы не испугаетесь и не снимете ружья с плеч, то всё пройдёт гладко. А если испугаетесь, то в кого-нибудь из нас можете попасть. Скорее всего в меня, потому что я прикрою медведя. Пообещайте сохранять спокойствие, и вы увидите то, что больше никто и никогда в жизни вам не покажет…

Братья снова переглянулись, оглянулись на своих женщин, которые оставались на площадке перед домом и не отводили от нас глаз, и снова уставились на меня. Дядя Серёжа гулко откашлялся и неуверенно кивнул. Оба брата сильно боялись. Не за себя, конечно же, а за то решение, которое им пришлось принять. Я погасил страх у обоих и кивнул девочкам.

— Пошли?

Мы отошли метров на семьдесят. Я специально отошёл дальше, чем обещал. Если женщины запаникуют, увидев медведя, кто-нибудь из братьев может не удержаться и пальнуть…

Установив контакт с мишкой, я сказал ему:

— Иди ко мне. Я хочу познакомить тебя с твоей новой хозяйкой и со своей подругой…

Из-за кустов метрах в двухстах от нас появилась массивная туша. Он не раздумывая направился в нашу сторону. Мишка шёл вразвалочку, не торопясь. Я оглянулся назад. Женщины уже заметили его и готовы были закричать. Пришлось гасить страх и у них. Я поторопил мишку:

— Давай быстрее! Я не намерен ждать тебя целый день!

— Да, повелитель! — услышал я в ответ, и мишка ударился в галоп.

Дистанцию в двести двадцать пять метров он преодолел за пятнадцать секунд. Я специально засёк. Надюшка осталась спокойной, только весело поблескивали её глаза, а Настя испугалась и спряталась у меня за спиной. Я выставил руку вперёд и мишка, повинуясь сигналу, затормозил. Наст был довольно скользким, поэтому он по инерции проехал ещё пару метров на лапах и заднице, прежде чем окончательно остановиться. До него оставалось примерно три метра.

Я громко приказал ему:

— Подойди! Познакомься со своей хозяйкой и её подругой. Ты должен во всём слушаться её! Кивни, если понял.

Мишка с трудом наклонил свою тяжёлую башку, поднялся на четыре лапы и косолапя подошёл поближе. Надюха смело подошла к нему и положила руку в рукавичке ему на голову. Потом она быстро сняла её и погладила медведя по холке уже голой рукой. Оглянувшись на меня, она радостно воскликнула:

— Красивый! И ничего он не обтрёпанный! Сам ты обтрёпанный! — и тут же, без паузы, спросила, — Саш, а он умеет говорить?

— Не, не умеет. Но если хочешь, он будет говорить…

— Конечно, хочу! Ещё спрашиваешь!

И стало так. Я вытащил из-за спины Настю.

— Познакомься с Настей! Она подруга твоей хозяйки.

Мишка поднял морду и обнюхал шубку Насти.

— Да, повелитель! — рыкнул он.

Надюшка радостно заорала:

— Ура! Разговаривает! Сашка, можно я ему имя дам?

— Конечно! Это же твой медведь…

— Сколько тебе лет, медведь?

— Я не знаю, что такое «лет», хозяйка, — бодро рявкнул мишка.

Я заглянул в его историю и помог ему:

— Ему три с половиной года. А зачем тебе?

— Как, зачем? Если он старый, я назвала бы его дядей Мишей, а если ему всего три года, то он стало быть просто Миша. Эй, медведь, я буду называть тебя Мишей! Ты согласен?

Мишка качнул головой и рявкнул:

— Да, хозяйка!

Похоже, его эта игра тоже забавляла. Я оглянулся на взрослых. Братья уже присоединились к своим жёнам и они все о чём-то тихо разговаривали. Тётя Зина смотрела на нас в бинокль. Я повернулся к девочкам:

— Всё! Пора отправляться. Давай, командуй, Надюшка! Есть сильно хочется. Ты с ним потом поиграешь…

Надюшка согласно кивнула и приказала медведю лечь. Он был не таким огромным, как тот медведь из сказки, но увезти на спине одного не очень взрослого человека он тоже был в состоянии. Надюшка оседлала его, и мы отправились в путь.

Мишка передвигался быстро, так что мы с Настей немного запыхались, стараясь не отстать. Наша маленькая группа перевалила сопку, ограничивающую долину, в которой располагались домики, и я стал подыскивать место остановки. А потом подумал, что мишка лучше меня сможет подобрать место, где устроить кладовую, и сказал ему и Надюшке об этом. Надюшка недовольно слезла со спины медведя и отпустила его.

Мишка очень оживился, когда узнал, что я собираюсь сделать для него запасы на оставшийся до схода снега месяц — полтора. Он весело бегал между кустов, выбирая место для берлоги по только ему одному понятным критериям.

Наконец, отойдя от нас метров на сто, он остановился, долго обнюхивал снег и, наконец, решился. Он начал ломать наст. Для этого он поднимался на задние лапы и обрушивался передними на снег. После третьей попытки наст проломился и мишка исчез — только пятки мелькнули в воздухе! Мы все втроём побежали к тому месту. Я опасался, что он мог сломать себе шею, если там вдруг окажется очень глубоко.

Мои опасения оказались напрасными. Медведь спокойно ворочался в образовавшейся глубокой норе и осматривался. Девочек я близко к краю не подпустил. Выбрав свободное место в норе, я быстро начал заполнять его продукцией местного мясокомбината. Мишка только вздрагивал, когда очередная ляжка или говяжий бок добавлялись к здоровенной куче.

***

Назад мы добирались пешком. Хватит удивлять новых людей новыми чудесами. Девочки вприпрыжку шли следом за мной и тарахтели не умолкая. То и дело раздавался их весёлый смех. Я шёл и улыбался, довольный тем, что сделал Надюшке подарок, от которого она пришла в хорошее настроение и забыла про недавний конфликт с хозяевами дома и родителями Насти.

Нас ждали. Как только родители Насти увидели нас в бинокль, тут же дядя Виталя кинулся раздувать мангал. Шашлыки снова остыли. За время нашего отсутствия к ним никто так и не притронулся. На Настю накинулись все взрослые, а она вешалась всем на шею, хохотала, вспоминая смешные моменты, и кричала, что Сашка волшебник почище старика Хоттабыча.

Взрослые смеялись, заразившись её настроением и, конечно же, не верили ей, когда она утверждала, что я научил мишку говорить. Мы с Надюшкой улыбались, глядя на всё это и принюхивались к запаху жареного мяса и дымка от мангала.

Потом мы долго сидели в доме за столом. Взрослые пили какое-то хорошее вино, которое дяде Виталию прислал из Краснодара его коллега. Для нас тётя Анастасия приготовила настоящий кофе с молоком. Было шумно, оживлённо и весело. На все расспросы о том, как мне удалось приручить дикого медведя, я пожимал плечами и отвечал, что меня многие звери слушаются.

Потом женщины отправили своих мужей поспать в соседнюю комнату, а я вышел на улицу, быстренько соорудил дубликат флейты, придуманной моим двойником в деревне на острове, вернулся и тихонько играл для оставшихся за столом. Нужно было видеть глаза Надюшки, когда она увидела в моих руках флейту и услышала, как я играю.

Настя перебралась на освободившийся рядом со мной стул и сидела, слушая музыку и глядя на меня влюблёнными глазами. Надюшка, конечно, заметила её взгляды, но не возражала. Да что там Надюшка! Все заметили. И мать Насти, и её тётка… Пойдут теперь разговоры. Нет, нужно её как-нибудь отвадить! Что я с ней буду делать?

Разговор с прокурором

Надюшка вылетела из подъезда первой, со всей дури шарахнув по обшарпанной двери своим тяжёлым портфелем. Дверная пружина жалобно взвыла и поддалась. Весело помахивая портфелями мы бежали в школу, но далеко от подъезда отбежать не успели. Из-за угла дома показался блестящий капот чёрной Волги, которая осторожно заворачивала в наш двор.

Мы замедлили шаг. Явление и в самом деле необычное. Такие машины к нам не заезжали. Оленью упряжку у нас во дворе я видел, а вот чёрную Волгу — ещё ни разу! Даже дядя Гриша, отец моего друга Серёжки, которому по должности была положена такая машина, ни разу не приезжал на ней домой.

Волга остановилась, и правая её дверь распахнулась. Из неё ловко выбрался… дядя Виталик! Собственной персоной! Он широко улыбаясь смотрел на нас с Надюшкой и ждал, когда мы подойдём. Мы с Надюшкой переглянулись и ускорили шаг.

Подойдя, мы вежливо поздоровались. Дядя Виталик, дружелюбно улыбаясь, кивнул Надюшке и протянул мне руку, которую я пожал. Он сделался серьёзным.

— Нам нужно поговорить, Саша. Один на один. Можем поехать ко мне в прокуратуру или, если хочешь, ко мне домой. Жена сейчас на работе, и нам никто не сможет помешать. Можем и у тебя дома. Как хочешь. Твоя мама сейчас на работе?

— Не, мама вчера днём уехала в командировку. На две недели. Дядя Виталик, мы с Надюшкой на уроки опоздать можем…

Он пренебрежительно отмахнулся:

— Я позвоню в школу и предупрежу, что ты сегодня нужен нам. Так как? Ты мне кое-что обещал, помнишь? — дядя Виталик многозначительно посмотрел в мои глаза.

Я вздохнул, открыл портфель, выудил оттуда тетрадки с домашними заданиями по русскому и алгебре и протянул их Надюшке.

— Отдашь, если собирать будут… Иди без меня.

Надюшка понятливо кивнула, попрощалась с дядей Виталиком и умчалась в школу. Даже отсюда было слышно, как прозвенел звонок на первый урок.

Я решил, что мне будет удобнее разговаривать с прокурором у себя дома и пригласил его к себе. Мы поднялись на наш этаж, и дядя Виталик хмыкнул, увидев сделанную химическим карандашом надпись на извёстке ниже кнопки нашего звонка, которая утверждала, что «Сашка, дурак!». Я пренебрежительно махнул рукой:

— Не обращайте внимания, дядя Виталик. Это моя персональная книга жалоб и предложений… Этой записи уже два года. С тех пор я значительно поумнел. Видите, новые записи не появляются…

Он тихонько рассмеялся и шагнул в распахнутую дверь. Устроились мы с ним в комнате, и дядя Виталик сразу взял быка за рога.

— Я по поводу обещанного списка, Саша. Не скажешь, откуда он у тебя?

Я хмыкнул:

— Мог бы рассказать, но знаю, чем это закончится. У вас появится масса вопросов, которые не имеют никакого отношения к делу и будут касаться только моей личности. Кроме того, вы мне всё равно не поверите, и вам потребуются доказательства. Я мог бы предъявить также и доказательства, но вы же атеист, поэтому откажетесь верить собственным глазам. Или перестанете быть атеистом.

— А ты не атеист? — с любопытством спросил он.

— В определённом смысле нет. Я знаю о главных религиях на планете достаточно много, но я также знаю, что все они — придуманные для простого люда сказки. В этом смысле я атеист. Но атеизм отвергает также любую мысль о том, что Вселенная создана чьей-то волей, а не возникла сама по себе под действием физических процессов. Вот в этом смысле я не атеист, потому что знаю, кто создал эту Вселенную и даже лично знаком с ним.

Я взглянул в его глаза и кивнул:

— Вот видите? Вы уже не верите мне. И не поверите моим доказательствам, потому что в том, как я их получил, нет ничего рационального. Но, даже если вы поверите, то как вы это предъявите суду? Вас же засмеют. В средние века это может быть и сработало бы, но не сейчас…

Он хмыкнул и покрутил шеей, как будто воротник ему давил. Так и оказалось. Он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

— Чаю хотите? — спросил я его.

— Да, было бы неплохо.

Я поднялся со стула, на котором сидел во время разговора, и отправился на кухню ставить чайник. Дядя Виталик пошёл следом за мной и устроился на табуретке возле кухонного стола. Я протянул ему два листа, исписанных с обеих сторон мелким почерком. Он кивнул и углубился в чтение.

Читал он быстро. Почерк у меня хоть и корявый, как выражалась моя мама, но разборчивый. Можно подумать у неё почерк не корявый… Уже через десять минут, я как раз наливал ему чай в отцовский стакан с подстаканником, он спросил,

— Ну и что ты сам по этому поводу думаешь? Если в суде твои доказательства не пройдут…

Я сел на вторую табуретку и потянулся за сахарницей.

— Не знаю… Вы могли бы их всех арестовать и допросить, но даст ли это что-нибудь? Пытки в нашем законодательстве не разрешены. Да и эффективность их очень сомнительна. Каждая из 57 тысяч казнённых Святой Инквизицией в Средневековье женщин, созналась под пытками о связях с дьяволом. Сами понимаете, сколько в этом правды…

Он хмыкнул и качнул головой.

— Я вижу только один путь, и я вам о нём уже рассказывал. Для меня главное при этом было бы точно определить меру вины каждого. Например, этот ленинградский посредник в обоих случаях нанимал исполнителей, которые действовали вслепую. Они не знали, для чего похищают девочек. У нас в законодательстве отсутствует статья за похищение человека, которая уже появилась в законодательствах некоторых стран на западе. Что им можно предъявить и как наказать? Статья за хулиганство?

Я передохнул и продолжил:

— И потом, что делать с трупами? Например, родственники некоторых пропавших десять лет назад девочек, до сих пор верят в то, что они живы и просто выбрали для себя самостоятельную дорогу. Другие уже смирились и успокоились. Сказать им сейчас, что их дети погибли страшной смертью? Это убьёт некоторых. Надежда, на мой взгляд, лучше, чем точное знание. Так стоит ли открывать им глаза?

Он покачал головой:

— Нет, Саша… Правда, какая бы горькая она ни была, лучше неопределённости! Дети должны быть найдены и перезахоронены. Родители будут знать — вот кладбище и здесь лежит мой ребёнок.

Я перебил его:

— А что вы будете отвечать тем, кто спросит, откуда у вас эти сведения?

Он пожал своими широкими плечами:

— Я уже думал об этом… Не такая уж это и проблема. Имена всех посредников он нам назовёт. Даже не сомневайся. Кроме того, если география его преступлений расширилась до Ленинградской, Курской и Донецкой областей, мы быстро припрём его, когда поднимем архивы Аэрофлота. Не пешком же он туда ходил. А вычислив имена посредников, которых ты нам уже здесь дал, — он потряс листами бумаги, — мы возьмёмся за них. Они у нас пойдут за соучастие. Высшую меру я им гарантирую!

Он поднялся с табуретки, снял с себя пиджак и осмотрелся, не зная куда его повесить. Я забрал его у него и пригласил пройти в комнату. Там, удобно расположившись со стаканом чая на диване, он осторожно спросил меня:

— Слушай, Саша, я ещё раз хочу спросить тебя о той фантазии…

Увидев мой удивлённый взгляд он пояснил:

— Про китайских палачей… Ты это серьёзно говорил, или просто в сердцах бросил?

Я поморщился:

— Говорил-то я серьёзно, но, если честно, не по душе мне это. Да и волокита с этими китайцами изрядная будет. Не знаю, может ещё и не решусь… Хотя сердце моё горит. Я ведь своими глазами видел, что этот зверь с девочками делал…

— Своими глазами? — выпучился на меня этот вальяжный дядька.

— А что вас удивляет? Вы уже привыкли к мысли, что ваш брат, который непременно должен был умереть, вдруг выздоровел. Вас уже перестало удивлять то, что я приручил на ваших глазах дикого медведя. Почему же вас удивляет то, о чём мы сегодня говорим, дядя Виталя?

Он саркастически усмехнулся:

— Действительно! Чему тут удивляться? — и вдруг почему-то рассердился,

— Да ты хоть представляешь, каким бредом всё это звучит для постороннего уха? Мы с женой уже который день по полночи не спим! Всё обсуждаем увиденное и услышанное! Бред какой-то! — он сердито фыркнул.

Я понимал этого дядьку. Даже Марине, самому близкому мне человеку, которая знала обо мне абсолютно всё, с трудом давались эти новые знания.

— Не обижайтесь, дядя Виталя! Это действительно сложно принять. Понять вообще невозможно. Я сам ещё очень многое не понимаю. Откуда это взялось во мне? Почему именно я? И, главное, для чего всё это мне? Что я должен со всем этим делать? Никто же не сказал!

Он хмыкнул и сердитость ушла из его глаз:

— Послушай, Саша, я уже знаю, что ты в ольском детдоме провёл какую-то акцию. Мне даже известно, почему погибли эти шестеро мальчишек. Ты их прилюдно наказал. Непонятным осталось то, что же с ними со всеми произошло. Может расскажешь чуточку поподробнее? Всё, что я знаю, отдаёт откровенной чертовщиной.

— А зачем вам? — спросил я, внезапно насторожившись, — Чтобы посадить меня? Или к трудным подросткам?

Он снова рассердился:

— Не мели чепуху! Я же сказал тебе в самом начале — хочу поговорить с тобой один на один! Это нужно мне самому, чтобы понимать, что же там в конце концов произошло. Кроме того, это дело ведёт не городская, а районная прокуратура.

— А что вы уже знаете? — осторожно спросил я.

— Многое! Я читал протоколы опросов ребятишек из того детдома. Почти все утверждают на полном серьёзе, что ты, якобы, забрал у тех ребятишек души! — он сердито фыркнул.

— Напрасно сомневаетесь, дядя Виталя! Я и в самом деле это сделал. Но вы же атеист и не верите в существование души, поэтому вам так трудно принять это объяснение. И потом, не ребятишки были там. Это волчья стая. Вы, если хотите правильно выражаться, называйте их по-другому. Ну, хоть волчатами что ли… Они все шестеро переступили черту, отделяющую людей от животных. Им нельзя было дальше существовать!..

Он хмыкнул:

— А что это за история с алиби?

Я сделал удивлённое лицо. Он нетерпеливо повторил:

— Тебя видели одновременно и в детдоме, и сидящим в школе на уроках…

Я пожал плечами:

— А откуда я знаю, что вы не используете против меня то, что я вам расскажу? Это сегодня вы добрый, потому что я веду себя правильно. С вашей точки зрения правильно. А что будет, если я поведу себя неправильно? Не, дядя Виталик… Оставьте вы эти попытки, узнать обо мне всё. Я даже своим друзьям не всё рассказываю. Всё обо мне знает всего один человек в целом свете. И это не мама…

— Понятно… — протянул прокурор, оглядываясь по сторонам, — Говоришь, мама в командировку уехала?

Я кивнул, глядя на него.

— Может у нас с женой поживёшь это время? Она тебя хоть кормить будет по-человечески?

Я помотал головой:

— Нет, спасибо! Вы что? Мама впервые оставила меня одного на хозяйстве, а вы хотите, чтобы я добровольно от свободы отказался?

— А в семье у брата моего пожил бы? — тоже усмехнулся он.

— Тоже нет! Вы же видели, что Настюха в меня втюрилась?

Теперь он рассмеялся. Хорошая у него улыбка…

— Трудно было не заметить!..

— Вот! А зачем это мне, если у меня уже девочка есть, с которой мы дружим? Ревновать будут друг друга, ссориться…

— Это Надюшка? — спросил он.

Я кивнул:

— Конечно, кто же ещё? Только вы не думайте, дядя Виталик, что её можно обо мне расспрашивать. Я сердиться начинаю, когда из-за меня моих друзей дёргают. Тут ко мне тут из центрального аппарата КГБ двоих оперативников присылали. Второго я просто отпугнул, потому что он не успел никакого вреда нанести, а первого я отправил на необитаемый остров в одних трусах.

— Кстати, — я шлёпнул себя ладошкой по лбу, — совсем про него забыл!… Надо бы его вернуть. Он же там уже два с половиной месяца прохлаждается. Сегодня же займусь! Хватит ему отдыхать!

— КГБ? — прокурор нахмурился, — Что этим-то от тебя нужно?

— А вы не догадываетесь, дядя Виталя?

Он помотал головой, не сводя с меня угрюмого взгляда.

— Я точно не знаю, но мне кажется они кое-что о моих способностях узнали. Меня же никакой сейф не удержит. И расстояния для меня нипочём. Понимаете, какие возможности для той же разведки?

— Понимаю… Ну и как ты выкрутился? Может тебе помощь какая нужна?

Я помотал головой:

— Не, дядя Виталя, спасибо! Чем вы мне против КГБ помочь сможете? Они сильнее вас… Нет, я сам. Я там двух генералов так придавил, что они теперь до самого выхода в отставку обо мне и думать забудут.

— А чем же первый провинился, что ты его на необитаемый остров отправил? И как это, отправил?

— В прямом смысле отправил. Там он сейчас. Бегает в юбочке из пальмовых листьев с самодельным копьём и ломает голову над тем, как каменный топор смастерить. А провинился он тем, что хотел в меня дротиком метнуть, в который вмонтирован миниатюрный шприц с какой-то дрянью. Он от своего начальника задание получил — доставить меня хитростью или силой. Хитрость у него в дефиците оказалась, вот он и попытался силой меня одолеть… — я вздохнул, — Думал, они отстанут, когда узнают, что посланный оперативник внезапно исчез, но ошибся. Они вскоре другого подослали. Но, видимо, почувствовали, что с первым дело нечисто было. На этот раз издалека заехали. Начали к моим друзьям с расспросами приставать: что я люблю, и что не люблю, какие фильмы смотрю, и какие книжки читаю… Я потом оперативное дело на себя посмотрел. Они даже в детской поликлинике побывали, к которой я прикреплён. Выписали все болезни, которыми я когда-либо болел…

Прокурор бросил взгляд на свои наручные часы и нахмурился. Он поднялся с дивана и протянул мне руку:

— Мне пора, Саша. Совещание запланировано. Надеюсь, мы будем видеться?

Я встрепенулся:

— Подождите, дядя Виталя! Вы же обещали в школу позвонить и отпросить меня. На целый день! — я тоже бросил взгляд на будильник. Идти в школу на последние два урока не хотелось.

Он хлопнул себя по лбу:

— Точно! Хорошо, что вспомнил! Где у тебя телефон? 

Возвращение Коломийцева

Его возвращение я приурочил к тому моменту, когда Марина вернётся домой, поужинает и немного отдохнёт. Специально для неё и для Надюшки я открыл огромное окно в кабинет генерала, который послал своего незадачливого сотрудника к нам с мамой. Сам же я быстро разыскал Робинзона, который отдыхал от дневной жары на пляже, прихлёбывая из здоровенного ореха кокосовое молочко.

Я возник в трёх метрах от него. Пётр ловко, одним движением вскочил на ноги и насторожился. Его копьё осталось лежать на песке. Я усмехнулся:

— Привет! А ты в отличной физической форме! Похоже, трёхмесячный отпуск пошёл тебе на пользу…

Дядька тоже усмехнулся:

— Привет, привет… Издеваться пришёл или нож, как обещал, принёс?

Я помотал головой:

— Ни то, ни другое. Я подумал, что ты уже достаточно наказан. Хочешь вернуться домой?

Рожа старшего лейтенанта Коломийцева расплылась в улыбке:

— Спрашиваешь! Конечно, хочу!

— Я твоего начальника уже предупредил, где ты, так что, может быть, они тебя ещё к себе назад возьмут. У меня только одно условие будет…

Он насторожился:

— Какое?

— Я отправлю тебя прямо в кабинет начальника управления, и ты при этом должен держать в руках своё копьё.

Видя недоумение, написанное на его загорелой до черноты роже, я пояснил:

— Я рассказал ему, что ты сумел самостоятельно соорудить копьё, но он мне почему-то не поверил. Говорил, что это невозможно, потому что у тебя, мол, руки из жопы растут. Это его слова! Я хочу доказать ему, что он в отношении тебя сильно ошибается.

Дядька пожал своими широкими плечами:

— С копьём, так с копьём… Давай, возвращай, если уж обещал!

Он поднял с песка своё копьё и выжидательно уставился на меня. Я открыл под его ногами проход в кабинет его шефа на высоте метра от пола и резко поднял проход вверх, прежде чем закрыть, чтобы не отрезать ему что-нибудь нужное вроде головы. Тут же я вернулся домой и встал рядом с диваном, на котором расположились Марина с Надюшкой, с интересом наблюдающими за развитием событий в кабинете у генерала.

Генерал был не один. В трёх метрах от его стола вытянулся по стойке смирно высокий майор в ловко сидящей на нём форме, который как раз чётким, хорошо поставленным голосом докладывал ему что-то. Когда Коломийцев, одетый в юбочку из пальмовых листьев, гремя копьём и ожерельем из ракушек, свалился на паркет пола, начальник от неожиданности вывалился из своего кресла и упал на пол. Присел от испуга и стоявший рядом со столом майор.

Коломийцев отлично сыграл свою роль. Был бы я Станиславским, я сказал бы: «Вот теперь верю!» и лениво поаплодировал. Он мгновенно сориентировался, вскочил на ноги, подобрал упавшее копьё, вытянулся по стойке смирно, пристукнул древком копья по паркету и проорал в сторону осторожно поднявшего голову над крышкой стола начальника:

— Здравия желаю, товарищ генерал! Старший лейтенант Коломийцев прибыл из служебной командировки! Готов приступить к исполнению своих обязанностей!

Марина лопнула от смеха. Генерал поднялся на ноги, всмотрелся в дочерна загорелого, обросшего густой бородой и усами оперативника и осторожно спросил:

— Коломийцев…. это ты что ли?…

— Так точно, товарищ генерал! — гаркнул наш герой.

Начальник вышел из-за своего стола, заложил руки за спину и обошёл замершего по стойке смирно Коломийцева кругом, внимательно разглядывая его экипировку.

— А почему так одет? И что ты хотел сказать этим копьём? — спросил он, остановившись перед оперативником и подняв на него глаза.

— Как что? Этот пацан сказал, что предупредил вас обо мне… — удивился тот, — Говорит, вы не поверили, что я в состоянии самостоятельно изготовить копьё. Вы, мол, считаете, что у меня руки из жопы растут. Обидно немного, товарищ генерал…

Начальник расхохотался. Он понял мою шутку. Похлопав Коломийцева по голому плечу, он сказал:

— Разыграл тебя этот мальчишка, как ребёнка!… Развлекается, сукин сын!.. Поставь копьё там. — он мотнул головой в угол, — Мы его в музей сдадим. Вместе с бусами… На кой чёрт ты их вообще нацепил?

— Скучно там было, товарищ генерал… Вот, от нечего делать и сверлил дырки в раковинах, которые съел. Они мне календарём служили. Чтобы совсем счёт дням не потерять. Четыре раковины — один день, понимаете?

Начальник задумчиво кивнул. Он пожевал губами, качаясь с пятки на носок, не отводя взгляда от висящих на широкой груди Коломийцева бус. Вдруг он встрепенулся. Он явно о чём-то вспомнил.

— А, кстати…. где твоё служебное оружие? И где удостоверение? Потерял?

Коломийцев развёл руками и собрался уже было ответить, когда на приставной стол звучно шмякнулось удостоверение, а следом за ним с грохотом упал и пистолет, сделав глубокую вмятину в полированной столешнице. Генерал подошёл, взял в руки удостоверение, раскрыл его, мазнул взглядом по вклеенной в него фотографии с подрисованными мною усами и бородой, ухмыльнулся и небрежно бросил его обратно на стол.

Обидно! Я, между прочим, старался! Целых полчаса, высунув от усердия язык, рисовал эти усы и бороду фиолетовыми чернилами, время от времени сверяясь с оригиналом. Мой натурщик сидел на песке пляжа и задумчиво ковырялся в носу. Я хотел добиться того, чтобы фотография в удостоверении хоть немного, но напоминала оригинал. Это было то малое, что я мог сделать для человека, пострадавшего от моей нечуткости и забывчивости.

Затем пришла очередь пистолета. Генерал ловко выщелкнул обойму, патрон за патроном опорожнил её и пересчитал. Кивнув Коломийцеву, — Забирай! — генерал прошёл к своему креслу и уселся. Он поднял голову вверх, барабаня пальцами обеих рук по столу, внимательно осмотрел потолок, ничего на нём не нашёл и откашлялся. Пока Коломийцев снаряжал обойму, генерал вызвал по селектору своего адъютанта.

Вспомнив о майоре, которого переклинило от всего увиденного, генерал махнул ему рукой:

— Зайди завтра, майор. Не до тебя сейчас…. - и добавил ему в спину, — И помалкивай о том, что здесь увидел, если не хочешь продолжать службу где-нибудь за Полярным кругом. На Новой Земле как раз вакансия особиста открылась. Прежнего белый медведь сожрал. Голодные они там… Всё, ступай!

Прицелившись указательным пальцем в Колмийцева он добавил:

— Тебя это тоже касается! Даже в большей степени! Понял?

— Так точно, товарищ генерал! — гаркнул тот и добавил, — Мне, после того, что случилось, даже вспоминать об этом чертёнке не хочется!

— Вот она — людская благодарность! — горько вздохнул я, обращаясь к Марине, — Стараешься для такого, стараешься, бесплатный трёхмесячный отпуск на море ему организуешь, а в ответ такое выслушивать приходится! Вспоминать ему обо мне не хочется! А с виду вроде приличный человек…

Марина замахала на меня руками. Говорить она не могла.

Стало понятно, что ни о чём серьёзном генерал говорить не будет. Он догадался, что я за ним наблюдаю. Марина тоже поняла это. Она без сил откинулась на спинку дивана, достала из кармана халата платок и вытерла мокрые от слёз глаза и щёки.

Надюшку тоже развеселила сцена, разыгравшаяся перед нами, но она не знала подоплёку, поэтому ей было не так смешно, как её матери.

Марина устала к концу представления. Отсмеявшись, она посидела откинувшись на спинку дивана с закрытыми глазами. Моё предложение помассировать ей ноги она отвергла, сказав, что ей нужно сначала принять душ.

Марина панически боится, что я почувствую запах её пота! Она как-то раз говорила мне об этом. Потянувшись, она дотянулась до меня, обняла за плечи, прижала к себе и прижалась виском к моему виску.

— Ничего, Малыш, завтра суббота. Никуда не пойду. Буду целый день лениться. Скажу Наташке, чтобы завтракала без меня. Буду спать до десяти, а потом позавтракаю, возьму какую-нибудь книжку, завалюсь на кушетку, укроюсь пледом и буду читать… Хорошо!…

Она поднялась с дивана, потянулась, и велела мне отправлять её домой. Мы с Надюшкой остались одни.

Когда Марина ушла, Надюшка пристала ко мне с расспросами, кто такой этот Коломийцев и почему он оказался на каком-то необитаемом острове. Пришлось рассказывать всё с самого начала. С 7-го января, когда он появился в нашем доме и, после неудачной попытки уговорить меня добровольно уехать с ним в Москву, попытался метнуть в меня шприц, выполненный в виде миниатюрного дротика.

Надюшке я показал всё — от начала и до конца. Она тоже не оценила мои старания сделать фотографию в его удостоверении более похожей на оригинал, заявив, что усы получились совершенно непохожими. Так, мол, их носит легендарный командарм Будённый, а у этого дядьки они висят книзу.

Я возразил, заявив, что способ носить усы — дело сугубо индивидуальное. Будённый носит их врастопырочку, потому что ему так больше нравится. Мне, кстати, тоже так нравится, поэтому, когда у меня появятся собственные усы, я буду расчёсывать их именно так. И Коломийцеву тоже так больше идёт. Это же очевидно! Ему нужно будет только правильно их расчёсывать, тогда и у вахтёров, которым он удостоверение предъявлять будет, никаких претензий к нему не возникнет.

Надюшка сказала, что насчёт усов это абсолютная чепуха и усы врастопырочку мне совершенно не подойдут. Мы заспорили и кинулись искать в Европе магазины театральных принадлежностей, чтобы взять там взаймы накладные усы. Через пятнадцать минут поисков усы нашлись. Правда не в магазине, а в костюмерной театра им. Гоголя в Москве.

Я их наклеил и расчесал так, как их носит легендарный командарм. Мы с Надюшкой постояли возле зеркала в коридоре, посмотрели на меня со всех сторон, потом я расчесал усы книзу, и мы снова посмотрели. В итоге я вздохнул и согласился с Надюшкой, что висячие усы мне действительно больше к лицу.

Потом Надюшка отобрала у меня усы и наклеила их себе. Когда я закончил смеяться, то предложил ей в дополнение к усам примерить и красивую бороду. Вот с бородой получилась полная чепуха. После трёх неудачных попыток наклеить ей окладистую, чёрную бороду, как у Карабаса — Барабаса, мы устали.

Я посоветовал ей прямо с завтрашнего дня приступить к упражнениям, делающим лицо шире. Тогда, мол, ей можно будет наклеивать взрослую бороду, потому что детских бород не бывает. Ни в театральных костюмерных их не найти, ни в магазинах театральных принадлежностей.

Примечания

1

В те времена были холодильники, как и стиральные машины, товаром очень дефицитным, на который записывались в очередь и пару лет ожидали. Магаданцы пользовались "природным" холодом, вывешивая авоськи за окно. Авоськи — это такие сетки для продуктов, если кто не знает.

(обратно)

2

У подножья Марчеканской сопки в те годы располагалось городское кладбище. Отсюда произошли устойчивые выражения типа "отъехать на Марчекан". Почему сопка носит такое название автор не знает. Кстати, "под бой барабана и рёв геликона" означает похороны с духовым оркестром. Любили магаданцы в те времена провожать своих близких и друзей под музыку. В иной день похоронный марш можно было услышать дважды, а то и трижды!

(обратно)

3

"фестивальный" дом — чисто магаданское понятие. Дом на пр. К. Маркса был сдан в эксплуатацию в 1957 году. В тот год Москва принимала Международный фестиваль молодёжи и студентов. В те времена в городе жильё строилось очень редко. Наверное поэтому за этим домом закрепилось это неофициальное название.

(обратно)

4

см. роман "Сашок", глава: "Спасение Кристофера"

(обратно)

Оглавление

Знакомство

  Часть 1. Знакомство

    Надюшка Колокольцева

    О войне и сиськах

    О пользе порки

    Предложение дружбы

    Сказочник

    Брусничное варенье

    Деревянная нога

  Часть 2. Летние каникулы

    Катюша Милованова

    Катька и Маргоша

    Драка в переулке

    Встреча в школьном дворе

    В школьной мастерской

    В пионерском лагере

    Золотая рыбка

    Как я стал гипнотизёром

    Разговор с врачихой

    Как мы натерпелись страху

    Первый день в больнице

    Тётя Марина и другие

    Как я умирал

    Возвращение

    В старой палате

    Разговор с Мариной

    Новыйследователь

    Снова дома

  Часть 3. Посвящённый

    Проход в сказочный мир

    Море, Тигра и дельфины

    Незваный гость

    Допрос Коломийцева

    Разговор с Мариной

    Снова незваные гости

    Окно в прошлое

    Поиск заказчика

    Городская прокуратура

    Совещание у прокурора

    Геннадий Васильевич

    Дворец

    Светлая Королева

    Наставник

    В деревне

    На пляже

    Возвращение во дворец

    Настя Преображенская

    Встреча с семьёй Насти

    На даче у прокурора

    Разговор с прокурором

    Возвращение Коломийцева

*** Примечания ***