Собрание сочинений в шести томах. Том 5 [Юрий Васильевич Бондарев] (fb2) читать постранично

Юрий Бондарев Собрание сочинений в шести томах Том пятый ВЫБОР. РАССКАЗЫ. МГНОВЕНИЯ (Миниатюры).

ВЫБОР

Глава первая

…После ухода гостей было пусто и тихо, еще горели в передней по бокам зеркала бра, еще не были погашены люстры в комнатах, мягко светил нежной полутенью сиреневый купол торшера над тахтой; везде пахло сигаретным дымом, чужими духами; и было немного грустно оттого, что всюду сдвинутые со своих мест кресла, переполненные окурками пепельницы, обгорелые спички на ковре, неприбранные бокалы с торчащими из недопитых коктейлей соломинками и горы тарелок на кухне—все это напоминало хаос незаконченного и обидного разгрома в квартире.

Васильев, обессиленный бесконечными разговорами об искусстве, лестью и приятными улыбками, проводив до лифта последних гостей жены, с облегчением подвязал ее кухонный передник и принялся старательно убирать посуду из столовой. Однако Мария умоляющими глазами остановила его («не надо сейчас…») и села на диван, обнимая себя за плечи, задумчиво отвернулась к окну, за которым густо синела февральская ночь.

— Слава богу, наконец-то, — сказала она. — Меня ноги уже не держат.

— Ты знаешь, сколько времени? — спросил он встревоженно. — Второй час… Ничего себе! Хорошо, что ты не открыла истинную причину торжества. Конца и краю тостам до утра не было бы. Как это, Маша, — с днем ангела? Или с днем именин?

— Я очень устала, — проговорила она, закуривая, и улыбнулась ему вскользь. — Благодарю, милый… и не будем об этом. Это всё несущественные детали, они не стоят того… Иди спать, пожалуйста… Спокойной ночи! Я немного посижу одна…

Он почувствовал неискренность ее слов, и это фамильярно-классическое «не стоят того», и это салонно-светское «благодарю, милый» как будто неприятно загородили ее, отдаляя в чуждую ей манерность, заметную в дни размолвок, прежде нечастых, которые сразу создавали головокружительную зыбкость покачнувшегося моста.

— Да, Володя, иди, пожалуйста, иди же, — повторила Мария с усталой настойчивостью и, прислонив дымящуюся сигарету к краю пепельницы, налила себе красного вина. — Если ты намерен сказать мне что-то серьезное о моих гостях, то сейчас не надо — я не хочу…

— Я мало с кем из них знаком, Маша.

— И может быть, поэтому ты был очень мил. Всех женщин очаровал.

Она отпила глоток; он увидел, как осталась влажная красноватая полоска на ее губах, родственный и нежный вкус которых он так хорошо знал.

— Маша, о чем ты говоришь? Женщин? Очаровал? Вот уж не заметил.

— Прошу тебя — давай помолчим…

Нет, он не помнил, чтобы раньше после ухода гостей она сидела вот так одна на диване, заложив ногу за ногу, рассеянно пила, в задумчивости затягивалась сигаретой, покачивая узким носком туфли, — еще четыре месяца назад он посчитал бы это за некую предложенную ему женой ради развлечения игру, кадры из какого-нибудь пошленького иностранного фильма, переведенного ею для закупочной комиссии, на просмотре в главке, и готов был, как иногда бывало раньше, услышать ее смеющийся протяжный голос: «Ита-ак, мосье, мы проводили гостей. Ушли знаменитости! Какое облегчение! Что же мы будем делать? Ты уедешь в мастерскую? Или останешься со своей женой?» Сейчас он не ждал подобной фразы, а лишь озадаченно глядел, как Мария медлительно пригубливала бокал между затяжками сигаретой, и он только сказал с неуклюжей шутливостью:

— Ты не слишком ли разгулялась, Маша? Ничего не случилось?

Господи! — Она опустила глаза, точно преодолевая боль, и он увидел ее ресницы, тяжелые от слез. — Неужели ты не понимаешь простых вещей — мне хочется побыть одной. Пойми меня, пожалуйста, я хочу одна отдохнуть от всего на свете…

— Прости, Маша, — сказал он виновато и вышел из комнаты.

Коридор и переднюю все еще праздно озаряли бронзовые свечеобразные бра, легкомысленные и бессонные в тишине ночной квартиры, и возле телефонного столика серебристой пустотой отсвечивало пространство зеркала. Васильев мельком взглянул на свое нахмуренное, утомленное лицо («Лучше всего — уехать мне сейчас в мастерскую…»), потом выключил эту запоздалую электрическую иллюминацию и долго надевал любимый им теплейший полутулуп, в котором зимой ездил «на натуру», долго возился с «молниями» меховых ботинок, раздумывая о позднем времени, когда ехать в мастерскую бессмысленно, но Мария молчала, не останавливала его, не выходила в переднюю, чтобы проводить до двери, подставить щеку для поцелуя, что было заведено между ними.

— Я пошел, Маша, — сказал он, стараясь говорить буднично и внушая себе, что ничего серьезного не произошло. — Я пройдусь по воздуху и подышу. Спокойной