Партизаны [Андрей Алексеевич Кокоулин] (fb2) читать онлайн

Андрей Кокоулин Партизаны

Не гулять было нельзя. За этим следили ревностней, чем за покупками в магазине.

Пока Ника собирала рюкзак с необходимыми вещами и продуктами, Андрей отвел Темку в комнату к телевизору и под шипение нулевого канала спросил:

— Ты все помнишь?

Темка поднял серьезные глаза на отца и кивнул.

— Да, папа.

— С незнакомыми людьми не разговаривать, сразу звать меня или маму. Не отходить дальше, чем на четыре шага. Не поднимать камешки и веточки. Не пачкать руки. Не брать ничего, что предлагают.

— Даже конфеты?

— Особенно конфеты. И улыбайся почаще.

— Я знаю, — сказал Темка. — Я про конфеты так сказал.

Большеголовый, тонкошеий человечек семи лет отроду, он сам застегнул кнопки на легкой курточке со светоотражающими элементами.

— Молодец.

Андрей протянул руку, чтобы взъерошить сыну волосы, но вспомнил, как это расценивается по нынешним временам, и лишь несмело коснулся Темкиной головы.

— Папка! — Темка вдруг сделал шаг и неловко обнял его руками. — Ты только люби меня, пожалуйста!

— Я тебя люблю, — сказал Андрей.

Он на мгновение прижал сына к себе, но тот уже отстранился, вывернулся и, топая, убежал в прихожую, где Ника надевала короткое серое пальто. Рюкзак был у нее в ногах.

— Андрюш, ты как?

— Мне только документы взять.

Из отделения в серванте Андрей достал файл с документами (исключительно — копии, но некоторые — заверенные в нотариальной конторе) и уместил его во внутреннем кармане плаща. Пришлось привычно сложить бумаги чуть ли не вдвое. Скоро, зараза, из-за них всюду с портфелем придется ходить.

— Темка, ты готов?

— Сейчас.

Сын сидел на низком пуфике и с неудовольствием обувал новые кроссовки. Старые ему нравились больше, но к ним обязательно прицепились бы. Вместо шнурков были липучки.

Андрей взял рюкзак у жены.

— Все собрала?

— Да. Печенье, молоко, сок, аптечка.

Ника была бледновата. Андрей пальцем поправил ей мазок помады, выскочивший за уголок рта. Только бы не перенервничала. Еще дадут предупреждение о неадекватном поведении в присутствии ребенка, а там и здравствуй, камера в квартире.

— Все хорошо, — сказал он ей.

— Это меня еще с прошлого раза трясет, — сказала Ника, клюнув носом его щеку. — Прости.

— Но обошлось же, — заглянул в напряженные глаза Андрей.

— Я бы этой дуре и сейчас, как курице голову…

— Я бы сам, — прошептал Андрей.

Ника, фыркнув, повеселела.

— Отнимаешь мое священное право?

— Ну, скорее, немножко претендую.

Темка соскочил с пуфика и попрыгал на месте.

— Я готов!

— Пошли? — спросила мужа Ника, поймав Темкину руку.

— Конечно, — сказал Андрей. — Мы — прекрасная семья.

— Мы — семья! — выкрикнул Темка.

— Тс-с-с, — прижал палец к губам Андрей.

И сын понял, посерьезнел.

Андрей открыл внутреннюю дверь со звукоизолирующими прокладками, потом распахнул внешнюю.

— Ой, кто это у нас?

Соседка Лидия Тимофеевна, одинокая, полная, в розовом халате и синих бигуди, вроде как совсем случайно выглянувшая на лестничную площадку, шагнула к Темке.

— Здравствуйте, Лидия Тимофеевна, — сказала Ника, оттесняя соседку от сына.

Темка, впрочем, и сам отступил. Андрей, мысленно складывая штабеля нехороших слов, возился с дверью.

— А почему это ваш сынок со мной не здоровается? — улыбнулась Лидия Тимофеевна, тряся подбородками. — Плохо воспитываете.

Темка выглянул из-за Ники.

— Здрасте, — сказал он.

— Ай, это хорошо! — тут же обрадовалась соседка. — Ты такой внимательный мальчик! Хочешь конфетку, Темочка?

Она наклонилась, протягивая обернутый в яркую фольгу шоколадный батончик.

— Я возьму, — сказал Андрей.

Он выхватил гостинец прежде, чем Лидия Тимофеевна сообразила сжать кулак.

— Это Темочке, — упавшим голосом сообщила соседка.

Андрей заметил выбившийся из-за ворота халата проводок записывающего устройства. Ну, конечно, почему бы на соседях не подзаработать? Десять тысяч, приличные деньги. Льготы, опять же, коммунальные.

— Обязательно, — подтвердил он. — Темочка скажет, и я сразу ему отдам.

— Темочка…

— Я позже съем, — пресек всякую неопределенность сын. — Мы гулять идем.

— Ах, гулять…

Андрей пожал плечами — мол, ничего не могу сделать. Слово сына — закон.

— До свидания, — сказала Ника.

Они спустились по лестнице. По пути Андрей выгреб ворох цветастых рекламных буклетов из почтового ящика. «Срочная ювенальная помощь». «Детская опека». «Ваш ребенок — это наш ребенок». «Консультации по границам психологического насилия». Он показал их Нике, лицо которой тут же сделалось как каменное.

— Наверное, только в наш ящик и кладут, — сказала она.

— Еще Воронковым, — сказал Андрей.

— Они же съехали.

— Так по старой памяти.

Ком буклетов Андрей выкинул в урну у подъезда. Было уже светло. У оград и возле деревьев еще лежал серый и сизый снег. Там, где снега не было, земля чернела, словно после разлива нефти. Ни травинки, ни листика. На пустой и тихой детской площадке от «шведской» стенки до странных, облезших фигур, обозначающих гендерное разнообразие, стояла вода. Впрочем, туда они идти и не собирались. Метрах в трехстах от их дома находился сквер, в котором они когда-то любили гулять, а сейчас вроде как отбывали повинность. Зэки на прогулке, мать-перемать. Обычная семья.

Когда Андрей пытался представить, как воспринимает их чинное, стариковское шарканье по дорожкам сын, у него нехорошо шевелилось в душе. Только бегать было нельзя. И падать — нельзя. И смеяться. И брать Темку на руки. И многое чего еще. Тополя и липы с год как утыкали камерами. Любое подозрение на психологическое давление или, упаси бог, на признаки манипулирования ребенком — и ты рискуешь лишиться родительских прав.

В такие моменты Андрею хотелось добраться до тех, кто принял этот еврозакон, и бить, бить, бить их чем-нибудь тяжелым, угловатым, ребристым.

До кровавых соплей.

Под капотом своего «форда» возился дядя Саша Привалов, увидел, что Андрей с Никой и Темкой вышли, выглянул, в солидарность с Щукиными молча сжал кулак. Рот фронт. Я с вами. Даже на сердце потеплело.

— Здравствуйте, дядя Саша, — сказал Темка.

— Привет-привет.

Дядя Саша все-таки оставил потроха своего автомобиля и присел перед Темкой.

— Как твои дела, молодой человек? — он легонько щелкнул мальчишку по носу.

Ему было можно. Он был чужой. Вот если бы на его месте оказался Андрей или Ника…

— Ничего, — сказал Темка.

— Вы гулять идете?

— Ага.

— Ну, дело хорошее.

Привалов выпрямился, на мгновение качнулся к Андрею.

— Белый фургон, — прошептал он, — стоит у арки на улицу…

Андрей скосил глаза. Фургон действительно стоял, стволы деревьев его частично закрывали. Окна были тонированные. Ни логотипа, ни рекламного слогана. Уже и не маскируются, суки. Твари.

— По нашу душу? — спросила, бледнея, Ника.

— Не знаю, — сказал дядя Саша.

— У нас не было предупреждений, — сказал Андрей.

— Им теперь не важно. Налетают, разделяют, допрашивают. Родители один и второй вправо, ребенок — влево. Ладно.

Дядя Саша пожал Андрею руку и отвернулся к «форду».

— Пойдем через дальнюю арку? — спросила Ника.

Андрей посмотрел на Темку. Сын стоял, как его учили. За пальцы не дергал. Не отбегал. Улыбался.

— Нет, — сказал Андрей, — это как раз будет подозрительно. Ты же знаешь, такое трактуется однозначно. Испугались, значит, виновны. Так что двинулись потихоньку. Может они так, профилактически.

Ника взяла Темку за руку.

— Мам, все будет хорошо, — сказал Темка.

— Ох, Темушка, я надеюсь.

Они пошли по тротуару. Сын вел себя образцово — снег, подмерзший у оградок, не пинал, из пальцев матери не рвался, вторую руку держал в карманчике. Андрей глядел на него и думал, во что они его превратили. Поиграв желваками, он отвернулся. До боли вдруг захотелось растормошить сына, подкинуть в воздух, услышать его смех.

Нельзя. Теперь это — навязывание психологической зависимости. А ребенок сам должен выбирать, от чего ему зависеть. Благо выбор богатый, работает и сексуальное просвещение, и определение половой идентичности, и школьные курсы толерантности и психологической защиты от родителей. Если они давят на вас, дети, немедленно звоните в службу срочной ювенальной помощи.

Господи, как в оккупации!

Арка приблизилась, выгнулась. Фургон на треть стоял в ее тени. Грязно-белый, с тонкой синей полоской по верху борта. Никакого намека, что там кто-то есть, что оттуда кто-то наблюдает за ними, Андрей не уловил. Походка у жены сделалась деревянной, а взгляд пустым. Губы ее едва заметно шевелились. Ника молилась.

— Куда тебе хочется, Тема? — спросил Андрей.

— В сквер, — правильно ответил сын.

— Значит, идем в сквер.

Они миновали фургон и почти прошли арку, когда сзади, за их спинами со стуком сдвинулась по направляющим боковая дверца.

— Граждане родители!

Андрей увидел, как мертвенно побледнела жена, и поспешил обернуться первым.

— Ой, здравствуйте! — сказал он.

Из фургона выбрались двое. Худой молодой парень с серьгой в ухе в рваных джинсах и аляповатом, отороченном искусственным мехом по вороту кардигане и полная, за сорок с хвостиком женщина в зеленой юбке-плиссе и наглухо застегнутой синей куртке. Высунув язык, парень тут же принялся выстукивать что-то на планшете. Женщина, ступив на асфальт, окунула плохо накрашенное лицо в распечатку.

— Здравствуйте, — сказала она. — Вы Воронковы или Старовские?

— Мы — Щукины! — сказал Темка.

— Да? — удивилась женщина.

— Щукины, это точно, — подтвердил Андрей.

Молодой парень, не отрывая взгляд от планшета, кивнул.

— Есть такие.

— Чистые? — спросила женщина.

— Одно предупреждение полгода назад.

— Здравствуйте, — подошла, встала рядом со мной Ника.

Она овладела собой, но пальцы, просунутые в мою ладонь, так и норовили сжаться.

— Здравствуйте, — без удовольствия сказала женщина, сложила распечатку и наклонилась к Темке: — Как ты себя чувствуешь, мальчик?

Улыбка ее была фальшива.

— Хорошо, — бодро сказал Темка.

Слава богу, он не оглядывался ни на Андрея, ни на Нику. Ведь если ребенок, отвечая на вопросы, ищет одобрения или разрешения родителей, значит, он не самостоятелен, значит, они оказывают на него психологическое — это-то уж точно — давление. С такими родителями разговор короткий.

— Куда вы идете? — спросила ювенальщица.

Сука, подумал Андрей. Тварь.

— Гулять, — ответил Темка.

— В сквер, — добавил Андрей.

— Это полезное и обязательное занятие.

Женщина, словно играясь, слегка хлопнула мальчика распечаткой по лбу. Ей было можно.

— Паспорта, метрика, медицинские карты с собой? — спросил в это время парень.

— Конечно, — сказал Андрей, растягивая губы.

Почаще улыбайся, напомнил он себе. Лучше прослыть идиотом, чем навлечь подозрение в неискренности своей мрачной физиономией.

— Ксерокопии?

— Да.

Андрей достал пакет с документами и выбрал нужные бумажки. Парень сфотографировал их на встроенную в планшет камеру. Ксерокопии вернул со словами:

— Теперь не надо, теперь все электронно.

— Ну, так даже лучше.

Андрей убрал документы. Парень тряхнул серьгой в ухе, изучая что-то на экране.

— Но вы все равно носите пока. Мало ли, — сказал он.

Весь его занятой вид говорил о том, что к защите детей он подходит исключительно серьезно. Изо дня в день печется об их свободе от родителей. Где он вырос? — вдруг подумал Андрей. В детском доме или в приемной семье? Вряд ли у нормальных, у биологических родителей. Может быть, даже сам от них лет с семи избавился. Такому теперь с детского сада учат.

— Понятно.

— Медкарту не убирайте, — попросил парень.

— Простите.

Андрей снова полез за пазуху. Ничего-ничего, мы и во второй раз достанем, и в третий, если надо. И в четвертый. Мы — положительные родители. Не препятствовали ювенальной службе и не собираемся.

Так, тихо ее ненавидим. Про себя.

Парень просмотрел на просвет водяные знаки, считал ультрафиолетовые метки. Андрей больше следил за Никой и за Артемом. Темка как-то даже меньше беспокойства вызывал. Ника прятала пальцы рук за спиной.

— Я смотрю, вы давно не ходили к психологу, — сказал парень.

— У нас по расписанию — в следующем месяце, — сказал Андрей.

— То есть, все в порядке?

— Не знаю, это только психолог скажет.

— Аптечка есть?

Андрей с готовностью сбросил рюкзак с плеча.

— Конечно. Мы же понимаем, что без нее нельзя.

Он потянул «молнию».

— Показывать не надо, — кисло произнес парень.

— У нас и соки…

— Я понял.

Ника чуть слышно выдохнула.

— Артем, — обратилась к ребенку женщина, — а ты знаешь куда звонить, если папа ссорится с мамой?

Темка задумался.

— В «скорую ювенальную»?

— Да, можно и туда, — кивнула женщина. — Даже лучше. Даже если папа просто повышает голос. На тебя же папа не повышает голос?

Темка посмотрел ей в глаза.

— Нет. Мы же ходим к психологу.

— Ах, да-да.

Женщина еще раз заглянула в распечатку. Губы ее зашевелились. Она перечитывала пункты методических указаний. Может быть, искала, к чему прицепиться. Андрей безмятежно ждал. Не тяни, дура.

— Ну-у…

— У них все чисто, — сказал парень, отрывая взгляд от планшета. — Сеансы толерантности, сексуального просвещения, индивидуальные приемы. Везде есть отметки.

— Что, идеальная семья? — с сомнением спросила представительница ювенальной службы.

— Ну, должна же быть хоть одна.

— Ладно, — помедлив, сказала женщина. — Пусть идут, Владик. Все равно не Воронковы и не Старовские.

— Вы свободны, — сказал парень, возвращая медкарту.

Темка требовательно протянул руку:

— Мам.

Ника сжала ладонь сына. Андрей спрятал документы. Втроем они медленно покинули арку и выбрались на дорожку, идущую параллельно выезду на шоссе. За их спинами, прошелестев, клацнула дверь фургона. У Андрея было такое чувство, будто это схлопнулись, выпустив их, ворота тюрьмы. Он непроизвольно выдохнул. На этот раз пронесло.

— Все? — спросила Ника, едва они сделали десяток шагов.

Кожа ее лица порозовела.

— У нас все в порядке, — сказал Андрей, памятуя, что ювенальная служба может фиксировать их разговоры через направленный микрофон. — Мы же нормальная семья.

— А вдруг у них какие-то новые порядки?

Они прошли мимо огороженного сеткой асфальтового кармана. Поодаль росли молодые, видимо, недавно посаженные березки. Земля вокруг них была вскопана и набросана комьями.

Рядом ходили какое-то птицы, выискивая червяков. Дрозды? Не дрозды? Андрей не знал. Хлопок глушителя проезжающего автомобиля их спугнул, и они быстро расчертили светло-голубое небо своими стремительными черными силуэтами. Стрижи? Темка взмахнул свободной рукой, пытаясь подражать птицам, но тут же прекратил, подумав, наверное, что это могут неверно расценить. Андрей горько хмыкнул. Из такого ребенка разве получится человек? Нет, получится непонятное, ущербное существо, внешние ограничения перерастут во внутренние, это вызовет конфликт с потребностями, которые будут принимать странные, извращенные формы. А там уж…

Надо уезжать, вдруг ясно понял он. Продавать квартиру и бежать с Темкой в глушь, где о ювенальных службах и слыхом не слыхивали. Россия большая, всюду камеры не поставишь. В большинстве деревень, наверное, расскажи о том, что дети имеют больше прав, чем их родители, засмеют. Перебесием городским посчитают. А там ведь и за водой можно сходить, и на ручей, и в лес за ягодами, не боясь, что из кустов выскочит какое-нибудь задрипанное существо с серьгой в ухе и начнет лепить предупреждения и штрафные баллы. Детский труд! Как можно! Голыми ногами в воду! Ах, он еще и лягушек руками! Антисанитария и пренебрежение родительскими обязанностями. Изъять!

Изымать, зараза, у них ловко получается. Европейский опыт! Не пропьешь. Выбирают время, и — с полицией, под видеофиксацию, с необходимыми бумажками, с дежурными улыбками и успокаивающими словами. «Конечно-конечно, если ничего не подтвердится, вы получите вашего ребенка в целости и сохранности». Или: «Как только вы выполните основные условия содержания, ваш ребенок немедленно будет возвращен из детского накопителя, приюта, от временных родителей».

Ага-ага, все уши и развесили…

Мелькнула чугунная ограда. Андрей удивленно оглянулся. Оказывается, они уже пересекли шоссе, миновали несколько коттеджей, выросших на крохотном пятачке, и велосипедную стоянку. Он и не заметил. Как так? Андрей выругал себя. Соберись, родитель! Где глаза потерял?

Темка обернулся, и Андрей подмигнул сыну.

Они вступили в сквер. Асфальтовая дорожка зигзагом побежала между липами и осинами. Справа и слева возникали площадки — то со столами для игры в пинг-понг, то с тренажерами, то просто со скамейками и квадратно-подстриженными кустами.

Темка чинно пошел впереди, выглядывая за деревьями блеск воды. Ему был интересен пруд в центре сквера. Там можно было покормить уток, можно было понаблюдать, как они плавают, можно было стать на время самим собой.

Ребенком.

На высоте тридцати метров, над деревьями с тихим стрекотом пролетел дрон.

Ника даже с шага не сбилась, и Андрей мысленно ее обнял. Молодец, милая. Пусть летают. Стационарных камер им, видишь ли, мало. Они боятся упустить даже крохотный наш просчет. Сволочи, Ника, я согласен, сволочи.

— А после сквера пойдем в кафе? — спросил Темка.

— Конечно, сынок, — ответила Ника.

— Только вы смотрите, мне мороженого нельзя.

Темка заботился о том, чтобы они помнили, что он недавно болел горлом.

— Хорошо, — улыбнулся Андрей.

Сквер был огромен и почти пуст. Только на дальнем конце за деревьями мелькали фигуры людей в спортивных костюмах. То ли группа легкоатлетов проводила тренировку перед соревнованиями, то ли выводок любителей физической культуры принимал воздушные ванны. На них Андрей почти не обращал внимания. Он высматривал семейные трио — папа-мама-сын, папа-мама-дочь. Впору плевать через левое плечо: пронеси, господи.

Тот же дядя Саша Привалов рассказывал: подходит к вам в сквере, на детской площадке такая вот семья. Мол, здравствуйте, здравствуйте, как вашего зовут — так-то, а нашего так-то, прекрасная погода, не правда ли?

А дальше чистая психология. С ребенком же вроде свои, с такими же проблемами люди, можно и пожаловаться на придурков в правительстве, и обсудить волнующие темы вроде ювенальных тестов и секс-просвета, можно поделиться опытом, как готовиться к визиту «ювенальщиков» в квартиру, что прятать, что, наоборот, выставлять напоказ, что помнить как «Отче наш».

Расстаетесь вы чуть ли не друзьями. Они даже машут тебе руками. Очень приятно, очень приятно!

А через двести метров и тебя, и жену, и ребенка твоего принимает группа ювенального перехвата, выскакивая из двух микроавтобусов, и показывает вам замечательную запись с тем, что вы наговорили своим новым «друзьям».

Дядя Саша Привалов назвал это сучьим ходом. Грамотный сучий ход. На разобщение. На изоляцию семей друг от друга. Чтобы все во всех подозревали предателей.

— А можно мы уже к пруду пойдем? — спросил Темка.

Кривые, самопальные тропки, спускающиеся к воде, он благоразумно пропускал, но перед лесенкой с перилами устоять на смог.

— Конечно, — сказал Андрей. — Ты хочешь покормить уток?

— Ага.

— Только осторожно, — сказала Ника, пропуская свою руку под рукой мужа.

Темка кивнул.

— Я знаю.

Он действительно знал.

Лесенка выходила на деревянную площадку, оформленную под пристань. Резное ограждение с якорями и спасательными кругами, мачта с колоколом на веревке, правда, без языка, чтобы не пугать ни птиц, ни гуляющих, и калитка, буде откуда-то в пруду возникнет дебаркадер или целый пароход. Две скамейки и заколоченный киоск.

У киоска оказывается сидел на раскладном стульчике какой-то старик с наброшенным на плечи клетчатым пледом и смотрел на воду. На коленях у него, кажется, лежала раскрытая книга. Ловушка? Нет?

Они спустились к площадке, Темка тоже заметил старика, поэтому отошел в другой конец, к мачте, и, привстав на цыпочки, приподнялся над перильцами ограждения. Он был очень осторожен. Андрей, наверное, в его возрасте так бы себя контролировать не смог. Штирлиц натуральный. Партизан.

— Мамочка! — громко сказал Темка. — А можно я здесь постою?

— Конечно, солнышко, — отозвалась Ника.

Она освободила Андрея от рюкзака, поставила его на скамейку и извлекла из кармашка половинку нарезного батона.

— Тебе один кусочек или сразу два? — спросила она.

— Пока один.

Темка подбежал сам.

— Там у трех уток головка зеленая, а у двух других — серая. Это разные виды?

— Не-а, — сказал Андрей.

Сын выбрал ломоть побольше, откусил с краю корочку.

— А что тогда? — щурясь, спросил он.

— Ну-у, — протянул Андрей, — это надо подумать.

«Надо подумать» означало: давай, сын, шевели извилинами самостоятельно. Если бы Андрей сказал: «Думай», и это записали бы с прилепленного на мачту микрофона, то его могли бы привлечь за оказание психологического давления на ребенка. Предупреждение, отметка в ювенальном деле, подозрение на лишение родительских прав. А там и до ограничения в общении недалеко.

Он вспомнил вдруг одну бесноватую, которая кричала: «Почему вы заставляете человека думать? А если он не хочет? Это его выбор! Уважайте его выбор. Не смейте ему мешать!»

Ну, дура, нет?

С куском хлеба Темка подбежал обратно к ограждению.

— Пап, а постой со мной рядом, — попросил он.

— Разумеется, — сказал Андрей.

Очень нейтральное слово. Не прицепишься.

Ника спустила рюкзак в ноги и устало сгорбилась с пакетиком хлеба и бутылочкой сока в руке, готовая в любой момент прийти сыну на помощь. Бедняжка моя, нежно подумал Андрей. Ветер спутал ей прядки волос. Она глазами показала на старика, Андрей чуть заметно кивнул: контролирую. Опереться, облокотиться о перила рядом с сыном — пара шагов.

— Видишь? — спросил Темка.

Гладь пруда морщилась, словно выражая неодобрение погоде, у уток топорщились перья. Три действительно были зеленоголовые, две — темненькие, рыже-бурые. Утки неторопливо плавали метрах в пяти, совершенно игнорируя людей. Какая-нибудь то и дело что-то выхватывала из воды клювом.

— Да, это утки, — сказал Андрей, — скорее всего, кряквы.

— И те, и те?

— Да.

Темка отщипнул от мякиша, скатал его в шарик и бросил в воду. До уток хлеб не долетел метра два. Они даже не поплыли в его сторону.

— Пап, но они разные!

— Как же это может быть? — посмотрел на сына Андрей.

Темка задумался.

— Не знаю.

— Ну, смотри, те, рыженькие, будут чуть поменьше своих зеленоголовых соседей. О чем это говорит?

— Что они младше!

— Ну, не совсем. Но ты рядом с правильным ответом.

— Что одни — родители, а другие — дети?

Андрей качнул головой.

— Почти. Но вот я — большой, а мама наша…

Темка подпрыгнул и замахал рукой, показывая, что сам догадался.

— Это мамы и папы! — выпалил он.

— Да, — сказал Андрей.

— Какие разные!

Новый хлебный шарик упал к уткам уже ближе, и они к радости Темки подплыли к мякишу всей стайкой.

— Ура! Едят!

Андрей чуть не взъерошил сыну затылок, но вовремя опомнился.

— Солнышко, ты пить хочешь? — спросила со скамейки Ника.

— Не-а, — ответил Темка.

Он жевал корку, скатывая последний шарик. Утки, явно интересуясь, подобрались ближе, закружились хороводом. Иногда было видно, как в толще темной воды мелькают их красные лапы.

— Молодой человек! — услышал Андрей.

Он переглянулся с Никой и повернулся к старику.

— Да?

— Вы не могли бы подойти? — спросил тот.

— Конечно.

Я же хороший родитель, подумал Андрей.

Вблизи старик оказался крепким и вполне прилично одетым. Под пледом обнаружилось расстегнутое кремовое пальто, под пальто — серый костюм в «елочку». Вычурно и дорого для ювенального ловца.

Хотя кто их знает?

Старик имел короткие седые усы и щетинистый седой подбородок. Глаза у него были светлые, зубы — искусственные, худые запястья оплетали темные вены.

— Здравствуйте. Меня зовут Евгений Сергеевич, — представился он, пряча книгу под плед. — А вас?

— Андрей.

Андрей пожал протянутую ладонь. Старик несколько секунд вглядывался в его лицо, губы его тронула странная, словно бы заискивающая улыбка.

— Ваш сын? — качнул головой в сторону Темки он.

— Да.

— Замечательный паренек.

— Воспитываем согласно всем рекомендациям ювенальной службы и закона против детского насилия, — отчеканил Андрей. — Участвуем в семинарах по свободе ребенка в семье, ходим на мероприятия по сексуальному просвещению, посещаем психологов (он чуть не оговорился: «Психопатов» и мгновенно вспотел), входим в план проверок.

Улыбка на лице старика застыла.

— Да, это… — пробормотал Евгений Сергеевич в смятении. — Это, наверное, по-своему, так и должно, раз по закону…

Он сник. Но рука его нырнула под плед, нащупала там книгу, и глаза старика вновь засветились надеждой.

— А у меня, знаете, внук, — поделился с Андреем он.

Книга оказалась небольшим альбомом, в прозрачных пластиковых, с тиснением кармашках которого находились фотографии, снятые, похоже, на мобильный телефон, а потом через сеть распечатанные на принтере. Евгений Сергеевич принялся листать страницы. С фотографий глядел в мир светленький мальчик — сначала совсем кроха, едва ли с месяц возрастом, затем уже постарше, побольше, вот он уже ползает в подгузниках, вот смотрит в мир большущими карими глазами, вот улыбается во весь свой беззубый рот. Крем белой монобровью на лбу. Поспешный бег от собаки. Мячик, протянутый в камеру. Где-то на пятилетнем возрасте — мальчик в шортах и курточке стоит на площадке у пруда, держась за дедову руку — фотографии обрывались.

— А дальше? — спросил Андрей.

— Ничего нет, — глухо сказал старик.

— Изъяли?

Евгений Сергеевич кивнул, голова его затряслась.

— Два года, два года уже не знаем, где он, что с ним.

Может, и подставной старик, а отстраниться не получилось. Как отстраниться? Сказать, что это нормально? Молча, старательно не оглядываясь, вернуться к своим, к Нике и к Темке? Ох, доведут людей, суки. Уроды. Дядя Саша и так уже советует без газового пугача никуда не выходить. Чуть что — выстрел в морду, Темку на руки — и бежать. Куда только бежать? В Китай?

Далеко до Китая.

— Причина изъятия? — спросил Андрей.

Евгений Сергеевич дрожащими руками снова завернул альбом в плед.

— Насилие над ребенком. Статья четвертая.

— Физическое? Психологическое?

— Написали — и то, и то.

— «Четверка», пункт один, пункт два? Нарушение зафиксировано?

— Да. Маша, дочь, уж на что терпеливая, а не выдержала, дернула Вовку за рукав, — старик поднял влажные глаза на Андрея. — Он — хороший ребенок, но не всегда слушается. А тут — это, летающее…

— Дрон.

— Да, дрон. Но с дрона не четко видно, он не успел захватить.

— Андрей, — позвала Ника.

— Подождите, я отойду, — сказал Андрей.

— Конечно-конечно, — кивнул старик.

Пять шагов по поскрипывающим дощечкам. Спасательные круги. Мачта. Темная гладь пруда. Никого там, на том берегу? А то вдруг хоронятся за подступающими деревьями, выставив сверхчувствительные микрофоны и дальнобойную оптику. Впрочем, дальнобойной и не нужно. До берега напротив метров сорок, ну, пятьдесят. Смартфона с цифровым зумом будет достаточно.

— Мне кажется, Темке холодно, — наклонившись, тихо сказала Ника.

Чему Андрей успел ее научить, так это в любой ситуации демонстрировать улыбку. Вкупе с морщинкой над переносицей улыбка выглядела несколько искусственно, но зато никакого давления на Темку. А то придут, сердито потрясут жирными щеками — ах, как, вы не знаете, что ребенок очень чутко улавливает беспокойство и тревогу родителей и проецирует ее на себя? Тьфу!

— Темка, тебе холодно? — спросил Андрей.

Сын на мгновение обернулся.

— Не-а.

— А хлеба еще нужно? — спросила Ника.

— Ой, мам, да!

Темка подбежал к рюкзачку. Утки кружили на воде. Хлебный ломоть перекочевал из пакета в ладошку сына.

— Утки такие ненасытные! — сообщил он.

— Раскормишь, они и улететь не смогут, — сказал Андрей.

Темка рассмеялся.

— Тогда у нас будет утятина! — провозгласил он, припрыгав к ограждению.

Хлебные крошки посыпались на воду. Вот черт возьми, с досадой подумал Андрей, даже к такой невинной реплике про утятину могут прицепиться. Что это за избыточная агрессия у вашего сына? Вот что на это можно ответить? Ведь глупость? Глупость! Я натаскиваю его на уток с двух лет.

— Чего хочет от тебя старик? — перебирая вещи в рюкзаке, прошептала Ника.

— У него вроде как внука из семьи изъяли, — также тихо ответил Андрей.

— Господи! Будь начеку.

— А то.

Шесть шагов обратно к раскладному стульчику. Темка оглянулся на отца, словно проверяя, не далеко ли тот ушел. Молодец, следит за окружающей обстановкой.

— Простите, — сказал Андрей, встав со стариком рядом.

— Я понимаю, — сказал тот.

— Вы рассказывали про дрон.

— Да дрон-то ладно, — махнул ладонью Евгений Сергеевич, — там еще одна камера оказалась, на углу дома. Она уж во всей красе…

— А чья камера?

— Полицейская. Охраны порядка.

Андрей вздохнул.

— Тогда они могли привлечь эти записи на законном основании. Тут, честно, только уже в суд обращаться.

Старик кивнул.

— Уже два года по этим судам ходим. Седьмое заседание через неделю. Два года без Вовки…

Он прижал растерянные пальцы к губам.

— Крепитесь, — сказал Андрей.

Евгений Сергеевич посмотрел на Темку.

— Ваш сын может обнять меня? — спросил он. — Или просто взять за руку? Вы не поймите меня, пожалуйста…

Андрей переступил ногами, развернувшись к сыну.

— Темка! — позвал он.

Темка повернул голову.

— Ты меня зовешь, пап?

— Да, если тебе не трудно.

— Я могу.

Сын подошел, пряча остатки хлеба в карман курточки. Остановился, не доходя до сидящего старика двух своих невеликих шажков, чуть в стороне от отца. Как бы самостоятельный. Как бы свободный, сам за себя решающий ребенок.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, — сказал Евгений Сергеевич.

— Постоишь рядом с дедушкой? — спросил Андрей. — У него внука увезли.

— Насовсем? — привстал на носках Темка.

— Никто не знает.

Сын задумался. Он посмотрел на Евгения Сергеевича, на отца. Андрей скосил глаза вправо. Это означало «можно». Но Темка, шифруясь, еще несколько секунд помедлил.

— Хорошо, — сказал он. — Если не долго.

Партизан растет просто экстра-класса, подумал Андрей.

— Вот сюда, — поднял руку Евгений Сергеевич, предлагая Темке встать под раскинувшийся крылом плед.

Темка кивнул. Он встал близко-близко к старику, позволяя тому обнять его и ткнуться лбом в лоб. Плечи у Евгения Сергеевича затряслись.

Андрей отвернулся. Жутко хотелось сжать кулаки, но было нельзя. И зубы стиснуть нельзя. Ничего нельзя. Стой, демонстрируй, как тебе все вокруг нравится.

— Не плачьте, — сказал Темка.

— Нет-нет, я так, так, — произнес Евгений Сергеевич, свободной рукой утирая слезы. — Ты — славный паренек, Темка.

Сын положил ладошку на седую голову старика.

— Все будет хорошо, — серьезно сказал он.

Евгений Сергеевич издал горловой звук и полез за платком.

— В это, конечно, хочется верить, Темка. Только ведь два года…

— Он вернется.

— Ладно, ладно, иди.

Старик чуть ли не вытолкнул Темку обратно к Андрею и, склонившись, стал сморкаться, хлюпать носом и вытираться платком.

— Мы пойдем, — сказал Андрей.

Сын понятливо вложил руку ему в ладонь. Евгений Сергеевич задушено пробормотал что-то извинительное. Когда они отошли к скамейке, к Нике, старик торопливо собрался, сложил стульчик, определил его под мышку и с пледом на плече, волочащемся подобно мантии, по дальней тропке утопал куда-то в начало сквера. Согбенной тенью проходя на фоне деревьев, он был похож на императора в изгнании.

— Что это с дедушкой? — спросил Темка.

— Иногда люди испытывают неудобство даже от того, что ты пытаешься им как-то помочь, — сказал Андрей.

— Почему?

— Потому что не хотят показывать, как им больно.

— Это как?

Андрей вздохнул. Объяснить было сложно. Вернее, он боялся, что сын его не поймет или поймет не так.

— Помнишь, как ты ушиб ногу? — тихо спросил он.

— О тумбу в прихожей?

— Да.

Темка кивнул, и заботливая Ника, освобождая для него место, спустила рюкзак со скамейки. Достав корочку из кармана куртки, сын забрался в узость между родителями.

— Помнишь, ты терпел, терпел и не плакал? — прошептал Андрей.

Темка укусил хлеб.

— Да.

— Было больно?

— Очень.

— А если бы в тот момент, когда тебе очень-очень больно, я или мама прижали тебя к себе? А ты боишься расплакаться.

Темка посопел.

— Я бы отвернулся, — сказал он.

— Вот и Евгений Сергеевич отвернулся. Только для него «отвернуться» означало рассердиться и уйти. Многие люди не любят, чтобы было заметно, как им плохо.

— Почему? — нахмурился Темка.

— Потому что они взрослые. Считается, что мужчина не должен никому показывать своей слабости. В первую очередь он боец, защитник. А если все будут видеть, как он плачет, то будут думать, что ему можно сделать больно, и тогда он отступит перед бедой. Куда такой защитник годится? К тому же, слабость бойца — бесценный подарок врагу. Враг это запомнит и использует.

Сын помолчал.

— Я больше никогда в жизни не буду плакать, — сказал он.

— Когда никто не видит, то можно, — сказал Андрей.

Темка посмотрел на другой берег пруда, на легкоатлетов за деревьями, на повисший высоко в стороне дрон-квадрокоптер.

— Все равно все видят, — пробурчал он.

— Девочкам в этом смысле легче, — сказала Ника, подавая сыну рекомендованный ювенальной ассоциацией, безопасный сок. — Они могут плакать, когда хотят.

— Но ведь плачут, когда больно? — удивился Темка.

Он нашел губами пластиковую соломинку.

— Больно бывает по-разному, — сказала Ника. — Когда переживаешь за кого-то, кому плохо, когда тебя обидели, когда что-то не получилось. Или, например, когда мелкие неприятности копились, копились, а с последней, совсем крохотной, терпение взяло и кончилось. И силы кончились. Тебе со стороны кажется, что случилась сущая ерунда, чай просыпался, рецепт пропал, а человек плачет.

— А иногда плачут от радости, — добавил Андрей.

Хрюпающий соком Темка замер.

— Как это?

— Представь, — сказал Андрей, — что ты долго-долго ждешь победы. А фашистов много, они сытые, уверенные в себе, довольные. Они захватили половину страны и идут дальше. Они разрушают все, что мы построили, они угоняют людей в плен, убивают, жгут, устанавливают свои порядки. Но мы еще не сдались. Мы сопротивляемся. На фронтах гремят тяжелые бои, кровопролитные сражения, каждый день гибнут наши товарищи. Нам тяжело, очень тяжело. А ты — на оккупированной территории. Ты борешься тоже, скрытно, тихо, но по чуть-чуть приближаешь нашу победу. Смерть ходит на волосок от тебя. Вокруг чужая речь, чужие, ненавистные хари. А ты все шепчешь: когда, когда? Потому что победа не приходит. Фронт очень далеко, что там происходит, ты не знаешь. У тебя нет выбора, ты сцепляешь зубы и делаешь свое дело с одной мыслью, ухлопать побольше гадов, что топчут твою землю. Ты на последнем издыхании. Но вот фронт становится ближе, ночью видны зарницы, и далеко, пока далеко гремит наше наступление. А потом ты стоишь на глинистом вывале на окраине деревни, тощий, как гвоздь, еле живой, не лицо, а одни глаза, и мимо тебя в сизых выхлопах пролетают танки со звездами, и топают усталые солдаты, делятся нехитрым пайком, и ты понимаешь, что это почти победа, осталось только добраться до вражеского логова.

— Ура, — тихо произнес Темка.

— И вот тогда можно плакать, — сказал Андрей.

Какое-то время они сидели молча. К уткам сын больше не пошел, сок не пил, чувствовалось, что он все еще под впечатлением отцовского рассказа. Андрей сгорбился, гоняя под носком ботинка какой-то камушек.

Ника посмотрела на часы.

— Через пять минут можно домой.

— Ну, что, Темка, прощайся с утками, — сказал Андрей.

— Они ж глупые, — сказал сын, — зачем с ними прощаться?

— Полагаешь, они не обидятся?

Темка подумал, потом молча соскочил с лавки и прошагал к ограждающему барьерчику.

— До свиданья утки и… — он обернулся. — Пап, а как зовут утку-папу? Утк?

— Не-а.

— Уток?

— Ага, был и утек.

Темка засмеялся.

— А на самом деле?

— На самом деле утку-папу именуют селезнем.

— Ты не шутишь?

— Нисколько.

— Прощайте, утки и селезни! — крикнул Темка.

Выглянуло из серых облаков солнце, яркое, но еще не греющее, влипло блестками-лодочками в пруд. Смотреть на воду стало больно.

— Фу! — сказал Темка.

— Слепит?

— Ага.

— Ну, что, пошли? — спросил Андрей.

— В обход, да?

— Длинным путем.

— Отважные герои всегда идут в обход! — запел, затопал вокруг родителей Темка, явно представляя себя Бармалеем.

Фильм был дважды запрещенный. Во-первых, непонятный. Какой-то буффонадно-клоунский, с карикатурными злодеями, нелепым, строгим доктором и съемочной группой на экране. Во-вторых, с моралью. Ах, представьте, это нельзя, это нельзя, а это можно. Как же это у авторов фильма рука поднялась на святое право ребенка самому решать, что ему делать! В-третьих, фильм просто сложен для детей!

Ювенальная комиссия сразу включила его в список запрещенных к просмотру картин. Там образовалась замечательная компания — почти все советские мультипликационные фильмы и киноленты, предназначенные для детей. Даже «Ежик в тумане». Запретный список получился настолько обширным, что составители испугались собственной наглости и буквально через месяц, не без давления общественности, процентов двадцать от общего количества из него исключили. «Айболит-66» оказался среди счастливчиков, но пробыл в исключениях недолго. То ли Ролана Быкова кто-то из комиссии не переносил на дух, то ли фильм все же посчитали потенциально опасным, но спустя полгода он вновь оказался в списке. Тихой сапой туда постепенно перекочевали и остальные «исключенцы».

А Темка фильм полюбил.

Диск с ним Андрей купил буквально из-под полы у одного парня на радиорынке. Ему тогда удалось разжиться целой видеоколлекцией. И «Приключениями Электроника», и «Тимом Талером», и «Чебурашкой». Правда, и страху натерпелся, чуть не попав в облаву. Любите ли вы адреналин так, как люблю его я?

— Тема, ты скажи, если мерзнешь.

Ника повесила мужу рюкзак на плечо.

— Я не мерзну! — заявил Темка.

— Совсем не холодно? — уточнила Ника.

— Не, мам.

— А почему я тогда мерзну?

Темка посмотрел, склонив голову.

— Это, видимо, природное, — сказал он.

— Андрей! — обратилась к мужу Ника.

— А что я? — сказал Андрей. — Я ничего. Я не подсказывал. Но сын наш, возможно, прав.

Они зашагали к лесенке, поднимающейся от пруда. Андрей — первым, Ника — замыкающей. Темка — в середке.

— Между прочим, я выросла на севере, — сказала Ника.

Будто пожаловалась.

— Мы это прекрасно знаем, — сказал Андрей.

— Прекрасно! — добавил, на мгновение обернувшись, Темка.

— За Полярным Кругом!

— Там снег и медведи, — сказал Андрей. — Как ты выжила?

— Не знаю. У оленеводов жила.

— У кого? — удивился Темка.

Они пошли по дорожке. Площадка-пристань с киоском и мачтой осталась позади, пруд поворачивался вытянутой, некрасивой стороной. Сразу стал виден прибившийся к берегу и качающийся на воде мусор, какие-то пакеты, бумага, фольга от шоколадных батончиков. Утки там не плавали.

Спортсмены пыхтели на асфальтированном прямоугольнике в окружении лип и вязов. При каждом — поролоновый коврик, желтый, красный или белый. Напульсники. Кофты и штаны с узнаваемыми логотипами. Кроссовки. Вполне взрослые дяденьки и тетеньки изображали, как им хорошо на свежем воздухе. Хрипели, фыркали и улыбались.

Их было восемь человек и инструктор. Все, кроме инструктора, полноватые, в теле, люди. При появлении Темки они прервали свои упражнения на растяжку, наклоны, повороты торса и занятия с маленькими гантелями. Скульптурная группа в «адидасе» и «боско» застыла на фоне ограды. Как показалось Андрею, на ребенка уставились почти два десятка голодных, ожидающих глаз.

— Приемный? — спросил кто-то.

— Родной, — сказал Андрей.

— Круто.

Сказано, впрочем, был с грустной завистью. Мол, везет же людям. Мы тут с лишним весом боремся, а у них — сын.

— Как зовут мальчика? — спросил женский голос.

— Артем, — сказал Темка.

Они шли, не останавливаясь, и Андрей жалел, что прогулочной дорожке вдруг понадобился лишний извив. Подальше бы от спортсменов-любителей. И поскорее. Шаг, еще шаг. Шаг, шаг, шаг. Ника тоже была напряжена.

— Счастливо! — крикнул кто-то.

Потом у Андрея за спиной раздались хлопки инструктора.

— Чего встали, граждане? Ребенка что ли не видели? Посмотрели и хватит. Встали, ноги на ширину плеч, начинаем дышать…

Когда они отдалились метров на сто, Ника наклонилась к мужу:

— Страшные люди эти спортсмены.

— Испугалась? — спросил Андрей.

— Немного.

Темка вышагивал впереди, то справа от родителей, то слева, и создавалось впечатление, что он как маленький буксир, ведущий по асфальтовой протоке сразу два лайнера.

— А вон снег, — сказал он, показывая на грязный, лежалый сугроб у дерева.

— Не тает? — спросил Андрей.

— Не-а.

— Что ты хочешь, друг Темка, март на дворе.

— А долго он еще будет лежать?

— Не знаю. Наверное, в апреле растает.

— А нас, на севере, кое-где и в июле лежал, — сказала Ника.

На выходе из сквера они прямо в воротах столкнулись с семьей — крупным мужчиной в черном длиннополом пальто нараспашку, с сумкой через плечо, низенькой пухлой женщиной в пуховике и девочкой в синей курточке. Бант, белые брючки. Девочка была старше Темки года на два-три. Высокая.

— Добрый день.

— Добрый день.

Настороженность в глазах, видимо, была взаимной.

— Вика. Виктория Павловна, — представилась девочка.

— Артем, — в свою очередь сказал Темка, — Артем Андреевич.

— Замечательная у вас дочка, — сказала Ника.

— А у вас — сын, — расцвела в улыбке противоположная сторона.

Разошлись быстро. Мужчины пожали друг другу руки. Оглянулся только Темка.

— Девочка какая-то слишком веселая, — сказал он.

— Наверное, радуется прогулке, —выдвинул версию Андрей.

Темка оглянулся еще раз. И вдруг побежал назад, за ворота, в сквер, где встреченная семья медленно шла их маршрутом в сторону пруда и причала. Ника рванула было за сыном, но Андрей перехватил ее за руку.

— Не надо.

— Эй! Эй! — кричал Темка. — Вика!

Мимолетные знакомые остановились. Темка подбежал к ним, что-то сказал мужчине, потом отвел Вику в сторону. Андрей смотрел, как сын что-то доверительно шепчет девочке на ухо. Ему хватило и минуты. Потом он побежал назад.

— Все! — радостно объявил он родителям. — Я готов идти в кафе!

— И что это было, Артем Андреевич? — спросила Ника.

Голос ее был сердит.

— Мам, это было срочное дело! — сказал Темка, щурясь.

— Очень срочное?

— Конечно!

Ника вздохнула.

— Нельзя так вдруг убегать, Тема.

Холодок прошелестел у Андрея между лопаток. Ника сейчас одной фразой подвела их и под четвертую статью, и под третью. Слово «нельзя» в отношении ребенка до четырнадцати лет произносить запрещалось категорически. «Четверка», пункт два — психологическое насилие. «Трешка» — ограничение детских прав. Спасая ситуацию, Андрей присел перед сыном.

— Мама хотела сказать, — заговорил он, покосившись на силуэт повисшего у сквера дрона, — что она очень…

Он помедлил, пытаясь корректно сформулировать мысль. Суки! Скажешь «испугалась за тебя» или «разволновалась», припишут давление. Скажешь «забыла что-то передать семье», не поверят. А что еще выдумать? Не фигню же вроде того, что Ника хотела между собой и сыном устроить соревнование, кто быстрее добежит до ворот?

Темка смотрел, ожидая, хмурил лоб.

— Мама хотела сказать… — повторил Андрей. В голове было пусто. — Что это чужая девочка, и ее родители вполне могли тебя наказать. С другой стороны, если она тебе понравилась…

Сын наклонился к нему.

— Ей было очень плохо, — прошептал он. — Ее могли увезти в приют. Я сказал ей, чтобы она не улыбалась так сильно.

— Молодец, но все же будь осторожней, — тихо произнес Андрей, — и не подставляй нас с мамой.

— Хорошо.

Андрей медленно выпрямился. Бледная, осознавшая свою промашку Ника смотрела на него испуганными глазами.

— Ему просто девочка понравилась, — сказал Андрей с улыбкой. — Мужские дела, сама ж знаешь, невтерпеж.

— Да, мамочка, прости меня!

Темка, подыгрывая, обнял Никину ногу. Задрал голову.

— Конечно, Темочка, — наклонилась Ника, — но ты уж…

Она осеклась, взгляд ее стал беспомощным. Под статью ювенального кодекса могла попасть, в сущности, любая фраза с «постарайся», «подумай», «потерпи», «будь внимательней». Ай-яй-яй, давление на ребенка! Андрей почувствовал замешательство жены.

— Темка самостоятельный, — сказал он. — Он все понимает.

— Ага! — кивнул Темка.

Ника с облегчением выдохнула.

— Хорошо.

Дрон все также висел над сквером.

В кафе их знали. Кафе было семейное, и ни Аня, ни Денис, ни ворчливый Резван Иванович не давали ни малейшего повода заподозрить их в работе на ювенальную службу. Цветка в горшке за витриной только не хватает, подумалось вдруг Андрею. А то ведь случись что, как узнать, что явка провалена? Нагрянут фашисты, и Резван Иванович, отстреливаясь, одну пулю обязательно по горшку выпустит.

Ох, шпиономания на марше.

Темка оставил родителей в дверях, протиснулся между столиками и стульями и, вырулив к прилавку, запрыгнул на подставку, специально сделанную для детей.

— Здравствуйте!

Высокая, светловолосая Аня обернулась от кофемашины.

— О, какие люди! Темка!

Она взвихрила ему волосы на макушке. Ей тоже было можно. Чужой человек дотрагивается — ради бога! Это матери потискать сына, если очень хочется, можно было только в квартире при зашторенных окнах и выключенных электроприборах. И желательно еще воду выкрутить на полную. Вот какая дрянь в человеческом обличье до этого додумалась? «Родительский тактильный контакт есть способ формирования у ребенка ложных психологических установок и зависимостей с насаждением искаженных взаимоотношений в семье и грубо нарушающий права и свободы малолетнего гражданина».

Как? — все время думал Андрей. Как мы в это вляпались? Всей страной, сука. Господи, и ты не уберег.

Он шагнул к угловому столику, скинул рюкзак. Ника уселась на соседний стул. В кафе было пусто. Заказ блюд в кафе сегодня был целиком на Темке. Краем уха Андрей слышал, как сын, всматриваясь в меню, висящее у Ани за спиной, диктовал:

— Маме — коктейль, молочный, с клубникой. А папе — кофе… только не сладкий. И пирожные — три штуки.

— Какие пирожные? — спрашивала Аня.

— Три миски!

— Это какие? У нас таких нет.

— Да есть, — настаивал Темка и надувал щеки. — У вас папа прошлый раз заказывал! Он так и сказал: «Три миски».

— Ты правильно расслышал?

Глаза у Ани смеялись.

— Я же не глухой. Три миски, — упорствовал Темка. — Оно такое воздушное. Через раз желтое и коричневое!

— Может, тирамису? Посмотри в витрине с левого края.

Темка соскочил с приступки, шагнул влево.

— Какое-то оно немножко другое, — рассматривая выставочный экземпляр на блюдце, сказал он раздумчиво. — А «трех мисок» точно нет?

— Нет, — весело сказала Аня.

— Тогда давайте тирамесу. Три.

— Тирамису. Через две «и». Знаешь, что оно означает?

Темка мотнул головой.

— Только не говорите, что «три миски».

Аня рассмеялась.

— Нет. Оно означает «взбодри меня», «подними вверх».

Она открыла холодильник со стеклянной дверцей и сложила на блюдце три пирожных, забирая их тонкими щипчиками.

— Темка! — позвал Андрей.

— Все, я уже сейчас! — откликнулся сын.

Ника, положив салфетку на стол, чиркала по ней ногтем. У нее была такая привычка, когда она переживала и прокручивала что-то нехорошее, неприятное в голове. Чирк ногтем, чирк! Андрей накрыл ее пальцы своей ладонью.

— Все хорошо, — сказал он.

— Я сказала «нельзя», — шепнула Ника.

— И что? У нас всего одно предупреждение. Ну, влепят второе. Мы сможем отговориться беспокойством за ребенка. То есть, это был не запрет, а всего лишь беспокойство, поняла? Придерживаемся этой версии.

— Андрюш…

— Вряд ли они вообще «писали» наш разговор.

— Они все «пишут».

— Не верь всему, что говорят.

Андрей клюнул губами холодную Никину щеку, хотя в присутствии ребенка это тоже не одобрялось. Ювенальная комиссия могла посчитать поцелуй между родителями развратными действиями, оказывающими дурное влияние на неокрепшую детскую психику. В общем, последние рекомендации дурдома. Скоро на глазах у сына любое проявление любви или симпатии друг к другу запретят.

Подбежал Темка:

— Я заказал!

— «Три миски»? — спросил Андрей.

— Пап, ты ничего не знаешь! — заявил, подпрыгнув к нему, Темка. — Пирожное называется «тирамису»! Мне Аня сейчас рассказала.

Он улыбался во весь рот.

— А как зовут того, кто его делает?

Темке хватило на обдумывание секунды.

— Тирамисянин!

Ника рассмеялась. Лицо ее посветлело, словно темную сеточку убрали прочь.

— Кто?

— Тирамисянин, мама, — сказал Темка, но, увидев недоверчивое покачивание головой, тут же поправился: — Тирамисурянин. Тирамисер.

— Ты уверен? — спросил Андрей.

Сын кивнул.

— А если я спрошу Аню?

— Я сам!

Темка повернулся и вытянул шею. Даже привстал на носки.

— Аня! — крикнул он через весь пустой зал.

— Да?

Девушка отвлеклась от заказа, который собирала, и выпрямилась.

— Аня, а кто у вас делает тирамису?

— Резван Иванович, — сказала Аня.

— А он кто, тирамисер?

Аня заулыбалась.

— Нет, Тема, он — повар.

— А специальных тирамисеров у вас нет? — не сдавался Темка.

— Нет.

Аня — темная юбка, белая блузка с коротким рукавом — постукивая каблучками, с подносом вышла из-за стойки. По высокому бокалу с молочным коктейлем достались Нике и Темке, перед Андреем встала чашка с горячим, густо пахнущим кофе, три блюдца с пирожными украсили центр стола.

— И чек.

Андрей посмотрел в клочок бумаги с отпечатавшимися цифрами и полез за карточкой в карман куртки. Темка уже заполз на стул с ногами и присосался к соломинке, торчащей из своего бокала.

— Вкуснотища!

— Холодный? — спросила Ника.

— Чуть-чуть, — ответил Темка и повернул голову к Ане. — Если мороженое нельзя, то коктейль же можно? — спросил он.

— Ну, если осторожно… — сказала девушка. — Только пить нужно маленькими глотками.

Терминал у нее был с собой. Пискнув, он принял карточку, Андрей ввел пин-код и через несколько секунд обзавелся еще одним чеком.

— Спасибо, — сказала Аня.

— Спасибо вам, — сказала Ника.

Темка ел тирамису, закатывая глаза, причмокивая, облизывая губы и всячески показывая, как ему вкусно. Просто театр одного малолетнего актера. Тирамису он любил и хотел, чтобы родители присоединились к его восторгам.

— Пап, ну скажи, что вкусно! — просил он, размахивая облепленной кремом ложечкой.

— Вкусно, — кивнул Андрей.

— А ты, мам?

— Замечательное пирожное, — сказала Ника. — Только очень сладкое. Я так, пожалуй, с вами лишний вес наберу.

Темка с живостью поднырнул под ее руку.

— Мама, хочешь, я тебя спасу?

Это было смешно. На щеке у Темки застыл мазок тирамису, один глаз он прищурил, и не рассмеяться было невозможно.

— Хорошо, — со смехом подвинула ему блюдце Ника, — спасай.

— Мама, — проникновенно сказал Темка, — я делаю это только ради тебя. Знаешь, почему? Потому что я тебя очень люблю.

— Хорошо, Темочка.

Темка вытянул блюдце из-под руки. Ника смотрела на сына с тихой нежностью. Андрей показал ей глазами: хочешь мое? У него оставалась еще половина. Но жена мягко качнула головой.

— Тирамису, — рассуждал Темка в промежутке между отделением ложкой куска Никиного пирожного и отправкой его в рот. — Это значит — взбодри меня. Значит, тира — взбодри, а мису — это меня.

— Логично, — сказал Андрей.

— И очень вкусно.

В кафе вошли парень с девушкой. Парень был высокий, полный, щекастый, определенно, любитель сладкого. Девушка была худой и носила большие круглые очки и туфли на высокой платформе. Парочка смотрелась и трогательно, и комично.

На плече у девушки висела большая розовая сумка. Андрей подумал, что в такую сумку можно запихнуть прорву аппаратуры. Клипсу в ухо, сверхчувствительный микрофон — под мышку. Еще какие-нибудь измерители — вторым, под газетку, слоем, направленный датчик частоты сердцебиения, детектор, сука, лжи. Почему они не могут оставить нас в покое? Так можно и с ума сойти.

Андрей выдохнул, наклонился к Темке:

— Ну, что, идем домой?

Сын посмотрел на отца.

— Да, пап.

— Это вам, молодой человек, — сказала ему Ника, передавая влажную салфетку.

Темка неловко вытерся, загнав пятнышко тирамису на висок. Там оно превратилось в запятую.

— Фу, мокрая! — сморщился Темка.

— Слева, у глаза, — сказал ему Андрей.

— Пап, вытри ты. Я же не вижу.

— Давай.

Андрей в несколько движений уничтожил запятую и привел мордочку сына в подобающий вид. Темка морщился, словно у него брали кровь из пальца.

— Пап, ну все?

— Все.

Андрей скомкал салфетку. Темка допил остатки коктейля и обозрел блюдца.

— Папа, ты съел целое пирожное? А я — одно с половиной! И съел бы еще два. Нет, два с половиной!

— Ты силен, — сказал Андрей.

Темка соскочил на пол и, подняв руки, встал в позу силача.

— Хочешь потрогать бицепс?

— Я верю, — улыбнулся Андрей под взглядами стоящей у прилавка парочки.

— Мам, а ты?

Темка повернулся.

— Ну, давай посмотрим, что там у тебя, — Ника потрогала плечо сына. — Ого. Кажется, рукав скоро не выдержит и треснет.

— Ф-фух! — сказал Темка, опуская руки. — Я уже устал держать.

— Застегнешься? — спросила Ника.

— Не, я так.

— А я застегнусь, — сказал Андрей и протянул «молнию» под горло.

— Тогда я тоже! — заявил Темка.

Под детскими пальцами защелкали кнопки.

— Рюкзак, Андрюш, — напомнила Ника.

— Айн момент!

Андрей подхватил рюкзак.

— Спасибо, Аня, — махнув рукой, сказал он девушке за прилавком.

— Заходите еще, — улыбнулась Аня.

— Тирамису было здоровское! — крикнул Темка.

Они вышли в стеклянные двери. Повернув запястье, Ника посмотрела на часы.

— Ну, братцы, — сказала она, — мы даже где-то на двадцать минут перебродили. С чистой совестью можем вернуться домой.

— Ура!

В детстве Андрея, всего-то лет двадцать назад, он радовался, когда его выпускали на улицу. Домой его могли загнать только голод и ночь. Потому что днем были футбол, «бомбочки», гудрон, мухи, сараи, червяки и рыбалка, запеченная картошка, лужи, Димка Фиолетов и Сашка Живеев.

У Темки всего этого…

Андрей вздохнул. Нет, у Темки есть планшет, какие-то друзья, они даже общаются в сети, но тянет его все же в дом, а не из дому. Отъявленным, убежденным домоседом растет. А наша квартира, конечно, наша крепость, но на осадном положении. И бьет в нее орда ювенальным тараном, все время наращивая напор. Бум-м! Бум-м! Сдавайся! Отдай ребенка! Однажды крепость не выдержит и падет. Или снаружи все равно страшнее? Ох, подумал Андрей, плюнуть на все и увезти Темку к отцу в глушь. Ни фургон не доедет, ни дрон не долетит. Разобраться бы только с неотложными делами.

А дальше их грамотно развели.

Старушка, божий одуванчик, попросила Андрея помочь отнести сумку. Она, бедная и глупая, накупила продуктов, и колбасы, и бедра куриного, и томатов, и яиц целый десяток, а сил-то, оказывается, нет с этакой прорвой до дома тащиться, старость, молодой человек, старость.

Хорошая актриса. Сморщенная, седая, низенькая, суетливая, с живыми глазами. А как заглядывала в лицо!

— Вы идите, — сказал Андрей Нике с Темкой, поднимая сумку.

И ничего, зараза, не звякнуло в душе, не тренькнуло опаской. Никакая струнка не натянулась и не лопнула. Зато старуха звенела:

— Какой вы отзывчивый человек! А я бы стояла и стояла. Кто-то, думаете, поможет бабушке? У всех свои дела, молодежь вообще идет слепая, ничего не видит, ноль внимания. Сшибут и не заметят.

— Так куда вам? — спросил Андрей, когда они удалились от кафе метров на двадцать.

Ника с Темкой уже пересекли улицу по «зебре» и пропали за углом дома. Старуха на мгновение остановилась.

— Куда? А вон туда.

Как нарочно, она выбрала дальнюю арку. Пока шли, причитала без умолку, жалуясь на не те времена, не тех людей, не те нравы. Вот в годы ее ранней молодости все было по-другому и до нынешних безобразий не доходило.

— А у вас что, детей нет? — спросил Андрей.

— Как нет? — удивилась старуха. — Есть. Целых двое.

— Что ж они вам не помогают?

— Взрослые.

Внутренний двор за аркой был заставлен автомобилями. Старуха указала («Туда, милок») на крайний подъезд. Лишние сорок метров. Андрея так и подмывало ускорить шаг. Выберут же люди, где жить.

— Ну, все, все.

Старуха опустилась на скамейку при подъезде. Андрей поставил сумку к ее ногам, обутым в шерстяные носки и резиновые галоши.

— Дальше сами сможете? — спросил он.

— Смогу, смогу, — закивала старушка. — Тут уж лифт.

— Тогда я побегу?

— Беги. Все вы бегаете. Всю жизнь так пробегаете.

— До свиданья.

Андрей направился обратно к арке. В кармане куртки, как живые, забрякали ключи. Да он действительно бежит! Ника без присмотра, Темка без присмотра. Никуда это, знаете ли, не годится. Вперед, вперед! То есть, назад. Он вывалился обратно к кафе, к перекрестку, хватая жадным ртом холодный воздух.

Тут-то сердце и оборвалось.

— Ника!

Он, честно говоря, не сразу узнал в худой женщине в плаще, потеряно озирающейся на краю тротуара, свою жену. Он словно увидел часть целого. А второй части, важной для опознания, при ней не было.

Темки — не было.

— Андрей!

Ника влетела в него, как в комнату, как в защищенное пространство, ударилась о плечо, о грудь. Лицо у нее было мертвое, застывшее.

— Где Темка?

Андрей прижал жену к себе. Ника молчала. Скрылась в нем, как в домике. Он чувствовал, как ей плохо, страшно. Горечью обожгло язык.

— Ну, — мягко сказал он, — что с ним?

Жена не ответила. Только шевельнулась, словно стараясь заползти в Андрея поглубже, под куртку, под рубашку.

— Ника!

Он встряхнул ее, отчаяние прозвенело в голосе, и тогда она подняла на него расширившиеся, жуткие, остановившиеся глаза.

— Увезли, — произнесла Ника.

Так топор входит в плаху через шейные позвонки. Меч пронзает пластины. Стрела застревает в глазнице. Все черно.

— Куда?

Пальцы не хотели разжиматься. Андрей тряс жену, и голова ее моталась, будто тряпичная или на пружинках. Секрет прост: если долго трясти человека, из него обязательно что-то выпадет. Слова. Боль. Слезы. Из Ники выпала скомканная бумажка.

— Что это? — спросил Андрей.

— Постановление, — тихо сказала Ника.

На листе с радужной печатью городской ювенальной комиссии значилось: «Уведомление о временном изъятии».

Уведомление. Не постановление. Впрочем, разницы не было. Крупными буквами: «Подлежит временному изъятию». Пропуск. Над чертой: «Щукин, Артем Андреевич…года рождения, номер в государственном ювенальном регистре…». Далее: «н/о, м, п/с, в/о, б/пк» и еще куча дурацких букв, сокращений и цифр, от которых сами собой сжимались зубы. Сволочи! Сволочи!

Тряхнув головой, Андрей прогнал из глаз мутную пелену. Что там еще? Вот. «Причина изъятия: углубленное тестирование по методике ЕИПР с целью определения возможности дальнейшего нахождения в семье биологических родителей».

Печать. Подпись. Инициалы: Серкалова И.Ю. Председатель комиссии. И телефон.

Андрей почувствовал, как широко, неостановимо растягиваются губы. Вот как. Смешно. До чего дошли. Когда не могут придумать ни одного законного повода, чтобы отобрать ребенка, вводят углубленное тестирование.

Смешно.

В челюсти что-то щелкнуло. Секунд десять Андрей не мог ее разомкнуть.

— Ты-то куда смотрела? — спросил он жену.

— Их четверо было, — дрожащим голосом произнесла Ника. — Андрюш, я даже сообразить ничего не успела. Подъехали на микроавтобусе. Выскочили. Двое ко мне, двое сразу Темку взяли… Мне вот бумажку…

Глаза у нее наполнились слезами.

— Андрюш, это что? Это все?

Андрей разозлился.

— Хрена! Я их всех на уши…

Он схватил Нику за руку и зашагал к дому. Почти потащил.

— Андрей!

— Что?

Андрей остановился, рюкзак стукнул его по спине.

— Мне больно, — сказала Ника.

Какие нелепые слова! Андрей поймал себя на том, что скалится, все выше и выше вздергивая верхнюю губу, и стиснул рот ладонью, до боли укусил палец.

— Прости. Нам надо быстро…

Он не договорил, обнял жену. Время уходило. Время истончалось. Темку увозили от них все дальше. Куда? В центр? Или в одно из периферийных заведений?

— Нам надо поднять людей, — зашептал Андрей. — Помнишь? Как в прошлый раз. Макаровых, Свечниковых, Лойде…

— Это не поможет.

— Поможет, они до сих пор боятся протестов. По крайней мере, хоть какая-то информация…

— Нет-нет-нет.

— Ника!

Он плюнул на то, что их могут снимать и сейчас. Плюнул на возможные последствия насилия одного родителя над другим для их семьи. Некогда. Короткий замах. Хлоп! Нику качнуло от пощечины, гримаса боли скользнула по ее лицу, но взгляд через мгновение сделался осмысленным.

— Еще? — спросил Андрей.

— Нет-нет, — Ника выдохнула и перехватила его пальцы. — Я в порядке.

— Точно?

Она кивнула.

— Да.

— Тогда бежишь сейчас к Свечниковым, а потом к дяде Саше. С дядей Сашей к нам обратно на квартиру. Свечниковы пусть поднимают остальных.

— А ты?

— А у меня — вот, — Андрей взмахнул уведомлением. — Попробую дозвониться. — Он стиснул локоть жены. — Не волнуйся. Это временное изъятие. Временное, слышишь? И беззаконное.

— Я слышу, — сказала Ника.

— Ну, все. Беги.

Андрей коснулся своими губами губ жены. Совсем призрачный вышел поцелуй. Ника обернулась через три или четыре шага — бледное, но решительное лицо. Все-таки она у него молодец, собралась.

— Я быстро.

Свечниковы жили через квартал в сторону. Андрей махнул Нике рукой. Ничего-ничего, затолклось в голове, временное изъятие — это совсем край. На этом твари лоб себе разобьют. Про временное изъятие ни одной статьи нет. Тем более, через скотское уведомление. Страх, суки, потеряли. Загрызу.

Он пересек улицу, побежал по дорожке к дому, вытянувшемуся на взгорке. Сначала прямо, прямо, мимо худеньких березок и вскопанной земли. Потом направо, огибая сетку, к длинной арке во внутренний двор. Мысли брякали на бегу, как плохо закрепленный груз. Цензурных было мало. Су-ки. Тва-ри. Убью.

Фургона в арке уже не было.

Андрей, честно говоря, надеялся его застать. Очень было бы к месту. Вежливо постучать, с улыбкой дождаться, когда откроют, и хмыря в рваных джинсах сразу же воткнуть башкой в борт, а полную дуру загнать внутрь, чтобы по своим ювенальным каналам бросилась искать Темку.

Смог бы он так? Дали б попробовать, Андрей и сказал бы. А вообще, конечно, ненависть давно зрела. Уже и полиция с ювенальщиками, по слухам, не в охотку работает. У полиции тоже дети.

Прижимая листок к груди, Андрей забежал в подъезд, на бегу достал ключи. Последняя ступенька, площадка, дверь. Ключ никак не хотел попадать в замочную скважину.

— Андрей Викторович, а что случилось?

Соседка выглядывала из двери своей квартиры, участливо состроив физиономию.

— Все в порядке, Лидия Тимофеевна.

У Андрея хватило сил на улыбку.

— А Темочка?

— Он с Никой. В кафе.

— А вы что-то забыли, да?

— Забыл.

Андрей сжал-разжал пальцы, вдохнул и вставил ключ в замок. Дверь на себя, дверь за собой, отрезая лебезящее: «Очень хочется Темочку у…».

Сука.

От хлопка ладонью по выключателю вспыхнул свет. Телефоны они на прогулку не брали принципиально. Дядя Саша сказал, что с них, даже выключенных, пишут любые звуки. Так Лойде лишились своего Димки, а Зарецкие — дочки. Поэтому телефоны хранились в пластиковом ящичке рядом с обувью. Пошел на работу — взял.

Андрей присел, выловил свой «самсунг» и прихватил зарядное устройство. На кухне была удобная, рядом со столом, розетка. На ходу Андрей снял рюкзак и куртку, скинул обувь. Так, что еще? Он включил телефон, сунул в розетку вилку зарядного устройства, торопливо соединил разъемы.

Уведомление — на стол. Номер… Что за тварь эта Серкалова И.Ю.? Сейчас узнаем. Палец забегал по кнопкам.

Несколько секунд Андрей слышал лишь длинные гудки дозвона. Потом что-то щелкнуло.

— Алло? — сказал он.

— Здравствуйте, — доброжелательно произнесли на том конце соединения, — вы позвонили в городской центр ювенальной защиты. Представьтесь и расскажите о цели вашего звонка. Для улучшения обслуживания все разговоры с абонентами записываются.

Взгляд Андрея остановился на рисунке, прикрепленном к дверце холодильника. Темка, когда был годом младше, нарисовал лошадь и жирафа. Оба животных были синие. По аналогии с художниками, у сына тогда бы «синий период». Других цветов он не признавал. А, нет, у лошади — желтый хвост.

И еще: звери синие, потому что им холодно.

— Мне надо поговорить с Серкаловой.

Последовала пауза. Потом голос сказал:

— Соединяю.

Андрей еще раз пробежал глазами текст уведомления.

— Серкалова. Слушаю, — раздалось в динамике.

— У меня изъяли сына, — сказал Андрей хрипло.

Он покашлял.

— Представьтесь, пожалуйста, — попросили его.

— Щукин, Андрей Викторович.

— Сын?

— Щукин Артем Андреевич.

— Мне нужен его номер в ювенальном реестре.

Андрей посмотрел в уведомление.

— Номер… — он продиктовал восемь цифр. Потом добавил громче: — Это незаконное изъятие. У нас всего одно предупреждение…

— Успокойтесь, пожалуйста, не кричите, — оборвала его Серкалова. — Разберемся. Повторите последние две цифры.

Андрей повторил, начиная испытывать к женщине на том конце темное, вымораживающее чувство. «Это же ты, ты украла моего ребенка!».

— Сейчас… вижу.

— Что видите?

— Вам было вручено уведомление.

Андрей проглотил в себе нецензурный комментарий.

— И что? — спросил он, поворачиваясь к окну. — У вас не было никакого права. Вы это понимаете? Я могу вызвать полицию.

Женщина вздохнула.

— У вас уведомление на руках?

— Да.

— Там все написано.

— Что там написано? — спросил он. — Что вы можете забрать ребенка?

— Не кричите, — сказала Серкалова. — Я ведь могу вам и предупреждение выписать. Как вы такой нервный будете ребенка воспитывать?

Андрей вжал кулак в подоконник.

— Хорошо, — сказал он. — Что написано в уведомлении?

— А вы почитайте, почитайте, Андрей… э-э… Викторович. Вашего сына всего лишь взяли на углубленное тестирование.

— Я не слепой, — сказал Андрей. — Вы не имели на это права. Среди бела дня…

Ему не хватило воздуха.

— Почему же не имели? — удивилась собеседница. — Это не изъятие, мы имеем полномочия, если подозреваем родителей…

— В чем? — выдохнул Андрей, закипая. — В чем вы все время подозреваете родителей? В том, что они — родители?

— В утаивании от ювенальных органов особенностей обращения с ребенком.

— А мы утаиваем?

— Это мы и хотели бы выяснить, — объяснила Серкалова. — Также есть подозрения, что вы воспитываете его вне принятых ценностей.

— Подозрения?

— Да.

— Доносы теперь служат подозрениями?

— Это не обязательно информационные сообщения от ваших соседей или просто болеющих за ребенка людей. Это могут быть данные расшифровок аудио и видеозаписей. Это могут быть данные психологического анализа.

Горло у Андрея перехватило.

— Верните… — прохрипел он. — Верните Темку.

— Если тестирование не выявит…

Андрея затрясло.

— А вы надеетесь, что выявит? У вас вообще дети есть?

— Сын, взрослый, — спокойно ответила Серкалова. — Мы с ним не общаемся. У него своя жизнь. Я удовлетворила ваше любопытство?

— Я…

Андрей несколько секунд постоял, опустив трубку и унимая желание что-нибудь разбить. Стекло вот в окне.

— Я хочу подать жалобу, — сказал он.

— Это ваше право, — произнесла женщина.

— Жалобу на незаконное изъятие.

— Я же сказала вам, это не изъятие…

— В уведомлении! — закричал Андрей. — Черным — по белому: изъятие!

Несколько секунд Серкалова молчала. Слышалось, как щелкают клавиши. Видимо, женщина сидела у компьютера.

— Эй, — сказал Андрей.

— Я вынесла вам предупреждение, — сказала Серкалова. — Еще раз повысите на меня голос, и наш разговор прекратится. Вам понятно, Андрей Викторович?

— Да.

— Хорошо. Да, там написано про изъятие. Но это всего лишь формулировка. Ваш мальчик…

— Я…

— Не перебивайте! Ваш мальчик просто будет на время помещен в один из центров, где с ним проведут беседу.

— На время?

— Все будет зависеть от результатов беседы.

— А где этот центр? — спросил Андрей.

На том конце раздался смешок.

— Андрей Викторович, вы хотите, чтобы я сказала вам адрес центра, и вы, собрав толпу таких же, как вы, не совсем адекватных родителей, принялись брать здание штурмом? Я еще не выжила из ума.

На душе у Андрея сделалось темно. Он едва не наговорил глупостей не на одну статью, но в последний момент взял себя в руки.

— Я все же хочу подать жалобу.

— Пожалуйста.

— Подавать вам?

— Можете онлайн. Но могу зафиксировать и я, — сказала Серкалова. — Только учтите, что жалоба на ювенальные органы — не лучший способ наладить отношения.

Андрей скрипнул зубами.

— Какие же у нас с вами отношения? Вы у меня сына украли.

— Не бросайтесь, пожалуйста, словами.

— Похоже, вы не понимаете…

— Нет, это вы не понимаете, Андрей Викторович, — произнесла Серкалова. — Мы действуем в рамках европейской практики. Ничего плохого, уверяю вас, с вашим мальчиком не случится. В самом крайнем случае, его определят в приемную семью. У нас есть как местные, так и заграничные претенденты.

— Вот так, да? — с вызовом спросил Андрей. — Претенденты…

— А что вы хотите? — возмутилась женщина. — Воспитание детей не ваша, извините, частная, прерогатива, это теперь государственная обязанность. Государство бешеные деньги, между прочим, на это тратит!

Ох, закричать бы! Кто тратит? Куда тратит? Почему ни он, ни Ника этих бешеных денег ни разу в глаза не видели? От тихого исступления сводило челюсти.

— Хорошо, — сказал Андрей, едва сдерживаясь. — Мы можем его хотя бы увидеть?

— Сына? Нет! Это совершенно исключено, чтобы не было даже попытки давления с вашей стороны. Но если тестирование пройдет успешно, ваш сын будет у вас уже вечером.

— А если нет?

— Ну, если нет… Если вдруг выяснится… Сколько вашему сыну сейчас?

— Шесть лет.

— Хороший возраст, — сказала Серкалова. — Весьма ходовой. Что ж, если по тестированию выявятся какие-то существенные недоработки, то сына вы, скорее всего, сможете увидеть только по достижению им пятнадцатилетнего возраста.

— То есть, десять лет…

— Меньше, Андрей Викторович, меньше.

Андрей пнул стену. Вот же тварь!

— Я вас найду, — сказал он.

— Это угроза? — спросила Серкалова.

— Приду с благодарностью, — пообещал Андрей.

— Знаете, у меня здесь отделение полиции под боком. Так что жду не дождусь.

— Ждите.

Андрей нажал кнопку разъединения и с минуту сидел неподвижно. Первой мыслью было взять молоток. У него был молоток. У какого мужика нет молотка? Под пальто, под плащ в петельку, ориентируясь на бессмертного нашего Родиона Раскольникова. И с ним, то есть, с молотком, нанести обещанный визит. Потом он подумал, что молоток — это не вариант. Слабоват молоток. Тут бабу нужно чугунную, чтобы подъехать и снести все эти центры ублюдской ювенальной помощи, повыскакивавшие как грибы после дождя, к чертям собачьим! И отстреливать, отстреливать, отстреливать тех, кто выбежит. Там людей нет. Нет там людей. Выродились.

Изъятие — это не изъятие. Это временное изъятие. И тестирование — это не тестирование, а такое тестирование, что сына вы больше не увидите. Но не отчаивайтесь, через десять лет… Запутают, заморочат голову ребенку. Много ли Темка понимает? Ответит на какую-нибудь ерунду: «Да», скажут, что надо было «нет». Ответит: «Нет», скажут про «да». Начеркают потом отчетов об изъянах в воспитании, недостаточной толерантности, психологической неустойчивости и сложных отношениях в семье.

— Андрей?

Растрепанная, в расстегнутом плаще Ника встала на пороге кухни. Из-за ее плеча выглядывал серьезный дядя Саша Привалов в мешковатой брезентовой куртке похожий на собравшегося удить рыбака.

— Куда звонишь? — спросил дядя Саша.

— Звонил, — ответил Андрей. — В центр звонил.

— И как?

— Никак.

Дядя Саша кивнул, протиснулся мимо Ники к столу и повернул к себе лист уведомления. Рассматривал он его так, словно тот мог ожить и вцепиться ему в глаза.

— Что-то новенькое, — сказал он секунд через десять.

— Изъятие — это не изъятие, дядя Саша, — горько сказал Андрей.

— У них все так.

От дяди Саши веяло тяжелой, мрачной решимостью. Он казался твердым, как камень. Жестким. Такие люди, как он, командуют ротами, полками, армиями и всегда идут до конца. И умирают первыми. На дотах. Или подняв солдат в атаку под шквальным огнем. Или задраивая люки на тонущей подводной лодке. У Андрея в крови этого не было. Злость разве что была.

Дядя Саша подтянул к себе свободный стул и сел, расставив ноги. Ника пропала в прихожей.

— Вера, — отклонился Привалов, чтобы видеть дверной проем, — ты нам на стол чего-нибудь сообрази.

— Хорошо.

Ника скинула сапоги, прошла в комнату.

— И адреса не дают, — сказал Андрей, — говорят, ждите.

— А ты еще в полицию позвони, — предложил дядя Саша.

Он встряхнул уведомление, сощурился. Лицо его с крупным носом и изрезанной шрамами щекой зашевелило губами.

— Интересно девки пляшут… — пробормотал он.

Рот его пополз усмешкой в сторону.

— Я, конечно, предполагал, что они со временем и на законопослушные семьи станут облавы устраивать, но чтобы так скоро…

Дядя Саша качнул головой.

— Но шансы есть? — спросил Андрей.

— Вытащить Темку? Есть. Как адрес пробьем, так шансы и появятся. А в полицию ты позвони, позвони.

— Серьезно?

— Использовать необходимо любую возможность.

— Хорошо.

Андрей принялся искать в телефонной базе номер местного отделения полиции.

— Не здесь, — сказал дядя Саша.

Он достал из кармана куртки и выставил на подоконник темную пластиковую коробочку. На коробочке помигивал красный огонек.

— Зачем это? — спросил Андрей.

— От лишних ушей, — пояснил дядя Саша. — Не в бирюльки собираемся играть. В радиусе трех метров — тишина и покой.

— Я тогда из Темкиной…

Андрей подхватил телефон. Ему, впрочем, пришлось подвинуться, пропуская Нику. Жена переоделась в джинсы и кофту, стянула в хвост на затылке волосы и словно бы замкнулась в себе. Слишком сосредоточенное, холодное было лицо. Но лучше уж так, подумал Андрей, чем если бы она билась в истерике.

— Дядя Саша, картошка с сосисками подойдет? — спросила Ника, открывая холодильник.

— И салатик какой-нибудь, — сказал дядя Саша.

— Из огурцов.

— Пойдет.

— А сколько нас будет? — спросил Андрей.

— Свечников сказал, что дойдет до Лойде и Гриценко… Макаровы вроде бы в отъезде, — сказала Ника, доставая из холодильника продукты. — Вместе с нами будет человек шесть-семь.

— Пока достаточно.

Дядя Саша, сместившись на край стола, уткнулся в блокнот, который, как и коробочку, извлек из кармана куртки. Под стук ножа на разделочной доске Андрей вышел из кухни, коротким коридором прошел в Темкину комнату.

В окно втекал дневной свет, на светлой, в розовых и желтых узорах стене дрожало солнечное пятно. Все здесь дышало, пахло Темкой. Голубой носок на полу. Альбом, раскрытый на изображении кита. Солдатики, выстроившиеся в углу перед крепостной стеной из лего. На мгновение Андрей задохнулся от боли, зажмурился, представив, что сын больше не появится в этой комнате, но тут же мотнул головой. Появится. Еще как появится! И не через десять лет. Присев на край детской кровати, он набрал номер отделения полиции. Ответили быстро.

— Дежурный лейтенант Хоркин слушает.

— Здравствуйте, — сказал Андрей, — я хотел бы подать заявление о похищении ребенка.

— Так-так-так, — голос лейтенанта в телефоне обрел заинтересованную громкость, — назовите свои имя и фамилию, адрес и расскажите, что случилось.

— Щукин Андрей Викторович, улица Песчаная, дом двадцать девять, — сказал Андрей. — Ребенка похитили во время прогулки.

— Когда это случилось?

— Сорок минут назад.

— Вы разглядели похитителей?

— Нет.

— Сколько их было?

— Четверо.

— У них было средство передвижения?

— Да, фургон. Микроавтобус.

— Ага, я записал. Что-нибудь еще?

— Жене выдали уведомление об изъятии.

— Как — выдали? — удивился дежурный лейтенант.

— Так, — сказал Андрей. — Сунули бумажку в руки.

— Так это была ювенальная служба? — голос Хоркина поскучнел. — Гражданин, мы против ювенальной службы заявлений не принимаем.

— Почему?

— Потому что мы, наоборот, обязаны способствовать в исполнении ее деятельности. Простите.

— Но мой сын…

— Гражданин, ваш сын, скорее всего, в безопасности.

— Вы уверены? — спросил Андрей. — А вдруг это была не ювенальная служба, а те, кто только прикрываются ею? Вдруг они специально работают под «ювенальщиков»? Вы в состоянии хотя бы это выяснить?

Дежурный лейтенант подумал.

— Ну, я могу «пробить» вашего сына по реестру. Если он у «ювенальщиков», там обычно стоит отметка.

— Будьте добры. Щукин Артем Андреевич.

— Номер в реестре знаете?

— В уведомлении есть, но я сейчас не могу его посмотреть, — сказал Андрей. — Получится узнать без номера?

Полицейский вздохнул в трубку.

— Ладно. Адрес — Песчаная, двадцать семь?

— Двадцать девять.

— Сейчас.

Андрей ждал, пока дежурный лейтенант вводил данные, что-то пикало, фоном слышались разговоры.

— Да, — ожила трубка, — есть. Щукин Артем Андреевич. Временное изъятие.

— А куда его повезли? — спросил Андрей.

— Этого я не знаю, — ответил Хоркин. — Но даже если бы знал, делиться этой информацией с вами я не имею права.

— А дети у вас есть?

Лейтенант помедлил.

— Тяжело сейчас с детьми.

— Спасибо, — сказал Андрей и отключился.

Вернувшись на кухню, он застал там помимо дяди Саши и Ники длинного, нескладного Свечникова и незнакомого рыжеволосого парня, представившегося Максимом Гриценко. Лойде ждали позже. Из большой комнаты были принесены стулья, дядя Саша расстелил на столе карту города, полную непонятных Андрею обозначений, Свечников держал на коленях ноутбук с заклеенной изолентой камерой.

В кастрюле на плите варились сосиски.

— Ну, что полиция? — спросил дядя Саша.

— Ничего, — сказал Андрей.

— Понятно. Телефон — в коробочку, — сразу сказал Привалов. — Кто хочет позвонить, делает это из коридора.

Андрей вышел в прихожую, утрамбовал телефон, проверил, закрыта ли дверь, даже подергал ее за ручку. С одной стороны, конечно, без Темки они никакого ювенального интереса не представляют. С другой стороны, возможно, они сейчас представляют интерес уже для других компетентных органов. Можно было и испугаться такой перспективы, но Андрей только хмыкнул и навесил на дверь еще и цепочку.

Ника уже выставила тарелки, дядя Саша освободил стол от карты, Свечников свинчивал крышку с бутылки водки, Гриценко расставлял рюмки. Коробочка мигала с подоконника.

— Садись, — сказал дядя Саша.

Андрей подвинул стул. Перед ним появилась тарелка с картошкой и сосиской, Ника села рядом. Привалов поднял рюмку.

— Значит, так, — привстав, он прошелся он по собравшимся тяжелым взглядом, — выбора нам не оставили. Ждать, что Темку вернут в семью, думаю, вредно и бессмысленно. Значит, нам придется перейти к активным действиям. Заодно проверим, стоят ли чего-то наши усилия на ниве сбора информации, организации и планирования. Задача — найти, куда доставили Темку, и освободить его. Надеюсь, все согласны?

Ника встала первой.

— Да, дядя Саша.

Поднялся и Андрей, за ним вытянулся вверх Свечников, последним, придерживаясь за спинку стула, тяжело выпрямился рыжеволосый Гриценко.

— Будем!

Рюмки стукнулись. Все выпили. Даже Ника при всей ее нелюбви к алкоголю осушила свою рюмку до дна. Есть Андрею не хотелось. Он поковырял свою порцию вилкой и наткнулся на взгляд дяди Саши.

— Ешь, боец, — сказал он приказным тоном.

— Не могу, — сказал Андрей.

Привалов шевельнул челюстью.

— А ты через «не могу», Андрей.

Дальше ели молча. Выгребали салат из большой чашки. Сосредоточенно уничтожали картошку и сосиски. Бутылку водки отставили в сторону, и больше не наливали. Андрей, скосив глаз на жену, увидел, как заострилось, еще больше стянулось ее бледное лицо. Губы сжались, глаза сузились, узнать тяжело.

Через десять минут Свечников собрал тарелки, передал Нике, чтобы сгрузила их в мойку, еще пять минут ушло на чай. Потом на столе снова развернули карту.

— Времени у нас мало, — сказал дядя Саша. — Всего отделений, куда его могли повезти, девять.

— Сколько? — охнула Ника.

— На наш город — еще по-божески, — сказал Привалов. — Три отделения прячутся в бизнес-центрах, там офисы, от силы две-три комнаты, их можно сразу отмести. Используются, в основном, для консультаций, встреч с семейными психологами, ежедневных приемов.

Он поставил аккуратные крестики карандашом на трех зданиях. БЦ «Радуга», прочитал под одним Андрей. Второе и третье названия он прочесть не успел, дядя Саша закрыл их ладонью.

— Еще два отделения находятся при городских поликлиниках, для освидетельствований физического насилия, реабилитации и прочих медицинских процедур. Отделения тоже небольшие и узкоспециализированные.

Привалов пометил крестиками еще два места. Вытянутый, в загиб, контур поликлиники на Северном проспекте и несколько зданий больничного комплекса у площади Революции.

— Осталось четыре отделения, — сказала Ника.

— Да, четыре, — подтвердил дядя Саша. — Теперь смотрите.

Они сгрудились над картой.

Андрея вдруг накрыло ощущение нереальности, невозможности происходящего. Он словно попал в старый фильм о революционерах-подпольщиках, только без керосиновых ламп, тужурок и кожаных кепок, без газеты «Искра», жандармских ищеек и вчерашних гимназистов. Вместо монархии — комиссия по ювенальному надзору, вместо арестов — изъятия, вместо шпиков — добрые соседи. Вместо планов подрыва царского, губернаторского экипажа — иной план, план спасения.

И атмосфера была как в фильме. Густой кисель из подозрительности, страха, несправедливости, отчаяния и злости. Терпкое желание закусить костяшки кулака. Жуткое желание вцепиться кому-нибудь в глотку. Андрей чувствовал такие же темные, разрушительные мотивы у Свечникова и Гриценко. Дядя Саша и вовсе казался остро наточенной, опасной бритвой.

Весь мир насилья мы…

Или нет, подумал Андрей. Мы не революционеры. Мы — подпольщики во время фашистской оккупации. Мы — партизаны. В нашу страну тихой сапой проползла «ювеналка», пустила щупальца, проросла в кабинеты, гнойниками вызрела в офисах. Незаметно она захватила территорию, ювенальные фюреры сидят за столами, а айнзатц-команды патрулируют улицы.

И нет больше Большой земли, нет видимого фронта, который где-то далеко гремит страшными боями, линия противостояния теперь проходит в сердцах и душах. «Товарищи, не ждите с Большой земли посылок и сводок…». Мы теряем не города и села. Мы теряем детей. Но сдаться… Андрей до боли стиснул челюсти. Не дождутся!

Ника незаметно толкнула его в бок — сосредоточься.

— Центральное здание, — дядя Саша упер палец в контур дома у пересечения улиц рядом с городской администрацией. — Четыре этажа, гараж на заднем дворе, архив, хозяйственные и административные службы. Теоретически Темку могли перевезти и сюда. Только, скорее, это все же, скажем так, «парадное» здание. Для тихих дел изъятия не особо годится. Центр города, множество любопытных глаз, скученность, траффик. Плюс визиты кураторов и представителей властных структур. Вряд ли они захотят наблюдать орущих, плачущих, испуганных детей воочию. В лучшем случае, ознакомятся с базами данных, посмотрят фотографии, обсудят, как обстоят дела с перемещением извлеченных в новые семьи, и распределят суммы. Возможно, закрепят договоренности коньяком или кофе.

Андрей нашел взглядом знакомый сквер, сориентировался.

— Темкувзяли вот здесь, — он ткнул в серый усик улочки, вливающейся с перекрестка в окружной проспект. — Куда могли повезти отсюда?

— Куда угодно, — ответил дядя Саша. — Смотри, — он постучал пальцем по карте, — от сквера за три квартала реабилитационный центр. Это первая точка, куда действительно могли отвезти Темку. Там огороженная территория, пустырь, слегка облагороженная промзона. И три четырехэтажных корпуса с переходами. Но, видишь ли, тебе, как родителю, не составит труда туда добраться. Они это учитывают. Им вовсе не нужны пикеты под окнами или отчаявшиеся отцы, сносящие ограждение на автомобиле. Поэтому практикуется неписанное правило: ребенка увозят как можно дальше от места его проживания.

— Тогда уж в другой город — самое то, — заметил Гриценко.

Привалов кивнул.

— Практикуется. Но при стандартном изъятии.

— Я помню раньше, — сказал, близоруко щурясь, Свечников, — когда автомашины угоняли, их сразу переправляли в другой регион. Возможно, так и с детьми.

— Не совсем, — сказал дядя Саша. — Вторая точка…

Он неожиданно сморщился, полез рукой к правой половине груди, но остановил это движение волевым усилием.

— Так, — выдохнул он, — проехали.

— Что? — спросил Андрей.

— Вторая точка, — как ни в чем не бывало продолжил Привалов, — это западная окраина, за новым микрорайоном «Тишкино». Центр распределения и временного содержания. Два больших корпуса, один — для детей, другой — что-то вроде школьного здания, с классами и кабинетами. Для полноценной обработки, в общем. Имеются гостевые домики и коттеджи для персонала. Территория огорожена трехметровым забором. На въезде что-то вроде КПП, режим — пропускной.

— Как в тюрьме, — сказала Ника.

— Именно что, — кивнул дядя Саша. — Для нас это самый неудобный объект. Прилегающая к забору территория — под видеоконтролем, «мертвых» зон мало, и участок наверняка размечен датчиками движения. Спалиться — как два пальца…

Он оглянулся на Нику.

— Я поняла, — сказала Ника.

— В общем, здесь мы рискуем крупно.

— Я не отступлюсь, — сказал Андрей.

— В сущности, за проникновение на территорию закрытого, режимного объекта…

— Он — режимный?

— Да, безопасность детей, видишь ли. В общем, если поймают, «светит» до трех лет тюремного заключения. Но это фигня. А вот бессрочное лишение родительских прав — это уже не фигня.

— Бессрочное? — хмыкнул Гриценко.

Дядя Саша посмотрел на него.

— Про вазэктомию слышал? Так вот, проведут на высшем уровне. Эти твари очень гуманны. По-своему.

Андрей уловил, как вздрогнула Ника. Он поймал ее странный, обращенный к нему взгляд и подмигнул — ничего, повоюем еще.

— Но, в общем, соображения, как попасть внутрь территории, к детскому корпусу, есть, — продолжил дядя Саша. — Я, было время, обмозговал. Имеется там лазейка. Только войти — это одно, а выйти с ребенком — уже другое.

— Погодите, а третья точка? — спросила Ника.

Привалов качнул головой.

— Третья точка — самое интересное, — сказал он. — Детская психиатрическая клиника на бывшей Фучека, нынешней Райхмана. Вот здесь.

Его палец переместился к южной окраине города. Зеленый прямоугольник парка. Тонкие ниточки дорожек. Здание было похоже на слегка заваленную букву «Э», если смотреть оттуда, откуда смотрел Андрей.

— Мы были там, — сказал он.

— Да, у нас были сеансы, — подтвердила Ника.

— Какие? — спросил дядя Саша.

— О границах детской свободы.

— Я знаю, — сказал Свечников, зло морщась. — У детской свободы нет границ. Никаких. Никогда.

— Именно.

— Кто этого забудет, у того — ребенка вон, — сказал Гриценко.

— Так, собрались, — строго произнес дядя Коля. — Прибаутки и пословицы после сочинять будем. — Он потер подбородок. — Ограда у клиники — символическая. Бетонные крашеные плиты в человеческий рост. Двор голый, но имеются кусты и скамейки. Автостоянка. Одна круговая дорожка. Детей иногда по ней выгуливают. С соседней высотки наблюдателю с биноклем все видно, как на ладони. Я проверял. В левом крыле — палаты. В правом крыле находится интернат для детей с трудностями развития. Центральную часть здания занимают, собственно, кабинеты, процедурные, столовая, прачечная и небольшой конференц-зал. В правое крыло вход ограничен, но для семейного посещения кабинеты и столовая открыты большую часть дня. В вечернее и ночное время дежурят четыре человека охраны. Двое на видеонаблюдении, двое в коридорах. Это кроме трех санитаров. Камеры внутри и на фасаде снаружи. Мертвых зон — до хрена. Мест для тихого проникновения — четыре.

— Мне кажется, Темка там, — сказала Ника.

— Женское чутье — штука обманчивая, — сказал Привалов.

— Его не повезут далеко, — уверенно сказала Ника. — Им же Темка нужен для того, чтобы с его помощью доказать, какие мы подлые родители. А для тестирования эта клиника на Фучека как раз годится. Там, наверное, и методики, и специалисты.

— И аппаратура, — добавил дядя Саша. — Резонно. Действительно, это как бы временное изъятие. Тогда, пожалуй, нам стоит поторопиться. — Он бросил взгляд на часы. — Закрывается клиника в шесть. Сколько его могут тестировать?

Он посмотрел на Андрея. Тот пожал плечами.

— Я не знаю.

— Ну, хорошо, — сказал Привалов. — Пока приведут, пока уговорят…

Он цокнул языком.

— Ваш сын знает про «ювенальщиков» или вы предпочитали ограждать его от этой информации? — спросил Свечников.

— Знает, — сказал Андрей.

— Он в теме, — добавила Ника. — Что говорить, как говорить, мы его учили.

— В том смысле, что лучше молчать, просить объяснить непонятные моменты, отвечать односложно, — сказал Андрей.

Дядя Саша покивал.

— Что ж, значит, провозятся они с ним достаточно. Примерно час уже прошел, десять минут дорога, потом передача с рук на руки, обязательно обработка психологом, припугнуть, напомнить о честности, о том, что они все знают, потом — датчики, проверка их работы… — Он прищурился. — Думаю, где-то полтора часа у нас еще есть.

— Семь лет ребенку, — сказал Свечников.

— Шесть, — поправил его Андрей.

— Еще хуже, — сказал Свечников. — Много он понимает? Там, Саня, хитровыделанных специалистов…

— Темка — парнишка умный, — сказал, перебивая, дядя Саша.

— Саня, ты же понимаешь…

— Я понимаю, но времени у нас мало. Основные кабинеты — на втором этаже. Если это, так сказать, «первая ласточка» временных изъятий для тестирования, то специалистов там будет достаточно, плюс люди из ювенальной комиссии и, наверное, кто-то из федеральных кураторов. В общем, человек шесть или семь. Один — за аппаратурой, один общается с Темкой, задает вопросы, остальные наблюдают по мониторам в соседнем кабинете.

Ника выпрямилась, зажмурилась, сжала кулаки.

— Дядя Саша, зачем им это? — выкрикнула она.

Привалов медленно сложил карту.

— Чтобы всех нас убить, — сказал он. — Разве не ясно? Чтобы мы забыли, что такое семья и что такое дети. С семьи начинается общность, общность делает страну сильной. Разъедини людей на уровне семьи, посыплется и все остальное. Не сразу, конечно, но поколение-другое, и нас можно будет брать тепленькими.

— Далеко загадывают, — выдавил Андрей.

— Именно.

Дядя Саша убрал карту. В руках его появился чистый лист бумаги и простой карандаш. Он посмотрел на Андрея и Нику.

— Вы осознаете, к чему мы готовимся? — спросил он.

Андрей кивнул. Ника взяла его за руку.

— Осознаем! — сказала она.

Дядя Саша несколько секунд раздумывал. На челюсти его обозначились желваки.

— Напомню, — сказал он, — после нашей операции никакого возвращения домой уже не предвидится. Вы, по сути, перейдете на нелегальное положение. Ни квартиры, ни прежней работы. Придется уехать из города. Все документы иметь с собой. Получится снять какие-то сбережения, прошу сделать это в банкомате по дороге. Другого случая не будет. У вас есть где затаиться?

— Да, — сказал Андрей.

— Только не в городе.

— Нет, мы поедем в деревню.

— Да, это хорошо. Карточками не пользоваться, только наличными деньгами. Мы вывезем вас на окраину, там поймаете попутку или возьмете такси. Если будете добираться электричкой или поездом, садитесь на маленькой станции, там не смотрят на ориентировки на детей. Маленько саботируют.

— Нас объявят в розыск? — спросила Ника.

— Негласный, — сказал Гриценко.

— Могут и гласный, — возразил Свечников, сдвигаясь к окну. — Все ж таки похищение ребенка.

— У кого это похищение? — едко поинтересовался Гриценко. — У родителей? Или все же у какой-то «левой» структуры?

— В том-то и дело, что не «левой». Почти государственной. Надгосударственной.

— Ага, тогда пусть объяснят свой киднеппинг среди бела дня!

— Тихо вы! — сказал дядя Саша. — Объявить в розыск, конечно, могут. Но, скорее всего, именно что внутригородской. Или внутриобластной. Дальше придется изобретать на вас какой-нибудь компромат, а это чревато скандалом, как я думаю. Тем более, что им еще надо будет как-то оправдать свои действия.

— С чего им оправдываться? — вздернул руки Гриценко. — Что-то я не помню, чтобы они оправдывались! Это мы почему-то все время оправдываемся. Я оправдывался, когда мою Ленку заметили с царапиной на лбу. Михаил Андреевич вот оправдывался, — показал он кивком на Свечникова, — что его сын как-то не так ходит. А им-то какое дело? Нет, я объяснять должен, как это случилось, и траектории движения по квартире рисовать!

— Я знаю, — сказал дядя Саша.

— Ну и не фиг людей путать!

Гриценко коротким взмахом вытер губы.

— Отвезешь их на своей «хонде» до Малой Тали? — спросил его дядя Саша. — Там и железная дорога, и федеральная трасса, они уж доедут, куда надо.

Гриценко кивнул, успокаиваясь.

— Это-то ладно, — сказал он. — Это без проблем.

— Тогда смотри.

Дядя Саша приложил лист к столу, нарисовал на нем несколько линий. Получился перекресток.

— Это Фучека, — сказал Привалов, поставив точку у одной из линий. — Мы встанем вот здесь, на Каменной. — Он подрисовал квадратик автомобиля в стороне от перекрестка. — Ты встанешь вот здесь.

Острие карандаша уперлось в край листа.

— Это где? — спросил Гриценко.

— Это, кажется, Соловьева, — сказал Андрей.

— Угол Соловьева и Каменной, — пояснил дядя Саша. — От нашей машины будет метров тридцать, стоянка там разрешена. Если не увидишь свободного места, проедешь чуть дальше, но не слишком далеко.

— Понял, — сказал Гриценко.

Привалов посмотрел на Андрея с Никой.

— Вы будете ждать, — сказал он.

— Где? — спросил Андрей.

Дядя Саша кивнул на Гриценко.

— У Максима в машине. В клинику я вас с собой не возьму.

Андрей почувствовал обиду.

— Я тоже хочу, — сказал он.

Он уже представлял, как крадется полутемными коридорами, как скользит мимо слабо освещенных кабинетов, как прячется в нише, забывая дышать и пропуская мимо охранников с фонариками и, возможно, автоматами.

— У тебя нет навыка, Андрей, — сказал дядя Саша.

— Я — за Темкой…

Привалов не дал продолжить.

— Я это понимаю. Но ты, скорее, помешаешь нам с Мишей, чем поможешь. Расположение кабинетов знаешь? А камер? В связке работал? Вырубить человека сможешь?

Андрей, сглотнув, кивнул.

— Вырубить — смогу.

Дядя Саша заглянул ему в глаза.

— Уверен?

— Я возьму молоток.

Справа, от окна, надвинулся Свечников.

— Не убить, Андрей, вырубить, — сказал он.

— Тем более, — добавил Привалов, — чем больше будет народу, тем мы будем заметнее. Мы и вдвоем-то, скорее, попробуем на удачу, хотя и примерялись к этой поликлинике не один раз.

— Я могу просто посидеть на входе, — сказал Андрей.

Ему хотелось хоть как-то поучаствовать в спасении сына. Личное бездействие казалось предательством.

— Андрей.

— У регистратуры.

— Нет, опасно, — сказал дядя Саша. — Срисуют на камеру. У нас-то с Мишей проработаны пути отхода. А у тебя?

— Дядь Саша, я должен… Ты пойми, — Андрей сжал кулаки. — Я себе простить не могу, что Темка у них оказался.

— Вот и подумай, как будешь жить с этим дальше, — сказал Привалов, мотнул головой. — Все, Андрей, закончили с этим. Ты понял? Документы и деньги. Воду, газ перекрыть, счетчик вырубить, договориться по работе.

— Я за «хондой», — сказал Гриценко Андрею. — Выходите к шоссе, я подъеду минут через пятнадцать.

Пожав всем руки, попрощавшись, он вышел из кухни. В прихожей вспыхнул свет, звякнула цепочка, стукнула дверь.

— Так, Миша, мы тоже…

Дядя Саша, похлопав Свечникова по спине, вместе с ним покинул квартиру. Андрей опустился на стул. Ника ходила тенью, собирала вещи. Ну, вот, говорила она, и это отдавалось в голове Андрея зыбким шелестом, хорошо, что я не стала Темушкин рюкзак разбирать, в него сейчас и паспорта, и свидетельство о рождении, и медицинские карты сложим. Я думаю, дядя Саша нашего Темку выручит…

Андрей кивал. Он смотрел на руки, лежащие на коленях, на пальцы, до белых ямок, белых отпечатков втиснувшиеся друг в друга, на крохотный порез на косточке указательного. Кухня вдруг провалилась в пустоту, в темноту, перестала существовать, и ему вспомнилось, как они с Темкой загадывали, какого цвета автомобиль первым проедет по участку видимого из их окна шоссе.

Темка почти весь забрался на подоконник, грозя лбом выдавить стекло, Андрей, спасая Никину традесканцию в горшочке, подвинул сына левее. Давай, чтобы и тебе, и растению было хорошо? Но мне так не видно, что с краю. Я тоже не вижу. Нет, ты глаз закрой. Оба? Пап, который правый. Хорошо, тогда мои зеленые. А мои — красные. Ты как пират, пап! Я просто держу слово…

— Андрей!

Ника толкнула Андрея в плечо. Темка растаял, пальцы остались.

— Андрей, ты будешь собираться или нет? — спросила Ника высоким голосом, закручивая и засовывая в кармашек рюкзака солонку. — Гриценко вот-вот подъедет.

— Не кричи, — сказал Андрей.

— Я не кричу. Только ты будь, пожалуйста, поживее.

Андрей посмотрел на жену.

— Это ты Темку бросила, — сказал он.

Ника остановилась у холодильника.

— Что?

— Могла бы держать покрепче.

— А где был ты? — прошептала Ника.

Хлопнула дверца холодильника. Андрей вздрогнул. Рюкзак оказался у него в руках. Нику выдуло из кухни.

— Сволочь!

Андрей поежился. Да уж, не примерные родители. Господи, подумалось вдруг ему, что я делаю? Ника-то здесь при чем? Ей куда хуже, чем мне.

— Ника!

Оставив рюкзак в прихожей, он шагнул в темноту зашторенной комнаты. Жена сидела на диване, не человек — натянутая струна. Едва он вошел, она отвернула голову к окну. Андрей покаянно застыл рядом.

— Ника, прости.

— Зачем…

У Ники перехватило горло. Она сжалась, закрыла ладонями лицо. Все, что мог Андрей, это сесть рядом.

— Ника, — он обнял, прижал напряженную жену к себе, — я — дурак. Понимаешь, — принялся объяснять он, как объяснял бы Темке, — один из способов поделиться своей болью, это сделать больно близкому человеку. Потому что уж он-то воспримет эту боль целиком, пропустит через себя. Это плохой способ, жуткий способ, но иногда мозг из-за недостатка времени реакции не находит другого выхода.

— И ты сделал больно мне, — пробормотала ему в грудь Ника.

— Да.

— Бывают моменты, когда я тебя ненавижу.

— Я знаю, — сказал Андрей. — Тогда я и сам себя ненавижу. Как сейчас, как минуту назад.

Ника шмыгнула носом.

— Мог бы сделать больно дяде Саше, — почти миролюбиво произнесла она.

— Привалову?

— Ага.

Андрей потерся о Нику носом.

— Скорее, он мне сделает больно. В физическом смысле. Настучит по голове.

— Тебе бы не помешало.

— Прости.

— Ладно, — жена освободилась от объятий, — все, забыли. У нас нет времени. Андрюш, ты тогда перекрывай все, а я посмотрю, что еще взять.

— Деньги, — напомнил Андрей.

Ника ответила уже из Темкиной комнаты:

— Снимем с карточек по дороге.

— Понял.

Дальнейшие приготовления были коротки. Андрей перекрыл краны горячей и холодной воды, выкрутил вентиль на газовой трубе, повыдергивал из розеток все, на что падал взгляд — чайник, часы, микроволновку, маленький кухонный телевизор, но с холодильником решил пока не спешить. У него возникла мысль отдать ключи дяде Саше, чтобы он потом как-нибудь зашел и проверил квартиру.

Сосредоточенная Ника собрала внушительную сумку одежды и белья, и сама успела одеться потеплее. Андрей торопливо застегнул куртку, вспомнил о телефоне и забрал его из контейнера. Они обулись, встретились глазами.

— Все будет хорошо, — сказал Андрей.

— Да, так и надо думать, — кивнула Ника.

Андрей взял сумку на плечо.

— Давай, я закрою.

— Ага.

Ника скрутила защелку замка, Андрей вышел за ней следом, оглядев прихожую и хлопнув по выключателю пальцами.

— Ой, а куда это вы? — выглянула из своей квартиры соседка.

Андрей иногда задумывался, что та, наверное, сразу за дверью устроила наблюдательный пост, и слушает, и поглядывает в «глазок», ожидая, когда они появятся на лестничной площадке. Лучше телевизора. Полное ощущение сопричастности. Стол придвинут в прихожую, конфетки в вазочке, сиди, попивай чаек.

— Мы так, одежду лишнюю несем сдавать, — сказала Ника.

— Как это? — Лидия Тимофеевна в застиранном, легком халатике дикой расцветки, едва прикрывающем раздобревшее тело, шагнула за порог. — А Темочка где? Что с ним случилось?

— Ничего, — сказал Андрей, давая Нике пройти вперед, — он на собеседовании.

— Ах, вот что!

Соседка понятливо закачала головой. За приторным беспокойством проглядывала досада, что возможный приработок сегодня сорвался.

— Вы настоящий сексот, Лидия Тимофеевна, — сказал Андрей и принялся спускаться по лестнице.

Соседку вынесло к перилам. Она свесилась вниз так, что грудь едва не вывалилась из халатика.

— Как вам не совестно, Андрей Викторович! — закричала она. — Я не проститутка! Я не изменяла ни первому, ни второму мужу! Вы не смеете меня оскорблять! Я на вас пожалуюсь в ювенальный отдел!

Андрей запрокинул голову.

— Лидия Тимофеевна, — сказал он в пятно одуловатого лица, окаймленного крашеными кудрями, — сексот — это всего лишь секретный сотрудник. Сек-сот.

Соседка хлопнула ртом. Андрей, шкрябая углом сумки о стены, спустился.

— Что она? — спросила Ника, встречая его на выходе.

— Дура она, вот и все, — ответил Андрей.

Банкомат находился в стороне, у магазина в торце дома через двор. Ника отдала Андрею рюкзак и налегке с его и своей карточками побежала через детскую площадку. Андрей зашагал в арку. Ему с тоской думалось: что дальше? Как дальше? Придется где-то искать работу, а у родителей там разве что на ферме какой-нибудь есть возможность устроиться подсобным рабочим. Хвосты коровам крутить. Или теперь роботы это делают? Все же роботизировано. Нику может бухгалтером куда возьмут. Но, блин, интернет… И Темка… Его же в школу, в первый класс, потом, если что, простуда, отит, в поликлинику…

Узнают, сразу узнают — достанут из тьмутаракани.

Андрей принял к стене, пропуская проезжающий под арку автомобиль. Зло поддернул сумку. Сволочи! Ну как так? Какого дьявола кто-то лезет ко мне и моему ребенку, взяв право судить, так ли я его воспитываю? И не это даже обидно, что судит. Все скотство в том, что судит в своих интересах. Не в моих, не в Никиных, не в Темкиных, в конце концов. Забота о ребенке — три «ха-ха»! Ненавижу!

Натка нагнала его на закруглении, у березок.

— Только тридцать тысяч сняла, — сказала она, забирая себе рюкзак. — Банкомат больше не выдал.

— Ничего. В другом снимем.

— Андрей, — поймала его за рукав, развернула Ника, — может мы зря все это? Может лучше через суд?

— Лойде до сих пор судятся. Пять лет прошло.

— Я знаю, только…

— Что?

— Как мы будем жить?

Андрей ощерился.

— Сложно будем жить. Сложно! Я не знаю, как.

Серая «Хонда» Гриценко стояла на площадке сразу перед шоссе. Мигнули стоп-сигналы.

— Опаздываете, — сказал Гриценко, когда Андрей открыл дверцу.

— Деньги снимали, — сказала Ника.

Подвинув закинутую мужем сумку, она села на заднее сиденье, поставила в ноги рюкзак. Андрей забрался на переднее пассажирское.

— Поехали? — спросил Гриценко и, не дожидаясь ответа, выжал сцепление.

«Хонда» мягко вырулила на шоссе.

Вечерело. Солнце мазало дома оранжевым. Отблески скакали по окнам верхних этажей, выбирая моменты, чтобы, отражаясь, выстрелить по глазам. В автомобильном потоке «хонда» пристроилась за каким-то «китайцем». Шелестели шины. Мелькали дорожные знаки. Андрей пристально вглядывался в людей, идущих по тротуарам, заходящих в магазины, выходящих из магазинов, пропадающих в арках, подъездах, чревах автобусов и такси. Губы его сжимались. Он совсем не видел детей.

Ну, конечно, конечно! Кто теперь выпустит ребенка в такую гущу! Ювенальная служба сразу получит десяток сигналов, что ребенок гуляет один, что рубашка у него не заправлена, шнурок развязался, на лодыжке имеется подозрительная ссадина, и дышит он как-то не так, и пугает всех своей живостью.

Срочно! Спасайте ребенка от родителей!

— Не надо так напрягаться, — сказал Гриценко, поворачивая под зеленый светофор.

— Что? — спросил, вынырнув из собственных мыслей, Андрей.

— Лицо попроще.

— Да я так…

Андрей обернулся на Нику. Жена слабо улыбнулась ему, бледная, с косо накрашенными губами.

— Дай.

Он потянулся и вытер ей неаккуратный мазок.

— Дура я, накрасилась зачем-то, — прошептала Ника, удерживая его ладонь в своих пальцах.

— Все будет хорошо, — сказал Андрей.

— Посмотрим, — сказал Гриценко.

Мелькнул указатель. Улица Соловьева начиналась через двести метров. Острыми углами прорезал пространство недавно отстроенный бизнес-центр. Стекло, выпуклые, позолоченные двери, надпись: «Аренда».

— Кстати, — произнес Гриценко, перестраиваясь в правый ряд, — Лойде так и не пришел. Вы его не видели?

— Нет, — сказала Ника.

«Хонда» встала у перекрестка, ожидая сигнала на поворот.

— А помните, как мы с ним пикетировали комиссию? — спросил Гриценко. — Как стояли у здания администрации? Моя Зоя им каждый день судки с первым и со вторым… В интернете сбор подписей…

Он качнул головой.

— У всех своя жизнь, — сказал Андрей.

Гриценко фыркнул.

— Какая жизнь? Большую часть твоей жизни взяли и изъяли вместе с ребенком! Жизнь! Просто трудно жопы оторвать.

— Может, боятся, — сказал Андрей.

Гриценко кивнул.

— Это тоже.

Они выехали на Соловьева, и с каждым метром приближения к пересечению с Каменной Андрей чувствовал все возрастающее давление мочевого пузыря. Это нервы, боец, сказал бы Привалов. Прекратить нервничать! Ать-два! Интересно, послушался бы пузырь? Внял бы? Андрей принялся незаметно постукивать ботинком по подножному коврику. Ничего, сейчас доедем, он на минутку выскочит.

Количество парковочных мест под вечер стремительно уменьшалось. В обозначенных разметкой «карманах» прорех почти не было.

— Можно здесь, — сказал Андрей, заметив пустоту между двумя «маздами», серой и красной.

— Проедем еще, — не согласился Гриценко. — До Каменной — квартал. Там приткнемся, там всегда есть, где.

— А если нет?

— Сделаем круг, — сказал Гриценко.

Свободное место, впрочем, нашлось сразу за перекрестком. «Хонда» встала вплотную к изгибу тротуара, спрятавшись за «газелью» с рекламой доставки любых грузов за час. Гриценко заглушил двигатель.

— Все? — спросила Ника.

— Ждем, — откинулся на водительском сиденье Гриценко.

Андрей подвигал ногой.

— Здесь есть туалет где-нибудь? — спросил он.

Гриценко посмотрел на него с тем выражением лица, с которым Андрей сам, бывало, смотрел на Темку, захотевшего «по маленькому», едва они отошли от дома. Мол, у тебя же была куча времени…

— Вон, в кафе зайди, — Гриценко показал глазами на вывеску, которая темнела за лобовым стеклом.

— Я быстро.

Андрей открыл дверцу.

— Андрей, — позвала Ника, и когда он наклонился к окошку, прошептала: — Только, пожалуйста, не делай глупостей.

— Хорошо.

Андрей махнул жене рукой и нырнул под темно-зеленый тент. Несколько ступенек вниз, мутное, украшенное лампочками окно.

— Извините, — спросил он, оказавшись в помещении, расчерченном светом на стойку и проход между столиками, — у вас можно сходить в туалет?

Поясная фигура в белой рубашке и темно-синей жилетке качнулась из стороны в сторону.

— У нас нельзя. В торговом центре рядом есть.

Молодежь.

— Спасибо.

Андрей покинул кафе, показал Гриценко, вышедшему из автомобиля покурить, что идет дальше, и направился по тротуару к угловому зданию. Где этот торговый центр? Через квартал? Через улицу? Архитектура замечательная, а помочиться негде. Он завернул в подворотню на предмет пристроиться за мусорным контейнером, но решил, что таким образом все же вести себя не будет. Темка не одобрил бы.

Торговый центр, слава богу, нашелся через дом. Углубленный, втиснутый в узкое пространство цилиндр из стекла и металла зарос вывесками по самую крышу. Обувь. Сумки. Мебель. Аптека. Шаурма. Туалет почему-то имелся только на втором этаже, и Андрей, стиснув зубы, последние метры хватался за перила в отчаянном порыве — добраться, не расплескать. Еще народ — как с ума сошел.

Зато потом…

Потом, под шум воды в раковине, появилась способность мыслить шире, ясней. Вообще появилась способность мыслить. Как там Привалов и Свечников? Он, дурак, и не посмотрел в ту сторону. А они с Каменной, интересно, их отфиксировали? Дядя Саша не начал бы операцию, не убедившись в наличии «хонды». Может, как раз Гриценко и показывал себя дяде Саше? Что там, руку с сигаретой вверх выставить.

Ох. Андрей вдруг сообразил, что пока он смотрится в зеркало, спасение сына, возможно, уже вошло в заключительную фазу. Сколько там нужно времени? Пять минут? Десять? А если дядя Саша в этот момент выносит Темку на плечах и Свечников, отвлекая, путает следы? Черт! Бежал к автомобилю Андрей, наверное, быстрее, чем в поисках писсуара. Жди меня, Гриценко. Жди!

Увы, «хонда» стояла как стояла, и Темка не появился на заднем сиденье. Гриценко вынул сигаретку из зубов, спросил:

— Все?

Андрей кивнул.

— А Привалов?

— В работе. Ты садись, не маячь. Жди.

— Но они уже здесь?

Гриценко разозлился.

— Садись, тебе сказали! Трудно что ли?

— Легко!

Умяв себя на переднее сиденье, Андрей с досады громко хлопнул дверцей. Гриценко качнул головой.

— Что там? — спросила Ника.

— Ждем, — сказал ей Андрей.

Он откинул затылок на подголовник.

— Пить хочешь? — спросила Ника.

— Нет.

— Бутерброд?

— Какой к черту?..

— Я всего три рубашки для Темки взяла, — вздохнула Ника. — Надо будет прикупить. И форму школьную.

— Погоди ты со школой! — раздражился Андрей.

Он заметил полицейский автомобиль в зеркало заднего вида и невольно присполз вниз.

— Что там? — оглянулась Ника.

Полицейские проехали мимо.

— Ничего, ждем, — сказал Андрей, выпрямляясь.

Докурив, в салон забрался Гриценко.

— Пока пусто, — сказал он. — А сумку давайте-ка я в багажник спрячу.

— Без проблем, — сказал Андрей и закрыл глаза.

Хлопок дверцы. Хлопок дверцы. Шуршание ткани. Звуки под веками превращались во вспышки тусклого света. Еще один хлопок. Гриценко, садясь, задел руку.

— Все, ждем.

Дышал он шумно.

— Они уже в клинике? — спросила Ника.

— Должно быть, — ответил Гриценко.

Его пальцы побарабанили по рулевому колесу. Потом заскрипело кожей кресло. Андрей зажмурился сильнее. Ему не хотелось ни видеть, ни слышать ничего. Он думал: Темка, Темка, Темка. В темноте: Темка, Темка, Темка. Жар, холод. Темка. Одно мгновение его вдруг вознесло вверх, Андрей испытал удивительное чувство почти счастья и уверился в том, что все пройдет хорошо. Конечно же, Привалов и Свечников не могут сплоховать, зубры, куда там охране, буквально пять минут — и сын сядет рядом, Гриценко выведет «хонду», и они помчатся по шоссе, смеясь и оставляя в прошлом город со всеми его ювенальными службами, Серкаловой и соседкой Лидией Тимофеевной.

Впрочем, тут же, как лесной пал, разгорелась тревога: что-то долго, что-то долго. Андрей вжался в кресло. Поймали! Они просто не знают об этом! Они будут сидеть здесь, наблюдая, как включается уличное освещение, как пустеют тротуары, не имея ни возможности связаться, ни смелости зайти в клинику. Только глубоким вечером, почти ночью, прячущий глаза Гриценко доставит их обратно в квартиру.

А дядя Саша…

Дядя Саша Привалов и Свечников пропадут из их жизни, как пропадет Темка. Огромная черная дыра останется в душе. Три тени, сросшееся в единое существо укора, отчаяния и тоски, поселятся в ней.

Потом они с Никой разведутся…

— Нет!

Коленная чашечка вонзилась в бардачок, Андрей с присвистом втянул воздух и, держась за ногу, полез из автомобиля наружу.

— Куда? — хором спросили его Ника и Гриценко.

— Надо проверить.

— Сиди!

Гриценко, наклонившись, ухватил Андрея за штанину, но остановить на смог. Андрей выбрался на тротуар и двинулся к перекрестку. Забор, огораживающий клинику, выступая углом, белел впереди. Замечательный забор. Длинный. Но до клиники еще предстояло пройти мимо темно-серого здания казенных форм. А там уже можно сигануть поверху. Или лучше через центральный вход? Эх, была бы кепка, ее натянуть по самые брови…

— Блин, Андрюха!

Гриценко, пристроившись к нему, попытался поймать его за локоть, но Андрей отдернул руку.

— Отстань!

— Ты всю операцию им сломаешь! — зашипел Гриценко.

— Какую операцию? — зашипел в ответ Андрей.

Они разошлись, пропуская грузную женщину в сером плаще, и она мрачным айсбергом проплыла между ними. Прицепом прокатилась клетчатая сумка на колесиках. Мимолетом, повернув голову, Андрей увидел Нику, одиноко стоящую у «хонды». Выражения лица ее из-за расстояния уже невозможно было разобрать, но одного взгляда на напряженно вытянувшуюся фигурку было достаточно, чтобы почувствовать ее тревогу.

— Чего ты сделаешь, Андрюха? — снова придвинулся Гриценко. — Зайдешь и спросишь, где твой Темка?

— Хотя бы!

— И себя подставишь, и Нику.

— Это мой сын!

— Так и не губи возможность с ним встретиться!

— Какие вы…

Андрей умолк. Едкое замечание умерло, не родившись. Дядя Саша Привалов, сунув руки в карманы куртки, шел им навстречу.

— Идите за мной, — сказал он, поравнявшись с ними.

— А Темка? — спросил Андрей.

Привалов, двинув щекой, промолчал. Втроем они вернулись к автомобилю. Включились фонари. Андрей оглядывался в поисках Свечникова.

— Не ищи, — буркнул дядя Саша. — Он поехал в моей машине.

— Что с Темкой? — спросила Ника, едва они приблизились. — Вы его видели?

— Садись, — сказал Привалов вместо ответа.

Он сразу занял переднее пассажирское сиденье. Андрей с Никой забрались назад. Гриценко сел за рулевое колесо. Двигатель не заводили. Минуты три дядя Саша молчал, только посматривал в зеркало заднего вида. Становилось понятно, никаких хороших новостей у него нет. Тишина дергалась внутри Андрея, как пойманная рыбина.

— Что, все плохо? — спросил, не вытерпев, он.

Привалов устало потер лицо ладонями.

— Плохо, Андрей, — сказал он наконец. — Темки в клинике не было.

— Как? — выдохнула Ника.

— Мы ошиблись, — сказал дядя Саша. — Темку сюда не привозили. Его, скорее всего, сразу в «Тишкино»… Там — без шансов.

Ника всхлипнула, качнулась к Андрею. Он обнял ее.

— И что? Что теперь?

Привалов вздохнул.

— Теперь по домам, Андрей, — сказал он. — А дальше… Дальше будем думать. Мне надо будет подергать за ниточки. Есть и среди «ювеналов» нормальные люди. Может, подскажут, в каком направлении копать. Это не быстро.

Ника заплакала. Гриценко завел «хонду».

Андрею казалось, что они вязнут в темноте, как в сугробе. Темнота рвалась из-под колес, мертвыми сгустками прорастала по бокам, падала с неба огромными хлопьями. Все глуше, все тише, все проще поверить, что вокруг ничего нет. Слабым теплом ощущалась где-то с правой стороны Ника. Фары встречных автомобилей пытались прорвать мрак хотя бы на мгновение, но Андрей отворачивался. Не надо, спасибо, не надо. Ох, Темка, Темка, где ты? Вспомнишь ли ты меня потом?

— Приехали, — сказал вдруг Гриценко.

Светил плафон над подъездом. В световом пятне, как любопытный очевидец, торчал куст. Дядя Саша куда-то пропал с переднего кресла. И совершенно не хотелось выбираться из салона.

— Пошли? — спросила Ника.

— Куда мы денемся? — сказал Андрей.

Темнота на время отодвинулась, но он чувствовал ее внутри себя. Возможно, она уже въелась, как угольная пыль в кожу шахтеров.

— Сумку не забудьте, — сказал Гриценко.

— Хорошо.

Поднимались медленно.

Как старики. Как зомби. Как люди, которым все равно. Андрей — с сумкой. Ника — с рюкзачком. Если подумать, обе вещи были бесполезны. Темки нет, бежать некуда. След в след текла по ступенькам темнота. Андрей замечал ее краем глаза. Хотя, возможно, этот шлейф, как плащ, тянулся за ним теперь.

Соседки не было на лестничной площадке, и даже звон ключей не вынудил ее покинуть свою берлогу. По зрелому размышлению, это было к лучшему. Если бы Лидия Тимофеевна выглянула к ним с фразой: «Господи, а где вы Темочку своего забыли?», Андрей, честно слово, просто скинул бы ее в пролет. И ничего бы нигде не пошевелилось.

Тьма. Мрак.

Они вошли. Квартира, пустовавшая от силы два часа, вдруг показалась Андрею нежилой, тусклой, пыльной. Он минут пять соображал, почему из кранов в ванной не течет ни горячая, ни холодная, тупо таращился, пока не вспомнил, что сам же и перекрыл воду. Ника включила свет на кухне, забрякала чем-то, зазвякала.

— Андрей, ты будешь чай? — спросила она нарочито бодрым голосом.

Андрей подумал: почему бы и нет? Ни желания пить, ни желания не пить не было. Но Нику следовало поддержать. Он умыл лицо, не чувствуя воды на коже. Тьма шуршала за душевой занавеской, хихикала: «А Темочки-то нет!».

— Андрей.

Андрей повернул голову. Ника стояла на пороге ванной.

— Да?

— Скажи, мы будем бороться?

Андрей выпрямился.

— Я тебе больше скажу, — он подошел к Нике. Глаза ее блестели. Губы подрагивали. — Мы его обязательно у них выкрадем. Где бы он ни был.

— Спасибо!

Ника, заплакав, зарылась лицом в его плечо.

— Ну-ну, — сказал он. — Мы теперь семья на военном положении. Помнишь, как мы Темку учили?

Ника закивала, бодая лбом ключицу.

— Нормальные мы здесь, между собой, — произнес он. — А на улице…

— Партизаны, — сказала Ника.

Андрей вздохнул, погладил ее волосы.

— Такие уж времена.

Пили чай молча, но как-то дружно, собранно. Беда стояла рядом, тьма посапывала в сторонке. Между глотками позвонил Привалов, сказал лишь одно: «Тишкино». Андрей принял к сведению.

— Можно будет купить информацию, кому его отдадут, — сказал он, поворачивая в пальцах опустевшую кружку. — У сволочей все продается.

— И за сколько? — спросила Ника.

Андрей пожал плечами.

— Не знаю. Тысяч десять евро.

— Половина квартиры.

— Ну, ты хватила. По сегодняшним ценам наша двухкомнатная стоит раза в три больше.

— Значит, треть, — согласилась Ника. — Продаем?

— Подумаем. Нам двухкомнатная без Темки, пожалуй, будет великовата. Как вариант, эту продадим, съедем в меньшую. Как думаешь?

— Вполне. — Ника прислушалась. — Тихо как. Будто Темка спит.

Они помолчали.

— Интересно, у этих уродов есть дети? — спросил Андрей. — Мне бы хотелось на них посмотреть.

— Они их прячут от своей же службы.

Андрей фыркнул.

— Ну, да.

За окном стемнело окончательно. Часовая стрелка, подгоняемая минутной, приползла к девяти. Ника рисовала ногтем невидимые узоры на столешнице. Андрей думал, что созрел до того, чтобы плюнуть на прежнюю жизнь. С Приваловым наверняка получится сколотить боевой отряд. Будут ловить тех же «ювенальщиков» и отбивать у них детей. Крови только не хотелось бы.

— Зна…

Трель дверного звонка скомкала слова и куда-то вниз обвалила сердце. Ну что еще-то? — подумал Андрей.

— Может, дядя Саша? — предположила Ника.

— Сейчас узнаем.

Андрей поднялся. Ника вслед за ним вышла в прихожую. Звонок как-то неуверенно трямкнул еще раз.

— Сейчас!

Андрей отщелкнул замок. В проеме открывшейся двери, облитая светом, возникла женщина лет пятидесяти в зеленом костюме, с пучком крашеных волос на голове и с папкой в руках.

— Здравствуйте.

Вид женщины показался Андрею смущенным. Возможно, из-за легкой, извиняющейся улыбки на накрашенных губах. Возможно, из-за того, что она отступила чуть назад. Простое, разглаженное кремами лицо. Сиреневые тени на веках. Высокий кружевной ворот сорочки прятал второй подбородок и шею.

— Да? Чем обязаны? — наклонил голову Андрей.

— Щукины? — уточнила женщина.

— Щукины, — подтвердила Ника.

Женщина кивнула и раскрыла папку.

— В связи… — Она покашляла и начала снова: — В связи с проверкой, произведенной в рамках процедуры временного изъятия Щукина Артема Андреевича, регистрационный номер… его родители, Щукин Андрей Викторович и Щукина Вероника Сергеевна, признаны городской ювенальной комиссией образцовыми родителями и награждаются почетной грамотой…

— Простите? — нахмурилась Ника.

Женщина улыбнулась.

— …а также сертификатами на сумму в десять тысяч рублей на покупку детских товаров в сети магазинов «Детское счастье».

Она вытянула из папки и передала Андрею два листа — крепкую, плотную, золотисто-коричневую, с тиснением, грамоту и бледно-синий сертификат.

— Там продаются и конструкторы, и тетради, и одежда к школе.

— А Темка? — севшим голосом осведомился Андрей.

Только жутким усилием воли он не скомкал бумаги и не кинул их «ювенальщице» в лицо. «Подотрите ими задницу!».

— Конечно, — сказала женщина, не умея читать мысли. И, чуть повернув голову, бросила куда-то в темноту нижнего пролета: — Темочка, ты можешь подняться.

— Да, Анна Владимировна.

Голос был Темкин. Темкин! О, если бы не Ника, втихую, незаметно ущипнувшая его за бок, Андрей бы уже выскочил на лестничную площадку. «Ювенальщица» препятствием не считалась. Снес бы.

Но нельзя, нельзя. Образцовые же родители! — опомнился Андрей. Морду чуть попроще, поскучней. Чтобы Анна Владимировна и заподозрить не смогла, каким жаром обдает его изнутри. Темка. Темка!

Сын поднимался медленно, подошвы кроссовок постукивали по ступенькам. Быстрее, быстрее, мысленно торопил его Андрей, хотя и понимал, что возвращение домой в присутствии представителя ювенальной структуры должно быть именно таким — без лишних эмоций, степенным, чуть ли не стариковским. Вот из темноты пролета показалась голова, плечи, вот Темка встал в шаге от квартиры — серьезный маленький человечек с большими глазами, в курточке и в брючках.

— Здравствуйте, мама, папа, — сказал он. — Я рад вас видеть.

— Мы тоже рады, Артем, — сказала Ника.

— Да, проходи.

Андрей отступил, открывая Темке проход. Анна Владимировна с умилением смотрела на образцовую, признанную грамотой семью.

— Может быть, чаю? — спросила ее Ника.

— Ах, нет, нет! — хохотнув, махнула рукой женщина. — Время уже позднее. Мне пора. И Темочке, наверное, пора спать.

— Он у нас сам решает, когда ему ложиться, — сказала Ника.

— Я сам решаю, — важно подтвердил Темка. Он переступил порог квартиры и развернулся к Анне Владимировне. — До свидания.

— До свидания.

— Всех благ, — сказал Андрей.

Женщина, прижав папку к груди, произнесла:

— Нам бы таких семей побольше!

Она принялась спускаться по лестнице. Андрей выдержал момент, когда пучок крашеных волос пропадет во тьме пролета, даже привстал на цыпочки, провожая его взглядом, а потом медленно-медленно, сдерживая руку, закрыл дверь. Щелчок «собачки», два оборота замка и цепочка в паз. Выдохнуть. Можно выдохнуть? Темка стоял неподвижно.

— Темка!

Ника присела перед сыном, поймала в ладони его лицо. С полминуты Темка смотрел отрешенно, потом губы его дрогнули, и он шепотом закричал:

— Мамочка! Мамочка, я здесь!

Он обнял Нику, он вжался в нее так, словно после долгой-долгой разлуки. И всхлипывал, и всхлипывал. И забрался к ней на колени, так что Нике в результате пришлось поднять его и нести на кухню.

— Папка!

Детская рука, на несколько секунд разомкнув объятья, требовательно позвала отца с собой, и они уселись втроем на два кухонных стула, образовав тесную скульптурную группу, где Темка был главным и связующим звеном.

— Темочка, Темушка мой, — повторяла Ника, покрывая поцелуями его голову, щеки, плечи, лоб.

Доставалось даже курточке. Андрей держал пальцы сына в ладони.

— Па-ап, па-ап, — жмуря один, совсем зацелованный глаз, потянулся к нему Темка, — ты знаешь, почему они меня отпустили к вам обратно?

Это была страшная-престрашная тайна.

— Нет, — сказал Андрей.

Тогда Темка притянул его за шею близко-близко к себе, чтобы никто больше во всем мире не слышал, и зашептал:

— Я представил, что меня поймали и хотят выведать военные секреты, — жаркое дыхание сына согрело Андрею ухо. — Как Штирлица, папа, помнишь? И я был такой разведчик. Как он. А они были — фашисты. Только они не знали, что я разведчик, они думали, что я просто так и все им расскажу.

— А ты? — спросил Андрей.

— А я вспомнил, как вы с мамой меня учили, что отвечать, — сказал Темка, смахнув ладошкой щекотную слезинку. — Потому что если бы я молчал, они бы тогда решили, что это вы меня так подговорили. Или что я — не очень умный… Пап, это так сложно — думать прежде, чем что-то ответить!

Он вздохнул.

— Тема, может, ты пить хочешь? — спросила, потормошив его, Ника.

— Мам, подожди, я дорасскажу. Это же важно!

— Хорошо-хорошо.

Темка набрал воздуха в грудь.

— Там две тетеньки сидели за столом, и меня посадили перед ними, — продолжил делиться он с родителями. — Одна была похожа на Лидию Тимофеевну, а вторая была худая и с кольцом в носу. А еще ко мне присоединили провода, как будто электрические, и сказали, что если я совру, то меня ударит током. А если несколько раз совру, то меня может и убить!

— Серьезно? — тихо спросил Андрей.

Сын покивал, покрутив пуговицу на его рубашке.

— А за стеклом были еще люди. Ну, фашисты. Они специально пришли посмотреть. И меня спросили, готов ли я. И я сказал, что готов. Тогда они сказали, чтобы я назвал себя. Я назвал. Они спросили, сколько мне лет. Я сказал, что шесть. Тогда женщина с кольцом в носу сказала, что это правильно, и меня стали спрашивать дальше. Им очень-очень хотелось, чтобы в результате вышло,будто вы плохие, и меня можно от вас отобрать. А я помнил, что я разведчик, и отвечал, чтобы получилось наоборот, но они не догадались, что я вас люблю, что вы мои самые-самые любимые, и даже больше! — выкрикнул Темка.

— Ты — молодец, — сказал Андрей сквозь ком в горле.

— И я все-все им ответил! И что вы меня не наказываете, что слушаетесь меня, что все выполняете, и когда мне не понравилось молоко, мама сходила и купила новое, и конфеты я ем, когда хочу, и что вы никак на меня не влияете, что я смотрю даже взрослые фильмы и знаю, откуда берутся дети, и что у меня есть выбор, кем быть, мальчиком или девочкой, и что это нормально, и что вы не ругаетесь между собой и соблюдаете все рекомендации, потому что хотите, чтобы я вырос членом нового общества, и что вы все время меня хвалите, не говорите, что хорошо, а что плохо, потому что я должен понять это сам.

Темка дотараторил и посмотрел на отца.

— Пап, но это же не нормально?

Андрей улыбнулся.

— Нет, сын.

— Они такие дураки!

— Они как раз очень умные, но злые люди.

— Только я все равно их обманул, — сказал Темка. — Один потом выбежал из-за стекла к тетенькам. «Этого не может быть! У мальчишки возраст. Он же врет как дышит!». А они ему: «Нет, надо отпускать. Вся комиссия результат тестов видела. Или вы против?». И мужчина тогда замахал руками и убежал. А меня через какое-то время повезли к вам.

Он приподнялся и положил ладошки Андрею на виски. Серо-зеленые глаза смотрели с ожиданием.

— Па-ап, — прошептал Темка.

— Да, — так же тихо ответил Андрей.

— Помнишь ты рассказывал, когда можно плакать?

Андрей почувствовал, как что-то в нем обрывается, скользит освобожденным грузом, как тьма сворачивается в клубок, а где-то вспыхивает далекое, но набирающее силу «Ура-а-а!», все ближе рычание танковых моторов и грохот гусениц, от разрывов светлеет, расцветает небо, и тени бегут, вскидывая худые лапки.

Андрей обнял Темку.

— Помню.

— Тогда можно плакать, — выдохнул сын.

(В оформлении обложки использована фотография Foundry с https://pixabay.com/ по лицензии pixabay, разрешающей ее свободное, в том числе, коммерческое, использование)