Чемодан из конского волоса [Дэвис Грабб] (fb2) читать онлайн

Грабб Дэвис ЧЕМОДАН ИЗ КОНСКОГО ВОЛОСА

Лихорадка охватила Мариуса, как облако теплого речного тумана. Или словно благословенная пустота, какой он представлял себе смерть. Так он лежал уже неделю в большой угловой комнате. В нем бушевал и кипел тиф.

Мэри Энн была послушной женой. Она приходила и заставляла его принимать лекарства и стояла в изножии медной кровати, когда приходил врач, сжимая и разжимая свои тонкие пальцы. Порой меж горячих, тяжелых век Мариус видел ее бледное лицо и губы, шепчущие молитву. Вот она, дура, тупая, суеверная дура, на которой он женился пять лет назад… Он думал об этом даже в глубоком, беспокойном бреду.

— Ты ведь хочешь, чтобы я умер, — сказал он ей однажды утром, когда она пришла с лекарством. — Ты ведь хочешь этого, а?

— Мариус! Не смей так говорить!

— А ведь это правда, — продолжал он, слыша, как его голос раздается за мили от него, на самом краю пикейного одеяла. — Ты хочешь, чтобы я умер. Но я не умру! Я собираюсь выздороветь, Мэри Энн. Я не собираюсь умирать. Ты разочарована?

— Нет! Нет! Это неправда!

Сейчас, даже не видя ее лица сквозь горячую дымку лихорадки, он мог слышать, как она плачет, всхлипывая и вздрагивая, с прижатыми ко рту кулаками. Дура.

На восьмое утро Мариус проснулся, полный странного огненного сияния, будто вся его плоть была из стекла, еще не остывшего от печи. Он знал, что болезнь приближается к кризису, и все же в нем не было мрака и ослепления. Все было ясно и отчетливо. Красный галстук, висевший на уголке настольного зеркала, был словно пламя. Он мог слышать самые тихие шорохи из кухни внизу: хруст ломавшейся в пальцах Мэри Энн спички звучал, словно пистолетный выстрел за окном спальни. Это было наслаждением.

Мариус даже подумал на секунду, что он умер. Но если это смерть, она намного приятней того, что он представлял себе. Он мог подняться с кровати без малейшего признака слабости, мог протянуть руку, мог даже пройти сквозь крепкую дверь в холл наверху. Он подумал, что было бы забавно спуститься на цыпочках вниз, напугать Мэри Энн, потом, уже на лестнице, он сообразил, что она не сможет его увидеть…

Он услышал, как она выходит из кухни с лекарством для него, и придумал шутку покрасивее. Со скоростью мысли Мариус опять вернулся в свое тело под одеялом. Мэри Энн вошла в спальню с большими испуганными глазами.

— Мариус, — шепнула она, нагибаясь над ним и поглаживая его горячий лоб прохладными тонкими пальцами. — Мариус, тебе лучше?

Он открыл глаза, будто просыпаясь.

— Я вижу, — сказал он, — что ты передвинула пианолу к северной стене гостиной.

Глаза Мэри Энн расширились, и стакан с желтоватой жидкостью мелко задрожал на подносике.

— Мариус!.. — прошептала она. — Зачем ты вставал? Ты убьешь себя! С таким жаром…

— Нет, — слабо сказал Мариус, слыша собственный голос будто из другой комнаты. — Я не вставал с постели, Мэри Энн.

Его веки поднялись, и он увидел ее лицо — круглое, бледное, недоверчивое. Она быстро опустила подносик с лекарством на прикроватный столик.

— Но как тогда?.. — сказала она. — Мариус, откуда ты знаешь?

Мариус слабо усмехнулся и закрыл глаза, ничего не сказав, оставив вопрос без ответа. Пусть подрожит и поразмышляет. Хоть вечно, если потребуется. Ведь она такая дура!

* * *

Так это началось. И было это так легко, что он часто удивлялся, почему не обнаружил этого явления раньше.

Через несколько часов лихорадка обернулась реками горячего пота, и к среде Мариус уже мог сидеть в кресле у окна и смотреть, как стрижи порхают над газоном. А в конце недели он был снова на работе, на посту редактора «Дэйли Аргус». Но даже те, кто мало знал его, могли различить по поведению Мариуса Линдсея, что он стал другим человеком. Хуже. А уж те, кто знал его поближе, задумывались, как мог такой сварливый обыватель, такой убежденный и давний человеконенавистник, как Мариус, превратиться в нечто еще худшее. Некоторые говорили, что тиф всегда выжигает характер до твердости стали и что рассудок Мариуса стал темным и извращенным. На молитвенных собраниях в среду вечером дамы разглядывали молодую жену Мариуса и недоумевали, как она несет этот крест. Такая славненькая!

* * *

Однажды сентябрьским полднем, пока он дремал на продавленном кожаном диване в своей редакции, Мариус решил попробовать снова. Секрет, понимал он, лежит где-то на грани сна. Если бы человек — любой человек — знал это, он понял бы, что делает Мариус. Для того, чтобы оставить свое тело, надо было просто встать с кушетки. Вот он уже стоит, глядя на грузную, пожилую фигуру, глубоко осевшую в потрескавшуюся кожу кушетки, на массивный подбородок под подстриженными усами, на сердце, мерно стучащее в груди под толстой золотой цепочкой.

Я не мертв, обрадованно подумал он. Но вот моя душа — моя проклятая бессмертная душа, стоящая и разглядывающая мое тело! Это было проще, чем снять ботинок. Мариус улыбнулся про себя, вспомнив своего старого партнера, Чарли Каннингэма: они проводили долгие часы в редакции, в этой самой комнате, споря о смерти, атеизме и переселении душ. Если Чарли еще жив, подумал Мариус, я могу выиграть у него кварту лучшего кентуккийского бурбона!

Пока о его «переселениях» никто не знал. Он сохранит это в тайне от Мэри Энн, особенно от Мэри Энн, которая сойдет в могилу со слепой верой в то, что Мариус умер на минутку, что на минутку судьба улыбнулась ей, что она была так близка к счастью, к вечной свободе от него… Она никогда не узнает. Однако будет славно пошутить разок-другой, чтобы довести до грани помешательства дураков наподобие его жены. Если б он мог побольше… Если бы тонкое вещество его души могло ухватить графин и разбить его вдребезги у самых ног Мэри Энн на кухне! Или прищемить нос мальчишке-газетчику. Или выдернуть сигару из зубов судьи Джона, Роберта Гэнтса, когда он шествует тихим вечером домой с осенней сессии окружного суда…

Что ж, решил Мариус, в конце концов это вопрос воли. Его собственная могучая и несгибаемая воля сделала возможным сам этот трюк. Он подошел к краю своего стола и вцепился в нож для бумаги, лежавший на старой, грязной промокашке. Пальцы были словно клочья тумана, текущие сквозь решетку… Он попробовал еще раз, напрягая всю свою волю. Снова и снова обхватывал он маленький медный кинжал, пока тот не сдвинулся на дюйм. Еще чуть-чуть. Со следующей попытки он поднял его в воздух на целых четыре дюйма и продержал концом вниз, прежде чем уронить, почти секунду. Мариус провел остаток дня, тренируясь, пока не стал поднимать нож, держа его в кулаке, и вонзать его в промокашку так глубоко, что он врезался и в дерево стола.

Мариус захихикал от удовольствия и помчался по конторе, словно расшалившийся ребенок, подбрасывая и подхватывая разные вещи. Он схватил стакан с пыльного водоохладителя и смотрел, смеясь, как тот висит, ни на что не опираясь. В эту минуту мальчишка-корректор пришел за гранками утреннего выпуска, и Мариус мгновенно скользнул обратно, в одеяние из плоти. Он успел как раз вовремя: как только он открыл глаза, дверь отворилась и он услышал звон стакана, разбившегося об пол.

* * *

— Хочу вздремнуть перед ужином, Мэри Энн, — сказал в этот вечер Мариус, вешая свою черную шляпу на вешалку из лосиного рога.

— Хорошо, — сказала Мэри Энн.

Он проследил, как она, юная и несчастная, скрывается в сумраке кухни, и улыбнулся про себя, опять подумав: какая же она дура, его жена! Он едва дождался, пока дойдет до кушетки и уляжется в прохладном темном уголке.

Вот сейчас, думал Мариус. Вот сейчас…

Через мгновение он поднялся из своего тела и поспешил в холл, стараясь подавить смех, который мог его выдать. Он уже предвкушал вид побелевшего, испуганного лица, когда перечница вырвется из ее пальцев и опишет аккуратную восьмерку в воздухе, прежде чем расколоться о потолок.

Услышав ее голос, он был удивлен.

— Ты должен уйти, — шептала она. — Не смей приходить, если он дома. Я тебе уже говорила, Джим. Что ты будешь делать, если он проснется и застанет тебя здесь?..

Поспешив в кухню, Мариус увидел ее, высунувшуюся в дверь, в сумерки, сжимающую в руке сковородку с овощами.

— Что ты будешь делать? Пожалуйста, уходи!

Мариус бросился к ней, стараясь не коснуть ее, стараясь, чтобы они не ощутили, что он здесь, слушает, смотрит. Огненная волна ненависти медленно росла в нем.

Мужчина был молод, смугл, хорошо сложен и чисто одет. Он наклонился к полуоткрытой входной двери, держа свободную руку Мэри Энн в своих ладонях. Его смуглое овальное лицо склонилось к ее лицу, и в ее улыбке была такая нежность и страсть, какой Мариус никогда не видел.

— Знаю, — сказал мужчина. — Все это я знаю. Но я просто не могу больше терпеть, Мэри Энн. Просто не могу думать, что он опять колотит тебя в эту минуту. Он ведь снова может это сделать. Он может! Говорят, он стал еще хуже после того, как переболел тифом. Спятил, я думаю. Я слышал, как люди говорят, что он спятил.

— Да. Да. Все равно ты должен сейчас уйти, — отчаянно шептала она, оглядываясь через плечо, сквозь лицо Мариуса. — У нас будет время снова обговорить все, Джим. Я… я собираюсь уйти от него, но… Не торопи меня, я наделаю глупостей, Джим, дорогой. Не вынуждай меня делать это, пока я буду готова.

— Но почему не сейчас? — снова заговорил мужчина. — Почему не сегодня вечером? Мы можем пароходом добраться до Луисвилля, и тебе уже никогда не придется сносить его выходки. Ты навсегда избавишься от него, милая! Смотри! Я взял два билета до Луисвилля, вот они, в кармане, на «Нэнси Тэрнер». Боже, Мэри Энн, не заставляй меня так страдать — лежать всю ночь и представлять, как он замахивается на тебя своей палкой и бьет тебя — убивает тебя!

Женщина замолчала, ее лицо смягчилось, она следила, как светлячки чертят свои огненные зигзаги под невысокими деревьями вдоль улицы. Она приоткрыла рот, потом сжала губы и постояла, прикусив нижнюю. Затем она наклонилась и притянула его лицо к своему, ища его рот.

— Хорошо, — прошептала она потом. — Хорошо. Я это сделаю. А теперь иди! Быстро!

— Жди меня на пристани в девять, — сказал он. — Скажи ему, что идешь на молитвенное собрание. Он все равно не заподозрит. Потом мы сможем всегда быть вместе и не прятаться, как сейчас. Милая, если бы ты знала, как я…

Слова были заглушены ее поцелуем, он притянул ее к себе через полуоткрытую дверь и обнял.

— Да! Да! — выдохнула она. — А теперь иди! Пожалуйста!

Он ушел, и его каблуки храбро стучали по мостовой, сигарета дымилась, а спичка мелькнула в темноте кустов, будто падающая звезда. Мэри Энн стояла, словно окаменев, среди дикого винограда, оплетавшего крыльцо. Большие глаза были полны слез, сковородка с овощами остывала в руках… Мариус отступил, чтобы дать ей пройти. Он постоял минуту, глядя на нее, прежде чем поспешить в гостиную и снова лечь в свою плоть, пока не позовут к ужину.

* * *

Капитан «Нэнси Тэрнер» Джо Александер не был удивлен тем, что Мариусу Линдсею понадобился билет до Луисвилля. Спустя годы он вспоминал, что не увидел в этом ничего странного. До выборов было меньше двух месяцев, а в Луисвилле должен был состояться большой митинг демократов.

Все слышали о Мариусе Линдсее и о власти, которую он и его «Дейли Аргус» имели над пристрастиями народа. Странным капитану Александеру показалось только одно. Мариус настаивал, чтобы ему показали список пассажиров того вечернего рейса, и особенно расспрашивал о человеке по имени Джим. Джим Смит, сказал Линдсей. Но Смита в списке не было. Хотя Джим был — торговец мебелью из Уилинга Джим О'Тул, заказавший две каюты, № 3 и № 4.

— Что вы думаете о шансах президента в этом туре, мистер Линдсей? спросил капитан Александер. Мариус с минуту глядел на него отсутствующим взглядом (капитан впоследствии никогда не упускал эту деталь), а затем сказал, что скорее всего пройдет Кливленд и что с республиканцами покончено навсегда.

Капитан Александер вспомнил этот разговор и то, как произносились эти слова, много позже, и он стал частью легенды, которую речники рассказывали в плавучих ресторанах от Питтсбурга до Каира много дней спустя после того, как сама эта ночь выткалась в легенду.

Затем Мариус попросил каюту № 5, и это тоже стало частью легенды, ибо она была рядом с той, что занимал Джим О'Тул, торговец мебелью из Уилинга.

— Никому не говорите, — сказал Мариус, покидая капитанскую каюту, — о том, что я сегодня у вас на борту. Моя поездка в Луисвилль связана с приближающимися выборами и по необходимости конфиденциальна.

— Конечно, сэр, — сказал капитан, — он слышал, как Мариус неуклюже спускается по позолоченной лестнице, волоча свой чемодан из конского волоса. Наконец дверь каюты щелкнула и засов задвинулся.

Ровно в девять часов две коляски простучали по мостовой Уотер Стрит и встретились на пристани. С одной спрыгнул мужчина, с другой женщина.

— Ты говоришь, его не было дома, когда ты уходила? — шепнул мужчина, помогая женщине идти по неровным булыжникам и неся в руке два ковровых саквояжа.

— Да. Но тут все в порядке, — сказала Мэри Энн, — он всегда по вечерам уходит в это время в редакцию, помочь с утренним выпуском.

— Ты ругаешься, что он ничего не заподозрил?

Женщина засмеялась — тихим, печальным смехом.

— Он всегда что-нибудь подозревает, — сказала она. — Такой у него склад ума: и при той жизни, какую он ведет, я думаю, он прав. Но о нас он вряд ли что-нибудь знает. И я думаю, что больше он никогда о нас не узнает — ничего.

На трап они взошли вместе. Вода плескалась и журчала под пристанью, а за рекой молния вдруг вычертила темные горы, словно внезапная вспышка кухонной спички.

— Я Джим О'Тул, — сказал Джим капитану Александеру, протягивая билеты. Это моя жена…

Мэри Энн прикусила губу и стиснула ручку саквояжа так, что побелели суставы.

— … у нее каюта рядом с моей. Все в порядке?

— Абсолютно, сэр, — сказал капитан Александер, пытаясь догадаться, каким образом жизни этого мебельщика и его жены пересеклись с жизнью Мариуса Линдсея.

Они на цыпочках прошли по вытертой ковровой дорожке узкого белого коридора, читая номера на дверях кают с обеих сторон.

— Спокойной ночи, милая, — сказал Джим, с несчастным видом поглядев на негра-швейцара, дремлющего в продавленном стуле под качающейся масляной лампой у двери. — Спокойной ночи, Мэри Энн. Завтра мы уже будем в дороге. Завтра ты навсегда позабудешь о Мариусе.

Мариус лежал на своей койке, слушая, как низкий хриплый гудок трижды сотряс тихую долину. Он лежал, улыбаясь и расслабившись, пока огромные гребные колеса раскачивались взад и вперед, набирая свой темный, тяжкий ритм, и лопасти врезались в черную воду. «Нэнси Тэрнер» медленно двинулась по мощному течению в сторону Дьяволова Локтя и через него на простор реки. Мариус был неподвижен. Он пролежал почти четыре часа, ожидая услышать голоса. Каждый звук был для него так же отчетлив, как тиканье собственных массивных часов в жилетном кармашке. Он слушал страстное урчанье зеленых лягушек вдоль берегов и тихие голоса мальчишек, удивших рыбу с челноков под ветвями плакучих ив.

Затем он снова окаменел, услышав лихорадочное бормотанье Мэри Энн прямо за дверью своей каюты и голос отвечавшего ей мужчины, который утешал ее.

Молния сверкнула над холмами Огайо и на секунду ясно высветила всю реку. Мариус увидел, как вся его каюта налилась серебряным светом из открытого иллюминатора. Зеркало, умывальник, таз, кувшин. Чемодан из конского волоса рядом с ним на полу. Во тьме заворчал гром, и Мариус улыбнулся про себя, снова надежно упрятанный тайной темноты, снова думая о том, как ЭТО легко, и удивляясь, почему никто до сих пор до ЭТОГО не додумался.

Мягко поднявшись, он проскользнул мимо спящего швейцара, пробираясь к белому поручню лестницы. Он громко рассмеялся над собой, вспомнив, что незачем идти на цыпочках, если нет той бренной субстанции, что издает шум. Он прокрался к узкому выходу на галерею. Негры-повара сидели за длинным деревянным столом и ели свой ужин. Длинной тенью Мариус пролетел вдоль стены, туда, где лежали ножи, отмытые и свежезаточенные. На секунду нагнувшись над ними, он долго размышлял с пальцем во рту, словно дитя перед выбором одинаково соблазнительных сладостей, пока не отобрал нож самый длинный и самый острый, способный одним длинным рывком отделять окорок от туши. Внезапно он понял, что, хотя он сам невидим, пронести нож мимо кого-либо будет трудно. Но повара хохотали над шуткой, которую отпустил один из них. Все перегнулись вперед так, что головы слились в одно темное кольцо.

В это мгновение Мариус бесшумно сдернул нож с оцинкованного стола и метнулся к темному проходу. Негр-швейцар по-прежнему спал, и Мариус ухмыльнулся про себя, представив ужас, с которым он увидел бы сверкающий в тусклом свете мясницкий нож, медленно плывущий вдоль стены… Но эту шутку он себе сейчас не мог позволить. Он нагнулся и осторожно подсунул нож сквозь узкую щель под дверью каюты; затем, выпрямившись, полный такой ненависти, что боялся засветиться в темноте, прошел сквозь дверь и быстро поднял нож опять.

Над Огайо снова раскатился гром. Мариус осторожно ступал по вытертому ковру к спящей на узкой койке. Ему было так весело и легко, что он едва не засмеялся вслух. Через минуту все произойдет и раздастся истошный крик и Мэри Энн начнет колотить в запертую дверь. А когда она увидит своего любовника…

Нетерпеливым движением Мариус поднял нож и быстро нащупал сонное пульсирующее горло. Кожа была теплой под пальцами; он приготовился к одному быстрому рывку. Его рука мелькнула… Все. Мариус едва не падая от восторга, наклонился во тьме. Что это? Перед глазами мелькнула грубая, шершавая поверхность чемодана, плетенного из конского волоса.

— Господи!.. — взвизгнул Мариус. — Господи!

Веселый говор на кухне стих. Громко скрипнул стул в коридоре.

— Не та каюта!.. — визжал Мариус. — Не та!..

Пальцами из дыма он пытался зажать бьющий фонтан своей собственной крови.