Айлсфордский череп [Джеймс Блэйлок] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Джеймс Блэйлок Айлсфордский череп
Предисловие БЕЗ ГРАНИЦ МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ
1
Стимпанк велик и разнообразен. «Айлсфордский череп», роман Джеймса Блэйлока из цикла об ученом Лэнгдоне Сент-Иве и его Немезиде, некроманте и преступнике Игнасио Нарбондо, представляет один из многих аспектов жанра. Корни стимпанка уходят в викторианскую эпоху (ей принадлежит и Сент-Ив), однако ветви этого древа раскинулись так широко, что сегодня, куда ни кинь взгляд, всюду обнаружишь что-нибудь стимпанковское. Стимпанк прокрался в научную фантастику и завоевал доверие незаметно, прикрываясь маской альтернативной истории. Одной из первых ласточек интереса к Викторианской эпохе, помноженной на технологии будущего, какими те стали бы, не уйди викторианство в историю, послужила изданная в далеком 1961 году книга Кейта Лаумера «Миры Империума». Затем были «Бомба королевы Виктории» Рональда Кларка (о ядерном оружии, использованном во время Крымской войны), «Да здравствует Трансатлантический туннель, ура!» Гарри Гаррисона (между Великобританией и ее американскими колониями строят подводный туннель), «Павана» Кита Робертса (испанская Непобедимая армада завоевала Британские острова, в 1968 году миром правит католическая церковь, а технологии застыли примерно на уровне XIX века). Главным предтечей стимпанка стал революционер от фантастики Майкл Муркок. В середине 70-х он издал трилогию «Кочевники времени» об Освальде Бастейбле, путешественнике по альтернативным мирам, которые все тяготеют к тому или иному варианту прошлого. В «Повелителе воздуха» Британская империя — живее всех живых и душит восставшие колонии флотом дирижаблей (а революционеры в лице графа Гевары и Владимира Ульянова готовятся применить атомную бомбу); «Левиафан шагает по земле» рассказывает о необычной Первой мировой, в ходе которой на Европу нападает африканский вождь Черный Аттила; «Стальной царь» — стимпанковская история о монахе Иосифе Джугашвили и вожде анархистов Несторе Махно. Уже из этих описаний следует, что для Майкла Муркока стимпанк — жанр в первую очередь политический и позволяет исследовать наш мир через призму альтернативного прошлого. В трилогии о Бастейбле викторианский «стим» впервые соединился с протестным «панком». Поскольку сам Муркок рос в разваливающейся империи, объектом его интереса часто становились имперские мечты родины.2
Три отца-основателя стимпанка — Джеймс Блэйлок, Тим Пауэрс и К. У. Джетер — придавали политике куда меньшее значение; придуманный ими стимпанк существует, как видно и по «Айлсфордскому черепу», на стыке викторианской литературы, устаревших технологий и исторического мифотворчества вплоть до откровенного фэнтези. Как иначе расценивать появление в романе Блэйлока призраков? Впрочем, не будем забывать, что многие образованные викторианцы искренне верили в духов — тот же Артур Конан Дойль посвятил вторую половину своей жизни апологии спиритизма — и считали, что привидения есть проявление четвертого измерения, доступ в которое можно обнаружить в дебрях уравнений Максвелла. Чтобы стимпанк превратился в отдельный жанр, не хватало последнего толчка. Как ни странно, им стал фильм Ридли Скотта «Бегущий по лезвию» по роману Филипа Дика: классика кинематографического киберпанка. Дик был дружен с троицей создателей стимпанка, часто сиживал с ними в баре «О’Хара», обсуждал их сюжеты и даже сделал их героями своего романа. Скотт превратил книгу Дика в футуристический нуар — то есть, если разобраться, тоже соединил будущее с прошлым. Чуть позже вышел написанный с применением того же приема роман Уильяма Гибсона «Нейромант» — и киберпанк сразу же был признан новым революционным движением в фантастике. «Почему бы и нам не заявить о себе?» — подумал К. У. Джетер и в знаменитом письме в журнал «Локус» изобрел — по аналогии с панком «о кибернетическом будущем» — панк «о прошлом на паровой тяге». Конечно, с самого начала было ясно, что стимпанк — штука расплывчатая: под его определение подходили такие разные книги, как «Гомункул» Блэйлока с дирижаблями и инопланетянами, «Ночь морлоков» Джетера с королем Артуром, реинкарнировавшим в викторианском Лондоне, мумией в Монсегюре и женщиной из будущего, «Врата Анубиса» Пауэрса с магами, египетскими богами и лордом Байроном… Письмо Джетера было как брошенная перчатка: наши книги не хуже ваших, у вас есть свой новый жанр, а у нас — свой! Киберпанки приняли шуточный вызов: в 1990 году вышел роман Уильяма Гибсона и Брюса Стерлинга «Машина различий» — блестящий текст о викторианской Британской империи, которой управляют сделавшийся политиком Байрон и изобретатель компьютера Чарлз Бэббидж (здесь он создает вдобавок искусственный интеллект). «Машину различий» стоило бы назвать киберстимпанком, по сути это возвращение к политической фантастике Майкла Муркока на новом витке технологий: сводящие с ума инфопотоки, загрязнение окружающей среды, тоталитаризм, социальное расслоение, набор харизматических персонажей — шпионы, террористы, проститутки, волевые политики, безумные ученые, — всё по любимейшей киберпанками рецептуре. Тем не менее в сторону ретродистопии стимпанк так и не двинулся; потому, может статься, что Гибсон и Стерлинг со свойственной им основательностью тему не только открыли, но и закрыли: сочинить киберстимпанк лучше «Машины различий», кажется, уже невозможно, да и не нужно.3
Была и еще одна причина: к 1990-му в фантастике появилось немало книг, следовавших скорее рецепту Джетера, Блэйлока и Пауэрса и сочетавших современные технологии с историческим антуражем, но без политики. Среди таких «стимпанков поневоле» оказался, скажем, британский фантаст Боб Шоу, выпустивший в середине 1980-х трилогию «Астронавты в лохмотьях», «Деревянные космолеты» и «Беглые планеты» о двух близко расположенных планетах: Мире и Верхнем Мире, пространство между которыми можно одолеть на воздушном шаре. Во втором романе в промежутке между мирами строятся даже деревянные летучие крепости — средневековый аналог боевых космических станций. Как заметил фантаст Орсон Скотт Кард, «Астронавты в лохмотьях» — твердая научная фантастика XVIII века, какую вполне могли бы написать Джонатан Свифт или Даниэль Дефо, если бы вдумчиво прочли труды Исаака Ньютона. В 1990-е понятие «стимпанк» стремительно расширялось. В зависимости от эпохи и мира жанр менял название: дизельпанк, клокпанк, стоунпанк, рококопанк, декопанк, атомпанк, мифпанк, эльфпанк и даже наупанк — панк настоящего времени (его придумал Брюс Стерлинг). Например, роман Пола Макоули «Ангел Паскуале» о средневековой Флоренции, преображенной изобретениями Леонардо да Винчи, — типичный клокпанк, а старинные романы Эдгара Райса Берроуза о каменном веке считаются ныне стоунпанком (от stone — «камень»). Отдельный подвид стимпанка — тексты об альтернативной физике и даже географии, производных от представлений той или иной эпохи. Задним числом сюда записали рассказ Филипа Фармера «По морям, по волнам», в котором флотилия Колумба подплывает опасно близко к краю плоской Земли. Другие примеры — романы американца Ричарда Гарфинкла «Небесные материи» и поляка Яцека Дукая «Иные песни» о мирах, функционирующих согласно теориям Аристотеля, Птолемея, Гегеля и даосов Древнего Китая. Наконец, есть писатели, использующие эстетику стимпанка для создания собственных, ни на что не похожих миров: Чайна Мьевиль (книги о мегаполисе Нью-Кробюзон), Стивен Хант (цикл «Шакалия»), Вадим Панов (цикл «Герметикон»), Грэй Ф. Грин («Кетополис»), Алексей Пехов («Пересмешник») — и так далее, и так далее. Предвидели ли Блэйлок и его сотоварищи, что придуманный ими в шутку жанр не будет иметь границ?.. Остается лишь восторженно повторить: стимпанк велик и разнообразен!Николай Караев
Благодарности
Посвящается Вики, Джону и Дэнни.
И Джону БерлайнуМне хотелось бы выразить безмерную признательность нескольким людям, благодаря помощи которых этот роман и увидел свет: Тиму Пауэрсу, генерировавшему за продолжительными обедами отличные идеи — сколько же пиццы было съедено под мостом! — которые я лихорадочно записывал; жене Вики, неутомимо и терпеливо правившей и комментировавшей многочисленные черновики моей новой истории; моему другу Полу Бьюкенену, читавшему и оценивавшему за тарелками яичницы по-мексикански на заправке и самые первые черновики, и чистовики. И особая моя благодарность Джону Берлайну, надоумившему меня написать этот роман.
Уильям Блейк. Странник
Пролог УСТЬЕ ТЕМЗЫ, 1883
Черный дым, исторгаемый трубой парового баркаса, почти терялся на фоне хмурого ночного неба, но когда из-за облаков выглядывала луна, ее лучи выхватывали из мрака узкое суденышко футов тридцати пяти[1] длиной, клубы дыма и свод грязного брезентового полога над кормой. В предрассветных сумерках движение по реке еще не началось, лишь далеко позади в пелене дождя маячил силуэт низкобортной посудины, что они миновали минут сорок назад. Мощность у паровой машины была неплохая, и баркас, перед которым открывались мили и мили чистой воды, бодро двигался вверх по реке по направлению к Грейвзенду, держась болотистого берега Темзы. За штурвалом стоял кормчий, Натаниэль Уайз, в качестве защиты от дождя располагавший лишь шляпой — средством, надо заметить, весьма сомнительным. Несмотря на свой довольно солидный стаж, плавать он так и не научился и потому-то — мало ли что! — старался не отдаляться от берега, в особенности на такой тревожно пустынной реке. Своему нанимателю ничем обязан он не был, и хотя плата оказалась весьма и весьма приличной, рисковать ради нее жизнью, само собой, не стоило. — Вон те огни, — принялся Уайз объяснять туповатому на вид пареньку-кочегару, — это деревушка под названием Хейвенс, а вон там — маяк Чапмена. Мальчишка завертел головой, пытаясь разглядеть, о чем там толкует кормчий. — Билли, да на правом берегу же! Еще совсем немного, и мы возьмем курс на Лоуэр-Хоуп, а оттуда уж и до Грейвзенда миль десять[2]. Ей-богу, не иначе как через час пришвартуемся, тогда-то ты наконец и обсохнешь. Паренек кивнул, не удостоив Уайза ответом. Впрочем, жалкий вид его вполне стоил каких бы то ни было слов. Ветер меж тем усилился, дождь и не думал стихать, а где-то ниже по течению и вовсе был слышен гром. В Грейвзенде Уайз получит причитающуюся ему долю, да и завалится в теплую койку в какой-нибудь корчме неподалеку, а уж разгрузкой баркаса пускай занимаются эти четыре типа, что сейчас скучились под пологом на корме, в сухости и относительном комфорте, накачиваясь джином, почти четверть галлона которого они купили еще в Маргите. Сквозь шум дождя и раскаты грома доносилось их пение, фальшивость которого отнюдь не искупалась громкостью. Впрочем, трезвыми у них получалось еще хуже. То и дело один из них заходился хохотом, неизменно обрывавшимся припадком кашля. Чудо, что этот тип вообще до сих пор не выблевал собственные легкие. «Шкипер, два матроса и харкающий кровью судовой механик», — мрачно перечислил про себя Уайз. Что ж, весьма представительная команда пьяниц и бездельников, выволоченная из таверны на Биллингзгейтском рынке полоумным торговцем — тем, что нанял баркас. Вообще-то на хлеб Уайз зарабатывал, водя туда-сюда по реке портовые шаланды, однако на это плавание через Ла-Манш во Францию он подрядился, будучи не в силах устоять перед обещанной платой, в пять раз превышавшей обычную. Вот только всё это было, как говорится, палкой о двух концах: действительно сумма была огромная, учитывая невеликие затраты времени, однако подразумевалось и наличие определенного риска — и будь Уайз проклят, если знал, в чем таковой заключается. Следуя зову долга, под таким дождем особенно тяжкого, мальчишка подбросил широкой лопатой угля в топку. Вне всякого сомнения, он только и желал поскорее оказаться в постели дома, что бы таковым ему ни служило. Все плавание через Ла-Манш его мутило — как Билли признался Уайзу, в море он оказался в первый раз. И уж точно в последний. Паренек явно был не из тех, кто создан для водной стихии. Он отставил лопату и, прикрывая лицо рукой, поворошил тяжеленной кочергой угли в топке, которые немедленно отозвались оранжевой вспышкой и волной желанного жара. Несмотря на ливень и необходимость периодически блевать за борт, трудился Билли, как ни странно, без нареканий. В Дуврский пролив баркас вышел от безымянной обветшалой пристани, расположенной на пустынном берегу неподалеку от Кале. Там глухой ночью они загрузили на борт дюжину бочонков, в которых обычно перевозят солонину, — вот только Уайз съел бы собственную шляпу, окажись в них действительно мясо. Как пить дать какая-то контрабанда, хотя для бренди, пожалуй, емкости представлялись чересчур легкими. Впрочем, содержимое бочонков кормчего совершенно не касалось — постоянно заниматься подобным промыслом он ни в коем случае не собирался, а подавлять излишний интерес к чужим делам он научился уже давно. За любопытство можно лишиться не только носа. И уж точно он был не из тех, кто не брезгует подворовывать груз. Подобные фокусы рано или поздно приводят к потере заработка, а то и вовсе к виселице. Уайз оглянулся, бросив взгляд вниз по течению, на восток, словно бы поторапливая рассвет. Но было еще слишком рано, да и все равно солнцу едва ли удастся пробиться через густые облака, пока оно не поднимется над горизонтом. Когда дождь немного утих и появилась возможность разговаривать, не срываясь на крик, Уайз вновь принялся наставлять юного кочегара: — Вон там, Билли, слева по борту, Египетский залив, а сразу за ним — Клиффская топь. Видишь, вдоль всего берега темнеет склон. Когда появится луна, можно будет разглядеть устье залива, хотя в такую паршивую ночь все равно ни черта не разберешь. А в самом-то Египетском заливе с незапамятных времен только и обитают что контрабандисты да речные пираты. Слыхал я байки о старой корчме «Тенистый дом» с ее сигнальными огнями в самом верхнем окошке. Всякий честный человек, считай, покойник, довелись ему оказаться там в темную ночку. А под топью накопали туннелей, чтобы хранить в них добычу из дальних стран. Поди, все эти сокровища до сих пор и лежат в тайниках, вот только какой же дурак пойдет их искать. После захода солнца там по-прежнему самое что ни на есть логово головорезов. Что скажешь на это, Билли? Паренек снова ничего не ответил, лишь уставился на южный берег, словно что-то выискивая в темных водах Темзы. — А еще в «Тенистом доме» стоял бочонок с ромом, — продолжал Уайз, вглядываясь в реку перед собой, — и в нем плавала отрубленная голова — по слухам, самого герцога Монмутского. И долгие годы она прекрасно сохранялась в спирте. А злодеи пили этот ром, но не забывали пополнять бочонок, так что голова герцога не пересыхала. Еще говаривали, будто голова эта порой высовывалась из бочонка и вещала, и ром так и стекал у нее изо рта… И тут, в ту минуту, когда дождь вновь припустил вовсю, Билли испуганно завопил: — Там, смотри! — он вскочил и указал кочергой. Уайз резко повернулся к левому борту и, к своему ужасу, увидел несущийся прямо на них черный тендер — и уже совсем близко! Шестеро человек со скрытыми за черными платками лицами налегали на весла, обмотанные тканью возле уключин, чтобы стуком не выдавать приближения. Тендер наверняка вылетел из Египетского залива, разглядев в баркасе добычу. «Вот тебе и помянул черта», — с тоской подумал кормчий. — Все наверх! — заорал он, однако пение на корме и не думало прерываться. Уайз крутанул штурвал влево, решив искать спасение у берега. Если понадобится, он посадит баркас на мель, и к черту груз. А если остальной команде придет в голову отрабатывать плату, они могут остаться и дать бой — ради бога. Увы, было слишком поздно. Послышался стук абордажного крюка о борт, и баркас тут же потянуло в сторону. Гребцы немедленно принялись табанить, разбойничий тендер слегка развернулся и ударился в бок судна-жертвы. Пираты вытащили весла из уключин и бросились через низкий планшир на палубу. Навес откинулся назад, и пение наконец-то прекратилось, однако первый же выскочивший из-под брезентового укрытия получил пулю в грудь, практически в упор. Его отшвырнуло назад, прямо на полог, и пытавшиеся пробиться наружу трое оставшихся, удивительным образом уже вполне протрезвевших, немедленно запутались в потяжелевшем от воды брезенте. Уайз бросил руль и взглянул на берег, до которого по-прежнему оставалось недостижимо далеко. Баркас меж тем неспешно заложил дугу. Аккомпанементом грому беспрестанно звучали пистолетные выстрелы: речные пираты щадить экипаж явно не намеревались. У кормчего вновь промелькнула мысль о содержимом бочонков. И как же, черт побери, разбойники пронюхали о них? Он забрался на планшир правого борта, намереваясь прыгнуть в воду и попытаться добраться до берега, однако заметил, что Билли так и стоит, как вкопанный. Уайз схватил его за плечо и крикнул: — Билли, ты плавать умеешь? — Еще не закончив, он увидел, как один из пиратов, гигант с торчащей из-под платка пышной черной бородой, направляет на него пистолет. Не дожидаясь ответа, кормчий схватил парнишку в охапку, развернулся и швырнул его за борт. В следующий же миг в левое плечо ему вонзилась пуля и по телу прокатилась волна обжигающей боли. Уайз ни секунды не сомневался, что пираты всех их прикончат и что теперь, раненый, он точно утонет. Здоровой рукой Уайз схватил оставленную возле топки кочергу. На этот раз инструмент показался ему удручающе легким, однако другого оружия попросту не подвернулось. Меж тем великан, только что подстреливший кормчего, отвернулся и рукояткой пистолета огрел одного из членов команды, подбиравшегося на карачках к борту. Бедолага, видимо, надеялся, что успеет перемахнуть через планшир и спастись в реке. Склонившись над замершим телом, огромный пират упер ствол пистолета в затылок своей жертвы и нажал на спусковой крючок. Уайз, осознавая всю тщетность попытки, все же бросился вперед и обрушил металлический прут на голову гиганта. В удар он постарался вложить все оставшиеся силы, стремительно покидающие тело вместе с хлещущей кровью. И в тот же миг кто-то незамеченный выстрелил Уайзу в шею и кочергу буквально вырвало из его сжатого кулака. Кормчего отшвырнуло к топке, и сквозь одежду тут же обожгло раскаленным металлом дымовой трубы. Уайз отпрянул. Чувства его в этот момент обострились до крайности. Он явственно слышал стук капель дождя о палубу и их шипение на пышущем жаром железе топки. Чуял запах ливня и реки, с поразительной четкостью различал мерцающие на дальнем берегу огни. Наткнувшись поясницей на перила, захлебываясь в собственной крови, кормчий различил позади плеск Темзы, теперь звучавший для него манящим шепотом. Возбужденная начинающимся приливом река несла свои бурные воды к морю. Уайз почувствовал, как тело его опрокидывается назад через фальшборт. Потом — краткое ощущение падения, и темные волны Темзы милосердно сомкнулись над ним.* * *
Пираты побросали тела в реку, затем сдернули со стоек упавший брезент и перекинули его за борт, чтобы не мешался на палубе. Бородач с залитым кровью лбом — последствием удара Уайза — достал из-за пазухи увесистый пистолет с широченным дулом и выстрелил в воздух. Последовала яркая белая вспышка, и вырвавшийся из ствола заряд устремился вверх, оставляя за собой длинный огненный хвост наподобие миниатюрной кометы. Вновь спрятав пистолет под сюртук, великан взялся за штурвал, и баркас с тендером на буксире взял курс на залив. Остальные в это время напряженно высматривали мальчишку, оказавшегося за бортом — вероятно, целым и невредимым. Впрочем, к этому времени его вместе с мертвыми телами наверняка унесло течением, так что отыскать его навряд ли представлялось возможным. Через несколько минут импровизированный караван достиг косы, прикрывающей северный берег залива, и тогда речные пираты принялись заливать раскаленные угли в топке водой из ведер, пока дым не превратился в белый пар и наконец не исчез вовсе. Затем шайка перебралась на тендер и, теперь таща на буксире баркас, под неутихающим ливнем погребла к дальнему берегу, где в окружении небольшого леска и плотного кустарника в Темзу впадал довольно широкий ручей. Там разбойники загнали баркас под деревья и пришвартовали к низкому полуразрушенному причалу с надстроенным эллингом — если, впрочем, таковым можно было назвать навес, состряпанный из досок и просмоленной парусины. Зато со стороны залива сооружение совершенно не просматривалось. На причале их поджидал мужчина в инвернесском плаще, явившийся по сигналу запущенного гигантом так называемого фенианского огня. И человек этот остался весьма доволен действием осветительного снаряда, коему случилось быть одним из его наиболее практичных изобретений. Хотя с ракетницей, конечно же, еще придется поэкспериментировать, дабы она точно не подвела в случае необходимости. Мужчина поднял фонарь, и свет озарил его костистую физиономию. Заметно выпирающий горб на спине не скрывал даже плащ, а оттенок лица у него был что у моли, хотя черные волосы седина еще не тронула. Он неспешно прошелся по причалу и стал наблюдать за выгрузкой бочонков из баркаса. Двое пиратов тут же откатывали их по доскам к повозке на берегу, где под ливнем жались друг к другу несчастные лошади. За все это время горбун не проронил ни слова, лишь тщательно пересчитал количество бочонков. Повесив фонарь на ржавый штырь, он взял киянку и ломик и, поддев крышку одного из них, какое-то время пристально разглядывал содержимое емкости, представлявшее собой перемешанные с угольной пылью кости — как целые, так и обломки. Одна из целых со всей несомненностью являлась человеческой ключицей. Затем горбун сунул руку в бочонок и изучил частицы на ладони: угольная пыль, перемешанная с сухой землей и мелкими костными обломками. Он понюхал и лизнул их, после чего небрежно отряхнул руку о брюки. Ему обещали смесь измельченного угля и фрагментов человеческих костей эпохи неолита, и обнаруженное в бочонке его всецело удовлетворило. А если бы его вдруг обманули, он бы семь шкур содрал — причем в буквальном смысле — с лондонского торговца, который и организовал продажу контрабандного угля. И это вопреки тому забавному обстоятельству, что заплатить за уголь горбун собирался лишь по факту доставки такового в Лондон. А поскольку данное обязательство оказалось невыполненным, раскошеливаться ему теперь не придется вовсе. Пираты не в счет.I ВО ТЬМУ
Бейсуотерский клуб, обласканный вниманием членов Королевского научного общества, обосновался на Крейвен-хилл. На юг из его окон открывался вид на Гайд-парк, и сквозь деревья можно было разглядеть крышу Кенсингтонского дворца — только осенью и зимой, когда буйная зелень листвы прекращала свои бесчинства, дворец представал почти во всей своей красе. Вот и сегодня, должно быть, добрая половина населения Лондона бродила по Бейсуотер-роуд и парку да сидела по берегам Серпантина, подобно саламандрам поглощая тепло солнца после дождей, коими отличилась нынешняя запоздалая весна. Всего пару дней назад возле Марбл-арч взорвалась бомба анархистов — по имеющимся сообщениям, фениев, — в результате чего два человека погибли — впрочем, описание «были зверски убиты» более отвечало истине, — однако город, похоже, совершенно позабыл о сем трагическом происшествии. Лэнгдон Сент-Ив с бокалом шампанского в руке задумчиво созерцал пейзаж за окном. «Ничто так не расстроит анархиста, — размышлял он, — как безразличие общественности, и, несомненно, в этом заключается хоть какая-то справедливость — которой, кстати говоря, в последнее время определенно недостает». На протяжении двух изматывающих недель Сент-Ив, как последний дурак, пытался вернуть три альбома с детскими ботаническими зарисовками сэра Джозефа Бэнкса[3], что были переданы на экспертизу Парсонсу, секретарю Королевского общества. Личность, «нашедшая» альбомы, предложила их Обществу за весьма приемлемую цену, и подлинность рисунков письменно заверили аж четверо специалистов. Но затем, словно по мановению волшебной палочки, оригинальные альбомы были наизагадочнейшим образом похищены и заменены подделками, а владелец реликвии потребовал компенсации. Действуя в интересах Королевского общества, Сент-Ив прикинулся корыстным и неразборчивым в средствах коллекционером, с тем чтобы выманить вора предложением продать украденные зарисовки. И задуманная хитрость увенчалась успехом, если таковым можно считать насильственную смерть похитителя. По необычайному стечению обстоятельств тот, по-видимому опознав Сент-Ива, немедленно сообразил, что его водят за нос, и очертя голову бросился на улицу, чему не помешала ни его сильнейшая хромота, ни три объемистых подлинных альбома под мышкой. Последние, равно как и тело вора, оказались под колесами омнибуса. В итоге преступник скончался на месте, его вдова с двумя детьми отправилась просить милостыню на улицу, несколько десятков ранних рисунков сэра Джозефа Бэнкса оказались бесповоротно утрачены, а Королевское общество осталось должно владельцу альбомов упомянутую приемлемую сумму — теперь, впрочем, не такую уж и приемлемую, поскольку ничегошеньки за нее не получало. С подобным ворохом неприятностей Лэнгдон даже терялся, с чего начать каталогизацию собственных сетований. Самым же худшим во всей этой истории являлось то, что сразу же после несчастного случая Сент-Ив в приступе раскаяния вручил несчастной вдове похитителя деньги. Как на грех, женщина пряталась неподалеку с детьми — она точно являлась свидетельницей преступления, а с большой долей вероятности и вовсе соучастницей. Предложенные деньги сначала как будто озадачили ее, но затем она догадалась об их назначении — по сути то была примирительная плата. Погибшего мужа новоиспеченная вдова любила, как и Лэнгдон — Элис, свою дражайшую супругу, и потому его ужасную смерть ей не могли компенсировать никакие деньги. Впрочем, их-то женщина взяла, так и вцепилась в пять крон, но затем едва слышно произнесла: — Настанет время для суда над всяким делом[4]. — Надеюсь, оно настанет не скоро, — парировал Сент-Ив, отворачиваясь, — он, как никогда еще в жизни, ощущал себя законченным подлецом. По некотором размышлении, однако, Лэнгдон пришел к заключению, что в этом деле он, увы, попросту сел в лужу, а подобное времяпрепровождение отнюдь не относилось к его излюбленным. История обернулась слишком запутанной, чтобы представляться внятной, и в ней даже можно было углядеть признаки злокозненности, хотя природа таковой и оставалась для ученого совершенно непостижимой. Сент-Ив вдруг заметил собственное отражение на оконном стекле. Черты его вытянутого лица обострились более обычного, и на них явственно виднелась печать забот и волнений. Он скинул ноги с оттоманки и выпрямился в кресле, внезапно ощутив тревогу. Ему вдруг остро захотелось оказаться дома в Айлсфорде, с Элис и детьми. «Скоро я туда приеду», — попытался успокоить себя Лэнгдон и вот уже в третий раз за последние полчаса взглянул на карманные часы. Следующий поезд Юго-восточной железнодорожной компании на Медуэй-Вэлли-лайн отходит от станции Тули-стрит через два часа, и на нем-то он и отправится. К самому ужину едва ли поспеет, но опоздает совсем немного. Вернувшись в реальность, Сент-Ив обнаружил, что его друг Табби Фробишер ведет кипучий спор с Парсонсом. Секретарь Академии, личность по характеру весьма сварливая, буквально клокотал, а Табби настроен был иронично. Откровенно говоря, он преследовал только одну цель, а именно: вывести оппонента из себя. Парсонс, сутулый и узкоплечий старик, напрочь был лишен чувства юмора, а благодаря густым косматым бровям еще и обладал свирепым видом. В наружности же Табби ничего угрожающего не просматривалось. Имя его, попросту означающее «толстяк», подходило ему совершенно; однако, несмотря на объемистый живот и веселый нрав, недооценивать Фробишера — его молниеносную реакцию и постоянную готовность к решительным действиям — не следовало. — Говорю же вам, «Таблетки Квиттичанка» — пустышка! — заходился раскрасневшийся Парсонс, неистово потрясая бородой. — Полнейшее жульничество! Никакого лечебного воздействия они не оказывают, а то и вовсе причиняют вред! — он отставил пустой бокал и подал знак принести еще одну бутылку. — Ерунда, — молвил Табби. — Мой дядюшка Гилберт постоянно их принимает. Вы же знаете, он у меня заядлый мореход. У него и паровая яхта есть, в Истборн-харбор. Так вот, в детстве он постоянно пичкал меня этими таблетками, прежде чем отпустить на озеро на ялике. И я готов показать под присягой, ни малейших симптомов цинги у меня ни разу не появлялось. — Что, на каком-то чертовом озере? — так и брызнул слюной Парсонс. — Да он сумасшедший! — Отнюдь, — возразил Табби. — «Таблетки Квиттичанка» оказались полезны и в этом смысле — я хочу сказать, для профилактики безумия. Всякий раз, когда дядюшку подмывало слететь с катушек, он толок таблетки в порошок и принимал его с тщательно выверенной порцией виски. Секретарь заморгал, на какое-то время лишившись дара речи и застыв с перекошенным в гримасе отвращения ртом. Тут появился официант с запотевшей бутылкой и принялся наполнять бокал Парсонса. Поток поднимающихся пузырьков как будто вернул тому некоторую долю самообладания. — Лэнгдон, вы ведь помните моего дядюшку Гилберта? — как ни в чем ни бывало продолжал Табби. — Вы же можете поручиться за его здравомыслие? — Еще как могу, — отозвался Сент-Ив. — Такой же нормальный, как вы или я, и до сумасшествия ему далеко. — На это мне сказать нечего, — пробурчал Парсонс. На самом-то деле Лэнгдон не стал бы присягать касательно здравомыслия дядюшки Гилберта, потребуй кто от него подобного ручательства. Ведь здравомыслие все-таки не из тех понятий, коим можно с легкостью дать определение. — А известно ли вам, что он отплыл из Дикера в орнитологическую экспедицию в Клиффскую топь? — не унимался Табби. — Он горит желанием обнаружить гигантскую дрофу, которую уже практически истребили. — Хочет перестрелять оставшихся? — поинтересовался Парсонс. — Только не дядюшка Гилберт. Он хочет пересчитать их. Оружием ему будут служить бинокль и записная книжка. Какой-то птицелов якобы видел эту дрофу в кустарнике на болоте. Впрочем, то мог быть и гигантский фазан. Но дядюшку интересует именно дрофа. Он намерен расположиться биваком у самого залива. Может, еще бокал сего превосходнейшего шампанского? — обратился Табби к Сент-Иву. — Благодарю, но незачем изводить на меня напиток. — Весь обед, я заметил, вы просидели в унынии. Снова тоска по домашнему очагу? Лэнгдон кивнул, собираясь ответить, но внезапно вспомнил, что ему обещали черенки бегоний. До поезда он еще успевал их забрать, и мысль эта весьма приободрила его. Пожалуй, хоть что-то путное выйдет после целых двух недель, ушедших коту под хвост. Элис сходила с ума по бегониям, их разведение было одним из ее основных хобби. Она могла посадить кусочек листа в горшок с песком, и уже через две недели из него появлялось полноценное растение с корешками и свежими листочками. Если он явится домой с черенками, жена будет счастлива вдвойне, а ее счастье, в чем Сент-Ив нисколько не сомневался, это его счастье. Он подался вперед и посмотрел в окно, откуда открывался вид на стеклянную крышу теплицы — небольшой оранжереи, опекаемой древнего вида садовником по имени Йенсен Шортер, до недавнего времени занимавшим пост секретаря Королевского садоводческого общества. В старости Шортер словно начал расти в землю и по достижении моисеевского возраста мог бы даже подрядиться в цирк карликом. Несмотря на солнечный день, внутренности стеклянного сооружения показались Лэнгдону чересчур темными, словно там дымила керосиновая печка — хотя идея разжигать печку летом представлялось той еще загадкой. По бегониям же Шортер являлся специалистом первой величины: только корневищные, никакой клубневой кричащей показухи! Год назад ему из Бразилии прислали десятка два новых видов, однако он и слышать не хотел о том, чтобы делиться любыми своими растениями, пока не пойдут в рост нарезанные им черенки. Поскольку саженцы принялись, а Шортер еще не успел раздать основную массу исходного материала садоводам Чизика, ему потребуется всего каких-то десять минут, чтобы отхватить несколько кусочков от корневищ, и Сент-Ив благополучно доставит их домой в карманах сюртука. Он решительно поднялся и объявил: — Что ж, доброго вам дня, господа. Перед поездом мне еще необходимо повидаться с Шортером насчет черенков бегоний. — Бегонии, — скривился Парсонс. — Вот уж что я не переношу. Ворсистые гадости, как из ночного кошмара. — Всецело с вами согласен, — не стал спорить Лэнгдон, пожимая ему руку. — Не откажите в любезности, передайте мои извинения Обществу за провал дела с альбомами Бэнкса. Не задумываясь, поменял бы его развязку на любую другую. — Присоединяюсь к вашему желанию, — хмуро покачал головой секретарь. — Финансовые потери сами по себе неприятны, не говоря уж о нанесенном уроне репутации Общества, но ведь это не самое худшее. Сорок семь оригинальных зарисовок величайшего ботаника своей эпохи превратились в труху! Однако вас в беспечности никто не обвиняет. Время и случай для всех нас, так?[5] Для некоторых из нас, пожалуй, даже чаще, чем для других. Что ж, тем больше оснований предать дело забвению, так сказать. — Куда уж без времени и случая, — отозвался Сент-Ив, заметив, что Табби с опасением косится на него, будто он вот-вот совершит насильственные действия в отношении старика Парсонса. — Ладно, мне действительно пора. Табби, передайте мой сердечный привет поместью Чингфорд. — Обязательно, — ответил Фробишер. — Впрочем, я и сам ухожу, так что вместе прогуляемся до улицы. — Он допил шампанское, хмуро кивнул Парсонсу и надел шляпу. Они миновали читальный зал. Посетителей за столами было совсем немного, зато процент светил среди них оказался весьма значительным. Возле окна в одиночестве сидел лорд Келвин, что-то черкавший на листке бумаги. Двух других, болтавших друг с другом на латыни, Сент-Ив знал понаслышке. Чокнутые доктора, один — французский френолог с безумным взором, другой — равным образом ненормальный криминолог из Туринского университета по фамилии Ломброзо, чьи исследования слабоумных произвели впечатление на некоторых членов Королевского общества, в особенности на Парсонса. Идея, будто значительная часть населения Земли поражена слабоумием, привела старика в сущий восторг. Впрочем, в настоящее время Лэнгдон склонялся к мысли, что именно к этой-то части сам секретарь и принадлежит. — Может, и есть на свете дурак еще больший, чем секретарь Ламберт Парсонс, — заговорил Табби, — вот только он старательно прячется. Полнейший болван, вдобавок лишенный чувства юмора. Чудо еще, что он вообще способен дышать самостоятельно. Они спустились в холл, где за распахнутой дверью подпирал стенку Лоренс, портье клуба, с закрытыми глазами наслаждавшийся теплом солнечных лучей. — У вас случайно не найдется монетки для Лоренса? — прошептал Фробишер. — У меня в карманах пусто. И надо же так случиться, что в ту минуту, когда Сент-Ив углубился в исследование содержимого собственных карманов, прогремел мощный взрыв, опрокинувший его на спину. А сверху на него обрушился, по ощущениям, не иначе как мешок песка в центнер весом, хотя на самом деле это был Табби. Секунду-другую оглушенный Лэнгдон лежал, ошарашенно взирая на опасно раскачивающуюся над головой люстру да сыплющуюся штукатурку, а потом крикнул другу: — Бежим! Табби, хотя ему показалось, что голос Сент-Ива звучит очень тихо и как-то издалека, завозился и начал подниматься. Через мгновение оба нетвердо стоявших на ногах джентльмена вывалились в двери, сопровождаемые волной хрустальных осколков — сорвавшаяся люстра вошла в соприкосновение с полом. На тротуаре на коленях сидел Лоренс, зажимая пальцами рваную рану на голове. Кругом кричали и бегали люди. Землю усеивали осколки стекла и глиняных горшков, щепа и выдранные с корнями деревья и кусты. В двадцати футах от входа на лужайке неподвижно лежал скрюченный Шортер: голова запрокинута под неестественным углом, руки от самого плеча нет. С трудом переводя дыхание, Сент-Ив огляделся по сторонам. От оранжереи остался только каменный фундамент, украшенный поверху сверкающими осколками стекла и искореженными кусками металла, а между фундаментом и зданием Бейсуотерского клуба зияла дыра, которая вела прямиком в Ренеланский водосток. Воды речки Уэстборн, текущей по широкому кирпичному туннелю к Темзе, искрились в лучах солнца. Появился ошеломленный Парсонс. — Слава богу, всю мощь взрыва приняло на себя стекло, — выдохнул он. — Кроме одного окна да люстры в холле, клуб как будто не пострадал. Бедняга Шортер, — сокрушенно покачал головой секретарь, заметив тело на лужайке. — Знаете, он ведь сражался еще под Ватерлоо вместе с самим Веллингтоном. Ему было по крайней мере девяносто лет. А в итоге погиб в собственной оранжерее от рук проклятых анархистов. — Откуда нам знать? — раздраженно вопросил Лэнгдон. — Да вы только посмотрите на него, — заверещал Парсонс. — Его же буквально на куски разорвало! — Я имею в виду, откуда нам знать, что бомбу взорвали анархисты? На кой им теплица сдалась? — Да потому что они слабоумные! Они родились дебилами. Только слабоумный заложит бомбу в дупло дерева возле Марбл-арч, но ведь именно так они и поступили! Полицейский накрывал тело Шротера шинелью, и Парсонс с Табби устремились к нему. «А бегонии старика наверняка разбросало взрывом, — подумалось вдруг Сент-Иву. — Надо будет собрать немного перед уходом, и тогда Элис сможет продолжать выращивать их — хоть что-то уцелеет после бойни». Сказано — сделано: Лэнгдон зашел в развалины оранжереи и огляделся. Пол покрывал слой мелкой черной пыли — скорее всего, тепличной земли, большая часть которой оказалась сейчас в воздухе. Чудесным образом уцелело несколько горшков, но они почему-то оказались обуглены. Сент-Ив осторожно потянул носом. Пахло как будто серой. Греческий огонь? Он попытался припомнить ингредиенты зажигательной жидкости. Смола? Канифоль? Вонь серы перебивала все остальные запахи. Затем он вспомнил, как, глядя из окна клуба на оранжерею, обратил внимание на то, какой темной она выглядит, и подумал о керосиновой печке. А может, не керосиновой? Угольный газ, буде таковой вспыхнет, тоже может натворить дел. Но не до такой же степени! Правда, если его утечка оказалась значительной… Сент-Ив подошел к провалу и заглянул в него, однако из-за темноты туннель просматривался на пару шагов в обоих направлениях, не больше. Кирпичное дно гигантского водостока было таким широким, что казалось плоским, а речка Уэстборн — тонким ручейком, бегущим в углублении посредине. Внизу валялись кирпичи, кое-где осела и черная пыль. Наклонившись, Лэнгдон попытался что-то различить во мраке, устремив свой взгляд вверх по течению. «Этим путем, — прикинул он, — вполне можно добраться до Хампстед-хит и выйти к Уайтстоунским прудам, хотя путешествие выдастся долгим и утомительным». Потом он взглянул в другую сторону и заметил в отдалении проблески света, лившегося, очевидно, из устья водостока — речка впадала в Темзу под набережной Челси. Вдруг пятно света сместилось, потом на какое-то время исчезло, а после появилось снова. Да это вовсе не зев туннеля, а движущийся в сторону Темзы фонарь! И возможно, в руке анархиста-одиночки! И Сент-Ив решительно полез в пропахший плесенью туннель, а оказавшись на его кирпичном полу, двинулся вдоль русла. Слабенький свет, лившийся из пролома, померк буквально через несколько шагов, и вскоре сыщика-любителя окутала полнейшая тьма. Возвращение за фонарем обернулось бы бессмысленной тратой времени, так что не стоило даже думать об этом. Да и потом, источник света попросту выдал бы его, а ему нужно было подкрасться незаметно. Сент-Ив двинулся дальше по туннелю, ведя левой рукой по стене и не сводя глаз с отблесков фонаря впереди. Расстояние до него по-прежнему определить было трудно. «Слава богу, — подумалось Лэнгдону, — вода хоть пахнет почти настоящей рекой, а не потоком нечистот». Тем не менее место для следующего шага он выбирал осторожно, насколько только это было возможно в кромешном мраке. Относительно гладкий кирпичный пол придал Сент-Иву уверенности, и он увеличил темп, однако тут же споткнулся обо что-то и упал на четвереньки, ободрав ладони и тихонько вскрикнув. Чертыхнувшись про себя, замер. Фонарь впереди продолжал быстро удаляться. Лэнгдон покрутил головой: насколько ему помнилось, под Гайд-парком — чутье подсказывало, что он где-то неподалеку, — тоннель немного изгибается к западу, а значит, расстояние между ним и преследуемым куда меньше, чем казалось изначально, в противном случае свет уже исчез бы за поворотом. Сент-Ив поднялся на ноги, потер ушибленные колени и тихонько двинулся дальше, напряженно вслушиваясь. Из памяти выплыл ужасный образ мертвого Шортера, и Лэнгдон искренне пожалел, что не имеет привычки носить с собой револьвер. Потом он вспомнил про Табби Фробишера, бесстрашного, как буйвол, и почти такого же огромного. Табби наверняка составил бы ему компанию в этом чертовом тоннеле. Но теперь уж ничего не попишешь, нужно идти дальше. «Риск — благородное дело, — подумал Сент-Ив. — Если только не нарваться на нож под ребро, конечно же». Вдруг до него дошло, что уже какое-то время где-то неподалеку раздаются тихий скрип и постукивание, характерные для вращающихся осей, как если бы движущийся фонарь на самом деле был прикреплен к тележке. Неужто они притащили с собой какой-то агрегат? Но зачем? Внезапно позади него что-то заскрежетало. Сент-Ив обернулся, но бросившегося на негочеловека — во мраке его вытянутое лицо показалось бледным пятном — увидел слишком поздно. От удара Лэнгдон опрокинулся на спину, так приложившись затылком о кирпичный пол, что в голове зазвенело. Не успел он прийти в себя, как его спихнули в поток, и неизвестный противник схватил его за волосы и макнул в воду. Сент-Ив замолотил руками, отчаянно пытаясь нашарить ногой дно тоннеля, что ему в конце концов удалось. Он оттолкнулся, уходя на стремнину, вырвался из рук человека, пытавшегося его утопить, и, вскинув голову, глотнул воздуха. Перевернулся, подтянул ноги, встал, однако в следующий же миг на его правую щеку обрушилось что-то тяжелое и плоское — лопата? — и его вновь отбросило к стенке тоннеля. Превозмогая пульсирующую боль в голове, Лэнгдон вскинул руки, готовясь отразить следующий удар. Ему оставалось надеяться только на то, что его противник видит в темноте не больше, чем он сам, и попал в цель лишь случайно. И тут краем глаза Сент-Ив заметил, что далекий фонарь начал приближаться. Похоже, сообщник нападавшего решил помочь приятелю прикончить нежелательного свидетеля! Как пить дать, сейчас у Лэнгдона на физиономии, как раз там, где прошлись лопатой, большими буквами выведено слово «идиот». Однако затем он сообразил, что смотрит вверх по течению, а не вниз, но при этом фонарь и правда двигается к нему. Даже два фонаря! Несомненно, то близится спасение! Он услышал, как вниз по туннелю зашлепали шаги удирающего противника. Рискнув повернуть голову, Сент-Ив отметил, что свет в той стороне исчез. И скрипа больше не было слышно. Его окружали тьма и тишина.II НАКОНЕЦ-ТО ДОМА
— Так ты говоришь, Лэнгдон, что в одиночку бросился за этими людьми в темноту? — переспросила Элис. — Да не за людьми. За одним человеком. — Ты же сам сказал, что, по-твоему, один толкал тележку с фонарем, а другой скрывался в засаде. Лично я насчитала двух. — Вот именно, «скрывался», как ты точно заметила. Я понятия не имел, что у меня за спиной кто-то есть, пока он не напал на меня. — Сент-Ив положил себе второй ломтик холодного пирога с говядиной и почками и подлил эля из кувшина, стоявшего на доске для резки хлеба. Сквозь круглые оконные плашки[6] в кухню просачивался тусклый свет луны, отбрасывавший на стену за его спиной неясные тени. — Скрываться анархисты умеют, — отозвалась Элис. — Этому их научили как следует. Вот поэтому-то и не стоило соваться в темные туннели и искать их. У тебя на ране до сих пор черные песчинки, — она намочила тряпицу в тазике с водой и осторожно оттерла запекшуюся кровь. Снаружи налетел ветер, и ночь за стеной ожила стонами и скрипами. Поездка из Лондона обернулась той еще нервотрепкой. Под Грейвзендом пришлось ждать три часа, пока не починят пути, и с каждым часом Сент-Ив все более раскаивался, что не нанял экипаж. Да даже пешком идти было бы разумнее, чем просто сидеть, — уж точно так бы не извелся! Несмотря на шум ветра, полчаса назад Элис открыла ему дверь, едва он вошел на веранду. В ожидании мужа она не спала и, наверно, высматривала его из окна спальни наверху. — Тебе очень повезло, что ты все же сумел увернуться, — констатировала она, внимательно разглядывая рану. — Он запросто мог тебя изуродовать. У тебя останется рваный шрам. Темные волосы Элис были взъерошены после постели, что придавало ей слегка диковатый вид, а в шелковом халате она казалась такой… грациозной, пожалуй. Жена Лэнгдона была высокой, почти шести футов ростом, отличалась поразительной красотой, но при определенных обстоятельствах могла выглядеть и довольно грозной — вообще-то такой она и выглядела прямо сейчас — из-за особого, пронзительного взгляда, прямо как у хищной птицы. Сент-Ив укорил себя за то, что отсутствовал он безрассудно долго, а потом задумался, что же на ней надето под халатом. — Куда больше меня задела, — отозвался он, переводя разговор в более безопасное русло, — нелепая смерть похитителя альбомов. Я совершенно ее не хотел. Вообще на протяжении расследования я вел себя дурак дураком. И вся эта авантюра представляется мне неестественной, тщательно срежиссированной вплоть до момента смерти вора, выглядевшей жутковатой случайностью. — Но все уже закончилось, если я правильно тебя поняла. Дело сделано. — Да, сделано, так же как и меня сделали и отделали. — Вот-вот. Сначала этот загадочный похититель альбомов, затем ты сам, а потом и тот тип с лопатой. — Как ты сказала, я сам? — Мне кажется, ты полез в туннель из чувства вины. У тебя не получилось раскрыть первое преступление, вдобавок ты корил себя, что из-за тебя все стало только хуже. И тогда для успокоения совести ты отправился в водосток, надеясь раскрыть второе преступление. Какое-то время Лэнгдон молча обдумывал слова жены. Ее заключение представлялось вполне логичным, но равным образом и несправедливым. Все-таки мотивация поступков не такая уж и простая вещь. — Тогда я полагал, будто схватить убийцу в моих силах. Нельзя было дать ему уйти. — Весьма похвально. Но ты ведь говорил, что с тобой был Табби Фробишер. Что ж ты не позвал его в погоню за убийцей, за этим анархистом? — Лично я не уверен, что анархисты как-то причастны к подрыву оранжереи, — попытался увильнуть Сент-Ив. — Ой, да какая разница. Так ты не хотел беспокоить своего друга? — Табби-то? Да нет, конечно. Он бы воспринял это как развлечение, ты ж его знаешь. — Естественно, я его знаю. Меня удивляет, что ты сам позабыл о характере своего друга, когда отправился развлекаться в туннель в одиночку, — Элис швырнула тряпицу на стол, отступила назад и пристально воззрилась на мужа, и на этот раз не на рану на щеке, но прямо ему в глаза. Отводить взгляд было бы нечестно, а вот промолчать определенно стоило. — Когда в следующий раз тебе захочется повести себя как школьник и безрассудно броситься навстречу опасности, можешь не лезть в туннель, чтобы тебя там отделали лопатой. Я вполне способна устроить тебе подобную экзекуцию и дома. Сент-Ив чуть не поперхнулся непрожеванным пирогом, но все же кивнул, надеясь, что его жест отразил твердое согласие. — В Лондоне существует организация, коей случилось называться полицией, — продолжала Элис. — Судя по всему, данный факт тебе известен. Я точно помню, что не далее как пять минут назад ты упомянул о нахождении по меньшей мере одного сотрудника полиции на территории клуба сразу после взрыва. То есть ты его видел перед тем, как совершить свою безрассудную вылазку в туннель. Тебе случайно не пришло в голову, что полицейских тоже могла заинтересовать поимка преступника? — Э-э… Мне показалось… — А мне кажется, Лэнгдон, что мне не нужен мертвый муж, а твоим детям не нужен мертвый отец! Ты это можешь понять? Думаю, даже кошке достало бы мозгов усвоить это. По-моему, мышку поймать и то сложнее. Ты вовсе не обязан отдавать под суд каждого анархиста и похитителя художественных ценностей. Ты ведь знаешь, я горжусь твоей храбростью и готовностью пожертвовать собой, вот только… Ну ради бога, Лэнгдон! — Конечно, конечно, — поспешил отозваться Сент-Ив. — Ты совершенно права, дорогая. — Он взял бокал, однако, к сожалению, оказавшийся пустым. И тут его озарило, что жена расстроена больше, нежели ему казалось поначалу, и безутешность ее не идет ни в какое сравнение с видимым гневом. Как бы она сейчас не расплакалась, испугался про себя Лэнгдон. Слезы, к счастью, были для Элис явлением редким, но лучше уж испытывать на себе ее ярость. Он внезапно ощутил себя опустошенным и разбитым. Жена продолжала пристально смотреть на Лэнгдона, покачивая головой, словно теперь его выходки ее умиляли. И в этот момент Сент-Ив понял, что опасность миновала. Больше она не будет уязвлять его самолюбие. Элис наполнила его бокал элем из кувшина. — Выпей. И иди-ка ты спать. Вид у тебя совсем разбитый. — Еще одну минутку, дорогая. Вот, взгляни. — Лэнгдон принялся вытаскивать из карманов сюртука черенки бегоний. Ранее возможности предъявить добычу не подвернулось, но теперь, когда буря начала стихать, экзотические растения, возможно, помогут разогнать оставшиеся тучи. — Понятия не имею, что это за виды. Шортер недавно получил партию бегоний из Бразилии, так что это могут быть и они. Точнее, их кусочки, — он стал извлекать трофеи из карманов брюк, а потом открыл дорожную сумку, так и стоявшую рядом на полу, и достал из нее еще несколько растений. — Они усеяли всю лужайку, когда… — Лэнгдон внезапно осекся, вспомнив мертвого Шортера на траве. Его воодушевление разом угасло. — Полежат здесь до утра, ничего с ними не станется, — проговорила Элис, раскладывая черенки возле раковины. — А теперь отправляйся в постель. Мне совершенно не нравится спать в ней одной.III АЙЛСФОРДСКИЙ ЧЕРЕП
Доктор Нарбондо, затаившись возле высокого склепа, наблюдал, как женщина, звали которую Мэри Истман, пересекла лужайку и ловко перебралась через ограду Айлсфордского кладбища. Даже при слабом лунном свете было заметно, что ее движения горделивы и полны сдерживаемого гнева — никакой тебе вороватости или страха, — словно у нее припасены для него резкие слова и она решительно вознамерилась высказать их после всех этих лет. — Осторожнее только, не упади, — пробормотал Нарбондо, отмечая про себя, что Мэри все еще красива и волосы у нее совершенно не тронуты сединой и такие же рыжие, как и запечатлелись у него в памяти. Доктор вынырнул из густой тени и остановился подле края вскрытой могилы с небольшим надгробием. Замерев возле разверстой ямы, женщина уставилась на него. — Ну конечно, — заговорила она. — Я так и знала, что это будешь ты. Я молилась о твоей смерти, вот только молитвы мои остались без ответа. И теперь мне пришлось убедиться в этом. — Молитвы и вправду неубедительны, Мэри. Вот плоть и кровь — эти вполне убедительны. — Нарбондо изобразил улыбку. Ночь выдалась теплой, воздух стоял свежий и сухой. В могиле стоял разбитый гроб с развороченными костями, среди которых недоставало черепа. У изголовья могилы высилась горка земли, скрывавшая основание надгробия. А за соседним памятником медленно остывало тело церковного сторожа в пропитанном кровью сюртуке. Деньги у Нарбондо старикашка взял более чем охотно, радуясь неожиданно свалившемуся на него богатству, наслаждаться которым ему, впрочем, довелось всего несколько секунд. Сегодня, до того, как будет принято окончательное решение, доктор не собирался демонстрировать Мэри ни труп сторожа, ни выкраденный в свое время из могилы череп, предусмотрительно прикрытый сейчас лоскутом ткани. — Годы не пощадили тебя, — торжественно и с горечью произнесла женщина, предпочитая смотреть ему в глаза, нежели в могилу. — Вижу, ты обзавелся горбом, и поделом! То, что это каинова печать, так же верно, как и то, что я стою перед тобой. — Годы вообще не ведают пощады, — отозвался доктор. — Да и все равно я никогда не прошу о ней. А вот твое замечание насчет горба меня разочаровало. К чему кидать камни в мой огород? На тебя не похоже, Мэри. — Не похоже? Да что ты знаешь обо мне! И судить об этом ты точно не вправе! — А ведь ты знала, что это я, когда получила записку. Знала-знала. Дух Эдварда не ведает покоя, но писем он точно не пишет. И все же, хоть и знала, явилась без опаски. Это вселяет в меня некоторую надежду. — Говорил Нарбондо едва ли не мягко, однако не проявляя ни единого человеческого чувства, как раз наоборот: всего лишь бесстрастное изложение фактов во всей их непреложности. Внезапно Мэри заплакала, и слезы на ее лице заблестели в лучах луны. Листочки росшей по соседству ивы зашевелились на легком ветерке. Где-то в деревне подняли лай собаки, но быстро умолкли, совсем неподалеку тихонько заржала лошадь, стукнув копытом по камню. Женщина подняла глаза к звездному небу, словно пытаясь найти в нем утешение. Нарбондо выразительно поморщился. — Я полагал, что созерцание бренных останков моего родственничка пойдет тебе на пользу, — произнес он и огляделся, дабы удостовериться, что поблизости никого действительно нет. — Заметь, я не употребляю слово «брат», поскольку для меня он и при жизни был им лишь наполовину. Теперь плоть исчезла с его костей, а череп, самая важная часть скелета, как видишь, отсутствует. Недочеловек — вернее, недочеловечек, — братец-полукровка. И в смерти он остается таковым. Твоя доброта к нему, вне всяких сомнений, была достойна похвалы, хоть и не имела смысла. Сентиментальность, видишь ли, дивидендов не приносит. Мэри взглянула на Нарбондо с нескрываемым отвращением и спросила: — Чего ты хочешь? Уже поздно, и твой голос меня изрядно утомил. — Ты задала правильный вопрос. Превосходно. Предложение у меня простое. Я прошу твоей руки. Ты старая дева, и других претендентов, кроме того рока, что ожидает всех нас — одних раньше, других позже, — не видно, — в качестве подтверждения он указал на могилу. — Ты забудешь о нужде и станешь богата. Я не собираюсь навязывать тебе свои чувства, но определенно желаю получить то, что с полным основанием принадлежало мне тридцать лет назад, когда ты была еще пятнадцатилетней девушкой. Подумай хорошенько, прежде чем отвергать меня. — С полным основанием принадлежало тебе?! Да что ты говоришь! Ты повесил собственного брата и с удовольствием смотрел, как тот корчится в петле. Тогда я струсила и не посмела тебе противостоять — и это мой грех, мой несмываемый позор. Но сейчас я готова выступить против тебя, и ты это знаешь. А просить ты можешь только прощения за свои злодеяния, правда, поверь мне, на этом свете ты его не получишь. Тебя презирает даже собственная мать. Я слышала, ты сменил имя. Наверняка ты и сам себе отвратителен. — Я вправе поступать как угодно, Мэри, в том числе и отречься от мерзкого сочетания букв, которое присвоила мне глупая женщина. А правда, как нам обоим хорошо известно, заключается в том, что рано или поздно Эдвард сам бы повесился или любым иным способом прекратил бы свои никчемные дни, не сделай я ему такого одолжения. Мелкая склизкая жаба! А то, что ты не воспротивилась, хотя и могла, было лишь проявлением благоразумия. Нашу сделку ты наверняка помнишь и, думаю, понимаешь, что молчание принесло тебе тридцать лет жизни. И сейчас я снова предлагаю тебе заключить сделку, с той лишь разницей, что ее условия окажутся более благоприятны. И твоя жизнь станет гораздо приятнее той, что ты влачишь сегодня. Ты ведь вроде прислуживаешь моей матери? Или просто моешь полы? В любом случае держат тебя из милости. А я тебе обещаю, что ты, если захочешь, сможешь сама иметь слуг. Мэри уставилась на него, как на сумасшедшего. — Да я скорее умру, — заявила она. Нарбондо кивнул, немного помолчал, затем снова заговорил: — Ты всегда выражалась предельно четко, если уж считала нужным что-то сказать. Тем не менее, прежде чем ты уйдешь… Он повернулся, смахнул на землю тряпку и, сняв с надгробия заранее размещенный там череп брата, протянул его женщине, словно драгоценный подарок. Мэри в ужасе отпрянула. В отличие от иссохших костей, рассыпанных по черной яме, череп обладал издевательским подобием жизни: в глазницах его поблескивали, рассыпая отраженные лучи лунного света, серебряные сферы, нижняя челюсть навечно замерла в немом крике. В отверстие на темени был вставлен часовой механизм в хрустальном корпусе. Превращенный в предмет интерьера череп покоился на отполированном деревянном основании. — Как видишь, с твоей любовью хорошо обращались, — проговорил горбун. — При жизни толку от него не было, зато после смерти благодаря искусству его собственного ненавистного папаши он обрел некое подобие славы. — Внезапно внимание Нарбондо привлекло какое-то движение у ствола ивы. Там, на фоне изящной завесы из листьев, появился свет — словно затрепетало на ветру пламя одинокой смечи. Доктор чуть повернул голову, чтобы получше рассмотреть его. Затем водрузил череп обратно на гробницу и кивнул Мэри на бледную фигуру, медленно обретающую очертания среди беспокойных теней. — А вот и призрак явился, — прошептал он. К ним с протянутыми руками устремился мальчик, убитый младший брат Нарбондо. Сквозь его прозрачное тело проглядывали колышущиеся ветви ивы. Призрак поплыл вперед, словно узнав Мэри, — женщина в радостном удивлении поднесла ко рту руку, — потом дрогнул в лунном свете, угас и вновь возник под ветвью, где и в первый раз. И опять полетел к ним — к чему-то желанному, — простирая тонкие руки. Возможно, хотел прикоснуться к Мэри. Затем все повторилось в третий раз. Казалось, призрачный мальчик хочет что-то сказать — рот его двигался, — произнести слова, что оборвались в нем тридцать лет назад. Мэри зарыдала и, раскинув руки, шагнула сияющему ребенку навстречу. В этот момент Нарбондо по-обезьяньи перепрыгнул через отверстую могилу. Взмыл к небесам и опал его черный плащ. В руке доктора, что минуту назад сжимала череп, сверкнуло лезвие. Женщина услышала шум, резко обернулась и, к своему ужасу, увидела нож. Она вскинула руки, пытаясь остановить направленный на нее клинок, но было уже слишком поздно. Силой удара ее швырнуло на спину, и из рассеченного горла на землю хлынула кровь. Мэри попыталась приподняться на локтях, снова рухнула и затихла. На надгробии в лучах луны поблескивало смахивающее на розу темно-красное кровавое пятно. Нарбондо счел его появление на камне несколько театральным, хотя и совершенно уместным. Такой цветок будет цвести значительно дольше, нежели живая роза, особенно когда жаркое летнее солнце хорошенько запечет его.IV ЗАПРУДА
Речка Медуэй под Айлсфордом вяло несла свои воды по мелкому руслу — еще два часа до прилива. День выдался теплым, ветер стих, и густые тени лежали на лесистом берегу совершенно недвижимы. Кругом не было ни души, и время, казалось, остановилось в воцарившейся тишине. Элис Сент-Ив, облаченная в мужские штаны и резиновые болотные сапоги поверх туфель, зашла поглубже, забросила удочку в омут перед плотиной и быстро поводила ею туда-сюда. Она ощутила рывок, но затем натяжение лесы ослабло. Определенно кто-то заинтересовался приманкой. Оснастку, связанную из пера павлина, серебряной проволочки и полоски зеленой шерсти с тройным крючком без бородки, Элис сделала сама. За последние двадцать минут с нее сорвались две большие щуки, еще и оторвав по крючку, что, естественно, не радовало — впрочем, то могла быть и одна и та же рыбина. Однако крючком с зазубриной Элис опасалась повредить рыбьи губы, поскольку задача перед ней стояла больше таксидермическая, нежели кулинарная. С другой стороны, поданная к обеду щука, начиненная телячьим фаршем и мелким виноградным луком с огорода, тоже порадовала бы и ее саму, и домочадцев, так что улов, если не попадется рыбина крупнее той единственной, что уже лежала в ее корзине, отправится прямиком к миссис Лэнгли для запекания. Нависшая тишина начинала действовать Элис на нервы, и она машинально посмотрела в сторону леса. В какой-то момент у нее возникло неприятное чувство, что кто-то, укрывшись среди деревьев, шпионит за ней. Что за дурацкие страхи! Вокруг ни души, в застывшем пейзаже не колыхнется и листок; слышно только тихое журчание воды меж камушками в узкой протоке у запруды. Элис перевела взгляд на свою вместительную лососевую корзину, вполне подходящую для крупной щуки. Короб так и стоял между камнями в речке, явно непотревоженный. Рыбу пришлось прикончить сразу же после поимки примерно полчаса назад. Несмотря на ранение от остроги, щука все еще обладала достаточной свирепостью, чтобы при возможности раскурочить корзину. Вставив хищнице в пасть распорку, Элис попыталась вытащить крючок из ее языка, однако тварь задергалась у нее в руках, распорка сместилась, и острые зубы вонзились-таки в руку женщины. Теперь добыча лежала на мокром мху, который вместе с прохладной речной водой сохранит ее свежей. Элис хотелось поймать щуку покрупнее, чтобы, прикрепив ее голову на деревянную пластину, подарить мужу. В здешнем омуте обитал настоящий гигант, несколько раз даже срывавшийся у нее с крючка. Лэнгдон предлагал оглушить хищника нитроглицериновой бомбой, однако Элис и слышать не хотела о подобном вероломстве — в особенности когда дело касалось рыбалки. Из экспедиции по Южной Америке их друг Табби Фробишер привез длинную ветку бакаутового дерева для удочки. Растение смахивало на распространенный в Англии орех, но отличалось легкостью и гибкостью — удилище длиною около трех ярдов[7] весило не более двух фунтов[8], причем со всей увесистой оснасткой. Для охоты на лосося или форель орудие было коротковато, но для озерной ловли, подлинной страсти Элис, подходило идеально. На эту удочку она поймала в пруду их поместья карпа-тяжеловеса, огромную тварюгу с чешуйками размером с двухпенсовую монету, черного цвета с блестящими желтыми отметинами по бокам и с золотистым брюхом — красивее создания прежде она не встречала. Увы, как следует затвердить кожу разработанным Сент-Ивом фиксажем не вышло, и в конечном итоге чучело карпа погибло, что Элис восприняла едва ли не как личную трагедию. Если ей удастся поймать гигантскую щуку, она опробует на ней улучшенную версию фиксажа. Забросив вновь удочку, женщина неожиданно услышала треск в кустах на берегу. Она резко обернулась на звук и, затаив дыхание, сощурилась на мешанину теней и солнечных бликов. Ярдах в пятнадцати, меж дубом и каштаном, возник какой-то человек. Теперь она отчетливо различала его фигуру. В лучах солнца неподвижно стоял высокий худой мужчина в зеленой рубашке. Он, несомненно, понимал, что его видно. Элис подавила в себе порыв немедленно перейти вброд на другой берег, забрать корзину и вернуться вниз по течению на ферму. Они с мужем унаследовали усадьбу от тети Агаты Уолтон и прожили в ней лишь пару месяцев, однако миссис Сент-Ив считала этот тихий участок Медуэй своей собственностью, и потому будь она проклята, если удерет от какой-то там тени! Если что, этот тип познакомится с крюком ее остроги. Пробитое запястье или шея точно придутся ему не по вкусу. Меж тем человек исчез, однако Элис по-прежнему ощущала тревогу. Уж лучше бы он оставался перед глазами. Вдруг удочка в ее руках опустилась, отзываясь на осторожное подергивание приманки. И все. Да эта хищная тварь цинично дразнит ее! Тут Элис вспомнила, что через лес проложена тропинка, пользоваться которой жителям Айлсфорда совершенно не возбранялось. И те, кому требовалось побыстрее добраться до Мейдстона, предпочитали шагать по ней, а не тащиться по дороге. Вот так этот незнакомец и оказался на берегу! Необычайное зрелище — рыбачка в чудном наряде на тихой Медуэй — запросто озадачит любого местного жителя. Но в любом случае этот тип уже ушел. И в ту же минуту резкий рывок — поплавок ушел под воду — застал Элис врасплох. Из-под коряги у берега вылетела здоровенная щука и наискось помчалась по чистой воде к запруде. Через мгновение она стала отчетлива видна — тварь была поистине гигантской. Миссис Сент-Ив зафиксировала катушку и резко подсекла, уперев резиновое основание удочки в кожаную выемку на ремне под талией и что есть силы вцепившись в пробковую ручку. Конец удочки начал изгибаться, отзываясь на маневры рыбины, понесшейся зигзагами обратно вверх по течению, а затем снова повернувшей к плотине. Элис принялась наматывать лесу, с трудом подтягивая исполинскую хищницу и не давая ей удрать. Солнце так и искрилось на поверхности воды, ослепляя женщину, даже несмотря на предусмотрительно надетые синие очки. Элис потихоньку стала отступать к берегу. Вдруг где-то у нее за спиной раздался крик; пронзительный мужской вопль, исполненный боли, прозвучал так, словно человека огрели чем-то тяжелым. Женщина обернулась, однако ничего не разглядела в лесу. Щука меж тем снова резко развернулась и рванула удочку, которая немедленно выскочила из опоры в ремне и завертелась в руках Элис. А через секунду гигантская рыбина, метнувшаяся на глубину с невообразимой силой, и вовсе выдернула у нее из рук орудие ловли, и оно по дуге полетело через омут. Саму же миссис Сент-Ив по инерции толкнуло вперед, прямиком в яму на дне, и вода хлынула ей в сапоги, немедленно наполнив их доверху. Чертыхаясь, Элис побрела к берегу, выкарабкалась на сушу и, сняв сапоги, вылила из них воду. Потом окинула взглядом омут — отсюда ей удалось разглядеть удочку, вернее, ее пробковую ручку, другой конец удилища хищная тварь утянула в глубину. Речное чудище весило не меньше сорока фунтов! Щука, по-видимому, скрылась на дне среди водорослей. Вдруг удочка дернулась, вся показалась на поверхности, проплыла чуток вперед и застряла между камней: леска, понятное дело, лопнула, и где-то под водой болтался ее обрывок с металлической катушкой. Элис снова натянула сапоги, спустилась с берега и подцепила удочку острогой. Жаль, что приманка из павлиньего пера, лучшая ее работа, теперь безвозвратно утеряна. «Что ж, по крайней мере, у меня осталась рыба в корзине», — подумала Элис, в очередной раз стащив сапоги и двинувшись вдоль берега. Конечно, по сравнению с чудовищем из запруды та добыча слишком уж маленькая — такую точно лучше съесть, а не вешать на стенку. Элис склонилась над корзиной, да так и замерла, даже не взявшись за ручку. Какое-то время она озадаченно смотрела вниз, ощущая, как внутри нее вновь начала подниматься волна страха. Да, емкость все так же надежно покоилась на дне отмели, обложенная камнями, да только один из них, ранее придавливавший ручку, оказался сдвинут и теперь находился чуть в стороне от изначального местоположения. Миссис Сент-Ив ни секунды не сомневалась: этот темный угловатый булыжник она положила не сюда! Кто-то взял и отпихнул его. Корзина осталась непотревоженной, и щука никуда из нее не делась, но из-за того, что мох был сначала сдвинут, а затем разложен по-другому, верхняя часть рыбины оказалась неприкрытой и подсохла. Кто же это сделал? Тот незнакомец, которого она увидела за деревьями на берегу? Интересно, почему он тогда не стащил рыбу, вполне способную послужить ужином даже для большой семьи? Может, просто излишне любознательный тип, который решил оценить на глаз чужой улов? Элис еще раз внимательно посмотрела на щуку, затем повесила корзину на руку и двинулась вдоль берега, поглядывая на лес с растущим подозрением. На всякий случай она отстегнула висевшую на боку острогу и покрепче взялась за рукоять. С корзиной в одной руке и острогой в другой, естественно, было уже не до сапог, но без них мешать ей ничто не будет. Завидев заточенную острогу, этот тип дважды подумает, прежде чем напасть. Вскоре Элис скрылась за изгибом речушки, а уже через пятнадцать минут благополучно добралась до дома. Сквозь переплетенные ветви глициниевой аллеи сверкало солнце, покрывая тропинку крапчатым узором. Слева ярко зеленели побеги хмеля, тянувшиеся вдоль подпорок к самому небу. Эдди и малышка Клео играли на просторной веранде в оловянных солдатиков. Клео со смехом сметала ряды брата осадным орудием, которое тащил механический слон — сущее диво с вращающимися шестеренками, различимыми в брюхе через эдакое момусово стекло[9]. Заводной механизм создал для детей Уильям Кибл, потрясающе изобретательный мастер-игрушечник, давний друг Лэнгдона. Юный Финн Конрад, ученик садовника, возился в клумбе неподалеку, выпалывая взошедшие сорняки из куртинок анютиных глазок, наперстянок и бархатцев. Финн вошел в их жизнь примерно с год назад. Одиннадцатилетний мальчишка после многомесячных странствий по Северному тракту добрался из Эдинбурга в Лондон и хлебнул немало горя на столичных улицах. Вырос он в цирке Хэппи и обладал множеством талантов, о части которых предпочитал не распространяться: скажем, о приобретенных навыках выживания на улицах и пристанях Лондона и опытах бродяжничества рассказывал менее охотно, нежели об усвоенных начатках циркового мастерства, хотя, без всякого сомнения, обе школы жизни отличались интригующей колоритностью. Наездником он был от бога, а как акробат поражал своим бесстрашием, то и дело заставляя Элис бледнеть от испуга. И она очень и очень надеялась, что сие искусство не увлечет ее первенца далее пределов разумной практичности. Финн, на минутку оторвавшись от мотыги и снабдив Эдди полководческим советом, заметил Элис и радостно помахал ей рукой. Для нее не было секретом, что паренек влюблен в нее, и она находила это очаровательным. Впрочем, Финн и без того являл собой сущий кладезь подкупающих черт, а его прямота и открытость порой заставляли более искушенных людей заливаться краской. Летний денек был таким спокойным, а сцена такой идиллической, что Элис вдруг почувствовала себя ужасно глупо с острогой наизготовку и пожалела, что оставила на речке сапоги, которые теперь запросто может утащить какой-нибудь бродяга. — Как, поймали? — осведомился Финн. — Увы, нет, — развела руками женщина. — Щука утащила мою новенькую приманку и чуть не превратила удочку в хлам. Зато теперь я знаю, где она живет. Больше ей от меня не спрятаться. Элис поприветствовала детей, и рыбина в корзине привела их в неописуемый восторг, в особенности огромная пасть и зубы твари. Эдди немедленно разглядел ее военный потенциал против неприятельского слона, однако его мать придерживалась другого мнения и, закрыв корзину, сообщила детям о кулинарном предназначении щуки. Тех подобная перспектива не воодушевила вовсе. — Мам, а я сделал парашют, чтобы сбрасывать солдатиков с дирижабля, как вот у папы будет, — в подтверждение своих слов Эдди продемонстрировал грязный носовой платок, число углов которого посредством нехитрой операции возросло до восьми. Привязанные к ним веревочки сходились на шее оловянного матроса. — А он не действует, — разоблачила брата Клео. — У него семь солдатиков погибло во время испытаний. — Да врет она! Один сломал ногу, и все. Я наложил ему шину… Мальчик вынужден был прервать свое драматичное повествование, поскольку Клео втихаря опять запустила слона. Поставив удочку в угол веранды, Элис с корзиной в руках вошла в дом и направилась к кухне, но обнаружив по пути, а точнее, в гостиной мужа, задержалась. Сент-Ив сидел на солнышке в большом мягком кресле возле окна, с закинутыми на оттоманку ногами. На коленях у него, как всегда, уютно расположился кот Ходж. Оба упомянутых предмета — кресло являлось одной из новомодных штучек со спиральными пружинами и богатой набивкой — Элис купила в Лондоне благодаря наследству. Вообще же большая часть расставленной по дому мебели различной степени древности досталась Сент-Ивам от тетушки Агаты, равно как и развешанные на стенах акварели с изображением полевых цветов и рыб. Гостиная, с ее турецкими коврами и панелями из полированного дерева, нынешней моде не отвечала, что Элис как раз и нравилось. Образы прошлого она находила успокаивающими и прекрасными. Сент-Ив оторвался от томика «Воздушные корабли ВМС Великобритании» Бенсона и поднял глаза на вошедшую жену. Облачен он был в стоптанные тапочки и непотребного вида жилет, расшитый орхидеями и их нераскрывшимися бутонами, сохранившийся у него, очевидно, еще с университетских времен, когда Лэнгдон причислял себя к богеме. За многие годы жилет основательно истрепался, особенно на воротнике, но Сент-Ив часто надевал его по случаю особенно радужного настроения. Ковер вокруг кресла усеивали эскизы, книги и каталоги. — Одна неделя! — сообщил он радостно. — До чего? — До готовности дирижабля к полету! Во всяком случае, так обещает Кибл, — Сент-Ив схватил со столика письмо и возбужденно помахал им. — Пришло с сегодняшней почтой! Кибл приложил подробный отчет — миниатюризация, тяговая мощность. Корабль просто ошеломительный, Элис! Пожалуй, первый в своем роде — жесткий каркас, понимаешь, сделан из гнутого бамбука, и на него натянута оболочка, и в результате форма сохраняется, даже когда корабль не используется. Сначала водородом наполняется его нос, поэтому подниматься он будет почти вертикально, но горизонтальное положение гондолы остается неизменным, поскольку она подвешена на маятниковом механизме. Будем держать его в амбаре. Я как раз разрабатываю способ оперативного смещения крыши, чтобы в случае необходимости быстро взлететь. Я еще не рассказывал об этом? — Да всего-то раз десять, — весело отозвалась Элис. — Думаю, идея просто замечательная. Семья сможет удрать из страны тотчас, как только Скотланд-Ярд выпишет ордер на наш арест. Я буду держать сумку с вещами наготове. Сент-Ив от души рассмеялся. Его переполняла радость от новостей о строящемся дирижабле, так что особого повода повеселиться ему и не требовалось. — А что у тебя в корзине? — поинтересовался он. — Ужин или украшение на стенку? — Ужин, скорее всего. Денек выдался нелегким. Элис согнала Ходжа на пол, сняла мужнины ноги с диванчика, собрала разбросанные по ковру бумаги и положила их на оттоманку. Убедившись, что низ корзинки сухой, она поставила ее на бумаги. — В каком смысле нелегким? — Лэнгдон открыл корзину. — Рыба все-таки тебя перехитрила, да? — Перехитрила, но я ожидала этого. Старая мудрая рыбина, — и Элис рассказала мужу о незнакомце в лесу, об услышанном крике, о битве в запруде и странном происшествии с потревоженной щукой. Дверь на кухню распахнулась, и в гостиную со стаканами лимонада на подносе вошел Хасбро, доверенный слуга Сент-Ива. Вместе с Лэнгдоном он пережил столько приключений, что его стоило бы именовать конфидентом, а не слугой, хотя именно с этого Хасбро и начинал. Тем не менее он держался старых привычек, которые отчасти и определяли его как личность. Элис с благодарностью приняла напиток: все-таки рыбалка в солнечный день — занятие довольно изнурительное. Сент-Ив отодвинул и сторонку стоявшую на столике механическую летучую мышь — автомат, созданный мастером Ламбертом из Парижа столь искусно, что он даже походил на чучело. Поставив стакан на освободившееся место, Лэнгдон вернулся к изучению содержимого корзины. — Так ты говоришь, кто-то не только открыл ее, но и вытаскивал наружу щуку? И не украл ее? — Да, что очень странно, особенно с учетом того типа в лесу. Пожалуй, мне ничего не угрожало, да и рыба как будто в порядке, но кто-то проявлял весьма нездоровое любопытство к корзине и моей рыбалке. К счастью, все закончилось благополучно, хотя я и оставила на речке свои сапоги. — Принести сапоги, мэм? — осведомился Хасбро. — Я собираюсь на прогулку, могу пройтись и по речке, определенных планов у меня нет. — Спасибо, Хасбро, — отозвалась Элис. — Если тебя не затруднит. Хотя искать их вовсе не обязательно. Сент-Ив тем временем и сунул в плетеный короб голову и понюхал рыбу. Нахмурившись, он протянул корзину с уловом Хасбро и спросил: — Чувствуешь запах? Не щуки, а какой-то еще. Плесень? На мох совсем не похоже. Но ощущается отчетливо. Хасбро втянул носом воздух, затем немного подумал и повторил процедуру. — Вареный пастернак, — вынес он заключение. — Уж точно не мох и не рыба. — Я решил было, мышиный помет, хотя пастернак воняет похоже. — Если вы не обидитесь за скоропалительный вывод, сэр, я бы обратил ваше внимание на вонючник. — Да, и почти наверняка дистиллированный отвар, а не листья, надерганные в ближайшей канаве. Мох им не пропах. — Вонючник? — переспросила Элис. — Уж не хотите ли вы сказать… — Да, — прервал жену Сент-Ив, взяв щуку за пасть и хвост. — Несомненно, это болиголов пятнистый. «Сократова смерть», или цикута, дистиллированная до прозрачного состояния. Вот, смотри. Негодяй вспорол щуку чем-то острым — тщательно заточенным ножом или скальпелем — вдоль края спинного плавника, где разрез практически незаметен. Как видишь, он хотел добиться, чтобы яд гарантированно пропитал рыбу. Естественно, мы не знаем, насколько действенен изготовленный препарат и много ли его попало в ткани, — Лэнгдон перевернул рыбину. — Наверняка злодей влил еще и в рану от остроги, чтобы отравить плоть и с этой стороны. Если бы ты отдала ее миссис Лэнгли с просьбой нафаршировать и заварить, к ночи мы все были бы мертвы, в том числе и Эдди с Клео. — Пожалуй, прихвачу-ка я на прогулку ружье, — рассудил Хасбро. — Компанию составить? — деловито предложил Лэнгдон. — Полагаю, ружья будет вполне достаточно. Боюсь только, сейчас отравитель уже далеко отсюда. — Согласен, — кивнул Сент-Ив. — Готов ручаться, это какой-нибудь беглый сумасшедший. Правда, он вдобавок должен быть и неплохим химиком. Химики, конечно, тоже теряют разум. И пожалуй, даже чаще, чем ученые других специальностей, — Лэнгдон выразительно посмотрел на Элис, не сводившую с него глаз. Хасбро повернулся к двери. — Думаю, стоит отдать щуку мистеру Бингеру и попросить его избавиться от рыбины. — Да, будь так добр, Хасбро. Ее следует искромсать и засыпать негашеной известью. А потом пусть закопает, да поглубже, чтобы Ходж до нее не добрался.V ВОЗВРАЩЕНИЕ МЕРТВЕЦОВ
Предположение, что знаток болиголова сбежал из ближайшего бедлама, Элис нисколько не убедило, что ясно читалось по ее лицу, хотя требовать от Сент-Ива объяснений она не стала. Покушение отличалось поразительной изощренностью, продуманностью и злонамеренностью, и Лэнгдону приходил на ум лишь один человек, способный на злодейство подобного рода. Вот только с какой стати этому человеку шататься по лесам и лугам северного Кента? Полнейшая загадка! Злой гений, именующий себя доктором Нарбондо, был хорошо знаком с их прежней резиденцией в Чингфорде. Чуть менее года назад Хасбро изгнал оттуда горбуна, прокравшегося под покровом ночи с намерением выкрасть модифицированный батискаф Сент-Ива — который, надо признать, тот увел у самого Нарбондо. В Айлсфорд они переехали без всякой шумихи, фактически оставаясь владельцами Чингфорд-Тауэра, который просто сдали в аренду Табби Фробишеру, но вовсе не прятались от мифических или реальных врагов, хотя и старались не привлекать к себе внимания. Прогуливаясь вдоль шпалер с побегами хмеля, уже вымахавшими ростом с взрослого человека, и перебирая в голове различные версии, Лэнгдон поглядывал на растеньица — нет ли на них зловредного долгоносика или прожорливой тли? К счастью, пока хоть эта напасть обходила Айлсфорд стороной. Сент-Ив сорвал листок, размял пальцами и вдохнул чуть горьковатый запах. Затем бросил его на землю и отряхнул руку о брюки. Если бы болиголов просто нарвали да побрызгали его соком на щуку, он, быть может, и убедил бы себя, что происшествие не более чем жестокая шутка. Но куда там. Для имевшей место выходки необходимо было располагать перегнанным зельем из болиголова, что указывало на отравителя-специалиста, а не просто на злобного шутника. Выйдя к глициниевой аллее, Сент-Ив с воодушевлением оглядел широкую зеленую лужайку, заставленную примерно десятком домиков для сборщиков хмеля. В сентябре, когда настанет пора сбора урожая, в них забурлит жизнь, а во время празднования его окончания угодья превратятся и сущий Зеленый рай[10]. Тут со стороны реки показался Хасбро с винтовкой и резиновыми сапогами. Лэнгдон поспешил к нему навстречу. — Ничего необычного? — осведомился он. — Да как сказать! Пожалуй, дело весьма запутанное, — Хасбро извлек из одного сапога заляпанный кровью дубовый сук длиной с предплечье взрослого мужчины. — На тропинке отчетливо видны отпечатки ног двух человек. Полагаю, они по отдельности пришли из деревни и первый спустился к реке — очевидно, туда, где миссис Сент-Ив поставила на отмели корзину со щукой, а второй остановился возле запруды, где и попался на глаза вашей супруге во время рыбалки. Потом, судя по следам, отравитель решил вернуться к деревне, но по пути у него произошла ссора со вторым. Они подрались — рододендрон в том месте буквально втоптан в землю. И один треснул другого по голове вот этой дубиной. Весит она немало, и, судя по количеству крови, жертву — ее крики слышала миссис Сент-Ив — явно не жалели. Однако избитому все-таки удалось удрать и скрыться в лесу. Немного дальше я снова нашел его отпечатки на тропе — после бегства он попетлял среди деревьев, а затем бросился обратно в Айлсфорд. — Но кто кого избил? — Полностью уверен, что тот, кого видела ваша жена, хорошенько отделал отравителя. — Его отпечатки тебе случайно не показались похожими на те, что оставлял Нарбондо? — Вероятность есть. Хотя определенно можно сказать лишь то, что мерзавец примерно такого же сложения. Сент-Ив какое-то время молча стоял, рассеянно слушая жужжание кружащей рядом мухи. Со стороны дома донесся смех Эдди. — Я так понимаю, этот второй с самого начала шпионил за отравителем? — Скорее всего, они столкнулись случайно, — возразил Хасбро. — Как мне представляется, если бы второй следил за первым с намерением учинить тому насилие, он не стал бы тянуть до запруды. Ведь злодей мог отправиться куда угодно! Скажем, просто пойти по берегу реки. И не получить никаких повреждений. — И никаких свидетельств, что они были сообщниками? — Маловероятно, сэр, скорее наоборот. Их следы ведут по раздельности в деревню, и там я определил, что пути их начинались тоже по-разному: первый вышел из корчмы «Шашки», а второй свернул с тропинки, которая ведет на ферму, известную под названием «Грядущее». Во всяком случае, так это поселение мне описал трактирщик из «Шашек». — Это, часом, не община медиумов? — Именно так, сэр. Принадлежит женщине по имени Матушка Ласвелл, в округе ее почитают хранительницей страшных тайн. В Айлсфорде она живет вот уже лет сорок, ее там все знают. В первую очередь из-за ее репутации духовидца, хотя она привлекает к себе внимание еще и тем, что активно выступает против отходов производства бумажной фабрики. За ней даже закрепилась репутация «чумы промышленности», как поведал все тот же трактирщик. — Значит, некий тип с фермы «Грядущее» преследовал нашего отравителя? — В некотором смысле, — кивнул Хасбро. — Хотя не исключено, он случайно заметил, как тот возится со щукой, и решил принять меры. — Ну да: огрел злодея по голове, но так и оставил отравленную рыбу в корзине? — хмыкнул Лэнгдон. — Довольно странный ангел-хранитель. — Пожалуй. Тем не менее мы ничуть не приблизились к разгадке. У нас нет очевидных мотивов: ни отравления, ни избиения самого отравителя. — И потому я сразу вспоминаю про Нарбондо! — отозвался Сент-Ив. — Но причины обязательно имеются. В должное время мы их узнаем, хотя менявполне устроило бы, если бы этот прискорбный случай просто истаял в памяти с течением времени. Я устал от суеты, Хасбро. Мне довелось немало побегать и поволноваться. Сейчас я вполне доволен жизнью фермера-джентльмена, и пусть все идет как идет. Именно это я и обещал Элис. Но, естественно, мы будем держать ухо востро. На этом они и разошлись: Хасбро направился к дому, а Сент-Ив к амбару. Здесь он заметил свежезасыпанную яму, в которой мистер Бингер, смотритель усадьбы, закопал щуку. В земле различались белые вкрапления извести. Мысли Лэнгдона вновь вернулись к отравленной рыбе, и внезапно, вопреки собственным недавним разглагольствованиям о фермере-джентльмене, он ощутил гнев. Лэнгдон подавлял свои истинные чувства при Элис, равно как и пару минут назад беседуя с Хасбро, однако изгнанная злость явилась снова, да еще и с удвоенной силой. Гнев, подумалось Сент-Иву, по природе своей почти всегда тоже ядовит — и его тоже следует закапывать под известью. И все-таки он узнает имя отравителя, прежде чем совсем отойдет от дел. А значит, ему предстоит нанести визит на ферму «Грядущее» и переговорить с Матушкой Ласвелл. Весьма часто суть вещей открывалась Лэнгдону более ясно, если ум его отвлекался на что-то другое, и потому сейчас он принялся мысленно сооружать затвор на крыше амбара — конструкцию из блоков и троса, предназначенную для сдвигания по намасленным направляющим нескольких секций крыши; если получится, дирижабль сможет подниматься в небо прямо из импровизированного ангара. Для воплощения замысла предстояло потрудиться, хотя Сент-Ив убеждал жену в обратном. Хасбро, впрочем, в молодости служил на флоте и по части такелажа был сущим волшебником. А когда Кибл завершит работу над воздушным судном, можно будет позвать еще и его. Уж втроем-то они точно справятся. Теперь Сент-Ив осознал, что для смещения секций крыши, с учетом предполагаемого размера проема, потребуется весьма значительное усилие. Удачным решением стал бы паровой двигатель, вот только шум и пар ему самому претили, к тому же чадящий агрегат будет отравлять скот в закрытом амбаре. А загадочная Матушка Ласвелл как пить дать вынесет ему публичное порицание. Может, шпилевая лебедка? Наверняка ведь для смещения секций крыши усилий потребуется не больше, чем для подъема огромного якоря на корабль. Лэнгдону тут же припомнилось осадное орудие Клео, и воображение его нарисовало слона, тянущего рычаги лебедки, в результате чего крыша легко смещается в сторону. Какое-то время он всесторонне обдумывал идею и в итоге, вопреки ее внешней вычурности, нашел весьма привлекательной. Киблу, несомненно, не составит труда создать автомат наподобие гигантской копии слона Клео, вот только его постройка обойдется в стоимость всей фермы. Затем Сент-Ив вспомнил, что Финн Конрад вырос в цирке и как-то раз заявил, будто ему доводилось дрессировать толстокожего гиганта. По правде говоря, паренек много чего утверждал, и иногда верилось в его россказни с трудом. Но с другой стороны, за все время знакомства с Финном Сент-Ив не замечал за мальчишкой какой бы то ни было склонности к преувеличению. Несомненно, ученик садовника будет вне себя от счастья, если ему поручат дрессировать слона. Места в амбаре даже для крупного экземпляра хватит, к тому же многообразные выделения слоновьева тела совершенно безвредны. Навоз, кстати, еще и послужит отличным удобрением. Эдди и Клео будут ездить на слоне в Айлсфорд, как на пони. Но тут Сент-Ив представил себе вероятную реакцию Элис, и улыбка его угасла. Убедить жену согласиться завести громадное животное, скорее всего, окажется гораздо труднее создания механизма открывания крыши. А что, если помалкивать о слоне до самого окончания работ? Но это будет все равно что соврать. Элис немедленно это поймет, а у нее весьма стойкие принципы относительно честного поведения. И если Лэнгдон не станет с ними считаться, не видать ему слона как собственных ушей, а сам он будет выглядеть полнейшим ничтожеством. Возможно, проблема существенно упростится, размышлял далее Сент-Ив, если он доверится Финну. Паренька убедить в чем-либо вообще несложно, хотя порой это Лэнгдона настораживало. Однако, в отличие от Элис, уговаривать парнишку не придется — он сам поймет всю пользу от слона. И если затем повернуть дело так, будто идея изначально принадлежала мальчишке… Перед Сент-Ивом высилась громада амбара. Близился вечер, солнце висело над самым горизонтом, и лучи его падали прямо в проем открытых ворот. Перво-наперво придется его расшить, поскольку дирижабль доставят задолго до того, как он переделает крышу и раздобудет подходящего слона. Завтра, если у Элис не возникнет возражений, он наймет рабочих. Внутри, за исключением освещенного солнцем участка возле самих ворот, было довольно темно. Справа маячил стог сена, а слева стояли повозка и двуконный экипаж. Жить на широкую ногу они начали недавно, исключительно благодаря тетушке Агате — вот уж действительно щедрая душа, коли в своем весьма объемистом завещании озаботилась благосостоянием нескольких племянников и племянниц. Кстати, своей страстью к рыбалке Элис обязана как раз старой леди, претендовавшей на родство с Исааком Уолтоном[11] и исколесившей всю Шотландию и Ирландию, зачастую в одиночку, с целью значительно уменьшить в тамошних речках поголовье лосося и форели. Вдруг Лэнгдон замер и сощурился на густые тени подле самой стены, напряженно вслушиваясь в вечернюю тишину. Мгновение назад там явственно что-то шевельнулось. Быть может, овца-отступница самовольно вернулась домой? Какое-то время в темноте совсем ничего не различалось, но затем замерцал слабый свет, словно в амбаре появился заблудший светлячок или ведьмин огонек. В следующий миг он, угасая, образовал что-то вроде гало, формой смахивавшее на силуэт человека, которое быстро растворилось во мраке. Потом все повторилось, но свет стал гораздо ярче, а несомненно антропоморфный образ — резче, глубже и явственнее. Его окружало тусклое, но устойчивое сияние. Вытянув шею, Сент-Ив осторожно шагнул вперед. Волосы у него на затылке встали дыбом. В гости к Сент-Ивам пожаловал очень странный неизвестный мальчик — в этом теперь не возникало никаких сомнений. Он сидел на бочонке с уксусом, подавшись вперед, был отчетливо различим и казался вполне вещественным. Вид мальчика, окруженного аурой призрачного света, совершенно огорошил Сент-Ива. Объяснить подобное зрелище он мог либо проблемами со зрением, либо неким внезапным помешательством. Паренек — точно не Финн Конрад, однако примерно его возраста — держал в руке прутик. Чуть наклонившись вперед, он что-то рисовал на земляном полу амбара. Или прокладывал канавку? Затем Лэнгдон потрясенно осознал, что смотрит сквозь фигуру загадочного гостя. За мальчиком проступала дощатая стена, а под его ногами и попой — бочонок. Рационального объяснения картине, каковой она прямо сейчас представлялась Сент-Иву, не существовало, а иррациональное он от всей души презирал. «На бочонке с уксусом, допустим, сидит ребенок, — убеждал себя Лэнгдон, — а его прозрачность — очевидно, всего лишь оптическая иллюзия, игра солнечного света и теней». Несомненно, видение легкообъяснимо, достаточно лишь как следует сосредоточиться на проблеме. — Итак, юный сэр, — начал было Сент-Ив, наконец-то обретя голос, однако мальчик — бог весть, услышал он что-то или нет — стал исчезать, рассеиваясь, словно пар в теплую погоду. Через пару секунд от него осталась только смутное сияние прежней формы. Прутик же сам по себе держался в воздухе, по-прежнему черкая по земле. Наконец полностью исчезла и аура, а палочка упала на землю. Сент-Ив заморгал, отказываясь признавать подлинность увиденного. Разум его отрицал действительность происшествия. Ему пришло в голову, что, возможно, он все-таки отравился болиголовом, каким-то образом проглотив дозу яда или же вдохнув достаточное количество его паров, и вот теперь пожинает плоды своей беспечности. Какие там дальнейшие симптомы? Паралич, потеря речи и тошнота при сохраняющейся ясности ума. Однако ощущал Лэнгдон только последнее. Он осторожно двинулся вперед, намереваясь осмотреть прутик, который мог еще хранить тепло руки мальчика — если таковой, конечно же, был, а не являлся хитро наведенной иллюзией. Палочка лежала подле основания бочонка и уж точно была весьма материальной. Сент-Ив не без опаски подобрал ее, но каких-либо заключений сделать не смог. Прутик оказался ни теплым, ни холодным. Совершенно обыкновенным. Тогда Лэнгдон снял с крюка на стене фонарь, зажег его, подкрутил фитиль и поднял над бочонком. На утрамбованной грязи проступило еле-еле выцарапанное имя: «Мэри». Сент-Ив что есть сил зажмурился, лихорадочно выискивая хоть какие-то объяснения феномену. Возможно, в наведенном ядом болиголова безумии он сам, не отдавая себе отчета, взял прутик и вывел на земле имя. Он попытался припомнить всех известных ему женщин по имени Мэри. Таких имелось даже несколько, вот только за последние недели или даже месяцы он не вспоминал ни об одной из них. Почему же тогда он написал именно это имя? Следующий виток безумия? Неведение наполняло душу Сент-Ива страхом, и внезапно ему остро захотелось, чтобы рядом оказалась Элис. Лэнгдон отвернулся от бочонка и сощурился на яркий свет садящегося солнца, вовсю заливающий проем ворот. Посреди сияния высилась черная как смоль фигура — силуэт высокого худощавого мужчины с разведенными руками. Сент-Ив сдавленно вскрикнул, в ужасе взирая на призрак. К счастью, вскоре закатные лучи светила стали менее яркими, и этот жуткий силуэт превратился в человека во плоти, да еще и в давнего знакомца Лэнгдона. Правда, всем хорошо было известно, что этот самый человек погиб лет восемь назад.VI ВОЗВРАЩЕНИЕ БИЛЛА КРАКЕНА
— Я вернулся, — объявил стоявший в воротах амбара визитер вполне живым голосом Билла Кракена, старого друга. — Из мертвых? — спросил Сент-Ив, у которого голова все еще шла кругом после созерцания призрачной фигуры на бочонке с уксусом. Он отчаянно пытался соотнести феномен прозрачного мальчика с привидением Билла Кракена, однако, увы, безуспешно. — Вроде того, сэр. Я, поди, раз шесть прощался с жизнью и уж почти потерял надежду попасть домой. Но пути судьбы извилисты, как говорится, даже если она трезва — что, впрочем, бывает нечасто. Лэнгдон с усилием встряхнулся, кое-как подобрался и со вполне убедительным достоинством шагнул к Биллу с протянутой рукой. И пожатая рука оказалась вполне материальной. Кракен заметно постарел и похудел, зато в его облике появилась некоторая уравновешенность, своего рода степенность. Уж точно сумасшедшинки в его чертах, придававшей ему вид пациента лечебницы для душевнобольных в те дни, когда он торговал на улицах Лондона стручками гороха и носил прозвище Чокнутый Билл, здорово поубавилось. Впрочем, при ходьбе он по-прежнему сильно заваливался набок, так что даже копну волос откидывало в противоположною сторону. — Боже мой, Билл, как я рад тебя видеть, — выдавил Сент-Ив. — А мы-то думали, ты сгинул в зыбучих песках Моркама много лет назад. В прошлом году мы с Джеком нашли твою повозку и останки пони на дне залива. — Старина Стампи! — воскликнул Кракен, очевидно, до сих пор скорбевший по любимцу. Он горестно покачал головой. — И как он выглядел? — По правде говоря, от него остался лишь скелет. И я был рад, что не нашелся на пару с ним и твой, по-прежнему сжимающий вожжи, только уже на службе у Дейви Джонса[12]. — Еще б чуть-чуть, и так оно и было б, сэр. Я, понимаете, выскочил из повозки на твердый участок, такой галечный островок среди зыбучих песков. И ничегошеньки поделать не мог, только глядел, как бедняга Стампи погружается вместе с аппаратом. Меня б только смерть ждала, как пить дать, бросься я их спасать. Я подвел несчастного Стампи, подвел вас, сэр, и вот теперь пришел просить у вас прощения. — Полно тебе, Билл! Насчет песков ты прав, тебе точно пришел бы конец, если бы ты рискнул оставить свой клочок тверди. А что до аппарата, как ты его называешь, мы вернули его домой в целости и сохранности, так что меня ты ни в чем не подвел. Мужчины вышли из сгущающегося мрака амбара в вечерние сумерки. Воздух все еще полнился теплом солнечного дня, и ветерок разносил по окрестностям аромат цветения. Вдруг прямо над ними пролетела сова, сделала круг и, усевшись на ближайшем дубе на толстенный сук, бесцеремонно уставилась на мужчин. Кракен едва заметно кивнул птице, и та словно кивнула в ответ, будто они были старинными друзьями. — Билл, а как же ты выбрался, когда начался прилив? И где пропадал все эти годы? Мы с Элис частенько вспоминали тебя. — Да там и сям пропадал, сэр, помотался по свету, как говорится. А тогда-то в Моркамском заливе я ведь почти что сдался. Хоть злыдень-доктор мне и не угрожал, зато кругом только зыбучие пески и раскинулись, так что я даже пошевелиться боялся. А когда старина Стампи утоп, я и вовсе один остался, и уж как мне жалко его было! Ну а потом решил все же выбираться, чего бы там мне ни грозило. Выбора у меня, почитай, и не было — либо спасаться, либо отправляться вслед за беднягой Стампи. И вот как раз тогда прилив и забурлил — сомкнуло вновь свои воды Чермное море, сэр, а Моисея-то рядом и не оказалось. Поток подхватил меня, что твой листочек, и понес куда глаза глядят. В заливе я чуть не утонул аж четыре раза, а потом угодил в течение, в какую-то окаянную реку, и помчало меня от берега вдаль. Я только и мог, что иногда вскидывать голову за глотком воздуха, а потом опять кувыркался под водой. Ну вот, так я и очутился в глубоких водах, за пределами залива. Мне удалось вцепиться в дрейфующее бревно, и я еще полночи болтался во хлябях, пока меня не подобрал тендер в Ирландском море. Оказалось, что это контрабандисты, да еще с битком набитым трюмом. Они удирали к ирландскому побережью от сторожевика, самого взаправдашнего, с заряженными картечью пушками — так мне сказали, во всяком случае. Капитан их был человеком богобоязненным, а иначе ни за что не лег бы в дрейф и не подобрал меня. В общем, они быстренько подплыли, подцепили меня багром и снова дали деру, а я сидел у них на палубе мокрый и дрожащий, и вода лилась с меня ручьями. Эта вот задержка как раз и стоила им свободы, потому что сторожевой шлюп нагнал нас у самых Морнских гор, как их там называют. До берега оставалось прямо рукой подать. Они пробили нам грот четырехфунтовым ядром, ну мы и встали против ветра — помирать-то никому не хотелось. — Контрабандисты, конечно же, поручились за тебя? — Ага, поручились, вот только черта с два мне это помогло — в итоге сослали меня на каторгу. Слава богу, хоть не повесили. — На каторгу? — поразился Лэнгдон. — Ее же отменили много лет назад! — Эх, скажите это судье, сэр. Поможет не больше, чем заступничество контрабандистов. Они пытались втолковать, что подобрали меня в море, да судья оказался сущим дьяволом в мантии и парике. Взял и сослал! Нет, сэр, порой «отменить» означает просто «поменять», если вы понимаете, о чем я. Все зависит от судьи да тюрьмы. В общем, я четыре года стриг овец близ Порт-Джексона[13], пока не унес оттуда ноги и не отправился домой. — И теперь ты живешь где-то поблизости? Значит, мы соседи? Просто невероятно! — Да, сэр. Пристанище мое на ферме «Грядущее». На какой-то миг Сент-Ив даже лишился дара речи. — Это же община медиумов Матушки Ласвелл? — Совершенно верно, сэр. После побега из Порт-Джексона я нанялся на корабль, чтобы отработать проезд. Вот только уж очень боялся, что меня опять арестуют, и потому однажды ночью в Оллхаллоузе сбежал на берег и какое-то время жил на болотах, пас овец для одного типа по имени Споуд. Однако мы с ним не сошлись во взглядах, ну я и потопал на юг, дошел до Медуэй, где и повстречался с Матушкой Ласвелл. Ее кобыла потеряла подкову, и она сидела возле экипажа, вся из себя расстроенная. С ней вообще-то был мальчик, Симонид, только проку от него не было никакого. Я помог ей, потом проводил до фермы, да так там и остался. — И все это время ты там и жил? — Да вот уже почти как три года. На ферме у нее обитали скверные типы — я это сразу просек, — нахлебники, выражаясь начистоту, которые только брали и ничего не давали взамен, да еще вели себя подло по отношению к хозяйке. «Матушка Ласвелл, — сказал я ей, — вам нужны кое-какие новые детали для садового насоса, но еще пуще вам нужен буксир и кормчий». В «Грядущем» дела шли наперекосяк, понимаете, и все из-за ее сердца размером с бочку. Стоило ей кого-то принять, и выгнать его она уже не могла, чем бездельники и пользовались. Зато я мог, потому-то и взялся наводить порядок, вовсю метлой мести, так сказать, им только отплевываться и оставалось[14]. И еще я шестое чувство обрел благодаря Матушке Ласвелл, на которой, кстати, в один прекрасный день намереваюсь жениться, ежели она соблаговолит стать моей супругой. — Шестое чувство, ты сказал? — Я знаю, как вы относитесь к подобным вещам, сэр, — к тайнам духов и прочему, но я скажу вам как есть: вы же сами встретили здесь духа, прямо вот в этом амбаре, буквально только что. Или я бесчувственное бревно. Это был мальчик, так ведь? Искал свою Мэри? Сент-Ив так и уставился на Кракена с раскрытым ртом, потрясенный до глубины своей естественнонаучной души. — Как, ради всего святого, ты узнал? — выдавил он наконец. — Видел фигуру мальчика, да? На бочонке? Ты с самого начала стоял в воротах? — Нет, сэр, не стоял. Но когда я шел вдоль стены амбара, у меня вдруг возникло ощущение, что где-то поблизости появился призрак. И вскоре я прочел это по вашему лицу. Ну, когда вы меня увидели в воротах. Как я узнал, что это был мальчик? Потому что дух его витает в окрестностях, как неприкаянный. Понимаете, они ведь что мотыльки, эти духи, порхают себе без места упокоения, пока кто-нибудь не поймает их и не отошлет восвояси. В этот момент из-за угла амбара вышла Элис, да так и замерла, уставившись на спину Кракена. Она разом побледнела, и Сент-Ива даже охватило опасение, что его жена вот-вот упадет в обморок, хотя терять сознание ей было совершенно несвойственно. Билл, заметив реакцию Лэнгдона, медленно обернулся и секунду-другую смотрел на Элис. Затем снял шляпу и поклонился. — Билл Кракен, мэм, ежели вы позабыли меня. — Я ни в коем случае не забыла тебя, Билл. Ни за что в жизни, — с этими словами она решительно шагнула вперед, взяла его за руку и пристально посмотрела ему в глаза. — Ведь это же был ты, да? Там, у реки? — Да, мэм, я. — У реки? — снова не понял Сент-Ив. — Человек, которого я видела сегодня днем среди деревьев, в этой же самой зеленой рубашке. — Ну конечно! — разом дошло до Лэнгдона. — Ты — тот из двоих, кто пришел в лес из «Грядущего». И это ты орудовал дубиной. Какой же я олух! — Вот и я себя точно так почувствовал. Иду себе по лесу и вдруг вижу, как миссис ловит рыбу в старой запруде. Я глазам своим не поверил, решил, что примерещилось. Мне, конечно, известно, что мисс Агата Уолтон покинула наш бренный мир, а в ее доме поселились другие люди, но я понятия не имел, что это именно вы. Ведь ваша усадьба, как мне помнилось, далеко от здешних краев, в Чингфорде, и что вы возьмете и тут окажетесь, даже когда я собственными глазами увидел миссис Сент-Ив, никак в голове не срасталось. И вот я стоял да таращился на нее, и радовался, как теленок. И вдруг услышал, как по тропинке кто-то идет. Ну я шасть за деревья, чтоб меня не заметили. И точно, не заметили, а сам-то я разглядел все прекрасно. И уж поверьте: будь я карпом, с меня вмиг бы всю чешую сшибло, когда и понял, кого увидел. Ваш заклятый враг, сэр! Ну я подобрал крепкий дубовый сук, что как раз валялся там на земле, вышел на тропинку, в три шага нагнал его да и огрел как следует. Мне даже показалось, что настал ему конец, но нет, он все-таки сумел подняться на ноги. Ясное дело, он гадал, знает ли меня. Меня-то он раньше встречал там да сям. Правда, в последний раз, много лет назад, он видел только мою спину, когда я гнал повозку через пески в Моркамском заливе, вот только к чему было напоминать. Я снова замахнулся, намереваясь на этот раз уж точно вышибить из него дух, но он дал деру в лес, истекая кровью, как свинья на скотобойне. Уж я-то точно смог бы его убить, поверьте мне на слово. Кровь во мне так и кипела. Потом я вернулся на ферму и по пути немного успокоился. Мне пришла в голову мысль, что он и в полицию заявиться способен. А для меня обвинение его может окончиться очень и очень плохо, поскольку на этот раз меня упекут прямехонько в Ньюгейтскую тюрьму, и качаться мне на виселице, мечтая о Порт-Джексоне, как о курорте. Но потом я вспомнил о вас и вашей жене, сэр. Порадовался, что вы появились здесь, в Айлсфорде, и решил, что должен отыскать вас и рассказать о встрече с злодеем Нарбондо. И еще я надеюсь, что вы, быть может, переговорите с Матушкой Ласвелл и прольете свет на убийство Мэри Истман и осквернение могилы, которое и потревожило дух бедняги Эдварда, да упокой Господь душу несчастного мальчика. Такая вот у меня история, сэр, с самого начала до конца. Кракен умолк, и на какое-то время повисла тишина. А потом в сумерках раздалось хлопанье крыльев — то с дуба слетела сова. Билл на прощание помахал ей рукой, не сводя, однако, глаз с Сент-Ива. — Так ты говоришь, Нарбондо? — переспросил тот, когда чета Сент-Ивов и их гость наконец двинулись в сторону дома. — Он самый — тип, называющий себя Нарбондо. — Значит, ты уверен? — Так же, как и в том, что это он убил бедную Мэри Истман и похитил из могилы своего покойного брата череп, его здесь называют Айлсфордским. Последнего Лэнгдон совершенно не понял, однако уж ему ли было не знать, что осквернение могилы и убийство для матерого волка вроде Нарбондо сущая безделица. И конечно, доктору доставило бы несомненное удовольствие пропитать щуку болиголовом. Он, несомненно, узнал Элис и тут же смекнул, что она отнесет рыбу домой. Вот только несмотря на все эти подозрения, верить и них Сент-Иву очень не хотелось. Он мечтал о мире и покое в их новом пристанище, и потому даже сейчас не оставлял надежды, что Нарбондо давно уже сбежал, торопясь побыстрее оставить место своих очередных преступлений. До него донесся смех Клео, а потом и по-домашнему уютные звуки возни миссис Лэнгли на кухне. Эдди взобрался на стремянку на веранде и экспериментировал с парашютом — и его разработка, надо сказать, весьма неплохо ловила ветерок. Воздух благоухал ароматом цветения, и поневоле начинало казаться, что такой восхитительный летний вечер — принадлежность рая, а не грешной земли. Сент-Иву вдруг стало интересно, о чем думает Элис, однако по ее лицу этого нельзя было понять. — Билл, имеются ли какие-нибудь улики, что преступления совершил именно Нарбондо? — спросил он. — Достаточно веские, чтобы его приговорили к виселице? — Нет, сэр. Если и есть свидетельства, то точно не для суда. Закон ужасно глуп в своих капризах. Потому-то я и огрел его по башке, как только мне подвернулась возможность. Это Матушка Ласвелл сказала мне, что преступления совершил Нарбондо. Понимаете, после стольких лет он вернулся домой закончить то, что замутил еще в детстве. Она видела убийство на кладбище — мертвыми глазами Эдварда, того самого мальчика. Проснулась посреди ночи все зная, будто сама там находилась. Вы, конечно же, скажете, что это полная чушь, но Матушка Ласвелл равнодушна к здравому смыслу, у нее свой взгляд на вещи. И когда я увидел доктора, крадущегося по тропинке, я тут же понял, что она права — права, как Священное писание. — А когда убили Мэри Истман? — спросила Элис. — Прошлой ночью, мэм. По всей видимости, после полуночи. Поздно вечером ее видели в деревне, когда она, несомненно, шла на встречу с проклятым доктором. На кладбище он перерезал ей горло, спихнул тело во вскрытую могилу и оставил истекать кровью. Еще он прикончил сторожа. — Тогда все сходится, — сказал Сент-Ив Элис, которая не могла скрыть потрясения, вызванного рассказом Кракена. — Теперь мы знаем, кто отравил щуку. Он наверняка узнал, что мы обосновались в Айлсфорде, и счел данное обстоятельство величайшей удачей и пикантным дополнением к заранее задуманным преступлениям. Увидеть в этом счастливую случайность — всецело в его духе. — И он пошел бы на такое? — недоверчиво спросила Элис. — Отравил бы детей? — Да с огромным удовольствием, — заверил ее Лэнгдон. — И к тебе он точно не питает теплых чувств, памятуя, как ты обошлась с ним в Истборне. — Ужасно жалею, что мы не пристрелили тогда этого мерзавца и не сбросили его тело с обрыва, — глухо проговорила Элис. Кракен так и уставился на нее с открытым ртом, совершенно огорошенный резкостью заявления. — Прости уж мою кровожадность, Билл, — обратилась к нему миссис Сент-Ив, — но по милости этого доктора Нарбондо нахлебались мы горя… Что ж, давайте о приятном. Хасбро приготовил лимонад, если хочешь освежиться. Заодно познакомишься с Эдди и Клео, нашими детьми. Отныне ты будешь дядюшкой Уильямом. — Всенепременно, мэм. Так вы сходите в «Грядущее», сэр? — спросил Кракен у Лэнгдона. — Выслушаете ее? Как можно скорее. — Прямо сейчас, Билл? Пожалуй, в спешке нет необходимости. Доктор наверняка теперь далеко отсюда: убийцы, видишь ли, не задерживаются на месте преступления — а уж Нарбондо, при его-то наружности, тем более. — При всем моем уважении, сэр, увиденное вами в амбаре говорит об обратном. — Вот как, Билл? — Именно так, сэр. Вы знаете доктора лучше, чем кто бы то ни было на свете, даже лучше Матушки Ласвелл, хоть она и вырастила его и… — Вырастила, ты сказал? — Череде потрясении для Сент-Ива тем вечером, казалось, не будет конца. — Да, сэр. Она его родная мать. Она дала ему имя, которое он вышвырнул на помойку вместе со своей душой. Все эти тридцать лет он не показывал здесь носу, но теперь вот вернулся. Он похитил Айлсфордский череп. А эта удивительная штука не для таких, как он, и Матушка Ласвелл боится, что если поганцу взбредет в голову использовать ее, произойдут ужаснейшие вещи. Пойдемте же, сэр, поговорите с ней. У меня нет права просить вас о чем-либо, да я и не стал бы рассчитывать на этакую благосклонность с вашей стороны. Но ради всех нас все-таки прошу.VII ФЕРМА «ГРЯДУЩЕЕ»
На освещенной фонарями дорожке к каменному дому хаотичной планировки — обиталищу Матушки Ласвелл с общиной — их приветствовал мул. — Это старина Нед Лудд, — сообщил Кракен Сент-Иву, который почесал животному лоб. Мул довольно оскалился, продемонстрировав огромные зубы. — Понял, его назвали в честь предводителя печально известных луддитов[15], — усмехнулся Лэнгдон, вспомнив о воинственном отношении хозяйки фермы к современной промышленности. — Именно так, сэр. Последние двадцать лет служит стражем имения. Матушка Ласвелл научила его считать, и он даже знает алфавит до буквы «п». — Да он просто чудо, — отозвался Сент-Ив. — Еще она научила разговаривать курицу, хоте те, кто не видел, этому не верят. Потом один из работников отрубил бедняжке голову, вроде как случайно спутал, хотя на самом деле скорее из жалости. Ее подали на стол с красным вином и беконом, на французский манер. Вокруг дома прилепилось множество флигельков, и окна в них озарялись светом свечей или керосиновых ламп. За углом одной из пристроек Лэнгдон заметил освещенную оранжерею, где за стеллажом с растениями в горшках возился старик, по древности лет почти такой же, как бедняга Шортер. Сент-Иву вдруг показалось, что со времени его возвращения из Лондона прошли целые недели, а не всего несколько дней. Определенно, в Айлсфорде он что в отпуске. Многообразные истории о внезапных переменах в жизни у него неизменно ассоциировались с какой-либо трагедией — вдруг наступившей слепотой или сгоревшим дотла домом, — однако нынешняя, вновь обретенная непритязательная обыденность представляла собой изменение другого рода, своего рода нежданную благодать. Вероятно, благодаря особому душевному настрою, довольно быстро восстановившемуся после всех потрясений минувшего дня, ферма «Грядущее» с ее фруктовыми садами представилась Сент-Иву едва ли не чудом продуктивности. Из домика неподалеку доносились чарующие звуки скрипки, причем немалый талант исполнителя был очевиден… В общем, Лэнгдон был очарован и ошеломлен, хотя и вряд ли мог сказать, чего именно он ожидал от посещения сей общины, кроме разве что некоторых проявлений безрассудства, возможно, не лишенного эдемских добродетелей. Кракен повел его через просторную веранду в дом. Из-за приоткрытой двери, за которой Сент-Ив успел заметить ряды полок с книгами, на них с любопытством поглядывали какие-то дети. Одеты они были едва ли не на цыганский манер, а на Лэнгдона вытаращились, как на диковинку. В доме пахло выпечкой, и аромат этот сразу же напомнил ему, что он до сих пор не ужинал. С приглашающим жестом Кракен ввел Сент-Ива в большую и тускло освещенную гостиную, где по центру семиугольного ковра с витиеватым узором располагался стол, тоже семиугольный. Если уж какой стол и обладает левитационными способностями, подумалось Сент-Иву, то определенно этот. На странном предмете меблировки тыльной, испещренной загадочными символами стороной вверх лежало японское волшебное зеркало с ручкой из плетеного бамбука. К подобным вещицам Лэнгдон, как и его дети, питал слабость: у него в кабинете хранилось несколько подобных экземпляров и даже стояла друммондова лампа, позволявшая наслаждаться проецируемыми зеркалами образами в любое время. Естественно, Сент-Ив, будучи человеком науки, не причислял себя к великому множеству людей, полагавших, будто проекции таких зеркал обладают мистическими свойствами, и очень надеялся, что нынешним вечером ему не придется участвовать в дискуссии по этому поводу. Вокруг стола были расставлены, соответственно, семь стульев, с резными ножками в виде драконов. Выкрашенные в темно-синий свет стены усеяны белыми звездами. На потолке висела вычурная люстра — естественно, тоже о семи углах, — причем из доброй сотни свечей на ней горело от силы двадцать. Какая-либо другая мебель в гостиной отсутствовала напрочь. Сент-Иву пришло на ум, что за многие годы комната эта, несомненно, курьезностей навидалась вдоволь. С противоположной стороны в гостиной имелась еще одна дверь, которая в этот момент распахнулась, впуская буквально ворвавшуюся в комнату женщину — несомненно, Матушку Ласвелл, — и с шумом захлопнулась. Хозяйка фермы оказалась довольно крупной импозантной особой с копной рыжих волос, благодаря которым создавалось неверное впечатление о ее возрасте — Лэнгдон оценил таковой немного за шестьдесят. Пышное и вычурное одеяние Матушка, должно быть, состряпала на скорую руку из нескольких кусков китайского шелка. В руке она держала украшенный драгоценными камнями лорнет, в который тут же, закинув голову, принялась разглядывать гостя. Несмотря на довольно опереточный, по оценке Сент-Ива, вид, лицо у Матушки Ласвелл светилось добротой, хотя женщина определенно изрядно натерпелась всякого на своем веку. — Матушка Ласвелл! Это профессор, — представил его Кракен, — о котором я вам рассказывал. Профессор Лэнгдон Сент-Ив, величайший гений. — Рада знакомству, — отозвалась женщина, энергично продвигаясь по комнате. Она схватила руку Сент-Ива, пожала и затем едва ли не отпихнула ее от себя. — Весьма признательна, что вы пришли, профессор. Рассказ мой отнимет много времени, а вас, полагаю, дома ждет семья. Поэтому я сразу приступлю к сути. Уильям сообщил мне, что вы знаете человека, величающего себя доктором Игнасио Нарбондо. — Верно, — подтвердил Лэнгдон, — хотя лично я не уверен, что его знает вообще кто-либо — всесторонне, я хочу сказать. Да я не стал бы даже ручаться, что он сам себя знает. Тем не менее за многие годы у меня имелись с ним… контакты. — Контакты, — повторила она, словно слово пришлось ей не по нраву. — Уверена, ни к чему хорошему они не привели. Уильям рассказал вам, что когда-то он приходился мне сыном? — Да, и я был крайне изумлен, услышав об этом. — Об этом знают очень и очень немногие, сэр, поскольку хвастаться мне, увы, нечем. Вот уже тридцать лет, как я вышвырнула его из своего сердца и памяти, и за все эти годы говорила о нем с одним-единственным человеком — с Мэри Истман. Которую он убил на кладбище этой ночью, хотя я и уверена, что улик против него не найдется. Прошу вас, профессор, не судите меня строго. Я не бессердечная мать. Я любила его, пока он был ребенком, вот только пяти лет от роду он перестал быть таковым. А буквально через несколько лет его и к роду людскому причислить было невозможно. Дьявол в человеческом обличье, вот как я его называю, причем дьявол в буквальном смысле слова. Так вы согласны выслушать меня? — Конечно. Я не вправе судить кого-либо, кроме себя самого, мэм, однако для доктора Нарбондо делаю исключение. К несчастью, ваше описание этого человека весьма точное. Впрочем, сам я убежден, что теперь он вернется к своим обычным занятиям и вы избавитесь от него еще лет на тридцать. И посему сомневаюсь, что смогу быть вам чем-то полезен, хотя готов оказать посильную помощь. — Лично я не уверена ни в одном из ваших предположений. Однако если он уехал, опасность даже еще больше. Не хотите ли стаканчик хереса? — О, будет весьма кстати, благодарю вас. Матушка Ласвелл указала на стол, и Сент-Ив отодвинул один из тяжелых стульев и уселся. Почти тут же в гостиную вошла девушка с графином и небольшими бокалами, хотя Лэнгдон и не слышал, чтобы хозяйка отдавала распоряжение. «Наверно, где-то спрятан звонок», — решил он для себя. Затем ему стало очевидно, что девушка слепа, однако к столу она подошла на удивление уверенно, держа левую руку в довольно неудобном положении — подав плечо вперед и согнув в локте под острым углом. Девушка поставила поднос на стол, после чего, направив локоть вниз, наполнила хересом три бокала. На протяжении всех этих манипуляций глаза ее с белой поволокой слепо таращились вперед. Сент-Ив подумал про себя, что поволока эта имитирована при помощи кружочков из очень тонкого промасленного шелка или же линзами из матового стекла. — Спасибо, Клара, — проговорила Матушка Ласвелл. Девушка сделала реверанс, развернулась и направилась к двери, снова поразительно уверенно. И рука ее опять была изогнута необычайным образом — локоть словно тянул ее за собой. — Она видит локтем, — многозначительно прошептал Кракен Лэнгдону. — Я видел, как она проделывает вещи, для слепой совершенно поразительные. Она играет в карты, сэр, — одной рукой, естественно, — и еще стреляет из охотничьего ружья по мишени. Этому нет объяснения, но она действительно способна все это делать. Матушка Ласвелл торжественно кивнула. — Мы в «Грядущем», профессор, не выступаем против здравого смысла, покуда он не провозглашается единственной путеводной звездой. Ведь видеть можно по-разному, в том числе и локтями. Как человек науки, рационалист и, скорее всего, материалист, вы, вне всякого сомнения, не согласитесь с подобным утверждением, но вот с такой уж странной компанией вы связались сегодня вечером. Я говорю вам это лишь потому, что мой рассказ вызовет у вас вполне естественное недоверие. Что меня никоим образом не оскорбит, уверяю вас. Вера, что приходит чересчур легко, неглубока и чаще всего просто глупа. С другой стороны, упрямое неверие — почти то же самое. — Здесь я полностью с вами согласен, — заявил Сент-Ив, разом отмахнувшись от всех сделанных им ранее предположений и лишь озадачившись про себя, с какой же компанией его угораздило «связаться». Похоже, и здесь его ожидания не оправдались. — Мне не терпится услышать ваше повествование, Матушка Ласвелл. Я придерживаюсь высочайшего мнения о Билле Кракене, и если он говорит, что терзающая вас проблема важна, я ни на миг не подвергаю его слова сомнению. Итак, я всецело к вашим услугам. — Благодарю вас, сэр. — Она потянула херес и посмотрела на Сент-Ива так, будто заглядывала ему в душу. Затем поставила бокал и указала на волшебное зеркало в центре стола. — Полагаю, вам знаком сей предмет? — Это японское волшебное зеркало, мадам. Я сам какое-то время их изучал. Поразительные игрушки. У меня даже имеется небольшая коллекция таких зеркал. — И вы разобрались в них? — Не так чтобы полностью. Я понял, что их отливают из металлического сплава, затем шлифовкой придают форму линзы. Потом покрывают выпуклую поверхность ртутью, оловом и свинцом и полируют. Однако у меня нет объяснений, как проецируются изображения с задней поверхности. — Некоторые полагают, будто свойства таких зеркал определяются духовной силой. — Лично я не склоняюсь к подобному мнению, — поспешил заявить Лэнгдон. — Весьма разумно. Я тоже так не думаю. И все-таки существуют некоторые предметы, изготовленные человеком, которые способны… открывать двери. — Ключи, например, — улыбнулся хозяйке Сент-Ив. — Именно, — тоже с улыбкой ответила Матушка Ласвелл. — Вам, часом, не доводилось слышать о человеке по имени Джон Мейсон? Имя, конечно же, весьма распространенное. Он изготавливал японские волшебные зеркала — вот это зеркало на столе в частности. Лет пятнадцать назад Джон Мейсон умудрился разнести себя на куски, когда умышленно взорвал пыль в зернохранилище. — О да, я помню если не его самого, то уж точно его гибель. Он был коллегой Джозефа Суона[16], изобретателя лампы накаливания. Его смерть произвела сущую сенсацию. — Да, это он. Оба, как вы знаете, занимались фотохимией. Насколько мне известно, примерно за год до гибели Мейсона Суон прекратил с ним всяческие отношения. При проведении обыска в доме Мейсона полиция обнаружила несколько человеческих черепов и множество высушенных костей. Черепа оказались трепанированными, а внутрь коробки было вставлено зеркало, по способу изготовления весьма схожее со знакомым вам японским. На задней поверхности зеркал были вытравлены детские лица, причем настолько реалистичные, что не вызывало сомнений, что их репродуцировали с коллоидных негативов. Судя по всему, Мейсон пытался разработать способ проецирования изображения через глазницы черепа. А когда на территории его имения эксгумировали несколько обезглавленных останков маленьких детей, его изобличили как убийцу и признали невменяемым. — С последним трудно не согласиться, — заметил Лэнгдон. — Вот здесь мы придерживаемся другого мнения, — отозвалась Матушка Ласвелл. — Впрочем, все зависит от личного определения вменяемости. По мне, так Мейсон был безумен не более, чем мой покойный муж, с которым, с огромным сожалением вынуждена признать, он водил знакомство. Эти черепа — или зеркала, если вам угодно, — еще появятся в моей истории, где-то во второй половине. Суть ее в следующем. — Она подняла взгляд к свечам на люстре и сощурилась, собираясь с мыслями — или же, быть может, разглядывая что-то в слабом мареве нагретого воздуха. Пламя свечей подрагивало на сквозняке из открытого окна в дальнем конце комнаты. — Человек, называющий себя доктором Игнасио Нарбондо, — продолжила женщина наконец, — мой единственный живой сын. Отец его, воображавший себя человеком науки, исчез из нашей жизни, когда мальчику исполнилось два года. Он, видите ли, частенько говорил о путешествии в Ост-Индию, все жаждал отыскать мифические города в ее джунглях. Возможно, в конце концов именно туда он и отправился. Как бы то ни было, я с мальчиком — теперь я не произношу настоящего имени сына, раз уж он сам от него отрекся, — сняла комнату в Лаймхаусе, хуже которой еще поискать надо было, но слишком уж мы были ограничены в средствах. Менее чем через год я вышла замуж за брата мужа, увы, чересчур поздно разгадав его подлинную сущность. Он привез меня с сыном в Айлсфорд, и тут у меня родился второй ребенок, которого мы назвали Эдвардом. — Это его вы видели в амбаре, сэр, — сказал Кракен, кивнув Матушке Ласвелл, которая тоже кивнула, словно бы совершенно не удивившись новости. — А если призрак мальчика задерживается в Айлсфорде, профессор, то доктор тоже здесь, это как пить дать. Он находился где-то поблизости, раз уж дух Эдварда объявился в амбаре. — Как пить дать? Это почему же? — поинтересовался Сент-Ив. — Видите ли, Нарбондо владеет Айлсфордским черепом, который он похитил из могилы Эдварда. Это обиталище мальчика — его противоестественный дом. Он так и не перешел в иной мир, так и не пересек реку[17]. — И упомянутый Айлсфордский череп, Матушка Ласвелл, был обработан подобно черепам, обнаруженным в доме Джона Мейсона? — поинтересовался Лэнгдон. Вероятно, в тот момент хозяйка предавалась воспоминаниям — приятным или печальным, бог весть, — и потому ответ ее прозвучал после значительной паузы и сопровождался тяжелым вздохом. — Да, хотя это значительно более усовершенствованный образчик. Подле вас стоит графин, сэр, — для поддержания духа мне не помешает еще один стаканчик. Мне очень не по душе рассказывать все это, и прежде я делилась своей историей лишь единожды — сегодня утром, с Биллом. До этого я, понимаете ли, хранила все в себе. — Но теперь вы можете облегчить свое бремя, — с участием проговорил Кракен. — Отныне вы почти что друзья. Выговоритесь, и мы разделим вашу ношу. Сент-Ив разлил херес по бокалам и снова устроился на стуле, предоставляя слово хозяйке. Та подняла бокал и посмотрела сквозь него на свет люстры. Затем пригубила немного, поставила стаканчик на стол, кивнула самой себе и продолжила: — Мои сыновья росли вместе, но не как братья. Старший младшего на дух не переносил. Прямо у меня на глазах он отклонялся от… человечности, что ли, месяц за месяцем, так что в итоге я уже с трудом его узнавала. Скорее всего, порочность его явилась делом рук моего мужа. Он научил мальчика всему, что сам знал о некромантии и вивисекции. А уж мальчик оказался прилежным учеником и проявил недюжинные способности. И поскольку их обоих, взрослого и маленького, влекли противоестественные учения, я не могла остановить то, что росло внутри него. Лаборатория занимала моего мужа более всего остального хозяйства. Она была спрятана где-то в лесу. Не могу сказать, чем они там занимались, поскольку я и знать этого не хотела. И когда на кладбище находили раскопанными свежие могилы, я, к своему стыду, закрывала лицо покрывалом, если такое выражение уместно. Я хранила в тайне его преступления, от которых страдала и сама. Время шло, и вот Эдварду исполнилосьдвенадцать, а его брату почти шестнадцать. К той поре ваш Нарбондо стал для меня совершенно чужим, мерзким незнакомцем, хотя он и проживал в этом самом доме. Эдвард любил маленькую Мэри Истман, а она его, хотя оба, конечно же, в сущности были еще детьми. Но этот… Нарбондо… сам мечтал о Мэри, хотя узнала я об этом лишь годы спустя, когда она призналась мне по секрету, потому что, как и я, тоже страдала от чувства вины. Однако ближе к делу. Человек, называющий себя Нарбондо, хладнокровно убил собственного брата. Повесил на дереве, постаравшись придать своему преступлению видимость самоубийства. Но судьба — штука престранная, профессор, особенно в данном конкретном случае. Мой покойный муж, судя по всему, обнаружил Эдварда, все еще болтающегося на суку, в то время как Нарбондо глазел на его корчи — не сомневаюсь, весьма довольный собой. Откуда мне это известно, спросите вы. Что ж, теперь я могу все рассказать, хотя еще вчера, когда Мэри Истман была жива, не проронила бы и слова. Преступление свершилось у нее на глазах. Нарбондо хватило наглости вообразить, что Мэри естественным образом окажет предпочтение ему — великолепному Нарбондо, чей путь лежит к славе, к власти над жизнью и смертью, — если Эдвард исчезнет с лица земли. Уверяю вас, девочка презирала его. Она ясно понимала, что он живое воплощение ужаса, и заявила ему, что отправит его на виселицу. Око за око. Тогда Нарбондо пригрозил Мэри той же участью, и она поняла, что это не пустые слова. Спасая свою жизнь, она бросилась прочь, но в это самое мгновение появился мой покойный муж, и тогда Мэри свернула с тропинки и спряталась. Вдвоем они срезали тело с веревки и унесли. А когда тем вечером Эдвард не вернулся домой, поднялся переполох. Нашли окровавленный нож и следы волочения тела к реке. Шла весна, так что речка разлилась, и все решили, будто тело мальчика унесло вниз по течению в море, и на этом основании поиски прекратили. Я приняла историю на веру — а во что же еще мне оставалось верить? В глубине души я подозревала, что ножом поработал Нарбондо, однако ничто в его поведении этого не выдавало. Прошло много лет, пока Мэри Истман в конце концов не рассказала мне всю правду, хотя только Господь Всемогущий знает, чего ей это стоило. Конечно же, бедная девочка ни в чем не виновата. Эдварда все равно было не вернуть, а она опасалась за свою жизнь. Нарбондо годами слал ей письма с вырезками из лондонских газет — сообщениями об убийствах и увечьях, — чтобы она не забывала его угроз. Мэри сжигала их, однако цели своей Нарбондо добился. По ее словам, страх терзал ее днем и ночью. И я молюсь, чтобы теперь-то она обрела покой. Остальная часть моего рассказа — лишь предположения, хотя большую их часть высказал напоследок мой бесстыдный супруг. О страшных вещах он говорил беспечно, словно о само собой разумеющемся. Сентиментальность считал попросту вредной. Вы, профессор, полагаете себя рациональным человеком, но говорю вам, в рациональности существуют такие глубины, какие вам и не снились и в которые вы никогда не опуститесь, поскольку не такой вы человек. Сент-Ив взглянул через окошко на луну, поднявшуюся над верхушками деревьев. Уже совсем стемнело, и внезапно он задумался, чем занимаются Элис и дети в ожидании его возвращения. Матушка Ласвелл меж тем плеснула в бокалы еще немного хереса и внимательно посмотрела на Лэнгдона. — У вас есть совесть и есть сострадание, — снова заговорила она, — и Уильям говорит, что вы несете в мир добро. А я верю ему, сэр. Вот только, скажу я вам откровенно, все эти три вещи такие же иррациональные, как и любое привидение в саване. Ученый в вас не дает вам понять — или же признать, — кто вы такой на самом деле.VIII БЛУЖДАЮЩИЙ ОГОНЕК
«Внезапно в черном мраке под нами, всего в каких-нибудь двухстах ярдах от нас, в секунду затишья, ясно прозвучал человеческий голос…»[18] — Финн отложил журнал на столик возле кровати, все еще грезя затонувшими галеонами и трупами моряков, покачивающимися в волнах прибоя. Как же ему хотелось оказаться на том побережье и воочию наблюдать, как о скалистый берег разбиваются буруны, попутно высматривая, не выбросит ли море сундук с сокровищами! Он откусил кусочек пирога, который миссис Лэнгли принесла ему с вазочкой джема — последняя, кстати, уже пустовала, если не считать ложечки, — положил остаток на клеенку, тщательно вытер руки о штаны и принялся изучать обложки своей коллекции журнала «Корнхилл»[19], насчитывавшей пока только восемь экземпляров. Переходили они к парнишке от Сент-Ива — то есть дня через два-три после поступления, поскольку читал профессор поразительно быстро. Финн же предпочитал знакомиться с рассказами по одному за раз. Читать он любил медленно, по ходу внимательно разглядывая иллюстрации и то и дело возвращаясь назад, дабы посмаковать понравившийся отрывок. Хорошие вещи заканчивать он никогда не торопился, будь то пирог или рассказ, и это вдвойне было верно и для «Веселых молодцев», за которых он взялся этим вечером. Лампа у изголовья закоптила, и Финн чуть уменьшил пламя, прислушиваясь к шуршанию листвы за окном. Занавески он пока не задергивал, и сейчас ему было видно, что свет в профессорском доме все еще горит. Если уж быть точным — в доме Элис, миссис Сент-Ив, — поскольку раньше-то все здесь принадлежало ее старой тетке. Определенно, думать о хозяйке как о просто Элис было неуважительно, однако ее имя доставляло Финну сущее удовольствие. Он часто повторял его про себя, и со временем оно стало звучать для него словно название какого-то прекрасного цветка. Внезапно паренька захлестнуло чувство одиночества, хотя и не без некоторого привкуса счастья. Финн задумался о той невероятной удаче, что привела его сюда, в этот уютный домик — первый на его памяти всамделишный дом, не считая крытого грузовика, в котором жили они с мамой в дни их странствий с цирком Хэппи. Мысли мальчика обратились к матери, к счастливым денечкам их бесконечных путешествий и двум годам нищеты после ее смерти. Он вспомнил о том, как выживал на Биллингзгейтском рынке, где зарабатывал гроши, вскрывая ракушки — устрицы, как они на самом деле называются, — для Квадратного Дейви, сборщика этих самых устриц, а потом — про летние ночевки под Лондонским мостом, где одним особенно темным вечером он сделал открытие, что коротким устричным ножом можно быстро вскрыть и человека — если только знать, куда наносить удар. Финн оставил того незнакомца лежать в луже малинового цвета, едва ли не черной в царившей темноте, хотя и не знал, живым или мертвым, поскольку предпочел немедленно сделать ноги. Паренька так и передернуло от мысли о том типе. Его до сих пор преследовали кошмары по ночам — повисшее над ним бледное лицо и вкрадчивый голос: «Пойдем-ка со мной, мальчик». Всего четыре слова, а потом в плечо ему вцепилась рука. Уж сколько раз Финн мечтал о том, как было бы здорово, если б напугавший его взрослый поганец помер — конечно, если это не произошло в ту летнюю ночь, — хотя, конечно же, желать такого грешно. Впрочем, теперь ему казалось, что всплывшая в памяти история приключилась вовсе не с ним или в какой-то другой жизни; в общем, он с радостью покинул Лондон и ничуть не жалел о том, что перебрался в сельскую местность. А нож так и остался у него, и порой Финн его даже затачивал, хотя скорее по привычке. Тут послышалось легкое царапание — естественно, это явился старина Ходж, возжелавший общества. Финн встал с кровати, сунул ноги в ботинки и открыл дверь. Кот, пулей промчавшись мимо него, вскочил на стол и, изогнув спину, настороженно уставился в ночь. — Ходж, что ты там увидел? — обратился к нему паренек. — Не старого ли нашего знакомого, гуляку-горностая? Кот не ответил, но при голосе Финна немного успокоился и затем живо заинтересовался остатками пирога. В окнах галереи большого дома напротив погасли огни — семья готовилась ко сну. Решив подышать свежим ночным воздухом, мальчишка вышел за порог, прикрыл за собой дверь и стал вслушиваться в пение соловья где-то в деревьях неподалеку. Профессор объяснял, что по ночам поют только самцы, которые не нашли себе пару. Ну, как говорила мама, по этой же самой причине в мире происходит множество вещей. В небе светила неполная луна, однако достаточно ярко, чтобы он смог разглядеть какое-то движение возле розария. Что-то определенно крупное — неужто олень? Финн тихонько двинулся в том направлении, и по мере сокращения расстояния очертания животного обозначались все отчетливее — действительно, то оказался самец благородного оленя, огромнейший, как показалось парнишке, с великолепными ветвистыми рогами. Наглец, жадно пожиравший цветки, поднял голову и равнодушно уставился на Финна. Тот схватил камень с земли и запустил им в нарушителя, угодив ему в бок. — Убирайтесь, сэр! — произнес мальчишка. Эти розы подрезал он сам, следуя наставлениям старого Бингера, чтобы на растениях взошло больше бутонов. И если ими захочет полакомиться каждая тварь на свете, к утру совсем ничего не останется. — Пошел вон! — Он подкрепил свой призыв камнем уже поувесистее, и олень бросился по аллее в сторону дороги, однако почти сразу же замедлил бег, перейдя на неспешный аллюр, словно оставляя последнее слово за собой. А затем Финн увидал странный мерцающий свет, перемещающийся среди деревьев. Быть может, то идет человек с замотанным в тряпку фонарем? Олень, похоже, тоже заметил сияние и, резко дернувшись в сторону, будто его подхватил ураган, и мгновение ока скрылся в подлеске. Мальчишка вдруг осознал, что птицы и сверчки кругом умолкли, хотя и не мог сказать, когда это произошло. Потом он разглядел, что свечение исходит вовсе не от фонаря и скорее смахивает на лунный свет, играющий в крошечных капельках водяной взвеси, появление которой в такую теплую и сухую ночь попросту невозможно. Да и листва настолько плотна, что бледным лучам луны не пробиться сквозь нее, чтобы проявиться под деревьями. «Блуждающий огонек», — догадался Финн. С такой штукой он уже встречался на Эритской топи. А блуждающие огоньки, как известно, это разгуливающие по ночам мертвецы. Не то чтобы Финн испытывал к ним, да и вообще ко всем привидениям, какие-либо теплые чувства, но вот любопытство они у него вызывали точно. Тем более, как говорила мама, бояться их нечего. А единственным сохранившимся у Финна воспоминанием о бабушке и вовсе было появление ее привидения однажды ночью под Скарборо, где цирк остановился на лугу прямо над океаном. Мама тогда заплакала, увидев бледного призрака, неподвижно замершего перед ними. Но Финн был еще маленький, да к тому же ужасно перепугался, так что причина, которая так расстроила единственного родного ему человека, осталась ему неведома. Финн продолжал наблюдать за блуждающим огоньком, который дрогнул и изменил форму, теперь явив собой подобие человеческой фигуры, только очень маленькой, эдакого гномика. Затем свечение расширилось, и под деревьями обозначился образ мальчика в полный рост, хотя и не совсем сплошной. Его черные как смоль глаза таращились вдаль, словно он вглядывался через окно в некую незримую землю. Рот у призрака был открыт, однако отнюдь не как при разговоре — нижняя челюсть его безвольно отвисала, а голова западала набок под неестественным углом. Несомненно, то была фигура повешенного. И действительно, Финн заметил чуть ли не пылающую узкую полоску на шее мальчика — там, где в нее врезалась веревка. А потом он уловил шепот, хотя таковой звучал словно в его собственной голове, как голос в сновидении. Слов было не разобрать, лишь какой-то ропот сознания, и еще чувство скорби и ощущение бесконечного одиночества кого-то скитающегося по безбрежной тьме. Вдруг до Финна явственно донеслось позвякивание колокольчика с дороги, и призрак тут же потемнел и исчез. Прекратилось и нашептывание. Паренька, впрочем, это только порадовало. Из любопытства он прошел несколько шагов: неужто кто-то среди ночи разыскивает призрака? И как, интересно, он собирается его поймать? Однажды ему довелось рассмотреть устройство для ловли привидений — зеркальный ящичек с конфетами в качестве приманки. Более всего призраки предпочитают ассорти. Стоит привидению забраться в ящичек, и зеркала уже не дают ему выбраться. Снова послышался колокольчик, уже совсем рядом, однако на этот раз звон резко оборвался — очевидно, его намеренно заглушили. Финн прошел еще немного, не уверенный, однако, стоит ли показываться незваному визитеру. Прямо перед ним оказалась повозка. В ней сидел человек в черном, лошадь тоже была вороной масти, так что и повозка с незнакомцем, и лошадь, и ее упряжь практически не различались на фоне темных деревьев по другую сторону дороги. А вот возница заметил Финна и кивнул в качестве приветствия. — Подойди сюда, мальчик, — тихо проговорил он, поманив парнишку хлыстом. — Выйди на лунный свет, чтобы я мог тебя видеть. Но Финн не тронулся с места, предпочитая оставаться в тени. Что-то подсказывало ему, что недавний призрак все еще поблизости — возможно даже, он уже пленен этим самым темным незнакомцем. Теперь Финн разглядел на спине у того горб, доселе неразличимый из-за накидки и темноты. — Я в затруднении, — посетовал возница. — Мне нужна Лондонская дорога, кратчайший путь. Боюсь, я заблудился в темноте. Остается только надеяться, что до нее недалеко. — До нее и вправду недалеко, сэр, — успокоил его парнишка. — Примерно через полмили отсюда будет поворот на Вротамскую пустошь, и там на развилке берите вправо и езжайте до самого Гринвича. Кстати, сэр, на Вротамской пустоши есть постоялый двор, «Отдых королевы» называется. Возможно, вам следует остановиться там, до Лондона дорога-то долгая, да еще на ночь глядя. Пока Финн объяснял, ему пришло в голову, что с незнакомцем этим что-то не так. Было в нем нечто противоестественное, а то и вовсе зловещее. Впрочем, так могло казаться из-за столь позднего часа да поразительной тишины, объявшей ночь. Тем не менее мальчишка пожалел, что не остался в своем домике вместе с Ходжем. — Долгая, говоришь? Что ж, поверю тебе на слово. Ты вроде смышленый паренек, с ответом не тянешь. Вот что, я дам тебе соверен, если ты проводишь меня до постоялого двора. Вдруг и все-таки пропущу поворот. Там поужинаешь и вернешься задолго до рассвета, если ты хороший ходок. Что скажешь? — Скажу, что не могу, ваша милость. — Почему же нет? «Да потому что рожа у тебя как у Вельзевула», — подумал Финн, однако вслух ничего не произнес. — Хм, тогда два соверена. — Нет, сэр, не могу. — Вот как? Для тебя и два соверена мало? Тогда три, и большего от меня не жди. Для такой мелочи вознаграждение представлялось чрезмерно большим. Этому типу явно что-то нужно, но не услуги провожатого, нет, он хочет чего-то другого. Вот только бог его знает, чего именно. А не встречался ли он Финну раньше? Что-то в чертах возницы показалось мальчишке смутно знакомым — что-то помимо его жутковатой наружности и горба. Свети луна чуток поярче, он наверняка вспомнил бы. Но он точно где-то уже видел этого типа — скорее всего, в Лондоне, в портовом районе. — Меня ждут в доме, сэр. Но вы ни за что не пропустите поворот на пустошь, там есть указатель на Гринвич. Возница злобно — так, словно решил затоптать строптивого мальчишку лошадью да еще и переехать повозкой для верности, — зыркнул на Финна. Но вдруг лицо его прояснилось, и он просто сказал: — Тогда я поеду, мальчик, — с этими словами незнакомец дернул вожжи, и лошадь бодро пустилась галопом. Буквально через секунду повозка растворилась в темноте. — Да оградит Господь нас от всякого зла, — произнес Финн, перекрестился и пошел назад. Вместе с повозкой исчезло и ощущение присутствия призрака, и на деревьях вновь завели свои песни ночные птицы, а в кустах заверещали сверчки. Пареньку пришло в голову, что надо бы рассказать о происшествии профессору. Крайне сомнительно, что незнакомец оказался в поместье, заблудившись по дороге в Лондон, — тут, поди, не обошлось без какого-нибудь злого умысла. Однако по пути к своему домику Финн увидел, что нижний этаж хозяйского дома погрузился в темноту и лишь только в спальне профессора и Элис горела лампа. Тогда он вернулся к себе в комнату, где обнаружил, что Ходж спит на его кровати, а от пирога остались одни крошки.IX ПУТЬ В СТРАНУ МЕРТВЫХ
Матушка Ласвелл вдруг сконфузилась, словно позволила себе наговорить лишнего. Она перевернула волшебное зеркало, и его полированная поверхность сразу же заиграла огнями свечей. — Прошу прощения, — проговорила она. — Я вовсе не хотела вас как-то оскорбить. — Напротив, я нахожу ваши слова даже лестными, — отозвался Сент-Ив. — И пожалуй, ни один человек не может знать себя полностью. Но продолжайте же. Только ничего не упускайте. — Да-да, — кивнул Кракен. — Говорите со всей прямотой. — Мне уже немного осталось, профессор, и слава богу. Воспоминания о тех событиях не доставляют мне ни малейшего удовольствия. В общем, они отнесли тело моего Эдварда в лабораторию, и там мой муж… там мой муж отделил у трупа голову. Затем, как мне представляется, он велел Нарбондо оттащить туловище к реке и избавиться от него, а также подбросить окровавленный нож в качестве ложной улики. Однако Нарбондо, мальчик шустрый — уж таким он всегда был, — решил поступить по-своему. Понимаете, ему требовался труп для собственных опытов, так что тело подобной свежести оказалось для него настоящим подарком. Он спрятал труп Эдварда в садовом сарае и запер его на замок, а потом наведывался туда в свободное время и изучал человеческую анатомию. Через несколько недель после убийства мой муж при содействии Нарбондо изготовил из черепа Эдварда светильник — вроде тех, над которыми работал Джон Мейсон, только тому для подобной работы недоставало мастерства. Как раз в это время мой муж попросил у меня фотографии Эдварда, и, зная о его отвращении к сентиментальности, я сразу же задумалась о мотивах такого поступка. Видите ли, он ничего не делал просто так и во всем искал одну только выгоду. В общем, моя убежденность в причастности мужа и его помощника к смерти Эдварда все крепчала, и вот однажды, когда мне стало совсем невмоготу, я явилась в лабораторию, где и застала его врасплох. И когда я увидела на обшитом медью столе череп, на меня как откровение снизошло. Мне тотчас стало ясно, что это череп моего сына. Да, я понимаю, звучат мои слова безумно, но поверьте, именно так все и было. Вот только это был уже не просто череп, поскольку, к моему ужасу, работа над ним была завершена. Рядом с ним лежала тетрадь с записями, сделанными рукой моего мужа. Он скрупулезно описывал все свои эксперименты, словно производил вскрытие кошки. Я обвинила мужа в убийстве, но ему достало наглости заявить, что с подобными обвинениями мне стоит обратиться к собственному отпрыску. Мол, изъян кроется в моем же потомстве. Тогда-то я и поняла, что Эдварда убил его брат. Знаете, муж мой был отнюдь не робкого десятка. Соверши он преступление, ему бы даже доставило удовольствие сознаться в нем. Я указала на череп Эдварда, превращенный бог знает во что, и сказала: «И ты обошелся с ним таким образом? Со своим собственным сыном?» На что он отвечал: «Это больше не мой сын. Мой сын мертв, а это всего лишь труп. Что же касается моего обхождения с ним, я намереваюсь заставить его дух остаться среди живых. Так что можешь поблагодарить меня за работу, поскольку с задачей я справился. Если хочешь, могу вызвать его». Тут мне стало ясно, что он собирается убить и меня в придачу. И тогда я исполнилась решимости дать ему отпор. В душе я была мертва уже очень долгое время, и в тот момент настоящая смерть представлялась мне гораздо более желанной, нежели жизнь. Когда же мой муж имел глупость повернуться ко мне спиной, я схватила обеими руками тяжеленный стеклянный куб и что есть силы ударила его по голове. Он повалился на пол, да так и остался лежать, прямо как мертвый, хотя мне в это и не верилось. Затем я взяла череп Эдварда и стала искать, во что бы его спрятать, потому что хотела забрать его с собой, если уж мне суждено будет выбраться. Да, вещь эта воплощала сущий ужас, но ведь ничего другого от сына у меня не оставалось. Но мне так и не удалось ничего отыскать, и тогда я швырнула тот стеклянный куб в окно, а вслед за ним и череп. Он так и покатился по траве вдоль речушки, что огибает верховья фермерских угодий. Тетрадь мужа я сунула себе под корсаж. А потом принялась громить вокруг все подряд, потому что меня вдруг захлестнула ненависть к мужу, неистовая ярость на его нечестивые деяния. Я сшибла лампу, и ее горящее масло тут же залило гору каких-то ящиков и бумаг, и лаборатория вмиг занялась пламенем. Хорошо, только и подумала я, сожгу его заживо. Но удача отвернулась от меня. Мой муж вдруг пришел в себя и поднялся на ноги. Как мне показалось, поначалу он даже не знал, что предпринять в первую очередь — убить меня либо броситься тушить пожар, поскольку к тому времени уже занялись занавески. А потом огонь переметнулся на старые деревянные панели, и из-за дыма нам пришлось выбежать наружу. Муж лишь тогда и заметил, что череп со стола исчез, вот только ему уже было не до расспросов, потому что в нашу сторону неслась толпа деревенских жителей, и некоторые с оружием в руках. И среди них был и мой порочный сын. В те дни в Айлсфорде еще существовала должность сельского стражника, и Нарбондо явился к нему и донес, что его отчим — вивисектор, да к тому же убийца его брата Эдварда. Мое присутствие возле лаборатории его заметно удивило, а уж пожар и вовсе поверг в ужас. Правда, я-то знала, о чем он жалел, и была только рада лишить его этого и увидеть отчаяние на его лице. Он дал отчиму возможность завершить свою мерзкую работу, а потом предал его, намереваясь завладеть черепом. И вот теперь он не достался ни одному из них. Моего мужа уволокли прочь, и найденного под обугленным полом лаборатории оказалось вполне достаточно, чтобы вздернуть его. Вдобавок на суде Мэри Истман присягнула — несомненно, по наущению Нарбондо и к своему нескончаемому стыду, — что видела своими глазами, как мой муж убил Эдварда, так что его судьба была предрешена дважды. Меня же ни в чем не обвинили. Для местных я давно превратилась в объект жалости, и когда все узнали, что мне удалось оглушить собственного мужа и поджечь лабораторию, я и вовсе стала едва ли не героиней. Вскоре после этих событий Нарбондо исчез из Айлсфорда, и больше сюда не возвращался. Здесь его ничто не интересовало, а для нечестивых деяний сцена требовалась пошире. Я знаю, он искал череп среди руин лаборатории, поскольку там обнаружили несколько других черепов разной степени отделки и обугливания. Теперь-то я думаю, что Нарбондо все же подозревал меня в утаивании этой вещи, хотя никогда и не обвинял меня в этом. Возможно, опасался, что Мэри Истман все-таки выступит против него, если мне будет причинен какой-то вред. Тем не менее он нашел тетрадку моего мужа и похитил ее, хотя к тому времени я перечитала записи по нескольку раз и узнала тайну черепа Эдварда. Конечно же, я подобрала его там, где он упал, у речки. Вскоре в запертом сарае обнаружили останки моего сына, и я похоронила их на кладбище, а череп все эти тридцать лет находился у меня. Я великое множество раз общалась с духом Эдварда, профессор. Матушка Ласвелл умолкла, и Сент-Ив понял, что она плачет. Кракен участливо взял ее за плечо, и женщина благодарно накрыла его руку ладонью. — Вы общались с его духом? — немного подождав, переспросил Лэнгдон. — В буквальном смысле? — Именно так, — подтвердила хозяйка. — Ночами, когда над полем вставал туман, я проецировала его… черты, если вам угодно, прямо на дымку, и он появлялся в своем предсмертном обличье, мальчиком. И даже с некоторым подобием жизни — по крайней мере, он двигался. Он явно понимал, что я где-то поблизости, хотя вряд ли меня видел — уж точно не в том смысле, как я сейчас вижу вас перед собой. Говорить мой сын, конечно же, не мог, но по лицу его было видно, что он страдает, и меня неизменно терзал страх, что именно мои призывы и являются причиной его мук. Я целиком и полностью отдавала себе отчет, что совершаю нечто порочное. И чтобы хоть как-то сохранять здравый рассудок, употребляла настойку опия, хотя наркотик лишь обострял мою тоску, так что вскоре порочность моя, по сути, только удвоилась. Стремление поддерживать жизнь в мертвом — это затянувшееся самоубийство, понимаете? Я всегда знала, что обязана похоронить моего Эдварда, и с помощью Уильяма в конце концов сделала это. Кракен сидел, уставившись на стол, и молча кивал. Затем произнес: — Около года назад, сэр, в середине июля. Мы пришли на кладбище, и при содействии сторожа похоронили череп вместе с телом мальчика. — А теперь его забрал Нарбондо, — подытожил Сент-Ив. — Для завершения своего деяния ему оставалось только убить Мэри Истман. Билл поерзал на стуле, прочистил горло и сказал: — Или же для его начинания, сэр, — затем он обратился к Матушке Ласвелл: — Врата, Матушка. Расскажите профессору о вратах. Понимаете, сэр, теперь наша новая напасть — врата. Женщина кивнула и после некоторых раздумий заговорила: — Здесь-то мы и совершили ошибку, профессор. Я не требую от вас веры в то, что сейчас вам раскрою, но знайте, что сама верю в это всем сердцем. Призрак Эдварда интересовал моего покойного мужа вовсе не ради него самого, а для того, чтобы воспользоваться им в своих целях. Духам не место в мире живых. И они стремятся покинуть его, но порой по причинам, лежащим за пределами наших познаний, не делают этого. Выражаясь простым языком, Джон Мейсон бился над способом открытия пути в страну мертвых, дабы посетить ее вслед за призраком, а затем вернуться. В тонкостях, сэр, я не разбираюсь, поскольку записи в тетради моего покойного мужа относительно открытия врат сводились к наброскам да намекам. Еще там имелись комментарии к работе Джона Мейсона над светильниками, как он называл черепа. Результаты исследований Мейсона моему мужу представлялись ни на что не годными. Свои же знания он большей частью держал в голове, так что теперь они нам, естественно, недоступны. Тем не менее юный Нарбондо на протяжении нескольких лет доступ к ним имел. Джон Мейсон разнес себя на куски, взорвав пыль в зернохранилище. Он намеревался спроецировать духа, пребывающего в мире живых, на висящее облако пыли непосредственно перед ее взрывом. Одному Богу известно, удалось ли ему открыть врата в преисподнюю. Однако я уверена, что в некромантии мой муж разбирался куда больше Джона Мейсона. Знания его были весьма обширны, профессор, — знания мистические и зловещие, если вас не смущает само употребление этого слова в таком контексте. И в определенных кругах его очень боялись. Нарбондо же страха перед ним не испытывал совершенно, даже в детстве, и, более того, использовал его в своих целях, как муж использовал других. И я нисколько не сомневаюсь, что Айлсфордский череп, как его именовал мой муж, для Нарбондо не относится к разряду простых человеческих останков. Он ни на секунду не воспринимал его как часть моего покойного сына. Людей и вещи он рассматривает исключительно с позиции полезности для себя. — Вы опасаетесь, что Нарбондо с помощью черепа Эдварда попытается сделать то же, что и Джон Мейсон? — спросил Сент-Ив. — Открыть эти мифические врата? — Именно, сэр. Вот только, боюсь, он хочет не просто открыть врата, но и оставить их открытыми. — Хм, не совсем вас понимаю. Кракен подергал подбородок и, выпучив глаза, затараторил: — Она имеет в виду, сэр, что если у него получится, начнется сущая вакханалия, хождение туда-сюда. Запросто можно будет прямиком с Пиккадилли проникнуть в преисподнюю и вернуться оттуда с ведерком серы да опаленными волосами. Ну и, понятное дело, препятствий не будет и для тамошних обитателей, мертвецов или живых, какие уж там водятся. — Зачем же кому бы то ни было устраивать подобное? — удивился Лэнгдон. — Нарисованная Биллом перспектива, пожалуй, чересчур красочна, — отозвалась Матушка Ласвелл, — однако ответ на ваш вопрос имеется. Возможно, дело тут в нездоровом любопытстве, в возможности попасть туда, куда прежде не ступала нога живого человека. Как мне представляется, одержимую злом личность подобное непотребство привлекает само по себе. Или же в своем нарциссизме она воображает себя эдаким современным Вергилием, проводником в страну мертвых. Природа врат нам неведома, профессор, так же как и сами пространства за ними. Невозможно даже сказать, ведут эти врата в какое-то реальное место на земле или же в мир духов. Вполне может так статься, что и туда, и туда. Впрочем, все это несущественно. Нас пугает сама попытка — с сопутствующим взрывом и гибелью людей, возможно, даже массовой гибелью. Сент-Ив кивнул. — Хотелось бы взглянуть на тетрадку вашего мужа. От нее ничего не осталось? Женщина категорично покачала головой. — А от лаборатории? Может, хотя бы фундамент сохранился? — На ее месте давным-давно построили хмелесушильню. — Значит, ничего? — Совсем ничего, профессор. А все, что известно мне, теперь известно и вам. Взаимному пониманию между нами препятствует лишь вера. Сент-Ив некоторое время сидел в раздумьях, затем заговорил: — Прямо сейчас, Матушка Ласвелл, я затрудняюсь с ответом. Доверившись, вы оказали мне величайшую честь, вот только не уверен, что способен отметить вам тем же. По сути, история ваша о человеке, ради своих сомнительных целей предавшем самое дорогое — жену и детей. Во всяком случае, это должно быть самым дорогим для всякого нормального мужчины. Вы были искренны со мной, не буду лукавить и я. Сейчас жизнь мою наполнили обязанности, которыми я ошибочно и даже опасно пренебрегал — это мой дом, моя жена и мои дети. Я обдумаю ваш рассказ — вообще говоря, он столь захватывающ, что игнорировать его попросту нельзя, — однако честно предупреждаю вас, что план возможных действий мне пока даже не представляется, а ежели таковой и придет мне в голову, следовать ему я навряд ли стану. Обманывать мне вас незачем. Он поднялся из-за стола, как раз когда часы отбили десять. Клео и Эдди, подумалось ему, наверняка уже видят седьмой сон, да и Элис, скорее всего, тоже легла. Этим вечером он хотел поговорить с ними о дирижаблях и слонах, просто поделиться мечтами, но, увы, уже поздно. — Спокойной ночи, мэм, — объявил он, однако взгляд Матушки Ласвелл оказался устремлен в неведомую даль, и его слова она вряд ли услышала. — Я провожу вас, профессор, — тихо проговорил Кракен, направляясь к двери, и они вместе через холл вышли в звездную ночь. Нед Лудд по-прежнему маячил возле крыльца, словно верный страж, дожидающийся ухода гостя, за которым можно будет поднять воображаемый мост. Над рекой сияла серебряная луна. — Я дойду сам, Билл. Тебе лучше остаться с Матушкой Ласвелл. Ей сейчас необходимо дружеское участие. — О да, сэр, она буквально вне себя с самого утра, когда пришла весть о смерти Мэри Истман. А узнав о раскопанной могиле и похищении черепа, и вовсе поклялась выследить Нарбондо. Раз уж она принесла его в наш мир, сказала Матушка, ее священный долг — избавить мир от него и помочь бедному Эдварду обрести покой. Она собирается убить собственного сына, сэр. Уж как только я не пытался урезонить ее, да только ничего у меня не вышло. Я и надеялся, что с вашей-то помощью она… — он внезапно умолк, словно наговорил лишнего. — Ты молодчина, Билл. Я даже завидую твоей вере в нас обоих. Не сомневаюсь, уже завтра Матушка Ласвелл оставит мысль об убийстве Нарбондо. Утро вечера мудренее. Заходи к нам завтра, познакомишься с Клео и Эдди. Возможно, тогда ты меня поймешь. Человек с годами меняется, Билл. Нам с тобой выпало достаточно приключений, но для меня пора безрассудств уже миновала. Во всяком случае, я на это надеюсь. — Может, оно и к лучшему, сэр, раз вы считаете себя вправе отдохнуть. Эй, Нед! — Кракен спустился с крыльца и погладил мула по шее. — Пора баиньки, старина, — он кивнул Сент-Иву, явно глубоко обеспокоенный, затем развернул Неда Лудда и повел животное в амбар, высившийся за опустевшей и темной оранжереей.X ЗОВ ДОЛГА
Элис сидела перед зеркалом, пришпиливая непослушные локоны, которые определенно противились подобному заточению в неволю и предпочитали оставаться на свободе. Сент-Ив наблюдал за ней с удовольствием. То было утро субботы, и в их планах значился завтрак на веранде и затем кое-какие дела. Элис, несомненно, займется бегониями, на корневищах которых проклюнулись ярко-зеленые почки. Что до него самого, он хотел посвятить себя проблеме амбара — возможно, придется набросать новые эскизы, коли конструкция усложняется добавлением слона. — И как же ты собираешься поступить? — обернулась Элис к Лэнгдону. — Что тебе подсказывает сердце? К чему зовет долг? — Что подсказывает? Подсказывает, что все это чушь. Кроме, естественно, сопутствующей трагедии. Здесь все серьезно, увы. Матушка Ласвелл изрядно хлебнула горя. Вот только не в моих силах найти средство от человеческой скорби. Пожалуй, здесь лучший помощник — время. И еще Билл Кракен. Он всецело предан бедной женщине. Что же касается ожидаемых разрушительных действий Нарбондо, ты сама сказала, что для подобных вещей существует полиция. Я ни в грош не ставлю безумную идею, будто человек способен пройти в страну мертвых таким вот сказочным способом, но при этом нисколько не сомневаюсь в способностях Нарбондо к злым деяниям. Попадись он мне где-нибудь поблизости, я, скорее всего, пристрелил бы его как бешеную собаку. Но займусь ли я его поисками из опасения, что он откроет врата в загробный мир? Однозначно нет. — Похоже, ты все твердо решил. — Тверже не бывает. Несомненно, Матушка Ласвелл жаждет вернуть череп сына, здесь она нисколько не кривит душой. Вот только меня это никоим образом не касается. — Что ж, рада слышать. Теперь я спокойна, кроме того, мне доставляет облегчение, что не придется лупить тебя лопатой. Хотя Матушку Ласвелл жалко, конечно же. Я загляну к ней на ферму познакомиться. Сент-Ив смотрел в окно спальни, наслаждаясь видом. Тепло ощущалось даже через стекло, и было в нем нечто тонизирующее, нечто целительное для здоровья физического и душевного. Лэнгдон вновь почувствовал себя совершенно счастливым. Когда он вернулся домой прошлым вечером, дети действительно мирно сопели в своих кроватках и в доме стояла тишина. Элис, однако, еще не спала, и им вдвоем до глубокой ночи — или же раннего утра, вспоминал Лэнгдон блаженно, — совершенно не хотелось спать. Незадолго до рассвета они выбрались из постели и спустились подоткнуть одеяла детям. Ночь выдалась теплой, и Эдди и Клео расположились в «спальной галерее», как ее нарекла тетушка Агата Уолтон. Рамы без стекол в ней были затянуты тонкой сеткой от насекомых. Когда Сент-Ивы прокрались к детям, взорам их предстала вполне привычная картина: одеяло Клео валялось на полу, в то время как у Эдди оно даже не сбилось — его тепло мальчик, очевидно, находил вполне уютным. Миссис Лэнгли почивала в смежной кладовой, которая много лет подряд использовалась в качестве комнаты для прислуги. Под аккомпанемент ее тихого похрапывания, доносившегося из-за двери, Лэнгдон и Элис полюбовались немного на сладко спящих отпрысков, а затем вернулись к себе, после чего Сент-Ив практически сразу отбыл в страну светлых грез. Элис, обратил он внимание, этим утром едва ли не светилась, хоть и встала с постели буквально несколько минут назад, да к тому же и сон долгим не получился. Глаза у нее так и сияли. Вдруг Лэнгдон снова вспомнил о Матушке Ласвелл и ее горестях и задумался, а не является ли его собственное счастье при таких обстоятельствах неуместным? «Ничуть», — тут же решил он. — У меня в планах сегодня съездить в деревню, — сообщил он. — Запряги Логарифма, — посоветовала Элис. — Если, конечно, в твоих планах не значится и моцион. — Ты положительно легкомысленна, — заметил Лэнгдон. — Если хочешь, можешь присоединиться. Мне надо переговорить с мистером Милфордом и его сыном насчет ворот амбара — думаю, их стоит сделать втрое шире. — Это для дирижабля? — Совершенно верно. Аппарат-то довольно велик. Полагаю, сложностей с постройкой не возникнет, а материалы найдутся в запасниках тетушки Агаты. — Я с удовольствием поеду с тобой. Если ты не против, возьмем и Эдди с Клео, и еще можно прихватить корзинку для пикника. Я обещала показать детям, где в запруде живет мой заклятый враг, та огромная щука. Там, кстати, при должном терпении можно разглядеть множество всяких тритонов и жаб. — Превосходно. Клео обожает тритонов. — Сент-Ив улыбнулся, кивнул, и мысли его непринужденно переметнулись с дирижаблей на жаб и тритонов, а затем, вполне естественным образом, на слонов. Определенно, сейчас выдался весьма удобный момент для обсуждения данной затеи с Элис, коль скоро она в таком приподнятом настроении. — Вчера у меня, кстати, одна идейка появилась, дорогая. — Идейка, — повторила супруга. — Что ж, выкладывай, да поосторожнее, уж больно подозрительно быстро ты припомнил ее после упоминания о жабах и тритонах. Сент-Ив расплылся в улыбке. — Здесь ты совершенно права, дорогая, и даже больше, чем догадываешься. В общем, я пришел к выводу, что нам крайне необходим слон. — Ах, Лэнгдон, какая замечательная идея! Пожалуй, одна из твоих лучших. А может, заведем сразу двух? — Я вполне серьезно. — Я тоже. Насколько мне известно, они быстро чахнут без общества себе подобных. Уж не прозвучала ли в ее голосе ирония? Лицо Элис, однако, сохраняло серьезность. — Финн Конрад многое знает о слонах, — увлеченно продолжал Сент-Ив. — И я планирую поручить заняться животным ему. В амбаре у нас еще полно места, и… — Так ты действительно серьезно? — Совершенно. Понимаешь, слон обеспечит тяговую мощность, необходимую для сдвигания крыши. — Но разве слоны не впадают в буйство? Не топчут людей в лепешку? — Только если их вывести из себя. Но ведь никто из нас никогда не измывался над животными. Наше новое место жительства буквально порождает безмятежность, Элис. И сегодня утром это так и ощущается в воздухе. Прямо вот сейчас лев возлежит с ягненком! — А если попробовать сдвигать крышу с помощью армии тритонов? Лэнгдон улыбнулся жене, и, к его облегчению, она улыбнулась в ответ. — Я подумаю. А с Финном мы поговорим вместе, услышим компетентное мнение. Спешить пока некуда. Вдруг снизу донесся стук, притом весьма настоятельный. Колотили, похоже, в переднюю дверь. Они прислушались, полагая, что миссис Лэнгли сию минуту откроет. Хасбро наверняка удалился с утра пораньше по своим субботним делам. Стук возобновился, на этот раз сопровождаемый приглушенными криками. Первой к дверям бросилась Элис, Сент-Ив следом. Перепрыгивая через ступеньки, они сбежали по лестнице и ворвались в гостиную. Стучали, как выяснилось, вовсе не в переднюю дверь. Галерея оказалась пуста, детей в кроватях не было. Стук раздавался из комнаты для прислуги, ручку двери которой подпирал стул. Лэнгдон выдернул его, дверь распахнулась, и из комнаты едва ли не вывалилась миссис Лэнгли, сильно озадаченная и разозленная. — Где дети? — вскричала Элис. — Вот уж не знаю, мэм. Я проснулась секунду назад, хотела выйти, а меня заперли. Наверно, это Финн… — Финн не стал бы запирать вас в комнате, миссис Лэнгли, — оборвал ее Сент-Ив, захлестываемый волной липкого страха. — Так, вы двое, осмотрите дом. Я поищу Финна, — нет, это даже не страх, это уверенность, осознал он вдруг, или оба ощущения вместе, подпитывающие друг друга. Однако не успел Лэнгдон выйти наружу, как снова раздался стук, вслед за которым послышался плач, почти наверняка Клео. Звуки доносились из гардеробной. Ключ, как обычно, торчал из замка, однако был повернут, так что в данном случае подпирать дверь стулом не потребовалось. Сент-Ив отпер замок и выпустил дочь. Девочка, толком еще не проснувшись, вышла, волоча за собой одеяло, а при виде матери тут же зарыдала. Пыталась что-то сказать, однако так и не смогла унять душившие ее слезы. Элис взяла дочку на руки и принялась расхаживать туда-сюда, пока та не успокоилась. Лэнгдон ждал с готовым выпрыгнуть из груди сердцем, молясь про себя, что все это окажется одной из проказ Эдди. Вот только подпирающий дверь стул… — Тебя запер брат? — осторожно поинтересовалась Элис. Девочка покачала головой. — Дядька пришел, — проговорила она между всхлипываниями. — И забрал Эдди. А меня запер и шкафу и велел молчать, а иначе он сделает Эдди больно. — Клео, когда пришел дядька? — выпалил Сент-Ив. — Было еще темно? Она кивнула. — А ты потом уснула в шкафу? — спросила Элис, и Клео снова кивнула. Миссис Сент-Ив посмотрела на мужа с пугающим спокойствием. — Дядька, — безучастно повторила она. — Я поговорю с Финном, — бросил Лэнгдон, выскочил из галереи и буквально слетел со ступенек. Сколько всего он вчера наболтал Элис о черепах, пересказывая историю Матушки Ласвелл? Упомянул ли, что в большинстве своем черепа эти были детскими? Ему только и оставалось надеяться, что подобные подробности он опустил. Пока Сент-Ив несся к домику Финна, ему пришла в голову мысль, что Элис нужно предупредить о грядущем требовании выкупа. В конце концов, оставалась надежда и на таковой. Ну да, наверняка Нарбондо нужны именно деньги… Он заколотил в дверь Финна, и парнишка, взъерошенный после сна, с раскрытым журналом в руке, мгновенно открыл ему. — Я еще лежал в кровати, сэр. Сегодня ведь суббота. — Рад за тебя, Финн, вот только у нас несчастье. Эдди забрали. — Забрали? — Боюсь, похитили. Ничего странного утром не замечал? Может, что-нибудь слышал? Эдди, часом, не расхаживал тут? Финн ошарашенно уставился на него и, как показалось Лэнгдону, побледнел. — Нет, сэр. Но ночью на дороге появился какой-то мужчина. Я не думал… — Как он выглядел? Такой невысокий, с темными волосами? И с горбом? — Да, сэр. Именно он. Я вышел прогнать оленя из розария, а потом заметил возле дороги блуждающий огонек, пошел по глициниевой аллее и на перекрестке наткнулся на этого человека в повозке. Он спросил, как выехать на Лондонскую дорогу, ну, я и рассказал ему. — Блуждающий огонек, ты сказал? — Да, сэр. Недалеко от повозки парил светящийся призрак — дух мальчика. Мне удалось его разглядеть. А этот ваш знакомый мне очень-очень не понравился, вот только не могу объяснить почему. От него будто воняло чем-то гадким, по-другому и не скажешь. Я даже из тени выходить побоялся. Он заманивал меняв свою повозку, но я отказался с ним ехать, и тогда он покатил себе дальше. — Боюсь, он вернулся, когда ты ушел к себе, — проговорил Сент-Ив. — Он сделал вид, что уезжает, только потому, что ты его заметил. — Но кто это был, сэр? — Его зовут Игнасио Нарбондо. Если повстречаешь его опять, Финн, не вздумай разговаривать с ним. Даже не слушай. Просто убегай. Во лжи ему нет равных. — Я как-то слышал, сэр, как вы упоминали этого самого Нарбондо. Еще мне о нем рассказывал Джек Оулсби, когда я жил в доме на Джермин-стрит. Это ведь из-за него случилась та заварушка в Моркамском заливе? — Да, — кивнул Сент-Ив, — именно из-за него. И вот теперь он появился снова. Какое-то время парнишка молчал, схватившись за голову. Затем произнес: — Надо было мне немедля рассказать вам, сэр, вам или миссис Сент-Ив. Мне показалось странным, что кто-то посреди ночи ищет Лондонскую дорогу, вот только и в голову не пришло, что… Ну почему я не пошел в дом! — Ты же не знал, Финн. Зато я знал, что Нарбондо притаился поблизости, а тебя не предупредил. Так что виноват только я. С каменным лицом Финн уставился на землю, снова схватившись за голову дрожащими руками, словно не зная, куда их девать. — Я не знал… — выдавил он, отчаянно пытаясь сдержать горестные стенания. — Финн, вина за преступление лежит единственно на Нарбондо, а если и на ком-то еще — то только на мне. Ты меня понял? — Да, — отозвался мальчишка, однако слишком поспешно, чтобы ответ его прозвучал искренне. — Вот и молодец, — кивнул Сент-Ив. — Присматривай за хозяйством, Финн, пока меня не будет. Я еду в Лондон. По глициниевой аллее загрохотал экипаж — то как раз возвращался домой Хасбро. Лэнгдон сжал Финну плечо и бросился к слуге, который немедленно остановил лошадей. — Через полчаса отправляемся в Лондон, — без всяких предисловий объявил Сент-Ив. — Нарбондо похитил Эдди.XI В ЛОНДОН
Элис смотрела вслед повозке, с чемоданами в кузове и на крыше, в клубах пыли уносящей прочь ее мужа. Лэнгдон обернулся и помахал в последний раз, а потом экипаж выскочил на дорогу и практически сразу же скрылся из виду. Элис не сомневалась, что мыслями муж уже в Лондоне. Вновь ему необходимо с спешить. На прощанье она только и сказала Сент-Иву: «Привези мне его голову». Теперь она осознавала, что столь ужасные мысли порождены ее гневом на Нарбондо — гневом на власть, что он заполучил над всеми ними и в особенности над Лэнгдоном. «Других спасал, а себя самого не может спасти», — ни с того ни с сего пришло Элис на ум высказывание коринфского воина[20], пока она глядела на медленно оседающую пыль. Не заставили себя долго ждать и горькие думы — словно из темного колодца нахлынули воспоминания, о существовании которых оставалось только сожалеть. Элис решительно отмахнулась от них и стала размышлять о собственной роли в свершенном Нарбондо преступлении. Уж лучше злиться на саму себя. Ну почему она не проснулась? Куда делась пресловутая подсознательная связь с детьми, которым она столь опрометчиво позволила спать одним в галерее? Да как ей только в голову такое пришло! Ведь она знала, что буквально за окном шастает сам черт… — Опять уехал, — произнесла Элис вслух, отметая оставшиеся без ответов вопросы. Внимал ей лишь обезлюдевший двор усадьбы. А если бы много лет назад, принялась гадать она, Лэнгдон выбрал иной путь и никогда не встретился бы с Нарбондо? Что тогда? Случилась бы какая-нибудь другая трагедия, иное несчастье? Вполне возможно — ведь человек, кажется, рожден для скорби и печали. Проснись или не проснись она ночью, роли теперь не играло. Глупо стенать о непроизошедшем, равно как и о возможном. За свою жизнь сталкиваешься с миллионом всяческих выборов, и вот теперь из-за какого-то давнишнего идиотского стечения обстоятельств она запросто может лишиться разом и мужа, и сына. Элис достала из кармана платочек и отерла слезы. Одно она знала наверняка: если ей не удастся сохранить спокойствие и ясную голову, тонуть ей в слезах, которые, естественно, ничем не помогут, а только лишат ее хоть каких-то остатков воли, и тогда она уж точно никому не принесет пользы. А впрочем, сейчас-то от нее какая польза? Затем мысли ее обратились к Финну, и она посмотрела на домик, который занимал парнишка. Почему-то дверь в него была приоткрыта. Лэнгдон рассказал, Финн корит себя за похищение Эдди и страдает от угрызений совести. «Так вот и распространяется яд», — с горечью подумала Элис. В этот момент порыв ветра распахнул дверь домика, которая тут же качнулась обратно, однако так и не захлопнулась, и миссис Сент-Ив успела заметить, что жилище Финна пустует. Она бросилась бежать. Нет, мальчик ни в коем случае не причинит себе вреда — для подобной глупости он слишком уравновешен. Не удосужившись постучаться, Элис ворвалась в комнату. — Финн! — крикнула она, однако ответа не последовало. Ящики оказались открыты, а на кровати в беспорядке валялась одежда. Паренек явно спешил. Затем под лампой на столике у изголовья Элис заметила листок бумаги — несомненно, оставленное послание. Она схватила его и пробежала глазами:Я уехал в Лондон. Помогу чем смогу. Я ведь уже жил там на улицах, так что мне не привыкать. Простите меня, я плохо справился со своими обязанностями, но обязательно все исправлю.— Да поможет нам Бог, — вырвалось у Элис. Она в изнеможении рухнула на кровать и вновь перечитала записку. В горле у нее встал ком, сердце учащенно забилось, и какой-то миг ей даже казалось, что она потеряет сознание. Миссис Сент-Ив заставила себя сделать несколько глубоких вдохов, а потом застыла, закрыв глаза. Бог весть, сколько бы она так просидела на постели Финна, если бы что-то не прошмыгнуло рядом. Ходж. Котяра неодобрительно уставился на хозяйку, словно давая ей понять, что рассиживаться теперь недосуг. Женщина встала и вышла, сунув послание Финна в карман. Ходж последовал за ней и позволил взять себя на руки. Элис вздохнула, закрыла дверь и направилась к дому, однако не успела сделать и десяти шагов, как ее окликнули. Из-за плантации хмеля со стороны фермы «Грядущее» к ней, по обыкновению отчаянно прихрамывая, торопливо шел Билл Кракен. Он помахал Элис, и она остановилась подождать. Озабоченность на его лице была очевидна даже на расстоянии. Кракен наклонился и уперся руками в колени, переводя дыхание, а затем выпрямился, снял шляпу и затараторил: — Прошу прощения, мэм, но я за профессором. На ферме неприятности. Элис немедленно пришла в голову дикая идея, что Нарбондо, возможно, все еще ошивается в округе. Ее даже охватило нечто сродни облегчению — ведь тогда Эдди может оказаться вовсе и не в Лондоне. Сент-Ив забрал пистолеты, но в доме оставалось охотничье ружье, с которым она умеет обращаться не хуже любых своих знакомых — ну, за исключением Хасбро, пожалуй… Эти размышления так захватили Элис, что она почти позабыла о Кракене, а ведь тот дожидался ее ответа. — Что за неприятности, Билл? — Матушка Ласвелл сбежала в Лондон на поиски доктора. И она твердо настроена совершить правосудие на свой лад. Подняла пиратский флаг, так сказать, мэм. Пощады не будет, уж поверьте. Она либо сложит свою голову, либо снесет с плеч его, пускай он и ее сын. Негодяй, каких еще поискать. — В Лондон, Билл? Ты уверен? — Уверен, мэм. Меня она оставила на берегу, как говорится. Даже не знаю, как давно — наверно, несколько часов назад, поскольку сам-то я поднялся еще на рассвете. Решил поработать в саду, пока не наступила жара, а потом вернулся позавтракать, глядь — а Матушки Ласвелл в доме и нет. Тогда я проверил, не спит ли она еще, потому что бедняжка полночи промаялась в терзаниях. Кровать была пуста. На ней-то она лежала, но вот только не в ней, понимаете? Просто маялась и выжидала — принимала решение вроде как. Ну а потом явился Симонид, мальчик из прислуги, и сообщил, что рано утром отвез хозяйку в двуколке на станцию и вот только вернулся. К тому времени она, скорее всего, уже прибыла в Лондон. А может, даже и сошла на Тули-стрит. Вот я и прибежал к профессору за советом. Не сомневаюсь, он подскажет мне, что делать. — Билл, профессор сам уехал в Лондон, и с той же самой целью. Ночью Нарбондо пробрался в дом и похитил Эдди. Бог его знает, когда именно было совершено преступление и куда Нарбондо увез моего мальчика, но Сент-Ив и Хасбро отправились в Лондон на его поиски. Умчались буквально четверть часа назад. Кракен хлопнул себя ладонью по лбу и пошатнулся, словно пьяный. — Лондон, — пробормотал он. — Чтоб мне провалиться! — Он развернулся, и уже на ходу приподняв шляпу на прощание, захромал прочь: вероятно, на ферму, хотя, может, решил бежать так до самой столицы. Элис проводила его взглядом. Вокруг нее вращался опустевший мир, а вместе с ним и голова у нее шла кругом, что мешало сконцентрироваться на чем-то конкретном. Через пару секунд, однако, Элис собралась с мыслями и направилась в скорбно затихший дом. В гостиной за шитьем сидела миссис Лэнгли с осунувшимся и донельзя печальным лицом. — Ах, хоть в петлю лезь, — сокрушенно проговорила женщина. — Прямо не знаю, что и делать. — Как и я, миссис Лэнгли. Послушайте, откуда же вам было знать, что произойдет? Вы доставите мне невыразимое облегчение, если перестанете винить себя за что бы то ни было. Сейчас нужно следить за домом и фермой, а здесь нас только и осталось, что вы да я. Ведь Финн сбежал в Лондон. Так что давайте нести этот уголок мира на своих плечах, и с божьей помощью через несколько дней все вернется на круги своя. — В Лондон? Финн? — Похоже, он хочет помочь профессору найти Эдди, — пояснила Элис, не вдаваясь в мучительные подробности. Миссис Лэнгли покачала головой: — Если б я считала, что смогу помочь, мэм, я и сама бы отправилась в Лондон. — Нисколько в этом не сомневаюсь. Вот только нам с вами нужно делать свое дело здесь. Тем временем Клео, уже вполне оправившаяся, усердно выстраивала солдатиков — и заводной слон снова был готов косить их ряды. В открытые окна задувал ветерок, день, похоже, выдался чуть попрохладнее вчерашнего — воистину прекрасная погода, на которую никак не воздействуют людские дела и заботы. Вообще-то, подумалось Элис, денек так и остался прекрасным — мир, как заводной, вращается себе вокруг свой оси с полнейшим безразличием к ее бедам. Птицы высиживают яйца, скот телится, жеребится, а ее щука таится в глубине запруды, как вчера и позавчера. «Ждать будет нелегко», — подумала миссис Сент-Ив. — Клео, а не хочешь ли ты половить тритонов? — вопрос сорвался у нее с языка прежде, чем она успела до конца осознать его смысл. Тем не менее, поняла Элис, решение принято. — Тритонов и лягушек. А потом устроим себе пикник. — С печеньем! — поддержала ее идею дочь, направляя боевого слона вверх по склону горного хребта, еще минуту назад влачившего жалкое существование в образе дивана. — И с джемом? — Бутерброды тоже не помешают, пожалуй. — Я что-нибудь быстренько приготовлю, — объявила миссис Лэнгли, заметно оживляясь. — У нас есть чудесный клубничный джем, а еще персиковый. Потом, замечательный йоркширский окорок и превкусный сыр стилтон. — А буженина еще осталась? — О да, мэм, еще половина горшочка. И если о ней не позаботиться, она скоро испортится. — Что ж, тогда наша обязанность — воздать ей должное. Пойдете с нами, миссис Лэнгли? Вы когда-нибудь держали в руках живого тритона? — Ах, боже, ну конечно, мэм. Я же родилась и выросла возле Бакланового озера, что в Дербишире. В наших краях этих тритонов просто уйма водилась! Папенька говорил, что зрение у них просто отвратительное, только вот едва мы с сестрой приходили на бережок со своими сачками и ведерками, все они тут же и разбегались. Ах, боже мой, конечно же. Но я не думаю… — Глупости. Значит, решено. А потом отправимся в Айлсфорд, попьем чаю и поужинаем в тамошней таверне. Да взбодримся бутылочкой хорошего вина. Сидеть и хандрить — сущее преступление, и я отказываюсь его совершать. Будем биться с драконом по-своему. — С каким драконом? — поинтересовалась Клео. — Это большая рыба? — Да, Клео, большая рыба. Давай, тащи из сарая ведерко и сачки, а я гляну, сколько у нас сапог да удочек. Воодушевленные миссис Лэнгли и Клео тут же исчезли. Элис подумала об Эдди. Закрыв на секунду глаза, она прислушалась к громыханию на кухне, а потом вытерла слезы и вышла из дома, намереваясь воздать должное такому прекрасному дню.Финн Конрад
XII «ОТДЫХ КОРОЛЕВЫ»
Сент-Ив снова посмотрел на карманные часы. К его немалому удивлению, оказалось, что данную процедуру он проделывал всего лишь десять минут назад. Они сломя голову мчали по практически пустой дороге, которой конца-краю не было видно. Грушевые и вишневые сады исчезли позади, и на смену им пришли каштаны и ясень, чтобы затем тоже раствориться вдали. Замелькали и закончились клубничные поля, последовали плантации хмеля, по сравнению с которыми их собственная казалась просто жалким огородиком. Но все эти пейзажи исчезали из мыслей Сент-Ива сразу же, как только пропадали из виду, и он в очередной раз возвращался к мрачному мысленному образу Лондона — исполинскому людскому муравейнику с тысячами темных улиц и дворов, пивными и меблированными комнатами, вечной спешкой и суматохой — и разум его снова и снова беспомощно отступал, не в силах выстроить план поиска похитителя и похищенного во всей этой неразберихе. Но подобные этим проблемы, вдруг укололо его, не тревожат человека, лишающего себя жизни из глубокого отвращения к собственной персоне! Теперь мысли Лэнгдона обратились к Матушке Ласвелл и ее тяжкому бремени — один сын мертв, другой убийца, а сама она не хочет и не может простить себе грех замужества за негодяем. «Сердце мне подсказывает, что все это чушь», — вспомнились Сент-Иву слова, сорвавшиеся с его уст этим — да-да, именно этим — утром, вновь обостряя его раскаяние. Он произнес про себя извинения в адрес несчастной женщины и даже помолился за нее, хотя утешения все это доставило мало. — Мы оба не позавтракали, — вывел Сент-Ива из раздумий Хасбро. Лэнгдон кивнул, однако заявление верного помощника никак не прокомментировал. — Предлагаю остановиться в «Отдыхе королевы», сэр. Уже совсем скоро, на Вротамской пустоши, недалеко от поместья архиепископа. Ехать в Лондон на голодный желудок неразумно. Да и старому Логарифму не помешает пожевать овса. — Не хочется задерживаться, — категорично бросил Сент-Ив. — Всецело с вами согласен, сэр, но мы потеряем от силы пару минут. Это постоялый двор на Гринвичской дороге, и специально для путешественников они фасуют еду в пакеты. Хлеб с сыром, пирожки с мясом и эль в бутылках. Я разок отведал их провизию и нашел ее весьма недурственной. А через часок-другой она нам ой как пригодится. — Пожалуй, ты прав, — признал наконец Лэнгдон. — Правда, аппетита у меня никакого, вряд ли этим стоит хвастаться. — Это уж точно, сэр, не во гнев будь сказано. В Лондоне нам придется работать головой, и уж точно решительнее мы будем двигаться после опустошения корзинки с едой, нежели с пустыми животами. Вскоре показался и «Отдых королевы», его затейливо вырезанная и ярко раскрашенная вывеска так и блестела в лучах солнца. В любой другой день подобное зрелище, несомненно, порадовало бы Сент-Ива, но этим утром чувства его остались глухи к красоте. Хасбро остановился перед крыльцом, мигом появившийся из конюшни по соседству работник принял у него вожжи, и оба путешественника выбрались из экипажа. Какой-то незнакомый тип, подпиравший притолоку таверны, посмотрел на Лэнгдона и приветственно приподнял шляпу. Сочтя незнакомца довольно подозрительным, Сент-Ив с некоторым сомнением кивнул ему в ответ и тут же одернул себя, устыдившись собственного поведения, впрочем, вызванного «удручающими обстоятельствами», как выразился бы Табби Фробишер. Совсем нехорошо, что вместе с аппетитом его оставила и присущая ему вежливость, а рассудок мутится от воцарившегося в голове хаоса. — Воды и овса, — бросил Хасбро конюху. — Мы отъезжаем через десять минут. Работник кивнул и повел Логарифма, не распрягая, в глубину конюшни. Сент-Ив и Хасбро зашли в таверну, основательно пропахшую хмелем и печеным хлебом. В зале обнаружилось всего два посетителя, потягивавших пиво под сыр и маринованные яйца. Один из них, смуглый, изначально обладал точеными чертами лица, некогда изрядно подпорченными: одно ухо у него напрочь отсутствовало, а от лба до рта тянулся ужасный шрам, рассекавший заодно и ноздрю, которая неправильно срослась. Кабы не перечисленные жуткие увечья, в привлекательности отказать ему было бы нельзя. Его товарищ — тот самый, что пару секунд назад стоял в дверях, — теперь сидел без шляпы, до этого скрывавшей, что на его крупной круглой голове из волос только и имелось что гало темных прядей. Он опять радостно кивнул Лэнгдону, который заставил себя улыбнуться и кивнуть в ответ. Наверно, этот тип по природе жизнерадостен, поскольку туповат, решил про себя Сент-Ив. Тем не менее благодушный настрой незнакомца несколько скрасил утро. Что ж, полезный урок касательно недооцененного умения довольствоваться самим фактом собственного существования. Из кухни вышел трактирщик и, по заказу Хасбро нацедив две кружки горького пива, поставил их на барную стойку. На вопрос о еде ответил с достоинством и уверенно: — Если вам быстро и с собой, джентльмены, могу предложить холодное седло барашка по-индийски, то бишь приправленное карри и фигами, или пироги с грибами и курицей. — Пироги, пожалуй, — определился Хасбро. — И эль в бутылках, если имеется. — У нас как раз появились эти новые бутылки с навинчивающейся крышкой, сэр, всего неделю назад. Вам шесть, или полдюжины хватит? — трактирщик расхохотался над собственной шуткой с таким воодушевлением, что настроение Сент-Ива внезапно снова поднялось, и он ощутил признательность и за кружку пива, которое теперь прихлебывал большими глотками, одновременно прислушиваясь к разговору за столом. — Да чудной он какой-то, таких еще поискать нужно, — достаточно громко, чтобы его можно было расслышать, заявил, по видимости, весельчак с лысой макушкой. — Лично я треклятым горбунам не доверяю! — Джордж, думай, что говоришь. Человек не виноват, что у него горб! Да и не тебе поносить других, красавчик с головой-дыней. И мозгами-семечками. — А я по роже его сужу, а не по горбу, — парировал тот, кого назвали Джорджем. — И мальчонке не позавидуешь, иметь родственничком такого урода. По мне, так лучше быть вовсе сиротой, чем иметь дядюшку, смахивающего на черта. — Джентльмены, вы, как я слышу, толкуете о мальчике и горбуне, — взволнованно вмешался в разговор Сент-Ив. — Не подумайте, что я какой-то Великий инквизитор, но вы их недавно повстречали? — Да с час назад, а, Фред? — Примерно так. Под Вротамхиллом, если вам знакомо это место, сэр, — сухо и корректно отозвался тип со шрамом. — На Гринвичской дороге? — уточнил Лэнгдон. — Не, сэр. На Грейвзендской, — пояснил Джордж. — Там мост был, мост Трелони назывался, в честь старого сквайра. Его построили, еще ваша бабушка не родилась, сэр, но вот неделю назад подорвали адской машинкой. Тот горбун собирался дать крюка через Станстед, что получилось бы намного дольше, но мы наставили его на путь истинный — показали ему начало старой Дороги пилигримов. А на Крюковом лугу под Харвелом он снова выедет на большак. Это самый короткий путь, сэр, и до Грейвзенда оттуда рукой подать, уж я-то знаю наверняка. — Опишите мальчика, прошу вас, — едва ли не взмолился Лэнгдон. Сердце его отчаянно колотилось, а трактирщик, как назло, собирал провизию ужасно неторопливо. — Да маленький такой мальчонка, — отвечал Джордж. — Года четыре примерно. Темные волосы, и подкормить не мешало бы, кстати. Причем радостью он отнюдь не светился, доложу я вам. На нем была ночная рубашка, а сверху фуфайка и шапка. Этот тип приходился ему дядей, как он сказал. Вроде как вез его в Лондон: мол, выехали рано, когда мальчик еще спал. — В Лондон через Грейвзенд, говорите? — Паромом, сэр, — объяснил Фред. — Это довольно быстро, особенно в прилив. — Вы, кажется, знаете этого джентльмена? — осведомился Джордж. — Покорнейше прошу прощения, что злословил про него. Я вовсе не хотел выразить непочтение в его адрес. — А что же еще ты хотел выразить, тупица эдакая? — возмутился Фред. — Мелешь тут языком и оскорбляешь друга джентльмена, не спросясь. Я ж тебе не устаю повторять: семь раз отмерь, один раз отрежь, как пильщики говорят. Пристыженный Джордж сконфуженно потупил взор. — С джентльменом я действительно знаком, — промолвил Сент-Ив. — Собирался вернуть ему кое-что важное и надеялся застать его здесь. — Ежели поспешите, запросто нагоните, — тут же оживился Джордж, после чего откусил половинку яйца и с удовольствием прожевал. — Одно колесо его повозки здорово расшатано. Мы его предупреждали, что смазать нужно ступицу или хоть осмотреть перед отправлением, а этот ваш знакомый джентльмен только отмахнулся, мол, не суйте свой чертов нос не в свое дело, — прошу прощения, так и сказал. Скорее всего, он сейчас сидит на обочине и ожидает милости от проезжающих — и поделом ему! — А Дорога пилигримов далеко? — спросил Лэнгдон, опять разволновавшись. Как раз в этот момент вернулся трактирщик с корзинкой еды и элем, и время внезапно пустилось вскачь. — Проще всего выехать на нее перед самым Вротамом, сэр, — ответил Фред. — Сворачивайте направо там, где будет каменный указатель. Поначалу это скорее тропа, нежели дорога, но довольно скоро она расширяется, и можно будет даже разогнаться, ежели захотите. — Еще по кружке пива для наших друзей, — бросил Сент-Ив трактирщику, — и себе чего-нибудь налей, — с этими словами он положил на стойку несколько шиллингов, схватил ящик с бутылками эля и вышел за Хасбро наружу. Помощник конюха уже вывел вполне довольного завтраком, хотя и обремененного экипажем Логарифма. Путешественники погрузились в повозку и в считанные секунды умчались от «Отдыха королевы». Лишь у самого Вротама Хасбро натянул поводья. — Сюда, — объявил Сент-Ив, указывая на дорожный знак, более смахивавший на надгробный камень. — Дорога пилигримов. Если у них не сломалось колесо, вряд ли мы их нагоним, но все равно попытаемся, клянусь богом! Нам повезло, что мы наткнулись на тех двух парней. Надеюсь, то была не последняя наша удача.XIII ПОИСКИ ПОТЕРЯННОГО
Матушка Ласвелл перешла Лондонский мост, прячась от безжалостного солнца под шелковым зонтиком с бамбуковой ручкой. Несомненно, только благодаря даруемой им тени она до сих пор не свалилась замертво на этой испепеляющей жаре. Интересно, пришла ей вдруг в голову шальная мысль, если она упадет, эта толпа подхватит ее и понесет дальше, или же просто затопчет да спихнет в Темзу? Говорят, ежечасно мост пересекают тысячи людей — сущая человеческая река, текущая с севера на юг и с юга на север, которая ослабевает по ночам, но перед рассветом неизменно оживает с новой мощью. Между гранитными опорами моста воды Темзы неслись на восток — темные и грязные перед приливом. Вокруг Матушки стоял гул человеческих голосов, бренчали колокольчики на овцах, не смолкали крики матросов на сотнях забитых грузами палуб, а на фоне прибрежных зданий и причалов лесом голых деревьев вздымались мачты да клубился черный дым из труб пакетботов, снующих под мостом. Из-за их копоти неподвижный жаркий воздух, казалось, был так же плотен, как и вода. Значительную часть своей жизни Матушка Ласвелл провела в баталиях с промышленными загрязнениями и шумом, но всегда в душе опасалась, что ей под силу противостоять лишь отдельным проявлениям всех этих ужасающих технологий, которые вскоре поглотят землю, подобно всемирному потопу. Любой визит в Лондон воспринимался ею как иллюстрация тщетности затраченных усилий, поэтому-то она редко выбиралась из Айлсфорда. Ферму «Грядущее» Матушка считала эдаким ковчегом, качающимся на волнах хаоса, а себя — порой — Ноем, причем дряхлым и изнуренным в борьбе со стихией. «Не диво, что строитель ковчега в конце концов превратился в алкоголика», — размышляла она. Внезапно мысли ее обратились к Биллу Кракену — человеку, несомненно, хорошему, верному и неизменному, как Полярная звезда. Пускай даже и увлеченному довольно-таки странными идеями. Матушка Ласвелл пожалела, что утром не оставила ему записки. И хоть читать Кракен все равно не умел, отсутствие послания наверняка его ужасно расстроило. Вот только Билла ее дело не касается совершенно — а это, увы, выше его понимания. Неудачу потерпела она, и только она, так что ей и разбираться. Это из-за нее все началось — потому в отвечать ей, и именно она вернет домой останки своего мальчика Эдварда. К тому же мысль, что Билл, оказывая ей помощь, может угодить в беду, была для нее невыносима. Разговор с профессором воскресил в ней скорбные воспоминания, которые все эти долгие годы она старательно скрывала даже от самой себя. После того как Сент-Ив откланялся, она в течение долгих томительных часов лежала на кровати, боясь смежить веки, чтобы сон не воплотил давным-давно погребенные картины прошлого в живые образы. Но к утру все-таки задремала — только для того, чтобы погрузиться в кошмар. Во сне Матушка Ласвелл встала с кровати и вышла из дому в ветреную ночь. Ее повлекло на залитый лунным светом луг, за которым темнел лес, некогда укрывавший лабораторию ее мужа. Женщина перебралась по перелазу через невысокую ограду и двинулась по пастбищу, намереваясь забрать череп своего любимого Эдварда. Вдруг она увидела, что путь ей преграждает высокая стена из черного камня. Когда Матушка Ласвелл к ней приблизилась, в стене распахнулась арочная дверь и в ее проеме на фоне мерцающего оранжевого зарева на мгновение вырисовалась силуэтом некая фигура в капюшоне — скорее тень, нежели нечто вещественное. Ветер принес запах скошенной травы и звон тысяч маленьких колокольчиков. Фигура поманила ее, а затем, будто черный дым, поднялась в ночь и сгинула среди ветвей деревьев. Несмотря на возрастающий страх, женщина, словно влекомая злой волей, шагнула к двери, за которой глазам ее предстала ведущая вниз лестница. Темный спуск освещался далеким подрагивающим пламенем преисподней, и из адских глубин доносились голоса — шепот, вопли, приступы безумного смеха, пронизанное невыразимой печалью навязчивое бормотание, проклятья и стоны. Черный ужас сковал Матушке грудь, но она медленно зашагала по каменным ступенькам. Вдруг внизу выросла тень — что-то или кто-то поднималось ей навстречу. Матушка Ласвелл вспомнила поманившую ее фигуру в дверях — но нет, это оказалась не она, по крайней мере не в прежнем обличье. Теперь перед ней предстал черный козел, древний, как гробница, со сверкающими глазами и свалявшейся шерстью, воняющий плесенью, гнилью и серой. И тогда она развернулась и бросилась бежать. За спиной послышался стук раздвоенных копыт — тварь пустилась в погоню. Боясь даже оглянуться, женщина промчалась по лестнице и выскочила на пастбище; сильный ветер, толкая ее в спину, погнал прочь от стены. Дверь с зловещим скрипом захлопнулась, словно выталкивая ее из сна. И Матушка очнулась. Сердце ее отчаянно колотилось, звуки и образы ужасного видения вертелись перед глазами. Придя в себя, Матушка Ласвелл встала, разбудила Симонида, мальчика из прислуги, и велела немедленно отвезти ее в двуколке на станцию. Она успевала на первый поезд в Лондон. Выбор пал на Симонида, поскольку тот никогда ни о чем ее не расспрашивал, в отличие от Билла Кракена, который не только задал бы массу вопросов, но еще и ответил бы на них. А она не могла допустить, чтобы ей помешали. Однако теперь, прямо посреди моста, Матушка порадовалась, что кто-то переживает за нее, что еще одно человеческое создание на этой огромной переполненной планете всей душой разделяет ее горести. Если она все-таки справится со своей задачей и вернется в Айлсфорд, то непременно выйдет замуж за Билла — при условии, конечно, что к тому времени у него еще останется такое желание. Мысль эта пришла ей в голову мгновение назад, после воспоминаний о приснившемся кошмаре. Матушка Ласвелл уже дважды отказывала Биллу, отговариваясь, что она слишком стара и давно привыкла жить в одиночестве, да и в браке ей всегда не везло. В общем, сыпала этими и прочими подобными оправданиями, правда, с тем же успехом она могла вразумлять Неда Лудда, мула с фермы. Ее слова достигали ушей Билла — а Бог свидетель, они у него весьма чуткие, — но вот внутри определенно не задерживались. Проносились через его голову, словно гонимые ветром осенние листья, и вылетали с другой стороны. Теперь эта мысль вызвала у женщины улыбку. Билл Кракен стал кормчим «Грядущего», словно и был рожден для этой роли, а сама ферма долгие годы дожидалась только его. Если уж ей суждено спуститься в ад, подумалось Матушке Ласвелл, то подле себя она готова видеть лишь Билла Кракена, и никого больше. Как все-таки низко она поступила, оставив его этим утром в неведении! Вдруг ее сильно толкнули — два каких-то чванливых юнца спешили в направлении Паддинг-лейн, — и мысли разлетелись перепуганными воробьями. Мост остался позади, и она наконец-то нырнула в относительную прохладу улицы. Грандиозный поток людей растворялся в гигантском городе, словно река в море. Матушка Ласвелл выбралась из толпы пешеходов и на минутку замерла, пытаясь уловить внутри собственного разума особые, ни с чем не сравнимые звуки, имевшие совершенно иную природу, нежели шум улицы. Она ощутила присутствие Эдварда, тихонько прокравшегося в ее сознание, видимо, еще на мосту, и даже слышала голос сына, тихий, как шепот из-за закрытой двери, и бесконечно далекий. Однако Матушке стало ясно, что призрак ее несчастного дитяти находится неподалеку и что ему известно — она рядом. Затем Матушка Ласвелл решительно двинулась дальше, в направлении сверкающей в лучах солнца позолоченной верхушки монумента в память о Великом лондонском пожаре. Женщина купила пирожок с мясом у весьма жалкого на вид уличного мальчишки, облаченного в пальто размера на два больше требуемого и явно нестерпимо жаркого. Да только куда девать бедняге ценную одежду, если руки заняты — ясно, что нести ее на плечах! Продавец был примерно одного возраста с Эдвардом, когда тот… Матушка вручила мальчику две кроны и отошла, оставив на тротуаре одуревшего от счастья маленького торговца и жалея одновременно, что не дала больше и что вот так запросто поддалась сентиментальному порыву. Жуя отвратительный пирожок, хрящей в котором оказалось куда больше, чем мяса, женщина двинулась дальше. Колокола церкви Святого Климента принялись отбивать песенку об апельсинах и лимонах[21], и Матушка Ласвелл внезапно вспомнила, что самого святого бросили в море с привязанным к шее якорем. «Что ж, — философски рассудила она, — бывают вещи и похуже, чем визит Харриет Ласвелл в Лондон». И осадила себя, поскольку сейчас скорее стоило поглядывать по сторонам, нежели заглядывать в глубины сознания. — Кто умеет веселиться, тот горя не боится, — произнесла она вслух поговорку и взяла курс на Лайм-стрит, где подле таверны «Корабль» проживала ее старинная подруга Мейбл Морнингстар. Мысль о таверне подсказала Матушке Ласвелл, что неплохо бы поскорее освежиться — пожалуй, кружечка пива будет самое то, — дабы восстановить естественную текучесть крови, сейчас основательно сгущенной нещадно палящим солнцем. За очередным углом взору ее наконец-то предстал пункт назначения, а на тротуаре за входом в таверну — и сама Мейбл, облаченная в мантию Звездного Небосвода. Когда-то Матушка Ласвелл подарила подруге этот ритуальный наряд, и в нем едва ли следовало выходить на улицу. Столетия три назад за подобный поступок Мейбл как ведьму запросто сожгли бы на площади Смитфилда. «Да она знала, что я приду», — внезапно осенило Матушку Ласвелл, и словно легкий ветерок овеял ее вспотевшее лицо. Ей отчаянно требовалась помощь Мейбл, и подруга, уловив ее безмолвный призыв, даже нарядилась в ожидании. — Выглядишь ты неважно, Харриет, — вместо приветствия объявила Мейбл, — прямо как сосиска на горячей сковородке. По моему жилищу сейчас гуляет легкий сквознячок, и еще у меня найдется, чем промочить горло — славный шанди[22], если сей непритязательный напиток отвечает твоему вкусу. Идем наверх? — Ах, лучше и не придумать, — отозвалась Матушка Ласвелл. — У меня внутри словно пустыня. Она проследовала за подругой во входную дверь с небольшой вывеской, гласившей: «Предсказание судьбы. Ясновидение. Некромантия. Поиски потерянного». Подшучивая друг над другом, женщины поднялись по темной узкой лесенке, уходившей, казалось, прямо в небеса, свернули в освещенный газовыми лампами длиннющий коридор с дверьми по обеим сторонам и наконец оказались у подножия еще одной лестницы. Матушка Ласвелл остановилась перевести дыхание. — Совсем обессилела, — посетовала она. — Прогулка с Тули-стрит меня едва не прикончила. Хотя я буквально воспряла духом, когда увидела тебя, потому что поняла — ты знала о моем приезде. Правда ведь, Мейбл? Ты, вижу, надела свою мантию. — Я предчувствовала, что ты близко, Харриет. Мне ясно представился раздувающийся парус, который несет тебя ко мне, словно лодку по реке. И тогда я приготовилась. Еще я поняла, что едешь ты не ради развлечения. Душа твоя исполнена в равной мере ужаса и надежды. Это было очевидно. И когда ты подошла ближе, я спустилась на улицу, и вуаля! — вот и ты с зонтиком, словно под парусом. Говорила Мейбл бодро, однако в ее улыбке сквозила глубокая обеспокоенность. Предсказательница обладала довольно непритязательной наружностью плотно сбитой трактирщицы или поварихи и нрава была скорее задорного, нежели мечтательного. Седина в ее растрепанных каштановых волосах еще не проступила, несмотря на то что шел подруге седьмой десяток. Матушке Ласвелл и вправду теперь, когда ее больше не изводило одиночество, полегчало, и она твердым шагом одолела последний лестничный пролет и затем проследовала за Мейбл в ее апартаменты. Вдвоем-то, обладая изрядными способностями, они уж точно разберутся и точно победят. Длинный ряд широко распахнутых окон в неожиданно просторной комнате, наполненной свежим воздухом и солнечным светом, выходил на вокзал Фенчерч-стрит. Полки потемневших от времени шкафов вдоль стен ломились от книг, и, словно этого было мало, штабеля фолиантов и рукописей громоздились еще и на полу. На длинном приземистом комоде с изогнутыми ножками и средневековой сценой, нарисованной в стиле «Искусства и ремесла»[23] на четырех навесных дверцах, стояли кувшин и таз. Потягивая шанди, Матушка Ласвелл рассматривала заключенную в рамку фотографию покойного мужа Мейбл. Мужчина был облачен в визитку и выглядел довольно молодо и изысканно, хотя при съемке несколько перестарался с неподвижностью, отчего вышел косоглазым. Его не стало лет десять лет назад. Матушка Ласвелл всегда немного завидовала подруге, которой повезло найти весьма достойного мужа, а не какой-то там шлак. Теперь же он превратился в воспоминание, в украшение, висящее на стене. Увы, как ни печально, хорошее тоже проходит. Матушка снова подумала о Билле Кракене и поняла, как отчаянно ей не хватает его общества. Какая же она все-таки дура, что отправилась в Лондон в одиночку. И уж точно грешно постоянно делать что-то для других, при этом ничего не позволяя им делать для себя. Сродни предательству, чванливой гордыне, наряженной в рубище святоши. Глупость и самообман. Мейбл отдернула занавеску, отделявшую скрытую от посторонних глаз часть комнаты. На противоположных ее стенах располагались высокие зеркала в простых темных рамах, на третьей стенке над небольшим дубовым платяным комодом висел канделябр. Резьба на дверцах комода изображала выглядывающее из листвы лицо, а сверху лежали барометр и, в медном кольце, — магический шар. За квадратным столиком, снабженным на углах аккуратными пружинными зажимами, стояли два кресла: одно — накрытое атласом с вытканными звездами и всяческими символами — предназначалось для предсказательницы. Собственно, покрывало являлось самой яркой частью интерьера — какие-либо украшения отсутствовали напрочь, никакой тебе манерности и вычурности. Когда дело касалось магии, Мейбл Морнингстар являла собой образец практичности. Она открыла комод и, вытащив из груды свитков один, из плотного пергамента, развернула на столике, зафиксировав зажимами. Это оказался подробный план Лондона от Ноттинг-Хилл-гейт до Ист-Индиа-док — похоже, в более отдаленные кварталы духовный взгляд Мейбл не проникал. Что-либо оказавшееся в реке — вещи или тела — она отыскать не могла, если только у нее не имелось какого-нибудь фрагмента того, что пропало — например, пряди волос, если речь шла об исчезнувшем человеке. Хотя порой было достаточно носового платка или чашки. Конечно, Мейбл запросто могла надуть клиента, увеличив исключительно на пергаменте радиус действия своего ясновидения, но эта идея казалась ей чудовищной. Атмосфера пространства для общения с духами, порожденная чем-то сродни надежде или, вернее, чем-то связанным с ней — скорее всего, душевной болью, — показалась Матушке Ласвелл едва ли не пугающей. Она уловила интенсивные колебания, беззвучно сотрясавшие воздух, и, взглянув на барометр, поняла, что не ошиблась: ртуть явственно светилась, хотя и без видимых внешних воздействий[24]. Мейбл выбрала одну из стоящих на полках комода планшеток и, положив ее поверх карты, закрыла дверцы комода. — Начнем, Харриет, — объявила она и уселась в накрытое атласом кресло. — Задерни только занавеску, пожалуйста… — Мейбл вставила в планшетку иглу — не карандаш, а указатель с заостренным коническим кончиком металлического оттенка[25]. Затем она выпрямилась в кресле, призывая свой исключительный дар, и взгляд ее устремился в неведомую даль. В канделябре горела единственная свеча, почти так же ярко светилась и ртуть в барометре. В комнатушке стало жарковато — по крайней мере, гораздо теплее, как показалось Матушке Ласвелл, чем в помещении за занавеской. Из своего кресла она видела в зеркале собственное лицо и спину подруги, их повторяющиеся образы убегали в бесконечность. Исподволь ее слух уловил тягучую мелодию из пары нот, словно кто-то этажом ниже водил смычком по струнам скрипки. Тем не менее неким бессознательным образом Матушка Ласвелл понимала, что звук порожден не где-то снаружи, а в созданном Мейбл вневременном пространстве. Она выровняла дыхание и спокойно закрыла глаза, отгородившись от суматохи внешнего мира. Представив себе жаровню с небольшим пламенем, Матушка постаралась удержать этот образ в сознании. Воображаемый огонь вспыхнул, на какое-то мгновение погас, а затем взметнулся с новой силой. Мелодия по-прежнему звучала, аккомпанируя пульсации крови в ушах. Трудно сказать, долго ли ей пришлось созерцать пламя, но в конце концов оно затуманилось, и на его месте возникло лицо Эдварда — именно так мальчик выглядел перед смертью. Образ, подрагивая, словно давешние языки огня, постепенно становился все более четким. Потянуло холодком. Взгляд Эдварда сначала метался из стороны в сторону, а затем вдруг его глаза заглянули в ее — сын увидел свою мать. Вздрогнув от неожиданности, Матушка Ласвелл едва не утратила контроль над собственным сознанием — лицо Эдварда стало расплываться, словно его кто-то накрыл тонкой вуалью, — но сумела удержать внимание, благо опыта в подобных вещах ей было не занимать, и через мгновение завеса исчезла. До женщины смутно доносился звук планшетки, перемещающейся по пергаменту на столе. Направлял дощечку Эдвард, а руки Мейбл придавали ей устойчивость. С глубоким вздохом Матушка Ласвелл медленно открыла глаза. Прозрачное лицо Эдварда так и осталось перед ее взором, а сквозь него различались черты Мейбл. В зеркале за спиной подруги отражался бесконечный коридор одинаковых образов: край занавески, ограждавший их закуток, скошенный угол комода, сияние свечи, затылок Мейбл и лицо самой Матушки Ласвелл, поверх которого плавал лик Эдварда. Планшетка продолжала двигаться. Руки Мейбл словно парили над ней, чуть-чуть подрагивая в соответствии с ее перемещениями. Дышала предсказательница тяжело, а в ее невидящем взгляде застыло нечто глубоко тревожное и даже пугающее. Матушка Ласвелл заставила себя сосредоточиться на Эдварде, чтобы вызвать живые воспоминания о нем, вновь ощутить радость десятилетней давности, которая когда-то поднималась в ней от одного лишь осознания того факта, что сын ее жив и находится где-то неподалеку. Вместе с этим она заметила, что отражение в веренице зеркал начало слегка изменяться. Вертикальные складки занавеси и линии, образующие очертания комода, стали смещаться, пока их отражения и вовсе не утратили какое-либо сходство с конкретными предметами и не превратились в резко очерченные геометрические формы — пересекающиеся на серебристо-черной плоскости зеркал параллельные и перпендикулярные линии разной толщины. В это же время она почувствовала невероятный, продирающий до костей холод. На лице Эдварда явственно читалась печаль, а взгляд его вновь начал метаться из стороны в сторону, как будто он отчаянно пытался определить, где находится. «Ты со мной, милый», — мысленно прошептала Матушка Ласвелл, стараясь передать сыну свою мысль. Ей, однако, это не удалось, к тому же женщина внезапно ощутила некую опасность. Меж тем пересекающиеся линии в зеркале стали медленно перестраиваться в образ какой-то другой, незнакомой комнаты, определенно не являвшейся отражением их собственной. В той комнате за столом сидел мужчина, сверливший пространство неподвижным взглядом. А на столе перед ним лежал череп Эдварда. Изо всех сил цепляясь за собственное сознание, Матушка Ласвелл взирала на профиль человека, именовавшего себя Игнасио Нарбондо. Перед ней предстал убийца, некогда приходившийся ей сыном. А перед ним над столом парил озадаченный лик Эдварда. Нарбондо потянулся вперед, словно намереваясь прикоснуться к нему, однако пальцы его прошли сквозь образ, который немедленно начал блекнуть. У Матушки Ласвелл перехватило дыхание, и она вновь услышала стук собственного сердца и шуршание планшетки по пергаменту. Мейбл струдом втягивала в себя воздух. Послышался скрежет ножек стула по полу — то Нарбондо отодвинулся от стола и медленно повернулся к Матушке Ласвелл, озадаченно склонив голову набок. Впрочем, хмурое недоумение на его физиономии тут же сменилось широкой гадкой ухмылкой, и как ни хотела женщина отвернуться, делать этого она не стала — или попросту не смогла. Отражающаяся в зеркале комната постепенно растворилась во мраке, и в конечном итоге в нем только и различалась, что повисшая в пустоте голова Нарбондо. Матушка Ласвелл, оцепенев от ужаса, наблюдала, как его лицо все увеличивается в размерах, словно приближаясь к ним с огромного расстояния. Казалось, это продолжалось целую вечность, и в конце концов гнусная физиономия Нарбондо вышла за пределы зеркала и повисла над подрагивающей планшеткой. Лик Эдварда к тому времени исчез. Указатель дощечки громко заскрежетал по пергаменту, в конце концов даже порвав его, и затем резко остановился. Мейбл Морнингстар издала тихий стон и повалилась ничком на стол. Образ Нарбондо устремился назад в зеркало, пламя свечи дрогнуло и угасло, а комнатка внезапно наполнилась громким шумом, доносящимся с Фенчерч-стрит и из таверны внизу. Послышался гулкий звон церковного колокола, и Матушка Ласвелл с усилием поднялась из-за столика. Отдернув занавеску, она кое-как доковыляла до расписного комода. Там ее вырвало в таз.XIV НА ДОРОГЕ ПИЛИГРИМОВ
Как Сент-Ива и предупреждали, поначалу дорога представляла собой лишь тропу, ширины которой, впрочем, для повозки вполне хватало. Земля была изрезана промоинами после весенних дождей, что, несомненно, не пошло бы на пользу расшатанному колесу. Лэнгдон с тревогой вглядывался вперед, выискивая признаки появления настоящей дороги. Пускай даже Нарбондо и являл собой сущего дьявола в человеческом обличье, повторял он про себя, но заставить свою повозку лететь все же не в его силах. Да и откуда злодею знать о погоне? Но поскольку Нарбондо способен искалечить или убить Эдди, действовать им придется осторожно. Вот только что именно понимать под этой самой осторожностью, Сент-Иву было пока не очень ясно. Если они наткнутся на сломанную повозку Нарбондо на обочине дороги, о каком бы то ни было элементе неожиданности придется забыть. Похититель либо пулей метнется в подлесок — что весьма сомнительно, в особенности с обузой в виде Эдди, — либо пригрозит прикончить мальчика. И рука у него не дрогнет, даже если это его преступление окажется последним. Так что придется стрелять без всяких преамбул. Гораздо лучше было бы наткнуться на него в Грейвзенде, где запросто можно затеряться в толпе… Меж тем вдоль дороги, по обеим сторонам которой тянулись густые заросли кустарника, стали появляться гигантские дубы и буки, и время от времени путников накрывала благодатная тень. Кое-где виднелись заросшие травой тропинки, однако признаков человеческого жилья по-прежнему не наблюдалось. Слева от дороги, высоко над землей, парила пустельга, узнаваемая по восхитительному окрасу, коричневому в крапинку. Высматривавшая мышь или какую другую мелкую тварь птица внезапно метнулась вниз, но, не достигнув земли, через секунду снова взмыла и устремилась к ближайшему подлеску. Затем местность приобрела холмистый характер, и каждая возможность осмотреть с возвышенности дорогу впереди, к сожалению, отнюдь не частая, предоставляла Сент-Иву передышку от изводивших его мрачных мыслей. Впрочем, особо разглядывать все равно было нечего — холмы, кусты да пустынный путь. До Лэнгдона вдруг дошло, что Хасбро пытается привлечь его внимание к пирогам, однако он отмахнулся от предложения. Надежда и воодушевление, охватившие его в «Отдыхе королевы», вновь угасли. — Раскаяние, как выясняется, убивает аппетит, — философски изрек он. Хасбро кивнул: — Сэр, не во гнев вам будь сказано, но не вы ли наставляли юного Финна мудрости, когда тот решил предаться самобичеванию? То ведь были ваши слова: толк от самоедства никудышный. — Если в каких-либо моих словах и заключалась мудрость, — отозвался Лэнгдон, — то весьма скудная. Да и нет у меня более прав на этот товар. Впрочем, парнишка-то чуть с ума не сошел. Эх, если б только он зашел в дом и разбудил меня! Все обернулось бы иначе, поверь. Но он не рискнул нас беспокоить, и я понимаю и разумом, и душой, по какой причине; вот только толку от моего понимания чуть… Да и сам-то я хорош: не предупредил Финна, что Нарбондо ошивается поблизости, а теперь мне остается только проклинать свою беспечность. Подобную ошибку я не могу ни простить себе, ни понять. Я раскаиваюсь, что оставил Эдди и Клео без защиты… — Сент-Ив покачал головой, так и не закончив. Теперь от главной дороги разбегалось множество второстепенных, и уж точно она стала ровнее, хотя пыли на ней и не убавилось. Впрочем, это улучшение точно так же окажется на руку и Нарбондо. С одной из боковых тропинок чуть не под колеса экипажа выскочила куропатка, но тут же упорхнула обратно. В воздухе пахло свежей листвой, тишину леса нарушал только шум катящейся повозки. Спустя некоторое время Хасбро продолжил: — Я часто замечал, сэр, что печаль и раскаяние подобны хлебам и рыбам[26], только в противоположном смысле, если так можно выразиться. Эти два состояния сами себя и порождают, сея раздор в разуме и душе. — Тут ты прав, — согласился Сент-Ив. — Вовремя подвернувшийся пирог, сэр, куда полезнее целой корзинки душевных терзаний. Лэнгдон заметил, что поневоле улыбается, и в конце концов взял пирог у Хасбро, который, несомненно, так и продолжал бы свои уговоры, пока не добился своего. Впрочем, после первого же кусочка Сент-Иву стало понятно, что уступил он вовсе не зря. — Смотри! Вон, вверху! — вдруг закричал он, в возбуждении едва не отбросив еду в кусты. Вдали на востоке, возможно непосредственно над Темзой, летел невероятно длинный дирижабль цилиндрической формы, заостренной с обоих концов. Сент-Ив торопливо достал из чемодана за спиной латунную подзорную трубу и навел резкость. Гондола под аэростатом отсутствовала, вместо нее с сети, обтягивающей корпус дирижабля, наподобие качелей свисали четыре сиденья, а занимавшие их четыре крошечные фигурки деловито махали длинными веслами. Впрочем, воздушное судно, нос которого был направлен на Ширнесс, совершенно не продвигалось в нужном направлении. Напротив, оно явно дрейфовало боком, похоже, в сторону Шотландии, чему причиной являлся крепкий южный ветер. Лэнгдон наблюдал за дирижаблем, пока тот не затерялся в бескрайних небесных просторах. Ах, как же хотелось самому Сент-Иву подняться к облакам на собственном корабле — и довольно скоро мечте его суждено осуществиться. Он представил, как сажает дирижабль посреди поля на ферме, как Эдди помогает ему, как Элис и Клео, завидев воздушное судно, выходят на веранду и бегут к ним по высокой траве… — Похоже, тем ребятам недостает тяговой мощности, — заметил Хасбро. — Верно. Дирижабль дрейфует по ветру, хотя глупцы на нем и пытаются грести. Помоги им Господь благополучно приземлиться. Чтобы по-настоящему управлять таким судном, нужен миниатюрный электрический двигатель Уильяма Кибла. Что ж, утешусь еще одним пирогом. Но не успел Сент-Ив исполнить свое намерение, как впереди, на приличном, впрочем, расстоянии из кустов на дорогу выскочили два человека с очевидным намерением преградить путь их экипажу. — Стой! — прозвучал чей-то зычный оклик — таким тоном капитан борющегося со штормом корабля отдает свои приказания. Двое громил на дороге помалкивали. Сент-Ив оглянулся: позади два всадника! Присмотревшись, он узнал любителей пива из «Отдыха королевы», Фреда и Джорджа. Должно быть, подумал Лэнгдон, они отправились в путь вскоре после их с Хасбро стремительного отъезда. Джордж весело помахал ему рукой. На мгновение Сент-Ив пришел в замешательство и чуть было не помахал в ответ, но затем заметил в руке Фреда направленный на них пистолет. И ему стало все ясно: сцена в таверне от начала до конца была постановочной. Их надули, обвели вокруг пальца. Лэнгдон снова посмотрел вперед: торчавший на дороге здоровяк с длинными всклоченными волосами и косматой бородищей сжимал в волосатых лапах дубину, а другой бандит, помельче, держал руку за пазухой — возможно, на рукояти какого-то огнестрельного оружия. А вот их револьверы лежат в багаже позади повозки! Сент-Ив мысленно отвесил себе пощечину и внес еще один пункт в длинный список совершенных им сегодня глупостей. Громила с дубиной вызывал определенные опасения: ростом больше шести с половиной футов и весом фунтов эдак двести пятьдесят, он окажется серьезным противником. Враги были уже совсем близко — что впереди, что позади. Хасбро подобрал вожжи. Бежать некуда, разве только прыгать в кусты. — Фред и Джордж, которых мы повстречали на постоялом дворе, — сообщил Сент-Ив слуге, — нас одурачили. Пистолеты? — На самом верху, — ответил Хасбро. — Я позволил себе вольность зарядить их. Давайте так, сэр: я пущу Логарифма в галоп и попробую раскатать парочку впереди, а вы займетесь нашими друзьями сзади. — По твоему сигналу, — кивнул Лэнгдон. Они как раз въехали под сень дуба, гигантским зонтиком нависавшего над дорогой. — Сейчас! — бросил Хасбро и подхлестнул лошадь. Сент-Ив развернулся, едва не слетев с накренившейся повозки, вцепился в чемодан, распахнул его и, схватив два лежавших сверху револьвера, вложил один из них в протянутую руку слуги. Внезапно кузов повозки сотрясло от удара, и перед изумленным Лэнгдоном предстал замерший на четвереньках человек, только что спрыгнувший с дерева. Головорез в черной шляпе, удерживаемой на голове тесемкой, нагло ухмыльнулся и выставил вперед руку с ножом. И хотя этого ловкача, видимо, более всего занимало сохранение равновесия на крыше тряского экипажа, он шагнул вперед. Сент-Ив, не раздумывая, рванулся навстречу. Повозка снова замедлилась — очевидно, Хасбро опасался, что сам Лэнгдон может слететь в можжевельник на обочине. Держа револьвер двумя руками чуть ли не над ухом у нежданного гостя, Сент-Ив выстрелил в сторону двух всадников позади. Те успели заметить, что могут попасть под прицел, и направили лошадей в кусты. В следующее мгновение Лэнгдон ударил рукоятью револьвера в скулу нападавшего, одновременно блокировав предплечьем его выпад ножом. Тип в шляпе взвыл и повалился на спину, оставаясь, однако, на крыше экипажа и по-прежнему сжимая нож. Более того, он тут же попытался сесть, но Сент-Ив, вцепившись в низкий бортик, от души врезал головорезу по зубам. Это принесло свои плоды: брызнула кровь, нож полетел в сторону, а его владелец, вылетев-таки наружу, не угодил под колеса повозки лишь потому, что зацепился за бортик ногой. Лэнгдон, заметив, что парочка из «Отдыха королевы» снова показалась на дороге, и оценив ситуацию — Джордж, наездник явно неопытный, внимание уделял в основном тому, как бы не вылететь из седла, а вот красавчик Фред, похоже тертый калач, подбирался все ближе и ближе, намереваясь выстрелить наверняка, — скинул недобитого бандита в шляпе на дорогу. Тот ударился головой о землю, разок подскочил и растянулся в пыли. Лошадь Джорджа налетела на внезапно возникшее препятствие, споткнулась, взбрыкнула — всадник перелетел через ее голову и шлепнулся в придорожные заросли. Фред продолжил преследование, однако умерил свой пыл и свернул на боковую тропинку, когда Сент-Ив, восстановив равновесие, пулей снял шляпу с его головы. Меж тем спереди раздались крики, а затем грянул выстрел. Сент-Ив успел прикрыть руками лицо как раз в тот момент, когда доска с краю бортика брызнула щепой. Какой-то острый кусок, прорвав сюртук и рубашку на рукаве, разодрал ему кожу, однако в пылу сражения Лэнгдон боли не почувствовал. Он быстро припал на одно колено, оценил ситуацию — плюгавый бандит стоит посреди дороги, широко расставив ноги, и тщательно прицеливается из все еще дымящегося оружия, а чуть подальше замахнулся дубиной здоровяк, в намерения которого входит одним ударом свалить, а то и укокошить беднягу Логарифма — и, крикнув Хасбро: «Стой!» — взял на прицел здоровяка. Однако в следующий миг, чуть сместив руку, Сент-Ив разрядил револьвер в головореза с пистолетом. Повозка подскочила на распростертом теле, а Лэнгдон обернулся и выстрелил в окутанного клубами пыли Фреда, вновь нагнавшего экипаж. Негодяй, успевший натянуть вожжи, выронив пистолет, схватился за плечо. Из нападавших остался только гигант с дубиной. С перекошенной в слепой ярости физиономией, изрыгая нечленораздельные проклятия, он несся навстречу повозке, размахивая дубиной. Хасбро спокойно прицелился и влепил здоровяку пулю в руку. Простреленная конечность повисла плетью, дубина упала на дорогу, что, впрочем, ее владельца не остановило. И только вид двух направленных на эту чудовищную гору мяса и жира револьверов вынудил ее включить еще и мозг: помедлив, громила вломился в можжевельник и исчез. Теперь дорога была свободна. Позади остались два трупа — урода в шляпе, спрыгнувшего на экипаж с дерева, и плюгавого грабителя с пистолетом, по которому проехалась повозка. И это обстоятельство Сент-Ива ничуть не взволновало, а вот то, что споткнувшаяся лошадь, равно как и ее наездник Джордж, а также красавчик Фред исчезли, порадовало от души. Воодушевленные полученным преимуществом путешественники пустились дальше. Рощи и перелески остались позади, но на всякий случай Сент-Ив устроился на крыше экипажа с револьвером наизготовку. Внезапно он с удивлением заметил, что по его ладони медленно стекает кровь. Острая щепа из бортика все-таки сделала свое черное дело, хотя боль была вполне терпимой. Положив оружие на чемодан, Лэнгдон снял сюртук и прижал к ране носовой платок — слава богу, порез оказался неглубоким и кровь быстро остановилась. Уцелевшие негодяи были опасны, во время нападения вели себя решительно, и потому следовало поостеречься. Милю за милей Сент-Ив, готовый без излишних церемоний разрядить в любого из них свой револьвер, окидывал внимательным взглядом холмы и убегавшую вдаль дорогу, ожидая повторной атаки. Но время шло, а местность так и оставалась пустынной — ни поднятой пыли, ни какого-либо звука, за исключением грохота колес, поскрипывания повозки да стука копыт Логарифма, бодро рысящего вперед. В конце концов Сент-Ив решил, что опасность миновала, и перебрался на козлы, не став, однако, закрывать чемодан. — Теперь нам ни за что не нагнать Нарбондо, — устало подытожил он. — Верно, сэр, хотя я готов поспорить, что он находился вне досягаемости, еще когда мы свернули с большака перед Вротамом. Наверняка воспользовался Лондонским трактом, как мы и предполагали в самом начале. Вскоре впереди показался перекресток: предательская Дорога пилигримов упиралась в широкий наезженный тракт. Они повернули по нему на запад, руководствуясь указаниям знака с надписью «Харвел», и устремились вперед, к Грейвзендской дороге. Снова по сторонам замелькали фермы, показался сначала один экипаж, потом другой. Вряд ли стоило опасаться очередного сюрприза. Однако потеря двух бесценных часов всерьез расстраивала Сент-Ива, и он пытался хоть как-то убедить себя в том, что время потрачено не зря. — С чего это Фреду и Джорджу преследовать нас? — поделился он с Хасбро своими соображениями. — Мы сами себя задержали одним лишь тем, что последовали их совету. Это очевидно. — Верно, сэр. И поскольку мы пошли у них на поводу, то в любом случае оказались бы здесь. — Отсюда следует, что нас заманили в безлюдную местность с целью убить, а не просто задержать. — Похоже на то. — Нарбондо, несомненно, способен прикончить кого угодно просто шутки ради, но отряжать для этого пятерых головорезов мне представляется чрезмерным. — Осмелюсь вам возразить, сэр. Убийство само по себе доставляет Нарбондо истинное удовольствие. И у него имеются все основания нас ненавидеть. Однако лично я не сомневаюсь, что в равной степени он нас боится или уж наверняка опасается. Мы неоднократно срывали его планы — прижали к стенке на Меловых утесах, помешали в Моркамском заливе. А сейчас Нарбондо наверняка сообразил, что его похождения в Айлсфорде привлекли наше внимание. А уж похитив Эдди, он и вовсе разворошил осиное гнездо, сэр! Сент-Ив вновь вспомнил разговор с Матушкой Ласвелл, а потом свои слова, обращенные к Элис. Вся эта история с Айлсфордским черепом и вратами в страну мертвых — чушь и суеверие. Сомнений быть не может. Но беда в том, что Нарбондо так не считает! Для него это дело первостепенной важности, а не какая-то блажь. Он настолько очарован своими идиотскими идеями, что готов устранить любые помехи — потому и устроил эту засаду. Хасбро снова оказался прав. За действиями проклятого горбуна стоит нечто большее, чем примитивная ненависть. А он, Лэнгдон Сент-Ив, высоколобый профессор, из-за пренебрежительного отношения к силе веры в иррациональное накликал беду на свою голову. Ведь нужно учитывать, что подобные вещи многие — и покойный Джон Мейсон, и Матушка Ласвелл, и ее муж-вивисектор, и сам Нарбондо, в конце концов, — воспринимают серьезно. За Айлсфордским черепом тянется длинный шлейф трупов, среди которых едва не оказались и они с Хасбро. И все потому, что Сент-Ив счел историю этой диковины сущей ерундой. Ах, если бы он еще две недели назад усвоил преподанный им самой судьбою урок, если бы понял, насколько опасны поверхностные суждения и поспешные заключения! Лэнгдон обратился мыслями к злополучному фарсу с альбомами и их похитителем, к собственной роли в этом жалком дельце. И внезапно словно яркий свет озарил все прискорбные обстоятельства дурацкой, по сути, истории — это же было обыкновеннейшее мошенничество! Альбомы, их пропажа и топорная попытка выкупить нечто, с самого начала почти наверняка не стоившее и ломаного гроша. Мошенничество, закончившееся жуткой гибелью доведенного до отчаяния человека, оказавшегося пешкой в чьей-то грязной игре, и моральными терзаниями самого Сент-Ива в придачу. Теперь, пусть и с изрядным опозданием, но надлежащие выводы сделаны. Во всяком случае, он знает, куда им следует отправиться по прибытии в Лондон. И догадывается, как и о чем нужно договариваться с человеком, которого они там отыщут, как только позаботятся о постое Логарифма и повозки. То была первая разумная мысль, пришедшая Сент-Иву в голову с того самого момента, как миссис Лэнгли принялась колотить в дверь комнаты для прислуги. Не ахти какая победа, конечно, но последние двадцать четыре часа Лэнгдон вел себя как набитый дурак, и потому даже это скромное достижение привело его в доброе расположение духа.XV «КОЗЕЛ И КАПУСТА»
Теплый воздух вдоль берега Темзы был пропитан вонью гниющих водорослей и рыбы с Биллингзгейтского рынка — каменные стены огромного рыбного базара совершенно не препятствовали ее распространению. Запахи немедленно воскресили у Финна воспоминания о денечках, когда он работал у Квадратного Дейви, ловца устриц, и проводил время на реке или же ошивался на Лоуэр-Темз-стрит, наблюдая за заходящими на таможню судами, любуясь закатом с Лондонского моста или сотнями парусников в Пуле. А вечерами его вниманием завладевал театр Тула, особенно номер «Саквояж мистера Вудина», в котором упомянутый мистер залезал в гигантский саквояж в облике Марты Мивенз, а спустя несколько мгновений выбирался оттуда майором Бластером[27]. Куда с ним было тягаться старине Хэппи с его более чем скромными сценками, что Финн пересмотрел за годы обитания в цирке! Прокрасться на представление, сэкономив таким образом пенни-другой, было проще простого, и воспоминание об этом вызвало у мальчишки улыбку, хотя делиться таковым с Элис или профессором он бы не стал. Конечно, любопытно было бы узнать, что этим вечером дают в театре Тула и сработает ли старая хитрость, да только заглядывать туда ему недосуг. У пристани, прозванной «Устричной улицей», на воде покачивалось десятка два суденышек для ловли моллюсков. Рано утром вокруг них неизменно кишели покупатели, закупавшие устриц — свежайших, все еще перепачканных песком и илом, из самого устья Темзы, лучших устриц из Уитсебла[28] и районов южнее — бушелевыми[29] корзинами. Финн живо представил себе утреннее столпотворение: шум, гам, торговки и разносчики кофе и бутербродов из кофеен, перекрикивающие друг друга, суетливые дельцы, лощеные повара из богатых рестораций, хмурые по раннему времени трактирщики, уличные мальчишки, карманники да прочая шушера — и усталые моряки, перетаскивающие из трюмов своих посудин мокрые корзины. К десяти часам утра торги, как правило, заканчивались, а сейчас и вовсе было уже поздно — три часа дня, — так что рынок потихоньку заканчивал работу, кофейни тоже практически опустели. Посудина Дейви, легко узнаваемая благодаря сине-красной полосе вдоль ватерлинии, стояла среди прочих. Сам Дейви отсутствовал, что для такого времени было совсем неудивительно. Не оказалось его и в кофейне «У Родвея», и данное обстоятельство означало, что искать его, скорее всего, следует в «Козле и капусте», старинном пабе на аллее Стуков. Улочка эта, надо сказать, получила свое название отнюдь не в честь звука, а потому что некогда являлась логовом предателей. Гая Фокса продали там всего за пригоршню шиллингов — во всяком случае, так Финну рассказывал Квадратный Дейви, а уж по части баек равных ему, поди, и не было. Пресловутая аллея, с ее ветхими постройками, что, почти смыкаясь над головой, оставляли от неба лишь узкую полоску, находилась недалеко. Зимой на улочке царил вечный сумрак, плавно переходящий в ночь, да и сейчас, в самый разгар лета, аллею окутывала густая тень; только по отблескам на грязных стеклах многостворчатых окон верхних пажей можно было догадаться, что где-то светит солнце. В заполненной нечистотами сточной канаве плавал обглоданный труп кошки. Финн перешагнул через преграду и двинулся по булыжной мостовой, старательно избегая попадаться кому-либо на глаза. Наконец показалась деревянная резная вывеска паба, изображающая бородатого козла с довольно-таки похотливым взглядом и нахлобученным в качестве шапки капустным листом. Побитая непогодой входная дверь вдруг резко распахнулась, и на пороге возник какой-то тип в поношенной фетровой шляпе. Красные глаза его слезились — явно от неумеренных возлияний джина, — а одежда воняла. Мужчина злобно обернулся, что-то бросил в сердцах и, споткнувшись о разбитый бордюр, пошатываясь, двинулся прочь, бормоча под нос ругательства. Финн нащупал под рубахой рукоятку ножа для разделки устриц и шмыгнул в заведение, готовый выскочить наружу, если Квадратного Дейви не окажется за его любимым столиком. При таком раскладе ему придется дожидаться Дейви в его посудине, сокрушаясь о потере времени. — Да это же Финн Конрад, чтоб мне пусто было! — прозвучало вдруг из сумрака, и паренек приметил в углу Дейви, сидящего в компании наполовину опустошенной кружки пива. Промелькнувшее на лице бывшего работодателя удивление сменила широкая улыбка, и Дейви приветственно кивнул. По своему обыкновению, он курил трубку, и над головой его вилось облачко зловонного дыма. Ростом ловец устриц не вышел, зато был широк в плечах и, отличаясь плотным телосложением, обладал весьма короткой шеей, за что и получил свое прозвище. Несмотря на то что копна его нечесанных волос была совершенно седой, старым Дейви не выглядел — Финн, вообще говоря, понятия не имел о его возрасте. Мальчишка огляделся по сторонам на предмет наличия менее желанных знакомцев и, не обнаружив таковых, двинулся к столику. Дейви широким жестом указал ему на стул. — Пинту пива юноше! — крикнул он трактирщику, одноглазому типу весьма угрюмого вида. Повязка несколько скрашивала его мерзкий облик, но вот зубы, из которых едва ли хоть один оставался целым, прикрыть он, понятное дело, не мог. Финн принял кружку, хотя и не испытывал ни малейшего желания накачиваться пивом, и устроился поудобнее. Две сидящие поодаль женщины, размалеванные и явно не столь молодые, как могло поначалу показаться, устремили на него похотливые взгляды. Финн вежливо кивнул дамам и отвернулся. — Бутерброда с ветчиной не желаешь, сынок? — поинтересовался Дейви. — К вечернему чаю на улице обычно появляется парень со свежими бутербродами. — Нет, спасибо, сэр. Я уже ел с час назад, — подобная ложь не представлялась Финну тяжким грехом, к тому же он мог позволить себе купить еду на улице. Уже вечерело, и он спешил. Дейви кивнул, немного помолчал и изрек со всей серьезностью: — А я уж гадал, жив ли ты, Финн. Больно внезапно пропал, даже слова не сказал старине Дейви. И вот ты снова передо мной, собственной персоной. Надумал вернуться к устричному ремеслу? — Нет, сэр, — признался Финн. — Хотя я скучаю по нему. Вот только вспоминал весенние утренние часы под Уитсеблом, сэр, все эти наполненные устрицами корзины. Никогда не забуду, как сеть поднимается такой тяжеленной, что даже рангоут трещит. — Ну так и пошли со мной утром. Переночуешь на моей посудине, там вполне удобно. — Да я бы с удовольствием, сэр, только как-нибудь потом. Понимаете, мне нужно кое-что отыскать, и как можно скорее. Быть может, вы знаете одного человека. Он здесь раньше ошивался, наверно, вел какие-то делишки. Такой темный, только не кожей, а душой, так сказать, ну еще одеждой и волосами. И в нем столько зла и порочности, что их можно ощутить даже на другой стороне улицы. Горбун, росту небольшого, возможно в черной накидке. — Ох, знаю такого, — тихо проговорил Дейви и внимательно огляделся по сторонам. Неподалеку от них расположилась парочка выпивох: один уже мирно почивал, уткнувшись лицом в стол, другой все еще мужественно вливал в себя джин, придерживая и направляя второй рукой ладонь со стаканом. — Твоего знакомого величают тут доктором, хотя с медициной он и рядом не стоял, это я тебе гарантирую. Мерзавец, каких свет не видывал. Сущее дьявольское отродье. Зачем он тебе, Финн? Нечего тебе связываться с подобными типами. Надеюсь, ты не ищешь работу? Дело ведь не в этом, а? Руки-то у тебя проворные, мне ли не знать, но ты ведь всегда был честным парнем, Финн, не вором. — Нет, сэр. Я научился таким трюкам в цирке просто для забавы. Людям нравится, когда им обчищают карманы на потеху другим. Да я и не ищу работу, особенно у самого черта. Сейчас я выращиваю хмель в Кенте. Но есть один человек, мой друг, у которого доктор, как вы его называете, похитил сына. А еще этот доктор вроде бы водился с типом по прозвищу Коржик. Вы помните такого, сэр? Ловец устриц какое-то время пристально разглядывал мальчишку, затем подался вперед и заговорил еще тише прежнего: — Кое-кто чуть не прикончил Коржика, Финн, порезал его под мостом. Как раз в ту самую ночь, когда ты сбежал. Просто довожу это до твоего сведения, так, на всякий случай. Про это не я один знаю, хотя никто Коржика особенно-то и не жалеет. — Чуть, вы сказали? — Ага, почти. Говорят, он целую неделю провалялся в лихорадке недалеко от этого самого паба. Как раз доктор-то и зашил Коржика, спас его никчемную жизнь. У них действительно имелись кое-какие общие делишки, хотя я вот уже год как не видел в порту ни того, ни другого. А помнишь Шустрого Джека — туповатого паренька, что вывозил мусор с рынка? Однажды ночью, через несколько месяцев после твоего ухода, он возьми и исчезни. И в последний раз его видели с Коржиком в Спитлфилдзе, на Уайтчепел-роуд. Шли себе держась за руки, прямо папаша с сынулей. А доктор-то как раз в тех краях и обитает — во всяком случае, так говорит старик Бенсон, который моллюсков ловит. Уж он-то паренька любил по-настоящему, не то что Коржик, который и слова такого не знает. В общем, Бенсон с десятком приятелей пошарили в трущобах, да только ничего не добились. Никто знать не знал ни Коржика, ни доктора, вот ведь какая штука. Да это и понятно, что никто ничего не видел, — тамошний люд живет в постоянном страхе перед этим отродьем. А Джек на рынок так и не вернулся — а ведь он там родился, прям между бочонков с моллюсками, и всю жизнь там и провел. Стало быть, либо мертв, либо увезли его куда-то далече. Помяни мое слово, Финн, кто-нибудь раз и навсегда покончит с Коржиком. За ним неоплаченный должок. И еще. Скорее всего, этот мерзавец прекрасно знает, кто порезал его тогда под мостом, и при первой же возможности ему отплатит. Улавливаешь, о чем я, дружок? — Еще как, сэр, спасибо, что предупредили. Говорите, Уайтчепел-роуд? — В Спитлфилдзе, прямо за Флавер-энд-Дин. Местечко это что-то вроде ада на земле, Финн. Вот только если даже Бенсону со своим отрядом не удалось отыскать драгоценного доктора, значит, спрятался он на славу. Да и тебя в трущобах точно ничего хорошего не ждет. — Если его не найти, он снова совершит убийство, и оно будет на моей совести, сэр. Говорю вам как есть. — Теперь, когда Финн впервые озвучил эту мысль, она укрепилась в его сознании непреложной истиной. Перед ним тут же встал образ Элис. После исчезновения Эдди смотреть ей в глаза ему было просто невыносимо. Ведь это он виноват в ее горе, даже если и косвенно, и если не искупит свою вину, жить ему незачем. Финн поспешно отогнал эту мысль, чтобы не разрыдаться. Раскаяние лучше оставить на потом, когда осуждение будет неминуемо. — Тогда я иду с тобой, Финн, — провозгласил Дейви. — Только позову Омара Уилсона и обоих Галли. Завтра и займемся с утра пораньше. — Не надо, капитан Дейви. Если понадобится скрыться, мне со своей внешностью затеряться проще простого, сэр. Лучше я один туда проберусь. Дейви лишь пожал плечами. — Пустая затея, сынок. Но благослови тебя Господь. Ты всегда был храбрецом. Только будь осторожнее в тех краях. И в трущобы тебе лучше нарядиться поскромнее, а то сейчас уж больно шикарно ты выглядишь. Какие-нибудь лохмотья самое то будет, а денежки прячь в обувке — и эту, кстати, тебе тоже нужно сменить. За пару добротных башмаков местные прирежут и не поморщатся. И помощи там ни от кого не жди — чем больше будешь в ней нуждаться, тем сложнее будет и найти. В трущобах ошиваются ворье да головорезы. Приличные меблированные комнаты там только одни, «У Смита». Первым делом туда и загляни — надежное убежище не помешает. Тебя наверняка сразу же примут за стукача, но как только соберутся вышвырнуть, потребуй позвать мистера Сойера. Если он окажется на месте и более-менее трезвым, скажи ему, что ты друг Квадратного Дейви, и тогда получишь приличную конуру. Но ни в коем случае не спрашивай у него о докторе, Коржике или чем-то таком, за что тебе или ему могут всадить нож в спину. — Понял. Значит, Сойер. «У Смита». — И еще кое-что, Финн. Доктора этого недавно видели на реке. Видишь ли, до меня рано или поздно доходит практически все, что происходит на Темзе. Может, решил попробовать себя в качестве пирата или контрабандиста, а то и обоих сразу. Эти-то обитают в Египетском заливе, прямо за топью. За последние полгода темными ночами там уже пропало несколько судов, и одно, кстати, всего несколько недель назад — так, во всяком случае, рассказал тот паренек, которого выудили из реки. В компании с двумя другими, только они оказались покойниками, так что предпочли помалкивать.XVI МАГАЗИН ДАМСКИХ ШЛЯП СЛОКАМА
— Хозяин у себя? — спросил Сент-Ив у мальчика, подметавшего тротуар перед магазином дамских шляп Слокама. — Я кое-что ему задолжал. Будь так добр, зайди и скажи мистеру Слокаму, что Лэнгдон Сент-Ив хочет с ним рассчитаться. Дело касается рисунков Джозефа Бэнкса. Запомнишь? — Для закрепления памяти он вручил пареньку шиллинг, и тот побежал к дверям. Профессор вышел на свет, чтобы Слокам как следует разглядел его из окна. Нагнать страху на этого типа не помешает. В витрине красовалось несколько десятков разнообразнейших шляпок — одни висели на деревянных крюках, другие покоились на деревянных же головах. Цифры на ценниках значились вполне божеские, а сам магазин содержался в образцовом порядке — никакой тебе пыли и дохлых мух между стеклами, интерьер сияет свежей яркой краской. Покупателей, правда, Лэнгдон не увидел и потому задумался, приносит ли производство шляп хоть какую-то прибыль или же Слокам зарабатывает на жизнь более интересным способом. Затем Сент-Ив принялся изучать собственное отражение в блестящей витрине. Зрелище, увы, радости ему не доставило ни капли. Впрочем, предположил он, наверняка Слокам сейчас тоже изучает его и тоже не в восторге, только совершенно по иной причине. За спиной послышались чьи-то шаги, Лэнгдон обернулся, и его удивленному взору предстало не менее удивленное лицо той самой женщины, которой он вручил пять крон и чей муж вот уже две недели пребывал лишь в области воспоминаний. Вдова пристально посмотрела на Лэнгдона, словно пытаясь понять, что тому здесь понадобилось — Сент-Ива, в сущности, занимал тот же вопрос на ее счет, — затем опустила глаза и молча проследовала в магазин. Визит именно этой женщины в обитель дамских шляпок не только представлял собой загадку, но и грозил определенными осложнениями. Однако размышлять над возникшей проблемой Лэнгдону довелось совсем недолго, ибо из-за магазина донесся пронзительный свисток, и он не мешкая бросился за угол здания. Там, всего в паре шагов от черного хода, стоял Хасбро, державший за воротник Слокама, причем последний воспринимал свое положение вполне безропотно. Почтенный торговец женскими аксессуарами являл собой личность весьма невыразительной наружности, среднего роста и сложения, каких обычно не замечают даже в упор — качество, несомненно, крайне полезное, если вашими приметами вдруг заинтересуется полиция. К тому же он носил очки, придававшие ему вид этакой мудрствующей совы, а их расположение на кончике носа еще и добавляло ему толику высокомерия. Но стоило шляпнику снять их — он проделал это на глазах Сент-Ива — и облик его вновь менялся. Страха в глазах Слокама Лэнгдон не заметил — скорее, там читалось нечто вроде смирения. — Эта афера с альбомами обернулась прескверно, — начал было шляпник, даже не думая отпираться, как вдруг дверь черного входа распахнулась, и из нее вылетела та самая вдова, на этот раз вооруженная вересковой метелкой. Первый удар обрушился на Сент-Ива, затем женщина повернулась к Хасбро, но тот ловко увернулся, так что перепало по голове Слокаму. Фурия вновь ринулась на Лэнгдона, но тот отступил к дороге и ухитрился вырвать у нее метелку. Перекинув орудие возмездия через ограду за спиной, он замер, искренне надеясь, что женщина образумится. Спас его Слокам. Когда началась заварушка, Хасбро отпустил торговца, и теперь тот, надежно обняв рыдающую вдову за плечи, повел ее обратно в магазин и легонько втолкнул внутрь. Захлопнув за ней дверь, Слокам печально покачал головой, из чего Сент-Ив заключил, что шляпник подобной вспышки гнева не ожидал, а вся разыгравшаяся сцена потрясла его до глубины души. Сам Лэнгдон вдову не только всецело понимал и оправдывал, но даже испытывал по отношению к ней смешанное чувство восхищения и страха. — Она пришла за маленькой Клер, сэр, — пояснил Слокам. — А потом они отправятся за юным Джеймсом, он учится в дневной школе Маркэма. Паренек он смышленый, и Дженни вбила себе в голову, что ему по силам добиться в этой жизни большего, чем его несчастному отцу. По крайней мере, Джимми точно не придется зарабатывать на пропитание на улице… Вы позволите мне запереть за ней парадную дверь? Много времени это не отнимет. — Я мог бы присмотреть за магазином, пока вы, джентльмены, будете обсуждать свои дела, — вызвался Хасбро. — Видите ли, мистер Слокам, в юности я поработал в этой сфере, в магазине дамских шляп Бенсона на Юстон-Сквер. — Старина Бенсон! — Лицо Слокама разом просветлело при воспоминаниях. — Его я любил, хотя чудаком он был, каких свет не видывал! Увы, он умер несколько месяцев назад. Что ж… Благодарю вас, сэр, я искренне признателен вам за участие. Магазин в рабочее время лучше не закрывать. Нет ничего хуже покупателя, ушедшего восвояси ни с чем. Хасбро кивнул и скрылся за дверью. Сент-Ив прислушался, не последует ли шум перепалки, поскольку его друзей женщина, понятное дело, воспринимала как личных врагов. Внутри, однако, было тихо. Если кто и способен разрядить обстановку, то только Хасбро. «Дженни, Клер и Джимми», — мелькнули в голове у Лэнгдона три имени вместе с лицами. Несколько минут назад, перед фасадом магазина, вид женщины со всей ясностью оживил его воспоминания о событиях того вечера, и вот теперь имена довершили дело. Он даже пожалел, что Слокам назвал детей, в противном случае они так и остались бы неясными образами. Но потом Лэнгдон подумал об Эдди и опасных последствиях собственной бестолковости — и вот здесь-то никакой неясности не было и в помине. — Так вы сказали, что афера обернулась прескверно, — вернулся Сент-Ив к начатому. — Пожалуй, это еще мягко сказано. — Вы правы. Но как вы догадались о моей причастности? Впрочем, я понимаю, что не мне задавать вопросы, — Слокам отступил с солнца в тень здания — несмотря на близящийся вечер, было все еще жарко. — Бедняга, погибший тем вечером, узнал меня, едва лишь завидев. Однако до меня только сегодня дошло, откуда же он меня знал. Я встречал его два-три раза у Мертона, когда он заходил к тому за доставками. Мне вспомнились его хромота и лицо. А потом я додумал и все остальное. — Это был мой племянник, Джордж, сэр. Я все ломал голову, почему тем вечером он дал деру, это было так на него непохоже. Да он перед самим Люцифером не сдрейфил бы! Ясное дело, он заподозрил что-то неладное, но я понятия не имел, что причина крылась в вас. И когда Дженни увидела вас сейчас на улице и все мне рассказала, я и сам дал деру, по примеру собственного племянника. В Ньюгейтской тюрьме я не выдержу, сэр, в моем-то возрасте. К тому же после смерти Джорджа позаботиться о Дженни и малышах, кроме меня, и некому. — Не сомневаюсь, альбомы были фальшивками, — продолжил Сент-Ив. — Существовало два комплекта подделок — один весьма правдоподобный, а другой небрежный, скажем так. Естественно, оба состряпал Мертон. — Не совсем так, сэр, — покачал головой Слокам. — Мертон действительно обнаружил подлинные альбомы в старом сундуке в поместье Бэнкса в Линкольншире, в аббатстве Ревесби. Они пролежали там целый век. Воистину чудо, а не находка, но вы ведь знаете Мертона. Этот, если услышит звон, потом обязательно найдет, откуда он. — Ах, опять этот вездесущий чемодан! Простите меня, но это уже из разряда заезженных мифов. Я видел работы Мертона и даже зарабатывал на них, к слову сказать. Однажды мне выпал шанс осмотреть его мастерскую, со всей хитроумно состаренной бумагой, поддельными чернилами и химикалиями всех мастей. С помощью спитого чая и садовой земли он способен сотворить настоящее чудо. Да Уильям Генри Айрленд[30] по сравнению с Мертоном был просто жалким любителем! Не вызывает никаких сомнений, что он досконально изучил ранние работы Бэнкса и затем подделал альбомы. Полагаю, вы обсуждали с Королевским обществом их продажу, о Мертоне даже не заикаясь. После подтверждения подлинности подсунутой фальшивки каким-то образом вам удалось подменить ее вторым комплектом, худшего качества. А первый комплект Мертон вместе со свидетельством, удостоверяющим его подлинность, забрал назад, после чего потребовал причитающихся ему денег за утерянный комплект — который, как я уже сказал, был вовсе не утерян, а вернулся к нему. Естественно, впоследствии Мертону ничто не помешало бы продать его, с оформленным-то надлежащим образом удостоверением подлинности! Королевское общество печется о собственной репутации, так что допустить скандал, подразумевающий вмешательство полиции, оно не посмело. Поэтому я и оказался замешанным в этот скоропалительный план выкупа украденных альбомов. Но мне интересно, кто додумался продать их Королевскому обществу повторно? Идея сама по себе великолепная, высший пилотаж мошенничества. Слокам какое-то время пристально смотрел на Лэнгдона, затем произнес: — Идея принадлежала мне, сэр. Мертон к ней не имел никакого отношения. Из-за меня Джордж угодил под злополучный омнибус, как если бы я сам толкнул его под колеса. Сент-Ив кивнул. — Ваша племянница Дженни обвиняет в этом меня. — Возможно, то судьба его толкнула, сэр. Дабы не сотворил более греха. Но вот насчет старого чемодана вы все-таки ошибаетесь. Три альбома авторства Джозефа Бэнкса существуют, как я и сказал. Мне сочинять незачем. Но только Мертон вбил себе в голову, что способен сделать копии, достойные оригинала. Из любви к искусству, если вам угодно. И это ему удалось, Обществу я как раз копии и предлагал. Вы правы, имя Мертона не упоминалось, как и мое, естественно. Тем вечером я выдавал себя за француза Дидро. Если бы эксперты разгадали подделку, со мной было бы покончено. Возможно, меня даже вздули бы, будь у них соответствующее настроение. А Мертон вышел бы сухим из воды. — И он так ничего и не получил за труды? — хмыкнул Сент-Ив. — Лично я нахожу весьма странным, что он этим удовлетворился. — Для Мертона превыше всего искусство, а не выгода, понимаете? И коли на то пошло, у него ведь оставались оригиналы рисунков, с которыми он мог поступить как заблагорассудится. Но меня они не интересовали. Для своего спектакля я уговорил Мертона дать мне черновые копии, как он их называл. Он разрешил мне делать с ними все что угодно, и в свои планы я его не посвящал. Мой знакомый, чье имя я вам не назову, подменил ими чистовые, которые какой-то непроходимый дурак оставил просто на столе в прихожей. Подмену обнаружили почти сразу, и тогда-то Общество и подбило вас сыграть роль неразборчивого в средствах коллекционера, чтобы выкупить, как они считали, оригиналы. Такие вот хитросплетения, сэр, да только все рухнуло, когда бедняга Джордж сделал ноги — одна из которых, кстати, у него была покалеченной. Только представьте, сэр, еще в юности он угодил под повозку! Можно ли было вообразить, что подобное с ним случится снова, и на этот раз с летальным исходом? Наверно, это все-таки судьба. Не приведи Господи… — Слокам печально покачал головой. — Вот и весь мой рассказ, сэр. Прошу вас, не судите строго Гарри Мертона. Он затеял вернуть деньги Обществу после своей смерти, посредством завещания будущих прав на движимость, выражаясь юридическим языком. Дескать, такая щедрость зачтется его душе. К тому же у него остались оригиналы Бэнкса. Копии-то сгинули вместе с Джорджем. Понимаете, деньги Общества он воспринимал как своего рода заем, который в свое время обязательновернул бы. — А что насчет Дженни с детьми? — спросил Сент-Ив. — Кто теперь о них заботится? — Я и забочусь, сэр, уж как могу. Наверно, в этом не было бы нужды, не выйди так скверно с Джорджем, но, увы… — торговец пожал плечами. Тут из-за угла магазина появилась дворняга и уставилась на мужчин. Слокама псина, несомненно, узнала, потому что подбежала к нему, радостно виляя хвостом. Тот достал из кармана печенюшку и угостил собаку, рассеянно погладив ее по голове. Съев лакомство, дворняга улеглась в тенечке и воззрилась на Сент-Ива, словно ожидая от него принятия верного решения. Сейчас Лэнгдону очень недоставало неизменно мудрого совета Хасбро, да только тот был занят продажей шляп. — Королевское общество поостереглось привлекать к делу полицию, — заговорил наконец Сент-Ив, — и в этом я их поддержу. Вся эта история обернулась фарсом — или же трагедией, если угодно. При сложившихся обстоятельствах два жанра так тесно переплелись, что и не разберешь. Я никому не выдам вашу тайну, мистер Слокам, но при одном условии, и хочу сразу вас предупредить, что в случае отказа положение ваше окажется незавидным. И подумайте о Дженни и детях, прежде чем ответить. — Все что угодно, сэр. Я чрезвычайно вам признателен. — Для меня жизненно важно узнать вероятное местонахождение доктора Игнасио Нарбондо. Он снимает квартиру в Лондоне, но, несомненно, периодически меняет ее из соображений безопасности. Слокам ошалело уставился на Сент-Ива. Нерешительный вид торговца шляпками ясно давал понять, что от его недавней признательности не осталось и следа. — Я не знаю, сэр. — Вы имеете в виду, что не скажете. Мне известно, что Мертон время от времени ведет дела с Нарбондо. И вам, как его агенту, известно все, что знает он сам, и даже больше. Как и в истории с альбомами Бэнкса, в сделках с доктором Мертон остается в тени, что с его стороны весьма благоразумно. Уж кто-кто, а Нарбондо способен отыскать к нему подход, и не так давно едва не добился успеха, подослав к его лавке какого-то типа с металлической трубой. В сделках с Нарбондо ваше посредничество Мертону необходимо как никогда. — Вот эта чертова труба и вынуждает меня призадуматься, сэр. Ньюгейтская тюрьма или же металлическая труба — сущая «вилка Мортона»[31], иначе и не скажешь. В любом случае Майлзу Слокаму придет конец, а Дженни с малышами останутся предоставленными самим себе. — Даю вам слово, мистер Слокам, что позабочусь о них и они ни в чем не будут нуждаться. Они останутся предоставленными самим себе только в случае, если сами того пожелают. Слокам медленно кивнул, обдумывая слова Лэнгдона. — Что ж, ладно, — наконец выдавил он. — Примерно с месяц назад у Мертона были кое-какие дела с доктором — перевозка контрабанды из-за границы. Чего именно, не знаю и знать не хочу. Из-за этой самой трубы Мертон был не в восторге от подобного сотрудничества, как вы понимаете. Но отказать доктору в просьбе, естественно, не посмел. К тому же и ему могло кое-что перепасть. Именно я нанял паровой баркас для доставки товара в Грейвзенд, хотя туда он так и не прибыл. Команду тоже нанял я, всем остальным занимался Мертон. — Говорите, баркас с грузом так и не вернулся? Нарбондо выразил на этот счет недовольство Мертону? — Потребовал возмещения убытков. Он оплатил авансом четверть заказа, но запросил удвоения суммы, мол, за потраченное время и дополнительные хлопоты. В страховом отношении баркас числится невозвратимой потерей, однако притязание на страховые выплаты подразумевает предоставление данных о грузе, в том числе и накладной, которой у Мертона, естественно, и в помине нет. Ему придется выплачивать обеим сторонам, если он не хочет навлечь на себя крупные неприятности. — А команда? Сколько было человек? — Всего шесть, включая кормчего и юнгу, так сказать, хотя в действительности мальчик служил истопником. — И никто? Может, решили поиграть в пиратов и удрали с судном? — Ловцы устриц, сэр, выудили из реки в районе Олд-Степс два трупа — кормчего и еще одного из команды. Как мне сказали, их принесло приливом. Они были мертвы уже три-четыре дня. Оба застрелены, не утонули. — А если от них избавились остальные, которые и украли груз? — Вряд ли, сэр. По возвращении они заходили в Маргит, и было бы странно, если бы они откололи подобный номер так близко от дома, а не где-нибудь ночью посреди Ла-Манша. После Маргита края вдоль Темзы дикие, сплошь топи, и пираты для тех мест явление до сих пор вполне обычное. Одним словом, Гарри Мертону следовало держать ухо востро, коли связался с самим чертом. Теперь же доктор загнал его в угол, и владелец баркаса с ним на пару. Старику только и остается, что раскошелиться. За мудрость частенько приходится расплачиваться, как говорится. Впрочем, уж лучше фунтами стерлингов, нежели фунтами плоти. — Что верно, то верно, — согласился Сент-Ив, обдумывая рассказ шляпника. Никаких идей, однако, в голову пока не приходило. — Итак, я прошу вас сообщить местопребывание доктора, насколько только возможно точнее. А потом возвращайтесь к своим шляпам. — Спитлфилдз, по Флавер-энд-Дин, — не колеблясь, ответил Слокам. — Вам известен этот район? — Только его репутация. — На деле все гораздо хуже, сэр, уж поверьте мне на слово. Застройка там плотная, дом на доме стоит, и каждый набит ворами да головорезами. С доктором я встречался не в его жилище, а неподалеку — на Ангельской аллее, что за Уайтчепел-роуд. Мы заключили сделку, и потом ему понадобилось отлучиться, а я остался ждать. В таком районе приходится быть начеку, что уж говорить. Я стоял во внутреннем дворике, а за широкой каменной стеной с арочным проходом располагался другой двор. Так вот, я почти уверен, что он зашел в облезлую парадную за этой аркой. Но вернулся с другой стороны, с Джордж-Ярда, что меня немало озадачило. Советую вам искать его в компании нескольких крепких друзей. Только имейте в виду, к полуночи местные будут в стельку пьяны и не задумываясь прикончат кого угодно и в любом количестве. Спустят на вас собак, которым плевать на пули. Что же касается доктора, вы его отыщете, только если он сам того захочет, если к тому времени охоту искать его у вас напрочь не отобьют.XVII «РЕДКОСТИ МЕРТОНА»
Покупателей в «Редкостях Мертона» на Темз-стрит, недалеко от Лондонского моста, было не видать, поначалу лавка и вовсе казалась закрытой на ночь. Тем не менее в задней ее части все-таки горела лампа — судя по всему, в мастерской самого Мертона. В молодости владелец работал в отделе закупок Британского музея и обзавелся связями с разнообразнейшими поставщиками древностей и диковинок, среди привычного ассортимента антикваров, как правило, не значащихся. Отсюда среди клиентуры «Редкостей» преобладали особы, что называется, эксцентричные. Магазинчик располагался недалеко от порта, и потому в него частенько наведывались вернувшиеся из плавания по экзотическим странам моряки — эти-то, естественно, с целью продать, а не приобрести. Им было прекрасно известно, что Мертон заплатит наличными за хорошо сохранившееся китовое глазное яблоко или чучело обезьяны. Еще выгоднее было продавать что-нибудь совсем необычное, например, человеческий скелет. За таковой в полном собранном виде можно было выручить до шестидесяти фунтов, в то время как за набор костей платили вдвое меньше. До Сент-Ива доходили слухи, что Мертону контрабандой доставляют отрубленные головы, купленные за баснословные суммы в Париже, — свежайшие, прямиком с гильотины и сохраненные в дважды очищенном спирте. Лэнгдон громко постучал и вгляделся внутрь, сквозь скелет какого-то человекообразного примата — скорее всего, орангутана. В лавке стояла полная тишина. С Темзы поднимался туман и расползался по городу. Сент-Иву было достоверно известно, что сферами деятельности Мертона являются картография и подделка, а также продажа редких изданий и разнообразных диковинок — в общем, при определенных обстоятельствах знакомство с подобной личностью могло оказаться весьма выгодным. Год назад Сент-Ив достал через антиквара одну весьма ценную карту и получил неплохую прибыль со сделки, и потому его несколько угнетала мысль, что придется нанести полезному знакомому урон того или иного рода или же предпринять в его отношении действия, откровенно попахивающие вымогательством. Но ничего не попишешь, времени оставалось в обрез. Если Мертона здесь нет, то равновероятно он может оказаться либо дома, за ранним ужином с миссис Мертон, либо во втором своем магазине, предназначенном исключительно для «торговых сделок». Таковой представлял собой несколько подвальных помещений со входом с задней стороны галантерейной лавки на Треднидл-стрит — весьма удобное место для сокрытия определенных разновидностей товара. Там-то Мертона и посещали подручные палача с огромными чемоданами. Прижать антиквара к стенке Сент-Ив намеревался этим же вечером, и время неумолимо истекало. Меньше чем через час в закусочной «Полжабы Биллсона» у них с Хасбро назначена встреча с двумя «крепкими друзьями» — в программе значились ужин и военный совет. Возня со Слокамом отняла несколько часов — куда больше, нежели рассчитывал Лэнгдон, — хотя и принесла свои плоды, правда, неизвестно какого качества. Путешествовать Мертон не любил. Как-то раз он гордо заявил Сент-Иву, что в жизни не покидал Лондона, не считая редких визитов к различным тетушкам и дядюшкам в Мидлендсе, что и поездками-то назвать нельзя. Еще специалист по диковинкам частенько повторял, что шастать по всяким закоулкам ему ни к чему, коли весь мир с радостью обивает его порог. Интересно, подумал Лэнгдон, если он, перебравшись через стену в переулке, заберется в сад и выбьет дверь черного входа, будет ли это означать, что гора пришла к Магомету, то есть к Мертону? С антиквара станется залечь на дно, если он уже прознал о вовлеченности Сент-Ива в аферу с альбомами. Впрочем, едва Лэнгдон принялся обдумывать идею насильственного проникновения всерьез, лампу в мастерской загородила чья-то тень и за стеклом показалась половина круглого лица самого Мертона — остальное скрывалось дверью. Сент-Ив приветственно махнул рукой, показывая на себя и Хасбро, и антиквар загремел замками. Впустив гостей, он вытер руки о маленькое полотенце и жестом предложил им разместиться в передней — там, в нише, были расставлены несколько мягких стульев и столик. — Прошу прощения, что заставил вас ожидать, джентльмены, — произнес Мертон — немолодой уже, лет пятидесяти мужчина с покатыми плечами и забавным ежиком изрядно поредевших волос; на носу его красовались очки с толстыми линзами — свидетельство того, что излишнее напряжение глаз за работой над подделками сильно вредит зрению, — а одежду прикрывал изначально белый, ныне же украшенный пятнами всех цветов и оттенков рабочий халат. Кстати, и руки антиквара пестрели следами различных химикалий, и никакое полотенце не могло справиться с задачей их удаления с кожи. — После захода солнца приходится быть настороже. Не желаете ли выпить чего-нибудь? — Лично я нет, благодарю, — отозвался Сент-Ив. — Жаль отвергать ваше щедрое предложение, но мы спешим, и, самое главное, нам необходимо сохранять полную ясность рассудка. Роскошь отдыха мы сможем позволить себе лишь после выполнения неотложного дела. Хасбро также отказался от глотка или стаканчика, в ответ на что Мертон осведомился, не возражают ли джентльмены, если он сам опрокинет рюмку-другую. Получив согласие, антиквар плеснул в хрустальный бокал виски, добавил малость воды из графина и сделал щедрый глоток. Затем уселся и со вздохом пояснил: — Мне требовался предлог, чтобы покончить с работой. Итак, чем могу быть полезен? — Нам необходимо отыскать Игнасио Нарбондо, — без обиняков заявил Сент-Ив. Улыбка на лице Мертона разом угасла. Он поставил бокал на столик, откинулся на спинку стула, молитвенно соединил ладони под носом и с шумом выдохнул между ними. — Я его едва ли знаю, — проговорил он. — Не далее как прошлым вечером то же самое мне сказала и его собственная мать, — ответил Сент-Ив. — Но мы-то с вами имели с ним дела, тем или иным образом. — Довольно недолго, — не сдавался Мертон. — У нас состоялся разговор с мистером Слокамом, — подключился Хасбро. — Мы встретились с ним нынче утром. Мертон настороженно сощурился на него. — Должен заметить, он был настроен точно так же, — продолжил Сент-Ив. — Когда речь заходит о Нарбондо, чем меньше скажешь, тем лучше. Что я всецело понимаю. Вот только на щепетильность времени у меня уже не остается. Этой ночью Нарбондо похитил моего сына. Насколько нам известно, он скрывается где-то в Спитлфилдзе, и мы во что бы то ни стало постараемся выкурить его из норы. Естественно, в таких делах вы нам не помощник. Однако после беседы со Слокамом мне стало ясно, что дело гораздо запутаннее, нежели я изначально предполагал. Под принуждением он рассказал о пропавшем баркасе и контрабанде, которую вы пытались доставить в Лондон… — Ложь! — завопил Мертон. — Контрабанда, еще чего! Слокам неверно вас информировал. Вот же неблагодарный… — Нет, сэр, информировал он нас верно, и лично у меня искренность его не вызывает сомнений. Видите ли, я угрожал ему. Пригрозил предоставить Королевскому обществу все подробности аферы с альбомами Джозефа Бэнкса. Что поставило бы на нем крест, так же как, не сомневаюсь, поставит и на вас. Антиквар гневно сверкнул очками на Сент-Ива. — Что ж вы за человек такой, профессор! Поверить не могу, что мой старый друг, да с такой репутацией, угрожает мне прямо в лицо, и это после… — Его сына похитил убийца, сэр, — резко оборвал Мертона Хасбро. — Жизнь мальчика висит на волоске. Антиквар потряс толстыми щеками, пару раз зажмурился, затем взял бокал и залпом осушил его. — Понимаю… — протянул он. — Я вовсе не имел… — Мы с вами оба в трудном положении, — перебил его на этот раз Сент-Ив, — и нам обоим пойдет на пользу, если в этом деле мы выступим союзниками. Уверяю вас, сам я ничего не имею против честной контрабанды, если без нее не обойтись. Возможно, однажды даже попрошу вас организовать для меня что-нибудь подобное. Так что доктор хотел доставить в Лондон? — Дюжину бочек с углем, добытым в неолитической пещере близ побережья Нормандии. — Уголь? Всего за несколько шиллингов можно купить полцентнера, да еще с доставкой на дом! — Хм, то был… необычный уголь, скажем так. Бурый уголь, если быть совсем точным, с примесью сажи, серы, древних человеческих костей и прочего органического мусора. Человеческие кости, добавлю, в сухой атмосфере пещеры сохранились великолепно. Расходы получились огромными, вы даже не поверите, если я назову цифру. — Причем ваши расходы, а не Нарбондо, насколько я понимаю, раз уголь пропал. — Именно, — уныло подтвердил Мертон. — Я буквально на грани разорения. — Не сомневаюсь, что Нарбондо вас как-то надул. Как именно, не знаю, но в конце концов обязательно выясню. Определенно, мы с вами угодили в одну западню. Если мне удастся вырвать сына из его лап, я постараюсь возместить кое-какие ваши потери. — Что ж, — отозвался Мертон, наливая себе следующую порцию виски, — был бы вам весьма признателен, что и говорить. — Прекрасно. Тогда напоследок скажите мне еще кое-что. Слыхали когда-нибудь о вещице, именуемой Айлсфордский череп? — О да, слыхал. Понятия не имею, существует ли он в действительности, но слухи о нем ходят вот уже много лет. Я ведь, знаете ли, всегда в курсе событий, и чего только порой не нашепчут. Лично мне представляется, что история об этом черепе — миф. Хотя существуй он на самом деле, стоил бы целое состояние, уж поверьте. Никто его не видел и уж тем более не заявлял об обладании им. Понимаете, не родилось еще коллекционера, который в конце концов не похвастался бы своими сокровищами, в особенности штукой подобной ценности. Такова уж природа человеческого тщеславия. Окажись этот череп в чьей-то коллекции, я бы непременно узнал. — А нечто подобное существует? Какой-нибудь другой экземпляр черепа-светильника или как их там называют? — Да, конечно. Подобные вещицы привлекают коллекционеров вот уже сотни лет. Их перекупают за чудовищные суммы, насколько я слышал. Из черепа герцога Монмутского, например, изготовлен такой светильник. Вы наверняка знаете, что после обезглавливания голову ему пришили обратно, чтобы труп позировал для портрета Бенсона. Потом ее опять отделили и отправили во Францию, где один прославленный алхимик за огромную плату и изготовил из нее светильник. И заплатил ему якобы член королевской семьи — возможно, граф Донкастерский, хотя это всего лишь слухи. А вот факты свидетельствуют о том, что особую слабость к подобным вещицам питают французы. Насколько мне известно, череп Марии-Антуанетты хранится в частной библиотеке в Париже. — И каким целям они служат? Просто декоративным? — В некотором роде, — кивнул Мертон. — По сути, они представляют собой проекторы образа личности, которой некогда принадлежал череп. Этот-то образ и является декоративным, если вы понимаете, о чем я. — Образы вроде тех, что проецируются так называемыми волшебными зеркалами? — Гораздо интереснее. Говорят, образы из черепов способны двигаться, и потому ими часто интересуются медиумы и демонологи. Впрочем, вещицы эти не по моей части, мне они попросту не по карману, даже самые дешевые. И если они в самом деле проецируют хотя бы скверное подобие привидений, место им в каком-нибудь надежном хранилище пли в запаснике хорошего музея. Сент-Ив кивнул. — И последний вопрос, с вашего позволения. Представляет ли для изготовителя подобных светильников череп ребенка ценность большую, нежели взрослого? — Вы имеете в виду своего сына? — спросил Мертон. — Именно. Антиквар задумчиво покачал головой. — Детство — это пора глубоких и меняющихся переживаний, великих чудес, когда душа светла и незамутненна. Одним словом, да, череп ребенка ценнее, хотя голова, отнятая у любого человека заживо, равным образом исполнена энергии. Насколько я понимаю, все дело в уровне этой энергии. — Например, как у казненного на гильотине? — уточнил Хасбро. — Верно, — кивнул Мертон. — Но учтите, даже опытнейший изготовитель успеха добивается нечасто. Ставки же велики, и потому существует множество криворуких халтурщиков, надеющихся однажды преуспеть. Оборот потенциально пригодных человеческих черепов велик, средства затрачиваются неимоверные, однако результаты большей частью никчемные. — Спасибо вам за консультацию. И жаль, что пришлось начать с угроз. Надеюсь, впрочем, вы поймете мое отчаяние. — Ну конечно. Кстати, ответы на кое-какие свои вопросы вы могли бы получить и у нашего доброго друга Уильяма Кибла. Сент-Ив не смог скрыть удивления. — Навряд ли Кибла может что-либо связывать с теми, кто коллекционирует или изготавливает подобные вещи! — Ах, конечно же нет, профессор. У меня и в мыслях не было очернять репутацию сего достойного мужа. Однако ему удалось миниатюризовать так называемую лампу Румкорфа[32]. Вам ведь известно, что это такое, не так ли? Говорят, компактный вариант Кибла — одно из чудес нашей эпохи, хотя сам я устройства пока не видел. Оно вроде как помещается на ладони, но при этом способно испускать очень яркий свет. — Следовательно, его можно разместить во внутричерепной полости одной из этих мерзких поделок? — Именно. Имеются основания полагать, будто заказ поступил от некоего высокопоставленного лица. Никаких имен, сами понимаете. И о возможном использовании своей миниатюризованной лампы Кибл, скорее всего, не догадывается. Он так далек от житейской суеты, профессор. Вдруг Хасбро поднялся со стула и кивнул на улицу. Лэнгдон глянул в окно, однако ничего примечательного, кроме деловито снующих по вечерней Лоуэр-Темз-стрит пешеходов и проезжающих экипажей, не заметил. Слуга меж тем молча выскользнул из небольшого освещенного пятачка передней и под озадаченными взглядами Мертона и Сент-Ива, укрывшись в тени огромного антикварного шкафа, прильнул к стеклу. Через пару секунд он вернулся на свое место и объявил: — Наш старый знакомый. Джордж, сэр. — Ты уверен? — удивился Сент-Ив. — В последний раз, когда мы его видели, он летел со своей лошади в кусты. — И он даже не прячется. — Что ж, в упорстве и храбрости нашему Джорджу не откажешь. Он один? — Похоже, да, сэр. Хотя в храбрости я бы все-таки ему отказал. — Ты хочешь сказать, он следит за нами, но нападать не собирается? — Именно. И очевидно, он шпионит уже давно, с самой Дороги пилигримов. Мертон с прищуром уставился на гостей. — Вам что-то угрожает? Не хочу торопить вас, но я уже опаздываю. Ох, и вправду опаздываю! Миссис Мертон просто шкуру с меня сдерет. Сожалею о подобной негостеприимности, но… — Все в порядке, — успокоил его Сент-Ив. — Нам тоже пора. — Я выберусь через черный ход и перелезу через стену, — заявил Хасбро. — Быть может, получится схватить этого субъекта за шкирку и обстоятельно с ним потолковать. Сент-Ив кивнул: — Я выйду через парадный вход через две минуты. Однако мы не должны позволить Джорджу снова нас одурачить. Если не получится поймать его, пускай убирается восвояси, а мы займемся своими делами. Так или иначе, не сомневаюсь, скоро мы все равно его встретим. Он проводил взглядом Хасбро, скрывшегося в задней части магазина, и принялся отсчитывать про себя секунды, как научился еще в школе: «Раз бегемот, два бегемот, три бегемот…» Мертон поднялся со стула и, перегнувшись через его спинку, взял несколько табличек, из которых отобрал одну, с надписью «В отпуске». — Желаю вам, профессор, величайшей удачи в поисках сына. И простите великодушно, что осмеливаюсь напомнить о вашем обещании касательно украденных у меня денег. Нисколько не сомневаюсь, что меня обвели вокруг пальца. Боюсь вот только, я снова сую голову в петлю. Вам ведь известен адрес моего второго заведения? — Если только за последние два года вы его не сменили, — отозвался Сент-Ив, принимаясь по второму разу отсчитывать шестьдесят бегемотов. — Нет, сэр, не сменил. С нетерпением буду ожидать результатов вашего предприятия. Мне доставило бы величайшее удовольствие узнать, что с Нарбондо покончено. — Тут мы с вами единомышленники, — отозвался Сент-Ив, пожимая Мертону руку, и с двадцатью бегемотами в запасе направился к выходу, настраивая себя на погоню. Возможно, появление одного только Лэнгдона озадачит головореза, чем, несомненно, стоит воспользоваться. Едва Сент-Ив оказался за дверью, как сзади послышался скрежет запираемого замка, затем о стекло брякнула табличка «В отпуске». Джордж обнаружился в тени дверного проема соседнего дома — стоял в довольно небрежной позе, отчасти скрытый туманом. Тут из переулка вынырнул Хасбро, и Сент-Ив вместе со слугой рванули к головорезу, по пути увернувшись от экипажа и едва не сбив с ног подметальщика перекрестков, оказывающего услуги по уборке конского навоза желающим перейти улицу. Промедление в планах у Джорджа, однако, не значилось, и он помчался вдоль реки на восток, в направлении пристани «Старый лебедь», а затем, свернув в щель между домами, скрылся. Сент-Ив и Хасбро, лавируя меж пешеходами, бок о бок добежали до начала прохода и успели заметить, как тень преследуемого метнулась куда-то в сторону. Осторожно, прислушиваясь к звуку собственных шагов по мостовой, они двинулись между зданиями, пока не оказались возле совсем узкой щели, напоминавшей вход в лабиринт. — Эй, притормозите, — раздался вдруг голос, и перед двумя мужчинами возникло лицо Джорджа, озаренное пламенем спички, которую тот сунул в чашку трубки. Прислонившись к влажной кирпичной стенке, головорез преспокойно принялся раскуривать табак. Физиономия у него была основательно изодрана — очевидно, вследствие падения с лошади — и заклеена полоской окровавленного пластыря. — Доктор послал меня снова сделать вам предложение, джентльмены, — лениво протянул Джордж — в его поведении уже ничто не напоминало того придурковатого увальня, какого он так блистательно разыграл в «Отдыхе королевы». — Раз уж вы не соизволили принять его этим утром на дороге. — Не соизволили принять? — выпалил Сент-Ив, немедленно выходя из себя. — Да это больше походило на покушение на убийство, нежели на предложение! — Вот только кто кого прикончил-то? Бедняга Барсук отдал концы после того трюка с деревом. А с повозки скинули его вы, сударь! — Судя по ножу в руке, он буквально умолял, чтобы его скинули. И, если мне не изменяет память, потом по нему прогулялась твоя лошадь. А твой приятель, Фред, кажется, как раз целился в нас из пистолета. — Оружие служило лишь для убеждения, а не убийства. С другой стороны, возможно, вы поступили и верно. Пожалуй, я бы тоже скинул Барсука, запрыгни он на мою повозку. Но предвижу ваш вопрос: что мне сейчас надо. Ножа у меня, как видите, нет. — Возможно, себе на беду, — прокомментировал Лэнгдон. Хасбро сунул руку за пазуху и сделал пару шагов вперед, так что Джордж оказался практически между ним и Сент-Ивом. Головорез издал пронзительный свист, и в ответ немедленно раздался свист как со стороны улицы, так и из темноты между домами. — Я здесь не один, ваше умнейшество, — хмыкнул он. — Я передаю вам послание доктора и тихонько ухожу. А вы как следует обмозговываете его. — Тогда выкладывай и убирайся. — Доктор почтительно предлагает обменять жизнь вашего сына на сумму в пятьдесят тысяч соверенов. Торг неуместен. У вас есть время на принятие решения до утра. — А если я откажусь? — Вы согласитесь, ваша милость. В этом я не сомневаюсь. — И на каком же основании? Вытащив трубку изо рта, Джордж постучал ею о костяшки кулака — на мостовую выпал тлеющий уголек, — сунул в карман штанов, отряхнул руки и затем снова свистнул, на этот раз дважды. Возможно, данный сигнал призван был донести до сведения сообщников головореза, что он оказался в опасных водах и его несет прямиком к водовороту. Ответный свист не заставил себя ждать, тоже двойной. Сент-Ив замер, вслушиваясь на предмет приближающихся шагов, однако различил лишь отдаленный шум с Темз-стрит да гудки кораблей с реки. — На том основании, что вы хотите получить сына в целости и сохранности. И не хотите ошибиться в выборе и затем объясняться перед своей миссис. Да, сэр, о подобной перспективе лучше и не думать. Я сам человек женатый, и у меня есть сын, так что мне ли не знать. Хуже таких объяснений и придумать что-либо сложно. — Твоя жена только обрадовалась бы, прикончи я тебя на этом месте. — Может, и так, — пожал плечами Джордж. — Но я всего лишь гонец, сэр, и послание мое состоит в том, что маленькому Эдди будет грозить опасность, пока вы не согласитесь на условия доктора. — Что еще за опасность? Давай выкладывай, только не смей произносить имя моего сына. — Как скажете. Доктор велел передать вам, сэр, что у него появился заказчик на череп — такой, который привидений показывает. Человек этот заплатит столько же, сколько доктор просит у вас. Но этому самому заказчику без разницы, из какого маленького мальчика сделают игрушку, так сказать. Он вовсе не обязательно должен быть вашим сыном. Вот это я и должен вам сообщить. — Заказчик, — повторил Лэнгдон, и слово внезапно показалось ему омерзительным. Он уставился на негодяя, обдумывая, не прикончить ли его прямо сейчас. Джордж, уловив по взгляду профессора грозящую ему опасность, быстро огляделся по сторонам, готовый дать деру. Вдруг Сент-Ив почувствовал, как на плечо ему легла рука — рука верного Хасбро, который многозначительно покачал головой. Мгновение спустя Лэнгдон умерил свой гнев и процедил: — Скажи доктору, что я обдумаю его предложение. Говоришь, завтра утром? За вечер я не соберу такую сумму, это невозможно. — Ровно в восемь утра на углу Трол-стрит и Брик-лейн, в Спитлфилдзе. На месте можете расплатиться частично — но чтобы это были серьезные деньги. — Сначала я должен убедиться, что с моим сыном все в порядке. — Да нет проблем. Значит, увидите там человека — вы его не знаете. А вот остальных, предупреждаю сразу, не увидите. На нем будет красный платок. Пойдете за ним, и он скажет, что вам нужно делать дальше. Если поторопитесь, у вас будет время собрать остальные монеты. Пока же паренек в безопасности, уплетает ветчину с яйцами за милую душу. И ему, как, кстати, и вашей дочурке, больше ничего не будет грозить, если вы честно расплатитесь и уедете к себе в Кент, подальше от сферы деятельности доктора, так сказать. Джордж умолк, и на физиономии его отразилось некое подобие работы мысли. Затем он тихо добавил: — Уверен, все будет честно. Доктор сделает как обещал. Головорез три раза свистнул и, обогнув Хасбро, исчез между домами. Остались только тьма да туман. Ответного свиста не последовало: сообщникам Джорджа было ясно, что дело выгорело. Помедлив минуту-другую, Сент-Ив и Хасбро бодрым шагом устремились к Каннон-стрит, где поймали кэб и покатили в направлении Смитфилда.XVIII ТРУЩОБЫ
Рынок располагался недалеко от площади Тауэр-хилл — отходившую от нее улицу заполонили десятки палаток, где можно было приобрести обувь, мясо, чай любых сортов, предметы домашнего обихода, канцелярские принадлежности, галантерейные товары, трости, очки, фрукты и овощи, горячие каштаны и прочую всячину. Распахнутые двери лавок тоже манили покупателей. Из-за тумана над лотками уже зажглись газовые лампы и свечи, а кое-где полыхали кровавым светом немилосердно коптящие светильники на топленом сале. Повсюду толпился народ, занятый поиском нужного товара пли готового ужина, пригодного для употребления на ходу. Воздух наполняли звуки органа и обычный рыночный гвалт. Вдруг с головы какого-то престарелого джентльмена загадочным образом слетела шляпа, которую тут же подхватил пацан лет пяти-шести, припустивший с добычей сквозь толкучку. Торговец из палатки рядышком затянул извечное «держи вора». Финн, конечно, мог бы его и поддержать, но эти уловки он знал и потому с улыбкой следил за тем, как мальчик исчезает во мраке. И его совершенно не удивило, что заходившийся в крике торговец мгновение спустя любезно выражает сочувствие взбешенному почтенному джентльмену, имевшему несчастье остаться без шляпы, и предлагает ему за полцены замену — весьма схожую с пропажей, кстати, только выделкой гораздо лучше, просто высший сорт, — в три раза дороже ее реальной стоимости. Через несколько минут пацаненок вернется, и ассортимент на лотке торговца головными уборами пополнится новинкой. Трюк стар как этот мир. Но, решил про себя Финн, обворованный джентльмен в состоянии потратить несколько шиллингов на новую шляпу, а часть этих денег отойдет юному воришке на ужин, если тому вообще суждено сегодня поесть. В свое время Финн познакомился с большинством лондонских базаров, и организованные рынки вроде Ковент-гарден и Портобелло-роуд сегодня его совершенно не интересовали. Этим вечером ему требовался товар низшего пошиба, предлагаемый на лотках с поношенными вещами. Таковых на рынке оказалось несколько, и одна из заинтересовавших Финна торговых точек освещалась свечой, вставленной в выскобленную изнутри репку. Там парнишке приглянулся основательно потрепанный бархатный сюртук некогда темно-зеленого цвета, который мог похвастаться еще и тремя родными перламутровыми пуговицами. Сей предмет гардероба даже был выставлен на старомодном манекене из прутьев. Остальное одеяние, едва заслуживающее название такового, было разложено прямо на мостовой, а совсем уж затрапезное, сваленное в кучи, продавалось узлами. Осмотрев товар, Финн остановил выбор на вполне сносной рубашке с протертыми локтями и обтрепавшимися манжетами и старой летной шлем-маске, в свое время, по-видимому, прошедшей через огонь. Нашлись также стоптанные ботинки, хоть и чуть маловатые, но зато с обрубленными для удобства — а возможно, и отгрызенными — носами. Еще Финн взял пару кожаных штанов, истертых на коленях до дыр, а на заднице — до толщины папиросной бумаги. Из-за этого-то внимание Финна и привлек старый сюртук, длина которого вполне позволяла скрыть позор в случае вероломства штанов. Кроме того, сюртук, не привлекая к его обладателю излишнего внимания, несколько облагораживал состряпанный на скорую руку наряд нищеброда. В завершение Финн приобрел пару рубашек, из которых намеревался смастерить четырехрукавный узел для приличной одежды, что была сейчас на нем. Полежит пока у Квадратного Дейви. А ему стоит поторопиться — уже опускался вечер. Финн расплатился с торговцем, парнишкой с круглым прыщавым лицом, возрастом немногим старше его самого, в одежде не по размеру и явственно недоедающим. — Шаровые шутихи, шесть за пенни? — тихонько предложил тот, многозначительно вскинув брови. — Ручаюсь, так дешево не найдешь до самой Ночи Гая Фокса. — Беру дюжину, — неожиданно для себя согласился Финн, даже и не думая о том, для чего ему могут пригодиться петарды. Минуту спустя он покинул рынок с ворохом одежды и пакетиком шутих.Часом позже Финн добрался до Спитлфилдза. Решив пока не напяливать летную маску, он принялся изучать квартал, шныряя по переулкам и проходам в относительно светлое время суток. Хотя Дейви и пытался его напугать, особого страха Финн не испытывал. Узкие улочки трущоб и вправду населяли воры да проститутки, но жить среди этого отребья парнишке уже доводилось, равно как и общаться с самыми что ни на есть отъявленными преступниками. Он отлично знал, как себя вести в подобном окружении, и ни на миг не забывал о Коржике. Той памятной ночью под мостом нож чуть ли не сам скользнул ему в руку — но тогда у него не было времени на размышления. Зато впоследствии, когда такового появилось в избытке, Финн, не испытывавший ни малейшей тяги к вивисекции, прагматично предпочитал драке бегство. Ветер временами раздувал повисший над Спитлфилдзом туман, но теперь, судя по всему, он вознамерился водвориться тут всерьез. Отыскивать что-либо в ледяной мгле не представлялось возможным, поэтому Финн ускорил шаги. Он нашел смитовские меблированные комнаты[33], и вправду выглядевшие вполне приличными на фоне того, что предлагали конкуренты, но отказался от идеи зайти внутрь и осведомиться насчет Сойера, поскольку на это уже вовсе не оставалось времени. Но место Финн запомнил — случись что, и он сюда вернется. Справа появился переулок, из которого доносились неистовый лай и рычание собак, перемежающиеся с выкриками людей. Финн свернул и в конце улочки разглядел заполненный людом внутренний двор многоэтажного дома. Наверху же, к его немалому удивлению, обнаружился мостик, сооруженный из канатов толщиной в несколько дюймов и досок. Удерживалась конструкция с помощью оттяжек, туго натянутых веревок, а сами канаты крепились к крышам и стенам зданий. Разглядеть, куда ведет мостик — или где он начинается, — Финну не удалось, но его очаровал вид перехода, возносящегося над вонью и суматохой трущоб. Когда-то в цирке Хэппи он работал акробатом, а одно время и канатоходцем, и оснастка мостика живо воскресила в его памяти те годы. Затем ему пришло в голову, что с мостика можно увидеть весь Спитлфилдз, если только не помешает туман, который, впрочем, интенсивно сгущался. С другой стороны, туман послужит укрытием и для того, кто заберется на мостик. Впрочем, несколько настораживала безлюдность перехода — почему-то им предпочитали не пользоваться. Вообще-то, в районе, где все дома имели вид осыпающихся руин, мостик, определенно недавней постройки — во всяком случае, так Финну казалось снизу, — должен был привлекать кучу народа. Пожав плечами, парнишка, миновав по пути открытую площадку, где за заборчиком высотой примерно по пояс с десяток человек криками подбадривали небольшую собаку, с деловитым рычанием терзавшую крысу, а поодаль своей очереди дожидались другие псы и другие крысы, зашагал во внутренний двор. Там люди вели себя необычайно сдержанно и переговаривались только вполголоса. Казалось, все чего-то ждут. Многие поглядывали на старую водоразборную колонку, возвышающуюся посреди лужи грязной воды. Финн как ни в чем не бывало направился в толпу, бубня на ходу: — Петарды, четыре за пенни! — Давай сюда! Парнишка, выудив из кармана четыре шутихи, вручил их покупателю в обмен на монетку. И тут его внимание привлекла старуха, сидящая на перевернутой цинковой лохани. На коленях у женщины спал огромный черный кот, а за спиной стоял высокий и невероятно худой мальчик с длинным узким лицом и лошадиными зубами. Его волосы, то ли серые, то ли седые — притом что он явно был на год-два младше Финна, — пребывали в полном беспорядке, словно их только что потрепал ураган. Поймав взгляд Финна, тощий парнишка уставился на Финна с таким удивлением, что новоиспеченный обитатель трущоб даже обернулся, не происходит ли что позади, но затем понял, что мальчик попросту косоглазый, да и вообще смахивает на деревенского дурачка. — Добрый вечер, бабуля, — поздоровался Финн со старухой, которая в ответ довольно приветливо кивнула. Он протянул ей пенни. — Я только что нашел счастливый пенни. Может, хватит на ужин вашему коту. Он напоминает мне моего старого друга Ходжа. Надеюсь, однажды я увижусь с ним снова. — Мальчишка погладил кота, который на подобное проявление чувств явного недовольства не выразил, лишь приоткрыл глаз и смерил его безразличным взглядом. — Благодарю тебя, юный сэр, — отозвалась старушка. — Пенни я возьму, коли ты так любезно просишь. А кота зовут Лазарь. Завтра с этого пенни он получит немножко рыбы, — она сунула монету в карман фартука и указала за спину большим пальцем. — Познакомься с одним из моих мальчиков, его зовут Ньюмен. Финн протянул руку, и Ньюмен пожал ее. Ладони у него были костлявые, как и лицо. — Финн Конрад, к вашим услугам. — Хорошее имя для кота — Лазарь, — отозвался Ньюмен. — Его воскресили из мертвых, прямо как в пещере из Библии. Он утонул в ведерке и был мертвый, как кирпич. — Не сомневаюсь, — кивнул Финн. — А что это за место? Сам-то я с Острова Джейкоба[34]. — Место называется Ангельская аллея, — сообщил ему новый знакомый. — У нас тут привидение объявилось. — Я и смотрю, вроде что-то такое странное в воздухе… — Ага, — заговорила старуха. — Ньюмен правду говорит. То был призрак, я видела его так же ясно, как и тебя вот сейчас. Появился в тумане, а потом исчез, вон там, возле колонки. И многие его видели, — она махнула рукой в указанном направлении, не переставая, однако, коситься на колонку. Ждала, что снова покажется привидение. — Призрак, мэм? В развевающемся саване, да? И в цепях, как на представлениях? — Нет. Мальчик в старомодной одежде. На вид живой, прям как ты или я, хотя и повешенный. — У него на шее был след от веревки, — подтвердил Ньюмен. — Я своими глазами видел. — Хочешь петарду? — спросил Финн и в ответ на нерешительный кивок вручил задохлику четыре штуки, последние четыре придержав у себя. — Для друзей бесплатно, — объявил он, и Ньюмен уставился на шарики на ладони так, словно это были золотые монеты. Финн взглянул на мостик над головой и теперь различил, что заканчивается он у окна тускло освещенной комнаты на третьем этаже, там даже имелась небольшая площадка. Юный висельник явно был тот же самый, что и вчера в усадьбе, а значит, Нарбондо обретается где-то поблизости. Возможно, именно он пользуется этим сооружением для своих вылазок. Дальний конец воздушного перехода терялся в клубах наползающего тумана. — А что это за мост такой, а, мэм? — полюбопытствовал Финн. Старуха криво ухмыльнулась, будто раскусила наконец не в меру любопытного парнишку. — Если ты таскаешь свинец с крыш, тебе лучше поискать другое местечко. Тут жилище горбатого доктора. Даже если у себя на Острове Джейкоба ты о нем и не слышал, лучше не давай ему повода услышать о тебе. — Только не свинец, мэм. Шибко много на нем не заработаешь, да и возни много, если только он не валяется прямо под ногами. — Так ты взломщик, что ли? — Нет, мэм. От чужого жилья держусь подальше. Нарушать чужие владения неприлично, да и Библия не рекомендует. — Какая же тогда у тебя специализация? — В основном мелкое надувательство, хотя с тех пор, как оставил Остров, больше таким не промышляю, если только совсем уж не прижмет. А до этого я работал на фальшивомонетчика, но его повесили. Я тут вроде как временно, приторговываю маленько, чтобы добраться до Портсмута, где у моего брата паб в порту, в районе Мильтон, — с этими словами Финн продемонстрировал старухе тот самый пенни, что всего минуту назад она убрала в карман передника. Заворчав, карга немедленно сунула руку в карман и убедилась, что монетка действительно ее. — Ловкий малый, — констатировала она, снова пряча пресловутый пенни. — Знаешь, я могла бы подыскать тебе работенку и койку у нас. На равных долях с моими мальчиками. Ньюмен вот, он у меня за посыльного. Знает каждую улицу и переулок в Лондоне, может все их назвать, перечислить дома по обеим сторонам, да еще и рассказать, кто в них живет, как они выглядят и кто с кем якшается. Вдобавок он бегает, что твоя лисица от своры гончих. А хотя это нужно видеть, что уж тут говорить. В своем ремесле он просто гений. Как и ты, Финн. Я так думаю, тебя обучили именно твоему ремеслу. Бог наделил тебя талантом обчищать карманы. Так не зарывай же его в землю, Библия этого тоже не рекомендует, — она важно кивнула, явно убежденная в собственной правоте. — Весьма благодарен за предложение, мэм, но я исправился раз и навсегда. — Что ж, как говорится, честная работа — билет к успеху, если только сможешь ее найти. Заруби себе на носу, что без протекции от наших мест лучше держаться подальше. У нас, видишь ли, выжить нелегко, особенно по ночам. — Я понимаю, мэм. Что ж, рад был поговорить с вами двумя, и со старым Лазарем тоже. — Ежели вдруг излечишься от угрызений совести и тебе понадобится занятие, возвращайся ко мне, Финн. Может так статься, что паб твоего братца окажется не про твою честь, в том числе и платой. — Обязательно, мэм, — поддакнул Финн. — Приятно было познакомиться. — Он пожал безвольную руку Ньюмена и двинулся в направлении Уайтчепел-роуд, скрытой туманом где-то впереди. Мостик, как теперь ему удалось разглядеть, тянулся до второй площадки ярдах в двадцати — двадцати пяти дальше по переулку. Вероятно, наплощадку выходит черная лестница дома, которая, естественно, запирается, а то и вовсе охраняется. Впрочем, прибегать к ее помощи было вовсе необязательно, и Финн принялся изучать стены и крыши соседних зданий. На углу улочки, возле заваленного булыжниками участка, непостижимым образом избежавшего застройки, стояло трехэтажное здание, накренившееся вперед так сильно, что стоило опасаться за судьбу случайных прохожих. Внимательный осмотр строения выявил на фасаде древнюю водосточную трубу и два окна с широкими подоконниками одно над другим, причем верхнее оказалось распахнутым, а комната за ним была покружена в темноту. Еще имелся балкончик с шаткими перилами. Насыщенный угольной копотью сырой туман медленно заполнял улицу. И в этой мгле, которую, впрочем, в любое мгновение мог развеять порыв ветра, Финн неспешной походкой достиг угла местной разновидности Пизанской башни и, подпрыгнув, уцепился за водосточную трубу, одновременно опираясь одной ногой на торец торчавшей из фасада горизонтальной несущей балки — в таком деле важно правильно распределить свой вес! Затем парнишка ухватился за подоконник над головой и, страхуя себя прижатым к стене локтем, одним движением подтянулся, оттолкнувшись от балки и скользя ладонью по трубе. Этаж преодолен, но щелястый подоконник того и гляди развалится. Финн подтянул ноги, буквально на мгновение присел, уперся в раму — в чудом державшиеся на месте нащельники — и взмыл вверх, походя оторвав кусок прогнившей доски. В принципе он намеревался перевести дух в комнате с приветливо распахнутым окном, до подоконника которого как раз добрался, но пронзительный женский голос, донесшийся откуда-то изнутри, заставил парнишку пересмотреть планы. Подскочив, он ухватился за кронштейн, на котором некогда размещался шкив для поднятия тяжестей с улицы — слава богу, в стене тот держался прочно, — забрался на него и прыгнул на веревочную оттяжку, поддерживающую мост. Пара легких шагов — и Финн оказался на заинтересовавшей его площадке. Если б не туман, зеваки уже тыкали бы в него пальцами. Усевшись спиной к перегораживающей мост двери, похоже, совсем недавно, но основательно укрепленной деревянными рейками, Финн нацепил летную шлем-маску, потратив драгоценное время на то, чтобы она, как следует прикрывая лицо, не сползала на глаза. Затем парнишка на цыпочках подкрался к двери и подергал ее — вполне ожидаемо заперта. Понадеявшись, что замок с внутренней стороны не оснащен собачкой, поскольку в таком случае открыть его не удастся, он просунул лезвие своего устричного ножа в щель. Повел им вверх, пока не наткнулся на препятствие, и, легонько покачав его импровизированным орудием взлома, отодвинул щеколду и, выждав минуту-другую, осторожно приоткрыл дверь. На подступах к «жилищу горбатого доктора» — ни души, кругом только мрак да туман. Финн просочился за дверь и беззвучно заскользил по переходу в направлении тусклого света. Снизу доносились рычание и лай собак, приглушенный бубнеж людей, собравшихся во внутреннем дворе. Интересно, подумалось ему, появлялся призрак снова или нет. Впрочем, его это не касается — ему есть чем заняться, а времени на потеху нет. Если доктор дома, почти наверняка и Эдди там. Когда Финн оказался у цели, на противоположной площадке, туман стал еще гуще. И невидимый снизу парнишка, подобравшись к ее краю, осторожно заглянул в широкое окно, которое заметил еще снизу. Внутри оказалась гостиная, которую использовали, видимо, и как кабинет, и как столовую, по крайней мере, на столе одновременно находились и затейливо украшенный череп — возможно, вместилище призрака, — и две тарелки с отбивными и картофелем, и наполненный наполовину бокал вина. Стулья пока пустовали. Противоположную стену прорезало еще одно, тоже широкое окно, так что горбатый доктор имел отличный обзор и на юг, и на север. Сам жуткий владелец квартиры, ведя за руку Эдди, появился буквально через минуту. Они уселись за стол и, насколько Финну удалось разобрать, доктор посоветовал мальчику поесть. Тот покачал головой и упрямо скрестил руки на груди, но Нарбондо в двух словах дал малышу понять, что в следующий раз его позовут за стол только утром. У Финна засосало в желудке — когда ему последний раз довелось поесть, уже и не вспомнить, — и он с завистью принялся наблюдать, как Эдди без аппетита ковыряется в тарелке. Доктор, напротив, отрезал громадный кусок мяса и, запихнув его в рот прямо-таки с каннибальской ненасытностью, проглотил, почти не разжевывая, а потекший по подбородку соус вытер тыльной стороной ладони. Затем Нарбондо, хлебнув вина, принялся за картофель, а управившись с ним, что-то произнес, обращаясь не к Эдди, а к кому-то другому, находящемуся в соседней комнате. Последовал невнятный отклик, и доктор ответил — на этот раз Финн расслышал очень хорошо, — что за свою часть сделки он отвечает, однако не уверен, что его светлость может сказать то же самое. И пока невидимый собеседник попытался донести до Нарбондо свою точку зрения, тот вилкой подцепил отбивную и, взявшись за кость, зубами оторвал кусок мяса. Финн задумался о том, кто скрывается в другой комнате, о «его светлости». Что могло понадобиться какой бы то ни было светлости в трущобах, куда соваться человеку имущему попросту опасно? Тем не менее присутствие этого типа придется учитывать, заключил мальчишка, не без удивления продолжая наблюдать за Нарбондо: доктор жадно, как настоящий дикарь, грыз кость. То ли зверски проголодался и теперь яростно наслаждался едой, то ли, напротив, запихивал в себя пищу, не чувствуя вкуса, лишь для того, чтобы поскорее покончить с удовлетворением потребностей организма. Хотя какое это имело значение? Куда больше Финна сейчас занимала старуха во дворе. Что она за человек? Отнеслась к нему вроде по-доброму, но нет ли в том корысти или какого умысла? Ею двигали действительно благие намерения или хитроумный расчет? Но чего ей тогда надо? И вообще, она осознает свои желания или просто обманывает себя? Человеческие существа, рассуждал Финн, порой слишком сложны. Кошки более практичны… Внезапно в комнате, вынырнув откуда-то из-за спины Нарбондо, появился тип с круглой лысой головой. Он объявил: «Она идет. Будет через минуту». И вышел. Доктор, отослав Эдди в комнату к «его светлости», отер рот салфеткой. Похоже, что-то назревает… Финн стал размышлять: если выполнить акробатический прыжок головой вперед, грамотно сгруппировавшись перед самым стеклом, его можно пробить. Ненавистная летная маска как раз пригодится — защитит голову и шею. Приземлится он по ту сторону стола и, пока Нарбондо станет выбираться из-под груды осколков, сможет промчаться в другую комнату, оглушить «его светлость» разрывами петард, схватить в охапку Эдди и вместе с ним удрать через окно к дальней открытой двери на мосту… Тем временем Нарбондо принялся возиться с черепом, и тот внезапно ожил, ярко засверкав глазницами. В стекле противоположного окна на миг появился призрак юного висельника. Потом загалдела толпа во внутреннем дворе, и кто-то громко заорал: — Это он! Он! Крикуна тут же грубо одернули: — Да уж точно не твоя кривобокая мамаша, придурок недоделанный! Теперь Финн со своего наблюдательного пункта призрака видеть не мог, однако догадался, что дух проецируется в результате манипуляций с черепом, который — к бабке не ходи — принадлежит повешенному мальчику. Горбун наклонил голову набок и сощурился, будто прислушиваясь к чему-то, что для Финна тонуло в гомоне толпы. Удовлетворенно хмыкнув, доктор снова занялся черепом — призрака затянуло назад в его узилище, светильник разом потемнел. А сам Нарбондо откинулся на спинку стула с очень довольным видом.
XIX ЗАКУСОЧНАЯ «ПОЛЖАБЫ БИЛЛСОНА»
Ночь еще не вступила в свои права, когда Сент-Ив и Хасбро наконец-то вошли в гостеприимный зал закусочной «Полжабы Биллсона» на Фингал-стрит, Ламберт-корт, Смитфилд. Таверна располагалась совсем недалеко от северного конца Шу-лейн, где вполне можно наткнуться на призрак несчастного Чаттертона[35] и духов смитфилдских мучеников[36]. Мужчины заняли давно облюбованный угловой стол, благо таковой оказался свободен. Улица медленно тонула в тумане, в открытое окно тянуло ледяной сыростью. Уильям Биллсон лично принес желанным гостям кувшин с элем, а потом еще и два пустых бокала для ожидавшихся Джека Оулсби и Табби Фробишера, боевых товарищей Лэнгдона. Сент-Ив искренне надеялся, что те получили его телеграммы, отправленные в спешке из Грейвзенда. В противном случае им с Хасбро вдвоем придется через час отправляться в трущобы Спитлфилдза. — Эта затея с выкупом вполне может оказаться ловушкой, — поделился Хасбро соображениями с хозяином. — Нарбондо запросто убьет мальчика, поклявшись, что злодейства у него и в мыслях нет, уж простите мою прямоту. Грош цена его обещаниям. — И так же запросто возьмет у меня деньги за выкуп, — угрюмо кивнул Лэнгдон. — А времени подбирать изысканные выражения у нас нет. Я всецело с тобой согласен. Взять хотя бы Мэри Истман — она же не представляла для Нарбондо никакой угрозы, и все равно он ее убил. Щуку Элис отравил болиголовом без видимой причины. Заключил сделку с Гарри Мертоном и при первой же возможности предал его — обокрал, да еще потребовал компенсации за нарушение обязательств. Кто утверждает, будто у воров есть своя честь, на самом деле их не знает. Он помолчал с минуту и продолжил: — Хотя не могу не вспомнить о нашем приятеле Джордже. В переулке он вел себя как-то чертовски странно. Особенно под конец разговора — на него будто что-то нашло. — Проблески искренности, как по мне, — согласился Хасбро. — Или раскаяния. Чем объяснить подобные душевные метания, не знаю, если только Джордж не совсем тот, за кого мы его принимаем. — Господь свидетель, за кого только мы его сегодня не принимали! Одно ясно наверняка: он не знает Нарбондо, как знаем его мы — «по плодам его», как говорится в Библии[37]. А ежели окажется, что душа у Джорджа все-таки имеется, ему угрожает опасность. Как бы то ни было, на сделку с Нарбондо я не пойду. Этой ночью мы нанесем удар, и будь что будет. Хасбро кивнул, задумчиво потянул эль и произнес: — Остается незначительный шанс, что после вашего согласия на встречу завтра утром они утратят бдительность. Вы верите в существование этого пресловутого заказчика? — Могу предположить, что именно для него Кибл миниатюризовал лампу, — ответил Лэнгдон. — Чтобы заставить меня заплатить выкуп, бессмысленно что-либо выдумывать. Угрозы убийства — тем более что исходит она от самого Нарбондо — вполне достаточно. Посему усложнять историю ему незачем. Заказчик же естественным образом объясняет похищение — мотивация для преступления вполне здравая. — Возможно, благодаря его участию мы выгадаем немного времени. Нарбондо настолько же алчен, насколько и кровожаден. Мертон намекал, что заказчик — особа высокопоставленная, что неудивительно, поскольку для оплаты заказа требуется целое состояние. — Пожалуй, с помощью Кибла можно было бы установить его личность, — заметил Сент-Ив. В этот момент дверь отворилась, и в закусочную вошли трое: Джек Оулсби, Табби Фробишер и парень, которого Лэнгдон ранее не встречал. Незнакомец был, скорее всего, ровесником Джека, а именно лет двадцати четырех — двадцати пяти от роду, и отличался пышными усами, а также отличной физической формой, вполне возможно, приобретенной на регбийной площадке. Он со знанием дела оглядел зал, в том числе и высокие дубовые стенные панели, установленные здесь еще за полвека до случайного визита в заведение Сэмюэла Джонсона[38] или же за полтора до покупки заведения Уильямом Биллсоном, переименовавшим его в «Полжабы». Местечко воплощало в себе квинтэссенцию домашнего уюта: мягкие огоньки свечей, развешанные по стенам картины с парусниками, шипящий на вертеле гигантский кусок мяса, отличный эль, заполнявший кружки умиротворенных посетителей, которые сидели за дубовыми столами перед огромными блюдами с закусками и горячим, и, конечно же, прекрасная Генриетта Биллсон, проворно управляющая всем этим хозяйством, словно дирижер огромного оркестра. Хотя незваный гость и оценил должным образом достоинства заведения, его появление Сент-Ив нашел излишним. Джек из адресованного ему послания должен был бы понять, что дело предстоит рискованное. Нынешним вечером Лэнгдон не планировал кого-либо развлекать. Меж тем вновь прибывшие под предводительством Табби, непривычно сурового и даже мрачного, да к тому же вооруженного тяжелой тростью из терновника, направились к столу Сент-Ива. Лэнгдон встретил старого друга широкой улыбкой. На деле трость Табби была смертоносным оружием — дубинкой с залитым свинцом наконечником, — более действенным, нежели настоящая ирландская шиллела[39] Сент-Ива, который еще в юности овладел искусством ее применения и предпочитал за длину и вес всем прочим штукам, пригодным для ближнего боя. В отличие от дубинки, область применения шиллелы представлялась ему весьма разноплановой, да к тому же и выглядела она не так угрожающе. Джек, мужчина еще совсем молодой, эксцентричный и склонный к преувеличениям, в речах и поступках своих порой допускал легкомысленность, однако надежность его сомнений не вызывала. Оулсби пробовал себя в ремесле писателя и продавал рассказы журналам «График» и «Корнхилл», причем в нескольких он живописал приключения самого Сент-Ива — довольно точно, но, как ни парадоксально, в его изложении они более смахивали на вымысел. Лэнгдон знал Джека и его жену Дороти — кстати, дочь Уильяма Кибла — очень хорошо. И хотя отчаянно храбрым Оулсби назвать было нельзя, Сент-Ив не знал случаев, когда тот пасовал перед лицом опасности. Да и сам Лэнгдон всегда считал, что способность действовать, преодолевая страх, стоит гораздо большего, нежели бесстрашие, которое зачастую не что иное, как глупость. Сент-Иву Джек был предан всецело. В данный момент он остановился перед столом и указал на своего товарища. — Позвольте представить вам моего близкого друга, — объявил Джек. — Артур Дойл. Доктор, Эдинбургский университет, недавно приобрел практику в Саутенде. Еще он занимается литературой, прибыл в Лондон для переговоров с издателями. Я встретился с ним сегодня в редакции «Темпл Бар», где ему удалось продать рассказ. Мне, увы, нет. Дойл, это профессор Лэнгдон Сент-Ив и его давнишний друг Хасбро. — Искренне рад знакомству, — отозвался Дойл со вполне сносным шотландским акцентом. Его лучезарная улыбка и радость были неподдельны, и Сент-Ив поневоле задался вопросом, какой писательской бурдой Джек потчевал того весь день — вне всяких сомнений, весьма сомнительного свойства повествованиями о его великих деяниях. — Давно хотел с вами познакомиться, сэр, — признался Дойл Лэнгдону. — У нас есть общий университетский друг. Полагаю, вы ведь знакомы с Джозефом Беллом[40]? Он отзывался о вас очень высоко. — Действительно, я с ним знаком, — подтвердил приятно удивленный Сент-Ив. — Я имел удовольствие встретиться с ним год назад, когда мы наведались в ваши края, в Данди, с целью расследования обрушения моста через Ферт-оф-Тей. Мы дали изрядный крюк, чтобы посовещаться с доктором Беллом, хотя особого прогресса и не достигли. Впрочем, мы сошлись на том, что вина Томаса Бауча[41] несомненна. Спроектирован мост действительно был скверно — но не настолько скверно, чтобы рухнуть без злодейского потворства, скажем так. Присаживайтесь, прошу вас. Мы как раз собираемся поужинать, хотя времени у нас немного. — Благодарю вас, сэр. Оулсби и Дойл уселись. Табби расположился за столом еще по приходе и теперь вовсю был занят дегустацией эля. Дойл продолжил: — Я наслышан о человеке, из-за которого, как я понимаю, вы сегодня собрались. Об этом Нарбондо. Весьма интересный персонаж, и лично я не сомневаюсь, что он причастен к обрушению моста через Тей. Гибель несчастных семидесяти пяти пассажиров всецело на его совести. Знаете, он ведь какое-то время учился в Эдинбургском университете, хотя и задолго до меня. Скорее всего, под другим именем. Его отчислили за практику вивисекции. Как раз доктор Белл и выдвинул против него обвинения. — Вот как? — удивился Сент-Ив. — Я и не знал. — Естественно, из опасения запятнать репутацию университета, шум поднимать не стали. В прессу ничего не просочилось. Как нарочно, дверь отворилась, и в корчму влетел юный продавец «Дейли телеграф». — Лорд Мургейт разбушевался! — завопил мальчик. — Обзывает Гладстона[42] чертовым анархистом! — Он двинулся между столами, собирая урожай монет. Генриетта Биллсон угостила парнишку пудингом с изюмом и, купив несколько экземпляров газеты, прикнопила их к рейке на стене. Поскольку все посетители, желавшие приобрести газету, уже и без того ее купили, Сент-Ив списал поступок хозяйки исключительно на ее душевную доброту. Табби Фробишер тоже разжился чтивом, поймав мальчика на пути к двери. — Лорд Мургейт просто идиот! — резюмировал Табби, пробежав глазами передовицу. — Мургейт пользуется расположением королевы, — заметил Дойл. — Похоже, Гладстон вновь в раздоре со двором. — Ага, Мургейт оказывает на нее влияние, — согласился Табби, — но, ради бога, она же не поверит, что Гладстон разбрасывает по Лондону адские машины! Мургейт ненавидит ирландцев, а потому и Гладстона. По мне, так уж лучше бы в Феникс-парке зарезали Мургейта[43]. Нож под ребра точно вправил бы ему мозги! — Осмелюсь полагать, — выдавил врач, изумленно уставившись на Табби. — Дойл, у Табби обыкновение выкладывать мысль, как только она придет ему на ум, — пояснил Оулсби. — Видите ли, мысли для него что дети, и в своей любви к ним он не делает предпочтений. — Джек сказал истинную правду, мистер Дойл, — подхватил Табби. — Сам вот он, напротив, очень часто пытается рассуждать о том, о чем у него и мыслей-то нет. Большей частью, естественно, это приводит всего лишь к досадным недоразумениям. Одно время ему хватало нахальства распевать «Жалобу разбойника», толком даже и не слышав ее. В результате девять десятых текста звучали как «та-дам, та-дам, та-дам». Его старания были столь тошнотворны, что публика разбегалась из зала при первых тактах — мнение на редкость единодушное и категоричное, насколько я помню. — Не обращайте на него внимания, Дойл, — примирительно отозвался Джек. — Несомненно, это говорит эль, а не человек, каким бы огромным он ни был. — Джентльмены, самое время перейти к делу, — объявил Лэнгдон, изо всех сил стараясь скрыть нарастающее раздражение. — Надеюсь, я не слишком много на себя взял, — поспешно вставил Джек, — но я пригласил Дойла принять участие в нашем небольшом приключении этой ночью. — Только если вас это устраивает, сэр, — заявил Дойл. — Вдруг вам понадобится еще один помощник? Сент-Ив окинул того внимательным взглядом и остался вполне удовлетворен осмотром. У Дойла было открытое и честное лицо, и он словно источал энергию. Тем не менее предложение помощи во всех отношениях представлялось практически бессмысленным, поскольку новый знакомый едва ли понимал, на что напрашивался. — Благодарю за предложение, мистер Дойл. Помимо упоминания Нарбондо Джек объяснил вам суть нашего сегодняшнего предприятия? — Без подробностей, — снова вмешался Оулсби. — И правильно. Могу сообщить вам, мистер Дойл, — и я всячески заклинаю вас молчать об услышанном, — что мы действуем вне закона. Весьма вероятны жертвы с обеих сторон. Понимаете, я доведен до отчаяния и потому выступаю под пиратским флагом. Говорю вам это со всей прямотой. И собственная безопасность меня мало волнует. — То же самое могу сказать и о себе. И я намереваюсь отправить этих негодяев в преисподнюю, и пускай с ними сам Сатана разбирается! — заявил Табби и для пущей убедительности постучал тростью по полу. Хасбро от комментариев воздержался, однако по его молчанию и выражению лица становилось ясно, что он солидарен с Фробишером. Дойл обвел всех по очереди взглядом, затем кивнул и ответил Сент-Иву: — Я с вами. Я читал о ваших приключениях в «График», сэр, и по ряду причин мне доставило бы удовольствие принять участие в одном из них. Я неплохой боксер и подробно изучил природные физические слабости человека. Женой я не обременен. У меня действительно появилась практика в Саутенде, однако дела мои, мягко и оптимистично выражаясь, продвигаются крайне неспешно, и в данный момент меня замещает другой врач. Он будет только рад поработать еще несколько дней до моего возвращения. Короче говоря, я принадлежу самому себе и готов последовать за вами. И будь что будет. — Ну и молодчина! — вскричал Табби и поднял кружку. — Так выпьем же за необремененного заботами мистера Дойла! Мы отправляемся прямиком в логово Нарбондо, и пускай он катится к дьяволу! — Да будет так! — объявил Сент-Ив, отбрасывая настороженность к новичку и присоединяясь к тосту. — Теперь нас пятеро. Нечетные числа мне больше по вкусу. Джек, вы вооружены? Оулсби распахнул сюртук и продемонстрировал свайку[44], припрятанную в длинном узком кармане. — А вы, мистер Дойл? Мы отправляемся в трущобы, на улицу Флавер-энд-Дин, и почти наверняка выходить оттуда придется с боем. — Если до этого дойдет, я предпочитаю собственные кулаки, сэр. — Наверно, чтобы не нарушать клятву Гиппократа? — Именно, хотя в этом отношении я более полагаюсь на собственную совесть. — Тогда призываю вас к рассудительности. Без надобности не геройствуйте. Мы там никого не оставим — ни живых, ни мертвых, — но лучше все-таки выбираться на своих двоих, — затем Сент-Ив обратился ко всей компании: — Что касается полиции, если дела примут скверный оборот, все расскажем одно и то же: на нас напала банда грабителей, и нам пришлось защищаться. Учитывая репутацию тех мест, объяснение вполне убедительное, хотя власти могут озадачиться тем, как нас угораздило там оказаться. Как бы то ни было, наши противники вряд ли подадут жалобу. Мистер Дойл, сообщаю вам, что Нарбондо похитил моего сына и угрожает его жизни. Когда вы входили сюда, Хасбро как раз говорил, что наше единственное преимущество заключается в исключительной алчности доктора. Целью всех его махинаций неизменно является выгода, и в качестве выкупа он потребовал значительную сумму. И сейчас мы очень надеемся, что из обыкновенной жадности он и сохранит жизнь моему сыну, предоставив тем самым нам время для активных действий. Подали еду: огромные куски ростбифа, вареный картофель с маслом, фаршированного нарубленными устрицами гигантского палтуса и пирожки с луком и беконом. Все энергично набросились на еду. Лэнгдон вдруг обнаружил, что ужасно голоден и, как ни странно, еда доставляет ему удовольствие. Он вообще крайне редко поглощал пищу с таким аппетитом, а по контрасту с полным отсутствием такового днем это и вовсе казалось удивительным. Возможно, перемена объяснялась предстоящей битвой, вероятностью, что трапеза эта может оказаться последней, или же просто перед вылазкой в опасную местность организм потребовал подкрепления сил. — Я подозреваю, что для Нарбондо похищение моего сына является лишь прелюдией к дальнейшему злодейству, — снова заговорил Сент-Ив. — Вполне вероятно, что он решил заманить нас и убить, тем самым обеспечив себе полную свободу действий. По слухам, доктор затевает нечто масштабное, грозящее повлечь за собой многочисленные человеческие жертвы. Мы попытаемся расстроить его планы, хотя нынешней ночью данная задача для меня вторична. Мы с Хасбро выступим первыми. Нас наверняка будут караулить, но о вас троих противник даже не догадывается. Без лишней надобности не рискуйте, но если вам удастся зайти к ним в тыл, внезапность и ярость нападения позволят нам быстро разделаться с приспешниками Нарбондо и ударить по его логову. — Именно так, — заявил Табби, потрясая тростью. — И будь я проклят, если они не полягут передо мной как трава от косы. — Фробишер буквально заходился в предвкушении битвы, и Дойл разглядывал его со смешанным выражением восхищения и профессионального участия. — Тем не менее мы должны держаться в поле зрения друг друга, — продолжил наставления Лэнгдон, — и пусть каждый присматривает за остальными, — затем он принялся излагать сведения, полученные от Слокама: Ангельская аллея, проход под аркой, возможность нескольких входов. Остальное предстояло уточнить на месте в Спитлфилдзе, как бы дело ни обернулось. — И вот еще что, джентльмены, — произнес Сент-Ив, когда все засобирались на выход. — Если мне окажется по силам, то этой ночью я намерен положить конец карьере Нарбондо. Любыми возможными способами, даже если нам удастся вызволить моего сына целым и невредимым. У меня на уме хладнокровное убийство, и я без малейших угрызений совести откровенно признаюсь вам в этом. Если вам это не по нраву — сделайте одолжение, займитесь своими делами, так для вас будет гораздо благоразумнее. Табби захохотал во все горло, вновь едва не напугав Дойла. Поколебавшись лишь мгновение, новый член маленького отряда протянул руку Сент-Иву. — Один за всех, и все за одного, как говорится! — он подмигнул Табби, и тот поощряющее хлопнул его по плечу, едва не свалив со стула. Подобное воодушевление приободрило Лэнгдона, однако мысли его теперь занимали Эдди и Элис, так что настрой его оставлял желать лучшего. В одном Джордж был абсолютно прав: Сент-Ив не мог вернуться в Айлсфорд, вновь потерпев неудачу. Только не на этот раз.XX МАТЬ И СЫН
Несколько тревожных минут Матушка Ласвелл опасалась, что Мейбл погибла, сраженная чудовищным психическим зарядом Нарбондо. Подруга, к счастью, оказалась жива, но физически и духовно истощена настолько, что с трудом смогла добрести до кровати, после чего немедленно провалилась в глубокий сон. Время от времени Мейбл вскакивала на постели с широко раскрытыми глазами — ее терзали кошмары. Матушка Ласвелл, вслушиваясь в лихорадочный бред подруги и вытирая ее взмокшее от пота лицо, просидела подле ее постели весь день. И снова и снова изучала порванную карту на пергаменте. Указатель планшетки вспорол линию по направлению к Спитлфилдзу и остановился в районе Уайтчепел-роуд, над лабиринтом безымянных дворов и проулков. Приходилось только сожалеть об отсутствии более точного адреса, однако придется довольствоваться имеющимся. В самом районе она будет полагаться на собственные чувства. Вечером она уговорила Мейбл выпить чашку чая, и после сего целительного средства та снова погрузилась сон, на этот раз куда более здоровый. Тогда-то Матушка Ласвелл и оставила подругу, выразив в записке благодарность, однако о своих дальнейших намерениях не обмолвившись ни словом. Бедняжка уже натерпелась страху, а грядущее полнится настоящим ужасом. Матушка Ласвелл вышла на лестницу, прихватив и зонт от солнца — откуда ей знать, вернется она сюда или этой ночью ее путешествие закончится навсегда. На сумрачные улицы уже опустился клочковатый туман, зажглись желтым прозрачным светом газовые фонари. Здания вблизи еще были вполне различимы, однако на другой стороне улицы казались призрачно зыбкими, а на расстоянии и вовсе растворялись во мраке. По крайней мере, хоть булыжник под ногами оставался убедительно твердым. То и дело из ночи выныривали темные фигуры, и на несколько мгновений их шаги становились необычайно громкими, а затем вновь стихали. Матушка Ласвелл вспомнила утренний переход по мосту под палящим солнцем, толпу спешащих по делам людей, и то приключение теперь показалось ей чуть ли не веселым. Тогда жизнь в городе била ключом. Ночью же буквально все стало каким-то зловещим, и женщина задумалась о причинах подобного перевоплощения. Возможно, дело тут в гнетущей атмосфере, создаваемой туманом и тенями, в их своеобразной сценографии. Или причина подобного восприятия кроется в ней самой — в том, что ее сознание омрачено происшедшей в ней переменой и предстоящим страшным делом. А может, все это — результат действия неких чар, колдовского навета, источаемого из комнаты, где Нарбондо сидит рядом с черепом своего брата, и это его злая воля влечет ее сквозь сумрак, а она, как дура, верит, что действует исходя из собственных рациональных побуждений. Для Матушки Ласвелл оказалось огромной неожиданностью, что Нарбондо сумел спроецировать самого себя и вторгнуться в сеанс Мейбл, хотя теперь она понимала, что удивляться было нечему. В конце концов, Нарбондо приходится ей сыном. И ей следовало догадаться, что дар передался и ему, и предостеречь Мейбл, чтобы та смогла оградиться от его вторжения. Увы, за ее оплошность подруге пришлось дорого заплатить. Впрочем, даже если сейчас она и предостережена, толку от этого мало. Нарбондо запросто убьет ее, появись у него такое желание — а таковое непременно появится, узнай он о ее намерениях. Когда же Матушка Ласвелл попыталась отыскать в своем сердце материнские чувства, способные ее остановить, перед ней разверзлась лишь тьма. «Что ж, — подумала женщина, — да будет так». Она стряхнула с себя задумчивость и обнаружила, что стоит на углу Коммершл-стрит и Флавер-энд-Дин, не имея ни малейшего представления, как здесь оказалась. Представив себе пергаментную карту Мейбл, она двинулась на юг, но вдруг импульсивно свернула на Уэнтуорт-стрит, хотя Уайтчепел-роуд проходила дальше к югу. Матушка Ласвелл решительно отмахнулась от мысленного образа карты и вообразила эдакую одушевленную планшетку, и далее ее уже влекло чем-то вроде магнитной тяги в ее втором сознании. Она ясно ощущала, что дух Эдварда покинул свое убежище или покидал его совсем недавно. Женщина замедлила шаг, теперь руководствуясь в выборе пути более чутьем, нежели глазами. Коммершл-стрит относилась к главным дорожным артериям города, Уэнтуорт же, в противоположность, была узкой и тесной улочкой, да к тому же, если так позволительно выражаться об улицах, создавала впечатление душевнобольной. Мгла на какое-то время раздалась, и в лунном свете Матушка Ласвелл заметила узкий переулок — согласно табличке, Ангельская аллея, — застроенный убогими лачугами для сдачи жилья внаем. Здесь второй и третий этажи выступали над первым, отчего улочка казалась еще более узкой. Мимо прошла не лишенная привлекательности проститутка с пьяным морячком под руку. Парочка исчезла за дверью, которая, очевидно, вела в безымянные меблированные комнаты. Табличка в окне предлагала «двуспальные кровати» за восемь пенсов. От замусоренной мостовой поднимались миазмы от человеческих отходов и прочих нечистот, однако Матушка Ласвелл решительно двинулась дальше по переулку. Шагов через десять она наткнулась на группу из четырех босяков, праздно притулившихся в нише здания. У одного из них, зловещего на вид детины с длинными черными волосами и бородой, рука висела на импровизированной перевязи, а у его приятеля, стоящего рядом, было основательно изуродовано лицо. Компания расположилась возле окошка какого-то, по видимости заброшенного, жилища — стекла покрывал невообразимый слой грязи, а некоторые и вовсе были разбиты и кое-как залатаны обрывками бумаги. Но затем Матушка Ласвелл разглядела за стеклом зажженную свечу и изнуренное, бледное лицо слабоумного ребенка, таращащегося на улицу. Из комнаты послышалась ругань, что-то с грохотом ударилось о стенку, потом кто-то закричал, в ответ на что раздался визгливый пьяный хохот. Позади бездумно пялящегося ребенка, словно неприкаянные адские духи, засуетились какие-то люди. Матушка Ласвелл вдруг поняла, что омерзительные переулки и аллеи трущоб густо заселены, несмотря на пустые с виду улицы. Она ощутила, как ее сознание, словно удушающий туман, обволакивают тысячи скудоумных, горестных и безысходных душ. Дух местности питался голодом и болезнью, а еще алчностью, цепким замутненным злом. Женщина попыталась отыскать надежду, но нашла совсем немного — как в себе самой, так и в окружающем мраке. — Выпьем, матушка? — бросил один из четверки, к вящему веселью своих приятелей, и она торопливо прошла мимо, вцепившись в сумку под накидкой. В здравом уме в такое место ничего ценного не берут — если только, конечно, кто-то целенаправленно не ищет неприятностей. Он сказал «матушка»… Женщина украдкой оглянулась на типов. Несомненно, всего лишь совпадение. Вдруг виски у нее запульсировали болью, и Матушка Ласвелл поняла, что где-то совсем рядом вновь вышел на свободу призрак Эдварда. Осознала это со всей отчетливостью, как если бы он стоял рядом. — Эдвард? — прошептала она, вновь прислушиваясь сознанием, поскольку уши здесь вряд ли помогли бы. Впереди показался заволоченный туманом внутренний двор, и женщину повлекло туда. Там ее взору предстала парящая в клубах водяной дымки освещенная фигура, чьи очертания постепенно обретали все большую четкость, пока призрак Эдварда — а это был, несомненно, он — полностью не сформировался. Благодаря туману трехмерный образ его выглядел очень правдоподобно, прямо вылитый живой мальчик. Эдвард как будто увидел мать — во всяком случае, она была уверена в этом. У Матушки Ласвелл тут же перехватило дыхание, а сердце так защемило от тоски, что чувства едва не оставили ее. С вытянутыми руками она двинулась к нему, пока не окунулась в его свет — не в скудное мерцание свечи, с помощью которой она проецировала призрака, когда владела светильником, но в яркий и почти живой свет. Словно картинки на экране, в сознании женщины замелькали образы — воспоминания о тех временах, когда Эдвард был жив. Вот Мэри Истман, совсем девочка, вот книжки у его кровати, разведенный камин, а вот клочок земли, по которому туда-сюда мелькает его тень, и тень веревки, отходящей вверх от его затылка… Матушку Ласвелл захлестнуло волной боли и скорби, она и побрела во тьму. Когда же женщина оглянулась, образ мальчика исчез. Теперь ей открылось, что двор, в котором она оказалась, отделяется от соседнего длинной стеной. А прямо над ней находится освещенная комната — та самая, что она видела в зеркале этим утром, на сеансе Мейбл Морнингстар. Нарбондо так же сидел за столом и смотрел на нее, и перед ним покоился череп Эдварда с погасшими глазницами. Увиденное вновь наполнило Матушку Ласвелл ужасом и страстным желанием — эмоциями обычно несовместимыми, но только не сейчас. Внезапно позади застучали чьи-то шаги, и женщина резко обернулась. Из густой тени слева показался какой-то мужчина в низкой шляпе с круглой тульей, которая придавала ему вид сельского священника. — Я послан передать пожелание доктора, мэм, — он снял шляпу и манерно поклонился. Макушка у него оказалась лысой, и теперь, с ниспадающими прядями оставшихся волос, мужчина смахивал на Нерона. — Он зовет вас к себе наверх, мэм, предлагает вам подняться по собственной воле. — Вам известно, кто я? — вопросила Матушка Ласвелл, не позволяя незнакомцу запугать себя. Хоть она и оказалась на чужой территории, но тем больше у нее оснований, чтобы проявить решительность. И после общения с призраком Эдварда женщина лишь утвердилась в своем намерении. — Нет, мэм, — ответил посланец. — Мне известно лишь, что доктор желает перемолвиться с вами словечком. Я дожидаюсь вас уже целый час, с самых сумерек, и вот вы наконец и появились. Теперь я обязан выполнить свой долг и проводить вас наверх. — Что ж, тогда я обязана выполнить свой долг и последовать за вами. Впрочем, позвольте поинтересоваться, вы видели призрака только что? — Отчетливо. — То был призрак моего сына, — изрекла Матушка Ласвелл. — Что вы об этом думаете? — Думать не моя забота, мэм. Этим занимается доктор. Так пойдемте? — Только после того, как я узнаю ваше имя. — Джордж Киттеринг, мэм, к вашим услугам. — Можете называть меня Матушка Ласвелл. Человек наверху, которого вы именуете доктором, некогда называл меня матерью, причем отнюдь не в переносном смысле. Я действительно его мать. Джордж кивнул, обдумывая новость, но в итоге решил никак ее не комментировать. Он развернулся и двинулся к арочному проходу, едва проступавшему сквозь туман. Опять заслышав позади приближающиеся шаги, женщина оглянулась и ничуть не удивилась, узнав того самого типа, что предложил ей выпить. За ним топали трое его приятелей — самый здоровый замыкал шествие, возвышаясь над остальными едва ли не на целый фут. Тут Матушке Ласвелл стало понятно, что угрозы для нее эти громилы не представляют. Наоборот, четверка, несомненно, терпеливо дожидалась ее появления, чтобы обеспечить безопасный проход по трущобам. Ночь, пришло ей на ум, внезапно обрела некую судьбоносность, как если бы предстояло осуществиться чему-то давным-давно предначертанному. Все-таки они с сыном странным образом схожи. Она пришла к нему по своей воле и по необходимости. Он пригласил ее по своей воле, но в чем его нужда? Матушка Ласвелл напомнила себе, что изменить предначертанное в ее силах — если ей достанет на это воли. Как-никак, она свободная женщина и не верит в судьбу. Тянущаяся перед ней стена была воздвигнута из камня, за долгие годы от дождя и ветра пошедшего черными пятнами. Далее за ней лежал смежный двор, в котором располагался целый муравейник безоконных лачуг, так называемых сдвоенных апартаментов, как в карточном домике подпирающих друг друга по периметру, бок о бок и одна над другой, и растворяющихся во мраке во всех направлениях. Для обитающих в самой глубине, подумала Матушка Ласвелл, наверняка тьма длится вечно. День и ночь им приходится жечь свечи и лампы, если, конечно, они могут позволить себе такую роскошь. Кое-где сквозь щели пробивался свет. Внутри протекало подобие жизни — в одиночных комнатках ютились целыми семьями. В этом царстве тьмы — эдакой бракованной монетке, выброшенной из располагающегося неподалеку Королевского монетного двора, — завязли многие сотни жизней. Матушка Ласвелл с горечью отвернулась, напомнив себе, что она лишь одинокая старуха в городе с миллионами жителей и что сама загубила собственную семью — по крайней мере, не смогла этого предотвратить. И несмотря на это, судьба обошлась с ней неплохо, лишь наделив ее глубочайшим чувством вины, от которого на этом свете ей ни за что не избавиться. Джордж отворил массивную дверь в каменной стене за аркой и кивком пригласил женщину в крохотную прихожую, освещавшуюся шипящей газовой лампой. С тяжелым сердцем и чувством обреченности она принялась подниматься по лестнице. Дверь внизу захлопнулась. Насчитав шестнадцать ступенек по спирали, Матушка Ласвелл оказалась в богато, но безвкусно отделанном коридоре, являвшем собой разительный контраст с нищетой внизу. К ее облегчению, Джордж следом подниматься не стал. Еще одна дверь впереди была приоткрыта, и женщина тут же поняла, что она ведет в комнату, выходящую окном во внутренний двор. И снова ей пришло на ум, что сюда ее привел Нарбондо, а не ее собственное желание: громилы в переулке, дожидающийся Джордж, наконец, открытая дверь. Сын-злодей заманивал ее в ловушку, осквернив могилу несчастного Эдварда и зарезав Мэри Истман, и она попалась в западню — буквально через десять секунд сама и вступит в нее. Интересно, подумала Матушка Ласвелл, она сможет уйти, если решит поступить именно так? Впрочем, отступать было не в ее духе. Она зашла слишком далеко. Женщина широко распахнула дверь и, отважно шагнув через порог — намеренно игнорируя Нарбондо, который сидел в кресле и не сводил с нее внимательного взгляда, — обежала глазами помещение: окно, ящики с книгами, груды бумаг, жалкая меблировка, голые стены. Похоже, обиталище было временным, и книги и бумаги намеренно не вытаскивали из ящиков, в которых доставили сюда, дабы в любой момент вынести обратно. В боковой стене оказалось частично прикрытое занавесками второе огромное окно с такой ветхой рамой, что, казалось, ткни ее пальцем, и стекло выпадет — внутрь или наружу. Рядом с ним располагалась дверь, запертая на засов, роль которого исполнял деревянный брусок. Окно выходило на лачуги в другом внутреннем дворе, и в подернутом дымкой лунном свете Матушка Ласвелл разглядела доски узкого деревянного навесного мостика, уходящего над крышами куда-то вдаль. В задней части комнаты, в которой она оказалась, имелась распахнутая дверь, которая вела в мастерскую: виднелась часть длинного верстака, заваленного инструментами и приборами, о назначении которых Матушке Ласвелл приходилось лишь догадываться, и несло химической вонью. Еще там стояли ящики, пол вокруг них усеивала упаковочная стружка. В глубине помещения послышались шаги, и в дверях на мгновение показался какой-то мужчина, который окинул женщину пристальным взглядом. У нее создалось впечатление, что на нем надет парик и что его длинные бакенбарды тоже накладные. На столе перед ее единственным живым сыном стояли две тарелки, наполненные костями с остатками мяса, картофелем и застывшей подливой. Теперь Матушка Ласвелл принялась разглядывать Нарбондо в упор, призвав всю свою беспристрастную объективность и отбросив всяческие сантименты. В сидевшем перед ней мужчине осталось очень мало от того мальчика, что все еще жил в ее памяти, — злоба и пороки почти до неузнаваемости исказили когда-то дорогой ее сердцу образ. Нарбондо являл собой осязаемое, реальное, воплощенное зло; он источал некую отвратительную сущность, которую Матушка Ласвелл могла учуять. Женщина снова посмотрела на стол. Две тарелки? Возможно, вторая для мужчины в дальней комнате? — Для моего маленького гостя, — пояснил Нарбондо, словно прочитав ее мысли. — Я вас познакомлю. Эдвард! — резко выкрикнул он. Имя словно ударило ее электрическим зарядом. Из другой комнаты появился маленький мальчик лет четырех-пяти, одетый в ночную рубашку и черную фуфайку. Он остановился на пороге, не решаясь подойти ближе. Малыш явно был подавлен, хотя Матушке Ласвелл показалось, что в его взгляде мелькнуло нечто сродни надежде, когда он посмотрел на нее. Его подтолкнули сзади — женщина успела разглядеть рукав черного сюртука, возможно бархатного, — и Эдвард неуверенно подошел к столу. — Это моя любимая матушка, — сообщил Нарбондо мальчику. — Она из Айлсфорда, твоя соседка. Поздоровайся с ней, Эдвард. — Добрый вечер, — произнес малыш. Пару секунд он не сводил с женщины пристального взгляда, а затем резко развернулся и убежал обратно вкомнату. — Я даже обрадовался, когда узнал его имя, — сообщил Нарбондо. — Не то чтобы Эдвард такое уж редкое имя, но все равно совпадение удачное. Вы наверняка согласитесь со мной. Лично я сразу же подумал, что наш Эдвард возвращается. Какое-то время Матушка Ласвелл молча взирала на Нарбондо, словно одурманенная тем фактом, что мальчонка вообще оказался здесь. Его присутствие все меняло, и она внезапно приняла решение — точнее, поменяла его. — Что я думаю, вас не касается, — промолвила она. — Я заберу мальчика с собой, когда буду уходить. Не позволю вам оставить его у себя, если в этом состоит ваш замысел. — Отнюдь не в этом, матушка. Оставлять мне его совершенно незачем. Глупый мальчишка! Все время молчит, читает с трудом, не в состоянии сам себя занять. Умеет только есть, но этим может похвастаться даже муха или мышь, так что не вижу здесь какого-либо достоинства. — А почему он мой сосед? Чей это ребенок? — Сын профессора Лэнгдона Сент-Ива и его жены Элис, недавно перебравшихся в Айлсфорд, в поместье старой Уолтон. Оба мои давнишние бесценные друзья, так что я позволил себе смелость позаимствовать у них сыночка. Насколько мне известно, профессор наносил визит к вам в дом — некогда бывший моим, кстати, — как раз перед тем, как я забрал этого мелкого мерзавца. Утром, несомненно, он осознал свою потерю. Как бы я хотел увидеть его в тот момент. Нет ничего занятнее лица человека, получившего ужасную весть. Таковая навсегда накладывает на него отпечаток. Эх, — оскалился вдруг горбун во весь рот, — как же это все-таки поразительно! Вы отдаете себе отчет, матушка, что мы сейчас с вами разговариваем впервые за… Сколько лет-то прошло? Матушка Ласвелл не ответила. Она положила зонтик на стол и, достав из-под накидки сумку, спокойно открыла ее и вынула пистолет. Оружие когда-то принадлежало ее мужу и было довольно старым, однако она не забывала его чистить и смазывать, чтобы не заржавел ствол, и даже стреляла из него пару раз, когда на ферме обосновался Билл. Тогда ей удалось попасть с пяти шагов в большой подсолнух, устроив настоящий взрыв из семечек и лепестков. — Боже мой, кремневый! — изрек Нарбондо с притворным восхищением. — Какая изящная филигрань! Полагаю, с запалом и заряжен? Если зрение не подводит меня, курок уже наполовину взведен. Превосходно. Впрочем, ночь сегодня выдалась туманная, как вы, несомненно, сами могли заметить, когда мой дражайший братец — ваш Эдвард — удостоил публику пусть и недолгим, но весьма эффектным выходом. С вашей стороны было мудро предохранить оружие от влаги. Видите ли, сырой порох не поможет, как отчаянно вам бы ни хотелось пристрелить своего единственного живого сына. Женщина опять промолчала, сохраняя спокойствие и полностью сосредоточившись на предстоящем деле. Этот человек совершил множество преступлений, убил Эдварда и Мэри Истман, напоминала она себе. Несомненно, бедного мальчика в другой комнате ожидает та же участь: он погибнет, и из его черепа этот подонок сделает игрушку! Одному богу известно, сколько людей пали жертвами изверга-доктора. Матушка Ласвелл почувствовала, что рука у нее дрожит, и что внезапно потяжелевший пистолет сам по себе опускается. Она крепче сжала рукоятку и снова подняла оружие. — А вам известно, что однажды я оплакивал утрату вашей любви? — вновь заговорил Нарбондо. Она уставилась на него в замешательстве. — А я помню это с величайшей ясностью. Эдварду в тот день как раз исполнилось три года, и он уже хоть сколько-то походил на человеческое создание, а не на вопящего зверька. Тогда-то я и ощутил, что ваше сердце обратилось к нему, оставив меня ни с чем. — Тебе это показалось, Кларенс, — произнесла Матушка Ласвелл, специально обратившись к нему по имени, данному при крещении. Если она и надеялась на какую-либо реакцию, то из очевидной последовала лишь усмешка, как на докучливый спектакль. Женщина упрямо продолжала: — То был плод твоего воображения. Ты отказываешься видеть свет, лишь тьму, которая доставляет тебе удовольствие. Просто ты предпочитаешь тьму. Возможно, всегда и предпочитал. — Подобное слышать неприятно, матушка, особенно от вас. Я выражаю искреннее возмущение. — Чушь. Я вижу по твоему лицу, что тебя это забавляет. Ты знаешь, что я говорю правду, вот только тебе все равно. И ты прекрасно знал, чем для меня обернется смерть Эдварда — именно поэтому-то ты и совершил это преступление. Мэри рассказывала мне, что ты плясал вокруг дерева как безумный, захлебываясь от восторга. Ей было нелегко говорить об этом. — Ей было нелегко говорить о чем угодно с кем угодно. Наверно, что-то ее здорово напугало, — Нарбондо ухмыльнулся прямо ей в глаза. Матушка Ласвелл навела пистолет прямо ему в лицо. Рука у нее дрожала так сильно, что ей пришлось поддержать ее другой. Увы, она ошиблась. Все-таки она могла разглядеть в нем кое-что от мальчика, бывшего ее первым сыном, — форму лица, тонкие прямые волосы, очевидный ум во взгляде — дар, что он расточил на нечестие. Женщина представила себе подсолнух, разлетающийся на куски… — Возвращайтесь в Айлсфорд, — снова заговорил Нарбондо. Ухмылку с его лица как рукой сняло. — Мне надо работать. Я оказываю вам милость. Можете беспрепятственно покинуть эту комнату, пускай даже и угрожаете мне пистолетом. Впрочем, предупреждаю: лучше поторопитесь. Аудиенция закончена. Убирайтесь, будьте так любезны. — Господь свидетель, я пришла сюда покончить с тобой, — произнесла Матушка Ласвелл. — Но я сделаю, как ты просишь, при условии, что заберу мальчика с собой. — Забрать мальчика? Ах, да забирайте, ежели вам так хочется. Я сделаю вам то же предложение, что и его отцу не далее как минувшим вечером. Можете выкупить маленького Эдди за сумму в пятьдесят тысяч фунтов. При сем благоприятном исходе он целиком и полностью ваш. А потом можете поторговаться с семьей мальчика — вдруг получится подзаработать. Нет? Я так и знал. Вы не покончите ни с чем на свете, матушка, и уж точно не с помощью пистолета. Убийство не для вас. Для такого дела нужна рука покрепче… — Прости, — прошептала женщина, обращаясь к Богу и себе самой, взвела курок до конца и нажала на спусковой крючок. Дуло плюнуло искрами, и еще больше посыпалось их из запального отверстия. Звук выстрела в помещении оказался неожиданно оглушительным. Сквозь искры и дым Матушка Ласвелл разглядела, как Нарбондо бросился со стула на пол в то же самое мгновение, когда окно взорвалось наружу градом осколков и щепок. Она промахнулась. И теперь стояла с раскрытым ртом, совершенно ошеломленная, даже и не помышляя о перезарядке пистолета — времени на это у нее все равно не было, хотя в сумке и лежал мешочек с порохом. Вдруг женщина осознала, что двор наполнился шумом и криками, как будто там вспыхнула драка. Затем снизу донесся пистолетный выстрел, вслед еще один. Нарбондо уже поднимался с пола, оглядываясь на открытую дверь. Матушка Ласвелл вспомнила об Эдди — вне всяких сомнений, сейчас сжимающемся от страха в соседней комнате, — однако не успела она и шага сделать в том направлении, как кто-то — только и можно было разглядеть что размытое пятно — влетел в разбитое вдребезги окно и с кувырком приземлился, ударив по ножке стола, которая тут же подломилась, и посуда с грохотом посыпалась на пол. Незваный гость мгновенно вскочил на ноги и бросился во вторую комнату, громко крича: «Эдди!» Оттуда раздался грохот — снова пистолетный выстрел? — а потом еще один. Толком не оправившись от потрясения, Матушка Ласвелл что есть мочи швырнула свой уже бесполезный пистолет в лицо Нарбондо, угодив ему в бровь. Доктор замер, словно натолкнувшись на невидимую стену, чем женщина воспользовалась, опрокинув покосившийся стол — ножкой пришлось Нарбондо по лбу. И злодей повалился ничком на пол. Тут Матушка Ласвелл увидела среди валяющихся тарелок череп Эдварда и выбранила себя за опрометчивость. Тем не менее пока ей было не до него. Она схватила стул и подняла его над головой, намереваясь обрушить увесистый предмет меблировки на Нарбондо, однако в этот миг в комнату ворвался Джордж с дубинкой. Лицо у него было окровавлено, рубаха на груди порвана, а шляпа исчезла. И женщина запустила стулом в него, правда, разбойник успел увернуться, подставив предплечье. Меж тем из комнаты выбежал вторгшийся мгновением ранее акробат — несомненно, мальчик, чье лицо было скрыто потрепанной летной маской. Он тащил за руку Эдди. Ребят преследовал давешний мужчина в парике — он попытался ухватиться за фуфайку маленького заложника, однако не дотянулся и, прикрываясь рукой, торопливо скрылся в комнате, словно стеснялся попадаться кому-либо на глаза. Через прорези в маске мальчик глянул на Джорджа и метнулся к запертой двери, попутно швырнув что-то на пол. Раздался оглушительный хлопок, и разбойник машинально пригнулся. Матушка Ласвелл тут же бросилась с раскинутыми руками на него, и вместе они завалились на Нарбондо. В бок женщине впился угол стола, отозвавшись острой болью в ребрах. Джордж принялся выбираться, одновременно пытаясь дотянуться до выпавшей дубинки. А юный акробат, выдернув брусок, распахнул дверь, вместе с Эдди выбежал на площадку и мгновенно скрылся в тумане. Все это произошло буквально за считанные секунды. Матушка Ласвелл успела выхватить дубинку прямо из пальцев Джорджа, встала на колени и обрушила на двух мужчин град ударов. Пружинящая ручка дубинки плохо сидела в руке, дергалась, словно живая, однако Джордж и Нарбондо закряхтели от боли и, прикрываясь руками, кое-как поползли от нее прочь. Не прекращая избиения, женщина поднялась и шагнула в сторону от стола и клубка рук и ног поверженных негодяев. Она попыталась схватить череп Эдварда, однако он выскользнул у нее из руки и отлетел к стене, потеряв, к ее ужасу, по дороге два зуба. Тут кто-то вцепился ей в лодыжку — то оказался Нарбондо, в бессильной ярости призывавший на помощь своих громил. Матушка Ласвелл без труда вырвалась и вновь устремилась к черепу, однако ее опередил Джордж. Она успела подобрать один зуб, схватила зонтик и из последних сил кинулась к остававшейся открытой двери, намереваясь скрыться в безопасности мрака ночи, на счастье оказавшейся еще и туманной.XXI АНГЕЛЬСКАЯ АЛЛЕЯ
Туман оказался сущим даром небес, хотя порой его и раздувало ветром. Сент-Ив и Хасбро шли по Уэнтуорт-стрит, в прошлом году превратившейся в еврейское гетто — мир внутри мира, коим являлся Лондон. Мужчины поглядывали на палатки и витрины магазинов, словно праздно прогуливаясь, но шага при этом не сбавляли. Впрочем, вряд ли за ними следили, и в сгустившемся тумане они прибавили ходу, намереваясь достичь северного конца Ангельской аллеи в тот же самый момент, когда на южном окажутся их товарищи, сейчас двигающиеся по Уайтчепел-роуд. Лэнгдон не переставал обдумывать предстоящее мероприятие, однако так и не смог определиться с методом действий. Робость точно ничего не принесет, с другой же стороны, существовала опасность, что дерзкий удар будет стоить Эдди жизни. Все-таки Нарбондо отличался не только алчностью, но и нечеловеческим хладнокровием. И на внезапное нападение он, скорее всего, отреагирует бегством. Прихватит с собой мальчика, да и исчезнет в трущобах. Дело еще осложнялось и пресловутыми вратами в ад, о которых тревожилась Матушка Ласвелл, — либо Нарбондо воздержится от каких-либо действий, либо озвереет еще больше. Однако на предстоящем приключении данное обстоятельство может и не сказаться — в этих мистических тонкостях Сент-Ив все равно не разбирался. «Тем не менее, — решительно сказал он себе, — волков бояться — в лес не ходить». Затем перед ним предстал образ Эдди, и немудреная банальность пословицы сразу показалась ему какой-то постыдной. Он сверился с карманными часами, точным швейцарским хронометром, идентичным экземпляром которого обладал и Джек Оулсби. Они оказались на северном конце улочки немногим ранее оговоренного. Здесь мир более-менее цивилизованного поведения сменяла разгульная преступность трущоб. Оба мужчины, не сговариваясь, потянулись к оружию, которое пока дожидалось своего часа во внутренних карманах. Каждому встречному должно быть понятно, что человек с рукой за пазухой не задумываясь вытащит револьвер или нож и пустит его в ход, если ему начнут докучать. Сент-Ив, однако, от всей души надеялся, что до этого не дойдет, пока он не отыщет логово Нарбондо и не пробьется в него. Впереди послышались лай, визг и громкие голоса: какие-то подонки устроили собачьи бои или забавлялись травлей. Лэнгдон вспомнил слова Слокама о псах, не боящихся пистолета, и обратил внимание на то, что кругом полным-полно собачьих будок. В одной показался и принялся биться о железные прутья разъяренный мастиф, явственно мечтающий выразить свое недовольство появлением прохожих более контактным образом. Когда Сент-Ив и Хасбро оказались неподалеку от огороженной площадки, шум возле нее почти стих — по крайней мере, никто больше не выкрикивал ставки и не подбадривал своих питомцев. Но и угрожать незваным гостям местные не стали — в основном просто поглядывали с любопытством, хотя некоторые даже поднимали кепки и подмигивали. Вся эта сцена выглядела какой-то неестественной. Сент-Ив и Хасбро остановились у входа во внутренний двор в густой тени. Туман, разгоняемый ветерком со стороны Уайтчепел-роуд, начал редеть. Позади вновь завопили. А вот открытое пространство перед ними странным образом пустовало, лишь несколько теней маячило возле каменной арки — несомненно, той самой, что разделяла двор ровно пополам, как описывал Слокам. Лэнгдон, расслышав шепот людей во дворе, заключил, что им достаточно присмотреться повнимательнее, чтобы гарантированно обнаружить его и Хасбро. Тем не менее приходилось выжидать, пытаясь слиться с влажной кирпичной стенкой, пока не появятся Джек, Табби и Дойл. — Что-то не так, — прошептал Сент-Ив. — Нас не попытались ни убить, ни ограбить. — Может, они думают, будто у нас дела с Нарбондо, поэтому-то ничего и не предпринимают, — отозвался Хасбро. — Они, наверное, телеграфировали о нашем прибытии, когда они смолкли там, у площадки. Над двором на третьем этаже возвышалась шаткая деревянная конструкция со скатной крышей и широким многостворчатым окном, сооруженная непосредственно над стеной с аркой — точнее, над множеством стен, как теперь понял Лэнгдон, поскольку в каменную кладку были встроены двери, возможно, ведущие на лестницы и во внутренние переходы. Надстройка эта в прошлом веке вполне могла служить пабом. В свете масляных ламп в помещении Лэнгдон увидел напряженную спину крупной женщины, которая смотрела на кого-то. И хотя лица ее не было видно, шарф кричащей расцветки и рыжие волосы однозначно указывали на личность этой особы. — Помоги нам господь, там Матушка Ласвелл, — прошептал Сент-Ив. — Вон, в окне. — Вот как? — удивился Хасбро. — Наша соседка с фермы «Грядущее»? — Собственной персоной. Бьюсь об заклад, беседует с сыном. Лэнгдон отказался ей помочь, и вот результат: наверняка она в одиночку явилась в Лондон, чтобы убить Нарбондо. А ведь Билл Кракен предупреждал его буквально прошлым вечером, хотя Сент-Иву казалось, что это произошло неделю назад. К собственному удивлению, он ощутил нечто сродни облегчению. Если Матушка Ласвелл пристрелит Нарбондо, проблема разрешится сама собой. Внезапно женщину стало слышно снизу — она повысила голос почти до крика. Один из торчавших во дворе людей вышел на открытое пространство — это оказался вездесущий Джордж — и посмотрел на окно. Какое-то время он наблюдал, а затем вернулся на прежнее место, предоставив разбираться с гостьей хозяину — как и Сент-Ив, во всяком случае пока. Однако едва Лэнгдон принял это разумное решение, как Джордж заорал: «Берегись!» И было чего: из туманной мглы в соседний двор вдруг выскочили Табби Фробишер, Джек Оулсби и Артур Дойл. Их стремительность явственно обозначала их намерения, равно как и то обстоятельство, что Табби держал свою терновую дубинку на весу и уже заносил ее над головой для нанесения удара. Лэнгдон по-прежнему выжидал, отсчитывая секунды и наблюдая за дверью под аркой. Несомненно, вела она наверх и вряд ли была заперта, раз уж ее стерегли головорезы Нарбондо. Их было четверо, и теперь они бросились в разные стороны, на ходу вытаскивая оружие. Один извлек зловещего вида кинжал с длинным клинком, другой — Джордж — достал из-под сюртука дубинку. Здоровяк пиратского вида с Дороги пилигримов тоже оказался здесь — слава богу, с рукой на перевязи. Впрочем, Сент-Иву пришлось перекрыть поток своих благодарностей Всевышнему, стоило гиганту вскинуть длинноствольный пистолет и прицелиться точно в Табби, не далее как ярдах в пяти несущегося прямо навстречу собственному року. Лэнгдон предостерегающе закричал, вместе с Хасбро бросаясь вперед. Здоровяк полуобернулся на их топот, и Табби, воспользовавшись этим, немедленно запустил дубинку на манер копья. Свинцовый набалдашник с убийственной точностью ударил гиганта в висок, и головорез тут же рухнул, а его пистолет заскользил по брусчатке в сторону. Сент-Ив тем временем наискось саданул Джорджа тростью по темени. Тот резко обернулся, одновременно довольно неуклюже нанося встречный удар дубинкой; Лэнгдон тростью же успел блокировать оружие противника, а чуть позже, морщась от боли в плече и поражаясь изрядному весу дубинки, нырнул под руку Джорджу и дернул его за сюртук на себя. Пуговицы разлетелись по брусчатке, а лысый головорез, стирая со лба кровь, рванулся вперед. Сент-Ив врезал Джорджу по предплечью. Тот крякнул от боли и, не выпуская дубинки, бросился к двери под аркой, распахнул ее и тут же захлопнул за собой. Через мгновение, однако, она по инерции снова отворилась, явив за собой ступеньки. Лэнгдон бросился было за ним, как вдруг топот нескольких пар ног возвестил, что расклад сил изменился. Во внутренний двор вбежали еще четверо, все, как один, верзилы, вооруженные короткими дубинками и определенно не испытывающие страха перед потасовкой. Сент-Ив с размаху ударил тростью одного из них по ногам, и тот, кубарем полетев вперед, распластался на брусчатке, однако через мгновенье Лэнгдон и сам упал на колени с раскалывающимся от боли черепом. Попытавшись встать, он оглянулся и увидел, что с оглушившим его головорезом схватился Джек. Перед глазами у Сент-Ива все плыло, и он так и оставался стоять на четвереньках, тупо наблюдая, как Дойл выбивает кинжал из руки еще одного противника. Очевидно, врач при этом порезался, поскольку ладонь у него немедленно обагрилась кровью, что, впрочем, не помешало ему в танцующей манере нанести громиле удары по лицу и животу. Тот попытался увернуться от боксерской атаки, однако врач сделал выпад и яростно вдарил ему по пояснице над почкой. Негодяй завопил от боли и рухнул на колени, и его тут же окончательно уложил рукояткой пистолета Хасбро. Меж тем удар дубинки одного из вновь напавших свалил и Джека. Вдруг Сент-Ив услышал приглушенный пистолетный выстрел — где-то в отдалении, возможно, в комнате наверху. Мгновение спустя на брусчатку соседнего двора обрушился град стеклянных осколков и щепок. Лэнгдон с усилием поднялся на ноги и заковылял к двери, переступив через ноги поверженного гиганта, чья рука вдруг метнулась подобно змее и ухватила его за лодыжку. Сент-Ив грохнулся на колени, но не мешкая извернулся и ткнул противника в лицо тростью. В этот момент снова поднялся Джек, и пускай держался он на ногах не совсем твердо, но свайку по-прежнему не выпускал, коей и не преминул ударить волосатого гиганта. Хватка на ноге Лэнгдона разом ослабла, однако перед дверью его поджидал другой наймит Нарбондо. Тут прогремел выстрел, и головорез упал. Сент-Ив оглянулся: Хасбро уже наводил все еще дымящийся пистолет на одного из двух громил, атаковавших припертого к стене Табби. Для своих габаритов двигался Фробишер весьма проворно, стойко выжидая момент для нанесения удара дубинкой. Оружие Хасбро плюнуло огнем, и один из нападавших на Табби рухнул на брусчатку. И расклад сил в очередной раз изменился, когда Фробишер, подобно джаггернаутовой колеснице, устремился вперед, сделал ложный выпад дубинкой и свалил оставшегося противника сокрушительным ударом головой. Сент-Ив подергал ручку двери, однако замок оказался уже заперт. Тогда он попытался выбить дверь плечом, хоть ему и мешало тело одного из подстреленных головорезов, распростершееся прямо перед входом. Тогда Лэнгдон чуть отошел назад, достал револьвер и выстрелил через массивные дубовые доски в замок на другой стороне двери. Однако она все равно не поддавалась, очевидно, еще и запертая изнутри на засов. Нужно отыскать другой вход, мелькнуло у него в голове. И в этот момент его опять огрели сзади. Под аккомпанемент очередного выстрела он повалился на землю, щекой прямо в грязную лужу. И хотя сознания Сент-Ив не потерял, он был основательно дезориентирован и только и мог, что горевать о своей неудаче прорыва и ее возможных последствиях.XXII «ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ, А БОГ РАСПОЛАГАЕТ»
Впереди на мосту Матушка Ласвелл увидела мальчишку в маске, и продвигался он довольно быстро, несмотря на обузу в виде малыша. Переход под ногами раскачивался и сотрясался, да и былым проворством женщина похвастаться не могла, и потому очень боялась, что через мгновение ребята окончательно растворятся в тумане. Потерять их из виду ей ужасно не хотелось, однако она совсем обессилела, дышала с трудом и чувствовала себя древней разбитой старухой, да к тому же, судя по боли в боку, у нее треснули ребра. В какой-то момент Матушка Ласвелл осознала, что по-прежнему сжимает дубинку. Определенно, избиение людей подобной штукой занятие не по ее части. Запястье у нее ныло — по-видимому, она ухитрилась растянуть его в процессе нанесения ударов. Но выбросить оружие женщина не решилась — кто его знает, с чем еще придется столкнуться, пока все не закончится. Дети впереди остановились. Парнишка в летной маске, кажется, изучал близлежащую крышу, держась обеими руками за канат, служивший своего рода поручнем. Он подпрыгнул на носках, примериваясь к расстоянию между мостиком и кровлей. Матушка видела, как он влетел в окно, и не сомневалась, что отваги ему не занимать. Мостик меж тем начал раскачиваться, как палуба корабля в бурю, и старающуюся удержаться на ходящих ходуном досках Матушку Ласвелл вовсе замутило. Она оглянулась. Так и есть, за ними в погоню пустился Джордж. Впереди уже виднелся конец перехода — женщина различила дверь, которая оказалась распахнутой. Вдруг и из нее появились два человека и выступили им навстречу — медленно, но непреклонно, стараясь приноровиться к качке. По мере продвижения головорезов с обеих сторон мост все более прогибался под их весом. Всего через несколько секунд ее и мальчиков зажмут в тиски. Матушка Ласвелл вновь зашагала вперед, окликая паренька, который взял Эдди на руки. Похоже, юный акробат намеревался перебросить малыша на крышу ближайшего здания. А двор внизу выстлан брусчаткой: падение непременно убьет Эдди. — Нет, не смей! — закричала Матушка Ласвелл. — Оставь его. Я сделаю для него все, что смогу. — Она доковыляла до мальчиков и положила руку на плечо Эдди. — Ты не поможешь делу, если убьешь его. Парнишка понял, что она права. — Я найду вас! — прозвучал его приглушенный летной маской голос. Он передал Эдди женщине в руки и на краткий миг всмотрелся ей в лицо, словно пытаясь хорошенько его запомнить. Затем юный акробат бросил последний взгляд на двух типов, оказавшихся и трех-четырех шагах от них, вскочил на туго натянутый канат, дважды качнулся на ногах и резко выпрыгнул вверх и вперед — от толчка мост закачался, словно гамак, Матушка Ласвелл упала на колени, одной рукой удерживая Эдди, а другой цепляясь за доски. А парнишка, оказавшийся на крыше соседнего здания, чуть проскользив по кровле, уцепился за металлическую вытяжную трубу, восстановил равновесие, перелез через конек и скрылся с глаз. Злодеи обступили Матушку Ласвелл, уже явно никуда не спеша. Мост потихоньку успокоился. Изловить того удивительного парнишку в летной маске головорезы Нарбондо не смогут, теперь он в безопасности — по крайней мере, на время, размышляла женщина. У нее появился в Лондоне союзник, а это чего-то да стоило. Но вот Эдди, увы, угрожала опасность, равно как и ей — хотя собственная судьба в настоящее время ее практически не заботила. Джордж поклонился женщине с каменным лицом. Матушка Ласвелл небрежно швырнула его дубинку в сторону крыши. — Придется поторопиться, матушка, — произнес Джордж. Кровь на его физиономии засохла, один глаз почернел. — Тут от души постреляли, и кто его знает, чем все обернется, коли будем засиживаться. Вниз через проход, парни, здесь нам больше делать нечего. Два его молчаливых сообщника — один, довольно привлекательный, мог бы даже выступать на сцене, если бы лицо его не было столь ужасающе изувечено, — развернулись и двинулись к распахнутой двери ярдах в пятнадцати впереди. Второй тип из-за маленькой головы смахивал на грушу, да и вменяемость его вызывала определенные сомнения. Матушка Ласвелл обернулась и взглянула на постройку над аркой, но лампы в ней уже погасли, за исключением одной. За разбитым окном маячили два каких-то человека, судя по всему, с ящиками в руках. С востока задул ночной ветер, и туман рассеялся, а на небе вокруг бледной луны замерцали звезды. Ведя перед собой Эдди, женщина подумала было закричать во всю мощь легких — на случай, если опасения Джорджа окажутся оправданными, она сможет привлечь внимание полиции. Вот только с виду доброжелательный тип, вне всяких сомнений, заставит ее умолкнуть навсегда, а ей нужно позаботиться об Эдди, не говоря уж обо всем остальном. От живой и невредимой толку от нее будет куда больше. Процессия достигла спиральной лестницы, освещенной безбожно коптящей масляной лампой. Спуск оказался хоть и надежным по сравнению с прыгающими досками, но таким узким, что Матушка Ласвелл чуть ли не терлась плечами о стены, а Эдди шел перед ней, хотя и не отпуская ее руку. Наконец они выбрались во внутренний двор, вновь наполненный людьми, по окончании побоища высыпавшими из своих убогих жилищ. К ним подошел расфуфыренный коротышка с крысиными чертами лица, наклонился и потрепал Эдди по подбородку. — А кто это у нас тут? — засюсюкал он, приторно улыбаясь. Мальчик попятился и прижался к Матушке Ласвелл. — Проваливай, Коржик, — бросил ему Джордж. — Ты, как обычно, соизволил явиться, когда праздник закончился. — Или только начался, — отозвался Коржик, уставившись на Эдди. Потом высунул язык, достал им до кончика собственного носа и подмигнул. — А что касается твоих укоров, утром мне предстоит работенка. Так что, пока вы тут шумели, я возился с аппаратом. — Да чтоб тебя разорвало ко всем чертям вместе с твоим аппаратом! Ты прячешься за спиной доктора, висельник, но кара тебя настигнет, помяни мое слово! — после сей отповеди Джордж обратился к Матушке Ласвелл: — Теперь мальчонку я беру на себя. Эта улица ведет на Уайтчепел-роуд, мэм. Вам лучше прямо сейчас и двинуть, пока еще стоит ночь. Фред и Кокер проводят вас по трущобам. Потом возьмите южнее к реке и Тауэрскому мосту. Может, на Айлсфорд есть поздний поезд. Доктор дал нам понять, чтобы мы привели мальчика, но про вас, мэм, он ничего не сказал. Так что вам лучше убраться подобру-поздорову, пока он не вспомнил и про вас. Здесь вы точно ничего не сможете поделать. Ради собственного блага отправляйтесь домой, а о будущем пускай уж позаботится судьба. — Дитя невинно, — произнесла Матушка Ласвелл, впившись в физиономию Джорджа суровым взглядом. — И я возлагаю на вас ответственность печься о его безопасности, ради спасения собственной души. И не судьба позаботится о вашем будущем, а вы сами, сэр. Как и все мы, если хотим уберечься от адского пламени. Я не верю, что вам доставляет удовольствие лицезреть детские страдания. Я вижу это по вашему лицу, хотя не могу сказать того же о вашем товарище, — она кивнула на коротышку, по-прежнему с вожделением таращившегося на Эдди. — Он мразь, — продолжила женщина, — но вы лучше, нежели считаете себя. Подумайте об этом. — Он мне не товарищ, мэм. Но вам лучше уйти. Здесь вы ничего не измените. Как ни странно, лысый головорез выдержал взгляд Матушки, и теперь она задумалась, возымеют ли ее слова какое-либо действие. Затем женщина резко развернулась и быстро зашагала прочь, преследуемая по пятам Фредом и Кокером. Эдди заплакал, но обстоятельства вынуждали Матушку идти не оглядываясь. Она поклялась себе, что вернется за малышом, хотя пока понятия не имела, как это осуществить. Некоторое время спустя перед ней во всю ширь раздалась Уайтчепел-роуд, и Матушка Ласвелл двинулась на юг, как и советовал Джордж. Пересекая Коммершл-стрит, она оглянулась. Фред и Кокер исчезли, и она осталась одна, однако отнюдь не влекомая волей волн. Поздний поезд на Айлсфорд в ее планах не значился абсолютно. Три часа назад она оставила Мейбл одну-одинешеньку и теперь намеревалась проведать ее. К тому же ей требовалась помощь подруги, хотя, вполне может статься, Мейбл и не обрадуется ее возвращению, учитывая ту беду, что Матушка Ласвелл на нее навлекла. Однако не сделала она и двадцати шагов, как увидела на противоположной стороне улицы направляющегося ей навстречу мужчину, черты лица которого ясно различались в свете газового фонаря. Матушка Ласвелл мгновенно узнала его — этот тип с накладными бакенбардами, в парике и черном сюртуке скрывался в мастерской Нарбондо. Теперь он шел уверенно и смотрел прямо перед собой, как человек, задержавшийся в гостях за серьезной беседой и мечтающий поскорее добраться домой, при этом не привлекая к себе особого внимания. Женщина еще раз скользнула взглядом по приятелю Нарбондо и внезапно вспомнила, что уже неоднократно видела его: незадолго до смерти Эдварда этот человек несколько раз навещал ее мужа в «Грядущем». Да-да, с той поры прошло немало лет, и маскировка была неплоха, но старый любитель вивисекции остался самим собой. И теперь у него появились тайные делишки с Нарбондо! После событий в резиденции доктора этот тип, несомненно, знал, кто она такая — а может, тоже вспомнил давно минувшие дни? Но заметил ли он ее сейчас? А если и заметил — как раз этой дорогой нужно идти на вокзал. «Взялся за гуж…» — подумала Матушка Ласвелл и, дождавшись, пока ее старый знакомый свернет за угол, пересекла улицу и зашагала за ним следом.* * *
Наконец-то Мейбл Морнингстар снова ощутила себя почти полноценным человеческим существом. Проснулась она голодной — головная боль совершенно прошла — и спустилась в таверну, где с аппетитом съела миску перлового супа и пару добрых ломтей хлеба с сыром, прекрасно восстановивших ее силы. За ужином ум и сердце Мейбл были обращены к подруге: она размышляла о печальном положении, в которое та попала, терзаемая противоречивыми чувствами да тем вихрем, в который ей самой пришлось окунуться. Мейбл так и не пришло в голову, чем она могла бы помочь. Она и вправду едва ли понимала мотивы и намерения Харриет Ласвелл. Редко когда ей доводилось ощущать сознание, столь ужасающе в себе неуверенное и в то же время полное решимости действовать. Было уже поздно, когда Мейбл вернулась домой, прихватив из таверны недоеденный хлеб и сыр на завтрак. Проспав большую часть суток, снова ложиться в постель она не собиралась, а решила побаловать себя всецело заслуженным глотком французского коньяка. С бокалом предсказательница уселась в кресло для чтения, занимавшее самый освещенный угол комнаты. На столике рядом лежал томик «Нортенгерского аббатства», не самого любимого ею, однако определенно достойного прочтения романа мисс Остин. Впрочем, взявшись за книгу, Мейбл так и не смогла сосредоточиться на тексте. Тогда она вновь принялась изучать испорченную настольную карту, в очередной раз дивясь длинной прорехе на пергаменте и вспоминая тот ужасный миг, когда все ее чувства подавила чья-то злая воля и она потеряла сознание. Затем Мейбл помолилась про себя за подругу: пусть Харриет выберется из этой передряги без потерь и горестей — или, по крайней мере, их окажется не больше, чем она сможет вынести. Вдруг с лестницы донеслись шаги — мужские, судя по тяжелой поступи. Не задумываясь, Мейбл схватила нож для разрезания бумаги. В памяти предсказательницы внезапно всплыло медленно приближающееся лицо, не сводящее с нее пристального взгляда, и ужас пробрал ее с ног до головы. Вопреки крайне неприятному окрасу охвативших ее эмоций, Мейбл не могла не поразиться необычайной яркости воспоминания. Шаги меж тем замерли возле двери, и воцарилась продолжительная тишина, в течение которой женщина успела полностью успокоиться. Страх оставил ее так же быстро, как и появился. Возможно, это кто-то совершенно незнакомый — в конце концов, к ней наведываются и клиенты. Она отложила ножик, почувствовав себя крайне глупо. Затем послышались нерешительный стук и шарканье ног. Мейбл встала и отворила дверь, придержав ее носком туфли. На площадке, ломая в руках шапку, стоял высокий, болезненно тощий мужчина. Он нарочито отступил на два шага от двери, чтобы не нависать над ней. — Меня зовут Билл Кракен, мэм, — заговорил он. — Мы с вами не знакомы, но я друг Матушки Ласвелл. Я приехал в Лондон, чтобы отвезти ее домой в Айлсфорд. К вам я зашел на случай, ежели она наведывалась к вам. Вы ведь вроде как подруги. Что-то в поведении незваного гостя с весьма необычной, что и говорить, внешностью тронуло Мейбл — определенно, естественная скромность и доброта, исходившие от него. — Она действительно была у меня, — ответила женщина и отступила в сторонку. — Заходите, пожалуйста. Кракен нерешительно, словно совершая нечто не подобающее ему по статусу, вошел. — Мне страсть как нужно ее найти, — тут же принялся он объяснять. — Сегодня утром она с быстротой молнии сбежала из «Грядущего». Я как узнал об этом, чуть не заплакал: где ж мне ее отыскать-то в Лондоне, в этой древней громадине. А потом мне пришло в голову заглянуть в ее дневник, вдруг она записала туда что перед ужином. Битый час его искал. И там-то мне и попалось ваше имя, мэм, и еще про таверну «Корабль» было сказано, которая находится внизу на улице. А уж ее-то я давным-давно знаю, и вот я здесь, ищу потерянное, как на вашей вывеске говорится. И я найду ее, чего бы мне это ни стоило. — Очень рада познакомиться с вами, мистер Кракен, — отозвалась Мейбл, — и я рада слышать, что у Харриет есть такой верный друг. Садитесь же, я приготовлю вам перекусить. День у вас выдался долгий. Билл, однако, продолжал стоять, по-прежнему теребя шапку. Женщина отняла у него головной убор, положила его на буфет и решительно указала на деревянный стул за обеденным столом. — Прошу вас! Вы можете пожертвовать пятью минутами, чтобы прийти в себя и отведать хлеба с сыром. Еще могу предложить вам стаканчик превосходного французского коньяка или бутылку эля. Или и того и другого вместе, как пожелаете. — Эль пришелся бы весьма кстати, мэм, — наконец отреагировал Кракен. Мейбл поставила перед ним тарелку и принесла из кухоньки напиток. — Ешьте, сэр. И не церемоньтесь. Могу вам сразу же сказать, что Матушка отправилась в Спитлфилдз искать… — Я знаю, кого она хочет найти и что хочет с ним сделать, — перебил ее Кракен с набитым ртом. — И я собираюсь остановить ее, хоть и припозднился. Убивать собственного сына — неправильно, какая бы у нее ни имелась для этого причина. Это погубит ее, понимаете? На веки вечные. Я с радостью приму этот грех на себя и… — Убивать собственного сына?! — Да, мэм. Для этого она даже прихватила свой кремневый пистолетик. И она пустит его в ход, если я не найду ее. Или же попадет в беду. Говорите, Спитлфилдз? — Билл поднялся со стула, одним глотком осушил полбутылки эля и явно вознамерился снова отправиться в путь, напрочь позабыв про ужин. Мейбл вручила ему пергаментную карту. — Это вот здесь, — указала она на конец прорехи. — Вы знаете, что это за район? Сущий ад кромешный, трущобы, так что берегите себя, — затем положила в салфетку остатки хлеба с сыром и завязала в узелок. — Когда я торговал горохом, туда меня заносило частенько, хотя куда же еще такому… — он осекся, загадочно покачав головой. — Ах, господи. Спасибо вам за доброту, мэм, но я должен идти. Ежели вдруг она возвратится, вы окажете ей услугу, если надежно запрете у себя. С этими словами Кракен достал с буфета свою шапку, нахлобучил ее и обеими руками взял сверток с едой. Мейбл открыла дверь, и он вприпрыжку понесся по лестнице, сжимая под мышкой порванную карту. Вскоре его топот затих внизу. Предсказательница какое-то время стояла на площадке, глядя ему вслед. На протяжении многих лет она была уверена, что оба сына ее дорогой подруги мертвы. А теперь получается, что толком она Харриет и не знала. «Чем страшнее тайна, — подумала Мейбл, — тем ближе к себе мы ее носим, словно это драгоценный камень, а не частичка ада». Затем женщина закрыла дверь, уселась поудобнее и снова принялась за отставленный коньяк. Все-таки полезно порой побаловать себя, особенно когда столько всякого происходит. Часы на буфете отбили полночь, но теперь перспектива сна представлялась Мейбл еще более отдаленной, нежели четверть часа назад. Предсказательница устроилась в кресле, раскрыла книгу и возобновила чтение.XXIII ОГНЕННЫЙ ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Финн Конрад затаился на крыше, стараясь никому не попадаться на глаза. Если его заметят, как пить дать примут за воришку, и хотя от погони он запросто удерет, все же подобного развития событий следовало избежать. Парнишка стал подумывать о возвращении на Ангельскую аллею. Почему бы и нет? Лица-то его никто не видел. Может, ему снова удастся отыскать Эдди — до рассвета-то еще несколько часов. Во внутреннем дворе, как он понял, произошла отчаянная схватка, дело даже дошло до стрельбы. Если к нападению были причастны профессор и Хасбро, это многое меняло. Но что именно? Все-таки ему не помешало бы выяснить нынешнее положение вещей. По крайней мере, стрельба означала, что Эдди независимо друг от друга ищут несколько человек, считая и отважную старую леди, выстрелившую в Нарбондо, а затем бросившуюся за самим Финном по мостику. Стрелок она, конечно, не ахти какой, но попытка, несомненно, делала ей честь. Интересно, кто она такая. Тем не менее помочь Эдди она вряд ли сможет, как и себе самой. Спрятавшись в тени дымовой трубы, парнишка стал рассматривать улочку и внутренний двор к западу от Ангельской аллеи. Ровно все то же самое: руины, грязь и десятки бездельников, ошивающихся у забегаловок. Группа подозрительного вида босяков, периодически подкрепляясь джином из бочонка, пристально следила за процессом приготовления свиной туши, с перевязанными ногами вращающейся на вертеле над костром. Ветер разносил дым по округе, однако в воздухе ощущался не только вкусный аромат, исходивший от мяса, но и другой, необычный запах. Откуда-то снизу несло тухлыми яйцами с примесью смолы. Этот, с позволения сказать, букет был знаком Финну еще со времен его цирковой деятельности. Забыть такое сложно, с ним точно ничто не сравнится, как подтверждал весь его жизненный опыт. То была вонь «огненного гоголя-моголя», как называл эту смесь один дядя, стряпавший ее для представления в открытом поле в Йоркшире, где как-то остановился цирк Хэппи. По его замыслу, выброшенная струя пламени должна была уничтожить картонную Снежную королеву, однако сифонную трубку разорвало, и незадачливому пиротехнику напрочь выжгло лицо. Его труп с обуглившимися до неузнаваемости головой и торсом тихонько схоронили под изгородью вместе с «гоголем-моголем» и нагнетающим устройством для распыления. Ничего страшнее Финн в жизни своей не видывал, и еще несколько месяцев спустя его во сне преследовали кошмары. Затем парнишка определил и источник вони, находившийся точно под ним, — массивный чугунный котелок, подвешенный на лебедке над угольной топкой в освещенной лампой нише. На котелке лежала крышка, и из-под нее выбивался дымок, смешивающийся с дымом печки. В свете висевшей на крюке лампы мальчишка разглядел бородатого карлика, который поддерживал огонь, взметавшийся рваными белыми языками. От Финна не укрылась осторожность человечка — он явно опасался приближаться к котелку, словно тот в любую минуту мог взорваться. Рядышком стояла ручная тележка затейливой конструкции. Ее длинный и узкий кузов был изготовлен, по-видимому, из отполированной латуни, а над осями даже имелись рессоры. На тележке стояли три бочонка. Поначалу мальчишка принял сооружение за передвижную кофейню, однако быстро понял, что это не так, поскольку краны на окованных железом емкостях отсутствовали. Вместо этого в затычку одной из них была вставлена бронзовая трубка, к которой присоединялась другая, гибкая латунная, свернутая кольцами рядом на кузове. Длина ее достигала, пожалуй, шести ярдов, а на другом конце крепилась насадка — сифон для распыления «гоголя-моголя», насколько понял Финн. Над емкостью высилась ручка насоса, определенно предназначенного для нагнетания смеси. Штуковина выглядела как нечто среднее между пивным бочонком и кальяном, однако на деле, несомненно, была отнюдь не столь безобидна. И эта длинная кишка позволяла держаться от конструкции на расстоянии. Рядом с первым бочонком располагался второй, с воронкой сверху и присоединенными с помощью резинового шланга довольно объемистыми мехами, плашмя закрепленными на кузове. Рядом размещался третий, объемом примерно с ведро, весь в черной пыли. Какое-то время Финн размышлял над предназначением аппарата, но так и не пришел к какому-либо заключению, да и в любом случае это его не касается… Или все-таки касается? Он пробрался назад к коньку крыши и посмотрел в сторону Ангельской аллеи, почти полностью скрытой зданиями. Тем не менее крыша апартаментов Нарбондо отсюда проглядывалась — она оказалась прямо напротив него. А значит, и прямо напротив места, где карлик стряпал «гоголь-моголь». Вдруг здания каким-то образом соединены? Парнишка вернулся к прежней позиции над чадящим котелком. Недалеко в стороне располагалась подходящая водосточная труба, спускающаяся прямо к навесу, от которого до земли оставалось чуть более человеческого роста — слезть оттуда не составит труда. Финн перебрался к трубе, опробовал ее на прочность и принялся вперехват спускаться вниз, пока не достиг навеса. Согнув ноги в коленях, он спрыгнул на брусчатку внутреннего двора, обошел навес и решительнодвинулся к карлику, хлопотавшему возле топки. Действуй смело, если уж затеял трюк. — У меня послание от доктора, — заявил Финн карлику. Тот обернулся и смерил парнишку взглядом, какой бросил бы на ходячий мусорный ящик. — Кроме послания у тебя еще и рожа мерзкая, — фыркнул человечек. — Можешь подтереться и тем и другим. Так и передай чертову доктору. — Вы должны отвезти меня на Египетский залив. — Разбежался, маленький кусок дерьма, ни на какой Египетский залив я не еду. И вообще никуда не еду, пока мы не закончим с этой штуковиной. — Завтра, — настаивал парнишка. — Я не сказал, что сегодня вечером. — Тогда и жди до завтра, посиди здесь где-нибудь на виду. Если Коржик разрешит взять тебя на Египетский залив, значит, так и будет. Финн разом лишился дара речи — от упомянутого прозвища у него даже дыхание перехватило. Вдруг дверь за тележкой начала открываться. Парнишка, пожав для убедительности плечами, развернулся и зашагал прочь, отчаянно стараясь, чтобы его уход не выглядел бегством. Сзади послышался жеманный высокий голос Коржика: — Кроватку тебе вынести, Карлуша? Поспишь, может? — Закрой пасть, — отозвался карлик. — Где тебя носило последние два часа, пока я варил эту вонючую жижу? — Караулил всю ночь, — отозвался Коржик. — Настроение у его светлости паршивое, видите ли. Повсюду убийцы, не иначе как. — Раз уж ты здесь, давай-ка помоги. Разберись вот с этой жестянкой. Финн двинулся наискосок к жареной свинье, которую как раз разделывали на доске, установленной на козлах. Дымящиеся куски раздавали страждущим на обрывках газеты. — Я куплю порцию, сэр, — прохрипел Финн, еще не оправившись от волнения. — Проваливай, — последовал ответ. — Это тебе не столовая. — Не вякай, Том, — вмешался мужчина, разделывавший тушу. — Это моя чертова свинья. Мальчонке нужно поужинать. — Он вручил Финну на газете истекающий жиром кусок ноги весом эдак с полфунта. — Оставь себе свои пенни. Герцог Хамфри угощает[45]. Финн поблагодарил благодетеля и шмыгнул в тень. Ему вдруг вспомнилось, как совсем недавно он ни с того ни с сего подарил Ньюмену петарды — просто потому, что ему так захотелось. И вот теперь он наслаждается куском первоклассной свинины, которую ему точно так же подарили. Одно ведет к другому — во всяком случае, он надеялся, что так оно и есть. Идея, что человеку может воздаться как за добрые дела, так и за дурные, Финну приходилась весьма по душе. Сидя в укрытии, парнишка держал перед собой газету и дул на горячее мясо, украдкой следя за стараниями Коржика, складывающего из гнутого листа жести четырехстороннюю коробку без верха и низа. Карлик тем временем при помощи чугунных щипцов осторожно поместил дымящийся котелок с «гоголем-моголем» в металлический кузов тележки и закрепил его перекрученным проводом. Затем оба забрались на перевернутые упаковочные ящики и опустили жестяную коробку на бочонки, таким образом спрятав их от посторонних взоров. На жести было выведено слово «Ананасы» и нечто, в представлении художника призванное изображать означенный фрукт. Коржик отступил назад, оглядел дело рук своих, снял с крюка лампу и повесил ее на тележку, после чего, прикрыв ладонью дымоход печки, загасил пламя. Затем захлопнул стоявшую все это время нараспашку дверь, и парочка, преодолев двор, потащилась по аллее в направлении Уэнтуорт-стрит. Карлик толкал тележку, а Коржик шествовал впереди. Финн дал им фору в несколько минут и осторожно зашагал следом. Вскоре он миновал укрепленную на стене табличку с надписью «Джордж-Ярд» и оказался на Уэнтуорт-стрит. Чуть подальше улицу пересекал следующий переулок, куда двое с тележкой как раз и сворачивали. Там они наткнулись на небольшую толпу, и карлик, проталкиваясь, принялся кричать: «Дорогу! Дорогу!» Тут парнишка остановился и задумался: продолжать слежку или вернуться на Ангельскую аллею? Коржик, несомненно, направлялся по каким-то грязным делишкам Нарбондо, и было бы неплохо узнать, что именно они затеяли. Однако путаться под ногами у этого мерзкого типа Финну совсем не хотелось, равно как и оставлять Эдди, которому он еще мог помочь. Спрятанные в тележке «огненный гоголь-моголь» и аппарат с сифоном определенно предназначались для чего-то дурного, уж никак не для невинной забавы вроде сожжения Снежной королевы. Тем не менее поделать здесь он вряд ли что мог, к тому же если его схватят, и вовсе спалят до угольков. И Финн отправился назад, размышляя о том, что вопреки его опасениям упоминание Египетского залива карлика не смутило — напротив, удар пришелся точно в цель. Вскоре он оказался возле собачьих будок и прошел во внутренний двор с водоразборной колонкой, где ранее появлялся призрак. Старухи с Лазарем было не видать, однако Ньюмена он приметил — тот неподвижно стоял в лунном свете под опасно накренившейся стеной, обратив лицо вверх. Похоже, спал стоя. Однако затем Финн потрясенно осознал, что Ньюмен так жутко закатил глаза, что остались видны одни белки. Придурковатый паренек походил на каменное изваяние с раскрытым ртом. — Эй, Ньюмен, — произнес Финн и, не получив ответа, повторил погромче. На обмякшем лице нового знакомого проявились признаки жизни, нижняя челюсть медленно встала на место, а глазные яблоки опустились. Затем он с трудом сглотнул — огромный кадык так и заходил под подбородком — и какое-то время тупо таращился на Финна, пока в конце концов не узнал его. — Привет, Хлопушка, — сказал Ньюмен, моргая. — И тебе привет. Знаешь Джермин-стрит? — Джермин-стрит? Ага, знаю. Длинная такая. Там есть «Данхилл», где продают табак для трубок, и еще «У Таркентона», и… — Я имею в виду дальний конец. Возле Грин-парка. На стороне Дорожки королевы. — А, ну да. Там… — Магазин игрушечника Кибла. Готов поспорить, ты не раз разглядывал его витрину. Лицо Ньюмена озарилось, он радостно закивал. — Так вот, прямо за этой лавкой дверь, на дальнем углу здания, где Джермин-стрит чуть срезается. Рядом вывеска «Приют лазутчика». Умеешь читать? — Ага, умею. Не все, правда. — Тогда ищи вывеску на самом углу, она вделана в кирпичную стену. Постучи дверным молотком под ней. И посильнее, чтобы весь дом проснулся. Рядом переговорная трубка. Когда тебе ответят, скажи, что у тебя послание для Джека Оулсби или миссис Оулсби, если его нет дома. — Послание? — теперь в глазах Ньюмена блеснуло понимание. — Ты услышишь их через переговорную трубку так же четко, как если бы они стояли перед тобой. Скажи им так: «Финн Конрад говорит, Египетский залив, на болотах». Сможешь передать это в трубку? И скажи, туда доктор и удерет. — Египетский залив, доктор удерет туда. На болотах. Джеку или миссис. Послание от Финна Конрада, прокричать в трубку. — Да, все верно. Еще скажи, Финн уже выступает. Можешь побежать на Джермин-стрит прямо сейчас? Сейчас поздно, но… Погоди-ка, — Финн быстро огляделся по сторонам. Как будто никто за ними не наблюдал, и он снял правый ботинок с отрезанным носком и достал из него полкроны. Вложил монету в ладонь Ньюмена и сжал ему пальцы в кулак. — Так ты поможешь мне? Ньюмен раскрыл ладонь и уставился на монету. Затем сунул ее в карман и затряс головой. — Только никому не рассказывай, даже Лазарю, — проговорил Финн, однако слова его оказались обращены уже к спине юного посыльного, поскольку тот припустил во весь дух по Ангельской аллее и вскоре исчез из виду. Парнишка живо последовал за ним, однако на перекрестке с Уэнтуорт-стрит след Ньюмена уже и вовсе простыл. Пройдя еще чуток, Финн с удивлением увидел Коржика и карлика — они торчали в том же переулке, что и раньше, только перебрались на другую его сторону и общались с пассажиром экипажа — пятиоконного ландо, броско выкрашенного в черный и золотой цвета. Сзади на довольно большой платформе был привязан багаж, спереди горели два фонаря. Пара ухоженных лошадей нетерпеливо переступала копытами, а смахивающий на гнома уродливый и морщинистый кучер в древнющей огромной бобровой шапке скрючился на сиденье под газовым фонарем на шесте. Еще парнишка заметил, что башмаки кучера подбиты толстенной, почти в два дюйма, подошвой. Возница барабанил пальцами по коленям, словно отбивал ритм только ему слышимой музыки. Финн как бы невзначай двинулся вперед, пытаясь разглядеть пассажира. Несмотря на сумрак внутри экипажа, силуэт горбатого человека различался отчетливо: Нарбондо собственной персоной. А над сиденьем напротив него виднелась макушка Эдди. Парнишка быстро осмотрел багажную платформу, установленную на подвижной поперечине на уровне колесных осей. Между стянутым ремнями чемоданом и задней стенкой кабины оставался узкий проем. Наконец кучер хлестнул лошадей, и экипаж тронулся. Коржик и карлик тоже двинулись дальше. Финн бросился за набирающей скорость каретой, которая так и подпрыгивала на ухабистой мостовой. Если держаться поближе и позади, рассудил он, возница его не заметит. Правда, парнишке приходилось все ускоряться, чтобы выдерживать расстояние до экипажа. Нарбондо и кучер смотрели вперед, и в какой-то момент Финн резко рванул чуть в сторону и вперед и шустрой ящерицей заполз на чемодан. Внезапно карета накренилась, и ему пришлось вцепиться в ремни, чтобы не вылететь наружу. Когда экипаж выровнялся, парнишка одним толчком скользнул между чемоданом и задней стенкой кабины, словно тарелка в сушилку. Некоторая теснота — нос Финна так и сплющился о чемодан — отчасти компенсировалась надежностью. Как бы то ни было, проникновение прошло успешно: карета и не думала замедляться, и окликов от возможных свидетелей не последовало. Вскоре экипаж вместе со спрятавшимся в нем Финном выехал на широкую, гладко вымощенную улицу. Некоторое время спустя парнишка осторожно приподнялся, вытянул шею и заглянул в кабину. Взору его предстал затылок Нарбондо, а в некотором отдалении — надо же было такому случиться — уставившийся прямо на него Эдди. Финн прижал палец к губам, и мальчик послушно отвел взгляд в сторону. Затем парнишка снова устроился на платформе, подложил под голову руку и закрыл глаза. У него давно выработалась привычка засыпать по желанию в любой неудобной обстановке, что сейчас было более чем кстати: карета катила по предрассветным улицам к новому пункту назначения — Египетскому заливу.XXIV ПОСЛЕ БИТВЫ
— Объем нанесенного нами урона так себе, — заявил Табби, взяв с блюда на столе ломтик бекона и отправив в рот. — Два негодяя мертвы, а четверо еще с месяц будут жаловаться на отсутствие аппетита. Вот спасибо, Уинифред, — обратился он к миссис Кибл, поставившую перед ним тарелку яичницы с бобами. — Вы сама доброта. Уильям, муж Уинифред Кибл, похрапывал в мягком кресле, явственно безразличный к ночной трапезе. Вставал он всегда рано, на рассвете, и потому блаженно заснул в восемь часов вечера, то бишь около четырех часов назад. Из уважения к припозднившимся гостям Уинифред вытащила его из постели и заставила облачиться в халат, однако затраченные усилия не привели к пробуждению хозяина дома. Тут из кухни появился Хасбро с блюдом дымящихся отбивных и тарелкой с кровяной колбасой, за ним следовали Джек Оулсби и его жена Дороти, нагруженные кофейниками и прочей снедью. — Провизию подвезли! — провозгласил Табби, оглянувшись на своих товарищей, не проявляющих, по его мнению, должной ретивости. Сент-Ив все еще поверить не мог, что Табби вышел из столкновения совершенно невредимым. С тем безрассудством, что он проявлял в схватке, его могли убить минимум трижды. А уж сама-то схватка выдалась на славу, прямо-таки побоище — вот только практически с нулевым результатом. Пришив Лэнгдону лоскут кожи, Дойл объявил его годным к несению дальнейшей строевой службы, однако предупредил, что все доставшиеся ему удары, которые, надо заметить, приходились именно по голове, запросто могли отправить его в бессознательное состояние, продолжительность коего определялась бы волей случая. Боль во лбу хоть и несколько ослабла, но по-прежнему досаждала, и Сент-Ив старался без надобности головой не двигать. Он подумал об Элис и вспомнил ее угрозу отходить его лопатой — право, теперь надобность в этом отпала. Интересно, чем она сейчас занята. Уже спит или лежит в кровати, ни в одном глазу от волнений? Сент-Ив мысленно нарисовал себе ее образ, и сердце его наполнилось тоской из-за провала предприятия. «Боже, если б мне свою любовь обнять, снова в постели своей оказаться»[46], вспомнил он старинную поэму, произведшую на него столь сильное впечатление в юности. Как ни странно, теперь, в зрелых годах да с богатым жизненным опытом, впечатление это усугубилось. Они с Элис расстались вчера, а ему казалось, будто минула целая вечность. Затем Лэнгдон вспомнил, как всего лишь несколько часов назад в «Полжабы», перед самым началом операции, его переполнял оптимизм. Такова уж судьба большинства многообещающих планов: сладостное предвкушение оборачивается горестными сожалениями. Нарбондо, несомненно, предвидел их нападение этим вечером и потому с легкостью улизнул. Случилось то, чего Сент-Ив и боялся. Естественно, возвращаться утром на Трол-стрит под предлогом внесения выкупа смысла нет. Их основательно взгрели — и неважно, сколько врагов при этом полегло. Вот такой вот итог схватки. Полученная от Слокама драгоценная информация о местопребывании Нарбондо теперь совершенно бесполезна, если только жареную рыбку в нее завернуть. Они в тупике. Дороти Оулсби, привлекательная блондинка, очень расстроилась из-за Джека, также перевязанного искусным Артуром Дойлом. У самого врача до сих пор кровоточило ножевое ранение на руке, которое он сам себе и зашил, обливаясь потом и гримасничая, хотя с кетгутом[47] умели обращаться и Сент-Ив, и Хасбро. Дойл, судя по всему, был даже доволен раной, эдаким почетным знаком, однако явственно старался не упиваться собственной ролью в ночном предприятии. В своем очевидном добродушии он весьма походил на Табби. Лэнгдон, в конце концов взяв себя в руки и изобразив на лице некоторое подобие довольства, поднялся из кресла и занял место за столом. — Уж и не припомню, когда я так вкусно ел, — объявил Табби, отправив в рот последнюю вилку яичницы с бобами и промокнув рот салфеткой. — Драка полезна для аппетита мужчины. Будьте так добры, передайте мне кружку кофе и еще вазочку с джемом, пожалуйста. — Вы говорите так за каждым ужином, — критически заметил Джек. — И в этом нет ничего необычного, — немедленно отозвался Табби. — Вряд ли найдется на свете человек, который хотя бы изредка не просил джема за столом. Вазочка с джемом, Джек, категория философская, и древние не зря так ее превозносили. Задумайтесь над тем фактом, что даже дикари с Борнео прячут в дупле дерева банку с джемом, не говоря уж о нашей королеве. Ну она, конечно же, хранит лакомство не в дупле, а в буфете. Вазочка с джемом определенно наделяет человека ангельской сущностью. — Да причем здесь джем, олух вы эдакий! — взорвался Джек. — Я имел в виду, что для вас каждая еда лучшая в жизни. Как же каждое может быть лучшим? Если каждое лучшее, из этого следует, что лучшего-то и нет! — Категорически не согласен, и как раз с помощью вазочки с джемом докажу свою правоту. Каждый день ее заново наполняют — ежедневное начало с нуля, ведь мир наш неизменно возвращается к новому утру. А мы имеем счастье обладать возобновляемым аппетитом — и, заметьте, не только к еде, но и ко всем вещам в мире. В этом-то и заключается золотой секрет джема в вазочке. Только представьте, что было бы, если бы аппетит был сродни выпадающим с возрастом волосам и никогда не возвращался бы. Жизнь наша полнилась бы печалью, Джек. И в качестве иллюстрации к только что изложенной теории Табби взял с блюда кусочек хлеба и щедро намазал его джемом. — Здесь я с вами всецело согласен, — подключился Дойл. — Здоровый аппетит любого рода — синоним самой жизни. А что касается английского завтрака, на мой взгляд, это и вовсе одно из чудес света. И я склонен видеть нечто весьма артистичное в том обстоятельстве, что мы наслаждаемся им в полночь. — Кстати, да, — согласился Сент-Ив, сверившись с карманными часами. — Завтра уже наступило, и лично я искренне рад, что наши похождения отныне скрыты во вчера. Какое-то время все молча ели, целиком отдавшись процессу поглощения пищи, причем запасы хлеба и отбивных словно и не убывали. — И в каком состоянии сейчас тот легендарный дирижабль, о котором Джек прожужжал мне все уши? — поинтересовался Дойл у Уильяма Кибла. Изобретатель, проснувшийся пару минут назад вместе со своим аппетитом, просиял и тут же принялся рассказывать. Корабль практически готов, уверил он. Осталось только позолотить декоративные элементы, и еще он подумывает о носовой фигуре — такой, естественно, чтобы не перегружала нос. Например, из картона, только покрытого несколькими слоями лака от непогоды. — Геральдическую лилию мы позолотим как-нибудь потом, — рассудил Лэнгдон. — Завтра нам предстоит дело — знать бы только, какое… Значит, корабль готов к полету? Вы уверены? — О да. Совершенно уверен. Последние два дня я практически полностью посвятил себя, скажем так, завершающим штрихам. Как раз сегодня установил на вертлюг в несущей системе первоклассный латунный перископ. Устройство разработал Мария-Дэви[48], оно передает изображение на линзу в гондоле. Поле обзора практически неограниченно. Еще в конце кормы поставил лампу Румкорфа, которая кромешную тьму освещает ярдов на тридцать. Ослепляющее яркая, уж поверьте на слово. — Папа, расскажи им про вечный двигатель, который ты изобрел, — вмешалась Дороти. — Просто гениальная штука. — Ну это вовсе не вечный двигатель, — нежно улыбнулся дочери Кибл, — хотя и нечто близкое к нему, должен заметить. Строго говоря, я лишь воспользовался изобретением другого человека — гиганта, так сказать, на плечах которого я стою. В общем, я смастерил лопастной флюгер — пропеллер, другими словами, — который поворачивается в направлении ветра, так что его лопасти крутятся постоянно, вращая диски в устройстве, научное название которого — электрофорный генератор Уимсхерста. А вырабатываемый им электрический заряд накапливается в комплекте обыкновенных лейденских банок[49]. И при соответствующих условиях дирижабль вполне может облететь даже вокруг земного шара, обеспечивая себя движущей энергией с помощью ветра. — Вечно дующего ветра! — подытожила Дороти. — Что верно, то верно, — вмешался Табби. — Здесь мы снова возвращаемся к вазочке с джемом. — Вазочка с джемом. Ну да, конечно. — Кибл заморгал на Табби, словно бы не в состоянии вообразить означенную философскую категорию. — Мои помощники начали производство водорода, они заполняют оболочку уже несколько часов подряд. — Производство водорода? — переспросил Фробишер. — Разве для этого не требуется алхимик? Чтобы извлекать его из эфира? — Отнюдь, сэр, процесс довольно простой, — ответил Кибл. — Достаточно попросить помощника капать купоросом на металлические опилки. Газообразный водород возносится с испарениями, словно феникс, если уж мы говорим об алхимии, и через опрокинутую воронку наполняет корпус дирижабля. Скоро аэростат так и будет рваться в небо — и, несомненно, улетит прочь, если его надежно не пришвартовать к земле. — Изобретатель расцвел в улыбке и отхлебнул кофе, весьма довольный своими откровениями. — Мое единственное… опасение… — неуверенно продолжил затем он, — касается полета в грозу. Молния может привести к взрыву корабля. — К взрыву? — не унимался Табби. — Получается, дирижабль — что-то вроде летающей петарды? — До известной степени именно так, хотя я и снабдил его экспериментальным молниеотводом, который должен отводить нежелательные искры или электрические разряды. — И как же молниеотвод действует? — вопросил Дойл. — Он же не заземлен, как требует физика. В воздухе это невозможно сделать. — Устройство состоит из сплошного стеклянного шара, размещенного на конце бушприта, — пустился в объяснения Кибл, — почти как уловитель молний на верхушках мачт морских кораблей. Конечно же, надлежащим образом его можно испытать только в опасных для дирижабля условиях, но теоретически пассажирам гондолы ничего не угрожает. Уверяю вас, беспокоиться не о чем. Совершенно не о чем. Молниеотвод обеспечивает полнейшую безопасность. Дойл кивнул, по-видимому не особенно убежденный. — Мы слышали, вы еще создали миниатюрный образец знаменитой лампы Румкорфа, — подключился Хасбро. — О да, — вновь оживился изобретатель. — Лампа очень маленькая, тем не менее луч отбрасывает поразительно яркий. Пока я изготовил только один экземпляр, хотя совсем недавно появился заказчик и на второй. Весьма нетерпеливый, должен заметить. — Вам известно имя первого заказчика? — спросил Сент-Ив. — Некий парень по имени Джордж Киттеринг. Очень вежливый малый. У него еще такая шарообразная голова. — Ну конечно, вездесущий Джордж! — воскликнул Лэнгдон. — С этим типом мы хорошо знакомы, мы даже сегодня вечером успели перекинуться с ним парой фраз. Не удивлюсь, если у него половина Лондона в приятелях. А второй заказ с первым не связан, случайно? Не от Джорджа опять? — Вовсе нет. Второй заказчик — голландец по фамилии де Грот, секретарь некоего высокопоставленного лица, по его словам. Кого именно, сказать не могу, спрашивать было как-то неудобно. Дородный мужчина с короткими ногами, еще обильно потел. И весь красный, даже волосы и борода ярко-рыжие. — Высокопоставленный, — кивнул Сент-Ив. — Не сомневаюсь, это и есть тот гнусный заказчик, о котором упоминал Нарбондо. Знать бы, что за голландец такой, выжали бы из него все. Заставили бы его попотеть еще пуще прежнего. Вот только мы его не знаем. Только и остается, что искать этого типа. — А что нам вообще известно? — спросил Дойл. — Поскольку я новенький, возможно, дело меня не касается, но… — Только не после вашей неоценимой помощи этим вечером, — перебил его Сент-Ив. — Мы перед вами в долгу, так что дело всецело касается и вас. — Да уж, — подключился Табби. — Тот тип с кинжалом будет еще неделю мочиться кровью, после того как… — Ради бога, дружище! — тут же вскричал Джек. — Покорнейше прошу прощения, — сконфузился Фробишер. — Можно мне еще кусочек вашей восхитительной колбаски? — невинно обратился он к Уинифред. — Что ж, лучше начать с самого начала, — продолжил меж тем Лэнгдон и подробно изложил все важнейшие моменты печальной истории Матушки Ласвелл, включая Айлсфордский череп, пресловутые врата в страну мертвых и вероятную причину похищения Эдди. На лице Кибла отразился неподдельный ужас. — Изверги обманули меня, — выдавил он. — Я понятия не имел… — Естественно, не имели, — успокоил его Сент-Ив. — До сего момента никто из нас ничего толком и не знал. Признаться, кое-что в этой истории мне по-прежнему представляется смехотворным, вот только Нарбондо явно придерживается противоположного мнения, и потому угроза, от него исходящая, более чем реальна. — С вашего позволения, сэр, лично я тоже не вижу здесь ничего смешного, — заговорил Дойл. — Я с величайшим почтением отношусь к науке, но и с не меньшим — к учению вашей знакомой, Матушки Ласвелл. Духовный аспект наука действительно нередко подвергает критике, себе на беду, впрочем. Что же касается нашего высокопоставленного персонажа — мы держим его за союзника Нарбондо? — Возможно, хотя доказательств у нас пока нет, — ответил Лэнгдон. — Сам Нарбондо, как хорошо известно, людей сторонится, и мне сложно представить, что он обзаведется товарищем или наперсницей — если не для достижения сиюминутной выгоды. И если между доктором и неизвестным высокопоставленным лицом и существует какая-то связь, скорее всего, она носит финансовый характер. Думаю, Нарбондо использует деньги и власть «заказчика». И в таком случае человек этот ходит по весьма тонкому льду. Внезапно Сент-Ив ощутил навалившуюся усталость. Кажется, еда окончательно добила его. Уже давно было пора поставить точку на столь долгом дне. — Итак, с первыми лучами солнца мы проведем испытание дирижабля, — объявил он. Кибл недоверчиво воззрился на него. — Надеюсь, не всей компанией? Не все сразу? — Нет, Уильям. Поднимемся только мы с Хасбро. А вы трое, — обратился Лэнгдон к Джеку, Дойлу и Табби, — занимайтесь своими делами. Благодарю вас за верность, проявленную этим вечером, но я понятия не имею, что принесет завтрашний день, и больше не собираюсь удерживать вас. Я собираюсь обратиться в полицию. Пожалуй, мне стоило так поступить с самого начала. Наверняка это помешало бы нашей сегодняшней операции — но, возможно, и к лучшему. После сделанного заявления разговоры сошли на нет, и снова воцарилась тишина. Все основательно насытились, и даже Табби никак не мог домучить последний кусочек хлеба. — Что до меня, то я собираюсь наведаться к дядюшке Гилберту, в его бивак на Темзе, — сообщил он. — Ах, ну да, поиски неуловимой дрофы, — отозвался Сент-Ив. — Я и забыл совсем. Что ж, передавайте ему мой сердечный поклон. — Он там неплохо устроится, — оживился Табби. — Знаете, когда дело касается лагерной стоянки, в дядюшке просыпается сущий арабским султан. Я буду поблизости, профессор, если вам понадобятся мои услуги. Буду высматривать ваш дирижабль! — А мы с Дойлом могли бы поискать этого голландца, де Грота, если это его настоящая фамилия, — предложил Джек. — С удовольствием, — тут же отозвался Дойл. — В Саутенде дела меня ждут только через неделю. — Мы уже приготовили постели, — сказала Дороти. — Оставайтесь ночевать. И вы, Табби, если только не рветесь в Чингфорд. Да все оставайтесь, как-нибудь устроимся. — Благодарю, но мы по обыкновению доберемся до «Полжабы», — ответил Сент-Ив, — наш даннаж[50] там. Я уже с ног валюсь, так что чем скорее выйдем, тем лучше. — Он и Хасбро отодвинулись от стола, однако не успели подняться, как снизу раздались удары дверным молотком, не меньше полдесятка раз. В комнате мгновенно воцарилась тишина. Лэнгдон встревожился: посреди ночи вряд ли можно ожидать светского визита. — Я отвечу, — сказал Джек и прошел к деревянной раме на стене, в которой располагалось несколько переговорных трубок. Вытащил первую из них и произнес в воронкообразный рупор: — Пожалуйста, представьтесь. Из закрепленной рядом на стене воронки, значительно большей по размеру, раздался бестелесный голос — судя по всему, мальчишеский: — Это Ньюмен, сэр, к вашим услугам. — Кто-нибудь знает Ньюмена? — спросил Джек у компании, прикрыв переговорную трубку рукой. — Уж точно не такого, который будет барабанить в дверь посреди ночи, — пробурчал Табби. — Впрочем, слава богу, это не полиция. — Что вам надо, мистер Ньюмен? — ответил Джек в рупор. — Объясните цель своего визита. — Послание для мистера Оулсби или миссис, если его нет, — последовал ответ. — Финн Конрад шлет весточку про доктора! Сент-Ив вскочил со стула, и в лоб ему тут же ударила волна боли, так что он даже пошатнулся. — Финн Конрад! — вскричал Лэнгдон. — Какого… — Однако он уже мчался к двери, а следом и Джек. Оба сломя голову бросились вниз по лестнице.XXV ЛОРД МУРГЕЙТ
Слежка за замаскированным мужчиной снова привела Матушку Ласвелл к началу Ангельской аллеи. Затем он двинул по Уайтчепел-роуд, однако весьма скоро повернул на север по Брик-лейн и затем пересек Уэнтуорт-стрит, несколькими улицами восточнее того места, где она уже проходила ранее вечером. И вдруг ей вспомнилось имя этого типа — Несбитт, Лейтон Несбитт! У нее была память на имена, в особенности на имена из прошлого, вот только всплывали они в сознании сами по себе, а вот если она отчаянно пыталась их вспомнить, тогда-то они как раз и не думали объявляться. Несбитт упоминался в дневниках ее супруга, причем несколько раз, если она не ошибалась. Муж придерживался о нем весьма невысокого мнения, хотя к деньгам его относился с почтением. В то время Несбитт был еще совсем юнцом. Долгий день начал сказываться на суставах женщины, и она только сейчас обратила внимание, что хромает на правую ногу — естественно, натерла мозоли. Матушка Ласвелл уже была готова к тому, что Несбитт вот-вот поймает кэб и исчезнет и ей придется брести назад целых полторы мили, досадуя на полную бесполезность приключения. Быть может, до Лайм-стрит можно как-то срезать, а не повторять обратно весь пройденный путь? Названия улиц ей ничего не говорили, однако она прикинула, что их маршрут по форме напоминает прямоугольник. В данный момент они по перпендикуляру удалялись от реки. Когда же Несбитт снова повернул налево, на улицу под названием Хэнбери, женщина с облегчением подумала, что следующий поворот налево и поведет ее в сторону Мейбл. А если преследуемый повернет направо, она его бросит. Все равно у нее уже не оставалось сил поспевать за ним. Едва эта мысль пришла женщине в голову, как Несбитт резко свернул под узкий портик здания с ярко-красной дверью. Чуть помедлив, он вставил ключ в замок, открыл его и скрылся внутри. Матушка Ласвелл приблизилась к дому и принялась разглядывать фасад. Никаких вывесок — значит, это не постоялый двор. Наверно, он просто снимает здесь комнаты. На улицу выходило два окна, занавешенных плотными бархатными шторами. Внутри горел тусклый свет, и женщина попыталась рассмотреть, что таится за ними, но успеха не добилась. Она вдруг поняла, что попросту теряет время, и задумалась, что же ей теперь делать. Постучать в дверь? Но даже если он откроет, что она скажет? Было уже далеко за полночь, и улица практически опустела. По тротуару на противоположной стороне торопливо прошли два человека, свернули в переулок и исчезли. Чуть впереди в ее сторону направлялся еще один пешеход. Матушка Ласвелл вдруг ощутила полнейшую бессмысленность своей затеи. Не вздумай она разыгрывать из себя сыщика, давно добралась бы до Мейбл и отдыхала бы. Внезапно дверь отворилась, и на улице снова показался Несбитт, на этот раз в обществе женщины, на вид раза в два его моложе. От маскировки он избавился, и теперь комичным не казался. Волосы у него были стального оттенка, а лицо — костлявым, несмотря на грузное телосложение. В свете газового фонаря глаза его представлялись того же цвета, что и волосы. — Эка важность, кольцо потеряли! — убеждала его молодая женщина. — Купите себе другое. — Это не просто кольцо, а печатка, — отозвался Несбитт и остановился, чтобы натянуть перчатки. — Естественно, я могу купить другое. Вопрос не в деньгах. Мне очень не хотелось бы, чтобы его нашли, понимаешь? Уж точно не там, где я находился вечером. Полиция с легкостью его опознает и начнет интересоваться, чем я занимался в той комнате. — Ну не надо было снимать его. — Премного благодарен за совет. Оказавшись в незнакомом обществе, я предпочел убрать печатку с глаз подальше. Очевидно, она и выпала. В этих чертовых трущобах, признаюсь, мне было не по себе. Да и Нарбондо я не доверяю. Пока он ничем не доказал свою заинтересованность. Наоборот, чуть ли не насмехается надо мной. Впрочем, он еще пожалеет об этом. Пара двинулась прямо к Матушке Ласвелл, и Несбитт внезапно обратил на нее внимание. Он удивленно заморгал, но затем губы его медленно скривились в презрительной усмешке. — Да вы следите за мной! — процедил мужчина. — Какая же вы липкая! — Много лет назад вы общались с моим мужем, — заговорила Матушка Ласвелл. — Вы ведь Лейтон Несбитт, не так ли? — Теперь он лорд Мургейт, — высокомерно вмешалась его спутница. — Тебе следовало бы сделать реверанс, старая неряха. — А вам, юная леди, стоило бы подыскать общество поприличнее. У вашего лорда Мургейта весьма опасные дружки, среди них и мой сын. — Ну хватит! — бросил Мургейт. — Я спрашиваю, зачем вы следили за мной? — Право, сама не знаю, — пожала плечами Матушка. — То была пустая затея. — Ах, не знаете? Вы себя недооцениваете — а может, и меня. Похоже, это ваша вторая пустая затея за вечер. Как-то уж сверхъестественно беспечно с вашей стороны. Полагаю, вам известно гораздо больше, нежели вы утверждаете или же чем сами считаете. Откуда вы про все прознали — загадка, впрочем, загадки наводят на меня скуку. Я просто попрошу вас проследовать с нами, мэм, дабы разобраться в данном вопросе. Тогда-то и поболтаем, в обществе одного-двух моих «опасных дружков». — И не подумаю, сэр. Я вас не боюсь! Спутница Несбитта вдруг ухмыльнулась, словно происходящее забавляло ее, и Матушка Ласвелл отступила назад, выставив перед собой зонтик на манер меча. У нее возникло чувство, что настоящая опасность исходит как раз от этой молодой женщины, а не от Несбитта, или Мургейта, или как он там еще себя именует. Бежать, понятное дело, бессмысленно. Так или иначе они ее схватят, но, быть может, ей удастся ткнуть одного из них в глаз… Неожиданно Мургейт бросился вперед, в три шага преодолел разделявшее их расстояние и, схватив Матушку Ласвелл за руку, вырвал у нее зонтик и швырнул на дорогу. Возможно, шанс освободиться еще оставался, но подскочила спутница Мургейта, вцепилась в другую руку пожилой женщины и стала тянуть вперед. Матушка поняла, что теперь, если, конечно, она не хочет упасть, ей придется идти вместе с этими двоими. Впрочем, перспектива оказаться на мостовой ей показалась более предпочтительной, и старая леди грузно осела прямо в грязь. — Я больше не сделаю ни шагу, — объявила Матушка Ласвелл. — Мне нечего сказать ни вам, ни вашим дружкам. — Полагаю, все-таки есть, — отозвался лорд Мургейт, — и полагаю, шаг вы сделаете. Хелен, убеди-ка ее в моей правоте, сделай такое одолжение. Мне все это порядком поднадоело. Молодая женщина, названная Хелен, наклонилась к Матушке Ласвелл и извлекла из рукава вязальную спицу из слоновой кости. Швейный инструмент, который спутница Мургейта продемонстрировала упрямящейся старой леди, оказался заостренным с одного конца. — Или ты пойдешь с нами добровольно, или я воткну тебе эту штуку в ухо! Матушка Ласвелл заглянула ей в глаза. «Эх, разворошила ты осиное гнездо, старая дура», — констатировала она про себя. Выбора у нее не оставалось, и Матушка Ласвелл стала подниматься на ноги. Похитители, вновь занятые разговором, даже не пошевелились ей помочь. Хелен громко рассмеялась. Вдруг старая леди услышала топот за спиной — кто-то стремительно к ним приближался — и обернулась, равно как и Мургейт со спутницей. И каково же было ее изумление, когда буквально в шести шагах она увидела мчавшегося прямо на них Билла Кракена, даже и не помышлявшего замедлить ход! Лорд Мургейт развернулся для отражения нападения, однако Кракен попросту сбил высокородную особу с ног. Шляпа лорда улетела в сторону. Билл отскочил рикошетом от ближайшей стены, восстановил равновесие и не мешкая прыгнул вперед, пнув лорда по колену. Тот упал, и Хелен со спицей в руке бросилась на Билла, однако Матушка Ласвелл успела вцепиться ей в платье, и молодая женщина с криком рухнула на четвереньки на каменную мостовую. Спица ее переломилась пополам. Хелен попыталась подняться, однако старая леди, навалившись всем своим весом, снова сбила мерзавку с ног и бросилась за зонтиком, намереваясь преподать той урок хороших манер. Мургейт тем временем вскочил, принял боксерскую стойку и вместе с Кракеном принялся кружить вокруг Хелен, которая сжалась на тротуаре, прикрываясь руками. Лорд сделал ложный выпад и попытался провести боковой удар в челюсть, однако Билл отпрянул и отбил его кулак. Мургейт присел и, резко выпрямившись, снова атаковал, на этот раз основательно заехав Кракену в подбородок, так что того даже отбросило назад. Более не стесняемая дерущимися мужчинами, Хелен поднялась на ноги и повернулась к Матушке Ласвелл, но та уже успела подобрать свой замечательный зонтик и встретила девицу хлестким ударом по лицу. Недавняя обладательница страшного оружия в виде заточенной спицы отчаянно замахала руками, пытаясь отбиться, однако в конце концов решила спасаться бегством. Разгоряченная Матушка помчалась за ней и как следует огрела мелкую дрянь зонтиком по затылку. От удара тот раскрылся, и два его прута, запутавшись в волосах молодой женщины, разом ее остановили. — Убивают! — заверещала Хелен. — Убивают! Убивают! Матушка Ласвелл обеими руками дернула зонтик и завопила: — Теперь посмотрим, кто кого убивает! Она намеревалась вновь броситься на противницу, но вдруг кто-то дернул ее за платье. Матушка обернулась и увидела, что лорд Мургейт лежит на тротуаре лицом вниз. — Сматываемся! — крикнул ей Кракен. Внезапно ощутив внезапный прилив энергии, старая леди побежала, чего не делала уже многие годы, — и к черту мозоли! Пара свернула за угол и помчалась на юг по Бишопсгейт — откуда только силы взялись? Только одолев с десяток кварталов и убедившись в отсутствии погони, они сбавили скорость и дальше уже просто ковыляли, отчаянно стараясь восстановить дыхание. Кракен ежеминутно оглядывался, однако никто так и не появился. Очевидно, лорд Мургейт сдался. Матушка Ласвелл задумалась, жив ли он вообще. А если жив, то, скорее всего, уберется восвояси. Полицию привлекать он определенно не захочет, коли считает, что ей что-то известно о его делишках, — а он, несомненно, в этом уверен. — Только не останавливаемся, — задыхаясь, проговорил Кракен. — За избиение этого джентльмена, Матушка, меня точно упекут за решетку. — Он не джентльмен! — отозвалась женщина. — Это ты джентльмен, Билл, и я должна извиниться перед тобой за свой утренний побег. И я должна тебе нечто гораздо большее, чем просто извинения. — Никто мне ничего не должен, Матушка, в том числе и вы. Не переношу, когда мне должны. Так что это был за тип с потаскухой? — Это лорд Мургейт. Ты отделал пэра Англии, Билл! А женщина — мелкая порочная тварь. От души надеюсь, что больше они нам не повстречаются. За всю свою жизнь я ни разу не дралась, а тут за одну ночь пришлось дважды поучаствовать в потасовках. Не появись ты вовремя, они бы уволокли меня с собой. — Матушка Ласвелл оглядела зонтик, после дебюта в качестве оружия приобретший весьма жалкий вид. На погнутых прутьях болталась прядь волос, на которой женщина не без удовлетворения обнаружила и клочок окровавленной кожи. «Зуб!» — обожгла ее вдруг мысль, и она поспешно сунула руку в карман. По этой частице Мейбл снова сможет определить местонахождение Эдварда, даже если Нарбондо уедет с ним из Лондона. К счастью, зуб оказался на месте. — Мейбл Морнингстар отдала мне карту, — принялся рассказывать Кракен, — и последние несколько часов я искал вас по всему околотку. Мне просто повезло, что я наткнулся на вас возле того дома. А потом появился этот лорд с девицей, и я решил немного выждать, но потом понял, что они затеяли. Вы ведь не убили доктора, а? Надеюсь, все-таки не убили. Вам этого не вынести — подобные вещи не для женщины с вашим сердцем. — Нет, Билл. Не убила, хотя, признаюсь, и пыталась. Во всяком случае, мне так представлялось. Просто так убить мне не хватило бы духу, но там оказался маленький мальчик! И я собралась с силами и спустила курок. Я хотела спасти мальчонку. — Эдди, так зовут мальчика, — отозвался Билл. — Да. Но откуда ты знаешь? — Перед отъездом в Лондон мне все рассказала Элис, жена профессора. — Я обязана найти мальчика, Билл. Я ведь почти сумела его спасти, но у меня его опять отняли. Понимаешь, Нарбондо убьет еще одного ребенка, и я не могу этого допустить. Мне этого не вынести. — Как и мне, Матушка. Мы с вами увязли в этом деле, увязли по самые уши. Нам предстоит заделывать уйму швов на корабле, вот только смолы у нас нет. Но все равно, клянусь богом, мы своего добьемся. Будь я проклят, если не выйдет по-нашему. — Никто не проклянет тебя, Билл, никогда. И я не заслуживаю такого друга, как ты. Говорю тебе как есть. — Больше, чем друг, мэм, — промямлил Билл. Затем кивнул сам себе и повторил гораздо четче: — Больше, чем друг. В свете луны его лицо сияло радостью и решимостью. Матушка Ласвелл с улыбкой бросила на Кракена вопросительный взгляд, но ее сегодняшний спаситель смотрел только вперед. И все же она вдруг почувствовала себя счастливой и потому не стала требовать от него продолжения, а просто взяла под руку. И Билл нежно погладил ее ладонь.XXVI «ТЕНИСТЫЙ ДОМ»
Близился рассвет, и Финн Конрад, затаившийся за багажом, размышлял о своих дальнейших действиях: ему было ясно, что настает пора что-то предпринять. Ныли плечо и вывернутое колено, в локоть впивалось железное ребро платформы, на которой он лежал, а экипаж все катил и катил вдаль. Сколько это продолжалось, Финн не имел понятия, но подозревал, что цель уже близка. Некоторое время назад они остановились на постоялом дворе в деревушке Сент-Мэри-Ху, после которой мощеная дорога заканчивалась и начинался проселок, ведущий в глушь Клиффской топи. Чтобы не попасться, парнишка выбрался из своего укрытия и спрятался за живой изгородью. Когда же карета вновь тронулась в путь, он заскочил обратно, правда, не так проворно, как в Лондоне, — едва не свалился на дорогу, слишком уж затекли руки и ноги. Надо что-то немедленно сочинить, решил Финн, и в оставшееся время тщательно продумать легенду. Если его поймают на лжи, убежать в таком состоянии он просто не сумеет. Экипаж медленно тащился по ухабистой дороге среди деревьев. Сквозь ветви виднелись яркая луна и звезды, уже начинающие тускнеть из-за брезжащего на востоке рассвета. Финн осторожно поднял голову и вгляделся в направлении далекой и едва различимой Темзы, скорее угадываемой по отблеску луны в широком русле. Несомненно, они в районе Египетского залива — южный берег только и просматривался что чернеющей вдали линией. Финн подумал о Квадратном Дейви, почти наверняка промышляющем в это время на реке — возможно даже, совсем рядом. Если он потерпит неудачу, сказал себе парнишка, и с Эдди что-нибудь случится, он примет предложение Дейви вернуться к ловле моллюсков. Потому что в случае провала о возвращении в Айлсфорд придется забыть раз и навсегда. От старины Дейви мысли его переметнулись к Коржику. Вскоре этот тип тоже объявится в Клиффской топи, и тогда все вмиг изменится. Эдди нужно вытаскивать из лап Нарбондо как можно скорее! Хорошо, если Ньюмен передал Сент-Иву послание, однако полагаться на это Финн не мог. Времени дожидаться профессора унего, увы, нет. Возница натянул поводья, и карета остановилась перед ветхим деревянным трехэтажным строением. За долгие годы его северную стену затянула болотистая почва, и теперь все здание заваливалось на сторону. Окошки его выходили на поросший сорняками двор, посреди которого высилось гигантское ореховое дерево, верхними ветвями даже перекрывающее крышу. Вывеска на столбе гласила «Тенистый дом», и фонарь над ней излучал вполне достаточно света, чтобы Финну пришлось съежиться в своем убежище. Из-под ставней на первом этаже тоже пробивался свет. Открылась дверь, и вышедший во двор мужчина что-то сказал кучеру, который неуклюже спустился на землю, хмуро бурча себе под нос. Встречал их, как теперь понял Финн, тот тип из апартаментов Нарбондо на Ангельской аллее, в которого он бросил петарду перед побегом с Эдди по навесному мостику. По-видимому, головорез отправился на Египетский залив сразу же после стычки: побитая физиономия — бледная и усталая, сапоги и штаны заляпаны коричневой грязью. Мужчина открыл дверцу экипажа и помог Нарбондо спуститься, затем осторожно достал и спящего Эдди, с легкостью взяв мальчика на руки. И нечто в его действиях заставило Финна задуматься, а не теплится ли в сердце этого типа огонек доброты — доброты, которую можно обратить себе на пользу. — Позаботься о мальчике, Джордж, — тихо проговорил Нарбондо. — Отнеси его в кружевную спальню и поставь охлаждаться в речку несколько бутылок шампанского для лорда Мургейта. Подозреваю, через несколько часов он здесь объявится, так что неплохо его чуток ублажить да сыграть на вельможной гордости. Я намереваюсь с ним поразвлечься в итоге, но слишком уж он подозрителен, так что лучше подольше поддерживать его навеселе. Затем Нарбондо повернулся к вознице и бросил: — Отдыхайте, мистер Бомонт. Джордж займется каретой. — После чего горбун двинулся от экипажа — однако не ко входу «Тенистого дома», а в обход здания — и быстро исчез в темноте. Упомянутый мистер Бомонт поковылял в трактир. За ним последовал и Джордж с Эдди на руках, и во дворе воцарилась тишина. Финн выкарабкался из своего укрытия и, выбравшись на землю, принялся разминать затекшие члены. Затем поднялся и встал на носки, стараясь снять одеревенелость ног. На верхнем этаже здания загорелось окно — очевидно, в новом узилище Эдди. Парнишка отметил, что в окно это вполне можно забраться по дереву, и, прикинув последовательность движений по веткам на подъеме и спуске, задумался, сумеет он уговорить малыша на подобный эксперимент или нет. В принципе, слезать всегда страшнее, чем карабкаться наверх, так что идею пришлось признать сомнительной. Наконец Финн нахлобучил кепку и принялся ждать, твердя про себя придуманную байку. Весьма скоро Джордж снова вышел во двор и, увидав ошивающегося там мальчишку, так и остолбенел. Финн сорвал кепку с головы и отвесил поклон. Как все-таки хорошо, что в апартаменты Нарбондо он наведался в летной маске, которую без особого сожаления вышвырнул на улицу на выезде из Лондона. — А ты откуда взялся, черт тебя побери? — обрел наконец дар речи Джордж. — Из Сент-Мэри-Ху, сэр, когда там остановилась эта карета. Я спрятался за багажом сзади и так и приехал. — Ну тогда сможешь вернуться в свою дыру пешочком. Убирайся! — для пущей убедительности Джордж мотнул головой и ткнул пальцем на дорогу. — Давай пошевеливайся. Нечего тебе здесь делать. — Сэр, наймите меня! Я готов что угодно делать, но вообще два года работал помощником конюха у мистера Карнахана в Йоркшире. А еще мне раз плюнуть обчистить любой карман, если будет угодно вашей милости. — Нисколько в этом не сомневаюсь. Наверняка ты обчистил и карманы мистера Карнахана, кем бы он ни был, — поэтому-то ты уже не в Йоркшире и удрал из Сент-Мэри-Ху посреди ночи. У тебя еще молоко на губах не обсохло, а ты мчишься к виселице, будто тебя сам черт подгоняет. — Я всего лишь пытаюсь заработать себе на жизнь, сэр. Если вам будет угодно помочь мне, я был бы весьма признателен. — Нет, не будет угодно. И советую тебе возвращаться домой, хоть в какую даль, пока тебе не набросили веревку на шею. Петля-то уже завязана, можешь не сомневаться. Лучше уповай на доброту своей матушки, потому как такой товар ты мало где в мире сыщешь, и уж точно не в «Тенистом доме», коли на то пошло. — Моя матушка умерла, сэр, а отец сбежал, когда я еще совсем мальцом был, да так и не вернулся. Вообще-то он был пьяницей, сэр, так что я особо по нему и не скучаю. Я заботился о своем младшем брате, пока он не умер от желтой лихорадки, а было ему всего пять лет — почти как мальчонке, которого вы из кареты вынесли. Я потом на север подался, на сыроварне работал — там в основном стилтон делали, — а еще буфетчиком был на постоялом дворе «Звонок» на Северном тракте, и там мясницкому делу научился. Я могу вкалывать хоть целый день, сэр, неважно на какой работе. И я не стукач. Ни за что. Мне хотелось бы остаться здесь за стол и койку, даже платы не надо. Вы не пожалеете!.. Джордж молча смотрел на него, склонив голову набок, так что казалось, будто он изучает мальчишку краешком глаза. Его оценка, однако, весьма затянулась, и Финн даже начал беспокоиться, хорошо ли скрывала его чертова маска. На всякий случай он прикинул путь до деревьев, если придется давать стрекача. Но в конце концов Джордж, похоже, пришел к решению: — У тебя имя-то есть? — Ньюмен, сэр. — Ньюмен? Это же фамилия, а имя? — Да меня всегда Ньюменом и звали, ваша милость. Это плохо? — Для кого как, — пожал плечами Джордж. — Когда ты был в Лондоне в последний раз? — Давно уже. Может, с полгода назад. — Значит, позже туда не наведывался? — Нет, сэр. — Точно? — Да, сэр. Джордж снова молча уставился на парнишку. Ночную тишину нарушало лишь поразительно печальное пение какой-то лесной птицы. «Он знает», — с ужасом подумал Финн и снова покосился в сторону деревьев. Вдруг, к его удивлению, головорез кивнул. — Конюшня за корчмой, Ньюмен, возле домика доктора, на чьем экипаже ты зайцем приехал. Не путайся у него под ногами. Всякие бессмысленные разговоры не про него, и уж точно не с мальчишками вроде тебя. Доктор считает вас никчемными — и вполне может статься, что он прав. Предупреждаю тебя ради твоего же блага: и близко не подходи к доктору. Как почистишь лошадей и поставишь их в стойло, найдешь меня на кухне. Если меня там не будет, спроси Джорджа. Посмотрим, чего ты стоишь и является ли вранье одним из твоих талантов. А теперь брысь отсюда. — Да, сэр, — отозвался Финн, не мешкая взобрался на кучерское сиденье, взялся за вожжи и направил лошадей за постоялый двор — именно туда ушел недавно Нарбондо. Встречаться с доктором парнишка и сам остерегался, поскольку тот мог запомнить юного собеседника, не пожелавшего прокатиться в его повозке две ночи назад в Айлсфорде. И Джордж, похоже, все-таки узнал его — тогда, на Ангельской аллее, он мог обратить внимание, скажем, на выпендрежный сюртук Финна или на его ботинки. Но если этот головорез обо всем догадался, что же он тогда затеял? Домик Нарбондо представлял собой убогую однокомнатную лачугу, сооруженную из выловленных из залива бревен и досок. Окно было поднято, а ставни открыты, так что забраться внутрь не представляло сложности, вот только необходимости в этом Финн не видел, раз Эдди находится в другом месте. Рядом с домиком обнаружилась и конюшня, а на задах обоих строений бежала речка, которая чуть поодаль вращала колесо мельницы. Финн распряг лошадей, накормил и напоил их, почистил, после чего, вытащив из стойл навоз и настелив свежей соломы, счел свой долг выполненным. Задув фонари, он вышел во двор и обнаружил, что уже занимается утро. Еще раз осмотревшись и прикинув маршрут возможного бегства, парнишка зашел в открытую дверь трактира. Джордж, как и обещал, оказался на кухне. В просторном помещении, на удивление чистом и прибранном, глазам Финна предстали кирпичные печи с чугунными вставками и развешанные на стенах и потолке разнообразные доски для резки и разделки, котелки и сковородки, а также окорока и травы. Через круглые плашки длинного окна пробивались первые лучи солнца. — В конюшне полный порядок, — отрапортовал Финн, взял длинный нож и опробовал лезвие. — Я наточу этот ножичек, коли вы не против, да нарежу грудинку, если ее будут подавать. — Положи чертов нож, — осадил парнишку вошедший на кухню громила с огромным мешком муки за плечом. Ноша, казалось, была ему совершенно не в тягость, он лишь наклонился, чтобы не задеть дверной косяк. — Да, сэр, — отозвался Финн и послушно положил нож. Вновь пришедший оказался сущим гигантом — высоким, крепко сложенным — весьма грозного вида. У него были черные длинные волосы, в глазах плясал недобрый огонек. Его левая рука висела на перевязи, перепачканной запекшейся кровью. — Это мистер Макфи, — представил здоровяка Джордж. — Особа весьма привередливая. Я ему сказал, что тебе нужно устроить испытание на кухне, Ньюмен. Будешь делать, как он велит, если хоть что-то соображаешь. — Если бы он хоть что-то соображал, его бы и духу здесь не было, — бросил Макфи, не глядя на Финна, и поставил здоровой рукой мешок на пол. — Я все же останусь, сэр, с вашего позволения, — отозвался парнишка. — Ну тогда заточи нож, если сможешь, сынок, — снова заговорил Макфи. — Опробуем лезвие на твоей руке. Если у тебя не получится и мне придется доводить его самому, то останешься без уха. Приготовим его в супе шутки ради, как французы — свинячьи ушки. Назовем его «ушной суп Макфи». Финн уставился на громилу, оторопев от подобной шутки, вот только на лице того не было заметно и тени юмора — скорее, еле сдерживаемая ярость. Мальчишка снова взял нож и опробовал его, а затем принялся аккуратно водить им по точилу, искренне жалея, что натрепал Джорджу о своем опыте сыродела. Если Макфи вздумает проверять его навыки в этой области, придется бежать, поскольку об изготовлении сыров он имел столько же представления, сколько и о строительстве дымоходов. Наконец он передал здоровяку нож, и тот тут же схватил его перевязанной рукой за запястье. — Раскрой ладонь, сынок, — велел Макфи. — Запомни хорошенько: если я обещаю что-то сделать, я это обязательно делаю. Финн послушался. Похоже, безопаснее было подчиниться, поскольку сейчас возможности для бегства не представлялось. Он постарался сохранить невозмутимое выражение лица, когда великан легонько полоснул его по ладони, из которой немедленно хлынула кровь. Дотянувшись до стоящего на доске для резки хлеба глиняного кувшина, Макфи взял из нее щепоть черной пыли и сунул ее под нос Финну. — Это измельченные человеческие кости, перемешанные с угольной пылью, которые доктор добавляет в свою еду, как другие добавляют соль. Коли у тебя есть голова на плечах, сынок, остерегайся доктора. С этой поры ты слушаешься меня — и лучше выполняй мои распоряжения поживее, иначе перережу тебе глотку да скормлю тушку свиньям, — с этими словами он высыпал пыль на располосованную ладонь парнишки и втер ее в рану большим пальцем. — Это остановит кровь, сынок, и у тебя навсегда останется память о нашей сделке. Итак, зачисляешься на кухню Джона Макфи. Отныне ты мой. На тебе моя метка.XXVII В НЕБЕ НАД ЛОНДОНОМ
Сент-Ив поспал от силы часа четыре, да и то посреди этого недолгого отдыха пробудился в поту от кошмара, наполнившего его глубочайшим ужасом. Ему привиделось, будто Эдди и Элис исчезли в расселине посреди каменной стены, которая тут же сомкнулась за ними. Тем не менее Лэнгдону снова удалось заснуть, и наутро голова у него уже не болела, а сознание полностью прояснилось. Будучи человеком науки, он ни в грош не ставил представление о вещих снах. «Несомненно, порой они отражают глубинные страхи, — мысленно отмахнулся Лэнгдон, — но почти наверняка посредством простого символизма». «Почти наверняка», — повторил Сент-Ив про себя. Тем не менее вчерашняя хандра в любом случае отправилась ко всем чертям, которые могут забавляться ею, пока не подыщут ей другого применения — что произойдет очень и очень нескоро. И пример ему подал Финн Конрад — один-одинешенек в Лондоне, располагавший кроме собственной сноровки и сообразительности весьма и весьма незначительными средствами. Урок для любого дееспособного мужчины скорее унизительный, чем ободряющий. Но для Сент-Ива он оказался источником вдохновения, словно глоток чистейшей воды в пустыне, как ни глупо это звучит. Равно как и обозреваемый с дирижабля на огромной высоте горизонт на востоке, теперь наливающийся изумительным оранжевым цветом — солнце словно медленно всплывало из Дуврского пролива. А внизу раскинулся Лондон. Гондола представляла собой скелетообразную конструкцию, весьма смахивающую на закрытый баркас, чей киль плавно переходил в бушприт на носу. Деревянная рама, изготовленная из тонких планок, казалась какой-то хлипкой, недостаточно прочной, чтобы выдерживать вес корабля и груза. Доски настила так и скрипели, а через открытые иллюминаторы задувал ветер — несомненно, доставлявший бы существенное неудобство, не надень Лэнгдон защитные очки. Стеклянные створки, естественно, в конструкции имелись, но сейчас они были распахнуты — в случае дождя, конечно же, их придется закрыть, — поскольку Киблу пришла мысль, что при таких условиях воздействие давящего на гондолу ветра заметно ослабится. Впрочем, к настоящему времени Сент-Ив ощущал себя в безопасности и освоился со штурвалом, перекатывающимся в руках, словно живой. Хитрый электрический двигатель Кибла тихонько гудел. Едва они взмыли над крышами, все его внимание переключилось на миниатюрный город внизу. Слева по носу виднелся купол собора Святого Павла, рядом узнавались улица Королевы Виктории и мост Блэкфрайарз, а чуть в отдалении зеленел Гайд-парк — все такое маленькое и аккуратное. Лэнгдон залюбовался движением на Темзе: первые суда уже швартовались у таможни и пристаней Биллингзгейтского рынка. Прямо по курсу лежал Смитфилдский рынок, рядом с которым находилась и закусочная «Полжабы Биллсона», хотя Сент-Ив и не мог разглядеть ее среди множества крошечных зданий — с такой высоты Ламберт-корт ничем не отличалась от тысячи таких же улочек. Лэнгдон обладал некоторым опытом подъема на воздушных шарах, однако на этот раз благодаря наличию двигателя ощущения от полета были несколько иными. Теперь в его распоряжении оказалось по-настоящему управляемое воздушное судно, а не отданное большей частью на милость ветров, и наконец-то он был пилотом, а не пассажиром. Однако не успел Сент-Ив как следует насладиться этой мыслью, как внезапным порывом ветра дирижабль понесло в сторону реки, и на какой-то момент он практически утратил контроль над сбившимся с курса кораблем. — Судно весьма значительно уклоняется в подветренную сторону даже при таком легком бризе, — поделился Лэнгдон с Хасбро, внимательно оглядывающим местность в перископ. — И довольно головокружительно, могу добавить, — отозвался тот. — При меньшем обзоре через окуляры постоянно теряешь перспективу, а я пытаюсь не упускать из виду собор Святого Павла. — Хасбро выглянул в окно гондолы, снова прильнул к окулярам и принялся крутить настройки перископа. — Ага, нашел. «Испытания проходят превосходно», — решил про себя Сент-Ив. Он повернул верхнюю ручку штурвала вправо, и дирижабль неспешно вновь лег под углом к ветру, вполне неплохо преодолевая его сопротивление. Управление сложностей не вызывало, а винт обеспечивал поразительную движущую силу, скорее таща корабль за собой, нежели толкая. Двенадцать морских миль[51] в час — скорость парусного судна или парового баркаса, хотя из-за высоты и отсутствия видимых волн она практически не ощущалась. Сент-Ив задумался о действии на дирижабль встречного ветра со скоростью, скажем, тридцать узлов[52] или же стремительного нисходящего потока. Однако придется подождать, пока Эол[53] не предоставит ему пригодных образцов стихий, и понадеяться, что таковые не повлекут за собой катастрофу. Пока же Сент-Ив решил описать круг вправо, дабы оценить воздействие ветра на воздушное судно со всех сторон. И, то и дело поглядывая на компас, Лэнгдон снова залюбовался открывающимися внизу видами. Вот в туманной дали промелькнул лишь угадываемый Айлсфорд, где уютно спят Элис и Клео, а затем, гораздо дальше, Ла-Манш и Бичи-Хед, за которыми маячило французское побережье. Корабль продолжал двигаться по дуге на запад, и теперь показались верховья Темзы, притаившийся где-то вдали Уэльс, а вскоре внизу появилась нитка, по-видимому, Северного тракта. Потом дирижабль снова повернул на восток, и мимо них, в направлении от солнца, которое потихоньку карабкалось все выше — море уже почти полностью искрилось в его лучах, но город еще накрывала тень, — пролетела стая каких-то птиц. Синие стекла очков Сент-Ива ослабляли сверкание, но все вокруг представало в них окрашенным в цвета холодной части спектра, словно их дирижабль бороздил глубины Мирового океана, а не небеса. Наконец воздушное судно снова оказалось над Смитфилдом и легло на изначальный курс, хотя и на некотором расстоянии к западу от того места, где начался испытательный круг, на описание которого ушло не так уж и много времени. — На такой высоте Лондон восхитительно тих, — поделился наблюдением Хасбро, не отрываясь от окуляров перископа. — Люди-то на нас внимание обращают? — поинтересовался Сент-Ив, в душе надеясь, что так оно и есть. — Еще как. Выходят на улицы и показывают пальцем в небо. Некоторые вроде даже собирались идти за нами следом, но наш кружной путь сбил их с толку. — Опустимся на пару сотен футов, чтобы нас получше разглядели. Может, тебе удастся различить «Полжабы». Хотелось бы взять еще несколько абсолютных пеленгов, прежде чем возьмем курс на Гринвич. Освобождаемый ножной педалью металлический рычаг с шариком на вершине наклонял пропеллер вверх или вниз, за счет чего дирижабль перемещался по вертикали, и в данный момент Лэнгдон подал рычаг вперед. Корабль нырнул к крышам и на малой высоте выровнялся. — Похоже, я вижу заведение Биллсона, — объявил Хасбро. — Вот Смитфилдский центральный рынок и начало Шу-лейн, если я правильно ориентируюсь. «Полжабы», по-видимому, одно из… Внезапно где-то прямо под ними содрогнулась земля и раздался глухой грохот — несомненно, произошел взрыв. Дирижабль, задрав нос, резко устремился вверх, словно несомый ураганом, а гондола, сохраняя горизонтальное положение, качнулась вниз на маятнике. Сент-Ив вмиг потерял управление, и у него мелькнула мысль, что, если дирижабль кувырнется — да даже если угол наклона существенно увеличится, — гондола просто-напросто упрется в прорезиненную оболочку аэростата и продавит ее. Последовал жуткий скрежет — судя по всему, бамбуковых стоек каркаса дирижабля в местах соединений болтами и заклепками. Затем давление ослабло, и Лэнгдон, осторожно подавая рычаг вперед, опустил нос судна до момента, пока аэростат не выровнялся. Дирижабль вновь стал слушаться штурвала, и опять воцарилась тишина, нарушаемая лишь равномерным гулом двигателя. — Возле рынка валит густой дым, — последовал отчет Хасбро, — или откуда-то по соседству, в конце Фаррингдон-стрит за Чартерхаус-стрит. Он становится все гуще. Теперь и Сент-Ив увидел поднимающиеся в небо клубы черного дыма и немедленно вспомнил оранжерею возле здания Бейсуотерского клуба. Он потянул рычаг назад, и корабль, набрав высоту, взмыл над облаком дыма. Внизу с рынка со всех ног побежали люди — одни в сторону Малой церкви Святого Варфоломея, другие на восток по Чартерхаус-стрит. — Боже мой, — проговорил Хасбро, начисто утратив обычную свою невозмутимость, — они взорвали туннель реки Флит. Вода из дыры несется прямо по Фаррингдон-стрит, сметая все на своем пути. Лэнгдон изогнул шею и увидел бурный поток, уносящий направлявшиеся на рынок повозки с лошадьми. Повсюду разбегались люди, обломки повозок бились о стены зданий. Очевидно, наводнение сопровождалось шумом, поскольку прохожие на некотором расстоянии от потока взбирались на первые попавшиеся возвышенности, а оказавшиеся на перекрестках счастливчики спасались на восточных и западных улицах. Нечасто Сент-Ив ощущал себя таким беспомощным — сейчас он действительно не мог ничего поделать, разве что помолиться за ищущих спасение людей. Впереди над Темзой дугой изгибался мост Блэкфрайарз, а дым позади уже редел, раздуваемый ветром. Странно, но поток и не думал ослабевать. Да и вообще, начал задумываться Лэнгдон, само наводнение вызывало вопросы. Действительно, воды Флита, как и большинства подземных речек, текли с возвышенности в Хампстед-хит и в Смитфилде подходили очень близко к поверхности, однако наблюдаемый поток этим совершенно не объяснялся, равно как и одним только взрывом. Возможно, где-то произошло обрушение туннеля и Флит просто запружена? Газеты, как обычно, во всем обвинят анархистов. Однако взвалить вину на анархистское движение и на этом успокоиться было попросту опасно. Дирижабль пересек реку, над южным берегом развернулся и снова направился в сторону Смитфилда. Поток наконец-то истощился — после десяти минут буйства река, судя по всему, возвращалась в прежнее русло. Но что послужило причиной? Возможно, напор течения и расчистил завал… — Очень похоже на взрыв в Ренеланском водостоке, — заявил Лэнгдон. — По мне, так даже слишком похоже для простого совпадения. — В таком случае, полагаю, наши подозреваемые уже удирают по набережной? — Почти наверняка. Будь так добр, направь перископ на берег Темзы, где в нее впадает Флит. Там вроде какая-то возня. Речка на выходе, как показалось Сент-Иву, и вправду обмелела, однако теперь течение вновь набирало силу. — Я поймал их, сэр. Выглядят парой канализационных искателей, один вроде ребенок. А, нет — карлик, бородатый карлик. В стене набережной располагается решетчатая дверь, по она сейчас открыта. Карлик толкает тележку с фонарем. Лэнгдон начал снижать дирижабль, чтобы разглядеть получше. Парочка могла оказаться той же самой, что взорвала и Ренеланский водосток, в особенности учитывая наличие у них тележки — фактора слишком необычного, чтобы им пренебрегать. Конечно же, они могли оказаться и обыкновенными любителями покопаться в мусоре, которым тележка нужна для перевозки находок. — Они явно заинтересовались нами, — сообщил Хасбро. Хорошенько рассмотрев парочку, Сент-Ив так и не пришел к каким-либо выводам. Когда в тот раз он спустился в Ренеланский водосток за зданием, которое занимал Бейсуотерский клуб, разглядеть лицо напавшего ему не удалось. Карлик, похоже, о чем-то яростно спорил со своим товарищем, то и дело указывая на дирижабль. А второй — тощий тип, разряженный, словно отпускник на морском побережье: ярко-синий фланелевый сюртук, цветастые туфли да соломенное канотье, — вяло отмахивался. Если эти двое занимались всего лишь незаконным сбором мусора в коллекторах, причин опасаться воздушного корабля у них не было — да им было бы просто начхать на него. Внезапно карлик бросился к тележке и принялся толкать ее по набережной под мост. Тачка подпрыгивала на неровностях, определенно стремясь отклониться от маршрута, человечек же все поглядывал на дирижабль, явно сочтя за благо удрать. Вдруг тележка, подскочив особенно высоко, вильнула в сторону, рухнула, передняя стенка ее корпуса отвалилась, и оттуда выпал и покатился к Темзе металлический бочонок. Емкость разок подпрыгнула и полетела по дуге с нижнего выступа набережной прямо в воду, потеряв в воздухе крышку. Над местом, где бочонок плюхнулся в реку, взвилось облачко белого пара, и практически мгновенно на поверхности воды в тени моста занялось огненное пятно. Пижонистый сообщник, к этому моменту нагнавший карлика, отвесил тому подзатыльник, помедлил, а потом врезал раз, другой и третий. Впрочем, коротышка неплохо отбивался. Повозившись минуту-другую, оба прекратили выяснять отношения, поставили тележку на колеса и скрылись под мостом. Дирижабль меж тем плыл все дальше, и с моста на него показывали пальцами уже несколько сотен человек. Двух типов с тележкой было не видать, но им ничто не мешало прокрасться из-под моста в город. Сент-Ив и Хасбро, однако, помешать этому не могли и предпочли не медлить с дальнейшим продвижением на восток. Лэнгдон повернул штурвал влево, и корабль пролетел совсем близко от недавно построенного собора Оксфордских мучеников. С воздуха строение представлялось поразительно тонким чугунным каркасом, обвешанным стеклянными прямоугольниками, и Лэнгдону даже показалось, что его конструкция еще менее надежна, нежели гондола, в которой он сейчас находился. Собор был построен по образу Хрустального дворца[54], хотя и значительно уступал тому в размерах. Еще формой он почему-то напомнил Сент-Иву голову шотландского терьера, вот только без малейшего обаяния, присущего собаке. И хотя Гладстон обозвал собор горой железного мусора, газеты восхваляли его как сущее чудо и величайшее архитектурное достижение Викторианской эпохи. Вскорости предстояла помпезная церемония его официального открытия, однако данное событие Лэнгдона совершенно не интересовало, равно как и политические распри между королевой и премьер-министром. — Не та ли это парочка, что напала на вас? — осведомился Хасбро. — Склонен думать, они самые. А если и не именно эти двое, то точно из той же шайки. Возможно, анархисты, хотя для этих-то подобные методы слишком сложны. Полагаю, мы видели какое-то вещество, способное воспламеняться в воде. — Должно быть, греческий огонь. Прост в производстве и чрезвычайно горюч. — Но какой смысл возиться со столь опасным веществом? Адскую машинку было бы гораздо проще изготовить из обычного черного пороха, а потом взорвать с помощью часового механизма. — Верно. Но что, если взрыв Флитского водостока служил всего лишь тренировкой перед какой-то более крупной целью, где адская машинка не подойдет? — А не могла ли здесь взорваться угольная пыль? — внезапно осенило Лэнгдона. — В этом вопросе я практически несведущ, однако контрабандный уголь Мертона указывает на возможность, что это дело рук Нарбондо. — В особенностях угольной пыли разбирается Гилберт Фробишер, сэр, коли он сделал состояние на плавке. — Что ж, расспросим его при первой же оказии. Лично мне представляется вполне возможным, что за обоими взрывами — как недельной давности возле клуба, так и сегодняшним — стоит Нарбондо. Вероятно, они распылили угольную пыль в замкнутом пространстве и затем взорвали ее струей греческого огня. В зерновом элеваторе мощный взрыв может вызвать пара-другая фунтов взвешенной пыли, подожженной обыкновенной спичкой. Оранжерею вполне могли подорвать именно таким образом, хотя я понятия не имею, сколько для этого потребовалось бы угольной пыли. Но возможно ли подобное осуществить в коллекторе? — Вполне, — отозвался Хасбро. — Как правило, в стенах туннеля через определенные промежутки оборудуются полости, отделенные от основного хода каменными перемычками. Когда уровень реки резко повышается, часть потока уходит в эти самые полости. Вход туда обычно очень узок, и потому вода там задерживается на какое-то время. Так вот именно в эти полости можно накачать достаточное количество пыли. Как мне представляется, злоумышленникам необходимо было отыскать полость с особенно тонкой внешней стенкой, чтобы в придачу не подорвать и себя, — причем в таком месте, где течение поднимается к поверхности. Это опасная работа, сэр, опасная и, несомненно, весьма трудоемкая. Подготовка проводилась колоссальная, уж поверьте. Вдобавок подрывникам нельзя попадаться на глаза ассенизаторам, что тоже не так-то просто. Для успеха мероприятия им требуются тренировки и прекрасное знание коллекторов и водостоков. Тем не менее все это вполне достижимо при наличии достаточного времени и ресурсов — фондов для подкупа необходимых лиц. — Тренировки для успеха мероприятия, — повторил Сент-Ив. — Здесь я с тобой согласен. Но ради чего? Что-то да должно окупить все затраты и труд. — Повинуясь внезапному порыву, он снова пустил дирижабль по кругу, чтобы разглядеть стеклянный собор получше. — О предстоящей церемонии в соборе сложно не знать, но, боюсь, я все-таки пренебрег новостями. Выглядит впечатляюще, а? — Да, сэр, — согласился Хасбро. — На церемонии будет присутствовать сама королева, ну и прочая знать, естественно. Снаружи и внутри сооружения сновали рабочие, завершая отделку и разбирая леса. Действо отчасти смахивало на мельтешение рыб в аквариуме. Сент-Иву припомнились страхи Матушки Ласвелл о вратах в страну мертвых — в отличие от Нарбондо, для него идея звучала полнейшей бессмыслицей. «Что нужно сделать для того, — вдруг задумался он, — чтобы превратить этот невероятный стеклянный собор в гигантскую адскую машинку — возможно, с восседающей на почетном месте королевой?» — Если взрывы, как вы полагаете, дело рук Нарбондо, тогда у него должна иметься четко выраженная и уж точно прибыльная причина для этого, — рассудил Хасбро. — Есть у меня одна идея в качестве возможного объяснения. Вот только, боюсь, ты не поверишь. Одной логики здесь недостаточно. Ко времени, когда Лэнгдон закончил излагать свою версию, дирижабль, благодаря попутному ветру двигавшийся много быстрее прежнего, уже проплывал над Гринвичем. Перед ними раскинулась ширь светло-голубого неба, и в отдалении явственно различался изогнутый рукав воды — Египетский залив, в три стороны от которого тянулся неровный зеленый массив Клиффской топи, изрезанный овечьими тропами и усеянный озерцами, лугами и зарослями кустарника. — Меня тревожит одно обстоятельство, — изрек наконец Хасбро. — Раз Нарбондо удалось сегодня вывести из берегов Флит, значит его злодейские разработки близки к завершению.XXVIII ШИФР
Ранним утром Ангельская аллея была тихой и безлюдной, если не считать пару-тройку бездомных, обосновавшихся на ночь под прикрытием стены и более всего походивших на кучи тряпья. Солнце едва поднялось над крышами, когда на узкую улочку вновь вступили Джек Оулсби, Артур Дойл и Табби Фробишер. Столь активные прошлым вечером босяки сейчас, несомненно, пребывали в коматозном состоянии, и не было слышно ни визжащих крыс, ни рычащих псов, а редкие звуки доносились с Уэнтуорт-стрит, по обыкновению просыпающейся рано. Некоторое время назад над головами троих товарищей проплыл дирижабль, и зрелище это произвело на них весьма благоприятное впечатление. И вообще, казалось, стоило им узнать о том, что Финн Конрад следит так или иначе за Нарбондо, дела начали продвигаться более-менее организованно. Джек и Табби уважали парнишку за едва ли не сверхъестественные сноровку, сообразительность и преданность. Хотя последняя, и вовсе не имевшая границ, запросто могла привести ее обладателя к гибели, вздумай он схватиться с Нарбондо в одиночку. — Дверь открыта, — тихо проговорил Табби, указывая дубинкой на арочную дверь, ведущую в надстройку Нарбондо. — Приспешники доктора могут притаиться в засаде, — предположил Джек, — зная, что мы запросто войдем внутрь. Открытая дверь — приглашение к нападению. — Ну тогда мы прибьем их уши к хлебной доске, а остальное выкинем в окно, — провозгласил Табби и толкнул дверь. Все трое вгляделись в темный лестничный колодец. Масло в лампах выгорело, наверху стояла тишина. Послушав еще немного, они поднялись и вошли в опустевшую комнату с поваленным столом и расколоченным вдребезги окном, через которое теперь задувал ветер. На полу валялись сломанный стул, осколки тарелок и стекол, а также щепки от рамы. — Обратите внимание на навесной мост, — кивнул в окно Табби. — Дверь на дальнем конце тоже открыта. — На мой взгляд, они сбежали без всякого намерения вернуться, — предположил Дойл. — Вряд ли мы что здесь найдем. — Ошибаетесь! Тут есть кое-что интересное, — объявил Джек, указывая на уцелевшее окно напротив, выходящее на Уэнтуорт-стрит. По улице сновали ранние пешеходы, разъездные торговцы и повозки, а на противоположной стороне маячила пара конных солдат в синих мундирах. Их взоры были обращены в сторону надстройки, и хотя, пока она оставалась в тени, разглядеть в ней незваных гостей было сложновато, мужчины сочли за благо перейти в дальнюю комнату, чтобы гарантированно скрыться из виду. — Рекомендую поторопиться, — произнес Дойл, — да смыться поскорее. Полагаю, этот мостик окажется нам весьма кстати. В задней комнате находился верстак, заваленный всякой всячиной, большей частью отнюдь не бытового назначения. На краю у стенки стояли два маленьких человеческих черепа желто-коричневого цвета, потрескавшиеся и явно очень старые. Оба подверглись трепанации, однако круглые отверстия расщепились, так что черепа теперь можно было использовать в качестве жутковатых подсвечников для театральной сцены, но для ужасных целей Нарбондо, как можно было бы заключить из изложенного Сент-Ивом описания светильников, они не годились. Помимо черепов на верстаке вперемешку с упаковочной стружкой валялись экспонированные стеклянные фотопластинки, маленькие винтики, куски полосовой меди и, не особенно вписываясь в прочий хлам, разрозненные гильзы и свинцовые пули — эти лежали в кучке, по-видимому, черного пороха, как будто здесь изготовляли патроны. — Странный запах, — заметил Табби. — Похоже на чеснок. — Белый фосфор, — Дойл указал на фарфоровую тарелку с кучкой белой пыли. — Чрезвычайно легковоспламеняющийся. И ныне, кстати, весьма почитаемый анархистами. Еще здесь имеются кое-какие фотографические химикаты, — он взял два закрытых флакона из зеленого стекла, рассмотрел их и поставил обратно, сообщив: — Сульфат железа и цианистый калий. — Затем врач поднял одну фотопластинку и принялся внимательно ее изучать. — Негатив головы мальчика в профиль. — Похоже на портрет Эдди, — сказал Джек. — Вот только для чего? — Возможно, для большей убедительности требования выкупа, — предположил Дойл. — Наверняка у них имелась фотолаборатория, которую они забрали с собой. — Будем молиться, что для большей убедительности требования выкупа, а не для какой-нибудь другой цели, — покачал головой Табби. — Не нравятся мне эти делишки с украшенными черепами. Сент-Ив полагает, будто здесь замешаны огромные суммы — вполне достаточные, чтобы детоубийство представлялось сущим пустяком. — Ну-ка, а это что такое? — Джек заглянул под верстак и вытащил из кучи мусора какую-то маленькую вещицу. — Да это же печатка, ей-богу. Орел держит в когтях букву «М». Весьма художественно, но при этом довольно незамысловато. Перстень мог принадлежать кому угодно. — Печатка, Джек, вещь такая, что обязательно кому-то да принадлежит, — глубокомысленно отозвался Табби. — Эта, осмелюсь предположить, потеряна человеком, чья фамилия начинается на букву «М». Так что наш друг Нарбондо исключается. Постарайся не потерять ее сам. Тут со стороны Уэнтуорт-стрит послышался грохот, и Табби вышел в смежную комнату, дабы посмотреть в окно, оставив двух товарищей изучать мусор под верстаком дальше. — Подъехала карета, — сообщил он через дверь, — в сопровождении еще двух верховых солдат. Дверь открывается. Бог ты мой, да ведь это вылитый голландец Кибла! Тот самый де Грот. Огромная голова со свинячьими глазками. Похоже, он намерен подняться в одиночку. Зачем ему так поступать, если в его распоряжении аж четыре солдата? — Фробишер вернулся в заднюю комнату. — Готов ручаться, он явился за этим самым перстнем, — заявил Джек. — И он быстренько позовет солдат, когда обнаружит нас здесь. Уходим через черный ход, немедленно! — Чушь, — отмахнулся Табби. — Пожалуй, он может нам пригодиться. Наверняка он не лишен благоразумия. Голландцы вообще великие мыслители, хотя я слышал, что они носят деревянные башмаки. Вы пока продолжайте тут копаться. Для начала я подшучу над ним, а потом мы вовлечем его и душеспасительную дискуссию. На какое-то время воцарилась тишина, затем хлопнула дверь — Табби спрятался на площадке перед мостиком. Весьма скоро с лестницы донеслись шаги, и в комнату вошел де Грот — если это действительно был тот самый человек, что купил миниатюризованную лампу Уильяма Кибла. Он и вправду оказался грузным мужчиной, облаченным в просторный пиджак, на его круглой голове красовалась маловатая владельцу охотничья шляпа с двумя козырьками и ушами. Де Грот не носил усов, зато являлся обладателем бакенбардов и бородки клинышком, а волосы его отличались прямо-таки неестественной рыжестью. Визитер увидел Дойла и Джека — в свою очередь, уставившихся на него — и немедленно извлек из-за пазухи небольшой пистолет. — Я намерен избавить вас от перстня, что у вас в руке, сэр, — объявил голландец, глядя на сжатый кулак Джека. — И немедленно, в противном случае я вынужден буду арестовать вас за незаконное проникновение и кражу. На улице меня ожидают четыре солдата. Итак, что вам здесь надо? — Вообще-то это здание принадлежит мне, — солгал Джек. — А вот вы кто такой, черт вас побери? — Человек, явившийся за печаткой, которая вам не принадлежит. — И кому же тогда она принадлежит? Здесь творилась какая-то дьявольщина, так что мне не помешает любое свидетельство. — Мне доставит величайшее удовольствие посоветовать вам не лезть в чужие дела, — парировал де Грот. — Вы бесстыдно лжете. Немедленно отдайте мне перстень, или я позову солдат. В этот момент беззвучно возникший за спиной голландца Табби огрел его по затылку набалдашником трости. Джек схватил выпавший из руки де Грота пистолет и, запихивая его вместе с печаткой в карман, проворно отошел в сторонку, наблюдая, как тот медленно заваливается набок прямо на кучу хлама. — Как там всадники? — быстро спросил Дойл. — Пока терпеливо ожидают, благослови их Господь, — сообщил Табби. — Впрочем, их терпение небезгранично, — он наклонился и стянул с голландца пиджак — безвольные руки оглушенного взметнулись и снова шлепнулись об пол. Де Грот застонал и перевернулся на спину, глаза у него были закрыты, он тяжело дышал. Дойл большим пальцем приподнял пострадавшему веко, продемонстрировав белок закатившегося глаза. Фробишер тем временем шарил по карманам снятого пиджака. Его добычей оказались бумажник и перевязанная лентой пачка бумаг. Наконец он отбросил пиджак в угол комнаты и вопросил: — Так что мы, собственно, ищем? — Откуда же нам знать? — развел руками Джек. — Что попадется! Дойл вышел в переднюю комнату проверить обстановку внизу. — Его бумажник прихватим тоже, — рассудил Фробишер. — Можно было бы и пиджак забрать, но у меня твердое правило не надевать одежду своих жертв. — Один солдат слезает с лошади, — сообщил Дойл. — Указывает сюда и переговаривается с остальными. Пора уносить ноги. — Черт побери, — выругался Табби, — даже сбросить во двор нашего друга не успеем? Однако де Грот вдруг застонал и пошевелил ногой. Джек с Дойлом бросились к двери на мост. И Табби пришлось поспешить за ними. Все трое принялись осторожно перебираться по раскачивающимся доскам над внутренним двором, хотя Фробишер по пути не преминул проявить галантность, сняв шляпу перед какой-то девушкой далеко внизу. Наконец они укрылись в тени противоположного здания и остановились на мгновение, чтобы взглянуть на надстройку. Через разбитое окно им удалось заметить какое-то движение, затем раздался неуверенный оклик — по-видимому, солдат предпочел не раздражать де Грота своим внезапным появлением. С Дойлом во главе друзья спустились и снова оказались на улице, после чего торопливо — однако не настолько, чтобы привлекать к себе излишнее внимание, — двинулись в западном направлении. Свернув на Уайтчепел-роуд, они направились в Смитфилд.* * *
— Лорд Мургейт, никаких сомнений, — констатировал Джек, копясь в бумагах. — Похоже, мистер де Грот причастен к его наиболее пикантным делишкам. Но что, черт побери, этот Мургейт замышляет? — Наверняка какую-то махинацию, — предположил Табби. — Ко всем политиканам вроде него я испытываю нулевое уважение. Хорошо бы Дойл смог расколдовать этот шифр. Меж тем я умираю с голоду. Право, корову мог бы съесть. Как только он переведет, нам нужно немедленно отправляться в путь, однако судьба завтрака внушает мне серьезные опасения. Пожалуй, мы так голодными и уйдем, что будет сущим преступлением! Словно в ответ на его стенания из кухни появился Биллсон с огромным пирогом в форме круглого древнегреческого храма с колоннами по периметру и геральдической лилией на верхушке. Пропеченный до золотистой корочки, кулинарный шедевр источал аромат гусиной печенки и бекона. Биллсон водрузил пирог на стол перед Джеком и Табби и отряхнул руки. — Страсбургский пирог, — провозгласил хозяин заведения, — а в печке как раз доходят прочие лакомства — сырные тосты и пирожки с карри. А в качестве следующей смены блюд будут поданы холодные устрицы, которые буквально мгновение назад Генриетта принесла с Биллингзгейтского рынка. Полагаю, джентльмены, вы изрядно проголодались, но, возможно, с остальным мне следует подождать возвращения мистера Дойла, подержу пока в печи. — Благослови вас Господь, Уильям, — отозвался Фробишер, — но мистер Дойл может появиться и через несколько часов. Он предпочтет умереть с голоду, нежели бросить работу. Так что несите и тосты с пирожками, да ложку подайте, чтобы мистер Дойл смог соскрести остатки, ежели опоздает к нашему пиршеству. Еще, будьте так добры, подайте несчастным оптимистам кувшин лучшего эля «Полжабы». Нам предстоит долгий день, так что подкрепление определенно не помешает. Мы отправляемся на охоту в Клиффскую топь. Биллсон удалился на кухню, и Джек продолжил: — Газеты лорда Мургейта вниманием не обделяют, вот только впечатление у меня сложилось о нем не из благоприятных, хотя в точности не могу объяснить, почему именно. Определенно он ведет себя как напыщенный осел — только дай слюной побрызгать да всех прочих в неудачах обвинить, как будто сам успешен во всем и всегда. Похоже, он умеет только бахвалиться и создает себе репутацию за счет других. И презирает Гладстона. — Да ему как вигу невыносима забота Гладстона об ирландцах, — пустился в объяснения Фробишер. — Я знаю этого типа еще со времен «Уайтс»[55]. Единственное, что его волнует, это нажива.Однажды он поспорил на три тысячи фунтов, будто Морриса Уитби, агента «Друри-лейн»[56], через четверть часа стошнит. Якобы он понял это по его бледности и выражению лица. Лорд Бингем принял пари и проиграл, не успели они выпить и по бокалу шампанского. Бедняга Уитби начал изображать кота, выблевывающего комок шерсти, а под конец его чуть ли наизнанку не выворачивало. Зрелище было поистине отвратительное, куда до него извержению Кракатау. Потом Уикем рассказывал, будто Мургейт подсыпал Уитби какой-то дряни в джин. Конечно, Мургейт знай себе ухмылялся и все отрицал. Уитби грозился подать в суд, вот только откуда было уликам взяться. Лично я не стал бы играть в карты с типами вроде Мургейта. С другой стороны, впрочем, он сам не стал бы играть с типами, подобными мне. Ему с Нарбондо снюхаться на роду написано — хотя если об этом станет известно, его репутации конец. Подали эль — около галлона, и товарищи принялись за страсбургский пирог, а заодно и воздали должное устрицам, которые и вправду оказались холодными: Биллсон имел великолепную привычку выкладывать раковины на блюдо поверх слоя колотого льда. — Пожалуй, как раз этим мы и могли бы заняться, — продолжил Табби, — если в зашифрованных записях обнаружится что-нибудь порочащее, а наверняка так и окажется, коли они подписаны «Гвидо Фокс, он же Гай Фокс, в чьи намерения входило взорвать короля и парламент», — процитировал по памяти он. — Вот только это походит на шутку, ведь короля-то нынче и нет. — Если в бумагах де Грота и обнаружится что-либо, указывающее на Мургейта, тот просто отмахнется, будто подпись Гвидо Фокса — шутка. Да и в любом случае польза от них только и будет, если Мургейт упомянут в них непосредственно, причем в связи с чем-то явно преступным. — Подпись сама по себе чересчур хитроумная. Полиция такие обожает, Джек. Вот простые рецидивисты, вроде жизнерадостного джентльмена, днем мирно проживающего в собственном доме, а ночью превращающегося в убийцу, их неизменно ставят в тупик. А вот эта компашка устраивает взрывы — чтобы сеять хаос, ну или осуществить тот сказочный план Нарбондо устроить пирушку в аду, если его вообще воспринимать всерьез. — Сент-Ив как раз всерьез и воспринимает. По крайней мере, он ожидает чего-то в подобном духе, и для меня этого достаточно. — Что ж, тогда воздам должное вашей прозорливости, отведав этих тостов и пирожков. Заодно проверю, отвечают ли они традиционному качеству Биллсона. Полагаю, мы обязаны оставить кусочек-другой бедняге Дойлу, раз уж он занят настоящей работой. — А вот, кстати, и он, — кивнул на лестницу Джек. Табби наполнил элем кружку Дойла и, когда тот уселся за стол, посетовал: — Джек был голоден как волк, и мне стоило немалых усилий помешать ему сожрать весь завтрак, а потом и стол обгрызть в придачу. Ну как, удалось что-нибудь выяснить? — Он положил в тарелку Дойла гору еды и вручил ему вилку. — Это оказался простой перестановочный шифр, — сообщил Дойл и передал обоим товарищам по листу бумаги с двумя абзацами текста. — Буквы разбиты по пять строчек и перемешаны с музыкальными нотами. Сначала это здорово сбивало с толку, но затем я сообразил, что буквы переставляются по нотной линейке в пять строк, как в музыкальном произведении, а не по обычной компоновке в три строки. — Восхитительно, — отозвался Фробишер. — Ешьте же, старина, время дорого. — Ноты для понимания текстового сообщения совершенно не нужны, их вставили, чтобы сбить с толку, — не унимался Дойл. — И все же я кое-что в них разглядел — подозреваю, «Гвидо Фокс» чересчур уж упивался собственной хитростью. Ноты переставляются сами по себе, отдельно от текста, и после размещения на нотной линейке итоговый результат можно напеть на манер старой ирландской песни времен Гая Фокса — «Баллинорской баллады». — Не имел удовольствия слышать ее раньше, — вновь принялся вещать Табби, — да и не уверен, что у меня хватит духу сделать это сейчас, так что весьма вам признателен за доступное изложение. Отведайте же восхитительный пирожок с карри, мистер Дойл, и кружечку эля и доведите до нашего сведения основное содержание записей. — Основное содержание, — подхватил Дойл, откусывая пирожок, — не такое уж и ясное. Тут обсуждается некий план, о смысле которого остается только догадываться, однако не вызывает сомнений, что о нем хорошо осведомлен как лорд Мургейт, так и отправитель послания, самозваный Гвидо Фокс. Они затевают некое злодеяние — возможно, взрыв, а не праздничный фейерверк, как на 5 ноября, на Ночь Гая Фокса. И это произойдет очень скоро. Дата, правда, не указана, и нам неизвестно время написания шифрованного послания, однако упоминается вторник. Вам обоим должно быть известно, что именно в этот день недели Гай Фокс собирался взорвать палату лордов. — Завтра! — воскликнул Джек. — Или на следующей неделе, — вставил Фробишер. — Вторники имеют обыкновение регулярно повторяться. — Еще здесь упоминается некий «полковник В. М.» — заметил Джек, просматривая врученный Дойлом листок. — И что же нам это дает? Инициалы, только и всего. Судя по всему, он ручается мистеру Фоксу, что его подчиненные присмотрят за «действиями толпы, когда полетит пыль вместе с мучениками», и что предложенная сумма приемлема. — Сколько же полковников с инициалами В. М. может быть в Лондоне? — озадачился Фробишер. — Лично мне представляется невозможным отыскать их всех и расспросить, а не причастны ли они, часом, к какому-либо преступлению. Летающие мученики! Съешьте еще один сырный тост, мистер Дойл. Дойл пододвинул тарелку, и Табби положил ему тост. Затем врач проговорил: — Как заметил Джек, инициалы могут означать что угодно. Например, «Военное министерство». На основании послания мы можем предположить, что в преступлении замешаны военные — и что они подкуплены. — И сегодня утром четверо из них сопровождали де Грота, — напомнил Джек. — Проще представить Лондон без ежедневной суматохи, чем без ежедневных подкупов, — пожал плечами Фробишер. — А в самом конце, — продолжил Дойл, — он пишет: «Гладстон пожнет бурю». По-видимому, они намереваются обвинить в злодеянии самого премьер-министра, положение которого сейчас, кстати говоря, и без того довольно шаткое. Его изобразят фением и повесят на него еще с десяток других взрывов. — Пора рассчитаться, если мы хотим успеть на реку к девяти часам, чтобы застать отлив, — напомнил Джек. Табби достал из-за пазухи бумажник де Грота и извлек из него пачку банкнот. — Нарбондо получает денежки от Мургейта, ну а мы от де Грота — хотя для вложений от него пришлось уложить его самого, ха-ха! Вы поняли, Джек? — Понял-понял, — отозвался тот, — уж каламбуры-то я худо-бедно понимаю. Ну и сколько он вложил в наше предприятие? — Девяносто фунтов стерлингов! — провозгласил Фробишер. — Лично я против кражи денег, — запротестовал Дойл. Табби встал из-за стола и недоверчиво воззрился на врача. — Кражи, вы сказали? Так и мы против, — заявил он, — можете не сомневаться. Настоящий джентльмен даже мысли о краже не допускает. Хотя вот насчет Джека я поручиться не могу. Но ведь де Грот отдал эти деньги беспрепятственно — во всяком случае, он не возражал, что практически одно и то же. Далее позволю вам напомнить, что никто из нас состоятельным человеком назвать себя не может, а нам необходимо расплатиться и с Уильямом Биллсоном за пищу и питье, и с капитаном паровой яхты, который переправит нас вниз по реке. Затем, хоть мы и спешим, но все же можем позволить себе заскочить на минутку в «Лавку Глисона» и набрать корзинку провизии, поскольку будет весьма невежливо, если мы заявимся к дядюшке Гилберту оравой босяков. А все, что останется, вернем де Гроту при следующей встрече, вот только не банкнотами, а все той же монетой — как следует настучав ему по затылку. Поверьте мне, мы еще одолжение ему сделаем, вбив чуток рассудительности в его чугунный котелок.XXIX КЛИФФ-ВИЛЛИДЖ
— Этой ночью я видела еще один сон, Билл, и он напрочь лишил меня аппетита, — произнесла Матушка Ласвелл. Она созерцала в окно поезда пробегающие мимо пейзажи Клиффской топи — луга, заросли кустарника да озерца, между которыми лишь изредка встречались рощицы чахлых деревьев; где-то вдали маячила темная стена леса. По выпасам и беспорядочным тропинкам на болотах бродили стада овец. Эту ветку Юго-Восточной железной дороги проложили совсем недавно, и вдоль нее все еще попадались груды мусора — уже, впрочем, поросшие сорняками и покрывшиеся ржавчиной. — Что, тот же самый сон? — удивился Кракен. — Тот же самый, но кое-что изменилось. Опять дверь, и пламя за ней, но на этот раз она открылась в воздухе над городской улицей, затянутой серой и дымом. И еще летали всякие твари, летучие мыши и кое-что похуже, сущее адское отродье. — Черный козел? — Да. — Тогда это было видение того, чего мы так боимся. Видение, как все произойдет. — Возможно, и так, — кивнула Матушка Ласвелл. — В любом случае я этого ужасно боюсь. А заодно пугаю и тех, у кого и без того хватает забот. Как думаешь, Билл, может, я и себе самой внушила этот страх, этот сон? Или это настоящее видение? Пророческое? В этом-то и проблема. Все мы таскаем с собой чемодан, набитый вперемешку страхами и надеждами, и сами открываем его, подобно Пандоре, не ведая, что из него вылетит. Впрочем, незнание длится недолго. У Кракена ответа ни на один вопрос не нашлось, если не считать таковым несчастный вид. Женщина решила, что ее чересчур занесло в философию и психологию, а Билл, похоже, весьма далек от подобных сфер. — Послушай меня, Билл, — заговорила она. — Даже если я и говорю сейчас как маленькая плакса, знай, настроена я решительно, — Матушка Ласвелл похлопала Кракена по коленке и подмигнула, желая убедить его не принимать близко к сердцу ее речи, но желанной цели не достигла. Поезд меж тем пробежал мимо цементного завода и зияющего рядом с ним мелового карьера — двух отвратительных паразитов на теле девственной природы. И хотя безжалостное уничтожение богоданной красоты мира ни в коем случае не подвигнет ее желать собственной смерти, подумалось Матушке Ласвелл, уж точно оно сделает таковую более приятной. Ферма «Грядущее» располагалась совсем близко, в двенадцати милях к югу от Клифф-Виллиджа. Она вполне могла бы пройти это расстояние пешком и оказаться дома до заката. «Дома до заката» — было в этом нечто искушающее, но вместе с тем и пугающее. Она ужасно скучала по детворе и Неду Лудду, по царящему на ферме покою. — У вас дар, Матушка, — наконец произнес Кракен, на этот раз более-менее твердо. — Порой у меня возникает желание вернуть его, Билл. Счастья мне он так и не принес. Я постоянно делаю из мухи слона. — А я вам говорю, не падайте духом. Выше голову! Стряхните с себя хандру. Вспомните, какой отпор вы дали вчера тем тварям! Даст бог, сегодня всыплем им снова — и, может, избавимся от них раз и навсегда. — Конечно, ты прав. Вот только не по душе мне отсиживаться, а в Клифф-Виллидже ведь только и остается, что выжидать. От таких мыслей волей-неволей размякнешь. — Ну куда ж вам идти, Матушка, с натертыми-то мозолями. Да вы еще на полдороге превратитесь в калеку. Но сам я вовсе не ищу легкого пути, уж я-то постараюсь — быстро и тихо, как ласка, смотаюсь туда и обратно, вернусь с мальчиком еще до заката. А потом поищем профессора, посоветуемся с ним насчет снов. — От напоминания о мозолях легче мне не становится, Билл. Все сводится к тому, что мне придется штопать чулки, пока ты будешь расхлебывать кашу. С перспективы пассивного ожидания мысли Матушки Ласвелл переметнулись к несчастной жене профессора. Она попыталась вспомнить ее имя — ах да, Элис, как рассказал Билл. Ее она совсем не знала, даже не встречала ни разу — хотя могла, конечно же, видеть в Айлсфорде. По словам Билла, Элис обладала поразительной внешней и внутренней красотой. И вот перед ней отворилась черная дверь и поглотила ее единственного сына. Если получится, решила Матушка Ласвелл, она отправит весточку Элис Сент-Ив, чтобы хоть немного обнадежить и приободрить несчастную. Может, от мук ожидания ей и не избавиться, но уж теряться в догадках она точно не будет. — Я не у дел, Билл, вот что главное. Значит, насчет топи ты уверен? Пускай я и буду отсиживаться, но мне необходимо знать твои планы. Когда мне было нелегко, ты явился в Лондон, даже не спрашивая моего разрешения, и я говорю тебе прямо, что поступлю точно так же, если так повелит мое второе сознание. — Насчет топи я уверен, насколько только можно быть уверенным, чтобы не навлечь на себя гнев судьбы за хвастовство. Я понял, где они держат мальца, едва Мейбл Морнингстар во время сеанса с зубом упомянула «место теней». Его называют «Тенистый дом». Я бывал там, когда присматривал за овцами мистера Споуда, голодный и испуганный. И место это мне совсем не понравилось. Там постоянно ошивались типы худшего пошиба — головорезы, старающиеся избежать внимания властей. Я слышал, что здание считается заброшенным, но, похоже, доктор как-то заполучил его в собственность. И я намереваюсь быстренько пробраться туда и удрать через туннели. — Через туннели, Билл? — удивилась женщина. — На болоте? — Это туннели контрабандистов, их прорезали в известняке, откачав воду. Ими до сих пор пользуются, хотя они и небезопасны. За старым пасторским домом, в кустарнике, который разросся среди печей для обжига извести, есть один вход. Если идти по туннелю и на каждой развилке брать вправо, окажешься на дальнем краю Египетского залива. Когда-то суда контрабандистов поднимались по Темзе и как бы случайно застревали в иле, и в это время с них перекидывали груз на лодки, что выскакивали из проток. А если вдруг появлялись полицейские или военные, моряки объясняли, мол, облегчают корабль, чтобы он сошел с мели. Потом тайный груз уходил, куда следует, а контрабандисты разбегались по туннелям в разные стороны, и концы в воду. Вот так они и поступали в старые времена — хотя, скажу я вам, старые времена вовсе и не закончились. Уж поверьте мне, Матушка, я знаю топь и знаю развилку, где нужно свернуть, чтобы попасть прямиком в «Тенистый дом», а не уйти к заливу. Если повезет и в туннеле никого не окажется, я вернусь с мальчонкой. Вам не надо отправляться на поиски. А если получится, заодно добуду и череп вашего Эдварда. Какое-то мгновение Матушка Ласвелл смотрела на него. Решение она приняла, еще когда они только выехали из Лондона. — Мой Эдвард умер, — произнесла она. — И я наконец-то это приняла, Билл. Он умер много лет назад. Именно я удерживала его среди живых. А то, что сотворил мой муж, это не Эдвард, и никогда им не являлось. Когда мы похоронили череп, я сказала себе, что мой сын наконец-то обрел покой. И профессору я так же говорила, ты сам слышал. Но я читала в собственном сердце и душе и видела фальшь в этом черепе. И все же из-за него я тайком приехала в Лондон… — Вы приехали в Лондон ради всех нас, — возразил Кракен. — Так и я себя убеждала. Послушай меня, Билл. Ты не обязан рисковать, пытаясь вернуть череп. Я запрещаю. — Сны, Матушка… — Билл, теперь наша цель — сын профессора. А что до снов, пускай с ними разбираются рай и ад. Наконец поезд замедлил ход, остановился, и они вышли на платформу. Кракен нес сумку, которую Мейбл Морнингстар одолжила Матушке Ласвелл. В конце платформы располагалась старомодная лавка с горизонтальными ставнями на витрине, верхняя часть которых превращалась в навес, а нижняя служила прилавком. Продавались там трубки, табак и журналы. Матушка Ласвелл немного воспряла духом, завидев на магазинчике небольшую вывеску платной библиотеки, которые она очень любила. Такие заведения представлялись ей чем-то вроде пещеры Аладдина — хотя, как это часто случается, предвкушение зачастую оборачивалось разочарованием. Раз она сегодня не у дел, решила женщина про себя, то хотя бы почитает что-нибудь интересное. — Билл, я только загляну в лавку, здесь выдают книги. — И Матушка Ласвелл направилась к библиотеке. Даже на расстоянии нескольких футов от магазинчика ощущался приятный запах резаного табака. За прилавком стоял что-то взвешивающий продавец, а на стене за ним располагалось несколько книжных полок — что ж, пещера Аладдина на этот раз оказалась весьма скромной. — Я хотела бы взять у вас что-нибудь почитать, — сказала она торговцу, невысокому мужчине, смахивающему на рыбу — возможно, из-за очков с толстыми стеклами, через которые он уставился на нее, моргая. — Какой-нибудь роман, неплохо бы готический. Краем глаза Матушка Ласвелл заметила, как со скамейки, что стояла неподалеку на платформе, поднялся какой-то мужчина. Ничего примечательного в этом, конечно же, не было — ждал человек поезда, а потом решил, что времени у него много, и решил пройтись, — однако что-то в этом субъекте все же привлекло ее внимание. Женщине даже показалось, что она его знает, вот только откуда? Или же это он ее знает? Да, поняла она, именно так. На нее словно снизошло озарение. Человек совершенно не поддавался описанию — среднего роста, ни толстый, ни худой, немного неряшливая темная одежда. Он уже переходил улицу, глядя прямо перед собой, так что Матушка Ласвелл видела только его спину, а потом скрылся в первом же переулке. Наверное, она все-таки ошиблась, подумалось ей. Как бы то ни было, теперь этого типа и след простыл. Женщина снова посмотрела на продавца, нетерпеливо дожидавшегося ее внимания, и после нескольких предложений остановила свой выбор на ветхом экземпляре романа Элизабет Гаскелл «Ведьма Лоис». — Вы можете порекомендовать какую-нибудь гостиницу? — поинтересовалась она напоследок. — Конечно, мэм. «Меловая кобыла», прямо через улицу. Постоялый двор, мэм, по дороге в Струд, которая начинается прямо за ним. Говорят, у них удобно, а за качество еды и питья я и сам могу поручиться. Матушка Ласвелл поблагодарила торговца и вернулась к Биллу. Они переждали экипаж и еле плетущуюся повозку, после чего перешли улицу к гостинице, приятному на вид зданию из беленого камня. Над входом висела резная деревянная вывеска, в подробностях изображающая белую кобылу на фоне темного холма, а на широком крыльце в горшках росли огромнейшие георгины — размером чуть ли не с тарелку — ярко-красного, розового и желтого цветов. Матушка Ласвелл сняла номер на втором этаже, и Кракен похлопотал, чтобы ей принесли еду, питье и таз горячей воды для мытья ног. Затем женщина послала его вниз за бумагой, пером и чернилами. Справившись с этим поручением, Кракен нахлобучил шапку, подошел к двери и объявил: — Теперь, когда вы устроены, я отправляюсь на болота. Матушка Ласвелл кивнула, заметив, как преобразилось лицо Билла — тот же прищур, с которым он набросился с кулаками на лорда Мургейта, та же решительность. И хотя женщина восхищалась смелостью Кракена, равным образом она и побаивалась ее. В руке у Билла неожиданно появился вида весьма зловещего пистолет с длинным стволом. — Береги себя, Билл. Пользы не будет никому, если тебя застрелят или схватят за то, что ты кого-то застрелил. — Я буду бесполезен сам для себя, Матушка, ежели не сделаю что должен. — Он вышел в коридор, но вдруг заглянул в комнату и добавил: — Вы хорошая женщина, и я рад, что повстречал вас. Прежде чем Матушка Ласвелл нашлась с ответом, Билл тихонько закрыл за собой дверь. Она прислушалась к его удаляющимся шагам. Слова Кракена, однако, засели в ее сознании: веяло от них каким-то роком, словно он сказал нечто не терпящее отлагательства, словно другой возможности произнести эти слова ему может и не представиться. И вот она сидела, отмачивая свои мозоли. Вчера утром Матушка лежала в темноте практически в таком же состоянии: знала, что ей нужно приниматься за дело, но все равно бездействовала, словно часовой механизм с кончившимся заводом. Цель ее, правда, изменилась, хотя по-прежнему и оставалась безотлагательной И действовал за нее теперь Кракен — человек, несомненно, достойный, — вот только горькая пилюля слаще от этого не становилась. Матушка Ласвелл держала ноги в тазу, пока вода совсем не остыла, вытерла их, а заодно и пол, полотенцем и выплеснула воду через заднее окно на лужайку внизу, застав врасплох двух мирно щиплющих травку коз. Возле стойл возился конюх, и ей сразу же подумалось об экипаже в Струд, а оттуда в Мейдстон, что чуть севернее Айлсфорда. Теперь, когда мозоли ее совершенно не беспокоили, женщина вновь пожалела, что не участвует в деле. Ей в голову пришла дикая идея: если она поспешит, то, может, успеет догнать Билла — правда, ушел он полчаса назад, да и двигается очень быстро. Наверное, к этому времени он значительно продвинулся на север по туннелям, о которых рассказывал. Мысль о пребывании в подземелье была для Матушки невыносима: пауки, летучие мыши да вечный мрак — одного перечисления поджидающих ее ужасов женщине хватило, чтобы выкинуть абсурдную затею из головы. Смирившись со своей участью, Матушка Ласвелл взялась за перо и крепко задумалась над листом бумаги. Определенно, чем проще она опишет положение дел, тем лучше, и чтоб никакой ложной надежды. «Языком чаще пользуются, — подумала она, — с целью ввести в заблуждение, нежели сказать правду. Но сейчас врать нельзя». Грех краснобайства и велеречивости она на себя точно не возьмет. И Матушка принялась писать:Здравствуйте, миссис Сент-Ив. Мы с Вами никогда не встречались, и все же судьба свела нас — если, конечно же, Вы верите в судьбу. Сама я верю в нечто гораздо большее, что при правильном подходе может служить в жизни подспорьем. И я, и Вы нарекли своего сына Эдвардом, и человек, убивший моего сына, похитил и Вашего. Я имею в виду, нас связывают определенные узы, и потому считаю себя обязанной поделиться с Вами всем, что мне известно. Итак, не далее как прошлым вечером я видела Вашего мальчика, и он был цел и невредим. Он по-прежнему находится в руках человека, известного Вам под именем Нарбондо, который кормит его и обращается с ним довольно неплохо, насколько мне удалось понять. Я пыталась вызволить Эдди и потерпела неудачу, и теперь мы пытаемся застичь Нарбондо в Клиффской топи, где на данный момент он и скрывается — возможно, в соответствии со своими планами. Тем не менее я убеждена, что он вернется в Лондон, и весьма скоро. Прямо сейчас его ищет на болотах Билл Кракен. Полагаю, Вы знаете Билла, а значит. Вам известно, какой он замечательный человек и что он готов умереть за всех нас. Мне также удалось узнать, что профессор Сент-Ив прибыл в Лондон, однако ни его планы, ни точное местонахождение мне неизвестны. А еще есть один чудесный мальчик, очень и очень находчивый, который тоже вносит свой вклад в поиски Эдди. Все это я сообщаю Вам затем, чтобы поддержать Вас и заверить: мы всеми силами стараемся спасти Вашего сынишку. Если Вы решите отправиться в Лондон, можете расспросить обо мне и всем, что мне удалось выяснить, у моей близкой подруги Мейбл Морнингстар, которая проживает над таверной «Корабль» на Лайм-стрит. Ваша подруга и соседка, Харриет Ласвелл с фермы «Грядущее», в данный момент пребывающая в гостинице «Меловая кобыла» в Клифф-Виллидже.Матушка Ласвелл перечитала письмо и, вполне удовлетворенная результатом, спустилась осведомиться у хозяина гостиницы насчет почты. Она намеревалась купить марку за пенни и отправить письмо прямиком в Айлсфорд, на ферму «Грядущее» с просьбой доставить ее адресату. — Письмо срочное, — предупредила она владельца, на что тот лишь покачал головой: — Айлсфорд, мэм? Да, это очень близко, вот только почта у нас, видите ли, все больше ходит окольными путями, не говоря уж о сортировке и прочих задержках. Боюсь, письмо в Айлсфорде окажется только через несколько дней. — Так не пойдет, — разочарованно проговорила женщина. — К тому времени в нем отпадет всякая надобность. — Ну так отошлите его с экипажем, мэм. Один вот-вот должен прибыть. Обойдется недорого, а всего несколько шиллингов сверху существенно ускорят доставку. Письмо оставят в «Шашках» в Айлсфорде. — Великолепно. Могу я попросить у вас листок бумаги и перо? — Конечно, мэм, — мужчина выложил требуемое на стойку, и Матушка Ласвелл, набросав записку, помахала листком, высушивая чернила, и сложила его. Затем достала из кошелька полкроны и два шиллинга и вручила их хозяину гостиницы. — Окажите любезность, попросите возницу передать шиллинги юному Суини в «Шашках», чтобы он доставил письмо с запиской на ферму «Грядущее» мальчику по имени Симонид. А полкроны пускай оставит себе, с моей признательностью. — О, это щедрая плата, мэм. Он с радостью все сделает, наш старина Боб. Матушка Ласвелл проковыляла наверх в свой номер. Если повезет и если Симонид проявит расторопность, Элис еще сможет принять участие в партии — вот только одному богу известно, какие карты окажутся у нее на руках. — Мать должна знать, — пробормотала женщина, внезапно обеспокоившись, что Элис может попасть в беду. Сомнения в правильности своего поступка ей пришлись очень не по душе. Жизнь наша — спектакль, в котором за кулисами дожидается своего выхода на сцену рок. — На горе или счастье, но мать должна знать, — повторила она громко. Матушка Ласвелл устроилась в кресле и взялась за томик Элизабет Гаскелл. И еще до того, как она прочла вторую страницу, со двора донесся шум прибывшего экипажа. Расстроенная возникшими опасениями, женщина отложила книгу и подошла к окну. Первым делом она удостоверилась, что пара коз по-прежнему поглощена своим обедом, а затем увидела, как из кареты выходят мужчина и женщина, а старый возница, вероятно, упомянутый владельцем гостиницы Боб, слезает с козел. Не медля ни минуты, старик направился через черный вход в здание, а за лошадьми остался присматривать мальчик. Еще через пару минут, к радости Матушки Ласвелл, дверь открылась снова. Из нее вышел какой-то мужчина — судя по виду, коммивояжер, — а следом и Боб, раб расписания. Пассажир забрался в экипаж, дверь которого придерживал мальчик, а возница вскарабкался на козлы, и карета без малейшей задержки вновь загрохотала по дороге. Женщине вдруг пришло в голову, что она сэкономила пенни на марке, пускай и за счет полкроны и двух шиллингов. Она улыбнулась абсурдной мысли и от облегчения, что хоть что-то да сделала. Вдруг дверь черного входа опять отворилась, и во двор вышел владелец гостиницы, а следом еще один человек — тот самый, что сидел на скамейке возле библиотеки. И опять Матушка Ласвелл видела только его спину, отчаянно желая, чтобы он развернулся лицом. Словно в ответ на ее мысли, мужчина уставился вслед удаляющемуся экипажу, и Матушка тотчас его узнала. Это оказался Фред — тот самый тип с изуродованным лицом, который вместе со своим дружком Кокером прошлым вечером провожал ее с Ангельской аллеи. Он вдруг посмотрел на гостиницу, будто почувствовав на себе ее взгляд, и Матушка Ласвелл отпрянула от окна. Через пару секунд она отважилась выглянуть снова, однако и Фред, и хозяин гостиницы уже исчезли. Двор был пуст, если не считать парочку ненасытных коз.
Последние комментарии
4 часов 43 минут назад
20 часов 47 минут назад
1 день 5 часов назад
1 день 5 часов назад
3 дней 12 часов назад
3 дней 16 часов назад