Избранные произведения в одном томе [Никки Френч] (fb2) читать онлайн

Никки ФРЕНЧ Избранные произведения в одном томе

ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ ^(роман)

Женщина очнулась в темноте, связанная по рукам и ногам. Похититель, чьего лица она не видит, кормит ее и говорит ласковые слова — но рано или поздно убьет, как убил уже многих…

Женщина знает — она должна вырваться, чего бы ей это не стоило.

Но прежде всего надо вспомнить, как связан безликий похититель с ее прошлым…

Часть I

Глава 1

Темнота. Непроглядная тьма с незапамятных времен. Открываю глаза, закрываю, снова открываю и закрываю. Ничего не изменяется. Чернота внутри и снаружи.

Я спала. Заброшенная в темное море, вознесенная на ночную гору. Слышала, как рядом принюхивался и фыркал зверь, но не видела его. Только чувствовала, как касался кожи его мокрый нос. Если понимаешь, что спишь, в конце концов пробуждаешься. Иногда оказываешься в другом сне. Но если просыпаешься и ничего не меняется, значит, сон и есть сама реальность.

Боль. Сначала она была отдельно от тьмы, потом приблизилась и стала частью меня. Горячая, влажная боль перехлестывала через край. И хотя по-прежнему оставалось темно, я могла видеть только ее. Вспышки желтого, красного и синего — беззвучный фейерверк перед глазами.

Я стала искать, сама не понимая, что именно. Я не знала, где это находилось. Юбка? Голубка? Потребовалось усилие, словно тянешь мешок из глубокого темного озера. Вот так. Эбигейл. Это я вспомнила. Меня звали Эбигейл. Эбби. Тэбби. Эбби-Тэбби. А вот с фамилией оказалось сложнее. Какие-то куски повыскакивали у меня из головы. И среди них затерялась фамилия. Я стала вспоминать классный журнал: Астер, Бирр, Бишоп, Браун, Девероу, Дейли, Ив, Кассини, Коул, Финч, Фрай. Стоп. Назад. Финч? Нет. Девероу. Не Деверон, как «он». Не Деверу, как «у». А Девероу — как «шоу». Я вцепилась в имя и фамилию, словно это был спасательный круг, который мне бросили в штормовом море. Сейчас этот образ был главным в моей голове. Волна за волной накатывали и разбивались о внутреннюю поверхность черепа.

Я снова закрыла глаза и отпустила имя — пусть уходит. Все было частью всего остального и существовало одновременно с ним. Как долго это продолжалось? Минуты? Часы? А затем, словно выступившие из тумана силуэты, предметы отделились друг от друга. Во рту возник вкус металла, его запах щекотал ноздри, но он тут же начал отдавать затхлостью плесени, и я подумала о садовых навесах, тоннелях, подвалах, полуподвалах и заброшенных сырых местах.

Я прислушивалась. Только звук моего дыхания, неестественно громкий. Я перестала дышать. Тишина. Лишь стук сердца. Что это: шум или просто ток крови, которая бьет в уши?

Мне стало неудобно. Болели поясница, таз и ноги. Я перевернулась. Нет, даже не двинулась. Не смогла. Вытянула руки, будто от чего-то отмахиваясь. Ничего подобного — даже не сумела ими пошевелить. Неужели я парализована? Я не чувствовала ног. Не ощущала на ногах пальцев. Я сконцентрировала на них все свое внимание. Потерла большой палец левой ноги о правую и наоборот. Без проблем. Это у меня получилось. В носках. Я была в носках, но без обуви.

Теперь пальцы рук. Я постучала ими. Подушечки коснулись чего-то грубого. Что это — цемент? Кирпичи? Где я — в больнице? Ранена? Несчастный случай? Лежу и жду, когда меня найдут? Железнодорожная катастрофа? Крушение поезда? Меня обязательно спасут. У них есть специальное оборудование, которое реагирует на тепло. Я постаралась вспомнить поезд. И не смогла. Самолет? Машина? Скорее всего машина. Ехала поздно вечером, фары, ветровое стекло, заснула. Я знала, как это бывает: чтобы отогнать сон, щиплешь себя, бьешь по щекам, кричишь, открываешь окно, чтобы холодный ветер бил в глаза. Видимо, на этот раз все оказалось напрасным. Машина вильнула с дороги, слетела с насыпи и рухнула в кусты. Когда меня хватятся? Когда отыщут машину?

Нельзя ждать, пока меня спасут. Я могу умереть от обезвоживания и кровопотери в нескольких ярдах от того места, где люди проезжают на работу. Надо шевелиться. Только бы найти дорогу. На небе ни звезд, ни луны. Спасение рядом — в двадцати ярдах. На насыпи. Если я чувствую пальцы ног, значит, могу двигаться. И не обращать внимания на боль. Я перевернулась, но на этот раз почувствовала, будто что-то держит меня. Я размяла руки и ноги — напрягла мышцы, расслабилась. Что-то мешало, ограничивало подвижность рук и плеч, лодыжек и бедер. Груди. Я сумела поднять голову, будто предприняла слабую попытку сесть. Что это? Темнота? Да. Но не только. Моя голова была чем-то накрыта.

Думай лучше. Должна быть какая-то причина. Заключенных связывают в тюрьмах. Не подходит. А что еще? Иногда пеленают пациентов в больницах, чтобы они не причинили себе вред. Я лежу, пристегнутая на каталке, и меня везут в операционную. Я попала в аварию. Скорее всего автомобильную. Сильно покалечена, но угрозы жизни нет. Однако любое движение — и тут фраза сама пришла мне в голову — может вызвать сильное внутреннее кровотечение. Больная может упасть с каталки. Это мера предосторожности. Скоро придет сестра или анестезиолог. Может быть, мне уже сделали анестезию или предварительно ввели другие препараты. Тогда понятно, почему так пусто в голове. Странно, что очень тихо. Ведь в больницах можно слышать других людей, которые тоже лежат на каталках и дожидаются, когда освободится операционная.

Версия не очень. Вокруг пахло плесенью, старьем и тленом. А пальцы ощущали только цемент или камень. Тело лежало на чем-то твердом. Я постаралась представить другие варианты. После крупных катастроф тела помещали в импровизированные морги: школьные спортивные залы, церкви. Видимо, это как раз тот случай. Раненых размещали там, где нашлось место, и ограничивали в движениях, чтобы они не покалечили друг друга. Но зачем надевать на голову мешок? Шапочки надевают хирурги, но больным глаза не завязывают. Чтобы предотвратить распространение инфекции?

Я снова подняла голову. И уперлась подбородком в рубашку. На мне была одежда. Да, я чувствовала ее кожей. Рубашка. Брюки. Носки. Но без обуви.

В мозг настойчиво стучались другие неприятные мысли. Связана. Полная темнота. На голове мешок. Смешно. Что это? Я вспомнила студенческие шутки. Человека накачивали спиртным до потери сознания и сажали в поезд в Абердине. А потом бедняга просыпался в Лондоне в одном исподнем с пятидесятипенсовиком в кулаке. Не пройдет и минуты, как объявятся остальные, стащат повязку с глаз и закричат: «Первоапрельская шутка!» И мы все покатимся со смеху. Но какое теперь время года? Апрель? Я никак не могла вспомнить. Лето прошло? Или только должно наступить? Ведь лето всегда кончается. А потом наступает другое.

* * *

Все тропинки вели в тупик. Я шла по ним, но никуда не попадала. Что-то произошло. Первый вариант — это чья-то шутка. Но мне было не смешно. Причина номер два: что-то случилось, и с этим разбираются. Отсюда капюшон на голове или, вполне возможно, бинты. У меня повреждены череп, ухо или глаз, поэтому мне забинтовали голову, чтобы предохранить рану. Бинты снимут. Будет немножко больно. А потом появится живое лицо сестры. Надо мной нахмурится врач. «Не тревожьтесь ни о чем», — скажут они мне. И станут называть «дорогой».

Были и другие версии. Плохие. Я вспомнила камень под подушечками пальцев. Сырой, словно в пещере, воздух. До сих пор была только боль и путаница мыслей, но теперь я ощутила что-то еще. Тягучий, как тина, страх в груди. Я издала глухой стон. Значит, я могла говорить. Но не знала, кого звать и что сказать. Я надеялась, что эхо или приглушенность звука подскажет мне, где я нахожусь. Но голос заглушал капюшон. Я крикнула снова, да так, что заболело в горле.

На этот раз рядом что-то шевельнулось. Запахи. Пот и одеколон. Кто-то поскребся. Мой рот оказался забит тканью. Я могла дышать. Только носом. Лицо чем-то обвязали. Чужое дыхание на щеке. Голос. Чуть громче шепота — грубый, искаженный, низкий, так что я едва разобрала слова:

— Только пикни еще раз, и я заткну тебе нос.

* * *

Я давилась кляпом. Он переполнял рот, раздирал щеки, натирал десны. Горло забивал вкус сала и прогорклой капусты. Тело потряс спазм, тошнота рвалась вверх, как рудничный газ. Никак нельзя, чтобы меня стошнило. Я попыталась вздохнуть, вобрать в себя воздух через ткань. Но у меня ничего не вышло. Кляп сидел надежно. Я тянула запястьями и лодыжками путы, тело дергалось и извивалось на грубом каменном полу, внутри совсем не оставалось воздуха — только пустое отчаяние, красный огонь за вспученными глазами, выскакивающее из горла сердце и странный сухой звук, напоминавший несформировавшийся кашель. Я превратилась в умиравшую рыбу, выброшенную на твердый пол. Меня изловили на крючок и связали, но во мне все разъединилось, будто внутренности оторвали друг от друга. Неужели вот так и умирают? Погребенными заживо?

Надо было дышать. Но как? Только через нос. Он так сказал. Голос сказал, что в следующий раз он заткнет мне и его. «Дыши, пока можно». Но воздуха не хватало. Я не могла сдержаться и пыталась втянуть его через рот. Язык был слишком велик — ему не хватало крохотного места, которое оставалось во рту. И я все время старалась вытолкнуть тряпку. Тело опять выгнулось. «Дыши медленно, спокойно». Вдох, выдох. Вдох, выдох. Лишь так можно сохранить жизнь. Затхлый воздух в ноздрях, масленый, прокисший вкус в горле. Я пыталась не глотать, но не могла сдержаться. И внутри опять разлилась желчь, наполнила рот. Это было невыносимо!

Вдох, выдох. Я Эбби. Эбигейл Девероу. Вдох, выдох. «Только не думай. Дыши. Ты жива».

* * *

Снова накатила боль в черепе. Я слегка приподняла голову, и боль переместилась к глазам. Я моргнула: та же чернота. Веки терлись о капюшон. Холодно. Теперь я ощущала, что ноги стыли. Но мои ли это носки? Слишком большие и грубые — незнакомые. Левая икра болела. Я попыталась расслабить мышцы, чтобы избавиться от скованности. Зачесалась щека. Я сосредоточилась и некоторое время думала только об этом неприятном ощущении, а потом склонила голову набок и попыталась почесаться о сгорбленное плечо. Ничего не получилось. Так я извивалась до тех пор, пока не потерлась лицом о пол.

И еще я была мокрой — между ног и под ягодицами. Кожу ело под тканью брюк. Но вот вопрос: чьи это брюки? Я купалась в собственной моче — лежала в темноте, связанная, с мешком на голове и давилась кляпом. Только постоянно твердила себе: «Вдыхай, выдыхай. И постарайся понемногу прогнать из головы мысли — одну за другой, иначе ты в них утонешь». Я чувствовала, как внутри накапливался страх — тело было словно хрупкая скорлупа, в которой плескалась вода, способная расколоть ее. Я заставляла себя думать только о дыхании — в себя, из себя через нос. Вдох и затем выдох.

Кто-то, наверное, мужчина — тот самый, который засунул в рот кляп, — захватил меня, связал, притащил в это место и сделал своей пленницей. Но почему? Пока мне ничего не приходило в голову. Я прислушивалась к любому звуку — каждому, кроме своего дыхания и биения сердца. А когда шевелилась — к ощущениям от грубого пола под руками и ногами. Может быть, этот человек был где-то здесь, притаился поблизости. Но я не различала иных звуков. Наверное, осталась одна. Лежала и прислушивалась к ударам сердца. Тишина тяжелым грузом навалилась на меня.

* * *

В голове возникла картина: желтая бабочка на листе трепетала крылышками. Словно внезапный лучик света. Что это: образ из прошлого — некогда виденное и до сих пор хранившееся в памяти? Или игра ума, своего рода рефлекс, короткое замыкание?

Глава 2

Человек связал меня в каком-то темном месте. Схватил и приволок сюда. Но я совершенно не помнила, как это произошло. И сколько ни копалась в голове, ничего там не находилось — пустая комната, покинутый дом и никакого эха. Абсолютный вакуум. К горлу подкатили рыдания. Но плакать нельзя. «Отгоняй страх. Ни в коем случае не позволяй себе в него погружаться. Необходимо оставаться на поверхности. Думай лишь о том, что тебе известно. О фактах». Постепенно сложится картина, и я сумею ее обозреть.

Меня зовут Эбигейл. Мне двадцать пять лет. Я живу со своим приятелем. Терри. С Теренсом Уилмоттом — в тесной квартирке на Уэсткотт-роуд. Вот оно: Терри начнет волноваться. Он позвонит в полицию и заявит, что я пропала. Полицейские приедут сюда со своими мигалками и воющими сиренами, станут барабанить в дверь, и на меня снова хлынет поток воздуха и света. «Нет, давай только факты». Я работаю в интерьер-дизайн-бюро «Джей и Джойнер». У меня есть стол с бело-синим портативным компьютером, маленьким серым телефоном, кучей бумаг и овальной пепельницей со скрепками и резинками.

Когда я была там в последний раз? Мне показалось, запредельно давно, будто хотела восстановить сон, который постоянно ускользает, как только попытаешься его вспомнить. Я не знала. А как долго лежу здесь? Час? День? Неделю? Теперь январь — это по крайней мере я не забыла. На улице холодно, дни короткие. Не исключено, что идет снег. Нет, нельзя думать о таких вещах, как снег и солнечные блики на белой поверхности. «Придерживайся только того, что известно: значит, сейчас январь». Но я не могла сказать, день или ночь. А может быть, уже февраль? Я попыталась вспомнить последний день, который сохранился в памяти.

Но оказалось, что это не легче, чем вглядываться в плотный туман, в котором мелькают неясные тени.

«Давай начнем с кануна Нового года». Я танцевала и, как только часы принялись отбивать полночь, стала со всеми целоваться. С друзьями, с теми, кого видела всего несколько раз, и с незнакомыми людьми. Ко мне подходили с распростертыми объятиями и предвкушающими улыбками, потому что целоваться — это именно то, чем принято заниматься на Новый год. Только не надо об этом вспоминать. Потом последовали дни, которые засели в моем сознании: комната на работе, телефонные звонки, расходные формуляры в лотке входящих. Чашки холодного горького кофе. Только, может быть, это было не после, а до? Все бессмысленно смешалось в моем сознании.

Я попыталась пошевелиться. Пальцы на ногах онемели от холода, шея болела, голова раскалывалась. Во рту отвратительный привкус. Почему я здесь? И что со мной будет? Меня распяли на спине, словно жертву, а руки и ноги пригвоздили к полу. Мне опять стало страшно. Он может заморить меня голодом или изнасиловать. Будет меня мучить. Убьет. Я прижалась к полу, глубоко в горле родился стон. Две слезинки выкатились из глаз, и я чувствовала, как они, скатываясь к ушам, щекотали кожу.

«Не плачь, Эбби. Ты не должна плакать».

* * *

«Думай лучше о бабочке, которая не означает ровным счетом ничего — только очень красива». Я представила желтую бабочку на зеленом листе. Такую легкую, что ее можно сдуть, словно перышко. Раздались шаги. Мягкие, как будто человек шел босиком. Шлеп-шлеп, все ближе. И замерли. Кто-то тяжело дышал, почти задыхался, словно, чтобы добраться до меня, карабкался на гору. Я вся напряглась и молча лежала. А он стоял рядом. Послышался щелчок, и даже под капюшоном я поняла, что он включил фонарик. Я не различала предметов, но сквозь структуру ткани видела, что теперь снаружи не так темно. Должно быть, он освещал мое тело лучом.

— Обмочилась, — пробормотал он. Или это только сквозь колпак его речь показалась невнятным бормотанием? — Глупая девчонка.

Я почувствовала, что он склонился надо мной. Ощутила его дыхание. И заметила, что сама стала дышать чаще и громче. Он чуть-чуть приподнял капюшон и медленно осторожно вынул изо рта кляп. Нижней губы коснулась подушечка пальца. Несколько секунд я облегченно пыхтела и наполняла воздухом легкие. А потом услышала себя:

— Спасибо. — Голос звучал слабо, едва слышно. — Воды.

Он распустил мне путы на руках и груди, так что связанными остались только ноги в лодыжках. Подсунул руку под шею и посадил. Боль с новой силой пронзила голову. Я не решалась пошевелиться самостоятельно. Безвольно сидела и не сопротивлялась, когда он завел мне руки за спину и грубо скрутил в запястьях, так что веревка врезалась в кожу. Нет, что-то тверже, может, провод или проволока.

— Открой рот, — произнес он невнятным шепотом. Я повиновалась. Он просунул под капюшон соломинку и вставил между губ. — Пей.

Вода была тепловатой и оставляла во рту вкус затхлости.

Он положил мне руку на затылок и начал растирать. Я застыла. Нельзя выдавить из себя ни звука. Нужно терпеть, чтобы меня не стошнило: Его пальцы нажимали мне на голову.

— Где болит?

— Нигде, — прошептала я.

— А зачем же врать?

Гнев ударил мне в голову, как ревущий, победный ураган. Он оказался сильнее страха.

— Дерьмо! — закричала я безумно-писклявым голосом. — Только отпусти меня и вот увидишь — я тебя убью!

И тут же почувствовала кляп во рту.

— Ты хочешь меня убить? Прекрасно. Мне это нравится.

* * *

Долгое время я концентрировала внимание только на одном — дыхании. Я слышала, что люди испытывают клаустрофобию от того, что заключены в свое тело, будто заперты в тюрьме. Их начинает мучить мысль, что им никогда не вырваться на свободу. Вся моя жизнь свелась к двум узким проходам в носу. Если заткнут и их, я погибла. Бывает, пленников связывают, затыкают рот, но убивать не собираются. Однако малейшая ошибка при пленении — кляп слишком плотно во рту, загораживает нос, — и несчастные задыхаются.

Я заставляла себя делать на раз-два-три вдох и на раз-два-три выдох. Как-то смотрела фильм, вроде бы про войну, где суперкрутой солдат спрятался от врагов под водой и дышал через тонкую соломинку. Мое положение оказалось не лучше. От одной этой мысли заломило в груди, и я судорожно втянула в себя воздух. Необходимо успокоиться. Вместо того чтобы думать о солдате и его соломинке, стала представлять реку, красивую, спокойную, прохладную, медленно текущую воду и солнечных зайчиков на поверхности по утрам.

В воображении вода замедляла бег, пока не остановилась вовсе, и я представила, что она начала замерзать. Крепкий на поверхности лед был прозрачным, как стекло, и под ним медленно плавали рыбы. Я не удержалась и стала фантазировать, что проваливаюсь в воду. Слышала или где-то читала, что, если человек оказывается подо льдом и не в состоянии найти полынью, можно лечь у поверхности и дышать из тонкой прослойки воздуха между водой и льдом. Но что потом? Утонуть я всегда боялась, хотя знала, что это на самом деле приятный способ умереть. Отвратительным и пугающим было другое — попытки не утонуть. Страх — это стремление избежать смерти. Отдаться смерти — все равно что лечь и уснуть.

Раз-два-три, раз-два-три, мне стало спокойнее. Некоторые, по крайней мере два процента людей, уже бы погибли от паники или удушья, если бы с ними сделали то же самое, что делаю с собой я. Значит, я сильнее, чем они. Я жива и дышу.

Глава 3

Я снова лежала со стянутыми лодыжками и запястьями, с кляпом во рту и мешком на голове. Но теперь я не была ни к чему привязана. Сумела встать на четвереньки, распрямилась и попыталась подняться. Но ударилась головой о свод. Потолок находился меньше чем в пяти футах над полом. Я опять села, запыхавшись от усилия.

По крайней мере я могла шевелиться. Ползать и извиваться в пыли, как змея. Но не решалась. У меня сложилось ощущение, что я находилась где-то высоко. Потому что когда он являлся ко мне, то приходил снизу. Его голос и шаги раздавались именно оттуда.

Я вытянула ноги в одну сторону — только пол. С трудом перевернулась, майка задралась и голая спина царапалась о грубую поверхность подо мной. Снова выпрямила ноги. Опять только пол. Стала толчками перемещаться вперед. И вдруг опора под ногами исчезла. Тверди не стало, под ступнями была пустота. Я продолжала мало-помалу продвигаться вперед. Ноги повисли, согнувшись в коленях. Если теперь сесть, я окажусь над обрывом или над расщелиной. Дыхание перехватило, и я поползла назад. Спина болела, голова запрокидывалась и колотилась о камень, но я продолжала извиваться, пока не уперлась в стену.

Села и потрогала связанными руками поверхность. Под пальцами оказался влажный грубый кирпич.

Я поползла вдоль стены, пока не оказалась в углу. Затем в другом направлении — мускулы горели от напряжения. Десять футов в ширину и четыре в глубину.

* * *

Ясности не было, потому что голова не переставала болеть. Что это: ушиб? Рваная рана? Что-то в мозгу?

Я поежилась от холода. Надо было постоянно думать, чтобы чем-то занимать ум и отвлекаться от плохого. Меня похитили и теперь держат против моей воли. Но почему похищают людей? Берут в заложники ради денег или по политическим причинам. Но все мое состояние — кредитная и магазинная карточки — некогда две тысячи фунтов, но половину я вбухала в старую ржавую машину. Что же до политики — я консультант по дизайну рабочих мест, а не посол. Но ведь я ничего не знала. Не исключено, что я в Южной Америке или в Ливии. Хотя голос принадлежит явно англичанину — у незнакомца южно-английский выговор, если судить по мягкому, сочному шепоту.

Какие еще возможны причины? Я исключала одно, другое и загнала себя в очень неприятные дебри. Можно сказать, отвратительные. На глаза навернулись слезы. «Сейчас же успокойся. Соберись и не сопливься».

Он меня не убил. Добрый знак. Хотя не исключено, что и дурной. Мне становилось плохо, когда я об этом думала. Но ничего другого у меня не оставалось. Я очень осторожно расслабила мышцы. Я не могла двигаться. Не знала своего местонахождения. Не помнила, где меня захватили, когда и как. И с какой целью. Я ничего не видела. Даже не могла судить о помещении, в котором лежала. Здесь казалось сыро. Что-то вроде погреба или сарая. Ничего не могла сказать о пленившем меня мужчине. Или мужчинах. Или людях. Знаком он мне или нет? Рядом или далеко?

Но это, наверное, хорошо. Если бы я его узнала, он бы меня… Профессиональные похитители всегда чем-нибудь закрывают голову, чтобы заложники их не узнали. Капюшон на голове у меня, вероятно, имеет такую же цель. И еще: он что-то сделал со своим голосом так, что тот звучал вообще не по-человечески. Не исключено, что он меня немного подержит, а потом отпустит. Выбросит в другой части Лондона, и я никогда не сумею найти его. Я совершенно ничего не знаю. Это первая, хотя бы отдаленно добрая новость.

Я не имела представления, как долго нахожусь здесь. Но во внешнем мире прошло не больше трех дней, может быть, даже два. Я была напугана, но не ощущала особенной слабости. Не отказалась бы поесть, но не умирала от голода. Да, наверное, два дня. Терри уже заявил о моей пропаже. Я не появилась на работе. Оттуда с ним связались. Терри сбит с толку и названивает по моему мобильнику. Где, кстати, он? Прошло несколько часов, и всю полицию подняли на ноги. Организован грандиозный поиск. Цепи полицейских прочесывают пустыри. Отпуска полисменам отменены. Служебные собаки. Вертолеты. Еще одна подкупающая мысль. Полицейские уже близко. Стучатся в двери, входят в дома, освещают фонариками темные углы. С минуты на минуту я их услышу, а потом увижу. Нужно одно: оставаться в живых до тех пор, пока…

Я на него накричала. Заявила, что убью его. Это единственное, что я сумела вспомнить. Кроме того, что сказала ему «спасибо», когда он дал мне воды. Теперь я негодовала на себя за то, что поблагодарила его. Но, накричав, я его разозлила. Как он сказал? «Хочешь меня убить? Прекрасно». Что-то вроде этого. Не слишком обещающе. Ему это на руку, потому что он собирался покончить со мной.

Я постаралась утешить себя другим: все это выглядело очень смешно — ведь я находилась полностью в его власти, и угроза расправиться с ним показалась просто нелепой. Я рисковала, нагрубив ему. Он мог бы ударить меня, начать мучить. Но он этого не сделал. И теперь, если я буду сопротивляться, он почувствует себя слабее и не сумеет причинить мне вред. Видимо, так и надо с ним себя вести — не сдаваться. Наверное, он похитил первую попавшуюся женщину, потому что боится женщин вообще и таким образом приобрел власть хотя бы над одной. Ждет, что я стану униженно просить сохранить мне жизнь. Но если я не сдамся, это нарушит все его планы.

Или наоборот. Он ощущает свое превосходство, и ему смешно, что бы я ни говорила. Значит, надо всеми силами показывать, что я человек из плоти и крови, чтобы ему было труднее причинить мне вред. Угроза его только разозлит. Я не могу сопротивляться или убежать. Остается одно — стараться его не раздражать.

Так как же лучше себя вести? Бороться? Подчиниться? Смириться? Я лежала на полу и смотрела в удушающую черноту мешка.

Глава 4

Характер темноты вокруг меня изменился. Послышался звук, я ощутила запах. Снова раздался грубый, каркающий шепот:

— Я сейчас выну кляп у тебя изо рта. Но только попробуй закричи — зарежу, как телку. Если поняла, что я сказал, кивни головой.

Я лихорадочно закивала. Руки, большие и теплые, стали копошиться у моей шеи. Узел ослаб и кляп грубо выдернули изо рта. Я закашляла. И содрогалась в приступе кашля до тех пор, пока не почувствовала у губ соломинку. Я долго сосала воду. Булькающий звук дал мне понять, что в сосуде пусто.

— Вот тебе ведро, — произнес он. — Хочешь попользоваться?

— Что вы имеете в виду? — Надо заставить его говорить.

— Сама знаешь. Туалет.

Он смутился. Хороший это знак или плохой?

— Я хочу в настоящий.

— Или ведро, или валяйся в своей моче, дорогуша.

— Хорошо.

— Я посажу тебя на ведро — ты почувствуешь его ногами, а сам отойду. Но если начнешь дурить, зарежу. Поняла?

— Да.

Послышались звуки — он сделал несколько шагов вниз по ступеням. Затем взял меня под мышки. Я не могла стоять, и он обхватил меня твердыми и сильными руками и прижал к себе. От него исходил запах зверя, пота и чего-то еще. К горлу подкатила тошнота. Меня повернули и легко усадили на твердый, посыпанный песком пол. Я распрямилась. Ноги и спину нещадно ломило. Он собрал мои волосы в горсть, и я почувствовала что-то у шеи.

— Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Лезвие. Сейчас я перережу стягивающую твои руки проволоку, но не вздумай что-нибудь выкинуть…

— Не беспокойтесь. Только оставьте меня одну.

— Здесь темно. Я отвернусь.

Я почувствовала, как он дернул мне руки, когда распускал узел, потом отошел. Секунду я думала, что бы предпринять, но тут же поняла абсурдность своих намерений. Частично связанная, с мешком на голове, в темном помещении. И рядом мужчина с ножом в руке.

— Давай, — сказал он.

На самом деле я хотела только двигаться. Ощутила одежду — майку, брюки.

— Принесу ведро завтра утром.

Отлично. Хоть какая-то информация. Он сказал, что здесь темно. Я спустила брюки и трусы и села на ведро. Всего несколько капель.

— Можно мне сказать?

— Что?

— Я не понимаю, что происходит. Неужели вы не сознаете, что это не сойдет вам с рук? Меня хватятся, начнут искать. Вы, конечно, можете сделать со мной все, что угодно, и мне, наверное, не легче от того, что вас потом поймают и арестуют. Но лучше сейчас отвезите меня куда-нибудь, развяжите, и дело с концом. Каждый из нас просто вернется к своей жизни.

— Так все говорят.

— Что?

— Не шевелись.

— Все?

Снова ощущение стягиваемых узлов. Кажется, что меня поднимают высоко-высоко на верхнюю полку и сажают как куклу. Как чучело мертвого зверька.

— Оставайся там, — приказал он.

Я сидела и думала, что он сейчас уйдет.

— Открой рот. — Но он оставался рядом.

Снова тряпка во рту. Другая ткань плотно обернулась вокруг лица. Я услышала шаги и почувствовала, как что-то крепко сдавило горло и потянуло меня назад. За спиной оказалась стена.

— Слушай, — произнес голос, — у тебя на шее проволочная петля. Проволока проходит через ушко за твоей спиной и прикручена к шкворню в стене. Понятно?

Я кивнула.

— Ты находишься на возвышении. Ясно?

Я снова кивнула.

— Стоит тебе подвинуться вперед, ты соскользнешь с выступа, проволока затянется на шее, и ты умрешь. Понятно?

Еще один кивок.

— Вот и хорошо.

И после этого молчание. Сердце тяжело вздымалось в груди, как море. Проволока жгла шею. Я дышала: вдох — выдох, вдох — выдох.

Глава 5

Я стояла на деревянном молу, а озеро вокруг оставалось спокойным, как зеркало. Ни морщинки от ветра. Я видела блестящую гальку глубоко под собой — красные, коричневые, серые камешки. Слегка согнула колени и подняла руки, готовясь нырнуть в тихую прохладу. Но тут что-то обвилось вокруг моей шеи. Я стала падать на бок, но меня рвануло назад. Вода пропала, ее сменила чернильная тьма. Проволока врезалась в шею. Я разогнула спину и сидела очень прямо, ничего не соображая. Но в следующую минуту внутрь ворвался страх и заполнил каждый уголок тела. Сердце неистово колотилось, во рту пересохло. По лбу под капюшоном побежали струйки пота, и я почувствовала, как к щекам прилипли пряди волос. Я стала влажной и липкой, кожу неприятно зудило. Страх был таким реальным, что я могла его обонять.

Я заснула. Как это могло произойти, когда меня подвязали за крылышки, словно цыпленка, которому готовятся скрутить шею? Я никогда не пыталась понять, как заключенные умудряются засыпать накануне казни, но вот отключилась сама. И надолго? Может быть, на несколько минут, а потом наклонилась над провалом, и петля меня разбудила. Или на несколько часов. Что сейчас: все еще ночь или утро?

Время остановилось.

Нет, оно по-прежнему шло вперед и было уже на исходе. Что-то должно было случиться, только я не знала когда. Или сейчас, как только я додумаю эту мысль. Или через сто лет, после того как минует тягостная мешанина дней. Его слова вернулись ко мне, и с ними — ощущение жжения в животе. Словно внутри сидел зверек, и этот жестокий грызун острыми зубами выедал мне внутренности. «Так все говорят». Что он имел в виду? Я поняла: здесь до меня находились другие. Все они умерли. И теперь на очереди я — на краю провала с петлей на шее. А после меня, после меня…

«Дыши и думай. Строй планы». Бежать бессмысленно. Все, что у меня оставалось, — слова, которые я ему говорю, когда он вынимает масленую тряпку изо рта. Я считала про себя. Складывала секунды в минуты и минуты в часы. Не слишком ли быстро, не слишком ли медленно? Я одернула себя, стараясь убавить темп. Мучила жажда, во рту все разложилось и загнило. Мне требовалась ледяная вода. Галлоны воды из глубокого подземного источника. Я больше не испытывала голода. Казалось, все равно, что глотать — хворост или щебенку. Но прохладная вода в высоком стакане и чтобы о стенки стукались льдинки — это то, что мне было нужно.

* * *

Час двадцать восемь минут тридцать три секунды. Сколько это всего секунд? Я продолжала считать и одновременно складывала в уме. Но все перепуталось, и я потеряла итог. По щекам покатились слезы.

Я продвинулась вперед и вытянулась насколько возможно, а сама откинулась назад, пока петля не врезалась в кожу под подбородком. Поясница балансировала на острой кромке уступа, а нижняя часть тела висела над пустотой. Проволока была около трех футов длиной. Я превратилась в своеобразные качели. Можно отклониться назад, сидеть, ждать и продолжать считать секунды, минуты, часы. Или качнуться вперед в темноту. Он обнаружит меня висящей с затянувшейся на шее петлей. Единственный способ победить его и время.

Я откинулась назад и села. От усилия все тело сотрясалось. Я снова сосредоточилась на дыхании: вдох — выдох. Стала вспоминать увиденное во сне озеро и то, какая в нем была спокойная вода. Думала о реке и рыбе. О желтой бабочке на зеленом листе. Она трепетала почти так же невесомо, как воздух вокруг. Одно легкое дуновение, и ее унесет. Вот и моя жизнь теперь такая же хрупкая, подумала я.

* * *

Меня зовут Эбби. Эбигейл Девероу. Эбби. Я твердила себе свое имя. Хотела услышать его звук. Но звук быстро потерял смысл. Что значит быть Эбби? Ничего. Всего лишь соединение слогов. Двух полных порций воздуха во рту.

* * *

— Я спала и видела сон, — проговорила я, и голос прозвучал хрипло и слабо, словно проволока успела повредить горло. — А вы видите сны? — Я репетировала это предложение, пока ждала его. Не хотела говорить ему о личном. Мне казалось это рискованным. И не хотела задавать личных вопросов, потому что, если узнаю что-нибудь о нем, он никогда меня не отпустит. Я спрашивала о снах — они хоть и личные, но абстрактные, кажутся значимыми, но их смысл туманен и нематериален. Но теперь, когда я произнесла эту фразу вслух, она показалась глупой.

— Иногда. Допивай воду, а потом можешь воспользоваться ведром.

— А прошлой ночью вы видели сон? — не отступала я, хотя и понимала, что это бесполезно. Он был в нескольких дюймах от меня. Стоило протянуть руку, и я бы его коснулась. И еле устояла перед неожиданным порывом ухватиться за него, завыть, заголосить, умолять.

— Сны не видят, если бодрствуют.

— Вы не спали?

— Пей.

Я сделала еще несколько глотков, как можно дольше растягивая воду. В горле саднило.

— У вас бессонница? — Я хотела, чтобы голос показался сочувственным, но он прозвучал ужасно неестественно.

— Ерунда, — ответил он. — Работаешь, а когда потребуется, спишь. Не важно, день или ночь. Вот и все.

Сквозь ткань капюшона мелькнул смутный лучик света. Если высоко задрать голову и как можно сильнее скосить глаза вниз, что-то будет видно: его расставленные ноги подле меня или руки на закраине выступа. Я не должна смотреть. Мне нельзя ничего видеть и знать. Нужно оставаться в темноте.

* * *

Я делала упражнения. Подтягивала колени вверх, затем снова опускала. Пятьдесят раз. Ложилась и пыталась сесть. Но не могла. Ни разу.

Заключенные в одиночках часто сходили с ума. Я читала об этом. И должно быть, немного представляла, что значит, если тебя запирают совершенно одну. Иногда они декламировали себе стихи. Но я теперь не могла вспомнить ни одного. Только детские прибаутки: «У Мэри жил ягненок, гикори, дикори, док…» Радостный, назойливый ритм казался неприличным и бесил, словно его отстукивали в моей больной голове. Я придумывала рифмы к слову «тьма» — сурьма, кутерьма. Но стихотворения сложить не могла.

Я снова попыталась залезть в память — не в далекое прошлое, не в воспоминания о друзьях, родных и таких вещах, которые делают меня мною, не в глубокие временные дебри, чтобы на стволах деревьев успели появиться кольца. Об этом не стоит. А в другую память, которая способна объяснить, как я тут очутилась. Пусто. Между мною здесь и мною там толстая, непроницаемая стена.

Я стала повторять в уме таблицу умножения. На два. На три. А потом запуталась. Все перемешалось в голове, и из глаз беззвучно потекли слезы.

Глава 6

Я ерзала, пока не доползла до края, и попыталась сесть. Здесь не могло быть особенно высоко. Он стоял внизу, поднял и опустил меня вниз. Четыре фута. От силы пять. Но никак не больше. Я подергала связанными ногами, глубоко вздохнула и продвинулась еще на несколько дюймов. Теперь я качалась на самой кромке. Вот сейчас досчитаю до пяти и прыгну. Раз, два, три, четыре…

Я услышала звук в другом конце помещения. Свистящий смех. Он наблюдал за мной. Стоял на четвереньках, словно жаба, и смотрел, как я жалко извивалась на помосте. В моей груди родился стон.

— Ну давай, прыгай.

Я отпрянула.

— Увидишь, что будет, когда упадешь.

Еще немного назад. Теперь ноги опирались о край выступа. Я прислонилась к стене и скрючилась. По щекам под капюшоном катились слезы.

— Иногда мне нравится за тобой наблюдать, — проговорил он. — А ты даже не догадываешься, здесь я или нет. Так? Ведь меня совершенно не слышно.

В потемках за мной следили глаза.

— Сколько сейчас времени?

— Пей свою воду.

— Пожалуйста, скажите: утро или уже день.

— Это больше не имеет значения.

— Можно?..

— Что?

Что? Я совсем не представляла, что должна спросить. И проговорила:

— Я самый обычный человек. Не хороший, но и не плохой.

— У каждого есть точка критического напряжения, — отозвался он. — В этом все дело.

* * *

Ни один человек не представляет, как поведет себя, когда наступит эта самая точка критического напряжения, подумала я. И переключилась на мысли об озере, реке и желтой бабочке на зеленом листе. Представила березу с серебристой корой и нежно-зелеными листьями. Поместила ее на вершину пологого зеленого холма. И заставила подуть ветерок, чтобы он шелестел кроной, ворошил листья и они блестели и переливались бликами, будто меж ветвями вспыхивал свет. Над березой я повесила маленькое белое облако. И стала вспоминать: видела ли я когда-нибудь такое дерево или нет. И не припомнила.

— Я очень замерзла.

— Да.

— Можно мне одеяло?

— Пожалуйста.

— Что?

— Надо сказать «пожалуйста».

— Пожалуйста, дайте мне одеяло.

— Нет.

Меня снова охватил гнев. Он оказался настолько сильным, что чуть не задушил. Я сглотнула. Заморгала под капюшоном. Вообразила: вот он смотрит, как я сижу со связанными руками, петлей на шее и мешком на голове. Я была похожа на людей с газетных иллюстраций, которых выводили перед строем, чтобы расстрелять. Но под капюшоном он не видел выражения моего лица, не знал, о чем я думаю. Я постаралась, чтобы мой голос звучал бесстрастно, и ответила:

— Хорошо.

* * *

Собирается ли он меня мучить, когда придет время, или позволит постепенно умереть? Я плохо переношу боль. Если меня начнут пытать, я сломаюсь и выдам любой секрет. Но мое положение еще хуже: мне нечем остановить пытку — у меня нет никакой информации. А может, он хочет мной обладать. Лечь на меня в темноте, подчинить своей воле. Сорвать капюшон, обнажить лицо, вынуть кляп изо рта, раздвинуть языком губы. А потом… Я отчаянно замотала головой, и боль в черепе показалась почти облегчением.

Однажды я прочитала или где-то слышала, что тех, кто хочет вступить в специальную парашютно-десантную службу, заставляют бежать много миль с грузом на спине. А когда они, еле живые, добираются до финиша, командуют «кругом» и приказывают бежать в исходную точку. Человек считает, что выдохся, но оказывается, в нем еще остались силы.

Их всегда больше, чем предполагаешь. Они спрятаны где-то в глубинах. Вот что я себе внушала. Так где же точка моего наивысшего напряжения?

Глава 7

Меня разбудили шлепками по лицу. Я не хотела просыпаться. Какой смысл? Новые шлепки. Мешок приподняли, кляп вытащили изо рта.

— Проснулась?

— Да. Прекратите.

— Я принес еду. Открывай рот.

— Какую еду?

— Какая, к черту, разница?

— Сначала пить. Во рту пересохло.

В темноте послышалось бормотание. Шаги удалились и затихли внизу. Это хорошо. Маленькая победа. Крохотное проявление воли. Шаги вернулись обратно. Соломинка во рту. Я испытывала отчаянную жажду. Но в то же время хотела выполоскать нитки и ворс противной старой тряпки, которая меня так долго душила.

— Открывай рот.

В губы ткнулась металлическая ложка с чем-то раскисшим. Мысль, что меня кормит человек, который собирается вскоре убить, внезапно показалась настолько отвратительной, что я представила, будто жую человеческую плоть. Я стала давиться и плеваться. Послышались новые ругательства.

— Ешь, мать твою! Иначе я лишу тебя воды на целый день!

На целый день. Это хорошо. Значит, сегодня он не собирался меня убивать.

— Подождите, — попросила я и сделала несколько глубоких вдохов. — Теперь хорошо.

Ложка скребла о края миски. Затем я почувствовала ее у себя во рту. Лизнула еду, проглотила. Пища напоминала овсянку, только нежнее, мягче и со сладковатым привкусом. Что-то вроде смесей для младенцев. Или бурды для выздоравливающих — из тех, что продаются в аптеках. Я представила придурков со стекленеющими глазами на больничных койках, которых кормят с ложки раздраженные сестры. Глотала, а в рот мне пихали новую порцию. Четыре ложки. Не растолстеешь. Дай Бог, не протянуть ноги. Потом я пососала еще немного воды через соломинку.

— Пудинг?

— Нет.

У меня появилась интересная мысль.

— Где мы познакомились?

— Ты о чем?

— Когда я здесь очнулась, у меня очень сильно болела голова. Это вы меня ударили?

— Что ты плетешь? Пудришь мне мозги? Хочешь задурить голову? Учти, я могу сделать с тобой все, что угодно.

— Ничего подобного я не хочу. Последнее, что я помню… я даже не уверена… все как в тумане. Помню, как была на работе. Помню… — я хотела сказать, «своего парня», но испугалась, что он может приревновать, а это было совершенно ни к чему, — помню свою квартиру, как что-то в ней делала. А потом оказалась здесь. И без малейшего понятия, как сюда попала. Я хочу, чтобы вы мне рассказали.

Последовала долгая пауза. Я даже решила, что он ушел. Но вдруг послышались какие-то подвывания, и я с ужасом поняла, что это его характерный, с присвистом, смех.

— Что я такого сказала? — спросила я. — Что? — Надо продолжать говорить. Не прерывать общения. Думать, чтобы остаться в живых! Чтобы не чувствовать, потому что я смутно понимала: стоит поддаться эмоциям, и я брошусь с края в черную пропасть.

— Я тебя захватил, — ответил он.

— Вы меня захватили?

— На тебе мешок. Ты не видишь моего лица. Умница. Если я поверю, что ты меня не видела, может быть, я тебя отпущу. — Снова жуткий смешок. — Ты же мечтаешь об этом, когда лежишь здесь одна? Мечтаешь вернуться в мир?

От приступа жалости к себе я чуть не завыла. Но одновременно стала размышлять. Выходит, мы с ним встречались. Он не просто подкрался ко мне сзади в темном переулке и ударил по голове. Неужели я с ним знакома? И если увижу, узнаю в лицо? Определю по голосу, когда он начнет говорить естественно?

— Если вы мне не верите, не имеет значения, что вы мне наобещаете.

Кляп снова забил рот. Меня подняли, опустили вниз и усадили на ведро. Потом подняли обратно и водрузили на уступ. Никакой проволоки. Видимо, он намеревался остаться в помещении. Я ощущала на лице его дыхание, отнюдь не свежее.

— Ты лежишь здесь и пытаешься понять, что к чему. Мне это нравится. Думаешь, если сумеешь заставить меня поверить, что не сможешь меня узнать, я тебя отпущу. Ты ничего не понимаешь. Не видишь сути. Но мне это нравится. — Я слушала скрипучий шепот и старалась вспомнить, не знаком ли мне каким-нибудь образом его голос. — Остальные, они не такие. Взять хотя бы эту Келли. — Он перекатывалимя во рту, словно это была тоффи^[1]. — Она постоянно плакала, черт бы ее побрал. Никаких гребаных планов. Один плач. Каким облегчением оказалось ее заткнуть.

«Не реви, Эбби. Не действуй ему на нервы. Не раздражай его».

Глава 8

Мысль пришла ко мне из темноты. Он поддерживает меня в живых. Я была в его комнате два, три или четыре дня. Можно жить без пищи неделями. Но сколько человек способен просуществовать без воды? Если бы меня просто заперли и не ухаживали, я была бы уже мертва. Вода, которую я глотала, была его водой. Еда в моих кишках — его едой. Я жила словно животное на ферме. Я принадлежала ему и ничего не знала о нем. Может быть, в мире, за пределами комнаты, этот человек был тупым, отталкивающим, омерзительным неудачником. Слишком застенчивым, чтобы заговорить с женщиной. Коллеги над ним потешаются. И он так и живет тихоней-чудаком в одиночестве.

Но здесь я всецело в его распоряжении. Он был моим любовником, отцом и богом. Захочет, придет и тихонько удавит. И я всякую секунду бодрствования должна решать головоломку, как с ним обращаться. Понравиться, заставить себя полюбить или остерегаться? Если он хочет сломать женщину перед тем, как ее убить, следует оставаться сильной. Если он ненавидит женщин за враждебное к себе отношение, надо его приласкать. Если он мучил женщин за то, что был отвергнут, тогда я должна… что? Принять его? Каков правильный выбор? Я не знала.

* * *

Я не считала секунд без проволоки. Казалось, это не имело значения. Но через какое-то время он вернулся. Я почувствовала его присутствие. Рука на плече заставила меня вздрогнуть. Неужели он проверял, жива я или нет?

Две возможности. Уйти в свои мысли. Желтая бабочка. Прохладная вода, которую можно пить. Я пыталась воссоздать свой мир в голове. Квартиру. Я ходила по комнатам, рассматривала картины на стенах, трогала ковер, называла предметы на полках. Бродила по родительскому дому. Возникали странные провалы памяти. Отцовский сарай в саду, ящики в столе Терри. И тем не менее. Столько всего в моей голове. Такое множество вещей. Но иногда, когда я прогуливалась по воображаемым комнатам, пол исчезал у меня под ногами, и я падала. Игры сознания поддерживали меня в здравом уме, но я знала, что недостаточно сохранить рассудок. Я должна была еще оставаться в живых. Я намеревалась его убить, причинить боль, выпотрошить и размазать. Для этого требовалась только возможность. Но вероятность того, что она представится, была крайне ничтожна.

Я хотела убедить себя, что он никого не убивал по-настоящему. Наверное, лгал, чтобы запугать меня. Но не поверила себе. Он же не ограничивался сквернословием по телефону. Я тут, в его комнате. И ему не требовалось что-то сочинять. Я о нем ничего не знала, однако понимала, что он совершал такое и раньше. Натренировался. Чувствовал себя в своей тарелке. Так что мои шансы казались неважными. Можно сказать, хуже некуда. И любой план не мог претендовать на успех. Более того, он вообще не приходил мне в голову. Нужно было потянуть как можно дольше. Но я не понимала, удается мне это или нет. Меня посещало очередное ужасное чувство, и что-то подсказывало: все идет по его расписанию. А разговоры, мои нелепые планы и фантазии для него всего лишь звук, будто писк комара у уха. Когда захочет, он меня прихлопнет.

* * *

— Зачем вам это понадобилось?

— Что?

— Что я вам сделала?

Смех с присвистом. И опять кляп у меня во рту.

* * *

Снова подтягивание колен. Но я одолела только шестьдесят. Слабею. Ноги болят, руки ломит.

Почему я? Я пыталась перестать задавать себе этот вопрос. Я видела в газетах и по телевизору фотографии убитых женщин, но не те, где они были мертвыми. Фото были сделаны в тот период, когда женщины еще жили. Наверное, родственники, отбирая снимки на телевидение, давали самые привлекательные. Чаще всего из школьных ежегодников. Изображение было увеличено больше, чем позволял формат. И от этого казалось размытым, а погибшие вызывали жутковатое чувство.

Трудно поверить, что теперь и я — одна из них. Терри наверняка уже нашел фотографию в моих вещах. Не исключено, что ту, идиотскую, которую я сделала в прошлом году на паспорт. У меня на ней такой вид, будто что-то попало мне в глаз и одновременно я ворочу нос от несносной вони. Он передаст ее в полицию. Снимок увеличат, он станет смазанным, и я на несколько дней прославлюсь.

Я пробежалась в памяти по своим невезучим знакомым. Сэди через месяц после Рождества бросил парень, когда та была почти на восьмом месяце беременности. Мэри то выходила из больницы, то ложилась опять — ей приходилось постоянно делать химиотерапию и носить на голове платок. Полин и Лиз выставили из нашей фирмы, когда в позапрошлом году Лоуренс принялся закручивать гайки. Он сообщил им об этом в пятницу вечером, когда все уже ушли. А в понедельник, когда мы снова явились на работу, их уже не было. Даже через шесть месяцев Лиз еще плакала по этому поводу. Но все они счастливее меня. Пройдет несколько дней, и они об этом узнают и на некоторое время по праву станут мини-знаменитостями. С возбуждением, прикрытым легким налетом искреннего сострадания, примутся повторять знакомым и коллегам: «Слышали про эту женщину, Эбби Девероу, о ней напечатано в газетах? Я ведь ее знала. Не могу поверить!» Будут потрясены, но тайно признаются себе: да, у каждой свои проблемы, но они по крайней мере не Эбби Девероу. Слава Богу, молния попала в нее, а не в них. Но я-то Эбби Девероу, и это совсем несправедливо.

Глава 9

Он пришел и накинул проволоку на шею. Я решила считать время. Заранее это спланировала. Но как не сбиться со счета? И у меня появился план. Шестьдесят секунд в минуте, шестьдесят минут в одном часе. Это составляет 3600 секунд. Представлю, что буду подниматься на холм в городе, название которого начинается на букву «А». На этом холме расположены 3600 домов. Я буду идти мимо и считать каждый. Но никак не могла вспомнить город на букву «А». Ах да, Абердин. Я стала забираться на гору в Абердине. Раз, два, три, четыре… А когда поднялась на самую вершину, повторила то же самое в Бристоле. Затем в Кардиффе, затем в Дублине, Истбурне, Фолкстоне. И когда дошла до половины холма в Джиллингеме, он вернулся и снял с моей шеи петлю. Шесть с половиной часов.

* * *

Коль скоро забралась в яму, продолжай копать. Один вовремя сделанный стежок стоит девяти. Сначала подойди к мосту, а потом решай, как на него подняться. Не сжигай своих мостов. Я ничего не перепутала? Вспоминай еще! Думай, думай, думай! Нечего тужить о том, что нельзя воротить. Семь раз отмерь, один отрежь. У семи нянек дитя без глаза, вместе и работа лучше спорится, не клади все яйца в одну корзину, рыбак рыбака видит издалека, одна ласточка весны не делает. Красный закат — пастух будет рад. И я тоже. Но: красный восход — пастуху забот полон рот. Как много дорог нам надо пройти… Нет, это из другой оперы. Песня, а не пословица. А какой у нее мотив? Я попыталась в плотной, безмолвной тьме услышать мелодию. Бесполезно.

С образами казалось проще. Желтая бабочка на зеленом листе. Только не улетай. Рыба в реке. Целое озеро чистейшей воды. Серебряное дерево на пологом холме с шелестящей на ветру листвой. Что еще? Больше ничего. Я слишком замерзла.

* * *

— Привет. Я надеялась, вы придете раньше.

— Ты не допила воду.

— Какая спешка? Я так многое хочу у вас спросить.

Он издал негромкий гортанный звук. Я дрожала, наверное, потому что замерзла. Теперь я не могла себе представить, что когда-нибудь согреюсь, отмоюсь. Или окажусь на свободе.

— Мы здесь одни. Надо познакомиться. Поговорить.

Он не ответил. Кто знает, слушал он меня или нет. Я перевела дыхание и продолжала:

— Вы ведь почему-то выбрали именно меня. Вы производите впечатление разумного человека. На мой взгляд, обладаете определенной логикой. Мне это нравится.

Логичность. Правильно ли я выбрала слово? Оно звучало как-то не так.

— Продолжай, — потребовал он.

Это хорошо. Но что сказать ему дальше? Я почувствовала над верхней губой какой-то зудящий пупырышек. Дотронулась языком — похоже на выступившую лихорадку. Наверное, все мое тело покрылось пузырями и волдырями.

— Да, целеустремленная логичность. — Определенно не то слово. Попробуй еще раз. — Целеустремленность. Вы — человек сильный. Я права? — Последовало молчание. Я слышала его хриплое дыхание. — Да, думаю, что права. Мужчины должны быть сильными, хотя многие слабы. Многие, — повторила я. — Но мне кажется, что вы одиноки. Люди не понимают ваших надежд. То есть вашей силы. Признайтесь, что это так? — Говорить с ним — все равно что бросать камни в глубокий колодец. Я произносила нелепые слова, и они тут же исчезали в темноте. — Или вам нравится ваше одиночество?

— Может быть.

— Все равно каждому нужен человек, который бы его любил, — заявила я. Надо что-то делать, чтобы выжить. Пусть меня берет, трахает. Я даже притворюсь, что мне это нравится. Все, что угодно, только бы остаться в живых. — Почему-то вы все-таки выбрали меня, а не другую женщину.

— Хочешь услышать, о чем я думаю? — Он положил мне руку на бедро и провел вверх и вниз.

— Да. Расскажите. — Только бы меня не стошнило, только бы не закричать.

— Ты понятия не имеешь, как теперь выглядишь. — Он коротко хохотнул. — Думаешь, можешь со мной заигрывать, заарканить, словно дурака. Это потому, что ты не видишь себя. Ты сейчас вообще не похожа на человека. Даже лица нет. Ты вещь. Или животное. И к тому же воняешь. — Он снова расхохотался и сильно ущипнул меня за бедро. Я вскрикнула от боли и унижения. — Эбби — упорная, — прошептал он. — А Келли — плакса позорная. Видишь, я могу вас рифмовать. Упорная, позорная. По мне все равно. Потому что потом будет мертвая.

* * *

Упорная — позорная. Упорная — позорная. Мертвая. Рифма преследовала меня в темноте. Время было на исходе. Я представила часы и непрерывный поток песчинок. И вспомнила: если приглядеться, песок к концу убывает быстрее.

* * *

Он снова снял меня с помоста. Ступни кололо иголками, а ног я вообще не ощущала, словно они были не мои. Не гнулись, как палки, вернее, прутики, которые каждую секунду грозили подломиться. Я споткнулась и повалилась на бок, но он ухватил меня за руку и удержал. Пальцы впились мне в кожу и, наверное, оставили синяки — четыре рядом и один отдельно. Я поняла, что загорелся свет. В мешке все стало серым, а не черным. Он потянул меня к полу.

— Садись. Ведро.

Рук он развязывать не стал. Сам стащил с меня брюки, и я ощутила его ладони. Мне было все равно. Я почувствовала под собой металлический ободок, обхватила его пальцами и старалась дышать спокойно. А когда кончила свои дела, встала, и он натянул на меня штаны. Теперь они были мне велики. Я пнула ведро, оно угодило ему в ногу и перевернулось. Он что-то проворчал, и я слепо бросилась на звук, крича во всю мощь, насколько позволял заткнутый в рот кляп. Но получился не крик, а нечленораздельное кваканье. Я налетела на него, но эффект был такой же, будто я уперлась в монолитную стену. Он загородился рукой, и я боднула его в подбородок. Голову пронзила острая боль, и перед глазами поплыли красные круги.

— О! — воскликнул он и ударил меня. Затем снова и снова. Взял за плечо и двинул в живот. — О, Эбби!

Глава 10

Я сидела на уступе. Куда он меня бил? Везде. На мне не осталось ни одного живого места. Тело больше мне не принадлежало. Боль проходила в голове, но перетекала в шею. Холод из ног поднимался к пояснице. От язв во рту начинало жечь в горле, этот вкус проникал в желудок и вызывал тошноту. А тишина вокруг отдавалась звоном в ушах. Я попыталась расслабить пальцы на ногах и не смогла. Сцепила пальцы рук и запуталась: какой из них принадлежал левой, а какой правой?

Снова захотела воспроизвести таблицу умножения, но тут же сбилась. Как это так? Даже маленькие дети умеют помножать на два. Декламируют в классе. Их хор зазвучал у меня в голове, но я не понимала смысла.

Но я все-таки знала, что я Эбби. Мне двадцать пять лет. На дворе зима. Я понимала и другие вещи: желтое и синее составляет зеленое. Синее летнее море набегает на желтый песок. Песок происходит из раздробленных раковин. Из расплавленного песка получают стекло. Вода в высоком стеклянном стакане, льдинки звенят о стенки. Бумагу делают из древесины. Ножницы, бумага, камень. В октаве восемь нот. В минуте шестьдесят секунд, в часе шестьдесят минут, в сутках двадцать четыре часа, в неделе семь дней, в году пятьдесят две недели. Тридцать дней в сентябре, апреле, июне и ноябре — на этом я иссякла.

* * *

Мне нельзя спать. И все-таки я забылась неглубокой, невнятной дремой. Затем очнулась, как от толчка, потому что рядом со мной находился он. На этот раз не было ни света, ни воды. Поначалу он ничего не сказал, но я слышала, как он дышал. Затем в темноте послышался приглушенный шепот:

— Келли, Кэт, Фрэн, Гейл, Лорен.

Я притихла. Совсем не шевелилась.

— Келли, Кэт, Фрэн, Гейл, Лорен.

Он монотонно повторял пять имен, а я сидела, уронив голову на грудь, словно все еще спала. Я плакала, но он этого не видел. Кожу пощипывало, и я представила, что слезы оставляют дорожки, как на траве, где прополз слизняк. Серебристые.

Затем он встал и ушел, а я продолжала тихо всхлипывать в темноте.

Глава 11

— Пей.

Я выпила.

— Ешь.

Я проглотила еще четыре ложки сладковатой сырой мешанины.

— Ведро.

Меня зовут Эбби. Эбигейл Девероу. Пожалуйста, помогите мне, кто-нибудь. Я очень прошу.

Но никто не пришел мне на помощь.

Желтая бабочка. Зеленый лист. Не улетай.

* * *

Он почти с нежностью обвил мою шею проволокой. В третий раз. Или в четвертый?

Пальцы удобно устроились на горле. Если я постоянно думала о нем, значит, сама сидела у него в голове. Что он ко мне испытывал? Нечто вроде любви? Или это было чувство сродни той надоедливой обязанности, что возникает у фермера к свинье, когда тот ухаживает за ней и кормит, прежде чем заколет? Я представила, как через день-два он придет и затянет у меня на шее петлю или перережет горло.

После того как он ушел, я снова принялась считать. На этот раз в разных странах. Шла по жаркому солнечному проспекту в Австралии и считала дома. Когда петляла по средневековой улочке в Бельгии, пошел дождь. В Чаде стояла изнуряющая жара. В Дании похолодало. В Эквадоре налетел грозовой фронт. На цифре 2351 — на трехполосной авеню во Франции — я услышала, как открылась снаружи дверь, затем раздались шаги. Он отсутствовал примерно пять часов сорок минут. Меньше, чем в прошлый раз. Заинтересовался мной? Или его отлучки произвольно отличались по времени? Был ли какой-нибудь в этом смысл?

* * *

Снова кормление с ложки жиденькой кашей. Но не такое обильное, как раньше. Определенно я не растолстею. Я худела, хоть и оставалась в живых. Ведро. И я опять на уступе.

— Ты чувствуешь усталость, — проговорил он.

— Что?

— Говоришь не так много.

Я решила сделать еще одно усилие и быть смышленой, очаровательной и сильной. Все равно что тащить по крутому склону огромный, тяжелый мешок.

— Вам не хватает разговоров со мной? — Казалось, что мой голос доносится откуда-то издалека.

— Ты угасаешь.

— Нет. Просто сейчас немного сонная. Устала. Знаете, как это бывает. И в голове гудит. — Я старалась сосредоточиться на том, что говорю, но слова отказывались правильно складываться. — Вы способны с этим справиться? — задала я бессмысленный вопрос.

— Ты не представляешь, что я могу. Ты вообще ничего обо мне не знаешь.

— Что-то я знаю, а кое-что — нет. Вы меня похитили. Но почему? Я хотела бы это узнать. Скоро вас поймают. Непременно. Меня спасут.

Рядом со мной раздался свистящий смех. Я поежилась. Как мне холодно, сыро, больно и страшно.

— Это не шутка, — с усилием продолжала я. — Меня кто-нибудь спасет. Терри. Понимаете, у меня есть дружок Теренс Уилмотт. Он придет за мной. Я работаю в «Джей и Джойнер». Рассказываю людям, как организовать рабочее место. Они меня не оставят. — Это была ошибка говорить ему такие вещи. Я попыталась направить слова в другом направлении. Язык распух, во рту пересохло. — Или полиция меня отыщет. Вам следует меня отпустить. Я никому не скажу.

— Ты слишком много болтаешь.

— Тогда говорите вы со мной. — Я знала одно: он не должен затыкать мне рот кляпом и набрасывать на шею проволоку.

— Ты не поймешь, о чем я думаю, даже если я тебе расскажу.

— Испытайте меня. Поговорите со мной. Найдите выход. Придумайте, как меня отпустить. — Не надо было это произносить. «Утихомирь свои мысли. Сосредоточься».

Долгое молчание в темноте. Я представила, как он сидит — отвратительный, сопящий человек.

— Ты хочешь, чтобы я с тобой разговаривал?

— Да. Разве вы не можете мне сказать свое имя? Нет, нет, не настоящее — другое, которым я могла бы вас называть.

— Понимаю, что ты пытаешься сделать. Ты сама-то это знаешь».

— Хочу с вами поговорить.

— Нет, дорогуша. Ты стараешься быть умненькой девочкой.

— Нет! Нет!

— Рассчитываешь, что способна со мной подружиться, — усмехнулся он. — Ты на пределе. Убежать не в силах, справиться со мной не в состоянии. Ты полностью в моей власти. Ты жива до сих пор, потому что так хочу я. Ты ломаешь голову, что делать. Думаешь, что я жалкий, одинокий человек — боюсь женщин. И если тебе удастся проявить дружелюбие, я тебя отпущу. Видишь, ты ничего не понимаешь.

— Я просто хочу поговорить. Слишком намолчалась.

— Некоторые распускали нюни. Вопили, как животное, которое наполовину переехала машина. Оно бьется о дорогу и только и ждет, чтобы его избавили от мучений и додавили. Другие пытались со мной торговаться. Например, Фрэн. Она говорила, что готова сделать для меня все, что я захочу, если я ее отпущу. Что ты об этом думаешь?

Мне стало дурно.

— Не знаю.

— Гейл обычно молилась. Я каждый раз слышал, когда вынимал кляп у нее изо рта. Не помогло.

— Откуда вам знать?

— Ты о чем?

— Откуда вы можете знать, помогло или нет?

— Уверяю тебя, знаю. Скажешь, смешно? Одни скулили, другие пытались казаться соблазнительными. Ты тоже немного этим грешила. Третьи молились. Лорен все время сопротивлялась и нисколько не смягчилась. Пришлось с ней побыстрее разобраться. Но как бы то ни было, конец один.

Мне захотелось плакать. Рыдать и чтобы меня успокаивали. Но я понимала, что этого делать нельзя. Иначе я превращусь в полураздавленное животное, и он на меня наступит и разотрет о дорогу.

— Это правда? — начала я.

— Что?

— Те женщины.

Кашляющий смех.

— Через несколько дней ты окажешься в их компании. Спросишь тогда сама.

Он ушел. Но что-то переменилось. Потому что через несколько минут он вернулся, будто не мог ждать. Что-то пришло ему в голову. До этого он вставил мне в рот кляп, а теперь вынул. Я почувствовала у уха его губы. Влажная щетина, отдающее мясом и луком дыхание.

— Скоро наступит день, — прошептал он, — я приду, дам тебе ручку и бумагу, и ты сможешь написать прощальное письмо. Разрешаю сказать в нем все, кроме того, что не понравится мне. Никакой плаксивости. Пусть оно будет в форме завещание. Например, ты оставишь кому-нибудь своего любимого плюшевого медвежонка. Или еще что-нибудь. А когда поставишь точку, я совершу свое дело. Ты слышала, что я сказал?

— Да.

— Хорошо.

Он засунул мне кляп в рот. И ушел.

Глава 12

Я стала размышлять, о чем молилась Гейл. И любила ли я жизнь так же сильно, как другие женщины. Как Келли, которая оплакивала свою несчастную судьбу. Как Фрэн, которая от отчаяния предлагала себя. Как Лорен, которая не переставала сопротивляться. Так о чем же молилась Гейл? Наверное, об успокоении. И отпущении грехов. Я сомневалась, что настолько же чиста. Я бы не просила себе покоя. А молилась, чтобы Бог ниспослал мне пистолет. Развязал руки. Подбросил нож. Или хотя бы гвоздь. Или камень. Все, что угодно, чем можно драться.

* * *

Прощальное письмо. Не последняя трапеза, а письмо. Но кому его адресовать? Терри? Что я ему скажу? «Если найдешь кого-нибудь еще, относись к ней лучше, чем ко мне»? Чепуха. Родителям? Я представила, как сочиняю высокопарное письмо, полное мудрых мыслей, чтобы от них всем было лучше. Если человек умирает, знающие его люди должны утешиться. Мол, она совсем не страдала. Или: теперь ее мучения позади, и она успокоилась. Или: она проявила стойкость. Близким будет от этого легче. Старина Эбби могла шутить перед самым концом. Замечательный урок, как справиться с проблемой, если она в том, что вас намереваются убить. Обратите внимание детей. Когда вас похитит психопат и вознамерится придушить, вот вам образец — письмо Эбигейл Девероу. Состояние духа, в котором надо уходить из жизни. Смело, со всепрощением и не слишком принимая себя всерьез.

Но я не отличаюсь мудростью, не умею прощать, не чувствую в себе смелости и хочу одного — чтобы все это шло куда-нибудь подальше. Люди раздумывают, что будут есть на последнем обеде, так, будто это игра. Но если бы мне предложили, я бы не сумела проглотить ни крошки. Так и с последним письмом — блестящей возможностью подытожить жизнь. Я не смогу его написать. Но в состоянии бросить прощальный вопль в темноту.

* * *

Когда я только попала сюда, меня мучила мысль об обычных людях в нескольких сотнях ярдов или в миле от меня. Они куда-то спешат, выбирают, что будут смотреть вечером по телевизору, нащупывают в кармане мелочь и решают, какую купить плитку шоколада. Теперь эти люди совершенно отдалились от меня. Я больше не принадлежала обычному миру. Жила в пещере глубоко под землей, куда никогда не проникал дневной свет.

Поначалу меня часто посещала мысль, что я похоронена заживо. Самое пугающее, что я могла себе это представить. Забита в темном ящике. Кидаюсь на крышку, но она не поддается, потому что сверху толстый слой тяжелой земли, а над ним — могильная плита. Страшно, что это может прийти в голову. Но теперь я больше не пугаюсь, потому что я уже в могиле. Сердце пока еще бьется, легкие дышат, но это не имеет значения.

Глава 13

— Я сопротивлялась?

— Ты о чем?

— Я не помню. Хочу, чтобы вы мне сказали. Я пришла сюда покорно? Или меня пришлось тащить? Меня ударили по голове?

Смех.

— Все еще не дает покоя? Поздновато. Но если хочешь, я тебе отвечу: да, ты сопротивлялась. Пришлось тебя немного поколотить. Ты отбивалась сильнее остальных. И чтобы тебя утихомирить, я несколько раз тебе врезал.

— Хорошо.

— Что?

— Так, ничего.

Глава 14

«Подтягивай колени. Не бросай это занятие. Раз, два, три, четыре, пять. Надо довести до десяти. Старайся. Напрягись. Шесть, семь, восемь, девять. Последний раз. Десять». Во мне поднялась ужасная дурнота. «Не поддавайся. Дыши». Вдох, выдох. Сдаваться нельзя.

Но что дальше? Мое последнее письмо. Никому конкретно. Может быть, человеку, с которым я могла бы встретиться в будущем. Что-то вроде дневника. В подростковом возрасте я делала такие записи, но их тон был всегда каким-то странным. Я не очень нравилась себе.

Так о чем я? Ах да, о письме. Когда я в последний раз писала его? Не знаю. Часто пользовалась электронной почтой и рассылала открытки — что-то вроде: на улице дождь или светит солнце. Я о тебе вспоминаю. В общем, обычная вещь. А нормальное письмо не писала сто лет. У меня есть подруга Шейла, которая как-то уехала жить в Кению — добровольно работала и ютилась в хижине под крышей из ветвей. Я ей регулярно писала, хотя не знала, доходили ли мои письма, а когда Шейла вернулась, выяснилось, что она получила всего два. Странное чувство — писать человеку и не знать, прочтет он твои слова или нет. Все равно что разговаривать с людьми — не мысленно, а по-настоящему — и вдруг, обернувшись, узнать, что их давно нет в комнате. Что происходит тогда со словами? С тем, что не достигает адресата?

Во рту было ужасно — все в язвах. Десны распухли и сделались мягкими. Казалось, что я принимала отраву — мучил вкус грязного кляпа и собственной гнили. Я старалась не глотать, но это давалось нелегко.

Я сидела в темноте, сцепив руки. У меня отросли ногти. Известный факт — ногти продолжают расти после смерти. Но я то ли читала, то ли слышала, что это неправда. Наоборот, усыхает кожа или что-то в этом роде. Кто мне об этом говорил? Я не могла припомнить. Так многое уже забыла. Словно пропадали вещи — одна за другой. И постепенно исчезало все, что окружало меня в жизни.

Письмо. Кому мне оставить свои пожитки? Хотя что я могу завещать? Ни дома, ни квартиры у меня не было. Машина — ржавый драндулет. Терри довольно хмыкает, когда смотрит на нее, будто говорит: «Женщины, что с них взять?» Есть какие-то тряпки, но не так много. Их могла бы носить Сэди, но она растолстела после родов. Немного книг. Что-то из украшений, но ничего дорогого. Невелико наследство. Можно разобрать за пару часов.

Интересно, как теперь на улице, подумала я. Я попыталась представить солнечные пятна на мостовой и домах. Бесполезно. Все эти картины куда-то ушли. Бабочка, озеро, река, дерево. Я хотела вызвать их в памяти, но они растворились в сознании и больше не хотели складываться в образ. А может быть, на улице туман и все предметы размыты. Ночь еще не наступила — это я понимала. На ночь, на пять-шесть часов, он накидывал мне на шею петлю и уходил.

Мне почудилось, будто я услышала какой-то звук. Что это? Мягкие шаги его ног? Неужели настало время? Я затаила дыхание, но сердце громко колотилось в груди, и кровь ревела в голове. Некоторое время я различала только бешеные толчки в собственном теле. Можно ли умереть от страха? Нет, рядом никого не было. Я по-прежнему оставалась одна в темноте на своем уступе. Время еще не пришло, но оно близится. Он наблюдал за мной. И видел, что я распадаюсь — кусок за куском. Он хотел, чтобы я перестала оставаться собой. И когда процесс зайдет достаточно далеко, он меня убьет.

Я невидяще изучала себя в темноте. Откуда ум знает, что начинает сдавать? Каким образом мозг определяет, что деградирует? Неужели, именно так и сходят с ума? Некоторое время сознавая, что лишаются рассудка, и только потом теряют его окончательно. В какой момент наступает точка, когда человек сдается и с брезгливым облегчением позволяет себе скатиться в бездну? Я представила, как сижу на краю уступа, держась руками за край. А затем ослабляю хватку и разжимаю пальцы. Падаю сквозь пространство, и ничто не в силах задержать мой полет.

Письмо. «Господи, ну кто-нибудь, помогите мне! Я больше не в состоянии это выносить».

Глаза кололо и щипало. В горле саднило сильнее обычного, словно я наглоталась металлических опилок. Или битого стекла. Наверное, мне было холодно. Пройдет еще время, и я потеряю способность дышать. Все леденеет и перестает действовать.

Глава 15

— Пей.

На этот раз я сделала всего несколько глотков.

— Ешь.

Четыре ложки мешанины. Я едва сумела их проглотить.

— Ведро.

Меня подняли и опустили. Я ощутила себя никчемной пластмассовой куклой. На мгновение подумала, как бы извернуться и пнуть его в пах. Но сразу же отказалась от своего намерения — он немедленно вышибет из меня жизнь. Держит под ребра, и ему ничего не стоит переломать мне кости.

— Петля.

— Кусок дерьма, — проговорила я.

— Что?

— Ты дрянь. Кусок дерьма.

Он ударил меня по губам, и я почувствовала вкус крови. Сладковатый, металлический.

— Подонок, — добавила я.

И он вставил мне в рот кляп.

Глава 16

Наверное, прошло пять часов и еще несколько минут. А сколько было в прошлый раз, когда я считала? Теперь я не помнила. Скоро он вернется. И может быть, принесет лист бумаги и ручку. На улице, должно быть, уже темно. На небе светят луна и звезды. Я представила светлые искорки на черном небосводе.

Здесь я одна и больше ничего реального. Сначала я не позволяла себе думать о жизни за пределами этой комнаты. Считала, что это мучительно и может свести с ума. А сейчас старалась припомнить какие-то вещи и не могла. Словно закатилось солнце, налетела гроза и наступила ночь. Время близилось.

Я постаралась поместить себя в свою квартиру. У меня не получилось. Память заволакивала тьма. Но вдруг вспомнила — это почему-то всплыло в сознании, как много лет назад купалась в озере в Шотландии и вода была такая солоноватая и темная, что сквозь нее я ничего не видела. Даже собственных рук почти не различала, когда вытягивала их перед собой. Плыла кролем сквозь поднимающиеся пузырьки серебряного воздуха в черной воде.

Почему это не ушло из головы в то время, как все остальное забывалось? Огни меркли один за другим. Скоро вообще ничего не останется. И тогда он одержит победу.

Я знала, как надо поступить. Не стану писать никакого письма. Не буду дожидаться, когда он придет в комнату с листом бумаги. Во мне осталась единственная сила — нежелание ждать, чтобы он меня убил. Ни памяти, ни надежды уже не было. Только это. Если я стану продолжать здесь сидеть, рано или поздно, завтра или послезавтра, я чувствовала, что этот момент близится, он придет и убьет меня. Никаких сомнений в этом не оставалось. Я была уверена, что так он поступил с другими женщинами. То же ждало меня. Я не надеялась его перехитрить, не собиралась бежать, когда он спустит меня вниз. Не рассчитывала убедить освободить. Полиция не ворвется в эту комнату и не спасет меня. Терри тоже не придет. И никто мне не поможет. Я не проснусь наутро и не обнаружу, что все это только кошмар. Мне предстоит умереть.

Наконец я призналась себе в этом. Я больше не питала надежд. Мои жалкие попытки избежать смерти напоминали наскоки на неприступную стену. Но если я брошусь с моего помоста, петля задушит меня. Так он мне сказал, и я сама ощущала на шее проволоку. Он был уверен, что я не воспользуюсь этим. Никто в здравом уме не станет совершать самоубийство.

Но именно так я собиралась поступить. Кинуться с края. Потому что это единственное, что мне оставалось. Последний шанс сохранить себя как Эбби.

Время поджимало. Надо было решаться до того, как он вернется. Пока у меня оставалась воля.

Я глубоко вздохнула и задержала дыхание. А почему бы не сейчас, пока не улетучилась храбрость? Я выдохнула. Потому что это невозможно. Думаешь: пожить еще хоть одну секунду. Еще минуточку. Готова умереть в любое время, но только не теперь.

Стоит прыгнуть, и не придется больше дышать, не будет мыслей, страха, надежд. Стараешься собраться, как на лестнице, когда поднимаешься на вышку, чтобы прыгнуть в воду, и все время думаешь, что сможешь, пока не окажешься на последней ступени, не ощутишь под собой пружинящую доску и не посмотришь вниз в бирюзовую воду, которая кажется ужасно далекой, и вот тогда начинаешь сознавать: все-таки не сумеешь. Потому что это невозможно.

И вдруг решаешься. В уме все еще представляешь, как поворачиваешься и спускаешься туда, где безопасно, а сама делаешь шаг вперед и валишься вниз. И больше никаких переживаний и страха. Так, может, лучше умереть? Если все равно суждена смерть, не разумнее ли совершить самоубийство?

И я сделала то, на что не могла решиться. Прыгнула. Упала вниз.

Глава 17

Страшная боль в шее. Всполохи света в глазах. Какой-то заинтересованный уголок в мозгу наблюдал за всем и заключил: вот, значит, как умирают. Несколько глотков воздуха, последние толчки крови, а затем — смерть.

Свет померк, но боль стала острее и сосредоточилась в горле. Саднило щеку. Мне показалось, что у меня подвернулась нога. Лицо, грудь, живот так сильно прижало к земле, словно я потянула за собой стену и она придавила меня.

Но я была жива.

Мелькнула мысль, словно пронзила сталью. Я не привязана. Его рядом не было. Как давно он ушел? «Думай!» Довольно давно. Запястья скручены за спиной. Я попробовала разорвать путы. Бесполезно. Я чуть не зарыдала. Неужели все только для того, чтобы беспомощно лежать на полу? Я поклялась размозжить себе голову о камень, если ничего не получится. Так хотя бы я лишу его удовольствия меня убить.

Тело ныло и содрогалось от слабости. Снова появился страх. Мысленно я предала себя смерти и успокоилась. Это было нечто вроде анестезии. Но вот попытка предпринята, и осознание этого вернуло органам чувства. Я опять очень сильно испугалась.

Я перевернулась. И теперь лежала спиной на связанных руках. Если бы удалось продеть их через ноги, они бы оказались передо мной. Но это какой-то трюк, а я отнюдь не гимнастка. Я приподняла ноги и завела назад, словно хотела коснуться ими пола у головы. Теперь вес тела не давил на запястья. Я сделала пробную попытку продеть руки, но они не хотели пролезать. Я толкала. Напрасно. Из горла вырвался стон. И тогда я заговорила с собой. Безмолвно. Начала так: «Скоро, через минуту, или через три часа, или через пять он вернется и убьет меня. И другого шанса определенно не будет. Ты же понимаешь, что ничего невозможного нет. Дети так играют. И сама, наверное, проделывала подобные штуки, когда была девочкой. Ты бы согласилась оторвать себе кисти, только бы освободиться от узлов. Но ничего такого не требуется. Надо просто завести руки перед собой. Если необходимо вывихнуть плечи, что ж, придется. Соберись. Приготовься. Пять, четыре, три, два, один».

Я напряглась изо всех сил. Показалось, что руки выдернулись из плеч, еще одно усилие, и удалось миновать бедра. Мне было бы легче, если бы он не связал лодыжки. Теперь я напоминала свинью, которую скрутили перед тем, как пустить ей в голову стрелу. Я подтянула колени к груди так сильно, как только могла, и пыталась закинуть руки за ступни. Мышцы ног, плеч, спины и шеи просили пощады, но внезапно руки оказались передо мной. Я охнула и почувствовала, что на лбу выступил пот.

Села, сорвала связанными руками капюшон. Ждала, что увижу его — сидит передо мной и наблюдает, — вытащила кляп и стала пить воздух, словно холодную воду. Было сумрачно. Я посмотрела на запястья. Они были стянуты чем-то вроде проволоки. Без узлов, просто закручены концы. Ничего не стоило освободить их зубами. Правда, потребовалось время — десять ужасных минут для каждого оборота — и изранить в кровь губы. Затем за пару минут я освободила лодыжки. Встала и чуть не закричала от боли. Ноги словно накачали воздухом. Я терла и скребла лодыжки, пока опять не обрела способность стоять.

Оглянулась. В ближайшей темноте заметила кирпичные стены и грязный цементный пол. Грубые полки, на полу сломанные нары. Помост, на котором провела последние дни. И вспомнила — подняла проволочную петлю над головой. Свободный конец был прикручен к шурупу, который, падая, я выдернула из стены. Повезло! Я дотронулась кончиками пальцев до шеи.

Затем посмотрела в том направлении, откуда обычно появлялся он. В стене была деревянная дверь без ручки изнутри, но, сколько я ни пыталась за что-нибудь ухватиться, у меня ничего не получалось. Надо было что-то быстро решать. В другой стороне помещения открывался темный проход. Я заглянула в него, однако ничего не увидела. От одной мысли, что надо шагнуть в темноту, меня охватил ужас. Я не сомневалась, что единственный выход отсюда — через закрытую деревянную дверь. Другого скорее всего не существовало. Какой смысл шарахаться от возможного средства к спасению?

Я задыхалась, дрожала, покрывалась потом. Удары сердца отдавались в ушах. Но я изо всех сил старалась успокоиться и заставить себя думать. Что можно предпринять? Спрятаться в темноте. Он решит, что я убежала и выскочит вдогонку. А если просто включит свет и сразу меня обнаружит? Найти какое-нибудь оружие, ждать у двери и ударить его, как только он войдет. Соблазнительная мысль. Даже если я не причиню ему никакого вреда, а так наверняка и случится. Завораживала возможность дать ему по голове, этого я желала больше всего. Содрать с его костей мясо.

Нет. Самая надежная возможность — ускользнуть через эту дверь, пока его нет. Но я даже не знала, заперта она или нет. Я стала ощупывать пол в поисках какого-нибудь орудия, чтобы подцепить и приоткрыть створку. Попадались одни бесполезные деревяшки. И вдруг — полоска металла. Если использовать ее, как крюк, можно потянуть дверь на себя. А если она закрыта на щеколду с другой стороны, просунуть в щель и поднять запор. Я подошла вплотную к двери и нащупала щель. И уже готовилась вставить в нее свое орудие, как услышала звук. Затаила дыхание и прислушалась.

Никаких сомнений: грохот двери, затем шаги. Я чуть не рухнула на пол в слезах.

Нельзя было оставаться и мериться с ним силами. Я пересекла на цыпочках комнату и ступила в страшную темноту. Если это просто-напросто тупиковая кладовая, я попалась, точно зверь в капкан. Я бросилась бежать по проходу, который показался мне коридором. С обеих сторон открывались дверные проемы. Вперед, вперед! Выиграть для себя как можно больше времени. Пусть поищет везде. Но вот впереди показалась стена и по двери с каждой стороны. Я заглянула в левую — одна чернота. В правую — и увидела свет сквозь окно в стене. За мной где-то далеко в темноте раздался крик, хлопнула дверь, послышались шаги. Так бывает в кошмаре: со всех ног удираешь от погони, но земля размякла, словно суп, и ты никуда не двигаешься. Я положилась на примитивную, инстинктивную область мозга — пусть решает, как спасаться. Поняла только, что схватила какой-то предмет, затем послышался звон разбиваемого стекла, и я бросилась в просвет, который оказался слишком узким. Но я продолжала продираться вперед. Все тело обожгло болью, по коже что-то текло. Снова стук. Позади. И крик.

Я бежала по ступеням. И ощущала ветер. Воздух. Где-то рядом был внешний мир. Сверкнули огоньки. Я бросилась к ним. Неслась как во сне, не различая предметов. Бежала, потому что стоило остановиться, и мне конец. Ноги в носках подворачивались и спотыкались на твердом полу. Камешки и острый мусор кололи ступни. Я двигалась наугад. Толком ничего не видела. Глаза за дни, проведенные в темноте, отвыкли от света, и он слепил, как луч сквозь замерзшее стекло. Даже без обуви я ступала слишком громко. «Не останавливайся. Не думай о боли. Беги!»

В подсознании я понимала: надо искать нечто движущееся — машину, человека. Только бы не оказаться в пустынном месте. Надо выходить к людям! Но я не могла бежать и одновременно сосредоточиться. Останавливаться нельзя! А потом — свет в окне. И улица с домами. Некоторые заколочены досками. У других на дверях и окнах толстые металлические решетки. Но в одном горел свет. Вот он — момент прозрения. Я хотела подбежать к двери, кричать и колотить кулаками. Но испугалась, что, если стану буянить, жильцы просто прибавят громкость в телевизоре, а он подойдет и снова отведет меня назад.

Сходя с ума, я просто нажала на кнопку звонка и услышала, как он брякнул внутри. Ответьте! Ответьте! Ответьте! Наконец я различила шаги, но такие медленные, тихие, шаркающие. Пошло не меньше миллиона лет, прежде чем дверь отворилась. Я навалилась на створку и рухнула в проем.

— Пожалуйста, полицию.

И, уже лежа на полу и царапая пальцами чей-то линолеум, я поняла, как трудно разобрать мои слова.

Часть II

Глава 18

— Хотите, чтобы я сделала официальное заявление?

— Позже, — ответил он. — А пока просто поговорим.

Сначала я не могла как следует разглядеть его. Он был только силуэтом на фоне окна в больничной палате. Мое зрение не выносило света, и мне приходилось отворачиваться. Но когда он подошел ближе к кровати, я различила черты его лица, короткие каштановые волосы и темные глаза. Он был инспектором Джеком Кроссом. Человеком, на которого я теперь могла перевалить все. Но сначала требовалось очень многое объяснить.

— Я уже с кем-то говорила. С женщиной в форме. Джексон.

— Джекмен. Я знаю. Однако хочу выслушать вас сам. Что вы запомнили в первую очередь?

Вот так я и рассказывала свою историю: он задавал вопросы, а я пыталась на них ответить. Прошел час. Инспектор замолчал, а я поняла, что сказала все, что могла. Пауза длилась несколько минут. Он не улыбался, даже не смотрел в мою сторону. Одно выражение лица сменяло другое: смущение, разочарование, глубокая задумчивость. Он потер глаза.

— Еще два момента, — наконец произнес он. — Последнее, что вы запомнили? Себя на работе? Или дома?

— Извините. Все очень смутно, — ответила я. — Помню себя на работе. Какие-то кусочки квартиры. Но точно сказать не могу.

— Значит, вы не помните, чтобы встречались с этим человеком?

— Нет.

Инспектор вынул из бокового кармана маленькую записную книжку и ручку.

— Перечислите те, другие, имена.

— Келли, Кэт, Фрэн, Гейл, Лорен.

Он записывал, пока я говорила.

— Что вы помните о них? Вторые имена? Фамилии? Где он с ними познакомился? Что с ними сделал?

— Я вам сказала все.

Инспектор захлопнул книжку, вздохнул и встал.

— Подождем, — проговорил он и ушел.

Я уже успела привыкнуть к темпу больничной жизни — ее неспешному течению с продолжительными паузами — и удивилась, когда меньше чем через пять минут инспектор вернулся с человеком старше себя, в безукоризненном костюме в тонкую полоску. Из нагрудного кармана выглядывал белый платок. Он взял табличку со спинки кровати с таким видом, словно это было что-то надоедливое. Не спросил, как я себя чувствую. А посмотрел в мою сторону, будто о меня споткнулся.

— Это доктор Ричард Бернз, — объяснил полицейский инспектор Кросс. — Он занимается вами. Мы собираемся перевести вас в отдельную палату. С телевизором.

Доктор Бернз повесил на место табличку и снял очки.

— Мисс Девероу, нам придется с вами серьезно повозиться, — объявил он.

Глава 19

Студеный воздух ударил в лицо так, будто я получила пощечину. Я вздохнула и увидела, как пошел парок изо рта. Холодный свет резанул по глазам.

— Все в порядке, — успокоил меня инспектор Кросс. — Если хотите, можете вернуться в машину.

— Ничего, мне нравится, — ответила я и вздохнула полной грудью. Абсолютно синее небо, ни облачка, только отмытый до блеска солнечный диск, который не посылал тепла. Все сверкало. В этот морозный день грязнуля старина Лондон выглядел великолепно.

Мы стояли на улице перед рядом домов. Некоторые забиты досками, на других — металлические решетки на окнах и дверях. В маленьких садиках заросли кустов и всякий хлам.

— Этоздесь?

— Номер сорок два. — Кросс показал на противоположную сторону улицы. — Вот сюда вы постучались и до полусмерти напугали Тони Рассела. Это-то вы по крайней мере помните?

— Как в тумане, — призналась я. — Я панически боялась, что он гонится за мной по пятам. Бежала наобум — только бы оторваться.

Я посмотрела на дом. Он казался таким же покинутым, как все остальные на улице. Кросс склонился над дверцей машины и достал из салона теплую куртку. На мне был странный набор вещей с чужого плеча, которые нашлись в больнице. Я старалась не думать о женщинах, которые носили их до меня. Кросс вел себя приветливо и раскованно. Словно мы с ним направлялись в паб.

— Надеюсь, вы сумеете пройти по своему следу? — спросил он. — С какой стороны вы прибежали?

Это не вызвало трудностей. Я показала в конец улицы, противоположный тому, откуда мы шли.

— Что ж, в этом есть смысл. Давайте прогуляемся.

Мы направились дальше.

— А этот человек, — начала я. — Из номера сорок два…

— Рассел, — подсказал инспектор. — Тони Рассел.

— Он его не видел?

— Старина Тони Рассел — никудышный свидетель, — хмыкнул Кросс. — Слава Богу, захлопнул дверь, запер на замок и набрал 999.

В конце улицы я ожидала увидеть новый ряд домов, но мы оказались у угла огромного заброшенного строения. Стекла в окнах выбиты, двери заколочены досками. Прямо перед нами располагались два арочных прохода, дальше были другие.

— Что это?

— Владение Браунинга, — объяснил Кросс.

— Здесь кто-нибудь живет?

— Оно подлежит сносу уже двадцать лет.

— Почему?

— Потому что это абсолютный гадючник.

— Скорее всего меня здесь и держали.

— Вы это помните?

— Я прибежала с этой стороны. Должно быть, выскочила из какого-нибудь арочного прохода. Значит, была внутри.

— Это точно?

— Кажется.

— А откуда именно?

Я перешла через дорогу и так сильно вглядывалась в дом, что заломило в глазах.

— Они все одинаковые. Тогда было темно, а я бежала сломя голову. Извините. До этого у меня несколько дней на голове был мешок. Так что я почти галлюцинировала. Вот в каком я была состоянии.

Кросс тяжело вздохнул. Он был явно разочарован.

— Давайте попытаемся сократить варианты, — предложил Кросс.

Мы прохаживались вдоль улицы, заворачивали через арочные проходы во дворики. Я уже начинала понимать замысел архитектора, который проектировал это место. Оно напоминало итальянскую деревню: пьяццы, открытые пространства, чтобы люди могли прогуливаться и разговаривать. Множество всяких проходов, которые позволяли попадать из одной части в другую. Кросс заметил, что они очень удобны, чтобы прятаться, подстреливать людей, обманывать и убегать. Он показал место, где в бадье однажды было найдено тело.

Я совсем погрустнела: все дворики, аркады и террасы были на одно лицо. А теперь, днем, казалось, что я их вообще никогда не видела. Кросс не терял терпения. Ждал. Засунул руки в карманы. Изо рта у него вился парок. Теперь он спрашивал не о направлении, а о времени. Не запомнила ли я, сколько минут потребовалось, чтобы добраться до дома Тони Рассела. Я попыталась вспомнить. И не сумела. Кросс не оставлял попыток. Пять? Я не знала. Больше? Меньше? Ни малейшего представления. Я все время бежала? Да. Изо всех сил? Конечно. Ведь я думала, что он гнался за мной по пятам. Насколько далеко я могла убежать на такой скорости? Я не знала. Сколько времени это длилось? Несколько минут? Я не могла ответить. Ситуация была необычной. Я спасала жизнь.

Стало холодать, небо посерело.

— Я ничем не сумела помочь, — расстроилась я.

Кросс казался рассеянным и едва ли меня услышал.

— Что? — переспросил он.

— Хотела показать себя с лучшей стороны.

— Еще успеете, — отозвался он.

Глава 20

Во время короткой дороги обратно в больницу Джек Кросс почти не говорил. Он смотрел в окно. И бросил несколько дежурных фраз водителю.

— Вы собираетесь обыскать домовладение? — спросила я.

— Не представляю, с чего начинать, — ответил инспектор. — Там больше тысячи пустующих квартир.

— Мне кажется, я находилась под землей. Возможно, в цокольном этаже или по крайней мере на первом.

— Мисс Девероу, домовладение Браунинга занимает четверть квадратной мили. Может, даже больше. У меня не найдется столько людей.

Он проводил меня до новой отдельной палаты. Это уже было что-то вроде моей собственной комнаты. Инспектор остановился на пороге.

— Извините, я надеялась, что справлюсь лучше, — пробормотала я.

— Не тревожьтесь, — ответил он с улыбкой, которая быстро угасла. — Мы полагаемся на вас. Вы единственное, что у нас есть. Эх, если бы было что-нибудь еще…

— А другие женщины? Келли, Кэт, Фрэн, Гейл и Лорен. Разве нельзя ничего узнать о них?

Инспектор сразу померк, словно все ему ужасно надоело.

— Я кое-кого на это поставил. Но должен сказать, что дело не такое простое, как вы можете подумать.

— Что вы хотите сказать?

— Как я буду их искать? Ни фамилий, ни места жительства, ни дат рождения. Даже приблизительных. У нас нет ничего. Только несколько имен.

— Так что же вы можете сделать?

Инспектор пожал плечами.

Глава 21

Сестра вкатила в мою комнату телефон и дала несколько монет. Я подождала, пока она уйдет, и опустила в аппарат двадцатипенсовик.

— Мам…

— Эбигейл, это ты?

— Да.

— С тобой все в порядке?

— Мам, я хотела тебе сказать…

— Я пережила ужасные моменты.

— Мам, мне надо с тобой поговорить.

— Ужасно болит живот. Я совсем не спала.

Я немного помолчала и тяжело вздохнула.

— Извини. Ты была у врача?

— Я постоянно хожу к врачу. Он дал мне какие-то таблетки, но всерьез не принял. А я не сплю.

— Это ужасно. — Я стиснула пальцами телефонную трубку. — Слушай, ты можешь на денек приехать в Лондон?

— В Лондон?

— Да.

— Только не теперь. Я плохо себя чувствую и никуда не могу ехать.

— Это меньше часа, на поезде.

— И отцу не очень хорошо.

— Что с ним?

— Как обычно. А почему бы не приехать тебе? Сто лет у нас не была.

— Да.

— Только сообщи заранее.

— Хорошо.

— Ну, мне пора. Я пеку пирог.

— Давай.

— Позвони как-нибудь.

— Договорились.

— Тогда пока.

— Пока, — ответила я. — До свидания, мам.

Глава 22

Меня разбудила въехавшая в дверь огромная машина. Монстровый аппарат для уборки полов с новомодным вращающимся приспособлением и соплами для распыления мыльной воды. Ведро и швабра были явно удобнее. А в ограниченном пространстве моей палаты этот агрегат вообще не мог передвигаться. В углы не заворачивал, под кровать не пролезал. И уборщик толкал его только по открытым местам. За ним следовал другой человек. И уж он-то не был похож на уборщика, медбрата или врача — в черных ботинках, коричневых мешковатых брюках, синем пиджаке, который был сшит будто из дерюги, и клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Седые жесткие волосы торчали во все стороны. Под мышкой он держал кипу папок. Человек пошевелил губами и что-то сказал, но уборочная машина заглушала все звуки, и он мялся у стены, пока она не устремилась в другую палату.

Незнакомец покачал головой:

— Однажды кому-нибудь придет в голову поинтересоваться, как работают такие агрегаты, и тогда станет ясно, что они ни на что не способны.

— Кто вы? — спросила я.

— Маллиган, — ответил он. — Чарлз Маллиган. Пришел переброситься с вами словцом.

Я выскочила из постели.

— У вас есть удостоверение?

— Что?

Пробежала мимо него и окликнула проходящую сестру. Она нехотя повернулась, но поняла, что у меня к ней серьезное дело. Я сказала, что в мою палату зашел неизвестный. И после недолгого спора она выпроводила его, а я снова легла в постель. Через несколько минут появился мой лечащий врач. А сестра, которая выглядела главнее первой, привела незнакомца обратно.

— Ему разрешили повидаться с вами, — объяснила она. — Он задержит вас ненадолго. — Сестра бросила на Маллигана подозрительный взгляд и ушла. А он вытащил из кармана очки в роговой оправе и нацепил на нос.

— Наверное, это было утомительно, но разумно, — признал он. — Так вот, я начал вам говорить, что мне позвонил Дик Бернз и попросил повидаться с вами.

— Вы врач?

Маллиган положил папки на стол и подвинул к кровати стул.

— Ничего, если я присяду?

— Пожалуйста.

— Да, я по образованию врач. Но в больницах провел не много времени.

— Вы психиатр? Или психолог?

Он нервно хихикнул:

— Нет-нет, на самом деле я невролог. Изучаю мозг, как если бы он был вещью. Работаю с компьютерами, вырезаю мозги у мышей — все в этом роде. Но если требуется, конечно, говорю и с людьми.

— Извините, — спросила я, — но что в таком случае вы делаете в моей палате?

— Я же вам сказал. Мне позвонил Дик. Потрясающий случай. — Внезапно на его лице появилось выражение тревоги. — Понимаю, как это было ужасно. Я вам сочувствую. Но Дик просил взглянуть на вас. Вы не против?

— Зачем?

Маллиган провел ладонью по лицу и, как мне показалось, посмотрел на меня с сопереживанием.

— Дик рассказал, через что вам пришлось пройти. Страшно. Кто-нибудь непременно придет поговорить с вами о вашей травме и всем таком. — Он замялся и запустил пальцы в свои пружинистые волосы, которые от этого не стали аккуратнее. — Так вот, Эбигейл, можно я буду так вас называть? — Я кивнула. — А вы зовите меня Чарли. Я хочу поговорить о вашей амнезии. Вы к этому готовы? — Я снова кивнула. — Вот и хорошо, — слегка улыбнулся он. Это была тема, в которой он разбирался и держался уверенно. Мне это понравилось. — Единственный раз я буду вести себя как настоящий врач и хочу взглянуть на вашу голову. Вы согласны? — Новый кивок. — Я просмотрел историю болезни. Никаких прямых упоминаний о головных болях. Множество синяков и ссадины на голове. Так?

— Это первое, что я помню. Понимаете? Я очнулась с ужасной головной болью.

— Ясно. Вы не возражаете, если я буду делать заметки? — Он достал из кармана затрепанную записную книжку и начал писать. Затем положил ее на кровать и наклонился ко мне. — Чуть позже вас собираются просветить специальным аппаратом, чтобы посмотреть, что там в голове. Но это другое исследование. Не возражаете? — Говоря, он стал касаться моего лица и черепа. Я люблю, когда дотрагиваются до моей головы, стригут или моют волосы и проводят пальцами по коже. И особенно, если это делает Терри. Иногда мы вместе сидим в ванне, и он моет мне голову. В этом и заключаются отношения между людьми — вот в таких мелочах. Чарлз Маллиган что-то бормотал, пока его пальцы блуждали в моих волосах. Но когда он дотронулся до места над правым ухом, я вскрикнула.

— Здесь больно?

— Да. Что-нибудь серьезное?

— Синяк и шишка. Больше ничего не видно. — Он откинулся, потянулся к папкам и стал рыться, чтобы отыскать нужную. — Ну вот и все. А теперь я хочу задать вам несколько вопросов. Они могут показаться немного глупыми. Но вы уж меня потерпите. Если устали, можем продолжить завтра. У вас был трудный день.

Я покачала головой:

— Наоборот, я хочу сделать все как можно быстрее.

— Замечательно. — Он открыл буклет с печатным текстом. — Начали?

— Да.

— Как ваше имя?

— Это часть теста?

— Своего рода философский вопрос. Так вы согласны меня потерпеть?

— Эбигейл Элизабет Девероу.

— Когда вы родились?

— 21 августа 1976 года.

— Как фамилия премьер-министра?

— Вы серьезно? Я не настолько плоха.

— Я проверяю разные виды памяти. Дальше будет труднее.

Я сказала ему, как фамилия премьер-министра, какой сегодня день недели и что мы находимся в больнице Святого Антония. Сосчитала назад от двадцати до одного, затем вперед до тридцати, прибавляя по тройке, и назад от ста, отнимая по семерке. Я была вполне собой довольна. Но затем начались испытания труднее. Маллиган показал мне страницу с фигурами, некоторое время болтал о разных пустяках, затем показал другую страницу с фигурами и попросил назвать две одинаковые. Немного смущенно прочитал рассказ о том, как мальчик вез на рынок свинью, и попросил пересказать. Демонстрировал звезды и треугольники одинаковых цветов, парные слова, а затем все более сложные фигуры, последняя из которых напоминала изуродованную опору электролинии. На нее было неприятно смотреть, не то что удерживать в памяти.

— Она вызывает жуткую головную боль, — сказала я, пытаясь подавить неприятное ощущение.

— Вы в порядке? — забеспокоился Чарлз.

— У меня от нее кружится голова.

— Понимаю. А я дурею, когда считаю назад. Ничего, осталась всего парочка тестов.

Он начал называть группы цифр — повторить сочетания из трех и четырех показалось мне пустяком, но на восьми я чуть не споткнулась. Затем пришлось воспроизводить их в обратном порядке — это уже было настоящей головоломкой. Потом он раскладывал цветные квадраты, а я называла их порядок. Снова от одного до восьми и назад.

— Черт! — не выдержала я, когда он убрал листы.

— Все, — успокоил меня Маллиган. — Тест кончен.

— Я прошла? Мозг не поврежден?

Он мягко улыбнулся:

— Не знаю. У меня нет тестов для периода до наступления амнезии. Могу сказать, что вы справились лучше, чем я думал. У вас прекрасная память. Особенно пространственная. Ручаюсь, можете работать на моем месте.

Я невольно покраснела.

— Конечно, спасибо, Чарлз. Однако…

Он на мгновение стал серьезным и внимательно на меня посмотрел:

— О чем вы думаете?

— Я прекрасно себя чувствую… То есть не очень. Мучают кошмары, и я все снова прокручиваю в голове. Но не могу ясно думать. Какие-то провалы в памяти. Стараюсь что-то вспомнить, но это все равно что всматриваться в темноту.

Маллиган начал укладывать бумаги обратно в папки.

— Постарайтесь заглянуть за пределы, — предложил он. — Представьте область тьмы. И вы поймете, что есть участки абсолютно черные и абсолютно светлые. Сосредоточьтесь на тех местах, где они граничат.

— Я это уже проделывала, Чарли, много раз. Никаких проблем с тем, что после. Я очнулась — и вот я там, в том самом месте. Но до того все по-другому. Я не могу вспомнить самого последнего. Никакой точки обрыва. Только смутные воспоминания о том, как была на работе. Словно, сама не замечая, медленно окунулась в темноту.

— Понятно, — проговорил Чарлз и сделал какую-то пометку. Меня почему-то нервировало, когда он писал.

— Скажите, ну не смешно ли? Та самая вещь, которую я должна была запомнить лучше всего, ушла из сознания. Меня не волнует, кто у нас премьер-министр. Я хочу знать, как меня захватили и как выглядит мой похититель. Вот что я думаю: может быть, это событие настолько меня расстроило, что я подавила его в памяти?

Чарлз щелчком убрал стержень в ручке. А когда отвечал, мне показалось, что старался спрятать едва заметную улыбку.

— А если я потрясу у вас перед глазами своими часами, время не пойдет вспять?

— Было бы очень полезно.

— Не исключено. Но я уверен, ваша амнезия никак не связана с каким-либо посттравматическим синдромом. Иначе наблюдались бы психологические симптомы.

— Когда я разговаривала с Кроссом, то есть полицейским, все казалось смешным.

— Это печально, обескураживающе, но никак не смешно, — возразил Маллиган. — Посттравматическая амнезия в результате скрытого повреждения черепа, как у вас, — распространенное явление. Особенно характерно для автомобильных аварий. Во время столкновения люди ударяются головами, а когда приходят в себя, не способны вспомнить происшествия. А часто — несколько предшествующих аварии часов или даже дней.

Я коснулась своей головы. И внезапно ощутила, какая она хрупкая.

— Посттравматическая, — повторила я. — Мне почудилось, вы сказали, что это не что-то психологическое.

— Нет, — подтвердил Чарлз. — Амнезия псигенезиса, то есть такая, которая вызвана психологическими причинами, а не повреждением мозга, в таких случаях, как ваш, явление редкое. И, как бы получше выразиться, сомнительное.

— Что вы хотите сказать?

Маллиган осторожно прокашлялся.

— Я не психотерапевт и поэтому могу заблуждаться. Но вот вам пример: существенный процент убийц заявляют, что они не помнят момента совершения преступления. Однако у них не наблюдалось никаких физических повреждений. Объяснения могут быть разными. Они напились — отсюда провалы в памяти. Подразумевается, что совершение убийства — в высшей степени стрессовая ситуация. Гораздо серьезнее всего, что можно себе представить. Поэтому она может повлиять на память. Но некоторые скептики вроде меня предполагают, что убийцам выгодно внушить, будто они совершили преступление в состоянии аффекта.

— Но похищение и постоянная угроза смерти — чертовски стрессовая ситуация, — заметила я. — Разве не логично предположить, что потеря памяти вызвана у меня психологическими причинами?

— На мой взгляд, нет. Но если бы я выступал в суде, а вы бы были адвокатом, то вполне могли бы принудить меня это признать. Боюсь, чтобы решить такой вопрос, потребуется подвергнуть аналогичному испытанию еще нескольких человек — в качестве подопытных свинок.

Чарлз встал и не без труда зажал свои папки под мышкой.

— Эбигейл… — начал он.

— Эбби.

— Эбби, ваш случай меня заинтриговал. Я не сумею удержаться, чтобы снова не побывать у вас.

— Пожалуйста, — отозвалась я. — Судя по всему, времени у меня вдоволь. Но могу я задать вопрос? Есть какой-нибудь шанс, что моя память вернется?

Чарлз помолчал и состроил странную мину, которая должна была означать, что он думает. И наконец ответил:

— Это возможно.

— Может быть, меня загипнотизировать?

Это его почему-то разволновало, и он стал рыться в карманах, что оказалось совсем непросто, поскольку под мышкой у него была кипа папок. Вытащил и подал кусочек картона.

— Здесь несколько номеров. Если к вам заявятся люди и начнут трясти перед глазами всякими предметами и говорить умиротворяющим тоном, немедленно звоните.

И с этим ушел. А я легла на постель и осторожно положила на подушку свою больную голову.

Глава 23

— Вы говорили со своим приятелем?

Я что-то пробормотала в ответ — еще как следует не проснулась, когда надо мной заботливо склонился полицейский инспектор Кросс.

— Мне кому-нибудь позвонить? — спросил он.

— Нет, — ответила я. — И не говорила.

— Мы столкнулись с известными трудностями, пытаясь его обнаружить.

— Я тоже. Оставила три сообщения на автоответчике. Это все из-за его работы.

— Он часто бывает в отлучке?

— Он консультант по антиквариату, хотя я не очень представляю, что это значит. Постоянно летает в Бельгию, Австралию и в другие места, где идет работа над специальными проектами.

— И вы не можете вспомнить, когда виделись с ним в последний раз?

— Нет.

— Хотите поговорить со своими родителями?

— Нет. Пожалуйста, не надо.

Возникла пауза. Я подумала, что ничем не сумела помочь Кроссу, и попыталась это исправить:

— Вы не хотели бы взглянуть на нашу квартиру? Я буду там через день или два, не исключено, что в ней может оказаться что-нибудь полезное. Может быть, меня захватили именно там и я оставила записку.

Ничего не выражающая мина на лице Кросса тут же исчезла.

— Вы хотите сказать, что у вас есть ключ от квартиры и вы согласны дать его? — живо спросил он.

— Как вы знаете, у меня нет ничего, кроме той одежды, в которой я спаслась, — ответила я. — Но в садике перед фасадом, слева от парадного, есть два предмета, которые выглядят как обычные камни. На самом деле это такие выписанные по каталогу хитроумные штуковины — один из камней пустой, и внутри его лежит запасной ключ. Можете им воспользоваться.

Глава 24

— Мисс Девероу, вы страдаете аллергией на что-нибудь?

— Не думаю. Однажды покрылась сыпью, поев устриц.

— Вы не болеете эпилепсией?

— Нет.

— Вы беременны?

Я так сильно помотала головой, что заболела шея.

— Опасности почти не существует, но мы обязаны вам сообщить, что при магниторезонансном сканировании возможны побочные эффекты, хотя их вероятность ничтожно мала. Вы подпишете согласие на исследование? Вот здесь и здесь.

Сестра вдруг заговорила с интонациями стюардессы, и я вспомнила демонстрации спасательных жилетов, которые следует надевать в случае маловероятной посадки на воду.

— Я даже не знаю, что такое магниторезонансное сканирование, — сказала я, подписывая.

— Не беспокойтесь, техник через минуту вам все объяснит.

Меня привели в большую освещенную комнату. И я увидела тележку — продукт высоких технологий, обитую мягким и вогнутую в середине, на которую меня собирались уложить и отправить в сердце машины — белоснежный тоннель, что-то вроде поваленного на бок унитаза.

— Мисс Девероу, меня зовут Йен Карлтон. Не присядете на минуту? — Долговязая женщина в комбинезоне показала мне на стул. — Вы знаете, что такое магниторезонансное сканирование?

— Слышала название, но не более, — легкомысленно ответила я.

— Мы хотим, чтобы вы были подготовлены. Есть что-нибудь такое, что вызывает у вас неуверенность?

— Практически все.

— Это исследование напоминает обычное просвечивание, которое усиливается находящимся в соседнем помещении компьютером. Представьте, что ваше тело — огромный батон хлеба.

— Батон?

— Ну да. Сканирование рассматривает определенный участок вашего тела послойно. Затем компьютер складывает ломтики и создает трехмерное изображение.

— Теперь понятно — я нарезанный ломтиками батон.

— Просто сравнение.

— Я считала, такого рода исследования служат для выявления рака.

— В том числе. Сканирование позволяет заглянуть внутрь человеческого тела. Обычная процедура при ранениях, травмах и головных болях.

— Что мне следует делать?

— Мы просто положим вас на стол и задвинем в эту штуку, которая похожа на белый пончик. Вы услышите гудение и, возможно, увидите спиральный след, но это будет продолжаться недолго. Все, что от вас требуется, — абсолютно неподвижно лежать.

Я снова обрядилась в больничный халат, легла на стол и уставилась в потолок.

— Немного холодно.

Сестра втерла мне в виски гель и смочила им только что вымытые волосы. А затем надвинула на голову твердый металлический шлем.

— Я закручиваю винты. Это может вызвать некоторое неудобство. — Она набросила ремни на руки, плечи и живот и натянула.

— Стол сейчас начнет двигаться.

— Стол? — слабо отозвалась я, въезжая в тоннель. Теперь я лежала в металлической камере и, как меня и предупреждали, услышала гудение. Я проглотила слюну. Темнота внутри была неабсолютной. Надо мной скручивались спиралями мерцающие полосы. В нескольких футах ярко горел свет. Неподалеку стояла квалифицированная сестра, которая обеспечит все необходимое, чтобы процедура протекала как надо. А рядом находилось другое помещение, где компьютер демонстрировал картину моих мозгов. Наверху располагались палаты — там были сестры, врачи, больные, санитары, посетители; люди спешили с папками, другие толкали каталки. На улице дул с востока ветер и, наверное, шел снег. А я лежала здесь — в гудящей металлической трубе.

Не все, кто испытал то, что пришлось пережить мне, выдержали бы подобную процедуру, подумала я. И закрыла глаза. Я умела воссоздавать картины в голове. И представила виденное утром небо — электрически-синее и такое же сверкающее. Потом вообразила скучное, низкое небо — тихо кружились снежинки и ложились на дома, машины и голые деревья. Но вот гудение в темноте изменилось. Теперь я слышала что-то вроде хрипа. И шаги. Они направлялись ко мне. Я хотела крикнуть, но только задушенно хныкнула.

В чем дело? Я попыталась опять — словно рот чем-то заткнут. Не получалось как следует дышать. Воздух не проходил в легкие. Я тянула изо всех сил, но все напрасно. Я задыхалась. Заболело в груди. Разевала рот, но это не приносило облегчения. Шаги все ближе. Вот и попалась. Я тонула в воздухе. В голове взревело. Я открыла глаза — по-прежнему темнота. Закрыла. За опущенными веками замерцали красные всполохи. Глаза выгорали в глазницах. Затем рев раскололся, а голова будто взорвалась и выпустила страхи наружу.

Я наконец закричала, и вся труба наполнилась моим воем. В ушах пульсировало, горло надрывалось воплем, но я не могла остановиться. Я пыталась превратить этот вопль в слова. Сказать: «Помогите! Пожалуйста!» — но все звуки дробились, вспенивались и сливались в единый поток. Все сотрясалось. А затем мне в глаза брызнул яркий свет. Я почувствовала на себе руки, которые уложили меня сюда, — они не принесут свободы. Я взвыла. Крики полились из меня. Я ничего не различала на свету. Все причиняло острую боль и давило на меня. Возникли новые звуки, чьи-то голоса, кто-то звал меня по имени. Из слепящего света смотрели глаза. И негде спрятаться, потому что я была накрепко связана. Меня касались чьи-то пальцы. На коже холодный металл. На руках что-то мокрое и острое. Проникающее под кожу.

И вдруг все успокоилось, словно постепенно угасли непереносимые звуки и померк жалящий свет. Все стало серым и отодвинулось, будто наступила ночь. А я хотела день. И чтобы шел снег.

Глава 25

Проснувшись, я не взялась бы сказать, что это — следующее утро или утро через много-много дней. Мир был черно-белым. Мне словно надели фильтр на глаза, и он приглушал все краски. Во рту пересохло, язык распух. Мне было неспокойно, и я ощущала болезненное раздражение. Хотелось царапнуть — себя или кого-нибудь еще. Встать, что-то предпринять, только я не знала, что именно. Завтрак отдавал картоном и ватой. Я вздрагивала от каждого звука.

Лежала в кровати и строила планы — надо найти кого-нибудь из руководства и сказать, что мне пора домой, потом разыскать инспектора Кросса и попросить, чтобы он поспешил с расследованием. И в это время в палату вошла женщина. Не в сестринской форме и не в белом халате. Лет пятидесяти. Рыжеволосая, с веснушками на бледной коже, в очках без оправы. На ней были медового цвета свитер и серые блестящие брюки. Женщина улыбнулась.

— Я доктор Беддоз, — объявила она и после паузы добавила: — Айрин Беддоз. — Ее имя рифмовалось скорее с чем-то светлым, вроде «картина», а не с мрачным, вроде «вражина». — Я смотрела вас вчера днем. Вы помните наш разговор?

— Нет.

— Вы то просыпались, то снова впадали в сон. Я не поняла, насколько вы воспринимаете окружающее.

Я спала и тем не менее чувствовала себя уставшей и угнетенной.

— Меня осматривал невролог, — заметила я. — Проверял мою память. Потом поместили в аппарат, изучали физические повреждения и немного подлатали. А вы здесь зачем?

Ее участливая улыбка померкла только на секунду.

— Мы решили, что вам полезно с кем-нибудь поговорить.

— Я общалась с полицейским.

— Знаю.

— Вы психиатр?

— В том числе. — Айрин махнула рукой в сторону стула: — Разрешите, я сяду?

— Разумеется.

Она пододвинула стул к кровати и села. От нее приятно пахло легкой свежестью. Я вспомнила весенние цветы.

— Я разговаривала с инспектором Кроссом. Он рассказал мне вашу историю. Вам выпало тяжелое испытание.

— Мне посчастливилось, что удалось убежать, — ответила я. — Только прошу вас, не считайте меня чем-то вроде жертвы. Мне кажется, я неплохо справляюсь. Несколько дней я была мертва. Звучит глупо, но это правда. Я находилась под землей. Дышала, ела, однако чувствовала себя мертвой. Пребывала не в том месте, которое населяют все живые. Как его принято называть? Бренным миром? Местом, где людей тревожат вопросы денег, секса и уплаты по счетам? Я спаслась по счастливой случайности и теперь ценю каждое мгновение, потому что еще недавно не сомневалась, что дни мои сочтены.

— Понимаю, — ответила доктор Беддоз, но смотрела все так же озабоченно.

— И второе: я не больна. Меня немного поколотили. У меня проблемы с памятью, потому что я получила удар по голове. Но в целом чувствую себя превосходно. Может быть, чуточку нереально. Хотя я не так все представляла.

— Что именно?

— Себя на свободе. Лежу в постели в чьей-то грязной ночной рубашке, и мне привозят на каталке отвратительную еду. Приходят посетители, садятся рядом с кроватью и с озабоченными лицами говорят так вкрадчиво, словно стараются уломать сойти с подоконника и не прыгать вниз. А я всего-то хочу вернуться в свою квартиру и продолжать жить. Встречаться с друзьями, посидеть в пабе или в кафе. Пройтись по улицам в своей одежде. Сбегать на танцы. Поваляться в воскресенье в кровати и смотреть, как заглядывает в окна солнце. Есть, что мне нравится и когда хочется. Вечером прогуляться к реке… Но он все еще в том мире, в котором живу я. И именно это мне никак не удается выкинуть из головы — он по-прежнему ходит по улицам.

В палате повисло молчание, и мне сделалось неудобно за свою вспышку. Но Айрин, судя по всему, не смутилась.

— Ваша квартира? — спросила она. — А где она?

— Квартира не совсем моя, — ответила я. — Она принадлежит человеку… человеку, с которым я живу. Терри.

— Он заходил вас навестить?

— Терри в отъезде. Я пыталась ему дозвониться, но его нет. Он часто разъезжает по командировкам.

— А с кем-нибудь еще вы виделись? С родными? Друзьями?

— Нет. Жду не дождусь, когда выйду отсюда. Тогда всем позвоню. — Я заметила, как Айрин на меня смотрит, и почувствовала, что нужно объяснить. — Решила отложить рассказ. Не знаю, с чего начать, потому что история еще не закончена. Пусть сначала получит завершение, тогда и буду объяснять. Понимаете?

— Вы хотите, чтобы сначала поймали его?

— Да.

— А пока, может быть, поговорите со мной?

— Ну что ж… — осторожно ответила я. — Хотя хочу я только одного — поскорее отсюда выбраться. Эта больница мне кажется остановкой на полдороге между тюрьмой и свободой. Здесь я словно в камере.

Несколько мгновений доктор Беддоз молча разглядывала меня.

— С вами приключилось нечто ужасное, Эбби. Вами занимались врачи пяти специальностей, не говоря о полицейских. Очень трудно добиться согласованности между всеми. Но существует мнение, что вам следует оставаться в больнице еще не меньше двух дней. А неврологи хотят понаблюдать вас еще дольше. И у полиции существует обеспокоенность. Человек, с которым вас свел рок, очень опасен. И пока полицейские не примут решения, вас хотели бы подержать здесь.

— Они считают, что мне что-то угрожает?

— Я не могу говорить за них, но мне кажется, опасность трудно оценить. И это тоже часть проблемы. Но вот что я предлагаю: следующие пару дней я могу беседовать с вами. Конечно, все зависит от вас. Но я думаю, что буду вам полезной. И не только это. В ходе наших разговоров, возможно, всплывут детали, которые помогут полиции. Но не станем докапываться до них специально, посмотрим по ходу дела. И еще: вы говорили, что хотите вернуться к нормальной жизни. — Айрин надолго замолчала, так что я даже смутилась. — Я думала над этим. Это может оказаться не так просто, как вам кажется. Не исключено, что в вас живы воспоминания тех событий.

— Считаете, что я заражена?

— Заражена? — Айрин покосилась на меня, словно принюхивалась к запаху заразы или пыталась вычихать из себя приставучую хворь. — Нет. Но вы вели нормальную жизнь. А затем вас выдернули из нее в кошмар. Теперь вам предстоит вернуться к обыденности, и надо решить, как пережить то, что случилось. Если мы с вами поговорим, надеюсь, я сумею в этом помочь.

Я отвернулась и снова заметила серость мира. А когда заговорила, то обращалась столько же к себе, сколько и к ней:

— Не представляю, как я смогу приспособиться к тому, что на свете живет человек, который меня похитил, а потом собирался убить. Это во-первых. Во-вторых, моя жизнь до того, как все произошло, шла вовсе не так уж гладко. Но все равно, попробую.

— Встретимся и поболтаем, — предложила Айрин. — Только вам вовсе не обязательно валяться на койке. Поговорим в более приятной обстановке.

— Это было бы чудесно.

— Постараюсь найти местечко, где варят настоящий кофе.

— Лучше лекарства не сыскать.

Айрин улыбнулась, пожала мне руку и ушла. Когда доктор Беддоз только появилась, мне хотелось повернуться к ней спиной и закрыть глаза. А теперь, стоило ей переступить порог, и я с удивлением почувствовала, что мне ее не хватает.

Глава 26

— Сэди?

— Эбби! — Ее звонкий голос звучал тепло, и я испытала облегчение. — Откуда ты звонишь? Ты все еще в отпуске?

— Нет-нет, Сэди, я в больнице.

— Господи, что случилось?

— Ты можешь ко мне приехать? Это не телефонный разговор.

Глава 27

— Откуда вы знаете, что он меня не изнасиловал?

Джек Кросс сидел подле моей кровати и поигрывал туго затянутым узлом галстука. Услышав вопрос, он кивнул и сказал:

— Мы не можем утверждать с абсолютной достоверностью. Но тому нет никаких свидетельств.

— То есть?

— Когда вас доставили в больницу, вас тщательно осмотрели. Ну и все прочее.

— И?

— И не обнаружили признаков сексуального посягательства.

— Хотя бы что-то. — Я ощущала в себе удивительную пустоту. — Что еще случилось?

— Мы восстанавливаем картину, — осторожно заметил Кросс.

— Но…

— И один из тех, с кем мы определенно хотим поговорить, ваш приятель Теренс Уилмотт.

— Так в чем же дело?

— Как бы вы охарактеризовали ваши отношения?

— Почему, черт возьми, я должна об этом говорить? Какое отношение имеет к этому делу Терри?

— Я же вам сказал, мы восстанавливаем картину.

— У нас все в порядке, — ощетинилась я. — Есть, конечно, свои взлеты и падения.

— Что за падения?

— Терри тут ни при чем, если это у вас на уме.

— Что?

— Терри меня не похищал. Да, тот человек изменял голос, и я его не видела, но знаю: это не Терри. Я помню запах Терри, в курсе всех его достоинств и недостатков. Он скоро вернется, где бы он ни был, и вы сможете с ним поговорить.

— Он не за границей.

— Неужели? — Я взглянула на полицейского. — Как вы можете это утверждать?

— Его паспорт в квартире.

— Вот как? Значит, он где-нибудь в Соединенном Королевстве.

— Да, где-нибудь здесь.

* * *

Я стояла перед зеркалом и видела перед собой незнакомку. Я больше не была сама собой. Худая женщина с перепутанными волосами и лицом в синяках. Пепельно-серая кожа. Выпирающие кости. Напуганные, остекленевшие глаза. Я была похожа на покойницу.

Глава 28

Я встретилась с доктором Беддоз во дворике больницы, потому что, несмотря на холод, мне ужасно хотелось выйти на улицу. Сестры подобрали мне невероятных размеров землянично-красное пальто. Дворик был явно задуман для того, чтобы давать успокоение нервным больным: он был слишком тенистым для травы, но в нем посадили растения с большими зелеными листьями, а средоточием всего сделали фонтан — бронзовая чаша постоянно переполнялась, и вода бежала из нее наружу. Несколько минут я оставалась там одна и подошла взглянуть на фонтан. Сначала он показался мне приспособлением для разбазаривания воды, но потом я заметила у основания отверстия и предположила, что они всасывали воду в себя. И так беспрестанно — круг за кругом.

Айрин Беддоз принесла нам по кружке кофе и упакованные в целлофан пирожные. Мы сели на сыроватую деревянную скамью, и она показала на влажный орнамент чаши:

— Ее поставили, потому что считается, что это успокаивает и вызывает нечто вроде японского дзена, а у меня от нее мурашки по коже.

— Почему?

— А разве не было кое-кого в аду, кого приговорили целую вечность наполнять водой огромный глиняный кувшин, в котором была дыра?

— Я этого не знала.

— Мне не следовало вам говорить. Испортила впечатление.

— А мне он нравится. Особенно веселый звук.

— В нем весь смысл.

Мне было приятно, но немного странно сидеть на улице солнечным зимним днем. Я только пригубила кофе. Следовало соблюдать осторожность. Я чувствовала, что уже на пределе. Слишком много кофеина — он меня доконает.

— Ну как дела? — спросила она. И ее вопрос показался мне немного неподходящим началом.

— Знаете, что мне не нравится в больнице? Люди прекрасные и все такое, у меня отдельная палата с телевизором, но все-таки что-то не то, когда к тебе входят без стука. Заявляются люди, которых я никогда не видела, — убирают комнату, приносят еду. Те, кто повежливее, здороваются, другие обходятся без этого.

— Вы напуганы?

Я ответила не сразу. Сделала глоток кофе и откусила от пирожного. А затем призналась:

— Да, разумеется. Боюсь думать о том, что случилось, но вспоминаю опять и опять, будто я снова там и никогда не выберусь. На меня наваливается прошлое, точно я под водой — тону в своей памяти. Большую часть времени стараюсь отогнать воспоминания — оттолкнуть от себя. Может быть, это неправильно? Как вы считаете, полезнее дать им волю? — Я не позволила ей ответить. — Еще мне страшно от мысли, что его не поймали. Что он ждет, когда я выйду из больницы, и снова меня похитит. Когда я разрешаю себе так думать, у меня перехватывает дыхание. Все в моем теле словно ломается от страха. Иногда я ощущаю приливы счастья, потому что осталась в живых. Но мне очень хочется, чтобы его поймали. Ведь до того времени я не смогу чувствовать себя в безопасности.

Айрин Беддоз была первым человеком, с кем я могла разговаривать о том, что со мной приключилось, и о своих переживаниях. Она не числилась в моих подругах. И я позволила себе рассказать, как теряла себя, постепенно превращаясь в животное, в вещь, как он смеялся, шептал. Как я обмочилась и готова была позволить ему совершить со мной все, что угодно, только бы он сохранил мне жизнь. Она слушала, не проронив ни слова. А я говорила, пока голос совсем не стих. Тогда я умолкла и наклонилась к ней:

— Вы полагаете, что способны помочь мне вспомнить мои потерянные дни?

— Мой интерес заключается в том, что творится в вашей голове. Если к тому же выяснится нечто способствующее расследованию, будем считать это подарком судьбы. Полиция делает все возможное, Эбби.

— Но я не уверена, что сумела помочь инспектору.

— Ваша задача — поправляться.

Я откинулась на спинку и посмотрела на возвышающиеся вокруг нас больничные этажи. На втором маленький мальчик с высоким лбом и мрачным лицом прижался к стеклу и смотрел на нас. С улицы доносились гудение машин и звуки сигналов.

— Знаете, что я вспоминаю как кошмар?

— Что?

— Будто я снова в той комнате. Поэтому мне так не нравится находиться под замком. Но иногда мне страшно, что предстоит выписаться из больницы. И хотя это будет всего лишь возвращение к нормальной жизни, но того человека так и не поймают. Осколки памяти останутся в моей голове и, словно червь, станут выедать меня изнутри.

Айрин Беддоз посмотрела на меня, и я заметила, какой у нее проницательный взгляд.

— Разве вам не нравилась ваша жизнь? — спросила она. — Неужели вас не радует мысль о возвращении к ней?

— Я не это хотела сказать, — ответила я. — Мне невыносима мысль, что все это так ничем и не кончится. Наверное, пока я живу, мне не удастся от нее избавиться. Знаете, есть люди со своеобразной глухотой — это вовсе не тишина, а шум в ушах, который никогда не проходит и до такой степени сводит несчастных с ума, что они иногда совершают самоубийство, только бы все стихло.

— Вы можете рассказать мне о себе, Эбби? О том, как вы жили до того случая?

Я снова пригубила кофе. Сначала он был слишком горячим, а теперь стал холодным.

— С чего начать? Мне двадцать пять лет. М-м… — Я в растерянности остановилась.

— Где вы работаете?

— Последнюю пару лет я вкалывала как ненормальная на компанию, которая обставляет офисы.

— Что это значит?

— Если какая-нибудь фирма обустраивает новую контору, мы организуем все, что от нас хотят. Иногда разрабатываем только рисунок обоев, в некоторых случаях все — от ручек до компьютерных систем.

— Вы получаете от работы удовольствие?

— Своего рода. Не могу себе представить, что буду заниматься тем же самым через десять лет или даже через год. Но вот окунулась в это дело и обнаружила, что неплохо с ним справляюсь. Бывает, мы лоботрясничаем. А иногда, когда запарка, работаем по ночам. За это нам и платят.

— У вас есть друг?

— Да, Терри. Мы познакомились с ним по работе, как большинство людей. Терри работает с компьютерными системами. Мы стали жить вместе что-то около года назад.

Айрин сидела и ждала, что я еще добавлю, и я, конечно, не удержалась, потому что всегда говорю слишком много, особенно когда возникают паузы. А теперь мне еще хотелось говорить о вещах, которые я раньше не решалась облечь в слова. И я принялась бормотать:

— Если честно, последние несколько месяцев были не ахти. А во многих отношениях — просто ужасны. Мы были очень загружены в компании. А когда Терри много работает, он пьет. Нет, он не алкоголик, просто выпивает. Но беда в том, что он не расслабляется. Зато становится плаксивым и злится.

— На что?

— Сама не очень понимаю. На все. Его раздражает жизнь и я, наверное, потому что нахожусь рядом. И… он… — внезапно я запнулась. Это было очень трудно произнести.

— Он приходит в неистовство? — спросила Айрин.

Я почувствовала, что скатываюсь по наклонной к таким вещам, о которых толком никому не рассказывала. И пробормотала:

— Иногда.

— Он вас бил.

— Пару раз было. Я всегда считала себя женщиной, которая не позволит себя стукнуть больше одного раза. Если бы вы спросили меня несколько месяцев назад, я бы ответила, что ушла бы от мужчины, который вздумал бы меня ударить. Но я не ушла. Не знаю почему. Он так всегда страдал, а я переживала из-за него. Звучит глупо? Но я чувствовала, что ему больнее, чем мне. Когда я сейчас об этом рассказываю, понимаю, что говорю не о себе. Я не похожа на женщину, которая остается с мужчиной, если тот плохо с ней обращается. Я больше смахиваю на такой тип женщины, которая бежит из темницы, а теперь хочет справиться с жизнью.

— И у вас это потрясающе получается, — сочувственно проговорила она.

— Я так не думаю. Просто стараюсь изо всех сил.

— И делаете этонеплохо. Я немного изучала такой тип психопатов…

— Вы мне об этом не рассказывали, — удивилась я. — Говорили, что как психиатр не интересуетесь этой стороной.

— Во-первых, вы вели себя удивительно жизнелюбиво, и это позволило вам уцелеть. И потом ваш потрясающий побег. Это почти беспрецедентно.

— Вы слышали только мою версию. Может быть, я все преувеличила, чтобы казаться более смелой.

— Не представляю подобной возможности, — возразила Айрин. — Вы ведь здесь и живы.

— Это правда, — согласилась я. — Ну вот, теперь вы все обо мне знаете.

— Я бы этого не сказала. Может быть, завтра или позже мы могли бы встретиться снова.

— С удовольствием, — ответила я.

— А сейчас пойду добывать нам ленч. Вы наверняка проголодались. Только хочу попросить вас об одолжении.

— Каком?

Айрин не ответила, а стала рыться в сумке. А я тем временем думала о ней. И с трудом избавилась от мысли, что она была тем типом мамы, которую я придумала для себя: приветливой, в то время как моя настоящая родительница отличалась холодностью, уверенной и умной, а не такой, как моя мать, которая часто суетилась и, мягко говоря, не имела способностей Эйнштейна. Айрин была глубокой, сложной, интересной.

Она вытащила из сумки папку, положила на стол, достала лист бумаги — печатный формуляр — и пододвинула мне.

— Что это? — спросила я. — Вы хотите продать мне страховку?

Айрин не улыбнулась.

— Я хочу вам помочь и правильно оценить ситуацию, — сказала она. — А для этого мне необходимо как можно полнее восстановить всю картину. Нужно посмотреть вашу историю болезни, но для этого требуется ваше разрешение. Я прошу вас подписать вот здесь.

— Вы серьезно? — удивилась я. — Там куча всякой чуши о прививках, которые положено делать перед тем, как поехать в отпуск, и об антибиотиках, которыми меня пичкали, если донимала инфекция.

— Это может оказаться полезным. — Айрин подала мне ручку.

Я пожала плечами и подписала.

— Не завидую вам. А что теперь?

— Я хотела бы, чтобы говорили вы. Мне интересно посмотреть, куда вас это заведет, — ответила она.

И я согласилась, отдалась этому занятию. Айрин Беддоз сходила в больницу и принесла сандвичи, салат и шипучую воду. Солнце двигалось по небу, а я все вспоминала, иногда плакала, когда мне казалось, что в последний год жизнь сделалась сплошной морокой, но главным образом говорила, пока не выдохлась. Во дворе стало темно и холодно, и Айрин отвела меня по гулким коридорам в палату.

На кровати у меня лежал букет нарциссов и записка на использованном конверте: «Жаль, что тебя не было. Ждала, сколько могла. Заеду снова, как только сумею. Миллион поцелуев, думаю о тебе. Сэди».

Ослабев от огорчения, я опустилась на кровать.

Глава 29

— Как проходит расследование?

— У нас нет ничего, чтобы его вести.

— А те женщины?

— Это только пять имен.

— Шесть со мной.

— Если вы… — Кросс остановился и как-то странно посмотрел на меня.

— Если я что-нибудь вспомню, вы узнаете об этом первым.

Глава 30

— Вот это ваш мозг.

— Мой мозг, — повторила я, посмотрев на прикрепленный к светящемуся стеклу компьютерный снимок, и дотронулась до висков. — С ним все в порядке?

Чарли Маллиган улыбнулся:

— На мой взгляд, все отлично.

— Какой-то темный.

— Так и должно быть.

— О, я по-прежнему ничего не могу вспомнить. В моей жизни образовалась пустота.

— Не исключено, что она останется навсегда.

— Дыра в форме беды.

— Но возможно, память станет постепенно возвращаться и заполнит ее.

— Я могу что-нибудь сделать для этого?

— Не волнуйтесь и расслабьтесь.

— Вы не знаете, с кем говорите.

— Бывают вещи гораздо хуже, чем потеря памяти, — заметил врач. — Ну, мне пора.

— К своим мышам?

Он протянул теплую и сильную руку, и я ухватилась за нее.

— Свяжитесь со мной, если что-нибудь потребуется.

«Мне нужно все, что вы способны сделать с моей памятью», — подумала я, но в ответ просто кивнула и попыталась улыбнуться.

* * *

— Я где-то читала, что в жизни можно влюбиться всего два, от силы три раза.

— Вы думаете, это правда?

— Может быть. Но в таком случае я влюблялась либо много раз, либо никогда. Доходишь до точки, когда не можешь ни есть, ни спать, чувствуешь себя больной и бездыханной и не знаешь, это счастье или беда. Хочется одного — быть с ним, а остальной мир пусть идет куда подальше.

— Да.

— Я испытывала это чувство много раз. Но оно продолжалось недолго. Иногда несколько дней или до того момента, пока я не ложилась в постель. А потом любовь начинала растворяться, и я видела, что осталась ни с чем. Словно зола после того, как пламя погасло. Думаешь: Господи, что это на меня нашло? Но иногда сохраняется привязанность, чувство, желание. Так разве это любовь? Сильнее всего я влюбилась, когда училась в университете. Боже, как я его обожала. Однако и это длилось недолго.

— Он вас бросил?

— Да. Я плакала неделями. Думала, не переживу.

— А как сложилось с Терри? Чувство к нему оказалось сильнее, чем к остальным?

— По крайней мере продолжительнее. Наверное, сыграло свою роль ощущение долга. Или терпение. — Я рассмеялась, но смех получился какой-то неестественный. — Понимаете, мне кажется, я знаю его самые незначительные интимные детали. Все, что он прячет от других… Более того, чем больше я вижу причин его оставить, тем мне труднее это сделать. Неужели в этом есть какой-то смысл?

— Вы говорите так, словно находитесь в ловушке.

— Вы немного драматизируете. Я просто пустила все по накатанной колее.

— Из которой всеми силами хотели выбраться?

— Постепенно погружаешься в какие-то вещи, но не понимаешь, в каком ты положении, пока внезапно не наступает кризис. Тогда все становится ясным.

— Так вы утверждаете…

— Что это мой кризис.

Глава 31

На следующий день, когда Айрин пришла в мою комнату… Мою комнату! Я поймала себя на слове. Разве я собираюсь провести здесь остаток жизни? Неужели не сумею приспособиться к внешнему миру, где мне придется самой покупать для себя вещи и принимать решения?

Она была, как всегда, сдержанна. Улыбнулась и спросила, как я спала. В реальном мире люди время от времени интересуются самочувствием других, но не потому, что хотят об этом знать. Надо просто ответить: «Хорошо». Они не станут уточнять, как вы спали, что ели, каковы ваши ощущения.

Им это просто неинтересно. А Айрин Беддоз надо было знать все. Она смотрела на меня умными глазами и ждала, чтобы я заговорила. И я сообщила ей, что спала превосходно, но покривила душой. Да, мне предоставили отдельную палату, но поскольку она располагалась не на острове посреди Тихого океана, каждую ночь примерно в два тридцать меня непременно будила криком какая-нибудь дама. К ней приходили, ею занимались, а я продолжала лежать, смотреть в темноту, думать, что значит быть мертвой, и вспоминать голос в подвале.

— Да, превосходно, — сказала я.

— Пришла ваша история, — начала Айрин. — Из вашего лечебного учреждения прислали общую историю болезни.

— Господи, я совершенно забыла, — ответила я. — Наверное, там много всякого, что можно взять и использовать в качестве улики против меня?

— Почему вы так говорите?

— Просто шучу. Хотя вы можете возразить, что нет таких вещей как «просто шутка».

— Вы мне не рассказали, что лечились от депрессии.

— А разве такое было?

Айрин сверилась с записной книжкой.

— В ноябре 1995-го вам прописали ССРИ.

— Что это такое?

— Антидепрессант.

— Не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

Я немного подумала. 1995-й. Университет. Разрыв.

— Должно быть, это случилось, когда я рассталась с Джулзом. Я вам вчера о нем рассказывала. Я была в ужасном состоянии, думала, что мое сердце разбито, я не вылезала по утрам из постели, все время плакала и не могла остановиться. Удивительно, до чего много в человеке влаги. И тогда подруга заставила меня обратиться к нашему университетскому врачу. Он прописал мне таблетки, но не помню, чтобы я их принимала. — Я осеклась и рассмеялась. — Только не подумайте, что речь идет об амнезии. Просто я не придаю этому значения.

— Почему вы мне раньше об этом не сказали?

— В восемь лет мне подарили на день рождения перочинный нож. Через несколько минут я уже пыталась разрезать толстую деревяшку в саду и попала по пальцу. — Я показала левую руку: — Видите, здесь до сих пор маленький аккуратный шрам. Стоит мне посмотреть на него, и я представляю, как лезвие срывается и кромсает палец. Об этом я тоже не рассказывала.

— Эбби, мы с вами говорили о ваших настроениях, о том, как вы реагируете на стресс. А вы об антидепрессанте даже не упомянули.

— Хотите сказать, забыла — как не помню того, каким образом меня похитили? Но я же вчера исповедовалась, когда мы разговаривали.

— И ни словом не обмолвились, что лечились.

— Только потому, что не считала это существенным. У меня была в университете связь, потом все разладилось, и я впала в депрессию. Разве это важно? Хорошо, согласна, все важно. Наверное, я не упомянула об антидепрессантах, потому что чувствовала себя покинутой.

— Покинутой?

— Конечно. Я его любила, а он меня нет.

— Просматривая вашу историю болезни, я интересовалась вашей реакцией на другие случаи стресса в жизни.

— Но если вы решили сопоставить сидение в подвале в плену у человека, который грозит вас убить, и разрыв с другом или борьбу с экземой, от которой я не могла избавиться два года, — вы дошли до этого места в истории болезни? — то будьте уверены: сравнение невозможно.

— Есть одно общее — все это происходило с вами. Стало эпизодами вашей жизни. Я ищу стереотипы. Все, что случается, в какой-то мере влияет на человека. Надеюсь, что смогу вам помочь, чтобы изменения были не к худшему.

— Но в жизни происходят вещи, которые нехороши по своей сути. Вроде того, что случилось со мной. С этим ничего не поделаешь — такие испытания не могут иметь хороших последствий. И единственное, что мне теперь кажется важным, — пусть поймают и посадят за решетку того страшного человека, чтобы он не смог ни с кем учинить ничего подобного. — Я посмотрела в окно: над крышами синело небо. Я не ощущала уличного холода, но каким-то образом могла его видеть. И от этого ненавистная больничная палата показалась невыносимо душной. — И вот еще…

— Что?

— Мне очень надо отсюда выйти. Нужно возвратиться к нормальной жизни. Конечно, нельзя так просто собраться, надеть позаимствованную в больнице одежду и отправиться восвояси, хотя, когда начинаю задумываться, я не понимаю суть такого запрета. Но я хочу сообщить доктору Бернзу, что завтра ухожу. А если вам необходимо со мной встретиться, мы договоримся и я приду, куда вы скажете. Но я не могу больше здесь оставаться.

Айрин Беддоз всегда вела себя так, словно я говорила именно то, что она ожидала, и все ей было понятно.

— Может быть, это и правильно, но нецелесообразно, — заявила она. — Вас смотрели специалисты из разных отделений, а согласование мнений — настоящий координационный кошмар, так что остается просить прощение за проволочку. Но я слышала, что завтра утром намечается собрание, где будет обсуждаться, как нам поступать дальше. И один из самых очевидных выводов — отпустить вас домой.

— Можно мне прийти?

— Что?

— Можно мне прийти на собрание?

Впервые растерялась даже Айрин.

— Боюсь, что это невозможно, — ответила она.

— Вы хотите сказать, что я могу услышать неприятные для себя вещи?

Она ободряюще улыбнулась:

— Вовсе нет. Но пациенты не посещают врачебные конференции. Таковы правила.

— Просто я начинаю смотреть на свою болезнь как на расследование, в котором участвую сама.

— Ну что вы… Я приду к вам сразу после собрания.

Мой взгляд был прикован к окну.

— Буду паковать чемодан, — сказала я.

Глава 32

В тот день я не видела Джека Кросса — он был слишком занят. Ко мне пришел другой, менее важный полицейский — констебль Лэвис. Он был из тех высоких людей, которые постоянно сутулятся, словно боятся удариться головой даже в такой комнате, как моя палата, не менее девяти футов высотой. Чувствовалось, что он дублер, но держался Лэвис дружески, словно мы с ним были вместе, а все остальные против. Он сел на стул рядом с кроватью, который показался под ним до смешного маленьким.

— Я пыталась связаться с Кроссом, — сказала я.

— Его нет в конторе, — объяснил полицейский.

— Так мне и ответили, — кивнула я. — Но я надеялась, что он мне позвонит.

— Кросс занят, — заметил Лэвис. — Он послал меня.

— Я собиралась ему сказать, что ухожу из больницы.

— Отлично. — Он произнес это так, будто заранее знал, что я скажу. — Я все передам. А меня послали обсудить парочку вещей.

— Каких?

— Хорошая новость, — радостно объявил он. — Ваш приятель. Терри Уилмотт. Мы начали о нем немного беспокоиться. Но он объявился.

— Работал или загудел?

— Он ведь немного выпивает?

— Иногда.

— Я вчера с ним встретился. Он был довольно бледен, но в общем в порядке.

— Где он был?

— Сказал, что болел. И останавливался в доме приятеля в Уэльсе.

— Похоже на Терри. А еще он что-нибудь сказал?

— Ему нечем было особенно поделиться.

— Что ж, тайна прояснилась. Я ему позвоню.

— Так он с вами еще не связался?

— Нет.

Лэвис смутился. Судя по всему, он был из той категории взрослых, которые краснеют, спрашивая время.

— Босс просил меня навести кое-какие справки, — сказал он. — Я звонил в вашу компанию «Джей и Джойнер». Приятные люди.

— Готова вам поверить.

— Мы пытались установить период времени, когда вы исчезли.

— И преуспели?

— Полагаю. — Он потянул носом и оглянулся, словно проверяя пути отступления. — Какие у вас планы?

— Я же уже сказала: планирую завтра уйти из больницы.

— А как насчет работы?

— Не думаю, что пока в состоянии. Но через недельку-другую хочу заступить.

— Вернетесь на работу? — В вопросе полицейского прозвучало удивление.

— А как же иначе? Я должна зарабатывать на жизнь. И дело не только в этом. Я хочу вернуться к нормальной жизни.

— Что ж, правильно, — согласился Лэвис.

— Извините, — сказала я, — мои личные проблемы вовсе не ваше дело.

— Не мое, — буркнул констебль.

— И у вас, должно быть, полно всяких проблем.

— Порядком.

— Признаю, что мало чем сумела вам помочь.

— Мы предпринимаем все возможное.

— Мне искренне жаль, что я не смогла найти того места, где меня держали. Я совсем не образцовый свидетель. Скажите: есть какие-нибудь результаты? Должны проверить имена других жертв, которые я дала Кроссу. Была надежда, что это может дать ключ к расследованию. Что-нибудь удалось найти? Полагаю, что нет, иначе бы вы сказали. Хотя мне никто ничего не говорит. Это еще одна причина, почему я не хочу оставаться в этой комнате. Здесь я поняла, что значит быть старой и немощной. Все обращаются со мной, будто я немного не в себе. Если заходят, говорят очень медленно и задают самые простые вопросы, словно у меня не все в порядке с головой. И считают, что не следует ничего говорить. Если бы я время от времени не устраивала бучу, обо мне бы преспокойно забыли.

Я бормотала и бормотала, а Лэвис ерзал на стуле и выглядел совершенно загнанным и растерянным. Наверное, я была похожа на странных типов, которые бродят по улицам и гундосят себе под нос. А иногда останавливают прохожих и вываливают им свои проблемы.

— Ну вот, ничего полезного я вам не сказала, — расстроилась я. — Наговорила много, но все без толку.

— Все нормально, — успокоил меня Лэвис и встал. Он хотел уйти как можно быстрее. — Я же говорил, мне всего-то и требовалось проверить парочку вещей.

— Извините, что меня понесло, — проговорила я. — Пожалуй, я немного забылась.

— Все в порядке, — повторил констебль и, решив не противоречить, шагнул от меня в спасительную дверь.

Глава 33

Больница Святого Антония Фонда национального здравоохранения.

28 января 2002 г.

Тема: Врачебная конференция. Пациент — Эбигейл Элизабет Девероу, палата 4Е в Баррингтонском крыле, № 923903.

Члены консилиума: старший инспектор полиции Гордон Ловелл, Лорен Фолкнер (зав. отделением), профессор Йен Берк (директор медицинской части).

Запись вела Сьюзен Бартон (секретарь медицинской части).

NB: информация для ограниченного круга.

Присутствовали: старший инспектор полиции Ловелл, инспектор Кросс, доктор Бернз, доктор Беддоз, профессор Маллиган.

Совещание открыл полицейский инспектор Кросс. Он обрисовал дело и сообщил, как проходит расследование. 22 января мисс Девероу была доставлена каретой «скорой помощи» с Фердинанд-роуд. Будучи допрошенной на следующий день, она заявила, что была похищена и ей угрожали смертью. Следствие тормозится из-за отсутствия независимых свидетельств. Мисс Девероу не в состоянии вспомнить своего похитителя. Ее держали связанной с мешком на голове. Единственно существенное, что осталось в ее памяти, — список имен женщин, которые, по утверждению похитителя, были его предыдущими жертвами.

Мисс Девероу удалось бежать из места заточения, но, когда ее привезли в район, в котором нашли, она, к величайшему прискорбию, не узнала места, из которого ей удалось вырваться.

Доктор Беддоз спросила, можно ли считать такой побег необычным. Инспектор Кросс ответил, что его опыт в подобных делах ограничен. Далее доктор Беддоз поинтересовалась, есть ли какой-нибудь прогресс в расследовании. Инспектор Кросс признал, что оно все еще находится в начальной стадии.

Доктор Бернз доложил о внешних признаках недомоганий мисс Девероу, таких как обезвоженность и истощенность, которые хотя и не опасны, но вызваны некими тяжелыми физическими обстоятельствами.

Доктор Беддоз поинтересовалась, имеются ли свидетельства насилия или пытки. Доктор Бернз ответил, что обнаружены синяки на запястьях и шее, что позволяет предположить, что это следствие ограничения свободы.

Доктор Бернз отметил, что томографическое исследование не выявило явных мозговых нарушений.

Далее свою оценку состояния мисс Девероу дал профессор Маллиган. Он отметил, что ее рассказ о посттравматической потере памяти соответствует результатам его тестов.

Доктор Беддоз спросила, обнаружил ли он физическую причину амнезии. Профессор Маллиган ответил, что это, с его точки зрения, не относится к делу. Между ними разгорелась жаркая дискуссия, детали которой не приводятся в настоящем протоколе.

Доктор Беддоз дала оценку мисс Девероу. Она считает ее человеком, умеющим выражать свои мысли, умным и привлекательным. Рассказ мисс Девероу о пережитых испытаниях был ярким и убедительным. Дальнейшие исследования выявили, что мисс Девероу пережила значительный стресс в предшествующие предполагаемому похищению месяцы. Постоянное напряжение на работе привело к тому, что ей в конце концов порекомендовали взять отпуск, который начался незадолго до того момента, когда, по словам мисс Девероу, произошел ее захват. Отношения с приятелем также добавляли напряжения из-за его склонности к спиртному и вспыльчивости.

Проверки выявили некоторые существенные факты. Так, в противоречие ее собственным словам, мисс Девероу страдала в прошлом психической нестабильностью и лечилась по этому поводу. Но не упомянула об этом во время первой встречи. Она также подвергалась насилию со стороны приятеля и однажды во время скандала вызвала полицию.

Ей явно с трудом удалось вспомнить эти события, что сопоставимо с ее нынешними проявлениями потери памяти. По поводу возникших сомнений доктор Беддоз, желая заручиться независимыми компетентными суждениями, провела широкие консультации, но не получила оснований укрепиться в доверии к утверждениям мисс Девероу. По ее мнению, заболевание мисс Девероу имеет психологический генезис и наилучшая стратегия лечения — когнитивная и медикаментозная терапия.

Профессор Маллиган задал вопрос о найденных на теле мисс Девероу повреждениях и напомнил, что ее обнаружили в истощенном состоянии в районе Лондона, который удален и от ее места жительства, и от работы. Доктор Беддоз заявила, что не в курсе того, что могло или не могло произойти между больной и ее приятелем. Но не сомневается, что похищение явилось плодом фантазии мисс Девероу. Но по ее мнению, это не обман, а своеобразный крик о помощи.

Старший инспектор полиции Ловелл отметил, что существенным вопросом является, следует ли предъявить мисс Девероу обвинение в том, что она вводит всех в заблуждение и побуждает напрасно тратить на себя время.

По этому поводу вспыхнул горячий спор. Инспектор Кросс заявил, что он не готов признать заявление мисс Девероу неправомерным. Профессор Маллиган обратился к доктору Бед-доз с вопросом: понимает ли она, что если ошибается, то в таком случае бросает мисс Девероу на произвол судьбы и подвергает смертельной опасности? Дальнейшие эмоциональные аргументы здесь не приводятся.

Профессор Маллиган попросил записать в протокол свое особое мнение: он не согласен с суждением большинства. И заявил: если с мисс Девероу что-нибудь случится, это останется на совести всех присутствующих (за исключением Сьюзен Бартон — внесено по указанию профессора Маллигана).

После этого профессор Маллиган покинул собрание. Старший инспектор полиции Ловелл дал указание инспектору Кроссу прекратить расследование. Доктор Беддоз сообщила, что немедленно посетит больную и обсудит с ней курс лечения.

Она поблагодарила всех участников собрания за сотрудничество. И назвала его образцом того, как должны взаимодействовать врачи и органы правопорядка. Доктор Бернз спросил, когда освободится койка мисс Девероу.

Часть III

Глава 34

«Иди. Просто шагай. Сначала одна нога, затем другая. Не останавливайся, не задерживайся, не оглядывайся. Держи голову прямо, смотри перед собой. Пусть лица остаются как в тумане. Делай вид, что знаешь, куда идешь. Тебя окликают по имени, но это всего лишь отзвук эха, которое отражается от белых стен. Зовут какую-то незнакомку, а не тебя. Не слушай. Все кончено: объяснения, разговоры, встречи. Иди себе вперед. Через двойные двери, которые бесшумно расходятся, когда ты к ним приближаешься. И больше никаких слез. Не смей плакать. Ты не сумасшедшая, Эбби. Мимо машин «скорой помощи», мимо санитаров с каталками. Не задерживайся — ступай в широкий мир. Там тебя ждет свобода — только вот ты несвободна и не в безопасности. Но ты живая. Вдыхаешь и выдыхаешь. И идешь вперед».

* * *

Небо было до странности голубым, а земля стылой. Мир сверкал от мороза. Мои щеки пылали, глаза кололо, а сжимающие пластиковый пакет пальцы совершенно онемели. Ноги в идиотских стоптанных туфлях шлепали по мостовой. Я остановилась у высокого дома в викторианском стиле, на верхнем этаже которого располагалась наша квартира — точнее, квартира Терри, но и я в ней жила почти уже два года. Это я покрасила спальню, отремонтировала камин и купила в магазине «секонд-хэнд» кое-какую мебель, большое зеркало, картины, коврики и всякую дребедень, от чего квартира стала напоминать настоящий дом.

Я посмотрела наверх, но и от этого движения по всему черепу разлилась боль. Теперь квартира казалась холодной и заброшенной. В окне ванной так и не поменяли треснувшее стекло. Шторы в спальне были опущены. Света не было нигде. Это означало одно из двух: либо Терри страдал от перепоя и прятался от света — в такие периоды его лицо становилось одутловатым, а сам он раздражительным, — либо, опаздывая на работу, он не удосужился поднять шторы. Я бы предпочла второе.

Но на всякий случай попробовала звонок. И только, приложив ухо к двери, услышала высоко наверху дребезжащий сигнал, словно села батарейка. Я постояла и снова нажала на кнопку. Открыла металлический почтовый ящик и заглянула в щель: не спускается ли кто-нибудь по лестнице. Но разглядела только темно-бордовый ковер.

И лишь после этого достала из камня запасной ключ. Однако два раза роняла его, прежде чем попала замерзшими пальцами в скважину. Даже в холле изо рта шел парок. Я надеялась, что Терри оставил отопление включенным или по крайней мере вода достаточно теплая, чтобы принять ванну. Я продрогла и была грязной. А внутри будто все оборвалось. Незавидное возвращение домой. Очень даже плохое.

Потребовалось усилие, чтобы преодолеть пролет лестницы мимо квартиры на первом этажа, откуда доносились звуки телевизора. Ноги ступали тяжело, и я несколько раз споткнулась, пока добралась до нашей двери. А поворачивая ключ, крикнула:

— Эй, привет! Вот и я! — Никакого ответа. — Терри, ты здесь?

Тишина. Только слышалось, как в ванной падали капли из подтекающего крана. Внезапно мне стало страшно, и я крепко ухватилась за ручку двери, чтобы не подкосились колени. Стала глубоко дышать, пока страх не утих, и только тогда вошла внутрь и закрыла за собой створку.

Не знаю, на что я обратила внимание в первую очередь, — наверное, на беспорядок: нечищеная обувь в гостиной, горы немытой посуды в раковине, увядшие тюльпаны на кухонном столе и несколько пустых бутылок рядом с переполненной пепельницей. Изгаженная мебель. Но потом я заметила странные пустоты. Не хватало вещей там, где они раньше стояли. Например, моего СД-плейера, который мы держали на низком столике, и маленького телевизора. Вместо него стоял большой. Я машинально перевела взгляд на миниатюрный письменный стол в углу комнаты, где находился мой ноутбук. Он тоже исчез. Старье — динозавр электронной эпохи, но я пришла в отчаяние, вспомнив, сколько в нем было всего. Хотя бы адреса электронной почты, которые я больше никуда не записывала.

Я села на диван рядом с кипой старых газет и плащом Терри. Нас что, ограбили? И книги вроде пропали — на полках сплошные прогалины. Я попыталась вспомнить, что там стояло. На нижней — большая энциклопедия. Выше — несколько романов, антология поэзии, кажется, путеводитель по пабам и пара поваренных книг.

Я вошла в спальню. Кровать оказалась незаправленной. Сбитое стеганое одеяло все еще хранило форму тела Терри. На полу груды грязной одежды и две пустые бутылки. Я подняла шторы, впустила в спальню сверкающий солнечный свет, затем открыла окно и ощутила на лице пронзительную свежесть ворвавшегося в комнату воздуха. Обвела спальню взглядом. Очень трудно заметить, чего перед тобой нет. Но я поняла, что с моей стороны кровати не хватает будильника. А на комодике — деревянной шкатулки. В ней не было ничего ценного — так, несколько серег, подвесок, пара бус — все, что мне дарили. Но это были памятные вещи, которые ничем не заменишь.

Я стала открывать ящики. Не было моего белья, кроме пары завалявшихся в глубине черных трусиков. Исчезло несколько маек, пара джинсов, приличные брюки, по крайней мере три свитера и один из них дорогой, который я ухватила на январской распродаже. Я потянула дверцу шкафа. Все вещи Терри были на месте, но с моей стороны я заметила несколько пустых вешалок. Там не оказалось черного кожаного пальто и моего кожаного пиджака. Пропала обувь — остались только тапочки и стоптанные кроссовки. Хотя моя рабочая одежда сохранилась практически нетронутой. Я нервно осмотрелась: кое-что из пропавшего было упихано в стоявший рядом с нашей кроватью пузатый мешок для мусора.

— Терри, — проговорила я вслух, — ты сукин сын.

И зашла в ванную. Крышка унитаза оказалась открытой, и я с треском ее захлопнула. Ни «тампакса», ни косметики, ни увлажняющих кремов, ни духов, ни спреев, ни дезодорантов. Меня отсюда вычистили — даже зубную щетку выбросили. Я заглянула в аптечку. Лекарства сохранились на прежних полках. Я отвинтила крышку парацетамола, высыпала на ладонь пару таблеток и проглотила без воды. Голова раскалывалась.

Какой-то сон, подумала я. Просто кошмар, в котором меня украли из собственной жизни. Ничего, скоро проснусь. Но вот проблема: когда он начался и в какой точке настанет пора пробуждения? В прежней жизни, где я пойму, что ничего не произошло и что все это лишь горячечный бред в моей голове? Или на уступе с кляпом во рту в ожидании смерти? Или в больнице, где все меня хотят вылечить, а полицейские спасти?

Я вернулась на кухню и поставила чайник. И, дожидаясь, пока закипит вода, полезла в холодильник, потому что внезапно от голода у меня закружилась голова. Там оказалось негусто: несколько бутылок пива и сваленные друг на друга упаковки с едой быстрого приготовления. Я сделала себе сандвич с «Мармайтом»^[2] и салатом-латуком на белом хлебе — больнично-белом хлебе. И залила кипящей водой пакетик чая.

Но откусила всего один раз и застыла с салатом на нижней губе. А где моя сумка с кошельком? Где деньги, кредитные карточки и ключи? Я поднимала подушки, заглядывала за пальто на крючках, вытаскивала ящики. Рылась там, где они никак не могли оказаться.

Наверное, все эти вещи были со мной, когда меня похитили. Значит, у него есть мой адрес, ключи и все остальное, а у меня ничего. Ни единого пенни. Я так разозлилась, когда Айрин Беддоз стала мне предлагать «курс лечения», который должен был мне помочь, что неприлично на нее накричала и заявила, что не стану слушать ни ее, ни других врачей, разве что меня свяжут по рукам и ногам и накачают снотворным. А затем в чем была, в том и ушла, стараясь не плакать и не принимать подаяний. Отказалась от предложений меня подвезти, от денег, от каких бы то ни было объяснений и последующих встреч с психиатрами. Мне не требовалась помощь. Я хотела от них одного — чтобы они его поймали и я была бы в безопасности. И еще мне хотелось вцепиться в самодовольное лицо доктора Беддоз. Но я больше ничего не сказала. Какой смысл? Слова превратились в коварные ловушки, расставленные на меня же капканы. Все, что я говорила полиции, врачам и этой говнючке Айрин, обернулось против меня. Но деньги все-таки следовало взять.

Мне сразу расхотелось доедать сандвич. Я швырнула его в мусорное ведро, которое выглядело так, словно его не опустошали со дня моего исчезновения, и сделала глоток остывающего чая. Подошла к окну и выглянула наружу, прижавшись лбом к ледяной раме. Я почти ожидала увидеть его — вот он смотрит наверх и смеется.

Только я не сумела бы его узнать. Он мог оказаться кем угодно. Вон тем стариком на негнущихся ногах, который тащил упирающуюся таксу. Или симпатичным папашей в шапке с краснощеким карапузом. Деревья, крыши, машины запорошило снегом, и прохожие кутались от холода в толстые пальто, шарфы и пригибались от ветра.

Никто не смотрел вверх и не видел, что я здесь стою. Я совершенно растерялась. Даже не понимала, о чем думаю. Не соображала, что делать дальше, к кому обращаться за помощью и о чем просить.

Я закрыла глаза и в тысячный раз попыталась припомнить хотя бы что-нибудь. Крохотную вспышку света во тьме — и этого довольно. Снова открыла и посмотрела на ставшую незнакомой зимнюю улицу.

Подошла к телефону и набрала номер. Номер Терри на работе. Раздавался гудок, но никто не подходил. Я попробовала его мобильный и оставила голосовое сообщение.

— Терри, — сказала я, — это я, Эбби. Мне надо срочно с тобой поговорить.

Затем позвонила Сэди, но наткнулась на автоответчик и не захотела ничего говорить. Подумала не брякнуть ли Шейле и Гаю, но тогда пришлось бы объяснять все с самого начала, а этого мне сейчас не хотелось.

Я представила, как вываливаю свою историю, а подруги сидят кружком с вытаращенными глазами. Это была бы история отчаяния, затем надежды и наконец победы. А я в роли героини, потому что сумела выжить и теперь развлекаю их своим повествованием. Ужас того, что случилось, может скрасить только благополучный конец. Но что я способна сказать в данный момент? Полиция считает, что я все придумала. А подозрения имеют обыкновение усиливаться, расти, как расплывается на ткани отвратительное пятно.

Что делает человек, когда он растерян, злится, подавлен, напуган, немного нездоров и очень замерз? Я напустила целую ванну очень горячей воды, сняла одежду и посмотрела на себя в зеркало. Щеки впали, ягодицы тоже, а ребра и кости таза выперли наружу. Я не узнала себя. Встала на хранившиеся под раковиной весы и обнаружила, что потеряла больше стоуна^[3].

Я опустилась в обжигающую воду, зажала пальцами ноздри, глубоко вдохнула и погрузилась с головой. А когда с сопением вынырнула на поверхность, услышала, что на меня кричат. Кричали на меня. Я моргнула, и лицо резко обозначилось в фокусе.

— Терри! — проговорила я.

— Какого дьявола ты здесь делаешь? Ты что, с ума сошла?

Он еще не снял пальто, и его лицо было в пятнах от холода. Я снова заткнула нос и нырнула под воду, чтобы не видеть его и не слышать голоса, который называл меня сумасшедшей.

Глава 35

Пока Терри сверкал на меня глазами, я выбралась из ванны, завернулась в полотенце, отправилась в спальню и по разным углам отыскала, что надеть: в мусорном пакете старые джинсы, в ящике комода темно-синий вызывающий зуд свитер, в шкафу сбитые кроссовки и те самые мятые черные трусики. Но они были по крайней мере чистыми. На полке над ванной обнаружилась лента, и я дрожащими пальцами перевязала мокрые волосы.

Терри сидел в плетеном кресле в углу гостиной. Это кресло дождливым субботним утром купила я — в магазине «секонд-хэнд» на нашей улице. И сама принесла домой, прикрывая зонтом. Терри подался вперед и затушил сигарету в пепельнице. Той самой, которую я прихватила из кафе, где когда-то официантничала. Он вынул новую сигарету из лежащей на столе пачки и опять закурил. С медно-рыжими волосами и бледной кожей Терри казался красивым. Вот таким он был, когда я с ним познакомилась. Проблемы начались, когда он заговорил.

— Ты так и не спросишь меня, как я себя чувствую? — поинтересовалась я. Хотя никакого толку в этом не было. Если человек не интересуется твоим здоровьем, не имеет смысла задавать вопрос, любят ли тебя.

— Что? — Терри произнес это слово не с вопросительной, а с утвердительной интонацией.

— Что происходит?

— Вот и я хотел бы знать. Ты выглядишь ужасно. И этот порез…

— Ты что, не знаешь, я была в больнице?

Он глубоко затянулся и медленно, смакуя, выпустил дым, словно это было ему гораздо интереснее, чем я. Передо мной оказалось два злых Терри: крикливый, тот, которого я мельком видела в ванной, и тихий, спокойный, саркастичный — сидевший в плетеном кресле и куривший сигарету.

— Слышал, — ответил он. — Случайно. Сообщила полиция. Они приходили сюда.

— Я пыталась тебе дозвониться, — сказала я. — Тебя здесь не было.

— Я уезжал.

— Терри, — продолжала я, — у меня было, м-м… самое ужасное, самое ужасное время. Я хочу… — Я запнулась. Я не знала, какое из моих желаний было главным. Но определенно не хотела сидеть в холодной комнате со злым мужчиной. Наверное, было бы приятно от ободряющего объятия, чашки какао и если кто-нибудь сказал, что рад моему возвращению домой. Нужно, чтобы я почувствовала себя с ним в безопасности. — Ничего не могу вспомнить, — наконец проговорила я. — Все как во тьме. Помоги мне разобраться. — Никакой реакции. — Я будто умерла.

Опять долгая чертова затяжка. Он это специально? Лишний пустой такт перед каждым словом, как будто во всем, что он говорил, скрывался ироничный подтекст, которого я не понимала. Говорят, некоторые могут предсказывать приближение бури — начинают болеть их старые военные раны. Мне этого никогда не удавалось. Но когда находило на Терри, я всегда предчувствовала. Однако на этот раз и во мне шевельнулась злость.

— Терри, ты слышал, что я сказала? — возмутилась я.

— Я, кажется, чего-то недопонимаю.

— Что?

— Странный способ возвращаться.

— Меня выписали из больницы. Вот и все. Что тебе сказали? Ты что-нибудь обо мне слышал? Мне так много надо рассказать. Господи, ты не поверишь… — Я осеклась и тут же поправилась: — Но все это, естественно, правда.

— А не слишком ли поздно?

— Прости? Мне кажется, тебе тоже есть что сказать. Где ты был?

Терри рассмеялся, словно залаял, и оглянулся, будто испугался, что его увидят. Я закрыла глаза, затем открыла опять. Он никуда не исчез — так и сидел в плетеном кресле, а я так и стояла перед ним.

— Ты пьян?

— Это что, издевательство?

— Ты, о чем?

— Способ отомстить?

Я тряхнула головой, чтобы прояснить мысли, но в ней всколыхнулась дикая боль. Мне казалось, что я смотрю сквозь серый туман.

— Послушай, Терри, о'кей? Меня похитил сумасшедший. Ударил по голове, и я потеряла сознание. Не знаю всего, что произошло. Только какую-то часть. Но я могла умереть. Потом оказалась в больнице. Тебя не было — я не могла дозвониться, ты не отвечал. Наверное, закутил? Но вот, я вернулась домой.

Теперь выражение лица Терри совершенно изменилось — стало озадаченным, скорее, обалдевшим. Сигарета догорала у него между пальцами, словно он совершенно о ней забыл.

— Эбби… я ничего не понимаю.

Я опустилась на диван. Диван Терри. Его давным-давно прислала ему мать. Протерла глаза.

— С тобой разговаривали полицейские, — осторожно проговорила я. Мне не хотелось много ему сообщать. Это тоже было нелегко. — Что они сказали?

Настала очередь осторожничать Терри.

— Спросили, когда я тебя видел в последний раз.

— И что ты им сказал?

Новая неспешная затяжка дымом.

— Просто ответил на их вопросы.

— Они остались довольны?

— Я сообщил им, где был. Они сделали пару звонков — решили проверить. И кажется, удовлетворились.

— А что рассказали обо мне?

— Что ты ранена.

— Ранена? — удивилась я. — Так и сказали?

— Что-то вроде этого, — пожал он плечами.

— На меня напали.

— Кто?

— Не знаю. Мне не удалось увидеть его лицо.

— Как это так? — Терри разинул от удивления рот. — Как это вышло?

— Не помню. Меня ударили по голове. Сильно. В памяти образовались провалы. Целые дни. Много дней.

Я видела, что Терри хотел задать мне массу вопросов, но не знал, с какого начать.

— Он меня захватил. Хотел убить. Но мне удалось убежать.

При этих словах, жалобно подумала я, любой человек воскликнул бы: «Как ужасно!» — встал, подошел и обнял бы меня. Но Терри продолжал сидеть, словно не слышал, и вел допрос дальше:

— Ты сказала, что не видела его?

— Мне завязали глаза. Я все время сидела в темноте.

— О! — удивился он. И после долгой паузы: — Господи!

— Да.

— Извини, Эбби — смутился он. Но я не видела сочувствия на его лице. — Что предпринимает полиция?

Вот вопрос, которого я боялась. И поэтому не хотела вдаваться в детали. Хотя и сознавала, что права, я стеснялась даже перед Терри и в то же время немного злилась на себя из-за этого.

— Они мне не верят. Считают, что этого не было.

— А как же твои ссадины? Эти синяки?

У меня вытянулось лицо. Захотелось заплакать, но я не собиралась показывать слабость в присутствии этого говнюка Терри. И это тоже составляло проблему.

— Насколько понимаю, те, кто на моей стороне, полагают, что я все вообразила. Те, кто не на моей стороне, — что я сочинила. И те, и другие считают, что делают мне благо, поскольку не выдвигают обвинений в умышленном введении в заблуждение полиции. Меня бросили на произвол судьбы и лишили всяческой защиты. — Я ждала, что теперь-то уж точно он ко мне подойдет, но Терри не двинулся с места. На лице озадаченная мина. Я набралась смелости и спросила: — А что случилось с моими шмотками? Кто их забрал?

— Ты сама, — ответил он.

— Что?

— Две недели назад. Пришла и взяла.

— Я их взяла?

Терри поерзал в кресле.

— Это правда? Ты что, ничего не помнишь?

Я покачала головой.

— Все очень смутно, будто покрыто черной пеленой. Я неясно помню, как была на работе и здесь. А все остальное меркнет. Так ты утверждаешь, что это я забрала вещи?

На этот раз смутился Терри — хлопал глазами, словно старался быстро принять какое-то решение. А затем снова успокоился.

— Ты от меня ушла.

— Как это так?

— Вспомни, ты грозила это сделать миллион раз! И не смотри на меня так, будто это моя вина. — Терри прищурился: — Ты в самом деле не помнишь?

— Полный ноль.

Он снова закурил.

— Мы поцапались.

— По поводу чего?

— Не помню. Какая-нибудь ерунда. Но видимо, она стала последней каплей, которая переполнила чашу.

— Снова взялся за штампы?

— Вот видишь? Может быть, тебя разозлило, что я говорил так, а может, то, что взял не ту ложку. Как бы то ни было, мы поругались. Ты заявила, что с тебя довольно. Я решил, что ты шутишь, и ушел, а когда вернулся, ты собирала свое шмотье. Во всяком случае, большую часть. Забрала все, что влезло в машину, и укатила.

— Ты говоришь правду?

— Оглянись вокруг, Эбби. Кому, кроме тебя, может понадобиться твой СД-плейер?

— Так ты утверждаешь, что мы поссорились?

— Это была одна из наших самых серьезных ссор.

Мне стало грустно, я замерзла. Не имело смысла что-то недоговаривать.

— Я много чего забыла, — проговорила я. — Но хорошо помню, что наши размолвки кончались тем, что ты меня бил.

— Это неправда.

— Ты меня ударил?

— Нет, — ощетинился он. Но в то же время на его лице появилось пристыженное выражение.

— Видишь ли, это одна из причин, почему мне не поверили. Я жертва. И это известно. Женщина, которую били. Я вызывала полицию. Помнишь тот вечер? Наверное, нет? Ты много пил, и мы поругались. Из-за чего, не могу сказать. Это не в тот ли раз ты разозлился, когда я постирала твою рубашку, которую ты хотел надеть, а она оказалась влажной? А я ответила: в чем дело — стирай сам. Или тогда ты опять заявил, что я, прилепившись к тебе, угробила твою жизнь? Трудно сказать. Мало ли из-за чего мы ругались. Но кончилось тем, что ты схватился за кухонный нож, а я позвонила в полицию.

— Не помню, — ответил Терри. — Ты все преувеличиваешь.

— Ничего подобного, я говорю о том, что получается, когда ты пьешь. Сначала становишься веселым, потом агрессивно-веселым, затем плаксивым, жалеешь себя, а после четвертой рюмки начинаешь злиться наменя. Не собираюсь изображать из себя мстительную мегеру и перечислять все, что ты вытворяешь, когда напьешься. Не понимаю, почему я тебе верила, когда ты начинал плакать и обещать, что это больше никогда не повторится.

Терри затушил сигарету и зажег новую. Четвертую или пятую?

— Эбби, это очень напоминает ту самую чертову ссору.

— В таком случае я хотела бы ее вспомнить. Мне нравится та я — женщина, которая собралась и ушла.

— Мне тоже, — внезапно устало ответил Терри. — Извини, что не навестил тебя в больнице. Я собирался, когда узнал. Потом заквасил. И вдруг ты тут как тут — в моей ванной.

— Ничего. Так где мои вещи?

— Не знаю.

— Как это так?

— Ты что забыла: ты же ушла?

— Когда? Какого числа?

— М-м-м… в субботу.

— В какую субботу?

Терри бросил на меня взгляд, словно подозревая, что я нарочно задаю ему загадки.

— Суббота, двенадцатое января. В середине дня, — добавил он.

— Но это шестнадцать дней назад. Ничего не помню. — К глазам опять подступили слезы. — Я оставила адрес, куда направляюсь?

— Кажется, собиралась остановиться у Сэди. Но только на одну ночь.

— А потом?

— Без понятия.

— Боже, — простонала я и схватилась за голову. — Куда же мне теперь деваться?

— Если хочешь, можешь какое-то время пожить здесь. Пока не разберешься, что к чему. Я не возражаю. А мы с тобой потом обо всем переговорим…

Я посмотрела на сидящего в углу в облаке дыма Терри и подумала о той женщине, которую не помнила, — обо мне, шестнадцать дней назад принявшей решение уйти из этого дома.

— Нет. Надо начинать разбираться. Во всем. — Я окинула взглядом комнату. Ведь говорят же: если оставляешь где-нибудь что-нибудь из своего, значит, рассчитываешь туда вернуться. А я по этой же причине решила что-нибудь унести. Все равно что. И, заметив на камине маленький глобус, подаренный Терри мне на день рождения — единственный, который мы справляли с ним вместе, — схватила его с полки. Терри удивленно посмотрел на меня.

— Он мой, — заявила я и направилась к двери, но вдруг кое-что вспомнила. — Извини, Терри, пропал мой кошелек. Ты не мог бы одолжить немного денег? Десять фунтов. Двадцать. Сколько не жалко.

Он тяжело вздохнул, направился к дивану, взял пиджак и достал бумажник.

— Я дам тебе пятнадцать. Прости, больше не могу. Самому потребуется вечером.

— Ничего, все нормально.

Он отсчитал деньги, словно расплачивался по счету: десятифунтовую банкноту, три монеты по фунту и кучу мелочи. Я взяла все.

Глава 36

Два фунта восемьдесят пенсов я потратила на метро, а двадцатипенсовик бросила в открытый футляр скрипки — ее хозяин, уличный музыкант, стоял у подножия эскалатора, играл «Йестердей» и пытался заглянуть в глаза возвращающихся с работы пассажиров. Добравшись до Кеннингтона, я купила за пятерку бутылку красного вина. Итого в моем заднем кармане осталось семь фунтов. Я постоянно дотрагивалась до них, чтобы убедиться, что деньги все еще там: свернутая бумажка и пять монет. В руке у меня был пластиковый пакет с чужой одеждой, которую мне подобрали шесть дней назад, и глобус. Я тащилась по улице с покрасневшим носом, отвернувшись от ветра, и чувствовала себя опасно свободной. Будто, освободившись от груза прошлой жизни, стала невесомой и таинственной, и меня в любой момент могло унести, как перышко.

Некоторое время я словно смотрела на себя со стороны: вот я иду с бутылкой вина по промерзшей улице к подруге. Но потом стала приглядываться к тем, кто шел рядом. Почему-то раньше я никогда не обращала внимания, как странно выглядят люди, особенно зимой — закутанные в шарфы и застегнутые на все пуговицы. Старые кроссовки разъезжались на льду. Какой-то мужчина решил меня поддержать, но я отдернула руку, и он с удивлением на меня покосился.

— Только будь дома. Только будь дома, — твердила я, нажимая на кнопку звонка квартиры Сэди на первом этаже. Надо было сперва предупредить. А что, если она куда-нибудь ушла или уехала? Нет, в это время она, как правило, не отлучалась. Пиппе было всего шесть или семь недель, и Сэди с воодушевлением занималась домашними делами. Я снова позвонила.

— Иду! — раздался голос, и сквозь замерзшее стекло я разглядела силуэт подруги. — Кто там?

— Это я, Эбби.

— Эбби! Я думала, ты все еще в больнице. Я мигом, подожди.

Она долго ругалась, возясь с запорами. Наконец дверь распахнулась — за ней стояла Сэди с Пиппой на руках. Девочка была запеленута в полотенце так, что из него выглядывала только часть ее сморщенного розового личика.

— Я ее только что искупала, — начала Сэди и осеклась. — Господи, ты только посмотри на себя!

— Мне надо было заранее позвонить, — пробормотала я. — Извини. Хотела с тобой повидаться.

— Господи! — повторила Сэди, отступая назад и пропуская меня в квартиру.

Дверь за нами затворилась, и меня окутала кисловато-сладковатая жара. Горчица и тальковая присыпка, молоко, рвота и мыло. Я закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— Полное блаженство. — Я наклонилась к Пиппе: — Привет, малышка. Ты меня помнишь? — Пиппа открыла ротик, и я заглянула в ее чистое розовое горлышко до самых гланд. Девочка издала единственный пронзительный звук. — Нет? — продолжала я. — Неудивительно. Я сама себя не помню.

— Что, черт возьми, с тобой приключилось? — спросила Сэди, крепче прижимая дочь к себе и машинально, как это делают все матери, тихонько укачивая. — Ты выглядишь…

— Знаю. Ужасно. — Я положила глобус на кухонный стол. — Это для Пиппы.

— Что тебе дать? Садись сюда. Подвинь детскую одежду.

— Галету. Или кусок хлеба. Все, что угодно. А то меня немного покачивает.

— Сейчас. Боже, да что же с тобой такое? — Пиппа начала хныкать, и Сэди подняла ее выше и поднесла к лицу. — Ш-ш… Все в порядке, — по-новому, как-то нараспев ворковала она. Так она никогда не говорила до того, как родилась дочь. — Успокойся, моя крошка.

— Тебе надо заниматься с малышкой. Я явилась не вовремя.

— Она хочет есть.

— Корми, я подожду.

— Ты знаешь, что где лежит. Завари себе чаю.

— Я принесла вино.

— Я кормлю грудью, мне нельзя.

— Выпьешь рюмку, а остальное достанется мне.

— Сейчас, только переодену ее и покормлю. И с нетерпением готова тебя слушать. Господи, как ты исхудала. Сколько потеряла?

— Сэди?

— Да? — Она оглянулась с порога.

— Можно, я у тебя ненадолго остановлюсь?

— Конечно. Извини, у меня свободный только диван. Пружины совсем провалились, и Пиппа ревет по ночам.

— Не важно.

— Ты и в прошлый раз так говорила, пока она не завопила.

— В прошлый раз?

— Да. — Сэди удивленно покосилась на меня.

— Ничего не помню.

— Что?

— Ничего не могу вспомнить, — повторила я. — Я так устала, что, кажется, сейчас упаду.

— Устраивайся удобнее, — предложила Сэди. — Я скоро вернусь. Пять минут максимум.

Я открыла бутылку, налила вино в два бокала. Отпила из своего глоток и тут же почувствовала, как закружилась голова. Надо что-то съесть. Я порылась по шкафам и обнаружила пакет хрустящего соленого с уксусом картофеля и стала запихивать его в рот. Потом осторожно сделала новый глоток и опустилась на диван. В голове пульсировало, глаза жгло от усталости, порез на боку кололо. Но в этой квартире на первом этаже с развешанной на радиаторах детской одеждой и похожими на пламя темно-оранжевыми хризантемами в большой вазе было тепло и спокойно.

— Ну так что? — Сэди вернулась в комнату. Села рядом со мной, расстегнула блузку, поднесла Пиппу к груди, вздохнула и откинулась назад. — Это все из-за твоего проходимца Терри? Лицо до сих пор в синяках. Тебе не следовало возвращаться. Я думала, ты отправилась в отпуск.

— Куда?

— Ты же говорила, что собираешься развеяться.

— Это был не отпуск.

— Что он учудил на этот раз?

— Кто?

— Терри. — Сэди пристально на меня посмотрела. — С тобой все в порядке?

— Почему ты считаешь, что это Терри?

— Это же очевидно. Особенно после того, что произошло в прошлый раз. Ох, Эбби, Эбби!

— Что ты имеешь в виду «в прошлый раз»?

— Когда он тебя избил.

— Значит, он меня бил?

— Да. Сильно. Эбби, ты же должна помнить.

— Все равно расскажи.

Сэди озадаченно уставилась на меня, гадая, уж не шутка ли это.

— Странное дело. Вы поругались, он тебя ударил, и ты прибежала ко мне. Сказала, что на этот раз все кончено. Была настроена очень решительно. Казалась возбужденной. Даже довольной. Неужели ты снова к нему вернулась?

— Нет. — Я покачала головой. — По крайней мере я об этом не знаю. Это был не он.

— Ничего не понимаю. — Сэди нахмурилась, затем снова повернулась к Пиппе.

— Меня ударили по голове, — объяснила я. — И теперь я не помню, как ушла от Терри, как пришла сюда. Ничего не могу вспомнить.

Сэди присвистнула, то ли потому, что была потрясена, то ли потому, что не поверила.

— Ты хочешь сказать, что тебе устроили сотрясение мозга?

— Что-то в этом роде.

— И ты потеряла память?

— Начисто.

— Не помнишь, как порвала с Терри?

— Нет.

— Как явилась сюда?

— Не помню.

— И как ушла от меня?

— А я ушла? Конечно, должна была уйти. Ведь здесь ничего моего не осталось. А куда я отправилась?

— Ты в самом деле не помнишь?

— Нет. — Я устала говорить это «нет».

— Ты поехала к Шейле и Гаю.

— И это было в воскресенье?

— Да, должно быть, так. Я теперь путаю дни недели.

— И с тех пор до сегодняшнего дня ты меня не видела?

— Нет, я думала, ты уехала.

— Ах ну да.

— Эбби, расскажи мне, что случилось. С самого начала.

Я выпила вина и смотрела, как она нашептывала нежности дочери. Мне очень хотелось выговориться, вывалить на кого-нибудь все ужасы того, что случилось: страх во мраке, стыд, смертельное одиночество, описать безумное ощущение, когда мне казалось, что я уже мертва. Рассказать, как полиция пыталась понять мои чувства, а в итоге оставила с ними один на один. Я нуждалась в людях, которые верили бы мне. А в противном случае… Я допила вино и налила себе еще. Но если не Сэди, тогда кто другой? Она была моей лучшей и самой давней подругой. И прибежала ко мне, когда на восьмом месяце беременности ее бросил Боб. Если мне не поверит Сэди, то другие тем более. Я глубоко вздохнула.

И рассказала ей все. Про помост, петлю, мешок на голове, про ведро и хриплый смех в темноте. Сэди слушала не перебивая, только иногда охала от удивления и, не сдержавшись, бросала грубоватые восклицания. Я не заплакала. Хотя сначала казалось, что разревусь, и Сэди будет гладить меня по волосам, как ласкает Пиппу. Но мои глаза оставались сухими, и я бесстрастно и спокойно закончила свой отчет вопросом:

— Скажи, ведь я же не сумасшедшая?

— Тебе не поверили! Как они могли? Вот паразиты!

— Посчитали, что я фантазирую.

— Но как можно сочинить подобное? И с какой стати?

— Не знаю. Скрыться от любовника, привлечь к себе внимание. Какая разница?

— Но зачем? Почему тебе не поверили? — упорствовала она.

— Потому что нет улик, — безнадежным тоном ответила я.

— Вообще никаких?

— Ни крупицы.

— Ну и ну. — Некоторое время мы сидели молча. — И что в таком случае ты собираешься делать?

— Понятия не имею. Нет никаких зацепок. Проснувшись завтра утром, не представляю, куда пойти, с кем встретиться. Даже не знаю, кем мне следует быть. Я начинаю с нуля. С чистого листа. Это странно и страшно. И похоже на эксперимент, который ставит целью свести меня с ума.

— Ты, должно быть, сильно разозлилась.

— Естественно.

— И испугалась.

— Разумеется. — В жаркой комнате я внезапно озябла.

— Потому что, — продолжала высказывать вслух свои мысли Сэди, — если все, что ты говоришь, — правда, он до сих пор на свободе. И может снова напасть на тебя.

— Вот именно, — ответила я, но не пропустила мимо ушей ее слова: «Если все, что ты говоришь, — правда». Я посмотрела на Сэди, она отвела взгляд и снова принялась детским голосом ворковать с Пиппой, хотя девочка давно уже спала — голова откинулась, ротик открылся, на верхней губе блестела капля молока.

— Что ты хочешь на ужин? — спросила подруга. — Ты, наверное, проголодалась.

Но я не собиралась оставлять ее «если» без внимания:

— Ты никак не можешь решить, верить мне или нет?

— Не смеши меня, Эбби, — возмутилась Сэди. — Конечно, я тебе верю. На сто процентов.

— Спасибо. — Но я знала, что она сомневается.

Но разве можно ее винить? С одной стороны, моя истеричная, в духе готического романа, исповедь, с другой — взвешенная рассудительность всех остальных. На ее месте я бы тоже засомневалась.

Пока Сэди укладывала Пиппу в кроватку, я приготовила ужин. Сандвичи с беконом на толстых ломтях белого хлеба, которые предварительно окунула в жир. Соленые, еле влезающие в рот. И налила по большой чашке чаю. Здесь, в этом доме, я почувствовала себя беженкой и снова обрела способность на какие-то действия. Однако беспокойно спала на комковатом диване Сэди и несколько раз просыпалась, напуганная кошмарами: мне снилось, что я от кого-то убегаю, но все время спотыкаюсь и падаю. Сердце выскакивало из груди, лоб заливал пот. Пиппа яростно орала и тоже не давала забыться. Перегородки в квартире были настолько тонкими, что, казалось, мы все лежали в одной комнате. Поутру надо было съезжать. Еще одну такую ночь я бы не выдержала.

— Вот и в прошлый раз ты так, — весело заметила Сэди, когда я сообщила ей об этом в шесть утра. Она показалась мне замечательно свежей. Под копной каштановых волос здоровым оттенком розовело лицо.

— Не понимаю, как ты умудряешься так выглядеть? — недоумевала я. — Я не человек, если не посплю восемь часов, лучше десять, а по воскресеньям — все двенадцать. Переберусь к Шейле и Гаю. У них есть лишняя комната. А там решу, что делать дальше.

— И это ты тоже в прошлый раз говорила.

— Значит, мысль здравая.

* * *

На рассвете я отправилась к Шейле и Гаю. Ночью снова прошел снег, и все, даже мусорные урны и сгоревшие автомобили в мягком утреннем свете смотрелись вполне симпатично. По дороге я завернула в булочную и купила три круассана, после чего у меня осталось пять фунтов и двадцать пенсов. Сегодня надо позвонить в банк. Какой номер моего счета? На мгновение я ощутила всплеск паники, что не сумею его вспомнить. Что исчезнут из сознания все остатки прошлой жизни, словно я нажала на компьютере неверную кнопку и стерла данные.

Ровно в семь я постучалась в их дверь. Шторы наверху были задернуты. Я выждала некоторое время и постучала опять — на этот раз дольше и громче. Стояла перед дверью и смотрела наверх. Наконец штора отогнулась, и за стеклом появились лицо и голые плечи.

Шейла, Сэди и я знали друг друга полжизни. Троица задир, в школе мы то разбегались, то снова сходились, но умудрились миновать подростковый возраст, не рассорившись: вместе сдавали экзамены, знакомились с парнями, делились надеждами. Теперь у Сэди был ребенок, у Шейлы — муж, а у меня… у меня ничего не осталось, кроме моей истории. Я энергично помахала рукой, и лицо Шейлы превратилось из сердито-сварливого в удивленно-озабоченное. Оно скрылось в окне, и вскоре сама Шейла стояла передо мной — в ужасном белом халате, с заплетенными в крысиные хвостики черными волосами, которые обрамляли ее расплывшиеся щеки. Я подала ей кулек с круассанами.

— Извини. Было слишком рано предупреждать. Можно я войду?

— Ты похожа на привидение, — сказала она. — Что случилось с твоим лицом?

На этот раз я отредактировала свой рассказ — прошлась только по основным фактам, а о полиции выразилась совсем туманно. Я заметила, что Шейла и Гай явно смущены, хотя и шумно хлопотали вокруг меня — проявляли всяческое гостеприимство, возились с кофе, предлагали принять ванну, взять у них денег, одежду, воспользоваться машиной, телефоном и жить, сколько надо, в их свободной спальне.

— Нам пора на работу, а ты чувствуй себя как дома.

— Я здесь ничего не оставляла из своего?

— Нет. Может быть, завалялись какие-то мелочи.

— И сколько я у вас пробыла? Только одну ночь?

— Около того.

— Что значит «около того»?

— Ты пришла к нам в воскресенье, а в понедельник исчезла. Потом позвонила и сказала, что остановилась в другом месте. А во вторник забежала забрать барахло. Оставила записку и две очень дорогие бутылки вина.

— А куда я от вас пошла?

Они не знали. Только сказали, что я явилась к ним возбужденная, продержала за столом допоздна — пила, говорила, строила планы на оставшуюся жизнь, а на следующий день испарилась. Супруги тайком переглянулись, и я подумала, что они что-то недоговаривали. Неужели я вела себя неприлично — каталась по ковру или еще как-нибудь безобразничала? Перед их уходом на работу я вышла на кухню, а вернувшись, заметила, что они о чем-то перешептывались, склонив друг к другу головы. Но заметив меня, сразу перестали секретничать, улыбнулись и сделали вид, что обсуждают планы на вечер.

И они тоже, подумала я и отвернулась, будто ничего не поняла. Надо быть готовым, что так и будет, особенно после того, как Шейла и Гай поговорят с Сэди. А потом с Робин, Карлой, Джо и Сэмом. Я представила, как они перезваниваются: «Вы слышали? Это ужасно. Как ты считаешь, в чем дело? Только искренне, между нами?»

Беда в том, что дружба — это в основном такт. Людям не хочется знать, что о них говорят между собой друзья. Что они думают и насколько верны. Надо соблюдать осторожность, если собираешься испытывать дружбу. Потому что не всякому может понравиться, что обнаружится в итоге.

Глава 37

Смущаться не приходилось. У меня оставалось всего пять фунтов, и нужно было занять денег у Шейлы и Гая. Они были очень милы. Естественно, понятие «быть милым» включало в себя охи и вздохи, скрипение зубами, копание в кошельках и бумажниках и замечания, что позже они заглянут в свой банк и тогда смогут дать больше. Сначала я не хотела брать денег, собиралась сказать, что, мол, ничего, как-нибудь перебьюсь. Но на самом деле обойтись никак не могла. И в итоге Шейла и Гай насыпали мне в пригоршню пятьдесят два фунта разными купюрами и монетами. Потом я позаимствовала у Шейлы пару трусиков и майку, а свои бросила в корзину для грязного белья. И спросила, нет ли у нее на день-два старого свитера. Шейла ответила, что, конечно, найдется, и притащила очень славный, который выглядел вовсе не старым. Правда, Шейла была крупнее меня, особенно раздобрела теперь, но я закатала рукава и не казалась смешной. И все же подруга не сдержалась и улыбнулась.

— Извини, — сказала она. — Ты смотришься потрясающе, но…

— Потасканной, — закончила за нее я.

— Ну что ты… — возмутилась она. — Просто я привыкла, что ты кажешься, как бы это сказать, наверное, более взрослой.

Они ушли на работу, но мне показалось, что их мучило беспокойство, потому что приходится оставлять меня в доме одну. Не представляю, что их тревожило: что я опустошу их бар, стану копаться в холодильнике или буду звонить за границу. Но я залезла только в аптечку — хотела найти парацетамол. И сделала четыре местных звонка: заказала такси, потому что не собиралась таскаться по улицам одна. Затем брякнула на работу Робин. Она ответила, что не сможет встретиться со мной во время обеда, так как уже договорилась с кем-то пообедать. Я настаивала на том, что мне очень надо ее повидать. В ее планы это не входило. Я извинилась и предложила ей отменить запланированную встречу. Она помолчала, вздохнула и бросила: «Ладно».

В кои-то веки я просила об одолжении. Затем переговорила с Карлой, насела на нее и договорилась сойтись днем за чашкой кофе. Потом позвонила Сэму и тоже сказала, что хочу выпить с ним кофе — через сорок пять минут после свидания с Робин. Он не спросил зачем. И Карла тоже. Это настораживало. Они уже что-то прослышали. Но что наговорила им Сэди? Мне самой было знакомо это чувство, когда так и распирает от жареных слухов и хочется как чумной хвататься за телефонную трубку: «Эй, люди, слышали, что случилось с Эбби?» Или еще проще? «Эй, люди, слышали, Эбби рехнулась? Да, кстати, она забирает всю свободную наличность в доме».

Я смотрела в окно, пока не увидела, как подъехало такси. Стала искать сумку и поняла, что у меня ее нет. У меня ничего не было, кроме распиханных по карманам денег — немного от Сэди и гораздо больше от Шейлы и Гая. Я велела таксисту отвезти меня к метро. Это не вызвало у него воодушевления. Зато он заметно удивился — видимо, впервые в своей практике вез пассажирку к станции всего за несколько кварталов. Поездка обошлась мне в три с половиной фунта.

Я доехала на поезде до Юстона, перешла на другую платформу, села на линию Виктории, вылезла на Оксфорд-серкус и вышла на платформу линии Бейкерлу. Затем сверилась с картой метро. Поезда отсюда следовали совсем в другую сторону от тех мест, где мне приходилось бывать. Дождалась состава, зашла в вагон, но как только двери стали закрываться, снова выскочила на перрон. Поезд тронулся, и секунду или две, пока не начала собираться новая толпа, я стояла на платформе одна. Если бы кто-нибудь наблюдал за мной в этот момент, то принял бы за лунатика. Но зато я знала, что никто за мной не гнался. Никто и не мог гнаться, но теперь я точно это выяснила. И от этого мне сделалось чуть-чуть легче. Я пересела на центральную линию и доехала до Тоттнем-Корт-роуд.

Здесь находилось отделение моего банка. Толкая дверь, я чувствовала, насколько устала. Теперь самые простые вещи давались с большим трудом. Одежда. Деньги. Я ощущала себя Робинзоном Крузе. И самое плохое было то, что приходилось рассказывать всем встречным и поперечным очередную версию своей истории. Служащей за конторкой я изложила совсем урезанный вариант, и та отправила меня к своей коллеге — сидевшей в углу дородной женщине в бирюзовом блейзере с медными пуговицами. Пришлось подождать, пока та откроет счет мужчине, который ни слова не говорил по-английски. Когда тот ушел, она с облегчением повернулась ко мне — не подозревала, что ее ждет. Я объяснила, что хотела бы снять со счета некоторую сумму, но недавно стала жертвой насилия и лишилась чековой книжки, кредитной и дебетовой карточек. Не проблема, ответила банковская служащая: ее устроит фотокопия любого документа.

Я горестно вздохнула. У меня не было никаких документов. Она озадаченно посмотрела на меня. Даже испуганно. И начала:

— Тогда извините…

— Но есть же какой-то способ снять мои деньги, — перебила я. — И еще мне необходимо аннулировать старые карточки и получить новые. Я подпишу все, что требуется, и предоставлю любую информацию.

Служащая все еще сомневалась. Казалось, ее парализовало. И тогда я вспомнила о Кроссе. О нем и о других, кто выкинул меня в большой мир. Но Кросс из всех казался самым сочувствующим. Беспрестанно повторял, что, если мне понадобится помощь, он сделает все возможное.

— Вот имя полицейского, который занимается моим делом. — Я написала на бумажке номер телефона и пододвинула ей: — Можете проверить. — И тут же забеспокоилась: если Кросс решит сотрудничать с банком слишком усердно, я окажусь в еще более худшем положении. Служащая хмуро посмотрела на телефон и сказала, что ей необходимо посоветоваться с управляющим отделением. Им оказался лысеющий мужчина в подчеркнуто приличном сером костюме. Он тоже разволновался. Мне показалось, что они оба обрадовались бы, если бы я вспылила и стала кричать, но я держала себя в руках.

Процедура заняла много времени. Потребовалось несколько телефонных звонков. Они задали мне массу вопросов о моей жизни и моих банковских накоплениях, узнали, по каким счетам я в последнее время платила и какая девичья фамилия моей матери. Я подписала кучу бумаг, а женщина все печатала и печатала на компьютере. Наконец с явным облегчением они выдали мне двести фунтов и сообщили, что новые карточки и чековую книжку пришлют в течение двух рабочих дней, может быть, даже завтра. А я вдруг поняла, что документы придут на квартиру Терри. И уже собиралась попросить их выслать карточки и книжку куда-нибудь еще, но сообразила, что если сообщу об изменении адреса, меня просто-напросто вышвырнут на улицу. Поэтому распихала деньги по карманам джинсов и вышла из банка с ощущением, что покидаю букмекерское заведение.

* * *

Стоило нам поздороваться, и Робин тут же бросилась крепко меня обнимать. Но она показалась мне озабоченной и повела себя настороженно, хотя я могла понять почему. Мы совершенно разные. Она — красивая, смуглая, ухоженная, занятая. А я, типичная теперешняя я — женщина, которой негде жить и некуда особенно спешить. Робин встретила меня у дверей туристического агентства, в котором работала. И посетовала, что не заказала для нас обед, но я успокоила ее. Мы отправились в итальянский сандвич-бар и устроились там у стойки. Я чувствовала волчий голод и попросила большую чашку кофе и сандвич, который выглядел настоящим деликатесом. А Робин взяла себе только кофе. Она собралась расплатиться, и я ее не остановила. Деньги следовало беречь. Кто знает, за что еще придется платить в моей бродяжьей жизни.

— Сэди мне звонила, — сообщила Робин.

— Отлично, — промямлила я, пережевывая сандвич.

— Не верится. Мы все просто в шоке. Что я могу для тебя сделать?

— Что сказала тебе Сэди?

— Никаких деталей — только в общем и целом.

И тут Робин выдала свою версию моей истории, и я почувствовала облегчение, что наконец могу слушать, а не рассказывать. В конце она спросила:

— Ты у кого-нибудь уже была?

— В смысле, у мужчины? — не поняла я.

— У врача, — улыбнулась подруга.

— Я лежала в больнице.

— Но Сэди сказала, что у тебя серьезная травма головы. Я успела изрядно отхватить от сандвича, и в разговоре возникла пауза, пока мне не удалось проглотить кусок.

— Вот это, Робин, я и хотела обсудить с тобой. Как справедливо заметила Сэди, у меня что-то вроде сотрясения мозга, которое вызвало забывчивость. И от этого возникают проблемы с врачами и полицией. Поэтому первое, что я хочу сделать, — восстановить провалы памяти. Например, мне даже неловко об этом говорить, я не отдаю себе отчета, что порвала с Терри. Глупо, правда? В кои-то веки собралась с духом и приняла самое важное в жизни решение. А потом обо всем забыла. Так вот, если бы я была полицейским и я же пропала, а теперь спрашивала тебя: «Когда вы в последний раз видели Эбигейл Девероу?» — что бы ты мне ответила?

— Не очень поняла, что ты наплела.

— Когда, черт побери, ты меня видела в последний раз? Не такой уж сложный вопрос.

— Совсем нетрудный. — Робин на мгновение задумалась. — Я знала, что ты ушла от Терри. Мы встретились с тобой на следующий день. В воскресенье, ближе к обеду.

— Это было тринадцатое января?

— Угадала. Мы прошлись по магазинам на Кенсингтон-хай-стрит.

— Совершенно не помню. И что я купила?

Робин ошарашенно на меня посмотрела:

— Ты серьезно? Я тогда ухватила потрясающие туфли. Цену на них, смешно сказать, скинули со ста шестидесяти до тридцати пяти фунтов.

— А как насчет меня?

Она улыбнулась:

— Я теперь вспомнила. Накануне вечером мы говорили с тобой по телефону. Ты была немного на взводе. Но утром пришла в норму и успокоилась. Я сто лет тебя не видела в таком хорошем настроении. Сказала, что хочешь приодеться для новой жизни. Купила коричневое мини-платье из мятого бархата. Колготки, белье. Туфли к платью. И очень эффектное пальто. Темно-синее. Потратила целое состояние. Но я одобряю. Деньги приятно транжирить. Ты тогда еще хихикала, что так широко размахнулась, хотя только что ушла с работы.

— Господи! Хочешь сказать, что я ушла не только от Терри, но и с работы?

— Да. А ты и этого не помнишь? Но у меня создалось впечатление, что ты об этом не жалела.

— Значит, у меня больше нет работы? — Земля под ногами покачнулась. Мир снова изменился — стал серее и холоднее.

Робин озабоченно на меня посмотрела. А я соображала, что бы сказать.

— И тогда ты меня видела в последний раз?

— Мы пообедали и договорились пойти выпить. Насколько помню, во вторник. Но накануне ты позвонила и все отменила.

— Почему?

— Сказала, что-то неожиданно возникло. И очень извинялась.

— Возникло хорошее? Или я была расстроена?

— Мне показалось, что ты была немного возбуждена. Впрочем, мы говорили очень недолго.

— И это все? — спросила я, доедая сандвич.

— Да, — ответила Робин и прищурилась: — А не может быть какой-то ошибки?

— Что меня похитил неизвестный и грозил убить? И что он таким же образом расправился уже с несколькими женщинами? Ты это называешь ошибкой?

— Не знаю.

— Робин, — медленно начала я, — ты одна из моих давнишних подруг. Я хочу, чтобы ты была со мной честной. Скажи, ты мне веришь?

Она сжала мои щеки своими тонкими пальцами, привлекла к себе, поцеловала и тут же оттолкнула.

— Если все это правда, а я не сомневаюсь, что все это правда, мне нестерпимо об этом думать.

— А представь, каково мне.

* * *

Встреча с Робин закончилась объятиями, слезами и заверениями в дружбе, однако навар оказался невелик: она сказала, что в те дни уезжала. Я оставила сообщение на ее автоответчике. А когда она вернулась, то перезвонила Терри и точно так же наговорила информацию на его автоответчик. Вот и все.

* * *

Сэм был тоже одним из моих приятелей, и я никак не могла поверить, что мальчишка, который покуривал травку на лестницах во время вечеринок в Южном Лондоне, теперь носит костюм с галстуком и между девятью и пятью по будням изображает из себя взрослого. Но в то же время я уже начинала представлять, как этот двадцатипятилетний стильный и явно симпатичный человек будет выглядеть, когда ему стукнет сорок.

— Да, мы с тобой встречались, — улыбнулся он. — Пошли выпить в субботу вечером. Мне даже обидно, что ты этого не помнишь. Ты рассказывала о Терри. Но не так много, как я ожидал. Ведь я было решил, что ты пошла со мной, чтобы спустить пар и выговориться об этом говнюке. Он совершенно не подходит для жизни с тобой. Но ты казалась скорее возбужденной, чем злой.

Это я могла вообразить. Не нашу встречу, а ее настроение — оно вполне объяснимо. Мы с Сэмом всегда оставались друзьями, но никуда не ходили вместе. Может быть, он об этом жалел и, наблюдая наши разрывы с Терри, угадывал свой шанс. Но Эбби, которая пошла с ним выпить, явно посчитала, что лучше держать его в друзьях.

Я сделала глоток из четвертой за этот день чашки кофе. Внутри у меня все бурлило от кофеина и неопределенности. Я узнала не много, но нечто довольно важное: последние дни перед моим захватом я решила не проводить со своими ближайшими друзьями. Тогда с кем же? Чем я в то время занималась? И кем была?

— Что ты теперь собираешься делать? — адвокатским тоном спросил меня Сэм.

— В каком смысле?

— Из того, что ты мне рассказала, получается… что он на свободе и знает, что тебя выпустили из больницы. Как ты будешь жить?

Я снова глотнула кофе. Мозг задавал мне тот же самый вопрос, а я всеми силами старалась от него отмахнуться.

— Не знаю, — ответила я. — Прятаться. Что еще остается?

Глава 38

Я записалась на определенное время, но меня попросили подождать пятнадцать минут. Я не возражала. Никаких дел у меня не было, а здесь казалось тепло и безопасно. Я села в кресло у двери и стала листать прошлогодние глянцевые журналы. Пенни, которая собиралась делать мне стрижку, сказала, чтобы я выбрала фасон, и теперь я рассматривала кинозвезд, музыкантов и улыбающихся знаменитостей и старалась представить свое лицо под их шевелюрой. Но ни на чем не могла остановиться, поскольку в любом случае напоминала саму себя.

Начинало смеркаться. За окном устало тащились закутанные в пальто и шарфы, дрожащие от мороза люди. Разбрызгивая грязную снежную кашу, грохотали легковушки и грузовики. А в парикмахерской было светло, спокойно и тихо — только вжиканье ножниц, шуршание по полу швабры, собиравшей в мягкие кучки срезанные волосы, да случайные обрывки разговоров. Стриглись шесть человек — все женщины. Они сидели в черных халатах, привалившись к спинкам кресел, или наклонялись над раковинами, пока им мыли головы шампунем или втирали в кожу кондиционер. В воздухе витал запах кокоса, яблока и ромашки. Я закрыла глаза — могла бы просидеть здесь целый день.

— Выбрали?

— Что-нибудь покороче. — Я разлепила веки.

Пенни проводила меня к креслу перед большим зеркалом, встала сзади, провела рукой по волосам и задумчиво склонила голову.

— Вы уверены?

— Да. Никаких завитков. Обрежьте коротко, но не слишком круто.

— Тогда сделаем ежик, взъерошим, а здесь скруглим.

— Прекрасно. Только сначала перекрасьте.

— Это еще час.

— Ничего. Как вы полагаете, какой оттенок мне пойдет?

— У вас и так очаровательные волосы.

— Мне хочется перемен. Я подумываю о ярко-рыжих.

— Рыжих? — Пенни подняла мои длинные светлые пряди и пропустила между пальцами. — Вы полагаете, такой цвет волос подойдет к оттенку вашей кожи? Может быть, что-нибудь поспокойнее? Жженый сахар с бликом?

— А это будет выглядеть иначе, чем сейчас?

— Определенно.

Я никогда не носила короткую стрижку. Девочкой вообще отказывалась обрезать волосы. Хотела отрастить их, как у моей подруги Чен, которая могла сидеть на своих иссиня-черных прядях. Обычно она заплетала их в одну косу, которую внизу перевязывала бархатной лентой, и эта коса, как живая, вилась у нее по спине. Я подняла руку и в последний раз потрогала волосы на затылке и посмотрела в зеркало.

— Ну хорошо, давайте приступим, пока я не передумала.

— Я вернусь после покраски, — сказала Пенни.

Другая женщина обесцветила мне волосы. Сначала смазала их неприятно-химически пахнущим составом. После чего посадила под рефлектор поджариваться. Затем пропитала вязкую массу волос снадобьем пожиже и обернула полосками фольги, и я стала похожа на окорок, который собираются запечь в духовке. Я закрыла глаза — не хотелось на это смотреть.

Пальцы бегали по моим волосам, на голову текла вода. Теперь я пахла плодами и влажным тропическим лесом. Меня накрыли полотенцем и кто-то поставил передо мной чашку кофе. Снег за окном пошел сильнее.

Когда Пенни начала стричь, я зажмурилась. Только слышала, как щелкали ножницы, и ощущала, как соскальзывали по шее срезанные волосы. Затылку и ушам сделалось непривычно легко. Пенни снова полила макушку водой. Она работала без передышки, не разговаривая, только время от времени просила по-другому повернуться и иногда наклонялась и сдувала с лица щекочущие волоски. Я открыла глаза и увидела перед собой маленькое, бледное, голое лицо. Нос и рот казались непомерно большими, а шея чересчур тонкой. Я опять закрыла глаза и постаралась думать о чем-нибудь другом. Например, о еде.

После парикмахерской зайду в деликатесную лавку, которую заметила на этой же улице, и куплю себе чего-нибудь сладкого с приправой. Может быть, персик с корицей. Или кусочек морковного пирога. Или яблоко — большое зеленое — и пирожное.

— Ну как вам?

Я заставила себя посмотреть в зеркало. Круги под глазами, губы сухие и бесцветные. Я коснулась пальцами щетины на макушке.

— Замечательно. Превосходно.

Пенни поднесла зеркало к моему затылку. Сзади я выглядела зеленым мальчуганом.

— А вам как? — спросила я, в свою очередь.

Пенни оценивающе на меня посмотрела:

— На мой взгляд, немного крикливо.

— Именно то, что я хотела.

По шее и лицу прошлась кисточка, зеркало обнесли так, чтобы я видела все нюансы нового профиля. Потом мне отдали куртку и выпустили в мир, где с неба падали и кружились в темноте крохотные снежинки. Голова казалась необычно легкой. Я смотрела на себя в витрины и удивлялась. Затем купила гигантский пирог с шоколадной стружкой и ела его, пока ходила по магазинам.

В последние три года я одевалась вполне пристойно. Это составляло часть моей работы. Костюмы, юбки и пиджаки, прозрачные колготки и обязательно запасные в сумке на случай, если те, что на мне, разорвутся. Вещи специально шились и подгонялись на меня. И теперь я потратила остаток денег, которые дала мне Шейла, и большую часть других на пару черных свободных брюк, несколько маек, кожаные байкерские сапоги, пушистую с капюшоном толстовку, тоже черную, длинный полосатый шарф, черную шерстяную шапочку и теплые перчатки. Чуть было не купила кожаное пальто, но не хватило денег и, наверное, к лучшему. Зато остались деньги на шесть пар трусиков, два бюстгальтера, теплые носки, зубную щетку, пасту, несколько карандашей губной помады, тушь для ресниц, дезодорант и шампунь.

Я стояла перед длинным магазинным зеркалом, медленно поворачивалась, заглядывала за плечи и поднимала подбородок. Это больше была не Эбби — не деловая женщина с гладким пучком волос в практичной обуви. Я казалась исхудавшей, чуть ли не смертельно больной. Новая черная одежда придавала лицу еще большую бледность, хотя синяк на щеке почти рассосался и превратился в желтушное пятно. Торчащие во все стороны волосы напоминали цветом сердцевину березы. Я решила, что немного смахиваю на сову. Выглядела лет на шестнадцать — школьница. Улыбнулась себе в зеркале — новизне, которую увидела в нем. И проговорила вслух:

— Хорошо. Просто замечательно.

Глава 39

— Боже! — воскликнула Шейла, открыв передо мной дверь.

— Ну как ты оцениваешь?

— Ты совершенно изменилась. Я едва тебя узнала.

— В этом весь смысл. Можно, я войду? А то я здесь замерзла. — Ледяные хлопья падали на щеки и на нос, залетали за воротник. Моя новая прическа намокла и сделалась прилизанной.

Шейла отступила, пропуская меня в тепло.

— Господи, ты похожа…

— На кого?

Она с сомнением покосилась на меня.

— Не знаю. Стала как будто моложе.

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо, — неуверенно проговорила она. — И вроде бы ниже. Выпьешь чаю? Или что-нибудь еще?

— Я купила нам пива.

— Спасибо. Но не стоило беспокоиться.

— Не благодари. Это же твои деньги. Скоро смогу тебе отдать. Как только кредитные карточки пришлют на квартиру Терри. Обещают со дня на день.

— Когда угодно. Кстати, ты мне напомнила — Терри звонил.

— Сюда?

— Нет, Сэди. Решил, что ты там. А она перезвонила мне. Он спрашивал, не могла бы ты зайти и взять большую сумку с письмами и всякой ерундой, которую он вчера забыл тебе отдать. И остатки одежды.

— Хорошо. Завтра загляну.

— Он грозил все выбросить.

— Очень мило. Тогда отправлюсь сейчас.

— А как же поесть? У нас сегодня гости. Очень симпатичная пара. Он работает с Гаем, а она имеет какое-то отношение к антиквариату. Никакого официоза. Только мы четверо. Теперь будет пятеро, — отважно предложила Шейла.

— Все в порядке. Четыре — цифра гораздо лучше, чем пять, — ответила я. — Может быть, успею, когда ты подашь сыр.

— Никакого сыра — лимонный пирог.

— Ты испекла пирог?

— Да. — Шейла расцвела застенчивой, целомудренной улыбкой.

— Оставь мне кусочек. Можно от тебя заказать такси?

— Конечно. Зачем ты спрашиваешь?

Я расцеловала ее в обе щеки:

— Ты ко мне очень добра. Обещаю, я долго не задержусь.

* * *

Пересечь Лондон на такси, заставить шофера ждать, а потом вернуться обратно стоит целую кучу денег. Я нервно поглядывала на счетчик — он уже щелкал двузначными цифрами. Утром у меня было 257 фунтов — от Шейлы, Гая и из моего банка. Но после парикмахерской, моего налета на магазин, нескольких чашек кофе и поездок на такси осталось всего 79. К концу вечера сумма сократится до шестидесяти.

В квартире Терри горел свет, и то хорошо. Я позвонила и стала ждать. Вскоре на лестнице послышались шаги, в холле вспыхнула лампочка.

— Кто там?

— Привет, Терри.

— Эбби? — Он вытаращился на меня. — Что ты с собой сделала? Твои волосы…

— Испарились, знаю. Ты меня пустишь забрать барахло? Я немного спешу — такси ждет.

— Сейчас принесу. Я все сложил в пакеты. Подожди здесь. — Он повернулся и рванул обратно к лестнице, но я не собиралась оставаться на холоде, мы одновременно переступили порог. В квартире витал приятный пряно-чесночный аромат. На столе стояла наполовину выпитая бутылка вина, два бокала и две тарелки с курицей, приправленной веточками розмарина и целыми дольками чеснока. Это был мой рецепт, мое дежурное блюдо. И свечи тоже покупала я. За столом сидела женщина и поигрывала бокалом. Светлые волосы ниспадали на плечи и красиво отливали в мягком свете свечей. На ней был антрацитово-серый костюм, в ушах — маленькие золотые бусинки. А я топталась в дверях в мешковатых брюках с волосами-перьями и смотрела на нее.

— Сейчас притащу твои пожитки, — пробурчал Терри.

— Ты нас не познакомишь? — спросила я.

Он что-то пробормотал и исчез.

— Я Эбби, — дружески представилась я сидящей за столом женщине.

— Очень рада, — едва слышно ответила она. — Я Салли.

— Вот. — Терри приволок два мусорных мешка с остатками моих вещей и вложил мне в руки пухлый пакет с письмами. Он был красный как рак.

— К сожалению, должна идти, — повернулась я к женщине. — Знаете, что меня забавляет? Вы очень смахиваете на меня.

Она улыбнулась, вежливо, но явно несогласно:

— Я так не думаю.

* * *

Когда я возвратилась, у Шейлы еще не разделались с рыбой. Я прошла на кухню и перетащила туда свои мешки.

— Эбби, уже вернулась! Это Пол и Иззи. Посидишь с нами?

— Привет! — По тому, как посмотрели на меня Пол и Иззи, я поняла, что они успели выслушать мою историю. — Не беспокойтесь обо мне, я не голодна. Вот, собираюсь разобраться с почтой. — Я подняла и показала рвущийся пакет. Все нервно рассмеялись и переглянулись. Шейла вспыхнула и наклонилась вперед наполнить бокалы гостей. — А вот вина бы выпила, — добавила я.

Содержимое пакета с почтой ящика оказалось обычной мурой. Январские каталоги распродаж и прочая дребедень. Пришли две открытки: одна от Мэри, которая целый месяц провела в Австралии, другая от Алекса из Испании. Он должен был скоро вернуться. Интересно, слышал он обо мне или нет? Попались два приглашения на вечеринки: одна уже стала историей и давно состоялась, а другая была назначена на следующий уик-энд. Может, пойти — потанцевать, пофлиртовать? Но сразу возникла мысль: в чем? И что я там скажу? К тому же кто станет флиртовать с особой, которая похожа на бездомнуюшкольницу? Нет, скорее всего не пойду.

Еще было странное официальное письмо от Лоуренса Джойнера из «Джей и Джойнер», которое уведомляло меня, что я находилась в неоплачиваемом отпуске, однако страховые и пенсионные выплаты за меня в это время продолжали производиться. Я нахмурилась и отложила письмо в сторону. Придется зайти в нашу контору. Может быть, даже завтра.

Банковская распечатка информировала, что мой кредит в начале месяца небывало подскочил до 1810 фунтов 49 пенсов, но затем упал до 597 фунтов. Я уставилась на колонки цифр. На что же я умудрилась потратить 13 января 890 фунтов? Черт! Должно быть, на тряпье, о котором упоминала Робин. Перепила я тогда, что ли? И даже одежды не сохранилось, чтобы покрасоваться. Тремя днями позже я сняла пять сотен наличными, что показалось мне очень странным, потому что обычно я брала по пятьдесят.

Я выпила вина и распечатала показавшийся официальным конверт. В письме сообщалось, что кончался срок действия наклейки на лобовом стекле моей машины, которая свидетельствовала об уплате дорожного сбора. Это меня мало взволновало, поскольку я понятия не имела, где находится моя машина. А вот и неправда! Я открыла следующий конверт и обнаружила, что машина содержится на полицейском отстойнике в Боу.

— Ну наконец! — сказала я вслух и стала внимательнее читать текст.

Неправильно припаркованную машину отбуксировали с Тилбери-роуд, Е1. Кто бы знал, где эта Тилбери-роуд и эта Е1! И я могу забрать ее с этой чертовой Е1 с девяти до пяти. Вот этим сразу же завтра и займусь.

Я бросилась на кухню.

— Нашла свою машину! — сообщила я гостям и хозяевам.

— Чудесно. — Гай даже вздрогнул. — Просто замечательно. Где она?

— Судя по всему, на полицейской площадке в Боу. Отправлюсь туда завтра утром. Тогда больше не потребуются никакие такси. — Я схватила бутылку и налила себе полный бокал вина.

— Но как ты ее возьмешь? У тебя же нет ключей, — посмотрел на меня Гай.

— О! — Я почувствовала, как меня захлестывает отчаяние. — Я об этом не подумала. Что же теперь делать?

— Можно вызвать слесаря, — вежливо предложила Иззи.

— Нет, я знаю! — возразила я. — В квартире у Терри есть запасные ключи. Правда, спрятаны бог знает где. В каком-то тайничке, о котором я позабыла. Черт, придется снова туда тащиться. А я надеялась, что все кончится сегодняшним вечером.

— Но хотя бы вернешь свою машину. Уже кое-что.

— С этого и начнем.

* * *

Я падала, падала с большой высоты. Ничто не могло меня удержать. Вокруг был безмолвный, черный воздух, и я погружалась сквозь него во мрачные глубины. Слышала, как дико кричу в ночи. И как мне отзывается эхо.

А затем от внезапного толчка проснулась и лежала, не в силах перевести дыхание. Подушка стала влажной от пота. Я чувствовала, как пот, словно слезы, катился по щекам и шее. Я открыла глаза — было совершенно темно. На сердце тяжесть, будто грудь придавило огромным грузом. Я слышала собственное дыхание, но оно рвалось изнутри хриплыми толчками. Что-то было не в порядке: воздух застревал в груди, и спазм опять перехватывал горло. «Вдыхай, выдыхай. Медленно. На раз-два, на раз-два. Втягивай воздух в легкие, секунду подержи и выдыхай».

Кто там? Рядом был человек. Скрипнула половица. Я хотела сесть, но тело не шелохнулось. Хотела крикнуть, но не издала ни звука. Скрипнула еще одна половица. Стало слышно, как кто-то дышит. Прямо за дверью. Я распласталась на подушке, чувствовала, как разевала рот, но крика не получалось. Снова дыхание, шаги, тихое, задушенное покашливание.

— Нет, — наконец сказала я. — Нет. — Чуть громче: — Нет, нет, нет. — Слова переполняли голову, отскакивали от стен комнаты, крушили мне череп, рвали горло.

Дверь отворилась, и в прямоугольнике света появилась черная фигура.

— Нет! — еще громче выкрикнула я и, почувствовав руку на плече, забилась на кровати. — Нет, нет, нет, пожалуйста, не надо!

— Эбби, Эбби, проснись. Все в порядке. Это только сон.

— Господи!

— Эбби!

— Боже мой, — хныкала я.

— Тебе снился кошмар.

Я схватила руку Шейлы и прижала ко лбу.

— Ты вся мокрая. У тебя, должно быть, лихорадка.

— О, Шейла! Это было ужасно.

— Бедняжка. Я принесу тебе полотенце. Накроешь им подушку. Все будет хорошо.

— Извини, я тебя разбудила.

— Нет, я шла в ванную. Подожди, я сейчас.

Шейла скрылась и вскоре вернулась с большим полотенцем.

— Теперь все в порядке?

— Да.

— Если понадоблюсь, позови.

— Спасибо. И вот еще что: оставь дверь открытой и свет в коридоре.

— Он очень яркий.

— Ничего.

— Ну, тогда спокойной ночи.

— Пока.

Шейла ушла, а я снова легла в кровать. Сердце все еще громыхало, как барабан. Горло болело от крика. Я ослабла, вся подрагивала, изнутри поднималась липкая тошнота. В дверь из коридора проливался свет. Я смотрела на него и ждала, когда настанет утро.

* * *

— Куда я могла их спрятать?

— Ни малейшей идеи, — ответил Терри. Он все еще был в халате — том самом, который я подарила ему на прошлый день рождения. Пил крепкий черный кофе и курил сигарету за сигаретой. В комнате стояла синяя духота, с вечера впитавшая запах окурков и чеснока. Но никаких следов женщины.

— Нет ни в одном из ящичков шкафа и в той деревянной вазе, куда складывался всякий мелкий хлам. И в ванной тоже нет.

— А почему они должны быть там?

— Я не утверждаю, а просто констатирую, что их в ванной нет.

— Понятно. — Терри закурил очередную сигарету. — Мне пора уходить. Ты еще долго?

— Столько, сколько надо, чтобы найти ключи.

— Ну уж нет!

— Прости?

— Эбби, ты здесь больше не живешь. Ты, наверное, забыла, что ушла от меня. Нельзя же вот так нагрянуть и вести себя подобным образом.

Я перестала рыться и посмотрела на него:

— Ты это серьезно?

— Пойду одеваться, пока ты ищешь, — ответил он.

Я снова проверила ящики на кухне и в гостиной, распахнула и захлопнула дверцы буфета. Я перерыла все — посуду, консервные банки, пакеты с мукой, рисом, овсянкой, чаем и кофе, бутылки с маслом, уксусом и соевым соусом, но ключей не было. Не обнаружила я их и на крючках для кружек, на притолоке двери между двумя комнатами, на книжных полках и в шкафчике с канцпринадлежностями, в стеклянной вазе, куда я кладу — обычно клала — всякую мелочь: резинки, скрепки, кнопки, ленты для волос, марки, тампоны.

Терри вернулся в комнату, стоял, засунув руки в карманы пальто, и нетерпеливо звенел монетами.

— Знаешь, — сказала я ему, — ты не хочешь меня здесь оставлять, но давай договоримся так: иди-ка ты спокойно на работу, а когда вернешься, меня здесь не будет. Я ничего не стащу. Даже не возьму своего. Владей на здоровье. Вполне могу начать жизнь с чистого листа. Обязуюсь не писать непристойностей губной помадой на зеркале в ванной. Найду ключи и смотаюсь. О'кей? Терри еще позвякал деньгами.

— Что ж, вот так все и кончится? — наконец поинтересовался он и застал меня этим вопросом врасплох.

— А та женщина, что была здесь вчера, вполне ничего, — ответила я. — Как ее зовут? Сара?

— Салли, — вздохнул он и махнул рукой. — Ну хорошо, оставайся.

— Спасибо. Тогда пока.

— Прощай, Эбби. — Он еще помялся у двери и ушел.

Я в последний раз заварила кофе, налила в кружку и вместе с ней опять обошла квартиру. Какая-то часть сознания сомневалась в том, что ключи вообще здесь — в этих комнатенках, а другая присматривалась, вспоминала. И все-таки я нашла их под горшком с базиликой. Земля в нем высохла, листья увяли. Я обильно полила растение, вымыла кружку, вытерла, повесила на крючок и ушла.

* * *

Путь до Боу оказался неблизким. И когда я туда приехала, у меня осталось сорок восемь фунтов и какая-то мелочь. На почте я разузнала, где находится штрафная автоплощадка. Выяснилось, что в миле от ближайшей станции метро. Хотя разумнее было поместить эту стоянку ближе к общественному транспорту. Я бы взяла такси, но в Боу его не было. Шли сплошные вереницы частных машин и фургонов, которые разбрызгивали воду из луж на мостовой.

Поэтому я шла пешком мимо гаражей, где продавали «БМВ», фабрик, выпускающих лампы и кухонную утварь, и домов, над которыми возвышались засыпанные снегом недвижимые краны. Поднявшись на холм, я увидела автоплощадку — ряды машин за высоким забором с двойными воротами. Большинство из них были старыми и мятыми. Хозяева их, видимо, просто бросили. Но моя мне на глаза не попадалась, хотя она тоже была и старая, и мятая. Я обратилась в контору, служащий порылся в бумагах, извлек листок с напечатанным текстом, поскреб в затылке и тяжело вздохнул.

— Так я могу ее забрать? — спросила я.

— Постойте, не так быстро, — ответил он. — Вам придется заплатить.

— Да-да, конечно. Сколько? — Я лихорадочно нащупала в кармане становящуюся все тоньше пачку банкнот.

— Я как раз подсчитываю, — ответил служащий. — Штраф за неправильную парковку, эвакуацию и время, проведенное здесь.

— Кажется, получается немало.

— Так оно и есть. Сто тридцать фунтов.

— Простите?

— Сто тридцать фунтов, — повторил он.

— Я не имею столько денег.

— Мы принимаем чеки.

— У меня нет чековой книжки.

— Карточки.

Я покачала головой.

— Боже, Боже, — проворчал он, хотя и не выглядел особенно расстроенным.

— Что же мне делать?

— Не знаю.

— Можно, я возьму машину, съезжу к другу, займу у него денег и привезу сюда?

— Нет.

Не оставалось ничего другого, как разворачиваться и уходить. Я заглянула в кафе и выпила чашку горького, чуть теплого кофе. Затем позвонила из автомата Сэму и попросила, нет, умоляла его выслать с курьером шестьдесят, нет, восемьдесят, даже девяносто фунтов на полицейскую штраф-стоянку в Боу.

— Пожалуйста, пожалуйста, — повторяла я, — извини за спешку, но это очень срочно.

Я знала о курьерской службе, потому что однажды Терри таким образом получал из клуба вечерний костюм, а сходить туда не удосужился. Полно работы, объяснил он.

* * *

Наконец я забрала машину. После двенадцати тридцати. И поэтому пришлось заплатить больше ста тридцати фунтов. Служащий выдал мне распечатку, где указывалось, откуда был эвакуирован автомобиль и размер штрафа. После этого объяснил, где найти машину и открыл двойные ворота. В кармане у меня оставалось девятнадцать фунтов.

Я села за руль и повернула ключ в замке. Мотор завелся сразу. Я включила отопитель и потерла руки, чтобы избавиться от вызванного холодом онемения. На пассажирском сиденье лежал пакет «Молтизерз»^[4]. Толкнула в магнитолу кассету и не узнала музыки — что-то джазово-бодрое. Прибавила громкость и выехала за ворота. А затем остановилась и посмотрела счет: машина была эвакуирована с Тилбери-роуд от дома 103, Е1, 28 января — в последний день моего пребывания в больнице. А место, очевидно, где-то неподалеку отсюда.

Дорожная карта лежала в бардачке. Я нашла на ней Тилбери-роуд и повернула туда, хотя этот район Лондона был совершенно мне не знаком. Тилбери-роуд оказалась длинной унылой улицей, на которой стояли дома с заколоченными окнами, тускло освещенные газетные киоски и работающие круглые сутки магазины, где торговали грейпфрутами, икрой и мятыми жестянками с помидорами. Я остановилась у дома 103 и оставалась в машине несколько минут. Положила голову на руль и пыталась вспоминать. Ничего — ни малейшего просвета. Я бросила карту в бардачок и услышала шелест бумаг. В бардачке оказалось еще три счета. Один за бензин на двадцать шесть фунтов от понедельника 14 января. Второй на сумму 150 фунтов, но в итальянских лирах от вторника 15 января. И третий от того же дня за доставку из индийского ресторана продуктов на шестнадцать фунтов восемьдесят пенсов: две пиалы риса, одно овощное бириани, тикка из королевских креветок, один шпинат, один баклажан и чесночный наан. Все это было препровождено на Мейнард-стрит, Лондон, NW1. Никогда не слышала о такой улице и не могла припомнить, когда в последний раз заезжала в тот угол Северного Лондона.

Я положила счета обратно в бардачок и почувствовала что-то под ногами. Наклонилась и подобрала с пола темные очки и ключи на кольце. Таких я раньше не видела. Это были не мои ключи.

В сгущающихся сумерках я поехала по широко разбросанным лондонским предместьям. В темноте все казалось более пугающим, чем на свету. Я была измотана усталостью, но, перед тем как возвратиться к Шейле и Гаю, хотела хотя бы что-то доделать.

Глава 40

— Знаете, что вам нужно?

— Нет, Лоуренс. Что?

— Отдохнуть.

Я стояла в офисе «Джей и Джойнер» и смотрела на то место, где обычно находился мой стол. Забавное дело: наша контора выглядела, как всегда, обыденно — ничего особенного. По иронии судьбы это была фирма, которая проектирует интерьеры для других! Единственная привлекательная деталь — она находилась в переулочке в сердце Сохо в паре минут от кафешек и рынка. Правда, исчезли следы моего пребывания в ней. Даже за моим столом никто не сидел. Остальное пространство слегка перепланировали, и место, которое некогда занимала я, перестало существовать.

Кэрол провела меня к начальнику. Странное чувство, когда тебя сопровождают на твоей работе. Нет небрежных кивков и приветствий, к которым я привыкла. Ко мне приглядывались, на меня косились, а одна новенькая любопытно уставилась, понимая, что я здесь своя, пока Энди не наклонился к ней и что-то не прошептал на ухо. Тогда она вылупилась на меня с еще большим любопытством. Кэрол изо всех сил извинялась за то, что унесли мои вещи, объяснила, что о них тут все спотыкались, поэтому положили в коробки и убрали в кладовку. Мою почту рассортировали по другим сотрудникам или отослали на адрес Терри. «Но ведь ты именно так и просила, когда уходила», — добавила она. Я неопределенно кивнула.

— С тобой все в порядке? — спросила Кэрол.

Вопрос еще тот. Что она имела в виду: мою наружность или что-то иное? Кэрол заметно вздрогнула, когда я появилась в приемной в своей «нерабочей» одежде. Прибавьте сюда мои волосы и то, что я похудела на стоун. Да и лицо еще не вполне оправилось от синяков.

— Были кое-какие обстоятельства, — туманно объяснила я.

Она кивнула и отвела глаза.

— Полиция приходила, спрашивала обо мне?

— Да. — Кэрол снова посмотрела мне в лицо.

— О чем?

— О твоей работе и о том, почему ты уволилась.

— И что ты ответила?

— Меня не спрашивали. Они разговаривали с Лоуренсом.

— Ну, а ты-то как считаешь?

— Что?

— Почему я ушла.

Я ей не призналась, что сама не представляю, почему ушла. Надеялась, что в мире есть хоть один человек, которому я не обязана рассказывать свою историю. Чувствовала, что не смогу наблюдать, как меняется очередное лицо и на нем появляется выражение недоумения. Должны же мне сочувствовать и верить?

Кэрол задумалась.

— Думаю, ты была права, — начала она. — Так продолжаться не могло. Ты себя сжигала.

— Значит, ты считаешь, что я поступила правильно?

— Я позавидовала твоему шестимесячному отпуску. Это было очень смело.

Вот тебе раз — шестимесячный отпуск. А что значит «смело»? Эвфемизм для слова «глупо»?

— Ждешь не дождешься моего возвращения? — словно бы в шутку спросила я. Кэрол снова насторожилась. Что, черт возьми, я все-таки натворила?

— Хотя буча в итоге была явно ни к чему, — ответила она. — Было сказано много лишнего.

— Я всегда славилась невоздержанным языком, — сказала я, в то время как мне хотелось заорать: «Что тут приключилось?»

— Дело не в сути, а в тоне. Ты правильно поступила, что пришла объясниться. — Мы уже стояли на пороге кабинета Лоуренса. — Кстати, — как бы невзначай спросила она, — что там у тебя с полицией?

— Все очень запутано, — бросила я в ответ. — Оказалась в неудачном месте в неудачное время.

— Так это правда… что тебя?..

О! Значит, слухи о том, что меня похищали, дошли и досюда.

— Ничего подобного, — отрезала я.

* * *

И вот я оказалась перед Лоуренсом Джойнером, и он объяснял, что мне нужно, а что нет. Это выглядело очень странно. И я экспромтом решила не отчитываться перед ним по поводу моей недавней общеклинической и психиатрической истории болезни. Теперь я не сомневалась, что мои последние дни в «Джей и Джойнер» никто бы не назвал большим успехом.

— Удачная мысль, — заметила я. — Постараюсь отдыхать как можно больше.

— Не стоит говорить, Эбби, как мы вас ценим.

— Мне всегда приятно это слышать.

У Лоуренса Джойнера было сорок два костюма. Как-то он устраивал вечеринку у себя дома, и одна из наших девчонок забралась к нему в спальню и пересчитала. Они занимали три шкафа. Это случилось год назад. Теперь костюмов, должно быть, больше. И все красивые. Наставляя меня, Лоуренс разглаживал на колене симпатичную темно-зеленую ткань, словно там лежал его домашний любимец.

— Мы все о вас тревожились, — продолжал он.

— Я сама о себе немного беспокоилась.

— Что ж… тогда не стоит возвращаться к тому, что было.

«Ну пожалуйста, вернись», — мысленно умоляла я. Но если яблоко не желает падать, надо немного потрясти яблоню.

— Я только хотела убедиться, — в отчаянии начала я, — что, с вашей точки зрения, все по-прежнему в порядке.

— Мы все едины, — ответил Лоуренс.

Необыкновенно вежливо!

— И все-таки нельзя ли поподробнее, как вам видится мой отпуск. То, что я сейчас не работаю.

Лоуренс нахмурился.

— Не уверен, что нужно снова во всем этом копаться. Поверьте, я больше не сержусь. Теперь мне ясно, что вы переработали. Это моя вина. Вы трудились самоотверженно и с большой отдачей, а я вас слишком загрузил. Полагаю, если бы мы не сцепились по работе над «Лавиной», то поругались бы по другому поводу.

— И это все?

— Если вы хотите спросить, простил ли я вас за то, что вы позорили компанию перед клиентами и бегали по всему Лондону, подговаривая их жаловаться, то я отвечу — «да». Почти. Видите ли, Эбби, боюсь показаться персонажем из «Крестного отца», но вам не стоит быть на стороне клиентов. Если вам кажется, что их плохо обслужили или запросили чрезмерно большую сумму, обсудите эти вопросы со мной, а не шепчитесь за моей спиной во внерабочее время. Но я думаю, мы обо всем успели договориться.

— А когда поступили эти жалобы? — Мне не требовалось выяснять, в чем была их суть. Память ясно сохранила характер проекта «Лавина».

— Вы решили начать все сначала? И это после того, как мы уладили наши дела?

— Нет-нет, у меня только возникла путаница с хронологией, вот и все. Мой дневник остался здесь и… — Я запнулась, потому что не знала, как закончить предложение.

— А не лучше ли забыть об этом печальном событии? — предложил Лоуренс.

— Я прекратила работу в пятницу, одиннадцатого числа. Так?

— Так.

— А жаловаться стали… — Я замолчала, давая Лоуренсу возможность заполнить пробел.

— После выходных. Я сам никогда не запоминаю чисел. Просто постепенно узнавал — в двух случаях из писем адвокатов. Понимаете, как я был расстроен.

— Могу себе представить, — призналась я. — Позвольте заглянуть в папку проекта «Лавина»?

— С какой стати? Все это в прошлом. Давайте не будем ворошить старое.

— Лоуренс, я категорически заявляю, что не доставлю вам никаких хлопот. Мне надо переговорить с парой человек, которые были задействованы в той работе.

— Но у вас наверняка остались их номера.

— Понимаете, я переехала.

— Печально слышать. Вы можете получить любую информацию от Кэрол. — Его лицо сделалось еще более озабоченным. — Не хочу вмешиваться в чужие дела, но, как я уже упоминал, мы в самом деле беспокоились: сначала ваши неурядицы здесь, затем размолвка с Терри и, наконец, явились полицейские. Мы можем что-нибудь для вас сделать? Организовать, чтобы вы куда-нибудь поехали?

На мгновение я оторопела, а затем не удержалась и рассмеялась.

— Вы решили, что я пью или пристрастилась к наркотикам? Если бы… — Я потянулась и поцеловала Лоуренса в лоб. — Вот разберусь с парочкой вещей и свяжусь с вами.

И открыла дверь кабинета.

— Послушайте, — бросил он мне в спину, — если мы хоть в чем-то можем помочь вам…

Я покачала головой.

— Я уже поняла, сколько вы для меня сделали. Надеюсь, доставила вам не слишком много хлопот. — И тут меня осенило. — Я бы сказала, что была в то время совершенно иным человеком, но боюсь, это прозвучит, словно я отказываюсь от ответственности.

Вид у Лоуренса стал совершенно озадаченным. И было отчего.

* * *

По дороге на выход я попросила у Кэрол папку проекта «Лавина».

— Шутишь? — удивилась она.

— С какой стати?

Она с сомнением посмотрела на меня:

— Ну, не знаю…

— Работа выполнена.

— Да, но…

— И это всего на несколько дней. Я буду очень аккуратной.

Чувствовалось, что она вот-вот сдастся. Наверное, ее подкупала мысль, что после этого я немедленно уберусь.

— И эскизы тоже?

— Нет, только переписку.

Она достала пухлую папку и, чтобы удобно было нести, дала к ней в придачу вместительный пластиковый пакет магазина «Маркс и Спенсер».

— Вот еще что, — попросила я. — За последнюю пару дней мне сюда кто-нибудь звонил?

Кэрол порылась на столе и протянула два листа с именами и цифрами.

— Всего-навсего пятьдесят — шестьдесят человек. В большинстве — обычные подозреваемые. Хочешь, буду давать твой номер?

— Ни в коем случае! Ни одному человеку!

— Договорились, — кивнула Кэрол, удивленная моим настойчивым тоном.

— А эти телефоны я возьму с собой. Тебе же они не нужны? — Я сложила листы и засунула в задний карман. — И последнее.

— Что?

— Как ты находишь мою прическу?

— Потрясающе, — ответила она. — Чуточку экстремально, но очень хорошо.

— У меня изменился вид?

— Я тебя не узнала. По крайней мере в первое мгновение.

— Здорово, — обрадовалась я, а Кэрол вновь выглядела испуганной.

* * *

Я сидела в машине и пыталась разобраться в своих мыслях. «Лавина». У меня возникло чувство, что меня забросили на чужую таинственную планету. Что я знала? Сотрудники «Джей и Джойнер» смотрели на меня, как на трахнутую пыльным мешком. После какой-то свары я ушла с работы — по крайней мере на время. Порвала со своим приятелем. Следующие несколько дней объезжала клиентов и подбивала их жаловаться на то, как обошлась с ними наша компания. И в это время познакомилась с неким сумасшедшим, который оказался смертельно опасным типом. Или это был кто-то, кого я знала раньше?

Мне почудилось, что я зверь в чистом поле. Хочу спрятаться, но не знаю, в какую сторону бежать. Были люди, которые подозревали о том, что со мной произошло, другие не верили в это. Однако один человек точно знал, что я говорю правду. Где он? Я машинально оглянулась и поежилась. Скрыться куда подальше и никогда не возвращаться? В Австралию? На Северный полюс? Безнадежно. Что надо делать, чтобы начать процедуру эмиграции? Или поехать в Австралию в отпуск и отказаться возвращаться? Маловыполнимо.

Я достала из бардачка счет за доставку провизии. 2В, Мейнард-стрит, NW1. Это мне мало что сказало. Счет мог быть оставлен кем-нибудь совершенно посторонним. Но не исключено, что в этом месте живет именно он. И как только эта мысль посетила меня, я поняла, что должна туда попасть.

День превращался в самый длинный в моей жизни. Я поискала в справочнике. Это место было не так уж далеко. И я выглядела совершенно не так, как раньше. Можно притвориться, что заблудилась и попала не туда. Хотя что мне это дает? Скорее всего ничего.

* * *

Квартира оказалась на втором этаже симпатичного оштукатуренного здания рядом с Кэмден-хай-стрит и имела отдельный вход сбоку. Я нашла парковочный счетчик и опустила в него мелочи на тридцать шесть минут. Остановилась напротив, вздохнула и достала из бардачка темные очки. Хотя зимний вечер и так был сумрачным, это только довершало мою маскировку. Если ответит женщина, я с ней поговорю. Если мужчина, поостерегусь, скажу: «Извините, должно, быть, перепутала адрес» — и решительно направлюсь обратно. На улице достаточно людей, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Но не ответил никто. Я нажимала кнопку снова и снова. И слышала, как где-то далеко звенел звонок. Я заметила, всегда каким-то чувством понимаешь, что в доме никого нет. Достала из кармана ключи от машины и принялась позвякивать ими в руке. Можно было попробовать постучаться в другие квартиры. Но что я скажу? Я повернула обратно к машине. Счетчик показывал, что у меня еще есть тридцать одна минута. Обидно. Я открыла бардачок, чтобы положить обратно счет. Там рядом с дорожной картой, брошюрой и карточкой Королевского автомобильного клуба лежали не мои ключи.

Мне стало интересно. Я взяла их и вернулась к дому. Испытывая чувство абсолютной нереальности, тихонько вставила ключ в замок и открыла дверь. Когда створка отворилась шире, я заметила на полу кучу почты. Подобрала верхний конверт. Джозефине Хупер. Никогда не слышала о такой. Хозяйка явно была в отъезде. Я увидела перед собой лестницу и поднялась наверх. Странное ощущение, словно я прошла сквозь стену. Вытертые сосновые доски пола, фотографии, пришпиленные на стенах в холле. Незнакомые фотографии. Сочные цвета. Да, я могла ощущать затхлость помещения, в котором отсутствуют люди. Здесь никого не было.

Вряд ли я бывала раньше в этом районе. Моя память не хранила вид этого жилища. Но у меня в машине оказались ключи от квартиры. Поэтому не стоило удивляться тому, что, войдя в гостиную и включив свет, я увидела среди вещей Джозефины Хупер — картин, стола, ковра и дивана — мою стереосистему, телевизор и книги. Я чуть не упала в обморок. И опустилась на стул. На свой стул.

Глава 41

Я обошла большую комнату и повсюду находила следы себя. Сначала рассматривала их с величайшей осторожностью и дотрагивалась кончиками пальцев, словно все это могло немедленно раствориться. Маленький телевизор на полу, стереосистема и мои компакт-диски. Ноутбук на журнальном столике. Я подняла крышку и нажала на «Shift» — компьютер пискнул и ожил. На столе стояла моя ваза с тремя мертвыми розами. Они свесили засохшие головки, а черные лепестки валялись на столешнице. На диване был оставлен мой кожаный пиджак, будто сама я вышла на минуту за молоком. А за раму зеркала над камином вставлена моя фотография. Если быть точной — две фотографии на паспорт, где я пыталась унять улыбку. Мне было тогда весело.

Но квартира была не моя. Мебель чужая — вся, кроме одного стула. И много книг, которых я не только не читала, но о которых даже не слышала. За исключением поваренной — она лежала на каминной полке. Повсюду малопонятный фон чужой жизни. Фотография в раме на одной из полок. Я взяла ее и стала рассматривать: молодая женщина с вьющимися волосами, руки засунуты в карманы стеганой куртки, широко улыбается, а за ней привольно раскинулись холмы. Красивый, беззаботный снимок, но я не узнавала этого лица. Мне казалось, что я никогда его не видела. Я собрала корреспонденцию у двери и перебрала конверты. Все письма были адресованы Джо Хупер, Джозефине Хупер или мисс Дж. Хупер. Я сложила их аккуратной стопкой на кухонном столе. Потом распечатает. Но, взглянув на увядшие цветы и оценив количество почты, поняла, что хозяйка отсутствовала давно.

Я открыла на своем компьютере файл «Почта» и стала ждать, пока на экране мигали крохотные часы. Прозвучала мелодичная трель. Я получила тридцать два новых сообщения — все из неизвестных мне организаций, которые извещали о малозначимых вещах.

Я колебалась, не зная, что делать дальше в этой безмолвной комнате. Затем вышла в коридор и толкнула первую дверь. Створка отворилась, и я оказалась в спальне, где был теплый радиатор, а шторы раздвинуты. Я включила свет. Кровать была убранной, в ногах — три бархатные подушечки, на большой подушке две красные, в клетку, пижамы. На крюке у двери — бледно-лиловый халат, на полу — шлепанцы. На комодике стоял старинный флакон для духов, баночка с бальзамом для губ, серебряный медальон и еще одна фотография — на этот раз крупный план щетинистого мужского лица. Он был похож на итальянца — темный, с невероятно длинными ресницами. Вокруг глаз лучились морщинки — он улыбался. Я открыла шкаф. Черное платье, шерстяная юбка, кардиган. Все это принадлежало кому-то другому. Приподняла крышку корзины для прачечной. Пусто. Только пара белых трусиков и носки.

Следующая дверь вела в ванную. Там было чисто, тепло и все отделано белой плиткой. Моя сине-белая зубная щетка стояла в стеклянном стакане рядом с черной. Моя зубная паста в тюбике с отвинченным колпачком рядом с ее пастой в закрытом тюбике. Мой дезодорант, увлажняющий крем и косметика. На радиаторе подле ее цветного мое зеленое полотенце. Я вымыла руки и вытерла своим полотенцем. И, глядя в зеркало на свое непривычное лицо, почти ожидала увидеть за плечом ее — Джозефину Хупер. Джо.

Войдя в третью комнату, я моментально поняла, что она моя. Не потому, что здесь присутствовали какие-то знакомые вещи. Просто было ощущение, что я вернулась домой. Может быть, дело было в едва уловимом запахе или узнаваемом беспорядке. Туфли на полу. Под сдвигающейся рамой окна мой открытый и все еще не распакованный чемодан с рубашками, платьями и бельем. Темно-красное платье на спинке стула. В углу кучка вещей в стирку. На прикроватной тумбочке горстка украшений. На спинке кровати длинная рубашка для регби, которая заменяла мне ночную. Я потянула дверцу шкафа — там были два моих выходных костюма, зимние платья и юбки. И еще — синее пальто, которое упоминала Робин, и платье из мятого бархата. Я наклонилась вперед и втянула носом воздух из мягких складок. И при этом задумалась, будет ли у меня случай его надеть.

Я села на кровать и несколько минут не шевелилась, оглядываясь вокруг. В голове слегка звенело. Затем сбросила туфли, легла, закрыла глаза и стала слушать гудение системы центрального отопления. Здесь было очень спокойно. Только иногда доносилось шарканье ног из квартиры внизу и шум проезжающей неподалеку машины. Я потянула к себе рубашку-регби и подсунула под голову. Где-то хлопнула дверца машины, послышался смех.

Должно быть, я задремала, потому что, когда внезапно проснулась, на улице шел дождь. От уличных фонарей на мостовой отливали оранжевые блики. Мне стало зябко. Я взяла платье-джерси и обнаружила под ним свою сумку. Она самая — туго набитая и застегнутая. Я с трудом раскрыла молнию. Сверху лежал мой бумажник. Я заглянула внутрь и увидела четыре хрустящие двадцатифунтовые банкноты и изрядно мелочи. Тут же были мои кредитные карточки, водительское удостоверение, блок марок, написанный на клочке бумаги мой номер национальной системы страхования и несколько визитных карточек. Как будто ничего не пропало.

Крепко держа в руке свою сумку, я вернулась в кухню-гостиную. Тщательно задернула шторы, включила общий свет и лампу над плитой. Мне было приятно, по-домашнему. Я попала куда надо. Заглянула в холодильник. В нем оказалось полно еды: незамороженные спагетти, упаковка салата, огурец, зеленый лук, молоко, сыр: пармезан, чеддер — и брынза, баночки йогурта, полбатона обдирного хлеба, остатки белого вина. Ни рыбы, ни мяса. Может быть, Джо была вегетарианкой? Многие продукты были просрочены. Молоко, судя по запаху, прокисло, хлеб зачерствел, салат в упаковке скукожился и увял. Но вино можно выпить, подумала я.

Не раздумывая подошла к буфету, достала высокий стакан. Уже подняла бутылку, но в тот же момент застыла: оказывается, я знала, где стояли стаканы. Где-то в потаенном уголке мозга хранилась эта информация. Я неподвижно стояла, стараясь вытянуть за кусочком похороненных воспоминаний все остальное. Но напрасно. Тогда я налила полный стакан вина. Ведь не исключено, что я сама покупала эту бутылку. Включила какую-то музыку. Я почти ожидала, что в комнату вот-вот войдет Джо. И от этой мысли одновременно нервничала и приходила в возбуждение. Испугается ли она моего присутствия? Или поздоровается — небрежно или с осуждением? Но в глубине души я понимала, что она не придет. Джо куда-то исчезла. В этом доме много дней никого не было.

На телефонном аппарате моргала лампочка. Поколебавшись, я включила автоответчик на прослушивание. Первое сообщение было от какой-то женщины, которая выражала надежду, что все в порядке. И сообщала, что собирается приготовить ужин, если Джо ее дождется. Голос показался мне знакомым. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что говорила я сама. Я поежилась, перемотала пленку и снова прослушала. Я показалась себе веселой. И теперь, глотнув подкисшего вина, стала слушать дальше. Другая женщина начальственным тоном долго распространялась по поводу сроков сдачи работы и говорила, что с ней делать дальше. Мужской голос спрашивал: «Привет, Джо. Увидимся? Брякни». Послышались гудки отбоя. Я сохранила сообщения и допила резковатое желтое вино.

Я не знала, что предпринять. Кто я в этой квартире: незваная гостья или законная хозяйка? Мне хотелось здесь остаться, принять ванну, забраться в рубашку-регби и, свернувшись на своем стуле, уставиться в телевизор — мой телевизор. Я не желала жить у друзей, которые были добры и предупредительны, но считали меня ненормальной. Я хотела дождаться Джо и разузнать о своем потерянном «я».

Я опустилась на стул и высыпала на журнальный столик содержимое сумки. Самым крупным предметом оказался пухлый, формата А5, конверт с моим именем. Я извлекла из него два паспорта: старый и новый. Открыла обложку и увидела свою фотографию — такую же, как за рамой зеркала. Далее следовал авиабилет. Десять дней назад я должна была лететь в Венецию, а возвратиться позавчера. Я всегда хотела побывать в Италии.

Пара скрученных друг с другом черных перчаток, моя разъехавшаяся в переплете записная книжка. Четыре черные ручки, одна подтекает. Тушь для ресниц. Два тампона. Полпакетика мятных конфеток «Поло». Я машинально положила одну в рот — пусть забьет вкус вина. Пачка салфеток. Карамелька. Нитка бус. Три тонкие ленты для волос — теперь они мне не нужны. Расческа и маленькое зеркальце. На пол упал кусочек фольги. Я подобрала его, но это оказалась плотная серебряная упаковка с двумя таблетками, правда, одной уже выдавленной. Я поднесла упаковку к свету и прочитала название: левонелл, доза 750 миллиграмм. У меня появилось идиотское желание положить оставшуюся таблетку в рот и посмотреть, что произойдет.

Однако я этого не сделала. А заварила себе чаю и позвонила Шейле и Гаю, но нарвалась на автоответчик. Сказала, что вечером не вернусь, поблагодарила за все и пообещала вскоре связаться. Надела свой кожаный пиджак, положила ключи и таблетку во внутренний карман и вышла. Машина стояла на прежнем месте. Только теперь под примерзшую щетку стеклоочистителя была подсунута завернутая в полиэтилен квитанция на штраф.

Разберемся с этим потом. А пока я свернула на Кэмден-хай-стрит и шла до тех пор, пока не повстречала аптеку. Она уже закрывалась. Я подошла к рецептурному отделу, работавший там молодой азиат спросил, не может ли он мне помочь.

— Надеюсь, — сказала я. — Я только хочу узнать, от чего вот это лекарство. — И протянула ему серебряную упаковку.

Аптекарь нахмурился:

— Это ваше?

— Да… То есть нет. Ведь если бы это было мое, я бы знала, что это такое. Согласны? Я это нашла. В комнате своей младшей сестры. И хочу убедиться, что таблетки не представляют опасности. Потому что видите, второй здесь нет.

— Сколько лет вашей сестре?

— Девять, — наобум ответила я.

— Понятно. — Аптекарь бросил упаковку обратно на прилавок и снял очки. — Это контрацептив «скорая помощь».

— То есть?

— Таблетки, которые принимают наутро.

— О!

— И вы утверждаете, что вашей сестре только девять?

— Господи!

— Ей следует показаться врачу.

— М-м… дело в том… — Я осеклась. В аптеку вошел покупатель, встал за мной и с интересом прислушивался.

— Как вы думаете, когда она ее приняла.

— Давно. Десять дней назад или около того.

У аптекаря появилось неодобрительное и какое-то ироничное выражение.

— Вообще-то их принимают по две. Одну не позднее семидесяти двух часов после сношения, желательно раньше. А вторую — через двенадцать часов после первой. Так что ваша сестра может быть беременной.

Я схватила с прилавка таблетку.

— Разберусь. А вам — большое спасибо. — И выскочила на улицу.

Ледяной дождь приятно охладил пылающие щеки.

Глава 42

Я поняла, что случилось. Слышала, что такие нелепости совершали и другие. Даже друзья. Как трогательно. Вернувшись в квартиру, я сразу же позвонила Терри. Его голос звучал так, словно я его разбудила. Я спросила, не приходила ли мне утром корреспонденция.

— Да, была пара конвертов, — пробормотал он.

— Мне должны были прислать мою новую кредитную карточку. Обещали успеть сегодня.

— Если хочешь, перешлю ее тебе.

— Это совершенно неотложно. А я тут как раз по соседству. Так что позволь, я к тебе заскочу?

— Хорошо, но…

— Буду у тебя через полчаса.

— Мне послышалось, ты сказала по соседству.

Я пыталась придумать умное объяснение, но не смогла.

— Мы с тобой много говорим, тебе придется долго ждать, пока я приеду.

* * *

К тому времени, когда я оказалась в его квартире, Терри успел открыть бутылку вина. Он предложил мне бокал, и я не отказалась. Следовало проявить тонкость. Начать с подходом. Он оценивающе посмотрел на меня. Я хорошо помнила этот взгляд: он словно прикидывал стоимость какого-то хитроумного предмета антиквариата.

— Я вижу, ты нашла свою одежду, — начал он.

— Да.

— И где же она оказалась?

Я не хотела рассказывать. И не из-за ослиного упрямства. Мне казалось, чем больше в эти дни путаницы, тем лучше. Пусть те, кто знает, кто я такая, понятия не имеют, где я нахожусь. А те, кто в курсе, где я живу, пусть не догадываются, что я за человек. Так будет безопаснее. Во всяком случае, я хотя бы буду перемещающейся мишенью.

— Оставила кое у кого, — объяснила я.

— У кого?

— Ты не знаешь. Так где моя почта?

— Положил на стол.

Там оказалось два конверта. Один — вопросник о моих покупательских привычках. Его я немедленно отправила в мусорную корзину. Другой — с пометкой «специальное отправление» — обещающе твердый на ощупь. Я разорвала упаковку. Внутри была новенькая кредитная карточка. Я имела кров, одежду, кое-какие компакт-диски, а теперь еще обзавелась кредитной карточкой. Похоже, я постепенно возвращалась к жизни.

— Кое-что из моей мелочевки все еще здесь.

Я потягивала вино, а Терри выпил залпом. Я уже собиралась сделать ему замечание по поводу спиртного, но с облегчением вспомнила, что это меня больше не касалось. Это теперь забота Салли. Но может быть, он с ней не пьет?

— Забирай в любое время, — предложил он.

— Мне некуда их положить. Это спешно? Когда Салли переезжает?

— Мы знакомы всего две недели. Она только…

— Послушай, Терри, я категорически не желаю обсуждать, что она для тебя значит.

— Я говорил о тебе. Хотел объяснить, что расстроился из-за случившегося с тобой. — Он попытался глотнуть из пустого стакана. Опустил глаза, затем снова посмотрел на меня. — Мне жаль, Эбби, что я тебя ударил, и я не оправдываю себя. Это моя вина, и только моя, и я ненавижу себя за это.

Я прекрасно знала такого Терри — виноватого, который признавал все, что угодно, обещал никогда больше так не поступать и извинялся. Я слишком часто ему верила, и он сам себе тоже.

— Все в порядке, — ответила я. — Тебе совершенно ни к чему себя ненавидеть.

— Понимаю, как трудно со мной было жить.

— Я тоже не сахар.

Терри горестно покачал головой:

— В том-то и дело, что с тобой было просто. Ты интересная, великодушная, забавная. Если не считать нескольких минут после утреннего пробуждения. Все мои приятели считали, что я был самым счастливым мужчиной на свете. Ты терпела меня, не хотела оттолкнуть.

— М-м… — поерзала я на стуле.

— А вот теперь махнула рукой.

— Все кончено, Терри.

— Эбби…

— Не надо. Пожалуйста. Я хочу тебя спросить.

— О чем угодно. — Он пил уже второй стакан.

— По некоторым причинам — главным образом чтобы поддержать свою психику — я восстанавливаю тот период, который не сохранился в памяти. Изучаю себя, как если бы была другим человеком. И как теперь понимаю, в субботу мы крупно поссорились и я ушла.

— Я бы не стал называть это руганью. Как я уже сказал, вина была моя. Не понимаю, что на меня нашло.

— Терри, мне это совершенно безразлично. Я только хочу знать, где я была. И кое-что еще. Значит, я ушла от тебя к Сэди. Но если мы поругались и я психанула, то вряд ли сразу прихватила с собой СД-плейер и телевизор.

— Нет, — покачал головой Терри. — Ты ушла с одной сумочкой. Я думал, ты вечером вернешься. Но ты позвонила на следующий день. Я пытался с тобой поговорить — не вышло. Ты мне даже не сказала, где ты. Потом позвонила через пару дней и заявила, что собираешься заехать за вещами. Появилась в среду и взяла довольно много.

Я подошла к трудному моменту:

— А что-нибудь еще было?

— В каком смысле?

— Ну, когда мы… ссорились… мы еще…

— Да мы толком и не разговаривали. Только ругались. А потом ты ушла. Я предложил тебе остаться, но ты отказалась. Даже не сообщила, где будешь. Я пытался найти тебя по телефону. Но не смог.

— А что было, когда я приехала за вещами?

— Мы не виделись. Я в тот момент отсутствовал.

У меня екнуло в животе.

— Извини, понимаю, что выгляжу глупо. Так ты утверждаешь, что мы не общались после того, как я ушла?

— Разговаривали по телефону.

— Я о другом: мы не встречались?

— Ты не захотела.

— Так кто же, черт возьми, меня… — Я начала предложение, которое не могла закончить.

— Знаешь, Эбби, я искренне хочу… — В этот момент раздался дверной звонок, и я так и не узнала, чего же именно желал Терри. Могла только строить догадки. Он скрипнул зубами, потому что знал, кто к нему пришел. И я тоже.

— Неловко получилось, — процедил он, направляясь к двери.

Я была не в том состоянии, чтобы разбираться в его настроениях, — едва могла говорить.

— Ничего особенного, — отозвалась я. — Спускайся и открывай. Я пойду с тобой. Я ухожу.

Мы сошли по лестнице.

— А я на выход, — объяснила я Салли. — Приходила взять почту. — И помахала единственнымконвертом.

— Все нормально, — ответила она.

— Не беспокойтесь, это не войдет у меня в привычку, — успокоила я ее.

— Я не против, — заявила она.

— Потрясающе, — буркнула я, протискиваясь мимо нее в дверь. — Заявляю со всей искренностью, из вас получится лучше пара, чем из меня и Терри.

Лицо Салли посуровело.

— О чем это вы? Вы меня совершенно не знаете.

— Зато я знаю себя.

* * *

По дороге домой я завернула в один из мини-супермаркетов, что открыты двадцать четыре часа в сутки. Купила молока, бутылку белого вина и составляющие для простого салата. Вернувшись в квартиру Джо, закрыла на цепочку дверь и приготовила салат. Я настолько устала, что спать уже не хотелось. Глаза щипало, в голове гудело, руки и ноги болели. Я проглотила две таблетки, запив их глотком вина, и в тишине и одиночестве стала есть салат, стараясь прояснить свои мысли. Передо мной лежала небольшая пирамидка корреспонденции Джо. Не исключено, что в ее отсутствии не было ничего пугающего. Просто Джо предложила мне пожить в своей квартире, пока сама уезжала в отпуск или работала за границей. Я посмотрела почту и обнаружила несколько горящих счетов. Однако это тоже ничего не значило. Может быть, Джо всегда платила в последний момент. Или просто забыла. Возможно, она вот-вот должна приехать из отпуска. Я решила подождать еще пару деньков и начать разузнавать о Джо. Только сначала требовалось выяснить все о себе.

Я села на сосновый пол, скрестила ноги и разложила вокруг все необходимое: папку проекта «Лавина», конверт, который взяла у Терри, сделанный Кэрол список звонков и счет из бардачка. Затем отправилась к стоявшему в углу секретеру, взяла из стакана с нарисованной картой лондонского метро ручку, а из ящика стопку листов формата А4.

Что я выяснила о тех днях, которые не помнила? Я взяла лист и написала слева «Потерянные дни», а справа — «22 января». Вечером в тот день, перед самой полночью, я рухнула у двери Тони Рассела. Сколько дней я была в плену? Три? Наверное, больше. Четыре, пять, шесть. Еще больше? Единственная достоверная информация — это то, что пятнадцатого я сделала в эту квартиру заказ из индийского ресторана. А все остальные дни требовалось заполнить. Что я в это время делала? Я знала, что не встречалась с друзьями.

Мне пришла в голову мысль. Я отравилась на кухню. Потребовалось открыть несколько дверец, прежде чем я обнаружила мусорное ведро. Когда я наклонилась над ним, в нос ударил отвратительный сладковатый запах гниения. Но я пересилила себя и заглянула внутрь. Там оказалась всякая гадость — протухшая, прокисшая, размякшая, но никаких контейнеров из фольги от доставленного из ресторана заказа. Это означало, что с тех пор ведро хотя бы однажды выкидывали и было еще достаточно времени, чтобы снова набросать в него мусора. Вероятно, после вторника кто-то находился в этой квартире. Если только остатки заказа не выбросили прямо в мусорный бак на улицу. Но это казалось маловероятным.

Разболелась голова. Кажется, Робин сказала, что я ей звонила, чтобы отменить нашу встречу? Я написала на полях «Среда» и поставила напротив вопросительный знак.

Потом принялась за данный мне Кэрол список телефонных звонков. Они перенесли меня в прежнюю жизнь — неотложные сообщения, короткие ответы. Один за другим вычеркивала я знакомые номера. В итоге остались три записи, которые невозможно было идентифицировать. Одно сообщение вообще без имени, только с номером телефона. Вторая запись — «Звонок от Пэт». Я знала дюжину людей, которых звали Пэт. Причем и мужчин, и женщин. С одной я ходила еще в детский сад и с тех пор ни разу не слышала такого громкого рева. И третья запись — просто «Звонил молодой человек». Спасибо тебе, Кэрол.

Я снова села, взяла новый лист бумаги. И написала сверху: «Что необходимо сделать». Таков уж мой жизненный девиз: «Если сомневаешься, как поступить, составь список». Первым пунктом стало: «Позвонить по номерам». За ним последовало: «Лавина». Лоуренс утверждал, что после того, как я разругалась с «Джей и Джойнер», я в свободное время разговаривала с участвовавшими в проекте людьми и подбивала их жаловаться на нашу компанию. Вот единственный ключ к тому, чем я занималась в потерянные дни.

Сверху в папке «Лавина» лежал перечень контактных телефонов. Все знакомые фамилии. С этими людьми я работала в сумасшедшие дни начала января. Я пробежалась по содержимому папки, выписала имена, некоторые взяла в скобки, другие подчеркнула. От одной мысли, какую работу пришлось тогда проделать, я почувствовала себя измученной.

В самом конце находились счета. Я рассматривала цифры, пока не стало рябить в глазах. Я помнила, отчего возникли наши разногласия с Лоуренсом: наша компания надувательски повела себя по отношению к субподрядчикам — бухгалтерский мухлеж творили прямо у меня под носом. И тут я вспомнила Тодда.

Он был частью моей жизни, о которой я не забывала, только отправила на задворки сознания. Как я не заметила этого раньше? Он работал над проектом «Лавина». Требовались изворотливость и пробивная сила. Я рано поняла, что на работе все вечно недовольны друг другом, зато свои чувства всегда оправдывают. Стоило чуть нажать, и я тут же начинала испытывать противодействие. Поворачивала на сто восемьдесят градусов, но все равно ничего не получалось. Поскольку мы с Тоддом общались с одними и теми же людьми, я вскоре услышала, что работа продвигается слишком медленно. Однако если речь идет о строительстве, это утверждение означает, что срываются сроки. Я сказала об этом Тодду, но он ответил, что все прекрасно. Тогда я заподозрила что-то неладное и решила переговорить с Лоуренсом.

А затем узнала, что Тодда выперли, а руководителем проекта «Лавина» назначили меня. Лоуренс объяснил, что у Тодда прокол, о котором он никого не проинформировал. Это означало, что Тодд провалил все, что мог, и теперь перед «Джей и Джойнер» замаячила угроза судебной тяжбы. Я пришла в ужас и заявила, что не собиралась подставлять Тодда. Но Лоуренс ответил, что Тодд — псих и ему следует лечиться. А теперь нужно спасать компанию. Я села в кабинет Тодда и неделю работала так, что на сон оставалось не больше четырех часов в сутки. Так что если я была виновата в том, что случилось с Тоддом, то и он в какой-то степени был повинен в том, что произошло со мной.

Я написала его имя на листе бумаги. Подумала и добавила знак вопроса. Еще немного подумала и заключила вопросительный знак в квадратные скобки. Затем нарисовала несколько линий, чтобы казалось, будто знак вопроса находится в кубике. И еще несколько штрихов, словно квадрат сияет или взрывается.

В голову пришла еще одна мысль. Черт! Черт! Черт! И под словом «Тодд» я написала «Экспресс-анализ на беременность». И потом подчеркнула. Я с кем-то спала и, по-видимому, не проявила осторожность. Не составить ли еще один список — кандидатов? Но я отказалась от этой мысли. С кем из мужчин я могла встречаться в потерянные недели? С Гаем? Вряд ли. Заказ доставлял скорее всего мужчина. Значит, возможно, еще и с ним.

Я начала писать «Что…» и остановилась. Подразумевалось «что сделать», но думала: что делала в те покрытые мраком дни. Мысль об этом таилась в глубинах сознания и не давала покоя. Иногда я даже воображала, что именно она вызывала боль в голове. Если удастся все восстановить и заполнить пробелы, тяжесть уйдет. Неужели не стоит рискнуть? Если он в городе, то мог уже найти меня. И именно сейчас ждать за дверью квартиры Джо, когда я выйду на улицу. Или я ошибаюсь? И этот человек исчез? Он знал, что я не помнила, как мы познакомились, не видела его внешности. Если он будет тихо сидеть и не дергаться, то ему не грозит опасность. Спокойно может охотиться за другими женщинами, убивать их, а про меня забыть. Но чувствовал ли он себя в безопасности?

Слово «что» я обвела огромным знаком вопроса. А затем затушевала. Если бы поверили моему рассказу о похищении и сумели бы обнаружить какую-нибудь улику, тогда полиция бы меня защитила. Поймала бы того человека, и я бы жила спокойно.

Но что это за улика и где ее искать? Я украсила большой знак вопроса филигранью маленьких. Они спускались от головы к хвостику и снова по брюшку поднимались вверх, так что в итоге превратились в трепещущее облако недоумения.

Глава 43

Я проснулась, как от толчка, и некоторое время не могла сообразить, где нахожусь. В комнате было темно. В нее не проникало ни единого звука. Я лежала в постели и ждала, чтобы ко мне вернулась память. Старалась что-нибудь расслышать в черноте. Сердце быстро колотилось в груди, во рту внезапно пересохло. А затем я услышала. Легкое шарканье снаружи. Может быть, оно-то меня и разбудило? Но кто там ходит под моим окном? Я повернулась и посмотрела на радиобудильник. Было начало пятого и очень холодно.

Снова тот же звук: шарканье и поскребывание. Я не могла пошевелиться — вжалась в подушку. Стало трудно дышать. Я вспомнила мешок на голове и кляп во рту. Но затем прогнала эту мысль и заставила себя встать с кровати и подойти к окну. Чуть раздвинула шторы и сквозь морозный узор на стекле выглянула на улицу. От свежевыпавшего снега на улице было светло, я различила темный силуэт под окном. Здоровенная полосатая котяра копошилась в кусту у подъезда и шелестела увядшими листьями. Я чуть не рассмеялась от облегчения. Но тут она подняла голову и посмотрела немигающими зелеными глазами. Меня охватил ужас. Я перевела взгляд на темную, в оранжевых от света фонаря лужицах, улицу. Пусто. Но вот неподалеку загудела мотором машина, загорелись фары, и в их лучах я различила на свежевыпавшем снегу человеческие следы.

Я задернула шторы и отвернулась. Это просто смешно, убеждала я себя. Безумие. В Лондоне все время кто-нибудь не спит. Всегда есть машины, кошки и прохожие на улицах. Проснись в любое время, прижмись лбом к стеклу и обязательно кого-нибудь увидишь.

Я снова забралась в постель, свернулась и обхватила себя руками. Ноги окоченели, и я пыталась втянуть их в рубашку-регби, но они продолжали высовываться. И через несколько минут я опять встала и пошла в ванную. На двери висела грелка. Я вскипятила чайник, приняла две таблетки от головной боли и легла. Немного полежала, обнимая грелку и стараясь уснуть. В голове, словно снежная пурга, кружились мысли и громоздились горы неотложных дел: позвонить по телефонным номерам из списка, встретиться с людьми, чьи фамилии значились в папке, постараться выяснить, где находилась Джо или по крайней мере хоть что-нибудь о ней, и что это за чертовы таблетки, которые следовало принимать наутро после ночи любви. Как бы выяснить, сколько тут замешано мужчин: один или два. И не беременна ли я. Я попыталась вспомнить свою прежнюю жизнь. Она казалась мне словно картина за стеклом. А новая была мрачной, не сулила ничего хорошего и все время куда-то отодвигалась, стоило как следует присмотреться.

Радиатор отопления щелкнул и загудел, и через несколько минут стало не так пронзительно холодно. Сквозь щель в шторах я заметила, что тьма на улице стала рассеиваться. Плохо. Значит, больше я не засну. Так и буду лежать, и страх, словно большая жаба, станет все сильнее давить мне на грудь. Чтобы избавиться от него, необходимо во всем разобраться.

Я приняла ванну — такую горячую, что едва могла терпеть. И вылезла с покрасневшей кожей и сморщенными пальцами. Надела свободные брюки, черную толстовку с капюшоном и носки. Заварила чашку кофе, подогрела для него молоко, сварила яйцо, отрезала кусок затхлого хлеба и обильно намазала маслом. Я собиралась следить за собой. Заставила себя завтракать за столом, макала хлеб в желток и медленно пережевывала между глотками кофе с молоком. Затем вошла в ванную и встала перед зеркалом. Меня до сих пор брала легкая оторопь, когда я смотрела на свое лицо. Смочила волосы, причесалась, чтобы они так не торчали, энергично почистила зубы и при этом не сводила с себя глаз. Никакой косметики и украшений. Готова к действию.

Только-только перевалило за семь. Большинство людей еще, наверное, спали. В такую рань вряд ли купишь комплект для проведения экспресс-теста на беременность. Займусь этим позже. А пока я вернулась к листам бумаги, на которых писала вечером. Пошарила по шкафам в поисках скотча — не нашла, но в ящике с отвертками, бечевкой, плавкими предохранителями и батарейками обнаружила изоляцию и прилепила бумагу к стене — листы были с пробелами, которые я надеялась впоследствии заполнить. Эта процедура доставила мне удовольствие, как протирка грифельной доски и заточка карандашей перед началом настоящей работы.

Я написала фамилии и адреса мужчин, которых планировала сегодня посетить. Они все были хорошо знакомы мне, и, видимо, именно к ним я ездила после того, как ушла из «Джей и Джойнер». С ними я разговаривала по телефону в последние недели работы и встречалась лично. Но то был период суматошной спешки, словно я слишком быстро летела и все сливалось вокруг. Или это амнезия распространялась в прошлое? Где-то в середине располагался эпицентр тьмы, которая к прошлому и будущему постепенно светлела, пока чернота совершенно не исчезала.

Я сверила адреса на дорожной карте и разработала маршрут — к кому первому ехать. Подняла трубку и собралась набирать номер, но сообразила, что лучше объявиться без предупреждения. У меня не было другого преимущества, кроме неожиданности. Затем натянула шерстяную шапочку на глаза, обмотала полосатым шарфом подбородок, выключила свет и раздвинула шторы в спальне, как это было до моего прихода в квартиру.

Вчера выдался длинный день, а ночь получилась слишком короткой, и от этого утро было еще более нервным. В доме отсутствовал черный ход, поэтому пришлось воспользоваться парадным. Но прежде чем открыть дверь, я надела темные очки. Теперь моего лица почти не было видно. Я глубоко вздохнула и вышла на пронизывающий ветер Стало еще холоднее. Мороз дубил кожу, пробирал до самых костей. Под примерзшим стеклоочистителем моей машины все еще белела штрафная квитанция. Но это не имело значения. Я собиралась ехать на городском транспорте.

Магазин Кена Лофтинга был еще не открыт, но, прижав лицо к стеклянной двери, я разглядела в глубине свет. Звонка как будто не было. Я постучала кулаком и стала ждать. Наконец показался силуэт человека. Загорелось электричество, и ко мне, хмурясь от моего нетерпения и тяжело ступая, подошел грузный Кен. Но дверь открыл не сразу, а присматривался ко мне из-за стекла, пока по его лицу я не поняла, что и он меня узнал. И только тогда стал отпирать один за другим запоры и потянул створку. От страха у меня пересохло во рту, но я продолжала улыбаться.

— Эбби?

— Я просто остригла волосы, вот и все. Можно мне перемолвиться с вами словечком?

Кен отступил, но продолжал меня разглядывать, и я почувствовала, что начала смущаться.

— Я надеялся, что мы еще увидимся, — начал он, а я прислушивалась к его произношению. — Я думал о вас.

— Разве вы еще не открылись? — Я нервно обвела глазами магазин. Люстры, бра и всякие другие светильники ярко сияли, но покупателей не было.

— Через пять или десять минут.

— Мы можем поговорить?

Он пропустил меня в магазин. Затворил и запер на замок дверь. От этого звука у меня по спине побежали мурашки.

Кен не просто мог дать любой совет, касающийся электричества. Он был помешан на свете — знал, как он падает, какова глубина освещения и характер контраста. В его магазине в Стоквелле можно было приобрести фантастические норвежские лампы прерывистого света или увлеченно обсуждать с ним направление освещения — что лучше: сверху вниз, снизу вверх или общее верхнее. Кен часами занимался этим. Свет в офисе «Лавины» был настоящим произведением искусства. Каждый кабинет и стол был ярко освещен, но между ними были созданы притененные зоны. Только контраст создает форму и глубину комнаты и возрождает ее к жизни, не уставал повторять Кен. Золотое правило: никогда не устраивать плоского, ослепительного освещения. Директорам «Лавины» нравилось бесконечно осуждать эти темы.

— Почему вы сказали, что надеялись меня видеть?

— Сначала о главном. Хотите чаю?

— С удовольствием.

Кен заварил в своем заваленном коробками и ящиками кабинете чай. Я сидела на стуле, а он на коробке. В его магазине было очень холодно, и я осталась в пальто, хотя хозяин не мерз в рубашке с коротким рукавом.

— Так вы хотели встретиться со мной?

— Печенье? Имбирный орех?

— Все прекрасно. Спасибо.

— Это я вас должен благодарить.

— Но за что?

— Вы спасли меня от потери трех штук баксов.

— Я это сделала?

— Ну да.

— Каким образом?

— Что?

— Извините, Кен, и потерпите меня. Мне необходимо прояснить некоторые вещи.

Его вполне устроило такое туманное объяснение.

— Сказали, что мне недоплатили, и посоветовали добиваться справедливости.

— И вы устроили скандал?

— Естественно.

— Когда я вам сказала об этом, Кен?

— Должно быть, в понедельник утром. Вот так же рано, как сейчас.

— Какой понедельник?

— Кажется, три недели назад.

— Четырнадцатого января?

Он подумал и кивнул:

— Наверное, так.

— И с тех пор мы с вами не встречались?

— Нет. А что, должны были? — По его лицу было видно, что он начинает понимать. — Вам это нужно для отчетности — количество рабочих часов? Я ваш должник. Только скажите, когда мы встречались и сколько времени провели вместе?

— Дело не в этом. Я только хочу разобраться в путанице. Значит, с тех пор я вас ни разу не видела.

Кен немного растерялся.

— Нет. Хотя я очень хотел сказать вам спасибо. — Он подался вперед и положил мне руку на плечо. — Ведь вы ради меня подставили свою голову.

От его прикосновения я вздрогнула.

— Вы уверены? Ничего не путаете? Понедельник четырнадцатое?

— Я помню, вы настолько разозлились, что не могли и секунды усидеть на месте, — рассмеялся он, пожалуй, раскатистее, чем следовало.

— Вам надо скоро открывать магазин, — пробормотала я. — И мне тоже пора. Вы мне очень помогли, Кен.

— Рад слышать. — Он не тронулся с места. Но может быть, только потому, что был таким крупным и медлительным человеком. Кен смотрел на меня дружески, однако у меня закралось сомнение.

— В таком случае, пожалуйста, откройте дверь.

Он поднялся, и мы очень медленно прошли через сияющий магазин. Кен открыл замок, и я оказалась на холодном ветру. На лбу у меня выступили капельки пота, руки дрожали.

* * *

— О нет, только не это! Неужели что-то не работает? Какой идиот не знает, как справиться с системой? — Он только что не тыкал пальцами мне в грудь. — Никогда больше не буду работать на вашу компанию. Я уже всем об этом сказал. Ни за что. Даже если вы встанете передо мной на колени. Овчинка выделки не стоит. Сначала был тот тип, который готов был расплакаться, как только видел меня. Потом блондинка с ракетой в заднице, извините за мой язык. Хотя в итоге она повела себя достойно. Вы наверняка от нее уже избавились. Естественно, ради восстановления справедливости. — Он был худощавым вспыльчивым человеком и понравился мне с первого знакомства.

— Это я, мистер Кан, сообщила, что вам недоплачивают, — перебила я его.

— Нет, нет, нет! Ничего подобного. Это та, с длинными светлыми волосами. Эбби или что-то в этом роде. А с вами я вообще не знаком.

Неужели он в самом деле меня не узнал? Я сняла черную вязаную шапочку. Выражение его лица не изменилось. Я сдалась и притворилась другим человеком — подругой Эбби.

— Когда вы видели ее в последний раз? — спросила я, стараясь говорить по-деловому.

— В пятницу, одиннадцатого января, — с готовностью ответил он.

— Не бойтесь говорить — больших неприятностей у нее уже не будет.

— Так у нее проблемы? Я так и знал. Я ее предупреждал, а ей как будто было все равно.

— Когда вы виделись в последний раз? — настойчиво повторила я.

Кан пожал плечами и сверкнул на меня глазами. Мне захотелось его обнять.

— Мы с Эбби подруги, — настаивала я. В любой момент он мог меня узнать. И тогда бы решил, что я мошенница, что-то замышляю или по крайней мере ненормальная. — Я на ее стороне.

— Так все говорят, — буркнул Кан.

Я заинтересовалась: что он имел в виду. А он тем временем продолжал:

— Ну хорошо, мы встречались в следующий понедельник. Она оказала мне неоценимую услугу, и я немедленно отправился к своим адвокатам.

— В понедельник, четырнадцатого?

— Да. Если увидите ее, поблагодарите от меня.

— Непременно, и вот еще что, мистер Кан…

— Что?

— Спасибо.

Какое-то время он приглядывался ко мне. Его лицо дрогнуло. Но я тут же отвернулась. Надела очки, шапочку и попрощалась:

— До свидания.

* * *

Я пообедала в тускло освещенном ресторанчике в Сохо. Меня посадили за столик в углу в самом дальнем конце зала. Я могла разглядеть всех, кто входил, но сама оставалась невидимой. В зале было полно туристов. Со своего места я слышала французскую, испанскую, немецкую речь. Почувствовала счастливую дрожь, сняла пальто, шапочку, шарф, темные очки, заказала спагетти с моллюсками и стакан красного вина. Я провела в ресторане почти час, прислушиваясь к обрывкам разговоров и вдыхая аромат сигарет, кофе, томатного соуса и приправ. Я выпила капуччино и съела ломтик лимонного пирога. Пальцы на ногах наконец оттаяли, а голова перестала болеть. Получилось, думала я. Если сумею понять, что со мной приключилось, и заставлю поверить в это других, если снова почувствую себя в безопасности, то опять обрету способность вот так сидеть среди людей и радоваться жизни. Потягивать кофе, есть какой-нибудь пирог, ощущать тепло, уверенность и счастье. Я успела позабыть о таких чувствах.

Я вышла из ресторанчика и направилась покупать комплект для анализа на беременность.

* * *

Я так и не вспомнила, чтобы встречалась с Беном Броуди, хотя однажды была в его мастерской в Хайбери. И теперь направлялась туда сквозь сыпавшуюся с неба мелкую ледяную крупу. Я чувствовала, как снова краснеет мой нос — единственная часть тела, которая выставлялась наружу. Мастерская располагалась в переулке, который шел от главной улицы. А имя хозяина красовалось на двери: «Бен Броуди. Дизайнер промышленных товаров». «Интересно, как люди получают такую профессию?» — подумала я. И тут же смутилась. Господи, а как становятся консультантами по организации рабочего места? Меня поразило, какую нелепую работу я выполняла. Если бы не это, я могла бы быть садовником, пекарем, плотником, то есть реально производить вещи. Вот только руки у меня никудышные.

А вот Бен Броуди производил вещи. По крайней мере их прототипы. Он конструировал столы и стулья для «Лавины». И специальные ширмы, благодаря которым огромные пространства становились не такими пугающими. Мы ему недоплатили. А с клиентов содрали на полную катушку.

Я не стала стучать. Просто открыла дверь и вошла. Большое помещение делили линии верстаков. Два человека стояли у скелета велосипеда. Из глубин раздавался звук работающего сверла. Мастерская пропахла опилками. И я вспомнила Пиппу, когда она просыпалась, морщила красное личико и начинала орать. Запах был таким же древесно-сладковатым.

— Чем могу служить? — спросили у меня.

— Мистер Броуди?

— Нет. Бен у себя. Работает со счетами. — Мне показали на дверь. — Вам позвать?

— Нет. Я сама.

Когда я открыла дверь, сидящий за столом человек поднял на меня глаза. Шерстяную шапочку я оставила на голове, но очки сняла — в полутемной крохотной комнате я в них почти не видела.

— Слушаю вас, — сказал он и некоторое время, разглядывая меня, строил такую мину, будто сосал лимон. Потом снял очки и положил на стол. У него было тонкое лицо, но я заметила, что его руки большие и сильные. — Слушаю вас, — повторил он.

— Вы, наверное, меня не узнаете. Мы встречались всего пару раз. Меня зовут Эбби Девероу. Я из «Джей и Джойнер».

Бен Броуди безучастно смотрел на меня.

— Я еще не успел вас забыть. Что вам здесь нужно? — Его манеры были почти грубыми.

Я пододвинула стул и уселась напротив него.

— Не хочу отнимать у вас много времени. Стараюсь только разобраться кое в какой путанице в нашей конторе.

— Не понимаю. — Он выглядел явно озадаченным. — В каком вы здесь качестве?

— Проясняю некоторые вопросы. — Он смотрел на меня и ничего не говорил. Я предприняла новую попытку: — Мне неясно, как проходили некоторые мои встречи с клиентами, хотя все это слишком сложно, чтобы понять причины.

— Почему?

— Не спрашивайте. Уверяю вас, вам ни к чему это знать. Хочу только спросить, когда мы встречались в последний раз?

За спиной у Броуди зазвонил телефон, он повернулся в кресле и твердо сказал в трубку:

— Только резина. Да-да, никаких сомнений. — И, крутнувшись в другую сторону, снова заговорил со мной: — Вы приходили сюда три недели назад, чтобы высказать свою озабоченность по поводу проекта «Лавина».

— Спасибо. — У меня по спине побежали мурашки, потому что мне показалось, что я узнала голос. Не тембр — вроде бы промелькнула знакомая интонация. Я вонзила ногти в ладони. — Вы уверены, что я посещала вас именно в тот день?

— Да, — ответил Броуди и, пародируя меня, продолжал: — Все слишком сложно, чтобы понять причины, но это так.

Я вспыхнула и встала. Он тоже поднялся.

— Извините, что отняла у вас время, — официально проговорила я.

— Не проблема. До свидания. Надеюсь, скоро вам станет лучше.

— Лучше?

— Ну да, вы же болели. Разве не так?

* * *

— Уже поправилась, — поспешно ответила я и вышла.

С сантехником Мольте Шмидтом я четырнадцатого не встречалась, а разговаривала по телефону. Я ему очень помогла, сказал он.

Да, тот понедельник был особым и насыщенным, подумала я, и вдруг мне пришло в голову, что сегодняшний день в точности воспроизводит прежний, словно я сама с собой играю в «бабушкин след».

Двадцать минут с Мольте доставили мне истинное удовольствие, потому что он был молод, красив — с длинными, перетянутыми в хвостик волосами и сияющими голубыми глазами — и держался дружески. И еще мне понравилось, что он наполовину финн, наполовину немец и говорил с сильным акцентом.

* * *

Сгущались сумерки, был конец дня. Мелкая крупа превратилась в плюющийся снег, который валил с посеревших небес. В оранжерее горели все лампы, и когда я вошла туда, то почувствовала запах смолы и услышала звук текущей воды. Где-то посвистывал ветер.

Я словно покинула свой мир и вступила в другое измерение. Теплица была не особенно большой, но передо мной открывалась панорама, словно я обрела способность видеть на мили вперед. Повсюду росли деревья — старые, красивые, с перевитыми стволами и расползающимися в разные стороны корнями. Я наклонилась и осторожно дотронулась до одного из них.

— Китайский вяз, — раздался голос позади меня. — Ему больше ста лет.

Я распрямилась. Гордон Локкарт был плотным лысеющим человеком. В глаза бросались ярко-красные подтяжки на синей трикотажной рубашке.

— Комнатное растение, — продолжал он. — А вот это японский клен, — он указал на тоненькое деревцо с пылающими всеми оттенками костра листьями, — уличное. Мы его только на зиму вносим в оранжерею.

— Прелесть, — похвалила я. — Господи, как здесь необычно и хорошо. Спокойно.

— Согласен, — ответил Локкарт. — Я прихожу сюда после грязных и шумных улиц и словно попадаю в другой мир. Древний лес в сердце Лондона. Взгляните сюда: это баньян. Видите, какие у него воздушные корни.

— Прелесть, — повторила я. — Как в сказке.

— Не спешите. Очень трудно выбрать дерево, которое подходит именно вам. Или это для кого-то? Популярный подарок, особенно на свадьбы и юбилеи.

— Я пришла сюда, чтобы кое о чем у вас спросить. Думаю, мы с вами виделись раньше.

— Я встречаюсь со многими людьми.

— Я из «Джей и Джойнер». Вы поставляли для нас двадцать деревцев бонсай для офисов «Лавина» в Кэнари-Уорф. Я приходила убедить вас в том, чтобы вы потребовали больше за свой труд.

— Эбби Девероу? Вы обрезали свои красивые волосы?

— Да.

— Я вытряс из них деньги. И сделал вам подарок.

— Я тоже помню, — ответила я, хотя в голове был провал, но я не хотела обидеть Гордона. За спиной, словно раскаты смеха, булькала вода. — Китайский вяз.

— Потому что вы сказали, что хотите комнатное растение. Если не ошибаюсь, десятилетний. И стволик симпатичный, толстенький.

— Замечательный подарок, — повторила я. — А я зашла узнать, когда мы с вами встречались? Точную дату.

— Мы виделись дважды: в понедельник и затем шестнадцатого в среду.

Я ликовала — это скачок на два дня в моем жизнеописании. И под влиянием момента купила баньян. Можно будет потом подарить его Джо.

Глава 44

Подходя к квартире Джо, я заметила на своей машине блокиратор. Кроме первой квитанции на ветровом стекле красовалась наклейка, которая предупреждала, чтобы я не пыталась самостоятельно вызволять автомобиль. И значился номер телефона, по которому следовало звонить, чтобы освободить машину за достаточно крупную сумму. Она, пожалуй, того не стоила. Займусь ею потом.

А теперь меня ждали неотложные дела. Набор для теста на беременность я приобрела по специальному предложению — хоть одна хорошая новость: скидка составляла пятнадцать процентов. Озябшие, дрожащие пальцы долго не могли справиться с упаковкой. Я посмотрела на коробку — срок годности истек 20.04.01. Вот почему он продавался дешевле — на девять месяцев просрочена дата реализации. Но какое это имело значение? Неужели могли быть неверными показания?

Я вошла в ванную Джо и разорвала пакет. Внутри оказался предмет наподобие ручки с гигантским фетровым наконечником. Инструкция на коробке предписывала «держать красный мочесборник не меньше секунды в струе мочи». С этим проблем не возникло. Я поместила палочку в патрон и продолжала сверяться с указаниями. «Результаты будут готовы через четыре минуты». Неудобное время. Я натянула трусы и брюки. Никуда не пойдешь, ничем не займешься. Так и смотрела в три дырочки. Все они исправно покраснели. Теперь следовало дождаться, чтобы исчез окрас в среднем окошечке. Кто придумал такую штуковину? Не иначе мужчина, вроде моего знакомого дизайнера Бена. Один из способов зарабатывать на жизнь. Я представила, сколько состоялось совещаний, чтобы утвердить оптимальную форму. В последнюю пару лет я сама частенько присутствовала на подобных совещаниях. Я перевернула прибор так, чтобы не видеть окошечки. Непреложный научный факт: если продолжать пялиться в среднее отверстие, окрас никогда не исчезнет и я окажусь беременной.

Что ж, это вполне возможно. Я заглянула в свой дневник и обнаружила, что мои критические дни должны были начаться 24 января, то есть в то время, когда я лежала в больнице. Задержка на неделю. Правда, я несколько дней практически голодала и была до безумия напугана. Тело — мудрый механизм. Но что, если я в самом деле беременна? Потребовалось огромное психологическое усилие, чтобы не думать о последствиях. Но стараться сосредоточиться на другом — все равно что притащить домой бегемота и делать вид, что его не замечаешь. Я выдержала пару минут. Ну, может быть, еще одну. А потом повернула прибор и обнаружила, что я не беременна. Проверила инструкцию на упаковке, чтобы убедиться, что все сделала правильно. И поняла, что не ошиблась.

Пошла и открыла принадлежащую Джо бутылку вина, чтобы это отпраздновать. Но после первого же глотка стала сомневаться, правильно ли я поступила. Завтра же пойду куплю новую. Я почувствовала себя виноватой, когда вспомнила о горящих счетах. Скоро сюда явятся люди — отключат газ, электричество, телефон. Раз я живу в этом доме, надо нести за него ответственность. Не исключено, что я договорилась с Джо, что буду вести хозяйство в ее отсутствие. Я представила, как она входит в дверь, находит кипу неоплаченных счетов и меня на кухне пьющей ее вино. Я наполнила стакан до краев — до самой кромки — и пошла разбираться с почтой Джо.

Работа оказалась не такой уж кропотливой. Как только я отбросила пакеты и отсеяла журналы, каталоги, предложения страховок и приглашения на уже состоявшиеся события, осталось всего несколько писем, которые были адресованы самой Джо. Счета за телефон, электричество, газ. Я взглянула на цифры — суммы небольшие. Не проблема. Прикинула в голове — получилось на круг не больше сотни фунтов. Пожалуй, заплачу и по счету за кредитку — всего-то двадцать один фунт. Среди прочих достоинств Джо явно обладала дзен-буддистским талантом подчинять воле свои финансы. Никаких магазинных карточек. Напоследок остались три письма с надписанными от руки адресами и две почтовые открытки. Я не стала их читать, а положила обратно на каминную полку.

Зазвонил телефон. Я не ответила. Ведь дала же я Джо еще два дня. Если и тогда не объявится, начну отвечать на звонки. А пока оставила включенным автоответчик и слушала, как каждые несколько часов очередной приятель оставлял ей сообщение: «Привет, это я Джефф. Или Пол. Или Уэнди. Перезвони мне, пожалуйста».

Я заснула, думая о том, с кем мне еще предстояло встретиться.

* * *

Тодд Бенсон явно удивился, увидев на пороге меня. Я не стала ему предварительно звонить — понадеялась, что он окажется дома.

— Эбби! — воскликнул он, будто подтверждая, что это в самом деле я, или надеясь опровергнуть очевидный факт.

— Кэрол дала мне твой адрес, — объяснила я. — Я ей только что звонила и сказала, что собираюсь забежать к тебе домой. Просто чтобы убедиться, что все в порядке. — Это была неправда. — Оказалась здесь рядом и решила: заскочу на пару слов.

Я снова лукавила. Тодд жил в квартире на первом этаже в доме на красивой площади к югу от Темзы. Пришлось ехать на метро, а потом еще изрядно пройтись. И адрес его я взяла из папки, а Кэрол даже не намекнула, что хочу с ним встречаться. Убеждала себя, что так будет безопаснее.

Тодд пожал плечами и пригласил войти. Я ожидала, что он тоже станет грубить или замкнется, но он был вежливым. Спросил, не хочу ли я кофе, и варил его, пока я стояла и наблюдала за ним.

Серая майка, спортивные брюки и мокасины — одежда не для офиса. Последнее напоминание о «Джей и Джойнер» — его дизайнерские очки в такой толстой оправе, что были похожи на маску сварщика. Он подал мне чашку кофе, и мы продолжали неловко стоять на кухне. Я сжимала ее обеими руками — пальцы все еще не отогрелись после северного ветра на улице.

— А ты выглядишь хуже, чем я, — проговорил он.

— Были кое-какие неприятности. Я в отпуске.

— Я вроде бы тоже.

Я не совсем поняла, насколько он шутил, и осторожно ответила:

— Что-то в этом роде. Но я пришла по другой причине. На меня кто-то напал.

— Кто?

— Не знаю. Никого не поймали. Меня сильно избили. В результате я плохо помню последние недели.

Тодд пригубил кофе.

— Не я доставил себе такое удовольствие.

— Разумеется, не ты. — Я скорее встревожилась, чем успокоилась.

— Я на тебя не злюсь.

— Мне жаль, что так получилось…

— Не стоит, — перебил меня он. — Ты оказала мне услугу. Мне уже казалось, что я теряю здравый рассудок.

— Я не уверена…

— Видишь ли, я всегда стремился к успеху и до известной степени добивался его. Но в последнее время я чуть не сходил с ума, видя, как жизнь оставляет меня за бортом. Об этом я постоянно думал и нашел причину. Раньше мне казалось, что люди способны хорошо относиться ко мне, если я на плаву. Любовь как награда за достижения. Должно было случиться что-то серьезное, чтобы я перестал отождествлять работу и личную жизнь. Так что извиняться должен я — заставил делать за себя грязную работу. Прости меня, Эбби. Мне очень жаль.

И, стоя на собственной кухне, Тодд расплакался, так что его щеки заблестели от слез. Пришлось поставить чашку на стол. Я не собиралась его обнимать — это было бы лицемерием. Но не могла и просто ждать и смотреть. Сделала пару шагов вперед и положила ладони на плечи. Все разрешилось очень быстро. Тодд обхватил меня руками и, всхлипывая, крепко прижал к себе. Одна сторона моей шеи стала мокрой от его слез. Трудно было избежать ответных объятий. Но я ограничилась тем, что еще немного продвинула руки и слегка похлопала по лопаткам. И тихо проговорила:

— Тодд, ты меня все-таки извини.

— Ты хороший человек, Эбби, — рыдал он.

Я обняла его чуть крепче, а затем высвободилась. Зашла в ванную, оторвала бумажное полотенце и подала ему. Тодд высморкался и промокнул лицо.

— Я много думал, — сказал он. — Это было очень полезное время.

— Отлично, — похвалила я. — Я очень рада. Но если с тобой все в порядке, я хотела бы поговорить о своих последних неделях. Например, я совершенно не помню, как уходила из «Джей и Джойнер». И поэтому встречаюсь и разговариваю со всеми, кого знаю, в надежде что мне могут что-то рассказать о том периоде. О всех делах, которые я позабыла. — Я посмотрела Тодду в глаза. — Некоторые утверждают, что, когда мы расстались, у нас были плохие отношения. Я хотела бы знать, встречались ли мы с тобой после того, как ты… уволился?

Тодд вытер глаза. Его лицо опухло и покраснело.

— Сначала мне было плохо, — ответил он. — Я с горечью думал, что меня незаконно обидели. Но чем дольше размышлял над этим, тем кардинальнее менял свою точку зрения. И был уже в норме, когда ты со мной связалась.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты мне позвонила.

— Когда?

— Две-три недели назад.

— Я хочу знать точно.

Тодд задумался и провел ладонью по своим щетинистым волосам.

— Это было в один из тех дней, когда я хожу в тренажерный зал. Значит, в среду, после обеда.

— Ты уверен? И что я сказала?

— Ничего особенного. Была очень мила. Спрашивала, как я. Пожаловалась, что у тебя тяжело на душе и ты хотела бы ее облегчить.

— Но что-то конкретное я все-таки сказала?

— Сообщила, что ушла в отпуск. Рассказывала, как работала над проектом «Лавина». Казалась очень оживленной. Счастливой. В хорошем смысле слова.

Я на мгновение задумалась и попыталась перенестись в сознании в те потерянные дни. Затем снова подняла на Тодда глаза:

— А разве можно быть счастливой в плохом смысле слова?

* * *

Я аккуратно запротоколировала свои «Потерянные дни», подчеркнула даты, и получилось примерно вот что:

Пятница, 11 января: грызня в «Джей и Джойнер». Психанула.

Суббота, 12 января: грызня с Терри. Психанула. Ушла ночевать к Сэди.

Воскресенье, 13 января: утром ушла от Сэди. Оказалась у Шейлы и Гая. Мотанула с Робин по магазинам и потратила уйму денег. После полудня собралась выпить с Сэмом. Вернулась обратно к Шейле и Гаю.

Понедельник, 14 января: встречалась с Кеном Лофтингом, мистером Каном, Беном Броуди и Гордоном Локкартом. Звонила Мольте Шмидту. Заправила машину. Сообщила по телефону Шейле и Гаю, что вечером не приду.

Вторник, 15 января: поехала к Шейле и Гаю, оставила записку, что нашла место, где остановиться. Забрала у них вещи. Позвонила Терри и договорилась, что на следующий день приеду за вещами. Зарезервировала билеты в Венецию. После обеда заказала продукты из индийского ресторана.

Среда, 16 января: купила деревце бонсай. Позвонила Робин. Забрала вещи у Терри. Позвонила Тодду.

Четверг, 17 января:

* * *

Но на четверг у меня не хватило информации. Я написала заглавными буквами: «КОНТРАЦЕПТИВ «СКОРАЯ ПОМОЩЬ»» и прибавила: «ДЖО». Заварила кофе и, пока он остывал, смотрела на свой лист.

Глава 45

Пока у меня находились дела, я была в порядке. Поэтому требовалось искать себе занятия, чтобы не позволять задумываться, иначе память поглотила бы меня, словно ледяные волны, и я бы снова оказалась в темноте, где на меня смотрели бы глаза и дотрагивались пальцы. Нет, мне больше туда нельзя.

Сначала я вычистила холодильник: выбросила старые продукты и вымыла полки. Затем надо было сходить в магазин, чтобы купить еду. Я зашла в банк на Кэмден-хай-стрит и сняла со счета 250 фунтов. Мой счет быстро сокращался, и не было никаких перспектив его пополнить. Затем купила мандарины, яблоки, всякую всячину для салата, сыр, кофе, чай, молоко, хлеб, масло, яйца, йогурт, мед, две бутылки вина — красного и белого, — шесть бутылок пшеничного пива, немного хрустящего картофеля и оливки. Мяса я брать не стала — не исключено, что Джо вегетарианка. Прибавила к этому чистящий порошок и туалетную бумагу. Хотя я чувствовала себя в жилище Джо на птичьих правах, все же старалась создать атмосферу дома: стирала белье, регулировала систему центрального отопления, готовила вкусную еду и, когда наступала темнота, зажигала свечи. Но все время ждала, что в замке повернется ключ и в дверях появится Джо. И в то же время боялась, что этого не случится. Она была словно привидение в собственном доме и не давала мне покоя.

Я шла обратно, навьюченная пластиковыми пакетами, которые резали мои не защищенные перчатками пальцы. То и дело останавливалась передохнуть и поудобнее перехватить ручки. Когда я согнулась в очередной раз, пытаясь перевести дыхание, ко мне подошел мужчина и предложил помочь.

— Я в порядке, — бросила я в ответ и заметила, как угасло на его лице участливое выражение.

В квартире я взяла из стола Джо три конверта и вложила в них: пятнадцать фунтов — для Терри, пятьдесят пять — для Шейлы и Гая и девяносто — для Сэма. И пообещала себе, что немного позже всех обойду, раздам долги и поблагодарю за услугу.

Мне пришло в голову, что следовало заявить о пропаже моего мобильника. Я решила тут же этим заняться и уже стала набирать номер, но тут от другой мысли у меня похолодело внутри, и я поспешно бросила трубку, словно она могла меня укусить.

Снова вышла на улицу, миновала Мейнард-стрит, повернула за угол и не останавливалась, пока не нашла телефон-автомат. В будке пахло мочой, на стеклах расклеены карточки с предложением массажа и французских штучек. Трубку подняли на третьем звонке.

— Алло? — проговорила я.

Никакого ответа, но я слышала, как на другом конце провода дышали.

— Алло? Алло? Кто это? Могу я поговорить с Эбби?

Дыхание не прекращалось. Мне показалось, что я слышу свистящий смех в темноте. Мешок на голове, руки снимают меня с карниза и сажают на ведро. Я задохнулась от ужаса, но все же смогла повторить:

— Позовите Эбби.

Я так и не поняла, знаю ли я этот голос.

— Ее нет, — ответили мне. — Кто говорит? Что ей передать?

Капельки пота катились у меня по лбу, трубка стала скользкой.

— Джо, — неожиданно сказала я. В горле застрял ком, я чуть не упала в обморок.

Линия стала мертвой. Несколько секунд я стояла и сжимала трубку. В стекло будки, требуя освободить телефон, постучал калека на костылях. Я толкнула дверь и бросилась домой с такой поспешностью, будто за мной гнались. Пакет, который я принесла из больницы — с одеждой и всякой приобретенной там мелочевкой — я еще раньше поставила в шкаф. И теперь принялась лихорадочно в нем рыться, пока с облегчением не обнаружила карточку, которую вручил мне инспектор Кросс. Набрала номер, и он немедленно мне ответил.

Разговаривать с инспектором Кроссом не доставляло мне удовольствия. Во время нашей последней встречи в больнице он казался смущенным и проявлял сочувствие. Или точнее сказать — жалостливое сострадание. Но от этого уточнения мне становилось плохо. Я злилась, стыдилась и боялась. И даже сейчас, вспоминая об этом, я испытала приступ тошноты. Я сказала, что хочу сообщить ему нечто срочное, но не имею возможности прибыть в полицейский участок и попросила его приехать ко мне. Кросс ответил, что будет лучше, если он встретится со мной во внерабочее время, и я почувствовала себя так, словно я — незаконный бизнес. Мы договорились, что он приедет в квартиру Джо вскоре после пяти.

Разговор продолжался не больше минуты, но я так перенервничала, что пришлось проглотить две таблетки и запить целым стаканом воды. А затем некоторое время полежать с закрытыми глазами ничком на кровати.

Неужели я разговаривала с ним самим? Я не знала. Но ощущение, которое я пережила в телефонной будке, похожее на чувство перед пробуждением, когда падаешь или несешься вперед сквозь тьму, до сих пор кружило голову и наполняло меня ужасом.

До приезда инспектора оставалось два часа. Немалый срок, если умираешь от страха и одиночества. Я налила себе стакан вина, но не стала пить, а вылила в раковину. Поджарила тост и намазала «Мармайтом». Съев, размешала в баночке йогурт и сдобрила его медом. Напоследок запила все чашкой горячего чая. Это успокаивало. Затем я решила, что необходимо переодеться — выбрать что-нибудь поспокойнее и пореспектабельнее, в чем я буду смотреться разумной и вменяемой, а не дурочкой, которая бегает по людям и рассказывает сказки, как ее похитил и держал в подземелье убийца. Взяла бежевые брюки и кашемировый свитер с треугольным вырезом — в этом комплекте я ходила на совещания в бухгалтерию.

Но беда заключалась в том, что я была уже не та, что прежде. Одежда висела на мне, и от этого я напоминала девочку-подростка, которая нацепила мамин наряд. Короткие волосы буйно торчали во все стороны. И ни стрижка, ни цвет волос никак не гармонировали с отлично отутюженными складками бежевой ткани. Я с боязливым неудовольствием окинула себя взглядом в зеркале. И в конце концов надела джинсы, затянув как следует ремень, чтобы они не упали. И красную фланелевую майку, которую обнаружила в шкафу, хотя не могла вспомнить, чтобы покупала такую.

Я ломала голову, как поступить со своим мобильным телефоном: заблокировать или оставить как есть, хотя понимала, что он может быть у него. И не могла ничего решить. В моем воображении этот аппарат соединял нас невидимой нитью. Можно было ее оборвать или пойти по ней. Только вот вопрос: куда она приведет — к выходу из лабиринта или снова в него?

Я бросила взгляд на прикрепленные к стене листы бумаги. Самое раннее меня похитили в среду после обеда или вечером. Где он меня схватил? Нигде. Я позвонила Сэди, просто чтобы поздороваться и услышать знакомый голос из той жизни, которая, казалось, ушла навсегда. Но Сэди не ответила, а я не оставила ей никакого сообщения. Потом подумала, не позвонить ли Сэму или Шейле с Гаем, однако не стала. Брякну завтра. Подошла к окну и несколько минут тупо смотрела на прохожих. Не исключено, что он знал, где я находилась, потому что жила в этом месте до захвата. Неужели я пряталась сейчас в том месте, где он в первую очередь станет меня искать?

Я не представляла, что мне делать с собой до приезда Кросса. Следовало чем-то заняться, постоянно двигаться, давать себе неотложные задания и устанавливать жесткие сроки, убеждать, что я все время на шаг впереди него. Я зашла в комнату Джо. Здесь все находилось на своих местах. Открыла ящик комода — вещи аккуратно сложены. Даже трусики хранились отдельной стопочкой. Открыла стоявшую на комоде кожаную коробочку. Внутри лежали несколько пар серег, тонкие золотые цепочки и брошь в виде рыбы. И еще квадратный кусочек белого картона. Я перевернула его: к другой стороне был прилеплен скотчем листок четырехлепесткового клевера. Я взглянула на книги на прикроватном столике Джо. Поваренная, роман автора, о котором я никогда не слышала, и антология «101 веселое стихотворение».

Тут же была видеокассета без наклейки. Я вернулась в гостиную и вставила ее в плейер. Ничего, пустота. Нажала на кнопку перемотки вперед. Появилось смазанное плечо, затем камера переместилась на ногу. Явно сделанное новичком домашнее видео. Я подалась вперед и ждала.

Затем проявилось полуулыбающееся лицо Джо. И у меня возникло странное ощущение. Камера отъехала назад, и я поняла, что она стоит на кухне у плиты. Джо оглянулась на объектив и посмотрела на что-то за своей спиной. На ней были халат, который висел на двери ее спальни, и тапочки. Съемка велась утром или вечером — точнее я сказать не могла. Экран потемнел, затем по нему побежали полосы, и вдруг я увидела себя. Себя до того, как все произошло. Я сидела в кресле, положив ногу на ногу с бокалом вина в руке. На мне были спортивные брюки, никакой косметики, волосы — мои прежние волосы — заколоты на макушке. Я улыбалась. Камера приближалась к моему лицу, пока оно не потеряло резкость.

Экран опять почернел. А затем пошел черно-белый фильм, где дама в шляпе с плюмажем скакала на лошади в женском седле. Я мотала вперед, но кино не кончалось, пока не появились титры. Тогда я вернулась к началу и снова посмотрела на лицо Джо. Потом на свое. Оно показалось мне гораздо счастливее, чем все последнее время. Я дотронулась до щеки и поняла, что плачу.

Потом вынула из плейера кассету, вернулась в комнату Джо и положила поверх антологии веселых стихотворений. На шкафу я заметила видеокамеру, бинокль и магнитофон. В гостиной зазвонил телефон, и после второго сигнала заработал автоответчик. Послышался голос: «Привет, Джо! Как насчет сегодняшнего вечера? Если не позвонишь, я буду считать, что все как договорились». Звонивший не назвался. Где-то кто-то рассчитывал повидаться с Джо. Приятель? Любовник? Подчиняясь внезапному импульсу, я набрала 1471, но не выяснила номера неизвестного. Наверное, он звонил с работы.

Через несколько минут телефон ожил опять, и я не колеблясь подняла трубку.

— Слушаю?

— Джо? — раздался голос на другом конце провода. И тут же окреп и сделался жестче от злости. — Джо, я оставила тебе десятки сообщений, а ты не отзываешься.

— Это не…

— Ты что забыла: твою работу надо сегодня отправлять в типографию?

— Послушайте, я не Джо. Я ее подруга Эбби. Извините.

— Ах вот как? В таком случае вы мне не скажете, где теперь Джо? Вы уже, видимо, поняли, что она мне срочно нужна.

— Я не знаю, где она.

— Тогда передайте ей, что я звонила. Клер Бенедикт из ИСП. Она поймет, что к чему.

— Хорошо. Но кажется, она исчезла. Когда ей следовало сдать работу?

— Исчезла?

— У меня такое впечатление.

— Она должна была сдать текст не позднее понедельника двадцать первого января. Ни разу не предупреждала, что у нее возникли с работой какие-то трудности. Просто перестала с нами контактировать.

— А обычно она не подводила?

— Никогда. Послушайте, вы серьезно о том, что она пропала?

— Я сообщу вам, что произошло. Дайте мне ваш телефон. — Я записала номер на обороте нераспечатанного конверта. Положила трубку.

В это время раздался звонок в дверь.

* * *

В первую секунду я решила, что это не Кросс. Я видела его исключительно в костюме, аккуратно причесанным и окутанным атмосферой таинственности. А теперь он пришел в вельветовых брюках, толстом джемпере и синей стеганой куртке с надвинутым на голову капюшоном. Словно вышел в сад развести костер или поиграть с детьми. Но нахмуренное лицо свидетельствовало, что он озабочен.

— Привет, — поздоровалась я, отступая в сторону и давая ему пройти. — Я вам очень признательна.

— Эбби?

— Да. Это моя новая внешность. Нравится?

— Очень смело.

— Маскировка.

— Понятно, — смущенно сказал он. — А выглядите вы лучше. Поправившейся.

— Хотите чаю?

— Пожалуй. — Кросс огляделся. — Вы обзавелись симпатичной квартиркой.

— Я не вполне уверена, что она моя.

Он озадаченно на меня посмотрел, но переспрашивать не стал. А вместо этого поинтересовался:

— Ну а как сами?

— Боюсь до безумия. — Я стояла к Кроссу спиной и разливала по кружкам кипяток. — Это кроме всего прочего. Но позвала вас не по этому поводу. У меня появилась новая информация. Вы пьете с сахаром?

— Да, пожалуйста.

— Надо бы предложить вам печенье, но его нет. Я вам поджарю тост.

— Спасибо. И так все прекрасно. Вы что-то вспомнили?

— Дело не в этом. — Я подала ему кружку и села напротив в кресло. — Точнее, дело в двух обстоятельствах. Во-первых, я думаю, что только что с ним разговаривала.

Выражение лица инспектора Кросса ничуть не изменилось.

— С ним? — вежливо переспросил он.

— С человеком, который меня захватил. С ним.

— Вы утверждаете, что с ним говорили?

— По телефону.

— Он вам позвонил?

— Нет, я ему. То есть я набрала номер своего пропавшего мобильника. И сразу поняла. И он тоже.

— Позвольте уточнить. Вы позвонили по своему пропавшему мобильному телефону, кто-то ответил, и теперь вы заявляете, что это тот самый человек, который, по вашему утверждению, вас похитил.

— Только не по утверждению, — поправила я Кросса.

Он пил чай и выглядел довольно уставшим.

— Как звали человека, который вам ответил?

— Не знаю. Я не спрашивала. Да он бы и не сказал. Но я внезапно ощутила ужас. Почувствовала, что вот-вот упаду. Еле что-то из себя выдавила.

— О! — только и сказал Кросс и протер глаза.

— Я не хотела, чтобы он почувствовал, что это я, но мне кажется, что он все-таки понял.

— Эбби, мобильные телефоны крадут постоянно. Это стало настоящей эпидемией воровства.

— Он спросил, кто звонит, и я ответила, что Джо.

— Джо, — повторил Кросс.

— Да. Видите ли, эта квартира принадлежит женщине по имени Джо. Джозефина Хупер. Видимо, я с ней знакома, но не могу вспомнить. Только знаю, что переехала сюда, когда она тоже жила здесь. Перед самым похищением, перед тем, как меня посадили под замок. — Последние слова я произнесла с большой горячностью, но Кросс только кивнул и продолжал смотреть в чай. — И вот вам второе обстоятельство: она пропала.

— Пропала.

— Да. Исчезла и не появляется, и я считаю, что полиции следует серьезно отнестись к этому делу. Не исключено, что ее исчезновение связано с тем, что случилось со мной.

Кросс поставил кружку на стол, достал из кармана спортивных брюк большой белый платок, громко высморкался, сложил платок и убрал обратно в карман.

— Хотите заявить о ее пропаже?

— А разве она здесь?

— Мне показалось, вы упомянули, что не представляете, кто она такая?

— Это так.

— Хотя проживаете в ее квартире.

— Да.

— Можно предположить, что у этой женщины есть родственники, друзья, коллеги по работе.

— Здесь не прекращаются звонки. Я только что говорила с дамой, для которой она выполняла какую-то работу. Мне кажется, она кто-то вроде редактора.

— Эбби, Эбби! — шумно воскликнул он, словно пытаясь урезонить меня. — В каком смысле она пропала?

— В том, что ее здесь нет, а она должна быть.

— Почему вы так решили?

— Для начала потому, что она не заплатила по счетам.

— Но если вы с ней не знакомы, каким образом вы оказались в ее квартире?

И я ему все рассказала. О Терри, об отправленной на штрафную стоянку машине, о счетах, ключах, гниющем мусоре, увядших цветах и ругающейся по телефону даме из издательства. Мой рассказ прозвучал не так убедительно, как я рассчитывала, но мне удалось довести дело до конца, и я завершила историю видеосюжетом, где была изображена вместе с Джо.

— Может быть, вы договорились присмотреть за квартирой? — предположил Кросс.

— Возможно.

— И хозяйка попросила вас разобраться со счетами и мусором.

— Я разобралась.

— Ну, вот видите…

— Вы не верите.

— Чему?

— Тому, что она пропала.

— Никто не заявлял о ее пропаже.

— Я вот сейчас вам говорю.

— Но… но… — Казалось, он был в затруднении и не мог подобрать нужных слов. — Эбби, нельзя заявлять о пропаже людей, если ты о них ничего не знаешь: кто они такие, где должны находиться в данный момент и прочее.

— Я знаю, что что-то не так, — настаивала я.

— Эбби, — ласково произнес он, и мое сердце дрогнуло. Я заставила себя взглянуть ему прямо в глаза. Он не злился, не раздражался, но оставался мрачным. — Сначала вы объявили пропавшей себя, но не предъявили никаких улик. Теперь вы заявляете об исчезновении Джозефины Хупер. — Он помолчал. — Тоже совершенно бездоказательно. Понимаете, как это выглядит?

— Но что делать? А если она в опасности или еще того хуже?

— Позвольте мне сделать пару звонков, чтобы установить, нет ли других лиц, которые проявляют обеспокоенность по поводу ее исчезновения. Согласны?

— Разумеется.

— Вы разрешите воспользоваться вашим телефоном?

— Телефоном Джо. Пожалуйста.

Пока он звонил, я вышла из комнаты и села на кровать в спальне Джо. Мне ужасно требовался союзник — человек, который бы поверил в меня. Я позвонила Кроссу, потому что, несмотря ни на что, надеялась, что он на моей стороне, и понимала, что самой мне не справиться. Я услышала, как полицейский положил телефонную трубку, и вернулась к нему.

— Ну как?

— Кое-кто уже заявил об исчезновении Джозефины Хупер, — сказал Кросс.

— Теперь поверили? — обрадовалась я. — Приятель?

— Вы.

— Простите?

— Об исчезновении Джозефины Хупер заявили вы. В четверг семнадцатого января в одиннадцать тридцать утра позвонили с Милтон-Грин-стейшн.

— Ну вот, — вызывающе проговорила я.

— К тому времени она отсутствовала меньше суток.

— Понятно.

В самом деле многое прояснилось: во-первых, Кросс, как бы хорошо он ни пытался ко мне относиться, не будет моим союзником, в его глазах я оставалась истеричкой, помешанной на одной мысли; во-вторых, семнадцатого января в четверг я была еще на свободе. Джек Кросс выглядел озабоченным. Но я решила, что это из-за меня.

— Я бы хотел помочь, — проговорил он. — Но что, если она… на Ивисе^[5]?

— Да, — с горечью ответила я. — Спасибо.

— Вы вернулись на работу? — спросил Кросс.

— Это не так просто.

— Вам нужна цель в жизни.

— Я хочу остаться в живых.

— Что ж, правильно, — вздохнул Кросс. — Позвоните, если узнаете нечто такое, с чем я смогу работать.

— Я не сошла с ума, — совсем расстроилась я, — хотя могу показаться ненормальной.

* * *

— Я не сумасшедшая, — повторяла я себе, лежа в ванне с фланелью на лице. — Я не сумасшедшая.

Надела свои мешковатые джинсы и красную майку. Обернула волосы полотенцем, села на диван, поджала под себя ноги и включила погромче телевизор. Не могла усидеть спокойно — перескакивала с канала на канал: не хотела оставаться в тишине. В этот вечер, чтобы не ощущать одиночества, мне нужно было слышать чужие голоса и видеть разные лица.

В дверь опять позвонили.

Глава 46

Нечего было пугаться. Никто, кроме Кросса, не знал, что я здесь. И я открыла дверь.

Я моментально сообразила, что знаю его, но не могла вспомнить откуда.

— А где Джо?.. — начал он. И тут он узнал меня и, поняв это, оторопел. — Какого черта вы здесь делаете?

Я ответила тем, что захлопнула дверь. Он предпринял слабую попытку толкнуть створку с другой стороны, но я навалилась сильнее и услышала, как щелкнул язычок защелки. Он что-то крикнул. Я накинула на дверь цепочку и, тяжело дыша, оперлась о деревянную панель. Теперь я вспомнила, где я его видела. Это был дизайнер Бен Броуди. Но как он меня выследил? У него был только мой рабочий телефон и номер мобильника. Я категорически просила Кэрол никому не давать моего адреса. Да она и не знала его. И Терри тоже. Неужели за мной следили? Броуди постучал:

— Эбби, откройте.

— Уходите. Иначе я вызову полицию.

— Я хочу с вами поговорить.

Цепочка казалась вполне солидной. Что он мог предпринять через щель шириной в шесть дюймов? На Броуди были темный костюм и белая рубашка без галстука. И поверх всего — длинное, ниже колен, серое пальто.

— Как вы меня нашли?

— Что значит вас? Я пришел к Джо.

— К Джо? — удивилась я.

— Я ее приятель.

— Ее нет.

— Где она?

— Не знаю.

Он выглядел смущенным.

— Вы здесь живете?

— Как видите.

— Но в таком случае почему не знаете, где Джо?

Я уже открыла рот, чтобы ответить, но так и не сообразила, что сказать.

— Это запутанная история. Да вы мне и не поверите. Вы договорились с ней о встрече?

Броуди отрывисто хохотнул и оглянулся по сторонам, словно не мог поверить, что ведет такие разговоры.

— Вы ее секретарь? Меня так и подмывает сказать вам, что это не ваше дело. Ну хорошо… — Он тяжело вздохнул. — Два дня назад мы решили с ней пойти куда-нибудь выпить, но она не явилась. Я оставил ей пару сообщений, но не получил ответа.

— Именно это я и сказала полиции.

— Что?

— Я хотела заявить о пропаже Джо, но мне не поверили.

— Что здесь происходит?

— Может быть, она уехала в отпуск.

— Послушайте, Эбби, не знаю, что вы обо мне подумали, но все-таки, может, вы позволите мне войти?

— А разве мы не можем говорить через дверь?

— С какой стати?

— Хорошо. Только давайте побыстрее. С минуты на минуту должен возвратиться детектив. — Я пыталась хоть как-то себя обезопасить.

— Зачем?

— Снять с меня показания.

Я открыла цепочку и впустила его в квартиру. И сразу поняла, что Броуди чувствовал себя здесь как дома. Снял пальто и кинул на спинку стула. А я раскрутила полотенце на голове и вытерла им волосы.

— Вы с Джо… как бы это сказать?

— О чем вы?

— Просто заметно, что вы чувствуете себя здесь как в своей тарелке.

— Но не так, как вы.

— Надо же мне было где-то приютиться.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Вы здоровы?

Я внутренне содрогнулась.

— Универсальный ответ вам известен: «Я в порядке». Короткий ответ — «нет». Но есть еще такой вариант — «Все очень сложно, но вам до этого нет никакого дела».

Броуди прошел на кухню, налил чайник и включил его в розетку. Достал из буфета две кружки и поставил на стол.

— Мне кажется, я заслуживаю того, чтобы вы мне все подробно объяснили. Полагаете, у нас хватит времени?

— В каком смысле?

— До того, как вернется детектив.

Я пробормотала что-то неразборчивое.

— Вы больны? — спросил Бен.

Он напомнил мне, что пора принять лекарство. Я извлекла из лежащей в кармане упаковки две таблетки, проглотила их и запила водой из крана.

— У меня продолжаются головные боли. Но дело не в этом.

— А в чем?

Я села за стол и на секунду уронила голову на руки. Никак не могла подобрать правильную позу, чтобы не дергало в виске. Послышалось позвякивание: Броуди заваривал чай. Затем поставил на стол обе кружки, но сам не сел, а облокотился о спинку стула Джо. Я глотнула горячий напиток.

— Я стала каким-то подобием Старого Морехода^[6]: зажимаю людей по углам и рассказываю им свою историю. Только есть ли в этом какой-нибудь смысл? Полиция мне не поверила. И чем больше я говорю, тем меньше верю сама.

Бен не ответил — просто смотрел на меня.

— Вам не надо на работу?

— Я босс, — сказал он. — Прихожу и ухожу, когда хочу.

И я сбивчиво рассказала ему укороченный вариант своей истории. О проблемах с «Джей и Джойнер», о которых он и сам частично знал, потому что участвовал в проекте «Лавина». О том, как ушла с работы и убежала от Терри. Затем глубоко вздохнула и рассказала о том, как очнулась в подвале, о проведенных в темноте днях, о своем побеге и больнице. И о том, как мне не поверили и вытолкнули в мир.

— Предвижу ваш первый вопрос и сразу отвечаю на него: единственное, в чем я уверена, — это в том, что меня ударили по голове. — Я осторожно потрогала за ухом. Это движение до сих пор заставляло меня вздрагивать. — Но если удар отнял у меня какие-то фрагменты жизни, он же мог добавить другие. Знаете, я в этом еще ни разу не признавалась вслух. Но думала, когда просыпалась среди ночи, о смерти. Видимо, со мной произошел несчастный случай, и такие сотрясения мозга способны вызывать галлюцинации. Ведь можно же вообразить, что сидишь в подвале и к тебе обращается голос из темноты. Как вы считаете?

— Не знаю, — озадаченно ответил Бен. — Какой-то кошмар.

— На меня напали, или, возможно, сбила машина, и я пролежала где-то несколько часов. Вы никогда не видели сны, будто прожили много лет, успели состариться, а на самом деле прошла всего одна ночь?

— Я не запоминаю снов.

— Наверное, это признак душевного здоровья. Когда я была там, я тоже видела сны и хорошо их запомнила. Озера, текущая вода, бабочка на листе. Это что-нибудь доказывает? Можно потерять сознание и при этом видеть сон, как бы еще раз засыпать и видеть другой сон? Такое возможно?

— Я проектирую водопроводные краны и подставки для.: ручек и имею мало представления о психологии.

— Это неврология. Я уже знаю. Меня осматривали психотерапевт и невролог, который мне поверил. Мой мозг лишился каких-то осколков отражения реальности, и я, стараясь заполнить пробелы, хожу по людям, которые, вероятно, считают меня ненормальной. И одновременно усердно прячусь от того, кто скорее всего меня не ищет. С вами не случалось такого в детстве? Вы играете в прятки, находите великолепное место, где можно укрыться, сидите там сто лет — сначала ликуете, потом вам становится скучно, а в конце концов понимаете, что все давно разошлись по домам. И вот теперь у меня такое же чувство: я бормочу, как лунатик, а вы стоите и молчите. Я не знаю, где Джо, и не представляю, что сама здесь делаю. Поэтому можете возвращаться в свою мастерскую.

Бен потянулся, взял мою кружку и вместе со своей понес к раковине. Обе вымыл и поставил вверх донышками на сушилку. Поискал глазами полотенце, но не нашел и просто стряхнул капли с рук.

— Кажется, я знаю, как вы здесь оказались, — сказал он. — По крайней мере как познакомились с Джо.

— Как?

— Это я вас познакомил.

Глава 47

На мгновение я ощутила прилив воодушевления из-за того, что на карте теперь будет обозначен еще один кусочек моей terra incognita^[7]. Но в следующую минуту почувствовала, как екнуло в животе.

— О чем вы говорите? Вы же понятия об этом не имели, когда явились сюда. И, увидев меня, были удивлены не меньше моего.

— Был, — согласился Броуди. — Но должно быть, именно так все и вышло. — Он помолчал. — Вы что, в самом деле не помните, как познакомились с Джо?

— Нет. Я только видела пленку, на которой снята вместе с ней. Кажется, мы ладим. Во всяком случае, я выгляжу довольной. Я сама хотела бы все вспомнить, но, извините, не могу. Как вы нас познакомили? Зачем?

Бен уже собирался отвечать, но внезапно осекся.

— Ну вот, — продолжала я, — вы сомневаетесь. Потрясающе! Полиция думает, что меня не похищали. А теперь и вы не верите, что я потеряла память. А может быть, я и не Эбби Девероу. Только играю ее роль. Перевоплотилась в нее. А на самом деле я — Джо. Только вообразила, что я Эбби.

Бен попытался улыбнуться, но растерянно отвернулся.

— Так я познакомилась с ней в понедельник?

— Во вторник утром, — ответил он.

— Мне показалось, что вы раньше говорили, будто мы встречались с вами в понедельник.

— Вы приходили еще раз, — туманно объяснил Броуди. — Возникли новые вопросы.

— И Джо в это время оказалась в вашей мастерской.

— Мы пошли выпить кофе в забегаловку неподалеку отсюда. Джо часто в ней бывала. Она спешила на какую-то встречу. Мы немного поболтали, а потом мне надо было бежать. Если угодно, могу восстановить ваш разговор. Вы жаловались, что вам негде остановиться. И она предложила пожить у нее. Как видите, ничего зловещего.

— Да.

— Но вы полагаете, что она пропала?

— Я сказала детективу, что просто это знаю. А он решил, что у меня здорово поехала крыша. Хорошо коли так, а то он мог бы подумать, будто я свихнулась окончательно. Я совсем не представляю, где искать Джо. Но чувствую за нее ответственность. И каждый раз, когда смотрю на ее фотографию, переживаю. Когда я была пленницей, мне казалось, что мои друзья и знакомые беспокоятся обо мне, ищут, и это меня поддерживало. Но, вернувшись, я открыла для себя страшную вещь: за дни отсутствия меня никто не хватился.

— Мне кажется… — Бен сделал попытку меня перебить.

— Ни один человек не заметил, что я исчезла. Это никого не тронуло. Словно я стала невидимкой. Умерла. Только не подумайте, что это их вина. Ни в коей мере. Они добрые друзья и, наверное, любят меня. Я бы на их месте повела себя точно так же. Не всполошилась бы, если бы несколько дней не разговаривала с кем-нибудь из них. С какой стати? Люди в нашей жизни появляются и исчезают — согласны? Но Джо — совсем другое дело. Я не могу к ней относиться таким же образом, потому что сама испытала, что такое безразличие. Только не знаю, как повлиять на эту ситуацию. И еще мне кажется, я слишком много болтаю. Но стоит мне замолчать — и я разревусь.

Бен положил мне руку на плечо, и я инстинктивно вздрогнула и отпрянула.

— Простите, — извинился он. — Я не подумал. Посторонний мужчина в вашей квартире. Вы наверняка нервничаете.

— Немного… хотя уверена… Знаете, я как в кромешной темноте. Тыкаюсь по сторонам, вытянув руки, чтобы не свалиться. Иногда краем глаза замечаю просвет, оборачиваюсь, но он тут же исчезает. Я продолжаю надеяться, что выйду туда, где светло, но никак не получается. Без памяти я будто лишилась карты — мечусь направо-налево и только натыкаюсь на всякие предметы. Не то чтобы я не знаю, где нахожусь, но понятия не имею, кто я такая. Что от меня осталось. Особенно когда другие… — Я резко оборвала себя. — Опять бормочу что-то несусветное? — Бен не ответил. Он пристально на меня смотрел, и от этого я начинала нервничать. — А какая я была, когда мы встречались прежде?

— Какая вы были? — Он как будто не понял вопроса.

— Да.

— Ваши волосы были длиннее.

— Это я знаю, поскольку сама решила их укоротить. Какой я вам показалась? В каком была настроении?

— М-м… — замялся Броуди. — Вы были оживлены.

— О чем мы говорили? Я вам что-нибудь рассказывала?

— О работе. Какие у вас проблемы.

— И все?

— Говорили, что только что бросили своего приятеля.

— Я и об этом вам поведала?

— Объяснили, почему у вас нет постоянного адреса и телефона. И просили, если возникнут вопросы, звонить на мобильник.

— Что-нибудь еще? Я не рассказывала вам о людях, с которыми в последнее время встречалась?

— Специально — нет. Но мне кажется, встречались. Во всяком случае, у меня возникло такое впечатление.

— Понимаете, я думаю, не может ли один из тех, с кем я виделась, знать его.

— Его?

— Человека, который меня захватил.

— Понятно. — Броуди поднялся. — Не пойти ли нам куда-нибудь выпить? Мне кажется, вам будет спокойнее со мной на людях.

— Пожалуй, — согласилась я.

— Тогда вперед! — Он подхватил свое пальто со спинки стула.

— Симпатичная вещь.

Бен посмотрел почти с удивлением, словно никогда раньше не видел то, что на нем надето.

— Новомодная.

— Мне нравятся такие свободные пальто.

— Похожи на длинные накидки, какие люди носили лет двести назад.

Я нахмурилась.

— Почему мне неприятно об этом слышать?

— Может быть, потому что вы согласны.

* * *

Паб был ободряюще полон людьми, в воздухе плавало облако сигаретного дыма.

— Я плачу, — заявила я и стала пробиваться к стойке.

Через несколько минут мы сидели за столиком с кружками пива и между нами лежал пакет с хрустящим картофелем.

— Не знаю, с чего начать. Вы ведь приятель Джо?

— Так.

— Она часто уезжала из дома?

— По-разному. Джо выполняла несколько проектов для издательств — в основном коммерческих журналов. Некоторые требовали исследовательской работы. Помню один был для детской энциклопедии; она готовила краткие статьи о деревьях Великобритании, и ей пришлось осмотреть три сотни тисов.

— Она ответственно относилась к работе?

— Как правило, очень. Редакторство было ее хлебом.

— А вас подводила часто?

Бен задумался.

— Я же сказал, она была ответственным человеком.

— Таким образом, получается, что ее сейчас нет, хотя она должна быть. Джо не в отпуске, не в командировке. Значит, что-то случилось.

— Вполне возможно, что все нормально, — тихо проговорил Бен, глядя в кружку пива. — Она могла куда-нибудь поехать, чтобы закончить работу. Такое уже бывало. У ее родителей есть коттедж в Дорсете. Очень тихий, там ничто не отвлекает.

— Вы можете туда позвонить?

— Там нет телефона.

— А сотовый?

— Я уже несколько раз набирал ее номер.

— О!

— Она могла поехать и к родителям. Ее отец болеет. Рак. Может быть, ему стало хуже. Вы не в курсе?

— Я об этом ничего не знала.

— Еще у нее есть дружок Карло, с которым она то мирится, то ругается. Насколько я знаю, в последнее время они были в разрыве, но как знать… Вы не пробовали ему звонить?

Я глубоко вздохнула. Спокойно, спокойно.

— Если бы она собралась к нему, то вам наверняка сказала.

Бен пожал плечами:

— Я всего лишь приятель. В таких ситуациях дружба может быть на втором плане.

— Случается.

— Джо находилась в депрессии, — нахмурившись, проговорил он, — а не просто в плохом настроении. Я надеялся, что она начинает выходить из этого состояния. — Бен допил пиво и вытер рот тыльной стороной ладони. — Сейчас я отправлюсь с вами в ее квартиру, и мы попытаемся позвонить людям, которые были ей близки: Карло, ее родителям. Попробуем выяснить, не знают ли они что-нибудь о Джо. — Бен запустил руку в карман и выудил оттуда сотовый телефон. — Вот возьмите, Сообщите, что вы со мной: полиции, подругам — кому хотите, А потом мы пойдем звонить.

— Это очень благородно с вашей стороны… — начала я.

— При чем тут это? Джо — мой друг.

— Мне не нужно никому сообщать, — отказалась я, хотя внутренний голос вопил: «Нужно! нужно! нужно! Глупая ты женщина!»

— Поступайте, как вам угодно.

На обратном пути я рассказала ему, как мне удалось обнаружить квартиру Джо — по счету и ключам в бардачке машины.

— Она находилась на полицейской стоянке, — объяснила я. — Пришлось заплатить больше ста фунтов, чтобы ее забрать. А теперь на ней блокиратор. Вот, — показала я рукой и не поверила собственным глазам. Машины на прежнем месте не было. — Черт побери — она опять исчезла! Разве так бывает? Я считала, что весь смысл блокиратора в том, чтобы не позволить автомобилю сдвинуться с места.

— Ее, наверное, вернули на стоянку. — Бен пытался сохранить серьезное лицо.

— Вот дерьмо!

* * *

Я открыла бутылку вина. Мои руки опять дрожали — потребовалась уйма времени, чтобы вытащить пробку. Бен набрал номер, с кем-то переговорил — но явно не с матерью Джо, — положил трубку и повернулся ко мне:

— Это женщина, которая осталась с их собакой. А сами они отдыхают и вернутся только послезавтра.

Я налила ему вина, но он не притронулся к стакану, а стал листать записную книжку.

— Карло? Привет, это Бен Броуди. Да-да, совершенно верно — приятель Джо. Что? Нет, в последнее время с ней не виделся. Наоборот, хотел у тебя узнать… Нет-нет, ни в коем случае — не скажу, что от тебя… — Броуди положил трубку и опять повернулся ко мне: — Она с ним явно в разрыве. Нельзя сказать, чтобы парень был в хорошем настроении.

— И что же нам теперь делать? — спросила я, заметила свое «нам» и глотнула как следует вина.

— У вас есть что-нибудь в холодильнике? Есть хочется. Мы с Джо собирались пойти поужинать.

Я открыла дверцу.

— Яйца, хлеб, сыр. Салат-латук, спагетти.

— Если хотите, я пожарю яичницу.

— Было бы неплохо.

Бен снял пальто и пиджак, достал из шкафа сковороду, а из ящика стола — деревянную ложку. Он прекрасно знал, что где лежит. Я расслабилась и наблюдала за ним. Броуди не спешил. Он был очень методичен. Я успела выпить второй стакан вина. Я до смерти устала постоянно бояться и быть настороже.

— Расскажите мне о Джо. Какая она?

— Подождите. Вам один тост или два?

— Один. Но хлеба побольше.

— Ну вот и все.

Мы сели за стол на кухне и молча съели яичницу. А я выпила еще вина.

— Она кажется очень застенчивой, пока ее как следует не узнаешь, — сообщил Броуди, дожевав последний кусок. — Полагается только на свои силы, бережливая. Покупает лишь то, что ей требуется. Никогда не ходите с ней по магазинам. Она тратит массу времени, чтобы купить какую-нибудь мелочевку — сравнивает цены в разных местах. Аккуратна, ненавидит малейший беспорядок. Лучше слушает, чем рассказывает. Что еще? Выросла в деревне. У нее есть младший брат, который живет в Америке и работает звукооператором. Близка с родителями. У нее много подруг и друзей. Но встречается с ними, как правило, один на один — не любит больших компаний.

— А какие у нее отношения с Карло?

— По правде сказать, безнадежные. Он — настоящий идиот. — В голосе Бена зазвучали пренебрежительно-резкие нотки, я посмотрела на него с удивлением, и он тут же добавил: — Могла бы выбрать себе кого-нибудь получше. Человека, который ее любит.

— Нам всем бы это не помешало, — легкомысленно заявила я.

— И еще, как я уже говорил, она подвержена депрессии. Бывают периоды, когда Джо не поднимается из постели. Это меня беспокоит.

* * *

Было уже поздно. День близился к концу, как длинная, тяжелая дорога: сначала Тодд, затем суматошный телефонный звонок, инспектор Кросс и теперь вот это. Бен заметил, что я зеваю, встал и взял с дивана пальто.

— Мне пора. Будем поддерживать связь.

— И это все?

— В каком смысле?

— Но ведь она так и не нашлась. Пропала с концами. Надо что-то делать. Нельзя же все так оставить.

— Нельзя. Попробую съездить в Дорсет. Я однажды там был — думаю, что найду. Потом обзвоню ее друзей. Если ничего не прояснится, поеду к родителям. А потом — в полицию.

— Я бы хотела поехать с вами в Дорсет, — брякнула я, хотя за секунду до этого не представляла, что подобное может сорваться с моего языка. Бен удивленно на меня посмотрел. — Когда вы готовы отправиться в путь? — спросила я.

— Сейчас.

— Вести машину ночью?

— Могу. Я не очень много выпил. А завтра после обеда у меня важная встреча. Так что мне нельзя. А вы меня встревожили.

— Я смотрю, вы не любите мешкать.

— А ведь вам не очень хочется ехать со мной.

Я поежилась и посмотрела в окно — в холодную тьму. Большого желания не было. Но и оставаться тоже не хотелось. Лежать в постели, купаясь в собственном поту, слушать, как колотится сердце в груди, ощущать, как сохнет во рту, и ждать, когда наступит рассвет и станет легче бороться с невыносимым ужасом. Засыпать и через несколько минут просыпаться. Прислушиваться к звукам и посвисту ветра. Думать о Джо и о себе. И о том, кто поджидал меня в темноте.

— Поеду, — сказала я. — Где ваша машина?

— У дома.

— А где ваш дом?

— У Белсайз-парка. Пара остановок на метро.

— Давайте возьмем такси. — Я не могла даже думать о том, чтобы ночью спускаться в метро. Достаточно на сегодня натерпелась страхов.

— Хорошо, — ответил Бен.

— Пойду надену что-нибудь потеплее. И на этот раз позвоню знакомым и сообщу, с кем я. Извините.

Глава 48

Насколько я могла судить в темноте, Бен Броуди жил в доме у самого парка. Широкую улицу обрамляли качающие в свете фонарей голыми ветвями высокие деревья.

— Подождете в машине, пока я кое-что возьму? — Он открыл дверцу, и я забралась на пассажирское сиденье. Подмораживало, и в машине заледенели стекла. Она казалась пустой и чистенькой. Только упаковка с салфетками и атлас автомобильных дорог на полу. Я скукожилась в своей теплой куртке и дышала на морозные разводы на стекле. В верхней комнате дома Броуди загорелся свет, затем через несколько минут погас. Я посмотрела на часы на приборной панели — почти два. И спросила себя: что я делаю среди ночи на лондонской улице? В машине человека, которого до этого не знала? И не нашла разумного ответа. Единственным объяснением было то, что я дошла до точки срыва.

— Можем ехать.

Бен открыл дверцу. Он был в джинсах, пестром джемпере и старой кожаной куртке.

— И что же вы взяли?

— Фонарик, одеяло, несколько апельсинов и шоколадку в дорогу. Одеяло для вас. Ложитесь на заднее сиденье, я вас накрою.

Я не протестовала. Перелезла через спинку, и он укутал меня толстым одеялом. Завел мотор и включил отопитель. Мы тронулись. Я лежала с открытыми глазами и наблюдала, как в окне мелькали уличные фонари и высокие здания. Затем увидела звезды, деревья и пролетавший далеко-далеко самолет. И закрыла глаза.

* * *

Во время поездки я то засыпала, то просыпалась. Однажды вынырнув из дремы, услышала, как Бен что-то мурлыкает себе под нос, но не узнала мотива. В другой раз умудрилась сесть и выглянуть в окно. Было все еще темно и вокруг, насколько можно было видеть, ни одного огонька. Машин на дороге тоже не наблюдалось. Броуди ничего не сказал, только подал пару долек шоколада, от которых я стала медленно отщипывать кусочек за кусочком. А затем снова легла на сиденье. Мне не хотелось разговаривать.

В половине шестого мы остановились, чтобы заправиться. Еще не рассвело, но небо на горизонте сделалось дымчато-серым. Мне показалось, что стало еще холоднее, и я заметила на вершинах холмов снег. Вернулся Бен с двумя полистироловыми кружками кофе. Я, прихватив с собой одеяло, перебралась на переднее сиденье, и он подал одну мне. Я обхватила кружку ладонями, согревая руки теплом горячего напитка.

— С молоком, но без сахара, — сказал Бен.

— Как вы догадались? — удивилась я.

— Мы с вами пили кофе и раньше.

— Ах вот как… Нам еще далеко?

— Теперь не очень. Коттедж расположен примерно в миле от стоящей на побережье деревушки Каслтон. Взгляните на карту — она у вас под ногами. Наверное, мне понадобится ваша помощь.

— Вы думаете, она там?

Броуди пожал плечами:

— Под утро в голову всегда лезут мрачные мысли.

— Светает. Вы, видимо, устали.

— Пока не очень. Потом скажется.

— В разгар вашей деловой встречи?

— Не исключено.

— Хотите, могу повести я?

— Машина не застрахована. Разговаривайте со мной, чтобы я не заснул.

— Сделаю все, что в моих силах.

— Мы проезжали Стоунхендж^[8]. Хотел вас разбудить, но потом решил: все равно обратно поедем тем же путем.

— Никогда его не видела.

— Неужели?

— Вы не поверите, какие вещи я никогда не видела: Стоунхендж, Стратфорд^[9], Хэмптон-Корт^[10], лондонский Тауэр. Ни разу не была в Шотландии. Даже в Озерном крае^[11]. Вот собиралась слетать в Венецию, даже билет купила. Но вместо Италии оказалась в подвале с кляпом во рту.

— Еще успеете.

— Надеюсь.

— А что было хуже всего? — спросил он после паузы.

Я покосилась на него: Бен не отрывал глаз от дороги и пролетающих мимо пологих холмов. Я сделала глоток кофе. Хотела было ответить, что не могу об этом говорить, но вспомнила, что после того, как я убежала из подвала, Броуди оказался первым человеком, который не смотрел на меня с тревожной настороженностью. Не вел со мной себя так, словно я свихнулась. И я постаралась объяснить:

— Трудно сказать. Слышать его сопенье и знать, что он рядом. Бояться, что не смогу дышать, задохнусь и утону в себе. Это было… — я попыталась подобрать правильное слово, — гнусно. Просто ждать в темноте и сознавать, что придется умереть. Я цеплялась за какие-то вещи, чтобы не сойти с ума, — только не из собственной жизни, потому что понимала, что это еще одна форма пытки, путь к безумию и ужасу. Вызывала в уме просто картинки, вроде тех, о которых рассказывала раньше. Красивые образы внешнего мира. Я до сих пор представляю их, когда просыпаюсь по ночам. Но я знала, что капля за каплей теряю себя. В этом, видимо, был его план. Чтобы я по крохе лишилась всего, что составляло меня, и осталась уже не сама собой, а невесть кем — бормочущей, пристыженной, грязной. — Я внезапно запнулась.

— Почистите-ка нам по апельсину, — попросил Бен. — Они там, в пакете.

Я почистила апельсины, и их аромат наполнил салон машины. Мои пальцы были влажными от сока. Я давала ему дольку за долькой.

— Смотрите, — показал Бен. — Вон там море.

Оно было серебристым и спокойным. Трудно было определить, где кончалась вода и начиналось предрассветное небо — только на востоке солнце высветило горизонт, и он стал призрачно-серым.

— Скажите, когда сворачивать, — попросил он. — Это где-то недалеко.

Мы повернули направо, в сторону от солнца, на спускающуюся к побережью узкую дорогу.

— По-моему, мы у цели, — проговорил Бен, всматриваясь вперед.

Перед нами возникли закрытые ворота, к которым вела колея.

Я вылезла из машины, распахнула створки, подождала, пока Броуди проедет внутрь, и снова закрыла.

— Родители Джо сюда часто наведываются?

— Почти никогда. Ее отец слишком болен, а здесь — никаких удобств. Так что они всегда рады, если кто-то пользуется их домиком. В нем только стены — ни отопления, ничего. И сам он начинает разваливаться. Но из спальни видно море. Да вот и он.

Коттедж оказался маленьким, выложенным из серого камня домиком. Толстые стены, маленькие окна. Перед входом съехавшие с крыши и разбившиеся черепичины. Он выглядел унылым и покинутым.

— Машины нет, —заметил Бен. — Сюда никто не приезжал.

— Все равно надо выйти и посмотреть, — предложила я.

— Разумеется. — Он был явно удручен.

Я открыла дверцу и вылезла из машины. Он последовал за мной. Ноги хрустели по замерзшей траве. Приблизившись к окну, я прижалась лицом к стеклу, но мало что могла разглядеть. Подергала дверь, но она, как и следовало ожидать, оказалась закрытой.

— Надо как-то проникнуть внутрь.

— Какой смысл? Вы же видите, здесь никого нет.

— Чтобы попасть сюда, вы четыре часа сидели за рулем. Какие будут предложения? Разбить стекло?

— Я могу попробовать дотянуться до верхнего окна, — с сомнением проговорил Бен.

— Как? И зачем? Оно, судя по всему, тоже закрыто. Давайте разобьем вон то, треснутое. А потом починим.

Прежде чем он успел возразить, я сняла с себя шарф, обмотала кулак, резко и сильно ударила по треснутому стеклу и, почувствовав, что оно подается, быстро, чтобы не порезаться, отдернула руку. И даже возгордилась собой: я сделала все именно так, как показывают в кино. Потом вынула осколки из рамы, стопкой сложила на траву и открыла окно изнутри.

— Если я встану вам на спину, то сумею забраться внутрь, — предложила я Броуди.

Но он поступил иначе: обхватил мою талию своими сильными руками и подсадил в окно. Воспоминания о том, как в подвале меня снимали и вновь поднимали на уступ оказались настолько живыми, что несколько мгновений мне казалось, что я вот-вот задохнусь или истерически разревусь. Но все-таки я протиснулась в раму и оказалась на кухне. Включила свет и заметила в камине много мокрой золы. Открыла дверь и впустила Бена.

Вдвоем мы молча осмотрели дом. Это не заняло много времени: наверху были спальня и кладовая, внизу — кухня-гостиная, туалет и душ. Кровать нетронута, водонагреватель не включен. В доме холодно и безлюдно.

— Глупая была затея, — мрачно буркнул Бен.

— Мы должны были это сделать.

— Наверное. — Он шевельнул золу носком ботинка. — Надеюсь, что с Джо все в порядке.

— Я угощу вас завтраком, — предложила я. — На побережье, возможно, есть места, где готовят горячую пищу. Вам надо поесть и отдохнуть, прежде чем ехать обратно.

Мы сели в машину и, миновав Каслтон, где были только почта и паб, попали в соседний маленький городок. Нашли маленькое кафе, где в сезон наверняка полно туристов, но теперь было пусто. Там подавали английский завтрак. Я заказала для нас обоих «особый» — сосиски, яйца, бекон, грибы, помидоры с гриля, поджаренный хлеб. И большой кофейник.

Мы молча ели жирную еду.

— Надо двигаться, если вы хотите успеть на свою встречу, — напомнила я, прожевав последний кусок.

* * *

По дороге обратно мы почти не разговаривали. По мере приближения к Лондону движение становилось плотнее, и мы едва тащились в потоке машин. Я то и дело с тревогой смотрела на часы и предложила:

— Вы можете выбросить меня у станции метро.

Но он довез меня до самого дома и даже вылез из машины и проводил до двери.

— Пока, — смущенно попрощалась я. Наше ночное путешествие казалось мне чем-то нереальным. — Дайте знать, если вам что-нибудь станет известно.

— Непременно, — ответил Бен. Он выглядел усталым и подавленным. — Переговорю с ее родителями, как только они вернутся после отдыха. А что еще я могу сделать? Не исключено, что она с ними.

— Успешной вам встречи.

Бен посмотрел на свой костюм и попытался улыбнуться.

— Я, кажется, не очень комильфо. Ну да не важно… — Он замялся. Мне показалось, что он хотел что-то сказать. Но в итоге махнул рукой и пошел к машине.

Глава 49

Остаток дня я не знала, куда себя деть. Все мои планы лопнули, а других зацелок я не находила. Я приняла ванну, вымыла волосы, занялась стиркой. Снова проверила сообщения на автоответчике — оказалось всего одно новое. Включила ноутбук и обнаружила одно электронное послание — меня предупреждали об опасности компьютерных вирусов.

Потом побродила по гостиной и, глядя на прилепленные к стене листы, постаралась сосредоточиться на том, что удалось выяснить. Меня похитили либо в четверг вечером, либо в пятницу, субботу или воскресенье. По моему мобильнику ответил какой-то мужчина. Я неизвестно с кем переспала. И я решила: буду впредь отвечать на телефонные звонки и разговаривать с людьми. Вскрывать почту Джо. И попытаюсь связаться с ее друзьями.

Начала я с почты — взяла письма, которые до этого сложила на камине, и распечатала одно за другим. Джо приглашали принять участие в таймшере в Испании. Просили отредактировать популярно-образовательную брошюру о «Пороховом заговоре»^[12]. Приглашали на встречу бывших одноклассников. Одна приятельница, с которой Джо не виделась несколько лет, предлагала возобновить знакомство. Другая прислала газетную вырезку со всеми «за» и «против» употребления антидепрессанта «Прозак» — я записала ее фамилию и номер телефона. А затем и координаты мужчины, который делился впечатлениями о новом кипятильнике. Я просмотрела и открытки, но все они оказались либо традиционными отписками отпускников из заграницы, либо формальными словами благодарности.

Потом я прослушала сообщения на автоответчике. С начальницей Джо я уже разговаривала. Несколько звонивших оставили только имена и номера телефона. Я набрала номер некоей Айрис, которая оказалась кузиной Джо, и стала путано обсуждать с ней числа. Айрис сообщила, что виделась с Джо с полгода назад. Затем я позвонила женщине, которая прислала газетную вырезку. Ее звали Люси, и она знала Джо много лет — и в хорошие, и в плохие времена. Они встречались накануне Нового года. Джо казалась подавленной, но держала себя в руках. Нет, с тех пор они не общались, и Люси ничего не слышала о ее планах. Люси разволновалась, но я ее успокоила: сказала, что с Джо, вероятно, все в порядке. А счастливого обладателя кипятильника дома не оказалось, и я оставила ему сообщение.

Затем включила компьютер Джо и, просмотрев файлы, стала соображать, не сообщить ли в издательство, что я вполне уверена, что среди прочего там есть работа, которую поручали Джо. «Кликнула» на значке почты и просмотрела самые последние сообщения. Хотела разослать по всем хранившимся на диске адресам стандартный запрос: поинтересоваться, когда в последний раз знакомые общались с Джо, но решила подождать день-два.

Бен сказал, что Джо — человек замкнутый, а я и так достаточно вторглась в ее личную жизнь. Оставалось надеяться, что она меня поймет. Еще он упомянул о ее чистоплотности, и я решила тщательно убираться. Вымыла тарелки, которыми мы пользовались накануне вечером, протерла ванну, расставила все по полочкам. Стала искать пылесос и нашла его в высоком шкафу у ванной и рядом кошачий туалет, нераспечатанную пачку кошачьих консервов и рюкзак, в котором оказался инвентарь для лыж. Я пропылесосила свою и ее комнаты. Стиральная машина завершила программу, и я развесила белье по радиаторам. Заварила себе очередную чашку кофе, хотя и без того уже дергалась от кофеина и неопределенности. Поставила музыку, села на диван, но не могла расслабиться. А потом услышала, как хлопнула дверь внизу, и мне пришло в голову, что я даже не удосужилась спросить у соседей, когда они в последний раз видели Джо.

Допила кофе, вышла из квартиры, спустилась на первый этаж и позвонила в дверь. Она едва приоткрылась, и на меня вытаращился глаз.

— Привет, я соседка Джо по квартире… меня зовут Эбби. Я…

Дверь распахнулась шире.

— Я знаю, дорогуша, кто вы такая. Помните, Джо нас знакомила? Я — Питер. Вы обещали, что как-нибудь зайдете, но так и не заглянули.

Питер оказался сухоньким старичком, ниже ростом, чем я. Интересно, подумала я, он так с годами усох или всю жизнь напоминал незрелого мальчишку? На нем были желтый джемпер с распущенными нитками на одном рукаве, клетчатый шарф на шее и тапочки. На голове осталось совсем немного седых волос, лицо сморщенное.

— Заходите, — пригласил он. Я медлила. — Не стойте на лестнице. Сейчас заварю чай. Садитесь. Вот сюда. Не обращайте внимания на кошку. Располагайтесь удобнее. Хотите печенье? Вы пьете с сахаром? Я видел, как вы часто входили и выходили из дома. У меня хватает времени, чтобы замечать такие подробности.

В комнате было жарко и аккуратно прибрано. По стенам стояли книги. У него был весь Чарлз Диккенс в твердых кожаных переплетах. Я села на кожаный продавленный диван и приняла поданную им чашку чаю. Кошка шевельнулась во сне — видимо, та самая жирная котяра, которую я видела из окна.

— Спасибо, Питер, напомните мне, пожалуйста, когда мы с вами познакомились?

— В среду, — ответил он. — Я тогда вышел подышать свежим воздухом. Вы как раз въезжали со своими пожитками, и Джо нас познакомила. Я вас пригласил заходить, если будет нечем заняться. Но вы ни разу не заглянули. А потом уехали.

— Когда это было?

— Дырявая память? — весело рассмеялся старичок. — Я не заметил, чтобы вы уезжали вдвоем. Выходит, проводили отпуск вместе?

— Не совсем.

— А Джо тоже вернулась? Приятная девчушка. Всегда поможет. Это она отвезла меня в больницу, когда я упал и сломал ногу. А потом приходила навещать и всегда приносила цветы.

— Она еще не вернулась, — неопределенно сказала я.

— Мне восемьдесят шесть, — сообщил Питер. — Как по-вашему, можно мне дать столько лет?

— Нет, — солгала я.

— Моя мать дожила до девяноста пяти! А потом — раз! — и в один день угасла. Мне ее до сих пор не хватает. Глупо, правда? Старик, а каждый день вспоминаю мать. Храню ее локоны — красивые, седые, а у корней цвета слоновой кости и жесткие, как конская щетина. Теперь так не принято. И еще кольцо для салфеток — серебряное, с ее именем внутри. Очень симпатичное.

— Чай — именно то, что мне требовалось. Большое спасибо.

— Уже уходите? А печенье так и не попробовали?

— Я еще приду.

— Я всегда дома.

* * *

Ночь выдалась беспокойной. Мне приснилось, что гудит пожарная тревога. Но я не видела, где бушует пламя, и не знала, где располагается пожарный выход. И это неведение парализовало волю. Если бы я знала, как выбраться, немедленно побежала бы в ту сторону. Если бы представляла, откуда распространялся огонь, то бросилась бы в обратном направлении. Снова ударил пожарный колокол, и я проснулась. И с трудом стала смутно сознавать, что это дверной звонок. Я потянулась за халатом. Глаза никак не открывались. Неприятная вещь: у меня возникло ощущение, будто веки приклеены. Я едва открыла один глаз, но и после этого пришлось добираться до двери на ощупь. Но даже сонная, я сначала убедилась, что цепочка накинута, и только после этого отперла замок. В щели показалось лицо молодого полицейского.

— Мисс Девероу? — спросил он.

— Сколько времени?

Он посмотрел на часы:

— Без пятнадцати четыре.

— Утра?

Он оглянулся. На сером небе низко висели облака, но это был явно день. В голове стало проясняться.

— Если вы по поводу машины, я как раз намеревалась ее забрать. Сначала я получила штрафную квитанцию, потом повесили блокиратор. Я собиралась что-то предпринять, однако была очень занята. Не представляете, сколько дел.

— Я не по поводу машины, — бесстрастно ответил он.

— Я бы сперва хотела взглянуть на ваше удостоверение.

Полицейский вздохнул и просунул в щель кожаную обложку. Можно подумать, я способна отличить фальшивый документ от настоящего.

— Вы могли купить его по Интернету, — предположила я.

— Я дам вам номер телефона. Позвоните туда, если все еще не доверяете, — предложил он.

— Какому-нибудь вашему приятелю, с которым вы сговорились.

— Послушайте, мисс Девероу, меня направил к вам инспектор Кросс. Он хочет с вами побеседовать. Если у вас какие-то сомнения, свяжитесь с ним лично.

Я сняла с двери цепочку. Полицейских оказалось двое. Они шумно вытерли ноги о коврик и сняли головные уборы.

— Если Кросс хочет со мной поговорить, почему он не приехал сюда?

— Он послал нас за вами.

Я испытала сильное желание сказать какую-нибудь резкость и в то же время почувствовала облегчение. Наконец Кросс ко мне прислушался. И понял, что не я источник всех бед. Через пять минут я уже сидела в полицейской машине и ехала на юг. Когда мы останавливались на светофорах, я замечала, как люди косились в мою сторону: кто эта женщина на заднем сиденье полицейского автомобиля? Я попыталась прикинуться детективом. Но когда мы переехали через реку, выглянула из окна и нахмурилась.

— Нам же не туда.

— Инспектор Кросс сейчас в участке Касл-Роуд.

— Почему?

Мне никто не ответил.

* * *

Касл-Роуд сверкал новизной. Это был участок с большими стеклянными панелями и трубчатыми стальными конструкциями. Мы подъехали с задней стороны, с автостоянки меня быстро провели внутрь через маленькую дверь и повели по лестнице наверх.

Кросс ждал в крошечном кабинете вместе с другим полицейским, лысеющим человеком среднего возраста, который протянул мне руку и представился Джимом Барроузом.

— Спасибо, что приехали, — поблагодарил Кросс. — Как вы себя чувствуете?

— Это по поводу Джо? — спросила я.

— Что?

— Дело в том, что я ездила в Дорсет, но ее не оказалось в коттедже, где она обычно останавливается. Еще я разговаривала с ее знакомым. Он обзвонил друзей, но никто о ней ничего не слышал.

— Отлично. — Кросс нетерпеливо покосился на своего коллегу и его взгляд ясно выражал: «Суди сам, о чем я тебе говорил». — Но сейчас я хочу спросить вас о другом. Пожалуйста, присаживайтесь. — Он указал мне на стул напротив стола. — Вы знаете женщину, которую зовут Салли Адамсон.

— Нет.

— Вы уверены?

— Кто она такая?

Внезапно я ощутила приступ леденящей дурноты. Она хлынула от макушки и распространилась до кончиков пальцев ног. Что-то явно произошло. Меня осенило.

— Салли — это приятельница Терри?

— Его приятельница?

— Я два раза натыкалась на женщину, которую зовут Салли, когда заходила к нему, чтобы забрать почту. Она появлялась, я исчезала. Но ее фамилии я не знаю. Не думаю, что они вместе живут. Но Терри из тех людей, кто не в состоянии обойтись без подружки. Когда мы только познакомились… — Я внезапно запнулась и спросила: — Что-нибудь случилось?

Мужчины переглянулись, и вперед выступил Барроуз:

— Она умерла. Салли Адамсон нашли мертвой вчера вечером.

Я переводила взгляд с одного детектива на другого. В голове роилась сотня вопросов. Но спросила я самое глупое, что можно было придумать:

— Мертвой?

— Именно, — подтвердил Кросс. — И не только это: ее тело обнаружили под ограждением садика у фронтона дома номер пятьдесят четыре на Уэсткотт-стрит. Кстати, ее задушили. Смерть наступила от неестественных причин.

Я поежилась, как от озноба, и сказала:

— Терри живет в доме номер шестьдесят два.

— Мы это знаем, — заметил Кросс.

— Боже мой! Боже мой! — бормотала я.

— Хотите кофе? — предложил инспектор.

Я помотала головой.

— Какой-то кошмар. И становится все хуже и хуже. Господи! Бедная Салли. Но что вы хотите от меня?

Кросс не ответил. И тут я поняла все до конца.

— Нет и нет! Вокруг полно всяких подонков. Женщина выходит на улицу вечером одна. Она вполне рискует быть избитой.

Кросс пересек кабинет, взял со стола в противоположном углу завернутые в прозрачный целлофан предметы, вернулся обратно и положил на стол Барроуза.

— Кошелек Салли Адамсон, — объяснил он. — Найден в ее сумочке. Две кредитные карточки. Несколько магазинных карточек. Ничего не тронуто.

— Нет, — повторила я больше себе, чем полицейским. — Какая-то бессмыслица. Терри знает?

— Теренс Уилмотт сейчас на первом этаже. С ним разговаривают мои коллеги.

— Что он говорит?

— Не много. С ним его адвокат.

— Но вы же не подозреваете, что… — Я закрыла лицо руками и зажмурилась. Хорошо бы заснуть. А когда проснуться, не увидеть ничего — только полустертые в памяти образы.

Барроуз кашлянул. Я подняла голову и посмотрела на него. Полицейский достал из стола листы с напечатанным текстом и сверился с информацией.

— В ноябре и декабре прошлого года вы трижды обращались в полицию с жалобой на вашего друга.

— Это так, — подтвердила я. — Но мне ничем не помогли. Даже не поверили.

— Что он сделал?

— Ничего особенного. У него наступала депрессия. Он злился. Напивался. Иногда психовал.

— Он вас бил?

— Послушайте, если вы думаете, что Терри способен убить женщину…

— Будьте добры, мисс Девероу, мы обсудим вашу точку зрения позже, а пока отвечайте на наши вопросы.

Я умолкла и, как мне показалось, состроила красноречиво презрительную мину.

— Хорошо.

— Так он вас бил?

— Да, но…

— Давал пощечины?

— Да.

— А сжатой кистью?

— То есть кулаком? Раз или два.

— Раз или два вообще или раз или два кулаком?

Я втянула в себя воздух.

— Второе. Это случалось пару раз.

— Он использовал против вас какое-нибудь оружие?

— Господи! — всплеснула я руками. — Все это полный абсурд. Мои ответы ни о чем не говорят. Все намного запутаннее.

Барроуз подошел ближе и терпеливо повторил:

— Он когда-нибудь угрожал вам каким-нибудь оружием? Например, ножом?

— Вроде бы.

— Что значит «вроде бы»?

— Я хотела сказать «да».

— Стискивал вам шею — руками или при помощи какого-либо орудия?

И тут я неожиданно для себя беспомощно расплакалась. Мяла в руках салфетку, но не могла с ней справиться. Я даже не понимала толком, почему разревелась. Потому что сломалась моя жизнь с Терри? Или потому что я боялась за себя? И еще эта Салли, чьей фамилии я не знала. Я пыталась представить ее лицо, но у меня ничего не получалось. Женщина, которой я, наверное, желала бы только зла, если бы думала о ней. И вот теперь с ней случилось самое худшее. Неужели я тоже несу за это хоть малейшую ответственность?

Когда мой приступ рева закончился, я заметила, что надо мной стоит Кросс и держит в каждой руке по бумажному стаканчику. Один он подал мне. В стаканчике оказалась вода, и я выпила ее одним махом. В другом был кофе — горячий и крепкий. Я пригубила и его.

— Я хотел бы, чтобы вы сделали заявление, — предложил Кросс. — Если вы, конечно, способны. — Я кивнула. — Отлично, — продолжал он. — В таком случае я приглашу секретаря, и мы покончим с этим делом.

Следующие два с половиной часа я пила стаканчик за стаканчиком кофе и рассказывала все о своих отношениях с Терри, о которых предпочла бы забыть. Говорят, разговор о печальном опыте лечит. Со мной все обстояло иначе. У меня много хороших друзей, но я никому не исповедовалась о своей жизни с Терри, о ее самых неприятных моментах. И когда в кабинете Барроуза я вспоминала об этом, события оживали и пугали меня.

Много месяцев я считала, что просто живу с проблемами, которые могут в любой момент выйти из-под контроля и препятствуют нормальному общению. Но облеченный во фразы рассказ звучал совершенно иначе. Молодая женщина в форме, которая печатала за мной, работала в полиции. Но и она, когда я стала рассказывать о том вечере, когда Терри напился и принялся размахивать ножом у меня перед носом, замерла и с ужасом обернулась ко мне. «Нет, — объяснила я, — Терри ни за что бы не причинил мне зла». Секретарь Хокинс, Кросс и Барроуз посмотрели на меня с одинаковым выражением: «Ведь он и так был жестоким по отношению к тебе». Неужели что-то не так со мной? Неужели я всем кажусь естественной жертвой?

Я попыталась вообразить Салли Адамсон, которая заявила, что мы с ней не похожи, а теперь была мертва. А потом представила, что в ней семя Терри, и так устыдилась, что вспыхнула и испугалась. Мне казалось, что Кросс догадается, какая ужасная мысль промелькнула у меня в мозгу. Я спросила, кто ее нашел. Оказалось, что почтальон. Как странно, подумала я: ее обнаружил незнакомый человек, а друзья и близкие еще не знают, что она умерла. А потом стала размышлять: неужели Терри в самом деле способен на такой поступок? А если все-таки да, то что это означает в отношении меня и моей истории? До сих пор мне никто не верил, кроме меня самой. И это было единственным, что спасало меня от сумасшествия.

Глава 50

Закончив свой рассказ, я почувствовала себя так, словно с меня содрали кожу. Я старалась быть правдивой в каждой детали, но каким-то неизвестным образом понимала, что все это совершенно не то, о чем я собиралась поведать. Надо было добавить что-то важное, но я слишком устала. Кросс читал и время от времени кивал, словно учитель, который проверял домашнее задание и находил работу не вполне удачной. Я трижды поставила свою подпись, секретарь-стенографистка собрала листы в тонкую стопку и унесла. А я стала думать, как мне поступить, когда Кросс предложит подвезти меня домой. Скажу, что не стоит себя утруждать. Но он заявил, что едет в ту же сторону, и у меня не нашлось достаточно сил отказаться.

Первую половину пути я не узнавала улиц — просто смотрела вперед и старалась ни о чем не думать. И напрасно. В голову полезли воспоминания, и вскоре прошлое неотрывно встало перед глазами.

— Остановитесь, — попросила я.

— Что случилось? — забеспокоился инспектор.

— Кажется, меня сейчас стошнит.

— Ради Бога. — Кросс беспомощно оглянулся. — Держитесь, мы в красной зоне. Подождите, сейчас что-нибудь найду.

— Вы же полицейский.

— Терпите, терпите, а если будет невмоготу, высуньтесь в окно.

Кросс свернул с главной улицы в переулок и подъехал к тротуару. Я открыла дверцу, выскочила из машины и оказалась перед длинной кирпичной стеной. За ней находилась то ли фабрика, то ли склад. Ладони коснулись шероховатой поверхности, которая оказалась восхитительно прохладной. Я уперлась лбом в кирпич и почувствовала на плече руку полицейского.

— Ну как вы?

К горлу из глубины подступало что-то кислое. Но я пересилила себя и несколько раз глубоко вздохнула.

— У вас выдался трудный день, — сказал Кросс.

— Дело не в этом, — отозвалась я.

— Что вы хотите сказать?

Я шагнула по тротуару, потирая замерзшие руки. Стемнело. Пар изо рта вился перед моим лицом. Мы были у границы промышленной территории. За колючей проволокой располагались производственные строения. «Фрейзер гласе энд глейзер компани», «Лезер индастриз сентер», «Типпин мемориал мейсонс».

— Все не так, как кажется на первый взгляд.

— Возвращайтесь в машину.

— Подождите, — попросила я. — Уверяю вас, что сейчас я не испытываю к Терри теплых чувств.

— Могу себе представить.

— Он человек проблемный, со множеством сдвигов, но он не мог.

— Мисс Девероу, Эбби, садитесь в машину. Я совершенно закоченел.

— Обещаете ответить на мои вопросы?

— На любые. Только бы убраться отсюда.

Мы сели в машину и некоторое время молчали.

— Я вас ни от чего не отрываю? — спросила я.

— Нет, — ответил полицейский.

— Эти вопросы лезут мне в голову, и я никак не могу от них избавиться. Согласна, вы профессионал, а я всего лишь консультант компании, который дает советы, где поставить ксерокс, а где кофеварку. Но не в этом дело. Для начала, Терри — не убийца. А если даже и предположить такое, то он не выбрал бы в качестве жертвы женщину, с которой начал встречаться, и не сделал бы этого в собственной квартире. Он бы позаботился, чтобы спрятать труп, и не задушил бы ее в двух шагах от своей двери.

Единственной реакцией Кросса на мои эмоциональные слова было то, что он запустил двигатель и отъехал от тротуара.

— Буду рассуждать и одновременно вести машину, — предложил он. — Никто не обвиняет Теренса Уилмотта в убийстве Салли Адамсон. Но он очевидный подозреваемый, а мой опыт подсказывает, что такой человек зачастую оказывается преступником. Принимаю ваши возражения по поводу Терри…

— Другими словами, вы их не принимаете.

— Кроме одного пункта — факт остается фактом: людей редко убивают незнакомые типы, которые нападают на них в темных переулках. Чаще всего убийцами являются приятели. В этом смысле главная опасность для женщин исходит от их сексуальных партнеров. И пример Терри, который жестоко относился к своей партнерше, то есть к вам, — еще одно подтверждение этого тезиса. Я бы сказал, неопровержимое доказательство. Что же до того, где он убил, почему и куда подевал тело — если все это дело его рук, — могу сказать одно: на этот счет не существует правил. Одни убийство планируют, другие совершают под влиянием минутного порыва. Бывает, что труп не прячут, а иногда скрывают настолько хорошо, что тело вообще никогда не находят. Терри мог ее прикончить, а затем бросить на улице, чтобы все выглядело так, будто ее убили после того, как она от него ушла.

— Но если он так поступил, то с какой стати оставил кошелек? К тому же было бы до смешного рискованно волочить убитую по улице.

— Вы когда-нибудь совершали убийство, Эбби?

— Нет. А вы?

— Тоже не совершал. — Кросс попытался улыбнуться. — Но знаю, что такое убийца. Представьте самый сильный стресс, который вам выдалось пережить, и помножьте на сто. Невозможно дышать и думать. В такие моменты люди совершают странные поступки и допускают фантастические ошибки.

— Есть еще одна возможность совершить убийство, о которой вы не знаете.

— Эбби, существует множество других вариантов.

— Но это именно то, что реально случилось.

— И что же это такое? — спросил полицейский с подчеркнутым терпением.

Мне даже не хотелось произносить это вслух. Пришлось принуждать себя.

— Вы заметили, что с тех пор, как все случилось, я изменила внешность?

— Заметил.

— Вы бросили меня на произвол судьбы, оставили без всякой защиты. Пришлось побеспокоиться самой, чтобы замести следы. Почти никто не знает, где я остановилась. А тот человек… который меня похитил, видимо, в курсе лишь того, где я работала и жила раньше. Я разговаривала с ним об этом. И насколько помню, называла имя Терри.

— Да?

— Вам не приходилось замечать такую закономерность: если распадаются пары и один из партнеров тут же заводит любовника, то он, как правило, словно клон, похож на прежнего?

— Нет, не приходилось.

— Но это в самом деле так. Я была поражена, когда столкнулась с этой Салли. Спросите у Терри, я даже им об этом сказала.

— Весьма тактично.

— Она не согласилась. Разумеется, ей это было неприятно. Да и судить она не могла. К тому времени я настолько изменила внешность, что мы выглядели совершенно по-разному. Я хочу сказать, что тот, кто меня похитил, думает, что я живу там. Он до сих пор не арестован, и я представляю для него человека, от которого исходит опасность. Убив меня, он почувствует себя свободным. Но единственный способ меня обнаружить — караулить у дома Терри. И вот, заметив, как Салли выходит поздно вечером на улицу, он решил, что это я.

— Продолжайте.

— Он душит эту женщину, принимая ее за меня. Это единственное объяснение, в котором есть какой-то смысл.

Я подняла глаза на Кросса. Он не ответил — казалось, все свое внимание сосредоточил на управлении машиной. И тут мне пришло в голову:

— Он думает, что убил меня.

— Что?

— Тот человек полагает, что я умерла. Чувствует себя в безопасности. Наверное, не сознает, что совершил ошибку. Если бы вы могли не объявлять какое-то время об убийстве или по крайней мере не называть имя жертвы, я получила бы несколько дней для того, чтобы что-то предпринять.

— Неплохая идея, — буркнул полицейский. — Но к сожалению, в ней есть один недостаток.

— Какой?

— Я живу в реальном мире, и мы связаны всякими обязательствами. В частности, если кого-то убивают, мы не можем хранить это в секрете. Обязаны назвать имя жертвы и искать того, кто это сделал.

Несколько минут мы молчали, пока машина не подъехала к дому Джо.

— Знаете, что смешнее всего? — спросила я.

— Что?

— То, что вы мне не верите. Считаете фантазеркой или хронической лгуньей. Вы приятный человек и переживали больше остальных, что пришлось бросить меня на произвол судьбы, но факт остается фактом. И если бы вместо Салли там лежала я, вы бы решили, что убийца — Терри, и тот человек, который похитил меня, вышел бы сухим из воды.

Кросс наклонился ко мне и накрыл мою руку ладонью.

— Эбби, я вам еще раньше сказал, как только обнаружатся новые улики, мы немедленно вновь откроем ваше дело. И если ваша подруга…

— Джо.

— Если Джо не объявится в течение нескольких дней, сообщите мне об этом. И будьте уверены, никто не оставлял вас на произвол судьбы, как вы это утверждаете. Просто у нас нет ни единой улики, кроме одной — ваш приятель Терри избивал вас в прошлом и незадолго до того, как вы потеряли сознание. Это все, чем мы располагаем. И если бы, прости Господи, вчера вечером нашли бы вас, а не Салли, не исключено, что убийцей в самом деле оказался бы Терри. Вам не приходило такое в голову? По моему убеждению, вам крупно повезло, что вы от него ушли.

— Но как быть с моим исчезновением? Вы и это собираетесь на него повесить? Не забывайте, у него есть алиби.

Кросс помрачнел:

— Его рассказ, и не более. У нас имеется масса всяческих мнений и никаких улик. А теперь еще труп женщины, который нашли неподалеку от дома человека, который вас бил.

Я открыла дверцу и вылезла из машины. Затем нагнулась и в свете уличного фонаря посмотрела ему в лицо.

— Завтра фамилия Салли появится в газетах, и он будет знать, что ему надо снова выходить на охоту. В конце концов вы поймете, что я говорила правду. Я найду способ это доказать.

— Каким образом?

— Узнаете, когда найдете меня мертвой. Меня задушат в какой-нибудь канаве. А вы будете сочувствовать и винить во всем Терри.

— Вы правы, — ответил Кросс.

— В каком смысле?

— Я буду сочувствовать.

Я так сильно хлопнула дверцей, что машина задрожала.

Глава 51

Я подняла голову и взглянула на окна. Квартира Джо казалась пустой и темной. Я сунула ключ в замок и представила, что придется провести одной вечер и ночь, думать о мертвой Салли и ждать, когда настанет утро. Не лучше ли вернуться к Сэди, или Сэму, или Шейле? Но эта мысль наполнила меня отчаянием. Придется рассказать им все, что случилось с момента нашей прошлой встречи. И хотя я видела их всего несколько дней назад, за это время произошло столько событий, что теперь мои друзья были от меня очень далеки. Я выпала из их мира, превратилась в незнакомку.

Однако глупо было стоять на улице в качестве неподвижной мишени. Я повернула ключ, толкнула дверь, взглянула на пустую лестницу, и мне стало страшно. Я снова закрыла дверь и, привалившись к створке, старалась спокойно дышать. Какая-то моя часть хотела сползти вниз и распластаться на дорожке. Я бы свернулась калачиком, обхватила голову руками и лежала здесь умирающим зверьком. А делами пусть занимается кто-нибудь другой. Меня поднимут и отнесут в теплое безопасное место, и мне не придется день за днем продолжать жить, как сейчас.

Но я вышла обратно на большую улицу и, поймав такси, велела ехать в Белсайз-парк. Номера дома я не помнила, но решила, что, увидев его, узнаю. Правда, хозяина могло не оказаться на месте. И я не представляла, что я скажу, если он откроет.

Дом я нашла легко: запомнила дерево на тротуаре перед подъездом и каким-то образом знала, что здесь есть кованый забор. Свет горел и на первом, и на втором этажах. Я дала таксисту десятифунтовую бумажку и сказала, чтобы сдачу он оставил себе. И на ватных ногах, чувствуя, как перехватывает в горле, подошла к двери. Не исключено, что у него застолье. Или он с кем-нибудь лежит в постели. Я нащупала молоток и тихонько постучала. А когда услышала шаги, у меня невольно вырвался вздох облегчения.

— Эбби?

— У вас кто-то есть? Я вас отрываю от дел?

Бен покачал головой.

— Извините, — продолжала я, — что вот так беспокою. Но я просто не представляла, как еще поступить. Вы единственный человек, которого я знаю и который верит мне.

— Что случилось?

— Я боюсь.

— Заходите. Вы, должно быть, замерзли. — Бен распахнул дверь, и я шагнула в широкий коридор.

— Простите.

— Ради Бога, перестаньте извиняться. Проходите на кухню, грейтесь. Дайте мне ваше пальто.

— Спасибо.

Он провел меня в маленькую кухню. На всех подоконниках росли в горшках цветы, а на столе стояли желтые нарциссы. Нос щекотал запах клея, опилок и лака.

— Сдвиньте этот хлам и садитесь сюда. Сейчас что-нибудь соображу. Чай? Или как вы относитесь к горячему шоколаду?

— Замечательно.

Он налил на сковороду молока и поставил ее на конфорку.

— Перекусите? Когда вы в последний раз ели?

— Утром. Помните, жареный картофель?

— Господи, неужели это было сегодня утром.

— Ваша встреча прошла удачно?

— Прошла, и ладно. Так что вам сделать?

— Только шоколад. Очень успокаивает.

— Успокаивает, — с улыбкой повторил Бен. Он размешал кусочки шоколада в кипящем молоке и энергично взболтал. Затем вылил в большую зеленую кружку. — Пейте, Эбби, и рассказывайте, что произошло.

— Салли умерла, — сообщила я.

— Салли… Кто такая Салли?

— Новая подружка Терри. — Я ждала, что он спросит, кто такой Терри, но Броуди промолчал, кивнул и нахмурился.

— Жаль, конечно. Вы ее хорошо знали? Она ваша подруга?

— Почти не знала. Но ее убили.

— Убили?

— Да. Рядом с домом Терри. Полиция убеждена, что убийца — он.

— Понимаю, — медленно проговорил Броуди.

— Я знаю, что это не так. Однако полицейские не сомневаются, что я в плену параноидальной фантазии. И для них это очередное доказательство: мол, Терри меня избивал, а я превратила заурядную историю домашних ссор и скандалов в героическую сагу о похищении. А он продолжал в своем духе и укокошил следующую подружку.

— Но он не убивал?

— Терри никого бы не смог убить.

— Многие из тех, кто, кажется, не может обидеть и мухи, способны убить человека.

— Полицейские говорят то же самое. Но я его знаю. Если бы он ее убил, то умер бы от сознания вины и набрал бы 999. И уж точно не волочил бы труп подальше от своего подъезда. А если бы захотел его спрятать, чего он, конечно, не делал, потому что прежде всего не убивал, то тогда бы…

— Не забывайте, я не полицейский.

— Извините. Просто все так навалилось. Постоянно думаю о бедном дурачке Терри. И конечно, о Салли. Но во всем этом есть кое-что еще. Салли была похожа на меня. То есть на меня до того, как я постриглась. — Я видела, как переменилось лицо Бена. — Меня не покидает чувство, что на ее месте должна была оказаться я.

— О! — только и произнес он.

— Тот человек на свободе и ищет меня. И будьте уверены, когда-нибудь найдет.

— Но полиция не принимает ваших опасений всерьез?

— Нет. Однако я их не виню. Не уверена, что мне самой в подобной ситуации удалось бы принимать себя всерьез.

— Понимаю.

— Вы мне верите?

— Да.

— По большому счету? То есть всему, что я говорю?

— Абсолютно.

— И это не просто слова?

— Нет.

Я подняла на него глаза. Бен не дрогнул и не отвернулся.

— Спасибо, — поблагодарила я, взяла кружку и допила горячий шоколад. Внезапно я почувствовала себя гораздо лучше. — Можно, я воспользуюсь ванной, а потом поеду домой? Мне не следовало к вам врываться. Это глупо с моей стороны.

— На втором этаже. Первая дверь, — сказал Бен.

Поднимаясь по лестнице, я почувствовала, как у меня подкашиваются ноги. Я воспользовалась туалетом и плеснула воды на свое запаршивевшее лицо. У меня был вид прыщавой школьницы. Потом вышла из ванной, закрыла за собой дверь и стала спускаться по лестнице. Красивый дом. Интересно, жила ли здесь когда-нибудь женщина? На стенах картины, много книг. На повороте лестницы в алькове растение в горшке. Я замерла и уставилась на старый шишковатый ствол и темно-зеленые листья. Наклонилась, ткнула пальцем в покрытую мхом землю, села и уронила голову на руки. Я не знала, что мне делать: хохотать, кричать или плакать. Но вместо этого встала, очень медленно преодолела остаток лестницы и вошла на кухню. Бен все еще сидел за столом, ничего не делал — просто смотрел в пространство. Он тоже выглядел усталым. Усталым и немного подавленным.

Словно в моем собственном сне о жизни, в которой я некогда обитала, но теперь не помнила, я обошла стол и приложила ладонь к его лицу. Его выражение смягчилось.

— Вот так все и было? — спросила я и поцеловала его в уголок губ. Бен закрыл глаза. Я дотронулась губами до век, потом рта. По телу пробежало тепло. — Так?

— Нет.

— А как?

— Ты сказала, что у тебя отвратительно на душе. Говорила о Терри. Тогда я взял тебя за руку. — Бен взял меня за руку и через всю кухню подвел к висевшему на стене большому, в полный рост, зеркалу. И поставил перед ним, чтобы я смотрела на себя — растерзанную, запаршивевшую Эбигейл. А сам встал за плечом, и мы ловили взгляды друг друга в амальгаме. — Я подвел тебя сюда, заставил посмотреть на себя и сказал, что ты красива.

— Словно подобрали на помойке.

— Замолчи, Эбби. Говорю я. Ты и теперь красива. Я сказал тебе это и не сумел остановиться. Поцеловал тебя вот так — в шелковистую шею. Ты наклонила голову.

— А потом? — спросила я, чувствуя, что млею.

— Поцеловал вот так и стал ласкать. — Говоря это, Бен начал расстегивать пуговицы на моей рубашке.

— Так? — невнятно пробормотала я.

Бен расстегнул бюстгальтер, вытянул его вперед и положил ладони мне на груди. Его мягкие губы касались моей шеи, но не столько целовали, сколько поглаживали.

— Так, — подтвердил он.

Я хотела что-то сказать, но не могла. Его правая рука поглаживала мой живот и медленно спускалась все ниже. Бен ловко расстегнул пуговицу на моих брюках и молнию. Медленно опустился на колени, попутно целуя спину. Положил мне руку на талию и до лодыжек стянул брюки вместе с трусами. Затем снова поднялся и, обняв меня, встал позади.

— Взгляни, — предложил он. И я посмотрела на свое тело, отраженное в зеркале. Затем на него и снова на себя, но уже его глазами.

Когда я заговорила, мой голос был тягучим от возбуждения:

— Я выгляжу непристойно.

— Ты восхитительна.

— И я не могу убежать?

— Нет, не можешь.

— А что я сделала потом?

И он мне показал. Пришлось смешно ковылять в его спальню. Там я упала на кровать, сбросила туфли и оставшуюся одежду. Бен тоже разделся, он не спешил, выдвинул ящик, достал презерватив и разорвал зубами упаковку. Я помогла ему надеть резинку.

— Знаю-знаю, — сказала я. — Нашла среди своего барахла упаковку утреннего контрацептива.

— О Господи, прости, — извинился Бен. — Мы так спешили.

— Уверена, в этом была и моя вина.

— Была. — Теперь и его голос прозвучал хрипло.

Мы взглянули друг на друга. Бен протянул руку и коснулся моего лица, шеи, груди.

— Я думал, больше до тебя никогда не дотронусь.

— Все так и было?

— Да.

— Так?

— Именно. Не останавливайся.

Мы все время смотрели друг на друга. Иногда улыбались. Когда настало время, он вскрикнул, словно от боли. Я притянула его к себе, крепче прижалась, поцеловала влажные волосы и призналась:

— Лучше не бывает.

Бен коснулся губами жилки у меня на шее и что-то промычал.

— Что это было?

— Я сказал, что не проходило ни единого часа, чтобы я не скучал по тебе.

— Наверное, и я по тебе скучала, только не знала об этом.

— А как ты догадалась?

— По деревцу бонсай. Какого черта ты мне не сказал?

— Прости, я не знал, как поступить. Хотел, чтобы ты сама что-то почувствовала. Понимаешь?

— Не знаю. Какая-то моя часть только и ждет, чтобы вспылить по-настоящему. Я не шучу. Я собирала себя по кусочкам — все, что до этого растеряла, тыкалась, словно слепая, а ты что-то знал и мог мне помочь, но решил не делать этого. Ты знал обо мне такие вещи, о которых я не догадывалась. Можешь вспомнить, как переспал со мной, а я совершенно лишилась памяти. Ты знаешь меня другую — ту, что скрыта покровом, а я тебя другого не знаю. И как мне выяснить, что ты рассказал все? Никак. Ты скрываешь кусочки моей жизни. Разве это правильно?

— Нет.

— И это все, что ты можешь сказать?

— Извини. Я не представлял, как лучше поступить, — беспомощно пробормотал Бен. — Я хотел признаться, но что бы я сказал?

— Правду. Для начала было бы неплохо.

— Извини, — повторил он.

Я тихонько погладила его грудь. Значит, до того, как меня схватили и бросили в подвал, я была счастлива, потому что ушла от мужчины, который меня бил, уволилась с нелюбимой работы и встретила Бена. С тех пор как я вышла из больницы, меня постоянно преследовали открытия: потерянные дни скрывали чудесные воспоминания. Пропало именно то, что я хотела бы сохранить. Зато осталось то, с чем я с удовольствием бы рассталась. В голове роились мысли или обрывки мыслей. Что-то насчет того, чтобы сказать жизни «да» и не проводить ее остаток в страхе.

* * *

Позже мы вместе приняли ванну. Потом Бен спустился вниз и сделал сандвичи, которые принес на подносе вместе с бутылкой красного вина. Я села, привалившись к подушке.

— Ты всегда готовишь мне еду, — заметила я.

— Раньше мы ели устрицы.

— Неужели? Я люблю устрицы.

— Поэтому мы их и ели. И будем есть снова.

Я схватила его руку и поцеловала, а затем откусила от сандвича.

— Значит, это случилось в среду вечером? Так?

— В понедельник.

— Ты уверен? Сразу после того, как мы познакомились?

— На все сто.

Я нахмурилась.

— И ты не надел презерватив?

— Надел.

— Ничего не понимаю. Раньше ты сказал…

— Ты приходила еще раз.

— В среду?

— Да.

— Черт побери, ты должен был мне сказать!

— Согласен.

— И тогда ты не…

— Нет.

— Почему?

— Ты пришла внезапно. С деревцем. Мы договорились встретиться следующим вечером — в четверг. Потому что в тот день я пригласил гостей на мою обычную «среду». Клиентов. Они уже явились, когда ты постучала в дверь. Отдала мне деревце, и я тебя поцеловал.

— А затем?

— Поцеловал еще.

— Продолжай.

— Ты расстегнула пуговицы на моей рубашке. Мы слышали, как в соседней комнате разговаривают гости.

— И что дальше?

— Мы отправились в ванную, закрылись и занялись любовью.

— Стоя?

— Да. Все дело заняло секунд тридцать.

— Ну-ка покажи, — попросила я.

* * *

Я осталась у Бена на ночь. Несмотря ни на что, крепко спала, а когда на утро проснулась, почуяла аромат кофе и тостов.Сквозь занавеси синело небо. Я испугалась своего внезапного счастья. Оно было похоже на приход весны.

Глава 52

Мы ели тосты в постели, крошки сыпались на простыни, но Бен опять улегся на подушку, подсунул под подбородок пуховое одеяло и всем своим видом демонстрировал, как ему уютно.

— Разве тебе не надо на работу? — спросила я.

Он перегнулся через меня посмотреть на часы. Удивительно, как быстро привыкаешь к присутствию чужого тела.

— Восемнадцать минут, — сообщил он.

— Не опоздаешь?

— Уже опоздал. Но со мной встречается человек, который приезжает из самого Амстердама. И если меня не будет, я сильно подведу его.

Я его поцеловала — притворилась, что просто клюнула.

— Перестань, — запротестовал Бен, — иначе я никогда не уйду.

— Понимаешь, — прошептала я, потому что мое лицо почти касалось его лица, — если бы я была тобой, а ты мной, я бы решила, что ты сумасшедший. Или я сошла с ума.

— Ты меня потеряла.

— Если бы человек, с которым я познакомилась, исчез, а потом объявился через пару недель, но, судя по всему, не помнил, что со мною знаком, я бы подумала, что он либо ненормальный, либо лгун. Вот и полиция разрывается между этими версиями.

— Сначала я думал, что я сумасшедший. Потом решил, что ты ненормальная. А затем не знал, что и думать. — Бен гладил меня по волосам, и я поеживалась от удовольствия. — Не представлял, что делать, — продолжал он. — Мне казалось, это невозможно объяснять. И я решил, что должен снова тебе понравиться. Не мог же я ляпнуть: «Знаешь, а ты ведь на меня глаз положила, хотя и не помнишь…» Чушь какая-то.

— У тебя не дизайнерские руки.

— Хочешь сказать, слишком грубые и мозолистые?

— Мне нравятся.

Бен принялся с любопытством рассматривать свои руки.

— Я многое делаю сам. Отбираю материал, строгаю, колочу молотком, зачищаю, но мне это нравится. Мой старик был сварщиком. Завел дома мастерскую и все выходные проводил там: сначала разбирал предметы, а потом снова их собирал. Когда я был моложе, пообщаться с отцом можно было единственным способом — пойти туда и постоянно что-нибудь подавать: гаечный ключ или какую-нибудь другую штуковину. В результате я нашел способ зарабатывать на жизнь тем, что отец считал своим хобби.

— А у меня все не так, — ответила я. — И с отцом, и с работой.

— Ты потрясающий специалист. Складываешь все воедино. Нагоняешь на нас смертельный страх.

— Иногда я сама не могу поверить, что я это делаю — или делала. Возьми, например, оценку рисков офиса. Можешь себе представить такое? Если бы это была оценка рисков буровой вышки или полярной экспедиции, но я делала то, что требовали страховые компании. Стала классным экспертом и могла профессионально оценить, что плохого может приключиться с человеком в его кабинете. В прошлом году в Соединенном Королевстве девяносто один конторский служащий пострадал от жидкости для исправления печатных текстов. Интересно, как можно повредить себя канцелярской замазкой?

— Я тебе отвечу: сначала человек пользуется мазилкой, она попадает ему на пальцы, а потом он этими пальцами трет себе глаза.

— Тридцать семь человек поранили себя калькуляторами. А это как? Они же не тяжелее упаковки для яиц. Видишь, я кое-что знаю о рисках.

Все это больше не казалось мне забавным. Я села и посмотрела на часы.

— Мне кажется, нам обоим пора.

Мы приняли душ, но вели себя вполне пристойно. Только вымыли друг друга, вытерли и помогли одеться. Одевать Бена оказалось не менее возбуждающим, чем раздевать. Но в целом ему повезло больше, чем мне: у него была свежая одежда, а мне пришлось довольствоваться тем, в чем прибежала. Надо было заскочить домой и переодеться. Бен приблизился ко мне, взъерошил волосы, поцеловал в лоб.

— Мне немного не по себе от того, что я вижу тебя в одежде Джо.

Я покачала головой:

— У нас, должно быть, одинаковый вкус. В этой самой рубашке меня похитили. Сначала я намеревалась выбросить ее в мусорное ведро или сжечь, но рубашка симпатичная, и я решила, что не перестану вспоминать о том кошмаре, если сожгу любимую тряпку.

— Эта рубашка принадлежала Джо. Она купила ее в Барселоне. Или ты тоже покупаешь вещи в Барселоне?

— Ты уверен?

— Да.

Я замолчала и лихорадочно думала. Этот факт что-то да значил. Только что?

* * *

Уже на лестнице мы снова поцеловались. Мгновение мне казалось, что я не сумею уйти. Вцеплюсь в Бена и буду чувствовать себя рядом с ним в безопасности. Но затем приказала себе не глупить.

— Придется возвращаться в этот ужасный мир.

— Что ты намереваешься делать?

— Сейчас поеду домой — то есть в квартиру Джо — и переоденусь. Нельзя же ходить в одном и том же.

— Я не это имел в виду.

— Сегодня или завтра тот человек обнаружит, что убил не меня. И снова начнет охоту. Может быть, попытаюсь узнать, куда подевалась Джо. Хотя мне кажется, что из этого ничего не получится. — Надежда, которую я питала, когда лежала с Беном в постели и ела тост, начинала улетучиваться.

Бен глубоко задумался и поигрывал ключами от машины.

— Сегодня позвоню родителям Джо. Они должны вернуться. Посмотрим, может быть, что-то прояснится.

Я поцеловала его, для чего мне потребовалось подняться на цыпочки.

— Это означает «спасибо». И еще — что ты не должен рисковать ради меня.

— Не говори глупостей, Эбби. Я тебе позвоню. — Он подал мне визитную карточку, и нас обоих развеселила официальность его жеста. — А меня ты всегда найдешь по одному из этих телефонов.

Мы снова поцеловались. Я почувствовала его ладонь на своей груди и накрыла ее своей рукой.

— Не могу избавиться от мыслей о том человеке из Амстердама.

* * *

Я лежала в ванне, повязав голову полотенцем, и думала, как он станет рассуждать. Он вот-вот обнаружит, что я еще жива. Не исключено, что уже знает. И еще одно: мой неосторожный звонок на мобильник. Телефон у него — это его трофей. Я тогда представилась Джо. Не мог ли он решить, что я пытаюсь организовать на него охоту?

Я оделась в вещи Джо. Специально выбрала серые брюки из рубчатого вельвета и кремовый, толстой вязки, свитер. Ничего подобного я раньше не носила. Пусть считается, что Эбби Девероу умерла. А я — одна из тех миллионов, кто бродит сейчас по Лондону. Как он сумеет меня найти? Но вот другой вопрос: смогу ли найти его я?

Затем я сделала то, что должна была сделать раньше: сняла трубку и набрала по памяти номер отца Терри.

— Слушаю, — ответил он.

— Ричард, это Эбби.

— Да, Эбби. — Голос был вежливо-ледяным.

— Понимаю, как все это ужасно… И переживаю за Терри.

— Рад слышать это от вас.

— Его отпустили?

— Пока еще нет.

— Я уверена, что это сделал не он. И предприму все возможное, чтобы ему помочь. Скажите об этом его адвокату.

— Хорошо.

— Я дам вам свой номер… Хотя нет… лучше перезвоню. Или позвоню Терри, когда он вернется. Договорились?

— Хорошо.

Последовала пауза, а затем мы попрощались друг с другом.

* * *

Я стояла в самом центре гостиной Джо и осматривалась. Это была та неприятная стадия поисков, когда человек что-то не нашел в этом месте, но пришел повторить попытку. Но со мной все обстояло еще хуже: я не представляла, что искала. Хорошо бы обнаружить дневник. Из него я бы выяснила, какие планы были у Джо. Однако в столе я уже успела порыться и ничего подобного не нашла. Я прошлась по комнате, снимая с полок предметы и опять водружая их на место. На подставке у окна стоял горшок с растением. Моя мама определила бы, что это такое, сказала бы даже латинское название. А я понимала одно — оно желтело. Земля была твердой и потрескалась. Я принесла с кухни стакан воды и побрызгала на несчастный цветок. Вода быстро скрылась в трещинах почвы. Мне пришло в голову, что такая женщина, как Джо, не уехала бы отдыхать, оставив растение погибать. Заодно я полила и баньян.

Все улики, которые я обнаруживала, были словно миражи. Возникали маревом в воздухе, но стоило мне броситься в их сторону и попытаться ухватить, как тут же растворялись.

Я жила в этой квартире. Не исключено, что Джо, уезжая в отпуск, оставила меня в ней. И рассчитывала, что я буду поливать ее цветы.

Я покосилась на стопку корреспонденции, которую уже профильтровала в поисках крупицы полезного. Но снова перебрала конверты — не найдется ли все-таки чего-нибудь полезного? И один конверт приковал мое внимание: счет за газ, который я еще не успела оплатить — иссякли мои капиталы. Конверт имел прозрачное окно, в котором был виден адрес и фамилия. Я прочитала и издала возглас изумления. «Мисс Л. Дж. Хупер». И тут же бросилась звонить Бену на мобильник. Мне показалось, что он занят и куда-то спешит. Но вот он меня узнал, и его голос потеплел. Я улыбнулась. И почувствовала прилив нежности. Как втюрившаяся четырнадцатилетняя девчонка.

— Как ее первое имя? — закричала я в трубку.

— Что?

— Понимаю, это глупый вопрос. Но вот передо мной один из ее счетов. Здесь два инициала: первый «Л», второй «Джей». Так как же ее звали?

Бен хмыкнул.

— Лорен. Как Лорен Бэколл^[13]. Ее еще этим дразнили.

— Лорен, — онемела я и почувствовала, как у меня задрожали колени. Пришлось привалиться к стене, чтобы не упасть. — Келли, Кэт, Фрэн, Гейл, Лорен, — сказала я в трубку.

— Что это такое?

— Тот человек, называл мне имена женщин, которых он убил.

— Но… — последовала долгая пауза. — Может быть, это просто совпадение.

— Лорен… Имя отнюдь не в первой десятке среди самых распространенных.

— Не скажи… Сейчас и не такие дают. К тому же она никогда им не пользовалась. Не любила это имя.

Я принялась что-то бормотать — больше себе, чем Бену, так что ему пришлось переспросить, что я там говорю.

— Извини, я хотела сказать, что понимаю ее чувства, — повторила я. — Она назвала ему это имя, потому что это был единственный способ отвергнуть его издевательства. Притвориться, что он унижал и запугивал не Джо, а ее официальное «я».

Я нажала кнопку и заставила себя вспоминать. Что он говорил о Лорен? Келли плакала, Гейл молилась. А как вела себя Лорен? Лорен сопротивлялась. И долго не протянула.

Мне стало дурно. Теперь я знала, что Джо умерла.

* * *

Когда меня узнал Джек Кросс, его голос посуровел и в нем появились усталые нотки.

— Ах это вы, Эбби, — произнес он. — Ну, как дела?

— Ее звали Лорен, — объяснила я, пытаясь сдержать слезы.

— Вы о ком?

— Джо. Ее первое имя Лорен. Помните? Имя Лорен было в списке женщин, которых он убил.

— И что из того?

— Разве вам это не кажется важным?

— Возьму себе на заметку.

Я рассказала ему об одежде — одежде Джо, которую я носила.

— Это ничего не значит, — осторожно заметил полицейский. — Мы уже выяснили, что вы проживали в квартире Джо. Почему бы вам не надевать ее одежду?

Я опустила глаза на серые вельветовые брюки Джо и сорвалась:

— Какие вам нужны улики, чтобы вы сочли их стоящими? — И услышала тяжелый вздох на другом конце провода.

— Поверьте, Эбби, я на вашей стороне. Если хотите знать, только несколько минут назад освежал в памяти ваше дело. И даже поручил его одному из коллег. Так что мы о вас не забыли. Но чтобы ответить на ваш вопрос, мне нужны улики, которые способны убедить тех, кто до сих пор вам не верит.

— Вы, черт возьми, их получите! — выкрикнула я. — Дождетесь своего.

Я хотела треснуть трубкой по аппарату, но в квартире Джо стоял беспроводной радиотелефон, конструкция которого не позволяла отвести душу подобным образом. Пришлось только изо сей силы нажать на кнопку.

— Эбби, Эбби, глупая ты девчонка, — подвывала я, утешая себя.

Глава 53

Я знала, что Джо умерла. Не важно, что говорил Кросс. Я была уверена в этом. Вспомнила его шепот в темноте: «Келли, Кэт, Фрэн, Гейл, Лорен». Лорен и была Джо. Она так и не сообщила ему имени, которым ее называли те, кого она любила. А дала имя незнакомки. Таков был ее способ остаться человеком и не поддаться безумию. А он теперь мог добавить еще одно имя к своему списку — Салли. Хотя, вероятно, Салли для него не в счет. Он расправился с ней по ошибке. Ведь она — не я. Я поежилась. Никто не знал, где я пряталась. Никто, кроме Кэрол в «Джей и Джойнер» и жившего на первом этаже Питера. И еще, конечно, Кросса и Бена. Так что я в безопасности, твердила я себе, хотя ощущала беспокойство.

Я задернула шторы в большой комнате и стала слушать новые сообщения на автоответчике. Их оказалось немного — всего два: женщина сообщала, что занавеси Джо можно было забирать, и некто по имени Алекс здоровался, мол, сколько лет, сколько зим, говорил, что наконец вернулся и теперь хорошо бы в ближайшее время повидаться.

Потом я распечатала единственный поступивший утром конверт. В нем оказалось предложение продлить подписку на «Нэшнл джиогрэфик». Я сделала это для Джо. А затем позвонила Сэди. Ее, как я и предполагала, не оказалось дома — пришлось оставить сообщение. Я сказала, что соскучилась и хотела бы встретиться. И сама почувствовала, что это правда. Потом наговорила то же самое в автоответчик Шейлы и Гая. А Сэму послала туманно-игривое электронное письмо. Пока я не хотела ни с кем из них встречаться — речь шла о наведении мостов.

Затем сделала себе сандвич с авокадо, беконом и итальянским сыром. Хотя я не была голодна, успокаивало методичное приготовление пищи, сидение на диване и пережевывание мягкого хлеба — помогало ни о чем не думать и очищать мозг. Внезапно я поняла, что представляю картины, которые возникали в моем сознании в подвале: бабочка, река, озеро, дерево. Я создавала их, чтобы бороться с мерзостью и страхом. И теперь наполняла мозг этими символами свободы. Но вдруг услышала, как сама говорю:

— А где же кошка?

Не знаю, каким образом образовался вопрос. Возник сам собой в тишине комнаты. У Джо не было кошки. Единственным представителем кошачьей породы была котяра Питера — тот самый с глазами, словно угли, который так напугал меня ночью. Но что-то волновало меня в этом вопросе, будто стучалось в мозг. Словно нечто полузабытое пыталось прорваться в сознание.

Почему я подумала о кошке? Потому что у Джо были вещи, которые сопутствуют кошкам. Я где-то видела их. Я пошла на кухню и принялась выдвигать ящики и открывать шкафы. Не здесь. Наконец вспомнила и направилась к высокому шкафчику у ванной, где хранились пылесос и лыжное барахло. Там рядом с набитым одеждой рюкзаком стоял кошачий туалет. Совсем новый, хотя не исключено, что хорошо вычищенный. И нераспечатанная упаковка из шести маленьких баночек кошачьих консервов. Я захлопнула дверцу и вернулась на диван. Взяла сандвич, но тут же положила обратно.

Ну и что из того? Джо когда-то держала кошку. Может быть, держит до сих пор, но кошка пропала, потому что исчезла хозяйка и некому стало ее кормить и гладить. Может быть, умерла. Может быть… Я не закончила мысль. Или Джо только собиралась завести кошку. Я вернулась к шкафчику и прочитала надпись на консервах. Они предназначались для котят. Похоже, Джо хотела взять себе котенка. Но какое это имеет значение? Я не знала. Еще одна мучительная деталь и не более.

Я надела куртку, вязаную шапочку, спустилась вниз, вышла на улицу и нажала на кнопку звонка Питера. Он открыл сразу же, словно заметил меня из окна. Его кошка спала на диване, только легонько подрагивал кончик хвоста.

— Приятный сюрприз, — проговорил он, и я почувствовала укол совести. — Хотите чаю? Кофе? Или шерри? В такую погоду шерри согревает.

— Чай — в самый раз.

— Только что заварил. Словно знал, что вы придете. Без сахара? Так?

— Так.

— А на этот раз печенье попробуете? Вы все время куда-то спешите. Вижу, как вы то убегаете из дома, то возвращаетесь. Искренне советую вам сбавить темп.

Я взяла печенье из протянутой им жестянки. Оно размякло. Я обмакнула его в чай и проглотила в три приема.

— Не догадалась принести вам что-нибудь из магазина. Вы, наверное, в такую погоду предпочитаете не выходить из дома.

— Это начало конца, — проговорил он.

— Простите, не поняла.

— Начало конца, если перестаешь чем-то заниматься. Я выхожу на улицу трижды в день. По утрам в киоск за газетой. Перед обедом — на прогулку, даже если стоит лютая стужа или, как сегодня, идет дождь. И ближе к вечеру — в магазин за продуктами на ужин.

— Но все-таки если вам что-нибудь потребуется…

— Очень мило с вашей стороны, что вы обо мне думаете.

— Как зовут вашу кошку? — Я тихонько погладила спинку животного и почувствовала, как вдоль позвоночника стала подергиваться от удовольствия ее шкурка. Открылся один золотистый глаз.

— Пейшнс. Ей почти четырнадцать лет. Солидный возраст для кисок. Ты уже старая дама, — обратился он к животному.

— Я хотела спросить: у Джо тоже была кошка?

— Собиралась завести. Говорила, будет компания моей. Некоторые любят собак, другие предпочитают кошек. Джо была кошатницей. А вы?

— Сама не знаю. Значит, она хотела взять котенка?

— Приходила ко мне спрашивать, где бы достать, — знала, что я большой любитель кошек. С самого детства их держал.

— Вы не помните, когда она к вам приходила?

— Пару недель назад. Перед тем как вы к нам переехали. Да вы должны помнить лучше меня.

— Как я могу это помнить?

— Так мы же разговаривали все вместе. Я познакомился с вами, когда вы перевозили сюда свои вещи.

— То есть в среду?

— Вам виднее. Неужели вы не помните? Она сказала, что хочет взять себе котенка.

— Когда?

— Вечером, если получится найти. Джо очень привязалась к этой мысли — заявила, что настала пора менять жизнь и начнет она с котенка.

— И что же вы ей ответили? Где посоветовали искать животное?

— Есть разные способы достать котенка. Для начала можно сходить к газетному киоску или на почту и посмотреть объявления. Как правило, всегда можно что-нибудь найти. Вот и сегодня я заметил объявление, когда покупал газету. — Зазвонил стоявший на столе телефон, и старик извинился: — Простите, дорогая, не обижайтесь. Это, должно быть, дочь. Вы же знаете, она живет в Австралии.

Он поднял трубку, и я встала, поставила чашку в раковину и помахала ему рукой. Но Питер едва на меня взглянул.

* * *

Мне очень хотелось позвонить Бену. В его доме, окутанная теплотой, я чувствовала себя в безопасности. Но он занимался делами, а у меня не появилось ничего срочного, что бы ему сказать, кроме «привет, я о тебе думаю».

Темнело, хотя еще не было четырех часов. День выдался пасмурным и слякотным — кажется, в такую погоду толком никогда не рассветает. Я выглянула из окна. Несколько дней назад улицу покрывал снег, но теперь она словно облезла и на ней полиняли все цвета. Все стало копотно-серым. Мимо, как в черно-белом кино, понурившись брели люди.

Я переписала свои «Потерянные дни»:

Пятница, 11 января: грызня в «Джей и Джойнер». Психанула.

Суббота, 12 января: грызня с Терри. Психанула. Ушла ночевать к Сэди.

Воскресенье, 13 января: утром ушла от Сэди. Оказалась у Шейлы и Гая. Мотанула с Робин по магазинам и потратила уйму денег. После полудня собралась выпить с Сэмом. Вернулась к Шейле и Гаю.

Понедельник, 14 января: встретилась с Кеном Лофтингом, мистером Каном, Беном Броуди и Гордоном Локкартом. Позвонила Мольте Шмидту. Заправила машину. Встретилась с Беном, выпила, поела. Занялась с ним любовью. Позвонила Шейле и Гаю, сказала, что вечером не вернусь. На ночь осталась у Бена.

Вторник, 15 января: пошла с Беном в кафе. Познакомилась с Джо и договорилась, что поживу в ее квартире. Поехала к Шейле и Гаю и оставила им записку, в которой сообщала, что нашла, где жить. Забрала у них вещи. Поехала на квартиру Джо. Заказала билеты в Венецию. Позвонила Терри и договорилась, что на следующий день заберу вещи у него. Вечером заказала продукты из индийского ресторана. Снимала видео?

Среда, 16 января: забрала вещи у Терри и перевезла их к Джо. Познакомилась с Питером и участвовала в разговоре о том, где достать котенка для Джо.

Четверг, 17 января: позвонила в полицейский участок Кэмдена, чтобы заявить о пропаже Джо. Приняла таблетку утреннего контрацептива.

* * *

Я изучала написанное. Джо, должно быть, пропала в среду, когда отправилась искать котенка. Я крупно приписала в конце листа «КОТЕНОК» и беспомощно смотрела на слово. Зазвонил телефон. Говорила Кэрол из «Джей и Джойнер».

— Привет, Эбби. — Ее голос звучал приветливо. — Извини, что беспокою.

— Ничего. Все нормально.

— К нам был странный звонок. Мужчина хотел передать тебе сообщение.

— Да? — У меня моментально пересохло во рту.

— Его фамилия… подожди, я где-то записала… ах да, вот — Гордон Локкарт. — Я почувствовала прилив облегчения. — Он спрашивал твой адрес или номер телефона.

— Ты ему не дала?

— Нет. Ты же не велела.

— Спасибо. И что дальше?

— Сказала, чтобы он написал письмо, а мы его тебе перешлем. Но он ответил, что просто хотел еще раз поблагодарить.

— Ну тогда все в порядке.

— И еще просил передать, чтобы ты каждые два года прищипывала корни, чтобы не допустить рост. Это тебе что-нибудь говорит? Его так понесло на эту тему, что мне никак не удавалось остановить. Все бубнил и бубнил. Просил непременно запомнить, что делать это следует в марте или апреле.

— Спасибо, Кэрол. Это он о деревце. Держи меня в курсе, если что.

— Конечно. А твой старик успел с тобой связаться?

— Мой отец?

— Мы говорим, а он, наверное, вовсю тебе названивает.

— Отец?

— Сказал, что никак не может тебя отыскать. Куда-то подевал твой новый адрес.

— Ты дала ему?

— А что? Это же твой старик.

— Отлично, — только и сумела выдавить я из себя. — Потом созвонимся. До скорого. — Бросила телефон, несколько раз глубоко вздохнула, снова подобрала аппарат и набрала номер.

— Слушаю?

— Папа? Говорит Эбби. Это ты?

— А кто же еще?

— Слушай, ты звонил ко мне на работу?

— На какую работу?

— Пару минут назад в «Джей и Джойнер»?

— С какой стати? Я занимался в саду. Снег примял оранжевую плетущуюся розу, и я побежал ее спасать.

Я внезапно почувствовала озноб, словно солнце закатилось за облака и подул ледяной ветер.

— Хочешь сказать, что ты туда не звонил?

— Нет, я же говорю. Слушай, мы не виделись несколько месяцев. Как у тебя дела?

Я уже открыла рот, чтобы что-то ответить, но в этот момент включился дверной звонок — один долгий, долгий сигнал.

— Мне надо бежать, — выдохнула я и вскочила на ноги. Только краем уха услышала, как отец что-то буркнул в трубку. Пронеслась через гостиную в спальню Джо. По дороге схватила ключи и сумку. Звонок заработал опять — два коротких всплеска.

Я засуетилась с запором, распахнула окно и выглянула наружу. Внизу в восьми-девяти футах находился узенький, заросший садик Питера, но все равно казалось страшно шлепнуться на асфальт. Я подумала о том, что, может быть, стоит вернуться в гостиную и позвонить в полицию, но все во мне вопило и подталкивало к побегу. Я выбралась на подоконник, развернулась так, чтобы не смотреть вниз, затаила дыхание и прыгнула.

Земля встретила меня жестоким толчком — все тело вздрогнуло. Я чуть не упала, опустилась на корточки, раскинула руки — пальцы корябнули шершавый бетон. Но в следующую секунду распрямилась и побежала. Мне показалось, я услышала какие-то звуки из квартиры. И вовсю припустила через заросший сад и пропитанную водой лужайку. Ноги налились свинцом — я еле тащила их по месиву прелых листьев, едва заставляла двигаться. Бежала словно во сне. Как в том кошмаре, когда бежишь, бежишь, но так и остаешься на одном месте.

В глубине садика возвышалась стена. В ней было полно трещин и пустот, откуда выкрошился кирпич. По ее поверхности вилась ежевика с красными и толстыми, как пожарные рукава, стеблями. Я нашла, за что уцепиться рукой, куда поставить ногу; подтянулась, но соскользнула. Грубый кирпич царапнул мне щеку. Еще одна попытка. Я то ли пыхтела, то ли стонала, сама не могла понять. Но наконец руки оказались на верхней кромке. Я перенесла ноги и, подвернув лодыжки, с трудом приземлилась по другую сторону стены в соседнем садике. На первом этаже появилось лицо: женщина со страхом наблюдала, как я, хромая, ковыляла к дороге.

Я не представляла, куда идти, но это не имело значения — только бы куда-нибудь двигаться. Я прыгала по дороге, и каждый шаг отдавался болью в лодыжке. По щеке текла кровь. В нескольких ярдах от меня к остановке подкатил автобус. Я поскакала к нему и, когда он уже отправлялся, успела войти в салон. Прошла вперед и, хотя в автобусе были свободные сиденья, устроилась рядом с женщиной среднего возраста с хозяйственной корзиной. Оглянулась — позади никого не было.

Автобус шел до конечной остановки Воксхолл. Я вышла на Рассел-сквер и заглянула в Британский музей. Не была в нем с самого детства и поняла, что там все переменилось. Двор находился под стеклянной крышей, сквозь которую просачивался свет. Я прошла через залы старинной керамики и великой скульптуры, но ничего не замечала. И оказалась на экспозиции книг. Тома в кожаных переплетах стояли на полках, другие были раскрыты на страницах с иллюстрациями. Мягкое освещение. Посетители говорили шепотом. Я просидела там с час, тупо уставившись в ряды корешков. И ушла только тогда, когда музей стал закрываться. Домой идти я не могла.

Глава 54

Оказавшись на ступенях музея, я поняла, что замерзла — улизнула из квартиры в одном свитере. Пришлось забежать чуть ли не в первый попавшийся магазин одежды на Оксфорд-стрит и потратить пятьдесят фунтов на куртку. Она была красной и стеганой, вроде тех, в каких работницы железной дороги стоят на платформах и записывают номера поездов. Но зато теплой. Затем села в метро и направилась на север к дому Бена. Его, как назло, конечно, не оказалось на месте. И я зашла в кафе на Хаверсток-Хилл, заказала дорогой кофе с пенкой и позволила себе задуматься.

Квартира Джо была для меня закрыта. Он нашел меня, но на какое-то время опять потерял. Этот тип узнал адрес у Кэрол, прикинувшись моим отцом. Я предприняла вялую попытку изобразить из себя недоверчивого полицейского: представила, что это, например, разъяренный клиент или что-то в этом роде, который, отчаявшись связаться со мной лично, изобрел хитроумный предлог, чтобы пронюхать, где я сейчас нахожусь. Чушь, разумеется. Это был он. Но какими теперь будут его действия? Он узнал мой адрес, но не в курсе, что я об этом догадалась. Видимо, решил, что я просто вышла и меня надо подождать. Если так, можно позвонить в полицию, его арестуют, и на этом все кончится.

Мысль оказалась настолько соблазнительной, что я едва себя остановила. Неувязка заключалась в том, что Джек Кросс вообще терял со мной терпение. Я позвоню, скажу о своих подозрениях, но мне скорее всего не поверят. Или приедут к дому Джо, но его там не окажется. Да и что я могла требовать? Чтобы полиция гонялась за каждым встречным мужчиной и предъявляла ему обвинение в моем похищении?

Я допила кофе и вернулась к дому Бена. Света в окнах по-прежнему не было. Я не знала, чем себя занять, — бродила у двери, притоптывала ногами, растирала руки. А что, если Бен на собрании? Или неожиданно договорился с кем-нибудь выпить, пошел в ресторан, а может быть, в кино? Я начала прикидывать, к кому бы из друзей еще податься. Эбигейл Девероу, Летучий Голландец в поисках пищи и крова на ночь. Люди станут прятаться за диванами, когда я буду звонить им в двери. К тому времени, когда Бен появился у дома, я успела проникнуться к себе острой жалостью.

Я вышла из тени, и он посмотрел на меня с изумлением. Я стала извиняться за то, что к нему пришла, потом разревелась, немедленно разозлилась на себя за то, что была такой плаксой, и принялась еще раз извиняться. Час от часу не легче. Бен тут же обнял меня, поцеловал, достал ключи из кармана и открыл дверь. Я стала объяснять, что произошло в квартире Джо, но то ли от того, что тряслась от холода, то ли от того, что заговорила об этом вслух, вдруг поняла, насколько была напугана. Не могла даже толком ничего сказать. Бен что-то прошептал мне в ухо и повел в ванную. Открыл краны и начал расстегивать пуговицы и молнии на моей одежде.

— Мне нравится твоя куртка, — сказал он.

— Мне было холодно, — ответила я.

— Я серьезно.

Он через голову стащил с меня свитер, спустил брюки и заставил переступить штанины. На мгновение я увидела себя в зеркале. Покрасневшее от холода лицо, заплаканные глаза. С меня словно содрали кожу. Горячая вода сначала обожгла, а потом я почувствовала, как мне в ней приятно. Захотелось, подобно первобытному болотному чудищу, остаться навечно жить в этой ванной. Бен ушел и вернулся с двумя кружками чаю. Поставил их на край ванны и начал раздеваться. Здорово! Он погрузился в воду, сплел свои ноги с моими и устроился с того краю, где находились краны. Но накрыл их полотенцем, чтобы было удобно лежать. Я опять заговорила и умудрилась дать ему почти вразумительный отчет о своем бегстве.

Он выглядел озадаченным.

— Черт! — Я решила, что он выбрал совершенно правильный тон. — Значит, ты выпрыгнула из заднего окна?

— Представь себе, не пригласила его на чай.

— Ты абсолютно уверена, что это был он?

— Изо всех сил пыталась придумать какое-нибудь иное объяснение. Буду благодарна, если у тебя получится лучше.

— Жаль, что ты на него не взглянула.

— У Джо в передней двери нет глазка. И еще: я чуть не получила от страха инфаркт. Какая-то моя часть хотела просто лечь — пусть приходит, делает со мной все, что угодно, только бы все кончилось.

Бен взял другое полотенце и накрыл себе лицо. Я слышала из-под него невнятное бормотание.

— Я понимаю, как это плохо с моей стороны, но ничего не могу с собой поделать. Прости, что нагрузила тебя. Наверное, мы встретились в неподходящее время.

— Тебе не в чем извиняться.

— Есть в чем. И кроме того, я прошу прощения авансом.

— То есть?

— Не мог бы ты мне сделать одолжение?

— Давай говори, не стесняйся.

— Я прошу тебя сходить в квартиру Джо и взять мои вещи. — Мне показалось, что Бена моя просьба совсем не обрадовала, и я немедленно принялась объяснять: — Сама я туда не смогу попасть. Никогда. Не исключено, что он наблюдает за домом. А для тебя никакой опасности нет — он охотится только за мной. Подумает, что ты просто перепутал квартиру.

— Хорошо, — согласился Бен, но помрачнел еще сильнее. — Конечно, я это сделаю.

Атмосфера определенно изменилась, и какое-то время мы не разговаривали.

— Ты не сердишься? — спросила я, чтобы прервать молчание.

— Это совершенно не то, что я планировал.

— Понимаю, — отозвалась я. — Лучше бы ты встретил другую женщину, а не вляпавшуюся в такое дерьмо меня.

— Я не о том. Я о ванне. Хотел помочь тебе вымыться. Растереть плечи, затем грудь. И потом продолжить в постели. А вместо этого придется вылезать, одеваться, тащиться бог знает куда, где, не исключено, меня убьют. Или станут пытать, чтобы узнать, где ты.

— Если не хочешь, не ходи, — предложила я.

В конце концов Бен позвонил своему приятелю Скаду — не настоящее имя, объяснил он. Скад занимался компьютерной графикой, а в свободное время играл в любительское регби.

— Пятнадцать стоунов и совершенно ненормальный, — заметил Бен. Ему удалось убедить приятеля выехать сразу же. — Да, сейчас же, — слышала я, как он повторял в трубку.

Скад появился через пятнадцать минут и оказался мужчиной внушительных размеров. Он явно позабавился, увидев очередную женщину в халате Бена, и удивился, выслушав урезанную версию моей истории, которую предложил ему приятель. Но только пожал плечами. Мол, никаких проблем.

Я кратко рассказала, куда распихала свое барахло, и попросила:

— Только убедитесь, когда станете уходить, что за вами не следят.

Скад покосился на меня с тревогой. Я успела позабыть, как действовал мой бред на нормальных, неподготовленных людей.

— Но вы же сказали, что это абсолютно безопасно.

— Для вас — да. Но он может сообразить, что вы знакомы со мной, и пойдет следом.

Мужчины переглянулись.

* * *

Бен вернулся меньше чем через час. Но за это время я успела выцедить стакан виски и просмотреть все его глянцевые журналы. Бен явился, как Санта-Клаус с рождественскими подарками, и бросил на пол пузатые сумки.

— Теперь я должник Скада.

— За что? Что-нибудь случилось?

— За то, что оторвал его от жены и детей и заставил рыться в квартире человека, которого он совершенно не знает. И не исключено, что втянул в криминальную историю.

— Что ты хочешь сказать?

— Дверь Джо была открыта. Ее взломали.

— А как же цепочка?

— Видимо, вырвали. Сломана целиком рама.

— Господи!

— Мы сомневались, что делать. Наверное, незаконно находиться на месте преступления и собирать не принадлежащие тебе вещи.

— Он все-таки вломился, — пробормотала я больше самой себе.

— Здесь, кажется, все, — продолжал Бен. — В основном одежда. И еще какая-то мелочевка, о которой ты упоминала. Листы бумаги, вещи из ванной. Не могу гарантировать, что все это твое, а не Джо. И чем больше над этим размышляю, тем больше думаю, что это незаконно.

— Здорово, — отозвалась я, едва слушая.

— И еще фотография Джо, как ты просила.

Бен положил ее на стол, и мы некоторое время разглядывали кусочек картона.

— А теперь я хочу сказать тебе одну вещь. Точнее, больше, чем одну. Я так понимаю, что в данный момент тебе негде жить. Не хочу настаивать или в чем-то убеждать, но имей в виду, что мое жилище к твоим услугам. На столько, на сколько тебе потребуется.

Я не выдержала — бросилась и принялась его обнимать.

— Ты уверен? Ты не обязан так поступать из-за того, что я оказалась в безвыходном положении. Убеждена, что-нибудь подыщется.

— Не глупи.

— Не хочу быть мрачной, постоянно что-то требующей женщиной, не хочу навязываться мужчине, который оказался настолько воспитанным, что не решается вышвырнуть меня вон.

— Стоп! — всплеснул он руками. — Сейчас же замолчи. Давай лучше поищем, куда все это убрать.

Мы принялись разбирать мои вещи.

— Второе, о чем я хотел тебе сказать, — продолжал Бен, копаясь в моем белье, — кавардак в квартире Джо похож на обыкновенный грабеж.

— А как же звонок якобы от моего отца?

— Не знаю. Возможно, недоразумение. А вот когда ты услышала звонок в дверь, это как раз и были грабители. Преступники часто так поступают: перед тем как проникнуть в квартиру, проверяют, нет ли дома хозяев. Ты не ответила, и вор решил, что путь свободен. Такие случаи не редкость. Несколько дней назад живущих неподалеку приятелей среди ночи разбудил та-ра-рам. Они спустились вниз и увидели, что произошло нечто подобное: какой-то тип вышиб дверь и схватил сумку и видеокамеру. Не исключено, что и в твоем случае была обыкновенная кража.

— Что-нибудь пропало?

— Мне трудно судить. Я заметил, что некоторые ящики были открыты. Но видеомагнитофон стоял на месте.

— М-м… — скептически протянула я.

Бен на минуту задумался. Мыслительный процесс шел с такой интенсивностью, что это, казалось, вызывало боль.

— Что ты хочешь на ужин? — наконец спросил он.

Мне это очень понравилось. Со мной происходило черт знает что, а Бен задал вопрос так, словно мы жили как семейная пара.

— Все равно, — ответила я. — Подойдет все, что у тебя осталось. Только дело-то вот в чем: Джо пропала, кто-то наврал Кэрол и выяснил у нее мой адрес, затем звонок в дверь, я выскакиваю из заднего окна, а он вламывается в квартиру. Это уже слишком.

Бен застыл, будто статуя, но при этом он держал в руках мои трусики. Я отобрала их у него.

— Завтра же позвоню в полицию, — объявил он. — Родители Джо должны вернуться сегодня вечером. Мы переговорим с ними и, если не будет добрых новостей, заявим об исчезновении.

Я погладила его руку:

— Спасибо, Бен.

— Это виски? — спросил он, бросая взгляд на мой стакан.

— Извини, — пробормотала я. — Мне очень хотелось выпить.

Он взял стакан и глотнул из него. Я заметила, что его рука дрожала.

— С тобой все в порядке? — спросила я.

Бен покачал головой.

— Ты сказала, что мы, возможно, познакомились не тогда, когда надо. Надеюсь, ты ошиблась. У нас все как надо. Но видишь ли, я не тот человек, который способен ухлопать ради тебя другого. Или получить пулю. Честно говоря, я боюсь.

Я поцеловала его, и наши руки встретились.

— Большинство не призналось бы в этом. Просто нашли бы предлог выставить меня из дома. Давай-ка пока займемся твоим планом.

— Каким планом?

— Тем, что начинался с помывки моих плеч. Но банную часть мы можем пропустить.

— Ах этим, — проговорил Бен.

Глава 55

— Понимаешь, я проснулась и стала думать. Знаешь, как бывает, когда лежишь в темноте и в голове крутятся мысли? Вот и со мной так. Он гоняется за мной, но и я бегаю за ним. И должна поймать его первой. Согласен? — Я сидела на кухне Бена в одной из его рубашек и макала бриошь в кофе. На улице от мороза покрылась инеем трава, а здесь пахло свежими булочками и гиацинтами.

— Наверное, — согласился Бен.

— Что он обо мне знает? Ему известна моя фамилия, он примерно знает, как я выгляжу, где я жила пару недель назад и где останавливалась до вчерашнего дня. Он в курсе, где я работала. Так, а теперь, что знаю о нем я? — Я помолчала и отхлебнула кофе. — Ничего.

— Ничего?

— Вообще ничего. Пустота. В мою пользу единственная вещь: он не подозревает о том, что я догадываюсь о его охоте за мной. Думает, что может безнаказанно подкрадываться из-за спины. Мы как дети в той самой игре, когда двое кружат вокруг дерева — один догоняет второго, но и второй не отстает. Понимаешь, о чем я говорю?

— Эбби…

— И еще одно: я бегаю не только за ним — или по крайней мере собираюсь этим заняться, как только пойму, с чего начать, — я гоняюсь за собой, той, которую не помню. Вроде «Бабушкиных следов».

— Подожди…

— Может быть, «Бабушкины следы» не совсем точно… Но мне кажется, та — прежняя, забытая — я могла бы сказать, куда подевалась Джо. Как ты считаешь, это возможно? Вот о чем я думала.

— В котором часу ты проснулась?

— Кажется, около пяти. Мысли не давали покоя. Мне необходима хорошая улика, чтобы предъявить Кроссу. Тогда полиция начнет расследование, меня станут охранять и все будет чудесно. Если я обнаружу собственный след, он выведет меня на Джо, и я окажусь там, где уже однажды побывала.

— Но если учесть, чем это кончилось, надо признать, что идея не совсем здравая.

— Проблема в другом: я не могу найти свой след, потому что не помню, как шла. И Джо тоже.

— Хочешь еще кофе?

— Да, спасибо. Ясно одно: между исчезновением Джо и моим похищением прошло совсем немного времени. По крайней мере в этом я могу быть уверена, поскольку знаю от Питера, что еще в среду он видел ее дома. А я пропала вечером в четверг.

— Эбби, — Бен взял меня за руки и сжал их, — помолчи немного.

— Я что, слишком быстро тараторю?

— Сейчас десять минут восьмого. Мы с тобой поздно легли. Я не очень хорошо соображаю.

— Думаю, мне нужно выслеживать кошку.

— Прости, не понял.

— Джо собиралась завести котенка. Мне об этом рассказал ее сосед, который живет этажом ниже. Она уже приготовилась — купила все необходимое. Так что если я узнаю, куда она пошла за киской, это, может быть, к чему-то приведет. По крайней мере надо же с чего-то начинать. Ничего другого я придумать не могу.

— Каким образом ты собираешься искать кошку?

— Попробую расспросить в зоомагазине и на почте, где развешивают объявления. Потом у ветеринара — они должны знать тех, кто продает животных. Наверное, все это бессмысленно. Так что если у тебя есть соображения получше, я их с благодарностью выслушаю.

Бен пристально на меня посмотрел. И я представила, что он подумал: «На кой черт мне все это надо?» У меня была интуиция, и я чувствовала свое положение. И если тараторила, то, во всяком случае, понимала это.

— Значит, так, — проговорил он, — я сейчас сбегаю на работу, просмотрю почту и дам указания ребятам. А когда вернусь, мы займемся этим вместе.

— Правда?

— Не хочу, чтобы ты болталась одна.

— Ты не обязан помогать мне, ведь ты за меня не отвечаешь.

— Вечером мы уже говорили на эту тему. Забыла?

— Спасибо, — поблагодарила я. — Я тебе очень признательна.

— А чем ты собираешься заняться, пока меня не будет?

— Позвоню Кроссу, хотя полагаю, он будет не в восторге.

— Все равно надо.

— Понимаю.

— А я с работы свяжусь с родителями Джо. Вчера вечером там никто не ответил. Надо повидаться сначала с ними, а потом уже заявлять в полицию.

— Конечно. Господи, какой ужас.

— Я понимаю.

* * *

Бен ушел, когда не было еще и восьми. А я приняла душ и заварила еще одну чашку кофе. Затем набрала номер Кросса, но мне ответили, что он будет у себя только во второй половине дня. Я чуть не заплакала от нетерпения. Полдня — огромный срок, если кажется, что на счету каждая минута.

До прихода Бена оставалось часа два. Я вымыла кухню и сменила простыни на кровати. Дом Бена казался мне основательным. Мне пришло в голову, что мы с Терри жили словно студенты. Все у нас было временное. Мы существовали как-то сумбурно, а в конце концов поцапались. Жизнь Бена была устойчивой и размеренной. Он любил свою работу и жил в красивом доме, где каждая комната была выкрашена в свой цвет и хранила в себе множество тщательно подобранных вещей. Я открыла шкаф. Там висело два костюма, оба выглядели дорогими. Над тремя парами кожаных ботинок аккуратно устроились на плечиках рубашки. Здесь ничто не появлялось случайно. Он выбирал вещи, а не они его. И это он выбрал меня. И будет скучать, если меня с ним не станет. Я поежилась от удовольствия.

Бен вернулся после десяти. Я ждала его, тепло одевшись и положив в сумочку записную книжку. Там же находилась фотография Джо. Я решила, что снимок поможет людям освежить память.

— Родители Джо вернутся только завтра, — сообщил мне Бен. — Я снова разговаривал с женщиной, которая присматривает за их собакой. Они решили задержаться на сутки в Париже. Надо будет навестить их во второй половине дня. Это недалеко — по дороге М25.

— Неприятная будет встреча.

— Да, — согласился он, и на секунду его лицо потеряло всякое выражение. Но в следующее мгновение онсказал с наигранной веселостью: — Ладно, пора заниматься котом.

— Ты уверен, что есть смысл тебе в это встревать? — спросила я. — Не исключено, что все это лишь охота на журавля в небе.

— Прокачусь с тобой за компанию. — Бен взял меня под руку, и мы направились к его машине. Я вспомнила, что моя машина была отправлена в какой-то отстойник, но постаралась об этом не думать. Со всем остальным будем разбираться потом. С друзьями, родными, работой, деньгами (хроническим их отсутствием), акцизными дисками, штрафными квитанциями за неправильную парковку, просроченными библиотечными книгами — все это подождет.

Мы оставили машину в переулке в нескольких сотнях ярдов от квартиры Джо — решили обследовать всю прилегающую к ее дому местность, останавливаясь у каждого газетного киоска, где были вывешены объявления. Разочаровывающее занятие: ветеринар оказался ложным следом, в магазинах фотографии Джо не узнали, и мы заметили всего несколько объявлений о животных.

Потратив почти два часа, я выписала всего три телефонных номера. И когда мы вернулись в машину, Бен позвонил по ним со своего мобильника. Два первых объявления были вывешены в последние несколько дней и поэтому не представляли для нас интереса. А по третьему телефону женщина ответила, что остался один непристроенный котенок, но вряд ли мы захотим его взять.

Она жила за углом, и мы решили к ней заглянуть. Котенок оказался пестрым и совсем крохотным. Хозяйка, высокая, дородная женщина, объяснила, что он был самым маленьким в помете и совсем не растет. И призналась, что у него что-то не в порядке с глазами. На все натыкается, сказала она. И залезает лапами в еду. Женщина посадила котенка на мозолистую ладонь, он сидел и жалобно мяукал.

Я достала из сумки фотографию Джо и показала ей.

— К вам не заходила наша приятельница, не спрашивала у вас котят?

— Что? — переспросила она. Опустила котенка на пол и стала вглядываться в снимок. — Нет, не заходила. Я бы узнала. А в чем дело?

— Долго рассказывать, — ответила я, и она не настаивала. — Ну, мы пошли. Надеюсь, вы сумеете пристроить своего котенка.

— Вряд ли, — ответила женщина. — Разве кто-нибудь захочет держать слепого кота. Придется отнести его в питомник. Бетти примет.

— Кошачий питомник?

— Наверное, это звучит слишком официально. Просто Бетти помешана на кошках. Души в них не чает. Живет ради них. Возьмет любую бродячую кошку. У нее живет уже около пятидесяти, и они постоянно размножаются. Домик у нее маленький, так что обстановка — не дай бог. Она сведет соседей с ума. Может быть, вам стоит съездить туда, если вы ищите котенка.

— Где она живет? — спросила я и достала записную книжку.

— На Луин-Кресент. Номера я не помню, но вы не ошибетесь — убогий домик, все окна на втором этаже заколочены. Выглядит брошенным.

— Спасибо.

Мы вернулись к машине.

— На Луин-Кресент? — спросил Бен.

— Заедем, раз уж мы здесь.

Мы нашли это место на карте и повернули в ту сторону. В машине было уютно, но снаружи пронизывал холодный ветер. Изо рта у нас вился парок. Бен взял меня за руку и улыбнулся. В теплых пальцах чувствовалась сила.

Дом явно обветшал. У входа стояли сорняки и замерзшие, сопревшие подсолнухи, из бачка вываливался мусор.

По стене бежала трещина, краска на оконных рамах облупилась и слезала крупными хлопьями. Я нажала кнопку звонка, но звука не услышала. Нажала еще сильнее.

— Не помню, — начал Бен, из-за двери доносилось мяуканье и шипение, — я тебе не говорил, что у меня аллергия на кошек? Душит астма, и краснеют глаза.

Щелкнул замок, но дверь осталась на цепочке. Звуки усилились. Сквозь щель просунулось женское лицо.

— Привет, — поздоровалась я. — Извините за беспокойство.

— Вы из муниципального совета?

— Нет-нет, нам сказали, что у вас много кошек.

Дверь приоткрылась чуть шире.

— Заходите, — предложила хозяйка. — Только смотрите никого не выпустите. Давайте быстрее.

Не могу сказать, что поразило нас в первую очередь: волна жары или ударившая в нос вонь от мясной кошачьей еды, мочи и дерьма. Кошки были повсюду — на диване, на стульях, свернулись у электрокалориферов, лежали на полу мягкими коричневыми комьями. Некоторые умывались, другие мурлыкали, две, выгнув спины и подергивая хвостами, шипели друг на друга. У двери на кухню стояли миски с кормом, рядом три или четыре кошачьих туалета. Сцена представляла собой отвратительную вариацию на тему фильмов Уолта Диснея. Бен в ужасе застыл на пороге.

— Вы Бетти? — спросила я, стараясь не морщиться.

— Да. Вы угадали.

Бетти оказалась пожилой женщиной: ее лицо сморщилось, шея была дряблой, на пальцах и запястьях синели старческие прожилки. На ней был старый, весь в кошачьей шерсти, халат, на котором не хватало нескольких пуговиц. Но пытливые карие глаза смотрели проницательно.

— Нам сказали, вы подбираете бродячих кошек и иногда отдаете людям, которые хотят завести животное.

— Прежде я должна убедиться, что отдаю в хорошие руки, — ответила хозяйка. — А меня не так легко убедить. Я не отдаю кошек кому попало.

— Мы подумали, что наша приятельница могла заходить к вам, — сказала я и показала фотографию Джо.

— Заходила.

— Когда? — Я сделала шаг вперед.

— Трудно сказать — такие, как вы, постоянно ко мне шатаются — кружат и кружат перед глазами. Но она мне не понравилась. Считает, что кошек можно выпускать из дома когда заблагорассудится. Вы представляете, сколько их ежегодно попадает под машины?

— Не представляю, — помотала я головой. — Так вы не дали ей кошку?

— Видимо, ваша приятельница не очень хотела взять, — объяснила Бетти. — Стоило мне в ней усомниться, как она тут же выскочила за дверь.

— И вы не можете сказать, когда это было?

— Напомните мне сами.

— В будни? На выходные?

— Это было в тот день, когда приезжали мусорщики. Я слышала, как они грохотали на улице, когда мы с ней разговаривали.

— И что это был за день?

— Должно быть, среда.

— Значит, среда, — повторил Бен, который так и не сдвинулся с порога. — А в какое время?

— Не понимаю, почему я должна отвечать на ваши вопросы, — проворчала Бетти.

— Видите ли… — начала я.

— Утром или вечером? — прервал меня Бен.

— После обеда, — вспомнила хозяйка. — Мусорщики обычно приезжают в то время, когда я кормлю моих кошечек. Милашки, — обратилась она к комнате, которая словно бы шла рябью от кошачьей возни.

— Спасибо, вы нам очень помогли, — поблагодарила я.

— В прошлый раз вы говорили то же самое.

Моя рука замерла на ручке двери.

— Я приходила сюда раньше?

— Конечно. Только в тот раз вы были одна.

— Бетти, вы можете ответить, когда я к вам приходила?

— Не надо говорить так громко. Я не глухая. И не придурок. На следующий день после визита вашей знакомой. Потеряли память, не иначе.

* * *

— Домой? — спросил Бен.

— Домой, — согласилась я и вспыхнула от того, что произнесла это слово. Он заметил мое смущение и положил мне ладонь на колено. Я повернулась к нему, и мы поцеловались — очень нежно, так что губы едва касались друг друга. Наши глаза оставались открытыми, и я видела в его зрачках свое отражение.

— Домой, — повторил он. — К тостам и чаю.

Навстречу любви в неосвещенной комнате, где по-прежнему тепло и уютно, когда на улице крепчает мороз и сгущается тьма. Там мы не обсуждали неприятные вещи, а поступали как все свежеиспеченные любовники — спрашивали друг друга о прошлом. По крайней мере спрашивала я.

— Я же тебе рассказывал, — ответил Бен.

— Разве? Ты имеешь в виду до меня?

— Да.

— Странно сознавать, что носишь в себе всю эту информацию: то, что произошло со мной, твои слова, чужие тайны. Как ты считаешь, если я не помню, это одно и то же, как если бы этого вовсе не происходило?

— Не знаю, — ответил Бен. Я провела пальцем по его губам — он улыбался в темноте.

— Расскажи мне снова. Кто была до меня?

— Лия. Дизайнер интерьеров.

— Красивая?

— Не знаю. Наполовину марокканка, очень яркая.

— Она жила здесь? — спросила я.

— Обычно нет.

— Сколько времени вы провели вместе?

— Два года.

— Порядочный срок. И что же произошло потом?

— Почти год назад она влюбилась в кого-то еще и ушла.

— Глупая женщина. Разве можно от тебя уйти? — Я погладила его по мягким волосам. Было еще не поздно. Мы лежали под пуховым одеялом, словно в пещере, а внешний мир словно бы свернулся. — Тебе было больно?

— Да, — ответил Бен. — Думаю, что да.

— А теперь прошло?

— Теперь это в прошлом.

— Нам надо поговорить о Джо, — сказала я, помолчав.

— Знаю, — помрачнел он. — Мне не следует быть таким счастливым. — Бен потянулся к выключателю и зажег ночник. Мы оба зажмурились от внезапной вспышки света. — Значит, она приходила за кошкой в среду после обеда. А ты разыскивала ее в четверг.

— Да.

— И теперь гонишься сама за собой.

— Как выразилась сумасшедшая кошатница: кружу, кружу, и все без толку.

Глава 56

Бен вышел купить на ужин продуктов, а я, подчинясь внезапному импульсу, позвонила Сэди:

— Привет. Угадай, кто это?

— Эбби? Господи, Эбби, куда ты запропастилась? Ты хоть знаешь, что у меня нет даже номера твоего телефона? Вчера вечером ходила к Сэму. У него был маленький междусобойчик по поводу дня рождения. Все очень удивились, что ты не пришла. Даже выпили за тебя. Поднимали тост за отсутствующих друзей. Никто не знал, как с тобой связаться. Ты словно исчезла с лица земли.

— Знаю, извини. Мне вас очень не хватает, но сейчас я ничего не могу объяснять. Как я могла забыть о его дне рождения? Раньше всегда помнила о таких вещах. Голова кругом.

— С тобой все в порядке?

— Более или менее. В чем-то да, в чем-то нет.

— Очень таинственно. Когда мы увидимся? Где ты остановилась?

— У приятеля, — туманно ответила я. — А увидимся скоро. Вот только кое-что улажу. — Я хотела сказать: «Сначала спасу свою жизнь». Но это прозвучало бы по-идиотски. Особенно здесь, в доме Бена, где горел свел, гудели калориферы и с кухни доносился шум посудомоечной машины.

— Слушай, Эбби, я разговаривала с Терри.

— И что? Он здоров? Его отпустили?

— Да, наконец. Продержали столько, сколько имели право по закону.

— Слава Богу. Он теперь дома?

— Где же еще? Пытается с тобой связаться.

— Я ему позвоню. Сразу же. Но он еще под подозрением или нет?

— Не знаю. Когда я ним разговаривала, он был немного не в себе. Я думаю, малость напился.

— Тогда давай заканчивать. Буду ему звонить. Увидимся.

— Ну, давай.

— Как Пиппа?

— Обалденная.

— Не сомневаюсь. И ты тоже.

— Что?

— Обалденная. Я рада, что у меня такие друзья. Передай всем: я вас люблю.

— Эбби?

— Всем, всем — и Шейле, и Гаю, и Сэму, и Робин. Когда их увидишь, скажи… — Внезапно я заметила свое отражение в висевшем над камином зеркале. Я истерично, словно оперная певица, размахивала руками. И продолжала спокойнее: — Передай всем привет.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке?

— Все так непонятно, Сэди.

— Послушай…

— Мне пора. Я тебе перезвоню.

* * *

Я набрала номер Терри. Телефон звонил и звонил. Я уже собиралась положить трубку, когда он ответил.

— Слушаю. — Его голос звучал неразборчиво.

— Терри? Это я, Эбби.

— Эбби? Ах, Эбби.

— Тебя отпустили.

— Эбби, — повторил он.

— Я тебе сочувствую, Терри. Я сказала в полиции, что ты этого сделать не мог. Отец тебе сообщил, что я звонила? И прими мои соболезнования по поводу Салли. Ты не представляешь, как мне жаль.

— Салли… — эхом отозвался он. — Они решили, что это я убил Салли.

— Знаю.

— Пожалуйста…

— Что я могу для тебя сделать?

— Мне надо повидаться с тобой. Пожалуйста.

— Сейчас это сложно. Мне нельзя приходить в твой дом. Он может меня там поджидать.

Дверь открылась, и в комнату вошел Бен с двумя пакетами в руках.

— Я тебе перезвоню, — сказала я в трубку. — Через несколько минут. Никуда не уходи, — разъединилась и повернулась к Бену: — Мне надо повидаться с Терри. Он в ужасном состоянии. И все из-за меня. Я его должница.

Бен поставил пакеты на пол и вздохнул:

— А я планировал романтический ужин вдвоем. Как глупо.

— Но я ведь обязана. Как ты не понимаешь?

— Где ты хочешь с ним встретиться?

— Ну уж конечно, не у него дома.

— Здесь?

— Это было бы слишком эксцентрично. Может быть, в кафе, если не придумаю ничего лучше. Только не в пабе — по его голосу понятно, что он уже и так хорошо принял. Здесь поблизости есть кафе?

— На Белмонт-авеню со стороны парка. Что-то вроде закусочной.

— Бен?

— Что?

— Ты со мной поедешь?

— Отвезу тебя туда и подожду в машине.

— Бен?

— Что, Эбби?

— Я тебе очень благодарна.

— В таком случае овчинка стоит выделки, — сухо ответил он.

* * *

Через сорок пять минут я сидела в «Закусочной», смотрела на дверь и пила капуччино. Терри появился спустя десять минут. Закутанный в старое пальто, в шерстяной шапке, он слегка покачивался и дико оглядывался по сторонам.

Он подошел к моему столу и шумно уселся напротив. Снял шапку. Волосы показались мне немного сальными. Щеки раскраснелись то ли от холода, то ли от спиртного. Он выглядел исхудавшим и осунувшимся.

— Привет, Терри. — Я взяла его за руку.

— Твои волосы начинают отрастать.

— Правда?

— О Господи! — Он закрыл глаза и откинулся на стуле. — Я так измотался. Мог бы проспать часов сто.

— Что тебе заказать?

— Кофе.

Я дала знак официантке:

— Двойной эспрессо и еще один капуччино.

Терри вытряхнул сигарету из пачки. Его руки дрожали. Он закурил и жадно затянулся, от чего его щеки показались еще больше ввалившимися.

— Я сказала полиции, что ты этого не делал. И если надо, могу переговорить с твоим адвокатом. Это все недоразумение.

— Мне все время твердили, что я преступник. — Официантка поставила на столик кофе, но он не обратил внимания. — Голова словно пухла. Я бы пальцем тебя не тронул, а мне повторяли, что я злодей. Довел тебя…

— Но больше же не говорят?

— И Салли… Салли… О дьявол!

— Терри, перестань.

Он заплакал. Крупные слезы покатились по щекам в рот. Терри попытался взять чашку, но рука настолько тряслась, что кофе плескался на стол.

— Не знаю, что произошло. — Он неловко пытался промокнуть лужицу салфеткой. — Все шло как будто нормально, а потом полетело к черту. Мне постоянно кажется, что я вот-вот проснусь и обнаружу, что все это только кошмар. И рядом ты. Или Салли. Кто-нибудь из вас. Но вместо этого ты бог знает где, Салли умерла, и полиция считает, что убийца я.

— Главное, что тебя отпустили, — возразила я. — Ты этого не делал, и никто не имеет права утверждать, что преступник ты. Теперь с тобой будет все в порядке.

Но Терри не слушал.

— Мне так чертовски одиноко, — всхлипывал он. — За что?

От его жалости к себе я ощутила спазм раздражения.

— А за что Салли? — спросила я.

* * *

На следующее утро Бен позвонил родителям Джо. Они вернулись после отдыха — я слышала в трубке женский голос. Нет, они не разговаривали с дочерью со времени своего отъезда, и она их не навещала. Да, конечно, они будут рады Бену, если, проезжая мимо, он к ним заскочит. И разумеется, не станут возражать, если зайдет со своей приятельницей. Я видела, какое напряженное было у Бена лицо, уголки губ опустились, словно он проглотил лимон. Он сказал, что мы заедем в одиннадцать.

Мы молча ехали по Северному Лондону в Хартфордшир. День выдался сырым и туманным, по обочинам дороги неясно маячили силуэты домов и деревьев. Родители Джо жили на окраине деревни в низком белом доме в конце подъездной дорожки. Бен остановился на повороте и несколько секунд не трогался.

— Мне не по себе, — сердито произнес он, словно это была моя вина, и включил скорость.

Мать Джо звали Пэм. Она была крепкой миловидной женщиной. Зато отец исхудал, как скелет, и совершенно сморщился. Казалось, он был на несколько десятков лет старше своей жены. И когда я с ним здоровалась, почудилось, будто мне сунули в руку связку костей. Мы сели на кухне. Пэм разлила чай, предложила печенье и повернулась к Бену:

— Ну, рассказывайте, как дела. Джо давным-давно не привозила вас к нам.

— Я приехал по делу, — коротко ответил он.

Пэм поставила кружку и подняла на него глаза:

— Что-нибудь с Джо?

— Да. Я за нее беспокоюсь.

— Что с ней случилось?

— Мы не знаем, где она находится. Она исчезла. У вас от нее ничего нет?

— Нет, — прошептала Пэм и добавила громче: — Но вы же в курсе: она же всегда так — испаряется, а нас не предупреждает. Неделями где-то пропадает и не дает о себе знать.

— Знаю. Но Эбби, ее соседка по квартире, утверждает, что однажды она ушла и больше не приходила.

— Не приходила, — повторила Пэм.

— Вы не знаете, где бы могла находиться ваша дочь?

— Может быть, в коттедже? — предположила Пэм, и ее лицо осветилось надеждой.

— Мы туда ездили.

— У приятеля?

— Нет.

— Ничего не понимаю, — вступил в разговор отец Джо. — Как долго она отсутствует?

— Примерно с шестнадцатого января, — ответила я. — Так мы считаем.

— А сегодня какое? Шестое февраля? Три недели!

Пэм встала и посмотрела на нас сверху вниз.

— Надо немедленно начинать ее искать.

— Я собираюсь идти в полицию. — Бен тоже поднялся. — Сразу, как только мы уедем от вас. Мы уже говорили с властями — по крайней мере Эбби. Но полицейские в первую неделю-две не принимают пропажу людей всерьез, если исчез взрослый, а не ребенок.

— Что же делать мне? Я не могу сидеть сложа руки. Буду обзванивать всех. Должно быть какое-то простое объяснение. С кем вы уже разговаривали?

— Может, ее отсутствие ничего не значит, — попытался безнадежно успокоить ее Бен. — И с Джо все в порядке. Люди часто теряются, а потом находятся.

— Да-да, конечно, — согласилась Пэм. — Вы абсолютно правы. Главное — не поддаваться панике.

— Мы едем в полицию. А потом я вам позвоню. Договорились? — Бен положил ей ладони на плечи и расцеловал в обе щеки. Женщина на какое-то мгновение вцепилась в него, но тут же отпустила. Отец Джо так и остался сидеть за столом, и я заметила, какая у него пергаментная кожа и печеночные пятна на хрупких руках.

— До свидания, — простилась я, не зная, что еще сказать. Говорить было не о чем.

* * *

— Бен, это полицейский инспектор Джек Кросс. Это Бен Броуди. Он друг Джозефины Хупер, о которой я вам говорила, когда…

— Знаю. Я был в ее квартире, помните? И вы мне сказали, что носите ее вещи и что ее имя — Лорен.

— Я рада, что вы отпустили Терри, — сказала я. — Теперь вы понимаете, что он невиновен и что на свободе кто-то другой, и не исключено, что Джо…

— Без комментариев, — осторожно заметил полицейский.

— Давай расскажем инспектору Кроссу то, что мы знаем наверняка, — предложил Бен.

Полицейский посмотрел на него с легким удивлением. Видимо, считал, что все, кто связан со мной, тоже ненормальные. Заражаются при общении.

Почти все из того, что услышал сейчас Кросс, я уже говорила ему раньше, но тогда слова служили очередным подтверждением моей паранойи. Теперь, в устах другого человека, они звучали более убедительно.

Мы все повторили несколько раз. Процедура показалась мне очень формальной, как заполнение сложной налоговой декларации. Я записала восстановленные даты и часы «потерянной недели», сообщив, что в это время делала я и Джо. Отдала ее фотографию. Бен написал телефон ее родителей, бывшего приятеля и объяснил, на какие издательства она работала.

— И каково ваше мнение? — спросила я Кросса.

— Надо подумать, — ответил он. — Но я не…

— Дело в том… — Я запнулась, посмотрела на Бена и продолжала: — Боюсь, что если Джо похитил тот самый человек, что и меня, то она скорее всего… она, наверное… ну, сами понимаете. — Я не могла произнести этого слова, когда рядом со мной сидел Бен. Я-то была не способна даже вспомнить, как познакомилась с Джо, а он знал ее полжизни.

Лицо Кросса отразило целый ряд последовательно меняющихся настроений. Когда мы с ним только познакомились, он безоговорочно мне верил. Я была жертвой. Затем его убедили в том, что нельзя верить ни одному моему слову. И я превратилась в жертву собственной мании — человека, достойного жалости. Теперь его мучили сомнения.

— Будем разбираться шаг за шагом, — сказал он. — Переговорим с родителями мисс Хупер. Где вы живете? — повернулся он ко мне.

— У меня, — отозвался Бен.

Кросс смотрел на него несколько секунд, затем кивнул.

— Отлично, — сказал он, вставая. — Я с вами свяжусь.

* * *

— Он начинает мне верить. Как ты считаешь?

Бен взял меня за руку и повернул кольцо на моем мизинце.

— Ты о себе или о Джо?

— А разве есть какая-нибудь разница?

— Не знаю, — признался он.

— Мне очень жаль Джо. Не знаю, как это выразить словами.

— Жаль? — повторил Бен. — Я до сих пор жду, что вот-вот зазвонит телефон и это будет она.

— Хорошо бы, — согласилась я.

Бен налил нам еще вина.

— Ты много думаешь о тех днях, когда была его пленницей?

— Иногда они мне кажутся ужасным кошмаром, и тогда я начинаю подозревать, не приснилось ли мне все это. Но потом, обычно по ночам или когда я одна и чувствую себя особенно беззащитной, я будто бы переживаю все заново. Словно я не убежала, опять там, а сон — вот это. — Я обвела рукой залитую светом кухню, тарелки и стаканы с вином на столе. — Все так сильно переплелось: то, что я помню, что воображаю и чего боюсь. Знаешь, о чем я думаю, когда просыпаюсь по ночам? Что я на колесе, которое совершает очередной круг, и что все это я уже делала раньше. Ведь я и раньше искала Джо и влюблялась в тебя. Не предстоит ли мне опять погрузиться во тьму?

— Потерпи, скоро все кончится.

— Ты правда так считаешь?

— Да. Теперь этим делом займется полиция. И на этот раз они настроены серьезно. Просто несколько дней будешь прятаться у меня. Не сомневаюсь, кошмар рассеется и ты сойдешь со своего колеса.

Глава 57

Бен был на работе, а я не самым ранним утром принимала душ. Вот одно из преимуществ его дома — он был современным и высокотехнологичным. Я бы раньше не смогла представить, что техника способна действовать настолько здорово. В квартире Терри так называемый душ являл собой расположенный в шести футах над ванной жалкий, сочащийся водой кран. Человек стоял под ним, а сверху еле-еле капало. И даже если вода была горячей, как кипяток, капли по пути успевали остыть. Душ Бена был, напротив, настоящим чудом с неисчерпаемым запасом горячей воды и напором пожарного брандспойта. И располагался он не над ванной, а в специальном закутке с дверцей. Я забилась там в уголок и представила, что перенеслась на планету, которую беспрерывно бомбардирует горячий дождь. Конечно, на такой планете толком не поешь, не поспишь и не почитаешь, но зато теперь мне было хорошо. Поток воды, который с изрядной силой лупил по голове, оказался неплохим способом разогнать мысли.

Я бы стояла там до весны или до тех пор, пока не поймают того типа, но в конце концов выключила воду и не спеша вытерлась, уделяя особое внимание женским особенностям своего тела. Затем прошла в спальню Бена и оделась, главным образом в его вещи: спортивные брюки и синюю майку-распашонку — все на много размеров больше, чем мне нужно. И огромные футбольные гетры и тапочки, которые обнаружила в глубине его шкафа. Потом заварила на кухне чай, а для себя — полкофейника кофе.

Настанет время, и, как ни крути, надо начинать думать о своей карьере. Но это подождет.

Я выпила кофе и предприняла слабую попытку убраться, но не знала дома Бена настолько, чтобы преуспеть в этом деле. Понятия не имела, где что лежит и висит, а скрести пол или делать нечто экстремальное в этом роде не хотела. И поэтому я довольствовалась тем, что помыла посуду, протерла поверхности, расправила одеяло и распределила вещи в аккуратные кучки. Это отняло меньше часа, и до прихода Бена оставалось еще достаточно времени. Появился шанс сделать то, о чем я всегда мечтала, — растянуться на диване, пить кофе, слушать музыку и читать. В общем, превратиться в праздную женщину.

Но такие особы не стали бы слушать примитивную попсу, которая составляла большую часть моей коллекции. Они потребовали бы чего-нибудь более утонченного. И я принялась рыться в компакт-дисках Бена, пока не обнаружила нечто джазово-мелодичное. Поставила на проигрыватель. Музыка оказалась очень продвинутой — скорее саундтрек из чего-то, чем обычная запись, но мне понравилась. Я хотела читать и пить кофе — так пусть звучит в качестве фона. Но для того, чтобы провести день в праздности, следовало выбрать еще книгу. На серьезную не было настроя, да и толстый триллер начинать не имело смысла. Вынимая книги из шкафа, бросая взгляд на обложку и возвращая их обратно на полку, я поняла, что не совсем настроена играть роль истинно праздной дамы. Я по-прежнему очень нервничала и не могла ни на чем сосредоточиться. Кроме одной мысли, от которой всеми силами хотела избавиться.

У Бена было несколько фотоальбомов. Я принялась их листать, не задерживаясь на снимках. Но больше всего увлеклась коллекцией девятнадцатого столетия: экзотические пейзажи и драматические события — войны, революции, катастрофы. Но я смотрела на лица. Там были мужчины, женщины, дети. Одни растеряны и напуганы. Другие веселились на ярмарках и празднествах. Кто-то смотрел в объектив и заговорщически улыбался.

Эти лица поразили меня больше всего. Своей отчужденностью от меня. Я невольно подумала, что у всех этих людей — красивых и уродливых, богатых и бедных, счастливых и несчастных, злых и добродетельных, набожных и неверующих — было одно общее: все они давно умерли. Каждый, персонально, поодиночке — на улице, на поле сражения, в постели — они скончались. Все в этом бренном мире смертны. Я не то чтобы специально размышляла об этом — мысль сверлила мозг, словно зубная боль. Смерть — это часть того, что и мне предстояло пройти. Я подняла глаза на полки, где стояли книги меньшего формата. Уж в них-то точно не будет никаких иллюстраций. Поэзия. Именно то, что мне надо. Я едва ли прочитала десяток стихотворений с тех пор, как закончила школу. Но сейчас ощутила потребность в поэзии. И кроме всего прочего, у стихотворений есть еще одно преимущество — они короткие.

Бен, судя по всему, тоже не был заядлым любителем стихов, но имел несколько кратких поэтических антологий — из тех, что дарят бабушки и дедушки, когда на большее не хватает фантазии. Многие из них напоминали учебники или были на тему, которая меня не интересовала, например, деревня, море или природа. Но мой глаз натолкнулся на томик под названием «Поэзия желаний и потерь». И как алкоголик, который тянется за водкой, я не удержалась и схватила книгу. Села за кофе и углубилась в чтение. Я едва понимала смысл отдельных стихотворений. Однако почувствовала общий смысл антологии — настроение печали и сожалений, тоска человека на фоне унылых пейзажей. Словно побывала в компании депрессивных, но хороших людей. И поняла, что совершала ошибку, когда пыталась притворяться беззаботной и радостной. Гораздо правильнее искать такие же родственные потерянные души.

Я оказалась среди друзей и через некоторое время обнаружила, что понимающе улыбаюсь.

Мне понравилась подборка, и я вернулась к началу, чтобы посмотреть, кто составил эту удивительно мрачную антологию. И тут увидела на титульном листе дарственную надпись. Переборов мимолетное сопротивление — нехорошо читать то, что написано другим, — я прочитала слова. Ведь это совсем не то, что копаться в столе у Бена и, обнаружив, листать его дневник или перебирать старые любовные письма. Надпись в книге — все равно что пришпиленная к стене почтовая открытка. Хоть и адресована кому-то лично, но выставлена на всеобщее обозрение. По крайней мере я убеждала в этом себя, пока разбирала начало: «Дорогому, милому Бену». Я поняла, что эта дарственная предназначалась только ему, но успела прочитать ее до конца: «Дорогому, милому Бену. Вот грустные слова, которые лучше говорят о моих чувствах, чем я сама. Мне очень жаль, и ты, видимо, прав. Но мне плохо, и я разрываюсь на части. Вот о чем эта книга. Джо». И дата — ноябрь 2001 года.

Мне ни на секунду не пришло в голову, что эта Джо какая-то другая, а не та. Я жила в ее квартире, и ее почерк можно было увидеть повсюду: на списках продуктов, которые необходимо купить, памятных записках себе, на коробках видеокассет. Теперь я отлично знала, как она пишет. Тело моментально покрылось испариной, руки и ноги задрожали. Чертов Бен — твердил мне о какой-то Лие. Плел о своих отношениях, о том, какой красивой она была, и всякую прочую ерунду, но позабыл упомянуть небольшую деталь: после их разрыва он спал с женщиной, в квартире которой я жила. И теперь она пропала. Я вспомнила его случайный звонок в ее дверь. Ничего особенного — они же были друзьями. Мы долго гадали, куда она запропастилась. Я по крайней мере пыталась это понять. А о чем в это время думал он? Я стала лихорадочно перебирать все наши разговоры. Что он о ней говорил? Он трахал ее в той же самой постели, в которой и меня. Но не подумал об этом упомянуть. Какие еще он таит секреты?

Я старалась придумать невинные объяснения. Он молчал, потому что не хотел расстраивать меня. Смущался. Однако в голову лезло другое, и я почувствовала, что мне необходимо во всем разобраться. Но только не здесь. Все, что творилось сейчас в моей голове, побуждало как можно быстрее убраться из его дома. Я взглянула на часы. День больше не казался таким длинным, как раньше. Я бросилась в спальню и поспешно, словно боялась заразиться, сбросила его одежду. И при этом все время что-то бормотала себе под нос. Не очень членораздельное. Но ясно было одно: единственно общее, что мы имели с Джо, — мы обе спали с Беном. Это не вызывало сомнений. Более того: обе занимались с ним любовью перед самым своим исчезновением. Я быстро оделась. Я ничего не понимала. Хотела все как следует обдумать, но не здесь, а в покое и безопасности. Потому что больше не чувствовала себя в безопасности. Тишина дома сомкнулась вокруг меня.

Одевшись, я быстро пробежалась по квартире, собирая самое необходимое. Туфли, сумку, свитер, кошелек и мою нелепую теплую красную куртку. В какую игру он со мной играл? Лгал мне — похоже, что лгал, — или просто не говорил всей правды? Во всяком случае, я не собиралась сидеть и ждать, когда он вернется домой. Я старалась припомнить голос во тьме. Голос Бена я тоже слышала в темноте — в постели, когда он шептал мне на ухо ласковые слова, стонал или говорил, что любит. Мог ли это быть один и тот же голос?

Я подбежала к его столу и стала рыться в ящиках. Нетерпеливо перебирала папки и записные книжки, пока не нашла то, что искала, — полоску фотографий Бена форматом на паспорт. Некоторое время вглядывалась в изображение. Черт побери, красивый мужчина! Я спрашивала у людей, не видели ли они Джо. Но не спрашивала — в голову такого не приходило, — не видели ли они Бена. Я гналась по следам Джо. Но не пора ли пойти по его следу? Немного поколебавшись, я взяла его мобильный телефон. Мне он был нужнее, чем Бену. И уже покидая квартиру, оглянулась и обвела взглядом то место, где испытала короткое счастье.

Отныне я ни на кого не могла полагаться. Следовало действовать быстро. У меня больше не осталось безопасных убежищ.

Глава 58

Я бежала по дороге. Свирепый ветер обжигал щеки, ноги скользили по обледенелой мостовой. Куда я неслась? Я не представляла. Только знала, что надо куда-то двигаться. Я закрыла за собой дверь теплого дома, где пахло опилками, и даже не взяла ключей. Я опять была сама по себе — одна зимой на холодной улице. Мне пришло в голову, что я очень заметна в своей красной куртке. Но эта мысль растаяла, точно снежинка. Я продолжала бежать, сердце выпрыгивало из груди, дыхание вырывалось толчками изо рта. Все расплывалось у меня в глазах — дома, деревья, машины, лица прохожих.

В конце улицы я заставила себя остановиться и огляделась. Удары сердца сделались реже. За мной никто не гнался, хотя разве можно утверждать это точно? «Думай, Эбби, — уговаривала я себя. — Думай, если хочешь остаться в живых». Но голова не работала. Я могла только видеть и чувствовать. Рисовала картины в мозгу: Бен и Джо вместе, Бен и Джо обнимались. Я закрыла глаза — опять та же тьма потерянного времени. Она нахлынула на меня. Не видно ни зги. Только глаза, которые смотрят на меня и на Джо. Бабочка на зеленом листе, дерево на холме, мелкий ручей, прозрачная глубокая вода. Я открыла глаза, и грубый серый мир вновь обрел резкость.

Двинулась дальше — на сей раз не бегом, но все еще не зная куда. Миновала парк, спустилась по склону. Я шла в сторону дома Джо, хотя понимала: туда нельзя. По улице ехало много машин и по сторонам стояли деревья и магазины, где продавали кондитерские изделия, шляпы, свечи и рыбу. Вдруг я заметила лицо Джо. Моргнула, и оно, разумеется, исчезло. Просто женщина шла по своим делам и не подозревала, насколько ей повезло, что она в безопасности.

Я знала, что проследила Джо вплоть до двух последних часов ее свободы, когда в среду во второй половине дня она пошла за котенком. А на следующий день пропала и я. Но это все, что мне удалось раскопать. Жалкие осколки истины.

Я возвратилась на собственный след и оказалась на улице, которая вела на Луин-Кресент. Повернула налево в переулок и постучала в дверь убогого дома с забитыми окнами. Внутри раздавалось мяуканье, и мне почудилось, что повеяло запахом мочи. Послышались шаркающие шаги. Дверь приоткрылась на длину цепочки, и на меня уставились недоверчивые глаза.

— Что надо?

— Бетти?

— Да.

— Я Эбби. Приходила к вам два дня назад, спрашивала насчет своей подруги.

— Да, — снова проговорила она.

— Можно войти?

Бетти сняла цепочку и открыла створку. Я вошла в жаркую затхлую комнату с шевелящимся ковром из кошачьих шкурок. В нос ударила вонь. На Бетти были тот же самый вываленный в шерсти синий халат, на котором не хватало пуговиц, толстые коричневые спортивные брюки и тапочки. Бетти была настолько худа, что ее руки казались ветками, а пальцы прутиками. Кожа собралась мешками на высохшем лице.

— Значит, снова вы, — проворчала она. — Никак не отстанете?

— Забыла вас кое о чем спросить.

— О чем же?

— Вы сказали, что видели мою подругу. Джо. — Бетти не ответила. — Ту, что просила у вас котенка, а вы ей не дали, потому что…

— Я знаю, о ком вы говорите.

— Я не спросила о мужчине, с которым была в прошлый раз. Подождите. — Я порылась в сумке и достала полоску снимков Бена. — О нем.

Бетти бросила мимолетный взгляд на фотографии.

— Ну и что?

— Вы его узнаете?

— Как будто.

— Да нет. Я хотела спросить, вы его узнали в прошлый раз?

— Вы очень путаная юная леди. — Она наклонилась и погладила тыкающегося ей в ногу рыжего кота, и тот заурчал так громко, словно завели трактор.

— То есть я хочу спросить вот что: вы видели его до того, как он приходил со мной?

— До того?

— Хорошо, поставим вопрос по-другому: вы видели его больше одного раза? — спросила я от отчаяния.

— Когда я его видела?

— Да.

— Что да?

— Да — когда вы его видели? — Я почувствовала, что мне вот-вот станет плохо.

— Это я вас спросила: «Когда я его видела?» «Да» — не ответ.

— Все, что я хочу знать: видели ли вы его до нашего прихода два дня назад?

— Всякие тут шляются. Он что, из муниципального совета?

— Нет, он…

— Иначе я не пущу его к себе.

— Он не из муниципального совета.

— К вашему сведению, кошки от природы чистоплотные животные.

— Да, — сникла я.

— Некоторым не нравится, как они охотятся. Но такова уж их натура.

— Понятно.

— Я не отдаю своих кисок тем, кто считает, что их можно выпускать из дома. Так и сказала вашей приятельнице, когда она заявила, что собирается выгонять котенка на прогулки. Сказала, что это не годится. Бедняжку задавят, и все.

— Да. Спасибо. Извините, что побеспокоила. — Я повернулась и собралась уходить.

— У меня не то что у этих хиппи.

— У хиппи?

— Да. А где же еще? Уж там-то ни за чем не следят. — Бетти презрительно фыркнула.

— А что… гм… у этих хиппи кошек так же много, как и у вас?

— Вот еще! — ответила она. — Конечно, нет.

— Вы сказали моей знакомой о них?

— Наверное.

— Бетти, где они живут?

* * *

Не понимаю, почему я так спешила. Наверное, боялась, что остынет след. Теперь я знала, куда дальше направилась Джо. Я подобралась к последним часам ее финального дня. Все остальное померкло — я видела только неясные очертания ее удаляющегося силуэта и, спотыкаясь, двигалась по ее стопам. Но кто шел за мной? Кто преследовал меня?

Бетти назвала этих людей хиппи. Но из того, что она сказала об их спутанных волосах и заплатанной одежде, я заключила, что они путешественники новых времен. Бетти сообщила, что они живут в заброшенной церкви в Айлингтоне, и я молила Бога, чтобы эти люди не двинулись куда-нибудь дальше. Я выскочила обратно на главную улицу и стала голосовать такси. И поскольку не знала точного адреса, но представляла район, попросила женщину-шофера отвезти меня в Энджел. Оттуда доберусь пешком. Я продолжала оглядываться назад. Продолжала высматривать, не мелькнет ли снова только что виденное лицо. Но никого не замечала, хотя меня не покидало леденящее чувство, что времени у меня осталось немного. От нетерпения и досады на пробки я сдвинулась на самый край сиденья и негодовала каждый раз, когда зажигался красный сигнал светофора.

Когда мы оказались в Энджеле, уже темнело или по крайней мере начинали меркнуть краски дня. Я потеряла всякое ощущение времени — даже не представляла, какой теперь день недели. Не выходной — это я точно знала. Большинство людей проводили время на работе, сидели в отапливаемых офисах, пили кофе из автоматов и устраивали встречи, потому что это казалось им важным. Я расплатилась с таксисткой, вылезла из машины и обошла полузамерзшую лужу. С низкого, насупленного неба падали редкие хлопья снега. Я подняла воротник куртки и пошла вперед.

Часть церкви была выкрашена в основные цвета, а на большой резной двери красовалась радуга. К стене кто-то прислонил ржавый, но опыленный красным велосипед, рядом стояли две коляски — одна с дровами, другая с консервами. Тут же у церкви был припаркован разрисованный завитками и цветами фургон с опущенными на окнах шторками. Большая серо-коричневая собака нюхала его покрышки.

Я подняла молоток и с громким стуком опустила на дверь, которая и без того была приоткрыта.

— Толкайте и заходите, — раздался изнутри женский голос.

В церкви было темно и дымно от горевшего на полу в подобии очага костра. Вокруг, завернувшись в одеяла и спальные мешки, сидели несколько человек. Один из них держал гитару, хотя и не пытался играть. В глубине, где еще сохранилось несколько скамей, виднелись другие фигуры. На полу матрасы и мешки. Витраж окна треснул сверху донизу.

— Привет, — сказала я, ни к кому не обращаясь. — Извините, что ворвалась.

— Добро пожаловать, — отозвалась женщина с общипанными волосами и бусинками на бровях, в носу, на губах и подбородке. Она протянула мне руку, и толстые медные браслеты соскользнули вниз к запястью.

— Я Эбби, — проговорила я и пожала ладонь в варежках.

— Мы знаем, что ты Эбби, — ответила она. — Я-то точно знаю. Хотя кое-кого из нас здесь довольно долго не было. Я Кристал. Помнишь меня? Ты обрезала волосы? Ну, давай садись. Хочешь чаю? Боби только что заварил. Боби, дай еще чаю, у нас гостья. Ты ведь пьешь без сахара. Видишь, я все помню.

Боби принес оловянную кружку, в которой плескалась бурая бурда. Он оказался маленьким, костлявым человечком с бледным нервным лицом. Армейские брюки спадали с пояса, а шея в вороте свитера толстой вязки казалась необыкновенно тонкой.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Так я была здесь и раньше?

— Хочешь фасоли?

— Не надо. И так все хорошо.

Человек с гитарой прошелся пальцами по грифу и извлек несколько неправильных аккордов. Он улыбнулся мне, и я заметила, что его рот полон черных, сломанных зубов.

— Я Рамзи, — сказал он. — Для краткости Рам. Только вчера вернулся с протестов. Первая ночь за несколько недель в надежном месте. Ты откуда?

Я поняла, что выглядела как беглянка. Превратилась в одну из них. Здесь не надо было бороться, чтобы что-то доказать. И я опустилась у костра и пригубила едва теплый горький чай. Дым от огня резал глаза.

— Я сама толком не знаю, откуда я. Бетти мне сказала, что вы здесь живете.

— Бетти?

— Старуха с кошками, — подхватила Кристал. — Это ты нам сказала, как ее зовут.

Я кивнула. Внезапно мне стало необыкновенно спокойно. Дух борьбы совершенно испарился. Пусть я умру, подумала я, не важно, быть может, так и надо. И ответила:

— Наверное, я. А потом расспрашивала у вас о своей подруге Джо.

— Джо. А как же, расспрашивала.

— Скрутить сигаретку? — спросил Боби.

— Давай. — Я взяла тоненькую сигарету, и он поднес к ней зажженную спичку. От затяжки поднялся кашель и к горлу подступила тошнота. Я затянулась еще. — Так она приходила сюда?

— Да, — ответила Кристал. — Ты как, ничего?

— В порядке.

— Пожуй фасоли. — Кристал взяла стоявшую у костра банку вареной фасоли, воткнула в нее пластмассовую ложку и передала мне.

Я прожевала комок-другой — отвратительно. Пососала сигаретку и снова затянулась.

— Грандиозно. Спасибо. Так она здесь была?

— Я же тебе сказала.

— У меня плохо с памятью, — объяснила я.

— Со мной тоже что-то в этом роде, — подхватил Рамзи и опять ударил по струнам. Дверь открылась, и в церковь, толкая перед собой коляску, вошел мужчина. Подбросил дров в огонь, наклонился и поцеловал Кристал. Они целовались очень долго.

— Слышала, что Джо спрашивала у вас котенка, — прервала я их занятие.

— Потому что эта ненормальная Бетти сказала ей, что мы держим здесь кошек.

— А вы держите?

— Ты видишь хоть одну?

— Нет.

— Забредают несколько бездомных — мы наливаем им молока и даем поесть. А кое-кто из наших в прошлом месяце участвовал в маршах за освобождение животных излабораторий.

— Все-таки не понимаю, как она прослышала про нас?

— Я тоже, — ответила я. — Значит, она просто повернулась и ушла?

— Кто? Джо?

— Да.

— Дала нам денег. Кажется, пятерку.

— И все?

— Да.

— Понятно, — проговорила я и обвела глазами церковь. Не присоединиться ли к ним? Стану тоже путешественницей, буду спать на каменных полах или на деревьях и сворачивать самокрутки, пока не пожелтеют пальцы. Совсем не то что работать офисным дизайнером.

— Да вот, я ей еще сказала, что можно посмотреть у Арнольда Слейтера.

— Арнольда Слейтера?

— Мы ему отдали несколько бездомных кошек, когда за ними начали гоняться собаки. Он инвалид, не встает с коляски, но за кошками ухаживает.

— И она пошла к нему?

— Говорила, что собирается. Как и ты в прошлый раз. Странно, правда? Что-то вроде дежа-вю. Ты веришь в дежа-вю?

— Конечно, — ответила я. — Все хожу и хожу кругами. — И, бросив в костер бычок, допила чай и повернулась к Боби: — У тебя есть большая татуировка паука?

Он вспыхнул, задрал свитер, и на белом впалом животе я увидела изображение паутины, нити которой скрывались у него за спиной.

— Вот.

— А куда подевался паук?

— Ты это спрашивала в прошлый раз.

* * *

— Видишь, я очень последовательный человек.

Когда я вышла из церкви, совершенно стемнело, хотя вечер еще не наступил. На небе за облаками носился призрак луны. Арнольд Слейтер жил в двух минутах ходьбы от церкви. Старик, инвалид в коляске. Джо решила, что может, к нему заглянуть, а я подумала, что тоже навещу старика… Я вышла на мостовую, и в этот момент зазвонил мобильник, который я прихватила у Бена; от неожиданности я даже подпрыгнула. Попятилась на тротуар, достала телефон из кармана и, не задумываясь, нажала на кнопку связи:

— Привет.

— Эбби! Где, черт возьми, тебя носит? В чем дело? Я с ума схожу от беспокойства. Весь день названивал домой — ты не отвечала. Сорвался, приехал, а тебя нет…

— Бен… — Я попыталась его остановить, но он продолжал:

— Ждал-ждал, думал, ты вышла в магазин или еще куда-нибудь. А потом заметил, что мобильника нет в подзаряднике, и позвонил на счастье. Когда ты вернешься домой?

— Домой? Никогда, — ответила я.

— Что?

— Я знаю о Джо. Ты был с ней.

— Послушай, Эбби…

— Почему ты мне не сказал?

— Я боялся, что…

— Ты боялся? — повторила я. — Ты!

— Господи, Эбби… — начал Бен, но я нажала на клавишу отбоя, потом несколько секунд держала телефон на ладони и смотрела так, словно он мог укусить. Затем вызвала занесенные в «записную книжку» имена и не узнала ни одного, кроме Джо Хупер. Первым номером был телефон в ее квартире, далее следовал ее сотовый. Я нажала на «вызов» и долго слушала сигналы. И когда уже хотела сдаться, мне ответили.

— Привет, — раздался шепот в трубке. Такой тихий, что я едва его различила. Но тот же самый, что шепот во тьме.

Я не произнесла ни слова. Так и осталась стоять с прижатым к щеке телефоном. Старалась не дышать и слышала, как тихо дышал он. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Кровь в жилах заледенела. Я закрыла глаза и прислушивалась. Он больше ничего не сказал, однако у меня возникло сильное ощущение, что он понял, кто звонит. И он почувствовал, что я его узнала. Мне казалось, я вижу, как он улыбается.

Глава 59

Я как будто бы бежала во сне вниз по склону, который становился все круче и круче, и не могла остановиться. Ничего не узнавала на улице: ни чахлого дерева с болтающейся сломанной веткой, ни огромных деревянных подпорок, которые поддерживали здешние развалюхи. В воздухе витал какой-то запах. И мне почудилось, что впереди слышатся шаги. Джо. И мои. Стоит только поспешить, и я догоню.

Я записала номер дома Арнольда Слейтера на ладони. Двенадцать. Дальний конец этой зловещей улицы. Но несмотря на таящуюся в ней угрозу, я продолжала идти к жилищу старика в инвалидной коляске. Да, он скорее всего был там один. Но я не собиралась останавливаться. Теперь, когда буквально дышала в спину Джо. Неужели настолько трудно достать какого-то маленького котенка? Улица представляла знакомую картину частично отремонтированных, а где-то покинутых и заброшенных домов. Номер двенадцать показался мне не таким плохим. Домом, видимо, владел муниципальный совет, потому что парадное крыльцо было оборудовано всем необходимым для инвалида — бетонным съездом и крепкими металлическими поручнями. Я нажала на кнопку звонка.

Арнольд Слейтер был не в инвалидной коляске. Кресло стояло сложенным тут же в коридоре. Но старик не представлял опасности для любого, кто способен передвигаться быстрее черепахи. Он был в плаще, щурился на свет и, чтобы не упасть, держался за ручку двери. Он посмотрел на меня и нахмурился: наверное, старался вспомнить. А я копошилась в своей памяти.

— Привет! — весело начала я. — Вы Арнольд Слейтер? Я слышала, что у вас могут быть кошки на продажу.

— Дьявол меня побери!

— Извините, не поняла, — проговорила я. — Так у вас есть кошки?

— Еще бы, — ответил он и, гортанно хмыкнув, отодвинулся в сторону. — Входите.

Я посмотрела на высовывающиеся из рукавов плаща жилистые запястья, повторила себе, что он не опасен, и переступила порог.

— У меня есть кошки, — сказал старик. — Вот Мерри, вот Поппи. Это Кэсси. А там, посмотрите, Просперо.

Горчичного цвета тельце метнулось по коридору и исчезло в темноте. А мне почудилось, что я проникла в тайное масонское общество кошатников, члены которого расселились по всему Лондону, но подобно незримым, протекающим под городом речкам были связаны друг с другом своим увлечением.

— Забавные имена, — похвалила я.

— У каждой кошки есть свое имя, — объяснил Слейтер. — Надо только его угадать.

Я горела будто в лихорадке. Слова старика долетали как будто издалека, и требовалось изрядное время, чтобы они достигли моих ушей. Так пьяницы стараются не показать, что они под градусом. Я изо всех сил изображала приятную молодую даму, которая ведет беседу о кошках.

— Как с детьми.

Он даже обиделся:

— Они совсем не похожи на моих детей. Эти способны сами ухаживать за собой.

В голове у меня гудело, и я нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

— Меня направили к вам люди из церкви. Они сказали, что вы продаете кошек.

Снова скрипучий смешок, словно у старика что-то застряло в горле.

— Зачем мне это надо? Не понимаю, почему люди так думают.

— Вот об этом-то я и хотела с вами поговорить. К вам еще кто-нибудь приходил, спрашивал, нет ли у вас на продажу кошек?

— Все они ненормальные. Я избавляю людей от ненужных им кошек, а они талдычат, что здесь чуть ли не зоомагазин.

— Так кто к вам приходил? — спросила я.

— Глупые женщины, которым потребовался котенок.

Я заставила себя рассмеяться.

— Сколько их было?

— Парочка. Я им объяснил, что здесь ничего не продается.

— Забавно. — Я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно беззаботнее. — Наверное, одной из них была моя приятельница. — Я сжимала между пальцами в кармане фотографию Джо и теперь показала ее Арнольду: — Это она?

Старик посмотрел на меня с подозрением:

— Не понимаю. Что вы хотите узнать?

— Не она ли была одной из тех двух женщин, которые приходили к вам за котенком.

— Зачем это вам? Я решил, что вам тоже потребовалась кошка. Вы что, из полиции? Или откуда?

Мои мысли расползались в разные стороны. Мне чудилось, что я слышу, как гудит у меня в мозгу. Я от чего-то бежала, за чем-то гналась, а теперь мне требовалось придумать хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение, почему я приставала к старику с расспросами.

— Я тоже хочу завести кошку, — ответила я. — Но прежде нужно убедиться, что попала в то же место, что и она.

— А почему бы вам не спросить ее саму?

Я чуть не взвыла и не закричала. Какая разница? Это же не пропускной кордон на иракской границе, а дом в Хакни с четырьмя шелудивыми кошками! Мне требовалось перейти на следующую клеточку в той нелепой игре, за которую я взялась, и один Арнольд был способен мне в этом помочь. Я старалась собраться с мыслями, но это оказалось нелегко. Бедняга Джо — она, судя по всему, так и не обзавелась здесь кошкой.

— Прошу прощения, мистер Слейтер, — сказала я. — Я хочу завести кошку.

— Все так говорят.

— Кто все?

— Та женщина на фотографии.

«Слава Богу!» — воскликнула я про себя.

— Всем требуется кошка и непременно сегодня. Не могут подождать до завтра.

— Мне знакомо это чувство. Втемяшится что-то в голову, например гамбургер, и так и подмывает за ним бежать.

— Гамбургер?

— Послушайте, мистер Слейтер, если бы я обратилась к вам и попросила кошку, но вы бы ответили, что у вас нет кошек на продажу, что бы вы мне все-таки порекомендовали? — Внимание старика все еще привлекал снимок Джо, и я убрала его в карман. — Арнольд, — продолжала я тише, но настойчивее, — куда бы вы меня направили?

— А кто была другая? — Он пытливо на меня посмотрел. Уж не начал ли узнавать? Я молчала, и это было очень неправильно. Но не видела возможности сказать ему что-то похожее на правду.

— Не важно, — наконец проговорила я. — Не имеет значения. Речь идет о кошке. Что вы им посоветовали?

— Существуют зоомагазины, — проворчал он. — Их реклама публикуется в газете. Это и есть лучший способ приобрести кошку.

— Вы так считаете?

— Вот я и послал ее за угол.

Стараясь оставаться спокойной, я прикусила губу и сделала вид, что все это мне не очень интересно.

— А потом вы с ней еще встречались?

— Я отправил ее в зоомагазин, и это все.

— Видимо, там она и купила то, что ей требовалось.

— Понятия не имею. Я ее больше не видел.

— Похоже, это место для меня, — заявила я. — То, что надо, если рассчитываешь приобрести кошку.

— Кто его знает? Просто в магазине за углом продают всякую всячину. Под Рождество здесь можно приобрести елку. Я покупал там дрова и видел, что там были котята. Не знаю, остались или нет.

— Как он называется?

— Никак. Сначала магазином владел зеленщик, потом помещение сдали в аренду и стали продавать другие вещи. А затем пришел Вик Мерфи.

— Вик Мерфи, — повторила я.

— Именно. Я послал их к Вику Мерфи. Но вывеска на магазине все еще «Зеленщик», то есть нет, «Овощи и фрукты Бакли».

— Это далеко?

— Пара минут пешком.

Но Арнольду потребовалось гораздо больше времени, чтобы объяснить дорогу, после чего я попрощалась с ним. Он, видимо, так и не понял, что я от него хотела. Я посмотрела на часы — чуть больше половины седьмого. Нельзя делать ничего безрассудного. Подойду и оценю обстановку с безопасного расстояния. Теперь я выглядела совершенно иначе, чем прежде. Ничего, все будет хорошо. Но тем не менее мне стало трудно дышать. В груди сдавило.

Чтобы приблизиться к магазину, нужно было идти по длинной, тускло освещенной улице, где многие дома стояли с забитыми окнами. Я узнала эту улицу. Сначала мне показалось, что возвращаются крупицы потерянной памяти. Но затем увидела табличку с названием: «Тилбери-роуд». Та самая улица, откуда уволокли мою машину. Я продолжала двигаться, окутанная пеленой страха и нереальности, мимо ряда убогих магазинов и жилых домов. Прачечная, бакалея с выставленными перед входом на лотке овощами и фруктами и вот «Овощи и фрукты Бакли». Магазин был закрыт. На фасаде опущены зеленые металлические жалюзи. Казалось, он не открывался несколько недель. Шторки успели разукрасить плакатами и разрисовать из баллончиков. Я подошла вплотную и бессмысленно подергала металл. Потом заметила почтовый ящик и, заглянув в щель, увидела на полу большую кипу почты. Решив, что стоит порасспросить соседей, завернула в расположенную рядом бакалею, где за прилавком находились два азиата. Тот, что помоложе, расставлял на витрине сигареты, а другой, с седой бородой, читал вечернюю газету.

— Я ищу Вика Мерфи, — обратилась я к нему.

Он покачал головой:

— Не знаю такого.

— Держал магазин по соседству с вашим. Тот, где продавались дрова и рождественские елки.

Азиат пожал плечами:

— Закрылся, а он уехал.

— Вы не слышали куда?

— Нет. Дрянной магазинчик: многие за него брались, но в конце концов все равно закрывались.

— Мне очень важно найти Вика Мерфи.

Азиаты переглянулись и ухмыльнулись.

— Он вам много задолжал?

— Ничего, — ответила я.

— Я подумал, он уехал, не расплатившись по счетам, — предположил торговец. — Вы не первая его ищете. Но его и след простыл.

— И никакой надежды узнать, куда он подался?

Торговец снова пожал плечами:

— Разве что порасспросить того парня, который перевозил его барахло.

— А кто этот парень?

— Не иначе Джордж.

— У вас есть его номер телефона?

— Нет. Но я знаю, где он живет.

— Вы мне можете сказать?

— Бейхем-роуд, а номер, кажется, тридцать девять.

— Что он собой представлял, этот Вик Мерфи?

— С приветом. Но как не быть с приветом, когда держишь такой магазин? Дрова да рождественские елки. Была-то небось охапка поленьев, он их спихнул — и ходу.

— А кошки у него были?

— Кошки?

— Я хочу купить кошку.

— Тогда вам, дорогуша, нужен зоомагазин.

— Мне говорили, что Вик Мерфи продавал кошек.

— Не слышал. Может, у него и жила кошка. Здесь в округе много околачивается. Но вы можете сказать, кому какая принадлежит?

— Никогда об этом не задумывалась, — призналась я.

— Они любят тех, кто их кормит. Кошки — они такие.

— Правда?

— Не то что собаки. Лучше бы завели собаку. Она настоящий друг.

— Я об этом подумаю.

— И кстати, защита.

— Согласна.

— Наверное, вам не удастся получить свои деньги обратно.

— Что?

— У Мерфи.

— Я же вам сказала, он мне ничего не должен.

— И те, другие, тоже так говорили. Вправляли мозги, что, мол, друзья. Боялись вспугнуть.

Я вынула фотографию из кармана.

— Эта девушка была одной из них?

Торговец посмотрел на снимок.

— Но это же женщина, — удивился он.

— Конечно.

— А все другие были мужчинами. За исключением вас.

Глава 60

Я снова тронулась в путь. Люди шли с работы и брели домой по темным морозным улицам. Мужчины и женщины пригибались под порывами ледяного ветра и мечтали только об одном: как бы побыстрее оказаться в теплом помещении. А я думала, как бы найти указанный адрес. Я понимала, что больше не шла по следу Джо и своему. Но в то же время все так мучительно приблизилось, и я испытывала неумолимую решимость пройти до конца по последней дорожке.

Мимо прогрохотал фургон и, расплескав воду из луж, обрызгал меня. Я выругалась и стерла грязь с лица. Не лучше ли пойти домой? Но где он, мой дом? Переночевать у Сэди? Однако мне была невыносима мысль, что я прошла полный круг, но осталась ни с чем, кроме страха, ужаса, ощущения опасности и обмана, и теперь все придется начинать с самого кошмарного начала.

Я достала мобильник Бена и, остановившись на самой середине тротуара, так что людям приходилось меня обходить, подержала его на руке. Включила аппарат и прослушала все двенадцать новых голосовых сообщений. Три для Бена от людей, о которых я никогда не слышала. Восемь от него самого и каждое новое — все более встревоженное. Последнее — одно слово «Эбби!», и все. Словно кто-то окликал меня издалека.

Но было еще одно для меня — от инспектора Кросса. Он выговаривал мне строгим голосом: «Эбби, послушайте, я только что разговаривал с мистером Броуди. Он очень обеспокоен тем, что вы исчезли. Могу я вас по крайней мере попросить сообщить нам, где вы и живы ли. Пожалуйста, позвоните мне, как только примите это сообщение. — И добавил: — Эбби, это серьезно. Свяжитесь со мной. Немедленно».

Я выключила телефон и положила его в карман. Джек Кросс был совершенно прав: следовало сейчас же позвонить ему и сообщить, что мне удалось обнаружить.

На другой стороне улицы я заметила паб «Три короля». В нем тепло, можно согреться, много дыма, смеха, разлитого пива и слухов. Зайду к водителю фургона, узнаю адрес Вика Мерфи, а потом отправлюсь в паб, закажу себе выпивку и чипсов, позвоню Кроссу и расскажу, что я раскопала. Пусть дальше сам занимается этим делом. Потом позвоню Бену — надо же хотя бы отдать ему телефон. А затем… но я не хотела думать, что стану делать после, потому что это было все равно что смотреть на мертвую, бурую воду.

Приняв такое решение, я почувствовала себя бодрее. Адрес — и на этом все кончится. Но какой же все-таки лютый холод. Ноги ломило, пальцы онемели, кожа на лице саднила, ее стянуло, словно она поджарилась на ледяном ветру. Мостовая блестела от изморози, стоящие у тротуара машины успели покрыться толстым слоем инея. Я прибавила шаг. Пар вырывался у меня изо рта. В носу кололо. Переночую на диване у Сэди, а утром отправлюсь искать квартиру. Надо устраиваться на работу и начинать все сначала: мне остро требовались деньги. Но еще больше я хотела обрести ощущение цели и того, что жизнь возвращается в нормальную колею. Завтра куплю будильник и установлю на половину восьмого. Надо забрать свои вещи у Бена и попросить Кросса, чтобы он съездил со мной на квартиру Джо, где тоже осталось кое-что из моего барахла. Жизнь разлетелась на мелкие кусочки по всему Лондону. Надо наконец ее собирать.

Я повернула налево, в узкую темную улочку. Небо прояснилось, и на нем появился тонкий холодный серп полумесяца и засияли звезды. На окнах домов опустили шторы, и сквозь них просвечивали огни чужих жизней. Я сделала все, что могла, думала я. Гналась за Джо и за собой, но потеряла и ту и другую. Я больше не верила, что Кросс способен нас найти. Но он хотя бы может вычислить его, и тогда я буду в безопасности.

Теперь я относилась ко всему скептически. Больше не могла себе представить, что меня похитили, держали в темном месте и что я оттуда сбежала. Нормальное время и потерянное время перепутались в моей голове. Бен, которого я знала и забыла, превратился в нового человека, которого я заново открыла и снова потеряла. Джо, с которой я некогда познакомилась, ушла даже из памяти. Одно казалось нереальнее другого. И я просто переставляла ноги — убеждала себя, что так надо.

Скукоженными от мороза пальцами я достала из кармана записку и стала читать. Второй поворот направо — Бейхем-роуд, поперек которой установлены «лежачие полицейские». Высокие частные заборы, небольшой подъем, затем спуск. Дома по обеим сторонам. Свет в окнах, дымок из труб. Блаженные частицы чужих жизней. Я брела мимо.

В магазине мне сказали, что дом тридцать девять находится на левой стороне у самого начала подъема. Еще на расстоянии я заметила, что в нем не было света. И хотя ничего особенного я не ждала, гнетущее ощущение, что я заблудилась, только возросло. Я спустилась вниз и остановилась перед номером тридцать девять.

Он выделялся среди других домов, потому что стоял в глубине и имел ворота. Они успели сгнить; незапертые створки качались на петлях и скрипели при каждом порыве ветра. Я толкнула половинку и вошла во двор. Мое последнее задание. Через несколько минут все будет кончено. Это все, что я могу сделать. Двор был весь в замерзших рытвинах и завален всяким барахлом. В полутьме я различила кучу опилок, тачку на колесах, ржавый прицеп, гору покрышек, пару предметов, которые показались мне складскими калориферами, лежащий на спинке стул без одной ножки. Сам дом располагался по левую сторону двора — двухэтажное кирпичное здание с небольшим крыльцом у входа. На крыльце стояли разбитый керамический горшок и пара резиновых сапог. На секунду у меня вспыхнула надежда, что хозяин все-таки дома. Я нажала на кнопку звонка сбоку от двери, не услышав звука, постучала на всякий случай кулаком и, топая ногами, чтобы не немели, стала ждать. Никакого ответа. Никто ко мне не вышел. Я прижалась ухом к двери и стала прислушиваться. Тишина.

Значит, конец. Я обернулась и обвела глазами двор. Раньше он явно служил конюшней. При свете звезд я разглядела стойла. А присмотревшись, различила на дверях загонов полустертые крупные буквы имен лошадей: Спайдер, Бонни, Дуглас, Бангл, Каспиан, Твинкл. Но самих лошадей уже давно не было. Многих створок не хватало. Вместо запаха соломы и навоза ощущалась вонь масел, краски и всяких механических штуковин. В одном из стойл верхняя половинка двери оказалась открытой, и я заметила в сыром закутке всякую ерунду: банки с краской, доски, листы стекла. Меня окружала мертвая тишина.

Но в следующую секунду я услышала звук. Мне показалось, что он доносится из низкого строения в противоположном конце двора. Может быть, хозяин все-таки там? Я сделала несколько шагов вперед. Я все еще не испытывала настоящего страха.

— Эй! Есть кто-нибудь?

Мне никто не ответил. Я замерла и стала прислушиваться. Вдалеке гудели машины, где-то играла музыка, и негромкий пульс басов пронизывал ночной воздух.

— Эй! — повторила я, пересекла двор и нерешительно остановилась перед зданием. Оно было построено из шлакоблоков и не имело окон. Высокую дверь запирала тяжелая щеколда. Снова раздался звук — то ли кто-то тягуче стонал, то ли что-то мурлыкал себе под нос. Я затаила дыхание и опять прислушалась.

— Есть кто-нибудь?

Не дождавшись ответа, подняла щеколду и толкнула тяжелую створку. Дверь отворилась настолько, что я могла заглянуть внутрь. Там было холодно и темно — почти беспросветная тьма и никакого лунного света. Нет, там никого не могло быть, разве что какое-нибудь животное. Я подумала о летучих и обычных мышах, а затем о крысах, которые рядом с гниющими отходами и трупами животных вырастают и раздуваются до невероятных размеров и шмыгают под полом со своими желтыми зубами и толстыми хвостами… Снова звук. Но на сей раз порыв ветра заставил скрипнуть дверь на петлях.

Постепенно я начала различать предметы внутри: в одном конце увязанные кипы соломы, ближе ко мне какой-то механизм наподобие допотопного плуга. В самой глубине что-то непонятное. Но что же это такое? Я двинулась вперед. Дверь за мной затворилась, и, чтобы не упасть в темноте, я вытянула вперед руки. Под ногами я чувствовала влажную солому.

— Эй! — снова позвала я. Голос срывался и чуть слышно раздавался в темноте. В нос ударил запах дерьма и мочи. — Я здесь, — проговорила я и сделала несколько шагов на ватных ногах, которые подгибались под грузом страха в груди. — Джо, это я, Эбби.

Она сидела в самой глубине строения — темный силуэт в черном сумраке. Я коснулась ее исхудавшего плеча. От нее исходил удушливый смрад — страха, экскрементов и прогорклого пота. Я повела рукой выше и наткнулась на грубую ткань там, где должно быть лицо. Она мычала сквозь мешок, и ее тело вздрагивало от моих прикосновений. Я проверила горло и нашла проволоку. Пощупала спину и обнаружила стягивающую запястья холодную веревку, другой конец которой шел к стене позади нее. Я дернула за веревку — она натянулась, но не поддалась. Ее стреножили, словно лошадь.

— Тсс… — шептала я. — Все хорошо. — Из-под мешка раздавался тонкий, писклявый звук. — Не дергайся, сиди тихо. Я все сделаю сама. Я тебя спасу. Только не шевелись.

Я потянула вверх капюшон. Пальцы тряслись так сильно, что поначалу я никак не могла справиться. Но наконец освободила ее голову. В темноте я не видела ее лица, а волосы на ощупь казались одним сальным колтуном. Щеки заледенели и были мокрыми от слез. Она так и тянула на одной высокой ноте, как попавший в капкан зверек.

— Ш-ш… — повторила я. — Пожалуйста, тише. Заткнись. Я стараюсь изо всех сил — Я раскрутила проволоку на ее шее. Мне показалось, что она была закреплена на потолке или где-то вверху. И поскольку я не видела, что приходилось делать, каждое действие отнимало уйму времени. Сначала я начала крутить проволоку не в ту сторону и только затягивала. На ее шее сильнее забился пульс в жилке. Я не прекращала нашептывать, чтобы она успокоилась, но мы обе чувствовали страх в моем голосе.

Лодыжки тоже оказались связанными. Веревка вилась по голеням так, что она оказалась спеленутой. Вскоре ноги были свободны, и несчастная забила ими, как тонущие по воде. Левая нога угодила мне в живот, правая попала по плечу. Я, как регбист, ухватила ее за колени и держала изо всех сил.

— Сиди спокойно, — упрашивала я. — Я делаю все, что могу.

Затем я нащупала узел за ее спиной. Он был крепко затянут. Я тянула, дергала, царапала ногтями, но он не поддавался. Тогда я встала на колени и впилась зубами в веревку. Она показалась мне масленой. Вспомнился запах масел, дерьма и мочи. Такой был в той комнате, на ее коже, в моих легких. Запах страха. Сердце бешено колотилось в груди, дыхание вырывалось судорожными толчками, к горлу подкатила тошнота — куда ни глянь, тьма…

— Крепись, — умоляла я. — Сейчас попробую развязать с другой стороны. Не бойся, я никуда не уйду. Только, пожалуйста, не шуми. Ради Бога!

Я проследила направление веревки от запястий пленницы до стены, где она, как мне показалось, прикреплялась к металлическому кольцу. Если бы я могла хоть что-нибудь видеть! Сунула руку в карман: вдруг случится чудо, и я найду там зажигалку или спички. Но ничего подобного там, конечно, не оказалось. Зато я наткнулась на ключи от машины и принялась ковырять ими узел. Пихала все глубже и расшатывала до тех пор, пока не почувствовала, что появилась слабина. Пальцы от холода не гнулись. Я уронила ключи на пол и шарила в соломе, пока снова не нашла их. Пленница опять замычала из-под кляпа, попыталась подняться, но рухнула на тюки.

— Заткнись! — прошипела я. — Не дергай веревку — ты только сильнее затягиваешь узел. Сиди тихо, дай веревке провиснуть. Господи, ну пожалуйста!

Я продолжала действовать ключами и почувствовала, что узел немного поддается. Но сколько же требуется на это времени! Пот заливал мне лоб и застывал клейкой пленкой. «Можно убежать, — успокаивала я себя. — Выскакивай на улицу и зови на помощь! Стой на мостовой, вопи и кричи, чтобы тебе помогли. Колоти во все двери, маши всем проезжающим автомобилям». Но для этого придется оставить ее одну. Нельзя! Узел понемногу слабел.

— Еще немного, — шептала я. — Через несколько минут ты будешь на свободе. Только тихо.

Свершилось! Я поднялась на ноги и вытащила у нее изо рта кляп. Пленница издала ужасающий стон.

— Джо? — спросила я. — Ты Джо?

— Я Сара. Сара. Помоги мне. Пожалуйста, помоги. Господи! Господи! Господи!

Меня захлестнуло разочарование. Но предаваться чувствам времени не было. Надо было срочно бежать.

— Вставай! — Я ухватила Сару под мышки, и она от слабости привалилась ко мне. — Тихо! Что это?

Снаружи кто-то был. Во дворе послышались шаги, где-то звякнула железка. Я толкнула Сару на пуки соломы и, прерывая рвущийся из горла булькающий звук, сунула в рот кляп. Сара стала отбиваться, но очень слабо.

— Сара! Это наш единственный шанс. Доверься мне. Я с тобой и спасу тебя. Хорошо?

Она в ужасе заморгала на меня глазами. Я нащупала проволоку, которая, как гигантская паутина, свисала откуда-то сверху, и закрутила у нее на шее. Шаги приближались. Неловко обмотала веревкой ноги. Теперь запястья. Нужно найти другой кусок веревки! Я наклонилась и шарила руками по песчаному полу, пока не подхватила конец. Шаги еще ближе. Хриплое покашливание. Вопль рвался у меня из горла. Я едва подавила его и почувствовала тошноту. Кровь молотками стучала в уши. Капюшон валялся на полу. Я нашла его среди пуков соломы. И когда надевала на голову пленницы, почувствовала, как дернулась ее шея.

— Потерпи, — прошептала я и отскочила в противоположный конец сарая за какой-то металлический предмет, который царапнул мне кожу. Сердце грохотало в груди, дыхание больше походило на всхлипывания. Стоит ему поднять щеколду, открыть дверь и войти внутрь, и он услышит меня.

Глава 61

Я пряталась в дальнем от двери углу в глубокой тени за ржавым механизмом непонятного назначения — каким-то бессмысленным соединением колес, винтиков и болтов. Даже если он посмотрит в мою сторону, то скорее всего не заметит. Скорее всего — неутешительные слова. Я забилась как можно глубже и ощутила шеей и стриженым затылком влажный холод стены. Он был уже рядом. И я почувствовала, как свинцово-тошнотворно оборвалось у меня внутри — я поняла, что вновь погружаюсь в прежний кошмар.

В следующее мгновение я увидела его. И в первую секунду подумала, что произошла какая-то ошибка. Когда он был всего лишь голосом из темноты, я представляла его огромным могучим монстром, убожеством, которое хотело — наказывало, хотело — поощряло, кормило, морило голодом, решало, жить мне или умереть.

Теперь зрение выхватывало детали его облика, кусочки внешности, куда попадал свет: грубое пальто, зачесанные поперек лысеющей головы редкие седеющие волосы. Я почти не видела его лица, потому что его скрывал женский шарф. Непосвященному могло показаться, что он замотал себе рот от пыли. Но я-то понимала, зачем ему шарф — чтобы исказить свой истинный голос. Он вошел, что-то бормоча себе под нос, и с грохотом швырнул на пол эмалированное ведро. Я копалась в памяти, но не могла припомнить, чтобы когда-нибудь встречала этого шаркающего ногами, плюгавого, ничтожного человечка. Он был из тех, кого не замечаешь, когда к тебе приходят вымыть окна или протереть пол. Вошедший заговорил с Сарой так, словно та была не очень послушной свиньей, которую следовало немного поучить.

— Ну как ты тут? — Он что-то проделывал вокруг нее, но что именно, я не видела. — Извини, немного задержался. Был занят. Но теперь побуду с тобой. Специально выделил время.

Он вышел, и несколько отчаянных секунд я обдумывала, не стоит ли вступить с ним в драку. Но незнакомец почти сразу вернулся с каким-то предметом, который со стуком поставил на пол. Что-то вроде ящика для инструментов. Он уходил и возвращался, волоча за собой невидимые штуковины со двора. Большинство вещей от меня скрывала темнота, но я заметила незажженный фонарь, паяльную лампу и несколько пустых виниловых сумок, вроде тех, в каких носят спортивный инвентарь. Сама я могла лишь скрючиться в тени и стараться не дышать. Шевельнулась, и под моей ногой хрустнула солома, громче, чем нужно, сглотнула слюну. Неужели он не слышал громовых ударов моего сердца, бешеного потока крови и застрявшего в горле крика?

Во время одного его отсутствия я нащупала в кармане мобильник Бена, сомкнула на нем пальцы, очень медленно достала и вплотную поднесла к лицу. Нажала на клавишу, чтобы осветился маленький экранчик. Телефон тихо мелодично пикнул, будто прозвенел колокольчик. Услышал он или нет? Не было и речи, чтобы с кем-то разговаривать. Но не получится ли послать текстовое сообщение или набрать 999? Он мог заметить в темноте свечение панели, подумала я. С правой стороны экрана было несколько прерывистых линий, которые свидетельствовали, что аккумулятор почти полностью заряжен. С левой стороны располагались четыре цветка или кубка — индикатор силы сигнала. Но зажегся только один: сигнал почти отсутствовал. Я опустила телефон в карман.

Хотелось заплакать, выругаться, царапать ногтями камень. Мне надо было сразу же выйти и позвонить, как только я увидела Сару. Проще некуда. Но вместо этого я сама завела себя в ловушку. Я ругалась, приходила в отчаяние и смотрела на его темный силуэт на фоне двери.

А в уме перебирала все возможные варианты. Можно было попытаться прорваться к двери, выбежать на улицу и позвать на помощь. Безнадежное дело — он стоял рядом с выходом. Нет ни малейшего шанса. Можно было напасть на него и ударить по голове. Но смогу ли я неслышно к нему подобраться? Застать врасплох? Вряд ли. Нет, единственный шанс — ждать и надеяться, что он уйдет. И постараться этим воспользоваться.

От мысли, что придется затаиться в темноте и молчать, мне захотелось распластаться на холодном полу и заплакать. Я неимоверно устала. Тянуло в сон. Наверное, я не хотела умирать, но была близка к тому, чтобы ощутить желание этого. По крайней мере мертвые не чувствуют боли и страха. Какой смысл противиться собственному избавлению?

Но постепенно, сама того не сознавая, я стала испытывать иные чувства: наблюдала, как он глумится над бедной связанной девушкой, и видела в ней себя. Вспомнила те дни, когда у самой была на шее проволока, а на голове мешок. Как ощущала бездну под пальцами ног и ждала момента, когда он решит со мной расправиться. Как меня покидала всякая надежда остаться в живых. Как молилась, чтобы представился случай напасть на него — вырвать глаз, оцарапать, сделать перед смертью хоть что-нибудь неприятное для него. Теперь у меня появилась такая возможность. Я не могла его осилить. Об этом нечего и мечтать. Но можно постараться сделать хоть что-нибудь. Жаль, что нет ничего под рукой. Я все бы отдала за кухонный нож или аэрозольный баллончик. Но я заставила себя не думать об этом. У меня не было оружия. Хотя можно что-нибудь поискать — подошел бы любой тяжелый предмет.

Я согнулась и принялась в темноте ощупывать пол, очень осторожно, молясь, чтобы ничего не опрокинуть. Правая рука коснулась чего-то холодного. Жестяная банка из-под краски. Я прикинула ее на вес — пустая. Непригодна в качестве оружия. Дальше пальцы сомкнулись на какой-то ручке — многообещающе. Но это оказалась всего лишь кисть с засохшей щетиной. Хоть бы попалась стамеска. Отвертка. Или металлическая рейка. Так нет, ничего. Я распрямилась. Щелкнули колени. Как он мог этого не слышать? Надо просто подождать, пока он уйдет. Тогда я выйду из сарая, позвоню в полицию и освобожу Сару.

Он все еще возился с вещами. Я не видела, что он делал, только слышала, как что-то тихо бормотал. Он напоминал мне моего отца по выходным в тот момент, когда он принимался чинить забор, красить оконную раму или строить книжные полки.

Тюремщик разматывал проволоку на шее Сары. Ах да, ведро. Фигура с мешком на голове выступила вперед, с нее спустили брюки, она скрючилась над ведром, и я услышала, как струя гремит о металлическое дно.

— Все в порядке, красотка, — похвалил ее тюремщик и натянул обратно брюки.

С небрежностью, которая дается долгой практикой, закрутил на шее проволоку, и Сара снова стала беспомощной, но проделал он это с нежностью. Он любил ее больше, чем когда-то меня. Меня он никогда не называл красоткой, наоборот, лексикон всегда был враждебным — он старался меня унизить.

— Как ты исхудала, — сказал он. — Думаю, мы готовы. Ты прелестна, Сара. Не то что остальные.

Он отступил, любуясь своей жертвой. Я услышала металлический скрежет, вспыхнул свет. Он зажег фонарь. Свет разлился по всему помещению, и я нырнула за механизм. Тюремщик изучал Сару и одобрительно хмыкал. Потрогал ее обнаженные плечи — так дотрагиваются до лошадей, когда хотят убедиться, что у них прошел жар. Поставил фонарь на пол и закинул руки за голову — жест человека, который только что проснулся, зевает и потягивается. Но через мгновение я поняла, что он снимает шарф и пытается распустить пальцами тугой узел. Наконец шарф упал, и в неверном оранжевом свете фонаря я впервые увидела его лицо.

Оно ничего мне не сказало. Я его не узнала. И вдруг словно повернули кольцо на объективе и все стало в фокусе. Даже в мерцающем свете фонаря резко обозначились границы. Прошла моя лихорадка и страх. Я хотела добраться до сути и теперь знала все. Даже мысли прояснились. Нет, моя память не восстановилась. Я не узнала этого человека, но поняла все, что мне требовалось.

Раньше я думала, что дело во мне. В моей дурацкой жизни, идиотской работе и неудачных связях. А он — вон тот человечек, который возится со своим шарфом — я даже испугалась собственного живого воображения, — сумел углядеть во мне изъян. Я двигалась в пропасть, причем по собственной воле. И он это понял. Мы нуждались друг в друге. Ведь я сама втайне желала, чтобы меня уничтожили.

Но теперь я видела, что это не так. Возможно, я была неосторожной, безрассудной, чокнутой, но попалась на его пути по ошибке. Трудно сказать со всей определенностью, но мне стало казаться, что это Джо искала с ним встречи — уязвимая, отчаявшаяся, в общем, идеальная жертва. А я бросилась ее искать и тоже встретилась с ним. Однако этот жалкий неудачник так и не лишил меня жизни. Он свалился на меня, как метеор. Грянул, словно землетрясение под ногами. Но вот забавная штука: даже умирая от страха в темноте и сознавая, что спасения нет, я чувствовала, что не покорилась ему.

Я не помнила, что произошло. И теперь уже, наверное, не сумею вспомнить никогда. Могла только догадываться: в те «потерянные недели» я жила в нашем бренном мире — стране живых, но вдруг по ошибке забрела на территорию его сатанинского хобби. Что обычно говорят об исходе боя? Я где-то читала или мне рассказывали, что победитель — тот, кто наносит удар первым. По всей вероятности, случилось вот что: я бросилась на поиски Джо. А этот не отложившийся в памяти человечек все время находился на заднем плане. Но неожиданно выпрыгнул на авансцену. И увлек меня из моего мира в свой. Его мир не имел ко мне никакого отношения за исключением одного — мне предстояло в нем умереть. Я представила, как он застал меня врасплох и лишил возможности сопротивляться: ударил головой о стену или дубинкой.

Я стала прикидывать, как поступить, если он меня заметит. Заставила себя вспомнить, что он со мной сделал. Вытащила из памяти все ужасные воспоминания, которые неделями старалась подавить. Словно изо всей силы толкала языком десну вокруг болезненно воспаленного, догнивающего зуба, чтобы напомнить себе, какой бывает боль. И вдруг подняла глаза на мужчину, который приплясывал вокруг Сары, будто у овцы в загоне, — оглаживал, ласково успокаивал, а сам готовил страшные инструменты. Он был одновременно хлопотливым, заботливым любовником и деловым, холодным мясником.

Видимо, она все-таки сопротивлялась, потому что он легонько шлепнул ее по лицу.

— В чем дело, дорогуша? — Наверное, она застонала в мешке, но я не расслышала. — Я сделал тебе больно? Да? Ничего. Потерпи немного.

Я слышала его дыхание. О, я помнила это хриплое дыхание. Он вынул кляп у нее изо рта.

— Что я вижу! Ты пыталась освободиться.

Сара закашлялась и глубоко вздохнула.

— Осторожно, дорогуша, береги шею.

— Я задыхалась. Чуть не умерла.

— И это все?

— Нет, нет!

Подозрение расплывалось во мне, будто клякса. Я понимала, что должно было последовать дальше, но не испугалась. Я уже умерла. И все это не имело значения.

— И что же еще?

— Я не хочу умирать! — выкрикнула Сара. — Готова на что угодно, только бы жить.

— Ах ты глупая маленькая сучонка! Я же тебе говорил, мне не надо что угодно. Пойми, мне не заплатили выкуп. Сказать тебе почему? Потому что я не требовал выкупа, кхе-кхе-кхе. — Он рассмеялся собственной шутке.

— Если я вам скажу что-то очень важное, вы меня не убьете?

— Попробуй.

— Так убьете или нет?

На несколько секунд воцарилось молчание. Он забеспокоился.

— Сначала скажи, а там посмотрим.

Но Сара только всхлипывала.

— Говори, черт тебя побери!

— Вы обещаете оставить меня в живых?

— Давай выкладывай, — потребовал он. — И я тебя отпущу.

Сара долго не отвечала. Я считала ее судорожные вздохи и знала, что она сейчас скажет.

— Здесь кто-то есть. Теперь отпустите меня.

— Что за дьявольщина?

Он вскочил и огляделся, и в этот момент я вышла навстречу ему из тени. Подумала, не наброситься ли на него, но решила, что это неудачная мысль. Он стоял от меня не меньше чем в десяти ярдах. Слишком много времени у него в запасе. Посмотрела за его спину на дверь. Но она могла бы с тем же успехом находиться на Луне. Его глаза сощурились — он старался разглядеть меня в полумраке сарая.

— Ты? — От удивления у него отвалилась челюсть. — Как, черт возьми, ты сюда…

Я сделала в его сторону шаг. Я не взглянула на Сару. Смотрела прямо ему в глаза.

— Я тебя нашла. Хотела найти. Не могла не искать.

— Это я тебя искал. — Явно сбитый с толку, он оглядывался, стараясь выяснить, был ли со мной кто-нибудь еще.

— Я одна. — Облегчая ему задачу, я подняла руки. — И взгляни: у меня ничего нет.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил он. — Ну, теперь ты попалась. Тогда удрала, но теперь не уйдешь.

Я улыбнулась. Теперь я совершенно успокоилась. Больше ничего не имело значения. Я думала о проведенных в темноте днях — раскачивала языком воспаленный зуб. Вспоминала. Оживляла в сознании.

— Что значит «попалась»? Я вернулась. Захотела и вернулась.

— Ты об этом очень сильно пожалеешь, — прорычал он.

— Что ты хочешь с ней сделать? — Я шагнула к нему. — Я слышала все ваши разговоры. — Еще один шаг. Теперь нас разделяло всего несколько футов. — Слышала, как ты называл ее своей дорогушей. Но у меня возникло ощущение, что это я должна быть на ее месте. Забавно?

— Нисколько, — подозрительно покосился он на меня.

Новый шаг.

— Я по тебе скучала.

— Ты от меня сбежала.

— Испугалась, — возразила я. — Но потом все обдумала. Ты меня укротил. Никто никогда не понимал меня так, как ты. Теперь я хочу понять тебя.

— Ты ненормальная, — улыбнулся он.

— Это не важно. Я здесь, в твоих руках. Но хочу разобраться с одной вещью. — Еще шаг. Теперь я стояла от него совсем близко.

— Какой?

— Все время, пока мы оставались вместе, ты был только голосом в темноте — ухаживал за мной, кормил. Я беспрестанно думала о тебе, старалась представить, какой ты есть.

Ты позволишь один раз тебя поцеловать? — Наши лица сблизились. От него дурно пахло — чем-то сладковато-химическим. С такого расстояния его лицо казалось совершенно обычным. Ничего пугающего. Ничего особенного. — Посмотри на меня, — продолжала я, так и не опустив рук, чтобы он видел, что в них ничего нет. — Я перед тобой и прошу всего одного прикосновения. — Наклоняясь, я старалась думать, что передо мной не человек, а овечья голова. Это было очень важно, и я представляла, что имею дело с мертвой овечьей головой, которую отрубили от туловища. — Только один поцелуй. Мы оба невероятно одиноки. Всего один. — Я тихонько коснулась его губ. «Теперь осторожнее. Не вздумай спешить». — Как я этого ждала. — Еще поцелуй. Я тихонько подняла руки к его лицу и коснулась ладонями щек. Не время. Еще не пора. Мертвая овечья голова. Язык, терзающий больной зуб. Я отстранилась, с грустью на него посмотрела и ударила большими пальцами в глаза. Ничего страшного — ведь это всего-навсего глаза на черепе мертвой овцы. Овцы, которая держала меня в темноте и мучила. У меня были длинные ногти. Другимипальцами, словно птичьими когтями, я вцепилась ему в виски, ввинчивала острые кончики в глазницы и с интересом наблюдала, как по коже потекли водянистые струйки желтоватой, словно гной, жидкости.

Я думала, от тут же меня сцапает. Немедленно убьет. Разорвет на куски. Но он меня даже не коснулся. И я смогла отступить и вытащить запачканные пальцы. Странный стон вырвался из его нутра — не стон, а вой. Он вскинул руки к глазам, тело сложилось пополам, и, хныкая и поскуливая, он принялся извиваться на полу.

А я сделала шаг назад, чтобы меня не достало это похожее на личинку существо. Извлекла из кармана платок и вытерла с пальцев грязь. Несколько раз глубоко вздохнула. Мне казалось, я тонула, но теперь, вынырнув на поверхность, радостно наполняла легкие прекрасно чистым, живительным воздухом.

Глава 62

На небе по-прежнему светила луна и мерцали звезды. От мороза все сверкало в ночной полутьме. Это был мир льда, снега и покоя. Холод обжег мне лицо. Я спокойно вдохнула и ощутила, как чистый воздух проник в рот, затем в горло и устремился вниз. Выдохнула и наблюдала вьющийся изо рта парок.

— Ох-ох, ну-ну.

Это жалобно, как зверек, ныла Сара — не плач, а соединение на высокой ноте всего двух слогов. Слов я различить не могла. Я крепче обняла ее за шею, чтобы она не упала, и Сара, хныкая, повисла на мне. Такая легкая — сколько же ей лет? — подумала я. Сара казалась сопливым, немытым ребенком. У нее подкосились ноги, и она упала ко мне на грудь. Я почувствовала запах сальных волос и едкого пота.

Сунула руку в карман, достала мобильник Бена и набрала 999.

— Какую вам нужно службу? — спросил женский голос. И я на мгновение растерялась. Все, кроме пожарной команды. Я сказала, что есть раненые и совершено серьезное преступление. Требуется две кареты «скорой помощи» и полиция.

Убрав телефон, я посмотрела на Сару. Ее немного приплюснутое лицо было мертвенно-бледным. Лоб в прыщах, губы распухли и поджаты в молчаливой гримасе испуга. Похожа на загнанного зверя. Я различила синяк на шее, где ее стягивала проволока. Девушка дрожала. На ней была только майка с длинными рукавами, хлопчатобумажные брюки, толстые носки, но никакой обуви.

— Держи. — Я сняла с себя стеганую куртку и, набросив ей на плечи, подняла воротник, чтобы не страдало от холодного ветра лицо. — Знаю, каково тебе теперь, была в твоей шкуре. — И снова обняла ее за плечи.

Дрожащее существо что-то пискнуло, но я не разобрала слов.

— К нам скоро приедут, — успокоила я ее. — Тебе больше не грозит опасность.

— Извиниизвиниизвини…

— Ах ты об этом…

— То была не я. Сумасшедшая. Думала, что мне придется умереть. — Она расплакалась. — Не сомневалась, что так и случится. Совершенно рехнулась.

— Да, — отозвалась я. — Я сама была такой же. Но теперь нет.

* * *

Синие мигалки и сирены — автомобили спустились по улице. Две кареты «скорой помощи» и две полицейские машины. Распахнулись дверцы, и к нам бросились люди. На нас уставились глаза, руки оторвали нас друг от друга. На землю поставили носилки. Двоих я отправила в сарай. Рядом, не переставая, всхлипывала Сара, пока ее плач не перешел в икоту. Ее успокаивали. Сквозь бормотание я услышала слово «мама». «Где мама?»

Мне на плечи накинули одеяло.

— Со мной все в порядке, — сказала я.

— Полежите, — посоветовали мне.

— Я вполне могу идти.

Из сарая раздались крики. Один из тех двоих медиков в зеленых комбинезонах выскочил на улицу и что-то сказал молодому полицейскому.

— Боже мой, — проговорил тот и пристально посмотрел на меня.

— Он убийца, — объяснила я.

— Убийца?

— Но больше никому не причинит вреда, потому что не видит. Он теперь не опасен.

— Пойдемте в «скорую помощь», милая, — уговаривали меня, словно я билась в истерике.

— Позвоните инспектору Джеку Кроссу, — потребовала я. — Я Эбигейл Девероу. Эбби. Скажите, что я выколола ему глаза. Он больше никогда не сумеет меня разглядеть.

* * *

Первой увезли Сару. Я забралась во вторую машину «скорой помощи», и вместе со мной сели еще двое — медик и женщина-полицейский. Позади я слышала настойчивые крики и завывание спешившей по улице третьей «скорой помощи». Однако это меня уже не касалось. Я откинулась и закрыла глаза, но не потому что устала — наоборот, голова была свежей, словно я хорошенько выспалась. Я хотела отключиться от вспышек света вокруг и пресечь все возможные вопросы сидящих рядом людей.

* * *

Наконец я обогрелась. Вымыла волосы шампунем, отскоблила кожу и подстригла до самого мяса ногти на руках и на ногах. Трижды вычистила зубы и прополоскала горло каким-то снадобьем, от которого мое дыхание до самых легких приобрело аромат мяты. Я сидела на кровати в глупой красной ночной рубашке, укрывшись жесткими гигиеническими простынями и тонкими грубоватыми одеялами, и пила чай с тостом. Три чашки обжигающе горячего сладкого чая и мягкий тост — белый хлеб и масло. Хотя не исключено, что маргарин. Масла в больницах обычно не бывает. На моей тумбочке стояли желтые нарциссы в пластмассовой вазе.

Все было другое: больница, палата, вид из окна. Другие сестры возятся с градусниками, каталками и суднами, другие доктора с усталыми лицами заглядывают в табличку на кровати, другие полицейские нервно посматривают на меня, затем отворачиваются. Но тот же старина Джек Кросс сгорбился, как инвалид, на стуле, подпер щеки ладонями, будто у него болели зубы, и смотрел на меня так, словно я его пугала.

— Привет, Джек, — поздоровалась я.

— Эбби… — начал он, но осекся и теребил пальцами губы. Я ждала, и он начал снова: — Эбби, вы в порядке?

— Да, — ответила я.

— Доктора говорят…

— Я здорова. Они просто хотят пару дней меня понаблюдать.

— Не представляю, с чего начать. — Кросс ерзал на стуле, тер глаза. Наконец выпрямился, вздохнул и посмотрел на меня в упор. — Мы были не правы. Нам нет прощения. — Я чувствовала, как ему хотелось привести мне всевозможные причины и продолжать извиняться, но он подавил в себе желание. И то хорошо. — Не могу поверить, что вы это сделали. — Кросс снова обмяк и охватил лицо руками. — Мы ошибались. Вы нас обставили по всем статьям.

— Он умер?

— Он в палате интенсивной терапии.

— Вот как!

— Вы хоть представляете, что вы с ним сотворили? — Я бы не взялась ответить, как он на меня смотрел: с восхищением, со страхом или с отвращением.

— Да.

— Глаза, — прошептал Кросс. — Вы их наполовину заколотили ему в мозг. Вот какая штука.

— Одними пальцами.

— Господи, Эбби, вы, должно быть…

— У меня ничего не было.

— В последующем нам потребуется официальное заявление.

— Разумеется. Как Сара?

— Сара Магиннис в шоке, изголодалась. Как вы. Но она поправится. Хотите ее видеть?

Я немного подумала и ответила:

— Нет.

— Она очень переживает.

— Так вы знаете?

— Не может говорить ни о чем другом.

Я пожала плечами:

— Наверное, мне повезло. Он готовился ее убить и снял шарф. Не знаю, как бы я могла поступить. Стоять и смотреть, как он ее душит? Меня бы никто не обвинил. Бедная, травмированная Эбби!

— Мне кажется, вы бы не сумели просто стоять и смотреть.

— Есть новости о Джо? Он что-нибудь сказал?

— Не думаю, что он заговорит. Мы начали расследование исчезновения мисс Хупер.

— Поздно, — упрекнула я Кросса.

Он поднял было руки, но тут же снова уронил на колени. Несколько минут мы сидели молча. Заглянула сестра и сообщила, что кто-то оставил для меня в приемной цветы. И положила на тумбочку влажный букетик анемонов. Я взяла цветы и понюхала — они пахли свежестью; на лепестках блестели капельки воды. Лицо полицейского посерело от усталости.

— Расскажите, что вы о нем узнали? — попросила я.

— Мы только начали копать. Его зовут Джордж Рональд Шеппи. Пятидесяти одного года. Привлекался единственный раз, много лет назад, за жестокое обращение с животными. Пожурили и отпустили. Сейчас мы опрашиваем свидетелей. Перебивался случайными заработками — немного там, немного сям. Перевозки, ярмарочный механик, водитель грузовика. Пока набралось не много.

— А что с остальными женщинами?

— Ах, те другие имена, — повторил Кросс. — Будем продолжать искать. Особенно теперь. Попытаемся проверить пропавших в тех местах, где он работал. — Полицейский беспомощно пожал плечами. — Но хочу предупредить: особенно не обольщайтесь.

Значит, имена по-прежнему оставались всего лишь произнесенными в темноте звуками.

— Вы с кем-нибудь встречались? — спросил он.

— С несколькими врачами. Но я здорова.

— Я не об этом. С кем-нибудь, кто способен помочь вам после всего того, что вы пережили.

— Мне не нужна помощь.

— Эбби, я был там… видел, что с ним…

— И полагаете, что я в шоке? Травмирована?

— Как вам сказать…

— Просто пришлось вырвать ему глаза. — Я подняла руки. — Вот этими самыми пальцами залезла в глазницы и вытащила их оттуда. Но это не травма, Джек. Травма, когда тебя похищают. Когда сидишь в подвале с мешком на голове и с кляпом во рту, а на тебя смотрят в темноте и касаются. Вот это травма. Знать, что должна умереть и никто не придет тебе на помощь. Это травма. Спастись и обнаружить, что тебе никто не верит. Это тоже травма. Постоянно находиться в опасности вместо того, чтобы обрести покой. Еще одна травма. А это так. Способ выживания. Нет, я думаю, мне не требуется помощь. Спасибо.

Пока я говорила, Кросс все больше откидывался назад, словно я хлестала его по лицу. А когда закончила, он поднялся и вышел.

* * *

Бен пришел во время ленча — его ленча, в больнице ленч подают в половине двенадцатого. А обед в пять. Потом долго тянется вечер, пока не наступает ночь, которая бесконечно продолжается до нового утра. Он наклонился и смущенно поцеловал меня холодными губами в щеку. На нем было симпатичное свободное пальто. Бен принес коробку шоколада; я приняла ее и положила на подушку. Он сел, и мы долго смотрели друг на друга.

Потом он вытащил из кармана отполированное деревянное яйцо медового цвета с прожилками.

— Граб. Это тоже тебе. Особое дерево. Сделал вчера вечером в мастерской, пока ждал тебя и надеялся, что ты вернешься.

— Спасибо. Очень красиво. — Я сомкнула на деревяшке пальцы.

— Хочешь поговорить? — спросил Бен.

— Не особенно.

— Ты что-нибудь помнишь?

— Нет.

Снова возникла пауза.

— Сочувствую по поводу Джо, — начала я. — Она умерла.

— Ты не можешь этого знать наверняка, — возразил он.

— Умерла, Бен.

Он встал, подошел к небольшому закрытому окну и посмотрел на голубое небо над крышами домов. Несколько минут не двигался, и я решила, что он плачет.

— Эбби, — он так и остался стоять ко мне спиной, — я с ума сходил от беспокойства. Хотел тебе помочь, не оставлять наедине ссобой. Что бы ты ни подумала о наших отношениях с Джо, нельзя было убегать, словно ты решила, что я и есть убийца. Понимаю, ты на меня обиделась. Но ты могла погибнуть. Ты поступила неправильно, Эбби. Нельзя было так делать.

— Бен…

— Хорошо-хорошо, я прошу прощения за нас с Джо. По крайней мере мне неприятно, что ты это обнаружила таким образом. Я не извиняюсь за то, что мы были вместе, если ты захочешь, когда-нибудь мы можем об этом поговорить. Я даже не очень сожалею, что не сказал тебе об этом. Наши отношения начались неожиданно, словно мы оба окунулись с головой в воду. Признайся, это не совсем обычный способ знакомства. В нормальных обстоятельствах мы бы постепенно узнавали друг друга. А тут мы едва познакомились, и ты, опасаясь за свою жизнь, пришла ко мне в дом. Это был исключительный случай. Я не хотел начинать наши отношения, выложив все карты на стол. Боялся опять тебя потерять.

— И поэтому начал со лжи?

— Это не так.

— Формально нет. Но морально да.

— Прости, что солгал. — Он снова сел рядом со мной, и я погладила его по красивым мягким волосам.

— А ты прости меня, что я убежала, — ответила я. — Угощайся шоколадом.

— Спасибо, не хочу.

Я взяла конфету в глазури.

— Есть слова, которые приобрели для меня совершенно иное значение, чем, скажем, для тебя: темнота, тишина, зима. — Я взяла еще одну конфету. Добавила: — Память, — и положила конфету в рот.

Бен тронул меня за руку — другую, а не ту, в которой я держала его деревянное яйцо, и поднес к щеке.

— Я тебя люблю.

— Мне кажется, я немного сошла с ума. Но теперь это прошло.

— Ты выглядишь по-другому, — заметил он. — Красивой.

— Я и чувствую себя по-другому.

— Что ты собираешься делать?

— Заработаю немного денег. Отращу волосы. Съезжу в Венецию.

— Ты не хочешь вернуться?

— Бен…

— Я бы этого хотел.

— Нет. То есть «нет» в том смысле, что мне кажется, ты этого не очень хочешь, однако за приглашение спасибо. Но я не вернусь.

— Понятно. — Он положил мою руку на кровать и, не глядя на меня, один за другим расправил пальцы.

— Но ты можешь назначить мне свидание и куда-нибудь сводить, — продолжала я. — В кино. Выпить коктейль. Поесть в ресторане чего-нибудь изысканного.

Бен улыбнулся — робко, но с надеждой, — и от этого его глаза залучились морщинками. Нет, все-таки он замечательный мужчина, решила я. А все остальное придумала я сама.

— Скоро весна, — сказала я. — Кто знает, что еще произойдет.

* * *

Ко мне приходил еще один человек. Конечно, меня навещали многие. Друзья — поодиночке и компаниями. С цветами, кто плакал, кто смущенно хихикал. Я наобнималась настолько, что заболели ребра. В моей палате происходило нечто вроде непрекращающейся вечеринки. Именно о такой я мечтала, когда вернулась из мира мертвых, но вместо веселья обрела другой мир — безмолвия и позора. Но теперь вдруг почувствовала себя чужой на этом празднике: веселилась и смеялась со всеми, но не очень понимала юмора.

Но вот пришел этот человек. Постучал в дверь, хотя она была полуоткрыта, и ждал на пороге, пока я не пригласила его войти.

— Не знаю, вы меня помните или нет… — начал он.

— Конечно, помню, — ответила я. — Вы мне сказали, что у меня очень хорошие мозги. Профессор Маллиган. Занимаетесь памятью. Вы единственный, кого я по-настоящему рада видеть. Хорошо, что вы пришли, потому что я после обеда выписываюсь.

— Как вы себя чувствуете?

— Отлично.

— Вот и прекрасно, — сказал он.

— Джек Кросс рассказал мне, как вы за меня вступились.

— Пустое. — Маллиган неопределенно махнул рукой.

— Ушли с того собрания.

— Только толку от этого не было. Скажите, ваша память вернулась?

— По-настоящему нет, — ответила я. — Иногда мне кажется, что-то начинает брезжить на краю сознания, но стоит повернуть голову в ту сторону, и все исчезает. А иногда думаю, что потерянное время что-то вроде прилива: нахлынул и вновь отступил в море. Все происходило бесконечно медленно, настолько медленно, что я не в состоянии уловить, и не исключено, что это все воображение. Или память когда-нибудь вернется?

Маллиган подался вперед и внимательно посмотрел на меня.

— Не стоит на это рассчитывать. Все возможно, но мозг — это большое таинство.

— Долгое время я надеялась, что в конце концов появится ответ, — проговорила я. — Рассчитывала, что увижу его и вспомню. Думала, что способна вновь обрести потерянное. Но этого как будто не происходит.

— Что вы хотите найти?

— Себя.

— Что ж, понятно.

— Как вы считаете, удастся мне вернуть свою исчезнувшую часть?

Профессор Маллиган вынул из вазы цветок. Понюхал, оторвал стебель и воткнул себе в лацкан.

— Вам это нужно? — улыбнулся он. — Старайтесь не сосредоточиваться на том, что не можете вспомнить. Думайте о том, что помните.

* * *

Все, что я не помнила, я могла пересчитать по пальцам: разрыв с Терри, знакомство с Джо, Беном и с ним. Я по-прежнему думала о своем тюремщике безлико, как «о нем», «неизвестном», «темном силуэте», «голосе во тьме». Не помнила, как влюбилась. Забыла недели восхитительного счастья. Не помнила, как меня выхватили из жизни. И как я потеряла себя.

Но зато помнила мешок на голове, проволоку на шее, кляп во рту, ком в горле, голос в ночи, смех во тьме, дотрагивающиеся до меня невидимые руки, следящие за мной глаза, ужас, одиночество, безумие, стыд. Помнила, как умирала и была мертвой. Но еще помнила стук своего сердца и непрекращающийся звук дыхания, желтую бабочку на зеленом листе, серебристое дерево на невысоком холме, тихую речку, прозрачное озеро. Вещи, которых я не видела, но никогда не забуду. Буду помнить, пока живу.

ФРИДА КЛЯЙН ^(цикл)

Алана преследуют странные сны и образы. Он ясно видит события, к которым в реальности не имеет никакого отношения. Он просто не знает, что у него есть брат-близнец Дин. Связь между ними так сильна, что во сне Алан видит преступления, которые совершает Дин.

Много лет назад их мать оставила одного из близнецов на скамейке. И теперь один брат хочет занять место другого, украсть его жену и жизнь!

Книга I. ЧЕРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

1987

В этом городе много призраков. Ей нужно быть осторожной. Она старалась не наступать на трещины между камнями мостовой, а перепрыгивать их, так что ее ноги, обутые в поношенные туфли со шнурками, приземлялись почти в центре плиты. Она уже очень ловко играла в такие классики, ведь тренировалась каждый день, по дороге в школу и домой, сколько себя помнила: сначала держа маму за руку, дергая ее и таща за собой, когда перепрыгивала с одного безопасного места на другое, а затем и самостоятельно. Нельзя наступать на трещины. А то что? Наверное, она уже слишком большая для подобных игр, ведь ей уже девять лет, а через несколько недель и вовсе исполнится десять, как раз перед началом летних каникул. Но она все равно продолжала играть, пусть в основном и по привычке, ведь в ней все еще оставался страх — страх перед тем, что может произойти, если она наступит на трещину.

Эта часть пути оказалась сложной: мостовая была разбита и представляла собой мозаику из камней с неровными, иззубренными краями. Она пересекла опасное место на цыпочках, становясь одним пальчиком на крошечный островок между линиями. Косички бились о разгоряченное лицо, школьная сумка с учебниками и недоеденным обедом подпрыгивала на бедре, заставляя ее морщиться от боли. За спиной слышались шаги спешащей по ее следам Джоанны. Девочка не оглядывалась. Младшая сестричка вечно плелась в хвосте, вечно путалась под ногами. Потом она захныкала:

— Рози! Рози, подожди меня!

— Давай поторопись! — бросила Рози через плечо.

Их уже разделяло несколько человек, но она видела лицо Джоанны, разгоряченное и покрасневшее под темной челкой. Похоже, малышка нервничала и от напряжения даже высунула язык. Джоанна наступила на трещину, покачнулась и наступила еще на одну. Она всегда так ходила — неуклюжий ребенок, который вечно разливает молоко, наталкивается на все вокруг и вступает в собачьи кучки.

— Быстрее! — крикнула Рози, ловко обходя прохожих.

Было четыре часа дня: небо радовало глаз густым синим цветом, солнечные лучи отражались от мостовой и слепили глаза. Рози завернула за угол, направляясь к магазину, и, неожиданно оказавшись в тени, замедлила шаг: опасность миновала. Тротуар здесь был залит асфальтом. Она прошла мимо сидевшего в дверях магазина мужчины с оспинами на лице — рядом с ним стояла жестянка для сбора милостыни. Обут он был в ботинки без шнурков. Рози старалась не смотреть на него. Ей не нравилось, как он улыбается, одними губами, — так делает отец, когда прощается с ней в воскресенье вечером. А сегодня был понедельник — именно по понедельникам она больше всего скучала по нему, понимая, что впереди еще целая неделя, неделя без него. Но куда подевалась Джоанна? Она подождала сестру, позволяя прохожим свободно проплывать мимо: группка шумных молодых людей, женщина с большой сумкой, обмотавшая голову шарфом, мужчина с тростью… И тут из слепящего потока света вынырнула ее сестра и вошла в прохладную тень: худенькая фигурка с огромным рюкзаком и острыми коленками, в грязно-белых гольфах. Она так взмокла, что волосы прилипли ко лбу.

Рози повернулась и направилась к кондитерской, раздумывая, что бы такого купить. Может, мармелад? Или орешки в шоколаде? Хотя сейчас очень жарко, шоколад растает, пока она донесет его домой. Джоанна, разумеется, захочет карамельные «ленточки» со вкусом клубники и вся перемажется. Зайдя внутрь, Рози увидела свою одноклассницу, Хейли, и они постояли у прилавка, выбирая лакомства. Рози окончательно решила взять мармелад, но надо подождать, когда подойдет Джоанна. Девочка покосилась на дверь, и на мгновение ей почудилось, будто она что-то заметила: какое-то пятно или тень, — словно что-то изменилось в воздухе, блеснуло на ярком солнце. Но видение исчезло так же быстро, как и появилось. В дверях никого не было. Вообще никого.

Рози раздраженно фыркнула, теряя терпение:

— Вечно приходится ждать эту малявку!

— Бедняжка! — посочувствовала ей Хейли.

— Она такая плакса! И с ней такая скукотища!

Рози сказала так лишь потому, что сочла это приличествующим случаю: к младшим принято было относиться с пренебрежением, кричать на них и возмущенно закатывать глаза.

— Еще бы, — поддакнула Хейли.

— Ну и где она?

Подчеркнуто тяжело вздохнув, Рози положила пакетик со сладостями, подошла к двери и выглянула на улицу. Мимо нее ехали машины. По тротуару прошла женщина в золотисто-розовом сари, оставляя за собой аромат сладких духов. Отчаянно толкаясь, пробежали трое мальчишек из средней школы, расположенной дальше по дороге.

— Джоанна! Джоанна, где ты?

Рози поняла, что голос у нее срывается от злости, и подумала: «Я уже прямо как мама, когда у нее портится настроение».

Громко жуя жвачку, к двери подошла Хейли.

— Куда она могла пойти? — Она выдула огромный розовый пузырь и втянула его обратно.

— Она ведь знает, что должна все время быть рядом со мной!

Рози побежала на угол улицы, где видела сестру в последний раз, и, прищурившись от солнца, принялась крутить головой. Снова покричала, но звук ее голоса утонул в шуме проезжающего грузовика. Может, Джоанна увидела подружку на той стороне улицы и перешла дорогу? Нет, вряд ли. Она ведь такая послушная девочка. Безответная, как говорила мама.

— Что, все еще не нашлась?

Хейли вышла из магазина и присоединилась к подруге.

— Наверное, пошла домой без меня, — предположила Рози, пытаясь говорить беззаботно, но понимая, что в голосе у нее звучит паника.

— Тогда пока.

— Пока.

Рози попыталась идти как обычно, но ничего не получилось: тело просто не позволило ей двигаться непринужденно. Она сорвалась с места и побежала так быстро, что сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди, а во рту появился неприятный привкус. «Вот идиотка! — повторяла она. И еще: — Я тебя прибью! Дай мне только тебя найти, и я…» Ноги у нее подкашивались. Она представляла, как хватает Джоанну за худенькие плечи и трясет с такой силой, что голова сестры начинает болтаться из стороны в сторону.

Вот и дом. Синяя входная дверь и живая изгородь, которую никто не подрезал с тех самых пор, как от них ушел папа. Она остановилась, почувствовав тошноту, — это мерзкое ощущение возникало всякий раз, когда Рози понимала, что сейчас ее будут ругать. Она с силой постучала в дверь молоточком — звонок уже давно не работал. Подождала. «Пусть она будет дома, пусть она уже будет дома!» Дверь открылась, и на порог вышла мать, еще не успевшая переодеться после работы. Ее взгляд остановился на Рози, затем переместился на пустое место рядом.

— А где Джоанна? — Вопрос повис в воздухе. Рози увидела, как напряглось лицо матери. — Рози! Где Джоанна?

Словно со стороны она услышала собственный голос:

— Она была со мной. Я тут ни при чем. Я думала, она пошла домой сама.

Она почувствовала, как пальцы матери сжались у нее на запястье. И вот они вдвоем бегут назад по той же дороге, по которой она пришла: по улице, где они живут, мимо кондитерской, где в дверях толпится детвора, мимо мужчины с покрытым оспинами лицом и фальшивой улыбкой; заворачивают за угол и выскакивают из прохладной тени в слепящий жар. Ноги Рози гулко топают по плитам, в боку колет, и уже неважно, что она наступает на трещины.

И все это время, несмотря на громкий стук сердца и дыхание, с присвистом вырывающееся из груди, она слышит, как мать зовет:

— Джоанна! Джоанна! Где ты, Джоанна?!

Дебора Вайн прижала к губам салфетку, словно пытаясь остановить вырывающийся изо рта поток слов. Бросив взгляд в окно, полицейский увидел худенькую темноволосую девочку: она стояла в маленьком саду, не шевелясь и вытянув руки вдоль тела. На плече у нее по-прежнему висел школьный рюкзак. Дебора Вайн посмотрела на него. Он промолчал, давая ей возможность ответить.

— Я не уверена, — наконец сказала она. — Часа в четыре, наверное. Она шла домой из школы, «Одли роуд праймери». Я бы сама ее забирала, если бы успевала приехать после работы, но это практически невозможно, да и потом, с ней ведь была Рози. Дорогу им переходить не надо, и я думала, что ничего страшного не случится. Другие матери вообще велят детям идти домой самим, ведь малыши должны как-то учиться заботиться о себе, а Рози обещала глаз с сестры не спускать.

Она глубоко, со всхлипом, вздохнула.

Он сделал пометку в журнале. Перепроверил возраст Джоанны — пять лет и три месяца. Где ее видели в последний раз — возле кондитерской. Названия магазина Дебора не помнила, но заявила, что может показать дорогу.

Полицейский закрыл журнал.

— Возможно, она пошла в гости к подружке, — предположил он. — У вас случайно нет фотографии дочери? Желательно недавней.

— Она не выглядит на свой возраст, — ответила Дебора. Он с большим трудом понял, что она говорит, и то лишь когда наклонился к ней. — Она такая маленькая и худенькая. Хорошая девочка. Очень стеснительная, особенно с чужими. Она бы никуда не пошла с незнакомым человеком.

— Фотография, — повторил он.

Женщина вышла из комнаты. Полицейский снова посмотрел на девочку в саду, отметил, какое у нее пустое, белое лицо. Нужно с ней поговорить или поручить это кому-то другому. Лучше всего женщине. Но, возможно, Джоанна объявится еще до того, как это понадобится, просто вбежит в дверь дома. Возможно, она просто пошла погулять с подружкой, и они сейчас играют в обычные девчачьи игры: дочки-матери, чаепитие, показ мод или просто рисуют на асфальте…

Он внимательно посмотрел на фотографию, которую протянула Дебора Вайн. У девочки на снимке были такие же темные волосы, как у сестры, и вытянутое личико. Зуб со щербинкой, густая челка и неестественная, словно появившаяся по команде фотографа, улыбка.

— Вы уже сообщили мужу?

Она скривилась.

— Ричард — мой… то есть их отец… он с нами не живет. — Неожиданно, словно не сдержавшись, она добавила: — Он нашел себе помоложе.

— Вы все равно должны сообщить ему.

— То есть вы хотите сказать, что все… очень серьезно?

Она явно надеялась, что он ответит отрицательно, — правда, это бы не помогло: она прекрасно понимала, что дело серьезное. Ее прошиб холодный пот. Полицейскому даже показалось, что он уловил слабый запах.

— Мы будем держать вас в курсе. Сюда уже едет женщина-полицейский.

— Но что делать мне? Я ведь наверняка смогу чем-то помочь. Я же не могу просто сидеть и ждать! Скажите, что мне делать. Хоть что-то!

— Вы могли бы взять телефон, — предложил он, — и обзвонить всех, к кому бы она могла пойти.

Дебора вцепилась ему в рукав.

— Пообещайте мне, что с ней все будет хорошо! — взмолилась она. — Пообещайте, что вернете ее домой.

Полицейскому стало неловко. Он не мог пообещать этого, но не знал, что еще может сказать.

С каждым телефонным звонком ситуация пусть немного, но ухудшалась. Люди стучали в двери. Они уже знали страшную новость. Какой ужас; но ведь все обойдется! Все обязательно закончится хорошо. Все пройдет, как страшный сон. Могут ли они чем-то помочь? Они готовы сделать все что угодно! Только скажите что!

Солнце уже клонилось к закату, улицы, дома и парки погрузились в тень. Холодало. По всему Лондону люди сидели у телевизоров, стояли у плиты, помешивая что-то в кастрюльках, сбивались в окруженные дымом группки в пабах, обсуждали спортивные новости и планы на выходные, жаловались на уколы судьбы.

Рози, широко раскрыв испуганные глаза, свернулась в кресле. Одна косичка у нее почти расплелась. Рядом сидела женщина-полицейский, высокая, полная, добрая, и держала ее за руку. Но Рози не могла ничего вспомнить. Она только хотела, чтобы отец вернулся, чтобы все снова стало правильным, — но никто не знал, где он. Его не могли найти. Мама сказала ей, что он, наверное, опять в дороге. И она представила его на дороге, уходящей вдаль, теряющейся впереди под темным небом.

Она крепко зажмурилась. Когда она откроет глаза, Джоанна уже будет дома. Она задержала дыхание, пока легкие не стали гореть, а в ушах тяжело не застучала кровь. Если чего-то очень хочешь, это обязательно произойдет. Но когда она открыла глаза и увидела доброжелательное, приветливое лицо женщины-полицейского, мать по-прежнему плакала. Ничего не изменилось.

В половине десятого утра в полицейском участке Кэфморд-хилл, где недавно организовали оперативный пункт, началось совещание. Именно в этот момент отчаянные, но беспорядочные поиски превратились в согласованную операцию. Ей даже присвоили номер дела. Главный инспектор сыскной полиции Фрэнк Тэннер принял командование и произнес речь. Членов команды познакомили друг с другом. Распределили столы (немного поспорив, кому какой достанется). Пришел связист и протянул телефонные провода. На стены повесили доски для объявлений. Царившая в помещении атмосфера не давала расслабиться, заставляла быть собранным. Однако было в этой атмосфере что-то еще, присутствия чего никто вслух не признавал, но все его чувствовали: сосущее ощущение где-то под ложечкой. Это не был обычный случай, когда в результате скандала с домашними пропадает подросток или один из супругов. Будь все так, собирать их сюда никто бы не стал. А сейчас речь шла о пятилетней девочке. С того момента, как ее видели в последний раз, прошло уже больше семнадцати часов. Слишком долго. Прошла целая ночь. А ночь выдалась прохладная. Конечно, сейчас июнь, а не ноябрь, и это вселяет надежду. Но все же… Целая ночь.

Главный инспектор Тэннер давал подробные наставления для пресс-конференции, запланированной после совещания, когда его прервали. В помещение вошел незнакомый полицейский в форме. Активно действуя локтями, он пробился к Тэннеру и что-то сказал — так тихо, что окружающие не расслышали.

— Он внизу? — уточнил Тэннер. Вновь прибывший кивнул. — Я встречусь с ним немедленно.

Тэннер сделал знак другому полицейскому, и они вдвоем вышли.

— Отец пришел? — спросил детектив по фамилии Лэнган.

— Да, он только что приехал в город.

— Они на ножах? Он и его бывшая?

— Думаю, да.

— Обычно это кто-то из своих, — заметил Лэнган.

— Спасибо, что напомнил.

— Да я просто так сказал.

Они подошли к дверям комнаты для допросов.

— Какой линии будете придерживаться? — уточнил Лэнган.

— Он всего лишь обеспокоенный отец, — ответил Тэннер и толкнул дверь.

Ричард Вайн стоял у стены. На нем был серый костюм без галстука.

— Какие новости? — сразу же спросил он.

— Мы делаем все, что в наших силах, — уклончиво произнес Тэннер.

— Что, вообще никаких новостей?

— Прошло еще очень мало времени, — заметил Тэннер, прекрасно понимая, что это неправда. Что на самом деле все как раз наоборот.

Он жестом предложил Ричарду Вайну присесть.

Лэнган сделал шаг в сторону, намереваясь наблюдать за безутешным отцом во время беседы. Вайн был высоким и сутулым, как человек, стесняющийся своего роста; волосы черные, но на висках уже пробивалась седина, хотя ему явно еще не исполнилось и сорока. Брови темные и кустистые, скулы покрывает щетина. Лицо бледное и слегка опухшее, словно после драки. Карие глаза покраснели, под ними залегли тени. Страшное известие ошеломило его.

— Я был в дороге, — сказал Вайн, не дожидаясь вопроса. — Я не знал. Услышал только сегодня утром.

— Вы можете сказать, где конкретно находились, мистер Вайн?

— Я был в дороге, — повторил он. — Моя работа… — Он замолчал и отбросил со лба волосы. — Я коммивояжер. Много времени трачу на переезды. Какое отношение это имеет к моей дочери?

— Нам просто нужно установить ваше местонахождение.

— Я был в Сент-Олбанс. Там недавно открыли спортивный комплекс. Вы хотите все знать с точностью до минуты? Вам нужны доказательства? — Теперь он говорил резко, отрывисто. — Меня не было здесь, что бы вы ни думали. Что вам наговорила Дебби?

— Я хотел бы знать все с точностью до минуты, если возможно, — сдержанно ответил Тэннер. — И может ли кто-то подтвердить то, что вы нам расскажете?

— Да что вы вообразили? Вы думаете, я ее выкрал и спрятал, потому что Дебби не позволяет мне брать детей с ночевкой, настраивает их против меня? Что я… — Он не нашел в себе сил закончить.

— Это стандартные вопросы.

— Я бы так не сказал! Пропала моя маленькая девочка, моя дочурка. — Он тяжело осел на стуле. — Конечно, я скажу вам, где был и что делал. Проверяйте сколько влезет, черт возьми! Но сейчас вы тратите время на меня, вместо того чтобы разыскивать ее.

— Мы ее ищем, — возразил Лэнган.

Он задумался: больше семнадцати часов. Пожалуй, уже все восемнадцать. Ей пять лет, а она бродит неизвестно где уже восемнадцать часов. Он перевел взгляд на отца девочки. Никогда не знаешь…

После допроса Ричард Вайн прошел в комнату, где Рози, уже в пижаме, но все еще с косичками, свернулась клубочком на диване, и присел рядом с ней на корточки.

— Папа! — прошептала она. Это были едва ли не первые слова, которые она произнесла с тех пор, как мать позвонила в полицию. — Папочка!

Он крепко обнял ее и прижал к себе.

— Не волнуйся. Она скоро вернется домой. Вот увидишь.

— Обещаешь? — спросила Рози, прижимаясь щекой к его шее.

— Обещаю.

Но девочка чувствовала, как ей на голову, прямо на пробор, капают его слезы.

Они спросили ее, что она помнит, но она ничего не помнила, вообще ничего. Только трещины между плитами, только как выбирала сладости, только как Джоанна просила ее подождать. И неожиданную злость на сестру, желание, чтобы та куда-нибудь исчезла. Ей сказали, что она непременно должна вспомнить всех людей, которые встречались ей по пути домой, и что это очень важно. И знакомых, и незнакомых. И если ей кажется, что какая-то деталь не важна, все равно нужно сообщить им: пусть сами решают. Но она совсем никого не видела, кроме Хейли в кондитерской и того мужчины, с оспинами на лице. В памяти ее мелькали тени. Она мерзла, хотя за окном царило лето. Она сунула в рот конец растрепанной косички и принялась яростно его грызть.

— Все еще ничего не говорит?

— Ни единого слова.

— Она винит во всем себя.

— Бедное дитя, как ей расти с такой мыслью…

— Ш-ш… Не говори так, словно все уже кончено.

— Неужели ты и вправду считаешь, что она еще жива?

Они выстроились в цепь и прочесали пустырь возле дома, двигаясь очень медленно, время от времени наклоняясь, чтобы поднять с земли очередной предмет и положить его в полиэтиленовый пакет. Они ходили от дома к дому и показывали соседям фотографию Джоанны — ту, которую мать девочки отдала полиции: ее худенькое личико освещала робкая улыбка, а лоб прятался под ровной темной челкой. Эта фотография успела стать знаменитой. Она попала в газеты. Возле дома толпились журналисты, фотографы, даже съемочная группа с телевидения. Джоанну начали называть «Джо», а потом и вовсе «Малышка Джо», словно невинную маленькую героиню какого-то викторианского романа. Стали шириться слухи. Источник их определить было невозможно, но они мгновенно распространились по всему району. Это сделал бродяга. Это сделал незнакомец в синей машине типа «универсал». Это сделал ее отец. Ее одежду нашли на свалке. Ее видели в Шотландии, во Франции. Она была определенно жива и не менее определенно мертва.

К ним в гости приехала бабушка Рози, а сама Рози снова пошла в школу. Она не хотела туда идти. Ее страшило то, что все будут на нее таращиться, и шептаться у нее за спиной, и подлизываться к ней, пытаясь подружиться, — и все потому, что она стала частью жуткой истории. Она сидела на своем месте в классе и пыталась сосредоточиться на том, что рассказывает учитель, но слишком хорошо чувствовала присутствие одноклассниц у себя за спиной. «Это из-за нее пропала ее сестра!»

Она не хотела идти в школу, но и прятаться дома ей тоже не хотелось. В маме не осталось ничего от прежней мамы. Словно ее место занял кто-то другой, лишь притворяющийся матерью, но при этом живущий в другом мире. Ее глаза беспокойно бегали. Она постоянно прикрывала ладонью рот, словно пытаясь удержать что-то внутри себя, некую правду, которая иначе вырвется на волю. Ее лицо похудело, осунулось и постарело. Ночью, лежа в постели и глядя, как по потолку проносятся полоски света от проезжающих машин, Рози слышала над головой шаги мамы. Даже когда опускалась темнота и весь мир погружался в сон, ее мать не спала. И отец тоже стал другим. Он снова жил один. Он слишком крепко обнимал ее. От него странно пахло: чем-то сладким и кислым одновременно.

Дебора и Ричард Вайн сидели напротив телекамер. Их все еще объединяла общая фамилия, но они не смотрели друг на друга. Тэннер велел им придерживаться простого плана: рассказать всему миру о том, как сильно они скучают по Джоанне, и умолять того, кто забрал ее (кем бы он ни был) отпустить девочку, позволить ей вернуться домой. «Не переживайте, что не сможете сдержать эмоций. СМИ это даже понравится. Лишь бы эмоции не мешали вам говорить».

— Позвольте моей дочери вернуться домой, — произнесла Дебора Вайн. Голос у нее сорвался, и она закрыла ладонью измученное лицо. — Просто позвольте ей вернуться домой.

Ричард Вайн тоже обратился к зрителям. Голос у него звучал резко, настойчиво.

— Пожалуйста, верните нам дочь. Если кто-то что-то о ней знает, прошу вас, помогите.

Лицо у него было бледное, в лихорадочных красных пятнах.

— Ну, что думаешь? — спросил Лэнган.

Тэннер пожал плечами.

— То есть искренни ли они? Понятия не имею. Разве может ребенок исчезнуть вот так — средь бела дня, бесследно?

В тот год летних каникул не было. Раньше они собирались съездить в Корнуолл, пожить там на ферме. Рози помнила, как они составляли планы, как радовались тому, что на поле будут ходить коровы, а во дворе — куры, и, возможно, владельцы даже разрешат им покататься на старой, растолстевшей лошадке. Как они будут ходить на местные пляжи… Джоанна боялась моря — она начинала визжать, как только вода покрывала ей ступни, — но обожала строить замки из песка и искать ракушки. И есть мороженое в вафельных рожках, украшенных шоколадной крошкой.

Но вместо фермы Рози на несколько недель отправилась в гости к бабушке. Ехать туда она не хотела: ей обязательно нужно было остаться дома и дожидаться возвращения Джоанны. Она думала, что Джоанна может расстроиться, если не увидит сестру сразу же; может подумать, что Рози все равно и она просто не захотела немного подождать.

Было организовано несколько совещаний, во время которых детективы просматривали сообщения, сделанные местными мюнхгаузенами; людьми, уже преступавшими закон; свидетелями, которые ничего не видели.

— Я все равно думаю, что это сделал отец.

— У него алиби.

— Мы это уже обсуждали. Он мог вернуться сюда на машине. И все.

— Его никто не видел. Да его собственная дочь не видела!

— Может, и видела. Может, потому и молчит все время.

— Что бы она ни видела, теперь ей уже не вспомнить. Это будут просто воспоминания о воспоминаниях о предположениях. Все уже в прошлом.

— Ты это о чем?

— О том, что она уже не вернется.

— Мертва?

— Мертва.

— Значит, ты опустил руки?

— Нет. — Он помолчал. — Но я сниму часть людей с этого дела.

— Так а я о чем? Ты опустил руки.

Через год новая компьютерная программа, которую даже сам ее создатель считал ненадежной и спорной, создала изображение, показывавшее, как могла за это время измениться Джоанна. Лицо у нее слегка округлилось, темные волосы еще немного потемнели. Но зуб оставался со щербинкой, а улыбка — робкой. Изображение даже напечатали, но лишь в паре газет, да и то на второй странице. Недавно произошло убийство удивительно фотогеничной тринадцатилетней девочки, и эта история несколько недель занимала первые полосы. Исчезновение Джоанны перестало быть сенсацией и в памяти публики превратилось в смутное воспоминание. Рози смотрела на фотографию, пока та не расплылась у нее перед глазами. Она боялась, что не узнает сестру при встрече, что Джоанна стала для нее чужой. И еще она боялась, что и Джоанна тоже не узнает ее, — или узнает, но, увидев, отвернется. Иногда она заходила в комнату Джоанны и сидела там — комната ни на йоту не изменилась с тех пор, как ее обитательница исчезла. Плюшевый медвежонок по-прежнему сидел на подушке, игрушки лежали в ящиках под кроватью, одежда — наверняка слишком маленькая для нее нынешней — висела на плечиках в шкафу или была сложена аккуратными стопками в ящиках.

Рози исполнилось десять лет. В следующем году она пойдет в среднюю школу. Она умоляла маму отдать ее в школу, расположенную в полутора милях от дома, в соседнем районе, куда нужно добираться на автобусе, с пересадкой, потому что там она точно не будет девочкой, потерявшей сестру. Она будет просто Рози Вайн, новенькой, тихой и слишком маленькой для своего возраста школьницей, которая хорошо учится по всем предметам, но нигде не набирает высшего балла — кроме, разве что, по биологии. Она уже достаточно повзрослела, чтобы понимать: ее отец пьет больше, чем следует. Иногда маме приходилось забирать ее из школы, потому что ему этого доверить было нельзя. Она достаточно выросла, чтобы понимать: она — старшая сестра без младшей. Иногда она ощущалаприсутствие Джоанны, словно призрака, — призрака с щербатым зубом и жалобным голосом, который просил ее подождать. Иногда она видела сестру на улице, и у нее замирало сердце, но потом родное лицо расплывалось, и его место занимало лицо незнакомки.

Через три года после исчезновения Джоанны они переехали в другой дом, меньше прежнего, в миле от старого места, ближе к школе Рози. Помимо гостиной, в нем было три спальни, но третья оказалась просто крошечной, как кладовка. Дебора Вайн дождалась, когда Рози уйдет утром в школу, и только после этого упаковала вещи Джоанны. Убирала она их методично, складывая мягкие маечки и шортики, сворачивая юбки и платья и аккуратно раскладывая их по коробкам, стараясь не смотреть на кукол из розовой пластмассы, с гривой нейлоновых волос и неподвижными, широко раскрытыми глазами. На новом изображении, смонтированном на компьютере, Джоанна уже выглядела уверенной в себе, словно сбросившей кожу робкой, застенчивой девочки. Щербинка на зубе тоже исчезла.

У Рози начались месячные. Она стала брить ноги. В первый раз влюбилась — в мальчика, не обращавшего на нее ровным счетом никакого внимания. Накрывшись одеялом, делала записи в тайном дневнике и запирала его серебряным ключиком. Наблюдала за тем, как мать встречается с каким-то мужчиной с жесткой каштановой бородой, и притворялась, что она не против. Выливала в раковину выпивку отца, хотя и понимала, что толку от этого все равно никакого. Посетила похороны бабушки и прочитала там стихотворение Теннисона — так тихо, что никто ее не слышал. Обрезала волосы и стала ходить на свидания с парнем, по которому когда-то сходила с ума, но в результате выяснила, что он сильно не дотягивает до придуманного ею образа. В ящике с нижним бельем хранила тонкую пачку распечаток: Джоанна в шесть лет, в семь, восемь, девять. Джоанна в тринадцать. Она подумала, что сейчас сестра — почти точная ее копия, и почему-то от этой мысли ей стало только хуже.

— Она мертва. — Дебора говорила ровным, почти спокойным голосом.

— Ты проделала такой путь, просто чтобы сообщить мне об этом?

— Я подумала, что мы с тобой должны друг другу, по крайней мере, такую малость, Ричард. Отпусти ее.

— Ты не можешь знать наверняка, что она умерла. Ты просто бросаешь ее на произвол судьбы.

— Нет.

— Потому что ты нашла себе нового мужа, и теперь… — Он покосился на ее раздувшийся живот; его взгляд переполняло отвращение. — Теперь у тебя будет новая счастливая семья.

— Ричард!

— И ты сможешь просто забыть о ней.

— Это нечестно. Прошло восемь лет. Жизнь должна продолжаться, для всех нас.

— Жизнь должна продолжаться! Ты что, намекаешь, что именно этого хотела бы Джоанна?

— Когда мы потеряли Джоанну, ей было пять лет.

— Когда ты ее потеряла.

Дебора встала: худые ноги на высоких каблуках и круглый живот, натянувший блузку. Сквозь ткань просвечивал пупок. Ее рот превратился в тонкую дрожащую линию.

— Ублюдок! — выпалила она.

— А теперь ты ее бросаешь.

— Ты хочешь, чтобы и я свою жизнь разрушила?

— Почему бы и нет? Что угодно, кроме этого «жизнь должна продолжаться». Но ты не волнуйся. Я до сих пор ее жду.

Когда Рози поступила в университет, то назвалась Розалиндой Тил, взяв фамилию отчима. Отцу она ничего не сказала. Она все еще любила его, хоть ее и пугало его отчаянное, неизменно глубокое горе. Она не хотела, чтобы окружающие говорили: «Рози Вайн? Почему это имя кажется мне знакомым?» Хотя с годами возможность такой реакции становилась все менее и менее вероятной. Джоанна растворилась в прошлом, превратилась в дым воспоминаний — позабытая знаменитость, чудо-однодневка. Иногда Рози даже спрашивала себя, не приснилось ли ей, что когда-то у нее была сестра…

Дебора Тил, бывшая Вайн, в душе отчаянно молила Бога о том, чтобы родить сына, а не дочку. Но родилась Эбби, а за ней и Лорен. Она склонялась ночами к кроваткам, прислушиваясь к дыханию младенцев, испуганно хватала их за ручки. Ни на секунду не выпускала их из поля зрения. Они достигли возраста Джоанны, переросли ее, оставили безнадежно позади. Коробки с вещами Джоанны все так же стояли на чердаке. Их ни разу не открывали.

Дело официально так и не закрыли. Ни у кого не хватило духу отдать соответствующее распоряжение. Но информации для докладов становилось все меньше. Полицейских перебрасывали на другие дела. Совещания созывались все реже, затем соединились с другими совещаниями, и наконец это дело перестали даже упоминать.

«Рози, Рози! Подожди меня!»

Глава 1

Было без десяти три ночи. По площади Фицрой-сквер двигались четыре человека. Парочка, несмотря на сильный ветер, пришла сюда из Сохо, где отдыхала в ночном клубе. Для них ночь воскресенья постепенно приближалась к концу. И хотя они не обсуждали это, но оба оттягивали момент, когда придется решить, сядут они в разные такси или в одно. По восточной стороне площади в северном направлении, с трудом передвигая ноги, брела темнокожая женщина в коричневом плаще и прозрачной полиэтиленовой шапочке, завязанной под подбородком. Для нее уже наступило утро понедельника. Они шла на работу в офис на Юстон-роуд, где еще затемно заменяла мешки в корзинах для мусора и пылесосила полы для людей, которых никогда не видела.

Четвертого человека звали Фрида Кляйн, и для нее это время не было ни ночью воскресенья, ни утром понедельника, а чем-то между ними. Как только она вышла на площадь, налетел порыв ветра, и пришлось убрать упавшие на лицо волосы, мешавшие смотреть вперед. За прошедшую неделю красные листья на платанах пожелтели, а теперь ветер и дождь сбили их на землю и они колыхались у нее под ногами, словно морские волны. Единственным ее желанием было оказаться один на один с Лондоном. И только так она могла хоть немного приблизиться к исполнению этого желания.

Она на минуту замерла в нерешительности. Куда же пойти? На север, перейдя через Юстон-роуд, до самого Риджентс-парка? На этом пути ей точно никто не встретится: сейчас слишком рано даже для любителей утренней пробежки. Иногда, чаще всего летом, Фрида ходила в парк среди ночи, перелезала через забор и погружалась в темноту, смотрела на блеск воды в пруду, слушала звуки, доносящиеся из зоопарка. Но не сегодня. Она не хотела создавать у себя впечатление, что находится вовсе не в Лондоне. И на юг она тоже не пойдет, иначе придется перейти Оксфорд-стрит и углубиться в Сохо. Случались ночи, когда она предпочитала затеряться в странном мире причудливых созданий, выходящих из дома среди ночи или просто не желающих возвращаться до утра; плутоватых водителей из небольших таксопарков, готовых везти клиента домой за ту сумму, на которую удастся его уговорить; группок полицейских; развозных фургонов, прокладывающих себе путь в толпе и снимающих с клиента дополнительную плату за пробки; и — с каждым шагом их становилось все больше — людей, едящих и пьющих независимо от времени суток.

Но не в эту ночь. Не сегодня. Не сейчас, когда новая неделя вот-вот проснется и, все еще сонная и вялая, двинется в путь. Неделя, которой придется встретиться с ноябрем, с темнотой и дождем, а впереди будут ждать только новые темнота и дождь. В это время года хочется заснуть, а проснуться уже в марте или апреле. Или даже в мае. Заснуть. Неожиданно Фрида начала задыхаться: ей чудилось, что ее окружают спящие; они лежали по одному или парами в квартирах, отелях, общежитиях и смотрели сны — этакое кино внутри головы. Она не хотела быть одной из них. Она свернула на восток и пошла мимо закрытых магазинов и ресторанов. Когда она переходила Тоттенхэм-корт-роуд, то натолкнулась на всплеск активности — по улице сновали ночные автобусы и такси. Но потом на нее снова опустилась тишина, и она слышала звук собственных шагов, двигаясь мимо безымянных многоэтажных зданий, невзрачных гостиниц, университетских корпусов и даже нескольких особнячков, сохранившихся непонятно каким чудом. В этом месте жило очень много людей, но их присутствие совершенно не ощущалось. Может, у этого района и названия толком не было?

Когда она подошла к Грей-Иннз-роуд, ее заметили полицейские в патрульной машине. Она почувствовала на себе их взгляды — скучающие, притворно заботливые. В таком районе, да еще ночью, с одинокой женщиной много чего может случиться. Они смотрели на нее и никак не могли понять, кто же она. Явно не проститутка. Уже не первой молодости, лет тридцати пяти. Длинные темные волосы. Среднего роста. Длинное пальто скрывает фигуру. Не похожа на человека, возвращающегося домой после вечеринки.

— Она и не собиралась провести с ним всю ночь, да? — заметил один.

Второй ухмыльнулся и ответил:

— Ну, лично я бы не стал выпихивать ее из постели в такую ночь. — Когда она поравнялась с машиной, он опустил окно и спросил: — Все в порядке, мисс?

Но она лишь глубже засунула руки в карманы пальто и ушла, не подав виду, что вообще расслышала вопрос.

— Очаровательно, — вздохнул полицейский и продолжил заполнять бланк сообщения о несчастном случае, который на самом деле никаким несчастным случаем не был.

Фрида миновала патрульную машину и словно наяву услышала голос матери: «Что, так сложно было поздороваться?» Мама, да что ты понимаешь? Это была одна из причин, по которым Фрида совершала подобные прогулки. В такое время ей не нужно было ни с кем разговаривать, «держать марку», терпеть нескромные взгляды и быть объектом оценивания. В это время она могла спокойно подумать — или не думать ни о чем. Просто идти и идти, куда глаза глядят, в те ночи, когда сон никак не желал приходить; идти, чтобы выбросить из головы дурные мысли. Вообще-то именно для этого и дан сон человеку, но только не ей: даже если он и заглядывал к ней на огонек, то оставался недолго и не приносил облегчения. Она перешла на другую сторону Грейз-Инн-роуд — опять поток автобусов и такси — и двинулась по переулку, такому крошечному, что он производил впечатление позабытого-позаброшенного.

Свернув на Кингс-Кросс-роуд, она увидела перед собой двух подростков, одетых в мешковатые джинсы и толстовки с капюшоном. Один из них что-то сказал, но что именно, она не поняла. Она посмотрела ему прямо в глаза, и он отвел взгляд.

Ну и глупо, сказала она себе. Ты глупо поступила. Одно из правил прогулок по Лондону звучит так: нельзя вступать в контакт глазами. Это вызов. На сей раз он уступил, но сапер ошибается лишь однажды.

Почти машинально Фрида свернула на дорожку, которая уходила от главной дороги, затем возвращалась к ней и снова уходила в сторону. Для большинства тех, кто здесь работал или просто проезжал мимо, это был просто один из уродливых и ничем не примечательных районов Лондона: офисные здания, жилые многоэтажки, железнодорожная выемка. Но Фрида сейчас двигалась вдоль старого русла реки. Ее всегда тянуло к нему. Когда-то река текла через поля и сады и впадала в Темзу. На ее берегу отдыхали, купались, ловили рыбу. Что бы они подумали, те мужчины и женщины, сидевшие у реки летним вечером, болтая в воде ногами, если бы могли заглянуть в будущее? Река превратилась в свалку, в сточную канаву, ров, забитый испражнениями, трупами животных и предметами, на дальнейшую судьбу которых людям просто наплевать. В конце концов ее застроили и позабыли. Как можно позабыть о реке? Двигаясь вдоль старого русла, Фрида всегда останавливалась у решетки, где все еще можно было расслышать плеск воды внизу, приглушенный, словно отдаленное эхо. А покинув это место, можно было продолжать идти тем же путем, прямо между крутыми берегами. Даже названия улочек напоминали о старых причалах, где разгружались баржи, а до того зеленели склоны, на которых можно было посидеть и полюбоваться кристально чистой водой, текущей к Темзе. В этом и заключается суть Лондона. Одни объекты строят на месте других, им на смену приходят третьи, и о каждом из них со временем забывают; но каким-то непостижимым образом все они оставляют после себя тонкий след, пусть это всего лишь плеск воды под решеткой.

То, что город прикрывает значительную часть своего прошлого, — это проклятие или единственная возможность выжить? Как-то раз ей приснился сон: все мосты, здания и дороги в Лондоне разрушили и срыли, снова открыв взорам текущие под улицами реки. Но был ли в этом смысл? Возможно, им даже лучше оставаться такими: потайными, незамеченными, таинственными.

Дойдя до Темзы, Фрида, как всегда, наклонилась с моста к воде. Крайне редко ей удавалось рассмотреть то место, где из смехотворно крошечной трубы вытекала могучая река, а сейчас было темно хоть глаз выколи. Даже плеска волн не доносилось до моста. Здесь, у реки, немилосердно дул южный ветер, но он оказался неожиданно теплым. Как странно и необычно для темной ноябрьской ночи! Фрида посмотрела на часы: еще даже четырех нет. Куда же теперь идти? К Ист-Энду или Вест-Энду? Она сделала выбор в пользу последнего, перешла реку и двинулась вверх по течению. Сейчас она наконец-то почувствовала усталость, и остаток путешествия промелькнул как в тумане: мост, правительственные здания, парки, великолепные площади, переход через Оксфорд-стрит, — и когда она почувствовала под ногами привычную булыжную мостовую перед домом, было еще так темно, что она с большим трудом нащупала ключом замочную скважину.

Глава 2

Кэрри увидела его издалека: в сгущающихся сумерках он шел к ней по траве, взрывая ногами слежавшиеся прелые листья, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы. Он ее не видел. Он смотрел в землю в паре шагов перед собой и двигался тяжело и медленно, словно человек, только вынырнувший из глубокого сна, а потому вялый и еще не полностью совладавший с дремотой. Или с кошмарами, подумала она, глядя на мужа. Он поднял голову и просиял, даже пошел быстрее.

— Спасибо, что пришла.

Она взяла его под руку.

— Что стряслось, Алан?

— Просто мне нужно было уйти с работы. Больше не мог там находиться.

— Что-то случилось?

Он пожал плечами и наклонил голову набок. Он до сих пор похож на мальчишку, подумала она, несмотря на преждевременную седину. В нем сохранились детская робость и чистота; все его чувства, все мысли можно было прочесть по лицу. Окружающие часто считали, что он растерялся, и спешили защитить его — особенно женщины. Да и сама она стремилась защитить его, за исключением тех случаев, когда уже она нуждалась в его защите, и тогда нежность к нему сменялась раздражением и усталостью.

— Понедельник — день тяжелый, — нарочито легкомысленно заметила она. — Особенно в ноябре, когда с неба начинает срываться дождь.

— Мне нужно было увидеть тебя.

Она потащила его по аллее. Они так часто ходили по этому маршруту, что ноги, казалось, сами находят дорогу. Темнело. Они прошли мимо детской площадки. Она отвела взгляд — в последнее время это вошло у нее в привычку, — но там никого не было, если не считать пары голубей, клюющих прорезиненный асфальт. К центральной аллее, мимо эстрады. Когда-то, много лет тому назад, они устроили здесь пикник — по какой-то непонятной причине он просто врезался ей в память. Была весна, один из первых по-настоящему теплых деньков, и они ели пирог со свининой, пили теплое пиво из бутылок и смотрели, как по траве бегают дети, спотыкаясь о собственные тени. Она помнила, как лежала на спине, положив голову ему на колени, и как он убирал волосы у нее с лица и говорил, что она для него — целый мир. Он никогда не был склонен произносить красивые фразы, так что, наверное, именно потому она так хорошо и запомнила тот день.

Они перешли через гребень холма и направились к прудам. Иногда они брали с собой хлеб и кормили уток, хотя, конечно, такое занятие не для взрослых людей. В конце концов уток прогнали канадские казарки, которые надували грудь, вытягивали шеи и бросались на всех подряд.

— А давай, — предложила она, — заведем собаку.

— Ты никогда раньше об этом не заговаривала.

— Кокер-спаниеля. Он небольшой, но и не слишком маленький, и шуму от него немного. Хочешь поговорить о том, что ты чувствуешь?

— Если ты хочешь собаку, то я не против. Может, сделаем себе такой подарок на Рождество? — Он явно старался проявить интерес к этой теме.

— Что, вот так сразу?

— Ну ты же сказала, что хочешь кокер-спаниеля? Ладно.

— Да я просто так подумала.

— Давай придумаем, как назовем его. Кого ты хочешь, мальчика? Пусть будет Билли. Или Фредди. Или Джо.

— Я вовсе не это имела в виду. Наверное, не стоило поднимать эту тему.

— Извини, это я виноват. Я не…

Он не договорил. Он просто не мог придумать, что же это было, чего он «не».

— Может, лучше скажешь, что случилось?

— Да ничего не случилось. Не могу объяснить.

Они снова оказались рядом с детской площадкой, словно их притянуло туда магнитом. Качели и карусель стояли пустые. Алан замер. Он высвободил руку, за которую держалась жена, и вцепился в перила. Постоял так несколько минут, не шевелясь. Затем прижал ладонь к груди.

— Тебе плохо? — заволновалась Кэрри.

— Не плохо. Странно.

— В каком смысле?

— Не знаю. Странно. Словно приближается буря.

— Какая буря?

— Не волнуйся.

— Возьми меня за руку. Облокотись на меня.

— Кэрри, погоди секунду.

— Скажи, что ты чувствуешь? Где-то болит?

— Не знаю, — прошептал он. — В груди…

— Вызвать тебе врача?

Он наклонился так низко, что она не видела его лица.

— Нет. Не бросай меня.

— Но можно же вызвать с мобильного…

Она пошарила рукой под пальто и выудила телефон из кармана брюк.

— Сердце бьется так сильно, словно вот-вот выскочит из груди, — пожаловался Алан.

— Все, я звоню в «скорую»!

— Не надо. Пройдет. Всегда проходит.

— Но не могу же я просто стоять и смотреть, как ты страдаешь!

Она попыталась обнять его, но он стоял в такой неудобной позе, так сильно согнувшись, что она оставила эту затею. Она услышала, как он всхлипнул, и на мгновение ей захотелось убежать, бросить его, такого неуклюжего и отчаявшегося, в сгущающихся сумерках. Но, разумеется, она осталась. И наконец она почувствовала: что бы ни мучило его, оно отступает, и вот он уже выпрямился в полный рост. Она заметила бисеринки пота у него на лбу, но когда взяла его за руку, та оказалась холодной.

— Тебе лучше?

— Немного. Прости.

— С этим надо что-то делать.

— Само пройдет.

— Не пройдет. Тебе становится все хуже. Неужели ты думаешь, я по ночам ничего не слышу? К тому же твое состояние отражается на работе. Ты должен пойти к доктору Фоули.

— Уже ходил. Он снова выпишет мне снотворное, от которого я вырубаюсь, а с утра чувствую себя как с бодуна.

— Значит, сходи еще раз.

— Я уже все анализы сдал. Да у него по лицу все видно! Я ничем не отличаюсь от половины его пациентов. Я просто устал.

— Но это же ненормально! Алан, пообещай мне, что пойдешь к нему.

— Как скажешь.

Глава 3

Со своего привычного места в красном кресле в центре комнаты Фрида четко видела, как на противоположной стороне улицы в стены зданий на строительном участке, раскачиваясь, врезается груша. Стены начинали трястись, а потом резко падали на землю; внутренние стены неожиданно становились внешними, и ей открывался узор на обоях, старый постер, уголок книжной полки или камина — тайное внезапно становилось явным. Она наблюдала за сносом все утро. Ее первый пациент — женщина, чей муж неожиданно умер два года назад, но горе и шок так и не оставили ее, — сидела перед ней, наклонившись вперед и всхлипывая; от слез ее до того приятное лицо покраснело и опухло. Фрида не ослабляла внимания, но замечала детали краем глаза. Пока ее второй пациент — его направили к ней из-за прогрессирующего невроза навязчивых состояний — ерзал в кресле, вскакивал, снова садился и раздраженно повышал голос, Фрида смотрела, как груша врезается в многоквартирный дом. Почему то, что создавалось так долго и с таким трудом, можно так легко и быстро разрушить? Трубы складывались, окна вылетали из рам, полы исчезали, галереи сглаживались. К концу недели все превратится в щебень и пыль, и мужчины в касках будут ходить по развалинам, отбрасывая ногой детские игрушки и предметы домашнего обихода. Через год на руинах старых зданий вырастут новые.

Мужчинам и женщинам, переступающим порог ее кабинета, она говорила, что предлагает им ограниченное пространство, где они могут исследовать свои самые темные страхи, самые недопустимые желания. В ее кабинете царили прохлада, чистота и порядок. На стене висел рисунок, в центре комнаты стоял низенький столик с лампой, дающей мягкий свет сумрачными зимними днями, рядом с ним, напротив друг друга, — два кресла, на подоконнике — цветок в горшке. За окном с лица земли стирали целую улицу многоэтажных зданий, но здесь они были в безопасности — пусть и недолго.

Алан понимал, что раздражает доктора Фоули. Наверное, тот рассказывает о нем своим собратьям по ремеслу: «Опять этот чертов Алан Деккер, вечно он стонет, что не может спать, что у него нет сил… Почему он просто не возьмет себя в руки?» Но он пытался взять себя в руки. Он принимал снотворное, сократил употребление алкоголя, увеличил физические нагрузки. Но по ночам он лежал без сна, слушал, как неистово бьется сердце, — просто удивительно, как оно не взорвалось до сих пор от напряжения? — и чувствовал, как по телу градом катится пот. На работе он сидел за столом, напряженно выпрямив спину, сжав руки в кулаки, смотрел на бумаги перед собой и ждал, когда же пройдет волна удушливого страха, надеясь, что коллеги ничего не заметят. Потому что подобная потеря самоконтроля унизительна. И она пугала его. Кэрри что-то там говорила о кризисе среднего возраста. В конце концов, ему уже сорок два года. В этом возрасте мужчины слетают с катушек: пьют, покупают мотоциклы, заводят интрижки на стороне — просто пытаясь вернуть уходящую молодость. Но ему не нужен мотоцикл, как не нужны и интрижки. Он не хотел вернуть молодость. Его молодость была наполнена чувством неловкости и болью, чувством, что он живет не своей жизнью. А теперь он жил своей жизнью, у него была Кэрри, был свой домик, на который они копили вместе и за который им осталось выплачивать кредит еще тринадцать лет. Конечно, он мечтал о чем-то большем, но мечты и надежды есть у всех, однако же эти «все» не падают в обморок во время прогулки в парке и не просыпаются в слезах. А иногда ему снились кошмары — он даже думать о них не хотел. Это ненормально. Это не может быть нормальным. Он просто хотел избавиться от кошмаров. Он не хотел принадлежать к тому типу людей, в чьей голове может происходить подобное.

— От таблеток, которые вы мне выписали, никакого толку, — заявил он доктору Фоули.

Он с трудом заставил себя сдержаться и не сыпать извинениями за то, что снова пришел к врачу и впустую тратит его время, когда в приемной сидит столько по-настоящему больных людей, страдающих от настоящей боли.

— У вас по-прежнему проблемы со сном?

Доктор Фоули на него даже не смотрел. Он смотрел на экран монитора и, нахмурившись, что-то набирал на клавиатуре.

— Дело не только в этом. — Алан изо всех сил сдерживал дрожь в голосе. Мышцы лица словно одеревенели и больше не принадлежали ему. — У меня ужасные ощущения.

— То есть боли?

— Сердце словно насосом накачали, а во рту все время металлический привкус. Не знаю. — Он отчаянно пытался подобрать правильные слова, но ничего не получалось. Все, что он смог, это сказать: — У меня такое чувство, что я — уже не я.

Он постоянно употреблял эту фразу, и каждый раз, когда он ее произносил, ему казалось, что он роет внутри себя яму. Однажды он крикнул Кэрри: «Мне кажется, что я — уже не я», и сам понял, как нелепо это прозвучало.

Доктор Фоули развернул кресло и посмотрел на Алана.

— В последнее время какие конкретно у вас жалобы?

Алану не нравилось, когда врач смотрел на экран монитора, но лучше уж так, чем испытывать на себе подобный взгляд: словно доктор смотрит внутрь него, Алана, и видит такое, о чем Алан предпочел бы не знать. Что же он там разглядел?

— Это чувство, эта паника — у меня такое уже было в молодости. Чувство одиночества, словно кошмар, будто я один во всей Вселенной. Мне чего-то хотелось, но чего именно — я понять не мог. Через несколько месяцев все прошло. Теперь все опять вернулось. — Он выжидательно помолчал, но доктор Фоули никак не отреагировал: похоже, он вообще не слушал своего пациента. — Это случилось, когда я учился в колледже. Я думал, что в таком возрасте у всех бывает нечто подобное. Теперь же я думаю, что у меня кризис среднего возраста. Я понимаю, это звучит глупо…

— М-да, я вижу, что лекарства вам не помогли. Советую вам проконсультироваться у другого врача.

— Что вы имеете в виду?

— У врача, с которым вы могли бы поговорить. О том, что чувствуете.

— Так вы считаете, проблема у меня в голове?

Он тут же увидел себя в образе безумца с диким, искаженным гневом лицом, а чувства, которые он так старался не выпускать наружу, неожиданно высвободились и захватили над ним власть.

— Результаты могут быть весьма впечатляющими.

— Психиатр мне не нужен!

— А вы попробуйте, — предложил доктор Фоули. — Если не поможет, вы ничего не потеряете.

— Мне это не по карману.

Доктор Фоули начал что-то набирать на клавиатуре.

— Я выпишу вам направление, и ничего платить не придется. Ехать, правда, далековато, но там прекрасная команда специалистов. Они сами с вами свяжутся и назначат дату первого сеанса. Оттуда и будем плясать.

Прозвучало это очень мрачно. Алан всего-то и хотел от доктора Фоули, чтобы тот выписал ему новое лекарство, от которого бы все лишние чувства ушли, — нечто наподобие пятновыводителя, после которого одежда становится как новенькая. Он приложил ладонь к груди, прислушиваясь к болезненным толчкам сердца. Он просто хотел быть обыкновенным человеком и вести обыкновенную жизнь.

Есть одно место, откуда все видно, но сам остаешься незамеченным: ты стоишь, приложив глаз к дыре в заборе. Сейчас перемена, они потоком выливаются из классов и бегут по двору. Мальчики и девочки, совсем маленькие и постарше, худые и толстые. Черные, шоколадные, розовые, светловолосые, темноволосые, с волосами самых разных оттенков. Некоторые уже почти взрослые: прыщеватые мальчишки, неуклюже переставляющие длинные ноги, и девочки, у которых из-под толстой зимней одежды уже проглядывают бутоны будущей груди, — они совершенно не годятся. Но есть среди детей и совсем маленькие; судя по их виду, они только-только оторвались от маминой юбки, у них тонкие ножки и высокие голоса. И вот за ними-то и стоит понаблюдать.

На школьном дворе накрапывает дождь, собираясь на земле в лужи. В паре футов от забора маленький мальчик, стриженный под ежик, с разбегу прыгает в лужу, и, когда во все стороны разлетаются брызги, его лицо расплывается в улыбке. В уголке стоит девочка: ее светлые волосы завязаны в косички почти на самой макушке, а толстые стекла очков запотели от влаги; засунув в рот большой палец, она молча смотрит на других школьников. Две миниатюрные азиаточки держатся за руки. Приземистый белый мальчик бьет ногой худого негритенка и убегает. Сбившиеся в стайку девочки перешептываются, сплетничают, хихикают и бросают по сторонам убийственные взгляды.

Но все они — лишь жалкая толпа. Ни один из них не выделяется. Пока еще нет. Надо набраться терпения и не спускать с них глаз.

Глава 4

В два часа дня Фрида покинула помещение, которое арендовала на третьем этаже многоэтажного здания, и направилась к своему дому, расположенному всего лишь в семи минутах ходьбы, если двигаться проселочными дорогами, прятавшимися за автомагистралями мегаполиса. В паре сотен ярдов находилась Оксфорд-стрит, полная шума и суеты, но здесь царило уединение. В лучах слабого ноябрьского солнца все казалось серым и невыразительным, словно на рисунке карандашом. Она прошла мимо магазина электротоваров, где покупала лампочки и «пробки», мимо газетных киосков, работающих круглосуточно, мимо тускло освещенной бакалейной лавки, мимо невысоких жилых зданий.

Фрида замедлила шаг, лишь подойдя к своему дому, где ее охватило привычное чувство облегчения, — она всегда испытывала его по возвращении домой, когда закрывала дверь, отгораживаясь от внешнего мира, и с наслаждением вдыхала запах чистоты и безопасности. Три года назад она увидела этот дом и сразу же поняла, что непременно должна его купить, несмотря на тот факт, что он долгие годы стоял заброшенным и казался унылым и не на своем месте: слева его сжимали уродливые гаражи, а справа — муниципальное жилье. Но сейчас, после того как его привели в порядок, все в нем было на своем месте. Даже с закрытыми глазами она смогла бы найти любой предмет, даже остро заточенные карандаши на письменном столе. В прихожей, стоит руку протянуть, наткнешься на большую карту Лондона и крючки для верхней одежды. А в гостиной, окном выходящей на улицу, на неструганых досках пола лежит ковер с густым ворсом; по бокам открытого камина, который она разжигала каждый вечер с октября по март, стоят мягкое кресло и уютный диван. У окна — столик со столешницей в виде шахматной доски: единственный предмет мебели, перешедший ей по наследству от прежнего владельца. Домик был узкий, шириной лишь в одну комнату. Крутая лестница вела на второй этаж, где находились спальня и ванная, а еще более крутая — на третий этаж, полностью отведенный под кабинет: с покатым потолком и слуховым окном, у которого стоял стол со всеми принадлежностями для рисования. Рубен называл ее дом берлогой или даже логовом (а ее саму — драконом, не пускающим людей внутрь). Там и правда было довольно темно. Очень многие, покупавшие аналогичные дома, пробивали стены и вставляли дополнительные окна, чтобы впустить свет и воздух; но Фрида предпочитала укромные, замкнутые пространства. Она выкрасила стены в насыщенные оттенки глубокого красного и бутылочно-зеленого цветов, и даже летом в доме царил полумрак, создавая впечатление полуподвального помещения.

Фрида подняла корреспонденцию с коврика у дверей и положила на кухонный стол, даже не взглянув на конверты. Она никогда не вскрывала почту среди дня. Иногда она забывала о ней на неделю или даже больше, пока ей не начинали звонить с претензиями. И запись на автоответчике она тоже не проверяла. Вообще-то, она и автоответчик только в прошлом году купила и до сих пор упрямо отказывалась приобретать мобильный телефон, к искреннему недоумению окружающих, считавших, что сегодня жить без мобильного просто невозможно. Но Фрида хотела иметь возможность убежать от бесконечного общения и требований. Она не хотела срываться с места по первому свистку, и ей нравилось отключаться от срочных и пустых дел этого мира. Когда она оставалась одна, то предпочитала проводить время в настоящем одиночестве. Ни с кем не вступать в контакт и плыть по воле волн.

До очередного пациента у нее оставалось полчаса. В таких случаях она часто ходила пообедать в кафе к знакомым по адресу Бич-стрит, дом 9, но сегодня ее туда не тянуло. И она приготовила себе легкий перекус: тост с дрожжевым паштетом, несколько помидорчиков, чашка чая, овсяное печенье и яблоко, которое она разрезала на четвертинки и удалила сердцевину. Тарелку с едой она отнесла в гостиную и села в кресло у камина — растопка уже была готова, осталось только поднести спичку. Она на мгновение прикрыла глаза и позволила себе ощутить накопившуюся усталость, потом стала медленно жевать тост.

Зазвонил телефон. Сначала ей не хотелось снимать трубку, но она забыла включить автоответчик, а звонивший не собирался сдаваться. Наконец она ответила на звонок.

— Фрида, это Паз. У тебя ничего не случилось? Ты в ванной была, да?

Фрида вздохнула. Паз была администратором в «Складе», который на самом деле никаким складом не был. Это была клиника, переехавшая в здание старого склада и получившая название, которое в начале восьмидесятых звучало остромодно. Фрида проходила там практику, потом работала и в результате дослужилась до члена правления. Когда Паз звонила ей домой, это означало, что она принесла дурные вести.

— Нет, конечно. Какая ванна среди дня?

— Ну, если бы я сейчас была дома, я бы с удовольствием приняла ванну. Тем более в понедельник. Ненавижу понедельники, а ты?

— Я бы не сказала.

— Все ненавидят понедельники. В понедельник настрой на работу нулевой. Когда в понедельник утром трезвонит будильник, а за окном еще темно, и ты понимаешь, что нужно вытаскивать себя из постели и начинать все по новой…

— Ты позвонила мне только для того, чтобы рассказать, как ненавидишь понедельники?

— Нет, конечно. Я была бы рада, если бы ты обзавелась мобильником.

— Не хочу.

— Ну ты и динозавр! В четверг придешь?

— У меня встреча с Джеком. — Она руководила его психотерапевтической практикой.

— Не могла бы ты прийти пораньше? — попросила ее Паз. — Нам очень важно твое мнение.

— Свое мнение я могу высказать и по телефону. О чем речь?

— Лучше при личной встрече, — уклонилась от ответа Паз.

— Дело в Рубене, да?

— Нужно просто кое-что обсудить. А ты с Рубеном… — Она оборвала фразу, оставив намек на целую историю взаимоотношений.

Фрида прикусила губу, пытаясь догадаться, что же стряслось.

— К которому часу мне подъехать?

— К двум сможешь?

— До двух часов у меня пациент. Могу подойти к половине третьего. Так устроит?

— Вполне.

Она продолжила обед: тост уже остыл. Ей не хотелось думать ни о клинике, ни о Рубене. В ее обязанности входило разгребать беспорядок и унимать боль в головах других людей, но только не его беспорядок и не его боль. Его проблемы в ее обязанности не входили.

Джо Франклин был ее последним пациентом в тот день. Вот уже целый год и четыре месяца он приходил к ней на прием по вторникам, в десять минут шестого — хотя иногда так и не добирался до ее кабинета или являлся почти к самому окончанию отведенного ему времени. Фрида спокойно ждала его, используя неожиданную паузу для того, чтобы закончить записи по другим пациентам, или же просто чертила каракули в блокноте. Уходила она лишь по истечении всех отведенных на его прием пятидесяти минут. Она знала, что является единственным неизменным элементом его крутящейся колесом, калейдоскопичной недели. Однажды он признался, что иногда только мысль о ней, такой хрупкой и строгой, сидящей в огромном красном кресле, дает ему силы жить дальше, хоть и не всегда — приходить к ней на прием.

Сегодня он опоздал на тридцать пять минут. Входя, он чуть не упал, споткнувшись о порог, словно только что чудом не попал под колеса автомобиля и еще не пришел в себя после шока; губы у него шевелились, но с них не сорвалось ни звука. Фрида заметила, что шнурки на ботинках у него развязаны, а пуговицы на рубашке застегнуты как попало и виден мертвенно-бледный живот. Ногти у него были длинными и грязными. Густые светлые волосы явно давно не мыты, а лицо не знало бритвы. Фрида предположила, что он провел несколько дней в постели и вылез оттуда только сейчас, чтобы прийти на прием.

Джо скукожился в кресле напротив: их разделял только низкий столик. Он до сих пор не встретился с ней взглядом. Сейчас он пристально смотрел в окно, на ряд кранов, замерших в сгущающихся сумерках, словно призраки, хотя Фрида и сомневалась, что он в состоянии вообще хоть что-то замечать. Вид у него был очень несчастный. Вообще-то он производил очень хорошее впечатление, словно светился изнутри, но в такие дни, как сегодня, этого никак нельзя было сказать: свет исчез, лицо осунулось, он словно погрузнел и не воспринимал окружающую действительность.

Комнату наполнила тишина — не напряженная, а наоборот, умиротворяющая, и они позволили себе погрузиться в нее. Здесь они в безопасности. Джо издал протяжный вздох и повернул голову. Глаза у него наполнились слезами.

— Так плохо? — сочувственно спросила Фрида и подвинула к нему коробку с салфетками.

Он молча кивнул.

— Но вы пришли сюда. Это уже что-то.

Он аккуратно достал одну салфетку, осторожно приложил ее к лицу и вытер его такими деликатными движениями, словно оно кровоточило. Затем промокнул глаза. Смял салфетку в плотный мокрый шарик и положил на стол, затем достал из коробки еще одну. Наклонился вперед и спрятал лицо в ладонях. Поднял глаза, словно собираясь заговорить, даже открыл рот, но не произнес ни слова, а когда Фрида спросила, не хочет ли он что-то сказать, яростно замотал головой, словно загнанный в угол зверь. В шесть часов, когда время его сеанса подошло к концу, он все еще ничего не сказал.

Фрида встала и открыла входную дверь. Она посмотрела, как он, спотыкаясь, бредет вниз по лестнице, наступая на шнурки, а затем подошла к окну и понаблюдала за тем, как он выходит из здания. Он прошел мимо какой-то женщины, и та даже не удостоила его взглядом. Фрида посмотрела на часы: ей уже пора. Нужно успеть подготовиться. С другой стороны, торопиться некуда.

Восемь часов спустя Фрида спустила ноги с кровати, стоящей не в ее квартире, и спросила:

— У тебя есть что-нибудь выпить?

— Посмотри в холодильнике, там оставалось пиво.

Фрида прошла в кухню и взяла бутылку из дверцы холодильника.

— Открывашка есть? — крикнула она.

— Если бы мы поехали к тебе, ты бы не задавала таких вопросов, — ответил он. — В ящике возле печки.

Фрида открыла пиво и вернулась в спальню небольшой квартиры Сэнди в модном районе. Выглянула в окно и залюбовалась мигающими в темноте огнями. Во рту пересохло, и она сделала глоток из бутылки.

— Если бы я жила на пятнадцатом этаже, я бы все время проводила у окна. Такое впечатление, что сидишь на вершине горы.

Она подошла к кровати. Сэнди лежал, закутавшись в сбившиеся простыни. Она присела на краешек постели и посмотрела на него сверху вниз. Он совершенно не походил на шотландца, несмотря на свое говорящее имя, — внешность у него была, скорее, средиземноморская: смуглая кожа и иссиня-черные как вороново крыло волосы, в которых кое-где пробивалась седина. Он встретился с ней взглядом, но не улыбнулся.

— Ох, Фрида…

У Фриды возникло ощущение, что ее сердце — старый сундук, поднятый с глубин морского дна, чью подбитую железом крышку поднимают в первый раз спустя сотни лет. Кто знает, какие сокровища она там обнаружит?

— Пива хочешь?

— Напои меня изо рта.

Она поднесла к губам бутылку и глотнула пива, затем наклонилась так, что их губы почти соприкоснулись. Почувствовала, как прохладная жидкость тонкой струйкой полилась ему в рот. Он попробовал сглотнуть, подавился, закашлялся, но тут же рассмеялся.

— Наверное, лучше все-таки пить из бутылки, — предложила она.

— Нет, — возразил он, — так куда лучше.

Они обменялись быстрыми улыбками, и Фрида положила ладонь на его безволосую грудь. Они заговорили одновременно, хором извинились, снова заговорили — и опять одновременно.

— Сначала ты, — решила наконец Фрида.

Он провел пальцем по ее щеке.

— Я ничего такого не ожидал, — признался он. — Все произошло так быстро…

— Ты говоришь так, словно сожалеешь.

Он притянул ее к себе, уложил на постель и навис над ней всем телом. Провел рукой по ее гладкой коже.

— Вовсе нет, — возразил он. — Но у меня такое чувство, словно я не знаю, куда попал. — Он помолчал. — Скажи же что-нибудь.

— Думаю, что-то в этом роде я и собиралась сказать.

Сэнди улыбнулся.

— А ты что-то планировала?

— Не совсем. Я провожу время, пытаясь помочь людям разобраться со своей жизнью. Предложить им историю. Но в чем при этом состоит моя собственная история — я не знаю. А теперь я чувствую, как меня что-то уносит, но что именно — понять не могу.

Сэнди поцеловал ее в шею, потом в щеку, а потом — в губы, долго и страстно.

— Ты останешься на ночь?

— Когда-нибудь, — пообещала Фрида. — Но не сегодня.

— А к себе меня пригласишь?

— Когда-нибудь.

Глава 5

Детектив Иветта Лонг посмотрела на своего начальника, старшего инспектора Малкома Карлссона, и спросила:

— Вы готовы?

— А какая разница? — ответил он вопросом на вопрос, и они вышли на улицу.

Это был боковой выход из здания суда, но и тут им не удалось избежать встречи с репортерами и камерами. Карлссон постарался взять себя в руки и не вздрогнуть, когда вокруг засверкают вспышки, иначе в вечерних новостях он появится в образе нечистого на руку копа-неудачника. Кое-кого он даже узнал: в последние несколько недель он регулярно видел эти лица на местах для прессы. Не успел он выйти из здания, как на него тут же обрушился град вопросов — журналисты выкрикивали их, перебивая друг друга, так что слова слились в нестройный гул.

— По одному, пожалуйста, — попросил инспектор. — Мистер Карпентер, я вас слушаю, — обратился он к лысому мужчине с микрофоном.

— Как вы считаете, оправдательный приговор — это личное оскорбление для вас или просто сбой в системе?

— Обвинение я выдвигал не один, а вместе со службой уголовного преследования. Больше мне сказать нечего.

Руку подняла женщина, представлявшая какую-то солидную газету, — какую именно, Карлссон не помнил.

— Вас обвинили в том, что вы передали в суд сырое дело. Что вы на это скажете?

— Расследование проводил я. И мне нести полную ответственность.

— Вы намерены возобновить расследование?

— Мои подчиненные готовы рассмотреть любые новые данные.

— Вы согласны, что операция была просто ненужной тратой человеческих ресурсов и денег налогоплательщиков?

— Я считал, что мы собрали весьма убедительные доказательства, — возразил Карлссон, отчаянно пытаясь подавить приступ тошноты. — Однако жюри присяжных с нами не согласилось.

— Вы уйдете в отставку?

— Нет.

Ближе к вечеру, согласно традиции, в пабе «Герцог Вестминстерский» устроили поминки. Группа полицейских образовала шумную толпу в углу, под застекленной выставкой морских узлов. Детектив Лонг села рядом с Карлссоном. Она принесла два стакана виски и только сейчас заметила, что начальник почти не притронулся к тому, который уже стоял перед ним.

Карлссон окинул взглядом товарищей.

— Они, похоже, в достаточно хорошем настроении, — заметил он. — Учитывая обстоятельства.

— Потому что ты взял всю вину на себя, — напомнила она. — Не надо было так поступать.

— Этомоя работа, — только и ответил инспектор.

Иветта Лонг огляделась и вздрогнула.

— Поверить не могу, — призналась она. — Кроуфорд пришел. Эта мразь, которая и заварила всю кашу. Он все-таки пришел!

Карлссон улыбнулся: до сегодняшнего дня он ни разу не слышал, как Иветта ругается. Наверное, она и правда разозлилась. Комиссар задержался у бара, затем подошел к их столу и сел. Он даже не заметил свирепого взгляда, которым его наградила детектив Лонг, и спокойно пустил Карлссону через стол стакан виски.

— Добавь к своей коллекции, — пошутил он. — Ты это заслужил.

— Благодарю, сэр, — смиренно откликнулся Карлссон.

— Ты сегодня отдувался за всю команду, — продолжал Кроуфорд. — Не думай, будто я этого не понял. Я знаю, что давил на тебя. У меня были серьезные причины… политического характера. Надо было показать всем, что мы не бьем баклуши, что у нас есть результаты.

Карлссон сдвинул все свои стаканы вместе, словно раздумывая, из какого отпить сначала.

— Решение принимал я, — заявил он. — Я руководил операцией.

— Мэл, ты сейчас не с прессой разговариваешь, — заметил Кроуфорд. — Твое здоровье! — Он одним глотком осушил стакан и встал. — Не могу остаться с вами, — извинился он. — Меня ждут на обеде у министра внутренних дел. Вы все знаете, какой у них обычно сценарий: я буду ходить по комнате и выражать соболезнования. — Он наклонился к Карлссону, словно собираясь сказать что-то очень личное. — Однако, — напомнил он, — от тебя все ждут результатов. Надеюсь, в следующий раз ты меня не разочаруешь.

Рубен Мак-Гилл до сих пор курил так, словно на дворе стоят восьмидесятые. Или даже пятидесятые. Он достал из пачки «Житан» одну сигарету, закурил и резко закрыл зажигалку. Он молчал, и Фрида не стала заговаривать с ним первой. Она просто сидела с противоположной стороны стола, изучая бывшего начальника. В каком-то смысле он сейчас выглядел лучше, чем пятнадцать лет назад, когда они только познакомились. Шикарная грива волос поседела, лицо покрыли морщины, появился второй подбородок, но все это лишь усиливало его шарм бродяги. Он по-прежнему одевался в джинсы и рубашки с открытым воротом. Этот человек откровенно заявлял окружающим — и, в частности, своим пациентам, — что не является частью системы.

— Рад вас видеть, — наконец произнес он.

— Мне позвонила Паз.

— Теперь и она? Меня, похоже, окружают шпионы. Вы тоже шпионите? И каково ваше мнение? Раз уж вас вызвали.

— Я — член правления клиники, — напомнила ему Фрида. — А это означает: если кто-то проявляет беспокойство, я обязана отреагировать.

— Так реагируйте, — хмыкнул Рубен. — А мне-то что делать? На столе прибрать?

Столешницу не было видно из-за нагромождения книг, документов, папок и научных журналов. Еще там валялись ручки и даже стояли чашки и тарелки.

— Проблема не в беспорядке, — возразила Фрида. — Однако я не могла не заметить, что беспорядок остался идентичен тому, который я видела, когда пришла сюда три недели тому назад. Я не понимаю, почему с тех пор беспорядок ни на йоту не изменился, почему куча на столе не увеличилась.

Он рассмеялся.

— А вы опасный человек, Фрида. Мне стоит давать согласие на встречу с вами, только если она будет проходить на нейтральной территории. Как вы, наверное, слышали, Паз и остальные считают, что я недостаточно «галочек» поставил, слишком мало у меня точек над «i». Простите, но я слишком занят, чтобы заботиться о других.

— Паз беспокоится о вас, — ответила Фрида. — И я тоже. Вы говорили о «галочках»… Возможно, это тревожный знак. А возможно, лучше услышать критику от людей, которые вас любят, прежде чем на непорядок обратят внимание те, кто вас не любит. Предполагаю, такие люди существуют.

— Предполагаете, значит… — проворчал Рубен. — А знаете, что бы вы сделали, если бы и правда любили меня?

— И что же?

— Перешли бы сюда на работу на полный день.

— Не уверена, что это хорошая мысль.

— А почему нет? Вы по-прежнему могли бы принимать своих пациентов. Ну и за мной приглядывали бы.

— Но я не хочу приглядывать за вами, Рубен. Я не несу за вас ответственности, а вы не несете ответственности за меня. Я предпочитаю сохранять автономию.

— В чем я ошибся?

— Простите, не поняла.

— Почти сразу, как вы пришли сюда, тогда еще юная и энергичная студентка, я увидел в вас человека, которому однажды передам свои полномочия. Что произошло?

Фрида недоверчиво нахмурилась.

— Во-первых, вы никому и никогда не собирались передавать свое детище. А во-вторых, я не хочу ничем руководить. Я не хочу тратить жизнь на проверку того, оплачены ли счета за телефон и заперты ли пожарные выходы. — Фрида помолчала. — Когда я пришла сюда в первый раз, я поняла, что для меня это — по крайней мере, на тот момент — лучшее место на свете. Испытывать одинаковое удовольствие в течение более длительного времени… ну, практически невозможно.

— Вы хотите сказать, что все покатилось вниз?

— Это как с рестораном, — продолжала Фрида. — Например, однажды ты готовишь потрясающее блюдо. Но ведь тебе придется готовить его — и точно так же потрясающе — и на следующий день, и через день. Большинство людей так не могут.

— Я, черт побери, не готовлю пиццу! Я помогаю людям взять жизнь в свои руки. Что я делаю не так? Скажите мне!

— Я не говорила, что вы что-то делаете не так.

— Вот только вы почему-то обо мне беспокоитесь.

— Возможно, — осторожно предложила Фрида, — вам стоит больше делегировать полномочия.

— Что, все так думают?

— Рубен, «Склад» — ваше творение. Это просто потрясающее творение. Оно помогло многим людям. Но не следует держать все нити в своих руках. Иначе, когда вы уйдете, все рухнет. Вы ведь этого не хотите, верно? Здесь многое изменилось с тех пор, как вы начинали — в подсобке.

— Разумеется!

— А вы никогда не задумывались о том, что ваше нежелание управлять всем и вся на «Складе» — это способ переложить ответственность, но при этом не признаваться себе в том, что вы ее перекладываете?

— Нежелание управлять? И все из-за того, что на столе у меня бардак?

— И что, возможно, было бы лучше подойти ко всему более рационально?

— Отвали. Нечего мне тут голову лечить.

— Да я и так уже собиралась уходить, — Фрида встала. — У меня назначена встреча.

— Получается, я на испытательном сроке? — фыркнул Рубен.

— А почему вы так упрямо не хотите ставить точки над «i»? Ведь если этого не делать, как вы узнаете, что это именно «i»?

— С кем у вас встреча? Это как-то связано со мной?

— Встречаюсь со своим стажером. В мои обязанности входит регулярно видеться с ним и обсуждать его успехи, так что о вас мы говорить не будем.

Рубен затушил сигарету в пепельнице, и так уже полной окурков, они чуть ли не вываливались из нее.

— Нельзя на всю оставшуюся жизнь спрятаться в своей комнатке и только и делать, что чесать языком, — неожиданно заявил он. — Рано или поздно вам придется выйти в большой и страшный мир и запачкать руки.

— А я думала, что сидеть в своей комнатке и разговаривать с пациентом — наша работа…

Когда Фрида вышла из кабинета Рубена, то обнаружила, что по коридору слоняется Джек Дарген. Это был долговязый молодой человек — пылкий, умный и нетерпеливый, — и он был приписан к их клинике для прохождения практики, как в таком же возрасте к ней приписали и Фриду. Он присутствовал на сеансах групповой терапии, и ему выделили одного пациента. Раз в неделю он должен был встречаться с Фридой, чтобы она могла оценить его успехи. Во время первой же встречи, прекрасно понимая, что поступает традиционно, понимая, что и Фрида это понимает, поэтому презирая себя, Джек по уши влюбился в свою наставницу.

— Я не могу здесь находиться, — заявила Фрида. — Идем.

Двигаясь к выходу, они повстречали мужчину, идущего в противоположном направлении: его круглое лицо выражало растерянность, а в грустных, как у спаниеля, глазах застыло недоумение.

— Я могу вам помочь? — спросила его Фрида.

— Я ищу доктора Мак-Гилла.

— Вам туда. — И она кивнула на закрытую дверь.

Проходя мимо Паз, которая весело болтала по телефону, сопровождая разговор бурной жестикуляцией, так что казалось: еще немного, и многочисленные кольца слетят с ее пальцев, Фрида неожиданно почувствовала себя уткой, за которой послушно идет единственный утенок. Когда они подошли к дороге, то увидели, что вверх по холму едет автобус, и, как только он остановился, сели в него. Джек засуетился. Он не знал, куда присесть: рядом с ней, напротив нее, на сиденье впереди или сзади… Когда он наконец решился и сел рядом, то опустился аккурат на ее юбку и тут же подскочил как ошпаренный.

— А куда мы едем?

— Есть одно кафе, его владельцы — мои добрые знакомые. Они недавно открылись, рядом с моим домом. Работают без перерывов.

— Хорошо, — кивнул Джек. — Отлично. Да.

И надолго замолчал.

Фрида смотрела в окно и тоже молчала, а Джек исподтишка поглядывал на нее. Он еще никогда не находился так близко к ней. Их бедра соприкасались, и до его обоняния долетал аромат ее духов. Когда автобус завернул за угол, Джека тряхнуло, и он прижался к Фриде всем телом. Он совершенно ничего не знал о ней. Обручального кольца у нее на пальце нет, так что, наверное, она не замужем. Но, возможно, она просто с кем-то живет? Может, у нее есть любовник? Может, она вообще лесбиянка — откуда ему знать? Что она делает, когда выходит из клиники? Какую одежду носит, когда снимает свои асексуальные костюмы и строгие юбки? Она хоть когда-нибудь распускает волосы, танцует, позволяет себе лишнее?

Когда они вышли из автобуса, Джеку пришлось поспешить, чтобы не отставать от Фриды, которая вела его через лабиринт улиц, пока они не дошли до Бич-стрит. Там было очень много ресторанчиков и забитых клиентами кафе, маленьких картинных галерей, магазинчиков, торгующих сыром, или керамикой, или канцелярскими принадлежностями. Он заметил срочную химчистку, лавку скобяных товаров, круглосуточный супермаркет, где можно было приобрести газеты не только на английском, но и на польском и греческом языках.

Кафе «Номер девять» было теплым и отличалось скромным дизайном. Там царил запах свежеиспеченного хлеба и кофе. Внутри стояли всего лишь пять или шесть столиков, большинство из которых пустовали, и несколько высоких табуретов у стойки бара.

Женщина за прилавком приветственно подняла руку.

— Как прошло утро?

— Хорошо, — ответила Фрида. — Керри, это мой коллега, Джек. Джек, это Керри Хедли.

Джек, порозовев от удовольствия — ведь Фрида удостоила его звания «коллега»! — пробормотал нечто невразумительное.

Керри наградила его широкой улыбкой.

— Что вам предложить? Пирожных почти не осталось… Маркус скоро напечет еще, но сейчас он пошел в школу за Катей. Есть несколько оладий.

— Только кофе, — отказалась Фрида. — Из твоей сверкающей новой кофеварки. А вам, Джек?

— Тоже, — коротко ответил тот, хотя уже и так дергался от переизбытка кофеина и адреналина.

Они сели за столиком у окна, лицом друг к другу. Джек снял пальто, и Фрида увидела, что на нем брюки из коричневого вельвета, рубашка в яркую полоску и ядовито-зеленая футболка, которая просвечивала сквозь рубашку. Кроссовки грязные, а волосы такие взлохмаченные, словно он целый день в отчаянии запускал в них пальцы.

— Вы что, в таком виде принимаете пациента? — ужаснулась Фрида.

— Не совсем. Я просто так одеваюсь. А что?

— Думаю, вам следует надевать что-то более… нейтральное.

— Что, костюм и галстук?

— Нет, зачем же? Просто что-то скучное: однотонную рубашку или пиджак. Что-то более незаметное. Вы ведь не хотите вызвать слишком сильный интерес у пациента.

— Ну, это маловероятно.

— Почему?

— Парень, которого я вроде как должен лечить, слишком поглощен собственной персоной. Именно в этом и состоит его проблема. Я что хочу сказать: это ведь плохо, правда, если я начинаю воспринимать своего первого в жизни настоящего пациента как занозу в одном месте?

— Никому не нужно, чтобы вы его полюбили. Но вы должны помочь ему.

— У этого типа, — продолжал Джек, — проблемы в семье. Но, как оказалось, эти проблемы возникли потому, что ему загорелось переспать с коллегой. Похоже, он и к терапевту-то обратился лишь затем, чтобы я согласился: да, жена действительно его не понимает; да, он имеет полное право исследовать другие возможности. Словно он решил, что должен пройти суровое испытание, и тогда он разрешит себе интрижку и будет считать, что так и надо.

— И что?

— Когда я учился на медицинском факультете, то думал, что учусь лечить людей. Лечить их тело, их душу. И я не очень обрадуюсь, если узнаю, что моя работа как психотерапевта заключается в том, чтобы научить его не казнить себя за измену жене.

— А вы считаете, что именно это и делаете?

Фрида внимательно посмотрела на него, и от нее не укрылась охватившая его смесь робости и экзальтации. На запястьях у него была экзема, ногти обкусаны. Он хотел порадовать ее и бросить ей вызов. Разговаривал он быстро, слова буквально лились потоком, а щеки покрывали то румянец, то бледность.

— Я не знаю, что делаю, — признался Джек. — Именно об этом я и говорю. Я могу быть в этом откровенным, правда? Мне не очень нравится, что я поощряю его измены жене. С другой стороны, не могу же я просто заявить ему: «Не прелюбодействуй». Это уже не лечение.

— А почему он не должен прелюбодействовать? — спросила Фрида. — Вы ведь не знаете, какая у него жена. Может, она сама вынуждает его к изменам. Может, она сама ему изменяет.

— Все, что мне о ней известно, — это то, о чем он сам рассказал. Вы же сами говорите, что люди должны найти подходящий рассказ для своей жизни. И он такой рассказ, похоже, нашел, и это чертовски удобный рассказ. Я стараюсь войти в его положение, хотя он все и усложняет, но он даже не пытается войти в положение собственной жены! Или чье бы то ни было. И меня это беспокоит. Я не знаю, что делать. Я просто не хочу поддерживать его в мысли, что быть кобелем — хорошо. А что бы вы сделали на моем месте?

Джек откинулся на спинку стула и так резко схватил чашку с кофе, что пролил его, прежде чем успел поднести ко рту. У него за спиной в кафе вошел крупный мужчина, тянущий за собой девочку с таким огромным ранцем на спине, что она напоминала черепаху. Мужчина кивнул Фриде и поднял руку в знак приветствия.

— Мир вылечить нельзя, — заметила Фрида. — Нельзя выйти из дома и изменить мир по своему вкусу. Все, что вы можете, — это работать с крошечным кусочком мира, который находится в голове вашего пациента. Вам не нужно. давать ему разрешение, это не входит в ваши обязанности. Но вам следует добиться того, чтобы он был честен с самим собой. Когда я говорила о рассказе, я вовсе не имела в виду, что сгодится любой. Вы можете начать с того, чтобы попытаться объяснить ему, почему он ищет вашего одобрения в этом вопросе. Почему он не может просто пойти и сделать то, что хочет?

— Если я задам ему такой вопрос, возможно, он таки пойдет и сделает.

— По крайней мере, он возьмет на себя ответственность за свой поступок, вместо того чтобы спихивать ответственность на вас. — Фрида немного помолчала. — Как у вас дела с доктором Мак-Гиллом? Вам нравится принимать участие в его сеансах групповой терапии?

Джек подозрительно покосился на нее.

— Не думаю, что у него есть на меня время. Или вообще хоть на кого-то из нас. Я так много о нем слышал, прежде чем получил место стажера в «Складе»… но он, похоже, переживает сейчас стресс и немного рассеян. Не думаю, что обучение стажеров стоит у него на первом месте. Вы ведь его лучше всех знаете, да?

— Возможно.

Глава 6

В последнее время Рубен Мак-Гилл стал замечать, что пятьдесят минут без сигареты — это очень долго. Докурив прямо в кабинете, он сунул в рот жвачку с особо сильным запахом мяты. Впрочем, он понимал, что это лишь дань традиции: в нынешнее время окружающие улавливали запах табака, какие бы меры предосторожности ни предпринимал курильщик. А еще двадцать лет назад все было иначе, ведь тогда все, абсолютно все источало слабый запах сигаретного дыма. Впрочем, какое это имеет значение? Зачем он вообще взял жвачку, чтобы перебить запах? Ведь курение законом не запрещено…

Он вошел в приемную и увидел, что Алан Деккер уже сидит там в ожидании первого сеанса психотерапии. Рубен провел посетителя в одну из трех комнат для сеансов, которыми располагала клиника. Алан с любопытством огляделся.

— А я думал, тут будет кушетка, — заметил он. — Такая, как в кино.

— Вовсе не обязательно верить всему, что показывают в кино. Я считаю, что куда лучше сидеть напротив друг друга. Как нормальные люди.

И он жестом предложил Алану устраиваться в сером кресле с прямой и жесткой спинкой, вынуждающей пациента сидеть ровно и смотреть строго вперед. Сам Рубен сел напротив, так что их разделяло приблизительно шесть футов пространства. Достаточно, чтобы эта близость не казалась давящей, но и не так далеко, чтобы вынуждать собеседников повышать голос.

— Что вы хотите, чтобы я вам рассказал? — спросил Алан. — Я еще никогда не был у терапевта, так что…

— Просто говорите, — предложил ему Рубен. — Времени у нас достаточно.

Прошло всего лишь три минуты, может, четыре, с тех пор как Рубен выкурил сигарету. Он затушил ее о перила на лестнице пожарного выхода, хотя выкурил только чуть больше половины, и бросил окурок на бетонное покрытие двора. И теперь ему опять хотелось курить. Или, по крайней мере, он не мог перестать думать о сигаретах. Курил он не только ради того, чтобы вдохнуть дым. Таким образом он еще и отмерял время, и, кроме того, за сигарету можно уцепиться. Внезапно он понял, что не знает, куда девать руки. На подлокотники — слишком официально. На колени — слишком принужденно, это создаст впечатление, что он пытается что-то скрыть. И он стал принимать то одну позу, то другую попеременно.

В 1977 году, когда Рубен только создал свою клинику, ему исполнился лишь тридцать один год, а он уже стал одним из самых знаменитых психоаналитиков в стране. На самом деле, это походило скорее на группу единомышленников или общественное движение, чем на клинику. Он создал собственную версию психотерапии — более эклектичную и менее связанную правилами, чем большинство традиционных подходов, существовавших на тот момент. Его версия должна была изменить целое направление в науке. Его фотографии появлялись на обложках журналов. Интервью с ним печатались в газетах. Он комментировал документальные фильмы на телевидении. Писал книги с таинственными, слегка эротичными названиями («Желание и приобретенная беспомощность», «Игривость любви»). Он начинал работу в гостиной своего викторианского дома с террасой в элитном районе Примроуз-Хилл, и даже когда клиника стала организацией, финансируемой Государственной службой здравоохранения и переехала в Свисс-Коттедж, она сохранила атмосферу богемности. «Склад» был разработан в стиле модерн: архитектор решил сохранить некоторые детали старого здания (стальные брусья и стены, выложенные шероховатым лицевым кирпичом), а затем добавил массу стекла и нержавеющей стали. Однако с течением времени кое-что неизбежно изменилось. И Рубену оказалось очень тяжело признаться себе в том, что на самом деле никакой новой версии психотерапии никогда не существовало. Рубен Мак-Гилл был очень привлекательным и харизматичным человеком, и он притягивал коллег и пациентов, как религиозный деятель притягивает последователей. С годами физическая привлекательность и харизма поблекли. Выяснилось, что его терапевтические методы невозможно использовать в условиях других медицинских учреждений, а перечень психологических состояний, для которых они годились, постепенно сужался. Но «Склад» оставался успешным предприятием и пользовался уважением. Он помог отдельным людям изменить свою жизнь, но изменить весь мир, конечно, не смог.

Рубен оставался одаренным психоаналитиком, но в последние годы с ним что-то произошло. Он где-то читал, что у пилотов самолетов после десятилетий безупречной службы развивается боязнь полетов. До него доходили слухи о театральных актерах, неожиданно начинавших испытывать страх перед сценой — такой всеобъемлющий, что они больше не могли играть в театре. Слышал он и о подобном страхе у психоаналитиков, а именно — об ужасе от осознания того, что они не настоящие врачи, что они не могут предложить такие же методы исцеления, какие предлагают другие направления медицины, и что вообще психотерапия — сплошная болтовня и шаманство. Но Рубен таких чувств никогда не испытывал. Ибо что такое исцеление, в конце концов? Он знал, что он не медик, не врач, а кто-то вроде народного целителя. Он знал, что может кое в чем помочь тем, кто обращается к нему за помощью, — испытывающим боль, но не способным сказать, что же именно у них болит.

Все было намного проще, но и разочарования приносило больше. Неожиданно — или все-таки постепенно? — он обнаружил, что пациенты вгоняют его в тоску. В этом и состоит принципиальная разница между психоанализом и другими направлениями медицины. В последнем случае пациент предъявляет, а врач, соответственно, осматривает его руку, или делает рентген груди, или заглядывает под язык. Но если вы психоаналитик, вам придется выслушивать перечень симптомов снова и снова, и так будет продолжаться час за часом. На заре карьеры таких ощущений у него не возникало. Иногда Рубену казалось, что он выслушивает пример некоего исключительно чистого литературного жанра — устного жанра, который ему предстоит интерпретировать, расшифровать. Со временем он стал считать этот жанр самым ужасным в литературе: полным клише и повторений, абсолютно предсказуемым; а потом этот текст вообще перестал относиться к литературе, превратившись в поток бесформенного, бессмысленного словоблудия, и он стал давать этому потоку проплывать мимо него — как реке, как транспорту. Он словно стоял на мосту через автомагистраль и смотрел, как внизу мелькают машины, а в них сидят люди, которых он совершенно не знает и знать не желает. Они говорили, а иногда и плакали, а он кивал и думал о посторонних вещах и ждал, когда же можно будет закурить — когда до конца часа останется ровно девять минут.

— Эти мысли — словно рак, — жаловался Алан. — Понимаете, о чем я?

Повисло молчание.

— Что, простите? — переспросил Рубен.

— Я сказал: «Понимаете, о чем я?»

— В каком смысле?

— Да вы вообще меня слушали?

Снова повисло молчание. Рубен украдкой бросил взгляд на часы. Прошло двадцать пять минут сеанса. Он не помнил ничего, о чем говорил пациент, — абсолютно ничего. И задумался, какой вопрос тут можно задать.

— У вас такое чувство, что вас не слушают? Хотите поговорить об этом?

— Вот только не надо! — заявил Алан. — Вы все пропустили мимо ушей.

— Почему вы так считаете?

— Ну, тогда повторите что-нибудь из того, что я сказал. Одну деталь. Любую.

— Простите, мистер… гм…

— Вы что, даже имени моего не помните? Джеймс.

— Простите, Джеймс…

— Да никакой я не Джеймс! Я Алан. Алан Деккер. Я ухожу. И я обязательно на вас пожалуюсь. Вам это так с рук не сойдет. Таким, как вы, нельзя принимать пациентов.

— Алан, мы должны…

Они одновременно встали, и какое-то мгновение сверлили друг друга взглядом. Рубен протянул было руку, собираясь схватить Алана за рукав, но передумал и примирительно поднял руки.

— Поверить не могу! — воскликнул Алан. — Я же говорил: ничего хорошего из этого не выйдет. Мне сказали, что нужно попробовать. Что это поможет. Главное, чтобы я не закрывался.

— Мне очень жаль, — прошептал Рубен, но Алан его уже не слышал. Он ушел.

Глава 7

Во второй половине пятницы Фрида снова пришла в клинику: ей нужно было взять кое-какие книги из скромной библиотеки, чтобы подготовиться к докладу, запланированному через несколько недель. Большинство сотрудников уже разошлись по домам, но Паз еще работала и, увидев Фриду, знаком пригласила ее подойти.

Паз работала в «Складе» всего лишь полгода. Она выросла в Лондоне, и это было слышно по ее произношению, но мать ее была родом из Андалусии, и Паз унаследовала от нее темные волосы и темные глаза. Она была яркой женщиной и, несомненно, придавала клинике определенную мелодраматичность, даже в спокойные дни. Сейчас же она просто олицетворяла нетерпение.

— Никак не могла дозвониться до вас, — начала она. — Вы поговорили с Рубеном?

— Поговорила, и вам это известно. А что? Что он натворил?

— Ну, во-первых, сегодня утром он просто не пришел на запланированные сеансы. И я никак не могу с ним связаться.

— Это плохо.

— Есть еще кое-что. Его пациент, — Паз заглянула в документ, лежащий на столе, — очень угнетен, у него бывают приступы паники, и терапевт направил его к Рубену. Прошло все плохо. Очень плохо. Он намерен подать официальную жалобу.

— На что?

— Он говорит, что Рубен совершенно его не слушал.

— А что на это говорит сам Рубен?

— Да он, черт возьми, как воды в рот набрал! Наверное, думает, что все обойдется. Может, он и прав. Но он провалял дурака с этим пациентом, и тот рассердился. Очень рассердился.

— Думаю, все как-то решится само собой.

— В том-то и дело, Фрида. Извините, что сваливаю с больной головы на здоровую. Но я вроде смогла его убедить — в смысле, Алана Деккера — ничего не предпринимать, пока он не поговорит с вами. Я подумала, что, возможно, вы согласитесь принять его.

— Как пациента?

— Ну да.

— Господи, — вздохнула Фрида. — Почему Рубен не в состоянии сам разгрести то, что натворил? — Паз молчала, только умоляюще посмотрела на нее. — Вы уже обсуждали это с Рубеном? Не могу же я просто забрать у него пациента.

— Типа того.

— Что вы имеете в виду?

— Он не очень-то разговорчив. Но я так поняла, он и сам хочет, чтобы вы взяли этого пациента на себя. Если вы, конечно, не против.

— Ладно. Думаю, я смогу провести диагностический сеанс.

— Завтра?

— Нет, завтра суббота. Я могу принять его в понедельник. В половине третьего, у меня дома.

— Спасибо, Фрида.

— А вы пока просмотрите расписание Рубена и подумайте над тем, чтобы и других его пациентов кому-нибудь передать.

— То есть все настолько плохо?

— Возможно, Алан Деккер просто первым это заметил.

— Рубену это не понравится.

Каждую пятницу Фрида пешком ходила в Ислингтон, чтобы навестить племянницу Хлою. Это вовсе не был визит вежливости: Хлое недавно исполнилось шестнадцать, в июне ей предстояло сдавать экзамены, и Фрида давала ей дополнительные уроки по химии — предмету, который Хлоя (она не исключала, что и сама станет врачом) воспринимала со смесью ярости и ненависти, словно это живой человек, поставивший перед собой цель довести ее до ручки. Мысль о дополнительных занятиях пришла в голову ее матери, Оливии, но Фрида поддержала ее только после того, как Хлоя, пусть и с неохотой, но согласилась терпеть один урок в неделю, по пятницам, с половины пятого до половины шестого. Однако девушка далеко не всегда придерживалась расписания. Однажды она вообще не явилась на урок (но подобное больше не повторялось — после реакции Фриды); частенько она позволяла себе опаздывать: вползала в дом, швыряла папки на кухонный стол прямо среди немытых тарелок и пачек невскрытых счетов и свирепо таращилась на тетю, однако та игнорировала перепады настроения племянницы.

Темой сегодняшнего занятия было связывание ковалентной связью. Ковалентную связь Хлоя ненавидела. Ионную связь — тоже. Она ненавидела периодическую систему. Она ненавидела уравнения равновесия. А к пересчету массы в молях и обратно вообще испытывала омерзение. Она сидела напротив Фриды: темно-русые волосы закрывают лицо, рукава слишком большой толстовки натянуты на кисти рук, так что оттуда торчат только кончики ногтей, выкрашенные в черный цвет. Фрида задумалась, не скрывает ли племянница что-то. Почти год назад Оливия в истерике позвонила Фриде и сообщила, что Хлоя режет себе вены. Иногда она использует лезвие из точилки для карандашей, иногда — иголки из циркуля. Оливия узнала об этом лишь потому, что случайно открыла дверь ванной и увидела шрамы на руках и ногах дочери. Хлоя заявила, что это все не страшно, что она просто балуется, что все так делают и что вреда от этого никакого. Да и в любом случае, это Оливия виновата, потому что не понимает, каково это — быть ею, единственным ребенком, к которому мать относится как к младенцу и чей отец сбежал с женщиной, чуть старше его дочери. Какая мерзость! Если быть взрослой означает быть такой, то она взрослеть не желает. После чего она заперлась в ванной и отказалась выходить — тут-то Оливия и позвонила Фриде. Фрида приехала и села на ступеньках у входа в ванную. Она объявила Хлое, что, если та хочет поговорить, она готова слушать, но ждать будет не дольше часа. За десять минут до окончания объявленного срока Хлоя вышла из ванной: лицо у нее опухло от слез, на руках появились новые порезы, которые она тут же с вызовом продемонстрировала Фриде: «Вот, посмотри, что она заставила меня сделать…» Они поговорили — или, точнее, Хлоя вывалила на нее кучу плохо сформулированных фраз о том, какое облегчение она испытывает, проводя лезвием по коже и глядя, как порез наполняется кровью; как ее бесят ее жалкий отец и — Господи! — мамочка-паникерша; какое отвращение она испытывает к собственному взрослеющему, изменяющемуся телу. «Ну почему я должна проходить через все это?» — рыдала она.

Фрида не думала, что Хлоя снова начала себя резать, но ведь она и не спрашивала. Теперь она отвела взгляд от низко опущенных рукавов, от недовольного лица и сосредоточилась на химии.

— Хлоя, что происходит, когда металлы вступают в реакцию с неметаллами?

Хлоя широко открыла рот и громко зевнула.

— Хлоя!

— Не знаю. Ну почему этим нужно заниматься именно в пятницу? Я хотела съездить в центр с друзьями.

— Мы это уже обсуждали. Они обмениваются электронами. Давай начнем с простой ковалентной связи. Возьмем водород. Хлоя!

Хлоя что-то пробормотала.

— Ты слышала хоть слово из того, что я сказала?

— Ты сказала «водород».

— Правильно. Не хочешь достать блокнот?

— Зачем?

— Если вести записи, так будет легче.

— А ты знаешь, куда мама ходила и что сделала?

— Нет, не знаю. Бумага, Хлоя!

— Всего-навсего оставила свои данные в брачном агентстве.

Фрида закрыла учебник и оттолкнула его в сторону.

— А ты против?

— А ты как думаешь? Конечно, против!

— Почему?

— Это так унизительно, будто ей отчаянно не хватает секса.

— Или она одинока.

— Ха! Можно подумать, она живет одна в доме.

— Ты хочешь сказать, что у нее есть ты?

Хлоя пожала плечами.

— Я не хочу говорить об этом. Знаешь, ты не мой психотерапевт.

— Ладно, — не стала спорить Фрида. — Вернемся к водороду. Сколько у водорода электронов?

— Тебе плевать, правда? Тебе абсолютно все равно. Правильно папа о тебе говорил! — Хлоя увидела выражение лица Фриды, и голос у нее задрожал. Она уже знала: любое упоминание родственников Фриды — табу. Несмотря на все свое вызывающее поведение, она благоговела перед тетушкой и боялась ее неодобрения. — Один, — обиженно надув губы, ответила она. — У него один чертов электрон.

Глава 8

Когда Фрида проходила практику по неврологии, она лечила мужчину, попавшего в автокатастрофу, в результате которой у него была разрушена часть мозга, отвечавшая за распознавание лиц. Неожиданно он разучился различать людей: они стали совокупностью черт, шаблонов, не вызывающих никакого эмоционального отклика. Он больше не узнавал ни жену, ни детей. Этот случай заставил ее задуматься о том, насколько уникально каждое человеческое лицо и насколько удивительна наша способность читать его. Дома у нее стояло несколько десятков альбомов с портретами — некоторые из них были сделаны знаменитыми фотографами, но большинство она нашла в букинистических лавках: в них анонимные авторы представляли изображения неизвестных и давно уже умерших объектов съемки. Иногда, когда Фриду мучила бессонница и даже долгие прогулки не могли заставить ее провалиться в забытье, она приносила в спальню один из этих альбомов и листала его, вглядываясь в лица мужчин, женщин и детей, пытаясь по выражению их глаз угадать, чем они жили.

Она мгновенно узнала Алана Деккера: это был тот самый мужчина, с которым она столкнулась у дверей кабинета Рубена. Его лицо — круглое, в складках, неравномерно покрытое бледными веснушками — нельзя было назвать красивым в полном смысле этого слова, но оно, бесспорно, притягивало. В его карих глазах жила грусть, и еще было в них что-то такое, что напоминало ей собаку, подозревающую, что сейчас ее будут бить, но все равно выпрашивающую ласку. Голос у него дрожал, и, разговаривая, он постоянно бил кулаком в открытую ладонь. Она обратила внимание, что ногти у него обгрызены до самого мяса.

— Вы считаете… вы считаете… вы считаете… — запинаясь, повторял он. Он привык, что его постоянно перебивают, поэтому говорил, стараясь заполнить паузы в речи, пока не подберет подходящих слов. — Вы считаете, мне было легко обратиться к этому человеку?

— Это всегда нелегко, — заметила Фрида. — Для этого нужно набраться мужества.

Алан на мгновение замолчал, вид у него был растерянный.

— Я пошел из-за жены, из-за Кэрри. Она сама отвезла меня. Думаю, если бы не отвезла, я бы никогда не решился. А он выставил меня дураком.

— Он вас подвел.

— Он не уделял мне внимания. Он даже не помнил, как меня зовут!

Он посмотрел на Фриду, но она просто кивнула и ничего не сказала. Но при этом она слегка наклонилась вперед, выказывая интерес.

— Что еще хуже, ему же за это платят из денег налогоплательщиков! Я с ним разберусь.

— Ваше право, — согласилась Фрида. — Я просто хочу сказать, что то, как он вел себя с вами, оправдать нельзя. — Она замолчала, подумала минуту и выругалась про себя. Похоже, другого выхода из ситуации действительно не существует. — Но как бы вы ни решили поступить, надеюсь, мы с вами могли бы все обсудить.

— Вы что, пытаетесь отговорить меня?

— Нет, я хотела поговорить с вами о том, что вы чувствуете, о ваших страданиях. Вы ведь страдаете, не так ли?

— Это сейчас неважно, — возразил Алан. На глаза ему навернулись слезы, и он заморгал, чтобы прогнать их. — Я здесь не по этой причине.

— Как бы вы ее описали?

Алан поднял глаза и посмотрел на Фриду. Она заметила, как выражение его лица смягчилось, словно он сдался.

— Мне всегда трудно подобрать слова, — признался он. — Все кажется не таким, как надо. Я взял больничный. Сердце словно выросло, оно уже не помещается в груди. Во рту странный вкус, будто от металла. Или от крови. И у меня в голове все время крутятся мысли, картинки. Я просыпаюсь среди ночи, потому что вижу их во сне. Я не могу… я будто живу не своей жизнью. Я не ощущаю себя собой, и меня это пугает. Я не могу… — Он замолчал и нервно сглотнул. — Я не могу заниматься любовью со своей женой. Я люблю ее, у меня просто не получается.

— Такое случается, — успокоила его Фрида. — Возможно, вы просто не представляете, как часто такое случается.

— И я ужасно расстроен из-за этого, — вздохнул он. — Из-за всего.

Они обменялись взглядами.

— Когда вы пошли на прием к доктору Мак-Гиллу, вы сделали первый шаг. Все пошло не так. Мне очень жаль. Как вы считаете, сможете попробовать сделать его еще раз? Уже со мной?

— Но я не за этим сюда пришел. Я… — Он замолчал и внезапно сдался, словно решив, что борьба не стоит усилий. — А вы думаете, что сможете помочь мне?

Фрида посмотрела на него: обгрызенные ногти, взволнованное лицо, покрытое бледными веснушками и плохо выбритое, умоляющие глаза — и кивнула.

— Я бы хотела, чтобы вы приходили на сеанс три раза в неделю, — сказала она. — Чтобы относились к сеансам как к делу первостепенной важности. Каждый сеанс длится пятьдесят минут, но если вы опоздаете, то нашу беседу придется уложить в оставшееся время. Как думаете, вы сможете выполнять такие условия?

— Думаю, да. Да, смогу.

Она открыла ящик стола и достала свой ежедневник.

Глава 9

Они стояли бок о бок на мосту Ватерлоо. Фрида не смотрела ни на здания Парламента, ни на «Лондонский глаз», ни на Собор святого Павла — мерцающее отражение города в мутной, грязной воде. Она смотрела на течение реки, на то место, где вода закручивалась вокруг опоры моста. Она уже почти забыла, что Сэнди стоит рядом, когда он внезапно заговорил:

— Разве Сидней не лучше?

— Сидней?

— Или Берлин.

— Нет. Думаю, мне пора возвращаться к работе, Сэнди.

— А Манхэттен?

— По-настоящему можно любить только один город. Этот город — мой.

— Это Эссекс? — спросил Алан, рассматривая картину на стене.

— Нет, — ответила Фрида.

— А что это за место?

— Не знаю.

— Почему же вы купили именно эту картину?

— Мне нужно было изображение, которое не вызывало бы слишком сильного интереса. Чтобы оно не отвлекало пациентов.

— Мне нравятся картины, на которых изображено что-то настоящее — старые парусники, например, где можно рассмотреть все детали: и паруса, и канаты. Такие картины я не люблю. Они слишком размытые, слишком унылые.

Фрида уже собиралась заметить, что это как раз прекрасно, ведь они встретились не для того, чтобы рассуждать о живописи, но прикусила язык.

— Разве унылость — это плохо?

Алан кивнул.

— Понял. Вы считаете, что у всего есть какое-то значение. На самом деле вы стараетесь прочитать что-то в моих словах.

— Тогда скажите, о чем бы вы хотели поговорить?

Алан откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки, словно выставляя защиту от нее. В понедельник он был взволнован и нуждался в помощи. А сегодня демонстрировал самоуверенность и агрессивность.

— Ну вы же врач. Или, по крайней мере, кто-то в этом роде. Вот вы мне и скажите. Разве вы не собираетесь расспрашивать меня о том, что мне снится? Или, может, рассказать вам о том, как прошло мое детство?

— Да, я врач, — согласилась Фрида. — Поэтому я хочу знать, что вас беспокоит. Объясните, почему вы обратились ко мне.

— Насколько я понял, вы меня пригласили, чтобы я не пожаловался на того, другого врача. Он просто позорит свою профессию. Я знаю, что вы защищаете своих. Может, я все равно пожалуюсь.

Алан никак не мог сидеть спокойно: он то скрещивал руки на груди, то клал их на подлокотники, то ерошил волосы; то смотрел Фриде в глаза, то отводил взгляд в сторону.

— Существует целый ряд мест, где вы можете жаловаться, — напомнила она ему. — Если все же решите так поступить. Но это место к ним не относится. Это то место, куда вы приходите, чтобы поговорить о себе, и поговорить честно. Вы можете говорить так, как, пожалуй, больше ни с кем: ни с друзьями, ни с женой, ни с коллегами. Попробуйте посмотреть на это как на возможность.

— Вот это все, — Алан широким жестом обвел комнату, — раздражает меня, потому что вы считаете, будто можете решить проблемы, просто поговорив о них. А я всегда считал себя человеком практичным. Когда возникает какая-то проблема, то, я думаю, нужно выйти из дома и решить ее. Если о ней просто поговорить, она никуда не исчезнет.

Выражение лица Фриды осталось неизменным, но на нее навалилось знакомое чувство усталости. Опять. Слишком часто первый настоящий сеанс превращался в нечто очень похожее на первое свидание. На первом сеансе люди заявляли, что на самом деле никакая помощь им не нужна, что они не понимают, зачем вообще пришли, что от простого обсуждения проблемы не исчезнут. Иногда на то, чтобы миновать эту стадию, уходили недели. Иногда ее вообще не удавалось преодолеть.

— Как вы сами сказали, я врач, — напомнила ему Фрида. — Опишите мне свои симптомы.

— Они точно такие же, как и раньше.

— Раньше — это когда? — Фрида слегка наклонилась вперед.

— Когда? Точно не знаю. Я был молод. Мне было лет двадцать… Значит, это происходило примерно двадцать один — двадцать два года назад. А что?

— И как вы с ними справились?

— Они просто исчезли. — Алан смутился, замолчал и скорчил непонятную гримасу. — Постепенно.

— Значит, в течение приблизительно двадцати лет вы не испытывали ничего подобного, но внезапно симптомы вернулись?

— Ну да. Но это вовсе не означает, что мне нужно здесь сидеть. Думаю, терапевт дал мне направление к вам, просто чтобы отделаться. У меня есть своя теория: врачи чаще всего хотят как можно быстрее отделаться от пациента и на как можно более долгий срок. Чаще всего они этого добиваются, прописывая таблетки, но если таблетки не помогают, то они отсылают пациента к другому врачу. Разумеется, на самом деле они всего лишь хотят…

Неожиданно он замолчал. Повисла неловкая пауза.

— Что с вами? — заботливо спросила Фрида.

Алан медленно крутил головой.

— Вы слышите?

— Что?

— Такой звук, будто что-то скрипит, — ответил он — Идет вот оттуда. — И он указал в дальний конец комнаты, напротив окна.

— Наверное, с улицы доносится, — предположила Фрида. — Во дворе идут строительные работы…

Она нахмурилась. Она тоже услышала этот звук, и он явно шел не с улицы. Он раздавался внутри дома. Вместе с тем и не совсем внутри. Звук стал громче. Скрип сменился стоном, а затем они не только услышали, но и почувствовали его. Затем в районе потолка раздался грохот, словно от взрыва, и что-то провалилось к ним: куски гипсокартона и дерева, но бóльшую часть представлял собой человек. Он гулко ударился о покрытый ковром пол, а сверху его присыпало обломками гипсокартона. Помещение неожиданно наполнилось белой пылью. Фрида сидела в кресле, не шевелясь. Все случилось так быстро, что она даже не успела понять, что происходит. Она просто смотрела, широко открыв глаза, словно наслаждаясь разворачивающимся перед ней спектаклем. И ждала, что же будет дальше.

Алан вскочил на ноги и подбежал к скрючившемуся на полу человеку. «Интересно, он мертвый?» — вяло подумала Фрида. Но как мог мертвец провалиться сквозь потолок? Алан опустился на колени, прикоснулся к телу, и оно зашевелилось. Человек медленно поднялся на четвереньки, а затем встал в полный рост. Это был мужчина. Он обладал коренастой фигурой, взъерошенной шевелюрой, был одет в рабочийкомбинезон, но разобрать какие-нибудь детали его внешности оказалось делом нелегким: его покрывал тонкий, как пленка, слой серой пыли. Вот только на лице, возле брови, тонкой струйкой сочилась кровь и стекала по скуле. Он посмотрел на Алана, затем в растерянности перевел взгляд на Фриду.

— Какой это этаж? — с акцентом спросил он.

Наверное, из Восточной Европы, подумала Фрида.

— Какой этаж? — переспросила она. — Третий. Вы не пострадали?

Мужчина поднял голову и посмотрел на дыру в потолке, затем снова перевел взгляд на Фриду. Похлопал себя по плечам, потом по всему телу, устроив настоящую пыльную бурю. Затем извинился и вышел.

Фрида и Алан переглянулись. Алан показал на кресло, в котором он недавно сидел:

— Вы не против?

— Не против чего?

Не отвечая, он подтащил кресло под дыру. Фрида смотрела на него, на его ноги в ботинках на своем кресле и не знала, что сказать. Голова Алана исчезла в дыре. Она услышала приглушенное «Добрый день» и еще несколько слов, которых не разобрала. Затем до нее долетели звуки другого голоса, еще более приглушенного. Наконец Алан слез с кресла.

— Как вы считаете, все серьезно? — обеспокоенно поинтересовалась Фрида.

Алан поморщился.

— Хорошо, что я сейчас не на работе.

— Вы строитель?

— Работаю в ЖЭКе. Да, будь я на работе, я бы в выражениях не стеснялся.

— Мне придется нанимать кого-то, чтобы все починить. Как вы думаете, это можно сделать?

Алан снова посмотрел на дыру, покачал головой и шумно втянул воздух сквозь зубы.

— Лучше вы, чем я, — заявил он. — Чертовы шабашники! Сломай он себе шею, кто бы за это расплачивался? Вот ведь чертовы поляки!

— Украинцы, — раздался голос из дыры.

— Вы нас слышите? — удивилась Фрида.

— А что? — переспросил голос.

— Вы себе ничего не повредили?

— Повреждения достались только вашему потолку, — хмыкнул Алан.

— Я скоро идти, — заверил их голос.

Фрида отошла от груды строительного мусора на полу.

— Извините за этот случай, — сказала она Алану. — Боюсь, нам придется прерваться.

— Вы что, все специально подстроили? — удивился Алан. — Это ваш метод разговорить пациента?

— Давайте назначим время нового сеанса. Если вас это устроит.

Алан задрал голову и посмотрел на дыру.

— Что меня в этом бесит, — заметил он, — ну, помимо шока, так это то, что такие случаи наглядно показывают, как близко друг к другу мы живем. Мы как звери в клетках, поставленных одна на другую.

Фрида недоуменно подняла брови.

— Вы говорите, словно психоаналитик. Случается, что кто-то проваливается к вам с верхнего этажа, но это означает только то, что он провалился к вам с верхнего этажа, не более того. Это ничего не означает. Это просто несчастный случай. — Она обвела взглядом обломки и тучи пыли, оседающей на предметы обстановки. — Несчастный случай, способный вывести вас из себя.

Алан посерьезнел.

— Это я должен просить прощения, — заявил он. — Я был груб с вами. Вы не виноваты в том, что этот тип свалился нам на голову. И в том, что мой терапевт направил меня к вам. Я бы хотел кое о чем с вами поговорить. О мыслях. У меня в голове. Может, вам удастся прогнать их.

— Вы не были грубы — по крайней мере, не особенно. Значит, увидимся в пятницу. При условии, что к тому времени здесь все уберут.

Она проводила Алана к выходу, как поступала всегда, а затем снова села за стол и стала записывать впечатления от проведенного сеанса, хоть он и продлился не больше десяти минут. Ее прервал стук в дверь. Стук, а не звонок с улицы, поэтому она решила, что Алан вернулся, но это оказался мужчина с верхнего этажа. Он все еще был покрыт пылью.

— Пять минут, — сказал он.

— Пять минут чего? — не поняла Фрида.

— Вы оставаться здесь, — сказал он. — Я вернуться через пять минут.

Фрида сделала два телефонных звонка, отменяя два сеанса на вторую половину дня, и снова вернулась к своим записям. В дверь опять постучали. Она не сразу узнала мужчину, стоявшего в дверях: теперь он был чистым, пах мылом и был одет в джинсы, футболку и пару кроссовок без носков. Темно-каштановые волосы были старательно зачесаны наверх. Он протянул руку:

— Я Джозеф Морозов.

Ощущая себя чуть ли не персонажем сновидения, Фрида пожала ему руку и представилась, хотя на секунду ей почудилось, что он сейчас поднесет ее ладонь к губам и поцелует.

В другой руке он держал пакет с шоколадным печеньем.

— Вы любить печенье?

— Нет.

— Нам надо поговорить. У вас есть чай?

— Нам определенно надо поговорить.

— Тогда нужен чай. Я делать чай для вас.

Фрида не держала продуктов в крошечной квартирке, где принимала пациентов, но чай или кофе время от времени себе делала. Так что она провела мужчину в кухню и смотрела, как он там хозяйничает. Поскольку пришлось объяснять ему, где что находится, на приготовление чая ушло больше времени, чем если бы она все сделала сама. Они взяли по чашке горячего напитка и вернулись в комнату для сеансов психотерапии.

— Вы же могли умереть, — посочувствовала ему Фрида. — Вы целы?

Он поднял левую руку и посмотрел на нее с таким удивлением, словно она принадлежала другому человеку. По внутренней стороне предплечья шел длинный синюшный рубец.

— Я уже падать с лестницы, — пояснил он. — И лететь через окно. А один раз ломать себе ногу, когда… — Он неопределенно помахал рукой. — Оно врезаться в меня. А за мной стена. Ничего страшного.

Он отхлебнул чаю и посмотрел в окно на стройку.

— Большая работа, — уважительно заметил он.

— Может, поговорим о большой работе, которую предстоит выполнить здесь?

Джозеф повернул голову и посмотрел на строительный мусор на полу, потом на дыру в потолке.

— Это плохо, — согласился он.

— Я здесь работаю, — уточнила Фрида.

— Здесь нельзя работать, — возразил Джозеф.

— И что мне тогда делать? То есть что вы собираетесь делать?

Джозеф снова посмотрел на дыру в потолке и меланхолично улыбнулся.

— Я виноват, — признался он. — Но больше виноват тот, кто строить этот дом, этот пол, да.

— Ваш пол меня не очень-то волнует, — призналась Фрида. — А вот мой потолок — очень.

— Пол не мой. Я работать, пока люди жить в доме, за городом. Это их городская квартира. Вы каждый день работать?

— Каждый. Кроме субботы и воскресенья.

Он повернулся к ней и приложил к сердцу свободную от чашки руку — жест, отличавшийся определенной театральностью. Он даже отвесил легкий полупоклон.

— Я все починить для вас.

— Когда?

— Все быть даже лучше, чем раньше, до того как я упасть в дыру.

— Вы не падали в дыру. Вы эту дыру сделали.

Он задумчиво сдвинул брови.

— Когда вам надо работать здесь?

— Я бы хотела работать здесь завтра, но подозреваю, что об этом не может быть и речи.

Джозеф огляделся и улыбнулся.

— Я ставить сюда перегородку, — предложил он. — Работать за ней. И у вас есть офис. Когда вас здесь нет, я наклеить новые обои. Покрасить. Я все красить в правильный цвет.

— Этот цвет и есть правильный.

— Вы дать мне ключ, и перегородка стоять здесь завтра, а вы сидеть в офисе. Не в таком большом офисе…

Он протянул руку. Фрида раздумывала не дольше минуты. Она собиралась отдать ключи человеку, которого видела в первый раз в жизни. Но что еще ей оставалось делать? Искать другого строителя? Что может случиться в худшем случае? «Никогда не задавай таких вопросов». Она открыла ящик стола, нашла запасной ключ и протянула его Джозефу.

— Так вы украинец?

— Не поляк.

Самые лучшие из них — стеснительные, с заискивающими улыбками и дрожащими губами. Те, которые скучают по маме, сидят на ступеньках холодными, сырыми вечерами и ждут, когда мамочка придет и заставит их встать и побегать. Они должны стараться угодить, быть послушными. Таких можно лепить.

Вон тот маленький мальчик, который в одиночестве сидит на деревянных качелях-доске, ожидая, когда же кто-нибудь сядет на противоположный край, чтобы можно было качаться. Но никто к нему не подходит, и он сидит и ждет дальше. Сначала он улыбается, надеется, но постепенно улыбка на его лице становится словно приклеенная. Он оглядывается. Видит, как другие дети смотрят на него и решают не подходить. Он пытается позвать другого мальчика, но тот его игнорирует.

Да, он может подойти. Нужно четко знать, что именно ищешь, но и осторожность не помешает. Неважно, сколько на это уйдет времени. Время — не помеха.

Глава 10

— Как интересно, — заметил Сэнди.

Взявшись за руки, они шли через Сити по направлению к дому Сэнди — до него оставалось всего лишь несколько сот ярдов. По обе стороны от них высились внушительные здания — такие высокие, что они почти закрывали небо. Банки, финансовые учреждения, величественные юридические фирмы, чьи названия написаны прямо над входными дверьми. Запах денег. Улицы были чисты и безлюдны. Светофор сменил сигнал с красного на зеленый и обратно, но за это время здесь проехало лишь одно случайное такси.

Они возвращались с прощальной вечеринки врача, работавшего вместе с Сэнди и которого Фрида знала уже несколько лет. Приехали они по отдельности, но где-то в середине вечера Сэнди подошел к группе гостей, среди которых была Фрида, и положил руку ей на спину. Она обернулась, а он наклонил голову и запечатлел поцелуй у нее на щеке — слишком близко к губам и слишком долгий, чтобы его можно было принять за дежурный поцелуй при встрече просто знакомых. Это было откровенное заявление о правах, и, разумеется, он хотел, чтобы все это заметили. Когда она снова повернулась к людям, с которыми перед тем разговаривала, то заметила, что в глазах у них горит неподдельный интерес, хотя все вежливо промолчали. Теперь они еще и ушли вместе, чувствуя спиной взгляды окружающих, понимая, что теперь все разговоры станут крутиться вокруг них. Фрида и Сэнди, Сэнди и Фрида: а вы знали, а вы догадывались?

— В следующий раз ты, наверное, пригласишь меня на встречу со своим начальником. Ой, я забыла, ты ведь и есть начальник, верно?

— Ты против?

— Против чего?

— Того, что люди знают, что мы пара.

— Так вот кто мы, оказывается! — сардонически воскликнула Фрида, хотя ее сердце отчаянно колотилось.

Они уже дошли до Барбикана. Он повернулся к ней лицом и взял за плечи.

— Да ладно тебе, Фрида. Почему для тебя это так тяжело? Скажи это вслух.

— Сказать что?

— Что мы — единое целое, пара. Мы занимаемся любовью, планируем, говорим о том, что делали днем. Я все время думаю о тебе. Я вспоминаю тебя: что ты сказала, что почувствовала. Боже, мне ведь уже за сорок, и я успешный консультант. У меня седина в волосах, а я чувствую себя юношей. Почему тебе так тяжело сказать это?

— Мне нравилось, что все было тайной, — призналась Фрида. — Что о нас никто не знал, кроме нас самих.

— Это не могло всегда оставаться тайной.

— Я понимаю.

— Ты словно дикий зверек. Я боюсь, что, если резко пошевелюсь, если издам какой-то не такой звук, ты убежишь.

— Тебе стоит завести лабрадора, — посоветовала Фрида. — В детстве у меня был лабрадор, девочка. Всякий раз, когда ее оставляли одну, она выла. Она демонстрировала такую благодарность каждый раз, когда мы приходили домой, словно мы отсутствовали лет десять.

— Я не хочу собаку, — возразил Сэнди. — Я хочу тебя.

Она придвинулась поближе и просунула руки под его толстое пальто и пиджак. Ощутила тепло его тела через тонкую рубашку. Его губы коснулись ее волос.

— Я тоже тебя хочу.

Они молча вошли в дом. В лифте они повернулись друг к другу, как только двери закрылись, и стали так отчаянно целоваться, что она почувствовала вкус крови на губах. Когда лифт остановился на этаже Сэнди, они оторвались друг от друга. Войдя в квартиру, он снял с нее пальто, и оно упало на пол. Расстегнул молнию на ее платье, поднял ей волосы и расстегнул замочек на ожерелье, позволив тонкой серебряной цепочке скользнуть в его ладонь и подарить ему чувство прохлады, потом положил украшение на столик в прихожей. Опустившись на колени на деревянный пол, он снял с нее одну туфлю, затем вторую. Посмотрел на нее снизу вверх, и она попыталась улыбнуться. Ощущение счастья испугало ее.

— Я не из Польши, — в который раз повторил Джозеф посетителю практически пустого паба — теплого, уютного и обшарпанного, из которого ему совершенно не хотелось уходить.

— Я не против. Мне нравятся поляки. Ничего не имею против них.

— Я из Украины. Это совсем другое. Летом мы…

— Я вожу автобусы.

— Вот как, — понимающе кивнул Джозеф. — Я любить здешние автобусы. Я любить ездить на верхнем этаже, впереди.

— Твоя очередь.

— Что, простите?

— Еще по одной, дружище.

И он поднял кружку. А Джозеф уже думал, что оплатил последнюю порцию. Он сунул руку в карман куртки — слишком тонкой, чтобы помочь ему пережить зиму, — и нащупал монеты. Он сомневался, что денег хватит на очередную порцию угощения, но не хотел показаться грубым новому другу по имени Рей, розовому и кругленькому мужчине.

— Я купить вам пиво, а себе, наверное, нет, — сказал он. — Я должен идти. Завтра я начинать работу для одной женщины.

Рей заговорщицки улыбнулся, но улыбка исчезла, когда он увидел выражение лица Джозефа.

Она любила подставлять лицо порывам свежего ветра. Любила прохладную темноту и практически безлюдные улицы, когда тишину нарушали только звук ее шагов и шелест сухих листьев. Тем не менее откуда-то издалека до нее все равно доносился шум транспорта. Она прошла под мостиком: с парапета свешивалась пара ботинок, и все то время, пока она следовала этим маршрутом, ботинки покачивались на ветру. У моста Ватерлоо она всегда останавливалась и рассматривала огромные здания, столпившиеся на обоих берегах реки, и слушала мягкий, тихий плеск воды. Именно здесь Лондон полностью раскрывался перед благодарным зрителем. Отсюда он простирался на долгие мили во всех направлениях, постепенно сходя на нет в пригородах и заканчиваясь окультуренной сельской местностью, в которую Фрида по возможности старалась не казать носа. Она повернулась спиной к реке. Не так далеко отсюда ее ждал уютный домик: темно-синяя входная дверь, кресло у камина, кровать, которую она застелила утром.

Когда она вернулась домой, было уже почти четыре часа, но, хотя ее тело утомилось, мозг по-прежнему кипел мыслями и образами, и она понимала, что не сумеет уснуть. Коллега, специалист по сну, объяснил ей, что часто достаточно просто сосредоточиться на каком-нибудь умиротворяющем образе, например озере или луге с высокой травой, и именно это Фрида пыталась представить сейчас, лежа в постели, откуда благодаря неплотно закрытым занавескам было видно луну. Она представляла себя внутри рисунка, висевшего в арендованной квартире, где она работала: вот она идет сквозь теплые, приглушенные оттенки пейзажа… Но неожиданно она поняла, что представляет себе образы, о которых ей рассказал Алан Деккер: она видит корабль, попавший в бурю; канаты громко хлопают, все находится в движении. Наверное, именно такое ощущение и возникает иногда у него в мозгу, подумала она. А затем, вспомнив об Алане, она невольно вспомнила и то, как взорвался потолок в ее кабинете и на пол рухнуло тело, принеся с собой поток пыли и гипсокартона. Она спросила себя, будет ли ее комната готова к завтрашнему дню, — хотя, конечно, завтра уже успело стать сегодня, и приблизительно через три часа ей пора будет вставать.

Когда приехал Джозеф, Фрида с трудом разглядела его за огромным листом ДСП, который он нес. Он прислонил его к стене в кабинете и посмотрел на дыру.

— Через полчаса ко мне приедет пациент, — сообщила Фрида.

— Это занимать десять минут, — ответил Джозеф. — Может, пятнадцать.

— Вы залатаете этим дыру?

— Прежде чем дыра стать лучше, она должна стать хуже. Я ее увеличить, убрать обломки. Потом я делать ее крепкой и хорошей. — Он указал на ДСП. — А это я использовать, чтобы сделать стену здесь и вернуть вам вашу комнату. Я все измерить, отрезать два куска — этого хватать.

У Фриды было столько вопросов и оговорок в отношении данного процесса, что она не знала, с чего начать.

— Но как вы будете входить и выходить? — запинаясь, спросила она.

— Через дыру, — ответил Джозеф. — Я ставить лестницу, а потом поднимать ее.

Он вышел и несколько минут спустя вернулся с двумя сумками: в одной находились инструменты, в другой — куски дерева различного размера. Он с удивительной скоростью поставил лист ДСП на место, после чего до Фриды стали доноситься звуки ударов — что именно происходило по ту сторону перегородки, она не видела. Она неуверенным взглядом окинула дальний угол комнаты, теперь наполовину перегороженный, и спросила:

— Как все будет выглядеть, когда вы закончите?

Джозеф постучал по листу, чтобы проверить его на прочность. Похоже, результат его удовлетворил.

— Дыра закрыться, — ответил он. — Затем я убрать доску. Потом, в один день, я обклеить потолок обоями и покрасить. И если вы хотеть, я покрасить и остальную часть комнаты. В тот же день. — Он огляделся. — Покрасить в правильный цвет.

— Это и есть правильный цвет.

— Вы выбирать. Если вы хотеть скучный цвет — я красить в скучный цвет. Люди наверху, они платить. Я вставлять расходы в то, что они платить.

— Я не уверена, что это правильно, — заметила Фрида.

Джозеф пожал плечами.

— Они заставлять меня работать в опасном месте, где можно провалиться сквозь пол. Они могут за это немного заплатить.

— Я не уверена, — повторила Фрида.

— Я сейчас приносить второй лист, и вы получать свою комнату. Только немного меньшего размера, ненадолго.

— Хорошо.

Фрида посмотрела на часы. Скоро она будет сидеть в этой уменьшенной комнате, выслушивать сюжет мрачных снов Алана и сочувствовать грусти, охватывающей его при пробуждении.

Глава 11

— Честно, Алан, я не понимаю, почему ты вдруг стал таким скрытным.

Они уже поужинали, и Кэрри кнопками пульта переключала каналы телевизора, но сейчас она выключила его и, скрестив руки на груди, повернулась к мужу. Весь вечер она была раздражительной и ранимой. Алан ждал этого разговора.

— Я не скрытный.

— Ты ничего не рассказываешь о том, что там происходит. Это я уговорила тебя пойти туда, а теперь ты от меня отгородился!

— Все совсем не так. — Алан попытался вспомнить, какими словами Фрида описала все во время сеанса. — Это безопасное место, — наконец сказал он. — Где я могу говорить что угодно.

— Разве здесь ты не в безопасности? Разве мне ты не можешь рассказать все, что угодно?

— Не совсем. Она — чужой мне человек.

— Значит, ты можешь рассказывать чужому человеку то, что не можешь рассказать своей жене?

— Да, — кивнул Алан.

— И о чем же ты говоришь? Ох, прости, я забыла. Ты не можешь мне сказать, потому что это секрет?

Сарказм в исполнении Кэрри звучал странно и непривычно — в том числе и для нее самой. Ее лицо пылало.

— Все не так плохо, как тебе кажется. Нет там никаких страшных тайн. Я не рассказываю ей о своих интрижках, если ты об этом подумала.

— Ну, если это именно то, чего ты хочешь…

Голос ее звучал напряженно и визгливо. Она пожала плечами и снова включила телевизор.

— Не будь такой.

— Какой?

— Обиженной. Словно я старался обидеть тебя.

— Я не обиделась, — возразила она, но голос ее по-прежнему звучал резко.

Он забрал у нее пульт и снова выключил телевизор.

— Если ты и вправду хочешь знать, о чем мы говорили, то сегодня мы обсуждали невозможность иметь ребенка.

Она обернулась к нему.

— Так ты поэтому плохо себя чувствуешь?

— Я не знаю, почему именно, — признался он. — Я просто сказал тебе, о чем мы сегодня разговаривали.

— У меня тоже не получается родить ребенка.

— Я знаю.

— Это в меня тычут иголки и зонды, и это я вынуждена каждый месяц ждать, когда пойдут месячные.

— Я знаю.

— И я тут совсем… — Она замолчала.

— И ты тут совсем ни при чем, — устало закончил за нее Алан. — Во всем виноват я. Это у меня не хватает сперматозоидов для зачатия. Это я импотент.

— Не надо было мне так говорить.

— Ничего страшного. В конце концов, это правда.

— Я ничего такого не имела в виду. Дело вообще не в том, кто виноват. Не делай такое лицо.

— Какое?

— Как будто ты сейчас заплачешь.

— А что плохого в слезах? — спросил Алан и сам удивился. — Почему я не могу заплакать? Почему нельзя заплакать тебе?

— А я плачу, если хочешь знать. Когда остаюсь одна.

Он взял ее за руку и покрутил обручальное кольцо у нее на пальце.

— У тебя тоже есть от меня секреты.

— Надо было больше об этом говорить. Но я до сих пор верю, что все будет хорошо. Многие женщины ждут долгие годы. А если ничего не получится, то, возможно, мы решим усыновить ребенка. Я еще достаточно молода.

— Я всегда хотел собственного сына, — тихо, словно разговаривая с самим собой, возразил Алан. — Об этом я сегодня и говорил. То, что у меня нет детей… Мне не просто грустно от этого, я начинаю думать, что со мной что-то не так, что я — бракованная деталь. Словно внутри меня не доделали — и теперь все это ринулось туда, чтобы заполнить пустоту. — Он остановился. — Какая глупость, правда?

— Вовсе нет, — возразила Кэрри, хотя ей очень хотелось закричать: «А как же я? Мой сын, моя дочь? Я была бы хорошей матерью!» — Продолжай.

— Это несправедливо. И в отношении тебя тоже. Я подвел тебя, и я не могу ничего исправить. Наверное, ты жалеешь, что вообще познакомилась со мной.

— Нет.

Хотя, конечно, иногда случалось, что она думала о том, насколько легче жить с мужчиной другого типа: уверенным в себе и обладающим качественной спермой, которая могла бы подняться по ее трубам, как лосось по реке. Она поморщилась. Эти два качества, похоже, неотъемлемо связаны друг с другом, но она понимала, что это неправильно. Алан ни в чем не виноват.

— Все буквально выплеснулось из меня, я даже не знал, что думал о подобном. Я немного боюсь своего психолога, но почему-то у меня получается говорить с ней на такие темы. Вскоре возникло ощущение, что я не с человеком разговариваю. Я как будто ходил по дому, в котором никогда прежде не был, находил разные предметы, поднимал их и рассматривал — словом, бродил у себя в голове. А потом я понял, что говорю ей…

Алан замолчал и провел рукой по лбу. Он внезапно почувствовал, что ему нездоровится, что он задыхается.

— Что? — спросила Кэрри. — Что ты ей сказал?

— У меня все время стоит перед глазами одна картина… Понимаю, это звучит ненормально… Она кажется такой реальной, словно я смотрю на нее и вспоминаю… Во всяком случае, я ничего не придумываю. Словно все происходит со мной на самом деле.

— Что происходит? Какая картина, Алан?

— Я и мой сын, вместе. Маленький пятилетний мальчик с ярко-рыжими волосами, веснушками и широкой улыбкой. Я вижу его четко, словно наяву.

— Ты его видишь?

— И я учу его играть в футбол. — Он указал в сторону садика за домом, который в последнее время совершенно забросил. — У него все прекрасно получается, он держит мяч под контролем, и я так им горжусь! И собой тоже: тем, что я такой классный и делаю то, что должен делать каждый хороший отец. — В груди у него болело, словно он пробежал длинную дистанцию. — А ты стоишь у окна и смотришь на нас.

Кэрри не ответила. По щекам у нее катились слезы.

— В последнее время у меня не получается выкинуть эту картинку из головы — иногда я и не хочу ее выбрасывать, а иногда думаю, что сойду из-за нее с ума. Доктор спросила меня: как я считаю, может, на самом деле я вижу в этом мальчике себя в возрасте пяти лет, этот мальчик все еще живет во мне, и я хочу его в каком-то смысле спасти? Но все совсем не так. Я вижу своего сына. Нашего сына.

— О боже…

— Того, которого мы ждем.

Так происходит всегда. Всегда наступает момент, когда ты просто знаешь. Знаешь, и все тут. После стольких месяцев наблюдения, ожидания той минуты, когда приманка сработает и леска задергается; после долгих месяцев терпения и осторожности, размышлений, возможно ли то или это; долгих месяцев, когда ты заставляешь себя с надеждой смотреть в будущее и не позволяешь себе пасть духом, — неожиданно все получается. Нужно быть просто готовым к успеху.

Он маленький и тощий, возможно, выглядит младше своих лет, хотя трудно сказать. Сначала он сторонится одноклассников; взгляд у него постоянно бегает: он надеется, что кто-то позовет его. Он одет в джинсы, которые ему великоваты, и толстую куртку почти до колен. Подходит ближе. У него круглые карие глаза и круглые медные веснушки. На голове у него серая шерстяная шапка с кисточкой, но потом он снимает ее, демонстрируя волосы — огненно-рыжего цвета. Это знак, дар, идеал.

Теперь вопрос только во времени. Все нужно сделать правильно. Другого такого же идеального не найти.

Глава 12

Джозефу нравилось так работать. Клиенты были далеко и приезжали посмотреть, как идет ремонт, примерно раз в две недели, так что бóльшую часть времени он мог жить в их квартире. И обедать там же, если хотелось. Раньше он чаще всего работал в составе бригады, и чаще всего ему там тоже нравилось: все эти люди разных специальностей — штукатур, плотник, электрик — напоминали семью, члены которой ругались, дрались и пытались ужиться друг с другом. Но теперь он ощущал себя почти как в отпуске. Он мог работать, когда вздумается, даже посреди ночи, когда на улице темно и необычно тихо. А днем — иногда, например, в такой день, как сегодня, когда в районе двух часов у него отяжелели веки, — он откладывал инструменты в сторону и ложился спать. Закрывал глаза и сначала думал о том, как заделать дыру в потолке, сколько всего придется убрать, чтобы избавиться от поломанных досок и потрескавшегося гипсокартона, а затем, без всякой на то причины, перескакивал мыслями к своей жене Вере и мальчикам. Он не видел их с лета. Он размышлял над тем, чем они сейчас занимаются, но постепенно их образы блекли и стирались, словно медленно уходили в туман, так что он не мог точно сказать, когда именно они исчезли из виду… а потом он засыпал и видел сны, которые не сможет вспомнить, когда проснется, потому что он всегда забывал сны.

Сначала он решил, что голос — часть его сна. Голос принадлежал мужчине, и прежде чем он сумел разобрать значение слов, он уловил их печаль, печаль и боль, и это показалось ему странным как для мужчины. Затем, после паузы, зазвучал другой голос, уже знакомый ему. Это был голос женщины снизу, врача. Джозеф поднял руку и ощутил грубую поверхность ДСП под пальцами. Увидел у себя над головой нестерпимо яркий свет, льющийся из дыры в потолке, и медленно, с трудом, понял, где находится: на полу в ее комнате. Услышав эти два голоса — дрожащий мужской и спокойный, ровный женщины, — он почувствовал тревогу. За стеной звучало признание, то, что больше никто, кроме врача, не должен был слышать. Джозеф поднял голову и посмотрел на стремянку. Если он сейчас попробует подняться на верхний этаж, его услышат. Лучше просто лежать и надеяться, что скоро все закончится.

— Моя жена рассердилась на меня, — признался мужчина. — Мне показалось, что она ревнует. Она хотела, чтобы я рассказал ей, о чем мы с вами говорили.

— И вы так и поступили? — спросила Фрида.

— Отчасти, — вздохнул мужчина. — Я изложил ей версию нашего разговора. Но когда я начал рассказ, то неожиданно понял, что на самом деле не открыл вам всего.

— И чего именно вы мне не открыли?

Последовала долгая пауза. Джозеф слышал, как бьется сердце. Он чувствовал, что от него исходит запах перегара. Как они умудряются не слышать его или не улавливать его запах?

— Я действительно могу говорить здесь обо всем? — уточнил мужчина. — Я спрашиваю, потому что, когда я говорил с Кэрри, я понял, что всегда существует некий предел тому, что я могу сказать. То есть я могу говорить ей только то, что, как предполагается, мужья говорят женам; а когда я встречаюсь с другом, то могу говорить с ним только о том, о чем принято говорить с друзьями.

— Здесь вы можете говорить все, что угодно. Здесь нет никаких границ.

— Вы просто решите, что это глупо…

— Мне все равно, глупо это или нет.

— И вы никому не расскажете о том, что услышали?

— Зачем мне это?

— Вы обещаете?

— Алан, моя профессия обязывает уважать вашу частную жизнь. Если только вы не признаетесь в совершении серьезного преступления. Или в планировании его.

— Я признаюсь в плохих чувствах.

— Тогда скажите мне, в чем они заключаются.

Джозеф подумал, что пора, пожалуй, закрыть уши ладонями: информация явно для него не предназначалась. Но он так не сделал. Просто не смог заставить себя. Он хотел знать. В самом деле, кому от этого будет хуже?

— Я много думал, — снова заговорил мужчина. — Я говорил вам о своем желании иметь ребенка. Сына. Так почему бы мне просто не пройти курс лечения от бесплодия и не принимать регулярно «Виагру»? У меня чисто медицинская проблема, она не имеет никакого отношения к рассудку.

— И почему же вы этого не делаете?

— Я думал о сыне, о маленьком мальчике, который похож на меня. Это чувство походило на чувство голода. Но припадки, мучающие меня в последнее время, когда я едва не теряю сознание, слабею, превращаюсь в полного идиота… Они не имеют отношения к этому голоду. Они касаются чего-то другого.

— И чего же?

— Вины.

Очередная пауза.

— Какой вины? — уточнила Фрида.

— Я много думал, — вздохнул мужчина, — и вот к какому выводу пришел. Я хочу, чтобы у меня был этот мальчик. Чтобы он гонял со мной мяч. И я очень хочу, чтобы он был со мной. Но вот он не хочет, чтобы я был с ним. В этом есть какой-то смысл?

— Не совсем, — призналась Фрида. — Продолжайте.

— Это же очевидно. Они не просят их рожать. Это они нам нужны. Я догадываюсь, что это — инстинкт. Но в чем тогда разница между ним и дурной привычкой? Получается, что мы принимаем героин, чтобы перестать принимать героин. У вас зудит от желания иметь ребенка, и вы заставляете ребенка лечить этот зуд.

— Значит, вы считаете, что хотеть ребенка — эгоистично?

— Разумеется! — воскликнул мужчина. — Вы ведь его не спрашиваете, хочет ли он появляться на свет.

— Вы имеете в виду, что испытываете чувство вины, потому что ваше желание иметь ребенка эгоистично?

— Да. — Длинная пауза. — И еще… — Он помолчал. — Кроме того, мое желание сродни одержимости. Возможно, именно такое бывает у женщин.

— Что вы хотите сказать?

Мужчина говорил очень тихо, и Джозефу пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его слова.

— Я слышал о женщинах, которые не чувствуют себя полноценными, пока не родят ребенка. Вот что-то в таком роде испытываю я или еще хуже. Я чувствую — всегда чувствовал! — что мне чего-то не хватает, словно во мне есть огромная дыра.

— Дыра? Продолжайте.

— И если бы у меня появился ребенок, он бы заткнул дыру. Вы считаете, это гадко?

— Нет. А как бы отреагировала ваша жена, если бы вы ей открылись?

— Она бы задумалась, за какого человека вышла замуж. Вообще-то я и сам задумываюсь над тем, за какого человека она вышла замуж.

— Возможно, особенность брака состоит в том, чтобы держать некоторые мысли при себе.

— Я видел сон о своем сыне.

— Вы говорите так, словно он существует на самом деле.

— Во сне так и было. Он стоял передо мной и выглядел, как я в его возрасте. Рыжеволосый, в школьной форме. Но он был далеко, с другой стороны чего-то огромного, как Большой каньон. Вот только это «что-то» было темным и невероятно глубоким. Я стоял на самом краю и смотрел на сына. Я хотел подойти к нему, но понимал, что если шагну вперед, то упаду в темноту. Такой сон не назовешь приятным.

Джозеф подумал о собственных сыновьях, и ему стало стыдно. Он сунул пальцы в рот и прикусил их. Он не понимал, зачем так делает. Возможно, в качестве наказания или чтобы отвлечься от услышанного. Он не то чтобы перестал слушать слова, но переводить — перестал. Попытался воспринимать их как музыку, которая просто течет мимо. Наконец он понял, что сеанс подходит к концу: голоса стали глуше и доносились словно издалека. Затем он услышал, как открылась дверь. Это был его шанс. Как можно тише он встал и начал подниматься по лестнице — осторожно, стараясь не допустить ни единого скрипа. Внезапно он услышал стук.

— Это вы? — спросил голос. У него не возникло никаких сомнений: голос принадлежал ей. — Вы там?

На одно отчаянное мгновение Джозеф решил промолчать, и, возможно, тогда она уйдет.

— Я знаю, что вы там. Не притворяйтесь. Вылезайте через дыру, мне нужно немедленно с вами поговорить.

— Я ничего не слышал, — заверил ее Джозеф. — Все хорошо.

— Ну же!

— И как долго вы там находились? — побелев от гнева, спросила Фрида, когда они оказались лицом к лицу.

— Я спать, — успокоил ее Джозеф. — Я там работать, чинить дыру. И я спать.

— В моей комнате.

— За стеной.

— Вы что, совсем с ума сошли? — возмутилась Фрида. — Это частное дело. Настолько частное, насколько вообще возможно. Что бы он подумал, если бы узнал?

— Я ему не говорить.

— Не скажете? Разумеется, вы ничего ему не скажете. Вы не знаете, кто он. Но вы вообще понимаете, что натворили?

— Я спать, а затем услышать голоса и проснуться.

— Ах, простите, что мы потревожили ваш сон.

— Я пытаться не слушать. Я сожалеть. Я так больше не делать. Вы мне говорить, когда работать, и я заделать дыру.

Фрида глубоко вздохнула.

— Поверить не могу, что проводила сеанс терапии, когда в двух шагах от меня сидел строитель. Да ладно, все нормально. Или почти нормально. Только заделайте эту чертову дыру.

— Это занимать один день. Или два дня. Или немного больше. Краска медленно сохнуть из-за холода.

— Сделайте это как можно скорее.

— Но есть одна вещь, которую я не понимать, — признался Джозеф.

— И что же это?

— Если мужчина хотеть ребенка, надо что-то делать. Просто говорить об этом мало. Надо выходить в мир и пытаться решать проблему. Идти к врачу и делать что-то, чтобы сын появиться.

— А я-то думала, что вы спали, — заметила Фрида, и ее лицо исказилось от ужаса.

— Я спать. Меня разбудить шум. Я слышать кое-что из разговора. Он — мужчина, который хотеть сына. Он заставить меня думать о моих сыновьях.

Выражение гнева сошло с лица Фриды, ее губы невольно растянулись в улыбке.

— Вы что, думаете, я стану обсуждать с вами своего пациента? — удивилась она.

— Я думать, что одних слов мало. Он должен изменить свою жизнь. Получить сына. Если возможно.

— Когда вы подслушивали, вы слышали ту часть, где я сказала, что все останется в тайне? Что никто не узнает, о чем мы разговаривали?

— Но какой смысл только говорить, если он ничего не делать?

— Как, например, лежать и спать, вместо того чтобы латать дыру, в которую вы провалились?

— Я все чинить. Уже почти все готово.

— Не понимаю, почему я вообще говорю с вами об этом, — вздохнула Фрида. — Но все равно скажу. Я не могу решить все проблемы в жизни Алана, не могу дать ему сына с рыжими волосами. Мир — это запутанное, непредсказуемое место. Возможно — только возможно! — если я поговорю с ним, как вы выразились, то сумею немного облегчить ему процесс решения проблем. Я понимаю, это не очень-то много.

Джозеф протер глаза. Он, похоже, еще окончательно не проснулся.

— Можно, я купить вам стакан водки, чтобы просить прощения? — спросил он.

Фрида посмотрела на часы.

— Сейчас три часа дня, — напомнила она ему. — Вы можете приготовить мне чашку чая, чтобы извиниться.

Когда Алан вышел от Фриды, уже темнело. Налетавший порывами ветер приносил запах дождя и сбивал с деревьев мертвые листья. Небо было угрюмого серого цвета. На тротуаре блестели черные лужи. Он не знал, куда идет. Он блуждал по боковым улочкам, брел мимо зданий, где не горело ни одного окна. Он не мог вернуться домой, пока что не мог. Там его встретят внимательный взгляд Кэрри, ее беспокойство и забота. Ему полегчало, когда он очутился в той теплой и светлой комнате. Ощущение того, что в груди у него поселился рой гудящих насекомых, ушло, и он только теперь понял, как сильно устал, почувствовал, что руки и ноги налились свинцом. Он чуть было не заснул прямо там, сидя на сером диванчике напротив нее и рассказывая о том, о чем ни разу не смог заставить себя рассказать Кэрри, — потому что Кэрри любила его и он не хотел потерять ее любовь. Он четко представил себе выражение лица жены, увидел, как оно на мгновение сморщилось от горя, но тут же вернулось к своему обычному состоянию. А вот выражение лица этой женщины не изменилось. Что бы он ни рассказал ей, его слова не причинят ей боль и не внушат отвращения к нему. Она очень напоминала ему портрет — так тихо и неподвижно она сидела. Он не привык к такому. Чаще всего женщины кивают и бормочут что-то, тем самым побуждая рассказчика не останавливаться, но при этом всегда готовы перебить, если он зайдет слишком далеко или собьется с мысли. По крайней мере, его мать вела себя именно так, и его коллеги, Лиззи и Рут, тоже. И Кэрри, разумеется.

Но сейчас, когда он ушел, ему уже не было так хорошо. На него снова наваливалось чувство беспокойства — или, возможно, оно росло у него внутри: он не знал наверняка, откуда оно берется. Ему очень хотелось вернуться в ту комнату и остаться там, по крайней мере, пока это чувство не схлынет. Но он догадывался, что ей эта затея придется не по душе. Он помнил, что она сказала: ровно пятьдесят минут. Она очень строгая, подумал Алан. Интересно, а как бы ее восприняла Кэрри? Наверное, решила бы, что Фрида — крепкий орешек. Слишком крепкий.

По левую руку он заметил маленькую, окруженную со всех сторон зданиями аллейку, на одной из скамеек которой сидели три пьяницы и пили сидр из жестяных банок. Алан, с трудом переставляя ноги, сел на другую скамью. Моросящий дождь усиливался. Он чувствовал капли у себя на макушке и слышал их стук по мокрым листьям, собранным в кучи на земле. Он закрыл глаза. Нет, решил он. Кэрри не сможет понять его. И Фрида не смогла, по крайней мере, не до конца. Он совершенно одинок. Вот что хуже всего, что причиняет особую боль. Одинок и неполон. Наконец он снова встал.

Этому словно суждено было случиться. Называйте, как хотите: судьбой, роком, расположением звезд… Маленький мальчик с рыжими волосами и веснушками оказался в полном одиночестве. Его мать снова опаздывала. О чем она вообще думает? Он вертит головой во все стороны. Смотрит на открытые ворота и дорогу за ними. Давай. Давай же, малыш. Выйди на улицу. Вот так. Вот сюда. А теперь потихоньку. Не оглядывайся назад. Иди ко мне. Иди ко мне. Теперь ты мой.

У его матери ярко-синий плащ и рыжие волосы, ее трудно не заметить. Но сегодня она не пришла к воротам вместе с другими матерями, и почти все дети уже ушли. Он не хотел, чтобы миссис Клей заставила его дожидаться в классе, — нет, больше он этого не вынесет. Так поступать нельзя, но он знает дорогу домой, да и все равно встретит ее до того, как успеет добраться до цели: она будет бежать ему навстречу, бежать так быстро, что волосы выбьются из прически, ведь она понимала, что опаздывает. Он крадучись подошел к воротам. Миссис Клей не сводила с него глаз, но тут ей понадобилось высморкаться. Воспользовавшись белым носовым платком, она почти полностью закрыла им морщинистое лицо, и мальчик выскользнул на улицу. Никто не заметил, как он вышел. На дороге, в мелкой луже, лежала монета достоинством в один фунт, и мальчик, оглядевшись, чтобы проверить, не шутка ли это, поднял ее и вытер углом рубашки. На эти деньги он купит конфет в магазине на углу или пакет чипсов — если к тому времени еще не встретится с мамой. Он посмотрел вдаль, но мамы не было видно.

Глава 13

Фрида уже давно научилась организовывать свою жизнь так, чтобы та была безмятежной и предсказуемой, как водяное колесо: каждая секция погружалась в опыт, а затем снова выныривала на поверхность. Таким образом, уже знакомые дни повторялись снова и снова, вызывая в ней ощущение определенности и понимания следующей цели: пациенты приходили в конкретные, установленные заранее дни, она виделась с Рубеном, встречалась с друзьями, давала уроки химии Хлое, читала у камина или сидела в кабинете на чердаке и делала небольшие наброски мягким карандашом. Оливия считала, что порядок — одна из разновидностей тюрьмы, не дающая человеку возможности испытать что-то новое, а безрассудство и хаос, в свою очередь, — проявления свободы. С точки зрения Фриды, именно порядок дает человеку свободу думать, пускать мысли в специально созданное для них место, чтобы подобрать имя и форму идеям и чувствам, поднимающимся на поверхность в течение нескольких дней, словно ил и водоросли, — и, подбирая им имя, человек в каком-то смысле обретает над ними контроль, успокаивает их. Но некоторые мысли и чувства уходить на покой не желают. Они напоминают мутную взвесь в воде: шевелятся у самой поверхности и вызывают в их обладателе беспокойство.

Теперь же она не могла успокоиться еще и из-за Сэнди. Они ели, и разговаривали, и спали вместе, а потом Фрида шла домой, не оставаясь на ночь. Они уже начинали — и это ее тревожило и захватывало одновременно — прорастать друг в друга, узнавать друг друга, исследовать друг друга, поверять друг другу тайны. Как далеко она намерена позволить ему проникнуть в ее жизнь? Она попыталась представить себе это. Хочет ли она, чтобы они стали парой, ходили всегда вдвоем, словно связанные одной веревкой альпинисты?

Вчера вечером Сэнди впервые остался у нее дома. Фрида не стала говорить ему, что с тех самых пор, как она купила дом, здесь еще никто не гостил с ночевкой. Они посмотрели кино, проглотили поздний ужин в итальянском ресторанчике в Сохо, а потом вернулись к ней домой. В конце концов, призналась она, до него ведь рукой подать, так что создается впечатление, словно решение было логичным и ничего не значащим — хотя в действительности они сделали важный шаг. Уже наступило утро воскресенья. Фрида проснулась рано, когда еще не рассвело. На мгновение, пока события прошлой ночи не всплыли у нее в памяти, она испытала укол тревоги, увидев рядом с собой чье-то тело. Она выскользнула из кровати, приняла душ и спустилась на первыйэтаж, чтобы зажечь камин и приготовить кофе. Тот факт, что утро она начинает не в полном одиночестве, вызывал странное ощущение, словно она очутилась в незнакомом месте. Когда он наконец пойдет к себе домой? А что, если он просто останется у нее?

Когда Сэнди спустился, Фрида просматривала счета и официальную корреспонденцию, которую всегда оставляла на выходные.

— Доброе утро!

— Привет.

Тон ее был резким, и Сэнди удивленно поднял брови.

— Я могу уйти прямо сейчас, — предложил он. — Или ты можешь угостить меня кофе, а после этого я уйду.

Фрида подняла глаза и нехотя улыбнулась.

— Прости. Я приготовлю тебе кофе. Или…

— Что?

— Обычно по воскресеньям я хожу в одно место за углом, завтракаю там и просматриваю газеты, а потом иду на рынок на Коламбия-роуд, чтобы купить цветов или просто полюбоваться ими. Если хочешь, можешь пойти со мной.

— Хочу.

По воскресеньям Фрида обычно завтракала одним и тем же — рогаликом с корицей и чашкой чая. У Керри, старавшейся сохранить профессионально-невозмутимое выражение лица, Сэнди заказал порцию овсянки и двойной эспрессо. Встретившись взглядом с Фридой, Керри одобрительно подняла брови, проигнорировав хмурый вид посетительницы. Но кафе уже заполнялось людьми, и ни Керри, ни Маркус не могли уделить парочке достаточно времени, только Катя была не у дел и бесцельно бродила между столиками. Каждый раз, проходя мимо столика, за которым сидели Фрида и Сэнди, она совала указательный палец в сахарницу и облизывала его.

У прилавка всегда стояла полная газетница. Фрида взяла несколько газет и положила их между собой и Сэнди. Ее неожиданно охватило тревожное ощущение, что за последние несколько дней они превратились в настоящую пару — такую, которая всегда вместе ходит на торжества, вместе проводит ночи, вместе встает воскресным утром, чтобы почитать газеты в приятной, разделенной тишине. Она откусила приличный кусок рогалика и сделала глоток чая. Это очень плохо?

Часто это была единственная возможность для Фриды за всю неделю прочитать газеты от корки до корки, а в последние несколько недель она была так захвачена отношениями с Сэнди, что, похоже, позволила своему миру сжаться лишь до работы и любимого. Так она и сказала, добавив:

— Хотя, возможно, не имеет никакого значения, что я на время отключилась от того, что происходит в мире. Тем более что я все равно ничего не могу изменить. Как не имеет значения, поднялись акции на один пункт или нет. Или, — она взяла газету из лежащей на столе пачки и указала на заголовок, — что кто-то, кого я не знаю, совершил нечто ужасное по отношению к кому-то, с кем я тоже не знакома. Или что знаменитость, о которой я никогда не слышала, порвала с другой знаменитостью, о которой я тоже никогда не слышала.

— Да пожалуйста, я готов взять вину за это на себя, — заверил ее Сэнди. — Я… Эй, что такое?

Фрида его уже не слушала. Ее захватило сообщение в газете.

Сэнди наклонился к ней и прочел заголовок:

— «Малыш Мэтти все еще не найден. Слезные мольбы матери». Да ты об этом наверняка слышала. Новость очень свежая. Вчера она была во всех газетах.

— Нет, — пробормотала Фрида.

— Только подумай, через что приходится проходить родителям…

Фрида смотрела на фотографию размером в три колонки: там был изображен маленький мальчик с ярко-рыжими волосами, обсыпанным веснушками лицом и кривой улыбкой; взгляд его синих глаз был направлен куда-то вбок — наверное, на человека за объективом.

— В пятницу, — сказала она.

— На данный момент он, скорее всего, уже мертв. Мне чертовски жаль бедолагу-учительницу, которая отпустила его. На нее ушат помоев вылили.

Но Фрида не слышала, о чем он говорит. Она читала о Мэтью Фарадее, которому в пятницу удалось незаметно выскользнуть из начальной школы Ислингтона. В последний раз его видели, когда он направлялся к кондитерской примерно в ста ярдах от школы. Она взяла другую газету и стала перечитывать ту же историю, только чуть более красочно рассказанную и снабженную комментарием психолога. Она просмотрела все газеты по очереди — похоже, репортажи осветили каждую деталь и каждую точку зрения на произошедшее. Статьи были посвящены страданиям родителей, полицейскому расследованию, начальной школе, реакции жителей района, безопасности детей вообще…

— Как странно, — задумчиво, словно разговаривая сама с собой, заметила Фрида.

Шел дождь, и людей на цветочном рынке было немного. Фрида радовалась дождю. Ей нравилось чувствовать его в волосах, нравились опустевшие улицы. Они с Сэнди шли мимо киосков, продающих большие букеты цветов и зелени. Была только середина ноября, но уже можно было купить рождественские украшения: цикламен, веточки падуба, гиацинты в керамических горшках, венки для входных дверей и даже связки омелы. Но Фрида игнорировала все это богатство. Она ненавидела Рождество, как ненавидела и предрождественскую суету: сумасшедших покупателей; столпотворение в магазинах; слишком рано зажженные огни на улицах; песенки, день за днем грохочущие в жарко натопленных магазинах; каталоги, вываливающиеся из почтового ящика и не помещающиеся в мусорное ведро; но прежде всего — навязывание семейных ценностей. Фрида не ценила свою семью, а родственники не ценили Фриду. Между ними пролегла пропасть.

Ветер хлопал навесами киосков. Фрида остановилась, чтобы купить большой букет бронзовых хризантем. Алан Деккер мечтал о сыне с рыжими волосами. Рыжеволосый Мэтью Фарадей исчез. Жуткая, но совершенно бессмысленная аналогия. Она прижалась лицом к влажным ароматным цветам и сделала глубокий вдох. Точка.

Но не думать об этом она не могла. И той ночью — ветреной, штормовой ночью, когда по улицам с грохотом носились крышки мусорных баков, деревья сгибались, приобретая причудливые формы, а тучи сплошной темной массой мчались по небу, — она заявила Сэнди, что ей нужно какое-то время побыть в одиночестве, отправилась погулять и вдруг поняла, что ноги привели ее в Ислингтон: она прошла мимо величественных зданий и аккуратных площадей и очутилась в бедных районах. На то, чтобы добраться туда, у нее ушло совсем немного времени, всего лишь пятнадцать минут, и наконец она поняла, что стоит на месте и таращится на цветочную реку, окружившую начальную школу, где в последний раз видели Мэтью. Некоторые цветы уже умирали в своих целлофановых обертках, и она уловила сладковатый запах разложения.

Киты не относятся к рыбам. У пауков восемь ног. Бабочки получаются из гусениц, лягушки — из головастиков, а головастики — из густого пупырчатого желе, которое миссис Хайд иногда приносит в школу в банке из-под варенья. Два и два равно четыре. Два и два равно четыре. Два и два равно четыре. Он не знал, что произошло потом. Не мог вспомнить. Мама скоро придет. Если он закроет глаза, крепко-крепко зажмурится и посчитает до десяти, очень-очень медленно — один гиппопотам, два гиппопотама, — то, когда он их снова откроет, она окажется рядом.

Он крепко зажмурился и сосчитал до десяти, потом открыл глаза. Вокруг по-прежнему царил мрак. Вот в чем дело: она рассердилась на него. Решила его проучить. Он вышел на улицу, не держась за ее крепкую, теплую руку. Она говорила ему: «Никогда так не делай, Мэтью, слышишь? Пообещай мне!» — и он пообещал. Провалиться мне на месте. Он съел конфеты. «Никогда не бери угощение у чужих, Мэтью». Это колдовские чары. Волшебное зелье, которое может превратить его во что-то другое. Сделать его крошечным, как насекомое в углу комнаты, и тогда мама не заметит его; возможно, она вообще наступит на него. Или у него появится другое лицо, другое тело, тело страшного животного или чудовища, и он окажется запертым в этом теле. Мама посмотрит на него и не поймет, что на самом деле это он, Мэтью, ее солнышко, ее зайчонок. Но ведь глаза у него останутся прежними, правда? Он все равно будет смотреть из этого тела своими, прежними глазами. Или ему придется закричать, чтобы сказать ей, что на самом деле это он. Но рот ему чем-то заткнули, и все, что он слышал, когда кричал, — это отдающееся эхом жужжание в своей голове, похожее на звук рожка, доносящийся до слуха, когда находишься на пароме в море, отправляясь на каникулы вместе с мамой и папой. Такой одинокий, такой далекий… и тебя охватывает дрожь страха, хотя ты и не понимаешь, почему, и тебе хочется, чтобы тебя обняли и успокоили, хочется почувствовать себя в безопасности, потому что мир огромен, и таинственен, и полон неожиданностей, из-за которых сердце уже не помещается в груди.

Ему хотелось пи-пи. Он постарался убедить себя в том, что пи-пи ему на самом деле не хочется. Он слишком большой, чтобы ходить в мокром. Все будут смеяться над ним, и тыкать в него пальцем, и демонстративно зажимать нос. Сначала попе будет тепло, потом прохладно, затем холодно, кожу начнет жечь, а в нос ударит резкий, неприятный запах. На глазах тоже была влага, и она тоже щипала. Он не мог их вытереть. Мама. Папа. Простите, что не послушался вас. Если вы заберете меня домой, я буду вести себя хорошо. Обещаю.

Или его превратили в змею, потому что руки перестали быть руками, а стали частью его тела, хотя он и мог шевелить пальцами; и его ноги уже не были ногами, а склеились вместе. Жил-был маленький мальчик по имени Мэтью, который нарушил обещание, съел волшебное зелье и превратился в змею — в качестве наказания. Все время ползать на животе. Под щекой у него было дерево. Мальчик чувствовал его шероховатость, ощущал характерный запах. Если он станет извиваться, то сможет ли двигаться, как змея? Он выгнулся и резко выпрямился, и его тело проехало по полу. Внезапно он натолкнулся лицом на что-то прохладное и твердое, с закругленным краем. Он поднял голову и боднул преграду, но та не сдвинулась с места. Тогда он вытянулся и положил щеку сверху на непонятный предмет, пытаясь рассмотреть, что это такое. Однажды, играя в прятки, он спрятался в шкафу в родительской спальне. Он свернулся калачиком в темноте, радостно посмеиваясь, несмотря на легкий испуг: пространство освещала лишь крошечная полоса света между дверцами, — и стал ждать, когда его отыщут. Он слышал, как товарищи ходят по дому, ищут его в дурацких местах, например за занавесками. Тогда он тоже положил голову на что-то похожее. Теперь же кожей мокрой от слез щеки он почувствовал шнурок и узел.

Туфля исчезла, и его голова с глухим стуком упала на пол. Туфля ткнула его в бок. Слишком сильно. Вспыхнула узкая полоска яркого света, и он перекатился на спину, чтобы посмотреть на свет. Теперь он не видел ничего, кроме слепящего света. Свет взорвался в его глазах и расцвел у него в голове, а темнота вокруг этого пульсирующего центра только сгустилась.

Свет исчез. Туфля толкнула его, перевернув на бок. В окружающей черноте внезапно возник серый прямоугольник, затем раздался щелчок и серое пятно пропало.

Глава 14

Фрида нажала на кнопку звонка знакомой двери. Однако звука не последовало, а Фрида не могла понять, сломан звонок или просто звенит где-то в глубине дома, поэтому позвонила снова. По-прежнему тишина. Она несколько раз постучала тяжелым дверным молоточком. Отошла от двери и посмотрела на окна. Свет не горел, внутри не угадывалось никакого движения, других признаков присутствия хозяев в доме тоже не было. Может, он ушел? Она снова постучала, прикладывая больше усилий, и от ее ударов дверь задрожала. Она наклонилась, открыла почтовую щель в двери и заглянула внутрь. На коврике лежала груда конвертов. Она уже собиралась уйти, когда изнутри донесся какой-то звук. Она снова постучала. Теперь сомнений не осталось: в доме кто-то ходил. Фрида услышала приближающиеся шаги, затем что-то загрохотало, раздался скрежет отодвигаемого засова, и наконец дверь отворилась.

Рубен прищурился, словно даже тусклый свет хмурого ноябрьского утра оказался для него слишком ярким. Он был одет в замызганные джинсы и расстегнутую на груди рубашку. Похоже, он не сразу узнал Фриду: на его лице возникло озадаченное и растерянное выражение. Фрида уловила исходящий от него запах перегара, табака и пота. Очевидно, он по крайней мере одну ночь провел в одежде.

— Который час? — спросил он.

— Четверть десятого, — ответила Фрида.

— Утра или вечера?

— Как по мне, сейчас день.

— Ингрид ушла, — неожиданно сообщил Рубен.

— Куда?

— Бросила меня. Ушла и сказала, что больше не вернется. Не захотела говорить, куда идет.

— Я не знала. Можно войти?

— Лучше не надо.

Но Фрида, оттолкнув его, вошла в дом. Она не была здесь больше года и сразу заметила его запущенный вид. В одном окне треснуло стекло, а с люстры слетел плафон, выставив на всеобщее обозрение идущие от лампочки провода. Фрида оглянулась и наконец увидела телефонную трубку: она была прикрыта газетой. Достав из кармана клочок бумаги с номером, она набрала его, коротко переговорила и нажала кнопку отбоя.

— Где телефонная база?

— Где-то здесь, — неопределенно отозвался Рубен. — Никогда не могу ее найти.

— Я приготовлю вам кофе.

Когда Фрида вошла в кухню, ей пришлось крепко зажать рот ладонью: ее чуть не вырвало от царившего в помещении запаха. Она молча окинула взглядом груды грязных тарелок, кастрюль, стаканов вперемешку с коробками и пакетами с недоеденными готовыми обедами.

— Я гостей не ждал, — буркнул Рубен. Его тон был почти дерзким, как у ребенка, который сломал очередную игрушку. — Здесь не хватает женской руки. Но тут все равно лучше, чем наверху.

Фриду неожиданно охватило жгучее желание сбежать из этого ужасного места, оставив Рубена разгребать все самому. Ведь он сам когда-то, много лет назад, заявил ей нечто подобное! «Вы должны позволить им совершать ошибки. Все, чем вы в состоянии им помочь, — это идти следом и следить за тем, чтобы они не дразнили гусей, не спорили с представителями власти и не причиняли вреда никому, кроме себя». У нее это так и не получилось. Разумеется, о настоящей уборке и речи идти не могло, но она решила, что может, по крайней мере, проложить что-то вроде тропы во всем этом мусоре. Она толкнула Рубена в кресло, где он и остался сидеть, растирая ладонями лицо и что-то бормоча, и включила чайник. По всей кухне были раскиданы бутылки виски, вермута, вина, ликера — в них оставалась половина или четверть первоначального содержимого. Каждую бутылку она опрокидывала над раковиной, избавляясь от остатков алкоголя. Затем нашла мешок для мусора и заполнила его объедками. По крайней мере, судя по наличию объедков, он не только пил, но и ел. Это хорошо. Она сложила посуду в раковину, а когда та наполнилась, стала складывать тарелки на рабочей поверхности. Открыла шкафчик и обнаружила на верхней полке позабытую банку растворимого кофе — все еще закрытую. Бумагу, закрывавшую верх банки, Фрида сняла с помощью черенка ложки. Затем вымыла две чашки и приготовила себе и Рубену горячий черный кофе. Рубен покосился на кофе, издал стон и покачал головой. Фрида непреклонно поднесла чашку к его рту. Он сделал пару глотков и снова застонал.

— Я обжегся!

Тем не менее она не только не убрала чашку, но даже слегка наклонила ее, заливая горячую жидкость прямо в рот Рубену, и так до тех пор, пока тот не выпил половину.

— Пришли, чтобы позлорадствовать, да? — проворчал Рубен. — Вот до чего я докатился. Вот к чему пришел Рубен Мак-Гилл. Или хотите выразить мне соболезнования? Сказать, что вы мне очень, очень сочувствуете? Или намерены прочитать мне лекцию?

Фрида взяла свою чашку, посмотрела на нее и поставила обратно на стол.

— Я приехала, чтобы спросить совета, — призналась она.

— Просто смешно, — заявил Рубен. — Посмотрите вокруг. Неужели вы считаете, что в моем положении можно раздавать советы направо и налево?

— Алан Деккер, — упрямо продолжила Фрида. — Ваш пациент, которого передали мне. Помните его?

— Передали вам? Вы, наверное, хотели сказать: которого вы у меня забрали. Тот, из-за которого меня отстранили от работы в моей собственной клинике. Тот самый. Дело в том, что я почти ничего не могу о нем сказать, ведь человек, некогда учившийся у меня, бывший мой протеже, добился того, чтобы меня отстранили от дела. Так что пошло не так? Он и на вас тоже пожаловался?

— Дело в том, что он действует мне на нервы.

— Да неужели?

— Последние несколько дней я плохо сплю.

— Вы всегда плохо спите.

— Но раньше я хотя бы видела сны. У меня такое ощущение, что он меня чем-то заразил. И мне интересно, вызывал ли он у вас похожие ощущения. Я подумала, что, возможно, именно по этой причине между вами произошло то, что произошло.

Рубен взял чашку с кофе и сделал большой глоток.

— Боже, терпеть его не могу, — заявил он. — Помните доктора Шёнбаума?

— Он был вашим руководителем, да?

— Правильно. Его психоаналитиком был Рихард Штайнер. Психоаналитиком Рихарда Штайнера был Томас Байер, а сам Томас Байер ходил на сеансы к Зигмунду Фрейду. Шёнбаум был для меня кем-то вроде экстренной связи с Богом, и он учил меня, что когда человек становится психоаналитиком, он перестает быть человеком и становится просто тотемным столбом.

— Что значит «тотемным столбом»?

— Нужно просто быть рядом. И если ваш пациент зайдет в кабинет и заявит, что он только что потерял жену, вам даже нельзя выражать ему соболезнования. Вы должны проанализировать, почему он ощущает потребность сообщить вам об этом факте. Шёнбаум был гениален, к тому же обладал харизмой, и я подумал: «Да ну его к черту!» Со своими пациентами я буду вести себя совсем наоборот. Я буду держать пациента за руку и, не выходя из комнатушки для сеансов, сделаю все, что делал пациент, и пройду везде, где ходил он, и почувствую все то, что чувствовал он. — Рубен наклонился через стол к Фриде, и с такого близкого расстояния она увидела, что белки глаз у него пожелтели, а в уголках покрылись красными прожилками. Изо рта у него дурно пахло: кофе, перегаром и прогорклой пищей. — Вы не поверите, куда меня заносила судьба. Вы не поверите, сколько дерьма целыми потоками путешествует по человеческому мозгу, — а я ходил в этих потоках, мне приходилось погружаться в них по самую шею. Чего только мужчины не рассказывали мне о детях, и чего только женщины не рассказывали мне об отцах и дядьях, и я до сих пор не понимаю, почему они, выйдя из моего кабинета, не вышибали себе мозги к чертовой матери. Я думал: если мне отправиться в путешествие вместе с ними, если показать им, что они не одиноки, что кто-то может разделить их тяготы, то, возможно, они вернутся и попробуют изменить свою жизнь к лучшему. И знаете что? Через тридцать лет такой работы все пошло прахом. Знаете, что мне заявила Ингрид? Она заявила, что я жалок, и что слишком много пью, и что я стал скучным.

— Вы и правда очень многим помогли, — заверила его Фрида.

— Вы так думаете? — переспросил Рубен. — Возможно, эффект был бы тот же, если бы мои пациенты просто приняли пару таблеток, или сделали зарядку, или вообще ничего не сделали. Как бы там ни было, я не знаю, что я сделал для них, но мне это, черт возьми, уж точно на пользу не пошло. Оглянитесь! Смотрите, что происходит, когда позволяешь всем этим людям обосноваться у тебя в голове. В общем, если вы приехали сюда за советом, вот что я вам посоветую: если пациент начинает вас раздражать, отдайте его другому врачу. Ему вы не поможете, да и неприятностей не оберетесь. Вот так-то. А теперь можете уходить.

— Я не имела в виду, что он в самом деле действует мне на нервы — по крайней мере, не в том смысле, о котором вы мне сейчас рассказали. Мне просто… ну, любопытно. Он необычный пациент.

— Вы о чем?

Фрида рассказала ему о своих сессиях с Аланом, о том, какой испуг испытала, открыв газету и прочитав о Мэтью. Рубен слушал, не перебивая. На какое-то время Фрида почти забыла, где находится. Словно кто-то отмотал прошедшие годы и она снова стала студенткой, признающейся в своих страхах наставнику — Рубену. Он мог быть прекрасным слушателем, когда хотел. Он чуть наклонился вперед и смотрел ей прямо в глаза.

— Вот, — сказала она наконец. — Вы поняли, что я имела в виду?

— Помните пациентку, которая приходила к вам несколько лет назад? Как же ее звали? Мелоди или как-то так.

— Вы о Мелани?

— Да, точно. Она была классической соматизирующей пациенткой. Слизистый колит, периоды головокружения, слабости и тому подобное.

— И?

— Ее тревожность и вытеснение в подсознание вылились в реальные соматические симптомы. Она не признавалась в них, но тело нашло способ их выразить.

— Значит, вы считаете…

— Люди — очень странные существа, но человеческий ум — еще более странное явление. Достаточно вспомнить женщину, у которой была аллергия на двадцатый век. В чем там было дело? Я допускаю, что проблемы Алана того же рода. Вы и сами знаете: панические состояния — весьма расплывчатый симптом и может означать все, что угодно.

— Конечно, — медленно произнесла Фрида. — Но он думал о рыжеволосом ребенке еще до того, как Мэтью пропал.

— Хм. Что ж, теория была хороша. Вообще-то она мне по-прежнему нравится — только ее стоит отнести не к вашему пациенту, а к вам самой.

— Как остроумно!

— В каждой шутке есть доля шутки. Вы беспокоитесь об Алане, вы не можете добраться до сути его проблемы. Поэтому толкуете его воображаемого сына с помощью первого подходящего символа.

— Похищенного ребенка едва ли можно рассматривать как символ.

— А почему бы и нет? Все представляет собой символ.

— Чушь! — воскликнула Фрида, но не удержалась и рассмеялась. Настроение у нее улучшилось. — А как насчет вас?

— Ладно, — вздохнул Рубен, — теперь ваша очередь давать советы. Женщину я потерял. Работу тоже. Пил джин из кофейных чашек. Что вы мне посоветуете, доктор? Все это как-то связано с моей матерью?

Фрида огляделась.

— Я думаю, вам следует прибрать здесь, — сказала она.

— Вы, доктор, последователь бихевиоризма? — саркастически спросил Рубен.

— Мне просто не нравится беспорядок. Вы сразу почувствуете себя лучше.

Рубен с такой силой хлопнул себя по макушке, что Фрида вздрогнула.

— Нет никакого смысла устраивать уборку здесь, если там, внутри, все загажено, — заявил он.

— По крайней мере, ваша загаженная голова будет находиться в опрятном доме.

— Вы говорите, как моя мать.

— Ваша мать мне понравилась.

В дверь громко постучали.

— Кого это нелегкая принесла? — раздраженно проворчал Рубен и, шаркая ногами, вышел из комнаты.

Фрида взяла свою чашку с кофе и вылила ее содержимое в раковину. Рубен вернулся.

— Там вас какой-то тип спрашивает, — заявил он.

В кухню вошел Джозеф.

— Вы быстро, — заметила Фрида.

— Он что, уборщик? — удивился Рубен.

— Я строитель, — уточнил Джозеф. — У вас была вечеринка?

— Что ему здесь надо?

— Это я попросила его прийти, — объяснила Фрида. — В качестве одолжения. Платить за которое будете вы. Так что будьте повежливее. Джозеф, я бы хотела, чтобы вы починили здесь пять вещей: дверной звонок, и треснувшее стекло в окне, и люстру…

— Бойлер тоже не работает, — вставил Рубен.

Джозеф огляделся.

— От вас ушла жена? — сразу же догадался он.

— Она мне не жена, — возразил Рубен. — И да. Похоже, это очевидно. Я сам устроил этот беспорядок.

— Сочувствую, — сказал Джозеф.

— Мне твое сочувствие не нужно, — огрызнулся Рубен.

— А вот и нужно, — вмешалась Фрида. Она легонько коснулась плеча Джозефа. — Спасибо. Вы правы. Иногда одними разговорами делу не поможешь.

Джозеф галантно наклонил голову в знак признательности.

Глава 15

— Фрида!

— Прости.

— Ты меня даже не слушаешь. О чем задумалась?

Фрида терпеть не могла подобные вопросы.

— Да так, ни о чем, — уклончиво ответила она. — О делах на завтра. О работе.

Она почти не спала, и теперь у нее закрывались глаза. Она чувствовала себя разбитой, с трудом справлялась с раздражением, и ей совершенно не хотелось поддерживать беседу с Сэнди, который всю ночь проспал рядом, бормоча что-то во сне.

— Нам нужно кое-что обсудить.

— Обсудить?

— Да.

— Надеюсь, беседа не пройдет в ключе «сколько мужчин у меня было до тебя»?

— Нет. Это мы можем оставить на потом, когда у нас будет достаточно времени. Я хочу поговорить о наших планах.

— То есть что я собираюсь делать летом? Должна предупредить, я терпеть не могу самолеты. И загорать на пляже.

— Прекрати.

— Прости. Не обращай внимания. Сейчас половина восьмого утра, и я почти не спала из-за всяких мыслей. Единственный план, который я могу составить сейчас, — это план действий на ближайшие восемь часов.

— Приезжай вечером ко мне. Я приготовлю что-нибудь легкое, и мы поговорим.

— Звучит угрожающе.

— Ничего подобного.

— В семь у меня пациент.

— Приезжай после сеанса.

Фрида никогда не вела записей во время сеанса, она предпочитала делать их позже, после чего заносила в компьютер — либо вечером того же дня, либо на выходных. Но иногда она рисовала или просто черкала в блокноте, который держала под рукой. Это помогало ей сконцентрироваться. Вот и сейчас она что-то рисовала, сидя в отремонтированной комнате, выкрашенной в цвет под названием «кость» к очевидному неодобрению Джозефа. Она делала грубый набросок левой руки Алана, в настоящий момент лежавшей на подлокотнике. Рисовать кисти было для нее трудным делом. На безымянном пальце Алан носил толстое золотое кольцо, вокруг ногтя большого пальца висели заусенцы, на тыльной стороне ладони проступили вены. Указательный палец был длиннее безымянного; это вроде что-то означает, но она не могла вспомнить, что именно. Сегодня он волновался сильнее, чем обычно: ерзал в кресле, наклонялся вперед и снова откидывался назад, почесывал нос. Она заметила, что на шее у него появилась сыпь, а на рубашке красовалось пятно от зубной пасты. Он говорил, захлебываясь словами, о сыне, которого так хотел. Слова, которые он запрещал себе произносить и все плотнее набивал в душу в течение очень многих лет, теперь лились из него потоком. Она сосредоточилась на суставе его мизинца и внимательно слушала, пытаясь подавить пробивающееся наружу чувство неловкости, от которого по телу шли мурашки.

— Чтобы он называл меня «папа», — говорил Алан. — Доверял мне. А я никогда его не подведу. Он играет в футбол и любит настольные игры. Он любит, когда ему читают вслух перед сном о динозаврах и поездах.

— Вы так о нем говорите, словно он существует на самом деле.

— Это плохо?

— Вы так отчаянно нуждаетесь в нем, что в своем воображении делаете его реальным.

Алан устало потер ладонями лицо, словно тщательно умываясь.

— Мне нужно кому-то рассказать об этом, — признался он. — Я хочу получить возможность произнести это вслух. У меня такое уже было — когда я влюбился в Кэрри. У меня, конечно, и прежде были девушки, но ни с одной из них я не испытывал ничего подобного. Меня словно освободили от меня самого. — Он посмотрел на Фриду, и она мысленно сделала пометку обсудить с ним эту фразу позже. — В первые несколько месяцев я хотел снова и снова произносить ее имя в разговорах. Я находил возможность упоминать ее в беседах. «Моя девушка, Кэрри», — говорил я. Я чувствовал, что все по-настоящему, когда говорил об этом другим людям. И сейчас у меня примерно то же чувство: я обязательно должен кому-то рассказать, потому что тогда давление внутри немного слабеет. Не знаю, есть ли в этом хоть какой-то смысл…

— Разумеется. Но я здесь не для того, чтобы придавать видимость реальности тому, что реальным не является, понимаете, Алан? — мягко напомнила ему Фрида.

— Вы говорили, что всем хочется составить из событий своей жизни интересный рассказ.

— А какой рассказ хотите составить вы?

— Кэрри говорит, что ребенка можно усыновить. Но я этого не хочу. Я не хочу заполнять кучу бумажек и позволять другим решать, достоин ли я стать родителем. Я хочу своего сына, а не чьего-то еще. Вот, — Алан достал из кармана пиджака бумажник, — я хочу вам кое-что показать.

Он вытащил старую фотографию.

— Вот. Когда я представляю себе сына, он выглядит именно так.

Фрида неохотно взяла снимок. Какое-то мгновение она не могла найти нужных слов.

— Это вы? — спросила она наконец, глядя на полноватого маленького мальчика в синих шортах: он стоял у дерева, а под мышкой держал футбольный мяч.

— Я, когда мне было лет пять или шесть.

— Понятно.

— Что вам понятно?

— У вас были очень рыжие волосы.

— Они начали седеть, когда мне еще и тридцати не исполнилось.

Рыжие волосы, очки, веснушки… По спине у нее побежали мурашки, и на этот раз она озвучила свое беспокойство:

— Вы здесь очень похожи на того мальчика, которого все ищут.

— Я знаю. Конечно, знаю. Он-то мне и снится.

Алан посмотрел на нее и попытался улыбнуться. По щеке у него скатилась одинокая слезинка и попала прямо в улыбающийся рот.

Ему нельзя ничего есть, совершенно ничего. Он это знал. Воду пить можно, теплую несвежую воду из бутылки, но есть нельзя. Если он поест, то уже никогда не вернется домой. Он застрянет здесь. Грубые пальцы силой разжали ему рот. Протолкнули что-то внутрь, но он все выплюнул. Однажды несколько горошин все-таки попали ему в горло, и он отчаянно кашлял и пытался вызвать рвоту, но все было напрасно: он чувствовал, как они опускаются в желудок. Интересно, пара горошин считается? Он не знал правила. Он попытался укусить руку, и рука ударила его. Он заплакал, и рука ударила его еще раз.

Он замарался. Штанишки отвердели от высохшей мочи и плохо пахли, а вчера вечером он наложил кучку в углу. Он не сумел сдержаться. У него так сильно болел живот, что он решил, что умирает. Он превращался в жидкое пламя. Внутри все плавилось, обжигало и дрожало. Все болело, все было не так. Но сейчас он чистый. Жесткая щетка и кипяток. Розовая, саднящая кожа. Щетинки на зубах и деснах. Один зуб шатался. Скоро прилетит зубная фея. Если он не будет спать, то увидит ее и попросит спасти его. Но если он не уснет, то она не прилетит. Он знал это наверняка.

И в волосах какая-то гадость. Черная, липкая, вонючая. Запах похож на тот, который чувствуешь, проходя мимо дорожных рабочих, — у них еще такая большая дрель, и она шумит так, что от шума раскалывается голова. Волосы стали странными на ощупь. Он в кого-то превращался. Если бы здесь было зеркало, он бы увидел там не себя, а незнакомца. Кого бы он увидел? Мальчика с грубым, злым лицом. Еще немного, и будет слишком поздно: он не знает заклинания, которое бы повернуло превращение вспять.

Голые доски. Мерзкие, потрескавшиеся зеленые стены. Плотные жалюзи на окне. С потолка свисает голая лампочка на потертом шнуре. Белая батарея, обжигавшая ему кожу, когда он касался ее, и издававшая по ночам стонущие звуки, как умирающий на дороге зверь. Белый пластмассовый горшочек с трещиной посредине. Когда мальчик смотрел на него, ему становилось стыдно. Матрац с темными пятнами, брошенный прямо на пол. Одно пятно — это дракон, другое пятно — страна, но он не знал, какая именно. Одно пятно — лицо с крючковатым носом (он решил, что это лицо ведьмы), и еще одно пятно поставил он сам. В помещении была дверь, но она не открывалась, сколько бы он на нее ни смотрел. Даже если бы он мог шевелить руками и даже если бы дверь открылась, Мэтью знал: он бы все равно не смог выйти. За дверью его ждут, его схватят, не пустят дальше…

Детектив Иветта Лонг осмотрела гостиную Фарадеев. Повсюду были игрушки: на ковре стоял большой красный пластмассовый автобус и несколько машинок, валялись книги для чтения и книжки-раскраски, обезьянка — кукла-марионетка. На журнальном столике лежала большая пачка линованной бумаги, на которой Мэтью учился писать: старательно выведенные, но все равно кривые буквы, нарисованные красными чернилами, где вместо «д» написано «б», и наоборот. Перед Иветтой сидела Андреа Фарадей: длинные рыжие волосы давно не знали шампуня и расчески, лицо опухло от слез. У Иветты Лонг создалось впечатление, что женщина плакала несколько дней не переставая.

— Что еще я могу вам сказать? — спросила она. — Мне больше нечего сказать. Вообще. Я ничего не знаю. Вы вправду думаете, что я бы вам не сказала? Вы задаете одни и те же вопросы.

— Вы можете вспомнить что-нибудь подозрительное? Возможно, вы заметили незнакомца?

— Нет! Ничего. Если бы я не опоздала… Боже, если бы только я не опоздала! Пожалуйста, верните мне его. Моего малыша. Он до сих пор иногда писается по ночам.

— Я знаю, как вам тяжело. Мы делаем все, что в наших силах. Тем временем…

— Они же о нем ничегошеньки не знают! У него аллергия на орехи. Что, если они дадут ему орехи?

Детектив Лонг постаралась не выдать своих чувств и ободряюще сжала руку Андреа.

— Попытайтесь вспомнить что-то, что поможет нам найти его.

— Он еще такой малыш, правда. Он будет плакать и звать меня, а я не смогу к нему прийти. Вы понимаете, каково это? Я опоздала на автобус, и он ушел без меня.

Джек последовал совету Фриды. Сегодня он облачился в черные брюки, голубую рубашку, на которой расстегнул только верхнюю пуговицу, и серый шерстяной пиджак (Фрида заметила, что карманы пиджака все еще зашиты). Обут он был в дешевые лакированные туфли черного цвета — наверное, еще не успел оторвать с подошвы ценник. Он даже убрал волосы с лица и побрился, хотя и пропустил участок под подбородком. Он больше не походил на взъерошенного студента, скорее, напоминал бухгалтера-стажера или, возможно, новообращенного в некий религиозный культ. Постоянно сверяясь с блокнотом, Джек рассказывал о пациентах. Однако построить связный рассказ ему никак не удавалось, и Фриде было очень трудно сосредоточиться. Она посмотрела на часы: время консультации закончилось. Она кивнула Джеку и спросила:

— Представьте себе, что во время сеанса пациент признается в преступлении. Как вы поступите?

Джек немного выпрямил спину. Похоже, он заподозрил что-то неладное. Может, Фрида пытается подловить его?

— В каком преступлении? В превышении скорости? Краже в магазине?

— Нет, в серьезном. Например, в убийстве.

— Ничто не выйдет за пределы комнаты, — с сомнением в голосе произнес Джек. — Мы ведь именно это обещаем?

— Вы не священник, а сеанс — не исповедь, — рассмеялась Фрида. — Вы гражданин. Если кто-то признается в убийстве, вы должны вызвать полицию.

Джек залился краской: он не выдержал испытание.

— Еще вопрос: как поступить, если вы только подозреваете, что пациент совершил преступление?

Джек колебался. Начал грызть кончик большого пальца.

— Я не стану оценивать ваш ответ как правильный или неправильный.

— А почему вы его заподозрили? — наконец спросил он. — Я что хотел сказать: вы просто нюхом почуяли неладное? Но ведь обращаться в полицию, опираясь только на нюх, нельзя, верно? Очень часто нюх серьезно ошибается.

— Я не знаю. — Фрида, скорее, говорила с собой, а не с ним. — Я действительно не знаю, откуда берется такое чувство.

— Дело в том, — вздохнул Джек, — что, дай я себе волю, я бы в очень и очень многих людях заподозрил преступников. Вчера у меня была встреча с мужчиной, который говорил просто ужасные вещи. Мне стало дурно только от того, что я сидел и слушал. Мне приходилось постоянно напоминать себе, о чем вы как-то говорили: представлять себе что-то и сделать что-то — далеко не одно и то же.

Фрида кивнула:

— Правильно.

— И вы постоянно повторяете: наша работа состоит не в том, чтобы убрать беспорядок в мире, а в том, чтобы убрать беспорядок в голове обратившегося к нам. — Он помолчал. — Речь идет о вашем пациенте, не так ли?

— Не совсем. А возможно, вы правы.

— Проще всего — спросить его напрямик.

Фрида посмотрела на него и улыбнулась.

— Вы бы именно так и поступили?

— Я? Нет. Я бы обратился к вам и поступил так, как вы бы мне велели.

После очередного пациента Фрида отправилась к Барбикану пешком, поэтому добралась до места только к половине девятого. Шел дождь: сначала он накрапывал, но к тому времени, когда она закончила прогулку, начался самый настоящий ливень, так что на тротуаре и дороге образовались лужи, а проезжающие мимо автомобили норовили окатить ее водой из-под колес.

— Я принесу тебе полотенце, — предложил Сэнди, как только увидел ее. — И сухую рубашку.

— Спасибо.

— Почему ты не взяла такси?

— Мне нужно было пройтись.

Он принес мягкую белую рубашку, стащил с нее туфли и колготки, вытер ей ноги и волосы. Она свернулась калачиком на диване, и Сэнди вручил ей бокал вина. В квартире было тепло и светло; снаружи бушевал ветер, лил дождь, а огни ночного Лондона мигали и расплывались.

— Как хорошо, — вздохнула она. — Чем это пахнет?

— Креветки в чесночном соусе с рисом и зеленым салатом. Годится?

— Просто шикарно. Из меня повар никудышный.

— Я это как-то переживу.

— Спасибо, что успокоил.

Они поели за низким столиком. Сэнди зажег свечу. На нем была темно-синяя рубашка и джинсы. Он так пристально разглядывал ее, что Фрида занервничала. Она привыкла к любопытству со стороны студентов и пациентов, но тут было что-то иное.

— Почему я ничего не знаю о твоем прошлом?

— Значит, ты решил начать тот самый «серьезный разговор»?

— Не совсем. Но ты многое скрываешь от меня.

— Я?

— Я чувствую, что ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я о тебе.

— На это нужно время.

— Я знаю, что нужно. И у нас есть время, не так ли?

Она выдержала его пристальный взгляд.

— Я думаю, да.

— Все случилось так неожиданно, — признался он.

— С любовью всегда так.

Слово сорвалось с языка прежде, чем она успела спохватиться, — наверное, во всем виновато вино.

Сэнди накрыл ее руку своей. Он внезапно посерьезнел.

— Вообще-то я должен тебе кое-что сообщить.

— Надеюсь, ты не намерен признаться мне, что женат?

Он улыбнулся.

— Нет, вовсе нет. Мне предложили новую работу.

— Вот как. — По ней словно прокатилась волна облегчения. — Я думала, ты хочешь сообщить что-то ужасное. Но это ведь хорошо, правда? Что за работа?

— Должность и звание профессора.

— Сэнди, это просто великолепно!

— В знаменитом Корнелльском университете.

Фрида аккуратно положила на место нож и вилку и отодвинула от себя тарелку. Поставила локти на стол.

— Который находится в Нью-Йорке.

— Да, — кивнул Сэнди. — Тот самый.

— Значит, ты переезжаешь в Штаты?

— Собираюсь.

— Вот как. — Ей внезапно стало очень холодно, и она мгновенно протрезвела. — Когда ты дал согласие?

— Несколько недель назад.

— И все это время ты знал.

Он отвернулся. Он казался одновременно смущенным и раздраженным собственным смущением.

— Когда я получил эту работу, мы с тобой еще даже знакомы не были.

Фрида подняла бокал и сделала глоток вина. Оно показалось ей кислым. У нее возникло ощущение, что даже освещение изменилось, и теперь все казалось иным.

— Поедем со мной, — предложил он.

— Как и полагается добропорядочной женщине.

— У тебя есть связи. Ты сможешь работать там точно так же, как и здесь. Мы могли бы начать все сначала, вместе.

— Я не хочу начинать сначала.

— Я знаю, надо было сразу сказать тебе…

— Я ослабила бдительность, — призналась Фрида. — Я впустила тебя в свой дом, в свою жизнь. Я говорила тебе такое, чего никогда и никому не говорила. И все это время ты собирался уехать.

— Вместе с тобой.

— Ты не можешь решать за меня. Ты знал о нас двоих то, что не было известно мне.

— Я не хотел потерять тебя.

— Когда ты уезжаешь?

— На Новый год. Через несколько недель. Я продал квартиру. Нашел себе жилье в Итаке.

— Вижу, дел у тебя было по горло.

Она словно со стороны услышала собственный голос — холодный, горький и сдержанный. Она не была уверена, что голос ей понравился. На самом деле внутри у нее пылал пожар и она ослабела от горя.

— Я не знал, что делать, — продолжал он. — Пожалуйста, Фрида, любимая, поедем со мной. Поедем вместе!

— Ты просишь меня бросить все и начать сначала в Америке?

— Да.

— А что, если бы я попросила тебя отказаться от должности и остаться здесь, со мной?

Он встал и подошел к окну. Несколько секунд он молча смотрел на улицу, потом обернулся.

— Я бы отказался, — заявил он. — Я не смогу.

— И что? — спросила Фрида.

— Выходи за меня.

— Отвали.

— Я делаю тебе предложение, а не оскорбляю тебя.

— Мне уже пора.

— Ты не ответила.

— Ты это серьезно говоришь? — уточнила Фрида. Ей показалось, что выпитое вино ударило ей в голову.

— Да.

— Я должна подумать. В одиночестве.

— Ты хочешь сказать, что, возможно, ответишь «да»?

— Я дам тебе ответ завтра.

Глава 16

Когда Тэннер открыл переднюю дверь, вид у него был удивленный. Главный инспектор Малком Карлссон представился и уточнил:

— Мой помощник предупреждал вас о моем приходе.

Тэннер кивнул и провел его в темную холодную гостиную. Там он опустился на колени и стал возиться с электрическим обогревателем, устроенным в камине. Пока хозяин суетился, готовя и подавая чай, Карлссон осмотрел комнату и невольно вспомнил, как в детстве вместе с бабушкой и дедушкой ходил в гости к их друзьям или каким-то дальним родственникам. Даже по прошествии тридцати лет в памяти всплыл запах скуки и долга.

— Я выполняю вашу старую работу, — сообщил Карлссон, и не успел он произнести это, как понял, что его слова прозвучали словно упрек.

Тэннер не был похож на детектива. Он не был похож даже на детектива в отставке. На нем была старая вязаная кофта и затертые до блеска серые брюки, а на плохо выбритом лице оставались целые полоски щетины. Он налил чай в две чашки разного размера и протянул бо́льшую из них гостю.

— Я не собирался оставаться в Кенсал-Райз, — признался он. — Когда я досрочно вышел на пенсию, мы думали переехать на побережье. Куда-нибудь подальше на восток, в Клэктон или Фринтон. Мы даже начали собирать рекламные брошюры. И тут моя жена заболела. Все сразу усложнилось. Она наверху. Вы, наверное, услышите ее крики — это она так меня зовет.

— Мне очень жаль, — сказал Карлссон.

— Предполагается, что именно мужчины заболевают сразу после выхода на пенсию. Но я пока держусь. Просто очень устал.

— Я несколько дней ухаживал за матерью, когда ей сделали операцию, — поддержал разговор Карлссон. — Это оказалось куда тяжелее, чем работа копа.

— Вы не похожи на копа, — заметил Тэннер.

— А на кого я похож?

— Вы другой. Думаю, вы учились в университете.

— Да, так и есть. И это мешает мне быть одним из тех парней?

— Вероятно. Что вы изучали?

— Право.

— Ну, это чертовски глупая трата времени.

Карлссон отпил глоток и заметил, что по поверхности плавают маленькие молочные хлопья, да и вкус отдавал чем-то кислым.

— Я знаю, зачем вы пришли, — заявил Тэннер.

— Мы ищем пропавшего ребенка. Мы уже собрали кое-какую информацию. Возраст ребенка, время дня, тип местоположения, средство, возможность — и компьютер выдал нам одно-единственное имя. Джоанна Вайн. Или правильнее говорить «Джо»?

— Джоанна.

— Моего пропавшего зовут Мэтью Фарадей. В газетах его называют Мэтти. Я догадываюсь, что такой вариант больше подходит для заголовков. Малыш Мэтти. Но его зовут Мэтью.

— Она исчезла двадцать лет назад.

— Двадцать два.

— И Джоанна пропала в Кэмбервелле. А вашего маленького мальчика похитили в Хакни, правильно?

— Вы следили за событиями.

— Этого невозможно избежать.

— Верно. Продолжайте.

— Джоанна исчезла летом. А ваш мальчик — зимой.

— Значит, вы не верите в связь?

Тэннер на мгновение задумался, прежде чем ответить, и теперь стал больше походить на старшего детектива, которым когда-то был. Когда он заговорил, то стал загибать пальцы, отмечая то или иное отличие между двумя похищениями.

— Не верю? — переспросил он. — Девочка — мальчик. Север Лондона — юг Лондона. Лето — зима. Кроме того, не забудьте об интервале в двадцать два года. Что у нас получается? Он похищает ребенка, ждет полжизни, затем похищает следующего. Но вы считаете, что они связаны. Возможно, есть какая-то улика, о которой вы не сообщили прессе?

— Нет, — признался Карлссон. — Вы правы. Никакой очевидной причины нет, вообще никакой. Я подошел к делу с другой стороны. Каждый год без вести пропадают тысячи детей. Но если вычеркнуть сбежавших подростков, детей, которых забрали другие члены семьи, жертв несчастных случаев, то получившееся число станет очень маленьким. Сколько детей гибнет от рук незнакомых им людей каждый год? Четыре или пять?

— Где-то так.

— И тут происходят эти два похищения, так похожие друг на друга. Вы знаете, как тяжело похитить ребенка. Нужно сделать это без суеты, так, чтобы похитителя никто не заметил, а затем… что? Избавиться от тела так, чтобы его никогда не нашли, или отправить ребенка за границу, или я не знаю.

— Прессе известна эта ваша теория?

— Нет. И я не собираюсь им ничего говорить.

— Это не факт, — заметил Тэннер. — Нельзя основывать все расследование на такой теории. Мы столкнулись с аналогичной проблемой. Мы были уверены, что похититель — член семьи. Поскольку именно такой вывод можно сделать, посмотрев статистику. Похитители всегда члены семьи. Если родители разведены, то это отец или дядя. Насколько я помню, у отца сначала не было надежного алиби, поэтому мы потратили на него слишком много времени.

— У него оказалось надежное алиби?

— Достаточно надежное, — хмуро кивнул он. — Мы считали, что достаточно будет сломать его и надеяться, что он еще не успел убить дочь. Поскольку именно так всегда и происходит. За исключением тех случаев, когда все происходит совсем не так. Но кому я, собственно, все это рассказываю? Вы же читали материалы дела.

— Читал. Потратил на это целый день, но практически ничего там не обнаружил. Я вот о чем хотел спросить: возможно, вы не все изложили в материалах? Может, у вас возникли какие-то подозрения? Предположения? Сработало чутье?

Тэннер откинулся на спинку дивана. Он тяжело дышал.

— Вы хотите, чтобы я признался, что это дело преследует меня? Потому-то я и ушел на пенсию раньше времени?

— А это так?

— Я держался, когда мне приходилось видеть трупы. Я держался даже тогда, когда мне приходилось смотреть, как на свободу выходит человек, о котором я стопроцентно знал, что он виновен. Я держался, когда слышал, как их адвокаты, стоя на ступенях здания суда, разглагольствуют о том, что их клиента оправдали, и благодарят жюри присяжных за проявленное благоразумие. В конце концов мне стало казаться, что вся моя работа заключается в том, чтобы писать отчеты и составлять статистику. И вот тут я понял, что больше не могу держаться.

— Джоанна Вайн, — осторожно напомнил ему Карлссон. — Что показало расследование?

— Ничего. Вообще ничего. Я расскажу вам, как все проходило. У меня в кухне есть буфет с дверцами. Так вот, на одной дверце нет ручки. Чтобы ее открыть, надо просунуть ногти в щель, осторожно подцепить дверцу и открыть ее. Расследование дела Джоанны Вайн шло так, будто мы просто выполняли предписанный порядок действий, не более того. Мы организовали командный пункт, опросили сотни свидетелей, потом писали отчеты, давали пресс-конференции, устраивали собрания, где рассказывали о проделанном. Но нам не удалось найти ни единой настоящей улики. Не было никакой трещины, в которую можно было бы сунуть ногти и уцепиться за что-нибудь стóящее.

— И что случилось?

— Мы уже занимали небольшие помещения, когда давали очередные пресс-конференции. Мы сделали все, что только можно, и нам просто нечего больше было делать. Неожиданно мы поняли, что прошел год. Больше ничего не произошло. Никто не раскололся.

— И что вы подумали?

— Подумал? Я ведь только что рассказал вам, что подумал.

— Я хотел бы знать, что вы чувствовали в отношении расследования? Какие у вас возникли предположения?

Тэннер безрадостно рассмеялся.

— Я никак не мог решить загадку. После нескольких дней работы я думал, что мы найдем ее в канаве, или канале, или неглубокой могиле. Когда речь идет об этих больных ублюдках, я знаю: их действия импульсивны. После убийства они просто пытаются избавиться от доказательств того, что натворили. Это дело обычным мне не показалось, но каким именно оно казалось — я понять не мог. Мы вообще ничего не обнаружили. Как можно анализировать ничто? Возможно, он — или она — просто закопал ее в удачном месте. Ну а как продвигается ваше расследование?

— Оно очень похоже на ваше. Несколько часов мы надеялись, что он вот-вот появится, что он просто потерялся, или спрятался в буфете, или пошел в гости к другу. Мы допросили родителей. Они не в разводе. Поговорили с тетей. Брат жены живет поблизости. Он безработный, пьет. Мы надавили на него. А теперь просто ждем.

— Записи камер наблюдения?

— Он или умен, или удачлив. Камера в школе, как оказалось при проверке, не работала. От населения тщательно скрывают, что приблизительно четвертая часть всех камер либо сломаны, либо выключены. Но мы знаем, что он ушел из школы. На фасадах магазинов и рядом с пабом как раз перед его домом есть несколько камер. Они его не зафиксировали, но мне сообщили, что они были неудачно установлены, так что это ни о чем не говорит. Дорога к нему домой идет вдоль парка, а там вообще нет никаких камер.

— Разве нельзя проверить номера автомобилей, въезжающих в Хакни и выезжающих оттуда?

— Что? В Хакни? Это вам не квартал красных фонарей в два часа ночи. Мы не знали бы, где и начать.

— Возможно, вам придется подождать еще лет двадцать с лишним.

Карлссон встал. Достал из бумажника визитку и вручил ее Тэннеру, смотревшему на него с кривой улыбкой.

— Вы знаете, что я сейчас скажу, — вздохнул Карлссон. — Но если вы что-то вспомните, что угодно, просто позвоните мне.

— Не очень-то это приятно, правда? — сказал Тэннер. — Когда приходится ехать и разговаривать с людьми вроде меня.

— Определенную пользу поездка все же принесла, — возразил Карлссон. — Я почти рад, что вам было так же плохо тогда, как мне сейчас.

Они вместе направились к двери.

— Сочувствую вам в ситуации с женой, — сказал Карлссон. — Ей лучше?

— Хуже, — ответил Тэннер. — Врачи говорят, все это займет много времени. Вызвать вам такси?

— Мой водитель ждет снаружи.

Карлссон уже вышел на улицу, но неожиданно остановился и сказал то, чего говорить не собирался.

— Он мне снится, — признался он. — Я не могу вспомнить сон, когда просыпаюсь, но знаю, что мне снится именно он.

— У меня тоже такое было, — кивнул Тэннер. — А потом у меня появилась привычка опрокидывать пару рюмок, перед тем как идти спать. Иногда помогало.

— Вчера ночью мне тебя не хватало, — признался Сэнди.

Фрида окинула кухню взглядом. Помещение уже казалось ей чужой территорией.

— Я как раз завтракал. Тебе сделать…

— Нет, спасибо.

— Хотя бы дождь закончился. Прекрасно выглядишь. Новый жакет?

— Нет.

— Я тараторю, как идиот. Прости за вчерашнее. Мне действительно очень жаль. Ты имела полное право рассердиться.

— Я больше не сержусь.

— Не сердишься, — кивнул Сэнди. — Потому что уже решила не ехать со мной. Я ведь прав?

— Я не могу вот так все бросить, — ответила она. — Даже ради того, чтобы быть с тобой.

— Но разве тебе не страшно терять то, что возникло между нами?

Она вовсе не планировала так поступить, но почему-то через секунду они стали целоваться. И вот он уже стягивает с нее жакет, блузку, и они вместе падают на диван. Его губы приникают к ее губам, ее руки ложатся на его обнаженную спину, прижимая его к себе, — в последний раз. Он выкрикнул ее имя, и снова, и снова, и Фрида поняла: она будет просыпаться по ночам и слышать этот крик.

Когда все закончилось, она сказала:

— Это была ошибка.

— Не для меня. Я уеду только после Рождества. Давай проведем оставшееся время вместе. Попытаемся во всем разобраться.

— Нет. Я не люблю долгих прощаний.

— Но как ты можешь расстаться после всего, что случилось?

— Пока, Сэнди.

Когда она ушла, он подошел к окну и стоял там, глядя на площадь, ожидая ее появления. И через несколько минут она появилась: худенькая прямая фигурка, стремительно двигающаяся к дороге. Она ни разу не оглянулась.

Глава 17

— Босс наверняка с ума сойдет от бешенства, — уныло заметил детектив Форман.

В командном пункте их было несколько человек, хотя Карлссон отсутствовал и должен был появиться значительно позже. Они просматривали утренние газеты: лихорадка Мэтью все не стихала. В одном таблоиде ему посвятили целых девять страниц: несколько фотографий, интервью с людьми, которые его знали или утверждали, что знали, заметки о принципах составления психологического портрета, большая статья о домашней жизни Мэтью. Были там и рассуждения о состоянии брака Фарадеев. В качестве источников информации назывались «люди, близкие к центру расследования».

— Интересно, какой идиот слил им информацию?

— Они пускают пробный шар, чтобы прощупать общественное мнение. Они знают, что обычно преступник — либо родной отец, либо приемный.

— Он был чертовски далеко оттуда. Нет никаких оснований подозревать его. Зачем им такое печатать?

— А ты как думаешь? На истории Мэтью можно нажиться. Я где-то читал, что тираж газеты увеличивается на десятки тысяч экземпляров, если они печатают новости по этому делу на первой полосе. Похоже, это может длиться бесконечно.

— Кровавые деньги.

— Говорить легко. Кому здесь уже предлагали деньги?

— Что, за утечку информации?

— И тебе предложат. Вот увидишь.

— Босс не обрадуется.

— И его босс тоже. Я точно знаю, что комиссар полиции лично интересуется результатами расследования.

— Кроуфорд идиот.

— Да, идиот, но он может сильно усложнить нам жизнь.

— Карлссон — крутой коп. Если кто-то и может распутать это дело, то только он.

— Тогда, похоже, никто его не распутает, так что ли?

Двадцать два года… Но когда Карлссон сообщил Деборе Тил, кто он такой, в ее глазах вспыхнула надежда — пополам со страхом. Она прижала два пальца к нижней губе и прислонилась к дверному косяку, словно земля ушла у нее из-под ног.

— Вообще-то никаких новостей о вашей дочери нет, — поспешил уточнить он.

— Да, конечно, я понимаю, — кивнула она и коротко, неуверенно рассмеялась, прижав руку к груди. — Вы так и сказали, когда звонили. Вот только…

Она не закончила фразу, но, в конце концов, что еще она могла сказать? Разве что «Как можно перестать ждать, как можно перестать надеяться и бояться?». Карлссон не мог заставить себя не думать о том, каково ей, даже после всех прошедших лет. Если бы они обнаружили крошечное тельце в канаве, она наверняка испытала бы облегчение. По крайней мере, она знала бы наверняка и смогла бы приходить на могилу, чтобы положить цветы.

— Я могу войти? — спросил он.

Она кивнула и отошла в сторону, пропуская его.

У каждого дома свой собственный запах. У Тэннера пахло плесенью и затхлостью, словно окна не открывали в течение многих месяцев, и от этого запаха першило в горле, как от застоявшейся воды из-под цветов. Дом Деборы Тил пропах моющим средством, и стиральным порошком, и полировкой для мебели, и еще в нем ощущался легкий аромат жаркого. Она провела его в гостиную, извинившись за беспорядок, которого там не было. Комната была полна фотографий, но ни одна из них не изображала Джоанну.

— Я только хотел задать вам пару вопросов.

Он сел в кресло, которое оказалось слишком низким, слишком мягким и напоминало ловушку.

— Вопросы? О чем еще меня можно спрашивать?

Карлссон не знал, что сказать. Он неожиданно понял, что думает, зачем вообще пришел сюда, зачем вытаскивает на поверхность трагедию, почти наверняка не имеющую ничего общего с Мэтью Фарадеем. Он смотрел на женщину напротив, на ее худое лицо и хрупкие плечи. Он проверил ее данные, прежде чем нанести визит. Ей теперь пятьдесят три года. Некоторые люди — например, новый друг его прежней жены — с возрастом крупнели, превращаясь в удобную версию самих себя, но Дебора Тил выглядела так, словно минувшие годы прошлись по ней катком, стерли с ее черт юность и мягкость.

— Я сейчас пересматриваю это дело.

— Зачем?

— Мы ведь так и не распутали его, — ответил детектив. Он не солгал, но и полной правды не открыл.

— Джоанна умерла, — неожиданно заявила Дебора Тил. — Разумеется, я до сих пор верю, что, возможно, она просто уехала далеко-далеко, но на самом деле понимаю, что она мертва, и я уверена, что и вы это понимаете. Возможно, она умерла в тот самый день, когда пропала. Зачем ворошить прошлое? Если вы обнаружите ее тело, то, пожалуйста, сообщите мне. Но ведь вы все равно уже не сможете найти ее убийцу, правда?

— Я не знаю.

— Наверное, вам приходится время от времени пересматривать нераскрытые преступления, чтобы выполнить то или иное бюрократическое правило. Но я давно сообщила все, что могла. Я повторяла свой рассказ много раз, пока мне не начало казаться, что я схожу с ума. Вы хоть представляете, каково это — потерять ребенка?

— Нет, не представляю.

— Уже кое-что, — заметила она. — По крайней мере, вы не заверяете меня в том, что знаете, что я чувствую.

— Вы назвали Джоанну боязливой девочкой.

— Так и было. — Дебора Тил, нахмурившись, посмотрела на него.

— И она знала, что разговаривать с незнакомцами нельзя?

— Конечно.

— Тем не менее она исчезла средь бела дня, на оживленной улице…

— Да. Словно она приснилась нам.

Или, возможно, она доверяла человеку, который похитил ее, подумал Карлссон.

— Наступает момент, когда приходится сказать себе: все кончено. Понимаете? Приходится. Я заметила, что, войдя сюда, вы сразу же посмотрели на фотографии. Я знаю, что вы подумали: здесь нет ни одной фотографии Джоанны. Наверное, вы решили, что это не совсем нормально.

— Вовсе нет, — возразил Карлссон, и на сей раз он не кривил душой. Он искренне верил в пользу избегания болезненных воспоминаний. Его опыт подсказывал, что именно это позволяет человеку оставаться нормальным.

— Это Рози, а это мой муж, Джордж. И двое моих младших детей, Эбби и Лорен. Я плакала, и молилась, и носила траур, пока наконец не простилась с ней и не пошла дальше, и я больше не хочу возвращаться. Это мой долг перед новой семьей. Вы считаете меня черствой?

— Нет.

— А кое-кто считает. — Она горько усмехнулась.

— Вы имеете в виду своего бывшего мужа?

— Ричард считает меня чудовищем.

— Вы с ним по-прежнему видитесь?

— Так вот из-за чего вы на самом деле приехали! Вы все еще думаете, что это сделал он?

Карлссон смотрел на женщину напротив, на ее изможденное лицо и яркие глаза. Она ему нравилась.

— По правде сказать, я вообще ничего не думаю. Кроме того, что дело так и не раскрыли.

— Подозреваю, что он превратил свою квартиру в настоящее святилище. Святая Джоанна среди бутылок виски. Но я не думаю, что это что-нибудь значит.

Это действительно совершенно ни о чем не говорило. Карлссон по опыту знал, что убийцы часто бывают людьми сентиментальными или самовлюбленными. Он с легкостью мог представить себе отца, убившего собственную дочь, а затем проливающего по ней пьяные, вызванные жалостью к самому себе слезы.

— Вы с ним в последнее время видитесь?

— Я не видела его уже много лет. В отличие от бедной Рози. Я пытаюсь убедить ее держаться от отца подальше, но она почему-то чувствует себя ответственной за него. Добросердечность ее до добра не доведет. Мне бы хотелось… — Она замолчала.

— Я вас слушаю.

Но она яростно замотала головой.

— Я не знаю, что хотела сказать. Мне просто хотелось бы… Вы же понимаете?

Ричард Вайн настоял на том, чтобы приехать в отделение полиции, вместо того чтобы принимать Карлссона у себя дома. Он надел костюм, лоснящийся от старости и сильно натянувшийся вокруг талии и груди, и белую рубашку, застегнутую так, что воротник сдавливал кадык. Лицо над воротником выглядело одутловатым, а глаза чуть налились кровью. Когда он взял чашку с кофе, стало заметно, что у него дрожат руки.

— Если никаких новых улик нет, зачем вам я?

— Я пересматриваю это дело, — осторожно ответил Карлссон.

Он сожалел, что опрашивает Ричарда Вайна в участке, а не в его квартире: о человеке очень многое можно сказать, если внимательно рассмотреть окружающую его обстановку, даже если в ожидании гостей в доме тщательно убрали. Наверное, ему стыдно за свой дом, и он не хочет, чтобы чужие видели, как он живет.

— Вы, парни, все время расследования потратили на то, чтобы заставить меня сознаться. А настоящий ублюдок воспользовался этим и скрылся. — Он замолчал и провел по губам ладонью. — Вы и с ней тоже встречались или только мне так повезло?

Карлссон не отвечал. Его угнетало горе, оставившее отпечаток на жизнях всех, с кем ему приходилось разговаривать. Зачем он вызвал этого человека? Из пустой прихоти, опираясь лишь на интуицию, от безысходности, а еще потому, что у него не было никаких настоящих улик. Мэтью Фарадей и Джоанна Вайн — два случая, разделенные двадцатью двумя годами, не имеющие ничего общего, кроме одинакового возраста и того факта, что они бесследно исчезли средь бела дня, недалеко от кондитерской.

— Это она ее потеряла! Она должна была заботиться о ней, но она переложила свои обязанности на девятилетнего ребенка. А затем бросила ее на произвол судьбы. Собрала ее фотографии и сложила в коробку, поменяла адрес, вышла замуж за мистера Респектабельность, забыла обо мне и Джоанне. Жизнь должна продолжаться. Вот что она заявила мне, когда однажды приехала в гости. Жизнь должна продолжаться. Но я-то уж точно не намерен махнуть рукой на нашу дочь.

Карлссон слушал его, подперев голову рукой и рисуя бессмысленные закорючки в открытом блокноте. Последняя фраза звучала так, словно безутешный отец постоянно повторял ее, делился ею за рюмкой с любым, кто готов был слушать.

— Вы бы назвали Джоанну доверчивой? — спросил он, как немногим ранее спросил Дебору Тил.

— Она была маленькой принцессой.

— Но она доверяла людям?

— В этом мире никому нельзя доверять. Надо было мне ей это объяснить.

— Она доверилась бы незнакомому человеку?

На лице Ричарда Вайна появилось новое, странное выражение — смесь подозрительности и задумчивости.

— Я не знаю, — сказал он наконец. — Возможно. А возможно, и нет. Господи, ей и было-то всего лишь пять лет. Знаете, после этого моя жизнь рухнула. Еще вчера все было хорошо, и вдруг… Ну, я словно потянул за такую штуку, которую Рози вяжет каждый раз, как приходит меня навестить. Все мгновенно распускается, и уже через минуту не остается ничего, что напоминало бы о том, что было раньше. — Он посмотрел на Карлссона, и на мгновение детектив увидел человека, которым он был раньше. — Именно поэтому я не могу простить ее. У нее ничего не распустилось так, как это произошло у меня. Она ведь практически не страдала! Она не заплатила справедливую цену.

В конце допроса, уже собираясь уходить, он попросил:

— Если увидите Рози, скажите ей, пусть приедет навестить меня. По крайней мере, она не бросила своего старого отца.

Первый удар не попал ему в челюсть, а пришелся на шею. Второй угодил в живот. Сделав неуверенный шаг назад и закрыв руками лицо, Алек Фарадей удивился тому, насколько тихо все происходило. Он слышал, как над головой, далеко в небе, летит самолет, как где-то справа шумят автомобили, проезжая по шоссе, — казалось, что он даже слышит, как где-то вдалеке играет радио, — но нападавшие не издавали ни звука, не считая тяжелых, похожих на хрюканье выдохов, звучавших каждый раз, когда они наносили удар.

Их было пятеро. Лица скрывали капюшоны; один натянул на лицо вязаную шапочку. Он упал на колени, а потом растянулся на земле, пытаясь свернуться в клубок, чтобы ослабить силу ударов, защитить лицо. Он почувствовал, как кто-то с силой ударил его ботинком по ребрам, еще кто-то пнул в бедро. Затем последовал злобный удар в пах. Он услышал, как что-то треснуло. Его рот наполнился жидкостью, и он попытался выплюнуть ее. Боль ревущим потоком мчалась по телу. Он увидел, как блеснула прорезиненная поверхность дороги, и закрыл глаза. Сопротивляться бессмысленно. Неужели они не понимают, что смерть принесет ему облегчение?

Наконец один из них заговорил:

— Гребаный извращенец!

— Педофил чертов!

Кто-то закашлялся, и на шею ему упало что-то мокрое. Последовал очередной удар, но теперь все происходило словно не с ним. Он услышал удаляющиеся шаги.

Он все же проглотил немного картофельного пюре с соусом, просто потому, что больше не мог держать его во рту, хотя ему удалось выплюнуть почти всю еду, и она испачкала пол, словно рвота. Еще там валялась куриная ножка, уже начавшая плохо пахнуть. Он проглотил несколько штук спагетти, потому что плакал и они проскочили в горло прежде, чем он смог их выплюнуть. Комнату наполняли запахи гниющей пищи и его собственного тела. Он опустил голову и понюхал кожу — запах был кислым. Он лизнул кожу, и собственный вкус ему не понравился.

Но он кое-что выяснил: если, стоя на матраце, подняться на цыпочки и, крутя головой, просунуть ее под жалюзи, то можно посмотреть в окно. Ну, не совсем — в левый нижний угол окна, если быть точным. Угол этот был грязным и к тому же мутным от его дыхания. Если прижаться лбом к стеклу, то от холода начинала болеть голова. Но так можно было увидеть небо. Сегодня оно было синее, кое-где затянутое облаками и такое яркое, что у него глаза на лоб полезли от боли. Напротив окна виднелась крыша, белая и сверкающая, там сидел голубь и смотрел на него. Если поднапрячься, то можно даже увидеть дорогу. Она совсем не походила на дорогу там, где он жил, когда был Мэтью. Все поломалось. Везде царила пустота. Все убежали, потому что знали, что беда уже на пороге.

— Я не помню. Я правда не могу вспомнить. Неужели вы не понимаете? Я не знаю, что видела сама, а что мне рассказали за прошедшее время; что я придумала, чтобы успокоиться, а что увидела во сне. Все путается. Меня совершенно бесполезно расспрашивать. Я не в состоянии помочь вам. Мне очень жаль.

Женщина напротив него все время оправдывалась. Карлссон видел фотографии Рози Тил, когда она была ребенком, а сейчас ей уже перевалило за тридцать. Темные волосы, стянутые сзади, открывают треугольное лицо с тонкими чертами, полностью лишенное косметики; темные глаза кажутся слишком большими для такого лица; губы бледные, немного потрескавшиеся; пальцы костлявые, без украшений, сцеплены и лежат на коленях. Она выглядела одновременно и моложе, и старше своих лет и производила впечатление плохо питающегося человека — по крайней мере, на Карлссона.

— Я понимаю. Вам было девять лет. Но я просто хотел узнать, возможно, вы что-то вспомнили, что угодно, после того, как в последний раз разговаривали с полицейскими. Любую мелочь. Может, вы что-то видели, или слышали, или — ну, не знаю — уловили запах, что-то почувствовали. Что угодно. Она была рядом, а потом исчезла, и за те несколько секунд что-то обязательно должно было проявиться!

— Я знаю. И иногда я думаю… — Она замолчала.

— О чем?

— Я думаю, что на самом деле что-то знаю, но не знаю, что именно… Наверное, это звучит ужасно глупо.

— Нет, что вы!

— Но все бесполезно. Я не знаю, что это, и чем больше пытаюсь уловить это, тем быстрее оно исчезает. В любом случае, скорее всего, это просто иллюзия. Я пытаюсь найти что-то, чего на самом деле никогда не было, — просто потому, что я отчаянно хочу найти это. Даже если оно и существовало когда-то на самом деле, то давно исчезло. Моя память немного напоминает место преступления: сначала я категорически отказывалась заглядывать туда, я просто не могла этого вынести; но потом я столько раз топталась там в грязной обуви, что ничего не осталось.

— Вы скажете мне, если что-нибудь все-таки всплывет у вас в памяти?

— Разумеется. — Неожиданно она спросила: — Это имеет какое-то отношение к тому пропавшему мальчику, Мэтью Фарадею?

— А почему вы спрашиваете?

— А по какой бы еще причине вы стали снова допрашивать меня, после стольких лет?

Карлссон внезапно почувствовал, что просто обязан что-то сказать.

— Вам было всего лишь девять лет. Ни один человек в здравом уме не стал бы обвинять вас в происшедшем.

Она улыбнулась ему.

— Значит, я не в здравом уме.

Глава 18

Когда Иветта Лонг вошла в кабинет Карлссона и сообщила, что его хочет видеть какая-то женщина, то сразу поняла, что он пребывает в дурном расположении духа. Она испуганно покосилась на своего начальника, пытаясь прочесть выражение его лица.

— Как там Фарадей?

— Плохо. Ему раздробили челюсть и переломали ребра. Примерно через полчаса вы должны сделать заявление. Журналисты уже здесь.

— Они сами во всем виноваты, — заявил Карлссон. — Они сами заварили всю кашу. А на что они рассчитывали? Я уверен, что они потрясены. Есть догадки, от кого утечка?

— Никаких.

— Как жена?

— Примерно так, как и можно было ожидать.

— Кто с ней сейчас?

— Несколько человек из «Помощи жертвам преступлений». Я чуть позже вернусь туда.

— Хорошо.

— И еще одно: вас хочет видеть комиссар, как только вы сделаете заявление.

— Плохо.

— Сочувствую.

У Карлссона был такой усталый вид, что на мгновение ей захотелось положить руку ему на плечо.

— Знаете, с кем я только что разговаривал?

— Нет.

— С Брайеном Манро. — Лицо Иветты Лонг удивленно вытянулось. — Он отвечает за пленки с камер видеонаблюдения.

— Он что-нибудь нашел?

— Он нашел машины. Много-много машин. Машины с одним только водителем, машины с водителем и пассажиром. Машины, точное количество человек в которых определить не удалось. Но, как он говорит, поскольку ему совершенно не с чем сравнивать и непонятно, на что обращать внимание, это даже сложнее, чем искать иголку в стоге сена. Это все равно, что искать в стоге сена соломинку.

— Вы могли бы провести проверку по уже известным преступникам. Или по тем, кто проходил по подозрению в совершении преступления на сексуальной почве.

— Да, нам эта мысль тоже пришла в голову, и Брайен только что три часа мне рассказывал, какой это долгий и сложный процесс. И я мог бы его немного ускорить, если бы подключил к нему людей — тех, кто будет обходить район и опрашивать жителей.

— Я насчет этой женщины, — напомнила Иветта Лонг.

— Кто она?

— Она утверждает, что обязательно должна поговорить с вами о расследовании.

— Позовите кого-нибудь из участка, пусть возьмет ее на себя.

— Она заявила, что будет разговаривать только с начальством.

Карлссон нахмурился.

— Почему вы так хотите, чтобы я впустую тратил время?

— Она назвала вас по имени. Похоже, она кое с кем знакома.

— Мне все равно, если она… — Карлссон застонал. — Думаю, если я приму ее, то быстрее от нее избавлюсь. Но она неправильно выбрала день, чтобы впустую тратить мое время. Кто она?

— Я не знаю. Доктор каких-то там наук.

— Доктор наук? Ради бога, просто пригласите ее.

На столе Карлссон держал большой блокнот, где делал заметки, составлял списки, рисовал чертиков. Он раскрыл его на чистой странице, взял ручку и несколько раз щелкнул ею. Дверь открылась, и Иветта Лонг заглянула в кабинет.

— Доктор Фрида Кляйн, — объявила она. — Она… э-э… она не сказала, по какому вопросу.

Гостья прошла мимо нее, и детектив Лонг удалилась, закрыв за собой дверь. Карлссон немного растерялся. Как правило, в полиции люди вели себя достаточно странно. Они нервничали или слишком старались понравиться. Они словно подозревали, что нарушили какой-то закон. Эта женщина вела себя совершенно нетипично. Она с нескрываемым любопытством осмотрела кабинет, а затем повернулась к нему, и он почувствовал, что она его оценивает. Сняла длинное пальто и небрежно бросила его на кресло у стены. Потом подтащила другое кресло и поставила его перед столом Карлссона. Села. У инспектора возникло неожиданное и очень неприятное чувство, что это он приехал поговорить с ней.

— Я главный инспектор Малком Карлссон, — представился он.

— Да, я знаю.

— Я понял, что у вас есть какая-то информация, которую вы желаете сообщить мне лично.

— Правильно.

Карлссон написал в блокноте «Фрида Кляйн» и подчеркнул имя жирной линией.

— И это имеет отношение к исчезновению Мэтью Фарадея?

— Возможно.

— Тогда давайте перейдем к делу, потому что времени у нас немного.

На мгновение ему показалось, что она смутилась.

— Я не знаю, как начать и стоит ли вообще начинать, — сказала она. — Поскольку я почти уверена: вы решите, что я впустую трачу ваше время.

— Если вы в этом уверены, то вам стоит уйти прямо сейчас и не тратить мое время дальше.

В первый раз после прихода Фрида Кляйн подняла свои большие темные глаза и посмотрела Карлссону в лицо.

— Я должна, — просто сказала она. — Я думала об этом целую неделю. Я скажу и немедленно уйду.

— Так говорите же.

— Хорошо.

Она глубоко вздохнула. Карлссону она напомнила маленькую девочку на сцене, которая собирается прочитать на память стишок. Глубокий вдох перед затяжным прыжком.

— Я психоаналитик-консультант, — начала она. — Вы знаете, что это такое?

Карлссон улыбнулся.

— Я получил кое-какое образование, — ответил он. — Хотя я всего лишь коп.

— Я знаю, — сказала она. — Вы изучали право в Оксфорде. Я узнавала.

— Я надеюсь, это даст вам повод уважать меня.

— У меня появился новый пациент. Его зовут Алан Деккер. Ему сорок два года. Он записался ко мне на прием, потому что в последнее время страдает от сильных и повторяющихся приступов паники. — Она сделала паузу. — Думаю, вы должны поговорить с ним.

Карлссон записал имя пациента: Алан Деккер.

— Это имеет отношение к похищению? — уточнил он.

— Имеет.

— Он признался?

— Если бы он признался, я бы просто позвонила в полицию.

— Так в чем же дело?

— Причина панических состояний Алана Деккера состоит в том, что он постоянно представляет себе, что у него есть сын, — или страдает из-за того, что сына у него нет. Его желание проявляется в одном сне, где, насколько я поняла, мой пациент похищает ребенка примерно так, как был похищен Мэтью Фарадей. И, упреждая ваш вопрос, не стал ли этот сон сниться ему уже после того, как он услышал о похищении, хочу заявить: сон снился ему еще до того, как мальчик на самом деле пропал.

— Что-нибудь еще? — спросил Карлссон.

— Мне показалось, что желание Деккера получить сына является нарциссистической фантазией. То есть на самом деле его волнует он сам.

— Я знаю, что такое «нарциссистический».

— Но потом я случайно увидела детскую фотографию своего пациента, и на ней он в определенном смысле — в определенно поразительном смысле! — очень похож на Мэтью Фарадея.

Карлссон уже перестал делать заметки и только крутил ручку, зажав ее между пальцами. Теперь же он отодвинул кресло от стола.

— Проблема состоит в том, что, с одной стороны, у нас нет улик, которые бы нас устроили. Никто не видел, как похитили Мэтью. Возможно, его никто не похищал. Возможно, он убежал и поступил в бродячий цирк. Возможно, он провалился в люк. С другой стороны, нам оказывают столько помощи, что мы не знаем, что с ней делать. Только за сегодняшнее утро пять человек признались в похищении, но ни один из них этого сделать не мог. С тех пор как на прошлой неделе сюжет о похищении показали по телевидению, к нам поступило тридцать с лишним тысяч звонков. Его видели в разных частях Великобритании, а также в Испании и Греции. Звонившие подозревали в совершении преступления своих мужей, друзей, соседей. Его чертов несчастный отец вчера вечером был избит — просто потому, что таблоидам не нравится его внешность. Со мной связались несколько судебных психологов, они сообщили, что преступник — одиночка, которому тяжело выстраивать взаимоотношения с людьми; или что преступников было двое; или что тут орудует целая банда, которая торгует детьми через Интернет. Со мной связался медиум и сообщил, что Мэтью находится в замкнутом пространстве где-то под землей, и это чрезвычайно ценная информация, поскольку избавляет нас от необходимости ведения поиска на Пиккадилли-Серкус. А ведь есть еще и журналисты, пишущие, что все это случилось потому, что у нас слишком мало патрульных полицейских на улицах, или автомобилей на дорогах, или работающих камер видеонаблюдения. Или что во всем виноваты шестидесятые годы двадцатого века.

— Шестидесятые годы? — удивилась Фрида.

— Это объяснение мне больше всего нравится, потому что, похоже, оно практически единственное, в котором меня даже при всем желании обвинить нельзя. Так что, простите, если я не рассыплюсь в благодарностях, узнав, что кто-то, по вашему мнению, неким неизвестным способом может быть связан с преступлением. Я чрезвычайно сожалею, доктор Кляйн, но то, что вы сообщили, похоже, не очень-то отличается от заявления сознательного гражданина, что его сосед в последнее время проводит подозрительно много времени в гараже.

— Вы правы, — согласилась Фрида. — Я бы и сама пришла к такому же выводу.

— Но тогда зачем вы явились ко мне, зачем сообщаете об этом?

— Просто, как только у меня появилась эта мысль, мне не давало покоя желание поделиться ею.

Лицо Карлссона окаменело.

— Вы хотите сказать, запротоколировать? — уточнил он. — Тогда, если что-то пойдет не так, как надо, виноват буду я?

— Просто поступить так было правильно. — Фрида встала и взяла пальто. — Я так и знала, что это ничего не значит. Я просто хотела убедиться.

Карлссон встал и вышел из-за стола, чтобы проводить ее. Он чувствовал, что перегнул палку. Он сорвал злость, накопившуюся за утро, на женщине, которая просто хотела помочь, — пусть ей это и не удалось.

— Посмотрите на ситуацию с моей точки зрения, — предложил он. — Я не могу ходить по району и опрашивать людей, основываясь на чьих-то снах. Я понимаю, что вы психоаналитик, в отличие от меня, но такие сны снятся очень многим, однако преступлений не провоцируют.

Настала ее очередь говорить резко.

— Не детективу учить меня интерпретировать сны. Уж не обессудьте.

— Я просто хотел сказать…

— Не переживайте, — перебила его Фрида. — Я больше не стану отнимать у вас время. — Она надела пальто. — Но это был не просто какой-то незначительный сон, который снится ему время от времени, как у большинства пациентов с приступами паники. Этот сон снился ему много лет назад, когда он был еще молод, и вот теперь неожиданно вернулся.

Карлссон уже собирался попрощаться и проводить ее до выхода, но внезапно передумал.

— Что значит «вернулся»? — удивился он.

— Детали вам ни к чему, — заметила Фрида. — Но дело в том, что раньше у него было ярко выраженное желание иметь дочь, а теперь ему хочется сына. И его беспокоит, что в такой смене желаний кроется сексуальный подтекст.

— Смена желаний? — Выражение лица Карлссона, похоже, озадачило Фриду. — Вы говорите, что ему и раньше снились такие сны? Давным-давно?

— Это имеет значение?

Какое-то время он не знал, что ответить.

— Мне просто любопытно, — наконец произнес Карлссон. — По личным причинам. Сколько ему тогда было лет?

— Он говорил, что еще не достиг совершеннолетия. Значит, ему было двадцать, может, двадцать один год. Задолго до того, как он познакомился со своей женой. Потом этот сон просто перестал ему сниться.

— Снимайте пальто, — распорядился Карлссон. — Садитесь. То есть, пожалуйста. Пожалуйста, присаживайтесь.

Глядя на него несколько настороженно, Фрида снова положила пальто в кресло и села.

— По правде сказать, я не понимаю… — начала она.

— Сколько лет вашему пациенту? Сорок три?

— По-моему, сорок два.

— Значит, тот, прежний сон снился ему двадцать два года назад?

— Вроде того.

Карлссон присел на край стола.

— Давайте уточним. Двадцать два года назад ему снится маленькая девочка. Как он похищает маленькую девочку. Потом — ничего. А теперь ему снится, как он похищает маленького мальчика.

— Правильно.

Внезапно Карлссон подозрительно прищурился.

— Вы ведь со мной откровенны? И ни с кем еще не разговаривали об этом деле? Не проводили собственное расследование?

— На что вы намекаете?

— Никто вам эту мысль не подкинул?

— О чем вы?

— Ко мне уже приходили журналисты, прикидываясь свидетелями, просто чтобы узнать, что у нас есть по делу. Если это шутка, то знайте: вы пойдете под суд.

— Не успела я надеть пальто, как меня уже отдают под суд?

— Вам известно лишь то, что Мэтью Фарадея похитили, и ничего больше?

— Я не настолько часто читаю газеты. О деле Фарадея мне практически ничего не известно. Что-то не так?

Карлссон энергично потер лицо, словно пытаясь проснуться.

— Да, кое-что не так, — признался он. — Дело в том, что я не знаю, что и думать.

Он что-то пробормотал, но что именно — Фрида не разобрала. Создавалось впечатление, что он спорит с самим собой, и впечатление это соответствовало действительности.

— Думаю, мне стоит побеседовать с этим вашим пациентом.

Глава 19

Фрида вошла в дом, испустив тихий вздох облегчения. Она небрежно поставила хозяйственную сумку на пол и сняла пальто и шарф. На улице было темно и холодно — морозный воздух предвещал скорый приход зимы, — но внутри царил уют. В гостиной горел свет, а в камине лежала растопка. Она разожгла огонь по пути в кухню. Рубен всегда говорил, что существует два типа поваров: художники и ученые. Сам он, очевидно, принадлежал к художникам, эксцентричным и склонным к импровизациям, а она была ученым, педантичным и немного придирчивым, и в точности выполняла все требования рецепта. Чайная ложка без горки в ее исполнении не имела права ни на малейшую выпуклость; если в рецепте использовался красный винный уксус, его ничем нельзя было заменить; песочное тесто следовало держать в холодильнике ровно один час. Она очень редко готовила. Когда она встречалась с Сэнди, в их паре поваром был он, а теперь… Нет, не надо думать о Сэнди, такие мысли причиняют боль наподобие зубной: она возникает неожиданно и мгновенно достигает такой силы, что перехватывает дыхание. Она просто разложила ингредиенты на тарелке и попыталась не думать о том, как он, пользуясь многочисленными горшочками, кастрюлями и деревянными ложками, готовит блюда для себя одного. Сегодня она готовила по простому рецепту, который Хлоя почему-то прислала ей по электронной почте, требуя обязательно и безотлагательно это попробовать: цветная капуста с карри и салат из нута. Фрида отнеслась к рецепту с большой долей сомнения.

Она надела фартук, вымыла руки, опустила жалюзи и как раз нарезала лук, когда в дверь кто-то позвонил. Гостей она не приглашала, а в ее доме люди редко появлялись без приглашения, за исключением молодых людей с неискренними улыбками, продающих губки для посуды по пять фунтов за двадцать штук. Возможно, это Сэнди. Хочет ли она, чтобы это был он? Она тут же вспомнила, что это невозможно: сегодня утром он уехал на скоростном поезде «Евростар» в Париж, на конференцию. Она пока еще знала детали его жизни — жизни, к которой больше не принадлежала, — поэтому могла представить, что он делает в тот или иной момент. Достаточно скоро все изменится. Он будет совершать поступки — а она никогда о них не узнает; встречаться с людьми — а она никогда их не увидит и даже не будет подозревать об их существовании; носить одежду — и не советоваться с ней, что именно купить; читать книги — и не обсуждать с ней прочитанное.

В дверь снова позвонили. Она положила нож, сполоснула руки под холодной водой и пошла открывать.

— Я вам помешал? — спросил Карлссон.

— Разумеется.

— Здесь довольно прохладно.

Фрида отступила в сторону, пропуская его в прихожую. Она заметила, как тщательно он вытер обувь — довольно изящные черные туфли с синими шнурками — о коврик, прежде чем повесить черное, покрытое каплями дождя пальто на единственный свободный крючок.

— Вы готовили.

— Гениально! Теперь я понимаю, почему вы стали детективом.

— Я займу у вас не больше минуты.

Она привела его в гостиную. Огонь в камине еще не разгорелся и не давал тепла. Она старательно подула на угли, после чего села напротив Карлссона и скромно сложила руки на коленях. Он заметил, как прямо она сидит, а она заметила, что передний зуб у него с щербинкой. Это удивило ее, ведь во всем остальном Карлссон производил впечатление человека, очень заботящегося о своей внешности, почти щеголеватого: на нем был пиджак из мягкой темно-серой ткани,белая рубашка и красный галстук, такой узкий, что походил на пародию на галстук, спускающуюся ему на грудь.

— Речь пойдет об Алане? — спросила она.

— Я думал, вам будет любопытно узнать…

— Вы говорили с ним?

Фрида еще больше выпрямилась. Она и бровью не повела, тем не менее у Карлссона создалось впечатление, что, предчувствуя плохие новости, она едва сдержала дрожь. Она была бледнее, чем во время их предыдущей встречи, и выглядела уставшей. Он подумал, что вид у нее, пожалуй, несчастный.

— Да. И с его женой тоже.

— И что?

— Он не имеет никакого отношения к исчезновению Мэтью Фарадея.

Он почувствовал, как она расслабилась.

— Вы уверены?

— Мэтью исчез в пятницу, тринадцатого ноября. Полагаю, господин Деккер пришел к вам именно в тот день?

Фрида на мгновение задумалась.

— Да. И ушел в два пятьдесят.

— Его жена сообщила, что они встретились вскоре после этого. Они отправились домой вместе. Не успели они войти в дом, как к ним в гости зашел сосед и остался на чашку чая. Мы проверяли.

— Вот оно, значит, как… — только и произнесла Фрида. Она прикусила нижнюю губу, стараясь удержаться и не задать очередной вопрос.

— Они были потрясены тем, что подверглись допросу, — продолжал Карлссон.

— Могу себе представить.

— Вам, наверное, хотелось бы знать, что именно я им сказал.

— Это не имеет значения.

— Я сказал, что это стандартная процедура опроса.

— И что это такое?

— Просто уклончивая фраза.

— Я сама ему скажу.

— Я так и подумал.

Карлссон вытянул ноги поближе к огню, который уже весело потрескивал. Ему даже захотелось, чтобы Фрида предложила ему чашку чая или бокал вина, дав возможность остаться в этом теплом, тускло освещенном коконе, но она, похоже, такого желания не испытывала.

— Интересный он человек, правда? Немного шумный, но в целом приятный. И жена его мне понравилась.

Фрида пожала плечами. Она не хотела говорить о нем: наверное, считала, что и так уже нанесла достаточный вред.

— Простите, что я зря отняла у вас столько времени, — произнесла она нейтральным тоном.

— Не извиняйтесь. — Он насмешливо приподнял брови: — «Чем более странным нам кажется сон, тем более глубокий смысл он несет».

— Вздумали цитировать мне Фрейда?

— Даже копы иногда читают.

— Я не вижу никакого глубокого смысла в обычных снах. Обычно меня раздражает, когда пациенты рассказывают свои сны, словно сны могут пролить свет истины на их психологическое состояние. Но в данном конкретном случае… — Она замолчала. — Что ж, я ошиблась. И рада этому.

Карлссон встал, и она последовала его примеру.

— Ну, отпускаю вас к вашему ужину.

— Можно у вас кое-что спросить?

— Что?

— Все дело в Джоанне Вайн?

Искреннее изумление Карлссона быстро сменилось настороженностью.

— Не надо так удивляться. Двадцать два года назад. Именно это число заставило вас подскочить. Мне потребовалось всего лишь пять минут работы в Интернете, а ведь я не очень хорошо владею компьютером.

— Вы правы, — признался он. — Мне это показалось… даже не знаю… странным?

— И все вот так закончится?

— Похоже на то. — Он помялся в нерешительности. — Могу теперь я задать вам один вопрос?

— Задавайте.

— Как вам наверняка известно, мы живем в эпоху, когда практически любые услуги предоставляются по отдельному контракту.

— Я в курсе.

— Вы знаете, как это происходит: стараются сократить штат, даже если в результате денег уходит больше. Нам тоже приходится нанимать людей по контракту.

— И какое отношение данная ситуация имеет ко мне?

— Я тут подумал… Не могли ли бы вы дать мне стороннее мнение? Мы, разумеется, заплатим вам за беспокойство.

— Стороннее мнение по какому вопросу?

— Как бы вы отнеслись, если бы я попросил вас поговорить с сестрой Джоанны Вайн? Ей было девять, когда девочка исчезла, и она на момент исчезновения находилась рядом.

Фрида задумчиво посмотрела на Карлссона. Он выглядел немного смущенным.

— Почему я? Вы ничего обо мне не знаете, и у вас наверняка есть собственные сотрудники, которые выполняют подобные задания.

— Да, разумеется. Честно говоря, я просто иду ва-банк. Из прихоти.

— Прихоть! — Фрида рассмеялась. — Звучит не очень разумно.

— Это неразумно. И вы правы, я вас не знаю. Но вы связали…

— В результате связь оказалась ложной.

— Ну да, в общем, похоже на то.

— Наверное, вы просто в отчаянии, — сочувственно заметила Фрида.

— Большинство дел довольно просты. Мы проводим стандартное расследование, придерживаясь существующих правил. Есть кровь, есть отпечатки пальцев, есть ДНК, есть лицо на пленках видеонаблюдения, есть свидетели. Все довольно очевидно. Но время от времени попадаются дела, в которых свод правил, похоже, совершенно не пригоден. Мэтью Фарадей словно растворился в воздухе, и нам совершенно не за что зацепиться. У нас нет ни одной улики. Поэтому нам приходится брать то, что дают: какие-то слухи, подозрения, любую возможную связь с другим преступлением — какими бы незначительными они ни были.

— Я все еще не понимаю, что такое могу сделать, чего вам не может предоставить кто-то другой.

— Возможно, совершенно ничего. Как я уже сказал, я просто иду ва-банк, и, скорее всего, мне предстоит хорошая взбучка за разбазаривание денег налогоплательщиков, за дублирование работы, в котором нет необходимости. Но, возможно, вы обладаете способностью проникновения в суть, которой не обладают другие. И вы — человек посторонний. Возможно, вы окажетесь в состоянии увидеть детали, которые мы пропустили лишь потому, что слишком долго и упорно их разглядывали.

— Эта ваша прихоть…

— Я вас слушаю.

— Сестра…

— Ее зовут Роуз Тил. Мать вышла замуж вторично.

— Она что-то видела?

— Она утверждает, что не видела ничего. Но ее, похоже, буквально парализует чувство вины.

— Даже не знаю, — покачала головой Фрида.

— Вы хотите сказать, что не знаете, поможет ли это нам?

— Это зависит от того, что вы подразумеваете под помощью. Когда я слышу подобные заявления, мне хочется сделать одно: снять с человека груз вины, помочь ему двигаться дальше. Считаю ли я, что где-то в глубинах ее памяти скрывается воспоминание, которое можно вытащить на поверхность? Я не думаю, что память настолько просто устроена. Как бы там ни было, это не моя специализация.

— А какая у вас специализация?

— Помогать людям справиться с тем, что у них внутри: со страхами, желаниями, ревностью, печалями…

— А как насчет того, чтобы помочь найти пропавшего мальчика?

— Своим пациентам я предоставляю место, где они чувствуют себя в безопасности.

Карлссон огляделся.

— Это хорошее место, — заметил он. — Я могу понять, почему вам не хочется покидать его и выходить в наш лишенный порядка мир.

— Знаете, работать с беспорядком в умах не так уж и безопасно.

— Вы обдумаете мою просьбу?

— Конечно. Но не особенно надейтесь, что я позвоню.

В дверях он сказал:

— Наши профессии очень похожи.

— Вы находите?

— Симптомы, улики… Ну, вы понимаете.

— Я не думаю, что они так уж похожи.

Когда он ушел, Фрида вернулась в кухню. Она как раз тщательно разбирала капусту на соцветия согласно инструкции в рецепте Хлои, когда в дверь снова позвонили. Она замерла и прислушалась. Нет, это не Карлссон. И точно не Оливия, потому что Оливия обычно стучала дверным молоточком, помимо того что нажимала на кнопку звонка или даже кричала в почтовую щель, требуя немедленно впустить ее. Она убрала кастрюлю с луком с полки в камине, подумав, что все равно не очень голодна. Все, что ей хотелось, — это съесть пару крекеров с сыром. Или вообще только выпить чашку чая и лечь спать. Но она знала, что уснуть не сможет.

Она приоткрыла дверь, не сняв цепочку.

— Кто это?

— Я.

— Кто «я»?

— Я, Джозеф.

— Джозеф?

— Холодно.

— Зачем вы пришли?

— Очень холодно.

Первым желанием Фриды было велеть ему убираться прочь и захлопнуть дверь перед самым его носом. О чем он думал, когда явился к ней вот так, без предупреждения? Но потом ее охватило знакомое чувство, которое сопровождало ее всю жизнь, с самого детства. Она представила себе, что кто-то смотрит на нее, судит, комментирует ее поступки. Что бы сказал наблюдатель? «Вы только посмотрите на эту Фриду. Она звонит ему, просит об одолжении, и он тут же бросается его выполнять, не задавая никаких вопросов. Затем он приезжает к ней — замерзший, одинокий, — а она даже дверь ему не открывает». Иногда Фриде очень хотелось никогда больше не чувствовать присутствие этого невидимого судьи.

— Входите, — вздохнула Фрида.

Она сняла цепочку и открыла дверь. В дом ворвались пронизывающий ветер и темнота, а вместе с ними в коридор ввалился Джозеф.

— Как вы узнали, где я живу? — подозрительно спросила она, но тут он поднял голову, и от ужаса у нее перехватило дыхание.

— Что с вами случилось?

Джозеф не ответил. Он присел на корточки и попытался развязать шнурки, сбившиеся в сложный намокший узел.

— Джозеф!

— Нельзя тащить грязь в ваш красивый дом.

— Это неважно.

— Вот.

Он стащил с ноги грубый башмак, у которого отрывалась подметка. Носки у него были красного цвета, с рисунком в виде северного оленя. Затем он приступил к сражению со вторым башмаком. Фрида вгляделась в его лицо: левая щека опухла и посинела, а лоб пересекал глубокий порез. Стащив наконец и второй башмак, Джозеф аккуратно поставил обувь у стены.

— Сюда, — сказала Фрида и провела его в кухню. — Сядьте.

— Вы готовите?

— И вы туда же?

— Что, простите?

— В некотором роде. — Она намочила свернутое полотенце холодной водой из-под крана и протянула ему. — Приложите к щеке и дайте мне осмотреть рану на лбу. Но сначала я ее промою. Будет щипать.

Она вытирала ему кровь, а он молча смотрел перед собой. Его глаза полыхали огнем. О чем он думает? От него пахло пóтом и виски, но он не производил впечатления пьяного.

— Что случилось?

— Их было несколько.

— Вы подрались?

— Они кричать на меня, толкать меня. Я тоже толкать.

— Толкать? — переспросила Фрида. — Джозеф, нельзя так поступать. Однажды кто-то достанет нож.

— Они назвать меня «гребаный поляк».

— Оно того не стоит, — заверила его Фрида. — Никогда не стоит так реагировать.

Джозеф огляделся.

— Лондон, — сказал он. — Он не такой, как ваш прекрасный дом. Теперь мы можем выпить водку вместе.

— У меня нет водки.

— Виски? Пиво?

— Я могу приготовить вам чай, а потом вы уйдете. — Она посмотрела на порез: оттуда все еще сочилась кровь. — Я заклею это пластырем. Думаю, швы накладывать не придется. Возможно, останется небольшой шрам.

— Мы помогать друг другу, — заявил он. — Вы мой друг.

Фрида уже собралась поспорить с подобным утверждением, но решила, что все слишком сложно.

Он знал, что кошка — на самом деле никакая не кошка. Это ведьма, притворившаяся кошкой. Кошка была серой, а не черной, как их обычно рисуют в книжках, и мех у нее свисал клочками, чего у настоящих кошек не бывает. У нее были желтые глаза, и они не мигая смотрели на него. Еще у кошки был шершавый язык и когти, которые она иногда вонзала в него. Порой она притворялась спящей, но затем открывала один желтый глаз, и становилось ясно: она постоянно следит за ним. Когда Мэтью лежал на матраце, кошка взбиралась на его голую спину и вонзала ему в кожу острые когти, а от ее грязного, свалявшегося серого меха у него все чесалось. Она смеялась над ним.

Когда кошка находилась в комнате, Мэтью не мог выглянуть в окно. Впрочем, ему и без того было трудно смотреть на улицу, потому что слишком сильно дрожали ноги, а глаза болели от света, проникающего из-за жалюзи, — света из другого мира. Все это происходило потому, что он продолжал превращаться. Он превращался в Саймона. Кожа у него покрылась красными пятнами, и некоторые участки во рту зудели, когда он пил воду. Одна его половина все еще принадлежала Мэтью, а другая уже была Саймоном. Он ведь проглотил еду, которую запихнули ему в рот. Холодные печеные бобы и жирную жареную картошку, похожую на червей.

Когда он прижимал голову к полу возле матраца, то слышал какие-то звуки. Приглушенные удары. Грубые голоса. Жужжание. Тогда он ненадолго вспоминал то время, когда был целым, а его мама — когда она еще была его мамой, еще до того, как он выпустил ее руку, — занималась уборкой и дарила ему чувство безопасности.

Сегодня, когда он посмотрел в нижний уголок окна, мир снова изменился, стал белым и ярким, и это наверняка было красиво, но сегодня у него болели не только глаза, но и голова, и красота показалась ему жестокой.

Глава 20

Маленький обшарпанный поезд был почти пустым. Он скрипел и гремел, прокладывая путь через скрытые от глаз районы Лондона: задние фасады террасных зданий с душными зимними садами, закопченные стены заброшенных фабрик, растущие из трещин в кирпичной кладке крапива и рододендрон, короткий отрезок какого-то канала. Фрида даже успела разглядеть сутулого мужчину в пальто, забросившего удочку в коричневую масляную воду. Мимо проносились освещенные окна, и в них, как в раме, Фрида иногда видела жильцов: юношу у телевизора, старуху с книгой в руках. Проезжая мост, она посмотрела вниз, на широкую улицу: фонари обвиты гирляндами, пешеходы несут большие сумки или тащат за руку детей, из-под колес автомобилей во все стороны летит вода. Лондон раскручивался перед ней, как кинопленка.

Она вышла в Лейтонстоуне. Уже наступили сумерки, и все казалось серым и немного размытым. Оранжевые уличные фонари мерцали на влажных тротуарах. Мимо нее, раскачиваясь, проезжали автобусы. Улица, где жил Алан, была длинной и прямой, словно коридор, составленный из террасных зданий времен позднего викторианства, а по обе стороны дороги высились могучие платаны, должно быть, появившиеся здесь примерно тогда же, что и дома. Алан жил в доме № 108, в дальнем конце улицы. Двигаясь вперед, невольно замедлив шаг, словно желая оттянуть момент встречи, она заглядывала в эркеры других зданий и видела большие комнаты нижнего этажа, выходящие на противоположную сторону, на сады, погруженные в зимний сон.

Фрида собралась с духом, но все равно у нее засосало под ложечкой, когда она открыла калитку и позвонила в темно-зеленую дверь. Из глубины дома донесся бойкий двойной перезвон. Она замерзла и устала. Она позволила себе подумать о своем доме, о камине, в котором она разожжет огонь, как только закончит дело. Затем послышались шаги, и дверь распахнулась.

— Что такое?

Женщина, появившаяся на пороге, была маленького роста и крепкой комплекции. Она стояла, слегка расставив ноги, всей ступней опираясь на пол, словно приготовившись к бою. У нее были каштановые, коротко подстриженные волосы, большие и довольно красивые серые глаза, бледная гладкая кожа, родинка над верхней губой, волевой подбородок. На лице — никакой косметики, из одежды — джинсы и серая фланелевая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Прищурившись и решительно сжав губы, она посмотрела на Фриду.

— Меня зовут Фрида. Я думаю, Алан меня ждет.

— Ждет. Входите.

— Вы, наверное, Кэрри.

Она вошла в прихожую. К ее ноге что-то прижалось, и она опустила глаза. Крупная кошка терлась о ее ноги, издавая гортанное урчание. Фрида наклонилась и провела пальцем по дрожащему от мурлыканья хребту.

— Это Гензель, — сообщила Кэрри. — Гретель крутится где-то рядом.

Внутри было тепло и темно, в воздухе стоял приятный древесный аромат. Фриде показалось, что она вошла в мир, о котором совершенно невозможно догадаться, глядя на фасад здания. Она думала, что дом будет похож на другие, мимо которых она шла: никаких внутренних перегородок, новые окна до самого пола — сплошное открытое пространство. Вместо этого она попала в муравейник, пронизанный ходами, полный крошечных комнаток, набитых высокими буфетами и широкими, заставленными различными предметами полками. Кэрри, не останавливаясь, провела ее через гостиную, но Фрида успела заметить уютный мягкий уголок около встроенного чугунного камина, а также навесной шкафчик с прозрачными стеклянными дверцами: в нем были выставлены птичьи яйца, перья, сделанные изо мха и прутиков гнезда, а у самой дверцы — даже чучело зимородка, правда, лысоватое. Комната, прилегающая к гостиной, — та самая, чью стену большинство людей снесло бы, — оказалась еще меньше, и центральное место в ней занимал большой стол, где стояло несколько моделей самолетов из пробкового дерева, примерно таких, какие делал брат Фриды, когда был маленьким. Стоило ей только взглянуть на них, и она тут же ощутила запах клея и лака, почувствовала крошечные клейкие пузырьки на кончиках пальцев, вспомнила малюсенькие баночки серой и черной краски.

На стене кухни, выходящей в сад, висело несколько семейных фотографий в рамках: Кэрри, еще малышка, на садовой скамейке, втиснувшаяся между сестрами; Кэрри, позирующая для семейного фото вместе с родителями; фотографии Алана. На одной он был изображен с родителями — низенькая, приземистая фигурка между двумя высокими и худыми, — и, проходя мимо, Фрида попыталась получше ее рассмотреть.

— Присаживайтесь, — сказала Кэрри. — Я позову его.

Фрида сняла пальто и села за небольшой столик. Дверца для кошек в большой двери черного хода затарахтела, и в дом проскользнула вторая кошка, покрытая пятнами черного, белого и рыжего цветов, словно приятная глазу мозаика. Она прыгнула на колени к Фриде, устроилась там и принялась изящно вылизывать лапку.

Кухня условно делилась на две части. Фрида восприняла ее как воплощение двух различных интересов, точное обозначение места в доме Кэрри и Алана — женщины, увлеченной кулинарией, и мужчины, любящего мастерить. На одной стороне находились все вещи, которым обычно отводят место в кухне: духовка, микроволновка, чайник, кухонные весы, комбайн, магнитная полоса для острых ножей, стойка для специй, башни из сковородок и кастрюль, миска зеленых яблок, полочка для кулинарных книг (некоторые старые и потрепанные, а другие новехонькие), фартук на крючке. Стена с противоположной стороны была заставлена узкими полками, разделенными на ящички. Каждый отдельный ящичек был аккуратно подписан крупными буквами: «Гвозди», «Гвозди с широкой шляпкой», «Шурупы 4.2 × 65 мм», «Шурупы 3.9 × 30 мм», «Стамески», «Прокладки», «Плавкие предохранители», «Радиаторные ключи», «Денатурат», «Наждачная бумага крупная», «Наждачная бумага мелкая», «Сверла», «Батарейки AA». Этих ящичков было, наверное, десятки, если не сотни; в результате стена произвела на Фриду впечатление улья. Она представила, сколько труда было вложено в такую систему ящичков, мысленно увидела, как Алан короткими толстыми пальцами аккуратно раскладывает по местам крошечные предметы, как его круглое, по-детски наивное лицо расплывается в довольной улыбке. Образ оказался таким ярким, что она с трудом вернулась к реальности.

В другой ситуации она, возможно, сделала бы какое-нибудь сардоническое замечание, но сейчас понимала, что Кэрри не спускает с нее глаз, чувствовала возникшее между ними напряжение. Кэрри взяла инициативу на себя и сухо произнесла:

— Он строит сарай в саду.

— А я-то считала себя человеком организованным, — покачала головой Фрида. — Но этот порядок — понятие совершенно иного уровня.

— Садовые инструменты хранятся там. — Кэрри повернула голову к узкой двери рядом с окном, по-видимому, ведущей в кладовку. — Но в последнее время он почти не работает в саду. Пойду поищу его. Может, он уснул. Он стал часто уставать. — Она помолчала и неожиданно резко заявила: — Я не хочу, чтобы он расстраивался.

Фрида ничего не ответила. В голове у нее крутилась масса вариантов ответа, но ни один из них не заставит Кэрри перестать видеть в гостье угрозу.

Фрида удивилась переменам, произошедшим с голосом Кэрри: еще пару минут назад, в разговоре с Фридой, резкий и отрывистый, теперь, когда она звала мужа, стал по-матерински нежным. Через несколько минут она услышала, как они вдвоем спускаются по лестнице: Кэрри шагала тихо и уверенно, Алан же, напротив, медленно и гулко, словно каждый раз наваливаясь на ногу всем своим немалым весом. Когда он вошел в комнату, протирая кулаками глаза, Фрида поразилась, какой у него усталый и разбитый вид.

Она встала, вынудив кошку спрыгнуть на пол.

— Простите, что побеспокоила вас.

— Не знаю, спал ли я на самом деле, — ответил он.

Он казался сбитым с толку. Фрида заметила, как Кэрри положила руку ему на спину, помогая пройти в комнату, и как встала за спинкой его кресла, словно телохранитель. Он наклонился, подобрал Гретель, прижал ее к своей широкой груди и зарылся лицом в мех.

— Мне обязательно нужно было встретиться с вами… — начала Фрида.

— Мне выйти? — спросила Кэрри.

— Нет, это ведь не сеанс психотерапии.

— Я не знаю, — неуверенно произнес Алан. — Можешь остаться, если хочешь.

Кэрри суетливо завозилась в кухне: налила воды в чайник, захлопала дверцами шкафчиков.

— Вы знаете, почему я здесь, — наконец сказала Фрида.

Видя, как Алан гладит сидящую на коленях кошку, Фрида вспомнила, как он беспрестанно вытирал ладони о брюки во время сеанса, словно просто не мог находиться в абсолютном покое. Она набрала в легкие побольше воздуха.

— Во время наших сеансов меня поразило, насколько ваши сны напоминают дело о похищении мальчика. Его зовут Мэтью Фарадей. Поэтому я рассказала обо всем полиции.

За спиной Кэрри сердито загремела ложками, потом резко опустила перед ней чашку, расплескав чай.

— Я была неправа. Я сожалею, что причинила вам дополнительное расстройство.

— Что ж… — медленно и протяжно произнес Алан. Похоже, он не собирался ничего добавлять к сказанному.

— Я помню, что говорила: в моем кабинете вы в безопасности и можете рассказывать все, что угодно, — продолжала Фрида. Присутствие Кэрри смущало ее. Вместо того чтобы нормально разговаривать с Аланом, она произносила заранее отрепетированные слова, и они казались неестественными и неискренними. — Но между вашими снами и тем, что происходило во внешнем мире, было много странных совпадений, поэтому я решила, что у меня нет выбора.

— Значит, на самом деле ни о чем вы не сожалеете! — неожиданно вмешалась Кэрри.

Фрида повернулась к ней.

— Почему вы так считаете?

— Вы думаете, что в сложившейся ситуации действовали правильно. Вы себя оправдываете. На моем языке это не означает сожалеть о сделанном. Знаете, люди часто говорят: «Мне жаль, если я…», потому что не могут заставить себя сказать: «Мне жаль, что я…» И вы сейчас именно так и говорите. Вы приносите извинения, но на самом деле в прощении не нуждаетесь.

— Я не хочу, чтобы у вас сложилось такое впечатление, — тщательно подбирая слова, возразила Фрида. Ее удивила воинственность Кэрри и тронуло ее стремление во что бы то ни стало защитить Алана. — Я была не права. Я совершила ошибку. Я привела в вашу жизнь полицию, и это, должно быть, причинило боль и шокировало вас обоих.

— Алану нужна помощь, а не глупые обвинения. Похитить бедного малыша! Да вы посмотрите на него! Неужели вы можете себе представить, как он совершает такое кошмарное преступление?

Фрида без особого труда могла представить себе любого человека в момент совершения какого угодно преступления.

— Я ни в чем вас не виню, — заговорил Алан. — Я постоянно думаю: а что, если они правы?

— Кто прав? — всполошилась Кэрри.

— Доктор Кляйн. Тот детектив. Возможно, я и правда похитил его.

— Не говори так.

— Возможно, я схожу с ума. Мне определенно кажется, что я не совсем нормален.

— Скажите ему, что это не так, — потребовала Кэрри. Голос у нее дрожал.

— Я словно попал в дурной сон, где от меня ничего не зависит, — продолжал Алан. — Меня перебрасывают от одного паршивого доктора к другому. Наконец я встречаю кого-то, кому могу довериться. Эта женщина заставляет меня произнести такое, о чем я даже не знал, что думаю, а затем заявляет на меня в полицию — за то, что я это произнес. И полицейские приходят ко мне домой и хотят знать, что я делал в тот день, когда пропал ребенок. Я просто хотел нормально спать по ночам. Я просто хотел покоя.

— Пожалуйста, — мягко сказала Фрида, — послушайте меня. Многие чувствуют, что сходят с ума.

— Это не означает, что этого не происходит.

— Не означает.

Внезапно лицо Алана расплылось в улыбке, и он словно помолодел.

— Почему, когда вы это сказали, мне стало лучше, а не хуже?

— Я хотела приехать к вам, объяснить, что именно я сделала, и принести свои извинения. И я прекрасно пойму, если вы не захотите больше ходить ко мне на сеансы. Я могу перепоручить вас другому терапевту.

— Никто другой мне не нужен.

— Вы хотите сказать, что намерены продолжать?

— А вы сумеете помочь мне?

— Я не знаю.

Какое-то время Алан молчал.

— Все другие варианты кажутся мне еще хуже, — наконец решил он.

— Алан! — воскликнула Кэрри так, словно он только что предал ее, и Фрида внезапно поняла, что сочувствует ей. Пациенты очень часто говорили с Фридой о своих вторых половинках и членах семьи, но она никогда раньше не встречала их «вживую», не видела ситуацию изнутри.

Она встала, взяла пальто со спинки стула и надела его.

— Вам нужно это обсудить, — сказала она.

— Нечего здесь обсуждать, — заявил Алан. — Я приду к вам во вторник.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Хорошо. Не беспокойтесь, я найду выход.

Фрида закрыла кухонную дверь и замерла с другой стороны, чувствуя себя шпионом. Она слышала, как Алан и Кэрри то повышали, то понижали голос, но не могла разобрать, спорят они или просто темпераментно разговаривают. Она присмотрелась к фотографии Алана и его родителей. Он был крупным и серьезным, и у него была такая же робкая улыбка, такой же испуганный вид, как и сейчас. На одном снимке родители выглядели так, словно попали в объектив уличного фотографа. Возможно, в день какого-то юбилея: одежда на них явно была праздничной, пожалуй, даже излишне яркой. Фрида улыбнулась, но улыбка тут же застыла у нее на лице. Она присмотрелась к изображению и пробормотала что-то себе под нос, словно стараясь запомнить.

Гензель проводил ее до двери и смотрел ей вслед своими золотыми немигающими глазами.

— Какого черта ты его бросила?

— Я не говорила, что бросила его. Я сказала, что между нами все кончено.

— Фрида, не будь такой.

Оливия мерила шагами гостиную, цепляясь высокими каблуками за разбросанные вещи, держа в одной руке полный бокал красного вина, а в другой — сигарету. Вино постоянно выплескивалось через край и отмечало капельками ее путь, а пепел на сигарете рос и рос, пока наконец не падал и не разлетался по полу, где каблуки Оливии решительно впечатывали его в грязный ковер. На ней был золотистый кардиган с глубоким вырезом и блестками, слишком облегающий фигуру, синие спортивные брюки с лампасами и летние сандалии на шпильках. Фрида размышляла, не стала ли она свидетелем затяжного нервного срыва, проявляющегося в неумеренной болтливости. Иногда ей казалось, что половина людей вокруг нее находится в состоянии шока.

— Он не бросил бы тебя и через миллион лет, — продолжала разглагольствовать Оливия. — Так почему же?

Фриде не особо хотелось говорить о Сэнди. А уж с Оливией так точно. Впрочем, как оказалось, такой возможности ей никто давать не собирался.

— Первое: он красавчик. Боже, если бы ты видела мужчин, с которыми я недавно ходила на свидания… Понять не могу, как им хватает наглости называть себя привлекательными? Я вижу, как они входят, и у меня внутри все обрывается. Они хотят видеть рядом с собой шикарную блондинку, но им, похоже, и в голову не приходит хоть немного напрячься, чтобы улучшить собственную внешность. Они что, думают, будто мы совсем отчаялись и согласны на первого попавшегося? В такого, как Сэнди, я бы просто вцепилась.

— Ты же его фактически и не видела!

— А почему? Где я была? Вот именно! Второе: он богат. Во всяком случае, очень обеспеченный — он ведь какой-то там консультант, верно? Только подумай, какая у него пенсия будет! Не смотри на меня так. Это важно. Я тебе точно говорю: это чертовски важно! Уж поверь, быть одинокой женщиной очень и очень тяжело, к тому же у тебя нет никакой финансовой подушки из-за чертовых родственничков, которые вычеркнули тебя из завещания, верно? Боже, надеюсь, ты это знала, я ведь не открыла секрет полишинеля?

— Я не очень-то удивлена, — сухо ответила Фрида. — Но мне их деньги не нужны. И, кстати, вряд ли им вообще есть о чем упомянуть в завещании, правда?

— Тогда ладно. На чем я остановилась?

— Второе, — ответила Фрида. — Ты, наверное, дальше второго и говорить не будешь?

— Да, богатый. Я бы только из-за этого вышла за него замуж. Что угодно, лишь бы выбраться из этого болота. — Она зло пнула бутылку из-под вина, валявшуюся у дивана, и та, разбрызгивая вокруг красные капли, откатилась в сторону. — Третье: держу пари, он любит тебя! Так что на самом деле это третье, и четвертое, и пятое, потому что быть любимой — большая редкость. — Она остановилась и плюхнулась на диван. Часть вина, остававшегося в стакане, выплеснулась и оставила большое темно-красное пятно у нее на коленях. — Четвертое — или уже шестое? — он симпатичный. Правда ведь? Впрочем, возможно, и нет: я припоминаю, что ты предпочитаешь страшненьких. Ладно, ладно, я не хотела тебя обидеть, забудь. Седьмое…

— Прекрати. Это унизительно.

— Унизительно? Я покажу тебе, что такое унизительно. — Она обвела рукой комнату, и пепел образовал вокруг нее пыльную дугу. — Пятое, или десятое, или какое там: ты не молодеешь.

— Оливия, слушай, заткнись, а? Ты слишком далеко зашла, и если не замолчишь, то я уйду. Я приехала, чтобы дать Хлое урок химии.

— На который Хлоя не явилась, так что ты застряла тут со мной, пока она не придет, а она, возможно, вообще не появится. Ты скоро будешь слишком старой, чтобы иметь детей, хотя, глядя на то, где очутилась я, возможно, оно и к лучшему. Ты об этом не думала? Ладно-ладно, можешь сколько угодно смотреть на меня этим своим взглядом, от которого кровь стынет в жилах, но я выпила уже два, нет, три бокала вина, — она сделала последний эффектный глоток, — и тебе меня не запугать. Я в безопасности. В собственном доме я могу говорить все, что хочу, а я считаю, что ты — чертова дура, доктор Фрида Кляйн с кучей регалий. Вот, теперь я точно выпила три бокала. А возможно, и четыре. Скорее всего, четыре. Знаешь, ты слишком мало пьешь. Может, ты и умная, но при этом — чертовски глупая. Может, это наследственное? Что там Фрейд говорил? Я скажу тебе, что он говорил. Он говорил: «Чего хочет женщина?» И знаешь, как он отвечал?

— Знаю.

— Я скажу тебе как. Он говорил: «Она хочет любви и работы».

— Нет. В целом можно сказать, что он пришел к такому выводу: любая женщина хочет быть мужчиной. Он утверждал, что девочкам нужно смириться с тем, что они — неудавшиеся мальчики.

— Вот козел! В любом случае… А на чем я остановилась?

— Что это за звуки?

Оливия вышла из комнаты. Через секунду раздался ее крик, а когда она вернулась, взгляд у нее был остекленевший.

— Эти звуки, — сказала она, — издает Хлоя, которая блюет на ковер в прихожей.

Глава 21

Расплачиваясь с таксистом, Фрида заметила, что в дверях ее дома стоит Джозеф.

— Что вы здесь делаете? — спросила она. — Знаете, я вам постоянного приглашения не выписывала. Вы не можете являться ко мне всякий раз, когда вам нужна компания.

Словно объясняя причину своего прихода, он поднял бутылку.

— Это хорошая водка, — заявил он. — Я могу войти?

Фрида открыла дверь.

— И давно вы здесь стоите?

— Я просто ждать. Я думать, возможно, вы вернуться.

— Я не намерена с вами спать. У меня был чертовски тяжелый день.

— Зачем спать? — укоризненно спросил Джозеф. — Просто выпить.

— Выпить я не против, — призналась Фрида.

Пока Джозеф разжигал огонь в камине, Фрида порылась в глубине буфета и извлекла оттуда пачку чипсов. Высыпав их в миску, она принесла импровизированную закуску и две рюмки в гостиную. Огонь уже потрескивал. Войдя в комнату, она увидела Джозефа до того, как он понял, что она вернулась. Он смотрел на языки пламени, и на лице его больше не было радостной улыбки, которой он приветствовал Фриду на улице.

— Вам грустно, Джозеф?

Он оглянулся.

— Далеко.

— Почему бы вам не поехать домой?

— Возможно, в следующем году.

Фрида села.

— Сок сюда нужен?

— Нет, лучше без него, — отказался он. — Чувствовать вкус.

Он отвинтил крышку и аккуратно наполнил две рюмки, оставив лишь пару миллиметров до края. Протянул одну Фриде. Посоветовал:

— Выпейте первый залпом.

— Ваш подход мне нравится.

И они опрокинули по рюмочке. Губы Джозефа медленно растянулись в улыбке. Фрида подняла бутылку и посмотрела наклейку.

— Господи! — воскликнула она. — Что это?

— Водка русская, — признался он. — Но хорошая. — И снова наполнил рюмки. — Почему ваш день плохой?

Фрида снова глотнула водки. Напиток обжег ей горло, а затем жаром разлился по груди. Она рассказала Джозефу, как сидела на полу ванной Оливии, пока Хлоя стояла на коленях, наклонившись над унитазом и содрогаясь от спазмов — даже когда блевать было уже нечем. Фрида ничего не говорила, просто потянулась к девочке и осторожно положила ладонь ей на затылок. Потом вытерла лицо Хлои смоченным в холодной воде полотенцем.

— Я не знала, что сказать. Я просто все время думала, каково это, когда тебе плохо, тебя тошнит, а рядом стоит взрослая женщина и читает нотации о том, что нужно знать меру. Вот я и молчала.

Джозеф не отвечал. Он смотрел в рюмку, словно на самом ее донышке что-то светилось и ему нужно было сосредоточиться, чтобы понять, что именно. Фрида обнаружила, что ее успокаивает разговор с человеком, который не пытается быть умным, веселым или сочувствующим. Поэтому она рассказала ему о визите к Алану. К своему удивлению, она услышала, словно со стороны, как говорит Джозефу и о своем походе в полицию.

— Что вы думаете? — спросила она наконец.

Очень медленно, двигаясь с еще большей осторожностью, чем обычно, Джозеф снова наполнил ее рюмку.

— Что я думать, — заметил он, — так это то, что вам не надо думать об этом. Слишком много думать вредно.

Фрида отхлебнула выпивку. Это уже третья рюмка? Или четвертая? А может, и вовсе пятая? Или Джозеф просто все время доливает по чуть-чуть, так что на самом деле получается не несколько порций, а одна, растянутая во времени, постепенно увеличивающаяся в объеме? Она только-только начала соглашаться с его предложением не думать, как зазвонил телефон. Ее так удивило то, что она собиралась сказать, что она не стала брать трубку.

Джозефа это, похоже, озадачило.

— Вы не ответите?

— Ладно.

Фрида глубоко вздохнула — она не могла поручиться за четкость собственного мышления — и сняла трубку.

— Алло!

— Я люблю тебя.

— Кто это?

— Сколько женщин звонят и говорят, что любят тебя?

— Хлоя?

— Я правда тебя люблю, хотя ты ужасно строгая и холодная.

— Ты все еще пьяна?

— Если я говорю, что люблю тебя, это обязательно значит, что я пьяная?

— Знаешь, Хлоя, тебе надо лечь в постель и хорошенько выспаться.

— Я уже в кровати. Ужасно себя чувствую.

— Вот и оставайся там. Ночью пей побольше воды, даже если от этого тебе станет хуже. Я перезвоню завтра.

Она положила трубку и скорчила Джозефу сердитую мину.

— Нет, — сказал он. — Это хорошо. Вы чинить вещи. Вы как я. Два дня назад мне звонить женщина — я раньше у нее работать. Она кричать. Я приезжать к ней домой. Из трубы течь вода, лить оттуда, как фонтан. В кухне воды уже пять сантиметров. Она продолжать кричать. Это просто клапан. Я поворачивать клапан, я перекрыть воду. Так и вы. Что-то случаться, они звонить вам, вы бежать к ним и спасать их.

— Хотела бы я быть такой, — вздохнула Фрида. — Я очень хотела бы быть человеком, который знает, что делать, когда у кого-то ломается бойлер или не заводится машина. Это те знания, которые действительно улучшают жизнь. Вы — человек, который устраняет протечку в трубе. А я — человек, которого нанимает компания, выпустившая эту трубу, чтобы я пошла к возмущенному клиенту и попыталась убедить его не подавать на них в суд.

— Нет, нет, — возразил Джозеф. — Не говорите это. Вы само… себя…

— Себялюбивая.

— Нет.

— Самодур.

— Нет! — воскликнул Джозеф, размахивая руками, словно пытаясь жестами объяснить значение слов, которые не мог подобрать. — Вы говорить: «Я плохая», чтобы я сказать: «Нет, вы хорошая, вы очень хорошая».

— Возможно, — согласилась Фрида.

— Нет, вы не соглашаться, — попросил Джозеф. — Вы должны спорить.

— Я слишком устала. И слишком много выпила.

— Я работать с вашим другом Рубеном, — сказал Джозеф.

— Не могу назвать наши отношения дружескими.

— Странный человек. Но он говорить о вас. Я узнавать о вас.

Фрида вздрогнула.

— Рубен знал меня лучше всех, но с тех пор прошло десять лет. Я сильно изменилась. Как он?

— Я улучшать его дом.

— Это хорошо, — сказала Фрида. — Возможно, именно это ему и нужно.

— Может, все-таки объясните, почему вам так срочно потребовалось увидеться со мной?

Саше Уэллс было лет двадцать пять. Она была одета в темные брюки и жакет, словно специально созданный для того, чтобы скрывать фигуру. Ее грязные светлые волосы были взъерошены, и она постоянно проводила по ним рукой, убирая пряди с глаз, даже когда их там не было, и хотя ее стройность грозила перейти в худобу, а пальцы левой руки покрывали пятна от табака, и она встречалась с пристальным взглядом Фриды лишь для того, чтобы растянуть губы в обаятельной полуулыбке, — ее красота была очевидна. Но большие темные глаза словно извинялись за это. Она вызывала у Фриды аналогию с раненым животным, которое реагирует на обиду не агрессией, а бегством. Какое-то время они молчали. Саша нервно перебирала пальцами. Фриде очень хотелось позволить ей закурить. Ей явно отчаянно нужна была затяжка.

— У моего друга Барни есть приятель по имени Мик, который говорит, что вы классная. Что я могу доверять вам.

— Вы можете говорить здесь все, что захотите.

— Хорошо, — ответила Саша, но так тихо, что Фриде пришлось наклониться, чтобы расслышать.

— Я так понимаю, вы уже ходили к психотерапевту.

— Да. Его зовут Джеймс Ранделл. Думаю, он достаточно известен.

— Да, — кивнула Фрида. — Я слышала о нем. Как долго вы к нему ходили?

— Где-то полгода. Может, чуть больше. Начала почти сразу, как нашла работу. — Она убрала волосы от лица, но они снова упали туда же. — Я генетик. Я люблю свою работу, и у меня есть хорошие друзья, но я попала не в ту колею и, как мне показалось, никак не могла из нее выбраться. — Она скорчила гримасу, но от этого стала только еще красивее. — Ну, знаете, влюбилась не в того, в кого надо. Позволила себе потерять голову.

— Итак, почему вы пришли ко мне?

Повисла длинная пауза.

— Трудно сказать, — протянула она наконец. — Не могу подобрать нужных слов.

Внезапно Фрида почувствовала, что знает, что сейчас произойдет. Она думала о том ощущении, когда стоишь на платформе метро и ждешь поезд. Прежде чем долетят какие-то звуки, прежде чем появится свет в тоннеле, твое лицо обдувает теплым дыханием ветерка, и ты видишь, как с рельсов улетает мелкий мусор. Фрида знала, что ей сейчас расскажет Саша. И она сделала то, чего никогда прежде, если память ее не обманывала, не делала на сеансах психотерапии. Она встала, подошла к Саше и положила руку ей на плечо.

— Все хорошо, — сказала она. Потом вернулась за стол и села. — Здесь вы можете говорить обо всем. Можете рассказать все, что угодно.

Когда отведенные пятьдесят минут закончились, Фрида назначила Саше время следующего сеанса. Записала несколько телефонных номеров и адрес электронной почты. Несколько минут посидела в тишине. Затем сделала один телефонный звонок. Потом еще один, длиннее. И еще. Закончив, она надела короткую кожаную куртку, вышла на улицу и направилась к Тоттенхэм-корт-роуд. Там она поймала такси и дала адрес, который небрежно записала на обратной стороне конверта. Такси петляло по улицам к северу от Оксфорд-стрит, затем двинулось по Бейсуотер-роуд, повернуло на юг через Гайд-парк. Фрида смотрела в окно, но на самом деле не обращала внимания на окружающий пейзаж. Когда такси остановилось, она поняла, что позволила себе задуматься, а потому не имеет ни малейшего представления о том, где находится. Эту часть города она практически не знала. Она заплатила водителю и вышла. Оглядевшись, она поняла, что стоит прямо перед ресторанчиком в стиле бистро и что в основном улица застроена жилыми домами, покрытыми слоем свежей белой штукатурки. С карниза ресторана свешивались корзинки с цветами. Летом посетители наверняка обедают на открытой веранде, но сейчас здесь слишком холодно, даже для лондонцев.

Фрида вошла и сразу окунулась в приятное тепло и тихий гул голосов. Ресторанчик оказался маленьким, не больше десятка столиков. К ней подошел мужчина в полосатом переднике.

— Что угодно мадам? — спросил он.

— У меня назначена встреча, — заявила она, осматривая помещение.

Что, если его здесь нет? Что, если она его не узнает? А-а, вон он где! Она видела его пару раз на конференциях, а еще на фотографиях, напечатанных вместе с интервью в каком-то журнале. Он сидел в дальнем углу с женщиной. Судя по всему, они ели основное блюдо и были увлечены беседой. Фрида прошла через зал и остановилась у столика. Он оглянулся. Он был одет в темные брюки и красивую рубашку с черно-белым переливающимся узором. У него были очень короткие темные волосы и пробивающаяся щетина.

— Доктор Ранделл? — спросила Фрида.

Он встал.

— С кем имею честь?

— Меня зовут Фрида Кляйн.

Он явно был озадачен.

— Фрида Кляйн? Да, я слышал о вас, но…

— Я только что говорила с вашей пациенткой, Сашей Уэллс.

С его лица не сходило озадаченное выражение, но теперь он явно насторожился.

— На что вы намекаете?

Фрида еще никогда никого не била. Не по-настоящему. По крайней мере, не кулаком, не вкладывая в удар всю силу. Удар пришелся прямо в челюсть, и онупал на спину, перевернув столик, так что тот рухнул на него сверху, завалив его едой, залив вином и водой, засыпав бутылочками с маслом и уксусом. Фрида, тяжело дыша и слушая гул крови в голове, даже поразилась тому, какой хаос вызвала.

Переступая порог комнаты для допросов, главный инспектор Карлссон попытался придать своему лицу суровый вид.

— Когда задержанный получает возможность сделать один телефонный звонок, он обычно звонит адвокату, — заметил инспектор. — Или матери.

Фрида наградила его негодующим взглядом.

— Вы были единственным человеком, чье имя пришло мне в голову, — заявила она. — В такой ситуации.

— Вы хотели сказать «в разгар битвы»? — уточнил Карлссон. — Как ваша рука?

Фрида подняла правую руку. Она была забинтована, но через повязку уже начала проступать кровь.

— Не похоже на кино, правда? В реальной жизни, когда кого-то бьешь, он не вскакивает через секунду. От удара ему больно, но и нападающему не легче.

— Как он? — спросила Фрида.

— Кости целы, — ответил Карлссон. — Несмотря на все ваши усилия. Но у него несколько ужасных синяков, и завтра они будут производить еще более удручающее впечатление; я уже молчу о послезавтра. — Он наклонился и сжал правую руку Фриды. Она вздрогнула. — Можете шевелить пальцами? — Она кивнула. — Мне доводилось видеть, как от таких ударов ломались суставы. — Он слегка погладил ее по руке, отчего она опять вздрогнула, и отпустил. — Кстати, вы когда-нибудь слышали выражение «лежачего не бьют»? Тем более ногами. Я так понимаю, доктор Ранделл — тоже психоаналитик. Вы именно так обычно улаживаете профессиональные разногласия?

— Если вы здесь для того, чтобы выдвигать против меня обвинения, — заявила Фрида, — то давайте быстрее.

— Это не мой район, — возразил Карлссон. — Но предполагаю, что в обычных обстоятельствах вам бы предъявили обвинение в причинении физического вреда и нанесении ущерба. Думаю также, что у вас — одному Богу известно почему! — нет приводов в полицию. Значит, возможно, вы отделаетесь легким испугом: месяцем тюрьмы.

— Я с радостью пойду на суд!

— К сожалению, я подозреваю, что вам откажут в минуте славы в зале суда. Я только что говорил с арестовавшим вас полицейским, и, похоже, доктор Ранделл настаивает на том, чтобы обвинений против вас не выдвигали. Моему коллеге это не понравилось. Он очень, очень расстроен.

— Что насчет ресторана?

— Разумеется, — кивнул Карлссон. — Я даже видел фотографии. Вы знаете, в прошлом, когда я сталкивался с подобными местами преступления, когда жертва отказывалась выдвигать обвинение, причина обычно лежала в том, что его запугала какая-то банда. Возможно, вы что-то от нас утаили? — Как он ни пытался сдержать улыбку, она все же появилась у него на лице. — Сделка с наркотиками прошла не так, как надо?

— Это частное дело.

— Но даже тогда, — продолжал Карлссон, — мне ни разу не доводилось слышать о том, чтобы жертва так рвалась лично оплатить весь нанесенный ресторану ущерб. — Он помолчал. — Вы не тот человек, от которого я ожидал скандала в общественном месте и последовавшего за этим ареста. Да и вы, похоже, не особенно довольны, что избежали процедуры, которая пугает большинство людей: быть подвергнутой судебному преследованию, признанной виновной, угодить в тюрьму и все в таком роде.

— Меня это не волнует, — заявила Фрида.

— Вы крепкий орешек, — признал он. Неожиданно выражение его лица изменилось. — Должен ли я что-то еще узнать об этом деле? Что-нибудь, связанное с уголовщиной?

Фрида покачала головой.

— Что же он тогда натворил? — спросил Карлссон. — Спал с пациентками?

Выражение лица Фриды не изменилось.

— Я не могу смотреть на такие вещи сквозь пальцы, — раздраженно заявил Карлссон. — Тут вам не Сицилия.

— Мне все равно, как вы на это смотрите.

— Но вы же сами мне позвонили!

Фрида смягчилась.

— Вы правы, — сказала она. — Простите. И спасибо.

— Я приехал сказать вам, что вы свободны. И я, вообще-то, собирался отвезти вас домой, — добавил он, и в его голосе прозвучало отчаяние. — Во что бы превратился наш мир, если бы все улаживали свои проблемы подобным образом?

Фрида встала.

— А каков наш мир сейчас? — только и спросила она.

Глава 22

Во вторник Фрида попросила Алана:

— Расскажите мне о своей матери.

— О моей матери? — Он пожал плечами. — Она была… — Он замолчал, нахмурился и посмотрел на ладони, словно ответ скрывался там. — …Хорошей женщиной, — запинаясь, закончил он. — Она умерла.

— Я имела в виду другую мать.

Он словно получил удар кулаком в живот. Она даже услышала, как с его губ сорвался стон от неожиданной боли. Он согнулся, и его лицо исказилось.

— О чем это вы? — наконец выдавил он из себя.

— О вашей биологической матери, Алан.

Он недовольно проворчал что-то.

— Вас ведь усыновили?

— Как вы узнали? — прошептал он.

— Ничего сверхъестественного. Я просто увидела фотографию ваших родителей у вас дома.

— И что?

— У них голубые глаза. У обоих. А у вас — карие. Это генетически невозможно.

— Вот как.

— Когда вы собирались сказать мне?

— Не знаю.

— Никогда?

— Это не имеет никакого отношения к делу.

— Вы шутите?

— Меня усыновили. Вот и все.

— Вы так отчаянно хотите иметь собственного ребенка, что вас посещают очень яркие видения и повторяющиеся приступы паники. И вы считаете, что ваше усыновление не относится к делу?

Алан пожал плечами. Он поднял глаза, встретился с ней взглядом и снова опустил их. На улице рука подъемного крана рванулась в пронзительно-синее небо. С его зазубренного захвата полетели комья грязи.

— Я не знаю, — пробормотал он.

— Вы хотите сына, который бы в точности походил на вас. Вы отвергаете саму идею усыновления. Вы хотите собственного ребенка — с вашими генами, вашими рыжими волосами и веснушками. Словно вы хотите усыновить самого себя, спасти себя и позаботиться о себе.

— Все не так!

У Алана был такой вид, словно ему хотелось закрыть ладонями уши.

— Это большой секрет?

— Кэрри знает, конечно же. И один друг. Я проговорился после того, как опрокинул пару рюмок. Но зачем мне болтать об этом со всеми подряд? Это мое личное дело.

— Настолько личное, что о нем не стоит знать даже вашему врачу?

— Я не думал, что это важно.

— Я не верю вам, Алан.

— Мне все равно, чему вы верите, а чему нет. Я говорю правду.

— Я думаю, вы знаете, что это важно. Настолько важно, что вы не можете заставить себя упомянуть об этом или даже просто подумать.

Он медленно покачал головой, как усталый, старый, затравленный бык.

— Некоторые секреты дают своеобразную свободу, — пояснила Фрида. — Ваше личное пространство. Это хорошо. У всех должны быть такие секреты. Но некоторые секреты могут быть темными и гнетущими, как ужасный сырой подвал, в который вы не смеете спускаться, но о существовании которого никогда не забываете, — подвал, полный подземных чудовищ, полный ваших кошмаров. Таким секретам вы должны противостоять, пролить на них свет, увидеть, каковы они на самом деле.

Произнося эту речь, она думала обо всех секретах, которые узнала за многие годы, о тайных мыслях, желаниях, страхах, переданных ей для надежного хранения. Рубен в конце концов почувствовал, что они отравляют его, но она всегда несла эту тяжесть, гордясь тем, что ей позволили видеть чужие страхи, позволили быть светом для других.

— Я не знаю, — наконец сказал Алан. — Возможно, есть вещи, о которых лучше не разговаривать.

— Иначе что?

— Иначе только расстроишься, потому что тут все равно ничего не поделаешь.

— А вам не приходило в голову, что, возможно, вы оказались здесь, со мной, именно потому, что слишком о многом молчали и все это копилось, росло в вас?

— Я не знаю. Мы просто никогда это не обсуждали, — ответил Алан. — Я просто чувствовал, что не стоит лезть на запретную территорию. Она хотела, чтобы я думал о ней как о матери.

— Вы так и делали?

— Но она действительна была мне матерью. Мама и папа — больше я никого не знал. Та, другая женщина не имеет ко мне никакого отношения.

— Вы не знали свою биологическую мать?

— Нет.

— Вы ее вообще не помните?

— Абсолютно.

— Вы знаете, кем она была?

— Нет.

— И не хотели знать?

— Даже если бы и хотел, это ничего бы не изменило.

— Что вы имеете в виду?

— Ее никто не знал.

— Я не понимаю. Всегда можно навести справки. Понимаете, Алан, все достаточно просто.

— Вот тут вы ошибаетесь. Она обо всем позаботилась.

— О чем?

— Она выбросила меня на свалку. В небольшом парке, возле спального района в Хокстоне. Меня нашел мальчишка-газетчик. Была зима, и очень холодная, а я был завернут в полотенце. — Он впился в нее взглядом. — Как в сказке. Только это произошло на самом деле. Так почему я должен интересоваться ею?

— Какое ужасное начало жизни… — сочувственно сказала Фрида.

— Я ничего не помню, а значит, это неважно. Все в прошлом.

— Это ваше прошлое.

— Я никогда не знал ее, она никогда не знала меня. У нее нет имени, голоса, лица. Она тоже не знает, как меня зовут.

— Достаточно тяжело выносить ребенка, родить его, а потом бросить и бесследно исчезнуть, — заметила Фрида.

— Ей это удалось.

— Значит, вы были совсем маленьким, когда ваши родители усыновили вас. Вы так ничего больше и не узнали?

— Верно. Именно поэтому старая история не имеет никакого отношения к тому, что я сейчас чувствую.

— Как в том случае, когда вы говорили о желании иметь собственного ребенка и о невозможности усыновления.

— Я уже сказал. Я не хочу никого усыновлять. Я хочу своего ребенка, а не чьего-то еще.

Фрида не отводила от него взгляда. Он несколько секунд смотрел ей в глаза, но потом сдался, как мальчик, пойманный на лжи.

— Наше время вышло. Мы встретимся в четверг. Я хочу, чтобы вы подумали об этом.

Они встали. Алан снова медленно покачал головой — бесполезный, несчастный жест, словно он пытался разогнать туман в голове.

— Я не знаю, смогу ли, — признался он. — Я не подхожу для подобных штучек.

— Мы будем двигаться шаг за шагом.

— Через мрак, — сказал Алан.

Его слова выбили Фриду из колеи, поэтому она лишь молча кивнула.

Фрида вернулась домой и на коврике у двери обнаружила маленький пакет, адрес был написан рукой Сэнди. Она наклонилась и подняла пакет так осторожно, словно он мог взорваться от любого резкого движения. Но она не стала открывать его немедленно, а отнесла в кухню и сначала сделала себе чаю. Она стояла у окна, ожидая, пока закипит чайник, и смотрела сквозь собственное отражение в окне в темноту на улице и вечернее небо, безоблачное и холодное.

И только взяв чашку и сев за стол, она открыла пакет и достала оттуда серебряный браслет, блокнотик с парой рисунков и карандаш с мягким грифелем, пять заколок для волос, перевязанных тонкой коричневой лентой. И все. Она встряхнула пакет, но там не было ни письма, ни записки. Она посмотрела на жалкую кучку предметов на столе. Неужели это все, что там было? Как она умудрилась практически не оставить следов?

Зазвонил телефон, и она сняла трубку, но сразу же пожалела, что решила принять звонок, а не предоставить это автоответчику.

— Фрида, ты должна помочь мне! Я уже не знаю, что и думать, а ее чертов идиот папашка вряд ли мне поможет.

— Вообще-то я здесь, — послышался голос Хлои. — Даже если тебе очень хочется, чтобы это было не так.

Фрида немного отвела трубку от уха.

— Эй! — сказала она. — С кем из вас я сейчас разговариваю?

— Со мной, конечно! — высоким, пронзительным голосом заявила Оливия. — Я позвонила тебе, потому что у меня уже лопается терпение. Если у кого-то хватает наглости поднять вторую трубку и подслушивать, то пусть этот кто-то пеняет на себя, когда неожиданно услышит то, о чем бы предпочел не знать.

— Ля-ля-ля! — насмешливо протянула Хлоя. — Она хочет посадить меня под замок за то, что я напилась. Мне шестнадцать. Мне было плохо. Привыкай, мамочка! Да ее саму под замок посадить надо!

— Хлоя, послушай…

— Она говорит со мной так, как я не стала бы разговаривать даже с собакой!

— Я бы тоже не стала. Я люблю собак. Собаки не кричат, не жалуются и не жалеют себя.

— Твой братец только и сказал, что она просто взрослеет! — возмущенно воскликнула Оливия и всхлипнула. Она всегда называла Дэвида братом Фриды или отцом Хлои, когда сердилась на него больше обычного. — Ему самому повзрослеть не мешало бы. Это не я убежала с уличной девкой с обесцвеченными волосами.

— Осторожней, Оливия, — резко сказала Фрида.

— Если ты посмеешь посадить меня под замок, я удеру от тебя и стану жить с ним.

— С радостью избавлюсь от тебя, только с чего ты взяла, что он тебя примет? Он ведь бросил тебя!

— Вы обе должны немедленно прекратить! — заявила Фрида.

— Он меня не бросал, он тебя бросил. И я его не виню!

— Я кладу трубку! — очень громко сказала Фрида. И так и сделала.

Она встала, налила себе маленький бокал белого вина и снова села. Она перебирала предметы, которые ей вернул Сэнди, крутила их в пальцах. Телефон снова зазвонил.

— Привет, — тоненьким голоском произнесла Оливия.

— Привет, — откликнулась Фрида и замолчала.

— У меня ничего не получается.

Фрида сделала глоток вина и покатала его во рту, наслаждаясь прохладой. Она подумала о ванне, о книге, об уже готовом зажечься огне в камине, о размышлениях о том, что ей следует делать дальше. На улице царила зима, по темным улицам дул пронизывающий ветер.

— Ты хочешь, чтобы я пришла? — спросила она. — Если так, я не против.

Глава 23

На следующий день Карлссон созвал пресс-конференцию, на которой супруги Фарадей предстали перед группой фотографов и журналистов, чтобы призвать похитителей вернуть им сына и тем самым заново всколыхнуть интерес общественности.

Карлссон все утро просматривал показания, которые его команда собрала у сотен так называемых свидетелей, и все уменьшающееся количество сообщений о том, что мальчика видели после похищения. Он держался в тени. Смотрел, как лица супругов высвечиваются вспышками фотокамер — лица, которые так сильно изменились со времени исчезновения Мэтью. День за днем он смотрел, как горе вырезает новые морщины, растягивает кожу, приглушает свет в их глазах. С лица Алека Фарадея еще не сошли синяки и припухлость — последствия нападения, — и он скованно двигался из-за сломанного ребра. Они оба казались изможденными и напряженными, а когда женщина заговорила об их любимом сыночке, ее голос надломился, но в целом они держались неплохо. Они произносили обычные душераздирающие фразы. Умоляли весь мир помочь им в поисках, а виновника всей ситуации — вернуть их любимого малыша.

Конечно, все это было бесполезно. В основном подобные шоу устраиваются с целью оказать давление на родителей, проверить, не они ли похитили собственного ребенка. Но полицейские понимали, что Фарадеи не могли этого сделать. Даже газеты, обвинявшие во всем отца, совершили резкий разворот на сто восемьдесят градусов, превратив мужчину в страдающего святого. Он находился вместе с клиентом у себя на работе, в финансовом отделе, и мог привести кучу свидетелей. Она мчалась с работы (работает она регистратором в больнице), стараясь вовремя добраться до школы и забрать сына. И надежда на то, что похититель Мэтью, кем бы он ни был, внезапно передумает держать у себя мальчика, когда услышит выступление родителей и увидит их искаженные горем лица, была абсурдной — не в последнюю очередь потому, что ребенок уже почти наверняка мертв, причем мертв довольно давно. Таким образом, обращение было направлено только на мир — и мир непременно отреагирует: полицейские утонут в потоках дезинформации и ложной надежды, которые только-только стали спадать.

В тот вечер он допоздна задержался на работе. Смотрел на фотографии мальчика и того места, где его видели в последний раз, разглядывал большую карту в оперативном пункте, усеянную булавками и флажками. Перечитывал показания. В висках стучала кровь, в груди покалывало.

Он посмотрел на другого мальчика, и тот встретился с ним взглядом. Это был Саймон. Он протянул Саймону руку, чтобы посмотреть, захочет ли он дружить, и Саймон тоже протянул ему руку, вот только он не улыбался. Он был очень худым и бледным, кости на плечах и ногах натягивали кожу, а его пенис походил на маленькую розовую улитку. Он шагнул к Саймону, и Саймон тут же шагнул к нему. Шагнул судорожно и неловко, словно марионетка, а затем, опять же как марионетка, упал на пол. Мэтью тоже упал, и они уставились друг на друга. Мэтью поднес палец к личику мальчика, крошечному, как у гнома, — провалы вместо щек, провалы вместо глаз, заклеенный рот, — коснулся холодного, испещренного крапинками зеркала и стал смотреть, как в тех местах, где он касается пальцем лица, появляются слезы.

Он почувствовал, как чьи-то руки обхватили его сзади, обхватили крепко — не вырваться. Тихие слова, чужое дыхание на его коже.

— Ты будешь нашим малышом, — произнес голос. — Но только не будь непослушным мальчишкой. Мы не любим непослушных мальчишек.

Фрида открыла дверь и, увидев Карлссона, не особенно удивилась, словно ждала его, — в каком-то смысле так и было. Она знала, что дело Мэтью Фарадея еще не закрыто.

— Входите, — сказала она.

Они прошли в гостиную, где горел огонь, а на подлокотнике кресла лежала пачка научных журналов.

— Я не помешал?

— Не особенно. Присаживайтесь.

Он положил кожаную сумку, висевшую на плече, на пол, снял пальто и сел. Она помолчала, потом спросила:

— Вам что-нибудь принести? Хотите кофе?

— Может, чего-нибудь покрепче?

— Вино? Виски?

— Наверное, виски. Ужасный вечер.

Фрида налила виски в два маленьких стакана, добавила чуть-чуть воды и села напротив.

— Чем могу помочь?

Сегодня она вела себя более ласково, чем обычно, и он так растрогался, что чуть не прослезился.

— Я только о нем и думаю. Я встаю и думаю о нем, ложусь спать и вижу его во сне. Иду в паб с ребятами, мы болтаем о пустяках, и я словно со стороны слышу слова, которые вылетают у меня изо рта. Просто удивительно, как можно притворяться, что все нормально, когда это не так. Я говорю со своими детьми по телефону, спрашиваю, как у них прошел день, рассказываю глупые и смешные истории о своей работе, и все это время у меня перед глазами стоит он. Он уже умер, вы же понимаете. Или, по крайней мере, я надеюсь, что умер, потому что, если нет… Какой самый благоприятный исход дела? То, что мы обнаружим его тело и поймаем ублюдка, который похитил и убил его. Это в лучшем случае.

— Неужели все настольно безнадежно?

— И через десять лет, и через двадцать я все еще буду копом, не сумевшим спасти Мэтью Фарадея. Когда я уйду на пенсию — как старый детектив, к которому я ездил, расследовавший дело Джоанны Вайн, — то буду сидеть у себя дома и думать о Мэтью, и спрашивать себя, что на самом деле произошло, кто это сделал и где теперь этот человек.

Он покрутил стакан и отхлебнул виски.

— Вы, наверное, половину времени проводите с людьми, страдающими от чувства вины, но если верить моему опыту, настоящего чувства вины никто и никогда не испытывает. Людям стыдно, когда их ловят, да, но если им удастся ускользнуть — никакой вины они не чувствуют. Во всем мире есть люди, которые совершили поистине ужасные поступки, и они живут счастливо и довольно, в окружении семьи и друзей.

Он одним глотком опустошил стакан, и Фрида налила ему еще, даже не спрашивая, хочет ли он. Сама она даже не притронулась к выпивке.

— И если я так себя чувствую, — продолжал он, — то представьте себе, каково родителям ребенка. — Он нетерпеливо и резко расслабил узел галстука. — Неужели такие мысли будут преследовать меня всю жизнь?

— У вас раньше не было подобных дел?

— Я получил свою долю дел об убийствах, самоубийствах и домашнем насилии. Тяжело поддерживать в себе веру в человеческую натуру — возможно, именно поэтому я в разводе и обнажаю душу перед женщиной, которую и видел-то несколько раз, а не перед женой. Ему всего лишь пять лет, моему младшему столько же.

— К сожалению, что бы вы ни чувствовали, это делу не поможет, — вздохнула Фрида.

Странная атмосфера окутала комнату, где они сидели, — мечтательная и грустная одновременно.

— Я знаю. Мне просто нужно было рассказать об этом. Простите.

— Не извиняйтесь.

Больше она ничего не сказала. Фрида молча смотрела в свой стакан, а Карлссон смотрел на нее: она открылась ему с неожиданной стороны. Через какое-то время он попросил:

— Расскажите мне о своей работе.

— Что вы хотите узнать?

— Не знаю. Вы доктор наук?

— Да. Хотя это не так уж и важно. Моей специальностью была психиатрия, прежде чем я пришла на практику. Это достаточно долгий процесс, и приходится придерживаться жесткой дисциплины. У меня много ученых званий.

— Ясно. А пациенты у вас в основном частные? Сколько вы принимаете за день? Какие они? Почему вы занимаетесь этим делом? Вы в самом деле помогаете людям? Ну, как-то так.

Фрида коротко рассмеялась и принялась отвечать на его вопросы, загибая пальцы:

— Первое: я и частной практикой занимаюсь, и с государственными клиниками работаю. Ко мне направляют пациентов из клиники «Склад», где я проходила практику и много лет проработала, а еще из больниц и по рекомендации терапевтов. Я также принимаю людей, которые приходят ко мне по собственной инициативе, чаще всего — по рекомендации знакомых. Для меня важно принимать не только тех людей, которые достаточно богаты, чтобы позволить себе оплачивать сеансы из своего кармана, иначе я бы просто лечила болезни богатых. Частные сеансы психотерапии стоят очень дорого.

— Сколько?

— Я пользуюсь следующей формулой: беру с них по два фунта за каждую тысячу, которую они зарабатывают в год, то есть если вы зарабатываете тридцать тысяч, то платите мне шестьдесят фунтов за каждый сеанс. У меня был клиент, который признался, что в таком случае ему придется платить пятьсот тысяч в час. К счастью для него, у меня есть верхний предел: сто фунтов. Меня знают как психотерапевта, работающего почти даром, хотя коллеги меня и осуждают. Ну да ладно, в целом, думаю, приблизительно семьдесят процентов моих пациентов были направлены ко мне государственной службой здравоохранения — или, возможно немного меньше. — Она помолчала. — Второе: пациент ко мне обычно приходит три раза в неделю, и у меня чаще всего семь пациентов — другими словами, я провожу приблизительно двадцать сеансов в неделю. Я знаю врачей, у которых по восемь сеансов каждый день, то есть сорок в неделю. Не успевает один пациент уйти, как на его место приходит следующий. Это приносит большие деньги, но я бы так не смогла. И не хотела бы.

— Но почему?

— Мне нужно впитать информацию, подумать о каждом человеке, который ко мне приходит, сделать записи по поводу сеанса. Я довольна уровнем заработка, которого достигла на данный момент, больше мне не надо. А вот время мне необходимо. Что там дальше?

— Какие они?

— Я не знаю, как на это ответить. У них очень мало общего.

— Только то, что они попали в трудную ситуацию.

— Большинство из нас в какой-то момент жизни оказывается в трудной ситуации: мы ужасно несчастны, или у нас все валится из рук, или мы просто перестали двигаться дальше. — Она внимательно посмотрела на него. — Согласны?

— Не знаю. — Карлссон нахмурился, ему было неловко. — А случалось вам отказывать пациенту?

— Да, если я считаю, что на самом деле такое лечение ему не нужно, или если решу, что с другим психотерапевтом они добьются бóльших успехов. Я беру пациентов только тогда, когда считаю, что смогу им помочь.

— А что заставило вас стать психотерапевтом?

Он очень хотел узнать это, но почти не надеялся получить ответ. Они достаточно приятно общались, но он все равно не понимал Фриду, не чувствовал ее слабых мест и сомнений. Она очень замкнутая, решил он. Самообладание, так удивившее его при их первой встрече, до сих пор не дрогнуло.

— На сегодняшний вечер вопросов достаточно. А вы?

— Что я?

— Почему вы пошли работать в полицию?

Карлссон пожал плечами и уставился в свой стакан.

— А черт его знает! В последнее время я стал спрашивать себя, почему не пошел в адвокаты, как планировалось, не стал зарабатывать серьезные деньги и спокойно спать по ночам.

— И каков ваш ответ?

— Его нет. Я слишком много работаю, слишком мало получаю и тону в бумагах, а замечают меня, только когда что-то идет не так. Меня ругает пресса, критикует начальство, и общество относится ко мне с подозрением. А сейчас, когда я возглавил Отдел по расследованию убийств, мне приходится иметь дело с домашними тиранами, извращенцами и торговцами наркотиками. Что я могу сказать? В свое время мне казалось, что это неплохая мысль.

— Значит, вы любите свою работу.

— Люблю? Я просто ее выполняю. И считаю, что делаю это достаточно неплохо, — чаще всего, по крайней мере. Хотя по текущему делу такого не скажешь.

Словно вспомнив о чем-то, он полез в сумку и достал оттуда две картонные папки.

— Здесь показания Розалинды Тил. Она сестра Джоанны Вайн. Первые показания были сняты сразу же после исчезновения девочки, а на днях мы еще раз ее допросили.

— Там есть что-то существенное?

— Я знаю, что вам это не понравится, но я бы хотел, чтобы вы взглянули на них.

— Зачем?

— Мне интересно, что вы скажете.

— Прямо сейчас?

— Было бы здорово.

Карлссон долил себе виски, но воду добавлять не стал. Он встал и принялся расхаживать по комнате, словно по картинной галерее. Фриде не нравилось, что за ней наблюдают, когда она читает. И ей не нравилось, что он будет глазеть на ее вещи и использовать их, чтобы попробовать узнать о ней что-то. Но если она хочет заставить его прекратить это безобразие, то надежнее всего — прочитать показания. Она открыла первый протокол и приступила к работе, заставляя себя читать медленно, пословно.

— Вы прочитали все эти книги? — спросил Карлссон.

— Заткнитесь, — негромко буркнула Фрида, не поднимая головы от папки.

Когда она перешла ко второму, более свежему протоколу, то уже физически ощущала присутствие Карлссона, хоть и не видела его. Наконец она закрыла папку. Она молчала, хотя и понимала, что Карлссон ждет.

— И что? — не выдержал он. — Будь она вашей пациенткой, что бы вы у нее спросили?

— Будь она моей пациенткой, я не стала бы ее ни о чем спрашивать. Я попыталась бы избавить ее от чувства вины за то, что случилось с ее сестрой. Кроме того, я думаю, что ее следует оставить в покое.

— Она единственная возможная свидетельница, — заметил Карлссон.

— Но она ничего не видела. И это произошло больше двадцати лет назад. Каждый раз, когда вы говорите с ней, вы снова и снова травмируете ее.

Карлссон подошел к креслу и снова сел лицом к лицу с Фридой. Задумчиво посмотрел на свой стакан виски.

— Хорошая вещь, — заметил он. — Где взяли?

— Подарили.

— Скажите мне еще что-нибудь о показаниях, — попросил Карлссон. — Вы умная. Почему бы вам не посмотреть на это как на вызов своим способностям?

— Не воображайте, что можете насмехаться надо мной, — предупредила его Фрида.

— Я не насмехаюсь. Я сейчас в таком положении, что буду благодарен за любой вклад. Мне интересны все, кто разбирается в том, в чем сам я не разбираюсь.

Фрида минуту помолчала.

— А вы рассматривали возможность того, что Джоанну похитила женщина, а не мужчина?

Карлссон очень осторожно поставил стакан на низкий столик у кресла.

— Почему вы об этом заговорили?

— Все произошло очень быстро, — пояснила Фрида. — Рози Вайн потеряла сестру из виду всего лишь на пару минут. Похоже, не было ни шума, ни излишней суеты. Это не тот случай, когда человека хватают в тихом переулке и бросают в фургон. Это была широкая улица, где много прохожих, где есть магазины. Я могу представить, что маленькая девочка ушла с женщиной. Взяла ее за руку.

В воображении Фриды появилась картинка: маленькая девочка уходит с человеком, вызывающим доверие. Она тут же постаралась стереть ее.

— Очень интересно, — воодушевился Карлссон.

— Не надо снисходительности, — заявила Фрида. — Это вовсе не интересно. Это очевидно, и вы, должно быть, с самого начала проанализировали такую возможность.

— Такая мысль приходила нам в голову, — признался он. — Это возможно. Тем не менее вы должны признать, что заинтересовались.

— Почему вы обратились ко мне с такой просьбой? — напрямик спросила Фрида. — Что вы пытаетесь заставить меня сказать?

— Я бы хотел, чтобы вы поговорили с Роуз Тил. Возможно, вы сумеете достучаться до нее, что нам не удалось.

— Но какова ваша цель?

Она снова взяла папку.

— Это раздражает, правда? — внезапно сказал Карлссон. — Когда я прочитал протокол, то представил себе, что могу сесть в машину времени и попасть туда хотя бы на минуту, хотя бы на пять секунд, и тогда я бы узнал, что там произошло на самом деле. — Он кисло улыбнулся. — От взрослого человека, да еще полицейского, таких слов не ждешь, верно?

Фрида снова просмотрела протокол. Она чувствовала, что ее просят отправиться в путешествие, и как только она ответит согласием, она уже не сможет вернуться. Есть ли во всем этом смысл? Сможет ли она внести хоть какой-то вклад в расследование? Что ж, возможно. А если она может его внести, то обязана это сделать. И Фрида согласилась:

— Ладно.

— Правда? — переспросил Карлссон. — Прекрасно!

— Но мне понадобятся, — сразу же предупредила его Фрида, — художники-полицейские, которые рисуют портреты подозреваемых. У вас есть такие?

Карлссон улыбнулся и покачал головой.

— Нет, — ответил он. — У нас есть кое-что получше.

Глава 24

Том Гаррет был явно в восторге оттого, что встретил человека, понимающего, о чем он говорит, рассуждая о неврологических аспектах распознавания лиц.

— Старая идея фоторобота основывалась на примитивном представлении о том, что мы воспринимаем лицо как совокупность деталей: синие глаза, крупный нос, густые брови, острый подбородок, — и когда мы соединяем их, то получаем лицо, которое узнаем. Но на самом деле мы видим лица совершенно иначе, и именно поэтому фотороботы выглядят нелепо.

— Я бы их нелепыми не назвал, — возразил Карлссон.

— Они нелепы! И практически бесполезны. Как вам известно, — тут он обратился исключительно к Фриде, — латеральная затылочно-височная извилина непосредственно связана с распознаванием лиц, и если она повреждена, то пациент полностью теряет способность узнавать лица, даже близких родственников. Мы использовали эту идею, когда создавали программу, основанную на целостном распознавании лиц.

— Великолепно.

Фрида наклонилась к монитору.

Гаррет продолжал разглагольствовать о самосовершенствующихся сложных системах и генетических алгоритмах, пока Карлссон не кашлянул и не напомнил им, что Розалинда Тил ждет их за дверью.

— Вы не возражаете, если мы останемся здесь? — уточнил он.

— Оставайтесь, — разрешила Фрида. — Но, пожалуйста, не вмешивайтесь.

Фрида заранее изучила материалы и видела фотографии, но все равно была потрясена внешностью Роуз Тил. Она производила впечатление человека, пережившего травмирующий эпизод только вчера, а не больше двадцати лет назад. Неужели эта женщина не получила психологической помощи? Неужели никто о ней не позаботился? Роуз окинула взглядом помещение, посмотрела на Гаррета, стучавшего по клавиатуре и не обращавшего на девушку никакого внимания; на Карлссона, опиравшегося спиной о стену и стоявшего, скрестив на груди руки. Когда Фрида вышла вперед и представилась, Роуз не задала ни одного вопроса, молча позволила провести себя через комнату и усадить на стул. Фрида села напротив. Карлссон сказал, что, возможно, Роуз будет лучше реагировать, если дать ей понять, что она может помочь расследованию. Глядя на пассивную, сдавшуюся женщину, Фрида засомневалась в справедливости его слов.

— Я все сделала, — тускло произнесла Роуз. — Я пыталась вспомнить. Я много раз через это проходила. Никакого толку.

— Я знаю, — мягко сказала Фрида. — Вы сделали все, что могли.

— Тогда зачем я здесь?

— Существует возможность пробиться к тем воспоминаниям, о существовании которых вы не подозреваете. Никакого волшебства. Скорее, вы просто откроете ящик старой картотеки, о которой забыли. Я не стану задавать вам вопросы, — сказала Фрида, — и ни один из нас ничего от вас не ожидает. Я только хочу, чтобы вы немного меня потерпели. Вы можете меня потерпеть?

— Что вы имеете в виду?

— Я бы хотела, чтобы мы кое-что попробовали. Я не хочу, чтобы вы думали об этом. Просто делайте так, как я скажу. — Голос ее смягчился. — Я понимаю, что вы, наверное, напряжены, ведь вам пришлось прийти в полицейский участок и разговаривать с людьми, которых вы не знаете, но я бы хотела, чтобы вы сели поудобнее и расслабились. Представьте себе, что вам сейчас расскажут одну историю. Пожалуйста, закройте глаза.

Роуз подозрительно покосилась на нее и перевела взгляд на Карлссона, но он никак не отреагировал.

— Ладно. — И она закрыла глаза.

— Я хочу, чтобы вы вспомнили тот день, — начала Фрида. — Я хочу, чтобы вы вернулись туда и представили, как выходите из школы, идете по тротуару, переходите дорогу, разглядываете магазины, людей, автомобили. Ничего не говорите. Просто представьте, как вы все это делаете.

Фрида смотрела на лицо молодой женщины, отмечая тонкие линии в уголках глаз, трепещущие веки. Подождала одну минуту. Две минуты. Затем наклонилась вперед и произнесла еще тише, почти шепотом:

— Ничего не говорите, Роуз. Не пытайтесь что-то вспомнить. Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Просто представьте себе женщину. Молодую или средних лет. Решать вам. — Фрида заметила, как по лицу Роуз прошла дрожь удивления. — Представьте себе эту женщину, — продолжала она. — Ни о чем не волнуйтесь. Ни о чем не задумывайтесь. Просто представьте себе эту женщину. Любую женщину, которая придет вам в голову. Возможно, она стоит на краю тротуара, у обочины. Она только что вышла из автомобиля и теперь озирается. Поставьте ее на место действия, рядом с собой. Посмотрите на нее. Можете это сделать?

— Ладно.

— Вы сделали это?

— Да.

— Подождите, — велела Фрида. — Подождите и рассмотрите ее. Рассмотрите женщину, которая пришла вам в голову. Запомните ее внешность.

Прошла минута. Фрида заметила, что Карлссон, нахмурившись, смотрит на нее, но решила не обращать на него внимания.

— Что ж, — сказала она. — Теперь можете открыть глаза.

Роуз заморгала, словно только что проснулась и яркий свет ослепил ее.

— Я хочу, чтобы вы сели рядом с Томом. Он вам кое-что покажет.

Том Гаррет встал и жестом указал Роуз на кресло, в котором сидел сам. Когда она села, он посмотрел на Фриду, словно спрашивая: «Это все по-настоящему?»

— Продолжайте, — велела Фрида.

Он пожал плечами. На экране висела сетка, в которой расположились восемнадцать женских лиц.

— Ни одно из них не похоже на нее, — заявила Роуз.

— Они найдены путем случайного отбора, — объяснил Том. — Они и не должны быть похожими на нее. Вот чего я хочу: выберите мышкой шесть из них, которые больше всего напоминают ее. Вы должны сделать это быстро, особенно не задумываясь. Не волнуйтесь. Здесь нет правильных и неправильных ответов. Это не тест.

— Какой в этом смысл?

— Это просто упражнение, — вмешалась Фрида. — Я хочу видеть, что в результате получится.

Роуз вздохнула, словно неохотно уступая просьбам. Положила ладонь на мышку и передвинула курсор.

— Ни один из портретов на нее не похож, — повторила она.

— Выберите те, которые больше всего напоминают ее, — предложил Том. — Или те, которые меньше всего отличаются от нее.

— Ладно. — Она кликнула на одном лице, самом узком, затем на другом, потом еще на одном, пока все шесть портретов не вышли на первый план. — Вот так?

— Теперь щелкните «готово», — ответил Том.

Она послушалась, и экран заполнился восемнадцатью новыми лицами.

— А это что? — недоуменно спросила Роуз.

— Компьютер генерировал их из тех шести, которые вы выбрали, — объяснил Том. — Теперь выберите еще шесть.

Она повторила весь процесс сначала, затем еще раз, и еще, и еще много раз. Время от времени она останавливалась и закрывала глаза, прежде чем сделать выбор. Глядя ей через плечо, Фрида отмечала, как постепенно менялся тип предлагаемых лиц. Безликая толпа постепенно превращалась в группу родственников, и сходство между ее членами постоянно усиливалось. Лицо стало более вытянутым, скулы — четче, миндальная форма глаз — очевиднее. После двенадцати поколений лица походили не просто на семью, а на родных сестер, а еще два поколения спустя они стали почти идентичны.

— Выберите одно, — предложил Том.

— Они же почти одинаковые! — Роуз задумалась. Курсор пересек весь экран и наконец остановился на одном лице. — Вот это.

— Это то лицо, которое вы видели? — уточнила Фрида.

— Я его не видела. Это то лицо, которое я придумала, представила себе.

Карлссон подошел к монитору и посмотрел на изображение.

— А как же волосы? — спросил он.

— Я не видела волос. Лицо, которое я придумала, было обернуто шарфом.

— Я могу сделать шарф.

Том открыл меню, и лицо появилось восемнадцать раз, каждый раз — с разным видом шарфа. Роуз указала на один из них.

— Это он? — спросила Фрида.

— Просто похож, — ответила Роуз. — Думаю, он очень похож на тот, который я придумала.

— Очень хорошо, Роуз, — похвалила Фрида. — Вы прекрасно выполнили задание. Большое спасибо.

— Что вы имеете в виду? В чем заключалось задание?

— Я знаю, что вам было тяжело вернуться туда. Для этого нужна храбрость.

— Я не возвращалась туда. Я ничего не помню. Я просто придумала лицо, а затем вы попытались воссоздать его. Это интересно и сложно, но я не понимаю, чем это поможет.

— Посмотрим. Вы не могли бы подождать за дверью?

Карлссон дождался, пока Роуз выйдет и закроет за собой дверь.

— Что все это означает?

— Разве вы не доверяете собственной системе распознавания лиц?

— Я сейчас не о системе распознавания лиц. Я привел вас сюда, потому что думал, что вы сумеете загипнотизировать ее или что-то в этом роде. Помашете иглой у нее перед глазами. Я думал, вы используете свои психологические штучки и вытащите из нее скрытые воспоминания. Вместо этого вы заставили ее придумать лицо.

— Несколько лет назад я проводила одно исследование, — начала Фрида. — Я работала с людьми, страдавшими от слепых пятен в поле зрения. Мы показывали им набор точек, расположенных в той области их поля зрения, которая не функционировала. Они не могли их увидеть, но мы просили пациентов угадать, сколько там точек. В большинстве случаев они угадывали. Поступление информации миновало область сознания, но все равно происходило. Не было никакого смысла снова обрабатывать сознательные воспоминания Роуз. Она всю жизнь снова и снова прокручивает их в уме. К настоящему времени они безнадежно испорчены, даже если она действительно что-то видела. Я подумала, что, возможно, таким образом мы сможем обойти все эти трудности.

Карлссон перевел взгляд на Тома Гаррета.

— А вы что думаете? Это все ерунда, верно?

— Вы ведь говорите о «слепозрении»? — спросил Том у Фриды.

— Да, — кивнула Фрида.

— Ерунда, — повторил Карлссон. Он явно очень рассердился.

— Я не слышал, чтобы его использовали в отношении памяти, — заметил Том.

— Я подумала, что стоит попытаться.

Карлссон сел в кресло и уставился на экран: на него смотрела женщина средних лет в шарфе.

— Правда? — Его голос сочился сарказмом. — Вы просто играли в чертовы дурацкие игры. Слепозрение, надо же!

— Можно это распечатать? — спросила Фрида у Тома, подчеркнуто игнорируя Карлссона.

Но как только листок с портретом вылез из принтера, он схватил его и помахал у нее перед носом.

— Это все глупости! Роуз, скорее всего, просто придумала лицо. Чтобы помочь нам. Она явно из тех, кто старается всем помочь. Не хочет разочаровать нас.

— Конечно, — кивнула Фрида. — Это наиболее вероятно.

— А если она и не придумала лицо, если вы действительно сумели выудить из нее какие-то воспоминания о том дне, то, возможно, это лицо женщины, которая вышла из дома, чтобы просто пройтись по магазинам.

— Разумеется.

— А если — и это, черт возьми, самое большое «если» за всю мою карьеру! — если эта женщина все-таки замешана в похищении, то что мы имеем? Портрет человека двадцатидвухлетней давности, при полном отсутствии подозреваемых, с которыми его можно было бы сравнить, и ни единого свидетеля, у которого можно было бы уточнить.

— Вы могли бы показать портрет другим людям, которые находились поблизости от места преступления в то время, и проверить, не вспомнят ли они что-нибудь.

— И что? Если они видели ее — а они ее не видели! — какая нам от этого польза? Вы притащите их сюда, введете в транс и заставите представить себе адрес?

— Это ваша работа, — возразила Фрида. — Вы ведь детектив.

— Вот что я об этом думаю!

Карлссон смял распечатку и швырнул ее в металлическую корзину для мусора, но промахнулся.

— Что ж, по крайней мере, теперь все ясно, — прокомментировала его поступок Фрида.

— Вы впустую тратите мое время.

— Нет. Это вы тратите впустую мое время, главный инспектор Карлссон. И делаете это очень грубо.

— Можете идти. Некоторым из нас нужно выполнять настоящую работу.

— С удовольствием, — ответила Фрида. Она наклонилась и подняла с пола смятую бумагу.

— Зачем вам это?

— Может, оставлю себе как сувенир.

Роуз все еще ждала в коридоре. Она сидела на стуле, сложив руки на коленях, и смотрела в стену.

— Мы закончили, — объявила Фрида. — И мы очень вам благодарны.

— Не думаю, что я чем-то помогла.

— Кто знает? Попытаться стоило. Вы торопитесь?

— Не знаю.

— Мне хватит и десяти минут. — Фрида взяла ее за локоть и вывела из участка. — Дальше по улице есть кафе.

Она взяла чайник чая на двоих и маффин наслучай, если Роуз проголодалась, но сдоба осталась лежать нетронутой.

— Вы когда-нибудь обращались к психотерапевту?

— Я? Зачем? Вы считаете, мне это нужно? Неужели это так бросается в глаза?

— Я считаю, что психологическая помощь нужна любому, кто прошел через то, через что прошли вы. Неужели вы не получили никакой помощи после того, как ваша сестра исчезла?

Роуз покачала головой.

— Я немного поговорила с женщиной-полицейским, когда это случилось. Она была добрая.

— А больше ничего?

— Ничего.

— Вам было девять лет. Ваша сестра исчезла практически у вас на глазах. Вы должны были присматривать за ней — по крайней мере, так вы считали. С моей точки зрения, девятилетний ребенок не может ни за кого нести ответственность. Она так и не вернулась, и с тех пор вы несете на себе груз вины. Вы считаете, что это вы во всем виноваты.

— Так и есть, — прошептала Роуз. — Все так думали.

— Я в этом сомневаюсь, но сейчас важно лишь то, что тогда думали вы. И что вы думаете теперь. Вы похожи на человека, чья психика развивалась вокруг главного, всепоглощающего факта потери. Поймите, еще не поздно простить себя.

Роуз смотрела на нее и медленно качала головой. В глазах у нее стояли слезы.

— Да, вы можете простить себя. Но для этого вам не обойтись без помощи. Я могу позаботиться о том, чтобы вам не пришлось за нее платить. На это уйдет время. Ваша сестра умерла, и сейчас вы должны попрощаться с ней и строить собственную жизнь.

— Она преследует меня, — прошептала Роуз.

— Правда?

— Куда бы я ни пошла, она всегда рядом. Она похожа на маленькое привидение, которое прилепилось ко мне. Всегда одного и того же возраста. Мы все становимся старше, а Джоанна осталась в том времени, где она — крошечная девочка. Она всегда была такой маленькой и пугливой. Она много чего боялась: моря, пауков, громких звуков, коров, темноты, фейерверка, входить в лифт, переходить дорогу… Испуганной она не выглядела, только когда спала, — обычно она спала, подложив под щеку руки, сложенные так, будто она молится. Может, она и правда молилась, когда засыпала, — наверное, просила Бога не подпускать к ней чудовищ.

Она коротко рассмеялась, а потом неожиданно поморщилась.

— Ничего страшного, если вы посмеетесь над ней, и ничего страшного, если вы помните то, в чем она была далека от совершенства.

— Знаете, мой отец сделал из нее святую. Или ангела.

— Вам тяжело.

— А мать вообще о ней не упоминает.

— Значит, пришло время вам найти кого-то, с кем можно поговорить о ней.

— Можно, я буду приходить и говорить о ней с вами?

Фрида задумалась.

— Я не уверена, что это хорошая мысль. С точки зрения полиции, я была замешана в ваше дело. Боюсь, это размоет границы. Но я могу порекомендовать вам врача, которого хорошо знаю.

— Спасибо.

— Значит, договорились?

— Да.

Глава 25

Через восемь дней наступит самый короткий день в году. Клиника закроется до начала следующего года. Пациентам придется какое-то время терпеть свои проблемы. А когда они вернутся, Рубен уже, наверное, будет готов их принять, если она сообщит Паз, что он здоров и может вернуться к исполнению своих обязанностей. Итак, в воскресенье после обеда она шла к нему домой, якобы желая вернуть кое-какие папки, которые он забыл у себя в кабинете, — но, разумеется, он очень быстро раскусит ее хитрость. В конце концов, это ведь Рубен — Рубен с холодным, оценивающим взглядом и насмешливой улыбкой.

Не успела она поднять руку и постучать, как дверь распахнулась и на улицу вывалился Джозеф с грудой поломанных досок. Он пронесся мимо нее, двигаясь к переполненному ящику посреди дороги, — она только сейчас его заметила. Избавившись от ноши, он повернул назад, вытирая грязные ладони друг о друга.

— Что вы здесь делаете? Сегодня ведь воскресенье.

— Воскресенье, понедельник — кто знать, какой сегодня день?

— Я знаю. И Рубен тоже. Надеюсь.

— Входите. Он в кухне, сидеть на полу.

Фрида осторожно вошла в дом, не зная, чего и ждать после предыдущего визита. Войдя, она не сдержалась и ахнула. Было очевидно, что Джозеф старательно работает тут уже долгое время. Дело не только в том, что исчез запах пропащей жизни, а на его место пришел терпкий запах скипидара и краски; или что бутылки, банки и покрытые грязью тарелки убраны, а занавески отдернуты. Прихожую заново покрасили. Кухня находилась в процессе перестройки: шкафчики были сняты со стен, а дверь в сад получила новую раму. Снаружи, на узкой лужайке, дымились остатки костра. И разумеется, на полу и вправду лежал Рубен, до пояса скрывшись под новой фарфоровой мойкой.

Фрида так удивилась, что в первую минуту просто стояла и смотрела на него, любуясь прекрасной льняной рубашкой, задравшейся на животе, и не обращая внимания на то, что головы Рубена не видно.

— Под мойкой действительно вы? — спросила она наконец.

Ноги в фиолетовых носках задергались, и туловище, извиваясь, вылезло наружу. Потом из-под мойки показалось и лицо Рубена.

— Все не так плохо, как кажется на первый взгляд, — заметил он.

— Я поймала вас на месте преступления. Домашний мастер? Еще и в воскресенье! Если так пойдет дальше, скоро вы начнете сами мыть машину.

Он сел и одернул рубашку.

— Я бы не назвал себя мастером. Только не я. Вы же знаете: если я остаюсь один, меня одолевает такая лень, что я даже лампочку заменить не могу. Я просто помогаю Джозефу.

— Еще бы. Заставили его работать на выходных. Вы платите ему по двойному тарифу?

— Я ему вообще не плачу.

— Рубен!

— Рубен сдавать мне жилье, — вмешался Джозеф. — Он давать мне крышу, а взамен…

— Он ее чинит, — закончил вместо него Рубен, поднимаясь с пола.

Мужчины рассмеялись, увидев реакцию Фриды. Они, очевидно, хорошо отрепетировали эту шутку.

— Вы переехали?

Джозеф махнул рукой в сторону холодильника, и Фрида увидела фотографию с загнутыми уголками, которую держал магнит: темноволосая женщина сидит на стуле, а по обе стороны от нее торжественно вытянулись два мальчика.

— Моя жена, мои сыновья.

Фрида оглянулась и посмотрела на Джозефа. Положив руку на сердце, он ждал ее реакции.

— Вы счастливый человек, — заметила она.

Из кармана рубашки он достал пачку сигарет, взял одну штуку, а остальные передал Рубену. Рубен достал зажигалку, прикурил сам и дал прикурить Джозефу. Фрида почувствовала, как в ней поднимается волна раздражения. В этой парочке было что-то такое — какое-то скрытое торжество и озорство, — словно они были мальчишками, а она — строгим взрослым.

— Фрида, хотите чаю? — спросил Рубен.

— Да, пожалуйста. Хотя вы могли бы предложить мне водки, которую спрятали под мойкой.

Мужчины переглянулись.

— Вы пришли шпионить за мной, — сказал Рубен. — Проверить, достаточно ли я здоров, чтобы вернуться к работе.

— А вы достаточно здоровы?

— Это смерть отца, — заявил Рубен. — То, чего вы всегда хотели.

— Чего я на самом деле хочу, так это чтобы отец вернулся на работу, когда он будет к этому готов, и не раньше.

— Сегодня воскресенье. Я могу выпить в воскресенье и спокойно пойти на работу в понедельник. Коли на то пошло, я могу выпить в понедельник и все равно пойти на работу в тот же самый понедельник. Вы мне не куратор.

— Я сделать чай, — встревоженно предложил Джозеф.

— Я не хочу чаю, — заявил Рубен. — Англичане почему-то считают, что чашка чая решает все проблемы.

— Я не англичанин, — возразил Джозеф.

— Мне не очень-то хотелось приходить сюда, — заметила Фрида.

— Тогда почему вы пришли? Потому что вам приказали? Вас послали? А кто? Нетерпеливая юная Паз? Это совершенно не похоже на Фриду Кляйн, которую я знаю. Ту Фриду Кляйн, которая делает только то, что ей нравится.

Он бросил сигарету на пол и раздавил каблуком. Джозеф наклонился, поднял ее и, держа на ладони, отнес к мусорному ведру, куда и бросил.

— Как вы управляете своей жизнью, дело ваше, Рубен. Вы можете целый день пить водку и превращать дом в помойку, ради бога. Но вы врач. Ваша работа состоит в том, чтобы лечить. Некоторые пациенты нашей клиники очень ранимые, очень хрупкие люди, и они доверяют нам. Вы не вернетесь на работу до тех пор, пока вам можно будет снова доверять, пока вы не докажете, что не станете злоупотреблять властью. И мне все равно, как сильно вы на меня сердитесь.

— Я сержусь, это точно.

— Вы испытываете жалость к себе. Ингрид вас бросила, и вы считаете, что коллеги отнеслись к вам ужасно несправедливо. Но Ингрид ушла от вас потому, что вы долгие годы изменяли ей, а коллеги отреагировали единственным возможным способом на ваше поведение в клинике. Именно поэтому вы сердитесь. Потому что понимаете: вы не правы.

Рубен открыл было рот, собираясь дать резкую отповедь, но внезапно закрыл его. Он застонал, зажег другую сигарету и сел за кухонный стол.

— Вы не оставляете человеку ни единого места, где можно спрятаться, не так ли, Фрида?

— А вам нужно такое место?

— Разумеется, нужно. Оно всем нужно, разве нет? — Он взъерошил руками волосы, которые за время вынужденного отпуска отросли ниже плеч, так что он как никогда раньше напоминал поэта после бурной ночи. — Никому не нравится испытывать стыд.

Фрида села напротив него.

— Кстати говоря, — сменила она тему, — я совершила кое-какие поступки, которые хотела бы обсудить с вами.

Он грустно улыбнулся.

— Эта такая компенсация — попытка улучшить мне настроение? Обмен позором?

— Я хочу кое-что подробно обсудить, — пояснила Фрида. — Если вы не против.

— Я не против, — кивнул Рубен. — Просто это так неожиданно.

В следующий вторник Алан рассказал Фриде о случившемся. На этот раз он говорил не так, как всегда — исправляясь, то возвращаясь назад, то перескакивая вперед, вспоминая о том, что выпустил. Сегодня он говорил быстро, почти без пауз, и в его рассказе присутствовали как порядок, так и последовательность событий. Фрида подумала, что он, должно быть, несколько раз все прорепетировал, мысленно повторяя рассказ снова и снова, прежде чем прийти к ней, пока не убрал все скользкие места и противоречия.

— Вчера утром… — начал он, после того как положил ногу на ногу, затем поменял их местами, вытер ладони о брюки и несколько раз откашлялся. — Вчера утром я должен был посмотреть заявку на перепланировку здания. Хоть я и в отпуске, но иногда заглядываю в отдел, помогаю им. Есть кое-какие детали, в которых только я разбираюсь. Ехать нужно было в Хакни, в переделанное административное здание возле дороги Иствэй. Знаете этот район?

— Не могу сказать, что часто заглядываю туда, — уклончиво ответила Фрида.

— Там сейчас тот еще беспорядок из-за всего этого олимпийского строительства. Словно на развалинах старого города поспешно и кое-как возводят новый. А перенести дату окончания строительства они не могут, поэтому бросают туда все больше и больше людей. Ну да я не о том. Закончив все дела, я пошел прогуляться. Было холодно, но мне хотелось подышать свежим воздухом, проветрить мозги. Честно говоря, при мысли о том, чтобы вскоре вернуться на работу, мне становится страшно. Я шел вдоль канала, затем свернул в сторону и пошел в парк Виктории. Я словно сбегаю ото всех, когда хожу по незнакомому месту. В парке народу было прилично, но никто не слонялся без дела. Все, похоже, спешили: шли быстро, опустив голову, и всем, кроме меня, было куда идти — или мне так, по крайней мере, казалось. Хотя не могу сказать, что особенно наблюдал за прохожими. Я немного посидел на скамейке рядом с площадкой для боулинга — думал о последних неделях и спрашивал себя, что ждет меня в будущем. Я очень устал. В последнее время я постоянно чувствовал усталость. Я смотрел перед собой, но все было немного размыто. Я видел несколько подъемных кранов в направлении Стрэтфорда и парка Ли Вэлли. Я встал и пошел по дорожке между прудами. Там есть эстрада и фонтан. Все казалось заброшенным и закрытым на зиму. Я вышел с другой стороны парка, перешел дорогу и стал рассматривать витрины. Наткнулся на антикварную лавку… ну, «антикварная» — это слишком шикарно сказано, в основном там торгуют всяким старым хламом. Я раньше частенько покупал старую мебель, считал, что разбираюсь в таких вещах. Кэрри жутко злилась. Она хочет, чтобы я избавился от того, что уже накупил, а не тащил домой новое старье. Но мне все равно нравится рассматривать мебель, прикидывать, какую сумму и за что просят. Ну да ладно. Я просто хотел сказать, что там есть пара смешных старых магазинчиков: скобяная лавка, где торгуют швабрами и ведрами, и странный магазин одежды, торгующий такими вещами, которые согласятся надеть разве что старушки — всякие жакеты и твидовые пальто. Вы спрашиваете себя, зачем я все это рассказываю, верно?

Фрида не ответила.

— Я стоял возле очередного антикварного магазина, забитого товаром, который никому не придет в голову купить или продать. Я помню, что разглядывал чучело совы, взгромоздившееся на что-то вроде фальшивой ветки, и лениво думал, разрешит ли мне Кэрри принести в дом еще одну мертвую птицу. И в этот момент я увидел, что ко мне приближается какая-то женщина. Я сначала не обратил на нее внимания. Она шла прямо через мое поле зрения, если вы понимаете, о чем я. На ней была яркая оранжевая куртка и очень короткая обтягивающая юбка, а еще сапоги на высоких каблуках.

Алан заерзал и опустил глаза, потом продолжил свой рассказ, но больше не встречался взглядом с Фридой.

— Внезапно я понял, что она говорит со мной. Она сказала: «Ой, это ты!» — и прижалась ко мне. — Алан немного помолчал и продолжил: — Она обняла меня и поцеловала. Она… Это был настоящий поцелуй. С языком. Знаете, как бывает, когда спишь и видишь сон, в котором с тобой происходит много чего странного, но ты просто принимаешь это как должное? Вот что-то подобное я тогда испытал. Я не оттолкнул ее. Я чувствовал себя так, словно снимаюсь в кино, что все на самом деле происходит не со мной, а с кем-то другим. — Он громко сглотнул. — На губах я почувствовал кровь. Наконец она отстранилась. Сказала: «Позвони мне. Мы давно не виделись. Ты ведь скучал по мне?» И все, она ушла. Я стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться. Просто стоял и смотрел, как она уходит в своей оранжевой куртке.

Воцарилось молчание.

— Что-нибудь еще? — уточнила Фрида.

— А что, этого мало? — удивился Алан. — Ко мне подходит женщина, которую я вижу первый раз в жизни, и целует меня. Вы хотите, чтобы произошло что-то большее?

— Я имела в виду: что вы сделали?

— Хотел пойти за ней. Я не хотел, чтобы это закончилось. Но я остался на месте, и она исчезла, а я вернулся в себя, если вы понимаете, о чем я, — скучный старый Алан, с которым никогда ничего не происходит.

— Как выглядела эта женщина? — спросила Фрида. — Или вы обратили внимание только на ее куртку, юбку и сапоги?

— У нее были длинные волосы, светлые, такого рыжеватого оттенка. Длинные сережки. — Алан коснулся мочки уха, закашлялся и покраснел. — Большая грудь. И от нее пахло сигаретами и чем-то еще. — Он наморщил нос. — Дрожжами или чем-то таким.

— А лицо?

— Не знаю.

— Вы не видели ее лица?

Вопрос сбил его с толку.

— Я не помню. Я думаю, она была, — он снова закашлялся, — ну, знаете, привлекательная. Все случилось так неожиданно. И глаза у меня были довольно долго закрыты.

— Значит, у вас произошла эротичная, волнующая встреча с незнакомой, почти безликой женщиной на улице.

— Да, — кивнул Алан. — Но я не такой.

— Это произошло на самом деле?

— Иногда мне кажется, что нет. Что я просто заснул на скамейке в парке и мне все это приснилось.

— Вам понравилось?

Алан ненадолго задумался и чуть не улыбнулся. Похоже, он поймал себя на этом.

— Я возбудился, если вы об этом. Да. Если все произошло на самом деле, это плохо, и если я все придумал, это тоже плохо. Но по-другому. — Он поморщился. — Как бы отреагировала Кэрри?

— Вы не сказали ей?

— Нет! Нет, конечно нет. Как я могу сказать ей, что, хотя у нас уже несколько месяцев не было секса, я позволил симпатичной женщине с большой грудью поцеловать меня. Но я не знаю, случилось ли это на самом деле или я просто хотел, чтобы это случилось?

— Какой вывод вы сделали? — спросила Фрида.

— Я ведь уже говорил вам: я всегда считал себя невидимкой. Меня действительно никто не замечает, а если и замечает, то только потому, что путает меня с кем-то. Когда это случилось, думаю, какая-то часть меня захотела уйти с этой женщиной, стать тем мужчиной, с которым она меня перепутала. Я тогда подумал, что его жизнь куда веселее моей.

— И что вы хотите услышать от меня?

— После того, как это случилось, я совершенно запутался, а потом подумал: «Именно о таких ситуациях я и должен рассказывать доктору Кляйн». Просто я решил, что бóльшая часть того, что я вам рассказываю, ужасно скучная, и мне показалось, что это приключение очень странное и жутковатое, и это — как раз такой рассказ, который вы должны услышать от меня.

Фрида не смогла сдержаться и улыбнулась.

— Вы считаете, что мне интересны странные и жутковатые ситуации?

Он резко опустил голову, спрятав лицо в ладонях, и сказал:

— Раньше все было просто. Теперь все так усложнилось… Я уже даже не знаю, кто я такой, или что происходит на самом деле, а что я придумываю.

Глава 26

— Итак, что скажете? — спросила Фрида.

Джек поморщился.

— Это классический пример фантазии, — ответил он.

Они сидели в «Номере девять», теперь обычном месте для встреч и занятий с куратором, которые стали менее официальными и более частыми. Джек держал в руке вторую чашку каппучино. Ему здесь нравилось. Керри окружила его заботой — то ли из материнских чувств, то ли просто из желания пококетничать. Маркус иногда выходил из кухни и уговаривал клиента попробовать новое творение шеф-повара (сегодня Джек съел пирожное с апельсиновым джемом и миндалем, хотя не любил ни миндаль, ни апельсиновый джем). К ним иногда присоединялась Катя и сидела у Фриды на коленях. Джек считал, что Катя любит Фриду примерно так, как кошки любят людей, которые над ними не трясутся. Иногда Фрида игнорировала ее, а иногда просто снимала с коленей и ставила на пол.

— Поконкретнее, пожалуйста.

— По крайней мере, у мужчин. К тебе подходит сексуально агрессивная женщина и выдергивает тебя из твоей скучной, обыденной жизни, переносит в странный, но куда более захватывающий мир.

— А что символизирует эта женщина?

— Ну, например, вас, — сказал Джек и торопливо отхлебнул капучино.

— Меня? — искренне удивилась Фрида. — Большая грудь, оранжевая куртка, обтягивающая короткая юбка и светлые, рыжеватые волосы?

Джек покраснел и огляделся, проверяя, не слышит ли их кто-нибудь.

— Это сексуализированная версия вас, — объяснил он. — Классический пример переноса. Вы — та самая женщина, которая врывается в его обычную жизнь. Он может разговаривать с вами так, как не может разговаривать со своей женой. Но он должен замаскировать это, выразить в терминах преувеличенно сексуального женского образа.

— Интересно, — задумчиво заметила Фрида. — Немного похоже на параграф из учебника, но интересно. А другие теории есть?

Джек на мгновение задумался.

— Меня заинтересовала история, которую он постоянно рассказывает: о своей анонимности, о том, что ему кажется, будто его принимают за другого человека. Это может быть примером солипсизма. Ну, вы знаете: психическое состояние диссоциации, в котором больной считает себя единственным реально существующим человеком, а всех других — актерами или роботами, или чем-то в этом роде.

— В таком случае ему следовало бы сделать МРТ.

— Это просто теория, — пожал плечами Джек. — Я бы не рекомендовал МРТ, если только у него нет и других признаков когнитивного расстройства.

— Другие варианты?

— Меня учили слушать пациента. Предполагаю, существует вероятность того, что женщина просто приняла его за другого и что вся ситуация вообще не имеет никакого особого значения.

— Вы можете представить, что подойдете к девушке и страстно поцелуете ее — по ошибке?

Джек подумал о том, чтобы привести в качестве примера пару ситуаций, в которых такое поведение практически неминуемо, но не стал этого делать.

— Он должен быть очень похож на того, с кем она его перепутала, — заметил он. — Если это произошло на самом деле. Но если я чему-то от вас и научился, так это тому, что мы должны работать с тем, что находится в голове пациента. В определенном смысле, действительно ли та ситуация произошла, к делу не относится. Нам следует сосредоточиться на том, какое значение Алан придает этому случаю и что он имел в виду, рассказывая вам о нем.

Фрида нахмурилась. Ее собственные слова, повторенные буквально, да еще в такой ситуации, звучали странно. Они казались категоричными и неубедительными.

— Нет, — заявила она. — Существует огромная разница между человеком, которого принимают за другого, — по какой бы то ни было причине, — и человеком, считающим, что его принимают за другого. Как вы думаете, мы бы узнали много интересного, если бы нам пришло в голову выяснить, что на самом деле произошло в тот день?

— Возможно, это действительно интересно, — заметил Джек, — но совершенно непрактично. Вам пришлось бы бродить по парку Виктории, надеясь, что вам повезет и вы наткнетесь на человека, находившегося поблизости два дня назад, — и которого вы все равно не опознаете, потому что не знаете, как он выглядит.

— Я надеялась, что вы могли бы попытаться, — заметила Фрида.

— Вот как, — только и смог выдавить из себя Джек.

Джеку отчаянно хотелось объяснить ей кое-что: во-первых, это не имеет никакого отношения к его практике и с ее стороны просить о подобном — верх непрофессионализма; во-вторых, шансы обнаружить эту женщину равны нулю; в-третьих, даже если ему удастся найти ее, овчинка выделки не стоит. Он даже спросил себя, нет ли какого-нибудь правила насчет того, чтобы выяснять какие-то моменты из прошлого пациентов без их разрешения. Но ничего этого он не сказал. На самом деле он очень обрадовался, что Фрида попросила его о такой услуге. Как ни странно это прозвучит, особенно его радовало то, что она попросила о чем-то из ряда вон выходящем. Попроси она его выполнить дополнительное задание по практике, он бы отнесся к этому как к лишней и скучной работе. Но это задание было чуть-чуть неприемлемым, к тому же в нем присутствовал определенный намек на близость. Или он себе голову морочит?

— Хорошо, — решился он.

— Вот и ладно.

— Фрида!

Голос прозвучал у него за спиной, и не успел он увидеть, кто это, как заметил, что на лицо Фриды легла тень.

— Что ты здесь делаешь?

Джек резко обернулся и увидел женщину с длинными ногами, грязными светлыми волосами и густо накрашенным лицом, казавшимся тем не менее очень молодым и невинным.

— Я приехала на урок. Ты сказала, что для разнообразия нужно встретиться здесь.

Она поглядела на Джека, и он почувствовал, что краснеет.

— Ты приехала слишком рано.

— Так радуйся. — Она села за их столик и сняла перчатки. Ее ногти были обгрызаны и выкрашены в темно-фиолетовый цвет. — На улице очень холодно. Мне нужно согреться. Ты ведь нас представишь?

— Джек уже уходит, — резко заявила Фрида.

— Хлоя Кляйн. — Она протянула руку, и он взял ее. — Ее племянница.

— Джек Дарган, — представился он.

— Ну и откуда вы знаете друг друга?

— Тебя это не касается, — поспешно отрезала Фрида. — Химия. — Она кивнула Джеку. — Спасибо за помощь.

Его достаточно откровенно попросили уйти. Он встал.

— Приятно познакомиться, — сказала Хлоя. Похоже, она была очень довольна собой.

Джек вышел из здания вокзала на станции Хакни Вик и посмотрел на карту города. Пошел к тому месту, где Гранд-Юнион-канал отклонялся на восток от реки Ли. На нем была рубашка из плотного трикотажа, свитер, дождевик, велосипедные перчатки и пушистая шапка-ушанка, но он все равно дрожал от холода. Поверхность канала была покрыта коркой мокрого снега, еще не превратившегося в лед. Джек двигался по пешеходной дорожке вдоль него, пока не увидел по правую руку ворота парка. Он сверился с записями, которые сделал во время разговора с Фридой. Впереди виднелась детская площадка. От ледяного ветра у него горели щеки, так что он не мог сказать, холодно ему или жарко. Однако на площадке он разглядел детские коляски и укутанные фигурки. На теннисном корте тоже были люди: двое мужчин в спортивных костюмах. Джек остановился и прижал лицо к проволочной сетке. Это были два седых старика: они с силой били по низко летавшему мячу. Джек посмотрел на них с уважением. Один из них бросился к разделительной сетке, а другой неожиданно высоко подбросил мяч. Игрок помчался назад. Мяч приземлился на самой границе поля.

— Аут! — громко закричал игрок. — Не повезло!

Джек чувствовал, что, несмотря на толстые перчатки, пальцы у него леденеют. Удаляясь от корта, он вынул правую руку из перчатки и сунул под рубашку, прижал к груди, стараясь согреть онемевшие пальцы. Он повернул налево, возвращаясь на центральную аллею, и с правой стороны увидел площадку для боулинга, а затем, пройдя еще немного дальше, — эстраду и фонтан. Он огляделся. Здесь почти никого не было. В стороне от площадки прогуливались собачники со своими питомцами. Далеко в стороне шла группа подростков: они перебрасывались шутками и толкались. Погода была неподходящей для того, чтобы гулять, разве что идти совсем некуда. Он подумал об Алане Деккере, который решил прогуляться здесь, чтобы проветриться, — если он вообще приходил сюда. Теперь, очутившись в парке, Джек начал верить, что Алан излагал какую-то версию правды. Детали относительно канала, детской площадки и эстрады были слишком точными. К чему заботиться о таких мелочах, если ему все просто приснилось? Двигаясь дальше, Джек почувствовал, что благодаря жестокому северному ветру его мозг тоже очищается. Раньше его беспокоили мысли о бесцельности психотерапии. Неужели так важно что-то обсуждать? Все эти разговоры… Не приводят ли они к тому, что врач начинает тонуть в проблемах своих пациентов, вместо того чтобы помогать избавляться от них? Возможно, это было второй причиной, почему он согласился помочь Фриде. Было приятно выйти в мир и проверить, говорил Алан правду или лгал. Но насколько высок шанс обнаружить хоть что-то?

Джек вышел из южного угла парка, перешел дорогу и двинулся вдоль магазинов. Они полностью соответствовали описаниям Алана. Когда он добрался до скобяной лавки, то вошел внутрь. Он считал, что такие заведения уже давно прекратили свое существование, но понял, что ошибался. Здесь, похоже, было практически все, что нужно для дома, который он снимал пополам с другом: тазики для посуды, стремянки, отвертки, фонарики. Нужно вернуться сюда на машине и загрузить ее под завязку. Сделав еще несколько шагов, он очутился возле магазина подержанных вещей, в витрине которого стояло чучело совы. Оно было потертым и лысоватым, и ему показалось, что сова смотрит на него в упор своими большими стеклянными глазами. Джек попытался представить себе, как убивает сову и делает из нее чучело. Ценника у совы не было. Наверное, она не для продажи.

Он огляделся. Именно здесь Алан и встретил ту женщину. Если он вообще ее встретил. Он сказал, что улица была безлюдная и что он внезапно увидел, как к нему идет женщина. Может, она живет где-нибудь по соседству? Джек сделал шаг назад и посмотрел на дом над магазинами. Похоже, там действительно располагались квартиры, а вдоль дороги, между витринами магазинов, он разглядел подъезды; некоторые были заколочены, и на них висел знак «Продается». Но не мог же он просто звонить во все двери наугад и смотреть, не откроет ли ему женщина с большим бюстом. Следующий магазин был прачечной самообслуживания, окно в нем треснуло. Алан не говорил, что женщина несла грязное белье, но и не сказал, что руки у нее были пустые. Джек вошел внутрь, с благодарностью вдохнув теплый пар. У дальней стены стояла какая-то женщина и аккуратно складывала выстиранное белье. Заметив Джека, она подошла к нему. У нее были черные волосы и родинка над верхней губой.

— Вы хотите что-то выстирать? — спросила она.

— Один человек, мой знакомый, возможно, был здесь несколько дней назад, — сказал Джек. — Женщина, одетая в яркую оранжевую куртку…

— Никогда такую не видела.

Джек подумал, что нужно что-нибудь сказать, потом решил промолчать, но снова передумал.

— Кстати, я врач. Думаю, вам стоит обратиться в клинику по поводу родинки.

— Что?

Джек прикоснулся к коже над верхней губой.

— Эту штуку, возможно, стоит проверить.

— Займись своим делом, козел, — ответила женщина.

— Да, простите, — сказал Джек и выскользнул из прачечной.

За соседней дверью находилось кафе, настоящая грязная забегаловка. Он и туда заглянул. В помещении никого не было, если не считать беззубого старика в углу, который громко отхлебывал чай. Он уставился на Джека водянистыми глазами.

Джек покосился на экран мобильного: двадцать минут второго. Он сел за столик, и к нему тут же подошла женщина в синем нейлоновом фартуке; на ногах у нее были шлепанцы, которыми она громко шаркала по не очень, мягко говоря, чистому полу. Джек посмотрел на доску с меню и заказал яичницу с беконом, сосиски, жаренные на гриле помидоры с картошкой и чашку чая.

— Что-нибудь еще? — поинтересовалась официантка.

— Меня интересует одна женщина. Она носит яркую оранжевую куртку, у нее светлые волосы и много украшений. Она сюда заходит?

— Что вам нужно? — спросила женщина с сильным акцентом и наградила Джека подозрительным взглядом.

— Я спросил, заходит ли она сюда.

— Говорите, встречаетесь с ней здесь?

— Встречаюсь с ней?

— Не здесь.

Они обменялись еще несколькими репликами, но в результате Джек так и не выяснил, видела ли официантка ту женщину или хотя бы поняла вообще, о чем он ее спрашивал. Принесли заказ. Похоже, такие блюда можно есть исключительно в одиночестве, в незнакомом месте, среди незнакомцев. Он как раз опустил кусочек жареной картошки в остатки яичного желтка и задумался, что делать дальше, когда увидел ее. Или, скорее, увидел, как мимо окна идет светловолосая женщина в яркой оранжевой куртке, обтягивающих черных леггинсах и в обуви на высоких каблуках. На мгновение он словно окаменел. Может, это галлюцинация? Или он действительно только что видел ее? А если так, то что делать? Она не должна ускользнуть. Значит, все это правда. Он просто обязан подойти к ней. Но что он ей скажет?

Он вскочил, пролив чай на истекающие жиром объедки, и принялся шарить в кармане в поисках мелочи. Швырнул на стол монеты — слишком много монет. Несколько покатились и упали на пол. Он выскочил на улицу, не обращая внимания на вопли официантки. Незнакомка еще не исчезла из его поля зрения — ее куртка пламенела на фоне серой и коричневой одежды других пешеходов.

Он побежал за ней и почти сразу же понял, что ему не хватает воздуха. Учитывая, что обувь у нее была на высоких каблуках, двигалась она удивительно быстро. Бедра у нее мягко покачивались. Приблизившись почти вплотную, он заметил, что ноги у нее босые, а ремешки врезаются в плоть, словно малы ей, по меньшей мере, на размер. Поравнявшись с ней, он положил ладонь ей на руку.

— Простите… — начал он.

Когда женщина оглянулась, его словно током ударило. Он ожидал увидеть молодую и красивую даму, по крайней мере, сексуальную — именно такой вывод он сделал из рассказа Алана. Но эта женщина не была молодой. Грудь у нее давно обвисла, лицо покрывали глубокие овраги и ущелья, а кожа под толстым слоем декоративной косметики была бледной и одутловатой. На ее лбу он заметил красную сыпь. Ее глаза, обведенные темным карандашом и окруженные отяжелевшими от туши ресницами, были испещрены красными крапинками. Она производила впечатление уставшего, больного и несчастного человека. Он увидел, как ее губы зашевелились, складываясь в подобие улыбки.

— Что я могу для тебя сделать, красавчик?

— Простите, что побеспокоил вас. Я просто хотел вас кое о чем спросить.

— Я Хайди.

— Ну… Хайди, я… это нелегко объяснить, но…

— Какой застенчивый! Тридцать фунтов за минет.

— Я просто хотел поговорить.

— Поговорить?

Он почти физически ощутил ее равнодушный взгляд, и его лицо залило краской.

— Ну, можно и поговорить, если ты именно этого хочешь. Но ты все равно должен заплатить мне тридцать фунтов.

— Я просто…

— Тридцать фунтов.

— Я не уверен, есть ли у меня при себе столько денег.

— Не ожидал, что остановишь меня, да? Дальше по улице есть банкомат. — Она махнула рукой в ту сторону. — А потом можешь заглянуть ко мне на огонек, если не передумаешь разговаривать. Дом 41-Б. Верхний звонок.

— Боюсь, вы меня неправильно поняли.

Она пожала плечами.

— Тридцать фунтов, и я пойму столько, сколько ты захочешь.

Джек смотрел, как она переходит улицу. На мгновение ему захотелось убежать, умчаться домой как можно скорее. Его почему-то охватил стыд. Но он не мог уйти — ведь он только что нашел ее! Он пошел к банкомату, снял со счета сорок фунтов и вернулся к дому 41-Б. Квартиры располагались над магазином, где, если верить вывеске, когда-то находилась мясная лавка, но, судя по всему, ее закрыли. Металлические жалюзи были полностью исписаны граффити. Джек сделал глубокий вдох. Когда он нажимал на кнопку звонка, ему казалось, что прохожие таращатся на него, понимающе улыбаясь. Хайди впустила его в подъезд.

На ней был топ ядовито-зеленого цвета с глубоким декольте. Алан говорил, что от нее пахнет дрожжами, но сейчас она явно обрызгала себя духами. А еще нанесла свежий слой губной помады и причесалась.

— Заходи.

Джек переступил через порог и оказался в маленькой гостиной, полутемной и ужасно жаркой. Тонкие фиолетовые занавески закрывали окно. На противоположной стене, прямо над большим низким диванам, висела репродукция «Моны Лизы». Все ровные поверхности были заставлены фарфоровыми безделушками.

— Хочу сразу вас предупредить: я не такой, как вы подумали. — Его голос прозвучал слишком громко. — Я врач.

— Ничего страшного.

— Я хочу у вас кое-что спросить.

Ее улыбка исчезла, в глазах вспыхнули настороженность и подозрительность.

— Так ты не клиент?

— Нет.

— Врач? Я чистая, если тебя это беспокоит.

Джек понял, что начинает поддаваться отчаянию.

— Я хочу спросить вас насчет одного человека, — сказал он. — Такой седой, коренастый…

Хайди опустилась на диван, и Джек увидел, как сильно она устала. Она подняла с пола бутылку сладкого «Дюбонне» и, наполнив рюмку до краев, осушила ее одним глотком, запрокинув голову так, что Джеку было видно, как заходил кадык. Одна густая капля потекла у нее по подбородку. Потом она достала сигарету из пачки на столе, сунула ее в рот, подожгла и с жадностью затянулась. В спертом воздухе повис дым.

— Вы его на днях поцеловали.

— Да ты что!

Джек заставлял себя вести разговор, хотя от сильного, буквально физического дискомфорта постоянно ерзал в кресле. Он смотрел на себя глазами этой женщины, Хайди: похотливый, грязный, краснеющий молодой пуританин, так и не переросший детскую стеснительность по отношению к женщинам, несмотря на свой возраст и профессию. Пот заливал ему лицо, тело под одеждой чесалось.

— То есть вы подошли к нему на улице и поцеловали. Возле кафе и магазина с совой в витрине.

— Это ты так шутишь, что ли?

— Нет.

— Кто тебя надоумил?

— Нет, честно, вы меня не поняли… Но мой друг… Он очень удивился, и я только хотел узнать…

— Грязная собака!

— Простите?

— Твой друг. Странные у тебя друзья, должна заметить. По крайней мере, он платит. Ему нравится платить. Это дает ему право считать нас такими грязными, как ему хочется.

— Алану?

— Кто это?

— Его так зовут — Алан.

— Вовсе нет.

— И как он себя называет?

Хайди налила себе еще одну щедрую порцию «Дюбонне» и проглотила ее одним махом.

— Прошу вас! — взмолился Джек.

Он достал деньги из заднего кармана, убрал одну банкноту в десять фунтов и передал женщине остальные.

— Дин Рив. Но если ты скажешь ему, что я назвала тебе это имя, то сильно пожалеешь об этом. Обещаю.

— Я ему не скажу. Вы случайно не знаете, где он живет?

— Я была там один раз, когда его жена уезжала.

Джек порылся в кармане, нашел ручку и старую квитанцию. Она написала адрес на обороте квитанции и вернула ему.

— Что он натворил?

— Не знаю, — пожал плечами Джек.

Уходя, он отдал ей оставшиеся десять фунтов. Ему хотелось загладить вину, хоть он и не понимал, в чем именно виноват.

Джек сидел напротив мужчины с лысой головой и навощенными усами, читавшего журнал об оружии. Когда он сообщил Фриде, что удалось обнаружить таинственную женщину Алана, она настояла на встрече у него дома. Джек слабо запротестовал: он не хотел, чтобы она видела, где он живет, особенно из-за того состояния, в котором он оставил квартиру, когда уходил. Он переживал о том, кто из соседей будет дома и что они могут сказать. В довершение всех бед поезд метро, в котором он ехал, застрял в туннеле: как объявили по громкой связи, кто-то бросился на рельсы. Он как раз ковырялся ключом в замке, когда увидел, что Фрида идет к нему. Темнело, и она куталась от холода, но он бы узнал ее где угодно по одной только походке: прямая спина, широкий, уверенный шаг. Какая она целеустремленная, подумал Джек, и его тут же охватило ликование: он выполнил задание, ему есть что сообщить ей!

Фрида подошла, когда он уже открывал дверь. В прихожей повсюду валялись рекламные листовки и обувь, а еще там стоял, привалившись к стене, велосипед, который им пришлось обходить. Сверху доносилась громкая музыка.

— У меня неприбрано, — извинился он.

— Ничего.

— Я не знаю, осталось ли у нас молоко.

— Мне молоко не нужно.

— Котел плохо работает.

— Я тепло оделась.

— В кухне не так холодно. — Но войдя в кухню и увидев, что там творится, Джек поспешно отступил назад. — Думаю, в гостиной нам будет удобнее, — торопливо заявил он. — Я включу радиатор.

— Все нормально, — успокоила его Фрида. — Я просто хочу услышать, что конкретно произошло.

— В это трудно поверить, — признался Джек.

В гостиной царил почти такой же беспорядок, как и в кухне. Он посмотрел на комнату глазами Фриды. Ужасный диван, один подлокотник которого был порван, и в прорехе виднелся белый наполнитель. Стены выкрашены в отвратительный зеленый цвет, повсюду валяются пустые бутылки, кружки, тарелки и какие-то непонятные предметы одежды. На подоконнике засохшие цветы. Посреди комнаты раскрытая сумка с принадлежностями для игры в сквош, на самом верху в ней лежат грязная рубашка и скомканные носки. В центре стоит скелет, который появился здесь, когда Джек еще только поступил в университет: на скелете висит переливающаяся огнями рождественская гирлянда, на черепе красуется несколько шляп, а с пальцев свешиваются кружевные трусики. Джек смахнул со стола журналы и накрыл их пальто, которое лежало на диване. Если бы он сейчас находился на сеансе психотерапии у Фриды, то, возможно, рассказал бы ей о хаосе, в котором живет, и о том, как этот хаос заставляет его подозревать, что он совершенно не контролирует свою жизнь. Если бы он читал те журналы (он их не читал, но время от времени просматривал одним глазком), то, возможно, он бы и об этом рассказал. Возможно, он бы объяснил, что находится словно в подвешенном состоянии — между старой университетской жизнью и миром взрослой жизни, которая, похоже, всегда принадлежала другим, а не нему. Он мог бы описать беспорядок в своей душе. Он просто не хотел, чтобы она увидела все своими глазами.

— Присаживайтесь. Простите, я сейчас уберу. — Джек перенес с кресла ноутбук и бутылку кетчупа. — Все это временно, — принялся оправдываться он. — Кое-кто из моих соседей немного неорганизован.

— Я тоже была студенткой, — заметила Фрида.

— Но мы-то не студенты, — нервно заявил он. — Я в какой-то степени врач. А Грета бухгалтер, хотя по ней этого не скажешь.

— Вы нашли ту женщину?

— Да! — Джек просиял. — Представляете? Я уже почти опустил руки, как вдруг увидел ее. Но эта встреча меня несколько разочаровала. Это какая-то бессмыслица: она одновременно та женщина, о которой вам рассказал Алан, и… ну, не она. Не совсем.

— Давайте сначала, — скомандовала Фрида.

Под ее пристальным взглядом Джек рассказал обо всем, что произошло. Он почти дословно передал беседу с женщиной — по крайней мере, настолько точно, как смог. Когда он закончил, повисла пауза.

— Ну как? — спросил он.

Открылась дверь, и в комнату заглянула чья-то голова. Голова увидела Фриду, многозначительно покосилась на нее и исчезла. Джек покраснел до корней волос.

— Грязная собака?

— Именно так она назвала Алана, только уточнила, что его зовут Дин.

— Все, что мне рассказал Алан, произошло с ним на самом деле. — Фрида, похоже, разговаривала сама с собой. — То, что мы считали его выдумкой, все время находилось во внешнем мире. Он ничего не придумал. И женщина — та, которую он якобы никогда прежде не видел, — знает его.

— Она знает Дина Рива, — уточнил Джек. — По крайней мере, так она говорит.

— А зачем ей лгать?

— Я не думаю, что она лгала.

— Она описала все в точности, за одним исключением: она утверждает, что это произошло с другим человеком.

— Да.

— Она лжет нам? Если да, то в чем?

— Она вовсе не та очаровательная женщина, которую я думал увидеть, — пояснил Джек.

Ему было неловко говорить о Хайди, но хотелось рассказать Фриде, что он чувствовал, когда стоял в жаркой, душной, наполненной сладковатым запахом комнате, пытаясь не думать обо всех мужчинах, когда-то поднимавшихся по узкой лестнице. Он вспомнил ее покрасневшие глаза, и ему стало стыдно, словно он в чем-то провинился.

— У меня были коллеги, которые заботились о работницах сексуальной сферы, — заметила Фрида, глядя на Джека так, словно читала его мысли. — Чаще всего эти женщины злоупотребляют алкоголем или принимают наркотики, становятся жертвой насилия и очень бедны. В их работе нет ничего, заслуживающего зависти.

— Значит, Алан ходит к проституткам под именем Дин. Но не может запросто в этом признаться, предпочитая упаковать все вбайку о странном происшествии, которое снимает с него всякую ответственность и к тому же приукрашает внешность проститутки. Такое у вас мнение?

— Существует только одна возможность это проверить.

— Мы могли бы пойти вместе.

— Думаю, будет лучше, если пойду только я, — возразила Фрида. — Вы молодец! Я ценю это и очень вам благодарна.

Джек что-то неразборчиво пробормотал. Фрида не поняла, обрадовался он похвале или испытал разочарование из-за того, что его поставили на место.

Глава 27

Встреча Алана с Хайди произошла возле парка Виктории. Дом, адрес которого Джек получил, находился на Бруэри-роуд, в районе Поплар, еще в нескольких милях дальше на восток. Чтобы добраться туда, Фрида села в поезд, обслуживающий территорию Лондона и пригородов. Сейчас, стоя на платформе, она смотрела на реку Ли, грязную и серую, делавшую несколько последних поворотов, прежде чем влиться в Темзу. Потом Фрида отвернулась и пошла вперед, миновала автобусную станцию и нырнула под огромный дорожный мост, почти физически ощутив грохот грузовиков над головой. Один из рукавов туннеля выходил к гипермаркету. Сверившись с картой, Фрида свернула направо, в жилой район с другой стороны дороги. Когда-то здесь находился самый центр Ист-Энда, который сравняли с землей во время Второй мировой войны — бомбы предназначались для доков. Каждые несколько сотен ярдов среди офисных и жилых высоток, возведенных на месте развалин, можно было заметить старые, чудом уцелевшие здания. Новые постройки уже покрывал слой грязи, некогда яркие краски поблекли, камень крошился. Кое-где на узких балконах стояли велосипеды и цветочные горшки, а на окнах висели занавески. Но некоторые дома были уже заколочены. В одном дворе группка подростков столпилась вокруг костра, разожженного из обломков мебели.

Фрида шла медленно, пытаясь прочувствовать этот район, о котором она не знала ничего, кроме названия. Это была очередная позабытая-позаброшенная часть города. Даже тот факт, что на развалинах старых зданий возвели новые, создавал ощущение отбраковки. Она миновала уже не работающую заправку — на площадке, там, где раньше стояли насосы, теперь остались только ямы, а чуть позади виднелись развалины здания из красного кирпича. Она прошла мимо парикмахерской и магазина «Все для рыбалки», мимо пустыря, где сквозь трещины в бетоне прорывалась крапива, миновала ряд улиц, названных в честь западных графств Девона, Сомерсета, Корнуолла, и еще несколько, носящих имена поэтов Мильтона, Купера, Вордсворта.

Наконец она добралась до группы зданий, уцелевших во время бомбежки. Прижавшись к проволочной сетке, Фрида заглянула на территорию начальной школы. На площадке мальчишки гоняли мяч. С одной стороны двора стояла группа маленьких девочек в косынках, они что-то оживленно обсуждали. Она прошла дальше, мимо закрытой фабрики — объявление на фасаде сообщало, что здание будет перестроено под офисы и квартиры, затем мимо паба с грязными окнами, мимо ряда домов, двери и окна которых были закрыты листами металла, прикрученными к стенам.

Она снова сверилась с картой, перешла дорогу и оказалась прямо на Бруэри-роуд. Улица так резко заворачивала направо, что Фрида не видела, куда она ведет, но дорожный знак у поворота извещал, что дальше тупик. На углу стояло еще несколько магазинов, тоже закрытых и заброшенных. Фрида рассматривала старые вывески. Тут когда-то располагались фирма такси, магазин электроники, газетный киоск. На фасаде висело много объявлений от риэлтеров, в том числе — о переуступке договоров аренды. Наконец пошли нужные Фриде здания. Многие были заброшены, другие поделили на квартиры, но одно из них стояло в лесах. Кто-то, похоже, решил рискнуть. В конце концов, отсюда всего лишь несколько минут до нового делового центра Лондона — Собачьего острова. Через десять лет здесь все отремонтируют и откроют ресторан и гастрономический паб.

Он прижался лицом к стеклу. В затерянном мире падали снежные скелеты. У нее были черные волосы, но лица он не видел. Он знал, что она ненастоящая. Таких людей больше нет. Маленьких и чистых, как балерина на музыкальной шкатулке, которая начинает вращаться, если повернуть ключик. Давным-давно жила-была женщина с длинными рыжими волосами, и она называла его «солнышко». Когда он был Мэтью — до того, как он выпустил ее руку.

Если бы она подняла глаза, увидела бы она его лицо? Но его лицо больше не было его лицом. Это было лицо Саймона, а Саймон принадлежал кому-то другому.

Балерина исчезла. Он услышал переливы звонка.

Она добралась до дома № 17 — адреса, записанного на листке бумаги. Судя по всему, дом привели в порядок, хотя и весьма оригинально. Входную дверь выкрасили глянцевой темно-зеленой краской. Сверху водрузили наличник в георгианском стиле. Оконные рамы на фасаде сверкали новеньким алюминием. Поверх стены палисадника, словно угрожая непрошеным гостям, торчали осколки стекла. Что она намерена сказать? Что на самом деле хочет узнать? Фрида чувствовала: стоит только задуматься об этом, и она просто развернется и уйдет. Поэтому отогнала от себя все мысли, надавила на кнопку звонка и услышала его переливы внутри дома. Подождала, нажала еще раз и прислушалась.

Никого нет, сказала она себе, но тут же поняла, что в доме кто-то есть: внутри раздался какой-то звук, и постепенно стало ясно, что это звук шагов. Дверь резко открылась внутрь. На пороге, загораживая вход, стояла женщина. Она была крупной, бледной и полной; излишний вес подчеркивала черная футболка слишком маленького размера и черные леггинсы, доходившие ей до середины икры. А еще у нее были татуировки: одна в виде фиолетового шнурка вокруг бицепса, другая в виде птицы — возможно, канарейки, решила Фрида — на предплечье. Светлые волосы здорово темнели к корням, мешковатые веки были накрашены синими тенями, а помада густого фиолетового цвета казалась почти черной, как синяк. Женщина курила сигарету, сбивая пепел на порог, и Фриде пришлось отступить в сторону, чтобы не запачкаться. Она невольно вспомнила о том, как в детстве бегала на ярмарку, где можно было покататься на опасных, неустойчивых аттракционах, которую сейчас наверняка не разрешили бы устраивать. Восьмилетняя Фрида платила пятьдесят пенсов таким вот женщинам, сидящим в стеклянных будках у входа в комнату страха или у детского автодрома.

— Чего надо?

— Простите, что беспокою, — сказала Фрида. — Дин Рив здесь проживает?

— А что?

— Я просто хотела перемолвиться с ним словечком.

— Его здесь нет, — заявила женщина, не двигаясь с места.

— Но он живет здесь?

— А ты кто такая, что спрашиваешь?

— Я просто хочу поговорить с ним, — повторила Фрида. — По поводу нашего общего знакомого. Ничего серьезного.

— Ты с работы? — неожиданно спросила женщина. — Что-то пошло не так?

— Нет-нет, — торопливо ответила Фрида, стараясь придать голосу уверенные нотки. — Я просто хочу поговорить. Это займет всего минуту. Вы знаете, когда он вернется?

— Он только что ушел, — сказала женщина.

— Я могу подождать его?

— Я не пускаю посторонних в дом.

— Всего на несколько минут, — решительно заявила Фрида и подошла к ней почти вплотную.

С этого места размеры и враждебность женщины производили еще более внушительное впечатление. За спиной у нее было темно, и оттуда доносился странный сладковатый запах, но чем именно пахло, Фрида понять не могла.

— Что вам нужно от Дина?

Голос женщины звучал сердито и испуганно одновременно. Теперь в нем появились визгливые нотки.

— Я врач, — ответила Фрида и шагнула в тесную прихожую, выкрашенную в темно-красный цвет и оттого казавшуюся еще более узкой.

— Какой еще врач?

— Вам не о чем волноваться, — поспешила заверить ее Фрида. — Обычный опрос. Займет всего лишь пару минут.

Она попыталась придать голосу больше уверенности, чем на самом деле испытывала. Женщина толкнула входную дверь, и та с легким щелчком закрылась.

Фрида оглянулась и вздрогнула: на маленькой полочке над дверью слева стояло чучело птицы, возможно ястреба, с раскрытыми крыльями.

— Дин купил ее в магазине за углом. Взял по дешевке. Теперь ее нельзя вернуть. У меня от нее мурашки по коже.

Фрида прошла в гостиную. Первое, что ей бросилось в глаза, — это телевизор с большим экраном, усилители и динамики, соединенные кучей проводов. На полу лежала груда дисков. Занавески были опущены. Из мебели в комнате были только диван у одной стены и огромный комод с миниатюрными ящиками — у другой.

— Как необычно, — заметила Фрида.

Женщина потушила сигарету о каминную полку и зажгла новую. Ногти у нее были накрашены, но Фрида заметила желтизну у корней. Безымянный палец распух и частично прикрывал большое золотое кольцо.

— Приволок со свалки. Раньше он стоял в магазине секонд-хэнда. В ящики раскладывали всякую мелочь, типа носков или клубков шерсти. Дин использует его для инструментов и всяких деталек… ну, вы понимаете: предохранители, винтики, линейки, разные штучки для моделей.

Фрида улыбнулась. Женщина, похоже, обрадовалась, что неожиданно обрела внимательного слушателя. Правда, на широком лбу у нее выступили бисеринки пота, а взгляд нервно бегал по комнате, словно она боялась, что сюда вот-вот кто-то ворвется.

— Что за модели?

— Кораблики. Самые настоящие миниатюры. Он относит их на пруд и отправляет в плавание.

Фрида окинула помещение взглядом. У нее возникло странное чувство, которое она никак не могла охарактеризовать. Словно она уже бывала здесь прежде, но воспоминания ускользали, как сон, когда, пробудившись, пытаешься его удержать. В комнату осторожно вошла худая черепаховая кошка и стала тереться о ноги гостьи, а когда Фрида наклонилась, чтобы погладить ее, то увидела вторую. Эта была крупной, со свалявшейся серой шерстью. Фрида непроизвольно сделала шаг назад: прикасаться к этой кошке ей никак не хотелось. Тут ей на глаза попались еще две, которые, прижавшись друг к другу, свернулись в клубок в углу дивана. Вот чем здесь пахло: наполнителем для кошачьих туалетов, кошачьим дерьмом и освежителем воздуха.

— Сколько у вас кошек?

Женщина пожала плечами.

— Они то приходят, то уходят.

Он лежал на полу, прижав ухо к доскам, и слушал голоса. И знакомый, и новый. Мягкий, чистый — как поток воды, бегущий сквозь него. Вода унесет с собой всю грязь. Вымоет ему рот. Он грязный мальчишка. Он понятия не имел… Не заслуживал… Как ему не стыдно! Какая гадость!

— Меня зовут Фрида. — Она говорила медленно, чувствуя себя так, словно очутилась в Зазеркалье. — Фрида Кляйн. — Когда женщина не ответила, она спросила: — А вас как зовут?

— Тэрри, — сказала хозяйка дома.

Она раздавила сигарету в переполненной пепельнице и взяла новую, протянув пачку гостье: мол, угощайся. Фрида бросила курить несколько лет назад, и с тех пор у нее развилась аллергия на табачный дым. Ее раздражал этот запах — витающий в воздухе, впитывающийся в одежду. Но сигарета — хороший повод задержаться: когда люди курят вместе, между ними складываются почти приятельские отношения. Она помнила это еще с подростковых вечеринок: сигарета позволяет занять руки, ее можно крутить в пальцах, когда ты отчаянно думаешь, что бы сказать. До сих пор еще можно увидеть, как люди стоят в дверях и курят, пуская дым на улицу. Впрочем, скоро это тоже запретят. И куда в таком случае деваться курильщикам? Она кивнула и взяла сигарету. Тэрри щелкнула дешевой пластмассовой зажигалкой. Фрида затянулась и почувствовала уже позабытый кайф. Она выдохнула и ощутила легкое головокружение.

— Дин все время здесь живет?

— Разумеется. — Глаза на ее размалеванном, раздутом лице превратились в узкие щелки. — Ты на что это намекаешь?

— Здесь и работает?

— Не все время.

— Чем он вообще занимается?

Женщина посмотрела на нее, пожевала нижнюю губу и стряхнула пепел в пепельницу.

— Ты на него запала, подруга?

Фрида принужденно улыбнулась.

— Я просто врач. — Она огляделась. — Я так понимаю, он строитель. Правильно?

— Да, есть немного, — кивнула Тэрри. — А что?

— Просто мне встретился один человек, который его знает. — Она словно со стороны услышала, как неуверенно прозвучали эти слова. — Я хотела задать ему один вопрос. Получить кое-какую информацию.

— У меня полно дел, — заявила женщина. — Думаю, тебе лучше уйти.

— Уйду через минуту. — Фрида махнула в воздухе сигаретой. — Как только докурю. А вы работаете?

— Вон из моего дома!

И тут она услышала, как хлопнула входная дверь, и в прихожей зазвучал мужской голос.

— Я здесь! — крикнула Тэрри.

В дверях появилась тень. Фрида успела заметить кожаную куртку, джинсы, рабочие ботинки, а затем, когда он вошел в освещенную комнату, ошибки быть уже не могло. Одежда была другой, за исключением рубашки в яркую клетку, но никаких сомнений у Фриды не возникло.

— Алан, — сказала она. — Алан, что происходит?

— Что?

— Это же я… — начала Фрида и замолчала. Она поняла, как глупо, очень глупо поступила. В голове у нее помутилось. Она не знала, что сказать, и сделала отчаянное усилие взять себя в руки. — Вы Дин Рив.

Мужчина переводил взгляд с одной женщины на другую.

— Кто вы? — Его голос был тихим и ровным. — Что вы здесь делаете?

— Похоже, произошло недоразумение, — призналась Фрида. — Я встретила одного человека, который вас знает.

Она вспомнила женщину в оранжевой куртке и подумала о Тэрри. Жене Дина. Посмотрела на его невыразительное лицо, темные карие глаза. Снова попробовала улыбнуться, но выражение лица мужчины неожиданно изменилось.

— Как вы вошли сюда? Что вы задумали?

— Это я ее впустила, — призналась Тэрри. — Она сказала, что хочет поговорить с тобой.

Мужчина подошел к Фриде и поднял руку — но не для удара, а словно ему внезапно захотелось прикоснуться к ней, проверить, существует она на самом деле или привиделась ему. Она сделала шаг назад.

— Простите. Думаю, произошла ошибка. Я перепутала вас с другим человеком. — Она сделала паузу. — С вами такое уже случалось?

Мужчина смотрел так, как будто мог взглядом проникнуть ей в душу. Он словно трогал ее, и она явственно ощутила его руки на своей коже.

Он понимал, что должен предупредить ее. Они ее поймают и тоже во что-то превратят. Она больше не будет балериной. Они свяжут ей ноги. Заклеют ей рот.

Он попытался крикнуть, но вместо крика услышал гул, застрявший во рту и в глубине горла. Он встал, шатаясь и ощущая противный вкус во рту, который никогда не исчезал, и принялся подпрыгивать — вверх-вниз, вверх-вниз, — пока глаза не налились кровью, голова не закружилась, а стены не навалились на него. Он рухнул на пол и в отчаянии ударил головой о доски. Она услышит его. Должна услышать.

— Кто вы?

Голос тоже был ей знаком. Немного более уверенный в себе, но в остальном точно такой же.

— Простите, — сказала Фрида. — Я ошиблась. — Она помахала сигаретой. — Спасибо, что угостили. Я сама найду выход, ладно? Простите, что морочила вам голову.

Она развернулась, как можно непринужденнее вышла из комнаты и попыталась открыть входную дверь. Сначала она не могла понять, какую ручку куда поворачивать, но наконец нашла нужную и оказалась на улице. Швырнула сигарету на асфальт и пошла прочь — сначала медленно, а когда повернула за угол, то сорвалась на бег и бежала до самой станции, хотя легкие горели, а к горлу подступала тошнота. Ей казалось, что она бежит сквозь густой туман, скрывший все знакомые указатели и сделавший мир жутким, нереальным.

Он видел, как она уходит. Медленно, потом быстрее, а потом начала танцевать. Она убежала и никогда сюда не вернется, потому что он спас ее.

За спиной у него открылась дверь.

— Ты был очень непослушным мальчиком, верно?

Оказавшись наконец в поезде, Фрида впервые в жизни пожалела, что у нее нет мобильного телефона. Она огляделась. Через несколько сидений дальше по проходу она заметила молодую женщину достаточно безобидного вида. Фрида встала и подошла к ней.

— Простите. — Она попыталась придать голосу равнодушие, словно ситуация была самой обыкновенной. — Не могли бы вы одолжить мне свой мобильный телефон?

— Что?!

— Не могли бы вы одолжить мне свой мобильный телефон?

— Нет, черт возьми, не могла бы.

Фрида достала из сумки кошелек.

— Я заплачу, — сказала она. — Пятерки хватит?

— Десять.

— Хорошо. Десять.

Фрида отдала женщине деньги и взяла телефон — очень маленький и тонкий. У нее ушло несколько минут на то, чтобы понять, как сделать звонок. Руки ее все еще дрожали.

— Алло! Алло! Пожалуйста, соедините меня с детективом Карлссоном.

— Как вас ему представить?

— Доктор Кляйн.

— Пожалуйста, не кладите трубку.

Фрида ждала, бездумно уставившись в окно на проносящиеся мимо редкие здания.

— Доктор Кляйн?

— Да.

— К сожалению, сейчас он занят.

Фрида вспомнила их последнюю встречу и то, как он тогда рассердился.

— Это срочно, — решительно заявила она. — Я обязательно должна передать ему информацию.

— Мне очень жаль.

— Немедленно. Я должна поговорить с ним немедленно!

— Может, соединить вас с кем-нибудь другим?

— Нет!

— Я могу передать ему сообщение от вас?

— Да. Попросите его сразу же перезвонить мне. Я говорю по мобильному. Ох, я же не знаю номер!

— Ваш номер высветился у меня на экране, — ответил ей собеседник.

— Я буду ждать.

Она сидела с телефоном в руке и ждала, когда же он зазвонит. Поезд остановился, и в вагон ввалилась компания нечесаных, прыщавых подростков — мальчишек в джинсах, чуть не падающих с тощих ягодиц. С ними была только одна девочка — худая и очень сильно, но неумело накрашенная; на вид ей было лет тринадцать. Фрида увидела, как один из подростков поднес к губам девочки банку белого сидра и попытался заставить ее выпить. Она покачала головой, но он настаивал, и через несколько секунд она открыла рот и позволила влить в себя немного жидкости. Тонкая струйка побежала по ее узкому подбородку. На девочке была расстегнутая куртка на меху, а под ней, как успела заметить Фрида, только топик с воротником-хомутиком, не скрывавший плоской груди и острых ключиц. Она наверняка закоченела, бедная тощая дурочка. Внезапно Фриде захотелось подойти и ударить хихикающих подростков зонтом, но она совладала с собой. За сегодня она и так натворила достаточно глупостей.

Поезд задрожал и остановился на следующей станции. Снова пошел снег — мимо окна проносились хлопья невероятного размера. Фрида прищурилась: неужели это цапля — там, на берегу, в зарослях ежевики, такая высокая, неподвижная, изящная? Она уставилась на телефон, приказывая ему зазвонить, но телефон молчал. И тогда она позвонила сама, услышала уже знакомый голос, еще раз спросила Карлссона и получила тот же самый ответ, произнесенный с ледяной вежливостью, — что Карлссон все еще не может ответить на ее звонок.

— Кто она такая?

Его голос был спокоен, но она все равно сжалась от страха.

— Я не знаю. Она просто позвонила в дверь.

Дин мягко взял ее за подбородок и приподнял так, что теперь она глядела прямо ему в глаза.

— Что ей было нужно?

— Я просто открыла дверь, а она буквально ворвалась в дом. Я не знала, как ее остановить. Она назвалась врачом.

— Она сказала, как ее зовут?

— Нет. Да. Странное такое имя. — Она провела языком по фиолетовым губам. — Фрида, а потом короткая фамилия. Я не знаю…

— Ты должна сказать мне.

— Кляйн. Точно. Фрида Кляйн.

Он отпустил ее подбородок.

— Доктор Фрида Кляйн. И она назвала меня Аланом… — Он улыбнулся жене и легонько похлопал ее по плечу. — Жди меня здесь. Никуда не уходи.

Поезд неожиданно рванулся вперед, затем снова остановился, да так резко, что тормоза зашипели. Фрида смотрела, как девочка отпила еще сидра. Один из мальчишек положил руку ей на бедро, и она хихикнула. Глаза у нее остекленели. Поезд дернулся и поехал. Фрида вытащила из сумки маленькую записную книжку и стала листать ее, пока не наткнулась на нужное имя. Она хотела снова попросить у молодой женщины телефон, но решила обойтись и так. Наконец поезд заскрипел и, разорвав пелену медленно падающего снега, въехал на станцию. Фрида вышла и сразу же направилась к телефонной будке на входе. Монеты телефон не принимал, поэтому, прежде чем набрать номер, ей пришлось сунуть в аппарат кредитную карточку.

— Дик? — спросила она. — Это я, Фрида. Фрида Кляйн.

Диком был Ричард Кейри, профессор невралгии в Бирмингемском университете. Четыре года назад они познакомились на конференции — оказались в одной секции. Он пригласил ее на свидание, но она под благовидным предлогом отказалась, однако они поддерживали отношения, хотя и весьма нерегулярно. Он именно тот человек, который ей нужен. С хорошими связями, всех знает.

— Фрида? — переспросил он. — Куда вы подевались?

— Мне нужно имя, — заявила она.

Глава 28

Всех пациентов, записанных на то утро, Фрида отменила заранее, но вернулась как раз вовремя, чтобы успеть на сеансы во второй половине дня, включая встречу с Аланом. Войдя в свой офис, она почувствовала, что запахи дома Дина Рива все еще цепляются за нее: запах сигаретного дыма и кошачьего дерьма. Уже темнело. Было только три часа самого короткого дня в году. Утренний пушистый снег превратился в мокрый, таявший сразу, как только попадал на дорогу, и все вокруг было покрыто потоками грязной воды. Ноги у нее промокли, несмотря на хорошую обувь, а кожа покрылась пленкой влаги. Ей не терпелось вернуться домой, в свое кресло у камина.

Алан был последним пациентом на сегодня. Она боялась увидеть его: при мысли о нем ее охватывало странное чувство, очень похожее на физическое отвращение, поэтому ей пришлось приложить определенные усилия, чтобы взять себя в руки, когда он наконец переступил порог: лицо у него раскраснелось от холода, а шерстяное пальто с капюшоном блестело от капелек воды. Она сжала кулаки, спрятав руки под длинными рукавами свитера, и заставила себя спокойно поздороваться с ним и сесть напротив. Его лицо совершенно не изменилось с их последней встречи и абсолютно ничем не отличалось от лица мужчины, которого она видела несколько часов назад. Она с трудом сдерживалась, чтобы не начать ошарашенно разглядывать его. Должна ли она рассказать о том, что ей стало известно? Но как? Что она скажет? «Я тут изучала вашу жизнь, не сообщив вам об этом и не спросив разрешения, проверяя, правда ли то, что вы поведали мне по секрету в этих четырех стенах, и выяснила, что у вас есть брат-близнец». Или он уже знает? Может, он просто скрывает брата и от нее, и от жены? Может, она невольно влезла в какой-то странный заговор?

— Что мне делать, если я не справлюсь до Рождества?

Он говорил с ней. Она напрягалась, пытаясь разобрать слова и дать внятный ответ. Сквозь его тонкий голос до ее слуха донесся голос Дина Рива — более сильный, почти насмешливый. Когда она познакомилась с Дином, то увидела Алана; а теперь, беседуя с Аланом, она видела Дина. Наконец он собрался уходить: встал и принялся неуклюже кутаться в шерстяное пальто, тщательно застегивая непослушные пуговицы. Поблагодарил ее. Заметил, что не знает, как бы справлялся с ситуацией без нее. Она сдержанно пожала ему руку. Он ушел, а Фрида откинулась на спинку кресла и сидела так, прижав кончики пальцев к вискам.

Дин стоял на противоположной стороне улицы и курил очередную сигарету. Он провел там уже почти час, но она все не появлялась. Когда она выйдет, он последует за ней и посмотрит, куда это приведет, но свет в ее комнате никак не гас, и время от времени в окне появлялись силуэты людей. Он внимательно рассматривал каждого человека, который входил в здание или выходил оттуда. Некоторые натягивали капюшоны от дождя, и он не мог разобрать их лиц. Погода была холодная и мерзкая, но его это не особенно раздражало. Он не принадлежал к нытикам, которые падали в обморок, если чуть промочат ноги, или открывали зонтики при первых подозрениях на дождь, или стояли в дверях магазинов и офисов, дожидаясь, пока дождь закончится.

На другой стороне улицы снова открылась дверь, и оттуда вышел человек. Из дома вышел он сам! Человек немного постоял, оглядываясь, так что лицо было прекрасно видно. Никакой ошибки. Дин замер, боясь пошевелиться, и стоял так до тех пор, пока незнакомец практически не исчез из его поля зрения. Его лицо расплылось в улыбке, и он протянул руку к человеку, который был им, словно так мог притянуть его к себе.

Ну-ну-ну… Мама, ах ты хитрая старая лиса!

Фрида десять минут сидела неподвижно, закрыв глаза и пытаясь отбросить вялые, тянущие на дно мысли. Затем она резко встала, надела пальто, выключила свет, заперла дверь на двойной поворот ключа и ушла.

Она направилась прямо к дому Рубена. Она не сомневалась, что он там. Они с Джозефом, похоже, втянулись в своеобразный ритуал: целый день пили пиво и водку и смотрели викторины по телевизору. Рубен выкрикивал ответы, и если угадывал, то Джозеф высказывал ему свое восхищение и поздравлял, опрокидывая рюмку.

Как ни странно, Рубен был один и готовил омлет, а следов присутствия Джозефа нигде не было видно, хотя его древний белый фургон стоял снаружи, передним колесом на тротуаре.

— Он наверху, — сообщил Рубен.

— Он там один?

Рубен нахально улыбнулся, словно подталкивая Фриду высказать свое неодобрение. Она же просто молча посмотрела на фотографию жены и сыновей Джозефа, все еще прижатую магнитом к дверце холодильника. Статичные позы, старомодная одежда, темные глаза — они принадлежали другому миру.

— Я хотела поговорить с вами. Мне нужен ваш совет.

— Странно, что он понадобился вам именно сейчас, когда я не в самом лучшем состоянии, чтобы дать его.

— У меня кое-что случилось.

Рубен ел омлет прямо со сковороды, а Фрида говорила. Время от времени он вытряхивал на омлет немного соуса табаско или брал стакан с водой и делал глоток. Однако примерно на середине рассказа Рубен перестал есть, положил вилку и спокойно отодвинул сковороду. Он слушал ее в абсолютной тишине, хотя, когда Фрида ненадолго замолкала, ей казалось, что она слышит, как наверху скрипит кровать.

— Вот, — закончив, сказала она. — Что вы по этому поводу думаете?

Рубен встал. Подошел к недавно установленным окнам до пола и уставился на промокший, заброшенный сад. Было темно; разглядеть можно было только смутные очертания склонившихся к земле голых веток деревьев и кустарников, а еще — освещенные окна чьей-то кухни. Скрип, похоже, затих. Он обернулся.

— Вы перешли черту, — усмехаясь, заявил он.

Фриде показалось, что он совершенно некстати развеселился.

— Несколько.

— Думаю, вам следует: первое — пойти в полицию и не принимать от них отказа. — Он стал загибать пальцы. — Второе — рассказать Алану все, что вы о нем узнали. Третье — повидаться с этим экспертом из Кембриджа. Порядок действий не принципиален, но все это нужно сделать как можно скорее.

— Хорошо.

— А-а, есть и пункт номер четыре: встретиться со своим наставником. Он ведь у вас еще есть?

— Он в спячке.

— Возможно, пришло время его разбудить. И не мучайтесь так. Это вам не идет.

Фрида встала.

— Я хотела спросить у Джозефа, не сможет ли он отвезти меня в Кембридж. Но, похоже, я выбрала не очень удачный момент для такой просьбы.

— Думаю, они уже закончили. — Рубен подошел к лестнице и завопил: — Джозеф! Есть минутка?

Сверху до них донесся приглушенный крик, и вскоре по лестнице спустился Джозеф — босиком. Когда он заметил Фриду, то откровенно смутился.

Фрида возвращалась через Риджентс-Парк, глубоко засунув руки в карманы пальто. Холодный северный ветер дарил облегчение, заглушал мысли. Перейдя Юстон-роуд, она зашла в магазин и купила пачку макарон, бутылочку соуса, пакет салата и бутылку красного вина. Подойдя к входной двери своего дома, она стала искать в сумочке ключи, когда кто-то коснулся ее плеча, заставив ее подпрыгнуть от неожиданности.

— Алан! — воскликнула Фрида. — Что вы, черт возьми, здесь делаете?

— Простите. Мне нужно поговорить с вами. Я не могу ждать.

Фрида беспомощно огляделась. Она чувствовала себя диким животным, за которым проследили до самого логова.

— Вы знаете правила, — сказала она. — Мы должны их придерживаться.

— Я знаю, я знаю, но…

Его голос звучал умоляюще. Пальто было застегнуто не на те пуговицы, волосы были взъерошены, лицо покрылось пятнами от холода. Фрида уже достала ключи, и теперь они раскачивались у самого замка. У нее было много правил, но абсолютное, неприкосновенное гласило: никогда не впускать пациента в свой дом. Пациенты всегда мечтали о том, чтобы пробраться в ее жизнь, выяснить, какая она на самом деле, получить над ней власть, делать с ней то, что она делала с ними, узнать ее тайны. Но в последнее время столько правил уже было нарушено… Она вставила ключ в замок и повернула его.

— Пять минут, — строго произнесла она.

Он вытянул перед собой руку. Пальцы превратились в тонкие веточки. Теперь никто не захочет его съесть. Грязные босые ноги — больше не ноги. Это корни, пробирающиеся в землю, и скоро он не сможет двигаться.

Но они разрывали его и обматывали во что-то, и он чувствовал, как трещат его веточки, корни засовывают в мешок, рот забивают землей — и он попадает в новую, тесную темноту. Они везут его на рынок. Этот поросенок поедет на рынок. Кто даст за него золотую монету? Его схватили и оторвали от пола, а потом он упал на самое дно мешка. Голоса довольно ворчали что-то и произносили грубые слова, а ведьма кричала: «Саймон говорит, Саймон говорит!» Но Саймон ничего не говорил, потому что рот у него был заклеен, а голос полностью пропал.

Бух, бух, бух… Затем он понял, что лежит на чем-то твердом, и тут над головой у него что-то грохнуло. Темнота стала еще темнее, и появился новый запах, масляный и насыщенный. Он услышал громкий кашель, треск и гул — звуки, очень похожие на те, которые издавала ведьма-кошка, вонзая когти в его израненное тело, только более громкие. Его подбрасывало то вверх, то вниз, и каждый раз голова ударялась о твердую поверхность.

Затем он снова замер. Раздался щелчок, и он почувствовал, как чьи-то пальцы безжалостно мнут его, не вынимая из мешка, замыкаются на плече, на онемевшей ноге. Он понимал, что его тело разваливается на куски, потому что боль омывала его неумолимой рекой, забираясь в каждую трещину. Он не знал, как будет «за что», и не мог припомнить, как будет «пожалуйста». Ничего не осталось. Не осталось никакого Мэтью. Его волокут по земле, голова подпрыгивает на неровностях. Холодно… Как же холодно! Холод обжигает огнем. Что-то загремело и вспучилось, и голос снова что-то проворчал, и тут, совершенно неожиданно, его вытащили из мешка.

Два лица в полумраке. Рты то открываются, то закрываются. Саймон хотел сказать «нет», но не смог ничего произнести. Они пропихивали его в какую-то дыру. Может, это печка, и они хотят зажарить его, хотя пальцы у него — тонкие веточки, слишком острые, чтобы их можно было есть? Нет, это не может быть печка, ведь он не чувствует жара, а только пульсирующую холодную темноту. Рот освободили, и он открыл его, но оттуда ничего не вырвалось. Кроме дыхания.

— Один только звук, и я изрежу тебя на мелкие кусочки и скормлю птицам, — произнес голос хозяина. — Слышишь?

Слышал ли он? Он уже ничего не слышал, кроме трения камня о землю, а затем воцарилась черная ночь, и холодная ночь, и тихая ночь, и потерянная ночь, и только его сердце продолжало рокотать, как барабан, под натянутой кожей: «Я жив, я жив, я жив».

Глава 29

— Я вчера видела Алана, — сказала Фрида.

Заговорила она практически впервые. Когда Джозеф заехал за ней на фургоне, он говорил о Рубене, о работе и о семье. Когда же наконец Фрида решила поддержать беседу, тон у нее был такой, словно она разговаривает сама с собой.

— Он ваш пациент, нет?

— Он пришел ко мне домой. Узнал, где я живу, и пришел ко мне домой. Я говорила: если что-то случится, он может связаться со мной в любое время. Но он должен был позвонить мне, а не ломиться в дверь. Он словно применил ко мне силу. Если бы все было нормально, я бы отослала его прочь. Может, перестала бы работать с ним, отправила его к другому врачу.

Джозеф не отвечал и вел фургон сразу через несколько полос дороги.

— Здесь нужно съехать на автостраду, правильно?

— Правильно.

Фрида инстинктивно подняла руки, пытаясь защититься: Джозеф рывком направил фургон между двумя грузовиками.

— Все нормально, — заверил он.

Фрида осмотрелась. Они уже въезжали в сельскую местность, и их окружали скованные морозом поля и одинокие деревья.

— Применил силу… — повторил Джозеф. — Как когда я приходить к вам домой.

— Это совсем другое дело, — возразила Фрида. — Вы не мой пациент. Я для них — тайна. Они придумывают обо мне небылицы и достаточно часто влюбляются в меня. Дело не только во мне. Это — часть работы, но все равно нужно соблюдать осторожность.

Джозеф, отвлекшись от дороги, покосился на нее.

— Вы тоже влюбляться?

— Нет, — призналась Фрида. — Я знаю о них все: их фантазии, потайные страхи, ложь. Нельзя влюбиться в человека, о котором ты знаешь буквально все. Я же ничего не рассказываю пациентам о своей жизни и не позволяю им приближаться к своему дому.

— И что вы сделать?

— Я нарушила собственное правило, — вздохнула Фрида. — Я впустила его в свой дом, правда, всего на несколько минут. В виде исключения: мне пришлось признать, что у него есть право проявлять любопытство.

— Вы ему все рассказать?

— Я не могу рассказать ему все. Я сама многого не понимаю. Именно поэтому мы сейчас в пути.

— Так что вы ему сказать?

Фрида посмотрела в окно. Как это странно — жить на ферме в десять минутах езды от Лондона. Она всегда думала, что если поселится не в Лондоне, то где-то очень далеко, куда надо добираться много часов или даже дней. Заброшенный маяк… это бы подошло. Возможно, и не заброшенный подошел бы. Можно ли переучиться с психоаналитика на смотрителя маяка? Существуют ли еще вообще смотрители маяка?

— Было трудно, — продолжала Фрида. — Я постаралась причинить ему как можно меньше боли. Возможно, пыталась причинить как можно меньше боли себе самой. Но разве можно вообще не причинить боли, когда рассказываешь человеку о том, что у него есть брат, о существовании которого он и не подозревал?

Она не могла бы с точностью сказать, что Джозеф понял из ее тирады.

— Он сердиться на вас?

— Ну, единственной его реакцией оказалось то, что он остолбенел, — сказала Фрида. — В результате шока людей часто охватывает своеобразное спокойствие, когда они узнают о по-настоящему серьезных вещах, таких, которые изменят всю их жизнь. Я добавила, что вскоре смогу рассказать ему даже больше этого, но, возможно, мне опять придется прибегнуть к помощи полиции — хотя, разумеется, наверняка я ничего сказать не могу. Я не знаю, имеет ли это какое-то отношение к маленькому мальчику или у меня слишком бурное воображение и я все невольно запутала. Так или иначе, я извинилась за полицию, если ее действительно придется привлекать, и добавила, что на сей раз он никак с делом не связан. В общем, справиться с таким количеством информации за один раз очень и очень нелегко.

— И что он сказать?

— Я пыталась его разговорить, но он не произнес ни слова. Он просто сидел, опустив голову на руки. Возможно, он даже плакал, но я не уверена. Наверное, ему нужно найти укромное место, посидеть там и подумать обо всем, дать всему как-то утрястись.

— Он знакомиться со своим близнецом?

— Я не знаю, — покачала головой Фрида. — Все время думаю об этом. Но у меня такое ощущение, что этого не произойдет. Как бы там ни было, я думаю, что проблема Алана заключается в чувстве вины: он считает себя виноватым, но не понимает, в чем именно или почему. Особенно его потрясли мои слова о предстоящем визите в полицию. Ему очень тяжело снова пережить такую ситуацию. И хорошо, что он услышал об этом от меня. Я боялась, что он рассердится, но он, похоже, находился в состоянии шока. Он просто ушел. Я понимала, что подвела его. Ведь цель моей работы состоит в том, чтобы помочь пациенту.

— Вы находить правду, — уверенно заявил Джозеф.

— В моей должностной инструкции нет ни слова о поиске правды, — заметила Фрида. — Я должна помогать пациенту справиться с проблемой психологически.

Фрида опустила глаза и посмотрела на распечатанные указания по маршруту. Все очень просто. Проведя еще полчаса на автостраде М11, они свернули на второстепенную дорогу и подъехали к деревушке в нескольких милях от Кембриджа.

— Это, похоже, здесь, — сказала она.

Джозеф свернул на короткую подъездную дорожку, посыпанную гравием, которая привела их к большому дому в георгианском стиле. Вдоль дороги выстроились сверкающие автомобили, так что фургону оказалось почти невозможно протиснуться между ними.

— Они, наверное, дорогие, — заметил Джозеф.

— Постарайтесь не поцарапать их, — посоветовала ему Фрида. Она вышла из фургона и почувствовала, как ноги утонули в гравии. — Хотите пойти со мной? Я могу сказать, что вы мой помощник.

— Я слушать радио, — отказался Джозеф. — Оно улучшать мой английский.

— Прекрасно, — кивнула она. — Я заплачу вам.

— Вы заплатить мне, если приготовить еду, — предложил он. — Английскую рождественскую еду.

— Думаю, было бы лучше, если бы я заплатила, — призналась она.

— Идите, — сказал он. — Чего вы ждать?

Фрида развернулась и стала пробираться по гравию к входной двери, украшенной замысловатой рождественской гирляндой. Она нажала на кнопку звонка, но ничего не услышала, поэтому постучала в дверь большим медным молотком. От такого напора дом задрожал. Дверь открыла женщина в длинном замысловатом платье. Губы ее были растянуты в радушной улыбке, которая мгновенно исчезла, когда она увидела Фриду.

— О, это вы, — только и сказала она.

— Профессор Баунди здесь? — спросила Фрида.

— Я позову его, — пообещала женщина. — Он развлекает гостей. — Она помолчала. — Думаю, вам лучше войти.

И Фрида вошла в большой холл. До ее слуха доносились приглушенные голоса. Женщина пошла через холл, выбивая каблуками эхо на деревянном полу. Она открыла дверь, и Фрида на мгновение увидела группу людей: мужчины — в костюмах, женщины — в красивых платьях. Она оглядела большой холл: на противоположной его стороне виднелась искусно украшенная лестница. В стенной нише стояло карликовое дерево в горшке. Фрида услышала шаги, повернулась и увидела приближающегося мужчину. У него были седые волосы и очки без оправы. Одет он был в темный костюм и галстук с ярким рисунком.

— Мы уже садимся за стол, — сказал он. — Есть какая-нибудь причина, по которой мы не могли поговорить по телефону?

— Пять минут, — попросила Фрида. — Это все, что нам нужно.

Он подчеркнуто посмотрел на часы. Фриду даже позабавило то, как грубо с ней обращаются.

— Пройдемте в мой кабинет, — предложил он.

Он провел ее по коридору к помещению в дальнем конце здания. Все стены в комнате были закрыты книжными полками, за исключением стены с окном до пола, выходящим на большую лужайку. Через лужайку от дома шла тропинка, заканчивающаяся бельведером с каменной скамьей. Мужчина сел за деревянный стол.

— Дик Лейси очень высоко отзывался о вас, — начал он. — Он сказал, что вам нужно срочно встретиться со мной и что дело не ждет. Несмотря на то, что сейчас Рождество и я провожу праздник в кругу семьи. Поэтому я согласился встретиться с вами. — Он снял с руки часы и положил их на стол. — Только вкратце.

Он знаком указал на кресло, но Фрида его проигнорировала. Она подошла к окну и выглянула наружу, обдумывая, с чего начать. Наконец она обернулась.

— Я только что пережила очень странный опыт, — сказала она. — У моего пациента есть определенные семейные проблемы. Один из факторов — то, что его усыновили. Мать бросила его еще в младенчестве, и он абсолютно ничего не знает о своей родной семье. Он никогда и не пытался найти их. Думаю, он не знает даже, с чего начать.

Она остановилась.

— Слушайте, — сказал профессор Баунди, — если речь идет о поиске родственников…

Фрида перебила его:

— Произошли некоторые события, и я получила адрес человека, который, как я думала, мог быть как-то связан с моим пациентом. Обычно я так не поступаю, но в этот раз я пришла домой к этому человеку, пришла без приглашения. — Внезапно Фрида почувствовала, что ее охватывает смущение. — Эту часть мне трудно объяснить. Когда я вошла в дом, у меня возникло впечатление, что я попала в сон. Должна сказать, что я бывала в доме Алана. Алан — это мой пациент. Когда же я вошла в этот, другой дом, у меня сразу возникло ощущение, что я уже была там раньше. Дома не идентичны, но каким-то образом напоминают друг друга.

Она посмотрела на профессора. Не решит ли он, что она безумна? Не поднимет ли ее на смех?

— Каким образом? — спросил он.

— Отчасти этого было просто подозрение, — призналась Фрида. — Оба здания производили впечатление замкнутых. Дом Алана уютный, полный маленьких помещений. Другой дом похож на него, но эта особенность в нем усилена, он практически вызывает клаустрофобию. Он словно не пропускает свет. Но были и другие совпадения, более странные. Оба этих человека хранят вещи в аккуратных маленьких ящичках с надписями. Или вот такое. Например, я поразилась, обнаружив, что у обоих есть чучело птицы. У Алана — бедный маленький зимородок, а у Дина — ястреб. Это было жутковато. Я не знала, что и думать по этому поводу.

Она снова посмотрела на профессора Баунди. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, скрестив руки на груди и уставившись в потолок. Может, просто ждал, когда же она замолчит?

— Но и это еще не все, — продолжала Фрида. — Все было как во сне. Когда я зашла в дом Дина Рива, мне показалось, что я уже была там когда-то, а сейчас вернулась — вернулась в дом своего детства. Вы знаете, как это бывает: знаешь, что когда-то здесь был, но не знаешь почему. Все дело в ощущении, которое охватило меня в обоих домах, — ощущении жары и замкнутого пространства. В общем, я немного пообщалась с его женой, или кем там она ему приходится, а потом появился он — Дин. На мгновение я подумала, что это Алан и что он ведетдвойную жизнь, но потом поняла: Алана не просто бросили в младенчестве. У него был брат-близнец, о котором он и понятия не имел.

— Его бросили именно потому, что у него был брат-близнец, — неожиданно заявил профессор Баунди.

— Что?

Раздался стук, и дверь открылась. Вошла женщина, которая впустила Фриду.

— Мы уже садимся, дорогой, — сообщила она. — Мне сказать, что ты сейчас подойдешь?

— Нет, — отрезал профессор, даже не взглянув на нее. — Начинайте без меня.

— Мы можем подождать.

— Выйди.

Женщина — очевидно, жена профессора — наградила Фриду подозрительным взглядом. Затем развернулась и молча вышла.

— И закрой дверь! — крикнул ей вслед Баунди.

Дверь в кабинет тихо затворилась.

— Простите за это вторжение, — сказал он. — Принести вам что-нибудь? Мы как раз открыли шампанское. — Фрида покачала головой. — О чем это я? Ах да, когда у женщины рождаются близнецы, и она понимает, что двоих не потянет, то одного часто отдают на усыновление. А иногда его просто бросают. — Баунди снова уставился в потолок, а затем неожиданно впился в собеседницу почти свирепым взглядом. — Итак, из-за чего вы поехали так далеко, в Кембридж, чтобы встретиться со мной лично?

— Я ведь уже объяснила. Я все время думала о том, что именно увидела, когда вошла в дом. Это казалось чем-то мистическим, а я в мистику не верю. Я поговорила с Диком Лейси, поискала информацию о вас и выяснила, что вас особенно интересуют близнецы, разлученные в раннем детстве. Конечно, я понимаю, что это чрезвычайно любопытный предмет для рассуждений о природе и воспитании. Читала об этом. Но то, с чем я столкнулась, казалось, находится за гранью науки и логики. Это скорее походило на сложную шараду, своеобразную игру ума, только в реальной жизни. Поэтому я поняла, что нужно обратиться к эксперту.

Баунди снова откинулся на спинку кресла.

— Я, безусловно, эксперт, — важно кивнул он. — Дело вот в чем: я интересуюсь ролью, которую генетические факторы играют в развитии индивидуальности. Исследователей близнецы интересовали всегда, но проблема обычно в том, что общие у таких детей не только гены, но и внешнее окружение, среда. Ученым на самом деле очень хочется сделать следующее: взять двух идентичных детей, воспитать их в разном окружении и посмотреть, к чему это приведет. К сожалению, никто нам этого сделать не позволит. Но иногда, очень редко, люди делают это за нас, разлучая близнецов при рождении. Такие однояйцевые близнецы полностью отвечают нашим интересам. Организация их генома идентична, следовательно, любое различие должно быть вызвано окружением. И мы разыскиваем таких близнецов, а когда находим, то изучаем истории их жизни в мельчайших деталях. Даем им личностные тесты, проводим медицинские экспертизы…

— И что вы обнаружили?

Баунди встал, подошел к книжной полке и снял оттуда какую-то книгу.

— Это я ее написал, — сказал он. — Ну ладно, совместно с еще одним исследователем. Но все идеи — мои. Вы обязательно должны ее прочитать.

— А пока… — сказала Фрида.

Баунди почти благоговейно положил книгу, затем присел на край стола.

— Чуть более двадцати лет назад я выступил с докладом о наших результатах на конференции в Чикаго. Доклад основывался на оценке двадцати шести пар однояйцевых близнецов, воспитанных отдельно. Знаете, как отреагировали мои коллеги?

— Нет.

— Это был риторический вопрос. Они разделились на тех, кто обвинял меня в некомпетентности, и тех, кто обвинял меня в непорядочности.

— Что вы имеете в виду?

— Возьмем такой пример. Один близнец жил в Бристоле, а другой — в Вулверхэмптоне. Когда они познакомились — им было уже под сорок, — то обнаружили, что оба женились на женщинах по имени Джейн, развелись с ними и женились на женщинах по имени Клэр. В качестве хобби оба собирали миниатюрные железные дороги. Кроме того, оба вырезали купоны на скидки из упаковок от круп, оба носили усы и бакенбарды. Другой пример: близнецы женского пола. Одна жила в Эдинбурге, другая — в Ноттингеме. Одна работала секретаршей врача общего профиля, другая — секретаршей стоматолога. Обе предпочитали одежду черного цвета, обе страдали астмой, обе испытывали такой страх перед лифтами, что поднимались по лестнице даже в высоких зданиях. И так далее, и так далее. Когда мы исследовали двуяйцевых близнецов, эффект исчезал практически полностью.

— Но почему вас раскритиковали?

— Остальные психологи просто не поверили мне. Что Дэвид Юм говорил о чудесах? Что куда более вероятно мошенничество, субъективная ошибка — что угодно, потому именно это следует предполагать в первую очередь, и все так и поступили. После моего доклада люди вставали и говорили, что я, должно быть, ошибся, что на самом деле близнецы прекрасно знали о существовании друг друга. Или что исследователи изначально искали совпадения и отбирали наиболее подходящие пары близнецов — ведь у любых двух человек наверняка будут какие-то странные общие привычки.

— Думаю, я бы засомневалась в своих выводах, — призналась Фрида.

— Думаете, я не сомневался? — воскликнул профессор. — Мы перепроверили все. Близнецов расспрашивали разные исследователи, мы проверяли происхождение и воспитание объектов — проверили все. Мы попытались получить другие результаты, но нам это не удалось.

— Если результаты подтвердились, — заметила Фрида, — тогда что происходит? Вы ведь не говорите о каком-то экстрасенсорном восприятии, потому что если так…

Баунди рассмеялся.

— Конечно, нет. Но вы психотерапевт. Вы считаете, что мы не более чем рациональные существа, что мы можем поговорить о своих проблемах, и…

— Это не совсем…

Баунди продолжал, словно не слыша ее:

— Говорят, наш мозг похож на компьютер. Если это правда — хоть это и не так! — то компьютер приходит в мир, уже имея большое количество программного обеспечения. Знаете, как самка черепахи, которая проводит всю свою жизнь в море. Она не учится, наблюдая за своей матерью, тому, как выходить на берег, откладывать яйца и закапывать их в песок. Просто включаются определенные нейроны — каким образом, нам не известно, — и она просто знает, что делать. Мои исследования близнецов показали: многое из того, что походит на реакцию на окружающую среду или решения, принятые якобы благодаря свободе воли, на самом деле просто работа характеристик, с которыми объект уже родился. — Баунди раскинул руки, как фокусник, только что выполнивший особенно ловкий трюк. — Вот и все. Проблема решена. Вы не должны считать, что сходите с ума.

— Не должна, — согласилась Фрида, но вид у нее был такой, словно все услышанное вовсе ее не успокоило.

— Проблема в том, что эти разделенные в младенчестве близнецы встречаются все реже. Социальные работники все реже склонны разделять их, опекунские учреждения тоже стараются держать их вместе. Конечно, для близнецов так гораздо лучше. А вот для таких людей, как я, наоборот. — Он нахмурился. — Но вы не ответили на мой вопрос. Почему это настолько срочно?

Но Фрида, казалось, мыслями уже в другом месте.

— Вы очень помогли мне, — сказала она. — Но мне нужно еще кое-что сделать.

— Возможно, в моих силах помочь вам. Вы хотите узнать больше о семье своего пациента?

— Вероятно, — кивнула Фрида.

— Моя команда обладает большим опытом в том, что касается вытаскивания на поверхность скрытых историй семей. Причем ненавязчиво. За эти годы мы установили несколько чрезвычайно полезных неофициальных контактов. Члены команды могут узнать о семьях такое, о чем сами члены семьи даже не догадываются. Они действут примерно так, как вы, но вы двигались на ощупь, а они работают более систематизированно.

— Это могло бы мне помочь, — согласилась Фрида.

— Если я могу оказать вам еще какую-то помощь… — сказал профессор Баунди. Его тон стал более теплым и почти потерял официальность. — Это могло бы загладить мою грубость, когда вы только пришли сюда. Я сожалею об этом, но вы оказались в центре одной из тех кошмарных ситуаций, когда мы приглашаем к себе соседей. Вы понимаете, о чем я, не правда ли? Это худшее время года.

— Я понимаю.

— Очевидно, мои сотрудники не смогут взяться за дело, пока не закончатся праздники. Как известно, в Великобритании все замирает на ближайшие десять дней или около того. Но если вы дадите мне имена этих двух братьев, их адреса или еще какие-то известные вам детали, то, возможно, мы могли бы провести кое-какую проверку, когда вернемся из отпуска.

— Какую еще проверку? — удивилась Фрида.

— Генеалогическое древо, — ответил профессор. — А также то, какие социальные услуги они получали, имели ли приводы в полицию, в срок ли выплачивали кредиты. Информация исключительно для вас. Мы очень тактичны. — Он взял книгу со стола и вручил ее Фриде. — Почитайте, и вы увидите, насколько мы осторожны.

— Хорошо, — согласилась она и записала ему два имени и адресá.

— Возможно, из этого вообще ничего не выйдет, — предупредил ее профессор Баунди. — Обещать ничего не могу.

— Я понимаю.

Он, извинившись, взял у Фриды книгу из рук.

— Давайте я подпишу ее для вас. По крайней мере, это помешает вам продать ее.

Он расписался и вернул книгу гостье.

Она посмотрела на подпись.

— Спасибо.

— Позвольте предложить вам отобедать с нами.

Фрида покачала головой.

— Вы мне очень помогли. Но я спешу.

— Прекрасно вас понимаю, — кивнул он. — Позвольте, я провожу вас.

Он повел ее к входной двери, поддерживая вежливый разговор об общих знакомых среди коллег, о конференциях, которые они, возможно, оба посещали. Они обменялись рукопожатием, и тут профессор, похоже, кое-что вспомнил.

— Они очень интересны, — заметил он, — эти разлученные близнецы. Я как-то раз написал статью о нескольких парах близнецов, в которых один из пары умер еще в матке. Они словно помнили о неродившемся брате или сестре, если вы понимаете, о чем я. Словно горевали о потере чего-то, о чьем существовании не знали, и отчаянно пытались обрести его вновь.

— Как это влияет на жизнь, — спросила Фрида, — когда чувствуешь себя неполноценным? Что с этим делать?

— Не знаю, — ответил Баунди. — Но думаю, что это вызывает стремление заполнить пустоту. — Он снова пожал ей руку. — Надеюсь, мы еще увидимся.

Он стоял и смотрел, как она садится в фургон, как фургон едет по дорожке, едва не зацепив «мерседес», принадлежащий директору колледжа, в котором работал профессор. Закрыв входную дверь, он не пошел к гостям, а некоторое время постоял в холле, погруженный в свои мысли, затем вернулся в кабинет и закрыл дверь. Поднял трубку и набрал номер.

— Кэти? Это Сет. Чем занимаетесь? Бросайте все и давайте ко мне. Я все объясню, когда приедете… Я знаю, что сейчас Рождество. Но Рождество бывает каждый год, а такое случается раз в жизни. — Он посмотрел на часы. — Полчаса? Прекрасно. Я буду ждать.

Баунди положил трубку и улыбнулся, вслушиваясь в гул беседы и звон бокалов в соседней комнате.

Глава 30

Когда Фрида вернулась в фургон, Джозеф выключил радио и выжидательно посмотрел на нее.

— Пора ехать, — сказала она. — И дайте мне свой мобильный. Мне нужно позвонить.

Они проехали несколько миль, а сигнала все не было. Когда на экране телефона наконец появилась полоска, Фрида велела Джозефу остановиться.

— Я курить, — сообщил он и вышел из фургона.

Фрида позвонила в полицейский участок.

— Мне нужно поговорить с главным инспектором Карлссоном. Я знаю, что он не бывает на работе по субботам, и знаю, что вы не дадите мне его домашний номер, поэтому оставлю номер мобильного, а вы передайте ему, что он должен перезвонить мне немедленно. Скажите, что, если он не свяжется со мной в течение десяти минут, я позвоню в газеты и дам им информацию о Мэтью Фарадее, которую он отказывается выслушать. Передайте ему это слово в слово. — Женщина на другом конце провода начала что-то говорить, но Фрида оборвала ее. — Десять минут, — повторила она.

Она посмотрела на Джозефа. Он с умиротворенным видом сидел около дороги под деревом, потерявшим все листья и согнувшимся под силой ветра, десятилетиями пронизывающего равнинную местность. Небо было белого цвета, а вспаханное поле походило на задубевшее от мороза коричневое море.

Мобильный телефон зазвонил.

— Фрида слушает.

— Какого черта вы о себе вообразили?

— Мы должны встретиться, причем немедленно! Вы где?

— Дома. Это единственный день недели, который я провожу с детьми. Я не могу уехать.

— Где вы живете? — Она записала адрес на клочке бумаги. — Я сейчас буду.

Фрида открыла дверцу фургона и позвала Джозефа.

— Домой? — спросил он, садясь в машину.

— Вы можете сначала отвезти меня еще в одно место?

Карлссон жил совсем недалеко от Хайбери-корнер, в викторианском двухэтажном доме, разделенном на несколько квартир. Поднимаясь по ступенькам к входной двери, Фрида практически у себя под ногами увидела окно цокольного этажа, где и располагалась его квартира. Как раз в тот момент, когда она туда заглянула, Карлссон прошел мимо окна, неся крошечную девочку: та обвила его руками и ногами, словно коала.

В таком виде он и открыл дверь. Он был небрит и одет в джинсы и синюю толстовку. У девочки были светлые, вьющиеся волосы и пухлые голые ножки. Она горько рыдала, прижавшись влажной щекой к его груди. Открыв ослепительно синий глаз и посмотрев на Фриду, она тут же снова его закрыла.

— Где вы были?

— Застряла в пробке из-за футбольного матча.

— Не очень-то удачное время вы выбрали.

— Я бы не приехала, если бы вы не игнорировали мои звонки.

Пол в просторной гостиной был усыпан игрушками и детской одеждой. На диване сидел мальчик, смотрел мультфильм по телевизору и жевал попкорн. Карлссон очень осторожно оторвал от себя дочку и посадил рядом с сыном. Рыдания стали громче.

— Только на пару минут, — сказал он. — А потом мы все вместе пойдем и поплаваем, обещаю. Дай ей попкорна, Мики.

Не отводя взгляда от экрана, мальчик протянул сестре стакан — девочка взяла столько, сколько уместилось в кулачке, и отправила в рот все сразу. К ее подбородку прилипли крошки.

Фрида и Карлссон прошли в другой конец комнаты, к большому окну, откуда был виден фургон и Джозеф в нем. Карлссон остановился чуть позади, словно загораживая от нее детей.

— Ну так что?

Фрида кратко рассказала о событиях последних нескольких дней, и по мере того как она говорила, выражение лица Карлссона менялось с раздраженного на внимательное и сосредоточенное. Когда она закончила, он помолчал, потом достал мобильный телефон.

— Мне нужно договориться, чтобы кто-то присмотрел за детьми. Их мать живет в Брайтоне.

— Я могла бы посидеть с ними, — предложила Фрида.

— Вы поедете со мной.

— Может, Джозеф?

— Джозеф?

Фрида указала на фургон.

— Что? — возмутился Карлссон. — Вы что, с ума сошли?

— Он мой друг, — возразила Фрида. — И заботится о моем коллеге. А вообще-то он строитель.

На лице Карлссона было написано сомнение.

— Вы можете за него поручиться?

— Он мой друг.

Она вышла к Джозефу.

— Домой? — снова спросил он. — Мне холодно, и я голодный.

— Я хочу, чтобы вы оказали мне услугу и присмотрели за двумя маленькими детьми, — сказала она.

Похоже, он совершенно не удивился — по крайней мере, только молча кивнул и вылез из фургона. Она не знала, понял он ее или нет.

— Возможно, они будут плакать… Дайте им конфет или еще что-нибудь. Я не знаю…

— Я сам отец, — только и ответил он.

— Я вернусь, как только получится.

Джозеф тщательно вытер ботинки о коврик у двери. Появился Карлссон, уже в пальто и с сумкой.

— Я познакомлю вас с детьми, — предложил он. — Их мать приедет часа через полтора. Спасибо, что выручили. Мики, Белла, этот человек присмотрит за вами, пока не приедет мама. Ведите себя хорошо.

Джозеф остановился перед детьми, которые смотрели на него, вытаращив глаза. Белла уже приоткрыла рот, собираясь зареветь.

— Я Джозеф, — представился он и отвесил свой фирменный полупоклон.

Глава 31

Когда в дверь позвонили, Дин Рив даже не вздрогнул: он ожидал, что так будет.

Он встал и бросился по лестнице к Тэрри, которая красила маленькую комнату, неуклюже нанося кистью белые полосы. Она уже почти закончила: непокрашенными оставались только несколько квадратных футов. Дин погладил ее по голове, спросил:

— Все нормально?

— Конечно.

— Лучше, чтобы так.

— Я же сказала, все о’кей. — Звонок зазвонил снова. — Ты что, не собираешься открывать?

— Они не уйдут. Так что заканчивай здесь. Поторапливайся.

Он спустился по лестнице и открыл дверь, но на крыльце стояли вовсе не те, кого он ждал. Он увидел молодую женщину в очках без оправы, каштановые волосы перехвачены на лбу парой лент. Одета она была в черную замшевую куртку, синие джинсы и кожаные ботинки, доходившие почти до колен. В руках незнакомка держала кожаный портфель. Она улыбнулась.

— Дин Рив? — спросила она.

— А вы кто?

— Простите, что беспокою. Меня зовут Кэти Райпон, и я пришла, чтобы сделать вам предложение. Я работаю в университете, и мы проводим социологическое исследование — опрашиваем людей, выбранных наугад. Я только хочу предложить вам анкету и попросить разрешения заполнить ее вместе с вами. Это простой личностный тест. Мне нужно полчаса вашего времени или, возможно, чуть больше. Я бы хотела все сделать вместе с вами. А затем мы, разумеется, вознаградим вас за потраченное время. Мои работодатели заплатят вам сто фунтов. — Она улыбнулась. — Просто за то, что вы заполните обычную анкету. К тому же я помогу вам.

— У меня нет на это времени.

И он начал закрывать дверь.

— Пожалуйста! Это недолго. Мы не останемся в долгу.

Прищурившись, он подозрительно посмотрел на нее.

— Я же сказал: нет!

— А если мы заплатим сто пятьдесят?

— В чем подвох? — спросил он. — Нет, правда: почему именно я?

— Выбор совершенно случаен.

— Тогда зачем так настаивать? Постучите к соседям, и все дела.

— Тут нет никакого подвоха, — продолжала она, хотя ситуация заставляла ее нервничать. — Ваше имя не будет названо ни в одном исследовании. Мы просто анализируем типы личности. — Она сунула руку в карман пальто, достала кошелек, вынула оттуда карточку и протянула ее Дину. На карточке была ее фотография. — Видите? — сказала она. — Это организация, в которой я работаю. Вы можете позвонить моему начальнику, если хотите. Или зайти на наш веб-сайт.

— Я повторю свой вопрос: почему именно я?

Она снова улыбнулась, уже с замешательством. Обычно после фразы о деньгах все вопросы исчезали, и она не могла понять, почему в данном случае все пошло не так.

— Ваше имя выскочило в списке нашей базы данных. Для исследований нам нужны самые разные люди, и ваше имя оказалось в списке. Мы платим сто фунтов за полчаса вашего времени. У вас не будет никаких неприятностей.

Дин на мгновение задумался. Он посмотрел на взволнованное лицо женщины, затем скользнул взглядом по улице у нее за спиной: один раз, другой…

— Ладно, заходите.

— Спасибо.

У Кэти мурашки побежали по коже, но она не обратила на них внимания и вошла.

— Думаю, вы сказали мне не всю правду, — заявил он, и дверь с тихим, но отчетливым щелчком закрылась у нее за спиной.

Темно, так темно. Очень тихо. Капает вода. Высохший, раздутый язык коснулся влажного железа. Шорох крошечных лапок. Может, длинные желтые зубы только и ждут возможности изрубить его на корм для птиц? Ему нельзя говорить, нельзя произносить ни слова. Тело горит от холода, но говорить нельзя.

Что-то скребется. Ворчит. Темнота светлеет и режет его нежные глаза. Мягкий голос хозяина. Нельзя говорить. Ни один звук не сорвется. Нельзя даже дышать.

Скрежет. Темнота становится еще темнее.

О нет! О нет! Это не он издает этот звук. Словно дикий зверь тяжело дышит рядом. Словно дикий зверь пронзительно вопит рядом с ним. Снова, и снова, и снова. Что-то царапает его, трясет его, кричит, визжит и визжит — пронзительным, срывающимся безумием, так что у него вот-вот разорвутся уши. Нельзя говорить. Это проверка, и он должен выстоять, потому что, если он не выстоит, все закончится.

Но безумие продолжалось. Оно было вне его и одновременно внутри него, вопль поднимался и разносился эхом, а он не мог убежать. Ладони закрывают уши, тело свернулось в клубок, голова лежит на камне, острые камешки вонзаются в острые коленки, песок засыпает глаза, кожа горит. Сиди тихо! Давным-давно жил-был маленький мальчик…

Все пошло не так, как думала Фрида. Они не запрыгнули в автомобиль, не помчались прямо к дому. Вместо этого час спустя Фрида сидела в кабинете Карлссона и давала показания полицейскому в форме, а сам Карлссон стоял сбоку и хмурился. Сначала Фриде едва удавалось держать себя в руках.

— Почему мы сидим здесь? — возмутилась она. — Разве вы не считаете, что дело безотлагательное?

— Чем раньше поступит ваше заявление, тем раньше мы сможем получить ордер и начать действовать.

— У нас на это нет времени.

— Нас только вы и задерживаете.

Фриде пришлось сделать глубокий вдох, и лишь после этого она нашла в себе силы говорить спокойно.

— Ладно, — кивнула она. — Что вы хотите, чтобы я сказала?

— Изъясняйтесь как можно проще, — попросил ее Карлссон. — Все, что нам нужно, — это убедить судью выписать ордер. Так что не вдавайтесь в детали по поводу снов своего пациента, или его фантазий, или чем там они на самом деле были. Лучше вообще не упоминать их.

— То есть правду говорить нельзя?

— Просто скажите ту ее часть, которая поможет сдвинуть дело с места. — Он посмотрел на Иветту Лонг. — Готовы? — Она улыбнулась ему и щелкнула ручкой. Фрида подумала: «Она влюблена в начальника». Карлссон минуту помолчал. — Вы должны сообщить: «Во время сеансов психотерапии мой пациент Алан Деккер делал определенные утверждения, которые позволяли предположить, что его брат-близнец Дин Рив замешан в похищении ребенка…» и тому подобное.

— Почему бы тогда вам не продиктовать все самому?

— Если мы слишком углубимся в детали, судья может начать задавать сложные вопросы. Если мы найдем мальчика, то даже если вам рассказал о его местонахождении человек с Луны, это не будет иметь никакого значения. Нам просто нужен ордер.

Фрида сделала краткое заявление, а Карлссон кивал и время от времени вставлял комментарии.

— Годится, — наконец заявил он.

— Я подпишу что угодно, — заметила Фрида. — Лишь бы вы хоть что-то предприняли.

Иветта вручила ей бланк. Фрида подписала и оригинал, и лежащую под ним копию.

— Что мне теперь делать? — спросила Фрида.

— Поезжайте домой и займитесь чем-нибудь.

— А что намерены делать вы?

— Выполнять свою работу. Будем ждать ордера — его должны доставить через час-два.

— Разве мне нельзя помогать вам?

— Это не спортивный чемпионат.

— Какая несправедливость! — воскликнула Фрида. — Ведь это я обо всем рассказала.

— Если хотите участвовать в полицейских операциях, вам придется стать нашей коллегой. — Он замолчал. — Простите. Я вовсе не хотел… Послушайте, я сообщу вам, как все прошло, как только смогу. Это все, что я могу сделать.

Вернувшись домой, Фрида чувствовала себя ребенком, которого вытащили из кинотеатра за пять минут до окончания фильма. Она оказалась очень далеко от центра событий. Но что реально она могла предпринять? Она позвонила на мобильный Джозефу, но тот не ответил. Она позвонила Рубену, и он сказал, что Джозеф еще не вернулся. Она набрала горячую ванну и полежала, опустив голову в воду и пытаясь ни о чем не думать, но ничего не получилось. Она вышла из ванны и надела джинсы и старую рубашку. Разумеется, она найдет, чем заняться. Ей нужно кое-что запланировать на Рождество. Она долгие недели сопротивлялась, но сделать это все равно придется. Ей нужно перенести несколько встреч с пациентами: она, похоже, даже думать об этом сейчас не в состоянии.

Фрида приготовила кофе и выпила залпом целую чашку. У нее внезапно возникло ощущение, что она стала объектом психологического эксперимента, разработанного с целью продемонстрировать, как нехватка самоконтроля и автономии приводит к ярко выраженным, почти парализующим признакам беспокойства. Было уже почти шесть часов, за окном стемнело, когда в дверь позвонили. Это был Карлссон.

— Новости хорошие?

Карлссон прошел в дом.

— Вы хотите знать, был ли он там? Нет, его там не было. — Он взял очередную, наполовину полную чашку кофе, которую налила себе Фрида, и отпил. — Остыл уже, — заметил он.

— Я могу сварить свежий.

— Не стоит беспокоиться.

— Мне надо было поехать с вами, — заявила Фрида.

— Зачем? — саркастически спросил Карлссон. — Чтобы заглянуть в буфет, который мы пропустили?

— Я хотела бы понаблюдать за поведением Дина Рива.

— Он вел себя уверенно, если вы об этом. Как человек, которому нечего скрывать.

— И я уже видела его дом. Я могла бы сказать, не изменилось ли там что-нибудь с тех пор, как я там была.

— К сожалению, ордер не позволяет нам приводить с собой туристов.

— Подождите, — сказала Фрида.

Она вылила последний кофе из кофеварки в чашку, согрела его в микроволновой печи и передала Карлссону.

— Хотите что-нибудь к кофе? — вежливо предложила она. — Или в кофе?

Он покачал головой и сделал глоток.

— Вот как, значит, — сказала Фрида.

— Тот фоторобот, который вы на днях сделали… Реконструкция лица женщины.

— Да, и что с ним?

— У вас он есть?

— Да.

Повисла пауза.

— Я не просто хотел узнать, есть ли он у вас. Я хотел спросить, не могли бы вы принести его и показать мне?

Фрида вышла из комнаты и вернулась, неся распечатку. Она положила бумагу на стол и разгладила ее.

— Немножко помялось, — ядовито заметила она.

Карлссон наклонился и уставился на рисунок.

— Пока мои коллеги переворачивали дом вверх дном, а затем обратно, я забрел в спальню и увидел на стене вот это. — Из бокового кармана он достал маленькую фотографию в рамке и поставил ее на стол, рядом с распечаткой. — Никого не напоминает?

Глава 32

— Это та же самая женщина! — ахнула Фрида.

— Похожая. — Карлссон яростно потер лицо ладонями.

— Именно она.

— Вы что, не согласны со мной?

— Конечно, нет.

Он с мрачным видом уставился на нее.

— Это именно та женщина, которую вспомнила Роуз, — упрямо заявила Фрида.

— Роуз никого не вспоминала. Ее провели через процесс множественного выбора, предлагая последовательность изображений, которые в результате свелись к одному. Это не то же самое, что вспомнить.

— Это она. Сомнений нет. Или вы можете предложить какое-нибудь иное объяснение?

— Какого черта тут нужно объяснять? Благодаря целому ряду действий молодая женщина, страдающая после психологической травмы, придумала лицо, которое она, возможно, видела двадцать два года назад, а возможно, просто вообразила или придумала, и которое совершенно случайно немного походит на фотографию женщины в доме человека, которого, в свою очередь, подозревают в совершении совсем иного преступления. Как вы считаете, судья обрадуется подобной ситуации?

Фрида предпочла промолчать.

— И никаких следов Мэтью. Когда я говорю «никаких следов», то имею в виду — ничего. Не единой нитки или волокна. В доме есть комната, которую они только что закончили красить. Краска еще даже не высохла. Если его там и держали, ремонт уничтожил все следы. Знаете, что я думаю? Я думаю, что он давно умер, а меня силой тянут в мир теней и надежд. Если бы это делали родители ребенка, я бы их понял. Но вы просто лезете не в свое дело.

Фрида так пристально всматривалась в фотографию, что у нее разболелась голова.

— Это старая семейная фотография, — заметила она наконец.

— Возможно.

— Смотрите. — Фрида положила ладонь на снимок, закрывая волосы.

— Что?

— Разве вы не замечаете сходства? Дин Рив. И Алан тоже. Это, должно быть, его мать. Их мать.

Фрида забормотала что-то себе под нос: так ей легче думалось.

— Я должен сам понять, что вы имели в виду? — сердито спросил Карлссон.

— Помните, что я сказала о женщине? Джоанна не ушла бы с таким мужчиной, как Дин Рив. Но она вполне могла уйти с ней. Или вы так не считаете?

— Простите, — сказал Карлссон, — но я думаю о другом: о проведении расследования, допросах, свидетельских показаниях… Таковы правила. Нужно найти улики, свидетелей.

Фрида всматривалась в фотографию, словно снимок мог выдать все свои тайны.

— Она еще жива? Ей, по идее, не так много лет.

— Выясним, — кивнул он. — За эту ниточку стоит потянуть.

Фрида неожиданно вспомнила:

— С вашими детьми все нормально?

— Они вернулись к матери, если вы об этом.

— С Джозефом проблем не возникло?

— Он угостил их блинами и разрисовал им ноги несмываемыми чернилами.

— Хорошо. А вы установите слежку за Дином?

— Да, хотя толку от нее мало. — Карлссон помрачнел. — Даже если вы правы, он знает, что мы его разрабатываем. Так что…

— Вы хотите сказать, что он не приведет вас к Мэтью, потому что догадается о слежке?

— Правильно.

— Но даже если они куда-то спрятали мальчика, его ведь надо кормить, поить…

Карлссон пожал плечами. Его лицо оставалось мрачным.

— Скорее всего, это не он, — вздохнул инспектор. — Но если все-таки это был Дин Рив, то, похоже, он убил мальчика сразу после похищения. Если он не убил Мэтью немедленно, то, вероятно, убил его после того, как вы постучали в дверь. А если не убил… Ну, все, что ему сейчас надо делать, так это сидеть и ждать.

Карлссон наклонился к Роуз, рассматривавшей фотографию. Ее кухня была маленькой и холодной, на потолке красовалось коричневое пятно. Гудел радиатор отопления, из крана капала вода.

— Ну? — наконец спросил он.

Роуз подняла глаза. Он поразился, какая у нее бледная, прозрачная кожа: сквозь нее отчетливо проступали тонкие синие вены.

— Я не знаю, — ответила она.

— Но как вы считаете, это может быть она?

Ему хотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.

— Я не знаю, — повторила она. — Я не помню.

— В памяти совсем ничего не всплывает?

Она безнадежно покачала головой.

Карлссон выпрямился. Спину у него свело, шея задеревенела и ныла.

— Ладно, — кивнул он. — Глупо было на что-то надеяться…

— Простите. Но вы ведь не хотите, чтобы я сказала то, что может ввести вас в заблуждение, правда?

— А почему бы и нет? Многие так делают.

Услышав его неожиданно резкий смех, Роуз вздрогнула.

Фрида сидела за шахматным столом и разыгрывала одну из партий, описанных в книге классических шахмат: Белявский против Нанна, игра 1985 года. Подбитые войлоком фигуры двигались по доске. В камине горел огонь. Часы отстукивали минуты. Пешки падали, ферзи продвигались вперед. Она думала о Дине и Алане, двух братьях с темно-карими глазами. Думала о Мэтью и представляла себе его веснушчатое веселое лицо. Думала о Джоанне, о ее щербатой, робкой улыбке. И пыталась не слышать их тонкие, высокие голоса, мучительно зовущие матерей, умоляющие прийти и спасти их.

Что-то… Должно же быть что-то, чего она не заметила, какой-нибудь крошечный, скрытый ключик, который она могла бы вставить в никак не поддающуюся тайну, приподнять потайной рычажок и открыть ее. Какие бы ужасы там ни скрывались, нет ничего хуже неведения. Она позволила себе вспомнить, как выглядели родители Мэтью на пресс-конференции, вспомнить их объятые страхом лица. Каково это — лежать по ночам в постели и представлять, как сын плачет и зовет их? Каково было родителям Джоанны — жить месяц за месяцем, год за годом, ничего не зная и не имея даже могилы, куда можно положить цветы?

В полночь зазвонил телефон.

— Я вас разбудил? — спросил Карлссон.

— Да, — солгала Фрида, поднимая фигуру слона и выжидательно сжимая ее в кулаке.

— Я собираюсь навестить миссис Рив. Она проживает в доме престарелых в Бектоне. Поедете со мной?

— Значит, она жива. Да, конечно, я еду с вами.

— Хорошо. Я утром пришлю за вами машину.

Однажды, еще учась в университете, Фрида ездила в Бектон — посмотреть на газовый завод, напоминающий колоссальные развалины посреди пустыни. У нее до сих пор сохранились старые фотографии этого места. Но с тех пор все кардинально изменилось: там, где некогда стоял завод, осталась лишь поросшая травой куча шлака. Похоже, все старое было уничтожено, а на его месте выросли ряды зданий восьмидесятых годов, многоэтажек, торговых центров и небольших промышленных объектов.

Дом престарелых «Вид на реку» — название никак не отражало реальной ситуации — представлял собой большое одноэтажное современное здание оранжевого цвета из необожженного кирпича, с внутренним двором и маленькой лысеющей лужайкой в центре, но без деревьев или кустов. Окна с металлическими рамами были забраны металлическими же решетками. Фрида подумала, что дом выглядит скорее как армейский барак. В жарко натопленном вестибюле стояли инвалидные коляски, ходунки, трости и большой кувшин с искусственными цветами, а в воздухе витал запах соснового освежителя и какой-то еды, возможно овсянки. Где-то играло радио, но в остальном было очень тихо. Наверное, большинство обитателей еще не встали с постели. В общей гостиной находились только два человека: низенький и худой как щепка мужчина со сверкающей лысиной, в чьих круглых очках отражалось солнце, и крупная женщина, одетая во что-то похожее на просторную оранжевую пелерину, на шее у нее был бандаж, а на ногах — слишком большие пушистые тапочки. На столах, ожидая своего часа, лежали пазлы.

— К миссис Рив сюда, пожалуйста.

Женщина повела их по коридору. У нее были седые, отливающие металлом волосы, уложенные в плотные, ровные локоны. Ягодицы ее перекатывались при ходьбе, руки и ноги были очень мускулистыми, а уголки губ опущены, даже когда она улыбалась. Ее звали Дейзи, «маргаритка», но от маргаритки в ней не было решительно ничего.

— Предупреждаю, — заявила она, прежде чем открыть дверь, снабженную глазком, который позволял заглянуть в палату, — она вам мало что сможет рассказать. — И она растянула губы в фальшивой улыбке.

Они вошли в небольшую квадратную комнату. Воздух здесь был спертым, пахло дезинфицирующим средством. Окно было забрано решеткой. Фриду поразило скудное убранство палаты. Неужели это все, что остается у человека на закате жизни? Узкая кровать, репродукция моста Вздохов на стене, единственная книжная полка с Библией в кожаном переплете, фарфоровая собачка, ваза без цветов и большая фотография сына в серебряной рамке, которую она решила оставить. В кресле у платяного шкафа сидела коренастая фигура во фланелевом халате и толстых поддерживающих колготках коричневого цвета.

Джун Рив оказалась женщиной невысокой — ноги у нее едва касались пола, — с точно такими же выцветшими, седыми волосами, как у Алана и Дина. Когда она повернулась к ним лицом, Фрида сначала не заметила никакого сходства со снимком. Лицо у старухи словно расползлось. Его форма исчезла, и все, что осталось, — это отдельные черты, утонувшие в плоти: острый подбородок, маленький сухой рот, карие, как у сыновей, глаза, правда, затуманенные. Определить ее возраст было невозможно. Сколько ей? Семьдесят? Сто? Ее руки и волосы казались молодыми, а бессмысленный взгляд и голос — намного старше.

— К вам посетители, — громко объявила Дейзи.

— Что у нее с руками? — спросил Карлссон.

— Она грызет пальцы, пока не пойдет кровь, так что мы бинтуем ей руки.

— Здравствуйте, миссис Рив, — сказала Фрида.

Джун Рив не ответила, хотя и проявила любопытство, дернув плечами. Они прошли в комнату — такую маленькую, что она с трудом вместила четырех человек.

— Я вас оставлю, — сказала Дейзи.

— Миссис Рив! — обратился к старушке Карлссон. Он старательно растягивал губы, словно четкая дикция могла донести до нее смысл сказанного. — Меня зовут Малком Карлссон. А это Фрида.

Голова Джун Рив резко повернулась, и женщина уставилась на Фриду мутным взглядом.

— Вы — мать Дина, — сказала Фрида, присаживаясь на корточки возле больной. — Дин! Вы помните Дина?

— А вы кто такие? — Вопрос прозвучал нечленораздельно и хрипло, словно у нее были повреждены связки. — Не люблю любопытных.

Фрида внимательно смотрела на нее, пытаясь составить картинку из морщин и складок. Может, лицо с рисунка все-таки было там двадцать два года назад?

Джун Рив потерла забинтованные ладони.

— Люблю крепкий чай и сахара побольше.

— Это безнадежно, — вздохнул Карлссон.

Фрида наклонилась к старухе так близко, что вдохнула кислый запах ее тела.

— Расскажите мне о Джоанне, — попросила Фрида.

— Не твое дело.

— Джоанна. Маленький ребенок.

Джун Рив не отвечала.

— Вы похитили ее? — Тон Карлссона стал резким. — Вы и ваш сын. Расскажите нам.

— Это не поможет, — заметила Фрида и мягко спросила старуху: — Все произошло возле кондитерской, правда?

— Как я сюда попала? — спросила старуха. — Я хочу домой.

— Вы давали ей конфеты?

— Лимонный шербет, — неожиданно заявила она. — Мармелад.

— Именно это вы ей и дали?

— Ты кто такая?

— Потом вы посадили ее в машину, — продолжала Фрида. — С Дином.

— Ты была капризной девчонкой? — Ее лицо неожиданно расплылось в непристойной усмешке. — Да? Мочила штанишки. Кусалась. Капризуля!

— А Джоанна была капризной? — уточнила Фрида. — Джун, расскажите нам о Джоанне.

— Я хочу чаю.

— Она кусала Дина? — Пауза. — Он ее убил?

— Мой чай. Три ложечки сахара.

Лицо миссис Рив сморщилось, словно она вот-вот расплачется.

— Куда вы отвезли Джоанну? Где она похоронена?

— Что я здесь делаю?

— Он убил ее сразу или где-то спрятал?

— Я завернула его в полотенце, — воинственно заявила старуха. — Кто-то наверняка нашел его и взял себе. Кто ты такая, чтобы судить меня?

— Она говорит об Алане, — спокойно объяснила Фрида Карлссону. — Его нашли, завернутого в тряпку, в небольшом парке, в спальном районе.

— Да кто вы вообще такие? Я вас сюда не приглашала. Каждый должен заниматься своим делом. И сидеть тише воды ниже травы.

— Где тело?

— Хочу чаю, хочу чаю! — Она кричала все громче и громче. — Чай!

— Ваш сын, Дин…

— Нет.

— Дин где-то спрятал Джоанну.

— Я вам ничего не скажу. Он позаботится обо мне. Ясно вам, журналюги? Чертовы шакалы! Гиены проклятые!

В дверях появилась Дейзи.

— Она расстроена. Теперь вам из нее точно ничего не выжать.

— Вы правы. — Фрида встала. — Мы оставим ее в покое.

Они вышли из комнаты и направились по коридору к вестибюлю.

— Она когда-нибудь говорила о девочке по имени Джоанна? — спросил Карлссон.

— Она очень скрытная, — ответила Дейзи. — Чаще всего просто сидит у себя в комнате. Практически не разговаривает, разве что пожаловаться захочет. — Она поморщилась. — Уж это она умеет!

— Вам ни разу не показалось, что ее терзает чувство вины?

— Ее? Она только сердится. Чувствует себя обиженной.

— По какому поводу?

— Ну вы же слышали. Что к ней все лезут.

Даже когда они оказались в вестибюле, Карлссон не проронил ни слова.

— Ну? — не выдержала Фрида.

— Что «ну»? — горько переспросил Карлссон. — У меня есть женщина, пытающаяся восстановить в памяти лицо человека, которое не могла вспомнить на протяжении двадцати двух лет. У меня есть однояйцевый близнец, страдающий кошмарами и странными фантазиями, а теперь у меня есть женщина с синдромом Альцгеймера, болтающая о лимонном шербете.

— В том, что она говорила, есть рациональное зерно. Отдельные кусочки мозаики.

Карлссон с такой силой распахнул входную дверь, что она громко хлопнула о стену.

— Кусочки! О да! Отрывки всякой ерунды, тени воспоминаний, странные совпадения, неприятные ощущения, идиотские предчувствия. Вот и все, к чему сводится это чертово дело. Оно может угробить мою карьеру, как это случилось с детективом, который двадцать два года назад вел дело Джоанны.

Они вышли на улицу и остановились.

— Утро доброе, — вежливо поздоровался Дин Рив.

Он был гладко выбрит, волосы аккуратно убраны от лица. И он улыбался им — вполне миролюбиво, но воспринималась его улыбка как вызов.

У Фриды пропал дар речи. Карлссон только коротко кивнул.

— Как чувствует себя моя мама? — Он приподнял бумажный пакет с проступившими пятнами жира. — Я принес ей пончики. Она любит есть пончики по воскресеньям. Аппетит — единственное, что осталось от прежней мамы.

— До свидания, — хрипло попрощался Карлссон.

— Я уверен, что мы очень скоро снова встретимся, — вежливо ответил Дин. — Так или иначе.

И, проходя мимо, подмигнул Фриде.

Глава 33

Только пробило десять. Фрида сидела в своем кабинете, одна. Она посмотрела на часы. Алан опаздывал. Но что в этом удивительного? После того как он узнал много нового о себе и о том, как она втерлась к нему в доверие, а потом обманула, — неужели она действительно ожидала, что он придет на сеанс? Один врач наплевал на его проблемы, другой — обманул. Как он теперь поступит? Возможно, просто разочаруется в психотерапии. Это было бы логично. Или подаст официальную жалобу. Снова. И все может закончиться куда как хуже. Фрида думала об этом, но поняла, что не стоит всерьез рассматривать такую возможность; все выяснится само собой, только чуть позже. Всю долгую ночь, час за часом, она провела без сна. В обычной ситуации она бы встала, оделась, вышла на улицу и бродила по безлюдному городу; но в этот раз просто лежала в постели и прокручивала в памяти, что ей сказал Карлссон. Он был прав. Она выставила на всеобщее обозрение сны и обрывки воспоминаний, или образы, похожие на воспоминания, совпадения. Ведь именно это она и делала, в этом заключалась ее работа: вытаскивать наружу то, что происходило в головах пациентов; то, что приносило им ощущение счастья или несчастья или пугало их; связи, которые они сами выстраивали между отдельными событиями и которые могли провести их через хаос и страх.

Теперь привычный ход вещей нарушился. Где-то там был Мэтью. Или тело Мэтью. Возможно —вероятно! — его убили в течение часа после похищения. Именно это утверждает статистика. Но что, если он все-таки остался в живых? Фрида заставляла себя думать об этом, словно принуждала себя смотреть на солнце, как бы сильно ни болели глаза. Каково пришлось тому, другому детективу — Тэннеру? Дошел ли он до такого состояния, что начал надеяться обнаружить мертвое тело? Просто потому, что тогда он будет знать наверняка…

Загудел домофон, и Фрида впустила Алана в подъезд.

Она открыла дверь, он спокойно вошел и сел в кресло для пациентов. Фрида расположилась напротив.

— Прошу прощения, — сказал он. — Поезд стоял в туннеле минут двадцать. Я ничего не мог поделать.

Алан поерзал, потер глаза и провел рукой по волосам. Он сидел и молчал. Фрида привыкла к этому. Более того, она чувствовала, что очень важно не нарушать молчания, не заполнять его собственной болтовней, как бы оно ни раздражало. Молчание само по себе может выступать как вид коммуникации. Случалось, пациент сидел перед ней десять, а то и двадцать минут, прежде чем решался заговорить. Она помнила вопрос из времен, когда еще училась в университете: если пациент заснул, нужно ли будить его? Нет, настаивал ее руководитель. Уснуть уже само по себе означает сделать определенное заявление. Впрочем, до конца этот постулат она так и не смогла принять. Если молчание и представляет собой вид коммуникации, то весьма дорогостоящий и непродуктивный. Она подозревала, что легкий толчок локтем нельзя рассматривать как нарушение отношений между врачом и пациентом. Когда молчание затянулось, она решила, что в данном случае, возможно, легкий толчок локтем — то, что нужно.

— Порой, когда человек не хочет говорить, — начала она, — это означает то, что он хочет сказать слишком многое. И ему тяжело решить, с чего начать.

— Я просто чувствовал себя разбитым, — ответил Алан. — У меня были проблемы со сном, я то работал, то нет, и мне это очень тяжело давалось.

Снова повисла пауза, но сказанное совершенно сбило Фриду с толку. Он что, водит ее за нос? Его молчание — своеобразное наказание? Она также испытывала разочарование: пришло время анализировать его новое самовосприятие, а не шарахаться от него.

— Это и есть настоящая причина? — спросила она. — Мы просто притворимся, что ничего не произошло?

— Что?

— Я понимаю: то, что вы недавно узнали, неминуемо повлияет на вас, — сказала она. — Наверное, ваш привычный мир перевернулся с ног на голову.

— Все вовсе не так плохо, — озадаченно возразил он. — Но как вы узнали? Вам Кэрри позвонила? Решила действовать у меня за спиной?

— Кэрри? — удивленно переспросила она. — Похоже, у нас с вами явное недопонимание. Что происходит?

— У меня случаются потери памяти. И я подумал, что о них вы и говорите.

— Что значит «потери памяти»?

— Я послал Кэрри цветы и совершенно забыл о том, что заказал их. Что это значит? Мне бы следовало чаще так поступать. Но почему я ничего не помню? Вот так люди и сходят с ума, верно?

Фрида помолчала. Она не могла понять, что происходит. Словно Алан говорил на непонятном для нее языке. Хуже того, у нее возникло ощущение, что что-то пошло не так. Неожиданно ей в голову пришла одна мысль, и она вздрогнула. Ей нужно взять себя в руки и говорить спокойно, так, чтобы голос не задрожал и не выдал ее волнения.

— Алан, — произнесла она, слыша себя словно со стороны. — Вы помните, как вечером в пятницу приходили ко мне домой?

Он разволновался.

— Я? Нет. Нет, я бы знал!

— То есть ко мне домой вы не приходили?

— Я даже не знаю, где вы живете. Как же я мог прийти? В чем дело? Я не мог забыть об этом. Я весь вечер просидел дома. Мы смотрели фильм, заказали еду на дом…

— Извините, я вас на секунду оставлю, — изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, сказала Фрида. — Мне нужно…

Она вышла из комнаты и зашла в крохотную ванную. Наклонилась над раковиной. Подумала, что сейчас ее, наверное, стошнит. Несколько раз медленно и глубоко вдохнула. Открыла кран с холодной водой и намочила кончики пальцев. Закрыла кран и вернулась в свой кабинет.

Алан посмотрел на нее. В глазах у него читалось беспокойство.

— Вам плохо?

Она села.

— Вы не сходите с ума, Алан. Но мне просто нужно убедиться… С момента нашего последнего сеанса в этом кабинете вы не делали попыток связаться со мной… ну, знаете, чтобы поговорить?

— Вы что, смеетесь надо мной? Если так, вы не имеете права.

— Прошу вас!

Он сдался:

— Ладно. Нет, я не делал попыток связаться с вами. Сеансы меня и так выматывают.

— Давайте на этом остановимся. Мне очень жаль. Я хотела бы, чтобы вы несколько минут подождали за дверью, а затем мы вернемся к разговору.

Алан встал.

— Что происходит? О чем, черт возьми, вы говорите?

— Я должна позвонить. Это срочно.

Она почти вытолкала Алана за дверь, а затем бросилась к телефону и позвонила Карлссону на мобильный. Она знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, и когда объяснила, что случилось, то дурные предчувствия только усилились.

— Как такое могло произойти? — воскликнул Карлссон. — Вы что, слепая?

— Я знаю, я знаю. Они одинаковые, абсолютно одинаковые. И он, вероятно, увидел своего брата. Он был одет в точности, как Алан. Или достаточно похоже.

— Но зачем он это сделал? В чем смысл?

Фрида вздохнула поглубже и рассказала.

— Господи, — выдохнул Карлссон. — Что вы ему наговорили?

— Я сказала ему то, что, по моему мнению, ему следовало знать. Я хочу сказать — то, что следовало знать Алану.

— Другими словами, вы рассказали ему все.

— В значительной степени, — согласилась Фрида. На другом конце провода раздался какой-то звук. — Что это было?

— Это я пнул ногой стол. Значит, вы сказали ему, в чем его подозреваете. Как вы могли совершить такую глупость? Вы что, вообще не смотрите на своих пациентов? — Судя по звуку, стол получил второй пинок. — То есть он ждал нас?

— Он, наверное, был готов к этому. Кроме того, думаю, это он отправил цветы жене Алана. Кто-то же это сделал. И я считаю, что, скорее всего, он.

— Зачем?

— Можно предположить, что он пытается продемонстрировать нам, кто управляет ситуацией.

— Мы и так это знаем. Он. Все равно нам придется вызвать его в участок. И его жену или любовницу — кем она там ему приходится. Хоть вряд ли от этого будет толк.

— Он играет с нами.

— Посмотрим.

Глава 34

Сет Баунди позвонил Кэти Райпон на мобильный. Он слушал, как длинные гудки сменились переадресацией на голосовую почту. Оставил очередное сообщение, хотя оно ничуть не отличалось от всех предыдущих: «Позвоните мне немедленно». Снова проверил электронную почту, убедился, что девушка не связалась с ним за последние несколько минут, прошедшие с момента прошлой проверки. Заглянул и в папку «Спам» — на всякий случай, в надежде, что ее сообщение оказалось там. Почувствовал раздражение. Он не мог ни на чем сосредоточиться. В какие игры она играет?

Жена постучала в дверь кабинета и вошла, прежде чем он успел заявить, что занят.

— Пора обедать, — сообщила она.

— Я не голоден.

— Мне казалось, ты собирался пойти в магазин. Ты не сделал ничего из того, что запланировал, — по твоим же собственным словам. Ты считаешь, что я стану покупать подарки твоей сестре?

— Выйду позже.

— До Рождества осталось три дня. И ты в отпуске.

Баунди наградил жену таким взглядом, что она попятилась и закрыла за собой дверь. На этот раз он позвонил на городской телефон Кэти. Он звонил и звонил, но никто не снимал трубку. Он попытался вспомнить: она жила в Кембридже, конечно, но куда она ездила во время отпусков? Где живут ее родители? Он очень смутно помнил, что когда-то она рассказывала о своем происхождении и воспитании, но тогда он не обратил на ее слова надлежащего внимания. Однако что-то в его памяти все-таки всплыло. Что же это? Что-то о сыре. Ах да, соревнование по скатыванию головок сыра с холма, проходящее в ее родном городе. Он погуглил «скатывание головок сыра», и на экране тут же появились десятки ссылок на соревнование по катанию сыра, каждый год проходящее на Куперс-хилл в Глостере.

Сет позвонил в справочную и попросил номер телефона Райпон — имени он не знал — в Глостере. Выяснилось, что такой человек там проживает — всего один человек. Он набрал номер. Трубку сняла женщина. Да, она мать Кэти. Нет, Кэти здесь нет. Она должна приехать домой на Рождество, но еще не появилась. Нет, она не знает, где ее дочь.

Он положил трубку. Первоначальное раздражение сменилось замешательством, а теперь постепенно превращалось в беспокойство. Та женщина, доктор Кляйн, — почему она хотела встретиться с ним немедленно? Почему ее дело не могло подождать? Он тогда так разволновался при мысли о новой, неизвестной паре близнецов, что ни о чем другом и думать не мог. Что он натворил? Несколько минут он сидел в кресле, глубоко задумавшись. Затем еще раз взял мобильный.

Высокий, тонкий звук уже давно исчез; но как давно — он не знал. Дней больше не было, все превратилось в одну бесконечную ночь. Однако раньше ночь приходила, только когда мама читала ему сказки перед сном, когда он был Мэтью. «Красная Шапочка» — но ее проглотил волк. «Гензель и Гретель» — но они заблудились в лесу, а отец так и не пустился на их поиски. Кто-то тяжело дышал, сопел, вопил, ревел, как ржавый механизм, в котором что-то заело и он изрубил сам себя. Затем ужасные звуки неожиданно смолкли, а вокруг него снова сомкнулась тишина. Только шелест в углу, капающая вода, лихорадочный стук сердца и собственный неприятный запах. У его тела закончился он сам. Он лежал в остатках самого себя. Но он был один. Он сдержал слово. Он не произнес ни звука.

Фрида мерила шагами комнату, едва ли не физически чувствуя присутствие Алана в коридоре. Она не хотела с ним разговаривать, пока не приедет Карлссон. Она уже наделала достаточно ошибок. Зазвонил телефон, и она сняла трубку.

— Фрида?

— Хлоя! Я сейчас не могу говорить. Я перезвоню тебе позже, хорошо?

— Нет, нет, нет! Подожди. Папа уезжает на Рождество на Фиджи.

— Я занята.

— Тебе что, вообще наплевать? Что мне делать? Он обещал отвезти куда-нибудь меня, а не эту свою подружку. А мне теперь придется все Рождество торчать в нашей вонючей крысиной норе, да еще и с мамочкой.

— Хлоя, давай поговорим об этом позже!

— Знаешь, у меня есть бритва. Я сижу в своей комнате, и у меня бритва.

— Я не поддамся на шантаж!

— Ты моя тетя. Ты должна меня любить. Меня больше никто не любит! Он не любит. А мамочка… она просто ненормальная. Я с ней свихнусь. Точно свихнусь.

— Я приду сегодня вечером. Тогда все и обсудим.

— А можно, мы придем к тебе на Рождество?

— Ко мне?

— Да.

— У меня крошечный домик, я не умею готовить, у меня не будет елки. И я ненавижу Рождество.

— Пожалуйста, Фрида! Ты не можешь позволить мне гнить здесь.

— Ладно, ладно. — Что угодно, лишь бы Хлоя повесила трубку. — Мне уже пора.

Карлссон произвел на Фриду сильное впечатление. Похоже, он умел делать несколько дел одновременно: решать срочные вопросы по телефону с кем-то в полицейском участке; отдавать четкие, отрывистые приказы; выводить ее и изумленного Алана из здания и вести обоих к своему автомобилю. Карлссон придержал дверцу.

— Я бы хотел, чтобы вы с доктором Кляйн поехали со мной. Я все объясню по дороге.

— Я что-то нарушил? — поинтересовался Алан.

Фрида положила руку ему на плечо. Карлссон сел на переднее сиденье. До нее доносились обрывки его лающих приказов:

— Держите их по отдельности, — сказал он. И добавил: — Я хочу, чтобы они обыскали каждый чертов дюйм этого дома.

Тем временем Фрида беседовала с Аланом — настолько четко и спокойно, насколько хватало выдержки. При этом она не могла отделаться от странного ощущения, что уже рассказывала ту же самую историю тому же самому человеку, и не могла сдержаться и не сравнивать их. Как она умудрилась не заметить разницы? Выражения их лиц были почти одинаковыми, но Алан воспринимал каждую новость с таким видом, словно его ударили. Когда она рассказала ему половину, он прошептал:

— У меня есть мать. И брат-близнец. Когда вы узнали?

— Недавно. Пару дней назад.

Он глубоко, с присвистом вздохнул.

— Моя мать…

— Она практически ничего не помнит, Алан. Она нездорова.

Он опустил глаза и уставился на свои руки.

— Он очень похож на меня?

— Да.

— Я не о том. Он действительно похож на меня?

Теперь Фрида поняла, о чем он спрашивает.

— До некоторой степени, — призналась она. — Все очень сложно.

Алан посмотрел на нее, и в его глазах она прочитала настойчивость, которая раньше появлялась в них лишь на доли секунды.

— Дело не во мне, не так ли? — спросил он. — Вы используете меня, чтобы добраться до него.

На мгновение Фриде стало стыдно, но одновременно она испытала нечто сродни удовольствию. Он не разрыдался и не упал в обморок, услышав новости. Он держался. Он сердился на нее.

— На самом деле все не так. Я здесь ради вас. Но есть… — она неопределенно покрутила рукой, — есть еще и все это.

— Вы считаете, он осуществил то, что хотел сделать я?

— Возможно, определенные чувства у вас совпадают, — ответила Фрида.

— Значит, я такой же, как он?

— Кто знает! — вмешался в разговор Карлссон, чем заставил Алана подпрыгнуть. — Но мы хотели бы знать наверняка. Мы будем благодарны вам за сотрудничество.

— Я понял.

Приблизившись к полицейскому участку, они увидели группу мужчин и женщин, толпящихся на тротуаре; некоторые сжимали в руках фотоаппараты.

— Что они здесь делают? — удивилась Фрида.

— Разбили лагерь, — пожал плечами Карлссон. — Как чайки вокруг свалки. Мы заедем сзади.

— Он там? — внезапно спросил Алан.

— У вас нет необходимости встречаться с ним.

Алан прижался лицом к окну, как маленький мальчик, всматривающийся в мир, которого не понимает.

Глава 35

Фрида сидела с Аланом в маленькой комнате без мебели. Она слышала, как звонят телефоны. Кто-то принес им чай, холодный и слишком щедро разбавленный молоком, и снова ушел. На стене висели часы: минутная стрелка медленно двигалась, проводя их через вторую половину дня. Снаружи было ужасно холодно, а внутри — тепло, душно, затхло. Они практически не разговаривали. Здесь это было не к месту. Алан постоянно доставал из кармана мобильный телефон и смотрел на него. В какой-то момент он даже заснул. Фрида встала и выглянула в маленькое окно. Оттуда открывался вид на строительный вагончик и мусорный ящик. Темнело.

Дверь открылась. В проеме стоял Карлссон.

— Идемте со мной.

Фрида сразу заметила, что он кипит от гнева. У него даже дергалось лицо.

— Что случилось?

— Сюда.

Они прошли через помещение с открытой планировкой, где царила суета, звонили телефоны, стоял гул голосов. В одном углу проходило совещание. Они остановились у двери.

— Вам нужно кое с кем встретиться, — сказал Карлссон. — Вернусь через минуту.

Он открыл перед ней дверь. Фрида уже собиралась задать ему вопрос, но передумала. Появление Сета Баунди оказалось настолько неожиданным, что какое-то мгновение она не могла вспомнить, кто он такой. Он очень изменился. Волосы у него торчали пучками, узел на галстуке распустился. Лоб блестел от пота. Заметив ее, он встал, но тут же снова сел.

— Простите, — сказала Фрида, — но я не понимаю, вы-то что здесь делаете?

— Я просто повел себя как ответственный гражданин, — сердито пробормотал он. — Я просто выразил беспокойство, а меня тут же выдернули из дома и отправили в Лондон. Это просто…

— Беспокойство? Какое беспокойство?

— Похоже, одна моя аспирантка пропала без вести. Не думаю, что произошло что-то серьезное. Она взрослая женщина.

Фрида села напротив Баунди, поставила локти на стол и пристально посмотрела на него. Он нервно переводил взгляд с ее лица на окно и обратно. Когда она заговорила, ее голос звучал тише, но резче.

— Но почему здесь? Зачем вы нужны в Лондоне?

— Я… — Он замолчал и снова схватился за голову. Очки у него сползли на кончик носа. — Понимаете, мне предоставилась такая возможность! Вы не ученый. Такие объекты попадаются все реже и реже.

— Дело в адресах, — неожиданно поняла Фрида.

Профессор облизнул губы и с тревогой посмотрел на нее.

— Вы послали кого-то по тем адресам, которые я вам дала.

— Нам нужно было просто установить контакт. Стандартная процедура.

— Но она перед вами не отчиталась?

— Она не поднимает трубку, — признался Баунди.

— Почему вы не сказали мне?

— О чем? О стандартной процедуре?

— Кто эта аспирантка?

— Кэтрин Райпон. Она очень способная.

— И вы послали ее туда одну?

— Она психолог. Она должна была просто задать несколько вопросов.

— Вы понимаете, что наделали? — спросила Фрида. — Вы что, не знаете, кто этот человек?

— Я не знал! — в отчаянии воскликнул он. — Я просто подумал, что вы хотите придержать их для себя. Вы мне о нем ничего не рассказывали.

Фриде хотелось накричать на Баунди, ударить его, но она быстро взяла себя в руки. Возможно, она виновата в случившемся не меньше, чем он. Разве ей не следовало догадаться, что он наверняка захочет что-то предпринять? Разве не должна она видеть людей насквозь?

— Она действительно ни разу не связалась с вами?

Баунди, казалось, не слушал ее.

— С ней ведь ничего не случится, правда? — Он говорил не столько с Фридой, сколько с самим собой. — Я не виноват. Она непременно появится. Люди так просто не исчезают.

У Карлссона ушла минута на то, чтобы взять себя в руки. Он не хотел выходить из себя или демонстрировать свой страх. Гнев — это оружие, которое следует применять в исключительных случаях, а вовсе не слабость или потеря самоконтроля. Все остальное подождет. Он вошел в комнату, тщательно закрыл за собой дверь, устроился за столом напротив Дина Рива и несколько минут молча наблюдал за ним. Дин так походил на мужчину, который только что сидел в его автомобиле, что сначала инспектор заметил только общие особенности внешности близнецов, не обратив внимания на различия между ними. Оба были чуть ниже среднего роста, крепкие и коренастые, с круглыми лицами; у обоих были седые волосы, упрямо торчащие на макушке и все еще отливавшие первоначальным медно-рыжим цветом, — рыжим, как у Мэтью Фарадея и мальчика из фантазий Алана. У обоих были поразительные карие глаза и усыпанная выцветшими веснушками кожа. Оба были одеты в клетчатые рубашки — хотя, вспомнил он, рубашка Алана была в синюю и зеленую клетку, тогда как у Дина — более яркая. Они оба грызли ногти, у обоих была привычка вытирать ладони о брюки и постоянно менять положение ног. Ситуация была нестандартной — инспектор словно попал в странный и беспокойный сон, где все представлено в двух экземплярах, где одно обязательно напоминает другое. И то, как они прикусывали нижнюю губу, — даже эта деталь совпадала. Но когда Дин, положив руки на стол и наклонившись вперед, открыл рот, то перестал напоминать Карлссону своего брата-близнеца, хотя оба обладали немного приглушенным голосом, оба иногда проглатывали окончания.

— И снова здравствуйте, — сказал он.

Карлссон раскрыл папку, которую держал в руках, достал фотографию и положил ее перед Ривом.

— Взгляните сюда, — распорядился он.

И уперся взглядом в лицо подозреваемого, ожидая реакции, проблеска узнавания в глазах. Но не заметил ничего, совсем ничего.

— Это он? — спросил Рив. — Мальчик, которого вы ищете?

— Разве вы не читаете газет?

— Не читаю.

— И телевизор не смотрите?

— Футбол смотрю. Тэрри смотрит кулинарные программы.

— А как насчет этой? Девочку узнаете?

Карлссон положил на стол старую фотографию Джоанны. Рив смотрел на нее несколько секунд, затем пожал плечами.

— Ответ отрицательный?

— Кто она?

— А вы не знаете?

— Если бы я знал, зачем мне у вас спрашивать?

Рив не смотрел на Карлссона, но, похоже, и не избегал его взгляда. Одни люди, попадая в условия допроса, моментально раскалываются. Другие демонстрируют признаки стресса: потеют, спотыкаются на каждом слове, говорят невнятно. Карлссон быстро понял, что Рив не принадлежит ни к одной из групп. Если на то пошло, он казался равнодушным, а возможно, даже немного довольным.

— Неужели вам нечего сказать? — удивился Карлссон.

— Вы же не задали мне ни одного вопроса.

— Вы его видели?

— Вы спросили об этом, когда только пришли ко мне домой. Тогда я ответил отрицательно. С тех пор ничего не изменилось.

— Известно вам что-нибудь о его местонахождении?

— Нет.

— Где вы были в пятницу, тринадцатого ноября, приблизительно в четыре часа дня?

— Мы это уже обсуждали. Вы задаете мне один и тот же вопрос. И я снова дам вам тот же ответ. Я не знаю. С тех пор прошло много времени. Наверное, я работал. Или возвращался с работы. Возможно, уже вернулся домой и предвкушал выходные.

— Где вы тогда работали?

Рив пожал плечами.

— Не знаю. То там то сям. Я сам себе начальник. Мне так больше нравится. Как потопаю — так и полопаю, и никто мне не указ.

— Вы не могли бы немного напрячь память?

— Может, в тот день я делал что-то для себя. Тэрри вечно грызет меня, что в доме ничего не работает. Ох уж эти женщины!

— То есть вы были дома?

— Возможно. А возможно, и нет.

— Мистер Рив, мы намерены опросить всех ваших соседей, вернее, вообще всех, кто мог видеть вас в тот день. Не могли бы вы дать нам более точную информацию?

Он с преувеличенно серьезным видом почесал затылок.

— Соседей у меня немного, — вздохнул он. — И мы ни с кем не общаемся, живем обособленно.

Карлссон откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки.

— Исчезла женщина по имени Кэтрин Райпон, двадцати пяти лет. В последний раз ее видели три дня назад, когда она выехала из Кембриджа, собираясь заглянуть по двум адресам. Один из них ваш.

— Кто она?

— Ученый. Она хотела поговорить с вами, чтобы получить данные для научно-исследовательской работы, и теперь ее объявили пропавшей без вести.

— О чем она хотела со мной поговорить?

— Вы ее видели?

— Нет.

— Мы сейчас допрашиваем вашу жену.

— Она не хуже меня может сказать «нет».

— И ордер на обыск вашего дома все еще действителен.

— Вы его уже обыскали.

— Значит, обыщем еще раз.

Рив слабо улыбнулся.

— Я знаю это чувство. Довольно неприятное, не так ли? Когда что-то теряешь и тебя охватывает отчаяние, начинаешь искать там, где уже все осмотрел.

— И мы просмотрим все записи камер видеонаблюдения. Если она была в вашем районе, мы об этом узнаем.

— Рад за вас, — сказал Рив.

— Так что если вам есть что нам сообщить, то лучше сделать это прямо сейчас.

— Мне нечего сообщить.

— Если вы скажете нам, где мальчик, — продолжал Карлссон, — мы сможем заключить соглашение. Мы можем все это прекратить. А если он мертв, вы можете, по крайней мере, положить этому конец, избавить родителей от страданий.

Рив достал из кармана бумажный платок и громко высморкался.

— У вас есть мусорное ведро? — спросил он.

— Здесь нет, — коротко ответил Карлссон.

Рив скомкал платок и положил его на стол.

— Мы знаем, что вы действовали от имени своего брата-близнеца, — возобновил допрос Карлссон. — Зачем вы это сделали?

— Разве? Я просто послал цветы. — По его лицу снова прошла тень улыбки. — Думаю, она редко получает цветы. Женщины их любят.

— Я могу задержать вас, — заявил Карлссон.

Рив, похоже, задумался.

— Полагаю, теперь я мог бы рассердиться. Я мог бы потребовать пригласить адвоката.

— Если вам нужен адвокат, мы его предоставим.

— Знаете, что мне действительно нужно?

— Что?

— Я бы не отказался от чашечки чая. С молоком и двумя ложками сахара. И я бы, пожалуй, съел сдобную булочку. Я не переборчив. Мне все нравятся: с заварным кремом, с имбирными орехами, с изюмом.

— Здесь не кафе.

— Но если вы задержите меня, то должны накормить. Дело в том, что вы уже обыскивали мой дом, но ничего не обнаружили. Вы привезли меня сюда и спросили, не видел ли я того ребенка и ту женщину, и я ответил: «Нет, не видел». И больше мне нечего вам сказать. Но если вы хотите, чтобы я сидел здесь, то я буду сидеть здесь. И если вы хотите, чтобы я сидел здесь весь вечер и весь завтрашний день, то я буду сидеть здесь, но мой ответ по-прежнему будет «нет». Меня это не раздражает. Я человек терпеливый. Я люблю рыбачить. А вы любите рыбачить?

— Нет.

— Я еду к водохранилищу. Сажаю на крючок мучного червя, забрасываю удочку, сажусь и жду. Иногда я сижу там целый день, а поплавок ни разу не дернется, но я все равно считаю, что день удался. Так что я с удовольствием посижу здесь, попью чаю и поем булочек, если вы этого хотите, но это не поможет вам найти мальчика.

Карлссон посмотрел на настенные часы над головой Рива. Понаблюдал за секундной стрелкой, обегающей циферблат. Неожиданно его затошнило, и он торопливо сглотнул.

— Я принесу вам кофе, — сказал он.

— Чаю, — улыбнулся Рив.

Карлссон вышел из комнаты для допросов, и его место тут же занял полицейский в форме. Он шел быстро, почти бежал, пока не оказался на заднем дворе. Там раньше находилась автостоянка, но сейчас шли строительные работы: стоянку расширяли. Инспектор жадно хватал ртом холодный вечерний воздух, словно пил и не мог напиться. Посмотрел на часы, было уже шесть. Он почти физически чувствовал, как утекает время. Из освещенного окна на него смотрело лицо, и на мгновение ему показалось, что это лицо человека, которого он только что допрашивал; но затем он понял, что лицо принадлежит брату-близнецу подозреваемого, Алану. В голове крутились обрывки мыслей.

Карлссон вернулся в участок и приказал полицейскому принести чай для Рива, а сам спустился в подвал, во вторую комнату для допросов, где держали Тэрри. Когда он вошел, она как раз препиралась с женщиной-полицейским, которая обернулась на звук его шагов:

— Она хочет курить.

— Мне жаль, — сказал Карлссон, — но это запрещено законом об охране труда и безопасности.

— Можно мне выйти на улицу и покурить там? — спросила Тэрри.

— Через минуту. Когда мы поболтаем.

Он сел и посмотрел на нее. На ней были джинсы и сверкающая, ядовито-зеленого цвета кожаная куртка, присобранная на талии. Между курткой и джинсами виднелся валик белой кожи. Карлссону даже удалось рассмотреть кусочек татуировки. Что-то в восточном стиле. Он заставил себя приветливо улыбнуться.

— Как долго вы вместе? — спросил он.

— А это здесь при чем? — удивилась она.

— Так, вспомогательная информация.

Тэрри сцепила руки и нервно пошевелила пальцами. Ей действительно отчаянно не хватало сигареты.

— Всегда, если хотите знать. Давайте уже, спрашивайте, что вас на самом деле интересует.

Карлссон показал ей фотографию мальчика, и Тэрри посмотрела на нее так, словно перед ней — бессмысленная загогулина. Затем он продемонстрировал фотографию Джоанны Вайн, но она едва взглянула на нее. Он сообщил об исчезновении Кэтрин Райпон, но она только пожала плечами.

— Я никого из них не видела, — заявила она.

Карлссон спросил, где она была тринадцатого ноября, но она снова пожала плечами.

— Не знаю.

В ней была какая-то вялость и отрешенность. Карлссон почувствовал, как от гнева и нетерпения у него заныло в груди. Ему захотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы добиться хоть какой-то реакции.

— Почему вы красили комнату наверху, когда мы пришли?

— Там краска облупилась.

— С каждой минутой, — предупредил он, — ситуация становится все более серьезной. Но еще не поздно все исправить. Если вы начнете сотрудничать, я сделаю для вас все, что в моих силах. Я могу помочь вам, могу помочь Дину, но вы должны дать мне хоть что-то.

— Я их не видела.

— Если это совершил ваш муж, а вы хотите защитить его, то лучший способ это сделать — во всем признаться.

— Я их не видела.

Он так от нее ничего и не добился.

Карлссон обнаружил Фриду в кафетерии. Сначала ему показалось, что она пишет, но когда он подошел ближе, то увидел, что она рисует. На бумажной салфетке она сделала набросок полупустого стакана воды на столике.

— Красиво.

Она подняла на него глаза, и он заметил, как сильно она устала и какая бледная, почти прозрачная, у нее кожа. Он отвел взгляд: его охватило чувство абсолютного поражения.

— Вы видитесь с детьми на Рождество? — неожиданно спросила Фрида.

— В сочельник приблизительно на час, а затем в День подарков.

— Тяжело, наверное.

Он молча пожал плечами, боясь, что голос выдаст его чувства.

— У меня нет детей, — продолжала Фрида, словно беседуя сама с собой. — Возможно, потому, что я не хочу оказаться уязвимой для всей этой боли. Я могу стерпеть ее в пациентах, но в собственных детях… не знаю.

— Я тогда зря на вас рассердился. Вашей вины на самом деле не было.

— Нет, вы были правы. Мне не следовало давать ему те адреса. — Она выждала секунду. — Значит, допрос Ривов ничего не дал?

— Дина Рива сейчас допрашивает детектив Лонг, задает ему те же самые вопросы. Обычно ей легко удается разговорить человека. Но я не очень-то надеюсь на положительный результат.

Он поднял стакан, который рисовала Фрида, выпил воды и вытер рот рукавом.

— Бывают такие люди, — продолжал он, — которые в состоянии выдерживать давление. Я почувствовал это, как только вошел в комнату для допросов. Он совершенно не волновался.

— Вы хотите сказать, он чувствует себя в безопасности?

— Похоже на то. Он знает, что у нас на него ничего нет. Вопрос только в одном: почему?

Фрида ждала. Карлссон снова поднял стакан, внимательно осмотрел его и поставил на место.

— Мальчик погиб, — заявил он. — А если и жив, то скоро погибнет. Мы никогда не найдем его. Не поймите меня превратно. Мы не сдаемся. Мы делаем все, что в наших силах. Сейчас Рождество, все хотят быть дома, с детьми, но мы работаем, выкладываемся по полной. Мы снова обыскиваем дом Рива, прочесываем там все частым гребнем. Мы стучим в двери, в которые уже стучали. Мы найдем каждое место работы Дина Рива за прошлый год, пойдем туда и проверим, не приведет ли нас это куда-нибудь. Мы используем все доступные человеческие ресурсы и прочешем район, обратимся за помощью к кинологам. Но вы же видели этот район — все эти заколоченные здания, старые склады, признанные негодными для жилья квартиры. Их там тысячи, и он мог быть в любой из них — или в другом месте, совершенно не похожем на это. Хотя, думаю, нам уже следует искать полоску земли, которую недавно перекопали, или тело, плавающее в реке.

— Но вы считаете, что это он?

— Я это нутром чую, — мрачно заявил Карлссон. — Я знаю, что это он, и он знает, что я это знаю. Вот почему вся ситуация доставляет ему удовольствие.

— Он знает, что вы не представляете для него угрозы. Но почему?

— Потому что он избавился от улик.

— А как насчет его жены? Она что-нибудь говорит?

— Жена? — Он огорченно покачал головой. — С ней все еще хуже, если такое вообще возможно. Она просто сидит и смотрит так, словно то, что ей говорят, лишено всякого смысла, и снова и снова повторяет одну и ту же фразу. Из них двоих он, безусловно, лидер, но она стопроцентно что-то знает, не может не знать. Подозреваю, она сделала с Мэтью то, что мать Дина Рива сделала с Джоанной: заманила его в автомобиль. Но это только предположение. У меня нет ни единой улики.

— Совсем?

— Ну… — Вид у него был мрачный. — Разумеется, у нас есть новая, серьезная подсказка. Кэти Райпон. Она собиралась нанести ему визит и исчезла. Мы опрашиваем родителей, друзей, всех, кто, возможно, видел ее, организуем полномасштабный поиск, вытаскиваем все записи с камер видеонаблюдения — и в результате, вероятно, обнаружим ее следы в этом районе. То, как СМИ кричат о камерах, заставляет думать, что они расставлены на каждом углу и ничто не остается незамеченным, но не надо верить журналистам. Я иногда думаю, что несколько дней или недель, потраченных на просмотр записей с камер, скорее, тормозят расследование, вместо того, чтобы его ускорить. — Он посмотрел на часы и поморщился. — Однако если она в тот день поехала в Лондон, как утверждает профессор Баунди, то обязательно попала на запись камеры либо на Кингс-Кросс-стрит, либо на Ливерпуль-стрит, и, возможно, нам удастся проследить ее путь оттуда. Между временем, когда профессор позвонил Кэти Райпон и она покинула Кембридж, и временем, когда мы установили наблюдение за домом Рива, есть окно.

— А что с Аланом?

— Его сейчас опрашивает детектив Уэллс. Разумеется, именно его адрес стоял вторым в списке Кэти.

— Я, наверное, подожду и отвезу его домой.

— Спасибо. А потом возвращайтесь сюда.

— Знаете, я пока на вас не работаю.

— Не могли бы вы потом вернуться сюда? — Но он тут же испортил впечатление, добавив: — Так вас больше устроит?

— Не очень. Но я все равно вернусь, потому что хотела бы помочь.

— У меня дурные предчувствия, — с горечью заметил Карлссон. — Ладно, если все остальное не сработает, разрешаю вам поговорить с ними о снах.

Глава 36

Когда Фрида предложила Алану отвезти его домой, он только молча посмотрел на нее.

— Алан, вы звонили Кэрри?

— Нет.

— Можете позвонить ей по дороге.

— Я не уеду, пока не увижу его.

— Вы имеете в виду Дина?

— Своего брата. Своего близнеца. Мое другое «я». Я должен увидеть его.

— Это невозможно.

— Я не уеду, пока не увижу его!

— В данный момент его допрашивают полицейские.

— Я прожил на свете сорок лет, ничего не зная о своей семье, даже не зная нашей фамилии, и вот я узнаю́, что у меня есть мать, которая еще жива, и брат-близнец, и он находится в двух шагах от меня. По-вашему, что я чувствую? Вы, похоже, прекрасно в этом разбираетесь. Скажите же мне!

Фрида села рядом с ним.

— Чего вы хотите от этой встречи?

— Не знаю. Я просто не могу уехать, зная, что так близок к нему.

— Я сожалею, — сказала Фрида, — но это невозможно. Не сейчас.

— Ладно. — Алан встал и начал натягивать шерстяное пальто. — Тогда мы поедем к ней.

— К ней?

— К моей матери. Той, которая оставила моего брата, но выбросила меня.

— Вы поэтому хотите его увидеть? Чтобы понять, почему она предпочла его вам?

— Должна же быть какая-то причина, правда?

— Вы с ним были просто двумя младенцами. И она ничего не вспомнит.

— Я должен ее увидеть.

— Уже поздно.

— Мне все равно, я готов ехать к ней и среди ночи. Или вы скажете мне, где она, или я сам все выясню. Так или иначе. Возможно, мне скажет ваш друг детектив.

Фрида улыбнулась и тоже встала.

— Я скажу вам, — согласилась она, — раз уж вы так этого хотите. Но сначала позвоните Кэрри и сообщите ей, когда вернетесь домой, скажите, что с вами ничего не случилось. А я пока вызову такси.

— Вы поедете со мной?

— Если хотите.

Карлссон сидел напротив Дина Рива. Каждый вопрос, который он задавал, мгновенно и энергично возвращался к нему — словно мяч, отбитый слишком вяло, поэтому падающий у ног игрока. Так повторялось много раз, и с круглого лица допрашиваемого не сходила легкая полуулыбка, глядя на которую, Карлссон начинал испытывать тошноту. Дин Рив наблюдал за инспектором. Он понимал, что Карлссон сердится, и понимал, что противника охватывает все более сильное чувство беспомощности.

Точно так же он вел себя и с Иветтой Лонг — с той лишь разницей, что во время допроса его взгляд скользил с ее лица на тело, и она, понимая, что заливается краской, все сильнее злилась на себя.

— Он играет с нами! — возмущенно выпалила она боссу.

— Не позволяйте ему действовать вам на нервы. Позволив это, вы дадите ему победить.

— Он уже победил.

— Вы уверены, что готовы к этому? — спросила Фрида.

Алан стоял рядом с ней. Вид у него был испуганный, в глазах уже закипали слезы.

— Вы войдете туда со мной?

— Если хотите.

— Да, пожалуйста. Я не могу… — Он нервно сглотнул.

— Ладно.

Фрида взяла его за руку, словно ребенка, и повела по коридору к комнате, где сидела его мать. Он шел, волоча ноги, а руки у него заледенели. Она ободряюще улыбнулась ему, постучала в дверь и открыла ее. Алан вошел. Она слышала, как тяжело он дышит. На мгновение он замер, уставившись на старуху, ссутулившуюся в кресле, потом неловко подошел и опустился возле нее на колени.

— Мать… Мама!

Фрида невольно отвернулась, увидев выражение ужаса и униженной мольбы на его лице.

— Ты опять был дрянным мальчишкой?

— Это не он. Это я. Другой.

— Ты всегда был капризным.

— Ты от меня отказалась.

— Я никогда, никогда не отказывалась от тебя. Я бы скорее отрезала себе язык, чем отказалась от тебя. Кто тебе это рассказал?

— Ты от меня отказалась. Почему ты меня бросила?

— Наш секретик, а?

Фрида присела на кровать, внимательно наблюдая за миссис Рив. Разумеется, сейчас она говорила о том, что они с сыном совершили столько лет назад.

— Почему я?

— Ты дрянной мальчишка. Что происходит с дрянными мальчишками, а?

— Я Алан. Я не Дин. Я твой другой сын. Твой потерянный сын.

— Ты принес мне пончики?

— Ты должна сказать мне, почему так поступила. Я должен знать. Тогда я оставлю тебя в покое.

— Хочу пончик!

— Ты завернула меня в тонкое полотенце и бросила на улице. Я мог погибнуть. Неужели тебе было все равно?

— Я хочу домой.

— Что со мной было не так?

Миссис Рив ласково погладила его по голове.

— Непослушный, непослушный Дин. Это неважно.

— Да что ты за мать?!

— Я твоя мать, дорогой мой.

— Знаешь, а у него неприятности, у твоего драгоценного Дина. Он совершил очень плохой поступок. Злой.

— Я ничего не знаю.

— Он в полиции.

— Я ничего не знаю.

— Посмотри на меня. На меня! Я не он.

— Я ничего не знаю. — Она начала раскачиваться в кресле, не сводя глаз с Фриды и напевая эту фразу, словно колыбельную. — Я ничего не знаю. Я ничего не знаю. Я ничего не знаю.

— Мама, — сказал Алан. Он осторожно взял ее за руку, поморщился и неуверенно произнес: — Мамочка.

— Непослушный. Очень непослушный.

— Тебе было абсолютно все равно, ведь так? Ты обо мне даже не думала никогда. Что же ты за человек?!

Фрида встала и взяла Алана за руку.

— Идемте, — решительно заявила она. — Достаточно. Вам нужно вернуться домой, туда, где ваше место.

— Хорошо, — послушно кивнул он, и она увидела, что лицо у него покрыто дорожками слез. — Вы правы. Она всего лишь противная старуха. Она не моя мать. Я даже не ненавижу ее. Она ничего для меня не значит, совсем ничего.

Они молча сели в такси. Алан опустил глаза на руки, а Фрида задумчиво уставилась в ночь за окном. Снова пошел снег, на сей раз ложась на тротуары, крыши и ветви платанов. Надо же, белое Рождество, впервые за многие годы. Она вспомнила, как в детстве с братом каталась на санках с холма возле дома бабушки. Щеки щиплет мороз, к ресницам липнут снежинки, она широко открывает рот и что-то вопит от восторга, а мир вокруг белый и размытый от скорости, которую развили санки. Сколько лет прошло с тех пор, как она каталась на санках, или лепила снеговика, или играла в снежки? Сколько времени, если уж о том зашла речь, прошло с тех пор, как она видела брата или сестру? А родителей? Весь мир ее детства исчез, а на его месте она построила мир из взрослых обязанностей, из боли и нужд других людей, порядка и ячеек, тщательно охраняемых границ.

— Это здесь, слева, — сказал Алан водителю, и тот остановил машину.

Алан вышел. Он не закрыл дверь, но Фрида не последовала за ним.

— Разве вы не пойдете со мной? — удивился он. — Я не знаю, как ей обо всем рассказать.

— Вы о Кэрри?

— Я хочу, чтобы вы помогли ей понять.

— Но, Алан…

— Вы не представляете, что я чувствую после того, что сегодня узнал, после всего, что со мной случилось. Я не смогу все правильно объяснить. Она будет потрясена.

— Почему вы считаете, что мое присутствие поможет?

— Благодаря вам все будет выглядеть… ну, не знаю… профессионально, что ли. Вы можете сказать ей то, что сказали мне, и это прозвучит, понимаете, спокойнее, нормальнее — как-то так.

— Выходим здесь или дальше едем? — спросил водитель.

Фрида задумалась. Она посмотрела на взволнованное лицо Алана, на снежные хлопья, падающие в свете фонаря на его седые волосы, подумала о Карлссоне, который ждет ее в участке и от злости на всех бросается.

— Я вам не нужна. Вам нужна Кэрри. Расскажите ей все, что узнали, расскажите, что чувствуете. Дайте ей шанс понять вас. А завтра в одиннадцать приходите ко мне. Тогда и поговорим. — Она повернулась к водителю. — Не могли бы вы отвезти меня к участку?

Глава 37

Фрида думала, что в участке уже темно, тихо и пустынно, но реальность не оправдала ее ожиданий. Как только она переступила порог, на нее навалился шум: скрежет металлических стульев о пол, хлопанье дверей, звон телефонов, отдаленные крики — то ли гневные, то ли испуганные — и топот ног по коридору. Фрида догадалась, что полицейский участок особенно бурлит деятельностью на Рождество, когда пьяные становятся более пьяными, одинокие — более одинокими, грустные и безумные больше не могут сдерживать грусть и безумство, и вся боль и тяжесть жизни поднимаются на поверхность. В дверь в любую минуту может ввалиться человек с ножом в груди или с иглой в руке, а к стойке дежурного рвануться женщина с разбитым лицом, твердя, что «он сделал это не со зла».

— Как успехи? — спросила она Карлссона, который подошел к стойке, хотя и так все было ясно.

— Пустая трата времени, — признался он. — Придется их отпустить. Они победили. Никакого Мэтью Фарадея, никакой Кэти Райпон…

— Чего вы хотите от меня?

— Понятия не имею. Вы могли бы поговорить с ними? Вы ведь в этом специалист.

— Я не ведьма. У меня нет ни одного завалящего заклятия.

— Жаль.

— Я поговорю с ними. Все официально?

— В каком смысле?

— Вы будете присутствовать? Разговор будет записываться на пленку?

— А как вы хотите его провести?

— Я хочу встретиться с ними наедине.

Дин Рив уставшим не казался. Более того, он выглядел бодрее, чем Фрида прежде еговидела, словно высасывал из сложившейся ситуации все соки. Придвигая стул к столу, она подумала, что Дин получает удовольствие от происходящего. Он улыбнулся.

— Значит, теперь они вам поручили поговорить со мной. Это хорошо. Вы симпатичная женщина.

— Не поговорить, — поправила его Фрида, — а выслушать.

— Ну и что вы собрались слушать? Это?

И он, не переставая любезно улыбаться, принялся постукивать по столешнице указательным пальцем.

— Значит, вы его близнец, — начала Фрида.

Тук, тук-тук, тук.

— К тому же однояйцевый. И что вы по этому поводу чувствуете?

Тук, тук-тук, тук.

— Вы этого не знали, верно?

Тук, тук-тук, тук.

— Ваша мать никогда не рассказывала вам о брате. Каково это — знать, что ты не уникален? Что где-то есть человек, который выглядит, как ты, говорит, как ты, думает, как ты. Ведь все это время вы считали, что такого, как вы, больше нет. — Он улыбался, тем не менее она продолжала: — Вы словно клон. И вы ничего об этом не знали. Она все это время держала вас в неведении. Разве вы не чувствуете себя преданным? Или, возможно, глупым.

Он стучал по столу коротким толстым пальцем, не сводя глаз с Фриды. Улыбка на его лице не изменилась, но она ощущала его гнев, да и комната теперь казалась уродливой, как никогда.

— Все пошло не так, как надо. Что вы почувствовали, когда все, что вы держали в тайне, внезапно получило огласку? Вы ведь хотели, чтобы он стал вам сыном, правда? Таков был ваш план?

Постукивание стало громче. Фриде казалось, что стук раздается у нее в мозгу, звучит там коварной барабанной дробью.

— Если вы чувствуете себя отцом Мэтью, то не можете подвергать его опасности. Ваша обязанность состоит в том, чтобы защищать его. Если вы скажете мне, где он, то спасете его, а заодно и себя. При этом контроль останется в ваших руках.

Фрида понимала: он не намерен ничего говорить, он намерен и дальше мягко ей улыбаться и барабанить пальцами по столу. Он не сломается; он выдержит всех, кто войдет в эту комнату и сядет напротив; он выиграет эту игру в гляделки, будет цепляться за свое молчание и одерживать очередную маленькую победу, которая будет придавать ему сил.

Она встала и ушла, спиной чувствуя его насмешливый оскал.

С Тэрри все было иначе. Она спала, когда Фрида вошла в комнату; спала, положив голову на руки и громко, с присвистом, похрапывая. Рот у нее был открыт, и оттуда стекала тонкая струйка слюны. Даже когда она проснулась и уставилась на Фриду мутным взглядом, словно не понимая, кто пришел, то продолжала полулежать на стуле. Время от времени она снова клала голову на стол, словно намереваясь уснуть. Макияж у нее поплыл. На зубах отпечаталась помада. Волосы свалялись. Фрида не уловила волн страха или гнева, идущих от нее, просто мрачное негодование из-за того, что ее заставляют сидеть в этой неудобной комнате с голыми стенами. Она хотела вернуться в свой натопленный дом, к своим кошкам. Она хотела курить. Она замерзла. Проголодалась, а та пища, которую ей здесь дали, была отвратительной. Она устала — и это было очевидно: лицо у нее опухло, а глаза казались воспаленными. Время от времени она обхватывала руками свое крупное, грустное тело, пытаясь обрести покой и утешение.

— Как долго вы знакомы с Дином? — спросила Фрида.

Тэрри пожала плечами.

— Когда вы поженились?

— Давным-давно.

— Как вы познакомились?

— Много лет назад. Еще в детстве. Можно мне наконец покурить?

— Тэрри, вы работаете?

— Кто ты такая? Ты ведь не коп. Не похожа на них.

— Я уже говорила вам, я врач.

— Меня ничего не беспокоит. Кроме того, что я торчу здесь.

— Вы считаете, что должны делать то, что вам велит Дин?

— Мне нужно покурить.

— Вы не обязаны делать то, что вам говорит Дин.

— Ну да, конечно. — Она преувеличенно громко зевнула. — Закончила?

— Вы можете рассказать нам о Мэтью. Вы можете рассказать нам о Джоанне и Кэти. Вы бы совершили очень смелый поступок.

— Я не понимаю, к чему ты клонишь. Ты считаешь, что знаешь, как я живу, но на самом деле ни черта ты не знаешь. Такие, как ты, ни черта не знают о таких, как мы.

Глава 38

Фриде пришло электронное письмо от Сэнди. Он написал его в час ночи, и там говорилось, что он честно пытался не связываться с ней, но в конце концов понял, что это невозможно. Он так скучает по ней, что испытывает почти физическую боль. Он не верит, что больше никогда не увидит ее, не сможет обнять. Он предлагал встретиться. Он уезжает в Америку через несколько дней, но перед отъездом хотел бы увидеть Фриду. Обязательно. «Пожалуйста, — писал он, — пожалуйста, Фрида, прошу тебя».

Фрида несколько минут сидела, тупо уставившись на письмо. Затем нажала опцию «удалить». Она встала, налила себе бокал вина и осушила его до дна, стоя у камина, полного холодного серого пепла. Было половина третьего ночи — худшее время, чтобы мучиться от бессонницы и чувствовать, как тебя разрывают желания. Она вернулась к компьютеру и восстановила сообщение из папки «Удаленные». Последние несколько дней ей казалось, что Сэнди остался где-то далеко в прошлом. В то время, когда он думал только о ней, ей не давали покоя мысли о похищенном мальчике. Но теперь, когда она получила это письмо, на нее снова навалилась ужасная тоска, она утонула в потоке грусти. Если бы Сэнди был сейчас рядом, она могла бы рассказать ему, что чувствует. Он понял бы ее, как никто другой. Он слушал бы внимательно, не перебивая, и ему единственному она могла признаться в неудаче, сомнении, вине. Она вообще могла промолчать, но он все равно понял бы ее.

И Фрида написала в ответ: «Сэнди, приходи, как только получишь мое письмо. Не имеет значения, в котором часу». Она представила, что почувствует, когда откроет дверь и увидит его лицо. Затем яростно покачала головой, снова нажала кнопку «удалить», посмотрела, как сообщение стирается, выключила компьютер и пошла вниз, в спальню.

Три часа ночи — опасное время для размышлений. Фрида, уставившись в потолок, лежала в постели и думала о Дине Риве. И Тэрри. Как же ей проникнуть к ним в голову? Ведь она на этом собаку съела, не так ли? Бóльшую часть взрослой жизни она провела в комнате, где пациенты говорили, и говорили, и говорили. Иногда они выплескивали правду, которую прежде не осмеливались произнести вслух, в которой не признавались даже самим себе. Люди лгали, или искали себе оправдания, или жалели себя. Они сердились, или грустили, или чувствовали себя побежденными. Но пока они говорили, Фрида могла использовать их слова и связать их в рассказ, способный придать их жизни какой-то смысл или хотя бы предоставить им убежище, где они могли выжить. Все они либо находили ее сами, либо приходили по рекомендации. Но что делать с людьми, которые не хотят говорить? Как к ним пробиться?

В последние годы она посещала семинары, где обсуждали пытки. Почему именно сейчас? Почему людям неожиданно захотелось обсуждать это? Подобная возможность была слишком соблазнительна? Или эта тема просто витала в воздухе? Дин Рив… Она видела его лицо, его ленивую, спокойную улыбку. Он ничего не скажет, какие пытки к нему ни применяй. Более того, он воспринял бы пытки как знак собственного триумфа. Они бы уничтожили свой гуманизм, то, что так ценили, и все впустую. Но Тэрри… Если бы они… Нет, подумала Фрида, не они, а я — я, Фрида Кляйн… Очутись я один на один с Тэрри Рив… В течение целого часа она представляла себе медицинские инструменты, скальпели, зажимы. Несколько проводов, электрический зажим. Крюк в потолке. Цепь или веревка. Бадья воды. Полотенце. Фрида получила медицинское образование. Она знала, что приведет к настоящей, глубокой боли. Она знала, как вызвать ощущение неминуемой смерти. Один только час с Тэрри Рив — и никаких вопросов. Думай об этом, как о математической формуле. Информация, X, находится в голове Тэрри Рив. Если бы можно было провести некую процедуру, чтобы вынуть X из ее головы, то Кэти Райпон нашли бы и вернули к семье, и она смогла бы вести жизнь, которую заслужила. Так поступать плохо — так плохо, что хуже уже ничего и быть не может. Но если бы это она, Фрида, очутилась в темном помещении, связанная проводом, с заклеенным ртом, то что она подумала бы о том, кто сидит в комнате для допросов напротив Тэрри Рив, мучаясь сомнениями, говоря себе, что есть вещи, которые просто нельзя делать, имея роскошь выбирать между добром и злом, в то время как она, Фрида, или Кэти, сидит в темноте? Вот только, возможно, Тэрри Рив действительно ничего не знает или почти ничего. Так что ее мучили бы, пытаясь найти X, которого там на самом деле нет, и все время думали, что, возможно, просто недостаточно ее мучают. Даже в этом случае легко поступить правильно, чтобы спасти человека, но захочет ли она поступить неправильно?

Вот какие глупые мысли крутились у нее в голове в три часа ночи, когда уровень сахара в крови падает. Из курса медицины, а также из собственного опыта она знала: в это время в голову лезут отрицательные, разрушительные мысли. Именно по этой причине она привыкла вставать посреди ночи. Гулять, читать дурацкие книжки, принимать ванну, пить — все, что угодно, лишь бы не лежать в постели и не терзаться мрачными размышлениями. Но на сей раз она не встала. Она заставила себя остаться в кровати и продолжать обдумывать проблему. Информация находится в голове Дина Рива. По всей вероятности. И она не могла достать ее оттуда. Что же делать?

И тут Фриде на ум пришла одна мысль. Такие мысли тоже были ей знакомы — блестящие идеи, которые озаряют тебя посреди ночи, а когда просыпаешься утром и вспоминаешь свою прекрасную мысль, которая чудом сохранилась в памяти, то в свете нового дня она кажется глупой, банальной, смешной.

Только-только рассвело, она вышла из дома и направилась на север — через Юстон-роуд и дальше, вдоль парка. Когда она нажала на кнопку звонка дома Рубена, было начало девятого. Джозеф открыл дверь, и в нос Фриде ударил аромат свежего кофе и жареного бекона.

— Разве вы не на работе? — удивилась она.

— Это и есть моя работа, — возразил Джозеф. — Я просто жить на участке. Входите.

Фрида прошла за ним в кухню. Рубен сидел за столом, перед ним стоял недоеденный завтрак: яичница-болтунья, бекон и поджаренный хлеб. Он отложил газету и посмотрел на гостью. В его глазах читалось беспокойство.

— Вам нехорошо?

— Просто устала, — возразила она.

Взгляды мужчин смутили Фриду. Она провела рукой по волосам, словно подозревая, что там застряло что-то, чего в зеркало увидеть нельзя.

— Вы плохо выглядеть, — заметил Джозеф. — Садитесь.

Она послушалась.

— Все хорошо. Я просто не выспалась.

— Хотите позавтракать? — предложил Рубен.

— Нет, я не голодна, — отказалась Фрида. — Просто украду у вас кусочек.

Она взяла ломтик жареного хлеба. Джозеф тут же поставил перед ней тарелку и в считаные минуты наполнил ее яичницей, беконом и хлебом. Фрида покосилась на Рубена. Возможно, она выглядит так плохо просто потому, что у него вид намного лучше.

— Из вас получилась прекрасная пара, — заметила она.

Рубен отпил кофе, взял сигарету из пачки на столе и закурил.

— Должен сказать, что жить с Джозефом, черт возьми, куда как лучше, чем с Ингрид! — заявил он. — Только не надо говорить, что это неподходящий способ избавиться от моих проблем.

— Хорошо, не буду.

— Я вот тут подумал, а не пригласить ли на свидание Паз?

— О нет, только не это!

— Нет?

— Нет. Впрочем, Паз все равно отказалась бы, если бы у вас хватило глупости поставить ее в такое положение.

Джозеф присоединился к ним и вытряхнул сигарету из пачки Рубена. Фрида не могла не улыбнуться той легкости и близости, которая отличала их общение. Рубен бросил ему зажигалку, Джозеф поймал ее и прикурил.

— Я пришла сюда не затем, чтобы обсуждать ваши проблемы, — заявила она.

— Что случилось? — деловито спросил Рубен.

Фрида наколола ломтик бекона. Когда она ела в последний раз? Она посмотрела на Джозефа.

— Рубен некоторое время был моим психотерапевтом, — начала она. — Когда выходишь на практику, тебе самому нужен психоаналитик, и я обычно встречалась с Рубеном три раза в неделю, иногда четыре, и рассказывала ему о своей жизни. Рубен знает все мои тайны. По крайней мере, те, которыми я захотела с ним поделиться. Вот почему ему было так тяжело, когда я попыталась вмешаться и помочь ему. Словно норовистая дочь пытается командовать отцом.

— Норовистая? — не понял Джозеф.

— Непослушная, — уточнила Фрида. — Капризная. Нахальная. Не поддающаяся контролю.

Рубен не отвечал, но, похоже, не рассердился на нее. Рубен и строитель из Восточной Европы… Фрида не могла припомнить, когда последний раз была в комнате, где дым стоял бы густым туманом.

— Когда заканчиваешь терапию, — продолжала она, — то словно уезжаешь домой. Нужно время на то, чтобы начать воспринимать своих родителей как обычных людей.

— Вы с кем-нибудь встречаетесь? — спросил Рубен.

— Нет. Хотя следовало бы.

— Вы о ее парне, — догадался Джозеф.

— Нет, — возразила Фрида. — Когда психотерапевты спрашивают, не встречаетесь ли вы с кем-то, они имеют в виду психотерапевта. Друзья и подруги, мужья и жены приходят и уходят. Отношения с психотерапевтом — единственные по-настоящему важные отношения.

— Вы, похоже, сердитесь, Фрида, — заметил Рубен.

Она покачала головой.

— Я хочу задать вам вопрос. Я хочу задать вам один вопрос, а потом уйду.

— Тогда задавайте. Вы хотите задать его мне наедине?

— Нет, мне и здесь хорошо, — отказалась Фрида. Она опустила взгляд на тарелку. Та уже почти опустела. — Вы, как никто другой, научили меня, что моя работа — разобраться, что же происходит в голове пациента.

— Это, бесспорно, ваша работа.

— Невозможно изменить жизнь пациента. Нужно изменить отношение пациента к его жизни.

— Полагаю, я вас учил большему количеству нюансов, чем вы нам сейчас озвучили, — съязвил Рубен.

— Но как насчет использования пациента как средства помощи кому-то другому? — спросила Фрида.

— Как по мне, звучит странно.

— Но насколько это неправильно?

В разговоре образовалась пауза. Рубен погасил сигарету в блюдце и закурил новую.

— Я понимаю, что у нас сейчас не сеанс, — сказал он, — но, как вам известно, когда пациент задает вопрос, обычно предполагается, что он уже знает ответ, но боится его и пытается переложить ответственность на психотерапевта. Так неужели стоило идти сюда пешком из самого Примроуз-хилл ради того, чтобы услышать мой ответ, который вам с самого начала был известен?

— И все же мне нужно было его услышать, — спокойно заявила Фрида. — К тому же я вкусно позавтракала.

Она услышала, как открылась дверь, и оглянулась. Вошла молодая женщина — очень молодая. Она была босиком, в мужском халате на несколько размеров больше, чем нужно. У нее были спутанные светлые волосы и сонный вид. Она села за стол. Рубен поймал взгляд Фриды и как можно незаметнее кивнул в сторону Джозефа. Женщина протянула ей руку.

— Я София, — представилась она с акцентом, но с каким именно, Фрида так и не поняла.

Глава 39

— Все, как обычно? — спросил Алан. — Вы хотите, чтобы я говорил?

— Нет, — возразила Фрида. — Сегодня я хочу поговорить на совершенно конкретную тему. Я хочу поговорить о тайнах.

— Их много. Оказывается, большинство тайн в моей жизни — это тайны, о которых я даже не догадывался.

— Я говорю не о таких тайнах. Я имею в виду те тайны, о которых вы знаете.

— Какие именно?

— Например, как насчет ваших тайн от Кэрри?

— Я не понимаю, о чем вы.

— Тайны нужны всем, — успокаивающе произнесла Фрида. — Даже в самых близких отношениях. Человеку нужно личное пространство. Запертая комната, стол или просто ящик в столе.

— Вы о нижнем ящике, где я держу порно?

— Возможно, — кивнула Фрида. — А у вас есть нижний ящик стола, где вы держите порно?

— Нет, — отрезал Алан. — Я сказал так, потому что это клише.

— Клише зачастую отражают реальное положение вещей. Если бы вы хранили пару порнографических журналов в ящике стола, это не было бы преступлением.

— Я не храню порнографию ни в ящике, ни в коробке, ни в яме в саду. Я не понимаю, что вы пытаетесь выудить из меня. Мне жаль, что я вас разочаровал, но у меня нет тайн от жены. Более того, я сказал Кэрри, что она может заглядывать в любой из моих ящиков, смотреть мою почту, рыться у меня в кошельке. Мне от нее скрывать нечего.

— Давайте тогда не называть это тайной, — предложила Фрида. — Я просто думаю о другом мире, в который вы можете иногда уходить. Давайте назовем его хобби. У очень многих мужчин есть хобби, и у них есть специальное место, где они занимаются хобби. Это своего рода спасение, убежище. Они идут к себе в сарай и собирают модели самолетов или Тауэрский мост из спичек.

— Вы говорите так, словно это глупости.

— Я пытаюсь говорить так, чтобы не вызывать тревоги. Я пытаюсь понять, где ваше личное пространство. У вас есть сарай?

— Я не понимаю, к чему вы ведете, но у нас действительно есть сарай. Я сам его построил, закончил буквально только что. Там мы храним кое-какие инструменты и разные мелочи в коробках. Он запирается на ключ, который висит у двери во двор, и мы оба можем туда входить.

— Возможно, я не смогла донести до вас истинную цель этого разговора, Алан. Меня интересует, куда вы идете, когда хотите попасть в свое личное пространство. Я не пытаюсь вас на чем-то подловить. Я просто хочу, чтобы вы ответили на вопрос: было ли у вас когда-нибудь место, отдельное от того, где вы жили? Место, куда вы ходили, чтобы заняться хобби или просто побыть одному, — место, о котором никто не знал и где никто не мог бы вас найти.

— Да, — кивнул Алан. — Когда я был подростком, у моего друга Крейга был гараж, где он держал машину и мотоцикл. Я часто ходил туда, и мы вместе возились с его байком. Довольны?

— Это именно то, что я имела в виду, — сказала Фрида. — Вы воспринимали это место как убежище?

— В гостиной с мотоциклом не повозишься, верно?

Фрида глубоко вздохнула, пытаясь не обращать внимания на враждебный тон Алана.

— Где-нибудь еще?

Алан на мгновение задумался.

— Когда мне было лет девятнадцать-двадцать, я часто возился с двигателями. У друга моего друга была мастерская где-то под арками, в Воксхолле. Однажды я все лето проработал у него.

— Превосходно, — кивнула Фрида. — Под арками. Запирающийся гараж. Вы еще куда-нибудь ходили?

— Когда я был ребенком, то часто ходил в молодежный клуб. Он находился в чем-то вроде хижины на границе спального района. Мы играли в настольный теннис. Я почти всегда проигрывал.

Фрида на мгновение задумалась. Она понимала, что задает вопросы «в лоб», что они слишком поверхностны и не дают конкретной информации. Несколько недель назад Алан не знал, что у него есть брат-близнец. Теперь он знает. Источник уже загрязнен, как выразился бы Сет Баунди. Он застенчив, он играет на публику — для нее. Возможно, нужно немного ему польстить.

— Я хочу, чтобы вы кое-что представили, — попросила она. — Мы говорили об убежищах далеко от дома. О местах, куда можно убежать. Представьте, что у вас на самом деле была бы тайна. Вам было что прятать, но вы не могли спрятать это у себя в доме. Где бы вы его спрятали? Не думайте об этом умом. Думайте сердцем. Что вы чувствуете?

Повисла длинная пауза. Алан закрыл глаза. Затем открыл их и загнанно посмотрел на Фриду.

— Я понял, о чем вы спрашиваете. Речь не обо мне, верно?

— О чем вы?

— Вы играете со мной. Используете меня, чтобы узнать о нем.

Фрида промолчала.

— Вы задаете вопросы не для того, чтобы помочь мне, не для того, чтобы разобраться в моих проблемах, а потому что считаете: это может подсказать, где искать того ребенка. Дать информацию, с которой вы можете пойти в полицию.

— Вы правы, — наконец сказала Фрида. — Возможно, я поступила неправильно. Нет, я определенно поступила неправильно. Но я подумала: если то, что вы сообщите, даст возможность хоть как-то помочь полиции, значит, нам нужно попробовать.

— Нам?! — возмутился Алан. — Что вы имеете в виду? Я считал, что прихожу сюда за помощью в решении моих проблем. Когда вы задавали вопросы, я думал, что так вы стараетесь вылечить меня. Вы меня знаете. Я бы сделал все, что угодно, лишь бы вернуть этого ребенка. Вы можете ставить на мне какие угодно психологические эксперименты, я не против. Такой малыш… Но вы должны были сказать мне. Вы, черт бы вас побрал, обязательно должны были сказать мне!

— Я не могла, — возразила Фрида. — Если бы я сказала вам, то прием не сработал бы — хотя он и так не сработал. Эта мысль пришла мне в голову исключительно от отчаяния. Мне нужно было знать, что именно вы ответите без подготовки.

— Вы использовали меня, — горько произнес Алан.

— Да, я вас использовала.

— Значит, теперь полиция может начать искать его в гаражах и под железнодорожными арками?

— Да.

— Но они там, возможно, уже искали.

— Наверное, — согласилась с ним Фрида.

Повисла очередная пауза.

— Думаю, мы закончили, — заявил Алан.

— Мы проведем другой сеанс, — предложила ему Фрида. — Настоящий.

— Мне нужно подумать.

Оба встали, испытывая неловкость, как два человека, уходящие с вечеринки одновременно.

— Мне нужно кое-что докупить к Рождеству, — сказал Алан. — Я ведь дойду отсюда до Оксфорд-стрит?

— Да, туда идти минут десять.

— Вот и хорошо.

Они направились к двери, и Фрида открыла ее, пропустив Алана вперед. Он пошел было, но обернулся.

— Я нашел свою семью, — сказал он, — но это не очень-то похоже на воссоединение.

— А чего конкретно вы хотели?

Губы Алана растянулись в легкой улыбке.

— Вы типичный психотерапевт. Я много думал. Чего я действительно хотел? Того, что иногда показывают в фильмах, о чем пишут в книгах: когда люди идут к могиле родителей или бабушки и дедушки, сидят там, разговаривают с ними или просто думают. Конечно, моя мать еще жива… Возможно, мне будет легче разговаривать с ней, когда она умрет. Тогда я смогу притворяться, что она была тем, кем на самом деле никогда не была, — тем, кто всегда готов выслушать меня и понять; кому я мог бы излить душу. Вот чего мне хотелось бы. Сесть у могилы и поговорить с предками. Конечно, в фильмах обычно показывают живописное кладбище на стороне горы или еще в каком-нибудь красивом месте…

— Всем нам нужна семья.

Фрида понимала: кому-кому, а ей говорить такое не стоило.

— Звучит, как долгожданный подарок под елкой, — вздохнул Алан. — Думаю, сейчас самое подходящее для этого время года.

Глава 40

— Я готовлю пудинг, — сообщила Хлоя необычно оживленным голосом. — Не рождественский пудинг. Я его терпеть не могу. Кроме того, в нем сто тысяч миллионов калорий на порцию. И готовить его пришлось бы еще несколько недель назад, когда я думала, что поеду к папе, — до того, как он решил, что у него есть дела поинтереснее. Конечно, пудинг можно было бы купить, но это нечестно. Нужно самой приготовить рождественский ужин, а не просто сунуть тарелку в микроволновку на пару минут, верно?

— Правда?

Фрида, не убирая телефонную трубку от уха, подошла к большой карте Лондона на стене. В помещении царил полумрак, и она прищурилась.

— Поэтому я сама готовлю пудинг по рецепту, который нашла в Интернете: с малиной, земляникой, клюквой и белым шоколадом.

Фрида ткнула пальцем в интересующий ее район и провела ногтем по карте, прокладывая маршрут.

— А ты что готовишь? — не унималась Хлоя. — Я надеюсь, не индейку? У нее вообще никакого вкуса. Мама сказала, что ты совершенно точно индейку готовить не станешь.

— Я не была бы так в этом уверена.

Фрида начала подниматься по лестнице в спальню.

— Только не говори, что даже не думала об этом. Только не говори так! Пожалуйста, не надо! Завтра сочельник. Мне плевать на подарки, мне не очень-то и важно, что мы станем есть. Но я не хочу, чтобы ты вообще об этом не думала, словно для тебя это совершенно неважно. Я этого не выдержу! Сейчас Рождество, Фрида. Не забудь. Все мои друзья собираются семьями, или едут на Маврикий с родителями, или делают еще что-то. Я приеду к тебе. Ты должна приложить хоть какие-то усилия, чтобы встреча получилась особенной.

— Я знаю, — заставила себя ответить Фрида. Она достала из ящика толстый свитер и бросила его на кровать; туда же полетела и пара перчаток. — Я все сделаю. Я уже все делаю. Обещаю.

Мысли о Рождестве вызывали у нее легкую тошноту: похищен мальчик и пропала молодая женщина, Дин и Тэрри Рив на свободе, а она должна есть, пить и смеяться, нацепив на голову бумажный колпак.

— Мы будем втроем, или ты еще кого-то пригласила? Меня любой вариант устроит. Вообще-то я за большую компанию. Жаль, что Джек не сможет прийти.

— Что?

— Джек. Ты его знаешь.

— Но ты не знаешь Джека.

— Знаю.

— Ты видела его всего один раз, да и то в течение тридцати секунд.

— Пока ты не убрала его с моих глаз. Да. Но мы теперь друзья на «Фейсбуке».

— Да неужели?

— Ага. И хотим встретиться, когда он вернется. Ты что, против?

Против ли она? Разумеется. Ее стажер и ее племянница… Но эту проблему придется отложить на потом.

— Сколько тебе лет? — спросила Фрида.

— А то ты не знаешь! Шестнадцать. Достаточно.

Фрида прикусила губу. Она не хотела спрашивать: «Достаточно для чего?»

— Можно поиграть в шарады, — бодро продолжала Хлоя. — Когда нам приезжать?

— А когда ты хочешь?

— Как насчет в районе обеда? Так поступают в других семьях. Они открывают подарки и немного бродят по дому, а затем садятся за шикарный стол — где-то ближе к вечеру. Мы могли бы тоже так сделать.

— Ладно.

Фрида сбросила тапочки, а потом, прижав телефон плечом, стянула юбку и колготки.

— Мама сказала, что мы принесем шампанское. Это ее вклад. А как насчет хлопушек?

Фрида вспомнила последнюю фразу Алана перед уходом и мысленно вздрогнула.

— Хлопушки на столе будут, — твердо заявила она. — А вот индейка — нет.

— А что тогда…

— Это сюрприз.

Прежде чем выйти из дома, она позвонила Рубену. Трубку снял Джозеф. На заднем плане играла громкая музыка.

— Вы с Рубеном не хотите приехать ко мне пообедать? — спросила она, не став ходить вокруг да около.

— Уже едем.

— Простите?

— Мы договориться. Вы готовить мне английское Рождество. Индейку и сливовый пудинг.

— Я думала, все пойдет немного иначе. Например, готовить буду не я. Что вы готовите на Рождество в Украине?

— Для меня честь готовить для друзей. Двенадцать блюд.

— Двенадцать? Нет, Джозеф. Одного вполне хватит.

— В моем доме двенадцать блюд обязательно.

— Но это слишком много.

— Слишком много не бывает.

— Ну, если вы так считаете… — неуверенно протянула Фрида. — Я думала о чем-то несложном. Фрикадельки, например. Это не украинское блюдо?

— Никакого мяса. Никакого мяса в такой день. Хорошо бы рыбу.

— Может, сумеете уговорить Рубена помочь? И другой вопрос: что вы делаете прямо сейчас?

— Я должен сделать покупки к обеду.

— Все продукты я оплачу. Это самое меньшее, что я могу сделать. Но перед этим, Джозеф, не хотите ли прогуляться со мной?

— На улице мокро и холодно.

— В любом случае, не так холодно, как в Украине. Мне бы очень пригодилась вторая пара глаз.

— И куда мы идти?

— Встречаемся на улице, у станции метро. Пусть Рубен объяснит вам, как туда добраться.

Фрида подняла воротник пальто, защищаясь от ветра.

— У вас обувь промокла, — сказала она.

— И ноги тоже, — ответил Джозеф.

На нем была тонкая куртка (кажется, Фрида видела ее на Рубене) и ярко-красный шарф. Он несколько раз обернул его вокруг шеи и прикрыл нижнюю часть лица, так что голос звучал приглушенно. Перчаток у него не было. Волосы, влажные от снега, прилипли к голове.

— Спасибо, что пришли, — сказала Фрида, и Джозеф, обходя лужу, отвесил ей свой оригинальный полупоклон.

— И куда мы идти? — спросил он.

— На прогулку по Лондону. Я часто так делаю. Это способ подумать. Обычно я гуляю одна, но в этот раз мне захотелось компании. Но не какой угодно. Я подумала, что вы могли бы помочь мне. Полицейские опрашивают жителей района, ищут Мэтью и Кэти. Или тела Мэтью и Кэти… И мне нужно было прийти сюда, просто чтобы впитать эту атмосферу.

Она вспоминала слова Алана. Заколоченные здания, заброшенные мастерские под арками, гаражи, туннели… Все в таком роде. Поставьте себя на место этого человека. Представьте себе, что он чувствует, как его охватывает паника, как он мечется в поисках укромного местечка. Места, где его никто не станет искать; места, где, если кто-то позовет на помощь, его не услышат…

Она беспомощно оглянулась, осматривая квартиры и здания (некоторые были освещены и украшены рождественскими гирляндами), магазины с широко распахнутыми дверьми, выбрасывающими жар на зимние улицы, забитые дороги, пробегающих мимо покупателей с набитыми подарками и продуктами пакетами.

— За толстыми стенами, у нас под ногами… Я не знаю. Мы начнем вместе, потом разделимся. Я разработала что-то вроде маршрута.

Джозеф кивнул.

— Пару часов, а затем вы сможете заняться покупкой продуктов.

Фрида открыла справочник и нашла нужную страницу. Ткнула пальцем в значок.

— Мы находимся здесь. — Она провела пальцем по бумаге линию в полдюйма. — Я думаю, его держали вот здесь. Дину пришлось срочно увозить мальчика в другое место. По моему мнению, он мог увезти его куда-то не дальше, чем в полумиле от прежнего места. Максимум — в миле.

— Почему? — удивился Джозеф.

— О чем вы?

— Почему одна миля? Почему не пять миль? Почему не десять миль?

— Рив должен был принять решение быстро. Он должен был подумать о потайном месте поблизости. В знакомом районе.

— Отвезти к другу?

Фрида покачала головой.

— Я так не думаю. У друга можно спрятать предмет, но не ребенка. Я не верю, что у него мог быть такой друг. Я думаю, он просто спрятал Мэтью. В таком месте, куда мог спокойно вернуться. Но за ним установили слежку, и он уже не сумел наведаться туда.

Джозеф скрестил на груди руки, словно защищаясь от холода.

— Слишком много предположений, — заметил он. — Возможно, он похитил мальчика. Возможно, мальчик жив. Возможно, он спрятал его недалеко от дома.

— Это не предположения! — возмутилась Фрида.

— Миля, — продолжал Джозеф. Он приложил палец к тому месту на карте, где жил Дин Рив. Передвинул палец дальше. — Миля? — повторил он и начертил круг, центром которого был дом Дина Рива. — Шесть квадратных миль. Думаю, даже больше.

— Я пригласила вас, чтобы вы помогли мне, — напомнила ему Фрида, — а не чтобы говорили то, что мне и так известно. Если бы вы были на его месте, как бы вы поступили?

— Если я красть, то я красть оборудование. Дрель, пескоструйка. Потом продавать за несколько фунтов. Я не красть маленького ребенка.

— Но если бы вы все-таки украли его?

Джозеф беспомощно махнул рукой.

— Я не знаю, — сказал он. — Шкаф, или коробка, или запертая комната. Место без людей.

— Здесь много мест, где нет людей, — вздохнула Фрида. — Итак, идем гулять?

— Куда?

— Мы не знаем, где он, и не знаем, где искать, — следовательно, это не имеет значения. Я думала бродить по кривой, центр которой — его дом.

— Кривая с центром? — не понял Джозеф.

Фрида начертила пальцем спираль.

— Как вода, стекающая в дыру, — пояснила она. Провела пальцем по карте вдоль улицы. — Вот сюда.

И они двинулись вдоль границы спального района, названного в честь Джона Раскина. Фрида подняла голову, посмотрела на террасы. Более чем в половине квартир двери и окна были забраны металлическими решетками. Любое из этих помещений можно рассматривать как тайник. В конце спального района находился газовый завод, чьи ворота были опутаны ржавыми цепями. Ветхая вывеска гласила, что участок охраняется собаками, но Фрида сочла это маловероятным. Они двинулись на север, а в конце улицы повернули направо, на восток, и пошли вдоль гаража, затем — вдоль свалки металлолома.

— Как в Киеве, — неожиданно заметил Джозеф. — В Киеве все именно так, поэтому я приезжать в Лондон.

Он остановился у очередного ряда закрытых магазинов, и они уставились на старые, нарисованные от руки вывески на кирпичных фасадах: «Эванс энд Джонсонс, канцелярские товары», «Универмаг Дж. Джонса», «Черный Бык».

— Все ушли, — вздохнул Джозеф.

— Сто лет назад здесь был целый город, — сказала Фрида. — Вон там находились самые большие доки в мире. Корабли, ожидая разгрузки, выстраивались в очередь до самого моря. Здесь работали десятки тысяч мужчин, их жены и дети. Во время войны район разбомбили и сожгли. Теперь он похож на Помпеи, за исключением того, что люди все еще пытаются здесь жить. Наверное, было бы лучше, если бы сюда вернулись поля, леса и болота.

Мимо проехала патрульная машина. Они следили за ней взглядом, пока она не завернула за угол.

— Они тоже искать? — спросил Джозеф.

— Наверное, — пожала плечами Фрида. — Я в их методах не разбираюсь.

Они пошли дальше, и Фрида постоянно сверялась с картой, чтобы проверить, не сбились ли они с маршрута. Ей нравилось в Джозефе то, что он говорил только тогда, когда в этом возникала необходимость. Он не испытывал потребности производить впечатление умника и не притворялся, что понимает то, чего на самом деле не понимал. А когда он все-таки открывал рот, то имел в виду именно то, что говорил. Они как раз проходили мимо очередного заброшенного склада, когда Фрида вдруг поняла, что Джозеф остановился, а она и не заметила этого. Она вернулась к нему.

— Вы что-то заметили?

— Зачем мы это делать?

— Я ведь уже объяснила.

Он забрал у нее карту и принялся ее изучать.

— Где мы?

Она ткнула в страницу, и Джозеф провел пальцем по карте, отмечая пройденное расстояние.

— Это бесполезно, — заявил он. — Мы проходить пустые здания, пустые дома, пустую церковь. Мы никуда не входить. Конечно, мы не входить. Невозможно заглянуть в каждое отверстие, в каждую комнату, на крышу, в подвалы. Мы не искать. Не по-настоящему. Мы гулять, и вы рассказывать мне о бомбах, о войне. Зачем вы это делать? Вам так легче?

— Нет, — сказала Фрида. — Наверное, мне так даже хуже. Я просто надеялась, что если мы придем сюда, станем ходить по улицам, то, возможно, что-нибудь и найдем.

— Полицейские искать. Они могут входить в здания, задавать вопросы. Это работа для полиции. Мы прийти сюда и просто… — Он не смог подобрать слово и беспомощно махнул рукой.

— Мы просто делаем, что можем, — объяснила Фрида. — Делаем хоть что-то, лишь бы не сидеть сложа руки.

— Хоть что-то? Для чего?

— Я же сказала: нужно что-то предпринимать, нельзя ждать у моря погоды.

— Что-то? Зачем? — повторил Джозеф. — Если мальчик Мэтью лежать на улице, то, возможно, мы спотыкаться об него. Но если он уже умереть или его запереть в комнате, ничего.

— Но ведь именно вы требовали от меня действий, помните? — укоризненно заметила Фрида. — Я верила в то, что нужно сидеть в комнате и разговаривать. Вы сказали, что я должна выйти из этой комнаты и по-настоящему решать чужие проблемы. Похоже, у меня ничего не вышло.

— Я не… — Он замолчал, подыскивая подходящие слова. — Просто выходить из комнаты — это не значит решать проблемы. Я же не стоять посреди комнаты, если ее надо ремонтировать. Я ставить стену, прокладывать трубы и провода. Просто ходить по улице не значит находить мальчика.

— Полицейские тоже не могут найти мальчика, — напомнила ему Фрида. — Или женщину.

— Если искать рыбу, — неожиданно заявил Джозеф, — надо искать там, где много рыбы. А не просто гулять в поле.

— Это какая-то украинская пословица?

— Нет, я так думать. Нельзя просто ходить по улицам. Зачем вы просить меня пойти погулять? Мы тут как туристы.

Фрида сложила карту, которая уже впитала влагу из-за мокрого снега и пошла волнами.

— Ладно, — только и сказала она.

Дыхание. Сердце. Камень под языком. Слабые хрипящие звуки в груди. Перед глазами — режущий свет. В голове — фейерверк: красные, синие, оранжевые пятна. Ракеты. Искры. Огонь. Они наконец разожгли огонь. Так холодно, а потом так жарко. Изо льда да в пламя. Нужно сорвать с себя одежду, нужно скрыться от нестерпимого жара. Тело плавится. Ничего не останется. Только пепел. Пепел и остатки костей. И никто не узнает, что когда-то это был Мэтью, мальчик с карими глазами и рыжими волосами, мишка Тэдди с бархатными лапками.

Глава 41

Вернувшись в метро и окунувшись в давку вечернего часа пик, они больше не разговаривали.

Когда Фрида открыла входную дверь своего дома, то услышала, как внутри трезвонит телефон. Она подняла трубку. Звонил Карлссон.

— У меня нет номера вашего мобильного, — упрекнул он Фриду.

— У меня нет мобильного телефона.

— Подозреваю, вы не тот врач, которому все бросаются звонить, если оказываются в чрезвычайной ситуации.

— Что-то случилось?

— Я только хотел сообщить, что ровно полтора часа назад Рив и его мадам были отпущены на свободу.

— У вас вышло время?

— Мы могли бы еще немного их подержать у себя, будь в этом крайняя необходимость. Но ведь куда лучше, чтобы они были свободны. Возможно, он совершит ошибку. Может, куда-нибудь нас приведет.

Фрида на мгновение задумалась.

— Хотела бы я в это верить! — призналась она. — На меня он не произвел впечатления человека, склонного совершать ошибки. Скорее, человека, принявшего важное решение.

— Если он ошибется, мы схватим его.

— Он не сомневается, что вы следите за ним, — объяснила Фрида. — Я даже подозреваю, что он этим наслаждается. Мы дали ему власть. Он знает, в какой ситуации мы оказались. И я думаю, что бы мы ни предприняли, что бы ни сделали, как бы ни повели себя по отношению к нему, вряд ли он получит от этого большее удовольствие, чем то, которое испытывает сейчас.

— Да вам-то что! — огрызнулся Карлссон. — У вас есть работа. Вы можете продолжать выполнять ее, и все тут.

— Правильно, — кивнула Фрида. — У меня все хорошо.

Положив трубку, она какое-то время сидела, глядя в пустоту. Затем поднялась в спальню и, подойдя к окну, задумчиво уставилась на присыпанные снегом крыши. Ночь была ясная и холодная. Фрида набрала ванну и пролежала там почти час. Затем оделась, пошла в свой кабинет на чердаке и села к столу. Сколько же времени прошло с тех пор, как она в последний раз сидела здесь, наслаждаясь свободным временем? Она взяла мягкий карандаш, но рисовать не стала. Ее переполняла тревога за Мэтью, который сейчас дрожит от холода и страха, если жив, но, скорее всего, он уже давно мертв. Она думала о Кэти Райпон, которая постучала не в ту дверь. И переживала, что Дин и Тэрри, отпущенные на свободу, могут пойти куда угодно.

Она швырнула карандаш на так и оставшийся нетронутым лист бумаги и спустилась в гостиную. Положила растопку в камин, поднесла спичку и дождалась, пока языки пламени начали облизывать уголь. Потом отправилась в кухню. Достала из холодильника полупустую упаковку картофельного салата и съела его, стоя у окна. Затем взяла из раковины стакан для виски, сполоснула его, плеснула себе порцию и стала пить не торопясь, маленькими глотками. Ей хотелось, чтобы время шло быстрее; она не могла дождаться, когда же эта ночь закончится. Зазвонил телефон.

— Вы, наверное, считали, что какое-то время мы не увидимся?

— Карлссон?

— А кто же еще!

— Ну, вы сейчас со мной по телефону разговариваете, так что я вас по-прежнему не вижу.

— Рив не пытался с вами связаться? — спросил инспектор.

— С тех пор, как вы звонили в прошлый раз, нет.

— А то я бы не удивился.

— Что случилось?

— Мы потеряли их.

— Кого?

— Рива. И Тэрри тоже.

— Я думала, вы за ними следите.

— Я не обязан перед вами оправдываться!

— Мне все равно, оправдываетесь вы или нет. Я просто не понимаю, как это могло произойти.

— Ну, метро, толпа народу и чертовски некомпетентная работа полиции. Может, они специально оторвались, а может, это случайность чистой воды. Я не знаю. И не знаю, что они собираются сделать дальше Фрида посмотрела на часы. Было уже за полночь.

— Домой они не пойдут, верно?

— Могут и пойти. Почему бы и нет? Их ни в чем не обвиняют. И сейчас середина ночи. Куда еще они могут направляться?

Фрида задумалась.

— Возможно, оно и к лучшему, если они действительно вернутся домой, — сказала она наконец. — Теперь им волноваться нечего. Возможно, это даже хорошо.

— Я не знаю, — вздохнул Карлссон. — У меня так мало информации, что я даже предположения строить не могу. Где они могли спрятать похищенных? Если они лежат связанные в шкафу в какой-нибудь заброшенной квартире, то сколько смогут прожить без воды? Если они уже не… Ну, вы понимаете. Как бы там ни было, нельзя исключать того, что он вам все-таки позвонит. Ничего нельзя исключать. Будьте готовы.

Положив трубку, Фрида налила себе еще на дюйм виски и залпом выпила. Напиток обжег горло, и она невольно вздрогнула. Затем вернулась в гостиную, но огонь в камине уже погас, и в комнате стало промозгло и уныло. Фрида понимала, что нужно отдохнуть, но одна только мысль о том, чтобы лежать в постели, широко раскрыв глаза и пытаясь отогнать образы, заполонившие мозг, ужасала ее. Она немного полежала на диване, укрывшись пледом, но сон не приходил, прислав вместо себя безжалостную, безумную бессонницу. Наконец она встала и направилась в кухню. Вышла в маленький дворик — и задохнулась от холода. На глазах выступили слезы, но она не уходила. Холод разбудил ее, сбросил покров усталости, прояснил мысли, обострил чувства. Она стояла, пока лицо не заледенело и не осталось больше сил терпеть, и только тогда вернулась в дом.

Подошла к карте Лондона у входной двери. Свет был слишком тусклым, чтобы рассмотреть все детали, разобрать названия улиц, написанные крохотными буквами, поэтому Фрида сорвала ее со стены, отнесла в гостиную и разложила на столе. Включила верхний свет, но и этого оказалось мало. Она сходила в спальню, взяла лампу с тумбочки у кровати, принесла ее в гостиную и поставила в верхней части карты. Потом взяла карандаш и нарисовала крестик на улице, где жил Дин Рив. Неожиданно у Фриды возникло головокружительное чувство, что она смотритна Лондон с борта самолета, поднявшегося на добрый километр над городом в ясный, солнечный день. Она видела памятники, извилистые берега Темзы, купол Тысячелетия, аэропорт Лондон-Сити, парк Виктории, долину реки Ли. Она присмотрелась внимательнее, сосредоточившись на улицах, по которым ходила вместе с Джозефом, разглядывая заштрихованные участки, обозначавшие спальные районы и фабрики.

Фрида подумала об Алане и о том, как ошиблась в нем. Она потерпела неудачу и как психотерапевт, и как эксперт. У Алана и Дина был одинаковый мозг и одинаковые мысли, им снились одинаковые сны — примерно как две различные птицы строят идентичные гнезда. Но единственный путь, по которому можно было проникнуть в этот мозг, лежал через подсознание, а когда она в последний раз говорила с Аланом, толку от этого разговора было столько же, как если бы она попросила его описать навык езды на велосипеде. Мало того, что он оказался не в состоянии выполнить ее просьбу, своими расспросами она еще и повредила этот навык. Если задуматься о том, какие действия нужно совершать, чтобы ехать на велосипеде, именно в тот момент, когда реально на нем едешь, можно упасть. Алан разоблачил ее и рассердился. Возможно, это первый признак силы. Возможно, это знак того, что лечение действует, или даже того, что оно подошло к концу: Фрида чувствовала, что связь, возникшая между ними, оборвалась и не подлежит восстановлению. Он уже больше никогда не сможет отдать себя в ее руки, как и следует пациенту. Она мысленно вернулась в последний сеанс. Какая ирония: лучшая часть сеанса, первая настоящая близость, которой они достигли, возникла после того, как сеанс закончился, когда они расстались, когда он больше не воспринимал ее как своего психотерапевта! Что он там говорил о чувстве безопасности? Она попыталась вспомнить его слова. Он говорил о матери. О семье.

Неожиданно ей в голову пришла одна мысль. Возможно ли это? Тот самый момент, когда он перестал пытаться вспомнить потайные места. Мог ли он…

Фрида принялась рисовать на карте пальцем спираль, исходящую из дома Дина Рива, и вдруг замерла. Потом схватила пальто и шарф, выбежала из дома, проскочила двор и пересекла площадь. Еще не рассвело, и переулки были пустынными. Она слышала звук своих шагов, эхом отзывавшийся за спиной. И только добравшись до Юстон-роуд, где поток транспорта никогда не иссякает, она сумела поймать такси.

Фрида снова и снова прокручивала в уме неожиданную мысль. Может, стоило вызвать полицию? И что бы она сказала? Она тут же вспомнила о Карлссоне и его команде, то, как они ходят от дома к дому, опрашивая жителей. Как водолазы обыскивают дно реки. Им всем нужно было нечто материальное: кусочек ткани, хотя бы одна ниточка, отпечаток пальца… Но все, что она смогла им предложить, — это воспоминания, фантазии, сны, которые иногда, похоже, совпадали. Но может, она просто видела сходство, как дети видят фигуры животных в облаках? Слишком много тупиков. Может, это очередной тупик?

— Где вас высадить? — спросила таксист. Женщина-таксист. Как необычно!

— Здесь есть главный вход?

— Вход только один, — ответила водитель. — В принципе, есть еще задние ворота, но они заперты.

— Тогда остановитесь у передних.

— Я не уверена, что их уже открыли, хотя они открыты от восхода до заката.

— Солнце уже встает.

Было почти восемь часов утра. Сочельник.

Несколько минут спустя такси остановилось. Фрида расплатилась и вышла. Посмотрела на богато украшенную викторианскую вывеску «Кладбище Чезни-холл». Алан рассказывал ей о своей фантазии: как он посещает места последнего упокоения членов семьи, как разговаривает со своими предками. Бедный Алан! У него не было могил, куда можно приходить, — по крайней мере, он о них не знал. Но Дин Рив? Большие ворота кладбища были закрыты, но калитка возле них оказалась открытой. Фрида вошла и огляделась. Кладбище было огромным, как настоящий город. Надгробные плиты выстроились рядами, образуя широкие аллеи. То тут, то там виднелись статуи, колонны, кресты. Встречались и величественные мавзолеи. Участок слева, похоже, совершенно зарос, и могилы практически скрылись под листвой.

Впереди, на центральной аллее, Фрида заметила простую деревянную хижину. Дверь в ней была открыта, в окне горел свет. Интересно, на кладбищах ведут перепись? Она направилась к хижине, не забывая рассматривать могилы по обе стороны аллеи. Один надгробный камень привлек ее внимание: захоронение семейства Брейнбридж. Эмили, Николас, Томас и Уильям Брейнбридж — все умерли в шестидесятых годах девятнадцатого века, не дожив и до десяти лет. В 1883 году скончалась их мать, Эдит. Как она смогла так долго продержаться, пока память о ее умерших детях потихоньку уходила в прошлое? Возможно, у нее были и другие дети, о которых она заботилась, которые выросли, переехали и теперь похоронены в другом месте.

Какой-то звук, возможно шорох, заставил Фриду обернуться. Сквозь прутья ограды она заметила какого-то человека: сначала движущаяся фигура казалась размытой, но когда неизвестный дошел до центрального входа, Фрида узнала его. Точнее, ее. Их взгляды встретились. Фрида смотрела на Тэрри Рив, а Тэрри Рив смотрела на Фриду. В ее взгляде было что-то такое, какая-то настойчивость, которую Фрида никогда прежде не видела. Она сделала шаг вперед, но Тэрри развернулась и пошла прочь; скоро она уже исчезла из поля зрения. Фрида побежала назад по аллее, по которой пришла сюда, но когда она вышла с территории кладбища, то Тэрри уже и след простыл. Фрида отчаянно завертела головой. Она снова вошла в калитку и побежала по аллее к хижине. За импровизированным столом сидела старуха. Перед ней стоял термос и табличка с надписью «Друзья кладбища Чезни-холл». Вероятно, здесь покоится кто-то из ее близких, муж или ребенок. Возможно, именно здесь она чувствовала себя дома, в кругу семьи.

Фрида достала кошелек и порылась в нем.

— У вас есть телефон? — спросила она.

— Вообще-то я не… — начала было женщина.

Фрида нашла визитку, которую искала.

— Мне нужно позвонить, — заявила она. — В полицию.

Выпалив информацию Карлссону, Фрида снова повернулась к старушке.

— Мне нужно найти могилу одной семьи. Это возможно?

— У нас есть планы кладбища, — ответила та. — Там указаны почти все могилы. Какая фамилия, говорите?

— Рив. «В» в конце.

Женщина встала, подошла к шкафу в углу, открыла его ключом, достала толстую бухгалтерскую книгу, заполненную черными, уже поблекшими чернилами, и начала медленно и вдумчиво переворачивать страницы, время от времени облизывая указательный палец.

— У нас в списках значатся трое Ривов, — сообщила она наконец. — Теобальд Рив, умерший в тысяча девятьсот двадцать седьмом году, его жена Эллен Рив, тысяча девятьсот тридцать шестой год, и Сара Рив, тысяча девятьсот пятьдесят третий.

— Где они похоронены?

Женщина пошуршала чем-то в ящике стола и достала карту кладбища.

— Здесь, — заявила она, ткнув пальцем в точку на карте. — Они все похоронены почти в одном месте. Если вы пойдете по центральной аллее и свернете на третью…

Фрида выхватила карту у нее из рук и убежала с такой скоростью, словно за ней гнались призраки. Старуха посмотрела ей вслед, вернулась на место, открутила крышку термоса и замерла в ожидании прихода скорбящих, желающих отдать дань умершим близким. В Рождество на кладбище всегда полно народу.

Фрида промчалась по центральной аллее и свернула направо — на узкую, но хорошо утоптанную дорожку. По обе стороны высились могильные камни. Некоторые достаточно новые, из белого мрамора, с высеченными на них эпитафиями. Другие были старше и уже заросли лишайником и плющом или даже покосились. Было трудно разобрать имена покоившихся под ними людей, и Фриде приходилось водить пальцами по очертаниям букв, чтобы разобрать написанное. Филпотт, Белл, Фармер, Теккерей… Те, кто умер в старости, и те, кто не успел достичь зрелости; те, кому все еще приносили цветы, и те, кого давно забыли.

Она старалась двигаться между могилами как можно быстрее, наклоняясь к каждой из них и снова выпрямляясь, вглядываясь в надписи в тусклом свете раннего утра. Ловатт, Горан, Бутт… Глаза у нее слезились от усталости, а сердце сжималось в надежде. На колючем кусте сидел черный дрозд и внимательно разглядывал ее, а издалека доносился шум машин. Фэрли, Фейрбразер, Уолкер, Хэйль… От неожиданности она замерла и услышала, как в ушах зашумела кровь. Рив… Здесь покоился Рив! Небольшой крошащийся надгробный камень, немного завалившийся набок. Она нашла его!

Но тут на Фриду обрушилось понимание того, что она ошиблась, что на самом деле она ничего не нашла. Потому что разве здесь можно спрятать ребенка — здесь, среди могил, простиравшихся повсюду, куда хватало глаз? Пошатнувшись от ужаса, она присмотрелась к ним, пытаясь разглядеть свежевскопанную землю на том месте, где, возможно, недавно зарыли тело, но все густо заросло сорной травой. Здесь никого нельзя спрятать. Она опустилась на колени возле эпитафии Теобальду Риву, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота поражения. Выходит, Мэтью здесь никогда не было. Это была иллюзия, последняя судорога надежды.

Фрида не знала, сколько времени простояла вот так, на коленях, на сильном морозе, понимая, что проиграла. Наконец она подняла глаза и стала медленно подниматься, и в этот момент увидела его — высокий каменный мавзолей, почти скрывшийся за густыми зарослями ежевики и крапивы. Фрида бросилась к нему, чувствуя, как острые шипы рвут на ней одежду. Ноги ее увязали в подтаявшем снегу, ветер бросал волосы в лицо, так что она почти ничего не видела. Однако ей все равно удалось заметить, что здесь кто-то недавно был: часть зарослей ежевики и крапивы была примята, образуя нечто вроде тропинки. Наконец Фрида добралась до входа в мавзолей и увидела, что он наглухо закрыт тяжелой каменной дверью. Однако, судя по борозде, дверь недавно отодвигали.

— Мэтью! — крикнула она в необтесанный, крошащийся камень. — Подожди! Держись! Мы здесь. Дождись нас.

И она принялась тянуть на себя камень, надеясь услышать хоть какой-нибудь звук, который скажет, что мальчик там и он жив.

Каменная дверь немного подалась. Появилась щель. Фрида вцепилась в нее. Из-за холма донесся звук машин, показался свет фар. Затем раздались голоса и появились люди, они бежали к ней. Она увидела Карлссона. Увидела выражение его лица и спросила себя: неужели у нее такой же безумный вид?

И вот они уже поравнялись с ней — целая армия полицейских, которым под силу сдвинуть камень, и осветить фонарями сырую черноту, и проникнуть в склеп.

Фрида отступила. Ее охватило спокойствие. Она ждала.

Он больше не слышал биения своего сердца. Это не страшно. Когда оно отчаянно билось, то причиняло слишком много боли. Железный Дровосек ошибался. И он больше не мог правильно вдыхать и выдыхать воздух: тот заходил неровными, короткими порциями, и его не хватало. Пламя исчезло, и лед тоже исчез, и даже твердый пол перестал быть твердым, потому что его тело стало перышком, дрожащим на поверхности, и скоро оно поднимется в воздух и уплывет.

О нет! Пожалуйста! Нет! Ему не нравятся эти резкие звуки, не нравится белый, режущий глаза свет. Не нравятся уставившиеся на него глаза, хватающие руки и бормочущие голоса, не нравятся резкие движения, сотрясающие его тело. Он слишком устал, чтобы продолжать жить в страшной сказке. Он надеялся, что сказка наконец закончилась.

И тут он увидел балерину, женщину со снежинками в волосах. Она не кричала и не бежала, как остальные. Она просто стояла на другой стороне мира, окруженная могильными камнями, и смотрела на него без улыбки, но лицо у нее при этом было такое… Он спас ее, а теперь она спасла его. Она наклонилась к нему и коснулась губами его щеки. Злые чары рассеялись.

Глава 42

Фрида стояла около кровати. Маленькая фигурка лежала, свернувшись в том же самом положении, в котором они ее обнаружили. Тогда мальчик был полуголым: в предсмертном бреду он сорвал с себя одежду — клетчатую рубашку, точную копию рубашек, которые носили оба брата-близнеца, — и лежал почти обнаженный на холодной земле мавзолея. Теперь он лежал на теплом водяном матраце. Его накрыли несколькими слоями легкой ткани, а к груди подключили провода, идущие к мониторам. Его лицо, которое, судя по виденным Фридой фотографиям, раньше было круглым, румяным и веселым, теперь так побледнело, что казалось зеленым. На этом фоне веснушки выступали как ржавые монетки. Губы стали бескровными. На одной щеке красовался синяк, она опухла. Кисти рук прятались в бинтах: отчаянно цепляясь за каменные стены, он сорвал кожу на пальцах. Волосы ему так небрежно покрасили в черный цвет, что на проборе осталась полоска рыжего цвета. Только мониторы показывали, что он еще жив.

В углу палаты сидел детектив Мюнстер. Это был молодой человек с темными волосами и темными глазами, он принимал участие в работе команды, разыскивавшей Мэтью, с самого первого дня. Он был почти таким же бледным, как и мальчик, и таким неподвижным, словно его вырезали в камне. Он ждал, когда к больному вернется сознание. Бледные, просвечивающие веки Мэтью, обрамленные пушистыми рыжими ресницами, затрепетали, но снова закрылись. Карлссон попросил Фриду остаться в больнице, пока не приедет детский психиатр. Но она все равно чувствовала себя так, словно ее исключили из происходящего: ее окружали звуки торопливых шагов, скрежет тележек, приглушенные разговоры врачей и медсестер. Что еще хуже, она понимала их жаргон: теплый физиологический раствор внутривенно, опасность гиповолемического шока. Они пытались поднять ему внутреннюю температуру, а она превратилась в стороннего наблюдателя.

Дверь снова открылась, и в палату провели родителей мальчика. У них были бледные, искаженные, изможденные лица людей, проведших долгие дни в ожидании дурных вестей. Теперь у них появилась надежда, тоже, однако, причинявшая невыносимые муки. Женщина опустилась на колени около кровати, сжала перевязанную руку сына и приникла лицом к его телу. Чтобы оторвать ее от мальчика, понадобились усилия двух медсестер. У мужчины было красное, сердитое и одновременно смущенное лицо; его взгляд метался по палате, словно оценивая медицинское оборудование и лихорадочную деятельность персонала.

— Что с ним?

Врач смотрел на монитор. Он снял очки и устало потер глаза.

— Мы делаем все, что в наших силах, но у него сильное обезвоживание и серьезная гипотермия. У него опасно низкая температура.

Миссис Фарадей всхлипнула.

— Мой малыш… Мой сыночек…

Она поднесла маленькую ладошку к губам и поцеловала ее, затем стала поглаживать его руки и шею, снова и снова повторяя, что теперь все будет хорошо, что он в безопасности.

— Но ведь Мэтью выздоровеет? — с нажимом спросил мистер Фарадей. — Он выздоровеет. — Словно смена тона на утвердительный гарантировала именно такой исход.

— Мы его сейчас регидратируем, — сообщил врач. — И подключим мальчика к аппарату искусственного кровообращения. Это означает, что мы подсоединим его к аппарату, выкачаем его кровь, нагреем ее, а затем закачаем обратно.

— И когда вы все это сделаете, он будет здоров?

— Вы должны подождать снаружи, — ответил врач. — Мы сообщим, если будут какие-нибудь изменения.

Фрида шагнула вперед и взяла миссис Фарадей за руку. Женщина была словно в прострации и позволила вывести себя из палаты. Муж последовал ее примеру. Их провели в маленькую приемную без окон, где были только четыре стула и стол, на котором стояла ваза с искусственными цветами. Миссис Фарадей посмотрела на Фриду так, словно только что заметила ее.

— Вы врач? — спросила она.

— Да, — ответила Фрида. — Я работала с полицией. Я ждала, когда вы приедете.

Она сидела рядом с ними, а миссис Фарадей все говорила и говорила. Ее муж молчал. Фрида заметила грязь у него под ногтями, воспаленные от бессонницы глаза. Она ничего не говорила, но один раз миссис Фарадей повернулась, посмотрела ей прямо в глаза и спросила, есть ли у нее дети. Фрида ответила отрицательно.

— Тогда вам не понять.

— Не понять.

И тут мистер Фарадей нарушил молчание. Голос был сиплый, скрипучий, словно у него внезапно разболелось горло.

— Сколько времени он провел в том месте?

— Немного.

Слишком много. Кэти Райпон зашла в дом Дина в субботу, а сейчас уже сочельник. Перед глазами у Фриды прошли последние несколько дней. Дождь, мокрый снег… Наверное, по стенам склепа стекала вода. Наверное, он слизывал ее, как животное. Она снова подумала о Мэтью, о состоянии, в котором она увидела его впервые: истощенное, избитое тело, широко открытые невидящие глаза, распахнутый в крике рот. Это было хуже всего. Сначала он не понял, что его спасли. Он решил, что мучители вернулись за ним. И нужно было еще кое-что обдумать. Где сейчас Кэти? Есть ли у нее мокрая стена — там, где она находится, где бы это ни было?

— Через что ему, наверное, пришлось пройти… — прошептал мистер Фарадей. Он наклонился к Фриде. — Он… его… ну, вы понимаете…

Фрида покачала головой.

— Произошедшее, несомненно, ужасно, — сказала она, — но я подозреваю, что похититель воспринимал его как собственного ребенка.

— Ублюдок! — прошипел мистер Фарадей. — Они поймали того, кто это сделал?

— Не знаю, — вздохнула Фрида.

— Он заслуживает, чтобы его похоронили заживо, — как моего сына.

В приемную вошла врач-интерн. Она была молодая и очень красивая: нежная, как персик, кожа, светлые волосы, собранные в тугой «хвост», яркий румянец. И Фрида поняла: она принесла им хорошие новости.

Они опустились на колени с обеих сторон кровати, под безжалостным светом ламп, среди висящих трубочек и проводов. Держали мальчика за перевязанные руки, и звали его по имени, и сюсюкали с ним, словно с новорожденным. Называли его «котиком», и «солнышком», и «агусенькой», и «малышом Мэтти», и «птенчиком». Глаза Мэтью оставались закрытыми, но с лица уже исчезла смертельная бледность, с кожи ушел мучнистый оттенок. Ригидность конечностей уменьшилась. Миссис Фарадей всхлипывала и разговаривала одновременно — слова любви вырывались из ее горла между спазмами. Мэтью почти ни на что не реагировал и по-прежнему был вялым, словно его разбудили среди ночи.

— Мэтью, Мэтью… — бормотала миссис Фарадей, едва не касаясь губами сына. Он что-то произнес, и она наклонилась ближе. — Что ты сказал? — Он повторил, и она озадаченно оглянулась. — Он сказал «Саймон». Что это означает?

— Наверное, именно так они его называли, — предположила Фрида. — Думаю, они дали ему новое имя.

— Что? — Миссис Фарадей разрыдалась.

Детектив Мюнстер отвел мистера Фарадея в сторону, наклонился к кровати и заговорил с Мэтью. Он поднес фотографию Кэти Райпон почти к самому его лицу, но мальчик никак не мог сфокусировать взгляд.

— Это несправедливо! — внезапно заявила миссис Фарадей. — Он ужасно болен. Он не может этого сделать. Ему нельзя!

Медсестра сообщила, что детский психиатр уже едет, но позвонила и предупредила, что застряла в пробке. Фрида услышала, как детектив Мюнстер пытается объяснить родителям, что к ним сын вернулся, но другие люди по-прежнему ничего не знают о пропавшей дочери. Мистер Фарадей что-то сердито буркнул в ответ, а миссис Фарадей зарыдала еще горше.

Фрида прижала кончики пальцев к вискам. Она попыталась заглушить окружающий шум, дать себе возможность подумать. Мэтью похитили у родителей, спрятали, наказывали, морили голодом. Ему твердили, что его мама — больше не его мама, а папа — больше не его папа, говорили, что он — уже больше не он, а кто-то другой, некий мальчик по имени Саймон, после чего заперли, бросили, обрекли на смерть от голода, холода и одиночества. А сейчас он лежит, беспомощно моргая, в слишком ярко освещенной комнате, на него наступают чужие лица, пришедшие из ночных кошмаров, и кричат что-то, чего он не в силах понять. Он всего лишь маленький мальчик, почти малыш. Но он выжил. Когда никто не мог спасти его, он спас себя сам. Какие сказки он рассказывал себе, лежа в темноте?

Фрида подошла к кровати с другой стороны и встала напротив миссис Фарадей.

— Вы позволите? — спросила она.

Миссис Фарадей молча посмотрела на нее, но возражать не стала. Фрида наклонилась к лицу Мэтью, чтобы можно было разговаривать шепотом.

— Все хорошо, — сказала она. — Ты дома. Ты спасен. — Она заметила, как в глазах у него мелькнул огонек понимания. — Ты в безопасности. Ты сбежал из дома ведьмы.

Он произнес какой-то звук, но она не смогла расшифровать его.

— Кто был там с тобой? — спросила она. — Кто был с тобой в доме ведьмы?

Глаза Мэтью внезапно широко, как у куклы, распахнулись.

— Любопытная Варвара, — сказал он. — Сует свой нос.

У Фриды возникло ощущение, что рядом с ней сидит Дин, что Мэтью — кукла чревовещателя, и Дин говорит через него.

— Где она? — спросила она. — Куда они ее спрятали? Любопытную Варвару?

— Забрали, — тихим, как ветерок, голосом прошептал он. — В темноту.

Неожиданно он разрыдался, забился в истерике. Миссис Фарадей схватила сына и прижала его извивающееся тельце к груди.

— Ничего страшного, — сказала Фрида.

— Что это значит? — возмутился Мюнстер.

— Мне это не нравится. Совсем.

Фрида вышла в коридор и огляделась. В коридоре показалась медсестра, она толкала инвалидное кресло, в котором сидела старушка.

— Где можно взять воды? — спросила ее Фрида.

— Дальше по коридору, у главного входа, есть «Макдоналдс».

Она уже шла по длинному коридору, когда услышала оклик. Кричал Мюнстер. Он бежал к ней.

— Мне только что позвонили, — сообщил он. — Босс хочет вас видеть.

— Зачем?

— Они нашли эту женщину.

— Кэти? — Облегчение ворвалось в ее сознание так неожиданно, что закружилась голова.

— Нет. Жену, — ответил Мюнстер. — Тэрри Рив. Внизу вас ждет машина.

Глава 43

Иветта Лонг посмотрела на Карлссона и нахмурилась.

— Что-то случилось?

— Ваш галстук, — сказала она. — Он сбился. — Она наклонилась и поправила ему галстук. — Перед камерами вы должны выглядеть на все сто. Вы — герой. И там будет комиссар Кроуфорд. Его помощник только что звонил. Он очень доволен вами. Пресс-конференция будет просто шикарной. Журналисты уже даже в зал не вмещаются.

На столе завибрировал мобильный телефон. Его бывшая жена оставила несколько сообщений, интересуясь, когда же он, черт возьми, собирается забрать детей, и каждое сообщение было раздраженнее предыдущего.

— Мы вернули мальчика родителям, — сказал Карлссон. — Это все, что их волнует. Где Тэрри Рив?

— Ее только что доставили. Она ждет внизу.

— Она сказала что-нибудь о Кэти Райпон?

— Я не знаю.

— Я хочу, чтобы ее охраняли двое полицейских. Пусть глаз с нее не спускают!

Он взял телефон и написал сообщение: «Прости. Скоро позвоню». Затем нажал кнопку «отправить». Возможно, она услышит новости и поймет… Но на самом деле он знал, что это не поможет: есть дети других людей, а есть твои собственные. В двери показалась женщина-полицейский и сообщила, что приехала доктор Кляйн. Карлссон велел полицейскому немедленно проводить ее сюда. Когда Фрида вошла, его поразил яростный огонь в ее глазах — огонь, в котором он узнал собственную эйфорическую усталость, делавшую саму мысль о сне невозможной.

— Как мальчик? — спросил он.

— Жив, — ответила Фрида. — С ним сейчас родители.

— Я имею в виду, он выздоровеет?

— Откуда мне знать? — удивилась Фрида. — Маленькие дети обладают потрясающим запасом жизненных сил. По крайней мере, так написано во всех учебниках.

— Все благодаря вам. Ведь это вы нашли его.

— Одного нашла, а другого потеряла, — возразила Фрида. — Уж простите, если я не пляшу от радости. Тэрри Рив у вас?

— Она внизу.

— У входа мне пришлось пробираться сквозь толпу, — заметила Фрида. — Я бы не удивилась, увидев у них вилы и пылающие факелы — для суда Линча.

— Людей можно понять, — вздохнул Карлссон.

— Они должны вернуться домой и заботиться о собственных детях! — резко возразила Фрида. — Где вы ее нашли?

— У нее дома.

— Дома? — Фрида не верила собственным ушам.

— Мы, конечно, следили за домом, — продолжал Карлссон. — Она пришла домой, и мы ее арестовали. Все очень просто, никакого блестящего расследования. — Он поморщился.

— Но зачем ей идти домой? — Фрида, похоже, задала этот вопрос себе, а не Карлссону. — Я думала, у них есть план.

— У них действительно был план, — заверил ее Карлссон. — Но вы сорвали его, когда увидели ее на кладбище. Она позвонила мужу. Мы знаем это наверняка. Ее телефон у нас. Она позвонила ему. И он скрылся.

— Но почему она не скрылась? — удивилась Фрида. — И зачем она поехала на кладбище?

— Вы можете задать ей этот вопрос лично, — предложил Карлссон. — Я хочу, чтобы вы пошли со мной.

— У меня такое ощущение, что ответ у меня уже есть, — заметила Фрида. — Как там говорят адвокаты? Никогда не стоит задавать вопрос, если только вы уже не знаете ответ.

— А нам приходится задавать вопрос, ответ на который мы не знаем, — уточнил Карлссон. — Где Кэти Райпон?

Фрида присела на угол стола Карлссона.

— У меня на этот счет дурное предчувствие, — призналась она.

— Насчет Мэтью у вас тоже было дурное предчувствие, — напомнил он.

— Это другое. Они хотели сына. Они воспринимали его как своего ребенка. Даже когда они избавились от него, они не убили его. Они спрятали его, как ребенка, которого оставили в лесу в известной сказке.

— Они не оставили его в лесу. Они похоронили его заживо.

— Кэти Райпон — совсем другое дело. Она не была частью плана. Она просто мешала им. Но зачем Тэрри пошла на кладбище? И зачем она поехала домой?

— Возможно, хотела проверить, умер он или еще нет, — предположил Карлссон. — Или прикончить его. А может, она хотела забрать что-то из дома перед побегом. Возможно, проверяла, стоит ли ехать туда мужу, — чист ли горизонт, так сказать. — Карлссон заметил, что у Фриды дрожат руки. — Принести вам что-нибудь?

— Стакан воды.

Карлссон сидел и молча смотрел, как Фрида опустошает одноразовый стакан с водой, а потом они оба выпили по чашке черного кофе. Тоже молча.

— Готовы? — наконец спросил он.

Тэрри Рив сидела в комнате для допросов, уставившись в одну точку. Карлссон сел напротив нее. Фрида встала у него за спиной, прислонясь к стене рядом с дверью. Стена оказалась неожиданно прохладной.

— Где Кэтрин Райпон? — взял быка за рога Карлссон.

— Я ее не видела, — ответила Тэрри.

Карлссон медленно расстегнул ремешок часов и положил их на стол перед собой.

— Я хочу, чтобы вы четко поняли ситуацию, — начал он. — Я не знаю, закралось ли вам в голову подозрение, что вам придется столкнуться с маленьким таким обвинением в опрометчивом поставлении в опасность и получить маленький такой срок, с возможностью выйти через несколько лет за хорошее поведение. Боюсь, что такая догадка не имеет ничего общего с действительностью. Это звуконепроницаемое помещение, но если бы мы вывели вас в коридор, то вы смогли бы услышать рев толпы: эти люди кричат, и кричат они о вас. Мы, британцы, очень не любим, когда кто-то причиняет вред детям или животным. И есть еще один момент — присутствующая здесь доктор Кляйн, возможно, сочтет его проявлением сексизма, но что есть, то есть: мы, британцы, особенно ненавидим виновных в жестокости женщин. Вы получите пожизненное заключение, и если вы думаете, что оно будет состоять исключительно из занятий лепкой и чтением, подумайте еще раз. Тюрьма не бывает такой для тех, кто причиняет вред детям.

Карлссон замолчал. Тэрри по-прежнему смотрела перед собой.

— Но если вы сообщите нам, где она, — продолжал он, — то все может пойти совершенно по-другому.

Молчание.

— Ваш муж сбежал, — заявил Карлссон. — Но мы скоро найдем его. А тем временем вам придется испытать на себе все в полную силу. Я могу предложить вам выход. Но это предложение останется действительным очень недолго. Если вы не поможете нам, люди очень, очень на вас рассердятся.

— Вам не удастся настроить меня против него, — заявила Тэрри. — Мы сделали все вместе.

— На это он и рассчитывает, — заметил Карлссон. — Он уйдет от ответственности. Или попытается уйти. А вы останетесь здесь и будете расхлебывать кашу одна.

— Он может рассчитывать на меня, — упрямо твердила Тэрри. — Он всегда мог рассчитывать на меня. Я могу быть сильной ради него.

— Зачем вы упорствуете? — почти печально спросил ее Карлссон. — Все кончено. В этом нет никакого смысла.

Она только пожала плечами. Карлссон повернул голову к Фриде, в его взгляде читалась безнадежность. Он взял со стола свои часы, сунул их в карман пиджака, встал и подошел к психологу.

— Почему она так упорствует? Разве ей осталось что терять?

— Наверное, она боится потерять его, — мягко ответила Фрида. — Можно, я с ней поговорю?

— Чувствуйте себя как дома.

Фрида подошла к столу и села в кресло, которое только что освободил Карлссон. Пристально посмотрела на Тэрри, и Тэрри ответила не менее пристальным взглядом. Да еще и зубы стиснула, словно бросая вызов.

— Вы спасли Мэтью жизнь, — сказала Фрида. — Понимаю, звучит нелепо, и не думаю, что этот факт улучшит отношение к вам со стороны толпы на улице, но это правда.

Тэрри насторожилась.

— Ты просто пытаешься подобраться ко мне. Ты хочешь заставить меня говорить.

— Я просто говорю правду. Когда я увидела вас на кладбище, то поняла: Мэтью там. Если бы на его поиски ушло больше времени, он бы умер.

— И что? — пожала плечами Тэрри.

— Он не умер. Нет худа без добра, верно? Вы поэтому вернулись? Вы хотели проверить, жив ли он?

Тэрри окинула ее высокомерным взглядом.

— Мне нечего тебе сказать.

— Должно быть, вы только об этом и думали, — предположила Фрида. — В каком-то смысле было бы легче, если бы вы его убили. Но в те дни вы находились под наблюдением, а когда сидели здесь, то, наверное, вас преследовал образ маленького мальчика, лежащего в темноте. Поэтому вы вернулись. Вы так поступили из… Я не уверена, какое слово тут лучше всего подходит. Может, вы беспокоились о нем? А потом вы увидели меня и поняли, что я вас тоже увидела. Вы убежали и позвонили Дину. О нем вы тоже беспокоились. Вы заботились о нем. А он о вас заботился?

— Тебе не удастся настроить меня против него.

— А я и не пытаюсь.

— Да врешь ты все!

— С Мэтью все будет хорошо, — сказала Фрида. — Я только что из больницы. Думаю, у вас теперь камень с души упал.

— Мне все равно.

— Вам точно не все равно. Но сейчас главное — выяснить, где Кэти.

Тэрри, как всегда, пожала плечами.

— И Джоанна. Что случилось с Джоанной, Тэрри? Где она похоронена?

— Спросите у Дина.

— Очень хорошо.

— Где мой чай и сигарета?

— Я хочу задать последний вопрос: зачем вы пошли домой?

— Не знаю, — ответила Тэрри. — Почему бы и нет?

Фрида на мгновение задумалась.

— А мне кажется, я знаю.

— Серьезно?

— Вы отправились на кладбище, увидели меня и поняли, что мы найдем мальчика. Тогда вы позвонили Дину и поняли, что сделали для него все, что могли. А что потом? Вы действительно собирались убежать? Правда? Но что это означало бы? Смогли бы вы пуститься в бега? Залечь на дно, навсегда? Взять новое имя? Окажись я на вашем месте, наверное, я бы думала точно так же, как и вы. Сама мысль о такой жизни лишила бы меня остатков сил. Я сделала все, что могла. Мне бы захотелось пойти домой, пусть даже я проведу там всего лишь минуту. Мне просто захотелось бы пойти домой.

Тэрри тяжело дышала. Она пошарила в кармане джинсов, выудила оттуда смятый старый платок и громко высморкалась. Затем бросила платок на пол и снова уставилась на Фриду.

— Тебе не удастся заставить меня сказать хоть слово против него, — заявила она. — Мне нечего сказать.

— Я знаю. — Фрида встала с кресла, присела и подняла мокрый платок. — Не стоит добавлять к другим проблемам еще и мусор.

— Ой, отвали, — буркнула Тэрри.

Фрида и Карлссон вышли из допросной, и Карлссон отправил двух женщин-полицейских к Тэрри. Он начал что-то говорить, но тут из-за угла показался другой детектив. Он тяжело дышал и едва сумел выдавить из себя:

— Только что звонил Алан Деккер. Он разговаривал с Дином Ривом. Они встретились.

— Что за черт! — Карлссон обернулся к Фриде. — Хотите поехать с нами? Подержать его за руку?

Фрида на минуту задумалась.

— Нет. У меня другие дела.

Карлссон не смог скрыть улыбки.

— Что, вам уже неинтересно?

— Просто мне обязательно нужно кое-что сделать.

— Рождественские покупки? Или что-то, о чем мне следовало бы знать?

— Не знаю, — честно ответила она.

Он подождал, но Фрида больше ничего не сказала.

— Ну и черт с ним! — заявил Карлссон и ушел.

Фрида села, побарабанила пальцами по столу, снова встала и направилась в оперативный пункт. В дальнем углу раздавался звон бокалов и веселый смех. Чувствовалось, что дело закрыто, и полицейские уже начали праздновать. Фрида вытащила из кармана блокнот и бегло просмотрела его. Затем подошла к столу, где стоял телефон, подняла трубку и набрала номер.

— Саша? Это Фрида. Да, я так рада, что поймала вас. Не могли бы вы оказать мне услугу, правда, очень большую? Мы можем встретиться? Немедленно. Я могу приехать прямо туда, где вы находитесь. Чудесно. До встречи.

Она с шумом опустила трубку на рычаг. В противоположном конце комнаты какой-то молодой детектив оглянулся и удивился: куда эта женщина-врач так торопится, что чуть ли не бегом выскочила в коридор?

Глава 44

Карлссон постучал в дверь, и она открылась едва ли не раньше, чем он успел опустить руку. Перед ним стояла низенькая, но крепко сбитая женщина в старых джинсах и оранжевом джемпере с закатанными до локтей рукавами. Ее лицо, полностью лишенное косметики, было усталым и взволнованным.

— Кэрри Деккер? Я главный инспектор Малком Карлссон. А это детектив Иветта Лонг. Думаю, вы и ваш муж ждали нашего прихода.

— Алан в кухне. — Она помолчала. — Он очень расстроен.

— Мы просто хотим задать несколько вопросов.

— Я могу остаться?

— Как пожелаете.

Карлссон проследовал за ней в кухню.

— Алан, — мягко сказала она. — Они пришли, Алан.

Он производил впечатление раздавленного, обезумевшего человека. На нем все еще было потертое шерстяное пальто, и он сидел, навалившись на кухонный стол. Когда он поднял голову, Карлссон заметил, что у него такой вид, словно он плакал в течение многих часов или даже дней.

— Это срочно, — сказал Карлссон. — Вы должны сказать нам, что случилось.

— Я предупреждала его, что не стоит туда ходить, — запричитала Кэрри. — Я говорила ему. Объясняла, что он подвергает себя опасности.

— Не было там никакой опасности. Я же говорил. Мы встретились в людном месте. Все заняло несколько минут. — Он нервно сглотнул. — Я словно посмотрел в зеркало. Я должен был сразу сказать тебе. Я понимаю, что поступил неправильно. Но еще пару недель назад я и понятия не имел, что он вообще существует. Я должен был увидеть его. Прости.

Он дрожал, в глазах снова стояли слезы. Кэрри села рядом и взяла его ладонь в свои. Она поцеловала его руку, и он прислонился к ней своей большой, тяжелой головой.

— Все хорошо, любимый, — сказала она.

Карлссон отметил про себя, что она защищает мужа с материнской нежностью.

— В котором часу он вам позвонил?

— Когда это было, Кэрри? Примерно в девять, может, немного раньше. Я слышал, того мальчика нашли.

— В этом есть и ваша заслуга.

— Я рад, что смог хоть как-то помочь.

— Когда он позвонил вам, то что конкретно сказал?

— Сказал, что нам нужно встретиться. Что у него мало времени, и это наш единственный шанс. Сказал, что хочет мне кое-что отдать.

— И вы согласились?

— Да, — еле слышно произнес Алан. — У меня было ощущение, что если я не соглашусь, то никогда его не увижу. Что это мой единственный шанс, и если я откажусь от него, то буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. По-вашему, это глупо?

— У вас есть номер, с которого он звонил?

— Он звонил с мобильного, — вмешалась Кэрри. — После того, как Алан ушел, я набрала 1471, и когда мне сообщили номер последнего входящего звонка, я его записала.

Она передала Карлссону клочок бумаги, и инспектор отдал его детективу Лонг.

— Где вы договорились встретиться?

— На центральной улице. Он сказал мне, что уже там. Возле бывшего универмага Вулворта. Сейчас он закрыт и заброшен. Он сказал, что будет высматривать меня. Тогда я сказал Кэрри.

— Тебе пришлось так поступить, верно? Я ведь слышала, как ты разговаривал по телефону. Я собиралась пойти туда вместе с ним. Я бы непременно так и сделала, но Алан сказал, что брат может отказаться говорить с ним, если я буду рядом. Поэтому я позволила ему пойти одному, но только после того, как он пообещал звонить мне каждые пять минут. Я должна была знать, что ему ничто не угрожает.

— В котором часу вы встретились?

— Я шел медленно. Все время, пока я туда шел, меня мутило. Минут десять, наверное.

— Он уже был на месте?

— Он подошел ко мне сзади. Захватил меня врасплох.

— Как он был одет? Вы помните?

— В старую кожаную куртку. Джинсы. В шерстяную шапочку серо-буро-зеленого цвета, она еще полностью закрывала его волосы.

— Продолжайте.

— Он назвал меня «брательник». Он сказал: «Ну что, брательник, рад с тобой познакомиться». Словно все это шутка.

— Что еще?

— Тут мне на мобильный позвонила Кэрри, и я сказал ей, что все нормально, мне ничего не угрожает. Я сказал, что вернусь, как только смогу. А потом он сказал… прости, любимая… он сказал: «Что, брательник, под каблуком сидишь, да? Не нужна тебе эта рыба-пила, поверь мне. Хуже ничего нет». Он сказал, что хотел взглянуть на меня. И еще хотел кое-что мне дать.

— Что?

— Подождите-ка.

Карлссон смотрел, как Алан достает из-под стола холщовую сумку. Она была явно тяжелая, и в ней что-то звенело. Алан поставил сумку между собой и инспектором.

— Он хотел отдать мне свои особенные инструменты, — сказал он. — Я их еще не смотрел.

Он взялся толстыми пальцами за «молнию» и потянул ее.

— Не прикасайся к ней! — резко выкрикнула Кэрри. — Не смей касаться ничего, что принадлежало ему.

— Это подарок.

— Он злой человек. Не нужны нам его подарки.

— Я заберу это, — вмешался Карлссон. — Он еще что-нибудь говорил?

— Да нет. Сказал только какую-то глупость. Что-то вроде «Помни, на свете есть вещи похуже смерти».

— Что это означает?

— Понятия не имею.

— А как он себя вел? Он был взволнован?

— Я нервничал, да, а он был совершенно спокоен. Ему, похоже, некуда было спешить. Он словно знал, куда идет.

— Что-нибудь еще?

— Нет. Он похлопал меня по плечу, сказал, что было приятно познакомиться со мной, а потом просто ушел.

— В какую сторону он направился?

— Не знаю. Я видел только, как он свернул на боковую улицу. Она ведет к автобусному парку и пустырю, где сейчас строят гипермаркет.

— Он не говорил вам, куда именно идет?

— Нет.

— Вы не защищаете его?

— Я не стал бы этого делать. Он плохой человек. Было в нем что-то такое… — Неожиданно в его голосе появился яд.

— Когда вы увидели, что он ушел, вы пошли домой?

— Я позвонил Кэрри, чтобы сказать, что я жив-здоров, а он ушел. У меня возникло такое странное чувство… я словно испытал облегчение. Словно что-то ушло из моей жизни, словно я освободился от него.

— Вы никуда не ходили и ни с кем не говорили после того, как увидели, что он ушел?

— Нет. Никуда и ни с кем.

— И больше вы ничего не можете вспомнить?

— Это все. Простите. Я знаю, что поступил неправильно.

Карлссон встал.

— Детектив Лонг пока что останется здесь, и я пришлю еще одного полицейского. Выполняйте все их распоряжения.

— Он вернется? — Кэрри в ужасе зажала ладонью рот.

— Это простая предосторожность.

— Вы думаете, что мы в опасности?

— Он опасный человек. Возможно, еще ничего не закончилось. Жаль, что вы не позвонили нам сразу же.

— Простите. Я просто должен был увидеть его. Хотя бы один раз.

Карлссон приказал расставить людей вокруг района, где Рив встретился с братом. Хотя надежды у него не было никакой. Время только перевалило за полдень, но на смену куцему дню вовсю шла темнота. В окнах коттеджей и квартир уже пылали рождественские гирлянды, а с дверных молоточков свешивались еловые венки. В витринах стояли безвкусно украшенные елки, улицы были залиты неоновым светом колокольчиков, северных оленей и персонажей из детских мультфильмов. Небольшая группа мужчин и женщин распевала рождественские песни у супермаркета «Теско» и гремела ведрами. В морозном воздухе снова стали летать крошечные снежинки. Похоже, в этом году будет снежное Рождество, подумал Карлссон, хотя для него этот праздник уже давно стал чем-то нереальным. Он смутно мог представить своих детей в их новом доме, далеко отсюда: куча подарков у подножия елки, запах пирогов, раскрасневшиеся детские лица — семейная жизнь продолжается, но ему в ней места уже нет. Мальчик спасен, он в безопасности, хотя никто не смел на это даже надеяться. Газеты назовут Мэтью лучшим рождественским подарком в жизни его родителей. Чудом. По правде говоря, для Карлссона спасение малыша и правда было сродни чуду: он давно смирился с тем, что Мэтью погиб.

Он понимал, что устал, но усталости не чувствовал. Напротив, его переполняла энергия, а мысли были такими четкими и ясными, как никогда за последние несколько дней.

Когда Карлссон вернулся, Фрида все еще находилась в участке. Она сидела в пустой комнате для допросов: спина прямая, волосы тщательно причесаны, в руках чашка. Он уловил запах мяты. Она с надеждой посмотрела на него.

— Они все еще ищут. Он где-то в городе. Куда он может пойти?

— Как Алан?

— У него шок. Да это и понятно. Он перенес психологическую травму, и это еще не конец. Его жена — сильная женщина.

— Ему повезло с женой.

— Судя по виду Алана, он очень скоро свяжется с вами.

— Возможно, хотя не исключено, что я — последний человек в мире, кого он хочет видеть. А вот я с удовольствием бы с ним встретилась. Помимо всего прочего, скоро его лицо возненавидят во всейстране.

— Я знаю. И эта толпа… — Кивком головы он показал на вход в участок, где люди и не думали расходиться. — Это собрание миролюбивым не назовешь.

Карлссон вышел. Но не успела Фрида хотя бы начать думать о том, что же ей теперь делать, стоит ли отправиться домой и попытаться уснуть, как он вернулся с криком:

— Они нашли его!

— Где?

— В старом доке, сбоку от канала, чуть дальше от того места, где он назначил встречу Деккеру. Под мостом. Он повесился.

Глава 45

На машине до самого канала Карлссон добраться не смог, ему пришлось остановиться у моста с одного берега на другой. Там уже ждал полицейский, который и провел его к пешеходной дорожке.

— Кто обнаружил тело? — спросил Карлссон.

— Какой-то старик, выгуливавший собаку, — ответил полицейский. — У него нет мобильного, телефонную будку он не нашел, так что пришлось возвращаться домой, а у него больные ноги. В общем, наши сюда приехали только через час. Будь у старика мобильный, возможно, парамедики и смогли бы ему помочь.

Впереди, на тропинке, инспектор увидел зевак, главным образом детей, пытавшихся рассмотреть тело. Карлссон и полицейский нырнули под полицейскую ленту, свернули с главной дорожки и пошли по берегу бухточки, своеобразного водяного тупика. Когда-то здесь находился причал для барж: их привязывали у берега недалеко от фабрики. Сейчас причал забросили, и он постепенно приходил в запустение — в трещинах каменной кладки уже росли кусты. Впереди стояла группка полицейских, но ощущения нервозности в воздухе не было. Один из полицейских что-то сказал — что именно, Карлссон не расслышал, — другие рассмеялись. Еще дальше на дорожке он заметил члена своей команды, Мелани Хэккет: она что-то обсуждала с полицейским. Карлссон окликнул ее.

— Они обрезали веревку, — сообщила она и махнула рукой, указывая на зеленый брезент на земле. — Хотите взглянуть?

Карлссон кивнул, и Мелани приподняла брезент. Он был готов к тому, что увидит, но все равно невольно вздрогнул. Глаза с расширенными зрачками смотрели вверх, в пустоту; раздутый язык высовывался между зубами. Хэккет еще сильнее отдернула брезент. Веревку убрали, но странгуляционная борозда на шее, уходящая за ухо, была четко видна.

— Он даже не переоделся, — заметила Мелани. — На нем та же одежда, в которой он был в участке.

— Он не заходил домой, — пояснил Карлссон и поморщился от сильного запаха испражнений. Заметив выражение его лица, Хэккет вернула брезент на место.

— Вот что происходит, когда вешаешься, — вздохнула она. — Если бы люди об этом знали, возможно, самоубийств было бы меньше.

Карлссон огляделся. На старой фабрике еще оставалось несколько целых окон, но их давно заколотили.

— Здесь часто ходят?

— Нет, — покачала головой Хэккет. — Эта часть канала достаточно тихая, сюда никто не забредает.

— Думаю, поэтому он сюда и пришел.

— Он понял, что игра закончена, — предположила Хэккет.

— Почему вы так считаете?

— В кармане у него нашли письмо.

— Какое письмо?

— Мы положили его в коробку с остальными вещами, которые нашли в карманах. — Она подошла к синему ящику и вытащила оттуда прозрачный файл. — У него обнаружили мобильный телефон, пачку сигарет, зажигалку, ручку и это. Оно было в конверте. Конверт не подписан.

Она вручила файл Карлссону. Инспектор мог прочитать записку, не открывая файл. Он пошел по дорожке, вышел из тени моста. Текст был написан на листочке, очевидно, вырванном из блокнота на пружине. Карлссон узнал крупный, округлый почерк: он его уже видел в подписи под свидетельскими показаниями Рива. Записка была короткой, прочитать ее не составило труда:

«Я знаю, что меня ждет. Я не хочу, чтобы это случилось со мной. Передайте Тэрри мое «прости». Прости, что бросаю тебя, куколка. Она знает, что всегда была для меня единственной. Она не имеет никакого отношения ко всему этому. Но она не станет защищать себя. Скажите ей: я сделал все, что мог. Настало время уйти.

Дин Рив»

Карлссон посмотрел на Мелани Хэккет.

— Он предоставил ей выкручиваться самой, — сказал он.

— Что будем делать? — спросила она.

— Надавим на нее. Она — это все, что у нас есть.

Карлссон позвонил Фриде домой. Рассказал ей о трупе, о записке.

— Мне почему-то никогда не удавалось представить его в зале суда.

— Я не понимаю, что это означает, — признался Карлссон. — Впрочем, я обещал держать вас в курсе. Ну вот, я вам все сообщил.

— И я буду держать вас в курсе, — неожиданно заявила Фрида.

— На что это вы намекаете?

— Еще не знаю, — уклончиво ответила Фрида. — Если что-нибудь произойдет, я с вами свяжусь.

Повесив трубку, она какое-то время сидела неподвижно. На столе стояла белая керамическая кофейная чашка. Солнечный луч, проникавший в окно, освещал ее так, что одна сторона находилась в тени, причем тень эта была голубоватого оттенка. В руках Фрида держала блокнот и кусочек древесного угля — она пыталась отобразить тень до того, как луч передвинется, форма чашки изменится и образ исчезнет. Она посмотрела на чашку, затем опустила взгляд в блокнот. Неправильно. Тень на ее рисунке походила на обычную тень, на то, какой тень должна быть, и это не была тень, на которую она сейчас смотрела. Она вырвала страницу из блокнота, разорвала ее пополам, затем еще раз. Она размышляла о том, найдет ли в себе силы начать все заново, когда неожиданно зазвонил телефон. Это была Саша Уэллс.

— С Рождеством, — сказала она. — У меня для вас новости.

Они договорились встретиться в доме № 9, расположенном за углом от того места, где работала Саша. Когда Фрида вошла в кафе, в глаза ей бросились мишура, звезды и небольшие глобусы, развешанные по всему помещению. Керри поздоровалась с ней и указала на выставку в витрине.

— Вам нравится наш Санта-Клаус?

— Он бы мне понравился, если бы был прибит к кресту, — проворчала Фрида.

Лицо Керри выражало шок и неодобрение.

— Это для детей, — сухо обронила она. — Катя сама сделала.

Фрида заказала самый крепкий черный кофе, какой только они могли приготовить. Когда Саша вошла, Фрида обратила внимание на то, как сильно изменилась ее пациентка: теперь ничто в ней не напоминало ту дрожащую, перепуганную молодую женщину, которая записалась к ней на прием несколько недель назад. Разумеется, это не обязательно означало, что ей стало лучше, но сегодня на ней был костюм, волосы были завязаны в «хвост», и в целом вид у нее был вполне презентабельный. Саша заметила Фриду и расплылась в широкой улыбке. Фрида встала, представила ее Керри и заказала травяной чай и булочку. Они сели за стол. Саша перестала улыбаться, теперь ее лицо выражало беспокойство.

— Когда вы в последний раз спали? — спросила она.

— Я работала, — сухо ответила Фрида. — Итак?

Саша откусила от булочки и жадно отхлебнула чая.

— Умираю от голода, — пробормотала она с полным ртом. — Ну, хочу сказать, что вы передо мной в неоплатном долгу. Я занимаюсь генетикой, но тесты не делаю. Однако я знаю кого-то, кто знает еще кого-то, и, кроме того, я вытащила их из-за праздничного стола и заставила все сделать примерно за тридцать секунд. Так что тест мы провели.

— И какой результат?

— Сначала скажите «спасибо».

— Я вам очень благодарна, Саша.

— Должна признаться, я в долгу перед вами за то, что вы врезали тому скоту, рискуя угодить в тюрьму, но все равно… Пожалуйста. И рискуя показаться чересчур педантичной, вынуждена напомнить, что все это неофициально, между нами.

— Безусловно.

— И еще хочу сказать, что я просто разрываюсь между удивлением, зачем вам информация об этом клочке бумаги, и ощущением, что для собственного блага мне лучше знать как можно меньше.

— Я заверяю вас, это очень важно, — сказала Фрида. — И это секрет.

— И конечно, вы врач и понимаете, что тут есть определенные юридические тонкости типа вмешательства в частную жизнь и что если вы попытаетесь использовать эту информацию в суде, то ни один судья не примет ее во внимание.

— Не волнуйтесь. Я не попытаюсь.

— Я вот что хотела сказать: просто здорово, что вы связались со мной, и я с удовольствием встречусь с вами за чашкой чая и поболтаю, но очень надеюсь, что меня никто не попросит выступить свидетелем.

— Нет. Обещаю.

— Итак, зачем вам нужен тест митохондриальной ДНК?

— Разве это не очевидно?

— Думаю, да, в каком-то смысле, но это очень необычно.

Повисло молчание. Наконец Фрида заговорила и почувствовала, что голос ее дрожит:

— Итак, какой результат?

Выражение лица Саши неожиданно стало серьезным.

— Положительный.

— Уф! — облегченно выдохнула Фрида.

— Вот так вот, — пристально глядя на нее, добавила Саша.

— Что это означает? Что это означает на самом деле? Ведь положительный тест ДНК говорит лишь о большей вероятности, не так ли?

Саша, похоже, расслабилась.

— Не в данном случае. Вы доктор медицины, верно? Вы изучали биологию. Митохондриальная ДНК передается по женской линии в неизменном виде. Она либо совпадает, либо не совпадает. В данном случае — совпадает.

— Значит, я могу быть уверена.

— Подозреваю, что мне не стоит этого знать, но где вы взяли образцы?

— Вы правы, вам этого знать не стоит. Спасибо. Большое спасибо за помощь!

— Я вам не помогала.

— Но помогли.

— Я, скажем так, поиграла в шпиона, — улыбнулась Саша. — То есть я не сохранила ни образцов, ни документов. Я только сообщила вам результат. Больше ничего.

— Разумеется, — кивнула Фрида. — Я обещала это с самого начала. Мне просто нужно было знать.

Саша допила чай.

— А что вы делаете на Рождество?

— Только что все немного усложнилось.

— Я так и подумала.

Глава 46

— Неужели вам больше нечем заняться в сочельник? — спросил Карлссон, закрывая за собой дверь комнаты для допросов.

Он устал, в глаза словно песку насыпали, а горло болело так, словно он вот-вот сляжет с температурой. Было восемь часов. Полицейский участок практически опустел, и половина кабинетов погрузилась в темноту.

— В данный момент — нет, — заверила его Фрида.

— Надеюсь, у вас хорошие новости. Я собирался идти домой.

На самом деле ему вовсе не хотелось идти домой — в пустую квартиру в ночь перед Рождеством. Он позволил себе вспомнить о детях — румяных от волнения, откладывающих кусок пирога для Санты… без него.

— Она что-нибудь сказала?

— Не совсем. Во всяком случае, не о Кэти.

Фрида вошла в комнату для допросов. На стуле в углу сидел молодой полицейский и тайком тер глаза. Тэрри оставалась в кресле. От усталости ее лицо покрылось пятнами, неестественно белые волосы растрепались. Она скользнула по Фриде равнодушным взглядом.

— Мне нечего вам сказать. Он умер. Это вы виноваты, вы все. И у вас теперь есть мальчик. Чего вам еще надо? Я опознала труп. Неужели вам этого мало? Просто оставьте меня в покое.

— Я пришла сюда не для того, чтобы говорить о Дине.

— Я все сказала вот ему. — И она мотнула головой в сторону Карлссона, стоявшего у дверей со скрещенными на груди руками. — Я ничего не скажу. Он сам написал в записке, что я ни в чем не виновата.

— Вы, наверное, очень рады, что Мэтью жив, — заметила Фрида, глядя на обкусанные ногти Тэрри.

Она только пожала плечами.

— Наверное, вы очень беспокоились, зная, что он сидит под землей и никто ему не поможет.

Тэрри зевнула. Зубы у нее были желтыми от никотина. Фрида услышала, как за спиной нетерпеливо пошевелился Карлссон.

— Вам стало легче, когда вы узнали, что в каком-то смысле спасли его, вернувшись на кладбище?

— Ну же, Фрида, — подтолкнул ее Карлссон, выходя вперед, и прошептал: — Мы это уже проходили. Если она не в состоянии помочь нам найти Кэти, то зачем терять время?

Фрида проигнорировала его. Она наклонилась над столом и посмотрела прямо в тусклые карие глаза Тэрри.

— Ребенок, оторванный от дома, спрятанный в неизвестном месте. Мэтью стал бы Саймоном и забыл свою мать, отца, все время, прошедшее до того дня, как его похитили, вырвали из одной жизни и поместили в другую. Бедняжка. Бедный ребенок. Каким становится человек после такого ужасающего происшествия? Как человек относится к своему «я», если это «я» так давно потерялось и так изменилось? Возможно, такого человека словно похоронили заживо, и всю оставшуюся жизнь он именно так себя и воспринимает? Неужели вы совсем ничего не хотите мне сообщить, Тэрри? Дин умер. Он больше ничего не может сделать. У вас остались только вы сами, то самое «я», которое вам пришлось похоронить. Нет? Вам по-прежнему нечего мне сказать? Ладно.

Фрида встала и еще несколько секунд смотрела на Тэрри сверху вниз.

— Я хотела подготовить вас. Ваша сестра ждет за дверью.

На мгновение в маленькой комнате повисло напряженное молчание. Фрида чувствовала на себе взгляды всех присутствующих.

— Какого черта? — воскликнул Карлссон.

— Тэрри! — мягко позвала Фрида.

— О чем это ты?

— Я приглашу ее, ладно?

Фрида не сводила глаз с Тэрри, но лицо той не изменилось. Она по-прежнему безразлично смотрела на Фриду.

Фрида открыла дверь и стремительно прошла по пустынному коридору к приемной.

— Вы можете войти, Роуз.

— Тут вам не чертово шоу в Вест-Энде! Какого черта вы раскомандовались?

Карлссон нервно мерил шагами комнату. Его лицо побелело от гнева.

— Что вы о себе вообразили, внезапно объявляя об этом, как фокусник, который выдергивает из шляпы кролика?

— Я не хотела, чтобы она узнала это от полицейского. Я хотела ее подготовить.

— И подготовили, да?

— Почему вы сердитесь?

— Господи, с чего же начать?! — Карлссон внезапно перестал метаться по комнате и рухнул в кресло. Яростно потер лицо ладонью. — Откуда вы знали?

— На самом деле я не знала, — ответила Фрида. — Я просто все время думала о том, как она пошла домой, о том, что для нее вообще значит дом. И о том, что они не убивали Мэтью. Даже Дин. Не убивал. А потом я увидела Тэрри, когда она спала.

— Спала?

— Я вошла в комнату для допросов, когда она уснула. Она опустила голову на сложенные ладони. Роуз однажды рассказала мне, как Джоанна спала, — сложив ладони, словно в молитве, и прижавшись к ним щекой. Есть вещи, стереть которые невозможно: характерная улыбка, например; небольшой жест; то, как человек засыпает. Я просто обязана была выяснить, обязана проверить. Я получила ее ДНК с платком и сравнила с ДНК Роуз.

— Но ведь она выглядит намного старше. Документы, которыми мы располагаем, утверждают, что ей намного больше лет, примерно столько же, сколько Дину. А вы говорите, ей нет еще и тридцати!

— Она была бедной. Бедной и несчастной. Всю свою жизнь.

— Вы сейчас скажете, что она жертва.

— Она действительно жертва.

— Она еще и преступница. Она помогла Дину похитить Мэтью, не забывайте об этом.

— Я помню.

— Он мог умереть. Она бы стала соучастницей убийства. И где Кэти Райпон? Она молчит.

— Вряд ли ей это известно.

— Даже так? На каком основании… Или у вас просто такое чувство?

— Я догадываюсь. И это было бы даже логично. Она таким образом словно становилась матерью.

— Подумать только, она все время торчала у меня под носом! — сокрушенно вздохнул Карлссон.

— Это победа, — заметила Фрида. — Вы герой уже потому, что нашли похищенного ребенка. А теперь вы нашли двоих. Мэтью и Джоанну.

— Она не похищенный ребенок.

— Еще как похищенный! Из них двоих именно ее мне особенно жаль.

Карлссон вздрогнул, словно неожиданно испытав приступ ужасной мигрени.

— Это вы, — заявил он. — Именно вы нашли обоих детей.

Фрида сделала шаг вперед и положила ладонь на щеку Карлссона. Он на мгновение закрыл глаза.

— Вы знаете, чего я хочу?

— Чего? — мягко спросил Карлссон. — Признания, любви, как и все мы.

— Нет, — возразила Фрида. — Я хочу спать. Я бы хотела прийти домой и поспать тысячу лет, а затем вернуться к своим пациентам. Я не хочу идти на пресс-конференцию и рассказывать там, как я использовала пациента, чтобы найти убийцу. Мне нужно кое-что обдумать, и сделать это я должна наедине с собой. Я хочу уползти к себе в нору. Вы нашли Мэтью. Вы можете сделать тест ДНК — такой, который примет суд, — и доказать, что Тэрри на самом деле Джоанна. И Дин Рив умер. — Она немного помолчала и добавила: — Но если вы собираетесь предъявить Джоанне обвинение в убийстве, превратить ее в козла отпущения, поскольку Дин покончил с собой, то я могу и передумать.

— О чем это вы?

— Или хотя бы в соучастии.

— Она виновна, и вы это знаете.

— Я знаю, что толпа на улице воет, требуя ее крови, и поскольку она женщина, то к ней отнесутся даже хуже, чем если бы она была мужчиной. И я также знаю, что ее похитили, когда она только-только научилась говорить; что она пережила психологическое насилие и промывку мозгов, поэтому не может нести ответственности за свои действия; и что если вы думаете отдать ее под суд за то, что она совершила, будучи жертвой преступления, длившегося больше двух десятилетий, то на судебном заседании вы увидите меня как свидетеля-эксперта со стороны защиты.

— Значит, вы считаете, что она не несет ответственности за свои поступки?

— А вы попробуйте предъявить обвинение, — спокойно предложила Фрида.

Карлссон посмотрел на часы.

— Ого, уже Рождество.

— Так и есть.

Фрида встала.

— Я распоряжусь отвезти вас домой.

— Я бы предпочла пройтись.

— Сейчас середина ночи, а идти далеко.

— Ничего страшного.

— И на улице жуткий холод.

— Это тоже не страшно.

Это было больше, чем «не страшно», это полностью устраивало Фриду. Она хотела побыть в одиночестве, в темноте и ледяном холоде города, который любила; она хотела идти вперед до тех пор, пока тело и ум не устанут до изнеможения. Ее уютный дом казался далекой целью — местом, которого она сможет достичь, лишь приложив огромные физические усилия.

Когда она ввела в комнату Роуз, чтобы представить ее пропавшей сестре, то невольно вцепилась в руку молодой женщины, чувствуя, как тело охватывает дрожь. Роуз замерла в дверях и уставилась на фигуру за столом пугающе настойчивым, испуганным взглядом.

Двадцать два года назад худенькая, темноволосая, щербатая сестренка, которая плелась у нее за спиной по пути домой, внезапно исчезла, словно провалилась в трещину в тротуаре. Ее призрак преследовал Роуз. Бледное лицо и умоляющий детский голосок, зовущий сестру по имени, постоянно являлись ей в снах. Она часто пыталась представить, какой сестра становилась на каждом этапе взросления — в десять лет, в подростковом возрасте, в юности. Изображения, созданные компьютерной программой, показывали, какой могла стать Джоанна. Роуз искала ее на улицах, высматривала в толпе… Она понимала, что сестра умерла, но никогда не отпускала ее от себя.

Сколько раз Роуз представляла себе их встречу! Как они ахнут, как неуверенно двинутся навстречу друг другу, заглянут в родные глаза, сожмут друг друга в объятиях. Она словно наяву слышала слова, которые непременно хлынут из них потоком, чувствовала любовь и утешение. И вот перед ней сидит грузная женщина средних лет с неестественно светлыми волосами и выражением полного безразличия, даже презрения, на лице, словно они чужие люди.

Фрида заметила недоверие Роуз, потом — внезапный испуг от понимания того, что это действительно Джоанна. Что послужило толчком? Может, глаза, форма подбородка, поворот головы…

— Джо-Джо? — дрожащим голосом спросила Роуз.

Но Тэрри — Джоанна — не реагировала.

— Джоанна, это ты? Это я.

— Не понимаю, о чем ты.

— Я Роуз. Рози, — всхлипнув, продолжала она. — Ты узнаешь меня? — У нее был такой голос, словно она сама себя не узнавала.

— Меня зовут Тэрри.

Роуз вздрогнула и повернулась к Фриде, затем снова к Тэрри.

— Ты — моя сестра. Тебя зовут Джоанна. Тебя похитили, когда ты была еще малышкой. Неужели ты не помнишь? Мы искали и искали… Ты должна помнить. И теперь ты вернулась.

Джоанна посмотрела на Фриду.

— Я что, обязана все это выслушивать?

— У нас есть время, — ответила Фрида и Роуз, и Джоанне.

Но ни одна из них, похоже, ее не услышала.

Фрида миновала небольшой парк, тихий и белый в свете луны. Прошла мимо церкви, зажатой в вилку двух дорог, с тесно заставленным могильными камнями двором. Затем — под платанами, покрытыми бугорками, лишенными листвы. Под рождественскими гирляндами, сияющими над пустыми дорогами. Мимо разбитых телефонных будок. Мусорного бака, упавшего на бок, чье тягучее содержимое потихоньку выливалось прямо на чистый, свежевыпавший снег. Ржавой ограды. Заколоченных дверей. Припаркованных в ряд автомобилей. Пустых офисных зданий, где сейчас, на каникулах, не гудят компьютеры и не звонят телефоны. Магазинов, забранных испачканными граффити жалюзями. Жилых домов со слепыми окнами, за которыми спят, храпят, бормочут, видят сны их обитатели.

Вдалеке, на линии горизонта, вспыхнул фейерверк и рассыпался по небу яркими цветами. Мимо нее проехала патрульная машина; протарахтел грузовик — водитель, сидя в высокой кабине, наверное, и не заметил Фриду; какой-то пьяница с остекленевшим взглядом, с трудом передвигая заплетающиеся ноги, тащился по дороге. Мэтью жив. Джоанна жива. Кэти Райпон все еще не объявилась и, скорее всего, уже умерла. Дин Рив умер. Была уже половина пятого утра, наступило Рождество, а Фрида до сих пор не купила елку. Хлоя наверняка ужасно рассердится.

Глава 47

— Я купила это еще несколько недель назад, — сказала мама и положила большую красную пожарную машину, прямо в коробке, у кровати. — Это та, которую ты увидел в магазине. Помнишь? Ты заплакал, когда я сказала, что не куплю ее тебе, но потом я вернулась и все-таки купила.

— Не думаю, что он ее сейчас видит, — мягко заметил папа.

— Я знала, что ты обязательно вернешься домой. Я хотела быть к этому готовой.

Мэтью открыл глаза и посмотрел на нее. Она не могла сказать наверняка, видит ли он ее или смотрит на что-то сквозь нее.

— Уже Рождество. Приходил Санта-Клаус. Скоро мы посмотрим, что же он тебе принес. Я ведь говорила: он не забудет. Он всегда знает, где сейчас дети. Он знал, что ты здесь, в больнице. Он специально приехал сюда, к тебе.

Раздался тонкий, пронзительный голосок:

— А я был хорошим мальчиком?

— Хорошим? Ох, да самым лучшим!

Мэтью закрыл глаза. Родители сидели по обе стороны кровати и держали его за перевязанные руки.

Роуз и Ричард Вайн сидели рядом в его маленькой, слишком сильно натопленной комнатке, где стоял затхлый запах. Они ели второй завтрак и открывали свои подарки: Роуз подарила отцу халат, а он ей — флакон духов, тех же самых, что и на каждое Рождество; у нее никогда не хватало духу признаться, что они ей не нравятся и она никогда ими не пользуется. Чуть позже она пойдет в гости к матери и отчиму, и они сядут за рождественский стол — индейка и все такое, хотя она еще в тринадцать лет стала убежденной вегетарианкой, так что ей придется обойтись этим «все такое». Они договорились именно так отмечать праздники с тех самых пор, как отец оставил их, а Джоанна исчезла.

Она поцеловала отца в небритую щеку и, почувствовав запах табака, сладковатый привкус алкоголя на его коже и кислый — пота, едва сдержалась, чтобы не отшатнуться. Она знала: сегодня, когда она уйдет, он сядет перед телевизором и будет пить до отупения. А как же ее мать, которая так решительно продолжила жить новой жизнью, без Джоанны, отказавшись замереть в коконе горя и ждать возвращения дочери, прекрасно понимая, что та умерла, — что она скажет, что сделает? Роуз очень хорошо знала, что по другую сторону этого монотонного семейного ритуала лежит бурное внимание прессы, безумное любопытство и мир, неожиданно лишившийся обычного порядка.

— Спасибо, — сказала она и капнула чуть-чуть духов на запястья. — Мне очень нравится, папа.

Все вокруг было заставлено фотографиями Джоанны. Он никогда не убирал их. Некоторые потускнели, другие оставались в дешевых рамках. Роуз не сводила со снимков глаз, хотя знала их наизусть: широкая, заискивающая улыбка, темная челка, костлявые коленки. Нервная, робкая маленькая девочка, которая так глубоко укоренилась в памяти отца, что он уже не смог вернуться к нормальной жизни. Она открыла рот, хотя толком и не знала, с чего начать.

— Папа, — наконец сказала она. — Я должна кое-что сообщить, пока ты не услышал это от чужих людей. Пожалуйста, соберись с духом.

Она набрала в легкие побольше воздуха и накрыла его руку ладонью.

Тэннер разлил виски по стаканам. Карлссон заметил, что руки у него дрожат и покрыты пятнами, как у старика.

— Я хотел сообщить лично, — сказал он. — Прежде чем это попадет в газеты.

Тэннер вручил ему стакан.

— С Рождеством! — произнес тост Карлссон.

Тэннер покачал головой.

— В этом году мы, в общем-то, не празднуем Рождество, — вздохнул он. — Обычно всем таким заправляла моя жена. Мы просто посидим в спальне и посмотрим телевизор. — Он поднял стакан. — За результат!

Они чокнулись и сделали по большому глотку.

— Половинчатый результат, — заметил Карлссон. — Одна женщина все еще числится пропавшей без вести. Она уже никогда не вернется домой.

— Мне очень жаль.

— Но прессе наплевать, ведь пропавшая — взрослый человек. Я уже знаю, какие будут заголовки: «Самый лучший рождественский подарок». Мы организуем пресс-конференцию. Я бы хотел, чтобы вы тоже пришли.

— Это ваш триумф, — возразил Тэннер. — Вы его заслужили. Вы вернули родителям двух пропавших детей и вернули их живыми. Это больше того, что основная масса копов успевает сделать за всю жизнь. Как, черт возьми, вам это удалось?

— Трудно объяснить. — Карлссон на минуту замолчал, словно до сих пор не привел в порядок мысли. — Я познакомился с психиатром, которая лечила брата Рива. Его брата-близнеца. Она залезла этому парню в голову, узнала о его снах и, можно сказать, смогла сложить два и два. Как-то так.

Тэннер прищурился, словно решил, что над ним неудачно пошутили.

— О его снах? — повторил он. — И вы всерьез намерены заявить об этом на пресс-конференции?

Карлссон отпил виски, на мгновение задержал его во рту, так что защипало язык, и только потом проглотил напиток.

— Моему боссу не особенно понравилась эта сторона расследования, — признался он. — Поэтому, думаю, на пресс-конференции мы подчеркнем эффективность работы команды, готовность других служб сотрудничать с нами, реакцию общественности и СМИ и урок бдительности, который мы все получили. Ну, вы понимаете. Обычная чушь.

— А как же психиатр? Как она это воспримет?

Карлссон невольно улыбнулся.

— Она — сущее наказание. Очень решительная, всегда стоит на своем. Но внимание общественности ей ни к чему.

— То есть она равнодушна к славе.

— Можно сказать и так.

Тэннер сделал приглашающий жест в сторону бутылки виски.

— Мне уже пора, — отказался Карлссон.

— Один момент, — задержал его Тэннер. — Почему она не убежала?

— От чего? — удивился Карлссон. — Она не знала другой жизни. Это был ее дом. У меня такое чувство, что в какой-то степени это по-прежнему ее дом. Предполагается, что мы все будем радоваться ее возвращению, но я не уверен, что мы действительно ее вернули.

Уже в дверях Тэннер начал что-то говорить, что-то похожее на «спасибо», но его прервал громкий стук сверху.

— Палкой стучит, — объяснил он. — В некоторых домах колокольчиком пользуются, чтобы дворецкого вызвать, а она вот — палкой.

Карлссон прикрыл за собой дверь.

— Вот это мы у меня на родине называть «голубцы», — объяснял Джозеф. — Моя родина — Украина. А это соленая рыба, которую надо ловить во льду, но я покупать в магазине, потому что времени нет. — Он бросил укоризненный взгляд на Фриду. — Вот тут у меня пироги с картошкой, с квашеной капустой, с черносливом.

— Просто потрясающе!

Вид у Оливии был ошеломленный и похмельный одновременно. Сегодня она надела шелковое фиолетовое платье, которое сверкало при искусственном освещении, придавая ей чувственный вид, как у кинозвезды пятидесятых годов. Рядом с ней сидела Паз в очень коротком розовом платье и с бантами в волосах — на любом другом человеке они смотрелись бы нелепо, но ей ужасно шли, делая ее даже более ослепительной, чем обычно.

— Мой друг и домовладелец Рубен делать для вас эти пампушки!

Рубен поднял рюмку с водкой и неуклюже поклонился.

— Но самое главное, у нас есть кутя, она состоять из пшеницы, меда, мака и орехов. Это очень-очень важно. Теперь мы можем сказать: «Радуйся, земля, радуйся». — Он сделал многозначительную паузу и повторил: — Радуйся, земля, радуйся!

— Радуйся, земля, радуйся! — громко и четко воскликнула Хлоя, которая явно была в восторге от происходящего.

Она немного придвинулась к Джозефу, и он одобрительно улыбнулся ей. Девушка хихикнула и озорно улыбнулась в ответ. Фрида покосилась на Оливию, но та совершенно не обращала внимания на флирт дочери, разглядывая пирожки, разложенные на тарелках.

— Боже мой, сколько же времени у вас на это ушло?

— Много часов без перерыва. Ведь Фрида — мой друг.

— Ваш друг Фрида не купила елку. И хлопушки, — заметила Хлоя.

— Вообще-то Фрида здесь, и Фрида была занята, — вмешалась Фрида.

Она валилась с ног от усталости и воспринимала происходящее словно издалека. Она спрашивала себя, что сейчас делают родители Кэти Райпон. Это Рождество стало для них началом новой жизни, жизни без дочери. Первым из многих пустых дней.

— Я могу рассказать такой анекдот, так что вы и не вспомните о хлопушках, — предложил Рубен, искоса поглядывая на Паз, но та не обращала на него внимания. — Реал Мадрид, один. Ирреал Мадрид, ноль. Не смешно? Ну и ладно.

— Мы говорить тосты, — объявил Джозеф, который, похоже, взял на себя роль хозяина в доме Фриды.

— К черту неверных мужей! — буркнула Оливия, опрокидывая водку в рот и на лицо.

— Не будьте слишком строги к неверным мужьям, — попросил Рубен. — Они всего лишь мужчины, слабые и глупые мужчины.

— Поэтому уходить далеко от дома, — добавил Джозеф.

— Это тост? — уточнила Паз. — Я за это выпью.

Она так и сделала, причем весьма энергично.

— Бедный Джозеф! — сочувственно вздохнула Хлоя.

— Все просто восхитительно, Джозеф. Скажите, а сладкое и кислое нужно есть одновременно? — удивилась Оливия.

— Вы сегодня какая-то тихая, — заметил Рубен, обращаясь к Фриде.

— Да. Мне тяжело говорить.

— А вам не приходило в голову, что все присутствующие по кому-то скучают?

— Полагаю, вы правы.

— Мы — удивительное собрание брошенных неудачников.

Фрида окинула взглядом гостей, сидящих за освещенным свечами столом: приторно-милая Паз в нелепых бантах, Джозеф с растрепанными волосами и грустными темными глазами, Хлоя с ракрасневшимися щеками и покрытыми шрамами руками, Оливия — пьяная, похотливая и несчастная, неспособная связать и двух слов, и, конечно, Рубен, иронизирующий по поводу собственного падения, настоящий денди, надевший сегодня красивый вышитый жилет. Все перекрикивали друг друга; никто никого не слушал.

— Могло быть и хуже, — резюмировала она, поднимая бокал.

Это был максимум, который она сумела из себя выжать, пытаясь произнести тост и сказать гостям, что рада видеть их у себя дома.

Он скатился с нее, и Кэрри, тяжело дыша, вытянулась на кровати в темноте спальни. Она почувствовала, как влага у нее между ног медленно вытекает на простыню, и немного отодвинулась. Почувствовала рядом с собой его тяжелое тело. Немного подождала. Она должна была что-то сказать, но нужно выждать минуту-другую. Ровно столько, чтобы он не успел провалиться в сон. Она досчитала до пятидесяти и только потом заговорила:

— Это было замечательно.

— Здорово, да?

— Самое лучшее Рождество, Алан! Уже столько времени прошло с тех пор, как мы так хорошо занимались любовью. Бывали времена, когда я уже начинала думать, что это никогда не повторится. Но сегодня… — С ее губ сорвалось приглушенное хихиканье, похожее на воркование голубки. — Все было замечательно.

— Стараюсь наверстать упущенное.

Он положил руку на ее обнаженное бедро. Она повернулась, мечтательно улыбнулась и погладила его по спине.

— Я должна тебе кое-что сказать.

— Слушаю.

— Не пойми меня неправильно. Я знаю, через что тебе пришлось пройти. Я знаю, что это было ужасно, что тебя постоянно выбивало из колеи то одно, то другое. Я изо всех сил пыталась тебя поддержать и никогда, ни на минуту не переставала любить тебя, — хотя иногда мне хотелось хорошенько встряхнуть тебя, накричать на тебя. Но теперь все закончилось, и мы должны вернуть себе нашу жизнь, слышишь меня, Алан? Мы оба это заслужили. Мы заработали свое счастье. И мы обязательно подумаем об усыновлении, потому что я поняла, что я хочу ребенка, а ты был бы замечательным отцом. Я помню, как ты говорил раньше, что тебе нужен собственный ребенок, но, возможно, ты изменил мнение — после всего, через что тебе пришлось пройти. Единственное, что имеет значение, — это то, что мы будем любить ребенка, а он будет любить нас. — Она замолчала и провела рукой по его густым седым волосам. — И еще: однажды тебе придется снова начать общаться с людьми. Мы целую вечность не встречались с друзьями. Я не могу припомнить, когда к нам в последний раз приходили гости. Я понимаю, что теперь, когда кошмар закончился, ты хочешь несколько дней побыть один, но это не может продолжаться вечно. Тебе нужно снова начать работать полный день, как следует. Тебе нужно вернуться в мир. То есть, если это нужно, думаю, ты мог бы снова начать ходить к доктору Кляйн. — Она помолчала. — Алан… Алан! Ты что, уснул?

Дин Рив пробормотал что-то, надеясь, что это прозвучит так, словно он уже начал засыпать и не расслышал ее. А если она заподозрит, что он притворяется спящим, пытаясь избежать неприятной беседы, — ну, в общем, тоже хорошо. Он все равно не мог рассчитывать продержаться дольше пары дней. И даже так все получилось намного лучше, чем он смел надеяться: она ни на секунду не засомневалась в нем. И она оказалась такой горячей… Весьма страстной женщиной, к его удивлению. Но для него это было просто небольшим отпуском. Он уедет, и никто никогда не узнает почему. Как это ни назови: кризис средних лет, психологическая травма, распутье, тревожный звонок, — самое главное, что он на свободе и может начать все сначала. Он повернулся, словно во сне, или в полусне, или в притворном сне, и обнял ее одной рукой, положил ладонь ей на грудь, влажную от пота. Подумал о бедняжке Тэрри. Ну, он получил от нее все, что хотел. И с ней, наверное, ничего не случится, если она будет говорить то, что от нее хотят услышать. И есть еще та, другая девушка, которую они не нашли, которую они никогда не найдут, потому что она лежит под улицами Лондона и ничего не может им сказать; и даже если бы она могла заговорить из могилы, ему это уже не навредит. Никто и ничто теперь ему не страшно. Даже Фрида Кляйн, чьи тонкие пальцы когда-то коснулись его руки, чьи прохладные темные глаза заглянули прямо ему в душу, теперь не имеет над ним никакой власти. Он родился заново и может идти куда вздумается, может стать тем, кем хочет. Немногим на этой земле дарована такая милость, и немногие обретают такую свободу. Он улыбнулся мягкому плечу Кэрри, улыбнулся бархатной ночи и почувствовал, что медленно погружается в сон о темноте, и о тепле, и о безопасности.

Глава 48

За два дня до Нового года, ледяным, безветренным днем, когда иней покрыл окна машин и крыши домов, Фрида проснулась даже раньше обычного. Она долгое время лежала в темноте, потом наконец встала, оделась, спустилась вниз, сделала себе чашку чая, который выпила, стоя у двери черного хода и глядя на свой маленький внутренний дворик, где все стояло в замерзшей неподвижности. Через четыре дня она вернется на работу. Новый год…

Уже много дней, с тех пор как газеты и телевизионные каналы отпраздновали возвращение Мэтью Фарадея, ее не отпускали мысли о Кэти Райпон — той, которую им не удалось спасти, той, за которую она несла ответственность. Ночь за ночью Фриде снилась Кэти, и, просыпаясь, она мысленно видела перед собой эту девушку. У Кэти было приятное лицо, проницательное и пронизанное самоиронией. Ее, хоть и непреднамеренно, но послали на смерть, к порогу дома Дина Рива, за которым ее засосало в черную дыру. Что ей пришлось испытать? Что она почувствовала, поняв, что все кончено, что никто не придет ей на помощь? От таких мыслей Фриду охватывала тошнота, но она заставляла себя думать об этом снова и снова, словно таким образом могла взять на себя часть боли и страха Кэти Райпон. Двух похищенных детей удалось спасти, но в вопросах жизни торг неуместен. Жизнь — слишком дорогая штука. Фрида понимала, что никогда не сумеет простить себя. И еще она понимала, что история не будет закончена, пока тело Кэти не найдут, пока ее родители не обретут возможность похоронить ее и по-настоящему оплакать свое великое горе. И что раз тело до сих пор не нашли, то, скорее всего, уже не найдут никогда.

Наконец, отвернувшись от окна, Фрида приняла решение, а приняв его, стала действовать стремительно: надела длинное теплое пальто и перчатки, выскочила из дома, поехала на метро до станции Пэддингтон, где села в поезд. Пассажиров почти не было, если не считать нескольких человек с чемоданами. Она не хотела слишком тщательно продумывать свои дальнейшие действия. По правде говоря, на самом деле она не знала, что собирается предпринять.

Третий терминал Хитроу был переполнен. Как и всегда. Посреди ночи, на Рождество, в феврале, когда дни самые серые и унылые, и в июне, когда они свежие и радостные, во времена процветания и спада, во времена горя и ликования люди всегда куда-нибудь летят. У стоек регистрации извивались длинные очереди: семьи с кучей багажа; маленькие дети с лихорадочным румянцем на щеках, грустно сидящие на гигантских чемоданах; одиночки с независимым и самоуверенным видом. Миниатюрная негритянка медленно толкала перед собой моечную машину, не поднимая глаз с пола и словно не замечая движущуюся вокруг толпу, сердитых мужчин с такими большими животами, что их едва сдерживала ткань рубашек.

Фрида внимательно посмотрела на доску информации о вылете. Нужный ей самолет улетит только через два с половиной часа. Регистрация еще не началась, хотя люди уже становились в очередь. Фрида направилась к киоску, где торговали кофе, булочками и другой снедью, и купила себе стакан горячей овсянки, густой и сливочной, а потом села на скамью с мягким сиденьем, откуда открывался прекрасный вид.

Сэнди опаздывал. Она никогда не путешествовала с ним, но догадывалась, что он из тех, кто всегда появляется в последнюю минуту и ничуть по этому поводу не переживает. Для человека, покидающего родину на неопределенное время, у него было мало багажа — впрочем, возможно, он переслал вещи морем: всю свою красивую одежду, огромные книги по медицине, кастрюли и сковородки с утяжеленным дном, ракетки для игры в теннис и сквош, картины, которые раньше висели у него на стенах. К стойке регистрации он подошел с двумя скромными сумками в руках, на плече висел ноутбук. Он был в черных джинсах и куртке, которую Фрида раньше у него не видела. Возможно, он купил ее специально для поездки. Сэнди был небрит, черты его лица по сравнению с тем, когда они виделись в последний раз, заострились. Он казался усталым и озабоченным, и, когда Фрида заметила это, сердце у нее сжалось. Она привстала, но тут же снова опустилась на скамью, глядя, как он протягивает пограничнику паспорт. Она увидела, как он вежливо кивнул и поставил сумки на движущуюся ленту транспортера.

Она представляла этот момент и бесчисленное количество раз прокручивала его в уме. Как она положит руку ему на плечо, и он обернется. Как, увидев ее, просияет от радости и облегчения. Они не станут улыбаться: некоторые чувства слишком глубоки для улыбок. Но вот он уже отошел от стойки, а она по-прежнему сидела не шевелясь. Он замер на мгновение, словно позабыв, куда собирался, но потом с решительным видом стремительно двинулся к выходу на летное поле — шагая широко, словно ему внезапно захотелось покинуть это место как можно скорее. Вот она видит его спину. Вот он исчезает в потоке пассажиров. Фрида поняла: если она не встанет с места, он уйдет — уйдет в свой новый мир без нее. Все будет кончено.

Она встала. Грудь ей сдавило странное чувство — тяжелой печали и мрачной решимости. Она поняла, что ее место здесь — в этой холодной, ветреной, перенаселенной, консервативной стране; в этом многолюдном, грязном, шумном, никогда не засыпающем городе; в маленьком домике на боковой, мощенной булыжником улочке, который она превратила в свое убежище; в этой единственной точке на карте, где она чувствовала себя почти на своем месте. Она развернулась и пошла прочь из аэропорта. Она возвращалась домой.

Книга II. РОКОВОЙ ВТОРНИК

Глава 1

Мэгги Брэннан то шла, то бежала по Детфорд-черч-стрит. Одновременно она разговаривала по телефону, читала материалы личного дела и искала адрес в справочнике. Сегодня уже второй день недели, а значит, она на целых два дня выбилась из графика. И это не учитывая пациентов, доставшихся ей от коллеги, которая надолго ушла на больничный.

— Нет, — сказала Мэгги в телефон и посмотрела на часы. — Я попытаюсь успеть на встречу до того, как вы закончите.

И она положила мобильный в карман. Ей не давали покоя мысли о вызове, с которого она возвращалась. Трехлетний ребенок с ушибами. Подозрительными ушибами, как заметил врач в отделении экстренной помощи. Мэгги поговорила с матерью, осмотрела ребенка, проверила квартиру, где они жили. Квартира произвела на нее ужасное впечатление: сырая и холодная, но необязательно опасная. Мать ребенка утверждала, что друга у нее нет, и хотя Мэгги все равно заглянула в ванную, бритвы она там не обнаружила. Еще женщина твердила, что ребенок свалился с лестницы. Именно так говорят те, кто бьет своих детей, но трехлетние дети действительно часто падают. Мэгги провела там всего лишь десять минут, но проведи она там дажедесять часов, разница невелика. Если бы она забрала ребенка, то судебное разбирательство, скорее всего, закончилось бы ничем, а сама Мэгги получила бы взыскание. Если бы она не забрала ребенка, а его бы потом обнаружили мертвым, началось бы расследование; ее бы уволили, а возможно, и выдвинули бы против нее обвинение. Поэтому она не стала ничего предпринимать. Серьезных причин для беспокойства нет. Скорее всего, ничего страшного не произойдет.

Она внимательнее вгляделась в справочник. У нее замерзли руки, потому что она забыла перчатки, и промокли ноги, потому что дешевые ботинки пропускали воду. Ей уже приходилось бывать в этом хостеле, но каждый раз она забывала, как туда добираться. Говард-стрит представляла собой небольшой тупичок, спрятавшийся где-то возле реки. Мэгги пришлось надеть очки для чтения и поводить пальцем по карте, прежде чем она нашла нужное место. Да, это оно, всего в паре минут ходьбы отсюда. Она свернула с центральной улицы и неожиданно оказалась рядом с кладбищем.

Она прислонилась к стене и просмотрела дело женщины, к которой шла. Информации было немного. Мишель Дойс. Родилась в 1959 году. Справка о выписке из больницы, копия которой отправлена в Отдел социального обеспечения. Бланк на поселение, запрос о выдаче заключения. Мэгги просмотрела бланки. Близких родственников нет. Она даже не смогла понять, почему женщина находилась в больнице, хотя, судя по названию заболевания, проблемы касались психологии. Она заранее могла предположить заключение: просто обычная безнадежность, жалкая пожилая женщина, которой нужны крыша над головой и небезразличный человек, иногда заглядывающий к ней, чтобы не дать ей бродить по улице. Мэгги бросила взгляд на часы. Для полноценного анализа у нее сегодня нет времени. Она может провести только базовую проверку, чтобы удостовериться: Мишель в данный момент не угрожает никакая опасность, она регулярно питается — стандартный контрольный список.

Мэгги закрыла папку с делом и пошла дальше по спальному району. Кое-где квартиры были запечатаны, — двери и окна закрыты приваренными листами металла, — но в большинстве из них жили люди. В дверном проеме на втором уровне появился подросток и пошел по балкону, сунув руки в карманы куртки-«дутика». Мэгги огляделась. Наверное, ничего страшного. Сейчас утро вторника, и по-настоящему опасные люди, скорее всего, еще не встали с постели. Она повернула за угол и уточнила адрес, который записала в свой блокнот: «комната 1, дом 3, Говард-стрит». Да, теперь она вспомнила. Это был странный дом: он выглядел так, словно его построили из тех же материалов, что и окружающий спальный район, а затем он стал потихоньку приходить в упадок. С настоящим хостелом его роднило только название — это был стандартный жилой дом, и хозяин сдавал его в аренду по дешевке. Людей сюда обычно селили на то время, пока социальные службы решали, что же с ними делать. Чаще всего они либо переезжали, либо о них забывали. Существовало несколько мест, заходить куда в одиночку у Мэгги не хватало духу, но об этом месте до нее не доходило никаких дурных слухов. Жившие здесь люди представляли опасность главным образом для самих себя.

Она подняла голову и посмотрела на дом. Разбитое окно на втором этаже было закрыто коричневым картоном. Перед фасадом располагался крошечный мощеный палисадник, а левая сторона здания выходила в узкий переулок. У передней двери, судя по всему, лопнул мешок для мусора, но он не особенно ухудшил ситуацию: повсюду и без того валялся разный хлам. Мэгги сделала пометку в блокноте, состоящую из одного слова. Сбоку от передней двери она заметила пять кнопок звонка. Рядом с ними не было окошечек с фамилиями, но она нажала на нижнюю кнопку: раз, затем другой. Она не могла сказать наверняка, работает звонок или сломан. Она уже стала подумывать о том, чтобы постучать в дверь кулаком или заглянуть в окно, когда неожиданно услышала чей-то голос и, оглянувшись, увидела мужчину у себя за спиной. Он был очень худым, его жесткие рыжие волосы были собраны в «конский хвост», а лицо украшал пирсинг. Мэгги невольно отступила в сторону, заметив у незнакомца собачонку: эта порода, вообще-то, запрещена законом, но после прибытия на станцию Детфорд Мэгги сталкивалась с ней уже в третий раз.

— Не бойтесь его, он смирный, — успокоил мужчина, поняв причины подобной реакции. — Скажи, Косячок?

— Вы живете здесь? — спросила Мэгги.

Мужчина наградил ее подозрительным взглядом. Одна щека у него задергалась. Мэгги достала из кармана ламинированную карточку и предъявила ему.

— Я из Отдела социального обеспечения, — сказала она. — Я пришла к Мишель Дойс.

— Той, которая живет внизу? — уточнил мужчина. — Не видал. — Он наклонился к двери и отпер замок. — Зайдете?

— Да, спасибо.

Мужчина в ответ только пожал плечами.

— Давай, Косячок, — велел он псу.

Мэгги услышала, как собака зацокала когтями по плитке в вестибюле, затем — по ступенькам, и мужчина исчез вместе со своим питомцем.

Как только Мэгги вошла в подъезд, в лицо ей ударил запах сырости, мусора, пригоревшей пищи, собачьих экскрементов и чего-то еще, но чего конкретно — она разобрать не смогла. Запах был таким сильным, что у нее чуть слезы из глаз не покатились. Она закрыла входную дверь у себя за спиной. Наверное, раньше это была прихожая — когда здесь жила одна семья. Теперь же на полу высились штабеля пластмассовых ящиков и банок с краской, валялись несколько порванных полиэтиленовых пакетов, стоял старый велосипед без шин. Лестница находилась в противоположном конце холла. Слева была заколоченная дверь — очевидно, раньше за ней располагалась гостиная. Мэгги прошла мимо лестницы к двери, громко постучала и прислушалась. Внутри раздался какой-то звук, но почти сразу же стало тихо. Она снова постучала, уже несколько раз, и стала ждать. Что-то загрохотало, и дверь открылась. Мэгги опять предъявила заламинированную карточку и уточнила:

— Мишель Дойс?

— Да, — кивнула женщина.

Даже себе Мэгги было тяжело ответить на вопрос, что же в женщине не так. Она была чистой и аккуратно причесанной — но, наверное, слишком аккуратно, как маленькая девочка, намочившая волосы и причесавшая их так, что они буквально прижимались к голове, причем волосы оказались достаточно редкими, и из-под них просвечивала бледная кожа. Лицо у нее было гладким и розовым, покрытым пушком. Ярко-красная помада чуть-чуть выступала за контуры губ. Одета она была в мешковатое, выгоревшее платье в цветочек. Мэгги назвала себя и предъявила карточку.

— Я просто хотела посмотреть, как у вас дела, Мишель, — сказала она. — У вас все в порядке? Вы хорошо себя чувствуете?

Женщина кивнула.

— Позвольте войти? — спросила Мэгги.

Она вошла в квартиру и достала блокнот. Как подсказывало первое впечатление, Мишель, похоже, за собой ухаживает. Моется. Питается. Хорошо реагирует. Но что-то все равно не укладывалось в общую картину. Мэгги окинула маленькую прихожую внимательным взглядом. Контраст с холлом оказался колоссальным. Обувь стоит в ряд, пальто висит на крючке, в углу у стены — ведро со шваброй.

— Как долго вы здесь, Мишель?

Женщина нахмурилась.

— Здесь? — переспросила она. — Несколько дней.

В бланке выписки из больницы было указано пятое января, а сегодня — первый день февраля. Впрочем, такая неопределенность неудивительна. Стоя у двери, Мэгги неожиданно уловила звук, понять который ей никак не удавалось. Это мог быть гул транспорта, или пылесоса на верхнем этаже, или самолета. Все зависело от того, как далеко находится его источник. И еще она чувствовала странный запах, похожий на запах еды, которую забыли поставить в холодильник. Мэгги подняла голову: электричество работает. Нужно проверить, есть ли у Мишель холодильник. Судя по виду, в ближайшее время неприятностей от нее ждать не приходится.

— Можно мне осмотреть ваше жилище, Мишель? — вежливо спросила Мэгги. — Убедиться, что все в порядке.

— Хотите с ним познакомиться? — неожиданно поинтересовалась Мишель.

Мэгги была озадачена. В бланке о втором жильце ничего не говорилось.

— У вас есть друг? — уточнила она. — Я с радостью с ним познакомлюсь.

Мишель прошла вперед и открыла дверь, за которой раньше находилась главная задняя комната дома, не выходящая на улицу. Мэгги проследовала за хозяйкой и вдруг почувствовала, как что-то коснулось ее лица. Сначала она подумала, что это пыль. Ей даже пришло на ум сравнение с поездом метро, бросающим теплый песок в лицо. Но тут звук стал громче, и она поняла, что это не пыль, а мухи, густое облако мух!

Увидев сидящего на диване мужчину, она сначала растерялась. Очертания предметов перед глазами расплылись, и она не сразу смогла сообразить, что происходит, словно воспринимала все сквозь толщу воды или сквозь сон. Безумие какое-то! «Неужели на нем водолазный костюм — синий, в крапинку, немного порванный водолазный костюм?» — спросила она себя и удивилась, почему глаза у мужчины такие желтые и мутные. А потом принялась судорожно искать свой телефон, и уронила его, и внезапно поняла, что пальцы ее не слушаются, она не может заставить их поднять телефон с грязного ковра, потому что никакой это был не костюм, а обнаженная, вздутая, лопнувшая плоть, и что он мертв. Мертв уже давно.

Глава 2

— Февраль, — заявила Саша, обходя лужу, — нужно отменить.

Они с Фридой шли по улице, застроенной современными офисными зданиями, такими высокими, что загораживали небо, отчего сумрачный день казался еще сумрачнее. Вокруг все было черным, серым и белым, словно на старой фотографии: однотонные дома, холодное чистое небо; мужчины и женщины, главным образом мужчины, проходящие мимо них, несли тонкие сумки с ноутбуками, держали наготове зонтики и были одеты в строгие костюмы и пальто. Единственным цветным пятном на этой картине оказался красный шарф, обмотанный вокруг шеи Фриды.

Фрида двигалась стремительно, и Саше, хотя она была выше ростом, приходилось прилагать определенные усилия, чтобы не отстать от нее.

— И вторники тоже, — продолжила она свою мысль. — Февраль — худший месяц года, намного хуже, чем январь, а вторник — худший день недели.

— А я-то думала, что это понедельник.

— Вторники хуже. Они такие… — Саша сделала паузу, пытаясь придумать, какие именно бывают вторники. — Понедельник похож на прыжок в ледяную воду, но вы испытываете одновременно потрясение и возбуждение. Во вторник вы все еще сидите в воде, но потрясение улетучилось, и вам уже просто холодно.

Фрида оглянулась, отметив зимнюю бледность, придававшую Саше еще более нездоровый вид, чем обычно, хотя это совершенно не портило ее необычной красоты, которая была заметна, несмотря на тяжелое пальто и туго стянутые на затылке темно-русые волосы.

— День не задался?

Они свернули за угол бара и почти сразу же вышли на Кэннон-стрит, полную размытых пятен — красных автобусов и такси. Начал моросить дождь.

— Не совсем. Просто одна встреча продолжалась дольше, чем нужно, потому что кое-кому слишком нравится слушать собственный голос. — Саша внезапно остановилась и огляделась. — Терпеть не могу эту часть Лондона, — заявила она, но не сердито, а словно только что поняла, где именно очутилась. — Когда вы предложили прогуляться, я подумала, что вы хотите пойти к реке или в парк. Я просто поверить не могу…

Фрида замедлила шаг. Они как раз проходили мимо крошечной огороженной лужайки, заросшей крапивой и кустарником.

— Здесь когда-то была церковь, — сказала Фрида. — Ее уже давно нет, конечно, и кладбища тоже. Но это место почему-то уцелело; возможно, о нем просто забыли. Это кусочек чего-то другого.

Перегнувшись через ограду, Саша уставилась на разбросанный по лужайке мусор.

— А теперь сюда приходят, чтобы покурить.

— Когда я была маленькая, лет семи-восьми, отец однажды свозил меня в Лондон.

Саша внимательно посмотрела на Фриду: она впервые упомянула члена своей семьи, впервые заговорила о детских воспоминаниях. За время, прошедшее с момента их знакомства, Саша поведала Фриде почти всю историю своей жизни: рассказала об отношениях с родителями и безответственным младшим братом, о любовных интрижках, о друзьях, о том, что она скрывала, но что неожиданно выплыло наружу, — но жизнь Фриды по-прежнему оставалась для нее тайной.

Они познакомились чуть больше года назад. Саша пришла к Фриде как пациентка, и она все еще помнила их единственный сеанс психотерапии, когда она рассказала Фриде — шепотом, не смея поднять глаза и встретить пристальный взгляд терапевта, — как переспала со своим врачом. Точнее, как врач переспал с ней. Это была настоящая исповедь: ее грязная тайна заполнила тихую комнату, но Фрида, немного наклонившись вперед в своем красном кресле, выказала ей такое внимание, что сразу убрала жгучую боль стыда. Выходя из комнаты, Саша чувствовала себя измученной, но очищенной. Только со временем она узнала, что после сеанса Фрида прямиком направилась в ресторан, где психотерапевт обедал с женой, и ударила его, создав вокруг себя хаос и разбив посуду. В результате она оказалась в полицейском участке с забинтованной рукой, но психотерапевт отказался выдвигать против нее обвинения и настоял на том, что сам оплатит нанесенный ресторану ущерб. Позже Саша, работающая генетиком, вернула Фриде долг, устроив тайное проведение теста ДНК на улике, которую Фрида раздобыла в полицейском участке.

Они подружились, но эта дружба не походила ни на какую другую, с которой Саше приходилось сталкиваться. Фрида ни разу не упомянула своего бывшего, Сэнди, с тех пор как он улетел работать в Америку, а в тот единственный раз, когда Саша сама спросила об этом, Фрида подчеркнуто вежливо заявила, что не желает это обсуждать. Больше они не затрагивали таких тем. Обычно Фрида говорила об архитектуре, о каком-нибудь странном факте из истории Лондона, который стал ей известен. Время от времени она приглашала Сашу на выставку, а иногда звонила и спрашивала, может ли она пойти погулять. Саша всегда отвечала, что может. Она готова была отменить свидание или сбежать с работы ради того, чтобы следовать за Фридой по улицам Лондона. Она чувствовала, что таким необычным образом Фрида выказывает ей доверие, что, сопровождая ее во время прогулок, она, возможно, немного снимает остроту одиночества подруги.

Теперь она ждала, когда же Фрида продолжит, прекрасно понимая, что ее лучше не торопить.

— Мы пошли на Смитфилдский рынок, и тут он внезапно заявил, что мы стоим прямо над чумной ямой, а под ногами у нас лежат сотни людей, погибших от «черной смерти». Что здесь случайно откопали несколько трупов, и ученые сделали анализ их зубов.

— Он что, не мог отвести вас в зоопарк? — удивилась Саша.

Фрида покачала головой.

— Я тоже ненавижу эти здания. Мы могли быть где угодно. Но существуют крошечные кусочки, от которых забыли избавиться, неожиданные пустыри тут и там, названия дорог: Треднидл-стрит — Швейная улица, Вордроб-террас — Гардеробный переулок, Каукросс-стрит — улица Бычий брод. Воспоминания и призраки.

— Я словно оказалась на сеансе психотерапии.

Фрида улыбнулась.

— Правда? Я хочу кое-что вам показать.

Они вернулись на Кэннон-стрит и остановились напротив станции, перед железной решеткой, вделанной в стену.

— Что это?

— Лондонский камень.

Саша посмотрела на камень с нескрываемым подозрением: он представлял собой совершенно неинтересную глыбу известняка, тусклую и покрытую мелкими дырочками, и напомнил неудобный кусок скалы, на которой люди обычно залезают на пляже, когда хотят стряхнуть песок с ног, прежде чем обуться.

— А зачем он нужен?

— Он защищает нас.

Саша озадаченно улыбнулась.

— В каком смысле?

Фрида указала на маленькую табличку с текстом.

— «Пока Камень Брута в безопасности, Лондон будет процветать». Говорят, это самое сердце города, точка, от которой римляне отсчитывали размеры своей империи. Кое-кто полагает, что он обладает магической силой. На самом деле никому неизвестно, кто его здесь поставил: может, друиды, а может, и римляне. Возможно, это старый алтарь, жертвенный камень, таинственный «пуп земли».

— И вы в это верите?

— Что мне нравится, — заметила Фрида, — так это то, что он вделан в стену магазина, что большинство проходит мимо, даже не замечая его, и если бы он потерялся, то его никогда бы не нашли, потому что он похож на самый обычный обломок скалы. И он имеет именно то значение, каким мы его наделяем.

Они ненадолго замолчали. Потом Саша положила руку Фриде на плечо.

— Скажите, а если бы вы оказались в тяжелом положении, вы бы кому-нибудь рассказали об этом?

— Не знаю.

— Рассказали бы мне?

— Возможно.

— Хорошо. Я бы вас выслушала. — Видимо, глубокие чувства, прозвучавшие в этой фразе, показались ей неестественными, и она смутилась. — Я просто хотела, чтобы вы знали.

— Спасибо, — спокойно ответила Фрида.

Саша опустила руку, и они отвернулись от решетки. Заметно похолодало, небо посветлело, словно собирался снегопад.

— Через полчаса у меня пациент, — сообщила Фрида.

— Один вопрос.

— Какой?

— Насчет завтрашнего дня. Вы, наверное, очень волнуетесь. Я надеюсь, все пройдет хорошо. Вы мне сообщите?

Фрида пожала плечами. Саша смотрела, как она удаляется, худая и неестественно прямая, и как ее проглатывает толпа.

Глава 3

Детектив Иветта Лонг прибыла на место за несколько секунд до Карлссона. Ей позвонили всего лишь пятнадцать минут назад, но на улице уже собралась небольшая толпа: дети, которые должны были быть в школе; молодые матери с младенцами в колясках; мужчины, которые, похоже, никуда не торопились. Похолодало, но на многих не было ни пальто, ни перчаток. Они выглядели возбужденными, с горящими от любопытства глазами. Перед домом № 3 стояли две патрульные машины, и место происшествия уже обозначили. За ограждением расхаживал худой как щепка мужчина с рыжим «конским хвостом», а рядом с ним трусила бочкообразная собачка. Время от времени она садилась и зевала так, что с челюсти стекала слюна. У ограждения находился еще один мужчина, чрезвычайно полный, в узкой футболке, подчеркивавшей многочисленные валики жира. Он стоял, утирая блестящий от пота лоб, словно сейчас был разгар лета, а не ледяной февраль. Иветта припарковалась, и как только она открыла дверцу, из дома, прижимая к лицу носовой платок, вышел детектив Крис Мюнстер.

— Где женщина, которая его обнаружила?

Мюнстер убрал платок и сунул его в карман. Он прилагал отчаянные усилия, чтобы справиться с собой.

— Прости. Все это выбило меня из колеи. Она там. — Он кивком указал на негритянку средних лет, которая сидела на тротуаре, спрятав лицо в ладонях. — Она ждет, когда мы ее допросим. У нее шок. Другая женщина — та, которая находилась с ним, — сидит в машине с Мелани. Она все время говорит о чае. Криминалисты уже едут.

— Карлссон тоже едет.

— Хорошо. — Мюнстер понизил голос. — Как они могут так жить?

Иветта и Карлссон надели бумажные бахилы. Он успокаивающе кивнул и на секунду положил ладонь ей на плечо. Она глубоко вздохнула.

Позже Карлссон постарается разделить все свои впечатления, привести их в порядок, но сейчас он окунулся в хаос образов, и запахов, и тошноты, от которых его прошиб пот. Они пробирались через мусор, собачьи экскременты, запах — такой сладкий и густой, что от него першило в горле, — и наконец оказались возле незаколоченной двери. Вошли внутрь и очутились в иной вселенной, где царил удивительный порядок: здесь, словно в библиотеке, все было тщательно каталогизировано и хранилось в конкретном, специально отведенном месте. Три пары древних ботинок, стоящих друг на друге; полка с круглыми камешками; еще одна полка с птичьими косточками, на которых кое-где сохранились спутанные перья; картонная коробка с окурками, выложенными рядами; пластмассовая коробка, чье содержимое очень сильно смахивало на волосяные шары. Проходя в следующую комнату, Карлссон успел подумать, что живущая здесь женщина, должно быть, безумна. А затем он уставился на ту штуку на диване — голого мужчину, сидящего, выпрямив спину, в ореоле ленивых жирных мух.

Мужчина был очень худым и, хотя сказать наверняка было трудно, не казался старым. Он сложил руки на коленях, словно подчеркивая свою скромность, и в одной из них держал булочку с глазурью. Под головой у мужчины была подушка, так что его открытые зеленовато-желтые глаза смотрели прямо на вошедших, а губы кривились в застывшей усмешке. Кожа у него была покрыта голубыми пятнами, как у сыра, слишком долго пролежавшего вне холодильника. Карлссон невольно вспомнил вытравленные кислотой джинсы, которые дочка заставила его купить, и поспешно задвинул эту мысль как можно дальше: он не хотел помещать дочь в подобную обстановку, пусть даже и мысленно. Наклонившись, он заметил, что туловище мужчины пересекают какие-то вертикальные полосы. Он, похоже, был мертв уже довольно продолжительное время, судя не только по тому, как потемнела его кожа там, куда из нижней стороны бедер и ягодиц натекла кровь, но и по запаху, заставлявшему Иветту Лонг, которая стояла за спиной Карлссона, мелко и хрипло дышать. На полу он обнаружил две полные чашки чая — прямо у левой ноги трупа, загнутой вверх под неестественным углом; пальцы на ноге были растопырены. В светло-каштановых волосах покойника застрял гребешок, на губах блестела помада.

— Очевидно, он находится здесь уже некоторое время. — Голос Карлссона прозвучал куда спокойнее, чем он ожидал. — В комнате тепло. Потому и запах такой.

Иветта издала какой-то звук — возможно, означавший согласие.

Карлссон заставил себя присмотреться к пятнистой, опухшей плоти. Потом сделал Иветте знак рукой.

— Посмотри сюда.

— Куда?

— На его левую руку.

У среднего пальца отсутствовал верхний сустав.

— Возможно, это врожденное.

— Как по мне, очень похоже, что его отрезали, и рана не успела нормально зажить, — возразил Карлссон.

Иветта сглотнула, прежде чем ответить. Нет, ее ни в коем случае не должно стошнить!

— Не знаю, — сдавленно произнесла она. — Трудно сказать. Немного похоже на кашицу, но, возможно…

— Общее разложение, — закончил за нее Карлссон.

— Да.

— Которое происходит быстрее из-за жары.

— Крис сказал, что, когда они прибыли, здесь был включен обогреватель.

— Вскрытие все покажет. Но судмедэкспертам надо поторопиться.

Карлссон посмотрел на треснувшее стекло в окне, на гниющий подоконник, на тонкие оранжевые занавески… Здесь тоже были вещи, собранные и отсортированные Мишель Дойс: картонная коробка со смятыми, очевидно, использованными носовыми платками; ящик, наполненный крышечками от флаконов духов с цветной маркировкой; банка для варенья, где хранились обрезки ногтей — маленькие желтеющие полумесяцы.

— Давай убираться отсюда, — заявил он. — Поговорим с ней и с женщиной, которая это нашла. Мы можем вернуться позже, когда его заберут.

Когда они вышли из помещения, как раз появились криминалисты, привезя с собой прожекторы и камеры, защитные маски, химикаты и общую атмосферу профессиональной компетентности. Карлссон вздохнул с облегчением. Они уберут весь ужас, превратят кошмарную, кишащую мухами комнату в хорошо освещенную лабораторию, где предметы станут данными и будут классифицированы.

— Какая ужасная смерть! — заметил он, когда они вернулись на улицу.

— Да кто он, черт возьми, такой?

— С этого мы и начнем.

Карлссон оставил Иветту разговаривать с Мэгги Брэннан, а сам пошел к машине, где сидела Мишель Дойс. Ему было известно только, что ей пятьдесят один год; что ее недавно выписали из больницы после осмотра, не давшего никакого определенного заключения о ее умственном здоровье; что она живет на Говард-стрит уже месяц и соседи на нее не жаловались. Сегодня Мэгги Брэннан посетила ее впервые: она замещала коллегу, которая не могла прийти раньше, потому что находилась в отпуске по болезни с октября прошлого года.

— Мишель Дойс?

Она обратила на него взгляд своих невыразительных глаз — почти таких же невыразительных, как у слепца, — и ничего не ответила.

— Я главный инспектор Малком Карлссон. — Он замолчал, ожидая ответа. Она только моргнула. — Полицейский, — добавил он.

— Издалека приехали?

— Нет, не особенно. Но я должен задать вам несколько вопросов.

— А вот я приехала очень издалека. Можете спросить, вам подтвердят.

— Это важно.

— Да. Я знаю.

— Мужчина у вас в квартире…

— Я его развлекала.

— Он мертв, Мишель.

— Я чистила ему зубы. Мало кто из моих друзей может сказать это о своих гостях. И он пел для меня. Как звуки реки ночью, когда собака перестала лаять и крики и плач стихают.

— Мишель, он мертв. Мужчина у вас в квартире мертв. Мы должны узнать, как он умер. Вы можете сообщить мне его имя?

— Имя?

— Да. Кто он такой? Кем он был?

Вопрос, похоже, озадачил ее.

— Зачем вам его имя? Можете спросить у него сами.

— Это очень важно. Кто он?

Она уставилась на него: сильная, бледная женщина со странными глазами и крупными красными руками, которые плавали в воздухе, делая неопределенные жесты, когда она говорила.

— Он умер у вас в квартире, Мишель? Это был несчастный случай?

— У вас на зубе щербинка. Знаете, я очень люблю зубы. Я храню все свои старые зубы под подушкой на случай, если они придут, и несколько зубов других людей, но их мало. Они мне очень редко попадаются.

— Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю?

— Он хочет от меня уйти?

— Он умер.

Карлссону нестерпимо хотелось прокричать это, использовать слово как камень и разрушить ее непонимание, но он сдержался.

— В конце концов все уходят. Хотя я так стараюсь.

— Как он умер?

Она что-то бормотала, но он не смог разобрать слов.

Крис Мюнстер составлял предварительную оценку остальной части дома. Такая необходимость вызвала у него резкую неприязнь: это совершенно не походило на обычное уголовное расследование, поскольку здесь речь шла о людях, оказавшихся в безвыходном положении, превратившихся в невидимок. В комнате наверху было полно иголок: сотни, нет, тысячи использованных иголок покрывали пол, и сначала он подумал, что это какой-то узор. Собачьих экскрементов здесь тоже хватало — в основном, старых и уже успевших затвердеть. Что еще? Запачканные кровью тряпки. Один тонкий матрац с отвратительными пятнами почти в самом центре. В данный момент Крису было все равно, кто именно убил мужчину в нижней квартире. Ему просто хотелось освободить всех обитателей дома, поджечь его и выскочить на улицу, вдохнуть немного чистого воздуха, и лучше бы — холодного. Он словно вывалялся в грязи, причем не только снаружи, но и внутри. Как люди могут так жить? Тот толстяк с испещренными красными прожилками глазами и мертвенно-бледной кожей пьяницы, не способный произнести и пары слов, с трудом удерживающий в равновесии свою огромную тушу на тоненьких ножках. Или тощий владелец собаки, со следами уколов на руках и покрытым струпьями лицом, который усмехался, постоянно чесался и толкался поблизости. Может, это его комната, его иглы? Или, возможно, это комната мертвеца. Пожалуй, так оно и есть. Мертвец окажется частью этого хозяйства из ада. Чертов владелец! Их запихнули сюда, несчастных неудачников, — тех, с кем общество не знало, что делать, на чье лечение в бюджете не предусмотрено средств, поэтому их бросают на произвол судьбы, а полиции приходится все зачищать. Если бы только общественность знала, думал Крис, скользя по шприцам своими тяжелыми ботинками, если бы только она знала, как такие отщепенцы живут и как они умирают!

Глава 4

Карлссон направлялся на совещание по делу, когда встретил комиссара Кроуфорда. Тот вел беседу с высоким молодым человеком в костюме густого синего цвета и ярком галстуке, украшенном оранжево-зеленым орнаментом. На носу у него были слегка великоватые очки в черной оправе. Все в нем, начиная с идеально ровного пробора и заканчивая остроносыми зелеными туфлями, кричало об ироничности.

— Мэл, — окликнул его комиссар, — у тебя есть минутка?

В ответ Карлссон молча поднял папку, с которой шел на совещание.

— Это насчет тела в Детфорде?

— Да.

— Ты уверен, что это убийство?

— Нет, не уверен.

— Тогда почему дело ведешь ты?

— Никто не может понять, что к чему, — признался Карлссон. — Мы пытаемся решить, что следует предпринять.

Комиссар нервно рассмеялся и повернулся к мужчине в синем костюме.

— Он не всегда такой, — заявил он.

Судя по всему, комиссар ожидал, что Карлссон скажет в ответ что-нибудь остроумное, но не дождался, и в коридоре повисла неловкая тишина.

— Это Джейкоб Ньютон, — наконец представил собеседника комиссар. — А это главный инспектор Карлссон, тот самый человек, о котором я вам говорил. Именно он нашел сына Фарадеев.

Мужчины обменялись рукопожатием.

— Зовите меня Джейком, — предложил мужчина в синем костюме.

— Джейк побудет с вами несколько дней: посмотрит на ваши методы, распределение обязанностей и все такое.

Карлссон удивился:

— Вы из «Метрополитен полис»?

Мужчина улыбнулся, словно главный инспектор невольно сострил.

— Нет-нет, — возразил комиссар. — Джейк из «Мак-Гилл Хаттон». Ну ты знаешь эту контору, они консультируют по вопросам менеджмента.

— Нет, не знаю, — возразил Карлссон.

— Свежий взгляд со стороны никогда не помешает. Нам всем есть чему поучиться, особенно сейчас, когда идет переориентация бюджета.

— Вы хотели сказать «сокращение»?

— Это касается нас всех, Мэл.

Снова повисло молчание, и на этот раз оно немного затянулось.

— Меня ждут, — наконец заявил Карлссон.

— Не будете возражать, если я пойду с вами? — вежливо поинтересовался Ньютон.

Карлссон вопросительно посмотрел на комиссара.

— У него карт-бланш, — пояснил Кроуфорд. — Он может заходить, куда захочет, и смотреть, что захочет. — Он хлопнул Карлссона по спине. — Нам ведь скрывать нечего, верно? Можешь показать Джейку свою немногочисленную команду.

Карлссон посмотрел на Ньютона и сказал:

— Ладно. Приятной экскурсии.

Иветта Лонг и Крис Мюнстер сидели за столом и пили кофе. Карлссон представил Ньютона, который предложил им вести себя так, словно его здесь нет. Они тут же засмущались и почувствовали себя не в своей тарелке.

— Ждем кого-то еще? — уточнил Карлссон.

Иветта отрицательно покачала головой.

— Вскрытие сегодня после обеда, — продолжал Карлссон. — Лучше бы это оказался сердечный приступ, правда?

— Но ты же предполагал, что его, возможно, задушили, — напомнила Иветта.

— Надежда умирает последней, — пожал плечами Карлссон.

— А мне больше всего жаль собаку, — признался Мюнстер. — Эти типы живут в дерьме, не могут долго удержаться на работе, но всегда, черт бы их побрал, заводят собаку.

— Исходя из того, что я ничего не слышал, — продолжал Карлссон, — можно предположить, что в покойном не опознали жителя хостела.

— Опросили всех, — сказал Мюнстер и взял со стола блокнот. — Лайза Болианис. Думаю, ей лет сорок. Очевидно, проблемы с алкоголем. Я с ней беседовал. Она не очень последовательна. Сказала, что видела Мишель Дойс несколько раз. Всегда одну. — Он скорчил гримасу. — У меня создалось впечатление, что эти соседи не очень-то любят встречаться у камелька. Майкл Рейли — наш владелец собаки. Вышел из тюрьмы в ноябре. Отсидел три с половиной года за хранение и распространение вещества класса «A». Сообщил, что кивнул ей в холле. Ей не очень-то нравилась его псина. Он тоже не видел ее с мужчиной. — Мюнстер сверился с блокнотом. — Она собирала разный хлам. Часто возвращалась с мешками мусора, который купила, нашла или где-то взяла.

— Мы видели это в квартире.

— Кто-нибудь еще?

Мюнстер пролистал блокнот.

— Метески. Тони Метески. Я еле-еле заставил его произнести хоть слово. Он даже глаз на меня не поднимал. У него явно умственная отсталость или что-то в этом роде. Я позвонил в Отдел социального обеспечения по его поводу, и они должны мне перезвонить. Комната у него просто в жутком состоянии, даже на общем фоне. Весь пол покрыт иглами, их там сотни.

Карлссон нахмурился.

— Иглы его?

Мюнстер покачал головой.

— Думаю, кукушкины.

— А что это такое? — спросил Ньютон.

Все трое уставились на него, и он смутился.

— Кукушка, — пояснил Мюнстер, — это дилер, который выявил уязвимого человека и использует его место жительства как базу для своей деятельности.

— Догадываюсь, что мистер Как-там-его не сообщил никакой информации о покойном.

— Да он двух слов связать не может.

— Да что это за место? — спросила Иветта.

Мюнстер закрыл блокнот.

— Думаю, это место, куда власти помещают людей, когда не знают, как от них избавиться.

— А кому принадлежит дом? — уточнил Карлссон. — Возможно, мы нашли труп владельца.

— Владелец женщина, — возразил Мюнстер. — Живет в Испании. Хочу позвонить ей, проверить, там ли она сейчас. У нее несколько домов, и она сдает их через агента. Детали сообщу позже.

— Где они сейчас? — спросил Карлссон.

Мюнстер кивнул на Иветту.

— Мишель Дойс вернулась в больницу, — сказала она. — Остальные, насколько мне известно, все еще в хостеле.

— Все еще в хостеле? — удивился Карлссон. — Но ведь это место преступления.

— Строго говоря, нет. Пока мы не получили результат вскрытия, это может быть просто уклонением от своевременной регистрации смерти, и я не думаю, что какой-нибудь суд сочтет, что Мишель Дойс можно предъявлять обвинение. Что касается остальных обитателей, то куда же им деваться? Мы звонили в мэрию, но даже не смогли выяснить, к кому обращаться по таким вопросам.

— Неужели им все равно, что один из их хостелов, возможно, используется как центр наркоторговли? — снова удивился Карлссон.

Повисло молчание.

— Ну, — вздохнула Иветта, — если бы мы и нашли кого-то в Отделе социального обеспечения и привезли сюда, скорее всего, нам просто заявили бы: если мы подозреваем совершение преступления, то выяснять такие вопросы должны именно мы. А мы, скорее всего, этого выяснять не станем.

Карлссон отчаянно старался не встретиться взглядом с Джейком Ньютоном: пожалуй, это не самое лучшее введение в работу полиции.

— Итак, что мы имеем? — подытожил он. — Женщину, угощающую чаем с булочками неопознанного голого, гниющего мужчину, единственной особой приметой которого является недостающий палец на левой руке. Возможно ли, что палец отрезали для того, чтобы снять кольцо?

— Это был средний палец, — возразил Мюнстер, — а не безымянный.

— Кольцо можно и на среднем пальце носить, — пожал плечами Карлссон. — Кто же, черт возьми, этот тип?

— Дон снял с него отпечатки, — продолжал Мюнстер. — Пришлось повозиться, но отпечатки получились. Вот только их в нашей базе нет.

— Итак, кто что думает? — спросил Карлссон. — С чего нам начинать?

Мюнстер и Иветта переглянулись и ничего не сказали.

— Я не знаю, что думаю, — заявил Карлссон, — но зато знаю, на что надеюсь.

— На что?

— Я надеюсь, что у него был обыкновенный сердечный приступ, а эта сумасшедшая запаниковала и растерялась.

— Но он был голым, — напомнила Иветта. — И мы не знаем, кто он такой.

— Если он умер от сердечного приступа, это будет уже не наша проблема. — Карлссон нахмурился. — Если бы только можно было понять, что именно говорит Мишель Дойс.

Как только главный инспектор это произнес, в памяти у него всплыло строгое лицо. Фрида Кляйн.

Глава 5

— Пожалуйста, присаживайтесь, доктор Кляйн.

Фрида уже несколько раз бывала в этой комнате. Сюда она приходила поучаствовать в семинарах во время стажировки; позже, уже став компетентным психоаналитиком, сама проводила здесь семинары; а однажды даже сидела там, где сейчас восседал профессор Джонатан Крулл, и напротив нее, на том самом месте, где сейчас находилась она, сидел шестидесятилетний врач, чье имя с тех пор не упоминалось в реестре Британского психоаналитического совета.

Она сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться, и села, сложив руки на коленях. Она много слышала о докторе Крулле, а доктора Жасмин Барбер знала лично. Более того, они были в дружеских отношениях, и доктор Барбер теперь чувствовала себя неловко и не могла найти в себе силы встретиться с Фридой взглядом. Третьим членом комиссии была приземистая седовласая женщина в ядовито-розовом джемпере, чью шею подпирал медицинский воротник. Над воротником возвышалось неприветливое морщинистое лицо с живыми серыми глазами. Фриде пришло в голову, что дама очень похожа на мудрую лягушку. Она представилась как Тельма Скотт. У Фриды тут же пробудился интерес: она слышала о Тельме Скотт как о специалисте по памяти и психологическим травмам, но никогда раньше с ней не встречалась. Единственный человек в комнате, не принадлежавший к кругу психоаналитиков и психологов, сидел в конце стола — это была секретарь, и в ее обязанности входило вести протокол заседания.

— Как вам известно, доктор Кляйн, — начал профессор Крулл, мельком взглянув в лежащие перед ним бумаги, — это предварительное расследование полученной нами жалобы.

Фрида кивнула.

— У нас есть моральный кодекс и определенная процедура подачи и рассмотрения жалоб, которым вы согласились следовать, когда получали патент. Мы собрались сегодня для того, чтобы рассмотреть поданную на вас жалобу и проверить, не стал ли один из ваших пациентов жертвой непрофессиональной работы, а также вели ли вы себя подобающим образом. Прежде чем мы начнем, я хочу заверить вас, что ни одно из наших решений не обладает силой закона. — Теперь он читал по бумажке, не поднимая ее, однако, со стола. — Кроме того, какое бы решение мы ни приняли, оно не затрагивает право человека, направившего нам жалобу, предпринять против вас процессуальные действия, если он того пожелает. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — кивнула Фрида.

— Кроме того, настоящая комиссия состоит из трех психотерапевтов, которые должны рассмотреть данный конкретный случай беспристрастно и профессионально. Есть ли у вас причины, побуждающие вас подвергнуть сомнению беспристрастность одного из нас, доктор Кляйн?

— Нет.

— Вы решили не прибегать к помощи поручителей.

— Совершенно верно.

— Тогда мы можем начать. Жалоба была направлена миссис Каролиной Деккер от имени ее мужа, Алана Деккера. Вы подтверждаете, что Алан Деккер был вашим пациентом?

— Да. Мы встречались в ноябре и декабре две тысячи девятого года. Я записала все даты сеансов.

Фрида достала лист бумаги с напечатанным текстом и протянула его членам комиссии.

— Миссис Деккер утверждает, что ее муж пришел к вам в состоянии острого стресса.

— Его беспокоили серьезные приступы паники.

— Она также утверждает, что вы не только не помогли ему, но использовали его как… — Крулл заглянул в свои записи, — «пешку в полицейском расследовании». Что вы действовали как детектив, а не как врач, бросили на него тень подозрения, более того, заявили на него в полицию, в результате чего он стал подозреваемым в деле о похищении ребенка. Что вы нарушили правило конфиденциальности и содействовали продвижению собственной карьеры за счет его душевного спокойствия и будущего счастья.

— Не хотите ли представить нам свою версию событий, доктор Кляйн?

Тельма Скотт, пожилая женщина в медицинском воротнике и уродливом джемпере, уставилась на Фриду пронзительным взглядом.

Теперь, когда наступил момент, которого она так долго боялась, Фрида неожиданно успокоилась.

— Алан Деккер пришел ко мне в ноябре, потому что его измучили фантазии о наличии у него ребенка. Он был бездетен, хотя супруги Деккер в течение некоторого времени пытались завести ребенка. И мы говорили о том, почему бездетность вызывает у него не только горе, но и серьезную дисфункцию. В то же самое время исчез реально существующий ребенок, Мэтью Фарадей. Ребенок, описанный Аланом, — тот, которого у него никогда не было, — обладал таким сходством с пропавшим мальчиком, что я почувствовала себя обязанной сообщить об этом полиции. А затем я призналась Алану в своем поступке.

— Он рассердился? — спросила Жасмин Барбер.

Фрида на секунду задумалась.

— Мне показалось, что он меня понимает. Возможно, слишком хорошо понимает. Ему было тяжело выражать свой гнев. Я обнаружила, что он человек мягкий, склонный сомневаться в себе. Кэрри, миссис Деккер, рассердилась за него. Она его очень защищала. Меня не удивляет, что именно она подала жалобу от имени Алана.

— Но это был не единственный случай, когда вы перешли черту, не так ли? — спросил Крулл.

Фрида спокойно выдержала его взгляд.

— Дело оказалось сложным. Алана усыновили. Он выяснил — впрочем, нет, это я выяснила и сообщила ему, — что он был из однояйцевых близнецов. У него был брат, о котором он ничего не знал, тем не менее они отличались чрезвычайно выраженным психологическим сходством, кроме того, между ними существовала определенная связь, близость, если хотите. У них был одинаковый взгляд на мир — до некоторой степени, разумеется. Неудивительно, что это открытие вызвало тревогу у Алана. Именно его брат похитил Мэтью. Дин Рив — имя, известное теперь каждой семье, любимое страшилище британцев.

— Он покончил с собой.

— Да, повесился под мостом на канале в Хакни, когда понял, что не может скрыться от полиции. Однако как бы Алан ни ненавидел саму мысль о своем брате, он его любил. По крайней мере, когда Дин Рив умер, Алан почувствовал, что потерял часть себя. Он, должно быть, много страдал. Но это не то, о чем говорит Кэрри, когда заявляет, что я его использовала. — Фрида посмотрела на членов комиссии большими темными глазами. — Во время одного из сеансов, — продолжала она, — я говорила с ним, пытаясь проникнуть в разум его брата, пытаясь узнать, о чем думает его брат. Не признаваясь Алану. Если бы я призналась ему, этот прием не сработал бы.

— Значит, вы действительно использовали его?

— Да, — кивнула Фрида.

— Вы не считаете, что поступили неправильно?

Несколько секунд Фрида сидела нахмурившись и молчала. Она позволила себе соскользнуть назад, в темноту того дела, полного теней ичернильного страха. Ее пациент Алан оказался братом-близнецом Дина, психопата, который похитил не только Мэтью, но и, за двадцать лет до того, маленькую девочку. И эта маленькая девочка Джоанна, когда-то худенькая, щербатая и застенчивая, беспрестанно оплакиваемая родными, оказалась толстой полусонной женой Дина, спрятанной под самым носом у полиции, — жертва, превратившаяся в преступника. Именно проведенный Сашей тест ДНК доказал, что тучная, непрерывно курящая Тэрри была когда-то боязливой Джоанной, что преданная сообщница Дина была одновременно и его жертвой. Более того — и именно об этом думала Фрида, когда бродила по Лондону по ночам, пока не уставала до такой степени, что наконец-то могла уснуть, — открытие ею странного сходства между близнецами привело к похищению молодой женщины-ученого, чье тело так и не было обнаружено. Она думала об умном, приятном лице Кэти Райпон и о том будущем, которое для нее никогда уже не настанет. Возможно, ее родители все еще надеются, что она вернется, и от каждого стука в дверь у них замирает сердце. Она подняла глаза и снова встретилась с ними взглядом.

— Да, — громко и четко заявила она, — я причинила вред Алану Деккеру как своему пациенту. Не знаю, была ли я неправа. Вернее, я думаю, что была одновременно и права, и не права, когда так поступала. То, что в тот день Алан открыл мне, привело нас к Мэтью. Он спас жизнь маленькому мальчику, в этом нет никаких сомнений. Я думаю, он был рад помочь. Я знаю, что время меняет наш взгляд на некоторые события, и понятия не имею, через что ему пришлось пройти с тех пор, но я не понимаю, почему теперь, больше года спустя, он решил пожаловаться на то, что тогда принял с готовностью. Разрешите еще кое-что добавить?

— Прошу вас. — Профессор Крулл сделал изящный жест худыми, испещренными синими прожилками руками.

— Кэрри уверяет, что я поставила свою карьеру выше душевного спокойствия и счастья ее мужа. Но это дело не способствовало моей карьере. Я не работаю на полицию и не испытываю никакого желания стать детективом. Из-за моих действий пропала молодая женщина, и мне с этим жить. Но это отдельная проблема, сейчас мы говорим не о ней. Как врач я верю в самопознание. То, что люди понимают о себе во время сеансов психотерапии, возможно, и не приводит их к душевному покою или счастью. Более того, чаще всего дело обстоит с точностью до наоборот. Но сеансы могут дать пациенту возможность превратить невыносимое в терпимое, взять на себя ответственность за собственную жизнь и получить определенный контроль над ней. Именно это я и делаю, насколько могу. А счастье… — Фрида подняла руки в выразительном жесте и замолчала.

— Значит, если бы вас попросили принести извинения…

— Принести извинения? За что? И кому? Я хотела бы знать, что на это может сказать сам Алан. Он не должен позволять жене выполнять роль рупора его желаний.

Повисла неловкая тишина, затем Тельма Скотт сухо произнесла:

— Насколько я знаю, мистеру Деккеру сказать нечего.

— Я не понимаю.

— Охотно верю. Жалобу, насколько мне известно, подала миссис Деккер.

— От его имени.

— Ну… Это первое, что приходит в голову.

— Подождите, вы хотите сказать, что Алан не имеет к этому никакого отношения?

— Я не уверен. — Профессор Крулл, похоже, смутился.

— Но тогда к чему все это? — Фрида красноречиво махнула рукой, охватив длинный овальный стол, женщину, ведущую протокол, портреты многоуважаемых членов совета на стенах. — Я думала, мы собрались здесь, чтобы рассмотреть жалобу, поданную, пусть и косвенно, пациентом. С каких это пор мы несем ответственность за неудовлетворенность, которую испытывает супруг пациента? Что я здесь делаю? Что вы все здесь делаете?

Профессор Крулл откашлялся.

— Мы хотим избежать любой возможности подачи судебного иска. Спустить все на тормозах.

Фрида резко встала, так что ножки стула взвизгнули на деревянном полу. Когда она заговорила, ее голос дрожал от еле сдерживаемой ярости:

— Спустить на тормозах?! Вы хотите, чтобы я принесла извинения за поступки, которые считаю оправданными или, по крайней мере, не необоснованными, кому-то, кто вообще не имел никакого касательства к делу?

— Доктор Кляйн! — угрожающе произнес Крулл.

— Фрида, — подключилась Жасмин Барбер, — пожалуйста, подождите.

Тельма Скотт ничего не сказала, но ее серые глаза неотступно следовали за Фридой.

— У меня есть более полезные занятия, на которые действительно стоит потратить время.

Она взяла пальто со спинки стула и вышла, постаравшись не хлопнуть дверью. Идя по коридору к центральному входу, она заметила женщину, спускающуюся по лестнице слева от нее, и остановилась. Что-то показалось ей знакомым в приземистой фигуре и коротких каштановых волосах женщины. Фрида покачала головой и продолжила путь к выходу, но передумала и вернулась, спустившись по лестнице в столовую. И она оказалась права: это была Кэрри Деккер, жена Алана, та самая женщина, которая заставила ее пройти через этот ужасный фарс. За год, что они не виделись, Кэрри словно стала еще ниже ростом, еще более коренастой, старой, усталой. Ее каштановые волосы висели космами. Фрида подождала, пока Кэрри возьмет чашку кофе и сядет в углу, рядом с радиатором, после чего подошла к ней.

— Можно ненадолго составить вам компанию?

Кэрри изумленно уставилась на нее, ее лицо окаменело от злобы.

— Да как вы смеете! — прошипела она.

Фрида села напротив.

— Я подумала, что нам стоит поговорить.

— Почему вас отпустили? Вы же провели там совсем немного времени!

— Я хотела кое-что у вас спросить.

— Что?

— Моим пациентом был Алан. Так почему вы подали на меня жалобу, а не он?

У Кэрри вытянулось лицо.

— Разве вы не знаете?

— О чем?

— Вы действительно ничего не знаете? Вы ворвались в нашу жизнь. Вы говорили о безопасности. Вы сказали Алану, что он может доверять вам. Вы напичкали его идеями о том, что нужно быть верным себе. Велели ему не стыдиться своих чувств. Дали ему разрешение.

— И что?

— Я просто хотела, чтобы он выздоровел. — На мгновение ее голос дрогнул. — Он был болен, и я просто хотела, чтобы он поправился. Вот что вы должны были сделать. Вы действительно считаете, что это называется «вылечиться»? Найти себя и бросить жену!

— Что?

— Вы изменили его.

— Кэрри, подождите минутку. Вы хотите сказать, что Алан вас оставил?

— Разве вы не знали?

— Нет. Я не видела Алана и не говорила с ним с прошлого декабря, когда его брата нашли мертвым.

— Теперь знаете.

— Когда он ушел?

— Когда? — Кэрри подняла голову и встретилась взглядом с Фридой. — На Рождество, вот когда.

— Это тяжело, — мягко сказала Фрида, начиная понимать, почему Кэрри подала жалобу. — Значит, прошло чуть больше месяца.

— Не на это Рождество. На прошлое Рождество.

— Вот как, — вымолвила Фрида. На мгновение столовая расплылась перед ее глазами. — То есть сразу после того, как его брат покончил с собой?

— Как будто он только и ждал этого. Вы действительно не знали? Я думала, он говорил с вами… предполагала, что вы даже поощряли его.

— Почему он ушел?

— Потому что почувствовал себя лучше. Он больше не нуждался во мне. А ведь я всегда была ему нужна. Я заботилась о нем. Но после того, как вы добрались до него, он изменился.

— Это он вам сказал?

— Немного короче. Но вел он себя именно так. Несколько дней после того, как Дин покончил с собой, он был… не могу описать… Он был веселым, полным энергии, решительным. Это были лучшие несколько дней моей жизни. Именно поэтому мне было так тяжело. Я поверила, что все будет хорошо. Я так боялась, так долго боялась, и внезапно он вернулся, мой старый Алан. Или, скорее, новый Алан. И он был такой… такой нежный! Я была счастлива.

Кэрри отвернулась, чтобы Фрида не видела слез в ее глазах, и сердито фыркнула.

— Но должен же он был как-то объясниться с вами.

— Не объяснился. Он только сказал, что ему было хорошо, но теперь все закончилось. Когда я думаю о том, от чего отказалась ради него, как заботилась о нем, как давала ему безопасность в этом мире… Я любила его, и я знала, что он любил меня. Что бы ни случилось, у нас были мы. И вдруг он ушел и даже не оглянулся — и что я получила теперь? Он забрал все: мою любовь, мое доверие, мой детородный возраст. И я никогда не прощу вас за это. Никогда.

Фрида кивнула. Ее гнев на Кэрри давно испарился.

— Вы знаете, Алан пережил ужасную травму, — сказала она. — Возможно, он не мог и дальше вести свою прежнюю жизнь, поэтому просто сбежал от нее. Но это не означает, что он ушел навсегда. Очень важно продолжать общаться с ним, держать двери открытыми.

— И как я должна это делать?

— Разве он не говорит с вами?

— Он ушел. Исчез.

Фриду внезапно обдало холодом, несмотря на радиатор прямо возле столика. Она переспросила, медленно и тщательно выговаривая слова:

— Вы хотите сказать, что даже не знаете, где он сейчас находится?

— Понятия не имею.

— Он не оставил адреса для пересылки почты?

— Он просто вышел из дома, прихватив с собой кое-какую одежду и сумку с инструментами, которую ему оставил его ненормальный братец, прежде чем покончить с собой. Ах да, и почти все деньги со своего счета в банке. Я потребовала у банка предоставить мне его баланс. Я пыталась найти Алана, но он, очевидно, не хочет, чтобы его нашли.

— Понятно, — протянула Фрида.

— Именно поэтому я и направила жалобу. Вы украли у меня мою жизнь. Может, вы и спасли того маленького мальчика и жену Дина, которая, по-моему, вовсе не хотела спасаться, но вы потеряли моего Алана.

Кэрри встала и застегнула куртку. На поверхности нетронутого кофе уже образовалась пленка. Фрида смотрела ей вслед. Она сидела не шевелясь, сложив руки на столе, и ее лицо ничего не выражало.

Глава 6

Фрида так глубоко задумалась, что уже не могла сказать наверняка, где находится. И когда почувствовала, как кто-то толкнул ее в плечо, то решила, что врезалась в прохожего.

— Простите… — начала она и вздрогнула от неожиданности. — Что, черт возьми, вы здесь делаете?

Карлссон рассмеялся, почувствовав, как при виде ее сердитого лица улетучивается угрюмое настроение.

— Я тоже рад встретить вас после всех этих месяцев, — сказал он. — Я приехал за вами.

— Сейчас не очень-то подходящее время, — возразила Фрида.

— Могу себе представить, — хмыкнул Карлссон. — Я видел, как Кэрри Деккер уехала отсюда за несколько минут до того, как вышли вы.

— Но зачем вы вообще сюда пришли?

— Очаровательно. После всего, через что мы прошли вместе…

— Карлссон! — угрожающе произнесла Фрида. Ему так и не удалось убедить ее называть его по имени.

— Я никак не мог с вами связаться. Почему вы не включаете свой мобильный телефон?

— Я проверяю его примерно один раз в неделю.

— По крайней мере, вы нашли в себе силы его купить. Я говорил с вашей подругой Паз в клинике. Она рассказала мне, что произошло. Почему вы не вызвали меня? — Он огляделся. — Мы можем пойти куда-нибудь выпить кофе?

— Я только что была в столовой. С Кэрри. Алан ее оставил. Вы это знали?

— Нет, — удивился Карлссон. — Я не поддерживал с ней отношений.

— И когда я говорю «оставил», то именно это имею в виду. Он просто однажды вышел из дома и не вернулся. Как вы считаете, это ведь странный поступок для человека, который полностью зависел от жены и к тому же обожал ее?

— На него столько всего навалилось… Иногда людям просто необходимо сбежать.

Он поморщился, и Фрида это заметила, как заметила и новые морщины на его худом лице, и серебряные нити, появившиеся в его до сих пор темной шевелюре, и полоску щетины, которую он пропустил во время бритья.

Она покачала головой.

— Что-то здесь не так. Что-то случилось.

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил он.

— Какой вопрос?

— О том, почему вы не позвонили мне и не сообщили о судилище. Я хотел бы помочь. Вы вернули похищенного ребенка. Нет, не так: вы вернули похищенных детей! Сама мысль о том, что вас приволокли пред ясные очи каких-то чинуш, просто нелепа!

Фрида наградила Карлссона тем пронзительным взглядом, который всегда вызывал у него настороженность.

— Это не смешно, — сказала она. — Я должна нести ответственность за то, что делаю, и Алан имеет полное право пожаловаться на меня.

— Я бы выступил в вашу защиту, — не успокаивался Карлссон. — И наш комиссар тоже. Черт возьми, да я бы самого министра внутренних дел приволок! Может быть.

— Дело не в этом. Вопрос в том, изменила ли я своему долгу по отношению к пациенту.

— Чего вы не делали.

— У меня возник конфликт обязанностей, — грустно усмехнулась Фрида. — Я попыталась уравновесить их. Я бы хотела обсудить это с Аланом, но, похоже, ничего не получится.

Карлссон начал было что-то говорить, но потом махнул рукой.

— Ладно, я сюда не по этому поводу приехал. Слушайте, если вы не хотите кофе, может, погуляем? Вы ведь любите гулять, верно?

— А что, машины у вас нет?

— С шофером, — уточнил Карлссон. — Мы можем погулять, а потом он подберет меня.

Настал черед Фриды наградить его подозрительным взглядом.

— Это ведь не связано с вашей работой, правда?

— Да ничего особенного, — поспешно заверил ее Карлссон. — Я просто подумал, что, возможно, вас это заинтригует. Как профессионала. Разумеется, вам компенсируют затраченное время. Есть один человек, с которым нужно поговорить, — если вы не против. Пять минут. Десять минут. Поболтайте с ней, скажите мне, что вы думаете, и все.

— Кто она?

— Так куда идем? — тут же с готовностью спросил Карлссон.

Фрида указала ему за спину.

— Через Примроуз-Хилл.

— Хорошо. Только подождите минутку.

Проинструктировав водителя, Карлссон догнал Фриду, и они пошли по улице, упиравшейся в ворота парка. Они молча поднялись на холм и полюбовались видом внизу — на зоопарк и окружающий его город. День был холодным, и когда тучи немного разошлись, Карлссон разглядел вдалеке, на юге, холмы графства Суррей.

— Вы знаете об этом все. Расскажите мне что-нибудь интересное.

— Недавно несколько лис пробрались в вольер с пингвинами, — сказала она. — И убили их с десяток.

— Ну вообще-то я имел в виду нечто другое.

— Это первое, что пришло мне в голову, — пожала плечами Фрида.

— Им следовало прыгнуть в воду.

— Никогда не знаешь, как поведешь себя в стрессовой ситуации, пока она с тобой не произойдет. Так о чем вы хотели со мной поговорить?

Пока они спускались с холма, Карлссон рассказал Фриде о Мишель Дойс, хостеле в Детфорде и разлагающемся трупе, обнаруженном в сидячем положении на диване, с гребенкой в волосах и помадой на губах.

— Мы надеялись, что он умер от естественных причин или в результате несчастного случая, но в шее человека есть одна кость, которая ломается только в результате удушения…

— Подъязычная кость, — уточнила Фрида.

— А я думал, что вы психотерапевт.

— До этого я изучала медицину. Как вам известно.

— Как бы там ни было, вы правы. Иногда человек умирает в результате удушения, но подъязычная кость не ломается. Но если подъязычная кость все-таки ломается, это доказательство удушения. По-моему, я более-менее разобрался. Главное, что этого человека убили.

— Где эта женщина? — спросила Фрида.

— Она вернулась в психиатрическую больницу, откуда ее вообще не стоило выпускать. Насколько я смог разобраться, она прожила в одном помещении с трупом дней пять или даже больше. Судя по его виду, она регулярно угощала его чертовым чаем и булочками с глазурью. Может, конечно, она самая блестящая актриса в мире, но лично я считаю, что она просто ненормальная и вообще ничего не соображает. Вполне вероятно, что она все же убила этого мужчину и, возможно, собирается провести оставшуюся часть жизни в мусорном баке, но… — Карлссон помолчал. — Я хотел бы услышать на этот счет ваше профессиональное мнение.

— Вы обратились не к тому человеку, — возразила Фрида.

— Неужели вы не заинтригованы?

— Не особенно. К тому же у меня нет необходимой квалификации. Я никогда не занималась психопатологиями. Моя область — несчастье обычных людей. Настоящих экспертов хватает. Я, наверное, могла бы вспомнить для вас пару фамилий, но уверена: у вашего ведомства есть и свои специалисты.

— Речь идет не о медицинском заключении, — уточнил Карлссон. — Думаю, этим сейчас занимаются. Я просто хочу, чтобы с ней поговорили, а мы сами этого сделать не можем. В принципе, можем, конечно, только не знаем, что сказать, и не понимаем, что она нам отвечает. А вы этим постоянно занимаетесь.

— Даже не знаю… — неуверенно протянула Фрида.

— Вы тут упомянули о несчастье, — продолжал Карлссон. — Знаете, что сказала Иветта? То есть детектив Лонг. Вы ведь помните ее? Она сказала, что, по ее мнению, Мишель — самый несчастный человек, которого она встречала в своей жизни. Лично я не выразился бы так, но именно это она сказала. Может, Мишель и не обычный человек, но определенно несчастный.

Когда Фрида повернулась к Карлссону, в ее взгляде сквозила тревога.

— За кого вы меня принимаете? За наркомана, подсевшего на чужие страдания?

— Исключительно в хорошем смысле, — заверил ее Карлссон.

— Скажите мне одну вещь.

— Какую?

— У вас все в порядке?

— В каком смысле «в порядке»?

— У вас обеспокоенный вид. — Она помолчала в нерешительности и добавила: — То есть больше, чем обычно.

На мгновение Карлссону захотелось открыться ей. Каким облегчением было бы все рассказать и получить сочувствие и совет! Но затем в нем вспыхнуло раздражение: Фрида была профессиональной слушательницей, а он не хотел говорить с человеком, чья работа заключалась в том, чтобы слушать. Ему нужен собеседник, который принял бы его сторону, кто-то близкий. Поэтому он улыбнулся, пожал плечами и уточнил:

— Так как, согласны?

Фрида ступила на мощеную улицу и со знакомым чувством облегчения направилась к своему дому — узкому зданию, с трудом умещающемуся между многоквартирной «свечкой» и гаражом. Нашла ключ, открыла дверь, сняла пальто, повесила его на крючок в прихожей, разулась и сунула ноги в шлепанцы, стоявшие на своем месте. Каждое утро, прежде чем выйти из дому, она клала в камин растопку и теперь вошла в гостиную, включила торшер и опустилась на колени у очага. Зажгла спичку и поднесла ее к смятой газете, глядя, как бумага сворачивается от жара, а растопка постепенно разгорается. Она гордилась своим умением разжечь камин с одной спички и сейчас сидела на полу и ждала, пока огонь разгорится, прежде чем направиться в кухню и поставить чайник. Огонек на автоответчике мигал. Она нажала кнопку «плей» и повернулась к буфету, собираясь достать чашку.

— Привет, Фрида, — произнес голос, и она испуганно замерла, прижав руку к животу, словно получила удар из-за угла. — Ты не ответила на мои электронные письма, и я подумал, что лучше позвонить. Я должен сказать…

Фрида нажала на кнопку «выкл». Голос оборвался на середине предложения, и она уставилась на автоответчик с таким ужасом, словно тот мог ожить в любой момент. Через несколько секунд она подошла к раковине, открыла холодную воду и умылась. Заварила чай, подождала, пока он настоится, налила себе большую чашку и отнесла ее в гостиную, где села в кресло у огня, который уже хорошо разгорелся, но еще не давал большого жара. На улице моросивший дождь уже превратился в настоящий ливень. Сэнди… Мужчина, которого она позволила себе полюбить, уехал один год и один месяц назад. Случались дни, даже недели, когда она вообще о нем не вспоминала, тем не менее от звука его голоса у нее засосало под ложечкой, а сердце забилось быстрее. Хотя на его электронные письма она не отвечала. Чаще всего она их даже не читала. Она просто удаляла их, как только они появлялись в ее ящике, а затем проверяла, очистила ли корзину на компьютере, чтобы избежать соблазна восстановить их. Он просил ее уехать вместе с ним в Америку, но она отказалась; она попросила его остаться с ней, но он сказал, что не может. О чем им было говорить?

В конце концов она вернулась в кухню и прослушала остальную часть сообщения. Оно оказалось коротким: Сэнди сказал, что ему нужно поговорить с ней и что он хочет снова с ней увидеться. Он не говорил, что любит ее, или скучает по ней, или хочет ее вернуть, просто заявил, что между ними «остались нерешенные вопросы». Его голос звучал напряженно и неуверенно. Фрида представила себе, как он произносит эти слова: как хмурится, пытаясь сосредоточиться, как между бровей у него появляется морщина, как шевелятся его губы… Потом она стерла сообщение и вернулась к камину.

Ближе к вечеру того же дня Карлссон прослушал сообщение на голосовой почте, от которого его пронзила боль. Ему даже пришлось сесть и подождать, когда приступ пройдет.

Он только что вернулся к себе домой, в Хайбери, в квартиру на первом этаже, после обеда с другом по университету и его женой. Виделись они редко, может, один раз в год, и с каждой встречей пропасть между ними все увеличивалась. Как и Карлссон, Алек изучал право в Кембридже, но когда Карлссон пошел в полицию, Алек продолжил работу в выбранной сфере и теперь стал старшим партнером в юридической фирме. Его жена, Мария, преподавала политологию; она была миниатюрной, ироничной и бесконечно энергичной женщиной. У них было трое детей, и все трое бодрствовали, когда Карлссон приехал в гости, прихватив с собой бутылку вина и слегка увядший букетик цветов. Он сидел в гостиной с этой, судя по всему, идеальной семьей: дети — в пижамах, самый младший — так и вообще в подгузниках, — и чувствовал, что его с головой накрывает приступ меланхолии, ведь он всего лишь детектив с низкой зарплатой и слишком большим списком обязанностей. Жена его бросила и теперь живет с другим мужчиной. Двое детей растут без него; он больше не может зайти к ним в спальню, чтобы подоткнуть одеяло, не может научить их ездить на велосипеде, играть в мяч или проплыть первую дистанцию в местном бассейне, с трудом удерживая голову над бирюзовой водой.

А сейчас он слушал сообщение, которое жена оставила ему на голосовой почте.

— Мэл? Это Джули. Мы должны поговорить. — По тому, как ее дикция потеряла обычную безупречность, он понял, что она пила. — Ты не можешь рассчитывать на то, что все обойдется, если спрятать голову в песок. К тому же это несправедливо по отношению ко мне. Позвони, как только прослушаешь сообщение. Неважно, который будет час.

Карлссон прошел в кухню и достал бутылку виски. Он выпил несколько бокалов вина за обедом, но все равно был трезв как стеклышко. Налил себе щедрую порцию и плеснул сверху воды. Затем снова поднял трубку.

— Алло?

Она явно хватила лишку: язык у нее заплетался.

— Я получил твое сообщение. Неужели нельзя подождать до утра? Сейчас уже почти полночь, мы оба устали…

— Говори за себя.

Он с трудом сдержал гнев.

— Ладно, я устал. И не хочу ругаться с тобой еще и по этому поводу. Мы должны подумать о том, как будет лучше для Мики и Беллы, хорошенько все взвесить.

— Знаешь что, Мэл? Мне до смерти надоело думать о том, как будет лучше для Мики и Беллы. Сколько я себя помню, я все время думаю о том, как будет лучше для тебя или для них, все время понимаю особенности твоей работы, все эти смены, то, что ты постоянно задвигаешь мои интересы на последнее место. Хватит. Пришел и мой черед.

— Ты хочешь сказать, что пришел черед Боба.

Бобом звали сожителя его жены. Они жили вместе в Брайтоне и планировали пожениться, как только закончится процедура развода, и Карлссон догадывался, что Боб уже фактически стал отчимом Мики и Беллы. Он каждое утро отвозил их в школу по пути на работу и каждый вечер читал им сказки. Карлссон видел фотографии, на которых Белла сидела на мощных плечах нового папы и светилась от счастья, а Мики однажды сказал ему, что Боб учит его играть во французский крикет на пляже. И что, возможно, в доме скоро появится щенок. Теперь Бобу предложили работу в Мадриде, и Джули хотела переехать туда всей семьей — «всего лишь на пару лет».

— Мадрид — это не Австралия, — говорила она. — Туда можно долететь за пару часов.

— Это не одно и то же.

— Ты только подумай, какой восхитительный опыт они получат!

— Детям нужен отец, — наставительно заявил Карлссон, невольно вздрогнув от такой банальности.

— У них есть ты. В этом смысле ничего не изменится. И они смогут проводить с тобой каникулы. В любом случае, мы переедем не раньше, чем через несколько месяцев, — ты сможешь проводить с ними массу времени, пока они здесь.

Я теряю их, думал Карлссон, уставившись на телефон, который сжимал в руке. Сначала они переехали в Брайтон, а теперь улетят аж в Испанию. Я стану им чужим. Они будут робеть, увидев меня, и прятаться за спину Джули, и тосковать по дому, когда будут жить у меня.

— Я могу отказаться, — сказал он. — У нас по-прежнему совместная опека над детьми.

— Ты можешь помешать нам переехать. Или, по крайней мере, попытаться. Ты этого хочешь?

— Конечно, нет. Но неужели ты хочешь, чтобы я их почти не видел?

— Нет. — Джули тяжело вздохнула, и он услышал, как она подавила зевок. — Но скажи мне, как поступить, Мэл. Потому что на самом деле в этом компромисс невозможен.

— Я не знаю.

Однако Карлссон не сомневался, что даст свое согласие. Он чувствовал, что снова угодил в ловушку, как это нередко бывало во время ссор, когда они еще жили вместе. Он чувствовал себя побежденным и одиноким.

Для ножа был отведен специальный ящик, где он лежал, завернутый в целлофановый мешок, вместе с точильным камнем. Иногда она доставала его и клала перед собой на стол, рассматривала тусклый блеск длинного лезвия, изредка осторожно касаясь его края, пытаясь уловить остроту на ощупь. Тогда ее охватывала дрожь волнения и страха, схожая с сексуальным возбуждением. Она никогда не использовала его для приготовления пищи: для этих целей она держала тупой кухонный нож. А он просто всегда был у нее под рукой. Однажды ему найдется применение.

Теперь она осторожно подняла щеколду; раньше та скрипела, но она накапала немного кулинарного жира на петли, и теперь щеколда поднималась совершенно беззвучно. В лицо ей ударил порыв ветра, холодного и насыщенного влагой. На реке было очень темно. Сегодня вечером не было ни луны, ни звезд. Лампы на выстроившихся у берега баржах, на которых обитали люди, не горели, и только вдалеке мерцали немногочисленные огни. Она вылезла наружу и огляделась. На болотах, далеко отсюда, кто-то зажег костер. Оранжевые языки пламени отчетливо выступали на фоне неба. Она прищурилась, но не смогла разглядеть сидящих возле огня людей, эти черные, резко очерченные фигуры. Она была одна. В борта лодки очень тихо хлюпала вода. Когда она только приехала сюда, ее нервировал этот звук и небольшое, случайное покачивание, но она уже привыкла к ним, как привыкла к биению крови на точках пульса. Она привыкла и к вечерним звукам — шуму ветра в деревьях и густых кустах, иногда похожему на стоны, к возне грызунов на берегу, внезапным и пронзительным крикам сов. Здесь водились лисы и жирные крысы с длинными, толстыми хвостами. А еще цапли и белые лебеди, которые смотрели на нее злыми глазами. И облезлые кошки. У нее когда-то была кошка, с белым кончиком хвоста и шелковистыми ушками; она всегда очень тщательно умывалась и мурлыкала громко и настойчиво, как моторчик. Но это было давным-давно, в другой жизни, а сейчас она стала другим человеком.

Очень осторожно она спустилась в кабину лодки, а оттуда — на тропинку. Теперь она носила темную одежду: синие тренировочные брюки и серую толстовку, так что даже если бы кто-то и посмотрел в ее сторону, то все равно не заметил бы ее. Она всегда была осторожна. Самое главное — никогда не терять бдительности, не считать, что теперь-то ты в безопасности. Она медленно шла по тропинке, чувствуя, как расслабляются мышцы. Ей нужно поддерживать форму, быть сильной, но это тяжело сделать, когда целый день сидишь взаперти. Иногда она выполняла комплекс отжиманий прямо в лодке, а два или три раза в день делала двадцать подтягиваний, используя края приоткрытого люка как перекладину и считая вслух, чтобы не сбиться. Руки у нее были мощные, но она сомневалась, что сумеет долго или быстро бежать. Иногда она просыпалась среди ночи от того, что сдавливало грудь и становилось трудно дышать. Ей хотелось позвать на помощь, но она понимала, что этого делать нельзя.

Она шла мимо лодок, пришвартованных к берегу толстыми канатами. Большинство из них целыми неделями пустовали, а некоторые вообще разваливались: краска на них вздулась, дерево начало гнить. Кое-где на борту копошились люди; на плоских крышах виднелись какие-то растения, а на палубах лежали велосипеды, и когда поднимался ветер, то, проникая между спицами, он издавал резкий свист. Даже в темноте она четко могла определить, какие лодки обитаемы. Ее работа заключалась в том, чтобы сохранять бдительность. Когда они приехали сюда впервые, все казалось захватывающим приключением: они одновременно прятались и обустраивали свой дом. Это их укромный уголок, безопасное место, сказал он: никто не знает, что они здесь, и что бы ни случилось, они могут отступить сюда и подождать, пока не минует опасность. Но потом он уехал и возвращался всего на несколько дней в месяц. Сначала она спрашивала себя, как станет проводить дни, когда окажется одна, но просто удивительно, сколько всего, оказывается, нужно сделать. Во-первых, лодку следует держать в чистоте, а это нелегко, потому что она старая и долго была заброшена, прежде чем они нашли ее. На бортах есть влажные участки, и вода просачивается через пол вокруг душа и туалета и поднимается через доски до самой кухни. Окна представляют собой узкие прямоугольники, в которые совершенно невозможно заглянуть снаружи. Дверь всегда остается закрытой, и когда она стирает свою одежду в крошечной раковине таблетками мыла, которые он ей покупает, а затем раскладывает ее по стульям и столу, чтобы просушить, то воздух начинает пахнуть туманом и немного гнилью.

Когда-то у нее было много места, через большие окна лились потоки света, а на лужайке росли розы. Остались смутные, словно сон, воспоминания о чистых простынях и мягкой одежде. Теперь ее окружали темнота, замкнутое пространство, долгие зимние ночи — такие холодные, что изо рта вырывался пар, а на внутренней стороне крошечных окошек образовывался лед; таинственный свет оплывающих свечей, когда она даже не смела воспользоваться фонарем, работающим от генератора, что он ей дал, страх и боль в животе. Да, даже к страху можно привыкнуть. Можно превратить страх во что-то сильное, полезное и опасное.

Она повернула назад. Дождь все усиливался, а она не хотела промокнуть до нитки. Зима была слишком холодной и слишком длинной. В течение многих недель тропинки сковывал лед или покрывал толстый слой снега. Она, словно дикий зверь, забилась в свою нору и смотрела, как за окнами падают хлопья снега. Ожидание, вечное ожидание.

Скользнув обратно в люк, она потянула его за собой и заперла на замок. Налила в маленький жестяной чайничек ровно столько воды, чтобы хватило на один пакетик чая, поставила его на плиту, повернула ручку и зажгла конфорку одной спичкой. Заметила, что запас газа заканчивается: пламя было слабым и синим. Скоро она уже не сможет сварить себе картошки, которая хранилась под сиденьем сбоку, или наполнить грелку, чтобы хоть чуть-чуть отогнать холод, пробиравший до костей. Возможно, он принесет еще один баллон, когда приедет. И разумеется, он скоро появится. Ее согревала вера.

Глава 7

— Вы шутите!

Рубен откинулся на спинку кресла, всем своим видом выражая восхищение.

Фрида нахмурилась.

— Я собираюсь провести с ней всего лишь несколько минут.

— Это первый шаг.

— Я так не думаю. Карлссон сказал, что хочет, чтобы я посмотрела, смогу ли обнаружить хоть какой-то смысл в ее словах.

— Вы говорили, что больше не намерены принимать участие в работе полиции ни при каких обстоятельствах.

— Я знаю. И не собираюсь. Не надо на меня так смотреть.

— Как «так»?

— Словно вы знаете меня лучше, чем я сама. Это раздражает. Я надеюсь, на своих пациентов вы так не смотрите?

— Я вижу, вы заинтригованы.

Фрида собиралась возразить, но сдержалась, потому что, конечно же, Рубен был прав.

— Возможно, мне следовало отказаться, — медленно произнесла она. — Я думала, что так и поступлю, но неожиданно услышала, что соглашаюсь.

Они сидели в офисе Рубена в клинике, где Фрида работала неполный рабочий день и являлась членом совета правления. Клиника «Склад» была детищем Рубена и прославила его как психотерапевта. Фрида все еще не привыкла к изменениям в антураже его кабинета. Долгие годы — с тех пор, как они познакомились, когда он был ее наставником, а она — юной студенткой, — Рубен работал в окружении полного хаоса: все было усеяно документами, вокруг кресла высились стопки постоянно падавших книг, из переполненных пепельниц и цветочных горшков вываливались окурки. Теперь же все было в определенном порядке: на столе красовался специальный лоток, где лежали кое-какие документы, книги стояли на полках, нигде не было видно ни единого окурка. И сам Рубен тоже претерпел определенные изменения. Образ стареющей рок-звезды исчез. Теперь он носил простой темно-синий костюм и белую рубашку, лицо было чисто выбрито, седеющие волосы уже не ложились на воротник. Он выглядел подтянутым: несколько месяцев назад он потряс всех, записавшись в спортивный зал. И ходил туда каждое утро перед работой. Фрида заметила, что брюки ему приходится поддерживать с помощью ремня. В довершение всего, на обед он ел зеленый салат и не расставался с бутылкой воды, откуда время от времени отхлебывал с нарочито небрежным видом. Фрида не могла отделаться от ощущения, что он играет роль и очень доволен производимым впечатлением.

— Есть и еще кое-что, — призналась она.

— Продолжайте.

— У меня возникла странная мысль… — Нет, назвать это мыслью означает придать ему бóльшую определенность, чем та, которой оно обладало. Может, ощущение? — Когда Кэрри рассказала мне, как Алан изменился, а затем исчез из ее жизни…

— Ну? — подстегнул ее Рубен, решив, что пауза слишком затянулась.

Фрида нахмурилась.

— Я словно зашла в тень. Ну знаете, когда неожиданно начинаешь мерзнуть в жаркий день. Возможно, это ничего не значит. Не обращайте внимания. Когда вернется Джозеф?

Джозеф был их другом, строителем из Украины, который буквально упал Фриде на голову чуть больше года назад, провалившись через потолок в ее кабинет. В результате он поселился у Рубена, когда Рубен проходил через то, что теперь — пожалуй, не без гордости — называл своим депрессивным расстройством. Джозеф стал его жильцом, который не платил арендной платы, но починил котел, отремонтировал кухню, делал бесконечные чашки чая и наливал рюмку водки всякий раз, как только наступал кризис. Он ни разу не уезжал, если не считать единственного случая, несколько недель назад, когда он вернулся к себе на родину, чтобы повидать жену и детей на Рождество.

— У них там, наверное, занесло все дороги. Я на днях посмотрел погоду в Киеве в Интернете. Минус тридцать. А настоящий ответ такой: я не знаю. Возможно, и никогда.

— Никогда? — Фрида сама удивилась, что ее это так встревожило.

— Он сказал, что вернется. Его вещи — не то чтобы их у него было много — все еще лежат в его комнате. Его фургон припаркован у меня на подъездной дорожке, с разряженным аккумулятором, так что я не могу даже убрать его оттуда, чтобы освободить проезд для собственной машины. Несколько молодых женщин стучали ко мне в дверь, спрашивая его, — значит, они считают, что он еще вернется. Но с момента его отъезда прошло уже шесть недель. В конце концов, у него там семья. Он очень скучал по ней, по-своему.

— Я знаю.

— Я думал, вы получите от него известие.

— Я действительно недавно получила открытку, но он отправил ее несколько недель назад. Он забыл проставить почтовый индекс.

— И что он пишет?

Фрида улыбнулась.

— Там написано: «Не забывать своего друга Джозефа». — Она встала. — Мне пора идти. За мной пришлют машину.

— Будьте осторожнее!

— Она не опасна. Она просто взволнована.

— Я не за нее волнуюсь. Я волнуюсь за вас. Держите глаза открытыми.

— Держите глаза открытыми, не доверяйте незнакомцам… Боюсь, скоро вы попросите меня семь раз отмерить, один отрезать.

— Я напомню вам о нашем разговоре.

Фрида и Карлссон шли по длинному коридору. Судя по всему, больница наняла художника, чтобы как-то украсить неприглядную стену без окон: они проходили мимо небольшого пейзажа всех цветов радуги, или моста через голубую реку, или зеленого холма с миниатюрными фигурками на куполообразной вершине. Добравшись до изображения ненормально огромной птицы с неестественно яркими перьями и злобным бирюзовым глазом, способной, по мнению Фриды, вызвать приступ буйства даже у самого спокойного пациента, они прошли в двустворчатые двери и оказались в очередном, хоть и более широком, коридоре. Хотя была середина дня, их окружала пугающая тишина. Мимо них, громко скрипя туфлями, прошествовал санитар. У стен выстроились столики на колесах и инвалидные кресла. Опираясь на ходунки, к ним приблизилась старуха. Она была крошечной, как рахитичный ребенок, и передвигалась с бесконечной медлительностью, раскачиваясь взад-вперед на подбитых резиной ножках ходунков, двигаясь практически в никуда. Они прижались к стене и дали старухе пройти, но она на них даже не посмотрела. Они заметили, однако, что губы у нее шевелятся.

— Здесь налево, и мы на месте.

Голос Карлссона прозвучал слишком громко, и он вздрогнул.

Толкнув дверь, они вошли в палату на восемь человек. Окна выходили на участок сада, который явно нуждался в уходе. Влажная, слишком высокая трава и сорняки по краям лужайки придавали ей заброшенный вид. Некоторые пациенты в палате, похоже, спали — неподвижные, накрытые одеялами холмики на кроватях, — но одна сидела в кресле и отчаянно, непрерывно плакала, беспрестанно потирая сухие ручки. Она казалось молодой и была бы симпатичной, если бы не пятна ожогов, покрывавшие все ее лицо. Другая, с уютным узлом седых волос на затылке и в викторианской ночной рубашке, застегнутой до самого подбородка, собирала мозаику. Она подняла глаза и застенчиво улыбнулась вошедшим. В воздухе стоял запах рыбы и мочи. Медсестра за столом узнала Карлссона и кивнула ему.

— Как она сегодня? — спросил он.

— Ее перевели на другую схему лекарств, и ночью она вела себя потише. Но она хочет, чтобы ей вернули вещи. Постоянно ищет их.

Вокруг кровати Дойс натянули полосатый полог. Карлссон слегка отодвинул его в сторону и сделал знак Фриде войти. Мишель сидела в кровати, неестественно выпрямив спину. На ней был бежевый больничный халат, волосы ей вымыли и заплели в две косички, как у школьницы. Глядя на нее, Фрида подумала о том, что лицо Мишель лишено четкости, его контуры словно размыли, и она походила на акварель, выполненную сильно разжиженной краской: кожа у нее была розовой, но со слабым оттенком желтизны; волосы не были ни седыми, ни каштановыми; глаза отличались странной замутненностью; даже жесты у нее были неясными, словно у слепой женщины, которая боится удариться об окружающие предметы.

— Здравствуйте, Мишель. Меня зовут Фрида Кляйн. Вы не против, если я сяду здесь? — Она указала на стул с металлической рамой, стоящий у кровати.

— Это для моего друга. — Голос у нее оказался мягким и хриплым, словно заржавел от простоя.

— Ничего страшного. Я постою.

— Кровать пустая.

— Можно, я на нее сяду? Я не хочу вас стеснять.

— Я в кровати?

— Да, вы в кровати. Вы сейчас в больнице.

— Да, — сказала Мишель. — Я не могу вернуться домой.

— Где ваш дом, Мишель?

— Никогда.

— У вас нет дома?

— Я пытаюсь сделать его красивым. Все мои вещи. Тогда, может, он больше не уйдет. Он останется.

Фрида вспомнила, что Карлссон рассказал ей о навязчивом собирательстве Мишель — о флакончиках и обрезках ногтей, аккуратно разложенных на полках. Возможно, она пыталась превратить невзрачную комнату в полуразвалившемся здании в Детфорде в свой дом, заполняя его единственными предметами, которые могла собрать, — разнообразными осколками чужих жизней. Возможно, она пыталась заполнить пустоту своих дней утешением, которое дарили вещи.

— Кто этот человек, который должен у вас остаться? — спросила Фрида.

Мишель посмотрела на нее невидящим взглядом, затем неожиданно легла на спину.

— Сядьте возле меня, — сказала она. Ее глаза смотрели в потолок, где мигала лампа дневного света.

Фрида села.

— Вы помните, почему оказались здесь, Мишель? Помните, что произошло?

— Я отправляюсь в плавание.

— Она все время бормочет о плавании, о море и реке, — объяснил Карлссон.

Фрида оглянулась на него.

— Не говорите о Мишель, словно ее здесь нет, — попросила она. — Простите, Мишель, вы говорили о плавании.

Женщина, которая завывала не переставая, неожиданно издала резкий вопль, а затем еще один.

— Одна-одна-одна, — сказала Мишель. — Но не для них.

— Для кого?

— Они приходят, чтобы снова быть рядом. Как и он. Восхитительно. — Неожиданные слоги выпадали у нее изо рта подобно камням. Похоже, она сама удивилась. — Нет, неправильное слово. На нем ни клочка.

— Человек, который сидел у вас на диване…

— Вы с ним знакомы?

— Откуда вы его знаете?

Похоже, вопрос озадачил ее.

— Дрейк на реке, — произнесла она своим ржавым голосом. — Он никогда не бросал меня. Не как другие.

Она вытянула огрубевшую руку; Фрида немного поколебалась, затем взяла ее. За пологом медсестра нарочито бодро разговаривала с плачущей женщиной.

— Никогда не бросал, — повторила Мишель.

— У него было имя?

Мишель уставилась на нее, затем опустила взгляд на их сцепленные руки: Фриды — чистую и нежную, руку интеллектуалки, и Мишель — мозолистую, покрытую шрамами, со сломанными ногтями.

— Вы обратили внимание на его руки? — спросила Фрида, проследив за взглядом Мишель.

— Я целовала ее там, где его ранили.

— Его палец?

— Я говорила: «Ну-ну-ну-ну».

— Он говорил с вами?

— Я угостила его чаем. Приветила его. Сказала: «Мой дом — твой дом» — ипопросила его не уходить, сказала «пожалуйста» в начале и в конце тоже. Все уходят, потому что они на самом деле не здесь. Это — тайна, которую больше никто не понимает. Мир движется вперед и вперед, и ничто не может ему помешать — просто пустой мир, а потом пустое море. Можно почувствовать ветер, который дует с самого начала, а потом на тебя смотрит луна, и проходит сто сотен лет, пока не увидишь. Хочется получить место упокоения. Как он.

— Вы имеете в виду мужчину у вас на диване?

— Его просто нужно хорошенько кормить. Я это могу.

— Вы помните несчастный случай?

— Я все убрала. Сказала ему, что это вообще не имеет никакого значения, не нужно смущаться. Такое случается с лучшими из нас. Мне нравится помогать людям и дарить им подарки, ведь тогда, возможно, они захотят остаться. Стирать им одежду, расчесывать им волосы. Кто любит, тот делится. От проблемы остается половина. Я даже могла бы подарить ему кое-какие свои вещички, если бы он захотел остаться.

— Что-то произошло, когда он был с вами, Мишель?

— Он отдыхал, а я ухаживала за ним.

— У него была повреждена шея.

— Бедняжка. Ему было так неловко, пока я не вымыла и не улучшила его.

— Где вы познакомились?

— Ну… Все время мечтал, потом ловил рыбу, а затем, конечно, именно он не вернулся домой живым.

— От этого никакого толку, — заявил Карлссон, стоя в ногах кровати.

— Мишель, — Фрида понизила голос. — Я знаю, что мир — страшное и одинокое место. Но вы можете поговорить со мной. Иногда разговор приносит облегчение.

— Слова, — произнесла Мишель.

— Да. Слова.

— Палки и камни. Я поднимаю их. — Мишель погладила Фриду по руке. — У вас хорошее лицо, поэтому я скажу вам. Его звали Голубь мой. Его звали Милый. Понимаете?

— Спасибо. — Фрида выждала несколько секунд, затем встала. — А теперь мне пора.

— Вы придете еще?

— Не думаю, что это хорошая мысль, — заметил Карлссон.

— Приду, — кивнула Фрида.

Глава 8

Фрида догадалась, что это он, как только человек появился в конце дороги. Он бежал вверх по крутому холму, далеко выбрасывая вперед ноги, и чем ближе он был к ней, тем быстрее бежал. Наконец, тяжело дыша, он остановился, наклонился и уперся руками в колени. Утро было безоблачным, солнечным и холодным, но на мужчине была только старая футболка, кроссовки и спортивные брюки.

— Вы — доктор Эндрю Берримен?

Мужчина вынул из ушей зеленые наушники.

— А вы кто?

— Меня связали с одним человеком, который перепоручил меня вашему боссу, а тот посоветовал мне встретиться с вами. Мне нужно поговорить с кем-то, кто разбирается в резко выраженных нарушениях психики.

— Зачем? — удивился Берримен. — Вы ими страдаете?

— Ими страдает человек, с которым я познакомилась. Меня зовут Фрида Кляйн. Я психотерапевт и провожу работу совместно с полицией. Одна женщина связана с убийством, и я хотела бы поговорить с вами о ней. Можно войти?

— Сегодня пятница, у меня выходной, — возразил Берримен. — Неужели нельзя было позвонить?

— Дело срочное. Это займет всего лишь несколько минут.

Он помолчал, прикидывая «за» и «против».

— Ладно.

Берримен открыл входную дверь, провел Фриду вверх на несколько лестничных маршей и открыл еще одну дверь, на этот раз в квартиру на верхнем этаже. Фрида вошла в большую, светлую комнату. Мебели там почти не было: диван, бледный коврик на некрашеных досках пола, пианино у стены и большое венецианское окно, выходящее на пустошь Хэмпстед-хит.

— Я в душ, — заявил Берримен и вошел в дверь слева.

— Сделать кофе или чай? — спросила Фрида.

— Ничего не трогайте! — крикнул он из ванной.

Фрида услышала звук льющейся воды и медленно обошла комнату. Посмотрела на лежащие на пианино ноты: ноктюрн Шопена. Выглянула в окно. Было настолько холодно, что высунуть нос на улицу рискнули в основном одни собачники. На детской площадке копошилось несколько малышей, укутанных так, что они походили на маленьких мишек, косолапо переваливающихся с ноги на ногу. Снова появился Берримен. Теперь он был одет в клетчатую рубашку и темно-коричневые брюки, ноги у него остались босыми. Он ходил сутулясь, словно извиняясь за свой рост. Он прошел в кухню, включил чайник и вывалил кофейную гущу в кувшин.

— Значит, вы играете Шопена? — спросила Фрида, чтобы завязать разговор. — Приятная музыка.

— Вовсе она не приятная, — возразил Берримен. — Это все равно что неврологический эксперимент. Существует теория, что если в течение десяти тысяч часов практиковаться в каком-то деле, то непременно достигнешь в нем мастерства. Постоянная практика стимулирует миелин, который улучшает передачу сигналов нейронами.

— И как успехи?

— Я практикуюсь уже приблизительно семь тысяч часов, но ничего не получается, — признался Берримен. — Дело в том, что мне непонятно, как именно миелин отличает хорошую игру на пианино от паршивой игры на пианино.

— А когда вы не играете Шопена, вы лечите людей с необычными умственными расстройствами? — полюбопытствовала Фрида.

— Нет, если удается этого избежать.

— Я думала, вы врач.

— Формально да, — кивнул Берримен, — но на самом деле я просто совершил ошибку. Я начал изучать медицину, но вовсе не хотел иметь дело с живыми людьми. Меня всегда интересовало, каким образом функционирует мозг. Неврологические расстройства полезны, потому что сводят на нет все споры о том, каким образом мы воспринимаем мир. Люди и не подозревали о том, что отдельная часть нашего мозга распознает лица, пока пациенты не начинали жаловаться на головную боль и внезапно переставали узнавать собственных детей. Однако мне не особенно интересно лечить их. Я не говорю, что их нельзя лечить. Просто я не хочу быть тем, кто это делает. — Он вручил Фриде чашку кофе и улыбнулся. — Вы ведь психоаналитик. Вы решите, что мое желание превратить медицину в раздел философии является избеганием.

— Спасибо, — сказала Фрида, беря чашку. — Я вообще об этом не думала. Я знаю много врачей, которые считают, что все было бы прекрасно, если бы не пациенты.

— Так вы расскажете мне о своем пациенте?

Фрида покачала головой.

— Я хочу, чтобы вы посмотрели на нее.

— О чем это вы? — удивился он. — Когда?

— Сейчас.

— Сейчас? А где она?

— В больнице в Луишеме.

— С какой стати я туда поеду?

Фрида залпом выпила кофе.

— Я думаю, что вы найдете ее интересной с философской точки зрения.

— А нас туда пустят? — уточнил Берримен.

— Меня там знают, — заверила его Фрида. — И как бы там ни было, мы с вами врачи. А врачи могут войти куда угодно.

Когда Берримен увидел Мишель Дойс, то, похоже, испытал определенное разочарование. Она сидела и сосредоточенно читала светский еженедельник «Хелло!». Она казалась совершенно нормальной. Берримен и Фрида подставили к кровати два стула и сели. Эндрю снял коричневый пиджак из замши и аккуратно повесил его на спинку стула. За маленьким окном стояла серая стена: с низкого хмурого неба лил дождь.

— Помните меня? — спросила Фрида.

— Да, — ответила Мишель. — Помню.

— Это Эндрю. Мы хотели бы поболтать с вами.

Берримен озадаченно посмотрел на Фриду. Она почти ничего не говорила, пока он вез ее по Лондону, и ничего не сообщила ему о деле. Теперь она наклонилась к Мишель.

— Не могли бы вы рассказать Эндрю о мужчине, который жил у вас?

Мишель, похоже, тоже была озадачена, словно ее заставляли говорить об очевидных вещах.

— Он просто жил у меня, — сказала она.

— Как вы познакомились? — спросила Фрида.

— Дрейкс и… и…

— Что? Что вы говорите?

— И… и… лодки.

Фрида посмотрела на Эндрю и продолжила опрос:

— И что вы делали для него?

— Заботилась о нем, — ответила Мишель.

— Поскольку он был в плохом состоянии, — подсказала Фрида.

— Да, — согласилась Мишель. — В плохом.

— Он нуждался в заботе.

— Я угостила его чаем, — продолжала Мишель. — Его нужно было почистить. Он был грязный. — Она помолчала. — Где он? Куда он пропал?

— Ему пришлось уйти, — ответила Фрида и посмотрела на Эндрю.

Он откашлялся и встал.

— Что ж, — сказал он, — приятно было познакомиться с вами, дамы, но боюсь…

— Подождите, — остановила его Фрида и повернулась к Мишель. — Ничего, если мы на минутку отойдем?

Она взяла Берримена за руку и отвела в сторону.

— Что вы о ней скажете?

Он пожал плечами.

— Как по мне, она достаточно адекватна. Умеренное диссоциативное расстройство.

— Тот мужчина, о котором она говорила… — начала Фрида.

— А что с ним?

— Когда к ней пришла социальный работник, мужчина сидел на диване. Он был голый, мертвый и уже начал разлагаться. Все это время она жила в одном помещении с ним. Итак?

Берримен помолчал. Потом по его лицу медленно расплылась улыбка.

— Ладно, — сказал он. — Ладно.

— Мой первый вопрос, — продолжила Фрида, — состоит в следующем: все это настолько безумно, настолько неслыханно, что, возможно, она просто притворяется? Может, она действительно убила этого человека? Даже не так: весьма вероятно, что она его убила. А теперь симулирует безумие.

— Она не симулирует. — В голосе Берримена отчетливо слышались эмоции, близкие к восхищению. — Никто не может так блестяще симулировать.

— Мы не можем опознать покойного, не знаем, был ли он ее другом или родственником или даже были ли они вообще знакомы.

— А какая разница?

Берримен прошел по палате туда, где сидели несколько человек и смотрели телевизор. Фрида заметила, как он наклонился к кровати. Когда он вернулся, в руке у него был маленький коричневый медвежонок.

— Вы спросили разрешения взять его?

Берримен покачал головой.

— Та женщина спит. Я потом верну его.

Он подошел к кровати Мишель и сел перед ней. Положил игрушку себе на колени.

— Это медведь, — заявил он, и Мишель удивленно посмотрела на него. — Как вы думаете, где он живет?

— Я не знаю, — ответила больная. — Я о них ничего не знаю.

— Тогда попробуйте угадать, — предложил он. — Как вы считаете, где он скорее будет обитать: в лесу или пустыне?

— Какие глупости! — заявила она. — Он живет здесь.

— А угадайте-ка, что он ест? Мелких животных? Рыбу?

— Я не знаю. Думаю, то, что ему дают люди.

— Похоже, вы близки к истине.

— Он голодный?

— Я не знаю. А как вы считаете?

— Мне он голодным не кажется, но иногда трудно сказать наверняка.

— Вы правы, трудно. — Берримен восхищенно улыбнулся ей. — Большое спасибо!

Он встал и прошелся по палате.

— Превосходно! — заявил он, вернувшись к Фриде. — В принципе, не мешало бы засунуть ее в аппарат МРТ, но я и без того догадываюсь, что он покажет. Определенные патологические изменения в нижней височной доле, и в миндалевидном теле, и…

— Простите, — перебила она. — О чем это вы?

Берримен огляделся, словно совершенно позабыл о присутствии Фриды.

— Она просто потрясающая! — решительно заявил он. — Нужно обязательно затащить ее в лабораторию.

— Нет! — не менее решительно отрезала Фрида. — Что действительно нужно сделать, так это вылечить ее, а еще узнать, кто этот мужчина и кто его убил.

Берримен покачал головой.

— Это не поддается лечению. Стероиды могут только снизить внутричерепное давление.

— Но почему она так ведет себя? — спросила Фрида.

— Это и есть самое интересное. Вы слышали о синдроме Капгра?

— Не уверена.

— Это просто потрясающе! — заявил он. — Конечно, не в том случае, если его обнаружат у вас. Люди начинают верить, что кого-то из их близких, например, жену или мужа, похитили, а его место занял пришелец. Вы видели фильм «Вторжение похитителей тел»? По-моему, он так назывался. Так вот, когда мы смотрим на человека, которого знаем, наш мозг осуществляет два процесса. Одна часть мозга распознает лицо, а другая говорит нам, что у нас есть с ним эмоциональная связь. Если вторая часть мозга не работает, мозг решает, что, наверное, с этим человеком что-то не так, раз мы к нему ничего не испытываем.

— Но это не имеет отношения к ее состоянию.

— Нет-нет, — продолжал Берримен, делая энергичный жест в сторону Мишель, словно она представляла собой потрясающий экспонат. — Она гораздо лучше. Существует еще более редкий синдром, который иногда встречается у пациентов с болезнью Альцгеймера — крайне редко, почти никогда, — и для которого характерно появление воображаемых друзей. Это означает, что они наделяют неодушевленные объекты жизнью — как в случае с Мишель Дойс и плюшевым медвежонком. Но и это еще не все! Вы же знаете, что малыши, все малыши, изначально анимисты…

— Что это значит?

— То, что они не делают различий между своей сестрой и куклой, или даже ветром, или камнем, катящимся по склону холма. С их точки зрения, лист падает, потому что хочет упасть. По мере того как они растут, мозг развивается… Видите ли, мы можем взаимодействовать с миром, только постоянно делая подсознательные выводы о том, что в нашей окружающей среде походит на нас, реагирует и принимает решения, а что — нет. Если бы я потянул вас за ухо, вы бы издали резкий звук, но если я проведу ботинком по полу, он тоже издаст резкий звук. Мы с вами знаем, что разница здесь есть. Я могу предположить, что если бы Мишель доставили в лабораторию…

— Я не уверена, что это возможно.

— Было бы преступлением не сделать этого, — горячо заверил ее Берримен. — И когда ее осмотрят, то, держу пари, выяснится, что она или хроническая алкоголичка, или наркоманка, или получила серьезную черепно-мозговую травму, или, что наиболее вероятно, у нее в мозгу развилась опухоль. Так что, кто бы ее ни осматривал, лучше ему поторопиться.

— Она человек, страдающий человек.

— Очень интересный страдающий человек, — уточнил Берримен. — А это больше того, что можно сказать о массе людей.

— Значит, ее показания, все ее утверждения — пустая тарабарщина.

Берримен на мгновение задумался.

— Я бы так не сказал. Она видит мир не таким, каким его видим мы. Наверное, нет особого смысла спрашивать, не она ли убила того мужчину, потому что она не понимает разницы между мертвым и живым, но мне показалось, что она пыталась сказать нам правду, какой она ее видит. Я бы сказал, это довольно страшно. Наверное, она чувствует, что родилась в другом, очень странном мире. Можно попробовать обратить внимание на то, что именно она об этом говорит. И вы именно так и поступаете, верно?

— А вы нет? — спокойно спросила Фрида.

Выражение лица Берримена стало жестче.

— Мне иногда хочется носить с собой карточку, которую я бы давал таким людям, как вы. Там должно быть написано, что много областей науки, которые в результате помогают людям, развивались мужчинами и женщинами ради самой науки. И что если вы старательно оплакиваете тех, кто страдает, это вовсе не означает, что вы предпринимаете какие-то действия, чтобы реально помочь им. Правда, все это, пожалуй, не влезет на карточку стандартного размера, но, думаю, вы поняли, что я имею в виду.

— Простите, — сказала Фрида. — Вы проделали этот путь с чужим человеком, да еще и в свой законный выходной. Вы совершили добрый поступок.

Выражение его лица смягчилось.

— Ее следует поместить в отдельную палату…

— Вы уверены?

— Безусловно. Если Мишель будет окружать такая толпа, это никак не облегчит ее состояния. А ей нужно успокоиться.

— Я спрошу, возможно ли это, — неуверенно ответила Фрида.

Берримен махнул рукой.

— Предоставьте это мне. Я обо всем позабочусь, — предложил он.

— Правда?

— Да. — Он внимательно посмотрел на Фриду. — Вы ведь работаете с полицией?

— Формально да.

— Как это получилось?

— Как-нибудь в другой раз, — уклончиво пообещала Фрида. — Это слишком длинная история.

Она повернулась и посмотрела на Мишель Дойс, которая так и не подняла свой журнал и сейчас сидела, уставившись в одну точку. Неожиданно мысли Фриды приняли другое направление.

— Тот синдром… — сказала она.

— Какой именно?

— Тот, когда они начинают верить, что любимого человека подменили.

— Синдром Капгра.

— Это, должно быть, ужасно, — вздохнула Фрида. — То есть настолько ужасно, что мы даже не в состоянии себе представить, до какой степени.

Когда они вышли в вестибюль, Фрида остановилась.

— Вы можете подождать пару минут?

— А у меня есть выбор?

— Спасибо.

Она вошла в больничный магазин. Там были стойки с журналами, а также полки с чипсами, конфетами и напитками подозрительного вида, жалким набором сморщенных яблок и высохших апельсинов, сборниками судоку. В углу стояла корзина игрушек. Фрида подошла к ней.

— Вам помочь? — спросила женщина за стойкой. — Ищете что-то конкретное?

— Плюшевого медвежонка.

Лицо женщины смягчилось.

— Значит, у вас там ребенок, — протянула она, и Фрида не стала возражать. — Я не уверена, есть ли у нас медвежата. Могу предложить куклу, которая плачет, если ее посадить.

— Нет, это вряд ли подойдет.

Фрида вытащила из общей кучи зеленую бархатную лягушку с выпученными глазами, затем тряпичную куклу с длинными, веретенообразными ногами и маленькую, потертую на вид змею. Почти на самом дне корзины обнаружилась плюшевая собака с мягкими висячими ушками и глазами-пуговками.

— Я возьму ее.

Она побежала вверх по лестнице в отделение и остановилась у стола медсестры.

— Не могли бы вы передать это Мишель Дойс, кровать номер шесть?

— А вы не хотите сами ей отдать?

— Нет.

Медсестра пожала плечами.

— Хорошо.

Фрида остановилась у двойных дверей и, оставаясь невидимой, смотрела, как медсестра вручила собаку. Мишель посадила собаку на подушку рядом с собой и важно кивнула игрушке. Затем вытянула палец и, застенчиво улыбаясь, коснулась плюшевого носа. После взяла стакан с водой и поднесла собаке под самую мордочку. На ее лице было выражение нежности, заботливости и трепетного счастья — и все из-за такой малости… Фрида толкнула двери и выскользнула наружу.

Случалось так, что она целые дни проводила в постели. Она понимала, что это неправильно, но на нее наваливались вялость и апатия, и тогда она сворачивалась в шарик из тела, теплой одежды и влажных волос, опускала тяжелые веки и давала себе волю, погружаясь на дно сквозь тяжелые сны, зеленые водоросли и шелковистый, зыбкий ил. Она отчасти отдавала себе отчет в том, что спит: ее сны переплетались с тем, что происходило вокруг. Шаги на тропинке, приближающиеся и отдаляющиеся голоса, громкие распоряжения, доносящиеся из проплывающих мимо лодок…

Когда она просыпалась, то чувствовала себя отяжелевшей и разбитой. И виноватой. Если бы он мог увидеть ее, он бы рассердился. Нет, не рассердился. Он был бы разочарован. Он бы решил, что она подвела его. И это ее раздражало. Она сразу же вспоминала опущенные плечи матери, мужественную улыбку на губах, которые начинали дрожать и в конце концов опускались. Нет ничего хуже, чем разочаровывать людей.

В тот день она дала себе поспать, а когда резко проснулась, то не могла понять, где находится. По подбородку стекала слюна, голова чесалась, щека болела от долгого лежания на грубой ткани сиденья. Она не могла вспомнить, кто она такая. Она была никем, просто бугристой глыбой без имени, без собственного «я». Она подождала. Позволила себе снова познать себя. Прижалась лбом к окну и стала смотреть на покрытую рябью реку. Мимо проплыли два величественных лебедя. Со злобными-презлобными взглядами.

Глава 9

— Это дело… — с плохо скрываемым раздражением произнес комиссар Кроуфорд. — Оно уже близко к завершению?

— Ну, — начал Карлссон, — есть несколько…

— Я смотрел предварительный отчет. Похоже, все довольно просто. Эта женщина явно немного того. — Комиссар покрутил у виска пальцем. — Так что результат не имеет особого значения. Жертва была убита в припадке безумия. Женщина уже находится в психиатрической больнице, она никому больше не сможет навредить.

— Мы даже не знаем, кто жертва.

— Торговец наркотиками?

— Нет никаких доказательств.

— Вы смотрели список пропавших без вести?

— Пусто. Я хочу опросить других жителей дома и посмотреть, не смогут ли они дать нам зацепку.

— Не думаю, что это разумная трата вашего времени.

— Но его убили.

— Это дело не похоже на случай с похищенными детьми, Мэл.

— Вы намекаете, что общественности все равно?

— Я говорю о приоритетах, — нахмурившись, пояснил Кроуфорд. — Ну тогда хотя бы возьмите с собой Джейка Ньютона. Покажите ему, с какими отбросами нам приходится иметь дело.

Карлссон начал что-то говорить, но Кроуфорд перебил его:

— Ради бога, не грузите меня.

Сегодня брюки Джейка были из тонкого полосатого вельвета, а туфли — светло-коричневые, тщательно начищенные, с желтыми шнурками. Выходя из машины, он раскрыл зонтик, потому что лил дождь, постепенно переходивший в снег, и осторожно пошел к дому, придерживая рукой куртку без пуговиц. Ограждение убрали, толпа давно разошлась, и не осталось никаких следов того, что здесь недавно было совершено преступление, за исключением полицейской ленты на двери Дойс. В холле валялся тот же самый мусор и стоял тот же запах экскрементов и распада, от которого у Карлссона запершило в горле, а Джейка Ньютона пробрала дрожь. Он достал из кармана большой белый платок и зачем-то несколько раз высморкался.

— Душновато здесь, правда?

— Не думаю, что у них есть уборщица, — заметил Карлссон, пробираясь к лестнице и внимательно глядя себе под ноги.

Позже, разговаривая с Иветтой, он не мог с уверенностью сказать, опрос кого из трех жильцов поверг его в уныние больше всего. Лайза Болианис была самой одинокой из них. С морщинистым, красным лицом, тонкими ручками и ножками, но выпирающим животом горького пьяницы, она производила впечатление женщины хорошо за сорок, но, как выяснилось, ей было только тридцать два. Она была алкоголичкой и потеряла как детей, так и жилье. От нее исходил сильный запах дешевого пойла, и говорила она очень невнятно. Зайдя к ней в квартиру, Карлссон обратил внимание и на груду бутылок под кроватью, и на пару грязных шерстяных одеял на ней, вместе с порванным стеганым, розового цвета. Ее одежда была сложена в два черных мешка для мусора, стоявших в углу. Лайза сказала, что Мишель Дойс была «довольно милая», но она ничего не знала ни о своей соседке, ни о мужчине, найденном в ее комнате. Она сообщила, что сюда ходит много странных мужчин, но она с ними не общалась и не смогла бы никого узнать, если бы ей предложили посмотреть их фотографии. Хватит с нее мужчин: они никогда не видела от них добра, начиная еще с отчима. У нее была лихорадка в уголках рта, и когда она попыталась улыбнуться, Карлссон увидел, как лихорадка трескается. Он держал в руке блокнот, но так ничего и не записал. Он даже не понимал, зачем вообще пришел сюда, ведь Иветта и Крис Мюнстер уже говорили с этой женщиной. Так чего же он ждет? Все это время Джейк стоял в дверях, поеживаясь и убирая воображаемые пылинки с рукава куртки.

Если Лайза Болианис была самой одинокой из обитателей дома, то Тони Метески, похоже, дальше всех остальных ушел от общества: он представлял собой огромные, испуганные развалины человека, который ни разу не встретился с Карлссоном взглядом, только раскачивался взад-вперед и что-то бессвязно бормотал, повторяя отдельные слова и куски фраз. Иглы уже убрали. Совет прислал группу своих работников, одетых в специальную защитную форму, как у полицейских-водолазов, и у них ушел целый день на то, чтобы очистить помещение. Карлссон попытался спросить его о дилерах, которые вершили свои дела в его комнате, но Метески только заломил свои рябые руки, и его распухшее лицо исказилось от ужаса.

— Ты ни во что не вляпался, Тони, — заверил его Карлссон. — Нам просто нужна твоя помощь.

— Нет-нет.

— Ты видел, как в комнату Дойс кто-нибудь входил — кто-то из тех, кто приходил сюда?

— Большой ребенок… Это я. Никому не скажу. Толстый вонючий ребенок. — Он нервно рассмеялся, заглядывая Карлссону в лицо в ожидании одобрительной улыбки.

— Люди, которые сюда приходили, тебе угрожали?

— Все нормально.

Карлссон сдался.

Джейк не пошел с ним в комнату Майкла Рейли, предпочел подождать в машине: его предупредили о собаке. Ее приковали к радиатору отопления, но она все равно рычала и бросалась на Карлссона, который уже начал побаиваться, что радиатор того и гляди сорвется с креплений. В комнате было душно и стоял тяжелый запах собачьей шерсти, экскрементов и собачьих консервов, которые были насыпаны в пластмассовую миску на полу. Но зато Майкл Рейли оказался самым разговорчивым из трех оставшихся обитателей хостела. Он бродил по комнате, тыча указательным пальцем в воздух. Метески — наркоман, а Лайза Болианис не видит, что происходит у нее под носом, но он, Майкл, может кое-что сообщить инспектору. Он хочет на все сто сотрудничать с расследованием. Известно ли полиции, например, что сюда приходят дети, чтобы купить наркотики, — именно дети, не старше четырнадцати? Это неправильно. Он понимает, что не ему говорить о таких вещах, но те дни для него уже в прошлом: он отбыл срок, взялся за ум и теперь не свернет с пути праведного. Он просто хочет помочь.

— Я это вижу, — торжественно заявил Карлссон. Он провел в полиции Лондона достаточно времени, чтобы отличить любителя крэка. — Можете рассказать что-нибудь о Мишель Дойс?

— О ней? Она меня сторонилась. Я стараюсь быть приветливым с людьми… но с местными это тяжело. В первый раз, когда я увидел ее, она хотела угостить меня чаем, но затем передумала. Наверное, из-за Косячка. Ты ей не приглянулся, верно, Косячок? — Косячок зарычал, с нижней челюсти у него полилась слюна. Радиатор задрожал. — Она редко здесь появляется, постоянно бродит по улицам и собирает всякий хлам. Я однажды заметил ее на берегу реки во время отлива: она ковырялась в грязи.

— Вы когда-нибудь видели ее с кем-то еще?

Он покачал головой.

— Я даже почти не слышал, как она разговаривает.

— Люди, пользовавшиеся комнатой мистера Метески, когда-нибудь заходили в остальную часть дома?

— Я знаю, на что вы намекаете.

— Тогда отвечайте на вопрос.

— Нет. Не заходили.

— А в комнату Дойс?

— Она держалась особняком. Очень грустная дамочка, если хотите знать мое мнение. Иначе почему она в результате оказалась в такой дыре? Вы бы не остались здесь, если бы вам было куда идти, верно ведь? Правда, у меня есть собака, да, Косячок? Мы друг друга развлекаем.

Из бочкообразной груди Косячка вырвался дикий рык, и Карлссон увидел белки его закатившихся глаз.

Фрида поднялась на мост Блэкфрайерз, остановилась посредине, посмотрела на запад, на «Лондонский глаз» и Биг-Бен, затем на восток, на гладкий купол Собора святого Павла, — все мерцало и растворялось в падающем снеге, который, попав на тротуар, тут же превращался в слякоть. Затем она стремительно двинулась дальше, пытаясь отбросить чувство страха и уныния, даже не притормозила на Смитфилдском рынке или на Сент-Джон-стрит и наконец добралась до Ислингтона. И вот уже она стоит перед домом Оливии и Хлои, явившись за пять минут до начала урока по химии с племянницей. Она постучала и услышала топот ног. За последние несколько месяцев Хлоя выросла и похудела. Ее коротко обрезанные волосы торчали пучками разных размеров, и Фрида спрашивала себя, уж не сама ли Хлоя себя постригла. Вокруг глаз у нее были черные круги от размазавшегося карандаша, а в носу новый пирсинг. На шее красовался уже побледневший засос.

— Слава богу, ты пришла! — подчеркнуто трагично воскликнула Хлоя.

— А что случилось?

— Мама в кухне. С мужчиной.

— Разве это трагедия?

— Она нашла его в Интернете.

— И что в этом такого?

— Я думала, что уж ты-то примешь мою сторону!

— Я не знала, что есть какие-то стороны.

— Фрида, я не твой пациент.

Фрида вытерла ноги о коврик и повесила пальто на крючок. Затем вошла в дикий беспорядок гостиной и огляделась, ища, где бы сесть.

— Химия? — предложила она.

Хлоя закатила глаза.

— Сегодня пятница. А на что же еще можно тратить мою чертову жизнь?

Снег снова превратился в дождь. Он шел всю оставшуюся часть дня и всю ночь, да такой сильный, что по дорогам бежали потоки воды, а лужи в парках, сначала небольшие, расползались и сливались в единое целое. Ливневки переполнились. Проезжающие машины поднимали высокие арки грязных брызг. Вода в каналах пузырилась. Оказавшись на улице, люди перебегали от одного магазина к другому, прикрываясь совершенно бесполезными зонтиками. Пропитанный влагой мир сжался. Из-за потоков ледяного проливного дождя было почти невозможно рассмотреть противоположную сторону улицы или вершину дерева. Вода в Темзе потемнела и поднялась. Дождь шел весь вечер и всю ночь. В отдельных домах и в квартирах, по одному или парами, люди лежали в постелях и слушали стук дождя по окнам. Ветер прорывался через деревья, и крышки мусорных ящиков на улице дребезжали в кромешной темноте.

На маленькой дороге в Попларе, идущей между заколоченными зданиями до самой реки Ли, затопило ливнесток. В начале четвертого утра крышку ливнестока сорвало. Приблизительно десять минут спустя на поверхность поднялся клок волос. Внизу что-то слабо мерцало.

Но только в восемь двадцать пять утра, когда ливень утих, сменившись ледяной изморосью, подросток, выведший свою собаку на прогулку, наткнулся на остатки тела, явно принадлежавшего человеку. Вне всякого сомнения, женщине.

Фрида проснулась в пять. Ей нравилось находиться в своем маленьком, аккуратном домике, когда за окнами бушевала непогода. Здесь все было задраено на случай дождя, швырявшего в окна снаряды воды; порывы ветра походили на бурное море, пенистые буруны прилива. Она некоторое время просто лежала, ни о чем не думая, слушая дождь и ветер, но постепенно мысли прояснились и проникли-таки в ее сознание. Мысли были людьми, и она видела их лица: Сэнди, находившийся далеко отсюда, чьи пальцы касались ее, когда она спала, чьи руки наконец обнимали ее; Алан с карими, как у спаниеля, глазами, который бросил жену и исчез; его брат-близнец Дин, уже год как мертвый, но постоянно врывавшийся в ее сон со своей неизменной любезной и одновременно противной улыбкой; жена Дина, Тэрри; грустная и осторожная сестра Тэрри — Роуз. А потом появилась Мишель Дойс с расплывающимся лицом и сильными мозолистыми руками, которая разговаривает с мертвецами и плюшевыми собачками так, словно они в состоянии понять все, что она им говорит. Фрида повернулась к окну, ожидая, пока первые лучи солнца прорвутся в спальню через занавески. В мозгу крошечными огоньками в темноте мелькали слова и фразы. Она попыталась распознать свои тревоги и дать им имя.

Незадолго до шести часов утра она встала, набросила халат и пошла вниз, чтобы разжечь камин в гостиной и сделать себе чашку кофе. Было воскресенье, и ее не ждали ни пациенты, которым необходимо уделить внимание, ни конференции, на которых нужно выступить с докладом, ни обязанности, которые следовало выполнить. Она планировала погулять по заполненным водой улицам, посетить цветочный рынок, купить продукты, заскочить без предупреждения в кафе своих друзей в доме № 9, съесть миску овсянки или рогалик с корицей; возможно, провести часок-другой за рисованием у себя в кабинете, походившем на орлиное гнездо, прилепившееся к верхушке узкого дома. Вместо этого она сидела у камина, иногда опускаясь на пол, чтобы вдохнуть силу в огонь, пила чашки кофе одну за другой и пыталась упорядочить в голове события прошедшей недели и темные эмоции, вызванные служебным расследованием и неожиданным появлением Карлссона в ее жизни.

И тут в дверь позвонили.

Глава 10

Карлссон, стоявший на пороге дома Фриды, выглядел нелепо, словно был одет в маскарадный костюм. На нем были черные джинсы, свитер и кожаная куртка. И от него шел пар. Промокшие волосы прилипли к голове, придавая ему более старый и изможденный вид.

— Вы меня напугали, — призналась Фрида. В груди у нее тут же заворочалось беспокойство: он приносил плохие новости. — И вы без костюма.

— Сегодня воскресенье, — напомнил он.

— Сделать вам кофе?

— Пожалуй, не стоит. Как-нибудь в другой раз.

— Может, войдете?

— Только на минуту. — Он переступил через порог. — Я хотел сообщить вам, что завтра утром у нас совещание по этому делу. Похоже, будем его закрывать. Я бы хотел, чтобы вы присутствовали. Хотя у вас же, вероятно, пациенты…

— В котором часу?

— Девять тридцать.

— У меня «окно». Могу подскочить к вам на часок.

— Хорошо. Там будет присутствовать еще один человек — да вы его, наверное, знаете. Доктор Хэл Брэдшо.

— Я о нем слышала.

— Он иногда составляет для нас психологические портреты преступников. Гонорары у него большие, но комиссару он нравится.

— Не хочу участвовать в войне за территорию.

— Мы будем решать, отправлять ли дело в уголовный суд. Так вы придете?

— Хорошо, — согласилась Фрида. — Но вы ведь не для того явились ко мне домой в воскресенье ни свет ни заря, чтобы сообщить о совещании.

— Не для того.

Теперь, когда момент наступил, ему резко расхотелось произносить заготовленные слова.

Она посмотрела на него с явным беспокойством.

— Давайте-ка проходите в кухню. Я приготовлю еще кофе — я как раз его сейчас пью, а вам он, судя по всему, совсем не помешает.

Карлссон прошел, и она сняла с холодильника упаковку кофейных зерен. Затем достала из пакета булочку с маком и положила ее на тарелку. Инспектор стоял у окна и молча смотрел, как она хлопочет. Когда чашка кофе уже стояла на столе, а Карлссон снял куртку, Фрида села напротив.

— А теперь рассказывайте.

— Шел такой сильный дождь, — начал он, — что некоторые районы затопило. — Он замолчал.

— Затопило, — подстегнула его Фрида.

— Вчера утром чья-то собака наткнулась на части тела, плавающие в ливневке в Бромли. В ближайшие несколько дней будет проведена полная процедура установления личности. Может, даже поднимут карточки у стоматологов. Но я уже знаю, что они обнаружат.

Фрида окаменела. Она не сводила с гостя пристального взгляда темных глаз. Он протянул руку и на секунду накрыл ее ладонь. Она не отреагировала.

— Кэти Райпон, — сказала она наконец.

Кэти Райпон, молодая аспирантка, которую профессор Сет Баунди, специалист по однояйцевым близнецам и их генетической связи, отправил в дом Дина Рива в декабре прошлого года, получив информацию из уст Фриды. Кэти Райпон, которую с тех пор никто не видел, чьи родители все еще ждали ее возвращения. Кэти Райпон, лежавшая на совести Фриды, как неподъемный камень. Кэти Райпон, чье узкое, умное лицо являлось ей в снах и в момент пробуждения.

— Они нашли медальон, — добавил Карлссон, убирая руку и поднимая чашку с кофе.

Фрида давно поняла, что Кэти Райпон мертва. Она была уверена в этом на сто процентов. Несмотря на это, у нее возникло ощущение, что ее с силой ударили в живот. Ей пришлось приложить усилие, чтобы произнести:

— Родители знают?

— Им сообщили вчера днем. Я хотел, чтобы вы узнали это до того, как увидите в газетах.

— Спасибо, — кивнула Фрида.

— С ней было иначе, чем с детьми, — задумчиво произнес Карлссон. — Дину она была не нужна. Совершенно. Ему только и требовалось, что убрать ее с дороги. Думаю, Кэти умерла еще до того, как мы услышали, что она исчезла.

— Возможно. Вероятно, так и было. — Она сделала усилие и посмотрела на Карлссона. — Спасибо.

— За что? За то, что принес такие вести?

— Да. Вы не обязаны так поступать.

— Нет, обязан. Есть некоторые вещи…

Его прервала пронзительная электронная версия «Марша тореадора». Он вынул телефон из кармана и посмотрел на экран.

Фрида заметила, как помрачнело его лицо.

— Работа?

— Семья.

— Вам пора идти.

— Да. Простите.

— Ничего страшного, — заверила она.

Выпустив его, Фрида прижалась лбом к двери. Она пыталась заставить себя перестать думать о том, каково это. Такой вид эмпатии до добра не доведет, сказала она себе. Но тем не менее. Все бурно праздновали возвращение похищенных детей, устраивали пресс-конференции, а все это время Кэти Райпон находилась под землей, и никто не пришел к ней на помощь: умная молодая женщина, трудолюбивая, стремящаяся понравиться боссу, сгорая от желания задать перечисленные в анкете вопросы, стояла на краю черной дыры жизни Дина Рива — и в результате дыра ее засосала.

Фрида отчаянно надеялась, что Карлссон прав и Кэти Райпон умерла быстро, ее никто не мучил и не хоронил заживо. Время от времени такое случается: жертвы знают, что возможные спасители находятся прямо над ними, но не могут докричаться до них. Она вздрогнула. На мгновение маленький домик, спрятавшийся в бывших конюшнях и окруженный высокими зданиями, с полутемными комнатами, выкрашенными в насыщенные цвета, показался ей скорее склепом, чем убежищем, а она сама — обитателем подземелья, сторонящимся яркого мира.

А затем, словно тело, поднимающееся на поверхность мрачного озера, у нее в мозгу всплыли воспоминания о словах Кэрри Деккер — о том, как она говорила об Алане, своем муже, брате-близнеце Дина. О том, как он исчез. Фрида еще сильнее прижалась лбом к двери, почти физически чувствуя, как работает мозг, как кипят мысли. Она ничего не могла поделать: прошлое просачивалось в настоящее, и кое-что ей следовало понять. Она спросила себя, зачем так поступает. Зачем возвращается?

В понедельник, в восемь часов утра, у нее был сеанс с мужчиной — хотя он, скорее, походил на мальчика — лет двадцати пяти, который сидел, вжавшись в кресло, и первые десять минут его тело сотрясалось в рыданиях, а потом он вывалился из кресла, рухнул к ногам Фриды и попытался вынудить ее обнять его покрепче. Ему так отчаянно не хватало утешения, материнской заботы, которые бы убедили его в том, что все будет хорошо, что она снимет с него тяжкое бремя. Он был одинок, нелюбим, растерян, и ему хотелось, чтобы о нем заботились. Он считал, что Фрида может стать ему матерью, другом, спасительницей. Она взяла его за руку и усадила в кресло. Вручила ему пачку салфеток, посоветовала не торопиться и ждала, сидя в своем красном кресле, а он плакал, утирал мокрое от слез лицо и, всхлипывая, бормотал извинения. Она молча наблюдала за ним, пока он наконец не затих, и только тогда спросила:

— Почему вы все время извиняетесь?

— Я не знаю. И ужасно глупо себя чувствую.

— Почему глупо? Вам просто грустно.

— Я не знаю. — Он беспомощно уставился на нее. — Не знаю. Не знаю. Я не знаю, с чего начать. С чего мне начать?

После того как он ушел, Фрида записала свои впечатления от сеанса и направилась к станции метро Уоррен-стрит, где села в поезд. Поезд вошел в туннель и простоял там целых пятнадцать минут. Скрежещащий голос пробормотал что-то о теле под поездом на станции Эрл-Корт, вызвав у пассажиров ропот недовольства. «Это же вообще другая ветка!» — пробормотала сидящая рядом с Фридой женщина, ни к кому конкретно не обращаясь. Фрида вышла на следующей станции, попыталась разглядеть такси в пелене холодного дождя, но не смогла и отправилась пешком.

На совещание она опоздала всего лишь на несколько минут. Вокруг стола сидели пять человек. Карлссон, комиссар Кроуфорд — с ним она не была знакома лично, но видела по телевидению в прошлом году, как он распинался об огромной работе, проделанной полицией, чтобы вернуть Мэтью родителям, и о том, что не собирается приписывать все заслуги исключительно себе, — и Иветта Лонг, которая посмотрела на Фриду с таким удивлением, словно спрашивала себя, как психотерапевт здесь оказалась. Еще там сидели двое мужчин, которых Фрида не узнала, — одного из них комиссар представил как Джейкоба Ньютона, и тот так покосился на нее, словно считал ее неким любопытным экземпляром кунсткамеры; вторым был доктор Хэл Брэдшо. На вид ему было слегка за пятьдесят, в темных вьющихся волосах блестела седина. На нем был деловой костюм в тонкую полоску зеленоватого оттенка. Когда Карлссон описал участие Фриды в деле Дина Рива, Брэдшо наградил ее хмурым взглядом.

— Не вижу в этом особой необходимости, — заявил он комиссару Кроуфорду. — Хотя, разумеется, ни на чем не настаиваю.

— Она нужна мне, — отрезал Карлссон и повернулся к Фриде: — Доктор Брэдшо собирается дать нам свою оценку сцены убийства и состояния рассудка Дойс. Доктор Брэдшо, прошу вас.

Хэл Брэдшо откашлялся.

— Всем вам, наверное, известны мои методы, — начал он. — Я придерживаюсь мнения, что убийцы очень похожи на художников, на рассказчиков. — Кроуфорд одобрительно кивнул и откинулся на спинку кресла, словно наконец почувствовал, что ему ничто не угрожает. — Сцену убийства можно рассматривать как произведение искусства, созданное убийцей.

Когда Брэдшо сел на любимого конька, Фрида откинулась на спинку кресла и уставилась в потолок. Он был собран из пенопластовых плит с грубым серым орнаментом, придававшим им сходство с камнем.

— Когда я увидел фотографии, то почувствовал, что смотрю на главу одной из моих собственных книг. Подозреваю, что раскрываю соль, не рассказав сначала шутки, но мне сразу стало ясно, что Мишель Дойс — высокоорганизованный психопат. Да, когда я использую такое выражение, большинство людей сразу представляют мужчину, который набрасывается с ножом на женщин. Но я использую термин в его строгом значении. Мне стало ясно, что она полностью лишена эмпатии, а следовательно, была в состоянии запланировать убийство, совершить его, создать место преступления, после чего продолжить вести нормальную жизнь.

— Вы пришли к таким выводам еще до того, как поговорили с ней? — уточнил Карлссон.

Брэдшо повернулся к инспектору. Его лицо выражало незлобивое удивление.

— Я работаю в этой области вот уже двадцать пять лет, так что у меня уже развилось шестое чувство — приблизительно такое же, как у экспертов в области искусства, которые мгновенно определяют, поддельный это Вермеер или нет. Разумеется, потом я опросил Мишель Дойс, насколько ее вообще можно опрашивать.

Фрида по-прежнему разглядывала навесной потолок, пытаясь определить, повторяется ли узор на плитах.

— Она призналась? — спросил Карлссон.

Брэдшо фыркнул.

— Место преступления — вот ее признание, — напыщенно произнес он, адресуя бóльшую часть деталей комиссару. — Я смотрел ее дело. Она вела жизнь полной неудачницы, совершенно бессильного человека. Это преступление и это место преступления были окончательной, хотя и запоздалой попыткой получить хоть какой-то контроль над собственной жизнью, своеобразным утверждением сексуальной власти. «Вот голый мужчина, — говорит она. — Вот что я могу с ним сделать». Всю жизнь мужчины отвергали ее. Наконец она решила дать им отпор.

— Звучит убедительно, — заметил комиссар Кроуфорд. — Ты согласен, Мэл?

— Но она хоть что-то сказала, — не отступал Карлссон, — когда вы спросили ее о теле?

— Она не в состоянии дать то, что можно счесть ответом, — пояснил Брэдшо. — Она просто лепетала о реке, о судах и флотах. Но если я правильно излагаю ситуацию, а я в этом уверен, то это не такая уж и ерунда. Это ее способ объясниться. Очевидно, она живет около реки. Она практически видела реку из окна дома. Но, как я понимаю, река скорее символ женщины. Речной женщины. — Фрида успела оторвать взгляд от потолка, чтобы увидеть, как Брэдшо делает плавный жест руками, иллюстрируя сказанное. — А суда и флот, — продолжал он, — это уже символы мужчины. Я полагаю, она говорит нам, что река с ее женскими потоками и приливами уносит мужчину-лодку к морю. А оно является формой смерти.

— Жаль, что она не может просто и ясно все рассказать, — вздохнула Иветта. — Для меня все это звучит несколько абстрактно.

— Она все рассказывает, — возразил Брэдшо. — Ее просто нужно слушать — со всем уважением.

Комиссар Кроуфорд кивнул. Фрида посмотрела на молодую женщину напротив и заметила, как та покрылась румянцем и на секунду сжала кулаки, но тут же разжала их.

— Вы видели записи доктора Кляйн? — спросил Карлссон.

Брэдшо снова презрительно фыркнул.

— Так как доктор Кляйн находится среди нас, я не уверен, что мне следует комментировать ее записи, — заметил он. — Если честно, я не считаю, что есть какая-то необходимость разыскивать невероятно редкие психологические синдромы, связанные с фантазиями. Не обижайтесь, но, на мой взгляд, эти записи отличает определенная наивность. — Он повернулся к Фриде и улыбнулся ей. — Медсестры сказали, что вы купили Мишель игрушечного медвежонка.

— Это была плюшевая собака.

— Это часть вашего исследования или часть лечения? — язвительно поинтересовался Брэдшо.

— Я сделала это, чтобы ей было с кем поговорить.

— Что ж, очень трогательно. Ну да ладно, вернемся к делу. — Он постучал пальцем по картонной папке, лежавшей на столе, и снова адресовал свое выступление комиссару. — Я все изложил здесь. Вот вам мое заключение: это верняк. Она полностью соответствует психологическому портрету. Скорее всего, в суд дело не передать, но закрыть его вполне можно.

— А как насчет недостающего пальца? — неожиданно вступила в разговор Фрида.

— Все здесь. — Брэдшо приподнял папку. — Вы ведь психоаналитик, не так ли? Все полностью укладывается в заданные рамки. Как вы считаете, что символизирует отрезанный палец?

Фрида глубоко вздохнула.

— Вы наверняка полагаете, — ответила она, — что Мишель Дойс, убив этого человека и раздев его донага, хотела символизировать отрезание пениса, поэтому отрезала ему палец. Но почему она просто не отрезала пенис?

Брэдшо снова улыбнулся.

— Вам стоит прочитать мое заключение. Она — психопатка. Она строит свой мир с помощью символов.

Карлссон посмотрел на помощницу.

Иветта пожала плечами.

— Как по мне, все это слишком размыто, слишком заумно, — вздохнула она. — Нельзя признать человека виновным в преступлении, опираясь на одни только символы.

— Но она безумна, — возразил комиссар. — Так что это просто не имеет значения.

— А вы что скажете?

Карлссон повернулся к Фриде, словно со стороны Кроуфорда не было никакого вмешательства. Фрида скорее почувствовала его гнев, чем увидела его. На виске у него пульсировала вена.

— Я не эксперт в таких вопросах, — призналась она. — В отличие от доктора Брэдшо. Я не знаю. То есть я действительно не знаю.

— Но что вы думаете? — настаивал Карлссон.

Фрида снова уставилась на плиты потолка. Определенно, узор случаен, решила она.

— Я просто не могу поверить, что Мишель Дойс действительно совершила убийство. Я пыталась придумать самые разные сценарии того, как она это делает, и ни один из них не показался мне логичным.

— Я только что предоставил вам такой сценарий, — заметил Брэдшо.

— Да. Об этом я и говорю.

— Но тело находилось в ее квартире, — нетерпеливо напомнил комиссар Кроуфорд.

Фрида обернулась, и он наклонился к ней, да еще и хлопнул рукой по столу, чтобы придать веса своим словам. Она заметила, что в уголках рта у него скопилась слюна.

— Конечно, она убила его, иначе и быть не может. Или вы считаете, что в ее комнату вошел посторонний и занес туда труп? Если мы не считаем, что это сделала она, что, черт возьми, нам делать?

— В своем заключении я посоветовала выслушать ее.

— Но все, что она делает, — это плетет какую-то чушь о лодках!

— Да, — кивнула Фрида. — Интересно, что она хотела этим сказать…

— Ну… — Фриде показалось, что Карлссон с трудом сдерживает улыбку. — Есть ведь теория доктора Брэдшо о реках, женщинах и всем таком.

Фрида на мгновение задумалась.

— Именно это меня совершенно не устраивает, — призналась она. — То есть меня многое не устраивает, но этот момент — особенно. Что касается самой Мишель, то не думаю, что она говорит символами. Я считаю, что она живет в мире, где все очень реально. Это — ее проклятие.

Карлссон посмотрел на Брэдшо.

— Как вам?

— Я видел женщину в коридоре, она чай развозила, — ответил Брэдшо. — Может, у нее тоже спросим?

Карлссон оглянулся на Фриду и приподнял брови. Повисла долгая пауза, нарушать которую у нее причин не было.

— Я согласен с доктором Кляйн, — наконец заявил он.

— Да что б тебя, Мэл!

— Мишель Дойс, возможно, убила этого мужчину, но с каких это пор нам стало хватать одного предположения?

— Я хочу, чтобы дело закрыли.

— Мы именно это и пытаемся сделать, но…

— Нет! Ты меня не слушаешь. Я начинаю подозревать, что ты не понимаешь, с чем имеешь дело. Я хочу сказать, что это дело должно быть закрыто немедленно. Я согласен с доктором Брэдшо. Убийство совершила эта женщина, Дойс. Я отменяю твое решение, Мэл. Отправляй дело в суд.

— Простите, что зря потратил ваше время, Фрида.

— Вы не виноваты. Как вы намерены теперь поступить?

— О чем вы?

— О деле.

— Вы же слышали. Я отправлю его в суд. Ее признают неспособной отвечать за свои поступки. Дело закрыто и положено на полку, комиссар доволен, Мишель Дойс попадает в психиатрическую больницу до конца своих дней.

— Но если вы думаете, что она этого не делала?

Карлссон пожал плечами.

— Добро пожаловать в мою жизнь!

Глава 11

Джек Дарган огляделся.

— Здесь все иначе, — заметил он. — Не обязательно в хорошем смысле. Мне больше нравилось, когда наши встречи проходили в кафе. Я бы выпил кофе со взбитыми сливками и куском шоколадного торта Маркуса.

Они шли по Говард-стрит, и на головы им падал мокрый снег. Лицо Джека раскраснелось. На голове у него была зеленая шерстяная шапочка с ушами, а шею он несколько раз обмотал шарфом в коричневую и оранжевую клетку. Замолкая, он всякий раз натягивал шарф, прикрывая рот. Он также надел старый ярко-синий анорак со сломанной застежкой-молнией, но о перчатках забыл, поэтому постоянно дул на руки, пытаясь их согреть. Фрида была наставником Джека, а Джек — ее стажером, но сегодня он больше походил на невоспитанного племянника.

— Через десять лет, а может, и через пять, весь район приведут в порядок. Эти здания снесут, а на их месте построят офисные центры, — сказала Фрида, останавливаясь перед домом № 3.

— Хорошо.

— Но им все равно придется искать место, куда бы приткнуть неудачников и отверженных, забытых и заброшенных людей.

— Вашего человека нашли именно здесь?

— Он не совсем «мой человек», но да.

— Итак, почему мы пришли сюда? Вы же сказали, что дело закрыто.

— Закрыто. Они решили, что убийство совершила Мишель Дойс, а она не может предстать перед судом. Я просто хотела посмотреть, где она жила. И подумала, что нам будет проще поговорить во время прогулки.

Она развернулась и повела Джека в противоположную сторону по Говард-стрит, в направлении Детфорд-черч-стрит.

— Не думаю, что могу рассказать что-то важное, — пробормотал он.

— Я ваш руководитель уже почти два года.

— Наши встречи — яркое событие каждой недели. Вот только…

Джек отвернулся, так что Фрида не могла рассмотреть выражение его лица.

— Вот только что?

— Мне нравится говорить о проблемах — но не с теми, кто их испытывает. Мне все это очень интересно, но исключительно теоретически, а сидеть в крохотной комнатушке и слушать, как пациент рассказывает о том, кто и что конкретно сказал, когда ему было шесть лет… Мне это кажется совершенно бессмысленным. Или, возможно, от меня просто нет толку. Я пытаюсь слушать, а затем ловлю себя на мысли о том, что съесть на обед или на какой фильм сходить в кинотеатр. У людей обычно просто жутко тоскливая жизнь.

Фрида внимательно посмотрела на него.

— А какая жизнь у вас?

— Я скажу вам, что мне понравилось: работа в прошлом году, расследование дела Алана и Дина, участие в нем, можно сказать, в первых рядах. Когда разговоры непосредственно касались дела, давали некий ответ… становились ключом, подходящим к замку и открывающим дверь. Но сейчас бóльшую часть времени мы сидим в комнате, я и пациент, и обсуждаем разные мелочи.

— Мелочи? — переспросила Фрида. — Неужели это все?

— Знаете, что я думаю, Фрида? Я думаю, что до сих пор не бросил все только из-за вас. Поскольку я хочу походить на вас. Поскольку, когда я с вами, все обретает смысл. Но чаще всего я думаю, что мы совершаем мошенничество, просто подшучиваем над людьми, которые чувствуют себя героями из-за своих страданий, и это все, о чем они хотят говорить.

— Вы говорите так, словно чем-то обижены. Вы почти буквально спрашиваете: «А как же я?»

— Они вываливают на меня груды какого-то хлама, а я должен придать ему некую устойчивую форму. Форма может быть любой, ведь это совершенно неважно. А мне хочется посоветовать им посмотреть дальше собственного «я», посмотреть на реальный мир. Потому что настоящие страдания только там. Изнасилования, жестокость и абсолютная, ужасающая нищета.

Фрида прикоснулась к его плечу. Они свернули с Детфорд-черч-стрит и подошли к небольшой церквушке вдалеке от дороги, со старой колокольней. На воротах были нарисованы череп и кости, справа находился склеп.

— Святой Николай был заступником моряков, — сказала Фрида, когда они прошли ворота и оказались на маленьком кладбище. — Этого стоило ожидать от церкви возле доков.

— В последний раз я заходил в церковь во время похорон бабушки, — признался Джек.

— Эта церковь раньше стояла в сельской местности. Ее окружали сады, огороды и маленькие лодки, привязанные у причала. Через нее проходили паломники, направлявшиеся в Кентербери. Кристофер Марлоу был убит в потасовке в доме неподалеку. Его тело принесли сюда.

— А которая из могил его?

— Она безымянная. Он может лежать в любой из них.

Джек вздрогнул, пару раз топнул ногой и окинул взглядом многоэтажки, окружавшие церковь.

— С тех пор она утратила свое значение.

— Она его обязательно вернет.

Они вернулись к дороге, идущей вдоль реки. На другом берегу высились башни квартала Кенери-Уорф, мерцающего огнями в февральском мраке, но здесь все словно вымерло. Крошечная начальная школа, похоже, стояла закрытой, хотя на календаре был вторник, февраль. Они прошли мимо автомобильной мастерской — через железные ворота виднелись груды искривленного ржавого металла, а над стеной, которую венчали мотки колючей проволоки, угрожающе топорщились заросли крапивы и ежевики. Они миновали несколько заколоченных зданий с разбитыми окнами, затем — древнюю фабрику со стенами, покрытыми трещинами, на заборе которой висело выцветшее от времени объявление «Территория охраняется собаками». Джек двинулся по узкой улочке дальше и прижался лицом к железной ограде. Он увидел глубокую грязную яму, где когда-то стояло здание, а на ее противоположной стороне — фасад склада, через полуразрушенные арки которого он разглядел над грязной водой сверкающие небоскребы территорий доков.

— К приходу застройщиков все готово, — заметила Фрида, указывая на знак «Вход воспрещен».

— А я бы предпочел, чтобы все осталось так, как есть.

Они пошли вдоль реки, мимо прогнившего деревянного пирса. Отлив обнажил берег, заваленный пластмассовыми ящиками и старыми бутылками. Фрида подумала о тяжелом, давящем недовольстве Джека, и решила подождать, когда он снова заговорит. Одновременно она пыталась представить себе Мишель Дойс, собирающую здесь все те вещи, о которых ей рассказал Карлссон: консервные банки, круглые камни, дохлых птиц, раздвоенные на конце палки, — а затем относящую находки домой, где она раскладывала их по ранжиру. Создание формы из хлама, как выразился Джек, — инстинкт, присутствующий у нас всех, глубоко человеческий и внушающий страх.

Глядя на чеканный профиль Фриды, на ее подбородок, решительно выставленный вперед, несмотря на ледяной ветер, Джек почувствовал, как его охватило привычное восхищение наставницей. Ему хотелось, чтобы она заглянула ему в глаза и сказала, что все будет хорошо, что у него все наладится, что для волнений нет никаких причин, что она непременно поможет ему. Но она никогда этого не сделает. Если он чему-то и научился за время, что они провели вместе, так это тому, что каждый человек должен брать на себя ответственность за свою жизнь.

Он глубоко вздохнул и откашлялся.

— Я должен кое-что вам сказать, — начал Джек. Теперь, когда он наконец решился признаться, оказалось, что сделать это довольно трудно: ему даже сдавило грудь. — Я немного прогуливаю в последнее время.

— Прогуливаете?

— Я пропустил несколько сеансов.

— С пациентами?

— Да. Немного, — поспешил добавить он. — Так, время от времени… А на некоторые я опоздал. И я… ну… перестал встречаться с собственным психотерапевтом — в общем, я хожу к нему не так регулярно. Я не уверен, что мы подходим друг другу.

— Как долго это продолжается?

— Несколько месяцев. Возможно, больше.

— А что вы делаете, когда пропускаете сеанс или опаздываете на него?

— Сплю.

— Прячетесь под одеялом.

— Да, — признался Джек. — И это не преувеличение. Я действительно прячусь под одеялом.

— Вы ведь знаете, что для тех, кто приходит к вам, это, возможно, самые важные пятьдесят минут за всю неделю и что они, возможно, собрали в кулак всю свою волю, чтобы явиться на сеанс.

— Я понимаю, что поступаю плохо, просто ужасно. Я не ищу себе оправданий.

— Вы не производите впечатления человека, которому просто не нравятся сеансы психотерапии. Мне кажется, у вас начинается депрессия.

Они продолжали свой путь. Джек задумчиво смотрел на реку. Фрида ждала.

— Я не знаю, что означает это слово, — сказал он наконец. — Означает ли оно просто «в унынии» или за ним скрывается нечто большее?

— Оно означает, что вы лежите в кровати, спрятавшись под одеяло, подводите и своих пациентов, и себя самого, переживаете, что неправильно выбрали профессию, и при этом, похоже, вовсе не хотите ничего менять.

— А что именно я должен изменить?

Они шли мимо новехоньких зданий с остроконечными крышами, палисадниками и балконами. Создавалось впечатление, что Детфорд остался далеко позади.

— Я думаю, вам стоит перестать валяться в кровати, подводя тех, кто в вас нуждается. Нужно вставать, как бы ужасно вы себя ни чувствовали, и идти на работу.

Джек удивленно посмотрел на нее. Его щеки раскраснелись от холода.

— А я-то думал, вы имеете дело с чувствами.

— Вы можете подумать об этом. Мы можем об этом поговорить. Но вы все равно должны выполнять свою работу.

— Зачем? — упрямо переспросил Джек.

— Затем, что такова наша работа. — Фрида остановилась и толкнула его локтем в бок. — В обычный день я бы показала вам клипер «Катти Сарк», но там еще идет ремонт, так что смотреть пока нечего.

Она не преувеличивала: судно было полностью скрыто от глаз щитами.

— Лучше так, — заметил Джек. — Все равно это подделка.

— О чем это вы?

— Вы ведь помните, что корабль горел? Я слышал, что он сгорел дотла, от него совершенно ничего не осталось. И когда его восстановят, то он будет походить на точную копию настоящего «Катти Сарк» в стиле мадам Тюссо. Это будет еще один поддельный кусочек Лондона для привлечения туристов.

— Разве это имеет значение?

— Разве вам все равно, когда люди принимают поддельные экспонаты музея за настоящие?

Фрида покосилась на несчастное лицо Джека. Возможно, он прав: лучше бы они просто позавтракали в местном кафе.

— Мы слишком высоко оцениваем настоящее, — заметила она.

— Эта фраза должна меня утешить?

— Утешить? Нет, Джек. Мы направляемся вон туда.

Они вошли в дверной проем в маленьком, украшенном куполом здании у реки, затем в разбитый, скрипучий лифт, которым управлял мужчина в наушниках — он громко подпевал исполнителю, которого никто, кроме него, не слышал. Пока лифт спускался, Джек молчал. Двери открылись, и они увидели перед собой длинный туннель, образующий плавную кривую.

— Что это такое? — удивился Джек.

— Туннель под рекой.

— И кто им пользуется?

— Раньше именно через него работники доков ходили на Собачий остров. Теперь здесь почти никого не встретишь.

— И куда мы направляемся?

— Я решила купить вам обед.

Джек очень удивился: они еще ни разу вместе не обедали.

— Вам разве не нужно на работу?

— Один пациент на сегодня выпал. К тому же мне многое нужно обдумать, а когда я гуляю, думать легче.

— Даже когда я рядом с вами и плачусь о своих проблемах?

— Даже тогда.

Джек слушал эхо шагов в туннеле и пытался не думать о том, сколько весит вода, давящая на потолок.

— Вы хотите сказать, вам нужно подумать о том мертвеце?

— Я думаю о женщине, у которой его нашли. О той, которая о нем заботилась.

Они вошли в лифт на противоположном конце туннеля. Местный лифтер читал журнал. Джек посмотрел на Фриду.

— Похоже, у меня не самая плохая работа.

Они вышли на улицу на северном берегу реки, и на них тут же обрушились ветер и дождь.

— Больше так не поступайте, — посоветовала Фрида.

— Как?

— Не говорите о ком-то в его присутствии, словно он глухой или слишком глуп, чтобы понять вас.

Она двигалась стремительно, делая решительные, широкие шаги, и внезапно показалась Джеку очень строгой.

— Простите, — кротко произнес он. — Вы правы. Но чем вы можете помочь этой женщине?

— Она не убивала его, это же очевидно! — фыркнула Фрида.

— Но ведь она сейчас в клинике, правильно? И там и останется, что бы ни случилось. Так…

— Вы рассуждаете как полицейский, — перебила его Фрида. — Как комиссар.

Фрида повела Джека на дорожку, идущую вдоль берега Собачьего острова. Слева находились многоквартирные здания, переоборудованные склады, небольшие современные дома. Справа текла широкая в этой части река, а за ней, на другом берегу, лежала поросшая кустарником пустошь. Они прошли по более-менее оживленной улице, свернули в переулок и внезапно очутились в старой деревенской гостинице: теплая комната с дубовыми панелями, звон бокалов, неровный гул голосов и потрескивающий огонь в камине. Мимо проплывали молодые женщины в белых передниках, держа в высоко поднятой руке блюда с едой.

Они сели за столик с видом на противоположный берег реки. Фрида задумчиво посмотрела в окно.

— Думаю, я понимаю, почему старые морские капитаны возвращались сюда, когда выходили на пенсию. Здесь они были ближе всего к прежней жизни на корабле.

— Я обратил внимание на названия в Детфорде.

Джек взял меню и принялся его изучать, стараясь скрыть нервозность. Что он закажет? Все зависит от Фриды. Что она запланировала: полноценный обед, например, пирог с мясом или лосось в тесте, или стоит ограничиться закуской под пиво?

— Какие названия?

— Названия улиц. Они напомнили мне уроки истории в школе, когда мы проходили «Непобедимую армаду». Фишер-роуд, Дрейф-роуд или как-то так. Наверное, где-то поблизости есть и Нельсон-роуд. Или это уже другая эпоха?

— А ну-ка повторите.

— Простите?

— Повторите названия.

Джек повторил. Молодая женщина как раз поставила на их столик корзинку с хлебом и булочками, и он, отломив большой кусок, сунул его в рот, только сейчас осознав, насколько проголодался.

— Вы готовы сделать заказ? — спросила официантка.

Фрида молчала. Джек ждал, давая ей возможность заказать первой.

— Нет, — неожиданно заявила Фрида. — Мы уже уходим.

— То есть как?

Фрида встала, вытащила из кошелька хрустящую пятифунтовую банкноту и положила ее на столик под корзинку.

— Идем.

— Так быстро? — удивился Джек, но она уже выходила на улицу. Пришлось бежать, чтобы не отстать от нее.

Глава 12

— Вы помните Джека Даргана? — спросила Фрида у Карлссона, после того как он вышел из машины. — Моего коллегу?

Карлссон кивнул Джеку.

— Не ожидал увидеть вас в Детфорде. Что вы здесь делаете?

— Нам с Джеком нужно было кое-что, — уклончиво ответила Фрида. — Я подумала, что это хорошее место для прогулки. Очень интересный район.

— Наслышан. — Карлссон посмотрел через ограду на развалины склада. — Но в основном это просто большая свалка. — Он сунул руки в карманы куртки. — Прежде чем мы начнем разговор, хочу обрисовать вам реальное положение дел. Скорее всего, произойдет следующее. В уголовном суде рассмотрят материалы дела и решат, что Мишель Дойс не может предстать перед судом, — уверен, тут вы не станете возражать. Благодаря этому британские налогоплательщики сэкономят деньги на проведение судебных заседаний, а также на дальнейшее полицейское расследование. Мишель Дойс получит наконец медицинскую помощь, которую давно должна была получить, а вы сможете вернуться к своим пациентам. — Он помолчал. — Думаю, мы никогда не узнаем наверняка, что именно произошло в той квартире.

— Думаю, я поняла, что на самом деле говорила Мишель Дойс, — неожиданно заявила Фрида.

— Надеюсь, она призналась в содеянном? — пошутил Карлссон. Он посмотрел на Фриду, затем перевел взгляд на Джека, на чьем лице мелькнула тень улыбки. — Ну? Что же это?

— Идите за мной. — Фрида быстрым шагом направилась по улице, и мужчинам пришлось догонять ее. — Мы с Джеком беседовали об истории этого района. Вы знали, что где-то здесь королева Елизавета посвятила в рыцари Фрэнсиса Дрейка?

— Нет, не знал, — ответил Карлссон. — В последний раз я ходил на «Катти Сарк», когда учился в школе.

— Кстати, это всего лишь подделка, — вставила Фрида.

Они свернули на Говард-стрит, и Фрида остановилась. Они дружно посмотрели на дом № 3.

— В каком-то смысле, — призналась она, — я люблю этот район именно за то, что здесь ничего не осталось. Четыреста-пятьсот лет назад здесь цвели сады и стояли верфи. Именно сюда Фрэнсис Дрейк направил свой корабль, именно здесь он встал на якорь, совершив кругосветное путешествие, — но ничто об этом не напоминает. Просто поверх старых верфей и садов разместили склады, во время войны все разбомбили, и тогда тут построили спальный район.

— Фрида, — нетерпеливо сказал Карлссон, — я очень надеюсь, что данный экскурс в историю…

— Это все Джек, — перебила его Фрида.

Карлссон перевел взгляд на Джека. Тот покраснел и, похоже, обрадовался и растерялся одновременно.

— Он напомнил мне, что названия улиц сохраняются даже тогда, когда сами здания давно перестали существовать. — Она указала на табличку с названием улицы. — Смотрите, Говард-стрит. Говард… Ведь так звали английского адмирала, сражавшегося с Непобедимой армадой, верно?

— Не помню, — признался Карлссон.

Фрида подошла ближе к дому и остановилась. Потом обернулась к Карлссону.

— Эндрю Берримен посоветовал мне выслушать Мишель Дойс. Когда мы спросили ее, где она познакомилась с тем мужчиной, она постоянно говорила о Дрейке и реке.

— Речной, — вспомнил Карлссон. — Об этом ведь говорил доктор Брэдшо?

— Речной? Кто речной? — удивился Джек.

— Не обращайте внимания, это просто глупости, — отмахнулась Фрида.

— Он ведущий специалист в своей области, — напомнил Карлссон.

— Она просто пыталась ответить на вопрос.

— Тогда почему она не ответила так, чтобы мы ее поняли? — возмутился Карлссон.

— Она видит мир не так, как видим его мы. Но она очень, очень старалась. — Фрида повела их вдоль фасада до самого угла дома: вдоль боковой стороны здания шла дорожка, заканчивавшаяся тупиком. — Дрейк-элли, переулок, — торжественно объявила она.

— И что? — не понял Карлссон.

— Мишель Дойс собирает разный хлам, — терпеливо напомнила Фрида, — приносит его домой и раскладывает по всей квартире.

— Вы хотите сказать, что она притащила домой труп?!

— Думаю, именно это она и пыталась нам сообщить.

Повисла долгая пауза. Карлссон потрясенно обдумывал услышанное.

— Вы считаете, что Мишель Дойс обнаружила здесь труп и отнесла его к себе домой?

— Ей не пришлось долго нести его, — возразила Фрида. — Отсюда примерно… Сколько? Пятнадцать, двадцать футов до ее входной двери? И это была чрезвычайная ситуация. Она, должно быть, верила, что помогает ему.

Карлссон медленно кивнул. Лицо его приняло сосредоточенное выражение. Нет, скорее, подавленное и удивленное одновременно, подумала Фрида.

— Ладно, — наконец заявил он. — Пусть так. Так что отходите отсюда. Возможно, это место преступления. Не хватало еще уничтожить улики.

— А что делать с комиссаром?

— Я сообщу ему, — сказал Карлссон. — В свое время.

Они стояли рядом и вглядывались в переулок. Это была грязная, покрытая гравием дорожка, где валялись обрывки бумаги и полиэтиленовые пакеты, а еще здесь было очень много использованных иголок. В дальнем углу лежал мешок с мусором.

— Возможно, Брэдшо все-таки прав, — сказала Фрида. — Возможно, Мишель действительно говорила о мужчинах и женщинах. Ну, вы помните: лодки и реки.

— Кому-то придется перебрать здесь весь мусор, — заявил Карлссон, словно не услышав ее. Он вынул свой телефон. — К счастью, нам этим заниматься не придется.

Дни в феврале еще короткие. Она знала, что сейчас февраль, и даже знала дату, потому что сделала себе календарь. В школе она очень хорошо рисовала, это был ее любимый предмет. Даже теперь, стоило закрыть глаза, она с легкостью могла вспомнить то чувство, которое испытывала в детстве, погружая кисточку в баночку с краской, а затем проводя ею по чистой странице и наслаждаясь видом яркой, ровной линии.

Этот календарь украшали изображения деревьев. По одному дереву на каждый месяц. Когда она была маленькой, у нее был блокнот для эскизов, который хранился в верхнем ящике стола. В блокноте она зарисовала каждое дерево в саду: ясень, дуб, бук, граб, ложную акацию, яблоню, сливу и грецкий орех. Она часами заштриховывала стволы, пыталась в точности передать форму листьев. Она никогда не рисовала города, здания, людей — все эти уставившиеся на вас глаза, лица, подглядывающие из-за штор, когда вы даже не подозреваете, что за вами следят. Незнакомцы за спиной или в углу, в тени. Она предпочитала природные пейзажи. Ей нравились пустыня, и море, и большие озера.

Он принес ей бумагу, несколько карандашей и пастель. Правда, он не принес точилку, и приходилось прибегать к помощи ножа, которым она чистила картофель. Одну страницу она отводила под дерево, а еще одну расчерчивала на квадратики по количеству дней в месяце. Тридцать дней включают в себя сентябрь, апрель, июнь, ноябрь… На это ушла целая вечность, но времени у нее хватало. Собственно, пока она ждала его, у нее не было ничего, одно только время. Она сидела за небольшим столом и вместо линейки использовала книгу о садоводстве, которую он оставил во время одного из визитов на лодку. Она не могла написать дни недели, на которые выпадала каждая дата, — это было слишком сложно, к тому же календарь она сделала в сентябре, а сейчас уже наступил следующий год, 2011-й. Февраль 2011-го.

В каждом квадратике она записывала, чем занималась в течение дня. Такие записи не хранили никакой тайны: она никогда не записывала по-настоящему важные события. Она писала: «20 отжиманий», «2 чашки чая», «сильная мигрень» — все в таком роде. У нее закончились таблетки от мигрени, но он пополнит запас, когда вернется. Единственное, что она себе позволяла, — это рисовать маленькую звездочку в верхнем правом углу квадратика, обозначавшего тот день, когда он был рядом. Вот так она и узнала, что он отсутствовал уже три недели и три дня. Он никогда еще не уезжал так надолго, даже когда выполнял очередное задание.

Деревом февраля был бук, хотя мало кто, помимо нее, смог бы узнать его из-за голых ветвей. Ей нравилась гладкая серая кора бука и покрытая бороздками колонна его ствола. В вилке ствола она вставила крошечные инициалы: свои и его. Никто никогда их не увидит, но она знала, что они там, — как признание в любви. Она поступала так с каждым деревом, только ставила инициалы в различных местах. Это была ее тайнопись. Она даже не стала ему говорить, потому что, возможно, ему не понравится; но когда все наконец закончится, она обязательно ему расскажет, а он обнимет ее за плечи и поцелует в макушку или особое местечко, прямо под ухом, и скажет, как он гордится ею и тем, что она вынесла ради него. Она нужна ему. Раньше она никому не была нужна. Именно из-за этого она отказалась от всего: дома, семьи, комфорта, безопасности, себя.

Она прижалась лицом к окну и стала смотреть на серое небо, уже начинавшее темнеть. Дни были короткими, а ночи длинными, она мерзла и хотела, чтобы он поскорее приехал.

Глава 13

На следующее утро, не успели стрелки показать семь часов, Фрида уже стояла у двери хорошо освещенного подвального помещения в полицейском участке. Комната была холодной, лишенной окон, но заполненной запахом подземелья — гниения и грязи. Запах источали обломки из переулка, которые разложили здесь на всех доступных поверхностях с особым тщанием: каждому предмету выделялось отдельное место.

— Вы хотели увидеть все своими глазами, — напомнил ей Карлссон.

— Что-нибудь интересное?

— Судите сами. — Он вошел в комнату, и Фрида последовала за ним. — Разумеется, мы искали прежде всего следы человеческой крови или физиологических жидкостей, но даже если бы они там раньше и были, их давно уничтожили дождь и мокрый снег. Если тело действительно лежало в том переулке, то с тех пор прошло приблизительно две недели. Конечно, мы были бы рады обнаружить отрезанный палец, но увы.

— А больше там ничего не было?

— Чего именно? Кошелька, набитого кредитками, или связки ключей и бирки с адресом? Нет. Мы составили список обнаруженных предметов. — Он помахал листком. — Ребята постарались на славу. Они даже рассортировали найденное по категориям. — Он мельком взглянул в список. — Например, упаковки из фольги с остатками цыпленка в кисло-сладком соусе. И все в таком роде. Вот. Дарю. Они начнут собирать все это в мешки для мусора в девять часов — столько усилий, и все ради того, чтобы заново упаковать мусор.

Фрида бросила быстрый взгляд на список: остатки дохлой кошки без хвоста, сорок восемь шприцев, два грязных подгузника, семь презервативов… Она осмотрела комнату, чувствуя странное побуждение действовать немедленно, вызванное работой судмедэкспертов над самым обыкновенным мусором. Затем повернулась к Карлссону.

— Значит, все?

— Что касается Кроуфорда, дело закрыто. Сейчас я расследую дело о серьезном домашнем насилии, — сказал Карлссон вместо ответа. — Бедной женщине наложили на лицо шестьдесят три шва — ее несколько раз ударили разбитой бутылкой, — а еще у нее четыре сломанных ребра и сильно отбитая почка. Это уже третий раз за последние полтора года она получает увечья, но каждый раз забирает жалобу и возвращается к своему очаровательному супругу. Я пытаюсь убедить ее не отзывать заявление на этот раз.

— Не хочу вас задерживать. Думаю, лучше просто оставить меня здесь одну на пару минут, дать осмотреться.

— Чтобы вы могли обнаружить то, что мы пропустили?

— Ну раз уж я здесь оказалась…

— Чувствуйте себя как дома. Скажете в регистратуре, чтобы вызвали меня, когда закончите.

Карлссон ушел, и Фрида закрыла за ним дверь. Она сняла пальто, шарф и сумочку на длинном ремне и повесила их на металлическое кресло, но перчатки снимать не стала. Первая категория оказалась самой внушительной: гнилые объедки. Здесь были куриные кости со свисающими остатками мяса; огрызки яблок; остатки булочек (некоторые — с четкими отпечатками зубов); контейнеры из фольги, наполненные разной отвратительно-жирной бурдой; кучка гнилых помидоров; несколько кусочков шоколада; много вялых серых ломтиков жареного картофеля, вымазанных кетчупом; кусочки того, что, как предположила Фрида, когда-то представляло собой рыбу в кляре; остатки пирогов, находящихся в разной степени разложения. Она быстро просмотрела эту группу находок и перешла дальше, к следующей категории, представлявшей собой различные виды упаковок и тары: пакеты из-под чипсов, пачки сигарет, обертки от конфет, старые полиэтиленовые пакеты, пивные банки, банки из-под кока-колы и сидра, пустые водочные и винные бутылки, одноразовые стаканчики. Затем настал черед одежды и обуви: детский шлепанец, две кроссовки с оторванными подошвами, некогда белая блузка из «Эм-энд-Эс» без рукава, шерстяной шарф, вымазанный, судя по запаху, собачьими экскрементами, посеревший от старости лифчик второго размера, мужские носки для бега с протертыми пятками.

Фрида перешла к следующей куче: подгузники и презервативы; шприцы; дохлая бесхвостая кошка; неузнаваемый дохлый грызун с вывороченными внутренностями; газеты и журналы с датой выпуска аж 23 января; флаеры на разные вечеринки из ресторанов, торгующих навынос; осколки глиняной посуды, в том числе одна почти целая миска с орнаментом в виде фикуса — увидев его, Фрида невольно вспомнила свою бабушку; батарейки; ржавый корпус мобильного телефона и три пластмассовые зажигалки; монетки в основном достоинством в один или два пенса, хотя Фрида заметила и несколько евро.

Последнюю поверхность выделили для всего остального, что не поддавалось никакой классификации: маленькой, пыльной кучке окурков, спичек, крошечных обрывков бумаги и картона, пучков волос, колец от жестяных банок.

Фрида вздохнула, надела пальто и шарф и набросила ремешок сумки на плечо. Но ушла она не сразу. Она постояла в середине комнаты, хмурясь и переводя взгляд с одной группы предметов на другую. Затем подошла к флаерам и еще раз в них порылась. Достала из кучки один и, держа его большим и указательным пальцами, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

— И это все? — удивился Карлссон.

Он сидел за столом, заваленном бумагами. На полке у него за спиной Фрида увидела фотографии его маленьких детей: девочки с льняными волосами и такой же ямочкой на подбородке, как у отца, и мальчика постарше с большими испуганными глазами. Она видела их один раз, когда приехала к нему на квартиру в Хайбери, но не могла вспомнить, как их зовут.

— Это заведение из другого района. — Фрида положила порванный, смятый, грязный флаер прямо под нос Карлссону. — Все остальные приглашали в местные заведения. А здесь в номере телефона стоит код Брикстона. Смотрите.

— И что?

— Интересно, как этот флаер оказался здесь?

Карлссон, заложив руки за голову, откинулся на спинку кресла.

— Удивительно, как много приходится ездить в наши дни, — с улыбкой заметил он. — Возьмем, к примеру, меня. Я добираюсь на работу из самого Хайбери, а сегодня вечером вообще намерен навестить кое-кого в Кенсал-Райз. Но это все мелочи по сравнению с тем, откуда едет Иветта. Она добирается сюда из самого Харроу.

— Флаер лежал в глухом переулке. Там практически нет прохожих.

— Ну, в этот дом приходили, чтобы купить наркотики. А потом выходили в переулок и ширялись там.

— И брали с собой чеки и флаеры?

— Наркоманы не только наркотики покупают.

— Вы заметили, что на обратной стороне что-то написано?

Карлссон перевернул флаер и разгладил его.

— «Бечевка», — прочел он. — «Солома. Провод. Камень».

— Вам это о чем-нибудь говорит?

— Можно предположить, что это список покупок. Возможно, тот, кто это написал, любит мастерить на дому. В наше время таких людей хватает. Если вы хотите, чтобы я попробовал угадать, то, исходя из собственного прошлогоднего опыта, я бы сказал, что кто-то намерен выращивать у себя в саду клубнику.

— А как насчет отдельных букв?

— П, ЛС, ПЛ. Я не знаю, Фрида. Может, вы подскажете?

— Не могу.

— Так, давайте прикинем. Помидоры, лосось, палтус. Или пиво, лайм свежий и пол-литра. Это, конечно, интересно, вот только времени у меня на всякие шарады нет.

— Я вижу.

Карлссон подтолкнул флаер в ее сторону.

— Слушайте, я помню, что именно я убедил вас поучаствовать. Я понимаю, что вы вложили в дело много сил. Я знаю, вы считаете, что мы ошибаемся в Мишель Дойс. Я знаю, что Хэл Брэдшо — мерзкий тип, а его теории — пустое бахвальство, выряженное в напыщенные речи. Я даже признаю: возможно, даже вероятно, что Мишель Дойс на самом деле никого не убивала. Но я расследую преступление, которое никого не колышет, и у меня есть безымянный труп и единственный свидетель, который не может двух слов связать и находится в психиатрической больнице, где ему и место. За мной постоянно ходит консультант по вопросам управления в туфлях с заостренными носами, который заглядывает мне через плечо, а мой комиссар уже объявил о том, что дело закрыто. Как бы вы поступили на моем месте?

Фрида подняла флаер.

— Пошла бы по этому адресу.

— Простите, но нет.

Фрида уже развернулась, собираясь уйти, но неожиданно о чем-то вспомнила.

— А у вас есть фотография трупа? — спросила она. — Меня интересует лицо.

— Разумеется, — подозрительно глядя на нее, ответил Карлссон. — А что?

— Можно мне получить копию?

— Вы же понимаете, что не имеете права предъявлять это фото, — напомнил он. — Это до добра не доведет.

— Пусть так, — настаивала Фрида.

— Ладно, — сдался Карлссон. — Но лучше вам не выкладывать его на своей страничке в «Фейсбуке».

— Я могу забрать копию, когда буду уходить отсюда?

— Лишь бы вы наконец ушли.

Уже уходя, она вспомнила, как зовут его детей. Мики и Белла, вот как.

Глава 14

Фрида села за стол, открыла блокнот для рисования и нежно погладила шероховатую страницу — это уже вошло у нее в привычку, своего рода ритуал. Затем она достала из желтовато-коричневого конверта фотографию и положила ее на стол. На нее тут же уставились мутные глаза мертвеца. Вот только они вовсе не глядели на нее. Когда смотришь на лицо, особое внимание уделяешь глазам, чувствуя, что рассматриваешь человека, который, в свою очередь, может рассматривать тебя. Но эти глаза были мутными и пустыми. Голова опухла и раздулась. Кожа на виске и на правой щеке лопнула.

Фрида взяла мягкий графитовый карандаш. Она никогда не рисовала лица или фигуры людей, только неживые объекты: мосты, кирпичи, железные рельсы, старые дверные проемы, разбитую глиняную посуду и кривые дымоходы. И обычно, создавая рисунок, она смотрела на детали, недостатки, трещины, пятна. На сей раз она хотела заглянуть за них. Каким этот человек был раньше? Она начала с того, что не изменилось, — бровей и волос. Скулы сильно выступали, несмотря на вздутость и разложение. У него был упрямый подбородок, губы тонкими, уши плотно прижаты к голове. А какой у него нос? Она немного уменьшила его в размерах. О контурах лица и линии подбородка можно было только догадываться. Пожалуй, более узкое, но не худое, решила она. Волосы у него были темно-каштановыми, поэтому она нарисовала ему темные глаза. Она откинулась на спинку кресла и посмотрела на получившийся рисунок издалека. Это, бесспорно, лицо. Но то ли это лицо, которое нужно? Она сложила листок пополам и положила его в свою сумочку на длинном ремне.

В отделе компьютерных исследований экспертно-криминалистической лаборатории в Сити за спиной молодого человека со всклокоченными волосами и рыжими усами стояла Иветта Лонг. Молодой человек был судебным антропологом; он сидел за компьютером, стучал по клавишам и вводил информацию с листка бумаги, лежащего сбоку. Работая, он постоянно напевал одну и ту же мелодию — Иветта предположила, что это ария из какой-то оперы, но оперы совершенно ей незнакомой.

— Я использую 3D-графику, — неожиданно пояснил он, прервав арию посредине.

Иветта кивнула. Она знала это — такие пояснения он давал каждый раз, когда она приходила в лабораторию.

— Я использую сценарий «Так-тикль», — добавил он. — Суперская штука.

— Гм, — буркнула Иветта. Она не поняла, что ей сказали, но видела, как из беспорядочного переплетения линий на экране постепенно проступает лицо.

— Вы же понимаете, что мы создаем достаточно обобщенное изображение. В принципе, из него можно составить трехмерную реконструкцию.

— Не думаю, что она нам понадобится.

Лицо получалось достаточно худым, с прямым носом и плотно прижатыми к голове ушами. Высокий лоб. Каштановые волосы. Карие глаза. Выступающий кадык.

Хотя они и не могли знать об этом, их вариант не особенно отличался от лица, которое нарисовала Фрида, только глаза получились более пустыми, а губы — не такими изогнутыми.

— Годится, — кивнула Иветта. — Более чем.

Без двадцати девять Фрида уже сидела в своем кабинете. До первого пациента оставалось еще двадцать минут, и она сделала себе чашку чая и постояла у окна, выходившего на крупную строительную площадку. Когда Фрида впервые появилась здесь, на месте стройки находился ряд зданий ввикторианском стиле. Она видела, как из домов выезжали семьи, как забивали окна и двери. Затем какое-то время сюда селился кто попало, но их тоже выгнали. Место обнесли забором, повесили большие объявления, запрещавшие заходить на территорию стройки. Появились бульдозеры и подъемные краны; закачалась груша для сноса, врезаясь в крыши и стены, и целые дома падали с такой легкостью, словно были сделаны из спичек. На развалинах стали чаевничать мужчины в касках; привезли жилой вагончик. Год назад участок очистили так, что от развалин не осталось ни единого камня, и район превратился в пустырь, ждущий, когда же начнется строительство совершенно новых зданий. Он все еще ждал. В центре участка по-прежнему высился одинокий подъемный кран, сохранился и вагончик, хотя и с разбитыми окнами, но все землеройные машины исчезли, как исчезли и рабочие. План застройки оказался под сукном, как и другие, очень многие планы в этом городе в то время. А тем временем на территорию стройки через дыры в заборе проникли подростки и заявили на пустырь свои права: по вечерам они стояли здесь группками, курили или пили, а иногда собирались и утром, перед школой.

Сегодня восемь или девять подростков играли в футбол. Фрида смотрела, как они топчутся по грязной, рыхлой земле, вопя друг на друга и требуя пасовать. Их школьная форма становилась все более неряшливой. Возможно, здесь вообще ничего и никогда не построят, подумала Фрида. Возможно, сюда вернется кусочек естественной природы, в самом центре густонаселенного города, где дети смогут играть, банды — сражаться друг с другом, а бездомные — уходить от витрин магазинов.

За дверью раздались шаги. Фрида поставила чашку и немного постояла, очищая мысли и подготавливая себя к встрече, затем подошла к двери в приемную и открыла ее. На диване, склонив голову набок, словно прислушиваясь к какому-то звуку, который никто, кроме него, не слышал, сидел Джо Франклин. У Фриды появилась возможность рассмотреть его прежде, чем он заметит ее: они с Джо встречались уже два с половиной года, два раза в неделю, если ему удавалось прийти — что случалось нечасто. Сегодня он явился раньше назначенного времени. Это был хороший признак, и она заметила, что он очень аккуратно одет: пуговицы застегнуты правильно, шнурки завязаны, джинсы поддерживает ремень, крепко сидящий на его похудевшем теле, волосы достаточно чистые. Она обратила внимание и на то, что под ногтями у него уже нет траурного ободка и что он свежевыбрит. Более того, когда он повернулся в ее сторону, глаза у него оказались чистыми, а встал он одним плавным движением, не раскачиваясь из стороны в сторону, как старый выпивоха. Случались недели и даже целые месяцы, когда он с трудом проживал день, когда все его усилия напоминали неверные блуждания в ночном кошмаре, где все происходит словно в замедленной съемке, но наступали и такие периоды, как этот, когда он выходил из тени на свет.

— Джо! — Она ободряюще улыбнулась и придержала для него дверь. — Рада вас видеть. Заходите, присаживайтесь. Давайте начнем.

Без десяти два Фрида закончила свой рабочий день. Четыре пациента, четыре истории в памяти. Она несколько минут посидела за столом, делая в блокноте записи по последнему сеансу, водя по бумаге старой перьевой авторучкой, за которую Рубен всегда дразнил ее, называя старомодной. Затем проверила, не звонил ли кто-нибудь ей на мобильный, напомнила себе, что чуть позже должна позвонить племяннице Хлое, и вымыла кофейную чашку в маленькой кухоньке. Она весь день ничего не ела, но возвращаться домой пока не собиралась. Она надела длинное черное пальто, дважды обмотала шею красным шарфом и быстрым шагом направилась к Уоррен-стрит и ветке метро «Виктория-лайн».

Чуть позже, пройдясь по Брикстон-роуд, она нашла «Пиццы Энди». Это оказалось легко: она взяла с собой флаер. Фрида внимательно осмотрела ярко раскрашенный фасад. Энди торговал не только пиццей, он также предлагал покупателям гамбургеры и жареный картофель, что подтверждали выцветшие, бледные фотографии. Они внезапно заставили Фриду вспомнить о фотографиях трупа, и, подумав о нем, она уже не могла остановиться и вошла. У окна стояло несколько пластмассовых столиков. За одним из них сидела женщина с маленьким ребенком и младенцем в коляске. Фрида подошла к прилавку. Какой-то мужчина принимал заказ по телефону. Густая черная борода резко контрастировала с начавшей лысеть головой, а из одежды бросалась в глаза красная рубашка поло с логотипом «Энди», напечатанным на левой стороне груди. Он повесил трубку и передал заказ через окошечко в стене у себя за спиной. Оттуда высунулась рука и приняла заказ. До слуха Фриды доносились звуки шипящего жира и грохот кастрюль и сковородок. Мужчина вопросительно посмотрел на нее.

— Так, — произнесла Фрида, глядя мимо него на список блюд и цен, висящий на стене. — Мне, пожалуйста, зеленый салат. И бутылку воды.

— Салат! — крикнул мужчина. Затем наклонился и достал из холодильника пластмассовую бутылку. Поставил ее на прилавок. — Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, — отказалась Фрида, вручая ему пятифунтовую банкноту.

Мужчина подтолкнул к ней сдачу через прилавок и сказал:

— Салат будет готов через минуту.

Фрида достала флаер и положила его на прилавок.

— У меня есть ваш флаер, — начала она.

— И что? — равнодушно спросил мужчина.

Этот момент вызывал у Фриды серьезное беспокойство. Достаточно ей задать один-единственный неверный вопрос, который заставит хозяина бистро предположить, что она из городского совета или из налоговой инспекции, и разговор закончится, даже не начавшись.

— Я просто хотела спросить, — продолжила она. — Я сама собиралась заказать флаеры. У меня есть маленький бизнес. И я подумала, что могла бы тоже напечатать такие, как это сделали вы, чтобы рассказать о себе.

Зазвонил телефон. Мужчина поднял трубку и принял очередной заказ.

— Я говорила о том, — продолжала Фрида, когда мужчина закончил, — что меня заинтересовало изготовление таких флаеров. И мне хотелось бы знать, где вы заказывали свои.

— Дальше по улице есть типография, — ответил мужчина. — Они напечатали нам несколько сотен.

— А что происходит потом? Они сами их распространяют?

— Нет, только печатают. Мой кузен развез их.

— Вы хотите сказать, что он засовывал их в двери?

— Типа того.

— Вы случайно не знаете, где именно? — уточнила Фрида.

Мужчина пожал плечами. Фрида почувствовала, как ее охватывает отчаяние: она словно пыталась схватить что-то, но оно выскакивало у нее из рук.

— Мне просто любопытно, — поспешила добавить она, достала из сумочки справочник и открыла нужную страницу. — Видите ли, скорее всего, я все-таки буду разносить их сама, и мне хотелось бы знать, насколько большой район можно покрыть. Не могли бы вы показать мне на карте, куда он развозил флаеры? Или он просто шел куда глаза глядят?

И она протянула карту через прилавок. За спиной у мужчины раздался какой-то звук, и в окошечке появилась миска из пенопласта. Он забрал салат и передал его Фриде. В миске лежали мелко нарубленные капуста, морковь и лук, кусочек помидора, а сверху все украшала лужица какой-то непонятной жидкости розового цвета.

— Спасибо, — сказала она. — По поводу карты…

Мужчина вздохнул, потом наклонился и ткнул указательным пальцем в страницу.

— Я велел ему двигаться по Акр-лейн и обойти все улицы вдоль нее с этой стороны.

— Какие именно улицы?

Мужчина начертил пальцем окружность.

— Все эти, — ответил он. — Пока флаеры не закончатся.

Улиц там было прилично.

— Флаеров было триста?

— По-моему, пятьсот. У меня где-то записано.

— И это случилось приблизительно две недели назад?

Последний вопрос явно озадачил мужчину.

— А какая разница?

— Мне просто интересно, хорошо ли это сработало, — выкрутилась Фрида. — Много ли людей в результате стали звонить и заказывать пиццу.

— Понятия не имею, — признался мужчина. — Кое-кто позвонил.

— Ясно. Спасибо за помощь.

Она повернулась, собираясь уйти.

— Эй, вы забыли свой салат!

— Да, точно.

Она вышла из забегаловки и, испытывая чувство вины, отошла на тридцать-сорок ярдов, убедилась, что ее не видно, и только тогда выбросила миску с салатом в переполненный мусорный бак.

Уже сидя в поезде в метро и двигаясь на север, она еще раз посмотрела на обратную сторону флаера, хотя и помнила слова наизусть. Расставлены они были в точности как в списке покупок. Бечевка. Солома. Провод. Камень. Зачем покупать вещи по такому списку? Для чего их можно использовать? Зачем покупать и бечевку, и провод? Может, они действительно серьезно отличаются для домашнего мастера, и она просто не видит этих отличий? Есть ли у провода некая функция, для которой бечевка не подходит? Судя по всему, эти предметы нужны для работы вне дома, если только речь не идет о чем-то из эпохи Средневековья. Кажется, во времена королевы Елизаветы пол в тавернах посыпали соломой. Или, возможно, имеется в виду не солома, а соломинка для коктейлей? Фрида вглядывалась в список, пока не заболела голова. И даже выйдя на улицу на станции Уоррен-стрит, она снова и снова прокручивала в памяти список. Может, она не замечает очевидного? И тогда она стала играть в ассоциации. Бечевкой можно связать сноп соломы. Но проводом его тоже можно связать. А что там с камнем? Она подумала о Давиде и Голиафе, но ведь там были праща и камень…

Что можно сделать с этими четырьмя предметами? Кто сумеет ей помочь? В памяти у нее тут же всплыло одно имя. Фрида не могла встретиться с ним лично, но ведь она могла позвонить ему. Вообще-то, так следовало поступить давным-давно — просто, чтобы он знал: она его не забыла. Придя домой, она тут же принялась листать блокнот в кожаном переплете, который держала у телефона, нашла номер и набрала его. Долгие гудки все шли и шли, и она уже собралась оставить сообщение, когда раздался щелчок.

— Фрида, — произнес голос.

— Да, Джозеф. Здравствуйте! Очень рада слышать ваш голос, после стольких-то недель. Как дела? У вас все хорошо? Мы скучаем.

— Как дела? — повторил он. — Большой вопрос. И ответа я не знать.

— Что-то случилось, Джозеф?

— Ну не знаю. Фрида, а вы как? Как у вас дела?

— Все по-прежнему, — ответила она. — В общем и целом. Но я хочу поговорить о вас. Мне следовало позвонить раньше. Мне очень жаль, что я этого не сделала.

— Ничего страшного, — возразил он. — У всех много дел. Много чего происходить — и это нельзя обсудить по телефону.

— Я все время смотрю прогноз погоды, — призналась Фрида. — Всякий раз, когда появляется возможность, я смотрю, какая погода в Киеве. Вы ведь сейчас там, верно? Когда я смотрела прогноз в последний раз, там обещали минус двадцать девять градусов. Я надеюсь, вы достаточно тепло одеваетесь.

Повисло долгое молчание, закончившееся странным протяжным стоном.

— Вы хорошо себя чувствуете? — заволновалась Фрида. — Вы меня слышите?

— Фрида, я сейчас не в Киеве.

— Вот как. А где?

Он что-то сказал, но она не расслышала.

— Что, простите? Вы где-то за городом?

Он повторил название.

— Не могли бы вы повторить помедленнее?

Он произнес три слога по очереди.

— Саммертаун? — Фрида не поверила своим ушам. — Вы хотите сказать, как лондонский Саммертаун?

— Да, — ответил Джозеф. — Но не «как». Саммертаун, который в Лондоне. Тот самый.

Прошло несколько секунд, прежде чем Фрида смогла говорить членораздельно.

— Вы… Вы же всего в пятистах ярдах от меня!

— Возможно.

— Что, черт возьми, вы здесь делаете?

— У меня были трудности.

— Мы должны встретиться.

— Плохая идея.

— Я ваш друг, помните? — сказала Фрида. — Приезжайте ко мне домой. Немедленно.

Глава 15

Фрида не видела Джозефа почти два месяца. В последний раз они встретились незадолго до Рождества, когда, в память о предыдущем Рождестве, которое они провели вместе, Джозеф приготовил несколько традиционных украинских блюд и принес их к ней домой, обернув в чистую белую тряпку и положив в перевязанную ленточкой коробку, как прощальный подарок: маленькие пирожки из пшеничной муки с медом и маком. Она вспомнила, каким он тогда был: он лучился от гордости, щедро угощал ее и был преисполнен торжественного волнения. После долгих месяцев отсутствия он возвращался на родину, чтобы повидаться с женой Верой и двумя сыновьями. Его обычно лохматые волосы были коротко подстрижены, и он надел новый анорак в преддверии холодной украинской зимы. Сыновьям он купил футболки с надписью «Я люблю Лондон», флажки Соединенного Королевства и снежные шары с миниатюрными лондонскими пейзажами.

Но в двери дома Фриды постучал совершенно другой Джозеф. Волосы у него были длинными, жирными и запыленными; у него даже появилась короткая бородка, больше похожая на побочный результат отказа от бритья. Одет он был в старые холщовые штаны с пластмассовым поясом и толстый свитер. Сверху он надел тот самый анорак, только теперь порванный и грязный. Ботинки у него просили каши. Руки покрывали трещины и пузыри. На шее красовался уже побледневший синяк, а через весь лоб шла полоска пластыря. Но самое главное: лицо у него обмякло, в глазах поселились тоска и уныние, и он старательно избегал встречаться с Фридой взглядом. Так он и стоял в дверях, мял в руках шерстяную шапочку и переминался с ноги на ногу.

Фрида взяла его за руку и втащила в прихожую. На нее пахнуло застарелым запахом немытого тела, табака и алкоголя. Она сняла с гостя анорак и повесила его рядом со своим пальто. Рукава его свитера протерлись до дыр.

— Может, снимете обувь? — предложила она. — Тогда мы сможем пройти в комнату и сесть.

— Я не остаться.

Его английский язык, похоже, ухудшился за то короткое время, что он провел на родине.

— Я приготовлю вам чай.

— Чай нет.

— Как давно вы вернулись, Джозеф?

Он поднял руки в знакомом жесте.

— Несколько неделя.

— Почему вы мне не сообщили?

Джозеф посмотрел ей в глаза, но тут же снова отвел взгляд.

— Все ваши вещи у Рубена. И фургон тоже. Где вы остановились?

— Теперь? На участок. В дом, который надо строить. Холодный. Но крыша есть.

Фрида задумчиво рассматривала его. Весь его вид говорил о страдании и поражении.

— Я хочу, чтобы вы объяснили, что произошло, — мягко сказала она. — Но не волнуйтесь, можете не рассказывать все и сразу. Когда бы вы ни решили, что готовы, приходите, я буду ждать. Я рада, что вы вернулись. И Рубен тоже обрадуется. Вы нужны его дому. И нужны мне.

— Вы так только говорить.

— Нет, это правда.

— Я никто не нуждаться.

— Послушайте, я позвоню Рубену, и вы переночуете у него. У него в доме кое-что сломалось. Вы можете все починить. Когда вы почувствуете, что хотите рассказать обо всем, что произошло, можете обратиться ко мне… или к нему. А сейчас вы будете сидеть в моей кухне, пить чай и отвечать на мой вопрос. Один вопрос.

Карие глаза Джозефа на мгновение уставились на нее.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему вы помогать мне? Я плохой человек, Фрида. Плохой, грустный человек.

Фрида взяла его под руку и проводила в кухню. Там она выдвинула из-под стола стул, и Джозеф грузно опустился на него. Она вскипятила чайник и, пока чай заваривался, поджарила два куска хлеба и намазала их маслом и медом.

— Вот. Вы должны это съесть.

Он отхлебнул горячий чай, и на глаза у него навернулись слезы. Он взял тост, и она заметила, как сильно дрожит его рука.

— Так. Вы должны мне помочь. — Она положила перед ним флаер и ткнула пальцем в буквы. — Вы можете предположить, что означают эти буквы?

Джозеф положил тост на тарелку, вытер рот рукавом и вгляделся в надпись. «Бечевка, солома, провод, камень».

— Это вещи, которые можно использовать в строительстве. Но почему здесь и бечевка, и провод? Карлссон предположил выращивание клубники, но мне этот вариант не нравится. Он не очень-то серьезно отнесся к списку.

— Это просто.

— Что?

— Это просто, — повторил Джозеф.

Впервые с момента их встречи в его глазах зажегся огонек интереса.

— Итак?

— Краска.

— Краска?

— Названия краски. Мрачные цвета — как у вас в кабинете. Бледные, тусклые цвета. «Бечевка», «солома», «провод», «камень». Вот.

— О-о! — протянула Фрида. — Джозеф, вы просто гений!

— Я?

— А как насчет букв? «П, ЛС, ПЛ».

— Это просто, — снова сказал Джозеф. На краткий миг в его голосе даже послышалась радость. Он указал пальцем вверх: — П — потолок. — Он пошевелил пальцем как часовой стрелкой. — ЛС — левая стена. И… — Он опустил палец.

— Плинтус, — закончила Фриду. — Как я же сама не догадалась!

— Вы доктор, не строитель.

— Значит, кто-то красил дом. — Она посмотрела на часы. Была почти половина пятого. — Если мы выйдем немедленно, то, возможно, успеем добраться туда до пяти часов. Можете пойти со мной? — Он сразу не ответил, и она добавила: — Мне очень нужна ваша помощь, Джозеф. Как раньше.

Начинало темнеть, а дождь превращался в град. Фрида подумала, что Джозеф похож на большого беспомощного ребенка: он тащился по улице, надвинув шапку до самых бровей и глубоко засунув руки в карманы потертых брюк. Она позвонила Рубену и сообщила, что вечером они с Джозефом придут к нему в гости, так что пусть застелет кровать и, возможно, положит в микроволновку печеный картофель.

— Что мы искать? — спросил Джозеф.

— Я пытаюсь кое-кого найти. Это довольно долгая история, я ее вам потом расскажу.

— Значит, мы искать стены цвета «камень» и «солома»?

— Мы не можем стучать в двери каждого дома. Но я подумала, что если мы заметим внешние признаки строительных работ, то в такую дверь можно и постучать.

— Значит, вы идти по эта улица, а я по та. — Джозеф поднял свой телефон. — Я звонить вам, вы звонить мне.

Фрида обрадовалась таким признакам участия. Она кивнула, и они разошлись в разных направлениях, встретились на перекрестке, поняли, что ходили безрезультатно, и снова разошлись по параллельным улицам, уходящим от проспекта, на которые, очевидно, доставляли флаеры «Пиццы Энди».

Фрида уже прошла две трети Талли-роуд, когда у нее зазвонил телефон.

— Да, Джозеф!

— «Покраска и косметический ремонт. Серьезно относимся к самой мелкой работе». Фургон здесь, возле меня, одно колесо, похоже, проколото. У дома тридцать три, Оуэнс-клоуз.

— Никуда не уходите. Я уже иду.

Но в доме по Оуэнс-клоуз не горели огни, и никто не открыл дверь, когда Фрида нажала на кнопку звонка. Тогда она позвонила в дом № 31, отошла от двери и стала ждать. Наконец раздались шаги, дверь приоткрылась, и в проем высунулась голова бритого налысо молодого человека. Фрида заметила, что он одет в костюм, а в руке держит телефон.

— Что такое?

— Простите, что беспокою вас, — сказала она, спиной чувствуя Джозефа, переступавшего с ноги на ногу у дороги, — но я надеялась, что вы мне поможете. У вас, случайно, маляры не работают?

— Работают. Постойте, я сейчас закончу разговор. Прости, Кас, я перезвоню, ладно? Да, работают. Я заказал косметический ремонт всего дома. Они сейчас в гостиной, как раз заканчивается рабочий день. Но вам-то что? Мы соседи? Хотите, чтобы вам покрасили стены? Если так, то вынужден вас огорчить, потому что, честно сказать, рекомендовать этих…

— Нет-нет. Это трудно объяснить. Я ищу одного человека и, думаю, вы можете мне помочь.

— Я? Ничего не понимаю. Может, войдете в дом? На улице уже холодает. И ваш, гм, друг тоже пускай зайдет.

— Я не отниму у вас много времени. — Фрида вошла в прихожую, где стоял запах свежей краски, и достала из сумочки флаер. — Узнаете?

— Ну… — Молодой человек подозрительно покосился на Фриду, словно боялся, что она может оказаться ненормальной. — Это флаер, судя по всему. От «Пиццы Энди».

— Вам их приносили? Флаеры, конечно, не пиццы.

— Ага. Думаю, да. К нам в ящик какую только макулатуру не кидают.

Фрида перевернула флаер.

— А это узнаете?

Он покосился на бумажку, нахмурился.

— Не похоже, что это мой почерк. Или почерк Кас. Это моя жена. А что это?

— Вы используете для стен краску цвета «солома», «бечевка», «провод» и «камень»?

— Ага. Кажется. Впрочем, я уверен. Но вы меня пугаете… Если вы понимаете, о чем я.

— Простите. Я еще хотела бы показать вам один рисунок. Вы можете сказать, не знакомо ли вам это лицо?

Фрида достала свой рисунок из конверта и подала ему. Он внимательно посмотрел.

— Возможно.

— Возможно?

— Определенное сходство есть. Был тут парень — собирался сделать нам косметический ремонт. Очень классный, честно. Хороший парень. Всегда готов помочь. Ваш рисунок на него немного похож. И теперь, когда я подумал о нем, то вспомнил: он записывал названия краски. Но мы к нему так и не обратились, если вы это хотите узнать. Он просто исчез. Не отвечал на звонки, очень нас подвел. Потому нам и пришлось нанимать этих маляров.

Фрида попыталась не выдать своего волнения.

— Когда он исчез?

— Ну… Возможно, недели две назад или около того. Я точно не знаю. Может, Кас помнит точнее. А что, у него проблемы? Он что-то натворил?

— Как его звали?

Она услышала собственный голос, задающий вопрос в прошедшем времени, но молодой человек этого не заметил.

— Роб. Роб Пул.

— У вас есть его адрес?

— Нет. Ничего такого. Только номер мобильника. — Он порылся в телефоне, нашел номер и записал его на обратной стороне потрепанного флаера Энди. — Впрочем, он все равно не берет трубку. Я ему с десяток сообщений оставил.

— Спасибо.

— Вы его знаете?

— Не совсем. Не могли бы вы дать мне ваше имя и номер телефона?

— С какой стати?

— Я думаю, полиция захочет побеседовать с вами о нем.

Рубен не положил картофель в микроволновку, он приготовил жирную, вкусную лазанью, чесночный хлеб и зеленый салат. Запах ударил им в нос, как только открылась дверь. На хозяине был передник и очки-полумесяцы, норовящие свалиться с кончика носа. Рубену хватило одного короткого взгляда, чтобы понять, в каком состоянии Джозеф. Он похлопал товарища по плечу.

— Слава богу, ты вернулся, — заявил он. — Я уже начал думать, что мне снова придется платить кому-то, чтобы починить крышу и собрать чертов «легкий в сборке» комод.

— Я не оставаться, — пробормотал Джозеф. — Я только поздороваться и забрать свои вещи.

— Может, войдем в дом? — спросила Фрида. — Если мы и дальше будем стоять здесь, я окончательно замерзну.

Итак, они завели Джозефа внутрь, вытащили его из куртки и ботинок, и Рубен тут же сунул ему в руку бутылку пива и повел показать, где протекает крыша, и как-то так получилось, что уже через десять минут Джозеф погрузился в обжигающе горячую ванну. С того места в теплой, даже душной кухне, где сидели Фрида и Рубен, было слышно, как он плещется и стонет.

— Что, черт побери, произошло? — спросил Рубен.

Они инстинктивно оглянулись на фотографию с загнутыми уголками, висящую на холодильнике Рубена, — фотографию, которую Джозеф повесил туда больше года назад, когда только поселился в этом доме: его темноволосая жена и два темноволосых сына.

— Он был в Саммертауне, жил на строительном участке.

— Почему он не позвонил?

— Ему было стыдно.

— Из-за чего?

— Я еще не знаю.

— Счастье, что крыша у меня действительно протекает.

— Да.

— Молодец, что спасли его.

— Я его не спасала. Я позвонила, чтобы получить небольшой совет по одному делу.

— Главное, что теперь он здесь.

Фрида кивнула и заметила:

— Кстати, я собираюсь сходить на похороны Кэти Райпон в конце недели. Я много думала о ее смерти и о Дине Риве. Он приходит ко мне в кошмарах, и они не исчезают, когда я просыпаюсь.

— Значит, он часто навещает вас из могилы?

— Хотелось бы верить, что все обстоит именно так.

В ту ночь она заболела. Все началось с бисеринок пота на лбу, ужасной одышки и противного вкуса во рту, который никак не желал исчезать. И даже когда она лежала, у нее кружилась голова, а в животе бурлило.

Ей удалось вовремя добраться до туалета. Она опустилась возле унитаза на колени, ее бил озноб и прошибал пот, она кашляла и рыдала одновременно… Наконец ее вырвало. Она чувствовала себя так, словно ее отравили, отравили каждую клеточку ее тела. Но она почти ничего не ела уже в течение многих дней, и скоро в желудке не осталось ничего, что можно было бы изрыгнуть, и она просто мучилась спазмами и хватала ртом воздух, иногда прижимаясь лбом к ободку унитаза. Колени болели от стояния на полу, волосы слиплись, изо рта воняло, и она чувствовала себя так, словно вывалялась в грязи. Она подумала о горячих ваннах, свежих простынях, ячменном отваре с лимоном, прохладной руке на горячей щеке — и ее снова скрутило в спазме. Хочется умереть. Ей нельзя умирать. Он вернется. Это все, что она знала, — или должна была знать.

Глава 16

Фрида сидела в углу паба и ждала Карлссона. Наконец он подошел, бережно держа два стакана виски и два пакетика чипсов. Сел за стол и вскрыл оба пакетика.

— Я взял с солью и уксусом, — сказал он, — а еще с сыром и луком. Я не знаю, какие вам нравятся.

— Вообще-то никакие не нравятся.

— Вы, наверное, и пабы не любите? — хмыкнул Карлссон.

— Уж лучше паб, чем полицейский участок.

— По крайней мере, я удрал от того парня, Ньютона: он ходит за мной по пятам, как привидение.

— А зачем он вообще ходит?

— Распределение обязанностей, — пожал плечами Карлссон. — Свободный полет мысли. Свежий взгляд, как выражается начальство. Он анализирует наши методы работы, наш стиль управления. Но, похоже, я уже знаю, что он найдет.

— И что же это?

— Ходят слухи, что бюджет собираются сокращать. На десять процентов. Возможно, даже двадцать или двадцать пять. Если юный Джейк сумеет предоставить диаграммы, доказывающие, что мы сможем ловить больше преступников с меньшим количеством полицейских, то, думаю, он найдет себе благодарных слушателей.

Они отхлебнули из стаканов и переглянулись.

— Простите, если усложнила вам жизнь.

— Мы вернули дело в работу, — сообщил Карлссон. — Обвинение выдвигать не будут, пока идет расследование. Примерно это я и изложил в записке. — Он снова отхлебнул из стакана и потер ладонями лицо. Фриде показалось, что у него более уставший вид, чем обычно. — Я знаю, почему комиссар сделал то, что сделал, — продолжал Карлссон. — На такие дела всем наплевать. И я знаю, почему я сделал то, что сделал. Но чего я не понимаю, так это почему вы сделали то, что сделали. Мишель Дойс никто в тюрьму не посадит. Она должна была получить медицинскую помощь, в которой так нуждалась. Все уладилось бы. Вам что, своей работы уже мало?

Фрида задумчиво помотрела на него.

— Какая разница, почему я это сделала? Возможно, мне не нравятся неаккуратные истории, из которых торчат хвосты. Была у меня когда-то пациентка, молодая женщина. Вам знакомо такое чувство, когда вы выходите из дома и неожиданно спрашиваете себя, выключили вы плиту или нет? У нее дело плитой не ограничивалось. Она все время боялась, что забыла закрыть окно или выключить воду, или заперла кошку в спальне. Она старалась проверять абсолютно все, прежде чем покинуть дом, но проверить все просто невозможно; кроме того, ее мучили мысли, что пока она проверяла, то, возможно, открыла другую дверь или случайно включила какой-то прибор. В результате она вообще не могла выйти из дома.

— И как же вы ее вылечили?

— Я ей не подходила. Я отправила ее к психотерапевту поведенческого профиля. Но я не об этом. Я что хотела сказать: когда речь заходит об историях, я становлюсь такой, как эта женщина. Я просто не могла оставить все так, как есть, зная, что тело обнаружили не в доме, а в переулке, но не зная, почему, или кто этот человек, остались ли у него близкие. Для меня это все равно что уйти, зная, что я не выключила газ.

Карлссон покачал головой.

— Моя работа вам бы не понравилась. Бóльшую часть времени я прекрасно понимаю, что газ не выключен, ванна переполнена, а окно открыто.

— А почему вы считаете, что мне нравится жизнь психотерапевта? — удивилась Фрида. — Ну да ладно, продолжайте.

— Я отправил нескольких полицейских поговорить с вашей парой в Брикстоне. Роберт Пул — имя довольно распространенное, а на данный момент у нас больше ничего нет. Он остается такой же загадкой, как и в самом начале.

— Вы хотите сказать, что вам известно его имя, но вы все равно понятия не имеете, кем он был на самом деле?

— Точно.

— А как насчет номера его мобильного телефона? Ведь это, несомненно, зацепка. Разве его нельзя вычислить по номеру?

— Он пользовался номером без контракта, но мы посмотрим, нельзя ли из него хоть что-то выжать. Мы уже провели реконструкцию внешности и будем работать с получившимся портретом — ну, вы знаете: «Вы видели этого человека?» Это плюс его имя, возможно, куда-нибудь нас приведет, хотя обычно тех, кто откликается, надежными свидетелями не назовешь. Есть у нас один дедок, так он якобы видел всех тех, кого мы объявляем в розыск. Как бы там ни было, попробовать стоит. И мы хотим еще раз осмотреть комнату Дойс. Поскольку, не могу не заметить, у нас нет абсолютной, полной, стопроцентной уверенности в том, что тело в комнате — тот самый маляр и ремонтник.

— Они опознали его на рисунке, который я показывала.

— Да. Я видел ваш рисунок, и, наверное, вам стоило сначала поговорить со мной, а потом уже ходить по городу и показывать его всем подряд. Ну да ладно, я уже смирился. Кстати, ваш вариант не особенно отличается от нашего.

Фрида допила виски.

— Спасибо, что сказали, — кисло произнесла она. — Больше не стану вмешиваться — не до такой степени.

Карлссон откашлялся, словно готовясь произнести речь.

— И еще кое-что, Фрида. Я хотел сообщить вам, высказаться совершенно определенно, что, несмотря на случайные расхождения во мнениях, вы оказали нам значительную помощь, и…

— Обычно так говорят, прежде чем сообщить об увольнении, — заметила Фрида.

— Нет, — покачал головой Карлссон. — Как раз наоборот. Просто нам нужно перевести все на официальные рельсы. Если вы и дальше намерены работать вместе с нами, вместе со мной, время от времени, то должны выступать в качестве консультанта, у вас должен быть контракт, и соответствующий гонорар, и четкий перечень обязанностей. Как бы вы к этому отнеслись?

— Погодите-ка.

Фрида встала, отошла к бару и вернулась с еще двумя порциями виски.

— Ну? — поторопил ее Карлссон.

— Я не уверена, что такое предложение мне нравится.

— Но почему «нет»? Все просто будет официально оформлено.

— Я подумаю, — сказала Фрида. — Но в настоящее время я могу назвать кучу причин, почему «нет», и ни одной — почему «да». Не думаю, что могу еще чем-то помочь вам в раскрытии этого дела. Как только вы узнаете о Роберте Пуле все, что нужно, вы найдете убийцу. Обычно все именно так и происходит, не правда ли?

— Ревнивый любовник, — вздохнул Карлссон. — Бьюсь об заклад, так и будет.

— Вот только палец сюда не вписывается, — нахмурилась Фрида. — Это явный признак продуманности.

Карлссон торжествующе улыбнулся.

— Вы не можете остановиться. Вам интересно. Возможно, она отрезала ему палец, чтобы забрать обручальное кольцо. Потому что оно золотое. Или это такая, пусть и экстремальная, форма развода. Моя жена непременно бы так поступила, будь у нее такая возможность.

— Палец не тот, — возразила Фрида. — Как бы там ни было, меня беспокоит мысль о контракте. Ведь тогда у меня неизбежно появятся обязанности, а как следствие — ответственность. Я помогала вам потому, что считала это своим долгом, но при этом мне не приходилось беспокоиться о том, чтобы уложиться в конкретную смету или поставить галочки во всех клеточках.

— Не отказывайтесь, — взмолился Карлссон. — То есть не отказывайтесь сразу, не обдумав все хорошенько. Подождите несколько дней. Простите, но я сейчас буду выступать в роли психотерапевта…

— Только не надо…

— Нет, правда. Полагаю, вас будоражит мысль о том, чтобы участвовать в расследовании, когда это не обязательно, потому что вы не стесняясь говорите людям в лицо все, что думаете. Вам просто тяжело принимать приглашения. Помните старую шутку о том, что если вас приглашают вступить в клуб, то он того не стоит? Вот и у вас именно тот случай.

— Есть еще кое-что, — вздохнула она.

— Вы сейчас об этом деле?

— Не совсем. Помните, я отвела того невропатолога, Эндрю Берримена, к Мишель Дойс? Так вот, это пример того, чего я больше не смогу делать, если подпишу контракт.

— Вам просто пришлось бы спросить разрешения, — возразил Карлссон. — Ах да, я совсем забыл: вы же не любите спрашивать разрешения.

— Не только: еще мне пришлось бы привести аргументы, почему это необходимо сделать, и заполнить бланк заявки, и смириться с отказом, но дело, вообще-то, не в этом. Просто он мне кое-что сказал, и я никак не могу выбросить его слова из головы. Когда мы с ним беседовали о проблемах восприятия у Дойс, он упомянул неврологическую болезнь под названием «синдром Капграса». В результате некоторых, очень редких, случаев повреждения мозга у пациента возникает иллюзия того, что место члена семьи или близкого друга занимает чужак-самозванец.

— Звучит неуютно, — заметил Карлссон. Он подождал продолжения, не дождался и спросил: — И что?

— Эта мысль просто не давала мне покоя. И я не понимала почему. Пока наконец не подумала о Кэрри Деккер.

— Она тут, ради всего святого, при чем?

— Она сказала, что после смерти Дина поведение ее мужа кардинально изменилось. Вскоре, совершенно неожиданно, он бросил ее и исчез. И я невольно подумала о том, что место супруга Кэрри занял чужак.

На лице Карлссона застыло глубокое изумление, а когда он заговорил, у Фриды возникло впечатление, что мозг у него работает вполсилы.

— Я не понимаю, — признался он. — Вы намекаете, что Каролина Деккер страдала от невероятно редкой болезни мозга?

— Нет, — возразила Фрида. — Все как раз наоборот, в определенном смысле. У какого человека могут возникнуть симптомы синдрома Капграса при отсутствии самого заболевания?

— Я не понимаю, к чему вы ведете.

— У человека, чьи ощущения не являются иллюзией.

— Да о чем вы? — возмутился Карлссон. — Вы что… — Внезапно он замолчал. — О боже! Вы, наверное, шутите. Мы нашли тело Дина. Я видел Алана после этого. Он был с ней.

— Дин меня одурачил. Я видела его, как сейчас вижу вас. Я разговаривала с ним. И не заметила никакой разницы.

— Но мы нашли тело!

— И что это доказывает? — не отступала Фрида. — Дин и Алан были однояйцевыми близнецами. У них даже ДНК совпадала.

После ее слов Карлссон нахмурился.

— Какие у вас доказательства?

— Одни только подозрения, — призналась Фрида. — Из-за того, что случилось с Аланом. Или с Дином. Меня это происшествие всегда настораживало, но я только сейчас поняла почему.

— Это же смешно! — фыркнул Карлссон. — Не мог же он одурачить собственную жену! Он же ничего не знал об их жизни, он даже не был знаком с их общими друзьями!

— Он прожил с ней всего лишь несколько дней. Отказывался что-то предпринимать, с кем-то встречаться. Он нашел идеальный способ скрыться — и при этом оставаться на виду. Это дало ему возможность скрыться уже по-настоящему — скрыться так, что никто и не заподозрил, что он сумел избежать наказания.

— И где же он? — поинтересовался Карлссон. — Согласно вашей теории.

— Понятия не имею.

— И у вас нет доказательств.

— Никаких, — кивнула Фрида. — И никогда не будет.

— Одни только подозрения.

— Вот видите! Именно поэтому вы должны дважды подумать, прежде чем подписывать со мной контракт. И я тоже должна дважды подумать о том, стоит ли его подписывать. Я не похожа на полицейского. И не хочу походить.

Дежурная по отделению знала людей этого типа. Они заходили в участок с таким видом, словно просто прячутся от дождя. Они косились на стойку регистрации, затем оглядывали помещение, рассматривали постеры на стенах, возможно, даже начинали читать их. Иногда присутствие духа их покидало, и они уходили. В противоположном случае они подходили в стойке с независимым видом, словно заглянули сюда по какому-то пустяковому вопросу. Этой женщине под пятьдесят, подумала сержант, возможно, немного больше. Одета красиво, но неброско, по-деловому, словно возвращается с работы домой. Обувь повседневная, не новая, но начищенная. Не похожа она на жертву преступления. Походив несколько минут по приемной, она наконец подошла к сержанту и посмотрела на нее через решетку.

— Чем могу помочь? — вежливо поинтересовалась сержант.

— Это мой сосед, — сказала она. — Он живет надо мной.

— Что он сделал?

— Исчез.

Сержант придала лицу самое утешительное выражение из своего арсенала и приступила к объяснению, которое давала каждые пару недель: что людям свойственно уезжать, и если конкретно ничего не произошло, то причин для беспокойства почти наверняка нет.

— Вы не поняли, — настаивала посетительница. — У меня есть ключ. Я кормлю его кота, когда он уезжает, и поливаю его цветы. Вчера я, как обычно, зашла к нему проверить, все ли в порядке. На дверном коврике лежала куча конвертов. Продукты в холодильнике испортились. Кошачья миска стояла пустая. Кота, слава богу, не было дома. Он свободно уходит из дома, но всегда возвращается. Он забирается на подоконник, потом перебирается на полку, идет по ней и спускается на крышу гаража для мотоцикла в палисаднике соседей. Случилось что-то плохое.

Дежурная вздохнула.

— Ваш сосед — человек взрослый? — уточнила она.

— Да, — кивнула женщина. — Это совершенно на него не похоже. Что вы можете предпринять?

Дежурная подошла к картотеке и, порывшись в ящиках, вернулась, неся стандартный бланк.

— Мы заполним этот бланк, — сказала она. — Затем внесем все в компьютер, и если его имя числится в наших списках, то оно выскочит на экране.

— Вы что, искать его не собираетесь?

— Это стандартная процедура, — ответила сержант. — Если только дело не срочное.

— Мне кажется, очень срочное.

— Они обычно возвращаются, — пожала плечами сержант. — Но давайте начнем с бланка. Как его зовут?

— Боб, — ответила женщина. — То есть Роберт. Роберт Пул.

Глава 17

Фрида вышла из метро на станции Глостер. Крошечные снежинки застревали у нее в волосах и таяли на асфальте. А она-то думала, что снега больше не будет, что сильный зимний мороз наконец закончился. Впрочем, возможно, это последний аккорд, сродни напоминанию о том, через что они прошли.

Она добралась до церкви, быстро прошла мимо фотографов и журналистов, уже собравшихся у входа, и села в заднем ряду, у стены. Постепенно церковь заполнялась. Пришедшие тихонько садились на скамьи, стягивали шляпы и перчатки, снимали пальто, оглядывались и кивали знакомым с небрежным и застенчиво-серьезным видом одновременно. Вошла целая группа молодых людей с раскрасневшимися от мороза лицами, и Фрида предположила, что это сокурсники Кэти. Она подняла распечатанную схему чинопоследования и просмотрела псалмы, которые прихожане должны были петь. Церковь постепенно заполнялась, и людям приходилось садиться теснее или вообще стоять у стены. По проходу медленно двигалась пожилая пара: женщина опиралась на руку мужчины. Фрида решила, что это бабушка и дедушка Кэти. Мимо ее скамьи прошел мужчина в длинном пальто из верблюжьей шерсти — она узнала в нем Сета Баунди. Кэти Райпон была его аспиранткой, они вместе разрабатывали научную тему, и это он послал ее на смерть. Он и Фрида.

Его торопливые, шаркающие шаги совершенно не вязались с той величественной походкой, которую она помнила; он шел, опустив голову и подняв воротник, словно хотел остаться незамеченным. Но, наверное, он почувствовал взгляд Фриды, поскольку обернулся, украдкой покосился на нее, снова опустил глаза и проследовал дальше. Наконец прибыли члены семьи Кэти: ее родители, не разрывавшие рук, а сразу следом за ними — два молодых человека, явно не привыкшие к черным костюмам, с идеальными прическами и гладко выбритыми щеками.

Гроб несли помощники гробовщика, молодые люди с профессионально-грустными выражениями на лицах. Фрида представила себе вздутый труп, лежащий в гробу, а затем — проницательное, приятное лицо молодой женщины. Когда прихожане запели «Господь — Пастырь мой», она подумала, как думала каждый день в течение последних четырнадцати месяцев, что если бы не она, Кэти была бы жива, а ее родители не сидели бы, опустив плечи, на передней скамье, измученные и постаревшие. Мальчик умер бы, но Кэти осталась бы в живых. Вперед вышла молодая женщина с грустным лицом и заиграла на флейте. Один из братьев Кэти начал декламировать стихотворение, но не смог дочитать его до конца. Он стоял перед собравшимися, губы его отчаянно шевелились, и все наклонились вперед, молча умоляя его продолжать, и по их щекам катились слезы. Священник встал и произнес несколько слов о безжалостно прерванной жизни, о том, что родители наконец смогут похоронить свою дочь. Он упомянул о милосердии Божьем, о победе добра над злом и любви над ненавистью. Фрида закрыла глаза, но молиться не могла.

Наконец все закончилось. Гроб медленно вынесли наружу, под мягко падающий снег, за ним последовали близкие Кэти. Фрида дождалась, пока большинство скорбящих покинут церковь, выскользнула в проход и остановилась перед Сетом Баунди.

— Вы очень правильно сделали, что пришли сюда, — заметила она.

— Она была моей аспиранткой. — Его взгляд метался между ее лицом и плитами пола.

Снег начал ложиться на надгробные памятники и крыши автомобилей, припаркованных снаружи. Люди бродили по кладбищу, обнимались, выражали соболезнования. У Фриды не было ни малейшего желания оставаться на бдение. Уже добравшись до ворот, она случайно задела какого-то высокого человека.

— Здравствуйте, Фрида, — сказал Карлссон.

— Вы не говорили, что придете.

— Вы тоже.

— Это мой долг. Я виновна в ее смерти.

— В ее смерти виновен Дин.

— Вы поедете на поезде?

— Меня ждет машина. Вас подвезти?

Фрида на минуту задумалась.

— Я бы предпочла вернуться самостоятельно.

— Как пожелаете. Возможно, вам будет интересно узнать, что сегодня объявили в розыскнекоего Роберта Пула.

У Фриды рот приоткрылся от удивления, и Карлссон довольно улыбнулся; его жесткое лицо на мгновение смягчилось.

— Кто? — спросила она.

— Соседка. Женщина из квартиры под ним. В доме в Тутинге.

— Тогда что, черт возьми, вы здесь делаете? — воскликнула она. — Почему вы сейчас не в Тутинге, не переворачиваете там все вверх дном?

— Там работает Иветта. Она прекрасно справится сама.

— Разумеется.

— А к вам можно обратиться?

Фрида задумалась.

— Возможно.

— Это означает «да»?

— Это означает «возможно». Все это… — Она обвела широким жестом церковь и скорбящих. — Все это лишает меня желания еще хоть раз поучаствовать в расследовании. Да ни за что!

— А лучше и не будет, — вздохнул Карлссон. — Если, конечно, вам вдруг не станет все равно. Я вам позвоню.

Поездка до Лондона занимает два часа, и Фрида спокойно успела бы вернуться к дневному сеансу с Джеральдом Мэйхью, пожилым и богатым американским банкиром, который однажды утром проснулся и совершенно неожиданно испытал приступ глубочайшего горя в связи со смертью давным-давно почивших родителей. Но она отменила все сеансы психотерапии на тот день и когда добралась до Паддингтона, то села на линию метро Бейкерлоо и поехала в район «Элефант-энд-Кастл», где вышла на улицу и, несмотря на слякоть и мокрый снег, направилась к жилой высотке на Нью-Кент-роуд. Дом был серым и невзрачным, окна на первом этаже забраны решетками, во внутреннем дворике ни кустика, ни деревца. И только одинокий малыш наматывал круги на трехколесном велосипеде — он казался пухлым из-за огромного количества одеждек, под которые, впрочем, все равно пробирался ледяной ветер, так что у ребенка текло из носа.

Фрида поднялась по лестнице на четвертый этаж и прошла по бетонному коридору до коричневой двери с дверным молоточком и глазком. Постучала и стала ждать. Зазвенела цепочка, и на непрошеную гостью уставился глаз.

— Что такое? Кто там?

Это был не тот голос, который она ожидала услышать.

— Я приехала, чтобы повидаться… — Она чуть было не произнесла «с Тэрри», но вовремя прикусила язык. — С Джоанной Тил. Мы не договаривались о встрече. Меня зовут Фрида Кляйн.

— Доктор?

Именно Фрида в свое время догадалась, что жена Дина Рива, Тэрри, на самом деле маленькая девочка Джоанна Тил, похищенная больше двадцати лет назад. Именно она убедила Карлссона отнестись к Джоанне как к жертве, которую выкрали против ее воли и которой несколько десятилетий промывали мозги, а вовсе не как к преступнице, хотя иногда Джоанна вела себя так, что окружающим было очень тяжело принять ее сторону. Она была убеждена в своей правоте, расстроена и непримирима. Она относилась к родителям — почти так же растерявшимся от ее появления, как раньше от исчезновения, — со злобой и безразличием, а к старшей сестре Роуз с презрением. Воссоединение семьи вызвало глубокий шок у всех ее членов. Фрида после первых нескольких недель решила держаться от них подальше и решение свое нарушила только сейчас.

Цепочку убрали, и дверь открылась. На коврике стояла молодая женщина с тугим «хвостом» блестящих волос и неестественно аккуратными бровями. Одета она была в короткую юбку и вязаные гамаши, а шею обмотала полосатым хлопковым шарфом, хотя Фриде показалось, что в квартире очень тепло. Женщина протянула руку для рукопожатия.

— Жанин, — представилась она. — Входите.

— Джоанна здесь?

— Да, она там, с Риком.

— С каким Риком?

— С Риком Костелло. Джоанна, к тебе посетитель.

— Кто это?

Вопрос прозвучал хрипло и немного нечленораздельно — именно этот голос Фрида и ожидала услышать.

— Ни за что не угадаешь. Легка на помине. Позвольте, я возьму у вас пальто?

— А кто вы? — спросила Фрида. — Похоже, вы меня знаете, но я совершенно точно с вами не знакома.

— Я работаю с Джоанной.

— Каким образом?

— Я помогаю ей рассказывать свою историю.

— Ее историю? — осторожно переспросила Фрида. — Вы писатель?

— Я? Нет. Я специалист по связям с общественностью, и меня нанял ее издатель, чтобы обеспечить интерес как можно более широкого круга читателей. Это такая ужасная история… Как ни тяжело ей пришлось, она все-таки выжила! Трагедия и спасение. Там и настоящее чудовище есть. Но кому я все это рассказываю? — Жанин понимающе улыбнулась Фриде. — Я уже слышала о роли, которую вы сыграли в ее истории.

Фрида сняла пальто. У нее внезапно разболелась голова, виски сдавило словно тисками.

— Значит, она пишет книгу?

— Все уже готово. Мы работали над ней не один день. Я польщена тем, что именно меня избрали ей в помощь. Вы консультант, следовательно, знаете все о том, как давать людям возможность, не так ли? Она там.

Жанин проводила Фриду в комнату — такую маленькую, что там едва хватило место для большого кожаного дивана и глубокого, громоздкого кресла. Здесь дым стоял коромыслом, и в самом центре густого облака восседала Джоанна: она удобно устроилась на диване, поджав под себя босые ноги. Во время их последней встрече ее темные волосы были выкрашены в «светлый блонд»; теперь же это был «металлический каштан». Но у нее сохранились прежняя мешковатая осанка и крупное лицо. Кожа осталась бледной, и она пыталась скрыть это под толстым слоем тонального крема с оттенком загара. С нижней губы у нее свисала сигарета, а на столике у локтя стояла переполненная пепельница. Ее большое тело было втиснуто в облегающие джинсы и топ с леопардовым принтом. Над джинсами свисали складки белого живота, и Фрида заметила старую татуировку в восточном стиле. В кресле сидел молодой человек с розовым лицом и прыщами на лбу. Он наградил Фриду подозрительным взглядом. Брюки у него задрались, обнажив желтые носки и ярко-белые голени.

— Здравствуйте, Джоанна, — сказал Фрида.

— Ты не говорила, что придешь.

— Нет.

— Зачем ты пришла, ведь столько воды утекло?

— Я пришла посмотреть, как у вас дела.

Джоанна шумно вдохнула сигаретный дым.

— Это ведь не совпадение?

— О чем вы?

— Именно сейчас, когда я все раскладываю по полочкам.

— Я не знала об этом.

— Это, — удовлетворенно заявила Джоанна, показывая головой на молодого человека и стряхивая с сигареты очередную порцию пепла, — это Рик.

Фрида кивнула Рику, а он протянул ей мягкую розовую руку.

— Он мой редактор.

— Вашей книги? — Он совершенно не отвечал представлениям Фриды о редакторах.

— Он из «Скетча».

— А я так поняла, что вы пишете книгу.

— Она будет издаваться в нашем журнале частями, — пояснил Рик.

— Понятно.

Жанин резко мотнула головой, так что ее «хвостик» закачался.

— Может, хотите кофе?

— Нет, спасибо.

— Так ты не знала? — снова спросила Джоанна. — Тебя никто не посылал, чтобы ты тут вынюхивала?

— Вынюхивала что?

— Обо мне, обо всем этом.

— Слишком поздно, — заметил Рик. — Мы практически закончили. В данный момент юристы уже составляют договор.

Фрида присела на краешек дивана и посмотрела на Джоанну, пытаясь игнорировать остальных присутствующих.

— Вы написали книгу?

— Точно.

— О том, что с вами произошло?

— О чем еще я могу написать чертову книжку? — Она затушила сигарету и тут же зажгла следующую. — Что скажешь?

— Зависит от того, что вы в ней написали и зачем.

— Это моя история, — объяснила Джоанна. — Здесь все, через что мне пришлось пройти. Меня похитили, спрятали, оскорбляли, избивали, насиловали, промывали мне мозги. — Она почти кричала. — Никто меня не спас! Но я не держу на них зла. Я не хнычу. Я заботилась о Мэтью, понимаешь? Я спасла его. Во мне прятался стержень. Иначе как бы я смогла выжить и не сломаться? Стержень, — повторила она. Потом добавила: — Ты хочешь понять, зачем я все это написала? Чтобы дать надежду другим. Именно для этого.

— Понятно.

— А еще мне нужны деньги. Я не получила никакой компенсации. Ни пенни, и это после всего, что я вынесла! Я жила в аду, — с надрывом произнесла она, — с чудовищем, долгих двадцать два года. Этих лет мне уже не вернуть.

— Вы видели свою семью, Джоанна? Они прочитали эту книгу?

— Они не понимают. Роуз приходит иногда, но она просто сидит и таращится на меня большими глазами. Она хочет, чтобы я поговорила с кем-то о том, что случилось. То есть с кем-то вроде тебя. — Она сделала очередную затяжку, глубоко вдохнув дым. — Но куда лучше говорить с кем-то вроде Жанин или Рика. Так или иначе, ей всегда было на меня наплевать. Она, вообще-то, должна была присматривать за мной в тот день, когда меня похитили.

Фрида вспомнила застывшее в ужасе лицо Роуз Тил, ее непреходящее чувство вины: хорошая женщина, ставшая почти такой же жертвой Дина Рива, как и ее младшая сестра.

— Ей было девять лет, Джоанна.

— Моя старшая сестра. Меня все подвели, все! Они никак не могут смириться с этой мыслью. — Джоанна бросила окурок на кучку в пепельнице. — Но я их прощаю.

— Вы их прощаете?

— Ага.

Фрида заставила себя вспомнить, зачем сюда приехала.

— Когда Дин умер, — сказала она, — вы удивились, что он покончил с собой?

Взгляд Джоанны метнулся к Жанин, затем вернулся к Фриде.

— Это доказывает, что он любил меня и понял, что причинил мне боль. Последний всплеск обычной порядочности, вот что это было.

Мимо Фриды пролетали фрагменты книги, фразы о силе, зле, доброте, выживании, жертвах. Она заставила себя успокоиться.

— Значит, вам никогда не приходило в голову, что это не в его стиле?

Джоанна недоуменно уставилась на нее, наконец-то отвлекшись от сценария. Пожала плечами.

— Он дошел до ручки.

— Вы видели Алана? — спросила Фрида.

— Кто это?

— Брат Дина, его близнец.

— Зачем мне его видеть?

— Значит, не видели, ни одного раза?

— Нет.

— А как насчет Джун, матери Дина?

Джоанна скорчила гримасу.

— Да она просто свихнулась. Она бы меня не признала, даже решись я навестить ее, а я точно этого делать не собираюсь. — Она сделала паузу, затем снова вернулась к своей роли. — Проклятие, отравившее целые поколения, — сказала она. — Знаешь, меня покажут по телеку. Так Рик обещал. Он обо всем договорится. А на следующей неделе меня начнут печатать.

— Колоссальный роман с продолжением, — пояснила Жанин. — Больше четырех выпусков. Вам непременно стоит почитать. «Невинная в аду». Вы бы ни за что не поверили, что все описанное происходило на самом деле.

— Ну, отчего же.

— Кстати, я больше не хочу тебя видеть, — заявила Джоанна. — Мне не нравится, как ты на меня пялишься.

Глава 18

Для Иветты это в основном был вопрос бюрократии и логистики, как и бóльшая часть ее работы. Рано утром она получила письменное подтверждение того, что, поскольку квартира № 2 по улице Вэйверли-стрит, 14 связана с преступлением, подлежащим уголовному рассмотрению, ордер на обыск не требуется. Она связалась с полицейским участком в Балхаме, куда поступило заявление о подаче в розыск. Там ей дали номер телефона женщины, которая и объявила Пула пропавшим без вести. Она позвонила Джанет Феррис, и, когда сообщила, что обнаружен труп, та заплакала. От нее Иветта получила номер телефона владельца квартиры, некоего мистера Мичника. Она договорилась встретиться с Джанет Феррис у нее дома, затем позвонила мистеру Мичнику и попросила его присоединиться к ним. Она едва успела вызвать криминалистов, как зазвонил телефон, и она подняла трубку. Женский голос сообщил, что с ней хочет поговорить комиссар Кроуфорд. Иветта глубоко вздохнула.

— Детектив Лонг?

— Так точно, сэр.

— А Карлссон где?

— Он сейчас в Глостере. На похоронах.

— Родственник?

— Нет, — удивилась Иветта. — Кэтрин Райпон. — Повисла пауза. — Женщина, которую похитил Дин Рив.

— А-а, вы о ней.

— Та, которую мы не нашли, — уточнила Иветта.

Снова повисла пауза. Иветта смотрела в окно и ждала.

— Ладно, — буркнул он наконец. — А что случилось с тем обвинением в убийстве? Дело о ненормальной в Детфорде.

— Нам вернули дело на доследование, сэр. Из уголовного суда.

— Я думал, оно уже закрыто, — заметил он, и в его голосе зазвучали зловещие нотки. — Я ведь достаточно ясно выразился…

— Появились новые данные. Оно оказалось немного сложнее, чем мы предполагали.

— Что, правда?

— Мы знаем, кто он.

Кроуфорд вздохнул.

Она слышала, как он постукивает ручкой по столу, и могла представить себе мрачное выражение на его лице.

— Хотите услышать детали? — поинтересовалась Иветта.

— Я должен это знать? Что-то связанное с операцией?

— Нет.

— Значит, продолжайте работать.

Не успела она ответить «так точно», как связь оборвалась. У нее возникло ощущение, что она допустила какую-то ошибку, но какую и где — понять не могла, как ни старалась.

Водитель опоздал, и они застряли в пробке на Балхам-хай-стрит. Когда Иветта наконец подъехала к месту преступления, фургон криминалистов уже стоял на парковке. Дом оказался обычным зданием, покрытым «каменной» штукатуркой, на обычной улице в спальном районе. У дверей она увидела мужчину в анораке.

— Мистер Мичник? — уточнила Иветта.

— Я владелец дома. — У него был акцент, который она не могла определить. Похоже, восточноевропейский. — Я уже впустить ваших людей.

Иветта подняла голову. Окно на втором этаже было ярко освещено прожекторами, которые они установили.

— Он умер?

— Мы нашли тело, — уклончиво ответила она. — Мы думаем, что это, возможно, Пул. Вы его знали?

— Он снимать у меня жилье. Я его видеть.

Она достала блокнот.

— Скоро нам понадобится от вас официальное заявление, — сообщила она, — но сначала позвольте спросить: когда вы видели его в последний раз?

— Два месяца, — ответил Мичник. — Возможно, три. Я не знаю. Я встречать его только пару раз. Он платить аренду вовремя. Он не приносить неприятности, и я его не видеть.

— Когда он въехал?

— Я проверять это, когда вы звонить. Он приходить сюда в мае, год назад. Начало мая.

— Вы знаете, кем он работал?

Мичник на мгновение задумался.

— Бизнесмен, возможно. Он носить костюм.

— Что он был за человек?

— Он платить задаток, он платить аренда. Никакая неприятность. Он вежливый. Хороший.

— Сколько людей живет в этом доме?

— Есть три квартиры.

— Я говорила с Джанет Феррис.

— Да, она жить на первом этаже, а на верхнем этаже жить один немец. Он студент, но он хороший студент. Он взрослый студент.

— Квартиры меблированные?

— Не первый этаж, не мисс Феррис. Но другие — да. Все стулья, и столы, и картины, они все мои. — Он, похоже, что-то вспомнил. — Что происходить с квартирой?

— Мы ее опечатаем, — сказала Иветта. — На данный момент мы считаем ее местом совершения преступления. Вам нельзя туда входить, и я должна предупредить: если вы оттуда что-то заберете или просто передвинете на другое место, вы совершите преступление.

— И как долго?

— Не слишком долго. Джанет Феррис здесь?

Мичник нахмурился.

— Я вас проводить.

Джанет Феррис так быстро открыла дверь на стук, что Иветта заподозрила: женщина стояла у порога и прислушивалась. Она оказалась дамой средних лет, с рыжими с проседью волосами и тонким, взволнованным лицом.

— Это все правда? — спросила она. — Он умер?

— Это еще нужно подтвердить, — заметила Иветта. — Но мы считаем именно так.

— О боже! — Она прижала к груди руку без обручального кольца. — Какой ужас!

— Когда вы видели его в последний раз?

— Ну, наверное, двадцатого или двадцать первого января. Я помню, потому что встретила его в дверях и сказала что-то о том, что собираюсь отправить открытку племяннице: у нее скоро день рождения, а он приходится на двадцать четвертое число.

— Он показался вам взволнованным?

— Нет, он был абсолютно нормальным. Как всегда, приветливый. Он много помогал мне. — Ее голос задрожал. — Я уезжала на праздники. Гостила у сестры и ее семьи во Франции. Я всегда уезжаю к ним в это время года. Он должен был присматривать за моей квартирой, пока меня не будет: поливать цветы, забирать почту, все в таком роде. Мы с ним так договорились: он смотрит за моей квартирой, а я — за его. Я всегда кормила его кота, когда он уезжал. Когда я вернулась, то сразу поняла, что он давно не появлялся дома. Моя почта кучей валялась под дверью, а когда я вошла в квартиру, то увидела, что цветы засохли. Это совершенно не в его характере — забывать о таких вещах. Он был очень внимательным. Потом я заметила, что его почта тоже лежит у двери.

Она указала на пачку писем в углу. Иветта опустилась на колени и быстро просмотрела корреспонденцию. Сплошная реклама.

— Тогда я постучалась к нему, — продолжала Джанет Феррис, — но, конечно, он не открыл. Я отперла дверь своим ключом и сразу же поняла, что что-то здесь не так. Именно поэтому я и пошла прямо в полицию.

— К нему приходили гости? — спросила Иветта.

— Я никогда никого не видела, — призналась женщина. — Но он много работал, а я работаю днем. Иногда он куда-то уезжал.

— Вы с ним дружили?

— Он несколько раз приходил ко мне на кофе. Мы просто болтали о том о сем.

— Он рассказывал вам о себе?

— Он не из таких, — призналась Джанет Феррис. — Его, похоже, действительно интересовала моя жизнь: где я работаю, откуда я родом, почему переехала в Лондон. О себе он вообще не говорил.

Иветта договорилась о том, чтобы Джанет Феррис дала показания под протокол, и пошла вверх по лестнице. У дверей она столкнулась с Мартином Карлайлом из команды криминалистов. Застенчивый, с торчащими во все стороны темными вьющимися волосами, он выглядел так, словно работал в школьной химической лаборатории.

— Здесь совершенно нечего осматривать, — заявил он. — Никаких пятен, никаких признаков борьбы. Да и вообще квартирка похожа на место для сна, а не жизни, если вы понимаете, о чем я. Слишком все чисто. Мы нашли зубную щетку и расческу; можно сделать тест ДНК.

Иветта натянула на обувь бахилы, а на руки — одноразовые перчатки.

— Я еще не закончил, — заметил Карлайл, протягивая ей записную книжку. — Я заглянул в нее. Есть пара имен. И что еще лучше, — он помахал тонкой пачкой документов, — мы нашли несколько выписок со счета. Как полагаете, сколько у него там лежало?

— Я не собираюсь гадать, — фыркнула Иветта.

— Что бы вы ни думали, эта сумма наверняка меньше реальной, — улыбнулся Карлайл. — Он был богат, этот ваш мистер Пул.

Иветта вошла внутрь. Двигалась она осторожно: ноги в бахилах казались ей ненормально огромными, а руки в перчатках немилосердно потели. Она невольно вспомнила, как мама — миниатюрное, кокетливое создание — говорила, что она ужасно неуклюжая: «Ты только посмотри на себя!» Но смотреть на себя Иветте никогда не хотелось. Ей не нравилось то, что она видела в зеркале: человека ширококостного, с каштановыми волосами, которого окружающие замечают только тогда, когда он что-то роняет или говорит внезапно и невпопад, что случается довольно часто. Она словно со стороны слышала, как произносит слова, непонятно как сорвавшиеся с языка, особенно когда рядом был Карлссон.

Карлайл оказался прав: квартира Роберта Пула была слишком опрятной, совсем не похожей на тот беспорядок, в котором жила Иветта. Но и домашнего уюта здесь не ощущалось. Она остановилась в дверях и огляделась, стараясь подражать поведению Карлссона, когда он приезжал на место преступления. Он обычно стоял не шевелясь, настороженно переводя взгляд с одного предмета на другой, как объектив видеокамеры. «Не решай ничего сразу, — говорил он. — Просто смотри». Она увидела диван, стул, стол, несколько картин, полку с книгами, выставленными в ряд сообразно размеру, коврик. Она словно очутилась в гостиничном номере.

Кухня ничем не отличалась от комнаты: одинаковые чашки на крючках, кастрюля и маленькая кастрюлька для молока, лежащая на боку, электрический чайник. Она открыла холодильник и нашла там полпачки масла, кусок сыра «чеддер» в целлофановой оболочке, две куриные ножки, уже позеленевшие, пластиковую бутылочку томатного кетчупа и пачку обезжиренного майонеза. И все.

Затем она обошла его спальню, открыла каждый ящик и каждый буфет, заглянула под кровать, постояла какое-то время в чистой пустой ванной (зубная щетка, бритва, крем для бритья, спрей-дезодорант, жидкое мыло с алоэ вера, парацетамол, пластыри, кусачки для ногтей), вернулась в гостиную и села.

Прежде всего она подумала о том, чего в квартире не было: там не было ни паспорта, ни кошелька, ни ключей, ни телефона, ни водительских прав, ни свидетельства о рождении, ни документов о полученном образовании, ни номера социального страхования, ни фотографий, ни писем, ни компьютера, ни записной книжки, ни презервативов, ни одного ящика, хранящего в себе разные мелочи, которые накапливаются у человека в течение жизни.

Она открыла блокнот, который ей отдал Карлайл. Почерк Роберта Пула был аккуратным и разборчивым, даже приятным глазу. Она перевернула страницу. Какие-то списки, возможно, покупок, но более конкретные, чем те, которые писала она сама. Один, например, полностью состоял из названий растений — хотя она узнала только несколько из них. Другой походил на перечень названий книг или, возможно, фильмов.

Затем шли имена, возле которых стояли черточки, или восклицательные знаки, или звездочки. Рядом с некоторыми были написаны адреса или частичные адреса — это ей пригодится. Она просмотрела блокнот до конца. Дальше шли какие-то цифры, а на одной странице — что-то похожее на небрежно набросанный план дома. Еще числа, возможно, телефонные номера без междугородного кода.

Потом она заглянула в коричневый конверт формата A4, который отдал ей Карлайл, и достала оттуда пачку выписок со счета. Посмотрела на самый верхний, свежий, датированный 15 января. Покосилась на итоговую сумму, моргнула, осторожно положила выписки обратно в конверт и встала. День будет долгим.

Глава 19

Последнее, что Фриде хотелось делать в тот вечер, после похорон и неприятного визита к Джоанне, — это выходить в люди. Ей нужно было побыть одной, в коконе своего дома, где она могла опустить жалюзи, разжечь огонь в камине и отгородиться от мира. Тем не менее после урока химии с раздраженной Хлоей она осталась. Ее пригласили… или, скорее, ей приказали остаться на ужин. Но ужин не простой: его устраивали специально для того, чтобы познакомить ее с новым другом Оливии, Киараном. Хлоя назвала его «маминой находкой на ебей». За несколько дней до торжественного события Оливия попросила Фриду пригласить кого-нибудь еще, и Фрида поинтересовалась у Саши, найдет ли она время.

— Но не женщину же! Боже, Фрида, на какой планете ты живешь? Я имела в виду — пригласи мужчину, иначе ты произведешь странное впечатление.

— Странное в каком смысле?

— Я не знаю. Слишком уж яркое — типа, познакомьтесь с семейкой Адамс!

— Я бывшая невестка.

— Да какая разница. Ты же поняла, что я имею в виду. Просто если ты тоже придешь с мужчиной, то все будут меньше напрягаться. Потому что за столом будут две пары.

— У меня нет пары.

— Ты прекрасно поняла, что я имею в виду.

— А Хлои разве не будет?

— О боже, наверное, нет. Иначе она весь вечер будет сидеть и буравить его взглядом. Ты ведь знаешь, как она умеет смотреть. Я больше ни у кого не видела такого выражения лица. Это фирменное выражение лица Кляйнов, она унаследовала его от отца. Надеюсь, она пойдет гулять.

В конце концов Фриде пришлось пригласить Рубена составить ей компанию. Он спросил, можно ли привести с собой Паз, потому что она только что порвала со своим парнем и ей нужно поднять настроение. И потом, нужно пригласить еще и Джозефа, правда? Его сейчас нельзя оставлять одного, не в нынешнем состоянии. Рубен переживал из-за него: украинец пел в дýше грустные песни и отрастил торчащие во все стороны усы, но по-прежнему не желал говорить о том, что случилось. Узнав о том, что гостей будет на три больше, Оливия объявила, что в таком случае нет никакого смысла отказывать в приеме Саше, ее просто нужно держать подальше от Киарана. Таким образом, простой ужин превратился в изысканный прием, где подавали филе лосося в слоеном тесте (его явно передержали в духовке) и сделанный из безе пудинг (который прилипал к зубам). Рубен надел свой любимый жилет, сверкающий, словно украшенный драгоценными камнями рыцарский нагрудник. Весь вечер он пил только воду (кроме тех случаев, когда отпивал по чуть-чуть из бокалов соседей) и грелся в лучах вновь обретенной добродетели. Джозеф пришел вместе с ним. На нем был странный пиджак — словно сшитый из мешка для картофеля. Он принес большой букет уже немного увядших цветов — Фрида готова была побиться об заклад, что он стащил их в доме, где чинил котел. Саша приехала прямо с работы: строгая одежда, полное отсутствие косметики на красивом лице, — и ее от греха подальше посадили в дальнем конце стола, в тени. Оливия надела красное вечернее платье и длинные золотые серьги, густо подвела глаза черным карандашом и накрасила губы ярко-алой помадой. Она вышагивала, словно цапля, в туфлях на высоких каблуках и смеялась невпопад. А потом Хлоя решила, что, пожалуй, не пойдет гулять, а пригласит своего друга, гота Сэмми, присоединиться к ним, и запретила присутствующим таращиться на ее голову, хоть она и сбрила половину волос.

Хлоя уже сообщила Фриде, что новый друг Оливии, Киаран, настоящий подлиза. Каждый раз, упоминая его имя, она закатывала глаза. Но Киаран оказался застенчивым, невзрачным мужчиной, который сутулился, чтобы скрыть свой рост, легко краснел и, похоже, ужасно смущался, но одновременно и радовался щедрому вниманию Оливии. Она клала ему в рот маслины своими длинными накрашенными ногтями, ерошила ему волосы и называла его «мой сладкий», а он в ответ бросал на нее взгляды, полные проникновенной признательности, которые все находили трогательными, кроме Хлои, считавшей их «грязными». Фрида заметила, что Хлоя наводит на Киарана настоящий ужас, и невольно почувствовала к нему жалость. Ее племянница была грозным врагом: она не отличалась сдержанностью и была совсем не против прилюдно закатить скандал.

— Чем вы занимаетесь, Киаран? — спросила она и услышала, как презрительно фыркнула Хлоя.

— А ты угадай, — предложила девочка. — Просто попробуй угадать.

— Я бы предпочела услышать ответ.

— За двадцать вопросов.

— Фирма, в которой я работаю, занимается организацией похорон.

— Вот видишь!

— Хорошая работа, — одобрительно сказала Фрида. — Важная.

Киаран осторожно улыбнулся, чтобы проверить, не шутит ли она.

— Я работаю в офисе, — добавил он. — Веду бухгалтерию.

— Он не носит гробы, — вмешалась Оливия, — и не напускает на себя печальный вид.

Вечер, покачиваясь, тянулся дальше. Оливия опьянела, сбросила туфли, распустила волосы и все чаще прижималась раскрасневшимся лицом к костлявому плечу Киарана. Рубен, по рассеянности экспроприировав бокал Саши, рассказывал ей и Хлое какую-то длинную историю, в которой не последнее место отводилось арктическим гусям. История походила на притчу, но без морали в конце: в преддверии весны арктические гуси просто исчезли. Джозеф учил Сэмми и Паз застольной песне о древесном спирте и сомнительных деревенских удовольствиях. Фрида собирала тарелки, наполняла бокалы и передавала собравшимся чашки с кофе. Она услышала о двух сыновьях Киарана, уже взрослых, — один служил в армии, а второй переехал в Австралию, — и о старшем брате Сэмми, который вступил в банду и прятал нож в обуви. Она вспомнила о Кэти Райпон, похороненной второй раз, но теперь уже с любовью, и о Джоанне, которая рассказывала свою историю миру, приглушив краски во всех самых неудобных местах и сделав их совершенно безобидными. Она смотрела на лицо Оливии, измазанное расплывшимся макияжем, но совершенно счастливое, и думала о том, что, в конце концов, найти себе мужчину в Интернете — не самый плохой вариант.

Вечером по пути домой Карлссон купил пачку с десятью сигаретами «Силк Кат» и маленький коробок спичек. Раньше он курил «Мальборо», по двадцать штук в день, а в тяжелые дни — и того больше, но, когда жена забеременела, отказался от дурной привычки и с тех пор к ней не возвращался. Даже когда жена бросила его и забрала детей в Брайтон, он держался. Он не хотел, чтобы Мики и Белла приезжали в квартиру, пропахшую табаком.

Он пошел в маленький палисадник за домом, сунул сигарету в рот, зажег спичку и прикрыл ее ладонью от ветра. От первой затяжки закружилась голова и взбунтовался желудок. Кончик сигареты потихоньку тлел в темноте, то разгораясь, то затухая. В саду у соседей женщина, постукивая вилкой по дну миски, звала кошку: «Снежок-Снежок-Снежок, иди сюда. Снежок-Снежок-Снежок, иди сюда». Снова и снова. Она не видела, что Карлссон стоит по другую сторону забора, втянув голову в воротник пальто. В отличие от Глостера, снег не шел, но воздух стоял неподвижно, словно это могло произойти в любой момент.

Он выкурил две сигареты подряд и вернулся в дом. Почистил зубы, как будто она сможет уловить запах по телефону и использовать его слабость против него же, потом позвонил.

— Это я.

— Слушаю.

— Я подумал о том, что ты сказала.

— О Мадриде?

— Да.

— И что?

— Разумеется, я не стану мешать Мики и Белле уехать, то есть вам всем уехать, если именно этого ты хочешь и считаешь, что им там будет лучше.

— Мэл, если бы ты только знал, как…

— Но я хочу чаще с ними видеться, пока они еще здесь. Вы уезжаете в середине апреля?

— Да. Конечно, ты можешь видеться с ними так часто, как только захочешь.

— И я хочу регулярно видеться с ними, когда они уедут. Нужно будет найти какой-то вариант. Выработать систему, план.

Произнося эти слова, он уже понял: все безнадежно. Их унесет в новую жизнь, и он останется всего лишь воспоминанием, фигурой из прошлого, все больше удаляющегося от них. На него внезапно нахлынуло одиночество.

— Я ценю это.

— О’кей.

— Я знаю, тебе нелегко.

— Нелегко.

— Но ты об этом не пожалеешь.

Сунув телефон обратно в чехол, Карлссон пошел в кухню и плеснул себе неразбавленного виски. Этот напиток ассоциировался у него с Фридой. Он представил себе ее внимательные глаза, решительно, словно перед битвой, приподнятый подбородок. Прижал стакан ко лбу. Он чуть не расплакался — вот только он ведь никогда не плачет…

Он скоро вернется. Он обещал вернуться, и она должна ему верить. Если только с ним не случилось несчастье. Впрочем, нет, он все равно вернется. Она услышит, как он постучит условным стуком по люку, поднимет крышку и увидит, как он молча прыгает в лодку. Он возьмет ее за плечи, посмотрит ей в глаза, и ей даже не придется ничего говорить — он и сам поймет, что она хорошо себя вела, хранила верность и ни разу не дрогнула. Он называл ее своим солдатом, своим верноподданным. Она не подведет его.

У нее заканчивались предметы первой необходимости. За исключением воды, самого важного предмета, потому что возле клуба гребного спорта, в конце тропинки, стояла колонка, и она могла ходить туда по ночам с двумя пластмассовыми канистрами. Еще у нее было ведро, которое она наполняла речной водой, когда хотела помыть палубы или спустить воду в туалете. Но ее запасы продовольствия почти исчерпались. А также свечи, и туалетная бумага, и мыло. Дезодорант уже закончился, а уж это ей совсем не нравилось, да и бритва затупилась. Она должна составить список, который передаст ему, когда он приедет. Никаких предметов роскоши: спички, жидкое моющее средство, сухое молоко, зубная паста и пластыри, потому что ее ноги покрывали царапины, которые постоянно кровоточили. И, возможно, фруктовый напиток.

Напиток с экстрактом бузины. Ее постоянно мучила жажда; во рту пересыхало и появился противный привкус, от которого она никак не могла избавиться. Сама по себе вода не очень-то утоляет жажду. Она позволила себе помечтать о свежевыжатом апельсиновом соке в высоком стакане; о том, как она босая сидит на лужайке и солнце греет ей затылок.

Поскольку газ уже тоже почти закончился, она решила приготовить сразу весь оставшийся картофель и есть его холодным несколько дней. Она могла добавить к нему консервированный тунец и сардины, а еще у нее были бульонные кубики. Иногда она просто заливала кубик кипятком — и вуаля, обед готов. Она сложила картофель в раковину, треснувшую вдоль одного края, так что воду она больше не держала, и взяла нож. Клубни были большими, неровными и грязными; несколько штук уже проросли. В юности она терпеть не могла картофель, но он объяснил ей, что не стоит быть переборчивой. Они словно очутились на войне: сидели в траншеях на передовой или скрывались в тылу врага. Нужно всегда помнить, зачем ты здесь, какова твоя цель и насколько серьезно твое задание. Когда он произносил эти слова, то держал ее очень крепко и его глаза сияли.

Она медленно и тщательно очистила картофель и разрезала его на маленькие кусочки, чтобы сварить побыстрее и сэкономить газ. Сложила все в кастрюлю и посолила. Вот, в список следует добавить еще и соль: ее почти совсем не осталось. Похоже, у нее заканчивались абсолютно все запасы. Она подумала о песке, опускающемся в нижнюю часть песочных часов, о том, что, когда до конца остается совсем мало, песок словно начинает сыпаться быстрее. Именно такое чувство охватило ее сейчас. Перед глазами у нее плясали радужные пятна, сердце стучало гулко, как барабан; иногда она не могла даже сказать наверняка, где оно находится — внутри ее тела или снаружи, поскольку его звук напоминал отдаленный рокот грома, постепенно приближающийся к ней. Она понимала: время на исходе.

Глава 20

Хотя накануне Фрида легла спать поздно, утром она встала рано, пропылесосила весь дом, вымыла пол в кухне, положила в камин растопку, чтобы, вернувшись, можно было сразу разжечь его, приняла душ и вышла на улицу в начале десятого. Она уже дважды была в доме престарелых «Вид на реку», но оба раза ездила туда на машине. Сегодня она предпочла отправиться туда поездом. Вышла на станции «Гэллионз-Рич», прошла мимо длинного ряда многоквартирных домов, мастерских и торгового центра жалкого вида, пока наконец не добралась до дома престарелых, расположенного далеко от реки. Его окна были забраны металлическими решетками. Она толкнула входную дверь, миновала ряд ходунков и инвалидных кресел, которыми, похоже, никто не пользовался с тех пор, как она была здесь в последний раз, и двинулась прямиком к регистратуре, где молодая женщина в форме медсестры просматривала журнал.

— Дейзи здесь? — спросила Фрида, вспомнив женщину, которая сопровождала ее в прошлый раз.

— Вышла.

— Я бы хотела навестить Джун Рив.

— Зачем?

— Я врач, — ответила Фрида. — Я приходила к ней в прошлом году. Я бы хотела поговорить с ней.

Молодая женщина подняла глаза, и Фрида заметила, как проблеск интереса оживил ее лицо. Но она покачала головой.

— Она на вентиляции легких.

— Что с ней?

— Пневмония.

— Она выздоровеет?

— Этот вопрос не ко мне.

— Я могу с кем-то поговорить о ней? Возможно, с менеджером?

— Миссис Лоу на месте, — сообщила медсестра. — Вы можете поговорить с ней.

Миссис Лоу было лет пятьдесят; ее отличали чистый, высокий голос, приветливое выражение лица, уверенная и пружинистая походка. Все в ней словно специально предназначалось для того, чтобы поднимать настроение. Фриде оказалось тяжело стоять рядом с ней или даже просто смотреть на нее. Но с другой стороны, как еще можно проживать день за днем, работая в таком месте?

— Хотите заглянуть к ней на минуточку? — поинтересовалась миссис Лоу. — Бедняжка. Идемте со мной. — Она дружески взяла Фриду под руку. — Здесь недалеко.

Она повела посетительницу по коридору, который Фрида так хорошо запомнила, мимо старика в спадающей пижаме, но, дойдя до двери, остановилась.

— Она сильно изменилась, — объявила миссис Лоу и распахнула дверь в маленькую, лишенную мебели комнату.

Те же решетки на окне, та же картина моста Вздохов на стене, та же книжная полка, где хранится одна лишь Библия в кожаном переплете, та же ваза без цветов. Фрида поискала фотографию Дина в рамке и увидела, что ее убрали. Джун Рив больше не сидела в кресле, а лежала в кровати с кислородной маской на лице. Ее кожа задубела и приобрела оттенок табачных листьев. Ее грудь судорожно поднималась и опускалась. Глаза у нее были закрыты.

— Ей уже недолго осталось, — отметила миссис Лоу и обнажила в улыбке белые, крепкие зубы.

— Она разговаривает?

— Уже нет.

Фрида смотрела на мать Дина и Алана, на ее узкие поджатые губы, на складки умирающей плоти. Она бросила Алана в младенчестве, не заботясь о том, выживет он или умрет; она помогла Дину похитить Джоанну и превратить ее в Тэрри. И она никогда не проявляла никаких эмоций, кроме самодовольства и жалости к собственной персоне. Но сейчас она не вызывала ни осуждения, ни ненависти. Фрида задумалась: какие видения скрываются за этим сморщенным личиком?

— Спасибо. — Она отвернулась от двери и подождала, когда миссис Лоу закроет ее. — У нее бывают посетители?

— Ни единой души, — лучезарно улыбнулась миссис Лоу.

— Никогда?

— Насколько мне известно, нет.

— И сын никогда к ней не заходит?

— Вы имеете в виду второго сына? Близнеца Дина?

— Алана. Да.

— Никогда. Ни единого раза. Впрочем, вряд ли его можно за это винить, не правда ли? В конце концов, она ведь никогда не была ему матерью. Она выбрала не того мальчика, вот что я всегда говорю.

— Значит, она лежит тут совсем одна с тех самых пор, как Дин покончил с собой?

— Не то чтобы она возражала. Я бы точно не назвала ее общительной дамой. Никогда не присоединялась к нашим забавам и играм, даже когда память у нее была получше. Всегда держалась особняком. Возможно, оно и хорошо. Должна признать, кое-кто из наших старичков был вовсе не в восторге от того, что рядом живет мать такого чудовища… — С губ миссис Лоу слетела профессиональная улыбка, и они на мгновение неодобрительно скривились. — Теперь уже слишком поздно для подобных проблем. Слишком поздно для чего бы то ни было. Она так и не примирилась с этим миром.

— Спасибо вам за помощь.

— Знаете, как-то раз к ней все же приехали, но в палату так и не зашли. Просто оставили для нее пакет пончиков в регистратуре.

— Пончики… — повторила Фрида тихо, скорее, разговаривая сама с собой, а не с миссис Лоу.

— Она всегда была неравнодушна к пончикам.

— Да, — пробормотала Фрида. — Я знаю. Обычно пончики ей приносил ее сын, Дин.

— Ну значит, в этот раз их принес кто-то другой.

Фрида подождала, пока между ней и домом престарелых «Вид на реку» не окажется несколько кварталов, и лишь тогда достала мобильный телефон и набрала номер, который скопировала в то утро. Затем пошла пешком к «Гэллионз-Рич», но доехала только до «Кэннинг-Таун», где пересела на поезд до Стрэтфорда. День был туманный, и во влажном, холодном воздухе недостроенная Олимпийская деревня приобрела вид города-призрака: окруженные строительными лесами здания, какие-то куски куполов и башен выплывали из сырого тумана, под которым угадывались очертания фургонов, землеройных машин и групп мужчин в касках.

У Фриды ушло пятнадцать минут на то, чтобы добраться до Лейтонстона, где она свернула на длинную, прямую улицу, застроенную блочными зданиями в викторианском стиле, с трудом различимыми в тусклом свете, пока наконец не дошла до дома № 108. Фрида не торопилась. Она пыталась привести в порядок мысли и прорепетировать то, что собиралась сказать. Теперь у нее уже не возникало сомнений в том, что сказать это необходимо. Она позвонила в темно-зеленую дверь, услышала, как в глубине дома раздался двойной перезвон, и ее охватило жуткое ощущение, что она вернулась в прошлое. Она была почти уверена, что дверь откроет Алан, появившись на пороге со всегдашней просительной улыбкой и грустными карими глазами.

Но дверь отворила Кэрри, одетая в желтый свитер, лишь подчеркивавший ее бледность; она не улыбалась.

— Думаю, вам лучше войти, — сказала она.

Фрида вошла в прихожую, тщательно вытерла обувь о коврик и повесила пальто на крючок.

— Спасибо, что согласились принять меня.

— Вы не оставили мне выбора. Давайте пройдем в кухню.

Кухня сохранилась в точности такой же, какой была всегда, — чистенькой и уютной, разделенной на две половины: одна отводилась предметам домашнего обихода, вторая — инструментам Алана. На нескольких десятках полок, разделенных на ящички, хранились его винты, гайки и болты, его плавкие предохранители, подкладки и ключи. Кэрри заметила взгляд Фриды и криво улыбнулась.

— Он не взял с собой ни одной своей штучки. Я все время думала, что он вернется за ними, поэтому ничего не убирала. Глупо, не правда ли? Ведь понятно, что он не вернется. Вот только у меня рука не поднимается…

— Я пришла сообщить вам кое-что.

— Об Алане? Я так и знала. Вы все-таки знаете, где он.

— Об Алане, да. Вам лучше присесть.

Кэрри послушалась, но вид у нее при этом был настороженный, словно она боялась получить удар.

— Вас это шокирует, и, возможно, вы даже не поверите мне, но я уверена, что Алан умер.

Кэрри зажала ладонью рот. Ее серые глаза уставились на Фриду.

— Умер? — прошептала она. — Умер? Алан? Мой Алан? Но… когда? Когда он умер?

— Двадцать четвертого декабря две тысячи девятого года.

Руки Кэрри скользнули вниз, открывая губы: они беззвучно шевелились, пытаясь произнести слова, выговорить которые она не могла. Она немного наклонилась вперед, не вставая со стула.

— О чем вы… — сдавленно произнесла она чужим, неузнаваемым голосом. — Я была с ним после этого. Я была с ним на Рождество. Я ведь говорила вам.

— Полагаю, Дин убил Алана в тот день, когда ваш муж отправился на встречу с ним.

Фрида помолчала, давая Кэрри возможность осознать смысл того, о чем она только что услышала.

— Он обменялся с ним одеждой, повесил его, написал прощальную записку от своего имени и пришел домой к вам в обличье Алана. Остальное вам известно.

Кэрри что-то произнесла, но Фрида не смогла разобрать, что именно. Голос словно поднимался у нее из живота, таким низким и гортанным он был. Затем она вскочила со стула, перевернув стол, и он ударил Фриду по ногам и рухнул на пол подаккомпанемент звона бьющегося фарфора и визга ломающегося о кафель дерева.

— Да пошла ты!

— Кэрри!

Фрида схватила ее за руки и попыталась удержать, но хотя Кэрри и была меньше ростом, гнев наделил ее недюжинной силой. Фрида увидела струйку слюны на ее подбородке и белые пятна на щеках, словно кто-то резко прижал их пальцами.

— Отстань от меня! Не трогай меня! Не подходи ко мне, слышишь?

Фрида обеими руками обхватила Кэрри сзади, отчаянно пытаясь удержать ее.

— Кэрри! — повторяла она.

Кэрри билась в руках Фриды, затылком прижимаясь к ее губам. Потом лягнула ее по ноге и, вывернув шею, попыталась укусить за плечо.

— Это неправда! — выкрикнула она низко и хрипло. — Это ложь! Ты мне врешь! Это неправда! Алан не умер!

Фрида почувствовала, как тело ее напряглось и сразу же обмякло. В горле у Кэрри булькнуло, и как только Фрида отпустила ее, она наклонилась и ее вырвало прямо на пол кухни. Фрида положила ладонь ей на лоб и держала так, пока приступ не прошел, а затем подвела Кэрри к стулу. Она упала на него, словно тряпичная кукла. Фрида нашла полотенце и вытерла Кэрри рот, убрала волосы с ее потного лица. Потом подняла стол, и Кэрри тут же опустила на него голову и разрыдалась — так горько и судорожно, словно собиралась выплеснуть наружу все, включая сердце, словно решила вывернуть себя наизнанку.

Фрида подняла второй стул, оторвала от рулона несколько бумажных полотенец, вытерла рвоту с пола, прошла в туалет, находившийся рядом с кухней, и смыла все в унитаз. Вернувшись, она налила в таз горячей воды и тщательно вымыла пол. Вскипятила чайник и заварила чашку крепкого чая. Добавила туда четыре ложки сахара, щедро плеснула молока и поставила чашку перед Кэрри. Та подняла опухшее от слез лицо.

— Постарайтесь выпить, — посоветовала Фрида. — Вам холодно?

Кэрри кивнула. Фрида сбегала наверх и вернулась со стеганым одеялом, которое взяла с кровати.

— Завернитесь в него и пейте чай.

Кэрри села. Она попыталась поднять чашку, но у нее так сильно дрожали руки, что Фрида забрала чашку и поднесла к ее губам, осторожно наклоняя, чтобы Кэрри могла потихоньку пить.

Наконец Фрида спросила:

— Вы поняли?

Кэрри еще плотнее завернулась в одеяло. Она была похожа на побитое животное.

— Кэрри!

Она кивнула и прошептала:

— Я поняла.

— Вы мне верите?

— У Алана была одна привычка… — Голос Кэрри охрип от рыданий. — Он всегда таскал кусочки из моей тарелки или отпивал чай из моей чашки, хотя перед ним стояло то же самое. Я собиралась взять печенье, а он клал его себе в рот или хватал мой бутерброд и откусывал от него, причем так невозмутимо, словно не осознавал, что делает. Или я отворачивалась, а когда снова смотрела на тарелку, то видела следы его зубов на своем пирожном. Меня это раздражало, но он часто так шутил. Даже когда все стало хуже некуда, даже совершенно потеряв аппетит, он продолжал таскать у меня лакомые кусочки. Я часто думаю, что именно это и позволяет браку выжить, а вовсе не такие серьезные и очевидные вещи, как секс и дети: привычки, ежедневные дела и милые причуды — всякие мелочи, которые вроде бы выводят из себя, но одновременно очень сближают. — Кэрри опустила взгляд на стол и говорила так тихо, что Фриде пришлось наклониться, чтобы ее расслышать. — Он брал у меня еду, потому что моя еда была его едой. Между моей жизнью и его жизнью не существовало никаких границ. В каком-то смысле мы слились в одно целое. В тот день, когда он ушел… — Кэрри нервно сглотнула, и ее покрытое пятнами лицо дернулось. — В тот день, когда человек, которого я принимала за Алана, ушел, мы сидели на диване, и я подогрела два пирожка с мясом. Мы никогда не готовили рождественский пудинг. Нам нравилось есть шикарные пирожки с мясом из «Эм-энд-Эс» со сливками, это была одна из наших традиций, и на этот раз он ни кусочка не откусил от моего пирожка. Я еще пошутила на этот счет. Я поднесла пирожок к его губам и сказала: «Что мое — твое, и что твое — тоже твое», — или еще какую-то глупость в этом роде. Но он только улыбнулся и сказал, что у него есть свой пирожок. Потом, когда он уже ушел, я решила, что так он выразил свое желание отделиться от меня: он не ел мою пищу, потому что я ему больше была не нужна. Понимаете?

Фрида кивнула, но ничего не ответила. Она встала и наполнила чашку Кэрри, опять щедро добавив сахара.

— И он сделал мне чашку чая, — тоскливо продолжала Кэрри. — В тот же самый день. Обычно чай заваривала я, но тут как раз готовила, поэтому попросила его сделать мне чай. Он устроил из этого целое представление. Поставил на поднос чашку, кувшинчик с молоком и сахар в фарфоровой сахарнице, хотя я пью чай без сахара. Я подумала тогда: какой он смешной, какой романтичный… Я ни о чем не догадалась. А он просто не знал, верно? Он не знал, как я пью чай.

— Мне очень жаль, Кэрри, — сказала Фрида.

— Я с ним спала! — воскликнула Кэрри. — У нас был секс. Впервые за долгие-долгие месяцы, потому что Алан… он не мог. Мне было хорошо. — Ее лицо исказилось так, словно ее вот-вот опять стошнит. — Это был лучший секс за всю мою жизнь. За всю мою жизнь! Вы понимаете, да?

Фрида снова кивнула.

— Но это был не Алан. Это был вовсе не мой любимый, безнадежный Алан. Алан уже умер, его повесили, словно какого-то преступника. А я не знала и не горевала. Я трахалась с его грязным братом-убийцей и была счастлива! Я была так счастлива, когда лежала в темноте, прижавшись к мужчине, который убил Алана, а потом спал со мной и слушал, как я кричу от наслаждения… ох… и улыбался, когда я признавалась, что так хорошо мне еще никогда не было. Черт! Это… Я не могу…

Кэрри встала, ее лицо побледнело, и она выскочила из кухни. Фрида слышала, как ее опять тошнит; затем раздался шум воды в туалете, потом зажурчала вода из крана. Кэрри вернулась, села на стул и уставилась на нее покрасневшими глазами.

— Вы уверены? — спросила она.

— Да, уверена. Но у меня нет доказательств. Нет таких, которые устроят полицию.

— Разве нельзя сделать тест ДНК? У меня есть его зубная щетка. Его расческа.

— Их ДНК идентичен, — пояснила Фрида. — Впрочем, важно лишь то, что думаете вы.

— Я вам верю. — Теперь она казалась абсолютно спокойной.

— Кэрри, вы должны помнить, что Алан не бросал вас, он всегда вас любил. Вы любили его и были ему верны. Вам не в чем себя упрекнуть.

— Как я могла не понять, не почувствовать? А теперь мне этого уже не исправить. Я никогда не смогу снова обнять Алана, и прижать к себе, и успокаивать, пока он снова не почувствует себя в безопасности. Я никогда не смогу получить у него прощение. И так будет до тех пор, пока я не умру. Ох, мой бедный, милый Алан. В его жизни вечно все шло не так, правда? Конечно, он не бросил бы меня… Как я могла об этом забыть?!

Весь этот сумрачный, насыщенный влагой день Фрида просидела в кухне, слушая, как Кэрри говорит об Алане, о Дине, о своем одиночестве и бездетности, о горе и гневе, вражде и отвращении к себе. Слушала, как та говорит о ненависти — к Дину, конечно же, но и к ней, Фриде, которая заманила Алана в водоворот, откуда он так и не вернулся, к полиции, которая не остановила его, к себе… И о своей жажде мести. Она услышала о самом начале их совместной жизни и о том, что уже на первом свидании Кэрри знала, что выйдет за Алана замуж, — из-за того, как он произносил ее имя: краснея и заикаясь, словно произнося слова торжественной и очень значимой для него присяги. Фрида заваривала бесконечные чашки чая, а позже сварила яйцо, которое Кэрри апатично потыкала кусочками тоста. И только когда Кэрри позвонила подруге и попросила ее приехать, Фрида ушла, пообещав позвонить на следующий день. Но и тогда она не отправилась домой на такси или поезде, а пошла пешком через весь Лондон, петляя по улицам и придерживаясь направления на запад. А день постепенно сменялся вечером, и туман превращался в насыщенную влагой темноту. Ее ум переполняли мысли и призраки: мучнисто-белое лицо Кэрри, глаза Алана, всегда напоминавшие ей глаза спаниеля, такими они были робкими и умоляющими, и насмешливая улыбка Дина, который умер, но снова ожил. Где-то там, за пеленой дождя.

Глава 21

— Итак, — сказал Карлссон Иветте Лонг и Крису Мюнстеру, — вот что мы имеем. Пожалуйста, остановите меня, если я где-то напутаю. — И он принялся перечислять все по пунктам, одновременно загибая пальцы. — Первое: согласно тесту ДНК, жертва убийства — Роберт Пул, который жил в осмотренной нами квартире, чье тело было обнаружено обнаженным в комнате сумасшедшей женщины, куда она его перетащила из соседнего переулка, чья профессия остается нам неизвестной, чьи друзья не заметили его пропажи и чья соседка говорит, что он был очаровательным, услужливым, добрым и всегда поливал ее цветочки. — Карлссон замолчал, отпил воды и продолжил: — Второе: выписки со счета мистера Пула. — Он поднял документы со стола и помахал ими. — Самая свежая показывает, что на текущем счете у него лежало чуть меньше трехсот девяноста тысяч фунтов. Я не знаю, что это означает. В данный момент мы согласовываем информацию с банком. — Инспектор посмотрел на часы. — Вообще-то они уже должны были позвонить нам. И третье: квартира, в которой Иветта провела предварительный обыск, так же как и команда криминалистов. Ни паспорта, ни кошелька, абсолютно никаких личных документов. Его нет ни на «Фейсбуке», ни в «Твиттере», ни в какой-либо другой социальной сети. Но есть блокнот, откуда вырвано несколько страниц, и в нем мы нашли чьи-то имена, адреса, а также непонятные каракули и рисунки. Правильно, Иветта?

— Включая фамилию супружеской пары в Брикстоне, которую разыскала ваша старая знакомая.

— Вы говорите о Фриде Кляйн? Она не старая знакомая, она — человек, который очень нам помог. И поскольку вы сами заговорили о ней, я должен признаться, что хочу использовать ее на более постоянной основе.

Иветта нахмурилась.

— Зачем?

— Она может оказаться полезной.

— Хорошо.

— Судя по всему, ничего не «хорошо».

— Решение принимаете вы, — возразила Иветта, ненавидя себя за то, как это прозвучало. Щеки у нее пылали. Она нисколько не сомневалась: уж кто-кто, а Фрида Кляйн никогда не заливается румянцем всякий раз, когда смущается, — впрочем, вполне вероятно, что доктор Кляйн просто никогда не смущается.

— Правильно, и я его принял. И теперь можно бросить все силы на Роберта Пула. Какие у нас успехи в проверке имен из блокнота?

Крис Мюнстер взял со стола записную книжку.

— Мы проработаем их все, по очереди. Одних найдем сразу, на других времени уйдет больше. Мы уже договорились о встрече с Мэри Ортон. Поедем к ней сразу после совещания. По телефону она показалась мне довольно нервной — старушка, живет одна. Похоже, Роберт Пул как-то помогал ей ремонтировать дом. Еще мы собираемся начать показывать людям фоторобот. Возможно, благодаря этому появится еще кто-то, кто его знал.

— Точно, это должно… — Карлссона прервал телефонный звонок. Он поднял трубку, послушал, нахмурился и записал что-то в блокноте. Закончив разговор, он сообщил: — С банком уже поговорили. — Потом вырвал страницу из блокнота и вручил ее Иветте. — У нас есть его близкий родственник, брат, проживает в Сент-Олбанс. Съездите к нему. Да, теперь о деньгах у него на счету. Их уже нет. Перевели со счета двадцать третьего января. Я хочу, чтобы вы двое съездили к его брату, сообщили ему новости и выяснили о Роберте Пуле все, что только можно: фотографии, документы, да что угодно. — Он посмотрел на часы, взял свой блокнот, резко оттолкнул стул и встал. — Так. Если нам хоть немного улыбнется удача, мы найдем человека, внезапно разбогатевшего на триста девяносто кусков, и тогда дело будет раскрыто.

Карлссону пришлось звонить несколько раз, прежде чем Фрида сняла трубку.

— Я оставил вам сообщение, — заявил он. — Два сообщения.

— Я собиралась перезвонить позже, — ответила она. — Я все утро принимала пациентов.

Он кратко описал ей, как продвигается дело, и рассказал о блокноте. Бурного восторга Фрида не выразила.

— Мы нашли родственника Пула, — добавил он. — Брата. Иветта уже едет к нему.

— Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки, — заметила Фрида.

Голос у нее звучал отстраненно, и Карлссон поймал себя на том, что обиделся, словно хотел, чтобы Фрида отложила в сторону все свои дела, но понял, что такого внимания с ее стороны не получит. Повисло молчание.

— Пара человек из моей команды проверяли фамилии людей из блокнота Пула, — наконец снова заговорил Карлссон. — Под одной из них оказалась старуха по имени Мэри Ортон, которая живет на юго-западе Лондона, в Путни. Пул помогал ей с ремонтом. Когда он исчез, ремонт еще не был закончен.

— И что?

Карлссон глубоко вздохнул.

— Тот ваш друг, которого вы как-то раз привозили ко мне… Как его? Джозеф. Он ведь строитель, нет?

Несмотря на далекую от идеала слышимость, Карлссон довольно четко различил, как смягчился ее голос.

— Правильно.

— Он хороший строитель? Заслуживает доверия?

— Да.

— Я подумал, что вы могли бы поехать к ней, чтобы поговорить, и взять с собой своего друга-строителя — разузнать, что Пул успел сделать, а что нет. Ваш друг в результате даже, возможно, получил бы работу — закончил то, на что Пулу не хватило времени. По словам Криса, она старая, муж умер, а сыновья живут далеко. Думаю, она страдает от одиночества. — Снова повисло молчание. — Если только, конечно, вас не интересуют исключительно те поступки, которые вы совершаете, не сообщая о них мне.

— Я думаю, он может взяться за работу, — наконец сказала Фрида. — Но мне нужно это уточнить.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — ответил Карлссон и продиктовал ей адрес в Путни.

— Она говорила что-нибудь о Роберте Пуле? — спросила Фрида.

— Сказала, что он был очень милым и вежливым, — вздохнул Карлссон. — Они все так говорят. Милый и вежливый.

— Ты когда-нибудь уже выполнял такое задание? — спросила Иветта Лонг.

Крис Мюнстер сидел за рулем, поэтому не оглянулся на коллегу.

— В первый год работы, — ответил он. — Ребенка сбила машина, и мы с сержантом отправились сообщить об этом родителям. Дверь нам открыла мать. Я просто маячил у него за спиной, а говорил он. Прямо посреди разговора с работы вернулся отец, и мы стояли и слушали, как она ему все рассказывает. Что мне особенно запомнилось — это как сержант переступал с ноги на ногу, словно человек, решивший уйти с вечеринки раньше остальных. Те родители вроде и хотели, чтобы мы ушли и оставили их наедине с горем, но в то же время никак нас не отпускали. Они все время говорили о нем и спрашивали, налить ли нам чаю. С тех пор я еще пару раз ходил к родственникам погибших, но именно тот, первый, врезался мне в память. А ты?

— Пару раз, — ответила Иветта. — Нет, пожалуй, больше. Я всегда заранее нервничаю. Я смотрю на входную дверь и испытываю чувство вины за ту боль, которую им причиню. Они открывают дверь, и иногда видно, что они уже все знают, хоть я еще ни слова не произнесла. — Она посмотрела на коллегу. — У следующего съезда.

Они съехали с автострады, и тишину, воцарившуюся в салоне, нарушал только голос навигатора, прокладывавшего им путь по улицам спального района в Сент-Олбанс.

— Бывала здесь раньше? — спросил Мюнстер.

— По-моему, тут есть какие-то римские развалины, — неуверенно ответила Иветта. — Была здесь один раз, еще в школе, на экскурсии. Но совершенно ничего не запомнила. Наверное, оказавшись там сейчас, получила бы массу удовольствия.

Навигатор сообщил, что они достигли места назначения. Какое-то время они молча сидели в машине. Иветта сверилась с распечаткой, лежавшей на коленях, чтобы проверить, туда ли они приехали. Туда.

Мюнстер выжидательно посмотрел на нее.

— Ну и как, сейчас ты тоже нервничаешь? — спросил он.

— Если бы я это каждый день делала, — ответила она, — то уже привыкла бы.

— Сама ему скажешь или хочешь, чтобы это сделал я?

— Главной назначили меня, — пожала плечами Иветта.

Они вышли из автомобиля, открыли ворота в миниатюрный палисадник и поднялись по трем ступенькам, которые привели их на небольшую георгианскую крытую галерею. Иветта нажала на кнопку звонка, и до их слуха донесся мелодичный перезвон. Дверь отворилась. Перед ними стоял коренастый мужчина с короткими светлыми волосами, выбритыми по бокам, одетый в джинсы и майку. Он вопросительно посмотрел на них.

— Вы Деннис Пул? — уточнила Иветта.

— Правильно.

Она представилась сама и представила Криса Мюнстера.

— Брат Роберта Пула?

— Что такое? — удивленно спросил он. — К чему вам это?

— Вы его брат? — повторила Иветта.

— Ну да, — сказал Пул. — Но…

— Можно войти?

Они прошли в гостиную, где стоял телевизор, включенный на какой-то викторине, — какой именно, Иветта не поняла. Она попросила Пула выключить телевизор, но он всего лишь убрал звук.

— К сожалению, вынуждена сообщить, что ваш брат умер, — выпалила она.

— Что?

— Примите мои соболезнования, — продолжала Иветта. — Мы нашли его тело первого февраля, но на установление личности ушло довольно много времени.

— О чем вы говорите? Какое тело?

— Его тело было найдено в доме на юге Лондона. Мы начали расследование убийства и в настоящее время опрашиваем свидетелей и снимаем показания. Я понимаю, для вас это потрясение…

— То есть как это «на юге Лондона»?

Иветту его поведение не удивило. Пребывая в состоянии шока, люди теряют способность обрабатывать информацию. В таких ситуациях лучше запастись терпением.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Я понимаю, как вам сейчас тяжело. Вас удивляет, что ваш брат оказался в том районе?

— О чем, черт возьми, вы говорите? — вспылил Пул. — Роб умер шесть лет назад. Почти семь. Вы ошиблись.

На мгновение Иветта потеряла дар речи. Она посмотрела на Мюнстера — ведь именно он разыскал свидетельство о рождении. Какую ужасную ошибку он совершил? Она достала из сумки листок, который прихватила с собой.

— Мы говорим о Роберте Энтони Пуле, — уточнила она. — Родился третьего мая восемьдесят первого года в городе Хантингдон. Отец Джеймс Пул.

— Правильно, — кивнул Пул. — Это мой отец. Но Роб умер в две тысячи четвертом году. Несчастный случай на работе. Не выдержали строительные леса. Компания свалила всю вину на него. Шиш он получил, а не компенсацию. Вот что вам нужно расследовать.

— Мне очень жаль, — повторила Иветта. — Здесь, очевидно, есть некоторая… — Она помолчала, не зная, как закончить фразу. — Проблема, — наконец смущенно произнесла она.

— Я бы сказал, чертовски серьезная проблема.

Иветта глубоко вздохнула.

— Мне ужасно жаль, что так получилось, — сказала она. — Обещаю, мы непременно начнем расследование и выясним, что произошло на самом деле. — Она не решалась задать следующий вопрос, но в конце концов спросила: — У вас остались какие-нибудь вещи умершего брата? Документы?

— Может, на чердаке и валяются. Но чтобы их отыскать, потребуется время.

— Мы можем подождать, — заверила его Иветта.

Глава 22

Джозеф поначалу отнесся к предложению с подозрением.

— Эта что, — спросил он, — как милость?

— Для вас или для нее? — уточнила Фрида.

— Для обоих.

— Карлссон позвонил мне, потому что подумал: а вдруг вы поможете? Лично я считаю, что ее бросили на произвол судьбы. Но если она захочет, чтобы ей что-нибудь починили в доме, она за это заплатит.

Фрида отметила, что Джозеф выглядит уже немного лучше. По крайней мере, от него приятно пахло, он был чистый и нормально одет, к тому же больше не выглядел таким изможденным. Рубен говорил ей, что украинец работает через день: строительный бизнес еще не вышел из кризиса. Джозеф отвез ее в машине Рубена. Его старый фургон по-прежнему стоял возле дома с разряженным аккумулятором и сдутым колесом. На дороге было много машин, и поездка заняла почти час.

— Есть одна старая шутка, что раньше, когда люди путешествовали верхом, с одного конца Лондона в другой можно было добраться гораздо быстрее, — заметила Фрида.

Джозеф никак не отреагировал на ее слова.

— Вот только, к сожалению, это не совсем шутка, — добавила она. — По-моему, это чистая правда.

Джозеф молча смотрел вперед.

— Если вы работаете в каком-нибудь лондонском саду, — сказала она, — и порезались, придется делать прививку от столбняка. Все из-за лошадиного навоза. В викторианские времена землю удобряли навозом, и бактерии до сих пор живы.

Джозеф молчал. Фрида внимательно посмотрела на него. У него был такой вид, словно из него вышибли всю любовь к жизни. Фрида знала: он так ничего и не рассказал Рубену о том, что произошло. Когда она увидела его в первый раз после возвращения, то заверила, что готова поговорить в любое время, когда ему это понадобится. Но, похоже, ей все же придется сделать первый шаг.

— Джозеф, — начала она, — у вас дома случилась какая-то беда, верно?

Он смотрел прямо перед собой, но она заметила, как он вцепился в руль.

— Хотите рассказать мне?

— Нет.

— Считаете, что я буду думать о вас плохо?

— Я знаю, что вы думать самое плохое.

— Вы поэтому не сообщили нам, что вернулись?

— Вы хорошая женщина. Вам легко. Я плохой человек.

— Джозеф, все люди и хорошие, и плохие одновременно. Все совершают ошибки.

— Не вы.

— Неправда! — запротестовала Фрида. Она задумалась, стоит ли рассказывать ему это, и все-таки решилась. — Знаете, где я была в прошлую пятницу?

— В пятницу? Мы все обедать у Оливии.

— До того. Я была на похоронах Кэти Райпон, молодой женщины, которую похитил Дин Рив и чье тело обнаружили в сливном коллекторе, помните?

Джозеф, как раз выехавший на дорогу с круговым движением, молча кивнул.

— В ее смерти виновата я. Нет, не перебивайте меня. Я виновата. Я действовала впопыхах, не задумываясь о том, что делаю, и в результате она умерла. Вот. А вы что натворили?

Он резко спросил:

— Вы думать, я хороший отец?

— О чем это вы? Я думаю, что вы любите своих сыновей и скучаете по ним. Я думаю, что ради них вы пойдете на все. Я уверена, что вы совершали ошибки. Но им повезло, что у них есть вы.

Он затормозил и повернул к ней помрачневшее лицо.

— У них уже нет я. У них есть он.

— Он?

— Он. У нее новый муж, у них новый папа. Они смотреть на него как на героя. Костюм, и галстук, и пирожные на уик-энд в коробке с лентами. Они смотреть на меня, как на кое-что на подметке. На дерьмо, — уточнил он. — Как на дерьмо.

— Почему?

За ними уже собралась очередь из автомобилей, и водители нетерпеливо жали на сигналы. Джозеф снова поехал вперед.

— Потому, что я — дерьмо.

— Что случилось?

— Она знала о блуждании.

— О блуждании? Вы хотите сказать, о других женщинах?

Фрида тоже знала о других женщинах. Джозеф любил свою жену и был привязан к ней, но она была в Киеве, а он в Лондоне, и для него эти два мира существовали совершенно отдельно: в одном у него была жена, которую он любил, а в другом ее не было.

— Она знать, — повторил Джозеф. — Я приходить домой с подарками и нежным сердцем, я светиться от счастья, я больше не чувствовать одиночества, а она закрывать дверь. Просто закрывать дверь, Фрида. Мои мальчики видеть, как меня прогонять прочь, словно пса.

— Вам хоть раз удалось поговорить об этом?

Он медленно покачал головой.

— Я пытаться. Я встречать ее нового мужа. Хорошая работа. Игрушки для моих мальчиков. Машинки, которые управляться по радио. Компьютерные игры со стрельбой и бомбами. Они не хотеть мои дешевые маленькие подарки, не хотеть меня. Конец. Всему конец. Жизнь превратиться в пепел. Я возвращаться сюда.

— Значит, вы так об этом и не поговорили, не обсудили ничего?

— Что сказать, Фрида, что делать? Всему конец. Все исчезать.

— Сказать ей, что вы чувствуете, услышать, что чувствует она, выяснить, действительно ли всему конец.

— Я — ничто! — с горечью заявил Джозеф. — Я не иметь денег. Я жить в далекой стране. Я плохо поступать у нее за спиной. Зачем ей хотеть меня как мужа? Зачем вы хотеть меня как друга?

— Вы мне нравитесь, — просто ответила Фрида. — И я доверяю вам.

— Доверять? Мне?

— А иначе почему я прошу вас о помощи?

Его глаза наполнились слезами.

— Правда?

— Да. Слушайте, Джозеф, нам обязательно надо это обсудить, но чуть позже. Потому что мы уже почти приехали. Здесь поверните налево. Вот тут и живет Мэри Ортон.

Джозеф нашел место для парковки, и они вышли из машины.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила Фрида, когда они уже шли по Бриттани-роуд.

Джозеф остановился.

— Я благодарю вас, — сказал он и, прижав руку к груди, отвесил свой забавный полупоклон.

Они, не сговариваясь, уставились на особняк Мэри Ортон.

— Большой дом для одной женщины, — заметил Джозеф.

— Муж у нее умер, — сообщила Фрида, — дети давным-давно разъехались. А она, похоже, уезжать не собирается. Может, ей хочется, чтобы внукам было где остановиться.

Джозеф рассматривал дом, а Фрида остановила взгляд на его лице. Ей понравилось его выражение — выражение лица человека, полностью поглощенного чем-то, чего она не замечает.

— О чем вы думаете? — не утерпела она.

Он показал на окно третьего этажа.

— Вы видеть там трещину? — От наружного подоконника вниз протянулось нечто похожее на темную нить. — Дом немного двигаться. Не сильно.

— Это плохо? — спросила она.

— Не очень, — ответил Джозеф. — Это Лондон. — Он вытянул руки перед собой и поводил ими параллельно земле. — Стоять на глине. У вас долго нет дождя, затем идти сильный дождь, дома двигаться и… ну, вы понимать… — Он изобразил, как человек обессиленно падает на пол.

— Погружаются, — предположила Фрида.

— Погружаться, — кивнул Джозеф. — Но не так плохо.

Входная дверь открылась еще до того, как они подошли: должно быть, Мэри Ортон заметила двух незнакомцев, разглядывающих ее дом. Фрида спросила себя: сколько же времени старушка проводит, глядя в окно? На Мэри были темно-синие вельветовые слаксы и рубашка в клетку — Фрида отметила, что когда-то она наверняка считалась красавицей. Она все еще была привлекательна, до некоторой степени, конечно, но ее лицо не просто покрылось морщинами — ее кожа походила на оберточную бумагу, которую складывали много раз, а потом развернули. Фрида представилась и представила ей Джозефа.

— Детектив предупредил вас, что мы приедем? — спросила она, ловя себя на том, что говорит слишком громко, словно Мэри Ортон глуховата и глуповата.

Старушка засуетилась, пригласила их в дом и провела через прихожую в большую кухню, выходившую окнами в огромный сад. В конце сада росли два внушительного размера дерева, а на другой стороне и напротив них располагались другие сады. Все вместе напоминало большой парк. Пока Джозеф и Фрида любовались садом через доходившие до самого пола окна, Мэри Ортон приготовила угощение: заварила чай, достала два пирога, положила их на тарелки и разрезала на части.

— Мне поменьше, пожалуйста, — попросила Фрида. — Разрежьте этот кусочек еще раз.

Джозеф съел сначала свой кусок пирога, затем тот, от которого отказалась Фрида, выпил чай и потянулся ко второму пирогу. Мэри Ортон смотрела на него взглядом, полным благодарности.

— Если Джозеф уже закончил, — заметила Фрида, — он может взглянуть, что здесь нуждается в починке. Он очень хороший мастер.

Джозеф поставил тарелку в раковину.

— Это очень хороший пирог, оба хороший.

— Возьмите еще кусочек, — предложила Мэри Ортон. — Иначе они пропадут.

— Съем, но чуть позже, — согласился Джозеф, — а сначала вы мне сказать, что тот человек делать для вас?

— То, что случилось, просто ужасно! — запричитала она. — Такой кошмар, надо же! — Она потрясенно провела рукой по лицу. — И детектив, женщина, сказала, что его убили. Неужели такое возможно?

— Я думаю, да, — кивнула Фрида. — Я не полицейский. Я просто… — Она на секунду запнулась: и правда, кто она? — Просто коллега.

— Он был такой услужливый, — продолжала старушка. — Так умел успокоить. С ним я чувствовала себя в полной безопасности. Такого ощущения я не испытывала с тех самых пор, как умер мой муж, а это случилось давным-давно. Он сказал, что в доме накопилось очень много работы. Он прав, конечно. Я ведь просто пустила все на самотек. — Она протянула руку за пачкой сигарет и пепельницей. — Вы не возражаете? — Фрида покачала головой, и старушка зажгла сигарету. — Здесь действительно очень много нужно было сделать, и он и еще несколько мужчин, которые работали на него, чинили кое-что: то тут, то там. Но главное — это крыша. Он сказал, что все остальное может подождать, но как только крыша даст течь, в дом просочится вода…

— Верно, — согласился Джозеф. — Крыша важна. Но снаружи нет лесов. Их убрать?

— Нет, — удивилась Мэри Ортон. — Они чинили все изнутри.

— Что? — Джозеф презрительно скривился.

— Как долго он оставался у вас? — спросила Фрида.

— Долго, — с улыбкой ответила Мэри Ортон. — Точно не помню. Конечно, они не все время находились здесь. Иногда им нужно было уйти, выполнить работу в другом месте… Но я это спокойно воспринимала.

— А крыша по-прежнему течет, — хмыкнула Фрида. — По крайней мере, так мне сказали.

— Он не успел закончить, — возразила Мэри Ортон. — Он неожиданно просто перестал приезжать. Я скучала по нему… и дело не только в ремонте. Теперь-то мы знаем, почему он исчез. Это все так ужасно! — Ее лицо словно еще больше постарело. Она отвернулась.

— Вы не возражаете, если Джозеф осмотрится в доме?

— Конечно, пусть смотрит, — кивнула Мэри Ортон. — Я его провожу.

Джозеф улыбнулся — а ведь с момента возвращения в Англию он практически не улыбался.

— Я знать, как проходить к крыше, — отказался он.

Когда Джозеф вышел, Фрида осмотрела кухню. На буфете стояли несколько детских фотографий в рамках.

— Ваши внуки?

— Да. Они теперь, конечно, уже выросли.

— Вы часто с ними видитесь?

— Оба моих сына не живут в Лондоне. Они приезжают ко мне в гости, когда находят время, обычно во время отпуска. У меня, разумеется, есть друзья.

Она почти оправдывалась. Фрида взяла одну из фотографий, на которой был изображен выпуск из младших классов. На снимке стояла дата: две тысячи восьмой год. Три года — немалое время в жизни ребенка, подумала она.

— Должно быть, приятно, когда такой человек, как Роберт Пул, хотя бы просто находится рядом.

— О, ну да, он был очень добрым молодым человеком. — Мэри Ортон, похоже, смутилась. — Он расспрашивал о моей жизни, интересовался мною. Когда стареешь, люди обычно перестают тебя видеть. Ты словно превращаешься в невидимку. Но он был совсем другим.

— Внимательным, — подсказала Фрида.

— Да, именно таким. Трудно поверить, что он умер.

На лестнице что-то стукнуло, и обе женщины обернулись. В кухню вошел Джозеф.

— Миссис Ортон, есть маленькая течь. Я приносить свою сумку из машины и через пять минут остановить воду. Потом, может, один день работать, максимум — два дня. Я все починить для вас. Все хорошо.

— Это было бы замечательно. Вы правда можете это сделать?

— Никаких проблем. Я идти в машину. Фрида! — Он кивнул ей. — Миссис Ортон, вы нас извинить на минуточку?

Фрида вышла за ним в коридор.

— Все в порядке?

Джозеф скорчил презрительную мину.

— Крыша. Все это ерунда. Я понимать, когда не видеть леса. Он ничего не делать.

— Что вы имеете в виду?

— Я иметь в виду, он там вообще ничего не делать. Может, немножко постучать, но никакой новой крыши.

Фрида растерялась.

— Возможно, вы просто не заметили, что именно он сделал.

— Фрида, — возразил Джозеф, — я показать вам, если хотите. Я идти туда, подняться по лестнице в верхней спальне и светить фонариком. Я смотреть на обшивку крыши, на стропила. В обшивке есть несколько новых досок, несколько… — он сделал неопределенный жест, пытаясь подыскать подходящее слово, — фетр, но там нет ничего. И вода течь внутрь. — Он покрутил пальцем у виска. — Возможно, она того…

— Ладно, — кивнула Фрида. — Тогда идите туда и заделайте дыру. — Она протянула руку и коснулась его плеча. — И спасибо, Джозеф.

Он пожал плечами и вышел. Фрида пару минут мучительно размышляла, потом вернулась в кухню. Она села за стол рядом с Мэри Ортон и придвинулась к ней поближе, чтобы можно было беседовать вполголоса.

— Мэри, я хочу спросить у вас кое-что. Вы можете сказать, сколько заплатили Роберту Пулу?

Мэри Ортон залилась румянцем.

— Я, право, даже не помню, — призналась она. — Я платила ему частями, время от времени. Я совершенно не думала об общей сумме.

Фрида положила ладонь на руку собеседницы.

— Я бы не стала спрашивать, не будь это так важно. Не могли бы вы показать мне выписки со своего счета?

— Ну, вообще-то…

— Вы, конечно, не обязаны их мне показывать, — согласилась Фрида, — но если вы этого не сделаете, боюсь, сюда приедут полицейские и все равно увидят их.

— Хорошо. — Мэри Ортон кивнула. — Но, право, это как-то странно.

И она вышла. Фрида услышала ее шаги на лестнице: сначала они поднимались, затем стали спускаться. Мэри Ортон вернулась в кухню и положила на стол пачку бумаг.

— Они в полном беспорядке, — призналась она. — Раньше с документами возился мой муж.

Фрида нашла выписки с текущего счета, разложила их в хронологическом порядке и принялась просматривать. Уже через несколько секунд сердце у нее забилось быстрее, на шее запульсировала жилка. Она положила на стол последний документ и повернулась к Мэри Ортон.

— Я примерно прикинула. Возможно, я пропустила несколько платежей. Но, насколько я поняла, вы заплатили ему приблизительно сто шестьдесять тысяч фунтов. Как вы считаете, это правильная сумма?

Мэри Ортон достала из пачки очередную сигарету и зажгла спичку. Руки у нее дрожали, и прикурить получилось только со второй спички.

— Да, это вполне возможно. Крыши сейчас такие дорогие, не так ли?

— Да, — подтвердила Фрида. — Так говорят.

Глава 23

В блокноте Роберта Пула было восемь имен или пар имен. Иветта прочитала их вслух.

— Один: миссис Мэри Ортон.

— Мы с ней поговорили. Она определенно знала Роберта Пула — возможно, лучше, чем все те, с кем нам пришлось иметь дело на сегодняшний день.

— Два: Фрэнк и Айлинг Уайетт.

— Они тоже его знали, хоть и не так хорошо.

— Три: Кэролайн Мэлори и Дэвид Льюис, пара в Брикстоне, наша первая зацепка. Они сказали, что видели его один-единственный раз. Теперь четыре: имя, которое вам уже известно, Жасмин Шрив. — Иветта замолчала, ожидая его реакции.

— Я должен знать, кто это такая? — удивился Карлссон.

— Она вела шоу «Переделки» несколько лет назад. По-моему, передача шла в основном в дневное время.

— Как же ты умудрялась смотреть телевизор среди дня?

— Вообще-то я его не смотрела. Она сама сказала мне о передаче. Сказала, что встречала Пула. Она понятия не имеет, зачем кому-то убивать его.

— Придется опросить всех этих людей более подробно, — вздохнул Карлссон. — Что насчет остальных?

— Это единственные, кто его действительно видел. — Иветта посмотрела в свои заметки. — Есть еще Коулы, они живут в Хэйвордс-Хит, оба на пенсии. Они понятия не имеют, кто он такой, и не припоминают, чтобы хоть раз его видели. Потом Грэм Рудж, холостяк, директор частной школы, живет недалеко от Ноттинг-Хилла. Он тоже утверждает, что никогда не встречал никого по имени Роберт Пул, хотя ему кажется, что как-то раз ему позвонил человек с таким именем, но он не помнит, где это было или когда. Молодая пара в Челси, Андреа и Лоренс Бингэмы, только что вернулись из свадебного путешествия, оба работают в Сити. И кто-то по имени Салли Ли. Мы понятия не имеем, кто она.

— И это все? — уточнил Карлссон.

— Да.

— У этих людей есть что-то общее?

— Мы с Крисом это обсуждали. Они живут в разных частях Лондона, а кое-кто и за городом. Мэри Ортон и Жасмин Шрив живут не очень далеко от того места, где обитал Пул. Уайетты живут рядом с тем местом, где обнаружили тело. Профессия их тоже никак не связывает. Это люди разных возрастов, разного социального типа личности. Кое-кто из них сообщил нам, что был знаком с ним, кто-то — что не был. Ни один из них не знает другого, и, похоже, между ними вообще нет никакой связи.

— Значит, у нас восемь имен и абсолютно ничего, что могло бы связывать их.

— Они все богаты, — нерешительно сказал Крис Мюнстер.

— Некоторые богаты, некоторые — очень богаты, — согласилась Иветта. — Вам стоит посмотреть, где живут Уайетты. Их дом словно сошел с обложки журнала.

— Я съезжу к ним.

Час спустя Карлссон навалился грудью на стол.

— Итак, что скажете? Вы в деле или нет?

— Я все еще не уверена, что все должно происходить на официальной основе.

— Знаете, Фрида, мне кажется, что мы с вами танцуем какой-то очень странный танец. Что вам действительно нравится — это когда я прошу вас чего-то не делать, а вы все равно это делаете; или когда вы идете напролом и делаете то, чего вам делать категорически нельзя, а потом, когда уже все позади, сообщаете мне. Знаете, если бы вы пришли на сеанс психотерапии к самой себе, то могли бы услышать, что у вас проблемы с принятием обязательств.

— Вы хотите, чтобы я дала письменную клятву и заполнила все необходимые бланки?

— Все совсем не так.

— Я не очень склонна к командной игре, особенно когда члены команды не уверены, что я им нужна.

— Что, черт возьми, вы имеете в виду?

— Как насчет Иветты Лонг?

— Иветта? А она-то тут при чем?

— Она не любит меня и не одобряет мою кандидатуру.

— Ерунда.

— Вы что, совсем ослепли?

— Она просто немного меня опекает.

— Иветта считает, что я втяну вас в неприятности. Возможно, она права.

— Это моя проблема. Но если вы не хотите работать со мной, просто скажите об этом, раз и навсегда, и я больше вас не побеспокою. Но мы не можем и дальше продолжать такие половинчатые отношения, когда вы то выскакиваете как черт из табакерки, то снова прячетесь в свою нору, и никому не известно, что у вас на уме. Пришло время решить, да или нет.

Фрида посмотрела на него, и он ответил ей таким же прямым взглядом. Наконец она кивнула.

— Я попытаюсь.

— Вот и хорошо, — сказал Карлссон, но, похоже, такая покладистость его удивила. — Очень хорошо. Теперь вопрос с документами. Нужно подписать контракт.

— В нем пойдет речь о здоровье и безопасности?

— Нет, в нем пойдет речь о полицейской работе, которая состоит главным образом из написания бумажек. А теперь вы можете поехать со мной и посетить людей из списка Роберта Пула, которые знали его. Похоже, этот милый молодой человек был вовсе не так уж мил. Более того: похоже, он вовсе не был Робертом Пулом.

— Можно попросить вас об одной услуге, прежде чем мы поедем к ним?

— Продолжайте.

— Алан Деккер.

Карлссон насторожился, положил подбородок на скрещенные ладони и покосился на Фриду.

— Мы ведь это уже обсуждали.

— Я знаю.

— У вас нет ничего, на что можно опереться, Фрида. «Я чувствую» не считается.

— Я знаю, что Дин жив.

— Вы не знаете. Вы верите в это.

— Твердо верю. Если Алан жив, должны существовать проверенные способы разыскать его. Это ведь ваша работа, не так ли?

Карлссон тяжело вздохнул.

— Скажите, Фрида, — спросил он, — если мы действительно что-то обнаружим, что дальше?

— Все просто. Если вы найдете Алана, то мы будем знать, что Дин мертв, и я признáю, что была неправа.

— В первый раз.

— Значит, вы это сделаете?

— Посмотрим. Иногда очень трудно найти человека, который не хочет, чтобы его нашли.

В машине Карлссон сообщил Фриде все, что на данный момент было известно о человеке, который называл себя Робертом Пулом. Он присвоил себе личность человека, умершего шесть лет назад, и его настоящее имя все еще оставалось неизвестным. Они не нашли никаких свидетельств постоянной работы или фиксированного дохода, тем не менее незадолго до смерти у него на счету находилась большая сумма денег. Его счет обнулили примерно в то время, когда он погиб. Люди тепло о нем отзывались, но никто, похоже, не знал о нем хоть что-то существенное. В его квартире детективы нашли блокнот с несколькими именами, включая имена пары из Брикстона, с которой общалась Фрида, и Мэри Ортон.

— Кого навестим сначала? — поинтересовалась Фрида.

— Фрэнк и Айлинг Уайетт. Они живут в Гринвиче. Мы предварительно созвонились с ними, и они оба будут дома. В прошлый раз мы застали только ее.

— Что вам известно о них?

— Он — бухгалтер в Сити. Она — дизайнер интерьеров. Работает неполный день, возможно, это вообще хобби. У них двое детей, которые ходят в младшие классы.

Машина остановилась у ряда шикарных жилых домов, выходивших на широкую часть реки. Был отлив, и Темза выглядела все утончающейся полоской коричневой воды, запертой между берегами из песка и ила.

— Они явно не нуждаются, — заметил Карлссон.

Они пошли по мощенной булыжником дорожке вдоль реки, которая привела их к дому Уайеттов. Дом был двухэтажным: второй этаж имел балкон из кованого железа, а первый выходил на палисадник, заставленный несметным количеством горшков из терракоты, олова и меди. Даже в серый, ветреный февральский день Фрида смогла себе представить, что весной и летом здесь буйствуют цвета и ароматы, хотя сейчас видела только обвисшие белые подснежники и синие хионодоксы.

Карлссон постучал, и дверь открылась. На пороге стоял темноволосый, крупного телосложения мужчина лет тридцати с выбритым до синевы подбородком, серыми глазами и густыми бровями. Он был одет в великолепно скроенный темный костюм, безупречно отглаженную белую рубашку и красный галстук. Он окинул Карлссона подозрительным взглядом, когда тот представился, а вот на Фриду посмотрел почти весело.

— Айлинг уже все здесь закончила. Позвольте поинтересоваться, как надолго вы нас задержите? Сегодня ведь рабочий день.

Он посмотрел на часы — несколько циферблатов и мерцающий металл.

— Мы постараемся не отнять у вас много времени.

Фрэнк Уайетт провел их в гостиную, занимавшую весь первый этаж, — открытое пространство без перегородок с полом из ошкуренных досок; повсюду небрежно разложены коврики, стоят диваны сдекоративными подушками, яркие цветы и низкий стол; в дальнем конце находится сверкающая кухня с полками и рабочими поверхностями из нержавеющей стали, мерцающими в лучах света, льющегося из окна с видом на реку, обрамленого мягкими палевыми занавесками. На мгновение Фрида вспомнила Мишель Дойс, роющуюся в мусорных баках чуть выше по реке. Затем она переключила внимание на женщину, которая встала с дивана, чтобы поздороваться. Айлинг Уайетт была высокой и худой, с орлиным носом, шикарными каштановыми волосами, убранными от лица, полностью лишенного косметики. На ней были брюки для бега и кремовый кашемировый джемпер; ноги у нее, такие же длинные и тонкие, как и остальные части тела, были босыми. Она излучала самоуверенность, прекрасно сочетавшуюся с мебелью.

— Принести вам что-нибудь? Чай или кофе?

Они отказались. Карлссон встал спиной к окну. Фрида отметила, что он всегда чувствует себя не в своей тарелке, в каком бы окружении ни оказался, и его невозможно расположить к себе.

— Знаете, Айлинг уже разговаривала с полицейским. Я не понимаю, что еще мы можем добавить.

— Мы просто хотели кое-что уточнить. Как вам уже известно, Роберта Пула убили.

— Ужасно, — пробормотала Айлинг.

Фрида заметила, что под глазами у нее какие-то пятна, а губы совершенно бескровные.

— Мы пытаемся создать его психологический портрет, — продолжал Карлссон. — Вы можете сказать нам, как именно с ним познакомились?

— Это все Айлинг. — Фрэнк кивнул жене.

— Миссис Уайетт?

— Так получилось из-за сада, — уклончиво ответила Айлинг.

— Мы видели его, когда шли к вам, — вставила Фрида. — Он очень красивый.

— Я его обожаю. — Айлинг повернулась к ней и в первый раз улыбнулась — ее вытянутое лицо тут же потеряло надменное выражение, налет скуки и презрения. — Это моя страсть. Фрэнк часто задерживается в офисе, а я работаю в саду, когда дети в школе. У меня есть что-то вроде работы, но, честно говоря, сегодня люди не хотят тратить деньги на дизайн помещений.

— Тяжелые времена для всех, даже обеспеченных, — вставил Фрэнк, подходя к стулу и задумчиво рассматривая его с таким видом, словно не в состоянии решить, стоит ли на него садиться.

— Итак, — Фрида сосредоточила внимание на Айлинг, — вы познакомились с Робертом Пулом на почве интереса к саду?

— Забавно слышать, что его называют «Роберт». Мы знали его как Берти, — ответила Айлинг. — Он однажды просто проходил мимо и увидел, как я сажаю розовый куст, один из моих любимых сортов. Я вырастила их вдоль стены, там, где небольшой поворот. Он остановился, и мы разговорились. Он сказал, что много работает в области садового дизайна. Его очень заинтересовало, как я смогла сделать так много на таком ограниченном пространстве. Он заметил даже самые мелкие детали.

Ее взгляд скользнул к Фрэнку, который все-таки сел напротив жены, но только на самый краешек, словно желая продемонстрировать острое желание побыстрее вернуться к работе.

— Через пару дней он снова проходил мимо, — продолжала Айлинг. — Сказал, что часто ходит этой дорогой, чтобы попасть к местным клиентам. И снова остановился поболтать. После этого мы с ним часто разговаривали. Пару раз он пил у меня кофе и показывал каталоги растений. Он сам только-только открыл свое дело. Он даже предложил мне присоединиться к нему, и тогда я бы занималась дизайном интерьеров, а он — садовым дизайном. Разумеется, он пошутил. Но было приятно встретить человека, который относится к твоей работе серьезно.

— Вы тоже знакомы с ним? — спросил Карлссон у Фрэнка.

— Пару раз видел, — пожал тот плечами. — Приятный парень.

— О чем вы говорили? — повернулась к нему Фрида.

— О разных пустяках.

— Расскажите нам, о чем именно.

Фрэнк внезапно смутился.

— В тот единственный раз, когда мы действительно общались один на один, мы говорили об учебе в интернате в детстве. Для меня это пройденный этап, я стараюсь не вспоминать о нем. Он прекрасно знал, каково это — жить в интернате, потому что сам там учился. Правда, не знаю, в каком именно.

— Значит, с ним было легко общаться, — сделала вывод Фрида.

— Думаю, да.

— Он говорил о своей работе?

— Нет, — сразу ответил Фрэнк.

Айлинг кивнула.

— Я бы тоже так сказала, — согласилась она с мужем.

— Значит, вы оба дружили с ним.

— Ну, я бы это дружбой не назвал, — возразил Фрэнк.

— А вы, миссис Уайетт?

— Не-ет. — Она протянула это слово так, что оно походило на усталый вздох. — Не дружили. Просто приятельствовали.

— Сколько раз вы с ним виделись?

— Зачем вам все это знать? — спросил Фрэнк. Голос у него внезапно стал резким, ноздри раздувались. — Он умер. Мы, разумеется, потрясены и сожалеем, но мы его почти не знали. Думаю, есть десятки… даже сотни людей, которые знали его лучше, чем мы.

— Не много, — внезапно произнесла Айлинг, игнорируя вспышку мужа. — Раз шесть или семь. Он просто проходил мимо время от времени, когда ему оказывалось по пути.

— По пути куда?

Она пожала плечами.

— Откуда?

— Я же сказала: оттуда, где он жил.

— В Тутинге, — вставил Карлссон. — Не сказал бы, что это в двух шагах отсюда.

— Он никогда и не говорил, что живет где-то рядом.

— Похоже, он чертовски о многом не говорил, — заметил Карлссон. — Мы почти ничего о нем не знаем. Но он внес ваши имена в свой блокнот. Именно поэтому мы и говорим с вами.

— Зачем ему наши имена?

— Он когда-либо работал на вас? — спросила Фрида.

— Он немного помогал мне в саду, — пожала плечами Айлинг.

— Вы ему платили?

Уайетты хором ответили «нет».

— И вы совершенно ничего не можете нам о нем рассказать?

— Мы его почти не знали, — вставая, повторил Фрэнк. — И мы уже сообщили вам все, что знаем.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Даже не знаю, — пожал плечами Фрэнк. — Он просто перестал заходить к нам.

— Значит, вы не можете припомнить?

— К сожалению, нет.

— Двадцать первого января, — неожиданно заявила Айлинг Уайетт.

— Откуда такая точность?

— Именно в тот день я должна была отвезти сына в больницу. Я ему об этом рассказала.

— Двадцать первого января.

— Да. В пятницу.

— Ладно, — вздохнул Карлссон. — Вы нам очень помогли. Если вы вспомните что-нибудь еще…

— Да-да. — Фрэнк Уайетт не мог дождаться, когда же посетители уйдут. — Мы непременно позвоним вам. Разумеется.

— Какое у вас сложилось мнение о них? — спросил Карлссон, как только они сели в машину.

— Они богаты.

— Это и так понятно.

— Она одинока.

— Вы так думаете?

— Да. И они не смотрели друг на друга. Ни единого раза.

Тем вечером, когда Фрида вернулась после обеда с друзьями и открыла дверь, в глубине дома зазвонил телефон. Она не включала автоответчик и не успела снять трубку, но только она собралась перезвонить по последнему входящему номеру, как телефон снова зазвонил.

— Алло! Фрида слушает.

— Боже, наконец-то! Где ты была? Я отчаянно пытаюсь связаться с тобой. Звоню на домашний, на мобильный, даже письмо на электронную почту послала.

— Привет, Оливия.

— Я даже попробовала разыскать тебя по тому номеру, на работе.

— Это для чрезвычайных ситуаций.

— Что ж, это и есть чертова чрезвычайная ситуация. Я скоро окажусь на улице. И Хлоя тоже.

Фрида села и переложила трубку к другому уху. Сбросила обувь и помассировала ноги: она шла несколько миль до дома.

— Что случилось?

— Что случилось? Твой братец — вот что случилось.

— Дэвид?

— У тебя есть и другие братья, за которыми я была замужем и которые пытаются разрушить мою жизнь? Неужели мало того, что он бросил меня ради какой-то шлюхи, оскорбляет, обрекает на одиночество, выбрасывает на свалку своего единственного ребенка?

— Расскажи, что случилось.

— Он сказал, что говорил с каким-то адвокатом и собирается урезать алименты, которые сейчас платит мне. — Оливия говорила быстро, перемежая речь громкими всхлипами. Фрида заподозрила, что невестка опять пьет. — Он действительно может так поступить?

— А разве вы не подписывали официального соглашения?

— Я считала, что подписывали. Ой, даже не знаю. Я тогда была совершенно разбита, вообще ни о чем не думала. Он говорит, что и дальше будет платить за содержание Хлои, но несправедливо требовать от него платить еще и за мое содержание. Он говорит, что я должна найти работу на целый день. Он что, считает, что я не пытаюсь? Или он не в курсе, что в экономике сейчас спад? И что мне теперь делать? Мне сорок один год, у меня нет профессии, я мать-одиночка. Честно, Фрида, мир ужасно жесток, ужасно! Кто возьмет меня на работу, когда они могут нанять двадцатилетнюю выпускницу университета, готовую пахать за полцены… или вообще даром, только за строчку в резюме?

— Я знаю, что это тяжело, — заверила ее Фрида. — Ты объяснила это Дэвиду?

— А ты считаешь, этому ублюдку не все равно? У него теперь новая жизнь.

— У тебя есть письма от поверенных, выписки со счета, все в таком роде?

На том конце провода повисло молчание.

— Оливия!

— Я просто хотела от всего избавиться. Может, что-то и осталось, но я понятия не имею, где оно лежит. У меня уж точно нет никакой картотеки. Вещи постоянно… ну ты понимаешь… постоянно теряются. Ты что, не можешь сама ему позвонить?

— Я уже много лет не разговариваю с Дэвидом.

— Он тебя послушается. Тебя все боятся.

— Я подумаю об этом, — неохотно пообещала Фрида.

И она думала. Она бродила по гостиной, ступая по полу босыми ногами, и хмурилась. Брала трубку, набирала его номер, даже один раз послушала длинный гудок, но тут же отключилась. Тело покрылось липким потом, ее тошнило. Должен существовать иной путь.

Глава 24

Жасмин Шрив вела себя с Карлссоном и Фридой так, словно брала у них интервью, и ее восторг еще больше усилился, когда она выяснила, что Фрида — психотерапевт.

— Помните, я снималась в шоу «Домашний доктор»? — спросила она и замолчала.

Карлссон что-то неразборчиво пробормотал. Тогда она посмотрела на Фриду.

— Это была программа, посвященная медицине? — уточнила Фрида.

— Вы что, и правда не… — начала Шрив. — Конечно, с тех пор прошло какое-то время, но тогда передача вызывала большой интерес. Я работала в команде с одним известным психологом, его звали Ленни Мак-Маллен. Доктор Мак. Вы должны знать его.

Снова повисла пауза.

— Мисс, э…

— Зовите меня Жасмин.

— Вряд ли я его знаю.

— Это очень уважаемый специалист, — продолжала Жасмин. — И он был просто создан для того, чтобы сниматься на телевидении. Он прославился своими свитерами. Значит, вы ни разу не видели программу? — Она откровенно растерялась и на минуту задумалась. — Ладно, вот что мы обычно делали: ехали к какому-нибудь дому, и, пока хозяева ждали во дворе, мы с Ленни обходили все помещения, и он диагностировал их психологические проблемы, просто разглядывая внутреннюю отделку, мебель и картины на стенах. Потом мы звали в дом хозяев и говорили с ними об их проблемах и о том, как их можно решить.

— С помощью ремонта? — ехидно уточнил Карлссон.

— Иногда и с помощью ремонта, — кивнула Жасмин. — Нет, правда, не смейтесь. Место, в котором мы живем, отражает наше состояние. Выздоровление дома — первый шаг к нашему собственному выздоровлению. Так обычно говорил Ленни. — Она посмотрела на Фриду и торжественно заявила: — Я знаю, что вы сейчас делаете.

— И что же я делаю?

— Вы изучаете мой дом. Вы пытаетесь проделать тот же трюк, который мы делали в передаче.

— Не думаю, что я подошла бы для такой работы, — призналась Фрида.

— Не надо скромничать! Я скажу вам, что вы видите. Осматривая эту комнату, вы видите гостиную, обставленную со вкусом, неожиданным для ведущей низкопробного шоу. Цвет стен основан на том, что я видела в Помпеях. Здесь есть несколько моих фотографий с известными особами, но они были сделаны подозрительно давно. Вы знали, что когда «Домашний доктор» сняли с эфира, у четвертого канала даже не было веб-сайта? А-а, ну да, конечно, не знали, вы ведь даже не слышали об этом шоу. Я уверена, вы не видели и остальные шоу, которые я снимала для других компаний.

— Я в основном спорт смотрю, — признался Карлссон. — Да и то редко.

— Вы видите, — продолжала вещать Жасмин, — дом пятидесятилетней женщины, ведущей на телевидении, и это в индустрии, не нанимающей пятидесятилетних женщин в качестве ведущих шоу. Здесь вы видите фотографию одного бывшего мужа, потому что мы с ним остались хорошими друзьями. Фотографии второго бывшего мужа здесь нет, потому что расстаться друзьями у нас не получилось. Вы, возможно, ожидали, что это будет дом человека, цепляющегося за свое прошлое, человека, обиженного на судьбу. Скажите мне, доктор Кляйн…

— Пожалуйста, зовите меня Фридой.

— Фрида, похожа ли эта комната на комнату обиженной женщины?

Внезапно Фрида подумала о своем дедушке. Один его друг рассказывал, как он поступал, если во время вечеринки кто-то узнавал, что он врач, а узнав, тут же, как это свойственно некоторым людям, спрашивал совета по поводу беспокоившей его боли. Дедушка встревоженно просил этого человека закрыть глаза и высунуть язык, а затем отходил в сторону и заводил беседу с другим гостем. Она на секунду задумалась.

— Если бы вы пришли ко мне на сеанс, — сказала она наконец, — то я бы спросила, что именно вы хотите от меня услышать. Создается впечатление, что вы пытаетесь вынудить меня что-то сказать о вас. Но мы сейчас не на сеансе психотерапии. Иногда комната — всего лишь комната. Лично мне она нравится.

— А знаете, что я изучала в университете? — неожиданно спросила Жасмин. — Я училась в Оксфорде. Я получила диплом первой степени по специальности «английский язык». Более того, я получила диплом по двум специальностям. Это не то, чего можно ожидать от женщины, снявшейся в рекламе прокладок от недержания мочи. Кстати, суммы, которую я за нее получила, хватило, чтобы оплатить половину этого дома. Но знаете ли вы, что это такое? Я сейчас о дипломе, не о рекламе.

— Звучит очень внушительно.

— Это означает, что таким, как вы, придется попотеть, если они захотят работать со мной. Ведь что делают такие люди, как вы? Они превращают чужие жизни в истории, причем истории с моралью и смыслом. Но я все это проходила, когда училась в Оксфорде. Я знаю, как анализировать истории, и знаю, как превратить обычные события в истории. Когда я снималась в «Домашнем докторе», — и даже когда снималась в малобюджетных документальных фильмах о людях, которые ужасно себя ведут во время отпуска, — каждый из сюжетов представлял собой небольшую историю. Именно поэтому вы не сможете просто войти в мой дом и втиснуть меня в какую-то психологическую историю, придуманную вами о стареющей ведущей телешоу.

Повисла очередная пауза. Вид у Карлссона был ошеломленный. Он многозначительно покосился на Фриду: похоже, стоит отдать ей бразды правления.

— Итак, — начала она, — в чем именно состояла ваша история с Робертом Пулом?

— Он был моим другом, — ответила Жасмин. — Мы работали вместе. В каком-то смысле.

— Вы можете остановиться на этом подробнее? — попросила ее Фрида. — Как вы познакомились?

Жасмин задумалась.

— Это немного походило на кадры из фильма. Пару раз в неделю я хожу в спортзал, но иногда я еще и на пробежку хожу. Однажды, несколько месяцев назад, я была в Раскин-парке, за больницей. Я делала упражнения на растяжку, и он заговорил со мной.

— О чем?

— Об упражнениях, которые я делала. Сначала он заметил, как полезно хорошенько разогреться перед нагрузкой, а потом сказал, что один из элементов, которые я выполняла, может потянуть спину, и предложил другой вариант. Мы разговорились и пошли выпить кофе, и я спросила, не может ли он помочь мне с упражнениями.

— В качестве личного тренера? — уточнил Карлссон.

— Правильно.

— Зачем? — удивился Карлссон.

— То есть как это «зачем»? — недоуменно переспросила она. — А почему бы и нет?

— Но ведь вы только что познакомились с ним в парке.

— А как еще можно познакомиться? — спросила она. — Я инстинктивно чувствую людей. Он знал, что говорил. Мы с ним поладили. Я подумала, что у меня появится неплохая мотивация.

— Сколько вы ему платили?

Она на мгновение задумалась.

— Шестьдесят фунтов за урок. Вы считаете, это слишком дорого? — Она обернулась к Фриде. — А вы сколько берете?

— У меня нет твердой таксы, — уклонилась от прямого ответа Фрида. — Он говорил о других клиентах?

— Нет, — покачала головой Жасмин. — И это мне в нем тоже очень понравилось. Когда я была с ним, он полностью концентрировался на мне, на стоящей перед ним задаче.

— У вас была эмоциональная связь? — продолжал гнуть свою линию Карлссон.

Жасмин слегка занервничала.

— Он был всего лишь моим тренером, — сказала она. — Ну ладно, не только тренером. Одним из плюсов Робби было то, что с ним я могла поговорить.

— О чем вы говорили? — перехватила эстафету Фрида.

— Когда тебя показывают по ящику, люди считают, что ты не такая, как все. Он так не считал. Он умел слушать. Вроде не очень важное качество в человеке, но на самом деле мало кто умеет слушать по-настоящему.

— Когда вы видели его в последний раз? — уточнил Карлссон.

— Приблизительно месяц назад.

— Каким он вам показался?

— Да таким же, как и всегда, — теплым, заинтересованным, внимательным. Потом мы договорились встретиться в конце января, но он не пришел. Я позвонила ему, но он не ответил. А потом все это… Мне очень жаль, но я не могу сказать решительно ничего, что придало бы всему этому какой-то смысл. Я постоянно думаю об этом с тех пор, как услышала новость. Я действительно ничего не знала.

— Он когда-нибудь заговаривал с вами о своих друзьях или семье? — зашла с другого бока Фрида. — Или о своем прошлом, или о другой части своей жизни?

— Нет. — Жасмин, хитро улыбаясь, покачала головой. — Все крутилось вокруг меня. Возможно, именно поэтому он мне и понравился.

— И все, что вы заплатили ему, — это шестьдесят фунтов за урок? — уточнил Карлссон.

— Правильно.

Повисло молчание. Карлссон легонько кивнул Фриде, и она невольно вспомнила о секретных сигналах, которые супруги посылают друг другу, когда наступило время уходить с вечеринки. Они встали одновременно. Жасмин протянула Фриде руку; они обменялись рукопожатием, и Фрида сказала:

— Вы говорили, что я не сумею понять вас, осмотрев ваш дом, и что я не смогла бы стать вашим врачом, потому что вы изучали английский язык. Что такого понял о вас Роберт Пул?

Жасмин отдернула руку.

— Вы просто пытаетесь схитрить. Фишка Робби состояла в том, что он видел меня совсем не так, как меня видят остальные. Он воспринимал меня такой, какая я есть. Только и всего.

Когда они вышли из дома Жасмин Шрив на тихую Кэмбервелл-стрит, вид у Карлссона был недовольный.

— Да кто же он, черт возьми, этот тип?

В лодку, похоже, начала просачиваться вода. Она не могла понять, где именно течет, но пол был влажным и вся ее одежда — тоже. Однажды утром стало так холодно, что, ко всему прочему, у нее замерзли брюки, затвердели, как картон, и когда она стала их натягивать, то невольно заскрежетала зубами. В руках гулко пульсировала кровь, и они немного опухли. Она поднесла их к окну и внимательно осмотрела. Она должна хорошо выглядеть, когда он вернется. Не шикарной и немного глуповатой дамой — он терпеть не мог всех этих ужимок, ему нравились сильные женщины, которые могли пройти с ним плечом к плечу через полный опасностей мир, — но чистой, в хорошей физической форме, готовой выполнить любую поставленную задачу.

Она похудела. Она этого не видела, но чувствовала по одежде, которая болталась на ней, как на вешалке, а еще по тому, как сильно стали выступать кости таза. Кроме того, у нее не было месячных. Сколько уже? Она не могла вспомнить. Придется посмотреть в календаре, она сделала там отметку. Это не имеет значения. Но она волновалась, что у нее, похоже, садится зрение: перед глазами плавали какие-то пятнышки и границы предметов казались размытыми. Она ничего ему не скажет и приложит все усилия для того, чтобы это не помешало ей выполнить новое задание.

Новое задание… Что она должна сделать прямо сейчас? Волосы, да. Она намочила их и расчесала, а затем, стоя перед крохотным зеркалом в помещении, когда-то служившем душевой, попыталась подстричь, обрезая ножницами секущиеся кончики. Раньше, когда она еще ходила к парикмахеру в городе и садилась перед большим зеркалом, она закрывала глаза и ждала, когда Андре вотрет ей в кожу головы лимонное масло, затем вымоет волосы и ополоснет их кондиционером, а потом, очень медленно, подстрижет и сделает укладку. Здесь же все было иначе — очень функционально, один из способов подготовиться, но в этом тусклом свете ей никак не удавалось схватить поврежденный волосок. Кроме того, ее лицо словно сжималось, потом резко увеличивалось в размерах, и у нее возникло ужасное ощущение, что она смотрит на незнакомку, чья кожа приобрела буроватый оттенок, как у грибов, глаза были слишком большими, а скулы — слишком острыми. Но ей нравилось чувствовать, как лезвия прорезают себе дорогу сквозь влажные локоны.

Затем она вымыла то, что осталось от волос, над треснувшей раковиной, поливая их из кружки и втирая последние капли шампуня. Ее лицо одеревенело от холода, но ей было жарко. Жар шел изнутри. Она вцепилась в раковину. Раковина оказалась в жире, пальцы норовили соскользнуть, а лодка, похоже, грозила вот-вот опрокинуться набок.

Она понимала, что ей нужно поесть, но ее тошнило, и она не могла заставить себя даже посмотреть на вонючие остатки вареного картофеля, смешанного с рыбными консервами. Консервированные персики: пожалуй, сгодятся. Она никак не могла найти консервный нож; наверное, она его где-то выронила, но в лодке было темно, а батарейки в фонаре разрядились. Куда же она засунула спички? Все выскальзывало у нее из рук, а этого допускать ни в коем случае нельзя. Она ведь солдат. Выше голову! Она нашла кухонный нож и, присев на корточки на полу, стала наносить удары ножом по крышке банки, каждый раз оставляя небольшую вмятину, которая постепенно углублялась, пока наконец не пробила крышку, и на поверхность медленно выползла капля персикового сока. Она жадно слизнула эту каплю кончиком языка. Сладкая, живительная. Ее глаза заволокло слезами. Она вставила нож в проделанную дыру и стала дергать его туда-сюда, постепенно расширяя отверстие. Но неожиданно терпение у нее лопнуло: она поднесла продырявленную банку ко рту и стала высасывать оттуда фрукты; и только потом, уже поев и заметив, что металлический привкус никуда не уходит, поняла, что сильно порезала губу и рот у нее полон крови. Она попыталась встать, но пол ушел из-под ног, а потолок накренился в сторону. Она положила голову на мокрые доски и уставилась на люк, в котором должен был появиться он.

Глава 25

В воскресенье утром Фрида проснулась с отвратительным головокружением. На лбу у нее выступили бисеринки пота, сердце отчаянно колотилось. Несколько мгновений она никак не могла вырваться из своего сна: мужчина с круглым лицом, усыпанным пятнами выцветших веснушек, с мягкой, безрадостной улыбкой; он следит за ней, следит ежесекундно. Дин Рив. Она села в кровати и заставила себя дышать ровно, затем посмотрела на часы. Было уже почти без десяти девять, и она не могла припомнить, когда в последний раз спала так крепко и так долго. Кто-то звонил в дверь: должно быть, именно этот звук ее и разбудил. Она запахнула халат, спустилась по лестнице и открыла дверь.

На пороге, заполнив собой все крыльцо, практически загораживая свет, стояли Рубен, Джозеф и Джек. Все они, судя по выражениям лиц, испытывали некоторую неловкость. У Фриды засосало под ложечкой. Произошло что-то ужасное. Кто-то умер. Сейчас она услышит дурные вести. Она подготовилась к удару.

— Что стряслось? — спросила она. — Говорите уже!

— Мы хотели сказать… — Лицо Джека покраснело от еле сдерживаемых чувств.

— Пока вам не сообщил кто-то другой, — добавил Рубен.

— Что? — снова спросила Фрида.

Рубен поднял бульварную газету, которую держал в руке.

— Эта Тэрри Рив или как там ее зовут на самом деле… — заявил он. — Это все чепуха, да и газета все равно годится только на то, чтобы в нее мусор заворачивать. Но они напечатали ее историю, и… Да что уж там! Она упоминает вас и отзывается о вас не очень-то лестно. И они откуда-то взяли вашу фотографию. Кстати, вы на ней очень неплохо получились.

Фрида глубоко вздохнула.

— И это все? — уточнила она.

Джозеф поднял бумажный пакет.

— И мы принести печенье и булочки. Мы войти и сделать вам крепкий кофе.

Фрида вернулась на второй этаж, приняла душ и, прислушиваясь к стуку тарелок и кастрюль внизу, натянула джинсы и черный свитер, после чего сунула босые ноги в кроссовки. Когда она спустилась, то увидела, что они расставляют на столе выбранные наугад чашки и тарелки. Джозеф разжег огонь. Рубен наливал кофе. Джек вышел из кухни, неся пару кувшинчиков и пачку масла. Нераспечатанную, хотя Фрида прекрасно помнила, что на дверце холодильника лежит распечатанная. Но какая разница? Джозеф вручил ей чашку, и только она поднесла ее ко рту, как в дверь снова позвонили.

Фрида открыла дверь и увидела Сашу.

— Я не знаю, в курсе вы уже или нет… — начала она. — Я просто хотела как можно быстрее приехать к вам и…

Саша замолчала, как только Фрида распахнула дверь, и она увидела, что происходит в доме.

— У нас завтрак, — сообщила Фрида.

Саша подняла повыше пакет.

— Я купила круассаны, — сказала она. — Они еще теплые.

Саша вошла, ей налили кофе, и тут же раздался хор голосов, снова и снова повторявших, что на самом деле все не так уж и плохо, и что никто, кто знает Фриду лично, да и вообще никто, не отнесется к этому всерьез, и что она может подать иск, если захочет.

Фрида подняла руку.

— Хватит, — сказала она. — Я вовсе не хочу заглядывать в газету. Просто расскажите в двух словах, что там написано.

Повисло молчание.

— В основном то, что она — жертва, — сказал Рубен.

— И что виноваты все, кроме нее, — добавил Джек.

— Включая вас, — внесла свою лепту Саша. — Но фотография просто шикарная, на самом деле. Заголовок не очень хороший.

— Это просто куча мусора, все это, — заключил Джозеф.

Они — ее друзья и пришли к ней из лучших побуждений, но Фрида чувствовала, что на нее давят эти четыре пары глаз, словно они ждут не дождутся узнать, как же она отреагирует.

— Ладно, — отмахнулась она. — Что конкретно она обо мне говорит?

Они нервно переглянулись.

— Ну же, выкладывайте! — поторопила Фрида.

— Она говорит, что вы ее эксплуатировали, — взволнованно выпалила Саша. — Но это же смешно, потому что вы ничего не поставили себе в заслугу. И именно вы спасли ее.

— Она так не считает, — возразила Фрида. — Она обрела своеобразную безопасность. Именно я вытолкала ее в большой суровый мир.

— Она говорит, что вы хотели прославиться, — добавил Рубен.

— Что-нибудь еще? — спросила Фрида. Снова смущенное переглядывание. — Просто скажите. Если вы мне не скажете, я услышу это от людей, которые не являются моими друзьями.

Когда Джек заговорил, создалось впечатление, что у него пересохло в горле.

— Они упоминают жертву, Кэти Райпон. Создают впечатление… Ну, вы понимаете… — Он не смог больше выдавить из себя ни слова.

— Чудовищная несправедливость! — возмутился Рубен. — Все это понимают. То есть все, кто принимал участие.

Фрида вспомнила семью Кэти Райпон и всех, присутствовавших на похоронах. Она нервно сглотнула.

— Меня же не убили, — сказала она наконец. — Речь идет всего лишь о моей репутации. — Она ткнула пальцем в Рубена. — Только не надо цитировать Шекспира!

Он был поражен ее выпадом.

— Я и не собирался.

— Я возьму круассан, — решительно объявила она, хоть и подозревала, что не сможет проглотить ни кусочка.

Джозеф вырвал фотографию Фриды из газеты и продемонстрировал ей. Это был снимок, сделанный во время конференции пару лет назад. Наверное, они нашли его в Интернете. Фрида заметила одно слово из заголовка: «опрометчивый». Она намазала джем на круассан, но так ничего и не съела. Она слышала, как вокруг гудят голоса, слышала словно со стороны, как время от времени что-то отвечает, и пыталась заставить себя улыбаться. Она посмотрела на собравшихся, подумала о том, как ранним воскресным утром они связывались друг с другом и договаривались прийти, и растрогалась. Но когда они начали расходиться, она испытала облегчение. И тут ей в голову пришла одна мысль. Она коснулась рукава Джека.

— Вы можете задержаться? — спросила она. — Я хочу с вами кое-что обсудить.

— Что? Что-то не так?

Он, похоже, заподозрил неладное и резко провел рукой по волосам, так что теперь они торчали в разные стороны. Фрида попыталась сдержать улыбку: ему уже под тридцать, он получил диплом врача и проходит стажировку в качестве психотерапевта, но вот стоит в кошмарной оранжевой стеганой куртке и грязных кроссовках и ужасно напоминает маленького мальчика, которого поймали на шалости.

— Нет. У меня к вам предложение. — Выражение лица Джека сменилось с взволнованного на радостное. Он переминался с ноги на ногу, пока она не указала ему на стул. — Еще кофе?

— Нет, спасибо. Так в чем дело?

— Я бы хотела, чтобы вы повидались с Кэрри Деккер.

— Кэрри Деккер? Женой Алана? Зачем? Что с ней случилось?

— Как ее врач.

— Ее врач?

— Вы все время повторяете то, что я только что сказала.

— Я?

— Джек, вы врач. У вас есть пациенты. Это ваша работа. Я спрашиваю, не будете ли вы против того, чтобы видеться с Кэрри. Ей очень нужна помощь, и я думаю, что вы могли бы оказать ее.

— Вы ведь не из вежливости мне это говорите, нет?

Фрида сердито посмотрела на него.

— Вы действительно думаете, что я рекомендовала бы вас попавшей в беду женщине только затем, чтобы приободрить? К тому же, возможно, она решит, что вы ей не подходите.

— Да, конечно.

— И вы, возможно, решите после предварительной консультации, что ничего не получится.

— Точно.

— Она в состоянии шока. Когда Кэрри решила, что Алан ее бросил, это стало для нее катастрофой, но после того, что сделал Дин…

— Для меня это слишком, — признался Джек. — Я не знаю, с чего начать.

— Все вы знаете. И всегда можете поговорить со мной об этом. Посмотрим, что она скажет.

Джек встал, застегнул куртку и нахлобучил на взъерошенные волосы фиолетово-желтую шапочку.

— Да, кстати, — внезапно сказал он. — Саул Кляйн.

Фрида замерла. Ей показалось, что ее только что с силой ударили в живот.

— Что? — Голос ее звучал достаточно спокойно.

— Доктор Саул Кляйн. Тот самый Саул Кляйн. Тот, в чью честь назвали крыло больницы. Он ваш дедушка.

— И что?

— Но это ведь потрясающе! Он — легенда, пионер. Почему вы не сказали?

— С чего бы?

— Вы знали его?

— Нет.

— Все равно, это, должно быть, нечто особенное.

— Должно быть?

Фриде было очень холодно, она словно очутилась в ледяной тени.

— Значит, в вашей семье это передается из поколения в поколение?

Джеку, похоже, опять стало неловко. Все пошло совсем не так, как он ожидал.

— Что передается? — резко спросила она, и он смутился.

— Профессия врача.

— Мой отец не был врачом.

— А кем он был?

— Вы опоздаете, Джек.

— Куда? Меня нигде не ждут.

— Тогда я опоздаю.

— Ясно. Я ухожу.

Он топтался у открытой двери; его шарф трепал ветер, а лицо покраснело от сырого воздуха.

— До свидания.

После того как он ушел, Фрида вернулась в кресло у камина и сидела там несколько минут, задумчиво глядя на пляшущие языки пламени. Потом взяла газету и слово за словом, страница за страницей прочитала всю историю. Затем смяла все в маленькие шарики и скормила их огню.

— Как часто вы видитесь с сестрой? — спросила Фрида.

Она в первый раз встретила Роуз Тил чуть больше года назад, когда та все еще не знала, есть ли у нее вообще сестра. Тогда она была пугливой молодой женщиной с чувством вины, и ее по-прежнему преследовал призрак маленькой девочки, которую она потеряла из виду на пути домой из школы и больше никогда не видела. Она чувствовала себя ответственной не только за то, что крошечная Джоанна исчезла без следа, но и за страдания своих родителей. Ее мать снова вышла замуж и родила еще двоих детей, а отец, пропахший виски и горем, жил в тесной, грязной квартире в окружении фотографий пропавшей дочери.

Фрида видела ее несколько раз после того, как Джоанну спасли, и, если уж на то пошло, теперь Роуз Тил мучилась куда больше, чем до этого события. Джоанна, которая на момент похищения была боязливым, уязвимым ребенком, вернулась изменившейся до неузнаваемости. Их воссоединение окончилось полным провалом. Джоанна испытывала глубокое, отдающее насмешкой презрение к Роуз, к своим родителям, ко всему миру, который они олицетворяли.

— Редко, — призналась Роуз. — Она не очень-то хочет видеть меня. Я могу ее понять, — торопливо добавила она, — учитывая, через что ей пришлось пройти.

— А вы? Вы хотите ее видеть?

Роуз посмотрела на Фриду и прикусила нижнюю губу.

— Честно? Не особенно. Я боюсь. Но я чувствую, что должна хотеть увидеться с ней.

— Потому что она ваша сестра?

— Потому что она моя сестра. Из-за всего, что ей довелось испытать. Потому что… — Она замолчала.

— Вы все еще считаете себя виноватой в случившемся?

— Да, хоть я и знаю все, что вы собираетесь мне сказать.

— Тогда я не буду ничего говорить. Вы читали ее книгу?

Роуз покачала головой.

— Когда-нибудь прочту, — сказала она. — Наверное, мне стóит узнать, что она может сообщить.

— У вас есть экземпляр книги?

— Они выслали ее мне еще до того, как она поступила в продажу. К ней прилагалась записка, где указывалось, что Джоанна хочет, чтобы я прочла ее книгу.

— Позвольте взглянуть.

Роуз, похоже, занервничала.

— Я знаю из газет, что она не очень хорошо отзывалась о вас. Мне очень жаль.

— Ничего страшного, — успокоила ее Фрида. — Я хочу посмотреть ее вовсе не по этой причине.

На обложке «Невинной в аду» был изображен силуэт крошечной девочки, умоляюще поднявшей руки. На заднем плане виднелся огненно-красный узор, подозрительно похожий на языки пламени. Фрида открыла книгу. Под посвящением («Всем, кто страдал и не надеялся на спасение») была от руки приписка: «Моей сестре Роуз — с прощением и пониманием от твоей сестренки Джо-Джо».

— О боже! — вздохнула Фрида.

— Все нормально, — возразила Роуз. — Она хотела как лучше.

— Вы так думаете?

— Я не знаю.

— Можно мне взять почитать?

— Вы серьезно? Вы действительно собираетесь читать ее?

— Да. Я верну книгу, как только прочту.

— Я не спешу.

— Хорошо. Джоанне повезло, что у нее такая сестра.

Фрида не хотела читать у себя дома. Ей нужно было выбрать какое-нибудь нейтральное место. Она думала взять книгу с собой в кафе, но даже этот вариант показался ей слишком близким к дому. В конце концов она поступила так, как уже поступала прежде: пошла на Грейт-Портленд-стрит и села на Кольцевую линию метро, направляясь на восток. Она знала: на то, чтобы состав прошел все кольцо и вернулся в исходную точку, уйдет приблизительно пятьдесят минут, а возможно, и час. Был вечер воскресенья, и пассажиров почти не было. В вагоне сидели только молодая женщина в розовой юбке и клетчатом свитере, вышедшая на Кингс-Кросс, и пожилой человек, который читал Библию, делая карандашом пометки на полях, — он вышел на Ливерпуль-стрит. После этого Фрида осталась совсем одна в вагоне, пока не доехала до станции Моньюмент, где к ней на пару станций подсело какое-то семейство. Читая «Невинную в аду», Фрида мысленно делала пометки, только иногда, когда поезд подъезжал к очередной станции, поднимала глаза, чтобы проверить, не пропустила ли она свою остановку. Поезд медленно прокладывал себе путь под Сити — безлюдным в уик-энд, с опустевшими улицами и освещенными, но заброшенными высокими зданиями, затем под Вестминстером и парком Сент-Джеймс, богатыми анклавами Кенсингтона, пока наконец не вернулся к той станции, на которой Фрида в него села. Она закрыла книгу и вышла в ветреную ночь.

Глава 26

— Благодаря ему я перестала страдать от одиночества, — смущенно призналась женщина. Хотя она только недавно вернулась из Франции, где гостила в семье сестры, ее лицо было бледным и уставшим. — По крайней мере, я стала не такой одинокой. Он был очень необычным человеком.

Была половина восьмого утра понедельника, и Фрида сидела в кухне Джанет Феррис, а перед ней на столе стояла чашка чая. Снаружи шел дождь, и небо приобрело свинцово-серый оттенок. Джанет Феррис работала менеджером врачебной практики в расположенной поблизости приемной терапевта и согласилась встретиться с Фридой перед работой, хотя и уточнила, что ей нечего добавить о Роберте Пуле к тому, что она уже сообщила Иветте Лонг. Он просто был ее соседом, сказала Джанет — очень хорошим, любезным соседом, которого ей будет не хватать.

Кухня была маленькая и обставлена на старомодный манер: обои с цветочным рисунком, красная плитка на полу и разнокалиберные стулья вокруг отполированного до блеска деревянного стола. Фрида заметила, что помещение отличается почти стерильной чистотой. На подоконнике стояли приправы, на рабочей поверхности красовалась миска с апельсинами, рядом с ней — синий горшок с гиацинтами, аромат которых наполнял кухню. На стене, возле выкрашенного в белый цвет шкафчика для посуды, висел рисунок углем. К холодильнику магнитом прижали вырезку из журнала, где перечислялись экологически безопасные сорта рыбы. Снаружи к окну прилепилась маленькая прозрачная кормушка, наполненная семенами. У Фриды возникло ощущение, что хозяйка кухни ведет замкнутую, скромную, добродетельную жизнь, где все находится на своих местах. Она также обратила внимание на то, что Джанет Феррис не носит колец, на грусть в ее глазах, на мимические морщины на лице, полностью лишенном косметики, на скучную одежду, мешком висевшую на ее худом теле. У нее был мягкий и низкий голос — голос, который очень приятно слушать.

Фрида кивком указала на маленькую черепаховую кошку, свернувшуюся клубком на плетеном стуле под окном.

— Это его кошка?

— Его. Только это кот. Я подумала, что никто не станет возражать, если я оставлю его у себя. Не думаю, что о нем кто-то станет заботиться.

— Как его зовут?

— Я даже не знаю, есть ли у него имя. Боб обычно называл его котярой. Поэтому я зову его котиком — решила, что нехорошо давать совсем уж другую кличку.

— Как долго Роберт Пул жил здесь?

— Мистер Мичкин наверняка сможет назвать вам точную цифру. Приблизительно девять месяцев.

— Как вы познакомились?

Ее губы дрогнули в намеке на улыбку.

— Мы пару раз здоровались, когда случайно сталкивались. А однажды в воскресенье утром — наверное, через несколько недель после того, как он переехал сюда, — он принес мне большую миску ранней клубники. Он сказал, что его кто-то угостил, но в него столько не влезет, так что не хочу ли я помочь?

— Как мило!

— Да. Я согласилась, и тут он сказал, что я могу угоститься только при одном условии — если приглашу его к себе, чтобы съесть клубнику вместе. В результате шутка прочно вошла в наши отношения: время от времени он приходил ко мне с угощением — с вишнями, пачкой печенья, большим куском сыра — и говорил, что я должна помочь ему съесть это. В последний раз он принес пирожки с мясом.

— Значит, он был вашим другом, а не просто соседом?

На щеках Джанет Феррис вспыхнули алые пятна.

— Я бы не сказала. Такое случалось редко. Но мне было приятно.

— О чем вы с ним разговаривали?

Фрида пыталась не выдать своих чувств голосом. Она уловила желание Джанет Феррис поговорить с кем-то, выпустить на волю несмелые, сдерживаемые чувства, но сделает она это только в том случае, если на нее не давить.

— Я не знаю, правда не знаю. О разных мелочах.

Фрида ждала.

— Я обычно рассказывала ему о том, что прочитала. Я много читаю. В основном викторианские романы. Уилки Коллинза, и Чарльза Диккенса, и Элизабет Гаскелл.

— Он тоже много читал?

— Я не уверена. У меня создалось впечатление, что много, но я не припоминаю, чтобы он говорил о каких-то конкретных книгах. Полагаю, в основном говорила я. Что очень странно, потому что я человек неразговорчивый.

— Значит, книги.

Джанет Феррис опустила глаза на свои руки — тонкие, с синими венами и гладкими жемчужными ногтями.

— Он располагал к тому, чтобы я говорила. — Она произнесла это так тихо, что Фриде пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее. — Я когда-то призналась ему, что хотела бы иметь детей. Больше всего на свете я сожалею именно о том, что не родила. Я сказала это в тот раз, когда он принес пирожки с мясом. Как раз перед Рождеством. Рождество — трудное время. У меня куча друзей, и в этот день я не бываю одна, но все совсем не так, как у людей семейных. Я призналась ему, что всегда хотела детей, однажды познакомилась с мужчиной и верила, что у нас будет семья. Но ничего не получилось… А потом уже было слишком поздно. Вы знаете, как это бывает: не успеешь оглянуться, а время уже упущено. Невозможно определить, в какой момент ты перешла черту и стала бездетной женщиной, но настает день, когда понимаешь: ты ею стала. — Она посмотрела на Фриду. — У вас есть дети?

— Нет. Как он отреагировал, когда вы ему все это рассказали?

— Он не пытался заверить меня, что это не имеет значения, как поступает большинство. Он говорил о параллельных жизнях. О том, что параллельно нам существуем другие мы, — люди, которыми мы могли бы стать, — и о том, какую боль это может причинять.

У Фриды возникло ощущение, что в ее мозгу что-то сдвинулось, ослабло. Ей казалось, что рядом с ними за столом сидит мертвец и слушает, как одинокая немолодая женщина говорит о том, что хотела бы изменить в своем прошлом.

— Вам не показалось, что он говорил и о себе тоже? — уточнила она.

— Возможно. Надо было спросить его. Я не могу поверить, что он мертв, — нет, только не он. Никак не могу смириться… хотя иногда я думаю о пустойквартире этажом выше, о пространстве, которое он называл своим. Нет, все равно ощущение нереальности остается.

— Он понимал одиночество. Как вы считаете, он был одиноким?

— Возможно. Или посторонним.

— Вы знаете, где он был на Рождество?

— Я была в Брайтоне, гостила в семье кузена. Мне кажется, он упоминал, что уедет на день или два, но я не уверена. Он был здесь, когда я вернулась.

— Вы когда-нибудь видели его друзей?

— Нет. — Она покачала головой. — Я вообще никогда не видела, чтобы в его квартиру входил кто-то еще. Он довольно часто отсутствовал. Нередко бывало, что несколько дней подряд.

— Итак, вы не знаете, были ли у него семья, близкие отношения, любовные интрижки?

— Нет. Он никогда не говорил об этом, а я не спрашивала. У нас были не те отношения.

— И вы даже не знаете, была у него традиционная ориентация или нет?

— Ну, я уверена, что он любил женщин. Он был… — Она нахмурилась. — Я уверена, что ему нравились женщины, — повторила она.

— Почему?

Джанет Феррис покраснела.

— Просто он производил такое впечатление. — Она взяла со стола пустую чашку из-под кофе, стараясь скрыть смущение. — Он слегка флиртовал — совсем ненавязчиво, просто чтобы вы могли почувствовать себя особенной.

— Он был красивый?

— Я бы не сказала. Но чем больше его узнаешь, тем больше он нравится.

Она отвела взгляд. Фрида внимательно смотрела на нее: умная, добрая и одинокая женщина, немного влюбленная в Роберта Пула. А Роберт Пул вытащил ее из скорлупы, приободрил, выслушал, заставил — как там она выразилась? — перестать страдать от одиночества.

— Вы знаете, где он жил до того, как переехал сюда?

— Понятия не имею. Вы заставили меня осознать, как мало я о нем знала. Я вела себя как эгоистка.

— Не думаю.

— А знаете что? — Она замолчала, снова залившись краской.

— Что?

— Вы напоминаете мне его. Тем, что с вами я тоже свободно разговариваю.

— Значит, это было его отличительной чертой?

— Да. А теперь его нет.

Когда Джанет Феррис уехала на работу, у Фриды осталось минут двадцать или около того, прежде чем ей самой придется уехать, если она хочет успеть на первый сеанс на этой неделе. Поэтому она пошла наверх, в квартиру Роберта Пула на втором этаже. Полицейскую ленту с двери сняли, и не осталось никаких следов того, что там вообще были полицейские. Но Иветта Лонг велела ей, очень серьезно и так, словно Фрида уже отказалась ей повиноваться, ни к чему не прикасаться и ничего не двигать, поэтому она просто очень медленно и спокойно ходила из комнаты в комнату. В маленькой прихожей на крючках висели пальто и теплая куртка, а в углу стоял сложенный черный зонт. Убранство гостиной состояло из зеленого вельветового дивана и такого же кресла, низкого журнального столика, бежевого ковра, средних размеров телевизора, маленького комода, в котором, как Фрида узнала из отчета, и обнаружили блокнот, и пустой газетной стойки. Не было никаких фотографий, никаких безделушек, никакого беспорядка. На стенах висело несколько картин. Фриде показалось, что владелец дома приобрел их оптом, по дешевке: Эйфелева башня ночью, «Мадонна с младенцем», розовый закат или рассвет над морем и «Маковое поле» Моне. Только одна картина, изображавшая двух ярких и почти абстрактных оранжевых рыб, вызывала подозрения, что ее, возможно, Роберт Пул купил по собственному почину и она в какой-то степени отражает его индивидуальный вкус, а не представляет собой заезженный сюжет, чья цель — закрыть дыру на обоях. Книги на полках, расставленные в зависимости от размера, а не по темам, говорили немногим больше о своем хозяине: три больших иллюстрированных журнала о городских садах; толстая книга в мягкой обложке, похожая на справочник строителя; «Север и Юг» Элизабет Гаскелл; «Наш общий друг» Чарльза Диккенса; несколько книг о хорошей фигуре; справочник по судебной медицине. Фрида несколько минут постояла перед ними, наморщив лоб.

Затем она перешла в кухню. На рабочей поверхности стояли заварочный чайник и кофеварка; на крючках висели четыре похожие коричневые чашки; на полке находились шесть одинаковых стаканов для виски и шесть одинаковых стаканов для сока; шесть белых глубоких тарелок, шесть белых мелких тарелок, прихватки и кухонное полотенце около печки. Она взяла кухонное полотенце и использовала его, чтобы открыть буфет. Пакет муки, пакет сахара, пачка мюсли, пачка кукурузных хлопьев, коробка пирожков с мясом, банка растворимого кофе, пачка чая «Английский завтрак», рис быстрого приготовления. В холодильнике не было ничего. Наверное, оттуда все убрали, как только полицейские закончили обыск и забрали с собой все, что сочли уликами.

В спальне стояла небольшая двуспальная кровать, аккуратно застеленная синим пуховым одеялом, и единственный стул около окна. Под стулом она обнаружила тканевые шлепанцы, на двери висел полосатый халат, а еще в комнате была открытая гладильная доска с утюгом, обмотанным шнуром. На ночном столике стояла лампа, лежали пачка парацетамола и книга в яркой обложке, оказавшаяся сборником рассказов о Диком Западе. Когда Фрида, опустив рукав так, чтобы он закрыл пальцы, распахнула дверцы платяного шкафа, мимо нее буквально промелькнуло вделанное в дверцу длинное зеркало, и она на мгновение испугалась собственного отражения. В шкафу она увидела ряды отглаженных рубашек, как простых, так и с узором, приталенных и свободного кроя, несколько пар брюк, два пиджака — один из строгого твида, другой кожаный, в стиле «мачо», с запонками. На полу шкафа стояли крепкие кожаные ботинки, кроссовки, грубые башмаки. Фрида поджала губы, приподнимая груды футболок и свитеров, разложенных на полках шкафа.

— Кто ты? — спросила она вслух, закрывая дверцу и входя в ванную, чистую и безликую, словно в мотеле: ванна, раковина, унитаз, серое полотенце, маленькое круглое зеркало, крем для бритья, лезвие, зеленая зубная щетка, зубная нить, мягкая мочалка, маникюрные ножницы…

Фрида вернулась в гостиную и села в кресло. Подумала о собственном домике на мощеной улочке. Она была человеком скрытным: никаких фотографий на полках, никаких писем на столе или открыток, прикрепленных к доске для записей, — однако каждая комната там была заполнена предметами, свидетельствовавшими об особенностях ее жизни. Шахматный стол, за которым она сидела вместе с отцом, давно перешедшим в мир иной. Глубокая тарелка синего цвета из Венеции. Над каминной полкой — картина с весенним пейзажем. Старый шелковый халат, доставшийся ей от бабушки: Фрида ни разу его не надела, но он висел у нее в шкафу, тускло поблескивая выцветшим красно-зеленым узором. Чашки в кухне, все разные, купленные во время прогулок по Лондону. Мобиле из бумажных журавликов, который когда-то сделала для нее Хлоя. Кусочек сплавной древесины, старые карты Лондона, треснувшие кастрюли, ожерелье, которое Сэнди подарил ей, когда они еще были вместе, в те славные дни, воспоминания о которых по-прежнему причиняли ей боль, альбомы с фотографиями… Ну и, разумеется, в кабинетике на чердаке — рисунки, выполненные мягким карандашом на плотной бумаге, бессмысленные наброски и более-менее законченные работы, напоминавшие своеобразный потайной ежедневник. Но здесь, в квартире Роберта Пула, не было почти ничего. И дело не только в том, что здесь полностью отсутствовали какие бы то ни было улики: если не считать малочисленных книг, это был прочерк, пустота, незаполненное пространство — невыразительное и безжизненное. Возможно, такое впечатление создавалось из-за того, что обитавший здесь человек умер, поэтому квартира тоже лишилась жизненного духа, — но Фрида так не считала. Она совсем недолго сидела в комнате, но уже начала поддаваться унынию и нервному напряжению.

Кем был Роберт Пул? Роб, Робби, Боб, Берти — все называли его по-разному. Его одежда отражала различные стили: кожаный пиджак и твидовый; ботинки и туфли; изысканные приталенные рубашки и широкие трикотажные. Всякий раз, когда человек говорил о нем, он на самом деле говорил о себе — о той личности, которую Роберт Пул распознал в нем и вытащил на свет. Он был слушателем, кавалером, добрым самаритянином. Он взял деньги старой Мэри Ортон, но он слушал ее истории; Джанет Феррис он продемонстрировал приветливость по-соседски; Жасмин Шрив оказал почтительное внимание. Он нравился людям, однако у него, похоже, совсем не было друзей. Его описывали как милого и красивого, тем не менее у него не было девушки. А после того как его убили и бросили в грязном переулке, его подобрала Мишель Дойс, и он много дней просидел в ее комнате в Детфорде — обнаженный разлагающийся труп, и никто не заметил его отсутствия.

Фрида посмотрела на часы. Ей уже пора уходить. Через сорок пять минут она должна сидеть в красном кресле и слушать Джо Франклина, наблюдать за ним, проявлять к нему внимание, пытаться разговорить его. Она почувствовала, как по телу прошла дрожь. Ее неожиданно посетила мысль, что люди в списках Роберта Пула, нуждаясь в помощи, были его пациентами.

Перед глазами у нее плясали черные точки, живот скрутило, все тело пронзала резкая и тянущая боль. Голова гудела. Нельзя сказать, что она именно болела: ощущения больше походили на болезненный звук, рокот страха, то усиливающийся, то ослабевающий, приближавшийся и отступавший, но только для того, чтобы снова набрать силу. Ей необходимо сохранить четкость мышления, но как она может это сделать, если в черепе свирепствует громкая, дикая буря? Раньше, когда у нее возникало такое состояние, она принимала таблетки. Одна большая оранжевая капсула, запить стаканом воды. Мать клала капсулу перед ней утром и ждала, пока она проглотит лекарство. Но у нее больше не было таблеток; они закончились давным-давно, и она даже не могла вспомнить, когда именно. Все скрылось в тумане прошлого, которое она оставила позади. Он показал ей, что лекарства — просто еще один способ заставить ее быть ручной и послушной, приглушить ее гнев, такой праведный и живой. «Тебе нужна цель, а не таблетки». Он тогда положил ладонь ей на лоб, словно добрый доктор или отец, успокаивающий больного ребенка. «И теперь у тебя есть я, — добавил он. — Всегда помни об этом».

Но сейчас его у нее не было. Он не вернулся, и она осталась здесь одна, в этой сырости, и боли, и холоде; ветер снаружи был таким же яростным, как и ветер, бушевавший у нее в голове. Мысли кричали и метались. И еще ее мучил голод. Картофель съеден. Газ весь вышел. Сегодня утром она размешала бульонный кубик в холодной воде и проглотила соленые нерастворившиеся комочки. Ей немедленно захотелось срыгнуть. Губа уже более-менее зажила, но когда она посмотрела в зеркальце, сморщенный шрам показался ей похожим на презрительную усмешку. Ему это не понравится. И еще ей показалось, что от нее пошел дурной запах, хотя она по-прежнему отчаянно терла твердым куском мыла и кожу, и одежду, висевшую на промокших канатах вокруг каюты. Ничего не сохло как следует.

Сколько времени уже прошло? Она достала свой календарь с деревьями, поднесла к окну и, щурясь, посмотрела на него. Больше половины февраля, но она, кажется, перестала вычеркивать дни. Возможно, уже наступил март. Возможно, уже пришла весна: желтые нарциссы, лопающиеся почки и теплое солнце. Она так не думала. Не чувствовала приближения весны.

Но времени прошло слишком много, даже если сейчас еще февраль. Двадцать восемь дней в обычный год, двадцать девять — в високосный. Может, сейчас високосный год? Если так, то по традиции девушки могут делать предложение мужчинам. Но нельзя сделать предложение мужчине, которого нет. Одна. Одна в целом мире, полном жестоких и чужих людей, людей с фальшивыми улыбками. Что он говорил ей? «Я всегда буду возвращаться. Если я не вернусь, ты поймешь, что меня схватили». Он целовал ее в лоб. Такой мужественный. Она тоже должна быть мужественной. Она должна продолжать дело без него и совершить то, что хотел совершить он. Она — фитиль, и он зажег ее; она — бомба, и он включил обратный отсчет. Вот и все, что осталось.

Глава 27

В последние две недели Джо Франклин находился в значительно лучшем состоянии, чем в течение многих месяцев и даже лет: он носил джинсы и отглаженную рубашку; шнурки у него не развязывались; ногти были чистыми и аккуратно подрезанными, волосы — вымытыми, лицо — свежевыбритым. Обычно он сидел в кресле, наклонившись вперед, сгорбившись, положив голову на руки и часто закрывая ладонями лицо. Но сегодня он сидел, откинувшись на спинку и положив голову на подголовник, как выздоравливающий, который еще слаб, но постепенно наполняется жизненной силой. Он даже дважды улыбнулся: в первый раз, когда рассказывал терапевту о том, как в детстве вылизывал тарелку, а во второй — когда сообщил, что сегодня вечером к нему должен прийти друг и они будут есть морских ежей: «Вы знали, что морские ежи съедобны?» Фрида не знала. Она заметила, как изменилось и смягчилось выражение его лица, когда его покинула боль. Он теперь выглядел на несколько лет моложе.

После Джо пришла Элисон — актриса, которая два года назад, в возрасте сорока трех лет, оказалась во власти острого, парализующего страха сцены. Она ходила к гипнотизеру, затем к целителю, потом к когнитивному психотерапевту и вот теперь опустилась в кресло в кабинете Фриды, где и сидела, сжавшись в комок, стиснув кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и пыталась разобраться, почему же ее охватывает такой страх.

Последний утренний сеанс был с мужчиной средних лет по имени Гордон, который говорил шепотом, прикрыв ладонью рот, словно стыдился самого себя. Он оказался в ловушке истерической неуверенности в себе, пленником уз, в которые сам себя завязал, и работа Фриды состояла в том, чтобы медленно, осторожно войти в его мир и достать его оттуда. Иногда ей казалось, что она строит замок из песка, причем по одной песчинке за раз.

Когда сеанс закончился, она подошла к окну, открыла его на несколько минут и высунулась наружу, вдыхая холодный влажный воздух, позволяя ветру дуть сквозь нее. Работы на стройке по-прежнему не велись, но она заметила, что какие-то дети оборудовали себе шалаш из досок, и прямо у нее на глазах три маленьких мальчика подбежали к нему и проникли через входную дыру в шаткое строение. Она вспомнила, что сейчас короткие каникулы в середине семестра: Хлоя весьма решительно заявила ей, что на этой неделе никаких уроков химии не будет, потому что она уходит на каникулы.

Она снова закрыла окно и начала делать записи относительно последнего сеанса, но не успела закончить, как на столе зазвонил телефон. Это был Джозеф.

— Где вы? — спросила она.

— У женщины, — ответил он. — Миссис Ортон. Работать в доме. Чинить то да сё.

— Все нормально?

— Вы можете приехать?

— Что-то случилось?

Джозеф ответил, но связь была плохая или же он говорил слишком тихо, так что Фрида не смогла разобрать, что он произнес.

— Вы можете говорить громче? — попросила она. — Я совершенно ничего не слышу.

— Лучше вам приехать, — заявил Джозеф. — Вы можете приехать сейчас?

— Что-то не так?

— Вы можете приехать сейчас?

Фрида сдалась.

— Да, — сказала она. — Я могу приехать сейчас.

Дверь ей открыл мужчина, которого Фрида не узнала. Ему было за пятьдесят, его коротко подстриженные седые волосы уже начали редеть, а одет он был в серые вельветовые брюки и клетчатую рубашку. Он окинул ее хмурым взглядом.

— Робин Ортон, — представился он и провел ее в дом.

За столом в кухне сидела Мэри, а рядом с ней еще один мужчина, чуть постарше первого. Он тоже был одет в свободном стиле: черные джинсы и темно-синий свитер на «молнии», застегнутый под горло. Немного старше, немного крупнее, немного более лысый. С точки зрения Фриды, он походил на офисного служащего, вынужденного по пятницам отказываться от привычного костюма и не скрывающего своего недовольства.

— Мой брат Джереми, — представил его Робин.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — предложил Джереми.

Фрида села за стол, и у нее возникло ощущение, что она проходит неожиданное собеседование для приема на работу.

— Здравствуйте, Фрида, — сказала Мэри Ортон и нервно улыбнулась. — Я только что сделала кофе. Хотите?

Фрида кивнула. Старушка налила чашку кофе, воздрузила ее на блюдце и поставила на стол перед гостьей.

— Может быть, кусочек пирога? Я помню, в прошлый раз он вам очень понравился.

— Да, с удовольствием, — согласилась Фрида. — Маленький кусочек. Меньше этого. — Она отпила остывший кофе, остро чувствуя, как ее пристально разглядывают три пары глаз. — Меня попросил приехать Джозеф Морозов, — пояснила она.

Джереми скрестил на груди руки. Он, очевидно, был старшим братом и принимал решения.

— Да, мы говорили с ним. Я сожалею. Может, вернемся к теме разговора? Не могли бы вы объяснить, каким образом связаны с нашей матерью?

Фрида помолчала. Вопрос оказался на удивление трудным.

— Был убит человек, который работал на вашу мать. — Она посмотрела на Мэри Ортон. Ей было неловко говорить о женщине так, словно ее здесь нет. — Меня подключили к опросу миссис Ортон.

— Зовите меня Мэри, — вставила Мэри Ортон.

— Значит, вы полицейский? — уточнил Джереми.

— Нет. Я выполняю для них кое-какую работу. Выступаю в качестве консультанта.

— У вас есть удостоверение?

— Которое должно удостоверить, что я кто?

— Что вы официально работаете с полицией.

Фрида ответила как можно спокойнее:

— У меня его нет. Если у вас возникли вопросы, я могу дать номер, по которому вы можете позвонить. Дело в том, что я приехала сюда лишь потому, что мне позвонил Джозеф. Я поняла, что возникли какие-то трудности.

— Трудностей возникла целая куча, — заверил ее Джереми. — И мы к ним придем. Но сначала решим вопрос с этим человеком, Джозефом. Он находится здесь по вашей рекомендации. Я правильно понял?

— Абсолютно.

— Это официальная услуга, часть вашей работы как полицейского?

Фрида нахмурилась.

— Нет, — призналась она. — У вашей матери протекала крыша. Джозеф мой друг. Он хороший специалист и заслуживает доверия. Если вам не нравится его присутствие в доме, просто скажите об этом.

Братья обменялись взглядами. Робин стоял в стороне, но теперь подошел к столу и сел. Внезапно у Фриды возникло ощущение, что она попала в окружение.

— Мы провели семейный совет, — заявил Робин. — Нам совершенно не нравится то, что происходит с нашей матерью.

— Погодите-ка. — Фрида поставила кофейную чашку на стол. — Мне позвонил Джозеф. Где он?

— Он сейчас на чердаке, — ответил Джереми. — Можете сходить к нему, если хотите.

— Я увижусь с ним через минуту, — отказалась Фрида. — Но если вас не устраивает его присутствие, просто скажите нам. Насколько я понимаю, он оказывает Мэри услугу. Если вы так не считаете, скажите, и мы уйдем.

— Я этого не говорил.

— Почему он позвонил мне?

— Когда я приехал, то очень удивился, увидев его здесь. Я спросил у него о смете, о расходах и оценке работы. Должен сообщить вам, мисс Кляйн, что я бухгалтер и прекрасно разбираюсь в таких вещах.

— Когда Джозеф только приехал сюда, через крышу лилась вода, — заметила Фрида. — Вы должны быть благодарны, что ваша мать смогла получить помощь так быстро.

— На самом деле это вопрос второстепенный, — отрезал Джереми. — Когда я обнаружил здесь этого человека, то захотел знать, кто все это устроил и что вообще происходит с моей матерью.

— И к какому выводу вы пришли? — поинтересовалась Фрида. — Что, по-вашему, происходит?

— Это, черт побери, просто низость! — заявил Джереми. — Я приезжаю сюда время от времени, чтобы просмотреть финансовые дела матери и помочь ей со счетами.

Фрида невольно перевела взгляд на фотографии на буфете. Она вспомнила, как Мэри Ортон говорила о внуках, о том, что фотографии уже устарели, что дети уже совсем большие.

— Когда вы последний раз проверяли счета своей матери? — спросила она.

— Некоторое время назад, — уклончиво ответил Джереми. — Полгода. Думаю, как раз перед летними каникулами. Я живу в Манчестере. Робин — в Кардиффе. У нас обоих семьи. Мы приезжаем, когда можем.

— Значит, в июле прошлого года? — Она посмотрела на него. — Семь месяцев назад.

— Да. Или в июне, возможно. Но не это главное. Дело в том, что моя мать стала жертвой преступления, и я хочу выяснить, расследуется ли оно должным образом.

— О каком преступлении вы говорите? — удивилась Фрида.

Братья снова переглянулись.

— Вы шутите? — возмутился Робин. — Этот человек, Роберт Пул, украл у нее больше ста пятидесяти тысяч фунтов. И еще притворялся, что выполняет какие-то работы.

Фрида перевела взгляд на их мать. Она невольно вспомнила о том, как сидела рядом с Мишель Дойс, о том, как ее дело обсуждали так, словно сама она при этом не присутствовала.

— Я не уверена, что сейчас подходящее время или место, чтобы обсуждать данный вопрос, — заметила она.

— Что вы имеете в виду? — Джереми слегка повысил голос. — Мы обнаружили воровство. Вы из полиции. Мы хотим знать, что предпринимается в связи с преступлением.

— Я не тот человек, который вам нужен, — возразила Фрида. — Вы должны поговорить с полицией напрямую.

— Тогда что вы здесь делаете? — подозрительно спросил Джереми.

— Я оказалась здесь потому, что меня попросили приехать.

— Моя мать сказала, что именно вы тот человек, с которым она разговаривала, что именно вы проверяли ее счета и обнаружили кражу. Какова ваша роль в этом деле?

— Моя роль заключается в том, что я по возможности оказываю помощь в определенных областях моей квалификации.

— И какая же у вас квалификация?

— Я психотерапевт.

У Джереми вытянулось лицо.

— Психотерапевт?

— Да.

— Который рекомендует строителей?

Фрида снова сделала глубокий вдох. Свой ответ она адресовала Мэри.

— Я рекомендовала Джозефа. Если вы недовольны его работой или им лично, пожалуйста, просто скажите мне.

— Ой, нет-нет, — поспешно заверила ее Мэри Ортон. — Он хорошо, нет, отлично работает. Мне нравится, что он появился в моем доме. Он много рассказывает мне о своей семье в Украине. Ему тяжело, бедняжке.

— Разумеется, — хмыкнул Робин, — она уж точно не ходила на чердак, чтобы проверить его работу.

— Вы можете сами подняться на чердак, — предложила ему Фрида. — И если у вас будут какие-то жалобы, выскажите их мне.

— Мы обязательно проверим, — заверил ее Джереми.

— Вы были знакомы с Робертом Пулом? — Фрида повернула разговор на интересующую ее тему.

— Нет, — пожал плечами Джереми. — Я ведь уже сказал вам: мы не появлялись здесь с лета прошлого года.

— Нет, — возразила Фрида. — Вы сказали, что с того времени не проверяли ее счета. Я думала, что вы, возможно, привозили детей на выходные или на каникулы в середине семестра, которые они провели в Лондоне, как-то так.

— Мы живем далеко от Лондона.

— А вы что скажете? — Фрида повернулась к Робину.

— Я был занят.

Робину хватило совести покраснеть.

— А Рождество? — мягко поинтересовалась Фрида. — Как вы провели Рождество?

— Они всегда очень заняты на Рождество, — торопливо заверила ее Мэри Ортон. — Джереми всегда едет кататься на лыжах, не правда ли, дорогой? А Робин… — Она оборвала фразу и стала дергать нитки из манжеты свитера.

Повисло недолгое молчание. Фрида повернулась к братьям.

— Значит, вы никогда его не видели, никогда случайно не сталкивались с ним?

— Нет.

— Вы знали, что здесь идет ремонт?

— А что, обязаны были знать?

Фрида пожала плечами.

— Я просто подумала, что если в доме вашей матери идут серьезные ремонтные работы, то, возможно, вы говорили об этом по телефону.

— Ну, не говорили, — раздраженно ответил Джереми. — Могу заверить вас: знай мы о таких работах, мы бы примчались сюда и проверили, все ли идет, как надо.

— Я уверена, что упоминала об этом, — робко возразила Мэри Ортон.

— Нет, мама, не упоминала, — отрезал Робин.

Фрида повернулась к старушке.

— Когда мы говорили в прошлый раз, вы сказали, что ваш муж умер давным-давно. Как долго вы живете одна?

Вместо миссис Ортон ей ответил Джереми:

— Папа умер пять лет назад. Он вон там, на буфете. — Он улыбнулся, заметив озадаченное выражение лица Фриды. — В той деревянной штуке. Штуке, которая похожа на кофейник. Странно, как такое можно держать в кухне!

— Я иногда разговариваю с ним, — объяснила Мэри Ортон.

— Думай, что говоришь, когда она рядом. — Робин махнул рукой в сторону Фриды. — Возможно, она считает, что старухи не должны беседовать с коробкой пепла.

— Почему я не должна это одобрять?

— К тому же вряд ли пепел даст хороший совет касательно денег, — добавил Джереми. — Раз уж речь зашла о деньгах — что полиция предпринимает в отношении этого грабежа?

— Вы ведь понимаете, что сейчас расследуется дело об убийстве? — напомнила ему Фрида.

— А вы понимаете, — возразил Джереми, — что нас немного больше тревожит маленький такой вопрос о пропавших деньгах. Что мы хотим от вас услышать, так это то, когда наша мать получит свои деньги обратно.

Фриду так и подмывало сообщить братьям о том, что со счета Роберта Пула пропали все деньги, что сам Роберт Пул — не тот, за кого себя выдавал, и что вовсе не факт, что деньги вообще были украдены. Но она сдержалась.

— Боюсь, я не могу поставить вас в известность о том, как идет расследование. Я и сама не знаю всех деталей. Вам придется связаться с полицейским, который занимается этим делом.

Она с мрачным восторгом представила, как Карлссон общается с братьями Ортон.

— Вы, похоже, не очень-то нам сочувствуете, — укоризненно заметил Джереми.

— Я делаю все, что в моих силах, — возразила Фрида. — Не хочу хвастаться, но я, по крайней мере, помогла остановить воду, проникающую в дом через крышу.

— А как вы считаете, что должен чувствовать человек, неожиданно узнав, что у его матери обманом выудили половину сбережений? — Задавая этот вопрос, Джереми буквально тыкал в нее пальцем.

— Ну…

— Это был риторический вопрос, — продолжал он. — Должен заметить, я не вижу, чтобы вы рассматривали это как настоящее преступление.

— Я не детектив, — уточнила Фрида.

— Но ведете-то вы себя как детектив! И вас, похоже, совершенно не волнует, что этот тип воровал деньги нашей матери.

— Это не совсем мое…

— И, — Джереми нетерпеливо перебил ее, и его лицо стало наливаться кровью, — это не все, что он сделал. Верно, мама?

— На что вы намекаете?

— Пожалуйста! — взмолилась Мэри Ортон. — Пожалуйста, не надо!

— Он пытался заставить ее изменить завещание, оставить ему треть от всего.

— Что?

— Нет, Джереми! — воскликнула Мэри Ортон. — Я этого не сделала… Я просто не могла…

Она покраснела, из глаз у нее потекли слезы.

— Ничего, мама. — Джереми погладил ее по руке, словно старую собаку. — Ты не виновата. Этот тип заморочил тебе голову. Ты не понимала, что делаешь.

— Мэри, — вступилась за нее Фрида, — ничего, что мы все это обсуждаем?

Мэри Ортон кивнула, но ничего не сказала. Фрида посмотрела на Джереми.

— Пожалуйста, объясните. Я говорю о завещании.

— Я же сказал. Я просматривал мамины бумаги. Нашел письма от поверенного. В них шла речь о составлении нового завещания. У мамы есть дом и ценные бумаги, так что все было очень и очень серьезно. К счастью, она прозрела.

— Мэри передумала?

— Нет, — ответил Джереми. — Поверенный не довела дело до конца. Стала выдвигать возражения. Наверное, почуяла неладное. Жаль, что никто не сделал этого чуть раньше. А теперь скажите мне: заставлять бедную старушку изменить завещание в пользу человека, которого она почти не знает, — это не преступление?

— Понятия не имею, — призналась Фрида. — Вы с ней разговаривали?

— Я читал письма. И спросил о ней у мамы. Ее обманули.

Фриде очень хотелось сказать: «Ваша мать находится здесь, с нами». Джереми Ортон относился к старушке так, словно она глуповата и не очень хорошо понимает по-английски. Но если Фрида скажет ему об этом, то лишь еще сильнее унизит бедняжку.

— Я могу посмотреть письма? — спросила она.

Она обращалась к Мэри Ортон, но Джереми кивнул брату, и тот достал из сумки папку и вручил Фриде. Она открыла ее и просмотрела письма — вид у них был вполне официальный. Одна бумага представляла собой счет-фактуру. Она почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной. Так и есть: Робин читал документы у нее через плечо.

— Триста фунтов! — воскликнул он. — Триста фунтов за то, чтобы не составлять завещание. Интересно, сколько они берут за то, что таки составят его?

Фрида обратила внимание на подпись внизу страницы. Тесса Уэллс. Она записала имя и адрес.

— Похоже на договоренность, — заметила она.

— Я знаю, о чем вы, — согласился Робин. — По крайней мере, хоть кто-то предостерег мою мать.

— Вы обнаружили это только что?

— На что вы намекаете?

— Ни один из вас не знал о завещании?

— Нет, — сказал Джереми.

— Нет, — эхом откликнулся Робин, добавив: — Конечно, нет.

Дверь в кухню открылась, и вошел Джозеф. У него был уставший вид, но он улыбнулся, заметив Фриду.

— Я не знать, — сказал он.

— Я собиралась подняться к вам.

— Ну и чем вы там занимались? — спросил Джереми.

— Крышу я починить, — ответил Джозеф. — Не совсем починить, не так, как надо, просто положить заплату, чтобы остановить воду.

— Вы сообщили моей матери стоимость работы, прежде чем приступить к ней?

Джозеф озадаченно уставился на Джереми.

— Если уж на то пошло, — продолжал Джереми, — я не совсем понимаю, на каком основании вы заказываете проведение ремонтных работ в доме моей матери.

— В крыше была дыра, — спокойно ответила Фрида, — а вы были в Манчестере.

— А-а, понятно. — Тон Джереми стал более резким. — Вы намекаете на то, что вы и этот человек позаботились о моей матери, а я нет?

— Пожалуйста, Джереми! — взмолилась Мэри. — Они же просто…

— Это не имеет значения, — перебил он. — Что бы вы почувствовали, если бы кто-то поступил так по отношению к вашей матери?

— А что почувствовали вы? — поинтересовалась Фрида.

— А вы как думаете?

— Простите, — вмешался Джозеф. — Я закончить.

— Вообще-то, — неожиданно заявила Мэри, — я надеялась, что вы посмотрите еще кое-что. Котел издает странные звуки, а наверху одно окно не закрывается как следует.

Джозеф выжидательно посмотрел на Робина и Джереми.

— Не спрашивайте меня, — фыркнул Джереми. — Это не мой дом.

— Я покажу вам.

Мэри и Джозеф ушли из кухни вместе, а Фрида уставилась в свой блокнот, на адрес поверенного.

— Принсез-роуд. Это недалеко отсюда?

— Сразу за углом, — ответил Робин. — Пул просто потащил маму вверх по улице, к ближайшему адвокату, которого смог найти. Наверное, ему казалось, что все легко получится.

— Я могу воспользоваться вашим телефоном? — вежливо поинтересовалась Фрида.

— У вас нет мобильного?

— С собой нет.

Робин махнул рукой в сторону телефона на стене.

Фриде пришлось сделать несколько звонков и несколько раз объяснить ситуацию, после чего она сорок минут сидела в чрезвычайно неловкой тишине, пока наконец за ней не заехала Иветта. Похоже, она не очень-то обрадовалась встрече с Фридой.

— Вы должны сообщать нам, — заметила она, — если собираетесь говорить со свидетелями.

— Я не совсем говорила со свидетелями, — уточнила Фрида. — Джозеф делает ремонт в доме Мэри Ортон и позвонил мне, потому что ее сыновья устроили скандал. Я не думала, что это может иметь какое-то отношение к расследованию.

Иветта сидела на месте пассажира, а Фрида — сзади. Она чувствовала себя ребенком, которого куда-то везут рассерженные взрослые.

— Вы не можете действовать исключительно на свой страх и риск, — втолковывала ей Иветта.

Фрида не отвечала. Машина остановилась у ряда магазинов.

— Мне идти с вами? — спросила она.

— Если хотите, — ответила Иветта, пожимая плечами.

Они вышли из автомобиля. Местонахождение офиса Тессы Уэллс в глаза не бросалось. В доме № 55 располагался магазин, торговавший кафелем и вазами, кувшинами и кофейными чашками. Вход в дом № 52Б представлял собой просто маленькую зеленую дверцу слева. Они долго нажимали на кнопку звонка, пока наконец дверь не открылась. Они поднялись по узкой лестнице. Наверху находилась приемная, где был стол с компьютером, бумага, аккуратно сложенная в высокие башни, и стул. Дверь позади стола внезапно распахнулась, и в приемную вышла женщина. Фрида предположила, что незнакомке лет сорок или чуть меньше. У нее были густые светлые волосы с рыжинкой, длинные и небрежно стянутые сзади — просто чтобы не мешали, бледное лицо, лишенное косметики, с веснушками на переносице, и проницательные глаза серо-голубого цвета. Одета она была в темно-серое платье-рубашку, толстые узорчатые колготки и ботильоны. Женщина улыбнулась немного нервно.

— Я Тесса Уэллс, — представилась она. — Не хотите ли пройти? Могу предложить по чашечке кофе — я его только что сварила.

Она проводила их в куда менее аккуратный главный офис, выходящий окном на улицу. На письменном столе лежали груды папок с делами, на полках выстроились другие папки, а также книги по праву. На стенах висели дипломы и фотографии: Тесса Уэллс в группе людей в ресторане; Тесса Уэллс на пляже; Тесса Уэллс на велосипеде в группе велосипедистов на фоне гор. Еще там были две картины, которые Фрида не отказалась бы повесить у себя дома. Тесса налила им кофе. Иветта представилась сама, потом представила Фриду, назвав ее «гражданским помощником».

— Вы работаете одна? — спросила Иветта, прихлебывая кофе.

— У меня есть помощница, Дженни, которая работает на полставки. Сегодня ее нет.

— Миссис Уэллс… — начала Иветта.

— Миз^[14].

— Простите, миз Уэллс. В середине ноября вы познакомились с женщиной по имени Мэри Ортон и мужчиной по имени Роберт Пул. Речь шла о составлении завещания данной женщины. Вы их помните?

Тесса едва заметно улыбнулась.

— Да, помню.

— Простите, — удивилась Иветта. — А что здесь забавного?

— Ничего, — сказала Тесса. — Совершенно ничего забавного. Но вы пришли в связи с каким-то мошенничеством?

— Почему вы спрашиваете?

— Я не знаю. Я почти ничего не помню, кроме того, что в присутствии мужчины я чувствовала себя неудобно. Он напоминал авантюриста. А что случилось? Вы расследуете мошенничество?

— Нет, мы расследуем убийство, — возразила Иветта. — Его кто-то убил.

Лицо Тессы исказилось от ужаса.

— О господи! Простите, я понятия не имела… Я…

— Вы назвали его авантюристом.

— Нет-нет! — Тесса отчаянно замахала руками. — Я не хотела никого обидеть. Я ничего о нем не знаю.

— Что вы имеете в виду?

Тесса глубоко вздохнула.

— Когда кто-то меняет завещание в пользу бенефициария, не являющегося членом семьи, это всегда вызывает тревогу.

— О чем вы говорили?

Тесса нахмурилась, стараясь припомнить.

— Думаю, что просто обговорила все с ними… ну, особенно с женщиной. Я спросила ее о причинах внесения изменений, о том, почему она выбрала именно это время, обдумала ли она все, обсудила ли с семьей, и так далее.

— И что вам ответила миссис Ортон?

— Дословно вспомнить не могу, — призналась Тесса. — У меня создалось такое впечатление… она чувствовала, что родственники ее бросили. И я думаю, что этот человек занял их место.

— Что говорил Пул во время встречи?

— Он вообще почти ничего не говорил. Он вел себя как почтительный сын: держался на заднем плане, поддерживал ее.

— А что было не так с этим завещанием? — спросила Фрида.

Иветта наградила ее сердитым взглядом.

— Что? — Вопрос, похоже, озадачил Тессу.

— Вы — поверенный, — продолжала Фрида. — Если кто-то хочет изменить завещание и приезжает к вам, ваша работа состоит в том, чтобы просто составить новое, не так ли?

Тесса улыбнулась, затем задумалась.

— Я — семейный поверенный, — пояснила она. — Я составляю нотариальные акты о передаче имущества, завещания и готовлю документы для разводов. Покупка жилья, заключение браков, смерть… Помню, когда я еще училась в университете, нам однажды сказали следующее: «Если вы считаете юриспруденцию чем-то вроде театра, вам следует стать адвокатом, выступающим в суде. Но если вы хотите узнавать чужие тайны, видеть самые скрытые чувства и страсти людей, вам следует стать поверенным».

— Или психотерапевтом, — добавила Иветта.

— Нет, — возразила Тесса. — Я оказываю людям реальную помощь.

Иветта покосилась на Фриду, еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. Тесса это заметила.

— О боже, вы же не… — начала она.

— Да, так и есть, — заверила ее Иветта.

— Простите, что опустилась до шаблонов. Я вовсе не хотела никого обидеть.

— Ничего страшного, — сказала Фрида. — Но вы говорили о помощи людям.

— Да. Ко мне приходят пары, собирающиеся разводиться, и иногда они разговаривают со мной так, как не могут поговорить больше ни с кем. Даже друг с другом.

— Итак, почему вы просто не составили завещание для Мэри Ортон? — вернулась к своему вопросу Фрида.

— Я никода не составляю документ «просто так», — возразила Тесса. — Я всегда разговариваю с ними и выясняю, что им на самом деле нужно.

— И что на самом деле было нужно Мэри Ортон? — спросила Фрида.

— Она была одинока, тут все понятно, и нуждалась в поддержке. Думаю, на самом деле ей нужна была семья. И я заподозрила, что этот мужчина заполнил собой вакуум и обманул ее.

— Почему вы не вызвали полицию?

— Она не вызвала полицию, — ответила вместо Тессы Иветта, — потому что изменение завещания не является преступлением.

— Да, правильно, — кивнула Тесса. — Я попыталась поговорить с миссис Ортон о том, почему она хочет так поступить. Ее это, похоже, очень смущало, даже, пожалуй, беспокоило. Мне стало ее очень жаль.

— А что говорил Роберт Пул? — спросила Иветта.

— Он сказал, что это не он придумал, что миссис Ортон сама этого хотела и что это для нее очень важно.

— Черт возьми, вот это выдержка! — выпалила Иветта и прикусила нижнюю губу. — Что еще вы сказали? — спросила она уже спокойнее.

— Я объяснила миссис Ортон, что она делает серьезный шаг и следует его хорошенько обдумать. Возможно, я также объяснила ей, что если она совершенно ничего не оставит членам своей семьи, то завещание можно будет оспорить в судебном порядке.

— И что?

— И все, — закончила Тесса. — Они уехали, и я больше ничего о них не слышала.

— Вас это обеспокоило? — уточнила Иветта.

Тесса поморщилась и покачала головой.

— Когда-то подобные вещи меня шокировали. Но уже после нескольких лет выслушиваний того, что мужья говорят о женах, а жены — о мужьях, и понимания того, как люди поступают с ближайшими родственниками, я утратила все иллюзии. Иногда у меня возникает ощущение, что я работаю с огромными, опасными двигателями, которые разваливаются на куски, и все, что я могу сделать, — это скреплять их крошечными полосками клейкой ленты и надеяться, что они продержатся еще какое-то время.

— Какое впечатление на вас произвел Роберт Пул? — спросила Иветта.

— Я ведь уже сказала. Хотя он был очень вежлив, и Мэри Ортон, очевидно, ему доверяла, я почувствовала: с ним что-то не так. Я сделала все, что могла, но, конечно, понимала: весьма вероятно, что он найдет другого юриста, который согласится составить новое завещание, или они просто составят документ между собой и попросят какого-нибудь прохожего выступить в качестве свидетеля. Мои возможности помочь людям не безграничны.

— Что вы подумали, когда услышали, что его убили?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — призналась Тесса. — Разумеется, я потрясена. Я не могу в это поверить.

— Как вы считаете, почему это случилось?

— Боже, понятия не имею! Я ничего не знаю о его жизни.

— Но вы видели, как он действует, — настаивала Иветта. — Что, если он поступил аналогичным образом не с тем человеком?

— Возможно, — пожала плечами Тесса. — Но я видела его один-единственный раз, да и то недолго, а потом просто выбросила его из головы. Я не могу пролить свет на его убийство, если именно для этого вы пришли ко мне. А что думают родственники Мэри Ортон?

— Они не очень-то обрадовались, — хмыкнула Фрида. — Совершенно не обрадовались.

— Ничего удивительного.

— Большинство людей, похоже, считали его очаровательным, — продолжала Фрида. — Вас он тоже очаровал?

Тесса снова слабо улыбнулась.

— Нет. Наверное, я познакомилась с ним не в той ситуации, чтобы поддаваться очарованию.

Иветта встала.

— Спасибо, миз Уэллс, — сказала она. — Думаю, на сегодня это все.

Фрида осталась сидеть.

— Я хочу еще кое-что спросить у Тессы, — призналась она. — Никакого отношения к расследованию мой вопрос не имеет. Вы не против, если я присоединюсь к вам на улице? — Иветта наградила Фриду свирепым взглядом, но та мягко добавила: — Я выйду буквально через минуту.

Иветта повернулась и покинула кабинет. Фрида услышала, как она с шумом спускается по лестнице. Тесса обеспокоенно посмотрела на нее.

— Все в порядке?

— Небольшие разногласия. Меня только что назначили.

— Назначили куда?

— Хороший вопрос. Но я хотела спросить у вас кое-что, не связанное с предыдущим разговором. Мне было очень интересно, когда вы говорили о том, как работаете. О выяснении тайн людей и консультировании…

— Я имела в виду не совсем консультирование.

— Пусть так. Дело в том, что моя невестка находится в очень плохих отношениях со своим бывшим мужем, моим братом, и ей очень пригодился бы совет по поводу сложившейся ситуации.

Тесса откинулась на спинку кресла и скрестила руки на груди.

— На чьей стороне вы в этом споре?

— Я не уверена, что принимаю чью бы то ни было сторону, — поправила ее Фрида. — Но если бы я очутилась на воздушном шаре с ними обоими и одного из них нужно было бы выбросить, то вниз полетел бы мой брат.

Тесса улыбнулась.

— У меня тоже есть брат. Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду.

— Вы даете такие советы?

— Именно такие советы я и даю.

— Никаких одолжений, — поспешила добавить Фрида. — Мы заплатим вам, как любой другой клиент, но вы могли быпоговорить с ней?

— Я могу с ней поговорить.

Выйдя на улицу, Фрида увидела, что Иветта и другой полицейский облокотились на машину и разговаривают. Иветта оглянулась на Фриду, и она почти физически почувствовала, какую враждебность излучает эта женщина.

— Вы неплохо справились, — поджав губы, процедила детектив. — Но давайте мы сами будем вести свое расследование, хорошо?

Глава 28

— Я знаю, что вы думаете.

— И что же?

— Вы думаете, что у него, наверное, был скрытый мотив, правильно?

— Почему вы пришли к такому выводу?

— Слушайте, я ведь не дура. Я знаю, какой вы меня видите: стареющая бывшая «звезда» со шлейфом неудавшихся отношений за спиной, оставшаяся в одиночестве, окруженная воспоминаниями не такого уж и великолепного прошлого. Я могу посмотреть на себя вашими глазами: крашеные волосы, жалкие попытки удержать уходящую молодость… Я ведь права?

— Нет, вы не правы.

— А что тогда?

— Попробуйте так: успешная женщина, умудрившаяся удержать собственное «я» в трудной профессии, сохранившая чувство собственного достоинства и самоуважение.

Выражение лица Жасмин Шрив смягчилось. Она села напротив Фриды и слегка наклонилась к ней.

— Простите. Я стараюсь защитить себя.

— Ничего страшного.

— Вы действительно так думаете?

— Мне слишком мало известно о вашей жизни, но я могу посмотреть на нее под другим углом.

— Значит, вы не считаете, что Робби просто хотел использовать меня?

— Он, похоже, специализировался на том, что проникал в жизни людей, оказавшихся уязвимыми, — сказала Фрида, вспоминая Мэри Ортон такой, какой она видела ее в последний раз: маленькая, съежившаяся фигурка в окружении высоких сыновей.

— Значит, вы все же считаете, что я уязвима.

— Мы все уязвимы, так или иначе. У Пула, похоже, был дар находить слабые точки окружающих.

— Ну, он был добр ко мне. Кажется, я ему нравилась. — Фрида ничего не ответила, и Жасмин Шрив снова напряглась. — Вы, психологи, считаете, что под поверхностью всегда прячется что-то еще. Что существует скрытый смысл, и он прячется за теми смыслами, которыми мы наделяем происходящее. Я говорю, что я ему понравилась, и вижу, как у вас начинают гореть глаза. Каждое слово становится опасным.

— Вы сердитесь на психотерапевтов, потому что сеансы психотерапии вам совершенно не помогли?

— Что?

— Возможно, вы чувствуете, что мы обещаем дать ответы, но предлагаем лишь дополнительные вопросы.

— Откуда вам известно, что я проходила лечение? Кто вам обо мне рассказал?

Жасмин Шрив, похоже, не только рассердилась, но и очень испугалась. Ее голос дрожал, и она поднесла ладонь к лицу в жесте самозащиты, который Фрида так часто видела у своих пациентов.

— Никто мне о вас не говорил. Я просто предположила.

— Что я такого сказала? Я ничего такого не сказала! Что еще вам известно? Продолжайте. Скажите мне. Только не сидите и не смотрите на меня так, словно видите меня насквозь.

Фрида откинулась на спинку стула и помолчала.

— Сеансы помогли вам справиться с пьянством? — наконец поинтересовалась она.

— Не совсем. Я… — Жасмин замолчала на полуслове. — Вы прочитали об этом в каком-то ужасном блоге и запомнили, чтобы использовать против меня? Какая низость!

Фрида смотрела на нее с любопытством.

— Вы действительно считаете, что я могла так поступить с вами?

— Так вы приобрели бы определенную власть надо мной. Откуда еще вы могли об этом узнать?

Фрида задумалась. И правда, откуда?

— Я просто почувствовала. — Она огляделась. — Вы окружены огромным количеством предметов, которые собирали всю жизнь. — Она жестом обвела помещение, выполненное в свободной планировке. — Все эти тарелочки, фотографии в рамках, фарфоровые статуэтки, чуть приоткрытый комод, демонстрирующий свое содержимое… Все выставлено напоказ. Но нет ни бокалов, ни графинов, ни бутылок. Уже почти семь часов вечера, а вы предложили мне чай, не алкоголь. Так что…

Жасмин закрыла лицо руками. Ее голос охрип от охвативших ее чувств.

— Я впустила вас в свой дом, говорила с вами абсолютно честно и открыто, а вы все это время шпионили за мной!

— Вы хотите поговорить об этом?

Она подняла голову. Тушь у нее потекла. Она выглядела старше, но в то же время — по-детски искренней.

— Вы правы. Во всем, что сказали. Я совершила ужасный поступок.

— Какой?

— Я напала на одного человека в магазине, на продавца, молодую женщину. Это ведь ужасно, правда? И жалко. Я выпила, а она оказалась стервой. По крайней мере, именно так я тогда подумала. — Она замолчала. Ей, похоже, было очень тяжело говорить. — Я была… — Ее лицо залила краска стыда. — Меня на время положили в психиатрическую больницу. Для моей же безопасности. А затем я легла в наркологическую клинику и завязала. И с тех пор не выпила ни капли.

— Это хорошо.

— Я так себя стыдилась!

— Жасмин, неужели это все так ужасно?

— Что вы имеете в виду?

— У вас была пагубная привычка. Вы от нее избавились. Почему вы так боитесь, что о ней узнают?

— Начнем с того, что это означало бы конец моей карьеры. Того, что от нее еще осталось.

— Правда? Разве мало людей, которые, наоборот, зарабатывают на жизнь тем, что рассказывают о своем позоре и возвращении на путь истинный?

— Это совсем другое дело.

— Почему?

— Я была милой, кокетливой, здравомыслящей ведущей, пытающейся немного улучшить жизнь людей. Если бы эти люди узнали, что на самом деле я — пьяница, опустившаяся на самое дно, оскорбляющая окружающих и нападающая на них, как, по-вашему, они бы отреагировали?

— Не знаю. Но я вижу, что это стало для вас навязчивым страхом. И страх этот никуда не уходит, он только становится больше и опаснее. Возможно, проблема именно в том, что вы пытаетесь сохранить все в тайне.

— Вам легко говорить. Я не могу рисковать.

— Это вам посоветовал Роберт Пул? Не рисковать?

— Да откуда вы все знаете?

— Оттуда, что вы говорили с ним точно так же, как сейчас говорите со мной, — пояснила Фрида. — Значит, Пул понял, что у вас есть тайна?

— Он сказал, что никто не должен знать. Что я могу все потерять. Он мне очень сочувствовал. И сказал, что я всегда могу поговорить с ним об этом, когда захочу. — Жасмин замолчала и посмотрела на Фриду. — Вы считаете, он ошибался?

— Я думаю, давать совет всегда нелегко. Возможно, вам следует обдумать то, какую власть над вами получила эта часть вашей жизни.

— Вы психотерапевт, — сказала Жасмин. — Разве вы не считаете, что проблема, которой поделились с другими, становится в два раза меньше?

— Возможно. Но также возможно, что если вы поделитесь с кем-то своей проблемой, то тем самым дадите ему контроль над собой.

Вернувшись домой, Фрида увидела, что Тесса Уэллс прислала ей электронное письмо. Она не могла назначить встречу в ближайшие несколько недель, но завтра вечером идет в театр в Ислингтоне и может заскочить к Оливии перед спектаклем, часов в шесть. Это возможно? Фрида позвонила Оливии, и та заявила, что это не только возможно, но и необходимо, и чем скорее, тем лучше, или она ворвется в дом Дэвида с ножом. Фрида отправила ответ Тессе, отослав его копию Оливии, а также сообщила Тессе номера городского и мобильного телефонов Оливии.

Еще она получила сообщение на голосовую почту от Карлссона, он просил перезвонить. Когда их соединили, он коротко сказал:

— Ничего нет.

— Ничего?

— Ваше одолжение, помните?

— А-а, вы говорите об Алане Деккере.

— Да.

— Но вы сейчас не один и не можете говорить.

— Да.

— Поскольку вы поставили себя под удар ради меня.

— Точно.

— Я благодарна вам. Значит, он действительно исчез, как сказала Кэрри.

— Похоже на то.

— Неужели вы не считаете, что это странно?

— Дальше я копать не стану, Фрида.

Она положила трубку и пошла наверх, в свой кабинет на чердаке, где, глядя в окно на крыше, могла смотреть, как в февральской темноте мерцают огни Лондона. Она села за стол, взяла карандаш с мягким грифелем и принялась рисовать чертиков. Она думала о Роберте Пуле, о том, как легко и непринужденно он доставал чужие тайны из людских душ. Еще она думала о том, что сказала Жасмин о коварной власти тайн. Лицемерка, сказала она себе, заштриховывая рисунок.

Когда она наконец снова спустилась, то обнаружила еще одно электронное письмо, на сей раз — от Сэнди. Она долго сидела за компьютером и наконец открыла е-мейл:

Я какое-то время встречался с одной женщиной, а теперь мы расстались, потому что она — не ты. Пожалуйста, Фрида, поговори со мной.

Глава 29

— Считайте, что вы взяли выходной.

Иветта вела машину, а Карлссон сидел рядом с ней. Они выехали из Лондона рано утром, как только рассвело, но попали в затор на разноуровневой дороге Норт-Серкьюлар-роуд и только теперь добрались до M-1, направляясь на север. Утро выдалось холодным и ветреным, а низкие облака грозили пролиться дождем.

— Какой долгий день, — заметила Иветта, но на самом деле она вовсе не возражала. Она только радовалась возможности провести столько часов наедине с Карлссоном, а еще немного смущалась и нервничала. — Манчестер, а затем Кардифф. Восемь часов за рулем, если повезет и мы не попадем в пробку.

— Пообедаем в пабе, — предложил Карлссон. — Я подумал, что лучше навестить обоих братьев Ортон в один день. Понять, что они за люди.

— Что вам уже известно?

— Давай посмотрим. Старший, Джереми — ему сейчас лет пятьдесят пять, — работает бухгалтером в крупной фармацевтической компании. Должно быть, богат. Женат, две дочери. Живет в Дидсбери и редко навещает мать. Один-два раза в год, да и то на денек-другой. У Фриды на него зуб.

— Ей вообще мало кто нравится.

Карлссон покосился на нее.

— У нее есть интуиция, — возразил он. — У нас и так хватает тех, кто строго придерживается протокола.

Иветта молча смотрела вперед, на дорогу, дождь все-таки пошел. «Таких, как я: скучных, неловких, старательных», — хотелось ей сказать, но она промолчала и вместо этого спросила:

— А как насчет младшего брата?

— Робин. У него более разнообразная работа и личная жизнь. Раньше управлял небольшой фирмой. Здесь написано: «ландшафтный дизайн».

— Пруды, что ли?

— Наверное. В девяностых на них был бешеный спрос, а потом он чем только не занимался. Сейчас он консультант по коммерческим вопросам, что бы это ни значило. У него сын от первого брака и еще один, намного младше, — от второго. Живет около залива в Кардиффе.

— У Фриды и на него зуб тоже? — ехидно уточнила Иветта.

— Он тоже почти не видится с матерью. Но Фрида говорит, что он более слабый из двух. Не такой агрессивный.

Когда они добрались до M-6, то остановились попить кофе и заправить машину, а уже в одиннадцать часов навигатор вел их через более преуспевающий пригород Манчестера. Джереми и Вирджиния Ортон жили в большом особняке в Дидсбери, на приличном расстоянии от усаженного деревьями шоссе. К дому вела посыпанная гравием дорожка, а перед особняком стояли две машины: БМВ и «гольф». Из трубы шел дым, и, разумеется, когда Вирджиния открыла дверь и провела их в гостиную, в камине горел огонь.

Для Карлссона темная мебель, серебряный поднос, на котором подали кофе, и оправленные в серебряные рамки фотографии детей в школьной форме, расставленные на крышке кабинетного рояля, казались предметами из другой эпохи.

Вирджиния Ортон была миниатюрной, немного нервной женщиной, чьи блестящие волосы были завиты в тугие локоны. А вот Джереми оказался крупным мужчиной: не толстым, но высоким и плотным, как игрок регби, центровой — с широкими плечами, крупной лысеющей головой, большими руками и ногами. На нем была сиреневая рубашка, пиджак и сверкающие часы. Его серые, немного выпуклые глаза окинули их подозрительным взглядом.

— Я ожидал вас полчаса назад, — буркнул он.

— Пробки, — коротко пояснил Карлссон. — Простите, что заставили вас ждать.

— Спасибо. — Джереми кивнул жене, как бы подавая знак, и она вышла из комнаты, цокая каблуками по паркету. — С чем приехали?

— Как вы знаете, я веду расследование убийства.

— Да, да. Но зачем вы приехали? Не понимаю, какое отношение ко всему этому имею лично я. Кроме того, что он меня обокрал, разумеется.

— Мы постараемся не занимать у вас много времени. Но я считал, что мистер Пул обокрал вашу мать, а не вас лично.

— Ужасно! Так обмануть бедную старушку.

— Но вы его никогда не видели?

— Конечно, нет. Если бы увидел, сразу бы раскусил.

— И даже не слышали о нем?

— Нет.

— Она говорила вам, что у нее в доме идет ремонт?

— Если бы она мне сказала, я бы велел ей составить смету. Уж я-то знаю этих пройдох. А что насчет других людей, с которыми он работал? Почему вы не можете связаться с ними?

— Мы пытались, разумеется. Но о них нет абсолютно никакой информации. Ни имен, ни контактных номеров — ничего.

— Скорее всего, это были поляки.

— Вы знали, что у нее течет крыша? — вклинилась в разговор Иветта.

— Не припоминаю. Да и какая, собственно, разница? Он ее надул, потом умер — можно сказать, ей крупно повезло.

— Итак, — резюмировал Карлссон, — вы понятия не имели, что она наняла людей ремонтировать дом?

— Вообще-то никто ничего не ремонтировал, верно? Просто он таким образом залез нам в карман.

— Ей в карман.

— Наш карман, ее карман… Мы — семья.

— Вы не знали о ремонте и никогда не видели мистера Пула, правильно?

— Правильно. — Джереми Ортон посмотрел на часы.

— Поскольку не навещали мать с прошлого лета? — уточнила Иветта, и Карлссон предостерегающе посмотрел на нее.

— Тот психотерапевт, — он произнес это слово с отвращением, — тоже набросилась на нас с Робином из-за этого. Я понимаю, на что она намекала. Но мы с ним люди занятые. Мы делаем то, что можем.

— Значит, вы понятия не имели, что она хочет изменить завещание?

— Вовсе она не хотела его менять. Она попала под влияние этого типа и совершенно запуталась.

— В новом варианте ему бы отошла треть ее состояния.

— Нет, я не знал. Я уже перекинулся с мамой словечком. Она больше не сделает такую глупость.

— Нам нужно, чтобы вы сообщили о своих передвижениях в последнюю неделю января, — неожиданно заявила Иветта.

— Что, простите?

— Просто для отчета. Не могли бы вы сказать, где были в последние десять дней января?

Джереми Ортон уставился на нее, затем перевел взгляд на Карлссона, и лицо у него побагровело.

— Вы что, серьезно?

— И нам бы очень пригодились любые свидетели, которые могут подтвердить ваши слова, — чтобы мы могли их проверить.

— Вы что, всерьез подозреваете меня в том, что я как-то со всем этим связан?

— Мы просто устанавливаем границы расследования, только и всего.

Джереми Ортон вскочил со стула.

— Вирджиния! — рявкнул он. — Принеси мне ежедневник, дорогая!

Четыре с половиной часа спустя Карлссон и Иветта добрались до Кардиффа. Дом Робина Ортона хоть и выходил окнами на море, но был более скромным, чем дом Джереми. Его машина стояла на дороге, а не во дворе. Жены дома не было: она работала. Чай разливали в кружки, а не чашки. Рояля тоже не было, но на стене висели фотографии детей.

Робин Ортон был не таким крупным, как брат. Карлссон подумал, что Робин похож на человека, за короткий срок сильно потерявшего в весе: кожа у него на лице висела складками, брюки болтались и не спадали только благодаря черному кожаному ремню.

Они задали ему те же самые вопросы и получили более-менее те же самые ответы. Нет, он никогда не видел Роберта Пула. Нет, он не знал о ремонте в доме. Нет, его не поставили в известность об изменении завещания, но если хотите знать его мнение, то это просто позор, что люди, подобные этому типу, Пулу, могут втереться в доверие к бедным старушкам. Нет, в последнее время он не навещал мать. Да какое их дело? В конце концов, сама Мэри Ортон тоже особенно не утруждала себя поездками в Кардифф, чтобы повидать сына; да и кроме того, ее всегда куда больше интересовал Джереми, чем Робин. А если они действительно хотят знать его мнение, то он считает, что часть тех денег, которые она с такой легкостью отдала первому встречному жулику, постучавшему в ее дверь, было бы куда лучше отдать ему, Робину, и помочь ему раскрутиться. Старикам следует проявлять бóльшую щедрость — в конце концов, его матери практически ничего и не нужно. Что касается последней недели января, то вообще-то бóльшую часть этого времени он провел в постели, куда его загнал ужасно противный вирус гриппа. Они могут уточнить у его жены… хотя она предпочитает называть это простудой, но что возьмешь с женщины? И они сами найдут выход, и, пожалуйста, не забудьте плотно закрыть за собой дверь.

— Ужасные, ужасные, ужасные мужчины, — простонала Иветта.

— Да, но какое у тебя сложилось мнение?

Они возвращались в Лондон по трассе M-4. С набухшего неба не переставая лил дождь.

— Мне жаль, что эти двое не убили Пула вместе, — искренне призналась она, — тогда их бы убрали подальше и на долгий срок. Бедная их мамочка!

— Это означает, что, по-твоему, они его не убивали?

— Конечно, все равно нужно проверить, чем они занимались на той неделе, и вернуться к Мэри Ортон — удостовериться, что они к ней не приезжали. К сожалению, я готова биться об заклад, что они не навещали ее с лета. Потому что были слишком уж заняты.

— Итак, — подытожил Карлссон, — у них есть повод, но этот повод появился слишком поздно.

— Мне нужно принять душ.

— А мне нужно выпить. — Он подумал и спросил: — Хочешь присоединиться?

— Да! — тут же согласилась она, но потом попыталась замаскировать свою радость. — Наверное.

— При одном условии.

— Каком же?

— Что ты не будешь критиковать Фриду. — Иветта запротестовала, но Карлссон ее перебил: — Вам, дамы, нужно сотрудничать.

Она не могла вспомнить. Она не могла вспомнить, какие ощущения дарит весна, или лето, или даже яркая золотая осень, хотя раньше осень была ее любимым временем года. Она помнила только зиму, потому что именно в зиме она и жила, постепенно вмерзая в нескончаемый холод. Деревья стоят без листвы, земля превратилась в ледяную рябь грязи, трава полегла, река приобрела коричневый цвет, а ее течение стало медленным и грустным, с потолка — кап-кап-кап — падают капли воды, пальцы по утрам словно восковые, окошки затянула покрытая инеем паутина, которую приходилось скрести ногтями так, что они ломались. А еще у нее расшатался зуб — похоже, начинается пародонтоз.

Она не могла вспомнить все, что он ей говорил. Что он велел ей делать. Они хранились в ее памяти, его слова, но она не могла найти их. Она рылась в ящиках своего разума и находила какие-то странные, отрывочные сведения, обрывки воспоминаний. Она в них больше не нуждалась.

Жизнь сузилась до этой лодки, до этой секунды. Но она не могла вспомнить почему.

Глава 30

В тот же день, в половине третьего, действуя в соответствии с ощущением, которое крепло все утро, Фрида вернулась в Гринвич, к Уайеттам. Она ничего не сообщила Карлссону и не стала предупреждать о своем приезде, хотя прекрасно понимала, что, возможно, просто не застанет никого дома. Но когда она добралась до жилища Уайеттов, то в большое окно на первом этаже увидела Айлинг: та сидела за роялем и играла. Даже с того места, где Фрида стояла, среди весенних луковиц и медных горшков, тщательно засаженных, она видела, как быстро пальцы Айлинг бегают по клавишам. Она также заметила, что хозяйка дома напряжена. Фрида подошла к входной двери, нажала на кнопку звонка, и приглушенные звуки музыки стихли. Через несколько секунд дверь открылась.

— Слушаю вас.

— Простите, что пришла без предупреждения, — извинилась Фрида. — Мы уже встречались.

— Да, я вас помню.

Айлинг застыла в нерешительности. Ее лицо стало напряженным, а вокруг рта появились морщинки, которых Фрида в прошлый раз не заметила.

— Скоро вернутся дети из школы, — неуверенно произнесла Айлинг, но сделала шаг в сторону, и Фрида вошла в широкое, чистое пространство квартиры, вызывавшее в ней ощущение демонстрационного зала, а не жилища. Было трудно поверить, что у Уайеттов есть дети, и ей неожиданно стало интересно, сколько часов в день здесь работает уборщица.

Ее ноги скользили по отполированным доскам паркета. На низком стеклянном столике в резной деревянной тарелке были выложены пирамидой яркие японские мандарины.

— Вам что-нибудь принести? Чай, кофе, настойку на травах?

— Нет, спасибо, — отказалась Фрида, проваливаясь в мягкий диван. Она терпеть не могла мебель, которая охватывает человека со всех сторон. Ей нравилось сидеть вертикально.

— Итак, у вас возникли какие-то новые вопросы? Фрэнка нет дома, разумеется.

— Именно поэтому я и приехала. Я так и думала, что он будет на работе, а ваши дети — в школе.

— Я не понимаю…

— Я хотела поговорить о вашей интрижке с Робертом Пулом.

— Да как вы смеете! — Она вскочила на ноги и встала перед Фридой: худая, вытянутая, дрожащая от огорчения и гнева. — Нет, как вы смеете!

— Айлинг, его убили. Возможно, это связано с вами.

— Убирайтесь отсюда!

— Хорошо. — Фрида встала, взяла пальто с подлокотника и принялась шарить в кармане. — Но если вы все же захотите рассказать об этом, вот моя визитка. — Она помолчала и добавила: — Я пока не собираюсь сообщать в полицию.

— Вам нечего им сообщить.

Женщины обменялись сердитыми взглядами, после чего Фрида кивнула и ушла. Через окно она увидела, что Айлинг стоит на том же месте, где она ее оставила, и задумчиво рассматривает визитку.

— Входите, входите, входите! — закричала Оливия.

Она пребывала в образе хозяйки, радушной и уже немного выпившей, и была одета в зеленый бархат, с высокой прической и длинными серьгами. Она втащила Фриду в дом и расцеловала в обе щеки, а потом облизнула палец и стерла следы помады. В прихожей было полно обуви, а у лестницы стояла мышеловка — правда, на данный момент без мышки.

— Она здесь?

— Твой поверенный…

— Тесса Уэллс.

— Еще нет. Но она позвонила и сказала, что уже едет. Мы так мило побеседовали! С ней будет и ее брат.

— Зачем? Он что, тоже поверенный?

— Нет, но она идет с ним в театр, и они едут туда в одной машине, так что… — Оливия сделала неопределенный жест. Ногти у нее были выкрашены в ярко-алый цвет, но лак уже облупился. — Я сказала, что не стану возражать.

— Разумеется. Ты собрала все документы?

— Ну, понимаешь… С этим возникли проблемы. Я очень старалась. Но ты ведь знаешь, как оно бывает. Бумаги просто исчезают. — И Оливия широко распахнула глаза, словно фокусник, показавший великолепный трюк.

— Она, наверное, к этому уже привыкла. Где Хлоя?

— В каком-то мобильном клубе.

— Что это такое?

— Честно говоря, не знаю, — заявила Оливия. — Все происходит на «Фейсбуке», кажется, да и вообще она с Сэмми, Сэмми и его друзьями, и ей уже семнадцать.

В дверь позвонили. Она вышла в прихожую и с такой силой распахнула дверь, что та отскочила от стены и снова захлопнулась, но Фрида успела мельком увидеть два удивленных лица.

— Простите, — извинилась Оливия, открывая дверь. — Пожалуйста, проходите.

Сразу было понятно, что они брат и сестра. Дело не только в том, что оба были высокими и поджарыми и волосы у них были одинакового рыжеватого цвета, хотя он предпочитал короткую стрижку и местами его волосы выгорели до пепельного оттенка. У обоих было овальное лицо и серо-голубые глаза.

— Привет! — поздоровалась Тесса. Она заметила Фриду и, узнав ее, улыбнулась. — Это мой брат, Гарри Уэллс.

Гарри пожал руку Оливии, а затем и Фриде.

— Не обращайте на меня внимания, — сказал он. — Я могу посидеть в машине, если хотите, или в уголке, пока вы поговорите. У меня полно работы, которую еще предстоит доделать.

— Вы к нам присоединитесь? — спросила Тесса у Фриды.

— Я пригласила ее для моральной поддержки, — сообщила Оливия. — Я думала, что вы можете оказаться какой-нибудь страшной теткой в строгом костюме в полоску. Но теперь мне кажется, что я и сама справлюсь. Проходите в гостиную. Правда, там такой беспорядок… Хотя я честно пыталась прибрать.

— Где мне лучше устроиться? — спросил Гарри у Фриды.

— Попробуйте в кухне, — с сомнением в голосе протянула Фрида. — Но предупреждаю: возможно, там окажется еще хуже, чем в гостиной. Может, пойдем и посмотрим вместе?

— Ничего себе, — почти восхищенно протянул Гарри, входя в кухню. — Теперь я понял, что вы имели в виду.

— Я могу расчистить вам место за столом.

— А вы куда сядете?

— Я подумала, что, наверное, стоит немного разгрести беспорядок. Хотя даже не знаю, с чего начать.

— Слушайте, а давайте я вымою посуду?

— Это даже не обсуждается.

— Почему? Я люблю мыть посуду. Здесь найдутся перчатки моего размера?

— Нет.

— Ага, вот они. — Он ловко натянул их. — Прекрасно. Тащите все сюда.

— Нет, это совершенно неуместно.

— Неуместно?

— Именно.

— Вам неловко.

— Да.

Он снял перчатки.

— Не понимаю почему. Может, тогда сделаете нам чаю?

— Я не хочу чаю.

— Бокал вина? За рулем у нас Тесса. Я отсюда вижу целых четыре открытых бутылки.

— Хорошо. Я сделаю вам чай, а вы пока садитесь за стол.

Она убрала со стола пепельницу, бокалы, чашки и несколько ужасно грязных тарелок, потом собрала газеты и журналы и сложила их стопкой. Она обнаружила несколько нераспечатанных писем — судя по всему, счетов, — и отложила их в сторону, чтобы Оливия позже просмотрела.

— Садитесь.

— А вы упрямая.

— Да. Я только вытру стол.

— Может, я поставлю чайник?

— Вы везде чувствуете себя как дома?

— Я? — Он, похоже, удивился. — Не знаю.

Фрида заварила чай, а Гарри Уэллс открыл свой портфель, достал оттуда какие-то бумаги и разложил их на столе, но у Фриды возникло впечатление, что работать ему совсем не хочется. Она чувствовала, что он наблюдает за ней, пока она складывала тарелки в посудомоечную машину.

— Кем вы работаете? — спросила она наконец.

— Я финансовый советник. Вот, после этого все обычно замолкают.

— И кому вы даете советы?

— Кому угодно. Тем, кто богат и хочет знать, на каком офшорном счете лучше всего спрятать свои деньги; и тем, кто отчаянно пытается, но никак не может свести концы с концами. Еще я присматриваю за парой благотворительных учреждений. Вы не поверите, во что люди умудряются вляпаться, да еще и деньги туда вложить.

— Ну почему же, поверю.

— А вот вы — нет. То есть вы свои деньги куда попало не понесете.

— Нет.

— Конечно, нет. Я слышал, вы психотерапевт.

— Да.

Люди часто реагировали на ее профессию шутливым и одновременно нервным вопросом — например, что она может увидеть в их поведении, словно у нее не нормальное зрение, а рентген. Но Гарри Уэллс, положив подбородок на скрещенные ладони и глядя прямо на нее, заявил:

— Да. Я понимаю, почему люди вам доверяют. — Потом добавил легко и непринужденно: — Может, пообедаете со мной в пятницу?

Фрида поставила перед ним чашку.

— Ладно.

— Хорошо. Место встречи обсудим позже. Какой у вас адрес электронной почты?

Она назвала ему адрес, и он записал его. Потом открыл папку, взял карандаш и приступил к работе. Фрида улыбнулась про себя и взялась за особенно грязную кастрюлю.

Глава 31

Фрида заварила себе нормальный чай — сладкий и крепкий, красно-коричневого цвета, а для Айлинг Уайетт — зеленый. Она протянула Айлинг чашку, и та обхватила ее ладонями.

— Чувствую, мне надо согреться, — сказала она. — Мне так холодно! Мне всю зиму согреться хочется, она в этом году удивительно морозная. Бывали дни, когда я ходила вдоль реки и ждала, что она вот-вот покроется льдом. Ее ведь когда-то уже сковывал лед, сотни лет назад, правда? Когда-то по Темзе катались на коньках.

— И устраивали на ней ярмарки, — поддержала ее Фрида. — Народные гуляния.

— Этой зимой был такой мороз, — продолжала Айлинг, — что странно, как это река не замерзла.

Она производила впечатление человека, который мерзнет постоянно: такая худая, нервная.

— Это из-за старого Лондонского моста, — пояснила Фрида.

— Старого Лондонского моста? А он тут при чем?

— Он замедлял течение реки, — ответила Фрида.

Айлинг покрутила головой, разглядывая гостиную, словно наконец-то начала оттаивать и понимать, куда попала.

— Уютное место.

— Спасибо.

— У вас есть просто очаровательные вещички. Как эта, например. — Она подняла салатницу из зеленого фарфора. — Как она к вам попала?

— Мне ее подарили.

— Вы сюда приглашаете пациентов?

— Нет, — покачала головой Фрида. — Чаще всего я приглашаю их в офис за углом.

— А меня пригласите? — неожиданно спросила Айлинг.

— Это было бы неправильно из-за того, как мы познакомились. Но почему вы хотели бы прийти ко мне на сеанс?

— По целому ряду причин, — вздохнула Айлинг. — Потому что все так перепуталось, потому что я живу не той жизнью, какой собиралась, потому что я себя ненавижу. Этого достаточно, чтобы ходить к психотерапевту?

Говоря это, Айлинг не смотрела на Фриду. Она крутила в руках чашку, разглядывала комнату, направляла взгляд куда угодно, лишь бы избежать контакта глазами.

— У меня создается впечатление, что сначала вам нужно переговорить со своим врачом, — заметила Фрида. — Но, конечно, я могу порекомендовать вам психотерапевта.

Наконец Айлинг посмотрела на Фриду.

— Думаю, вы просто не хотите со мной возиться, — сказала она. — Я понимаю. Вы работаете с полицией. Вы четко расставили приоритеты.

— Я действительно работаю с полицией.

Айлинг горько улыбнулась.

— И я читала о вас в газете, — добавила она. — Похоже, у вас и своих проблем хватает.

— Если у меня хватает своих проблем, почему вы захотели поговорить со мной?

— Когда вы спросили меня о Берти, я подумала, что вы мне сочувствуете.

— А что вы думаете теперь?

— Та девушка в газете уверяла, что вы ее использовали. Это правда?

— Я приложила руку к ее спасению. Но спасение может причинять боль.

— Возможно, она хотела сказать, — задумчиво произнесла Айлинг, — что вы входите в жизнь людей и все там перетряхиваете, а потом уходите и не берете на себя никакой ответственности за то, что сделали.

— Вы чувствуете, что именно так я поступила с вами?

Айлинг сделала глоток и очень аккуратно поставила чашку на маленький столик, за которым сидела.

— Когда я познакомилась с Фрэнком, мы работали в одной фирме. В одном отделе. Если уж на то пошло, я, пожалуй, выполняла свои обязанности немного лучше, чем он. Потом у нас появились Джо и Эмили, а потом… ля-ля-ля, и вот я уже сижу дома, его повышают по службе, а я даже у себя самой вызываю скуку, как и любая другая домохозяйка. Знаете, я никогда не думала, что стану скучной. Когда я училась в колледже, я считала скучными других. Если бы в возрасте двадцати двух лет я смогла увидеть себя в тридцать два года, я бы… ну, не знаю… совершила нечто радикальное. Убежала в Южную Америку, например. — Теперь она смотрела на Фриду с вызовом. — Я знаю, что вы скажете: посоветуете мне составить список даров от Бога. Вы скажете, что у меня есть два прекрасных ребенка и прекрасное жилье; что решение принимала я, меня никто не неволил, а потому я должна нести за него ответственность. Вы скажете, что мне, наверное, подсознательно не нравилось работать в бухгалтерской фирме, и я просто использую наличие детей в качестве оправдания тому, что не работаю.

Фрида поставила чашку с чаем на стол, так и не отпив из нее.

— Расскажите мне о Роберте Пуле, — попросила она.

— Когда Фрэнк приходит домой и я рассказываю ему, что сделала в саду или в доме, его глаза становятся стеклянными. Берти был совсем другим. Он мгновенно зажигался, у него была куча идей. Но он прислушивался и к моим идеям. — Она помолчала, словно выжидая, что же скажет Фрида, но та молчала. И Айлинг продолжила, словно разговаривая сама с собой: — Я никогда не думала, что мне снова доведется испытать нечто подобное. Я чувствовала, что на меня смотрят. Я знаю, о чем вы думаете.

— Скорее всего, не знаете.

— Вы думаете, я должна испытывать чувство вины за то, что оказалась плохой женой и плохой матерью. Что ж, это не так. Мы занимались любовью, когда детей не было дома. Эмили ходит в детский сад четыре раза в неделю и остается там до обеда, а после обеда, три раза в неделю, она ходит к няне. И мы занимались любовью в детской спальне. Отчасти по вполне прагматичным причинам: я начала бы подозревать, что простыни специфически пахнут, и принялась бы стирать их каждый раз, и тогда, возможно, даже Фрэнк что-нибудь заметил бы. Но дело было не только в этом. Когда мы лежали обнаженные в детской комнате, окруженные их вещами и игрушками, я чувствовала себя так, словно говорю «Отвяжитесь» всему этому, пониманию того, кем я являюсь. Думаю, я вас шокировала.

— Нет. Вы думали о том, чтобы оставить мужа?

— Скорее нет, — призналась Айлинг. — Нет, совсем не думала. Так или иначе, но через какое-то время секс сошел на нет, хотя чувство близости никуда не исчезло. Мы стали говорить о совместной работе.

— В какой области?

— У него были планы насчет дизайна, в основном садов, но интерьеры он тоже не исключал. — Айлинг улыбнулась. — Мы бродили по Гринвичу и разглядывали местные сады. Нам сразу бросилось в глаза, скольким людям нужен специалист, который просто вошел бы в их дом, взял на себя ответственность и разобрался в их проблемах, чтобы они могли спокойно заниматься чем-то другим. У людей есть деньги, но они не знают, как получить то, что им действительно нравится. Человек, который придумает, как находить таких людей, никогда не разорится. Вот мы и обсуждали создание такого бизнеса.

— Вы просто разговаривали об этом или делали что-то большее?

Айлинг опустила глаза и пожала плечами.

— Что вы реально сделали? — не отступала Фрида.

— Вас только это и заботит, — фыркнула Айлинг. — Вы просто полицейский.

— Я не смогу вам помочь, если вы не расскажете правду, — объяснила Фрида. — Я имею в виду — всю правду. Даже неудобную.

Айлинг прикрыла ладонью рот, потом потерла лицо, словно оно чесалось.

— Кое-что выглядело бы некрасиво, если бы вышло наружу, и теперь, когда он мертв, я даже не знаю, что произойдет.

— Если бы вышло наружу что именно?

— Я оказывала Берти кое-какую поддержку, только и всего. Частично поддержка была финансовой.

— Сколько?

— Несколько тысяч, — тихо, едва слышно ответила Айлинг. — Больше. Немного больше. Двадцать пять. Может, тридцать или сорок. Где-то так. Деньги принадлежат мне ничуть не меньше, чем Фрэнку. У нас все общее. И у меня есть собственный счет.

— Вы сообщили мужу?

— Я собиралась рассказать ему о своих планах, когда уже было бы о чем говорить. Все прошло бы нормально, но тут Берти внезапно умер. Я понимаю, что это в каком-то смысле просто кошмар, но, в конце концов, у нас довольно неплохие сбережения. И он не проверяет выписки с моего счета. Зачем ему это? Я просто в ужасе от всего этого, но в итоге все обойдется. Все постепенно утихнет и сойдет на нет, вот что я себе повторяю. То есть все это не имеет совершенно никакого отношения к смерти Берти, это всего лишь небольшие проблемы в браке. Наши проблемы. И они касаются только нас и никого больше. Вы должны понять это.

Фрида не сводила с нее внимательного взгляда.

— Я уверена, вы понимаете, что я должна рассказать об этом в полиции.

— Нет! Зачем? Это не имеет никакого отношения к преступлению. Я приехала сюда, потому что доверяла вам.

— Вы приехали ко мне, потому что я поняла, что у вас была интрижка с Робертом Пулом.

— Я думала, вы поймете. Я не думала, что вы станете осуждать меня.

— Я не осуждаю вас, Айлинг. Но был убит человек.

— Я его не убивала.

— Я должна рассказать.

— Но Фрэнк узнает… Вы ведь ему не скажете, правда? Да вы и не сможете сказать. Вы не можете раскрывать тайны пациента.

— Вы не мой пациент, — возразила Фрида. — Но я ему не скажу. Вы должны подумать о том, чтобы самой ему рассказать, даже если он не узнает обо всем от полиции.

— Я не могу. Вы не понимаете, какой он! Он никогда меня не простит.

— Дайте ему шанс. Как бы там ни было, я думаю, он уже знает.

Фрида провела дома всего лишь несколько минут, когда в дверь позвонили. Она поднималась по лестнице, собираясь принять душ, но пришлось вернуться и подойти к двери.

— Здравствуйте! Вы — доктор Кляйн?

Стоявшая на пороге женщина была молодой, со свежим цветом лица, выражение которого было одновременно виноватым и энергичным. У Фриды создалось впечатление, что незнакомка готова расплыться в восторженной улыбке и что если она так и поступит, то на щеках у нее появятся ямочки. У нее были вьющиеся каштановые волосы, обрезанные достаточно коротко, но оставшиеся непослушными, россыпь веснушек на щеках и переносице и мягкие карие глаза с крапинками на радужке.

— Простите, что явилась без приглашения. Меня зовут Лиз. Лиз Баррон.

— Чем могу помочь?

Она вздрогнула.

— Здесь ужасно холодно. Можно зайти на минутку?

— Только после того, как сообщите, кто вы такая.

— Конечно, простите. Я хотела спросить вашего совета по одному вопросу. Я надеялась, что вы сумеете помочь мне.

— О чем идет речь?

— Я журналистка из «Дейли скетч».

— Понятно.

— Я пишу большую статью, своего рода набросок о духе времени — работе полиции в современной ситуации подозрений и сокращений. В основном я должна выразить сочувствие полиции, но при этом пытаюсь посмотреть на ситуацию со всех точек зрения.

— Я не полицейский.

— Я знаю, знаю! — Она кивнула и покраснела. — Я, наверное, не очень понятно выражаюсь. Дело в том, что мой редактор считает, что нам стоит уделить внимание какой-то конкретной области или даже конкретной истории. Я подумала: почему бы мне не расспросить вас о сотрудничестве с полицией? Я, разумеется, имею в виду дело о Дине Риве, ну и последнее тоже — о Роберте Пуле. Я просто под впечатлением от того, что вы сделали, и знаю, что Джоанна Тил о вас написала. Она поступила с вами ужасно несправедливо. Я подумала, что у вас появится прекрасная возможность изложить свой взгляд на то, что произошло. Наверное, просто ужасно, когда не можешь возместить урон, нанесенный твоей репутации.

— Все вовсе не так трагично.

Но Лиз Баррон это, похоже, не остановило. Ее приятное лицо буквально излучало сочувствие.

— Вы могли бы рассказать мне о том, что произошло тогда, и чем вы занимаетесь сейчас, и вообще каково это — работать консультантом.

— Нет.

— И мы могли бы даже обсудить компенсацию за беспокойство.

— Нет.

Выражение ее лица не изменялось.

— Вы чувствуете себя ответственной за смерть Кэти Райпон?

— Не хочу показаться грубой, но сейчас я закрою дверь.

— Почему общественность должна оплачивать вашу помощь полиции в деле Пула, если…

Фрида закрыла дверь. Потом поднялась по лестнице и приняла душ: она долго стояла под сильными струями воды, пытаясь ни о чем не думать.

— Так-так-так, — протянул Карлссон. — Значит, миссис Уайетт обманывала мужа с нашим Робертом Пулом.

Они сидели в машине и направлялись к дому Мэри Ортон. Фрида молча смотрела в окно.

— А потом он взялся за миссис Ортон и постепенно добился того, что она изменила завещание.

— Попробовал добиться, — поправила его Фрида.

— Он спал с миссис Уайетт, затем взял у нее деньги. Как вы считаете, он ее шантажировал?

— Не думаю, что в этом возникла необходимость. Она сказала, что они собирались вместе заняться бизнесом.

— Теперь это так называется, да? — хмыкнул Карлссон. — Вы считаете, что мистер Уайетт знал?

— На это указывает то, как они вели себя, когда находились рядом. Они не смотрели друг на друга, и создавалось впечатление, что они просто боятся встретиться взглядами. Тогда я подумала, что они скрывают что-то друг от друга. Мы уже выяснили, что скрывала она. Но что скрывал он?

— Выходит, он знал?

— Айлинг Уайетт утверждает, что нет. Я в этом не очень уверена.

Карлссон задумался.

— Он спит с твоей женой, крадет твои деньги. А потом его труп находят в миле от твоего дома. Мне не терпится поговорить с Фрэнком Уайеттом.

— Я сообщила Айлинг, что все вам расскажу и что она должна поговорить с мужем до того, как это сделаете вы.

— Какого черта вы так поступили? Уничтожили весь эффект неожиданности.

— Поступить так было правильно.

— Правильно для кого, Фрида? Для нее или для нашего расследования?

— Нет никакой разницы. Это правильно, и все тут.

— На чьей вы стороне?

— Я не поддерживаю никакую сторону.

Карлссон сделал глубокий вдох, пытаясь сдержаться и не выругаться от души.

— Какое мнение у вас сложилось в отношении сыновей Мэри Ортон?

— Они мне не нравятся, — признался Карлссон.

— Но улик против них нет?

— У них был мотив. У них был чертовски серьезный мотив. Вот только, думаю, когда они наконец это поняли, было уже слишком поздно.

Мэри Ортон настояла на том, чтобы заварить чай и поставить на стол печенье. Неоднократно извинилась за то, что не испекла пирог. Фрида видела, как дрожат ее руки — в старческих пятнах и с толстыми синими венами под обвисшей кожей, — когда она расставляла чашки. На ней была темно-зеленая юбка, белая блузка и короткая тонкая кофта. Но пуговицы на блузке были застегнуты неправильно, демонстрируя надетую под нее старомодную кружевную комбинацию, а по колготкам спускалась «стрелка».

— Нам очень жаль, что приходится вас снова беспокоить, — мягко сказала Фрида. — Мы просто хотели уточнить кое-что.

— Все, что угодно, если это поможет в расследовании.

Она неловко подняла чашку непослушными пальцами, так что чайная ложечка зазвенела о стенки.

— Стандартная процедура, — успокаивающе вставил Карлссон. — Мы просто хотим, чтобы вы подтвердили кое-какие детали. Например, когда ваши сыновья приезжали к вам в последний раз.

Она посмотрела на него и опустила глаза на свою чашку.

— Зачем это вам?

— Мы просто должны знать, кто видел Роберта Пула, — пояснила Фрида. — Вам не очем волноваться.

— Я не помню, когда они были здесь.

— Но в этом году приезжали?

— У них очень много дел.

— Я знаю. И они живут очень далеко, так что, разумеется, приехать к вам им тяжело, — согласилась Фрида.

— Они неплохие сыновья.

— Но вы редко видитесь?

— Вот внуков я хотела бы видеть чаще.

— Дети так быстро растут, — поддержала ее Фрида. — Несколько месяцев в их возрасте значат очень многое.

— Я хотела бы чаще с ними видеться, — согласилась Мэри Ортон. — Нет. Не в этом году.

— А как насчет прошлого года?

— Разве они сами не могут сказать вам?

— Они оба сказали, что приезжали к вам летом.

— Да. Пожалуй, так и есть.

— Значит, вы не видели их месяцев восемь или около того. — Настаивать в такой ситуации жестоко, но куда деваться.

Мэри Ортон подняла глаза.

— Восемь месяцев, — тихо согласилась она.

— Вы говорили кому-то из них о Роберте Пуле, о том, что он помогает вам с ремонтом?

— Мне не хотелось говорить об этом. Я не хотела, чтобы они испытывали чувство вины.

— Потому что вы уже говорили им, что крыша протекает?

— Я не из тех, кто поднимает шум на пустом месте. Они сказали, что это, скорее всего, пустяки, да и в любом случае, когда придет весна, течь перестанет.

— Понятно.

— Ваш друг Джозеф, — внезапно оживилась Мэри Ортон, — просто изумительно починил крышу и котел.

— Я рада, что он помог вам.

— Такой приятный молодой человек! Он рассказывает мне о своей стране, а я ему — о том, каким Лондон был раньше. Ему очень понравился мой пирог «Лимонный дождь». И он сказал, что приготовит мне сладкий хлеб с медом и маком, который ел в детстве. Хотя он, наверное, забудет.

— Я уверена, что не забудет, — заверила ее Фрида.

— Люди сейчас такие занятые. Но когда становишься старой и живешь одна, время пролетает так быстро, но при этом тянется так медленно! Странно, не так ли?

— Да, очень странно.

— Когда ты молод, никто не предупреждает о том, каково будет в старости.

— И как оно?

— Ты превращаешься в призрак собственной жизни.

Перед тем как уйти, Карлссон остановился перед деревянной урной, содержавшей прах мужа Мэри Ортон. Он очень мягко коснулся урны указательным пальцем, провел им по затейливому узору.

— Очень красиво и очень необычно. Кто ее для вас делал?

Старушка подошла к нему — по сравнению с ним она казалась миниатюрной.

— Ее сделали из вяза, который упал в нашем саду несколько лет назад. Я подумала, что будет правильно, если прах Леонарда станет покоиться в урне из дерева, которое он любил при жизни.

— Гм… — Карлссон заинтересованно кивнул. — А вы помните, как звали тех, кто ее сделал?

Она нахмурилась, роясь в памяти, и сказала:

— Компания под названием «Живое дерево». Кажется. Но я могу проверить. Если сохранила документы. А что?

— Она просто бросается в глаза. Очень красиво.

Мэри Ортон просияла. Фрида заметила, как уважительно Карлссон нагнулся к ней, и отвернулась, чувствуя, что ее это почему-то тронуло.

— Почему вам неожиданно захотелось узнать, кто изготовил ту урну? — спросила Фрида, как только они сели в машину.

— Миссис Ортон, Жасмин Шрив и Айлинг Уайетт — у всех в доме стоят красивые деревянные безделушки. Возможно, это связь.

— Вон оно что! Понятно.

— Только возможно.

— Вы очень наблюдательны.

— Что ж, благодарю вас, доктор Кляйн.

— Почему вы начали курить?

Он огляделся.

— Кто говорит, что начал?

— А разве нет?

— От меня что, табаком пахнет?

— Нет. Но слишком сильно пахнет мятой.

— Я не хочу, чтобы мои дети узнали, — сказал он и собирался добавить еще что-то, но сдержался.

— Вы ведь понимаете, что можете им это сказать.

— Нет. Я так не думаю. — Он включил «дворники» и фары. — Боже, вы тоже ненавидите февраль?

Глава 32

«Живое дерево» расположилось в маленькой мастерской в Долстоне, занимая первый этаж здания, где также разместились приют для животных, фирма по изготовлению шляп и мастерская, которая делала вывески. Входя внутрь, словно попадаешь в другой мир. Вдоль всех стен, вплотную друг к другу, стояли деревянные доски. Середина комнаты отводилась под большие станки, пилы и рубанки, одним из которых орудовал молодой человек в белой майке, склонившийся над верстаком; на его голых плечах блестели капельки пота. Густой запах смолы висел в воздухе. Иветте пришлось кричать, чтобы ее услышали. Мужчина выключил станок и выпрямился, вытирая лоб тыльной стороной ладони.

Она подняла повыше свой значок.

— Вы отвечаете за работу на этой фирме?

— Мой отец. Но его сейчас нет. Можете говорить со мной.

Он покосился на Мюнстера, разглядывавшего какой-то агрегат, возможно тиски, с огромным и тяжелым на вид лезвием.

— Осторожно! — предупредил сын хозяина. — Вам отрежет руку, стоит только нажать не на ту кнопку.

— У нас есть список имен, — сказала Иветта. — Я хочу спросить, нет ли среди них тех, которые вам знакомы.

— Ладно.

Она вручила молодому человеку отпечатанный список, он быстро его просмотрел.

— Это мои клиенты, — спокойно произнес он. — Некоторые имена я не припомню. Нужно проверить по компьютеру, но, вполне возможно, это тоже клиенты.

Он направился в угол, отгороженный от остальной части комнаты, где стояли картотека и компьютер, сел за компьютер, постучал по клавишам, открыл файл с именами и прокрутил текст.

— Все, кроме последнего, — сообщил он. — Салли Ли. Я ее не знаю, и в компьютере ее тоже нет. Для остальных мы выполняли разные заказы, иногда несколько раз. Взять, к примеру, Коулов: мы сделали им кровать из старого ясеня, который упал под порывом ветра. Прекрасный кусок дерева. На все про все ушло несколько месяцев.

— То есть вы утверждаете, что все они покупали у вас различные предметы, которые вы делаете.

— Мы не магазин, как вы и сами видите. Люди приносят нам материал из своего сада, а мы превращаем его в предметы. Обычно это миски и разделочные доски — но, в принципе, может быть все, что угодно. Например, миссис Ортон — мы сделали ей урну для праха мужа.

— Как ваши клиенты вас находят?

— Мы даем объявления в нескольких журналах. Журналах для людей, ремонтирующих свой дом.

— Нет ли среди ваших клиентов некоего Роберта Пула? — закинула удочку Иветта.

— Робби? — Он с любопытством посмотрел на них. — Нет. Он не был клиентом. Он здесь работал.

— Он? Когда?

Он на секунду задумался.

— Пришел к нам в прошлом году, но проработал всего несколько месяцев. — Дверь распахнулась от удара плечом, и в мастерскую вошел еще один мужчина; в обеих руках он держал одноразовые стаканчики с кофе. — Даррен, это из полиции. Они спрашивают о Робби Пуле.

— Почему он ушел? — спросила Иветта.

Мужчины переглянулись.

— Какие-то проблемы? — уточнил Даррен. — Нам не нужны неприятности.

— Совершено преступление.

— Все закончилось плохо, — ответил молодой человек. — Пропали деньги. Премерзкое было чувство.

— Вы решили, что это он?

— Мы решили, что это, возможно, он. Нам это казалось единственным объяснением. Мы спросили его напрямик, и он жутко разозлился. Неприятно вышло. Всем.

— Но он ушел.

— Я выдал ему зарплату за несколько недель, чтобы он успокоился. У него все нормально?

— Он умер.

— Что?

— Его убили.

— Твою мать!

— Твою мать! — в ужасе повторил Даррен. — Черт, ну и дела!

— Мы нашли список этих имен у него в квартире.

— Господи! Зачем они ему?

— Именно это мы и пытаемся выяснить.

— Умер!

— Вы нам очень помогли. Возможно, мы еще свяжемся с вами. — Иветта улыбнулась. — Я не думаю, что вам следует винить себя за то, что разрешили ему уйти, — заметила она.

Глава 33

В пятницу вечером, когда Гарри заехал за Фридой, он не стал сообщать ей, куда они направляются. Она села на заднее сиденье такси рядом с ним и обратила внимание, что он рассматривает что-то на экране телефона.

— Я сам еще даже не знаю, — заметил он.

— Что вы имеете в виду?

— Когда не знаешь, все гораздо интереснее, — ответил он. — Мы едем в Шордич. Это все, что я могу сказать.

— Я не понимаю. Что произойдет, когда мы попадем в Шордич?

Гарри постучал по телефону.

— Предоставьте это ему, — предложил он. — Он обо всем позаботится.

— Хорошо, — согласилась Фрида. — Доверюсь ему.

— Должен предупредить вас кое о чем, — продолжал Гарри. — Хочу начать с честности и откровенности.

— Это всегда плохой признак, — заметила Фрида.

— Нет, правда. Я просто хочу как можно раньше посоветовать вам держаться подальше от моей сестры. Тесса Уэллс часть своей жизни живет как законопослушный поверенный, но у нее почти всегда есть скрытый мотив.

— Зачем мне это знать?

— Она позвонила мне сразу же после того, как познакомилась с вами, и все мне о вас выложила. Заявила, что не будет знать ни сна ни отдыха, пока не сведет нас вместе.

Фрида выглянула в окно и только потом ответила:

— Я ведь согласилась просто поужинать с вами.

— Я знаю. Думаю, я просто хочу, чтобы вы признались, если у вас сейчас кто-то есть.

— Никого нет.

— Это хорошо. Почему же мне кажется, что сейчас прозвучит «но»?

— Не знаю. Я не собиралась ничего добавлять.

— Но, может, вы только что с кем-то расстались?

Фрида посмотрела в его серо-голубые глаза. Сколько времени прошло после этого «только что»? Она разошлась с Сэнди в декабре позапрошлого года. Она подозревала, что Гарри решит, что четырнадцать месяцев — очень долгий срок; так решило бы большинство людей. Чем можно измерить отсутствие? Шли минуты, которые стали часами, и часы, которые походили на пустыню без горизонта. Были дни, унылые и безжизненные, как свинец, и целые недели, когда ей приходилось заставлять себя дюйм за дюймом идти вперед. Как узнать, когда сердце готово попробовать еще раз? Возможно, у таких, как она, сердце никогда не бывает готово, и его приходится заставлять открыться.

— Не так давно у меня кто-то был, — мягко ответила она.

— Повезло тому кому-то.

— Нет. Я так не думаю.

— Но все уже в прошлом?

— Он уехал. — Далеко уехал, мысленно добавила она. В Америку, на другой континент. — И я не хочу об этом говорить.

— Не могу себе представить, как кто-то… — Гарри оборвал фразу на полуслове. — Простите. Мы только что познакомились, и я не хочу все испортить.

— Ничего страшного.

— Но я считаю, что вы очень красивая.

— Спасибо. Скажите, вы уже решили, куда именно мы идем, или это по-прежнему тайна для нас обоих? Мы почти добрались до Шордича.

— Точно. Конечно. Погодите. — Он снова посмотрел на экран телефона и открыл окошечко в стеклянной стенке, отгораживавшей их от водителя. — Пожалуй, мы выйдем на этом перекрестке.

Они вышли на центральной улице Шордича.

— Я когда-то работал в одном офисе, здесь неподалеку, — небрежно обронил Гарри. — И в то время я считал — вообще-то не просто считал, а и открыто утверждал, — что это единственный район Лондона, который никогда не станет модным. И вот приблизительно пять лет спустя я прочитал в одном американском журнале, что самое модное место на всем белом свете теперь Хокстон, район в Шордиче! — Он постучал пальцем по экрану телефона. — Ладно. Просто следуйте за мной.

Они свернули с центральной улицы, и Гарри повел Фриду через лабиринт улиц, иногда сверяясь с телефоном.

— Все, пришли, — объявил он. — Я так думаю.

Они стояли перед стальной дверью чего-то похожего на склад. Гарри нажал на кнопку звонка. На фоне статических помех зазвучал чей-то голос.

— Гарри Уэллс плюс один, — произнес Гарри.

Раздался щелчок, и он толкнул дверь. Они вошли и поднялись по металлической лестнице. Наверху открылась еще одна дверь, и на пороге их встретила женщина. Она была крупной, с великолепными, мелко завитыми светлыми волосами, торчащими во все стороны, и буквально завернута в белый передник с единственной вертикальной полосой темно-красного цвета. Она провела их в маленькую квартиру без внутренних перегородок — сплошные некрашеные доски, кирпичные стены, открытые трубы и металлические радиаторы центрального отопления. Большие окна выходили на Лондонский Сити. Из пяти самодельных столов четыре уже были заняты. Женщина подвела их к свободному столу, и они сели.

— Я Инга, — представилась женщина. — Я из Дании. Мой муж Пол — из Марокко. Мы готовим вместе. Я принесу вам вино и еду, выбирать вы не можете. Никаких аллергий или пунктиков нет?

Гарри вопросительно посмотрел на Фриду.

— Простите, я забыл у вас спросить.

Фрида покачала головой, и Инга ушла, однако вскоре вернулась, неся кувшин белого вина и тарелку соленой рыбы со сметаной. Когда они снова остались одни, Фрида посмотрела на Гарри.

— Что это, черт возьми, такое?

Гарри внимательно рассмотрел содержимое тарелки.

— Больше похоже на датскую кухню, чем марокканскую, — решил он.

— Нет, я об этом. — Она жестом обвела помещение. — Обо всем этом.

— А-а, это? Это неожиданно возникший ресторан. Их можно найти, если знать, где искать.

— Неожиданно возникший?

— Они появляются и исчезают: в них странные люди делают странные вещи для небольших групп людей.

— Он… гм… работает на законных основаниях? — забеспокоилась Фрида.

— Надеюсь, что так, — пожал плечами Гарри. — Но это вы должны знать. Вы ведь работаете в полиции.

— Не совсем.

Он разлил вино по бокалам.

— Я очарован, — признался он. — Психотерапевт, который работает на полицию… Как так случилось?

— Это длинная история.

— Вот и хорошо, — одобрительно кивнул Гарри. — Я люблю длинные истории.

Пока их стол заполнялся небольшими тарелками с копченым мясом, йогуртами и несладким печеньем, Фрида рассказала ему об Алане Деккере, о поиске Мэтью, о близнеце Алана, Дине Риве, и его жене Тэрри, которая оказалась девочкой, пропавшей без вести за двадцать лет до того. Она немного отредактировала свой рассказ и ничего не сказала ему ни о смерти Кэти Райпон, ни о поселившейся в ней недавно уверенности, что Дин еще жив.

Гарри оказался хорошим слушателем. Он наклонялся через стол, но не слишком близко, кивал, одобрительно бормотал что-то, но не перебивал ее. Когда Фрида закончила, он спросил ее о деле, над которым она работала в данный момент, — об этом типе, Роберте Пуле, и, к своему удивлению, она поняла, что открылась ему. Она описала ему Мишель Дойс, а затем рассказала о Пуле, хоть и умолчала о жертвах последнего.

— Я никак не могу понять, что он за человек, — призналась она.

— Ну вы ведь не встречались с ним лично, а теперь он мертв.

— Я все еще хочу раскусить его. Возможно, таким образом мне удастся понять, кто его убил. С одной стороны, он, вероятно, был аферистом. В то же время он заставлял людей чувствовать себя не такими одинокими. У него, похоже, был дар находить их уязвимые места и утешать их.

— Разве не так действуют аферисты? Втираются в доверие?

— Да. Возможно. Вот только… — Она замолчала.

— Что?

— У меня возникло подозрение, что он немного походил на меня.

Гарри ее слова, похоже, не удивили. Он кивнул, скатал хлебный шарик и уточнил:

— Вы имеете в виду, что он вел себя как психотерапевт с теми, кого обманывал?

— Да.

— Наверное, не очень приятное ощущение.

— Очень неприятное.

— Но я все равно уверен, что вы — потрясающий врач.

Фрида фыркнула.

— Вы просто пытаетесь польстить мне. Вы понятия не имеете, насколько хорошо я выполняю свою работу.

— Я бы доверился и открылся вам.

— Вот только вы этого не сделали. Вы просто задавали вопросы и слушали меня.

— Так спросите меня о чем-то. — Он протянул руки ладонями вверх. — О чем угодно.

— О чем угодно?

— Абсолютно.

— Вы работаете в этой области, потому что любите деньги?

— Хм… Нет, потому что я понимаю деньги и то, как они меняют людей.

— Продолжайте.

— Хороший бухгалтер или финансовый советник — своего рода художник. Вы можете превратить чужие деньги в самые удивительные творческие возможности, во что-то такое, о чем они не смели даже мечтать.

— Чтобы не надо было платить налогов? — уточнила Фрида.

Гарри насмешливо сдвинул брови.

— Вы ведь не из налогового управления, верно? — спросил он. — Речь идет просто о том, чтобы рассмотреть возможности. Для меня это вообще не вопрос денег. Это похоже на прилавки в детской игре. — Он обежал комнату взглядом. — Вот как здесь. Вы спросили, работает ли это место на законных основаниях. Строго говоря, думаю, что нет. Они нашли «серую» область в законе, где-то между рестораном и частным званым обедом, и в пределах этой «серой» области могут развивать свой марокканско-датский творческий потенциал. Что скажете?

— Это Лондон, — пожала плечами Фрида.

Гарри был явно озадачен.

— Что вы имеете в виду?

— Серые области, — ответила она. — События, которые происходят втайне от окружающих: хорошие события, плохие события, странные события.

— А это какое событие? — уточнил Гарри.

— Думаю, хорошее, — призналась она. — Пока однажды здесь или в аналогичном месте не случится пожар, и это место уже не покажется таким забавным.

Лицо у Гарри вытянулось.

— Ну вот, в вас заговорил полицейский.

— Я не полицейский.

— Простите. Разумеется, нет. Следующий вопрос.

— Почему вы еще не женаты?

— Даже не знаю.

Фрида удивленно приподняла брови.

— Я не думал, что останусь неженатым в тридцать восемь лет. Скоро мне уже исполнится сорок — я всегда думал, что в сорок остепенюсь: жена, дети, дом, ну вы понимаете. Что у меня будет жизнь, к которой все рано или поздно приходят. Конечно, у меня были отношения: какие-то — короткие, какие-то — долгие, а когда-то давно я даже был помолвлен с женщиной, которую, как я считал, любил и которая, как я считал, любит меня, но потом… В общем, ничего не вышло. Все постепенно сошло на нет, и иногда я с трудом могу вспомнить, как она выглядела или как себя вела, словно это был сон, да и тот приснился не мне. Думаю, я всегда чувствовал… — он нахмурился и сделал большой глоток вина, — …всегда чувствовал, что я жду.

— Чего ждете?

— Не знаю. Жду, когда начнется настоящая жизнь — жизнь, которая была мне предначертана.

— Настоящая жизнь? — Слова Фриды повисли в воздухе между ними.

— Настоящая жизнь, настоящая любовь. Я не знаю.

Однажды он сказал ей: «Я тебя знаю». Он заглянул ей в глаза и не улыбнулся, и она почувствовала, как его пристальный взгляд прокладывает путь через туннели и потайные двери ее ума.

Что он увидел? Что он нашел, когда вглядывался в нее? Он нашел ее настоящую, ту, до которой больше никто не мог добраться?

Тело не имеет значения. Больше не имеет. Потрескавшаяся кожа и покрытые струпьями губы, грубо обрезанные и сальные волосы, выдающиеся ребра и странные синяки, распустившиеся на бледной, чумазой плоти, не привыкшей к солнцу. Значение имеет только душа. «Ничего не слушай», — внушают тебе голоса. Он сказал: «Я тебя знаю. Положи это на весы. Я тебя знаю». Только это имело значение. Только это.

Глава 34

Совещание состоялось в семь утра, когда на улице еще не до конца рассвело. Повсюду стояли чашки с желто-коричневым чаем, который никто не пил, и печенье «Гарибальди», которое никто из них не ел: Иветта только один раз откусила большой кусок, рассыпав крошки, удивилась собственному поступку и смутилась от громкого хруста, прозвучавшего как раз тогда, когда она должна была говорить. Джейк Ньютон посмотрел на нее с нескрываемой жалостью.

Она разложила на столе карту. Карлссон, Фрида и Крис Мюнстер наклонились и стали ее внимательно разглядывать. Джейк раскачивался на стуле, сохраняя равновесие только благодаря тому, что держался указательными пальцами за край стола, — это чрезвычайно встревожило Иветту и взбесило Карлссона.

— Мы подумали и решили попробовать подвести итог тому, что он успел сделать за свою жизнь, — сказала Иветта, все еще пытаясь проглотить печенье, — где он был, кого видел; попробовать найти принцип и посмотреть, не обнаружатся ли пробелы.

— Продолжай.

— Конечно, за точность не ручаюсь. Нам известно слишком мало, и многое из того, что мы знаем, основано на воспоминаниях. Но смотрите. Вот те дни, когда он виделся с Мэри Ортон. Она обозначена зеленым. Жасмин Шрив — красным. Уайетты — синим. Дни, когда он встречался с Джанет Феррис, разбросаны вокруг, что неудивительно, и есть куча дней, которые никем не заполнены. Но картинка получается достаточно четкая, правда? То есть более четкая, чем можно было бы ожидать, — словно у него была система, и он распределял свое время между всеми людьми, от которых хотел что-то получить.

— Гм… — задумчиво промычал Карлссон. — Похоже. Хорошая работа.

— Но вот какая странность: существуют дни, когда он просто исчезает с радара. Скажем, в каждой группе по десять дней или по две недели есть три-четыре дня, когда невозможно выйти на его след, и, насколько нам известно, в своей квартире он также не появлялся.

— Значит, ты думаешь, был кто-то еще?

— Возможно. Кто-то, кого мы пока не вычислили.

— Возможно, еще одна жертва.

— По крайней мере, похоже на то.

— На фоторобот кто-нибудь отреагировал?

— Ты знаешь систему: звонили десятки людей, кричали, что знают его, но всякий раз мы оказывались в тупике.

— Он ведь садовник, да? — неожиданно спросила Фрида.

Взгляды всех присутствующих устремились на нее.

— Что вы имеете в виду под этим «он ведь садовник»? — удивилась Иветта. — Какое отношение это имеет к расследованию?

— Все, что вам удалось обнаружить, навело меня на мысли о садоводстве, — пояснила Фрида. — Садоводство завязано на разных этапах. Нужно сажать семена, потом поливать растения, затем собирать плоды и обрезать зимой ветви. С моей точки зрения, очень похоже, что он находился на различных этапах возделывания людей, о которых мы знаем. Есть те, с кем он только связался по телефону или, по-видимому, собирался связаться в ближайшем будущем. Есть наша пара из Брикстона, наши первые ниточки к нему: он посетил их один раз. Есть Джанет Феррис, для которой он, похоже, был прекрасным соседом, добрым и внимательным. Есть Жасмин Шрив — у него на нее что-то было, но, насколько нам известно, он это «что-то» использовать не успел. Затем Уайетты. Ему удалось выманить у Айлинг деньги, и мне кажется маловероятным, что он не стал бы давить на нее дальше. Мэри Ортон. Безусловно, он выманил у нее огромную сумму и даже почти убедил ее изменить завещание.

— Вы правы, — кивнул Карлссон.

— Если есть еще кто-то, о ком мы не знаем, кто-то, с кем он встречался в эти временны́е промежутки, то интересно, как он или она вписываются в систему? Он уже получил от этого человека все, что хотел? Или только начал работу? Или его отношения с ним зашли дальше, чем с кем-либо из уже известных жертв? Аферисты ведь не просто выманивают у людей деньги. Им нравится получать власть. Существуют исследования, в которых анализировалось поведение аферистов, не извлекавших в результате своих действий вообще никакой финансовой выгоды. Это мог быть грандиозный проект, цель которого — почувствовать себя сверхважным человеком.

Неожиданно заговорил Крис Мюнстер.

— Что я хочу знать, — сказал он, — так это кто такая чертова Салли Ли?

Гул у нее в голове прошел. Острый приступ голода — тоже, как и давящее головокружение. Предметам вернулась четкость. Теперь она все прекрасно видела, а мысли походили на ножи.

Она — его наследница. Она не подведет его.

Она встала с узкой кровати, отстранилась от хрипящей простыни и кусючего одеяла. Одежда висела на ней мешком, и, проведя по телу пальцами, она почувствовала, как сильно теперь выступают кости: таз, ключица, ребра, запястья, лопатки, руки-крылья. Летать… В школе она была пухленькой, с мягкими округлыми бедрами. «Соблазнительная», — называла ее мать. «Кубышка!» — кричали вслед недоброжелатели. Теперь она стала худой и твердой. Инструмент. Его инструмент.

Она пробралась в темноте к длинному буфету, занимавшему почти все место под носом лодки и заканчивавшемуся практически у самой обшивки. Он говорил ей, что этого делать нельзя, ни в коем случае. Она поклялась ему: вот-те крест! Но все изменилось. Правила больше не имели значения, период ожидания истек.

Она добралась до буфета, вытащила первый пакет, завернутый в несколько полиэтиленовых мешков, чтобы в него не проникла влага, и положила на стол. За первым последовали еще три. А потом она начала.

Фрида добралась до больницы в последний момент. Они договаривались встретиться с Джеком в холле, у стойки с открытками, желавшими скорейшего выздоровления, но он опаздывал, и она увидела, как он, разгоряченный, ворвался в помещение через вращающиеся двери. Одежда у него была подобрана очень странным образом — Фрида решила, что так он, скорее всего, одевается по выходным или просто схватил первое попавшееся, потому что проспал: бархатные джинсы с проплешинами, когда-то темно-красного цвета; рубашка с геометрическим рисунком в коричневых и зеленых тонах; шерстяная кофта с северными оленями — наверное, рождественский подарок родителей. Одна кроссовка была без шнурков, так что бежал Джек, прихрамывая и волоча ногу по полу, чтобы не потерять обувь.

— Простите! — задыхаясь, выпалил он. — Будильник. Общественный транспорт. Вы долго ждали?

— Всего несколько минут. Ничего страшного. Мы ведь не на прием записывались. Мы просто пришли навестить больную. Я подумала, вам будет интересно познакомиться с ней, и знаю, что она любит принимать посетителей. Потом сходим попить кофе, и вы сможете рассказать мне о Кэрри.

Они пошли вверх по лестнице, затем по коридору с безвкусными фресками, заставленному инвалидными креслами и ходунками, миновали двойные двери и наконец попали в палату. Женщины в викторианской ночной рубашке, собиравшей мозаику, не было видно, но все остальное, похоже, ничуть не изменилось. Кровать, отведенную Мишель Дойс, теперь занимала очень крупная женщина, и она безучастно уставилась на прибывших.

— Она вон там, — сказала медсестра, показывая на дверь. — Одна. Согласно распоряжению.

Она приподняла одну бровь, ожидая услышать в ответ какую-нибудь шутку.

Но Фрида только кивнула.

— Хорошо.

Новая палата Дойс была маленькой и убогой, с облупившейся светло-зеленой краской на стенах. Помещение было бы ужасно мрачным, если бы не большое окно, пропускавшее естественный свет и выходившее на пожарную лестницу. Металлические ступеньки спиралью спускались вниз, во внутренний двор, где, как заметила Фрида, стоял почти пустой контейнер для мусора и несколько переполненных урн. Она не могла себе представить, что хоть один из встреченных ею пациентов сумел бы благополучно преодолеть винтовую лестницу и остаться в безопасности. Под крохотной раковиной в углу Фрида заметила таракана. Она открыла окно, платком подобрала насекомое и аккуратно вытряхнула его в мусорный контейнер. Джек поморщился.

Мишель Дойс сидела в металлическом кресле возле кровати. На тумбочке лежали обрывки бумаги, выстроились в ряд три пластмассовые крышечки, старый контейнер для лекарств, в крошечных отделениях которого теперь лежали маленькие завитки пуха и волос, пять кусочков мозаики и несколько тонких обмылков, по-видимому, собранных в мусорном ведре в ванной. Так, подумала Фрида, Дойс обустраивает свой новый дом.

Когда они подошли к ней, Мишель приложила палец к губам.

— Они спят.

— Мы тихонько, — пообещала Фрида. — Можно присесть в конце кровати или нам лучше постоять?

— Вы можете сесть, только осторожно. А он пускай стоит.

Джек протянул руку.

— Я Джек, — представился он. — Друг Фриды. Приятно познакомиться.

Мишель Дойс посмотрела на его протянутую руку, словно не понимая, что это такое, и он сконфуженно опустил руку; однако больная неожиданно наклонилась вперед и, взяв Джека за руку, подняла ее и стала с любопытством исследовать: провела пальцем по мозолям, неодобрительно пощелкала языком, заметив поврежденный кровеносный сосуд и сломанный ноготь, что-то пробормотала себе под нос.

— Глядите, — сказала она, перевернув его руку так, что ладонь оказалась сверху. — Линия жизни.

— Я буду жить долго? — улыбаясь, спросил Джек.

— О нет. — Она нежно похлопала его по руке, затем отпустила ее. — Не вы.

У Джека был смущенный вид, хотя он и попытался улыбнуться.

— Вы меня помните? — спросила Фрида.

— Вы нас представили.

— Меня зовут Фрида. Мы говорили о мужчине, который жил в вашей комнате.

— Он так и не вернулся ко мне.

— Вы еще скучаете по нему?

— Где он?

— Он теперь в безопасности.

Мишель Дойс кивнула. Она сделала свой фирменный неопределенный жест, начертив в воздухе неясный контур.

— Что вы о нем помните?

— У него рука больная. — Она повернулась к Джеку, уставившись на него мутным взглядом. — Хуже, чем у тебя.

— Только рука? Больше ничего? Вы ничего не подобрали?

— Я никогда не краду. Я забочусь о вещах.

— Я знаю. Вам что-нибудь нужно?

— В конце.

— Где ваш пес?

— Все уходят. Порты и реки.

— А песик? Он от вас ушел?

— Они проснутся.

Она указала на коричневое одеяло, натянутое на подушки.

— Он там?

— Теперь друзья. Получилось не сразу.

— Я могу посмотреть?

— Обещайте.

— Я обещаю.

С бесконечной нежностью Мишель отвернула одеяло.

— Вот, — гордо произнесла она.

Под одеялом лежала не одна мягкая игрушка, а сразу две: собака с длинными ушами и глазками-пуговками, которую ей подарила Фрида, и маленький розовый плюшевый медвежонок с большим красным сердцем, пришитым к груди.

— Это хорошо, — заметил Джек. — Они могут составить друг другу компанию.

— Вот.

Мишель сунула собаку ему в руки.

— А откуда вторая игрушка? — поинтересовалась Фрида.

Мишель непонимающе посмотрела на нее.

— Ее кто-то принес?

— Я забочусь о ней.

— Я вижу. Но как она попала сюда?

— Чего только не случается.

— Значит, вы понятия не имеете, как у Мишель Дойс появился медвежонок?

— Я так и сказала. — Заведующая отделением говорила громко и четко, словно Фрида плохо слышала или с трудом понимала ее.

— Или когда он у нее появился.

— Правильно. Понятия не имею.

— Но ведь кто-то его принес.

— Это просто дешевый медвежонок, — пожала плечами женщина. — Может, она забрала его из постели другой больной или кто-то его выбросил, а она достала его из мусорного ведра. А в чем, собственно, проблема? С ними она счастлива. Она каждую минуту проводит, заботясь о них.

— Я должна выяснить, не приходил ли к ней еще какой-нибудь посетитель. Как долго вы храните записи видеокамер?

— Какие записи?

— Я заметила несколько видеокамер вокруг больницы.

— А-а, эти. Это просто муляжи. Откуда, по-вашему, нам взять денег на настоящие? У нас здесь не больничный трест, знаете ли. Нам еле хватает денег на то, чтобы заплатить медсестрам или уборщицам, так что какие там современные штучки!

— Значит, на пленках записей нет?

— Думаю, нет. Во всяком случае, на этих. Есть еще камера у входа, но записи хранят только сутки.

— Понятно. Спасибо.

Джек и Фрида сидели внизу, в кафе, представлявшем собой два столика из огнеупорной пластмассы в углу холла, рядом с магазином, где Фрида купила собаку с глазами-пуговками. Мимо них шел мужчина в комбинезоне и толкал перед собой тележку, наполненную журналами и газетами, которые он брал пачками и сбрасывал на пол. Фрида заказала у скучающей женщины за прилавком зеленый чай, а Джек — кофе со взбитыми сливками, присыпанный тертым шоколадом, и высохший маффин с черникой.

— Бедная Мишель Дойс, — вздохнул он. Над верхней губой у него появилась белая полоска из молочной пенки.

— Она показалась мне куда счастливее, чем в прошлый раз.

— Из-за игрушек?

— Для нее это не игрушки. Они живые существа, о которых она может заботиться и любить их. И получать ответную любовь. В конце концов, именно этого хочет большинство из нас.

— Ага, — уныло буркнул Джек.

— Расскажите мне о Кэрри. Вы ее уже дважды видели, если не ошибаюсь. Как вы продвигаетесь?

— Ну… — Джек просиял. Он отломил от маффина кусочек и отправил его в рот. — Я ужасно нервничал. Я словно должен был выступать на сцене. У меня куча времени ушла на то, чтобы подобрать гардероб, хотя обычно я с ним не заморачиваюсь.

— Это естественно, — кивнула Фрида. — Итак, как все прошло?

— Я был у себя в кабинете на «Складе» уже за час до того, как она пришла. Паз даже испугалась. Кэрри тоже приехала задолго до назначенного времени. И она нервничала, Фрида. Как только я увидел ее, мне стало стыдно за свое волнение. Я ведь только о себе и думал, но ей пришлось пройти через настоящие испытания. Она вошла, села на стул напротив меня и долго пила воду, а потом я сказал, что, хоть я и знаю о некоторых событиях ее жизни, которые вынудили ее обратиться ко мне, я хочу, чтобы она рассказала мне все своими словами. И тут она заплакала.

— И как вы поступили?

— Мне захотелось встать и обнять ее. Но вы бы гордились мною. Я этого не сделал.

Фрида подозрительно посмотрела на него. Это что, сарказм?

— Что произошло дальше?

— Я дал ей салфетку. Она перестала плакать. Извинилась. Я сказал, что извиняться не нужно. Добавил, что когда она со мной, то может говорить все, что угодно, выражать любую эмоцию. Дело в том, что она не знает, что именно чувствует: горе или гнев, вину или унижение, или простой, но печальный факт, что у нее нет ребенка, а ведь единственное, чего она всегда хотела, — это стать матерью.

— Возможно, она испытывает все эти чувства одновременно.

— Да. Кроме того, я думаю, она так привыкла к тому, что в их паре с Аланом именно она сильная, что теперь не знает, кто она или кем хочет быть. Ей приходится заново постигать свое место в этом мире.

— Судя по всему, сеанс прошел успешно.

— Я по-прежнему не понимаю, что это значит. Во второй раз, незадолго до того как уйти, она рассказала мне, как ей хотелось поговорить с таким человеком, как вы, но теперь она поняла: ей легче приходить на сеансы к мужчине.

— Она имела в виду, что ей легче приходить к вам.

— Это не слишком грубо?

— Нет. В этом есть смысл.

Фрида отхлебнула зеленый чай. Женщина в магазине вскрывала целлофановую обертку на газетах и раскладывала их на стойках. «Хочу вернуть свою любимую крысу», — гласил один заголовок.

— Она призналась, что раньше ненавидела вас, — продолжал Джек. — Она обвиняла вас во всем, что произошло, но… Фрида! Что случилось?

Фрида указала на одну из бульварных газет. «Дейли скетч».

— О боже! — выдохнул Джек. — Снова о вас? Просто не обращайте внимания. Такие статейки не стоят того, чтобы из-за них волноваться.

— Я не могу не обращать внимания, — возразила Фрида, взяла газету со стойки и вернулась с ней к столу.

— Это не передовица, — заметил Джек.

Передовица была посвящена рок-звезде, пребывающей в центре реабилитации. Внизу первой полосы разместили статью поменьше: «Нечестный врач и халтурное расследование убийства». Рядом напечатали фотографию Фриды.

— Нечестный… — произнес Джек. — Это ведь клевета!

— Меня вызывали на комиссию. Возможно, этого достаточно.

— А фотография удачная.

— Ее сделали, не ставя меня в известность, — заметила Фрида. — На улице, наверное. Похоже, за мной следили.

— Это законно?

— Я не знаю.

— Тут есть подпись Лиз Баррон. Кто она?

— Я с ней встречалась, — ответила Фрида. — Она постучала в мою дверь.

— И что сказала?

— Ничего. А теперь заткнитесь. Я должна прочитать статью.

Фрида снова отпила чай. Потом сделала несколько глубоких вдохов и заставила себя прочитать статью, слово за словом. Она прочитала историю на первой полосе, а когда перевернула страницу, чтобы продолжить на второй, то вздрогнула. Рядом со статьей, иллюстрируя ее, напечатали фотографию Джанет Феррис и портрет Роберта Пула, который она сама набросала карандашом, используя фотографию его разлагающегося лица. Оставшуюся часть статьи она тоже прочитала медленно и внимательно, Затем откинулась на спинку стула.

— Что там написано? — полюбопытствовал Джек.

— Прочитайте сами.

— Не больно-то хочется. Почему вы не можете пересказать?

— Ладно, — согласилась Фрида. — Я думаю, основная мысль этой статьи заключается в том, что во время серьезных сокращений финансирования полиция не должна нанимать психотерапевта. Особенно дискредитированного. Особенно в такой ситуации, когда у них уже есть квалифицированные эксперты, такие как доктор Хэл Брэдшо.

— Это тот, которого показывают по телевизору?

— Так они утверждают. И каким-то образом им удалось разыскать соседку Пула, Джанет Феррис. Ей очень не нравится то, как развивается ситуация. — Фрида подняла газету и нашла нужную цитату. — «Полицейские недостаточно серьезно это воспринимают, — говорит она. — Похоже, всем абсолютно все равно. Боб Пул был прекрасным человеком и ужасно щедрым, даже слишком щедрым. Он частенько приносил мне небольшие подарки, просто под влиянием настроения. Мы обменивались книгами, а один раз даже обменялись картинами. Он считал, что для нас с ним это сродни смене обстановки. Я, конечно, картину вернула. Я вернула все, что принадлежало ему, у меня ничего не осталось. Но я по-прежнему не могу поверить, что больше никогда не услышу, как он стучит в мою дверь, не увижу его улыбающееся лицо. Его все покинули, но я никогда его не забуду».

— Как журналист узнал об этой женщине?

— Я не знаю.

— Они разговаривали с Карлссоном? — сердито спросил Джек. — Он выступил в вашу защиту, рассказал им, что вы сделали?

Фрида пробежала пальцем по тексту, остановившись только в самом низу колонки.

— «Представительница полиции заявила: «Наша политика не предусматривает комментирования оперативных вопросов, но доктор Кляйн существенной роли в расследовании не играет. Мы всегда благодарны за сотрудничество от любого члена общества». Она подтвердила, что расследование продолжается».

— Мощной поддержкой это не назовешь, — заметил Джек. — Какие чувства у вас вызвала публикация, написанная в подобном тоне? У вас не возникает ощущения, что над вами совершили насилие?

Фрида улыбнулась.

— Совершили насилие? Значит, теперь вы мой психотерапевт?

Джек смутился и ничего не ответил.

— Так что бы вы сказали, стань вы моим психотерапевтом?

— Я спросил бы, какие чувства у вас вызвала статья.

— И не стали бы спрашивать, чувствую ли я, что надо мной совершили насилие?

— Я это говорил не как психотерапевт, — начал оправдываться Джек. — Кстати, какие чувства вызвала у вас статья?

— После прочтения у меня возникло ощущение, что я — чья-то собственность, — призналась Фрида. — И мне это не нравится.

Джек поднял газету.

— «Несносная брюнетка», — прочитал он. — Это совсем не похоже на правду.

— Что именно? Несносная или брюнетка?

— И то и другое. И «нечестная». Это вообще никуда не годится. — Он положил газету на стол. — Вот чего никак не могу понять, так это зачем вы заставляете себя через это все проходить.

— А вот это очень хороший вопрос, — одобрительно кивнула Фрида. — И будь вы моим психотерапевтом, мы бы провели много времени, обсуждая его.

— Разве мы не можем провести время, обсуждая его, хоть я и не ваш психотерапевт?

Фрида долго рылась в сумочке и наконец достала оттуда телефон.

— Вы его хоть иногда включаете? — спросил Джек.

— Вот сейчас и включу, — ответила она. — Включаю, когда хочу им воспользоваться, а потом снова выключаю.

— По-моему, вы не совсем правильно им пользуетесь.

Фрида набрала номер Карлссона.

Он ответил после первого гудка.

— Я пытаюсь до вас дозвониться, — пробурчал он.

— Как они нашли Джанет Феррис?

— Вы сейчас о журналистке?

— Правильно.

Повисло молчание.

— Вы меня слышите? — спросила Фрида.

— Слушайте, — вздохнул Карлссон, — ни для кого не секрет, что у прессы есть свои контакты в полиции.

— Для меня это откровение, — возразила Фрида. — Что это означает?

— Это, черт возьми, просто позор! — пояснил Карлссон. — Но, к сожалению, существуют полицейские, которые допускают утечку информации. За деньги.

— Информация как-то очень уж быстро стала достоянием общественности.

— Это ведь не государственная тайна. Мы получаем финансирование из налогов граждан. Но мне очень жаль. И еще мне жаль, что мы, похоже, не позаботились о том, чтобы получше защитить вас.

— Если Иветта Лонг возражает против моего участия в расследовании, я бы предпочла, чтобы она высказала свои возражения мне или вам, а не журналистке. — Снова повисло молчание. — Догадываюсь, что вам она все уже высказала. Не переживайте.

— Фрида, все совсем не так.

Она поглядела на Джека, с виноватым видом рассматривающего «Дейли скетч». Он поднял голову, и Фрида сделала ему знак, пытаясь объяснить, что разговор займет не больше минуты.

— А как?

— Статья — чушь. Чушь о вас и чушь о расследовании, которое якобы стоит на месте.

— Она выставляет вас и вашу команду в смешном свете. Как бы журналистка ни выразилась…

— «Нечестный врач».

— Огромное спасибо. — Фрида уже собралась повесить трубку, но неожиданно кое-что вспомнила. — У меня дурные предчувствия насчет Джанет Феррис. Я хотела бы навестить ее.

— Она наговорила ерунды той журналистке. Не надо расстраиваться из-за всякого бреда.

— Я не о том, — возразила Фрида. — Я думаю, ей нужно с кем-то поговорить.

— Она одинокая женщина, — напомнил ей Карлссон. — Думаю, она немного сдвинулась на Пуле. Но держать ее за руку — не наша работа. Мы просто должны найти того, кто его убил.

— Я загляну к ней в свободное время, — заверила его Фрида. — Не волнуйтесь, за этот визит я вам счет не выставлю.

Она выключила телефон и снова положила его в сумочку.

— Была рада повидаться с вами, Джек, — сказала она. — Теперь мне пора идти, нужно нанести кое-кому визит.

— Вы ведь не собираетесь выследить ту журналистку и убить ее, правда? — спросил Джек. — Не волнуйтесь. Она того не стоит.

Фрида улыбнулась.

— Она меня заинтересовала, — призналась она. — Сначала она вела себя так, словно хотела подружиться со мной. Затем она захотела рассказать историю с моей точки зрения. Потом она принялась угрожать мне. Как видите, я уже об этом забыла. Но ей лучше не тонуть в озере, если единственным свидетелем окажусь я.

— Вы все равно нырнули бы в озеро и спасли ее, — горячо заверил ее Джек. — Я абсолютно уверен.

— Только чтобы внушить ей чувство вины, — пошутила Фрида.

— У вас ничего бы не вышло. А потом она написала бы очередную статью, в которой перевернула бы все с ног на голову.

Фрида на мгновение задумалась.

— Тогда, возможно, я дам ей утонуть.

Глава 35

Они вышли вместе, и Фрида поймала такси. Откинулась на спинку сиденья и стала разглядывать незнакомые улицы южной части Лондона. Она ехала мимо парков, школ, кладбищ — с тем же успехом она могла оказаться в другой части Англии, в другой части мира. Она думала о Джанет Феррис и репортере Лиз Баррон. Фрида просто захлопнула дверь у нее перед носом, а вот Джанет Феррис так не сделала. Наверное, она пригласила журналистку в дом, заварила ей чай, разговаривала с ней, испытывая благодарность к человеку, готовому ее выслушать. Джанет Феррис была женщиной, которую никто не замечал, которая в какой-то степени оказалась на грани. И тут неожиданно она понимает, что очутилась в центре грандиозной истории — убийстве человека, которого знала и о котором заботилась, но и теперь на нее никто не обратил внимания. Никто не хотел выслушать ее историю. По крайней мере, Лиз Баррон зашла к ней в дом и дала ей возможность выговориться.

Фрида нажала кнопку звонка напротив имени Джанет Феррис, но никто не открыл. Она тихо выругала себя за то, что приехала, не предупредив о визите заранее. Она посмотрела на звонки. В первой квартире проживала Джанет Феррис. Во второй — Пул. Она нажала кнопку звонка квартиры № 3, затем повторила попытку. Из маленького динамика раздался голос, но динамик так трещал и хрипел, что Фрида не могла разобрать ни слова. Она назвала себя и объяснила, что хотела бы поговорить с Джанет Феррис, но не знает, услышала ли та звонок. Она подождала, и наконец в доме раздались шаги. Дверь ей открыл высокий молодой человек со светлыми волосами и очками в проволочной оправе, одетый в свитер и джинсы, но босиком.

— Что такое? — спросил он. Акцент выдавал в нем иностранца.

Фрида вспомнила информацию о жильцах: студент-немец с верхнего этажа.

— Я хочу видеть Джанет Феррис, — сказала она. — Но ее нет дома. И я подумала, что, возможно, вам известно, где она сейчас.

Он пожал плечами.

— Я наверху, — пояснил он. — Я не вижу, как она приходит или уходит.

Фрида заглянула в холл, пытаясь посмотреть, не лежит ли там кучка корреспонденции. Но ничего не увидела.

— Наверное, вам это покажется странным, — продолжала она. — Я работаю с полицией, речь идет об убийстве. Меня немного беспокоит душевное состояние Джанет. У вас есть ключ от ее квартиры?

— А у вас есть документы?

— Нет. То есть не полицейского. Я психотерапевт. Я работаю с полицией. — Парню явно не хотелось что-то предпринимать. — Я всего лишь зайду на минутку. Просто удостовериться, все ли в порядке. Вы можете войти со мной.

— Сейчас принесу, — наконец решился он. — Минуту.

И побежал вверх по лестнице.

Фрида спросила себя, что она делает. Опять ведет себя как нечестный врач. Парень быстро вернулся.

— Я не уверен.

Он отпер дверь и отступил в сторону, окликая Джанет по имени.

Фрида переступила порог, и в нос ей немедленно ударил запах. Одновременно отвратительный и сладкий. Она опознала в нем запах экскрементов.

— Оставайтесь здесь, — велела она студенту и направилась в гостиную, дрожа от дурного предчувствия, что там обнаружит.

Она чуть не врезалась в тело Джанет Феррис, точнее — в ее ноги. Фрида подняла голову. С потолочного бруса свисал удлинитель. Другой его конец был обвязан вокруг шеи Джанет Феррис. Ее тело висело неподвижно, грузное и безвольное, словно мешок, заполненный песком. Вдоль одной ноги шла коричневая полоса, спускающаяся на туфлю и капающая на ковер. Фрида услышала какой-то звук у себя за спиной, похожий на рвотный позыв. Она оглянулась и увидела бледное, искаженное ужасом лицо.

— Я велела вам оставаться на месте, — достаточно спокойно заметила она.

Студент попятился. Фрида сунула руку в сумку и принялась шарить в ней, пытаясь найти телефон. Она была абсолютно спокойна, но почему-то не сразу смогла набрать номер: пальцы отказывались ее слушаться. Они внезапно оказались слишком толстыми и неуклюжими.

Джозеф никогда не видел Фриду в таком состоянии: она, всегда такая хладнокровная, такая сильная и надежная, теперь сидела за кухонным столом, навалившись на него и закрыв лицо руками. Это зрелище заставило его разволноваться и вызвало желание защитить ее, а еще — подавать ей чашки с горячим чаем, одну за другой. И только он залил кипящую воду в заварник, как снова наполнил чайник. От водки она отказалась, хотя Джозеф считал, что водка пойдет только на пользу и вернет немного краски на ее лицо. Накануне он испек медовик, сдобренный корицей и имбирем, чей густой запах, когда пирог подрумянивался в духовке, напомнил ему о матери, а еще — о жене, или, по крайней мере, о женщине, которая когда-то была его женой, и наполнил его одновременно счастьем и печалью. Теперь он пытался убедить Фриду съесть хоть кусочек, но она покачала головой и отодвинула тарелку.

Рубен тоже ни разу не видел Фриду в подобном состоянии, хотя и был ее руководителем и другом в течение многих лет и знал о ней такое, чего, наверное, не знала больше ни одна живая душа. Она не плакала — даже Рубен никогда не видел ее слез, хотя однажды, во время фильма, глаза у нее подозрительно блестели, — но явно страдала.

— Расскажите нам, Фрида! — взмолился он.

Был ранний вечер, и приблизительно через час он должен был отправиться на свидание с женщиной, с которой познакомился в местном спортзале. Он не помнил, как ее зовут, Мэри или Мария, и переживал, что не узнает ее, когда на ней не будет спортивного костюма, волосы не будут затянуты в «хвост» на макушке, щеки не разрумянятся от физических нагрузок, а на красивой спине не будет дорожки от пота.

— Да. Рассказать нам все, с начала и до конца, — попросил Джозеф.

Он налил всем еще по чашке чая, а потом плеснул себе в рюмку водки из бутылки, которую сунул в сумку, как только раздался звонок от Фриды. Он подумал, не стоит ли положить ладонь ей на затылок, но потом решил, что не стоит.

— Я знала, что она очень одинока. — Голос Фриды звучал еле слышно: она разговаривала не с ними, а с самой собой. — Когда я прочитала ту историю…

— Вы сейчас о «Нечестном враче»?

Она подняла голову и скривилась.

— Да, Рубен, о ней. Она заставила меня вспомнить о Джанет Феррис, которая сидит одна-одинешенька у себя в комнате и примет как друга любого, кто постучит к ней в дверь. Она… была… умной, привлекательной и нежной женщиной, тем не менее она, похоже, почему-то не получила ничего из того, что так ценила в жизни. Роберт Пул, навещавший ее, даривший ей милые подарки, открывавший ей душу, должно быть, очень много для нее значил. Когда я пришла к ней, то почувствовала, что она в отчаянии. Но я выбросила это из головы.

— Вы не можете спасти всех.

— Я пошла туда и убеждала ее открыться мне, рассказать, что она чувствует. Это достаточно опасный поступок, если ты не готов иметь дело с его последствиями.

— Вы просто добрая, — сказал Джозеф, пытаясь утешить ее.

— Добрая, как лейкопластырь, — отрезала Фрида, и у Джозефа удивленно вытянулось лицо. Он набрал полный рот водки и запил ее горячим чаем. — Прикинулась добренькой, чтобы заставить ее довериться мне и раскрыть душу. А потом я ушла, отправила отчет Карлссону и просто забыла о ней. Поставила напротив нее галочку в списке неотложных дел.

— Поставила галочку?

— Это означает… Да какая разница! — Рубен взял водку Джозефа и рассеянно выпил ее, снова наполнил рюмку, выпил половину и передал остатки Джозефу, который и довершил начатое. — Вы сейчас о чем говорите: о том, что вам следовало лучше понять ее душевное состояние, или о том, что вы же его и создали?

— Я не знаю. Я, полиция, та журналистка… Мы все просто использовали ее. А у нее было горе.

— Он был всего лишь ее соседом.

— Он подарил ей надежду.

— Вот опять!

— Когда я впервые натолкнулась на это дело, полиция вообще ничего не предпринимала. Карлссон придерживался другого мнения, в основном все хотели просто закрыть дело. Они считали, что жертва в результате окажется торговцем наркотиками или бомжом, а убийца — сумасшедшей, которую запрут в больнице на всю оставшуюся жизнь. Потом, когда мы обнаружили, кто такой Роберт Пул, дело по-прежнему казалось незначительным, потому что он — какой-то жуткий аферист. Кого возмутит его смерть? Она возмутила Джанет. И теперь Джанет тоже мертва.

— Проблема, — заметил Рубен, снова наполняя рюмку водкой и делая большой глоток, — состоит в том, что вы постепенно начинаете путаться, кто вы: психотерапевт или полицейский. — Он заглянул в рюмку. — Вы не знаете, что вам делать: ловить людей или лечить их.

Фрида убрала руку от лица и выпрямилась.

— На проблему можно посмотреть и под другим углом.

— Дело в том, что психотерапевт — это тот, к кому в кабинет приходит человек, чтобы поговорить, и человек этот берет на себя роль пациента. Вы не можете стать психотерапевтом для всех, с кем сталкиваетесь. Это просто нереально.

— Нереально… — неуверенно повторила Фрида. — Возможно, вы правы.

— Очень хорошо в дни печали, — заявил Джозеф, наполняя три рюмки до самых краев.

Каждый взял по рюмке, поднял ее в молчаливом тосте и выпил залпом. Несмотря на отвратительное самочувствие, Фрида заметила, что Рубен постепенно отказывается от добродетельного воздержания и возвращается к старым привычкам.

— Вы должны разложить все по полочкам, — заявил Рубен. — У себя в голове.

— Я подумаю об этом. Я должна понять все правильно. А вам скоро уже уходить надо, верно?

— Боже, Фрида! Вам надо было стать шпионом.

— Вы только что побрились; на шее у вас осталось немного пены, а ведь вы никогда не бреетесь вечером, и уже дважды посмотрели на часы.

— Простите.

— Кто она?

— Я с ней только что познакомился. Мэри. Или Мария.

— Вы не знаете?

— Просто нужно постараться не называть ее по имени.

— Я уже почти пришла в себя. Может кто-то принести мне молока из холодильника?

— Молока?

— Да, пожалуйста.

Джозеф принес упаковку обезжиренного молока из холодильника и вручил ей вместе со стаканом, но Фрида достала из буфета блюдце и вышла в прихожую, где оставила картонную коробку. Джозеф и Рубен последовали за ней, снедаемые любопытством. Она открыла коробку и сунула внутрь руку.

— Давай-ка вылезай, — скомандовала она и достала из коробки кота, которого Роберт Пул и Джанет Феррис звали «котик». Несколько секунд кот стоял неподвижно, выгнув спину и задрав хвост.

— Где вы его взяли? У него, наверное, блохи?

— Нет, — возразила Фрида. — Джанет Феррис не позволила бы ему подцепить блох.

Она налила в блюдце молока и сунула его коту под нос. Он подозрительно принюхался, а потом принялся лакать, только розовый язычок мелькал. Лишь когда блюдце опустело, кот отошел в сторону и принялся умываться: он облизнул лапку, помыл ушко и начал тереть мордочку.

— Рубен, хотите кота? — спросила Фрида.

— О да!

Джозеф присел рядом с ней на корточки, протянул к коту палец и стал вполголоса напевать что-то и разговаривать с ним на языке, которого Фрида не понимала. Кот жалобно мяукнул.

— У меня аллергия, — поспешно заявил Рубен.

— Он голодный, — решил Джозеф.

— Откуда ты знаешь? Ты понимаешь кошачий язык?

Джозеф встал и ушел в кухню, кот рванулся за ним. Они услышали, как открывается дверца холодильника.

— Тот холодный цыпленок не для кошек! — крикнула Фрида, потом повернулась к Рубену и спросила: — У вас действительно аллергия?

— Я задыхаюсь и покрываюсь сыпью.

— Тогда мне придется оставить его у себя.

— Ушам своим не верю — Фрида Кляйн и домашнее животное!

— Это не домашнее животное. Это наказание, — вздохнула она. — А теперь вам пора.

Фрида почти вытолкала их на улицу, а когда дверь закрылась, прислонилась к ней, словно пытаясь не дать открыться снова. Она глубоко вздохнула — раз, другой. И внезапно она услышала какой-то непонятный звук. Он шел изнутри дома или снаружи? Издалека или с близкого расстояния? Она открыла дверь и буквально в нескольких ярдах увидела дерущихся людей. Она не поняла, что происходит. На нее обрушилась какофония звуков: крики, ругательства, взмахи кулаков, звуки ударов. Сделав шаг вперед, она увидела Рубена, Джозефа и кого-то еще, кого не могла рассмотреть, — они хватали и мутузили друг друга, катаясь по земле. Фрида закричала и попыталась ухватиться за что-то — это оказалась замшевая куртка Рубена, — но тут ее ударили, да с такой силой, что она упала. Однако ее вмешательство словно разрушило колдовские чары. Мужчины оторвались друг от друга, и Джозеф наклонился к ней:

— Вы ранены?

Но Фрида смотрела не на него, а на Рубена. Он тяжело дышал, в глазах был блеск, который ее напугал. Другой мужчина — молодой, темноволосый, в куртке с капюшоном и фотоаппаратом на шее, вскочил на ноги и отошел подальше. Он поднял руку и осторожно потрогал нос.

— Ублюдки! — простонал он. — Я полицию вызову!

— Ну и вызывай эту чертову полицию! — рявкнул Рубен, все еще тяжело дыша. — Паразит чертов! Я посмотрю на тебя в суде, перед чертовым жюри!

Фрида рывком поднялась.

— Прекратите немедленно, — потребовала она. — Прекратите, я это всем говорю! — Она посмотрела на фотографа. — Вы целы?

— Да пошла ты! — крикнул он, тыча в нее пальцем. — Вот прямо сейчас копов и вызову.

— Вызывай! — потребовал Рубен. — Я хочу, чтобы ты их вызвал. Хочу на это посмотреть!

Фотограф странно дернул головой, промчался по мостовой и свернул за угол. Они смотрели ему вслед. Рубен поглаживал суставы правой руки и тихонько вздыхал. У Джозефа был виноватый вид.

— Фрида… — начал он.

— Нет! — перебила его она. — Просто прекратите. Уходите. Уходите немедленно!

— Мы только присматривали за вами… — сказал Рубен.

Фрида не могла заставить себя ответить. Она развернулась и оставила их на улице, а когда закрыла за собой дверь, то с силой пнула ее ногой.

Глава 36

Когда она проснулась, в окна лил бледный свет позднего февральского утра. В изножье кровати сидел кот и не мигая таращился на нее желтыми глазами. Фрида села в постели. Скандал на улице долго не давал ей уснуть, а потом отравил ее сны, в которых — она не сомневалась в этом — лицо Дина Рива улыбалось из всех теней и углов. Почему скандал вызвал у нее отвращение? Они ведь просто пытались защитить ее. Разве она на собственном опыте не знает, почему люди иногда действуют импульсивно? Она с усилием выбросила эти мысли из головы.

— Что тебе известно? — спросила она у кота. — Что он тебе рассказал и что ты слышал?

Возможно, этот кот видел, как умер Роберт Пул, а потом — как бедная Джанет Феррис просовывает голову в петлю и отталкивает ногой стул. Но действительно ли все произошло именно так? Фриду тревожили неоформившиеся догадки и подозрения. Она вздрогнула и встала с кровати. Небо было бледно-голубым, в белую полоску. Сегодня уже можно было поверить, что скоро наступит весна, — после такой долгой, холодной зимы. Она приняла душ, натянула джинсы и пошла вниз. Кот путался у нее под ногами и пронзительно мяукал. Она купила кошачий корм в ночном магазине дальше по улице, когда вернулась домой, и теперь вытряхнула какие-то засушенные шарики в пластмассовую миску и стала смотреть, как кот ест. А теперь что делать? Выпустить его погулять? Но он может сбежать, отправиться в свой старый дом и попасть под машину. Или оставить его дома, и пусть гадит прямо на пол? Надо будет вырезать в двери проход для него. Повздыхав, она настелила несколько слоев газеты на полу кухни и заперла кота там. Потом надела теплую куртку, взяла картонную папку и блокнот и вышла на улицу.

В «Номере девять» в воскресенье всегда было полно посетителей, но из-за столика в углу как раз поднялись два человека, и Фрида заняла освободившееся место. Маркус стоял за прилавком и наливал кофе из кофеварки, из которой с шипением вырывался пар. Керри собирала со столов посуду и разносила «полноценные английские завтраки» или тарелки с овсянкой. Увидев Фриду, она остановилась около нее.

— Привет, незнакомка!

— Я это время была немного занята. А где Катя?

Керри махнула рукой куда-то в сторону, и Фрида увидела маленькую девочку за столом около двери, ведущей в жилые помещения: она склонилась над блокнотом и что-то яростно писала, облизывая верхнюю губу.

— Ее надо водить в бассейн или в парк, — вздохнула Керри.

— По-моему, она вполне счастлива.

— Она пишет рассказ. Как начала писать в половине седьмого утра, так и не останавливается. Рассказ о девочке по имени Катя, чьи родители открыли кафе. Рогалик с корицей?

— Овсянку. И свежий апельсиновый сок. Я не спешу.

Керри ушла, и Фрида открыла папку. В ней находились материалы расследования убийства Роберта Пула, которые дал Карлссон, и все, что ей удалось узнать самой, включая вчерашнюю статью в «Дейли скетч». Статью она положила на стол лицевой стороной вниз, чтобы убрать фотографию из поля зрения. Она все внимательно перечитала: обнаружение тела Роберта Пула служащей Отдела социального обеспечения; результаты вскрытия; состояние комнаты Дойс; путаные ответы Дойс во время допроса; опрос жильцов ее дома; опросы Мэри Ортон, Жасмин Шрив, Уайеттов и Джанет Феррис. Она обратила особое внимание на краткие, четкие показания Тессы Уэллс, прикрепленные к копии так и не оформленного завещания Мэри Ортон, и показания, полученные от сыновей Мэри Ортон, в которых сквозило их оскорбленное самолюбие. Прочитала о том, что произошло с деньгами: она отчаянно путалась в терминологии, но все же смогла понять, что Роберт Пул снял деньги со своего счета в банке, перевел их на другой счет, тоже открытый на его имя, после чего снял все деньги. Она просмотрела записи о настоящем Роберте Пуле, умершем несколько лет назад, фотография которого не имела ни малейшего сходства с фотографией их жертвы. Потом долго смотрела на свой набросок, сравнивая его с фотороботом, составленным компьютерами в полиции, и перечитывала собственные расшифрованные записи.

Принесли овсянку. Фрида посыпала ее коричневым сахаром и стала медленно есть, не прерывая работу. Она заставила себя еще раз просмотреть статью в «Дейли скетч», но, наткнувшись на рассуждения о Джанет Феррис, нахмурилась и отложила газету. Открыв блокнот, она просмотрела то, что набросала после встречи с Джанет: ее одиночество, ее привязанность к Пулу, одновременно романтическая и материнская, ее чувство долга. Здесь она дописала в скобках «кот». Его Джанет унаследовала от Роберта Пула, и, заботясь о коте, она в каком-то смысле по-прежнему заботилась о нем.

Фрида задумчиво отложила ложку. Депрессия — мрачное и ослепляющее проклятие, человек ничего не видит за ее пределами. Нельзя увидеть надежду, или любовь, или то, что за зимой наступит весна. Фрида знала это лучше, чем кто бы то ни было, но кот почему-то по-прежнему беспокоил ее. Решив покончить с собой, Джанет Феррис не оставила еды в кошачьей миске, не открыла окно, чтобы он мог выскочить наружу…

Наконец она встала, надела куртку, оставила деньги на столе и, крикнув: «До свидания», вышла на улицу. Ветер был холодным, но не резким. Обычно воскресным утром она сидела в «Номере девять» и читала газеты, затем шла на цветочный рынок на Коламбия-роуд. Но сегодня вместо этого она прошла мимо детской площадки Корамс-Филдс и повернула к Ислингтону и Хайбери-Корнер. Она не знала, застанет ли Карлссона дома, но даже если и нет, прогулка поможет ей собраться с мыслями. Как всегда, прогулка равнялась обдумыванию проблемы. Здания текли мимо, тротуары прижимались к подошвам, а ветер отбрасывал волосы от лица и наполнял легкие.

Наконец она добралась до дома в викторианском стиле, где Карлссон жил в квартире, занимавшей цокольный этаж. Она была там только один раз, и тогда он открыл дверь, держа маленькую дочку, обвившую его словно медведь коала. Сегодня Карлссон был один. На нем были спортивные шорты и пропитанная пóтом майка, а в руке он держал бутылку энергетического напитка.

— Хотите сначала принять душ?

— Что-то не так?

— Вы имеете в виду — помимо всего остального?

— Да.

— Не знаю.

— Дайте мне пять минут. И вам лучше войти.

Фрида спустилась по лестнице и вошла в квартиру, осторожно обойдя маленький трехколесный велосипед и красные резиновые сапожки.

— Поставьте чайник, — распорядился Карлссон и исчез.

Она услышала, как побежала вода, как открылась и закрылась дверь. Ей показалось, что она ворвалась в его личную, закрытую от всех жизнь, и она попыталась не смотреть на многочисленные фотографии Карлссона-мужа, Карлссона-отца, Карлссона-друга. Она налила в чайник воды, включила его и стала открывать дверцы шкафчиков, пока не нашла кофе и чашки, после чего принялась наблюдать за синичкой на кормушке за окном, клевавшей какие-то зернышки.

— Так. — Карлссон стоял около нее в джинсах и серой рубашке; лицо у него раскраснелось, мокрые волосы прилипли к голове. — С молоком, одна ложка сахара.

— Сахар можете положить сами. Сегодня у вас нет детей?

— Позже будут, — резко ответил он.

— Тогда я постараюсь побыстрее.

— Зачем вы пришли?

Фрида секунду помолчала.

— Прежде чем начать рассказывать, я должна вас кое о чем предупредить.

— Предупредить… — повторил Карлссон. — Значит, новости не из приятных.

— Вчера вечером у меня были Рубен и Джозеф. Они пытались утешить меня и пили водку, а когда вышли из дома, то увидели фотографа и…

— Стоп! — перебил ее Карлссон. — Дайте-ка угадаю. Повторяется история с вами и тем психотерапевтом в ресторане. Инцидент, в результате которого вы очутились за решеткой.

— Они обменялись парой ударов.

— Да что с вами? Он пострадал?

— Его немного помяли.

— Понятно, два против одного. Или три против одного?

— Я вышла и остановила их.

— Благодаря этому вы можете получить более мягкий приговор. Он вызвал полицию?

— Я не знаю, — сказала Фрида. — Не думаю. Я просто хотела вас предупредить.

— Придется подождать и посмотреть, что будет. Какой иммиграционный статус у вашего польского друга?

— Он украинец. И я не знаю…

— Попытайтесь не вмешивать его в это дело. Если против него выдвинут обвинение, его, скорее всего, депортируют. — Карлссон невесело улыбнулся. — Желаете сообщить о каких-нибудь других преступлениях?

— Дело не в этом.

Карлссон посерьезнел.

— Вчера у вас, наверное, был очень тяжелый день.

— Я сегодня все утро читала материалы дела.

— Вместо того чтобы спать до обеда, хоть именно это вам и следовало сделать.

— Знаете, а я забрала кота к себе.

— Иветта мне сообщила.

— Когда Джанет Феррис покончила с собой, она не покормила его и не оставила окно открытым. Опережая то, что вы хотите сказать, замечу: я знаю, что у нее было не все в порядке с головой, но, с моей точки зрения, это выглядит довольно подозрительно. — Карлссон ждал, и Фрида сделала глубокий вдох. — Я не уверена, что она покончила с собой.

— Фрида, вы же видели ее!

— Думаю, ее убили.

— Будь я вашим психотерапевтом…

— Почему я постоянно слышу эту фразу?

— …я сказал бы, что, возможно, вам нужно верить, что она не покончила с собой, ведь в противном случае вы будете считать себя виновной в ее смерти.

— Я уже думала об этом, не сомневайтесь.

— Вы расстроены, вы получили психологическую травму. Но скажите, с какой стати кому-то убивать Джанет Феррис?

— Она умерла после того, как вышла статья.

— Вот именно, — подчеркнул Карлссон. — И вы прекрасно понимаете, в каком положении оказались.

Фрида достала папку из сумки, вытащила оттуда экземпляр «Дейли скетч» и ткнула пальцем в абзац.

— Вот здесь она говорит, что Роберт Пул о многом рассказывал ей, открывал перед ней душу. Если его убийца, кем бы он ни был, прочитал это, он наверняка забеспокоился. Не так ли?

Карлссон тяжело вздохнул.

— Я не знаю, Фрида. Я не знаю, что бы он подумал. Но я думаю, что вы на ложном пути.

— Если Джанет убили, я хочу помочь найти убийцу.

Он поставил чашку на стол.

— Подумайте хорошенько, Фрида. Дин повесился, а вы считаете, что он все еще жив. Джанет Феррис покончила с собой, а вы уверены, что ее убили. Видите закономерность?

— Два разных события не составляют закономерность.

— В самоубийстве есть нечто такое, что вас очень волнует.

Фрида наградила его свирепым взглядом и встала так резко, что ножки стула взвизгнули на плитках пола.

— Куда это вы собрались? — спросил он. — Вы даже не притронулись к кофе.

— С вами я уже повидалась, теперь поеду в Маргит.

* * *

Именно в Маргит Дин и Тэрри ездили каждое лето в отпуск, на десять дней, и брали с собой его мать Джун, пока она не стала нуждаться в постоянном уходе. Фрида прочитала это в книге Джоанны «Невинная в аду». Она выписала места, куда им нравилось ходить: пляж, разумеется, и старая ярмарка с деревянными «американскими горками». Грот с мозаикой из раковин, пассажи. Джоанна писала, что Дин всегда покупал мятные конфеты в старомодной кондитерской. И Дин, и его мать Джун любили сладкое: Фрида помнила пончики, которые он всегда приносил Джун Рив в пропитанном жиром пакете из плотной бумаги.

Когда она приехала в город, было ветрено и сыро. Людей на улицах было мало, а пляж так и вовсе практически опустел, и ветер гонял по нему смятые бумажки, целлофановые пакетики и прочий мусор. Она поплотнее запахнула пальто и, опустив голову, стремительно направилась к пансиону, упомянутому в книге Джоанны, — расположен он был довольно далеко от берега, так что море можно было разглядеть только с последнего этажа.

У мужчины, отворившего дверь, было багровое родимое пятно на пол-лица, а на одежду он набросил халат. Из соседнего помещения до Фриды донесся звук работающего телевизора и запах жарящегося мяса.

— Мы закрыты. Сейчас не сезон.

— Я надеялась, что вы мне поможете. — Фрида заранее продумала, что и как сказать, и решила, что лучше всего говорить так, как есть. — Я хотела расспросить вас о Дине Риве.

Странное выражение промелькнуло на обеих половинах лица мужчины — хитрое и оценивающее.

— А вы кто?

— Я доктор Кляйн, — ответила Фрида, хотя надеялась, что своего имени ей называть не придется. — Это правда, что Дин Рив останавливался здесь?

— Мне не очень-то хочется, чтобы в округе стало об этом известно. Это может отпугнуть посетителей. С другой стороны, это ведь и привлечь их может.

— Как часто он приезжал?

— Десять лет, — быстро ответил хозяин пансиона. — Каждый июль. Он сам, его жена и его старая матушка.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Наверное, в июле перед тем… перед тем, как он умер.

— А после того?

— Как он мог приехать сюда после смерти?

— Возможно, вопрос покажется вам странным, но вы ведь не видели его брата? Они выглядят… выглядели абсолютно одинаково.

Мужчина подозрительно покосился на нее.

— А зачем мне видеться с его братом?

— Я думала, что он, возможно, тоже приезжал сюда. Из интереса. Его зовут Алан Деккер.

— Никогда о нем не слышал.

— И даже не видели никого, кто напомнил бы вам Дина?

Мужчина покачал головой.

— Дело в том, что мы с ним прекрасно ладили. Он мне даже помог починить душ. Но я всегда думал, что с ней что-то не так.

— С ней?

— Со старухой.

— Но его брат никогда не приезжал?

— Я ведь уже сказал.

Фрида прошла через город к гроту с раковинами, о котором с таким восторгом писала Джоанна, — подземный лабиринт, каждый дюйм которого выложен раковинами: разные узоры, и полосы, и шикарные спирали. У нее грот вызывал легкое чувство тошноты. Но Дин любил приходить сюда, писала Джоанна. Он был просто одержим этим местом. Поэтому Фрида задала женщине за столом, продававшей коробочки, сделанные из раковин, и открытки с изображением раковин, те же самые вопросы, что и хозяину пансиона.

— Я не знаю, о ком вы говорите, — ответила та с австралийским акцентом.

Фрида достала из кармана лист бумаги и развернула его.

— Вот тот человек, о котором я говорю.

Женщина разгладила его и поднесла к самому лицу, затем отодвинула на расстояние вытянутой руки и поморщилась.

— Нет, — сказала она.

— Вы уверены?

— Конечно, нет. Здесь проходят сотни людей в день. Может, и он проходил. Я бы его не запомнила.

Назад Фрида шла по пляжу. Было время прилива, и небольшие волны облизывали берег. Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души, если не считать какого-то старика: вокруг него нарезала круги маленькая лохматая собачонка, пытаясь заставить его поиграть с ней, и время от времени он очень медленно наклонялся, словно забыл смазать суставы, поднимал палку и бросал ее собачке. Фрида задумчиво смотрела на серое, покрытое рябью море и на мгновение пожалела, что она сейчас не в лодке у линии горизонта, совершенно одна, окруженная лишь водой и небом.

Глава 37

Фриде нужно было поехать в клинику, чтобы принять участие в совещании. Она прибыла заранее, чтобы просмотреть документы и подтянуть «хвосты». Паз сидела на телефоне и самозабвенно болтала — похоже, ее обязанности на «Складе» сводились к тому, чтобы вести длинные и оживленные беседы с любым случайным абонентом. Сейчас она так энергично размахивала руками, показывая что-то жестами человеку на противоположном конце провода, что браслеты на ее запястьях тарахтели, а длинные серьги раскачивались из стороны в сторону. Когда Фрида прошла мимо, она помахала рукой и сделала какой-то таинственный знак. Рубен был у себя в кабинете, но его пациент еще не пришел, и Фрида заглянула в дверь.

— Как рука? — заботливо поинтересовалась она.

— Мы просто защищали вас, — заявил он.

Фрида закрыла дверь.

— Защищали мою честь? А если бы у него был нож? А если бы он неудачно упал и расшиб голову?

— Мы поступили так, как поступают друзья.

— Вы были пьяны. Или собирались напиться.

Повисла пауза.

— Как там кот? — спросил он, посасывая мятный леденец. Он снова подсел на сигареты, подумала она, как и Карлссон.

— Он разбудил меня в три, укусив за ногу. Еще он слопал жасмин в горшке и нагадил мне в туфлю. Не подскажете, как научить кота вести себя прилично в доме?

— Нет.

— Я попросила Джозефа вырезать в двери вход для кота.

— Хорошая мысль. У вас в кабинете сидит женщина.

— Я никого не жду.

— Она немного странная, похожа на жабу.

Фрида прошла по коридору и открыла дверь в кабинет. В первое мгновение она не узнала женщину, сидевшую в кресле, поджав под себя короткие ноги; горчично-желтый шарф закрывал ее седые волосы.

— Здравствуйте, доктор Кляйн.

— Здравствуйте.

— Или я могу называть вас Фрида?

— Как хотите. — Она присмотрелась внимательнее и внезапно узнала посетительницу. — Вы ведь Тельма Скотт, правильно?

— Да.

— Простите, что не сразу вас узнала. Когда я видела вас в последний раз, вы заседали в комиссии, разбиравшей мое лечение Алана Деккера. Надеюсь, вы понимаете, что это немного напугало меня.

— Разумеется.

На Фриду внезапно навалились такая усталость и уныние, что она с трудом заставляла себя поддерживать беседу.

— А теперь что случилось? — спросила она. — Новая жалоба?

Тельма достала из сумки «желтую» газету и открыла ее.

— Вы уже читали сегодняшнюю газету? — спросила она.

— Я не читаю газет.

Тельма надела очки для чтения.

— «Психиатр в уличной драке», — прочитала она. — Здесь есть фотография фоторепортера. Возможно, все выглядит хуже, чем есть на самом деле. «Друзья неоднозначного психотерапевта, доктора Фриды Кляйн, набросились на нашего фоторепортера. Гай Дюран…» Ну, думаю, читать вслух всю статью нет необходимости.

— Я бы предпочла, чтобы вы ее не озвучивали.

— Полагаю, сообщение более или менее правдивое.

Фрида взяла у Тельмы газету и посмотрела в нее. В качестве автора статьи снова была указана Лиз Баррон. Фрида вернула газету владелице.

— Более или менее, — подтвердила она.

— Кто эти друзья? — спросила Тельма.

— Я только что вышла из кабинета одного из них, — ответила Фрида и ткнула пальцем себе за спину.

— Рубен? — ахнула Тельма. — Святые небеса!

— Я знаю.

— С вами все в порядке?

— О чем это вы?

— Я не очень-то обращаю внимание на сплетни, — заметила Тельма, — но год или два назад я слышала о вас одну историю. В ней речь шла о моем коллеге и драке в ресторане в Кенсингтоне. Полагаю, люди все преувеличили.

— Я оказалась в полицейском участке, — призналась Фрида.

— Я обратила внимание, что он не выдвинул обвинений. Наверное, этому есть некое объяснение.

— Да, есть. Простите, вы пришли ко мне, чтобы решить вопрос о дисциплинарной ответственности?

У Тельмы от удивления вытянулось лицо.

— Если вы намекаете на вопрос о том, одобряю ли я драку с участием аккредитованных психотерапевтов — или даже между аккредитованными психотерапевтами, — то ответ «нет». — Тельма встала. Она была на несколько дюймов ниже ростом, чем Фрида. — Я пришла потому, что волновалась из-за давления, которое на вас оказывается.

— Это очень любезно с вашей стороны, но, право же, сейчас не самый удачный момент, доктор Скотт.

— Я только хотела удостовериться, что вы правильно поняли результаты заседания комиссии. Вам не вынесли выговор. Не вынесли порицания. Надеюсь, вы это понимаете.

— Вы проделали такой путь, просто чтобы сообщить мне об этом? Спасибо. Это добрый поступок.

Тельма окинула ее внимательным взглядом.

— Я ознакомилась с вашим делом, — сказала она. — Прочитала несколько ваших работ. Это не совсем битва между вами и остальным миром.

— Я знаю. У меня есть несколько сторонников. То есть в моей битве с остальным миром.

Тельма сунула руку в карман полупальто и достала оттуда несколько билетов на метро и визитную карточку.

— Вот, — сказала она. — На случай, если вам однажды понадобится человек, с которым можно поговорить.

— Фрида думает, что Джанет Феррис была убита, — сказал Карлссон. — Возможно, была убита.

Иветта взяла с подноса чашки с кофе и передала их по кругу. Она вопросительно посмотрела на Джейка Ньютона, который провел последние несколько дней, оценивая управление человеческими ресурсами.

— Кофе хотите? — спросила она.

Он наградил чашки таким взглядом, словно они тоже подлежали оценке. Крис Мюнстер надорвал пакетик с сахаром и высыпал его содержимое в свой кофе.

— Нет, — наконец решил Ньютон. — Нет. Я пас.

Из полиэтиленового пакета Иветта достала упакованные бутерброды.

— С сыром и сельдереем для вас, босс. С тунцом и огурцом для тебя, Крис. — Она подтолкнула пакетики через стол. — С цыпленком для меня. — Она снова посмотрела на Ньютона. — Простите. Я не знала, что вы придете.

— Я всего лишь муха на стене, — заметил Ньютон. — Вы не обязаны кормить меня.

— Мухи на стене тоже должны что-то есть — возразила Иветта, и пока Ньютон сидел с озадаченным видом, словно пытаясь понять, не оскорбили ли его только что, она продолжила: — А Фрида придет на совещание, объяснит свою теорию?

— Сегодня после обеда у нее пациенты, — ответил Карлссон.

— А как вы с ней договорились насчет работы? — включился Ньютон.

— Хороший вопрос, — хмыкнула Иветта.

— Сейчас, пожалуй, не время и не место, — укоризненно произнес Карлссон, — но она получает маленький аванс и имеет право на покрытие расходов. Ни тем ни другим она пока что не воспользовалась. Но я могу обрисовать вам детали позже, если хотите.

— Спасибо, — кивнул Ньютон. — Хочу.

— Также она имеет право на конфиденциальность, — продолжал Карлссон, — чего, к сожалению, не получила, когда кто-то в этом здании раскрыл детали расследования прессе.

— Ух ты! — воскликнул Ньютон.

— И должной поддержки она тоже не получила, — добавил Карлссон, в упор глядя на Иветту, которая залилась румянцем и опустила глаза.

— Итак, — вступил в разговор Мюнстер, — почему Фрида считает, что Джанет Феррис была убита?

— Отчасти ей это подсказывает шестое чувство, — сказал Карлссон. — Она почувствовала, что Джанет Феррис не находилась в таком душевном состоянии, при котором обычно совершают самоубийство. Конечно, ей следовало бы прийти сюда и обо всем рассказать, но она пояснила, что ее выводы частично основываются на оценке настроения погибшей. Кроме того, Джанет Феррис оставила кота в запертой квартире. А она не производила впечатления человека, способного на такой поступок.

— Я полагаю, что суть суицидального настроения состоит как раз в том, что подобные вещи человека больше не волнуют, — заметила Иветта. — Если он хочет и дальше заботиться о своем коте, то не покончит с собой. Вскрытие уже провели?

— Я только что говорил по телефону с Сингхом.

— И что?

— Он сказал, что смерть была вызвана асфиксией. Этот факт и состояние тела…

— Что вы имеете в виду, говоря о «состоянии тела»? — встрепенулся Ньютон.

— Вам этого лучше не знать, — вздохнула Иветта.

— Она обосралась, — сказал Мюнстер.

— Серьезно? — Брови Ньютона поползли вверх.

— Ослабление сфинктера — особенность повешения, — уточнил Карлссон. — Как и других видов смерти. Поэтому важен не сам факт опорожнения кишечника, а… — Он неопределенно взмахнул руками.

— Расположение, — предложила свой вариант Иветта.

— Куча брызг, — добавил Мюнстер.

— Ребята, хватит! — взмолился Карлссон. — Сингх сказал, что на теле не было никаких следов других повреждений, никаких синяков. Поэтому, с его точки зрения, мы имеем дело с самоубийством. Я уточнил, уверен ли он в том, что Джанет Феррис не была задушена, а потом уже повешена. Он ответил, что в таком деле никогда нельзя быть уверенным. Тогда я спросил, возможно ли, что ее повесили, когда она была еще жива. Он ответил, что это нельзя считать невозможным, но в таком случае, скорее всего, на теле остались бы синяки, например на предплечьях, а он их не нашел.

— Итак, какое он дал окончательное заключение? — спросила Иветта.

— Его предварительное заключение, что это было самоубийство.

— Вот и все.

— Его работа заключается не в том, чтобы предлагать теорию, — напомнил ей Карлссон, — а в том, чтобы сообщить нам, в каком состоянии было тело. Наша работа заключается в том, чтобы рассматривать все возможные варианты.

— У нас слишком много вариантов, — заявила Иветта. — И все они, черт возьми, возможны.

— Именно поэтому мы и собрались сейчас. — Карлссон сердито откусил от бутерброда, и остальные подождали, пока он прожует. — В любой момент Кроуфорд может спросить, какие у нас успехи, и, честно говоря, я не знаю, что ему можно ответить. Мы не знаем, кем на самом деле был Пул. Мы не знаем точной даты его убийства, лишь приблизительную, в районе пяти дней, следовательно, не можем проверить алиби так, чтобы от этого был толк. Мы не знаем, где он был убит, так что криминалисты ни хрена нам не дали. Мы приблизительно знаем, как он был убит, но мы не знаем, зачем ему отрезали палец. — Он помолчал, пытаясь лучше сформулировать мысль. — Мы охрененно много знаем о том, почему его, возможно, убили. Он был аферистом и вором. Если бы кто-то трахал мою жену, мне бы захотелось его убить. Если бы кто-то трахнул мою жену и заставил ее украсть у меня деньги, мне бы захотелось отрезать ему палец, заткнуть этот палец ему в глотку и задушить его голыми руками. Если бы кто-то обманул мою мать, мне бы захотелось его убить. Если бы кто-то попытался заставить мою мать изменить завещание так, чтобы все имущество досталось чертову аферисту, мне бы захотелось его убить. Если бы кто-то шантажировал меня алкоголизмом, то и в этом случае мне бы захотелось его убить. Так что…

— Но алиби сыновей миссис Ортон подтвердились. Джереми Ортон день и ночь работал над делом поглощения какой-то компании, а Робин Ортон лежал в постели с гриппом.

— Алиби… — устало произнес Карлссон. — Я не знаю. Он ведь мог подняться с кровати. И ведь из Манчестера ходят экспрессы?

— Два часа пять минут в пути, — тут же ответила Иветта. — Как насчет Жасмин Шрив?

Карлссон кисло рассмеялся.

— Поскольку я знаю, какого качества были программы, которые она выпускала, я бы дал ему зеленый свет на то, чтобы обмануть ее.

— «Домашний доктор» был не так уж и плох, — возразил Мюнстер.

— Да это вообще бред был, — не согласилась с ним Иветта. — Делать выводы о психологии людей, исходя из цвета их обоев.

— Это было, скорее, порочное удовольствие. — Ньютон явно находился в хорошем расположении духа, веселье било из него ключом.

— Хватит уже оценивать телепередачи, — сказал Карлссон. — Как бы хорошо или плохо она ни работала, похоже, она легко отделалась. Может, она ему действительно понравилась; может, он просто не успел ее обжулить; а возможно, он все-таки обжулил ее, но как именно — мы пока не знаем. И ведь существует еще возможность того, что он обжулил не того человека, кого-то, о ком нам еще ничего не известно, — возможно, человека из своего прошлого, — и этот кто-то нашел его и проучил.

— Слишком много «возможно», — заметила Иветта.

— А наш главный свидетель безумен и постоянно бредит. А второй главный свидетель мертв. — Он еще раз откусил от бутерброда. — Короче, ничего хорошего. Но вопрос в том, что нам теперь делать?

Воцарилась тишина, и единственным звуком, который нарушал ее, был шум жующих челюстей.

— Ну? — сказал наконец Карлссон.

— Ладно, — вздохнула Иветта. — Вообще-то нам очень много чего известно.

— Продолжай.

— Мы знаем, что он зарабатывал деньги, обманывая богачей. Мы знаем, что он спал с Айлинг Уайетт и что он, вероятно, собирался шантажировать Жасмин Шрив. Онобчистил Мэри Ортон и попытался убедить ее внести изменения в завещание. Как ты заметил, в деле очень много мотивов — хотя мотив Жасмин Шрив, по-моему, похож на мотив сыновей Ортон: это мотив, о котором она сама не знала. Мы знаем, что у него была чертова уйма денег, которые у него кто-то украл — или он переложил их в какое-то другое место, и нам не удалось узнать, куда именно. — Она помолчала. — Пока не удалось. Мы также знаем теперь, как он находил своих жертв.

— Правда? — Ньютон наклонился вперед. — А я почему-то не в курсе.

— Простите, — вмешался Карлссон. — Я не знал, что мы должны докладывать вам о всех вновь открывшихся фактах расследования.

— Они все использовали один банк? — попробовал угадать Ньютон. — Или все делали покупки в «Харродз»?

— Второе предположение ближе к истине. Они все купили очень дорогие предметы, сделанные из дерева, в фирме, где Пул недолго работал. Когда он ушел, то захватил с собой список клиентов, предположив — и, похоже, справедливо, — что у них у всех есть лишние деньги.

— Умно, — заметил Ньютон.

Карлссон подумал, что он получает слишком большое удовольствие от происходящего.

— К сожалению, это не помогло нам продвинуться в расследовании. — Он повернулся к Иветте. — Как ты считаешь, что нужно предпринять теперь?

— Надавить на Айлинг и Фрэнка Уайеттов. По отдельности.

— Надавить? — удивился Карлссон. — В каком смысле?

— Дайте мне поговорить с Фрэнком Уайеттом и изложить ему следующий сценарий: вы заявили Роберту Пулу, что вам все известно, вы поругались, потом подрались, вы случайно убили Пула, запаниковали и избавились от тела. Если он честно признается в этом, прокурор, возможно, согласится выдвинуть обвинение в убийстве по неосторожности, и, возможно, Фрэнк, если ему удастся разжалобить судью, отделается даже условным сроком.

Карлссон ненадолго задумался.

— А как насчет отрезанного пальца?

— Возможно, там было кольцо, по которому его можно было опознать.

— Значит, он отрезал палец в состоянии паники?

— Вот так мы ему все представим.

— А как насчет денег, которые исчезли со счета Пула?

— Пул, возможно, сделал это сам, чтобы замести следы.

— И где они теперь?

— Где-то закопаны. Потеряны навсегда. Или лежат на счете за границей. — Снова воцарилась тишина. — Ну, все концы подчистить невозможно.

— А Джанет Феррис?

— Самоубийство, — быстро ответила Иветта. — В связи с пошатнувшимся душевным здоровьем.

Карлссон хмыкнул.

— Ладно. Притащим Уайеттов сюда для допроса. А перед этим надо раскопать о них как можно больше информации. — Он посмотрел на настольный календарь. — Утро среды, — сказал он. — Первым делом, Крис, пойдешь и проверишь алиби обоих до этого момента.

— Я думаю, что это Жасмин Шрив, — неожиданно заявил Ньютон.

Повисло молчание, и лицо Карлссона медленно расплылось в улыбке.

— Что?

— Простите, — поспешно извинился Ньютон. — Не обращайте на меня внимания.

— В конце концов, над этим делом уже работает психотерапевт. Почему бы не выслушать консультанта по вопросам управления? Итак, почему вы считаете, что это Жасмин Шрив?

— Она может потерять больше, чем остальные. Я видел интервью с ней. Она все еще находится в плену фантазий о том, как вернется на телевидение. Если бы ее унизил аферист, у нее не осталось бы ни единого шанса на возвращение. И любой, кто видел ее по телевизору, знает, как она страдает. Если она почувствовала, что ее предали, она могла пойти на все.

— Спасибо, — сказал Карлссон. — Надеюсь, вы простите меня, если я не отправлю вас опрашивать для нас Жасмин Шрив. Я сам с ней побеседую. И если ваша теория окажется правильной, то Иветта и Крис приготовят вам шикарный обед.

— А почему вы сами не хотите его приготовить? — ехидно поинтересовалась Иветта.

— Тогда это уже не будет наградой,

— А чем займется доктор Кляйн?

— Похоже, она уже подумывает о том, чтобы выбыть из команды.

— Почему? — удивилась Иветта. — Ей надоело?

— Похоже, она сорвала злость на том фотографе. — Мюнстер усмехнулся Иветте, заметил взгляд Карлссона и тут же принял серьезный вид.

— Она мне все рассказала, — возразил Карлссон. — Дралась не она, а двое ее друзей.

— Это не очень профессионально, — заметил Мюнстер. — Она попала в газеты. Потом эта драка с фотографом, и она снова попадает в газеты. Это все равно, как если бы в нашем расследовании участвовала Бритни Спирс.

Карлссон покачал головой.

— Я думаю, она почувствовала, что слишком много на себя берет. Она чувствовала, что подвела Джанет Феррис. — Он смял обертку от бутерброда и швырнул ее в мусорное ведро. Шарик отскочил от края и упал на пол. — Вообще-то мы и сами, прямо скажем, не на высоте.

В дверь постучали, и показалась голова женщины.

— К вам посетитель, сэр, — извиняющимся тоном объявила она.

Лорне Керси было лет тридцать пять — сорок, решил Карлссон. У нее были коротко подстриженные каштановые волосы и круглые очки. Она не пользовалась косметикой, но носила небольшие сережки, а ее изящные пальцы украшали кольца. Она завернулась в огромную оранжевую куртку и обула теплые сапоги, но все равно, похоже, мерзла. Ее муж, Мервин, был низеньким пухлым человечком с седеющими волосами и выглядел старше жены. Он сидел словно аршин проглотил, почти не шевелясь и сложив ладони, как при молитве. Время от времени Лорна протягивала руку и нежно прикасалась к мужу — к плечу, руке, бедру, — чтобы утешить его, и тогда он смотрел на нее и улыбался.

— Я не хочу зря тратить ваше время, — сказала она.

— Я так понимаю, речь пойдет о Роберте Пуле. Я руковожу расследованием, и мне очень интересно узнать, что вы хотите нам сообщить.

— В том-то и дело. Человека, которого мы знаем, зовут вовсе не Роберт Пул. Так что, может, это кто-то другой.

— И как же его зовут?

— Эдвард Грин.

— Продолжайте.

— Все дело в фотографии. На фотографии точно он.

— И этого человека, Эдварда Грина, вы уже какое-то время не видели?

Она поморщилась.

— Это связано с нашей дочерью.

— Подождите-ка! Вашу дочь, случайно, зовут не Салли?

— Салли? — изумилась она. — Нет. Ее зовут Бет. То есть полное имя, конечно, Элизабет, но все зовут ее Бет. Бет Керси.

— Простите. Продолжайте.

Лорна Керси так близко наклонилась к нему, что Карлссон рассмотрел все морщины и складки.

— У нас три дочери. Бет — самая старшая. Ей уже почти двадцать два года. День рождения у нее в марте. Ее сестры моложе. Они еще ходят в школу, и мне кажется, что такая разница в возрасте не позволяет им сблизиться. — Карлссон увидел, как она судорожно сглотнула, как ее пальцы вцепились в край стола. — Она всегда была сложной девочкой, пожалуй, с самого рождения. И доставляла нам массу беспокойства. — Она покосилась на мужа, затем снова перевела взгляд на инспектора. — Понимаете, она была несчастной и легко раздражалась. Она словно родилась такой.

— Мне очень жаль, — сказал Карлссон. — Где сейчас ваша дочь?

— В том-то и дело, — ответила посетительница. — Мы не знаем. Я пытаюсь объяснить, как мы дошли до такого. Я просто хочу, чтобы вы поняли: она всегда была трудным ребенком. Ей было нелегко в школе, хотя некоторые предметы ей нравились: изобразительное искусство, труд — она любила делать что-то своими руками. И она была сильной. Она могла пробежать несколько миль без передышки и плавать в ледяной воде. Она не из тех, кто легко заводит друзей. — Она смущенно замолчала. — Простите, вам совершенно не интересно все это выслушивать. Но вот что относится к делу: у нее был сложный переходный возраст. Она считала себя уродливой и глупой, была одинока, и ее это угнетало, но что тут можно сделать? Мы поддерживали ее как могли, но по мере взросления все только ухудшалось. Из-за нее наша семья переставала существовать как единое целое. А потом она стала попадать в неприятности.

— Какие именно?

— Неприятности, в которые попадают подростки. Возможно, наркотики, но главное — раздражительность, недовольство. Она проявляла жестокость — как по отношению к другим, так и к себе.

— У нее были приводы в полицию?

— Нет. Полицию иногда вызывали, но до ареста дело никогда не доходило. Мы стали водить ее на обследования. К врачам. Психиатрам. Ее прикрепили к психоаналитику в больнице, а потом мы обратились к частному врачу. Я не знаю, был ли от этого хоть какой-то прок. Возможно, она только сильнее чувствовала себя чужаком и винила во всем себя. К сожалению, невозможно определить, правильно ли ты поступаешь, пока уже не становится слишком поздно, правда? В таких ситуациях нет волшебного универсального ответа — ты просто надеешься, что постепенно что-то может измениться. Все было таким… таким загадочным. Мы просто зашли в тупик. Мы не понимали, чем провинились, что она стала такой, и со временем все настолько ухудшилось, что мы уже не знали, к кому бежать. — Лорна Керси моргнула, и Карлссон заметил, что глаза у нее полны слез. — Я слишком эмоционально все рассказываю, — извинилась она, пытаясь улыбнуться. — Наверное, это вовсе не относится к делу. Простите.

— А потом она познакомилась с этим человеком. — Это были первые слова Мервина Керси. Он говорил с еле заметным валлийским акцентом.

— И этого человека вы знали как Эдварда Грина?

— Да.

— Как она с ним познакомилась?

— Мы не уверены. Но она проводила много времени на прогулках. Она могла гулять всю ночь. Думаю, тогда они и встретились.

Карлссон кивнул. Очень похоже на Роберта Пула.

— Сначала мы о нем не знали. Она нам не сообщила. Она просто изменилась. Мы оба это заметили. Сначала мы обрадовались: она стала спокойнее, вела себя более ровно и с нами, и с сестрами. Стала ходить на свидания. Мы вздохнули с облегчением.

— Но?

— Она была очень замкнутой — нет, скорее, скрытной. Мы начали подозревать, что она ворует у нас деньги. Немного, но из кошельков начали пропадать небольшие суммы наличными.

— И сбережения сестер, — вставил Мервин Керси. Он говорил так, словно едва мог заставить себя процедить хоть пару слов. Карлссон решил, что ему стыдно.

— Вы с ним познакомились? — спросил Карлссон.

— Да. Я не могла в это поверить, — сокрушенно вздохнула Лорна Керси. — Он был такой… Как же это? Вежливый, представительный… Он был милым с девочками и чудесно относился к Бет. Но мне он почему-то не очень понравился. Наверное, вы сочтете меня ужасной матерью. Я не доверяла ему, потому что думала: он ведь может обаять любую, так почему он выбрал Бет? Я люблю свою дочь, но никак не могла понять, зачем такому красивому, успешному молодому человеку ухаживать за полной, несчастной, необаятельной, неуспешной и колючей молодой женщиной. Это не имело смысла. Вы считаете меня черствой?

— Нет, — тут же соврал Карлссон. — Итак, что вы подумали?

Она решительно посмотрела на него.

— Не скажу, что мы богаты… — начала она.

— Богаты, — перебил ее муж. — По сравнению с большинством.

— Дело в том, — продолжала она, — что он наверняка с самого начала знал, что мы не бедствуем.

— Вы подумали, что он охотник за приданым?

— Я забеспокоилась.

— А теперь она ушла.

— Она украла мою кредитную карточку, сняла все деньги с моего счета, прихватила кое-какую одежду и ушла.

— Куда?

— Не знаю. Она оставила записку, где заявила, что мы слишком долго ее контролировали и пытались превратить в того, кем она быть не хотела, а теперь она наконец свободна.

— Она ушла с Робертом… с Эдвардом Грином?

— Мы так предположили. С тех пор мы не видели ни его, ни ее. — Она на секунду закрыла глаза. — Мы не видели свою дочь больше года. Не получали от нее весточек, до нас не доходили никакие слухи. Мы не знаем, жива она или мертва, счастлива без нас или несчастна. Мы не знаем, хочет ли она, чтобы мы ее нашли, но мы пытались, и пытались не раз. Мы просто хотим знать, все ли у нее хорошо. Она не обязана приходить домой, она не обязана встречаться с нами, если ей этого не хочется. Мы обратились в полицию, но они сказали, что ничем не могут помочь: наша дочь — взрослая совершеннолетняя женщина, и ушла она добровольно. Мы даже наняли детектива. Безрезультатно.

— У нее был мобильный телефон?

— Был, но он, кажется, больше не обслуживается.

— И ваш Эдвард Грин очень походил на этого человека. — Карлссон указал на фотографию Роберта Пула, прикрепленную к доске возле него.

— Они очень похожи, очень. Но если он мертв, где наша дочь?

Она не сводила взгляда с Карлссона. Он знал, что она нуждается в утешении, но ничем не мог ей помочь.

— Я отправлю двух полицейских к вам домой. Им нужен доступ к любой документации, которой вы владеете, к именам врачей. Мы очень серьезно отнесемся к вашей проблеме.

Когда они ушли, он несколько минут сидел в тишине. В какую сторону изменилась ситуация теперь: в лучшую или в худшую?

Бет Керси начала с фотографий своей семьи. Уходя из дома, она взяла их с собой, следуя его инструкциям, но с тех пор ни разу их не рассматривала. Это было слишком болезненно и вызывало в ней чувства, которые только сбивали ее с толку и расстраивали. А вот он их рассматривал, и довольно долго, когда считал, что она спит, а потом заворачивал в полиэтиленовые пакеты и убирал подальше, вместе с остальными.

Теперь она разложила их перед собой, одну за другой. У нее был большой коробок спичек, который она однажды ночью прихватила с палубы лодки, стоявшей дальше вдоль берега, и теперь она зажигала по одной спичке для каждой фотографии: свечка вспыхивала и постепенно гасла над лицом, групповым портретом, весенним садом. Они все лживые, с горечью думала она. Все улыбаются для фотографии, позируют и придают своим лицам приличествующее случаю выражение. Вот ее мать, нацепившая свое любимое выражение лица перед камерой: голова немного наклонена набок, на лице читаются нежность и забота, она даже воды не замутит. А вот и папа: добродушный толстячок, притом что все знали, какой он тиран и деспот, и что деньги он делает, отбирая их у других. Эд объяснил ей, почему это неправильно, почему деньги на самом деле не принадлежат ее отцу. Деталей она не помнила, но это и неважно. А вот и ее сестры. Случались дни, когда она даже имен их вспомнить не могла, но зато она никогда не забывала, как они строят из себя пай-девочек, прилично ведут себя и в школе, и дома, подлизываются к родителям, выпрашивают у них деньги и поблажки своими приторными улыбочками. Теперь она это понимала. Когда-то она просто считала, что они лучше нее адаптируются в мире, легче меняются, чем она, обладают положительными качествами, в то время как она — отрицательными. Теперь, в неверном пламени спички, она смотрела на узкое лицо Лилии — улыбающееся, обрамленное тугими косами; заглядывала в серьезные глаза Беаты. Потом она посмотрела на себя. Элизабет. Бетти. Бет. Она больше не была прежней, сентиментальной и раздражительной, стремящейся понравиться и понимающей, что ничего не получится. Теперь она худая, одни мышцы и кости. Разрезанная губа кривилась в презрительной усмешке. Волосы коротко обстрижены. Она прошла сквозь огонь и вышла очищенной.

Глава 38

Джозеф красил плинтусы в белый цвет. Проводя кисточкой по дереву, он пытался не думать о своих детях. У него начинало гореть в груди, когда он представлял их дома, без него, или когда вспоминал тот последний раз, когда их видел. Он слишком сильно прижал их к себе, и они вырвались и убежали от него, от запаха у него изо рта и от его дикого взгляда… Поэтому он сосредоточился на том, чтобы класть краску как можно ровнее. Он поднял взгляд от плинтуса и увидел, что рядом стоит Мэри Ортон, что она сжимает в руках посудное полотенце, а на ее лице написано беспокойство.

— Я могу помочь?

— Я хочу вам кое-что показать.

Джозеф положил кисть на крышку банки с краской и встал.

— Конечно, показывать, — нарочито бодро сказал он.

— Сюда, пожалуйста.

Она провела его наверх, в свою спальню, единственную комнату во всем доме, куда он еще не заходил. Там были высокие потолки, обои с красивым узором, а большое окно выходило в сад, где сквозь холодную землю наконец стали пробиваться первые ростки. Она подошла к маленькому бюро, открыла его и стала что-то искать в выдвижном ящичке. Он заметил, что она очень взволнована: она суетилась и тяжело дышала.

— Вот.

Она повернулась и вложила ему в руку свернутый лист бумаги, и он недоуменно уставился на выведенные синими чернилами строчки, на тонкий старомодный почерк с красивыми завитушками.

— Что это? — спросил он. — Правда, я не так хорошо знать английский язык, миссис Ортон.

— Я все-таки составила завещание, — прошептала она. Она смотрела на него, и в глазах у нее стояли слезы. — Я собиралась отписать треть всего ему. Мы составили завещание вместе и упросили соседа, который живет дальше по улице, выступить свидетелем. Смотрите. Вот их подписи, а вот моя.

— Простите, — сказал он. — Я не тот человек, кто вам нужен.

— Потому что они никогда не приезжают навестить меня. Им все равно — а ему нет.

— Ему?

— Роберту. Он проводил со мной время, вот как вы. Для них я просто обуза. Думаю, нужно просто сжечь этот документ. Или это неправильно?

Джозеф стоял и держал лист бумаги в запачканной краской руке. Он покачал головой.

— Что мне делать?

— Я не знаю. Я отдавать это Фриде.

Фрида шла домой через мост Ватерлоо. Они посмотрели кино, затем пошли поужинать в марокканский ресторан, где воздух пропах корицей и жарящимся мясом. Потом она внезапно ощутила настоятельную потребность побыть в одиночестве. Он явно был разочарован, но ее что-то сдерживало. Он поцеловал ее в щеку и ушел.

Она медленно шла вперед, а когда оказалась посредине моста, остановилась, как поступала всегда. Обычно она останавливалась, чтобы посмотреть на Парламент и «Лондонский глаз» вверх по реке, и на Собор святого Павла — вниз по реке, но сейчас просто облокотилась на ограду и стала смотреть на воду. Фрида считала, что Темза никогда не текла так, как должна течь река. Она, скорее, двигалась словно огромная приливная волна, а с приливом приходили вихри, и водовороты, и сталкивающиеся течения. Спустя несколько минут она даже воду видеть перестала. Она думала о фильме, который только что посмотрела, и о Роберте Пуле — кем бы он на самом деле ни был. Она думала о традиционной детской фантазии: что ты — единственный настоящий человек во всем мире, а все остальные — просто актеры. Пул был своего рода актером: он принимал новую личину для каждого нового знакомого, изображая именно того человека, в котором они нуждались, человека, который обольстит их. Затем она позволила себе думать о Гарри, Гарри в светло-сером костюме и свежей белой рубашке, Гарри с серо-голубыми глазами; о том, как он наклонялся к ней, когда она говорила, и брал ее под руку, когда они переходили дорогу. Как он наблюдал за ней и, казалось, пытался услышать то, о чем она предпочитала промолчать. Прошло уже столько времени с тех пор, как она в последний раз подпускала к себе человека.

Постепенно ее мысли перестали касаться чего-то конкретного, потеряли всякую содержательность и превратились в сплошной темный водоворот, как река под ногами. Из этой темноты выплыло лицо и имя: Джанет Феррис.

Фрида вздрогнула. На мосту было холодно и ветрено. Повернув к дому, она посмотрела на часы. До полуночи оставалось четверть часа. Слишком поздно, чтобы звонить Карлссону. Она быстро пошла домой, сразу легла в постель и долго лежала в темноте — взволнованная, с горящими глазами. Ей хотелось, чтобы уже настал день, но день настал нескоро.

Глава 39

Фрида приняла трех пациентов, одного за другим. Она отдавала себе отчет в том, что не полностью сосредоточена на пациентах, и прилагала отчаянные усилия сконцентрироваться, вести себя, как полагается профессионалу, быть педантичной. Или она только играла роль внимательного, сочувствующего психотерапевта? Возможно, все это — просто спектакль, если зрить в корень. Когда закончился последний сеанс, она сделала все необходимые записи, вышла на улицу, поймала такси и двадцать минут спустя уже была возле дома в Балхаме.

На пороге стояли Карлссон и Джейк Ньютон. Карлссон разговаривал по мобильному. Он кивнул ей, но разговор не прекратил. Ньютон улыбнулся.

— Здравствуйте, — сказал он. — Как поживаете?

Фрида неожиданно поняла, что ей почему-то очень тяжело ответить на этот стандартный вопрос.

— Я не знаю, — сказала она. — Хорошо.

— Пока. — Карлссон положил телефон в карман и посмотрел на Фриду. — День добрый.

— Вы вовсе не обязаны были приезжать, — заметила Фрида. — Мне просто нужно, чтобы меня впустили внутрь.

— Мне было любопытно. Я хотел знать, что вы задумали.

— А я хочу посмотреть, чем, собственно, занимается консультант, — заявил Ньютон.

— Я думала, что это вы консультант, — заметила Фрида.

— Можете притвориться, что меня здесь нет.

— Между прочим, — спохватился Карлссон, — есть еще кое-что.

И прямо там, стоя на пороге дома Джанет Феррис, он сообщил Фриде о Бет Керси и ее связи с Робертом Пулом. По мере того как он рассказывал, Фрида все больше мрачнела.

— Так вот чем Пул занимался в неучтенные дни, — сказала она.

— Возможно, — кивнул Карлссон.

— Вы должны найти эту женщину.

— Ну да, таков наш план.

— И вы должны узнать ее историю болезни.

— Мы тоже об этом подумали.

— Если вы получите имя психиатра, который ее лечил, возможно, я смогу с ним побеседовать в неформальной обстановке.

— Посмотрим.

— Я считала, что во время уголовного расследования полицейские постепенно отсекают подозреваемых, — вздохнула Фрида. — А в нашем случае все время появляются новые.

— В нашем случае, — уточнил Карлссон, — вообще трудно отличить подозреваемых от жертв. Но, по крайней мере, это отвлекает вас от мыслей о Дине Риве.

Фрида наградила его взглядом, который можно было бы назвать яростным.

— Я думаю о Дине Риве каждый день. А когда засыпаю, он мне снится.

— Что я могу сказать? — пожал плечами Карлссон. — Сочувствую. Ну да ладно. Что мы здесь забыли? Что случилось?

— Я хотела осмотреть еще и квартиру Пула, — ответила Фрида.

— Ну что же, давайте осмотрим.

Карлссон достал связку ключей и внимательно осмотрел бумажные бирки. Не говоря больше ни слова, они вошли в дом и поднялись по лестнице к дверям квартиры. Когда они оказались внутри, Фрида сразу узнала затхлый запах дома, в котором никто не живет, места, где ничего не двигают, не открывают окон, не дышат воздухом. Войдя в гостиную, они остановились. Фрида чувствовала стеснение: она бы предпочла побыть в одиночестве.

— Вы принесли фотографии? — спросила она.

Карлссон достал из сумки папку.

— Их сделали, когда обнаружили тело Джанет Феррис.

— Тогда они бесполезны, — заявила Фрида. — А как насчет более старых, скажем, когда вы приехали сюда в первый раз?

— Таких фотографий у нас нет.

— Почему? Разве это не было местом преступления?

— Нет, не было. По крайней мере, мы об этом не знали. И мы могли заходить сюда, когда захотим. Не было никакой необходимости еще и фотографировать.

— Ладно, — смирилась Фрида.

Она стояла в центре комнаты и медленно осматривала ее, пытаясь ничего не пропустить.

— Что вы ищете? — удивился Ньютон.

— Заткнитесь! — буркнула Фрида. — Простите. Я не хотела. Пожалуйста, просто дайте мне одну минуту.

Воцарилось долгое молчание. Мужчины неловко переглядывались, как люди, слишком рано пришедшие на вечеринку и вынужденные довольствоваться обществом друг друга. Наконец она повернулась к Карлссону.

— Если бы вы закрыли глаза, смогли бы вы описать все, что находится в этой комнате?

— Я не знаю. Бóльшую часть.

Фрида покачала головой.

— Много лет назад я почти ничего не записывала после сеансов. Я считала так: если это важно, я не забуду. И память об этом будет знаком того, что это важно. Но я передумала. Теперь все важные вещи я записываю. — Она скривилась, давая понять, что разочарована. — Я не знаю. Что-то здесь есть, но что именно — никак не могу понять.

— В чем дело? — спросил Карлссон.

— Если бы я знала… — начала она и внезапно нахмурилась. — Мы можем пойти вниз? У вас есть ключи от ее квартиры?

Карлссон вытащил связку ключей.

— Где-то здесь, — ответил он. — Я сам себе напоминаю тюремного надзирателя из старого фильма.

— Как вы решаете, что пора все бросить? — спросил Ньютон, когда они спускались по лестнице.

— Это вам для отчета? — уточнил Карлссон.

— Мне просто любопытно.

— Нельзя сказать, что наступает конкретный момент. Но безотлагательность исчезает, людей перебрасывают на другие дела.

Карлссон открыл дверь ключом, и они вошли в квартиру Джанет Феррис. Фрида решила, что это жилье, утратившее хозяина, представляет собой более печальное зрелище. На столе стояла чашка, рядом с ней лежала книга. Фрида живо представила себе, как Джанет Феррис входит в комнату, берет книжку и продолжает чтение. Она попыталась не думать об этом, такие мысли отвлекали. Она огляделась, чувствуя, что что-то ищет, — и неожиданно поняла, что нашла. Она повернулась к Карлссону.

— Видите ту картину? С рыбой.

— Да.

— Вам она нравится?

Он улыбнулся.

— По-моему, симпатичная. Но вам придется оставить ее здесь. Сейчас нам уже не позволяют забирать приглянувшиеся предметы.

— Когда я в первый раз увидела квартиру Пула, эта картина была там. Не здесь.

— В самом деле?

— Прочитайте ту статью в газете. Джанет Феррис говорила, что Пул частенько одалживал ей вещи. Среди всего прочего, он отдал — или одолжил — ей картину, а она одолжила ему свою. Она сказала, что вернула ее и забрала свою.

Карлссон нахмурился.

— Неправомерные действия на месте преступления, — начал он и перехватил взгляд Фриды. — Или частичном месте преступления. Ну, никакого вреда она не нанесла.

— Нужно еще раз подняться в ту квартиру, — скомандовала Фрида.

Оказавшись в квартире Пула, она снова встала в центре комнаты и посмотрела на картины на стене. Их было пять: Эйфелева башня, «Мадонна с младенцем», солнце на море, поле маков и сосна на фоне луны. Фрида достала из кармана пару прозрачных пластиковых перчаток и надела их.

— Купила в аптеке, — сказала она и покосилась на Ньютона. — Не волнуйтесь. Я не собираюсь выставлять за них счет налогоплательщикам.

Она подошла к изображению Мадонны, сняла его со стены и отступила назад. Положила картину на стол и повернулась к Карлссону.

— Что вы видите?

— Довольно дрянную картинку, — ответил Карлссон. — Не думаю, что ее стоит красть. Лично мне больше нравится вон та, с рыбой.

— Нет, — возразила Фрида. — Посмотрите на стену, где висела картина. — Она подняла ее и поднесла к стене. — Пятно другого размера.

— Но… — начал Карлссон и замолчал.

— Возможно, у него тот же размер, что и у картины с рыбой, которая висела здесь, пока женщина не забрала ее, — предположил Ньютон.

— Но она провисела здесь всего лишь несколько недель, — не согласилась с ним Фрида. — А чтобы получилось пятно, нужны годы.

— Я не понимаю, к чему вы клоните, — признался Карлссон. — Может, Пул просто устал от этих картин и решил их перевесить.

— Вы правы. Это возможно. Давайте проверим.

И Фрида сняла со стены картину с сосной.

— Форма разная, — подсказал Карлссон. — Видите?

Тогда Фрида сняла остальные три картины, одну за другой. Во всех случаях пятна были меньше картин.

— Ну вот и все, — вздохнул Карлссон. — Пул действительно изменил расположение картин, прежде чем исчезнуть. Я не уверен, что ради этого стоило ехать в Балхам.

Фрида не ответила. Она молча посмотрела на Карлссона, затем на Ньютона. Его губы медленно расплылись в улыбке.

— Все они не должны быть меньшего размера.

— В каком смысле? — удивился Карлссон.

— Перевесим их? — предложила Фрида.

— О чем это вы?

Она взяла со стола «Мадонну с младенцем» и приложила ее к одному из пятен на стене.

— Что скажете?

Ньютон покачал головой.

— Слишком большая картина.

Она передвинула ее вдоль стены.

— Вот здесь, — сказал он.

Она поступила точно так же с остальными картинами: прикладывала их одну за другой к пятнам на стене, а Карлссон и Ньютон кивали или качали головой. Наконец у них осталось две картины и два пятна. Сосна была немного меньше, чем одно пятно, и намного больше, чем самое маленькое. Морской пейзаж был больше, чем оба пятна.

— Они не подходят, — заявил Карлссон.

— Правильно.

— Итак, у нас есть две картины, — продолжал Карлссон, — и два пятна, ни одно из которых не соответствует размерам картин. У меня просто голова кругом идет, хоть я и не понимаю, почему должен об этом задумываться.

— Но это ведь интересно, правда? — заметила Фрида.

— Он мог выбросить одну картину, — предположил Ньютон, — и купить две новые.

— Их повесил хозяин квартиры. Пул не мог избавиться от них. Кроме того, — Фрида коснулась картины с сосной, — она дешевая и уродливая, но новая, как вы считаете?

Карлссон внимательно посмотрел на сверкающую раму.

— И правда, выглядит как новая.

— Она должна быть где-то здесь, — сказала Фрида.

— Что? — не понял Карлссон.

— Одна из картин.

— Где?

— Где-то здесь. Под чем-нибудь еще, где-то не на виду.

Ньютон нашел ее под кроватью Пула, вместе со старым матрацем. Доставая ее, он сиял от гордости. На ней были изображены ветряная мельница и лошадь. В краски явно добавили какую-то синтетику: они словно мерцали.

— Неудивительно, что он засунул ее под кровать, — заметил Карлссон.

Он взял картину и поднес ее к большому пятну. Размеры совпали.

— Хорошо. Но у нас по-прежнему на одну картину больше, чем нужно.

— Нет, — возразила Фрида. — У нас на две картины больше, чем нужно.

Она подошла к сосновому комоду, который стоял у самой дальней от окна стены, и опустилась рядом с ним на колени.

— Смотрите! — воскликнула она.

Карлссон и Ньютон принялись вглядываться в пол. Фрида указала на две маленькие вмятины на ковре.

— Его двигали, — заявила она. — Всего на несколько футов. Но… — Она секунду помолчала. — Давайте передвинем его на место.

Они втроем схватились за комод и поставили его на прежнее место.

— Чтоб я сдох! — воскликнул Ньютон.

Там, где раньше стоял комод, на стене обнаружилось еще одно пятно. Они сразу же поняли, что его размер совпадает с размером морского пейзажа, но Карлссон все же поднес к пятну картину, чтобы удостовериться.

Потом он повернулся к Фриде.

— Какого черта все это значит?

— Это значит, что здесь кто-то был, — ответила Фрида. — Несмотря на огромный риск, этому кому-то пришлось сюда прийти.

Когда они снова вышли на улицу, Карлссон спросил Джейка Ньютона, не мог бы тот оставить их на минутку. Они с Фридой отошли на несколько шагов дальше по дороге, и Карлссон заговорил, не глядя на нее.

— Я побеседовал с вашим другом, Рубеном, — сказал он.

— Касательно чего?

— Касательно столкновения с фотографом возле вашего дома. Я хотел разобраться, что конкретно произошло. Очевидно, если они вдвоем совершили на пострадавшего не спровоцированное им нападение, это можно было бы рассматривать как серьезный случай физического насилия. — Карлссон остановился. Судя по всему, он замерз, потому что руки держал в карманах. — Рубен, доктор Мак-Гилл, сказал мне, что фотограф преградил дорогу другому вашему другу, Джозефу, а потом ударил его. И когда Рубен пытался разнять их, он случайно ударил фотографа в лицо.

— Случайно?

— Да. Поскольку никаких других свидетелей не было…

— Я свидетель, — перебила его Фрида.

— Насколько мне известно, когда вы пришли, драка уже практически закончилась. Даже если фотограф оспорит их версию, я уверен, что никакого судебного разбирательства не последует.

— А вы точно не завалили Рубена советами о том, как ему проще всего выйти сухим из воды?

— Ради бога, Фрида, просто отпустите ситуацию!

— Что вы думаете о людях, которые просто отпускают ситуацию, потому что это удобно?

Прежде чем ответить, Карлссон несколько раз глубоко вздохнул.

— Прежде всего, я думаю, что если бы я вступил в сговор с Рубеном с целью недопущения полицейского расследования, то меня уволили бы, а у него отобрали лицензию. А во-вторых, я думаю, что вам, черт возьми, пора избавляться от напыщенности.

Вот как все начинается, подумала Фрида. Она внимательнее присмотрелась к Карлссону.

— С вами все в порядке? — спросила она.

— Да.

— Честно?

— Все хорошо, — ответил он. — Конечно, все немного… ну, вы понимаете.

— «Все» — это что?

— Ну, например, семья и все такое. Мои дети будут жить в Испании, со своей матерью.

У Фриды ушло несколько секунд на то, чтобы осознать, что он только что сказал.

— Трудная ситуация.

— Да.

— Как долго?

— Два года.

— Два года — это очень долго, когда они еще такие маленькие.

— И не говорите.

— Почему она забирает их?

— Ее новому сожителю предложили там более высокую должность.

— Вы пытались убедить ее передумать?

— Я не собираюсь останавливать ее, но она знает, что я чувствую.

— И что вы чувствуете?

Карлссон отвернулся, словно вопрос смутил его.

— Я работаю. Возвращаюсь в пустую квартиру. Я живу ради тех дней, когда ко мне приезжают дети, а теперь они больше не приедут. Нет, я, конечно, буду навещать их, и они станут приезжать ко мне на каникулах, но настоящим отцом для них станет он.

Отцы и их дети, подумала Фрида, вспоминая карие глаза Джозефа, но видя перекошенное лицо Карлссона.

Джейк Ньютон разговаривал по мобильному.

— Эта задница Ньютон, — сменил тему Карлссон, — хочет, чтобы мы организовали ему экскурсию в КПЗ.

— Отсюда я дойду пешком, — заверила Фрида.

Двумя пальцами она коснулась его щеки, почти незаметно.

— Я никому не сказал.

— Я рада, что вы сказали мне.

— Я не собирался.

— Что ж, спасибо. И я сожалею, что добавила вам неприятностей.

И она ушла.

Глава 40

— Я так рад, что вы позвонили!

Фрида стояла в своей комнате и задумчиво смотрела на пустошь под окнами многоэтажки. Там, где недавно прошлись бульдозеры, уже появлялась трава и мелкие, низкорослые растения. На расчищенных площадках играли дети. Женщина с крошечным пушистым шариком на поводке пролезла через дыру в заборе и стала прогуливаться по пустырю, словно по какому-то парку.

— Хорошо. Хотя я позвонила вам по делу.

— Вот как? Ну, это лучше, чем ничего, — с сожалением произнес Гарри.

— Я надеялась, что вы сможете встретиться со мной в доме Оливии в ближайшие несколько дней и немного разобраться с ее финансами. Думаю, она уже много лет не подает налоговые декларации и не ведет никакого учета. В документах у нее небольшой беспорядок. Я подумала, пока ваша сестра разбирается с ее юридическими делами, возможно, вы могли бы попытаться привести в порядок дела финансовые.

— Сегодня вечером?

— Что?

— Я мог бы приехать прямо после совещания, к Олд-стрит. Часов в шесть устроит?

— Что, правда? — неуверенно протянула Фрида. Она собиралась после последнего пациента сразу отправиться домой и провести такой долгожданный вечер в одиночестве.

— Если ваша невестка сможет, конечно.

— Я ей сейчас позвоню.

— А потом, если у вас будет настроение, вы могли бы пригласить меня на бокал вина.

— Хорошо, я сдаюсь.

Она улыбнулась и положила трубку. В то утро она получила е-мейл от Сэнди. Он сообщил, что приедет в Великобританию на две недели: его сестра выходит замуж. Они собирались устроить праздник в Лодердейл-Хаус, это в Хайгейте, они с Фридой там когда-то были. Он хотел с ней повидаться. Пожалуйста, Фрида! Она прочитала письмо и удалила его. Но, конечно, она все еще могла ответить. Она все еще могла сказать «да». Или могла сказать «нет».

Нет, эта часть моей жизни уже в прошлом. Я в состоянии представить себе свою дальнейшую жизнь без тебя.

И вот в районе шести часов она опять оказалась в доме Оливии. Киаран, бухгалтер похоронного бюро, тоже там был. Он сидел за кухонным столом, разложив перед собой на газете груду фарфоровых осколков, тюбик суперклея и кусочек розовой наждачной бумаги. Фрида смотрела, как он с сосредоточенным видом и огромным терпением соединял осколки, сдвинув очки на кончик носа. Да он счастлив, подумала она, он полностью погрузился в стоящую перед ним задачу.

— Он чинит мой любимый разбитый фарфор! — восторженно воскликнула Оливия. — Тесса разбирается в моих алиментах, твой новый друг Гарри возится с налоговыми декларациями, а Киаран собирает по осколкам мою жизнь.

— А ты что делаешь? — спросила Фрида, чувствуя, как на нее накатывает раздражение из-за того, что Оливия немедленно и радостно поверила, что всегда найдется кто-то, кто разберет созданный ею хаос.

— Я? Может, наливаю вино? Нет? Тогда чай?

— От чая я бы не отказалась.

— Тесса тоже приедет. Я тебе говорила?

— Нет.

— Она просто завезет кое-какие бланки, которые я должна подписать, или что-то в этом роде. Знаешь, эта женщина буквально спасла мне жизнь.

— Думаю, ты все же несколько преувеличиваешь. Где Хлоя?

— С друзьями, наверное. Я ее не видела.

— Сегодня среда.

— И что?

— Она часто ходит гулять вечером, когда завтра ей в школу?

— Фрида, ей семнадцать. Вспомни, как ты себя вела в ее возрасте!

В дверь постучали, и Фрида отправилась посмотреть, кто там. На пороге стояли Гарри и Тесса, и она снова удивилась, как сильно они похожи. У Гарри был очень серьезный вид. Сегодня он надел темный костюм и бледно-зеленую рубашку. Гарри улыбнулся Фриде, и выражение его лица смягчилось, но поздоровался он без своей обычной экспансивности. Тесса кивнула Фриде и подняла вверх толстый коричневый конверт.

— Я возьму у Оливии подпись и поеду дальше, — сказала она.

— Как мило, что вы лично привезли ей документы!

— Я, в общем-то, мимо проезжала, — призналась Тесса. — Я решила, что так будет проще. Кроме того, хотелось бы немного ускорить события.

Оливия, не выходя из кухни, громко предложила гостям кофе или что-нибудь покрепче. У нее все должно происходить исключительно на личном уровне, подумала Фрида. Она не может просто пользоваться услугами поверенного или финансового консультанта — она непременно должна подружиться с ними, превратить их в зрителей ее личных драм. Оливия поцеловала Тессу, затем взяла руку Гарри в свои ладони и задержала ее немного дольше, чем того требовали приличия. Затем представила гостей Киарану. Тот кивнул, покраснел и вернулся к своей кропотливой работе. Оливия поставила размашистую подпись на документах, которые разложила перед ней Тесса, и еще раз поцеловала ее на прощание.

Затем повернулась к Гарри.

— Ну и как мы будем работать? Я попыталась собрать все старые заявления и квитанции, которые сохранились, но предупреждаю: у меня все ужасно быстро теряется.

— Нам следует удалиться в вашу гостиную, подальше от этих двоих, и попытаться привести ваши дела в относительный порядок, — серьезно ответил Гарри. — На это уйдет много времени. Сегодня мы пройдем только первый этап, когда я оценю ваши потребности, но мы обязательно попробуем создать для вас что-то вроде картотеки и посмотреть, что мы имеем. Пригодятся любые документы, которые у вас сохранились, а пробелы я попытаюсь заполнить. Я разработаю для вас систему, которой вы смогли бы придерживаться в будущем. Хорошо?

— Я уже чувствую, что попала в надежные руки, — просияв, заявила Оливия, и Фрида спросила себя, не принимает ли невестка опять какие-нибудь таблетки.

— Вот и хорошо, — кивнул Гарри.

Фрида окинула его внимательным взглядом, пытаясь обнаружить хотя бы намек на насмешку или презрение, но ничего не обнаружила. Он вел себя скорее как врач с пациентом, чем как финансовый советник с клиентом.

— Точно! — воскликнула Оливия. Она подхватила со стола бутылку вина и бокал.

— Я буду чай, — отказался Гарри и покосился на Фриду. — Вы еще будете здесь, когда мы закончим?

— Это зависит от того, сколько времени у вас уйдет.

— Я бы сказал, приблизительно час.

— Тогда я еще буду здесь.

— Хорошо. Я бы хотел вам кое-что сказать.

Фрида помогала Киарану. Некоторые осколки она даже узнала: старое блюдо с изображением фикуса, входившее в сервиз, когда-то принадлежавший ее бабушке. Наверное, он перешел по наследству к Дэвиду, а потом попал в дырявые руки Оливии. Белый заварочный чайник английского фарфора, чью ручку Киаран опытной рукой прикрепил точно на прежнее место, а потом, когда выступающая полоска клея подсохла, аккуратно убрал ее наждачной бумагой. Она помнила — или, по крайней мере, считала, что помнит, — как ее мать наливала из него чай. У нее возникало странное ощущение, когда она смотрела, как предметы сервиза лежат, разломанные на части, на захламленном столе Оливии; но было что-то утешительное в том, как Киаран восстанавливал их прежний вид. Он почувствовал ее взгляд и поднял голову.

— Это приносит чувство удовлетворения, — сказал он. — И успокаивает.

Фриде пришло в голову, что для человека, любящего покой, в лице Оливии он обрал слишком беспокойного партнера. Он, похоже, догадался, о чем она подумала, потому что внезапно сказал:

— Оливия очень добра ко мне.

— Я рада, — ответила Фрида.

Она извинилась и вышла в прихожую, чтобы позвонить Хлое. Телефон все звонил и звонил, а затем переключился на голосовую почту. Она нажала «отбой» и уже собиралась снова выключить мобильный, когда он завибрировал у нее в руке.

— Фрида?

— Да. Где ты, Хлоя?

— То есть как это где я?

— Да вот так: где ты?

— Я дома. А что?

— Дома?

— Что-то не так?

— Я думала, тебя нет.

— С чего ты взяла?

— Это просто смешно. Не клади трубку.

Она побежала вверх по лестнице и постучала в дверь. Дверь приоткрылась, и выглянула изумленная Хлоя.

— Что? Фрида? Я не понимаю…

— Я была внизу. Я здесь с шести часов. Оливия думает, что тебя нет дома.

— Ага.

— А ты все это время была здесь.

— Ага.

— Почему ты не дала Оливии знать, что ты дома?

— Она не спрашивала. Я не думала, что ейэто будет интересно.

— Когда ты вернулась из школы? — Фрида заметила, как помрачнело лицо племянницы. — Ты ходила в школу?

— У меня голова болела.

— Твоя мать знает?

Она дернула плечом. Дверь открылась немного шире, и Фрида заметила, какой беспорядок царит в комнате.

— А вчера ходила?

— Это что, допрос?

— Так ходила или нет?

— Может, и не ходила.

— Почему?

— Настроения не было.

— Когда ходила в последний раз?

— В понедельник. Ненадолго.

— И Оливия об этом не знает?

— Если ты не скажешь, то и не узнает.

Фрида помолчала. Она смотрела на лицо Хлои, на плохо освещенную неубранную комнату.

— Завтра ты пойдешь в школу, — заявила она. — Вечером, в семь часов, я заберу тебя отсюда, и мы пойдем куда-нибудь поедим и побеседуем. Хорошо?

Плечо опять дернулось.

— Хлоя!

— Ладно.

— И ты обещаешь пойти в школу?

— Да.

— А сейчас прими душ. Надень чистую одежду, поработай немного, а потом спустись вниз и поужинай с матерью. Хорошо?

— Может быть.

— Хлоя, я не шучу.

— Ладно. Он здесь?

— Киаран?

— Да.

— Он в кухне, чинит разбитую фарфоровую посуду Оливии. А что? Тебе не нравится, что он здесь?

— При нем она еще реже обо мне вспоминает! — заявила Хлоя и неохотно добавила: — Но сам он нормальный. Он обращает на меня внимание.

— Хорошо. Душ. Еда. Работа. Утром чтобы встала вовремя — я позвоню и проверю. А потом марш на занятия! Жди меня в семь.

Фрида спустилась вниз, и из гостиной до нее донесся резкий, визгливый смех Оливии и успокаивающий голос Гарри. Она вошла в прихожую, и тут дверь гостиной распахнулась.

— На сегодня все, — бодро произнес Гарри. — Думаю, мы сдвинулись с мертвой точки.

— Хорошо. — Она повернулась к Оливии. — Хлоя наверху, в своей комнате.

— Правда? Загадочный ребенок!

— Ее нужно хорошо накормить.

— Готовит Киаран.

— Значит, пускай готовит на троих. И прекрати игнорировать ее.

Оливия посмотрела на Гарри и скорчила гримаску.

— Видишь, какая она грозная!

Гарри надел пальто.

— Уже уходите? — спросил он Фриду.

— Да. Мы можем пойти вместе. Пока, Оливия, — добавила она, не дав той договорить.

Они молча шли по улице, а когда добрались до магистрали, Фрида сказала:

— Дальше по дороге есть приличный бар.

Гарри заказал бокал красного вина для себя, имбирное пиво для Фриды, и они сели за столиком в углу.

— Все нормально? — участливо спросил он.

— Семейные проблемы, — уклончиво ответила она.

— Я заметил.

— Ее финансы в ужасном состоянии?

— Я видал и похуже. Но я не о них хотел поговорить.

— Продолжайте.

— Я думал о вас. — Он поднял руку, не давая ей возразить. — Не только о том, что я чувствую, — я не об этом хочу поговорить. Я совершенно не хочу давить на вас, ни в каком смысле. Я думал о том, через что вам пришлось пройти за последнее время. У меня создалось впечатление, что вы не склонны открывать кому-то душу, но я знаю, что вам было очень тяжело справиться со всем, что на вас навалилось, и думаю, что вы проявили потрясающую силу духа. Вы произвели на меня неизгладимое впечатление, и я очень хотел бы помочь, чем смогу. Пусть моя помощь проявится только в том, что со мной вы можете выговориться или посоветоваться. — Он откинулся на спинку стула и провел ладонью по лбу, словно подсмеиваясь над самим собой. — Ну вот. Нечасто я произношу больше одного предложения без иронии.

— Спасибо, — просто сказала Фрида.

— Пожалуйста.

— Что вам известно о том, что на меня навалилось?

— Жалоба на вас и та книга, а потом весь этот кошмар в газетах.

— Другим досталось больше.

Он отпил из бокала.

— И то, что именно вы обнаружили тело бедной женщины.

— Откуда вы знаете? — удивилась Фрида.

— Простите. Оливия сказала Тессе, а Тесса сказала мне.

— Откуда это известно Оливии?

— Наверное, дочка рассказала. Но, упреждая ваш вопрос, я понятия не имею, как это стало известно ей.

— Ясно.

— Я не шпионил за вами. Но не узнать было почти невозможно.

— Я понимаю.

Фрида посмотрела ему в глаза, и он выдержал этот взгляд.

— Как вы со всем этим справляетесь?

— Я не уверена, что на самом деле справляюсь. — Она покрутила бокал в руке. — Это как с зимой. Я просто, опустив голову, иду вперед и надеюсь, что весна уже не за горами.

Вот он, подумала она, метод выживания Фриды Кляйн; но она бы не стала его рекомендовать ни пациентам, ни друзьям.

— Вы просто терпите.

— Я стараюсь терпеть.

— А если не сможете?

— У меня нет выбора.

Правда ли это? В ее жизни случались периоды, когда она так погружалась во мрак, что приходилось находить дорогу к свету на ощупь, вслепую, без надежды и упования. «Ты движешься вперед, потому что движешься вперед». Кто ей это сказал? Ее отец. А теперь посмотрите на него!

— Если вы почувствуете, что больше не можете, помните: есть люди, готовые помочь вам.

— Вы меня едва знаете.

— Я знаю достаточно.

Она подняла бокал и отхлебнула приличную порцию.

— Все хорошо, правда. Я просто немного устала.

— Так все дело в усталости?

— Отчасти. — Она рассердилась на себя, но потом собралась и продолжила: — Когда я в первый раз работала с полицией, речь шла о пропаже ребенка. Вернее, двух детей.

— Я знаю, — сказал Гарри. — Я читал об этом.

— Не было человека, который не хотел бы раскрыть это преступление. Но с делом Роберта Пула все иначе. Все, что нам о нем известно, — это то, что он обманывал людей и эксплуатировал их. Как заметила ваша сестра — хотя, кроме нее, этого, похоже, не заметил никто. Я подозреваю, что, по мнению большинства, его смерть вообще не стоит расследования. Больше всего им хочется, чтобы дело просто положили на полку.

— Что это означает?

— Наверное, я начинаю понимать, что полицейские ничем не отличаются от остальных людей. Некоторые аспекты работы вызывают у них больший интерес, чем остальные.

— Вы напомнили мне о моей помощнице по хозяйству, — сказал Гарри. — Она из Венесуэлы. Она любит убирать пыль и раскладывать предметы в стопки. А чего она не любит, так это отмывать действительно грязные участки поверхности за и под предметами.

Фрида улыбнулась.

— Если продолжить вашу аналогию, то Роберт Пул — это участок пола за холодильником, который вы вряд ли соберетесь вымыть, потому что это означает, что придется отодвигать холодильник.

— Боюсь, мне и в голову никогда не приходило, что пол за холодильником тоже надо мыть.

— Но если вы все-таки отодвинете холодильник, — продолжала Фрида, — то обязательно обнаружите там что-нибудь странное или очень важное, что потеряли несколько лет назад.

Последняя реплика явно озадачила Гарри.

— Мы сейчас говорим об уборке или тут подразумевается что-то более глубокое?

— Пожалуй, не будем углубляться в тему холодильника.

Он коснулся ее руки.

— Тот материал в газете о Джанет Феррис и Роберте Пуле… Мне очень жаль. Вы не заслуживаете этого.

— Сомневаюсь, — вздохнула Фрида. — Но спасибо. А теперь мне пора. У меня был тяжелый день. Я благодарна вам, Гарри.

— Не за что, — мягко сказал он. — Это ведь не последняя наша встреча?

— Нет.

— Я буду ждать.

Он смотрел, как она встала со стула, подхватила пальто и сумочку и быстрым, решительным шагом направилась к выходу из бара. Выйдя на улицу, она прошла под окном, но не обернулась, чтобы посмотреть на него. Гарри еще немного посидел после ее ухода, наслаждаясь последними глотками вина и думая о лице Фриды.

Глава 41

Дом Керси находился в Хайгейте, почти на вершине холма. Это было большое старое здание со слуховыми окнами, неровными каменными полами и низкими потолками. Сидя в кухне, Фрида могла любоваться раскинувшимся внизу Лондоном. Возле камина, свернувшись клубочком, лежал очень старый спаниель. Он спал, время от времени вздрагивая и жалобно поскуливая, и Фрида задумалась: какие кошмары снятся собакам?

— Мервин тоже собирался прийти, но в последний момент что-то случилось. А вообще-то он просто не нашел в себе сил явиться сюда. — Она вздохнула. — Он очень тяжело это пережил. Он чувствует, что сам во всем виноват.

— В чем конкретно?

— Во всем, что случилось с Бет. Разумеется, для родителя это естественно. У вас есть дети?

— Нет.

— Любой родитель стал бы винить себя, любой. Но как бы там ни было, вам придется довольствоваться моим обществом.

— Вашего общества вполне достаточно. Спасибо, что согласились встретиться. Я работаю с главным инспектором Карлссоном. Я врач, а не детектив.

— Какой врач?

— Я училась на психиатра, но работаю психотерапевтом.

Фрида привыкла видеть, как меняется выражение лица собеседника, когда она объявляет об этом, но на лице Лорны Керси мелькнуло что-то другое — недоброе предчувствие, настороженность.

— Ваш детектив хотел, чтобы вы поговорили со мной, потому что у Бет нарушения психики?

— А вы сами сказали бы, что у вашей дочери нарушения психики? — уточнила Фрида. — Что она не просто несчастна или запуталась?

— Я не знаю. И никогда не знала. Я постоянно задаю себе этот вопрос. Может, причины в ее детстве? Может, мы были плохими родителями? Что ей было нужно: медицинская помощь или понимание и любовь? Я не знаю. Я не знаю, что эти слова означают для таких, как вы.

— Ваша дочь получала лечение. Это правда?

Лорна Керси расстроенно махнула рукой.

— Мы уже отчаялись. Консультации, терапия, лекарства… Да вы и сами знаете. — Она сжала переносицу и на секунду закрыла глаза. — Я не могу думать о том, что она неизвестно где, — сказала она. — Я даже приблизительно не могу вам объяснить, как мне тяжело об этом думать. Думать о том, что она сделает.

— Вы имеете в виду, с собой?

— Ну да. И с собой тоже.

— А с другими?

— Я не знаю! Я так долго ее не видела. Я никогда не думала, что она может выжить в одиночку. Я даже представить не могу, что она делает и как себя чувствует.

— Какие лекарства она принимала?

— Да какое это имеет значение?

— Какое у них назначение? Ей прописали антидепрессанты?

— Я не помню, как они называются.

— Но почему ей их прописали: потому что у нее была депрессия или по какой-то другой причине?

Лорна Керси положила руки на стол ладонями вниз и уставилась на них. Потом посмотрела на Фриду. Ее глаза за стеклами круглых очков казались воспаленными.

— У нее случались… приступы, — сказала она. — Я теперь настоящий профи. Я читала книги, разговаривала со специалистами. Сейчас не принято говорить: «У нее шизофрения». Сейчас говорят: «У нее случались шизофренические приступы». Такая формулировка должна смягчить наше восприятие ситуации. Но как их ни назови, они вселяли в меня ужас.

— Я знаю, — сказала Фрида.

— Нет, — возразила Лорна Керси, — если у вас нет ребенка, вы не можете знать.

— Мы хотели бы попробовать помочь вам найти ее.

— Вы думаете, что она могла убить его? — прошептала мать Бет. — Вы думаете, что, возможно, именно моя Бет убила его?

— Я не детектив.

— И что будет дальше?

— Мы должны найти ее для вас.

Глава 42

— Вы к этому готовы? — спросил Карлссон.

— Что вы имеете в виду? — удивилась Фрида.

— Я просто пытаюсь приободрить вас. Уайетт привел с собой адвоката. Не позволяйте ему отвлекать вас.

— Отвлекать от чего?

— Ничего, — сказал Карлссон, — я ничего не имел в виду. Просто будьте собой. Помните: это ваша работа и вы хороший специалист.

— Чего вы от меня хотите, — спокойно заявила Фрида, — так это заставить Фрэнка Уайетта признаться в убийстве Роберта Пула.

Карлссон поднял большой и указательный пальцы руки так, чтобы они почти соприкоснулись.

— Мы сейчас вот настолько близки к тому, чтобы получить улики, которые позволят выдвинуть против него обвинение. Вот настолько. Но это бы нам помогло. Я должен предупредить вас. Я провел с ним целый час. Я помахал у него перед носом обвинением в убийстве по неосторожности. Я сказал, что он даже может получить условный срок. Но он не клюнул. Так что было бы здорово, если бы вы смогли проверить на нем свои штучки.

— Я заинтересована в том, чтобы поговорить с ним, — согласилась Фрида, — но не хочу, чтобы вы питали необоснованные надежды.

— Я на вас не давлю, — ответил Карлссон.

Он открыл дверь и провел Фриду в комнату для допросов. Фрэнк Уайетт сидел за столом. Пиджак от его серого костюма аккуратно висел на спинке стула. На нем была белая рубашка с расстегнутым воротом. Возле него сидел мужчина в костюме и галстуке. Это был человек средних лет с начавшими редеть волосами, хотя до лысины пока дело не дошло, бледный скальп просто просвечивал сквозь короткие темные волосы. Когда дверь открылась, они отпрянули друг от друга, словно их поймали на неприличной шутке.

— Мистер Джолл, — начал Карлссон, — это моя коллега, доктор Кляйн.

Он сделал Фриде знак присесть на стул напротив мужчин, а сам встал сбоку и чуть позади, так что у Фриды возникло ощущение, будто он заглядывает ей через плечо, проверяет ее. Когда Фрида устроилась на стуле, Карлссон вышел вперед и нажал кнопку на звукозаписывающем устройстве на столе. Она заметила, что там есть счетчик, но цифр не разобрала.

— Это продолжение допроса, — немного смущенно произнес Карлссон. — К нам присоединилась доктор Фрида Кляйн. Мистер Уайетт, я хотел бы напомнить вам, что все, что вы скажете, по-прежнему может быть использовано против вас в суде.

Он кивнул Фриде и снова отошел ей за спину, за пределы ее поля зрения. Фрида заранее не подумала о том, что будет говорить. Она посмотрела на Уайетта. Он часто моргал. Он сердился и приготовился защищаться. Он положил руки на стол, но Фрида заметила, что они дрожат.

— Какое мнение у вас сложилось о Роберте Пуле? — спросила она.

Уайетт издал звук, отдаленно напоминающий смех.

— Что, лучше ничего не придумали? А вы как считаете?

— Вы хотите, чтобы я ответила на ваш вопрос? — уточнила Фрида. — Вы действительно хотите, чтобы я сказала, как считаю?

Адвокат наклонился к ней через стол.

— Я сожалею, но мистер Уайетт оказал любезность, придя сюда. Он четко дал понять, что стремится сотрудничать, но, пожалуйста, если у вас есть релевантные вопросы, задавайте их.

— Я только что задала вопрос, — возразила Фрида. — После чего мистер Уайетт тоже задал мне вопрос. Теперь либо пусть он отвечает на мой, либо я могу ответить на его.

Джолл посмотрел на Карлссона, словно апеллируя к его власти положить всему этому конец. Фрида не обернулась.

— Что я хочу сказать, — продолжала Фрида, — так это то, что вам стало известно, что Роберт Пул спал с вашей женой и что он украл ваши деньги. Он обманул вас и выставил дураком. Вы должны были отомстить ему.

Повисла пауза.

— Ну? — сказал Джолл. — Не слышу вопроса в конце фразы.

Фрида не сводила с Уайетта пристального взгляда. Он откинулся на спинку стула и взъерошил волосы.

— Вы хотели, чтобы я именно это сказала? — спросила она.

— Я не знаю, — вздохнул он. — И на самом деле мне все равно.

— Вот что я хочу знать: почему, когда вы догадались о том, что происходит, вы не предъявили претензии своей жене? Почему вы не поговорили с ней вместо того, чтобы скрывать свои чувства и лелеять обиду?

Теперь Уайетт наклонился вперед и опустил голову на руки. Он что-то пробормотал.

— Простите, — заметила Фрида, — но я ничего не поняла.

Он поднял голову.

— Я сказал, что все очень сложно.

— Вы узнали, но не могли поговорить об этом с женой. Итак, что вы сделали?

Уайетт тревожно огляделся, бросил взгляд на Карлссона, стоящего за спиной Фриды, на своего адвоката. Она почувствовала, что он избегает встречаться с ней взглядом.

Внезапно заговорил Карлссон:

— Вы предъявили претензии ему, не так ли?

Уайетт не отвечал.

— Итак? — Тон Карлссона стал жестче.

Уайетт опустил глаза в пол.

— Я поговорил с ним, — тихо произнес он.

— Перерыв, — заявил Джолл. — Мне нужно поговорить с клиентом без свидетелей.

Карлссон кисло улыбнулся.

— Конечно.

Выйдя за дверь, он не стал прятать довольной ухмылки.

— Превосходно! — заметил он. — Если его адвокат не зря ест свой хлеб, он сейчас советует ему признаться. — Он покосился на Фриду и нахмурился. — Вам ведь это должно нравиться. Ну вы понимаете: погоня щекочет нервы.

— С моей точки зрения, здесь нет никакой погони, — возразила она.

Несколько минут спустя они вернулись на свои места. Для Фриды происходящее перестало быть реальным: они словно превратились в актеров, возобновивших репетицию после перерыва на чай.

— Мистер Уайетт хотел бы объясниться, — начал Джолл.

Уайетт нервно откашлялся.

— Я говорил с Пулом о деньгах.

— Держу пари, что говорили, — хмыкнул Карлссон.

— Когда я спросил его о них, все оказалось куда сложнее, чем я ожидал. — Говорил Уайетт по-прежнему негромко, да и вид у него был несчастный. — Вы ведь о нем слышали. Когда он говорил о деньгах, все звучало очень убедительно, ну, почти убедительно. Он рассказал мне о своих планах. Закончилось все тем, что мы вместе выпили. Я даже почти поверил, что это я плохо с ним поступил.

— Где проходила беседа? — уточнил Карлссон.

— У нас дома. Моей жены не было. Она не знала… не знала, что я знаю.

— Почему вы умолчали об этом разговоре?

— Я не знаю, — вздохнул Уайетт. — Было трудно объяснить.

— Это точно, — кивнул Карлссон. — Но объяснить вам так и не удалось. Фрида, желаете что-нибудь добавить?

— Я хочу вернуться к своему первому вопросу, — сказала она. — Что вы теперь думаете о Роберте Пуле?

— Вряд ли я смогу вам ответить, — признался он. — Кстати, какая разница, что я думаю?

— Разница есть, — заверила его Фрида. — Кое-кто сказал бы: как бы вы с этим человеком ни поступили, с его поступком по отношению к вам это все равно не сравнится.

— Спасибо, — искренне произнес Уайетт. — Вам именно за это платят?

— Что меня интересует, — продолжала Фрида, — так это то, что вы, похоже, совершенно на него не сердитесь.

Теперь Уайетт насторожился и разволновался, словно Фрида устроила ему ловушку, и он уже приближался к ней.

— Я не понимаю, к чему вы клоните.

— Что вы имели в виду, когда сказали, что с Пулом было тяжело разговаривать?

— Я имел в виду только то, что сказал.

Фрида выдержала паузу, прежде чем продолжить допрос, и посмотрела на Уайетта в упор.

— Я никогда не встречалась с Пулом, — заметила она, — я только слышала о нем. Но у меня создалось впечатление, что когда люди встречали его, то им казалось, что он раскусил их, что он их понимает. А это может быть не очень приятно.

— Я все еще не понимаю, куда вы клоните.

— Интересно, — задумчиво произнесла Фрида, — чувствуете ли вы, что каким-то странным образом практически заслужили то, как он поступил с вашей женой. Я собиралась сказать «поступил с вами», но вы ведь не это чувствуете, не так ли? — Она снова сделала паузу. — Вот что мне интересно: чувствуете ли вы, что Роберт Пул заботился о вашей жене так, как вы в течение определенного времени о ней не заботились?

Уайетт нервно сглотнул. И залился румянцем.

— Звучит немного жалко.

— Я вовсе не считаю, что это жалко, — возразила Фрида. — Как вы считаете: возможно ли, что, когда вы узнали о том, что сделал Роберт Пул, даже когда вы узнали, что он спал с вашей женой, вы совершенно не рассердились? Предполагается, что мужчина сердится на другого мужчину, который спал с его женой, но все было немного не так, правда? Или не только так. — Уайетт беспомощно смотрел на нее. — Я думаю, вы растерялись. Разумеется, вы оскорбились. Возможно, вы даже представляли себе, как отомстите ему. Но я считаю, что вы человек думающий, и прежде всего вы подумали о своем браке, о своих детях. Возможно, вы даже задумались о том, как вы допустили, чтобы все зашло так далеко.

Когда Уайетт заговорил, его голос звучал чуть громче шепота.

— И что вы по этому поводу думаете?

— Вы заснули в браке, — ответила Фрида. — Роберт Пул что-то вам показал. Возможно, он даже разбудил вас.

— Я не мог поверить, — медленно произнес Уайетт. — Все оказалось ложью. Все, во что я верил.

— Вы поговорили с женой об этом чувстве?

Уайетт пожал плечами.

— Немного. Я и сам-то не могу сформулировать свою мысль, а говорить об этом еще тяжелее.

— Вы должны попробовать.

Джолл откашлялся.

— Простите, — сказал он. — Я не совсем понимаю, при чем здесь это.

— И я, — поддержал его Карлссон. — Я тоже. Я думаю, на сегодня достаточно.

Когда они вышли из комнаты для допросов, он сделал Фриде знак следовать за ним.

— Что это было? — возмутился он. — Он сам к нам пришел. Мы уже почти добились от него признания. Что это было? Куда подевалась прежняя Фрида?

Она с любопытством посмотрела на него.

— А вы сами не хотели бы встретиться с ним?

— С кем?

— С Робертом Пулом.

Карлссон, похоже, потерял дар речи.

— Нет, — наконец заявил он. — Нет. И вам тоже не следовало бы, Фрида, потому что он мертв, и ваши попытки понять его, или спасти, или изменить то, что случилось, бессмысленны.

Хлоя ждала. Фрида заметила, что она вымыла волосы и надела чистую белую блузку и черную мини-юбку стрейч. Она не стала краситься и выглядела хрупкой и очень юной. Оливии нигде не было видно.

— Тапас будешь? — спросила Фрида.

— Я мясо больше не ем.

— Ну и ладно.

— И только экологически чистую рыбу.

— Хорошо.

— Ее мало.

До ресторана было несколько минут ходьбы, он находился в Ислингтоне, и они дошли туда молча. Недавно прошел дождь, и свет фар проезжающих машин дрожал в длинных мелких лужах. Только после того, как они сели за колченогий деревянный столик у окна, Фрида нарушила молчание.

— Ты ходила сегодня в школу?

— Да. Я же сказала, что пойду.

— Хорошо. Все прошло нормально?

Хлоя пожала плечами. Фрида заметила, что лицо ее слегка опухло, словно она долго плакала. Рукава блузки закрывали запястья, так что трудно было сказать, не начала ли она снова резать себе вены.

Они заказали кальмаров, жареные болгарские перцы, испанский омлет и тарелку ранней зелени. Хлоя разрезала крошечное колечко кальмара пополам, затем еще раз пополам, положила его в рот и стала медленно жевать.

— Давай по порядку, — предложила Фрида. — Начнем со школы.

— А что школа?

— Ты очень хорошо сдала экзамены на аттестат о среднем образовании. Ты умная. Ты говоришь, что хочешь стать врачом…

— Нет. Это ты говоришь.

— Я? Я так не думаю.

— Ну ладно, люди говорят. Взрослые. Мой папа. Учителя. Все думают, что можно пойти только одним путем. Сначала сдаешь общие экзамены, потом выбираешь специализацию, снова учишься, снова сдаешь экзамены, теперь уже по специальности, потом поступаешь в универ, потом получаешь приличную работу. Я могу рассказать тебе всю свою жизнь наперед: она лежит передо мной, как магистраль. Но что, если мне этого не нужно?

— А тебе не нужно?

— Я не знаю. — Она вонзила вилку в ярко-зеленый перец, и оттуда брызнул сок. — Я не знаю, какой во всем этом смысл.

— Тебе пришлось нелегко, Хлоя. Твой отец бросил…

— Знаешь, ты можешь называть его по имени. Его зовут Дэвид, и он твой брат.

— Хорошо. Дэвид. — Она всего лишь произнесла его имя, но во рту остался противный привкус. — И у Оливии появился новый друг.

— Угадай, где она сейчас, — предложила Хлоя.

— Думаю, что с Киараном.

— Не угадала. Попробуй еще раз.

— Не могу, — отрезала Фрида. Этот допрос вызвал у нее чувство неловкости.

— Тот бухгалтер или кто он там. Тот, которого ты притащила к нам.

— Я его не притаскивала.

— Я знаю, что происходит, — торжествующе заявила Хлоя.

— О чем ты?

— Я знаю, что я всего лишь подросток, но даже я понимаю, что все дело в тебе.

— Я уже вообще ничего не понимаю, — призналась Фрида.

— Я же вижу, как он на тебя смотрит. Он помогает моей матери, только чтобы произвести на тебя впечатление. Что ты о нем думаешь?

— А ты что о нем думаешь?

— Тетушка Фрида, у тебя есть одна ужасная привычка: отвечать вопросом на вопрос.

Фрида улыбнулась.

— Это первое, чему мы учимся, когда поступаем на психотерапевта, — объяснила она. — Так мы избегаем смещения внимания на нас самих. Поэтому, что бы пациент нам ни говорил, достаточно только спросить: «Что вы имеете в виду?» — и все, ты соскочила с крючка.

— Но я не твой пациент. И ты с крючка не соскочила.

— Мы говорили о твоей матери.

— Ладно, давай поговорим о моей матери, — согласилась Хлоя. — Я думаю, ей на меня наплевать.

— А я думаю, что ей вовсе не наплевать, Хлоя. Но пойми: она ведь не только твоя мать, она — женщина, которая чувствует, что ее унизили, и не может выбрать собственную дорогу, если угодно, и только что познакомилась с новым мужчиной.

— И что? Она все равно остается моей мамой. Она не может вести себя как подросток. Вообще-то из нас двоих подросток — я. Иногда меня это пугает. Как будто у меня земля уходит из-под ног.

Ее слова так точно описали мнение Фриды об Оливии, что она не сразу нашлась, что ответить.

— Ты права. И возможно, мы с тобой могли бы с ней об этом поговорить, попытаться объяснить ей, что ты чувствуешь, и выработать какие-то основные правила. Но дай ей шанс измениться. Не закрывай двери. Возможно, она изменится, когда признает, что была не права.

— Почему я должна давать ей шанс, если она меня даже не замечает?

— Ты действительно так думаешь?

— Я так не думаю, я это знаю. Она так занята своими проблемами, что не замечает моих. Я возвращаюсь домой и не знаю, что там увижу. Иногда она пьяная. Иногда она плачет. Иногда она на подъеме и хочет помчаться вместе со мной в магазин и накупить мне идиотских дорогих тряпок или еще чего-нибудь. Иногда она орет, какой мой папа козел. Иногда она сидит в ванне, а когда выходит, то даже не помоет ее, и там остаются ее волосы и полоски грязи. Это отвратительно. И мне приходится за ней убирать. Иногда она готовит, а иногда забывает. Иногда она будит меня утром в школу, а иногда нет. Иногда она меня просто душит своим вниманием, обнимает и говорит, что я ее дорогая лапочка или что-то в этом роде, а иногда наезжает на меня по любому поводу. Иногда приходит Киаран… Если честно, лучше всего, когда он приходит. Он спокойный и добрый, и он разговаривает со мной. Она не расспрашивает меня об учебе, не открывает письма из школы, она забыла сходить на последнее родительское собрание. Ей на меня совершенно наплевать.

Фрида слушала, а Хлоя говорила и говорила, словно наконец открылись шлюзы, давая выход потоку страха и горести. Она почти ничего не сказала в ответ, но в ней постепенно поднимался гнев, пока она не поняла, что уже с трудом может сдерживать его. Она пообещала себе поговорить с Оливией и заставить ее осознать, как подобная беспорядочная жизнь отражается на ее дочери; она пойдет вместе с Хлоей в школу, поговорит с ее учителями и составит план учебы; она — от последнего решения у Фриды даже закружилась голова, словно она подошла к краю утеса и посмотрела вниз, — поговорит со своим братом Дэвидом.

В полумиле от начала Ампер-стрит, в новом баре, который так тщательно отреставрировали, что создавалось впечатление, будто он простоял там с девятнадцатого столетия, Гарри долил вина в бокал Оливии. Она отпила из него.

— По-моему, оно слишком холодное, — заметила она. — Как для красного вина.

— Думаю, его следует подавать слегка охлажденным, — возразил Гарри. — Но я могу попросить подогреть его для вас.

Оливия снова отпила вино — или, скорее, отхлебнула.

— Нет, нормально. Не сомневаюсь, что вы правы.

— Знаете, как говорят? Белое вино вечно подают слишком холодным, а красное — слишком теплым.

— Нет, — удивилась Оливия. — Я не знала, что так говорят. Я его просто пью, вот и все.

— И совершенно правильно делаете, — поддакнул Гарри. — Но вот о чем я, собственно, хотел с вами поговорить. — Он положил на стол папку и подтолкнул ее к Оливии. — Я проверил все. Просмотрел выписки с банковского счета и со счета кредитной карты. Я составил для вас план, внес кое-какие предложения. Ситуация вовсе не такая критическая, как вы мне сказали. И я обнаружил несколько постоянных поручений, которые вы оплачиваете, хотя соответствующими услугами не пользуетесь. Я написал от вашего имени пару писем с требованием возмещения переплаты, так что вы даже сможете получить неожиданный доход.

— Правда? — воскликнула Оливия. — Просто потрясающе! Но, должна признаться, все это меня немного смущает. Я много лет вела дела, просто не открывая писем и выбрасывая документы, даже не глядя в них и надеясь на лучшее. А теперь вы знаете все мои самые постыдные тайны.

— Это моя работа, — возразил Гарри. — Иногда мне кажется, что финансовый советник должен чем-то напоминать старомодного священника. Ваш клиент, или прихожанин, или кто там еще, должен исповедаться во всем: во всех своих грехах, и упущениях, и уклонениях, а затем…

— А затем вы сможете отпустить их мне? — перебила его Оливия.

Гарри улыбнулся.

— Я могу показать вам следующее: как только вы вытащите все на свет божий, посмотрите на все цифры, то поймете, что все не так уж и плохо. Проблемы возникают, когда у вас есть тайны, когда вы отказываетесь посмотреть правде в глаза.

— Это все равно ужасно, — вздохнула Оливия. — Вы так много для меня сделали, а я не сделала… я не могу… — Она залилась краской и, чтобы скрыть свое смущение, отхлебнула вина.

— Ничего страшного, — заверил ее Гарри. — Я все знал с самого начала. Фрида мне платит — и, между нами, платит по льготному тарифу.

— Понять не могу, как вы умудряетесь зарабатывать на жизнь, если постоянно делаете такие одолжения.

— Все ради сестры. Она помогала Фриде, а я помогаю Тессе.

— Я и не знала, что Тесса и Фрида — закадычные подруги.

— Они недавно познакомились, — уточнил Гарри. — Но Фрида — человек, с которым невозможно не поладить.

Оливия понимающе улыбнулась.

— Да, это точно, — сказала она.

Гарри рассмеялся.

— У меня нет никаких скрытых мотивов, — возразил он. — Клянусь вам.

— Да-да, — закивала Оливия. — Я вам верю. Итак, что вы думаете о моей золовке? Вы заинтригованы, не так ли? Признайтесь же.

Гарри поднял руки.

— Разумеется, признаюсь. Я познакомился с Фридой и провел с ней достаточно много времени, но по-прежнему не понимаю, чем она живет.

— А вы думаете, я понимаю?

— Не могу не заметить, что вы были замужем за братом Фриды и пережили, насколько мне известно, достаточно болезненный развод.

— Само собой.

— Тем не менее Фрида поддерживает вас, а не брата.

Оливия подняла бокал, но снова поставила его на стол, даже не пригубив.

— Возможно, она считает, что должна присматривать за племянницей. Иногда я бываю не самой лучшей матерью на свете.

— А как же брат?

Оливия провела пальцем по краю бокала.

— Я никогда не могла заставить себя озвучить это, — заплетающимся языком произнесла она и задумалась. — У Фриды очень сложные отношения с семьей.

— Что вы имеете в виду?

— Почему бы вам не спросить у нее?

— У меня создалось впечатление, что она не любит, когда задают вопросы о ее частной жизни.

— Когда мы только познакомились, она меня просто напугала, — призналась Оливия. — Иногда она смотрела на меня или слушала, и мне начинало казаться, что она смотрит мне прямо в душу, знает обо мне все, в том числе и то, что я предпочла бы скрыть. Как вы, когда вы увидели все мои бумаги и чековые книжки, которые я прятала. Я постоянно спрашивала себя: а не презирает ли она меня? Но когда Дэвид ушел, от меня отвернулись довольно многие из тех, кого я считала друзьями, а вот Фрида осталась — да, иногда она бывала саркастичной или молчала так, как только она умеет, но она делала все, что было необходимо. Или по большей части необходимо.

— Но зачем она связалась с полицией? — недоумевал Гарри. — На нее напали, о ней плохо отзываются в газетах. Зачем ей проходить через все это?

Оливия снова отхлебнула вина, а Гарри снова наполнил ее бокал.

— Спасибо. И часто у вас так проходят встречи с клиентами? Надеюсь, что нет. Как бы там ни было, дело в том, что когда я решаю что-нибудь сделать, то я знаю, что могу это сделать, и, кроме того, на это не уйдет слишком много сил и не причинит мне горя. Знаете, как проще всего понять Фриду? Посмотреть на меня и представить себе противоположный вариант. Я не знаю, зачем Фрида все это делает, и когда я слышу, что она сделала то-то и то-то, я никогда не могу понять зачем. Я не знаю, зачем она мне помогает. И уж конечно, даже не представляю, зачем ей так мучиться, пытаясь не дать Хлое пойти по кривой дорожке. — Очередной большой глоток вина. Голос у Оливии слегка охрип, а язык перестал помещаться во рту. — Например… О чем это я? — Она на секунду замолчала. — Ах да, газетная статья. Я ее видела, и если бы все это написали обо мне, я бы залезла в какую-нибудь дыру и наглухо закрыла вход. В то время как Фрида… Фрида же, она как тот зверек… ну, барсук или горностай, не помню точно. Если вы залезете в их логово, они становятся опасными, и… Ладно, я преувеличиваю. Она вовсе не такая дикарка. Но она очень упрямая и зловредная. В хорошем смысле, да. Девяносто девять процентов времени. Или девяносто пять.

Гарри немного подождал.

— Я думаю, что у Фриды есть тайны, — наконец сказал он. — То есть она очень похожа на человека, втайне страдающего от горя. Вы понимаете, о чем я?

Повисло долгое молчание. Гарри почувствовал, что Оливии внезапно перехотелось смотреть ему в глаза.

— Похоже, вы поняли, что я имею в виду, — заключил он. — И, как вы и сами видите, я за ней ухаживаю. Я хотел бы знать.

Наконец она решилась.

— Вы знаете, что случилось с ее отцом?

— Нет, — ответил он. — Нет, не знаю.

После того как Бет закончила с фотографиями, настал черед его записей. Они занимали очень много страниц, и сначала было трудно уловить смысл в том, что она читала. Иногда они напоминали рассказы, а потом превратились в списки — списки чрезвычайно странные. Упражнения для потери веса, растения и где их достать. Возле некоторых пунктов списка стояли аккуратные «галочки», другие были вычеркнуты. Встречались и цифры, но их значение она не могла расшифровать, как ни пыталась, поэтому вскоре оставила всякие попытки, хотя и обратила внимание на то, что некоторые ряды цифр были очень длинными и перед ними стоял значок фунта стерлингов. Постепенно она поняла, что читает о разных людях. У них были имена, адреса, даты рождения, родственники, работа.

Он написал о ее родителях и составил перечень всего, что им нравилось или не нравилось, всех хобби, благотворительных учреждений, в которые они вносили пожертвования, и мероприятий, которые они посещали. Он даже составил такие же списки на ее сестер. Он нарисовал карту дома и сада, включая мастерскую на границе участка, где ее мать иногда играла на виолончели, а отец хранил свои краски. Она не осознавала, как внимательно он ее слушал, и у нее на глаза навернулись слезы, когда она поняла: даже когда он казался таким далеким, он думал о ней и заботился о ней. Он оставил это ей, подумала Бет, оставил в подарок и приложил столько усилий, но зачем? Она смотрела и смотрела на слова, пока в глазах у нее не заплясали цветные пятна, так что голова закружилась. Она знала: нужно найти еду, иначе она совсем ослабеет.

Она выползла из люка, поцарапав щеки о металлический край. Она давно не выходила наружу, и ее тело одеревенело, а мышцы сводило судорогой от долгого лежания в неудобной позе. Она заставила себя немного побегать на месте, чувствуя, как боль ножом вонзается в грудь и прыгает вверх-вниз в черепе. Как теннисные мячики, которые она отбивала ракеткой, ведя счет, пытаясь побить собственный рекорд. Когда это было? Она почти наяву увидела свои пухлые детские коленки и яркое, как желток, солнце в небе, но сейчас все было тусклым, и темным, и рваным, вода отдавала нефтью, а когда она пошла вперед, ее ноги заскользили по жидкой грязи.

Она добралась до лодки, в которой, как она знала, никто не жил. Она не очень-то осторожно себя вела, но, возможно, это уже не имеет значения, потому что он ушел и все закончилось, — кроме того, что она должна была сделать от его имени. От его имени. Как апостол.

Свет не горел, и лодка казалась заброшенной. К верху лодки цепями были прикреплены велосипеды, и когда она взбиралась на палубу, цепи загремели, и она вытянулась на ледяных мокрых досках и какое-то время лежала неподвижно, но никто не появился. Она потянула на себя крышку люка, та со скрипом открылась, и она скользнула в уютный салон. Он оказался намного, намного лучше, чем тот, в котором жила она. Здесь было тепло и хорошо пахло — чистыми телами и вкусной едой. Это место можно было назвать домом. Ее жилье домом назвать было нельзя. Это была дыра. Сырая, ужасная яма. Снаружи было еще достаточно светло, чтобы разглядеть очертания предметов, и она обнаружила маленький холодильник и открыла его. Молоко. Она достала пачку. Бутербродное сливочное масло. Две цельнозерновые булочки. И половина цыпленка, завернутая в пищевую пленку. Половина цыпленка. Золотистая кожица. Толстые ножки. Рот у нее наполнился слюной, и она приподняла пленку, оторвала кусок мяса, сунула его в рот и проглотила, почти не жуя. В ушах зашумело, и она подумала, что сейчас ее вырвет. Но все равно оторвала еще кусок и отправила его вслед за первым. Разрезанная губа болела, горло саднило, желудок вопил.

С носа лодки внезапно донесся какой-то звук, достаточно громкий, чтобы проникнуть в салон через плотно закрытую дверцу, и она замерла, хотя все ее тело охватил страх. Кто-то напевал. Там кто-то был. На расстоянии нескольких футов. Наверное, на унитазе сидел или еще что. Он выйдет, увидит ее с полным ртом. Вызовет полицию. Все закончится. Прекратится. Рухнет.

Она схватила цыпленка и молоко, сунула упаковку масла в карман, сжала зубами полиэтиленовый пакет с булочками и попыталась, действуя одной рукой, выбраться через люк. Шнурок зацепился за что-то и застрял, и она резко дернула ногой. Пение смолкло. Она с усилием вытащила свое тело на воздух, проковыляла по деревянной крыше, спрыгнула на дорожку и уронила цыпленка в грязь. Подняла его и побежала, шумно и часто дыша, по-прежнему сжимая полиэтиленовый пакет в зубах. Давай-давай-давай-давай… Она ворвалась в густую живую изгородь около тропинки, чувствуя, как листья крапивы обжигают руки, а когда она присела, они переключились на шею и лицо. На палубе лодки возник какой-то силуэт. Человек пристально вглядывался в полумрак, потом поднял фонарь и качнул им из стороны в сторону. Она видела, как луч света пронесся по воде, мазнул по разрушенным зданиям на другом берегу реки, пересек тропинку и изгородь. Она почувствовала, как он резанул ее по глазам, поэтому закрыла их и постаралась не дышать.

Свет потух. Силуэт исчез. Она ждала. В лодыжке пульсировала боль. Она разжала зубы и положила пакет с булочками перед собой. Она чувствовала запах цыпленка, тошнотворный и возбуждающий одновременно. Она не знала, сколько времени просидела в кустах, выжидая, но наконец вылезла обратно на дорожку и похромала к лодке, прижимая добычу к себе.

Она выполнила задание. Теперь у нее есть еда, и она может вернуть себе силы, которых хватит, чтобы выжить. А что будет дальше — не имеет значения. Она сдержит данное ему обещание. Она жевала кусочек вывалянного в грязи цыпленка, и на зубах у нее скрипел песок. Его верный солдат, его слуга, его возлюбленная.

Глава 43

Фрида села в скорый поезд на станции Кингс-Кросс. Меньше чем через пятьдесят минут он вывез ее из Лондона и доставил в Кембридж, так что у нее не было времени передумать. Она смотрела в окно на то, как размытое пятно Лондона сменяется лугами, гидроканалами и палисадниками домов у дороги, которая была не видна. Кое-где в полях бродили новорожденные ягнята, а берега речек покрывали ковры нарциссов. Она пыталась сосредоточиться на мелькающем за окном пейзаже и не думать о том, что ждет впереди. Во рту у Фриды пересохло, сердце билось быстрее, чем обычно, и когда она прибыла в Кембридж, то сначала отправилась в дамскую комнату, чтобы проверить, как она выглядит. Лицо, уставившееся на нее из покрытого пятнами зеркала над треснувшей раковиной, казалось достаточно спокойным. В поездку она надела темно-серый костюм, сделала строгую прическу и сейчас производила впечатление деловой, компетентной и настойчивой дамы.

Она хотела встретиться где-нибудь в общественном месте, предпочтительно у него в офисе, среди компьютеров и чужих людей, но он сказал, что сегодня будет работать дома, и если она хочет повидаться с ним, то именно туда и должна приехать. Его территория, его условия. Она никогда там не была, и ему пришлось дать ей адрес. Она понятия не имела, чего ожидать: расположен ли его дом в городе или за его пределами, большой он или маленький, старый или новый. Он оказался за городом, приблизительно в десяти минутах езды на такси, в тенистой сельской местности — или, если угодно, в изысканно-сельском пригороде, — и был большим, хотя и не такого размера, как некоторые из домов в деревне, и умеренно старым, с красной черепицей, слуховыми окнами, крытым входом и ивой у подъездной дорожки, ветви которой склонялись почти до гравия. Приятный дом, невольно отметила Фрида. Еще бы. У него всегда был хороший вкус — по крайней мере, их вкусы всегда совпадали. Как бы далеко ты ни пытался убежать от своей семьи, как бы ни старался вычеркнуть родственников из своей жизни, они все равно останутся с тобой.

Мужчина, открывший дверь, когда Фрида позвонила, вне всякого сомнения, был ее братом. Он был худым, темноволосым (хотя на висках уже появилась седина), темноглазым, с высокими скулами и точно такой же манерой отводить плечи назад, как и у нее. Но, конечно, он был старше, чем во время их последней встречи, а на его ставшем жестким лице поселилось выражение, которое можно было назвать сердитым и иронично-удивленным одновременно. Она надеялась, что в этом отношении она на него не похожа. Он был одет в серую рубашку и темные брюки, и ей в душу закралось ужасное подозрение, что он тоже тщательно выбирал одежду для их встречи, и выбрал почти в точности такую же, как у нее.Их, пожалуй, можно принять за близнецов, подумала Фрида и содрогнулась, вспомнив Алана и Дина.

— Дэвид, — сказала она. Она не улыбнулась, не сделала шаг вперед, чтобы обнять его или хотя бы пожать ему руку. Она просто смотрела на него.

— Ну-ну. — Он тоже не пошевелился. Они уставились друг на друга. Она заметила, как на щеке у него бьется крошечная жилка. Значит, он нервничает. — Какая честь, доктор Кляйн! — Он подчеркнул это «доктор», словно в насмешку.

— Можно войти?

Он отступил в сторону, и она вошла в просторную прихожую, где на деревянном полу лежал ковер, у одной стены стоял комод с круглой вазой весенних цветов, а на стене висел портрет. Она не станет смотреть на него, ей нельзя туда смотреть — и она стойко отводила взгляд, следуя за Дэвидом в гостиную.

— Я только что заварил кофе, — сообщил он. — Ты сказала, что приедешь в половине четвертого, а я помню, что по тебе можно сверять часы. Ты всегда приходишь минута в минуту. Некоторые вещи не меняются никогда.

Фрида подавила неожиданное желание отказаться от кофе и села, а он направился в кухню и пару минут спустя вернулся с двумя чашками.

— Черный, как обычно?

— Да.

Она с удовольствием отметила, что руки у нее, когда она отпила кофе, ничуть не тряслись. Во рту стоял горький привкус, и кофе показался ей слишком крепким и полным минералов.

— Все еще лечишь болезни богатых?

— Я все еще работаю психоаналитиком, если ты это имел в виду.

— Я читал о тебе в газете. — Дэвид скользнул по ее лицу взглядом, пытаясь отследить реакцию на свои слова. У Фриды возникло ощущение, что ее пырнули ножом. — Очень интересно.

— Я приехала поговорить о Хлое.

Улыбка Дэвида превратилась в тонкую прямую линию.

— Ты из-за денег на содержание Оливии приехала?

— Нет.

— Меня уже достали ее жалобы и бесконечные письма от адвоката. Кстати, кто она такая, эта Тесса Уэллс? Она свалилась на меня как снег на голову. Подозреваю, без твоего вмешательства дело не обошлось.

— Оливии нужна помощь. Но не…

— Что на самом деле нужно Оливии, так это взять себя в руки. Я не намерен продолжать оплачивать ее нежелание работать. Мое решение окончательное.

Фрида молча смотрела на него.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

Он наклонился вперед, и она заметила тонкие морщинки вокруг его глаз, пятна на радужках, немного жестокий изгиб губ, биение жилки на щеке. Она даже уловила его запах — запах лосьона после бритья, кофе и чего-то еще, особый запах, который у него был всегда, с самого детства. С детства, в котором он норовил ударить сестру пластмассовой линейкой по ноге.

— Ты живешь в прекрасном доме в ближнем пригороде Кембриджа, — сказала она. — У тебя новый ковер. Ты носишь часы, которые стоят столько же, сколько первый год обучения Хлои в университете. В саду у тебя работает садовник, который сейчас пропалывает клумбу. Никто не ждет от тебя щедрости. Только справедливости.

— Оливия была ошибкой. Она грубая, неряшливая, эгоистичная женщина. Честно говоря, подозреваю, что она ненормальная. Я рад, что отделался от нее.

— Она родила от тебя дочь.

— Хлоя — дочь своей матери, — возразил Дэвид. — Она так разговаривает, словно презирает меня.

— Возможно, и презирает.

— Ты проделала весь этот путь, чтобы оскорбить меня? — спросил он, а потом мягко добавил: — Фредди.

Старое прозвище когда-то, возможно, и произносилось с любовью, но не теперь, не после стольких лет.

— Она подросток, — возразила Фрида, стараясь, чтобы голос звучал ровно, а лицо ничего не выражало. — Даже в лучшие времена жизнь у подростка очень нелегкая. Сам подумай: ты бросил ее мать ради более молодой женщины, и ее ты тоже бросил. Ты урезаешь содержание, и Хлоя видит, как ломается мать. Ты редко ее видишь, а иногда даешь обещания и не выполняешь их. Ты едешь в шикарный отпуск с новой женой, но не берешь с собой дочь. Ты забываешь о ее дне рождения. Ты игнорируешь родительские собрания. Почему она не должна презирать тебя? — Она подняла руку, чтобы не дать ему перебить себя. — Для такого человека, как Хлоя, куда легче испытывать гнев и презрение, чем несчастье и страх, — то, что она испытывает на самом деле. Твоей дочери нужен отец.

— Ты закончила?

— Нет. Но я хочу услышать, что ты можешь на это ответить.

Дэвид встал и подошел к окну. Даже его спина выражала гнев — но в памяти Фриды внезапно вспыхнул полузабытый образ: вот она сидит у него на плечах, одной рукой держится за его голову, а другой рвет сливы с дерева в дальнем углу сада. Она почти ощутила на ладони прохладную, тяжелую сливу, почувствовала прикосновение листьев к пальцам. Она моргнула, прогоняя воспоминание. Дэвид обернулся.

— Не понимаю, как ты можешь сидеть здесь, в этой комнате, и говорить со мной о том, какие бывают подростки и что чувствуют их родители.

Он хотел причинить ей боль.

— Когда мы виделись в последний раз, ты вроде не была матерью. Сколько тебе лет? Тебе не так и много осталось до сороковника, верно?

— Речь идет о Хлое.

— Речь идет о том, что ты вбила себе в голову, что после всего, что случилось, ты имеешь право являться сюда и указывать, что мне делать с моей жизнью.

— Только с твоей дочерью. И если я тебе этого не скажу, то кто скажет, пока не станет слишком поздно?

— И что она сделает, по-твоему? Вены себе перережет?

Взгляд, которым Фрида наградила брата, был полон такой ярости, что поколебал его уверенность.

— Я не знаю, что она может сделать. И выяснять не хочу. Я хочу, чтобы ты помог ей. — Она глубоко вздохнула и добавила: — Пожалуйста.

— Вот как я поступлю, — заявил он. — Потому что я уже давно все решил, а не потому что ты меня об этом попросила. Я буду видеться с Хлоей один раз в две недели и проводить с ней время со второй половины субботы до второй половины воскресенья. Двадцать четыре часа. Хорошо? — Он взял электронный органайзер и с деловым видом принялся нажимать на кнопки. — Но не в следующий уик-энд и не в тот, что после него. Можем начать с апреля. Ты проследишь за тем, чтобы она была в курсе?

— Нет. Ты должен спросить ее, хочет ли она этого. Ей семнадцать лет. Поговори с ней. А потом выслушай.

Он с такой силой хлопнул органайзером по столу, что чашка с кофе подскочила.

— И пожалуйста, не говори ей, что я приезжала к тебе. Ее это унизит. Ей нужно, чтобы ты хотел ее видеть.

Дверь хлопнула, кто-то позвал Дэвида, и в комнату вошла миловидная молодая женщина. У нее были светлые волосы и длинные ноги. Ей, наверное, было под тридцать, и Фрида подумала, что такой стиль больше подошел бы женщине помоложе — пожалуй, даже ровеснице Хлои.

— Ах! — воскликнула она, не скрывая своего удивления, и инстинктивно положила руку на живот. — Простите. — Она вопросительно посмотрела на Дэвида.

— Это Фрида, — сказал он.

— То есть та самая Фрида?

— Да. Это моя жена Труди.

— Я уже ухожу, — заверила ее Фрида.

— Не обращайте на меня внимания.

Она собрала чашки из-под кофе, слегка скривилась и вышла из комнаты.

— Хлоя знает? — спросила Фрида.

— О чем?

— О том, что у нее скоро появится братик или сестричка.

— Откуда ей знать?

— Ты должен ей сообщить.

— Ничего я не должен.

— Должен.

Она отправилась назад к станции. У нее оставалось еще много времени перед вечеринкой по случаю дня рождения Саши, и хотя день был серым и туманным, а тучи налились дождем, ей нужно было пройтись по улице, подставив лицо очистительному ветру. Она чувствовала себя испачканной, запятнанной. Сначала, когда она быстрым шагом шла по переулку, окруженному деревьями без листьев и в пятнах грязи, она думала, что ее сейчас буквально стошнит, но постепенно чувства успокоились и отступили во тьму, из которой возникли.

Саша открыла переднюю дверь и обнаружила, что гости ей совершенно незнакомы. На секунду ее охватила паника. Может, это какие-то старые друзья, о которых она забыла? Выражения их лиц были легкомысленными, веселыми, словно они решили пошутить над кем-то. Мужчина протянул ей руку:

— Гарри Уэллс, друг Фриды.

Саша облегченно улыбнулась.

— Фрида предупредила, что вы придете. Она мне все о вас рассказала.

— Меня немного волнует, что Фрида могла подразумевать под этим «все», — признался Гарри. — Я привел с собой сестру, Тессу. Вы не против?

— Ну что вы! — Саша отступила в сторону. — Входите скорее, а то замерзнете. Сваливайте пальто в кучу и присоединяйтесь к нам.

Они вдвоем поднялись по лестнице и прошли в маленькую спальню, где на кровати уже лежала груда пальто и курток. Гарри взял фотографию, стоявшую на небольшом столике: Саша и еще одна молодая женщина, рука в руке, перед палаткой; на них шорты и туристические ботинки.

— Как думаешь, она лесбиянка? — спросил он.

Тесса выхватила фотографию у него из рук и поставила на место.

— Что, тебе она тоже приглянулась? — ехидно спросила она.

— Я думал о тебе, — возразил он, и она кокетливо толкнула его.

Они спустились на первый этаж и пошли на звуки музыки и веселого шума. Тесса внимательно посмотрела на Гарри, когда он вошел в гостиную. Он вел себя непринужденно, был красив и добродушно-любопытен. Конечно, он понравился Фриде.

Потом она заметила Фриду: та стояла в углу комнаты, держа бокал с чем-то вроде минеральной воды, в платье цвета мха, которое слегка мерцало, когда она двигалась. Тесса обратила внимание, какие красивые у нее ноги, какая изящная фигура и прямая спина. Она разговаривала с небритым седовласым мужчиной с худым лицом. Одет он был в потертые джинсы, великолепную рубашку с узором, а шею обернул ярким шарфом из хлопка. Он либо претенциозный художник-абстракционист, либо еще один психотерапевт, решила Тесса, подходя к ним вместе с Гарри. Создавалось впечатление, что они ведут какой-то очень серьезный разговор, а возможно, и спор.

— Не помешаю? — вежливо спросил Гарри.

— Фриде не нравится, когда друзья ей помогают, — заметил мужчина.

— Что Фриде не нравится, — возразила она, — так это то, что ее друзья могут попасть в камеру, пытаясь помочь ей.

— В камеру? — удивился Гарри.

— Даже не спрашивай! — отрезала Фрида.

Гарри поцеловал ее — сначала в одну щеку, потом, не торопясь, в другую. Она не только не отшатнулась, но и, положив ладонь на его руку, привлекла его к себе. Она улыбнулась Тессе, очевидно, ничуть не удивившись этой встрече, и представила их друг другу.

— Рубен Мак-Гилл, а это Гарри и Тесса Уэллс.

— Брат и сестра, — уточнил Гарри.

— Ну это любой дурак заметит, — хмыкнул Рубен.

— Правда?

— Скулы, — коротко ответил Рубен. — И уши тоже. Выдают с головой.

— Рубен — мой коллега, — сказала Фрида и подняла руку, приветствуя женщину с оливковой кожей и темными волосами, перевязанными эффектным шелковым платком, любительницу бирюзовых теней для век, которая подошла к ним, слегка покачиваясь. — А вот еще одна моя коллега. Паз, это Гарри и Тесса.

— Я напилась! — торжественно заявила Паз, тщательно выговаривая слова. — Надо было притормозить. Но я тормозить не умею. Матушка обычно заставляла меня выпить стакан молока перед вечеринкой, чтобы укрепить желудок. Ненавижу молоко. Саша говорит, что я должна потанцевать. — Она взяла Рубена под руку. — Потанцуете со мной, Рубен? Два человека с разбитыми сердцами…

— А мое сердце разбито?

— Конечно.

— Наверное, вы правы. Просто чуть-чуть потрескалось, но зато во многих местах. Множественные микротрещины. Ваше сердце тоже разбито?

— Мое? — изумленно спросила Тесса.

— Вы не похожи на человека с разбитым сердцем. Я это обычно определяю.

— Как?

— По выражению глаз.

— Не обращайте на него внимания, — посоветовала ей Фрида. — Он так знакомится.

— Прекрасно выглядишь, Фрида, — нежно заметил Гарри, словно они остались в комнате совершенно одни. Рубен поднял брови, а Паз хихикнула, но Фрида их проигнорировала. — Принести тебе выпить?

— Я пью. — Она подняла свой бокал с водой.

— Настоящий напиток.

— Нет, спасибо.

— Тогда принесу себе. Ты что будешь пить, Тесса?

— Бокал вина, пожалуйста.

— Сейчас вернусь.

Они смотрели, как он пробирается сквозь толпу. Саша подошла к ним сзади, обняла Фриду и поцеловала ее в макушку.

— Спасибо, — сказала она.

— За что?

— Не знаю. Сегодня мой день рождения, и мне захотелось сказать тебе «спасибо».

Тесса заметила, как они обменялись улыбками, и вздрогнула. Из-за чего? От зависти к их близости? Саша отошла от них к другой группе гостей, а Фрида обернулась к молодому человеку в оранжевой рубашке, цвет которой совершенно не шел к его волосам, вдобавок напоминавшим воронье гнездо. Он, похоже, был сильно пьян. Он отчаянно размахивал руками и не спускал с нее горящего взгляда, она стояла не шевелясь и слушала.

Ее окружает аура потрясающей сдержанности, подумала Тесса. Она находится в комнате и вместе с тем словно воспринимает происходящее со стороны. Она уделяет собеседнику все свое внимание, и все же чувствуется, что внутренне она отстранена, изолирована. И поэтому к ней тянет словно магнитом.

Вечеринка продолжалась. Прибыл небольшой потрепанный джаз-банд и расположился в углу. Дождь перестал, и между тучами появился полумесяц. В маленьком саду за домом собирались курильщики. Один раз Тесса заметила среди них Гарри и Фриду, они о чем-то беседовали. Он был гораздо выше ростом и смотрел на нее с таким выражением лица, которое Тесса, прекрасно знавшая брата, так и не смогла расшифровать.

— Присматривать за братом?

Она обернулась и оказалась лицом к лицу с крупным мужчиной с большими карими глазами и шрамом на щеке. От него пахло табаком и чем-то еще, но чем именно, она затруднялась сказать — возможно, деревом или смолой.

— Не совсем.

— Водочки? — Он высоко поднял бутылку. Его губы и глаза блестели. — А потом танцевать.

— Я не очень хорошо танцую.

— Именно поэтому сначала водка.

— Вы друг Фриды?

— Конечно.

Он взял стакан для виски, плеснул туда на несколько пальцев водки и протянул Тессе. Она осторожно пригубила напиток под его внимательным взглядом.

И он потащил ее в центр комнаты. Джаз-банд играл какой-то заунывный мотивчик, совершенно не предназначенный для того, чтобы под него танцевали, но мужчине, похоже, было все равно. Он танцевал, не испытывая никакого чувства неловкости. Даже несмотря на то, что желудок опекло огнем после выпитого, Тесса ощущала свою неуклюжесть. Темп музыки постепенно увеличивался, и движения мужчины ускорялись. Он двигался, как акробат, извиваясь на крошечном участке ковра. Музыка словно пульсировала в нем, и присутствующие всячески его поддерживали. Скоро Тесса остановилась и тоже стала просто смотреть.

— Кто он? — спросил неожиданно подошедший Гарри.

— Друг Фриды.

— Как для отшельницы, она, похоже, знакома со многими.

Теперь к мужчине присоединилась девушка, и ее ярко-желтые косы яростно раскачивались в такт музыке.

— Куда она подевалась?

— Она говорила с Сашей и мужчиной в сапогах на каблуках и с диадемой на голове, а я пошел посмотреть, как у тебя дела. Она вернется.

— Все хорошо?

— Очень хорошо.

— Гарри… — угрожающе произнесла она.

— Я просто хочу немного развлечься.

Фрида попыталась незаметно сбежать с вечеринки, как поступала всегда: она ненавидела ритуал прощания с неизменным стоянием в дверях. Когда она уже забрала пальто и спускалась по лестнице, к ней подошел смущенный Джозеф.

— Фрида, — начал он и замолчал. — Я забывать… нет, да, я заканчивать у Мэри Ортон, и она давать мне что-то…

— Мы обязательно поговорим, — пообещала Фрида, — когда вы протрезвеете. А если бы вас арестовали за то, что вы ударили того фотографа?

— Но я думать, что это может быть важно.

— Что, если бы с ним был репортер? Тогда Карлссон не смог бы дернуть за ниточки, и вам пришлось бы вернуться в Украину.

Джозеф совсем упал духом.

— Фрида…

— Нет! — отрезала она. — Я тороплюсь.

Была только половина десятого. Она поехала в метро от станции Клифам-Норт до самой Арчвэй. Она шла по Хайгейт-Хилл, мимо каменной кошки, спрятавшейся за оградой. Она была рада, что пила только воду. Ей нужна была ясная голова. Она добралась до парка Уотерлоу и постояла у входа, глядя через запертые ворота. Тучи рассеялись, и яркий свет луны падал на блестящую после недавнего дождя траву. Внезапно она оглянулась. Она что-то услышала? Шаги? Кашель? Или почувствовала чей-то взгляд? На противоположной стороне дороги стояла группа подростков. Мимо нее, взявшись за руки, прошла парочка.

У нее ушло меньше минуты на то, чтобы присоединиться к свадьбе. В гостиной обед уже закончился, и гости разбились по группкам. Воздух гудел от разговоров, играла музыка. Несколько человек танцевали на деревянном полу, включая стайку детишек, которые держались за руки, хихикали и толкали друг друга. Фрида заметила высокую темноволосую женщину в длинном платье цвета слоновой кости с красными цветами в волосах, которая медленно двигалась в объятиях рыжеволосого мужчины. Невеста, решила Фрида.

Незамеченная, она стояла и наблюдала. Происходящее напоминало старый фильм, зернистый и немного стертый. Мимо прошел мужчина с подносом, полным бокалов с шампанским, и, заметив Фриду, предложил ей выпить, но она покачала головой. Она все еще могла уйти, и на мгновение ей показалось, что перед глазами у нее замерла ее собственная жизнь: одно движение, и все изменится.

Наконец она увидела его. Он стоял в дальнем конце комнаты, наклонившись к пожилой даме, что-то оживленно рассказывавшей. На нем был темный костюм и белая рубашка с расстегнутым воротом. Он похудел, решила она, а возможно, и постарел. Но она не могла сказать наверняка, потому что он стоял слишком далеко от нее, и комната лежала между ними, словно год.

Фрида сняла пальто и красный шарф, повесила их на соседний стул и поступила так, как поступала всегда, когда ей становилось страшно: расправила плечи, подняла подбородок и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Она шла вперед, и ей казалось, что все вокруг замедлилось: танцоры, музыка, ее собственный шаг. Кто-то случайно коснулся ее и извинился. Женщина в платье цвета слоновой кости, младшая сестра Сэнди, пронеслась мимо, сделав легкий пируэт. Его скулы, его глаза, его серьезность и его счастье.

Неожиданно она оказалась рядом с ним и стояла так, пока наконец что-то не заставило его повернуть голову. И вот он уже смотрит на нее. Он не пошевелился, не прикоснулся к ней, не улыбнулся. Просто смотрел ей в глаза.

— Ты пришла.

Фрида развела руки в стороны.

— Поняла, что должна прийти.

— И что нам теперь делать?

— Может, выйдем?

— Пойдем в парк?

— Он закрывается на закате, — напомнила Фрида.

Он улыбнулся.

— В этом ты прекрасно разбираешься. Какие парки на ночь закрываются, а какие — нет.

— Но сзади есть терраса.

Они стали пробираться к выходу. Его сестра заметила их и начала что-то говорить, но передумала. Фрида не стала надевать пальто — холодный ветер налетел на нее, но она была только рада. Она снова чувствовала себя живой, и не имело значения, что окатывает ее волной — боль или радость.

Даже с этого места они могли смотреть вниз, на Сити, а сзади играла музыка и светились окна.

— И дня не проходило, — признался Сэнди, — чтобы я не думал о тебе.

Фрида подняла руку и провела пальцем по его губам. Он закрыл глаза и тихонько вздохнул.

— Это и правда ты? — прошептал он. — Спустя целый год.

— Это и правда я.

Наконец они поцеловались, и сквозь тонкую ткань платья она почувствовала жар его руки на своей спине. У поцелуя был вкус шампанского. Ее щеки были мокрыми, и сначала она решила, что плачет, но потом поняла, что это его слезы, и вытерла их.

— Где ты остановился? — спросила она.

— В своей квартире. Я собирался продать ее. Но ничего не вышло.

— Мы можем пойти туда?

— Да.

В такси они молчали до самого Барбикана. И в лифте тоже. Когда он открыл дверь квартиры, она оказалась знакомой и грустной одновременно. Немного затхлой, немного заброшенной.

— Повернись, — сказал он.

Она повернулась. Он расстегнул застежку-«молнию» ее переливающегося платья, и оно скользнуло на пол. Она стояла в его зеленых волнах, как русалка. Прошло четырнадцать месяцев, подумала она. Четырнадцать месяцев с тех пор, как он уехал. Через занавески пробивалась луна, и в ее свете она рассматривала его полное решимости лицо и сильное тело. Затем закрыла глаза и заблудилась, дав волю чувствам.

Глава 44

Когда Фрида проснулась, было четыре часа утра. К ней прижималось его теплое тело. Она выскользнула из-под одеяла. Несмотря на окружающую темноту, она смогла найти свои вещи и одеться. Потом взяла в руки пальто, шарф и туфли, чтобы не стучать каблуками по деревянному полу. С кровати донеслось бормотание. Она наклонилась и нежно поцеловала его в затылок, в то место, где он переходил в шею.

В самом начале прогулки ей казалось, что она все еще спит. Было темно, тихо и холодно. Она шла по Голден-лейн, который вливался в Клеркенвелл-роуд, и неожиданно поняла, что движется вдоль старых городских стен Лондона. В старину ее путь пролегал бы по садам и огородам, пересекая ручьи. Так рассказывают туристам экскурсоводы. Но Фрида думала о том, что, судя по всему, пришло позже: сараи, кучи мусора, сляпанные на скорую руку дома, скваттеры, авантюристы, — и сельская местность постепенно сдалась и умерла.

Она повернула, намереваясь совершить круг и вернуться домой. Теперь ее взгляду предстали офисные здания, и застроенные муниципальными домами микрорайоны, и маленькие галереи, и никогда не прекращающийся поток транспорта, и несколько запоздалых пешеходов на тротуарах, то ли заканчивающих свой день, то ли начинающих его. Кто-то подошел к ней и спросил, не нужно ли такси. Она притворилась, что не расслышала.

Этой ночью, или уже утром, город казался ей немного иным. Может, всему виной ясность мыслей, наступающая благодаря холодной темноте и темной неподвижности? Или то, что она снова кому-то открылась? Она вспомнила прошедшую ночь и вздрогнула. Огляделась. Она шла, почти полностью положившись на интуицию, и теперь ей нужно было сориентироваться. В это время суток триста-четыреста лет назад здесь было бы полно народу, нагруженных продуктами телег и домашнего скота, который перегоняют в город. Она подняла голову, увидела название улицы — Лэмз-Кондуит-стрит, улица Перегона овец, — и улыбнулась, словно оно отражало ее мысли. Название звучало очень мило, но на этом этапе своего путешествия овцы начинали толкаться и нервничать, улавливая запах скотобоен Смитфилдского рынка, доносившийся сюда с реки.

Она огляделась. Снова это чувство. Она всегда гуляла по Лондону по ночам, потому что именно в такое время чувствовала себя одиночкой, не привлекающей ничьего внимания. Но теперь все было иначе, и вовсе не из-за мыслей о Сэнди, спящем в своей квартире. Тут было что-то другое. Она невольно вспомнила детскую игру в «статуи». В ней нужно было оглядываться, стараясь поймать игроков во время движения. Когда ведущий оглядывался, они замирали, но с каждым разом подходили все ближе и ближе, пока наконец не хватали ведущего.

Когда она вернулась домой, была половина шестого утра. Она разделась и пошла в душ. Ее тело пропиталось его запахом. Она стояла под струями воды минут двадцать, пытаясь забыться, пытаясь не думать, однако ничего не получилось. Она поняла, что нужно звонить Карлссону. Но было еще слишком рано. Тщательно вытершись, она села в свое любимое кресло в гостиной — усталая, но полная энергии, вот только в глаза словно песка насыпали. С улицы донеслось пение птиц. Как бы зима ни сопротивлялась, весна уже близко. В начале восьмого она встала и сделала себя кофе и тост. В одну минуту девятого она позвонила Карлссону.

— А-а, это вы, — сказал он.

— Как вы догадались?

Повисла пауза.

— Вы что, совсем не разбираетесь в мобильных телефонах? — удивился он. — Когда вы мне звоните, ваше имя появляется у меня на экране.

— Вы, наверное, не хотите, чтобы я вам звонила.

— Я всегда рад, когда вы мне звоните.

— Я знаю, вы разочарованы моей беседой с Фрэнком Уайеттом.

— У всех случаются неудачные дни.

— Это не был неудачный день, — возразила она.

— Вы не вынудили его признаться.

— Вы правы, — согласилась Фрида. — Вы уже предъявили ему обвинение?

— Как я уже говорил, мы формируем дело. Я как раз пытаюсь подвязать свободные концы. Сегодня я еду на квартиру к Мишель Дойс. Мы хотим забрать оттуда кое-какие предметы.

— Когда вы туда собираетесь?

— Утром у меня уже назначено несколько встреч. Так что где-то после обеда.

— Я могу поехать с вами? Я хотела бы посмотреть.

— Вы там уже все видели, разве нет?

— Я видела квартиру снаружи, когда мы осматривали переулок, а внутрь еще не заходила.

— Ладно, — согласился Карлссон. — Можете к нам присоединиться.

— Можно осмотреть ее до того, как вы начнете собирать вещи?

— Встретимся там в половине одиннадцатого.

Телефон снова зазвонил.

— Ты сбежала.

— Я не сбежала. Мне нужно было уйти. Нужно было подумать.

— О том, какую ошибку ты совершила.

— Нет, не об этом.

— Значит, еще увидимся.

— Да, еще увидимся.

Фрида не сразу направилась к дому. Сначала она села в метро, а затем пересела на узкоколейку: пересекла весь Собачий остров, потом реку через подземный тоннель и наконец добралась до «Катти Сарк». Там она вышла и шла на запад, пока не оказалась возле дома Уайеттов. Внутри горел свет. Она повернулась к реке. Был прилив, и вода плескалась о плиты набережной. Мимо, пыхтя, проплыл катерок с туристами — двое детей помахали ей рукой. Она пошла дальше вдоль берега: сначала мимо домов, затем мимо яхт-клуба за забором, мимо входа на причал, который охранял человек в форме. Что там охранять? Он подозрительно покосился на Фриду, вышел из будки и подошел к ней.

— Вам помочь? — спросил он.

— Вы всегда здесь сидите? — вопросом на вопрос ответила она.

— А вам зачем?

— Мне просто интересно.

— Нет, не всегда, — сказал он. — Но здесь всегда есть охранник, если хотите знать.

— Спасибо, — кивнула Фрида и продолжила путь на запад, мимо ограды начальной школы и участка, где сносили склад — полностью заколоченный и недоступный.

А потом она добралась до Говард-стрит и оказалась перед домом, где все началось.

— Да, — сказала она себе. — Да.

Фрида, широко открыв глаза, разглядывала гостиную Дойс, когда заметила, что Карлссон смотрит на нее и улыбается.

— Что? — спросила она.

— Это как с морем, — ответил он. — Вам его, конечно, могут описать, но лучше, если вы сами пойдете и посмотрите на него своими глазами. Настоящая коллекция, не так ли?

Фриду комната буквально ошеломила: она умудрялась сочетать в себе патологический порядок и кошмарный хаос. Перед глазами Фриды выстроились ряды обуви, камней, перьев и костей птиц, газет, бутылок, сложенных квадратиками серебряных оберток, стеклянных баночек, сигаретных окурков, засушенных листьев и цветов, маленьких кусочков металла, выглядевших так, словно их выдернули из какого-то механизма. Бусинки, тряпочки, разнообразные чашки и стаканы… С чего же начать?

— Я бы с удовольствием посмотрел, как Жасмин Шрив стала бы снимать здесь свою передачу, — произнес Карлссон.

— Что вы имеете в виду?

— Ту передачу, где психиатр судит о вас, разглядывая ваш дом. Этот дом, думаю, немного напугал бы его. — Его тон изменился. — Простите. Я понимаю, это не смешно.

— Вообще-то я иногда думаю, что могла бы больше узнать о своих пациентах, осмотрев их жилье, чем слушая, что они мне рассказывают. — Фрида покачала головой и чуть слышно добавила: — Надо было прийти сюда раньше. Я словно заглянула Дойс в голову.

— И открывшийся вид приятным не назовешь? — хмыкнул Карлссон.

— Бедная женщина…

— Вам уже доводилось видеть подобное?

— Я не имею дело с острыми психиатрическими расстройствами, — заметила Фрида, — но патологическое накопительство — симптом достаточно распространенный. Вы, должно быть, слышали о людях, которые не могут выбросить решительно ничего: они хранят даже старые газеты, даже собственные экскременты.

— Ладно, ладно, — торопливо произнес Карлссон. — Хватит грузить меня лишней информацией. Вполне достаточно того, что я сейчас нахожусь здесь, и мне не улыбается слушать о том, что бывает еще хуже.

Фрида почувствовала, как к лицу прилила кровь, словно она сейчас упадет в обморок. Но нет, кровь, похоже, прилила к мозгу. Когда она заговорила, ее голос упал до шепота:

— Мне не нравится это дело.

Карлссон с любопытством посмотрел на нее.

— А вам и не должно нравиться. Вы ведь не на спектакль пришли.

— Нет, — медленно произнесла Фрида. — Я не это имела в виду. Просто картинка совершенно не складывается. Мы стоим на месте преступления, которое на самом деле местом преступления не является. Жертва, похоже, — главный преступник. И мотивы очевидны, но их почему-то не хватает. И ведь есть еще Джанет Феррис. Должно быть, ее убили потому, что она что-то видела. Предположим, это был Фрэнк Уайетт. Но зачем ему ходить туда? Мы уже вычислили, что он был связан с Пулом. — Она покачала головой. — У меня такое ощущение, что мы пока не видим всей истории. Я все время думаю о Бет Керси. Пул использовал людей. Он пытался изменить завещание Мэри Ортон, но попытка успехом не увенчалась. Он выманил определенную сумму у семейства Уайеттов. Возможно, он собирался проделать тот же трюк с Жасмин Шрив. Но зачем ему понадобилась Бет Керси? Вам удалось раздобыть ее историю болезни?

— Это тупик, — возразил Карлссон.

— Вовсе нет. Это крайне важно.

— Мы можем получить доступ к ее медицинской карте, если она — подозреваемый или жертва преступления. В настоящее время она совершеннолетняя, которую даже не объявили пропавшей без вести. И в данный момент мы находимся здесь, потому что вы заявили, что вам нужно прийти сюда.

— Ладно, ладно, — сказала Фрида, пытаясь отогнать навязчивые мысли. — Значит, Мишель Дойс нашла тело Роберта Пула в переулке возле своего дома. Она притащила его к себе, раздела, выстирала и аккуратно сложила его одежду, заодно уничтожив все волоски или волокна, которые там, возможно, находились.

— Правильно.

— Она пыталась помочь, — продолжала Фрида. — Она воспринимала Роберта Пула как человека, попавшего в беду, и попыталась стать для него добрым самаритянином, но параллельно кое-что уничтожила.

— Точно. Она не смогла бы лучше избавиться от улик, если бы делала это преднамеренно.

Фрида огляделась, пытаясь мысленно охватить все, что ее окружало. От огромного объема информации у нее разболелась голова.

— Я и правда словно оказалась у нее в мозгу, — призналась она. — Когда большинство из нас выходит на улицу, мы приносим с собой сувениры на память или, возможно, делаем фотографии. Но она просто приносила с собой предметы.

— Она была настоящей сорокой, — заметил Карлссон.

— Да, — нахмурилась Фрида. — Да, так и есть.

— В вашем исполнении это звучит интригующе. Но ведь так называют всех, кто собирает разные пустяки.

Фрида посмотрела в окно. Стало пасмурно.

— Здесь есть свет?

Карлссон пошел к двери, чтобы включить верхний свет, а потом ногой включил еще и старый торшер в углу. Фрида шагнула вперед и присмотрелась к торшеру внимательнее. С рамы, державшей абажур, на тонких нитках свешивались какие-то мелкие предметы, похожие на бусинки и кусочки стекла. Фрида, прищурившись, осмотрела их один за другим.

— Сороки не собирают все подряд, — задумчиво уточнила она. — Они собирают только то, что блестит.

— Я в них не очень-то разбираюсь, — признался Карлссон. — Когда они мне попадаются, то, в основном, клюют мертвых голубей.

Фрида достала из кармана новую пару хирургических перчаток и надела их.

— Вы все еще покупаете их за свой счет? — спросил Карлссон. — Мы можем приобретать их специально для вас.

— Помните, что сказала Иветта о Мишель Дойс? Что она — самая грустная женщина, которую она когда-либо встречала? Эта комната в точности такая же. Все эти мертвые кусочки птиц, газеты, сигаретные окурки, выкуренные другими людьми… В них сосредоточена грусть, о которой я даже думать не хочу. Но эти блестящие штучки — совсем другое дело. Они симпатичные.

— Если вам в принципе такое нравится.

— Подойдите поближе, посмотрите на них.

— Вы серьезно?

— Да.

Карлссон подошел.

— Что вы видите? — спросила она.

— Кусочки стекла.

Она осторожно положила один из висящих на нитке предметов на свою затянутую в перчатку ладонь.

— А вот это что такое?

— Это бусинка.

— Опишите ее мне.

— Ну, это не совсем бусинка. Это кубик из какого-то блестящего металла, а в центре у него что-то синее.

— Я думаю, синее пятнышко в центре вполне может быть ляпис-лазурью, — предположила Фрида. — А блестящий металл — серебром.

— Мило.

— Что еще?

— Вы не шутите? — удивился Карлссон.

— Нет.

Он напряг зрение.

— Тут с двух сторон висит какая-то маленькая металлическая штуковина.

— И что же это?

— Я не знаю.

— Как вы считаете, она не должна цеплять бусинку к чему-то еще?

— Возможно. А возможно, и нет.

— А теперь посмотрите сюда, — продолжала Фрида. — Здесь еще две таких штучки, а с другой стороны — еще одна. Точно такая же.

Она отступила назад. Она стояла слишком близко к лампе, и свет слепил ее.

— Должны быть еще такие же.

— То есть такие же бусинки?

— Да. Такие же бусинки.

Она начала бродить по комнате.

— Фрида…

— Заткнитесь! — отрезала Фрида. — Ищите их.

Она нашла три, разложенные в ряд на подоконнике. Карлссон нашел четыре в стакане: они были выложены вокруг огарка свечи, стоявшей в натекшем воске. Еще четыре выстроились цепочкой на дверной коробке.

— Как на детском празднике, — заметил Карлссон.

Фрида стояла в центре комнаты, зажмурившись. Внезапно она открыла глаза и спросила:

— Что?

— Я сказал, как на детском празднике. Ну, когда взрослые прячут какой-нибудь «клад», а дети его потом ищут.

Фрида никак не отреагировала на его слова. Она сняла три бусинки с подоконника, разложила их на ладони и принялась пристально разглядывать. Потом повернулась к Карлссону.

— У вас есть фонарик?

— Нет.

— Я думала, полицейские всегда носят с собой фонарик.

— В фильмах, которые снимали в пятидесятых годах. Боюсь, дубинки у меня тоже нет.

Она подошла к торшеру, сняла абажур и поднесла руку к лампочке. Она так пристально разглядывала бусины, что у нее разболелись глаза.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Карлссон.

— Взгляните на эту, — указала Фрида на одну из бусинок.

— Какая-то грязная, — заметил Карлссон.

— У вас есть, куда их сложить?

Карлссон достал из кармана прозрачный пакетик для улик, и Фрида аккуратно сложила в него бусины, одну за другой.

— Как вы считаете, что это? — спросила она.

— Бусинки.

— А что получится, если соединить все бусины вместе?

— Что-то типа браслета?

— А если у вас много бусинок?

— Возможно, ожерелье. Но ведь Мишель Дойс просто нашла их где-то, разве нет?

— Совершенно верно, — согласилась Фрида. — Когда она нашла их, они были соединены вместе, а она разобрала украшение и использовала отдельные бусины, чтобы украсить свою комнату. Они красивые. На мой взгляд, это ручная работа. Достаточно дорогая вещь. Она не могла найти такое украшение на тротуаре.

— Значит…

— Значит, скажите своим парням, чтобы ни в коем случае их не выбрасывали. Наоборот, они должны найти как можно больше таких бусин. Наверное, их еще штук пятнадцать или двадцать, как минимум. Затем сфотографируйте их и предъявите снимок Айлинг Уайетт. И вы сказали, что одна из них грязная. Узнайте, что это за грязь.

— Конечно, может оказаться, что это всего лишь бусины, — упрямо добавил Карлссон.

Когда зазвонил телефон, Фрида подумала, что это наверняка Карлссон. В самом звуке звонка ей чудился его акцент.

— Что случилось?

— Вы прощены, — заявил Карлссон. — Полностью прощены. Айлинг Уайетт опознала ожерелье. Она сказала, что оно «куда-то подевалось» несколько недель назад. Какое удивительное совпадение! Наш собиратель трофеев снова за работой. Роберт Пул, очевидно, брал разные предметы у тех, кого обманул, и перераспределял их — своеобразное «поигрывание мускулами». Но это еще не самое интересное. Вы все знали, верно? Хотя хрен поймешь откуда. Грязь на ожерелье оказалась кровью. Кровью Роберта Пула. — Он помолчал. — Вы ведь понимаете, что это означает, не так ли? Это означает, что мы можем предъявить обвинение Фрэнку Уайетту.

— Нет, — возразила Фрида. — Это означает, что вы не можете предъявить обвинение Фрэнку Уайетту.

— Джоанна, — спросила Фрида, — куда еще Дину нравилось ходить? Помимо Маргита.

— Я все написала в книге. Можно еще пива?

— Конечно. Принесу вам бокал через минуту. Книгу я прочитала.

— И как, понравилось?

— Мне кажется, она чрезвычайно интересная.

— Рыбалка. Ему нравилось ходить на рыбалку. Он ловил рыбу где угодно: в каналах и затопленных карьерах, в реках. Он мог сидеть там весь день с банкой личинок. Меня это жутко бесило.

— Что случилось с его удочками?

— Я продала их на ебей. Я не уточняла, кому они принадлежали.

— Где-нибудь еще, в каком-нибудь конкретном городе?

— Мы не очень-то много путешествовали. Он говорил, что в детстве частенько ездил с матерью на остров Канви-Айленд.

— Хорошо.

— А что? Зачем тебе это знать?

— Подчищаю хвосты, — уклончиво ответила Фрида.

Джоанна кивнула. Похоже, такой ответ ее удовлетворил. Фрида заказала ей еще порцию пива и смотрела, как та пьет его и как на верхней губе у нее остается полоска пены.

— Странно, как это у тебя хватило смелости, — заметила Джоанна, осушив бокал до дна. — После всего, что было.

— Вы не думали, что мы снова встретимся?

— Нет. Я начала новую главу своей жизни. Так сказал мой редактор. А ты осталась в старой.

Глава 45

Прошла уже половина ночи, когда голоса вернулись. Сначала это был тихий ропот, который Бет с трудом могла отличить от плеска воды о корпус лодки, шелеста деревьев на берегу и стука дождя по крыше. Она знала, что голоса пришли за ней, и попыталась скрыться от их гнева, не впускать их. Она закрывала голову подушкой, затыкала уши, но голоса становились все более и более четкими, а затем слились в один — резкий, низкий, глубокий. Он выходил из темноты и окружал ее.

Он сердился на нее. Он задавал вопросы, на которые она не могла ответить. Он предъявлял обвинения. Он знал ее тайны и ее страхи.

— Ты его подвела.

— Нет, я его не подводила.

— Он ушел, и ты его забыла.

— Нет, я его не забыла.

Голос говорил ей ужасные вещи, заявлял, что она ничего не сделала, что она пустое место, что от нее нет никакого толку. Она рассказала ему о фотографиях и о документах, но голос продолжал забрасывать ее ужасными обвинениями:

— Вот опять. Всегда одно и то же. Я говорю, а ты не слушаешь.

— Но я слушаю. Я правда слушаю.

— Ты — пустое место. И ты ничего не делаешь.

Бет начала плакать, раскачиваться из стороны в сторону, биться головой о деревянную стену над койкой — все, что угодно, лишь бы заставить этот голос замолчать. Постепенно, по мере того как в каюту пробирался рассвет, голос затихал и наконец исчез, но боль осталась, и она отчаянно терла мокрое от слез лицо.

Она встала и начала перебирать бумаги Эдварда, пока не нашла нужные страницы. Она не пустое место. От нее есть толк! Она смотрела и смотрела на слова, запоминая их наизусть, снова и снова монотонно произнося вслух. Потом она принялась рыться в ящике со столовыми приборами и наконец нашла то, что искала. Нож и точильный камень. Она вспомнила картинку из детства, как отец сидел в кухне и говорил матери: «Женщины не понимают… — А потом она услышала звук, когда лезвием ножа проводят по серому камню так, что во все стороны летят искры. — Вот как нужно точить нож. Вот как нужно точить нож».

Фрида набрала в легкие побольше воздуха и только потом позвонила.

— Фрида? — отозвался Гарри.

— Похоже, ты сердишься.

— Ты это определила по одному-единственному слову?

— Но ты сердишься.

— С чего бы это, Фрида?

— Где ты сейчас?

— Где я? Возле Риджентс-парка, с клиентом.

— У тебя есть время?

— Когда?

— Сейчас. Сходим куда-нибудь, перекусим. У меня есть час.

— Как мило, что ты смогла вставить меня в свой график.

— Я бы хотела пообедать вместе, если у тебя найдется время.

— Я не знаю, — сказал он. — Ладно, договорились. Где?

— Есть одно место недалеко от тебя. Бич-стрит, «Номер девять». В двух шагах от моего дома. Я могу прийти через десять минут.

— Я возьму такси. Только запомни: терпеть не могу, когда меня выставляют дураком.

— Понимаю.

— Вижу, ты вернулась к своей прежней, темной одежде.

Фрида мельком взглянула на себя, оценивая то, что надела на встречу, — сплошные черные и мрачно-синие цвета, — и улыбнулась.

— Наверное.

— Мне понравилось то, в чем ты была вчера вечером.

— Спасибо.

— Ты была просто красавицей!

Она не ответила, изучая перечень блюд, написанных мелом на доске. Подошел Маркус, чтобы принять их заказ. В глазах у него светилось любопытство.

— Салат с козьим сыром, пожалуйста, — коротко сказала она.

— То же самое, — кивнул Гарри.

— И воду из-под крана.

— То же самое. — Он оперся подбородком на сцепленные руки и стал внимательно разглядывать ее, отметив, что у нее усталый вид. — Итак, что случилось? — спросил он.

— Ты о вчерашнем вечере?

— Да.

— Я не знаю.

— Да ладно тебе, Фрида.

— Я не кокетничаю. Я хочу быть честной с тобой. Я не знала заранее, что уйду вот так. Мне просто пришлось. Я не могу объяснить, правда.

— Но ты могла хотя бы сказать мне. Я ждал, что ты вернешься, и глупо улыбался от счастья. Но постепенно я понял, что ты меня бросила, что я — чужой на этом празднике жизни.

— Я просто не могла там оставаться.

— Я думал… — Он замолчал и неловко улыбнулся. — Я думал, что нравлюсьтебе. По крайней мере, что начинаю тебе нравиться.

— Так и есть. Мне очень жаль, что я бросила тебя вчера вечером. Я не должна была так поступать.

Принесли салат. Маркус подмигнул Фриде, и она недоуменно приподняла брови.

— Это из-за всего того, что сейчас происходит? — спросил Гарри, гоняя вилкой кусочек сыра по тарелке. Он не очень-то любил салаты. Или козий сыр. — Из-за расследования и всего, через что тебе пришлось пройти, вот я о чем. Та женщина, которая покончила с собой — не помню, как ее звали, — и статьи в газетах, и все это безобразие в целом. Тебе, наверное, нелегко пришлось.

Фрида задумалась над его словами.

— Я иногда прихожу к мысли, что совершила ошибку, ввязавшись во все это, — наконец призналась она. — Я не совсем уверена, что именно мною двигало. Я всегда утверждала и всегда верила, что нельзя устранить беспорядок в мире, можно только устранить беспорядок в собственной голове. А теперь я допрашиваю подозреваемых и брожу по местам совершения преступлений. Почему?

— Потому что ты знаешь, что у тебя это хорошо получается? — предположил Гарри.

— Наверное, не стоило бы обсуждать все это с тобой. Но я не знаю правил полицейского расследования. Я не знаю, где проходит грань.

— Я могу тебе кое-что сказать?

— Конечно.

— Ты человек, которому люди доверяют свои проблемы. И возможно, тебе тяжело, когда все происходит наоборот. Можешь говорить мне все, что хочешь. Я не побегу в газеты.

— Это очень любезно с твоей стороны.

— Что тебя беспокоит в этом расследовании?

— Полицейские считают, что они знают убийцу.

— Это ведь хорошо, разве нет?

— Они нашли новые улики.

— Какие именно?

— Кое-что в комнате, где обнаружили тело Роберта Пула, кое-что, что лежало у него в кармане, когда нашли тело. Я думаю, они вот-вот предъявят обвинение.

— Кому? — поинтересовался Гарри и отпил воды из стакана.

— Нет, это уже точно было бы нарушением правил, — заявила Фрида.

— Но тебя это не радует?

Фрида пристально посмотрела на него. В ее взгляде была такая настойчивость, что он чуть ли не испугался.

— Дело не только в расследовании, — призналась она. — Дело в том, что я сыта всем этим по горло. Сначала мне нравилось принимать участие в полицейском расследовании. Я словно убегала от действительности. Но теперь, когда на меня бросаются, когда мне кричат: «Что, черт возьми, делает здесь этот психоаналитик?» — ну, в целом я с ними соглашаюсь. Так что я намерена предпринять еще только один шаг, и все, хватит.

Гарри улыбнулся ей.

— И что же это за шаг?

— Ой, да тебе неинтересно будет слушать все детали, это так скучно! — воскликнула Фрида.

— Интересно, — возразил Гарри. — Мне интересно то, что ты делаешь, что так усложняет тебе жизнь.

— Хорошо, — сдалась Фрида. — Все дело в Мишель Дойс — той женщине, которая обнаружила тело. Она сейчас в психиатрической больнице в Луишеме, и, наверное, ей оттуда уже не выйти. Полицейские почти ею не занимались, она же такой бред несет. Но я поддерживала с ней отношения, время от времени навещала ее, и недавно у нее появились проблески сознания. Ее пугал шум в палате, наличие других людей, и ей становилось все хуже. Но ее перевели в одноместную палату, она успокоилась и уже начинает здраво рассуждать.

— В каком смысле?

— Мишель нашла тело и притащила его к себе в комнату. Но из того, что она начала рассказывать, я поняла, что она знает нечто большее. Я думаю, она видела, кто выбросил тело в переулок.

Повисла пауза. Гарри аккуратно взял кусочек козьего сыра, положил его на тост, прожевал и проглотил.

— Что говорят полицейские? — спросил он.

— Им все равно, — вздохнула Фрида. — У них есть собственный план расследования, и он их вполне устраивает.

— Значит, на этом все?

— Нет. Я познакомилась с одним невропатологом, экспертом по таким синдромам. Мы с ним навестим Мишель в понедельник. Он хочет дать ей коктейль из лекарств, и я убеждена, что она сумеет в точности сообщить нам все, что видела. Тогда я передам ее показания полиции, и они поведут расследование так, как это нужно было сделать с самого начала, то есть как следует. Но им придется обходиться без меня. Я ухожу.

— Почему ты так поступаешь? — недоумевал Гарри. — Ты ведь не можешь выполнять за всех их работу. Разве тебе не хочется бросить все прямо сейчас? Вернуть свою жизнь?

— И смотреть, как невинный человек попадет в тюрьму? — возмутилась она. — Разве я могу?

— Возможно, полицейские и сами смогут отыскать истинного виновника, — сказал он. — Иначе они не были бы полицейскими.

Фрида покачала головой.

— Без этого они передадут в суд то дело, которое у них получилось, и переключатся на другое. — Она подозрительно покосилась на него. — Ты что, не любишь салат с козьим сыром?

— Не особенно.

— Зачем же ты его заказал?

— Это неважно. Я все равно не голоден. Ты ведь знаешь, что я без ума от тебя, верно?

— Гарри…

— Ничего не говори. Пожалуйста, ничего не говори. Ты ведь и сама все понимаешь. Именно поэтому я сижу здесь, и заказываю козий сыр, и говорю разные глупости.

Он поднял руку и коснулся ее лица. Она сидела не двигаясь и не сводила с него глаз. Маркус, перемывавший чашки для эспрессо за стойкой, наблюдал за ними.

— У меня есть шанс?

— Еще нет, — ответила Фрида.

Она немного отодвинулась, и он вздохнул.

— Почему?

— Время неподходящее.

— Но однажды?

— Мне уже пора. У меня пациент.

— Посиди еще немного. Пожалуйста! Что мне сделать?

— Все совсем не так…

— Нет. Скажи мне. Отдай приказ.

— Ладно. — Ее голос упал до шепота. — Оставь меня в покое.

Когда Фрида закончила работу, было почти шесть часов. На город уже опустились сумерки, и по улицам гулял влажный ветер. Она подняла воротник пальто, поглубже засунула руки в карманы и пошла домой, который казался ей таким далеким и бесконечно желанным. Неожиданно кто-то нежно коснулся ее плеча. Она обернулась и увидела Гарри.

— Ты что, ждал меня? — сердито спросила она.

— Я простоял здесь больше часа. Хотел поговорить.

— Я иду домой.

— Я могу пойти с тобой?

— Не сегодня.

— Хорошо. Я могу тебе кое-что рассказать?

— Что именно?

— Не на улице. Вот сюда. Мы ведь можем поговорить здесь?

Гарри махнул рукой в сторону пустыря, который Фрида видела каждый день через окно своего кабинета. В темноте он казался огромным и более диким, чем когда она задумчиво разглядывала его днем. Сорняки стали еще выше, а дети понаделали странные постройки из досок и металлических листов, оставленных рабочими, когда те ушли с объекта. Она заметила остатки костра прямо возле дыры в заборе, где сейчас стоял Гарри: тлеющие угольки еще сохраняли немного жара. Он отодвинул незакрепленную доску в сторону.

— Я так не думаю, — возразила Фрида.

— Рядом есть скамейка, — уговаривал ее Гарри. — Я заметил ее, когда проходил здесь раньше. Всего лишь минуту, Фрида. Выслушай меня.

Фрида помедлила, но потом ловко пролезла в дыру в заборе. Гарри последовал за ней и поставил доску на место.

— Говори.

— Давай сначала найдем ту скамью.

— Зачем нам садиться?

— Иди сюда.

Они прошли дальше на огороженную территорию. В земле зияли глубокие ямы, прямо перед ними замер небольшой подъемный кран.

— Фрида, — вполголоса сказал Гарри.

— Что?

— Прости меня.

— За что?

— Видишь ли, дорогая моя…

Он не закончил, потому что с земли внезапно поднялась какая-то фигура. Это был глубокий старик, завернувшийся в одеяло и сжимающий в руке бутылку; из горла у него вырвался жутковатый хриплый стон.

— Он спал здесь, — сказала Фрида и повернулась к старику. — Простите, что напугали вас.

Он поднес бутылку ко рту, опрокинул так, что она встала почти вертикально, и начал пить.

— Мы уже уходим, — заверила его Фрида. — Все хорошо. Мы не станем вас тревожить.

— Леди! — позвал он, пошел за ними к забору и тоже пролез через дыру.

— Так за что ты хотел извиниться? — спросила Фрида.

Гарри уставился на нее. Ему, похоже, было тяжело говорить. Он огляделся, увидел людей, которые возвращались домой с работы или торопились в бар, чтобы опрокинуть рюмочку.

— Я хотел поговорить с глазу на глаз. Может, все-таки пустишь меня к себе домой? Всего на минуту.

— Не сегодня.

— Хорошо, — сказал он. — Это подождет.

Глава 46

Мишель Дойс нравилась больничная еда, такая мягкая и бледно-серого цвета. Она ни на что не походила. Попадались порции, по вкусу немного напоминавшие рыбу, под густым серым соусом. Но у нее не было ни костей, ни определенной формы. Попадались порции, по вкусу немного напоминавшие курицу, тоже с густым серым соусом, тоже без костей и формы. Глядя на эту еду, никак нельзя было ожидать, что она пошевелится и заговорит с тобой. Дни Мишель не нравились. Ее окружало слишком много предметов, вызывавших подозрение, что еще чуть-чуть — и они начнут колотить ее по голове; слишком много цветов, и звуков, и покалываний на коже, которые переплетались и спутывались так, что она уже не могла различить, где цвет, а где звук. И то и другое просто окружало ее, словно буря, в центре которой она бродила, не в силах найти выход.

Люди приходили и уходили. Иногда они так быстро двигались и говорили, что сливались в одно размытое пятно, и она ничего не могла разобрать. Она словно стояла на платформе вокзала, а они сидели в поезде, который здесь не останавливался и проносился мимо со скоростью в сто миль в час. Иногда они пытались что-то ей сообщить, но что именно — она уловить не могла. С соседями по палате было то же самое. Она видела и слышала их так, словно их неожиданно освещали резкие вспышки света, и ей казалось, что они постоянно кричат, вопят от боли, или гнева, или отчаяния, и сама начинала ощущать их боль, и гнев, и отчаяние. День за днем она жила словно в окружении работающих отбойных молотков, и сирен, и электрических зуммеров, и вспышек света, вонзающих острые ножи с зазубренным лезвием в ее глаза, уши и рот. Словно в ее тело проник целый рой насекомых, и они пытались процарапать и прокусить выход своими острыми челюстями и когтями. Каждый день она находила разные предметы и прятала их, а потом аккуратно раскладывала. Среди этих предметов были обмылки из ванной, маленький кусочек серебряной обертки от таблетницы, кусок лейкопластыря, винтик. Она разложила их в таблетнице, которую медсестра оставила на полке у ее кровати. Она разглядывала их, потом внезапно решала, что они лежат в неправильном порядке, и тогда снова доставала их и перекладывала по-новому, правильно.

Чаще всего ей было плохо. Ей казалось, что ее выбросили на скалу посреди моря, оставили в полном одиночестве, и она страдала от излишней жары или холода, от излишней сухости или влажности, и ей никак не удавалось поспать, потому что если бы она уснула, то ее смыло бы со скалы, проволокло по камням, унесло в море, и там бы она и сгинула.

Стало немного лучше, когда ее перевели в отдельную палату, словно ей удалось забиться в маленькую и тихую норку, вдали от дорожных работ и вспышек света. Там даже телевизор был. Она сидела у себя в палате, и поначалу зернистый свет и неровный звук казались ей сплошным мучением. Вместе с тем, они обладали успокаивающим эффектом, словно ее омывали теплые воды, и она наблюдала за движущимися фигурами час за часом. Еще в палате были журналы с яркими, улыбающимися лицами, которые смотрели на нее и искали ее дружбы, ее одобрения. Она слышала, как они говорят с ней, и улыбалась в ответ; иногда она заставала их за тем, что они сплетничают о ней, и тогда она закрывала журнал, заманивала их в ловушку, преподавала им урок. И еще была медсестра. Иногда она была белой, но с иностранным акцентом; иногда — азиаткой; иногда — африканкой. Но в любом случае медсестра вела ее по яркому коридору — такому яркому, что он слепил глаза, — и усаживала ее в кресло, и откидывала ее на спинку, и мыла ей голову. Она чувствовала, как теплые пальцы прикасаются к ее коже. Это чувство напоминало Мишель Дойс о чем-то, происходившем давно, очень давно, где-то глубоко внизу, где ее держали, где она была в безопасности. Еще здесь были два зверька: плюшевый медвежонок и собака. Они сидели у нее на кровати, спали вместе с ней. У собаки были глаза-пуговки. Она понимала, что это всего лишь игрушки. Но ее беспокоило какое-то смутное ощущение. И от этого ощущения она никак не могла избавиться. Ощущение это было сродни чувству ребенка, который лежит в кровати рядом с погруженным в глубокий сон родителем. Родитель не двигается, но он теплый и живой. Вот и ей чудилось, что рядом с ней кто-то есть. Этот кто-то очень умный, и он наблюдает за ней. Когда шум и свет становились особенно невыносимыми, она даже могла разглядеть кого-то, почувствовать его прикосновения.

Лучше всего ей становилось, когда свет выключали, а шум стихал, словно потерявшая силу буря. Раздавался крик, потом бормотание, что-то вспыхивало на краткий миг, и свет угасал. Темнота наступала не сразу. Свет задерживался в ее глазах, как тупая боль, как след яркой вспышки на сетчатке: первоначально ядовито-зеленый, он сменялся грязно-желтым, потом снова зеленел, постепенно тускнея, становясь коричневым, а затем и черным. Темнота дарила тепло. Теперь даже ночные огни вели себя более дружелюбно. Они мигали снаружи, проникая в палату через окно, сияли где-то далеко-далеко, в самой глубине ночи. Они мигали и внутри, уже как огоньки на аппаратуре: красные, и зеленые, и желтые. Даже шум становился безвредным, распадаясь на отдельные звуки, на всякие гудки-шмутки. Иногда за дверью палаты, далеко-далеко, раздавались стоны и крики, напоминавшие Мишель Дойс о боли, но темнота походила на большую пушистую ткань, которая вытирала грязный шум и выжимала его куда-то в реку, и он уносился прочь вместе с потоком. День не предназначался для пробуждения, а ночь — для сна. И сон, и бодрствование слились в одну долгую дремоту, и она уже не могла сказать наверняка, чем были образы и голоса в ее голове: приходили ли они из телевизора, или это были живые люди, которые входили в палату и выходили из нее, или они являлись из историй, которые она сама себе рассказывала. И вообще, так ли уж важно, откуда они взялись?

Но ночью ей было хорошо. Огни становились мягкими, звуки — приглушенными, а острые края предметов — округлыми. Мишель Дойс была бы счастлива, если бы ее жизнь всегда была такой и продолжалась бесконечно: сон и пробуждение, тепло и безопасность.

Из темноты вышли голоса. Они были частью ее сна. Во сне она шла по улице, а потом вернулась в какое-то помещение, и помещение это показалось ей знакомым. Она делала чай. Налила в чайник воды и принялась расставлять чашки и блюдца. За столом сидели медвежонок и собака с глазами-пуговками.

— Мишель, — произнес в темноте тихий голос. — Мишель Дойс.

В черной ночи показались две фигуры. Две темные фигуры, выделявшиеся на фоне общего мрака своей темнотой, и они двигались вокруг ее кровати.

— Мишель, — произнес другой голос прямо у нее над ухом. Он тоже шипел, тоже шептал, но более высоким тоном. Первый голос был мужским. Второй — женским.

— Это она?

Мишель Дойс не знала, открыты у нее глаза или закрыты, но она видела крошечный огонек, светлячка, плывущего в темноте, в ногах кровати. В его свете возникло призрачное лицо, мужское лицо. Она чувствовала: там, в темноте, что-то есть — боль, или гнев, или страх.

— Да, это она, — произнес голос. Снова женский.

Мишель Дойс открыла рот. Она хотела что-то сказать, но из горла ее вырвался только стон, да и тот быстро затих. Что-то мешало ему вырваться. Чернота стала еще чернее. Она не издавала ни единого звука. Она не могла издать ни звука. Сверху на нее навалилась какая-то тяжесть и чернота, и она чувствовала, как проваливается под этой тяжестью, погружается в сон, тоже становившийся темным, так что она опускалась на самое дно сна, истончалась, тонула…

Все изменилось. Зажглись огни — огни настолько болезненно-яркие, что напоминали какофонию резких звуков, и она ничего не видела и не слышала. Зажглись огни, и раздались крики, и она смогла крикнуть и вдохнуть воздух. Она находилась глубоко, глубоко под водой, а теперь ее вытащили и она лежала на берегу. Мишель Дойс все дышала и дышала. У нее не получалось. Она словно разучилась втягивать в себя воздух. Дыхание не срабатывало. Воздух не желал попадать в нее. Она запаниковала, замахала руками, закричала, заплакала. Она билась, как рыба, вытащенная из воды, и тонула в воздухе.

И тут она почувствовала на щеке руку, прохладную ладонь, и из слепящего света с ней заговорил голос. Она уловила дыхание на своем лице — сладкое, прохладное дыхание.

— Мишель, — позвал ее голос, такой нежный, такой близкий. — Мишель. Все хорошо. Все хорошо. Все позади.

Голос звучал так, словно рассказывал ей историю, успокаивал ее, убаюкивал. Она ощутила прохладное дыхание у себя на лице. Почувствовала, что снова может дышать, словно это прохладное дыхание входило в нее, проникало прямо в ее внутренности.

— Мишель, Мишель, — сказал голос.

Мишель Дойс открыла глаза. Свет настолько ослепил ее, что она не видела ничего, кроме синих и желтых точек, лопающихся в глазах. Постепенно, очень медленно, перед ней проступило лицо. Она услышала слова и почувствовала, как пальцы голоса, такие прохладные, медленно прикасаются к ее щеке. Она узнала это лицо. Женщина с темными глазами и чистым голосом.

— Вы, — произнесла Мишель Дойс.

— Да, — согласилась женщина, такая близкая, что Мишель уловила ее чистое дыхание. — Это я.

Глава 47

Карлссон взял Фриду под руку, удивив ее этим неожиданным желанием защитить.

— Мы зачитали их права, и еще у них обоих уже есть законный представитель. Как вы понимаете, Тесса Уэллс прекрасно осознает свое правовое положение.

— Вы их уже допросили?

— Я ждал вас.

— Я приехала, как только смогла. Я не хотела оставлять Мишель в одиночестве.

— Она хорошо себя чувствует?

— Для женщины, побывавшей в аду, хорошо. Я позвонила Джеку. Она знает и любит его. Она не воспринимает его как угрозу. Ее успокаивает цвет его волос. Я обещала ей вернуться. И я собираюсь позвонить Эндрю Берримену — врачу, который знает ситуацию Мишель. Мы должны помочь ей. Она — страдающий человек, а не любопытный медицинский случай. Мы не можем просто оставить ее здесь — несчастную, запутавшуюся, напуганную. Наш долг — помочь ей хотя бы в этом.

Карлссон обеспокоенно посмотрел на нее.

— Вы-то как себя чувствуете?

— Я использовала ее как приманку, — вздохнула Фрида. — Похоже, именно так я поступаю с теми, о ком должна заботиться. Она была червяком, насаженным на крючок, и поступила с ней так именно я.

— Но ведь вам удалось поймать рыбу, разве не так?

— Первая заповедь: не навреди, — внезапно произнесла Фрида.

— Что?

— Это клятва, которую дают все врачи.

Тесса с бесстрастным видом сидела в комнате для допросов, сложив руки на столе, хотя Фрида заметила, что под глазами у нее залегли тени и она постоянно облизывает губы. Мужчине, сидевшему рядом с ней, было уже под шестьдесят; у него было худое умное лицо и яркие внимательные глаза.

Иветта и Карлссон расположились напротив Тессы; Фрида выбрала себе место сбоку. Тесса резко повернула голову и уставилась на нее. Ее губы изогнулись в едва заметной улыбке, словно она знала что-то, не известное Фриде.

— Мисс Уэллс, — вежливо начал Карлссон, — вы знаете свои права и понимаете: все, что вы говорите, записывается.

— Да.

— Вы были арестованы по подозрению в покушении на жизнь Мишель Дойс вчера вечером. Мы также допросим вас относительно убийств Роберта Пула и Джанет Феррис. Это ясно?

— Да, — отстраненно произнесла Тесса.

— Ваш брат находится в соседней комнате. Его мы тоже допросим. Мы просто хотели сначала услышать вашу версию происшедшего.

Тесса посмотрела на него и ничего не сказала.

— Хорошо. Возможно, вам стоит сначала выслушать нашу версию всей этой истории.

Карлссон взял со стола папку и пролистал ее, позволяя тишине опуститься на маленькое собрание. Тесса крепче сжала зубы, но в остальном не пошевелилась.

— Роберт Пул, — наконец перешел к делу Карлссон. — Вы познакомились с ним в ноябре две тысячи девятого года, когда он приехал в ваш офис с Мэри Ортон, пожелавшей, чтобы вы составили для нее новое завещание, уже в его пользу. Вы предпочли этого не делать. Вы не доверяли честности его намерений.

Тесса смотрела прямо перед собой, избегая взгляда Карлссона.

— Вы очень быстро его раскусили, — вставила Фрида. — Весьма впечатляет.

— Но потом вы снова встретились с ним, — продолжал Карлссон. — Что случилось?

— Мне нечего вам сказать, — заявила Тесса.

— Это не имеет значения. — Карлссон повернулся к Фриде. — Как вы полагаете, что произошло?

— Мы собрались здесь не для того, чтобы выслушивать чьи-то предположения, — заявил адвокат. — Если вы хотите задать мисс Уэллс вопрос, задавайте.

— Я предлагаю доктору Кляйн изложить вашей клиентке некий сценарий. Это и будет вопрос. Потом она сможет либо подтвердить его, либо опровергнуть.

Он посмотрел на Фриду. Она взяла стоявший у стены стул и села возле Карлссона, лицом к Тессе. Теперь Тесса уставилась на Фриду. На мгновение она подумала о детской игре, где нужно таращиться друг на друга и стараться не рассмеяться.

— Я не была знакома с Робертом Пулом, — призналась Фрида. — Я даже не видела его фотографию. По крайней мере, ту, на которой он живой. Но я познакомилась с таким количеством людей, с которыми он оказался так или иначе связан, что ощущаю себя так, будто знала его. Отказавшись переделывать завещание, вы его заинтриговали. Он привык обладать властью над людьми, а вы не поддались его влиянию. Вы бросили ему вызов. И он еще раз связался с вами. Что он вам сказал? Возможно, что хочет все вам объяснить, показать, что все вовсе не так, как вы подумали. Вы тоже были заинтригованы и немного удивлены. Было некое очарование в том, как он отказался признать поражение. Поэтому вы завязали с ним отношения, из чистого любопытства, просто чтобы посмотреть, из какого он теста.

Губы Тессы скривились в презрительной усмешке.

— Эта порнографическая фантазия больше говорит о вас, чем обо мне, — заметила она.

— А потом он в вас влюбился. Он увидел в вас родственную душу. Вы его поддерживали, и он рассказал вам о Мэри Ортон, Жасмин Шрив, Айлинг и Фрэнке Уайеттах.

— И о Джанет Феррис, — резко добавила Иветта.

— Давайте сделаем небольшое отступление, — предложила Фрида. Когда она снова заговорила, то создалось впечатление, что она разговаривает сама с собой, пытаясь разгадать загадку. — Был один момент, который заводил меня в тупик. Жасмин Шрив, Мэри Ортон, Уайетты, его жертвы. Они, очевидно, что-то скрывали, каждый по-своему, испытывали чувство вины и стыд, теряли покой. Они впадали в противоречия. Так часто происходит с людьми. Они непоследовательны. Что-то не сходится. Но вы не такая. Ваши отношения с Пулом были чрезвычайно простыми. Вы были единственным человеком, к которому он не мог подобраться. Речь шла только о деньгах.

Она поглядела на Карлссона, и тот кивнул.

— Как только вы обнаружили, сколько у него денег, — продолжил Карлссон, — и как он их получил, вас посетила простая мысль: деньги лучше всего воровать у того, кто сам украл их, потому что он не сможет пойти в полицию. Он рассказал о деньгах, чтобы произвести на вас впечатление? Итак, вы и ваш брат решили не церемониться. Гарри прекрасно разбирается в банковских переводах и открытии счетов по фальшивым документам. Грабь награбленное.

— Нет, — возразила Фрида.

— О чем вы?

— Речь шла не только о том, чтобы забрать украденные деньги, — объяснила она. — Все было еще лучше. Когда вы обнаружили, что он живет по чужим документам? Он вам этим похвастался? Или это узнал Гарри, когда проверял его данные?

Тесса сердито посмотрела на нее, но ничего не ответила.

— Это еще лучше, — продолжала Фрида. — Не просто ворованные деньги, о краже которых не станут сообщать полиции, а деньги, украденные у несуществующего человека, у человека без прошлого.

— Это не я… — начала Тесса и замолчала.

— Все придумал Гарри? — уточнила Фрида. — Это не имеет значения. Знаете, я стараюсь не думать о последних минутах жизни Роберта Пула. Наверное, вы считали, что одних угроз хватит, как в старые времена, когда можно было получить признание, просто показав инструменты пытки. — Внезапно ей показалось, что они с Тессой остались вдвоем, и она понизила голос. — Что вы взяли? Болторез? Садовые ножницы? Но он не поверил вам, не так ли? Он не верил, что вы, Тесса Уэллс, действительно доведете все до конца. Итак, вы затолкали ему в рот какую-то тряпку, а затем использовали этот инструмент. Отрезать палец тяжело: нужно перерубить кость, перерезать сухожилие и хрящ, но вы или Гарри сделали это, и он сообщил вам все, что нужно было знать, чтобы присвоить деньги. Потом вы его задушили. После пальца это оказалось легко. Но это не было импровизацией. Это не был «план Б». Вы знали об Уайеттах. Вы знали, что Пул забрал ее ожерелье. Вы знали, куда нужно выбросить тело, чтобы подставить Фрэнка Уайетта.

— Простите, — вмешался адвокат. — Где здесь хоть какой-то вопрос?

— Все это и есть вопрос, — ответил Карлссон. — Согласна ли Тесса Уэллс с изложенным вариантом событий?

Адвокат посмотрел на Тессу, та покачала головой.

— Квартира Роберта Пула оказалась очень интересной, — продолжала Фрида. — Я сейчас говорю не о вашей картине, которая висела в кухне Джанет Феррис. Нам это известно. Я хочу сказать, что вы не очень-то умно поступили с уликами в его квартире.

— Что вы имеете в виду? — удивился Карлссон, повернувшись в ее сторону. — Никаких улик не было.

— Правильно, — согласилась Фрида. — Они оставили все, что касалось его жертв, но там не было вообще ничего, что могло бы указать на Тессу. Из блокнотов Пула повырывали целые страницы, но имена жертв оставили. И это наводило на мысль, что страницы вырывал человек не из этого списка.

— На какие бы мысли это вас ни навело, доказательств у вас нет! — заявил адвокат Тессы.

— Вы убили Роберта Пула, — сказал Карлссон. — Вы убили Джанет Феррис.

— В заключении коронера сказано «самоубийство».

— Вы убили Джанет Феррис, — повторил Карлссон. — И попытались убить Мишель Дойс, потому что думали, что ей кое-что известно.

В глазах Тессы что-то мелькнуло.

— Она ничего не знала. — Фрида снова наклонилась вперед. — Мишель Дойс не представляла для вас никакой угрозы. Ей нечего было мне сообщить, я просто позволила вам с Гарри в это поверить. Да простит меня Бог!

— Довольно, — сказал адвокат и встал.

— Вы убили бы ее просто так, на всякий случай, — спокойно продолжала Фрида. — Вы и ваш брат. Каково это?

— Я не понимаю, о чем вы.

— Каково это: узнать, на что вы способны?

— Достаточно. Моему клиенту больше нечего сказать.

— Вам придется думать об этом, Тесса. Долгие годы.

На Гарри Уэллсе были черные джинсы и толстый серый пуловер. Фрида впервые увидела его не в официальной одежде, ведь прежде он всегда надевал костюм либо дорогой пиджак. Она задумчиво посмотрела на него: многие сочли бы Гарри привлекательным мужчиной. У него было спокойное обаяние человека, уверенного в том, что он добьется своего. Оливия буквально ахала, когда говорила о нем.

Она села в углу и встретилась с ним взглядом. Его адвокатом была молодая, элегантная и симпатичная женщина, сопровождавшая свою речь жестами, а иногда постукивавшая по столу пальцами с розовыми ноготками.

Он ничего не сказал о пытках Роберта Пула, промолчал на вопрос об убийстве последнего, ему нечего было заявить о подброшенных уликах и способе избавиться от тела, проигнорировал он и вопрос о смерти Джанет Феррис.

— Я не понимаю, — вздохнул Карлссон. — Вас поймали во время покушения на убийство Мишель Дойс. Тут нет никаких сомнений. Вы проиграли, вы и ваша сестра. Вам нечего терять. Почему бы не рассказать все? Это ваша последняя возможность.

— Как вы сами сказали, — любезно заметил Гарри, — вы не понимаете.

— Вы считаете себя самым умным, — вмешалась Фрида. — Я права?

— А я-то думал, когда же ты заговоришь!

— Вы с Тессой считаете, что вам нет равных, поэтому полагаете, что неуязвимы.

— По себе судишь?

— И вы к тому же высокомерны.

— Я не был высокомерен по отношению к тебе, верно? На наших маленьких свиданиях? — Он насмешливо приподнял брови.

— Наши свидания? — Фрида окинула его задумчивым взглядом. — А хотите знать, что я о них думала? Я ходила на свидания с другими мужчинами, и иногда они были интересными, иногда неловкими, а иногда многообещающими. В наших свиданиях не было ничего. Они походили на спектакль. За словами ничего не было.

— Да пошла ты! Ты не будешь такой спокойной, когда все выплывет. Тебе нравится держать все в тайне, но мне кое-что известно, Фрида. Ты удивишься, что мне известно. — Он наклонился к ней. — Я знаю о твоей семье, твоем отце, твоем прошлом.

Карлссон поднялся так резко, что стул проехал по полу.

— Как должен был сказать ваш адвокат, допрос окончен.

Он выключил магнитофон, подошел к двери и придержал ее для Фриды.

— Спасибо, — поблагодарила она и в последний раз посмотрела на Гарри. — Вы назвали его Бобом, — неожиданно сказала она.

— Что?

— Вы спросили меня о Бобе Пуле, когда мы сидели в пабе. Это было глупо с вашей стороны, согласны? После этого я уже не сомневалась. Одно слово, Гарри. Только одно.

И она вышла из комнаты, гордо подняв голову.

— Все нормально? — заботливо поинтересовался Карлссон.

— Все хорошо.

— То, что он говорил о…

— Я ведь сказала, что все хорошо. Все нормально. Все закончилось.

— Вы уверены?

— Но есть еще кое-что.

— Продолжайте.

— Дин Рив. Выслушайте меня. Я знаю: он жив. Иногда мне кажется, что я его чувствую. И не могу избавиться от ощущения, что я в опасности.

Она не вернулась в больницу, а села на автобус до Белсайз-парка, а оттуда пошла пешком к пустоши. После долгой зимней темноты и неослабевающих морозов наступил приход весны: она ощущалась в неожиданно теплом воздухе, в появляющихся повсюду нарциссах. На конских каштанах только-только начинали лопаться липкие почки. На смену льду и мраку придут благоухающие дни, долгие теплые вечера и нежные утренние часы.

Она нажала на кнопку звонка, подождала, затем нажала еще раз.

— Кто там? — спросил сердитый голос из динамика домофона.

— Доктор Берримен? Это Фрида Кляйн.

— Сегодня воскресенье. Вы что, никогда не затрудняете себя тем, чтобы позвонить заранее?

— Я могу поговорить с вами минутку?

— Вы уже со мной говорите.

— Не так. Лицом к лицу.

Раздался преувеличенно тяжкий вздох, и он впустил ее. Фрида поднялась по лестнице на верхний этаж, где Берримен ждал у открытой двери.

— Я играл на фортепьяно, — заявил он.

— И как успехи?

— Не очень хорошие.

— Я пришла в связи с Мишель Дойс.

— Она все еще жива?

— Да.

— Есть изменения?

— Да. Мы с вами должны побеспокоиться о том, чтобы ее перевели в более подходящее учреждение, где о ней будут должным образом заботиться, где она сможет жить в окружении любимых вещей.

— Мы?

— Да.

— Почему?

— Не потому, что у нее синдром Капграса и она любопытный случай, а потому что она несчастна и мы несем за нее ответственность.

— Правда?

— Да, правда, — кивнула Фрида. — Ведь именно вы принесли ей медвежонка, не так ли?

— Я не знаю, о чем вы.

— Розового, с сердечком на груди.

— В магазине был отвратительный ассортимент.

— Не волнуйтесь, я никому не скажу. Вы даже не представляете, сколько проблем он вызвал, — добавила Фрида. — Но вы совершили добрый поступок. И в некотором смысле оказали помощь.

Когда она уже спускалась по лестнице, за ее спиной раздались звуки музыки Шопена — в отвратительном исполнении.

Глава 48

— Видел сегодняшние новости? — спросила Иветта у Мюнстера. — Финансирование полиции сокращают на двадцать пять процентов. Как, черт возьми, мы должны укладываться в оставшуюся сумму? Похоже, через полгода я буду работать в «Макдоналдсе». Это если повезет.

— Все дело в рентабельности, — возразил Мюнстер. — Сократят бюрократов. Профильных услуг это не коснется.

— Черта с два! — возразила Иветта. — Бюрократ — это я, когда сижу здесь и пытаюсь подготовить дело для отправки в суд. Как они собираются их сократить? Именно для этого сюда прислали полного идиота Джека Ньютона, верно? Он ищет, кого можно сократить. Где он, кстати?

— Наверное, отчет пишет, как и мы. Раз уж речь пошла об отчете, как мы объясним в нем картины?

— Вот блин! — вздохнула Иветта. — Я-то надеялась, что они достанутся кому-нибудь другому. Это как… ну, не знаю… как со старым свитером: пара ниток выскочила, ты их отрываешь и думаешь, что все путем, но тут почему-то распускается рукав. Чего я никак не могу понять… Вот, к примеру, ты кого-то убил, перед носом у тебя болтается повешенный труп, а ты начинаешь менять местами картины на стене? И двигать мебель? Это что, какая-то сумасшедшая теория Фриды Кляйн? Почему они не остановились на двух картинах? Взяли бы большую, чтобы закрыть пятно, передвинули мебель. Заменили самую маленькую картинку той, которую принесли. Разве так не проще?

— Наверняка есть какая-то причина, только я никак не могу сообразить, какая именно.

В комнату вошел Карлссон, за ним Фрида.

— Все нормально? — спросил Карлссон.

— Мы говорили о картинах, — ответила Иветта. — Для отчета. Мы не можем разобраться, что к чему.

— Фрида? — Карлссон повернулся к ней.

Фрида на минуту задумалась. Иветта заметила, что у нее усталый вид и темные круги под глазами.

— Итак, — начала она, — шесть картин разного размера. Пул убрал четвертую по величине под кровать и заменил ее той, которую взял у Тессы Уэллс, той, которую он отдал Джанет Феррис и которую она потом вернула. — Она легонько вздохнула. — Бедняжка! Иногда я думаю, что именно старание людей все сделать правильно их и губит. Ну да ладно. Представьте себе место преступления. Тесса и Гарри Уэллсы убили ее. Картина, которую они принесли, слишком маленькая и не закрывает пятно, но она закроет пятно за предпоследней по размеру картиной. Вторая картина закроет место, где висела самая маленькая. Все равно остается незакрытое пятно, и они закрывают его следующей самой большой картиной, так что им приходится передвигать каждую картину, чтобы закрыть меньшее пятно. В результате у них остается одно большое пятно, и они закрывают его, придвинув к нему комод и повесив на пятно маленькую картину, которую они забирают вместе с картиной Тессы.

— А проще никак нельзя было?

— Зависит от того, как посмотреть, — ответила Фрида. — Не следует забывать о том, что они находились в состоянии чрезвычайного напряжения. Перед ними висит тело. Им пришлось импровизировать. Они решали одну проблему за один раз, и я считаю, что у них все достаточно удачно получилось. Была и другая причина. Передвинув все картины, они скрыли, какая из них была самой важной.

— Думаю, мне придется все перечитать, когда запишу, — признался Мюнстер.

— Есть другая теория, — вмешалась Иветта. — Она состоит в том, что Пулу просто захотелось повесить картины по-другому.

— Я тоже так считал, — признался Карлссон. — Поэтому сегодня утром мы пошли в квартиру Тессы Уэллс. Мы нашли там картину, настоящую, с чертовой сосной и луной. Ее отнесли вниз, и сейчас ею занимаются. По неподтвержденным данным, на раме обнаружили несколько наборов отпечатков пальцев.

— Значит, им бы все сошло с рук, не ошибись они с чертовыми картинами? — спросил Мюнстер.

— Нет. Было слишком много мелких недочетов. Но сначала мозаика никак не складывалась, — пояснила Фрида. — У всех остальных, с кем Пул знакомился, он находил слабое место и мог нажимать на эту кнопку. Но в случае с Тессой уже она нажимала на кнопку Пула. Это было интересно. Стремление Уэллсов тесно общаться со мной показалось мне несколько странным. Может, вы сочтете это нелепым, но у меня создалось впечатление, что они хотят принимать участие в расследовании.

— Ничего в этом нелепого нет, — возразил ей Карлссон. — Нам это объясняли во время учебы. Для преступников характерно держаться поближе к расследованию, а иногда — стараться в нем участвовать. Все дело в контроле. По крайней мере, так пишут в учебниках.

— Уэллсы просто помешались на контроле, — заметила Фрида. — У меня сразу возникли подозрения, но как только мы нашли ожерелье Уайетт, все встало на свои места.

— Потому что ожерелье делало Уайеттов подозреваемыми, — сказал Мюнстер.

— Потому что оно полностью исключало Уайеттов из списка подозреваемых. Я знаю, что люди оставляют разные предметы на месте убийства, но не дорогое ожерелье. Однако именно такой предмет выкрал бы Пул, и он непременно похвастался бы им перед Тессой. Возможно, даже подарил его ей.

— Но как оно в результате оказалось в квартире Мишель? — удивился Мюнстер.

— Я прошла от квартиры Уайеттов вдоль реки и до того места, где жила Мишель Дойс. Тесса и Гарри, должно быть, проделали тот же самый путь в машине. Они хотели выбросить тело как можно ближе к жилью Уайеттов, а Говард-стрит — ближайшее место, где машину можно загнать в переулок и избавиться от трупа так, чтобы никто не увидел. И они сунули ему в карман ожерелье Айлинг. Похоже, они искренне считали, что в полиции работают одни дураки и из них можно будет вить веревки.

— Как вы узнали, что у Тессы был роман с Пулом?

Фрида пожала плечами.

— Более или менее угадала, — ответила она. — Пул прекратил спать с Айлинг Уайетт примерно в то самое время, когда познакомился с Тессой. Мне показалось, что это вполне вероятно. Когда Тесса назвала мое предположение порнографическим, я поняла, что была права. Но даже когда у меня появились дурные предчувствия по поводу Тессы и Гарри, я понимала, что вряд ли смогу представить настоящие доказательства. И тот факт, что Гарри назвал его в разговоре со мной Бобом — это не улика. Что бы вы обо мне ни думали, я прекрасно понимаю, что нельзя просто следовать интуиции. Потому что именно так ведут себя банды линчевателей. Я была уверена, что Уайетты не виноваты, но понимала, что, возможно, его убили вовсе не Гарри и Тесса. Как насчет Бет Керси, например? — Она потерла лицо ладонями. — Поэтому я использовала Мишель Дойс как наживку.

— Вы были уверены, что они попытаются убить ее, пытаясь защитить себя? — спросил Мюнстер.

— Я чувствовала, что у них есть к этому склонность, — ответила Фрида. — И что они вполне могут пойти на убийство. Подозреваю, что убивать тяжело только в первый раз. Может, еще во второй.

— Итак, — подытожил Карлссон, — дело закрыто. Мы нашли убийц Роберта Пула и Джанет Феррис. Единственный человек, которого мы не нашли и никогда не найдем, — это сам Роберт Пул. Это ведь даже не его имя. Как и Эдвард Грин. Он — загадка, пустышка.

— Возможно, именно поэтому он так преуспел в том, чем занимался, — добавила Фрида. — Он становился тем, кого в нем хотели видеть окружающие, превращался в подобие зеркала для жертв, отражая ту личность, которую они препочитали видеть. Он был сыном, которого так не хватало Мэри Ортон; любовником, которого Айлинг Уайетт потеряла в своем муже; другом и исповедником для Жасмин Шрив. Он был всем и никем, идеальным аферистом. Интересно, кем он был для себя, кого он видел, когда смотрел в зеркало? Он вообще кого-то там видел?

— Настал момент, когда мы должны отправиться в паб и хорошенько отпраздновать.

— И кем он был для Бет Керси? — продолжала Фрида. — Вот о чем я все время думаю. Где она? Жива ли она еще? Пул охотился на людские слабости, их печаль, их маленькие неудачи. Но уязвимость Бет Керси находится на совершенно ином уровне.

— Я не знаю, что и сказать, Фрида, — признался Карлссон. — Кроме одного: как насчет выпить?

— Нет, — отказалась Фрида. — Я хочу нанести визит Лорне Керси.

Выходя из комнаты, она увидела в конце коридора комиссара Кроуфорда и Джейка Ньютона. Ньютон покосился на нее и тут же отвел взгляд.

Глава 49

Горничная принесла им кофе в зимний сад. Снаружи, в розарии, работал садовник: он подрезал и подвязывал ветви. Фрида с трудом верила, что находится в центре Лондона.

— Я думала, вы приехали, чтобы сообщить мне новости, — заметила Лорна.

— Я приехала, потому что мне нужна ваша помощь, — ответила Фрида.

— Считается, что в наше время найти человека очень просто: через мобильную связь, через Интернет или что там еще есть.

— Ситуация немного другая. С точки зрения полиции, ваша дочь взрослый человек; она имеет полное право уйти из дома и исчезнуть, если именно этого ей хочется.

— Но она не взрослая, — возразила Лорна. — Во всяком случае, она нездорова.

— Именно поэтому я здесь, — ответила Фрида. — Мне нужно больше узнать о ее психическом состоянии. Вы упомянули, что у нее случались приступы шизофрении, но диапазон таких приступов простирается от бредовых идей средней степени тяжести до полной потери самостоятельности. То есть такой человек может представлять опасность как для себя самого, так и для окружающих. Например, у вас когда-нибудь возникало чувство, что дочь может нанести вам вред?

— Ну что вы, — заверила ее Лорна, — она не проявляла открытую агрессию, по крайней мере не часто. Она всегда пыталась помочь. В том-то и суть. Когда она была подростком, то попыталась перекрасить стены в своей комнате.

— Звучит не так уж плохо, — подбодрила ее Фрида.

— Все дело в том, как именно она это делала. Она все делала очень неаккуратно, но хуже всего то, что за этим всегда скрывалось что-то большее, что-то пугающее. — Лорна взяла со стола чашку кофе, но тут же поставила ее на место. — Время от времени в моей жизни тоже случались затруднительные ситуации, хотя, возможно, вы смотрите на мой дом и считаете, что у меня все прекрасно.

Нет, подумала Фрида. Ей это и на секунду не пришло бы в голову.

— Я знаю это чувство, когда все кажется абсолютно бессмысленным, — продолжала Лорна. — Но у меня есть семья, друзья, работа, и они помогают держаться. Глядя на Бет, когда унее начинался тяжелый период, я понимала, во что может превратиться жизнь, если ничего нет.

— Я понимаю, что она могла оказаться жертвой. Но мне нужно знать, могла ли она быть жестокой, — сказала Фрида.

— Я не могу говорить о таких вещах, — призналась Лорна. — Я просто хочу, чтобы ей ничего не угрожало.

Фрида поглядела в окно. Садовник так низко обрезал розовый куст, что теперь он больше напоминал пенек. Неужели розы выживут после подобного обращения?

— Ваша дочь когда-нибудь проходила принудительное лечение в психиатрическом стационаре?

Лорна укоризненно покачала головой.

— Мы бы такого не допустили, — заявила она. — Она получала помощь, когда нуждалась в ней.

— Она наблюдалась у психиатра перед тем, как исчезнуть?

— Она проходила лечение, да.

— Вы знаете детали этого лечения?

— Нет, — призналась Лорна. — И, боюсь, толку от него было немного.

— Вы помните имя врача?

— Я не думаю, что она подходила Бет. Если на то пошло, дочери стало только хуже.

— Как ее звали?

— Ой, да не помню я! Доктор Хиггинс, кажется.

— А имя?

Разговор, очевидно, все больше раздражал Лорну.

— Как-то на «э». Эмма, возможно. Или Элеонора. Все равно от них толку никакого не было. Ни от кого из них.

Ночь выдалась тяжелая. Они сердились на нее, целый хор сердитых голосов — пронзительных, и резких, и высоких, и низких, и гулких, — и она не знала, как заставить их замолчать. Это были слова Эдварда, все то, что он говорил ей, но они ожили у нее в голове, и они не замолчат… он не замолчит. Бет понимала: пора уходить отсюда. Но можно ли убежать от такого? Ей казалось, что ее мучает самая ужасная головная боль в мире — та, которая создает ощущение, что у тебя в голове поселился рой насекомых, и они жуют тебя, и ползают по тебе, и царапают тебя, и ей хотелось убежать далеко-далеко и оставить боль позади. Она уже начала подумывать о том, чтобы поджечь себя, уничтожить насекомых огнем, — так иногда поступают с муравьями, поджигая их муравейник, и муравьи начинают бегать кругами, словно от этого что-то изменится. Или она может залезть в морозильник — в большой морозильный шкаф, который стоит у родителей в кладовке. Какое облегчение залезть внутрь, в обжигающий холод, острый как нож, закрыть за собой крышку, лежать в темноте и чувствовать, как насекомые засыпают.

Но нет. Это запрещено. Так ей сказал Эдвард, так ей говорили голоса. Все шло не так, как надо, когда она думала о том, чего хочет Бет. Все всегда шло не так, с самого начала. Бет плохая. Бет — плохой человек у нее в голове. Очень важно думать о других людях. Об Эдварде. Все остальные — враги. Особенно Бет. Она позаботится о Бет потом. Но сначала… Смутно, словно издалека, пришла мысль, что нужно поесть, это ведь все равно, что заправить машину. Она просто должна добраться туда, сделать то, чего хотел Эдвард, — этого будет достаточно. Она нашла кусочки цыпленка, засохшие и твердые. Стала жевать их. Достала последний кусок хлеба, уже окаменевший, щедро намазала его маслом и сунула в рот, пережевывая в густую пасту, которую оказалось тяжело проглотить. Нужно запить пасту водой. Несколькими стаканами воды, одним за другим. Молоко пахло сыром, но она все равно его выпила. Ощущение тяжести, наполненности принесло утешение, утяжелило, не дало течению унести ее.

Она вышла на палубу и спустилась на тропинку. День был солнечным и холодным. Солнечный свет причинял боль. Она даже слышала его. Голоса не умолкали даже днем. Они все ворчали и ворчали на нее.

«Оставьте меня в покое, отстаньте! — взмолилась она. — Я вас слышу. Я все сделаю. Только оставьте меня в покое. Мне уже все сообщили, ясно?»

Теперь она услышала другой голос: он был просто глупым и оказался даже хуже остальных. Этот голос исходил из настоящего человека, стоявшего на тропинке рядом с ней. У него были длинные волосы и какая-то странная, с проплешинами, борода, словно он чем-то болел. Мужчина протянул руку и коснулся ее. Она даже уловила его запах, так близко он стоял, но не могла нормально его рассмотреть, потому что солнце светило слишком ярко и ослепляло ее. Он представлял собой темный силуэт, искрящийся по краям, как искрится вода в канале, когда на нее падают солнечные лучи. И тут она вспомнила. Она же взяла его с собой. Она целую ночь точила его, как когда-то отец. Она достала его и выставила перед собой. И тут произошло нечто странное: она внезапно четко увидела незнакомца и даже заметила, что вид у него очень удивленный.

Но это на самом деле не имело никакого значения, ведь самое главное — что ей нужно кое-куда сходить. Она отвернулась от него — он сел где стоял, как квашня, — и побежала по тропинке, прочь от солнца.

Как и у многих других врачей, адрес и телефонный номер Эммы Хиггинс в справочник включен не был, и это означало, что Фриде пришлось сделать три телефонных звонка, дважды вести продолжительную беседу, пообещать сходить вместе куда-нибудь выпить, а потом проехать на метро и немного пройтись, пока наконец она не оказалась возле элегантного дома ленточной застройки в Ислингтоне, чуть в стороне от Ампер-стрит. Она не рискнула предупреждать о своем визите по телефону. У нее был только один шанс, и лучше им сразу встретиться лицом к лицу.

Женщина, открывшая дверь, была одета в фиолетовое платье до колен, в ушах красовались крупные серьги. На лицо она нанесла вечерний макияж: густо подвела глаза, накрасила губы красной помадой, а по щекам мазнула румянами. Из-за спины женщины до слуха Фриды донесся гул, а еще она заметила яркий свет в глубине дома — наверное, там находилась кухня. Похоже, она прервала званый ужин.

— Вы доктор Хиггинс?

— Да, — удивленно и раздраженно ответила женщина.

— Я сотрудничаю с полицией в качестве консультанта и хотела бы поговорить с вами. Я отниму у вас не больше пары минут.

— Что? — поразилась доктор Хиггинс. — Прямо среди ночи? Вообще-то у нас гости!

— Всего лишь минута, и я уйду. Ваша пациентка Бет Керси пропала без вести около года назад. Ее так и не нашли, но она общалась с человеком, который впоследствии был убит.

— Бет Керси? Пропала без вести?

— Совершенно верно. И я подумала, что, возможно, вы сможете мне что-нибудь о ней рассказать.

Возникла пауза. Доктор Хиггинс, похоже, начала что-то вспоминать.

— Нет, не могу! — заявила она, и на ее лице появилось отвращение. — Она была моей пациенткой, и вам это известно. Что, черт возьми, вы о себе возомнили, заявившись ко мне домой среди ночи и задавая вопросы о частной жизни моих клиентов?

— Мне не нужны детали течения болезни, — возразила Фрида. — Я хочу найти ее, и мне хотелось бы узнать, хотя бы в самых общих чертах, о рисках, вытекающих из ее состояния.

— Нет! — отрезала доктор Хиггинс. — Ни в коем случае! И, кстати, я бы хотела знать, как вас зовут, чтобы направить жалобу о вашем поведении.

— Вам придется встать в очередь, — заметила Фрида.

— О чем вы говорите? И если вы действительно сотрудничаете с полицией, то где же полицейские? Откуда у вас мой адрес?

Рядом с ней появился мужчина в синей хлопковой рубашке поверх джинсов.

— Что происходит, Эмма?

— Эта дама утверждает, что она врач, и…

— Психотерапевт, — уточнила Фрида.

— Час от часу не легче! Она говорит, что она психотерапевт и хочет узнать о Бет Керси.

Выражение изумления на лице мужчины сменилось гневом.

— Бет Керси? Вы ее знаете? — спросил он.

— Нет.

Мужчина взял левую руку Эммы и поднял ее.

— Видите? Как вы считаете, что это?

На предплечье доктора Хиггинс Фрида заметила бледную линию три-четыре дюйма длиной.

— Похоже на шрам, — сказала она.

— Это называется «защитная рана», — пояснил мужчина. — Вы знаете, что это такое?

— Да, знаю, — кивнула Фрида и посмотрела на доктора Хиггинс. — Это сделала Бет Керси?

— А вы как думаете? — хмыкнул мужчина.

— Мне очень важно ваше мнение, — продолжала Фрида. — Она находится без лечения уже достаточно долгое время. Каковы риски?

— Ответ такой: «Без комментариев», — заявила доктор Хиггинс. — Как вам прекрасно известно, если вам нужен доступ к ее медкарте, следует получить постановление суда. К тому же я обязательно подам на вас жалобу.

И, не сказав больше ни слова, она закрыла дверь.

Набирая номер телефона Карлссона, Фрида слышала, как в доме объясняются на повышенных тонах: мужчина что-то говорил, а доктор Хиггинс ему сердито возражала.

Голос у Карлссона был уставший. Описывая ему встречу с доктором Хиггинс, Фрида подумала, что он, конечно, возмутится, что она решила действовать самостоятельно, зато новая информация, которую она получила, его заинтересует. Однако он вообще никак не отреагировал.

— Неужели вы не понимаете? — удивилась она. — Она агрессивна.

— Все под контролем, — заверил Карлссон.

— Что вы имеете в виду? Нужно бросить больше сил на ее поиски и определить, кому может угрожать опасность.

— Я же сказал, все под контролем. И нам нужно поговорить.

— Мне приехать в участок? — уточнила Фрида. — Все утро я принимаю пациентов, но потом могу приехать к вам.

— Я сам к вам приеду. Когда у вас первый пациент?

— В восемь часов.

— Я буду у вашего дома в семь пятнадцать.

— Карлссон, что-то случилось?

— Увидимся завтра.

Глава 50

— Может, зайдете выпить кофе? — предложила Фрида.

— Нет, спасибо, — отказался Карлссон. — Вам ведь нравится гулять, да? Давайте пройдемся.

И он направился на север, сунув руки в карманы темного пальто и пряча лицо от безжалостного ледяного ветра. Когда они дошли до Юстон-роуд, дорогу в обоих направлениях уже перекрыли пробки: транспорт, доставляющий людей в город и назад, практически не двигался.

— Вам ведь это нравится, да? — повторил он и повернул налево.

Он шел так быстро, что Фриде приходилось почти бежать, чтобы не отставать от него.

Она схватила его за руку, заставляя остановиться.

— Карлссон, — выпалила она, — я знаю, в чем дело.

— Что?

— Когда я была в участке, то видела Джейка Ньютона. Он не смотрел мне в глаза. Он уже отправил доклад начальству, верно?

Карлссон молчал. Изо рта у него вырывались облачка пара.

— Эта сука в модном костюме… — наконец сказал он. — Поверить не могу, что мы таскали за собой этого улыбчивого идиота и позволили ему вешать нам лапшу на уши своими россказнями о вонючих мухах на стенах.

— Значит, договоры с внештатными работниками ему не по душе, — резюмировала Фрида.

— Отчего же, договоры ему очень даже по душе. Для офисной работы, бюрократических заморочек, менеджмента — таких договоров у нас будет, как дерьма.

— Карлссон, — мягко заметила Фрида, — не стоит ради меня играть роль сильного и грубого полицейского. Все хорошо. Значит, я вне игры?

— Да, Фрида. Вы вне игры.

— С другой стороны, я никогда по-настоящему в игре и не была. В конце концов, мы с вами так и не подписали договор.

— Ну, это все из-за мер по экономии средств, — сказал Карлссон. — Вы ведь не ожидали, что они станут экономить на себе, верно? «Неоправданные оперативные мероприятия». Вот его слова. «Организация управления, не пригодная для достижения цели». Вот вам еще несколько. Знаете, что хуже всего? Я старался произвести на него впечатление. Я чувствую себя подростком, пытавшимся очаровать девочку, которая, помимо всего прочего, ему еще и не очень-то нравилась, а она подняла его на смех. Это не только вас коснется. Сокращения пройдут везде.

Фрида снова положила ладонь ему на руку, на этот раз мягко.

— Ничего, — сказала она.

— После всего, чего вы добились в этом деле, после того, как схватили Уэллсов… Я просто поверить не могу.

— Ничего.

Карлссон еще глубже засунул руки в карманы, вид у него был смущенный.

— Несмотря на весь мой сарказм и возмущения… понимаете, то, что вы были рядом… то есть нет ничего хуже, чем таскаться повсюду с Мюнстером.

— Да, — кивнула Фрида. — Я понимаю.

— Как отсюда выйти?

— Вот сюда, — сказал Фрида и повернула на восток. — А как насчет Бет Керси?

— Я же говорил, — буркнул Карлссон. — Все под контролем. — Он слабо улыбнулся. — Помните Салли Ли? То имя в блокноте Пула?

— Мы ее так и не нашли.

— Это не женщина, — заявил Карлссон. — Это баржа на реке Ли, возле Энфилда.

— Как вы догадались?

— Вчера случилось одно происшествие. Житель соседней баржи позвонил в службу неотложной помощи. Его ударила ножом молодая женщина. И еще она украла у него продукты. Она странно себя вела, разговаривала сама с собой, а когда он с ней заговорил, она достала нож.

— Бет Керси, — кивнула Фрида. — Ее нашли?

— Нет, — покачал головой Карлссон. — Но они нашли место, где она жила, и обнаружили там целую кучу вещей Пула: документы, фотографии… Вероятно, несколько полицейских будут копаться там весь день.

— Расскажите, как выглядит эта баржа, — попросила Фрида.

— Что тут рассказывать? Баржа и есть баржа.

— Я имела в виду — внутри, где она жила.

— Я сам туда не заглядывал, но слышал, что там было довольно грязно. Похоже, она жила на барже одна, добывая продовольствие, как могла, с тех самых пор, как Пул умер.

— И это все? — удивилась Фрида. — Только «довольно грязно»?

— Я знаю, на что вы намекаете, — усмехнулся Карлссон. — Вы хотите пойти туда и посмотреть своими глазами. Мне жаль, Фрида. Слушайте, я понимаю, что это все немного неприятно. Мы, скорее всего, никогда не узнаем, кем на самом деле был Пул. Мы не знаем, где его убили. И похоже на то, что деньги, которые Уэллсы у него забрали, лежат спокойненько в таком месте, где мы их никогда не найдем. Очевидно, это один из талантов Гарри Уэллса. — Он остановился и огляделся. — Но мы их взяли. А остальное под контролем. Мы предоставили Керси охрану, пока не найдем их дочь, а найдем мы ее очень быстро. Судя по тому, что я знаю о состоянии баржи, Бет еще очень долго не сможет позаботиться о себе в нашем большом мире. — Он остановился. — А теперь мне пора возвращаться к работе. Где мы, черт возьми, находимся?

Фрида указала вверх, на башню «Бритиш Телеком». Они стояли почти под ней.

— Что-то очень знакомое, — признался Карлссон. — Там, наверху, случайно не было ресторана? Он еще вроде бы вращался.

— Пока кто-то не взорвал бомбу, — кивнула Фрида. — Какая жалость! Я бы с удовольствием поднялась туда. Это единственное место в Лондоне, откуда не видно башню «Бритиш Телеком».

Карлссон протянул руку, и Фрида пожала ее.

— Думаю, мне стоит перебраться в Испанию, — сказал он.

— Вы нужны здесь, — возразила она.

Уходя, Карлссон заметил:

— По крайней мере, теперь вы можете вернуться к своей настоящей жизни, Фрида. Вы можете оставить весь этот кошмар в прошлом. И Дина Рива тоже. Отпустите его, хорошо?

Фрида не ответила. Когда он завернул за угол, направляясь к Оксфорд-стрит, она остановилась и прислонилась к фонарному столбу. Она прижималась лбом к холодному металлу и старалась дышать как можно глубже.

— Все хорошо, — повторяла она себе. — Все хорошо.

Она достала из кармана телефон и включила его. Там было одно сообщение, и она сразу же перезвонила.

— Прости, — сказала она. — Произошла небольшая неразбериха, но все уже закончилось… Да, было бы хорошо… Нет. Просто приходи ко мне домой.

Фрида проснулась в темноте и почувствовала чье-то присутствие. Продавленная кровать, дыхание, прикосновение к ее бедру… Она пошевелилась, словно собираясь встать с кровати, одеться и уйти.

— Тише, — произнес чей-то голос, и Фрида снова легла. Она почувствовала, как ее тела касается рука, его лицо поворачивается к ней, его губы касаются ее щеки, шеи, плеч.

— Один мой друг как-то раз пошел пообедать, — сказал Сэнди. — Он был очень вспыльчив, всегда провоцировал конфликт. За обедом он поругался с какой-то женщиной, накричал на нее, велел ей проваливать, затем выскочил из дома, захлопнул за собой дверь, оказался на улице и тут понял, что выскочил из собственного дома.

— Ладно, — сказала Фрида. — Я поняла.

— Такое ощущение, что ты постоянно готова уйти. Просто встать и куда-то отправиться.

— Я так поступаю, когда мне страшно. Когда я не могу уснуть, а это присходит почти постоянно, когда у меня гудит в голове, когда я запуталась, когда я чувствую, что просто не могу не шевелиться, — я выхожу из дома и гуляю. Просто гуляю.

— И теряешься?

— Нет. Я никогда не теряюсь. Я всегда знаю, где нахожусь.

Она почувствовала, что он обнимает ее обеими руками, прижимается к ней лицом.

— Ты хорошо пахнешь, — признался он.

Фрида не знала, что чувствует. Внезапно она вспомнила себя в очень раннем детстве: отец подбрасывает ее в воздух и ловит, а она кричит и не знает, отчего кричит — от удовольствия или от страха. Она провела рукой по влажным волосам Сэнди. Она тоже была потной.

— Наверное, от меня пахнет тобой, — задумчиво произнесла она.

Минуту они лежали молча, не двигаясь.

— Ты это чувствуешь? — спросил Сэнди. — Что тебе хочется встать и куда-нибудь уйти?

— Именно это я и чувствую бóльшую часть времени.

— Ты всегда гуляешь одна?

— Не всегда.

— А если бы ты решила взять меня с собой, куда бы мы пошли?

— К реке, — ответила она. — Иногда я хожу по берегам старых рек.

— Таких, как Темза?

— Нет, — возразила Фрида. — Разумеется, Темза — река, но я не об этом. Я говорю о старых реках, которые впадают в Темзу. Сейчас они похоронены.

— Похоронены? Но зачем кому-то хоронить реку?

— Хотела бы я знать, — вздохнула Фрида. — Иногда мне кажется, что люди придумывают самые разные причины. Что реки угрожают здоровью, или мешают, или представляют собой опасность. Иногда мне кажется, что реки и ручьи лишают людей комфорта. Они мокрые, они движутся, они бьют из-под земли, они разливаются, они высыхают. Лучше просто убрать их с глаз долой.

— И вдоль какой исчезнувшей реки мы пойдем?

— Вдоль Тайберна, — ответила Фрида. — Хочешь погулять там на выходных?

— Я хочу, чтобы ты рассказала мне о ней сейчас, — заявил он. — Откуда начнем?

— Начать следует в Хэмпстеде, — ответила Фрида. — Исток реки находится на Хэйверсток-Хилл. Там есть мемориальная доска. Вот только доска эта указывает место истока очень приблизительно. Настоящий исток потерян. Из всех мемориальных досок, которые я повидала, бесит меня только эта. Ну как можно потерять исток реки? На земле есть место, откуда бьет ручей кристально чистой воды, и она течет дальше, пока не впадает в Темзу. А потом кто-то не просто решает построить что-то над источником, но и вообще забывает о том, где этот источник когда-то находился.

— Что-то начало мне не очень нравится.

— Я ведь не экскурсовод. Я не хочу, чтобы ты подумал, что я просто люблю Лондон. Вообще-то, очень часто я его ненавижу. Есть некоторые места, которые я ненавижу всегда. Ну да ладно. Ты проходишь через Белсайз-парк к Свисс-коттедж. Ты чувствуешь под ногами склон, по которому текла река. Затем направляешься к Риджентс-парк и двигаешься вдоль берега озера, где катают на лодках.

— Во время прогулки ты можешь рассказывать мне, как себя чувствуешь, — предложил Сэнди. — Думаю, ты чувствуешь себя раздавленной, особенно из-за ужасных нападок в прессе.

Фрида неожиданно поняла, что ей легко разговаривать с голосом в темноте, не видя реакции, только ощущая присутствие Сэнди рядом с собой.

— С самого детства, — призналась она, — я представляла себе, что я невидимка. Я не имею в виду — иногда, я имею в виду — постоянно. И хочу уточнить: я искренне верила, что действительно невидима. Но это, оказывается, не так. По правде говоря, такое ощущение, словно меня вывели на городскую площадь, содрали с меня кожу и втирают в мою плоть соляную и серную кислоту.

— Но ты с этим справишься.

— Я уже справилась.

— Так, а где мы теперь?

— Река, вероятно, протекает через озеро.

— Вероятно?

— Трудно сказать наверняка. А потом мы выходим из парка и идем по Бейкер-стрит.

— Мимо музея мадам Тюссо.

— Правильно.

— Туда стоит зайти?

— Я никогда там не была.

— Серьезно? А в Лондонском Тауэре?

— Нет, — ответила Фрида.

— Я ходил, еще в детстве.

— Тебе понравилось?

— Если честно, не помню, — признался он. — Итак, где мы сейчас?

— Теперь прогулка станет приятной. Проходим через Паддингтон-стрит-гарденз — сюда от музея мадам Тюссо идти ровно минуту, но никто об этом не знает, — пересекаем Мэрилебон-Хай-стрит и спускаемся по Мэрилебон-лейн. На секунду тебя пронзает ощущение того, что ты идешь по берегу реки, текущей через небольшую деревню в окрестностях Лондона. Вот только реки нет. По крайней мере, ты ее не видишь. Хотя она где-то рядом.

— Ты их поймала, — сказал Сэнди.

— Их поймала полиция.

— И разумеется, ты не получила полного признания.

— Может, мне нравится не получать признания.

— Снова эта твоя фантазия о невидимости. Значит, те двое, брат и сестра, совершили все это только из-за денег? Замучили того парня, а потом убили?

— Мы переходим на тот отрезок нашего пути, который я терпеть не могу, — проигнорировала его вопрос Фрида. — Совершенно неожиданно ты выходишь из деревни и попадаешь прямо в Вест-Энд. Река стала границей между двумя великолепными поместьями, и все, что от нее осталось, — это ужасные большие здания, гостиницы, офисы, гаражи… Роберт Пул понимал всех, но он не сумел понять Тессу и Гарри Уэллсов. Тут ему хорошо подвешенный язык не помог. Они просто хотели забрать у него деньги. И для этого им пришлось всего лишь отрезать ему палец.

— Как мило!

— Но им это понравилось. Забавно… — Фрида сделала паузу. — Ты уверен, что не хочешь спать?

Она снова почувствовала, как он коснулся ее.

— Я бы не хотел уснуть сегодня, даже если бы и мог.

— Ну, — продолжала она, — существует разница между тем, чтобы что-то делать и действительно быть таким, но постепенно эти понятия сливаются. Я хочу сказать, например, человек немного умеет играть на пианино, он тренируется, у него получается все лучше и лучше, и наступает момент, когда он становится пианистом. Это то, кем он является. Это его особенность. Они убили Роберта Пула только ради денег. Потом им пришлось убить эту бедную женщину, Джанет Феррис, и в этот момент они подумали: «Мы это можем». С той минуты дело было уже не в деньгах, а во власти. Они одурели от власти. Именно поэтому они стали принимать участие в расследовании. Речь шла о контроле, о демонстрации того, что они лучше нас. Гарри пошел еще дальше. Если бы он сумел добраться до меня, если бы он смог меня… трахнуть, это стало бы настоящей демонстрацией его контроля.

На какое-то время воцарилась тишина.

— А он тебе не нравился? — наконец спросил Сэнди. — Этого бы никогда не произошло?

— Он никогда не был в моем вкусе. По-настоящему меня интересовал только Роберт Пул.

— Он в твоем вкусе?

— Нет-нет, — заверила его Фрида. — Просто я не могу отделаться от мысли, что он немного похож на меня. Или я немного похожа на него. Но он был лучше меня. Во всяком случае, он был слишком хорош для самого себя. Он был обыкновенным аферистом. Все, что ему нужно было сделать, — это украсть у них деньги, но он слишком много внимания уделял эмпатии. Он был слишком интересным. И ловушка захлопнулась.

— Ты не могла спасти его, — сказал Сэнди. — Его смерть была… ну, не знаю… условием, основанием для всего этого. Кстати, где мы сейчас?

— Маршрут становится приятнее, — ответила Фрида. — Мы переходим Пикадилли и оказываемся в Грин-парке. Стоит посмотреть на его противоположный конец, и можно почти наяву увидеть русло реки там, где оно должно пролегать. Мы идем через парк… вот только, скорее всего, он закрыт в связи с подготовкой к свадьбе.

— Что за свадьба?

— Ну, та самая свадьба. Королевская свадьба.

— Ах, это.

— Но мы все же пересекаем его из конца в конец, затем обходим Букингемский дворец. Настоящая река течет под дворцом. Когда я стану диктатором и все потайные реки Лондона снова предстанут нашему взору, дворец придется уничтожить…

— Невелика цена.

— А затем мы добираемся до вокзала Виктории, который еще хуже, чем кусок города вокруг Гросвенор-сквер. Он напоминает фашистский островок безопасности посреди автострады, а за ним начинается ужасная улица, похожая на задний фасад гостиницы, куда поставщики доставляют свои товары и откуда вывозят мусор. Потом мы спускаемся по Эйлесфорд-стрит к реке, и эта часть пути уже радует глаз.

— Мы наконец добираемся до того места, откуда видно Тайберн?

— Его нельзя увидеть, — возразила Фрида. — Он течет в трубе под домом на Набережной. Но я как-то раз обошла вокруг дома, перелезла через ограду и спустилась по металлическим ступенькам на мокрую землю у самой реки, во время отлива. Я села у выхода и после всех этих усилий увидела лишь несколько капель воды. Игра не стоила свеч.

— Поверить не могу, — признался Сэнди. — Ты столько всего помнишь!

— Я иногда совершаю вот такие мысленные прогулки. Чтобы было легче заснуть. Но это не помогает.

— Тебе нужно было стать таксистом, — заметил Сэнди.

— Спасибо.

— Нет, я серьезно.

— Я тоже серьезно.

— Но разве им не нужно это… как его… знание? Экзаменатор спрашивает их, как добраться от… ну, не знаю… Банбери-кросс до стадиона «Эмирейтс», и они должны описать свой маршрут, улица за улицей.

— Я не думаю, что такое место, как Банбери-кросс, существует в реальности.

— Но ты ведь можешь описать маршрут! И у них, наверное, как-то по-особому устроены мозги, у таксистов, да?

— У тех, с которыми я сталкиваюсь, похоже, мозги особым устройством не отличаются.

— Нет, они и в самом деле особенные, — настаивал Сэнди.

— У них есть расширенная область в средне-заднем гиппокампе, — заявила Фрида, — благодаря усиленной нервной деятельности в этой части мозга. Все, мы закончили. И можем идти домой.

— Вот это прогулка так прогулка! — одобрительно воскликнул Сэнди. — Ради нее не приходится вылезать из постели. И ты тоже покончила с этим делом.

— За исключением того, что несчастная Бет Керси и Дин Рив все еще на свободе. Мы лежим в теплой постели, а они бродят по миру.

— Это больше не твоя забота, — возразил Сэнди. — О них позаботятся.

Глава 51

Все следующее утро Фрида с легкостью выполняла свою работу, задавала соответствующие вопросы, доставала салфетки из коробки и вручала их плачущим пациентам. Она перераспределяла сеансы, а в конце каждого делала заметки и составляла перспективные планы.

Но все это время ее мозг обдумывал совершенно другие проблемы. Фриду не покидало ощущение, которое почти полностью овладело ею: где-то что-то не так. Ее первой мыслью было, что «не так» — в ее собственной голове. Работа с Карлссоном и полицией оказалась своего рода наркотиком, и теперь, когда ее лишили очередной дозы, она страдала от синдрома отмены. Возможно, дело в тщеславии? Может, ей не хватает волнения и внимания? Она вспомнила Тельму Скотт, которая пришла к ней в кабинет, предложила свою помощь и оставила визитную карточку. Фрида подумала, что, возможно, пришло время снова походить на сеансы психотерапии.

И она думала о Сэнди. Он приехал в Лондон по работе, но всего лишь на несколько недель. Через месяц он вернется в Нью-Джерси. В самом деле, какие такие причины заставили ее считать, что она ни в коем случае не может уехать вместе с ним? «Мы все боимся признать свободу, которой на самом деле обладаем». Вот такую фразу ей однажды сказали. Но кто? Рубен? Или она ее вычитала? Неужели ей и в самом деле не хватает мужества признаться себе в собственной свободе?

Но главным образом она думала о других вещах. Или, скорее, осознавала их. Они походили на странные звуки, доносящиеся снаружи, из темноты. Она не знала, зовут ли они ее или пришли за ней. Она чувствовала стремление, которому едва ли могла дать название, но оно просто приказывало ей уйти, уйти куда угодно. В двенадцать часов, после последнего сеанса в тот день, она вошла в крошечную ванную, расположенную рядом с приемной, налила себе стакан воды и выпила залпом, потом еще один. А после сидела и дорабатывала записи о сеансе.

Она медленно шла домой. Она не испытывала голода. Главным образом она чувствовала, что должна лечь и немного поспать. Открыв дверь, она увидела обычную груду конвертов и подняла их. В основном они содержали рекламу; еще там был счет за газ, приглашение на конференцию и наконец письмо без почтового штемпеля. На конверте не было практически никаких надписей, если не считать ее имени, и что-то в этом почерке показалось ей знакомым. Конечно, Джозеф. Она удивилась, зачем Джозефу подсовывать письмо под дверь, вместо того чтобы приехать к ней в гости. Она его отталкивала? И его тоже? Похоже, да. Она вспомнила их торопливый обмен репликами на вечеринке у Саши. Он хотел что-то рассказать, а она отмахнулась от него. Она вскрыла конверт и прочла письмо:

«Дорогая Фрида!

Простите. Вы сердиться, я понимать. Простите за это. Я пытаться поговорить с вами. Здесь документ от миссис Ортон. Она хотеть его сжечь. Я говорить, что показать его вам. Простите. Может, скоро увидеться.

С наилучшими,

Джозеф»

Несколько секунд Фрида стояла неподвижно, смотрела на завещание Мэри Ортон и размышляла.

— О боже! — воскликнула она, бросилась в гостиную, вытащила блокнот, пролистала страницы, нашла номер телефона Мэри Ортон и набрала его.

Она стояла и слушала гудки в трубке: десять гудков, пятнадцать… Потом повесила трубку и еще минуту в нерешительности стояла посреди гостиной. Наконец сунула блокнот в карман и выбежала из дома. На Кавендиш-стрит она поймала такси и назвала водителю адрес Мэри Ортон. Он поморщился:

— Вот черт! Ну и как мы туда, по-вашему, доедем?

— Кто из нас таксист? — возмутилась Фрида. — А как насчет Парк-лейн, вокзал Виктории, а затем юг реки? В это время дня все равно везде пробки.

— Ладно, милочка, — ответил водитель и тронулся с места.

Фрида набрала еще один номер. Она хотела поговорить с Карлссоном, но трубку сняла Иветта.

— Мне очень жаль, что так вышло, — сказала она.

— Ничего страшного. Карлссон на месте?

— Он не может говорить.

— Я обязательно должна поговорить с ним. Это очень, очень важно!

— Я могу передать ему ваше сообщение.

Фрида задумчиво смотрела на телефон, еле удерживаясь от того, чтобы не разбить его об пол такси.

— Думаю, вы сможете мне помочь, — сказала она, заставляя себя говорить спокойно. — Я только что получила сообщение от Джозефа, моего друга, строителя, который делал мелкий ремонт в доме Мэри Ортон. Мэри Ортон составила другое завещание. Она оставила треть всей собственности Роберту Пулу. — На том конце провода молчали. — Иветта, вы меня слышите?

— Простите, Фрида, разве вам ничего не сообщили? Вы с нами больше не работаете.

— Это не имеет значения. Неужели вы не понимаете? Это меняет все. Вполне вероятно, что Пул решил убить Мэри Ортон, как только узнал, что после ее смерти унаследует сотни тысяч фунтов.

— Значит, нам повезло, что он умер.

— Но Бет Керси жива.

— Не волнуйтесь, Фрида. Мы охраняем ее родителей.

— Она не представляет опасности для своих родителей. Я говорила с Лорной Керси. Бет никогда не угрожала им. Она пытается делать для других то, что, с ее точки зрения, они хотят получить. Когда она выполняет такие желания и ее пытаются остановить, вот тогда она и становится агрессивной. Очень агрессивной. Вы должны организовать защиту для Мэри Ортон.

— Это все имело значение, только пока Пул был жив.

— Нет. Неужели вы не понимаете? Она попытается исполнить его желание. И если он хотел, чтобы Мэри Ортон умерла… Иветта, вы передадите Карлссону то, что я рассказала?

Снова повисла пауза.

— Я передам ему, что вы беспокоитесь. Но, Фрида, почему вы не можете просто выкинуть это из головы? Этот ублюдок Ньютон нас очень хорошо поимел, и сейчас мы пытаемся хоть как-то прийти в себя. Дело закрыто. Прошу вас. Мне очень жаль, что все так получилось, но у нас и своих проблем хватает.

— Главное, передайте все Карлссону, — стояла на своем Фрида.

Но телефон уже отключился. Она еще раз попробовала набрать номер Мэри Ортон, но, как и прежде, длинные гудки все шли и шли. Кому еще можно позвонить? Может, Джозеф все еще работает в доме? Или где-то поблизости? Она позвонила ему, но попала на голосовую почту.

Фрида посмотрела в окно. Движение на дорогах, похоже, не настолько затруднено, как она боялась. Когда они пересекли реку, она снова набрала номер Иветты.

— Вы уже звонили Карлссону? — спросила она.

— Я ведь вам сказала, что свяжусь с ним, как только смогу. А сейчас, пожалуйста…

Связь снова оборвалась. Фрида уставилась на телефон. Сначала она растерялась: она совершенно ничего не могла предпринять! Но тут ей пришло в голову, что кое-что сделать все-таки можно. Какая уже, собственно, разница? Она набрала 9-9-9.

— Службы экстренной помощи. С какой службой вас соединить?

— С полицией.

Раздался щелчок и треск, потом она услышала другой женский голос:

— Здравствуйте, полиция на проводе. Каков характер происшествия?

Фрида назвала адрес Мэри Ортон.

— Я видела, как в ее дом проник человек.

— Когда это было?

— Несколько минут назад.

— Вы можете сообщить какие-то подробности?

— Нет… Да, я видела нож. Это все.

— Мы обязательно направим туда машину. Пожалуйста, назовите свое имя.

Фрида подумала, как отреагируют Карлссон или Иветта. У нее возникло ощущение, что она перерезает последнюю ниточку, которая связывает ее с ними. Но, как известно, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.

Когда такси свернуло на дорогу, ведущую к дому Мэри Ортон, Фрида подумала, что сейчас увидит машину и вспыхивающие «мигалки» на ней, но ее ожидания не оправдались. Джейк Ньютон был прав, подумала она. Все безнадежно, черт возьми! Она протянула водителю банкноту в двадцать фунтов.

— У меня нет сдачи, — сказал он.

— Сдачи не надо.

Фрида подошла к дому. Она не подумала заранее, что делать дальше, поэтому просто подняла руку, собираясь нажать кнопку звонка, когда заметила, что дверь не заперта. Она толкнула ее, и дверь распахнулась. Может, патрульные уже приехали? Или Джозеф все-таки работает в доме? Она вошла.

— Мэри! — позвала она. — Миссис Ортон!

Ответа Фрида не получила. Она чувствовала, что сердце у нее бьется слишком быстро, ощущала биение пульса на шее и бешеный стук сердца. Во рту поселился кислый привкус. Его давала молочная кислота, получившаяся в результате разложения кислорода. Она образуется, когда быстро бежишь или когда… Она снова позвала хозяйку дома. Как поступить? Она не могла позвонить в полицию, она уже звонила туда. Где они, черт возьми? Наверное, отвлеклись на какую-нибудь ложную тревогу. Возможно, и это — тоже ложная тревога. Она прошла в кухню, и эхо ее шагов звучало неестественно громко, словно говоря, что она находится там, где ее быть не должно.

Кухня была пуста. На столе стояла чашка, наполовину полная чая или кофе, лежала открытая газета. Фрида наклонилась и коснулась чашки. Она была теплой. Не горячей, как если бы в ней только что заварили чай, но достаточно теплой. Возможно, Мэри Ортон просто вышла из дома, забыв запереть дверь. Фрида повернулась и вышла из кухни. Есть ли смысл осматривать весь дом? Она открыла дверь в гостиную, вошла, и ее охватил сбивающий с ног, перекрывающий дыхание ужас. Мэри Ортон лежала на ковре у книжного шкафа, прямо напротив двери. Фрида знала об удивительных способностях человеческого мозга, поэтому не была шокирована, поняв, что ей кажется, будто она смотрит на Мэри Ортон сквозь длинную трубу. Первым, о чем Фрида подумала, было то, что Мэри Ортон упала, как это часто случается с людьми в таком возрасте. Они падают, ломают шейку бедра и иногда не могут встать; никто их не находит, и они умирают. Потом очень медленно и как-то отстраненно Фрида поняла: то, что она принимала за тень, упавшую на Мэри Ортон, и тень самой Мэри Ортон на кремовом ковре на самом деле было кровью. Кровью Мэри Ортон. Она подбежала к старушке, пытаясь вспомнить, где находятся точки для прижатия артерии. Лекции по анатомии были так давно…

Мэри Ортон лежала, раскинув руки, словно пыталась перевернуться на спину, но потерпела неудачу.

— Мэри, — ласково сказала Фрида. — Мэри, я здесь. — Она заглянула старушке в глаза и увидела какой-то слабый проблеск, мерцание, которое ее озадачило. — Мэри, — повторила Фрида и снова заметила крохотное движение в ее глазах.

И тут она поняла, что это означает. Чуть живая Мэри Ортон смотрела не на нее, а мимо, на что-то над ее плечом, и Фрида подумала: «О нет. О нет!» Она почувствовала удар, и что-то твердое и горячее вонзилось ей в спину. Фрида повалилась на бок, и дальнейшее происходило очень медленно, словно в тумане, так что она успела даже подумать: «Как медленно все движется!» Последовал еще один удар, на этот раз в живот, и у нее хватило времени подумать: «Почему меня бьют?» Потом она вспомнила — и это ее ни капли не взволновало! — как где-то читала о том, что люди, получившие удар ножом, даже не понимали, что их пырнули ножом. Потому что острой боли не было. Боль была тупой, похожей на боль от удара кулаком в боксерской перчатке. Фрида подняла руки, неловко пытаясь защититься, но следующий удар пришелся ей в ногу, и неожиданно она ощутила теплую влагу. Фрида понимала, что не может стоять на ногах, но она и не падала. Она осталась там, где была, а кремовый ковер Мэри Ортон поднялся и прикоснулся к ней. Она прижалась к нему лицом, почувствовала грубые нити у себя на губах, и ее охватила ужасная усталость. Все, чего ей хотелось, — это уснуть. Она поняла, что именно так и наступает смерть, но умирать было нельзя, поэтому она сделала огромное, колоссальное усилие, чтобы подняться.

Она увидела лицо, девичье лицо. Она нашла Бет, Бет нашла ее! Лицо казалось таким далеким, словно во сне. Неожиданно все вокруг завертелось. На нее обрушился шквал ощущений, звуков, движения. Она почувствовала движение — это двигалась она сама, а затем все снова замедлилось и потемнело. Сначала ей стало очень тепло, а потом очень холодно, и Фрида почувствовала, как голова у нее откидывается назад. Затем заболела нога, потом нога разболелась по-настоящему, так что она закричала. И увидела что-то и кого-то, но это требовало слишком больших усилий… Потом боль исчезла, и Фрида почувствовала, как погружается в глубокий, благодатный сон.

Глава 52

На пробуждение это не походило. Слишком много пятен, и боли, и грязи. Она просыпалась частями, видела окружающее кусками: грязный белый потолок; склонившиеся над ней лица, которые что-то говорили, но что именно — она не понимала; запах мыла и какая-то влага на теле. Вот ее переворачивают… Приглушенные разговоры… Лица она узнала: Сэнди, Саша, Джозеф, Рубен, Джек, Карлссон, Оливия, Хлоя, даже Иветта. Некоторые плакали, другие улыбались. Они подходили и клали руку ей на плечо или прикладывали ладонь к лицу, а она не могла сказать, что знает об их присутствии. Они разговаривали с ней. Говорили о ней шепотом. Джозеф, рыдая, пел украинские колыбельные, а Саша читала ей стихи. Она слышала, как за дверью палаты, в коридоре, Хлоя кричит на кого-то хриплым от ярости голосом, и жалела, что не может сказать своей рассерженной, бестактной племяннице, что это не важно, что все не так уж важно, но не могла даже пошевелить губами. В глубине сознания неожиданно проснулось чувство юмора, умудрившись даже в такой ситуации усмотреть нечто забавное. Вечеринка по поводу встречи друзей Фриды Кляйн… Она не могла повернуться на бок. Иногда она чувствовала, что задыхается. Но бóльшую часть времени она спала.

И вот наступил момент, когда чей-то голос спросил:

— Фрида, вы меня слышите? Моргните, если слышите.

Она моргнула.

— Я сейчас досчитаю до трех, мы вытащим трубку, и вам нужно будет покашлять и начать дышать. Итак: раз, два, три!

Фриде показалось, что у нее через рот достают внутренности, что она блюет ими… А потом она закашлялась и не могла остановиться.

— Хорошая девочка, — произнес тот же голос.

— Я не девочка, — хрипло возразила Фрида и уже собралась добавить, что и «хорошестью» не отличается, но решила, что оно того не стоит.

Она снова погрузилась в сон, лишь изредка, да и то частично, просыпаясь. Неужели это Саша сидит на стуле у ее кровати и читает книгу? Вот опять она: положила ладонь ей на руку и смотрит на нее сверху вниз. На этот раз она заговорила своим тихим, приятным голосом:

— Ты слышишь меня, Фрида?

Она не расслышала, что Фрида ответила. Она наклонялась все ниже и ниже, пока наконец не услышала шепот:

— Воды.

Саша очень нежно подняла ей голову и поднесла стакан к губам. Вода была теплой, и несвежей, и восхитительной.

— Фрида! — сказала Саша. — Завтра к тебе придет врач. Если тебе уже лучше.

— Ты говорила, что я могу сказать тебе.

— Что?

Произнести несколько слов оказалось делом нелегким.

— Когда я захочу поговорить.

Она пыталась найти слова, держась за тонкую, прохладную руку Саши, а аппарат у нее за спиной тихонько попискивал.

— Все хорошо, — заверила ее Саша, целуя в щеку. — Позже поговорим.

— В другой раз, — согласилась Фрида, снова погружаясь в темные воды.

На следующий день все было иначе. Фрида проснулась, и сна у нее не было ни в одном глазу. Она села в постели и осмотрела палату, в которой оказалась: три кровати напротив и еще две — между ней и окном. Женщина через проход на что-то жаловалась медсестре, а за ширмой, рядом с собой, она слышала старушечий голос, снова и снова повторяющий одно и то же слово — «учитель». День был пасмурным, и она ужасно себя чувствовала. Горло саднило, все тело болело. Привезли тележку с завтраком: овсянка, чай с молоком, апельсиновый сок — все выглядело отвратительно.

К Фриде подошла медсестра и сообщила:

— Он здесь.

В ногах кровати стоял чрезвычайно импозантный мужчина средних лет в костюме в тонкую полоску и с галстуком-бабочкой. Несмотря на затуманенное сознание, Фрида умудрилась ощутить раздражение. Ну почему врачи-консультанты носят бабочку, даже когда понимают, что это банально?

Он улыбнулся и спросил:

— Как поживает наш феномен?

Сегодня Фрида уже могла говорить, хотя ей и приходилосьприкладывать для этого определенные усилия. Голос казался хриплым и неуверенным, как у человека, только что научившегося говорить.

— Я не знаю, что вы имеете в виду.

Он сел на край кровати, продолжая улыбаться.

— Я — мистер Хан, — сказал он. — Ваш хирург. Я спас вам жизнь. Но вы спасли ее первой. Я никогда ничего подобного не видел. У вас ведь медицинское образование, да? — Фрида кивнула. — Даже в этом случае. Весьма замечательно.

— Простите, — сказала Фрида. — Что тут замечательного?

— Вы не помните? — спросил мистер Хан, и Фрида отрицательно покачала головой. — В сложившейся ситуации это неудивительно. В результате удара ножом вы получили проникающее ранение, причем лезвие перерезало бедренную артерию. Вы сразу же поняли, что истечете кровью через пару минут, и, прежде чем потерять сознание, сумели наложить кровеостанавливающий жгут.

— Я этого не делала, — возразила Фрида.

— Вы находились в состоянии шока, — заявил мистер Хан. — Кстати, хочу заметить, что накладывать жгуты уже не рекомендуется. Они грозят некрозом тканей, но не в данном случае. Вас доставили в операционную меньше чем через час. — Он хотел погладить ее по ноге, но сдержался. — Вам повезло с ранениями спины и живота, если можно так выразиться. Внутренние органы не задеты. Но, как говорится, достаточно и одной смертельной раны. Сначала мы переживали за вашу ногу, но она хорошо восстанавливается. Скорее всего, вам придется отложить тренировку тройного прыжка до следующих Олимпийских игр, но кроме этого…

— Мэри Ортон, — перебила его Фрида.

— Что?

— Как дела у Мэри Ортон?

Улыбка мистера Хана исчезла.

— К вам пришел друг, — сообщил он. — Он ответит на любые вопросы. Конечно, если вы уже достаточно окрепли.

— Да, — решительно заявила Фрида. — Окрепла.

Она откинулась на подушку и увидела, как над ней появилось лицо Карлссона. Вдруг ей показалось, что над головой у него плавает тучка или, возможно, дирижабль. Наверное, побочное действие болеутоляющих.

— Вы ужасно выглядите, — бесцеремонно сообщила она.

— Мы можем обсудить это в другой раз, — предложил он. — Медсестра говорит, что вам нужен покой.

— Нет, сейчас, — упрямилась Фрида. — Мэри Ортон?

Карлссон посмотрел в сторону, словно ожидал, что вместо него заговорит кто-то другой.

— Врач сказал, что она умерла на месте, — сообщил он. — Думаю, когда вы ее нашли, она уже какое-то время была мертва.

— Нет, — возразила Фрида. — Она была жива. Я помню ее глаза. Они двигались.

— Говорят, она потеряла много крови. Мне очень жаль.

Фрида почувствовала, как лицо обожгла слеза. Карлссон достал салфетку и аккуратно промокнул ее щеку.

— Мы ее подвели, — вздохнула Фрида. — Не оправдали доверия.

— Парамедикам и с вами хватило работы. Двум другим помочь было уже нельзя.

— Двум другим?

— Мэри Ортон и Бет Керси.

— Что?! — воскликнула Фрида, пытаясь подняться с подушек. — Что вы имеете в виду?

— Легче, легче, — сказал Карлссон, словно успокаивая ребенка. — Не волнуйтесь. У вас не будет никаких неприятностей.

— Каких еще таких неприятностей?

— Вам совершенно не о чем беспокоиться, — продолжал Карлссон. — Совсем наоборот. Вам, наверное, даже медаль дадут.

— Да о чем вы говорите? — растерялась Фрида. — Я ничего не помню.

— Совсем ничего?

Фрида покачала головой и попыталась сосредоточиться. Все происшедшее казалось таким размытым, таким далеким.

— Сначала меня ударили в спину, — сказала она. — Я даже не видела ее. По крайней мере, насколько помню. Но тут что-то не сходится. Была кровь, много крови, и я потеряла сознание. Я помню, как что-то услышала. Это все.

— Я постоянно с таким сталкиваюсь, — успокоил ее Карлссон. — Память к вам, возможно, полностью никогда не вернется. Но когда мы увидели место преступления, то легко смогли восстановить, что же произошло. Господи, кровь была повсюду! Простите, вам об этом лучше не слышать.

— Но что случилось?

— Мы можем обсудить это позже, Фрида.

— Нет, сейчас! — настаивала Фрида. — Расскажите мне.

— Ладно, ладно, — сдался Карлссон. — Насчет того, что случилось, у нас сомнений нет никаких. С вашей стороны это была чистейшая самозащита. После того как вам нанесли удар, вы, должно быть, попытались отобрать нож, хотя уже истекали кровью. Вы завладели ножом и ударили ее, защищаясь.

— Как?

— Что?

— Как я ее ударила?

— Она умерла от потери крови из рваной раны горла.

— Я перерезала ей горло?!

— Да. А потом забрали у нее ремень и перевязали себе ногу. Врачи говорят, что, не сделай вы этого, вы бы через несколько минут истекли кровью.

Фрида знаком показала, что хочет пить. Карлссон поднес стакан к ее губам. Глотать было больно.

— А теперь спать! — велел он. — Все будет хорошо.

— Ладно, — согласилась Фрида. Сейчас ей казалось, что во всем мире нет ничего более трудного, чем простой разговор. — Одна деталь.

Он наклонился к ней.

— Какая?

— Я этого не делала.

— Я же объяснил вам, — успокоил ее Карлссон. — У вас не будет никаких проблем. Это была чистая самозащита.

— Нет, — возразила Фрида. — Я этого не делала. Не могла сделать. Кроме того… — Фрида заставила себя подумать о нескольких секундах до того, как она упала в обморок. Она попыталась отделить их от всего, что случилось потом: от забытья, кошмаров, кусочков ожидания. — Я что-то слышала. Но я и так знаю. Это был он.

Карлссон сначала удивился, а потом разволновался.

— Что вы имеете в виду? Какой еще «он»?

— Вы знаете, о ком я.

— Не говорите этого, — прошипел Карлссон. — Даже не думайте.

Глава 53

Сэнди оставил машину возле западных ворот парка Уотерлоу. Во время резкого подъема на Свэйнз-лейн у Фриды возникло ощущение, что они взлетают и оставляют Лондон позади.

— Думаю, на этот раз парк открыт, — сказал Сэнди с натянутой улыбкой.

Выходя из машины, Фрида вздрогнула. Она все еще страдала от болей, особенно когда вставала.

— Тебе сил хватит? — заботливо спросил он.

Фрида ненавидела боль, процедуры, прием лекарств, бесконечные посещения больницы, но еще хуже были сочувствие, внимание, забота, выражение глаз, появлявшееся у людей, когда они видели ее, и то, как старательно они подбирали слова. Она медленно и скованно прошла через ворота. Слепящая желтизна нарциссов, покачивающихся на ветру…

— Вот теперь я верю, что пришла весна, — заметил Сэнди. — Наконец-то.

Фрида оперлась на его руку.

— Если ты не будешь рассказывать мне о весне и о том, как она символизирует возрождение и новую жизнь, я не стану говорить, что это самый жестокий месяц в году.

— Разве не апрель самый жестокий месяц?

— Март тоже довольно жесток.

— Ладно, — кивнул Сэнди. — Я буду молчать о том, какой сегодня красивый день, как распустились нарциссы и какое великолепное место в свое время выбрали для парка Уотерлоу — с панорамой Лондона. Мы могли бы сходить на ближайшее кладбище, если это больше соответствует твоему настроению.

— Ты меня знаешь, — возразила Фрида, — я люблю кладбища. Но сегодня хороший день для прогулки в парке. Я люблю этот парк. Я не знаю, как сэр Томас Уотерлоу заработал свое состояние. Наверное, украл его у кого-то или незаслуженно унаследовал. Но он дал Лондону этот парк, и я благодарна ему за это. И я благодарна тебе.

— Ну, благодарность — не совсем…

— Ш-ш… Я знаю, через что ты прошел, Сэнди, и чего ты не можешь мне сказать. В тебе слишком много от джентльмена, правда? Ты вернулся сюда, и мы снова встретились. И это было хорошо. Нет, это было прекрасно. Нам следовало использовать это время для того, чтобы думать о жизни, принимать решения, получать удовольствие друг от друга. Вместо этого тебе день за днем приходилось сидеть у больничной койки, глядя, как я пью куриный бульон через трубочку или писаю в суднó.

— И думая о том, что ты можешь умереть.

— И это тоже.

— Когда я думал, что ты умрешь…

— Я знаю.

Они потихоньку дошли до пруда. В парке было много людей, гулявших по тропинкам целыми семьями. Дети кормили уток, голубей, белок орехами и черствым хлебом.

— Ты только посмотри, — неожиданно сказал Сэнди.

Маленький мальчик бросал арахис большой крысе, которая вылезла на траву из-под куста рододендрона.

— Если собрался кормить голубей, — заметила Фрида, — то почему бы не покормить и крысу?

— Поднимемся выше? — предложил Сэнди. — Там прекрасный вид.

— Через минуту, — согласилась она.

— Я хотел приехать сюда по символическим причинам. Я не ожидал, что ты появишься на свадьбе. Я думал, что ты вычеркнула меня из своей жизни. Я был очень, очень счастлив, когда увидел тебя.

— Да, — сказала Фрида. — Да, я тоже была счастлива.

Ей казалось, что свадьба была очень давно.

Мимо них прошла утка, а за ней рядочек крошечных утят.

— В обычной ситуации я бы сказал, что это очень мило, — заметил Сэнди. — Но сейчас не буду. — Он повернулся и взял ее за плечи. — Фрида, я не знаю, как это сказать, но я понимаю, что для тебя это, бесспорно, было просто ужасно, и если тебе когда-нибудь захочется поговорить…

Фрида наморщила нос.

— Ты хочешь, чтобы я сказала, что получила психологическую травму?

— Любой бы ее получил.

— Я не знаю. Посмотрим. Но в данный момент я чувствую только грусть из-за случившегося с Мэри Ортон. Я закрываю глаза и вижу, как она смотрит на меня снизу вверх. Она смотрела на меня в последние мгновения своей жизни и, подозреваю, думала: «Но ты ведь говорила, что защитишь меня. Ты говорила, что все будет хорошо». Я не могу понять, что еще могла сделать. Я сообщила в полицию. Позвонила в службу неотложной помощи. Вошла в ее дом.

— Ты сделала все, что могла.

— У нее было два сына, но они бросили ее. Ее обманули, и она обратилась ко мне за помощью, а потом ее убили. Так или иначе, сыновья все-таки унаследовали ее деньги, так что, по крайней мере, хоть кто-то теперь счастлив.

— Неужели это говоришь ты, Фрида? Ты бы никогда не сказала ничего подобного своим пациентам.

— Если бы я говорила своим пациентам то, что говорю себе, большинство из них покончило бы с собой, едва успев выйти из моего кабинета.

— Ты совсем не это говоришь Джозефу, когда он обвиняет себя в смерти Мэри Ортон.

— Нет. — Выражение ее лица смягчилось. — Я говорю Джозефу, что он сделал то, что мог, а мне стоило к нему прислушаться.

— Значит, одно правило для всех, и совсем другое — для тебя?

— Да.

— Почему?

— А что тут непонятного?

— То, через что тебе довелось пройти, повлияло бы на любого человека. Но дело не в ранах от удара ножом, не в том, что ты чудом избежала смерти, верно? Когда ты говоришь о том, что с тобой случилось, а это происходит нечасто, ты вспоминаешь о Мэри Ортон, и Джанет Феррис, и даже Бет Керси, которая убила бы тебя… и, кстати, она действительно чуть тебя не убила. А ведь есть еще Алан Деккер и Кэти Райпон! Все те, кто умер. И мне приходит в голову, что ты чувствуешь — как бы точнее выразиться? — что ты испытываешь к ним слишком много чувств, ты принимаешь все слишком близко к сердцу. — Сэнди остановился и заглянул в ее вспыхнувшие глаза. — О чем ты думаешь?

— Подожди, — попросила Фрида и принялась оглядывать парк.

Когда она снова повернулась к нему, ее лицо было бледнее обычного, а глаза горели еще ярче.

— Я должна тебе кое-что сказать.

— Продолжай.

— Я никогда и никому этого не говорила. — Она глубоко вздохнула. — Когда мне было пятнадцать лет, мой отец покончил с собой. — Она подняла руку, не давая Сэнди заговорить или приблизиться. — Он повесился на чердаке нашего дома.

— Мне очень жаль, Фрида.

— Его обнаружила я. Я перерезала веревку, но, конечно, он был уже мертв. Он давно страдал от депрессии, но я думала, что смогу спасти его. Я думала, что смогу сделать его лучше. Я до сих пор вижу сон, в котором успеваю спасти его. Я вижу его снова и снова. — Она не сводила с него широко распахнутых глаз. — Но я не успела спасти его, — продолжала она. — И Мэри Ортон. И Джанет Феррис. И Кэти Райпон. И беднягу Алана. Тех, кто мне доверился, а я не оправдала их доверия.

— Нет, любимая.

— Я чувствую, что проклята. Тебе не стоит приближаться ко мне.

— Ты не можешь держать меня на расстоянии.

— Ох, — вздохнула Фрида.

На один короткий миг Сэнди показалось, что она сейчас заплачет. Она шагнула вперед, приложила ладонь к его щеке и посмотрела ему прямо в глаза.

— Что же нам делать, Сэнди?

— Мы дадим нам время.

— Мы?

— Да.

— Значит, ты опять вернешься в Штаты, а я останусь здесь?

— Да. Но все будет иначе.

— Почему?

— Из-за парка Уотерлоу. Из-за нашей ночной прогулки вдоль реки. Потому что ты показала мне, как вода может течь под землей, не высыхая и не исчезая. Потому что я тебя знаю.

— Да, — очень нежно произнесла Фрида. — Ты меня знаешь.

— Здравствуйте!

Сэнди и Фрида разом оглянулись. Рядом с ними, сжимая в руках букетик нарциссов, стояла маленькая девочка. Привстав на цыпочки, она протянула их Фриде.

Фрида взяла цветы.

— Большое спасибо, — сказала она и, хотя каждое движение причиняло боль, наклонилась так, что ее лицо оказалось на одном уровне с личиком ребенка. — Они очень красивые.

— Была не ваша очередь, — внезапно сказала девочка.

— Что? — удивилась Фрида. — Что ты имеешь в виду?

— Была не ваша очередь. — Девочка сосредоточенно наморщила лобик, словно стоя у доски, перед всем классом. — Была. Не ваша. Очередь.

— Что это значит?

Девочка заволновалась, и Фрида подумала, что еще чуть-чуть — и она убежит. Сэнди присел на корточки и ласково заговорил с ней.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Джинни.

— Какое красивое имя! Джинни, почему ты это сказала?

— Он мне так велел.

— Кто? — удивился Сэнди.

— Дядя.

Сэнди посмотрел на Фриду, затем снова перевел взгляд на девочку.

— Ты можешь мне его показать?

Она огляделась.

— Нет.

— Что он тебе сказал?

— Он сказал: «Передай вон той женщине эти цветы и скажи…» — Она замолчала. — Я забыла.

— Джинни! — раздался голос. — Джинни!

Девочка припустила назад по тропинке, к маме.

— Ну и что все это значит? — спросил Сэнди.

— Он наблюдает за мной, — ответила Фрида. Ее голос упал почти до шепота.

— Кто?

— Дин, — сказала она. — Дин Рив. Он здесь. Он все время был здесь. Я чувствовала его. Это был он. Я это знаю. — Она повернулась к Сэнди. На ее лице читалось отчаяние. — Я не могла перерезать горло Бет. Я не могла отобрать у нее ремень и перевязать себе ногу. Он спас меня. Дин Рив спас мне жизнь.

Она ждала, что Сэнди заявит, что у нее паранойя, что она сошла с ума, но он этого не сказал.

— Зачем? — только и спросил он.

— Он хочет быть человеком, в чьей власти разрушить мою жизнь.

— И что нам делать?

Она пожала плечами.

— А что я могу сделать?

— Я сказал «нам».

— Я знаю. Спасибо.

Сэнди обнял ее, и она прижалась к нему. Они немного помолчали.

— Так как, поднимемся на холм вместе?

Фрида покачала головой.

— Нам уже пора, — сказала она. — Темнеет. День прошел.

НА ГРАНИ ^(роман)

Кто следит за тобой? Кто преследует тебя? Кто, скрытый во тьме и неизвестности, посылает тебе полные угроз письма — и, похоже, знает о тебе больше, чем близкая подруга или возлюбленный?

Ты будешь подозревать всех. Ты не сможешь доверять ни одному мужчине, ведь кто-то из них — убийца!

Но ты готова сражаться за свою жизнь!

Предисловие

Летом их тела ловят зной. Жара просачивается сквозь поры обнаженной плоти, слепящий свет проникает во тьму, и я представляю, как он кругами расходится внутри, будоражит их. Темная сияющая влага под кожей. Они снимают одежду, плотные, глухие слои ткани, которые носили зимой, и позволяют солнцу касаться их рук и затылка. Лучи стекают между грудей, и они запрокидывают головы, подставляя солнцу лица. Они жмурятся и открывают накрашенные и ненакрашенные рты. Зной пульсирует на тротуарах, по которым они шагают, показывая голые ноги; легкие юбки трепещут в такт шагам. Женщины. Летом я наблюдаю за ними, вдыхаю их запах и запоминаю их.

Они поглядывают на свои отражения в витринах, втягивают животы, распрямляют плечи, а я смотрю на них. Я наблюдаю, как они разглядывают себя. Вижу их, когда они уверены, что их никто не видит.

Рыжая в апельсиновом сарафане. Лямка на плече перекручена. Мелкие веснушки на носу, крупная — на ключице. Лифчик отсутствует. При ходьбе помахивает бледными нежными руками, соски проступают под туго натянутым ситцем сарафана. Грудь мелковата. Острые косточки бедер. Носит сандалии на плоской подошве. Второй палец на ноге длиннее большого. Грязновато-зеленые глаза, оттенка ила на дне реки. Блеклые ресницы, слишком часто моргает. Тонкие губы, в углах остались следы помады. Разморенная, она сутулится, поднимает руку, чтобы вытереть пот со лба. Во впадине подмышки рыжая щетина, скорее всего недельной давности. Ноги тоже колючие, наверное, на ощупь — как влажный наждак. Кожа покрыта красными пятнами, волосы липнут ко лбу. Эта ненавидит победительницу-жару.

Еще одна — грудастая, с рыхлым животиком и шапкой темных волос Можно подумать, что она сильнее страдает от жары, с ее-то весом, этакая гора плоти. Но она преспокойно впускает в себя солнце, не сопротивляясь ему. Я вижу, как она подставляет ему свое крупное мягкое тело. Под мышками на зеленой тенниске круглые пятна пота, струйки текут по шее, вдоль густых прямых прядей волос. Темные волоски на руках блестят от испарины, сильные ноги обуты в закрытые туфли. Волосы под мышками тоже густые — мне известно, какое у нее тело под одеждой. На верхней губе темные усики, рот алый, мясистый, как перезрелая слива. Жует булочку, завернутую в темный пергамент с сальными пятнами, запускает белые зубы в сочную хлебную мякоть. К верхней губе прилипло помидорное семечко, жир стекает по подбородку, но она и не думает вытирать его. Юбка застряла между ягодиц и слегка задралась.

В жару женщины отвратительны. Одни высыхают, как насекомые в пустыне. Сухие морщины на лицах, на губах, веером вокруг уголков глаз. Солнце высасывает из них весь сок. Особенно из старух, которые пытаются спрятать морщинистые руки под длинными рукавами, а лица — под полями шляп. Другие тухнут и гниют, кожа едва сдерживает разлагающуюся плоть. Когда они проходят мимо, я слышу, как они смердят. Сквозь запахи дезодорантов, мыла и духов, которые они наносят на запястья и мочки ушей, я различаю вонь перезрелости и распада.

Зато третьи распускаются, как цветы под солнцем: чистые, свежие, гладкокожие, с шелковистыми, зачесанными назад волосами или длинными прядями, спадающими вдоль щек. Я сижу на скамье в парке и смотрю, как они проходят мимо, по одиночке и стайками, как их разгоряченные ступни утопают в пожухлой траве. На их телах играет солнечный свет. На черноволосой желтое платье, кожа лоснится на солнце, волосы густые и жирные. Проходя мимо, она смеется; этот рокочущий звук исходит откуда-то из потайного уголка в глубине сильного тела. Я замечаю тенистые места: подмышечную впадину, ямочку под коленом, ложбинку между грудей. Все подробности, которые принято скрывать. Они думают, что их никто не замечает.

Порой мне удается разглядеть их белье. У женщины в белой рубашке без рукавов бретелька лифчика то и дело сползает с плеча. Бретелька сероватая, застиранная. Рубашку она надела чистую, а про лифчик и не вспомнила. Решила, что никто ничего не заметит. Но я замечаю такие детали. Край комбинации под подолом юбки. Облупившийся лак на ногтях. Припудренный прыщ. Пуговицу другого оттенка. Пятно, грязь на воротнике. Слишком тесное кольцо, врезавшееся в палец.

Они проходят мимо. Я слежу за ними в окно, когда они думают, что вокруг никого нет. Ту, что сейчас дремлет, я видел в кухне ее квартиры на тихой улочке, где я иногда бываю. Ее голова неловко запрокинута, еще минута — и она вздрогнет и проснется, не понимая, где это она, губы обмякли, рот приоткрылся. На щеке блестит тонкая ниточка слюны, будто слюдяной след улитки.

Садится в машину, платье взбил ветер, промелькнуло белье. Бедра в мелких ямочках.

Засос под тщательно повязанным шарфиком.

Беременная, сквозь тонкую ткань платья просматривается пупок.

Молодая мамаша с пятнами молока на блузке и следами отрыжки на плече, где к нему прижимает голову ребенок.

Улыбка, обнажающая опухшие, оседающие десны; отколовшийся передний зуб; фарфоровая коронка.

Темные корни в проборе белокурых волос, успевших отрасти.

Толстые желтоватые ногти на ногах, выдающие возраст.

Первые признаки варикозных вен на белых голенях, словно лиловые червяки под кожей.

Они валяются на траве в парке, под палящим солнцем. Сидят возле пабов, слизывая с губ пивную пену. Иногда я оказываюсь среди них в вагоне подземки, сдавленный жаркой плотью в застоялом воздухе. Сижу рядом, слегка касаясь ногой чужого бедра. Открываю им двери, вхожу следом в прохладные библиотеки, галереи, магазины, изучаю их походку, манеру поворачивать голову или закладывать пряди волос за уши. То, как они улыбаются и отводят глаза. Порой они не отворачиваются.

Лето в большом городе простоит еще несколько недель.

Часть I. Зоя

Глава 1

Я не прославилась бы, если бы не арбуз. А арбуз не купила бы, если бы не жара. Поэтому начну с жары.

Стояла жара. Но вы, наверное, не так поняли меня. Скорее всего вам представилось средиземноморское побережье, пустынные пляжи, коктейли в высоких бокалах, украшенные разноцветными бумажными зонтиками. Ничего подобного. Эта жара была похожа на громадную, старую, жирную, зловонную, шелудивую, косматую, грязную издыхающую псину, которая обосновалась в Лондоне в начале июня и уже три кошмарных недели не двигалась с места. Жара только усиливалась, становясь все противнее, небо день ото дня меняло цвет с голубого на дикую индустриальную мешанину желтого и серого. Холлоуэй-роуд превратилась в исполинскую клоаку, выхлопные газы держались на уровне тротуаров, придавленные сверху какими-то еще более вредными загрязняющими веществами. Мы, пешеходы, кашляли друг на друга, как ищейки, сунувшие нос в табачную лавку. В начале июня было даже приятно переодеться в легкое платье и подставить кожу солнцу. Но к концу каждого дня мои платья пропитывались потом и покрывались пылью, мыть голову над раковиной приходилось каждое утро.

Как правило, книги для чтения в классе я выбираю в соответствии с фашистскими тоталитарными принципами, навязанными правительством, но в это утро я вдруг взбунтовалась и начала читать детям сказку про Братца Кролика, которую откопала в коробке с потрепанными детскими книжками, приводя в порядок отцовскую квартиру. Я долго перебирала старые школьные табели, письма, написанные еще до моего рождения, безвкусные фарфоровые фигурки, при виде которых на меня нахлынули сентиментальные воспоминания. Все книги я сохранила, думая, что когда-нибудь у меня будут свои дети. Тогда и я буду читать им книжки, которые читала мне мама, прежде чем умереть и предоставить отцу каждый вечер укладывать меня в постель. С тех пор я лишилась ежевечернего чтения вслух, и в моей памяти оно осталось как что-то бесконечно драгоценное и чудесное. И теперь, когда я читаю вслух детям, мне кажется, что я превращаюсь в мягкое, затуманенное подобие собственной матери и что ребенок, которому я читаю, — это тоже я.

Мне хотелось бы написать, что класс заворожил этот старомодный образчик детской литературы. И вправду, пока я читала, дети реже, чем обычно, хныкали, ковыряли в носу, глазели в потолок и толкались. Но самое главное, потом, когда я стала расспрашивать их о сказке, выяснилось, что никто не знает, что такое арбуз. Я нарисовала арбуз на доске красным и зеленым мелом. Арбуз — настолько простая штука, что нарисовать его могу даже я. Раз — и готово.

Я пообещала детям, если они будут хорошо себя вести — и почти целый час они пугали меня непривычно примерным поведением, — в следующий раз принести им арбуз. По пути домой я вышла из автобуса на одну остановку раньше, не доезжая Севен-Систерз-роуд. Идти предстояло через рынок. У первого же прилавка, заваленного фруктами, я купила фунт медово-золотистой черешни и жадно съела ее. Ягоды были кисловатыми, сочными, освежающими, они напомнили мне о родительском доме, о том, как приятно сидеть в тени деревьев на закате. Был шестой час, на улицах уже начинали возникать пробки. Выхлопные газы жарко обдавали лицо, но почему-то меня это только смешило. Как всегда, мне пришлось почти продираться сквозь толпу, но все в этой толпе были настроены добродушно. И ярко одеты. Мой личный счетчик клаустрофобии показывал не обычные одиннадцать, а приятные шесть или семь баллов.

Я купила арбуз размером с баскетбольный мяч и весом с шар для боулинга. Его пришлось упаковать в четыре плотных пакета, но даже в таком виде нести его под мышкой было неудобно. С опаской я перекинула пакет с арбузом через плечо, пошатнувшись при этом и чуть не вылетев на проезжую часть, и потащила к себе, как мешок с углем. До квартиры оставалось всего сотни три ярдов. Пожалуй, справлюсь.

Пока я переходила через Севен-Систерз-роуд и сворачивала на Холлоуэй-роуд, все прохожие глазели на меня. Бог знает, что они думали при виде скудно одетой молодой блондинки, согнувшейся в три погибели под тяжестью пакета — судя по всему, нагруженного железной рудой.

Тут все и случилось. Что я при этом почувствовала? Что-то пронеслось мимо, задело и осталось в прошлом. Точную последовательность событий я восстановила только после того, как мысленно воспроизвела их, рассказала о них другим людям и выслушала их рассказы. Навстречу мне по улице ехал автобус. Он почти поравнялся со мной, когда какой-то человек вдруг спрыгнул с задней площадки. Автобус несся так быстро, как только способен нестись общественный транспорт по Холлоуэй-роуд в час пик. Даже лондонцы не выскакивают из автобусов на полном ходу, поэтому в первый момент мне показалось, что неизвестный просто неосторожно перебегает через улицу за автобусом. Но он с такой силой впечатал подошвы в тротуар и так пошатнулся, что я поняла: он выскочил из автобуса.

А потом я заметила, что к нему каким-то ремешком привязан второй человек. Женщина — старше незнакомца, но еще не пожилая. Она не удержалась на ногах, неловко рухнула и покатилась по асфальту. Я видела ее нелепо взметнувшиеся в воздух ноги, слышала, как она грохнулась об урну, как с глухим стуком ударилась головой о тротуар. Мужчине удалось вырваться. В руках он держал сумочку. Сумочку упавшей женщины. Обеими руками он прижимал ее к груди. Кто-то закричал, и неизвестный во весь опор понесся прочь. На лице у него застыла странная, натянутая улыбка, глаза казались стеклянными. Он мчался прямо на меня, поэтому я отскочила. Но я не просто посторонилась. Пакет с арбузом соскользнул с моего плеча, я слегка откинулась назад и взмахнула им. Мне пришлось откинуться, иначе пакет упал бы мне за спину и я вместе с ним. Если бы пакет описал полный круг, я тоже потеряла бы равновесие. Но к счастью, полет пакета прервался: арбуз с размаху ударил неизвестного прямо в живот.

Кстати, о точке касания: играя в лапту в начальной школе, я била по мячу так, что он чаще всего ударялся о ребро биты и отскакивал в непредсказуемом направлении. Но иногда точка касания мяча оказывалась настолько удачной, что для удара почти не требовалась сила — мяч летел сам. Такая же точка касания есть и у крикетной биты, только называется она «яблочком». И у теннисных ракеток. И у бейсбольных бит. Так вот, мой арбуз угодил этому охотнику за сумочками в самое выгодное для удара место, находясь в верхней точке траектории. Из легких незнакомца со свистом вырвался воздух, и он осел на тротуар так, словно под одеждой не было тела, сложился, как на шарнирах, а не рухнул навзничь, будто поваленное дерево. Сложился, как высотное здание, под фундамент которого заложили взрывчатку, — только что оно стояло на месте и вот уже исчезло в облаке пыли и щебня.

Я не знала, что буду делать, если он очухается и бросится на меня. Арбуз был одноразовым оружием. Но прийти в себя вор не успел. К тому времени как он попытался сесть, нас уже окружила толпа. Больше я не видела этого человека, потому что вспомнила про его жертву. Ко мне подходили, что-то спрашивали, но я не слушала. От возбуждения у меня кружилась голова, хотелось смеяться и болтать без умолку. Но при виде женщины мне стало не до смеха. Скорчившись, она неподвижно лежала на тротуаре лицом вниз. На асфальте застыла лужица густой темной крови. Если бы не редкие подергивания ноги, я решила бы, что женщина мертва. Незнакомка была элегантно одета в деловой костюм с довольно короткой серой юбкой. Я вдруг представила себе, как сегодня утром она завтракала и собиралась на работу, а потом направлялась домой, строя планы на вечер и предвкушая отдых — до тех пор, пока неожиданное событие не изменило ее жизнь. Почему она просто не выпустила из рук злополучную сумку? Наверное, зацепился ремешок.

Людям, обступившим незнакомку, явно было неловко. Всем нам хотелось, чтобы какое-нибудь официальное лицо — врач, полицейский или другой человек в форме — выступило вперед, взяло на себя ответственность и дальше все пошло бы по накатанной колее. Но из толпы никто не выходил.

— Здесь, случайно, нет врачей? — спросила стоящая рядом со мной женщина.

Черт! Я же окончила двухдневные курсы оказания первой помощи, когда готовилась в учителя! Я вышла вперед и опустилась на колени рядом с пострадавшей. Толпа за моей спиной облегченно оживилась. Я прекрасно помнила, как следует давать лекарства двухлетним малышам, но к данному случаю могла применить только одно правило: «Если сомневаешься — ничего не предпринимай». Женщина до сих пор не пришла в себя. Изо рта у нее вытекло довольно много крови. В голове у меня всплыли слова «выведение из обморока». Стараясь действовать как можно осторожнее, я повернула ее лицом к себе. Толпа за спиной заахала и заойкала.

— Кто-нибудь вызвал «скорую»? — спросила я.

— Я вызвал, по мобильнику, — откликнулся кто-то.

Глубоко вздохнув, я полезла двумя пальцами в рот незнакомке, только теперь заметив, что у нее ярко-рыжие волосы и очень бледная кожа. Женщина оказалась моложе, чем на первый взгляд; пожалуй, она была даже красива. Интересно, какие у нее глаза? Наверное, зеленые: зеленые глаза и рыжие волосы — обычное сочетание. Я выгребла изо рта незнакомки загустевшую кровь, посмотрела на свою испачканную ладонь и увидела зуб или обломок зуба. Женщина глухо застонала. Потом закашлялась. Уже неплохо. Совсем рядом оглушительно завыла сирена. Я подняла голову. Меня оттеснил в сторону человек в форме. Слава Богу!

Левой рукой я выудила из кармана платок и тщательно стерла с пальцев кровь и слюну. Мой арбуз! Где же арбуз? Я двинулась на поиски. Охотник за сумочками уже сидел, на него сверху вниз смотрели двое полицейских, мужчина и женщина. Рядом валялся мой голубой пакет.

— Пакет мой, — сообщила я. — Я выронила его.

— Это она! — выпалил кто-то. — Она его остановила.

— Не просто остановила, а нокаутировала, — поправил другой голос, и кто-то из женщин засмеялся.

Грабитель уставился на меня — не мстительно, как я ожидала, а озадаченно.

— Это правда? — с оттенком недоверия в голосе спросил полицейский.

— Да, — устало подтвердила я. — Но мне пора.

Меня остановил офицер полиции:

— Вам придется ответить на несколько вопросов, уважаемая.

— Что вы хотите узнать?

Он вынул блокнот.

— Для начала — вашу фамилию и адрес.

Забавно, но только теперь я поняла, что нахожусь в состоянии шока. Фамилию я все-таки вспомнила, хоть и с трудом. Но адрес вылетел у меня из головы, хотя квартира принадлежала мне и я прожила в ней уже восемнадцать месяцев. Пришлось достать из кармана ежедневник и прочесть полицейскому адрес. У меня так дрожали руки, что строчки прыгали перед глазами. Должно быть, меня приняли за помешанную.

Глава 2

Я дошла по списку в журнале до буквы «Э»: Деймиан Эверетт, тощий мальчишка в огромных очках, обмотанных скотчем, с грязными ушами, слюнявым ртом и вечными ссадинами на коленках — на игровой площадке дети то и дело толкали его.

— Здесь, мисс… — прошептал он, но тут в класс заглянула Полин Дуглас.

— На два слова, Зоя, — попросила она. Я поднялась, суетливо оправила платье и вышла. По коридору носились приятные сквозняки, но я заметила, что на тщательно напудренном лице Полин проступила испарина, а седеющие волосы на висках влажно поблескивают. — Мне звонили из «Газетт».

— Откуда?

— Из местной газеты. Хотят взять у тебя интервью, расспросить о твоем подвиге.

— О чем?.. А, ясно. Но я…

— Они еще говорили что-то про арбуз.

— Понимаете, дело в том, что…

— Вместе с журналистом приедет фотограф. Тише! — Последнее относилось к детям, с любопытством обступившим нас.

— Извините за беспокойство. Просто отошлите их обратно.

— Ни за что, — твердо заявила Полин. — Я предложила им подъехать без четверти одиннадцать, к большой перемене.

— А стоило ли? — усомнилась я.

— Зачем упускать отличную рекламу? — Она заглянула в класс поверх моего плеча. — Это он?

Я оглянулась на большой полосатый арбуз, с невинным видом возлежащий на полке за моей спиной.

— Он самый.

— Ни за что бы не подумала, что ты такая сильная. Ладно, до встречи.

Я вернулась в класс и снова уткнулась в журнал.

— Так на чем мы остановились?.. Да. Кадиджа.

— Здесь, мисс.

* * *

Журналист оказался мужчиной средних лет, толстеньким коротышкой с пучками волос, торчащими из ноздрей и из-под воротника рубашки. Его фамилию я не разобрала, и от этого мне было неловко — он-то знал мои имя и фамилию. Кажется, его звали Боб. От жары его лицо приобрело багровый оттенок, под мышками расплылись громадные пятна пота. Он стенографировал наш разговор в потрепанном блокноте, ручка так и скользила, зажатая в его мясистом кулаке. А фотографу, сопровождавшему его, было лет семнадцать: темный ежик, серьга в ухе, настолько тугие джинсы, что я опасалась, как бы они не треснули, когда он присаживался с фотоаппаратом на четвереньки. Боб донимал меня вопросами, а фотограф тем временем блуждал по классу, смотрел на меня сквозь объектив с разных точек. Перед их приездом я успела причесаться и слегка подкраситься — по настоянию Луизы, которая вытолкала меня в учительскую раздевалку и сама взялась за расческу. Теперь я уже жалела о том, что не приняла ее советы всерьез. Я сидела в старом платье цвета сливок, с измятым подолом. В присутствии журналиста и фотографа я ощущала неловкость.

— О чем вы думали перед тем, как решили сбить его с ног?

— Я просто сбила его. Не задумываясь.

— И вам не было страшно?

— Нет. Испугаться я не успела.

Журналист торопливо выводил в блокноте закорючки. Мне все казалось, что он ждет от меня гораздо более глубоких и остроумных ответов.

— Откуда вы родом? Аратюнян — странная фамилия для блондинки.

— Из деревни под Шеффилдом.

— Значит, в Лондоне вы недавно. — Дожидаться подтверждения он не стал. — И вы работаете с дошкольниками?

— Точнее, с учащимися нулевого класса.

— Сколько вам лет?

— Двадцать три.

— Хм-м… — Он обвел меня задумчивым взглядом, словно оценивал ничем не примечательную свиноматку на сельскохозяйственном аукционе. — Сколько вы весите?

— Что?.. Примерно семь с половиной стоунов^[15].

— Семь стоунов? — Он ухмыльнулся. — Невероятно. А преступник был здоровый малый. — Он пососал ручку. — Вы согласны, что общество изменилось бы к лучшему, если бы в нем было больше таких людей, как вы?

— Не знаю… — растерянно промямлила я, подыскивая уместный ответ. — А если бы у меня под рукой не оказалось арбуза? Или если бы я промахнулась?

Зоя Аратюнян, выступающая от имени бессловесной молодежи. Боб нахмурился, даже не пытаясь записать мой ответ.

— Как вы себя чувствуете в роли героини?

До этого момента все шло неплохо, но теперь я ощутила легкое раздражение. Конечно, облечь его в хоть сколько-нибудь разумные слова я не смогла.

— Так вышло, — пожала плечами я. — Героиней я себя не считаю. Вы, случайно, не знаете, что с той женщиной?

— Все в порядке, если не считать пары сломанных ребер и зубов.

— Надо снять ее с арбузом, — вмешался мальчишка-фотограф.

Боб кивнул:

— Да, так будет лучше.

Он снял арбуз с полки, пошатнувшись от тяжести.

— Увесистый, — заметил он, кладя арбуз мне на колени. — Неудивительно, что вы сбили его с ног. Смотрите на меня, подбородок выше. Улыбочку, дорогая! Ну, еще разок. Отлично.

Я улыбалась до тех пор, пока улыбка не стала заученной. В класс заглядывала усмехающаяся Луиза. Меня так и подмывало расхохотаться.

Потом фотографу вздумалось снять меня с арбузом и детьми. Я попыталась притвориться чопорной викторианской классной дамой, но выяснилось, что Полин уже дала согласие на такой снимок. Арбуз фотограф предложил разрезать. Он оказался сочным, с густо-розовой мякотью, чуть более светлой у корки, с лакированными черными семечками и травянистым свежим ароматом. Я разрезала его на тридцать две дольки: по одной каждому из детей и одну для меня. Они обступили меня на расплавленной от жары бетонной игровой площадке, держа свои ломти арбуза и улыбаясь в объектив.

— А теперь — все вместе! Раз, два, три — чи-из!

* * *

Местная газета вышла в пятницу. Всю первую полосу заняла огромная фотография — я, дети и куски арбуза. «Мисс Героиня и тот самый арбуз». Снимок был далеко не безупречным. Дэрил ковырял в носу, Роуз заправила юбку в трусики, а в остальном все получилось неплохо. Полин осталась довольна. Она повесила вырезку из газеты на доску объявлений в вестибюле, где ее вскоре захватали дети, а потом сообщила мне, что по поводу статьи звонили из солидной газеты. По своей инициативе Полин назначила интервью и еще один сеанс фотосъемки на обеденный перерыв. Собрание учителей я могу пропустить — конечно, если я не против интервью. Она уже поручила своей секретарше купить еще один арбуз.

* * *

Я подумала, что этому надо положить конец. Самостоятельное и бесконтрольное продолжение этой истории меня ошеломило. На следующий день я едва узнала себя в женщине на одном из разворотов «Дейли мейл» — отягощенной громадным арбузом и придавленной сверху броским заголовком. Эта женщина с осторожной улыбкой и светлыми волосами, аккуратно заложенными за уши, не была похожа на меня внешне и изъяснялась не так, как я. Неужели все новости в этом мире — вымысел? На следующей странице, в самом низу, была помещена крохотная заметочка о том, что в Кашмире с моста рухнул автобус, почти все пассажиры погибли. Наверное, если бы не двадцатитрехлетняя учительница-англичанка, места для статьи о трагедии в Кашмире осталось бы гораздо больше.

— Ерунда, — заявил Фред, когда я поделилась с ним этими мыслями вечером, поедая подмокшие чипсы с уксусным соусом после кино, в котором обладатели чудовищных бицепсов с оглушительным треском крушили друг другу челюсти. — Не прибедняйся. Ты совершила геройский поступок — всего за долю секунды решила, как быть. — Он взял меня за подбородок худой мозолистой ладонью. Мне показалось, что он видит не меня, а женщину с фотографии, с приклеенной улыбкой. Фред поцеловал меня. — Одни люди спасают других, бросаясь животом на гранату, а ты метнула арбуз. Вот и вся разница. Пойдем к тебе? Еще не очень поздно.

— У меня целая гора письменных работ.

— Я ненадолго.

Он швырнул остатки чипсов в переполненную урну, обошел собачью кучу на тротуаре и обнял меня за плечо длинной рукой. Исходящий от Фреда запах сигарет и сена перебивал вонь выхлопных газов и прогорклого масла из забегаловок, торгующих кебабами и чипсами. Он высоко закатал рукава рубашки, его предплечья были загорелыми и исцарапанными. Светлые волосы падали на глаза. В этот душный вечер в большом городе от Фреда веяло прохладой. Я не устояла.

* * *

Фред — мой новый парень, а может, и не просто парень. В отношениях мы достигли идеальной стадии. Трудности и смущение первого периода, когда чувствуешь себя комиком перед неподатливой аудиторией, скупой на смех и аплодисменты, мы уже миновали. Впрочем, смеха я и не добивалась. Но те времена, когда слоняешься по квартире, не обращая внимания на партнера, еще даже не маячили у нас на горизонте.

Почти весь год Фред проработал садовником, стал жилистым и сильным. Было видно, как при движениях мышцы перекатываются у него под кожей. Его руки, шея и лицо покрылись густым загаром, а грудь и живот сохранили молочную белизну.

Мы еще не дошли до того, чтобы аккуратно и методично снимать одежду и тщательно развешивать ее на стульях. К тому времени как мы добрались до моей квартиры — а она всегда оставалась только моей, — нами уже овладело нетерпение, перед которым отступило на второй план все остальное. Иногда днем в классе, когда дети капризничали, а мне нездоровилось от жары, я вспоминала про Фреда, про предстоящий вечер и сразу ощущала прилив энтузиазма.

Потом мы закурили, лежа в моей тесной спальне и слушая музыку и гудки за окном на улице. Кто-то заорал: «Тварь, сука, я тебе покажу!» По тротуару прогрохотали подошвы, вскрикнула женщина. Ко всему этому я более-менее привыкла. И уже не просыпалась по ночам от топота и визга.

Фред включил лампу на тумбочке, осветив унылую, убогую неприглядность квартирки. Как меня угораздило купить ее? Сумею ли я теперь сбыть ее с рук? Даже если я приведу ее в порядок — выброшу застиранные оранжевые шторы, оставленные бывшим владельцем, прикрою ковром вытертый паркет, оклею обоями бежевые стенные панели, покрашу оконные рамы, повешу на стены зеркала и картины, — никакой, даже самый продуманный дизайн не замаскирует тесноту и мрачность этой дыры. Из одной и без того крохотной квартиры кто-то предприимчивый выкроил целых две. Окно в комнате, гордо именуемой гостиной, разделяла пополам перегородка, через которую я часто слышала, как сосед осыпает кого-то бранью. В порыве горя и тоски, подгоняемая отчаянным желанием иметь хотькакой-нибудь дом, я потратила на эту халупу все деньги, оставленные мне отцом. Здесь я так и не прижилась, просто застряла, когда цены на недвижимость взлетели до небес. В жару мне приходилось каждый день мыть окна, и все-таки к вечеру они покрывались жирной копотью.

— Я заварю нам чаю.

— Молока нет.

— А пива? — с надеждой спросил Фред.

— Тоже нет.

— Что же у тебя есть?

— Кажется, хлопья.

— Что толку? Молока-то нет.

Это было скорее утверждение, чем вопрос, ответа на который от меня ждут. Фред деловито принялся натягивать брюки. Я уже знала, что будет дальше: он чмокнет меня в щеку и уйдет. Визит закончен.

— Чтобы пожевать, сойдет, — вяло отозвалась я. — Просто похрустеть.

Почему-то я все время думала об ограбленной женщине, вспоминала, как летело по воздуху ее тело — точно сломанная кукла, выброшенная из окна.

— Завтра, — напомнил он.

— Ага.

— С друзьями.

— Само собой.

Я села на постели, глядя на гору непроверенных письменных работ.

— Спокойной ночи. Вот тебе сегодняшняя почта.

Сверху лежал счет, который я просмотрела мельком и отложила его на тумбочку, к другим счетам. Под ним обнаружился конверт, надписанный крупным, размашистым почерком.

«Уважаемая мисс Аратюнян,

судя по фамилии, вы иностранка, хотя на фотографиях похожи на англичанку. Разумеется, я не расист, у меня много друзей среди таких людей, как вы, но…»

Я отложила письмо и потерла виски. Дерьмо. Псих. Только этого мне не хватало.

Глава 3

Меня разбудил звонок в дверь. Сначала я решила, что это розыгрыш или что какой-нибудь выпивоха перепутал дверь подъезда с входом в паб. Раздвинув шторы в гостиной, я прижалась лицом к стеклу, пытаясь разглядеть стоящего у двери, но так ничего и не увидела. Я посмотрела на часы. Восьмой час. В такую рань ко мне никто не заходит. Чтобы не одеваться, я набросила ярко-желтый нейлоновый плащ и спустилась к двери.

Дверь я приоткрыла опасливо, выглядывая в узкую щелку. Подъезд выходил на Холлоуэй-роуд, и мне вовсе не хотелось создавать аварийные ситуации, выскакивая на порог прямо из-под одеяла. При виде почтальона у меня упало сердце: когда почту отдают тебе прямо в руки, обычно это не предвещает ничего хорошего. Чаще всего приходится расписываться, подтверждая, что получил гигантский счет и последнее требование уплатить по нему под угрозой отключения телефона.

Но как ни странно, почтальон улыбался. За его спиной начинался новый день, обещающий жару. Этого почтальона я видела впервые и не знала, новичок он или нет. На нем были симпатичные синие саржевые шорты и отутюженная голубая рубашка с коротким рукавом — очевидно, официальная, но довольно-таки щегольская летняя форма. В этом немолодом служащем было что-то от «Спасателей Малибу». Я стояла на пороге, с интересом разглядывая его, а он с таким же любопытством смотрел на меня. Спохватившись, я вспомнила, что плащ у меня куцый, полупрозрачный, к тому же не застегнут. Я плотно закуталась в него, совершив еще одну ошибку. Происходящее начинало напоминать сцену из низкопробных комедий начала 70-х, которые крутят по ТВ в пятницу поздно ночью. Порнушку для невзыскательных зрителей.

— Квартира С? — спросил почтальон.

— Да.

— Вам почта, — сообщил он. — В ящик она бы не влезла.

И верно. «Почтой» оказались десятки разнокалиберных конвертов, связанных в пачки эластичной лентой. Это что, шутка? Чтобы одной рукой взять кипы конвертов под мышку, второй продолжая придерживать полы плаща, понадобился замысловатый маневр.

— Празднуете день рождения? — Почтальон подмигнул.

— Нет, — ответила я и голой ногой захлопнула дверь.

Поднявшись к себе, я сгрузила почту на большой стол в гостиной. Из беспорядочной кучи я выбрала элегантный сиреневый конверт, уже зная, что найду внутри. Иметь прадеда или прапрадеда, сотню лет назад эмигрировавшего из Армении с одним рецептом йогурта в кармане, плохо прежде всего тем, что твой адрес очень просто найти в справочнике. И чего он не сменил фамилию по примеру других иммигрантов? Я прочла письмо.

«Уважаемая Зоя Аратюнян,

сегодня я прочла в утренней газете о вашем героическом поступке. Прежде всего позвольте выразить восхищение отвагой, которую вы проявили, останавливая преступника. Если разрешите еще немного злоупотребить вашим терпением…»

Я дочитала до конца всю страницу, потом вторую и третью. Всего их было пять. Некая миссис Дженет Иглтон исписала их зелеными чернилами. Это письмо я приберегла напоследок. Вторым я вскрыла ничем не примечательный конверт.

«Дорогая Зоя, поздравляю!

Вы совершили настоящий подвиг, и будь в Лондоне побольше таких людей, как вы, жить в нашем городе было бы гораздо приятнее. На фотографии в газете вы очень симпатичная, поэтому я и пишу вам. Меня зовут Джеймс Гантер, мне двадцать пять лет, я вполне прилично выгляжу, но почему-то никак не могу найти хорошую девушку, свою родственную душу…»

Я свернула письмо и положила его поверх письма миссис Иглтон. Следующее послание, больше напоминало бандероль. Я скрыла его. В конверте обнаружилась пачка бумаг — наполовину сложенная, наполовину скатанная в рулон. Я увидела какие-то схемы, стрелки, столбцы списков. Но судя по первой странице, и это письмо предназначалось мне.

«Уважаемая мисс Аратюнян!

(Любопытная фамилия. Может быть, вы зороастрийка? Сообщите мне на абонентский ящик (внизу). К этому вопросу (о зороастризме) я вернусь позже).

Вы защищены от сил тьмы. Но как вам известно, существуют и другие силы, сопротивляться которым не так-то просто. Знаете ли вы, что такое провозвестник? Если да, пропустите следующий абзац и продолжайте читать с того места, которое я ради вашего удобства пометил звездочкой. Привожу здесь в целях демонстрации это обозначение (*), Абзац же для удобства помечен двумя (2) звездочками во избежание путаницы…»

Это письмо легло поверх письма от Джеймса Гантера. Я сходила в ванную, вымыть руки. Но этого оказалось недостаточно. Мне настоятельно требовался душ. В моей квартире принять душ непросто. Мне нравятся душевые кабинки с застекленными дверцами, с матовыми стеклами — кабинки, в которых можно стоять. Раньше я встречалась с парнем, единственным достоинством которого была душевая кабинка аж с шестью насадками помимо обычной, на потолке. Но чтобы принять душ у меня в квартире, приходится садиться на корточки в ванную и долго возиться с ржавыми кранами и гибким шлангом. И все-таки я несколько минут полежала в ванной, направляя воду в лицо. Это было все равно что нежиться под теплым мокрым одеялом.

Я вышла из ванной и начала собираться на работу, приготовила себе кружку кофе и закурила. Мне стало легче. Но окончательно мне полегчало бы, если бы груда писем вдруг куда-нибудь исчезла со стола. Все эти люди знают, где я живу. Нет, не все: перебрав письма, я убедилась, что некоторые переслали мне из редакций газет, куда их поначалу отправили. Наверное, среди писем есть и приятные. «Хорошо уже, — думала я, — что все эти люди просто написали мне, а не позвонили и не нагрянули в гости».

В тот же миг зазвонил телефон, и я подскочила на месте. Но нет, звонил не поклонник, а агент по недвижимости Гай, якобы занятый продажей моей квартиры.

— У меня есть пара клиентов, которые не прочь осмотреть квартиру.

— Прекрасно, — отозвалась я, — ключ у вас есть. А что слышно от пары, которая смотрела ее в понедельник? Что-нибудь решили?

На хорошие вести я не надеялась. Потенциальный покупатель был мрачен, а его жена болтала без умолку — о чем угодно, только не о квартире.

— Их не устроило расположение, — беспечным тоном объяснил Гай. — И метраж. Да и, сказать по правде, состояние квартиры. Она немного запущена.

— Только приведите клиентов сегодня пораньше. Вечером я жду гостей.

— На день рождения?

Я глубоко вздохнула.

— Вам это действительно интересно, Гай?

— Ну да…

— Я устраиваю вечеринку по тому поводу, что выставила квартиру на продажу уже полгода назад.

— Не может быть!

— Правда-правда.

— Слишком быстро пролетели эти полгода.

Его слова прозвучали убедительно. Повесив трубку, я обвела комнату безнадежным взглядом. Сегодня ее будут осматривать посторонние люди. Когда я перебралась в Лондон, тетя подарила мне книгу полезных советов для домовладельцев и домохозяек. Говорилось в ней и о том, как навести порядок в доме всего за четверть часа. Но как быть, если в запасе у тебя только одна минута? Я застелила постель, поправила коврик у порога, сполоснула кружку из-под кофе и аккуратно поставила ее вверх дном на сушилку. Потом нашла в шкафу коробку, сбросила в нее письма и запихнула под кровать. Еще полторы минуты — и я опоздаю на работу. Уже в который раз. Взмыленная, уставшая, а очередной жаркий день только начинается.

* * *

— …Итак, дорогуша, каким способом можно привлечь покупателей?

Луиза стояла у окна, попивая пиво из бутылки и стряхивая пепел на Холлоуэй-роуд.

— Очень простым, — объяснила я. — Избавиться от оживленной улицы. Потом от паба по соседству и забегаловки с кебабами — через дорогу. Сделать ремонт. Вид у квартиры слишком обшарпанный, верно? Я возненавидела ее с первой минуты, и, если понадобится сначала потратить деньги, чтобы продать ее, я готова на это. Я мечтаю о маленькой уютной квартирке с садом или о чем-нибудь в этом роде. Жилищный бум в разгаре. Должен же найтись ненормальный покупатель и на эту дыру! — Я затянулась сигаретой. — Ее уже смотрели десятки чокнутых. Значит, будут и другие.

Луиза рассмеялась. Она пришла пораньше, чтобы помочь мне подготовиться к вечеринке, поболтать, а еще потому, что она добрая душа.

— Знаешь, я притащилась сюда не только для того, чтобы узнать, как продвигается продажа квартиры. Выкладывай про нового приятеля. Он сегодня придет?

— Все придут.

— Все? Что это значит? У тебя несколько парней?

Я хихикнула.

— Нет. Просто он не расстается со своей компанией. Кажется, они знакомы с начальной школы — или с пеленок. Они обожают покупать пиво упаковками по шесть банок.

Луиза нахмурилась:

— И в постель они тоже ложатся вшестером? С этого места, пожалуйста, поподробнее.

— Нет, к тому времени остальные пятеро уходят.

— Как вы познакомились?

Я прикурила следующую сигарету.

— Я познакомилась со всеми шестерыми сразу. Несколько недель назад меня позвали на вечеринку в галерею в Шордитче. Вечеринка не удалась, человек, который пригласил меня, не явился. Вот я и слонялась из комнаты в комнату с бокалом, делая вид, что очень занята, — понимаешь, о чем я?

— Еще бы! В этом деле я — мировая чемпионка, — усмехнулась Луиза.

— Забрела наверх и наткнулась на компанию симпатичных молодых людей. Они толпились вокруг автомата для пинбола, дергали ручки, кричали, хохотали — словом, веселились вовсю. Один из них — нет, не Фред — обернулся, заметил меня и спросил, хочу ли я сыграть. Я кивнула. Мы потусовались, а на следующий вечер я встретилась с ними в городе.

Луиза задумалась.

— А потом перед тобой встала трудная задача — кого из них предпочесть?

— Не совсем, — покачала головой я. — Через день Фред сам позвонил мне домой и предложил встретиться. Я спросила, разрешили ли ему друзья, и он смутился. — Я высунулась в окно. — А вот и они.

Луиза подошла поближе. Компания переходила через улицу, не обращая на нас внимания.

— Ничего ребята, — коротко оценила Луиза.

— В середине, с большой сумкой, — Фред. Видишь? Светло-русый, почти блондин.

— Как всегда, ты заграбастала себе лучшего.

— А вон тот, в длинном плаще, — Дункан.

— И чего он парится в нем в такую жару?

— Воображает себя метким стрелком из какого-то дешевого вестерна. С плащом он не расстается. Вон те двое — братья Бернсайд. В очках и бейсболке — Грэм. Длинноволосый — Моррис. Привет! — Последнее слово было уже обращено к гостям.

Они дружно запрокинули головы.

— Мы не прочь зайти, — прокричал в ответ Дункан, — но, к сожалению, нас пригласили в гости!

— Не болтай, — усмехнулась я. — Ловите!

Я бросила им связку ключей, Грэм ловко сдернул с головы бейсболку и поймал ключи в нее. Парни сами отперли дверь и вошли.

— Скорее! — воскликнула Луиза. — У нас тридцать секунд. За кого я должна выйти замуж? Кто самый перспективный? Фреда пропустим.

Чтобы собраться с мыслями, мне понадобилось две секунды.

— Грэм работает ассистентом фотографа.

— Ясно.

— Дункан и Моррис — коллеги. Копаются в компьютерах. Что именно они делают — не знаю и не хочу знать. Дункан — душа любой компании, Моррис перестает стесняться только рядом с ним.

— Это они братья?

— Нет, братья — Моррис и Грэм. Дункан рыжий, он на них совсем не похож.

— Ладно. Пока что остановим выбор на технарях. Значит, Моррис — робкий малый, а Дункан — рыжий болтун.

Продолжить нам не удалось: в комнату ввалились все шестеро гостей. Когда я приглашала их в гости, они с развязным видом допытывались, будут ли женщины, галдели на всю улицу, но сейчас у меня дома притихли и вежливо ждали, когда их представят Луизе. За это я их и любила.

Фред первым делом одарил меня долгим поцелуем, и мне невольно подумалось, что это поступок напоказ. Знак внимания или стремление пометить свою территорию? Потом он вручил мне кусок пронзительно-яркой ткани.

— Я решил, она тебе пригодится — чтобы прикрыть сырое пятно, — объяснил Фред.

— Спасибо, Фред, — с сомнением отозвалась я. Ткань показалась мне чересчур яркой, сочетание цветов — диким. — Но потенциальные покупатели наверняка захотят увидеть, что под ней.

— Надо повесить ее, тогда и покупатели появятся.

— Да?.. Ну ладно.

— Зоя говорит, вы компьютерный гений, — обратилась Луиза к Дункану.

Стоящий рядом Моррис совсем по-детски и очень мило покраснел.

— Ей показалось, — объяснил Дункан, вскрывая банку пива, — у Зои все гении. Мы просто научили ее работать на компьютере. — Он отхлебнул пива. — Достижение из разряда блестящих. С таким же успехом можно учить белку искать орехи.

— Белки прекрасно ищут орехи, — вмешался Моррис.

— Правильно, — подтвердил Дункан.

— Их незачем учить, — упорствовал Моррис.

— Само собой. Вот и Зоя теперь обращается с компьютером так же ловко, как белки ищут орехи.

— Значит, надо было сказать: «Это все равно что учить белку жонглировать».

Дункан озадачился.

— Белок нельзя научить жонглировать.

Я наполнила стакан Луизы.

— Это надолго, — объяснила я ей. — Они могут спорить часами. Наверное, потому, что знакомы с пеленок.

Я отправилась на кухню за чипсами, Луиза последовала за мной. В открытую дверь мы исподтишка наблюдали за ребятами, оставшимися в комнате.

— А он симпатяга, — заметила Луиза, кивая в сторону Фреда. — Что это он курит? Так расслабился. Прямо экзотика.

— В душе он хиппи. Да, расслабляться он умеет.

— Ты серьезно?

Я сделала глоток из ее стакана.

— К этому мы еще вернемся, — пообещала я.

Подоспело еще несколько гостей, в том числе Джон, добродушный учитель из нашей школы, который опоздал пригласить меня на свидание всего на пару дней, и две девушки, с которыми я познакомилась через Луизу. Вечеринка, похоже, удалась. После пары коктейлей я почувствовала расположение к этому новому для меня кругу людей. Их объединяло лишь одно — знакомство со мной. Еще год назад я была одинока, несчастна и никого из них не знала, а теперь они в гостях у меня дома, в пятницу вечером. Мои размышления прервал звон. Фред стучал по стеклянной бутылке вилкой.

— А сейчас — полная тишина! — провозгласил он, когда все уже умолкли. — Произносить тосты я не умею, и так далее и тому подобное. Поэтому я просто встану и скажу: мне нравится эта квартира! Так давайте поднимем бокалы за то, чтобы через шесть месяцев снова собраться здесь! — Послышался звон стекла. Сверкнула вспышка — Грэм сфотографировал нас. Я не удивилась: он и разговоры вел, нацелив на собеседника фотоаппарат, будто третий глаз. Немного раздражает, правда, — так и кажется, что он не слушает, а выбирает удачные кадры. — А еще у нас юбилей, — продолжал Фред. Ему ответил хор удивленных голосов, я тоже не поняла, о чем речь. — Да-да, — подтвердил он. — Сегодня ровно девять дней, как мы с Зоей… хм… встретились.

Дункан подавил смешок, Грэм ухмыльнулся, но остальные молча ждали продолжения. Мне вдруг показалось, что я попала на ужин в клуб регбистов.

— Фред… — попыталась вмешаться я, но он остановил меня, вскинув руку.

— Подожди! Обидно, если такой чудесный вечер пропадет зря, но… а это что такое? — явно фальшивым тоном перебил он себя, наклонился и пошарил за моим креслом. И вытащил из-за спинки что-то большое, квадратное, завернутое в коричневую бумагу. — Или очередное подношение Зое от неизвестного поклонника, или просто подарок!

— Дураки, — беззлобно обругала я всю шестерку. Подарок подозрительно напоминал картину. Едва начав срывать обертку, я поняла, что это такое. — Ах вы, негодяи! — расхохоталась я. Мне преподнесли целую страницу из «Сан» в рамке, со статьей под крупным заголовком «Я и мой арбуз» и подзаголовком помельче «Деловитая блондинка обезвредила грабителя».

— Речь! — заявила Луиза, приставив ладони рупором ко рту. — Требуем речь!

Я открыла рот, но тут в дверь позвонили.

— Минутку, — попросила я.

За дверью я увидела незнакомого мужчину в темно-коричневом вельветовом костюме и массивных ботинках.

— Я насчет квартиры, — сообщил он. — Это здесь?

— Да, да, — закивала я. — Заходите.

Я повела его вверх по лестнице, из приоткрытой двери слышались голоса.

— У вас, похоже, гости, — заметил он.

— Да, у меня день рождения.

Глава 4

Наконец поток писем иссяк. Первая лавина превратилась в тоненькую струйку, потом вообще кончилась. Одно время мне даже нравилось получать столько писем. Я пачками брала их с собой, когда Фред и его друзья куда-нибудь приглашали меня. Мы садились за столик на тротуаре в Сохо, у какого-нибудь бара, пили ледяное пиво, передавали друг другу письма и зачитывали вслух отдельные фразы. Потом у Морриса с Дунканом обязательно завязывался непостижимый для посторонних разговор, в котором они называли нас семью гномами, великолепной семеркой или семью смертными грехами, а я слушала и переговаривалась с Грэмом и Фредом.

— Представляете, люди со всех концов Британии пишут письма на восьми страницах совершенно незнакомому человеку, ищут адрес в телефонной книге, покупают марки! Неужели им больше нечем заняться?

— Конечно, нечем, — отозвался Фред, сжимая мое колено. — Ты же идол. Ты и твой арбуз. Раньше тебя любили только мы, а теперь ты — воплощение мужских мечтаний. Сильная и прекрасная женщина. Каждому из нас нужна такая, чтобы умела ходить по трупам на шпильках. — Он наклонился и горячо прошептал мне на ухо: — И ты только моя.

— Перестань, — одернула я, — уже не смешно.

— Вот ты и стала звездой, — подхватил Грэм. — Лови момент, наслаждайся.

— Господи, неужели нельзя просто посочувствовать мне? Моррис, тебе нечего сказать в мою защиту?

— Да, скажи нам, Моррис, — закивал Фред. — Что бы ты посоветовал красавице, стонущей под бременем славы?

И он подался вперед и мягко похлопал Морриса по щеке. Иногда ребята озадачивали меня, их жесты казались ритуалами экзотической культуры, которую я не понимала. Они обменивались репликами, а я никак не могла сообразить, что это — шутка, оскорбление или розыгрыш. Я никогда не знала заранее, засмеется жертва или разозлится. К примеру, Фред никогда не хвалил Морриса, но все-таки вел себя с ним, как с лучшим другом. Все умолкли, у меня екнуло в животе. Сконфуженный всеобщим вниманием, Моррис заморгал и пригладил волосы. Мне казалось, он делает это умышленно — чтобы подчеркнуть, как длинна и густа его шевелюра.

— Кто назовет десять фильмов, в которых есть письма? — спросил он.

— Моррис! — вскипела я.

— «Письма незнакомки», — выпалил Грэм.

— «Письма трех женщин», — добавил Дункан.

— «Письмо», — включился Фред.

— Слишком просто, — перебил Моррис. — Десять фильмов, в которых есть письма, но в названии нет слова «письмо».

— Как это?

— Ну, например… «Касабланка».

— В «Касабланке» нет никаких писем.

— Есть.

— Нет!

На этом серьезный разговор закончился.

После того случая я вообще перестала читать письма. Одни я узнавала по почерку на конверте и даже не удосуживалась открывать. Другие просматривала из любопытства и бросала в коробку, ко всем прочим. Письма уже не развлекали меня. Среди них попадались грустные и непристойные, а остальные были просто нудными.

Чтобы вспомнить, какая истерия царит в мире, мне было достаточно выглянуть в окно с подгнившей рамой. Багровые от бешенства, непрерывно сигналящие юнцы в побитых машинах. Одинокие старухи с сумками на колесиках, ковыляющие в толпе и что-то бормочущие себе под нос. Алкаши у соседней забегаловки, смердящие мочой и виски, с расстегнутыми ширинками и кривыми ухмылками.

Безумие проникало ко мне в дом, принимая облик потенциальных покупателей. Один мужчина лет пятидесяти, коротышка с изуродованными ушными раковинами и волочащейся ногой, решительно встал на колени и принялся простукивать половицы — как врач, обследующий больного пневмонией. Я беспомощно стояла рядом, морщась от визгливой музыки, долетающей из паба. Другая покупательница, женщина примерно моих лет, с десятками серебряных сережек-гвоздиков в ушах, привела с собой трех громадных вонючих псов. При мысли о том, во что превратится квартира, если в ней поселятся эти зверюги, меня затошнило. В ней едва хватало места одному человеку. Один пес сожрал мои витамины, второй улегся у двери, распространяя удушливый запах псины.

Большинство покупателей задерживались в квартире всего на несколько минут, да и то из вежливости, а потом поспешно уходили. Некоторым было плевать на приличия. Пары иногда высказывали вслух все, что думали о квартире.

Вероятно, при поверхностном, мимолетном знакомстве Гай показался бы мне нормальным представителем человеческого рода. Но поскольку ему никак не удавалось продать мою квартиру, наше знакомство затянулось. Гай элегантно одевался, часто менял костюмы и пестрые галстуки с героями мультиков. Несмотря на жару, он не потел. Или потел тайком. Лишь несколько раз я видела, как капля стекает по его щеке. От Гая пахло лосьоном после бритья и эликсиром для полоскания рта. Постепенно я догадалась, что моя квартира для него — символ фиаско, которого он всеми силами пытается избежать. Для ее осмотра помощь агента не требовалась, но он все-таки сопровождал покупателей, даже в неудобное время, по вечерам или в выходные.

Наверное, не стоило удивляться, когда, проводив тощую, нервозную покупательницу, Гай заглянул мне в глаза и заявил:

— Нам обязательно надо как-нибудь вечерком пропустить по стаканчику, Зоя.

Мне следовало бы решительно отшить его, выплеснуть всю ненависть к нему, к его фальшивому загару и омерзительным эвфемизмам, но у меня не нашлось подходящих слов, и я выпалила:

— Думаю, нам надо снизить цену.

Ко мне заявился очередной покупатель, вооруженный рулеткой, блокнотом и фотоаппаратом. Вечер только начинался, Фред уехал в Йоркшир, чтобы за тридцать шесть часов привести большой заросший сад в порядок для программы, которую должны были показать по телевидению примерно через год. Он позвонил мне из паба и хриплым от выпивки и страсти голосом сообщил, что сделает со мной, когда вернется. Но мне было не до откровений: я готовила на компьютере доклад к «часу грамотности». Мне никак не удавалось построить секторную диаграмму. А ведь объяснения Дункана — или Морриса? — показались такими простыми и понятными! Но теперь на экране упрямо вспыхивало сообщение «Ошибка 19». Я курила и чертыхалась, а человек, который мог купить мою квартиру, а мог и отказаться, совал нос во все углы. Он измерял площадь комнаты, бесцеремонно открывал шкафы, поднимал потертый ковер, заглянул за повешенную Фредом жуткую драпировку и обнаружил на стене пятно, которое так и не высохло, несмотря на жару и сушь, открыл краны в ванной и простоял целую минуту, глядя, как льется вода. Когда он направился в спальню и загрохотал там ящиками комода, я не выдержала:

— Что вы делаете?

— Осматриваю помещение, — не моргнув глазом ответил он, глядя на сложенные стопками трусики, лифчики и старые колготки.

Захлопнув ящик, я направилась на кухню. Я давно проголодалась, но в холодильнике обнаружила только пучок увядшего зеленого лука, заплесневелую булочку, пустой коричневый пакет с единственной вишневой косточкой внутри и банку колы. В морозильнике нашлись упаковка креветок, срок хранения которых давно истек, и пакетик зеленого горошка. Стоя у холодильника, я выпила колу, вернулась к компьютеру и написала: «Наша задача — не просто научить читать, а заинтересовать чтением. Тщательно разработанный единый учебный план обеспечивает всеобщую компетентность учащихся…» Черт! И ради этого я стала учительницей? Чего доброго, скоро начну оперировать выражениями «трудозатраты» и «удовлетворительный уровень достижений».

Я сунула в рот три мультивитаминных таблетки и яростно разжевала их. Потом взялась за слишком громко названное «домашнее задание», которое вчера дала классу, а сегодня собрала и принесла домой. Я предложила детям нарисовать героев любимой сказки. Среди рисунков попадались и откровенные каракули. Например, зелено-черные зигзаги Бенджамина означали «Злой волк». Прямо абстракционизм. Джордан, любимой сказкой которого оказалась «Принцесса на горошине», изобразил зеленый кружок. Многие рисовали персонажей диснеевских мультиков — Бэмби, Белоснежку. Я перебрала рисунки, щедро раздавая хорошие оценки и ободряющие замечания, и сложила их в папку.

— Я ухожу.

Покупатель стоял в дверях, повесив на шею фотоаппарат. Он постукивал ручкой по передним зубам и глазел на меня. Я заметила, что плешь у него на макушке ядовито-розовая и волосатые запястья тоже обгорели на солнце. Так ему и надо.

— Хорошо.

О намерениях — ни слова. Козел.

Через несколько минут ушла и я — в кино с Луизой и ее подругами, которых я увидела впервые. Мне понравилось сидеть в темном зале в окружении женщин, жевать поп-корн и хихикать. Весело и безопасно.

Домой я вернулась поздно. На темном небе не виднелось ни одной звезды. Я открыла дверь и чуть не наступила на письмо, лежащее на коврике, — кто-то просунул его в щель почтового ящика. Аккуратный наклонный почерк, черные чернила. На очередного зануду не похоже. Я вскрыла конверт, не заходя в дом.

«Дорогая Зоя, хотелось бы мне знать, когда такие люди, как ты — молодые, симпатичные и здоровые, — начинают бояться смерти? Ты куришь (кстати, у тебя на пальце никотиновое пятно). Иногда употребляешь наркотики. Ешь что попало. Засиживаешься допоздна, а наутро у тебя не бывает похмелья. Наверное, ты думаешь, что будешь жить вечно и навсегда останешься молодой.

Зоя, несмотря на то что зубы у тебя белые, а когда ты улыбаешься, на щеке появляется ямочка, скоро ты постареешь. В общем, тебя предупредили.

Тебе уже страшно, Зоя? Я слежу за тобой. И никуда не денусь».

Я стояла у двери на тротуаре, толпа обтекала меня, меня толкали, а я смотрела на письмо. Потом поднесла к глазам левую руку и увидела на среднем пальце желтое пятно. Скомкав письмо в тугой шарик, я зашвырнула его в урну — в мусор, хлам, обрывки чужих жизней.

* * *

Сегодня на ней бледно-голубое платье на лямках. Подол прикрывает колени, на юбке следы мела, которые она еще не заметила. Лифчика на ней нет. Она побрила подмышки, ноги после эпиляции гладкие и нежные. Ногти на ногах покрыты светлым лаком, на большом пальце левой ноги он уже потрескался. Сандалии на плоской подошве, темно-синие, старые, стоптанные. Она загорела, волоски на руках стали золотистыми. Иногда мелькает млечно-белая изнанка рук, белые ямки под коленями; когда она наклоняется, я вижу, как медовый загар плеч и шеи сменяется белизной на груди. Волосы собраны в пучок на макушке. Концы выгорели на солнце, корни на затылке гораздо темнее. В уши она вдела маленькие серебряные сережки в виде цветочков. То и дело она теребит их большим и указательным пальцами. Мочки ушей довольно длинные. Над верхней губой глубокая вертикальная впадинка. Когда ей жарко, как сегодня, во впадинке скапливается испарина. И она промокает ее платком. Зубы белые, но я заметил, что в глубине рта несколько зубов отсутствует. Пустоты видны, когда она смеется или зевает. Косметикой она не пользуется. Я вижу выгоревшие кончики ресниц, сухость губ. С недавних пор у нее на носу высыпали веснушки. Желтое пятно на среднем пальце исчезло. Вот и хорошо. Колец она не носит. На запястье — крупные часы с Микки-Маусом на циферблате. Вместо ремешка — лента.

Она смеется, словно звенит колокольчик. Если бы я сказал, что люблю ее, так она и рассмеялась бы мне в лицо. Решила бы, что я шучу. Так поступают все женщины. Серьезное и важное чувство они обращают в мелочь, шутку. А любовь — не шутка. Это вопрос жизни и смерти. Когда-нибудь она это поймет. Она узнает, как много значат ее улыбки, широко открытые глаза, когда она прислушивается, подпрыгивающие груди, когда она закидывает руки за голову. Слишком уж часто она улыбается. И слишком охотно смеется. Она кокетничает. Носит нескромную одежду. Сквозь платье просвечивают ноги. Видна форма сосков. Она не дорожит собой.

Говорит она очень быстро, нервно, сипловатым голосом. Вместо «да» часто бросает «ага». У нее серые глаза. Она еще не успела испугаться.

Глава 5

Всем известно, что почти во всем мире — за исключением, наверное, деловитой Японии — занятия в школах заканчиваются примерно в четыре часа или в половине четвертого, хотя я своих малышей отпускаю еще раньше, в четверть четвертого. Когда кончаются уроки, знают даже те, у кого нет детей. Они видят, как мальчишки и девчонки идут по улицам — или с матерями, или с учителями, неся портфели и коробки с завтраком. Я уже убедилась, что в час пик улицы Лондона почти наполовину запружены автобусами, в которых уныло сидят ребятишки в формах хороших, но находящихся далеко от дома школ. А совсем недавно я узнала, что один из основных символов статуса лондонских родителей — расстояние от дома до школы, где учатся их дети. Школы возле дома — для бедных, детей которых я и учу.

Забавно: узнавая, что я учительница, люди сразу начинают завидовать моему короткому рабочему дню и длинным отпускам. Кстати, выбирая профессию, о продолжительности рабочего дня и отпуска я даже не задумывалась. В школе я училась неважно, поэтому не могла претендовать на весьма ответственное дело, например, лечить заболевших кошечек, о чем мечтала в детстве. Я годилась лишь на то, чтобы учить малышей. И это меня устраивало. Мне нравятся дети — их непосредственность, открытость, вера в свои силы, старательность. Я была бы не прочь весь день возиться в песочнице, вытирать малышам носы и помогать им смешивать краски.

Но вместо этого мне досталась работа, на которой я чувствую себя бухгалтером в зоопарке. Только рабочий день у меня длиннее. Школьные инспекции обрушиваются на нас одна за другой. Собрав детей и отправив их по многоэтажным и многоквартирным домам, мы проводим собрания, заполняем бланки, составляем отчеты. Мы засиживаемся в школе до семи, восьми, девяти часов вечера, Полин вообще пора поставить в кабинете раскладушку и электроплитку, поскольку дома она бывает от случая к случаю.

Но в тот вечер я ушла с работы пораньше — мне предстояло встретить очередного потенциального покупателя. Как всегда, автобус пришлось ждать целую вечность, и когда я, задыхаясь и обливаясь потом, доковыляла до двери всего лишь с пятиминутным опозданием, покупатель уже стоял на пороге, читая газету. Неудачное начало. Он наверняка успел осмотреться и понял, что это за район. К счастью, незнакомец был поглощен чтением. Очень может быть, он не заметил соседний паб, а если и заметил, то не понял, чем грозит ему такое соседство. Лацканы его пиджака имели необычную форму — наверное, костюм очень дорогой. На вид я дала незнакомцу лет тридцать или под тридцать. Коротко подстриженный, элегантный, он выглядел так, словно и не замечал изнуряющей жары.

— Простите! — пропыхтела я. — Автобус…

— Ничего, — успокоил он. — Я Ник Шейл. А вы, должно быть, мисс Аратюнян.

Мы обменялись рукопожатием на континентальный манер. Он улыбнулся.

— Что здесь смешного?

— Я представлял вас чопорной пожилой дамой, — объяснил он.

— А-а… — Я попыталась вежливо улыбнуться и отперла дверь.

Как всегда, на коврике у порога лежал ворох макулатуры — реклама пиццы на вынос, мойщиков окон, такси и одно письмо, доставленное прямо в ящик. Почерк я узнала сразу. Тот же тип, который уже писал мне… сколько там? Пять дней назад. Значит, он опять приходил. Мерзость. Скучная и досадная мерзость. Спохватившись, я увидела, что Ник вопросительно смотрит на меня.

— Что вы сказали?

— Сумка, — напомнил он. — Разрешите, я понесу ее.

Я молча вручила ему сумку.

Экскурсию по квартире я провела ровно за три минуты, умело подчеркивая все ее достоинства и умалчивая о недостатках, и без того бросающихся в глаза. Изредка Ник задавал вопросы, к которым я уже привыкла.

— Почему вы переезжаете отсюда?

Нет, так легко ему меня не поймать.

— Надоело ездить на работу через весь город, — солгала я.

Он выглянул в окно.

— И слушать шум под окнами? — уточнил он.

— К нему я давно привыкла, — отмахнулась я. Это был явный блеф, но Ник не подал и виду. Я положила нераспечатанный конверт на стол. — Зато все магазины рядом, очень удобно.

Он сунул руки в карманы и застыл посреди моей гостиной, словно репетируя роль ее хозяина. Он и вправду был похож на очень мелкого сквайра.

— Вы родились не в Лондоне, — наконец заметил он.

— С чего вы взяли?

— Выговор не тот, — объяснил он. — Сейчас попробую угадать… судя по фамилии, вы армянка. Но говорите вы не так, как армянка. Правда, я понятия не имею, как они говорят. Может, как вы.

Мне всегда становилось неловко, когда покупатели пытались подружиться со мной, но на этот раз я невольно улыбнулась.

— Я выросла в деревне под Шеффилдом.

— Шеффилд — это не Лондон.

— Ага.

Последовала пауза.

— Мне надо подумать, — наконец многозначительно заявил Ник. — Можно заглянуть к вам еще раз?

Я сомневалась в том, что его интересует квартира, но это меня не беспокоило. Энтузиазм, пусть даже притворный, — это уже что-то.

— Пожалуйста, — отозвалась я.

— Позвонить вам или агенту?

— Как вам удобнее. Я работаю, меня трудно застать дома.

— Кем вы работаете?

— Учителем начальных классов.

— Везет! — воскликнул он. — Такой длинный отпуск!

Я подавила улыбку.

— Ваш номер, — вспомнил он. — Можно узнать его?

Я продиктовала номер, Ник занес его в устройство, похожее на толстенький карманный калькулятор.

— Было приятно познакомиться с вами…

— Зоя.

— Да, Зоя.

Послушав, как он спускается по лестнице, прыгая сразу через две ступеньки, я осталась наедине с письмом. Я пыталась вести себя так, словно мне нет до него никакого дела. Заварила растворимый кофе, закурила. Потом вскрыла конверт и положила письмо на стол перед собой.

«Дорогая Зоя, возможно, я ошибаюсь, и все-таки мне кажется, что ты не так напугана, как мне хотелось бы. Как тебе известно, я слежу за тобой. Даже сейчас, когда ты читаешь эти строки».

Я сглупила: вскинула голову и огляделась по сторонам, словно надеясь застать его врасплох.

«Как я уже говорил, мне по-настоящему интересно наблюдать за тобой, интересно заглянуть в тебя и заметить то, чего не видишь ты.

Наверное, тебе кажется, что ты в безопасности в своей паршивой квартирке, которую никто не хочет покупать. Нет, это ненадежное убежище. Возьмем, к примеру, окно, выходящее во двор. До него очень просто добраться с крыши пристройки. Напрасно ты не поставила на окно надежный замок. Тот, что стоит сейчас, открыть проще простого. Вот почему я оставил окно открытым. Иди и убедись.

P.S. Во сне ты выглядишь счастливой. Умереть — то же самое, что уснуть, только навсегда».

Я отложила письмо, прошла через комнату и выглянула на лестничную площадку. И действительно, окно, выходящее во двор и сад, которым я не имела права пользоваться, оказалось открытым. Меня передернуло, как от промозглого холода в погребе, хотя вечер был душным и жарким. Вернувшись в гостиную, я села у телефона. Мне хотелось заболеть. Что делать? Звонить в «Скорую»?

Я ограничилась компромиссным решением: нашла в телефонном справочнике телефон ближайшего полицейского участка и позвонила туда. Мне пришлось долго объясняться с дежурной, которая, похоже, только и искала предлоги бросить трубку. Я заявила о незаконном вторжении, она спросила, что пропало и какой ущерб был нанесен моей собственности. Я ответила, что ущерба и пропаж я не заметила.

— Ну и при чем тогда полиция? — устало спросила она.

— Мне угрожают, — объяснила я. — Угрожают насилием.

Разговор продолжался еще несколько минут, потом дежурная прикрыла трубку ладонью, с кем-то переговорила и сообщила, что ко мне «скоро подъедут». Я обошла всю квартиру, запирая все окна подряд, как будто кто-то решится влезть на второй этаж на людной и шумной Холлоуэй-роуд. Ни включать телевизор, ни слушать музыку мне не хотелось. Я могла только курить одну сигарету за другой и глотать пиво.

Примерно час спустя в дверь позвонили. Я спустилась к входной двери, но не открыла ее.

— Кто там?

Из-за двери послышалось глухое «что?».

Я с трудом приподняла жесткую крышку, прикрывающую щель почтового ящика, и выглянула наружу. И увидела темно-синюю форменную ткань. На пороге стояли двое полицейских, а за ними — патрульная машина.

— Хотите войти?

Они не ответили, но переглянулись и разом шагнули вперед. Я повела их вверх по лестнице. Оба сняли фуражки, едва войдя в помещение, и я задумалась: что это, старомодное проявление вежливости к женщине? Почему-то в присутствии полицейских я совсем разнервничалась. Я пыталась вспомнить, нет ли в квартире чего-нибудь незаконного — где-нибудь в холодильнике или на каминной полке. Вообще-то ничего такого дома я не хранила, но соображала так плохо, что ни в чем не была уверена. Я указала на письмо, лежащее на столе. Наверное, напрасно я брала его в руки. Это же улика. Один из офицеров наклонился над столом, читая письмо. Читал он долго. Я заметила, что у него длинный римский нос с горбинкой на переносице.

— Вы уже получали письма от этого человека? — наконец спросил он.

— Да, несколько дней назад. Кажется, в среду.

— Где оно?

Этого вопроса я ждала.

— Выбросила, — виновато призналась я и торопливо начала объяснять, пока они не рассердились: — Вы меня простите, я понимаю, что сделала глупость. Но я просто не подумала.

Но полицейские и не думали сердиться. Они даже не встревожились. И не заинтересовались.

— Окно вы проверили?

— Да. Оно было открыто.

— Можете показать его нам?

Я вывела их из комнаты. Они последовали за мной нехотя, словно им надоели скучные осмотры и банальные вызовы.

— Там сад паба, — пробормотал один из полицейских, выглянув в окно.

Римский Нос кивнул.

— Из паба окно не видно.

Они вернулись в гостиную.

— Кто, по-вашему, мог бы прислать вам это письмо? Может, бывший приятель, товарищ по работе и так далее?

Глубоко вздохнув, я рассказала им про арбуз и потоки писем. Оба рассмеялись.

— Так это были вы? — жизнерадостно воскликнул Римский Нос, бросил коллеге: — Дэнни первым прибыл на место, — и снова повернулся ко мне: — Здорово сработано! Мы повесили вашу фотографию в участке. У нас вы прямо героиня. — Он ухмыльнулся. — Значит, арбуз? Это получше дубинки. — В его рации что-то затрещало. Он нажал кнопку, выслушал чью-то неразборчивую речь и отозвался: — Ясно. Скоро будем. До встречи. — Он поднял голову и сообщил мне: — Тогда все понятно.

— Что?

— О вас написали в газете. Неудивительно.

— Но он вломился ко мне в дом, он угрожал мне!

— Вы что, недавно в Лондоне? Как, говорите, ваша фамилия?

— Аратюнян. Зоя Аратюнян.

— Странная фамилия. Итальянская?

— Нет.

— Видите ли, в Лондоне полным-полно чудаков.

— Но ведь он совершил преступление!

Римский Нос пожал плечами:

— У вас что-нибудь пропало?

— Не знаю. Нет, вряд ли.

— Следы взлома есть?

— Не обнаружила.

Он переглянулся с товарищем и едва заметно кивнул в сторону двери, что наверняка означало: «Надо поскорее закругляться с этой дурехой и сваливать отсюда».

— Если случится что-нибудь серьезное, — он мягко подчеркнул последнее слово, и я поежилась, — позвоните нам. — И они повернулись к двери.

— А письмо? Вы не возьмете его?

— Оставьте себе, детка. Спрячьте куда-нибудь. В надежное место.

— А как же протокол? А мое заявление?

— Если случится что-нибудь еще, мы выполним все формальности, детка, договорились? А сейчас ложитесь спать. Нам пора на работу.

И они уехали работать. Я долго смотрела в окно вслед машине, влившейся в поток транспорта и затерявшейся в огромном, измученном жарой городе.

Глава 6

На Холлоуэй-роуд грохотала музыка, слышался громкий смех, словно где-то рядом устроили зловещую позднюю вечеринку. Кто-то гулко хлопал в ладоши. Взвыл клаксон. В душном воздухе смешались все ночные запахи: специй, жареного лука, выхлопных газов, пачулей, чеснока, корицы и, как ни странно, роз. Порой слабый ветерок шевелил занавески на распахнутом окне, но не развеивал густую, жирную духоту. Перевалило за полночь, но на небе не было ни звезд, ни луны; комнату освещал грязно-оранжевый отблеск уличных фонарей. Шум. Люди. Машины. На мгновение меня охватило желание оказаться в чаще леса, в пустыне или в открытом море.

Я не закрывала глаз. Посмотрев на Фреда, я увидела, что он с легкой улыбкой смотрит на меня, непоколебимо уверенный в себе. Его пот капал мне на лицо, на шею, наши ладони скользили по мокрым телам. Он по-прежнему оставался для меня чужаком: чужой высокий лоб, полные губы, длинное, стройное, гладкое тело. Он протанцевал весь вечер, потом занимался сексом и все равно источал чистый дрожжевой запах. К нему примешивалисьароматы лимонного мыла и земли, травы и пива. Я откинула влажную простыню, Фред вытянулся на узкой кровати, заложил руку за голову и усмехнулся мне.

— Это было замечательно, — прошептала я.

— Спасибо.

— Ты не то хотел сказать, — заметила я. — У тебя на языке вертелось что-то вроде «да, замечательно».

Он покачал головой.

— А когда-нибудь раньше тебе бывало так хорошо?

Я не сдержала смешок.

— Ты серьезно? Ждешь, что я начну восторгаться: «О, Фред, я и не думала, что такое бывает!»

— Заткнись. Заткнись, твою мать.

Я вскинула голову. Он не улыбался. Я задела его за живое, он выглядел униженным и злым. Ох уж эти мужчины!

Я села, скрестив ноги по-турецки, выудила две сигареты из пачки, валяющейся на полу, прикурила обе и протянула Фреду одну.

— У меня еще никогда не было секса с садовником.

Он затянулся и выпустил идеально ровное колечко дыма, которое повисело секунду в воздухе и растаяло.

— Я не садовник. Я работаю в саду. Помогаю ухаживать за ним.

— Ну, тогда и я не учитель — я просто учу.

Он выпустил еще одно колечко дыма.

— Ты учитель. А я покончу со своей работой, как только смогу.

— Да? — Почему-то я расстроилась. — Ну спасибо. А у тебя был секс с учительницей?

Он вскинул брови, его губы растянулись в похотливой усмешке.

— Со знаменитой учительницей — ни разу.

Воспоминания упрямо вернулись. Весь вечер я пила, хихикала, танцевала, покуривала травку и старалась ни о чем не думать. Хватит с меня тупых шуток про арбузы, газетных статей, в которых меня называют «миниатюрной блондинкой Зоей», и дурацких писем на коврике у порога. Хватит незнакомых людей, которые почему-то пишут мне и мечтают обо мне. Может, сейчас кто-нибудь стоит под моими окнами и ждет, когда Фред уйдет. Я резко протрезвела.

Сигарета выпала у меня из рук, угодила в стакан и зашипела.

— Эти письма…

— Не думай о них, — перебил Фред и закрыл глаза. — Какие у тебя планы на выходные?

— Они меня пугают. В них чувствуется… целеустремленность.

— М-м-м… — Он растрепал мне волосы. — Знаешь, мы подумываем в субботу устроить пикник. За городом. Хочешь с нами?

— Вы всегда и везде ездите вместе?

Он наклонился и поцеловал меня в грудь.

— Кое-что я делаю самостоятельно. Этого мало?

— Да нет. — Мы оба замолчали. — Может, останешься, Фред? На всю ночь? Конечно, если хочешь.

С таким же результатом я могла бы сообщить ему, что под подушкой заложена бомба. Он мгновенно открыл глаза и рывком сел.

— Извини, — забормотал он, — завтра с самого утра мне надо быть у одной старушенции в Уимблдоне. — Он прыгнул в боксеры, натянул холщовые брюки. Вот так скорость! Рубашку на плечи, пуговицы застегнуты одним махом, носки — на ноги, ботинки — туда же, похлопать по карманам, убеждаясь, что ничего не забыто. Последнее движение — сорвать пиджак со спинки стула.

— Часы, — сухо напомнила я.

— Спасибо. Черт, смотри, как поздно! Завтра я позвоню, и мы все решим.

— Хорошо.

— И не волнуйся зря. — Он провел ладонью по моей щеке, чмокнул в шею. — Спокойной ночи, красотка.

— Пока.

* * *

Когда он ушел, я встала и заперла окно в гостиной, несмотря на удушливую жару. Комната казалась мне еще более тесной, чем обычно. Я засмотрелась на Холлоуэй-роуд. Еще несколько часов — и рассветет. Я проверила окно на лестничной площадке, к которому уже подходила несколько раз за вечер, принесла часы из ванной: без четверти два. Жаль, что до утра еще далеко. Я устала, но мне не спалось, а когда страшно, минуты тянутся еле-еле. От пота чесалась кожа, мне вдруг стало зябко. Я подобрала с пола простыню, завернулась в нее и прикурила очередную сигарету. Плохо, что чаю совсем не осталось. Может, найдется хоть виски. Я отправилась на кухню, придвинула к высокому шкафу стул. В шкафу скопились пустые бутылки, которые я все собиралась сдать. Виски не нашлось ни капли. Зато обнаружился мятный ликер, который кто-то из родителей подарил мне на Рождество и к которому я не притрагивалась. Я плеснула ликера в кружку без ручки. От зеленой, вязкой, приторно-сладкой жижи у меня во рту будто застрял горящий шар.

— Уф! — громко выдохнула я и вдруг обратила внимание, что в квартире стало тихо — только иногда по улице проезжал грузовик да под окнами шлепал подошвами запоздалый прохожий. Пятнадцать минут третьего.

Кутаясь в простыню, я побрела в ванную, почистила зубы и долго плескала холодной водой в разгоряченное лицо. Потом улеглась в постель и решила ни о чем не думать. Но не смогла. Мои мысли непрерывно крутились вокруг двух последних писем. Первое я выбросила, но помнила почти дословно. Второе сунула в письменный стол. Полицейские явно не поверили, что их прислал один и тот же человек, а я в этом не сомневалась. Меня вообще не восприняли всерьез: полицейским невдомек, каково быть женщиной, торчать в одиночестве в убогой квартирке на Холлоуэй-роуд и знать, что с тебя не спускают глаз.

Не удержавшись, я сходила за письмом и перечитала его, лежа в постели. Я знала, что его автор следит за мной — следит пристально, не отрываясь. Он замечал то, чего не видела даже я, например, пятно на пальце. Он изучал меня, как нам не удается изучить любовников. Заучивал наизусть, будто готовился к экзамену. Что бы там ни говорили полицейские, я знала, что он бывал у меня дома, смотрел на мои вещи, трогал их. Может, перебирал письма, фотографии, одежду. И даже что-то унес. Он видел меня спящей. Ему хотелось заглянуть в меня — он сам так написал. Не очутиться в моей шкуре, а увидеть, что там внутри. Меня затошнило — скорее всего от мятного ликера, привкус которого остался у меня во рту, и от всего выпитого вечером, и от потного секса, и от усталости, черт бы ее побрал.

Я закрыла глаза и приложила к ним ладонь, чтобы очутиться в полной темноте. Тысячеглазый Лондон подкрадывался к моим окнам, заглядывал в них. Я услышала, как в окно стукнула капля дождя, потом вторая. Отключиться мне не удавалось, но приостановить круговорот мыслей я могла. Я принялась мысленно перечитывать письмо.

«Как я уже говорил…» Странно. Что это значит? Он хотел бы заглянуть в меня. Как он уже говорил. Но ведь он ничего не говорил мне. Я попыталась восстановить по памяти первое выброшенное письмо. Его я помнила обрывками. Но все-таки помнила. Так что же это значит?

Мысль не давала мне покоя, не позволяла просто взять и отмахнуться от нее. С пересохшим ртом я села на постели, спустила ноги на пол и направилась в гостиную, где вытащила из-под дивана коробку, доверху наполненную письмами. Некоторые я даже не открывала. Чтобы перечитать их все, не хватит и недели. Я вернулась в спальню, облачилась в старый спортивный костюм, плеснула себе еще мерзкого ликера, закурила и взялась за дело.

Еще по почерку на конверте я определяла, что письмо не от него, но все-таки пробегала глазами первые строки. «Уважаемая Зоя…», «мисс Аратюнян…», «Проваливай туда, откуда пришла, сука…», «Вы обрели Иисуса?..», «Вы улыбаетесь, но у вас грустные глаза…», «Вы молодец…», «Если хотите сделать пожертвования нашему фонду…», «По-моему, мы где-то встречались…», «Если вы поклонница садомазохизма…», «Пишу вам из тюрьмы…», «Хочу поделиться с вами мудростью, приобретенной тяжким трудом…»

Вот оно. Сердце вдруг застучало резко и торопливо. Горло перехватило, стало трудно дышать. Тот же наклонный почерк, черные чернила. Конверт не вскрыт. На нем марка, мой адрес, почтовый индекс — все как положено. Яростно глотнув из кружки, я просунула ноготь под клапан конверта и рывком вскрыла его. Письмо оказалось коротким, но деловым.

«Дорогая Зоя, я хочу заглянуть в тебя, а потом убить тебя. И ты меня не остановишь. Впрочем, еще не время. Я напишу еще».

Я таращилась на эти слова, пока они не начали расплываться у меня перед глазами. Дыхание с хрипом вырывалось из горла. В окна колотили тяжелые капли летнего ливня. Я вскочила и принялась толкать диван, пока не придвинула его вплотную к двери. Потом схватила трубку и дрожащими, непослушными пальцами набрала номер Фреда. Длинные гудки казались мне бесконечными.

— Да, — наконец послышался сиплый со сна голос.

— Фред! Фред, это я, Зоя!

— Зоя?.. А который теперь час?

— Что? Не знаю. Фред, еще одно письмо!

— Господи, Зоя, половина четвертого.

— Он пишет, что убьет меня!

— Послушай…

— Ты можешь приехать? Мне так страшно. Больше мне не к кому обратиться!

— Послушай, Зоя, — я услышала, как он чиркнул спичкой, — все в порядке. — Его голос звучал мягко, но настойчиво, словно он успокаивал ребенка, испугавшегося темноты. — Тебе ничто не угрожает. — Пауза. — А если тебе все-таки страшно, вызови полицию.

— Фред, прошу тебя! Умоляю!

— Я уже спал, Зоя. — Голос стал холодным. — И тебе советую уснуть.

Я сдалась:

— Хорошо.

— Я позвоню тебе.

— Ладно.

Я позвонила в полицию. Трубку взял какой-то незнакомый и заторможенный дежурный. Свою фамилию мне пришлось диктовать по буквам дважды: А — арбуз, Р — рыба и так далее. От каждого шороха я замирала, сердце уходило в пятки. Но я уверяла себя, что в квартиру никому не пробраться. Все окна и двери заперты.

— Подождите минутку, мисс.

В ожидании я снова закурила. Рот уже напоминал переполненную пепельницу.

В конце концов дежурный предложил мне утром явиться в полицейский участок. Я думала, полицейские примчатся защищать меня и сразу во всем разберутся, а пришлось довольствоваться туманными обещаниями. Но почему-то монотонный, нудный голос дежурного успокоил меня. Значит, мой случай не единственный.

* * *

Я не заметила, как уснула, а когда проснулась, время уже близилось к семи. Я выглянула в окно. Ливень шел всю ночь, потоки дождевой воды смыли пыль с тротуаров. Листья платанов уже не казались выцветшими и сморщенными, а небо поголубело. Я и забыла, что оно бывает голубым.

Глава 7

На этот раз меня принял полицейский чином повыше — явный прогресс. Если полицейские, которые прибыли по вызову, походили на регбистов из школьной команды, то детектив, с которым я беседовала в полиции, — на учителя географии. Разве что одет он был элегантнее — в темно-синий костюм и строгий галстук. Детектив оказался крупным и плотным. Почти толстым. Темные волосы, короткая аккуратная стрижка. Ее обладатель представился сержантом Олдемом.

В отдельный кабинет меня так и не провели. Олдем принял меня возле стола дежурного, потом открыл кодовый замок и пригласил в общую комнату. Набирая код, он сначала ошибся и был вынужден снова тыкать пальцем в кнопки, вполголоса чертыхаясь. В комнате он провел меня к своему столу и усадил сбоку от него, а я почувствовала себя отстающей ученицей, оставленной после уроков. Точнее, вызванной перед уроками. Мне пришлось позвонить Полин и предупредить, что я задержусь, и она осталась недовольна. По ее мнению, я опаздывала в самый неподходящий день.

Олдем медленно и вдумчиво прочел оба письма, сосредоточенно хмурясь. Добрых пять минут я ерзала на стуле и разглядывала полицейских, занимающих места за соседними столами и разговаривающих по телефону. Двое офицеров в дальнем углу чему-то громко рассмеялись. Олдем поднял голову:

— Хотите чаю?

— Нет, спасибо.

— А я выпью.

— Тогда можно и мне?

— Печенья?

— Нет, спасибо.

— А я съем.

— Еще слишком рано.

Прошло немало времени, прежде чем он неуклюжей походкой вернулся, с трудом удерживая горячие пластиковые стаканы с чаем. Сухое печенье он обмакивал в чай и аккуратно обкусывал намокший краешек.

— Так что вы об этом думаете?

— Я? Но… разве это не ваша работа?

— Пока не знаю. А что было в третьем письме?

— Я так перепугалась, что выбросила его. Какая-то чушь насчет моего питания. И о том, как страшно умирать. Мне сразу показалось, что это письмо от человека, который следит за мной.

— Или от вашего знакомого?

— Знакомого?

— Возможно, это розыгрыш. Среди ваших друзей нет любителей таких шуток?

От растерянности я на секунду онемела.

— Меня угрожают убить! Не вижу в этом ничего смешного.

Олдем неловко поерзал на стуле.

— Представления о юморе у каждого свои, — заметил он и умолк. Я лихорадочно размышляла: а если я паникую зря? Может, для беспокойства нет причин? — Подождите минутку, — наконец попросил он. — Мне надо кое с кем поговорить.

Он вынул из стола папку и вложил в нее оба письма, взял папку и свой чай, прошел через всю комнату и скрылся за дверью. Я взглянула на часы. Сколько еще мне здесь торчать? Может, достать свои бумаги и пристроиться с ними на уголке сержантова стола? Нет, работать я была не в состоянии. Наконец Олдем вернулся и привел с собой еще одного мужчину в костюме — ниже ростом, стройнее, почти седого, но явно занимающего более высокое положение в служебной пирамиде. Он назвался инспектором Карти.

— Я прочел ваши письма, мисс… э-э… — Он предпринял смелую, но неудачную попытку выговорить мою фамилию. — Письма я прочел, а сержант Олдем изложил детали вашего дела. Неприятная ситуация. — Он огляделся и придвинул к столу свободный стул. — Вопрос в следующем: что происходит?

— Что происходит? Кто-то угрожает мне и уже вломился ко мне в квартиру. — Карти поморщился. — Меня систематически запугивают. Это преступление?

— В известных обстоятельствах — да. Мы искренне сочувствуем вам, — добавил он, — но как будут развиваться события — неизвестно.

— Вы считаете, что опасаться этого человека незачем?

— Может, да, а может, и нет. Послушайте, мисс, насколько я понимаю, вы часто получаете письма…

Мне опять пришлось отчитаться о своих пятнадцати минутах славы, и детективы с улыбками переглянулись.

— Арбуз? — переспросил Карти. — Вот это да! У нас где-то висел ваш снимок из газеты. Здесь все считают вас героиней. Надо бы представить вас остальным… Но вернемся к письмам: могу со всей ответственностью заявить, что такова оборотная сторона известности. Психов везде хватает. Это единственный доступный им способ общения с людьми.

Наконец мое терпение лопнуло.

— Простите, но, по-моему, вы не принимаете меня всерьез. Этот человек не просто пишет мне — он побывал у меня в квартире!

— Мог побывать, — терпеливо уточнил Карти. — Ладно, поговорим о другом. — Он на минуту задумался. — В вашу квартиру легко проникнуть?

Я пожала плечами:

— Как в любую другую. Общая дверь выходит на Холлоуэй-роуд. К двору примыкает сад соседнего паба.

Карти пристроил на колене большой блокнот и принялся что-то царапать в нем. Я так и не поняла, записывает он мои слова или просто рисует каракули.

— Сколько человек бывает у вас дома?

— Что значит — «сколько»?

— Один в неделю? Двое в неделю? В среднем.

— Сразу не скажешь. У меня есть друзья. Все они приходили ко мне на вечеринку на прошлой неделе. У меня новый парень — он бывает довольно часто. — Карти продолжал строчить в блокноте. — Да, и еще шесть месяцев назад я выставила квартиру на продажу.

Карти вскинул бровь:

— Значит, у вас постоянно бывают посторонние?

— Разумеется.

— Сколько?

— Уйма. За полгода перебывало человек шестьдесят — семьдесят, а то и больше.

— Кто-нибудь из них приходил несколько раз?

— Если бы! Нет, таких было немного.

— Не припоминаете никаких странностей в их поведении?

Не удержавшись, я хмыкнула:

— Сколько угодно. Почти все рылись у меня в шкафах, выдвигали ящики. Вот что приходится терпеть, продавая квартиру.

Карти не улыбнулся.

— Для таких угроз существует несколько причин. Самая распространенная — личные мотивы. — Он заметно смутился. — Можно задать вам несколько деликатных вопросов?

— По существу — пожалуйста.

— Вы сказали, у вас новый друг. Вы давно знакомы с ним?

— Недели две-три. Совсем недавно.

— Следовательно, с прежним другом все кончено?

— Не совсем.

— Что это значит?

— Это значит «нет». До него у меня не было парней.

— Но у вас же в последнее время были… хм… интимные связи?

— Да, совсем недавно. — Я невольно покраснела.

— Вы рассорились?

— Не то чтобы рассорились. — Я замялась. — Просто я встречалась с разными людьми…

— И много их было? — Карти и Олдем многозначительно переглянулись.

— Не поймите меня превратно… — Я вспыхнула: мне было прекрасно известно, о чем они думают, но любые мои попытки оправдаться только осложнили бы положение. Умора: знакомые смеялись надо мной, считали монашкой — неуклюжей, стеснительной, невзрачной монашкой. — За прошлый год я встречалась — или назовите это как хотите — с двумя мужчинами. — Оба собеседника уставились на меня так, словно не поверили столь скромной цифре. — С обоими мы расстались несколько месяцев назад.

— Со скандалом?

Я вспомнила, как сидела со Стюартом в кафе напротив Кэмден-Лок, и подавила невеселый смешок.

— Просто отношения сошли на нет. Последнее, что я слышала о нем, — что он путешествует по Австралии автостопом. Так что можете вычеркнуть его из списка подозреваемых.

Карти громко щелкнул шариковой ручкой и встал.

— Сержант Олдем поможет вам заполнить заявление и составит протокол.

— А дальше что?

— Я же объяснил.

— Я хотела узнать, вы будете искать его?

— Если Олдем найдет в вашем деле зацепки, от них мы и будем плясать. А пока будьте осмотрительнее в личных связях.

— Я же сказала — у меня есть парень.

Он коротко кивнул и отвернулся, что-то пробормотав себе под нос.

Глава 8

В школу я безнадежно опоздала. Пришла еще позже, чем обещала. К тому времени как я покинула полицейский участок, у меня от усталости подкашивались ноги. Собственная кожа казалась пыльной и сальной под ситцевым платьем. Голова зудела. Во рту держался стойкий табачный вкус. Плечи сводила судорога — признак стресса. Солнечный свет ударил во ввалившиеся глаза, обжег их, вызвал болезненную пульсацию. Жмурясь и отворачиваясь, я принялась рыться в сумочке, разыскивая темные очки. Черт! Забыла. И витамины тоже. И в пачке осталась всего одна сигарета. Вернуться бы сейчас домой, принять ванну, почистить зубы, собраться с духом перед уроками. Или хотя бы зайти в соседний парк, посидеть на выгоревшей траве у пруда, посмотреть на уток…

Вместо этого я купила еще две пачки сигарет и дешевые очки на уличном лотке и виновато нырнула в кафе — второразрядное заведение из тех, где ложки вечно жирные. Там я заказала две чашки черного кофе и тост с яйцом. Я ела медленно, глядя, как за пыльным окном проплывают прохожие. Парочка подростков, целующихся на ходу. Группа японских туристов с фотоаппаратами в спортивных костюмах. Наверняка заблудились. Мужчина с младенцем в рюкзачке-кенгуру, откуда торчит только вихрастая макушка. Женщина, яростно орущая на тощего краснолицего ребенка. Индианка в алом сари, опасливо ступающая в изящных сандалиях между кучками собачьего дерьма и мусора. Стайка школьников, перебегающих через сизую от выхлопных газов улицу под присмотром замотанной молодой учительницы, похожей на меня. Велосипедист в ядовито-желтых шортах, с опущенной головой, лавирующий на тоненьких колесиках между машинами. Толстуха в широкополой шляпе, с обширной грудью и крошечным пудельком, с таким видом, словно она во что-то вляпалась.

Это я вляпалась. Наверное, он и сейчас следит за мной. Если бы я знала, куда смотреть, я бы увидела его. Что же я натворила, чем заслужила это? Я прикурила сигарету и отхлебнула остывающего горького кофе. При таком серьезном опоздании несколько лишних минут уже ничего не меняли.

Прежде чем вскочить в автобус на Кингсленд-роуд, я прошла мимо телефонной будки и с трудом подавила внезапное желание позвонить маме. Моей маме, которая умерла двенадцать лет назад. Мне просто хотелось услышать от кого-нибудь, что вскоре все образуется.

* * *

Полин встретила меня очень холодно. Сообщила, что мне звонил какой-то Фред и просил перезвонить ему на мобильник. Полин напомнила, что в ее обязанности не входит передавать сообщения приятелей отсутствующим подчиненным. Учительница, заменяющая меня, уже смешивала толстыми кисточками краски вместе с детьми в резиновых передничках. Быстро сориентировавшись, я попросила детей нарисовать свои портреты, решив устроить выставку накануне родительского собрания. Радж нарисовал себя розоволицым, с темными волосами и ногами, растущими от подбородка. Неулыбчивый Эрик — с красногубым ртом от уха до уха. Стейси опрокинула баночку с водой на художества Тары, а Тара огрела ее по шее. Деймиан расплакался, слезы закапали на бумагу. Я увела его в «домашний уголок», спросила, что случилось, и он признался, что все его дразнят плаксой, толкают на площадке, запирают в туалете. Я окинула его взглядом — бледное сопливое существо в одежках на вырост с грязными ушами.

Фред пригласил меня сегодня вечером посмотреть, как он играет в мини-футбол. Он объяснил, что матчи у них проходят каждую среду, был весел как ни в чем не бывало. Добавил, что все утро подрезал розы в пригороде, но думал только обо мне.

Полин заявила, что мой доклад по «часу грамотности» должен быть готов к концу недели, и спросила, реально ли это. Я неуверенно кивнула, у меня уже раскалывалась голова. Обычно я покупаю булочку с сыром и помидорами в сандвич-баре по дороге в школу, но сегодня забыла про нее, поэтому, пока остальные учителя жевали полезные для здоровья бутерброды и фрукты, я давилась отварным картофелем с бобами и паровым пудингом с заварным кремом — стряпней тучной школьной поварихи. Как ни странно, примитивная еда утешила меня.

Я учила детей писать букву «Ф», обводя точки в прописях. «Ф» — флаг, и фокус, и фрукт.

— И фаллос, — подсказал четырехлетний Барни, самый младший в классе, но прирожденный заводила. Его друзья льстиво захохотали.

На классном часе я завела разговор об издевательствах. На Деймиана я не смотрела, но долго объясняла, что все должны заботиться друг о друге, а дети таращились на меня жестокими и невинными глазенками. Деймиан сидел рядом со мной, выдергивал нитки из коврика и упорно прятал глаза за толстыми стеклами очков.

— Тебе легче? — спросила я, когда остальные разошлись.

Он понурил голову и что-то пробормотал. Я заметила, что шея у него немытая, ногти грязные, и вдруг разозлилась: мне хотелось встряхнуть его, прикрикнуть, объяснить, что нельзя быть таким рохлей. Наверное, я сама такая — я просто позволяю издеваться надо мной.

* * *

Удивительно, сколько шума производят десять мужчин. Они не только орали друг на друга, но и хрипели, выли, визжали, улюлюкали, шлепались на землю, толкались, пинались так, что мне казалось, я слышу хруст костей. Странно еще, что обошлось без кровопролития, растяжений и кулачных боев. Зато к концу часа все игроки пропотели, пропахли насквозь и гордо хлопали друг друга по плечам. Я чувствовала себя глуповато, стоя у кромки поля, словно болельщица. Еще три девушки были знакомы — они явно не впервые пришли на матч, посмотреть, как резвятся их мужчины. Энни, Лора и еще одна, имя которой я не расслышала, но переспрашивать не стала. Они спросили, как я познакомилась с Фредом — «Правда, он лапочка?» — держались дружелюбно, но не слишком, натолкнув меня на мысль, что Фред меняет девушек чуть ли не каждую неделю. Наверное, мне следовало подбадривать воплями Фреда, когда он проносился мимо меня с вытаращенными глазами, но я не могла себя заставить.

После игры он подошел, обнял меня за плечи и поцеловал.

— Ты весь мокрый.

Не то чтобы я возражала — просто такие примитивные развлечения не по мне.

Он ткнулся мне в щеку носом.

— А ты прохладная и симпатичная.

После работы я заезжала к Луизе принять ванну, и она одолжила мне серые брюки из хлопка и трикотажный топ без рукавов. Возвращаться домой мне не хотелось.

— Зайдешь с нами выпить?

— Конечно.

Пить мне совсем не хотелось, но я боялась оставаться одна. Я в безопасности, пока я среди людей, в общественных местах. От одной лишь мысли о темноте и тесной квартире меня бросало в дрожь.

— Подожди, только сполоснусь.

* * *

За первым стаканчиком последовали другие, хозяин полутемного паба знал всю компанию.

— …И ей стали пачками слать дурацкие письма, — продолжал Фред тоном заправского остряка. При этом он обнимал меня за талию. Я нервно ерзала, непрерывно курила, то и дело отхлебывала из своей кружки. — В том числе и с угрозами убить ее — верно, Зоя?

— Да, — нехотя отозвалась я. Мне не хотелось говорить.

— А что сказали в полиции? — полюбопытствовал Фред.

— Почти ничего, — уклонилась я и попыталась пошутить: — Не волнуйся, Фред. В списке подозреваемых ты первый.

— Быть того не может, — жизнерадостно заявил он.

— Это еще почему?

— Ну… потому.

— Ах да! Ты же никогда не видел меня спящей, — сообразила я и сразу пожалела об этом. К счастью, Моррис начал рассказывать мне, как раньше они приходили сюда специально на конкурсы и викторины.

— Жестоко, конечно, — говорил он. — Выигрывать было слишком легко. Приходи и забирай денежки. Нам еще повезло, что нас не отлупили и не выставили вон.

— «Хастлер», — вмешался Грэм.

— Что? — не поняла я.

— Мой идиот-братец тебе надоел?

— Да нет, что ты… — начала я.

— Ты ни при чем, — перебил Моррис. — Так Герман Манкевиц сказал про Джозефа Манкевица. — И он с усмешкой переглянулся с братом. — Но в конце концов последним посмеялся Джозеф.

— А кто это такие? — неосторожно спросила я.

Последовали подробные объяснения. Разговоры этих давних друзей и братьев казались мне невообразимой смесью шуток с бородой, туманных намеков, острот, понятных только им, поэтому обычно я старалась сидеть тихо и ждать подходящей темы. Спустя какое-то время искрометная беседа-состязание угасла, и я вновь заговорила с Моррисом.

— А вы и эти… — Я понизила голос и незаметно кивнула в сторону девушек за нашим столом.

Моррис отвел взгляд.

— Вообще-то мы с Лорой, так сказать…

— Так сказать что? — откликнулась Лора с другого конца стола. Она была крупной, рослой, с прямыми каштановыми волосами, собранными в пучок.

— Я как раз объяснял Зое, что у тебя слух, как у летучей мыши.

Я думала, Лора разозлится на Морриса. Лично я бы разозлилась. Но я уже заметила, что девушки сидят стайкой, болтают в основном друг с другом, а в общий разговор вступают нечасто. Свежеумытые ребята с горящими после игры глазами сейчас выглядели совсем мальчишками. Зачем я понадобилась этой дружной компании? В качестве зрительницы? Моррис придвинулся ко мне и зашептал, едва не касаясь губами уха:

— Все кончено.

— Что?

— У нас с Лорой. Только она еще не знает.

Я невольно посмотрела на нее. Лора и не подозревала, что ей уже вынесли приговор.

— Почему? — спросила я.

Он только пожал плечами, а мне нестерпимо захотелось сменить тему.

— Как идет работа? — за неимением лучшего спросила я.

Прежде чем ответить, Моррис закурил.

— Ждем, — коротко бросил он.

— Ты о чем?

Он глубоко затянулся и отхлебнул пива.

— Посмотри на нас, — начал он. — Грэм — ассистент фотографа, который мечтает быть настоящим фотографом. Мы с Дунканом втолковываем тупым секретаршам, как работать с программами, которые подробно описаны в справочниках. И ждем, когда хоть какая-нибудь из наших идей начнет приносить доход. В современном мире достаточно одной более-менее приличной идеи, чтобы разбогатеть, как «Бритиш эруэйз».

— А Фред?

Моррис задумался.

— А Фред копается в земле и пытается понять, кто он на самом деле.

— И заодно качает мышцы и обзаводится загаром, — вставил подслушивавший нас Грэм.

Я промычала что-то невнятное.

Мы еще долго сидели в пабе, ребята выпили слишком много. По просьбе Лоры, которая больше походила на приказ, Моррис пересел к ней поближе, а Дункан — ко мне. Сначала он рассказывал о работе с Моррисом, о том, как они вкалывают день-деньской в разных компаниях, обучая обращаться с компьютерами богачей, у которых нет времени на курсы. Потом речь зашла о Фреде — о том, как давно Дункан знаком с ним, насколько они дружны.

— Фреду я не могу простить только одно, — заявил он.

— Интересно, что?

— Тебя, — сказал Дункан. — Он играл нечестно.

Я принужденно засмеялась. Дункан не сводил с меня глаз.

— Мы считаем, что ты лучшая.

— Лучшая в чем?

— Просто лучшая. Супер.

— Кто это «мы»?

— Ребята. — Он обвел взглядом стол. — А Фред всегда бросает своих подружек.

— Поживем — увидим.

— А можно, потом ты будешь моей? — спросил он.

— Что? — растерялась я.

— Нет, моей, — вмешался Грэм с другого конца стола.

— А как же я? — подхватил Моррис.

— Я первый! — твердил Дункан.

Вдруг я поняла, что они опять шутят. В другой раз я, может быть, и посмеялась бы с ними, и пококетничала, но не сейчас.

Фред придвинулся ко мне. Положил ладонь на мои колени, обтянутые брюками Луизы. Меня вдруг затошнило. Душный и шумный паб действовал мне на нервы.

— Пора домой, — сказала я.

Фред подвез меня до дома, по пути высадив Морриса и Лору. Наверное, Моррис решил, что расставаться с ней еще рано.

— Ты не обижаешься на такие шутки?

— Они просто завидуют.

Я сказала Фреду, что в полиции меня расспрашивали о личной жизни.

— Как будто пытались доказать, что это я во всем виновата, — объяснила я. — Спрашивали и про интимные связи.

— Долго пришлось рассказывать? — У Фреда блеснули глаза.

— Напротив.

— Их было так много? — присвистнул он.

— Не болтай чепухи.

— Так полицейские решили, что тот тип — твой бывший любовник?

— Может быть.

— У тебя были психи?

— Нет. — Я помедлила. — Но если вдуматься, у каждого свои странности. Абсолютно нормальных людей нет в природе.

— А я?

— Ты? — Я повернулась к нему. Он вел машину, небрежно положив на руль худые руки. — И ты странный.

Похоже, он остался доволен. Я увидела, как он улыбнулся.

* * *

Он придвинулся ко мне и поцеловал так крепко, что я ощутила привкус крови, сжал ладонью мою грудь, но напрашиваться ко мне не стал. А я усвоила вчерашний урок и не позвала его. Я помахала ему на прощание, притворяясь жизнерадостной, но когда он скрылся из виду, направилась по все еще многолюдной улице к ближайшему телефону. Я позвонила Луизе, надеясь переночевать у нее. Но трубку никто не брал. В будке я простояла, пока какой-то сердитый тип с набитым портфелем не забарабанил в стекло. Больше мне было не к кому обратиться и некуда идти. Потоптавшись на улице, я решительно взяла себя в руки, подошла к подъезду, отперла дверь, собрала почту — счета за газ и открытку от тети — и поднялась наверх. Странных писем, брошенных прямо в ящик, в тот вечер я не получила. Все окна были заперты. Мятный ликер стоял на столе, пробка валялась рядом. В квартире никого не было.

Глава 9

— По-моему, он заинтересовался.

— Кто? Фред?

— Нет, тот человек, который приходил смотреть квартиру. Понятия не имею почему, но мне так кажется. Только бы он не передумал! Луиза, я не могу оставаться здесь. Этот дом мне ненавистен. Мне страшно приходить сюда по вечерам. Удрать бы отсюда скорее! Может, он оставит меня в покое.

Луиза огляделась.

— Когда обещал зайти покупатель?

— К девяти. Не слишком поздно для осмотра квартир?

— Значит, у нас еще целых два часа.

— А ты не пожалеешь о том, что так бездарно потратила вечер, Луиза?

— А что мне еще делать? Торчать перед телевизором, жевать шоколад и щелкать кнопками пульта? Ты спасла меня от меня самой. Это же настоящее испытание.

Я мрачно огляделась.

— Да уж, — подтвердила я.

Луиза уже деловито засучивала рукава, словно собираясь мыть пол.

— С чего начнем?

Я обожаю Луизу. Она великодушна и практична, и, даже когда она становится взбалмошной и беспечной, я знаю, что она твердо стоит обеими ногами на земле. Луиза хихикает. Рыдает над слезливыми мелодрамами. Объедается сладким и сидит на дурацких, отвратительных, совершенно никчемных диетах. Носит юбки, при виде которых Полин вскидывает ровные брови, и туфли на высокой платформе, тенниски с никому не известными эмблемами, огромные серьги и колечко в пупке. Она миниатюрная, упрямая, самоуверенная, решительная, у нее острый своевольный подбородок и вздернутый нос. Ее ничто не остановит. Она вынослива, как шахтерская лошадь.

Когда я устроилась работать в школу Лорье, Луиза взяла меня под опеку, хотя сама успела проработать там всего год. Луиза давала мне дельные советы, предупреждала о скандальных родителях, делилась бутербродами, когда я забывала прихватить с собой еду, одалживала тампоны и аспирин. В зыбучем песке Лондона она была моей опорой. Вот и теперь она наводила порядок в моей жизни.

Мы начали с кухни. Перемыли посуду, аккуратно расставили ее, отскоблили столы, подмели пол, вымыли крошечное окно, выходящее в сад за пабом. По настоянию Луизы я убрала с плиты кастрюли и сковородки.

— Не будем загромождать пространство, — заявила она и, прищурившись, огляделась с видом заправского дизайнера интерьеров.

В гостиной площадью десять футов на двенадцать она опорожнила пепельницы, придвинула стол к окну, чтобы прикрыть ободранные обои, перевернула подушки на диване так, чтобы они выглядели посвежее, пропылесосила ковер, а я собрала газеты и письма в кучу.

— Там письма? — Луиза кивнула на коробку.

— Угу.

— Жуть. Почему ты их не выбросишь?

— Думаешь, стоит? А если они понадобятся полиции?

— Зачем? Ты уже отложила письма того психа. Остальные пора выбросить. Давай-ка сюда этот мусор.

Она растянула на весу большой пакет для мусора, и я вывалила в него конверты лавандового и белого цвета, надписи зелеными чернилами, инструкции по самозащите, печальные истории. И сразу повеселела. Пока я чистила ванну, Луиза сходила на Холлоуэй-роуд и вернулась с желтыми розами для гостиной и каким-то комнатным растением с мясистыми зелеными листьями для кухни.

— К его приходу включи какую-нибудь классику.

— Мне не на чем слушать музыку.

— Тогда давай на скорую руку сварим кофе. И испечем кекс. Тоже неплохо.

— Кофе у меня только растворимый, и даже если бы у меня нашлось все для кекса, возиться с ним я не стала бы.

— Как знаешь, — слишком жизнерадостно откликнулась она, подрезая стебли роз. — Тогда хоть подушись. Можно поставить цветы в этот кувшин? Ну что, так лучше?

Да, стало лучше. Со мной была Луиза с длиннющими ресницами, алым ртом, золотистыми ногтями, в облегающем зеленом платье. А моя халупа превратилась в самую обычную квартирку по соседству с пабом.

— Эти письма выбили меня из колеи, — призналась я.

Луиза наполнила чайник.

— Ну и куда его включать? Ни одной свободной розетки! Давно пора менять всю проводку. Если хочешь, можешь пока пожить у меня. Лишней кровати у меня нет, зато места на полу достаточно. Хочешь, приходи на выходные.

Не сдержавшись, я благодарно всхлипнула в ответ.

— Какая ты милая… — пробормотала я.

В спальне было довольно чисто — правда, я не заправила постель, а из корзины вываливалось грязное белье. Мы поставили корзину в шкаф, взбили подушку. Луиза сама отвернула уголок покрывала, как делала моя мама. Пройдясь по комнате, она остановилась у комода.

— А это что за коллекция? — спросила она.

— Вещи, которые мне присылают.

— Как письма?

— Да. Полицейские хотели забрать их.

Луиза принялась осматривать подарки один за другим.

Свисток, который мне следовало носить на шее на всякий случай. Розовые шелковые трусики. Круглый окатанный камень, похожий на птичье яйцо. Маленький плюшевый медвежонок.

— Кому в голову пришло прислать тебе эту штуку? — Луиза поморщилась, глядя на явно не новый розовый гребень.

— К нему была приложена инструкция. Гребнем можно ткнуть в нос или сильно оцарапать. Видимо, это здорово отпугивает убийц.

— Если они дождутся, когда ты схватишь гребень. Мило. — Она перевела взгляд на изящный серебряный медальон на тонкой цепочке. — А это, похоже, ценная вещица.

— Внутри чьи-то волосы.

— Кто его прислал?

— Понятия не имею. Он был завернут в вырезку из газеты со статьей о героях среди нас. Красиво, да?

— Заманчиво. — Она смотрела на колоду порнографических карт. На верхней женщина поддерживала снизу надутые, как мячи, груди. — Ох уж эти мужчины!

Несмотря на жару, мне стало зябко.

Ник Шейл прибыл в десятом часу. К этому времени я успела принять ванну и переоделась в джинсы и желтую ситцевую кофточку. Мне хотелось выглядеть опрятно и свежо, под стать квартире. Я уложила волосы на макушке и воспользовалась духами.

Ник был в шортах. Когда он снял с плеча холщовый рюкзак, я увидела влажный треугольник у него на спине.

— А вот и я! Смотрите, что я принес. — Он вручил мне коричневый бумажный пакет. — Абрикосы с уличного лотка. Не удержался.

Я вспыхнула, будто он принес мне цветы. По-моему, потенциальному покупателю квартиры незачем делать подарки ее владелице. Абрикосы были золотистые, налитые соком, почти прозрачные.

— Спасибо, — смущенно произнесла я.

— А мне можно попробовать?

Мы съели абрикосы вдвоем, стоя в узкой кухне, и Ник пообещал в следующий раз принести клубники. Я сделала вид, что не поняла намек.

— Хотите еще раз осмотреть квартиру?

— Конечно.

Он долго бродил из комнаты в комнату, смотрел на потолок, словно видел там что-то любопытное. В углах обнаружилась ускользнувшая от нас с Луизой паутина. В спальне он открыл встроенный шкаф, мельком взглянул на корзину с бельем и слегка усмехнулся. Потом повернулся ко мне:

— Не откажусь от бокала вина.

— У меня вина нет.

— Зато у меня найдется.

Он расстегнул рюкзак и вытащил узкую зеленую бутылку. Я дотронулась до нее: бутылка была холодной, стекло запотело.

— А штопор у вас есть?

Такое развитие событий меня не радовало, но штопор я принесла. Откупоривая бутылку, Ник повернулся ко мне спиной. Я протянула ему стакан и бокал, и он наполнил их вином — уверенно, неторопливо, не пролив ни капли. Ник сообщил, что живет в Норфолке, но ему нужна квартира в Лондоне, поскольку здесь ему приходится ночевать два-три раза в неделю.

— Значит, моя квартира может стать временным пристанищем? — спросила я. — Для нее это честь.

— Ваше здоровье!

— К сожалению, мне пора уходить. — Конечно, я соврала. Идти мне было некуда.

— Не поздновато ли? — Он допил вино.

Я не ответила. Зачем оправдываться перед незнакомым человеком?

— Заберите бутылку, — напомнила я.

— Нет, пусть останется у вас. — Он собрался уходить.

— А как насчет квартиры?

— Мне подходит. Я свяжусь с вами.

Я услышала, как внизу хлопнула дверь. Этот человек мне нравился. Интересно, какой у него почерк?

Глава 10

На следующий день в классе я чувствовала себя роботом. Разумным подобием учительницы начальной школы. Робот вел урок письма, а где-то внутри у него продолжал работать мой мозг. Обязательно надо избавиться от этой квартиры. Эта мысль повторялась навязчивым припевом, доводя до помешательства. Я с вожделением представляла себе, как в последний раз закрываю дверь нелюбимой халупы, приютившейся на шумной улице, и сразу забываю все, что с ней связано. На самом деле мне следовало принять меры безопасности, но мне казалось, что это все равно что мыть треснувшую бутылку. Эта квартира станет безопасной только в одном случае — если я покину ее навсегда. Ничто другое мне не поможет. Со следующей недели придется вплотную заняться поисками жилья.

Когда я покупала свою нынешнюю квартиру, я была еще слишком молода. Деньги, завещанные мне отцом, я воспринимала как выигрыш в «Монополию», слишком большой, чтобы быть настоящим. Отец советовал мне обзавестись собственным углом, и этот совет звучал как последняя воля умирающего. Он принадлежал к тем людям, которым для полного спокойствия достаточно иметь свой дом, не важно какой — и тогда все будет в порядке, что бы ни случилось в мире. И я, как послушная дочь — теперь-то я уже не дочь, ведь у меня нет родителей; я совсем одинока, мне страшно, — выполнила его наказ. Очень быстро. И поскольку в Лондон я перебралась из тихой деревушки, мне захотелось купить настоящую городскую квартиру поближе к центру, где есть магазины, рынки, люди, шум. Как раз такая и нашлась.

— Зоя!

Я вышла из состояния, которое сама считала дремотой, а посторонние наблюдатели — скорее всего лихорадочной деятельностью. Искренне удивилась, посмотрев на собственную руку, зажатый в пальцах мел и классную доску со старательно выведенными на ней буквами «Б» и «П». Обернувшись, я увидела в дверях Кристину, учительницу спецкласса. В нашей школе спецкласс — особое явление. Кристина занимается в коридоре, ее ученики по тем или иным причинам не способны учиться в обычных классах — из-за жестокого обращения, недоедания, длительного пребывания в зонах военных конфликтов Восточной Европы или Центральной Африки и так далее.

— Полин просила подменить тебя, — сообщила Кристина. — Скорее иди к ней. Я побуду здесь.

— Что случилось?

— У нее какая-то родительница. И похоже, она не в себе.

— Да?..

Я ощутила тупую боль в желудке, дышать стало нечем. Я повернулась к классу. Что бы это могло быть? Текучка в нашем классе невообразимая. Родители увозят детей, часто за границу, даже не предупредив школу. Их место тут же занимают новые проблемные дети. К нам поступают ученики, находящиеся под опекой суда и социальных служб. Я быстро пересчитала их. Тридцать один. Все на месте. Никто не улизнул домой тайком от меня. Никому не требовалось давать лекарство. Ни у кого не шла изо рта пена. Мне стало легче. И все-таки что могло случиться?

Шагая к кабинету Полин, я думала о том, что свою квартиру ненавижу, а школу все-таки люблю. В вестибюле в кирпичном бассейне плавали крупные толстые рыбы. Я окунула в воду пальцы на счастье, как всегда делала, проходя мимо. Неподалеку от школы пролегала одна из лондонских магистралей. День-деньской по ней громыхали грузовики по направлению к Восточной Англии, Кенту или Южному побережью. Чтобы добраться до ближайшего чахлого скверика, приходилось вести детей парами вдоль шоссе, а потом преодолевать два опасных перекрестка. Но этим скверик мне и нравился. Он был другим миром, напоминал монастырь посредишума и пыли. Даже когда по нему с визгом носились дети, он казался надежным убежищем.

Скорее всего на эти мысли меня навели дурацкие рыбины, плеск которых я неверно истолковала. Помню, в детстве я вычитала в книгах, что вода проводит звуки лучше, чем воздух. Наверное, рыба всю свою жизнь жалуется на шум транспорта и жалеет, что оказалась в таком скверном месте. Мне вдруг вспомнилось, как я погружаюсь в ванну, чтобы ополоснуть голову. Слышен ли под водой шум машин? Не помню.

Полин стояла у приоткрытой двери рядом с женщиной, которую я сразу узнала. Они молчали и не двигались. Просто молча ждали, когда я подойду. Эту женщину я видела у школы каждый день. Мать Элинор. Я кивнула ей, но она отвела глаза. Я попыталась вспомнить, какой была Элинор сегодня утром. Нервничала? Вряд ли. А когда я сейчас выходила из класса? Все как обычно.

— Закрой дверь, — попросила Полин. Мать Элинор осталась в коридоре. Полин указала мне на стул перед столом. — Это была Джиллиан Тайт, мать Элинор.

— Знаю.

Я заметила, что Полин очень бледна и что ее бьет дрожь. Она явно не могла сдержать волнение или гнев.

— Ты давала классу домашнее задание на прошлой неделе?

— Да. Если это можно назвать домашним заданием.

— Какое?

— Ничего особенного. Мы говорили о сказках, и я попросила каждого нарисовать в альбоме сценку из своей любимой сказки.

— Где эти рисунки?

— Чтобы приучить класс выполнять домашние задания вовремя, я собрала их, как и обещала, в среду — да, в среду. Именно. И сразу проверила задание. — Я помнила, как перебирала рисунки, пока один из покупателей рылся в моем комоде. В тот же день я нашла на коврике у двери письмо. — Я коротко оценила рисунки и раздала их на следующее утро. А что, мать Элинор ждала высшей отметки? Для них дети еще слишком малы.

Полин не ответила.

— Ты помнишь, что нарисовала Элинор?

— Нет.

— Значит, на рисунки ты не смотрела?

— Ну конечно, смотрела! Сначала проверила, как они начали рисовать в классе, и сделала подписи внизу. Потом проверила уже готовое задание — достаточно быстро, но внимательно.

— Мать Элинор пришла в слезах, — сообщила Полин. — Вот рисунок Элинор. Взгляни.

Она придвинула ко мне знакомый большой альбом для рисования. Он был открыт, я узнала на странице надпись моим почерком. «Спящая красавица». Элинор неуклюже попыталась повторить подпись. Р она загнула не в ту сторону, второе слово вяло наклонилось к краю листа, словно от усталости. Но рисунок был другой. Совсем не похожий на рисунок ребенка. Его набросали прямо поверх каракулей Элинор. Теперь красавица лежала в тщательно обставленной комнате. Я сразу заметила то, чего не могла увидеть Полин: это была моя комната. Моя спальня. По крайней мере так мне показалось. На стене висела фотография коровы, на углу зеркала — сумочка. Я уже давно собиралась убрать ее, но так и не дошли руки.

А Спящая красавица не спала и вовсе не была Спящей красавицей. На постели лежала я. Во всяком случае, женщина в моих очках. Сама постель напоминала прозекторский стол в морге. Отчасти потому, что мое тело покрывали глубокие разрезы, а внутренние органы и кишки вываливались наружу. Вагина — моя вагина! — была изуродована до неузнаваемости. Меня вдруг затошнило. Желчь подкатила к горлу, но я сумела сглотнуть ее. От едкой горечи я закашлялась, вытащила из кармана платок и вытерла губы. И вернула альбом Полин. Она пристально смотрела на меня.

— Если ты просто неудачно пошутила, лучше скажи мне сразу. Это твоя работа?

Я не ответила. Не нашла слов. Полин постучала по столу, словно пытаясь разбудить меня.

— Зоя, ты понимаешь, в каком ты положении? Чего ты от меня ждешь?

Глаза жгло все сильнее. Лишь бы не заплакать. Я должна быть сильной.

— Вызовите полицию, — выговорила я.

Глава 11

Поначалу Полин сомневалась и отказывалась, но я настояла. Покидать ее кабинет, ничего не предприняв, я не собиралась. Где-то в сумке валялась визитка Карти, но я никак не могла выловить ее трясущимися руками. Полин удивилась, увидев, как я набираю номер, указанный на визитке, — наверное, думала, что я позвоню в службу «999».

— Это уже не первый случай, — объяснила я.

Я попросила позвать Карти. Его не было на месте, поэтому я решила обратиться к Олдему. Едва он взял трубку, меня прорвало. Я твердила, что он должен немедленно приехать сюда, прямо в школу. Олдем согласился лишь после того, как я пригрозила подать официальную жалобу и прибавила еще какую-то угрозу. Я назвала адрес школы и быстро положила трубку. И закурила. Полин попыталась было напомнить, что курить разрешено только в учительской, но я ответила, что у меня экстренный случай.

— Может, вернешься в класс? — спросила она.

— Позже, — ответила я. — Когда поговорю с полицейскими. Хочу узнать, что они скажут. Подожду их здесь.

Последовала тягучая пауза. Полин уставилась на меня, как на непредсказуемого зверя, с которым следует обращаться осторожно. По крайней мере так мне казалось. Я и вправду была напружинена и готова взвиться от любого слова. Наконец Полин пожала плечами.

— Поговорю с миссис Тайт в коридоре, — решила она.

— Да, — почти не слыша ее слов, откликнулась я.

У двери Полин задержалась:

— Так ты говоришь, это сделал кто-то другой?

Я потушила одну сигарету и прикурила другую.

— Да. Это какой-то кошмар. Ужас. Давно пора во всем разобраться.

Полин приоткрыла рот, передумала и оставила меня одну в кабинете. Я потеряла счет времени. Сидела и курила одну сигарету за другой. Нашла на столе газету, но сосредоточиться на чтении не смогла. Наверное, прошло целых полчаса, прежде чем в коридоре послышались голоса и в кабинет вошел Олдем в сопровождении Полин. Она уже успела рассказать ему все, что знала. Здороваться я не стала.

— Слушайте, — я ткнула пальцем в открытый альбом, — это я. А это — точное изображение моей гребаной комнаты со стороны паба.

Видимо, Полин предупредила его, что я взвинчена, поэтому Олдем не сделал мне замечания и не выдал недовольства. Он просто разглядывал рисунок, что-то бормоча себе под нос. Похоже, был ошеломлен.

— Как и где это сделали? — спросил он, подняв голову.

— Откуда мне знать? — Я пыталась взять себя в руки и сосредоточиться. — Альбом лежал в стопке других альбомов. Я собрала их, проверила дома и раздала классу в прошлую пятницу.

— И где они хранились?

— В классе. В прошлую среду я унесла их домой и на следующее утро принесла обратно.

— Вы оставляли их без присмотра?

— Ну разумеется! А вы как думали? Или надо было всю ночь сторожить их?.. Простите! Простите, ради Бога! Просто я… Извините. Дайте подумать. Да, я ходила с друзьями в кино. Отсутствовала часа два или даже три. В тот же день нашла письмо на коврике у порога — я вам о нем рассказывала. Да, первое письмо. То самое, которое я выбросила.

Олдем поморщился и кивнул:

— Ясно. — Он был озадачен и встревожен. В глаза мне он не смотрел. — А когда вы раздали альбомы?

— Говорю же, на следующее утро. Они пролежали у меня только одну ночь. В этом я абсолютно уверена.

— Почему же все стало известно только сейчас? Вмешалась Полин:

— Мать Элинор лишь сегодня утром заглянула в альбом.

— А остальные альбомы? С ними все в порядке? — продолжал расспросы Олдем.

— Не знаю. Вряд ли. Впрочем… Нет, не могу сказать.

— Мы их проверим, — пообещала Полин.

Я снова закурила. У меня колотилось сердце. Казалось, пульс можно нащупать повсюду — на лице, на руках, на ногах.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросила я.

— Подождите.

Олдем вынул из кармана мобильник и отошел в угол. Я услышала, как он попросил к телефону инспектора Карти и что-то негромко объяснил. Значит, для кого-то Карти был на месте. До меня доносились обрывки фраз:

— Со Стадлером? Да, с детективом Камероном Стадлером. И Грейс Шиллинг?.. А вы ей позвоните? И пришлите с кем-нибудь дело. Лучше всего с Линн, она это умеет. Да, встретим… Увидимся.

Олдем отключил телефон и повернулся к Полин:

— Вы разрешите мисс Аратюнян ненадолго уехать с нами?

— Конечно, — кивнула Полин и озабоченно посмотрела на меня. — Все хорошо?

— Скоро будет, — пообещал Олдем. — Придется только выполнить обычные формальности. — Он вынул из кармана платок и взял им альбом Элинор. — Идем?

* * *

Через весь Лондон пришлось тащиться очень долго. Сегодня, в пятницу, пробки образовались на каждой улице. Наткнувшись на грузовик, который застрял на повороте, Олдем двинулся в объезд, а потом снова влился в поток транспорта на Боллз-Понд-роуд.

— Мы едем в участок? — спросила я.

— Позднее — может быть, — отозвался он, вполголоса браня водителей. — А сначала — к женщине, которая имеет дело с такими психами.

— А как вам рисунок?

— Вот люди, а?

Я так и не поняла, о чем он — о неизвестном художнике или о старушке, которая еле-еле плелась через дорогу. Смысл его слов от меня ускользнул.

Через час мы выехали на улицу в спальном районе и остановились возле здания, похожего на школу. Однако вывеска сообщала, что это клиника Уэлбека. Девушка в полицейской форме сидела за столом, читая «дело». Увидев нас, она захлопнула папку и протянула ее Олдему.

— Останьтесь здесь, — велел он мне. — С вами побудет констебль Бернетт.

— Просто Линн, — с ободряющей улыбкой сказала мне девушка. У нее были лиловая родинка на щеке и большие глаза. Встреться мы в другой обстановке, она бы мне понравилась.

Я снова закурила, но поскольку курить в помещении было строго запрещено, мы вышли на крыльцо, и Линн робко попросила у меня сигарету. Мне показалось, что она решила закурить за компанию. К счастью для меня, она ни о чем не спрашивала. Минут через десять вернулся Олдем вместе с рослой женщиной в длинном сером пальто. Светлые волосы были небрежно заколоты у нее на макушке. Она несла кожаную папку и холщовую сумку цвета хаки. Судя по виду, она была немногим старше меня — лет тридцать, не больше.

— Мисс Аратюнян, это доктор Шиллинг, — сообщил Олдем.

Мы пожали друг другу руки. Доктор Шиллинг разглядывала меня прищурившись, словно редкостный экземпляр, предназначенный для опытов.

— К сожалению, — заговорила она, — я уже опаздываю, но мы успеем переброситься парой слов.

Меня вдруг охватило отчаяние. Меня протащили через весь город только для того, чтобы представить спешащей куда-то незнакомке!

— Так что вы об этом думаете?

— К этому надо отнестись со всей серьезностью, — заявила доктор Шиллинг, смерив взглядом Олдема. — Точнее, надо было отнестись с самого начала.

— А если это розыгрыш?

— Само собой, розыгрыш, — согласилась она с тревожным видом.

— Но ведь он еще ничего не сделал… то есть физически я не пострадала… — Почему-то мне вдруг захотелось, чтобы вся эта история оказалась чьей-то нелепой, но безобидной выходкой.

— Вот именно, — излишне воодушевленно поддержал Олдем.

— Дело в том, что… — Доктор Шиллинг обращалась скорее к Олдему, чем ко мне. Она сделала паузу, будто собираясь с духом. Интересно, что она скажет? Она сглотнула. — Мисс Аратюнян некому защитить.

— Зовите меня Зоя, — предложила я. — Проще выговорить.

— Зоя, — повторила она, — нам надо как следует поговорить в понедельник утром, встретиться и обсудить все подробности. Я буду ждать вас здесь в девять.

— Я работаю.

— Покамест эта встреча и есть ваша работа, — заявила она. — Мне уже пора… Так вы говорите, на рисунке ваша спальня?

— Я же сказала.

Доктор Шиллинг нетерпеливо и беспокойно переминалась с ноги на ногу. Будь она ученицей из моего класса, я отправила бы ее в туалет.

— У вас есть парень? — спросила она.

— Да, Фред.

— Вы живете вместе?

Я принужденно улыбнулась:

— На ночь он не остается.

— Никогда?

— Да.

— Но вы же с ним близки, так?

— Да, но только до позднего вечера, если вы об этом.

Она повернулась к Олдему.

— Поговорите с ним.

— Если вы подозреваете Фреда, — вмешалась я, — то совершенно напрасно. Он тут ни при чем, потому что… в общем, он не виноват. — Доктор Шиллинг кивнула, но мои слова вряд ли убедили ее. — Кстати, когда в альбоме подменили рисунок, он был в отъезде. Перекапывал сад где-то в Йоркшире, вернулся только на следующий вечер. Его там даже снимали для телевидения, так что алиби у него есть.

— Вы уверены?

— На сто процентов.

— И все-таки поговорите с ним, — велела она Олдему и продолжала, обращаясь ко мне: — Увидимся в понедельник, Зоя. Не хочу пугать вас, но думаю, вам не стоит ночевать одной дома. Дуг! — Наверное, так звали Олдема. — Проверьте у нее замки, ладно? Пока, до понедельника.

Мы с Олдемом направились к машине.

— Как все… быстро кончилось, — пробормотала я.

— Плюньте на нее, — посоветовал Олдем. — Выскочка и перестраховщица.

— Она просила вас поговорить с Фредом. Вы встретитесь с ним?

— Надо же с чего-то начать.

— С чего?

— Вам известно, где он сейчас?

— Работает с садом.

— Вы хотели сказать — в саду?

— Нет, Фред всегда говорит, что приводит в порядок сад, то есть работает с ним. Так звучит солиднее. Где мы?

— В Хэмпстеде.

— Значит, он где-то рядом. Он говорил, что сегодня едет в Северный Лондон.

— Вот и хорошо. Точный адрес вы знаете?

— Могу позвонить ему на мобильник и спросить. А может, лучше подождем?

— Звоните сейчас. — Олдем протянул мне свой телефон.

Я нашла в ежедневнике номер и начала набирать его.

— А можно, первой с ним поговорю я?

Олдем занервничал:

— Зачем?

— Сама не знаю, — ответила я. — Просто из вежливости.

* * *

Я увидела Фреда раньше, чем он меня. Он работал в дальнем конце большого сада за величественным особняком, подравнивал живую изгородь электросекатором, висящим у него на плече. Бейсболку он повернул козырьком назад, на джинсах зияли дыры, белая тенниска была перепачкана землей, на ногах грубые рабочие ботинки. Пол-лица закрывали защитные очки, уши — плотные наушники, поэтому мне пришлось похлопать его по плечу, чтобы обратить на себя внимание. Он вздрогнул, хотя я старалась не напугать его, снял очки и наушники и тут же зажмурился от яркого света и звуков. Мы стояли под палящим солнцем среди клумбы с лилиями. По лицу Фреда струился пот.

Он смотрел на меня удивленно и даже сердито. Фред из тех людей, подумалось мне, кто все раскладывает по полочкам: работу — отдельно от любви, секс — отдельно от сна. А я все смешала. Вот он и злится.

— Привет, — вопросительным тоном произнес он.

— Привет. — Я коснулась губами его влажной щеки. — Прости. Меня попросили срочно разыскать тебя. С тобой хотят поговорить, хотя я и объясняла, что это ни к чему.

— Прямо сейчас? — устало уточнил он. — У меня работа в разгаре. Не хочу отвлекаться.

— Я не виновата, — поспешила оправдаться я. — Извини, что втягиваю тебя в свои дела.

Он ничуть не смягчился.

— А что стряслось?

Я коротко перечислила утренние события, но и они оставили его равнодушным. Такие, как он, на вечеринках танцуют с одной девушкой и при этом глазеют по сторонам в поисках других, посимпатичнее. Сейчас Фред посматривал на Олдема, который переминался вдалеке, у дома.

— …И она посоветовала мне пожить у кого-нибудь.

Последовала пауза, я уставилась на Фреда в упор. Мне хотелось, чтобы он пожалел меня, посочувствовал, сказал, что я могу жить у него, сколько понадобится, если захочу. Я ждала, что он обнимет меня, успокоит, скажет, что он всегда будет рядом. Но его лицо оставалось непроницаемой маской. О чем он думает, я не знала.

Внезапно он перевел взгляд на мою грудь. Я вспыхнула от унижения, во мне зашевелился гнев.

— Я… — начал он, осекся и огляделся. — Ну ладно, пусть спрашивает. Но мне нечего сказать.

— И еще одно, — заявила я неожиданно для самой себя. — Думаю, нам надо расстаться.

Его бегающие распутные глаза замерли, выражение лица стало растерянным. Он уставился на меня. На виске запульсировала вена, по щекам перекатились желваки, зубы сжались.

— Это еще почему, Зоя? — выговорил он ледяным тоном.

— Всему свое время.

Он снял с плеча секатор и положил его на траву.

— Ты решила порвать со мной?

— Да.

Его красивое лицо залил густой румянец. Глаза наполнились могильным холодом. Он беззастенчиво обшарил меня взглядом, будто манекен в витрине, — казалось, он решает, стоит покупать меня или нет. Наконец его губы презрительно дрогнули.

— Что ты из себя строишь? — процедил он.

Я смотрела на его потное лицо и прищуренные глаза.

— Мне страшно, — объяснила я. — Мне нужна помощь, а от тебя ее не дождешься.

— Тварь! — выпалил он. — Назойливая дрянь!

Я повернулась и пошла прочь. Надо просто поскорее уйти куда-нибудь в безопасное место.

* * *

Ее волосы уныло свисают на плечи. Голову не мешало бы вымыть. Пробор темный и сальный. За последнюю неделю она сильно постарела. От крыльев носа к углам рта пролегли морщины, под глазами — темные полукружия, на лбу вертикальная складка, словно она целыми днями хмурится. Кожа кажется больной, слишком жирной и бледной. Серьги она не надела. На ней старые брюки из хлопка — пожалуй, оттенка овсянки — и белая рубашка с короткими рукавами. Брюки болтаются на ней, они измяты. На рубашке недостает пуговицы. Машинально она грызет ноготь среднего пальца правой руки. Часто оглядывается, но ни на ком не задерживает взгляд. Иногда моргает, словно у нее двоится в глазах. И все время курит, одну сигарету за другой.

Во мне нарастают ощущения. Я сразу пойму, когда буду готов действовать. И узнаю, когда будет готова она. Это вроде любви — ее замечаешь мгновенно. Она очевидна. Уверенность наполняет меня, придает силы и целеустремленности. А она съеживается и слабеет. Я смотрю на нее и думаю: это сделал я.

Глава 12

Я колотила в дверь. Почему она не выходит? Скорее, да скорее же! Я уже почти не дышу. Мне известно, что надо дышать, но когда я пытаюсь, мне не хватает воздуха, в груди ширится невыносимая тяжесть. Я втягиваю воздух неглубоко и часто, каждую секунду боясь разрыдаться. Голову стягивает тугой обруч боли, все расплывается перед глазами. Помоги мне! Я не могу ни позвать на помощь, ни просто вскрикнуть. У меня в горле ком, в легких тяжесть, я уже почти не дышу. Колени подкашиваются, перед глазами вспыхивают серо-черные пятна. Я опускаюсь на колени перед дверью.

— Зоя? Господи, Зоя, что с тобой? — Кутаясь в полотенце, потряхивая мокрыми волосами, Луиза присела рядом со мной. Она обняла меня за плечи, полотенце соскользнуло, но она не заметила. Милая Луиза! Она не замечала, какими глазами смотрят на нас прохожие, как стараются обойти нас стороной. Я пыталась заговорить, обрести дар речи, но издала лишь странный писк.

Луиза обняла меня обеими руками и стала тихо покачиваться. Никто не успокаивал меня так с тех пор, как умерла мама. Я снова стала ребенком, обо мне наконец-то позаботятся. Как мне не хватает заботы, как недостает мамы! Луиза шептала мне на ухо какую-то чепуху, твердила, что все образуется, будет в порядке, тише, тише… вот так, все хорошо. Она спокойно учила меня дышать. Вдох-выдох. И еще раз. Постепенно ко мне возвращалось дыхание. Но язык по-прежнему не слушался меня. Я только скулила и всхлипывала. Слезы выкатились из-под век, обожгли щеки. Мне не хотелось шевелиться. Никогда, ни за что. Ноги и руки отяжелели, стали неподъемными. Вот так бы и уснуть.

Луиза поставила меня на ноги, придерживая полотенце одной рукой, провела по лестнице, усадила на диван и села рядом.

— Это был приступ паники, — объяснила она. — Он уже кончился, Зоя.

Паника отступила, а страх остался. Меня словно окатили ледяной водой, объяснила я Луизе. Я как будто посмотрела вниз с небоскреба — такого высокого, что внизу не видно улицы.

Мне хотелось свернуться клубочком и спать, спать, спать, пока все не кончится. Хотелось, чтобы кто-нибудь навел в моей жизни порядок. А я зажму уши ладонями, закрою глаза и буду терпеливо ждать.

— Еще немного, и ты будешь со смехом вспоминать об этом, — попыталась успокоить меня Луиза. — И смешить знакомых.

Но я ей не верила: мне казалось, что лучше уже не будет. Мир стал для меня чужим.

Я переселилась к Луизе в Долстон, в дом неподалеку от рынка. Больше мне было некуда идти. Луиза — моя подруга, я ей доверяю. Пока она рядом, маленькая, крепкая и добрая, мне не так страшно. Рядом с Луизой со мной ничего не случится.

Сначала я вымылась — с комфортом, не то что в моей ванне. Я нежилась в горячей воде, а Луиза сидела на крышке унитаза, попивала чай и по моей просьбе терла мне спину. Она рассказывала мне, как в детстве жила в Суонси с матерью-одиночкой и бабушкой, которая до сих пор жива: дождь, серый сланец, густые тучи, холмы. Но она всегда знала, что рано или поздно будет жить в Лондоне.

А я рассказывала о своей родной деревушке — горстка домов да почта. О том, как отец по ночам водил такси, днем отсыпался и умер тихо и скромно, никого не утруждая. Потом я стала вспоминать, как умирала мама. Мне было всего двенадцать лет, за два года до смерти она уже отдалилась от меня, ушла в свою долину боли и страха. Я часто стояла у кровати, держала ее за ледяную костлявую ладонь и физически ощущала, как она становится чужой. Я рассказывала, как прошел день, передавала приветы от подруг, но хотела только одного — поскорее уйти к своим подругам, в свою комнату, читать или слушать музыку, только бы не задерживаться в этой комнате, похожей на больничную палату, рядом с пропахшей лекарствами женщиной с иссохшим лицом, обтянутым кожей, и пустыми неподвижными глазами. Но едва перешагнув порог, я съеживалась от угрызений совести и не знала, чем заняться. А потом, когда мама умерла, мне хотелось только вернуть ее, вечно сидеть у нее в спальне, держать ее за худенькую руку и развлекать разговорами. Порой мне просто не верилось, что больше я никогда не увижу ее.

Я призналась, что после смерти мамы уже не знала, чем хочу заниматься и где жить. Будущее стало туманным и бессмысленным. И вот теперь я учительница в Хакни. Но еще не поздно начать все заново. Когда-нибудь у меня будут свои дети.

Луиза заказала по телефону пиццу и одолжила мне ярко-красный халат. Мы сидели на диване, жевали истекающую соком пиццу, запивали ее дешевым красным вином и смотрели по видику «День сурка». Смотрели, конечно, уже не в первый раз, зато знали, чем все кончится.

Пару раз Луизе звонили, она что-то негромко говорила в трубку, прикрывая ее рукой и поглядывая на меня. Однажды спросили меня — звонил детектив Олдем. Почему-то мне вдруг показалось, что его уже поймали. Напрасная надежда! Олдем просто хотел узнать, как у меня дела. Он повторил, что возвращаться домой мне пока не стоит. А еще нельзя оставаться наедине с незнакомыми мужчинами. Олдем предупредил, что в понедельник у меня очередная встреча с доктором Шиллинг. Подробное собеседование, как выразился он.

— Будьте осторожны, мисс Аратюнян, — произнес он, и то, что он с первой же попытки правильно выговорил мою фамилию, потрясло меня сильнее, чем его взволнованный и почтительный голос. Еще недавно я хотела, чтобы меня восприняли всерьез. И вот это произошло.

Луиза уступила мне собственную кровать, а сама устроилась на диване. Я думала, что не усну, и действительно долго пролежала с открытыми глазами. Мысли в голове суетились, как вспугнутые летучие мыши, потерявшие ориентацию. Ночь была жаркой и душной, прохладных местечек на подушке не осталось. Квартира Луизы на тихой улице. Здесь слышны только вопли дерущихся котов, лязг крышки мусорного бака. Еще какой-нибудь прохожий вдруг запоет «Городок Вифлеем». Наверное, я все-таки заснула довольно быстро, а проснулась от запаха подгоревших тостов. День вливался в окна с полосатыми голубыми занавесками, пылинки кружились в лучах. В гостиной зазвонил телефон. Наконец в спальню заглянула Луиза:

— Чай или кофе?

— Если можно, кофе.

— Тост… или тост?

— Ничего не надо.

— Значит, тост.

Она исчезла, а я выбралась из-под одеяла. Как ни странно, я чувствовала себя неплохо. Правда, пришлось надевать вчерашнюю одежду. Я оделась, брезгливо морщась.

Расправившись с тостом и кофе, я позвонила Гаю, чтобы выяснить, как продвигается продажа квартиры. Он отвечал как-то смущенно и настороженно, его неизменная бодрость куда-то исчезла.

— Я слышал, у тебя неприятности, — заметил он. Наверное, полицейские его уже допросили.

— Это еще мягко сказано. А у тебя что нового?

— Мистер Шейл хочет еще раз осмотреть квартиру. Он настроен серьезно. Похоже, заглотал наживку. Пора подсекать.

— Что это значит? — устало спросила я.

— Он готов к покупке, — объяснил Гай. — И спрашивает, можешь ли ты встретиться с ним сегодня около полудня.

— А может, лучше ты?

Гай разразился булькающим смехом.

— Я-то могу, но на вопросы придется отвечать тебе. Я тоже приду.

— Да, пожалуйста. Хватит с меня незнакомцев.

Мы назначили встречу на полдень в агентстве Гая. Три человека — уже не двое, втроем безопаснее. Мы пешком дойдем до моего дома, проведем краткую экскурсию и уйдем. Луиза уговорила меня взять такси, мы полчаса простояли в пробке, проклиная жару, и в результате опоздали. Мужчины уже ждали: Гай — в тонком синем костюме, Ник — в белой тенниске и джинсах. Мы чинно пожали друг другу руки.

Гай отпер дверь квартиры своим ключом и вошел первым. Ник пропустил меня вперед. Я сразу учуяла какой-то непривычный запах. Пахло сладким — с оттенком чего-то почти непристойного. Ник повел носом и вопросительно уставился на меня.

— Наверное, забыла что-нибудь убрать в холодильник, — объяснила я. — Меня вчера не было дома.

Пахло из кухни. Я открыла дверь, но так и не поняла, в чем дело. Я огляделась. Пусто. В мусорном ведре — ни крошки. Я открыла холодильник.

— О Господи!..

Лампочка не включилась. Холодильник был теплым. Но это еще полбеды. Скисло молоко — ладно, невелика потеря. Я уже догадывалась, что мне предстоит увидеть, распахнула тесную морозилку и безнадежно застонала. Внутри все смешалось. Корытце кофейного мороженого лежало на боку, его содержимое растеклось под пакетом креветок. От вида и запаха вчерашних креветок и растаявшего мороженого в нагретой солнцем кухне меня затошнило.

— Дерьмо! — выпалила я.

— Зоя. — Гай легко коснулся моего плеча, я вздрогнула и отпрянула. — Это просто нелепая случайность, Зоя.

— Подожди, — перебила я. — Надо вызвать полицию.

— Что? — растерялся он.

Я круто обернулась к нему:

— Заткнись, твою мать! Умолкни! И не приближайся, слышишь?

— Зоя…

— Молчать! — завизжала я во весь голос.

Он покорно вскинул руки:

— Молчу, молчу.

И он перевел на Ника взгляд опытного агента, уже сообразившего, что сделка не состоялась. Ну и черт с ней! Лишь бы только остаться в живых! Номер я уже знала наизусть. Я набрала его, попросила позвать Карта, и он тут же взял трубку. Меня уже знали. Карти пообещал немедленно подъехать. И прибыл всего через десять минут — вместе с Олдемом и еще одним полицейским с большим кожаным чемоданом. Едва переступив порог, он начал натягивать тонкие перчатки. Осмотрев холодильник, они отошли в угол и перебросились парой фраз. Карти о чем-то спрашивал меня, но я не понимала ни слова. Кажется, он обещал охрану. Двое его напарников возились в кухне. Гай спросил, можно ли ему уйти, а Карти попросил подождать на лестнице.

— Он опять был здесь! Это невыносимо!

Олдем с сомнением посмотрел на меня.

— Что же будет дальше? — в отчаянии повторяла я.

Олдем что-то прошептал Карти на ухо. Кажется, он был растерян. Потом подошел ко мне и заговорил спокойно и негромко:

— Зоя, вы не нашли никакой записки?

— Вроде нет. Но я и не искала.

— Зато мы искали. И ничего не нашли.

— И что?

— Мы осмотрели холодильник. Его вилку выдернули из розетки и включили в нее чайник.

— Зачем ему это понадобилось?

— Наверное, ошибся. Бывает.

— Но я… — И вдруг я осеклась, вспомнив, как Луиза заваривала чай, включив чайник в эту самую розетку. Черт! Я густо покраснела.

В комнате повисло молчание. Олдем смотрел в пол, Карти — на меня. Я ответила ему взглядом в упор.

— Вы же советовали мне быть начеку, — наконец промямлила я.

— Конечно, — мягко подтвердил Олдем.

— Вам-то что. А я не хочу умирать.

— Понимаю. — Олдем понизил голос почти до шепота и робко положил ладонь мне на плечо. — Наверное, мы все-таки напугали вас. Простите.

Я стряхнула его руку с плеча.

— Вы… вы…

Но вся брань вдруг вылетела у меня из головы. Я с позором убежала из собственной квартиры.

Глава 13

Луиза ждала меня дома. Она наложила на лицо маску, от которой ее кожа стала мертвенно-белой, а розовые круги вокруг глаз придавали ей удивленный вид. Рассказывая ей, что случилось, я вдруг поняла: я еще не успела попросить разрешения пожить у нее, воспринимая ее гостеприимство как должное. Но она тут же облегчила мою задачу.

— Поживешь у меня сколько понадобится.

— Тогда я буду спать на диване.

— Ладно.

— И платить за жилье.

Она вскинула брови так, что подсохшая маска на лбу потрескалась.

— Ну, если тебе так хочется… Но это ни к чему. Лучше пообещай поливать цветы. Я вечно забываю.

Мне стало легче. Вчерашняя петля страха ослабела. Больше мне незачем ночевать у себя дома, незачем смотреть в глаза Гаю, водить по комнатам незнакомых мужчин, молчать, когда они лезут ко мне в шкафы или пялятся на мою грудь. Больше не придется лежать в темноте, прислушиваться и ждать, затаив дыхание. Не понадобится встречаться с Фредом и его инфантильными приятелями. Мне казалось, что я сбросила насквозь пропыленную, душную кожу. Я буду жить у Луизы. Мы поужинаем перед телевизором, потом сделаем друг другу маникюр. В понедельник я встречусь с доктором Шиллинг. Она знает, как быть дальше. Она же эксперт.

Луиза заявила, что на выходные у нее нет никаких планов, и хотя я подозревала, что она отменила какую-то встречу, от радости не стала протестовать. Мы купили французские батоны, сыру и помидоров, дошли до ближайшего парка и устроились на желтой пожухлой траве. Солнце свирепо пекло, горячий воздух висел пластом, в парке было многолюдно: подростки перебрасывались пластмассовыми тарелками фрисби и валялись в тени деревьев, семьи сидели вокруг корзин для пикников, дети играли в мяч и прыгали через скакалку, девушки в открытых блузках подставляли лица солнцу. Повсюду люди — с банками пива, собаками, фотоаппаратами, воздушными змеями, велосипедами, кусками хлеба для уток. Все были в яркой и легкой одежде, все улыбались.

Луиза подоткнула подол блузки под лифчик и улеглась на спину, заложив руки за голову. Я сидела рядом и непрерывно курила, наблюдая за прохожими. Мне хотелось найти знакомое лицо или хотя бы увидеть человека, в глазах которого мелькнет узнавание. Но таких я не заметила.

— Знаешь что? — спросила я.

— Что? — сонно откликнулась Луиза.

— Моя вина — пассивность.

— Неправда.

— Правда, — упрямо возразила я. — Мне хотелось, чтобы во всем разобрались другие. И чтобы меня не беспокоили.

— Не болтай чепухи, Зоя.

— Но ведь это правда! Наверное, все началось с переезда в Лондон. Мне хотелось затеряться в толпе. Стать незаметной. Значит, теперь надо посмотреть на себя со стороны. Посмотреть и понять, почему выбрали меня. И кто мог это сделать.

— Завтра, — пообещала Луиза. — Завтра посмотришь. А сегодня просто отдохни.

И я позволила себе впитывать тепло солнца, проникающее сквозь несвежую одежду. Я устала, как никогда в жизни. Саднило глаза, руки и ноги отяжелели. Принять бы сейчас горячую ванну, а потом спать много-много часов подряд на чистых простынях, есть полезную пищу — сырую морковь, зеленые яблоки, пить апельсиновый сок и зеленый чай. Я представить себе не могла, что когда-нибудь снова пойду в клуб, напьюсь или побалуюсь наркотой, позволю мужчине прикоснуться ко мне. Удушливая, потная, суетливая жизнь, которую я вела в Лондоне, внушала мне смутный, но неотступный ужас. Сколько шуму и возни! Пожалуй, курить я тоже брошу. Но попозже.

* * *

Мы проходили мимо магазина детской одежды с яркими ситцевыми комбинезончиками и полосатыми маечками, красно-розово-желтыми курточками в витрине, и неожиданно Луиза предложила мне зайти.

— У тебя же детский размер. — Она придирчиво оглядела меня. — Совсем отощала! Надо бы тебя подкормить. А пока давай что-нибудь купим.

Под неодобрительным взглядом продавщицы я сняла с вешалки несколько вещиц и понесла их в примерочную. Натянула через голову прямое серое платье, рассчитанное на тринадцатилетнюю девчушку, и уставилась на себя в зеркало. Прекрасно. Я стала безгрудой и бесполой. То, что нужно. Стащив платье, я примерила симпатичную белую тенниску, отделанную мелкими вышитыми цветочками.

— Покажись! — позвала меня Луиза из-за шторы. — Если уж идешь в магазин с подругой, будь любезна устроить дефиле!

Я отодвинула штору и с глуповатым смехом повертелась перед Луизой.

— Ну как?

— Берем! — решила она.

— А не маловата?

— Будет маловата, когда поживешь у меня недельку. А пока в самый раз. — Она положила руку мне на плечо. — Ты в ней как цветок, дорогая.

* * *

Попозже мы с Луизой покатили на ее раздолбанной машине в супермаркет, пополнять запасы. Слишком долго я обходилась сухомяткой, перехватывала то пакетик чипсов, то шоколадный батончик, то бутерброд в школьной столовой. Наверное, прошло уже несколько недель с тех пор, как я в последний раз готовила настоящую еду по рецепту, с точным указанием ингредиентов и их количества.

— Сегодня ужин приготовлю я. — Собственная смелость придала мне уверенности: я словно играла в хозяйку дома. В магазинную тележку я положила пакет макарон, испанский лук, крупные головки чеснока и итальянские помидоры, баночку сухих смешанных приправ, латук, огурцы, манго и клубнику. Банку сметаны. Бутылку кьянти. Еще я прихватила упаковку дешевых трусиков, какой-то дезодорант, полотенце, губку, зубную щетку и пасту. Зубы я не чистила со вчерашнего утра. Надо бы забрать из квартиры вещи.

— Завтра, — решила Луиза. — Спешить некуда. Завтра мы съездим туда вдвоем, на машине. А пока поносишь детские одежки.

Я взяла с цветочного прилавка завернутый в целлофан букет роз и положила его в нашу тележку.

— Не знаю, как благодарить тебя, Луиза.

— Ну и не надо.

* * *

На ужин мы пригласили Кэти, подругу Луизы — длинную и худую, как жердь, с крючковатым носом и крошечными ушами. Очевидно, Луиза рассказала ей обо мне, потому что Кэти обращалась со мной подчеркнуто ласково и внимательно, как с инвалидом. Макароны я переварила, но томатный соус удался, а на десерт мы нарезали манго и смешали их с клубникой в мисках. Луиза зажгла свечи, прилепив их растаявшим воском к старым блюдцам. Я сидела за кухонным столом в новом сером платьице. Мне ни о чем не думалось, все вокруг казалось нереальным. В животе образовалась тянущая пустота, но аппетита у меня так и не прибавилось. Почти весь вечер я молчала. Мне было достаточно сидеть и слушать, слова пролетали мимо, не задевая меня. Мы выпили сначала кьянти, потом почти все белое вино, которое принесла Кэти. По телевизору шел старый фильм — триллер, сюжет которого от меня ускользнул. Я постоянно отвлекалась и потому не могла понять, что понадобилось герою на заброшенном складе, куда он спешит и чего боится. Начинался дождь, капли застучали по крыше, забарабанили в стекла. Я легла спать еще до ухода Кэти. Уютно свернувшись на диване в крошечной гостиной в куцей ночной рубашке Луизы, я слышала голоса из кухни. Они сливались в убаюкивающее гудение, изредка прерываемое смешками, и постепенно я погрузилась в сон.

* * *

На следующее утро после завтрака мы поехали за моими вещами. Вывозить их все я пока не собиралась, хотя и знала, что жить в злополучной квартире больше никогда не буду. Дождь продолжался. Припарковать машину у дома не удалось, поэтому Луиза остановилась на двойной желтой черте на расстоянии нескольких ярдов до двери. Я пообещала сейчас же вернуться.

— Я только на пару минут.

— А может, все-таки пойдем вместе?

Я покачала головой и улыбнулась:

— Мне надо с ней попрощаться.

В квартире было душно и пусто, воздух застоялся, хотя я отсутствовала всего один день. Казалось, квартира уже поняла, что она никому не нужна. Я сразу прошла в спальню и открыла шкаф. Две пары брюк, четыре тенниски, трусики, лифчики, носки. Спортивный костюм. Пока хватит. Все вещи я запихнула в большой пакет. Потом поспешила в ванную, разделась и швырнула в угол грязную одежду. Стирка подождет. В другой раз.

Я услышала щелчок, будто закрылась дверца шкафа. «Ерунда, — сказала я себе. — Разыгралось воображение». В спальне я разыскала чистое белье, задернула шторы и встала перед зеркалом, чтобы одеться. Увидела в зеркале собственное лицо, синяки под глазами. Голое тело, загорелые руки и ноги, белый живот. Я надела трусики и вытащила из принесенного пакета новую белую тенниску — ту самую, в которой, по словам Луизы, я похожа на цветок. Тенниску я надела через голову. Глупо, но мне был ненавистен запах этой квартиры, моей прежней жизни. Мне хотелось чистоты и новизны.

Когда я расправляла тенниску на груди, кто-то внезапно схватил меня за шею и за талию, с силой навалился мне на спину. Я потеряла равновесие и рухнула ничком, ткнувшись лицом в ковер. От боли и неожиданности я оцепенела. Чья-то ладонь зажимала мне рот, от нее пахло мылом — яблочным мылом из моей ванной. Рука сдавила мне грудную клетку пониже груди.

— Ах ты, сука!

Я забилась, задергала ногами и руками, пытаясь издать хоть какой-то звук. Но пальцы хватали пустоту, поблизости не оказалось ни единого предмета. Неизвестный молчал, только жарко дышал мне в ухо. Наконец я перестала вырываться. За окном кто-то крикнул, сирена взвыла и умолкла. Что-то случилось.

Чья-то рука перестала сдавливать мою шею, я попыталась было закричать, но пальцы сомкнулись вновь. Мне ничего не оставалось: я не могла шевелиться. Не могла отбиваться. Не могла позвать на помощь. Я вспомнила, что Луиза сидит в машине и ждет меня, и вдруг она показалась мне бесконечно далекой. Наверное, скоро она придет за мной. Но не сейчас. Глупо умирать вот так, ни с того ни с сего. Ведь я еще даже не начинала жить. Как нелепо!

Медленно-медленно пол двинулся ко мне навстречу. Я почувствовала, как ударилась головой о половицы, как нога заскользила по ним. Дождь все так же монотонно и негромко стучал в окна. Говорить я не могла, все слова улетучились, времени на них уже не осталось, но голос где-то в глубине меня твердил: «Пожалуйста, не надо. Ну пожалуйста!»

Часть II. Дженнифер

Глава 14

Жизнь в нашем доме бьет ключом, особенно во время завтрака, когда он превращается в подобие средневекового замка с ослами, свиньями и ордой подданных, спешащих укрыться за прочными стенами при малейшем признаке опасности. За несколько недель, прошедших после нашего переезда, хаос только усилился, как будто посреди средневекового замка разбили строительную площадку.

Клайв уехал из дома в шесть, раньше обычного: он как раз работал над каким-то судьбоносным слиянием предприятий. В восемь Лина усадила двух старших мальчишек в «эс-пас» и повезла их в школу. Лина — наша няня и по совместительству прислуга, хорошенькая шведка, возмутительно белокурая, стройная и юная. Ее портит только замысловатая штуковина в носу, при виде которой я каждый раз морщусь. Совершенно не представляю, как можно сморкаться с таким украшением.

Постепенно народу в доме стало прибывать. Первой, конечно, явилась Мэри, наша бесценная уборщица, которую мы наняли еще до переезда на Примроуз-Хилл. Она сокровище, но мне приходится постоянно стоять у нее над душой, давать указания, а потом проверять, как она их выполнила. Однажды я не выдержала и сказала Клайву, что с таким же успехом могла бы делать уборку сама. Потом собрались остальные: считалось, что они ремонтируют дом, а на самом деле превращали его в пыльный сарай. Замена электропроводки и водопроводных труб завершилась в конце прошлой недели, но изменений к лучшему в доме пока не ощущалось.

Несмотря на все это, я была довольна. Именно о таком доме я мечтала всю жизнь, и Клайв обещал исполнить мою мечту. Дом, перестроенный по моему собственному проекту! Мы купили только фундамент, голые стены да крышу. И теперь я создавала дом, которым мы могли бы гордиться. Есть дома, в которые легко влюбиться с первого же взгляда, но наш будет достоин любви разве что через полгода. Прежде здесь жила милая пожилая пара, сам дом напоминал лавку букиниста, в последний раз его ремонтировали в начале пятидесятых. Пришлось решать, что заменить, а что оставить.

Четыре месяца я просидела над чертежами вместе с нашим архитектором Джереми, периодически подбадривая его чашками эспрессо. Мы добивались предельной простоты. Снести все внутренние стены. Заменить крышу. На цокольном этаже — кухня и столовая, на первом — гостиные, кабинет Клайва — там же, окнами в сад, на верхних — только спальни. В мансарде — комнаты для няни или нескольких нянь, которые согласятся жить под крышей. Туалеты слева, справа и по центру. Спальня и ванная для нас с Клайвом. Ультрамодная душевая для мальчишек — попытка приучить их мыться хоть изредка.

Этим утром Джереми ненадолго заскочил к нам в половине девятого вместе с Майком и стал осматривать какой-то арочный проем, балку или что-то в этом роде. Следом за ними прибыл Фрэнсис, которого мы наняли, чтобы привести в порядок — точнее, воссоздать из хаоса — то, что нам продали под видом сада. Участок длиной сто двадцать футов — неплохо для Лондона, но до вмешательства Фрэнсиса он походил на гигантское мышиное гнездо. К счастью, нашествие электриков и водопроводчиков закончилось, только Майк еще заглядывал вместе со свитой. Конечно, всех надо напоить чаем и кофе, как только Лина вернется и приготовит оба напитка. Между делом я выпроводила четырехлетнего Кристофера в местный детский сад, куда он стал ходить после переезда. Поначалу насчет сада у меня были сомнения: вместо формы — голубые свитера, из развлечений — огромные песочницы и краски для рисования руками. Но хлопотать и что-то менять было бессмысленно. В сентябре он все равно пойдет в частную школудля малышей Ласелз, а пока сгодится и детский сад — лишь бы ребенок не висел на мне.

Вернувшись домой, я наконец взялась за настоящую работу — путаться у всех под ногами, разыскивать рабочих по всему дому, служить посредницей и посыльной. Мой преданный управляющий Лео обещал заскочить, я корпела над списком предстоящих дел. Не забыть бы серьезно поговорить с Джереми насчет кухни. Кухня — самое слабое место нашего проекта. Если в комнате что-то не так, в ней все равно можно жить — со временем привыкнешь. А если на кухне дверцы холодильника не дают открыть кухонный шкаф, так и придется до глубокой старости раздражаться раз по двадцать на дню. Идеальный вариант — оборудовать кухню, попользоваться ею полгода, а потом переоборудовать заново. Но даже Клайв не настолько богат. И недостаточно терпелив.

Вошла Лина, я дала ей новые поручения. Пока она выполняла их, я потягивала кофе, наконец-то добравшись до газет и почты. У меня строгое правило: не уделять газетам более пяти минут. В них все равно ничего не найдешь. Затем почта. Девяносто процентов писем адресовано Клайву. Оставшиеся десять — детям, домашним животным и мне. Правда, сейчас у нас в доме нет никакой живности. На конец 1999 года общее количество наших питомцев было невелико: один кот, пропавший, предположительно погибший или нашедший других хозяев где-то в Баттерси, и один хомяк, похороненный в безымянной могиле в глубине баттерсийского сада. Я подумывала завести собаку. Правда, я всегда считала, что в Лондоне собакам не место, но теперь, на Примроуз-Хилл, я порой подолгу размышляю о том, как хорошо было бы иметь пса. Клайв об этом еще не знает.

С почтой покончено. Отдельно сложены письма на имя Клайва. Отдельно — счета. О том, что в конверте лежит счет на пятьдесят фунтов, мне подсказывает чутье — не надо даже вскрывать конверт. Все они адресованы мистеру и миссис Хинтлшем. Счета я сразу отнесла наверх и положила Клайву на стол: пусть займется ими вечером или в выходные.

Осталось еще два письма Джошу и Гарри — одинаковые извещения из школы Ласелз о предстоящем спортивном дне и всевозможные рекламки и воззвания, которые отправились прямиком в мусорное ведро. Последнее письмо прислали лично мне. Мне всегда достаются счета за заказы, сделанные по каталогу, которые попадают в кучу конвертов на столе Клайва, или же послания от очередной компании, предлагающей товары почтой по каталогу.

Но это письмо оказалось необычным. Имя и адрес были аккуратно надписаны от руки. Почерк незнакомый, не похожий на почерки мамы, подруг и родных. Заинтересовавшись, я решила растянуть удовольствие. Налила себе еще кофе, отпила глоток и вскрыла конверт. Из него выпал слишком маленький для конверта лист бумаги, на котором я увидела всего несколько строчек. Я прочла их.

«Дорогая Дженни!

Надеюсь, тебя можно звать просто Дженни? Видишь ли, по-моему, ты очень красива. От тебя приятно пахнет, Дженни, у тебя чудесная кожа. И я тебя убью».

Немыслимая чепуха. Интересно, кто из наших знакомых способен на такую шутку? У Клайва есть приятели с отвратнейшим чувством юмора. Однажды его друг Себ устроил мальчишник с двумя стриптизерками, откуда все гости вернулись со следами помады на воротничках… Мне помешал Джереми, мы заговорили о кухне. Последние дни выдались чудовищно жаркими, я боялась за новую плиту и хотела выяснить, можно ли открывать в кухне верхние окна. Кажется, в журнале «Дом и сад» я видела такие забавные щеколды, которые открываются, если потянуть за шнурок. Я рассказала о них Джереми, но он остался равнодушен. Чужие идеи его редко вдохновляют. Как обычно, мы крупно поспорили. Забавно видеть, как он входит в раж. Упрямец, каких мало. Потом я вспомнила про письмо и показала его Джереми.

Он не стал смеяться. Видимо, не любил такие шутки.

— Вы знаете, кто мог бы прислать вам такое письмо?

— Нет.

— Тогда звоните в полицию, — распорядился он.

— Вот еще! — возмутилась я. — Наверное, это просто розыгрыш. Только этого не хватало — выставить себя на посмешище!

— Если это розыгрыш, ничего не случится. А в полицию все-таки позвоните.

— Сначала покажу письмо Клайву.

— Нет, — решительно перебил Джереми. — Звоните сейчас. Если стесняетесь, я сам позвоню.

— Джереми…

Но он ничего не желал слушать. Сам набрал номер справочной, узнал телефон местного полицейского участка, набрал несколько цифр и протянул трубку мне, как малышу, который хочет поговорить с бабушкой.

— Вот и все, — заключил он.

В трубке слышались длинные гудки. Я показала Джереми язык.

— Кажется, никого нет дома… Алло! Мне неловко вас беспокоить, но я получила странное письмо…

Глава 15

Несколько минут я беседовала с девушкой, по голосу похожей на тех, что названивают всем подряд и предлагают жуткие металлические оконные рамы. Я мялась в нерешительности, ей было скучно, но она пообещала ко мне кого-нибудь прислать — только придется подождать, а я заверила, что это ни к чему, положила трубку и сразу забыла об этом разговоре.

Я вернулась к Джереми, который налил себе еще кофе в столовой самообслуживания Хинтлшем, как Клайв окрестил нашу кухню. Стук молотков доносился справа, слева и спереди: рабочие меняли все двери, рушили дымоходы и расправлялись со всеми уцелевшими карнизами. Знаю, в шестидесятые годы карнизы были модными, но из-за них казалось, что мы поселились в муниципальной квартирке высотного дома, а не в особняке в конце викторианской улицы.

Возвращать дому первозданный вид, соответствующий архитектурному стилю и эпохе, было непросто. Уступку я решилась сделать лишь для кухни. В викторианских кухнях хозяйничали судомойки и кухарки, а мы надеялись справиться сами и все-таки сохранить атмосферу того периода. Перед нами стояла щекотливая задача: не опуститься до стиля, который Джереми презрительно называл «фермерской Икеей». Я заставила его переделывать эскизы восемь раз. Вдобавок нам пришлось вписывать в интерьер нелепый столб, торчащий посреди кухни. Я бы вообще снесла его, но Джереми объяснил, что тогда обрушится задняя часть дома.

Мы как раз обсуждали очередное гениальное решение Джереми, когда в дверь позвонили. Обычно посыльным, доставляющим на дом банки с краской, батареи отопления или медные трубы, открывает Лина. Я услышала, как она во весь голос зовет меня. Такие вопли в моем собственном доме я могу сравнить разве что с разжевыванием фольги. Недовольная, я направилась к входной двери. Лина стояла на пороге.

— Если тебе что-то понадобилось, надо было прийти и сказать.

— Я и сказала, — удивилась Лина.

Она посторонилась, и я увидела на пороге двух полицейских в форме. Молодые, стеснительные, они походили на парочку бойскаутов, предлагающих помыть машину и не знающих, что им ответят. У меня упало сердце.

— Миссис Хинтлшем?

— Да-да! Как хорошо, что вы приехали! Но уверяю вас, напрасно вы беспокоились. — Они еще больше смутились. — Раз уж вы здесь, входите.

Оба старательно вытерли ноги о коврик и последовали за мной вниз, в будущую кухню. Джереми скорчил гримасу, безмолвно спрашивая, удалиться ему или нет. Я покачала головой.

— Это не займет и минуты, — пообещала я и показала полицейским письмо, лежащее на прежнем месте у плиты. — Видите? Просто глупость. Не стоило беспокоить вас. Хотите чаю или еще чего-нибудь?

— Нет, мадам, — ответил один из полицейских и передал письмо второму, а я продолжила прерванный разговор с Джереми. Через несколько минут я обнаружила, что один из полицейских вышел через застекленную дверь в сад и что-то бормочет в передатчик. Второй осматривался.

— Новая кухня? — спросил он.

— Да, — коротко отозвалась я и подчеркнуто резко повернулась к Джереми. Я была не расположена беседовать о дизайне интерьеров с младшим офицером полиции. Второй вернулся. Не знаю почему — может, из-за формы, черных сапог или касок, — но подвальная комната сразу стала тесной и неуютной. — Вы закончили? — осведомилась я.

— Нет, миссис Хинтлшем. Я только что звонил в участок. Сейчас сюда приедет инспектор.

— Зачем?

— Хочет взглянуть на письмо.

— Но я собираюсь уходить.

— Он вас не задержит.

Я испустила раздраженный вздох.

— Господи! — выпалила я. — И зачем отнимать у людей время? — Мне ответили неуклюжим пожатием плеч, с которым было трудно спорить. — Подождете здесь?

— Нет, мадам. Мы дождемся приезда инспектора в машине.

— Как хотите.

Пристыженные, они неловко удалились. Я поднялась наверх вместе с Джереми, и очень кстати: привезенная краска оказалась совсем не того оттенка. Занимаясь перестройкой дома, я сделала одно важное открытие: чтобы выяснять отношения с поставщиками и добиваться, чтобы они тщательно выполнили заказы, требуется отдельный работник.

Объясняясь по телефону с бестолковой секретаршей, я услышала, как в дверь позвонили, и вскоре в комнату провели мужчину в сером костюме, в лице которого было что-то крысиное. Я поприветствовала его жестом, продолжая добиваться хоть сколько-нибудь вразумительного ответа от особы на другом конце провода. Но оказалось, что неловко скандалить с незнакомым человеком, когда второй такой же незнакомый человек стоит рядом и выжидательно смотрит на тебя. Поэтому я закруглила разговор. Незнакомец представился сержантом Олдемом, я повела его в кухню.

Он взглянул на письмо, еле слышно чертыхнулся и склонился над ним так, словно страдал близорукостью. Наконец он что-то пробурчал и выпрямился.

— А где конверт?

— Что?.. Выбросила в ведро.

— Где оно?

— Вон там, под раковиной.

Я не поверила своим глазам: сержант вытащил из-под раковины ведро, снял крышку и принялся рыться в мусоре.

— Простите, но там, кажется, кофейная и чайная гуща…

Ничего не ответив, он наконец выудил из ведра скомканный конверт — мокрый, испачканный, противный. Аккуратно взяв конверт за уголок, Олдем положил его рядом с письмом.

— Прошу прощения. — Он достал мобильник.

Я отошла в другой угол и поставила чайник. До меня доносились обрывки разговора: «Да, определенно», «Думаю, да», «С ней я еще не говорил». Видимо, кто-то сообщил ему плохие новости — помолчав, он вдруг сдавленно выпалил: «Что?! Это точно?» Наконец он обреченно вздохнул и сунул телефон в карман. Он раскраснелся и дышал так тяжело, словно пробежал несколько миль. Некоторое время он молчал.

— Сюда едут еще два детектива, — мрачно объявил он. — Они хотели бы расспросить вас, если можно. — Его речь стала невнятной, выражение лица — несчастным, как у побитого пса.

— Господи, да в чем дело? — возмутилась я. — Подумаешь, дурацкое письмо! Это же все равно что хамство по телефону!

Олдем встрепенулся:

— А вам кто-нибудь звонил?

— Вы имеете в виду — досаждал звонками? Нет.

— Вы ничего не припоминаете в связи с этим письмом? Может, другие письма, встречи — что угодно.

— Нет, ничего подобного. Это чья-то глупая шутка.

— Вы знаете, кто из ваших знакомых способен на такие шутки?

Я растерялась.

— Шутки — это не по моей части, — наконец призналась я. — Лучше спросите у Клайва.

— У Клайва? Кто это?

— Мой муж.

— Он на работе?

— Да.

День не удался. Олдем со смущенным видом мялся в кухне. Я пыталась заняться делами, но его скорбное лицо выбивало меня из колеи. Когда в дверь опять позвонили, всего через четверть часа после прибытия Олдема, я вздохнула с облегчением. Он сам проводил меня до двери. На этот раз я увидела на пороге целую толпу: двух детективов в штатском, более внушающих доверие, пару офицеров в форме и еще двух человек, в том числе какую-то женщину. Всю улицу заполонили две полицейские и две какие-то другие машины, вставшие в два ряда.

Самый старший из незваных гостей был пожилым, лысеющим, с седым ежиком на голове.

— Миссис Хинтлшем? — с ободряющей улыбкой начал он. — Я старший инспектор Линкс. Стюарт Линкс. — Мы обменялись рукопожатием. — А это детектив Стадлер.

Стадлер вообще не походил на полицейского — скорее на политика или на одного из коллег Клайва. Темный костюм прекрасного покроя, скромный галстук. Запоминающееся лицо — пожалуй, испанское. Он был рослым, хорошо сложенным, черные волосы зачесывал назад. Стадлер тоже пожал мне руку. Это было странное вкрадчивое рукопожатие, при котором он, казалось, что-то нащупывал в моей ладони кончиками пальцев. Неуместный жест. «Еще немного, — подумала я, — и он поднесет мою руку к губам и поцелует».

— Как вас много! — заметила я.

— Простите за вторжение, — отозвался Линкс. — Это доктор Марш из нашего судебного отдела. С ним помощница Джилл… мм-м…

— Джилл Карлсон, — подсказала женщина — миловидная, миниатюрная, естественная. Доктор Марш был похож на неряшливого школьного учителя.

— Вы, наверное, гадаете, почему нас так много, — продолжал Линкс.

— Вообще-то да…

— Письмо, которое вы получили, — что-то вроде угрозы. Нам необходимо оценить степень ее серьезности. И позаботиться о вашей безопасности.

Линкс посмотрел мне прямо в глаза, потом перевел взгляд на Олдема, и тот съежился.

— Это мы берем на себя, — заключил Линкс.

Олдем что-то пробормотал мне, кажется, попрощался, и удалился.

— Зачем он приезжал? — спросила я.

— По недоразумению, — ответил Линкс и огляделся. — Вы недавно переехали?

— В мае.

— Мы постараемся не мешать вам, миссис Хинтлшем. Я хотел бы взглянуть на письмо и задать вам пару вопросов — вот, надеюсь, и все.

— Пройдемте вниз, — растерянно предложила я.

— Прекрасный дом! — заметил он.

— Будет прекрасным после ремонта, — поправила я.

— Должно быть, стоил недешево.

Я уклонилась от разговора о ценах на недвижимость.

Через несколько минут я уже сидела за столом с двумя детективами посреди разгромленной кухни. По какой-то непонятной мне причине два офицера в форме бродили по всему дому и по саду. Письмо прочитали все по очереди, потом взяли пинцетом и поместили в прозрачный пакетик. В такой же пакет попал скомканный мокрый конверт. Эксперты обрадованно вцепились в них и укатили.

Прежде чем заговорить со мной, детективы о чем-то долго шептались, раздражая меня. Наконец они повернулись ко мне.

— Послушайте, — начала я, — мне абсолютно нечего вам сказать, понимаете? Это дурацкое письмо для меня — полная неожиданность. Я в недоумении.

На лицах детективов появилось задумчивое выражение.

— М-да, — произнес Линкс. — Тогда позвольте пару обычных вопросов. В этом доме вы живете недавно. Вам случалось раньше жить в этом районе?

— Нет. Мы жили к югу от реки, в Баттерси, в нескольких милях отсюда.

— Вам известна школа Лорье?

— А почему вы спрашиваете?

Линкс выпрямился:

— Мы пытаемся выяснить, не связано ли это письмо с другими. У вас есть дети?

— Да. Три мальчика.

— Лорье — государственная начальная школа в Хакни, у Кингсленд-роуд. Ваши дети никогда не учились там?

Я не сдержала улыбку:

— В государственной школе в Хакни? Вы шутите?

Детективы переглянулись.

— Может, вы знакомы с кем-то из тамошних учителей? Например, с Зоей Аратюнян?

— Нет. Но какое отношение школа имеет к письму?

— К этой школе имеет отношение один… инцидент. Мы проверяем, нет ли между ними связи.

— Какой инцидент?

— Такие же письма, как ваше. Но давайте вернемся к вопросам. Значит, письмо для вас — как гром среди ясного неба? Вы ни с чем не можете связать его — ни с событием, ни с человеком?

— Нет.

— Я хотел бы знать, сколько человек имеет доступ в ваш дом. Вижу, у вас идет ремонт.

— Правильно. Поэтому дом не дом, а вокзал Ватерлоо. Он улыбнулся.

— Кто ваш агент по недвижимости?

— Этот дом нам продало агентство Фрэнка Диккенса. Стая акул.

— А к Кларку вы никогда не обращались?

Я пожала плечами.

— Не помню, — ответила я. — Этот дом мы искали много лет. Связывались, наверное, со всеми риэлторами Лондона.

Они опять переглянулись.

— Надо проверить, — вполголоса заметил Стадлер.

В кухню спустился один из офицеров, а за ним — еще одна женщина. Рослая, с длинными белокурыми волосами, которые, похоже, собирал в пучок у нее на макушке слепой в темной комнате. По ее деловому костюму не мешало бы пройтись утюгом. Она несла портфель и перекинутый через руку плащ, была чем-то встревожена и запыхалась. Оба детектива кивнули ей.

— Привет, Грейс, — произнес Линкс. — Спасибо, что приехала так быстро. — И он снова обратился ко мне: — Все это очень странно. Кто-то угрожает вам. Почему — неизвестно. Мы не знаем, кто этот человек. Зато у нас есть вы. Значит, мы можем изучить вашу жизнь.

Меня вдруг охватили тревога и досада. Происходящее меня утомило.

— Изучить мою жизнь? Что это значит?

— Вот доктор Грейс Шиллинг. Она превосходный психолог, специализируется на психологии… хм… людей, посылающих вот такие письма. Буду очень признателен, если вы согласитесь побеседовать с ней.

Я перевела взгляд на доктора Шиллинг, ожидая, что от лестных замечаний Линкса она смутится и покраснеет. Но она и бровью не повела. Прищурившись, она смотрела на меня. Мне вдруг показалось, что я пришпилена к листу картона булавкой.

— Миссис Хинтлшем, — начала она, — мы можем поговорить где-нибудь в тишине?

Я смутилась.

— Не уверена, что в доме найдется хоть один тихий уголок, — с принужденной улыбкой отозвалась я.

Глава 16

— Простите за беспорядок, — заговорила я, проводя гостью между чемоданами к дивану. — Лет через двадцать здесь будет гостиная.

Она сбросила мятый льняной пиджак и расположилась в неудобном плетеном кресле. Я снова отметила, какая она высокая и худощавая, с длинными светлыми волосами, тонкими пальцами без колец.

— Спасибо, что согласились уделить мне время, миссис Хинтлшем. — Она нацепила очки в тонкой, почти незаметной оправе, вынула из портфеля блокнот и карандаш и что-то нацарапала вверху страницы. Подчеркнула написанное.

— Сказать по правде, времени у меня немного. Я очень занята. Скоро вернутся мальчики. — Я села и расправила юбку на коленях. — Хотите чаю, кофе или чего-нибудь еще?

— Нет, спасибо. Постараюсь вас не задерживать. Я просто хочу познакомиться.

Мое волнение нарастало. Я не вполне понимала, что происходит и почему эта женщина так серьезна.

— Честно говоря, я думаю, что полицейские подняли слишком много шуму из-за пустяка. Подумаешь, какое-то дурацкое письмо! Я вообще не собиралась звонить в полицию и устраивать здесь весь этот цирк.

Грейс Шиллинг задумалась. Так глубоко, что, похоже, совсем не слушала меня.

— Нет, — вдруг перебила она. — Вы поступили правильно.

— Мне очень неловко, но я не запомнила вашего имени. Память стала дырявая, как сито. Наверное, ранний склероз.

— Грейс. Грейс Шиллинг. Должно быть, письмо вас удивило.

— Вообще-то нет. Я уже объяснила полицейским, что приняла его за чью-то глупую шутку.

Доктор Шиллинг, в деловом костюме, с блокнотом, с ученой степенью, заерзала в кресле так, словно не знала, что сказать. Ну конечно, в этом идиотском кресле начнет ерзать кто угодно — слишком уж оно неудобное. К чему она клонит, я так и не поняла.

— Читать вам лекцию по психологии я не стану. Я просто хочу сделать все возможное, чтобы помочь вам. — Она помедлила, словно пытаясь принять решение. — Вам, вероятно, известно: существуют мужчины, которые нападают на женщин, выбранных наугад. Но отправитель письма не из таких.

— Это сразу видно.

— Он видел вас. Выбрал вас. Может, это один из ваших знакомых? Он пишет, что от вас приятно пахнет. Что у вас прекрасная кожа. Как вы относитесь к этим словам?

Я смущенно засмеялась, но она промолчала. Придвинувшись ближе, она присмотрелась.

— У вас и вправду прекрасная кожа.

В ее устах это был не комплимент, а любопытное научное наблюдение.

— Просто я берегу ее. Пользуюсь кремом.

— Вы часто замечаете, что нравитесь людям?

— Странный вопрос. Не понимаю, при чем тут это. Сейчас попробую вспомнить… Среди друзей Клайва есть отчаянные волокиты. Знаете, из тех, что на всех женщин смотрят… по-мужски. — Грейс Шиллинг ничего не ответила: она сидела, не сводя с меня слегка озабоченных глаз на невозмутимом лице. — Господи, да ведь мне уже под сорок! — напомнила я громче, чем мне хотелось бы.

— Вы работаете, Дженни?

— В вашем понимании — нет, — почти воинственно ответила я. — У меня нет такой работы, как у вас. Но есть дети и этот дом. — Вот тебе, мысленно позлорадствовала я. — Я не работаю с тех пор, как впервые забеременела пятнадцать лет назад. Мы с Клайвом сразу решили, что я должна бросить работу. Раньше я была моделью. Нет, не такой, как вы подумали. Я демонстрировала руки.

— Руки? — недоуменно переспросила Грейс.

— Ну, в рекламе лака для ногтей и так далее — видели плакаты, на которых только гигантская рука? В начале и в середине восьмидесятых почти на всех таких рекламах были мои руки.

Мы обе перевели взгляд на мои руки, сложенные на коленях. Я по-прежнему старательно ухаживала за ними: раз в неделю делала маникюр, следила за кутикулами, втирала в них дорогой лосьон, никогда ничего не мыла, не надев перчаток. Но руки были уже не те, что раньше. Во-первых, они пополнели. Обручальное кольцо и кольцо, подаренное Клайвом в месть помолвки, уже не снимались даже с маслом.

Впервые за все время разговора доктор Шиллинг улыбнулась.

— Похоже, этот человек любил вас, — предположила она. — Издалека. Как в романе. Или даже не издалека. Может быть, вы встречались с ним или он видел вас каждый день. Хорошо, если бы вы вспомнили всех мужчин, которые вели себя по отношению к вам странно, неуместно, необычно.

Я усмехнулась:

— Придется начать с одноклассников.

— Не могли бы вы рассказать о себе?

— Вы хотите знать мой распорядок дня?

— Все, что вы считаете важным.

— Какая нелепость! При чем тут моя жизнь и то, что важно для меня?

Она терпеливо ждала, но на этот раз я воспользовалась ее приемом — просто ответила ей взглядом. Где-то в доме послышался грохот, будто уронили что-то тяжелое. Наверное, кто-нибудь из этих неповоротливых полицейских.

— Своим сыновьям вы уделяете много времени?

— Я же их мать. Правда, иногда мне кажется, что я для них — всего лишь бесплатный шофер.

— А ваш муж?

— Клайв безумно занят. Он… — Я спохватилась. Не понимаю, почему я должна подробно объяснять этой женщине то, в чем не могу разобраться сама. — Сейчас мы видимся редко.

— Вы давно женаты? Лет пятнадцать?

— Да. Этой осенью будет шестнадцать. — Господи, неужели так давно? Я невольно вздохнула. — Я вышла замуж совсем молодой.

— Вы могли бы назвать свой брак счастливым?

— С какой стати я должна говорить это вам?

— Дженни… — Она придвинулась ближе, и я уже испугалась, что сейчас она возьмет меня за руку жестом мнимого участия, от которого меня тошнит. — Кто-то хочет вас убить. К этой угрозе надо отнестись со всей серьезностью, даже если она кажется вам нелепой.

Я пожала плечами.

— Брак как брак, — объяснила я. — Не знаю, чего вы от меня ждали. Временами мы устаем друг от друга, ссоримся по пустякам, как все.

— Вы сообщили мужу об этом письме?

— Детектив уже спрашивал. Я звонила ему на работу, он обещал перезвонить позднее.

Доктор Шиллинг смотрела куда-то сквозь меня. От этого мне стало не по себе. Пауза затянулась.

— Дженни, — наконец заговорила она, — я понимаю, что сейчас вы возмущены вторжением в вашу личную жизнь. Мало того, наши старания помочь тоже могут показаться вам никчемным вмешательством. Но мне необходима информация. — Она оглядела заваленную вещами комнату и понимающе улыбнулась. — Если хотите, можете считать меня слесарем, который осматривает трубы в поисках течи.

— Ну уж нет! — усмехнулась я. — Только не это!

Она снова придвинулась ко мне.

— Дженни, муж изменяет вам?

— Что?!

Она повторила вопрос самым обыденным тоном.

Я гневно уставилась на нее, чувствуя, что густо краснею. У меня застучало в висках.

— Спросите об этом у него, — старательно-холодным тоном посоветовала я.

Она сделала пометку в блокноте.

— А вы ему?

— Я? — Я фыркнула. — Что за чушь! У меня нет времени на романы — разве что с садовником, водопроводчиком или тренером по теннису! Больше я ни с кем не встречаюсь. Послушайте, вы обещали задать лишь несколько вопросов. Вы их уже задали. А теперь мне пора браться за дело и наверстывать упущенное время.

— Эти вопросы вас раздражают?

— Ну разумеется! Знаю, сейчас принято выставлять частную жизнь напоказ, но это не для меня.

Наконец она поднялась, но ушла не сразу.

— Дженни, — снова произнесла она, словно для того, чтобы позлить меня: звать меня по имени я ей не разрешала. Происходящее чем-то напоминало мне разговор с назойливым страховым агентом, которого никак не выставишь за порог. — Я и все мы хотим только одного: предотвратить угрозу и оставить вас в покое. Если вы вспомните что-то важное, известите об этом полицию или меня. Сообщайте все — потом разберемся, что важно, а что нет. Не надо стесняться, хорошо?

Ее голос прозвучал почти умоляюще. Я слегка приободрилась.

— Ладно, попробую вспомнить, — пообещала я.

— Да, пожалуйста. — Она повернулась. — И еще, Дженни…

— Что?

Она хотела что-то добавить, но передумала.

— Ничего. Будьте осторожны.

* * *

Вскоре ушли все — кроме Стадлера, детектива со взглядом ловеласа. Он сообщил, что полиция будет вскрывать по утрам всю мою почту — на всякий случай.

— Чтобы уберечь вас от лишних потрясений, — пояснил он с улыбкой, смахивающей на похотливую ухмылку. Ну это уж слишком! Я возмущенно уставилась на него. — А у дома мы оставим пару полицейских, — добавил он после паузы.

— Не смешно, — отрезала я.

— На всякий случай, — примирительно объяснил он, словно уговаривая норовистую лошадку. — А днем с вами побудет одна из наших женщин-офицеров. — Он улыбнулся. — Будем передавать вас из рук в руки.

Я открыла было рот, чтобы возразить, побоялась нагрубить ему и промолчала.

— Она уже здесь. Подождите минутку. — Он прошагал к двери и позвал: — Линн! Линн, не зайдешь к нам? Миссис Хинтлшем, это констебль Бернетт. Линн, познакомься с миссис Хинтлшем.

Констебль Бернетт была одного роста со мной, но гораздо моложе, почти годилась мне в дочери. Шатенка со светлыми ресницами и родинкой на левой щеке, она выглядела так, будто только что где-то перепачкалась. Линн приветливо улыбнулась мне, я не ответила на улыбку.

— Я постараюсь не путаться у вас под ногами, — пообещала она.

— Сделайте одолжение, — отрезала я, бесцеремонно повернулась к ней спиной и вздохнула с облегчением, услышав, как Линн и Стадлер покинули комнату.

В кухне накопилась гора немытых кружек, у задней двери валялась пара окурков. Могли бы хоть убрать за собой. Я снова позвонила Клайву, но его не оказалось на месте.

Лина привезла Кристо и Джоша. Гарри задерживался на тренировке, его пообещала подвезти мать одного из друзей. Путанно и невнятно я сообщила Джошу о дурацком письме и объяснила, почему у дома торчат полицейские. Я думала, он встревожится или по крайней мере заволнуется. Но он выслушал меня молча, прислонившись к дверному косяку, пожевал нижнюю губу, пожал плечами, прихватил два бутерброда с арахисовым маслом и кружку молока и убрался к себе. Не знаю, почему он постоянно голоден.

Мне страшно думать о том, что творится у него в комнате. Он задергивает шторы, из-за двери слышатся громкая музыка и вопли из компьютера, тянет ароматическими курениями — вероятно, ими Джош пытается перебить вонь сигарет. Убирать у него и менять постельное белье я охотно предоставляю Мэри. Я к Джошу не захожу, только напоминаю из-за двери, что пора делать уроки, упражняться на саксофоне, сделать музыку потише, принести вниз грязное белье и посуду. Джош повзрослел как-то внезапно. Стал басить, на лбу высыпали прыщики, над верхней губой вырос пушок. А еще он вытянулся, стал выше меня ростом. От него исходит какой-то непривычный, мужской запах, несмотря на все гели и лосьоны, которыми сейчас так щедро пользуются взрослеющие мальчишки. В наше время все было по-другому.

Кристо еще слишком мал, поэтому ему я ничего не сказала, только прижала к себе мягкое тельце. Он у меня совсем кроха.

Я поспешила в садоводческий центр, но он как раз закрылся. Купить инструменты я не успела, и это стало последней каплей.

Клайв позвонил, чтобы сказать, что вернется очень поздно, поэтому я дождалась Гарри, уложила Кристо спать, прочитав ему на ночь сказку, и поужинала вместе со старшими сыновьями. Лазанья с горошком и мороженое с шоколадным соусом. Мы ели молча. Я наблюдала, как мальчишки забрасывают еду в рот, точно уголь в паровозную топку. Сама я ела очень мало. Слишком жарко для тяжелой пищи.

Дети разошлись по комнатам, а я налила себе белого вина и уселась внизу перед телевизором, листая журналы. Нам необходим обеденный стол. Я знала, что ищу — стол из шероховатого темного дерева, длинный и простой, какие бывают в монастырских трапезных. Недавно я видела как раз такой — с маленькими мозаичными медальонами из кусочков дерева, похожими на подставки для блюд. Джереми советовал прежде подобрать стулья, найти которые гораздо труднее. Он говорил, что одна из его клиенток искала подходящие стулья целых восемь лет. Но я ответила, что я не настолько терпелива.

Клайв еще не вернулся. Из комнаты Джоша доносились ухающие басы жуткой электронной музыки, которую он обожает. Я задернула шторы, скользнув взглядом по двум полицейским, сидящим в машине. Как только куплю стол, устроим званый ужин, решила я. Надену черное платье и бриллиантовый «ошейник», который Клайв подарил мне на пятнадцатилетие свадьбы. Разыскав поваренную книгу, я принялась листать раздел с летними рецептами. Для начала — шампанское. Потом холодный суп с кервелем и огурцами, тунец с кориандром, абрикосовый шербет, холодное белое вило, а на стол — те розы персикового оттенка, которые Фрэнсис посадил в саду сразу после переезда. Я приложила прохладный бокал ко лбу. Как жарко!

В двери повернулся ключ. Клайв чмокнул меня в щеку. Он был серым от усталости.

— Господи, ну и денек!.. — пробормотал он.

— Если хочешь есть, у нас на ужин лазанья.

— Нет, я поужинал с клиентами.

Я посмотрела на него: дорогой темно-серый костюм, черные, идеально вычищенные туфли, серо-лиловый галстук, который я подарила на Рождество, намечающийся животик под отутюженной белой рубашкой, серебристые ниточки в темных волосах, едва заметный второй подбородок, морщинки на высоком лбу. Видный мужчина. Как ни странно, особенно внушительно он выглядел уставшим, поздно ночью, только что вернувшись домой. По утрам же становился деловитым, суетливым, нервным, рассеянным, а потом надевал маску адвоката и уезжал на работу. Клайв стащил пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, опустился на диван и вздохнул. На рубашке под мышками расплылись круги пота. Я принесла из кухни два бокала белого вина — ледяного, только что из холодильника. У меня до сих пор болела голова.

— И у меня выдался необычный день, — начала я.

— Правда? — Он сбросил туфли, ослабил узел галстука, щелкнул кнопкой пульта, переключая канал телевизора. — Рассказывай.

Наверное, я плохая рассказчица. Мне так и не удалось передать свои чувства и объяснить, насколько серьезно полиция отнеслась к моему звонку. Когда я умолкла, Клайв глотнул вина и на минуту отвлекся от экрана.

— Приятно, что кто-то оценил твою кожу, Дженс. — И, помолчав, добавил: — Наверное, просто какой-то придурок. Не хватало мне еще полицейских в доме.

— И мне тоже. Глупо, правда?

Глава 17

Я никогда не спускаюсь вниз, не накрасившись, даже по выходным. Это все равно что выйти из дома раздетой. Услышав утром, что Клайв ушел и запер за собой дверь, я выбралась из постели, чтобы сразу принять душ. Люфой я долго оттирала мертвые клетки кожи. Потом присела к туалетному столику — точь-в-точь как у начинающей актриски, по мнению Клайва. Зеркало окружают беспощадно яркие лампы, при свете которых я пристально разглядываю себя. Вчера я нашла в бровях несколько седых волосков. Появились морщинки, которых не было еще в прошлом году, мерзкие бороздки над верхней губой, носогубные складки, придающие лицу унылое, подавленное выражение, особенно когда я устала, предательские припухлости под глазами. Иногда у меня саднит глаза — наверное, от пыли в доме. Однако носить очки я пока не готова.

Кожа у меня, конечно, уже не цветущая, что бы там ни писал этот чудак. Вот раньше она была изумительна. Когда мы с Клайвом познакомились, он часто повторял, что у меня кожа нежная, как персик. Но это было давным-давно. Ничего подобного Клайв больше не говорит. Иногда я думаю, что комплименты гораздо полезнее, когда в них уже больше вымысла, чем правды. Порой в зеркале я вижу, что моя кожа больше напоминает кожуру грейпфрута. Однажды, когда я надела на школьный утренник любимое зеленое платье, Клайв посоветовал сменить его, добавив, что незачем конфузить детей.

Я убедилась, что ни единого лишнего волоска нет у меня между бровями или, упаси Боже, на подбородке, а потом принялась накладывать базу под макияж, которую я смешиваю с увлажняющим кремом, чтобы ложилась ровнее. Крем-пудрой я зашпаклевала мелкие морщинки вокруг носа и под глазами. Об этом чудодейственном средстве мне рассказала подруга Кэро. Стоит оно бешеные деньги. Иногда я даже пытаюсь подсчитать, сколько фунтов стерлингов ношу на лице. Дневной макияж должен быть незаметным. Крошечный мазок бежевых теней для век, тончайшая линия подводки, тушь, от которой ресницы не слипаются, ну, может, блеск для губ. Я приободрилась. Мне нравилось лицо, которое смотрело на меня из зеркала, — маленькое, овальное, свежее, оно было готово к встрече с миром.

Как всегда, завтрак прошел кошмарно. В разгар хаоса в дверь постучали. Констебль Линн Бернетт, на этот раз в штатском — в серой юбке, голубой блузке и шерстяной кофточке. Выглядела она бедненько, но чистенько, а меня почему-то разозлила мысль, что всю эту одежду она выбрала специально для дежурства возле миссис Хинтлшем. Несомненно, чтобы слиться с пейзажем.

— Зовите меня Линн, — предложила она. Так все говорят. Все набиваются в друзья. Лучше бы просто занимались своим делом. Выяснилось, что первое дело констебля — просмотреть мою почту, как только она придет.

— А еду пробовать не будете? — съязвила я.

Она покраснела так, что ее родинка стала багровой. Зазвонил телефон: Клайв уже добрался до работы. Я попыталась описать, что творится дома, но он перебил меня и сообщил, что в субботу к ужину придут Себастьян с женой.

— Но у нас нет даже обеденного стола! — запротестовала я. — И только полкухни свободно…

— Дженс, в документации, которую мы готовим к слиянию, две тысячи страниц. Если я в состоянии координировать такую работу, значит, и ты сумеешь организовать ужин для клиента.

— Конечно, я постараюсь, просто я…

Вошла Мэри со шваброй и принялась с остервенением тереть пол прямо у меня под ногами. К тому времени как я выставила ее, Клайв уже отключился. Положив трубку, я обернулась и увидела, что Линн все еще рядом. Ничего другого я не ждала и все-таки была разочарована. В глубине души я надеялась, что она исчезнет, растает, пройдет, как мигрень. Но и головная боль, и Линн были на месте.

— Я иду поговорить с садовником, — ледяным тоном произнесла я. — Наверное, вы со мной?

— Да, — кивнула она.

Со свисающей на спину длинной косой Фрэнсис выглядел как погонщик каравана, бредущего к Стоунхенджу, но в своем деле он был асом. Его отец занимал какой-то высокий пост на флоте и жил в Мальборо. Присмотревшись, было нетрудно представить Фрэнсиса в Сити, в одном офисе с Клайвом — если бы не трехфутовая коса, не бронзовый загар и не мускулистые ловкие руки, которыми он целый день таскал тяжести. Наверное, многие сочли бы Фрэнсиса красавцем. О личной жизни своего садовника я ничего не знала, полагала, что она весьма бурная, и доверяла ему безгранично.

Я представила Фрэнсиса отчаянно покрасневшей Линн. Впрочем, она краснела чуть ли не каждую минуту.

— Линн здесь потому, что кто-то прислал мне дурацкое письмо, — продолжала я. Фрэнсис озадаченно нахмурился. — Фрэнсис проработает у нас весь следующий месяц, полный рабочий день.

— Чем вы сейчас заняты? — спросила Линн.

Фрэнсис посмотрел на меня, я кивнула, и он пожал плечами.

— Сначала мы убрали весь мусор и камни, — объяснил он. — Потом уложили слой почвы. Теперь проводим ландшафтную планировку и прокладываем дорожки.

— И все это вы сами? — удивилась Линн.

Фрэнсис улыбнулся.

— Разумеется, нет, — ответила за него я. — У Фрэнсиса своя бригада помощников, которых он вызывает в случае необходимости. В Лондоне живет целая популяция вольных садовников. Вроде голубей или лис.

Я беспокойно взглянула на него: не слишком ли далеко я зашла? Люди бывают такими обидчивыми. Линн достала блокнот и принялась расспрашивать о рабочих часах, ограде сада и подходах к дому. Она записала имена всех помощников Фрэнсиса.

* * *

Возможности улизнуть из дома я ждала с нетерпением — пока не узнала от Линн, что она будет сопровождать меня и в поездках.

— Правда?

— Извините, Дженни. — Да, она звала меня по имени, хотя ничего подобного я ей не разрешала. — Не знаю, как будет решаться вопрос с охраной дальше, но сегодня мне приказано повсюду сопровождать вас.

Я уже была готова запротестовать, когда в дверь позвонили. Оказалось, пришел Стадлер, на которого я и выплеснула гнев. Он ответил официальной улыбкой.

— Только ради вашей безопасности, миссис Хинтлшем. Я завернул к вам по пути, на всякий случай. Вы не против, если мы будем прослушивать ваш телефон?

— А что это значит?

— Ничего особенного. Вы этого даже не заметите.

— Ладно уж, — проворчала я.

— Нам необходим подробный список всех ваших знакомых. Сегодня или завтра я бы предложил позвать Линн, взять вашу телефонную книжку, ежедневник и составить список. Вы согласны?

— А это действительно необходимо?

— Чем старательнее мы будем работать сейчас, тем быстрее распутаем этот клубок.

Я почти перестала злиться. Только досадовала.

* * *

В реставрационном центре первым делом я зашла за бронзовыми крючками. Потом чуть не купила круглое витражное окно из старинной церкви, но в последнюю минуту передумала. Хорошо, что Линн осталась ждать снаружи.

В Хэмпстеде она или заходила в магазины, или оставалась на улице, равнодушно поглядывая на витрины. Бог знает, что думали о ней продавцы. Я старалась не замечать ее. Мне требовалось подобрать что-нибудь нарядное к субботе. С целой охапкой вещей я направилась в примерочную, но когда вышла в расшитом бисером розовом топе, чтобы взглянуть на себя в большое зеркало, заметила, что Линн внимательно следит за мной сквозь стекло. Из магазина я вышла с пустыми руками.

— Нашли, что искали? — спросила Линн, будто мы подружки и решили прошвырнуться по магазинам.

— Ничего я не искала, — отрезала я.

Завернув в мясную за сосисками, которые обожают мальчишки, я побывала и в антикварной лавке за углом. Там я высмотрела зеркало в позолоченной раме. Оно стоило триста семьдесят пять фунтов, но я решила, что сумею сторговать его дешевле. Как только мы отремонтируем холл, зеркало прекрасно впишется в него.

На обеденный перерыв у меня была назначена встреча с Лорой, но сначала я забрала из мастерской бирки с именем Кристо для школьных вещей и покатила вниз с холма, поглядывая в зеркало заднего вида на машину Линн. Лора уже ждала меня. Ленч прошел уныло. Линн сидела в машине и жевала сандвич. Я ковыряла свой салат с жареным красным перцем и наблюдала за ней. Потом она читала какую-то книгу в мягкой обложке. Так увлеклась, что, наверное, не подняла бы глаз, даже если бы в зал вошел убийца с топором. В щебет Лоры я не вслушивалась. Не выдержав, я вскочила из-за стола, объявив, что мне пора бежать.

Следующий визит — к Тони на Примроуз-Хилл. Обычно мне нравится бывать в салонах красоты. Приятно сидеть в окружении зеркал и столиков, заставленных разноцветными флаконами, вдыхать ароматный пар, прислушиваться к пощелкиванию ножниц.

Но сегодня мне и здесь не сиделось. Я была взбудоражена и сердита. Голова раскалывалась, одежда липла к телу. При виде новой стрижки я скривилась: она создавала некий оптический эффект, от которого мой нос казался крупнее, а лицо — уже. По пути домой меня захлестнул приступ «дорожного бешенства», так что на светофорах я газовала на всю мощь. Линн терпеливо следовала за мной. Иногда подъезжала так близко, что в зеркало мне были видны ее веснушки. Я показала зеркалу язык, зная, что она этого не увидит.

* * *

Весь день Линн таскалась за мной, как преданный пес — из тех, которым так и тянет дать пинка. Она преследовала меня, когда я возила Кристо в конец улицы, к другу — хлюпику по имени Тодд. Как родителей угораздило дать ему такое имечко? Привезти детей домой тоже предстояло мне — сегодня у Лины был выходной вечер. Среды — это вечный кошмар. Джош засиделся в школьном компьютерном клубе, где всегда воняет грязными мальчишечьими носками. Приезжая за ним, я обычно заставала его в компании мальчишки с дурацкой кличкой Скорпион — или Спайдер, как-то так. Джош называл себя Ганимедом, пока на прошлой неделе не решил, что это звучит по-девчачьи, и не стал Эклипсом. Это его пароль. А лучшего друга зовут Чудак, только через «ю»: Чюдак. К этим прозвищам они относятся на полном серьезе.

Но сегодня вечером Джош обмяк на стуле, а довольно приятный парень, который каждую неделю приходил в клуб учить школьников, сидел на корточках перед ним и что-то негромко втолковывал. Познакомившись с этим парнем несколько недель назад, я узнала, что все в клубе зовут его Хакером. Кажется, я поморщилась, а он объяснил, что это не настоящее имя и что я могу звать его Хаком. «Вас правда так зовут?» — уточнила я, но он только засмеялся.

Мальчишки были в школьных формах, Хак — в ветхих драных джинсах и футболке, сплошь исписанной японскими иероглифами. Совсем еще молодой, е длинными патлами. Его можно было принять за шестиклассника. Сначала я решила, что с Джошем что-то случилось — может, пошла кровь носом, — но, подойдя поближе, увидела, что он плачет. У него покраснели глаза. Яоторопела: в последний раз я видела Джоша плачущим давным-давно. А ведь он совсем еще ребенок, такой беспомощный! Худющий, бледный, с шишковатым лбом и выпирающим кадыком.

— Джош! Ты в порядке? Что случилось?

— Ничего. — Голос прозвучал не горестно, а сердито. Джош вскочил. — Увидимся в сентябре, Хак.

Ну конечно! Вот в чем дело! Неудивительно, что Джош разревелся.

— «Иль променяй на летнюю любовь», — отозвался Хак.

— Что? — спросила я.

— Это песня.

— Все в порядке?

— Что? Это? — Хак указал на Джоша. — Пустяки, миссис Хинтлшем.

— Дженни, — поправила я, как делала каждую неделю. — Зовите меня Дженни.

— Извините, Дженни.

— Он, кажется, расстроен.

Хак и бровью не повел.

— Школа, лето, все дела. Да еще проиграл компьютеру.

— Наверное, понизился уровень сахара в крови.

— Вот-вот. Дайте ему сахара, Дженни.

Я вскинула голову. И не поняла, смеется Хак надо мной или нет.

* * *

Гарри пришлось искать в другом углу школы, в просторном зале, по которому гуляли сквозняки. Пару раз в год здесь ставили школьные спектакли. Когда мы с Джошем вошли, Гарри стоял у кулис в желтом платье поверх брюк и боа из перьев на шее. Его лицо горело. При виде брата Джош заметно взбодрился. На сцене вертелось пестрое сборище мальчишек, некоторые тоже были в платьях.

— Гарри! — крикнул мужчина с усиками и заостренной к макушке, очень коротко стриженной головой. Наверное, гомик. — Гарри Хинтлшем, твой выход. Продолжаем! «…Я при сиянье лунном надменную Титанию встречаю». Гарри, пока Роли говорит это, иди к нему.

Гарри заковылял по сцене, то и дело наступая на подол платья.

— «Как, это ты, ревнивец Оберон?» — невнятно пробурчал он. Его волосы слиплись от пота. — «Пошлите, эльфы, прочь! Я отрекаюсь…»

— «Летимте»! — громогласно поправил тип с усиками. — Не «идемте», Гарри, а «летимте», и, ради Бога, громче! Заканчиваем репетицию, пока родители не увидели этот ужас. Посмотрят на Рождество! Кстати, о родителях: твоя леди мать прибыла, Титания. Лети прочь. Добрый вечер, миссис Хинтлшем. Вы прямо луч света в этом мрачном зале.

— Дженни. Добрый вечер.

— Попытайтесь заставить сына выучить роль.

— Обязательно.

— И купите ему дезодорант, ладно?

* * *

Она мертва. Конечно. Как я и хотел. Ну да. Обманула меня. Да. Забудь. Есть другая. Еще одна «она».

Она злоупотребляет косметикой. Разглаживает ее на лице, будто надевает маску. Лицо холеное, ухоженное: сияющие губы, темные ресницы, сливочная кожа, аккуратно подстриженные блестящие волосы. Картинка, которую постоянно подправляют и ретушируют. Облик, явленный миру. От меня ей не спрятаться. Я представляю ее лицо нагим. Морщины возле глаз, ноздрей, губ, сами губы — бледные, вялые, нервные.

Шагая по улице, она то и дело смотрится в стекла витрин, проверяя, все ли на месте. И каждый раз все в порядке. Одежда отутюжена, волосы шлемом облегают голову. Маникюр, бледно-розовый лак; ногти на ногах тоже розовые, ступни оплетены ремешками дорогих босоножек. Ноги гладкие. Она держится прямо, расправив плечи и подняв подбородок. Чистенькая, опрятная, энергичная и целеустремленная.

Но я изучил ее. Я знаю, что ее улыбка искусственная, а смех, если очень внимательно прислушаться, принужденный и недовольный. Она похожа на скрипичную струну, которую натянули до пронзительного, визжащего звука. Счастливой ее не назовешь. Будь она счастлива, перепугана, охвачена желанием, она бы стала прекрасной. Вырвалась из раковины и стала самой собой. Она не понимает, что несчастна. Это известно лишь мне. Только я могу заглянуть ей в душу и освободить ее. Она ждет меня, спрятавшись глубоко внутри, еще нетронутая миром.

Судьба улыбается мне. Я вижу это. А поначалу я не понимал, что стал невидимым. Меня никто не видит. Никто не остановит.

Глава 18

Уже почти полночь, но невыносимо жарко. Я открыла наверху все окна, а в них залетает знойный, какой-то пустынный ветер. Клайв еще не вернулся. Его секретарша Джан позвонила и сообщила Лине, что Клайв будет дома очень поздно, среди ночи. Скоро полночь, а его еще нет. Как всегда, я оставила ему в холодильнике несколько сандвичей и один съела сама, так что вопрос с ужином решен.

Дом затих. Лина куда-то ускакала — только Богу известно, чем она сейчас занимается и где. Мальчишки спят. После одиннадцати я обошла спальни и везде погасила свет. Даже Джош уснул — умаялся, бедняга, весь вечер провисел на телефоне. С делами покончено. Я уже начала собирать вещи Джоша и Гарри, которые улетают завтра. Еще несколько недель в доме будет тихо — по разным причинам.

В спиртном я почти не разбираюсь. Вот Клайв — знаток и ценитель вин, а для меня все они одинаковы. Но вечер и ночь выдались настолько душными, а я была так взвинчена, что мне вдруг представился стакан джина с тоником — отчетливо, как на журнальной рекламе. Я вообразила знойную красавицу с бронзовым загаром на экзотическом фоне с запотевшим холодным стаканом в руке. Капельки пота сексуально стекали по ее телу, она то отпивала из стакана, то прикладывала его к разгоряченному лбу. Даже если она одна, все равно ясно, что она ждет роскошного мужчину.

После такого видения я просто была обязана выпить. Невероятно, но в доме не нашлось лимона — если не считать засохшего ломтика на дверце холодильника, но и этого достаточно. Я смешала напиток и поняла, что нужна еще и закуска. Найти удалось только пакетик сырных шариков, которые я даю Крису на завтрак. Чтобы опустошить пакет, мне понадобилась всего минута, и я ужаснулась, обнаружив, что и стакан пуст. Правда, джина я плеснула в него совсем чуть-чуть, поэтому решила выпить еще один — наверху, в ванной.

В отличие от девицы из воображаемой рекламы я потела отнюдь не сексуально. Блузка прилипла к мокрой спине. Лифчик пропитался потом, влага скопилась вдоль краев трусиков. Прикосновения к коже вызывали отвращение. Я чувствовала запах своего пота. Казалось, я гнию заживо.

Ванна была теплой, блаженной, пенистой. К тому времени как я отпила половину содержимого второго стакана, мне стало на многое плевать. Например, на то, что я вымыла голову, а потом окунулась в ванну, куда щедро налила пены с сильным запахом. Смыть пену с волос мне и в голову не пришло. Обычно я так не поступаю. Кстати, я уже говорила, что получила второе письмо?

Сегодня после обеда дверной звонок не умолкал: сначала доставили краску, потом новые радиаторы, которые должны были прислать еще месяц назад. Дом превратился в проходной двор, и в конце концов Лина нашла на коврике под дверью письмо, адресованное мне. И принесла мне его. Я сразу поняла, что внутри, но все-таки вскрыла конверт.

«Дорогая Дженни,

ты красивая женщина. Но не в те минуты, когда рядом кто-то есть. Только когда ты одна идешь по улице. Ты покусываешь верхнюю губу, думая о чем-то. Ты еле слышно напеваешь.

Ты посматриваешь на свое отражение, а я слежу за тобой. Это нас объединяет. В один прекрасный день я увижу тебя мертвой».

* * *

Сначала мне стало жутко, но страх тут же был вытеснен злостью. Нет, не просто злостью — бешенством. Вот уже целых два дня Линн таскалась за мной по пятам, чем-то напоминая приток реки, от которого никуда не денешься, — раздражала, заискивала, не обижалась, даже когда я срывалась на нее. У дома стояла полицейская машина. За мной следили, с меня не сводили глаз целый день. И вот вам результат! Прочитав письмо, я сразу отправилась на поиски Линн. Она болтала по телефону. Я висела у нее над душой, пока она не смутилась и не положила трубку.

— А это вам, — объявила я и протянула Линн письмо.

Она сорвалась с места так, словно ей под стул заложили бомбу. Не прошло и десяти минут, как у меня в кухне за столом уже сидел Стадлер.

— Говорите, на коврике? — растерянно спрашивал он.

— Да, Лина нашла письмо на коврике, — ехидно повторяла я. — Ясно, что почтой он не пользуется. Честно говоря, я и сама не понимаю, какой в этом смысл, если в любой момент можно преспокойно подойти к дому и оставить письмо на пороге.

— Вот досада… — твердил Стадлер, ероша обеими руками волосы. Он знал, что нравится женщинам, — моя бабушка не выносила таких мужчин. — Вы никого не заметили возле дома?

— Вокруг дома весь день толклись люди, шастали туда-сюда.

— В дом доставляли еще что-нибудь?

— Да, уйму вещей.

— Вы запомнили, кто их привозил?

— Никого из посыльных я не видела. Спросите у Лины.

Я деловито хлопотала на кухне, а потерянный и мрачный Стадлер сидел за столом.

— Объясните, чем вы вообще занимаетесь, — попросила я.

— Занимаемся? — повторил он так, словно не понял вопрос.

— Да. Уж простите за дурацкий вопрос. Просто объясните популярно, хорошо?

Он накрыл горячей и тяжелой ладонью мою руку.

— Миссис Хинтлшем… Дженни, мы делаем все, что в наших силах. Мы отправляем письма на экспертизу, выясняем, где куплена бумага, ищем в вашем доме отпечатки пальцев и следы взлома. Как вам известно, — он попытался изобразить грустную улыбку, но она была ему не к лицу, — мы допрашиваем всех ваших друзей, приятелей, знакомых, коллег по работе и прислугу, пытаемся понять, есть ли связь между вами и… другими людьми, которые получают такие же письма. И конечно, пока их автор на свободе, мы гарантируем вам защиту.

Я отняла руку.

— И вы считаете, что во всем этом есть смысл? — спросила я.

— В чем? — уточнил Стадлер.

— В нелепой шумихе вокруг писем и толкотне у меня дома.

Последовала долгая пауза. Похоже, Стадлер просто не знал, что ответить. Он уставился на меня враз потемневшими, совсем черными глазами.

— Положение очень серьезное, — произнес он. — Вы же читали письма. Этот человек угрожает убить вас.

— Да, письма мерзкие, — согласилась я, — но в Лондоне и не с таким приходится мириться. А назойливые телефонные звонки? А транспорт? А собачьи испражнения на улицах и так далее?

— Возможно, вы правы, — кивнул Стадлер, — но к письмам надо отнестись со всей серьезностью. Сейчас я свяжусь с инспектором Линксом. Хочу предложить — и уверен, что он со мной согласится, — ужесточить меры безопасности.

— Что это значит?

— Все работы в доме придется прекратить. На время.

— Вы спятили? — ужаснулась я. — Мы полгода ждали, когда освободится эта бригада! На следующей неделе Джереми уезжает в Германию. В начале недели прибывают лепщики из Германии. Хотите, покажу вам график работ? Я не могу просто взять и отменить их по вашему желанию!

— Сожалею, миссис Хинтлшем, но это необходимо.

— Необходимо? Кому? Вам — потому что вы не справляетесь со своей работой?

Стадлер поднялся.

— Мне очень жаль, — произнес он. — Простите, что мы до сих пор не поймали этого психа. Это не так-то просто. В любом расследовании есть свои правила — обход соседей, сбор показаний. Но когда безумец выбирает жертву наугад, что делать, неизвестно. Остается надеяться только на удачу и случай.

Я готова была расхохотаться ему в лицо, но сумела сохранить презрительное молчание. Этот чудак ждал от меня сочувствия. Думал, что я согласно закиваю, понимая, как трудно быть полицейским. А мне хотелось вышвырнуть из дома его и всю эту шайку.

— Следует помнить прежде всего о том, — продолжал он, — что неизвестный угрожает вам смертью. Да, его надо поймать, но в первую очередь — защитить вас. Рисковать мы больше не можем. Единственная альтернатива — подыскать вам другое, охраняемое жилье.

Мне показалось, что где-то у меня внутри началось извержение вулкана. Второе предложение было настолько хуже первого, что мне пришлось смириться, сдерживая холодную ярость. Я спросила, когда рабочие должны покинуть дом, и узнала, что немедленно, сейчас же, пока Стадлер еще здесь. Прыгая по дому, как тусовщица из ночного клуба, я быстро выдворила всю компанию. Последовал кошмарный час телефонных звонков, невнятных объяснений озадаченным людям и уклончивых обещаний на будущее.

Я допила последние капли джина с тоником, вышла из ванной и завернулась в большое мягкое полотенце. В ванной было так жарко, что кожа по-прежнему казалась грязной, хотя я и оттирала ее как могла. Я прошла через всю спальню. Дверцы встроенного шкафа представляли собой зеркала во весь рост. На следующей неделе мы собирались менять шкафы. Остановившись перед зеркалом, я уставилась на свое отражение, одновременно вытирая волосы. Мне по-прежнему было невыносимо жарко. Я уронила полотенце на ковер и оглядела себя в зеркале. Мне редко случалось видеть себя такой — обнаженной и ненакрашенной.

Я пыталась представить себе, каково видеть это тело в первый раз, со стороны, и находить его привлекательным. Я прищурилась, повернула голову вбок, но так и не поняла, соблазнительно я выгляжу или нет. Наверное, рано или поздно такое случается со всеми супружескими парами: за долгие годы воспитания детей и тяжкого труда превращаешься в ходячую мебель, которую замечают, только когда она ломается. Потому другие — я имею в виду другие люди — кажутся более притягательными. Я попыталась вспомнить, как мы с Клайвом впервые увидели друг друга, так сказать, без прикрас, но, как это ни забавно, не смогла. Зато я помнила наш первый секс. В первой квартире Клайва в Клапаме. Все подробности впечатались в мою память: пьеса, которую мы перед этим посмотрели, меню ресторана, куда мы потом зашли. Я помнила даже, во что была одета, как он раздевал меня, но воспоминания об ощущении новизны исчезли бесследно.

До встречи с Клайвом у меня был только один серьезный роман. По крайней мере серьезный для меня. С фотографом Джоном Джонсом. Сейчас он знаменитость. Его публикуют в «Харпер» и «Вог».

Он готовил серию снимков для рекламы лака для ногтей, я позировала ему — так все и случилось. Когда я поняла, что дело идет к сексу, то пришла в замешательство и страшно разнервничалась. И потому просто не сопротивлялась. Не знаю, насколько возбудился мой партнер, но мне хватило одной мысли о близости с ним.

Внезапно я будто очнулась и поняла, что стою голая посреди комнаты при включенном свете. Шторы раздвинуты.

Окна открыты. Я метнулась к окну, чтобы задернуть шторы, но остановилась на полпути. Даже если за мной подглядывают — ну и что? Что в этом плохого? Минуту я постояла на месте. В комнату залетал горячий ветер. Я была готова продать душу за прохладный ветерок. Боясь задохнуться при закрытом окне, я пошла на компромисс: выключила свет. В конце концов, это почти одно и то же.

Я улеглась в постель поверх одеяла. Даже под тонкой простыней мне было бы мучительно жарко. Я коснулась груди и лба — на них опять выступил пот. Пальцы пробежали вниз по животу, между ног. Там было тепло и влажно. Осторожно прикасаясь к себе, я смотрела в потолок. Каково это — впервые узнать, что за тобой наблюдают? Что значит быть желанной? Внушать страсть? Знать, что на тебя смотрят и тебя хотят?

Глава 19

Я умею укладывать вещи. Когда Клайв куда-нибудь уезжает на несколько дней, я всегда сама собираю ему чемодан. Учить мужчин правильно складывать рубашки бесполезно. А теперь я укладывала вещи мальчишек, которые отправлялись в летний лагерь, в леса Вермонта. Об этом лагере мы узнали несколько лет назад — от приятелей друзей одного из коллег Клайва. Три недели парусного спорта, виндсерфинга, посиделок у костра, а для Джоша — заигрываний с симпатичными девчонками в куцых шортиках. Так я ему и сказала, старательно сворачивая футболки, шорты, плавки и брюки. Джош был мрачен.

— Ты просто хочешь от нас отделаться, — буркнул он.

В последнее время он не говорил — только ворчал и бубнил. От этого мне казалось, что я глохну.

— Джош, в прошлом году тебе понравилось в лагере. Гарри жалеет, что вы пробудете там так мало.

— То Гарри.

— Только не притворяйся, что будешь скучать по мне, — поддразнила я.

Он уставился на меня. У Джоша огромные темно-карие глаза, он мастерски умеет придавать лицу укоризненное выражение и становится похожим на обиженного ослика. Мне вдруг бросилось в глаза, что он стал костлявым и бледным: ключицы выпирали под кожей, запястья можно было обхватить двумя пальцами. А когда он снял рубашку, чтобы переодеться в чистое, я увидела, что его проступающие ребра похожи на две лестницы, приставленные к худенькому телу с двух сторон.

— Тебе не мешает побыть на свежем воздухе, а твою комнату — как следует проветрить. Почему ты никогда не открываешь окна?

Он не ответил, устремив унылый взгляд вдаль, на улицу за окном. Чтобы разбудить его, мне пришлось резко хлопнуть в ладоши.

— Джош, мне не до разговоров! Через час отцу везти вас в аэропорт.

— У тебя вечно нет времени.

— Я не собираюсь ссориться с тобой перед отъездом. Он обернулся:

— Почему у тебя нет настоящей работы?

— Куда ты сунул дезодорант? Работа у меня есть. Я работаю твоей матерью. Ты же первый обидишься, если я не смогу возить тебя в гости и в клубы, готовить тебе ужины и стирать одежду.

— А когда за тебя это делает Лина?

— Тогда я занимаюсь домом, который вам до сих пор нравился… Ладно, лучше скажи, чем займешься до отъезда? Не хочешь поболтать с Кристо? Он будет скучать по тебе.

Джош уже сидел за компьютером.

— Сейчас. Только посмотрю новую игру. Сегодня получил.

— Вот поэтому тебе и надо съездить в лагерь. Иначе просидишь все три недели в темноте перед экраном. Может, заодно соберешь постельное белье и отнесешь его Мэри? — Молчание. Я уже уходила, но на пороге остановилась. — Джош! — Нет ответа. — Ты будешь скучать по мне? Господи, Джош, я же с тобой разговариваю! — Я почти кричала.

Он недовольно обернулся:

— Ну что тебе?

— Ничего.

Уходя, я успела увидеть на экране рукопашную схватку, в которой каждый удар сопровождался жутким грохотом.

* * *

Одиннадцатилетний Гарри считал, что в таком возрасте уже неприлично обниматься, и потому старался поскорее вывернуться из моих рук. К счастью, он живой и резвый мальчик — никакого сходства с раздражительным Джошем. Гарри пошел в меня, а не в Клайва. Это сразу видно — по темным курчавым волосам, вздернутому носу, крепким ногам. Рядом с братом Джош выглядел нескладным, худющим, его жилистая шея жалко торчала из ворота новой великоватой рубашки. Я поцеловала его в щеку.

— Отдохни как следует, Джош. Уж постарайся.

— Ну ма-ам…

— Дорогие мои, вам пора — папа ждет. Ведите себя хорошо, не шалите. Увидимся через три недели. Счастливого пути! — Я махала им, пока машина не скрылась из виду. — Вот мы и остались с тобой одни, Крис. На целых три недели.

— И с Линой.

— Да, и с Линой. И она сегодня свозит тебя в зоопарк. У мамочки очень много дел.

* * *

Под делами я подразумевала подготовку к злополучному званому ужину, который навязал мне Клайв. Не помню, когда я в последний раз оставалась дома одна. Дом стоял притихший, в комнатах поселилось гулкое эхо. Ни Джоша, ни Гарри, ни Криса с Линой, ни Клайва, ни Мэри, Джереми, Лео и Фрэнсиса. Не слышалось перестука молотков, посвистывания маляров, пошлепывающих валиками по штукатурке, звонков в дверь; никто не привозил заказанный гравий, обои и провода. Но одиночество мне не грозило. Линн вечно вертелась где-то поблизости — так деловитый шмель с гудением залетает в комнату и тут же вылетает в окно.

Только теперь я поняла, что дом, превращенный в строительную площадку, — не так уж плохо. Хуже, когда он превратился в заброшенную стройку. В одной из комнат обоями была оклеена только одна стена, паркет в будущей столовой так и не достелили, в гостиной мебель была укрыта чехлами — здесь собрались, но так и не начали красить потолок и стены, сад заполонили сорняки и ямы. Полицейские не смогли найти человека, который досаждал мне письмами, но успешно сорвали мои планы. А эта Шиллинг как будто нарочно злила меня.

Она приезжала еще раз. Торчала у меня в доме с серьезным, внимательным и нестерпимо назойливым выражением лица — наверное, долго упражнялась перед зеркалом. Настырно лезла в мою жизнь, расспрашивала о Клайве и других мужчинах, неутомимо царапала что-то в блокноте. Уверяла, что это обычная процедура. Иногда мне казалось, что до преступника ей вообще нет дела. Ее задача — разобраться в каких-то моих проблемах. Превратить меня в другого человека. В какого? Наверное, похожего на нее. Меня так и подмывало выпалить, что я не дверь в зачарованный сад, которая рано или поздно откроется. Уж извините. Я — это я, Дженни Хинтлшем, жена Клайва, мать Джоша, Гарри и Криса. Принимайте меня такой, какая я есть, или убирайтесь. Нет, лучше убирайтесь сразу — оставьте меня в покое, со своей жизнью я разберусь как-нибудь сама.

* * *

Готовить еду я не очень люблю, зато мне нравится принимать гостей — конечно, когда хватает времени. Сегодня времени у меня было хоть отбавляй. Лина обещала вернуться только к чаю, Клайв прямо из аэропорта отправился в гольф-клуб. Я углубилась в поваренные книги, разыскав их в коробке под лестницей. Из-за жары я решила остановить выбор на самом настоящем летнем ужине — свежем, хрустящем, чистом, с хорошим белым вином. Канапе с лесными грибами можно соорудить в последнюю минуту, гаспаччо я приготовила вчера поздно вечером, пока Клайв сидел перед телевизором. А основным блюдом — кефалью в томатном соусе с шафраном, подавать охлажденной — можно заняться сейчас. Сначала соус: густой, на итальянский манер, с оливковым маслом, луком, зеленью из сада (хорошо еще, Фрэнсис успел посадить зелень), обильно приправленный чесноком и очищенными помидорами-сливками без семечек. Надо дождаться, когда смесь загустеет, потом добавить красного вина, чуть-чуть бальзама и несколько рылец шафрана. Шафран я обожаю. Уложив шесть рыбин в длинное жаропрочное блюдо, я залила их соусом. Теперь осталось только потомить их на умеренном огне примерно полчаса, а потом накрыть и поставить в шкаф.

На сладкое я задумала приготовить огромный пирог с абрикосами. Абрикосы сейчас сладкие, как мед, переспелые, а пироги с ними всегда смотрятся эффектно. Я раскатала тесто (его я купила готовым: всему есть пределы) и застелила им круглую форму. Потом приготовила крем из молотого миндаля, сахара, сливочного масла и яиц, вылила его на тесто. Поверх крема разложила половинки абрикосов. И в разогретую духовку, на двадцать пять минут. Украсить готовый пирог взбитыми сливками — минутное дело. Вино и шампанское уже стоят в холодильнике. Масло нарезано кубиками. Подрумяненные булочки приготовлены. Зеленый салат нарежу перед самым ужином.

Каким бы важным ни был клиент Клайва, ужинать мы будем в кухне. Но я заранее перегородила ее пополам китайской ширмой и застелила стол белой кружевной скатертью — свадебным подарком одной из моих двоюродных сестер. Наше столовое серебро и оранжево-желтые розы в хрустальной вазе на такой скатерти — почти парадная сервировка.

На ужин я пригласила и Бартонов — Эмму и Джонатана. Кто знает, что за люди этот Себастьян и его жена! Почему-то мне представлялся жирный делец из Сити, с брюшком и красным носом, и его раздражительная, тщеславная, разодетая жена — попастая, откровенно крашеная блондинка. Таким женщинам я не завидую, а они, как правило, относятся ко мне покровительственно.

Вечером мне хотелось выглядеть неотразимо. У Эммы Бар-тон округлые бедра, пышная грудь и чувственные губы, которые она ярко красит, даже когда утром везет детей в школу. По-моему, в ней все слишком пышно и напоказ, но мужчинам она нравится. Беда в том, что она начала молодиться, а она моя ровесница, если не старше. Надувать губки, кокетничать и жеманиться лет в двадцать или тридцать — это еще куда ни шло, в сорок это уже выглядит комично, а в пятьдесят и вовсе жалко. С Бартонами мы знакомы уже не помню с каких пор. Десять лет назад Джонатан не сводил с жены глаз, вел себя как типичный собственник, но теперь я замечаю, как он поглядывает на женщин, похожих на Эмму в молодости.

В шесть часов я неторопливо выкупалась и вымыла голову. Я слышала, как внизу открылась дверь — вернулись Лина с Крисом. Набросив халат, я присела к туалетному столику. Сегодня на макияж можно не скупиться. Одного тонального крема мало — понадобятся румяна на скулы, серовато-зеленые тени на веки, темно-серая подводка для глаз, моя обожаемая крем-пудра, чтобы скрыть морщинки, помада сливового оттенка, капелька любимых духов за уши и на запястья — потом добавлю еще. Когда у нас гости, я время от времени ускользаю к себе — подправить макияж и еще раз подушиться. Так я чувствую себя увереннее.

Я надела длинное черное платье на бретельках, а поверх него — тончайший бордовый кружевной топ с черным бархатным воротничком и манжетами, купленный в прошлом году в Италии за бешеные деньги. Шпильки. Бриллиантовое колье-«ошейник», бриллиантовые серьги. Я встала перед большим зеркалом и медленно повернулась, придирчиво разглядывая себя со всех сторон. Никто и не подумает, что мне под сорок. Но сколько же сил надо, чтобы казаться молодой!

Я услышала, что пришел Клайв. Оставалось только зайти проведать Криса, убедиться, что Лина как следует уложила его. И не забыть бы проверить, выставлены ли на столик конфеты.

Крис перегрелся на солнце и капризничал. Я поставила ему кассету со сказками Роальда Даля, включила ночник и попросила не капризничать, пока у нас гости. Клайв принимал душ. В кухне я прикрыла свой наряд большим фартуком, ложкой разложила грибы по канапе и приготовила салат — смешала рыбу с латуком. Элегантность — в простоте. Небо за кухонным окном приобрело оттенок спелой малины. Небо на закате красное — день будет ненастный. Наверное, Джош и Гарри уже в лагере.

— Привет, — окликнул меня Клайв. В вечернем костюме он выглядел внушительно, прямо-таки сочился благополучием.

— Чудесно выглядишь. Этого галстука я не помню. — Мне хотелось услышать от него ответный комплимент.

Он поправил узел галстука.

— Он новый.

В дверь позвонили.

* * *

Себастьян и его жена Глория оказались совсем не такими, как мне представлялось. Рослый Себастьян был абсолютно лыс. Если бы он не нервничал, то выглядел бы достойно и по-голливудски зловеще. Клайв обращался с ним с едва уловимым пренебрежением, свысока. Внезапно меня осенило: Клайв собирается подсидеть Себастьяна в будущей объединенной компании, а этот званый ужин — жестокий фарс, мнимый дружеский жест. Глория, сотрудница рекрутерской компании из Сити, была намного моложе мужа — по моим предположениям, ей еще не исполнилось и тридцати. К тому же натуральная, почти серебристая блондинка. Голубоглазая, стройная, с тонкими загорелыми руками и изящными щиколотками (на одной из них поблескивала тонкая серебряная цепочка), она явилась в гости в безупречно-простом белом льняном платье и почти ненакрашенная. Рядом с ней я казалась неуместно нарядной, а Эмма — неряшливой.

Троих присутствующих мужчин сразу потянуло к Глории. Пока мы стояли в полудостроенном патио и потягивали шампанское, мужчины едва заметными жестами и позами выдавали свою заинтересованность. Глория прекрасно знала, как она хороша. Она опускала ресницы, многозначительно улыбалась. Ее смех звенел серебристым колокольчиком.

— Красивый галстук, — заметила она, обращаясь к Клайву, и тот улыбнулся. Мне захотелось плеснуть ей на платье вина.

Очевидно, они уже встречались — этого требовала их работа. Глория, Себастьян, Клайв и Джонатан увлеченно беседовали о фьючерсных рынках и индексе Футси^[16], а мы с Эммой только стояли и хлопали глазами.

* * *

— Какое все-таки нелепое название — «индекс Футси»! — громко произнесла я, не собираясь оставаться в тени.

Глория вежливо повернулась ко мне.

— Вы тоже работаете в Сити? — осведомилась она, хотя прекрасно знала, что я там не работаю.

— Слава Богу, нет. — Я рассмеялась и отпила шампанского. — Я и в бридж-то не умею играть толком. Нет, мы с Клайвом решили, что я буду заниматься детьми. У вас есть дети?

— Нет. А раньше вы чем занимались?

— Была моделью.

— Демонстрировала руки, — вставила Эмма. Тоже мне подруга.

— Прекрасные руки, — неловко выговорил Себастьян.

Я охотно показала руки всем присутствующим.

— Они были моим сокровищем, — объяснила я. — Я не снимала перчаток даже за столом. Иногда и спала в них. Глупо, правда?

Джонатан подлил нам шампанского. Глория что-то тихо сказала Клайву, тот снова улыбнулся. Наверху расплакался Крис. Я чуть не поперхнулась шампанским.

— Прошу прощения, продолжайте без меня. Что поделаешь, долг! Я позову вас к столу. Попробуйте канапе.

Я поспешила к Крису, перевернула кассету, снова поцеловала его и предупредила: если он позовет меня еще раз, я рассержусь. На обратном пути я завернула в спальню. Подкрасила губы, причесалась, увлажнила ложбинку груди духами. Шампанское слегка кружило мне голову. Мне хотелось вытянуться в постели под чистой, отутюженной простыней. В полном одиночестве.

Когда мы сели за стол, я пила только тоник, с рыбой попробовала чудесное шардоне, с сыром бри выпила бокал кларета, с абрикосовым пирогом — приятного десертного вина, и только от кофе туман у меня в голове на время развеялся.

* * *

— Эта девчонка кого угодно заставит плясать под свою дудку, — заявила я Клайву, снимая ватным тампоном макияж.

Тем временем он чистил зубы.

Он старательно прополоскал рот и покосился на меня.

— Ты пьяна, — сказал он.

Мне вдруг представилось невозможное: как я хлещу его по лицу, а потом вонзаю ему в живот маникюрные ножницы.

— Ерунда! — засмеялась я. — Я всего лишь навеселе, дорогой. Зато вечер прошел удачно, правда?

Глава 20

Моя слабость — каталоги рассылки товаров почтой. Но это не значит, что такой способ совершать покупки меня устраивает. Дело в том, что я глубоко убеждена: в доме все должно быть самым лучшим. Для меня пытка — думать о том, что я предпочла вещь похуже только потому, что она была немного — или намного — дешевле. Невыносимо день за днем, год за годом видеть, как она стоит где-нибудь в углу молчаливым укором. Прежде чем сделать покупку, надо пощупать ее, обойти вокруг нее, представить себе, как она будет смотреться на выбранном месте.

Потому-то мне не следовало бы даже заглядывать в каталоги. Полотенца, которые на снимке выглядят пушистыми, могут оказаться чистой синтетикой, иметь совсем другой оттенок и совершенно не гармонировать с деревянной рамой чудесного зеркала, с таким трудом найденного на блошином рынке прошлым летом. Тяжелые на вид ложки чаще всего бывают подозрительно легкими. Теоретически можно вернуть покупку и получить обратно деньги, но до этого как-то не доходят руки. Слабость к каталогам непростительна, Клайв презирает ее, но когда получает каталоги вин, сам просиживает над ними всю ночь.

Вот и я не выдерживаю, когда приходят каталоги, листаю их и всегда что-нибудь нахожу: кроссовки или бейсбольную куртку для мальчишек, симпатичную карандашницу, шумовку, забавный будильник или мусорную корзину, которая так подошла бы к отделке кабинета. Чаще всего такие приобретения отправляются на чердак или на антресоли, но иногда бывают удачными. А как приятно получать их с курьером и расписываться в квитанции! Это как второй день рождения в году, даже лучше. Когда на меня находит желание поязвить, я говорю, что некоторые мужчины — не будем показывать пальцем, кто именно, — способны забыть про день рождения жены, а вот магазин «Некст» ни за что не забудет доставить заказанный абажур, даже если он окажется безвкусной дешевкой.

У всех компаний, доставляющих товары почтой, круговая порука, они обмениваются именами и адресами, особенно когда замечают у заказчиков патологическую склонность к ненужным покупкам. Заказчик в том же положении, что и признанная школьная красавица: в друзья к ней набиваются все, даже те, кого она вовсе не желает видеть. Честное слово, иногда я получаю рекламные брошюры от самых удивительных людей. Не далее как на прошлой неделе мне прислали рекламу пончо из шерсти ламы. Двадцать девять фунтов и девяносто девять пенсов. Два пончо можно заказать за тридцать девять фунтов и девяносто девять пенсов. Как будто кому-то в Англии нужна традиционная одежда жителей Анд! Над этим предложением я не раздумывала ни секунды.

Но все это пустяки по сравнению с тем, что случилось в понедельник, когда я вышла из дома и обнаружила на коврике у двери привычную кучу бумаг. Целые россыпи пестрых листовок с самыми разными предложениями — доставить пиццу с бесплатной кока-колой, вымыть окна, оценить дом, поставить металлические двойные оконные рамы. И среди них — конверт со «Специальным предложением от компании «Викторианские интерьеры»». Его я и открыла.

Ручаюсь, вы вскрываете конверты не задумываясь. Это пустяковое, будничное дело. Лично я вскрываю конверты машинально. Беру письмо, переворачиваю его адресом вниз. Если конверт заклеен крепко, подцепляю ногтем уголок клапана и надрываю его. Главное — чтобы получилась дыра, в которую можно просунуть указательный палец и провести им вдоль сгиба, разрывая конверт по всей длине. Так я и поступила, что удивительно — не почувствовав никакой боли. Только вскрыв конверт, я увидела внутри тускло поблескивающий металл. Конверт был влажным на ощупь, весь в красных пятнах.

Я вдруг ощутила не боль, а тупую ломоту в правой руке. Посмотрела на руку и не сразу сообразила, что вижу. Мне показалось, что кровью закапано все: мои светло-коричневые брюки, пальцы, пол. Все еще не понимая, что произошло, я тупо уставилась на конверт, словно это из него вылилась теплая алая краска. Опять увидела тусклый металл. Плоские железки, прикрепленные в ряд к куску картона. Вдруг я вспомнила, как в детстве, присев на край ванной, наблюдала за отцом, который брился, взбив на щеках мыльную пену на манер бороды Санта-Клауса. Брился старомодной опасной бритвой.

Я снова взглянула на свои пальцы. Кровь ровной струйкой текла вниз, на паркет. Я поднесла руку к глазам и прищурилась. На указательном пальце был глубокий свежий порез. Я чувствовала, как палец пульсирует, изливая кровь. Руку вдруг пронзила боль, у меня закружилась голова, разом бросило и в жар, и в холод. Я не расплакалась и не закричала. Меня не затошнило. Просто ноги отказались держать меня, и я осела прямо на кровь. Не знаю, сколько я просидела на полу. Наверное, несколько минут — пока не зашла Лина и не бросилась за помощью. У вбежавшей Линн рот стал похож на идеально круглое О.

* * *

На ней кремовые слаксы и малиновая блузка. Рука перевязана, она то и дело поддерживает ее здоровой рукой — бережно, как раненую птицу. Волосы заложены за уши, лицо кажется осунувшимся, скулы выпирают. Она уже выглядит старше. От меня быстро стареют.

Сегодня она без сережек. Забыла про духи. По сравнению с красной помадой на губах лицо кажется желтоватым. Пудры чересчур много, она свалялась на щеке и лбу. Движется как во сне, шаркая ногами. Плечи поникли. То и дело хмурится, словно пытается что-то вспомнить. Прижимает ладонь к сердцу. Хочет убедиться, что оно по-прежнему бьется. Та, другая, тоже делала это.

Она была такой подтянутой, а теперь вдруг распустилась, обмякла. Мало-помалу в панцире появляется трещина. Я уже вижу ее. Вижу то, что она прячет от всех. Страх выворачивает людей наизнанку.

Иногда мне хочется смеяться. Как удачно все вышло! Вот она, моя настоящая жизнь. Этого я и ждал.

Глава 21

— Больно? — Старший инспектор Линкс придвинулся ко мне. Слишком близко. Но казался далеким.

— Мне дали обезболивающее.

— Отлично. Нам надо задать вам несколько вопросов.

— Да ради Бога.

Иногда полицейские бывают полезны. С ними к врачу пропускают без очереди, есть кому свозить пострадавшего в больницу и приготовить чай. Но больше они ни на что не годятся.

— Понимаю, вам сейчас тяжело. Но нам нужна помощь.

— Зачем? С меня хватит вопросов. По-моему, все очень просто. Какой-то человек приходит к дому и подбрасывает письма. Так почему вы не можете выследить его и поймать с поличным?

— Это непросто.

— Почему?

Линкс глубоко вздохнул.

— Когда один человек угрожает другому… — Он осекся.

— Ну, ну?

— Мы должны выяснить, кто именно.

— Продолжайте. Хотите чаю? Чайник рядом.

— Нет, спасибо.

— А я, если не возражаете, выпью. — Я налила себе чаю, поставила чайник на прежнее место, но почему-то он опрокинулся, упал на плиточный пол и разбился. Повсюду расплескался горячий чай. — Простите, это из-за руки. Какая я неуклюжая.

— Разрешите, я помогу. — Линкс начал подбирать с пола осколки фарфора. Линн для разнообразия сделала хоть что-то полезное — вымыла пол. Потом мы снова уселись за кухонный стол. Линн передала Линксу какую-то папку, тот открыл ее. Внутри я увидела список имен и фотографии. Учителя, садовник, риэлтор, архитектор — костюмы, футболки, бритые подбородки, щетина. От боли или обезболивающего, а может, и от шока, я сидела как во сне и соображала медленно. Было почти забавно изучать этот список незнакомых людей.

— Кто это? Преступники?

Линкс неловко отвел взгляд:

— Понимаете, нам не положено… Могу сказать только, что мы ищем связи между вами и… — он замялся, подыскивая слово, — теми людьми, у которых были подобные затруднения. Любое совпадение может оказаться зацепкой. Даже если оно на первый взгляд случайное. Возьмем, к примеру, этого риэлтора, Гая Брэнда. Я ни на что не намекаю, но риэлтор имеет свободный доступ во многие дома. А вы недавно переехали.

— И пока искала дом, познакомилась с сотней риэлторов. Но у меня отвратительная память на лица. Почему бы вам не обратиться к нему самому?

— Так мы и сделали, — ответил Линкс. — Но в списках клиентов вас нет. Правда, у них в бумагах черт ногу сломит.

Я присмотрелась.

— Лицо знакомое… Но по-моему, все риэлторы похожи.

— Следовательно, вы могли видеть его?

— Точно не скажу. Но если вам известно, что я с ним виделась, значит, так и было.

Этот ответ Линкса не удовлетворил.

— Если хотите, я могу оставить фотографии вам.

— Но зачем ему это? — спросила я. — Зачем столько хлопот?

Линкс впервые за все время разговора заглянул мне в глаза, не скрывая беспокойства.

— Не знаю.

— Да, напрасно я напомнила, — съехидничала я. В эту минуту человек восемь полицейских расползлись по дому как муравьи с какими-то коробочками и мешочками, тихо переговаривались по углам, смотрели на меня как на раненого зверя. Я натыкалась на них повсюду, куда бы ни шла. По-своему они были очень вежливы, но я чувствовала себя как в гостях. Я повысила голос: — Я просто хочу знать, что делаете вы, пока я ломаю голову, соображая, как вам помочь?

— Уверяю, мы тоже не сидим сложа руки, — отозвался Линкс. Присмотревшись, я заметила, что и он выглядит усталым.

* * *

Поднимаясь в спальню, я разминулась с офицером, несущим вниз кипу бумаг. У себя в комнате я заперла дверь и постояла минуту, прислонившись к ней спиной. Потом прошла в ванную и поплескала в лицо холодной водой. На руке кровь уже проступала сквозь бинты. Присев к зеркалу, я неловко накрасилась левой рукой. Поскольку я была растрепана, неудачный макияж не слишком испортил впечатление. Голову следовало бы помыть. В такую жару лучше мыть ее каждый день. Я попыталась замаскировать тональным кремом синяки под глазами и тронула блеском губы.

Пришлось признаться, что новое письмо подкосило меня. Мне хотелось, чтобы Клайв перезвонил, — мне осточертело говорить только с полицейскими. Про мою руку Клайв уже знал, испытал шок, попросил передать трубку Стадлеру и засыпал его вопросами. Но вернуться домой — с цветами, как я надеялась в глубине души, — не спешил.

Инспектор Стадлер пожелал расспросить меня о моей повседневной жизни. В кухне Мэри мыла пол, нам пришлось перейти в гостиную.

— Как рука, миссис Хинтлшем? — спросил он глубоким, проникновенным, настойчивым голосом.

День был жарким, и Стадлер явился ко мне в одной рубашке с закатанными выше локтя рукавами. На его лбу высыпал пот. Задавая вопросы, Стадлер смотрел мне прямо в глаза, и мне казалось, будто он пытается меня на чем-то поймать.

— Прекрасно, — солгала я. На самом деле рука ныла. Порезы бритвой очень болезненны — так сказал врач во время перевязки.

— Этот человек явно знал, что когда-то ваши руки снимали для рекламы, — продолжал Стадлер.

— Может быть.

Стадлер показал мне мой собственный ежедневник и записную книжку.

— Полистаем их вместе?

Я вздохнула:

— Ну, если надо… Но я уже сказала вашему офицеру, что я занята.

Стадлер посмотрел на меня в упор — так, что я вспыхнула.

— Вообще-то я стараюсь ради вас, миссис Хинтлшем.

И я принялась вспоминать всю свою жизнь. Мы начали с ежедневника. Стадлер сам перелистывал страницы и засыпал меня вопросами об именах, местах, встречах.

— Это мой парикмахер, — объясняла я, — а это дантист, к которому я возила Гарри. В этот день я обедала с Лорой, Лорой Оффен. — Я объясняла, как пишутся фамилии, перечисляла магазины, рассказывала про вызовы мастеров, встречи с учителями французского и тренерами по теннису, про обеды, чаепития, ответные визиты. Мы забирались все дальше в дебри событий, про которые я давно и накрепко забыла: все эти переговоры по поводу покупки дома, встречи с риэлторами и подрядчиками, садовниками и дизайнерами. Учебный год. Выходы в свет. Все подробности моей жизни, Стадлер постоянно спрашивал, где и в какое время находился Клайв.

Наконец мы дошли до Нового года, Стадлер отложил ежедневник и взялся за записную книжку. Мы перебрали в ней все фамилии, одну за другой. По просьбе Стадлера я устроила ему экскурсию по запыленному чердаку своей светской жизни. Сколько моих знакомых переехало или умерло! Сколько пар распалось! Сколько подруг потеряли связь со мной — или я перестала поддерживать связь с ними! Я задумалась о том, как часто за последние несколько лет бывала среди людей. Неужели мне угрожает кто-то из случайных знакомых?

Не удовлетворившись, Стадлер занялся домашними счетами. Я пыталась объяснить, что не имею к ним никакого отношения, что бухгалтерию у нас в семье ведет Клайв, а у меня нет математических способностей. Но Стадлер меня не слышал: 2300 фунтов — шторы для гостиной, которые мы еще не повесили, 900 — обрезка деревьев, 3000 — люстра, 66 — дверной молоток, в который я буквально влюбилась на блошином рынке в Портобелло. Вскоре цифры начали путаться у меня в голове. Я окончательно перестала понимать,что происходит. Неужели плитка для пола обошлась нам так дорого? С ума сойти, сколько денег мы угрохали на этот дом.

Покончив со счетами, Стадлер устремил взгляд на меня, и я подумала: этот человек знает обо мне больше, чем кто-либо в мире, — если не считать Клайва.

— При чем тут все это? — спросила я.

— Пока не знаю, миссис Хинтлшем. Мы ничего не знаем. Нам необходима информация. И как можно больше.

Напоследок он напомнил об осторожности, как и Линкс.

— Не хватало нам еще новых неожиданностей, верно?

Его голос звучал чересчур жизнерадостно.

Листья на деревьях за окном потемнели и потускнели. Они вяло повисли на ветках, еле покачиваясь от жарких дуновений ветра. Сад походил на пустыню: земля запеклась и пошла мелкими трещинами, как старый фарфор, посаженные Фрэнсисом растения уже начинали увядать. Молоденькая магнолия так и не прижилась. Все засохло.

Я снова позвонила Клайву. Секретарша ответила, что Клайв вышел. Она извинилась, но ее голос звучал как угодно, только не виновато.

* * *

Доктор Шиллинг действовала иначе. Она не врывалась ко мне, не совала списки фамилий, не заваливала вопросами. Только взглянула на мою руку, размотала бинт и коснулась пореза холодными пальцами. Сказала, что ей очень жаль, словно лично была виновата в случившемся. К моему ужасу, мне вдруг захотелось заплакать, но я не собиралась лить слезы перед ней. Ведь она только этого и ждет.

— Я хочу кое о чем расспросить вас, Дженни.

— О чем?

— О вас и вашем муже. Можно?

— А я думала, мы об этом уже говорили.

— Осталось выяснить некоторые детали. Вы не против?

— Нет, но… Послушайте… — Я поерзала. — Мне все это не нравится. Задавайте вопросы по существу, и я на них отвечу. Наверное, вы думаете, что я чокнутая, а я просто живу, как считаю нужным, ясно вам? И в вашей помощи не нуждаюсь. Обойдусь как-нибудь.

Доктор Шиллинг смущенно улыбнулась.

— Ничего такого я не думала, — попыталась оправдаться она.

— Вот и хорошо, — подытожила я. — Теперь все ясно.

— Да, — кивнула доктор Шиллинг, глядя в открытый блокнот.

— Так вы хотели расспросить про нас с Клайвом.

— Он редко бывает дома. Вас это устраивает?

— Да. — Больше я ничего не добавила. Я уже изучила ее уловки.

— Как вы думаете, Клайв верен вам?

— Об этом вы уже спрашивали.

— Но вы не ответили.

Я страдальчески вздохнула.

— Если детективу Стадлеру уже известен мой месячный цикл, значит, я могу представить вам отчет о нашей половой жизни. Когда родился Гарри, Клайв… завел себе другую.

— Другую? — Она вскинула брови.

— Да.

— И долго они встречались?

— Точно не знаю. Может, год. Месяцев восемнадцать.

— Срок немалый. Значит, у них все было серьезно.

— Но Клайв не собирался уходить от меня. Просто развлекался. Все мужчины одинаковы. Я очень уставала, часто нервничала, — я невольно коснулась кожи под глазами, — постарела…

— Дженни, — мягко перебила она, — когда родился Гарри, вам не было и тридцати.

— Какая разница!

— Вы тяжело переживали измену мужа?

— Не будем об этом. Извините.

— Хорошо. А еще женщины у него были?

Я пожала плечами:

— Наверное.

— Так вы не знаете?

— И не желаю знать. Свои дешевые интрижки пусть держит при себе.

— Думаете, у него все-таки были романы?

— Может, были, а может, нет. — Мне вдруг вспомнилось, как Клайв смотрел на Глорию. Я поспешно отогнала это видение.

— Значит, не знаете?

— Говорю же вам, не знаю.

— И вы никогда не спрашивали?

— Нет.

— Ничего не замечали?

— Ради Бога, хватит!

— Вас устраивает ваша интимная жизнь?

Я покачала головой:

— Простите, я не могу ответить.

— Ничего. — Она неожиданно смягчилась. — Как вы думаете, муж любит вас?

Я заморгала.

— Любит?

— Да.

— Это затертое слово. — Она молчала и ждала. Я собралась с духом и ответила: — Нет.

— Вы ему нравитесь?

Я встала:

— С меня хватит. Вы выслушаете меня, испишете пару листов в блокноте и уйдете, а мне с этим жить. А я не хочу. Клайв не посылал мне бритвы, это точно, так зачем столько вопросов? — У двери я остановилась. — Вам никогда не приходило в голову, что вы мучаете людей? Ну так вот, я очень занята, поэтому прошу меня простить…

Доктор Шиллинг ушла, а я застыла посреди гостиной. Я чувствовала себя так, словно меня перевернули вверх ногами и вытрясли на пол все, что было внутри.

Глава 22

Я услышала, как шелестят за окном листья. Мне хотелось распахнуть окна, впустить ночной ветер в комнату, устроить сквозняк, но я не могла. Нельзя. Все закрыто и заперто. Безопасность превыше всего. Воздух в доме был затхлым, несвежим. Тяжелый, удушливый, мертвый воздух. Меня заперли в этом доме, отрезали от мира, и я вижу только, как в доме воцаряются хаос и запустение: отклеиваются обои, сиротливо ютятся под потолком незаконченные лепные карнизы, между половицами видны черные страшные дыры. Пыль, грязь, обломки давнего прошлого пробиваются на поверхность. Все пошло прахом, вдребезги разбились мои мечты об уютном доме: прохладно-белом, лимонно-желтом, светло-сером, травянисто-зеленом, с шахматной плиткой в холле, с огнем за чугунной каминной решеткой, отбрасывающим тени на пушистый кремовый ковер, роялем и букетом гладиолусов на полированной крышке, круглыми столиками и хрустальными графинами на них, моими рисунками на стенах, лужайкой и изящно подстриженными кустами за окном.

Я обливалась потом. Перевернула подушку, отыскивая на ней местечко попрохладнее. За окном шуршали ветки. Грязно-оранжевый отблеск уличных фонарей лежал на потолке. Я различала силуэты мебели в комнате — мой туалетный столик, кресло, высокий платяной шкаф, бледные квадраты двух окон. Клайва все еще нет. Который час? Я села на постели и прищурилась, вглядываясь в светящийся циферблат будильника. Семерка раздулась, превратилась в восьмерку, а та усохла до девятки.

Половина третьего, а Клайва еще нет дома. У Лины выходной до завтрашнего утра, она осталась у своего приятеля. Во всем доме, в этих пустых разлагающихся комнатах только я и Крис, у дома — полицейская машина. У меня ноет палец, пересохло в горле, саднит глаза. Уснуть невозможно.

Я поднялась и отразилась в длинном зеркале, похожая на призрак в своей белой ситцевой ночной рубашке. Босиком прошлепала в комнату Криса. Он спал, согнув одну ногу в колене и раскинув руки, словно балетный танцор. Одеяло валялось на полу. Волосы прилипли к влажному лбу, рот был слегка приоткрыт. «Надо бы отвезти его к моим родителям, в Хассокс, — подумала я. — И самой пожить там, подальше от этого ужаса. Можно просто взять и уехать, сесть в машину и покатить прочь. А почему бы и нет? Что меня здесь держит? Как я раньше не додумалась?»

Я вышла на лестничную площадку и посмотрела вниз. В холле горел свет, в комнатах было темно. Я судорожно сглотнула. У меня вдруг перехватило горло. Глупо. Но это же глупо, глупо, глупо! Я в полной, абсолютной безопасности. Снаружи дежурят двое полицейских, все окна и двери заперты на все замки. На нижних окнах — уродливые чугунные решетки. Установлена система сигнализации. Стоит в дом кому-нибудь войти — в саду зажгутся фонари.

Я бросилась в свободную спальню и включила свет. Здесь обоями была оклеена только одна стена. Рулоны обоев лежали в углу, возле стремянки. В другом — разобранная медная кровать. В комнате пахло пылью и плесенью. Во мне закипела ярость, если бы я открыла рот, у меня вырвался бы вопль. Он рвал бы ночную тишину, тянулся бесконечно, будил город, призывал его быть начеку. Я крепко сжала губы. Надо вернуть жизнь в привычное русло. Никто не сделает это за меня, это же очевидно. Клайва рядом нет. Лео, Фрэнсис, Джереми и остальные уехали, будто их здесь и не бывало. Мэри шарахается от меня, как от зачумленной, — хорошо еще, что не забывает выносить из дома мусор. Завтра же уволю ее. Полицейские — тупые, никчемные болваны. Будь они моей прислугой, я давным-давно выставила бы их за дверь. Надеяться можно только на себя. Больше не на кого. У меня начался тик: я почувствовала, как под правым глазом прыгает живчик. Я нащупала его пальцем, как насекомое под кожей.

Схватив упаковку обойного клея, я прочла инструкции. Все предельно просто. Зачем поднимать столько шума из-за ерунды? Начну с этой комнаты, а потом займусь остальными, приведу свою жизнь в порядок, и она станет такой, как прежде.

* * *

Через полчаса вернулся Клайв. Услышав, как в замке повернулся ключ, я на миг замерла, а потом вздохнула с облегчением. Я слышала, как Клайв сбросил ботинки, прошел в кухню, открыл воду, но к нему не вышла. Мне некогда. Надо закончить работу к утру.

— Дженни! — позвал он, не найдя меня в нашей спальне. — Дженс, ты где?

Я не ответила: как раз в эту минуту я размазывала клей по куску обоев.

— Дженс! — снова позвал он, на этот раз из ванной, которую когда-нибудь обложат итальянской плиткой. Я уже выпачкала клеем подол ночной рубашки, но не обращала на это внимания. Повязка на руке промокла, палец ныл все сильнее. Труднее всего было прикладывать обои к стене ровно, чтобы под ними не образовывались пузыри. Иногда я плюхала на обои слишком много клея, и он пропитывал их насквозь. Ничего, высохнет.

— Что это ты делаешь? — Клайв застыл в дверях — в белой рубашке, красных трусах-боксерах и носках, подаренных на прошлое Рождество.

— А ты как думаешь?

— Дженс, на дворе ночь.

— И что? — Он молчал, только озирался, будто не вполне понимая, где находится. — Что из того, что на дворе ночь? Какая разница? Если никто не желает заниматься делом, я справлюсь сама. А больше некому. Я уже давно поняла: если чего-нибудь хочешь — сделай сама. Ради Бога, смотри под ноги! Ты все испортишь, придется переделывать, а времени и так нет. Как прошел день? Хорошо работается до трех часов ночи, дорогой?

— Дженс.

Я полезла на стремянку, держа в поднятых руках липкий, сложенный гармошкой лист обоев.

— Во всем виновата я, — продолжала я. — Это из-за меня все пошло псу под хвост. Сначала я ничего не замечала, но теперь вижу. Пара дурацких писем — и весь дом зарос грязью, превратился в свинарник. Глупо.

— Дженс, перестань. У тебя получается криво. Ты перемазалась клеем. Слезай оттуда, слышишь?

— Тоже мне специалист, — процедила я.

— Ты ведешь себя странно.

— Ну разумеется! А как еще мне себя вести, хотела бы я знать? Перестань хватать меня за ноги!

Он отдернул руку. Между глаз у меня вдруг возник очаг резкой боли.

— Дженни, я позвоню доктору Томасу.

Я смотрела на него сверху вниз.

— Все говорят со мной так, будто я не в своем уме. А со мной все в порядке. Лучше бы поймали того маньяка, и все.

А ты… — Я указала на него перемазанной клеем кистью. С кисти сорвалась капля клея и плюхнулась на его запрокинутое лицо. — Ты, между прочим, мой муж — или ты забыл, дорогой? Жаль, конечно, но уже ничего не поделаешь.

Я попыталась разгладить обои на стене, изогнувшись под невероятным углом. Мокрый подол шлепал меня по икрам, ноги чесались от пыли и грязи, а на обоях образовалась кошмарная складка.

— Бессмысленно, — подытожила я, оглядевшись. — Совершенно бессмысленно.

— Иди спать.

— Спасибо, я не устала. — Я и вправду не чувствовала усталости — наоборот, излучала энергию и ярость. — А если хочешь помочь, позвони доктору Шиллинг и скажи, что все это скучно, вот и все. Она поймет. Какой ты жалкий в носках, — мстительно добавила я.

— Ладно, делай как знаешь. — В его голосе зазвучали равнодушие и пренебрежение. — Я иду спать, а ты поступай как хочешь. Кстати, ты наклеила эту полосу изнанкой вверх.

* * *

В шесть Клайв уехал на работу. Уходя, он попрощался, но я не удостоила его ответом. В тот день Крис встал сам. Я велела ему самостоятельно приготовить завтрак. Несколько минут он стоял в дверях и смотрел на меня, кажется, собираясь расплакаться. При виде Криса в голубой пижаме с мишками — грустного, посасывающего большой пальчик — меня охватили злость и нетерпение. Когда он попытался обнять меня, я его отпихнула, крикнув, что я вся в клее. Лину он встретил так, будто я приходилась ему злой мачехой. Новое бельмо на глазу и мнимая подруга, коротышка с лисьей мордочкой, назвалась констеблем Пейдж и промаршировала по дому, проверяя, все ли окна заперты. Заглянув ко мне, она опасливо поздоровалась, словно и не заметив, что я клею обои в одной ночной рубашке. Я не ответила ей. Идиотка. Сборище бесполезных, никчемных тупиц.

Доклеив обои, я приняла ванну. Трижды промыла волосы, сделала восковую эпиляцию ног, выбрила подмышки, выщипала волоски между бровями. Старательно накрасила ногти и наложила макияж — обильнее, чем обычно. Без тонального крема кожа почему-то казалась пятнистой, но крем, румяна и подводка для глаз подправили впечатление. Лицо превратилось в маску. Руки у меня дрожали, помада вылезла за контуры губ, и я стала похожа на старуху алкоголичку. Наконец мне удалось накрасить губы почти незаметной помадой сливового оттенка. В зеркале снова появилась я. Безукоризненная Дженнифер Хинтлшем.

Я выбрала тонкую черную юбку, черные туфельки без задников и свежую белую блузку. Моя одежда выглядела по-деловому, эффектно и сдержанно. Но юбка не держалась на бедрах. Наверное, я похудела. Ну что ж, у любой медали есть оборотная сторона.

* * *

Я попросила Лину сводить Криса в лондонский аквариум и накормить обедом. Крис твердил, что хочет остаться со мной, но я послала ему воздушный поцелуй и велела не капризничать — у него впереди чудесный день. Заплатив Мэри за всю неделю, я велела больше не приходить. В доказательство провела пальцем по микроволновке и показала, сколько там скопилось пыли. Мэри подбоченилась и заявила, что сама собиралась уволиться, — в этом доме ее подирает мороз.

Я составила список. Точнее, два. Со списком предстоящих дел я справилась в два счета. Второй список, для Линкса и Стадлера, заставил меня задуматься и выпить четыре чашки крепкого кофе. Меня просили вспомнить все мелочи, которые могут иметь отношение к письмам, вот я и старалась.

Доктор Шиллинг и Стадлер явились вдвоем, мрачные и таинственные. Я провела их в кабинет Клайва.

— Все в порядке, — объявила я обоим, — причин для беспокойства нет. Просто я решила рассказать вам все. Хотите кофе? Нет? В таком случае выпью одна… Ох!

Я случайно плеснула кофе на письменный стол и вытерла лужу каким-то документом, найденным на принтере. Первая строка начиналась со слова «беспристрастно».

— Дженни…

— Подождите! У меня целый список того, что вы должны знать. Я пыталась дозвониться той женщине… как ее? Аратюнян.

Доктор Шиллинг вперила взгляд в Стадлера так, словно приказывая ему что-то сказать мне. Стадлер нахмурился.

— Знаете, у меня масса странных знакомых, — продолжала я. — Например, с моей точки зрения, все вы странные. Но если кто-то мне не нравится, это еще не значит, что он со странностями. — Усмехнувшись, я отпила еще кофе. — Мой первый и единственный мужчина, если не считать Клайва, — Джон Джонс. Фотограф. Вы наверняка видели его снимки голых моделей. Я встречалась с ним, когда была моделью. Он снимал только мои руки, обнажаться мне не приходилось, по крайней мере для рекламы, но он часто снимал меня просто так, ради удовольствия. Когда мы расстались, а это был не разрыв со скандалом — просто он постепенно терял ко мне интерес, и наконец я поняла, что мы чужие люди, — так вот, когда это случилось, я познакомилась с Клайвом. Я позвонила Джонсу и попросила вернуть те снимки. Он засмеялся, заявил, что авторские права принадлежат ему, и пообещал где-нибудь опубликовать их…

— Дженни, — перебила доктор Шиллинг, — вам надо перекусить.

— Не хочу, — отмахнулась я и отпила еще кофе. — Наконец-то мне удалось похудеть в бедрах. Нет, сексуальной меня не назовешь. — Я придвинулась ближе к доктору и прошептала: — В общем, звезд с неба не хватаю.

Доктор Шиллинг отняла у меня чашку с кофе. Я заметила, что на письменном столе Клайва от чашки остался след. Не беда. Позднее протру той чудесной политурой — и следа как не бывало. Заодно и окна помою, чтобы лучше видеть, что там, в большом мире.

— Нет, я совсем не то хотела сказать. Она же расспрашивала про мою личную жизнь. А я составила список мужчин, которые странно вели себя со мной. — Я помахала списком. — Длинный получился список. Но самых странных я пометила звездочками, чтобы вам было легче выбирать. — Я прищурилась. Сегодня утром у меня что-то случилось с почерком — он стал неразборчивым, а может, просто устали глаза. Правда, усталости я не чувствовала.

Стадлер забрал у меня список.

— Можно сигарету? — спросила я. — Я знаю, что вы курите, хотя при мне ни разу не курили. Но я видела, как вы курили в саду. Да, да, инспектор Стадлер, я слежу за вами. Я — за вами, а вы — за мной.

Стадлер вынул из кармана пачку сигарет, достал две, прикурил обе и протянул одну мне. Жест показался мне слишком интимным, я отдернула руку и захихикала.

— Среди друзей Клайва тоже попадаются ненормальные, — сообщила я и раскашлялась. Земля покачнулась под ногами, на глаза навернулись слезы. — С виду и не скажешь, но могу поручиться — у каждого есть роман на стороне. Мужчины — те же звери из зоопарка. Следовало бы держать их в клетках, чтобы не бегали где попало. А женщины — сторожа зоопарка. Вот что такое брак. А вы как думаете? Мы укрощаем их и пытаемся приручить. Нет, скорее цирк, а не зоопарк. Ну, не знаю.

Я пыталась вспомнить всех, кто бывал в этом доме, даже тех людей, адреса которых я не знаю. Понятия не имею, с чего начать. Поэтому сначала перечислила всех, кто работал в саду и в доме. Есть одна порода мужчин… всем известно, как они себя ведут. С такими я сталкиваюсь повсюду. Куда бы ни пришла. Среди отцов в школе Гарри, в компьютерном клубе у Джоша. Там тоже хватает странных типов. И… — Я забыла, что еще хотела сказать.

Доктор Шиллинг положила ладонь мне на плечо.

— Дженни, пойдемте со мной. Я приготовлю вам обед, — пообещала она.

— А разве уже пора? О Господи! А я думала, еще успею убрать в спальнях у мальчишек. Надо же было столько провозиться со списком!

— Идемте.

— Знаете, а я ведь выставила Мэри.

— Вот как?

— В доме осталась я одна. Ну, еще Крис и Клайв. Но они не в счет.

— Вы о чем?

— Разве помощи от них дождешься? От мужчин? Нет, надеяться можно только на себя.

— Будете тост?

— Можно и тост. Мне все равно… Господи, какая грязища на кухне! Не дом, свинарник. Везде бардак. Ну скажите, как мне справиться одной?

Глава 23

Что было потом, я помню смутно. Кажется, я сказала, что мне нужно за покупками, и даже начала искать плащ. Но найти не смогла, а люди вокруг принялись отговаривать меня. Их голоса слышались отовсюду, царапали меня изнутри, жалили, как осы, проникшие сквозь череп прямо в мозг. Я раскричалась, велела им убираться прочь и оставить меня в покое. Голоса утихли, но кто-то вцепился мне в руку. Вдруг я очутилась у себя в спальне, а доктор Шиллинг сидела так близко, что я чувствовала ее дыхание. Она что-то втолковывала мне, но я не понимала ни слова. У меня болела рука. Потом все вокруг очень медленно потемнело, и я погрузилась во мрак и тишину.

Я как будто провалилась на дно глубокой черной ямы. Иногда я выбиралась оттуда и видела лица, мне говорили то, чего я не понимала, и я валилась обратно, в уютную темноту. Пробуждение было совсем другим. Серым, холодным и жутким. У постели сидела женщина-констебль. Посмотрев на меня, она поднялась и вышла. Мне хотелось снова уснуть, забыться, но не удалось. Я задумалась о том, что натворила, потом начала отгонять мысли. Не знаю, что со мной случилось, но вспоминать об этом было бессмысленно.

В комнату вошли доктор Шиллинг и Стадлер. Оба явно нервничали, словно их вызвали к директору школы. Я молча потешалась над ними, пока не поняла, что они, должно быть, опасаются моих новых выходок. Наверное, мне уже стало лучше, потому что присутствие посторонних в моей собственной спальне невыносимо раздражало. Я обнаружила, что на мне моя зеленая ночная рубашка. Кто же переодел меня? Кто при этом присутствовал? Об этом тоже было лучше не думать.

Стадлер остался у двери, а доктор Шиллинг подошла к кровати, держа в руках одну из моих французских керамических кружек. Вообще-то я покупала их для детей. Люди ничего не смыслят в таких вещах. Кухня миссис Хинтлшем — это операционная, в которой командую только я. Неизвестно, что там творится теперь.

— Я принесла вам кофе, — сообщила доктор Шиллинг. — Черный. Как вы любите. — Я села и взяла кружку обеими руками. Двигать перевязанной рукой было неудобно, зато кружка не обжигала пальцы. — Дать вам халат?

— Да, будьте добры. Шелковый.

Отставив кружку на тумбочку, я с трудом влезла в халат. Мне вспомнилось, как в тринадцать лет я извивалась, влезая в купальник прямо на пляже, под полотенцем. С тех пор я не поумнела. Никому нет дела до меня. Доктор Шиллинг придвинула к постели стул, Стадлер подошел к ней. Я решила не раскрывать рта. Мне не за что извиняться — пусть просто уйдут отсюда. Но молчание вскоре стало тяготить меня, и я заговорила.

— Вы как будто решили проведать меня в больнице, — заметила я, не скрывая сарказма. Оба промолчали. Они просто смотрели на меня с отвратительной смесью настороженности и сострадания на лицах. Чего не могу терпеть, так это когда меня жалеют. — А где Клайв?

— Утром уехал. Сегодня вторник. Ему надо было на работу. Сейчас позвоню ему и скажу, что вы проснулись.

— Наверное, я вам уже осточертела, — сказала я доктору Шиллинг.

— Забавно, — отозвалась она, — я как раз думала о том же. То есть наоборот. Мне казалось, это я вам уже осточертела. Мы ведь говорили о вас.

— Не сомневаюсь.

— Не подумайте ничего плохого: мы просто спорили… точнее, обсуждали… — Она оглянулась на Стадлера, но он возился с узлом галстука, старательно отводя глаза. — Я… то есть мы поняли, что были недостаточно откровенны с вами, и решили исправить свою ошибку. Дженни… — Она помедлила. — Дженни, сначала я хочу попросить прощения за назойливость. Вы знаете, что я психиатр, что мне каждый день приходится иметь дело с душевнобольными пациентами. Но сейчас моя задача — помочь полиции поскорее поймать опасного преступника. — Она говорила со мной мягчайшим тоном, как врач с тяжелобольным ребенком. — Вы стали чьей-то навязчивой идеей. Один из способов вычислить преступника — понять, что привлекло его внимание. Поэтому мне и пришлось так настойчиво расспрашивать вас. Но мне известно, что у вас уже есть прекрасный врач, и я ни в коем случае не пытаюсь заменить его. И не мне учить вас жизни.

Я приподняла бровь — саркастически, если такое возможно. Значит, теперь эти двое сговорились обращаться со мной бережно, проявлять «понимание». Заботиться об этой смешной Дженни Хинтлшем, которой так недостает человеческого тепла.

— Надо полагать, вы поняли, что я окончательно свихнулась, — подытожила я. Мне хотелось оскорбить их, задеть побольнее, но не вышло.

Доктор Шиллинг не улыбнулась.

— Вы имеете в виду — вчера? — уточнила она. Я не ответила. Вдаваться в подробности мне совсем не хотелось. — Вы просто не выдержали напряжения. Но теперь все мы рядом. Мы постараемся помочь вам. И все же вам придется нелегко. Мы прекрасно понимаем, в каком вы положении.

Я осмотрела свою перевязанную руку. Почему-то она начинала болеть сильнее, стоило взглянуть на нее, а может, так мне только казалось.

— И чувствуете мою боль? — с горечью спросила я. — В вашем сочувствии я не нуждаюсь. — И добавила тихо: — Только хочу, чтобы все было как раньше.

Я думала, доктор Шиллинг разозлится или покраснеет, но она осталась невозмутимой.

— Понимаю, — кивнула она. — Инспектор Стадлер как раз хотел поговорить об этом.

И она отодвинула стул в сторону. Стадлер подступил ближе. Он смахивал на добродушного местного констебля, который пришел в начальную школу научить детишек правильно переходить через улицу. Смущение казалось особенно нелепым на его лице сластолюбца. Он придвинул второй стул.

— Как вы, Дженни? — спросил он.

Такая фамильярность меня слегка шокировала, я молча кивнула. Он сидел совсем рядом. Я впервые разглядела ямочку у него на подбородке — из тех, к которым так и тянет прикоснуться.

— Вы наверняка не понимаете, почему мы до сих пор не поймали преступника. Вы правы, это наша работа. Не буду ссылаться на специфику работы полицейских, просто скажу, что большинство преступлений можно раскрыть без труда. Потому, что обычные преступники редко обдумывают свои действия. Они бьют жертву, выхватывают у нее сумку, кто-нибудь видит это и запоминает подробности. Нам остается только найти этого очевидца. Но ваш случай совсем другой. Человек, который вас преследует, отнюдь не гений, но он продумывает каждый шаг — это его хобби. С таким же успехом он мог бы совершить любое преступление. Но он выбрал вас.

— Вы хотите сказать, что не можете поймать его?

— Это нелегко.

— Но он приходил сюда. Прямо у вас на глазах.

— Дайте нам время, — с виноватой улыбкой попросил Стадлер.

— Но это же вопрос жизни и смерти, — вмешалась доктор Шиллинг. — Он может напасть в любую минуту. Для него главное — показать власть и ум.

— Плевать мне на его психологию! — разозлилась я.

— А мне — нет, — возразила доктор Шиллинг. — Зная психологию этого человека, мы сумеем быстрее поймать его.

Мы его перехитрим. А чтобы понять, как он мыслит, надо разобраться в том, какой он вас видит. Но боюсь, вам это будет неприятно…

— Без вас мы не справимся, — вступил в разговор Стадлер. — Но вам придется взять себя в руки, как следует все обдумать и вспомнить, не случалось ли с вами чего-нибудь необычного.

— Этот преступник не просто местный вуайерист, — подхватила доктор Шиллинг. — Скорее всего вы не раз встречались с ним на улице. Он может оказаться одним из знакомых, который вдруг зачастил к вам — или, наоборот, пропал. Он стремится продемонстрировать свою силу, поэтому главное для него — во всех подробностях знать, как вы живете. Возможно, у вас в доме что-то появилось или очутилось на неожиданном месте. Так он дает вам понять, что он всесилен.

Я фыркнула.

— Не столько появилось, — ответила я, — сколько исчезло.

Стадлер насторожился:

— О чем вы?

— Вам это не поможет. Вы когда-нибудь переезжали из дома в дом? Вещи с трудом удалось впихнуть в два фургона. И еще один понадобился бы для хлама. Для старой обуви, сломанных миксеров, изношенных, но любимых блузочек и так далее.

— Все эти вещи пропали во время переезда? — спросил Стадлер.

— Чепуха, — отрезала я. — Чтобы увезти их все, понадобился бы грузовик и четверо грузчиков. Которых мы сразу бы заметили.

— И все-таки… — начал Стадлер и задумался. Он придвинулся к доктору Шиллинг и что-то оживленно зашептал ей. Потом повернулся ко мне: — Дженни, вы сделаете нам одолжение?

* * *

Мне казалось, я попала на гаражную распродажу, которую устроил слепой. После звонка оба собеседника повезли меня в участок, предупредив, что в особой комнате я увижу самые разные вещи. Доктор Шиллинг взяла меня за руку жестом, от которого меня пробрал озноб, попросила посмотреть на эти предметы и сказать все, что придет мне в голову. Мне же пришло в голову только одно: меня ждет какой-то идиотский фокус.

При виде предметов, разложенных в комнате, я чуть не расхохоталась. Расческа, поношенные розовые трусики, пушистый плюшевый мишка, камешек, свисток, несколько карт с порнографическими снимками.

— Честное слово, — не выдержала я, — не понимаю, чего вы от меня…

И вдруг меня словно двинули ногой в живот и одновременно ударили током. Вот он. Симпатичный медальончик. В голове закружились воспоминания. Сутки в Брайтоне на первую годовщину свадьбы. Мы поездили немало, но так хорошо, как в Брайтоне, нам нигде не было. Мы бродили по грязноватым улочкам у набережной, смеялись, заходили в сувенирные лавки, высмотрели у ювелира эту вещицу, Клайв купил ее. И еще одно глупое воспоминание всплыло откуда-то из глубины. Той ночью в отеле Клайв раздел меня донага, а медальон не снял. Он висел у меня на груди. Клайв поцеловал сначала его, а потом грудь. Невероятно, как прочно врезаются в память такие моменты. Я вспыхнула и чуть не расплакалась. И схватила медальон, ощутив на ладони его привычную тяжесть.

— Милая вещица, правда? — спросил Стадлер.

— Он мой, — ответила я.

Такое идиотское выражение у него на лице я видела впервые. Удержаться от смеха было почти невозможно.

— Что? — выдохнул он.

— Этот медальон подарил мне Клайв, — объяснила я как во сне. — А потом он потерялся.

— Но… — Стадлер замялся. — Вы уверены?

— Конечно. Застежка вот здесь. Внутри прядь моих волос. Видите?

Он вытаращил глаза.

— Да, — промямлил он. Доктор Шиллинг словно онемела. Они переглянулись, разинув рты. — Подождите, — выпалил Стадлер. — Подождите. — И выбежал из комнаты.

Глава 24

Я ничего не поняла. Ничегошеньки. Будто смотрела на экран, на очередную мерзкую компьютерную игру, при виде которых унылое лицо Джоша светлеет, но не могла уразуметь, что к чему. Вместо привычного алфавита — точки, тире да еще какие-то символы. Я повернулась к доктору Шиллинг, надеясь услышать объяснения, но она только рассеянно улыбнулась, и от этой улыбки у меня по спине побежали мурашки. Сидя в окружении нелепых вещей, я снова уставилась на медальон. Положила его на ладонь, осторожно дотронулась пальцем, точно боясь, что он взорвется.

— Я хочу домой, — произнесла я. Мне требовалось сказать хоть что-нибудь, нарушить зловещую тишину.

— Скоро поедете, — пообещала доктор Шиллинг.

— Хочу есть. Очень.

Она кивнула рассеянно и отчужденно, не переставая хмуриться.

— Не помню, когда я ела в последний раз. Умираю с голоду. — Я попыталась припомнить последние несколько дней, но их затопила чернильная темнота. — Мне кто-нибудь объяснит, как сюда попал мой медальон?

— Разумеется, мы…

Ее прервал Стадлер, вернувшийся вместе с Линксом. Явно взволнованные, они уселись напротив меня. Линкс поднял медальон за цепочку:

— Вы уверены, что он ваш, миссис Хинтлшем?

— Ну конечно! У Клайва где-то сохранился даже снимок — для оформления страховки.

— Когда он потерялся?

Я задумалась.

— Трудно сказать. Помню, я надевала его на концерт. Это было… да, девятого июня, накануне маминого дня рождения. А через пару недель я опять хотела надеть медальон на вечеринку на работе у Клайва, но не нашла.

— Когда это было?

— Загляните в мой ежедневник. В июне, в конце июня.

Стадлер сверился с блокнотом и удовлетворенно кивнул.

— Объясните наконец, в чем дело? Где вы его нашли?

Стадлер заглянул мне в глаза, и я заставила себя выдержать этот пристальный взгляд. Я уже ждала объяснений, но прошла минута, и Стадлер как ни в чем не бывало уткнулся в блокнот, с трудом погасив довольную улыбку.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Я повысила голос:

— Так что же все-таки происходит? — Но настаивать у меня не хватило духу. Злость куда-то улетучилась. — Ничего не понимаю…

— Миссис Хинтлшем, — заговорил Линкс, — мы только что установили…

— Еще рано, — вдруг прервала его доктор Шиллинг и встала. — Я отвезу Дженни домой. Она перенервничала. Все объяснения — потом.

— Что вы установили?

— Идемте, Дженни.

— Не люблю секретов. Мне не нравится, когда обо мне кто-то знает то, чего не знаю я. Вы поймали его, да?

Доктор Шиллинг взяла меня под локоть, и я встала. Какого черта я напялила эти брюки? Я же сто лет их не носила, они мне вовсе не идут.

* * *

Все вели себя как-то не так. Дом наполнился новой энергией, словно шторы раздвинули, а окна распахнули. Конечно, мне ничего не объяснили: доктор Шиллинг отвезла меня домой и сдала скучающей женщине-констеблю. Вскоре подъехали Линкс и Стадлер. Они то и дело отходили в сторону и перешептывались, поглядывали на меня, но отворачивались, стоило мне перехватить взгляд. Доктор Шиллинг выглядела озабоченно.

— Вы могли бы позвонить мужу, миссис Хинтлшем? — спросил Стадлер, выйдя со мной на кухню.

— Позвоните сами.

— Нам надо поговорить с ним. Мы думали, начать лучше вам.

— Когда звонить?

— Прямо сейчас.

— Зачем?

— Надо кое-что прояснить.

— Сегодня мы приглашены на коктейль. Очень важное событие.

— Чем быстрее вы позвоните ему, тем раньше он освободится.

Я взяла трубку.

— Он разозлится, — предупредила я.

Он и вправду мгновенно разозлился.

* * *

Зазвонил телефон. Джош и Гарри из Америки, где сейчас было раннее утро. Слышно было так хорошо, как будто они звонили из автомата за углом. Гарри порадовал меня известием, что поймал в озере судака — не знаю, что это такое, — и учится управлять серфером. Джош ломающимся баском спросил, как дела дома. У него всегда срывается голос, когда он волнуется.

— Отлично, дорогой.

— Полицейские все еще там?

— Да, работа продвигается. — От этих слов во мне тоже вспыхнула надежда.

— А нам обязательно торчать здесь две недели?

— Дорогой, вам необходимо отдохнуть. Денег хватит?

— Да, но…

— А как с одеждой? Ничего не забыли? А, вот что: передай Гарри, что запасные батарейки для плейера у тебя в рюкзаке.

— Ага.

Я положила трубку, недовольная разговором. Мимо прошлепал Кристо, волоча за собой одеяло. С острым чувством вины я увидела, что он недавно плакал.

— Кристо! — окликнула я. — Хочешь обнять мамочку?

Он обернулся.

— Я не Кристо, а Александер, — заявил он. — А ты мне не мамочка. — Послышался мелодичный голос Лины, и Кристо вскинул желтоволосую голову. — Иду, мама! — откликнулся он и метнул в меня торжествующий взгляд.

* * *

Я сменила брюки на желтый сарафан с заниженной талией, вдела в уши сережки. Посмотрела в зеркало. Сегодня я не накрасилась. Лицо было осунувшимся и бледным, волосы встрепанными, глаза болезненно блестели, кожа напоминала сухую бумагу, на щеке выделялась длинная яркая царапина. Откуда она взялась? Я перестала узнавать саму себя.

* * *

Доктор Шиллинг велела мне съесть омлет, который сама приготовила, добавив зелени, припасенной к ужину. Ну и ладно. Я проглотила несколько кусков, почти не жуя, заедая их черствеющим хлебом. Только теперь я поняла, как проголодалась. Доктор Шиллинг наблюдала за мной, подперев ладонью подбородок, с таким видом, словно я ее озадачила. «Ничего, — думала я, — скоро я опять буду здесь хозяйкой, вычищу дом, позову рабочих, садовника, уборщицу, соберусь с духом и снова стану прежней Дженни Хинтлшем. Завтра. Начну прямо завтра». Но пока мне нравилось, что обо мне заботятся. Дом перестал быть моим, я просто сидела здесь и чего-то ждала. И все ждали, когда что-то случится.

Я открыла глаза. Повернулся ключ в замке, гулко хлопнула дверь, в холле послышались тяжелые шаги.

— Дженни! Дженс, где ты?

Мы с Грейс Шиллинг вскочили одновременно. Стадлер и Линкс опередили нас. Мы встретились с ними у лестницы.

— В чем дело? — нахмурился Клайв. От этого громкого, отрывистого голоса у меня сразу разболелась голова. Вдруг Клайв заметил на полу в холле коробку со своими драгоценными бумагами. Я увидела, как у него на лбу сердито запульсировала вена.

— Спасибо, что приехали, мистер Хинтлшем, — отозвался Стадлер. Ростом он был гораздо выше Клайва, а тот рядом с ним казался почти квадратным и злым.

— Ну?

Клайв обращался с ним как с подчиненным самого низкого ранга.

— Поговорим в полиции, — ответил Линкс.

Клайв широко раскрыл глаза:

— Что вы имеете в виду? Почему не здесь?

— Нам нужны показания. Удобнее взять их в полиции.

Клайв бросил взгляд на часы:

— Как угодно. Но если речь о пустяках, вам это так не пройдет.

— Прошу. — Стадлер придержал дверь. Клайв повернулся ко мне.

— Позвони Джан и объясни что-нибудь, — приказал он. — Что угодно, только не выставляй нас на посмешище. Предупреди Бекки. Поезжай на вечеринку и веди себя как ни в чем не бывало, ясно? — Я положила ладонь ему на плечо, но он злобно стряхнул ее. — Как мне все это надоело! Осточертело до тошноты.

Грейс Шиллинг последовала за ним, решительно застегнув длинный пиджак.

* * *

Я позвонила в офис и сообщила Джан, что у Клайва разболелась спина.

— Опять? — язвительно переспросила она.

Я ничего не поняла. Бекки Ричардс я сказала то же самое два часа спустя, и она сочувственно закивала:

— Мужчины — вечные ипохондрики.

Я огляделась. Все женщины были в черных платьях, мужчины — в темных костюмах. Почти всех я знала, хотя некоторых — только в лицо, но вдруг поняла, что мне не хватит сил поддерживать светский разговор. Мне нечего сказать. Я опустошена.

Глава 25

Клайв так и не подъехал. Чувствуя себя не в своей тарелке, я мялась на одном месте, вертела в руке бокал, разглядывала картины, переходила из комнаты в комнату, делая вид, что кого-то ищу. Почти с ужасом я осознала, что мне недостает присутствия мужа. Я и не подозревала, что настолько привыкла к нему. Иногда я шутила, что на вечеринки обычно зовут только Клайва, а меня воспринимают как обязательную нагрузку к нему.

Поэтому я не смутилась, а наоборот, вздохнула с облегчением, когда Бекки сказала, что меня ищут.

— Какой-то полицейский, — добавила она деликатно, умело маскируя удивление.

Все мы знаем, что означает для обычных людей появление полицейского: аварию, смерть, исчезновение близких. Но к категории обычных людей я уже не принадлежала. К двери я подошла, не испытывая волнения. На пороге стоял Стадлер с незнакомым офицером в форме. Бекки, судя по всему, уходить не собиралась. Офицер молчал, я вопросительно посмотрела на Бекки.

— Если понадобится, я буду неподалеку, — предупредила она и нехотя отошла.

Я посмотрела на офицера.

— Простите за беспокойство, — начал он. — Мне поручили сообщить, что ваш муж не приедет. Мистер Хинтлшем все еще занят.

— Да? А в чем дело?

— Мы пытаемся кое-что прояснить.

Мы стояли на пороге дома Бекки, глядя друг на друга.

— Здесь мне делать нечего, — сказала я.

— Если хотите, можем отвезти вас домой, — предложил Стадлер, добавил «Дженни», и я густо покраснела.

— Только возьму плащ.

В пути со мной никто не разговаривал. Стадлер и полицейский пару раз невнятно переговаривались. Стадлер проводил меня до двери дома. Пока я поворачивала ключ в замке, у меня вдруг возникло нелепое ощущение, что мы вернулись со свидания и сейчас попрощаемся.

— А Клайв сегодня вернется? — спросила я решительно, пытаясь образумить себя.

— Точно не знаю, — ответил Стадлер.

— О чем вы его расспрашиваете?

— Нам необходимо выяснить некоторые подробности. — Стадлер беспокойно оглядывался. — Да, еще одно… В интересах следствия нам понадобится завтра утром провести тщательный обыск в доме. Вы не возражаете?

— А разве у меня есть выбор? Но вы уже обшарили весь дом. Где будет обыск?

Стадлер небрежно пожал плечами:

— В разных местах. На верхнем этаже. Может, в кабинете вашего мужа.

* * *

Кабинет Клайва. Комната, которую мы первой привели в порядок в новом доме. Щедрый подарок Клайву, поскольку в комнату больше никто не заходил. Где бы мы ни жили, Клайв всегда заявлял: его комната — его крепость. Помню, когда мы распределяли комнаты, я со смехом пожаловалась, что своего угла у меня нет, а Клайв возразил, что мне и так принадлежит весь дом.

Клайв не запирал кабинет, да в этом и не было нужды. Мальчишки с раннего детства знали, что доступ в отцовскую комнату им строго запрещен. Запрет распространялся и на меня. Правда, когда Клайв составлял отчеты или писал письма, я иногда заглядывала к нему, и он не злился и не гнал меня прочь. Но он оборачивался ко мне, брал чашку с кофе, терпеливо выслушивал все, что я говорила, дожидался, когда я повернусь к порогу, и снова погружался в работу. Клайв часто повторял, что в моем присутствии работать не может.

Сознавая, что нарушила запрет, я зашла в комнату мужа, одетая в ночную рубашку и халат. Включила свет и сразу почувствовала себя виноватой. Я поспешила задернуть шторы, в кабинете воцарилась ночь.

Эта комната была точным отражением самого Клайва. Аккуратная, чистая, полупустая. На стенах висело несколько картин. Размытая акварелька с яхтой — наследство от матери. Гравюра с изображением здания школы, которую окончил Клайв. Групповой снимок: Клайв с коллегами на праздничном ужине. Все с сигарами и бокалами, краснолицые, сияющие, обнявшиеся. У Клайва вид какой-то затравленный и неловкий. Он терпеть не может, когда к нему прикасаются посторонние мужчины.

Кабинет моего мужа. Что понадобилось здесь полиции? Конечно, рыться в вещах Клайва я не собиралась. Само появление в этом кабинете в отсутствие мужа — кощунство. Но мне хотелось просто заглянуть сюда. Возможно, мне понадобится давать показания. Этим я и пыталась оправдаться.

В кабинете стояли два шкафа для бумаг — один высокий, коричневый, второй — приземистый, широкий, из серого металла. Я открыла оба, начала было перебирать папки, но вскоре это занятие наскучило мне. Закладные, инструкции, бесконечные счета и гарантийные письма, накладные, бухгалтерские отчеты. Во мне вдруг проснулась нежность к Клайву. Мне не приходилось возиться с нудными бумагами, потому что ими ведал он. Клайв оставил мне интересную, творческую работу, а себе взял рутину. Порядок в шкафах был идеальный. Все бумаги подшиты, счета оплачены, письма собраны и помечены. Что бы я делала без Клайва! Перебирать бумаги я не стала. Мне просто хотелось найти среди них хоть что-нибудь интересное.

Я закрыла второй шкаф. В сущности, все это глупо. Зачем полиции наши бумаги — разве что узнать условия закладной? Опять потратят время впустую. Лучше бы спросили совета у меня.

Я выкатила из-под стола тумбу. И нервно вздрогнула от скрипа. Если в дверь вдруг позвонят, я в считанные секунды сделаю все, как было. На столе ничего примечательного не нашлось. Клайв регулярно убирал со стола хлам. Он придерживался строгого правила: на столе должны быть только карандаши, ручки, резинки, дорогая точилка для карандашей, скрепки — все на своих местах. Рядом — подставки для конвертов, бумага для записей, визитки, наклейки. Полицейскиебудут поражены этим безупречным порядком.

Осталось только заглянуть в ящики. Я присела за стол. В первом ящике я увидела открытки — чистые, ненадписанные. Новенькие чековые книжки. Рекламные проспекты зимних курортов. Целая охапка брошюр из компании Мэтсона Джеффриса, где работал Клайв. Все разложено аккуратными стопками.

С правой стороны в ящиках обнаружилось несколько пухлых коричневых конвертов. Я заглянула в верхний. Ворох написанных от руки писем. Один и тот же почерк. Первым мне попалось длинное письмо, на целых три страницы. От Глории. Я прекрасно помнила, что читать чужие письма, да еще тайком, совершенно недопустимо. «Подслушивать, как тебя хвалят, не к добру», — вспомнилась мне давняя поговорка. Я понимала, что не должна читать эти письма, надо положить их на место, покинуть кабинет и обо всем забыть. Но мне вдруг вспомнилось, что утром полицейские прочтут эти письма по другим причинам. Значит, и я могу полюбопытствовать.

В качестве компромисса я стала перебирать письма, прочитывая в одном строчку, в другом несколько слов. Фразы путались, смысл терялся, но слова бросались в глаза: «дорогой», «отчаянно скучаю по тебе», «думала всю ночь», «считала минуты». Как ни странно, я не злилась — ни на Клайва, ни даже на Глорию. Банальность, шаблонность писем поначалу вызвала у меня легкую брезгливость. Неужели все тайные любовники изъясняются слюнявыми, избитыми выражениями? Клайв мог бы придумать что-нибудь посвежее. Потом я вспомнила, как увидела Глорию у нас на ужине, как она что-то шептала Клайву, как смотрела на него через стол, и у меня запылали щеки. Я сунула письма обратно в конверт. Последнее пришло совсем недавно. Нет, нельзя читать его — мне ни к чему лишние боль и унижение.

Только пару слов. Абзац или строчку. Дам Глории еще один шанс. Письмо написано несколько дней назад. Надо же узнать, как там у них дела.

«Пора закругляться, милый. Пишу на работе, скоро ухожу домой. Не видеться с тобой невыносимо. Но в сентябре мы уже будем в Женеве». Женева. Деловая поездка. О ней Клайв еще не упоминал. «Ужасно признаваться в этом, но порой я ненавижу ее так же, как ты».

Я отложила письмо и с трудом сглотнула. Проглотить ком, вставший в горле, не удалось. «Ненавижу ее…» Значит, он меня ненавидел. Не любил. Не был привязан. Не относился равнодушно — ненавидел. Я перевела взгляд на письмо. «Но так нельзя. Мы все уладим и будем вместе. Мы найдем выход, я верю, что ты сможешь. С нежнейшей любовью, Глория».

Я свернула письмо и осторожно засунула его поглубже в конверт, на прежнее место. Посмотрела на содержимое ящика стола и содрогнулась от безысходности и отчаяния. В верхнем конверте нашла фотографию — женщины, но не Глории. Наверное, ее сняли на вечеринке. Она держала бокал, лихо салютовала им фотографу и смеялась. Забавно. Миниатюрная, тоненькая, совсем юная. Темно-русые волосы, короткая юбка, какая-то замысловатая, совершенно не сочетающаяся с ней блузка. Вид довольно небрежный. У меня мелькнула мысль, что девушка славная, что мы могли бы подружиться с ней, и тут я разозлилась. К горлу подкатила тошнота. Швырнув фотографию в стол, я захлопнула ящик. И вышла из кабинета, забыв потушить свет.

Глава 26

Мрак. Моя жизнь — сплошной мрак. Все, что я принимала как должное, вдруг исчезло или внушало только ужас. Кто-то желал мне зла, опасность грозила мне повсюду. Даже дома, рядом с человеком, в браке с которым я прожила пятнадцать лет. Даже в собственной комнате, в кровати. Везде.

Джош и Гарри в Америке, в горах, далеко от дома. Кристо твердит, что я ему не мать. Клайв ненавидит меня — так он сам сказал Глории. Той ночью, лежа в кровати, я пробовала это слово на вкус — как батарейку кончиком языка. Меня ненавидят. Ненавидят. Ненавидят. Это слово накрепко засело у меня в мозгу. Муж ненавидит меня. Знать бы, как давно. С тех пор, как познакомился с Глорией? Или уже много лет? Всю жизнь?

За окном в кронах деревьев слабо вздохнул ветер. Наверное, кто-то сейчас смотрит на мое окно снаружи.

Может, смерти мне желает не кто иной, как муж.

Я села в постели, включила лампу на тумбочке. Это же просто смешно. Такое может прийти в голову только безумцу. Но почему Клайва так долго держат в полиции?

На рассвете после бессонной ночи я зашла в комнату Кристо и присела у кроватки. Сквозь занавески с рыбками в комнату заглядывало солнце, обещая еще один изнуряюще жаркий день. Кристо разметался во сне, скинул одеяло, пуговицы на пижамке расстегнулись. В кулачке он сжимал плюшевого дельфина, которого Лина купила ему в зоопарке. Маленький рот был слегка приоткрыт, временами Кристо бормотал что-то бессвязное. Сегодня же отправлю его вместе с Линой к моим родителям, решила я. Давно надо было сделать это. Ребенку здесь не место.

* * *

Полицейские явились рано утром. Трое сразу направились в кабинет Клайва, словно группа захвата. Я сделала вид, что не замечаю их.

Я сама приготовила Кристо и Лине завтрак. Но худышка Лина вяло сжевала только помидор-гриль, а остальное сгребла в кучку, надеясь, что я ничего не замечу. А Кристо проткнул вилкой яичный желток, размазал его по тарелке, скривился и попросил шоколадных хлопьев.

— А волшебное слово? — машинально откликнулась я.

— Пожалуйста, разреши не есть эту гадость!

Полицейские увезли коробки. Всего несколько месяцев назад угрюмые и недовольные грузчики внесли их в дом. Про отца Кристо не спрашивал — обычно Клайв уходил из дома раньше, чем малыш просыпался. А возвращался, когда Кристо уже крепко спал. Меня ненавидят. Муж ненавидит меня.

На беспорядок в кухне было уже невозможно смотреть без содрогания. Весь дом пришел в запустение с тех пор, как я уволила Мэри. Завтра же устрою уборку. Не сегодня. Я перевела взгляд на свои голые ноги. Опять пора делать эпиляцию. И лак на ногтях облупился.

— Вы в порядке, миссис Хинтлшем? — напевным голосом спросила Лина. Симпатичная она все-таки девчонка — тоненькая блондинка в крошечном сарафанчике, с голыми загорелыми руками. Наверное, и Клайву она нравилась. Я смотрела на Лину, пока ее лицо не начало расплываться у меня перед глазами. — Миссис Хинтлшем!

— Все отлично. — Я провела по щеке дрожащими пальцами. Собственная кожа показалась мне истонченной и постаревшей. — Просто не выспалась… — Я умолкла.

— Хочу мультики!

— Потом, Кристо.

— Хочу сейчас!

— Нет.

— Ты задница!

— Кристо! — В ярости я больно ущипнула его. — Что ты сказал?

— Ничего.

Я повернулась к Лине, которая скромно потупилась.

— Сегодня трудный день, — туманно начала я. — Сходите с Кристо в парк, устройте пикник, пусть попрыгает на батуте.

— Не хочу пикник.

— Кристо, не капризничай.

— Я хочу с тобой!

— В другой раз, милый.

— Пойдем-ка, Крисси, подумаем, что нам сегодня надеть! — Лина встала. Неудивительно, что Кристо привязался к ней. Она никогда не сердится — только шутит и болтает с ним тонким голоском.

Я обхватила голову руками. Повсюду пыль и грязь. Накопилась куча неглаженого белья. Помощи ждать неоткуда. Клайв в полиции, отвечает на вопросы. На какие? «Вы ненавидите свою жену, мистер Хинтлшем? Давно? Достаточно, чтобы прислать ей бритвы?»

* * *

Они ушли вдвоем, за руку. Кристо нарядился в красные шорты и полосатую футболку. Я уставилась на тарелки с остывшей, неаппетитной едой. Потом на окно, которое давно пора вымыть. В углу виднелась паутина. А где паук?

От неожиданного звонка в дверь я вздрогнула. На пороге я увидела Стадлера — потного, взъерошенного, обросшего щетиной. Похоже, спать он еще не ложился.

— Можно пару вопросов, Дженни? — Теперь он постоянно звал меня по имени, словно мы были любовниками.

— Опять?

— Тогда один, — устало попросил он.

Мы спустились в кухню, где я предложила Стадлеру кофе и завтрак, но он отказался.

Он огляделся:

— А где Линн?

— Сидит у дома в машине, — объяснила я. — Вы прошли мимо.

— А, да, — тупо отозвался он сонным голосом.

— Вы хотели о чем-то спросить.

— Верно, — кивнул он. — Уточнить одну деталь. Вы помните, где вы были в воскресенье, восемнадцатого июля?

Я попыталась припомнить, но не смогла.

— Мой ежедневник у вас.

— Да. В тот день вы должны были забрать рыбу.

— Да-да, помню.

— Так чем вы занимались?

— Была дома. Готовила, разбирала вещи.

— Вместе с мужем?

— Нет. — Стадлер заметно вздрогнул и расплылся в торжествующей улыбке. — Не понимаю, чему тут удивляться. Как вам известно, мой муж редко бывает дома.

— Вам известно, где он был в это время?

— Уезжал. Он сказал, по срочному делу.

— Вы уверены?

— Да. Я готовила обед, а он сообщил, что ему придется уехать.

Я отчетливо помнила тот день. У Лины был выходной Гарри и Джош сначала болтались по дому и ссорились, потом разошлись по друзьям. Кристо долго сидел перед телевизором, потом возился с «Лего». В постель он лег пораньше, недовольный и утомленный жарой. А я сидела на кухне, с тоской вспоминая пропавший день. На столе остывал великолепный ужин, искрились бокалы на длинных ножках, благоухали садовые цветы. К ужину Клайв не вернулся.

— Значит, он отсутствовал весь день?

— Да.

— А поточнее?

Свой голос я слышала словно со стороны — он был печальным и глухим.

— Клайв ушел очень рано, еще до открытия супермаркета. Вернулся примерно в полночь, может, чуть позднее. К тому времени я уже спала.

— Вы готовы повторить все это и подписать протокол?

Я пожала плечами:

— Если понадобится — да. Насколько я понимаю, объяснений мне не дождаться.

Стадлер вдруг удивил меня, взяв за руку.

— Дженни, — мягко, ласково начал он, — я могу сказать только одно: скоро все кончится. Это вас утешит?

Я почувствовала, что краснею.

— А! — только и сумела выговорить я, как деревенская дурочка.

— Скоро вернусь, — пообещал Стадлер.

Мне не хотелось отпускать его, но я промолчала. И отдернула руку.

— Хорошо, — произнесла я.

* * *

Я лежала в постели, в пятне солнечного света, и не шевелилась. Ноги и руки казались свинцовыми, мысли ворочались еле-еле.

Я лежала в прохладной ванне, закрыв глаза и стараясь ни о чем не думать. Бродила из комнаты в комнату. Почему раньше мне так нравился этот дом? Ведь он, в сущности, уродливый, холодный, неуютный. Надо бросить его и начать все заново.

Если бы Джош опять позвонил, я бы попросила его вернуться, если в лагере ему не нравится. Только теперь я поняла, что от такого отдыха пользы немного.

В комнатах мальчишек я потрогала одежду в шкафах и призы на полках. Мы разлетелись кто куда. В высоком зеркале в холле мелькнуло мое отражение: худощавая женщина средних лет с сальными волосами и костлявыми коленками. Женщина бродила как потерянная по слишком просторному для нее дому.

За окном в небо поднимались пар от нагретого асфальта и выхлопные газы.

Хорошо бы переселиться куда-нибудь в пригород. В маленький коттедж среди роз. Чтобы рядом были бассейн и старый бук — полазать мальчишкам.

Я открыла холодильник и заглянула в него.

В дверь позвонили.

* * *

Я потеряла дар речи. Нет, этого просто не может быть. Это сон. Я помотала головой, стряхивая оцепенение. Линкс придвинулся ближе, как будто я вдруг стала близорукой, глуховатой и сумасшедшей.

— Вы меня слышали, миссис Хинтлшем?

— Что?

— Ваш муж, Клайв Хинтлшем… — повторил он с расстановкой. — Час назад ему предъявили обвинение в убийстве Зои Аратюнян 18 июля 1999 года.

— Ничего не понимаю, — повторила я. — Бред какой-то.

— Миссис Хинтлшем… Дженни…

— Бред, — твердила я, — бред.

— Адвоката уже известили. Завтра утром он предстанет перед магистратным судом в Сент-Стивенс. Адвокат будет ходатайствовать об освобождении под залог. Ему наверняка откажут. — Линкс вздохнул и продолжал терпеливо, медленно и негромко: — Говорить откровенно я не имею права. Но думаю, вам надо приготовиться… Похоже, у вашего мужа был роман с ней. Он подарил ей ваш медальон. В бумагах вашего мужа нашлась фотография Зои.

Я вспомнила фотографию, которую видела вчера вечером: живое, смеющееся личико, бокал в руке… Я сглотнула, меня затошнило.

— Но это еще не значит, что Клайв убил ее.

— Мисс Аратюнян получала такие же письма, как вы. Их писал тот же человек. Мы считаем, что ваш муж сначала угрожал ей, потом убил.

Я воззрилась на него. Мозаика сложилась, но получилась бессмыслица, нелепая мешанина линий. Страшный сон.

— Вы хотите сказать, что и мне писал Клайв? Его почерк я бы узнала сразу.

— Пока нам известно только, что вашему мужу предъявлено обвинение в убийстве Зои Аратюнян.

— Рассказывайте все.

— Миссис Хинтлшем…

— Я должна знать! По-моему, это ошибка.

Линкс помолчал, явно собираясь с мыслями.

— Вам будет больно слышать это, — предупредил он. — Я хотел избавить вас от подробностей. По какой-то причине вашему мужу требовалось отделаться от той женщины. Он убил ее, уверенный, что про его роман с ней никто не знает. На всякий случай, чтобы обеспечить себе алиби, он начал… угрожать вам. — Последовала долгая пауза. — Похоже, так все и было, — неловко заключил он. — Простите.

— Значит, меня он настолько презирал?

Линкс не ответил.

— А он сознался?

— Он по-прежнему отрицает, что был знаком с мисс Аратюнян, — сухо ответил Линкс. — Абсурд.

— Я хочу видеть его.

— Это ваше право. Вы уверены?

— Я хочу видеть его.

* * *

— …Ты же не веришь, Дженни? Дженс! Неужели ты веришь в эту чепуху? — В голосе Клайва я различила злость и страх. Он побагровел, выглядел неряшливо, одежда измялась. Я не сводила с него глаз. Мой муж. Брыластое лицо, жирная шея, налитые кровью глаза. — Дженс! — настойчиво повторил он.

— А почему я не должна верить?

— Дженс, это же я, Клайв, твой муж. В последнее время мы не ладили, но это я виноват.

— Не ладили… — повторила я. — Не ладили.

— Мы прожили вместе пятнадцать лет, Дженс. Ты же меня знаешь. Скажи им, что это чушь. В тот день я был с тобой. Ты сама знаешь, Дженс!

Муха села ему на щеку, он яростно согнал ее.

— Расскажи про Глорию, — попросила я. — Это правда?

Он вспыхнул, заговорил было, но умолк.

Я все смотрела на него. Волосы в носу. Грязная шея. Шелушащаяся кожа за ушами. Перхоть. Перестав следить за собой, он опустился. Клайв не из тех людей, которые, как Стадлер, могут провести на ногах всю ночь и не утратить привлекательности. Наоборот, казаться еще сексуальнее.

— Нам с тобой больше не о чем говорить.

— Да, — подтвердил он. — Не о чем.

— Тогда всего хорошего.

— Ты еще пожалеешь! — выкрикнул он. — Пожалеешь, имей в виду! Ты делаешь самую большую ошибку в своей никчемной жизни! — Он хватил кулаками по столу, и в двери сразу заглянул круглолицый полицейский. — Ты еще поплатишься, клянусь!

* * *

У моего дома теперь дежурил только один полицейский, да и тот дремал в машине, прикрывшись газетой. В кабинете Клайва будто побывали грабители. Дом напоминал замороженную стройку, сад — пустырь. Клумбы, которые Фрэнсис приготовил для цветов и декоративных кустов, заросли крапивой. Трава на газоне пожухла.

Я откупорила бутылку шампанского и выпила целый бокал, меня тут же затошнило. Следовало хоть что-нибудь съесть, но я не могла проглотить ни крошки. Вот если бы пришла Грейс Шиллинг, приготовила омлет с зеленью — сытный, добротный! Или позвонил Джош и сообщил, что вылетает домой.

Я сидела в кухне одна. Опозоренная и свободная.

Глава 27

Суматошный день немного успокоил меня. Именно хлопот мне и не хватало. Думать было некогда, спешка вытеснила тоскливые мысли из головы лучше любых таблеток. К счастью, утро выдалось солнечным, но не слишком жарким. Сидя за кухонным столом вместе с Линн, я понимала, что понемногу прихожу в себя. Линн опять облачилась в форму. Расследование подходило к концу, осталось только попрощаться. Мы вдвоем расчистили угол стола, я приготовила тосты. Линн попросила разрешения закурить, а я не только согласилась, но и поддержала компанию. Пепельницу нам заменило блюдце.

При первой же затяжке меня охватило чувство вины, как в четырнадцать лет, потом оно отступило. Пожалуй, я снова начну курить.

— Раньше я курила, чтобы не растолстеть, — сказала я. — Хорошо, что от курения есть хоть какая-то польза. Потом я забеременела Джошем и бросила курить. И сразу располнела в бедрах.

Линн улыбнулась и покачала головой:

— Мне бы вашу фигуру!

Я окинула ее критическим взглядом.

— Не завидуйте, — посоветовала я. — У меня полно недостатков.

Мы обе затянулись. За годы я отвыкла курить и теперь выглядела дилетанткой.

— Значит, вы все утро были заняты? — спросила Линн.

— Да, ни на минуту не присела.

— Когда улетаете?

— Вечером, рейсом до Бостона.

— А мальчики уже знают?

Я чуть не расхохоталась.

— Представляю, что сказал бы Джош, услышав по телефону, что его отец… нет, об этом и речи быть не может. Доктор Шиллинг наверняка посоветовала бы все объяснить при встрече.

— Да, так будет лучше.

— Утром я созвонилась с архитектором, строителями и моим садовником, Фрэнсисом. В начале следующей недели мы вернемся и займемся домом.

Линн прикурила очередную сигарету и протянула вторую мне.

— Наверное, странно начинать все с самого начала, — задумчиво произнесла она.

— На этот раз все будет по-другому, — объяснила я. — Мы уже все согласовали: рабочие кое-что подкрасят, настелят паркет, посадят в саду кусты. И я выставлю дом на продажу.

Линн удивленно раскрыла глаза:

— А не пожалеете?

— Я бы предпочла поджечь его и получить страховку. Но можно и продать.

— Но вы же только переехали.

— Видеть не могу эту развалину. Здесь я была несчастна. Да, дом не виноват, но…

— Вы говорили с доктором Шиллинг?

— Зачем? — воинственно спросила я. — Дело Грейс Шиллинг — помогать ловить того, кто угрожал мне. А он уже пойман. — Я осеклась. — Простите. Я не хотела вас обидеть.

— Ничего.

— Думаю, и вы постараетесь поскорее забыть про меня.

— Почему вы так решили?

— Тяжелая это работа — охранять вздорную и несчастную женщину.

Линн посерьезнела:

— Напрасно вы так. Вам было нелегко. Все мы переживали за вас. И до сих пор переживаем.

— До сих пор?

— Послушайте, мы рады, что преступник попался. Жаль, что им оказался мистер Хинтлшем.

Я ответила не сразу. Поверх плеча Линн я смотрела на сад. Мне не верилось, что Фрэнсис сумеет за две недели придать ему пристойный вид. Ладно, поживем — увидим.

— Недавно я вспоминала, как мы жили, и гадала, что случилось с Клайвом. Да, мы иногда ссорились, но я не понимаю, почему он меня так ненавидел. Что я ему сделала? А эта бедняжка Зоя — разве что легла с ним в постель? — Линн смотрела мне в глаза. Не отворачивалась, не мигала. Но и не отвечала. — Ладно, пусть бы ненавидел меня и дальше, но почему хотел убить? Зачем заставлял страдать? Скажите же хоть что-нибудь.

Линн смутилась.

— Нам вообще-то не положено, — объяснила она, — тем более до суда, но… Такое случается. Мистер Хинтлшем встречался с другой. Он знал, что вы не дадите ему развод. — Она пожала плечами. — Знаете, однажды мы расследовали одно убийство… Четырнадцатилетний подросток убил бабушку — за то, что она не дала ему денег на лотерейный билет. Как часто повторяет один из наших сержантов, чтобы быть убийцей, диплом не нужен.

— Значит, он мог… Как вы думаете, его признают виновным?

Линн снова задумалась.

— Инспектор говорит, что мы должны предъявлять обвинение, только если на семьдесят пять процентов уверены в своей правоте. Насколько мне известно, обвинение вашему мужу предъявили сразу. Связь с Зоей Аратюнян установлена. Алиби у мистера Хинтлшема нет. У него был роман на стороне, а значит, и мотивы угрожать вам. Дело раскрыто.

— А если убийство Зои тут ни при чем? — осторожно спросила я.

— Вряд ли, — ответила Линн. — Письма в обоих случаях одинаковы.

— Знаете, мне то представляется, что он невиновен, а ему вынесли обвинительный приговор, то видится, как его, преступника, отпускают на свободу. Ведь его голыми руками не возьмешь. Он адвокат… Не знаю, что и думать.

— Он не отвертится, — решительно заявила Линн.

Мы допили кофе и докурили.

— Вы уже собрали вещи? — спросила она.

— Сейчас начну. Я беру с собой только одну сумку.

Линн взглянула на часы:

— А мне пора.

— Я так привыкла к охране, — улыбнулась я.

— Без охраны вы не останетесь. Наблюдение за домом не снято.

Я саркастически усмехнулась:

— Значит, вы чего-то опасаетесь?

— Просто решили подстраховаться.

И она ушла.

* * *

Обедать я не стала. Не было времени. Уложить вещи оказалось не так-то просто, как я сказала Линн. Я привыкла считать себя чемпионом по укладыванию чемоданов, но сегодня чувствовала себя как-то странно и еле шевелила руками, как под водой или на луне. Несмотря на медлительность, думать я не успевала.

То и дело звонил телефон. Состоялся длинный разговор с адвокатом Клайва. Разговор напоминал замысловатый, многозначительный и воинственный танец. Мы сразу поняли, что очутились по разные стороны баррикады. У меня мелькнула мысль, что надо бы нанять собственного адвоката. Джошу звонила учительница музыки, потом Хак из компьютерного клуба, объяснивший, что Джош просил завезти ему какую-то игру, один из его друзей, Маркус, пара моих подруг, друзья Клайва, которые уже каким-то образом выведали, что его арестовали. Я отделывалась уклончивыми ответами, не опускаясь до откровенной лжи.

Решив, что в моем состоянии лучше выехать из дома пораньше, я вызвала такси и заметалась по дому, запирая окна и задергивая шторы. Потом я позвонила Мэри. Она пообещала зайти вечером и включить сигнализацию. С другой стороны, что у нас красть? Пусть берут что хотят. Хлама будет меньше. А теперь — длинный трансатлантический перелет. Удобная обувь. Где-то у меня была пара синих парусиновых туфель. Куда я их задевала? Так и не выложила из коробки? Вспомнила. В шкафу в спальне. Наверху. Я бросилась наверх. В спальне — еще недавно я называла ее нашей — я огляделась. Нет, я ничего не забыла.

В дверь постучали. Не внизу — в дверь спальни.

— Миссис Хинтлшем?

— Что? — Я вздрогнула.

Дверь приоткрылась. На миг я совсем растерялась — знаете, как бывает, когда малознакомого человека впервые видишь в непривычной обстановке. Юноша в джинсах, футболке и черной куртке. Длинные темные волосы. А это еще кто такой?

— Хак! Что вы здесь?..

— Это ненастоящее имя. Просто выпендривался перед мальчишками.

— Как же вас зовут на самом деле?

— Моррис, — ответил он. — Моррис Бернсайд.

— Так вот, Моррис Бернсайд, я ужасно спешу. Мне пора в аэропорт.

— Игра, — сказал он и потряс кричаще-ярким пакетом. — Я звонил, помните? Извините, дверь была открыта, вот я и вошел. Я вам кричал снизу.

— Да?.. Вы могли меня не застать. Такси подъедет с минуты на минуту.

Он задыхался, будто долго бежал.

— Да, хорошо, что вы еще дома, потому что… Дело не только в игре. Я видел заметку в вечерней газете. Про то, что вашего мужа арестовали.

— Что? Господи, так я и знала!

— Мне очень жаль, миссис Хинтлшем. Джошу будет тяжело.

— Да, знаю. Подождите, сейчас переобуюсь… Все.

— Вот я и помчался к вам. Понимаете, мистер Хинтлшем ни в чем не виноват.

— Это очень мило с вашей стороны, Моррис, но…

Пора было спускаться.

— Подождите, это еще не все. Я знаю, как ваш муж сможет доказать, что он невиновен.

— О чем это вы?

— Все рассчитано: когда найдут ваш труп, станет ясно, что он никого не убивал.

— Что? — тупо переспросила я в первом приливе тревоги.

Он стоял совсем рядом. Почти неуловимое движение, что-то мелькнуло у меня перед глазами и обхватило шею. Теперь он стоял вплотную ко мне, жарко дыша мне в лицо, глядя сверху вниз.

— Говорить вы уже не можете, — продолжал он почти шепотом, приблизив лицо к моему лицу, как для поцелуя. — И едва дышите. Одно движение — и вам конец. — Его лицо налилось кровью, глаза выпучились, но голос звучал почти нежно. — Теперь вам уже все равно. Ничего не поделаешь.

Я оцепенела. Что-то теплое и влажное потекло по ногам. Моча. Я слышала, как она стекает струйкой на паркет, брызжа во все стороны. Мне вспомнилось, как перед родами у меня отходили воды. Приятное воспоминание. Кристо уехал. Он у моих родителей. Джош и Гарри далеко-далеко. Тоже хорошо.

Он брезгливо поморщился:

— Смотрите, что вы натворили! Испортили одежду.

Я поняла, что в последнюю минуту увижу его лицо, хотела спросить почему, но не могла.

— Напрасно вы вызвали такси, — продолжал он. — Я думал, у меня будет больше времени. Хотел доказать, что люблю вас. Но уже не успею.

Он стянул шнурок, легко удерживая его одной рукой. Вторую руку он опустил, потом снова поднял. Я увидела нож.

— Я люблю тебя, Дженни, — сказал он.

Мне хотелось только одного: потерять сознание, провалиться в небытие. Но ничего не вышло. Не получилось.

Часть III. Надя

Глава 28

Я спешила. Вообще-то можно было и не торопиться. Но мне казалось, если я буду создавать видимость спешки, то заставлю себя заняться делом. А когда пойму, что ошиблась, будет уже поздно. Жизнь вернется в привычную колею.

Под кроватью я нашла старую ситцевую юбку и надела ее с черной футболкой навыпуск, чтобы прикрыть пятно от шоколада. Наверное, какой-то малыш врезался в меня с недоеденным «Марсом». Я подошла к зеркалу. Прическа смахивала на пчелиный рой из мультика, щека была измазана помадой.

Кофе. Вот с чего надо начать. Нашла чашку, вымыла ее в ванной, там же наполнила чайник. В кухонной раковине громоздится гора грязной посуды. Разберусь с налогами — тогда и вымою. Еще одна удачная мысль. Начну с этой антисанитарной горы зловонных кастрюль и тарелок, а потом подтолкну себя к новым подвигам.

Кофе я выпила за письменным столом, с остатком шоколадной плитки. Пора переходить на полезные для здоровья завтраки — мюсли и свежие фрукты. Четыре порции овощей и шесть порций фруктов в день. Так положено. Но ведь шоколад делают из бобов — значит, это тоже овощ?

Поскорее бы со всем покончить! Последнее напоминание из Управления налоговых сборов лежит на клавиатуре компьютера. Его прислали еще несколько недель назад, но я сунула его в ящик вместе с остальной почтой и напрочь о ней забыла. Макс часто повторял, что мне пора к психоаналитику: отвращение к почте — это явная фобия. Иногда неоткрытые конверты валялись у меня в ящике месяцами. Не знаю почему. Зато знаю, что сама напрашиваюсь на неприятности. Мне не хочется вскрывать не только конверты со счетами или напоминаниями из библиотеки: подолгу ждут своего часа чеки, письма от друзей, предложения работы, которые пришлись бы очень кстати. Потом, говорю я себе. Еще успеется. Когда переполнится ящик.

И вот тянуть дальше некуда. Я смахнула со стула пакет с печеньем и соломенную шляпу, села, включила компьютер и уставилась на оживший зеленый экран. Щелкнула мышкой по иконке «Бюджет», потом выбрала файл «Расходы». Все шло как по маслу. Лучше некуда. Я проработала целый час. Перерыла весь стол, заглянула под него, во все щели и углы. Вскрыла все конверты. Собрала давнишние счета и квитанции. В конце туннеля забрезжил свет. Плоды своих трудов я решила на всякий случай распечатать. И тут на экране возникло окошко: «Неизвестная ошибка 18». Ну и что это значит? Я попробовала убрать окошко, но курсор не двигался. На экране все застыло. Я заколотила по клавишам, надеясь вывести компьютер из неожиданного столбняка. Не подействовало. Что дальше? Что мне теперь делать? Моя жизнь, моя новая, упорядоченная жизнь совсем рядом, на экране, а я не могу до нее добраться. Обхватив голову руками, я выругалась и заскулила. Грохнула кулаком по монитору. Потом льстиво погладила его.

— Ну пожалуйста! — попросила я. — Заработай!

Надо бы заглянуть в инструкцию, но инструкции у меня нет. Компьютер мне достался от кого-то из друзей Макса. Вдруг я вспомнила рекламку, которую видела на прошлой неделе. Что-то вроде «Решаем проблемы с компьютером!». Помню, я тогда только засмеялась и куда-то запихнула листок. Интересно, куда? Я выдвинула верхний ящик стола. Так… тампоны, жвачка, шариковые ручки, скотч, оберточная бумага, дорожный набор для скрэббла, пачка фотографий. Вывернула сумочку: куча мелочи, комок бумажных платков, старый ключ, колода карт, пара стеклянных шариков, одна серьга, несколько круглых резиночек, помада, маленький мячик и несколько колпачков от шариковых ручек. Я обыскала бумажник, разворошила кредитки, счета, иностранные купюры. Нашла моментальный снимок Макса. Выкинула, реклама как сквозь землю провалилась.

Под подушками дивана — нет, в надтреснутом чайнике, где я храню всякую мелочь, — тоже, в шкатулке с драгоценностями — нет, на кухонном столе — только посуда. Наверное, заложила в книгу. В спальне я перелистала все книги, которые читала в последнее время. Нашла засушенный листок клевера в «Джен Эйр» и рекламу доставки пиццы в путеводителе по Амстердаму.

Может, ту листовку я презрительно пихнула в карман? Что на мне в тот день было надето? Я принялась рыться в шкафу, среди жакетов, брюк, шортов, перетряхнула все шмотки, валяющиеся на полу в спальне и ванной, нырнула на дно бельевой корзины. Искомая листовка нашлась в замшевом ботинке под креслом. Наверное, завалилась туда, когда я вытряхнула ее из кармана. Расправив смятую бумажонку, я прочла крупные буквы: «Проблемы с компьютером? Звоните, и я их устраню». Внизу, помельче — телефонный номер, который я сразу и набрала.

— Алло!

— Это вы решаете проблемы с компьютером?

— Да.

Голос молодой, дружелюбный, в высшей степени интеллигентный.

— Слава Богу! У меня машина зависла. А там все! Вся моя жизнь!

— Где вы живете?

Я воспрянула духом. Прекрасно! А я уже думала, придется тащить компьютер через весь Лондон.

— В Кэмдене. У самой станции метро.

— Вечер вас устроит?

— А можно прямо сейчас? Пожалуйста! Поверьте, у меня очень срочное дело!

Он рассмеялся. Смех тоже был приятным, мальчишеским. Ободряющим. Как у опытного врача.

— Сейчас подумаю… Днем вы будете дома?

— Как обычно. Значит, приедете? — И я быстро продиктовала свой адрес и телефон, пока он не передумал. И добавила: — Кстати, у меня в квартире свалка. — Я огляделась. — Честное слово! А меня зовут Надя. Надя Блейк.

— До встречи.

Глава 29

Меньше чем через полчаса он постучал в дверь. Все складывалось как нельзя лучше. Компьютерный врач походил на тех мастеров, которых так ценил папа, — давно вымерших фонарщиков и трубочистов. Людей, которые всегда готовы приехать и что-нибудь починить. Мало того, мой спаситель был молод. И не принадлежал к ремонтникам средних лет, в форме, которые зовут клиенток «мадам», первым делом составляют смету, приезжают в фургонах с названием компании на боку и в конце концов выписывают такой счет, что сразу понимаешь: замена унитаза обошлась бы дешевле починки бачка.

А этот мастер принадлежал к моему поколению. Пожалуй, был даже моложе меня. Высокий, в кроссовках, серых брюках, футболке и поношенной куртке, неожиданной в нынешнюю тропическую жару. Бледное лицо, длинные темные волосы. Приятная внешность и хорошо подвешенный язык — в отличие от большинства современных технарей.

— Привет. — Он протянул руку. — Я Моррис Бернсайд, компьютерщик.

— Глазам не верю! — отозвалась я. — Фантастика! А я Надя.

Я провела его в квартиру.

— Грабители орудовали? — спросил он, оглядевшись.

— Нет, я же объяснила: здесь у меня свалка. Но я уже запланировала уборку.

— Да нет, я пошутил. У вас неплохо. Особенно эти двери прямо в сад.

— Сад тоже запущен. И тоже в списке дел. Но после квартиры.

— А где больной?

— Вот здесь. — Злополучная машина стояла у меня в спальне. Удобнее всего было работать, сидя на постели. — Хотите чаю?

— Лучше кофе. С молоком и без сахара.

Но я медлила, желая услышать диагноз. Почему-то мне было немного неловко, словно я обратилась к врачу по какому-то ничтожному поводу. Если дело обстоит серьезно, можно гордиться собой: еще бы, предложила врачу нечто достойное внимания. А если выяснится, что все в порядке и скоро пройдет само, будет стыдно. С одной стороны, мне хотелось иметь здоровый компьютер, а с другой — услышать, что технарь Моррис притащился сюда не зря. Но Моррис молчал.

Он снял куртку и бросил ее на кровать. Я ожидала увидеть тощие жилистые руки и удивилась выпуклым мышцам и широкой груди. Этот человек не пренебрегал физическим трудом. Со своими пятью футами и модной худобой рядом с Моррисом я выглядела заморышем.

— «Друг из космоса», — прочла я.

— Что? — Он сообразил, в чем дело, и улыбнулся: — Вы про футболку? Не знаю, кто выдумывает эти надписи. Наверное, какой-нибудь свихнувшийся японский компьютер.

— Видите? Машина висит, — напомнила о деле я. — Обычно она реагирует на мышку и клавиатуру, а сегодня я колотила по ним изо всех сил — и никакого эффекта. — Он присел на постель и уставился на экран. — И написано про какую-то ошибку восемнадцать, если это вам что-нибудь говорит. Может, надо было просто выдернуть шнур из розетки, а потом снова включить? А если бы стало хуже?

Моррис положил левую руку на клавиатуру, нажал несколько клавиш, а потом еще одну. Экран погас, компьютер начал перезагружаться.

— Что это было? — спросила я.

Моррис поднялся и взял куртку.

— Если повторится то же самое, нажмите одновременно вот эти клавиши. Если не подействует, нажмите вот эту кнопочку сзади. — Он наклонился над компьютером, заглянул в какую-то дыру и выдул оттуда пыль. — Лучше всего спичкой. Обычно это помогает. Ну а если не поможет — выдергивайте шнур.

— Извините, — расстроилась я. — В компьютерах я полный профан. Но я запишусь на курсы…

— Не стоит, — перебил он. — Женщинам незачем разбираться в технике. Для этого есть мужчины.

Мне не терпелось включить принтер и взяться за дело, но сразу выставить мастера за дверь было неудобно.

— Сейчас сварю вам кофе, — пообещала я. — Если найду.

— Можно зайти в ванную?

— Да, сюда. Извините за беспорядок.

* * *

— Сколько я вам должна? — спросила я.

— Нисколько, — отмахнулся Моррис. — За такие пустяки я денег не беру.

— Ну и напрасно. За выезд к клиенту вам полагается плата.

Он улыбнулся:

— Кофе вполне достаточно.

— Чем же вы зарабатываете на жизнь? Или вы новый Махатма?

— Нет, я еще пишу программы, подрабатываю в школьных компьютерных клубах. Сочетаю приятное с полезным. — Он сделал паузу. — А чем занимаетесь вы?

У меня всегда сердце уходит в пятки, когда приходится отвечать на такие вопросы.

— Работой или карьерой мое занятие не назовешь. Сейчас я — что-то вроде аниматора. На детских праздниках.

— Правда?

— Ага. Мы с Заком — это мой напарник — приезжаем на праздники, показываем фокусы, даем детишкам погладить живого тушканчика, делаем фигурки из длинных воздушных шариков, устраиваем кукольные представления…

— Потрясающе, — сказал Моррис.

— Не квантовая физика, конечно, но хоть какое-то занятие. Вот и приходится вести всю бухгалтерию, и так далее и тому подобное. Знаете, Моррис, мне очень неудобно, что так все вышло. Я не ожидала, что вы посочувствуете бедной неумехе и примчитесь сразу.

— А почему вам не помог ваш парень?

— С чего вы взяли, что у меня есть парень? — с лукавой усмешкой спросила я.

Моррис покраснел.

— Ничего такого я не имел в виду, — забормотал он. — Просто увидел в ванной пену для бритья… Вторую зубную щетку и все такое…

— А, вот вы о чем! Макс забыл — мы с ним расстались пару недель назад. Затею уборку, тогда и выкину все сразу.

— Извините.

Я поспешила поменять тему.

— Значит, с компьютером все в порядке, — деловито продолжала я, допивая кофе.

— Сколько ему? Года три?

— Понятия не имею. Это машина знакомого друзей.

— На таком старье работать невозможно. Тормозит по-страшному, — продолжал Моррис, поглядывая на мой компьютер прищуренными глазами. — Вам бы добавить памяти. Разогнать хомяков. Это еще куда ни шло.

— Как вы сказали? Разогнать хомяков? Зачем?

Он усмехнулся:

— Это жаргон. Прошу прощения.

— В детстве у меня был хомяк. Ужасно неуклюжий.

— Я просто хотел сказать, что ваша техника — прямо какой-то памятник каменного века.

— Правда?

— Всего за тысячу сейчас можно купить нормальную мощную машину. Выходить в сеть. Завести свой сайт. Поставить бухгалтерскую программу. Если хотите, могу помочь. Вы же видели — в железе я кое-что смыслю.

От перспектив у меня закружилась голова.

— С вашей стороны это чрезвычайно любезно, Моррис, но вы меня, кажется, с кем-то спутали. Деловой женщины из меня не выйдет.

— Ошибаетесь, Надя. С хорошим компьютером это очень просто. Вы будете себе хозяйкой…

— Стоп! — решительно перебила я. — Супермашина мне не нужна — наоборот, лучше что-нибудь попроще. И сайт мне ни к чему. Мне бы сначала белье погладить.

Моррис расстроился. Он отставил на стол кружку.

— Если передумаете, — заключил он, — позвоните мне.

— Непременно.

— Знаете, мы могли бы как-нибудь встретиться… выпить…

В дверь позвонили. Зак. Слава Богу! 79 процентов мужчин, едва познакомившись со мной, зовут меня на свидание. Никакой робости я им не внушаю. Я пристально посмотрела на Морриса. Райские трубы и скрипки не прозвучали. Не тот.

— Это мой напарник, — объяснила я. — Мы страшно спешим. И… — Я многозначительно помолчала. — Пожалуй, встретиться пока не получится. Я… еще не готова. Извините.

— Ничего. — Моррис старательно прятал глаза. — Я все понимаю.

Очень мило. Он последовал за мной к двери. Я представила его Заку.

— Этот человек, — сказала я, — чинит компьютеры бесплатно.

— Правда? — заинтересовался Зак. — Мой вечно что-нибудь да выкинет. Может, посмотрите его?

— Извините, предложение было только одно, — отозвался Моррис. — И больше не предвидится.

— Опять не повезло, — приуныл Зак.

Моррис вежливо кивнул мне и ушел.

* * *

Я нашел ее. Мою идеальную третью. Она мала ростом, как остальные, но сильна и энергична. Прямо светится изнутри. Кожа как мед, блестящие каштановые волосы спутаны, зеленовато-карие глаза оттенка грецкого ореха, медные веснушки на носу и щеках. Осенние краски. Твердо очерченный подбородок. Белые зубы. Улыбчивая, часто смеется, слегка запрокидывая голову, жестикулирует. Не из робких, с собой в ладу. Как кошка у огня. Кожа теплая даже на вид. Ладонь была горячая и сухая. Едва я увидел ее, как понял: она создана для меня. Мой экзамен. Моя любовь. Надя.

Глава 30

— Надо придумать новый фокус. — Зак нахмурился, потягивая розовый пенистый молочный коктейль. — Или еще что-нибудь.

— Зачем?

— А вдруг работа подвернется?

У меня в арсенале два фокуса (три, если считать и волшебную палочку, которая складывается в несколько раз, стоит нажать потайную кнопку, — малышня не старше четырех лет от него в восторге). Для первого нужен белый шелковый шарф и пустой пакет. Дети знают, что он пуст, потому что я даю им пошарить внутри пухлыми ручонками. Потом я кладу шарф в пакет, считаю до трех, вытаскиваю, а он оказывается розовато-лиловым. Второй фокус — исчезающие мячики. Это простейшие фокусы. Азы ремесла. Примитив. Но за годы я отточила их. Главное — заставить зрителей смотреть не в ту сторону. А когда они ахнут, удержаться и не повторить фокус. И никому, даже самым любопытным родителям, не объяснять, как это делается. Однажды я объяснила Максу. Сначала показала, как исчезают мячики, и он изумился. И заинтересовался. «Как-как? Как ты это делаешь?» Он так допытывался, что я не выдержала, показала ему, в чем секрет, и увидела, как у него разочарованно вытянулось лицо. И это все? А чего он ждал? Пришлось прикрикнуть на него, напомнить, что это всего-навсего трюк.

Еще я умею жонглировать. Правда, только тремя мячиками — это каждый сможет. Ничего сложного. Зато я жонглирую разноцветными погремушками, бананами, туфельками, чашками, медвежатами и зонтиками. Детворе нравится, когда я жонглирую яйцами и разбиваю их. Они думают, я нарочно, чтобы повеселить их.

С куклами Зак управляется гораздо лучше меня. Я умею говорить только двумя голосами, да и то они почти одинаковые. Иногда мы приезжаем к клиентам с продуктами и посудой и учим детей готовить кексы, липкую сахарную глазурь и гамбургеры, вырезать формами для теста круглые сандвичи с ветчиной. Пока они жуют, мы убираем мусор и моем посуду. Если повезет, хозяйка напоит нас чаем.

Я клоунесса, я паясничаю, поднимаю шум, бестолково мечусь и запинаюсь о собственные ноги. Зак — резонер, серьезный, даже мрачноватый. Мы только что отработали на празднике у пятилетней малышки Тамсин, перед целой оравой капризных девчонок в воздушных платьицах. Я взмокла, выбилась из сил и охрипла. Мне хотелось домой — вздремнуть, полистать газетку, валяясь в ванне.

— Насекомые! — вдруг выпалил Зак. — Я слышал, один парень привозит на детские праздники жуков и ящериц и дает малышам потрогать их. И все в восторге.

— Я не развожу жуков и ящериц.

Он захлюпал коктейлем и задумался.

— Еще лучше — достать какую-нибудь тварь, чтобы она всех перекусала… Нет, не пойдет. Нас засудят. Или подыскать зверюшек — разносчиков опасной болезни. Чтобы все эти крикуны заболели, но не сразу.

— Заманчиво!

— Песня «С днем рождения» — жуткая гадость, правда?

— Терпеть не могу!

Мы с усмешками переглянулись.

— Сегодня ты жонглировала хуже некуда.

— Знаю. Отвыкла. Больше нас туда не пригласят. Ну и хорошо — папаша Тамсин слишком распускает руки. — Я поднялась. — Хочешь, возьмем такси пополам?

— Нет, обойдемся.

Мы поцеловались и разошлись в разные стороны.

* * *

Последние несколько недель, с тех пор как ушел Макс, возвращаться в пустую квартиру стало неприятно. Я только-только начала привыкать к нему — к поднятому сиденью унитаза, к костюмам и рубашкам в шкафу, к свежевыжатому апельсиновому соку и бекону в холодильнике, горячему телу в постели. Ночью он шептал, что я самая красивая, апо утрам бранился и вопил, потому что я в очередной раз опаздывала. Он готовил мне еду и съедал то, что готовила я, тер мне спину и напоминал, что пора перекусить. Ради него я строила планы и вносила в жизнь коррективы. Иногда я злилась, мне не хватало свободы. Макс пилил меня, приучал к аккуратности и порядку. Твердил, что я разгильдяйка. И мечтательница. То, что раньше он называл моим обаянием, раздражало его. Он ушел, а я вдруг поняла, что мне больше не с кем делиться жизнью. Придется заново привыкать к одиночеству. К эгоистичным радостям. Зато теперь я снова могу жевать шоколад в постели, варить овсянку на ужин, смотреть по видику «Звуки музыки», лепить прямо на стену записки-напоминалки и дуться сколько захочу. Могу с кем-нибудь познакомиться и закрутить упоительный, безумный, отчаянный роман.

Все мои подруги и друзья уже остепенились: образование, работа, пенсионные накопления, перспективы. У них закладные, стиральные машины, графики работы. Почти все состоят в браке, у некоторых даже есть дети. Наверное, поэтому мы с Максом расстались. Нам обоим стало ясно, что у нас никогда не будет общего счета в банке и детей с его волосами и моими глазами.

Я уже начинала со страхом подсчитывать, какую часть жизни прожила и сколько мне еще осталось, мысленно перебирала то, что сделала и чего еще не успела. Мне двадцать восемь. Я не курю и никогда не курила, ем помногу овощей и фруктов. Поднимаюсь по лестнице пешком, пренебрегая лифтом, иногда занимаюсь бегом. По моим подсчетам, впереди у меня еще лет пятьдесят, а то и шестьдесят. С лихвой хватит, чтобы научиться писать киносценарии, поплавать на байдарке и увидеть северное сияние. И встретить мужчину моей мечты. Или, что вероятнее, мужчин моих мечтаний. На прошлой неделе я прочла в газете, что скоро женщины смогут рожать и в шестьдесят лет, и вздохнула с облегчением.

Наверное, Макс будет сегодня на вечеринке, куда я собралась. По дороге домой я пообещала себе выглядеть неотразимо. Вымою голову, надену красное платье, буду смеяться, флиртовать напропалую и танцевать. Пусть увидит, от чего он отказался, и поймет, что мне на него плевать. Мне и без него не одиноко.

* * *

Я вымыла голову. Выгладила платье. Полежала в ванне с ароматным маслом, расставив по бортику зажженные свечи, хотя за окном было еще светло. Съела два тоста с белковой пастой «Мармайт», потом прохладный, истекающий соком нектарин.

Макс так и не пришел. Я то и дело оглядывалась на дверь. Познакомилась с адвокатом Робертом с кустистым бровями и с занудой Теренсом. От души потанцевала со старым приятелем Гордоном, который когда-то познакомил меня с Максом. Поболтала с Люси, на тридцатилетие которой мы и собрались, и с ее новым парнем — рост семь футов и обесцвеченные волосы. Говоря со мной, он наклонялся, а я казалась себе карлицей или ребенком. В половине двенадцатого я ушла, поужинала в китайском ресторанчике с давними подругами Кэти и Мел, немного выпила — совсем чуть-чуть, только для веселья. Ребрышки, скользкая лапша, дешевое красное вино. В тоненьком платье мне стало холодно. Я продрогла и устала, мне вдруг захотелось умчаться домой и зарыться в подушку.

Только в половине второго я вернулась домой. После полуночи Кэмден оживает. На улицу выползают чудаковатые типы — одни вялые, другие взбудораженные. Ко мне пробовал клеиться какой-то парень с зеленым хвостом, я отшила его, а он лишь пожал плечами и ухмыльнулся. Симпатичная полуголая девчонка кружилась на тротуаре как юла. На нее никто не обращал внимания.

Спотыкаясь, я отперла дверь и включила свет в холле. На коврике у порога лежало письмо. Первым делом я взглянула на почерк. Незнакомый. Аккуратный черный курсив. «Мисс Наде Блейк». Я просунула ноготь под край клапана и вскрыла конверт.

Глава 31

— Он что-то искал? По всей квартире? — Линкс указал на ворохи одежды, сваленные на пол подушки, кучу газет на ковре.

— Нет, — ответила я. — Это я виновата. Заработалась. Вот освобожусь — и все уберу.

На лице инспектора появилось недоуменное выражение, словно он только что проснулся и не вполне понимал, где находится.

— Послушайте, мисс…

— Блейк.

— Да, мисс Блейк… я закурю — не возражаете?

— Да ради Бога.

Покопавшись в барахле, я отыскала резную пепельницу в форме острова Ибица. И забеспокоилась, что старший инспектор Линкс заподозрит меня в употреблении наркотиков. Но он не уловил связи. Выглядел он неважно. Мой дядя перенес три инфаркта, но продолжал курить, хотя уже не мог толком затянуться. А друг Макса после операции так и не оправился от нервного срыва. Прошел год, а он по-прежнему говорит дрожащим голосом человека, готового расплакаться. Линкс напомнил мне обоих. Смотреть, как он закуривает, — отличное упражнение на развитие терпения. У него так тряслись пальцы, что он едва сумел поднести спичку к сигарете — правда, всего на долю секунды. Казалось, он прикуривает не в относительно спокойной обстановке моей гостиной, а на мачте траулера где-нибудь в Северном Ледовитом океане.

— Вы в порядке? — спросила я. — Может, принести чего-нибудь? Чаю хотите?

Линкс попытался ответить, но его прихватил приступ надрывного кашля. Он сумел лишь покачать головой.

— А если с медом и лимоном?

Он продолжал качать головой. Потом вынул из кармана замусоленный платок и вытер глаза. И заговорил так тихо, что пришлось придвинуться к нему вплотную, чтобы услышать.

— Так мы говорили… — Он задумался, потеряв мысль. — О том, кто здесь бывает.

— Да, — устало подтвердила я. — Вы уже спрашивали. А может, одно письмо не стоит таких трудов? Работы будет много. У меня часто бывают гости. Здесь долго жил мой приятель. Не квартира — проходной двор. Недавно я уезжала на пару месяцев и пустила пожить знакомую. Понятия не имею, кого она сюда водила.

— А где она сейчас? — просипел Линкс.

— Кажется, в Праге. Задержалась по дороге в Перт.

Линкс обернулся к своему коллеге. Инспектор Стадлер выглядел солиднее и надежнее, чем Линкс. Усталость только придавала ему шарма. Стадлер сохранял полнейшую невозмутимость. Прямые волосы, зачесанные назад, рельефные скулы и темные глаза. Стадлер посматривал на меня, как на чрезвычайно интересный, но странноватый экземпляр. Под его взглядом я чувствовала себя скорее дорожно-транспортным происшествием, нежели женщиной. Наконец он соизволил заговорить:

— Кто, по-вашему, мог прислать это письмо? Раньше вы таких не получали? А звонки с угрозами были? А странные встречи?

— Встречи? Сколько угодно, — отозвалась я. Линкс встрепенулся и словно ожил. — Каждую неделю я бываю в новых домах. Нет, я не взломщица. — На шутку они не среагировали. Даже не улыбнулись. — Мы с напарником развлекаем детей на праздниках. С кем только не приходится встречаться! Знаете, когда отбиваешься от приставаний отца пятилетней именинницы, пока ее мать в кухне зажигает свечки на торте, как-то поневоле теряешь веру в человека.

Линкс затушил наполовину выкуренную сигарету и сразу взял вторую.

— Мисс… — он заглянул в блокнот, — мисс… — похоже, собственный почерк он разбирал с трудом, — Блейк. Видите ли, у нас есть… хм… основания полагать, что совсем недавно… этот же человек посылал письма другим женщинам. — И он быстро переглянулся со Стадлером, словно прося моральной поддержки. — Цель наших расспросов — установить связь между происшествиями.

— Кому он писал?

Линкс опять закашлялся. Стадлер упорно молчал. Сидел и не сводил с меня глаз.

— Понимаете, — наконец начал он, — мы не имеем права разглашать подробности, пока следствие не закончено. Так мы рискуем зайти в тупик.

— Боитесь, что я захочу познакомиться с этими женщинами?

Линкс вытащил платок и трубно высморкался. Посмотрел на Стадлера. Тот отвел взгляд. Обнаружил в блокноте что-то интересное.

— Но мы будем держать вас в курсе, — пообещал Линкс.

— А зачем? — удивилась я. — Это же просто письмо.

— Это не пустяк. У нас есть психолог, доктор Грейс Шиллинг — специалист по… хм… Она будет здесь… — он взглянул на часы, — с минуты на минуту.

Повисла пауза.

— Послушайте, я не дура, — заявила я. — Год назад ко мне в квартиру кто-то вломился, но ничего не взял. Наверное, я его спугнула. Но полиция приехала по вызову только на следующий день, да и то нехотя. А тут столько народу из-за одного письма. В чем дело? Вам что, не хватает настоящих преступлений?

Стадлер захлопнул блокнот и сунул его в карман.

— Нас уже обвинили в том, что мы пренебрегаем такими угрозами в адрес женщин, — объяснил он. — Мы решили исправиться.

— Да? — отозвалась я. — Тогда ясно.

* * *

Доктор Шиллинг принадлежала к тем женщинам, которым я всегда завидовала. Видимо, она была отличницей в школе. Одевалась элегантно. Длинные белокурые волосы закалывала небрежно, давая понять, что серьезное отношение к собственной внешности не в ее правилах. Таких людей даже вопящая ребятня не выводит из себя. Если бы я ждала ее, то привела бы квартиру в порядок. Меня раздражало только одно: ее чрезвычайная серьезность, почти печальная озабоченность по отношению ко мне. В ней было что-то от ведущей религиозной передачи.

— Насколько я понимаю, вы недавно расстались с парнем, — сказала она.

— И могу заверить, что Макс этого письма не писал. Во-первых, ему не под силу даже нацарапать записку для молочника. Во-вторых, он ушел сам.

— И все-таки вы сейчас особенно беззащитны.

— Скорее зла, как черт.

— Какой у вас рост, Надя?

— Не трогайте мою любимую мозоль. Чуть больше пяти футов. Я — вспыльчивая и уязвимая карлица. Вы к этому вели? Значит, не ошиблись.

Она даже не улыбнулась.

— А что, у меня есть причины для волнений? — полюбопытствовала я.

Последовала очень долгая пауза. Потом доктор Шиллинг заговорила, старательно выбирая слова:

— Видите ли… волноваться бессмысленно. Но на всякий случай все-таки ведите себя так, будто волнуетесь. Ведь вам угрожают. Притворитесь, будто вы поверили.

— Вы вправду считаете, что кто-то хочет убить меня просто так, без причин?

Она задумалась.

— Без причин? Может быть. Есть люди, которые без труда находят причины, чтобы нападать на женщин и убивать их. Нам эти причины кажутся абсурдными. Но от этого не легче, верно?

— Да, хорошего мало, — согласилась я.

— Нет, — еле слышно выговорила доктор Шиллинг, словно разговаривала с кем-то, кого не видела я.

Глава 32

Похоже, уходить они не собирались. Через пару часов Линксу позвонили, и он побрел к двери, а Стадлер и доктор Шиллинг остались. Пока мы беседовали с доктором Шиллинг, Стадлер сходил за сандвичами, молоком и фруктами. Потом провел меня по квартире, проверяя, насколько надежны замки (замки его не удовлетворили), а доктор Шиллинг пообещала заварить чай. Я слышала, как она чем-то звенит, лязгает и плещет в кухне. Она вернулась с кружками. Стадлер сбросил пиджак и засучил рукава.

— С тунцом и огурцом, с лососем и огурцом, с курятиной, с ветчиной и горчицей, — объявил он, раскладывая сандвичи.

Я выбрала с ветчиной, доктор Шиллинг — с тунцом. Я сразу поняла, что тунец полезнее для здоровья, а я по недомыслию жую вредный продукт.

— Вы тоже служите в полиции? — спросила я.

Доктор Шиллинг как раз откусила сандвич, поэтому только покачала головой, пытаясь проглотить кусок. Я пережила минутный триумф. Мне удалось застать ее врасплох.

— Нет, нет, — наконец произнесла она с таким видом, будто я оскорбила ее. — Я консультант.

— А работаете где?

— В клинике Уэлбека.

— Где?

— Грейс скромничает, — объяснил Стадлер. — В своей сфере она видный специалист. Считайте, что вам крупно повезло.

Доктор Шиллинг впилась в него взглядом и покраснела — но, как показалось мне, не от смущения, а в гневе. Меня уже начинали бесить эти быстрые взгляды и шепотки. Я чувствовала себя непрошеным гостем среди давних друзей, у которых есть понятные только им шутки, свой жаргон, общее прошлое.

— Понимаете, — продолжала я, — я развлекаю детей. В будни, когда все на работе, я обычно бываю свободна. А вы, доктор Шиллинг…

— Зовите меня по имени, Надя, — перебила она.

— Хорошо, Грейс. Мне известно, что все врачи — очень занятые люди. Каждый раз убеждаюсь в этом, когда мне нужна помощь. Признаюсь честно: мне не терпится излить вам душу. Но объясните, зачем такому выдающемуся психиатру, как вы, торчать в замусоренной квартире в Кэмдене и жевать сандвич с тунцом? Вы не смотрите на часы, вам не звонят на мобильный. Странно все это.

— Что же тут странного? — Стадлер вытер губы. Он съел сандвич с лососем. Скорее всего мой сандвич с ветчиной был самым дешевым и вредным. — Нам необходимо составить план действий. Надо обеспечить вам защиту, вот мы и встретились здесь. А у доктора Шиллинг свои задачи: прежде всего помочь нам найти человека, который угрожает вам. Поэтому ей предстоит изучить вас и вашу жизнь, понять, что привлекло этого сумасшедшего.

— Значит, это я во всем виновата? — уточнила я. — Я его спровоцировала?

— Вы ни в чем не виноваты, — поспешила заверить Грейс. — Но он выбрал вас.

— А по-моему, вы делаете из мухи слона, — заявила я. — Есть такие парни, которые пишут женщинам всякие гадости только потому, что боятся их. Вот и все. Подумаешь!

— Вы не правы, — возразила Грейс. — Это письмо — акт насилия. Человек, который послал его… в некотором роде перешел границу. Его следует опасаться.

Я озадаченно уставилась на нее:

— По-вашему, я опасаюсь недостаточно?

Она допила чай. Мне показалось, что она намеренно тянет время.

— Я могу посоветовать вам, как себя вести, — ответила она. — Но какие чувства испытывать — решать вам. Дайте кружку. Сейчас принесу еще чаю.

Тема была закрыта. Стадлер кашлянул.

— Если вы не против, я хотел бы расспросить вас о том, как вы живете, с кем дружите, с какими людьми встречаетесь, какие у вас привычки и так далее.

— Вы не похожи на полицейского, — заметила я.

Он вскинул голову. Потом улыбнулся.

— А как должен выглядеть полицейский? — спросил он.

Я поняла, что мне его не смутить. Впервые в жизни я столкнулась с человеком, который смотрел мне в глаза так, будто заглядывал в душу. Что он там искал?

— Не знаю, — пожала плечами я. — Просто полицейские не такие, как вы. А вы… — Я осеклась, чуть не выпалив, что для полицейского он слишком симпатичен. А это было бы не только глупо, но и неуместно, тем более что в комнату уже вошла Грейс с чаем. — Обычный, — с запозданием закончила я.

— И все? А я надеялся услышать комплимент.

Я состроила гримасу.

— Это и был комплимент. Разве плохо не быть похожим на полицейского?

— Зависит от ваших представлений о полицейских.

— Не помешаю? — с едва уловимой иронией осведомилась Грейс.

Зазвонил телефон. Дженет спрашивала насчет встречи. Я прикрыла трубку ладонью.

— Моя лучшая подруга, — громким шепотом объяснила я. — Мы договорились встретиться сегодня вечером. Кстати, письмо не от нее.

— Отмените встречу, — распорядился Стадлер.

— Вы шутите?

— Послушайтесь нашего совета.

Я поморщилась и под каким-то предлогом стала отказываться от встречи. Дженет отнеслась ко мне с пониманием. Ей хотелось поболтать, но я быстро распрощалась. Мне не понравилось, как внимательно слушают меня Стадлер и Грейс.

— Это была шутка? — спросила я, положив трубку.

— Вы о чем?

— У меня создается впечатление, что за мной следят, — заявила я, — но не болван с письмом. Меня будто накололи на булавку. Я еще трепыхаюсь, а кто-то уже разглядывает меня в микроскоп.

— Вы и правда так считаете? — заинтересовалась Грейс.

— Может, хватит? — возмутилась я. — Или теперь так и будете ловить меня на каждом слове?

Всей правды я им не сказала. Так мы просидели весь день, я приготовила чай, потом кофе, нашла завалявшееся печенье. Собрала клочки бумаги, заменяющие мне ежедневник, разыскала записную книжку с телефонами и адресами, подробно изложила свою биографию. Вопросы сыпались с двух сторон. Впервые за много дней начался дождь, а я вдруг перестала чувствовать себя редким животным в лаборатории вивисектора: мне стало казаться, что ко мне нагрянула парочка чудаковатых новых друзей. Сидя на полу и слушая шум дождя за окном, я постепенно успокоилась.

— Вы и правда умеете жонглировать? — спросил Стадлер.

— Жонглировать? — ворчливо переспросила я. — Сейчас увидите. — Я огляделась. В вазе лежали фрукты.

Схватив два сморщенных яблока и мандарин, я спугнула из вазы целую стайку мелких мушек. Наверное, на дне что-то сгнило.

— Потом уберу, — решила я. — Ну, смотрите.

И я запустила фрукты к потолку, медленно шагая по комнате. Потом споткнулась о подушку и все растеряла.

— В общих чертах ясно? — спросила я.

— А еще что-нибудь умеете?

Я фыркнула.

— Жонглировать четырьмя мячиками скучно, — заявила я. — Надо просто взять их по два в каждую руку, а потом подбрасывать по очереди.

— А пятью?

Я опять фыркнула.

— Пять мячей — это для психов. Чтобы научиться, надо запереться дома месяца на три и больше ничего не делать.

Вот попаду в тюрьму, уйду в монастырь или окажусь на необитаемом острове — тогда и научусь. Малышам все равно, а я не собираюсь жонглировать до конца своих дней.

— Это не оправдание, — возразил Стадлер. — Мы хотим видеть пять мячей, и точка.

— Как минимум, — подхватила Грейс.

— Лучше не нарывайтесь, — посоветовала я, — а то покажу все фокусы, какие знаю.

Глава 33

Что было потом, не могу объяснить. Вернее, сама не понимаю, что произошло.

Грейс Шиллинг ушла. Прощаясь, она положила ладони мне на плечи и посмотрела в глаза так, словно хотела поцеловать или расплакаться. И произнести речь. Потом Стадлер сообщил, что меня будет охранять женщина-полицейский, констебль Бернетт.

— И ночью тоже?

— Сейчас все объясню. Линн Бернетт — офицер, которому поручено охранять вас. Ночью она или другие полицейские будут дежурить возле дома, в машине. Обычной, не полицейской. А насчет дня договоритесь сами.

— Ночью-то зачем? — изумилась я.

— Это ненадолго.

— А вы? — спросила я. — Вы тоже будете дежурить здесь?

Он смотрел на меня на пару секунд дольше, чем следовало бы. Я уже хотела что-то сказать, как вдруг зазвенел звонок. Я вздрогнула, заморгала и виновато улыбнулась.

— Это Линн, — сказал он.

— Вы откроете или нет?

— Квартира ваша.

— Вас отсюда никто не гонит.

Он повернулся и открыл дверь. Констебль Бернетт оказалась моложе меня, но ненамного. Хорошенькая, если бы не большая лиловая родинка на щеке. Она была в джинсах и футболке, под мышкой держала легкую голубую куртку.

— Я Надя Блейк, — произнесла я, протянув руку. — Извините за беспорядок. Я не ждала гостей.

Линн улыбнулась и вспыхнула.

— Постараюсь не путаться у вас под ногами, — пообещала она. — Знаете, я могла бы помочь вам с уборкой. Если хотите, — торопливо добавила она.

— Вообще-то мне не до уборки… — начала я, посмотрела на Стадлера и улыбнулась, он ответил мне задумчивым взглядом. Я ушла в спальню и села на кровать, ожидая, когда он уйдет. Я устала и была не в своей тарелке. Что происходит? Чем заняться вечером, если здесь будет торчать Линн? Даже завалиться в постель с сырными тостами не выйдет.

* * *

Могло быть и хуже. Мы поужинали яичницей с фасолью, Линн рассказала, что у нее семь братьев и сестер, а мать работает парикмахером. На месте ей не сиделось, поэтому она принялась раскладывать вещи. Потом ушла. Не совсем, конечно, — просто вышла из дома и села в машину. Завтра будет дежурить другой офицер, предупредила она — надо же ей выспаться. Я нежилась в ванне, пока у меня не сморщилась кожа на подушечках пальцев. Выйдя из ванной, выглянула в щель между шторами. Линн сидела в машине. Чем она занималась? Читала, слушала радио? Неизвестно. Может, ей вообще не положено отвлекаться. Надо бы вынести ей суп или кофе. Не решившись, я легла спать.

На следующий день Линн ходила со мной по магазинам, сидела рядом, пока я писала письма. Неловко мне стало только однажды: когда позвонил Зак, уточнить насчет работы. Я прикрыла трубку, выразительно посмотрела на Линн и что-то промычала.

— Я подожду в машине, — мгновенно поняла она.

— Просто я…

— Все в порядке.

Вечером в дверь позвонили, Линн открыла сама. Явился Стадлер. Он был в строгом костюме, с солидным портфелем.

— А, инспектор! — обрадовалась я.

— Решил на время подменить Линн, — бесстрастно объяснил он. Ни тени улыбки. — Все в порядке?

— Да, спасибо.

— У меня накопилось несколько вопросов.

Он устроился на диване, а я — напротив, в кресле.

— Ну и где ваши вопросы, инспектор?

Я заметила, что у него красивые кисти рук. Длиннопалые, с гладкими ногтями.

Он принялся рыться в портфеле.

— Хотел расспросить вас о личной жизни… — начал он.

— Уже спрашивали.

— Помню, но…

— Знаете что? О своих бывших парнях я лучше расскажу Грейс Шиллинг.

Он глубоко вздохнул. Почему-то он конфузился. Ну и пусть.

— Было бы полезно… — начал он, но я перебила:

— Никаких пикантных подробностей вы от меня не услышите.

Он оторвался от своих записей и начал сверлить меня взглядом. Я встала и отвернулась.

— Выпью, пожалуй. Хотите вина? И не говорите, что вы на дежурстве.

— Только совсем немного.

Я плеснула в стаканы белого вина. Специально выбрала стаканы побольше. Мы вышли в бывший сад. Он обращен ко двору какого-то завода, где стоят баки для мусора, но после замкнутого помещения это хоть какое-то разнообразие. Вчерашний дождь кончился, воздух посвежел. Заблестели листья груши.

— Вот возьмусь и приведу сад в порядок, — заявила я, стоя среди бурьяна. — А то сорняки уже все заполонили.

— Это частное владение. Никто его не видит.

— Верно.

Я глотнула вина. Стадлер уже многое знал обо мне. Знал про мою работу, родных, подруг и парней, знал про результаты экзаменов и случайные романы. Знал, что я мечтаю о спортивном кабриолете, хорошем голосе и чувстве собственного достоинства, а боюсь лифта, высоты, змей и рака. Я разговаривала с ним и с Грейс, как с любовником, лежа в постели после секса, глядя на темное окно, обмениваясь секретами и просто болтая чепуху. Но о себе Стадлер не сказал ничего. У меня кружилась голова.

Нас тянуло друг к другу. Ну вот, думала я, еще немного — и сделаю очередную ошибку. И тут же наступила на толстую ветку ежевики и подвернула ногу. Я выронила стакан и рухнула на колени в высокую сырую траву. Он присел рядом и взял меня под руку.

— Вставайте, — хрипло произнес он. — Поднимайтесь, Надя.

Я обняла его за шею. Он не отстранился. Не знаю, о чем он думал и чего хотел. Я сама поцеловала его в губы. Они были прохладными, а кожа — теплой. Он не оттолкнул меня и на поцелуй поначалу не отвечал. Просто стоял на коленях, поддерживая меня за локоть. Я разглядела морщинки у него на лице — вокруг глаз и углов рта.

— Помогите мне встать, — попросила я.

Он поставил меня на ноги, мы застыли посреди заросшего сада. Рослый и широкоплечий, Стадлер заслонял заходящее солнце.

Я провела большим пальцем по его нижней губе. Обхватила его тяжелую голову ладонями. Поцеловала еще раз — крепче и настойчивее. Хмель ударил мне в голову, словно я выпила не полстакана, а целую бутылку вина. Я обняла его за спину, прижала к себе. На ощупь он был твердым и огромным. Его руки безвольно висели по бокам. Я взяла его ладонь, приложила к своей разгоряченной щеке, а потом повела его обратно в гостиную.

Он сел в кресло, не сводя с меня глаз. Я расстегнула рубашку и сама забралась к нему на колени.

— Стадлер, — произнесла я. — Камерон.

— Так нельзя, — выговорил он и уткнулся лицом мне в грудь. Я пригладила волосы у него на затылке. — Нельзя. — Он закрыл глаза. Потом мы вдруг очутились на полу, он лежал сверху. Под поясницей у меня непонятно как оказался ботинок, старая щетка колола левую ступню, от пыли свербило в носу. Подняв подол моей юбки, Стадлер взял меня прямо на грязном дощатом полу. Мы не сказали друг другу ни слова.

Потом он перекатился на спину и затих, заложив руки за голову. Десять минут мы пролежали бок о бок, молча глядя в потолок.

Когда вернулась Линн, Камерон уже деловито говорил по телефону, а я читала журнал. Мы чинно попрощались, но потом Стадлер невнятно объяснил Линн, что кое-что забыл, оттеснил меня в спальню, закрыл дверь, опрокинул меня на постель и поцеловал. Приглушенно застонав, он ткнулся губами мне в шею и пообещал вернуться как можно скорее.

Остаток вечера я провела в постели, дрожа от нетерпения. Я делала вид, что читаю, но не перевернула ни одной страницы и не прочла ни единого слова.

Глава 34

— Ну, какие планы? — спросила я Линн после завтрака.

Я всегда считала, что за словом в карман не лезу, но сегодня мозги наотрез отказывались работать. Вчера я занималась сексом с совершенно незнакомым мужчиной. А теперь завтракала с незнакомой женщиной.

Сегодня утром я пробудилась от какого-то тревожного, мрачного сна, который сразу забыла, а потом вспомнила, что случилось вчера и днем раньше. Это казалось чудовищной пародией на реальность: за окном я увидела машину, а в машине — скучающую Линн. Мерзкая работа. Моя по сравнению с ней — в высшей степени интеллектуальный труд. С умыванием и чисткой зубов я справилась за пару минут, потом вышла из дома и постучала в окно машины. Линн вздрогнула. Хороша защитница.

Я предупредила, что ухожу за едой к завтраку, а она сказала, что пойдет со мной. Отвертеться мне не удалось. В булочной мы купили круассанов, заплатив пополам. Меня так и подмывало потребовать у Линн оплатить покупки полностью — обычно я не завтракаю.

Дома я сварила кофе, нашла банку с остатками земляничного джема, и мы сели завтракать. Тут я и спросила о планах.

— Мы отвечаем за вашу безопасность, — произнесла Линн, как заученный урок.

Я запила половину круассана огромным глотком кофе. Если уж нарушать правило и завтракать, так со вкусом. Пауза затянулась, но я не обдумывала ответ, а заглатывала еду. Как питон оленя. Наконец справилась.

— А по-моему, это много шуму из ничего, — заявила я.

— Ради вашей же пользы.

— Вы намерены сторожить меня всю жизнь только потому, что кто-то прислал мне письмо?

— Мы хотим поймать человека, который рассылает эти письма.

— А если не поймаете? Что дальше?

— Посмотрим, — откликнулась она. — Время покажет.

Пришлось признать тему закрытой.

— Знаете, мне неловко, — сказала я. — У меня все не как у людей. К вам у меня нет никаких претензий, но мне как-то неудобно жить под надзором полицейских.

— Об этом мы еще поговорим, — охотно отозвалась Линн, словно речь шла о проблемах полиции. Нам помешал звонок в дверь. Мы открыли ее вдвоем. Камерон посмотрел поверх моего плеча и кивнул Линн.

— Доброе утро, мисс Блейк, — поздоровался он.

— Зовите меня по имени, инспектор, — предложила я. — Обойдемся без формальностей.

— Надя, — послушно пробормотал он. — Я приехал подменить Линн на пару часов.

— Отлично, — ответила я, еле сдерживая волнение и радость.

— И заодно узнать ваши планы на день. Сегодня вы дома?

— Нет, — ответила я. — В половине пятого нам с Заком надо быть на детском празднике в Масуэлл-Хилле. На этой неделе у нас еще два выезда. А может, и больше — если что-нибудь возникнет в последнюю минуту.

— Ничего, — отозвался Камерон. — Линн будет сопровождать вас.

— Это неудобно… — замялась я.

— Я буду ждать в машине, — объяснила Линн. — Заодно могу подвезти вас.

— Уже лучше.

Линн еще не допила кофе и не доела круассан.

— Не торопитесь, — зачем-то посоветовал ей Камерон.

И вправду, торопиться было некуда. Линн отпивала кофе мелкими глотками, а круассан просто вертела в руках. Оказалось, она как раз подыскивает квартиру. Она начала расспрашивать, как покупала жилье я. Наверное, сначала продала прежнее? История была длинной, и чем больше подробностей я опускала, тем длиннее она становилась. Тем временем Камерон расхаживал по комнате, с бесстрастным видом эксперта изучая ее, перебирая вещи, выдвигая ящики. Почему-то мне казалось, что при этом он исподтишка наблюдает за мной, выясняя, что я утаила. Наконец разговор иссяк. Линн повернулась к Камерону:

— Надю не устраивают наши планы.

— Хорошо бы еще узнать, какие они, — вставила я.

— Потом поговорим, — пообещал Камерон и отвернулся.

Линн продолжала попивать кофе. Неужели я ей не надоела? Или у нее нет других дел?

— Значит, встречаемся здесь в час, — объявил Камерон.

— Вы куда-то едете? — спросила Линн.

— Все равно к часу вернемся.

Линн кивнула:

— Хорошо. До встречи, Надя.

— Всего хорошего, Линн.

Она вышла за дверь. В окно я увидела ее ноги, переступающие по тротуару. Ноги скрылись. Наконец-то. Я повернулась к Камерону:

— Вчера мы…

Он метнулся ко мне, прижал к себе, как единственное сокровище, касался пальцами лица, приглаживал волосы. Отстранившись, я заглянула ему в глаза.

— Я… — Я осеклась. — Я не…

— Не могу… — пробормотал он и поцеловал меня.

Его ладони скользнули по моей спине, подняли подол футболки, поискали лифчик, но не нашли.

— Остановиться?

— Не знаю… Нет.

Он повел меня в спальню. Сегодня все было иначе: медленно, спокойно, почти предсказуемо. Я села на кровать. Он прошел к окну и опустил жалюзи. Потом запер дверь. Снял пиджак, ослабил галстук и стащил его. Я вдруг поняла, что еще ни разу не занималась сексом с мужчиной, которому для этого требовалось снимать костюм и галстук.

— Я все время думаю о тебе, — произнес он таким тоном, словно перечислял врачу симптомы. — Закрываю глаза — и снова вижу тебя. Что нам делать?

— Разденься, — посоветовала я.

— Что? — Он оглядел себя, будто удивляясь тому, что еще одет.

Он сбрасывал одежду медленно, как во сне. Уронил брюки на стул, не сводя с меня глаз. Я раскрыла объятия.

— Подожди, — попросил он. — Подожди. Я сам, Надя.

Я лежала, окутанная дымкой наслаждения, пока он не вошел в меня. Когда все было кончено и мы лежали обнявшись, он смотрел на меня, гладил по голове, повторял имя как заклинание. Наконец я высвободилась и приподнялась.

— Это было чудесно, — сказала я.

— Надя. Надя.

— Но я ничего не понимаю.

Чары развеялись. Он отодвинулся, по лицу прошла тень, он прикусил губу.

— Можно, я буду с тобой честным?

Почему-то мне стало зябко.

— Сделай одолжение.

— Работа — вся моя жизнь, — начал он. — А это…

— Ты имеешь в виду вот это? — Я указала на постель.

Он кивнул.

— Это запрещено. Строго запрещено.

— Я никому не скажу, если ты об этом.

— Нет, — тоскливо ответил он.

— А в чем дело? — спросила я. Он не ответил. — Ну?

— Я женат, — сказал он. — Прости. Ради Бога, прости.

И он заплакал. А я лежала рядом с голым инспектором, плачущим у меня в постели. За восемнадцать часов мы прошли весь путь от первого порыва страсти до слез и упреков. Мне стало тошно. Я молчала. Не гладила его по плечу, не отводила волосы со лба, не просила успокоиться, не уверяла, что все будет хорошо. Наконец он тяжело вздохнул и словно взял себя в руки.

— Надя…

— Что?

— Скажи хоть что-нибудь.

— Что ты хочешь услышать?

— Ты злишься на меня?

— Ох, Камерон! — Я вздохнула. — Ну какая разница? Ты еще скажи, что жена тебя не понимает.

— Нет, нет. Я знаю только одно: я хочу тебя. Это не от скуки, Надя, клянусь. Меня тянет к тебе. И это для меня так много значит, что я не знаю, как быть. Ничего не понимаю. А ты? Надя, скажи что-нибудь.

Я бросила взгляд на будильник в виде лягушки на тумбочке у постели. Потом наклонилась и поцеловала Камерона в грудь.

— Что-нибудь? У меня правило: с женатыми не спать. Это не по мне. Неудобно перед женами. А как быть дальше, решать тебе. Линн придет через семь минут.

Пока мы впопыхах одевались, я почти развеселилась. Это нас сблизило.

— Может, стоило надеть другие брюки? — спросила я. — Проверить, насколько наблюдательна Линн?

— Не стоит, — встревожился Камерон.

— Не буду, — успокоила я.

И мы поцеловались, не переставая улыбаться. Женат. Какого черта он женился?

Это было в среду. В четверг он не смог приехать, только позвонил. Линн торчала в комнате, поэтому разговор получился односторонний: страстные заверения с его стороны и мои отрывистые «да», «нет», «конечно». «Да. И я тоже. Хорошо». В пятницу утром ко мне ввалилась целая бригада рабочих, сменила замки на всех дверях и установила решетки на окнах. Зато после обеда приехал Камерон, а Линн понадобилось отлучиться. Мы даже успели вымыться.

— Я хочу увидеть тебя на представлении, — признался он. — Увидеть, как ты работаешь.

— Приезжай завтра, — предложила я. — Мы едем развлекать пятилетних малышей в Примроуз-Хилл.

— Не могу. — Он отвернулся.

— Ясно, — усмехнулась я, ненавидя себя. — Дела семейные.

— Я не могу уйти оттуда. Если бы мог — ушел бы.

— Все в порядке, — успокоила я. Вот почему я не сплю с женатыми — слишком много стыда, боли и раскаяния.

— Сердишься?

— Ничуть.

— Точно?

— А ты хочешь, чтобы я сердилась?

Он приложил мою ладонь к щеке.

— Я влюбился, Надя. Я люблю тебя.

— Не надо. Мне страшно. Я слишком счастлива.

* * *

Она уверена, что их никто не видит. Но я вижу. Целуются. Моя девушка и полицейский. Упали на пол. Он опускает жалюзи, и я вижу на его тупом лице бессмысленное выражение влюбленного самца.

Я люблю ее сильнее. Никто не может любить ее так, как я. Они не туда смотрят. Ищут ненависть. А ключ к разгадке — любовь.

Глава 35

Пяти- и шестилетние девочки — лучшие зрители. Милые, доверчивые, они смирно сидят в своих светлых шелковых платьицах, с туго заплетенными косичками, в новеньких кожаных туфельках. Когда я зову кого-нибудь из них помочь мне, малышка от смущения сосет пальчик и говорит шепотом. Труднее всего работать с мальчишками восьми-девяти лет. Они издеваются над нами, кричат, что исчезнувший предмет у меня в кармане, толкаются, пытаются заглянуть в мой «волшебный сундук». Ржут, когда я роняю мячик. Говорят, что кукольное представление — для малявок. Кривляются, распевая «С днем рождения». Протыкают шары. Но у нас с Заком железное правило: к детям старше девяти мы ни ногой.

Сегодня праздник был задуман для пятилетних мальчишек, несколько девочек робко жались по углам. Нас позвали в большой красивый дом в Примроуз-Хилл — с широким крыльцом, холлом, где могла бы развернуться машина, кухней размером с мою квартиру, огромной гостиной со светлым пушистым ковром и застекленной дверью в сад. В гостиной хозяйничали дети. Длинный сад был ухоженным, с двориком-патио, прудом с золотыми рыбками, увитыми зеленью арками, подстриженной изгородью и белыми розами.

— Чтоб мне сдохнуть! — потрясенно прошептала я Заку.

— Смотри ничего не сломай, — буркнул он в ответ.

Виновник торжества Оливер был низеньким и пухленьким, с пятнистыми от волнения щеками. Пока его друзья носились по комнате, как атомы, он суетливо и жадно разворачивал подарки. Его мать, миссис Уиндем, рослую, худосочную и богатую, едва начавшийся праздник безумно раздражал. На меня и Зака она смотрела с подозрением.

— Здесь двадцать четыре ребенка, — сообщила она. — И все неуправляемые. Ну, вы же знаете мальчишек.

— Да-да, — меланхолично подтвердил Зак.

— Не беспокойтесь, — вмешалась я. — Надо на несколько минут увести детей в сад, чтобы мы подготовились. — Я смело вошла в гостиную и хлопнула в ладоши. — А ну-ка, все быстренько в сад! Скоро мы вас позовем.

Крепкие ножки дружно затопали к застекленным дверям. Миссис Уиндем бросилась за детьми, умоляя не трогать камелии.

* * *

Кукольный театр мы с Заком сделали своими руками. Мы пилили и забивали гвозди. На холсте нарисовали синие горы, зеленый лес и комнату в избушке. Мы даже сами сделали из папье-маше одну из кукол — льва. Эта грязная работа заняла уйму времени, лев смахивал на комок засохшего пластилина, морда вышла кособокой и бугристой. Остальные куклы мы просто купили. Разучили пару пьесок, сочиненных Заком. Он ведь писатель. На вопрос, чем он занимается, Зак обычно отвечает: «Пишу романы» — и лишь потом нехотя признается, что подрабатывает — в том числе и на детских праздниках.

Пьески Зака короткие, со сложным сюжетом и множеством персонажей. В сегодняшней участвовали мальчик, девочка, волшебник, птичка, бабочка, клоун и лиса. После таких выступлений я всегда мокрая — хоть выжимай.

Конечно, Зак уже знал про письмо, полицию и меры предосторожности. Сегодня он познакомился с Линн, которая сама отвезла нас в Примроуз-Хилл. Зак сидел впереди, беседуя с Линн о теории хаоса, о том, что численность населения Индии превысила миллиард человек, а Линн тем временем лавировала между машинами.

Пока мы устанавливали ширму, Зак спросил, не страшно ли мне.

— Нет, — ответила я, задергивая миниатюрный занавес. Подумала и добавила: — Наоборот, интересно.

— Извращенка.

— Зак, ты умеешь хранить тайны? — Ответа я не дождалась. И так знала, что не умеет. Зак — известный болтун. — У меня роман с полицейским.

— Что?

— Да, самой странно, но…

— Надя! — Он взял меня за плечи и встряхнул. — Ты в своем уме? Так нельзя.

— Почему?

Зак затараторил, возбужденно жестикулируя, словно ему не хватало слов, чтобы передать всю тяжесть моего преступления.

— Это ошибка. Так продолжаться не может. Это все равно что роман с врачом. Он пользуется тобой, твоей уязвимостью, разве ты не видишь? Послушай, я уверен: ты еще встретишь хорошего и порядочного человека. Ты ведь только что рассталась с Максом. Зачем тебе понадобилось прыгать в постель к тому, кто обязан защищать тебя?

— Заткнись, Зак.

— Я тебе вместо отца. Одумайся, Надя.

— Он женат, — с горечью добавила я. И сердце отозвалось острой болью.

Зак язвительно фыркнул:

— Ну как же!

— Он такой красавец. Не думала, что… — Я вздрогнула, отчетливо вспомнив, как утром, всего несколько часов назад, он отпустил Линн на часок, и мы занялись любовью в ванне, прислонившись к кафельной стене, торопливо раздев друг друга.

— Надя, — настойчиво повторил Зак. — Черт, уже идут…

Из сада возвращались мальчишки.

* * *

После кукольного спектакля я попросила Оливера помочь мне показать фокус. Палочка послушно складывалась каждый раз, когда Оливер прикасался к ней. Дети оглушительно вопили: «Абракадабра!», а миссис Уиндем болезненно морщилась, стоя в дверях. Потом мне понадобились какие-нибудь необычные предметы. Злой мальчишка по имени Карвер подсунул мне терку для сыра, но я решила, что кровь не украсит ковер миссис Уиндем. Поэтому я выбрала дыню, кольцо для салфетки и барабанную палочку и ничего не уронила. Потом Зак надувал длинные шары и скручивал из них зверюшек. Наконец дети ринулись в столовую — за сосисками на шпажках, печеньем и тортом в виде паровоза. Представление закончилось. Зак погибал без сигарет, и я вытолкнула его из дома.

— А ты справишься? — на всякий случай спросил он. — Уберешь все?

— Иди, иди, дезертир.

— Запомни мои слова, Надя.

— Обязательно. Давай, катись отсюда, напарничек.

— А может, одумаешься?

На миг я зажмурилась и отчетливо вспомнила, как Камерон касается губами моей шеи.

— Не знаю. Не могу обещать.

* * *

Детей начали разбирать родители и няни — я различаю их издалека. Собрав ширму, я начала запихивать кукол в ящик. Ко мне подошла миловидная девушка с чашкой чаю.

— Миссис Уиндем просила отнести вам. — У нее были серебристые волосы и смешной напевный акцент.

Я благодарно приняла чашку.

— Вы няня Оливера?

— Нет, я приехала за Крисом. Он живет на этой же улице. — Она взяла куклу, надела на руку и улыбнулась. — Тяжелая у вас работа.

— Ваша еще тяжелее. У вас только один подопечный?

— Есть еще двое, постарше. Джош и Гарри сейчас в школе. Куда класть кукол?

— Сюда, спасибо. — Глотнув чаю, я продолжала убирать реквизит. За годы это вошло у меня в привычку. Девушка наблюдала за мной. — Откуда вы родом? Вы прекрасно говорите по-английски.

— Из Швеции. Уже собиралась домой, но пришлось задержаться.

— А! — невнятно откликнулась я. Где же палочка? Неужели Оливер утащил и теперь разбирает в уголке? — Спасибо…

— Меня зовут Лина.

Она поспешила в кухню, где няни уже хлопотали вокруг малышей, которые запихивали в рот куски шоколадного паровоза и болтали о друзьях и привидениях. Гости понемногу расходились. «Скажи «спасибо», — услышала я. — «А где мой подарок?», «У Харви голубой. Я тоже хочу голубой!»

Я торопливо собирала вещи. Слава Богу, Линн на машине. Все-таки хорошо, когда рядом застенчивая, но ответственная женщина-констебль. В холле в меня с разбегу врезался светловолосый малыш. Фиолетовые тени под глазами и рот, перемазанный шоколадом.

— Привет! — поздоровалась я, собираясь быстренько обойти его.

— А моя мама умерла, — заявил он, глядя мне прямо в глаза.

— Да? — Я растерялась. Наверное, его мать где-то в кухне.

— Ага. Умерла. Папа говорит, она на небе.

— Правда?

— Нет. — Малыш лизнул леденец на палочке. — Так высоко она не залезет.

— Ну-у… — Я не знала, что сказать.

— Ее убил дядя.

— Неправда.

— Честно-честно! — твердил мальчуган.

Вышла Лина с курточкой под мышкой.

— Поедем домой, Крис.

Малыш взял ее за руку:

— А мой подарок?

— Он говорит, что его маму убили, — сообщила я.

— Да, — просто кивнула она.

— Как? На самом деле? — Я склонилась над Крисом. — Извини, я не знала, — неловко выговорила я. Слов не находилось.

— Мой подарок! — Он настойчиво тянул Лину за руку.

— Когда это случилось? — спросила я Лину.

— Две недели назад. Кошмар.

— Господи… — Я уставилась на нее. Впервые в жизни я видела человека, который сталкивался с убийством. — Как это случилось?

— Никто не знает. — Она покачала головой, взмахнув серебристыми волосами. — Ее убили дома.

Я ахнула:

— Какой ужас!.. Для всей семьи…

Подошла миссис Уиндем с пакетом для Криса. Пакет был раза в три больше, чем у остальных детей.

— Возьми,милый. — Она поцеловала Криса в макушку. — Если я могу чем-нибудь… — Она вздохнула и отвела взгляд. — Бедный ягненочек. — Тут она заметила меня. — Сейчас мы рассчитаемся, мисс Блейк. Все готово, подождите минутку.

— У меня два пакета тянучек, а у Томаса только один! — торжествующе объявил Крис. — А еще шарик!

— Вот ваши деньги, мисс Блейк.

Судя по тону, больше нас сюда не позовут.

— Спасибо. — Я взвалила ширму на плечо и направилась к двери. — Удачи вам, — сказала я напоследок молоденькой няне.

— Спасибо.

Мы стояли в холле. Что-то не давало мне уйти. Зак ждал у дома, надо было попрощаться.

— Это было ограбление?

— Нет.

— Он писал письма, — выпалил Крис.

— Что?

Лина кивнула и вздохнула.

— Да, — подтвердила она. — Ужас… Предупреждал в письмах, что убьет ее. Письма были похожи на любовные.

— На любовные… — тупо повторила я.

— Да. — Она взяла малыша на руки, он охватил ногами ее талию. — Ну, идем, Крис.

— Подождите! Постойте минутку. Она обращалась в полицию?

— Да. К нам приезжало много полицейских.

— И ее все-таки убили? — Я похолодела.

— Да.

— Как их звали?

— Кого?

— Полицейских. Вы знаете их фамилии?

— А зачем вам?

— Пожалуйста, вспомните!

— Я все помню — мы видели их каждый день. Линкс, Стадлер. И психиатр, доктор Шиллинг. Вот. А в чем дело? Что-то случилось?

— Да нет, ничего. — Я вымученно улыбнулась, хотя меня трясло. — Кажется, я их знаю.

Глава 36

— Что с вами, Надя?

— Что?

Я вздрогнула и огляделась, не сразу вспомнив, где нахожусь. И увидела, что сижу рядом с Линн, в ее машине. Она озабоченно склонилась ко мне, как подруга.

— Вы что-то побледнели.

— Голова разболелась, — соврала я. — Давайте немного помолчим.

— Может, вам что-нибудь нужно?

Я покачала головой, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Мне не хотелось видеть ее. Я не доверяла собственному голосу. Линн завела машину и повезла меня домой. Мне казалось, будто моя голова полна кипятку, хотелось сжать ее обеими ладонями, чтобы не разорвало. Только теперь я вспомнила, что забыла попрощаться с Заком. Бросила его возле дома. Ничего, переживет.

Меня забросило в новый мир — жуткий, мрачный, откуда надо было поскорее выбраться, но прежде требовалось дождаться, когда утихнет жар в голове и звон в ушах. Во время короткой поездки я думала только об одном: как бы усидеть в новой уютной служебной машине Линн. Мне вспомнилось, что чувствуешь, проливая на руку кипяток. Боли еще нет, но уже знаешь, что через мгновение она пронзит всю руку. Надо успокоиться и обдумать все, что я узнала. Чей-то голос настойчиво вдалбливал мне в голову, что другая женщина получала такие же письма, а потом ее убили. Эта женщина прошла через все то же, что и я, и погибла. Всего пару недель назад. Когда я в последний раз ссорилась с Максом, она еще была жива, волновалась из-за писем, гадала, когда все это кончится. А теперь ее дети осиротели.

Машина остановилась. Я глубоко и размеренно дышала.

— Приехали, — произнес голос у меня над ухом. — Вам помочь?

— Мне надо прилечь.

— Хотите, я посижу в машине?

Меня вдруг будто окатили ледяной водой. В голове мгновенно прояснилось. Теперь надо притвориться больной.

— Нет, нет, ни в коем случае. Побудьте со мной.

— Вы уверены?

— Только развлечь вас я не смогу. Кажется, у меня мигрень.

— Поискать вам лекарство?

— Нет, надо просто полежать в темной комнате.

Мы вошли в дом, я сразу поспешила в спальню. Закрыла дверь. Убедилась, что окно заперто. Спустила жалюзи. Как Камерон. Как проклятый инспектор Камерон Стадлер. И легла на постель ничком. Я чувствовала себя пятилетним ребенком. Мне хотелось съежиться под одеялом, сунуть голову под подушку, и меня никто не найдет. Но это бесполезно. Еще как найдут. Впервые в жизни мне было страшно лежать в собственной постели. Особенно спиной к окну. Я прислонила подушку к спинке кровати и села, опираясь на нее. Теперь мне была видна вся комната. Ну и что толку? Может, лучше умереть и ничего не видеть?

В голове вертелись обрывки разговора с Линой. Восстанавливать его пришлось долго. Несколько минут я обдумывала оптимистичную версию: может, Лина просто сошла с ума. Нет, маловероятно. Она помнила Линкса, Грейс Шиллинг, Камерона. Сказала, что живет где-то рядом… А ведь это мысль.

Каждую пятницу мне в почтовый ящик бросали бесплатную местную газету. В нее я никогда не заглядывала. Меня не интересовали новые магистрали и заседания местного отдела службы социального обеспечения. Поэтому я сразу клала газеты под кухонную раковину — еще пригодятся, например, комкать и засовывать в мокрые туфли. Последние два месяца туфли у меня не промокали, все газеты были на месте. Я вышла из спальни, объявив Линн, что мне уже лучше. Предложила выпить чаю. Сама наполнила чайник и поставила его кипятить. Так я выиграла пару минут.

Я начала с последних пяти номеров газеты. В первом — ничего, во втором — тоже. Только статьи о поимке наркодилеров, о пожаре на складе, реклама. Но в газете двухнедельной давности нашлась маленькая, неприметная заметочка. У меня так затряслись руки, что я испугалась, как бы Линн не услышала шорох бумаги.

Заметка называлась «Убийство в Примроуз-Хилл». Я вырвала страницу. Чайник вскипел. Я залила кипятком чайные пакетики.

— Печенье будете, Линн?

— Нет, спасибо.

Еще пара минут. Я разгладила страницу на кухонном столе.

«На прошлой неделе в доме стоимостью более 800 тысяч фунтов в Примроуз-Хилл была найдена мертвой мать троих детей. Полиция сообщила, что труп 38-летней Дженнифер Хинтлшем обнаружили 3 августа. Предположительно в дом проник грабитель. «Это трагедия, — сказал старший инспектор Стюарт Линкс, который приступил к расследованию. — Тех, кому что-нибудь известно, прошу обращаться в полицейский участок Стреттон-Грин»».

И все. Я читала и перечитывала заметку, словно высасывая из нее информацию. Никакого упоминания о письмах. Опять попыталась убедить себя, что мы с няней не поняли друг друга. Но истина неизменно всплывала на поверхность, я даже чувствовала ее привкус — сухой, металлический. Лина сама все рассказала. Я ее ни о чем не расспрашивала. И полицейских тоже.

Я взяла кружки с чаем, но левая рука невольно дрогнула. Кипяток выплеснулся на руку. Пришлось поставить кружки и долить одну из них. Одну я отнесла Линн, потом вернулась за второй и песочным печеньем для себя. Сидя рядом с Линн, я украдкой посматривала на нее. Почему ее приставили ко мне? Потому что предыдущую женщину она не знала, или наоборот? А если ей случалось вот так же сидеть рядом с Дженнифер Хинтлшем, пить чай, притворяться ее подругой, уверять, что ей ничто не угрожает? Я глотнула чаю. Слишком горячий, он обжег мне язык, я закашлялась. Печенье я макала уголком в чай и откусывала понемногу. Наконец я решилась завести разговор.

— И все-таки я не понимаю… — задумчиво начала я. — Я получила всего одно письмо, а меня охраняют круглые сутки. Неужели за каждым, кто получает письма с угрозами, по пятам ходят полицейские?

Линн смутилась. А может, показалось. Прежнюю невозмутимость Линн теперь я тоже считала притворством.

— Я просто выполняю приказ, — сказала она.

— И если кто-нибудь ворвется в дом и нападет на меня, вы меня защитите? — с улыбкой спросила я. — Иначе зачем вы здесь?

— Сюда никто не ворвется, — ответила Линн, и я возненавидела ее так, как никогда и никого в жизни. Мне хотелось наброситься на нее и в кровь расцарапать лицо. Чьи чувства она оберегала? Ненависть вскоре утихла, превратилась в тупую боль. Я поспешно глотнула чаю. Мне требовалось время, чтобы собраться с мыслями. Позвонил Зак. Я объяснила, что у меня мигрень.

— Мигрень? — переспросил он. — Откуда ты знаешь?

— Все симптомы совпадают. Пойду прилягу.

И я ушла в спальню. Стала вспоминать все, что случилось за последние несколько дней, которые пролетели так незаметно. Это было все равно что собирать по дому потерянные вещи. Я находила одну, разглядывала ее и начинала искать другую. Чаще всего мне вспоминался Камерон. Вот он сидит в углу и почти жадно смотрит на меня. Раздевает меня, как хрупкую драгоценность. Нежно, бесконечно ласково гладит по голове. Прижимается щекой к моей груди. Как это он сказал? «Я должен быть честным с тобой», кажется. Честным.

Вечером мы с Линн сходили за рыбой и чипсами. Я вяло жевала, потягивала пиво и молчала. Линн то и дело поглядывала на меня. Что-то заподозрила? В постель я легла рано, еще не стемнело. Лежала и прислушивалась к уличному шуму. В Кэмдене начиналась субботняя ночь. Я продолжала размышлять, и чем больше думала, тем сильнее опасалась, что мысли подточат меня изнутри, как вода подтачивает фундамент дома. Наконец я уснула и увидела непонятный, обрывочный сон.

Проснувшись, я, как обычно, сразу забыла его. Я напрочь забывала сны и только радовалась этому: в глубине души я не хотела их помнить. Звонил телефон. Я выползла из-под одеяла и взяла трубку. Камерон зашептал:

— У меня одна минута. Я ужасно скучаю по тебе.

— Хорошо, — ответила я.

— Мне не терпится тебя увидеть, — продолжал он. — Без тебя невыносимо. Можно приехать ближе к вечеру? Скажем, в четыре.

— Приезжай, — разрешила я.

* * *

День я провела как в тумане. Погуляла вместе с Линн, сходила на Кэмденский рынок, но лишь потому, что не хотела слушать ложь и поддерживать разговор. Камерон явился ровно в четыре, в джинсах и свободной синей рубашке. Небритый. Встрепанный. Но эта небрежность только прибавила ему шарма. Он сообщил Линн, что продежурит пару часов. Надо обсудить со мной предстоящую неделю. Как всегда, Линн не спешила уйти. Догадалась, что между нами происходит? Это было нетрудно. Я едва сдерживалась, чтобы не выставить ее за дверь. Только боязнь навредить нам обоим останавливала меня. Наконец ее каблуки простучали по тротуару. Камерон закрыл за Линн дверь и повернулся ко мне.

— Надя… — выговорил он.

Я шагнула к нему. Весь день я готовилась к этой минуте. Он потянулся ко мне. Я стиснула кулак. Сделав быстрый шаг вперед, я посмотрела на него в упор и изо всех сил врезала ему по морде.

Глава 37

Он вскинул руки. Чтобы защищаться или напасть? Я стояла, вызывающе вскинув подбородок. Но он опустил руки и попятился.

— Какого дьявола? — негромко, но холодно спросил он. Глаза стали ледяными. Красивое лицо отяжелело, поглупело, стало злым. Из ноздри, рассеченной кольцом, струилась кровь, на которую я смотрела с удовольствием.

— Я знаю, инспектор Стадлер.

— Что?

— Все.

— О чем ты?

— Это тебя возбуждало?

— Что? Что? — повторил он, вытер кровь с носа и уставился на испачканные пальцы.

— Да, теперь вижу. Ты заводился, трахая женщину, которая скоро умрет.

— Истеричка, — презрительно выплюнул он.

Я ткнула его в грудь пальцем:

— Дженнифер Хинтлшем — это имя тебе что-нибудь говорит?

Он изменился в лице, постепенно он начал понимать, что происходит.

— Надя… — произнес он, шагнул ко мне и поднял руку, словно боязливо пытаясь погладить дикого зверя. — Надя, пожалуйста…

— Не двигайся, ты… — По-настоящему жестко обругать его мне не удалось. — О чем ты думал? Как ты мог? Ты считал, что я уже мертва?

Он нахмурился.

— Я же объяснял: к таким угрозам надо относиться серьезно, — бесстрастно ответил он.

— Проклятый лицемер! — Я хлестнула его по щеке. Мне хотелось избить его, изувечить, стереть в порошок. — Не могу поверить, — призналась я, — не верю, что сошлась с тобой. — Я смерила его презрительным взглядом. — С женатым человеком, которого возбуждает только секс с теми, кого он якобы защищает.

— Мы вправду защищаем тебя.

Неожиданно я разразилась слезами.

— Надя… — начал он мягко, но торжествующе, — дорогая, прости. Надо было сказать тебе сразу…

Он коснулся моей руки, я свирепо отдернула ее.

— Отвали! — выкрикнула я сквозь слезы. — Я плачу не из-за тебя. Мне страшно, понимаешь? Так страшно, словно в груди у меня дыра!

— Надя…

— Заткнись. — Я выхватила из кармана платок и высморкалась. Взглянула на часы. — Линн вернется через час. Нам надо поговорить. Только сначала умоюсь.

— Подожди… Обещаю, я тебя и пальцем не коснусь, но давай просто все забудем, ладно? Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь… — Он умолк, глядя на меня подобострастно и виновато. Теперь он боялся меня.

* * *

В ванной я умылась, вымыла руки и почистила зубы. Во рту сохранялся стойкий и мерзкий привкус. Посмотрела на себя в зеркало. Я ничуть не изменилась. Разве так бывает? Я улыбнулась, и отражение радостно улыбнулось мне.

Гнев иссяк. Я была холодна, спокойна и страшна в своей ненависти. Камерон сник. Мы сели за стол друг напротив друга, как чужие. Мне не верилось, что всего два дня назад он прижимал меня к себе, как самое дорогое, бережно снимал с меня одежду. От этих воспоминаний меня передернуло.

— Как ты узнала? — спросил он.

— Северный Лондон тесен, — ответила я. — Особенно престижные кварталы. Я познакомилась с одной няней. С Линой. — Он промолчал, но кивнул, узнав имя. — Она рассказала про письма. И про вас. Вы уверены, что письма от того же человека?

Он отвел глаза:

— Да.

— Он писал той женщине такие же письма, как мне, а потом убил ее.

— Да.

— И вы не охраняли ее?

— Охраняли. Но положение осложнилось…

— А он все-таки пробрался в дом и прикончил ее?

— В тот момент нас не было рядом.

— Почему? Вы не принимали угрозы всерьез?

— Наоборот, — возмутился он. — Мы знали, что он не шутит, ведь… — Он оборвал себя.

— Продолжай.

— Не важно.

— И все-таки?

— Надя, пойми: мы делаем все возможное, чтобы защитить тебя.

— Тогда договаривай.

— Мы понимали, что письма миссис Хинтлшем — это очень серьезно, — пробормотал он так тихо, что мне пришлось напрячь слух.

— Почему? — Он заглянул мне в глаза, и я все поняла. От ужаса у меня перехватило дыхание. Я широко раскрыла глаза. Голос враз осип. — Она была не первой?

Камерон кивнул.

— Кто еще?

— Молодая женщина, Зоя Аратюнян. Она жила в Холлоуэе.

— Когда?

— Пять недель назад.

— Как?

Камерон покачал головой:

— Прошу тебя, Надя, не спрашивай. Мы не спускаем с тебя глаз. Доверься нам.

Я саркастически рассмеялась.

— Я понимаю, каково тебе сейчас, Надя.

Я обхватила голову ладонями:

— Нет, ничего ты не понимаешь. Я сама не понимаю, тебе-то откуда знать?

— Что же будет дальше?

Я вскинула голову и впилась в него взглядом. Он хотел знать, не проболтаюсь ли я. Детский сад. Жестокое дитя.

— Я выживу.

— Конечно, конечно, — слишком поспешно и слащаво заверил он. Как врач у постели умирающего пациента.

— Думаешь, я погибну?

— Ну что ты! Ни в коем случае.

— Сумасшедший, — выпалила я. Страх подкатил к горлу, как желчь. Кровь зашумела в ушах. — Убийца.

В дверь позвонили. Застенчивая, улыбчивая, лживая Линн. Камерон сразу понизил голос:

— Прошу, о нас — никому.

— Отцепись. Я думаю.

Глава 38

Как ни странно, приходу Линн я почти обрадовалась. Она попыталась расспросить Камерона о планах на следующую неделю, но он отвечал отрывисто и не сводил глаз с меня. И поглаживал себя по щеке, словно пытаясь определить, не осталось ли на ней отпечатков моих пальцев. Потом пробормотал, что ему пора.

— Завтра поговорим, — заявила я.

— О чем? — сразу струсил он.

— О планах.

Он пожал плечами и ушел. А я осталась наедине с Линн и растерялась. Как вести себя дальше, я еще не придумала.

— Хотите выпить? — спросила я.

Обычно я не пью, но сейчас мне бы не помешало.

— Чаю, если можно.

Я засуетилась, поставила чайник. В последние дни я только и делала, что поила ее чаем, как бабушка. Для себя я разыскала в глубине шкафа бутылку виски, купленную кем-то в аэропорту мне в подарок. Плеснув немного виски в стакан, я доверху долила его холодной водой из-под крана. Мы с Линн вышли в сад. Уже вечерело, но жара не унималась.

— Ну, будем здоровы. — Я легонько стукнула стаканом о кружку Линн и глотнула виски. Оно обожгло мне горло, скатилось прямиком куда-то в глубь живота. Сад, конечно, безобразно запущен, зато похож на убежище, хотя сюда и доносятся шум транспорта и музыка из соседнего дома. Мы забрели в угол, где разросся какой-то куст. Он был весь покрыт метелками лиловых цветов. Над ними вились белые и бурые бабочки — как обрывки бумаги, подхваченные ветром.

— Люблю постоять здесь вечером, — сказала я, Линн кивнула. — Летом, разумеется. И не в дождь. Люблю смотреть на цветы и думать, как они называются. А вы знаете? — Линн покачала головой. — Жаль. — Я сделала еще глоток. Ну, пора. — Я должна извиниться перед вами, — продолжала я как раз в ту минуту, когда она поднесла кружку к губам, проверяя, не остыл ли чай. Линн озадаченно подняла брови:

— За что?

— Вчера я спрашивала, не слишком ли много шуму из ничего, — я имею в виду всю эту охрану и так далее. Мне хотелось узнать, зачем это вам. Теперь я знаю.

Линн замерла, не донеся кружку до рта.

Я продолжала:

— Знаете, все получилось даже забавно. Вчера на детском празднике я разговорилась с одной из нянь. И случайно кое-что узнала. Эта няня служила у некоей Дженнифер Хинтлшем. — Надо отдать Линн должное: она ничем себя не выдала. Просто не смотрела мне в глаза. — Вы слышали о ней?

Линн ответила не сразу.

— Да, — наконец тихо сказала она.

У меня вдруг мелькнула мысль, точнее, ощущение. Мне вспомнилось, как я где-нибудь бывала с Максом и вдруг понимала, что сюда же он приходил раньше с другими девушками. И как я себя ни успокаивала, мне сразу становилось тошно и противно.

— Значит, и с ней так было? С Дженнифер? С ней вы тоже стояли в саду и пили чай?

Линн затравленно отвела взгляд. Бежать ей было некуда. Ей приказано следить за мной.

— Простите, — пробормотала она. — Надо было все рассказать вам сразу, но, понимаете, приказ… Мы не хотели травмировать вас…

— А Дженнифер знала, что она не первая?

— Нет.

У меня отвисла челюсть. От ужаса перехватило горло.

— Так вы ей тоже врали! — прохрипела я.

— Все было не так, — возразила Линн, не глядя мне в глаза. — Решение было принято с самого начала. Чтобы не пугать вас понапрасну.

— И Дженнифер?

— Да.

— Если я правильно поняла вас, она не знала, что человек, который шлет ей письма, уже кого-то убил?

Линн не ответила.

— И решения за нее принимали другие?

— Нет, не так, — поправила Линн.

— Что «не так»?

— Я тут ни при чем, — заявила Линн, — но я знаю, что все хотели как лучше. Они думали, что спасут ее.

— Но тактика защиты Дженнифер и Зои не сработала. — Я глотнула виски и закашлялась. К спиртному я не привыкла. Мне стало страшно. — Простите за неприятный разговор, Линн, но мне тяжелее, чем вам. Речь идет о моей жизни. Это меня грозят убить.

Она шагнула ближе:

— Вы не умрете.

Я отпрянула. Не хочу, чтобы эти люди прикасались ко мне. Их жалость мне не нужна.

— Объясните еще одно, Линн. Вы уже несколько дней торчите у меня. Сидите в доме, пьете чай, не отказываетесь перекусить. Я рассказываю вам, как я живу. Вы видели меня босиком, на диване, полураздетой. Понимали, что я верю и доверяю вам. И о чем же вы все время думали?

Линн молчала. Я ждала ответа и потягивала виски.

— По-вашему, я дура? Все вокруг знают мою подноготную, а я — почти ничего. Интересно, как бы вы почувствовали себя на моем месте?

— Не знаю.

Я отхлебнула еще глоток. Спиртное начинало действовать. Чтобы напиться, мне нужно немного. И неудивительно: тело у меня сильное, а голова слабая. Мне становилось все труднее сдерживать ярость, которая пульсировала где-то в глубине. Алкоголь распространился по всему организму, краски стали мягкими, размытыми, лучи заходящего солнца приятно согревали.

— Вы охраняли и первую?

— Зоя? Нет. Я видела ее только однажды. Незадолго до…

— А Дженнифер?

— Я постоянно была при ней.

— Какие они были? Похожие на меня?

Линн допила чай.

— Простите. Мне жаль, что вас держат в неведении. Но разглашать такие подробности нам запрещено. К сожалению.

— Вы что, не понимаете? — Я повысила голос. — Этих женщин я никогда не видела. Я не знаю даже, как они выглядели. Но у нас есть кое-что общее. Я хочу знать про них все. Это мне поможет.

Линн замкнулась в себе. Стала похожа на бюрократа-чиновника.

— Обратитесь к инспектору Линксу. А я не имею права раскрывать тайну следствия. — На ее лице опять отразилось человеческое участие. — Послушайте, Надя, это вопрос не ко мне. Документы по делу я даже не видела. Я здесь сбоку припека, как и вы.

— Я-то нет, — возразила я, — а жаль. Я в самом эпицентре. Значит, вы просто хотели, чтобы я доверяла вам и считала, что скоро все образуется?

«Будь она проклята, — думала я. — Чтоб им всем провалиться!» Мы вошли в дом, не глядя друг на друга. Линн сделала сандвичи с остатками ветчины, мы сели перед телевизором. На экран я не смотрела. Сначала я с досадой вспоминала недавние события, разговоры с Линн, Линксом, Камероном. Припомнила, как лежала в постели с Камероном, как он смотрел на меня. Наверное, это особое удовольствие — заниматься любовью с женщиной, которая скоро умрет, но еще не знает об этом. Единственный соперник — убийца! Да, удачный сценарий для экстремального секса. Чем дольше я об этом думала, тем сильнее меня тошнило: казалось, крысы обглодали мне грудь и между ногами.

Раньше я никогда и ничего не боялась. Я не из пугливых. Я легко влюблялась, быстро вскипала и так же быстро отходила, волновалась, радовалась. Кричала, плакала, хохотала. Все эмоции у меня почти на поверхности, их легко вызвать наружу. А страх спрятан на дне. Сейчас мне страшно, но страх не заглушает другие чувства так, как ярость или похоть. Это все равно что перейти из света в тень: зябкая прохлада, призрачный свет. Иной мир.

Я не знала, к кому обратиться. Подумала о родителях, но тут же отвергла эту мысль. Они уже пожилые, нервные люди. Встревожатся, не дослушав меня до конца. Зак — милый унылый Зак. Или Дженет. Кто из моих знакомых силен духом, спокоен и надежен как скала? Кто выслушает меня? Кто меня спасет?

Неожиданно мои мысли перескочили на погибших женщин. Я знала только их имена, да еще то, что у Дженнифер Хинтлшем трое детей. Младший сын — вылитый херувим с воинственным личиком. Две женщины. Зоя и Дженни. Какие они, что с ними было? Наверное, тоже лежали без сна в темноте, как я сейчас, охваченные тем же леденящим ужасом. И были так же одиноки. Их уже не две, а три — три женщины и один безумец. Зоя, Дженни и Надя. Надя — это я. Но почему? Я думала и прислушивалась к ночным звукам. Почему они и почему я? Именно я?

Свернувшись под одеялом, глотая слезы, я поняла, что должна выйти из состояния слепого и бесполезного ужаса, когда бешено колотится сердце. Нельзя прятаться и ждать, что кто-нибудь придет и спасет меня от этого кошмара. Рыдать под одеялом бессмысленно. Во мне включился некий механизм готовности к действиям.

Я уснула уже под утро, а когда проснулась, утомленная тревожными снами, смелее или решительнее не стала. Но паника отступила. В десять я попросила Линн выйти: мне надо позвонить. Она ответила, что подождет в машине, а я заперла за ней дверь и позвонила Камерону на работу.

— Я в отчаянии, — признался он, едва взяв трубку.

— Вот и хорошо. Я тоже.

— Ты считаешь, что я предал тебя. И мне тяжело.

— И правильно. Но ты можешь мне помочь.

— Всем, чем могу.

— Я хочу посмотреть материалы по этому делу. Обо мне и остальных.

— Это невозможно. Материалы дела мы никому не показываем.

— Знаю. Но я хочу их видеть.

— Даже не проси.

— Выслушай меня, Камерон. По-моему, ты вел себя отвратительно. Как извращенец. Ты упивался сексом с потенциальной жертвой. Впрочем, мне тоже понравилось, я уже совершеннолетняя и так далее. Мстить мне не интересно. Я просто хочу кое-что прояснить. Если ты не принесешь мне дело, я съезжу к Линксу, расскажу о нашей связи, может, поплачусь немного, объясню, что ты воспользовался моей слабостью…

— Нет!

— А еще позвоню твоей жене и обо всем расскажу.

— Нет, это же… — Он закашлялся. — Умоляю, только ничего не говори Саре! У нее депрессия, она не выдержит.

— А мне плевать, — отрезала я. — Пусть мучается. Или принеси мне документы.

— Ты этого не сделаешь, — задушенно просипел он. — Ты не такая.

— Слушай дальше. Где-то в городе есть человек, который уже убил двух женщин и хочет убить меня. Поэтому мне нет дела до твоей карьеры и чувств твоей жены. Хочешь проверить — попробуй. А мне завтра же утром нужны материалы всех трех дел и время, чтобы изучить их. Потом можешь увезти обратно.

— Но я не могу!

— Тебе решать.

— Ладно, попробую.

— Только привези все.

— Сделаю что смогу.

— Уж постарайся. Подумай о своей карьере. И о жене.

Я думала, что расплачусь или буду сгорать от стыда, положив трубку, но я только переглянулась со своим отражением в зеркале над камином. Хоть одно дружелюбное лицо.

Глава 39

Я убрала хлам с большого стола в гостиной, но места все равно не хватило. Камерон отделался от Линн и в три приема перетащил груз в дом. Два раздутых пакета и две коробки. Три папки — красная, синяя и бежевая. Папки на столе не поместились. Камерон тяжело отдувался, побледнел и взмок. Кожа у него на лице стала сероватой.

— Это все? — насмешливо осведомилась я, когда к моим ногам легла последняя папка.

— Нет.

— Я же сказала: привези все.

— Мне понадобился бы фургон, — возразил он. — Часть документов нельзя выносить из кабинета, к другим у меня нет доступа. И вообще не знаю, зачем они тебе. Ты все равно не разберешься. — Он сел на неудобный венский стул. — У тебя два часа. Но если ты кому-нибудь проболтаешься, я лишусь работы.

— Подожди, — отмахнулась я. — В каком порядке смотреть?

— Только ничего не перепутай, — попросил он. — В серых папках — показания, в синих — наши отчеты и протоколы. В красных — заключения экспертов и материалы с места преступления. Все в беспорядке. Кстати, папки подписаны.

— А где фотографии?

— В альбомах. Они перед тобой.

Я посмотрела, куда он указывал. Странно: полицейские хранят фотографии с места преступления в альбомах, в которые обычные люди вклеивают семейные снимки. Меня пробрал озноб. Кому это могло прийти в голову?

— Найди. Хочу посмотреть, какими они были. Камерон подошел к столу и начал листать бумаги в папках, чертыхаясь вполголоса.

— Вот, — показал он, — и вот.

Я потянулась к папке, Камерон взял меня за руку.

— Прости… — начал он.

Я высвободилась. Времени было мало.

— Уматывай, — велела я. — Иди в сад. Когда закончу — позову.

— А если не уйду? — устало спросил он. — Позвонишь моей жене?

— При тебе я не могу сосредоточиться.

— Надя, тебе будет тяжело.

— Я сказала: выйди!

Медленно и нехотя он покинул комнату.

Я помедлила над первой папкой, осторожно коснулась ее, словно боясь, что меня ударит током. Мне предстояло увидеть то, что невозможно забыть. Все вокруг станет другим. Я сама изменюсь.

Наконец я открыла папку. И увидела ее. Снимок был приклеен к листу бумаги. Зоя Аратюнян. Родилась 11 февраля 1976 года. Я долго рассматривала фотографию. Наверное, ее сделали в отпуске. Зоя сидела на невысоком парапете, на фоне ярко-синего неба. Она щурилась от солнца, держала в руке темные очки и смеялась, что-то пытаясь сказать фотографу. Она была в зеленой майке и просторных черных шортах. Белокурые волосы свисали до плеч. Хорошенькая? Пожалуй. По снимку точно не определишь. Веселая — это точно. Такие фотографии обычно пришпиливают к пробковой доске в кухне, рядом со списком покупок и телефоном вызова такси.

В той же папке нашлись отпечатанные на машинке листы. Именно то, что я искала. Парни, подруги, работодатели, ссылки, контактные телефоны, адреса. У меня наготове лежал блокнот. Я быстро переписала несколько имен и номеров, то и дело оглядываясь и убеждаясь, что Камерон не следит за мной в окно. Перерыла всю папку. Нашла еще один снимок — черно-белый, как для документа. Да, прелесть. Худенькая, с милым округлым личиком. Совсем юная на вид. Серьезная, но где-то в глазах мерцает смешинка — наверное, пока ее фотографировали, она изо всех сил старалась сдержать улыбку. Интересно, какой у нее был голос? Фамилия иностранная, но родилась Зоя неподалеку от Шеффилда.

Я закрыла папку и отложила в сторону. Теперь вторая. Дженнифер Шарлотта Хинтлшем, год рождения 1961, внешне ничем не напоминала Зою. Снимок был студийный. Наверное, стоял на туалетном столике в серебряной рамке. Дженнифер выглядела эффектнее, чем Зоя. Не красавица, но из тех женщин, вслед которым оборачиваются. Огромные темные глаза, высокие скулы на длинном узком лице. В ней было что-то старомодное, ее сняли в свитере под горлышко, с жемчужным ожерельем. Темно-каштановые волосы блестели. Эта женщина напомнила мне забытых английских кинозвезд пятидесятых годов, которые уже через десятилетие оказались не у дел.

Зоя была моложе меня, Дженнифер Хинтлшем — намного старше. Но не старее. Когда я встаю после бессонной ночи, старее меня выглядят разве что мумии двухтысячелетней давности. Дженни просто была взрослой. Наверное, с Зоей мы бы поладили. С Дженнифер — вряд ли. Я пролистала бумаги. Муж и трое детей, имена и даты. Черт! Я переписала кое-что.

Мне в голову вдруг пришла мысль. Я заглянула в ту же коробку, откуда Камерон достал обе папки, и нашла еще одну — с моей фамилией на обложке. Я открыла ее и увидела собственную фотографию. Надя Элизабет Блейк, 1971 года рождения. Меня передернуло. Через несколько недель эта папка переполнится, в полиции заведут новую.

Я взглянула на часы. Что же дальше? Какой в этом смысл? Утолить любопытство? Когда мне было одиннадцать лет, я ходила в местный бассейн с пятиметровой вышкой. Однажды я забралась на нее, ни о чем не задумываясь, встала на самый край пружинящей доски и прыгнула. То же самое я сделала и теперь.

Я придвинула к себе первый альбом в ярко-красной пластиковой обложке. В таком ожидаешь увидеть снимки девчушек, задувающих свечи на торте, и загорелых людей, играющих в мяч на пляже. Я открыла альбом и машинально перелистала. И ничего не поняла. Вернулась в начало. Да, это снимки с места убийства Зои Аратюнян. Ее квартира. А вот и она. Она лежала лицом вниз на ковре. Одетая, в трусиках и тенниске. Мертвой она не выглядела. Как будто просто уснула. Ее шея была туго перетянута какой-то лентой или галстуком, фотограф снял ее в нескольких ракурсах. А я все смотрела на трусики и тенниску. Тем утром она одевалась, даже не подозревая, что снимать одежду ей уже не придется. Дурацкая, но привязчивая мысль.

Я отмахнулась от нее и взяла второй альбом. Место смерти Дженнифер Хинтлшем, ее дом. Я принялась листать страницы, как в предыдущем, и вдруг замерла. Снимки были совсем другими. Одна фотография ошеломила меня: выпученные глаза, проволока на шее, разодранная или разрезанная одежда, раскинутые ноги, что-то вроде железного прута, втиснутого внутрь, — рассматривать я не стала. Я отшвырнула альбом, он отлетел к раковине. Я добежала до нее как раз вовремя: меня уже начало выворачивать. Желудок в муках опустошался. Я не сразу заметила, что в раковине полно грязной посуды. Теперь она стала еще грязнее.

Я умылась холодной водой и впервые в жизни вымыла посуду с омерзением, а ведь в колледже мне пришлось жить в одной квартире с подругой и двумя парнями. Возня с посудой меня слегка успокоила. Я сумела вернуться к столу и захлопнуть альбом, не заглядывая в него.

Мое время истекало. Смотреть все подряд было некогда. Я перерыла папки, быстро просматривая их содержимое. Увидела план квартиры Зои и дома Дженнифер. Пробежала глазами показания свидетелей. Показания были длинными, путаными и почти бессмысленными. Парень Зои, Фред, что-то бормотал о том, как она боялась, а он пытался успокоить ее. Подруга Луиза была в шоке. Когда Зою задушили, Луиза ждала ее под окном в машине. Показания свидетелей по делу об убийстве Дженнифер заняли десять пухлых папок. Я только успела убедиться, что свидетелями были преимущественно те, кто работал в доме. Очевидно, у Хинтлшемов имелась многочисленная прислуга.

Чуть подробнее я просмотрела заключения патологоанатомов. С Зоей все было довольно просто: смерть наступила от удушения поясом ее халата. Небольшие ушибы — следы борьбы с душителем. Мазки из вагины и ануса указывали, что в сексуальный контакт убийца с ней не вступал.

Заключение о причинах смерти Дженнифер было гораздо длиннее. Я заметила только некоторые детали: удушение тонкой проволокой, оставившей глубокий рубец на шее, резаные и колотые раны, кровоподтеки, лужицы крови, засохшие мазки и струйки, разрыв промежности, следы урины. Она обмочилась.

Целая папка была посвящена анализу писем. К ней прилагались копии всех писем, присланных Зое и Дженнифер, и я прочла их с ужасом и чувством вины, словно чужую любовную переписку. И вправду, любовную: в письмах обещали и клялись. Я увидела изображение изувеченной Зои из детского альбома. Как ни странно, только этот примитивный рисунок заставил меня расплакаться. Он недвусмысленно указывал на то, что один человек твердо решил уничтожить другого. Я полистала многостраничный анализ документов. В нем кто-то пытался увязать письма со знакомыми Зои: с ее парнем Фредом, бывшим парнем, риэлтором, потенциальным покупателем квартиры. Но резаные раны на рисунке (в отчете они сравнивались с такими же ранами на теле Дженнифер Хинтлшем) указывали, что убийца — левша. А все подозреваемые были правшами.

В отчетах с места преступления упоминались пробы пыли, волокон, волос и многого другого. Технические подробности я пропускала, не понимая в них ни слова. Но сообразила, что анализ проб почти ничего не дал. Итоговый отчет занимал всего одну страницу и был подписан Линксом, Камероном и прочими. В нем напрямик говорилось, что никакой связи между двумя убийствами не установлено. На одежде Зои, на ковре, постели и других вещах были найдены волосы недавних обитателей квартиры — а именно ее парня Фреда и самой Зои. Анализ волос и тканей из дома Дженнифер Хинтлшем был более подробным. В доме появлялось столько людей, что пробы пришлось брать несколько раз. Но два убийства связывали только медальон Дженнифер, найденный в квартире Зои, и снимок Зои, обнаруженный в доме Дженнифер. Ничего утешительного.

Я пролистала и служебные записки, подготовленные на разных стадиях следствия, в том числе протокол допроса под грифом «Строго секретно». Из него я узнала, что Дженнифер Хинтлшем перестали охранять потому, что ее мужу Клайву предъявили обвинение в убийстве Зои Аратюнян. Я выругалась.

Я уже собиралась позвать Камерона, когда наткнулась на еще одну ничем не примечательную папку. Графики дежурств, собрания, отпуска. Мое внимание привлекла приписка к копии какого-то отчета. Отчет был подготовлен Линксом для доктора Майкла Гриффена, а подписан Стадлером, Грейс Шиллинг, Линн и еще десятком незнакомых фамилий. По-видимому, вначале составители отчета отвечали на жалобы доктора Гриффена, что оба места преступления, особенно в квартире Зои Аратюнян, серьезно пострадали по вине первых полицейских, прибывших по вызову:

«Мы предпримем все меры, чтобы в дальнейшем доступ к местам преступлений был надежно и незамедлительно закрыт. Мы отдаем себе отчет, что из-за трудностей охраны это дело может быть раскрыто только с помощью экспертов. Постараемся оказать вам всемерное содействие».

Я позвала Камерона, и он тут же влетел в комнату. Подглядывал в окно? Да какая разница!

— Смотри, — я протянула ему отчет. — «В дальнейшем»? Вы что, настолько не верите в себя?

Он отложил папку.

— Ты просила привезти тебе все материалы дела, — отозвался он. — Мы готовы к любому исходу.

— А с моей точки зрения это выглядит иначе, — возразила я. — Речь идет о будущем месте смерти. Моей смерти.

— Ты видела их?

— Это ужасно. Хорошо, что теперь я все знаю.

Камерон начал собирать папки, складывать их в коробки и распихивать по пакетам.

— Все мы разные, — произнесла я.

Он замер:

— Что?

— Я думала, мы принадлежим к одному типу. Да, по фотографиям трудно судить, но все-таки ясно, что мы совершенно разные. Зоя была моложе и гораздо симпатичнее меня. Работала по-настоящему. Дженнифер выглядела как принцесса. До меня она бы не снизошла.

— Может быть, — грустно согласился Камерон, и я ощутила укол ревности и зависти. Он видел ее, разговаривал с ней. Знал, как звучал ее голос. Помнил характерные жесты, которые не опишешь в протоколе. — Все вы маленькие, — добавил он.

— Что?

— Невысокие ростом и худенькие, — пояснил он. — И живете в Северном Лондоне.

— Все ясно, — подытожила я. — За шесть недель погибли две женщины, а ты знаешь только, что убийца избегал рослых культуристок и не мотался по всей стране.

Камерон закончил складывать папки.

— Мне пора, — сказал он. — Скоро подъедет Линн.

— Камерон…

— Что?

— Я ничего не скажу твоей жене, Линксу и остальным.

— Вот и хорошо.

— Но могла бы.

— Так я и думал.

Теперь мы немного стеснялись друг друга. Мне было неудобно разговаривать с человеком, который видел меня голой, он стал мне противен. А еще меня смущало желание броситься в спальню, разрыдаться и долго лежать в постели, думая о смерти.

— Надя…

— Да?

— Прости за все. Все было так… — Он умолк, потер щеку ладонью, резко обернулся, словно боясь, что Линн уже пришла. — У меня есть еще кое-что.

— Что? — По тону я поняла, что новости не из приятных.

Он вынул из внутреннего кармана два сложенных вместе листка бумаги. Развернул их и распластал на столе.

— Мы перехватили их за последние несколько дней.

— Как?

— Одно прислали по почте. Второе бросили прямо в почтовый ящик.

Я уставилась на письма.

— Это пришло первым. — Камерон указал на листок, лежащий слева.

«Дорогая Надя, я хочу затрахать тебя до смерти. Подумай об этом».

Я ахнула.

— А это — два дня назад.

«Дорогая Надя, не знаю, что болтают тебе полицейские. Им не остановить меня. И они это понимают. Через несколько дней, через неделю или две ты умрешь».

— Я же обещал быть честным с тобой, — сказал Камерон.

— Знаешь, а я так радовалась, что письма больше не приходят. Думала, что он выбрал другую жертву.

— Прости. — Он снова оглянулся. — Надо перетаскать папки в машину, и поскорее. Мне очень жаль.

— Я умру, да? — спросила я. — Скажи правду.

Он уже подхватил коробку.

— Нет, что ты, — отозвался он, шагая к двери. — С тобой все будет в порядке.

Глава 40

— Я на Кэмденский рынок, — сообщила я. — Ухожу прямо сейчас.

Линн растерялась. Наступила суббота, едва минуло девять утра, а Линн, наверное, уже привыкла, что я валяюсь в постели до полудня. Последние два дня стали для меня кошмаром. Закрывая глаза, я снова видела фотографии. Спящая вечным сном Зоя, изуродованная Дженни. Я стояла перед Линн, уже умытая, одетая и непривычно приветливая, и собиралась уходить.

— Там же толкучка, — с сомнением отозвалась она.

— В самый раз. Толпа, музыка, дешевая одежда и украшения. Хочу накупить безделушек. А вы можете остаться дома.

— Конечно, я с вами.

— Приказ? Бедняжка Линн! Приходится ходить за мной по пятам, не грубить, ловко лгать. Наверное, скучаете по нормальной жизни.

— У меня все хорошо.

— Обручального кольца у вас нет. А парень?

— Есть. — Она снова покраснела, родинка ярко вспыхнула.

— Наверное, ждете не дождетесь, когда все кончится. Не важно как… Идем. Всего-то пять минут пешком.

* * *

Линн оказалась права насчет толкучки. Было жарко, небо выцвело, стало грязновато-голубым, Кэмденский рынок заполонили толпы народу. Линн явилась на дежурство в шерстяных брюках и высоких ботинках. На солнце она взмокла, волосы растрепались. Наверное, парится, со злорадством думала я. Я же нарядилась в лимонно-желтое платье без рукавов и сандалии, волосы собрала в хвост на макушке. И чувствовала себя свежей и легкой. Мы пробирались сквозь толпу, от тротуаров веяло жаром. Я вертела головой в приливе эйфории — давно я не видела столько людей сразу. Панки, байкеры, девушки в ярких платьях и пестрых юбках, мужчины с рябыми лицами и бегающими глазами, шныряющие всюду подростки — с той неловкостью в движениях, которая, слава Богу, теряется с возрастом. Я принюхивалась и улавливала запахи пачулей, травки, курений, ароматических свечей и самого обычного пота.

На углу, где торговали свежевыжатыми соками, я заказала нам обеим сок из манго и апельсинов и крендельки. Потом купила двадцать тоненьких серебряных браслетов за пять фунтов, надела их на запястье, и они весело зазвенели. Купила воздушный шелковый шарф, пару крошечных сережек, несколько ярких заколок для волос. И все это сразу надела на себя, чтобы руки остались свободными. А потом, пока Линн разглядывала деревянные фигурки, я улизнула. Это было очень просто.

Я сбежала по лестнице к каналу и промчалась по узкой дорожке до одной из соседних улиц. Улицу запрудила толпа, в которую я ловко ввинтилась. Я растворилась в ней. Если Линн бросится вдогонку, ей меня не разглядеть. Никто меня не найдет. Даже он, со взглядом-рентгеном. Я сама себе хозяйка.

Меня захватило ощущение свободы, я словно стряхнула с себя все, что налипло за последние несколько недель; страх, страсть и раздражение улетучились. Так хорошо мне уже давно не было. Я знала, куда иду. Весь путь я продумала вчера ночью. Действовать надо быстро, пока никто не успел опомниться.

* * *

Звонить пришлось несколько раз. Может, он ушел? Но шторы задернуты. Наконец за дверью послышались шаги и приглушенная брань.

Я не ожидала, что мне откроет такой рослый и молодой красавец. Светлые волосы падали ему на лоб, на загорелом лице блестели светлые глаза. Он был в одних джинсах, смотрел сонно.

— Что вам? — Тон был не слишком дружелюбным.

— Вы Фред? — Я попыталась улыбнуться.

— Да. Мы знакомы? — Он лениво и уверенно расплылся в улыбке.

Я представила рядом с ним Зою с запрокинутым радостным личиком.

— Простите, что разбудила, но у меня срочное дело. Можно войти?

Он вскинул брови:

— А вы кто?

— Меня зовут Надя Блейк. Я пришла потому, что мне угрожает тот же человек, который убил Зою.

Я думала, он просто удивится, но он пошатнулся, как от удара. Чуть не упал.

— Что? — выговорил он.

— Можно войти?

Он отступил, впуская меня. Смотрел растерянно. Я прошла мимо, он провел меня наверх, в тесную гостиную.

— Кстати, мои соболезнования, — начала я.

Он впился в меня взглядом:

— Откуда вы про меня узнали?

— Видела в списке свидетелей.

Он взъерошил пятерней волосы и потер глаза.

— Хотите кофе?

— С удовольствием.

Он вышел, а я огляделась. Я думала, что увижу фотографию Зои, какое-нибудь напоминание о ней, но ошиблась. На полу валялись журналы: садоводство, путеводитель по лондонским клубам, телепрограмма. На полках лежали камни-голыши, из которых я выбрала мраморный, размером с утиное яйцо, и взвесила его на ладони. Потом осторожно положила обратно, взяла со спинки стула коричневую фетровую шляпу, надела ее на указательный палец. Мне хотелось узнать что-нибудь о Зое, но, похоже, здесь она не бывала. Я сняла с полки резную деревянную утку. Вошел Фред, и я поспешно поставила фигурку на место.

— Что это вы делаете? — подозрительно спросил он.

— Просто смотрю. Извините.

— Вот ваш кофе.

— Спасибо. — Я не предупредила, что не люблю кофе с молоком.

Фред сел на диван, который попал в эту комнату явно со свалки, и указал мне на стул. Свою кружку он держал обеими руками. И молчал.

— Жаль, что ее уже нет, — не зная, с чего начать, пробормотала я.

— Да. — Он пожал плечами и отвернулся.

А чего я ждала? Почему-то мне казалось, что мы связаны незримыми узами: он знал Зою и по этой причине был мне ближе любой подруги.

— Какая она была?

— Какая? — Он нахмурился. — Веселая, симпатичная, ну и все такое. Чего вы от меня хотите?

— Понимаю, это звучит глупо, но я просто хочу узнать о ней: про ее любимые цвета, одежду, сны, как она реагировала на те письма, словом, все… — Мне не хватило дыхания.

Он поморщился — чуть ли не с отвращением.

— Ничем не могу помочь.

— Вы любили ее? — выпалила я.

Он вытаращил глаза так, словно услышал непристойность.

— Мы встречались.

Встречались. У меня упало сердце. Он даже не знал ее и не хотел знать. «Встречались» — вот и вся эпитафия.

— И вы не спрашивали, каково ей? Когда ей начали угрожать? А что было потом, когда ее убили?

Фред дотянулся до пачки сигарет и спичек, лежащих на низком столике у дивана.

— Нет. — Он закурил.

— Я видела только старые фотографии Зои. У вас нет последних?

— Нет.

— Ни одной?

— Не люблю фотографии.

— А ее вещи? Неужели вы ничего не сохранили?

— Зачем? — Его лицо стало непроницаемым.

— Простите, наверное, я выгляжу по-дурацки. Просто эти две женщины мне близки.

— Две женщины? Вы о чем?

— Кроме Зои была убита Дженнифер Хинтлшем.

— Что?! — Он вскочил. Поставил кружку на стол, расплескав кофе. — Какого черта?

— Так я и думала. Полицейские скрыли от всех. Я сама узнала случайно. Эта женщина получала такие же письма. Ее убили через несколько недель после Зои.

— Но… но… — Фред не знал, что сказать. Потом уставился на меня в упор. — Эта вторая…

— Дженнифер.

— Ее убил тот же человек?

— Да.

Фред присвистнул.

— Вот дерьмо… — пробормотал он.

— Да, — согласилась я.

Тревожно зазвонил телефон, мы оба вздрогнули. Фред схватил трубку и повернулся ко мне спиной.

— Да. Ага, уже. — Пауза, и затем: — Подгребай, а потом заедем за Грэмом и Дунканом. — Он положил трубку и посмотрел на меня: — Сейчас ко мне придут. Всего хорошего, Надя. Ничем помочь не могу.

Как это? Такого не может быть. Я беспомощно смотрела на него.

— Всего хорошего, Надя, — повторил он, почти подталкивая меня к двери. — Будьте осторожны.

* * *

Я шла понурив голову, наугад двигаясь к станции метро. Бедная Зоя, стучало у меня в висках. Фред оказался человеком, начисто лишенным воображения, самодовольным и бессердечным красавцем. Наверное, на письма с угрозами ему было плевать, как бы он там потом ни распинался в полиции. Я перебрала в памяти все, что услышала от него, — нет, ради этого удирать от Линн не стоило. Мне вдруг стало страшно. Я совсем одна, никто меня не охраняет. Мне показалось, что из толпы за мной кто-то следит.

Внезапно мне преградили путь. Мужчина стоял передо мной и смотрел сверху вниз. Темные волосы, бледное лицо, блестящие зубы. Это еще кто?

— Привет! Замечтались?

Я уставилась на него.

— Вы ведь Надя? Хозяйка антикварного компьютера?

Наконец-то я вспомнила его и вздохнула с облегчением. Улыбнулась:

— Да-да! Простите, я…

— Моррис. Моррис Бернсайд.

— Ну конечно! Здравствуйте!

— Как живете, Надя? Как дела?

— Что?.. Все в порядке, — рассеянно отозвалась я. — К сожалению, я спешу…

— Тогда не буду задерживать. С вами точно все в порядке? Какая-то вы не такая.

— Устала, вот и все. До свидания.

— До свидания, Надя. Берегите себя. До встречи.

* * *

Особняк был великолепен. Я восхищалась им на снимках, но в жизни он оказался еще прекраснее: окруженный садом, с большим крыльцом, с увитыми глицинией белыми стенами. Здесь все дышало довольством и говорило о хорошем вкусе и достатке. Только теперь я узнала, как пахнет богатство. Окна второго этажа. В какой-то из этих комнат погибла Дженнифер. Я пригладила волосы и нервно затеребила лямки дешевого платьица. Потом решительно подошла к двери и позвонила.

Мне казалось, откроет сама Дженнифер: я так и видела в дверях ее узкое лицо и блестящие темные волосы. Со мной она будет вежлива, как полагается воспитанным людям, но даст понять, что мне здесь делать нечего.

— Да? — Дверь открыла не Дженнифер, а рослая элегантная женщина с гладко зачесанными назад светлыми волосами. В ушах сверкали бриллиантовые сережки. На незнакомке были черные брюки отличного покроя и шелковая блузка абрикосового оттенка. Я успела прочитать протокол допроса Клайва и догадывалась, кто это такая. — Что вы хотели?

— Мне надо поговорить с Клайвом Хинтлшемом. Меня зовут Надя Блейк.

— А это срочно? — с леденящей душу любезностью спросила незнакомка. — Как вы понимаете, у нас гости.

Из глубины дома действительно слышался гул голосов и смех. Субботний полдень, безутешный вдовец Клайв и его любовница устраивают званый обед. Я различила звон бокалов.

— Очень срочно.

— Тогда входите.

В громадном холле эхо отвечало голосам. Значит, вот где она жила, думала я, оглядываясь. Мечтала о прекрасном доме. А теперь здесь хозяйничает другая — видно, что ремонт идет полным ходом. В боковой комнате стремянки и банки с краской. Мебель в холле накрыта чехлами.

— Может, подождете здесь?

Но я двинулась за ней. Вместе мы вошли в просторную гостиную со свежевыкрашенными светло-серыми стенами и большими застекленными дверями, ведущими в ухоженный сад. На каминной полке — фотография всех троих сыновей в серебряной овальной рамке. Снимка Дженнифер нет и в помине. А если такое случится со мной? Просто исчезну, как кану в воду?

В комнате я насчитала человек десять — двенадцать — все стояли стайками, держа в руках бокалы. Может, раньше они дружили с Дженнифер, а теперь пришли познакомиться с новой хозяйкой дома. Она подошла к солидному седоватому мужчине с обрюзгшим лицом. Положила руку ему на плечо и что-то пробормотала на ухо. Он резко обернулся и подошел ко мне.

— Что вам? — бесцеремонно осведомился он.

— Простите за вторжение.

— Глория сказала, у вас ко мне разговор.

— Меня зовут Надя Блейк. Мне угрожает тот же человек, который убил Дженнифер.

Выражение его лица не изменилось. Он только оглянулся, убеждаясь, что на нас никто не смотрит.

— И чего вы хотите от меня?

— Вы не понимаете? Вашу жену убили. Теперь угрожают убить меня.

— Сожалею, — бесстрастно ответил он. — Я-то здесь при чем?

— Я думала, вы расскажете мне про Дженнифер.

Он отпил вина и повел меня в угол.

— Я уже рассказал полицейским все, что считал нужным. Не понимаю, зачем вы сюда явились. Мы пережили трагедию. Теперь я просто пытаюсь вернуться к жизни.

— У вас прекрасно получается, — съязвила я, многозначительно оглядевшись.

Он побагровел.

— Как вы смеете?! — свирепо выпалил он. — Уходите отсюда, мисс Блейк.

Меня захлестнули ярость и унижение, я что-то забормотала, пытаясь оправдаться. И тут заметила мальчика-подростка, одиноко сидящего на подоконнике. Он был худой и бледный, с сальными светлыми волосами, темными кругами под глазами и прыщиками на лбу. От него веяло безысходностью, которую ощущают только нескладные подростки, а еще ужасом и растерянностью ребенка, потерявшего мать. Джош, старший сын Дженни. Он ответил на мой взгляд. Глаза у него были огромные, темные и влажные, как у спаниеля. Прекрасные глаза на некрасивом лице.

— Я ухожу, — сказала я. — Извините, что побеспокоила. Просто мне страшно. Мне нужна помощь.

Он кивнул. Может, он был и не жесток, но наверняка глуп и самодоволен. Самый обычный человек. Разве что слабый духом и эгоистичный.

— Сожалею. — Он равнодушно пожал плечами.

— Спасибо. — Я повернулась, стараясь не расплакаться и не замечать, что все смотрят на меня, как на выставленную за дверь попрошайку.

В холле малыш на трехколесном велосипеде быстро-быстро подкатился ко мне и затормозил.

— А я тебя знаю! Ты клоун! — закричал он. — Лина, к нам пришла тетя клоун! Иди скорее!

Глава 41

— Беру все, — решила я. — Яичницу с беконом, тосты, картошку, помидоры, сосиски и грибы. А это что у вас?

Женщина за прилавком посмотрела, куда указывает мой палец.

— Кровяная колбаса.

— И ее тоже. И чай. А вы?

Линн побледнела — наверное, при виде горы у меня на тарелке.

— Пожалуй, тост, — решила она. — С чаем.

Мы вынесли подносы на залитую солнцем веранду кафе на окраине парка. Здесь мы оказались первыми посетителями, поскольку явились к открытию. Я выбрала уютный столик в углу, мы сгрузили на стол тарелки, стаканы и чайники. Первым делом я умяла яичницу, проткнув желток так, что он растекся по тарелке. Линн смотрела на меня с брезгливым неодобрением.

— Что, не нравится? — спросила я, вытирая губы бумажной салфеткой.

— Обычно так рано я не ем. — Она деликатно отпила чаю и откусила тост.

Стояло чудесное утро. Воробьи дрались под столиком за крошки, белки гонялись друг за другом по ветвям вековых деревьев по обе стороны дорожки парка. Я позволила себе на несколько секунд забыть про Линн. Жевала сытный завтрак и запивала его крепким красноватым чаем.

— Если хотите, я могу отойти, когда придет ваша подруга, — предложила Линн.

— Не трудитесь. Вы ее знаете.

— Что? — Линн удивилась.

Я медлила, наслаждаясь триумфом. Наверное, во мне умер великий фокусник.

— Это Грейс Шиллинг.

И я торжествующе откусила помидор-гриль, потом ломтик бекона.

— Но… — Линн запнулась.

С полным ртом я могла только вопросительно промычать. Стало ясно, что Линн не знает, какой из десятка вопросов задать первым.

— Кто… кто назначил встречу?

— Я.

— А… инспектор Линкс знает?

Я пожала плечами:

— Наверное, доктор Шиллинг ему сказала. Меня это не волнует.

— Но ведь…

— А вот и она.

Доктор Шиллинг вошла в кафе. К этому времени уже несколько столиков было занято — семьи с детьми, пары с воскресными газетами, — поэтому она заметила нас не сразу. Одета она была, как всегда, элегантно, но чуть небрежно, по-выходному. Синие брюки заканчивались повыше щиколоток, черный свитерок с V-образным вырезом открывал белую шею. Грейс была в темных очках.

Наконец высмотрев нас, она подошла, сняла очки, положила их на стол вместе со связкой ключей и, что интересно, пачкой сигарет. Окинула меня взглядом, поморщилась. Потом ее лицо снова приняло невозмутимое выражение, а мне представилось, что меня застали в хлеву, уписывающей за обе щеки свинячью еду.

— Хотите позавтракать? — спросила я.

— Я не завтракаю.

— Обходитесь черным кофе с сигаретой?

— Да, больше ни на что не хватает времени.

Я перевела взгляд на растерянную и перепуганную Линн.

— Принесете доктору Шиллинг кофе? — спросила я.

Линн убежала.

— Хорошо иметь личного секретаря, — усмехнулась я. — Я не прочь. Вы говорили с Линксом?

Она закурила.

— Я известила его, что вы просили меня о встрече.

— И что?

— Он удивился.

Я подчистила корочкой остатки желтка на тарелке.

— Поговорим откровенно? — предложила я.

— Что вы имеете в виду?

— Я видела дело, — сообщила я. — Не все, конечно. Оно попало ко мне необычным путем, поэтому распространяться об этом я не буду.

Она изумилась. Еще бы! К удивлению собеседников я уже начинала привыкать. Глубоко затянувшись сигаретой, она поерзала на стуле. Ей было не по себе. Боялась, что ситуация выйдет из-под контроля? Хорошо бы.

— Зачем же тогда вы меня позвали?

— Хочу задать несколько вопросов. Мне известно, что вы с самого начала врали мне. — Она резко вскинула голову, открыла рот, но не издала ни звука. — Не важно. Мне это уже не интересно. Просто я знаю, что стало с Зоей и Дженнифер. Видела отчеты о вскрытии. Никаких иллюзий у меня не осталось. И вас я прошу об одном — быть со мной откровенной.

Вернулась Линн с кофе.

— Мне уйти? — спросила она.

— Извините, Линн, но вас этот разговор не касается, — заявила я.

Она вспыхнула и пересела за соседний столик. Я продолжала:

— Про всю работу полиции не скажу, не сталкивалась, но в том, что меня не сумеют защитить от убийцы, я ничуть не сомневаюсь. Под вашей защитой уже находились две женщины, и обе погибли.

— Надя, я понимаю, каково вам сейчас, — ответила Грейс, — но все не так просто. В случае с мисс Аратюнян…

— Зоя.

— Да. В этом случае степень угрозы мы оценили слишком поздно. А с миссис Хинтлшем произошло недоразумение…

— Вы имеете в виду арест ее мужа?

— Да, поэтому вы должны понять, что ваша ситуация — особенная.

Я налила себе еще чаю.

— Грейс, вы меня не так поняли. Я не собираюсь подсчитывать очки, подавать в суд или требовать гарантий. Но не оскорбляйте меня, не твердите, что мне не о чем беспокоиться. Я же видела ту служебную записку, где говорится, как следует действовать на месте моего убийства.

Грейс снова закурила.

— Чего вы от меня хотите? — нетерпеливо спросила она.

— Ваших отчетов я не нашла. Может, потому, что в них было сказано что-то неприятное мне. Мне надо знать все, что знаете вы.

— Не уверена, что смогу вам помочь.

— Скажите, почему я? Я думала, что найду между нами что-то общее. Но узнала только, что все мы маленького роста.

Грейс задумалась и глубоко затянулась.

— Да, — подтвердила она. — Все вы привлекательны, но по-разному.

— Приятно слышать.

— И уязвимы. Садисты охотятся за женщинами так, как хищники — за другими животными: выбирают робких, нерешительных. Зоя Аратюнян еще не освоилась в Лондоне. Дженни Хинтлшем попала в капкан несчастного брака. Вы только что расстались с парнем.

— И это все?

— Вполне достаточно.

— А что известно о нем?

Она опять задумалась.

— Улики есть, — заговорила она. — Их не может не быть. Вопрос в другом: как распознать их. Французский специалист по криминологии доктор Локар однажды точно подметил, что каждый преступник оставляет на месте преступления частицу себя — не важно, насколько малую, — и всегда уносит что-то с собой. Пока мы не выясним, какие улики он оставляет, могу сказать только, что он белый. Под тридцать лет или чуть за тридцать. Выше среднего роста. Физически крепкий. С высшим образованием — вероятно, университетским. Но об этом вы наверняка догадались сами.

— Я его знаю?

Грейс затушила сигарету, открыла рот, закрыла и впервые горестно нахмурилась. Ей никак не удавалось взять себя в руки.

— Надя, — наконец начала она, — я очень хотела бы чем-нибудь помочь. Сказать, что убийцы вы не знаете, иначе бы полицейские уже вычислили его. Но им может оказаться близкий друг или давно забытый знакомый. Или человек, которого вы видели всего раз в жизни.

Я огляделась. И порадовалась, что мы встретились солнечным утром, в парке, где полно детей.

— Не хотела говорить об этом, — произнесла я, — но я не успела зажмуриться, когда увидела фотографию убитой Дженни… Вы же видели ее. Не могу поверить, что кто-то из моих знакомых способен на такое.

Грейс водила длинным тонким пальцем по краю кофейной чашки.

— Он очень организованный человек. Вспомните, как тщательно он готовит письма и доставляет их.

— Но я не понимаю, почему полиция не сумела защитить женщин, которым он угрожал.

Грейс закивала:

— Я начала одно расследование. О подобных случаях. Одно такое дело было раскрыто несколько лет назад в Вашингтоне. Мужчина посылал женщинам письма с угрозами. Муж первой из них нанял телохранителей, но ее все равно убили, причем в собственном доме. Рядом со второй круглосуточно дежурили полицейские, но ее изуродовали и убили в собственной спальне, когда дома находился муж. Мне не хочется рассказывать об этом вам, но вы же требовали откровенности. Такие люди, как убийца, мнят себя гениями. Но они не гении. Просто одержимые. Что у них не отнимешь, так это мотивацию. Им нравится заставлять женщин страдать, а потом убивать их. В преступления убийцы вкладывают всю свою силу, изобретательность и ум. Полиции нечего противопоставить такой целеустремленности.

— И что стало с тем вашингтонским убийцей?

— Его поймали с поличным.

— А женщину спасли?

Грейс отвернулась:

— Не помню. Могу сказать только, что мы имеем дело не с потным психопатом, живущим в коробке под мостом. Скорее всего сейчас он на работе. По словам подруги Теда Банди, после двух убийств подряд он вернулся домой как ни в чем не бывало.

— Банди? Кто это?

— Еще один серийный убийца.

— Но зачем ему все это? — воскликнула я. — Почему бы просто не нападать на женщин в темных переулках?

— Трудности ему приятны. Я пытаюсь объяснить вам, что здесь здравые рассуждения о характере и мотивах бессмысленны. Ваши деньги ему не нужны. Ненависти к вам он не испытывает. По крайней мере так он считает. Возможно, он даже уверен, что любит вас. Вспомните письма — ведь это любовные письма, хоть они и написаны извращенцем. Он одержим женщинами, которых выбирает.

— Вы хотите сказать, он наркоман, а я наркотик.

— В некотором роде.

— Но зачем? Вся эта суета — письма, рисунки, страшный риск, а потом ужасные убийства? Зачем?

Я заглянула в глаза Грейс. Ее лицо превратилось в непроницаемую маску.

— Думаете, для тяжких преступлений нужны серьезные мотивы? Рано или поздно этот человек попадет в тюрьму, и кто-то, может, даже я, узнает подробности его биографии. Возможно, в детстве его избивали родители или высмеивал дядя, или же он получил травму головы с повреждением мозга. Вот вам и причина. Конечно, есть тысячи людей, обиженных с детства и с травмами головы, которые тем не менее не стали психопатами. Просто ему это нравится. Ведь почти у каждого есть любимые занятия.

— И что же дальше?

Она снова закурила.

— Он смелеет. Первое убийство было почти случайным. Наверное, он даже не смотрел на нее, просто пытался уничтожить как личность. Второе сопровождалось насилием. Это известный сценарий. Постепенно убийства становятся все более жестокими и бесконтрольными. И наконец преступник попадается.

Мне показалось, что тучи заволокли солнце. Я подняла голову. Нет. Небо чистое.

— Значит, мне еще повезло — я не первая.

Мы обе встали. Линн виновато отводила глаза. Я повернулась к Грейс.

— Как вам живется, последние месяцы? — спросила я. — Вы довольны своей работой?

Она надела очки, взяла ключи и сигареты.

— Я бросила курить… когда это было? Кажется, пять лет назад. Теперь опять начала. Меня не покидает мысль, что я где-то допустила ошибку. Когда он попадется, наверное, я все пойму. — Она грустно улыбнулась. — Нет, сочувствия я не прошу. — Она вынула что-то из кармана и подала мне. Визитка. — Звоните в любое время.

Я взяла визитку и из вежливости заглянула в нее.

— Вряд ли вы подоспеете вовремя, — сказала я.

Глава 42

Когда я училась в колледже, взрослела и готовилась жить в мире взрослых, одна моя подруга умерла от лейкемии. Ее звали Лора, у нее были крошечные ступни, щеки как яблочки и хриплый смех. Она заболела на первом курсе и умерла еще до выпускных экзаменов. Мы ужасающе быстро смирились с ее смертью и отсутствием, лишь изредка в приливе сентиментальности и стыда вспоминали о ней. Но теперь я часто думала о Лоре. Я с тревогой понимала, что сейчас она — и Дженни с Зоей — ближе мне, чем живые подруги.

Даже Зак и Дженет отдалились. Мое положение внушало им страх и растерянность. Они часто звонили мне, но навещали редко, а когда мы все-таки встречались, разговор не клеился: я уже жила в тени, а они — на солнце. В присутствии друг друга нам становилось неуютно. Туда, где очутилась я, им вход был закрыт, а я не могла вернуться к ним. Я с содроганием вспоминала, как однажды, перед самой смертью, когда всем было ясно, что дни Лоры уже сочтены, она сказала — точнее, выкрикнула, — что будто сидит в приемной, в зале ожидания, где для нее вскоре отворится дверь. Помню, как жутко мне стало тогда. Мне представились дверь, кромешная тьма за ней и шаг из освещенной, обставленной комнаты в пустую бездну.

Лора прошла через все стадии привыкания к смерти: недоверие, гнев, горе, ужас и наконец ошеломленно, оцепенело смирилась — наверное, устав от лечения и вспышек надежды и отчаяния. Однажды вечером после ее смерти мы выпили и вдруг яростно заспорили, прожила бы она дольше, если бы предпочла покорности борьбу. Раньше смирение представлялось мне рукой, нежно высвобождающейся из руки близкого, а теперь, после снимков и документов в деле, мне виделись две руки, цепляющиеся за каменный карниз, и тяжелый каблук, топчущий их. Кто-то из нас сказал, что Лора напрасно так быстро сдалась — словно во всем была виновата она, а не жестокая судьба.

А я решила бороться. Я не знала, изменит ли это хоть что-нибудь, и не хотела знать. Дрожать в слепом ужасе, сидя в гребаном зале ожидания и глядя на дверь напротив, я не собиралась, мне был ненавистен сжимающий сердце, иссушающий губы, выворачивающий, животный ужас, который терзал меня последние несколько дней. Я видела снимки, читала протоколы. Говорила с Грейс. Я уже не верила в Линкса и Камерона — отчасти потому, что они не верили в себя и ждали только моей смерти. Значит, надеяться можно на себя. Только на себя. А ждать я никогда не любила.

Одно я знала точно. Я не собиралась торчать дома, прятаться от Линн и собственного страха. Как ни странно, мы с Линн ни разу не заговаривали о моей возможной смерти. Эта тема была под запретом. Мы только обсуждали планы, уточняли детали, договаривались, где Линн будет ждать меня. Мы уже не обедали вместе, не покупали чипсы, не готовили тосты на завтрак. Я перестала относиться к Линн как к гостье или подруге.

* * *

Через день после встречи с Грейс Шиллинг я отправилась на каток с Клер — актрисой, которая чаще отдыхала, чем работала. Она умела кататься спиной вперед и выделывать кренделя, от которых у меня кружилась голова. Линн и вторая женщина-констебль мрачно сидели у бортика, глядя, как я врезаюсь в стайки детей, опрокидываю их, как кегли, и падаю, разметав руки и ноги. Позднее в тот же день я напросилась к Заку, по моей просьбе он безропотно созвал гостей. Пока Линн ждала у дома, мы ели тако. Я перепила красного вина, расшумелась, глупо острила и плюхнулась на сиденье ждущей машины только в два часа утра. Но все время, пока я наливалась спиртным и флиртовала со стеснительным Теренсом, явным гомиком, я думала, как быть дальше. Грейс сказала, что серийные убийцы всегда опережают противников на несколько шагов: они более сосредоточенны, решительны, настойчивы. Значит, я должна обогнать его.

На следующее утро я проснулась с раскалывающейся головой и пересохшим ртом. Меня подташнивало, солнечный свет резал глаза. Пошатываясь, я забрела на кухню и жадно выпила два стакана воды, не обращая внимания на сочувственное и чуть укоризненное лицо Линн. Заварив чаю, я вернулась в спальню. Села по-турецки на кровати, надев спортивные штаны и старую серую футболку, и уставилась в зеркало на дверце шкафа. В последние дни я часто смотрела на себя — наверное, потому, что перестала принимать собственное отражение как должное. Мне казалось, я должна выглядеть иначе — похудеть, помрачнеть. А я ничуть не изменилась. В зеркале сидела прежняя я — коротышка с веснушчатым носом, встрепанными волосами и жутким похмельем.

В дверь позвонили, Линн открыла. Я прислушалась, но не разобрала ни слова. Потом в дверь спальни постучали.

— Что?

— К вам гость.

— Кто?

За дверью помолчали.

— Джош Хинтлшем. — Линн понизила голос до драматического шепота: — Ее сын.

— О Господи! Подождите! — Я вскочила. — Пусть заходит.

— Думаете, можно? А если Линкс…

— Сейчас выйду!

Я бросилась в ванную, успокоила головную боль тремя таблетками парацетамола, поплескала в лицо ледяной воды и яростно вычистила зубы. Джош. Паренек на подоконнике, с подростковыми прыщиками и темными глазами Дженни.

Я вышла в гостиную и протянула руку:

— Привет, Джош.

Его ладонь была холодной и вялой. Он упрямо отводил глаза и смотрел в пол.

— Подождите в машине, Линн, — велела я.

Она вышла, на пороге бросив тревожный взгляд через плечо. Джош нервно переступил с ноги на ногу. На нем был спортивный костюм, из которого он уже немного вырос, сальные волосы падали на глаза. Надо бы сводить его в магазин, заставить принять ванну и вымыть голову, купить ему дезодорант. От Глории не дождешься.

— Кофе или чай? — спросила я.

— Да не надо, — промямлил он.

— Может, соку? — Правда, в холодильнике соку не было.

— Нет, спасибо.

— Садись. — Я указала на диван.

Он стеснительно ютился на краешке, пока я молола кофе и ждала, когда закипит чайник. Я заметила, какие у Джоша крупные ступни и кисти, какие тоненькие запястья. Глаза в красных обводах. Мне показалось, что ему настоятельно нужна помощь — впрочем, подростков я не видела лет десять. Мальчишки старше девяти лет для меня загадка.

— Как ты меня нашел?

— Заглянул в «Желтые страницы», в раздел «Детские праздники». Кристо сказал, что вы клоун.

— Прямо сыщик. — Я уселась напротив со своей чашкой кофе. — Джош, я искренне тебе сочувствую…

Он кивнул и пожал плечами:

— Да.

Крепкий орешек.

— Скучаешь, наверное.

Ну куда меня понесло?

Он поморщился и начал грызть ноготь.

— Мы редко виделись, — признался он. — Она вечно куда-то спешила или злилась.

Я сочла своим долгом заступиться за Дженни.

— Еще бы — с тремя детьми, домом и прислугой! — сказала я и сделала вид, что отпиваю из пустой чашки. Надя — психоаналитик-дилетант. — У тебя есть с кем поговорить по душам? Друзья, домашний врач?

— Мне не надо.

Мы умолкли, я налила себе еще чашку кофе и выпила.

— А вы? — вдруг спросил он.

— Я?

— Вам страшно?

— Стараюсь не поддаваться.

— Я вижу ее во сне, — признался Джош. — Каждую ночь. Но это хорошие сны. О том, как мама гладит меня по голове, обнимает и все такое. Правда, она гладила только Кристо. Говорила, что я уже большой. — Он покраснел. — От этого только хуже. — И он прибавил: — Мне так и не сказали, как она умерла.

— Джош…

— Я выдержу.

Я вспомнила снимок трупа Дженни и окинула взглядом неловкого паренька, сидящего рядом.

— Она умерла быстро, — выговорила я. — Почти мгновенно. Даже не поняла, что случилось.

— Вы тоже врете. А я думал, скажете правду.

Я перевела дыхание.

— Джош, на самом деле я ничего не знаю. Твоей мамы больше нет. Ей уже не больно.

Мне было стыдно, но ничего другого не пришло в голову. Джош резко встал и начал ходить по комнате.

— А вы правда клоун?

— Аниматор.

Он взял с полки пестрые погремушки, которыми я жонглирую.

— Жонглировать умеете?

Я немного покидала погремушки, но на Джоша это не произвело впечатления.

— А по-настоящему? Тремя каждый сможет.

— Ну попробуй.

— Я же не аниматор.

— Точно, — сухо согласилась я.

— Я вам кое-что принес.

Он присел над рюкзаком и вынул оттуда большой конверт.

Из конверта высыпались десятки фотографий, многие были сделаны на отдыхе. Я перебирала их, слыша стесненное дыхание Джоша. Совсем тоненькая, загорелая Дженни в желтом бикини, на песчаном пляже под ломтем синего неба. Дженни в отутюженных джинсах и зеленой тенниске, под руку с Клайвом, мило улыбающаяся в объектив. По сравнению с ней Клайв смотрелся уродом. Дженни за руку с маленьким Джошем, с младенцем на руках — видимо, Крисом; Дженни, сидящая на лужайке в окружении всех троих сыновей. Дженни с длинными волосами, со стрижкой «боб», с градуированным каре. Дженни на лыжах, лихо опирающаяся на палки. Среди людей и одна.

Я замерла над снимком, сделанным неожиданно, тайком от Дженни, — к нему она не успела приготовиться. Дженни стояла в профиль к объективу, снимок был нечетким. Ветер бросил поперек лица блестящую прядь волос. Щека словно фарфоровая, губы приоткрылись, рука была поднята. Дженни казалась задумчивой, почти печальной. Без привычных доспехов она превратилась в совсем другого человека — с такой Дженни я могла бы подружиться. И вдруг меня резануло как ножом по сердцу: в ней чувствовалась тайна. Я поняла, чем она могла привлечь к себе. Такой женщиной было бы очень просто заинтересоваться. О Господи!

Я молча отложила снимки и повернулась к Джошу.

— Бедный… — выговорила я, и он расплакался — всхлипывая, шмыгая носом, захлебываясь рыданиями, чертыхаясь, прикрывая лицо поднятой рукой. Я терпеливо ждала, положив ладонь ему на плечо, и наконец он выпрямился, выудил из кармана скомканный платок и прочистил нос.

— Извините, — всхлипнул он.

— Не надо извиняться. Хорошо, что есть кому поплакать о ней.

— Мне пора. — Он собрал снимки и запихнул их в конверт.

— Может, посидишь еще?

— Нет, надо идти. — Он вытер нос рукавом.

— Я дам тебе визитку. Захочешь поговорить — звони. И незачем листать «Желтые страницы». Подожди.

Я метнулась в спальню, Джош вошел за мной и остановился у двери. Какой он все-таки худющий. Дунет ветер — и переломится. Кожа да кости.

— А вы неряха, — вдруг заметил он.

Ах ты, поросенок!

— Да. Но я же не знала, что ты придешь. А то бы убралась.

Он смущенно усмехнулся.

— А это и есть ваш антикварный компьютер?

— Это я уже слышала.

Визитки куда-то завалились.

— В сети бываете?

— В сети? Нет.

Он присел и застучал по клавиатуре. Посмотрел на экран, как в замочную скважину, за которой творится что-то забавное.

— Какой у вас винчестер?

— Ну ты спросил!

— С вами все ясно. Мощности не хватает. Все равно что комару толкать грузовик. И памяти хорошо бы добавить.

— Правильно, — кивнула я, надеясь закрыть тему.

— Разогнать хомяков.

Я нашла визитку и торжествующе потрясла ею.

— Вот! «Надя Блейк, детский аниматор, кукловод, жонглер, фокусник и так далее…» — И вдруг я замерла. — Что? Что ты сказал, черт возьми?

— Да вы не сердитесь! Просто компьютер без памяти — железка…

— Нет, повтори, как ты сказал!

— Что вам мощности не хватает.

— Да нет же, слово в слово повтори!

Джош задумался, а потом я впервые увидела, как он смеется.

— Извините, это шутка такая дурацкая. «Разогнать хомяков». То есть прибавить компьютеру мощности.

— Где ты ее услышал?

— Ну это в переносном смысле. Наверное, кто-то вспомнил, как хомяки бегают в колесе. Раньше я как-то не задумывался.

— Нет, не то. От кого ты это слышал?

— От кого? — Джош пожал плечами. — От одного парня в нашем компьютерном клубе.

— Он из вашей школы?

— Да нет, Хак приходит учить нас. Мы с ним подружились — особенно когда мама…

Я задрожала.

— Хак? Что еще за имя?

— Это его ник. Ну, прозвище.

Я попыталась взять себя в руки. Сцепила пальцы.

— Джош, ты знаешь, как его зовут на самом деле?

Он нахмурился. Господи, помоги!

— Кажется, Моррис. В компьютерах он сечет. Но насчет вашего он скажет то же самое.

Глава 43

У меня так тряслись руки, что я едва набрала номер. Попросила соединить меня с Линксом. Я уже убедилась: если проявить настойчивость, его обязательно найдут и позовут. По телефону он говорил настороженно и отчужденно. Наверное, не знал, как вести себя со мной с тех пор, как я сбежала от Линн. К счастью, обвинить меня ему было не в чем. Но недовольства он не скрывал.

— Да?

— Я только что говорила с Джошуа Хинтлшемом.

— Что?

— С сыном Дженнифер Хинтлшем.

— Знаю. О чем вы говорили?

— Он разыскал меня.

— Как? Откуда он узнал?

Будь он рядом, я бы схватила его за плечи, встряхнула, а потом постучала ему по макушке, чтобы разбудить.

— Да какая разница! Не важно. Дело в том, что я нашла человека, которого мы оба знаем.

— О чем вы?

— Однажды мне понадобилось починить компьютер, и я позвонила по рекламе. Парень по имени Моррис очень быстро все исправил. Я в компьютерах ни черта не смыслю. Потом я как-то наткнулась на него на улице. Он держался дружески. Я ничего не заподозрила. А потом узнала от Джоша, что в школьном компьютерном клубе бывает некий Моррис.

Линкс надолго замолчал. Видно, переваривал услышанное.

— Тот же самый?

— Похоже, да. — Не удержавшись, я добавила: — Может, это еще ничего не значит. Хотите, я проверю?

— Нет-нет! — мгновенно отозвался Линкс. — Ни в коем случае! Мы сами. Что вы о нем знаете?

— Его зовут Моррис Бернсайд. Кажется, ему лет тридцать. Вот, пожалуй, и все. Симпатичный, умный. Правда, для меня любой, кто умеет включить компьютер, — умник. Джош обожает его. На психопата не похож. Дружелюбный. Вроде не застенчивый и без странностей.

— Вы хорошо знакомы с ним?

— Я же сказала: мы виделись всего два раза.

— Он пытался связаться с вами?

Я задумалась. Но вспоминать было почти нечего.

— Кажется, я ему понравилась. Да еще сказала, что как раз рассталась с парнем. Он было предложил мне встретиться, а я его отшила. Но аккуратно, без грубости. Потом он предложил помочь мне выбрать компьютер помощнее. Я опять отказалась. Но это же не причина убивать меня.

— Вы знаете, где он живет?

— У меня есть только телефон. Хватит?

Я продиктовала номер с того самого рекламного листка, который так усердно искала всего две недели назад.

— Прекрасно. Остальное мы сделаем сами. Только не пытайтесь связаться с ним.

— Вы допросите его?

— Проверим, что за ним числится.

— А если ничего?

— Посмотрим.

— А вдруг это разные люди? — засомневалась я.

— Выясним.

Когда я положила трубку, мне захотелось рухнуть на пол, расплакаться, упасть в обморок, чтобы меня уложили в постель и ухаживали за мной. Но рядом вертелась Линн, как назойливая муха, которую так и хотелось прихлопнуть. Конец разговора она выслушала с явным интересом. И теперь выжидательно смотрела на меня. Ей хотелось быть в курсе дел. У меня упало сердце. Иногда мне казалось, что у меня дома поселилась нянька для несуществующего ребенка. Надо бежать отсюда. Быстро, не задумываясь, я схватила трубку и набрала номер.

* * *

— Ты его видел.

Зак остановился, словно разучился одновременно шагать и говорить.

— Когда?

— В тот самый день. Ты заехал за мной, а он как раз починил компьютер. Вы разминулись на пороге.

— Это тот парень, который не взял с тебя денег?

— Точно.

— Белобрысый?

— Нет, с длинными темными волосами.

— А на мои волосы ты смотришь?

Зак подошел к зеркальной витрине и посмотрелся в нее. Мы шли по Кэмден-Хай-стрит, заходили в магазины, но ничего не покупали. Линн шагала за нами, на расстоянии двадцати ярдов, сунув руки в карманы.

— Лысею, — заключил Зак. — Лучше уж сразу побриться, как думаешь? — И он с тревогой повернулся ко мне.

— Оставь как есть, — посоветовала я. — Бритый череп тебя не украсит.

— А чем он плох?

— …Так вот, оказалось, что этот парень, Моррис, знаком с сыном убитой женщины.

— Хочешь сказать, ее мог убить он?

— Да, это единственная ниточка между нами.

— Да нет, не может быть. Правда, я видел его секунд восемь, но с виду он нормальный.

— Ну и что? Об этом мы говорили с психиатром. Она уверяла, что убийца — совершенно нормальный человек.

Только бы это был он! Я успокоюсь, когда его упрячут за решетку. — Я взяла Зака за руку. — Знаешь, а я была абсолютно уверена, что мне конец. Они уже охраняли двух женщин, и обеих убили. Мне не давали покоя мысли о смерти. О том, что я скоро умру. Было так страшно…

По лицу покатились слезы. Совершенно неуместные на людной торговой улице. Зак обнял меня и поцеловал в макушку. Иногда он бывает очень мил. Вытащив из кармана пачку белоснежных салфеток, он протянул ее мне. Я вытерла лицо и высморкалась.

— Надо было сказать мне.

— Ну и что бы ты сделал?

— Что-нибудь, — ответил он. — Прогнал мысли о смерти. До рождения ты была мертва миллионы, миллиарды лет. Но ведь думать об этом не страшно?

— Нет.

Меня кто-то взял за локоть. Линн.

— Линкс хочет видеть вас немедленно.

— А в чем дело?

Линн пожала плечами:

— Просто он хочет вас видеть.

* * *

В полиции мне явно сочувствовали. Меня провели сразу в чей-то кабинет, отгороженный от общей большой комнаты, заставленной столами. Принесли чай и печенье на блюдечке, пообещали, что Линкс сейчас подойдет. Я успела сделать всего пару глотков. Линкса сопровождал Камерон. Оба были очень серьезны и держались официально. Камерон сел на диван, Линкс — за стол. Значит, это его кабинет.

— Вам принесли чаю? — спросил он.

Я подняла чашку. О чем тут спрашивать?

— Я хотел сразу поговорить с вами, — продолжал он. — Мы допросили Морриса Бернсайда и вычеркнули его из списка подозреваемых.

Кабинет поплыл перед глазами, меня затошнило.

— Что?!

— Уверяю вас, мы поступили правильно.

— Но почему так быстро?

Он извлек из кармана скрепку. Разогнул ее, потом попытался придать ей прежнюю форму. Я как-то пробовала — не получилось. Зато он был занят и имел полное право не смотреть мне в глаза.

— Доктор Шиллинг сообщила, что вам известно о двух других убийствах, проходящих по этому делу. Анализ писем показал, что вам угрожает тот же человек, который убил Зою Аратюнян и Дженнифер Хинтлшем. Мы располагаем не только письмами. — Линкс говорил, словно превозмогая боль. — Нам известно, что убийца перенес предмет, принадлежащий миссис Хинтлшем, в квартиру мисс Аратюнян, чтобы… сбить нас со следа. — Он снова согнул скрепку. — В то утро, когда погибла Зоя Аратюнян, Моррис Бернсайд находился в Бирмингеме, на конференции по информационным технологиям. Он распоряжался на стенде, участвовал в презентациях. Мы нашли множество свидетелей, которые подтвердили, что он провел на конференции весь воскресный день.

— И никуда не отлучался?

— Ни на минуту.

— Как он отреагировал на расспросы?

— Конечно, удивился. Но вел себя вежливо и охотно помогал нам. Приятный молодой человек.

— Он злился?

— Ничуть. Мы не упоминали, что услышали о нем от вас.

Я поставила чашку на стол.

— Оставить ее здесь?

— Да, конечно.

Пора было уходить. Меня выжали как лимон. А я-то обрадовалась. Но радости быстро пришел конец. У меня наворачивались слезы. Я слишком устала.

— А я думала, уже все… — пробормотала я.

— С вами ничего не случится, — пообещал Линкс, не глядя на меня. — Наблюдение не снято.

Я поднялась и побрела к двери как в тумане.

— Поймите, Надя, это хороший результат. Мы вычеркнули из списка еще одного подозреваемого. Это прогресс.

Я обернулась:

— Что?

— Одним подозреваемым меньше.

— Осталось всего шесть миллиардов, — в тон ему продолжала я. — Ну, женщин и детей отбросим. Значит, два миллиарда. Минус один человек.

Линкс поднялся.

— Стадлер проводит вас.

Меня пришлось вести под руку, почти нести. По пути Стадлер остановился в длинном безлюдном коридоре.

— Как ты? — спросил он.

Я что-то простонала.

— Нам надо увидеться.

— Что?

— Я постоянно думаю о тебе. Хочу тебе помочь, Надя. Я нужен тебе, а ты — мне. Да, ты мне нужна. — Он коснулся моей руки.

Я вдруг осознала, что он делает, снова застонала и стряхнула с плеча его ладонь.

— Не трогай меня! — воскликнула я. — Больше никогда ко мне не прикасайся!

Глава 44

Страх взыграл во мне. Парализовал ноги, тугим клубком засел в животе. Я забралась в постель и уставилась в потолок, стараясь ни о чем не думать. Только не думать. Всего несколько часов надежды. А что дальше? Что теперь, когда вернулась к тому же, с чего все началось неделю назад? Мне казалось, что прошли месяцы и годы, унылая и ужасная эра страха. Я засыпала, просыпалась и опять засыпала беспокойным сном, близким к бодрствованию, где сновидения колышутся, как водоросли под водой. Темнота сменилась сумерками, потом небо за окном опять стало серым. Я лежала и прислушивалась к щебету птиц. Посмотрела на часы. Половина седьмого. Укрылась одеялом с головой. Что же мне делать?

Сначала я позвонила Заку. Его голос был сиплым после сна.

— Зак, это я, Надя. Прости, что разбудила. Оказалось, это не он. Не Моррис. У него алиби.

— Дерьмо, — выпалил Зак.

— И я так думаю. Что мне делать? — Я расплакалась. Слезы жгли кожу, затекали в рот, скапливались где-то на шее.

— А это точно?

— Они уверены, что он не виноват.

— Вот дерьмо… — Я поняла, что ему нечего добавить.

— Я проиграла, Зак. Он до меня доберется. Я не выдержу. Это невыносимо. Все бессмысленно…

— Нет, выдержишь, Надя. Ты сможешь.

— Нет. — Я вытерла рукавом ночнушки залитое слезами, распухшее лицо. Болело горло. — Не смогу.

— Выслушай меня. Ты смелая. Я в тебя верю.

Он твердил: «Ты смелая, я в тебя верю», а я рыдала, шмыгала носом и повторяла: «Да нет же! Нет, не справлюсь!» Как ни странно, твердя одно и тоже, я постепенно успокоилась, перестала возражать. Я даже хихикнула, когда Зак божился, что я доживу до ста лет. Он взял с меня обещание приготовить хоть какой-нибудь завтрак. Сказал, что позвонит через час и проверит, а потом мы увидимся.

Я послушно поджарила лежалый хлеб и съела тост с большой чашкой черного кофе. Потом долго сидела в кухне и смотрела в окно. Мимо шли люди, а я думала: а вдруг это он? Вон тот, в бейсболке и широченных штанах, подобравший губы в неслышном свисте. Или другой — в наушниках, с тявкающей шавкой на поводке. Или третий, с жидкой бородкой и редеющей шевелюрой, сгорбленный, в стеганом анораке, несмотря на августовскую жару. Убийцей может оказаться кто угодно. Каждый из них.

Я старалась не думать о Дженни. Стоило мне вспомнить про ее посмертные фотографии, к горлу подступала паника. Раньше убийца представлялся мне неясной, призрачной угрозой, абстрактной и почти нереальной. Но ничего абстрактного не было в спокойном лице Зои или в изувеченном трупе Дженни, и во мне понемногу начинала поднимать голову пока еще робкая ненависть к убийце: потаенное, но стойкое чувство. Я сидела за кухонным столом и следила, как оно обретает форму. Убийца — не облако, не тень, не гнусная вонь в воздухе, которым я дышу. Он человек, который уже убил двух женщин и угрожает убить меня. Он — мой враг.

Разыскав неоткрытое письмо, в котором мне сообщали, что приз я уже выиграла, я принялась писать на чистом обороте листа. Что я знала? Что неизвестный убил Зою в середине июля и Дженни — в начале августа. Как выразилась Грейс, он смелел. Пропавший медальон Дженни нашелся в квартире Зои, фотография Зои — в вещах Клайва, но больше этих женщин ничто не связывало. Единственной ниточкой — тоненькой и, как выяснилось, бесполезной — между мной и Дженни был Моррис. Я вспомнила всех, кого допросили полицейские: конечно, Фреда, хотя в списке подозреваемых он никогда не значился, Клайва, агента Гая, бизнесмена Ника Шейла, бывшего парня Зои, который вернулся из путешествия, всю ораву архитекторов, строителей, садовников и уборщиц Дженни. И Морриса. Полицейские добились только одного: исключили явных подозреваемых.

Я потягивала остывающий кофе. На чем мы остановились? Итак, я сижу за столом и пытаюсь быть сама себе детективом, разглядываю мужчин в окно, гадаю «он — не он». Бьюсь головой о ту же стену, в которую уже уткнулись носом полицейские.

В спальне я нашла клочок бумаги, на который выписала имена и адреса из папок Камерона. Я смотрела на них, пока буквы не начали расплываться у меня перед глазами. Ничего не придумав, я тяжело вздохнула и потянулась к телефону.

— Доброе утро. Агентство Кларка. Чем могу помочь? — зазвенел наигранным энтузиазмом женский голос.

— Я слышала, вы продаете квартиру на Холлоуэй-роуд. Можно взглянуть на нее?

— Подождите минутку, — попросила незнакомка, и я услышала Баха, исполняемого на детском электроорганчике.

Мужчина на другом конце провода заменил приветствие кашлем.

— Гай слушает. Чем могу помочь?

Я повторила просьбу.

— Отлично! Превосходное расположение. У самой станции метро.

— Можно посмотреть квартиру сегодня?

— Конечно. Днем вас устроит?

— А хозяева дома?

— Я сам покажу вам квартиру.

Повезло.

Я набрала следующий номер из списка. Не знаю, почему. Наверное, потому, что из всех допрошенных только она была убита горем.

— Алло!

С чего начать? Я избрала прямой путь.

— Я Надя Блейк. Вы меня не знаете. Я хочу поговорить о Зое. — На другом конце провода было тихо. Я не слышала даже дыхания. — Простите за напоминание…

— Кто вы? Журналист?

— Нет. Я — подруга Зои по несчастью. Мне пишет мужчина, который убил ее.

— О Господи! Так вас зовут Надя?

— Правильно.

— Чем я могу вам помочь?

— Можно с вами встретиться?

— Да, конечно. Я еще в отпуске. Я учительница.

— А если в квартире Зои, скажем, в два?

— У Зои?

— Мне обещали показать квартиру.

— Зачем?

— Хочу увидеть.

— А надо ли? — с сомнением спросила она. Наверное, приняла меня за сумасшедшую.

— Мне надо узнать про Зою.

— Я приеду. Но предупреждаю: вам будет тяжело.

* * *

До встречи оставалось четыре часа. Сегодня дежурила другая женщина-констебль, Бернис. Я сказала ей, что в два еду осматривать квартиру на Холлоуэй-роуд, и она кивнула не моргнув глазом и сделала пометку в блокноте, с которым не расставалась. Наверное, она не знала адрес Зои, а может, ей просто надоело торчать у меня и ждать неизвестно чего. Я не спеша вымылась, помыла голову, полежала в ванне с пеной, пока у меня не сморщились подушечки пальцев. Потом накрасила ногти на ногах и надела почти новое платье. Я приберегала его для особого случая — какой-нибудь шикарной вечеринки, где я встречу мужчину своей мечты. Но теперь ждать и беречь платье было глупо. Значит, в нем можно осмотреть квартиру Зои, встретиться с Гаем и Луизой. Платье было прелестное, бледно-бирюзовое, облегающее, с короткими рукавами и круглым вырезом. К нему я выбрала ожерелье, маленькие сережки и сандалии. Нарядная, свежая, я будто собиралась на вечеринку, пить шампанское в прохладном саду. Если бы! В заключение я подкрасила губы.

В полдень Бернис сообщила, что ко мне пришли. Я выглянула в окно в прихожей и увидела, что у порога мнется Джош. А рядом — мужчина с темными волосами в черной куртке. В одной руке он держал пачку сигарет, в другой — букет и с улыбкой ждал, когда я выйду.

Когда мне вдруг втемяшилось в голову, что убийца — Моррис, его лицо казалось мне зловещим: со стеклянными глазами, хищной усмешкой. Но теперь я увидела, что он просто привлекательный, похожий на мальчишку парень. При моем появлении он расцвел обаятельной улыбкой и протянул мне букет.

— Входите оба.

Джош что-то бормотнул и присел, развязывая шнурки. Моррис встряхнул букет.

— Это мне следовало подарить вам цветы и извиниться за подозрения, — заявила я. — Чудесный букет. — В неожиданном порыве я приподнялась на цыпочки и поцеловала Морриса в щеку. Бернис стояла у дверей, как надсмотрщик.

— Надеюсь, мы вам не помешали? — спросил Моррис, наблюдая, как я ставлю цветы в вазу.

— Хак решил, что нам пора встретиться всем вместе, — пояснил Джош.

Он снова вышагивал по гостиной, хватал все, что попадалось под руку, заглядывал во все углы.

— Сядь, Джош, не мельтеши. Конечно, я рада видеть вас обоих. Только немного странно…

— Что?

— А вы сами подумайте. — Я захихикала, и Джош из вежливости поддержал меня. Моррис смотрел на нас нахмурившись.

— Как вы можете смеяться? — прервал он мой истерический смех. — Вас же хотят убить.

— Видели бы вы меня сегодня утром! Или вчера, когда я узнала, что вы ни в чем не виноваты. Не обижайтесь, но мне очень хотелось, чтобы убийцей оказались вы.

— Надежда — жестокая вещь. — Моррис мрачно кивнул.

Я озабоченно посмотрела на Джоша:

— Ты в порядке?

— Ага.

Но выглядел он ужасно: бледная кожа приобрела зеленоватый оттенок, глаза были красные. Я усадила его на диван, подсунув под спину подушку.

— Когда ты в последний раз ел?

— Я не голодный.

— Что-нибудь съесть тебе все равно придется. Макароны будешь? А вы? — повернулась я к Моррису.

— Я помогу, — вызвался он. — Побудь здесь. — Он хлопнул Джоша по плечу. — Береги силы.

Джош откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза. На губах мелькнула слабая улыбка.

Моррис резал помидоры, я варила макароны-спиральки. Высыпала их в кастрюлю и наполнила водой чайник.

— Страшно? — спросил Моррис, совсем как Джош.

— Бывает, — ответила я. — Пока держусь.

— Хорошо. — Он мерно постукивал ножом. — Вам помогают?

— Кто?

— Полицейские.

— Вроде того, — уклончиво ответила я.

Посвящать его в подробности мне не хотелось. В шкафу я нашла банку черных оливок без косточек и посыпала ими готовые макароны. Блюдо получилось простым и элегантным. Не хватало только пармезана и черного перца. И так сойдет. Моррис продолжал медленно и методично резать помидоры на крохотные кубики.

— Каким он вам видится? — спросил он.

— Не знаю. — Я удивилась собственному спокойствию. — Я думаю о женщинах. О Зое и Дженни.

Он высыпал нарезанные помидоры в миску.

— Если я могу чем-нибудь помочь — я к вашим услугам.

— Спасибо, — кивнула я, но не слишком воодушевленно. — У меня достаточно друзей.

Пока мы ели, я рассказала, что сегодня иду смотреть квартиру Зои. Услышав это, Моррис и Джош оцепенели.

— Хотите со мной? — вдруг предложила я и сразу пожалела об этом.

Джош покачал головой.

— Глория везет всех нас к своей матери, — с горечью объяснил он.

От еды он повеселел, но оливки оставил на краю тарелки.

— Я пойду с вами, — решил Моррис.

— У меня встреча с подругой Зои. С Луизой.

— Забавно… — пробормотал Моррис.

— Почему?

Он ответил не сразу.

— Вы уже знакомы с теми, кто знал мать Джоша. А теперь — со знакомыми Зои. Странно.

— Должна же я что-то делать.

Моррис пробормотал что-то невнятное. Доел макароны, встал и вытащил из кармана куртки тонкий мобильник.

— Только проверю сообщения. — Он понажимал кнопки, послушал телефон и нахмурился: — Черт… — Он набросил куртку и застегнул ее. — У меня срочный вызов. Извините, но пойти с вами я не могу. Пообещал не подумав.

— Ничего.

Он пожал мне руку и ушел. Я ему нравилась, я точно знала это. С первой встречи, когда он пришел чинить компьютер. Неужели он не понимал, насколько я далека? Я вообще сомневалась, что ко мне когда-нибудь вернутся человеческие чувства.

Скоро ушел и Джош. На пороге я поцеловала его в щеку, и он чуть не расплакался.

— До встречи, — жизнерадостно попрощалась я. — Береги себя.

Прежде чем сойти с крыльца на тротуар, он выпалил:

— Нет, лучше вы берегите себя. Будьте осторожны.

Глава 45

Гай явился на встречу в шоколадном костюме, галстуке с Бартом Симпсоном и с широчайшей улыбкой. У него были белоснежные зубы и бронзовый загар. И крепкое рукопожатие. Он попросил разрешения звать меня по имени, а потом так часто повторял его, как будто заучивал иностранное слово. Когда он отпирал дверь, за моей спиной кто-то произнес:

— Надя?

Я обернулась и увидела женщину примерно моего возраста и роста. В желтой безрукавке и ярко-алой юбке, едва прикрывающей ягодицы, с длинными стройными загорелыми ногами. Каштановые волосы собраны в конский хвост, губы накрашены помадой оттенка юбки. Глаза настороженные, блестящие, недоверчивые. Я заулыбалась:

— Луиза? Как хорошо, что вы пришли!

Она ободряюще улыбнулась. Вдвоем мы вошли в унылую прихожую и поднялись по узкой лестнице.

— Это гостиная, — объявил Гай, впуская нас в тесную комнату, пахнущую плесенью.

Тонкие оранжевые шторы были задернуты. Я шагнула вперед и раздвинула их. Господи, какая убогая конура!

— Знаете, — повернулась я к Гаю, — я бы хотела сначала осмотреть ее без вас. Подождите за дверью.

— А разве вы?..

— Нет, — ответила за меня Луиза и, когда Гай ушел, добавила: — Скользкий тип. Зоя терпеть его не могла, а он, как назло, ухлестывал за ней. Вечно куда-то зазывал.

Мы печально улыбнулись друг другу. У меня навернулись слезы. Зоя, девушка с милой улыбкой, жила здесь. За этой дверью она умерла.

— Я бы хотела знать о ней все, — призналась я. — Как жаль, что… — Я осеклась.

— Она была лучше всех, — сказала Луиза. — Ненавижу слово «была». Дети в школе обожали ее. Мужчины были от нее без ума. В ней было что-то…

— Что?

Луиза устремила взгляд куда-то сквозь стену и продолжала, как в трансе:

— Знаете, она еще в детстве лишилась матери. И всегда казалась маленькой сиротой. Ее хотелось защитить и обласкать. Может, поэтому…

— Говорите.

— Кто знает, почему и кого выбирают? — Она посмотрела на меня в упор.

— И я постоянно думаю об этом.

Я прошлась по комнате. Все вещи, похоже, остались на местах, хотя кто-то старательно убрал квартиру. Сложил книги на столике у окна, положил поверх блокнота пару карандашей, резинку и линейку. На первой странице блокнота я увидела аккуратный план урока. Почерк Зои: мелкие буковки, округлые хвостики. На стене висела страница из газеты в рамке: фотография Зои в окружении детей, с огромным арбузом.

Мы перешли в кухню. На сушилке стояли кружки, в вазе поникли засохшие цветы. Рядом с чайником приютилась бутылка белого вина. Открытый холодильник был абсолютно пуст.

— Теперь квартира принадлежит ее тете, — объяснила Луиза, отвечая на мои расспросы.

Я машинально взяла калькулятор с кухонного стола, понажимала кнопки и посмотрела на цифру на экране.

— Ей было страшно?

— Да. Она перебралась ко мне. Сначала была не в себе, но в последний день успокоилась. Думала, что все уже позади. Знаете, я ведь ждала ее в машине. — Луиза мотнула головой в сторону окна. — Не смогла припарковаться у тротуара. Ждала, ждала… Потом посигналила, еще подождала и начала злиться. Не выдержала, стала звонить в дверь. И наконец вызвала полицию.

— Значит, труп вы не видели?

Луиза заморгала.

— Нет, — наконец призналась она. — Мне не разрешили. Только потом меня впустили в квартиру. Я была в шоке. Ведь это я привезла ее, она обещала вернуться через минуту…

— Дамы, вы скоро? — крикнул с лестницы Гай.

— Еще немного! — отозвалась я.

Вдвоем мы прошли в спальню. Кровать была не застелена, стопка простынь и подушек лежала на стуле. Я открыла шкаф. Вся одежда на месте. Ее было немного. Три пары туфель на полу. Я потрогала двумя пальцами подол голубого платья, легкий жакет с отпоровшимся подолом.

— Вы знали Фреда? — спросила я.

— Конечно. Красавец. Но Зое не пара. Эгоист. Она просто ожила, когда наконец рассталась с ним.

— Этого я не знала.

Я прикрыла глаза, вспомнив фотографию мирно лежащей на полу Зои. Наверное, она не мучилась. Открыв глаза, я заметила, что Луиза смотрит на меня с беспокойством.

— Зачем вы сюда пришли? — не выдержала она. — Зачем это вам?

— Не знаю, — ответила я. — Надеялась узнать что-нибудь, но не думала, что будет так тяжело. Может, просто искала Зою…

Она улыбнулась:

— Собираете улики?

— Глупо, да?.. Или что-нибудь пропало?

Луиза огляделась.

— Полицейские тоже спрашивали. Точно сказать не могу. Но я сразу заметила, что на стене нет драпировки — подарка Фреда. Она исчезла.

— Да, — вспомнила я, — я читала об этом в протоколе.

— Кому она понадобилась? Эта тряпка ничего не стоила.

— Полицейские предположили, что в нее преступник что-то завернул и вынес.

Луиза задумалась.

— Мог бы просто взять пакет в кухне.

— Наверное, после убийства трудно рассуждать разумно.

— У Зои вообще было немного вещей. Кое-что уже забрала тетка. Некоторые увезла полиция. Но в остальном все на месте. Жуткая дыра, верно?

— Да.

— Зоя ненавидела ее. Особенно перед смертью. Но это вам ничего не скажет. — Луиза вернулась в гостиную и присела на диван. — В последний день мы вместе ходили по магазинам. Просто купить ей какую-нибудь одежду на первое время. Подобрали трусики, лифчик, носки, потом стали искать какую-нибудь футболку. Мои ей были слишком велики. От переживаний она страшно похудела, стала как щепка. Мы зашли в магазин детской одежды возле моей квартиры, примерили легкое летнее платье и белую тенниску с вышитыми цветочками. Судя по этикетке — для девочек десяти-одиннадцати лет. Зое обе вещи пришлись впору. В них она была так мила — тоненькая, чуть растрепанная, с руками-веточками, бледным лицом…

По лицу Луизы заструились слезы. Утереть их она не пыталась.

— Я любовалась ею, — призналась она. — Даже забыла, что ей двадцать три года, что она учительница, у нее своя квартира и так далее. В детской одежде, смеющаяся, она опять стала ребенком. Такая хрупкая, юная… — Она пошарила в сумочке в поисках платка, вытерла лицо. — В этой тенниске она и погибла. Во всем новом и чистом. Свежая, как ромашка.

— Дамы! — Гай заглянул в комнату и смутился, застав нас обнявшимися посреди комнаты. Мы обе рыдали. Не знаю, кого оплакивала я, но так мы простояли очень долго. Потом Луиза приложила ладони к моим щекам и заглянула мне в лицо.

— Удачи тебе, Надя, моя новая подружка, — пожелала она. — Я буду думать о тебе.

Глава 46

На следующий вечер около семи, когда я лежала дома на диване, в дверь позвонили. День не задался с самого утра. Ночь прошла в раздумьях о Зое и Дженни. Теперь я считала их подругами. Близкими подругами. Мне представлялось, как я иду по тропе, по которой до меня уже прошла сначала Зоя, потом Дженни. Иногда я различала их следы и понимала, что вижу то же, что и они. Только обе ушли далеко вперед и теперь ждали меня во мраке и пустоте.

Думали ли они о смерти? Как они себя вели? Я не про меры предосторожности. Как они жили? Что можно успеть сделать, зная, что тебе осталось жить всего неделю? Надо дорожить каждой минутой. Много думать, читать прекрасные книги… Но я не знала, есть ли у меня такие. Поднявшись и сварив кофе, я пошарила на полках и нашла томик стихов — чей-то подарок на день рождения. Казалось бы, самое подходящее чтение. Но мне скоро стало скучно. Что-то случилось с моей головой. Смысла строк я не улавливала. Они напоминали музыку, долетающую из соседнего дома, — слишком тихую, чтобы узнать ее. Я поставила книгу на место и включила телевизор.

Только что я обдумывала, как лучше распорядиться остатком жизни. А теперь смотрела ток-шоу с участием женщин, которые встречались с парнями собственных сестер.

Потом — кулинарный поединок, после него — комедию положений семидесятых годов и документальную ленту о коралловых рифах. У дайверов были короткие бачки. Периодически я переключалась на прогнозы погоды.

Если я умру в возрасте двадцати восьми лет и кто-нибудь возьмется писать мой некролог, ему предстоит трудная задача. «В последние годы она нашла утешение в скромном искусстве детского аниматора». Вот Зоя учила детей, хотя сама была почти ребенком. Дженни растила троих сыновей. В том числе почти взрослого Джоша.

Я задремала на диване, проснулась, досмотрела вестерн, соревнования по боулингу, телеигру и еще одну передачу, посвященную кулинарии. В дверь позвонили. Вышла из комнаты и увидела на пороге Джоша и Морриса. Унюхала сытные запахи индийской кухни. Моррис что-то объяснял женщине-полицейскому.

— …Да, мы знакомы. Наши адреса и фамилии полиции известны. Могу повторить, если хотите. — Он вскинул голову и увидел меня. — А мы проходили мимо, купили ужин и решили заскочить!

Я тупо молчала. Гости были здесь ни при чем: поневоле отупеешь, проторчав целый день перед телевизором. Он меня усыпил.

— Но мы можем уйти, — продолжал Моррис. — Возьмем пакеты, найдем скамейку где-нибудь в сквере. Под фонарем. Мокрую от дождя…

Я невольно заулыбалась: день был ясный и солнечный.

— Не болтайте! Заходите лучше. — Моя охранница нахмурилась. — Это мои друзья.

Они внесли в комнату аппетитно пахнущие пакеты и свалили их на стол.

— Вы куда-то собирались? — спросил Моррис.

— Честно говоря, нет.

Оба стащили куртки и бросили их на диван. Стесняться меня им и в голову не приходило.

— Я спас Джоша от нудного вечера в семейном кругу, и мы отправились на поиски женщины.

Джош криво усмехнулся, и я чуть не расцеловала его, но удержалась. Гости уже разворачивали принесенные пакеты.

— Ваши вкусы мы пока не знаем, — объяснял Моррис, поднимая крышки на пластиковых тарелках, — поэтому набрали всего понемногу — от крема до мясного блюда с пометкой «очень острый», и всякую мелочь — хлеб, лепешки, овощи. Взрослым — пиво, Джошу — напиток.

Я вскинула бровь:

— Тебе разрешают пить?

— Само собой, — ухмыльнулся он.

Ну и ладно. У меня своих забот полно. Я достала тарелки, стаканы и ножи.

— А если бы меня не оказалось дома? — поинтересовалась я.

— Моррис был уверен, что вы здесь.

— Вот как? — Я иронически взглянула на Морриса.

Он улыбнулся:

— Не обижайтесь. Я знал, что вам хочется побыть дома.

— Верно, — вздохнула я. — Меня никуда не тянет.

— Так я и думал. Ну, ешьте.

Это было настоящее пиршество. Вот чего мне не хватало — сытной, сочной, не слишком изысканной еды, где намешана куча ингредиентов. Я заедала ее хлебом, обмакивая его во все соусы по очереди. Потом мы стали подзадоривать друг друга попробовать жгучий пхал. По-моему, Моррис смошенничал и откусил совсем чуть-чуть, а Джош глубоко вздохнул, сунул в рот полную ложку мясного кушанья, прожевал его и проглотил. Мы уставились на него во все глаза. Джоша мгновенно прошиб пот.

— Беги-ка скорее в ванную, — посоветовала я.

— Да мне не надо, — сдавленно отозвался Джош, и все мы рассмеялись.

Впервые я видела его не только смущенным. И сама давно так не смеялась. Просто было не над чем.

— Твоя очередь, — сказал Джош.

Элегантным движением я зачерпнула полную ложку и поднесла ее ко рту. На меня смотрели так, словно ожидали фейерверка.

— Ну и как? — не выдержал Моррис.

— Обожаю остренькое, — заявила я. — И умею есть, как подобает леди.

— Потрясно, — оценил Джош.

А я торопливо глотнула холодного пива.

— Ты в порядке? — спросил Джош.

— Просто захотелось пить.

Вскоре от роскошной трапезы остались лишь остывшие объедки. Пока я убирала со стола, то есть сваливала в ведро пластиковые тарелки, мужчины занялись моим компьютером. Я присоединилась к ним, прихватив стакан пива. У меня уже кружилась голова.

— Опять потешаетесь?

— Наоборот! — запротестовал Джош, ловко орудуя мышкой. — У тебя же здесь первые версии программ. Такой электронный парк Юрского периода. А это еще что такое?

Оказалось, что у меня на компьютере установлена какая-то древняя карточная игра. Правил я не знала. Мужчины начали играть без меня, вопя и отнимая друг у друга мышь.

— Прямо вечер в компании двух подростков, — заметила я.

— Ну и что? — откликнулся Джош.

Он совсем разошелся. И перестал стесняться меня. От прежней неловкости и старательной вежливости не осталось и следа. Они кричали, требовали пива, и я наконец принесла им две банки из холодильника.

— В этой компании я принцесса Лея, — пошутила я.

Джош оторвался от экрана, задумчиво взглянул на меня.

— Скорее Чубакка.

— Кто?

— Не важно.

От возни и воплей у меня заболела голова. Я ушла варить кофе. Горячий и очень крепкий.

— Кто хочет кофе? — спросила я, заглянув в спальню.

Джош увлекся игрой и совсем забыл о моем существовании. Но Моррис был не прочь выпить чашечку.

— А молоко есть?

— Сейчас принесу.

— Сиди, я сам найду.

Моррис ушел на кухню, а я засмотрелась на Джоша, который не сводил глаз с экрана. Меня поразили его белые, удивительно тонкие руки. Все-таки еще мальчишка. Пусть и довольно большой… Вернулся Моррис.

— Отличная квартирка, — заметил он. — Очень тихая.

— Подыскиваешь жилье? Тогда съезди туда, где я была вчера. Правда, там довольно шумно.

— Кстати, как прошла поездка?

— Даже не знаю, — вздохнула я. — Я сама не понимала, зачем мне это. Глупо, но почему-то для меня важно. Я поговорила с подругой Зои, Луизой. Она прелесть. Теперь мне кажется, что я близко знакома с Зоей.

Моррис отпил кофе.

— Почему тебе так интересен человек, которого ты никогда не увидишь?

— Между мной, Зоей и Дженни существует связь. Так мне кажется.

— Ты видела в новостях репортаж об обвале в горах Гондураса?

— Нет.

— Уже нашли около двухсот тел. Сколько еще людей погибло — неизвестно.

— Какой ужас…

— А в газетах об этом только вскользь упомянули. Случись такое во Франции, мы увидели бы большую статью. В Англии или в Штатах — передовицу.

— Извини, но пока мне как-то не думается о других, — призналась я. — Надоели постоянный страх и тошнота. Изнуряют.

Моррис осторожно поставил чашку на журнал, словно боясь повредить мой шаткий стол.

— Правда? — сочувственно спросил он.

— Да, — кивнула я. — Пытаюсь забыть — не выходит. Знаешь, иногда во время болезни у привычной еды появляется странный привкус. Вот и со страхом так.

— Если хочешь, давай поговорим. Мне ты можешь рассказать все.

— Спасибо, но рассказывать почти нечего. Я просто хочу, чтобы все кончилось.

Моррис оглянулся. Джош с упоением играл.

— Что думаешь делать? — спросил Моррис.

— Не знаю. Можно попробовать самой поискать улики, но, по-моему, это пустая трата времени. Полиция уже везде побывала.

— Что ты хочешь искать?

— Понятия не имею. Нелепо, да? Искать иголку в стоге сена — это одно, а вот каково ворошить стог, когда даже не представляешь себе, что ищешь? Пожалуй, сначала просто поищу стог. Я же видела документы.

— Тебе показали «дело»? — встрепенулся Моррис.

Я рассмеялась:

— Вроде того.

— И что там? Есть результаты вскрытия?

— Главным образом никчемные бумажки. И жуткие снимки. Что он сделал с Дженни! Тебе лучше не знать. До сих пор стоит перед глазами…

— Могу себе представить, — кивнул Моррис. — Что-нибудь еще узнала?

— Почти ничего. Точнее, ничего полезного. Только озноб пробирает, вот и все. Я надеялась найти какую-нибудь ниточку, звено, связующее нас — Зою, Дженни и Надю, трех сводных сестер.

— Ты же нашла меня, — улыбнулся он.

— Да. Не волнуйся, теперь я не спущу с тебя глаз. И с того агента, Гая, тоже — кажется, это ниточка между Зоей и Дженни. Есть в нем что-то зловещее. Но это лишь догадки. Все мы живем в Северном Лондоне. У нас просто не может не быть общих знакомых. Мы наверняка бывали в одних и тех же магазинах, встречались на улицах. Но и это не важно. Просто мысли не дают мне покоя. Должна же быть хоть какая-то зацепка. Должна! Доктор Шиллинг говорила, что преступник всегда оставляет что-то на месте преступления и одновременно уносит что-то с собой. Мысль из тех, что надолго западают в голову, верно?

Моррис пожал плечами.

— Мне запала. И не дает покоя. Я уже нашла стог, где есть две такие соломинки, которые могут спасти мне жизнь.

— Ну конечно, — подтвердил Моррис. — Не надо отчаиваться.

— А иногда так хочется опустить руки! Ты знаешь, что такое настоящая боль? Это минуты, когда мечтаешь, чтобы все поскорее кончилось, стало, как раньше, а я спокойно состарилась. — Я умолкла, чтобы не расплакаться. Кто-то подсел ко мне. Джош. Я налила ему кофе. — Сегодняшний вечер для меня — неожиданный подарок. Радостный и грустный.

Мы помолчали. Джош снова повзрослел, замкнулся. Мы пили кофе, переглядывались и улыбались.

— Значит, ты пытаешься найти связь между собой и этими двумя женщинами — Зоей и… мамой Джоша, — произнес Моррис.

— Вот именно.

— Я долго думал… если хочешь, скажу одну глупость. Авось пригодится.

— Давай, — разрешила я. — Я уже устала от болтовни.

— Связь между вами очевидна. Вопрос с подвохом: кто ваши общие знакомые?

Я перевела взгляд с Морриса на Джоша. Тот вдруг слабо улыбнулся, посветлев лицом.

— Знаю, — торжествующе выпалил он.

— Ну и кто? Делись.

— А ты подумай сама. — Он уже дразнил меня, как вредный младший братец.

— А ну сейчас же говори, Джош, а то укушу! — И я угрожающе придвинулась к нему.

— Не надо! Это полицейские.

— Они же одни и те же, — подсказал Моррис.

— Да, но… — Я задумалась.

— Правда, в моей блистательной теории есть один серьезный изъян.

— Какой?

— Первая женщина. Зоя. Полицейские узнали о ней, только когда она получила первое письмо.

— Вообще-то да.

Мы умолкли. И вдруг у меня внутри что-то дрогнуло. Как раз такую улику я и искала.

— Нет, не так! — воскликнула я.

— Что не так? — спросил Моррис.

— Ты сказал, о Зое полицейские узнали только после первого письма.

— И что это значит? Откуда им было знать ее?

— В «деле» упоминалось, что незадолго до смерти Зоя помогла поймать уличного грабителя. Ударила его арбузом. Она прославилась, в полиции ее фотография висела на стене. О ней знали.

— Да я же просто пошутил, — объяснил Моррис. — Но… стоит задуматься. В том, как они к тебе относятся, нет ничего странного? Они ведут себя сдержанно, как положено полицейским?

Я занервничала. И поняла, что тайна должна остаться при мне.

— Вроде бы да, — ответила я нерешительно. Врать я не умею. А вдруг Моррис читает чужие мысли?

— Ты в порядке? — спросил он.

— Само собой. — Я не знала, что подумать. — Да нет, убийца не может быть полицейским!

— А ты как думаешь, Джош?

Паренек озадаченно встряхнул головой:

— Нет, не может быть. Мистика какая-то. Правда, я был… Нет, ерунда.

— Ну? Говори же.

— Не знаю, слышали вы или нет… в общем, отца арестовали потому, что в квартире той женщины, Зои, нашли что-то из маминых вещей. Кто мог подбросить такую улику, кроме полицейских?

В комнате повисло тягостное молчание.

— У меня уже голова кругом, — призналась я. — Как от сложного кроссворда. Такие мне не по зубам.

— Это я виноват, — сказал Моррис. — Я завел этот разговор. Надо было промолчать.

— Не дури, — перебила я. — Мысль ценная, просто в нее трудно поверить… И что мне теперь делать?

Моррис и Джош переглянулись и пожали плечами.

— Просто будь осторожна, — посоветовал Моррис. — Не теряй бдительности. — Он подмигнул Джошу. — А нам пора.

Я проводила их до двери.

— Что делать? — растерянно повторила я.

— Думай, вспоминай, — предложил Моррис. — Мы тоже подумаем. Может, на что-нибудь наткнемся. И помни, что мы с тобой.

Я закрыла дверь и прислонилась к ней. Я заставляла себя думать, ломала голову, пытаясь разобраться, в чем дело. У меня ныло сердце.

* * *

Я здесь, в гуще событий. Невидимый. Стою перед ней, а она улыбается мне, как умеет она одна, — не только губами, но и лицом, морщинками вокруг глаз. Смеется моим шуткам. Кладет руку мне на плечо. Поцеловала в щеку: нежный, сухой поцелуй обжег кожу. Иногда ее глаза наполняются слезами, она их не утирает. Она доверяет немногим, в том числе и мне. Да, мне она доверяет полностью. Когда она рядом, я с трудом удерживаюсь от смеха. Он закипает во мне, угрожая взорваться, как бомба.

Она сильная и упорная: гнется, но не ломается. Она не пала духом. Но и я силен. Я сильнее ее, сильнее всех. И умнее этих болванов, до сих пор ищущих улики. А еще я терпелив. Я могу ждать, сколько понадобится. Наблюдаю, жду и мысленно посмеиваюсь.

Глава 47

— Ты? — удивилась я.

— Я, — ответил Камерон. Мы уставились друг на друга. — Заменяю Линн. Таков приказ.

— А-а. — Я вышла к двери в коротеньком халатике, непричесанная, ожидая увидеть Линн или Бернис. Камерону в таком виде я показываться не хотела. Он перевел взгляд на мою грудь, голые ноги. Я невольно прижала ладонь к груди и увидела, как он усмехнулся. — Пойду оденусь.

Я выбрала простые и надежные джинсы и футболку. Зачесала волосы назад и сделала хвост. Сегодня похолодало, мне уже казалось, что в воздухе пахнет осенней свежестью. Мне очень хотелось дожить до осени: увидеть желтеющую листву, хмурое серое небо и дождь. Груши на ветках в саду, ежевику у кладбища. Мне вспомнилось, как я гуляла в роще за домом родителей, а под ногами шуршали листья. Как сидела у камина в гостях у Дженет и ела тост с маслом. Маленькие радости.

Я слышала, как Камерон по-хозяйски возится в кухне. Вспомнила вчерашние слова Морриса и задумалась. А что? Очень даже может быть. Я думала обо всем, что произошло между мной и Камероном, а он звенел посудой за стеной. Он тыкался лицом мне в грудь, стонал, пригвождал меня к полу, был неистовым, грубым и нежным. Что он видел, когда смотрел на меня голодным взглядом? Что видел теперь? Надо ли бояться его?

Глубоко вздохнув, я вышла в кухню.

— Кофе? — предложил он.

— Спасибо.

Повисла пауза.

— Сегодня я еду к родителям. Они живут неподалеку от Рединга.

— Прекрасно.

— Ты будешь ждать снаружи. Они ничего не должны знать.

— Беспокойные люди?

— Дело не в этом. Я им ничего не сказала.

Да, они всегда были беспокойными. Поэтому я и оберегала их. Каждый раз, звоня родителям, я в первую минуту различала панику в мамином голосе. Она вечно ждала плохих вестей. Узнав мой голос, она допытывалась, все ли со мной хорошо, — ее расплывчатым страхам требовалось обрести форму. За меня она всегда боялась, не знаю почему.

Не верила, что я способна постоять за себя и жить своим умом. Но сегодня я им докажу. Придется.

— Надя, нам надо поговорить… — Он поставил чашку и придвинулся ко мне.

— И я как раз хотела спросить.

— О нас. О нас с тобой.

— Спросить о Зое и Дженни.

— Надя, нам надо все прояснить.

— Нет, не надо, — деловито перебила я, осторожно держа горячую кружку.

— Ты говоришь одно, а думаешь другое.

Я посмотрела на него. Рослый, плотный, как стена, отгораживающая меня от мира. Сильные руки, волосатые пальцы. Эти руки обнимали меня, трогали, нащупывали мои тайны. Глаза смотрели на меня. Раздевали.

— Я влюбился, — хрипло признался он.

— А жене сказал?

Он вздрогнул:

— Она здесь ни при чем. Это касается только тебя и меня.

— Расскажи про Зою и Дженни, — потребовала я. — Ты никогда про них не говорил. Какие они были? — Он с досадой покачал головой, но я не отступала: — Ты должен!

— Я тебе ничего не должен, — возразил он, но жестом капитуляции вскинул руки и зажмурился. — Зоя… Ее я знал плохо. Просто не успел… Сначала увидел ее огромную фотографию из газеты — она висела в полицейском участке. Зоя совершила подвиг — остановила грабителя, ударив его арбузом. Все мы восхищались ею… ну и подшучивали, конечно.

— Какая она была?

— Я никогда не видел ее.

— А Дженни? Ты же хорошо знал ее. — Я вгляделась в лицо Камерона.

— Дженни? Совсем другая. — Он чуть не усмехнулся, но вовремя сдержался. — Тоже маленькая. Все вы миниатюрные, — задумчиво добавил он. — Но сильная, энергичная, целеустремленная, вспыльчивая. Как натянутая струна. Дженни была умной и нетерпеливой. Иногда сумасшедшей.

— И несчастной?

— Да. — Он положил ладонь мне на колено, и я не сразу убрала ее, хотя меня охватило отвращение. — Но свернула бы шею каждому, кто посмел бы сказать ей это в лицо. Не женщина — дракон.

Я встала, чтобы был повод убрать его руку, налила себе кофе, зачем-то заглянула в шкаф.

— Нам уже пора.

— Надя…

— Не будем опаздывать.

— Вчера я лежал в постели и видел тебя — твое лицо, тело…

— Не трогай.

— Я знаю тебя, как никто.

— И думаешь, что я умру.

Перед уходом я позвонила Линксу и предупредила, что инспектор Стадлер повезет меня к родителям, где мы пробудем до вечера. Я уловила удивленные нотки в голосе Линкса: он не мог уразуметь, зачем я сообщаю ему о своих планах. А мне было все равно. Я повторила то же самое громко и четко — Линкс не мог не услышать. Как и Камерон.

* * *

По дороге мы почти не разговаривали, пока не свернули с шоссе М4. Я коротко давала указания, Камерон вел машину и поглядывал на меня. Я сидела, сложив руки на коленях, и пыталась смотреть в окно. Но мне было неуютно под его взглядом.

— Чем занимаются твои родители? — спросил он, когда мы были уже у цели.

— Отец — учитель географии, он рано вышел на пенсию. Мама где только не работала, но в основном сидела дома и растила нас с братом. Сюда, к перекрестку. Останешься в машине, ясно?

Родители жили в переулке, застроенном одинаковыми домами. Камерон подъехал к крыльцу.

— Подожди минутку, — попросил он, когда я взялась за дверную ручку. — Я должен кое-что тебе сказать.

— Что?

— Пришло еще одно письмо.

Я откинулась на сиденье и закрыла глаза.

— Господи…

— Ты же взяла с меня обещание рассказывать все.

— Что там было?

— Почти ничего. «Ты смелая, но это тебе не поможет». Что-то вроде этого.

— И все? — Я открыла глаза и повернулась к нему. — Когда его прислали?

— Четыре дня назад.

— Из письма вы что-нибудь узнали?

— Присоединили его к психологическому портрету преступника.

— Значит, ничего, — вздохнула я. — Как всегда. Только убедились, что он не передумал.

— Верно.

— Увидимся через пару часов.

— Надя…

— Ну что?

— Ты и правда смелая. — Я уставилась на него. — Честное слово.

Я смотрела на него.

— Ты хочешь сказать, смелая, как Зоя и Дженни?

Он не ответил.

* * *

Мама приготовила рагу из баранины с рисом — как всегда, переваренным, слипшимся в комки, — и зеленый салат. В детстве я почему-то любила баранину. Как объяснить матери, что со временем вкусы меняются? Мясо получилось жестким, в нем постоянно попадались острые осколки костей. Папа открыл бутылку красного вина, хотя за обедом родители никогда не пили. Они искренне обрадовались мне, захлопотали, словно я была чужой. Я и вправду чувствовала себя чужой этим двум еще не старым людям.

Они вечно осторожничали, всего боялись. Переживали за меня каждый раз, когда я уходила гулять вечером, в холодные ночи клали мне в постель бутылку с горячей водой, кутали в морозы, точили мне карандаши к началу учебного года. Эта забота сводила меня с ума: они вникали во все детали моей жизни. Но теперь, вспоминая об этом, я ощутила приступ ностальгии. Меня потянуло домой.

Я решила, что обо всем расскажу после обеда. Мы перешли в гостиную и неторопливо пили кофе с мятными конфетами. На улице стояла машина, за рулем сидел Камерон. Я прокашлялась.

— Мне надо кое-что сказать вам, — начала я.

— Что? — Мама уже смотрела на меня выжидательно, настороженно.

— Я… есть человек, который… — Я остановилась, заметив, что мама зарумянилась. Она решила, что у меня наконец-то дело идет к свадьбе. Макса она не воспринимала всерьез. У меня вдруг кончились слова. — Нет, все это пустяки.

— Ты говори, говори. Мы хотим послушать — правда, Тони?

— Потом. — Я вскочила. — Сначала пусть папа покажет мке, что творится в саду.

На дереве зрели сливы. Отец выращивал фасоль, латук и картошку. Он показал мне помидоры в парнике и набрал с собой целое ведерко мелких красных шариков.

— Мама закатала для тебя несколько банок клубничного джема, — сообщил он.

Я взяла отца за руку.

— Папа, — начала я, — папа, мы иногда ссорились, — из-за уроков, курения, выпивки, косметики, прогулок допоздна, политики, наркотиков, парней, их отсутствия, работы и так далее, — но ты всегда был хорошим отцом.

Он смущенно поцокал языком и потрепал меня по плечу.

— Наверное, мама уже волнуется.

Мы попрощались в прихожей. Обнять родителей я не смогла: руки были заняты помидорами и джемом. Я прижалась щекой к маминой щеке и вдохнула родной запах ванили, пудры, мыла и нафталина. Запах моего детства.

— До свидания, — сказала я, и они дружно замахали руками. — До свидания.

Всего на миг я позволила себе подумать, что вижу их в последний раз. Нет, вряд ли: твердо зная, что расстаешься навсегда, не выйдешь из дома, не сядешь в машину и не будешь улыбаться как ни в чем не бывало.

* * *

Всю дорогу домой я притворялась спящей. Камерон осмотрел квартиру, и я выпроводила его в машину. Мне хотелось побыть одной. Он попытался возразить, но у него на поясе запищал пейджер, я вытолкала Камерона за дверь и захлопнула ее.

И села на край кровати, опустив руки на колени. Закрыла глаза, потом открыла их. Прислушалась к своему дыханию. Я ждала, время тянулось, а странное чувство не проходило.

Потом зазвенел телефон — как будто у меня в голове. Я протянула руку и взяла трубку.

— Надя! — Голос Морриса звучал торопливо и хрипло.

— Что?

— Это я, Моррис. Молчи и слушай: я кое-что знаю. По телефону нельзя. Надо встретиться.

У меня в животе вновь начал разрастаться страх, гигантская опухоль ужаса.

— В чем дело?

— Приезжай ко мне, только скорее. Ты должна это видеть. Ты одна?

— Да. У дома в машине сидит Стадлер.

Я услышала, как Моррис с присвистом втянул ртом воздух. Потом заговорил снова, очень спокойно и медленно:

— Попробуй удрать от него, Надя. Я жду тебя.

Я положила трубку и поднялась, покачиваясь. Значит, все-таки Камерон. Страх отступил, я стала сильной, пружинистой, мыслила четко и ясно. Вот и все. Ожидание кончилось, а вместе с ним — горе и страх. Я готова, пора действовать.

Глава 48

План сложился мгновенно. Я знала, что делать. Ломать голову не пришлось. Страх отступил и затаился в глубине. Завидев меня на пороге, Камерон вышел из машины, глядя вопросительно и с надеждой.

— Схожу куплю что-нибудь на ужин, — сказала я.

Мы зашагали по улице вместе. Я молчала.

— Прости, — не выдержал он. — За все. Я только хочу, чтобы нам стало легче. Тебе и мне. Нам.

— Ты о чем?

Он не ответил. Мы прошли до конца улицы, свернули за угол и остановились у магазина «Маркс и Спенсер». Только бы Камерон ничего не заподозрил. Затевать спор опасно. Я коснулась ладонью его лба. Контакт, но очень короткий.

— Извини, — произнесла я. — Сейчас я не в состоянии рассуждать здраво. Еще не время.

— Понимаю, — кивнул он.

Я вздохнула и повернулась к магазину:

— Я быстро.

— Не торопись, я подожду.

— Тебе что-нибудь взять?

— Не беспокойся.

В кэмденском «Марксе и Спенсере» есть второй выход. Эскалатор, несколько ступеней вниз — и я на подземной платформе. Теплый воздух обдувал лицо. Я обернулась. Нет, за спиной никого.

Сидя в поезде, я пыталась заранее предугадать, что услышу от Морриса. Я словно провела неделю в тумане, а теперь он наконец начал рассеиваться и сквозь него проступили фрагменты пейзажа. Если убийца — кто-то из полицейских, если это Камерон, тогда все очень просто. У них был доступ и в квартиру Зои, и в дом Дженни. У меня упало сердце. И в мою квартиру. Но зачем им это? А Камерону зачем?

Вспомнив взгляд Камерона, я нашла ответ. Первые встречи в полиции: Камерон в углу, не сводит с меня глаз. Камерон в моей постели. На меня еще никогда так не смотрели, ко мне никогда так не прикасались — как к бесконечно притягательному, но чуждому предмету. Я поняла, что ему не терпелось коснуться меня, овладеть мною, попробовать на вкус, как самую обычную женщину. Поначалу он был заинтересован, затем начинал чувствовать отвращение — тогда все понятно. Быть рядом с женщиной, которую ты запугал, трахать ее, узнавать все ее тайны — да, это заводит. Но как это доказать? НеужелиМоррис что-то нашел?

Моррис жил в нескольких минутах ходьбы от станции метро. Улица была многолюдной, дом Морриса стоял чуть в стороне, в переулке, который я нашла не сразу. Проплутав некоторое время, я спросила прохожего и вскоре уже стояла перед домом. Крошечный мощенный булыжником переулок в этот субботний вечер был пуст. Я нашла дверь с карточкой у звонка «Бернсайд». Позвонила. За дверью было тихо. Может, ушел? Потом что-то стукнуло, звякнула щеколда, дверь открылась. Моррис выглядел необычно взвинченным, взбудораженным. Он был одет в мешковатые брюки с огромными накладными карманами и рубашку с короткими рукавами. Ходил по дому босиком. Его глаза, слишком блестящие и живые, притягивали меня. Вокруг него словно распространялось силовое поле. Притягательный мужчина, мало того — тут у меня дрогнуло сердце — увлеченный. Только бы не сделал из мухи слона, не принял увлечение за любовь.

— Надя! — Он приветливо улыбнулся.

Стоя у двери, он посмотрел поверх моего плеча. Я невольно обернулась. Улица была пустынна.

— Как ты сбежала?

— Я же фокусница, — объяснила я.

— Входи. У меня не убрано.

Но в доме было безупречно чисто. Мы прошли прямо в небольшую уютную гостиную с дверью в глубине и коротким коридором за ней.

— Это бывший склад?

— Скорее какая-то мастерская. Я живу у друга, который уехал за границу.

Неуместно здесь смотрелись только гладильная доска и утюг.

— Ты сам гладишь? — удивилась я. — Глазам не верю.

— Только рубашку, — ответил Моррис.

— А я думала, она новая.

— В том-то и фокус. Когда гладишь одежду, она выглядит как новая.

Я улыбнулась:

— Фокус в другом: покупать много одежды.

Я прошлась по комнате. У меня хобби — изучать чужие дома. Интуиция притянула меня к большой пробковой доске, к которой были приколоты меню ресторанов, визитки водопроводчиков и электриков и, самое интересное, маленькие снимки. Моррис на вечеринке, Моррис на велосипеде, Моррис на пляже. Моррис и девушка.

— Симпатичная, — заметила я.

— Кэт.

— Ты с ней встречаешься?

— Вроде того.

Я подавила улыбку. Значит, встречаются. Услышать такое от мужчины — все равно что увидеть, как он надевает ей на руку обручальное кольцо. Мужчины вечно притворяются свободными.

— А где остальные?

— Кто?

— Снимки, — объяснила я. — Кнопок много, снимков мало. — И я указала на сплошь исколотую доску.

— А-а! Просто надоели. — Он усмехнулся. — Тебе бы стать полицейским.

— Кстати, инспектор Стадлер взбесится. И обвинит меня в том, что я помешала полиции выполнять свои обязанности.

Моррис указал мне на стул и сел напротив.

— Меня вызывали на допрос к Стадлеру и… как фамилия второго?

— Линкс?

— Верно. Стадлер с самого начала показался мне каким-то не таким. Особенно когда говорил о первых двух женщинах. Вот я и решил предупредить тебя. На всякий случай.

— А доказательства?

— Что?

— Я думала, ты что-то нашел против него.

— Прости, у меня ничего нет.

Я задумалась. Туман, который вроде бы начал рассеиваться, снова сгустился. И вдруг меня накрыла ледяная волна.

— Нет, не годится, — произнесла я вслух.

Моррис удивился:

— Что не годится?

— Версия насчет полиции. А я так обрадовалась, вспомнив про Зою и арбуз! Но убийство Дженнифер эта версия не объясняет.

— Почему?

— Потому что ее медальон подбросили в квартиру Зои еще до смерти самой Зои. Раньше, чем Дженнифер начала получать письма и обратилась в полицию.

— А может, полицейские только сделали вид, что нашли медальон.

Я подумала минуту.

— Может быть, — с сомнением откликнулась я. — И все-таки связь с Дженни остается неясной. Почему выбрали именно ее?

— Наверное, Стадлер ее где-то увидел.

— Так можно сказать про каждого. А версию с полицейскими мы строили, зная, что они видели всех трех женщин.

Меня затошнило.

— Опять ошиблась, — тоскливо произнесла я. — Пойду, пожалуй.

Моррис коснулся моей руки.

— Побудь еще немного, — попросил он. — Посиди, Надя.

— А как удачно все складывалось… — бормотала я. — Версия была такая гладкая. Жаль от нее отказываться…

— Вернулись к стогу сена, — подытожил Моррис. Он улыбался, хотя мне было не до смеха. Сияли его зубы, глаза, все лицо.

— Знаешь что? — спросила я.

— Что?

— Я привыкла представлять, какими были Зоя и Дженни. И расстраивалась, что никогда не видела их. Но теперь мне иногда кажется, что мы не просто сестры — мы один и тот же человек. Мы прошли одинаковые испытания. Мы лежали в постели, мучаясь одинаковыми страхами. И вскоре все мы умрем.

Моррис покачал головой:

— Надя…

— Тсс! — перебила я, как ребенка. Я разговаривала с собой и не хотела, чтобы мне мешали. — Помню, как я встретилась с Луизой в квартире Зои. Мы узнали друг друга, будто она моя подруга. Она рассказывала, как в последний день ходила с Зоей по магазинам, а мне казалось, что это было со мной. И ей тоже, я видела это.

И в этот миг туман вдруг рассеялся, засияло солнце, и я отчетливо увидела все вокруг. Сомнений не осталось. Заключения экспертов намертво впечатались в память.

— Что с тобой?

Я вздрогнула: совсем забыла про Морриса.

— Что?

— Ты где-то далеко. О чем ты думаешь?

— О том, что Зоя погибла в белой тенниске, которую купила в тот день, гуляя с Луизой. Парадокс, правда?

— Не понимаю, — нахмурился Моррис. — При чем тут парадокс? Объясни, Надя.

— Только все испортили, — невнятно пробормотала я.

Моррис смотрел на меня во все глаза, будто хотел заглянуть в душу. Решил, что я свихнулась? Вот и хорошо. Я придвинулась ближе и взяла его за руку. Она вяло повисла. Моя была холодной и сухой. Я сжала ладонь Морриса.

— Так хочется чаю, — сказала я.

— Сейчас! Сейчас принесу, Надя. — Он заулыбался. Не мог удержаться.

Он вышел, а я подошла к двери. Несколько засовов и замков. И пятьдесят ярдов пустого переулка. Я отошла.

— Помочь? — крикнула я.

— Я сам, — отозвался Моррис из кухни.

Под пробковой доской с кнопками стоял письменный стол. Я тихонько выдвинула первый ящик. Чековые книжки, счета. Во втором — открытки. В третьем — каталоги. В четвертом — пачка фотографий. Я уже знала, что увижу на них, но все равно задохнулась от ужаса. Моррис, незнакомец, второй, и Фред. Моррис, Кэт и Фред. Моррис и опять Фред. Я сунула один снимок в карман джинсов. Может, его найдут. На моем трупе. Закрыла ящик и присела к столу. Огляделась. Да, теперь все ясно. Мысли прояснились. Нет, не прояснились: мозг нашел новую пищу для размышлений. Мне вспомнилась фотография мертвой Дженни. Каждая страшная подробность. Что бы сделала на моем месте Дженни?

Вошел Моррис, исхитрившись сразу принести чайник, две кружки, пакет молока и пакет печенья. Поставив ношу на стол, он сел.

— Подожди секунду, — попросила я, когда он начал разливать чай. — Хочу тебе показать… — Я встала и обошла вокруг стола. — Это фокус.

Он опять заулыбался. Такая славная улыбка. Радостный, взволнованный. Сияют глаза.

— Фокусник из меня, конечно, никудышный, — продолжала я, — зато я знаю, что зрителям ни в коем случае нельзя заранее рассказывать, что сейчас будет. Если не выйдет — можно сделать вид, что так и было задумано. Смотри. — Я сняла с чайника крышку, схватила чайник и быстро плеснула чаю ему в лицо. Брызги попали мне на руки, но я ничего не почувствовала. Моррис взвыл, как зверь. Я метнулась к утюгу, схватила его обеими руками. Единственный шанс никак нельзя было упустить. Моррис закрывал лицо ладонями. Я вскинула утюг и изо всех сил ударила его по правому колену. Послышался тошнотворный треск и еще один вопль. Моррис боком сполз со стула. Что теперь? Я вспомнила про снимок. От ярости я раскалилась, как кочерга только что из камина. Мне на глаза попалась его левая щиколотка. И я ударила по ней утюгом. Опять треск. Вой. Моррис схватил меня за брючину. Я снова вскинула утюг, но он уже разжал пальцы.

Я отошла в другой угол комнаты. Он лежал на полу, корчась и скуля. На лице появился зловещий багровый ожог.

— Если сдвинешься хоть на дюйм, — предупредила я, — я переломаю тебе все кости. А ты знаешь, я могу. Я видела снимки. Видела, что ты сделал с Дженни.

Я попятилась, не сводя с него глаз. Быстро огляделась, нашла телефон. С утюгом в руке, шнур которого волочился по полу, я набрала номер.

Глава 49

Положив трубку, я замерла в самом дальнем углу от Морриса. Он все еще стонал и всхлипывал. Может, собирается с силами, чтобы вскочить и наброситься на меня? Ударить еще раз? Попробовать проскочить к двери? Меня не держали ноги. Я ничего не могла поделать. Вдруг меня охватила дрожь. Я прислонилась к стене, чтобы не упасть.

Я заметила, что он ползет — сначала робко, потом все увереннее. Он подтягивался на руках, постанывал. Нет, он не встанет. Обе ноги перебиты. Ему осталось только ползать, скуля от боли. Он прислонился к книжному шкафу, приподнялся повыше и вывернул шею, глядя на меня. Лицо сильно обожжено, особенно щеки и лоб. Один глаз почти закрылся. Изо рта вытекала слюна, скапливалась на подбородке. Он закашлялся.

— Что ты натворила?

Я молчала.

— Ты ничего не понимаешь. Я не виноват.

Я покрепче сжала утюг.

— Только шевельнись — и я тебе голову разобью.

Он попытался сменить позу и вскрикнул.

— Господи, как больно! — простонал он.

— Зачем ты это сделал? У нее были дети. Она тебе мешала?

— Ты спятила! Я ни в чем не виноват, клянусь, Надя! Тебе же сказали. Когда убили Зою, я был за сотню миль от города.

— Знаю, — кивнула я.

— Что?

— Зою ты не убивал. Хотел, но не стал. Зато прикончил Дженни.

— Клянусь, это ошибка, — повторял он. — Господи, что ты сделала с моим лицом? Зачем?

Он расплакался.

— Ты хотел убить меня. Как ее.

Мне было трудно говорить. Дыхание сбивалось, сердце колотилось.

— Клянусь тебе, Надя… — прошептал он.

— Заткнись, твою мать! Я видела снимки. В ящике.

— Что?..

— Ты и Фред. И взяла один на память.

Он все понял.

— Да, я их спрятал. Запаниковал, боялся, что ты испугаешься. Но я никого не убивал.

— А когда я предложила встретиться с Луизой в квартире Зои — тоже запаниковал?

— Нет, меня вызвали. Надя, ты все перепутала…

Не знаю, чего я ждала. Может, признания — хоть какого-нибудь. Но теперь я осознала, что он ничего не скажет, я ничего не пойму. Он будет лгать до бесконечности, убедит даже самого себя. Я уставилась на его обожженное лицо, извивающееся тело, единственный глаз.

— Надо было убить тебя, — процедила я. — Прикончить, пока не приехала полиция.

— Да, надо, — кивнул он. — Потому что я невиновен, Надя, против меня нет никаких улик. Меня отпустят, а тебя посадят. Может, попробуешь? А, Надя? Убей меня.

— С удовольствием.

— Так действуй. Давай, дорогая, скорее. — Его лицо стало злорадным.

— Сначала помучайся — как Зоя и Дженни.

— А я тебе помогу, — заявил он, задыхаясь и постанывая, и вдруг пополз ко мне, как громадный слизень. Полз он еле-еле.

— Я же предупредила: разобью голову. — Я поудобнее перехватила утюг.

— Валяй, — предложил Моррис. — Загремишь в тюрьму. А меня отпустят. Если не сразу, то скоро. Так что разделайся со мной сразу.

— Прекрати, замолчи! — закричала я и заплакала. Мне казалось, что он извивается не на полу, а у меня в голове. Я уже собиралась швырнуть в него утюг, как в дверь заколотили, меня звали по имени. За окном светились фары. Я вскочила и бросилась к двери. Открыть ее оказалось просто — хватило и пары секунд. Меня оттеснили в сторону, в дом стали вбегать люди. Я узнала двух полицейских и Камерона. А машины все прибывали. Камерон огляделся. Он был весь в поту, с галстуком на плече.

— Что ты здесь натворила?

Я молча наклонилась и поставила утюг на пол.

— «Скорую» вызвала?

Я покачала головой. Он подозвал полицейского.

— Она напала на меня! — выкрикнул Моррис. — Ненормальная!

Камерон озадаченно перевел взгляд с меня на Морриса.

— Больно? — спросил его.

— Чертовски! Психованная.

Камерон подошел ко мне и положил ладонь на плечо.

— Ты в порядке? — шепнул он.

Я кивнула, не сводя глаз с ползающего по полу Морриса. Каждый раз он отвечал мне взглядом. Долгим, немигающим. Полицейские что-то говорили ему, но он лишь смотрел на меня.

— Сядь, — велел мне Камерон.

Я огляделась. Он подвел меня к стулу у стола. Я села так, чтобы не видеть Морриса. Еще секунда — и я бы снова бросилась на него.

— Слушай внимательно, Надя, времени мало. Ничего и никому не говори. Все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. Ты имеешь право на адвоката. Если хочешь, я найду его для тебя. Ты все поняла?

Я кивнула.

— Скажи вслух.

— Поняла. Но молчать не буду.

— Так что случилось?

— Загляни вон в тот ящик.

Он шагнул к открытой двери и отдал какой-то приказ подручному. Вскоре прибыла «скорая». Два врача в зеленой форме склонились над Моррисом. Камерон достал из кармана тонкие пластиковые перчатки — вроде тех, в которых работают на бензоколонках. На врачебные они были не похожи. Он открыл ящик и увидел снимки.

— Он знал Фреда, — объяснила я.

Происходящее напоминало фарс. Камерон тупо смотрел на фотографии. На скулящем Моррисе разрезали брюки. Приехал Линкс.

— Какого дьявола?.. — Он ничего не понимал.

— Она напала на Морриса с утюгом, — доложил Камерон.

— Что?.. Почему?

— Говорит, он убийца.

— Но…

Камерон протянул Линксу фотографию. Тот вытаращил глаза. Потом посмотрел на меня.

— Да, но… — Он снова обратился к Камерону: — Ты ее предупредил?

— Да. Она сказала, что все объяснит.

— Хорошо. А Бернсайда?

— Еще нет.

Линкс наклонился над Моррисом и показал ему снимки. Моррис только замотал головой и застонал. Линкс опять подсел ко мне. Я спокойно ждала, чувствуя, как проясняется у меня в голове.

— Моррис напал на вас?

— Нет. Если бы напал, сейчас я была бы мертва. Точнее, еще умирала. Он бы меня убил.

— Надя, но вы же понимаете: Моррис Бернсайд не убивал Зою Аратюнян. Его не было в городе.

— Знаю. А еще знаю, кто убил Зою.

— Что? Кто?

— Меня вдруг осенило. Вы искали человека, который слал ей письма. А ее убил другой.

— Зачем это ему понадобилось?

— Я все думала о том, что услышала от Грейс Шиллинг: преступник всегда оставляет что-то на месте преступления. И что-то уносит. Слышали? — Камерон сосредоточенно рылся в ящике. — Я видела описание места преступления. Помните, во что она была одета, когда ее нашли?

— Да, помню, но какая связь…

— Точно помните?

— В квартире — на одежде, коврах, постели — были только следы самой Зои и Фреда.

— А на тенниске следов Фреда быть не должно. Зоя принесла ее с собой, в пакете. Купила накануне, вместе с Луизой. — Я мельком взглянула на Морриса. Он внимательно слушал. — Волосы Фреда остались на тенниске Зои, пока он ее душил.

Я заметила, как на лице Морриса мелькнула тонкая улыбка.

— Ты не знал, да? — спросила я. — Твой дружок убил Зою раньше, чем ты до нее добрался. — Я повернулась к Стадлеру и Линксу: — Убийц двое. Понимаете? Двое. Вы никогда не задумывались о том, почему убийства такие разные? Доктор Шиллинг ошиблась. Преступления совершили разные люди. Потому ты и злился, Моррис? Ты наказал Дженни за то, что упустил Зою?

— Я тебя не понимаю.

— Это была компенсация, — продолжала я. — Ты вдруг понял, что у тебя идеальное алиби. Только благодаря ему ты подобрался ко мне так близко. Наблюдал, как я мучаюсь.

— Но как Фреду это удалось? — спросил Линкс. — Мисс Аратюнян даже не собиралась возвращаться к себе.

— Убийство не было преднамеренным, — объяснила я. — Меня оно сразу озадачило. Особенно когда я вспоминала, что из квартиры унесли дурацкую драпировку со стены. Ее подарил Фред. Кому еще она могла понадобиться? Так вот, ее не украли. Фред просто забрал ее. Явился за своими вещами. А когда застал в квартире Зою, схватил пояс от халата и задушил ее. Потому и эксперты оказались в тупике. Он взял только то, что принадлежало ему. И принес ту частицу себя, которая на месте преступления уже была. Еще немного Фреда. Точнее, слишком много Фреда. И алиби у него имелось. Полицейские знали, что письма он не посылал. А кто еще мог убить Зою, если не автор писем? Забавно, Моррис, правда? Из вас с Фредом получилась отличная команда. Только вы этого не знали.

Врачи переложили Морриса на носилки и взялись за ручки.

— Вы обыщете его карманы?

— Зачем?

— Не знаю. Но он собирался напасть на меня.

Камерон и Линкс переглянулись, Линкс кивнул. На полу валялись брюки Морриса, разрезанные на две половинки. Камерон начал рыться в бесчисленных карманах. У него в руках что-то блеснуло. Кусок проволоки.

— Что это? — спросил Камерон у Морриса.

— Я тут чинил… — начал он.

— Что это вы чинили фортепианной струной, свернутой в петлю?

Моррис не ответил. Он уставился на меня и прошептал:

— Дорогая, я вернусь.

Его унесли. Линкс распорядился:

— Приставьте к нему двух полицейских. В дороге следите за ним в оба. В отдельную палату, никого не пускать.

Я проводила Морриса взглядом. Он тоже не сводил с меня единственного блестящего глаза на лице дружелюбного убийцы. Даже улыбался сквозь слезы.

— А как же Фред? — спохватилась я.

Линкс вздохнул:

— Мы немедленно допросим его.

— А я? Я могу идти?

— Мы отвезем вас домой.

— Дойду пешком. Одна.

Линкс твердо преградил мне путь.

— Мисс Блейк, если вы не сядете в машину, я прикажу вас связать.

— Знаете, — начала я ледяным тоном, — одной мне как-то безопаснее.

— Хорошо, — безнадежно произнес он. Я уже видела, что он предчувствует позор, огласку, несостоявшуюся карьеру.

— И всегда было безопаснее.

Глава 50

Что было дальше? Что делают люди, узнав, что им подарили жизнь?

Первый день и ночь я провела у родителей: помогала отцу красить садовый сарай, лежала на выцветшем покрывале в своей старой спальне, дышала пылью и нафталином, а мама суетилась в кухне, заваривала чай с молоком и пекла имбирное печенье, которого мне не хотелось. Каждый раз при виде меня она всхлипывала, утирала покрасневшие глаза и осторожно гладила меня по плечу или голове. Я вкратце объяснила родителям, что случилось, но избавила их от подробностей. Рассказала только самую суть.

Потом я вернулась к себе и занялась уборкой. Сначала мне хотелось немедленно уложить вещи, переехать подальше от прежней квартиры и все начать заново — но какой в этом смысл? Ничего начинать я не хочу. Незачем. И я открыла дверь в сад, надела старые рабочие штаны — жуткие, карикатурные, даже не помню, когда и зачем я их купила. Включила радио на полную мощность, дурацкая музыка заполнила комнаты. Я выгребала все содержимое ящиков. Наполняла мусорные мешки драными колготками, старыми конвертами, обмылками, картонками от туалетной бумаги, исписанными ручками, заплесневелым сыром. Газеты отнесла в переработку, бутылки сложила в огромную коробку. Одежду свернула или развесила на плечиках, грязное белье запихнула в корзину, счета собрала в одну кучу, вычистила раковину и унитаз, заглянула в каждый пыльный угол. Разморозила холодильник и выскребла пол на кухне. Вымыла окна. Вытерла пыль.

Уборка заняла два дня. Два дня я работала с утра до позднего вечера. Как будто медитировала. Руки двигались, мысли текли, воспоминания отступали, укладывались по полочкам. Эйфории я не чувствовала, но мне было легко — я возрождалась к жизни. Взяв со стола визитку Морриса, вспомнив его блестящий глаз, я выкинула карточку в мусор. Повертела клочок бумажки, на который выписала имена и адреса из папки Камерона, и тоже выбросила — но сначала переписала адрес Луизы. Подобрала с пола две пуговки. От рубашки Камерона? Взвесила их на ладони и бросила в коробку из-под обуви, где решила хранить пуговицы и иголки.

На звонки я отвечала лишь изредка — а телефон трезвонил непрерывно, едва в газетах появились первые статьи о нас. Даже с фотографиями — Зои, Дженни и моей, хотя где они ее раздобыли — неизвестно. Их напечатали в ряд на третьей странице, как будто мы все погибли. Или все выжили. Звонили журналисты, вдруг объявлялись давно забытые друзья, Камерон звонил и шептал в трубку, звонили даже люди, которых я видела всего пару раз, — все спешили возобновить отношения со знаменитостью. Вскоре я перестала брать трубку.

Утром на четвертый день в открытые двери заглянуло солнце. Первые желтые листья падали с груши — той самой, под которой я сама обняла Камерона и поцеловала его. И я решила заняться садом. Пока я гадала, как выполоть крапиву, зазвенел телефон, со щелчком включился автоответчик.

— Надя, — послышался знакомый голос, и я замерла с чайником в руке. — Надя, это Грейс Шиллинг. — Пауза. — Надя, если вы дома, возьмите трубку. — Опять пауза. — Прошу вас, это срочно.

Я подошла к телефону:

— Слушаю.

— Спасибо. Мы можем встретиться? Мне надо сказать вам очень важную вещь.

— А по телефону нельзя?

— Нет. Надо увидеться.

— Это на самом деле важно?

— Да. Можно подъехать к вам минут через сорок пять?

Я обвела взглядом свою сверкающую квартиру, пахнущую чистотой и свежестью.

— Нет, давайте встретимся в Хите.

— Хорошо. В десять у павильона.

— Договорились.

* * *

Я приехала пораньше, но она уже ждала. В это теплое утро она куталась в длинное пальто, как зимой. Волосы были безжалостно зачесаны назад, лицо заострилось, постарело, выглядело усталым. Мы чинно пожали друг другу руки и зашагали вверх по склону холма, на вершине которого одинокий мужчина запускал огромного красного воздушного змея, подрагивающего на ветру.

— Ну, как вы? — спросила Грейс, я лишь пожала плечами. Обсуждать свое состояние с ней мне не хотелось.

— Так в чем дело?

Она остановилась и достала сигареты, сложила ладони ковшиком, чиркнула спичкой и глубоко затянулась. Потом посмотрела на меня в упор.

— Простите, Надя.

— Это вы и хотели мне сказать?

— Да.

— Ну ладно. — Я пнула камешек, он отскочил с дорожки в траву. Над нами в небе плясал красный змей. — И какого ответа вы от меня ждете?

Она нахмурилась, но не ответила.

— Хотите, чтобы я вас простила, так? — усмехнулась я. — Но я же не умерла. — Она поморщилась. — И я не могу просто обнять вас и сказать, что все уже в прошлом.

Она нетерпеливо махнула рукой, словно отгоняя облако мошкары.

— Этого я не ждала. Я извинилась, потому что на самом деле виновата перед вами.

— Вас прислали остальные? Это групповое извинение?

Она улыбнулась и затянулась сигаретой.

— Господи, да нет же. Личные контакты со свидетелем запрещены. — Еще одна сухая улыбка. — Идут следственные процедуры и внутренние допросы. И съемки.

— Значит, у вас неприятности?

— Да, — нехотя ответила она. — Ничего. Мы заслужили, Надя. Мы совершили… — Она оборвала себя. — Я собиралась сказать «непростительную ошибку». Это было непрофессионально. Глупо. Неправильно.

Она раздавила окурок носком узкой туфли.

— Надо было записать этот разговор — для адвоката Клайва. — Она нахмурилась. — Да, он возбудил дело. И тетя Зои — тоже. Но мне все равно. Меня тревожат только Зоя и Дженнифер. И вы. То, что вы вынесли.

Мы свернули с тропы и двинулись к пруду. По воде пробегала рябь, у наших ног плыли листья. Малыш с матерью кидали куски хлеба толстым равнодушным уткам.

— Но вы же ни в чем не виноваты, — осторожно начала я. — Это же не вы решили. Не вы приказали скрывать от нас все.

Она смотрела на меня, но не отвечала: взяла всю вину на себя, не стала уворачиваться.

— Знаете, — продолжала я, — если подумать, вы нам не врали.

— Спасибо, Надя. Но ваши слова к делу не пришьешь. Странно, — продолжала она, — я часто говорю про необходимость распоряжаться своей жизнью, а она вышла из-под контроля. Сначала — никаких сообщений в прессе о смерти Зои, чтобы не пугать горожан, не запятнать собственный мундир, потом — следующий шаг, и еще, еще, и вскоре оказалось, что повернуть обратно уже нельзя. Мы изолгались и уже не могли защитить тех, кто нам верил. — Она грустно улыбнулась. — Но я не оправдываюсь.

— Было так страшно, — вспомнила я.

— Да.

— Я никогда по-настоящему не верила в Бога. А вы?

Она покачала головой.

— Есть две женщины, с которыми я накрепко связана, хоть никогда не видела их. И двое мужчин, с которыми я встречалась… А вы?

Она глубоко вздохнула.

— С Фредом я познакомилась на допросе после убийства Зои. Когда вы узнали, что Моррис знаком и с вами, и с Дженнифер, я встретилась и с ним.

— Грейс, мне нужна ваша помощь. Вы знаете все. Эти люди с виду совершенно нормальны. Разве подумаешь, что они способны убить человека? Что с ними такое — с тем же Фредом? За ним что-то числится?

— Теперь — да.

— Я хотела…

— Я поняла. Вы ждете подтверждения, что они не такие, как все? Хотите наклеить на них ярлыки «Опасно!»? Или просто «Псих». — Мы брели по берегу пруда, она опять закурила. — Так все и будет. Другие психологи допросят Морриса, узнают, что в детстве его били, или, наоборот, баловали, потом он увидел жестокий фильм или упал с качелей и ударился головой. Потом обнаружится человек, которого Фред зверски избил лет пять назад. И тогда вмешаются политики и прочие знатоки, поднимут крик, как это мы его проглядели.

— И что?

— А что мы должны были заметить? Чаще всего убийцей оказывается человек, близко знакомый с жертвой. Это доказано статистикой. Зоя отшила Фреда, он был оскорблен, пережил страшное унижение, а потом, к несчастью для Зои, застал ее одну в квартире. И убил. Вот и все. Обычное дело. Скорее всего Фред такой же убийца по натуре, как мы с вами, только поймали его не сразу — потому, что его жертва получала письма с угрозами от другого.

— Спасибо, утешили, — сухо сказала я.

— А вы и не просили утешения. И вряд ли попросите. Это не в ваших правилах, да? А Моррис… с Моррисом дело обстоит иначе. Его можно назвать ненормальным — как любого человека, совершающего бессмысленные преступления. Или злодеем — если это слово для вас что-нибудь значит. Ну и к чему это приведет? Вас тревожит другое: из этого ужаса и смерти нельзя извлечь урок, невозможно подобрать для них ярлык.

— Да.

— Вот именно.

Мы повернули обратно и несколько минут молчали.

— Можно задать вам вопрос, Надя?

— Конечно.

— Никак не могу понять одно… Каким образом вы увидели материалы дела?

— А, это. Я переспала с Камероном Стадлером, а потом шантажировала его.

Она пошатнулась, как от пощечины. Ее лицо комично вытянулось.

— Не спрашивайте, — предупредила я. — Вам лучше не знать.

Она расхохоталась, но невесело и нервно, я поддержала ее, и вскоре мы уже держались за руки и заливались хохотом, как девчонки. Вдруг Грейс умолкла и помрачнела.

— Рано или поздно чувство вины пройдет, — пообещала я.

— Хотите поспорить?

— Не очень.

Мы дошли до развилки, она остановилась.

— Мне сюда. До свидания, Надя.

— Пока.

Она протянула мне руку, я пожала ее. Я развернулась и пошла прочь, туда, где над холмом вился огненно-красный змей.

— Надя!

Я оглянулась:

— Что?

— Вы спасли нас, — крикнула она. — Нас, себя и всех остальных. Всех-всех!

— Просто повезло, Грейс. Я везучая!

Глава 51

Наступили холода. Небо стало льдисто-голубым, тротуары покрыла корка льда. У рта клубился пар, глаза слезились, нос покраснел, подбородок утыкался в кусачий шерстяной шарф. Свистел ветер. Я быстро шагала, опустив голову.

— Надя? Надя! — послышался голос.

Я обернулась и прищурилась:

— Джош?

И вправду он. Со стайкой ровесников, мальчишек и девчонок. Все они кутались в толстые куртки, пересмеивались, толкались. Джош уже бежал через улицу ко мне.

— Не ждите! — крикнул он друзьям. За время, пока мы не виделись, он пополнел, уже не казался таким бледным и слабым. Мы неловко заулыбались друг другу.

— А я вспоминала тебя, Джош, — радостно объявила я.

— Ну, как ты?

— Жива, как видишь.

— Здорово, — откликнулся он так, словно убеждал меня. Он огляделся. — Я хотел позвонить… не мог. Я ведь дружил с Моррисом. Ну и все такое.

Пять месяцев назад он сидел у меня на диване — жалкий, костлявый. Я не знала, что сказать ему: между нами горой возвышались ужас и утрата.

— Может, выпьем кофе? — Он стащил шапку, и я увидела, что волосы у него выкрашены в ярко-оранжевый цвет, а ухо проколото.

— А твои друзья?

— Ничего с ними не сделается.

Мы зашли в итальянское кафе. Внутри было темновато, жарко и накурено, кофеварка шипела и плевалась.

— Блаженство! — Я разделась, размотала шарф.

— Я угощаю, — предупредил Джош и зазвенел мелочью в кармане.

— Ладно, раз такой богатый. Мне капуччино.

— И все? — Он был разочарован.

— И миндальный круассан.

Я села за столик в углу, наблюдая за ним. Старший сын Дженни с оранжевыми волосами, совсем мужчина, демонстрирующий мне уверенность. Ему лет пятнадцать. Да, взрослый. Еще несколько лет — и окончит школу.

Он поставил передо мной кофе и круассан. Себе он заказал горячий шоколад и пил его медленно, слизывая сладкие усы с верхней губы. Мы улыбались друг другу.

— Надо было позвонить, — повторил он.

Мы помолчали, глядя друг на друга поверх чашек.

— Я слышал, ты здорово отделала Морриса.

— Или он — или я.

— Утюгом, да?

— Точно.

— Наверное, ему было больно.

— Само собой.

— Я мог бы и позлорадствовать. Слышала про японских якудза? Они убивают своих жертв, пока те без сознания. Вытаскивают на улицу и ездят по ним на машинах, ломая кости. Говорят, боль чувствуешь даже в коме и когда умираешь.

— Да? — Я нахмурилась.

— Одно время мне хотелось убить Морриса. Он дружил со мной. И убил маму.

— По-моему, он все продумал заранее.

— И я так считаю. Или совпадение.

— Из тюрьмы он выйдет дряхлым стариком.

— С негнущимся коленом, — с усмешкой подхватил Джош.

— Надеюсь. Фред освободится раньше. Линкс рассказывал. Судить их будут в следующем году. Но удушить подружку за то, что она тебя отшила, — это пустяки, дадут лет восемь — десять.

Джош поставил чашку и провел большим пальцем по верхней губе, собирая шоколадную пенку.

— Не знаю, о чем еще тебя спросить, — с досадой признался он. — Я столько думал, а теперь растерялся. И больше об этом не хочу слышать. — Он нахмурился и уставился на меня глазами Дженни. Стал таким, как летом, когда мы познакомились.

— Ты считаешь, что я должна что-то тебе рассказать.

— Вроде того. — Он сгребал в кучку крупинки сахара на столе. Помню, примерно то же я спросила у Грейс несколько месяцев назад, в Хите. Я перевела дух.

— Моррис убил твою мать ради забавы. Потом выбрал меня, и, если бы не мое везение, я была бы его следующей жертвой. Никаких мотивов у него не было. На моем месте мог оказаться кто угодно. Извини, — добавила я после паузы.

— Ничего, — пробормотал он, не поднимая головы.

— Как дела в школе?

— Теперь я учусь в другой. Не захотел оставаться в прежней.

— Ясно.

— Там лучше. У меня есть друзья.

— Отлично.

— И еще кое-кто.

— Подружка?

— Нет. Не подружка. Близкий друг.

— Тоже неплохо. — Я беспомощно смотрела на него.

— А что у тебя?

— У меня?

— Чем ты занимаешься?

— Да так…

— Значит, как раньше?

— Нет, — решительно возразила я и указала на свою сумку: — Знаешь, что там?

— Что?

— Пять жонглерских мячиков.

Он ничего не понял.

— Пять, — повторила я. — Теперь ясно?

— Клево! — просиял он.

— Вообще-то я хочу сменить работу, но пока не могу.

— Покажи, — попросил он.

— Прямо здесь?

— Ага. Давай.

— Ты правда хочешь?

— Я должен увидеть.

Я огляделась. В кафе было почти пусто. Я достала мячики, взяла три в одну руку, два в другую. Встала.

— Внимательно смотришь?

— Ага.

— Сосредоточься.

— Уже сосредоточился.

И я начала. Сначала все шло хорошо, но уже через секунду мячи разбежались. Один попал в Джоша, второй — в мою пустую кофейную чашку.

— В общих чертах понятно, — заключила я и полезла под стол за мячом, ускакавшим в угол.

— И все? — Джош улыбнулся.

— Думаешь, это так просто?

— Нет, здорово. — И он вдруг расхохотался. Это был мой подарок. Прощальный. Клоунесса Надя, которая выжила, жонглирует пестрыми мячиками в маленьком темном кафе. У меня вырвался всхлип. Я сложила мячики в сумку.

— Пойду я.

— И я.

Мы поцеловались в дверях кафе и вышли на холод. Когда мы расходились в разные стороны, Джош сказал:

— Знаешь, я ношу на ее могилу цветы.

— Молодец.

— Я все помню.

— Джош, кое-что можно и забыть, — сказала я. — Это всем позволено.

* * *

Я спустилась к тропе вдоль канала и побрела домой. Нет, я ничего не забыла. И не могла забыть. Зоя и Дженни. Иногда я понимала, что их уже нет. Они не вернутся, сколько ни жди. А иногда ловила себя на мысли, что я сейчас увижу их за углом, в переполненном автобусе, и я начинала вглядываться в толпу, будто разыскивая знакомых. Иногда они приходили ко мне в ярких, как реальность, снах.

Я хорошо знала их лица — лучше, чем все другие, даже лица родителей и любимого, на которого я когда-то смотрела со страстью и надеждой. Я знала их, как свое отражение в зеркале. Смотрела на них, вглядывалась, умоляла помочь. Нос, подбородок, морщинка на щеке, блеск зубов. Я помнила, как они хмурятся, как между бровями возникает складочка. Я знала каждую веснушку, морщинку, впадинку, пятнышко и царапину.

Мы никогда не встречались, но я скучала по ним. Теперь-то я их узнала, но было уже слишком поздно. Лучше меня их не знал никто. А они — меня. Мы были разными, но оставались сестрами, их страх был моим страхом, стыд — моим стыдом. Мы ощущали одну и ту же ярость, панику и ужас, вместе замирали, понимая, что опасность уже близка, Я понимала их. Все это я пережила сама.

Остальные постепенно их забыли или позволили себе забыть. Так всегда бывает. Их близкие говорят слова любви кому-то другому. И это нормально, только так мы можем выжить. Мы сойдем с ума, если будем помнить все и цепляться за воспоминания. Они мало-помалу ускользают. Забываются изъяны и привычки, умершие превращаются в бесплотные, блеклые тени. Слишком правильные, чтобы быть людьми. Глянцевые снимки, лакированные поверхности. На могилы приходят все реже, только в годовщины. Но о них часто вспоминают — нам нравится быть причастными к значительным событиям. О них говорят почтительно и негромко: «Да, это было ужасно! Помнишь, что стало с Зоей? А с Дженни? Какая трагедия!»

Но я не могу просто забыть их. Я беру их с собой повсюду, всю жизнь я возвращаюсь к ним. Дарю им непрожитые годы, всю любовь, все утраты и все перемены, которых лишились они. Каждый день я повторяю им: «До свидания».

ТАЙНАЯ УЛЫБКА ^(роман)

Отказать слишком настойчивому поклоннику… Что может быть проще для молодой женщины?

Но с того дня, как Миранда сказала Брендану, что между ними все кончено, ее жизнь превратилась в кошмар. Он проник в ее семью. Он стал женихом ее старшей сестры. И хуже всего — то, что Миранда прекрасно понимает: Брендан очень и очень опасен.

Он следит. Выжидает. Готовится нанести удар. В опасности — близкие Миранды и прежде всего она сама.

Однако вступить в схватку с маньяком ей предстоит в одиночку…

Глава 1

Недавно меня преследовал сон, один и тот же сон, снова и снова, и каждый раз я думала, что все происходит на самом деле, в действительности. Я опять на катке в тот день, когда впервые встретила Брендана. Холод обжигает мое лицо, можно услышать скрип коньков по льду, и затем я вижу его. Он быстро окидывает меня своим странным взглядом, словно приметил меня и что-то у него на уме. Я продолжаю рассматривать его и понимаю, что он интересен чем-то особенным, это может заметить далеко не каждый. Волосы у него блестящие и черные, как вороново крыло. Лицо овальное, выдающиеся скулы и подбородок. Выражение лица довольное, как будто он понял шутку раньше всех остальных, и мне это нравится в нем. Он взглянул на меня и затем посмотрел еще раз, и уже приближается, чтобы приветствовать меня. Во сне я думаю: Хорошо. Мне предоставляется еще один шанс. Это не должно случиться. На этот раз я могу все прекратить здесь и сейчас, еще до того, как это начнется.

Глава 2

Прошло две недели с тех пор, как Брендан вышел из моих дверей. Было половина третьего пополудни, я стояла на стремянке и кистью, которую держала в вытянутой руке, старалась дотянуться до угла, когда зазвонил мой мобильник. Я поняла, что он лежит в кармане моей куртки и что на мне этой куртки нет. Мы работали в только что построенном доме в Блэкхите — все линии прямые, стекло зеркальное и массив сосны, Я красила дерево особой, почти прозрачной белой краской на масляной основе, которую импортируют из Швеции за огромные деньги. Я с трудом спустилась вниз и положила кисть на крышку банки.

— Алло?

— Миранда, это Кэрри.

Это было совсем необычно. Мы встречались достаточно регулярно, каждый месяц или около того, как правило, у родителей. Пожалуй, раз в неделю мы обязательно разговаривали по телефону; звонила всегда именно я. Она спросила, свободна ли я в тот вечер. Я почти договорилась о чем-то, но она сказала, что дело очень важное. Она бы не просила, если бы это не было так важно. Поэтому, конечно, я вынуждена была сказать «да». Я стала обсуждать, где мы можем встретиться, но Кэрри все уже продумала. Самый обычный французский ресторан, который только что открылся в Камдене, совсем близко от того места, где я жила, и Кэрри закажет столик на восемь персон. Если она не перезвонит, я должна понять, что все в порядке.

Я была в полном недоумении. Она никогда не предпринимала ничего подобного раньше. Энергично нанося краску на огромную сосновую стену, я пыталась догадаться, что же она должна сказать мне, и никак не могла найти никакого убедительного ответа даже на главный вопрос: будут это хорошие или плохие новости?

В кругу семьи вам присваивают какой-то образ, думая, что вы такая, независимо от того, кто вы есть на самом деле. Можно стать героем воины, но то, о чем будут разговаривать ваши родители, сведется к чему-то якобы забавному, что вы обычно делали, когда ходили в малышовую группу детского сада. Это может кончиться тем, что вы уедете в Австралию, чтобы оторваться от той персоны, которой, как думают родители, вы и являетесь, или вы думаете, что они думают, что вы такая. Все это напоминает комнату с зеркальными стенами, с отражениями и отражениями отражений, уходящими в бесконечность. Они вызывают головную боль.

Я не убежала в Австралию. Я жила меньше чем в миле от дома, в котором выросла, и работала на своего дядю Билла. Порой даже трудно себе представить его в качестве моего дяди, потому что он так не похож на моего отца. У него длинные волосы, которые он иногда завязывает «лошадиным хвостом», и едва ли он когда-нибудь бреется.

Однако многие богатые и ультрамодные люди стоят в очереди, чтобы нанять его. Мой отец до сих пор зовет его художником и маляром, еще с детских лет я помню, как он работал со всяким сбродом, разъезжая на невообразимом автофургоне, который он у кого-то одолжил. Ну а теперь у дяди Билла, как я никогда его не называю, огромный офис, компания, выгодный контракт с группой архитекторов и список очередников, в который вы едва ли сможете попасть.

Я добралась до ресторана «Ла Табль» приблизительно в одну минуту девятого, Кэрри была уже там. Она сидела за столиком со стаканом белого вина и бутылкой в ведерке рядом, и я сразу поняла, что это какая-то хорошая новость. Казалось, она светится изнутри, и такой же свет излучали ее глаза. Она изменила внешность после нашей последней встречи. У меня была короткая стрижка. Мне это нравилось и имело определенный смысл, учитывая условия моей работы. Волосы не попадут в клей и не намотаются на сверло. Кэрри была девушкой, во внешности которой не было ничего особенного: волосы средней длины, практичная одежда. Сейчас же она коротко подстригла волосы, и это шло ей. В ней изменилось почти все. Косметики было больше обычного, что подчеркивало величину глаз. И одежда также была новая: темные расклешенные брюки, белая льняная рубашка и, главное, жилет. У нее был удивительно привлекательный вид. Она помахала мне рукой над столиком и налила стакан вина для меня.

— Привет! — сказала она. — Между прочим, у тебя в волосах краска.

Я хотела ответить, как обычно хочу ответить на это, а именно: вполне естественно, что у меня в волосах краска, ведь половину жизни я провожу, занимаясь покраской. Но я никогда этого не делаю и тем более не собиралась ответить так этим вечером, когда Кэрри выглядела такой счастливой. Счастливой и преисполненной радостью ожидания. Невероятно, да?

— Профессиональные издержки, — ответила я.

Краска была на затылке, где я не могла увидеть ее. Кэрри стала копаться в моих волосах, и мы, наверное, были похожи на двух шимпанзе, ухаживающих друг за другом в зале ресторана, и я позволила ей делать это. Она сказала, что краска не отходит, и это меня утешило. Я выпила глоток вина.

— А тут приятно, — заметила я.

— Я была здесь на прошлой неделе, — сказала она. — Здесь прекрасно.

— Ну, как дела?

— Ты, наверное, хочешь знать, почему я позвала тебя? — поинтересовалась она.

— Не обязательно должна быть какая-то особая причина, — солгала я.

— У меня есть для тебя новость, — сообщила она. — Приятная потрясающая новость.

Она беременна. Вот в чем дело. Вот и все, что могло быть. Я посмотрела на нее пристальнее. Правда, немного удивилась, увидев, что она пьет.

— У меня новый бойфренд, — заметила она.

— Это замечательно, Кэрри. Это грандиозная новость.

Я почувствовала себя более озадаченной, чем прежде. Я была счастлива за нее, и это правда, потому что знала, что у нее какое-то время не было бойфренда. Это было как раз то, что беспокоило ее. Мои родители также были несколько озабочены, но это ничуточки не помогало. Однако то, что она так официально объявила об этом, было довольно эксцентрично длянее.

— Немного неловкая ситуация, — вздохнула она. — Именно поэтому я хотела рассказать тебе прежде, чем это сделает кто-нибудь другой.

— Каким образом это может быть неловко?

— Правильно, — нетерпеливо произнесла она. — Правильно. Именно это я и говорила. Вообще это не должно быть проблемой, если мы сами не сделаем из этого проблему.

Я отпила глоток вина и заставила себя быть терпеливой. Это была еще одна характеристика Кэрри. Ей присущи были крайности: от полной необщительности, когда она не могла произнести и слова, до бессвязной болтливости.

— Так в чем проблема?

— Он тот, кого ты знаешь.

— На самом деле?

— Да, и даже более того. Тот, с кем у тебя все кончено. Это твой бывший бойфренд.

Я не ответила на это, потому что начала быстро думать. Кто же это может быть? У нас с Лукасом был грандиозный скандал, да и в любом случае он сейчас с Клео. Целый год я была с Полем, конечно, он видел Кэрри раз или два. Но разве он все еще не в Эдинбурге? Тогда это что-нибудь из древней истории. Было еще несколько всяких разных из колледжа, но это было еще в то время, когда я вообще не контактировала с Кэрри. Я старалась представить себе невероятное совпадение, которое могло бы свести Кэрри с такой персоной, как Роб, из далекого прошлого. Но они ведь даже и не встречались. Или, возможно, это восходит к еще более раннему периоду, в мое девственное прошлое в школе, с кем-то вроде Тома. Должно быть, это так и есть. Возможно, встреча выпускников школы…

— Это Брендан, — сказала она. — Брендан Блок.

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Ты удивлена? Он вот-вот появится. Он сказал, что думает — будет хорошо, если мы встретимся все вместе.

— Это невозможно, — ответила я.

— Я знаю, это может показаться несколько странным…

— Где вы встретились?

— Я расскажу тебе, — вздохнула она. — Я все расскажу тебе. Но кое-что я хочу успеть сейчас, пока не появился Брен.

— Брен?

— Просто хочу довести до твоего сведения, милая Миранда, что Брен сообщил мне все, и я хочу, чтобы ты знала: надеюсь, это не вызовет у тебя никакого смущения.

— Что?

Кэрри перегнулась через стол и положила обе руки на мои. Она смотрела на меня своими огромными сочувствующими глазами.

— Миранда, я знаю, что тебе было больно, когда вы расстались… — Она глубоко вдохнула и сжала мою руку. — Я знаю, что Брен порвал с тобой. Он рассказал мне, как ты была расстроена, зла и огорчена. Но он надеется, что ты пережила это. Сказал, что он рад всему этому.

— Он сказал, что рад этому?

И в это мгновение в ресторан вошел Брендан Блок.

Глава 3

Кэрри встретила Брендана в середине зала, и он наклонился, прильнув к ней, чтобы поцеловать ее в губы долгим поцелуем. На мгновение она закрыла глаза, она была крошечной рядом с его высокой крупной фигурой. Она стояла на носочках и что-то шептала ему на ухо, и он кивнул и взглянул на меня, слегка повернув голову, с улыбкой, едва промелькнувшей на губах. Он поклонился и пошел в мою сторону, протягивая обе руки. Я совсем растерялась и не знала, что нужно сделать. Я приподнялась со стула, но к тому времени, когда он подошел к столу, меня больно зажало стулом, который впивался в ноги за коленями.

— Миранда! — сказал он. Решительно положил руки мне на плечи, заставляя меня немного опуститься к сиденью, и пристально посмотрел мне в глаза. — Миранда…

Он наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, слишком близко к губам. К этому времени Кэрри удалось обнять Брендана за талию, поэтому она тоже наклонилась ко мне, немного присев. В течение какой-то ужасной секунды между нашими лицами было лишь несколько дюймов; я смогла увидеть пот, выступивший в углублении над ее верхней губой, и небольшой шрам на брови Кэрри, оставшийся с тех времен, когда мне было четыре года, а ей шесть лет, и я ударила ее пластмассовой пикой. Так близко, что я могла ощутить запах его мыла и ее духов, а также что-то неприятно кислое в воздухе между нами. Наконец я освободилась из плена и с облегчением опустилась на стул.

— Так Кэрри рассказала тебе?

К этому времени он тоже уже сидел, расположившись между мной и Кэрри так, что мы сгрудились вокруг небольшой части стола, наши колени соприкасались. Он положил свою руку на руку Кэрри, пока говорил, а она смотрела на него сияющими глазами.

— Да. Но я…

— И все в порядке на самом деле?

— Почему я не должна быть в порядке? — спросила я и поняла, что ответила на вопрос, который никто не задавал. Это внесло в мою речь напряжение, смущение, и я это почувствовала, хотя и совсем чуть-чуть. Любой человек в мире почувствовал бы. Я увидела, как они обменялись взглядами.

— Я имею в виду, все хорошо.

— Я понимаю, тебе тяжело.

— Мне совсем не тяжело, — возразила я.

— Это очень великодушно с твоей стороны, — сказал он. — Именно великодушно. Я сообщил Дереку и Марсии, что ты должна быть как раз такой. Просил их слишком не переживать.

— Маме и папе?

— Да, — подтвердила Кэрри. — Они познакомились с Бреном несколько дней назад. Он действительно понравился им. Да, безусловно, понравился. Трою тоже, а ты знаешь, как ему трудно угодить.

Брендан скромно улыбнулся.

— Приятный ребенок, — заметил он.

— И ты рассказал им?.. — Я не знала, как закончить фразу.

Внезапно я вспомнила телефонный звонок позапрошлой ночью, когда мои родители говорили со мной поочередно, один за другим, и спрашивали меня, как я себя чувствую в этот момент. У меня под левым глазом начался небольшой тик.

— Ты должна все понять, потому что ты женщина с добрым сердцем, — похвалил меня Брендан.

Я почувствовала, что начинаю злиться и раздражаться при мысли о том, что эти люди обсуждают за моей спиной, как, по их представлениям, я буду реагировать.

— Как я помню, все…

Брендан поднял руку, большую и белую, с волосатым запястьем. Волосатые запястья, огромные мочки ушей, толстая шея. Воспоминания всплывали на поверхность, и я снова запрятала их поглубже в память.

— Давайте не будет продолжать прямо сейчас. Предоставим все времени.

— Миранда, — умоляюще произнесла Кэрри, — Брен рассказал им только то, что, как мы считаем, им нужно знать.

Я взглянула на нее и увидела, что ее лицо светится от счастья, а это было так непривычно для меня. С трудом сделав несколько глотательных движений, я стала пристально разглядывать меню.

— Тогда сделаем заказ?

— Хорошая идея. Думаю, я закажу дораду, — произнес Брендан по-французски название рыбы с раскатистым гортанным «р».

У меня не было никакого аппетита, и я ничего не хотела.

— Я буду бифштекс с жареным картофелем, — сказала я. — Только без жареного картофеля.

— Все еще беспокоишься о своем весе?

— Что?

— Тебе это ни к чему, — заметил Брендан, — Ты прекрасно выглядишь. Правда, Кэрри?

— Да. Миранда всегда чудесно выглядит.

На мгновение она помрачнела, словно повторяла «Миранда всегда чудесно выглядит» слишком много раз.

— Я закажу семгу и зеленый салат.

— Полагаю, нам надо заказать бутылку «Шабли», — сказал Брендан. — Хочешь бокал красного к бифштексу, Мирри?

Ну, этого еще только не хватало. Мне всегда нравилось имя «Миранда», потому что его нельзя сократить. До тех пор, пока мне не встретился Брендан. «Мирри». Звучит как опечатка.

— Сойдет и белое, — сказала я.

— Уверена?

— Да! — Я ухватилась за краешек стола. — Спасибо. Кэрри встала, чтобы пойти в дамскую комнату, и он наблюдал за тем, как она пробиралась между столиками, с той же едва заметной улыбкой на лице. Перед тем как повернуться снова ко мне, он сделал заказ.

— Итак…

— Миранда.

Он просто улыбнулся, затем положил свою руку на мою.

— Вы очень разные, — сказал он.

— Я знаю это.

— Нет, я имею в виду — вы разные в том, о чем, возможно, и не догадываетесь.

— Что?

— Только я могу пронести сравнение, — проговорил он, все еще нежно улыбаясь мне.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять. Я убрала спою руку.

— Брендан, послушай…

— Привет, милая, — произнес он через мою голову, затем встал, чтобы отодвинуть стул, и когда Кэрри снова села, положил руку ей на голову.

Принесли заказ. Мой бифштекс оказался жирным и кровавым. Когда я попыталась нарезать его, он заскользил по тарелке. Брендан наблюдал, как я гоняюсь за бифштексом, затем, подняв палец, позвал официантку, проходящую мимо. Он сказал ей что-то по-французски, я, конечно, не поняла, и она принесла другой нож.

— Брендан некоторое время жил в Париже, — пояснила Кэрри.

— О!

— Но возможно, ты знала это? — Она быстро взглянула на меня, затем отвела взгляд в сторону.

Я не смогла прочитать выражение ее лица: было ли оно подозрительным, презрительным, торжествующим или просто любопытным?

— Нет, не знала.

Мне очень мало было известно о Брендане. Он говорил, что сейчас подыскивает работу. Упоминал что-то о курсах по психологии, путешествиях по Европе в течение нескольких месяцев, но, помимо этого, я не могла припомнить ни единой подробности из его жизни. Я никогда не была в его квартире, никогда не встречалась с его друзьями. Он ничего не рассказывал о своем прошлом и туманно высказывался о планах на будущее. Но безусловно, у нас было слишком мало времени. Мы только приближались к тому этапу, когда начинают рассказывать друг другу о своей жизни, но тут-то я и застала его выясняющим подробности моей жизни по-своему, собственным способом.

Наконец-то мне удалось положить нарезанный бифштекс в рот, и я тщательно разжевывала его. Брендан изящно вытащил изо рта застрявшую в зубах тонкую косточку большим и указательным пальцами, положил ее на край тарелки, запил остатки еды белым вином. Я смотрела в сторону.

— Итак, — обращаясь к Кэрри, спросила я, — как вы оба встретились?

— О! — сказала она и покосилась на Брендана. — Случайно на самом деле.

— Не называй это случаем. Судьба, — сказал Брендан.

— Однажды вечером после работы я была в парке, начинался дождь, и этот человек…

— Должно быть, я…

Кэрри хихикнула от счастья:

— Да. Брен. Он сказал, что узнает мое лицо. «Ты Кэрри Коттон?» — спросил он.

— Я, конечно, узнал ее по вашей фотографии. И вот она оказалась прямо передо мной под дождем.

— Он заметил, что знает тебя. Я имею в виду, он не рассказал мне, ну, ты знаешь о чем, просто дал понять, что знает тебя. Затем предложил вместе с ним воспользоваться его зонтом…

— Будучи джентльменом, — уточнил Брендан. — Ты знаешь меня, Мирри.

— Мы продолжали прогуливаться вместе, хотя дождь лил как из ведра. Мы промокали все больше и больше, а наша обувь хлюпала от воды.

— Мы долго гуляли под дождем, — продолжил Брендан и, положив руку ей на голову, погладил по волосам. — Правда?

— Мы насквозь промокли, поэтому я пригласила его зайти ко мне и обсохнуть…

— Я вытирал полотенцем ее волосы, — сказал Брендан.

— Достаточно, — прервала я, поднимая руку, словно собираясь рассмеяться. — Давайте остановимся на том, как вы обсыхали, да?

— Даже выразить не могу, как легко стало на душе теперь, потому что ты знаешь все, — сказала Кэрри. — Когда я узнала о вас двоих, ну, какое-то время я думала, что все будет разрушено. Никогда бы не сделала ничего такого, что могло бы навредить тебе. Ты знаешь это, да?

Она удивительно хорошо выглядела: нежная, стройная и сияющая. У меня немного заныло в груди.

— Ты заслуживаешь того, чтобы быть счастливой, — сказала я, поворачиваясь спиной к Брендану и обращаясь только к ней.

— Я счастлива, — призналась она. — Мы знакомы друг с другом всего несколько дней, чтобы быть точной — дней десять, но прошло совсем немного времени с тех пор, как вы оба, ну, ты знаешь… Поэтому, может быть, не следует и говорить это, но мне даже не вспомнить, когда я была так счастлива.

— Это хорошо, — проговорила я.

И подумала: десять дней.

Мы ели, пили вино. Стаканы звенели. Я улыбалась и кивала, невпопад произносила «да» и «нет» и все время думала. Стараясь не думать. Не помнить, как его живот слегка нависал над его боксерскими шортами, черные волосы по плечам…

Наконец я посмотрела на свои часы, притворилась удивленной, хотя было всего лишь девять тридцать, и сказала им, что мне пора уходить, завтра рано вставать; долго добираться, нет времени на кофе, так жаль… Мы должны были пройти через весь этот вздор прощания. Кэрри крепко сжимала меня в объятиях, Брендан целовал меня так близко к губам, а я едва удерживалась от того, чтобы не стереть влажные следы его поцелуев тыльной стороной ладони, и все мы говорили о том, чтобы встретиться еще раз и в ближайшее время, о да, и какой милой была я, какой доброй, какой хорошей.

Он проводил меня до дверей ресторана.

— Шел дождь, — произнес он.

Я не обращала на него внимания.

— Невероятное совпадение, — сказала я.

— Что?

— Я порвала с тобой, и через несколько дней ты встречаешь мою сестру на улице и начинаешь бывать у нее. Трудно поверить.

— Не существует никаких совпадений, — возразил Брендан. — Пожалуй, неудивительно, что я влюбился в кого-то, кто похож на тебя.

Я посмотрела через плечо Брендана на Кэрри, которая все еще сидела за столиком. Она поймала мой взгляд, нервно улыбнулась мне и посмотрела в сторону. При разговоре с Бренданом я улыбалась для того, чтобы наш разговор показался Кэрри дружеским.

— Брендан, — спросила я, — это какая-то изощренная шутка?

Он выглядел озадаченным и немного обиженным.

— Шутка?

— Словно ты играешь с моей сестрой, выбрав этот путь, чтобы добраться до меня.

— Это звучит довольно эгоцентрично, — заметил Брендан, — извини, что я так говорю.

— Только не делай ей больно, — предупредила я. — Она заслуживает счастья.

— Верь мне. Я знаю, как сделать ее счастливой.

Я не смогла бы выдержать еще секунду в его обществе. Я пошла пешком домой по сырым улицам, глубоко дыша, подставляя лицо охлаждающим струям воздуха. Действительно ли он влюбился в Кэрри? Имело ли на самом деле значение, как они встретились? Я все ускоряла шаг, пока мои ноги не заболели от прилагаемых усилий.

Я часто задумываюсь о положении членов семей и о различиях, которые оно вызывает. Стала бы я кем-то другим, будь я старшей? А Кэрри, если бы она была средней вместо меня? Могла бы она стать более уверенной, направленной на внешний мир и деятельность в нем, экстравертивной? Больше похожей на меня — или по меньшей мере на меня такой, какой считает меня моя семья? А Трой, дитя семьи, пришедший в этот мир через девять лет после меня? Если бы он не был предоставлен самому себе, очевидная ошибка, что бы это могло означать для него? Если бы у него были братья, которые могли научить его, как нужно забивать голы в футболе, пользоваться кулаками и играть в эти жестокие компьютерные игры, вместо сестер, которые возились с ним, баловали его и не обращали на него никакого внимания?

Но остается то предназначение, которое нам дано. Кэрри пришла первая и должна была прокладывать путь, хотя ненавидела быть лидером. А я стала второй, ожидающей с нетерпением, когда я вырасту, стремящейся быть первой, всегда старающейся обогнать ее, убрать ее со своего пути. И Трой, третий, единственный мальчик, вполне вероятно, и последний, но вместе с тем и первый, с худенькими плечиками, широко распахнутыми глазами, мечтательный, странный.

Я вошла в квартиру. Это правда, что нужно вставать завтра рано утром, но какое-то время я не могла уснуть. Я лежала в постели, ворочаясь с боку на бок, в поисках более прохладного местечка на подушке. В моей квартире не было фотографии Кэрри, конечно, не было. Но все равно я ведь не поверила рассказам Брендана, поэтому имело ли значение, что ее нет? Он выследил Кэрри, потому что она моя сестра. Если посмотреть с определенной точки зрения, это может показаться даже романтичным.

Глава 4

Когда на следующий день я возвращалась с работы, дома расплывались в мелком дожде, их очертания казались неясными и туманными. Если бы такое же время суток было летом, еще долго оставалось бы светло, а сейчас люди закрывали окна занавесками и включали свет. Дома я сняла с себя все и постояла под тепловатым душем тридцать секунд, перед тем как переодеться в поношенные джинсы с пузырями на коленях и тенниску с длинными рукавами. Я встала перед зеркалом и втянула живот. Что там Брендан говорил о моем весе? Я повернулась к зеркалу боком и посмотрела на себя с разочарованием. Пожалуй, мне пора начинать бегать. Каждое утро перед уходом на работу. Что за ужасная идея!..

Телефон зазвонил, когда я собиралась уходить, чтобы встретиться с Лаурой.

— Миранда?

— Привет, мама.

— Я пыталась дозвониться раньше, но не дождалась ответа.

— Мой автоответчик испортился.

— Как поживаешь? С тобой все в порядке?

— Прекрасно.

— Точно?

Я не собиралась помогать ей.

— Все прекрасно, мама. Только чуть-чуть устала. Очень много работы, сейчас нет Билла. Как поживаете вы с папой?

— Я разговаривала с Кэрри. Она сказала, что вы все вместе прекрасно пообедали.

— Было приятно повидаться с ней. — Помолчав немного, смягчилась: — И с Бренданом.

— Миранда, ты очень хорошо поступаешь. Не думай, что я не понимаю, каких усилий это стоит. Мне жаль, что ты не рассказала нам все, когда это произошло. Страшно подумать, что ты была такой несчастной и ничего не сказала нам.

— Рассказывать было нечего. У всех сложилось неправильное представление.

— Если тебя это утешит, то Кэрри преобразилась. Ты видела, она стала выглядеть как ты. Она сделалась словно другим человеком. Я счастлива. Но одновременно почти и напугана.

— Ты имеешь в виду, что Брендан может оставить ее?

— О, даже не произноси это! В любом случае, кажется, он тоже обожает ее.

Я молчала целую секунду, и она резко сказала:

— Миранда! Ты так не думаешь?

— Они оба выглядят очень счастливыми, — сказала я.

— Ну а с тобой действительно все в порядке?

— Действительно. Но я скоро убегаю.

— Только перед тем как исчезнешь, скажи: ты заглянешь на выходных? Скажем, в воскресенье на ленч? Тогда мы сможем встретиться все вместе.

— Ты имеешь в виду с Бренданом тоже?

— С Кэрри и Бренданом, да.

У меня заныло в животе.

— Не уверена, что я тогда буду свободна.

— Я знаю, что для тебя это тяжело, Миранда, но чувствую, как это важно. Для Кэрри, я имею в виду.

— Мне совсем не тяжело. Совсем. Я просто не знаю, буду ли я свободна, вот и все.

— Мы можем перенести на субботу. Или даже на вечер, если тебя это устраивает. Или ты уезжаешь на все выходные?

— Хорошо. Воскресенье, — сказала я, сдаваясь.

— Все будет очень непринужденно. Тебе будет хорошо.

— Я знаю, что мне будет хорошо. Я не волнуюсь. Ни в малейшей степени. У всех сложилось неправильное представление.

— Может быть, ты кого-нибудь приведешь с собой?

— Что?

— Кого-нибудь. Ты знаешь. Если есть кто-то…

— Сейчас никого нет, мама.

— Прошло слишком мало времени.

— Сейчас мне уже пора уходить.

— Миранда…

— Да?

— О, не знаю. Просто… ну, тебе всегда везло. Пусть теперь наступит очередь Кэрри. Не стой на ее пути.

— Это глупо.

— Пожалуйста.

Я представила, как она крепко сжимает телефонную трубку, ее напряженное, нахмуренное лицо, прядь волос, всегда свисающую над глазом.

— Все будет хорошо, — сказала я только для того, чтобы остановить ее. — Обещаю, что ничего не стану делать, чтобы встать на пути Кэрри. А сейчас мне действительно пора идти. Увидимся завтра, когда я заберу Троя, ладно?

— Спасибо, дорогая Миранда, — сказала она прочувствованно. — Благодарю тебя.

* * * * *

— Я никогда не встречалась с ним, нет?

Мы сидели на полу, поджав ноги по-турецки, прислонившись спиной к дивану, и ели печеную картошку. Лаура положила на картошку сметану, а я, очистив, намазала толстым слоем масла и посыпала сверху тертым сыром. Очень приятно. На улице было темно и сыро.

— Нет, все произошло так быстро. Ты уехала в Барселону еще до начала, а вернулась, когда все уже было кончено.

— Это ты порвала с ним?

— Именно я.

— Так почему ты против?

— Не против, — успела произнести я до того, как у нее вырвалось:

— Ты против. Могу точно сказать, что ты против.

На мгновение я задумалась.

— Да, против. Потому что от этого бросает в дрожь. Возникает неприятное ощущение кровосмешения. А то, как об этом думают моя мама и, надо полагать, все остальные, убивает меня. Мне хочется сокрушить все вокруг.

— Понимаю, это должно быть болезненно, но и довольно смешно.

— Нет, — сказала я. — Никоим образом, совсем не смешно. Она называет его «Брен».

— Ну…

— А он называет меня «Мирри».

— Семьи, туманно сказала Лаура.

Она вытерла подбородок.

— Мирри, — повторила я. Затем добавила: — Слишком сильно реагирую?

— Вполне возможно.

— Да, ты права. Слишком сильно реагирую.

Я съела весь картофель. Осталась только хрустящая кожура. Я положила на нее еще немного масла и откусила кусочек. Затем выпила большой глоток вина. Мне не хотелось двигаться; здесь было тепло, и я была сыта и ощущала приятную усталость, а на улице ветер с шумом гулял по деревьям, машины проезжали по лужам.

— Как дела с Тони? — спросила я немного погодя.

— О… Все хорошо. Так я полагаю.

Я взглянула на нее. Она заправила свои блестящие черные волосы за уши, лицо стало совсем юным.

— Ты полагаешь? Что это значит?

— Все в порядке. Знаешь, просто иногда… — Она замялась.

— Иногда?

— Иногда мне хочется знать, что будет дальше. — Она нахмурилась и разлила остатки вина в стаканы. — Я имею в виду, что мы вместе почти уже три года. Что же, мы будем продолжать так и дальше? По-моему, именно этого хотел бы Тони — просто продолжать в том же духе год за годом, нам так удобно друг с другом, словно мы уже давно женаты, только дома у нас разные. Или мы начинаем жить вместе — правильно, я хочу сказать. Покупаем жилье. Холодильник. Тарелки. Ставим вместе наши книги и компакт-диски. Ты знаешь. А если нет, что же мы делаем сейчас вместе? Нужно продолжать движение вперед, да?

— Не знаю. У меня никогда не было таких продолжительных отношений.

— В том-то и дело. В твоей жизни сплошные драмы и переживания.

— У меня?

— Все начинается и все кончается.

— И вообще ничего не происходит.

— Да, — сказала она с сомнением. — Но мне только двадцать шесть. Закончилась ли эта часть моей жизни? Можно так считать?

— Вы хотите съезжаться вместе?

— Ну, иногда я думаю, это было бы…

Но тут мы услышали, как в замочной скважине повернули ключ, и дверь распахнулась.

— Привет, — бодро сказал Тони, с шумом опуская сумку на пол прихожей, сбрасывая с ног сначала один ботинок, затем второй, они полетели по деревянным доскам.

Он вошел в комнату, на лбу мокрые волосы, щеки раскраснелись на свежем воздухе.

— О, Миранда, привет! Как поживаешь?

Он наклонился и поцеловал Лауру, она положила руку на его щеку и улыбнулась ему. Мне показалось, что все в порядке.

Он появился в дверях до того, как я успела припарковать свой автофургон, и уже бежал ко мне по садовой дорожке. Он не мог помахать мне, потому что в одной руке у него был полиэтиленовый пакет, набитый до отказа, а в другой он держал свой ранец, лицо сияло, он широко улыбался и что-то говорил мне, а я не могла ничего услышать. Он зацепился за что-то на дорожке и немного споткнулся. Ранец повис вдоль ноги, но он продолжал улыбаться и произносить какие-то слова. Иногда было больнее видеть Троя счастливым, чем в подавленном настроении.

— Здравствуй, — сказала я, а он уже открывал дверь и забирался на пассажирское сиденье, при этом пакет закрутился вокруг угловатого тела. — Как дела?

— Прекрасно. Хорошо. Правда, хорошо. — Он накинул ремни безопасности на себя и свой багаж и застегнул их. — Я учусь играть на гитаре, понимаешь? Помнишь нашу старую гитару? Я нашел ее в кладовке. Она немного растрескалась, но не думаю, что это имеет значение на данный момент. К тому же надеюсь, что смогу приготовить ужин для нас сегодня вечером, хорошо? Я захватил все, что требуется, с собой. У тебя ведь нет других планов, да?

— Нет, — сказала я. — Никаких других планов. Что у нас будет?

— Острые профитроли прежде всего, — сказал он. — Я увидел их рецепт в этой маминой кулинарной книге, там говорится, что их приготовить очень легко. У меня ничего нет, чтобы заполнить их, но у тебя, должно быть, найдется хоть что-то, что можно будет положить в них. Может быть, сыр? Или мясо тунца? Даже у тебя должна быть баночка тунца где-нибудь в буфете. Потом шашлычки. Сначала все нужно замариновать, хотя на это может потребоваться какое-то время. Я начну сразу, как только мы войдем к тебе в квартиру. Я не подумал о пудинге. А ты действительно хочешь пудинг? Я думал, вполне достаточно закуски и шашлычков. Я могу приготовить рисовый пудинг. Но подожди, у нас будет рис к шашлыкам, поэтому, наверное, идея никуда не годится.

— Не надо пудинга, — сказала я.

Я уже могла представить картину того хаоса, который ожидает меня впереди.

Каждый четверг я навещала Троя. Это была своего рода постоянная договоренность в течение двух последних лет, когда ему исполнилось пятнадцать и он попал в беду. Я забирала его от мамы и папы после работы, а привозила обратно поздно вечером или укладывала спать на своем проваливающемся диване-кровати. Иногда мы ходили в кино или на концерт. Время от времени он встречался с моими друзьями. В прошлый четверг я брала его с собой в бар, где были Лаура и Тони, а также еще одна парочка, но он находился в одном из своих летаргических состояний, просто опустил голову на стол после первого глотка пива и заснул. Иногда он кажется невообразимо застенчивым, а порой не вызывает никакого беспокойства. Он может взять книгу в середине разговора и уйти с ней, когда ему захочется.

Довольно часто мы просто возвращались ко мне и вместе готовили еду. В течение нескольких последних недель он пристрастился к кулинарии, с переменными результатами. Загорался энтузиазмом, который быстро угасал. Прошел он и этап таких игр, которые требуют большого терпения. Он должен был довести игру до самого конца и только после этого мог заниматься чем-нибудь другим. Если удавалось выигрывать, это был хороший конец, но удавалось ему очень редко. Летом было фанатичное увлечение картинками-загадками. Он принес одну такую ко мне в квартиру, она называлась «Самая трудная в мире картинка-загадка». Она состояла из тысяч мелких кусочков с картинками с двух сторон. И неизвестно, каким должно быть окончательное изображение. В течение многих недель я не могла воспользоваться своим столом, потому что он был завален этими кусочками — с одной стороны прямые края, а в середине постепенно появляющееся изображение уличной сценки. Внезапно ему это надоело.

— Какой толк собирать картинки-загадки? — спросил он меня. — Работаешь с утра до ночи, а после того как сложишь, нужно все смешать и снова положить в коробку.

Он работал часами целые дни напролет, но никогда ничего так и не смог собрать, сейчас эта коробка у меня под кроватью.

В какой момент все пошло неправильно? Именно такой вопрос иногда задавала моя мать, особенно когда Трой был молчалив и замкнут, прячась в своей спальне, лицо — мрачная маска. Он всегда был умный, временами непостижимо, ошеломляюще умный, заговорил, когда ему был всего лишь один год, уже в три года начал читать, поражал учителей отличными способностями, родители хвастались им перед своими друзьями. Его демонстрировали на различных собраниях, осыпали школьными грамотами, о нем писали в местной газете, переводили в классы, где учились дети старше на один, два года, но и были выше его на два фута; казалось, что он вообще никогда не вырастет. Он был крошечный, с острыми костлявыми коленками и торчащими ушами.

Над ним издевались. Это не значит, что его отталкивали на игровой площадке или насмехались над ним как над зубрилом. Его систематически изводила группа мальчишек, все остальные не принимали его в свою компанию. Хулиганы называли его Трой Бой, закрывали в школьных туалетах, привязывали к дереву за стоянкой для велосипедов, бросали в грязь его книги и топтали их, пускали по классу записки, обзывая его девчонкой и геем. Били его в живот, гонялись за ним после занятий. Он никогда ничего никому не рассказывал, к этому времени мы с Кэрри уже были значительно старше его и находились совершенно в других мирах. Он не жаловался учителям или родителям, которые и знали только то, что он спокойный и «отличается» от других мальчиков в классе. Он просто работал больше, чем всегда, и приобрел педантичную и немного саркастическую мину, которая изолировала его еще больше.

Наконец, когда ему исполнилось тринадцать, родителей вызвали в школу, потому что застали его, когда он бросался шутихами в мальчиков на игровой площадке. Он был вне себя от ярости, рыдал и ругал каждого, кто приближался к нему, словно результаты жестокого восьмилетнего обращения все вдруг всплыли на поверхность. Его временно исключили из школы на неделю, в течение которой он не выдержал и признался маме, которая разбушевалась и устроила в школе шум. Мальчиков построили перед директором, оставив после уроков. Но каким образом можно приказать детям, чтобы они любили кого-то и дружили с кем-то, особенно если этот кто-то похож на моего младшего брата: застенчивого, запуганного, бесполезного для общества, искалеченного собственным разумом особого свойства? И каким образом можно устранить дефект, который встроен в фундамент? Если речь идет о домах, то значительно легче разрушить дом до основания и построить заново. С людьми же так поступать невозможно.

К этому времени я уже окончила колледж. Я не понимала, насколько все серьезно, пока Трой не приступил к сдаче экзаменов на аттестат зрелости. Может быть, не хотела понимать. Предполагалось, что он хорошо все сдаст. Он сказал, что экзамены прошли прекрасно, но более конкретных сведений добиться не удалось. Оказалось, он не сдал ни единого экзамена. Сидел в парке около школы, бросая хлеб уткам, пристально разглядывая мусор на берегах пруда, глядя на свои часы. Когда родители обнаружили это, они были ошеломлены. Помню, я однажды днем была у них, когда мама, рыдая, спрашивала у него, в чем она допустила ошибку и была ли она совсем плохой матерью; Трой же просто сидел, не разговаривая, но со смешанным выражением триумфа и стыда на лице, что напугало меня. Консультант сказал, что это был крик о помощи. Спустя несколько месяцев, когда Трой порезал себя — десятки неглубоких порезов на предплечье, — он назвал это еще одним криком о помощи. И то, что иногда он не хотел подниматься с постели по утрам, тоже было криком о помощи.

Он не вернулся в школу. Был приглашен частный преподаватель, и усилено психотерапевтическое лечение. Три раза в неделю он посещает женщину, после имени которой стоит много букв, соответствующих ее ученым званиям, чтобы поговорить о своих проблемах. Так же часто я расспрашиваю его о том, что происходит на этих сорокапятиминутных встречах, но он только хмурится и пожимает плечами.

— Очень часто я сплю, — говорит он. — Ложусь на кушетку и закрываю глаза, а потом неожиданно раздается голос, сообщающий, что мой сеанс закончился.

— Как вообще дела? — спросила я, пока заваривала чай в чайнике, а он нарезал красный перец тонкими полосками.

На кухне уже был полный беспорядок. Рис так бурно кипел в кастрюле, что крышка прыгала, а вода из-под крышки выливалась на плиту. Яичная скорлупа разбросана на столе. Посуда и ложки нагромождены в раковине. На линолеуме рассыпана мука, словно прошел легкий снегопад.

— Ты заметила, — поинтересовался он, — что люди меня всегда спрашивают, как я себя чувствую, каким-то особым, деликатным тоном?

— Прости, — сказала я.

— Мне до смерти надоели разговоры обо мне. А как тебе?

— Нормально.

— Нет, ты-то, как принято считать, нормально говоришь со мной. Это у нас взаимно. Я разговариваю с тобой, ты — со мной.

— Действительно, «нормально», похоже, самое подходящее слово. Много говорить не о чем.

Он кивнул.

— Брендан собирается научить меня ловить рыбу, — сказал он.

— Я не знала, что ты любишь рыбачить.

— А я и не люблю. Я никогда не рыбачил. Но он говорит, что когда-нибудь мы сможем отправиться к морю, где у его друга есть лодка, и наловить скумбрии. Говорит, что нужно просто вытаскивать ее из воды, одну за другой, а потом сразу приготовлять на костре.

— Звучит заманчиво.

— Он говорит, что даже в дождь приятно сидеть в лодке и ждать, когда натянется леска.

— Наверное, ты часто встречался с ним?

— Несколько раз.

— И он тебе понравился?

— Да. Хотя я не могу представить тебя с ним.

— Почему нет?

Он пожал плечами:

— Он не в твоем стиле.

— А какой же у меня стиль?

— Ты больше человек-кошка, чем человек-собака.

— Не возьму в толк, о чем ты.

— Он больше похож на собаку, чем на кошку, не понимаешь? Нетерпеливый, стремящийся к тому, чтобы его заметили. Кошки более независимые и равнодушные.

— Значит, я независимая и равнодушная?

— Нет, со мной ты не такая. Но такая с людьми, которых знаешь не так хорошо.

— Тогда кто же ты?

— Выдра, — сразу ответил он.

— Ты и впрямь думал об этом.

— Мама — кенгуру.

— Кенгуру?

— И она никак не может привыкнуть к тому, что мы уже не сидим в ее сумке. Правда, время от времени я заползаю туда и потом выползаю.

— А отец?

— Однажды у Брендана тоже были проблемы со здоровьем, — сказал Трой.

Он начал поочередно нанизывать кусочки баранины и перца на шампуры.

— Неужели? Я ничего не знала об этом.

— Он признался, что никогда никому ничего не рассказывал. Но он сделал для меня исключение, потому что хотел, чтобы я знал: боль может быть похожа на проклятие, и в то же время можно обратить ее в дар.

— Он так сказал?

— Да. В нем есть что-то от хиппи, знаешь…

— Думаю, мне нужно выпить пива.

— Папа — утка.

— Не думаю, что он похож на нее.

— С утками все в порядке. Они оптимисты.

— А Кэрри?

— Что ты скажешь насчет газели?

— Брендан говорил тебе что-нибудь обо мне? — Я попыталась придать своему голосу непринужденность.

— Он сожалел, что сделал тебе больно.

— А…

— Так и было?

— Нет.

— И добавил, что ты слишком горда, чтобы признать это.

Глава 5

— Ты в порядке? — спросила еще с порога мама, открывая дверь.

У меня все было в порядке. Но от того, как она продолжала расспрашивать меня, от ее сочувствующего тона, у меня по коже поползли мурашки. И поскольку она продолжала расспрашивать, я все больше и больше осознавала, что должна отвечать ей. Сейчас уже недостаточно было ответить просто «прекрасно», потому что это звучало как защита. Я начала думать о том, что мог бы ответить человек, у которого все в порядке, и о том, как могу ответить я, чтобы искренне убедить маму в том, что нет никакой неловкости, потому что ее и правда не было, по крайней мере с моей стороны.

— У меня абсолютно все прекрасно, — сказала я. — С этим у меня нет никаких проблем.

Слишком много. Мама сразу же стала сочувствовать.

— Ты выглядишь восхитительно, Миранда, — сказала она.

Выглядела я хорошо, но это было хрупкое равновесие. Существует старинный прием на тот случай, когда вас покидают: на самом деле вас никто не бросал, и вы должны заставить себя выглядеть потрясающе, чтобы продемонстрировать человеку, оставившему вас, или тому, кто, по мнению окружающих, оставил вас, чего он лишается. Но это прием старинный, он известен всем, поэтому чрезмерные усилия в таких обстоятельствах могут закончиться тем, что выглядеть вы будете немного неестественно. С другой стороны, нельзя пойти и другим путем, создавая впечатление, что вы целый день пролежали в постели, рыдая и попивая приготовленный херес. Это было бы, наверное, легко, но исключалось; я должна была продумать, что можно надеть. Размышляя, я вернулась к последней встрече с друзьями (не считая Кэрри и Брендана) и решила надеть то, что было на мне тогда. К сожалению, оказалось, что это был девичник, поминки по старой подруге, и я надевала скромнейшее черное платье, которое совершенно не годилось для ленча у родителей в воскресенье. Но накануне той встречи я попала на случайную вечеринку в баре, на мне были джинсы, белая рубашка и новая хлопчатобумажная курточка с замшевым воротником, и это прекрасно годилось.

— У тебя такой привлекательный вид, — сказала моя мать, и это заставило меня подумать: кажется, что-то не так. — Все уже здесь. Кэрри выглядит блестяще. Я не хочу сказать… — Она смущенно взглянула на меня. — Пройдем?

— Трой здесь? — спросила я.

— Да. Кажется, что он чувствует себя хорошо. Меньше возбужден, почти в норме. Постучи по дереву, — добавила она и постучала по двери на счастье.

Выходит, что в семье Коттон все хорошо. Кэрри была счастлива. Я выглядела восхитительно. С Троем, видимо, все в порядке. Меня так и подмывало сделать что-нибудь, чтобы заявить свой протест, но сегодня был такой день, что я собиралась вести себя наилучшим образом. Солнце ярко светило, словно в честь этого события, и, хотя стоял октябрь, все были в длинном узком саду, расположенном позади дома. Все, кроме Троя, потому что ему было не по себе в любом обществе. Сначала его можно было увидеть рядом, потом он где-то растворялся, поднимался по лестнице, читал книгу или слушал музыку.

Хотя все было именно так, но маленький сад казался переполненным. Билл и Джуди также были здесь. Родители не сказали мне, что они пригласили моего босса. Итак, он тоже в курсе. Знайте: должно существовать другое слово для обозначения «быть в курсе того», что на самом деле не является правдой. Погода была настолько хорошей, что папа решил разжечь жаровню для барбекю. Его можно было увидеть в конце сада: он стоял над жаровней, перемешивал угли, вместе — в этом не могло быть никаких сомнений — с Бренданом. Оба они с огромным воодушевлением разговаривали, но были слишком далеко от меня, чтобы я могла услышать, о чем они говорят. Кэрри стояла с Джуди. Она была в поношенных черных брюках с пузырями на коленках и плотно облегающей розовой кофточке, выглядела она так же, как тогда в ресторане «Ла Табль»: счастливая, уверенная.

Я решила отбросить некоторые условности и подошла к Биллу, который казался самым нейтральным человеком в саду. Он дружески кивнул мне.

— Привет, Миранда, — сказал он. — Как дела?

Он подал мне со стола, который был рядом с ним, бутылку пива.

— Не слишком часто вижу тебя здесь, — сказала я.

— Марсия очень настаивала.

Я отпила глоточек пива и взглянула на заднюю стену родительского дома с узкой террасой, который был закрыт лесами.

— Что ты думаешь? — спросила я.

— Если бы его не перестраивали, он едва ли достоял бы до следующего года.

— Так плохо?

— Хуже некуда. Почти видно, как увеличивается трещина.

— Миранда, — сказал мой отец, внезапно появляясь со стороны, — как поживаешь?

Я не обратила внимания на его вопрос, особенно когда рядом с ним возник Брендан в новых отутюженных джинсах и голубом свитере, рукава засучены чуть-чуть ниже локтя, и слегка обнял отца. Папа неловко похлопал меня по спине. Не великий конспиратор мой отец. — Привет, папа, — ответила я. — Приятно видеть тебя.

— Должен признать, что Брендан — мастер барбекю, — произнес он.

— И всего-то нужно правильно уложить уголь, — заметил Брендан. — Вы складываете брикеты пирамидой, а вниз под нее кладете несколько специальных зажигалок, тогда все и разгорится. Остается только помешать, когда пламя начнет угасать. — Мы с Биллом говорили о доме, — уточнила я.

— Обрати внимание на Брендана, — улыбнулся отец. — Ты должна кое-чему научиться.

— Я не часто делаю барбекю в своей квартире, — возразила я.

— Когда-нибудь это может понадобиться, — не согласился Брендан.

— Я всегда думала, что это любят делать мужчины, — проговорила я.

— У нас никогда не было барбекю, да, Мирри?

Мне хотелось сказать: «Нет, Брендан. У нас никогда не было барбекю, потому что все продолжалось всего лишь девять дней, поэтому у нас не было времени для этого, да, в сущности, вообще почти ничего не было».

Но я промолчала. Я заставила себя сделать глубокий вдох. Молчаливый, метафорически глубокий вдох.

— Нет, у нас не было, — сказала я.

— Боюсь, я надоел Брендану, — вздохнул папа. — Он позволил мне поговорить о магазинах.

— Коробки, — произнес Брендан и потер ладони. — Так просто, но только представьте себе жизнь без коробок.

Билл в изумлении открыл рот. Такому энтузиазму удивился даже мой отец.

— Да, хорошо, — одобрил он. — Об этом мне ничего не известно. Я не практический человек. Мне нравится делать дела, меня всегда интересовало решение проблем. Поиски решения. Ты можешь поступать так же в упаковочном бизнесе.

— Абсолютно точно понимаю, что ты имеешь в виду, — подхватил Брендан. — На первый взгляд «упаковочный бизнес» звучит понятно. Но несколько лет назад мы вместе с одним человеком, которого зовут Гарри Вермонт, организовали совместную комторг-компанию.

— Какую компанию? — спросил отец.

Брендан уныло рассмеялся:

— Одну из тех, которая могла сделать нас всех миллионерами. Но сейчас она исчезла.

— Чем же она занималась? — поинтересовался Билл.

— Суть заключалась в том, — ответил Брендан, — что предполагалось разработать такую систему компьютерной торговли, которая позволила бы заказывать различные виды потребительских товаров на сайте в Интернете, а мы должны были доставлять их. Мы были комиссионерами. Я бы сказал, посредниками. Когда это началось, я думал, что все сводится к компьютерной технологии. Но позднее, когда компания начала действовать, я понял, что технология не имеет такого значения, которое я приписывал ей, и когда дело почти пошло, оказалось, что большую роль играет упаковка и доставка. Требовалось достать нужную тару в нужном месте, поставить ее и выполнить фактическую упаковку, затем доставить все это заказчику, причем вовремя. Для нас это оказалось сложной задачей.

— У кого вы заказывали ее? — спросил отец.

— Простите?

— Упаковочный бизнес в нашей стране — очень узкий мир. Мне хотелось узнать, с кем вы имели дело, может быть, я кого-нибудь знаю.

— Мы были только на этапе планирования, — сказал Брендан. — Затем компания торговли по Интернету рухнула, и мы потеряли финансирование. Бедный старина Гарри так и несмог оправиться после этого.

— Если хочешь, Брендан, я представлю тебя здесь кое-кому, — сказал отец.

— Мне бы очень хотелось, — сказал Брендан. — Между прочим, думаю, пришло время разложить замаринованные продукты на жаровню.

Как оказалось, время раскладывать замаринованные продукты на решетку жаровни еще не пришло. Пока мы разговаривали, уголь в жаровне погас. Брендан сказал, что так бывает, когда угольные брикеты лежат под навесом слишком долго и отсыревают. У моего отца был довольный вид; он сказал, что ему было бы трудно перенести, если бы кто-нибудь в семье превзошел его в разжигании жаровни. Его положение как владельца и мастера оказалось бы под угрозой.

Меня немного смутило то, что Брендана причисляют «к семье», и я замолчала. Допив бутылку пива, открыла вторую и почувствовала, что начинаю более спокойно относиться ко всему происходящему, и, стоя в стороне, смотрела на семью и смотрела на Брендана, суетящегося поблизости. Я думала об этой узкой полоске городского сада, одного из десятков на улице, одного из миллионов в Лондоне, и внезапно меня тронул вид Брендана, прилагающего так много усилий, суетливо бегающего между жаровней, которая сейчас разгорелась, быстро и эффективно разожженная Биллом, и моими отцом с матерью. Довольно часто он незаметно подходил к Кэрри и дотрагивался до нее, или шептал ей что-то, или дарил ей взгляд, а она начинала светиться.

Он помог моей матери рассортировать замаринованные кусочки цыпленка и семги. Каким-то образом успел сходить в дом и выследить Троя в самом укромном уголке. Он вытащил его и убедил отнести на стол тарелки и различные салаты, которые Трой с мамой приготовили этим утром. Это заставило меня задуматься и о себе, и я почувствовала, что мне немного стыдно. Я спрашивала себя, неужели я считаю, что семья Коттон существует исключительно ради моего благополучия, словно какой-то музей, куда я могу заглянуть в любое время. И всегда можно положиться на других людей, которые будут содержать его. Там мои родители, они все делают для меня и переживают, когда у них что-то не получается. Достаточно ли думала я о том, чтобы сделать что-нибудь и для них?

К этому времени я уже была с третьей бутылкой пива и тщательно обдумывала возможность прощения почти всех в этом мире и, безусловно, в этом саду, хотя совсем не обязательно в логической и последовательной форме.

Вот Брендан, делающий пять дел одновременно, так много работающий; вот моя мать, суетливо бегающая с тарелками и столовыми приборами сюда и туда; мой отец, крутящийся около жаровни, чтобы она не перевернулась; Кэрри, беседующая с Джуди; Трой, затеявший какую-то игру с детьми Билла, Сашей и Митчем. И я заметила нечто странное: казалось, что они все хорошо проводят время. Брендан принес мне тарелку с зажаренным цыпленком и салатом, и я все жадно съела. Мне необходимо было поесть что-то, чтобы впиталось пиво. Я была настолько голодная, что едва заметила совсем небольшую странность: мне подали первой. Я глянула на Кэрри, она почувствовала, что я смотрю на нее, как это свойственно людям, повернулась ко мне и улыбнулась. В ответ улыбнулась и я. Мы были счастливой семьей.

Глава 6

Помню, когда мне было тринадцать или четырнадцать лет, я пошла с Биллом в дом, расположенный в парке Финсбери, в качестве его неоплачиваемой помощницы. Дом был маленький, с убогими комнатами и коричневой мебелью. Мы стояли в гостиной с застланным полом, дядя дал мне кувалду и сказал, чтобы я била по внутренней стене, выходящей с другой стороны на кухню, и пробила ее насквозь. Ему пришлось повторять дважды, потому что мне казалось невероятным, что я смогу сделать это. Стена производила впечатление на редкость прочной, комната — неизменимо квадратной и серой; нет, нельзя просто так, мимоходом, пробить насквозь подобное сооружение. Но он кивнул и отступил назад, я подняла молот, что мне едва удалось, потому что он был слишком тяжел для меня, и, отведя его за левое плечо, с размаху ударила изо всех сил в центр стены, извиваясь под его тяжестью, которая выкручивала мне руку. Штукатурка полетела на пол, и возникла дыра, неровная, размером с мой кулак. Еще удар, и дыра увеличилась. Я уже смогла увидеть центр кухни, сушилку для посуды и раковину с капающими кранами, а за всем этим — небольшую часть маленького сада, в конце которого было лавровое дерево. Неожиданно я почувствовала, как сильно разволновалась, открывая такое с каждым ударом молота, — новые виды, свет, внезапно заливающий мрачные комнаты. Я думаю, что именно тогда это впервые заставило меня подумать, что мне хотелось бы делать то, что делает Билл. Хотя когда спустя годы я пыталась сказать ему об этом, он, похлопывая меня по плечу, заметил:

— Мы просто художники и декораторы, Миранда.

Довольно часто на работе у меня все еще возникает чувство эйфории, как пузырь воздуха в груди, как ветер, продувающий меня насквозь, У меня возникало это ощущение, например, когда мы работали с садом на плоской крыше дома в Клапхэме, и мне словно приоткрывалась тайная жизнь его обитателей. Или когда однажды мы обнаружили камин таких огромных размеров, что в нем можно было стоять во весь рост и смотреть на кружочек неба, размером с пенс, на самом верху. Я всегда ощущаю прилив новой энергии, когда рушатся стены. Часто я ощущаю такой же душевный подъем и в своей личной жизни. Он возникает вместе с переменами и преобразованиями, весной, влюбленностью, путешествиями в новые страны, даже с тем ощущением обновления, которое появляется после болезни.

После этого ленча я добралась домой и приняла два решения: я собиралась убрать квартиру и я собиралась начинать бегать. Это все. Но записала оба решения на обратной стороне конверта, словно иначе могла и забыть, затем дважды подчеркнула каждое. Села на стул. Выпила три банки пива и съела два куска маринованного цыпленка, кусок закопченной семги, три куска хлеба с чесноком и целую вазочку мороженого. Будь я поистине целеустремленной, мне бы следовало отправиться на пробежку прямо сейчас, до наступления темноты. А может быть, вредно бегать на сытый желудок? В любом случае мне не хотелось бежать в разминочном темпе по главной улице в своих широких серых теплых брюках с растянутой резинкой на поясе.

Итак, думала я, начну с квартиры. Я переоделась в поношенные брюки с пузырями и тенниску без рукавов, включила музыку. Мне даже нравилось делать уборку квартиры, расположенной на втором этаже и очень маленькой — всего лишь спальня, гостиная со складным столом около одной стены, кухня-камбуз с окнами, выходящими на узкие сады, расстилающиеся разноцветным ковром, и ванная. Чистые поверхности, посуда, убранная на место, пропылесосенный ковер, вымытый пол, чистые стопки бумаги на письменном столе, грязное белье в корзине, одежда вся убрана в шкаф, сияющая ванна, ручки в кружке на каминной полке, запах отбеливающих и чистящих средств, снадобий для мытья туалета, мыла. Мои босые ноги скрипели от грязи, лоб был липким от пота к тому времени, когда уборка была закончена и было уже поздно. День плавно перешел в темный вечер, и сейчас, когда я прекратила бегать и суетиться, смогла почувствовать, как в свежем воздухе повеяло холодом безоблачной октябрьской ночи.

Некоторым моим друзьям не нравится одинокая жизнь. Они просто до некоторых пор вынуждены вести ее. А мне нравится. Люблю ощущение, которое возникает, когда я закрываю за собой дверь и поднимаюсь по лестнице, и все тихо и замерло в ожидании. Мне не нужно ни у кого спрашивать разрешения полежать в ванне в течение двух часов или лечь в постель в половине девятого, или послушать музыку до поздней ночи, или налить себе стакан вина, или посмотреть скверное развлекательно-познавательное шоу. Мне даже нравится есть одной, хотя я и не похожа на Троя. У меня очень ограниченное и консервативное меню. Иногда я ем одно и то же несколько вечеров подряд, например, омлет на тостах, намазанных толстым слоем масла. Потом греческий салат, усовершенствованный мной: не только помидоры и огурец и сыр из овечьего молока, но еще авокадо, фенхель и помидоры, высушенные на солнце. Было и несколько таких недель, в течение которых я добавляла коробку с кусками осьминога в салатницу с консервированным бараньим горохом. Но я быстро отказалась от этого. Если заходят друзья, то готовлю цыплячьи грудки с чесноком, розмарином и оливковым маслом, нужно лишь все поставить в духовку и подождать полчаса, или мы идем в ресторан или кафе. Как правило, идем в ресторан.

Может быть, одна из причин того, что Брендан действовал мне на нервы, когда мы были вместе, заключалась в том, что он слишком быстро почувствовал себя дома в моей квартире. Как будто это был и его дом тоже. Но я приказала себе больше не думать о Брендане. Сейчас все пойдет иначе.

В магазине с названием «Беги-беги-беги» на Хай-стрит города Камдена я купила миленькую шелковую синюю майку, белые шорты, черные спортивные замшевые туфли и книгу, которая называлась «Бег ради жизни». Ее написал человек, которого зовут Джан, его портрет с повязкой на голове, как у члена рок-группы «Дюран Дюран», напечатан на обороте переплета. Потом я пошла в магазин с продажей спиртных напитков навынос и купила бутылку белого вина — холодную, из холодильника. Похоже, столь прозрачная субстанция не могла содержать значительное количество калорий. И еще купила дорогой хрустящий картофель, на упаковке которого было написано, что он приготовлен в подсолнечном масле, особенно полезном для здоровья. Я закрыла дверь на цепочку с внутренней стороны, забралась в ванну с миской хрустящего картофеля и стаканом вина и стала читать книгу о беге. Все это очень успокаивало. Казалось, что первая глава предназначена для людей, которые готовы к занятию бегом еще меньше, чем я. В ней предлагалось начинать по следующей схеме: ходьба быстрым шагом в течение десяти минут, затем очень медленная пробежка на сто ярдов с последующей десятиминутной ходьбой. В ней говорилось, что тренирующийся бегун никогда не должен терять правильное дыхание. При первых признаках появления любых неприятных ощущений нужно просто остановиться. Недопустимо начинать бег сразу после выхода на улицу. Лучше начинать очень медленно и постепенно наращивать темп, — выделялось в тексте курсивом, — чем начинать бег слишком быстро и затем сдаться. Для меня это звучало прекрасно. Я пролистала несколько страниц. Было похоже, что можно быстро пройти несколько этапов и даже не вспотеть.

Автор рекомендовал читателю, принявшему твердое решение заниматься бегом, подумать об упражнениях, которые приходится выполнять в рабочее время. Из его высказываний следовало, что даже простая ходьба от письменного стола к бачку с холодной водой тоже считается упражнением. Я же делала значительно больше этого. Носила стремянки и толстые доски. Красила потолки, наклоняясь под разным углом и сохраняя равновесие. Временами держала банки с краской в течение нескольких минут. Это казалось легкой задачей. Я поставила будильник на полчаса раньше обычного и на следующее утро рискнула показаться на улице в новой майке, шортах и спортивных туфлях. Мне захотелось купить еще и маску. Я походила шагом в течение пяти минут. Никаких проблем. Затем быстро пробежала приблизительно сто ярдов, и тогда возникли болезненные ощущения. Последовав совету Джана, остановилась. Походила еще пять минут и после этого снова побежала. На этот раз болевые ощущения начались раньше. Мое тело стало понимать, что с ним проделывали. Я снова замедлила бег до шага и направилась в сторону дома. Джан утверждал, что очень важно на ранних этапах избежать возникновения болезненных ощущений или растяжения мышц при чрезмерных перегрузках. Я вернулась в свою квартиру, осуществив все без значительных затруднений.

— Алло! Миранда? Я просто хотела…

Я сняла трубку.

— Привет, мама.

— Я разбудила тебя, да?

— Нет. Я уже собиралась выходить.

— Мне просто хотелось поблагодарить тебя за вчерашний визит. Я собиралась позвонить вчера вечером, но ведь Кэрри и Брендан были у нас так долго… Все прошло удачно, да?

— Было очень мило.

— Разве Кэрри не кажется счастливой?

— Да.

— И знаешь что? Я думаю, это чудо.

— Мама…

— Чудо, — повторила она. — Когда я думаю, как…

Я закрыла глаза, слова начали сливаться одно с другим. Я собиралась быть хорошей.

— Привет, Миранда! Это я, Кэрри. Миранда! Ты здесь?

Потом воцарилась тишина, затем как-то издалека прозвучал мужской голос, но я не смогла уловить ни слова. Кэрри хихикнула, затем сказала:

— Мы просто хотели узнать, как ты, и было бы мило как-нибудь встретиться нам всем вместе снова. Что это?.. О, Брендан просит передать привет от него тоже…

Я нажала кнопку, чтобы стереть сообщение.

На той неделе я бегала три раза и не заметила сколь-либо значительной разницы. Мои легкие продолжали болеть, как только я медленно проходила более пятидесяти шагов; ноги были свинцовые, а сердце колотилось в грудной клетке, как каменное. На горках люди проходили быстрым шагом, часто оставляя меня позади. Но я по крайней мере упорно продолжала свои занятия и была этим очень довольна.

В пятницу вечером я пошла на вечеринку, устроенную моими друзьями Джеем и Патти. Я танцевала и пила пиво, а потом и вино, и какой-то неизвестный шнапс из Исландии, найденный Патти в глубине буфета, когда почти все гости уже разошлись и мы перешли к той приятной части вечера, когда больше не нужно прилагать никаких усилий и все себя свободно чувствуют. Нас осталось около дюжины. Мы сидели в кружок в слабо освещенной гостиной, забросанной пивными банками, окурками и непарной обувью, и осторожно пили шнапс, от которого у меня слезились глаза. Там я встретила мужчину, которого звали Ник. Он сидел передо мной на полу, скрестив ноги «по-турецки», и через какое-то время прислонился к моим коленям, чтобы было удобнее. Я даже чувствовала пот, выступивший на его спине. Я выждала несколько минут, а потом положила руку ему на волосы, которые были короткие и мягкие и коричневые, как мех животного. Он слегка вздохнул и поднял голову, наклонив ее назад, так, что я смогла посмотреть на его лицо сверху вниз. Он слабо улыбнулся. Я наклонилась вперед и быстро поцеловала его улыбку.

Когда я уходила, он спросил меня, хочу ли я увидеть его снова.

— Да, — ответила я. — Хорошо.

— Я позвоню тебе.

— Позвони.

Мы посмотрели друг на друга. Начало всегда такое приятное — все равно что пробить самую первую небольшую дыру в стене и взглянуть на мир, открывающийся перед тобой с другой стороны.

Глава 7

Ник все же позвонил через два дня. Похоже, существуют строгие правила, регламентирующие время телефонных звонков, правила, которыми пользуются как условной системой при выборе времени очередного свидания, времени первого поцелуя… Если вы звоните в тот же день, то вы по сущности охотник. Если вы звоните на следующий день, то, возможно, вы не совсем рассудительны, потому что первый день исключается, второй же день, по существу, и есть первый день, поэтому вы звоните в первый день. Если, в общем, не собираются звонить, звонят на третий день. Если переждать еще и третий день, то можно вообще не звонить. Человек может вступить в брак или эмигрировать. Лично я никогда не обращала ни малейшего внимания на эту условную систему. Жизнь слишком коротка. Если бы дело касалось меня, я бы звонила в тот самый миг, как только оказывалась дома.

Итак, Ник позвонил, и все оказалось довольно просто. Мы договорились встретиться на следующий вечер в городе Камдене. Я пришла на пять минут раньше, а он — на пять минут позже. Он был в выцветших джинсах и клетчатой рубашке, не заправленной в джинсы, которая свободно висела на нем под кожаным пиджаком. Он был небрит, глаза темно-карие, почти черные.

— Ты маляр, — сказал он. — Патти рассказала мне. У тебя волосы запачканы краской.

Я смущенно поскребла волосы.

— Ничего не могу поделать с этим, — сказала я. — Как бы я ни старалась, где-нибудь на затылке всегда остается пятно, которое я не заметила. В конце концов краска отстает сама.

Иногда встречаются люди, которых приводит в страшное волнение то обстоятельство, что я, женщина, занимаюсь такой работой. Можно подумать, что я снимаю взрыватели бомб. Иногда это становится темой для разговора. Немного похоже и на профессию врача. У меня просят совета. Люди интересуются, как им лучше привести в порядок свой дом.

Ник же захотел выяснить, что я намерена делать дальше.

— Когда? — задала я вопрос, делая вид, что не понимаю.

— Ну… всегда ли ты собираешься оставаться маляром?

— Ты имеешь в виду — вместо приобретения профессии?

— Думаю, да, — сказал он, чувствуя себя неловко.

— Да, — просто ответила я. — Это именно то, что я и хочу делать.

— Извини, наверное, это прозвучало несколько пренебрежительно.

Да, так оно и было, поэтому я просто спросила Ника, чем занимается он. Он ответил, что работает на рекламную компанию. Могла ли я видеть что-нибудь из того, что они сделали? Массу всего, ответил он. Сказал, что именно они сделали телевизионную рекламную коммерческую передачу с пушистым говорящим поросенком. К сожалению, мне не довелось посмотреть ее. Я полюбопытствовала, над чем он работает сейчас, и он ответил, что недавно им удалось заключить крупный договор с нефтяной компанией, что он корпит над отчетом о подготовке к проведению этой рекламной кампании.

Однако это не имело никакого значения. Имело значение лишь то, что скрывалось за разговором, все, что не высказывалось вслух. И после того как прошло какое-то время, которое показалось мне непродолжительным, я посмотрела на часы и удивилась, что мы проговорили более часа.

— Мне пора уходить, — вздохнула я. — У меня обед с моим старым другом. Лаурой, — добавила я, чтобы пояснить, что я не собираюсь встречаться с мужчиной, который может быть моим бойфрендом, или бывшим бойфрендом, или кем-то еще, кого я могу рассматривать как бойфренда.

— Извини, — сказал он. — Я надеялся, что мы могли пообедать. Или что-то в этом роде. Очевидно, сегодня это не выйдет. Что думаешь, скажем, о четверге? Ну как?

Я договорилась повидаться с Троем на этой неделе в среду, поэтому «четверг» прозвучал прекрасно, Я вышла из бара, думая, да, уверенная, или по меньшей мере почти уверенная, что наконец-то что-то произойдет. У меня возникла также и другая мысль, почти пугающая: может быть, это наилучший шанс? Возможно, в течение ряда следующих дней мы будем радоваться чему-то новому в нашей жизни, изучать это, делать какие-то открытия. Будем задавать друг другу вопросы, рассказывать тщательно отредактированные истории из нашей прежней жизни. Мы станем такими внимательными друг к другу, такими заботливыми и милыми и, безусловно, страшно любопытными. И что же потом? Либо все постепенно угаснет, либо просто быстро закончится. Мы потеряем контакт и превратимся в воспоминание. Почему-то такие отношения никогда не перерастают в приятные, дружеские. Обратного пути к этому не бывает. Или же мы станем парой, но даже в этом случае мы должны будем перейти к какой-то обычной нормальной жизни, будем продолжать ходить на работу, праздновать юбилеи и иметь общее мнение обо всем, мы сможем оканчивать предложения друг задруга. Может быть, это и хорошо. Так считают люди. Но не будет ни малейшей возможности вернуться к самому началу никогда. Я испытывала какие-то смутные желания, и казалось, они соответствуют наступающему вечеру. Машины и череда магазинных фасадов и люди, возвращающиеся домой с работы, с одной стороны дороги были залиты последними золотыми лучами заходящего солнца. С другой стороны дороги все терялось в глубокой тени.

Когда я встретила Лауру, она сразу поняла: что-то происходит, чего не было, ну, право же, не было.

— Можешь ничего не рассказывать, — сказала она, — все уже поняла, только взглянув на тебя.

Я пыталась сказать ей, чтобы она не смешила меня. Всего лишь небольшая встреча с выпивкой. Похоже, он оказался милым, но точно не знаю, еще слишком рано.

На самом деле я больше притворялась, что ни в чем не уверена. В четверг было также все хорошо. Мы поели в ресторанчике, расположенном буквально в доме за углом рядом с моей квартирой. Вечер прошел почти незаметно, мы остались уже одни в ресторане, из кухни появился шеф-повар со стаканчиком вина и поболтал с нами. Спустя двадцать минут мы шли к моей квартире, целуясь на пути. Я отпрянула от него и улыбнулась.

— Должна попросить тебя набраться терпения, — сказала я.

— Но…

— Скоро, — сказала я. — На самом деле — скоро. Был очень приятный вечер. Я прекрасно провела время. Ты мне действительно нравишься. Просто я не…

— Уверена?

— Не готова. Я уверена, Ник.

— Завтра встретимся?

— Да, конечно… — Потом я вспомнила. — Черт! Прости… Я должна… Ты не поверишь, но я должна зайти к своим родителям. Там какие-то сложности. Я расскажу тебе об этом потом. Только не сейчас.

— А послезавтра?

— Это было бы замечательно.

Я прибыла к дому родителей в угрюмом настроении. Все было нормально, но перед самым выходом из дома позвонила мама и попросила меня, чтобы я хорошо оделась. Я сняла брюки и кофту и надела синее бархатное платье, которое уже давно растянулось по швам.

— Ты прекрасно выглядишь, дорогая, — сказала она, когда впускала меня.

Я что-то пробормотала в ответ. По крайней мере она не спросила меня, как я себя чувствую. Мои родители также были одеты для торжественного случая. Присутствовал и Трой. Он выглядел точно так, как обычно, — вельветовые брюки и выцветший зеленый свитер, что должно было бы смотреться на нем прекрасно. Трои довольно красивый юноша или должен стать таким. Но что-то в нем всегда было немного не так.

— Рад снова увидеть тебя, Миранда, — сказал отец. — Хорошо, что мы часто встречаемся, правда?

— Где же голубки? — спросила я.

— Миранда, — проговорила мама с упреком в голосе.

— Я не имела в виду ничего плохого, — пошла я на попятную.

— Они могут быть здесь в любой… — сказала мама, но не успела закончить фразу, как в дверь позвонили, и она улыбнулась мне. — Что же ты не открываешь? — спросила она, подталкивая меня к двери.

Я открыла дверь — на пороге стояли Брендан и Кэрри, обнявшиеся, смеющиеся, влюбленные. Пока они проходили в дом, меня наградили очередной порцией совместных объятий. При дневном свете в гостиной выглядели они просто потрясающе. На Кэрри было фиолетовое атласное платье, которого я никогда раньше не видела. Оно плотно облегало ее бедра и грудь. Когда она смотрела на Брендана, в ее взгляде проскальзывало чувственное удовольствие. Они смотрелись как парочка, появившаяся из постели, в которой была вместе секунд восемь назад. На Брендане был блистательный костюм, на вид очень дорогой, и большой яркий галстук, украшенный каким-то карикатурным персонажем. Я не могла припомнить каким. В руке у Брендана была сумка с покупками, в которой что-то позвякивало. Он вытащил две бутылки шампанского, сверкающие капельками воды. Поставил на стол. На столе уже выстроились шесть высоких бокалов. Он поднял один из бокалов и слегка щелкнул по нему пальцами, раздался нежный звук, словно звон колокольчика.

— Без лишних слов, — начал он. — Сразу скажу, я очень рад, что вы все собрались здесь. Мы с Кэрри хотели, чтобы вы были первыми, кто узнает.

Я почувствовала, что в животе начались спазмы.

— Вчера я пригласил Кэрри на обед. С сожалением должен сказать, что я вызвал настоящую сенсацию перед подачей десерта. Я опустился перед ней на колени и попросил ее руки. Чрезвычайно счастлив сообщить, что она ответила «да».

Кэрри застенчиво улыбнулась и подняла руку, чтобы показать кольцо. Я посмотрела на маму. Слезы струились у нее из глаз. Она направилась к ним, протягивая руки для объятий, и, когда они обнялись, я тоже шагнула вперед.

— Кэрри, — произнесла я, — я так счастлива за тебя.

— Стойте, стойте, — вставил Брендан. — С этим можно и подождать. Я просто хочу кое-что добавить. Большую часть своей жизни я провел, переходя от одних приемных родителей к другим, и я не знаю, что значит принадлежать одной семье, быть любимым и желанным, когда тебя принимают только за того, кто ты есть на самом деле.

Пока он говорил, в уголках его глаз выступили две слезинки, которые затем симметрично скатились по щекам. Он не смахнул их.

— Когда я впервые появился здесь, — продолжал он, — когда встретился с вами, Дерек и Марсия, я почувствовал, что попал домой. Я чувствую себя дома. Что еще я могу сказать? Спасибо вам. И сейчас я купил шампанское, чтобы вы могли провозгласить тост за наше счастье.

Все пришло в движение, наступил хаос. Брендан открыл шампанское в промежутках между объятиями с моей матерью и рукопожатиями с отцом. Трой пожал плечами, сказал, что это действительно хорошо, и пожелал им счастья. Мама так сильно обняла Кэрри, что я думала — она задушит ее. Когда шампанское уже налили в бокалы и раздали, отец кашлянул. О Боже, подумала я, еще одна речь.

— Я не собираюсь говорить долго, — заверил он публику, — Должен заметить, все свершилось довольно быстро.

Он улыбнулся маме, застенчивая улыбка придавала ему мальчишеский вид.

— Но далее, если память мне не изменяет, некоторые из присутствующих здесь действовали довольно импульсивно, когда встретились впервые.

Мои родители встретились на свадьбе друга в 1974 году и спустя два месяца поженились.

— Иногда следует доверять инстинктам. И я знаю лишь одно: никогда не видел, чтобы Кэрри выглядела такой счастливой и прекрасной. Брендан, думаю, тебе повезло.

— Я знаю, — ответил тот, а мы все рассмеялись.

— Чего бы мне действительно хотелось, — продолжал мой отец, — так это выпить за здоровье счастливой пары. Можем ли мы их так называть?

— За счастливую пару! — закричали все и чокнулись бокалами.

Я посмотрела на Кэрри. Она почти плакала. Мама плакала самым настоящим образом. Брендан сморкался в носовой платок и вытирал свои блестящие щеки. Даже отца можно было заподозрить в том, что он готов расплакаться. Я дала себе обещание: проделаю то же самое. Или по крайней мере не помешаю им. Я почувствовала, как меня толкнули под локоть.

— Дорого бы я дал, чтобы узнать твои мысли, — сказал Брендан.

— Мои поздравления, — сказала я. — Я очень рада за вас.

— Это важно для меня. — Он осмотрелся вокруг.

Мама и папа, Кэрри и Трой отдельной группой стояли в дальнем конце комнаты, разговаривая, смеясь. Брендан ближе наклонился ко мне.

— Когда я делал объявление, я смотрел на тебя, — сказал он. — Ты была в шоке.

— Просто удивлена, — ответила я. — Все так неожиданно.

— Можно сразу заметить, тебе это трудно далось, — сказал он.

— Совсем не трудно.

— Когда я говорил, я смотрел на твой рот, — сказал он.

— Что?

— У тебя красивый рот, — объяснил Брендан.

Он пододвинулся еще ближе. Я могла почувствовать его дыхание, что-то неприятное и кислое около своего лица.

— И я думал о том, как вошел в этот рот.

— Что?

— Забавно, — сказал он, понижая голос. — Женюсь на твоей сестре, а в это время думаю о моей сперме у тебя по рту.

— Что? — переспросила я еще раз слишком громко.

Остальные перестали разговаривать и огляделись вокруг. Я почувствовала что-то на своей коже, горячее, лихорадочное.

— Извини меня, — сказала я, чувствуя, что у меня во рту становится неприятно липко и влажно.

Я поставила стакан и быстро вышла из комнаты. Слышала, как Брендан что-то говорил. Я пошла в туалет. Как раз вовремя, чтобы успеть опустить голову над унитазом, потому что началась рвота со спазмами, снова и снова, до тех пор, пока ничего не осталось, кроме горячей жидкости, которая обжигала рот и горло.

Глава 8

— Ты уверена, что можешь сделать это, Миранда?

— Что? Да, совершенно уверена. Будет хорошо.

Мой разум витал где-то далеко. В постели с Ником накануне ночью, всю ночь. Наконец уснули, потом проснулись в предрассветные часы, изнуренные, усталые, ища друг друга в темноте. А утром он был еще рядом, лицо незнакомца на подушке. Чудесно! Я моргнула и посмотрела на Кэрри. Губы были соленые, тело трепетало.

— Я договорилась встретиться с четверыми из них, — говорила она, — и я придумала, как сделать это наиболее рационально. Это займет всего лишь один час или около этого. Может быть, даже меньше. Нельзя же узнать все подробности от агентов по продаже недвижимости, правда?

— После этого я могу пригласить тебя на ленч, если захочешь.

— Это было бы приятно. Я сказала, что встречусь с Бренданом. Мы можем просто позвонить ему, и он присоединится к нам, куда бы мы ни пошли. Он хотел прийти утром, но обещал папе помочь выносить мебель, потому что нужно успеть сегодня… завтра утром придут рабочие и разнесут дом до основания. Сегодня днем он не сможет сделать это, потому что снова придет тот человек, чтобы осмотреть мою квартиру второй раз.

— Давай подумаем, в какое время мы закончим с этим, — сказала я, давая обратный ход. — Может быть, мне придется срочно пойти куда-нибудь, давай учтем и это. Меня ждет работа в чердачном помещении.

— Это воскресенье, — запротестовала она. — Ты слишком много работаешь.

Счастье сделало ее щедрой. Она хотела, чтобы все остальные были тоже счастливы.

— Ты выглядишь усталой.

— Разве?

Я протянула руку и осторожно дотронулась до лица, как это делал Ник.

— У меня все прекрасно, Кэрри. Просто я поздно легла спать, вот и все.

Мы ходили в кино. Фильм был не самый хороший, но это не имело значения. Мы прильнули друг к другу, его рука на моем бедре, моя голова у него на плече. Время от времени мы поворачивались лицом друг к другу и целовались, но лишь слегка: обещание. Он купил большую упаковку соленого поп-корна, но есть не хотелось. Мы оба знали, что произойдет сегодня вечером, да и фильм был как раз об ожидании ночи, все остальное выветрилось у нас из головы. Для меня это означало возможность забыть слова, сказанные мне Бренданом накануне вечером. То, как он наклонился ко мне и прошептал их. Улыбаясь, пока произносил. Я не должна думать об этом; нужно выбросить все из головы, в которой сказанные им слова жужжали, как жирная навозная муха. Поэтому я вглядывалась в кадры, мелькающие на экране, смотрела на Ника. Временами закрывала глаза.

Когда мы пробирались по фойе, на улице стало темно. Ник поднял мою руку и поцеловал тыльную сторону ладони.

— Куда теперь?

— Моя квартира ближе твоей, — ответила я.

Мы добирались омнибусом, сели наверх на самые передние сиденья. Я прижала лоб к окну и почувствовала вибрацию омнибуса, посмотрела на людей на улицах подо мной, прячущих голову от порывов ветра. И разнервничалась. Скоро я буду лежать в постели с человеком, который сейчас сидит рядом со мной, не разговаривая, да и виделись-то мы всего два раза. Что тогда? Иногда секс может показаться непреднамеренным и легким, но иногда он может оказаться серьезным и полным проблем, почти невозможным. Два человека со всеми своими надеждами и ожиданиями, и неврозами, и желаниями — как столкновение двух миров.

— Вот и наша остановка, — сказала я.

Он встал, помог мне подняться. Его рука была теплая и надежная. Он улыбнулся мне:

— Все нормально?

Все было хорошо. Просто прекрасно. И потом, после того как мы приготовили себе сандвичи из одного из наполовину пропеченных длинных французских батонов, который был у меня в буфете, с козьим сыром и помидорами, и каждый выпил по бокалу вина, мы вернулись в спальню, и на этот раз все было лучше, чем просто хорошо. Великолепно. Даже сейчас, когда я вспоминала об этом в машине Кэрри, меня переполняло желание. Потом мы вместе мылись: ноги сплетены в небольшой ванне, моя ступня прижата к внутренней части его бедра, ухмыляясь друг другу, как полные идиоты.

— Чему ты улыбаешься?

— М-м-м? О, да так, ничего…

— Так. Это первый. — Кэрри вытащила лист и склонилась над ним с сомнением. — Здесь сообщается, что это маленький домик с двумя спальнями, сохранивший многие характерные особенности периода постройки.

— Разве не говорится о том, что он расположен рядом с баром?

— Нет. Ничего не сказано.

— Давай пойдем и все-таки посмотрим.

Покупать дом опасно. Еще перед тем как вы ступите внутрь, вы уже знаете, нравится вам дом или нет. Это почти как любовная связь, о которой говорят, что имеют значение лишь первые несколько секунд — мгновенное иррациональное впечатление. Нужно влюбиться в дом, который вы покупаете. Все остальное — надежна ли крыша, исправен ли водопровод, достаточно ли количество комнат — в самом начале не имеет никакого значения. Можно снести стены, установить гидроизоляцию, но нельзя заставить себя влюбиться. Я здесь была в роли эксперта, в качестве предостерегающего гласа.

Кэрри постучала, и дверь широко распахнулась, словно женщина все время стояла за ней, прильнув к глазку, следя за нашим приближением.

— Привет, входите осторожнее, показать вам все или вы сами хотите осмотреть дом, хотя есть детали, которые вы можете упустить, сюда, сначала идите сюда, это гостиная, простите за беспорядок…

Она была огромная и тяжело дышала, и говорила без остановки, торопливо, так, что слова сливались одно с другим. Она водила нас из комнаты в комнату, по коврам с ужасающими рисунками. Стены были увешаны тарелками, которые они коллекционировали, подбирая их в Венеции, Амстердаме, Скарборо, Кардиффе, Стокгольме, по каким-то неведомым причинам их вид заставил меня пожалеть ее. Она открывала двери с размаху, показывала нам проветриваемый буфет, новый бойлер, второй туалет, втиснутый в пространство, отрезанное от кухни, выключатели реостата для регулирования яркости света ламп в главной крошечной спальне, и запасную спальню, похожую скорее на кладовку для метел, которая явно была построена безответственными халтурщиками. Я незаметно толкнула стену и увидела, что она зашаталась. Кэрри вежливо пробормотала извинения и смотрела вокруг ясными глазами, которые преображали все в ее блаженное будущее. Возможно, она уже поставила детскую кроватку в запасную спальню.

— Бар вас беспокоит? — спросила я женщину.

— Бар? — Она изобразила удивление, нахмурив брови. — Ах этот… Нет. Мы едва слышим его. Может, только вечерами по субботам…

Словно по команде, первые звуки грохочущей музыки прорвались через стены, низкие ноты сотрясали воздух. Она явно смутилась, но затем продолжала разговаривать как ни в чем не бывало, будто она ничего и не слышала. Я взглянула на часы: половина двенадцатого воскресного утра. Тем не менее мы завершили наш обход, делая неопределенно-восторженные замечания по поводу вида из окна ванной, клинообразного сада. Чем больше вам не нравится место, тем больше вы стараетесь изобразить, что оно вам нравится. Но не уверена, что удалось одурачить женщину.

— Что ты думаешь? — спросила Кэрри, когда мы ушли. — Если мы…

— Абсолютно исключается. Нет, даже за половину цены.

— Он падает, — сказала я, когда мы ушли из второго дома.

— Но…

— Именно поэтому его никто не покупает. Именно поэтому он такой дешевый. Возможно, ты осилишь эту сумму и купишь его, но придется вложить еще столько же. Я даже не уверена, что ты сможешь застраховать его.

— Такой славный дом.

— Развалюха. Она кого-то пригласила, чтобы оштукатурить и покрасить самые ужасные участки в холле, но везде сырость, возможно оседание. Необходим опытный инженер-строитель, чтобы тщательно все проверить. Оконные рамы сгнили. Проводка первобытная. Есть ли у тебя такой капитал, чтобы привести все в порядок?

— Может быть, когда Брен найдет работу…

— А он ищет?

— О да. И тщательно обдумывает то, что, как он считает, подойдет ему. Говорит, что это шанс начать все сначала и сделать жизнь такой, какой он на самом деле для себя хочет.

Она покраснела.

— Для нас, — добавила она.

— В текущий момент ему негде торговать, у вас только то, что ты имеешь от своей квартиры, и твой доход.

— Мама и папа очень щедры.

— Неужели? — Я пыталась подавить внезапный приступ возмущения, который почувствовала, услышав это. — Не более чем ты заслуживаешь. Но не проси дом.

В своем воображении нужно было увидеть то, чего не было, выбросить то, что было, понять все, что происходит с фундаментом, все, что скрыто от постороннего глаза, и, наконец, представить все переделанным по своему собственному вкусу. Третье место оказалось отвратительно грязным, пропахшим сигаретами и годами не открываемыми окнами. Стены коричневые, в пятнах, оклеены обоями с выцветшим цветочным узором. Ковры неприятно фиолетовые. Гостиную нужно снести, превратив в столовую-кухню, создать огромное открытое пространство внизу у лестницы. С камина убрать сухую штукатурку.

— Можешь поставить над кухней открываемую крышу, возможно, и продлить ее еще дальше в теплицу. Получится нечто фантастическое.

— Ты думаешь?

— С таким-то садом — несомненно. Длина, должно быть, где-то шестьдесят футов.

— Он большой для Лондона, да? Но в нем одна крапива.

— Подумай, во что его можно превратить!

— Ты видела, в каком состоянии кухня?

— Он жил здесь в течение многих лет, вообще ничего не делая для дома. Но в этом-то и прелесть — для тебя все готово, ты можешь делать что захочешь.

— Он более просторный, чем я могу позволить себе, пожалуй. И все эти карнизы, лепные украшения, внушительные подъемные окна…

— Он достаточно прочный, насколько я могу судить. Я помогу тебе с ним.

— Правда? Ты это сделаешь?

— Конечно.

— И ты считаешь, что это подходящее место для нас?

— Твой выбор. Ты захотела его, а то, что я думаю, не имеет значения. Но ты сможешь сделать его действительно приятным.

Кэрри сжала мою руку.

— Не могу дождаться, чтобы скорее рассказать Брендану.

Я нажала кнопку автоответчика.

— Привет, Мирри. Я слышу, что вы только что выбрали нам новый дом. Очень приятно. Но и немного странно, ты не думаешь? Похоже, что мы должны еще привыкнуть к этому, да?

Я нажала кнопку, чтобы стереть сообщение. Руки у меня тряслись.

Тони и Лаура, Ник и я пошли все вместе в бар. Это был этап, на который мы перешли, а именно: выходить парами. Все были дружелюбно настроены друг к другу, желая сохранить хорошие отношения. Сначала все покупал Ник, потом Лаура, а потом, выйдя из мрачного настроения, когда все шло так хорошо, я обнаружила, что заговорила о Брендане:

— Я должна быть счастлива. Я хочу сказать — Кэрри наверху блаженства.

— О ком мы говорим? — спросил Ник дружелюбно, кладя в рот картофельные чипсы и хрустя ими.

— О Брендане, это бойфренд Кэрри, — ответила я. — Или, скорее, ее жених. Они знакомы лишь несколько недель и уже обручились.

— Это романтично.

— Мы с Лаурой на таком фоне можем показаться немного вялыми и медлительными, — сказал Тони жизнерадостно, а Лаура бросила на него злой взгляд, который он даже не заметил в своей беспечности.

— Но с ним что-то, похоже, не все в порядке, — заметила я. — Меня от него бросает в дрожь.

— Резонно. Ты-то не должна выходить за него замуж.

— Хотя разве ты не была с ним? — Лаура метнула на него еще один взгляд. Я думаю, она могла даже толкнуть его под столом.

— Да нет же, — сказала я.

— Как ты могла выходить куда-то с тем, с кем не была вместе?

— Недолго, я хотела сказать. Ничего не было. Большая часть моего существа понимала, что я вообще не должна была заводить подобный разговор, поэтому даже знаю, почему я сказала:

— Я покончила с ним. Другого выхода не было, что бы он ни рассказывал всем.

Ник выглядел озадаченным и, казалось, хотел что-то сказать, но первым оказался Тони:

— Так в чем проблема?

— Ну например, он выдал мне такое, когда они объявили, что собираются пожениться…

— Что именно?

— От этого тошнит. Он сказал…

Я замолчала и почувствовала какой-то внезапный прилив крови, который обжег мое тело. На лбу выступил пот.

— Он сказал что-то невообразимо непристойное.

— Что? Продолжай!

Только Тони, казалось, не почувствовал никакого дискомфорта.

Лаура пристально вглядывалась в меня. Ник, опустив глаза, смотрел на стол, вертя салфетку для пивной кружки.

— Глупо! Не знаю, почему я упомянула об этом.

— Продолжай, Миранда. Иначе мне придется представить это себе.

— Не хочу говорить об этом. — Как неестественно и натянуто это прозвучало. — Забудем!

— Но именно ты начала все.

— Знаю. Не должна была. Просто глупая семейная чепуха.

— Непристойность, что-нибудь сексуально неприличное? — настаивал Тони.

— Он просто сказал, что у меня… — заколебалась я, потом добавила: —…приятный рот.

— О!..

Наступила пауза. Ник взял еще кусочек хрустящего картофеля. Тони уставился на меня:

— Ну, это не так уж плохо, да?

— Нет, — тихо ответила я. — Сейчас оставим это. Забудем.

— Итак, до меня был этот парень — Брендан…

— Да. Не по-настоящему. Продолжалось-то все неделю-две или около того. Я ввязалась в это, оказалось, это была ошибка. Даже не какая-то большая ошибка, а так, совсем незначительная. Просто непонятно, что он возник снова…

Какого черта, мы говорили о Брендане, лежа в постели?

— Кто же тогда был до меня?

— Женщина по имени Фрида, но это было давным-давно…

И таким образом мы уклонились от опасности и перешли на более безобидные темы, рассказывая друг другу о прошлых любовных связях, поверяя друг другу свои секреты, как это обычно делают новые любовники. Один боготворил меня, другой вообще не имел ничего в виду, а тот разбил мне сердце… Однажды я слышала по радио передачу, в которой один из ведущих утверждал, что на протяжении всей жизни можно влюбиться только три или четыре раза. А я лежала с Ником, который обнимал меня, и думала, сколько же раз была влюблена я. И хотела бы знать, была ли я влюблена сейчас. А как можно узнать, что ты влюблена?

* * * * *

Спустя несколько дней без предупреждения появились они — просто позвонили в дверной звонок, когда я только что погрузилась в горячую ванну после потного дня, проведенного на стремянке. Я чертыхнулась, накинула старый махровый халат и открыла дверь, впуская влажный вечерний воздух. На лице Кэрри была нетерпеливая улыбка, Брендан угрожающе размахивал букетом цветов.

— Неподходящее время?

— Просто я принимала ванну.

Я плотнее запахнула халат, закрывая шею.

— Мы можем расположиться как дома, пока ты заканчиваешь, — сказал Брендан. — Разве нет, Кэрри?

— Нет, все в порядке.Входите.

Я неохотно отступила назад, и они последовали за мной в гостиную. Кэрри села на диван, а Брендан стоял прямо в середине комнаты, озираясь вокруг по-хозяйски.

— Ты переставила мебель.

— Немного.

— Мне больше нравилось, как было раньше. Не хочешь поставить цветы в воду?

— Да. Спасибо.

На самом деле мне хотелось выбросить их в переполненное мусорное ведро.

— Ты ела? — спросил он, как будто именно я незваный гость, а не он.

— Нет. Правда, я не голодна. Перекушу позднее. — И, глубоко вздохнув, добавила: — Хотите кофе? Может, что-нибудь из алкогольных напитков?

— Очень бы хорошо вина.

Я достала из холодильника бутылку вина, которую принес Ник, когда приходил в последний раз.

— Открыть?

— Прекрасно справлюсь сама.

Он поднял руки, изображая, что сдается.

— Вау! Конечно, ты можешь, Мирри, я просто хотел быть вежливым.

Я воткнула штопор в пробку и ввинтила его так, что он вошел наискосок. Когда я стала открывать бутылку, то вытащила лишь половину пробки. Брендан наблюдал, сочувственно улыбаясь, как я осторожно извлекала раскрошившиеся остатки пробки из бутылки и наполняла три бокала. Он поднял свой бокал и поднес к свету, тщательно выбирая из вина все крошечки, оставшиеся от пробки, перед тем как выпить его.

— Нам бы следовало принести с собой бутылку вина, — сказала Кэрри. — Потому что, знаешь ли, мы пришли просить тебя об одолжении.

— Да? — осторожно спросила я.

— В общем, произошло что-то удивительное. Ты знаешь того человека, который приходил второй раз осматривать мою квартиру в воскресенье?

— Да.

— Он предложил свою цену. Только чуть меньше, чем та, что мы запросили.

— Великолепно, — поддержала я.

— Он, кажется, по-настоящему заинтересовался. К тому же он непосредственный покупатель. Не состоит ни в какой цепочке.

— Но он спешит, — вмешался Брендан.

— А-а, — ответила я.

У меня возникло ужасное, пугающее ощущение, что мне известно, к чему все клонится.

— Кажется, он считает, — сказала Кэрри, — что может обменяться и полностью все оформить за неделю или две. Его поверенная сказала ему, что поскольку она может приступить к поискам без промедления и не возникает проблем с осмотром, то он сможет въехать к концу следующей недели.

— Это известно, — тупо сказала я.

— Но Брен уже отказался от места, которое он снимал, и мы не можем переехать в нашу новую квартиру к назначенному времени, — сказала Кэрри, — хотя владелец живет в доме для престарелых, а наша поверенная обещает сделать все по возможности быстро.

— Вот так, — сказал Брен, улыбаясь мне.

Он налил себе второй стакан вина и с шумом выпил глоток.

— Так вот, если все будет именно так, хотя вполне возможно, что это и не состоится, то мы попадаем в несколько затруднительное положение, — сказала Кэрри. — И нам хотелось бы знать, можно ли переехать к тебе и пожить у тебя. Только несколько дней, неделю или две в самом крайнем случае.

— Что-что?

— Конечно, мы могли бы переехать к Дереку и Марсии, — сказал Брендан, — но нужно помнить, что их дом на нескольких следующих месяцев превратится в настоящее поле битвы. Ну да тебе известно лучше, чем нам, в каком кошмаре придется жить там. Они сами, вероятно, будут вынуждены переехать на какое-то время.

— Возможно ли это, Миранда? — спросила Кэрри.

Мне было интересно, почему Кэрри хочет переехать в первую очередь ко мне. Если бы это касалось меня, я бы постаралась держать безопасную дистанцию между Бренданом и его бывшей подругой, не допустив, чтобы они жили вместе в одной маленькой квартире, даже если, или особенно если, эта бывшая подруга — моя сестра. Возможно, у меня более подозрительный характер, чем у нее. Или, может быть, она хочет доказать себе, а также мне и Брендану, что она знает: ей нечего опасаться. Я посмотрела на нее, но не смогла прочитать выражение ее лица.

— Моя квартирка такая маленькая, — безнадежно сказала я. — У меня даже нет свободной спальни.

— У тебя есть диван-кровать, — сказал Брендан.

— Это вообще еще может и не понадобиться, — сказала Кэрри. — К тому же мы не помешаем тебе. Мы бы делали уборку и готовили тебе еду, ты и не заметишь нашего присутствия. Неделя.

— Неужели у вас нет друзей с большой квартирой? Где вам было бы удобнее?

— Миранда, ты — моя сестра! — Слезы навернулись ей на глаза.

Она бросила взгляд на Брендана, он взял ее руку и погладил.

— Вы семья.

— Мы просим не так уж и много. Мама и папа были уверены, что ты не будешь возражать. Я тоже думала, что ты не будешь возражать. Думала, может быть, ты будешь даже рада принять нас у себя. Мне и в голову не приходило, что…

— Возможно, Мирри до сих пор это как-то задевает, — мягко сказал Брендан.

— Что?!

— Мы не должны были обращаться к тебе, — продолжал Брендан. — Это бестактно. Возможно, ты не готова к этому.

Я так крепко сжала бокал в руке, что едва не раздавила.

— Но ты в небольшом долгу перед Кэрри, да? — Его голос был по-прежнему тихим и вкрадчивым. — После того, что произошло. М-м-м?

— Простите? — переспросила Кэрри.

Я пристально смотрела на Брендана. Глаза наливались кровью, хотелось швырнуть вино ему в лицо, разбить стакан о его щеки, избить его ногами, со всей силы ударить в живот, с силой вытолкать за дверь.

— Миранда! — воскликнула Кэрри. — Всего несколько дней?

Я повернулась к ней и постаралась сконцентрировать внимание на ее укоризненном лице. Я думала о том, как буду лежать в своей постели, зная, что Брендан здесь, всего в нескольких футах от меня, на диване с моей сестрой. Вставать по утрам и видеть, что он сидит за кухонным столом, как будто он принадлежит этому месту. Наталкиваться на него по пути в ванную… Но может быть, я смогу побыть у Ника ночь или две, или даже у Лауры. Может быть, на выходные вообще уехать куда-нибудь. Все равно куда.

— Хорошо, — сказала я. — Одну неделю.

Кэрри схватила мою руку, Брендан подошел ко мне, широко раскрыв руки. Если бы он дотронулся до меня, я бы закричала, у меня бы началась рвота, мной бы овладело неистовство. Я увернулась, чтобы остаться недосягаемой для него.

— Сейчас я собираюсь принять свою прерванную ванну, — сказала я. — Допивайте вино.

Вода была едва теплая, но я все равно опустилась в нее. Закрыла глаза и нырнула под поверхность, где ждала, пока сердце не перестанет бешено колотиться в груди. Когда я вынырнула, чтобы вдохнуть воздух, то услышала стук в дверь.

— Что?

— Тебя к телефону. Я снял трубку. Надеюсь, не возражаешь.

— Кто это? — спросила я, доставая полотенце.

— Тот, кого зовут Ник, — сказал Брендан. — Казалось, он немного удивился, услышав мой голос.

Я с размаху открыла дверь и прошла в гостиную.

— Я возьму трубку в спальне, можешь здесь положить ее.

— Этот Ник — твой новый бойфренд?

Когда я ничего не ответила, он обнял одной рукой Кэрри, близко привлек ее к себе, а потом сказал:

— Это чудесная новость, Мирри. Мы так рады за тебя. Я с силой потянула дверь спальни, и она закрылась с грохотом. Я подняла трубку.

— Ник?

— Просто хотел послушать твой голос. Как ты?

— Самое лучшее — поговорить с тобой, — сказала я.

Затем я уловила чье-то дыхание. На другой линии кто-то был. Подождала, пока раздался щелчок. Несколько мгновений спустя услышала, как закрылась входная дверь.

Глава 9

Я наклонилась над блюдом, приправленным карри, и прочистила горло.

— Хочу тебе кое-что рассказать. Ничего серьезного, — добавила я, увидев внезапно встревоженный взгляд. — Я просто почувствовала, когда мы разговаривали с Лаурой и Тони, что-то пошло не так.

— Большая важность, — сказал Ник.

— Знаю, что не большая, — сказала я. — Но я размышляла об этом. Хочу быть с тобой совершенно откровенной.

— А разве ты не была откровенна?

— Была, но все получилось как-то путано. Поэтому я и хочу рассказать тебе ясно и понятно. Все действительно очень просто.

Я сделала глоток вина, а потом коротко и ясно рассказала, что случилось с Бренданом, Кэрри и моей семьей.

— Понимаешь, — начала я, — он был тем, к кому у меня не было сильных чувств, впрочем, возможно, к концу я подумала, что в нем есть что-то от пресмыкающегося. Но теперь он с моей сестрой, и все только и говорят о том, что она счастлива, счастливее, чем когда-либо раньше, ну, ты знаешь…

— И поэтому ты задаешь себе вопрос, не сделала ли ты ошибку?..

— Что ты хочешь сказать?

— …порвав с ним.

У меня вытянулось лицо.

— О Боже, нет, конечно. Я порвала с ним, радуясь, что никогда больше не увижу его, а сейчас он стал частью мебели.

Ник вилкой отломил кусочек цыпленка, приготовленного над углями в индийской жаровне, и неторопливо съел его.

— Так почему же ты была с ним, если он пресмыкающееся?

— Мы виделись лишь несколько раз. Затем я прекратила ходить с ним куда-либо.

— Странно представить тебя с кем-то таким.

— Неужели тебе не доводилось ходить с кем-то, кто, как ты лишь постепенно начинал понимать, тебе совсем не нравится после всего, что было?

— Не знаю, — ответил Ник.

— Неужели тебя не влекло к кому-нибудь, а потом это влечение проходило, и ты обнаруживал, что вообще ничего не осталось?

— А я как раз спрашиваю себя, что ты подумаешь, когда поближе познакомишься со мной, — сказал Ник.

— Пожалуй, я знаю, — вздохнула я. — Именно потому я взяла на себя такой труд, чтобы объяснить все тебе.

— Ты ничего не должна объяснять мне.

— Но…

— Пошли домой.

Потом мы лежали бок о бок, комната погружена в темноту, только по краям занавесок полоски от уличных фонарей. Я лежала, положив голову на грудь Ника, и нежно гладила его по животу до самой кромки мягких лобковых волос. Он дышал медленно и равномерно, я подумала, что он спит, но он заговорил:

— Что же он сказал?

— Кто?

— Брендан, — произнес Ник. — Я хочу спросить: что же на самом деле он сказал?

Я приподнялась, опершись на локоть, и посмотрела вниз, на его лицо.

— Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, ты знаешь, — ответила я.

— Именно поэтому я и спрашиваю.

— Я собиралась добавить: кое-что не нужно знать, это не приведет ни к чему хорошему. Иногда возникает ощущение, что ты запачкался, если узнаешь что-то лишнее.

— Но раз уж ты упомянула об этом, я должен знать. Трудно не думать об этом. Это не может быть настолько плохо.

Я почувствовала, как холодок пробежал по коже, однажды я ощущала такой холод, когда болела лихорадкой.

— Он сказал… — Я сделала глубокий вдох и торопливо продолжала: — Он сказал, что думал о том, как войдет в мой рот. Я почувствовала… ну, просто я вышла из комнаты, и меня вырвало. Итак, теперь ты знаешь. Теперь ты знаешь правду.

— Боже, — сказал он.

Повисло молчание, я ждала.

— Ты кому-нибудь рассказала?

— Я рассказываю тебе.

— Я имел в виду: почему ты никому не рассказала? Они бы его сразу выкинули.

— Думаешь? Не знаю. Он мог отрицать это. Мог сказать, что я ослышалась. Он имел в виду что-то совсем другое. В любом случае я не в состоянии была подумать. Я чувствовала себя так, словно меня ударили одновременно и по лицу и в живот. Итак, это хуже того, что ты представлял себе?

— Не знаю, — сказал он, и мы больше не разговаривали.

Я не могла сразу заснуть: не уверена, что и он смог. Я что-то шептала ему, но он не отвечал, слышался лишь звук равномерного дыхания. Поэтому я просто лежала рядом с ним, глядя на свет фонарей за окном и свет машинных фар, проносящийся по потолку.

Когда моя мать вошла в бар, я неожиданно поняла, что это была не просто Кэрри, изменившаяся с годами. Она прекрасно выглядела и даже немного моложе, чем я привыкла думать о ней. Волосы зачесаны наверх, на ней был плащ с поясом, который шуршал, когда она шла, в ушах свисающие сережки, темно-красная губная помада. Когда она наклонилась, чтобы поцеловать меня, повеяло ароматом духов и запахом пудры.

Выходя из мрачного настроения, я вспомнила эпизод из детства. Мы поехали на велосипедах на прогулку, и всю дорогу, несмотря на все мои усилия, я была позади всех. Я старалась изо всех сил, налегая на педали, но все удалялись дальше и дальше от меня. Они останавливались и ждали, а я медленно догоняла их, и затем они снова оставляли меня далеко позади, а я бесстрастно жала и жала на педали, глотая слезы ярости и изнурения. В самом конце прогулки отец наконец взглянул на мой велосипед и увидел, что не в порядке тормоз: он был прижат к одному из колес в течение всей прогулки. Пожалуй, это слишком подходящая метафора для времен, когда все кажется невыносимым, слишком трудным: жать на педали при включенном тормозе. Сейчас я задавала себе вопрос, не так ли и моя мать провела годы своей жизни при включенном тормозе, а вот сейчас, когда Кэрри так влюблена, тормоз исправили, и она уже может свободно жать на педали…

— У меня для нас бутылка белого, — сообщила я.

— Вообще-то мне не следует, — ответила она, что на языке моей мамы означало «большое спасибо».

— Не беспокойся, — проговорила я. — Здесь особые условия. Заказываешь два бокала, а тебе дают целую бутылку. Ты же знаешь, мне никогда не удержаться от такой сделки.

Я наполнила ее стакан, и она со звоном чокнулась со мной, естественно, провозгласив тост в честь Кэрри и Брендана. Я старалась не обращать внимания; старалась прогнать мысли о пятилетней Миранде, которая хотела, чтобы тост был провозглашен в ее честь и шум возникал по этому поводу.

— Кэрри рассказала мне о твоей помощи при выборе квартиры, а также о том, что ты разрешила им пожить у тебя, и обо всем таком, — сказала она. — Я знаю, она плохо умеет выражать благодарность. Возможно, она смущается. Но это так много значит для нее. Да и для меня тоже.

— В сущности, это ерунда, — заметила я.

— Я так счастлива за Кэрри, просто едва выдерживаю это. Все время скрещиваю пальцы. Просыпаюсь по ночам и молюсь и молюсь, чтобы все было хорошо.

— А может и не быть? — спросила я.

— Кажется, все слишком хорошо, чтобы быть правдой, — ответила мама. — Словно кто-то взмахнул над ней волшебной палочкой.

— Это не сказка. И он не рыцарь в сверкающих доспехах, — произнесла я.

— Знаю, знаю. Но я всегда думала: все, что нужно Кэрри, — это уверенность в себе, и тогда она сможет делать все, что захочет. Именно это дает ей Брендан.

— Ужасно, да? — спросила я, вертя в руках бокал. — Счастье зависит от очень разных причин. Ты хочешь, чтобы оно было менее хрупким, чем этот бокал.

— Но о тебе я никогда так не думала, — возразила мама. — Независимо от взлетов и падений, я знала, что с тобой будет все в порядке.

Почему-то это не вызвало у меня ощущения бодрости.

— А теперь Трой, — заметила мама. — Я вот не могу побороть ощущение, что теперь все будет в порядке. Словно мы попали в волшебный круг.

Она выпила все вино до последней капли, и я налила ей еще бокал. Она подождала, пока я налью, затем глубоко вздохнула и сказала:

— Раз уж мы заговорили о Кэрри и Трое, нельзя не побеседовать и о том, что мы с отцом никогда не обсуждали с тобой, тем более сейчас, когда, как мне кажется, и момент самый подходящий.

— О чем? — спросила я, потому что внезапно меня охватило зловещее предчувствие, от которого бросает в дрожь.

Она взяла одну из небольших бумажных салфеток, которые подают с вином, и стала складывать ее и выворачивать, словно собиралась сделать бумажный самолетик.

— Разумеется, нам всем понятно, что Трой замечательный, но он всегда будет нуждаться в материальной помощи. Тебе известно, что мы вносим деньги для него в трастовый фонд.

— Он может найти работу, — с сомнением сказала я. — Просто нужно подобрать соответствующую сферу деятельности.

— Надеюсь, что так, Миранда, надеюсь. Но это не ближайшая задача. Сейчас дело в другом, через два месяца поженятся Кэрри и Брендан, церемония бракосочетания будет весьма скромной. Но в течение какого-то времени они останутся бедными как церковные мыши. Дерек разговаривал с Бренданом, и тот произвел на него хорошее впечатление. Такие большие планы. Но в данный момент им требуется помощь и с квартирой и в других вопросах. У нас же свои проблемы с собственностью, как тебе известно, но все же мы хотим по возможности помочь им. Оказать им помощь при покупке квартиры, хоть и небольшую.

— Я рада, — вставила я. — Но зачем ты рассказываешь это мне?

— У тебя хорошо идут дела, — произнесла мама, сжимая мою руку. — У тебя всегда так было. Иногда я думаю, что тебе очень трудно понять, насколько тяжело это дается Трою и Кэрри.

— Я маляр со сдельной оплатой труда, — уточнила я. — Я не биржевой брокер.

Мама отрицательно покачала головой.

— Ты преуспеваешь. Я разговаривала с Биллом. Он такого высокого мнения о тебе.

— Лучше бы он платил больше.

— Это придет, Миранда. Ты поднимешься до небес.

— Итак, о чем же ты говоришь?

— Ты такая щедрая, Миранда, и я знаю, что ты ничего плохого не подумаешь, как могли бы другие. Мы с отцом убеждены, что Трой и Кэрри так нуждаются, и всегда будут нуждаться, в помощи, а тебе она совершенно не требуется.

— Так о чем же ты говоришь? — повторила я.

Я знала, о чем она говорила.

— Я хочу только сказать, что мы выделили денежные средства специально для Кэрри и Троя; надеюсь, ты согласишься с нами, что это необходимо?

Все это, безусловно, сводилось к тому, что она взяла деньги от того куска семейного пирога, который теоретически каким-то образом предназначался мне, и перевела их на Троя и Кэрри. Что я могла сказать? «Нет»? «Не помогай моим брату и сестре»? В уголке моего разума появилась крошечная Миранда, размером с малышку-соню, издавая вопль ярости и страдания, но я быстро заткнула ей рот воображаемым кляпом.

Мне хотелось заплакать. Не из-за денег, нет, или и я просто думала, что не из-за них. За деньгами стояли душевные переживания. Мы никогда не дорастем до того, чтобы не нуждаться во внимании и заботе о нас со стороны родителей. Я широко улыбнулась.

— Конечно, — подтвердила я.

— Я знала, что ты согласишься! — пылко произнесла мама.

— Думаю, мне нужно найти богатого мужа, — проговорила я, все еще улыбаясь.

— Ты найдешь себе все, что пожелаешь, — сказала мать.

Глава 10

Они появились, когда я их и не ждала, на мне все еще был халат, я пила кофе и ела булочку с заварным кремом, которую купила несколько дней назад по дороге с работы. Завтрак был не очень здоровый, но корочка уже слегка зачерствела, и, если бы я не съела булочку, пришлось бы ее выбросить. Итак, я бегала. Прекрасным утром позднего октября, неожиданно холодным, но очень ярким, с коричневыми, пропитанными влагой листьями под ногами, тяжело дыша, пробежала пять миль по Хизу. Бег и эта боль сбалансируют неприятное ощущение, вызываемое булочкой с заварным кремом. Я планировала покрасить ногти на пальцах ног, немного убрать гостиную и позвонить Нику, чтобы договориться о встрече за ленчем. Вот так я смогу встретить их, затем извиниться и быстро исчезнуть.

Но тут позвонили в дверь, настойчиво, три раза. Я не успела еще и к двери подойти, как услышала, что в замке поворачивается ключ. Я уже передала Кэрри запасной ключ, но все же подавила приступ негодования. По-моему, они должны подождать, чтобы я впустила их как людей, которые пришли в гости. Ключ продолжал поворачиваться в замке, я услышала приглушенное ругательство, сунула в рот последний кусочек булочки, встала, затянула пояс на халате и, открыв дверь, втащила вместе с ней Брендана, который держался за ключ, все еще вставленный в замок. Между нами было расстояние не более трех дюймов. На нем было толстое пальто, принадлежавшее моему отцу, длинный пестрый шарф, очень похожий на тот, что я подарила Трою на прошлое Рождество. В левой руке у него была большая нейлоновая сумка. В ней мне удалось рассмотреть пижаму, халат, флакон пены для ванны. Его глаза сияли, темные волосы блестели. Рот казался краснее обычного.

— Привет! — выпалила я, отступая назад, чтобы впустить его, но он просто сделал шаг в мою сторону, словно мы были партнеры в каком-то танце, и встал, глядя на меня сверху вниз.

Поднятый воротник его пальто неприятно касался моего подбородка, На щеке я чувствовала его дыхание.

— Ну вот, Мирри, — произнес он.

Поднял большой палец и, не успела я остановить его, нежно стер крошку с моей верхней губы. Затем наклонил голову, и его губы оказались на моей щеке. Я почувствовала мятный запах с оттенком чего-то неприятно кислого.

Я отвернулась и вытерла то место, которого касались его губы, затем прошествовала дальше в холл. Брендан последовал за мной. Там стояла Кэрри в ярко-красном пальто из шерстяной байки. Щеки залиты румянцем, волосы заплетены в косички, как у маленькой девочки. Она несла коробку: отруби, травяной чай, витамины в таблетках, бобы люцерны, органическое стимулирующее сердечное средство из цветов бузины. Нужно было поставить коробку на пол, и только после этого она смогла обнять меня.

— Не закрывай дверь, — сказала она. — Нужно еще достать вещи из машины. А мама, папа и Трой привезут остальное.

— Не беспокойся, — заметил Брендан. — Только самое необходимое.

— Я что-нибудь надену и потом помогу вам.

— Почему бы тебе не приготовить нам кофе вместо этого? — спросил Брендан. — Ведь мы до сих пор не завтракали, да, Кэрри? Мы так спешили.

— Спешил ты. Не знаю, откуда ты черпаешь энергию.

Он ухмыльнулся и сказал:

— Прекрасно подойдут просто тосты и джем. Или, может быть, у тебя есть тахини?

— Что?

— Кэрри и я пытаемся согреваться с пользой для здоровья. — Он протянул свою огромную руку, с волосами на фалангах пальцев, и погладил Кэрри сверху по голове. — Мы хотим прожить вместе долгую жизнь, да, любимая?

— Мы заполнили этот опросный лист по Интернету, — сказала Кэрри. — Нужно ответить на вопросы о том, насколько напряженно ты делаешь различные физические упражнения, а также что ты ешь, а потом вам сообщают, когда вы умрете. Я собираюсь прожить до девяноста двух лет, а Брендан проживет до девяноста шести.

— У меня только джем, — сказала я.

Я ушла переодеваться. Посидела на постели некоторое время, глубоко дыша, привыкая быть спокойной. Оделась, причесалась слишком хорошо, что совсем и не требовалось, застелила постель. Зазвонил телефон, но кто-то поднял трубку в другой комнате до того, как я успела подойти к нему.

Входная дверь все еще была открыта, когда я вышла из спальни, и теперь там были также мои родители и Трой. Маленький телевизор на одном из стульев. На кухонном столе громоздились компьютер с принтером, портативный проигрыватель для компактных дисков, а рядом стопка самих компактных дисков, ночной светильник со шнуром, который тянулся со стола на пол. Огромные массивные чемоданы стояли около дверей. Я обнаружила одну подробность: груду перемешанной, неразобранной обуви, его и ее, что для меня неприемлемо, потому что я считаю это почти ужасно интимным. Теннисные ракетки стояли у стены. Вход в ванную загораживал велосипедный тренажер. На кухонных поверхностях царил хаос: две зубные электрощетки, жидкость для ухода за контактными линзами (разве Брендан носил контактные линзы. Как я могла не заметить этого, пока была с ним?), шампунь против перхоти, косметичка, еще один тостер, электрический утюг, рамка с фотографией Брендана и Кэрри на деревянной скамейке в обнимку, груды туристических брошюр, беспорядочно разбросанные ветряные колокольчики, которые у Кэрри еще с тех времен, когда она была подростком. Как у них могло накопиться столько всего и так быстро?

Я какое-то мгновение постояла на пороге комнаты и оглядела их всех вместе. Брендан молол кофейные зерна, Кэрри готовила для всех тосты с джемом. Воздух наполнился приятным запахом жареного хлеба. Мама была одета значительно проще, чем обычно: старые вельветовые брюки и рубашка из шотландки. Прямые волосы зачесаны за уши. Несколько секунд я не могла прийти в себя от того, как беззаботно и непринужденно она выглядит. В руках у нее было огромное количество ярких георгинов, Брендан подошел к ней, обнял одной рукой, а она засмеялась, прильнула к нему и поднесла цветы ему к носу. Я посмотрела на отца, но казалось, он ничуть не возражает. Его лучезарная улыбка озаряла комнату. Он был небрит, под мышками выступили пятна пота, на подбородке был джем.

Трой сидел на полу на сложенном пуховом одеяле, прислонясь спиной к дивану. Он вертел в руках головоломку, которую я подарила ему в прошлый четверг: набор полистироловых форм, которые, как гласила инструкция на коробке, нужно сложить так, чтобы получился куб. Я посмотрела на его сосредоточенное лицо. Он был худой, бледный и усталый. Под глазами синяки, как будто он плакал. Но при этом он казался спокойным. Трой — единственный человек из всех мне известных, который может одновременно быть счастливым и печальным, создавая вокруг себя двойственную атмосферу. Он вставил последнюю форму, и действительно получился куб; он удовлетворенно улыбнулся, потом разобрал его снова. Меня охватила нежность, неожиданно захотелось расплакаться.

— Привет всем, — сказала я, поцеловала родителей в щеку и потрепала Троя по волосам.

— Кофе готов, — жизнерадостно объявил Брендан. — Боюсь только, что смолол все зерна.

— Как ты собираешься все это разместить и где? — спросила я Кэрри. — На самом деле совсем некуда повесить вашу одежду.

— Папа отдает нам одну вешалку, — ответила она. — Только для более приличных и модных вещей и для моей рабочей одежды. Мы можем поставить ее за диваном. Остальное можно просто держать в сумках.

Я смогла лишь слабо пожать плечами в знак молчаливого согласия. Наблюдая, как мама ставит георгины в стакан для вина, я пыталась подавить приступ жалости к себе. Она не приносила мне цветы, когда заходила в последний раз.

— А вот и мы, — сказал Брендан. — Молоко, без сахара, верно?

Он подмигнул, как если бы ответил правильно на вопрос викторины.

Я села рядом с Троем и наблюдала, как Кэрри ставит пачки с овсянкой в буфет. Брендан снял с широкой полки кипу книг и поставил туда крошечный телевизор.

— Мы можем смотреть его, лежа в постели, — сказал он. — Этот диван-кровать удобный, Мирри? Я никогда не спал на нем.

— Как ты поживаешь? — спросила я Троя.

Могла бы и сама понять, как он поживал: подавленный, вся энергия куда-то испарилась, поэтому лицо бледное, тело вялое, слабое.

Внезапно комната заполнилась громкими звуками музыки.

— Моцарт, — сказал Брендан, отступая назад, к проигрывателю компактных дисков. — Мы любим Моцарта, да, Кэрри?

— Хорошо, — ответил Трой. — Прекрасно.

Он схватил коробку с игрой и начал складывать куб.

— А вот и мы, приятель, — заметил Брендан, садясь на корточки рядом с Троем. — Тебе нужна глюкоза для крови.

Он сунул руку под подбородок Троя и приподнял его голову.

— Ты устал, да? Не можешь спать?

— Сплю, но недолго, — подтвердил Трой.

— В этом нет ничего хорошего. Съешь тост и джем. Позднее мы можем немного прогуляться. Это помогает при бессоннице. Итак?

— Не знаю, — ответил Трои. Он отвел взгляд от Брендана и откусил тост. — Не знаю, готов ли я к прогулке.

— Должна вас предупредить, — сообщила я, — мне очень скоро нужно уйти. Простите. Но я договорилась еще до того, как узнала, когда вы переезжаете.

— Какая жалость, — вздохнула мама. — Нельзя отменить?

— С кем ты встречаешься? — спросил Брендан.

— Ни с кем из тех, кого знаешь ты.

— Миранда! — возмутилась мать. — Я знаю, ты не хотела сказать ничего плохого, но это прозвучало грубовато.

Мне стоило усилий сдержаться и не ответить матери и впрямь какой-нибудь грубостью.

— Его зовут Ник, — произнесла я.

— Ник? — поднял брови Брендан.

— Да.

— Как странно, очень странно. Я только что разговаривал с ним по телефону. Когда ты уходила одеваться. Прости, должен был поставить тебя в известность сразу. Он позвонил, и я сказал, что ты перезвонишь, но, кажется, он не знает о вашей предварительной договоренности. М-м-м… Экспромтом я пригласил его поужинать здесь. Со всеми нами. Я знал, что ты не будешь возражать. Мы думали, что можно устроить вечеринку по этому поводу, как мини-новоселье, а в кухне Дерека и Марсии сейчас всего только три стены, поэтому не можем отправиться туда, да?

Я закрыла глаза и затем снова открыла их. Он был еще там, улыбаясь мне.

— Я не могу… — пробормотала я.

Я не знала, что говорить дальше. Я сжала кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони.

— Он ответил, что будет рад прийти.

— Мы должны были встретиться с ним рано или поздно, — заметила мама.

Она расставляла вдоль стены обувь Кэрри и Брендана по парам.

— Трой может приготовить еду, — предложил Брендан.

— Не знаю, только если у меня будет настроение готовить, — сказал Трой в ответ.

— Похоже, ты все уже продумал и распределил, — вставила я.

— Тебе не придется ничего делать, — успокоил меня Брендан. — Мы собираемся избаловать тебя. Наш договор, Мирри.

Глава 11

Я по крайней мере вышла из дома. Не могла оставаться в квартире. В своей квартире, хотя и не чувствовала больше, что она моя, с кремом для бритья Брендана в моей ванной, телевизором Кэрри на моей книжной полке, их громкой музыкой, их соевым молоком в холодильнике, их спальными принадлежностями, свисающими со спинки дивана.

Я шагала по Хизу, под ногами шуршали опавшие листья, в прозрачном воздухе белели облачка моего дыхания. Прекрасный день, и мне предстоит встретиться с тем, кто мне нравится, я должна быть счастлива, но ощущала я лишь жжение в животе, разъедающее, как кислота, и больше ничего. Не могла заставить себя не думать о Брендане, сидящем в моем туалете, лежащем в моей ванне, прижимающемся к Кэрри, дотрагивающемся до моей матери… О его волосах в моей щетке, его руке на моем плече, его дыхании на моей щеке. Я вздрогнула и пошла еще быстрее, стараясь избавиться от злости и отвращения.

Нужно быть вежливой и дружелюбной ради Кэрри, говорила я себе, пинком ноги отбрасывая с дороги кучку конских каштанов и наблюдая, как они покатились с глухим стуком. Всего лишь несколько дней, неделя или две, а потом они переедут в свой собственный дом, будут поглощены его убранством и планированием празднования свадьбы, и мне едва ли придется встречаться с ними. Но даже если, как я уверяла себя, это и правда, я все равно слышала его голос, восхваляющий мой прекрасный рот, вспоминала его влажные губы на своей щеке и внезапно почувствовала тошноту.

В кармане зазвонил мобильник.

— Привет!

— Миранда, это я.

— Ник, я собиралась позвонить тебе.

— Сейчас я у Грега. С нетерпением жду вечера, хотя немного страшновато познакомиться со всей твоей семьей сразу. Принести что-нибудь?

— Тебе не следует приходить, понимаешь?

— Ты не хочешь, чтобы я пришел?

— Не в этом дело. Знаешь, просто атмосфера будет немного гнетущей, вся семья, Кэрри и Брендан только что переехали с половиной своего имущества, в доме хаос.

— По телефону Брендан говорил очень дружелюбно.

— О, правда?

— Да нет, пожалуй. Думаю, ему пришлось приложить много усилий, чтобы разговаривать со мной.

— Может быть, лучше познакомиться с моей семьей в другой раз?..

— Что тебя так беспокоит?

— Ничего.

— Это Брендан, да? Ты не хочешь, чтобы я с ним встречался?

— Я думала только о тебе.

— Я сказал, что приду, и я приду.

Наступила пауза, и он холодно произнес:

— Если, конечно, у тебя все в порядке.

— Почему же нет?

— Хорошо. Тогда в семь часов?

— Ладно.

Мы с Троем пошли в магазин, чтобы купить что-нибудь на ужин. Мама сказала, что принесет пудинг, поэтому нам нужны были продукты только для основного блюда. Трой никак не мог сообразить, что приготовить, поэтому мы исходили все ряды вдоль и поперек. Он снимал пакеты с чечевицей и фасолью, неизвестными видами экзотического риса, внимательно разглядывал их и ставил обратно. Казалось, его разум не вмещает всего разнообразия продуктов, красочных упаковок и яркого освещения.

— Макароны, — предложила я. — Давай приготовим что-нибудь из них.

— Пожалуй.

— Или что-нибудь из риса.

— Риса?

— Да. Хорошая идея?

— Не знаю.

— Или можно обмануть всех. Давай купим что-нибудь готовое и сделаем вид, что приготовили это сами. — Я наугад взяла упаковку с треской в сырном соусе из морозильной камеры. — Пару таких, — сказала я. — Мы можем выложить все это на блюдо, и никто ничего не узнает. А впрочем, не все ли равно, если и узнают? Ничего страшного.

— Это отвратительно.

Я бросила ее обратно в морозильную камеру.

— Тогда решай сам.

Он озирался вокруг, разглядывая все полки и перегруженные тележки.

— Мне вообще-то не хочется готовить. Я не в настроении.

— Мы здесь мучаемся уже полчаса, — сказала я, со злостью разворачивая колесики тележки, чтобы пойти обратно. — А положили в тележку всего лишь пачку кофе в зернах и гроздь бананов. Сейчас я уже точно куплю что-нибудь, ладно? Все равно что.

— Ладно, — согласился он, глядя на меня так беспомощно, что мой пыл сразу испарился.

Я положила руки на его худенькие плечи и сжала их.

— Все в порядке, Трой, — проговорила я. — Все прекрасно. Предоставь это мне.

Кэрри и Брендан оставались дома, чтобы убрать квартиру, но к вечеру, когда уже темнело, на горизонте появлялась луна, а мы с Троем вернулись домой, стало очевидно, что никто даже не попытался ликвидировать беспорядок, царивший там. На какое-то радостное мгновение я подумала, что их нет, но сразу же услышала гул труб и голоса, доносившиеся через закрытую дверь ванной. Они вместе принимали ванну. Они находились там так долго, что я успела помочь Трою раздавить чеснок, нарезать овощи. Мы работали в приятной тишине. Иногда трубы снова начинали гудеть, потому что включали воду, или доносился радостный и довольный визг. Я взглянула на Троя. Все, что я слышала, наводило на мысль, что там занимались сексом, с перерывами и всплесками. Я включила музыку довольно громко и вернулась к раковине. У меня болели плечи, я была потная и ощущала тяжесть во всем теле. Мне нужно было успеть помыться в ванне до прихода Ника, вымыть голову и переодеться, хоть немного привести себя в порядок, наложить косметику. Я взглянула на часы и хотела постучать в дверь, но сдержалась.

Когда же наконец они появились, завернутые в полотенца, то были розовые и влажные. За ними выплывали ароматные клубы пара.

— Я сейчас тоже собираюсь быстро помыться в ванне, — сказала я, откладывая острый нож и оставляя их рыться в сумках с одеждой.

Не было горячей воды. Неоправданная злость закипела во мне. Я вымыла лицо под краном в раковине и почистила зубы, но только я собралась пройти в спальню, чтобы найти, во что переодеться, как раздался звонок в дверь. Черт! Брендан широко распахнул дверь, чуть не ударив Ника и моих родителей, которые смущенно улыбались друг другу, стоя у порога.

— Ник, — сказал Брендан, протягивая руку, — входи. Мы все с нетерпением ждем тебя.

— Привет, — сказала я ему.

Я хотела подойти и поцеловать его, но вместо этого замешкалась около плиты.

— Ты, наверное, уже все понял, но шеф-повар здесь — мой брат Трой.

Трой повернулся от плиты и поднял вверх деревянную ложку.

— И мои родители, Марсия и Дерек. Моя сестра Кэрри.

Она выглядела великолепно в красном бархатном платье с высоким стоячим воротником, который делал шею длинной и изящной.

— И Брендан.

Все поздоровались друг с другом и пожали руки, я убрала с дивана пуховое одеяло и разбросанную одежду, но никто не садился. Я смущенно кашлянула.

— День хороший? — бодро обратилась я к Нику через комнату.

— Превосходный, — ответил он.

— Чудесная была погода, правда?

Мы пристально посмотрели друг на друга в смятении.

— Выпьем что-нибудь! — крикнул Брендан.

Он достал из холодильника две бутылки вина, которые я купила, и обе торжественно открыл.

— Бери чипсы, Кэрри. Встреча с родителями всегда вызывает нервное напряжение, правда? — сказал он. — Когда я впервые знакомился с Дереком и Марсией, я был в оцепенении.

Он разразился счастливым смехом.

— Неужели? — спросил отец. — Мы, естественно, ничего не заметили.

Брендан повернулся к Нику:

— Миранда рассказывала, что ты работаешь в рекламном бизнесе.

— Да, — ответил Ник, — А ты — в упаковочном бизнесе?

— Да… Когда-то я думал о рекламном бизнесе как о карьере, — заметил Брендан, выдержав паузу. — Но меня стало беспокоить, что я должен буду рекламировать то, что самому мне не нравится и с чем я не согласен.

— Ну… — начал Ник.

— Как одна из тех многонациональных нефтяных компаний, например, — вставил Брендан.

Ник бросил на меня внимательный взгляд, очевидно, подозревая, что я рассказала Брендану о его начинаниях.

— Для меня это неприемлемо. М-м-м… Я хотел работать с людьми. Вот где мои настоящие интересы. Пожалуйста, вино.

— Это немного похоже на работу адвоката, — произнес Ник. — Нельзя выбирать только то, с чем полностью согласен.

— Ты хочешь сказать, что плохие компании заслуживают хорошей рекламы? — спросил Брендан, отпивая, нет, скорее отхлебывая, вино. — Это интересная мысль.

Все сидели вокруг небольшого стола и неизбежно касались друг друга, вилки скрипели по тарелкам. Уже открыли и разлили третью бутылку вина. Ник ел медленно и был спокоен, а Брендан жадно съедал все и просил добавки.

— Ты должен научить меня готовить это, — сказал он Трою.

И приветливо повернулся к Нику:

— Мирри когда-нибудь готовила тебе?

— Однажды. Брендан ухмыльнулся:

— Постараюсь догадаться. Грудки цыпленка с чесноком и оливковым маслом?

— Дело в том, что я упоминала об этом Кэрри, — призналась я.

— Правильно, — подтвердил Ник. Он ласково улыбнулся мне.

И я рассказала, при каких обстоятельствах делала это…

— И когда она поставила еду перед тобой, то сказала вот так. — Голос Брендана стал более высоким, он поднял брови. — Да-дааа! Ешьте побольше, мистер.

Даже я услышала, что было немного похоже на меня.

Он рассмеялся. Я через стол взглянула на Ника. Тот чуть-чуть улыбнулся. И Кэрри. И все другие. Я пристально разглядывала тарелку. Думала о том, какой Брендан омерзительный, но мне хотелось бы знать, разделяет ли это мнение Ник и как это отразится на мне. Если вообще отразится, следует ли надеяться, что Ник будет очарован им?

— С тобой все в порядке? — Это была Кэрри, рядом со мной, она положила свою холодную руку на мою потную.

Запах ее мыла и духов у меня в ноздрях.

— Прекрасно. — Я убрала свою руку.

— Мирри…

Неожиданно они все посмотрели на меня.

— У меня все прекрасно, — повторила я.

— Мы семья, — мягко сказал Брендан. — Семья. Все хорошо.

Я повернулась к нему.

— Я порвала с тобой, — услышала свои слова. — Именно я, я сама порвала с тобой.

В комнате воцарилась тишина, было слышно только, как Ник звякнул вилкой по тарелке.

— Из-за чего все это произошло?

Мы шли по улице в сторону метро, торопливо покинув ужин.

— Не знаю. Не имеет значения. Просто я повела себя глупо.

— И это все?

— Просто почувствовала… ну, не знаю… Подавленность.

— Никто не нападал на тебя. Ты просто рассердилась.

— Ты не понимаешь, Ник. Это как слова между строк. Те, что не произносятся вслух, но я знаю, что они существуют.

— Для меня это звучит немного странно.

— Да? Ну, потому что ты не член моей семьи.

— Брендан старался быть любезным.

— Правильно. Он хотел, чтобы именно так ты подумал. Он хочет привлечь тебя на свою сторону.

— Боже, Миранда, ты бы послушала, что ты говоришь.

— О, забудь это. — Я потерла глаза, — Знаю, сама выставила себя на посмешище. Чувствую себя очень глупо, нелепо. На самом деле я совсем не хочу анализировать это, никакого посмертного вскрытия.

— Очень хорошо. — Голос был холодный.

Мы подошли к станции метро. Снизу нас обдувал теплый несвежий ветер. Я почувствовала, что почти не могу дышать. Взяла Ника за руку.

— Прости, — произнесла я. — Мы можем оставить сейчас эту тему?

— Я могу, — сказал он. — А ты можешь?

Глава 12

— Поезжай, Миранда, — заметила Кэрри. — Мне так легко все устроить, ты можешь быть в самолете уже завтра вечером! Поезжай. — Она сделала паузу и почти начальническим тоном добавила: — Думаю, тебе нужен небольшой отдых.

— У меня все прекрасно! — отрезала я.

— Я всего лишь пытаюсь помочь тебе, — проговорила она. — Мы все немного беспокоимся.

Я крепко сжала кулаки и приказала себе сохранять спокойствие.

И уже открыла рот, чтобы отказаться, но тут же подумала: почему бы и нет? Почему не скрыться на несколько дней? Долгие ночи, глубокие ванны, уличные кафе, обслуживание в номере, новые виды, новые лица, язык, как набор непонятных звуков для моих ушей, солнце на задней части шеи, устрицы, графины вина… А потом… вернусь с работы — не будет Брендана. Когда я, спотыкаясь, утром доберусь до кухни, не будет Брендана, сидящего за столом в распахнутом халате, энергично чавкающего, доедающего последний кусок хлеба. Называющего меня «Мирри». Шепчущего мне на ушко. Прошла всего одна ночь и один день, а я уже ощущаю, что едва могу дышать. Вот сейчас я послала его в магазин купить несколько рулонов туалетной бумаги и в течение этих немногих минут, пока он отсутствует, чувствую, словно у меня камень с души свалился.

— Ладно, — сказала я. — Только два или три дня. В конце концов, могла же я воспользоваться услугами сестры-туроператора.

— Отлично. Это именно то, что тебе нужно, и уверена, что ты почувствуешь себя значительно лучше, когда вернешься.

— Мне нетрудно получить несколько свободных дней, — сказала я.

Именно так мы решили обыграть все это: Миранда переутомилась на работе.

Я занялась подсчетом. Если я уезжаю завтра вечером или на следующий день, что более реально, и буду находиться далеко до конца недели, то, когда вернусь, возможно, они уже уедут. Кэрри говорила, что с приобретением дома все, похоже, проходит гладко.

— Итак, куда ты мечтаешь поехать? На такое короткое время, конечно, не слишком далеко.

Она встала и достала свой портфель из-за дивана.

— Смотри, я принесла все материалы по наиболее возможным турам. У нас предусмотрены мини-перерывы, а в это время года всегда найдется горящая путевка, я могу достать тебе такую за четверть цены. — Она разложила на столе несколько проспектов. — Что ты думаешь о Праге? ИлиМадриде? А вот и на несколько дней в Нормандию морем. Но в это время года там может быть слишком холодно. Я на твоем месте двинулась бы дальше к югу.

— Италия, — произнесла я, доставая брошюру и открывая ее.

— Рим?

— Я была в Риме. Мне бы хотелось поехать туда, где я никогда не бывала раньше.

— Вот Флоренция, Венеция, Сиена или Неаполь. Четыре дня. Или вот взгляни, это и правда приятная гостиница на Сицилии, на скале, с видом на море.

Я рассматривала фотографии на глянцевой бумаге. Розовые и серые церкви, каналы с гондолами, номера в гостиницах с огромными кроватями.

— Подожди, — сказала я.

Подняла телефонную трубку и набрала номер:

— Ник, это Миранда… да… да, чувствую себя значительно лучше, спасибо. Сожалею обо всем случившемся, не понимаю, что на меня нашло, думаю, устала… Слушай…

Шел дождь. Он шел, когда мы появились в аэропорту и встали в очередь на речной трамвай, который должен был довезти нас до города. Небо было свинцово-серое. Проливной дождь непрестанно барабанил по дороге, заливая нас потоками воды. Одежда промокла через тридцать секунд. Дождь скатывался по шее. У Ника волосы прилипли к голове. Дождь лил не переставая, пока мы находились в речном трамвае. И впервые город предстал перед нами как расплывчатое пятно, как город-призрак, поднимающийся из воды. Гостиница была в пяти минутах ходьбы от остановки речного трамвая, и мы тащили на себе багаж — легкая одежда и ничего водонепроницаемого — вдоль узкого канала, в котором все лодки были пришвартованы к берегу и закрыты брезентом.

Дождь шел каждый день. Мы бегали в церкви и художественные галереи, а в промежутках укрывались в маленьких кафе, где пили двойной кофе, сваренный в экспресс-кофеварке, или горячий шоколад. Я мечтала о длинных, неторопливых пешеходных прогулках по лабиринтам каналов, с остановками на мостах, откуда, опираясь на перила, можно было бы полюбоваться проплывающими лодками, о сексе под тонкими простынями при закрытых ставнях, через которые просвечивают солнечные лучи. Мы истратили слишком много денег на ленчи, которые были первоначально задуманы как пикники с хлебом и сыром или кусочками пиццы, потому что оказалось приятнее посидеть где-нибудь в закрытом помещении час или два с меню для туристов, состоящим из трех блюд, и кувшином домашнего вина. Ник купил мне кожаный кошелек и стеклянное кольцо на большой палец. Я фотографировала его, когда он, насквозь мокрый, стоял на мосту Риальто. Ночью мы заходили в крошечные ресторанчики и потом отправлялись спать под звуки дождя, непрерывно барабанящего в небольшие окна нашего номера. Каждое утро и каждый вечер в течение пяти минут он чистил зубы зубной нитью. Во сне он храпел. Любил шоколад и мороженое.

Иногда дождь внезапно прекращался, через завесу облаков выглядывало солнце. Под солнечными лучами лужи начинали блестеть, вздувшиеся от дождя каналы покрывались рябью, на камнях выступала сырость. Это был самый тихий, прекрасный город из всех, где мне доводилось когда-либо побывать. Один или два раза я поймала себя на мысли, что хотела бы оказаться здесь одна, не беспокоясь о наших отношениях. Я ходила бы и ходила по опустевшим дорогам, не произнося ни слова, впитывая все новые и новые впечатления. Я бы не возражала и против дождя.

Они все еще были на прежнем месте, когда я вернулась в воскресенье днем. На самом деле казалось, что они еще прочнее обосновались, чем раньше, вещи, принадлежащие им, были разложены по полкам, в стиральной машине их грязное белье, зубные щетки в кружке с картинкой лондонского метро. Две толстые стопки на столе оказались приглашениями на церемонию бракосочетания, которая должна состояться в субботу 13 декабря в 16.00. Они составляли список приглашенных, перечень решений, которые необходимо принять, и дел, которые нужно выполнить. Вокруг них царила атмосфера суматохи и возбуждения.

Я распаковала вещи и пошла навестить Лауру, но там было несколько друзей Тони, поэтому приблизительно через полчаса я вернулась обратно. Сказала Брендану и Кэрри, что у меня болит голова. Приготовила себе омлет и чашку чая и отнесла в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Села на кровать, слушая телевизор за дверью, звонки телефона и ответы на них, льющуюся воду, смех и скрип пружин дивана-кровати. Поковыряла омлет, пока он не остыл и стал неаппетитным, и уставилась на книжные полки и стопки бумаги на письменном столе неподвижным взглядом. Неужели я все выдумала, или же все стало выглядеть иначе, словно кто-то приложил руку? Я выключила свет и лежала в темноте. Брендан очень громко смеялся, будто хотел, чтобы его услышали. Как если бы хотел, чтобы я услышала его.

Впрочем, на следующее утро они рано ушли в дом, который покупали. Сказали, что хотят сделать замеры для занавесок и книжных полок, успеть до десяти часов, когда Кэрри уходит в офис. Я решила прийти на работу позднее обычного, чтобы побыть одной в квартире.

Позднее я снова перебирала в уме все, что делала в этот приятный, спокойный, свободный час до ухода из дома. Привела в порядок кухню-гостиную, положила пуховое одеяло и простыни в высокий угловой шкаф, сложила диван-кровать, впихнула разбросанную одежду в сумки, вымыла тарелки и бокалы, грязные с вечера. Широко открыла окна, чтобы проветрить комнату и избавиться от непривычного запаха, протерла керамическую плитку, пропылесосила ковер. Потом долго была в ванне и вымыла голову. Я вытащила пробку и вымыла ванну перед тем, как сесть позавтракать, в халате, с полотенцем на голове, закрученным в виде тюрбана. Съела остатки мюсли с йогуртом, выпила большую чашку кофе. Даже подогрела молоко для кофе. Затем оделась, вычистила зубы, надела комбинезон и ушла, закрыв за собой дверь. Знаю, что сделала все это. Твердо помню.

Я все еще продолжала работать в большом доме, расположенном в Хэмпстеде. В обед заскочил Билл и пригласил на салат. Закончила работу в половине шестого, привела в порядок кисти и поехала домой. В этот вечер я не встречалась с Ником, Кэрри что-то говорила о походе в кино, поэтому я думала, что смогу провести время в одиночестве, к чему страстно стремилась. Можно пойти куда-нибудь послушать музыку. Почитать книгу. Побездельничать.

Было около половины седьмого, когда я остановилась перед домом. Свет не горел, занавески не задернуты. У меня поднялось настроение. Я бегом поднялась по лестнице и сразу, как только распахнула дверь, услышала это. Звук капель, бренчание. Потек кран? Хотя звук был не такой, как от текущего крана; он был мощнее, более сложный. Затем сделала шаг внутрь. Вода была везде. Пол кухни был залит слоем воды глубиной в дюйм, и ковер насквозь пропитался водой, которая выступила на поверхность, как только я ступила на него. Вода текла из-под двери ванной. Я открыла ее и шагнула в поток; останки книги, которую я читала в ванне этим утром, плавали рядом с унитазом вместе с рулоном туалетной бумаги, размякшей в кашицу. Вода переливалась через край ванны непрерывным водопадом. Кран горячей воды был наполовину открыт. Я вброд пробралась через ванную комнату и закрыла кран, затем погрузила в воду руку, прямо в рукаве куртки, чтобы найти пробку. Меня тошнило, мне было плохо, меня терзали непереносимые муки, и тут я вспомнила о квартире внизу, мне стало еще хуже. Я нашла совок для мусора и стала собирать им воду с пола, выливая ее в ванну.

Сорок пять минут ушло на то, чтобы собрать большую часть воды с пола ванной. Я везде расстелила газеты, чтобы они впитали остальное, и приступила к кухне. Тут и позвонили в дверь.

Сосед разразился громкими криками еще за закрытой дверью. Прошлепал через ковер, продолжая орать на меня. Лицо побагровело. Я думала, что у него начнется сердечный припадок или приступ, либо его разобьет паралич и он умрет на месте.

— Извините, — говорила я, не в силах вспомнить его имя. — Простите. Я не знаю, как…

— Ты ответишь за все, слышишь? За все до последней мелочи!

— Конечно. Если вы мне все подробно опишете…

В этот момент появились Брендан и Кэрри, обнимая друг друга за талию, с разрумянившимися от вечернего воздуха лицами.

— Что же это такое?.. — начала Кэрри.

— Ты тоже мог бы спросить! — накинулась я на Брендана. — Посмотри, к чему привел ваш чертов переезд! Вы поселились здесь, опустошаете мой холодильник, пьете мой кофе и мое вино, занимаете все пространство до последнего дюйма, я не могу и шелохнуться, не наталкиваясь на вас. Вы принимаете эти проклятые ванны в середине дня и потом… — Я захлебывалась от ярости. — Потом вы уходите, оставляя пробку в ванне и включенную воду. Смотри! Смотри!

— И это пустяки по сравнению с тем, что происходит внизу, — мрачно вставил сосед.

— Миранда, — сказала Кэрри, — я уверена…

— Вау! — сказал Брендан, поднимая руки вверх. — Успокойся, Мирри.

— Миранда, — сказала я. — Миранда. Не существует такого имени «Мирри».

— Не впадай в истерику.

— Не впадаю. Я просто зла.

— Меня здесь не было сегодня.

— Что?

— Меня не было здесь.

— Ты должен был быть.

— Нет. А теперь сядь, почему не сесть? Я сейчас приготовлю нам всем чай. Но может быть, лучше выпить что-нибудь покрепче? — Он повернулся к соседу: — А как вы, мистер…

— Локли. Кен.

— Кен. Виски? Думаю, у нас есть виски.

— Ладно уж, — неохотно согласился тот.

— Хорошо.

Брендан вынул бутылку виски из буфета и четыре простых стакана.

— Ты должен был быть здесь, — сказала я ему в спину. — Ты должен…

— Я ходил с Кэрри посмотреть на дом, потом по магазинам. Позже встретился с Кэрри, чтобы перекусить.

Кэрри кивнула, подтверждая это. Она до сих пор не могла прийти в себя от моего взрыва гнева. Он положил руку мне на плечо:

— Никаких ванн в середине дня, Мирри.

— Но…

— Может быть, ты принимала ванну перед уходом?

— Но я никак не могла оставить включенную воду. Ничего подобного я никогда не делаю.

— Это так легко сделать. Мы все делаем что-нибудь такое время от времени. — Он повернулся к Кену: — Разве нет, а? Я уверен, что Миранда сможет разобраться со всем. Она работает по строительству и отделке, может быть, она сумеет помочь вам с покраской и всем остальным. М-м-м?

— Не я это сделала, — безнадежно сказала я.

— Миранда, — настаивала Кэрри, — тебя никто ни в чем не обвиняет. Но ты уходила последняя. И ты мылась в ванне, да?

— Но я… — слабо запротестовала я и замолчала. Страшная усталость буквально сваливала меня с ног. — Помню, как вымыла всю ванну до блеска.

— Не волнуйся, — мягко сказал он. — Мы поможем разобраться тебе со всем этим.

— Не понимаю…

И к своему ужасу, я почувствовала, как по щекам покатились слезы.

— Миранда! Послушай… — резко прозвучал голос Кэрри.

— Ш-ш-ш, — зашикал Брендан.

Он действительно взял ее за руку и оттащил в сторону. Я видела, как она передернулась. На мгновение ее рот застыл в ожесточении.

— Ну, ну, — нежно шептал он мне в ухо. — Ну, ну, полно, Миранда, я здесь. Рядом.

Я закрыла дверь спальни и сняла телефонную трубку.

— Лаура! — громко произнесла я. И продолжала тихим голосом, чтобы они не услышали: — Послушай, Лаура, это случилось. Мне нужно с кем-нибудь поговорить об этом…

— Ты хочешь сказать… — пробормотала Лаура, когда я закончила. — Неужели ты серьезно хочешь сказать, что Брендан тайно проник в твою квартиру и нарочно затопил ее?

— Да.

— Но почему, черт побери?

— Потому что он подлый. Он задумал что-то против меня, затаился.

— О, успокойся. У меня тоже иногда вода переливается через край из ванны, — сказала она. — Послушай, легче просто забыть об этом.

— Но я никогда не делаю ничего подобного.

— Все когда-то бывает в первый раз. Это более вероятное объяснение, чем твое, правда?

— Я помню, как спустила воду и вымыла ванну. Совершенно отчетливо.

— Тогда так. Ты снова закрыла пробку, положила шланг в ванну и не до конца закрыла воду.

Я не могла убеждать ее и дальше, я сдалась. Мне даже стало казаться, что все было именно так. Но я же была там сама и твердо знаю, что не делала этого. Как бы то ни было, все это было слишком утомительно.

Глава 13

Пара, которая жила в доме в Элинге, взяла в аренду два огромных контейнера для мусора, и они были уже заполнены почти до краев. Уходя с работы, я заглянула в них. Среди кучи старого тряпья, битой посуды, сломанной мебели я увидела почти новый компьютер, лазерный принтер, два телефонных аппарата, написанную маслом огромную картину с изображением борзой, несколько книг по кулинарии, лампу стандартного образца, плетеную корзину. Мне пора бы уже и привыкнуть к этому. Я часто вижу, как люди выбрасывают телевизоры с еще действующей гарантией, плиты для приготовления пищи, которыми пользовались всего один год, и прекрасно работающие холодильники. При ремонте мы всегда отдираем даже новую отделку и заменяем еще более новой. Все, что было модно в прошлом году, заменяется модным в этом году. Целые кухни исчезают в контейнерах для мусора, ванны и кровати, буфеты, садовые беседки и километры различных полок. Центры по переработке мусора завалены горами ненужных и устаревших вещей. Я полагаю, это прибавляет нам работы. Люди, для которых мы выполняем ремонт, всегда говорит о том, что вот все начинается с начала, как будто нержавеющая сталь и стекло, которые везде устанавливаются в этот момент, скоро не заменятся старомодным деревом вслед за новейшими изменениями тенденций в моде. Все возвращается на круги своя. Каждое десятилетие мода меняется, чтобы затем появиться вновь, хотя и в слегка преображенном виде, как клеш на моих брюках, над которым всегда посмеивается Билл, потому что он напоминает ему времена семидесятых, времена его молодости.

Я незаметно протянула руку и вытащила кулинарную книгу. По крайней мере спасу хоть это. Рецепты из Испании. И положила ее в свою сумку вместе с кистями для малярных работ.

Дома Брендан поднял невообразимую суматоху вокруг мытья нескольких мисок, Кэрри стояла у плиты и что-то помешивала. У нее был неприятный и раздраженный вид.

— Сегодня вечером мы готовим еду для тебя, — сказала она.

— Спасибо.

Я взяла из холодильника пиво и ушла в ванную. Горячая вода снаружи и холодный алкогольный напиток внутрь — это было все, что мне сейчас требовалось. Я лежала в ванне, ощущая приятное действие алкоголя, когда открылась дверь и вошел Брендан. Я резко села, прижав колени к телу. Так, словно здесь он был один, Брендан помочился в унитаз, который стоял рядом с ванной. Застегнул молнию, сполоснул руки и повернулся ко мне с улыбкой.

— Извини! — бросила я резко.

— Да? — Он стоял надо мной.

— Убирайся!

— Прости?

— Убирайся отсюда к чертовой матери! Я в ванне.

— Нужно было запереть дверь на защелку.

— Ты знаешь, что ее нет, — возразила я.

— Тогда ничего не поделаешь, вот так.

— И ты даже не спустил воду. О мой Бог!

Я встала и потянулась за полотенцем. Брендан взял его с вешалки и держал так, чтобы мне было не дотянуться. Он смотрел на мое тело. На лице появилось новое выражение — торжествующая самодовольная ухмылка. Он был похож на маленького мальчишку, который никогда не видел обнаженного женского тела.

— Дай мне это проклятое полотенце, Брендан!

— Как будто я никогда раньше не видел тебя обнаженной. Он подал мне полотенце, и я завернулась в него. Дверь открылась, и вошла Кэрри. Она взглянула на Брендана, потом на меня. На ее лице отразилось явное неодобрение.

— Что происходит? — спросила она.

— Миранда не закрыла дверь на задвижку, — оправдывался Брендан. — Я не знал, что она здесь, и грубо ворвался.

— О, — кивнула Кэрри, — понимаю.

Она пристально взглянула на меня, и я почувствовала, что начинаю краснеть. Плотнее завернулась в полотенце.

— Здесь нет задвижки, — уточнила я, но, казалось, она не обратила внимания на мои слова.

— Скоро будет готов ужин, — произнесла она после некоторой паузы. — Брендан! Можно тебя на одно слово?

— Ой-ей-ей, — хохотнул Брендан, подмигивая мне. — Проблема с женой, а?

Я оделась и сказала себе, что так не может продолжаться долго. Я должна пройти через все это, потом я уже смогу жить, как захочу.

Кэрри все приготовила, хотя она никогда по-настоящему не умела готовить и не относилась к разряду людей, которые заботятся о пище. Она приготовила макароны с сыром и горошком и добавила немного фарша. Блюдо получилось тяжелое и слишком соленое. Брендан открыл бутылку красного вина с особой торжественностью. Кэрри положила слишком много на мою тарелку. Брендан налил слишком много вина в мой бокал. Возможно, выпить вина и опьянеть совсем неплохая идея. Брендан поднял свой бокал:

— За повара!

— За повара — отозвалась я и отпила малюсенький глоток.

— И за тебя, — дополнила Кэрри, глядя на меня. — Нашу гостью.

Они чокнулись своими бокалами о мой бокал.

— Приятно, — проговорила я: казалось, они ждут, что я скажу что-нибудь.

— Это хорошо при данных обстоятельствах, — заметил Брендан.

— Что ты имеешь в виду?

— Есть нечто, о чем мы должны спросить у тебя, — поддержала Кэрри.

— Что?

— Ну, продажа нашей квартиры провалилась.

Внезапно я почувствовала, что мое лицо превращается в неподвижную маску.

— Что случилось? Ведь вы уже готовы были все поменять, Господи Боже! Вы говорили, что речь идет всего лишь о нескольких днях до вашего переезда.

— Они провели нас, — вздохнул Брендан.

— Каким образом?

— Тебе лучше не вникать в подробности.

— Я хочу.

— Главное в том, что мы отказались.

— Ты отказался, — неожиданно резко вставила Кэрри.

— Как бы то ни было, — он махнул рукой в воздухе, словно это был пустяк, — боюсь, что мы вынуждены злоупотребить твоим гостеприимством еще в течение какого-то, хотя и небольшого, времени.

— Почему вы отказались? — настаивала я.

— Масса причин, — сказал Брендан.

— Миранда! Разве так и должно быть? — воскликнула Кэрри. — Мы чувствуем себя ужасно. Мы лихорадочно ищем, куда могли бы переехать уже сейчас.

— Не беспокойся об этом, — мрачно ответила я.

За ужином я говорила очень мало. Пища стала приобретать вкус обойного клея, мне пришлось собрать все силы, чтобы меня не вырвало. Кэрри принесла следующую перемену. Она купила торт из мороженого с лимонными меренгами вместо пудинга, я съела половинку небольшого кусочка, потом сказала, что у меня разболелась голова и я ухожу спать. Правильно ли это было?

Войдя в свою комнату, я сразу открыла окно и сделала несколько глубоких вдохов, словно воздух в моей комнате был чем-то загрязнен. Я провела самую ужасную ночь. Проснулась из-за ощущения, будто часы лихорадочно заспешили, путая все мои планы на будущее. Я могла бы выйти замуж за Ника. Приблизительно в три часа утра я уже серьезно стала рассматривать возможность эмигрировать и занялась рассмотрением стран в зависимости от их удаленности от северного Лондона. Особенно соблазнительной оказалась Новая Зеландия. Все это плавно перешло в сон, в котором я уже собиралась уехать и должна была успеть на поезд. Мне нужно было упаковать так много вещей, что никак не удавалось выйти из комнаты. Потом, неподвижно уставясь в темноту, задала себе вопрос, не разбудило ли меня что-нибудь, и тут я закричала. И не могла остановиться. В полутьме различила какие-то неясные очертания и, совершенно сбитая с толку, уже узнавала Брендана, который смотрел на меня сверху вниз. Я нащупала лампу и включила ее.

— Какого черта?

— Ш-ш-ш, — произнес он.

— Не шикай на меня, — прошипела я, потрясенная и злая.

— Я… э-э-э… ищу что-нибудь почитать.

— Убирайся к дьяволу…

Он сел на постель и неожиданно закрыл мне рот рукой. Наклонился и заговорил шепотом.

— Пожалуйста, не кричи, — говорил он. — Ты можешь разбудить Кэрри. Это может показаться странным.

Я оттолкнула его руку прочь.

— Это не моя проблема!

Он улыбался и осматривал комнату так, словно все это было какой-то частью игры.

— Я так не думаю, — сказал он.

Я натянула пуховое одеяло до подбородка и попыталась говорить спокойно и рассудительно.

— Брендан, все это возмутительно.

— Ты говоришь о себе и обо мне?

— Между тобой и мной ничего нет.

Он отрицательно покачал головой.

— Ты знаешь, Миранда, однажды я взглянул на тебя. Но второй раз, когда мы спали вместе. Я разделся быстрее тебя и лег в постель. Эту постель. Я лежал на том месте, где сейчас лежишь ты, и наблюдал за тобой. Когда ты расстегивала лифчик, ты отвернулась от меня, будто я не видел тебя обнаженной. А когда ты снова повернулась, на твоем лице была такая милая, едва заметная улыбка. Это было прекрасно. Я задавал себе вопрос, замечал ли кто-нибудь, кроме меня, такое раньше… Вот видишь, я замечаю вещи такие, как эта, и я помню о них.

В этот момент среди всей неразберихи, при всей своей злобе и отчаянии и безысходности, я была способна думать с абсолютно холодной трезвостью, сохраняя здравый ум. Если бы я была влюблена в Брендана, это было бы прекрасно и нежно. Но я не была влюблена в него, я чувствовала физическое отвращение. Я ощущала его так, словно он был паразитом, забравшимся в мою плоть, от которого мне было никак не освободиться.

— Все это возмутительно, — выдавила я. — Вам нужно уехать.

— Да все это не имеет ровным счетом никакого значения, — проговорил он. — Разве ты не слышала, что я сказал? Та твоя затаенная, загадочная улыбка. Я видел ее. Я знаю тебя так, как не знает никто. У нас это общее. Спокойной ночи, Миранда.

На следующее утро, когда я проснулась, мне показалось, что я очнулась от какого-то ужасного сна, и только потом с трудом вспомнила, как он стоял надо мной, что он говорил мне и что это был не сон. Я почувствовала, что мой рот будто набит сухим пухом. У меня болела голова, было ощущение резкой боли за глазами. Я приняла душ, оделась и выпила черный кофе. Никто еще не вставал. Перед уходом на работу я вернулась в спальню. Посмотрела на книжные полки, стараясь определить, предельно концентрируя внимание, было ли что-нибудь сдвинуто на них. Достала старый роман, который мне подарили, когда я была еще девочкой. Это был мой тайник для хранения денег на непредвиденные расходы. Среди страниц в середине книги лежали деньги. Я пересчитала их. Семьдесят пять фунтов. Положила их обратно на место. Пыталась подумать о том, что можно сделать. Вспомнила вдруг, что видела в каком-то фильме. Я оторвала небольшую полоску бумаги длиной в один дюйм и шириной приблизительно четверть дюйма. Закрыв дверь, я вставила бумажку в щель, точно на высоте нижней петли. Когда я уходила, то спросила себя: можно ли жить в таких условиях, когда я должна делать вещи, подобные этой?

Этот вопрос возникал в моем уме весь день, я пыталась отогнать его прочь, но у меня не получалось. Отчасти я жалела, что так поступила, потому что чувствовала, как по моему телу разливается ядовитая коррозионная жидкость, которая пузырится и испаряется, разъедая меня. И что хорошего мне это даст, что бы я ни выяснила? Если бумажка окажется на том месте, куда я ее положила, сможет ли это переубедить меня? Если она окажется на полу, что это докажет? Возможно, Кэрри сбросила ее, когда ходила за моим дезодорантом или решила пропылесосить пол. Но чего же хотела я, чего добивалась? Неужели искала основания стать еще злее и подозрительнее?

Когда я вернулась в пустую квартиру и побежала в свою комнату, я обнаружила то, чего не ожидала. Кусочек бумаги прочно торчал в двери, но сейчас он был на целый фут выше того места, куда я прикрепила его этим утром.

Глава 14

— Ник, — начала я.

— Д-да?

Мы шли пешком по Хизу, под ногами шуршали рвущиеся янтарные листья. Сейчас деревья стояли почти голые, бледное солнце было низко на небе. Не было еще и четырех часов дня. Часы только что перевели назад, сейчас рано темнело. Моя холодная рука была в его теплой, мое дыхание оставляло следы в воздухе. Мы встретились в бистро рядом с его квартирой, на ленч — миска тыквенного супа с хрустящими хлебцами, бокал вина каждому, а позднее этим вечером мы собирались на вечеринку, которую устраивал его друг, с которым я еще не была знакома. Потом я собиралась остаться на ночь у него дома, хотя он еще ничего не знал об этом. У меня в сумке была зубная щетка и пара запасных спортивных штанов, которые я прихватила с собой.

— Мне бы хотелось знать…

— Да?

Я замедлила шаг.

— Ну, ты знаешь, что Кэрри и Брендану нужно пожить у меня чуть дольше…

— Ты хочешь вернуться с вечеринки ко мне, а не ехать туда? Так?

— Именно это, да, но…

— Я собирался сказать то же самое. Нам необходимо побыть вдвоем, да. — Его рука сжала мою.

— А что, если бы я пришла и осталась с тобой? Только до тех пор, пока они не уедут.

Я взглянула на него как раз вовремя, чтобы увидеть, как он совсем незаметно нахмурился, заметить мгновенное напряжение его рта.

— Забудь, это плохая идея, — сказала я в тот самый момент, когда он произнес:

— Если ты действительно в отчаянии…

— Мне не следовало спрашивать.

— Конечно, ты должна была спросить, — сказал он как-то слишком искренне. — Ты же знаешь, какая маленькая у меня квартира, и к тому же еще немного рано, да, но я собирался сказать, что если…

— Нет. Вообще забудь, что я спрашивала.

Он не смог забыть. И я не смогу забыть тоже… ту вспышку смятения и неодобрения, ту крошечную паузу, в которую хлынули все наши сомнения. И тогда я окончательно убедилась в том, что поняла еще в Венеции: это не продлится долго. Не перерастет в большой роман, а останется просто приятным временным увлечением. Мы увлеклись друг другом в том приятном порыве счастья, с тем нетерпением, подобное которому ощущаешь, когда заболеваешь гриппом. Мы проводили бессонные ночи вместе, а дни раздельно, думая друг о друге, помня, что сказал другой, что он сделал, стремясь к следующей встрече, когда мы смогли бы обнять друг друга. Целую неделю или около этого мы, может быть, даже думали, что этот другой вообще единственный на всем белом свете… Но нет: с этим должно быть покончено. Не сегодня, не на этой неделе, но достаточно скоро, потому что прилив, хлынувший на нас, уже отхлынул, оставив только несколько странных осколков после себя.

Слезы застилали мне глаза, я снова пошла быстрее, таща за собой Ника. Я знала, что скучать я буду, в сущности, не по нему, а только по тому, чтобы кто-то был рядом. Спешить домой с работы в страшном нетерпении. Вместе составлять планы. Просыпаться по утрам наполненной энергией, чувствовать легкость во всем теле. Быть желанной. Быть красивой. Быть влюбленной. Именно поэтому я не хотела, чтобы все кончилось. Я стала быстро моргать, пытаясь избавиться от жалости к себе самой.

— Побыстрее, — сказала я. — Становится слишком холодно.

— Миранда, послушай, если тебе необходимо остаться…

— Нет.

— …то это было бы прекрасно…

— Нет, Ник.

— Не знаю, почему ты вдруг так разобиделась, просто потому, что я не сразу…

— О нет, — сказала я. — Пожалуйста, не надо.

— Что?

— Ты знаешь.

— Не знаю. — Он поджал губы.

Неожиданно меня переполнило предчувствие, что если мы будем продолжать обмениваться друг с другом такими словами и дальше, то все может прекратиться прямо сейчас, и к наступлению ночи я окажусь в полном одиночестве.

— Пойдем и вместе примем ванну, — сказала я. — Хорошо?

— Да.

— Могу я остаться на ночь?

— Конечно. Я хочу, чтобы ты осталась. А если необходимо…

Я положила руку ему на рот:

— Ш-ш-ш…

— Лаура!

— Миранда? Привет.

Где-то издалека на заднем фоне доносилась музыка, голос Тони звал кого-то. Внезапно я заскучала по своей квартире, где сейчас Кэрри и Брендан сидели и ужинали перед телевизором. Я сказала им, что пойду повидаюсь с друзьями, но это была неправда, вместо этого я сидела в сыром маленьком кафе, расположенном дальше у дороги, допивая вторую чашку горького кофе, сожалея, что не оделась теплее.

— Неподходящее время?

— Совсем нет. Мы собирались поесть, но это прекрасно.

— Можно попросить об одолжении?

— Скажи мне.

— Но это огромное одолжение. Можно мне приехать и пожить у тебя?

— Пожить?

Раздался звонкий хрустящий звук, как будто она откусила кусок моркови или яблока.

— Разумеется. Сегодня вечером, ты имеешь в виду? Все в порядке?

— Да. Нет. Я хочу сказать, что все хорошо. Почти хорошо. И не обязательно сегодня вечером, может быть, завтра или послезавтра. Но на несколько дней…

— Подожди, не понимаю, что ты говоришь. Я еле слышу тебя почему-то, выкипает кастрюля. Не вешай трубку.

Пауза, затем выключили музыку.

— Теперь хорошо.

Я сделала вдох.

— С квартирой Кэрри и Брендана все провалилось, одному Богу известно почему, в результате они не могут уехать, поэтому должна я. — Я услышала, что мой голос стал громче. — Я должна уехать, уехать, или я сделаю что-нибудь ужасное. Заколю его кухонным ножом. Ошпарю кипятком…

— Представляю себе эту картину, — хмыкнула Лаура.

— Звучит ненормально, я понимаю.

— Немного. На какое время?

— Только на несколько дней.

Я прервала разговор, поскольку подошла молодая женщина с бритой головой и стала вытирать мой столик, подняв две кофейные чашки и поставив их затем на прежнее место.

— Надеюсь. Не знаю. Несколько дней, или одна неделя, или что-то около этого. Не более.

Так и мне говорили Брендан и Кэрри. А сейчас квартира переполнена их вещами, и вместо них переезжаю я. В моей груди поднялся стон возмущения.

— Тони не будет возражать? — спросила я.

— Это не имеет к нему никакого отношения, — вызывающе сказала Лаура. — И ты, конечно, можешь переезжать. Ты, кажется, сказала завтра?

— Если так годится.

— Прекрасно, не волнуйся. Ты бы сделала то же самое для меня.

— Я бы — да! — горячо сказала я. — Я постараюсь не мешать тебе. И Тони.

— Все это немного драматично, Миранда.

— Это как аллергия, — ответила я. — Я просто должна избегать его, тогда все в порядке.

— Хм-м, — только и смогла произнести Лаура.

Я не хотела больше кофе, но было слишком рано возвращаться домой. Я ходила по главной улице, пока не пришла к магазину, работающему круглосуточно, в котором продавали булочки с хрустящей корочкой, имеющие форму кольца. Я купила одну с начинкой из семги и мягкого жирного сыра, приготовленного из неснятого молока и сливок. Съела ее на тротуаре, мимо меня проходили толпы людей. Воскресный вечер, наверное, они все возвращаются домой, горячая ванна, какая-нибудь еда, приготовленная в печке, собственная постель.

— Я решила, что так будет лучше, — сказала я Брендану и Кэрри. — Вам тоже нужно побыть одним.

Кэрри села за кухонный стол и, подперев голову руками, внимательно смотрела на меня. Казалось, безоблачное счастье покинуло ее. На лице появилось страдальческое, тревожное выражение, какое у нее было в прежнее, самое тяжелое для нее время до встречи с Бренданом, внушившим ей, что она любима.

— Невозможно, Миранда, — произнесла она. — Разве это непонятно? Мы не можем допустить, чтобы ты уехала из собственного дома.

— Я уже обо всем договорилась.

— Но если Миранда так хочет, — мягко возразил Брендан. — Неужели тебе так неприятно, что мы живем здесь?

— Не в этом дело. Я просто подумала, что это самый простой выход из положения.

— Делай как хочешь, как считаешь правильным, — вспылила Кэрри. — Ты всегда поступаешь по-своему.

Потом она встала и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Мы услышали, как закрылась входная дверь.

— С чем ты играешь? — спросил Брендан ужасающе дружелюбным тоном.

Он подошел и встал надо мной.

— Что ты хочешь сказать?

— А ты не понимаешь, да? — продолжал он. — Ты не можешь победить. Смотри!

Он схватил стакан, наполовину наполненный соком лайма, и грохнул им об стол так, что жидкость расплескалась по столу, а мелкие кусочки стекла разлетелись по полу.

— О черт! — вырвалось у меня. — Что, по-твоему, ты сейчас делаешь?

— Смотри, — повторил он, сел и стал крепко сжимать разбитый стакан в руке. — Я всегда одерживаю победу. Я могу выдержать то, что ты не можешь.

— Какого черта…

— М-м-м? — улыбнулся он мне, хотя и побледнел.

— Ты сумасшедший, Боже!

Я схватила его руку, сжатую в кулак, и попыталась разжать пальцы. Между пальцев выступила кровь и стекала на запястье.

— Ты должна попросить меня, чтобы я остановился.

— Ты чертов безумец!

— Попроси меня прекратить это.

Я смотрела на кровь, хлынувшую из руки. Услышала, как входная дверь открылась, как шаги Кэрри направляются к нам. Она начала с извинений за свое бурное поведение, потом остановилась и стала дико кричать. Брендан продолжал улыбаться мне. По лбу струился пот.

— Прекрати, — взмолилась я. — Прекрати!

Он разжал руку и стряхнул осколки на стол. Кровь лужицей собиралась на вытянутой ладони и уже стала стекать па стол.

— Вот тебе, — сказал он перед тем, как выйти из комнаты.

В больнице Брендану наложили двенадцать швов и сделали прививку от столбняка. Ему забинтовали руку и велели принимать парацетамол каждые четыре часа.

— Что случилось? — спросила Кэрри уже в десятый раз»

— Несчастный случай, — солгал Брендан. — Глупо, а? Но вины Мирри здесь нет. Если кто и виноват, так только я.

Я открыла рот, чтобы что-нибудь сказать.

— Это не был… — начала я. — Это не…

Потом я вынуждена была остановиться, потрясенная всем, что не могла никак выразить, потому что никто бы мне не поверил, и даже я уже не понимала, верю ли сама.

— К черту, — сказала я, в основном себе.

Брендан улыбался, улыбка была довольная и вялая, сонливая. Его голова на плече Кэрри, забинтованная рука у нее на коленях. Рубашка в кровавых пятнах.

— Вы, девочки, должны помириться, — проговорил он. — В любом случае спор был глупый. Очень мило, что Мирри предоставила нам свою квартиру на какое-то время, ты же знаешь, Кэрри.

Кэрри убрала волосы с его лба.

— Знаю, — прошептала она. Затем взглянула на меня.

— Ладно, — сдалась Кэрри. — Спасибо.

Потом снова посмотрела на Брендана так, словно он был героем войны или кем-то в этом роде.

— Такое случается в семьях, — вставил Брендан и закрыл глаза. — Размолвки. Я просто хочу, чтобы все были счастливы.

Я оставила с ним Кэрри, которая держала его здоровую руку, и пошла домой укладывать вещи.

Глава 15

Переезд, казалось, был существенной реакцией на чрезвычайную ситуацию, для ликвидации которой, если она произошла в поезде, стараются протянуть коммуникационный провод. Но, как и многое другое в моей жизни, он не был основательно продуман. Я вспоминаю друга, который на званом обеде вступил в яростный спор с кем-то, закричал «Отвяжись к черту!» на того, с кем не поладил, и с шумом ушел. Когда захлопнул за собой входную дверь и стал спускаться по ступеням на тротуар, то понял, что он только что вылетел из собственной квартиры. Ему пришлось вернуться и покорно звонить в свою дверь, чтобы его пустили обратно.

Сейчас, лишенная дома, я чувствовала себя преглупо. Я молниеносно ушла, не имея никакого плана на будущее. Во второй вечер, уже у Лауры, мы с ней засиделись за полночь, выпили бутылку виски, которую я принесла с собой, вместе с полудюжиной бутылок вина, свежими пельменями равиоли и соусом из магазина, расположенного по пути с моей новой работы, торгующего экзотическими продуктами, а также пару пакетов готового салата. Тони проводил вечер, занимаясь какими-то мужскими делами, поэтому я приготовила ужин только на двоих. Приятно было вот так провести время вместе с ней. Я словно вернулась к тем временам, когда мы учились в университете и проводили бессонные ночи вместе. Но теперь мы уже не в университете, и нам обеим следует заняться тем, чтобы устроить свою жизнь. Я спрашивала себя, сколько потребуется времени, чтобы терпение Лауры иссякло. Налила еще виски нам обеим.

— Знаешь, — заметила я, — у меня виски ассоциируется с мгновениями, похожими на это.

Я уже начала довольно невнятно произносить слова, а вслед за мной и Лаура.

— Когда я думаю о виски и о нас с тобой, то вспоминаю бессонные ночи, когда одна из нас плакала, а вторая тоже начинала плакать, возможно, мы даже и курили. Например, как тогда, когда я ехала на велосипеде и такси сбило меня, помнишь?

— Разумеется, — ответила Лаура, делая глоток и передергиваясь с выражением отвращения, как делают люди, выпивая значительно больший глоток виски, чем предполагали. — Почему всегда именно виски?

— А почему бы и нет? — спросила я. — Я сошла с ума?

— Неужели до сих пор возникает повод пить виски? — отвечала Лаура.

Я сделала еще небольшой глоток и отрицательно покачала головой.

— Взглянем на факты, — предложила я. — Я порвала с Бренданом. Далее: он обручается с моей сестрой. Я его на дух не переношу. Пойдем еще дальше: он живет в моей квартире. Отвратительно, что они живут в моей квартире оба. И наконец, мне приходится уехать. Итак, после ряда дней бесконечного маневрирования этот человек, при одном виде которого меня начинает тошнить, живет в моей квартире, а я становлюсь бродягой.

— Ты живешь здесь, — поправила меня Лаура. — А это не значит, что ты бродяга.

Я обняла ее и прижала к себе.

— Как чудесно, — проговорила я в порыве чувств.

Постороннему наблюдателю мы могли бы показаться двумя пьяными, которые выходят из бара после закрытия.

— Должна сказать, что мне довольно любопытно, — призналась Лаура.

— Что?

— Да этот Брендан. По твоим рассказам он выглядит таким ужасным монстром, что мне и вправду очень бы хотелось посмотреть на него. Это напоминает один из номеров старого цирка. Ты бы осмелилась взглянуть на бородатую женщину?

— Думаю, ты преувеличиваешь.

— Мне хотелось бы увидеть его в действии, — улыбнулась Лаура со смехом. — Хочется узнать, что нужно сделать, чтобы вызвать у тебя рвоту.

На следующий день я рано ушла на работу, потому что хотела, чтобы Тони и Лаура побыли вдвоем. Я вернулась в дом в Хэмпстеде, так как хозяева изменили свое намерение по поводу ремонта. Они решили, что им не подходит боковое освещение гостиной, и наконец остановили выбор на потолочном точечном освещении галогенными лампами. Венецианский кармин в спальне был слишком темный и, право же, слишком красный. Может быть, в конце концов они остановят свой выбор на цвете зеленого горошка. Владелец дома Сэм Бротон должен был прибыть во время ленча для обсуждения всех тонкостей, а я провела утро, занимаясь покраской дверей и плинтусов, нанося тончайший слой глянцевой белой краски на сереющее дерево.

Сэм Бротон только что прибыл из Сити, сообщив, что сможет мне уделить всего двадцать минут, если не меньше, и мы вместе с ним обходили весь дом, я делала соответствующие записи в блокноте, когда неожиданно зазвонил мобильный телефон.

— Извините, — сказала я Бротону. — Отключу его сразу, как поговорю. Алло?

— Миранда? Слава Богу, ты здесь!

— Ты позвонила в разгар совещания, мама. Перезвони через…

— Я бы вообще не позвонила, если бы ситуация не была чрезвычайной.

Я отвернулась от Бротона, на лице которого было написано нетерпение, он демонстративно посматривал на часы и, выглянув в окошко, разглядывал промокшую белку, неподвижно сидевшую на ветке растущего там каштана.

— Рассказывай.

— Мне только что позвонил репетитор Троя и сказал, что Трой не пришел.

— Но это же не чрезвычайный случай, мама.

— Он не приходит уже несколько дней… — Она сделала паузу. — Почти всю прошлую неделю.

— Это нехорошо.

— Все как раньше. Делает вид, что идет туда, но там и не появляется, Я-то думала, что он поправляется… — Слышно было, как она глотает слезы. — Очень волнуюсь, Миранда, Позвонила домой, но его там нет, или по крайней мере никто не снимает трубку, не знаю, где он и что делает, на улице холодно и идет дождь, — снова задыхаясь от слез, сказала она.

— Что же ты хочешь, чтобы я сделала?

— Я застряла на работе. На самом деле не могу уйти, и потом стоматологический кабинет очень далеко. Пыталась дозвониться в твою квартиру, но там только автоответчик. Поэтому решила, что ты сможешь быстро уйти и постараться найти его.

— Найти его?

За моей спиной Бротон зло откашлялся. Я услышала, как он прошаркал по доскам пола, недавно покрытым лаком, уличными ботинками с металлическими набойками.

— Тебе значительно проще уйти, Билл не будет возражать. А если случилось что-нибудь…

— Понимаю, но смогу ли я найти его? — засомневалась я.

— Больше не могу переносить все это, — не удержалась мама. — Достаточно долго была сильной. Слишком много для меня. Что с нами происходит? Я надеялась, что все налаживается.

— Все будет хорошо, — ответила я слишком громко. — Выхожу сию же минуту.

Выключила звонок и повернулась к Бротону.

— Мне нужно уйти, — отрезала я. Его взгляд стал еще более свирепым.

— Ты понимаешь, как дорого мое время? — спросил он.

— Очень сожалею, — повторила я.

И хотела добавить, что мое время тоже ценно, по крайней мере для меня. Но не стала. Я думала о Трое где-то там под дождем.

В первую очередь поехала в дом родителей. Рабочих там не было, хотя первый этаж имел вид строительной площадки, но ведь он и был строительной площадкой. Половина кухни оказалась под открытым небом. Везде была желтая лондонская глина. Я ходила из комнаты в комнату и звала его. В его спальне открыла занавески, вытряхнула скомканное пуховое одеяло и, положив, расправила, чтобы оно имело более привлекательный вид, если он вернется. На полу лежала открытая книга о миграции птиц. Заложила страницу кусочком бумаги и положила книгу на подушку.

В сущности, даже не знала, куда кинуться, чтобы найти его. Куда бы отправилась я, если бы была на его месте и старалась убить время до окончания дня? Пошла по главной улице, заглядывала в кафе, магазины, где продаются различные диски, в местный книжный магазин. Попыталась зайти и в библиотеку, но она была закрыта: на этой неделе работала только два дня. Заглянула в мини-пассаж, где несколько школьников, такие же прогульщики уроков, решила я, играли на автомате, выдающем комбинацию символов различных фруктов в прокуренном полумраке под пронзительные сигналы электронных машин. Трой ненавидел такие места. В них он чувствовал себя пойманным в ловушку.

Потом двинулась в парк и обошла его вокруг под дождем. В парке было мало народа, всего двое пьяных на скамейке и молодая мама, которая быстрым шагом прошла мимо, толкая легкую детскую коляску. Из коляскираздавался пронзительный крик, похожий на сирену. Троя не было. Обследовала игровую площадку, надеясь, что он там прячется от дождя, но и здесь никого не было. Голуби прыгали через лужи. Зашла в небольшой бар, где в солнечные дни продавали мороженое, но там была всего лишь одна женщина.

По существу, он мог быть где угодно. Я позвонила на работу маме, но и она ничего не знала. Позвонила папе, он был в Шеффилде по делам, но его было плохо слышно, а потом связь вообще прервалась. Позвонила в свою квартиру, на случай если Трой каким-то образом пришел туда, но после двух гудков включился автоответчик, и мой собственный голос сообщил мне, что никого нет дома и никто не может подойти к телефону. На всякий случай оставила сообщение, одно из тех, в котором обычно говорилось: «Трой! Трой! Ты там? Ты слышишь меня? Если ты слышишь меня, сними трубку! Пожалуйста, сними трубку! Трой?» — и в своем голосе услышала нотки испуга.

Когда разыскиваешь кого-нибудь, то кажется, что видишь его везде. Замечаешь кого-то краешком глаза, а когда оборачиваешься, оказывается, что это старик. Видишь что-то похожее на большом расстоянии, но, приблизившись, понимаешь, что вообще нет никакого сходства. Или кто-то впереди, а когда обернется, видишь лицо незнакомца. Я ходила целый час, успокаивая и уговаривая себя, что не стоит слишком беспокоиться. И уже в самом конце поисков, мокрая и продрогшая, вернулась, чтобы забрать машину, оставленную перед домом родителей, и вошла в дом проверить, не вернулся ли он.

Дверь в холл была приоткрыта, и сквозь щель я смогла увидеть, что на старом диване сидит Трой. Волосы прилипли к голове, завернут в толстое клетчатое шерстяное одеяло, но видно, что под одеялом он голый. Трой весь съежился и был такой несчастный в этой позе, что я никак не могла решиться приблизиться к нему. Он поднял голову и слабо улыбнулся кому-то, кого я не могла увидеть; между нами появилась чья-то фигура, которая закрыла его от меня, и он оказался вне поля моего зрения, Я открыла дверь нараспашку и шагнула в комнату.

— Трой, — сказала я. — Брендан. Что происходит?

Не могу определить, что я подумала, но голос у меня был резкий. Оттолкнула Брендана и опустилась перед Троем на колени, сжала его узкие плечики.

— Трой! С тобой все в порядке?

Он не отвечал, а просто смотрел на меня, через меня. У него был вид одного из тех людей, которых показывают в новостях вытащенными из-под развалин или спасенными с тонущего судна.

— Любимый мой, — пробормотала я, словно он был малое дитя.

Мне хотелось разрыдаться.

— Что случилось?

— Я приготовил тебе ванну, — произнес Брендан. — Приятная и теплая. Принесу тебе горячий шоколад, пока ты будешь в ней. Ладно, приятель?

В знак согласия Трои кивнул.

— И лучше позвонить твоей маме, хорошо?

— Я отведу тебя в ванну, — сказала я.

Я оставила Троя в ванне и пошла на кухню, где среди строительных обломков стоял Брендан и разогревал в микроволновой печи кувшинчик молока для шоколада Троя. Брендан мог пользоваться только здоровой рукой, поэтому все его действия были неуклюжи.

— Я прослушал сообщение Марсии на твоем автоответчике. Очевидно, она не знает, что ты переехала, — сказал он.

Микроволновая печь просигналила, он вытащил из нее кувшинчик молока, перелил в какао, добавил сахар, все размешал и сбил в пену.

— Так. — Он попробовал, добавил еще сахара. — Поэтому решил, что нужно пойти и поискать.

— Где он был?

— Там, около заброшенных складов. Не знаю, почему я пошел туда, просто почувствовал, что он там. Это как инстинкт. Я знаю, что у некоторых есть такой дар, ты так не думаешь?

Я вздрогнула.

— Кто знает, что могло бы случиться, не окажись там я. Думаю, что предназначен для того, чтобы спасти его. Это судьба. И поэтому принял решение… — Он налил шоколад в кружку. — Прекращаю поиски работы, пока с Троем все не будет хорошо. Трои станет моей работой.

— О нет, — не выдержала я, — не думаю, что это очень хорошая мысль. Совсем нет. На самом деле, если ты спросишь меня…

— Нет, не спрошу.

— Ну, тогда я все равно скажу: Трой не нуждается в тебе. Совсем наоборот. Что нужно Трою, помимо всего остального, так это чтобы ты убрался из его…

— Отнесу ему шоколад, — резко прервал Брендан. — Тебе вообще не нужно здесь оставаться, если ты занята.

— Я подожду, — возразила я, рассвирепев. — Не брошу его!

— Как хочешь, — ответил он.

Глава 16

— Я думала, тебе становится лучше. Думала, что наконец все снова будет нормально.

Моя мама возбужденно расхаживала по комнате. Волосы выбились из узла и свисали прядями на лицо. Джемпер был надет задом наперед.

— Что именно означает «лучше»? — спросил Трой. — И что такое «нормально»? Все ненормальные.

Он сидел на том же диване, где я нашла его накануне ночью, в той же расслабленной позе, словно у него в теле костей не было.

— О, во имя всего святого! — вырвалось у моей матери.

— Успокойся, любимая, — произнес отец, стоявший спиной к окну.

Он рано вернулся домой из Шеффилда, на нем все еще был костюм. Он был небрит, узел на галстуке почти распущен. Еще не было явных признаков резкого физиологического упадка сил, но у него был странный, опустившийся вид.

— Успокоиться? И это все, что ты можешь сказать мне? Все время происходит что-то неприятное, и вот твой совет. Почему бы тебе не добавить, что ты приготовишь нам всем по чашке вкусного чая?

— Марсия…

— Хочу, чтобы еще кто-нибудь отвечал за то, что происходит здесь, не всегда же мне!..

Я взглянула на Троя. Через окно солнце освещало его шелковистые волосы, он казался вполне спокойным. Почувствовав на себе мой взгляд, он посмотрел на меня, поднял брови и чуть-чуть улыбнулся.

— Действительно, чаю было бы хорошо, — проговорил он. — И я очень голодный. Целый день у меня не было и крошки во рту.

Я встала.

— Приготовлю нам всем что-нибудь через минуту, — предложила я. — Поджаренные сандвичи с сыром?

— Слава Богу, здесь был Брендан! — воскликнула мама. Меня передернуло. Я ведь тоже была здесь, не так ли?

— Если бы он не нашел его…

— Я в этой же комнате, мама, — заметил Трой. — Можешь разговаривать со мной.

— Что такого я сделала?

— Точно, — вставил отец. — Мы ничего не добьемся, если все сведется к разговору о твоем чувстве вины. Это все о Трое.

Мать открыла рот, чтобы сказать что-то, но тут же передумала. Она села на диван и взяла Троя за руку.

— Я знаю, — сказала она. — Я так волновалась. И продолжала думать…

Она остановилась.

— Я не собирался покончить с собой или что-нибудь в этом роде, — заявил Трой.

— Так о чем же ты думаешь? — спросил отец. — Пропускаешь уроки. Бродишь неизвестно где.

Трой вздрогнул.

— Я хотел, чтобы все оставили меня в покое, — выпалил он в конце концов. — Не переношу, когда вокруг меня постоянно суетятся. Люди смотрят на меня, чтобы увидеть, как я себя чувствую.

— Ты имеешь в виду меня, — уточнила мама. — Именно я создаю суету. Знаю, я суетливая. Пытаюсь остановиться и не суетиться, но ничего не могу с собой поделать. Чувствую, что, если бы смогла вернуть тебя на правильный путь, с тобой было бы все в порядке.

— Ты должна доверять мне.

— Как можно доверять тебе, — спросил отец, — если ты прогуливаешь уроки и лжешь нам?

— Это моя жизнь, — упрямо сказал Трой. — Мне семнадцать. Если хочу прогуливать уроки, это мой выбор. Если нет настроения и я обеспокоен, то это мое беспокойство, не ваше. Вы обращаетесь со мной как с малым ребенком.

— О… — только и смогла произнести мать.

Прозвучало это как стон.

— Если ты хочешь, чтобы с тобой обращались как со взрослым, ты должен и вести себя как взрослый, — проговорил отец.

Он потер лоб, затем добавил:

— Все это потому, что мы любим тебя, Трой.

Отец никогда не произносил ничего подобного.

— Приготовлю сандвичи, — заметила я, удаляясь на полуразрушенную кухню, где гулял ветер.

Когда я вернулась с подносом, полным разогретых сандвичей с медленно растекающимся расплавленным сыром и с четырьмя кружками чая, у мамы были красные глаза, она явно плакала.

— Трой сказал, что некоторое время он хочет пожить с тобой.

— О! — ответила я. — Чудно, мне нравится это, Трой, Это будет прекрасно. Но дело в том, что в настоящее время я там не живу, там Брендан и Кэрри.

— Хотя бы недолго, — попросил Трой. — Я могу пожить с ними недели две или около этого, потом ты же вернешься? Правда?

— Ты знаешь, как я хочу, чтобы ты приехал, — вздохнула я, — но не мог бы ты подождать всего неделю или немного больше?

— Почему?

Я пристально и беспомощно смотрела на него:

— Ты уверен, что тебе будет хорошо с Кэрри и Бренданом?

Он пожал плечами:

— Они также слишком много суетятся. Было бы лучше с тобой.

— Так подожди.

— Мне нужно переехать сейчас.

— Я буду рядом, — пообещала я. — Просто позвони мне, когда буду нужна тебе, ладно?

— Ладно.

* * * * *

На следующий день я взяла несколько свободных часов на работе, и мы с Троем пошли в «Аквариум». Мы провели там два часа, прижав носы к стеклу. Трою понравились тропические рыбы, сверкающие, как мелкие осколки цветного стекла, но мне больше всех остальных понравились огромные плоские рыбы, морды которых были вывернуты нижней стороной наверх. Они имели очень дружелюбный и озадаченный вид, когда проплывали в воде, плавно помахивая телами. Потом я поехала к дому родителей, чтобы собрать его вещи. Брендан и Кэрри предполагали забрать его через несколько часов. Я крепко обняла его.

— Очень скоро приеду, чтобы увидеться с тобой. Через день или два.

На самом деле не прошло и часа, как я обнаружила, что кое-что забыла. Пришлось взять с собой бумагу и ручку, чтобы вести список. Мне нужно было купить еще несколько коротких штанишек, но не все можно было купить. Еще три тенниски. Щипчики для ногтей. Кондиционер. Шерстяную шапку. Чековую книжку. Карту улиц. Просто смешно, но после работы на следующий день я поехала в свою квартиру со списком покупок. Там в большой комнате увидела, что Брендан и Трой играют в карты. Они посмотрели на меня немного удивленно. Брендан что-то сказал, но я не расслышала из-за громкой музыки. Прошла через комнату и убавила громкость.

— Едва слышно, — объяснил Трой. — Похоже, к приемнику нужно приставить стетоскоп, чтобы что-нибудь услышать.

— Заскочила, чтобы кое-что взять, — сказала я.

Только одна-единственная мысль, что Брендан весело приглашает меня пройти в мою собственную квартиру, вызывала у меня желание вскипятить чайник воды и вылить ему па голову. Но все же мне пришлось заговорить:

— Как ты, Трой?

— Да совсем хорошо, правда? — ответил Брендан. Трой улыбнулся мне и приподнял брови.

Я прошла в спальню. Ничего нет удивительного в том, что там спал Трой и всего за один день моя комната приобрела точно такой же вид, какой всегда имела его собственная спальня. Постель не убрана, на полу одежда, лежат раскрытые книги, чувствуется неприятный запах пота. Действовала я так быстро, что даже представить себе не могла, что способна на это. Бросила какие-то вещи в сумку, которую принесла с собой. Тихо закрыла дверь и достала книгу, в которой прятала деньги. Сосчитала их и сразу почувствовала, как побежали мурашки по спине. Шестьдесят фунтов. Пересчитала снова. Шестьдесят. Почему же он не смог взять все? Что он делает со мной? Положила оставшиеся деньги в кошелек. Вернулась в большую комнату.

— У меня в спальне были деньги, — заявила я.

Брендан весело оглянулся:

— Да?

— Часть денег исчезла. Хотелось бы знать, может быть, кто-нибудь взял их в долг?

Брендан пожал плечами:

— Не виновен. Где они были?

— Какое это имеет значение?

— Они могли потеряться или завалиться куда-нибудь.

— Не важно, — сказала я. — И еще не могу найти тампакс.

— Кэрри могла одолжить, — предположил Брендан. — У нее начинается трудный период.

— Одолжить?

— Да, — отвечал Брендан. — В настоящее время только анальный секс.

Я не могла поверить своим ушам, когда услышала это. Почувствовала, как до самого горла разливается желчь, кислая и жгучая.

— Простите? — переспросила я.

— Это шутка, — произнес Брендан, широко улыбаясь Трою, лицо которого стало непроницаемым, словно застыло. — Миранда любит, когда я дразню ее. Во всяком случае, думаю, что любит. Твоя очередь.

Я снова все перебирала в уме и пыталась объяснить Нику. Рассказала ему, как вставил а в дверь клочок бумаги, как он оказался в другом месте, когда проверила. Отпила глоточек вина. Мы сидели в винном баре на Тоттнем-Корт-роуд, совсем рядом с его квартирой. — Считаю, что все слишком сложно, — сказала я. — Помнишь, как в фильмах, когда вставляют кусочек бумаги, а потом видят его на полу и понимают, что там кто-то был.

— Да, — ответил Ник. — Это было в фильме «Жало». Роберт Редфорд сделал это, потому что его преследовали гангстеры.

— Правда? — спросила я. — По-моему, давным-давно смотрела его по телевизору. Не могу вспомнить этот отрывок. Что-то ужасное у меня с фильмами. Забываю абсолютно все.

Выпила еще глоток вина. Похоже, я пила больше Ника, Он сидел совершенно спокойный и трезвый, а я все время говорила и пила.

— Мне непонятно, что кусочек бумаги все-таки был там, но совершенно в другом месте, это было очевидно. Понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, — ответил Ник.

Мне трудно было прийти к какому-то выводу. Действительно, надо прекратить думать об этом. У меня начинается головная боль.

— Дело вот в чем, — сказала я. — Большинство людей и вовсе не заметили бы клочок бумаги. Может быть, пять процентов увидят бумажку и приложат все усилия, чтобы вернуть ее обратно на то же самое место, чтобы никто и не заподозрил, что дверь открывалась. Но из этих пяти процентов еще пять процентов — крошечная макиавеллиевская группа — сознательно положат кусочек бумаги в заметное другое место. Они считают тебя дураком, понимаешь?

— Честно говоря, нет, — сказал Ник.

Было видно, что внимание Ника рассеивалось, он становился нетерпеливым, но я не могла остановиться. И я не хотела останавливаться. Мне хотелось испытать его. Если вам нравится кто-то или вы любите кого-то, то вас же не будет раздражать, что его что-то постоянно беспокоит и мучает. Вы даже не побоитесь наскучить ему. Возможно, мне захотелось проверить, проявит ли он терпимость ко мне.

— Брендан играет со мной. Он положил этот клочок бумаги туда сознательно, чтобы я знала, что ее положили обратно. Но чтобы я знала также, что он положил ее так, чтобы доказать мне, что он и не пытается скрыть, что побывал в моей комнате. — Я отпила следующий глоток вина. — Он послал мне сообщение. В нем было следующее: ты подозревала, что я заглядывал в твою комнату; мне известно, что ты подозревала меня; я хочу показать тебе, что знаю; и также хочу показать тебе, что меня нисколько не беспокоит, что ты знаешь; и еще: я действительно был в твоей комнате, и ты не знаешь, что я на самом деле собираюсь сделать. Вот, и еще кое-что. Я спрятала в книге семьдесят пять фунтов. Это мой тайник.

— Ты что, не могла просто пойти и положить деньги в банк, чтобы потом получать их в банкомате, как все люди? — спросил Ник.

— Это не годится, — сказала я. — Иногда в банкоматах кончаются деньги. Всегда нужно иметь какие-то наличные деньги, припрятав их где-нибудь. Ну и нормальный вор просто взял бы все деньги. А Брендан взял только пятнадцать фунтов. Он дразнит меня. Он пытается пробраться ко мне в голову.

— В твою голову?

— И вот пожалуйста — в каком я положении. Он живет в моей чертовой квартире, а я сижу здесь, описанная с ног до головы, в этом баре.

Воцарилось долгое молчание. Я чувствовала себя комедийным актером, который исполнил свой номер, но над чьими шутками никто так и не засмеялся. Зал замер, стояла гробовая тишина.

— Ничего не могу поделать, — наконец выговорил Ник.

— Что ты хочешь сказать? — спросила я, хотя и знала.

— Не возражаешь, если буду честен?

— Нет, — ответила я, зная, что, если кто-то собирается быть честным, предполагается, что с вами не будут особенно церемониться.

— Знаешь, что я подумал?

— Нет, не имею представления.

— Не подумал, — сказал Ник. — Знаю. Ты все еще влюблена в Брендана.

— Что? — вырвалось у меня. Этого я действительно не ожидала.

— Ты мучаешься им. Ты можешь говорить только о нем.

— Конечно, мучаюсь им, — сказала я. — Он как червь гложет меня. Он изводит меня.

— Точно. Все было прекрасно, Миранда.

— Было, — уныло повторила я. Сейчас наконец он выпил глоток вина.

— Прости, — сказал он.

Мне хотелось наорать на него. Мне хотелось ударить его. И неожиданно мне расхотелось. Я порылась в своем кошельке, нашла двадцатифунтовую купюру и положила ее рядом с пустым стаканом. Наклонилась к нему довольно неуверенно и поцеловала.

— Прощай, Ник, — сказала я. — Время было, похоже, неподходящее.

Я вышла из бара. Еще один из этих неожиданных уходов. А предполагала остаться с Ником на всю ночь у него дома. Именно это и обещала Лауре. Еще одно нарушенное обещание.

Глава 17

На следующий день перед тем, как заставить себя подняться и встретить утро, я полежала немного на диване Лауры. На улице было ветрено и еще почти темно. Я замерзла, устала, нужно было вымыть голову. Язык едва шевелился. Теперь я не бегала целыми днями, все мои члены онемели от бездействия. Закрыла глаза, прислушалась к приветливому шепоту, доносившемуся из спальни Лауры, и почувствовала, что будто нахожусь на склоне, медленно соскальзывая вниз и не имея возможности остановиться. Что-то из того, что я захватила при переезде, в моих руках.

Задумалась о предстоящем дне. Мне придется снова поехать в этот проклятый дом в Хэмпстеде и перекрашивать красную стену в зеленый цвет. В обед должна забрать Кэрри с работы и осмотреть еще одну квартиру, которая стоила очень дорого. Вернусь сюда по возможности позднее, чтобы Лауру и Тони не начало раздражать мое присутствие. Вздохнула и, прилагая неимоверные усилия, откинула пуховое одеяло.

Я подъехала к турагентству, в котором работала Кэрри, немного раньше и плечом открыла дверь, с радостью покидая улицу в такую ужасную погоду. Босс Кэрри, Малкольм, сидел за ближним столом, пытаясь убедить грузного мужчину в кричащем костюме в безопасности путешествия в Египет, несколько других клиентов вертелись около стенда с проспектами, рассматривая иллюстрации, на которых были изображены солнце и море, улыбающаяся молодежь с белоснежными зубами и белокурыми волосами. Кэрри находилась в дальнем конце помещения, разговаривая с каким-то мужчиной в длинном пальто. Хотя он и стоял ко мне спиной, я узнала его, это был Брендан. Это и заставило меня остановиться в нескольких шагах от них.

— Я уже исчерпала свои возможности, — умоляюще говорила Кэрри.

— Мне вполне хватит сорока фунтов.

— Но…

— Кэрри!

Его голос был тихий и строгий. Он заставил меня содрогнуться, когда я услышала его.

— Ты не даешь мне денег? После всего, что я сделал?

— Ты же знаешь, что это не так, Брен. Она начала искать в кошельке деньги.

— Нет? Я удивлен, Кэрри. Расстроен.

— Не говори так. Нашла. Вот все, что есть.

— Как я могу, сейчас?

— Прошу, Брен. Возьми.

Кэрри вытащила целую горсть банкнот и в это же время обернулась и увидела меня. Она покраснела и посмотрела в сторону, снова на Брендана.

— Должен сказать, ты сегодня выглядишь немного бледной, — сказал он, забирая деньги и пряча в карман. — М-м-м…

Я увидела, как Кэрри вздрогнула, будто он ударил ее. Она подняла руку и поднесла к лицу, стараясь прикрыться.

— Ты хорошо смотришься в этом пальто, — сказала я. Спустя сорок пять минут мы с Кэрри уже пили кофе в захудалом небольшом кафе в парке Финсбери.

— Правда? — Она застенчиво поправила воротник. — Тебе не кажется, что я выгляжу слишком бледной?

— Сейчас ноябрь. Мы все немного бледны. Ты великолепно выглядишь, — бодро убеждала я, как будто она выздоравливала в больничной палате после тяжелой болезни.

— Спасибо, — поблагодарила она с таким смирением, что мне захотелось потрясти ее.

— Как бы то ни было, у тебя скоро будет медовый месяц, и ты отправишься в путешествие, впитывать солнце, куда же? На Фиджи?

— Да… — Она с трудом заставила себя улыбнуться.

— Сказочно.

Повисла пауза, я поднесла к губам пустую кофейную чашку и сделала вид, что допиваю остатки кофе.

— Брендан уже решил, что он собирается делать?

— Ты хочешь сказать, чем именно заниматься?

— Да.

— Он сказал, что прежде всего хочет привести в порядок Троя.

— Знаешь, мне это кажется совершенно неподходящей идеей.

— Право, не знаю, — произнесла она безразлично.

— Даже Трой хочет, чтобы его оставили в покое, — сказала я. — Именно поэтому он и уехал.

— Я знаю. — Она нервно прикусила губу. — Во всяком случае, я говорила об этом Брендану.

— У вас с ним все в порядке?

— Конечно! — резко ответила сестра.

— В любом случае он должен уже думать о вас двоих; именно в этом его главные приоритеты. Что он делал раньше?

— Ну, — сказала Кэрри, — много чего, знаешь… — Она грызла ноготь. — Он изучал психологию, затем выполнял какую-то работу, связанную с этим, но ничего не получилось. В нем слишком много того, что отличает человека с независимым оригинальным мышлением. Он также принимал участие в различных деловых начинаниях, ты знаешь. Он часто шел на риск. И конечно же, путешествовал.

— Конечно, — сказала я. — Понимаю.

Я старалась вспомнить, что рассказывал Брендан. Из потаенных глубин памяти всплыло имя, которое он произнес на барбекю в саду моих родителей. Я ухватилась за него: Вермонт. Именно. Гарри Вермонт и комторг-компания. Когда Кэрри ушла, я достала свой мобильный телефон и набрала номер справочной службы.

На следующее утро в половине девятого я сидела в большом теплом офисе с огромными окнами, которые выходили бы на Темзу, если бы были расположены на противоположной стороне здания. Но из этих окон открывался вид на собственность, принадлежащую муниципальному совету, с наглухо закрытыми оконными проемами и дверями. Если «наглухо закрытые» можно считать правильным определением для этих огромных листов металла. Гарри Вермонт предложил мне кофе, но мы оба торопились, впрочем, когда дело дошло до кофе, не потребовалось много времени. Я рассказала ему, что знаю Брендана Блока.

— О… да?

— Вы с Бренданом вместе основали комторг-бизнес, правда?

— Что?

— Мне бы хотелось разузнать о той работе, которую вы выполняли вместе.

Он достал из пачки на письменном столе сигарету и закурил ее. Затянулся.

— Работа, которую мы вместе выполняли? — саркастически уточнил он.

— Какая-нибудь проблема? — спросила я. — Можешь рассказать об этом?

— Да, — сказал он. — Я могу рассказать об этом.

— Много денег ты потерял, когда лопнул комторг-бизнес? — весело спросила я, кладя в рот крошку сыра «Стилтон». Был день рождения Билла, и все мы сидели за столом в его доме. На улице было туманно и холодно, а здесь изумительно тепло, в камине жарко горел огонь. Джуди и Билл были хорошими кулинарами, значительно превосходя моих родителей. Они испекли огромный пирог с дичью, было много красного вина, а сейчас сыр и бисквиты. Кэрри сидела в другом конце стола, убеждая Сашу, чтобы та согласилась быть подружкой невесты. А Саша, которой исполнилось двенадцать, но выглядела она на двадцать один год и носила только невообразимо расклешенные джинсы и кофточки с капюшоном, отвечала, что она не собирается надевать на себя персиковое атласное платье ради кого-то. Но папа и Билл слушали меня, Трой сидел напротив Брендана. Не могу сказать, слушал он или нет, потому что он был в одном из тех настроений, которые невозможно прочитать.

— Слишком много! — ответил Брендам и сокрушенно засмеялся — человек, опытный и практичный в людских делах.

— А что с остальными? — продолжала расспрашивать я.

Я уже опустошила свой стакан, торопливо поставила его на стол и заговорила так громко, что Кэрри и Джуди посмотрели на нас через стол:

— Неужели все потеряли свои деньги? Как тот Гарри, человек, о котором ты однажды рассказывал нам? Как его фамилия?

Брендан мгновенно смутился.

— Вермонт, ты сказал, да? — спрашивала я.

— Каким образом тебе удалось запомнить это?

Рассмеялась мама, довольная мной. Мне становилось интересно, вежливость я сохраняла.

— Митч и Саша, унесите тарелки, — сказала Джуди.

Они, ворча, поднялись из-за стола.

— Потому что я запомнила Вермонт, ассоциируя его с Новой Англией, — ответила я.

Билл вновь наполнил мой стакан, я выпила огромный глоток вина. Митч унес мою тарелку для сыра и уронил масляный нож мне на колени.

— Бедный старина Гарри, — вздохнул Брендан. — Его стерли в порошок.

— Что же он делает сейчас? Ты поддерживаешь с ним связь?

— Нельзя бросать друзей только потому, что у них плохие времена, — нравоучительно ответил он.

— Я говорила с ним, — вставила я.

— Что?

— Он сказал, что случайно познакомился с тобой, но вы никогда фактически не работали вместе, и он никогда не занимался упаковочным бизнесом. Как бы там ни было, но у тебя нет работы.

Я сделала еще один огромный глоток вина.

— Кофе? — спросил Билл.

— Чудесно, Билл, — согласилась мама.

В ее голосе прозвучал ужас.

— Итак? — спросила я Брендана.

— Ты пошла к Гарри Вермонту и говорила с ним? — тихо произнес Брендан. — Зачем, Миранда? Почему ты не поговорила об этом со мной?

Все смотрели на меня. Я ухватилась за краешек стола.

— Вы никогда не работали вместе, — сказала я. — Ты никогда не терял деньги. Ты едва знаком с ним.

— Зачем ты так поступила? — В изумлении он качал головой из стороны в сторону, осматривая всех наблюдающих за ним в комнате. — Зачем?

— Потому что ты не говоришь правду, — констатировала я.

Меня начинало тошнить. На лбу выступил холодный пот.

— Если бы ты спросила меня, я бы рассказал, Миранда, — возразил он.

— Гарри Вермонт сказал…

— Гарри Вермонт разорил всех, с кем он работал, — заметил Брендан. — Он поглубже уселся на стуле, сейчас уже обращаясь ко всем; в его голосе звучало нечто похожее на печальное смирение. — Он хотел славы, а не ответственности. Но я прощаю его. Он был моим другом.

— Он сказал…

— Миранда! — прошипела моя мать. — Хватит, прекрати…

— Я хотела выяснить…

— Достаточно, я сказала! — Она так ударила рукой по столу, что приборы стали с грохотом разлетаться. — Прекрати это! Давайте пить кофе.

Джуди выразительно посмотрела на Билла и кивнула ему. Они оба встали и вышли из комнаты. На кухне кто-то уронил бокал.

Я хотела встать и убежать, но была зажата между столом и стеной; чтобы выпустить меня, должен был встать Трой. Вместо всего я сказала:

— Ты обманул нас. — Я повернулась к столу, — Он обманул нас, — повторила я в отчаянии.

Брендан отрицательно покачал головой.

— Возможно, я не рассказал вам эту безобразную историю, потому что он был моим другом и мне жаль его. Я защищал его, полагаю. Но я не обманул вас. Нет, Миранда. — Он сделал паузу и улыбнулся мне: — А вот ты — ты сделала это, да?

Я услышала тиканье часов дедушки, которые висели в прихожей. Через двустворчатые окна, доходящие до пола, я смотрела на голые ветки медной березы, раскачивающиеся на ветру.

— Точно так, как ты обманула Кэрри.

— Давайте прекратим это, — сказал Трой. — Мне все это не нравится. Пожалуйста, остановитесь.

— Что? — прозвучал голос Кэрри, полный ужаса. — Что ты хочешь этим сказать?

— Хотя я уверен, что Кэрри простит тебя. Потому что ей вообще очень нравится прощать, особенно такое. М-м-м?

— О чем это вы говорите? Скажите и мне. Я увидела лицо Кэрри напротив меня.

— Тебе было всего семнадцать лет, в конце концов.

— Брендан, прости, если я…

— А сколько лет было тебе, Кэрри? Девятнадцать, пожалуй.

— Когда я что?

— Ты знаешь, когда Миранда ушла с твоим бойфрендом. Как его звали? Майк, да?

Воцарилась тишина.

Брендан прикрыл мне рот рукой.

— Ты не знала? Миранда никогда не рассказывала тебе? Надо же! Просто, раз уж она передала мне это на самом раннем этапе наших отношений и совершенно случайно, я считал, что ты-то все знаешь и что это одна из семейных тайн… — Его голос уносился куда-то вдаль.

Я открыла рот, чтобы сказать: «Я никогда ничего не рассказывала ему, он прочитал об этом в моем дневнике, который предназначен только для меня, он лично мой», — но не сказала, потому что не все ли равно, как он узнал. Это правда.

— Кэрри, — наконец произнесла я, — давай не будем здесь говорить об этом. Пойдем куда-нибудь и побеседуем.

Она пристально смотрела на меня.

— Я поняла, — сказала она. — Теперь ты пытаешься разыграть все с самого начала.

Глава 18

Я ушла из этого дома, хотя Джуди и пыталась в дверях вернуть меня, села в машину и поехала дальше по дороге, до автобусной остановки, где остановила машину. Промерзла до костей, но в то же время вспотела, руки так дрожали, но едва смогла выключить зажигание. По всей полости рта распространялся тошнотворный привкус: пирог с дичью, синий сыр, красное вино. Ужас! Сначала я подумала, что меня вырвет. Немного посидела, пристально глядя вперед, но едва замечая транспорт, потоком проезжающий мимо, потому что стало темнеть. Все вокруг постепенно теряло цвет, мир становился серым.

Громкий гудок сзади. Я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела ожидающий автобус. Завела машину и выехала с обочины на дорогу. Но не знала, куда мне ехать. В течение какого-то времени ехала, будто направляясь к своему дому, но он был последним местом в мире, куда бы мне хотелось попасть сейчас. О нет, только не домой. Я его любила, он был моим раем. Но не теперь.

Можно вернуться к Лауре. Но мне нужно было побыть в одиночестве. Поэтому я продолжала ехать, не сворачивая ни направо, ни налево, направляясь на восток из Лондона, мимо магазинов, торгующих старыми холодильниками, мобильными телефонами, оборудованием для приготовления пищи, зарядными устройствами, дешевыми видеокамерами, гномами для украшения садов, напольной плиткой, ветряными колокольчиками. Улицы постепенно становились беднее; вверху на мостах виднелись рисунки или надписи, нацарапанные на твердой поверхности; маленькие убогие кафе, мясные лавки тошнотворного вида, открытые и в этот поздний час, в витринах которых раскачивались куски мяса, и около светофора в мое окно постучал молодой человек в военной экипировке и через стекло стал артикулировать слова, приказывая дать ему денег. После того как я проехала эстакаду и несколько магистральных перекрестков, окрестности стали снова выглядеть более процветающими, домов было меньше, стояли они на отдельных частных участках, перед домами и за ними разбиты сады. Стали включать свет. Уличные лампы мерцали в сгущающихся сумерках заката. Наконец пошли поля, высокие деревья с оставшимися на них редкими листьями, показалась протекавшая по окрестностям река.

Я наугад сделала левый поворот и поехала по небольшой дороге, потом снова налево и вперед по совсем узкой дорожке и остановила машину перед полем. Где-то вдалеке паслись коровы. Приблизительно через час совсем стемнеет; открыв дверь машины, почувствовала, как холод пробирается под жакет. Я не была одета для улицы, не было у меня на ногах и подходящей обуви, но все это не имело никакого значения. Я пошла вперед по узкой дорожке, радуясь порывам ветра, растрепавшим волосы, которые хлестали меня по лицу. Несколько минут просто шла, но в таком быстром темпе, что у меня заболели ноги. И только теперь начала думать и позволила себе вспоминать.

Когда Кэрри было девятнадцать, она была хорошенькая, но не осознавала этого, потому, конечно, люди редко обращали на нее внимание. По крайней мере мальчики. Майкл был ее первый бойфренд, но он же был первый, в кого она позволила себе по-настоящему влюбиться, возможно, он был также первый, с кем у нее был секс. Она ничего не рассказывала, а я ни о чем не спрашивала, потому что сначала выжидала подходящего интимного момента, однако подходящий момент так и не наступил. Это происходило в летние каникулы, как раз перед ее поступлением в университет, а пока она работала в местном кафе, мыла посуду и подавала посетителям шоколадные пирожные с орехами и мягкой молочной начинкой и кокосовые лепешки. Он был приблизительно на три года старше ее, изучал гражданское строительство в Гулле, а тогда был дома на каникулах. Он видел ее несколько раз, но однажды перегнулся через прилавок и, заказав чашку чая, пригласил ее пойти с ним куда-нибудь и выпить чего-нибудь.

Потому ли, что он ничего не знал о ней, не имел ни малейшего представления о мире, в котором она всегда оставалась на обочине, или просто потому, что она была готова к такому приключению, в любом случае она была очень увлечена им. Казалось, она гордилась собой еще и потому, что он был старше. Нельзя сказать, что он был красив, но он был открытый и довольно обаятельный человек. Встречаясь с ним, она стала более жизнерадостной и привлекательной, чем раньше. Она явно расцвела, прогуливаясь с ним по узким дорожкам с наступлением темноты, почти так же, как она расцветала с Бренданом, я думаю.

А затем… Прошло столько лет, в течение которых я старалась не думать об этом, и мне пришлось все перевернуть и мыслях, чтобы пристально рассмотреть запретное воспоминание. Между Кэрри и Майклом все происходило довольно быстро, и уже через несколько дней казалось очевидным, что она влюблена более страстно, чем он. Или это просто я так говорила тогда или позднее. Сначала он не замечал меня. Я была на пять или шесть лет моложе. На мне висело домашнее задание на лето, и мне мало что разрешалось. Я была девственница. Не помню точно, флиртовала ли я с ним, но помню взгляд, который он однажды бросил на меня — неожиданный оценивающий взгляд, прямо над головой Кэрри. И даже сейчас я помню, как меня переполнили одновременно восторг триумфа и ненависть к себе. Я не могла не думать о нем, просто потому, что он так посмотрел на меня, с таким личным интересом и при столь интригующих обстоятельствах. Я сияла от тайного постыдного удовольствия.

Он поцеловал меня, только что выйдя из спальни Кэрри, очень быстро, а я позволила и говорила себе, что это не имеет значения, не считается, я ничего не сделала плохого. У нас был секс однажды днем, после школы, в моей постели, пока Кэрри уходила покупать для него сигареты. Я не могла сказать себе, что это не считается. Потребовались всего две ужасные болезненные минуты, но еще даже до того, как мы приступили к этому, я совершенно ясно понимала, что делаю самую большую ошибку в жизни. С тех пор я не могла выносить даже вида его пошлого, самодовольного лица. После этого я старалась держаться подальше и никогда больше не встречалась и не разговаривала с ним. Если он появлялся, я уходила. Если звонил по телефону, никогда не отвечала. Ждала, чтобы улеглись стыд и позор, терзавшие меня. Они с Кэрри продолжали быть вместе еще в течение какого-то времени, но постепенно он перестал ей звонить, а потом и перезванивать в ответ на ее звонки. Приблизительно через неделю он вернулся в Гулль, Кэрри приступила к занятиям в университете. Но меня не покидало предчувствие, что в любом случае он бросит ее; я пыталась найти возможность оправдать свои поступки, чтобы они не казались такими ужасными, но мне это так и не удалось. Я не знала, да и не хотела знать, насколько это волнует Кэрри. Не могла поверить в то, что произошло. Иногда до сих пор так и не могу поверить в это. И никогда никому не рассказывала об этом. За исключением своего дневника. И записала-то, пожалуй, для того, чтобы освободиться от всего, что мучило меня, превратив это в предмет, который можно выбросить или спрятать. Потому что выбросить дневник я бы никогда не смогла. Все равно что выбросить частичку самое себя.

А сейчас мне хотелось понять вот что: сделала ли я все это потому, что он встречался с моей старшей сестрой? Я подошла к ступенькам для перехода через ограждение и села на них, ощутив влажность дерева через брюки, сырость земли через тонкую обувь. Подняла руки к голове и два больших пальца прижала к ушам, чтобы погрузиться в свой внутренний мир. Потому что если я все-таки сделала это, то чем это обернулось в дальнейшем и что произошло сейчас? Не странно ли, что безобразная реплика на то давнее событие прозвучала только сейчас и уже в полном объеме, когда все стали свидетелями? В моей голове звучали шипящие команды матери, нытье Троя. Я снова увидела, как они все смотрели на меня. Побелевшее лицо Кэрри. Я видела улыбку Брендана.

И, возвращаясь к делам насущным, спросила себя, что же я собираюсь сделать сейчас. Я открыла глаза и встала. Луны не было, тьма кромешная. И здесь была я, на какой-то далекой узкой дорожке среди полей и лесов, не имея ни малейшего представления о том, что делать дальше. Какая-то часть меня хотела просто убежать подальше, чтобы вообще не иметь никакого отношения ко всему происходящему. Но убежать можно лишь в какое-то определенное место, можно принять решение поехать на машине по этой дороге в тот город, где ешь ту самую пищу, спишь в той постели и встаешь по утрам…

В заключение я вернулась к машине и села в нее, включила зажигание и поехала обратно по той же дороге. Я так замерзла, что даже когда включила неэффективную печку на полную мощность, никак не могла отогреться. Купила молоко, какао в порошке и бисквиты, способствующие пищеварению, в угловом магазине в нескольких минутах ходьбы от квартиры Лауры. Открыла дверь, вошла в квартиру и услышала, что в ванной открыты краны и льется вода, поэтому я приготовила себе большую кружку горячего шоколада с огромным количеством сахара, села на диван, подобрав под себя ноги, и стала очень медленно пить приготовленный шоколад, стараясь растянуть это удовольствие.

Глава 19

Я набралась храбрости и позвонила в собственную квартиру. Ответил Брендан. У меня упало сердце. Меня так и подмывало просто пол ожить трубку, но Брендан мог определить, кто звонил, и тогда перезвонил бы или подумал о чем-то еще, и все стало бы только хуже. Поэтому я сказала:

— Алло…

— С тобой все в порядке, Миранда? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе, наверное, было все это очень неприятно.

— А кто виноват? — спросила я и сразу стала ругать себя. Я была похожа на боксера, который сознательно ослабил бдительность. Удар в лицо не заставил себя долго ждать.

— Миранда, Миранда, Миранда, — сказал он ужасающе проникновенным тоном. — Я не единственный, кто предал Кэрри.

— Ты узнал об этом, читая мой дневник, — возмутилась я. — Потом ты солгал, будто я рассказала тебе об этом.

— В сущности, имеет ли значение, как я узнал об этом? Но возможно, все к лучшему, Миранда. Тайны совсем не годятся для семей. Раскрытие тайн оказывает очищающее воздействие.

В какое-то мгновение я спрашивала себя, не сошла ли я с ума. У меня вызывали тошноту даже не слова Брендана. Его голос физически заражал чем-то меня даже по телефону, словно что-то живое и скользкое медленно вползало в мои уши.

— Я звоню, чтобы сообщить, что заеду завтра за кое-какими вещами. — Я выдержала паузу. — Все в порядке?

— Приблизительно в какое время?

Я собиралась спросить, почему это важно, но просто боялась дольше не выдержать. Следовало ответить что-нибудь и выйти из этого неприятного разговора.

— Зайду на обратном пути с работы.

— И когда это будет? — спросил он.

— Думаю, приблизительно в шесть тридцать, — ответила я. — А вообще-то имеет ли это значение?

— Мы всегда рады подготовить тебе радушный прием, Миранда, — произнес он.

— Кэрри там?

— Нет.

— Сможешь попросить, чтобы она позвонила мне?

— Конечно.

Я положила трубку, но с таким усилием, что тут же виновато посмотрела на Лауру. Поломка телефона вряд ли будет полезным вкладом в ее хозяйство. Она взглянула на меня с озабоченным выражением. И снова была мила со мной.

— У тебя все нормально? — спросила она.

— Тебя это не заинтересует, — сказала я. — Только что я обнаружила, что должна точно определить время посещения своего собственного дома. Прости. Ты заметила, я сказала, что тебе это не интересно, а потом рассказала. Она улыбнулась и слегка обняла меня.

— Знаешь, хорошо бы у тебя и Тони родились дети, желательно побыстрее.

— Почему?

— Потому что мне нужно приблизительно восемь лет нянчиться с твоими детьми, чтобы расплатиться с тобой за все, что ты сделала для меня. — Она рассмеялась. — Буду держать тебя на примете, — сказала она. — Но пока не упоминай об этом в присутствии Тони. Как только начинается разговор о детях, его лицо становится непроницаемым.

Лаура и Тони бегали по квартире, одеваясь для выхода, Было очевидно, что между ними возник какой-то спор, потому что Лаура отвечала резко и развивала бурную деятельность, а у Тони был мрачный вид. Я же собиралась провести сентиментальный воскресный вечер в одиночестве, жалея себя. У меня было все, что я запланировала. Два-три бокала вина. Сандвич на обед, авокадо и готовый бекон, упаковка майонеза, все купила по дороге с работы. Вино. Ванна. Постель. Пьяное оцепенение. Решение о различных причитаниях и рыданиях может быть принято только спонтанно.

Наверное, у меня был вид ребенка, разглядывающего стенд, потому что за спиной я услышала какой-то шепот, Лаура что-то прошипела, и затем Тони спросил меня, не хочу ли я пойти вместе с ними.

— Чтобы я? — спросила я, чувствуя себя смущенной и жалкой. — Нет, нет, мой красный костюм с синеватым отливом в стирке. Мне здесь будет хорошо.

— Не глупи, — проговорила Лаура. — Мы идем на вечер. Там будет масса народа. Ты хорошо проведешь время… не будешь нам мешать.

Последнюю фразу она произнесла скорее для Тони, чем для меня. Отворачиваясь от нее, он поднял брови, выражая сомнение, но я постаралась не заметить.

— Не пойдет, — сказала я.

— Замолчи! — приказала Лаура. — Это моя подруга, Джоанна Герген. Знаешь ее?

— Нет.

— Зато она знает о тебе.

— Ты сказала ей, что я безумная?

— Я сообщила ей, что ты моя лучшая подруга. Будет весело.

Они продолжали настаивать, и в конце концов я сдалась. Приняла душ за тридцать секунд, еще сорок пять секунд ушло на то, чтобы надеть черное платье, а потом села на заднее сиденье к ним в машину и, пока мы ехали по Лондону, пыталасьподкрасить ресницы тушью, а губы сильно смятой губной помадой. У Джоанны была квартира недалеко от Ледброк-Гроув, которая стоила… Ладно, я заставила себя не думать о том, сколько стоит ее квартира. Я предполагала провести вечер, который должен был стать убежищем в моей разрушенной жизни. В глазах Джоанны с дорогой укладкой, светлыми волосами, одетой в откровенно безвкусное ярко-розовое платье, отразилось удивление, когда она открыла дверь и увидела, что за спинами Лауры и Тони стою я — пятая спица в колеснице.

— Миранда, — представила меня Лаура.

Джоанна расплылась в улыбке.

— Женщина, которую выбросили из ее собственной квартиры? — спросила она.

Во взгляде Лауры — мольба о прощении.

— Я только сказала, что ты моя лучшая подруга и что у тебя есть проблемы, — объяснила она.

Казалось бы, это не имело никакого значения, но лед был сломан. Джоанна проводила меня к гостям, очень подробно рассказывая о том, что она сделала с домом и сколько времени на это потребовалось. Совершенно очевидно, что она знала обо мне и некоторые другие вещи.

Впрочем, вечер оказался неправдоподобно хорошим. Квартира была большая и с садом, в который можно было выходить из кухни через двустворчатые окна, доходящие мо пола. Сад мерцал, освещаемый свечами в банках для варенья. В гостиной играл оркестр, исполняющий танцевальную музыку латиноамериканского происхождения с элементами джаза и рока, настоящий оркестр, играющий на праздниках сальсу, а ванна была наполнена льдом и бутылками пива. Кроме Лауры и Тони, не было никого из тех, кою я знала и всегда считала немного забавными. Вечер, проведенный в компании незнакомых гостей, похож на инопланетное путешествие. Я сражалась с бутылкой пива, пытаясь открыть ее, когда мужчина, находившийся рядом, взял ее и зажигалкой открыл пробку, потом подал бутылку мне.

— Вот, пожалуйста.

— У тебя такой вид, словно ты уж очень горд собой, — съязвила я.

— Я Каллум, — представился он.

Я подозрительно посмотрела на него. Он был высокий, с темными жесткими курчавыми волосами, а под нижней губой также была растительность забавной формы, размером с почтовую марку. Он перехватил мой взгляд.

— Можешь потрогать, если хочешь, — разрешил он.

— Это как-нибудь называется? — спросила я.

— Не знаю.

— Трудно сделать такое?

— По сравнению с чем? — уточнил он. — С хирургией мозга?

— С бородой.

— Ну, не слишком.

— Меня зовут Миранда.

— Я знаю, — сказал он. — Ты женщина, которая уехала из своей собственной квартиры.

— Ну это совсем не так уж грандиозно, это просто трогательная, печальная сказка.

— В рассказе, который слышал я, все было довольно забавно, — сказал Каллум.

— Да нет, не совсем, — ответила я. — Даже печально.

В стиле бывалого моряка, который часто использовала, я поведала ему свою историю. Пока я рассказывала, он подвел меня к столу, уставленному едой, и положил мне на тарелку кусок пирога со свининой и салат двух видов. Я рассказывала эту историю многим, но, как ни странно, на этот раз она получилась смешной и забавной. Отчасти еще и потому, что Каллум был выше приблизительно на пять дюймов и вопросительно взирал на меня сверху, волосы свисали ему на лоб. Да и трудно сохранять внушительный и серьезный вид, рассказывая историю и одновременно отпивая пиво из бутылки, с тарелкой в руке, из которой ты продолжаешь есть.

— Тебе нужно, — заметил Каллум после окончания моего рассказа, — просто выставить их.

— Я не могу поступить так, — мгновенно ответила я.

— Тогда развлекайся, как можешь, но только не там, где ты сейчас живешь. Раз есть люди, которые смотрят за домом, ты можешь выходить и развлекаться в Лондоне.

Разговор перешел на другие темы. Он уже знал, чем я занималась на работе, и, как на большинство людей, на него произвело неизгладимое впечатление, что я должна подниматься на стремянку и пилить доски, чтобы заработать себе на жизнь. В конце разговора он попросил номер моего телефона, а я сказала, что у меня нет номера телефона, именно в том и дело, разве он не слушал мой рассказ? Он рассмеялся и сказал, что Тони его друг и он позвонит мне туда.

Мне стало немного стыдно, когда я увидела, как растерянно слоняются Тони и Лаура, явно собираясь уходить. Предполагалось, что я должна чувствовать себя подавленно, но мне, видимо, удалось лучше провести вечер на этом празднике, чем им. В машине по дороге домой я вспомнила, что сказал Каллум.

— Я собираюсь выставить их, — сообщила я.

Лаура озадаченно осмотрелась вокруг.

— Что? — спросила она.

— Меня это все слишком подавляет, — объяснила я. — Я не способна теперь даже ясно мыслить. Сейчас я собираюсь действовать как нормальный человек. Я что-нибудь подберу для Кэрри и для ее приятеля, даже если им придется переехать в гостиницу.

— Ты еще можешь пожить у нас, — предложила Лаура. — Правда, Тони?

— Что?

— Разве она не может остаться с нами?

— Ты — хозяйка.

— О, ради всего святого!

Я вмешалась:

— Нет. С вами было прекрасно. Но я чувствую себя пойманной в комнату с отоплением и закрытыми занавесками, в которой что-то гниет. Я собираюсь открыть окна.

— Но что же гниет? — спросила Лаура.

— Думаю, что просто в моем воображении. Знаешь, если кто-то хочет продолжать чудачества, это не моя проблема. Я собираюсь заняться собственной жизнью.

— Приятно слышать, что ты заговорила здраво. Почему такая внезапная перемена?

Я засмеялась:

— Может быть, из-за разговора с Каллумом. Мне казалось, что я в греческой трагедии. А возможно, я просто в комедии положений.

Глава 20

Я завязала шнурки кроссовок и выпила стакан воды перед тем, как открыть входную дверь. На улице было еще темно и значительно холоднее, чем вчера. Половина седьмого утра. Дорожное покрытие блестело от инея, на окнах машин выступила изморозь. На мгновение я позволила себе подумать, что это мазохизм. Вместо того чтобы истязать себя как средневековая монахиня, можно вернуться в постель или хотя бы на диван-кровать. Мое тело еще надолго сохранило бы тепло. Я отказалась от этой мысли, закрыла за собой дверь и приступила к бегу, который должен был повести меня по узким дорожкам в парк.

На это ушло много времени. Сначала я почувствовала, что промерзла, но постепенно вошла в ритм, и, пока бежала разминочным темпом мимо агентства новостей, в котором только поднимали металлические ставни, мимо еще пустой начальной школы, Центра переработки отходов, я наблюдала, как рассвет переходит в день. В домах зажигали свет; отключили уличное освещение; на обочине заводили машины; темно-серое небо постепенно светлело, облака розовели. Почтальон совершал свой обход. Три огромные собаки, натягивая поводки, протащили мимо меня женщину, едва поспевающую за ними. Я представила, как люди ворочаются в постелях, отключая будильники; дети, потягиваясь и зевая, забираются под свои пуховые одеяла поглубже, чтобы поспать последние минутки; как шумят души, кипят чайники, как жарится хлеб в тостерах… И совершенно неожиданно на меня нахлынуло ощущение счастья — здесь, во время моей пробежки по пустынным улицам Лондона ранним утром, когда еще только встает солнце в этот великолепный день поздней осени.

Я остановилась в конце дорожки на обратном пути, чтобы купить упаковку бекона с прослойками жира и булку. В квартире еще никто и не шевельнулся, поэтому я быстро приняла душ, натянула брюки и шерстяной свитер, старый и теплый, малиново-розовый. Поставила кипятить чайник для кофе, начала подогревать в гриле бекон, и только тогда открылась дверь и из комнаты показалась голова Лауры. У нее был заспанный вид, как у девочки, волосы в беспорядке, щеки пунцовые. Она втянула носом воздух и пробормотала что-то нечленораздельное.

— Кофе и сандвичи с беконом, — сказала я. — Хочешь и постель?

— Утро понедельника!

— Думаю, что начало недели должно быть хорошее.

— Давно ты встала?

— Около часа назад. Я выходила бегать.

— Откуда такое хорошее настроение, и так неожиданно?

— Моя жизнь у меня в руках, — объявила я. — Это что-то новое для меня.

— Боже, — проговорила она, и голова исчезла.

Немного позднее она присоединилась ко мне на кухне, закутываясь в толстый халат.

Она села за кухонный стол и стала наблюдать, как я кладу тонкие кусочки бекона между толстыми кусками хлеба, ставлю кипятить молоко для кофе. Она осторожно откусывала свой сандвич. А я с аппетитом жевала свой.

— Что собираешься сегодня делать? — спросила она. Я с удовольствием пила кофе. Тепло разливалось по всему телу.

— Ночью мне пришла в голову идея. Думаю обзвонить всех тех людей, кто, как мне известно, собирается выехать за город на какое-то время. Их совсем немного, потому что наши заказчики часто высказывают пожелание, чтобы мы выполнили всю работу во время их отсутствия. Я спрошу, не хотят ли они пустить к себе приличную пару, которая могла бы последить за домом, пока их не будет. Я знаю по крайней мере одну семью с массой домашних питомцев, которых нужно кормить не менее двух раз в день, не иначе. Может быть, они будут рады пустить к себе Кэрри и Брендана. Уверена, что смогу подыскать что-нибудь, это значительно лучше, чем просматривать объявления…

Налила себе еще чашку кофе, добавила горячее молоко, взяла еще один сандвич.

— Собираюсь пристроить их куда-нибудь, потому что они явно не намерены делать это сами, так? И тогда Трой сможет быть со мной, как мы и планировали. Потом думаю отправиться вместе с Биллом в Центр по переработке отходов, затем займусь счетами, потом поеду в свою квартиру и кое-что соберу и сообщу им, когда они должны выехать. Вот так.

— Я чувствую, что уже устала только от одного перечисления.

— Поэтому скоро я уберусь отсюда, с глаз долой.

— Мне нравится, когда ты здесь, рядом.

— Ты была потрясающей, но я чувствую, что мне пора. Мне хочется уехать, пока ты еще не захотела, чтобы я уехала.

— Приготовить ужин?

— Куплю готовый, — предложила я. — Тушеное мясо, приправленное соусом карри, и пиво.

* * * * *

Лаура ушла на работу, я убрала все после завтрака, постелила чистое белье, пропылесосила гостиную. Дала себе клятвенное обещание, что куплю ей хороший подарок, когда буду уезжать.

Я отправилась в офис к Биллу, который находился в сотне метров от его дома, и начала звонить по телефону. Семья с домашними питомцами уже договорилась с другом, что он последит за домом. Молодая женщина, прожинающая в Шордитче, просто не хотела, чтобы у нее в квартире жили незнакомые люди. Пара, у которой была великолепная теплица, изменила свои планы и не собиралась никуда выезжать в ближайшие несколько месяцев. Но пара, у которой был небольшой домик на Лондон-Филдс, заинтересовалась. Они перезвонят мне, когда все обговорят и примут решение.

Приступила к счетам, пока ждала их звонка. Но мне не пришлось ждать долго, телефон зазвонил. Через восемь дней они уезжают в Америку на три месяца, а может быть, и больше, если все будет хорошо. Они не предполагали пустить кого-нибудь к себе в дом на это время. Но так как есть персональная рекомендация, и поскольку новую кухню все же нужно сделать, пока их не будет, а также если Кэрри и Брендан будут платить какую-то ренту, гарантируют чистоту в доме, будут поливать финиковую пальму и апельсиновое дерево, которые у них в ванной, было бы прекрасно.

— Восемь дней? — уточнила я.

— Правильно.

У них был чудесный дом, значительно более просторный по сравнению с моей квартирой, из него открывался вид на парк. Круглая ванна и ковры с глубоким ворсом. Когда мы установим им кухню, то в ней будет полка из нержавеющей стали для подогревания пищи, на полу кафельная плитка, не покрытая глазурью, и большая раздвижная крыша. Брендан определенно не сможет найти даже мелочи, против которой мог бы возражать. Через восемь дней я смогу вернуться в свою квартиру. Перекрашу стену ванной в желтый цвет, переставлю всю мебель. Вымою окна и выброшу вещи.

— Великолепно, — сказала я. — Действительно, все просто великолепно. Вы даже не представляете.

Позвонила Трою по мобильному телефону и рассказала ему. Буквально услышала, как он улыбался.

Я приехала в свою квартиру немного раньше. В одном из окон горел свет, хотя никаких признаков машины Кэрри не было. Вставила ключ в замок, замешкавшись в темноте, и затем открыла дверь. Если бы никого не оказалось дома, можно было бы вздохнуть с облегчением. Если же они здесь, можно рассказать про дом на Лондон-Филдс и попытаться поговорить с Кэрри. Вчера я поняла, что она никогда не сможет простить меня, но сегодня все выглядело для меня совсем иначе. Ничего не случилось, кроме того, что произошло во мне самой.

Я поднялась по ступеням и почувствовала запах, который заставил меня раздраженно выругаться про себя, потому что, конечно, плохо, что они вынудили меня выехать из моей собственной квартиры, но должны же они были хотя бы содержать ее в чистоте, и это самое малое из всего, что они обязаны сделать. Затем толкнула дверь в гостиную, открывая ее. Она ударилась обо что-то, что с грохотом отскочило, когда я толкнула дверь сильнее.

Что я увидела? Что почувствовала? Честное слово, не знаю. И никогда не узнаю. Все слилось воедино, смешалось в бешеной пляске памяти, от которой я никогда не избавлюсь.

Изношенные ботинки, которые я видела раньше сотни раз, но на фут выше пола, а еще выше — парусиновые брюки с пятнами на коленях, пояс с пряжкой на талии. Запах дерьма. Опрокинутый стул. Ужас сжал горло. Я не могла поднять глаза. Нужно посмотреть наверх. Его лицо надо мной, свешивающееся набок, рот слегка приоткрыт, торчит кончик языка. Синева вокруг губ. Глаза открыты, неподвижно уставились в никуда. И увидела веревку, на которой он висел.

Может, он еще жив. О Господи Боже, может быть, жив; пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Подняла стул, встала на него, чуть не перевернулась и тут прижалась к его телу, стараясь поддержать его, чтобы снять давление петли на шею, и попыталась развязать узел. Слишком дрожат пальмы. Его волосы коснулись моей щеки. Холодный лоб. Отклонение тела в сторону. Но люди могут оставаться живыми, когда нет никаких признаков жизни, мы все читали о таком возвращении к жизни, когда уже нет никакой надежды. Но мне не развязать узел, он такой тяжелый, и уже запах смерти. Грязь и смерть, его тело холодное.

Спрыгнула со стула, оставив раскачиваться его тело. Помчалась на кухню. Нож для хлеба в раковине, схватила его и понеслась обратно к Трою. Стоя на цыпочках на стуле, начала резать — нет, пилить веревку, стараясь поддерживать тело. Внезапно он освободился, мы вместе грохнулись на пол, его руки у меня на теле в смертельных объятиях.

Отодвинула его от себя и бросилась к телефону. Нажала кнопки.

— Помогите! — умоляла я. — Помогите! Он повесился. Пожалуйста, приезжайте и помогите. Пожалуйста! Что мне делать?

Голос на другом конце провода был совершенно спокойный. Мне задавали вопросы, а я бормотала ответы, и нее это время Трой лежал с раскинутыми руками, а я продолжала говорить:

— Но что мне делать? Что мне делать?

— «Скорая помощь» будет отправлена немедленно, — сообщили мне.

— Может быть, дыхание рот в рот? Сумею я сделать искусственное дыхание? Скажите, что мне предпринять.

Пока говорила, смотрела на Троя. Его кожа стала белой как мел, только вокруг губ синева. Кончик языка высунулся. Глаза открытые, невидящие. Петля вокруг шеи уже ослабла, но под ней темная полоса. Мой маленький братик!

— Поторопитесь, — говорила я шепотом. — Поторопитесь.

Повесила трубку и пробралась туда, где он лежал. Взяла его голову себе на колени и убрала волосы со лба. Наклонилась и поцеловала его в щеки, потом в рот. Подняла его руку и сжала в ладонях. Застегнула среднюю пуговицу на его рубашке. Через минуту нужно снять трубку и позвонить родителям. Как сказать: «Ваш сын умер»?

На мгновение закрыла глаза, в которых ничего не было, кроме ужаса от всего происходящего.

Его свитер был брошен на спинку дивана. Книга на столе, обложкой вниз. На стене тикают часы. Посмотрела на них: двадцать пять шестого. Если можно было бы повернуть минутную и часовую стрелки назад, на то время, когда Трой еще не встал на этот стул с петлей на шее и не оттолкнул его в сторону, в смерть. Если бы я приехала раньше, а не занималась сыром и соленой булкой, своими счетами и не бездельничала в теплом офисе! Поворошила своими пальцами его волосы. Никогда и ничто больше не может быть хорошо.

Позвонили в дверь. Я осторожно положила голову Троя на ковер и пошла открывать. Пока они толпились возле Троя, сняла телефонную трубку.

— Мама, — пробормотала я. И, не дожидаясь, когда она спросит, как я поживаю, или расскажет мне какую-нибудь из своих новостей, сказала: — Слушай…

Глава 21

Все смешалось, исказилось в странном освещении, непонятном языке. Квартира больше не воспринималась как моя собственная. Будто бы я на улице, где произошел несчастный случай. Приходили и уходили люди, которые не имели ко мне ни малейшего отношения. Были и три человека в зеленых комбинезонах, которые сначала очень спешили, действовали быстро и выкрикивали указания, затем вдруг затихли и успокоились, потому что, в конце концов, некуда и не к кому было уже спешить, потому что все мы слишком опоздали. Я увидела полицейского и женщину-полицейского. Должно быть, они прибыли быстро. Посмотрела на свои часы, но не смогла определить время, будто цифры были далеко-далеко и расположились в неправильном порядке. Кто-то дал мне кружку с чем-то горячим, я отпила, обжигая губы. Это было хорошо. Я хотела, чтобы мне было больно. Хотела, чтобы меня заставили почувствовать хоть что-нибудь, вывели меня из оцепенения.

Помню, как говорила с матерью по телефону. В первую очередь я сделала это. Сначала хотела сообщить ей обо всем постепенно. Чувствовала, что так будет правильно. Мне хотелось сказать что-то вроде: «Трой серьезно заболел. Очень серьезно болен».

Я могла сообщить ей страшную новость в такой форме, что ей было бы легче перенести это, но все дело в том, что я не смогла. Он был уже холодный и мертвый, глаза открыты. Поэтому я не могла сказать ей ничего, кроме того, что Трой умер и, может быть, что она должна прийти, хотя в этом нет необходимости, потому что я могу справиться со всеми делами сама. Я услышала, что у нее перехватило дыхание, а потом она сделала какие-то неловкие попытки задать вопросы:

— Умер? Ты уверена?

Потом что-то похожее на стон. Она начала говорить, что Трою стало лучше, так она считала. Думаю, я резко прервала ее, поскольку никак не могла сосредоточиться на том, что она говорила.

У меня на плече оказалась чья-то рука, женское лицо приблизилось к моему лицу. Это была женщина-полицейский, моложе меня, бледная, на скулах багровые пятнышки, выступившие как сыпь. Со мной все в порядке? Я кивнула. Она хотела знать подробности. Имя Троя. Возраст. Мое имя. Я начинала злиться. Как же можно задавать глупые вопросы в такое время? Потом перестала злиться. Поняла, что это те вопросы, которые необходимо задать. Неожиданно увидела все происходящее с ее точки зрения. Она делала это для того, чтобы зарабатывать на жизнь. Ее вызывали по поводу таких событий, раз за разом. Так же и люди в зеленой униформе. Они занимались такими делами, после чего шли домой и смотрели телевизор. Возможно, женщина-полицейский прошла специальную подготовку для работы с такими людьми, как я. Когда она смотрела на меня, то видела просто одного человека из целой серии людей, таких как я, с которыми ей нужно работать и которые не привыкли к этому. Может быть, вчера или накануне был уже кто-то, немного похожий на меня, возможно, завтра или послезавтра будет еще один, немного похожий на меня. Глядя на меня, она может задавать себе вопрос: много ли хлопот будет со мной? Некоторые люди могут оказаться очень сложными, некоторые будут рыдать, другие оцепенеют и будут не в состоянии говорить, третьи становятся маньяками, и, наконец, кто-то ожесточится. Какой же буду я?

Нужно столько всего организовать, думала я. Заполнить бланки, заклеить конверты, сообщить людям. И в этот момент что-то случилось со мной, словно теплая, влажная волна прошла по каждой клеточке тела. Я вынуждена была широко открыть рот и, задыхаясь, сделать вдох, потому что мне неожиданно стало трудно дышать воздухом в своей квартире. Голова сделалась такой легкой, что я принялась раскачиваться, передо мной появилось лицо женщины.

— С тобой все в порядке, Миранда? — спросила она. Взяла кружку у меня из рук. Часть содержимого уже выплеснулась мне на брюки. Оно обожгло меня, и мне стало жарко, но теперь вдруг сразу холодно.

— С тобой все в порядке? Ты не упадешь в обморок?

Я ответила:

— Все нормально.

Это было все, что я могла ответить. Ведь не могла я сказать, что чувствовала на самом деле, как поняла неожиданно, что это конец истории Троя, и осознание этого пронеслось во мне горячей влажной волной. Голова жужжала от воспоминаний о Трое. Как он, еще мальчуган, стоит возле песочного замка, построенного на берегу среди набегающих волн. Как он ударился о забор игровой площадки перед начальной школой и потерял передние зубы. Как он искусывал губку, сгорбившись над своим рисунком. Как у него начинались приступы смеха, и он катался по полу, словно одержимый. Но чаще становился мрачным, как туча, и никто не мог даже подступиться к нему. А когда его переполняли различные идеи, но он не мог достаточно быстро высказать их, то его глаза начинали ярко светиться ими. Его очень изящные длинные белые пальчики, огромные глаза, слишком большие для его лица. Все эти разговоры вокруг него, когда его не было рядом, проблема Троя. Она была одной из главных тем, которые мне запомнились, пока я подрастала, выражение боли на лице мамы, когда она смотрела на него. Что делать с Троем? Они испытали уже почти все средства. Его показывали психотерапевту и его лечащему врачу. Пытались ни о чем не расспрашивать его, оставить в покое, поощряли его, предупреждали его, кричали на него, плакали, вели себя так, словно все было под контролем. Тысячи воспоминаний, фрагментов различных историй, но теперь у всего этого один и тот же конец. Все дороги от всех этих воспоминаний вели в мою квартиру, к веревке, к потолочной балке, к тому, что было Троем и больше уже не было Троем, к тому, что лежало на полу, с толпящимися вокруг людьми, которых он не знал и которые не знали его.

Снова появилась женщина-полицейский. Она принесла целые горсти одноразовых носовых платков, я поняла, что рыдаю и продолжаю рыдать. Люди в моей квартире смущенно смотрели на меня. Я уткнулась в носовой платок, вытирая слезы и сморкаясь. Никак не могла остановиться и продолжала плакать. Мы потерпели неудачу, мы все потерпели неудачу. Словно всю жизнь мы занимались только тем, что наблюдали, как тонет Трой. Мы делали и то и это, мы говорили, мы беспокоились, мы строили планы, мы пытались помочь, но в самом конце он просто выскользнул от нас под воду, и все оказалось впустую. Постепенно мои рыдания перешли в сопение, и я почувствовала себя выжатой.

Женщина-полицейский сказала мне, что ее зовут Вики Ридер. Рядом с ней стоял мужчина в костюме, инспектор Роб Прайер. Он задал мне ряд вопросов о том, как я обнаружила Троя. Меня поразили спокойствие моего голоса и точность, с которой я отвечала. Не было ничего такого, что нельзя было признать очевидным, инспектор согласно кивал головой, пока я говорила. После этого он и человек в униформе посмотрели на потолочную балку. Я не заметила ее. Детектив вернулся ко мне. Он с уважением разговаривал со мной тихим голосом, будто был владельцем похоронного бюро. Я поняла, что теперь являюсь частью особого племени людей, потерявших близких, которые вырваны из обычной жизни и к которым следует относиться с уважением, даже с почтением. Он сказал, что они заберут сейчас тело Троя с собой. Это может быть мне неприятно, и, пожалуй, лучше, чтобы на несколько минут я перешла в другую комнату? Я отрицательно покачала головой. Мне хотелось увидеть все. Заставила себя посмотреть на Троя. На нем были брюки цвета хаки и темно-синяя шерстяная рубашка. Старые знакомые ботинки, над ними носки в яркую синюю и красную полоску. Задумалась о том, как он надевал их сегодня утром. Знал ли он, что больше никогда не снимет их? Принял ли он решение сегодня утром, или это было внезапное, импульсивное решение? Если бы я позвонила ему днем, чтобы просто поболтать, было бы все по-другому? Нужно перестать думать об этом. Это мой брат, он умер в моей собственной квартире, и меня здесь не было. Спрашивала себя, что же я делала в тот момент, когда опрокинулся стул, а он повис в воздухе в эти последние секунды?.. Нет. Мне нужно заставить себя не думать так, как я думаю.

Один из служащих в зеленой униформе из «скорой помощи» развернул большой пластиковый мешок вдоль тела Троя. Он был похож на очень длинный пенал. Кто-то из них смущенно взглянул на меня, будто бы делал что-то неподобающее. Все было очень грубо. Они подняли его, держа за ноги и плечи, и подвинули на несколько дюймов на мешок. Мешок расправился вокруг него, конец веревки положили внутрь и застегнули огромную молнию. Теперь его можно было унести в машину «скорой помощи», не вызывая никакого беспокойства у окружающих.

В этот момент снаружи послышались голоса, в дверь пошли мои родители. Пришли, не предупредив никого по телефону. Они так растерянно озирались вокруг, словно только что проснулись и еще точно не понимают, где находятся или что с ними происходит. Они выглядели постаревшими. Отец был в костюме. Наверное, приехал с работы и по пути захватил мать. Мать посмотрела на мешок, и это был еще один из страшных моментов. На лице появилось выражение шока и неверия от грубости этого, откровенности этого. Детектив представился, попросил моего отца отойти с ним и заговорил шепотом. Я почувствовала что-то вроде облегчения. Снова можно стать ребенком. Отец все расставит по своим местам. Мне не нужно никому звонить, заполнять бланки. Все могут сделать родители.

Мать на мгновение опустилась на колени около пакета, в котором лежало тело. Очень осторожно она положила руку на то место, где должен быть лоб Троя. Я видела, как шевелятся ее губы, но слова не смогла услышать. Она моргнула несколько раз, затем встала и подошла ко мне. Она не перешагнула через тело Троя, а неуклюже обошла вокруг, не отрывая взгляда от него, будто бы это была пропасть, в которую она могла упасть. Подвинула стул ближе ко мне и села рядом, держа меня за руку, но не встречаясь со мной взглядом. Когда «скорая помощь» забрала нескладный пакет, который лежал на полу, я посмотрела на мать. Она не плакала, но ее челюсть отвисла.

Отец простился с детективом, инспектором Робом Прайером, словно тот помог ему поменять шину. Мне было видно, как Прайер написал что-то на листке бумаги и передал отцу, они пожали друг другу руки, все ушли, мы остались одни. Просто безумие. Было ли это безумием? Пришли представители власти и вынесли Троя, забрав его куда-то, и что же теперь мы должны делать? Хотят ли они что-нибудь от нас? Есть ли у нас какие-нибудь обязанности? До сих пор я еще ничего не сообщила родителям.

— Трой… — сказала я и умолкла. Нечего было говорить. Все.

Я ждала, что, как только я произнесу это, мать начнет плакать так, как плакала я, и мне нужно будет держать ее, на какое-то время мы сможем отложить разговор, немного подумать, но она просто продолжала сидеть с ошеломленным взглядом. Отец подошел и сел напротив. Он был очень спокоен.

— Это случилось неожиданно? — спросил он.

Я почти закричала на него, что, конечно, это была полная неожиданность, но, подумав о матери и отце, их потерянном ребенке, я сказала:

— Да.

— Могли мы заметить что-нибудь? — спросил он.

— В течение всей его жизни мы замечали и видели все, — сказала я.

Всей его жизни! Смысл слов изменился. Мама заговорила, словно бредила во сне. Говорила о Трое, о том, каким он был несколько последних недель, о том, как плохо вел себя, но она думала, что ему станет лучше. Бывали еще и худшие времена, но он всегда поправлялся. Она продолжала пытаться припомнить, был ли какой-нибудь сигнал или предупреждение, но не могла. Она говорила о Трое, когда он был младше. Это не были воспоминания. Они будут позднее. Вся последующая жизнь у нас для этого. Говорила о том, что они делали для него, о том, как потерпели неудачу, и снова и снова задавала вопрос, могли ли они поступать иначе, делать все по-другому. Это не было проявлением жалости к себе или выражением какой-то горечи. Просто неподдельное любопытство, будто я или отец могли дать ответ, который бы полностью ее удовлетворил.

Отец проявил настоящую деловитость, правда, в каком-то бешеном темпе. Он приготовил чай для нас, потом нашел бумагу и ручку, стал составлять список всех необходимых дел, оказалось, что их масса. Нужно сообщить людям, договориться обо всем, принять решения. Так много. Целая страница была исписана его аккуратным прямым почерком.

Самой ужасной была странность ситуации. Мы все трое сидели в моей квартире. Мама даже не сняла пальто. Отец составлял список. Нужно было столько всего сделать, и нечего было делать. Никто не хотел есть. Никто не хотел никуда идти. Есть люди, которым следовало рассказать, но не сейчас. Словно нам всем необходимо было посидеть вместе и сохранить свою тайну еще в течение какого-то времени, перед тем как открыть ее миру. Поэтому делать было нечего, мы могли только отрывочно разговаривать, впрочем, причиняло ли это какое-то неудобство, затрудняюсь сказать. Меня продолжал терзать ужас всего случившегося. Я чувствовала себя так, словно сунула пальцы в электрическую розетку и электрический ток пронзает меня снова и снова.

Так проходили часы, и около девяти послышался шум снизу, голоса и смех на лестнице, и в комнату ворвались Брендан и Кэрри, рука в руке, смеющиеся. Увидев нас, они замерли в удивлении.

— Что случилось? — с улыбкой спросил Брендан.

Глава 22

Было сыро и необычно тепло. Меньше чем через четыре недели наступит Рождество. На каждой большой улице города включено освещение, Санта-Клаус, раскачивающиеся колокольчики, диснеевские персонажи. Витрины магазинов сверкали мишурой и безделушками. Около фруктовых магазинов вдоль стен уже стоят елки, раскидистые ветви которых связаны бечевкой. Некоторые из дверей, выходящих на улицу, где я жила, украшены рождественскими святыми венками. Полки супермаркетов ломятся от крекеров, пирожков с мясом, рождественских календарей, коробок с финиками, огромных наборов шоколада, замороженных индеек, бутылок хереса и портвейна, небольших корзиночек с солью для ванны и мылом, компактных дисков с музыкой по сезону, юмористических книг, сюрпризов для креповых носков. Медный духовой оркестр исполнял «О, городок Вифлеем» около магазина «Вулворт». Женщины в теплых пальто дребезжали купленными консервными банками на холоде.

Что мы будем делать в Рождество? Поставим елку в полуразрушенном родительском доме или у меня в гостиной, где девять дней назад Трой покончил с собой? Сядем вокруг стола, будем есть индюшку, начиненную каштанами, брюссельскую капусту, жареный картофель и крекеры, наденем на головы шутовские колпаки, а потом станем снимать их и читать забавные стишки? Что мы должны сделать? Что мы можем сделать, что не казалось бы нелепостью? Как можно вернуться к нормальной, обычной жизни после всего того, что произошло?

На похоронах Троя народа много не было. Он был одинокий мальчик и стал отшельником, когда превратился в юношу. Его немногие школьные друзья после окончания школы разлетелись в разные стороны, впрочем, двое из них появились вместе с заместителем директора и старым учителем физики. Пришел и наставник-учитель, пришли друзья нашей семьи, знавшие Троя с младенчества. Пришли Билл, Джуди и их дети, сестра моей матери Кэт, которая приехала из Шеффилда вместе с семьей, были еще и другие родственники, с которыми мои родители встречались один или два раза в год, а также и те, с которыми они едва ли вообще встречались, но обменивались рождественскими открытками. Пришла Кэрол, подруга Кэрри; пришли Тони и Лаура.

Конечно, были и все мы: мама и папа, я и Кэрри. И Брендан. На первый взгляд больше всех переживал Брендан, глаза красные, на лбу едва заметный синяк, который уже стал желтеть. Даже мне следует признать, что он был замечательным в течение последней недели: неистощимым, незаменимым, надежным. Правда, слово «замечательный» обязательно должно быть в кавычках. Брендан делал больше, чем когда-либо раньше. Не могу понять это, что бы «это» ни было, но он был хорош и в этом. Находчивый, энергичный, готовый к любому моменту, убедительный, участвующий в совместной работе, беспрестанно беспокоящийся о нуждах других людей, их чувствах. Он был настроен только на то, чтобы мгновенно удовлетворять все просьбы и пожелания каждого из окружавших его людей.

Он сам предложил выполнить все похоронные обязанности, чтобы снять этот тяжкий груз с семьи, но мама спокойно ответила ему, что ей помогает только занятость. Он отвечал на телефонные звонки, заполнял бланки, приготавливал чайники с чаем, ходил по магазинам, перевез все вещи, которые принадлежали ему и Кэрри, в дом родителей, так что теперь я могла вернуться в свою квартиру. Они переедут в дом, который нашла я, всего через несколько дней.

Спустя неделю после смерти мы заговорили о свадьбе. Кэрри хотела отложить ее, но родители сказали, что только любовь и есть то единственное, что поможет нам пережить это. Брендан кивнул в знак согласия, взял Кэрри за руку, погладил и произнес мудрым, задумчивым голосом:

— Да, да, любовь поможет нам пережить! — Его глаза сияли.

В любое другое время я бы дошла до безумия от раздражения. И сейчас я чувствовала, что это раздражает, но между мной и раздражением лежали слои оцепенения.

— Вот, пожалуйста, лучше, чем чай. Билл всунул мне в руку стакан виски и постоял рядом со мной, пока я сделала огромный огненный глоток. Мы все собрались в доме моих родителей, в насквозь продуваемой гостиной, пили чай кружками и, в сущности, не знали, что можно сказать друг другу. Что вообще можно сказать, когда случается такое?

— Спасибо.

— У тебя все в порядке?

— Да.

— Впрочем, глупый вопрос.

— Если бы он погиб в результате несчастного случая или от болезни… или чего-нибудь в этом роде, было бы другое дело… — сказала я.

Мне не нужно было заканчивать предложение.

— Марсия собирается провести остаток своей жизни, задавая себе вопрос, где она пошла по неверному пути, что она сделала неправильно.

— Да.

— Это неизбежно влечет за собой самоубийство. Фактом остается то, что она сделала все, что могла. Вы все сделали.

— Нет. Он не должен был убивать себя.

— Ну конечно же, нет.

— Я хочу сказать, что я не понимаю этого. Мама продолжает утверждать, что она считала — он поправляется. И он поправлялся, Билл.

— Никогда не знаешь, что происходит в чьей-то голове.

— Понимаю.

Я выпила еще глоток.

— Он был неблагополучный молодой человек.

— Да.

Я вспомнила, как Трой хихикал, придумывая глупые шутки, улыбаясь мне. Я продолжала видеть его лицо, когда он был в своих счастливых фазах, казалось, что энергия бьет через край, делая его прекрасным.

Билл долил в мой стакан и передал бутылку виски папе. Я вышла из переполненной гостиной туда, где раньше находилась кухня, и затем через дыру в стене, где была дверь, в мокрый сад. Снятые половые доски и куски старых кухонных блоков свалены в кучу около забора. Я прислонилась к обломку старого стеллажа. Он оказался немного влажным, каждый контур в каких-то пятнах, но, возможно, это просто виски.

После разговора с Биллом я была готова к любым сомнениям. Вскрытие трупа было проведено незамедлительно. Самоубийство через повешение. Я вспомнила последний разговор с Троем по телефону тем утром, когда, как мне показалось, он был немного усталый, но очень жизнерадостный. Рассказала ему, что нашла дом для Брендана и Кэрри, и мы поговорили с ним о наших планах. Сказала ему, с каким нетерпением жду того времени, когда мы с ним сможем жить в одной квартире, и он ответил немного резко, что тоже с нетерпением ждет этого. Глаза снова наполнились жгучими слезами, хотя я полагала, что все уже выплакала. Я услышала, как Брендан спрашивал меня накануне, в какое время я собираюсь забрать необходимые мне вещи из квартиры, свой ответ: приблизительно в половине седьмого. Я вспомнила, как толкнула дверь в назначенное время и увидела висевшее там тело Троя; его лицо белее мела, его невидящие, открытые глаза; перевернутый стул у ног.

У меня истерика, сказала я себе. Сумасшедшая. Мне так страстно хотелось, чтобы Трои был жив, хотелось не обвинять своих родителей и себя в его смерти, так хотелось не представлять ужас отчаяния, который привел его к этому.

На меня упало несколько дождевых капель. Я допила писки и теперь отправилась обратно через кухню в гостиную. Осталась около двери, не желая говорить о Трое, неготовая говорить о чем-нибудь другом. Кэрри стояла рядом с отцом, взяв его под руку. Ее тушь размазалась, на шее были красные пятна. В другом конце комнаты стоял Брендан. Один. Наши глаза встретились. Он взглянул в сторону, изменился в лице. Вдруг я почувствовала, что он устроил всю эту сцену для меня, частная драма. Слезы струились у него по лицу, падая на шею; он положил кулак себе в рот и согнул руку, словно подавляя рыдания.

К нему подошла Лаура и положила руку ему на плечо. Она так и стояла, пока его грузное тело продолжало содрогаться. Через какое-то время он выпрямился, она убрала руку. Я видела, как они разговаривают. В какой-то момент оба посмотрели в мою сторону.

Я отвернулась и пошла наверх по лестнице, чтобы найти мать, которая покинула это сборище. Она сидела в бывшей комнате Троя — теперь комнате Кэрри и Брендана, подумала я, потому что их сумки стояли у дверей. Она выглядела устало. На лице появились морщины и мешки под глазами, которых я раньше не видела. Даже волосы перестали блестеть. Я вошла и опустилась около нее, положила руку ей на колено. Она взглянула и слегка кивнула в знак благодарности.

— Я подумала, что мне нужно оставить их, — сказала она.

— Прекрасно.

— Не знаю, что мне с собой делать, правда. Нигде не могу найти себе место.

— Понимаю, что ты имеешь в виду.

— Миранда…

— Да?

— Ему становилось лучше. Он выздоравливал.

— Я знаю.

Я побыла там еще немного, затем вернулась к поредевшей толпе и к бутылке виски.

Домой меня отвезла Лаура, потому что я выпила слишком много виски, чтобы садиться за руль машины. Она помогла мне подняться по лестнице в мою квартиру и снять пальто, потом усадила на диван и сняла с меня туфли.

— Пришли, — вздохнула она. — А теперь чай или кофе?

— Стыдно, чтобы попусту пропадало виски, — сказала я. — Виски?

— Приготовлю кофе? — твердо произнесла она. — И напущу воду в ванну.

— Очень мило с твоей стороны. Тебе не нужно делать это. Со мной все будет в порядке.

— Ерунда.

Она налила воду в чайник и включила его.

— Мы собирались с ним жить вместе в этой квартире.

— Я знаю. Хочешь что-нибудь поесть?

— У меня во рту отвратительный вкус, — призналась я. — Так что же сказал Брендан?

— Что сказал? — Она смутилась.

— Ты говорила с ним. После того представления с рыданиями.

— Это несправедливо, Миранда.

— Ты и правда так думаешь?

— У него разбито сердце, но он не считает, что может демонстрировать это вам всем. Для семьи он должен оставаться сильным.

— Именно это он и сказал?

— Сказал, — подтвердила она. — Я знаю, что ты чувствуешь по его поводу, но ему далеко не все равно. В конце концов, вы единственная семья, которая есть у него. Он считает Троя своим младшим братом.

— И ты тоже… — сказала я, бесконечно устав.

— Что?

— Теперь ты тоже за него.

— Это не вопрос о том, кто за кого.

— Так говорит и он, но он лжет. Он с одной стороны, а я — с другой. А сейчас еще более, чем когда-нибудь раньше. Нельзя сразу быть за обе стороны, ты знаешь. И ты не можешь быть этим чертовым миротворцем из ООН. Тебе надо выбрать… — Повисло молчание. — Ты рассердилась, да?

Я почувствовала, что моя речь становится слишком сложной. Голова у меня раскалывалась от виски и отвращения.

— Миранда, ты моя лучшая подруга. Не говори таких вещей.

— Прости, — сказала я.

Но я не могла оставить разговор просто так.

— Тебе он понравился, да?

— Мне было жаль его.

Она налила воду в чашку с молотым кофе и стала отчаянно размешивать. Я достала бутылку виски с полки.

— Взгляни на это, — сказала я. — Сколько я выпила с позавчерашнего дня?

Я почти гордилась собой. Своего рода достижение. Щедро плеснув виски в грязный бокал для вина, я закрыла глаза и выпила глоток.

— Завтра тебе будет паршиво, — сказала Лаура.

— В любом случае, — ответила я.

— Хочешь, я останусь с тобой ночевать?

— Нет. Но это так мило с твоей стороны.

— Завтра пойдешь на работу?

— Обязательно. Рабочий день.

— Тогда позвоню вечером.

— Не обязательно.

— Нет, но я позвоню.

— Что бы я без тебя делала?

Я прикончила бутылку. Если закрою глаза, комната зашатается, вызывая тошноту, поэтому и не закрывала их, а прищурилась, хотя свет вызывал головную боль. Едва пробралась в спальню и села на постель. Она была постелью Троя, пусть и недолго. Хотя постельное белье я поменяла, но некоторые его вещи все еще находились здесь, его часы на ночном столике, куртка на дверном крючке, разбросанные повсюду книги. Мне уже казалось, что я чувствую его запах. Подняла книгу, которую он читал, о выпечке хлеба, прижала к груди.

— Дорогой мой, — громко сказала я. Язык распух у меня во рту. — О, Трои, дорогой! Что мне делать теперь?

Позднее, часа в два ночи, я с трудом выбралась из постели. Меня тошнило, я пошла в туалет, где согнулась над унитазом; меня рвало до тех пор, пока в желудке ничего не осталось вообще. Глаза жгло, горло болело, в висках стучало, но чувствовала я себя теперь немного лучше. Выпила три стакана воды и вернулась в постель. Заснуть сразу не смогла. Рой мыслей вертелся у меня в голове. Я слышала голос Троя. Его последние слова: «Тогда пока, увидимся позднее».

Он не увидит меня, но я вижу его. Все время.

Глава 23

Если бы мне было плохо только среди ночи, но я почувствовала себя несказанно хуже, когда проснулась на следующее утро. После смерти меня замаринуют и поместят в большую банку, которую поставят ввитрину, и повесят табличку, где будет сказано, что я первый человек в мире за все время существования человечества, который умер от похмелья. Думать было трудно, потому что все болело.

Сделала попытку встать приблизительно в половине десятого, но пришлось лечь снова. Никогда у меня не было подобного похмелья. Мне казалось, что я умираю. У меня были необычные симптомы в значительно более интенсивной форме: лакированный язык с пятнами неправильной формы, головная боль, которую я чувствовала так, словно маленькие грызуны выедают мой мозг изнутри, общее ощущение отравления, по всей коже мурашки, вызывающие дрожь. Болело все тело. Даже волосы, казалось, были воспалены. Но главное в том, что я до сих пор чувствовала себя пьяной. Раскачивание пола продолжалось, так же как и вращение комнаты. Именно поэтому мне пришлось лечь, но даже лежа я ощущала, что нахожусь в воде. Люди не умирают от похмелья, они умирают от алкогольного отравления. Неужели это так и происходит? Вспомнила, что у меня есть книга по медицинским вопросам. Но возникли неожиданные трудности. Первая заключалась в том, что у меня не было горничной, которая могла бы принести книгу. Вторая была в том, что она хранилась рядом с книгами по кулинарии, поэтому когда с огромным трудом и со спазмами в желудке я пробралась через всю квартиру, чтобы достать ее, то вид этой книги заставил меня подумать о еде. Постаралась не думать о ней, но затем в голову пришла мысль о каверзе, подстроенной Бренданом, от которой я могла избавиться, думая только о запахе капусты, которая очень долго варилась, затем подумала о Трое, а это было еще хуже, худшее из всего.

Я взяла книгу с собой в постель. Не было статьи об алкогольном отравлении, но была статья о похмелье. Рекомендовалось выпить большое количество воды, отправиться на свежий воздух для быстрой пробежки, «даже если не хочется». Если тошнит, а меня очень тошнило, рекомендовалось принять средство, которое называется «трисиликат магния». Хорошо, решила я, буду послушная. До этого мне хотелось свернуться калачиком под покрывалом на кровати и умереть, как умирает раненый зверь, вернувшийся в свою нору. Сейчас я решила прибегнуть к противоположному плану. Я собиралась активно справиться с этой проблемой. Я не только добуду это средство, но и сбегаю, чтобы получить его. Однако прежде всего нужно выпить воды.

Все было очень плохо. Вода явилась слишком поздно для моего пересохшего рта. Казалось, она омывает его поверхность, не впитываясь. Мне едва удалось поднять ноги, чтобы надеть шорты. Натянула тенниску. Голове было очень больно. Ныли руки. Медленно завязывала шнурки на обуви, стараясь вспомнить, как это делала в первый раз, возвращаясь к тому времени, когда мне было шесть лет. Зажала в руке пятифунтовую банкноту и, шаркая, вышла на улицу. От яркого света и холодного воздуха на коже и в легких я едва пришла в себя. Не знаю, принесло ли это мне какую-нибудь пользу, но появилась ясность мысли. Все-таки было приятно почувствовать боль. Задала себе вопрос: может быть, это приятное продолжение прошлой ночи? Почувствовать себя пьяной, ощущать боль, смущаться, страдать — все, что угодно, будет лучше, чем открыть глаза и, глядя прямо на солнце, реально оказаться лицом к лицу с тем, что сделал Трой с собой и со всеми нами.

Аптека находилась на расстоянии двухсот ярдов. Попросила у фармацевта, очень рослого индуса, «трисиликат магния». У него был неприятный мятный вкус, но я отчаянно сосала его и отправилась домой бегом, приблизительно разминочным темпом. Приняла душ, надела свободную одежду и легла на кровать, чтобы подумать. Во рту появился металлический вкус. Сделала глотательное движение, но почувствовала, будто что-то колючее застряло у меня в горле и никак не может пройти дальше. Кожа стала холодной и влажной. Я почувствовала тошноту, но рвоты у меня не было.

Сомнений не оставалось. Я находилась в чуть менее ужасном состоянии. Сейчас можно начинать день. Который час? Я поискала часы на ночном столике, часы Троя, они лежали там. Четверть одиннадцатого. Это другое дело. Я знала, почему часы Троя были там. Часть проблемы Троя заключалась в том, что в его жизни никогда не было равновесия, не было компромисса. Нормальное поведение для него было трудной задачей. Он либо целиком лез из кожи вон, безумно веселился, проявлял невероятный энтузиазм, либо был сонным, медлительным, замкнутым, часто почти спящим. Даже в хорошие времена днем он часами спал крепким сном, как малое дитя или кошка. Причем не просто дремал в мягком кресле, а задвигал занавески, раздевался, ложился в постель. Это было как ночью. Когда проходил медикаментозное лечение, находился почти в коме. Он спал в моей постели, раздевался, оставляя часы на моем ночном столике. Его одежда была на его мертвом теле, но не было часов. Мог забыть. В конце концов, у него была депрессия.

Вот еще одно. Я закрыла глаза и представила моего дорогого потерянного Троя висящим на той перекладине.

Веревка. Нелегко вспомнить: блестящая, зеленая, синтетическая, грубая. Вспомнила, как резала волокна ножом, чтобы снять Троя. В первый раз я задумалась о самоубийстве как о виде человеческой деятельности, которую необходимо организовать. Нужно спланировать, достать материалы.

Сейчас голова прояснилась. Я встала, почувствовала приступ тошноты и головокружение, но все это быстро прошло. У меня нет времени болеть. Мне нужно действовать. Моя квартира была настолько маленькая, что не нужно было долго и много искать. Я не могла вспомнить, что видела веревку раньше, однако нужно убедиться в этом. Под раковиной — ведро, несколько половых тряпок, различные бутылки с чистящими средствами. В буфете разместились пылесос, швабра и метла, свернутый коврик, коробка из-под обуви, в которой отвертки, молоток, гвозди, винты, несколько пробок. Я посмотрела на верхних полках, за диваном, под кроватью, везде. Веревки не было. Возможно, он нашел кусок веревки и использовал его. Или купил кусок такой длины, который ему был нужен, и весь израсходовал. Или…

Я позвонила матери. Непривычно не начинать каждое предложение, которое произносишь, разговаривая с матерью, отцом или сестрой, с расспросов о том, как они поживают. Всю остальную жизнь можно будет посвятить тому, чтобы задавать этот вопрос или думать, что можно сказать в ответ. Но тут я просто спросила, могу ли я зайти, она ответила «да» и что это будет хорошо.

По дороге я подумала еще кое о чем. Несколько месяцев назад я застряла в вагоне метро на линии Пиккадилли более чем на час. По громкой связи перед пассажирами извинились за задержку и объяснили, что она произошла потому, что на следующей станции под вагоном поезда находится пассажир. На что совершенно логично можно было бы ответить: скажите ему, чтобы он выбирался оттуда и мы смогли бы продолжить путь. Но понятно, что это был эвфемизм, непрямое, смягченное определение попытки самоубийства в метро, когда человек бросается под поезд, и массы других невообразимых вещей, которые могут произойти с любым по пути в метро и в самом метро. Я долго думала на эту тему, и вот что мне пришло в голову. Остаются ли какие-либо моральные обязательства у человека, кончающего жизнь самоубийством? Если самоубийца бросается под поезд метрополитена, машинист находится на расстоянии всего лишь около трех дюймов от него, когда он кидается вниз и раздаются все эти чрезвычайно неприятные визги, скрипы, удары в случае экстренной остановки поезда. Машинисты метрополитена в большинстве случаев после самоубийства, имевшего место в их смену, рано уходят на пенсию. А что же с пассажирами, имеющими сезонные или льготные билеты, которые полчаса провели в ожидании и соответственно пострадали? Может быть, опоздали на прием к зубному врачу или вообще пропустили его, не успели забрать малышей, которые сейчас ожидают около своих школ, дома подгорело мясо; оказывает ли это неблагоприятное воздействие на карму?

Теперь можно обдумать то, о чем я даже мысли не допускала до этого момента. В моей квартире. Трой покончил с собой в моей квартире. Спросила себя, не стыдно ли даже просто думать об этом, но не могла остановиться. Он повесился там, где я могла найти его. Его мертвое тело висело здесь, медленно вращаясь, пока совсем не остановилось, в том пространстве, где я спала и ела, где проходила моя жизнь. Как он мог поступить так? Мне хотелось думать, что Трой никогда не мог бы так поступить. Я любила Троя. И конечно, даже в самые ужасные периоды своего заболевания он продолжал любить меня. Мог ли он сделать такое для меня? То, что я никогда не смогу забыть. Пыталась убедить себя, что во время самоубийства люди думают лишь о том, что без них остальным будет только лучше, и ни о чем больше. Или все было еще хуже? Заставила себя рассмотреть и вероятность того, что самоубийство Троя, его способ и место были не чем иным, как сообщением, предназначенным мне: «Вот, Миранда, вот. Ты считала, что понимаешь меня. Ты думала, что можешь помочь мне. Вот пожалуйста. Вот к чему я пришел. Сейчас сделай что-нибудь, чтобы помочь мне».

Я ожидала, что мать начнет плакать, когда увидит меня, но казалось, что мысли ее блуждают где-то далеко-далеко. Даже когда она открывала дверь, то смотрела через мое плечо, словно ожидала увидеть, что со мной пришел еще кто-то.

— Рада, что ты здесь, Миранда, — сказала она, но прозвучало это так, будто она произносит текст, кем-то написанный для нее. — Отца нет дома.

— Где он? — спросила я.

Куда он смог уйти в такое время?

— Где? — рассеянно произнесла моя мать, словно блуждая где-то.

— А Кэрри и Брендан?

— Они ушли. Может, чашечку чая?

— С удовольствием. Только загляну наверх.

Приятно, что в родительском доме можно чувствовать себя раскованно. Он все еще остается отчасти и твоим домом, даже если ты покинул его в младенчестве. В нем можно ходить повсюду, открывать шкафы и буфеты. Я собиралась сделать нечто ужасное. Едва ли можно объяснить зачем. Словно у меня был нарыв в зубе, а я собиралась взять перочинный нож и вонзить его в нарыв, вызывая еще большую боль, которая станет непереносимой и уйдет, или уйду я сама. Мама пошла на кухню, а я бегом поднялась наверх по лестнице в спальню, где остановились Брендан и Кэрри. Возрастающее во мне напряжение было подобно электрическому току. В ушах стучало. Я могла услышать биение собственного сердца, ощутить, как стремительно пульсирует кровь в моих венах.

Они явно временно расположились в спальне. Даже не распаковали вещи. Халат и ночная рубашка Кэрри брошены на кровать. Чемодан полуоткрыт, прислонен к стене, ее вещи аккуратно сложены. На угловом столике множество флакончиков, шампунь, кондиционер, кремы, духи — все это принадлежит Кэрри. Я осмотрелась. Забавно. Похоже, что Кэрри остановилась здесь одна. Мне не удалось найти ни единой вещи или чего-либо из одежды, которые принадлежали бы Брендану. Рядом с кроватью стоял еще один закрытый чемодан. Я положила его на пол, нажала на замки и открыла, там была одежда Брендана. На это не уйдет и минуты. Одну задругой я вынимала вещи Брендана: рубашки, брюки, трусы, переворачивала их, чтобы снова уложить в том же порядке. Чемодан был почти пуст, когда мне показалось, что слышу, как кто-то бежит вверх по лестнице. У меня даже не хватило времени, чтобы подняться с коленей, когда открылась дверь. Появился Брендан. В какую-то долю секунды у меня промелькнула мысль: какое это имеет значение? Но, взглянув на его лицо, я подумала: о черт возьми! Сначала он просто удивился, и в этом нет ничего особенного, ведь я рылась в его чемодане, вокруг меня раскиданы его вещи.

— Миранда! — воскликнул он. — Какого…

Я пыталась подумать, что ответить, но никак не могла сосредоточиться, мой мозг словно застыл, превращаясь в студень.

— Я кое-что забыла, — отвечала я рассеянно. — Хочу сказать, я думала, что ты по ошибке взял кое-что.

Сейчас выражение его лица было уже злое.

— Какого черта?

За его спиной появилась Кэрри.

— Брендан? — спросила она. — Что…

И тут она тоже увидела меня.

— Веревку, — сказала я. — Думала, что ты по ошибке взял мою веревку.

Глава 24

— Что? — переспросила Кэрри в полном недоумении. — Какую веревку?

— Боже, — сказал Брендан, — посмотри на себя!

— Какую веревку? — повторила Кэрри.

Она сделала шаг вперед и теперь стояла надо мной, свирепо глядя на меня. Руки в бедра, лицо побагровело. Словно вся ее природная сдержанность, застенчивость и робость исчезли, молниеносно сожженные яростью и огорчением. Я почти физически ощущала, как ее эмоции буквально извергались из нее. Затем встала с пола и осталась стоять на том же месте среди одежды Брендана.

— Не знаю, — сказала я. — Просто подумала…

Я замолчала.

— Ты рылась в вещах Брендана, ради всего святого! О чем ты думаешь?

— Я разбирала все в своей квартире, — сказала я.

— И что?

— Давай я назову вещи своими именами, — сказал Брендан. — Ты рылась в моей одежде, — теперь он поддал ногой по чемодану так, что оставшиеся тряпки разлетелись по полу в разные стороны, — чтобы найти какую-то веревку. Да?

— Я просто была в замешательстве, — пробормотала я.

— В замешательстве? — переспросила Кэрри. — Ты отдаешь себе отчет в том, что мы вчера похоронили нашего милого братика? А сейчас ты приезжаешь сюда, и это явно преднамеренная поездка, чтобы поискать что-то в чемодане Брендана…

— Сейчас мне лучше уйти, — сказала я.

Брендан сделал шаг вперед, преграждая мне путь.

— Я так не думаю, Мирри.

— Дай пройти.

— Никуда ты не пойдешь, пока мы не доберемся до истинной причины.

— Мы все перевозбуждены.

— Перевозбуждены?! — завопила Кэрри.

Слишком громко, что не соответствовало такой хрупкой особе, как Кэрри.

— О каком перевозбуждении идет речь?

— Что происходит?

В дверях появился отец.

— Ничего, — безнадежно сказала я.

— Я объясню, что происходит, — начала Кэрри, — Она… — указывая пальцем на меня, — рылась в чемодане Брендана.

— Миранда? — спросил отец.

— Искала веревку, — добавил Брендан.

— Веревку?

— По ее словам, да.

Брендан присел, начал собирать разбросанные вещи и складывать их обратно в чемодан.

— Думаю, мне нужно уйти, — проговорила я.

— Думаю, ты должна все объяснить, — заметил отец с оттенком раздражения в голосе.

Он поднял руку и потер лицо, осматриваясь в поисках места, куда бы можно было присесть.

— Я просто пыталась привести вещи в порядок, — начала я и сразу замолчала.

— Ты искала веревку, — подсказал Брендан. — М-м-м? Тайно просматривает мои вещи в поисках какой-то веревки…

Мне добавить было нечего.

— Какая веревка? — входя в комнату, спросила мама. Я села на неубранную постель, закрыла лицо руками, как маленький ребенок, стараясь отгородиться от внешнего мира. Кэрри, разъяряясь все больше и больше, рассказывала матери, как она застала меня, когда я рылась в чемодане Брендана, а я через щелки между пальцами пристально разглядывала кусок ковра и ножки комода, стараясь не слушать слова.

— Не хочу больше тебя знать, — категорическим тоном заявила мама после того, как Кэрри закончила свой рассказ.

— Пожалуйста! — умоляла я. — Я расстроена. Мы все расстроены.

— Но мне хотелось бы узнать вот что, — произнес Брендан. — Какая же это была веревка? Я хочу сказать, если ты произнесла слово «веревка», то сейчас это слово может означать только одну-единственную вещь на свете для всех нас. М-м-м? Только одну-единственную вещь.

В комнате наступила ужасная тишина, затем он продолжал:

— Когда ты говоришь «веревка», ты имеешь в виду остаток веревки? М-м-м?

— Я ничего не имею в виду.

— И все же ты не поленилась и приехала сюда, чтобы найти ее.

— Замолчи! — сказала я, поднимая голову, отрывая руки от лица. — Заткнись, заткнись, заткнись. Я чувствую себя как на суде или где-то в этом роде, все, что я говорю, может быть использовано против меня. Не смотрите на меня так!

— Почему ты думаешь, что она может быть здесь? М-м-м? Среди моих вещей? Ты можешь сказать нам хоть что-нибудь?

— Нет, — прошептала я.

— Очевидно, — отрезала Кэрри, — она одержима Бренданом. Он всегда был ее навязчивой идеей. Я пыталась не замечать. Пыталась уговорить себя, что это не имеет значения. Я проявила широту, да? Считала, что она переживет это. Даже тогда, когда она продолжала и продолжала рассказывать об их отношениях, никак не могла выйти из этого состояния. Когда она не могла относиться к нему просто по-дружески, была злая и резкая или, наоборот, слишком дружелюбная. Даже когда она раздевалась в ванной, а он тоже находился там, во имя всего святого, я же была в этой чертовой комнате рядом и пыталась сохранить хорошее отношение к ней, несмотря ни на что.

— Говори «ты»! — сказала я, впадая в истерику. — Не смей говорить «она», когда я здесь, прямо перед тобой, рядом с тобой.

Кэрри продолжала оговаривать меня. Все, что в ней накопилось, теперь фонтаном из нее извергалось. Ее голос стал резким и громким.

— Даже когда она странно вела себя и затопила ванную, а потом обвинила в этом Брендана. Или выслеживала его старых друзей, как шпионка, чертова шпионка. Я продолжала упорно думать, что все будет хорошо. Глупо с моей стороны. Сейчас я понимаю это. Глупо, глупо, глупо. И не смей думать, что мы не понимаем, почему все это. Это касается не только Брендана, это касается и меня тоже. Ее старшей сестры. Она всегда завидовала мне. Всегда хотела все разрушить. Так, как она поступила с Майком. А сейчас посмотрите на нее. Посмотрите! — Она снова указала на меня пальцем. — Трой умер. Он убил себя. Наш дорогой брат покончил с собой в ее квартире. Вчера были похороны. Разве это остановило ее? Нет. Нет, невозможно ее остановить, черт возьми! Потому что наутро после похорон, именно уже на следующее утро она приходит сюда и начинает рыскать повсюду. Даже смерть Троя не может остановить ее.

Она разрыдалась так, что затряслись ее худенькие плечики. Брендан подошел к ней и обнял за талию.

— Это тебя не касается, Кэрри, — мягко проговорил он. — Неужели не понимаешь? Когда ты сказала, что она одержимая, похоже, ты точно подобрала нужное слово. Я сейчас какое-то время думал об этом. Я виню себя в том, что ничего не сделал, чтобы прекратить это. Она как охотник. Если бы она не была членом семьи, я бы сейчас же вызвал полицию, попросил бы защиты. Я читал об этом кое-что. Думаю, что это даже имеет название, хотя и не могу вспомнить какое. Вероятно, она сама ничем не сможет помочь себе.

— Нет, — возразила я. — Не говорите ничего подобного.

— Миранда, — вступила мама своим новым монотонным голосом. — Существуют вещи, которые необходимо прояснить сейчас. Вещи, которых мы все избегали. Не думаю, что я осмеливалась произносить их даже про себя, но сейчас, когда Трой умер, я могу кое-что сказать. Возможно, тебе необходима профессиональная помощь.

— Вы не понимаете, — вздохнула я. — Никто не понимает.

Я повернулась к отцу:

— Ты не думаешь, что я одержимая, да?

— Не знаю, что теперь я думаю, — произнес он. — Я знаю только одно.

— Что?

— Ты должна извиниться перед Бренданом за свое поведение. Только потому, что трагедия, которая произошла в нашей семье, лишает нас возможности вести себя как разумные люди.

— Но я…

— Я не собираюсь выслушивать, что бы ты ни хотела сказать, — добавил он. — Ты извинишься перед Бренданом. Ты слушаешь меня? Это самое наименьшее, чего мы ждем от тебя.

Я посмотрела на его осунувшееся лицо. Я посмотрела в опустошенные глаза мамы. Затем я встала и посмотрела в лицо Брендану. Он смотрел на меня неподвижным взглядом, ожидая. Я сжала кулаки так, что ногти вонзились в ладони.

— Извини, — выдавила из себя я.

Он слегка наклонил голову, кланяясь в знак того, что принимает мои извинения.

— Мирри, прости меня тоже. Я сочувствую, мне жаль тебя.

Я отвернулась.

— Сейчас я могу уйти? — спросила я.

Все вместе мы молча стали спускаться по лестнице. Кэрри продолжала тихо всхлипывать. Перед входной дверью я остановилась.

— Наверху я оставила свою сумку, — сказала я. — Я возьму ее и, кстати, избавлю вас от своего общества.

Я поднималась, перешагивая сразу через две ступеньки, несмотря на боль, которая молотом стучала у меня в голове. Распахнула дверь в комнату Брендана и Кэрри. Опустилась на колени перед комодом и просунула руку под него, в то узкое пространство, на которое я неподвижно смотрела, когда сидела на кровати. И вытащила моток зеленой веревки.

Глава 25

Детектив, инспектор Роб Прайер, был милый, как всякий нормальный человек, которого можно встретить в реальном мире. У него были светлые вьющиеся волосы и мягкие, почти ленивые манеры. Он принес мне кофе из кофейного автомата прямо перед его офисом. Представил меня коллегам. Подошла Вики Ридер, женщина-полицейский, которая ухаживала за мной, и поздоровалась. Потом Прайер, он уже просил меня называть его Робом, а я просила его называть меня Мирандой, привел меня к себе в офис и закрыл дверь. Он обратил мое внимание на вид, открывающийся из его офиса. По другую сторону высокой стены, окружавшей парк полицейских машин, по существу, росли только деревья, но он знал все породы этих деревьев. Казалось, он гордится этим видом; впрочем, может быть, он просто подбадривал меня, потому что повернулся ко мне и спросил, как я себя чувствую.

Я ответила, что совершенно опустошена, что мы все так чувствуем себя, он кивнул в знак согласия и сказал, что понимает.

— Трудно переживать такие события, — сказал он.

— Странно, — сказала я. — Думала, что ты будешь озадачен, увидев меня, и просто скажешь, чтобы я уходила. Но ты ведешь себя так, словно ждал меня.

Он понимающе улыбнулся.

— Нет, не ожидал, — возразил он. — Не совсем, хотя полной неожиданностью это не явилось. Когда происходят такие трагедии, люди мысленно возвращаются к ним снова и снова. Они постоянно спрашивают себя, могли ли они сделать что-либо, чтобы предотвратить случившееся. Их мучает это. Им нужен кто-нибудь, чтобы поговорить с ним. Иногда они приходят и сюда, чтобы пережить это вместе с нами, не имея никакой уверенности в том, что им надо, чего они хотят. Они чувствуют, что против них совершено преступление, и никак не могут поверить, что это не так.

— Итак, ты думаешь, что я хочу использовать тебя в качестве некоего терапевтического средства?

Он выпил глоток кофе.

— Именно ты обнаружила своего брата, — заметил он. — А это то, с чем трудно смириться.

— Но дело не в этом, — произнесла я. — Мне нужно кое-что рассказать тебе.

Он откинулся на спинку стула и с осторожностью взглянул на меня.

— Что именно?

Я поделилась с ним своими подозрениями. Веревка была у меня с собой. Вытащила ее из сумки и положила перед ним на письменный стол. После того как я закончила свой рассказ, он слегка пожал плечами:

— Как я уже говорил, требуется время, чтобы пережить это.

— Это только означает, что ты не слушал мои соображения.

— Что ты сказала, Миранда?

— Я знала Троя. Лучше всех остальных. Он был не в том настроении, чтобы покончить с собой.

— Он был болен и страдал от глубокой депрессии.

— Он был в хорошей фазе.

— Депрессию трудно определить со стороны. Иногда самоубийство может быть первым очевидным симптомом.

— Но это не просто мое ощущение. Были и другие доказательства, которые я упомянула. Например, часы.

Он посмотрел на меня вопросительно:

— Ты это несерьезно, правда? Итак, он забыл надеть часы после дневного сна. Я всегда делаю это, а у него была депрессия. При депрессии забываешь многое.

— А веревка?..

— Что ты хочешь этим сказать?

— У меня не было никакой веревки. Эту купили специально. Брендан сказал, что ему о ней ничего не известно, а потом я нахожу ее у него в багаже. Я уже говорила тебе, что искала ее, когда он застал меня за этим.

— Видишь ли, Миранда, здесь я на стороне твоей сестры. Нельзя рыться в чужих вещах без разрешения хозяина этих вещей. Попадешь в беду.

— Я уже попала в беду, — заметила я. — Они все ополчились против меня.

— Что я могу сказать?

— Не имеет значения, — отрезала я. — Самое главное — правильно разобраться во всем.

— Не понимаю, — ответил он. — Что же это, во что ты веришь?

Я выдержала паузу. Хотелось спокойно объяснить все.

— Думаю, что в самом лучшем случае Брендан мог спровоцировать Троя на самоубийство. А в худшем он, ну… — Я не могла произнести эти слова.

— Убил его? Именно это ты пытаешься сказать? — Сейчас тон его голоса стал более резким, саркастическим. — И что? Он инсценировал это?

— Именно то, о чем я и думаю. Похоже, что стоит разобраться в этом.

Воцарилась долгая тишина. Роб смотрел в окно, будто что-то привлекло его внимание. Когда он снова повернулся ко мне, я почувствовала, что между нами образовалась пропасть.

— Трой принимал таблетки, — сказала я. — У него был ужасно беспокойный сон. Когда же он принимал таблетки, то его сваливало с ног.

Роб достал папку с письменного стола.

— В крови твоего брата обнаружены следы барбитурата.

— Точно.

Он бросил папку обратно на письменный стол.

— Он проходил медикаментозное лечение. Ничего больше нет, чего бы ты ни ожидала. Успокойся, Миранда. Что бы сделала ты? — спросил он. — Я хочу сказать, если бы была на моем месте.

— Я бы изучила Брендана.

— Только это? Изучила?

— Чтобы разобраться.

У Роба был озадаченный вид.

— Что с этим парнем, Бренданом? — спросил он. — У тебя с ним какая-нибудь проблема?

— Это довольно долгая история.

Сейчас он явно остерегался чего-то, поглядывал на часы.

— Миранда, я немного ограничен…

— Это не займет и минуты, — сказала я и кратко изложила свою историю с Бренданом, а за спиной Роба постепенно сгущались сумерки, темнел вид из его окна.

Был один из темных дней декабря. Когда я закончила свой рассказ, мне было очень трудно определить выражение его лица.

— Итак? — спросила я.

— У тебя было тяжелое время, — посочувствовал он. — Порвала с бойфрендом.

— Но он давно не был моим бойфрендом.

— И смерть в семье. Мне, право же, очень жаль, Миранда, но я ничего не могу сделать.

— А как насчет этой вкрадчивости? — спросила я. — Разве в этом нет никакой опасности?

— Не знаю, — ответил Роб. — Но я никогда не вмешиваюсь в семейные раздоры, это то, чего я никогда не делаю.

— До тех пор, пока не совершается преступление.

— Правильно. Я полицейский.

— Тебе еще нужны доказательства? Дело в этом?

— Нет, нет, — нетерпеливо сказал он. — Совершенно определенно — нет. Ты сделала достаточно.

Он встал, обошел вокруг письменного стола и положил руку мне на плечо.

— Миранда, дай время. Пройдут недели или месяцы, и все будет выглядеть совсем по-другому. Я обещаю.

— Ты вообще не собираешься ничего предпринимать? Он похлопал рукой по большой стопке папок на письменном столе.

— Я собираюсь сделать очень многое, — пообещал он.

Лаура превосходно выглядела. Она только что сделала прическу в салоне на Клеркенвелл, где цены были такие, что впору брать закладную, но я должна признать, что дело того стоило. Прическа, в которой прямые пряди сочетались со взъерошенными над ними волосами, поблескивала, как маяк в этот ужасный серый день. Казалось, что она освещает весь бар. Лаура была элегантна. Я встретилась с ней, возвращаясь с работы. На ней был костюм и белая блузка с гофрированным жабо. Неожиданно я смутилась и поискала окно, чтобы посмотреть на свое отражение. У меня возникло неприятное ощущение, что выгляжу я не особенно презентабельно. В течение последних дней у меня совершенно не было времени. Всегда находились какие-нибудь неотложные дела. Торопясь на встречу с Лаурой, я шла по главной улице Камдена, обдумывая, о чем собираюсь поговорить с ней и как изложить все доходчиво, и в этот момент прошла мимо двух школьниц. Они захихикали, и одна из них посмотрела на меня. Они хихикали надо мной. Я поняла, что размышляю вслух, бормоча на ходу, как те люди, которых стараешься избежать при переходе улицы, потому что думаешь, что они могут перехватить ваш взгляд и испугаться.

Когда было много работы, и притом грязной, и у меня не хватало времени, чтобы надлежащим образом привести себя в порядок, я пыталась убедить себя, что похожа на смышленого уличного мальчишку. Неужели все резко изменилось и у меня опустившийся вид?

Я принесла на стол бутылку вина. Теперь еще одно. Нужно проследить за тем, сколько я пью. Не думаю, что особенно много, но пора уже задуматься. Хотя и не сию минуту. Прежде всего необходимо разобраться с другими вещами. Пока я наливала вино, Лаура смотрела на меня, улыбка промелькнула на ее лице, она достала из сумки пачку легких сигарет «Мальборо» и зажигалку.

— Снова начала? — спросила я.

— Я так пристрастилась к курению, — произнесла она, доставая сигарету из пачки и зажимая ее между блестящими красными губами. — И потом неожиданно подумала: а почему бы и нет? Снова брошу, когда состарюсь. Хочешь?

Она щелкнула зажигалкой, закурила сигарету и выпустила плотное облако дыма. Все это было очень соблазнительно. Запах табачного дыма вернул меня к ночным посиделкам в тумане алкоголя, бесед, смеха и интимности. Но я отрицательно покачала головой. Все стало совсем плохо. Мне нужно сделать хоть одно, пускай и слабое, телодвижение в сторону здорового образа жизни. И я сделала усилие. Лаура затягивалась сигаретой, вдыхая дым глубоко в легкие, а когда выдыхала, то казалось, она наслаждается вкусом дыма на языке. Я выпила большой глоток вина, чтобы отвлечься от этого.

— Думаю, мы могли бы и прогуляться, — сказала я. Лаура посмотрела в окно с выражением отвращения.

— В такую погоду?

— Мне бы хотелось подышать холодным воздухом. Чтобы прояснилось в голове.

— Ты можешь и одна это сделать, — заметила Лаура. — Я не одета для прогулки.

Я намеревалась связно и разумно все рассказать Лауре, но вышло иначе. Я говорила о Трое и Брендане, своем обращении в полицию, но получилось лишь перепрыгивание с одной темы на другую, по мере того как какие-то идеи приходили мне в голову. К тому времени, когда я закончила свой рассказ, Лаура курила уже третью сигарету.

— Это совсем не похоже на тебя, Миранда, — произнесла она.

Я глубоко вдохнула и постаралась не разозлиться.

— Мне не нужно твое заключение о моем физиологическом состоянии. По крайней мере не сейчас. Просто слушай, что я рассказываю. Одно тесно связано с другим.

— Знаешь, что постоянно восхищало меня в тебе, Миранда? Ты всегда превосходно могла расставить все на свои места. Когда у меня в жизни возникали неприятности, ты была единственная, к кому я приходила, и ты давала мне потрясающе разумные советы.

— А теперь я тот человек, который пришел к тебе.

— Послушай сама себя, — сказала Лаура. — Мне жаль Троя. Нам всем. Но прислушайся к себе. Я знаю, каково это — порвать отношения с кем-то. Я знаю, каково это — быть отвергнутой кем-то. Когда Саул бросил меня, ты помнишь, что было со мной. У меня это не выходило из головы. Мысленно я постоянно возвращалась к этому и спрашивала себя: если бы я сделала то или это по-другому, продолжал ли бы он любить меня? Мне стыдно признаться, но ты, наверное, помнишь, что я дошла даже до того, что строила планы, как вернуть его. Помнишь?

— Конечно, помню, дорогая.

— Помнишь, потому что я выложила тебе все. А что ты мне ответила?

— Но это совершенно другая ситуация.

— Ты сказала мне, чтобы я прикусила язык, не делала ничего такого, о чем могла бы пожалеть, предоставить все времени, ты обещала, что потом все будет выглядеть по-другому. Мне хотелось ударить тебя, а ведь ты была совершенно права.

— Но это не просто разрыв, и, как тебе известно, я порвала с Бренданом, но мне не хочется снова возвращаться к этому…

— Ради Бога, Миранда. Я говорила с Бренданом. Он озадачен всем этим так же, как я.

— Что? — спросила я. — Брендан? Ты обсуждала меня с Бренданом?

— Миранда…

— Ты перешла на его сторону. Вот что можно сказать. Думаешь, что он очарователен? Хороший парень? Как ты смеешь? Как ты посмела говорить обо мне с ним? Что ты сказала ему? Ты что, выболтала все, что я говорила тебе о нем?

— Миранда, прекрати, это ведь я.

Я остановилась и посмотрела на нее. Она была прекрасна и слегка уклончива. Затянулась сигаретой. Избегала смотреть мне в глаза.

— Тебе он понравился, да? Она пожала плечами:

— Просто обычный, приятный парень. Он беспокоится о тебе.

— Вот в чем дело, — сказала я.

Я порылась в своем кошельке и, смутно ощущая, что когда-то раньше уже делала это во сне, нашла десятифунтовую купюру и швырнула ее на стол.

— Вот. Созвонимся. Прости. Мне нечего добавить. Я должна идти. Не могу ничего поделать с этим.

И я ушла от Лауры. Уже на улице, стоя на тротуаре, осмотрелась по сторонам, потрясенная тем, что сделала. Как мне быть теперь? Сырой холод пронизывал меня. И пусть. Я шла и шла, не ведая, куда иду.

Глава 26

До наступления Рождества оставалось шестнадцать дней и четыре дня до регистрации брака Кэрри и Брендана в бюро записей актов гражданского состояния, расположенном в миле от дома родителей. Погода за ночь изменилась. Было по-прежнему холодно, но стало более пасмурно, сыро и туманно. Я проснулась утром, когда за окнами было еще темно и барабанил дождь. Несколько минут не могла заставить себя подняться из теплой постели. Грелка с горячей водой, приготовленная накануне вечером, стала ледяной, и я отшвырнула ее ногой на пол. Подумала, что придется соскабливать лед с ветрового стекла автофургона, забивать молотком гвозди в половицы в пустом и неотапливаемом доме на Тоттенхем голыми онемевшими руками, и забралась еще глубже под пуховое одеяло.

Услышала звуки: в дверную щель сунули почту, — и шумные шаги по половицам. Через двенадцать дней будет самый короткий день года, после чего дни станут длиннее. Пыталась напомнить себе, что неизбежно наступит весна вслед за этими темными месяцами.

По краям занавесок виднелись серые просветы. Я заставила себя подняться с постели, опустить ноги в тапочки и надеть халат. Забрала почту с коврика для вытирания ног. Приготовила большой кофейник кофе, положила два кусочка черствого хлеба из муки с отрубями в тостер и включила приемник. На один кусок намазала мед, на второй — мармелад, в микроволновке подогрела молоко и налила себе чашку кофе.

Села за стол и вскрыла почту. Пришло девять рождественских открыток, одна из которых от человека, которого я никак не могла вспомнить. Он надеялся на то, что мы встретимся в новом году; другая была от Каллума, с которым мы познакомились на вечеринке, куда я пришла незваной с Лаурой и Тони. Казалось, что с тех пор прошли века, что это было в другой жизни. Тогда я думала, что все совсем плохо, хуже некуда, и что сейчас все начинает понемногу улучшаться. Еще не знала, что такое плохо. Отодвинула открытку Каллума с небрежно написанным приглашением на вечеринку. Не думала, что в этом году смогу сама написать рождественские поздравления или ходить по вечеринкам. Были два обращения из благотворительных организаций, счет по кредитной карточке, официальный банковский отчет, три каталога. Увидела конверт с надписью, сделанной рукой Кэрри.

Я допила чашку кофе и налила еще одну. Медленно жена на треугольный тост с медом. Затем просунула палец под приклеенный клапан конверта и вынула письмо.

«Дорогая Миранда, — читала я, — Мы с Бренданом подумали, что совсем неплохо, если ты будешь одним из наших свидетелей в пятницу. Пожалуйста, сообщи нам по возможности быстрее, что ты согласна.

Кэрри».

И это все.

Я состроила гримасу, и вокруг моего правого глаза возникла боль, штопором впивающаяся в мышцы. Это дело рук Брендана. Заставить меня стоять рядом со счастливой парой и подписать свое имя под их именами. Позировать перед камерой. Улыбаться Брендану, моему зятю, члену моей семьи. Меня затошнило, пришлось отодвинуть тост в сторону. Удалось допить уже остывший кофе.

Наверное, просто следует сказать «нет». Нет, я не буду вашим чертовым свидетелем. Нет, я не стану играть в ваши игры. Нет, нет, нет, больше никогда. Наверное, вообще лучше отстраниться от бракосочетания. В любом случае им лучше обойтись без меня. Но конечно, я должна присутствовать там, потому что мое отсутствие будет рассматриваться как еще одно истерическое проявление с моей стороны: сумасшедшая, одержимая, снедаемая любовью, исполненная ненавистью Миранда; привидение на празднике. Должна там быть, потому что я единственная, родная сестра Кэрри.

Вздохнула и встала, затянула пояс на халате, прошла через комнату к телефону, набрала номер.

— Алло?

— Мама. Это я.

— Миранда. — Монотонный голос, к которому я привыкла после смерти Троя.

— Привет. Прости за ранний звонок. На самом деле я просто хотела поговорить с Кэрри. О том, чтобы быть свидетелем.

— Она говорила, что простила тебя… — Повисла пауза, затем: — Я полагаю, это очень широкий жест с ее стороны.

— Да, — отвечала я. — Можно с ней поговорить?

— Пойду позову ее. Но до этого… Мы думали, я и Дерек, что нам нужно устроить небольшую вечеринку для них до пятницы. Не будет никакого званого вечера в день регистрации. Кажется, это нехорошо. В любом случае они почти сразу же уедут на неделю. Соберемся только семьей, просто для того, чтобы пожелать им всего хорошего. Мы думаем, это важно для них. Точно придут Билл и Джуди. Завтра ты свободна?

Поистине, это был не вопрос.

— Да.

— Около семи. Позову тебе Кэрри.

Я сказала Кэрри, что буду свидетелем, и Кэрри ответила, что она рада, холодным вежливым тоном. Я сказала, что увидимся завтра, а она ответила «хорошо», словно пожала плечами. На меня нахлынуло внезапное воспоминание, как яркий луч солнечного света в ненастный день, о том, как мы с Кэрри плавали в волнах вдоль корнуоллского побережья. Мы сидели в больших резиновых надувных кругах, а волны снова и снова выбрасывали нас на берег, пока мы полностью не выдохлись от усталости и холода; наша кожа горела, натертая песком. Нам было около десяти и восьми лет. Помню, как мы вместе смеялись друг над другом, пронзительно визжали от радостного страха. Обычно ее волосы были заплетены в аккуратные косички. Улыбка была застенчивая, рот обычно закрыт, но порой на ее щеке появлялась маленькая ямочка. Думаю, появляется и сейчас.

— Думаю о тебе, — торопливо проговорила я, желая при этом упасть на колени и завыть.

Воцарилась тишина.

— Кэрри!

— Спасибо, — отвечала она. И затем: — Миранда…

— Да?

— О, ничего. Увидимся завтра.

Она положила трубку.

Я ехала на работу. Передо мной в тумане едва проглядывали дома и машины. Как тени проходили люди. Деревья, словно мрачные призраки, стояли по обочинам дорог. Был один из тех дней, в которые всегда недостаточно света, а сырость, проникая через одежду, становится второй ледяной кожей.

Дом в Тоттенхеме был тихим и холодным. Звук моих шагов гулко разносился по половицам, стук молотков эхом отражался от стен комнаты. Я выпила слишком много чашек едкого растворимого кофе только для того, чтобы согреть руки вокруг одной из кружек с отбитыми краями и в пятнах, которые владельцы оставили нам. Лучше быть на работе, поскольку что еще я могла бы делать? Никаких рождественских покупок. Никаких посиделок с моей матерью на кухне, наблюдая, как она раскладывает кружочки теста в формочки и наполняет их мясным фаршем. Никаких сплетен с Лаурой. Никакого хихиканья над одним из сюрреалистических замечаний Троя. Я работала до тех пор, пока не ссадила кожу рук, потом поехала домой и сидела в гостиной под потолочной балкой. Эта потолочная балка… Мне хотелось, чтобы потолок под своим собственным весом рухнул вниз в облаке штукатурки прямо на меня.

Я сидела так около часа, просто сидела и слушала, как капает дождь с веток уже обнаженных деревьев на улице. Затем взяла телефон, потому что нужно было поговорить с кем-нибудь. Нажала несколько первых цифр номера телефона Лауры, но остановилась. Не могла разговаривать с ней. Что я могла сказать? Помоги? Пожалуйста, помоги мне, потому что я думаю, что окончательно схожу с ума? Я всегда обращалась к Лауре, но сейчас она была для меня закрытой книгой. Подумала о том, что произошло, и почувствовала тошноту. Я подумала о будущем и почувствовала головокружение — все равно что заглянуть в бездонную пропасть под ногами.

В восемь часов я легла в постель, потому что не знала, чем смогла бы заняться. Так я лежала, держа старую рубашку Троя около лица, и ждала, когда наступит утро. Наверное, наконец я все-таки уснула, потому что проснулась, когда уже серел рассвет, мокрый снег падал, пролетая через круги света от уличных фонарей.

Точно в семь вечера на следующий день я стучала в дверь дома родителей. Открыла Кэрри. На ней была тонкая розовая рубашка, бусы вокруг шеи, отчего черты ее лица обострились. Я поцеловала ее в холодную щеку и вошла в дом.

Ремонтные работы в доме прекратились. Зияющая дыра в стене кухни была грубо заколочена досками, над боковым окном фалдами свисал кусок плотного полиэтилена. Кастрюли и сковороды, которые вынули из прежних шкафчиков, стопками стояли на линолеуме. Микроволновая печь на кухонном столе. В гостиной сняли ковер, на месте книжной полки стоял стол на козлах, заваленный инструментом. Все остановилось в тот момент, когда Троя обнаружили повешенным на моей потолочной балке.

Билл и Джуди были уже там, сидели вместе с моими родителями вокруг огня, который развел папа. Но Брендана еще не было.

— Он встречается с кем-то по поводу одной идеи, — туманно пояснила Кэрри.

Глядя на свою поредевшую семью, собравшуюся вместе, я поняла, что все похудели. Но не Брендан. Когда он появился спустя несколько минут, было заметно, что он прибавил в весе. Щеки стали более пухлые, рубашка лилового цвета натянулась на брюшке. Казалось, что даже волосы стали еще чернее, а губы краснее, чем раньше. Он встретился со мной взглядом и наклонил голову в знак приветствия с едва заметной улыбкой на губах, похожей на… что? Возможно, на снисходительное признание победы.

Теперь он стал менее обаятельным. Манера поведения была несколько отчужденная. В интонации голоса появилась какая-то наглость, когда он сообщил Кэрри, что ему нужно выпить что-нибудь покрепче. Когда он насмехался над моим отцом за то, что огонь довольно слабый, в его голосе появился оттенок презрения. Билл взглянул на него и нахмурил брови. Хотя и ничего не сказал.

Придругих обстоятельствах мы бы пили шампанское, но вместо него папа принес красное вино и виски для Брендана.

— Что ты собираешься завтра надеть, Кэрри? — спросила я через мгновение.

— О! — Она покраснела и посмотрела на Брендана. — Я собиралась надеть красное платье, которое купила.

— Звучит вполне резонно, — сказала я.

— Хотя я не вполне уверена, что оно идет мне.

И опять этот тревожный взгляд на Брендана, который вторично наполнял свой стакан.

— Не знаю, смогу ли его носить.

— Можешь носить все, что тебе захочется, — сказала я. — Это день твоей свадьбы. Покажи мне.

Я поставила стакан. Мы вдвоем поднялись по лестнице к ним в комнату. В последний раз, когда была здесь, я нашла веревку, которую спрятали под комодом. Отринув эту мысль, я повернулась к Кэрри. Она порылась в большой сумке, развернула ткань. У меня заболело лицо. Мне хотелось разрыдаться. Все было плохо.

— Оно великолепно. Примерь его для меня, — попросила я.

Вся моя злость на Кэрри куда-то испарилась. Сейчас я чувствовала лишь беспомощную любовь к ней.

Она выскользнула из брюк, через голову стащила розовую кофту, расстегнула лифчик. Она была худенькая и бледная. Резко выделялись ребра, и торчали ключицы.

— Пожалуйста.

Я подала ей платье, а когда она потянулась за ним, мы обе увидели, что в дверном проеме стоит Брендан. Никто не произнес ни слова. Кэрри с трудом начала надевать платье, на какое-то мгновение ее голова скрылась в красных складках, видно было только худое обнаженное тело, сияющее белизной. Ощущалась какая-то порочность в том, что мы с Бренданом можем наблюдать за ней одновременно. Я отвернулась и стала пристально смотреть в окно, в ночь.

— Вот! — сказала она. — Конечно, нужны высокие каблуки, а волосы заколю наверх и накрашусь.

— Ты чудесно выглядишь, — сказала я, хотя она так не выглядела; она потеряла все свои краски, растворилась в ярком красном цвете.

— Ты в самом деле так считаешь?

— Да.

— Хм-м… — протянул Брендан.

Он оценивающе смотрел на нее неподвижным взглядом, затем у него на лице промелькнула загадочная улыбка.

— Ну хорошо. Все ждут нас внизу, чтобы поздравить.

— Иду.

— Опять становитесь подругами, да?

Будто его слова зажгли огнепроводный шнур, и сейчас злость разгоралась во мне, подбираясь к центру. Я повернулась к нему.

— Мы сестры, — сказала я.

Мы смотрели друг на друга неподвижным взглядом. Я и не собиралась первой отводить глаза. Несколько мгновений мы пристально, не моргая, смотрели друг другу в глаза. Я почувствовала, что во мне ничего не осталось, кроме ненависти.

Утром в пятницу я встала рано, приняла ванну, вымыла голову, потом пошла в спальню и уставилась на одежду и шкафу. Что можно надеть на свадьбу сестры с человеком, которого ненавидишь, если свадьба происходит всего через несколько дней после того, как умер родной брат? Ничего чрезмерно яркого, ничего сексуально привлекательного, ничего очаровательного, ничего изысканного. Но нельзя же прийти на свадьбу в черном. Подумала о белом лице Кэрри, выглядывающем из красного бархата. Вспомнила о лице в обшитом гробу. В конце концов вытащила из шкафа платье лавандового цвета и поднесла его к свету. У него был тонкий вязаный верх и свободная шифоновая юбка, вообще-то оно летнее, но если надеть сверху приятную рубашку из грубого шелка, то оно вполне подойдет. Накрасилась, высушила волосы феном, продела в мочки ушей серьги, надела колготки и осторожно влезла в платье. Посмотрелась в зеркало, передразнила создание с бескровным лицом и ввалившимися глазами, которое увидела там.

Надела свое длинное черное пальто, взяла подарок и вышла. Мы все вместе собирались пойти пешком в бюро записи актов гражданского состояния от дома родителей, поэтому я поехала туда, несмотря на поток транспорта, и припарковала машину перед домом, который был недалеко от дома родителей.

Полубегом под моросящим дождем, высоко поднимая платье, чтобы оно не запачкалось в лужах, добралась до дверей, но не успела поднять кулак, чтобы постучать, как дверь открылась.

— Миранда, — сказал отец.

Я испугалась. На нем был поношенный клетчатый халат, он был небрит. Перепутала время?

— Нам пора выходить, — сказала я.

— Нет, — ответил он. — Нет. Входи.

Мама сидела на ступеньках лестницы, на ней были мешковатые рейтузы и старый свитер с воротником «хомут», в течение многих лет я не видела, чтобы она носила это. Заметив меня, она подняла голову. Все лицо было испещрено морщинами и изрыто складками.

— Ты сказал ей?

— Что? — спросила я. — Сказал мне — что? Что происходит?

— Он отказался.

— Что ты хочешь сказать?

— Его не было рядом, когда проснулась, Кэрри, он позвонил по телефону в восемь часов. Он сказал…

На мгновение монотонный голос замолчал. Она покачала головой, словно проясняя что-то, затем продолжала:

— Он сказал, что сделал все, что мог, чтобы помочь нам всем, но ничего хорошего не получилось. Он сказал, что устал поддерживать всех нас и делать это больше не может.

Я опустилась на ступеньку ниже мамы.

— О, бедняжка Кэрри!

— Он сказал, — продолжала она, — что у него появилась возможность найти счастье с другой, и он знает, мы должны понять, что он должен использовать ее. Должен же он подумать и о себе когда-то.

— Другая? — тупо вымолвила я, эта новая информация просто физически ударила по голове.

Ощущала я именно это. Мать подозрительно взглянула на меня:

— Ты не знаешь?

Я не отвечала. Просто смотрела на нее, сбитая с толку.

— В конце концов, она твоя подруга, — продолжала она.

— Нет, — сказала я. — О нет.

— Итак, — произнесла моя мать, — вот до чего мы дошли.

— Лаура, — сказала я.

Я поднялась наверх в спальню Кэрри. Свет был выключен, в комнате было сумрачно. Она сидела на кровати очень прямо, все еще в пижаме. Я села рядом и погладила ее тонкие, мягкие волосы, она повернулась ко мне и смотрела на меня пристальным стеклянным взглядом.

— Как глупо, — сказала она дрогнувшим голосом. — Я думала, он любит меня.

— Кэрри!

— Глупо, глупо, глупо.

— Послушай…

— Он просто любил тебя.

— Нет.

— И твою подругу.

— Кэрри, — взмолилась я, — он нехороший человек. Нехороший. С ним что-то не так. Тебе будет лучше без него. Я знаю, ты найдешь…

— Не хочешь ли ты сказать, что я найду кого-нибудь лучше? — прошептала она, глаза горели.

— Хотя бы.

— Все рухнуло, — тихо сказала она. — Все рухнуло уже тогда, когда Трои покончил с собой. Брендан просто разбросал еще несколько остающихся камней. Ничего не осталось.

Я задумалась о том, как Брендан растоптал мою семью, раздавив своими сапогами все наши надежды. Я обняла старшую сестру, ее худенькое тело с запахом пота, пудры и цветов. Красное бархатное платье висело в углу комнаты. Я прижала ее к себе и поцеловала в голову. Почувствовала, как ее ресницы коснулись моей кожи, ощутила слезы у себя на щеке, но не могла понять, чьи они — мои или ее.

Некоторые события, когда оглядываешься на них, кажутся сном. Но это не было сном, хотя позднее я вспоминаю об этом, как о каком-то моменте, выхваченном из времени и поселившемся в моей памяти навсегда.

Я проснулась, и хотя был только рассвет, комната наполнилась мягким светом. Выбираясь из постели, я открыла занавески в мир снега. За стеклом большие хлопья снега продолжали лететь вниз, плавно кружась и паря в воздухе. Я торопливо надела теплую одежду и открыла входную дверь на еще не затоптанную улицу. Снег толстым слоем лежал на машинах, крышках мусорных ящиков, низких изгородях садов, на первозданном слое изредка видны были следы кошачьих лап и от когтей небольших птичек. Он пригибал ветки деревьев, и, пока я шла, небольшие хлопья слетали к моим ногам с приглушенным шумом; снежинки падали мне на ресницы и таяли на щеках. Мир стал монохромным, как старая фотография, и ограниченным в перспективе. Горизонта не было, только постоянное мерцание падающих хлопьев снега. Звуки исчезли, не считая слабого хруста снега у меня под ногами. Все было таинственно и прекрасно. Я почувствовала полное одиночество.

Все еще было не совсем светло, на Хизе никого не было. Никаких человеческих следов, а те, что оставляла я, быстро покрывались снегом. Пруды замерзли и укрылись снегом, видны были только дорожки, потому что они были более гладкими и равномерно белыми, на фоне всего, что их окружало.

Я поднялась на холм и немного постояла там. О чем думала? Не знаю. Я просто завернулась в пальто, подняла воротник и наблюдала, как идет снег вокруг меня. Совсем скоро здесь соберутся толпы, прогуливаясь, кидаясь снежками, делая снежных баб, скатываясь на санях с гор с криками удовольствия. Но сейчас здесь была только я. Высунула язык и ждала, когда на него упадет снежинка. Откинула голову назад и ослепла от падающего на меня снега.

По мере того как я возвращалась, спускаясь вниз с холма, я увидела, что уже появились люди, как вертикальные пятна на белом полотне. И потом увидела фигуру, медленно бредущую по дорожке, которая пересекалась с моей. По мере приближения я уже смогла определить, что это женщина. Она была в толстом пальто и шляпе, закрывающей глаза, нижняя половина лица укутана шарфом, обернутым вокруг шеи. Тем не менее что-то в ней мне показалось знакомым. Я остановилась там, где была, сердце у меня сжалось. Возможно, она почувствовала мой взгляд на себе, сняла шляпу и приложила руку к глазам, чтобы рассмотреть получше. Снежинки падали на ее темные волосы. Несколько мгновений она не двигалась, замерла и я.

Мне хотелось позвать ее по имени: Лаура! Лаура! Сократить расстояние между нами, чтобы хорошо рассмотреть ее лицо. Казалось, что и она стремится ко мне. Неуверенно она сделала полшага, шляпа все еще болталась на руке в варежке. Но она остановилась, а я так и не двинулась с места.

Затем Лаура надела шляпу и продолжила свой путь по дорожке, удаляясь от меня. Я наблюдала за ней, пока она не превратилась в призрачную фигуру. И продолжала наблюдать, пока она, как одинокий призрак, не исчезла в белом.

Между тем проходили дни, недели. Чтобы мы ни делали, время продолжает идти. Затем произошло еще кое-что.

Мне снилось, что я падаю и падаю, лечу вниз в воздухе, затем я проснулась от звука, заставившего бешено колотиться мое сердце. Звонил телефон. Я инстинктивно протянула руку, хотя еще не очнулась от сна. Почти не заметила, пока нащупывала трубку, что на улице еще темно. Я пробормотала что-то в трубку, а кто-то начал петь мне в ухо. На какое-то мгновение я подумала, что если это часть моего сна, сон во сне, тогда слова понятны.

— С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя…

Я села в постели и сжала телефонную трубку. Бесконечно жизнерадостный напев звучал на фоне множества голосов, музыки и громкого смеха.

— С днем рождения, Миранда…

— Не надо, — пробормотала я.

— С днем рождения тебя!

Я обернулась посмотреть на зеленые цифры, обозначающие время на часах. 12.01 перескочило на 12.02.

— Мне хотелось первому поздравить тебя. Ты ведь не думала, что я забыл, правда? Никогда не смогу забыть.

— Не хочу…

— Восьмое марта. Ты знаешь, что это Международный женский день?

— Сейчас я положу трубку, Брендан.

— Ты всегда у меня в мыслях. Не проходит ни единого часа. И я всегда в мыслях у тебя, да?

— Ты пьян.

— Просто веселый. И сейчас держу себя в руках.

— А Лаура?..

— Держу себя в руках и думаю о тебе. Просто думаю о тебе.

— К черту, — сказала я.

Я положила трубку, но чуть опоздала и не смогла не услышать, как он сказал:

— Спи спокойно, Миранда, Приятных сновидений.

Глава 27

Невероятно, непростительно, но я опоздала в церковь. У меня была масса оправданий. Я думала, что же все-таки мне надеть, имеет ли это значение, и внезапно поняла, что сижу на краю кровати, уставясь неподвижным взглядом на стену, уже в течение сорока пяти минут и совершенно не знаю, о чем думаю. Церковь находилась в районе Нью-Малден, где жили родители Лауры. Оказалось, что она расположена значительно дальше, чем я предполагала, нужно было сделать несколько пересадок в метро. И меня охватила такая паника, что, выбежав из станции метро, я повернула не в ту сторону и понеслась по краю площадки для игры в гольф, где в это яркое весеннее утро люди в ярких свитерах тащили длинные кожаные сумки с колесиками.

В церкви были две двери, обе закрыты. Было слышно, как внутри люди поют знакомый псалом, тот, который пела и я на школьных собраниях. Я не знала, в какую из дверей можно войти. Решила войти в небольшую дверь сбоку. Меня беспокоило, что на меня все уставятся, когда я появлюсь в таком известном месте. С первой попытки дверь не поддалась, она была очень тугая, ее заедало. Когда она все же открылась, то оказалось, что в церкви очень много людей, которые стоят даже возле дверей. Мужчина с бородой в темном расстегнутом плаще с поясом продвинулся вперед, чтобы я смогла войти внутрь. Я подумала о переполненном вагоне метро, в котором я приехала. Пожалуйста, пройдите вперед.

Я остановилась на полпути к нефу, прижатая к стене за колонной, поэтому мне было очень плохо видно все происходящее. Псалом закончился, кто-то, я не видела кто именно, начал говорить. Посмотрела вокруг, чтобы найти кого-нибудь из знакомых. Но вокруг были только незнакомые люди. В течение какой-то ужасной секунды мне казалось, что я по ошибке попала не в ту церковь, но потом увидела девушку, которая училась в колледже вместе со мной и Лаурой. Она перехватила мой взгляд, я поняла, что не помню, как ее зовут. Одна из тех, с кем избегаешь встречаться. Сзади я увидела Тони, мрачного, измученного и почему-то смущенного, будто он пробрался сюда, не уплатив за вход. Сначала я не могла сосредоточиться, но потом заставила себя слушать. Она напоминала речь, произносимую по радио, размеренная и торжественная. Сначала мне было трудно уловить ее смысл. Я просто выхватывала фразы: «счастливая молодая женщина», «в расцвете юности», «весеннее утро». Мне они казались бессмысленными. По неестественности тона я поняла, что, должно быть, это приходский священник, который толком и не знал Лауру, возможно, только слышал о ней.

— Иногда нам хочется спросить Господа, — произносил голос. — Мы хотим спросить: почему с людьми происходят ужасные вещи? Почему страдают невинные дети? И почему эта прекрасная, светлая молодая женщина должна умереть так жестоко, так нелепо, так ненужно? В любое время такой несчастный случай ужасен, но для такой женщины, как Лаура, новобрачной, его почти невозможно пережить.

В тумане смятения и страданий я почувствовала стальной удар — «новобрачная». Этого я не знала. Значит, они поженились. Лаура вышла замуж.

— И поэтому, — продолжал священник, — наши мысли и наши молитвы должны быть не только с молитвами родителей Лауры, Джима и Бетти, но и с молитвами Брендана, ее недавно обретенного мужа.

Теперь я смогла видеть и его. Наклонилась вперед и оглядела первый ряд скамей со спинками. Седоволосая женщина, наклонившаяся вперед, седоволосый мужчина, обнимающий женщину, а по другую сторону от нее — Брендан, которой сидит прямо и смотрит вперед. Мне виден был только его затылок, но я могла совершенно точно представить выражение его лица. Он был самым близким родственником умершей, присутствующим на похоронах, самым искренним страдальцем. Мировое первенство в чемпионате страдальцев. Он должен выглядеть печальным, но глубокомысленным. Когда священник упомянул его имя, Брендан, должно быть, поднял на него глаза, поджал губы, скромно кивнул в знак признательности. Я увидела, как он чуть-чуть повернулся к матери Лауры. Точно. На пике своих страданий он обязательно будет поддерживать остальных. Какой артист!

Пропели еще один псалом, затем дядя прочитал стихотворение, священник сообщил, что семья пойдет за гробом, а остальные присутствующие на похоронах должны собираться в семейном доме. Путь этот недолгий. По специальным заказам бюро услуг предоставляло карту. У меня ее не было. Мне придется следовать за толпой. Все было очень похоже на школьное собрание, которое проводится с пением псалмов, объявлениями, с уходом после окончания собрания в установленном порядке. Когда гроб пронесли мимо меня, мне с трудом удалось связать его с Лаурой. Я просто подумала, какой он должен быть тяжелый и где они подобрали людей, которые несли его. Мне было любопытно, были ли они все родственники и друзья или работали в похоронном бюро. Лаура была моя самая близкая подруга, но я не знала ее родителей. У нее была очень крупная ссора с ними по поводу какого-то бойфренда, когда она училась в школе последний год. Поэтому я впервые увидела, как они выглядят, сейчас, когда они проследовали за гробом. Интересно, что мать Лауры, круглолицая и полная, совсем не была похожа на свою дочь. Лаура была копией отца. Она была красивая женщина, а он — красавец мужчина. Удлиненное лицо, широкие скулы. Ему было неудобно в темном костюме. Возможно, он взял его у кого-нибудь напрокат.

За ними шел Брендан. Он заставил меня почти задохнуться, так прекрасно он выглядел. Все у него было тщательно продумано. Кисти рук, слегка сжатые в кулаки, сложены вместе перед ним, словно он ужасно страдает, но старается не показывать этого. Черный костюм отлично вычищен, ни единого волоска, ни единой пылинки. Белая рубашка и довольно яркий малиновый галстук с большим узлом. Волосы взъерошены, слегка приглажены с заботой и точностью, как и его одежда, но и это было уместно как знак его горя, его страсти, как признак элегантного беспорядка. Бледное лицо, темные глаза неотрывно устремлены вперед, поэтому он не видел меня.

Траурная процессия прошествовала мимо меня и дальше на улицу через двери. Мы ждали, пока члены семьи пройдут и удалятся в полной безопасности, сопровождаемые приглушенным шумом голосов и неловкого шарканья. Пришла я последняя, но вышла одной из первых, моргая от яркого солнечного света. Мои глаза ничего не видели, я поняла, что плачу. В церкви напряжение было слишком велико, но здесь, за ее пределами, я увидела кладбище с множеством могил. По какой-то причине простая мысль о том, что все они когда-то были живыми людьми, что они ушли и что теперь моя подруга Лаура уходит к ним, заставила меня разрыдаться. Снова плачу. Мои глаза привыкают к этому. Почувствовала, как кто-то дотронулся до моего плеча.

— Миранда?

Повернулась и увидела женщину, имя которой я забыла. В первый год обучения в колледже Лаура жила с ней в одном доме. Люси? Салли? Паула?

— Привет, — сказала я.

Она шагнула вперед и очень тепло обняла меня. Кейт? Сьюзен? Что-то совсем обыкновенное. Тина? Джекки? Джейн?

— Так приятно увидеть знакомое лицо, — произнесла она. — Прошло много времени с тех пор, как я видела Лауру в последний раз. Думала, что никого здесь не знаю.

Лиззи? Френсис? Кэти? Джин? Элис? Нет.

Я смогла лишь пожать плечами.

— Как печально! — вздохнула она. — Просто не могу поверить.

— Понимаю, — сказала я. Можно было бы прямо спросить, как ее зовут, и извиниться. Сейчас уже слишком поздно. Джулия? Сара? Джэн? Может быть, все-таки кто-нибудь подойдет и обратится к ней по имени. До тех пор, пока мне не придется представить ее кому-нибудь.

— Ты пойдешь в дом? — спросила она.

— Не знаю, — ответила я.

— Ты должна пойти, — сказала она. — Хотя бы немного побудь там. Мне нужно поговорить с тобой.

— Хорошо, — сказала я, и мы отправились в путь. В руках она держала карточку, где был обозначен порядок проведения похоронной церемонии. Меня осенила вдохновенная мысль. Я попросила у нее разрешения взглянуть на карточку и перевернула ее. В уголке ручкой было написано ее имя: «Сиан». Ну конечно же! Как вообще я могла его забыть? Какое облегчение. Наконец хоть что-то в моей жизни пошло правильно.

— Странно, — заметила она. — Я впервые присутствую на похоронах человека моего возраста.

— Сиан, — сказала я только для того, чтобы продемонстрировать ей, что знаю ее имя. — Это странно.

Я ничего не рассказала о Трое. Его смерть казалась мне слишком драгоценной, чтобы выносить ее на всеобщее обсуждение, как какую-то интересную тему для разговора и обмена мнениями с тем, кого я едва знала и, возможно, никогда не встречу в будущем. Сиан заговорила о Лауре, о том, что они не встречались более года, что она слышала о ее замужестве от общих друзей. Они просто зарегистрировали брак в бюро записей актов гражданского состояния, никому не рассказав об этом.

— Она вышла замуж за человека, о котором я никогда раньше не слышала, — произнесла Сиан. — Все произошло неожиданно.

Мне не хотелось говорить, но я знала, что если смолчать, то кто-нибудь подойдет к нам и начнет говорить о Брендане и обо мне, и я снова буду смешно выглядеть.

— Я знала его, — ответила я. — Все было действительно достаточно неожиданно.

— Должно быть, это тот самый, кто шел за гробом?

— Правильно.

— Он очень привлекателен, — сказала Сиан. — Могу понять, почему она влюбилась в него.

— Я представлю тебя ему, — пообещала я.

Сиан почувствовала себя неловко.

— Я не имела в виду… — начала она нерешительно. Казалось, Сиан не могла выразить, что же она не имела в виду.

Дом был переполнен. Поминки устроили грандиозные, но нигде не было видно Тони — единственного человека, которого мне хотелось бы увидеть и обнять. Стол был уставлен сандвичами, вареными яйцами, соусами, в которые макают пищу перед тем, как ее съесть, овощными салатами, хрустящим картофелем. Чай, кофе, вино, сок. Я подумала о матери Лауры, которая руководила подготовкой. Ее не пригласили на свадьбу, но вот она здесь, спустя всего лишь несколько недель, организует похороны и поминки. Я посмотрела вокруг, пытаясь найти хоть одного человека, которого бы я знала. Никаких признаков Тони. Решила, что он ускользнул сразу после траурной церемонии. Родители Лауры под руки провели очень пожилую женщину через всю гостиную в угол, где помогли ей сесть в кресло. Я подумала, что нужно выразить соболезнование, но потом задумалась о том, что могу запутаться в объяснениях, вселяющих ужас, ну и, наконец, сказала себе, что все-таки должна поговорить с ними. Этот спор с собой все еще продолжался, когда я поняла, что рядом со мной кто-то есть. Осмотрелась вокруг. Присутствие человека, которого увидела, было настолько неожиданно, что в какое-то мгновение мне было трудно вспомнить его. Это был детектив Роб Прайер.

— С какой стати ты тут и что здесь делаешь? — спросила я.

Он не ответил, просто подал мне чашку чая.

— Надеялась получить что-нибудь покрепче, — заметила я.

— Ничего более крепкого нет.

— Хорошо.

— Знаю, что ты собираешься сказать, — усмехнулся он. Я выпила глоток чая. Он был очень горячим, обжег мне рот и почти все остальное, когда я проглотила его.

— Так что я собираюсь сказать?

— Дескать, подумал, что ты должна быть здесь, и решил, что очень нужно и важно указать тебе правильный путь.

— Не понимаю.

— Я заглянул в дело, — произнес Роб. — Смерть Лауры ужасно печальна. Но это все.

— О, к чертовой матери, Роб! — вспылила я. — Не возражаешь, если буду называть тебя Роб?

— Давай, вперед! — усмехнулся он.

— Прекрати, — сказала я. — Не оскорбляй мои чувства.

— Понимаю, что ты подумала, — продолжал он. — Как только я услышал, то сразу же вспомнил о тебе. Я звонил по телефону, разговаривал с полицейским, ведущим расследование…

— Оставь это, — прервала я. — Просто поразмышляй: я пришла к тебе с подозрениями по поводу Троя, а ты отмахнулся от них. Прекрасно. Затем Брендан бросает сестру ради моей ближайшей подруги и скрывается с ней. Несколько месяцев спустя она умирает. Видишь здесь схему?

Роб вздохнул.

— Прости, меня не очень интересуют схемы. Факты — упрямая вещь. Лаура умерла в результате несчастного случая.

— Сколько двадцатипятилетних девушек утонули в ванне? — спросила я.

— Она присутствовала на вечеринке, — сказал Роб, — и явно почувствовала себя плохо. С господином Блоком у них вышла какая-то перебранка. Она рано ушла. Одна вернулась к себе в квартиру. Пустила воду в ванну. Поскользнулась, ударилась головой, а ванна наполнялась водой. Она утонула. Ванна переполнилась, вода стала переливаться через края. И еще не было двадцати минут первого ночи, как Томас Крофт, который живет в квартире этажом ниже, увидел, что с потолка льется вода. Он побежал к ней в квартиру, входная дверь не была закрыта на замок, и обнаружил мертвую госпожу Блок в ванне.

Мне было мерзко слышать, как он называет Лауру «госпожа Блок». Это еще один способ, с помощью которого Брендан запускает свои липкие руки в чужую жизнь. Я посмотрела вокруг, чтобы убедиться, что никто нас не подслушивает.

— Именно это он сделал, когда они с Кэрри жили в моей квартире.

— Что?

— Специально оставил включенной воду, чтобы она выливалась через края ванны. Это послание.

— Послание?

— Мне.

Роб Прайер смотрел на меня почти с выражением жалости на лице.

— Смерть госпожи Блок была посланием тебе? — спросил он. — Ты ненормальная?

— Легко ударить кого-нибудь по голове, — сказала я. — А потом подержать под водой.

— Это правда, — согласился Роб.

— И это не был званый обед, да? — спросила я. — Там должно было присутствовать множество людей. В доме. В саду. Разве можно было уследить, где находится Брендан каждую минуту?

Роб нетерпеливо нахмурился:

— От Селдон-авеню, где состоялась вечеринка, до их квартиры всего двадцать минут хода. Может быть, двадцать пять. Человек, который ушел с вечеринки, чтобы убить ее, должен был отсутствовать приблизительно один час.

— Можно было вызвать такси, — сказала я уже с сомнением.

— Я полагал, что твоя теория не зависит от того, кто что-то заметил, — сказал Роб. — Убийца вызывает такси, оно прибывает на вечеринку незаметно для всех. И что? Он просит таксиста подождать, пока он входит в квартиру и совершает убийство?

— Он мог бы пойти вслед за ней. Никто не заметил, что она отсутствует.

— О, я забыл, — сказал Роб, и в тот же момент я почувствовала руки на своих плечах.

Я оглянулась, около моего лица оказалось другое, меня целовали в обе щеки и крепко обнимали. Это был Брендан.

— О, Миранда, Миранда, Миранда! — прошептал он мне в ухо. — Какой кошмар! Как хорошо, что ты пришла! Для меня это имеет огромное значение. Это имело бы огромное значение и для Лауры.

Он взглянул на Роба Прайера.

— Роб стал моим другом после смерти Троя.

Он снова посмотрел на меня.

— Мне так жаль, Мирри. Кажется, я приношу несчастье всюду, где бы я ни появился.

Я не отвечала.

— Мне нужно поговорить с тобой, Мирри.

Он улыбнулся, глядя мне в глаза. Я почувствовала его теплое дыхание у меня на щеках.

— Ты единственная, кто меня понимает. Лучше всех остальных. В этом есть что-то странное. Тебе Роб уже рассказал?

Он взглянул на Роба, который отрицательно покачал головой.

— В тот момент, когда это случилось с Лаурой — не могу спокойно говорить об этом, — знаешь ли ты, что я делал?

— Конечно, нет, — отрезала я.

— Знаешь, — сказал он. — Я разговаривал с тобой.

Любимый мой Трой!

Ко мне постоянно возвращается это воспоминание. Когда тебе было около девяти, ты настаивал на том, чтобы будить меня в четыре часа утра и вместе со мной слушать птичий хор на рассвете. Я, шатаясь и с заспанными глазами, выходила в сад в халате, даже хотя еще было пронзительно холодно, а трава пропитана влагой. Я думала, что просто останусь на несколько минут, чтобы выполнить твою прихоть, а потом бегом вернусь к себе в теплую постель. Но ты был полностью одет, в джинсах, резиновых сапогах до колена и в теплой большой куртке, у тебя на шее висел папин бинокль. На рассвете мы стояли в конце сада, и вдруг, совершенно неожиданно, словно по сигналу, начинали петь птицы. Вокруг нас сплошная огромная стена звука. Я смотрела на твое лицо, и оно было такое удивительно веселое, что я уже больше не чувствовала холода. Ты показывал мне птиц на ветках, и потом я могла сопоставлять звуки с открытыми клювами и вибрирующими грудками. Мы стояли там целую вечность, потом шли на кухню, я готовила нам горячий шоколад и яичницу. С набитым ртом ты говорил: «Хочу, чтобы так было всегда».

Конечно, ты не можешь прочитать это, но все равно я пишу тебе, потому что ты единственный человек, с которым я действительно хотела бы поговорить. Я разговариваю с тобой постоянно. Я страшно боюсь, что однажды пойму, что перестала разговаривать с тобой, потому что это будет означать, что ты умер.

Глава 28

— На самом деле не знаю, зачем я здесь, — сказала я.

Женщина, сидевшая напротив, не отвечала, а просто смотрела на меня, пока я не перевела взгляд вниз, на ее руки, сплетенные на коленях, и низкий столик, где уже была подготовлена коробка с бумажными носовыми платками. Из окна виднелись нарциссы, освещаемые солнцем. Желтый цвет был ослепительным, слишком ярким. Я чувствовала смущение, подавленность, какую-то неловкость.

— С чего начать?

И тут, к счастью, она не сказала: «С самого начала».

Катрине Даулинг, наверное, было далеко за сорок или немного за пятьдесят; на ее красивом, слегка увядшем лице никаких следов косметики; карие спокойные глаза, широкие скулы, твердый подбородок. Волосы едва тронуты сединой, одежда неброская, юбка ниже колена, поношенные замшевые сапожки, серый мешковатый кардиган. Она сосредоточила все внимание на мне, или, скорее, пыталась заглянуть в меня, не знаю, нравилось ли мне это. Я ерзала на стуле, разнимала руки, дотрагивалась до щеки, смущенно и неуместно покашливала. Посмотрела на часы Троя у себя на запястье. У меня осталось сорок три минуты.

— Расскажи, что тебя сюда привело.

— У меня нет больше никого, с кем бы я могла поговорить, — ответила я и отметила неуверенность в своем голосе.

Я была рада этому, мне хотелось, чтобы горе переполнило меня, неконтролируемо выплеснулось из меня так, как это бывало по ночам, когда я просыпалась и чувствовала, что подушка мокрая от слез.

— Люди, с которыми я хотела бы поговорить, ушли.

— Ушли?

— Умерли.

Почувствовала, что горло стало болеть, а пазухи носа набухать.

— Младший брат и близкая подруга. — Заставила себя громко произнести их имена: — Трой и Лаура. Он покончил с собой, то есть именно это все говорят, хотя я думаю… думаю, ну, не имеет значения, что… Я нашла его у себя в квартире. Он повесился. Совсем мальчик. Когда закрываю глаза, то вижу его лицо. Иногда наяву пытаюсь вспомнить его, но не могу. Лаура умерла всего несколько недель назад. Она была пьяная, ударилась головой и утонула в ванне. Разве не глупо вот так умереть? Моего возраста. Последний раз, когда я видела ее, мы не разговаривали. Я все время думаю, что, если бы я сказала ей что-нибудь, если бы сделала что-то по-другому, этого бы не случилось. Знаю, возможно, тебе это покажется глупым, но это продолжает преследовать меня.

Катрина Даулинг чуть-чуть наклонилась ко мне, не вставая со стула. Прядь волос выбилась на лоб, она заправила ее за ухо, не отрывая от меня взгляд.

— Не могу поверить, что никогда их не увижу, — вздохнула я.

Достала из коробки первый носовой платок.

— Конечно, знаю, что не увижу, ноне могу в это поверить. Не могу, — безнадежно повторила я.

Я взяла следующий платок и вытерла глаза.

— Тяжелая утрата, — начала Катрина Даулинг, — всегда что-то подобное, что каждый испытывает в…

— Это его часы, — сказала я, поднимая запястье. — Он оставил их рядом с моей кроватью, теперь ношу их. Каждый раз, когда смотрю на них, думаю: это время, которого у него никогда не будет. Все эти тикающие секунды, минуты и часы, которые уходят навсегда. Я всегда думала, что мы будем стариться вместе. Думала, что смогу помочь ему. Я должна была помочь ему, мой милый братик.

Сейчас я рыдала всерьез, а говорила икая.

— Простите, — пробормотала я. — Простите, но мне кажется, что это так несправедливо.

— Несправедливо для тебя?

— Нет. Нет! Я не умерла, да? Я одна из счастливчиков. Несправедливо для них, хотела сказать.

Я говорила, и мои беспорядочно произносимые слова путались в потоке воспоминаний и чувств, смешивая все воедино. Трой, Брендан, Лаура, Кэрри, мои родители, Ник; тело, свисающее с потолочной балки, телефонные звонки по ночам, слова, нашептываемые на ухо, вливаемые в меня тонкой струйкой как яд, несостоявшиеся свадьбы, похороны, сначала его, а потом ее… Время от времени я останавливалась и рыдала в мокрый комок одноразовых носовых платков, который сжимала в руке. Щеки горели, нос распух, глаза воспалились. — Я как тифозная Мери, — сравнила я. — Как тот испанский солдат, который заразил американских индейцев чумой, отравляя их новый мир. Я как…

— Что ты хочешь сказать, Миранда? — нарушил мою тираду спокойный голос Катрины Даулинг.

— Я носитель! — выкрикнула я, заслоняя лицо. — Разве не видишь? У них все было хорошо, более или менее. Я втянула их в свой мир, это моя проблема, и я должна была разобраться с этим. Но мой мир стал и их миром, он заразил их, разрушил их, привел к гибели, отнял у них жизни. Со мной все в порядке. Посмотри! Вот я здесь, сижу у психотерапевта, ищу пути, чтобы справиться со всем этим. Вот видишь, в чем проблема?

— Послушай, — сказала она, — сейчас послушай меня, Миранда.

— Нет, — ответила я. — Подожди. Мне самой нужно разобраться со всем этим так же, как любому другому. В мире происходят страшные вещи, правильно? Поэтому я ужасно себя чувствую. Твоя работа как психотерапевта заключается в том, чтобы прекратить мое ужасное, восприятие всего этого. Но может быть, я действительно должна смириться с этими ужасами, происходящими в мире?

— Нет, — отрезала она.

— В этом есть и доля самолюбования, если это подходящее слово. Я хочу сказать, если люди приходят к тебе, замученные депрессией, вызванной нищетой, страданиями и несправедливостью этого мира, а у тебя есть пилюля, которая может прекратить их мучения, ты дашь им ее? Ты как профессионал в этой области сможешь дать им пилюлю, чтобы они стали безразличными к несправедливости мира, вместо того чтобы пойти и хоть что-то исправить?

Наступила долгая пауза. Катрина Даулинг, возможно, уже начала жалеть, что позволила вовлечь себя в это. Я высморкала нос и выпрямилась на стуле. За окном было приятное бледно-голубое небо.

— Это, — она указала рукой на меня, — это называется горе. Ты слышишь меня?

— Он сделал из меня даже свое чертово алиби, — пробормотала я. — Боже, как, должно быть, он смеялся!

— Послушай! — остановила меня она, и я снова умолкла. — Ко мне приходят люди, и я часто помогаю им, находя схемы, придавая форму хаосу, обрушивающемуся на меня, рассказываю им историю их жизни так, чтобы они могли понять ее. Но в твоем случае я собираюсь сказать нечто совершенно противоположное. Ты изобрела схему, которой не существует. Ты пытаешься найти смысл, объяснение, связать все воедино, принять на себя ответственность, обвинить. В течение последних месяцев ты потеряла двоих людей, которых очень любила. И у тебя был болезненный и раздражающий эпизод с мужчиной — Бренданом. Так как все события происходили в одно время, ты связала их причинно-следственной зависимостью. Понимаешь?

— Точно, я связала их, — сказала я.

— Сейчас мы поговорим о том, что произошло с Бренданом; я думаю, что это должно быть полезно на самом деле. Мы можем поговорить о твоей тяжелой утрате и о причине твоего чувства вины. Но мы рассмотрим именно тебя, посмотрим на то, что происходит внутри тебя после всех этих травм. Мы не будем рассматривать, почему эти молодые люди должны были умереть один за другим. Они умерли. Сейчас ты должна страдать, — ее голос становился мягче, — ты должна позволить себе страдать. Не кидаться во все стороны в поисках объяснений.

— Но если…

Я заставила себя прислушаться к тому, что она сказала.

— Иногда я чувствую, что схожу с ума, — наконец проговорила я; мне казалось, что я как тряпичная кукла развалилась на стуле. — Привыкла к той жизни, которую я понимаю. Все имело смысл. Могла представить, что произойдет дальше, и строила планы. Сейчас чувствую, что я потеряла контроль. Случиться может что угодно. Все становится враждебным, беспорядочным. Как кошмар, но невозможно очнуться. И это все продолжается и продолжается.

— Хорошо, мы поговорим и об этом тоже, — пообещала она. — Должны. Хочешь снова прийти ко мне, Миранда?

Я кивнула в знак согласия.

— Хорошо. В это же время на следующей неделе, если и тебе это подходит. А сейчас, как показывают часы твоего брата, тебе пора уходить.

Глава 29

На следующее утро я проснулась рано и, еще не открыв глаза, уже знала, что стоит теплый и приятный день. Полоска дневного света между занавесками была голубая. В комнате тепло. И впервые за долгое время я почувствовала не усталость, а состояние готовности к чему-то, что мне обязательно нужно сделать. Несмотря на то что была суббота и мне не нужно было на работу, я сразу встала.

Сняла постельное белье, положила его в стиральную машину, надела спортивную одежду для бега. Снова отправилась в Хиз, но на этот раз уже в ту его часть, где сохранился уголок дикой природы, где густо росли деревья и можно было обмануть себя, представив, что находишься не в городе с миллионным населением, окружающим тебя со всех сторон. Примулы и тюльпаны расцветали среди зарослей кустарника, а надо мной на ветках была свежая, едва распускающаяся листва. Я бежала, не жалея сил, пока не заболели ноги, но как только я остановилась, на лбу выступил и заструился пот. Почувствовала, что мое тело словно вычищено внутри, кровь побежала быстрее, сердце стало стучать сильнее, поры открылись.

Рядом с домом остановилась около булочной и купила каравай хлеба с отрубями, он был еще теплый, Приняла быстрый горячий душ, тщательно помыла голову, надела хлопчатобумажную юбку и кофту. Застегнула на запястье часы Троя; но в первый раз у меня на глаза не выступили слезы при виде их. Приготовила чай с перечной мятой, отломила кусок хлеба от каравая, съела его просто так, безо всего, медленно пережевывая, чтобы его рыхлая структура успокоила меня. Пропылесосила ковры, взбила подушки на диване, сложила стопкой старые газеты и журналы в коробку и открыла окна, чтобы впустить ясный день.

Пока не передумала, надела куртку и пошла к метро.

Кэрри уже сидела за письменным столом, когда я вошла. Кто-то сидел напротив нее, листая брошюры и указывая на выбранные места, поэтому она не сразу заметила меня, но когда увидела, у нее на лице промелькнули самые разные чувства: удивление, раздражение, боль, приветствие. Выражение лица снова стало вежливым, когда она повернулась к посетительнице.

Я наблюдала за ней, когда она перегнулась через стол, указывая на иллюстрации пальцем, ноготь которого был нежно-розовый. Выглядела она значительно лучше, чем я ожидала. Я привыкла видеть ее худой и измученной. Но сейчас она порозовела и пополнела. Снова отрастила волосы, они обрамляли ее гладкое бледное лицо светлыми волнами.

— Хочешь чашечку кофе? — предложила я, когда женщина ушла, сжимая кучу проспектов, и я смогла спокойно сесть на ее место. Я вдохнула запах духов Кэрри, что-то тонкое и приятное. Кожа была атласная, губы блестящие, в ушах крошечные золотые сережки-гвоздики. Казалось, что все у нее продумано, утонченно, тщательно ухожено. Посмотрела на свои руки на письменном столе, грязные, обломанные ногти. Я увидела, что манжеты моей рубашки обтрепаны.

Кэрри забеспокоилась, поглядывая на часы.

— Не знаю, смогу ли я…

— Иди, — поддержала женщина за письменным столом рядом. — Скоро будем очень заняты, тогда совсем не будет времени.

Она посмотрела на меня и согласно кивнула:

— Только возьму пальто.

Мы ни о чем не разговаривали, пока шли в кафе, которое было дальше у дороги. Мы пили кофе внизу, где стоили диван и кресла, неуверенно поглядывая друг на друга поверх ободков своих дымящихся кружек. Я сказала что-то о новой квартире, которую она снимала, она заметила что-то о бешеном темпе работы. И мы погрузились в неловкое молчание.

— Прости, что я не звонила и не появлялась, — произнесла я наконец.

— Ты была занята.

Я отмахнулась от вежливых слов.

— Это не причина.

— Нет, наверное, нет.

— Не знаю, с чего и начать.

— Миранда…

— Ты сказала мне что-то сразу после того… ну, ты знаешь… сразу после того, как ушел Брендан. Ты сказала, что все рухнуло, а он просто разбросал оставшиеся камни. Что-то в этом духе.

— Не помню. — Она поставила на стол кружку. На кромке остался бледно-розовый полукруглый след ее губ.

— Конечно, нет. Зачем тебе помнить? Не знаю, почему мне пришло это в голову, возможно, из-за моей работы, — этот его образ, сметающий все до основания, так, чтобы мы оказались на развалинах жизни. Вот что он сделал с нами.

— Не стоит слишком много думать о нем, Миранда, — сказала она. — Оставь его в покое.

— Что? — Я уставилась на нее.

— Я смогла, — сказала она. — Выкинула его из своей жизни. Никогда не захочу и вспомнить о нем.

Меня озадачили ее слова.

— Но все, что случилось… — сказала я заикаясь. — С тобой и со мной. С Троем…

— Не имеет никакого отношения к этому.

— И Лаурой.

— Ты думаешь, мне все равно, что произошло с Лаурой?

— Конечно, нет!

— Считаешь, я получила какое-то удовлетворение, когда услышала? Что свершилось своего рода возмездие?

— Нет, — возразила я. — Разумеется, нет.

— Ну а я — да. Только на мгновение. Я так ненавидела Лауру, я хотела, чтобы с ней произошло что-нибудь плохое, а когда случилось наихудшее и я почувствовала в какую-то долю секунды, можно сказать, ликование, то просто ужаснулась, будто каким-то образом на мне лежала ответственность за все это.

На мгновение у нее на лице промелькнуло свирепое выражение, но затем оно снова стало печальным.

— И в конце концов я просто задала себе вопрос: ладно, какое отношение имеет все это ко мне? Я решила, что мы должны забыть обо всем.

— Не хочешь вообще говорить об этом? — спросила я.

— Я хочу заниматься только своей жизнью, устроить ее.

— Не хочешь подумать об этом? Понять, что случилось?

— Понять? — Она бросила на меня быстрый взгляд. — Наш брат покончил с собой. Мой жених оставил меня.

— Но…

— Не утверждаю, что это не было ужасно. Я говорю, что все было вполне понятно. Не понимаю, о чем тут можно говорить.

Несколько мгновений я просто сидела. Все бурные события, всеволны эмоций и ненависти и отчаяния, которые будоражили нашу семью, сейчас превратились в спокойный темный пруд.

— А как же мы? — наконец спросила я.

— Мы?

— Мы, ты и я, две сестры.

— А как мы?

— Ты ненавидишь меня.

— Нет, — ответила она.

— Ты обвиняла меня.

— Совсем недолго, может быть… — Она взяла кружку и допила кофе. — Все в прошлом. С тобой все в порядке? Ты выглядишь несколько… — Она так и не закончила предложение.

— Была немного подавлена.

— Конечно.

Я не могла на этом закончить разговор.

— О, Кэрри, мне бы так хотелось, чтобы между нами было все хорошо, — проговорила я, понимая, что это звучит как лепет двухлетнего малыша, который просит, чтобы его поцеловали. И добавила: — Думаю, кое-что следует прояснить.

— Мне и так все совершенно ясно.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь, что я никогда не была влюблена в Брендана? Никогда! Я оставила его и…

— Пожалуйста, Миранда, — сказала она с отвращением, — давай оставим эту тему.

— Нет, послушай, мне очень хочется, чтобы ты поняла, что я никогда не пыталась разрушить то, что было между вами двоими, никогда; хотела, чтобы ты была счастлива; действительно хотела; именно он был тем, кто… — Я не закончила свою мысль, понимая, как она прозвучит. — Как ты и говорила, теперь это уже не имеет никакого значения. Со всем этим покончено. Его нет больше в наших жизнях. Мне просто захотелось узнать, все ли у тебя в порядке, и больше ничего, честное слово. И что у нас у всех все хорошо. Было бы ужасно, если бы мы допустили, чтобы он сделал нас чужими друг другу.

— Знаю, — проговорила она вполголоса.

Затем она наклонилась ко мне, и в первый раз с ее лица исчезло безразличное выражение.

— Я должна кое-что тебе сообщить.

— Что?

— Здесь что-то не так. После Троя, ты знаешь, я думала, что больше никогда не смогу быть счастливой. Но все произошло так неожиданно… — Она покраснела. — Я встретила кое-кого.

— Ты хочешь сказать…

— Приятного мужчину. Он чуть старше меня и, кажется, по-настоящему заботится обо мне.

Я положила руку на ее плечо.

— Я очень рада, — тепло произнесла я. Затем: — Надеюсь, я не знаю, кто это?

Глупая попытка пошутить не удалась.

— Нет. Он младший менеджер в больнице. Его зовут Лоренс. Ты должна как-нибудь познакомиться с ним.

— Чудно.

— Он знает обо всем…

— Конечно.

— И он совсем другой, знаешь…

— Да. Хорошо. Чудесно.

— Маме и папе он понравился.

— Хорошо, — опять безнадежно сказала я. — Правда, хорошо. Я так счастлива за тебя!

— Спасибо.

Я купила огромную охапку тюльпанов, желтых нарциссов и ирисов, вскочила в автобус, который останавливался на расстоянии нескольких сотен ярдов от дома родителей. С фасада дома наконец-то убрали леса, и входная дверь была выкрашена в яркий темно-синий цвет. Я постучала и прислушалась: я знала, что они дома. В эти дни, казалось, они вообще никуда не выходили. Они работали, потом мама сидела дома и смотрела телевизор, а папа часами занимался садом, удаляя сорняки с окаймляющего газона и прибивая скворечники к фруктовым деревьям в конце сада.

Ответа не было, Я обошла дом и прижала нос к окну кухни. Внутри все сверкало новизной и было незнакомо: поверхности из нержавеющей стали, белые стены, точечное освещение на потолке. На столе стояла любимая папина кружка, рядом тарелка с апельсиновой кожурой, сложенная газета. Могу представить, как он методично снимает кожу с апельсина и делит его на части, медленно съедает, дольку за долькой между глотками кофе, хмурясь над газетой. Все то же самое, но все изменилось, стало другим.

У меня до сих пор оставался ключ от дома, поэтому, найдя его, я открыла заднюю дверь. На кухне взяла вазу, налила в нее воды, поставила цветы. На тарелке остались две дольки апельсина, и я проглотила их, рассеянно осматривая сад, который всего несколько месяцев назад представлял собой месиво из рытвин и выброшенных кухонных блоков, а сейчас был аккуратно приведен в порядок и уже засажен. На лестнице послышались шаги.

— Привет! — раздался голос мамы. — Кто там? — спросила она из коридора. — Кто это?

— Мама, это я.

— Миранда?

Мама была в халате. Волосы жирные, лицо опухло от сна.

— Ты заболела? — спросила я.

— Заболела? — Она потерла лицо. — Нет, просто немного устала. Дерек пошел купить садовую бечевку, я и подумала, что немного вздремну перед ленчем.

— Не хотела тебя будить.

— Не имеет значения.

— Я принесла тебе цветы.

— Спасибо. — Она взглянула на них, но совершенно безразлично, мельком.

— Чай или кофе? Я приготовлю.

— Хорошо бы. — Она присела на краешек одного из стульев.

— Так что: чай или кофе?

— То, что хочешь сама. Мне все равно.

— Кофе. А потом пойдем на прогулку.

— Не могу, Миранда. У меня… ну, в общем, есть дела, я должна кое-что сделать.

— Мама…

— Внутри болит, — сказала она. — Не болит только во время сна.

Я взяла се руку и поднесла к своему лицу.

— Обещаю сделать все, — сказала я, — все, чтобы тебе стало лучше.

Она пожала плечами. За нами засвистел чайник.

— Слишком поздно делать что-нибудь, — вздохнула она.

— Я любил ее, — сказал Тони.

Он пил уже третью банку пива, его речь была почти нечленораздельной. Казалось, что все в нем изменилось: щеки обвисли, заросли щетиной, волосы какие-то жирные, доходят до воротника, спереди на рубашке кофейное пятно, ногти не подстрижены.

— Я любил ее, — повторил он.

— Знаю.

— Что я сделал неправильно?

— Так нельзя переживать, — тихо проговорила я.

— Я не мог хорошо рассказать об этом, но она знала.

— Мне кажется… — начала я.

— А потом… — Он поднял банку пива и осушил ее. — Потом, когда она убежала… оставив только записку на столе, я хотел, чтобы она умерла, и она умерла.

— Здесь нет никакой связи, кроме той, которая у тебя сложилась в голове.

— Твой чертов Брендан. Очаровал. Обещал ей многое.

— Например?

— Головокружительную романтику, брак, детей. Все, из-за чего мы так с ней ссорились последние несколько месяцев.

— А-а, — протянула я.

— Хотя в конце концов я смирился. Она должна была узнать это.

Я продолжала пить вино и ничего не отвечала. Думала о Лауре, о смеющейся Лауре. Голова откинута назад, рот открыт, блестят белые зубы, темные глаза сияют жизнью.

— Увы, она мертва.

— Да.

В воскресенье я снова бегала. Семь миль в тумане моросящего дождя. Пила с Карлой кофе. Она тоже знала Лауру и захотела, чтобы мы провели целый час вместе, восклицая с оттенком сострадания, как все это ужасно.

Я занималась счетами компании. Работала без устали и была перевозбуждена. Находила любые занятия, чтобы не оставалось свободного времени. Никого не хотела видеть, но и не хотела быть сама с собой. Рассортировала старую корреспонденцию. Выбросила одежду, которую не надевала больше года. Просмотрела всю электронную почту и уничтожила сообщения, которые не хотела сохранить.

Наконец позвонила Биллу по мобильному телефону и сообщила, что хочу поговорить с ним. Он не спросил, могу ли я подождать до завтра, а просто сказал, что находится в Гуикнеме, но вернется к шести. Мы договорились встретиться в баре около Кингз-Кросс, который раньше был просто забегаловкой, но сейчас стал изысканным местом встречи художников-минималистов, где подавали коктейли, чай со льдом и тому подобное.

Я приняла еще одну ванну, переоделась, сняла широкие брюки с завязкой на поясе, надела джинсы и белую рубашку, застегивающуюся на пуговицы. Пришла в бар на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Когда он появился, то поцеловал меня в макушку и скользнул на место напротив. Он заказал томатный сок со специями, а я попросила «Кровавую Мери» для храбрости. Мы чокнулись, и я стала расспрашивать его о том, как он провел выходные.

— О чем ты, Миранда?

— Хочу прекратить у тебя работу, — сказала я.

Чтобы прийти в себя от неожиданности, он сделал глоток и снова поставил его на стол.

— Хорошая мысль, — сказал он.

— Что?

Он улыбнулся мне с такой добротой и нежностью, что я постаралась не показать, что у меня на глазах выступили слезы.

— Я набираюсь мужества, чтобы сказать тебе об этом, а все, что можешь ответить ты, — так это «хорошая мысль».

— Да.

— И ты не собираешься умолять меня, чтобы я осталась?

— Тебе нужно начать с самого начала.

— Правильно.

— Подальше от всей семьи и их дел.

— Ты тоже член семьи.

— Спасибо.

— В хорошем смысле.

— Знаю.

— Чувствую, что моя жизнь превратилась в отвратительную мешанину, и мне нужно поскорее выбраться из нее.

— Что собираешься делать?

— Попытаюсь найти работу в компании по декоративному оформлению интерьеров, что-нибудь в этом роде. К настоящему времени у меня достаточно связей. Должна я уведомить тебя за три месяца до увольнения или как? И дашь ли ты мне рекомендацию?

— «Я знаю Миранду Коттон с тех времен, когда ей исполнился один день от роду…» Вот такую ерунду?

— Что-то подобное. — Я глотнула и вертела в руках свой бокал.

— Не заставляй меня быть сентиментальным, Миранда. Мы же будем встречаться по-прежнему. Ты ведь не собираешься уезжать из города?

— А если собираюсь?

— Что? Уехать из Лондона?

— Может быть.

— О! — Он поднял свой бокал. — Удачи тебе. Я всегда верил в то, что нужно сжигать за собой мосты.

— Я знаю… Билл!

— Да?

— Я никогда не была влюблена в Брендана. Все было не так, как казалось людям.

Билл пожал плечами:

— Никогда не думал о нем хорошо. Всегда он сжимал мне руку, когда мы разговаривали, и три раза повторял мое имя в одном предложении.

— Значит, ты мне веришь?

— В общем и целом, — сказал он с улыбкой. — Более или менее.

— Спасибо… — Мои глаза снова обожгли слезы, я расслабилась от благодарности. — Думаю, нужно взять еще «Кровавую Мери».

— Хорошо, я пойду домой. Пей все, что тебе нравится, но работать в новом доме начинаем в восемь.

— Буду ровно в восемь.

Он встал и поцеловал меня в макушку снова.

— Будь осторожна.

Глава 30

Я сделала это. Заставила себя сделать и сделала. Выставила свою квартиру на продажу. Я прошла через это как во сне, не думая. Мне было все равно. Поэтому все прошло более или менее гладко. Пришел молодой человек со скоросшивателем, служившим и подставкой для письма, изъявляя восторг по поводу хорошего состояния квартиры. Сообщил, что их комиссионная ставка составляет три процента. Я сказала «два», он немного поколебался и согласился. На следующее же утро пришла женщина, чтобы осмотреть квартиру. Она напоминала меня саму, только немного богаче и старше. У нее была настоящая работа. Она врач. Я посмотрела на квартиру ее глазами. Из квартиры было столько всего вынесено, что это придавало ей вид минималистического художественного произведения, все пространство воспринималось как ярко освещенное. Квартира казалась значительно больше, чем была на самом деле.

Она сказала, что квартира располагает к себе. Улыбнулась и добавила, что там, должно быть, хорошая аура. Я глубоко вздохнула, согласилась с ней, но подумала о Трое, висевшем на потолочной балке. Через полчаса по телефону позвонил агент по недвижимости и сообщил, что Ребекка Хейнз предложила на десять тысяч меньше запрошенной цены. Я отказалась. Он заметил, что сейчас рынок недостаточно активный. Я сказала, что это не имеет значения. Он перезвонил через десять минут и заявил, что она предложила полную сумму, но хочет въехать немедленно. Я ответила, что не хочу, чтобы меня торопили. Уеду через месяц. Он предположил, что с этим возможны проблемы, но снова позвонил через несколько минут и сказал, что все прекрасно. Когда я положила телефонную трубку, то увидела свое отражение в зеркале и удивилась: неужели в этом и заключается секрет заключения сделок? Может, в этом состоит секрет жизни? Если проявлять меньше суетливости, чем твой партнер, то обязательно выиграешь. Неужели это сделала я?

Мне удалось довольно далеко продвинуться по пути изменения своей жизни, но ничего не было совершено для создания новой. Достала старый школьный атлас с книжной полки и открыла его на карте «Англия и Уэльс, юг». Внезапно поняла, что располагаю экзистенциальной, неограниченной свободой. У меня нет каких-то особых связей нигде за пределами Лондона. Я ничем не ограничена. Мне одинаково безразличны все остальные места. Может, стоит прочертить линию вокруг Лондона на расстоянии одного дюйма от него? Два дюйма? Три дюйма? Понравится ли мне жить у моря? Если да, то у какого моря? Деревня или город? Или открытая сельская местность? Или остров? Коттедж с соломенной крышей? Плавучий дом? Небольшой круглый форт? Заброшенный маяк? Моя свобода была подобна пропасти, лежащей у меня под ногами. В этом было что-то ужасающее. И неправильный подход вообще. Мне нужно подумать и о работе. Прежде всего необходимо найти работу. Нужно сделать несколько телефонных звонков. Но и в этом нет никакой срочности. Я приобрела целый месяц только потому, что вела себя ужасно с приятной женщиной.

Я приняла решение. Каждый день буду делать два телефонных звонка людям, которые могут оказать помощь в поисках работы, Я села с листом бумаги, и после пятиминутного раздумья у меня появился перечень, правда, только с одним именем: его звали Эмонн Олшин, и он недавно получил диплом по специальности «архитектор». Поэтому я позвонила ему и спросила, может ли он со мной встретиться, чтобы я смогла выслушать его соображения относительно работы. Эмонн оказался удивительно, почти до смешного, дружелюбным. Мне пришлось так долго жить в мире, который был враждебным и коварным ко мне, что я буквально опешила от того, что кому-то приятно просто поговорить со мной. Эмонн сказал, что странно, что я позвонила, поскольку ему хотелось связаться со мной целую вечность, и вообще — как дела? На этот вопрос я дала туманный ответ. Он сказал, и это ему внезапно пришло в голову, что именно сегодня вечером друзья придут к нему на ужин, почему бы и мне не прийти? Поддаваясь первому порыву, хотела сказать «нет», потому что надеялась, что остаток жизни проведу в норе под землей, но еще и потому, что в противном случае я бы выглядела так, словно попала в жалкое, бедственное и незавидное положение. Но я и была в бедственном положении. Может быть, не в жалком, но совершенно определенно в бедственном. Горькая простая мысль пронзила меня. К кому я бы могла обратиться в такое время, как это? Лаура. Поэтому ответила: да, хорошо, — стараясь при этом не выдать свое отчаяние.

Квартира Эмонна находилась где-то на окраине Брикстона. Мне хотелось появиться по возможности позднее, как это принято, еще и потому, чтобы не показать своей глубочайшей заинтересованности, но потом заблудилась и поэтому пришла непростительно поздно. В мой план входила и прогулка на свежем воздухе, чтобы иметь достойный вид, но мне пришлось долго искать дом, в котором он жил, и обращаться, кажется, к пяти различным людям, в результате чего я носилась но улицам назад и вперед, да и квартира оказалась на самом верхнем этаже. Поэтому я пыхтела как морж, покрылась холодным потом, волосы растрепались, и в таком вот виде наконец вошла в дверь почти в девять часов. За столом сидели восемь человек, двое или трое из них показались мне знакомыми. Эмонн по очереди представил меня каждому. Первой была его подружка Филиппа, что было большим облегчением и крайне приятно. Действительно, он пригласил меня, потому что хотел видеть. Пока я приходила в себя, стало уже слишком поздно. Упустила, прослушала почти все имена.

Ужин был в полном разгаре, я сказала, что быстро догоню их, но смогла проглотить только символическую порцию лазаньи. Села рядом с Эмонном и быстро изложила свои планы. Он очень поддержал меня, но решил, что я ищу работу в Лондоне. Я объяснила, что собираюсь уехать, возможно, в сельскую местность. Это его озадачило.

— Куда? — спросил он. — Почему?

— Мне необходимо уехать, — ответила я.

— Прекрасно, — сказал он. — Передохни на выходных. Есть ряд великолепных дел. Но никуда не уезжай. Живи здесь. Лондон то место, где ты живешь. Все остальные в Англии для… — Он замолчал, словно ему трудно вспомнить, для чего они предназначены. — Не знаю… ходить на прогулки, летать на самолетах, чтобы добраться куда-либо.

— Я серьезно, — ответила я.

— Я тоже, — сказал Эмонн. — Мы не можем позволить себе лишиться тебя. Посмотри, люди со всего мира едут на пароходах без билета и в контейнерах, и под грузовиками только потому, что хотят попасть в Лондон. А ты уезжаешь из него. Ты не должна.

Филиппа укоризненно подняла брови на своего нового бойфренда.

— Она говорит, что это серьезно.

Возможно, Филиппе показалось, что Эмонн был слишком внимательным ко мне. На мгновение он нахмурился и сказал, что спросит у своего босса, знает ли тот кого-нибудь, кому «не удалось добиться успеха в Лондоне». Мы поболтали еще немного, затем темы разговора иссякли, и я почувствовала толчок локтем. Это был человек, сидевший с другой стороны от меня. Он был одним из тех, кто показался мне знакомым. Конечно, я не смогла уловить, как его зовут. К сожалению, он помнил, как зовут меня.

— Миранда, — сказал он, — так приятно видеть тебя.

— Дэвид! Блими! — воскликнула я. Он коротко подстриг волосы, над верхней губой небольшие усы.

Он шутливо погрозил мне пальцем:

— Помнишь, где мы встречались в последний раз?

— На кончике…

— Я видел, как ты сидела на попе на льду в Александровском дворце.

Я почувствовала, как у меня начинается приступ тошноты. О да, он был одним из группы в тот день, когда я встретила Брендана. Что это такое? Неужели Господь наказывает меня? Неужели хоть на один-единственный вечер нельзя оставить меня в покое?

— Правильно, — подтвердила я. Дэвид рассмеялся.

— Хороший день, — сказал он. — Ты должна чаще ходить в гости, а ты между тем вообще нигде не появляешься. Не приготовить ли нам экзотический напиток «на скалах»?

— Действительно, мне было не совсем спокойно, я…

Он сощурился, стараясь сосредоточиться. Я поняла, что он пытается что-то вспомнить. Про себя подумала: пожалуйста, Господи, не надо.

— А ты не?.. — спросил он. — Кто-то говорил, что у тебя что-то было с парнем, который тоже там был.

Я быстро огляделась по сторонам и почувствовала большое облегчение, потому что оживленный разговор о жизни в сельской местности продолжался без меня.

— Да, — сказала я. — Недолго.

— Как его звали?

Не мог он промолчать?

— Брендан, — ответила я. — Брендан Блок.

— Правильно. Странный малый. Я встречался с ним всего несколько раз. Он старинный приятель одного парня, но… — Дэвид засмеялся. — Его здесь нет. Он один из таких людей, о которых постоянно рассказывают всякие истории. Потрясающие.

Возникла пауза. Я знала, просто точно знала, что мне нужно начинать разговор о чем-нибудь совершенно другом. Я могла расспросить его о том, где он живет в Лондоне, чем занимается, холост ли он, как он проводит выходные, обо всем, о чем угодно, исключая то, что, как я уже чувствовала, собираюсь сейчас сказать:

— Например, какие?

— Точно не знаю, — ответил Дэвид. — Просто странные вещи. Он делает такое, что никто из нас никогда бы делать не стал.

— Ты хочешь сказать: смелые вещи?

— Я хотел сказать: такие вещи, о которых можно подумать только в шутку, а он на самом деле берется за них и выполняет.

— Не могу понять тебя.

Дэвид неловко себя почувствовал.

— Вы уже не вместе, да?

— Я же сказала, что это продолжалось совсем недолго.

— Я просто слышал об этом от кого-то, кто учился с ним в колледже.

— Он учился в Кембридже, да?

— Возможно, но позднее. Это происходило где-то в центральных графствах, так я думаю. Брендан, как правило, прогуливал. Он вообще не хотел работать. Очевидно, его идея серьезной работы сводилась лишь к тому, чтобы фотокопировать досье других людей. Он был на первом курсе, когда руководителю группы студентов все это до смерти надоело и он засыпал его на экзаменах. Брендан узнал, где он живет, пришел туда и увидел машину преподавателя, припаркованную перед домом. Одно из окон было приоткрыто приблизительно на дюйм. Что же сделал Брендан? Он надел резиновые перчатки, ты знаешь, такие, какие используют при уборке, и что? Всю ночь напролет собирал в округе собачье дерьмо и запихивал его в машину через щель в окне.

— Какая гадость, — сказала я.

— Но оригинально, ты не считаешь? Как эффектный номер в телевизионном шоу. Можешь представить себе, как выходишь утром, подходишь к машине, открываешь дверь, и приблизительно миллион собачьих какашек вываливается наружу? А потом постарайся вычистить машину. Я хочу сказать — попытайся избавиться от этого запаха в машине.

— Даже совсем не смешно, — заметила я. — Просто ужасно.

— Не суди меня слишком строго, — сказал Дэвид. — Он не был мне другом. И была еще одна собачья история. Но я точно не помню все подробности. Кажется, они где-то снимали дом, а сосед действовал им на нервы. Это был пожилой человек с одной из этих запаршивевших тощих собак. Пес с лаем бегал по саду, сводя всех с ума. Брендан очень хорошо умел обращаться с животными. Мой друг рассказывал, что даже при нападении самого злобного ротвейлера Брендану ничего не стоило почесать у собаки под подбородком, и приблизительно через пять секунд она уже от удовольствия переваливалась по земле с бока на бок. Вот так он и схватил надоедливого пса и затащил его в закрытый кузов грузовика какого-то строителя, который должен был вот-вот отъехать. Вокруг находились люди, которые считали, что Брендан пошутил, но он не шутил. Появился хозяин, сел в грузовик и поехал, направляясь к дороге, а из кузова раздавался собачий лай. Неистовый.

— Значит, тот человек потерял свою собаку?

— Брендан объяснил, что проверяет россказни, которые напечатаны в местных газетах, о собаках, которые находят путь домой из неизвестной им местности, преодолевая расстояние, равное многим и многим милям. Он заявил, что совершенно определенно опровергает это.

Я еще раз осмотрелась вокруг, стол погрузился в молчание. Все слушали.

— Как жестоко, — вздохнула женщина, сидевшая напротив, через стол.

— Должен признать, — произнес Дэвид, — что в пересказе эта история была менее странная по сравнению с той, которая произошла на самом деле, так я думаю. Об этом парне всегда говорили как о шутнике, реализующем свои шутки на практике, но не дай Бог оказаться тем, на кого направлен этот юмор. Лучше просто послушать об этом. — Он с осторожностью огляделся. — А может быть, даже лучше и совсем ничего не слышать.

Все остальные гости снова стали разговаривать друг с другом. Дэвид наклонился ко мне ближе и заговорил шепотом:

— Не тот, с кем хотелось бы иметь спорные дела. Но если все-таки пришлось, плотнее закрывайте окна, если ты поняла, что я имел в виду.

— Не понимаю, — возмутилась я. — Как ты мог оставаться другом такому, как он?

— Я ведь говорил тебе, — сказал Дэвид, сейчас уже стыдливо. — Не знал я его настолько хорошо.

— Такое поведение свидетельствует о психическом расстройстве.

— Некоторые из историй были вообще из ряда вон, но когда я встретил его, то казалось, что с ним все в порядке. Я не знаком с людьми, над которыми он подшучивал. В любом случае тебе известно больше. Ты… хорошо, что ты бросила его.

Послала его к чертовой матери. Вот что хотел сказать Дэвид. Я глубоко задышала. Сейчас мне уже было не остановиться. Рассвирепела, но не была уверена, на кого именно я злилась. Попыталась заговорить спокойно:

— Хотела бы услышать все эти предположительно забавные истории о Брендане до того, как я вышвырнула его.

— Это могло бы заставить тебя отложить решение.

— Конечно, это бы чертовски насторожило меня.

— Ты совершенно взрослый человек, — проговорил Дэвид. — Тебе решать, с кем ты будешь вместе.

— У меня не было информации, — сказала я. — Черт возьми, я думала, что нахожусь среди друзей. Сейчас чувствую себя как человек, который сел в машину с неисправными тормозами.

— Не совсем так. Я помню, как ты разговаривала с ним. Уже позднее я услышал о вас как о паре.

— Ты думал о нас… как о подходящей паре?

— Я бы не выбрал его для тебя, Миранда. Может быть, кто-то и мог сказать что-нибудь. Но имеет ли это вообще-то какое-нибудь значение? Ты говорила, что больше не видишься с ним.

— Это не имеет никакого значения, — заметила я. — Знаешь, о чем я подумала? Подумала о группе людей, которых считала своими друзьями, наблюдающих за тем, как я вступила в разговор с тем, кто завалил машину собачьим дерьмом, потому что получил неудовлетворительную оценку.

— Прости, — сказал Дэвид. — Я даже не задумался об этом в то время.

— Чьим другом тогда он был?

— Что?

— Ты сказал, что он был давним другом одного из парней. Какого?

— Зачем тебе знать это?

— Просто надо.

На минуту Дэвид задумался.

— Джефф, — произнес он. — Джефф Локке.

— У тебя есть номер его телефона?

Дэвид улыбнулся.

— Ты хочешь связаться с ним?

Я посмотрела на него. Едва заметная усмешка испарилась. Он начал рыться в карманах.

Глава 31

Я проснулась мокрая от пота, сердце глухо стучало. Мне снился сон, но он прервался и ускользнул куда-то. Я пыталась зацепиться хотя бы за его краешек. Что-то на тему о том, как я тону. Тону, но не в воде, а в какой-то более вязкой жидкости. Барахталась в ней, колотила ногами, смотрела на берег, где сидели люди, разговаривая друг с другом, улыбаясь. Много людей: моя мама, старая школьная подруга, имя которой я уже не помню, и совершенно неожиданно — я сама там, на берегу. Лежала в постели, кожу покалывало, пыталась вспомнить сон уже в сознательном состоянии. Что-то о Трое. Теперь в моем сознании возникло лицо Троя, белое как полотно, рот открыт, он зовет кого-то, но звука не слышно.

Села в кровати, натянув пуховое одеяло на плечи. Всего лишь половина пятого, но на улицах светло, свет оранжевого уличного освещения и голубого сияния луны проникает в мою комнату через приоткрытые занавески. Подождала, пока пройдет паническое состояние. Это всего лишь сон, успокаивала себя. Он ничего не значит: случайные образы, мелькающие в ночи. Боялась снова заснуть, потому что вновь в моем сознании может появиться Трой, умоляя меня о помощи.

Я с трудом встала, натянула халат и прошлепала в ванную. Увидела в зеркале, что лоб блестит от пота, волосы мокрые, хотя меня и лихорадило от озноба. Полотенцем вытерла лицо, пошла на кухню, приготовила себе кружку горячего шоколада, взяла ее с собой в постель вместе с путеводителем по Лондону. Открыла книжку на нужной странице, пробежала взглядом по крошечным буквам сеть дорог. Когда нашла то, на что мне было почти страшно посмотреть, положила путеводитель к себе на подушку и легла. Закрыла глаза. Скоро будет светло, запоют птицы, зазвучат утренние звуки.

Мне нужно быть в Блумзбери в восемь тридцать, поэтому встала в половине седьмого, надела шорты и нижнюю трикотажную рубашку, а сверху хлопчатобумажный спортивный свитер. Выпила два стакана воды и потом пошла к автофургону. Движение еще было небольшое, поэтому у меня ушло только пятнадцать минут на то, чтобы добраться до Селдон-авеню на дорогу Е8. Это была широкая дорога с многоквартирными корпусами и домами с террасами по обе стороны, совершенно непохожая на авеню. Припарковалась прямо перед домом номер 19, еще раз заглянула в путеводитель, чтобы проверить, правильно ли запомнила маршрут, сняла спортивный свитер и вышла из автофургона. Все еще было холодно, легкая дымка заволокла горизонт. Несколько минут подвигалась на месте, чтобы согреться и расслабить занемевшее тело, дважды пробежала туда и обратно по дороге, готовясь к правильному старту.

Посмотрела на часы, 7.04. Глубокий вдох, и побежала, довольно быстро: до половины дороги, направо на параллельную дорогу, еще раз направо, затем дальше по узкой улице, с одной стороны которой земельный участок с зарослями кустарника, а с другой — дома. Она вела к участку, застроенному жилыми домами, я обежала вокруг пожарных ворот, дальше в парковую зону и выбежала с другой стороны. По узкой дороге с гаражами и железнодорожным мостом; обежала тупик слева, через узкий углубленный проход, который вел на пешеходный мост над железной дорогой. Теперь я уже точно знала, где нахожусь. Была здесь десятки раз. Сотни раз. Быстро пробежала по улице, повернула направо и остановилась, тяжело дыша. Киркалди-роуд. Дорога Лауры, Дом Лауры. Уставилась на окно Лауры. Занавески были не закрыты, но свет не горел. Посмотрела на свои часы. 7.11. Семь минут.

Постояла около минуты и затем побежала обратно, точно по своему следу. На этот раз потребовалось чуть больше шести минут. На это уйдет, может быть, около двадцати минут, если лишаться по длинному пути, по улицам вдоль железнодорожной насыпи, через мост и вокруг строительных площадок. Но прямой пешеходный путь, аллея, проход между домами, который невозможно увидеть из полицейской машины, имеющей радиосвязь с участком, составляет самое большее четверть этого расстояния. В любом случае никак не двадцать пять минут.

В квартиру на Блумзбери приехала в восемь часов утра, открыла квартиру ключом, который мне дали. Собиралась циклевать половицы. Эту работу я не любила: шумная и очень пыльная. Закрыла полотнищами полки, надела наушники и маску и в течение трех часов непрерывно и равномерно двигалась вперед и назад по просторной гостиной, удаляя темные пятна с древесины и наблюдая за появлением свежей медовой окраски и текстуры.

Наконец я закончила. Сидя на полу на корточках, провела пальцем по отциклеванным половицам, на поверхности которых выступил новый рисунок. Если их покрыть лаком, то они будут очень красивые. Выпрямилась, сняла наушники и маску, отряхнулась, как собака, выходящая из воды. Открыла большие окна, чтобы впустить весенний воздух и шум транспорта. Подмела опилки, пропылесосила пол, тщательно проходя насадкой все углы. Сняла полотнища с книжных полок и тоже пропылесосила их, а также все щели между книгами, всасывая тонкий слой пыли, лежащий на книгах сверху.

У этого человека были странные книги. На первой полке стояло много книг, содержащих общие сведения: два толстых атласа, несколько словарей и энциклопедий, книга большого формата о хищных птицах, еще одна о замечательных деревьях. Но когда я подняла насадку пылесоса ко второй полке, то увидела такие названия, как «Личности, склонные к привыканию», «Материнская психическая двойственность», «Психотические состояния у детей», «Перспективы судебной экспертизы в области навязчивых эротических состояний» и толстый зеленый том, который назывался «Справочник по клинической психофармакологии». Выключила пылесос, достала книгу, которая называлась «Эротомания и сексуализация пыток», и наугад открыла ее.

«В структуре разрушения, — читала я, — существует фундаментальная дифференциация, которую следует выявлять во взаимопроникновении двух этих понятий…»

Я потерла свое чумазое лицо. Что бы такое это могло означать? Казалось, мозг опухает от напряжения. Села на пол и пролистала вперед несколько страниц. Приводилась цитата из Карла Маркса: «Существует только одно противоядие от ментальных страданий, это физическая боль».

Неужели это правда?

Услышала какое-то движение сзади. Удивлению моему не было предела. Я полагала, что хозяин на работе. Но он не только не был на работе, но появился передо мной в полосатой фланелевой пижаме, которую я не видела со времени визитов к дедушке, когда еще была совсем маленькой девочкой. Как можно было спать при том шуме, который я подняла в квартире, циклюя пол? Вид был такой, словно он только что проснулся после многомесячной зимней спячки. У него были длинные темные вьющиеся волосы, причем слова «взъерошенные» было недостаточно, чтобы описать их состояние. Он провел рукой по голове, чтобы пригладить волосы, но стало еще хуже.

— Я искал сигарету, — сказал он.

Я достала пачку с книжной полки.

— И спички.

Я нашла коробок на приемнике. Он закурил сигарету, сделал две глубокие затяжки и посмотрел вокруг себя.

— Надеюсь, ты не собираешься сказать, что я попала не в ту квартиру? — спросила я.

— Ты не Билл, — произнес он.

— Нет, — подтвердила я. — Он заключил субподряд на работу.

Я взглянула на часы.

— Разбудила тебя? Не знала, что ты здесь.

Он выглядел озадаченно. Казалось, он вообще не осознает, что также находится здесь.

— Поздно лег спать, — сказал он. — Мне нужно быть на работе в двенадцать.

Я снова посмотрела на часы.

— Надеюсь, она поблизости, — заметила я. — У тебя осталось тридцать пять минут.

— Она совсем рядом.

— Все же ты можешь опоздать.

— Я не имею права, — вздохнул он. — Меня ждут там люди. Я должен поговорить с ними.

— Ты читаешь лекцию?

Он затянулся сигаретой, сморщился и кивнул в знак согласия.

— Интересная книга? — спросил он.

— Просто я вытирала пыль…

Я опустила глаза на книгу и поставила ее на место на полку.

— Кофе? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— Я хотел сказать: не можешь ли ты приготовить мне кофе? Пока я буду одеваться?

Меня так и подмывало съязвить, что я не прислуга, но было понятно, что это особый случай.

Выпив глоток кофе, он поморщился.

— Осталось двадцать пять минут, — напомнила я.

— Это прямо через площадь.

Сейчас уже у него широко открылись глаза.

— Ты сделала хорошую работу, — похвалил он, глядя на доски. — Не то чтобы я понимал разницу между хорошей работой и плохой работой.

— Сделала это машина, — сказала я. — Прости, что я смотрела книги.

— Именно для этого они там и стоят.

— Ты врач?

— В определенном смысле.

— Интересно, — пробормотала я.

Я подумала о Брендане, как он запихивал собачье дерьмо в окно машины. Затем о сне, фрагменты которого всплывали у меня в голове, как рты крошечных рыбок, клюющие на поверхности воды.

— Меня зовут Дон.

— Знаю. Меня — Миранда.

Я отпила кофе. У него был привкус шоколада.

— Ты занимаешься психическими заболеваниями?

— Именно так.

— Понимаю, что тебя, наверное, одолевают люди, задавая глупые вопросы, но можно мне тоже задать глупый вопрос?

— Что?

— О том, про кого мне просто рассказывали. О друге друга. — Я положила в рот песочное печенье. — Друга, — невнятно добавила я.

— Ясно, — кивнул он, чуть улыбаясь.

— Мне о нем известно очень немногое, в сущности.

В определенном смысле это было именно так.

Я стала рассказывать Дону о Брендане. Начала с собачьего дерьма, затем продолжила, а потом дошла до рассказа о переполняющейся ванне.

— А когда она вернулась домой и обнаружила переполняющуюся ванну, хотя твердо помнила, что не…

Дон поднял руку.

— Подожди, — сказал он и закурил сигарету.

— Что?

— Это ты, да? — спросил он. — Женщина?

— Ну да, конечно.

— Хорошо.

— Хорошо?

— Меня беспокоило, что ты могла оказаться той особой, которая положила собачье дерьмо в машину.

— То был мужчина.

— Ты могла специально изменить пол. С целью сокрытия.

— Это интригует, согласна, — произнесла я.

— Продолжай.

И я продолжила. Хотя времени до начала лекции оставалось все меньше и меньше, сообщила ему все. Даже возвращалась к началу и рассказала, как Брендан шептал мне о том, как он хочет войти в мой рот. И потом, уже в конце — о Трое и Лауре, но очень быстро, чтобы снова не разрыдаться. Когда закончила, взяла кружку и выпила последний глоток уже ледяного кофе.

— Итак, что ты думаешь? — спросила я.

По неизвестной причине сердце у меня колотилось.

— Черт знает что, — сказал он.

— Это твой взвешенный вердикт?

— Хорошо, что ты избавилась от него.

Я фыркнула:

— Это и я могу сказать! Но мне хотелось бы узнать, не психопат ли он. Может ли он быть убийцей?

Дон поднял руки, протестуя.

— Сейчас слишком раннее утро, — ответил он.

— Вообще-то уже позднее утро.

— Не хочу быть слишком самонадеянным и заявить, что мне нужно провести собственное расследование до того, как прокомментировать это. Не буду разбрасываться техническими и клиническими терминами. Дело в том, что, честно говоря, нельзя еще сделать заключение. Не могу сказать, что такая схема поведения означает, что он убийца…

— Может быть убийцей, — прервала я.

— Чтобы быть точно уверенным в этом, человека нужно застать с поличным во время совершения определенных видов актов насилия. Но при таких обстоятельствах я бы нисколько не удивился, если бы обнаружил тот тип поведения, который ты описала.

— Итак, вот до чего мы договорились, — сказала я.

— Нет, совсем нет, — ответил он. — Большинство убийц проявляют ранние признаки дисфункционального поведения. Однако очень многие люди отличаются дисфункциональным поведением, но большинство из них не пересекают черту.

— Но если он пересек черту, а именно так я думаю, даже если со мной никто не захочет согласиться, тогда что? Он иссяк? Или все еще опасен?

Дон сосредоточенно пил кофе.

— Ты нагромождаешь одно предположение на другое, — сказал он.

— Я не в суде, — парировала я. — Могу нагромождать все, что захочу, на что захочу. Мне нужно знать, выполнил ли он до конца все задуманное.

Услышала, как в голосе появилась дрожь, закашлялась, чтобы скрыть ее.

Дон отрицательно покачал головой.

— Прости, — сказал он. — Все это недоказуемо. Когда люди что-то уже сделали, когда они совершили преступление, их поймали и заключили в тюрьму, тогда на сцене появляются психологи и психиатры, проводят свои тесты и выносят авторитетное заключение. Тогда можно найти экспертов, чтобы привести доводы за или против любого пункта их заключения, если захочется.

— Спасибо, — тупо поблагодарила я.

Повернулась, чтобы взглянуть на него. Обратила внимание на то, что у него худое лицо, рыжеватые волосы и он доброжелательно смотрит на меня.

— Держись от него подальше, — сказал он.

— Да.

— С тобой все в порядке?

— Не знаю.

Я резко закрыла окно, и в комнате стало тише. Посмотрела на часы.

— У тебя четыре минуты.

— Лучше мне поторопиться. У тебя далеко не счастливый вид.

— Даже если это был бы незнакомый человек, все равно ведь небезразлично, да? — Я начала собирать полотнища. — Нельзя просто сидеть на берегу и смотреть, как тонут люди.

У Дона был такой вид, словно он собирался что-то добавить, но передумал.

— О чем ты будешь рассказывать?

На мгновение он нахмурился.

— Очень редкий психологический синдром. Очень и очень редкий. За все время наблюдений он выявлен всего только у четырех человек.

— Но зачем же тогда читать лекцию на эту тему?

Он помолчал.

— Если я буду задавать себе подобные вопросы, — сказал он, — то где же я тогда буду?

Я пошла на прием к психотерапевту Катрине Даулинг еще раз. Долго сидела молча, стараясь принять решение. Чем же я собиралась заняться — всем миром или своей собственной головой? Посмотрела на часы. Прошло более десяти минут. Я рассказала ей свой сон.

— Что он означает для тебя?

— Мне хочется продолжать наши сеансы, — сказала я, — но только через несколько недель. А может быть, и месяцев.

— Почему?

— Мне нужно разобраться во многом.

— Я полагала, что именно для этого ты и приходила сюда.

— Мне не разобраться в этом здесь.

Через полчаса ушла. Хотя и почувствовала, что на меня возложена ответственность в полном объеме.

Ты не покончил с собой, да? Конечно, нет. Никогда я не позволяла себе даже усомниться в этом, ни на единое мгновение. Ты не покончил с собой, и Лаура не ударилась головой и не утонула. Я всегда знала это. Вопрос заключается лишь в том, что мне нужно сейчас сделать, Трой. Я просто не могу ничего не сделать, да?

Нет. Конечно, не могу.

Странно, я же должна бояться сама, но не боюсь. Ни капельки. Истина в том, что я больше не беспокоюсь. Даже о своей безопасности. Я чувствую, что стою на краю скалы под воющим ветром и мне все равно, упаду я или нет. Иногда даже думаю, что почти хочу упасть.

Надеюсь, что это не займет много времени. Надеюсь, ты никогда не узнаешь; я не смогла бы перенести это, если бы ты узнал.

Глава 32

Я не могла оставить это. Как пчела, жужжащая вокруг горшка с медом. Нет, неправильно. Горшки с медом хороши для пчел. Я сама была горшок с медом, зная, что где-то жужжит пчела. Как мотылек, летящий на… Нет, не буду говорить об этом, потому что все это неправильно. Когда-то у меня был бойфренд, он изучал насекомых, что и было частью проблемы. В самую первую нашу встречу он рассказал мне, что на самом деле мотыльки не летят на огонек. Это миф. Миф о мотыльках. Он именно так сказал это. Мы были в союзе студентов, он был пьяный. Наши отношения были обречены с самого начала. Не могла представить себе, что смогу поддерживать длительные отношения с парнем, который знакомится с девушкой, рассказывая интересный факт, связанный с мотыльками. Смешно, что сейчас, спустя пять лет, фактически все, что я могу вспомнить о нем, — это только его имя, Марк, а также интересные сведения, которые он рассказал мне о мотыльках, что заставило меня сразу же разлюбить его. Потому что это было очень интересно.

Я упорно спорила с Марком, утверждая, что он заблуждается. Однажды вся наша семья жила в палатках. Вокруг лампы, которую отец привязал к столбику палатки, было черно от мотыльков и комаров, слетевшихся на огонек. Марк отрицательно покачал головой. Это иллюзия, сказал он. Они стараются выравниваться по луне, сохраняя один и тот же угол относительно лунных лучей. Единственный доступный им способ выполнить это относительно ближней лампы заключается в том, чтобы кружить вокруг нее. На практике они летят на нее по спирали, подлетая все ближе и ближе. Нет никакого влечения. Просто навигационная ошибка. Помню, что в течение какого-то времени я размышляла об этом. Возможно, что я сама была немного пьяная. Ничего хорошего это не сулит мотылькам, сказала я. Все равно они заканчивают свою жизнь в пламени.

— Кому какое дело до этих чертовых мотыльков? — отвечал Марк.

Это был еще один плохой признак. Он был жесток к животным.

Вот так обстоят дела. На самом деле мотыльков не привлекает пламя. Все песни и стихи неправильные. Но факт остается фактом: пламя не способствует прогрессу мотыльков. Одному Богуизвестно, сколько всего я должна была сделать на работе, в поисках агентов по недвижимости, а также при принятии основных решений относительно моей жизни, что едва ли можно сделать рационально, а скорее только подбросив монетку. Но даже при таких обстоятельствах я порылась в карманах куртки, которая висела в шкафу, и нашла номер телефона, который Дэвид нацарапал на оторванном уголке газеты. Номер телефона человека, который был тогда на катке и знал Брендана. Джефф Локке.

— Брендан Блок? Тот парень, который обычно заказывал пиццу со странным запахом?

— Думаешь, что в нем было что-то странное?

— Точно.

— Мог бы и предупредить меня об этом.

— Нельзя же вести себя как полицейский. Между прочим, разве он не женился?

— Она умерла.

— Что? Ты хочешь сказать, его жена?

— Это моя подруга, — уточнила я.

— Прости.

— Все в порядке. Как ты познакомился с ним?

В течение какого-то времени ему пришлось вспоминать.

— Кажется, парень, которого звали Леон, был старый друг Брендана. У меня нет номера его телефона, но я знаю, где он работает.

— Леон Харди?

— Да.

— Я пытаюсь найти Брендана Блока.

— О, его? Я едва знаком с ним, Но думаю, что Крейг знает.

— Крейг?

— Крейг Макгриви. Он работает в компании по распределению идиосинкразических фильмов в Ислингтоне.

* * * * *

— Привет, простите за беспокойство. Меня зовут Миранда Коттон, я друг Брендана Блока. Мне нужно срочно связаться с ним. Можете помочь мне?

— Не уверен, — ответил он. — Не видел его сто лет. У меня есть номер телефона.

Невозможно было сдержать улыбку, когда он прочитал мне номер моего собственного телефона.

— Я уже пыталась дозвониться по этому номеру, — сказала я. — Он там больше не бывает. Может быть, кто-то еще сможет помочь мне? Как ты познакомился с Бренданом?

Повисла тишина, к которой я уже успела привыкнуть. Неужели происходит одно и то же со всеми друзьями или, возможно, что-то не так с Бренданом? Когда я думаю о своих друзьях, я точно знаю, где познакомилась с ними. В школе, в колледже, или они были в школе с кем-то еще, или они приходились двоюродными братьями или сестрами кому-то. Но о Брендане у всех были какие-то смутные представления. Он каким-то непредсказуемым образом появлялся в их жизни, и никто не понимал, как он попал туда. Крейг Макгриви дал мне два имени и номера телефонов. Один из них не отвечал. Но второй ответил и отослал меня к кому-то другому, кто отослал меня еще к одному, который связал меня с человеком по имени Том Ланхем, а тот при первом упоминании имени Брендан сказал:

— Ты звонишь по поводу его вещей?

— Его вещей?

— При отъезде он оставил несколько коробок. Сказал, что заберет их, но это было приблизительно год назад.

— Ты жил с ним в одной квартире?

— Он жил здесь совсем недолго, затем уехал, с тех пор я не видел его. Ты его подруга?

— Правильно. Я пытаюсь найти его. Смогу, наверное, помочь тебе с его вещами. Могу передать их ему.

— Точно? — спросил Том. — Было бы чудно. Они все еще в углу у меня в комнате. Не знаю, что и делать с ними.

— Можно зайти и поговорить с тобой?

— В любое время. Давай сегодня вечером?

Меня беспокоило его нетерпение. Сколько же там вещей?

— Где ты живешь?

— Ислингтон. Рядом с дорогой на Эссекс. Я подробно расскажу тебе, как добраться.

Он не допускал никакого отрицательного ответа, поэтому я выслушала все детали и спустя три часа уже стучала в его дверь. Было очевидно, что Том только что вернулся домой с работы. Он не успел переодеться, был еще в костюме, но галстук уже развязан. Волосы тщательно причесаны. Можно догадаться, что он работал в Сити. Я была в комбинезоне. Он улыбнулся, увидев разницу между нами.

— Прости, — сказал он. — Не успел переодеться.

Он проводил меня в квартиру и предложил выпить. Я попросила кофе. Он приступил к удивительно изощренному процессу приготовления кофе, включающему использование одноразового бумажного фильтра, который он положил на кружку. Но кофе получился превосходный, очень крепкий, я даже сморщилась, когда сделала глоток. Себе он налил бокал вина, правда, очень большой.

— Итак, ты не знаешь, где найти Брендана? — спросила я.

— Почему тебе нужно найти его?

— Я беспокоюсь о нем, — ответила я.

Том улыбнулся.

— Я думал, что он должен тебе деньги, — сказал он.

— Почему?

— Потому что он должен мне.

— За что?

— Не так уж и много, — ответил Том. — Предполагалось, что он должен вносить свой вклад в закладную, оплату за отопление, телефон, но он даже и не начинал. Уехал куда-то на работу над фильмом, с тех пор я не видел его.

— Фильмом? — спросила я.

— Он сказал, что помогает в поисках места для съемки фильма.

— Когда это произошло?

Том отпил из бокала. Мне было не очень жалко его. По его виду было понятно, что он не слишком нуждается в деньгах.

— Приблизительно год назад, — ответил он. — Ты, кажется, говорила, что можешь забрать его вещи?

— Я могу передать их ему, — предложила я.

— Было бы здорово, — сказал Том. — Я уже подумывал, не вынести ли их в контейнер для мусора. Кто-то уже живет в комнате, в которой жил он, поэтому я положил его вещи в две пустые коробки из-под вина. Просто какой-то хлам.

— Я освобожу тебя от него.

— Почему ты сделаешь это?

— Что-то немного похожее на твою ситуацию, — сказала я, — только с той разницей, что он должен мне не деньги.

Том посмотрел на меня с озадаченным выражением лица.

— Думаю, ко мне это не имеет ни малейшего отношения?

Я пыталась заставить себя улыбнуться, словно все это было совершенной ерундой.

— Точно как с тобой, — сказала я. — Все не очень важно.

Он продолжал как-то особенно смотреть на меня, приводя меня в смущение.

— Можно пригласить тебя пообедать? — наконец спросил он.

— Прости, я… — Я пыталась в течение какого-то мгновения изобрести предлог, чтобы отказаться от приглашения, но потом подумала: зачем беспокоиться? — …просто не могу.

Меня ничто в нем не привлекало. Мне не понравился его костюм. В любом случае мне было любопытно взглянуть на вещи, которые оставил Брендан, когда встретился со мной. Вещи, которые ему не были нужны. Том отнес одну коробку в машину. Потом попросил номер моего телефона. Я дала его. Разве это имело какое-нибудь значение? Телефон не будет моим очень долго.

Как только я добралась домой, опрокинула коробки на пол в гостиной и тщательно исследовала кучу. Сначала мне было очень интересно, но по мере того, как я рассматривала каждый предмет, быстро поняла, что тут нет ничего интересного и личного. Большая часть была просто хламом, который может лежать у кровати любого человека, и я не могла понять, почему Том сразу не выбросил все это. Пара пожелтевших газет, брошюра турфирмы о Греции. Две папки для бумаг. Коричневый шнурок, карта улиц Лондона, часы с пластиковым ремешком, какие-то пустые аудиокассеты. Очень много писем с предложением кредитных карточек или ссуд. Почти все не открыты. Пересохшие шариковые ручки без колпачков. Пластиковые ножницы для бумаги, картонная салфетка под пивную кружку, дешевый калькулятор, небольшой пластиковый фонарик без батареек, очень много канцелярских скрепок, пластиковый флакончике глазными каплями. Просто набор предметов. Казалось, что они никаким образом не связаны ни с чем, ничего личного.

Исключая только то, что я нашла в самом конце, — написанная от руки записка на линованной бумаге, которую, казалось, вырвали из записной книжки. Почерк был похож на детские каракули. В ней сообщалось: «Нан в "Санкт-Сесилии"». За этим следовал адрес в Челмсфорде и номер комнаты.

Я смотрела на листок бумаги и думала, что лучше бы он мне не попадался на глаза. Если бы у меня была подруга, такая как Лаура, которая сидела бы рядом со мной, то она спросила бы меня, что я делаю, а я бы ответила ей:

— Не знаю.

А она бы сказала:

— Он исчез. Пусть так и будет.

— Какое тебе дело? — могла бы спросить я. — В зоопарке случайно я открыла клетку и выпустила на волю опасного зверя. Он искусал и исцарапал меня, а потом убежал. Могу ли я просто радоваться и продолжать спокойно жить дальше, или ответственность за него возлагается на меня?

Моя подруга могла бы сказать:

— Ты специально не выпускала его на волю. Ты случайно наткнулась на него. Тебе не повезло. Он поступил с тобой ужасно, но он исчез. Что же ты собираешься сделать? Неужели поедешь в Челмсфорд, чтобы найти кого-то, кого ты даже не знаешь, и даже не понимаешь, зачем тебе это нужно?

Здесь я бы глубоко и надолго задумалась, а потом бы сказала:

— Мне бы хотелось, чтобы человек, которого зовут Том, просто выбросил все это в мусорный контейнер, тогда был бы конец всему. Но я продолжаю думать о тех людях, которые были тогда на катке в прошлом году. Они знали, что с Бренданом происходит что-то странное. Если даже они не знали, то все равно должны были понимать. Они наблюдали, как он флиртует со мной, видели, как мы продолжали наши отношения. Один или двое из них были мои друзья, они должны были рассказать мне о нем.

Моя подруга сказала бы мне:

— Ты беспокоишься о людях, которых даже не знаешь, о людях, которых никогда не видела.

А я бы ответила:

— Да. Глупо, да?

Словно сам Господь Бог пытался предупредить меня. Все время до дороги А12 шел дождь, я пропустила поворот, потому что смотрела на карту, развернутую на коленях. Было трудно найти «Санкт-Сесилию», мрачное квадратное здание, местами покрытое галькой, в конце ряда домов, я припарковалась на следующей улице, поэтому промокла. Это был жилой дом с меблированными комнатами. Как только я открыла дверь, вращающуюся в любую сторону, мне в нос ударил запах жидкого чистящего средства и все прочие, которые старалась и никак не могла перекрыть эта чистящая жидкость. За столом портье никого не было. Я осмотрелась вокруг. В коридор вела еще одна дверь. Полная женщина в светло-синем нейлоновом рабочем халате что-то протирала. Когда она окунула швабру в металлическое ведро, оно громыхнуло, будто она не попала в него. Я кашлянула, и она посмотрела в мою сторону.

— Привет, — сказала я. — Здесь живет госпожа Блок? Это была догадка. Я хотела узнать, приходится ли ему родственницей Нан.

— Нет, — ответила женщина.

— Ее зовут Нан, — сказала я.

— Нет здесь никакой Нан, — ответила она, продолжая свое занятие.

Я вытащила письмо из кармана.

— Она в комнате номер три. Крыло «Леппард».

Женщина пожала плечами:

— Это госпожа Риз. По коридору, вверх по лестнице, второй этаж, дальше по коридору мимо телевизионной комнаты. Возможно, она смотрит телевизор.

Я поднялась по лестнице. Три пожилые женщины и пожилой мужчина смотрели по телевизору кулинарное шоу. С ними сидела еще одна женщина, но смотрела в сторону.

— Здесь госпожа Риз? — спросила я.

Они взглянули на меня с раздражением, потому что их побеспокоили, оторвав от просмотра шоу.

— Она у себя в комнате, — сказала одна из женщин. — Она не часто выходит.

Словно это можно вообще считать выходом.

В комнате номер три были кровать, стул и стол в углу. Раковина, корзина для использованной бумаги, окно с трещиной в верхнем углу и приятный вид из окна на игровое поле. Госпожа Риз сидела на стуле спиной к двери. Я прошла вперед, обходя ее. Она была в халате. Взгляд был направлен на серый свет снаружи, но казалось, что она не смотрит на него.

— Госпожа Риз!

Я прошла, стараясь попасть в ее поле зрения, но она не реагировала. Я опустилась на колени около ее стула и положила свою кисть на ее руку. Она смотрела на мою кисть, но не на меня.

— Я здесь по поводу Брендана, — сообщила я. — Брендана Блока. Знаете его?

— Чай, — произнесла она. — Это чай.

— Нет, — повторила я громче. — Брендан. Вы его знаете, Брендан.

— Это чай, — настаивала она.

— Можно и мне чашку чая? — спросила я.

— Это чай.

Какое несчастье! Я даже не знала, была ли она госпожа Риз. Я не знала, была ли госпожа Риз той, которая называлась в письме. Возможно, она была новым жильцом. Я не знала, была ли женщина, о которой говорилось в письме, на самом деле связана с Бренданом. Но если она и была связана с Бренданом, мне совсем не было понятно, что нужно узнать у нее. Однако если это та женщина, которая нужна мне, то совершенно очевидно, что она не сможет рассказать мне что-либо о чем угодно. В отчаянии я встала и обошла комнату. Пластиковые тарелки и чашки, ничего острого, ничего, что могло бы упасть и разбиться. Над столом две фотографии, прикрепленные скотчем. На первой, очень старой, изображен мужчина в военной форме. У него были усы и залихватский вид, фуражка набекрень. Возможно, муж. На другой женщина держала за руки двоих детей. Я внимательно всмотрелась. Да, это была женщина, сидевшая на стуле, много лет назад, когда ее волосы были уже седые, но еще не белые. Мальчик, в возрасте около десяти лет, в аккуратном школьном блейзере, широко улыбается в камеру, — это точно Брендан. Я сняла фотографию со стены и показала ее женщине.

— Госпожа Риз, — обратилась я, указывая на фотографию, — это Брендан.

Она нахмурилась и уставилась на фотографию.

— Это Симон, — сказала она, не отрывая взгляда.

— Симон?

— Симон и Сьюзен.

Я пыталась задавать еще вопросы, но она опять начала разговаривать о чае. Попыталась снова повесить фотографию на стену, но лента пересохла, она была слишком старая. Я просто прислонила фотографию к стене. На цыпочках вышла из комнаты и бегом стала спускаться с лестницы. Женщина из коридора уже ушла. Я нашла ее в комнате, расположенной за стойкой у входа. Она наливала в кружку воду из чайника.

— Я поговорила с госпожой Риз, — сказала я.

— Да?

— Мне нужно поговорить с ее дочерью Сьюзен.

— Внучкой.

— Да, конечно. У меня для нее нечто важное. Можете дать мне ее адрес?

Женщина смотрела на меня с полуоткрытым ртом, Я не поняла, слышала ли она меня. Но она начала рыться в коробке с карточками жильцов своими потрескавшимися пальцами.

Глава 33

Сьюзен Лиле жила в доме номер 33 на улице Примроуз-Креснт, находившейся на восточной окраине города, около кладбища, Это был ряд бежевых и серых домов, В доме номер 33 были занавешенные окна, красная дверь с отслаивающейся краской и звонок. Когда я нажала на него, зазвучала мелодия: несколько нот из песенки «Сколько времени торчит тот собачник в окне?».

Я не задумывалась о том, что делаю, так как воображала, что в любом случае Сьюзен Лиле не будет дома, поэтому меня просто ошеломило, когда дверь почти сразу открылась и передо мной появилась женщина, которая заполнила собой весь дверной проем. В течение какого-то мгновения я могла думать только о ее размерах. У нее был огромный живот, деформированный голубыми обтягивающими рейтузами, ее белая тенниска, на которой было написано жирными красными буквами «Не трогай!», натянулась на массивной груди, шея была толстая, подбородок в складках; руки покрыты ямочками. Почувствовав, что заливаюсь краской от смущения, я пыталась смотреть только в ее глаза, совсем маленькие на широком белом лице, на существо, скрывающееся под этой горой плоти, и никуда больше. На фотографии у бабушки она была кожа да кости с вывернутыми внутрь коленками; что же произошло в ее жизни, что сделало ее такой?

— Да?

— Сьюзен Лиле?

— Правильно.

Я услышала, как за ее спиной заплакал ребенок.

— Прости, что побеспокоила тебя. Но нельзя ли нам быстро поговорить?

— О чем это? Ты из совета? Они уже осмотрели и дом, и все, что в нем, ты же знаешь.

— Нет, совсем нет. Не из совета, ничего похожего. Ты не знаешь меня, я… меня зовут Миранда, я знаю твоего брата.

— Симона? — Она нахмурилась. — Ты знаешь Симона?

— Да. Если бы я просто могла…

Я сделала небольшой шаг вперед, но она не сдвинулась с места, чтобы освободить дверной проем и пропустить меня. Плач ребенка внутри становился громче, к нему присоединились более пронзительные вопли.

— Лучше тебе войти в дом, пока они не убили друг друга, — наконец сказала она, и я последовала за ней в холл, где стоял горячий радиатор, хотя погода была довольно теплая.

В гостиной было сумрачно, потому что занавески были задернуты, и мне потребовалось несколько минут, чтобы точно определить, сколько детей в этой непроветренной, захламленной комнате. В детском манеже среди гигантской груды мягких игрушек мирно сидел малыш с соской во рту. На высоком стуле восседал карапуз, едва начинающий ходить, на нагруднике красновато-синяя полоса, рядом перевернутый горшок. На диване еще один ребенок — девочка, которая, по-видимому, тоже только начинала ходить, сидела, уставясь на экран телевизора, где передавали какое-то игровое шоу, хотя звук и был выключен. Она сжимала в кулачке леденец на палочке. Я заглянула в переносную сумку для малышей, которая стояла на полу. Там тоже был малыш, который спал глубоким сном, несмотря на шум. Ручки вытянуты перед собой, словно он ухватился за какой-то невидимый предмет, глаза быстро подрагивают. Какие сны снятся малышам?

— Сколько детишек! — радостно воскликнула я.

За защитным экраном в камине жарко горели дрова, распространяя тепло; запах подгузников, пеленок и освежителя воздуха забивал мои ноздри. У меня возникло острое ощущение тяжести в груди.

— Они все твои?

Уже спросив это, я поняла, что вопрос глупый, математически бессмысленный.

— Нет, — ответила она, уставясь на меня с легким презрением. — Только один. — Затем с гордостью добавила: — Еще трое приходят после школы три раза в неделю. У меня хороший заработок. Я зарегистрирована.

Нежно подняла визжащего мальчика с высокого стула и вытерла ему рот уголком нагрудника.

— Ну, успокойся уже, — сказала она. — Ш-ш-ш!

Он сразу притих, его измазанный рот расплылся в широкой улыбке, а руку он запустил ей в густые темные волосы.

Усадив ребенка на необъятную плоть своих бедер, к которой он прильнул, как коала, она спросила:

— Итак, Симон?

Я не была готова к началу разговора, поэтому довольно резко спросила:

— Когда ты видела его в последний раз?

— Ты из полиции?

— Нет.

— Из социальной службы?

— Нет, я просто…

— Так по какому же праву ты врываешься в мой дом, стоишь с таким видом, словно здесь дурно пахнет, и задаешь мне вопросы?

— Прости. Я не хотела… Я просто беспокоюсь и, поверь, буду очень тебе благодарна, если сможешь помочь мне.

— Он надул тебя или что?

— Что?

В какое-то ужасное мгновение я подумала о том, что, возможно, Брендан побывал у сестры до меня и рассказал ей свою версию наших отношений.

— А почему еще ты могла бы прийти ко мне, прося о помощи?

Она опустилась на диван со своим сыном, другой ребенок, девочка, сразу тоже вскарабкался к ней на колени и уткнулся липким личиком в складки у нее на шее. Казалось, что Сьюзен даже и не замечает этого. Она взяла пульт дистанционного управления и стала беспорядочно переключать телевизионные каналы, затем сказала:

— Целую вечность не видела его. Каждый из нас идет своим собственным путем. У него своя жизнь, у меня своя. Зачем? Тебе-то что?

— Как я и говорила, я знаю Симона. Я знакома с ним уже почти год. Я немного беспокоюсь о нем. — Я присела на краешек дивана. — Думаю, он не совсем здоров.

— Ты что, врач?

Она отмахнулась от леденца, который раскачивался у нее перед лицом, словно отгоняя назойливую муху.

— Нет.

— Ему нужно сходить к врачу. Что я-то могу сделать? Он взрослый человек.

— Я не имела в виду, что он болен как… Я хотела сказать… ну, его поведение было довольно странное и…

— О, понимаю. Ты хотела сказать, что у него не все в порядке с головой, да? М-м-м?

Внезапно она заговорила, как Брендан.

— Не уверена. Именно поэтому мне и хотелось поговорить с тобой.

— У Си все в порядке.

Она встала с удивительной проворностью, дети упали в глубину дивана, издав вопль удивления.

— Да что ты себе позволяешь?

— Я не…

— Убирайся!

— Я просто пришла за помощью, — солгала я. Ее гнев моментально утих.

— Не представляю, чем я могу тебе помочь, — сказала она.

Сьюзен достала видеомагнитофон с бокового столика, вставила его под телевизор. По экрану побежали комические персонажи. Она громко включила звук, затем достала с полки коробку с печеньем, взяла три штуки шоколадного печенья, которые сразу сунула в три нетерпеливые ручки.

Я последовала за ней на кухню, где она тяжело опустилась на стул. Она налила себе большой бокал пенящегося лимонада и закурила сигарету.

— Он попал в беду?

— Не знаю, — осторожно начала я, рассчитывая на туманную и вводящую в заблуждение искренность. — Скорее, я хочу предотвратить беду, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Поэтому я подумала, что мне нужно прийти сюда и просто поговорить с кем-нибудь, кто знал его до того, как он попал под наблюдение.

— Что?

— Я думала…

— Наблюдение? — Ее смех был подобен громкой, тяжелой одышке. — Откуда у тебя появилась такая идея?

— Ты хочешь сказать, что его никогда не выгоняли из школы?

— А зачем — с нашей мамой и потом с няней, которая должна была присматривать за нами? За нами никто и не наблюдал. Осторожней подбирай слова, когда говоришь.

— Должно быть, я начала не с того конца, — сказала я умиротворяющим тоном.

Она глубоко затянулась и выпустила струйку голубого дыма.

— Си был неплохой мальчик, — сказала она.

— А как со школой?

— Он учился в школе Обертон, хорошо занимался, но ненавидел, когда ему указывали, что нужно делать, или критиковали его. Все было бы очень хорошо, если бы они не… — Она запнулась.

— Если бы что?

— Не имеет значения.

— Его наказали?

— Им не нравились такие умные мальчики, как он.

— Его исключили?

Она затушила сигарету, жадно допила остатки лимонада и встала.

— Хотела бы я посмотреть, на что они готовы сейчас, — сказала она.

Я уставилась на нее:

— Что произошло потом, Сьюзен?

— Можешь и сама понять.

— Сьюзен, пожалуйста. Что он сделал после того, как его исключили?

— Да кто ты на самом деле?

— Я уже говорила тебе, я знаю Брендана.

— Брендан? Что все это значит?

— Симона, хотела сказать.

— У меня побывало немало людей, которые суют свой нос в наши дела. Живи и дай жить другим, говорю я. В любом случае не верю, что ты хочешь помочь Си. Ты просто шпионишь.

И опять при этом слове, произнесенном с такой враждебностью, мне послышался голос Брендана, странным эхом зазвучавший в моей голове. Он мог отказаться от своего прошлого, мог изменить свое имя, и все же на каком-то глубоком уровне, всеми своими корнями он оставался неразрывно связанным со всем этим.

— Убирайся вон из моего дома, — сказала она. — Уходи! Выметайся к чертовой матери, пока я не вызвала полицию!

Итак, я ушла прочь из этого дома на свежий воздух, под небо, которое прояснялось после проливного дождя, голубое на горизонте и в просветах между темно-серыми тучами. Выпила воды, положила в рот сосательную конфету и завела автофургон. Поехала обратно по той же дороге, по которой приехала, по светлеющим мокрым улицам, но через несколько минут снова остановила машину. Брендан никогда ничего никому не спускал, мрачно подумала я. Никогда.

Я опустила стекло в окне машины и, когда мимо проходила женщина, выглянула и спросила:

— Простите, где находится средняя школа Обертон?

Дети выходили из школы с тяжелыми ранцами на спине, в руках музыкальные инструменты и мешки с принадлежностями для физкультуры. Я продолжала сидеть, наблюдая за ними в течение нескольких минут, почти не понимая, что я здесь делаю. Затем вышла из машины и направилась к двум женщинам, которые болтали, стоя около своих машин.

— Простите, что побеспокоила вас, — проговорила я.

Они выжидающе смотрели на меня.

— Я переезжаю в этот район, — сказала я. — И мои дети… ну, хотелось бы спросить, вы смогли бы порекомендовать эту школу?

Одна из них пожала плечами.

— Все в порядке, — сказала она.

— Она хорошая с точки зрения преподавания?

— Нормальная. Не на что жаловаться. Твоя Элли отлично справляется, да? — обратилась она к другой женщине.

— Здесь очень жесткие требования к дисциплине?

— В любой школе жесткие требования.

— Мой друг учился здесь, сейчас припомню, двенадцать или тринадцать лет назад. Он упоминал о каком-то происшествии.

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас точно и не вспомнить, что это было. Он говорил о… — Я замолчала и выжидательно посмотрела на собеседницу.

— Не знаю. Всегда что-то происходит.

— Да это был пожар, — вступила вторая женщина. — Конечно, это было задолго до нас, но люди продолжают вспоминать об этом.

Я повернулась к ней, по коже побежали мурашки.

— Пожар?

— Здесь был пожар, — повторила она, — Понятно? Весь одиннадцатый класс выгорел до основания, сгорела половина помещения для занятий информатикой.

Она показала на низкое здание из красного кирпича, стоявшее в глубине двора и выглядевшее новее остальной школы.

— Как ужасно, — вздохнула я.

Почувствовала, как меня сначала бросило в жар, а потом в холод.

— Как же это случилось?

— Не удалось никого поймать. Возможно, это произошло из-за шалости детей. Ужасно, на что они способны сейчас, да? А вот и Элли! — Она подняла руку, показывая длинноногой девочке с косичками, чтобы та шла в нашу сторону.

— Так никого и не удалось поймать?

— Счастливого пути, — сказала одна из женщин, поворачиваясь. — Возможно, еще увидимся, если решишься переехать сюда.

Я села в свой автофургон и положила следующую конфету в рот. Пососала ее, пока она не стала тоньше, и потом еще тоньше, и в конце концов распалась и растворилась. Включила зажигание, но продолжала сидеть при холостой работе двигателя, уставясь на новое классное помещение, представляя себе яркое пламя с оранжевыми языками. Месть Симона Риза. Я дрожала в теплой машине. Знак, который я понимала, граффити, нацарапанное на стене: месть Брендана.

Глава 34

Дон был злейшим врагом самому себе во всех отношениях. Курил слишком много. Не придерживался регулярного распорядка дня. Существовал в каком-то общем состоянии неопределенности, которое я стала считать обманчивым, но только до некоторой степени. Когда я покрывала пол лаком, он появился с двумя кружками кофе, мне пришлось отправить его обратно, чтобы он ничего не испортил. Я присоединилась к нему в коридоре, он подал мне кофе и начал размышлять вслух о том, что нужно еще сделать в квартире. Не думаю ли я, что подгнили оконные рамы? (Да, думаю.) Можно ли сделать что-нибудь с трещинами в двери гостиной? (Да, если деньги не проблема.) Я вдыхала аромат крепкого черного кофе, пытаясь заглушить дурной смолистый запах лака для пола.

— Опасно думать об увеличении объема работ во время ремонта, — предупредила я. — Так затраты выходят из-под контроля.

— Я слышал об этом, — сказал Дон, пока пил кофе. — Но проблема в том, что значительно легче все обдумать, когда ремонт уже начинается. Тебе так не кажется?

Я отрицательно покачала головой.

— Всегда найдется, что еще можно сделать, — проговорила я. — Всегда еще что-то можно выявить. Но мне бы хотелось поскорей закончить работу.

— Ты не хочешь получить дополнительную работу?

— Смешно, — сказала я, — но у меня возникло ощущение, что в настоящий момент должна работать не только я. Тебе не кажется, что ты должен работать?

Дон хитро посмотрел на меня.

— У меня есть проблема, — произнес он. — Я страдаю от расстройства, связанного с недостатком внимания.

— Это настоящее заболевание?

— Скорее, это упрощение длинного названия заболевания. Но сегодня тот день, когда я работаю, не выходя из дома.

— Неужели это считается рабочим днем?

— Это время для раздумий и подготовки. Я думаю и пишу, составляю планы.

— А что ты делаешь в остальное время?

— Немного преподаю, принимаю пациентов… и кое-что другое.

— Ты кажешься слишком молодым для этого, — заметила я.

— Ты хочешь сказать «незрелым»?

— Нужно научиться выслушивать комплименты, — возразила я. — Просто на меня это производит глубокое впечатление.

— Думаю, значительно разумнее уметь делать то, что делаешь ты, — согласился он.

— Ты не знаешь и половины этого. Помнишь Брендана, того человека, о котором я тебе рассказывала?

— Да.

— Мне удалось найти его сестру. Она живет в социальном доме в Челмсфорде.

— Ты ездила, чтобы встретиться с ней?

— Да.

— Зачем?

Я не могла придумать краткого ответа, поэтому рассказала обо всем. В частности, о том, что Брендан было ненастоящее имя, и о том, что этот человек сделал в школе.

— Разве не страшно?

— А ты сама не напугана?

— Напугана? — Я отрицательно покачала головой. — Это не про меня. Это относится к другим людям, разве не понятно?

— Трудно сказать.

— Ты сам говорил, что все это звучит зловеще. И что нужно внимательно проанализировать все проявления.

— Может быть.

— Он поджег свою школу. Ты признаешь, что это симптом психического расстройства?

— Что было дальше? Был ли он осужден за поджог? Получал ли он какое-нибудь лечение?

Я глубоко вздохнула:

— Его вообще не поймали.

— Его сестра подтвердила, что он это сделал?

— Читается между строк, это очевидно. Разве ты не уловил схему? Все сходится. Правда или неправда то, что поджоги в детстве являются одним из ранних признаков психопатии?

Я выпила весь кофе, Дон осторожно взял кружку из моей руки.

— Разговор пошел не по тому пути, который задумал я, — проговорил он.

— Что это значит?

— Я собирался сказать, как замечательно, что ты работаешь здесь, и как бы мне хотелось, чтобы мы куда-нибудь пошли выпить. В то же время я собирался сказать, что ты, наверное, всегда раздражаешься и вступаешь в споры, как сейчас. Наверное, еще хотел извиниться, потому что, возможно, такой женщине, как ты, трудно, поскольку ты не можешь выполнять свою работу, чтобы тебе не надоедали такие люди, как я.

Я не могла сдержать улыбку после всего, что услышала.

— А я вместо этого начала говорить об этом психопате, которого знала.

— Вот именно, — согласился Дон. — Я не хотел обидеть тебя.

— Меня нелегко обидеть.

Дон выдержал паузу и посмотрел на меня, словно пытаясь решить, говорю ли я правду.

— Опасаюсь, что ты неправильно поняла то, что я сказал тебе раньше.

— Почему?

— Не думаю, что тебе стоило видеться с этой женщиной.

— Думаешь, это опасно?

Он отпил глоток кофе и посмотрел в чашку с выражением отвращении.

— Холодный, — поморщился он. — Ты должна быть очень осторожной, вмешиваясь в жизнь других людей.

— Я уже говорила тебе, — сказала я, в моем голосе появились более жесткие нотки, — Брендан опасен. Ты не согласен?

— У меня есть коллеги, которые составляют заключение о детях, находящихся в группе риска, для социальных работников. Довольно часто ребенка убивают, пресса обвиняет социальных работников и психиатров, а также полицию за то, что им было известно, что ребенок подвергался опасности, но они не принимали своевременных мер для предупреждения преступления. Но пресса умалчивает о сотнях и тысячах других детей, которые также находятся в этом сером секторе бедности, беззащитности, угроз, безнадежности. И все же большинство из них выходят из этого, оставаясь более или менее порядочными людьми. Но не существует волшебного контрольного списка, Миранда. Ты и представить не можешь, сколько людей, с которыми приходится встречаться мне, находятся на грани. Ты можешь поставить галочку во всех клеточках. Их били, запугивали, насиловали. Да, они могут совершать поджоги. Но кто бы что ни говорил, это еще не делает такого подростка Джеком Потрошителем. Главное же — он исчез из твоей жизни, это больше не твое дело.

— Дон, если ты продал машину, а затем получил сообщение, что в ней какая-то опасная неисправность, что не действуют тормоза, разве ты сможешь забыть об этом? Разве это уже не твое дело?

Казалось, это искренне взволновало Дона.

— Не знаю, Миранда. Хочу сказать, что меня восхищает, что ты сделала это. Ты оказалась подлинной самаритянкой. Более того, ты оказалась самаритянкой для кого-то, кого ты даже не знаешь. Я только хочу сказать две вещи. Во-первых, люди не похожи на машины. И узнать, во-вторых, что ты, в конце концов, собираешься делать.

— Очень просто, — ответила я. — Хочу выяснить, собирается ли он встречаться еще с кем-нибудь. Если собирается, то эта девушка в опасности и я должна предупредить ее.

— Она может оказаться неблагодарной, — сказал Дон. — И твой жест может быть истолкован неправильно.

— Не имеет значения, — ответила я. — Меня нелегко сбить с толку.

— Но ты сама можешь подвергнуться опасности.

Как только он произнес это, я почувствовала, как с головы до ног меня охватила дрожь. Это было не дурное предчувствие, а скорее прилив приятного возбуждения. У меня возникло странное ощущение, что я выхожу за пределы собственной жизни и всего того, что сдерживало меня.

— Это не имеет значения, это не важно, — бросила я Дону.

— Ты будешь соблюдать меры предосторожности?

— Да, — сказала я, подразумевая «нет».

Я не буду соблюдать меры предосторожности; не остановлюсь ни перед чем.

Мне хотелось найти Брендана так, чтобы он не знал, что я обнаружила его. Это оказалось значительно труднее, чем я ожидала. Позвонила по телефону старой подруге Лауры, которую звали Салли, видела ее на похоронах Лауры. Поняла, что она была посвящена в мои дела. В ее голосе появились нотки неловкости и сдержанности, когда я представилась. Совершенно очевидно, что она, должно быть, слышала одну из версий запутанных отношений между Бренданом, Лаурой и мной. Неужели они жалели меня? Неужели они думали, что я в чем-то провинилась? Едва ли стоило задумываться об этом! Я сказала ей, что хочу связаться с Бренданом. Живет ли он в квартире Лауры? Она ответила, что не думает, что это так, но нужно проверить у родителей Лауры.

Позвонила родителям Лауры. Разговаривала с ее мамой. Из разговора стало понятно, что она очень устала и говорила медленно, словно ее только что разбудили, подняв с постели в середине дня. Возможно, она заболела, бедная женщина. Как моя мама. Я назвала свое имя и сказала, что была близкой подругой Лауры.

— Да, — вздохнула она. — Помнится, Лаура упоминала твое имя.

— Я была на похоронах, — сказала я. — Мне очень жаль. Это ужасно.

— Спасибо, — поблагодарила она, словно я сделала ей комплимент.

— Мне бы нужно связаться с Бренданом, — сказала я. — Хотелось бы узнать, как найти его.

— Не знаю, — сказала она.

— Он все еще живет в квартире Лауры?

— Нет, — ответила она. — Ее продали.

— Простите, что я беспокою вас, но нет ли у вас его адреса?

— Мы не видели его. Он сказал, что ему необходимо уехать.

Невозможно поверить, что Брендан покинул тестя и тещу, не оставив даже своего будущего адреса. Что же произошло с недвижимостью Лауры? Получит ли он половину, причитающуюся ему? Но это были такие вопросы, которые я не могла задавать страдающей, оцепеневшей от горя маме Лауры. Я могла придумать только одно, но пока я делала это, у меня появилось дурное предчувствие. Я позвонила детективу, инспектору Робу Прайеру. Оказалось, что он отнюдь не обрадовался, услышав меня.

— Не беспокойся, — сказала я. — У меня всего лишь один совсем простой вопрос. Известно, что ты подружился с Бренданом. Мне нужно связаться с ним, и хотелось бы знать, не можешь ли ты сказать мне, где он.

— Зачем?

— Что ты понимаешь под «зачем»? Это так сложно?

— Ты говорила, что я должен провести расследование по его поводу. С какой целью? И что? Убийство? Зачем он нужен тебе?

— Ты что, его портье? Мне просто нужен его адрес. Повисло молчание.

— Хорошо, — наконец сказала я. — У меня кое-что из его вещей, которые он оставил в квартире, где жил.

— Твоей квартире?

— Любой квартире.

— Каким образом они оказались у тебя?

— Что происходит? — спросила я. — Какое тебе-то дело до всего этого?

— Не знаю, что происходит с тобой, Миранда, но думаю, что ты должна бросить это и отойти в сторону.

— Мне нужен его адрес.

— Ну а я не собираюсь давать его тебе.

Опять пауза.

— Я передам ему, чтобы он позвонил тебе. Если буду говорить с ним.

— Спасибо.

— И больше не звони мне.

Я положила телефонную трубку. Все идет не слишком удачно.

Глава 35

Почему телефоны звонят всегда в то время, когда принимаешь ванну? Я решила не подходить к телефону вообще, но он продолжал звонить настойчиво до тех пор, пока я не завернулась в слишком маленькое полотенце и не направилась в гостиную, когда он как раз и замолчал. Я выругалась и вернулась в ванную, где с радостью снова шагнула в теплую пенистую воду и погрузилась в нее. И в этот момент телефон зазвонил снова. На этот раз я добралась до него значительно быстрее, оставляя за собой мокрые следы.

— Алло?

Возникла короткая пауза, во время которой я безошибочно определила, кто был на другом конце провода. Я вздрогнула и более плотно завернулась в полотенце.

— Мирри?

Услышав этот голос, уже от того, что было произнесено это одно-единственное слово, я почувствовала знакомое тошнотворное отвращение. Словно неожиданно воздух стал удушливым и грязным, и невозможно стало дышать. На лбу выступил пот, я вытерла его уголком полотенца.

— Да.

— Это я.

— Что тебе нужно?

— Что мне нужно?

— Подожди-ка…

— Что тебе нужно, думаю я.

— Я не…

— Или что у тебя есть для меня?

Я сжала трубку и не отвечала.

— Мне только что позвонил Роб, — продолжал он. — Я слышал, что ты разыскиваешь меня.

Что-то вроде стона вырвалось у меня.

— Ты хочешь видеть меня?

— Нет.

— Ты хочешь отдать мне что-то? То, что я оставил. Хотелось бы мне знать, что это может быть.

— Так, ничего.

— Должно быть, это важно, если ты так беспокоишься. М-м-м, Мирри?

— Книга, — пролепетала я.

— Книга? Какая это может быть книга? — Он подождал ответа, но так как я не отвечала, сказал: — Может быть, книга просто предлог? Ты просто не можешь отстать от меня, да?

На какое-то мгновение все погрузилось в туман.

— Перестань паясничать, — сказала я. — Это я. Рядом никого нет. Ты знаешь, что мне известно о тебе. Ты знаешь, и я знаю, что ты знаешь… Каждый час, каждый день я думаю о том, что ты сделал с Троем и Лаурой и Кэрри, и если ты думаешь…

— Тихо, — сказал он успокаивающим тоном. — Тебе нужна помощь. Роб тоже так думает. Он очень озабочен твоим поведением. Он говорит, что, по его мнению, существует термин для того, что происходит с тобой. Для твоего синдрома.

— Синдрома? Я просто хотела послать тебе эту чертову книгу!

— Книгу, — сказал он. — Конечно. Ту, название которой ты никак не можешь запомнить?

— Дай мне свой адрес и потом катись куда угодно.

— Я так не думаю.

Можно было услышать, как он улыбается.

— Господи! — сказала я, захлебываясь от ярости. — Послушай…

Но говорила напрасно, на другом конце никто не отвечал. Брендан просто положил трубку. Я уставилась на телефонную трубку у меня в руке, затем грохнула ее на телефонный аппарат.

Снова забралась в остывшую ванну. Пустила горячую воду и, зажав нос, скользнула в нее. Слушала шум воды в трубах и биение собственного сердца. Страшно разозлилась и готова была разорваться на части.

Вынырнула, чтобы вдохнуть воздух, с мыслью, которая заставила меня выскочить из ванны и побежать обратно к телефону, оставаясь совершенно голой, скользя ногами по полу, низко пригибаясь, проходя мимо окна, чтобы никто не смог увидеть меня. Набрала 1471 и ждала, чтобы робот назвал мне номер телефона, с которого мне звонили. Забыла взять ручку и бумагу, поэтому пришлось держать цифры в голове и нараспев повторять их, пока я рылась в ящиках в поисках ручки и бумаги. Бегло записала их па случайной игральной карте, которая мне попалась, ином снова набрала 1471, просто для того, чтобы проверить их.

Это был номер 7852. Где же это могло быть? Где-то на юге Лондона, возможно. Это был не тот код, по которому я звонила часто, совершенно точно. Прошмыгнула на четвереньках под окном, затем пошла в спальню, вытащив по пути пробку из ванны. Надела хлопчатобумажные брюки с пузырями на коленях и свободную кофту и начала листать адресную книгу в поисках этих четырех цифр, пытаясь выяснить, в какой части Лондона находился сейчас Брендан. Должен же быть более рациональный способ найти их… Нашла телефонный справочник и, водя пальцем вниз по цифрам и строчкам имен, стала искать код района. Перед глазами уже все расплывалось от прилагаемых усилий, но все же я нашла то, что искала: Брекли.

Что же теперь? Не могла же я бродить по Брекли в поисках Брендана… Может быть, позвонить по этому номеру телефона и… ну и что же тогда? Еще раз поговорить с Бренданом? Нет, так поступить я не могла; даже простая мысль об этом заставила меня вздрогнуть. Налила себе большой бокал красного вина и затем повернулась к своему микрокомпьютеру типа лэптоп. Две минуты, две программы поиска, и передо мной уже название «Крэбтриз», кафе в Брекли. Похвалила себя за свою настойчивость и выпила глоток красного вина, которое оказалось довольно кислым. Посмотрела на часы: 7.35.

Сейчас мне уже известно, что это кафе. Можно рискнуть и набрать номер. Я звонила и звонила, а когда была уже готова положить трубку, кто-то ответил:

— Да?

— Это «Крэбтриз»?

— Да. Это платный телефон. Нужен кто-нибудь?

— О, вы можете назвать мне время работы кафе?

— Что?

— Время, когда кафе открыто.

— Точно не знаю, раньше здесь никогда не был. Оно только что открылось, я и подумал: зайду-ка я… С восьми утра до девяти вечера — вот что написано на объявлении у входа.

— Хорошо, спасибо.

— Впрочем, это и не бар.

— Нет?

— Здесь не подают спиртные напитки, только капуччино, выпечку, кондитерские изделия и травяные чаи со вкусом соломы.

— Спасибо.

— И вегетарианские блюда. Растительные.

— Ты оказал мне очень большую помощь…

— Люцерна. Всегда считал, что только коровы едят люцерну.

Я ни на минуту не прекращала думать. Вылила вино в раковину, надела хлопчатобумажную куртку и пошла. До Брекли метро не было, поэтому поехала туда на машине, вечер располагал к этому. Небо было золотое, даже пропыленные дома выглядели более приятно в его отблесках.

«Крэбтриз»находилось ближе к более дорогой части торгового ряда, между магазином, где продавали свечи и ветряные колокольчики, и бумагой, где продавали хлеб, «выпеченный точно так, как его выпекали римляне». Я проехала мимо кафе, потом нашла место, чтобы припарковать машину, всего в нескольких минутах хода от кафе, на случай если рядом появится Брендан.

Я медленно прошла вдоль здания, подняв воротник куртки, ощущая себя вопиюще заметной — абсурдная и неуклюжая пародия, на взгляд простого обывателя. Я представляла себе, что Брендан сидит около окна и наблюдает, как я прошаркаю мимо. Я бросила несколько беглых взглядов через стекло, но не увидела его. Затем я повернулась вокруг, прошлась еще раз мимо кафе. Оно практически было пустое, казалось, что там нет Брендана.

Я вошла внутрь. Ярко освещенное, воздух насыщен ароматом кофе, ванилина, кондитерских изделий и трав. Я заказала грушевый сок (с намеком на имбирь) и блины, все это взяла с собой в угол. Что же я буду делать, если он войдет именно сейчас? Мне нужно было бы купить большую газету, чтобы спрятаться за ней. Можно было бы вырезать в ней дырочку и смотреть через нее, или что-нибудь в этом роде. Даже поставленная раскрытая книга и то была бы лучше, чем просто так сидеть, выставленной напоказ. Но здесь было тепло и чисто, воздух пропитан ароматными запахами, на какое-то мгновение я позволила себе расслабиться. Я устала так, что не чуяла под собой ног, казалось, никакой сон не смог бы снять эту усталость. Положила голову на руки, сложенные вместе, и смотрела через щелочки между пальцами на улицу. Люди проходили мимо, мужчины и женщины шли куда-то, шагая целеустремленно. Никаких признаков появления Брендана.

Через полчаса, проведенных за блином, который я откусывала маленькими кусочками, и грушевым соком, который я пила маленькими глотками, ж расплатилась и спросила молодую женщину за стойкой, в какое время они закрываются.

— В девять, — ответила она.

У нее были шелковистые светлые волосы, собранные в пучок и закрученные узлом на макушке, наметившиеся морщинки на переносице, приятная, искренняя, приветливая улыбка. Она взглянула на часы на изящном запястье:

— Осталось еще семь минут до закрытия, рада тебе сообщить.

— А в какое время вы открываетесь утром?

— В восемь часов.

— Спасибо.

Знаю, что это смешно, но я вернулась сюда в восемь утра, прихватив с собой газету. Заказала кофе с молоком и бриошь, села, заняв место за вешалкой для пальто так, чтобы Брендан не смог увидеть меня, если он придет. На этот раз за стойкой были две женщины средних лет, мужчина на кухне, расположенной за дверями, открывающимися в обе стороны.

Просидела в кафе полтора часа, выпив еще две чашки кофе, а потом, пошатываясь от кофеина и утомления, вышла из кафе, села в свой автофургон, чтобы немного посидеть в нем. Позвонила Биллу и сказала, что дня два меня не будет на работе, потом оставила сообщение на автоответчике Дона с извинением за то, что пока не приду, чтобы закончить работу, но и с обещанием закончить ее в скором времени. Не уточнила когда, потому что не знала, когда это будет, и мне не хотелось думать о бесполезности моей затеи. Лондон такой огромный, перенаселенный город, в котором легко спрятаться так, что тебя никогда и никто не сможет найти. Возможно, Брендан просто проходил мимо и заглянул в кафе, но больше никогда не вернется сюда, а я буду прятаться в уголке за раскрытой газетой, с пересохшим ртом и колотящимся сердцем, ожидая, что может произойти что-то. Или он может быть где-то через дорогу, в окне верхнего этажа на лестнице, откуда и смотрит вниз. Возможно, сейчас он идет по улице, и если я не потороплюсь, то пропущу его. Наверное, именно так сходят с ума — сидя в кафе, пригнувшись за газетой, прячась в автофургоне, расхаживая по улицам в районе Лондона, расположенном на расстоянии многих и многих миль от дома.

Зашла в магазин, в котором продавали свечи и ветряные колокольчики, и провела какое-то время, выбирая и покупая стеклянную салатницу и плавучие свечи в виде водяных лилий, постоянно выглядывая через окно на улицу. Забежала в булочную и купила круглый черный дрожжевой хлеб, который стоил так дорого, что сначала я подумала, что запятая десятичной дроби поставлена не на том месте. Медленно прошлась дальше по улице, потом вернулась обратно. Зашла в книжный магазин и купила путеводитель для пеших прогулок по Лондону и его ближайшим окрестностям. Купила блок линованной бумаги для заметок и ручку в магазине канцелярских товаров, а также немного конфет, чтобы скрасить свое ночное бдение. Снова вернулась в кафе «Крэбтриз», в котором сейчас было полно посетителей.

В кафе вернулась та молодая женщина, которая работала прошлым вечером, а также два официанта, похожие на студентов. Она суетилась, обслуживая посетителей, которые пришли в рабочий перерыв на ленч, но узнала меня и кивнула, когда я заказывала суп из белой фасоли и стакан сверкающей воды. Села в свой незаметный уголок и стала листать путеводитель. Ела очень медленно и, после того как съела все, заказала чашку чая. Когда открывалась дверь, нагибалась под стол, будто бы завязывая шнурок, затем выглядывала из-под стола, чтобы проверить, кто вошел. Сразу после двух часов опять вышла на улицу и стала ходить по ней вперед и назад, бесцельно и уже со стертыми ногами, чувствуя себя совершенно несчастной от невыполнимости своей задачи. Сказала себе, что буду здесь только до закрытия, а днем просто загляну.

В половине пятого молодая женщина в кафе, мягко говоря, просто удивилась, увидев меня еще раз. Я заказала чайник чая и кусочек торта, сбрызнутого лимонным соком.

В семь вернулась, чтобы заказать лазанью с овощами и зеленый салат, но просто отодвинула салат за тарелку и ушла. Завела автофургон и припарковала его совсем близко перед кафе, съежилась в угасающем свете дня, ожидая, когда оно закроется. Посидела немного, ничего не делая, просто уставясь на очертания зданий на фоне неба. Чувствовала, что я очень далеко от дома. В полном отчаянии и одиночестве. Экспромтом снова позвонила Дону и, когда он ответил, пока не передумала, сказала:

— Эта вечеринка с напитками, о которой ты упоминал… ты это имел в виду?

— Да, — ответил он без колебаний. — Когда? Где?

— Не сейчас. Завтра?

— Прекрасно.

В его голосе прозвучало неподдельное удовольствие, и ощущение его теплоты оставалось со мной даже после того, как я уже попрощалась с ним. Немного солнца во мраке.

Должно быть, я задремала, потому что резко очнулась и увидела, что стало темнеть, толпы людей на улицах поредели, хотя около бара, находящегося дальше у дороги, и собралась кучка людей. Было уже около девяти, я оцепенела, была раздражена, меня мучила жажда. Повернула ключ зажигания, включила фары, переключила сцепление на задний ход, сняла тормоза, взглянула в зеркало заднего вида и замерла.

Если я смогла увидеть его в зеркало, мог ли он увидеть меня? Нет, безусловно, нет. В зеркале было отражение только полоски лица, два глаза. Выключила зажигание, фары и опустилась ниже на сиденье. Через несколько секунд он прошел мимо моего автофургона. Он был на расстоянии двух футов от меня. В темноте затаила дыхание. Он остановился у входной двери кафе «Крэбтриз», где молодая женщина переворачивала табличку с надписью «Открыто» на другую сторону, где было написано «Закрыто». Когда она увидела Брендана, засияла от радости, подняла руку, приветствуя его, а потом открыла ему дверь. Я немного выпрямилась на сиденье и наблюдала, как он обнял ее, она прильнула к нему, а он поцеловал ее в глаза, потом в губы.

Она была очень красивая, новая герлфренд Брендана. И очень молоденькая, не более двадцати одного или двух лет. Он вскружил ей голову. Я наблюдала, как она запустила свои руки ему в густые волосы и притянула его лицо снова к себе; я закрыла глаза и громко застонала. Что бы ни говорил Дон, что бы ни подсказывал мне здравый смысл, я не могла оставить это так, но не сейчас, когда я видела паутинку морщинок на ее переносице и ее сияющие глаза.

Женщина взяла свое пальто и закрыла дверь. Она помахала рукой, прощаясь с кем-то, кто еще оставался в кафе, затем они с Бренданом, держась за руки, пошли по дороге, по которой он пришел сюда, в обратном направлении. Я подождала, пока они почти скрылись из виду, затем вышла из автофургона и последовала за ними, молясь, чтобы он не обернулся и не увидел меня, тайком следующую за ними на расстоянии. Они остановились перед дверью между магазином по продаже велосипедов и бакалейно-гастрономическим магазином, работающим круглосуточно, разделились, пока девушка копалась в кармане, доставая ключ. Ее квартира, очевидно, подумала я. Это естественно. Брендан был кукушкой в гнездах других людей. Она открыла дверь, и они исчезли внутри.

Дверь закрылась, спустя несколько минут в окне на верхнем этаже загорелся свет. В течение какого-то мгновения я видела, как Брендан стоял у окна при включенном свете. Он закрыл занавески.

Глава 36

Нельзя сказать, что это было первое свидание ортодоксальных верующих, исследующих заброшенную церковь в Хекни, которую несколько лет назад превратили в центр продажи старых вещей. Но может быть, так было даже лучше: всегда чувствуешь себя неловко и смущаешься, когда лицом к лицу сидишь за столиком в баре, пьешь дешевое вино, задаешь вежливые вопросы, нащупывая почву. Вместо этого Дон был в одном конце церкви, где когда-то размещался алтарь, склоняясь над металлической ванной на прочных опорах, а я дальше, в боковом приделе, разглядывая каменные горгульи, фантастические фигуры в готической архитектуре. Вокруг никого не было, кроме человека, впустившего нас, который находился в боковой часовне. Все освещалось желтоватыми пропыленными лучами солнечного света, а когда мы разговаривали друг с другом, наши голоса разносило эхо.

— Почему я никогда раньше не бывал в этом месте? — спрашивал он меня, жестикулируя над каменными плитами, огромными деревянными застекленными шкафами, фарфоровыми раковинами, прислоненными к стенам, коробками, заполненными бронзовыми ручками и бронзовыми висячими замками.

— Потому что ты не строитель.

— Я хочу здесь все! Взгляни на эти садовые скамейки. Или эту купальню для птиц.

Я улыбнулась ему, ощущая внезапное головокружение от непривычного счастья, охватившего меня; трепеща от облегчения.

— У тебя нет сада, — сказала я.

— Правда. А у тебя есть сад?

— Нет.

— Ну ладно. Тогда скажи, что я должен купить здесь?

— Что ты думаешь относительно скамьи со спинкой?

— Скамьи со спинкой?

— Она прекрасно встанет в твоей комнате. Взгляни сюда.

Он прошел в придел и встал рядом со мной. Но не смотрел на старую деревянную скамью с изогнутыми подлокотниками. Он смотрел на меня. А я чувствовала, что краснею. Он положил руки мне на плечи.

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что ты прекрасна?

— В церкви — никогда, — сказала я.

У меня перехватило горло.

Потом он поцеловал меня. Мы прислонились к дровяной печке, которая стоила 690 фунтов стерлингов, я пробралась руками под его куртку и рубашку и почувствовала своими ладонями его теплую кожу, изгиб его ребер. Потом мы сели на деревянную скамью, а когда я посмотрела на него, он улыбался мне.

После этого мы пили вино, сидели в саду бара в этот теплый вечер, держась за руки под столом, а затем ушли и вместе ели индийские кушанья. Я не говорила о Брендане ни разу за весь вечер. Меня тошнило от него, я устала, потому что он вползал в каждую мою мысль, присутствуя всегда, и даже тогда, когда он был очень далеко, тихо и бесстыдно нашептывая мне в голову. Поэтому я вытолкала его. Я не впустила Троя и Лауру тоже. Я позволила им вернуться только после того, как отвезла Дона и поехала домой. Хотя он, по существу, уже совсем перестал быть моим домом, он стал местом, где я жила, с табличкой «Продано» снаружи и атмосферой пренебрежения ко всему, которая заполняла комнаты.

Призраки вернулись, но сегодня вечером я уже не чувствовала себя такой несчастной, потому что наконец что-то делала. У меня появилось задание, задача, цель. У меня был мужчина, который считал, что я прекрасна, а это всегда помогает скрасить одиночество.

Я была в кафе «Крэбтриз» в восемь часов на следующее утро, но ее там не было. Вместо нее за стойкой был мужчина, которого я видела два дня назад. Он подавал кофе эспрессо, горячий шоколад, ромашковый чай, Я взгромоздилась на высокий стул, заказала кофе и булочку с корицей, затем спросила, скоро ли придет молодая женщина, которая обслуживала меня накануне, потому что я забыла шарф, и, может быть, она нашла его и взяла на сохранение.

— Наоми? Нет.

— Когда будет ее следующая смена?

— Не знаю. Она приходит только два раза в неделю, как правило. Вообще-то она студентка медицинского института. Да и про шарф она ничего не говорила. Хотите, чтобы я заглянул сюда позднее?

— Не беспокойтесь. Я сама зайду позднее, — сказала я.

Я встала в очередь, выстроившуюся в час пик, на остановке автобуса, расположенной на дороге, которая была на несколько ярдов дальше от двери, в которую вошли Брендам и Наоми. Занавески в комнате на верхнем этаже все еще были закрыты. Я простояла так минут пятнадцать, переминаясь с ноги на ногу, наблюдая, как подъезжали и отъезжали автобусы. Наконец в квартире открыли занавески, правда, я не видела, кто сделал это. Если прождать достаточно долго, то кто-нибудь из них может выйти на улицу. Если это будет Брендан, я постучу в дверь; надеюсь, она окажется дома. Если это будет Наоми, я догоню ее и поговорю с ней. Если они покажутся вместе… ну, тогда я и подумаю об этом.

Случилось так, что появился Брендан. На нем были поношенные черные брюки с пузырями на коленях и серая шерстяная куртка, на одном плече серебристый рюкзак. Я постаралась смешаться с толпой, в тревоге, что он может пойти в мою сторону. Он уверенной походкой прошел по другой стороне улицы, что-то тихонько насвистывая.

Я подождала, пока он скрылся из виду, затем перешла через дорогу и подбежала к двери. Я торопливо пригладила рукой волосы, сделала глубокий вдох и позвонила в звонок. Она ответила не сразу, и я уже начала думать, что она ушла раньше Брендана, но затем я услышала, как кто-то спускается вниз по лестнице. Когда она открыла дверь, на ней был белый махровый халат, волосы завернуты полотенцем. Она выглядела еще моложе, чем раньше.

— Кто там? — спросила она, заглядывая в глазок.

— Можно мне…

Затем на ее лице появилось озадаченное выражение, хотя и понятно было, что она узнала меня.

— Ты та женщина, которая была в кафе «Крэбтриз»? — уточнила она.

— Да. Прости за такое вторжение. Мне действительно необходимо сказать тебе несколько слов.

— Не понимаю. Что ты здесь делаешь? Как ты узнала, где я живу, между прочим?

— Можно войти? Тогда я и смогу объяснить. Всего на несколько минут.

— Кто ты?

— Если бы можно просто…

— Скажи мне, как тебя зовут.

— Миранда, — ответила я.

Увидела, как расширились ее глаза, и выругалась про себя.

— Ты могла уже слышать обо мне.

— О да, я слышала о тебе много хорошего, — сказала она враждебным тоном. — Сейчас я думаю, что тебе лучше уйти.

Она начала закрывать дверь, но я держала дверь рукой, не позволяя закрыть ее.

— Пожалуйста, всего несколько слов, — сказала я. — Это важно. Меня бы здесь не было, если бы это было не так важно.

Она заколебалась, покусывая верхнюю губу, пока неподвижно смотрела на меня.

— Я не долго, — пообещала я. — Но я должна сказать тебе что-то. Пожалуйста!

Наконец она пожала плечами и отступила назад, позволяя мне войти.

— Хотя ни за что на свете мне не догадаться, что ты можешь рассказать мне такое, что мне хотелось бы знать.

Я последовала за ней наверх по лестнице в крошечную гостиную. На столе в банке для варенья стоял раскидистый букетик колокольчиков, лежал учебник по медицине. На спинку стула брошена мужская кожаная куртка. Девушка повернулась ко мне лицом, руки на бедрах, и даже не предложила сесть.

— Мне неизвестно, что ты слышала — начала я…

— Я знаю, что ты встречалась с Беном, — произнесла она.

Итак, теперь он стал «Бен», да?

— Мне также известно, что ты не могла позволить ему уйти, когда он решил порвать с тобой, что ты превратила его жизнь в настоящую муку на какое-то время.

— А что же о Лауре? — потребовала я. — Он рассказал тебе про нее?

— Конечно. Лаура его жена, и она умерла, а его сердце разбито. — Я увидела, как слезы стали появляться в ее искренних серых глазах. — Он рассказал мне все. Бедный Бен!

— А Трой? Он рассказал тебе о Трое, да? — резко спросила я.

— Его все еще мучают кошмары, связанные с этим.

— Наоми, послушай. Ты не знаешь, во что ты здесь влипла. Брендан, Бен — он… с ним что-то не так. Я хочу сказать, действительно не все в порядке.

— Как ты смеешь говорить это?! Ты, именно ты! Он страдал в своей жизни больше, чем человек имеет право страдать, но это не ожесточило его, не сделало его замкнутым. Он даже добр к тебе; он понимает, почему ты вела себя именно так.

— Он выдумывает небылицы, — сказала я.

— Нет.

— Он лжет, Наоми. Но в этом кроется значительно большее.

Мне было плохо от безысходности и отвращения.

— Не желаю больше ничего выслушивать.

Она на самом деле заткнула руками уши, когда говорила это. Я почти прокричала:

— Думаю, ты находишься в опасности!

— Ты говоришь о человеке, которого я люблю.

— Выслушай. Просто выслушай меня. Пожалуйста. Потом я уйду. Но пожалуйста, выслушай меня, Наоми.

Я положила руку ей на руку, а когда она попыталась увернуться, то крепче схватила ее.

— Не думаю, что она хочет слушать. Никто больше не хочет выслушивать тебя, да? М-м-м… А сейчас убери руки от нее.

Я обернулась.

— Брендан! — воскликнула я.

— Бен, — вторила мне Наоми. — О, Бен!

Она прошла через комнату и обняла его.

— Хотелось бы узнать, как ты нашла меня. Должно быть, приложила много усилий.

Я быстро взглянула на Наоми. Все, о чем я сейчас могла думать, сводилось к тому, что, пытаясь спасти ее, я могла накликать на нее еще большую беду.

— Мне очень жаль, что тебя вовлекли в это, — обратился Брендан к Наоми. — Мне хотелось защитить и уберечь тебя. Я проклинаю себя. С тобой все в порядке?

— О, тебе не надо защищать меня! — воскликнула она. Она нежно смотрела на него и протянула руку, чтобы дотронуться до его щеки.

— В любом случае это моя вина. Я позволила ей войти.

— Я ухожу, — проговорила я.

— Да, пожалуйста, — сказал Брендан.

Он сделал несколько шагов в мою сторону так, что теперь смотрел на меня сверху вниз. На его лице появилась едва заметная затаенная улыбка.

— Моя бедная Мирри.

Глава 37

Через три дня мне позвонил Роб Прайер.

— Думала, что ты вообще не предполагал со мной разговаривать когда-нибудь, — весело прощебетала я.

— Сейчас нам обязательно нужно поговорить, — ответил он.

Я почувствовала что-то тревожное.

— Что-нибудь с Наоми?

— Нет, — успокоил он. — С Наоми ничего не случилось. Не могу поверить, что ты была у нее, чтобы поговорить с ней. Что ты следила за ней.

— Я была вынуждена, — объяснила я. — Считала, что это мой моральный долг.

— Хочу, чтобы ты пришла и увиделась со мной.

— По какому поводу?

— Да все это дело о вас с Бренданом. Больше так продолжаться не может.

— Понимаю, о чем ты говоришь, — сказала я. — Я чувствую, ты считаешь, что я больна.

— Нам надо разобраться в этом, — сказал он.

— Как ты думаешь, когда я должна прийти?

— Прежде всего еще одно… Миранда, у тебя есть адвокат?

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, что тебе не помешала бы солидная юридическая поддержка.

— У меня был адвокат один-единственный раз, когда я покупала квартиру.

Сама идея казалась смехотворной, но Прайер не сдавался. Он спросил меня, знаю ли я вообще какого-нибудь адвоката. Я задумалась на мгновение, потом вспомнила Полли Бенсон. Когда мы учились в колледже, Полли была самой большой любительницей вечеринок, которая могла хоть что-то сказать. Прайер заявил, что совсем не плохо, если бы я захватила ее с собой. А я вовсе не была уверена в том, что это хорошая идея. Я не связывалась с Полли целую вечность. Но Прайер настаивал. У меня возникло подозрение.

— Какая-нибудь проблема? — спросила я.

Прайер заговорил успокаивающим тоном.

— Мы собираемся разобраться с этим, — сказал он, — но ты только выиграешь, получив дельный совет. Поговори с подругой, потом позвони мне. Назначим свидание.

Я позвонила Полли, она радостно воскликнула, когда узнала, что это я. Она разволновалась. Это так великолепно. Нам обязательно нужно встретиться. Мы должны сходить куда-нибудь и выпить. Какие у меня планы? Можно было услышать, как она искала на своем письменном столе дневник. Я ответила, что это замечательно, но прежде всего мне необходимо поговорить с ней об одном деле. Спросила, сможет ли она пойти со мной, чтобы встретиться с одним человеком. В сущности, с детективом, но это совсем не то, что она могла бы подумать. Она ответила, что, безусловно, сможет, нет проблем, прямо сейчас, как и следует подруге. Я сказала, что заплачу ей, как обычный клиент. Она засмеялась и сказала, чтобы я забыла об этом, ни в коем случае, я не смогу позволить себе это. Она спросила меня, в чем дело, и я изложила двухминутную версию истории Брендана, пока она сочувственно бормотала что-то.

— Какой негодяй! — сказала она после того, как я закончила свой рассказ. — Но ты не знаешь, в чем дело?

— Брендан на дружеской ноге с этим детективом. Возможно, он написал какую-то жалобу. — Я рассмеялась. — Или он готов признаться в убийстве.

— Может быть, Брендан возражает против того, что ты рассказала о нем, — заметила Полли. — Тебе следует соблюдать осторожность в таких вещах.

— Меня немного беспокоит, что мне нужен адвокат, — вздохнула я.

— Тогда хорошо, что я буду там, — ответила она.

У меня не было уверенности, что это решение вопроса, но мы нашли время, когда она свободна на следующий день, и время, когда мы могли бы встретиться и выпить, но позднее на неделе. Позвонила Робу Прайеру, обо всем договорились, и, таким образом, каким бы странным это ни казалось, на следующий день я уже стояла перед полицейским участком, разговаривая с одной из старых подруг по колледжу. Мне пришлось приложить усилия, чтобы привести себя в порядок, я надела темную куртку и черные брюки, но Полли вышла из своего офиса абсолютно неожиданно, и у нее был вид деловой женщины совершенно другого, более высокого уровня. На ней был серый костюм в тонкую полоску, и, учитывая, что у нее были черные как смоль, очень прямые волосы и смуглая кожа, она выглядела великолепно. Мы обнялись.

— Мне жаль тратить твое время, — призналась я. — Мы должны быстро войти и выйти через мгновение.

Сотрудник в форме проводил нас в офис Прайера, в котором оказалось много людей. Здесь были Брендан и женщина среднего возраста, также одетая по всей форме, которую Прайер представил как Дейрдре Уолш, адвоката Брендана. Она посмотрела на меня с удивленным выражением лица, словно я оказалась не тем человеком, которого она ожидала увидеть, или словно я сказала то, что она никак не могла понять. Я представила им Полли, стараясь изо всех сил не смотреть в сторону Брендана. Прайер спросил ее, ознакомилась ли она со сложившейся ситуацией.

— Я ввела ее в курс дела, — сообщила я. — Но мне самой точно не известно, в чем оно заключается.

Прайер, Брендан и Уолш обменялись взглядами. Что-то готовилось. Прайер беспокойно перебирал папки на письменном столе. Наконец он открыл одну из них.

— По запросу мистера Блока, — произнес он. — Это не официальное заседание.

— Что все это значит? — спросила я.

— Вам известно, — начал Прайер, выбрав лист бумаги из папки. — Нам всем более или менее известно, что происходит. Но наверное, стоит напомнить некоторые основные эпизоды. — Он поджал губы, немного помолчал, затем продолжил: — В прошлом году вы двое имели краткие интимные отношения, которые прервал мистер Блок.

— Это неправда! — не сдержалась я.

— Пожалуйста, мисс Коттон, позвольте мне только…

— Нет. Не собираюсь сидеть здесь и кивать головой, соглашаясь с подобной ложью. Все было очень просто, я застала Брендана в тот момент, когда он читал мой дневник…

— Пожалуйста, мисс Коттон, Миранда, позвольте сначала продолжить мне, вам будет предоставлено слово после этого.

Я сжала зубы и ничего не ответила.

— В соответствии с утверждением мистера Блока, отношения прервал он. Возможно, к сожалению, у него была связь с твоей сестрой, а затем с вашей общей подругой…

— Она была моей подругой, — сказала я.

— Связь, — сказал Прайер, будто я вообще ничего и не говорила, — которая закончилась трагически.

— Для Лауры, — уточнила я. — Не для Брендана.

Со стороны Дейрдре Уолш послышался злой вздох, я увидела, что она и впрямь свирепо смотрит на меня.

— Пожалуйста, Миранда, — попросил Прайер.

Полли наклонилась ко мне и положила свою руку на мою. Я кивнула ей, понимая ее жест и соглашаясь с ней. Прайер продолжил:

— Не стану перечислять все эпизоды напряжения, возникавшие в период, когда Брендан был помолвлен с твоей сестрой. Упомяну лишь тот случай, когда тебя застали за тем, как ты обыскивала вещи, принадлежащие Брендану, в спальне.

Я оглянулась, чтобы посмотреть на Полли. Я не упоминала ей об этом. У нее был совершенно непроницаемый вид.

— Мистер Блок признает, что разрыв уз, связывающих его с твоей сестрой, был болезненным процессом, но он наконец-то не был более связан с твоей семьей. Однако твое сумасбродное поведение только усугублялось. Например, ты продолжала свои дикие обвинения, выдвигаемые тобой против него, даже посторонним людям… ну, таким людям, скажем, как я. Хотя я не пожалел усилий, чтобы доказать тебе, что обвинения, например, относящиеся к смерти Лауры, были явно ложные.

— Это не совсем правда, — заметила я. — Все зависело от времени, ты исходил из неправильного маршрута. Я проверяла его. Если бы ты проверил прямой путь через собственность, принадлежащую муниципальному совету, то понял бы, что Брендан мог легко добраться туда вовремя.

Наступила тишина. Дейрдре Уолш подалась вперед и впервые заговорила:

— Простите, мисс Коттон. Не уверена, что поняла это правильно. Я сделала вывод, что вы сами прошли по этому маршруту и хронометрировали его, да?

— Кто-то же должен был, — проговорила я.

— Прошу извинить меня, — сказала Полли, обращаясь ко всем остальным, наклонилась к моему уху и зашептала мне: — Думаю, лучше тебе не отвечать на эти заявления по пунктам до тех пор, пока детектив не закончит говорить.

— Почему? — спросила я.

— Пожалуйста, — сказала Полли.

— Хорошо, — согласилась я. — Прошу, продолжайте.

Прайер взял другой лист бумаги из папки.

— Тебе знакомо имя Джеффри Локке?

На мгновение я задумалась. Прозвучало что-то знакомое.

— О, ты имеешь в виду Джеффа? Встречалась с ним.

— Ты звонила ему по поводу мистера Блока.

— Мне хотелось найти его.

— Пыталась найти номер телефона в телефонном справочнике?

— Там его не было, — сказала я.

— Леон Харди? — спросил Прайер.

— Только по телефону разговаривала с ним.

— О чем?

— Мне нужно было связаться с Бренданом.

— Крейг Макгриви?

— Не вижу смысла в перечислении этих имен.

— Ты на самом деле ходила к Тому Ланхему?

— Простите, не вижу в этом проблемы.

Я взглянула на Брендана. У него на лице появилась неуловимая, затаенная улыбка. Она напомнила мне, как он смотрел на меня, когда мы встретились впервые, когда у меня в самом начале и возникли подозрения, что я действительно понравилась ему. Я посмотрела на Прайера. На его лице не было и намека на улыбку.

— Ты не только говорила с Ланхемом. Ты унесла с собой собственность, принадлежащую мистеру Блоку.

Я снова взглянула на Полли. Она не смотрела мне в глаза.

— Если бы я увиделась с ним, — сказала я, — я бы смогла передать ее ему. Такова была идея. Он просто хотел, чтобы этого не было в его квартире. Если ты разговаривал с ним, то узнал также и то, что Брендан исчез, не уплатив ренту.

Прайер снова заглянул в папку.

— Бабушка мистера Блока, Виктория Риз, страдает серьезным заболеванием, потерей рассудка. Ты посетила ее в доме престарелых.

— Да.

— Ты думала, что она способна дать тебе адрес мистера Блока?

— Мне хотелось узнать о его детстве. По ряду причин.

— И ты побывала у его сестры, — заметил Прайер. — И задавала оскорбительные и агрессивные вопросы.

— Я бы так не сказала.

— После всех трагедий, которые пришлось пережить мистеру Блоку, он старается наладить свою жизнь. У него новые отношения с женщиной. Ты добралась и до нее. Ты шпионила за ней, ты угрожала ей.

— Я не угрожала ей.

— Мы договорились с мистером Блоком и его юридическим представителем, что вести это заседание и говорить от его имени буду я. Но сейчас я обращаюсь к мистеру Блоку, с тем чтобы он сам сказал, что все это значит для него. Брендан кашлянул.

— Прости, Мирри, — пробормотал он. — Мне так тебя жалко, на самом деле жалко. Но я чувствую, что…

Он выдержал паузу, словно ему было слишком больно говорить об этом.

— Попранный. Запуганный. Испытавший насильственное вторжение. Неустроенный.

— Ха! Из-за тебя у меня сердце обливается кровью, — зло произнесла я.

— Миранда! — резко одернула Полли.

— Могу добавить еще одно, — заговорил Прайер. — Миссис Уолш и мистер Блок пришли ко мне, чтобы сообщить эти сведения. Большая часть из них мне уже была известна. Я должен заявить, что в связи с этим заведено дело, так как материала более чем достаточно в соответствии с «Постановлением о защите от преследования», принятым в 1997 году.

— Что все это, в конце концов, значит? — спросила я. — Неужели Брендан осмелился заявить, что я выслеживаю его?

— Мисс Коттон, — сказал Прайер. — Исходя из моего профессионального мнения, не возникает никаких сомнений в том, что имело место преследование. Я желаю совершенно ясно заявить об этом тебе и твоему юридическому представителю. Когда я впервые ознакомился с содержанием материала, я был против того, чтобы арестовать тебя. Твой адвокат сможет разъяснить тебе, что преследование в соответствии с разделом два настоящего постановления представляет собой суммарное правонарушение, влекущее за собой наказание в виде шести месяцев тюремного заключения или штраф до пяти тысяч фунтов стерлингов, или то и другое. И я наделен полномочиями арестовать тебя здесь и сейчас и провести обыск твоей собственности. Должен сообщить, что «Постановление о защите от преследования» предусматривает также возможность условного наказания.

Я так перепугалась, разозлилась и была так потрясена, что едва могла говорить.

— Это просто какая-то пародия, — сказала я. — Просто… Хорошо, начну с того, что никоим образом не преследовала Брендана. Я разговаривала с его друзьями.

— Что конкретно подразумевается под «преследованием», в «Постановлении» не определено, — вставила Дейрдре Уолш ледяным тоном. — Если вы считаете, что вас преследуют, и полномочные органы, например магистрат, соглашаются с этим, то преследование считается доказанным. Должна заявить, что никогда мне не попадалось более ясного дела.

— Миссис Уолш права, — согласился Прайер. — Это и моя точка зрения: дело подлежит судебному разбирательству. Я считаю, что ты представляешь значительную угрозу для мистера Блока. Но он стремился урегулировать все неофициально. Если дело будет рассматриваться в уголовном суде, то будет приказ о заключении в тюрьму. Если дело будет рассматриваться в гражданском суде, будет предписание о заключении в тюрьму. Это все равно. Они приговорят тебя к одному и тому же сроку. Мистер Блок согласен получить личное обязательство. Если ты не дашь такого обязательства, то нам придется обдумать все с самого начала.

— Ты хочешь сказать, что арестуешь меня?

— Правильно, — подтвердил Прайер.

— Все это настоящий бред, — возмутилась я. — Если уж на то пошло, то именно Брендан преследовал меня. Именно я порвала с ним отношения, затем он обманным путем втерся в нашу семью, в мою жизнь. Это я должна получить судебное предписание против Брендана.

Наступило продолжительное неловкое молчание.

— Ты подходишь к вопросу нетрадиционным способом, — сказал Прайер. — А сейчас, я думаю, тебе необходимо провести некоторое время со своим консультантом. Мы оставим вас вместе одних.

Все трое встали и вышли, проходя мимо меня. Мне пришлось встать, чтобы пропустить их. Прайер закрыл за собой дверь, но внутренняя стена его офиса была совершенно прозрачная. Я увидела, как они прошли к кофейному автомату, вся группа, переговариваясь между собой. Дейрдре Уолш оглянулась, а я слишком поздно отвернулась. Полли уставилась в ковер.

— Произошло именно то, что я и ожидала, — вздохнула я.

Она повернулась ко мне. С ее лица исчезли все краски.

— Не уверена, что я гожусь для этого, — проговорила она — Тебе может понадобиться кто-нибудь более опытный, занимающий более высокую должность.

— Мне просто нужна твоя консультация, Полли. Она поджала губы.

— Это правда? — спросила она. — Неужели это происходило на самом деле?

— Не то чтобы они абсолютно все солгали, — сказала я. — Самим себе. Но… я хочу пояснить, например, пункт о том, как меня застали, когда я рылась в сумках Брендана. В то время он жил в доме моих родителей, поэтому я никак не могла ворваться со взломом. Все эти телефонные звонки… Это выглядело так, что А сообщает телефон В, а В сообщает телефон С и так далее. Я просто пыталась найти его. Идея о том, что я выслеживала Брендана, абсурдна. Думаю, что он опасен. Что же, по логике вещей, я должна была сделать?

Полли встала. Казалось, она специально отводила глаза, чтобы не встретиться с моим взглядом.

— Мне не следовало соглашаться, — заметила она. — Мы знаем друг друга. Это непрофессионально. Я не понимала… Знаешь, Миранда, я думаю, помимо всего прочего, тебе обязательно нужно увидеться с кем-нибудь…

— Если ты имеешь в виду психотерапевта, то я уже говорила с одной.

— Ты умолчала об этом, — сказала Полли, — когда вводила в курс дела.

— Я говорила с ней о своих чувствах после потери брата и моей самой близкой подруги.

— Ты должна была поставить меня в известность.

— Чтобы ты могла не считаться с тем, что я сказала, как с одним из психологических симптомов?

Полли не ответила, но и не отрицала этого. — Я не собираюсь принять это. Полли нетерпеливо покачала головой:

— Нет, Миранда, прекрати это. Они были великодушны к тебе.

— Пусть докажут это в суде.

— Миранда! — Полли схватила меня за руку так, что я почти закричала. — Если обратишься в суд, то ты проиграешь. Полагаю, ты не хочешь подвергаться перекрестному допросу по поводу того, что детектив зачитывал из папки. Тебя приговорят, обещаю. Если будет нерадивый судья, ты можешь провести четыре месяца в тюрьме Холлоуэй. Хочется тебе в течение всей оставшейся жизни каждый раз, заполняя анкету при поступлении на работу или для визы, указывать это?

Полли смотрела на меня с жалостью, что вызывало у меня отторжение.

— Я не знаю, что случилось, но мне так жаль! Миранда, позволь мне остаться твоим адвокатом на пять минут, мы согласимся со всем, что бы они ни предложили нам. Как бы там ни было, но они легко отпускают тебя. Ты позволишь мне пригласить их вернуться?

Я лишь с огромным трудом могла разговаривать. Кожа у меня стала горячая и влажная, а во рту пересохло.

— Хорошо, — сказала я.

На выходе я заметила Брендана в коридоре. Он был занят разговором с Робом Прайером. Но, поймав мой взгляд, улыбнулся. Поднял правый указательный палец и погрозил им мне, как учитель, делающий выговор ученику. Затем провел пальцем вокруг шеи. Вокруг шеи. Что это означало? Был ли это нож в горло? Была ли это петля вокруг шеи Троя? Было ли это предупреждение? «Не впутывай меня…»

— Ты видела это? — спросила я Полли.

— Что? — переспросила она.

Казалось, что никто ничего не заметил, кроме меня.

Позднее, уже на улице, стоя на ступенях в солнечном свете, от которого у меня разболелись глаза, Полли сказала, что я должна почувствовать огромное облегчение. Я подписала обязательство, составленное Дейрдре Уолш, в соответствии с которым я обещала не приближаться и не вступать в контакт ни с Бренданом, ни с его друзьями, ни с членами его семьи. Полли также заявила от моего имени, что я очень сожалею, но я испытывала огромное напряжение и уже получаю психиатрическую помощь. Перед тем как мы расстались, Полли подала мне руку.

— Я ничего не имею против этого, — сказала я.

Полли посмотрела на меня озадаченно.

— Это все ерунда. Брендан всегда хотел перехитрить меня в чем-то похожем на это. Если ты такой же хороший лжец, как Брендан, ты всегда сможешь заставить любого, как я, говорить так, словно он лжет. Думаю, ты дала мне хороший совет. Я должна была подписать этот документ. Поэтому я должна поблагодарить тебя за спасение от адского пламени. Но мне обязательно нужно спросить: ты мне веришь?

Казалось, Полли не хочет отвечать.

— Ну, веришь?

— Разве я могу быть уверена? — печально спросила она.

— Но ведь ты моя подруга, — возразила я. — Если бы ты была настоящей подругой, ты бы знала меня, ты бы верила мне.

— Прости, Миранда, — сказала она. — Даже друзья могут подвести.

Я протянула руку, она ее пожала, и мы распрощались. Этим же вечером Полли позвонила, отменяя нашу встречу с выпивкой.

Глава 38

Я пошла в газетный киоск у дороги и купила блок бумаги для заметок. Там продавалась бумага только одного цвета, какого-то отвратительного оттенка сиреневого. Но в конце концов, разве цвет имел значение? Я открыла блок на столе. Первая шариковая ручка, которая попалась под руку, не писала. Я лизнула шарик, потрясла его, подержала под струей горячей воды, а потом взяла и выбросила в мусорное ведро, чтобы ручка больше не раздражала меня. Потом долго рылась в ящиках, чтобы найти другую. Приняла решение. Как только найду себе новый дом, когда бы это ни произошло, куплю сотню, нет, две сотни ручек, разбросаю их вокруг, как крошечные шоколадные яйца на Пасху. Спрячу их в ящиках, за полками, в шкафах и за книгами, за спинкой дивана, в карманах всех пальто, чтобы всегда можно было найти хотя бы одну.

Сейчас у меня не было нужного настроения. Приготовила себе чашку кофе и опровергла поговорку «Кто над чайником стоит, у того он не кипит». Я залила кофе холодной водой и стояла, глядя на него, думая о другом, пока не услышала шипение и не увидела, что крышка запрыгала. Я взяла в руки горячую кружку, чтобы остудить ее, и встала у окна, ничего не видя. Повернулась, чтобы осмотреть свою комнату. Скоро все будет запаковано в коробки, сдано куда-нибудь на хранение, а позднее распаковано и разложено где-то в другом месте. В течение какого-то времени все выглядело так, словно шло нормально, а я уже чувствовала себя как эмигрант, оставляющий за собой свою прежнюю жизнь. Но оставались еще одна или две вещи, которые все же нужно было обязательно сделать, и это было самое главное. Я села за стол и начала писать.

Дорогая Наоми!

Если ты сейчас читаешь эти строки, значит, ты по крайней мере не выбросила конверт в мусорное ведро, а это уже кое-что.

Как, вероятно, тебе известно, если ты передашь это письмо Брендану/Бену или в полицию, что совершенно равноценно, то меня арестуют и обвинят в преследовании. Так они сказали мне. Надеюсь, ты так не поступишь. Мне не хочется попасть в тюрьму. Но если ты все-таки передашь письмо, то не могла бы ты сначала прочитать его? И я хочу, чтобы ты прочитала также и мое обещание: это мое последнее сообщение тебе. Никогда больше не буду искать контакта с тобой. Теперь решать тебе.

Я не собираюсь делать никаких попыток, чтобы оправдать перед тобой свое поведение. Все бы оказалось слишком сложно, а это письмо было бы таким же длинным, как книга, и, возможно, в любом случае я бы не сумела подобрать слова, чтобы правильно объяснить все.

Все, что я могу сейчас сделать, — это по возможности ясно все изложить. Меня обвинили в том, что я представляю собой угрозу для Брендана. Дело в том, что я считаю — все как раз наоборот. Я просыпаюсь по ночам и при каждом скрипе, который я слышу, думаю, что, наверное, он пришел, чтобы прикончить меня. Но это не твоя забота. Я боюсь за себя, но еще больше я уверена, что в опасности ты. Может быть, не сегодня, может быть, не завтра, но непременно в том случае, если все будет плохо, как это бывает, когда начинают портиться отношения. Не думаю, что Брендан сможет смириться, если что-то пойдет не по тому пути, который он запланировал.

Что же я хочу сказать тебе? Я собиралась послать тебе что-то вроде перечня контрольных вопросов. Считаешь ли ты, что он говорит правду? Наблюдает он за тобой или контролирует тебя? Скрытно ли ведет себя? Если ли какие-нибудь, пускай и незначительные, проявления злобности? Насилия? Знаешь ли ты, что он делает, когда он не с тобой? Что на самом деле тебе известно о нем и сколько? Веришь ли ты тому, что он рассказывает тебе?

Но все это вздор. Забудь, что я сказала.

Ты никогда больше не услышишь от меня ничего, еще раз желаю тебе счастья и чтобы тебе никогда не понадобилось найти меня. Я собираюсь выехать из своей квартиры. Не знаю еще, куда я отправлюсь. Но если ты все-таки захочешь связаться со мной, то в конце этого письма я оставляю несколько номеров телефонов разных людей. Один из них поможет тебе связаться со мной.

Боюсь, тебе не повезло. Но я желаю, чтобы повезло. Удачи!

Миранда

Пока не передумала, положила письмо в конверт, написала адрес кафе «Крэбтриз», указав, что оно предназначено для нее, вышла из дома и опустила в почтовый ящик па углу.

Как правило, чтобы найти пропавший носок, лучше всего выбросить оставшийся. И если захотите узнать, почему не следует отправлять письмо, то поймете это только в тот момент, как опустите его в почтовый ящик, в то самое мгновение, когда разожмутся большой и указательный пальцы, выпуская конверт. Как только я услышала, что письмо к Наоми стукнулось о другие письма в почтовом ящике, сразу поняла, что не учла еще одной возможности. Так всегда и вообще было с Бренданом. Я думала, что Наоми может выброситьписьмо, даже не прочитав его, или сохранить его у себя. В любом из этих случаев я не узнаю ничего. Она могла бы передать его в полицию или Брендану, который передаст его в полицию. В любом из этих случаев меня посетит полицейский офицер через день или два; естественно, визит этот будет очень неприятный.

А сейчас я подумала еще об одной возможности: Наоми отдает его Брендану, а тот не передаст его в полицию. Он прочитает письмо, сразу поймет, что я неумолима, скажет Наоми, что вообще о нем не стоило даже и беспокоиться, но решит, что обязательно нужно сделать что-нибудь самому.

Я простояла около почтового ящика в течение сорока пяти минут. Потом подъехал красный автофургон, из него вышел почтальон с большим серым матерчатым мешком. Сказала ему, что опустила письмо по ошибке, что мне бы хотелось вернуть его. Он открыл замок на боку почтового ящика, подождал, пока десятки и десятки писем вывалятся в мешок. Затем взглянул на меня так, как многие смотрели на меня, словно я сошла с ума, и отрицательно покачал головой.

Глава 39

— Привет, Миранда! — прогремел его голос вверх по лестничным пролетам, затем раздались торопливые шаги, перескакивающие сразу через две ступеньки.

Я нанесла последний точный мазок глянцевого лака на плинтус и положила кисть на крышку банки с лаком.

— Лак еще сырой, — сказала я, когда он вошел в дверь, развязывая галстук, как обычно. — Ничего не трогай.

Я встала и прошла через чудесную пустую комнату.

— Кроме тебя, — ответил он.

Положив руки на мои усталые плечи, поцеловал меня, и мало-помалу исчезли усталость и напряжение. Я подумала: разве можно одновременно чувствовать возбуждение и полное спокойствие, знать кого-то так хорошо и все-таки чувствовать, что можно узнать еще значительно лучше?

— Добрый день! — приветствовала я.

— Это самое приятное сегодня. У меня всего пятнадцать минут, а потом я должен вернуться на работу. По пути в магазине, торгующем экзотическими продуктами, купил нам несколько сандвичей.

— Можно с этим немного подождать? — спросила я, взяв его за руку.

Повела его вверх по следующему узкому лестничному пролету, по голым доскам, вдоль свежевыкрашенных стен в небольшую комнату в мансарде, которая служила мне спальней, где под окном лежал матрас, а в деревянных коробках была сложена моя одежда. Сняла с него куртку и галстук, а он расстегнул мой комбинезон, и мы улыбались друг другу как настоящие идиоты, потому что здесь мы проводили свое обеденное время обычно по средам, готовые любить друг друга в пустом доме, где разносилось эхо. Свет проникал через жалюзи, полосками освещая комнату. Повесила на вешалку его костюм. Он бросил мою рабочую одежду, перепачканную краской, в угол комнаты.

— Хотелось бы провести здесь весь остаток дня, — сказала я немного позднее, вытянувшись на матрасе, а он сидел рядом и гладил меня по голове.

— Жареные овощи с сыром моцарелла или фермерским чеддером и пикули?

— Всего по половинке.

— Чудесно.

— Мы можем поесть на кухне, потом покажу тебе, что удалось сделать после того, как ты был здесь в последний раз.

Я пыталась уехать из Лондона в сельскую местность. Действительно старалась. Мосты были сожжены, от Билла ушла, продала квартиру за рекордно короткое время, отдала свои вещи на хранение. Одновременно написала всем людям, которые мне были знакомы по моему ремеслу, провела неофициальные переговоры и обдумала все предложения самым серьезным образом. Я раздумывала о переезде в Уэльс и Линкольншир, и даже, хотя бы на несколько дней, в Бретань, где, совершенно очевидно, массы англичан отчаянно нуждались в строителе, ставшем дизайнером по интерьерам, чтобы переделать свои живописные сельские дома. Но подобно Алисе, которая, пройдя через зеркало, выяснила, что для того, чтобы продвигаться вперед, она должна обязательно вернуться назад, я обнаружила, что результат всех приложенных усилий оказался прямо противоположным ожидаемому. Стремясь выбраться из огромного столичного водоворота, я каким-то непонятным образом оказалась в самом его центре.

Теперь я жила в высоком узком доме на юге Кингз-Кросс, полностью реконструировав его, в то время как владелец был в Америке, уехав туда на девять месяцев. Когда он предложил мне эту работу, экстравагантную модернистскую реконструкцию, о которой я могла только мечтать, добавив о возможности свободного проживания в доме, я решила, что это слишком хороший шанс, чтобы просто так отказаться от него. Я начала с нижнего этажа и перемещалась наверх, полностью разорив кухню, превратив ее в лабораторию для приготовления пищи, построив в саду теплицу в стиле минимализма, расширив гостиную, превратив спальню в комнату, совмещенную с ванной. Прошло уже восемь из девяти месяцев. Сейчас осталось лишь оштукатурить, покрасить и открыть небесам комнату в мансарде, где я спала.

— Ты проделала огромную работу, — сказал он, кладя остатки сандвича в рот и натягивая куртку.

— Все хорошо, да?

— А сейчас ты почти уже у цели?

— Да.

— Миранда…

— Да?

— После того…

Но тут из спальни стал подавать сигналы мой мобильный телефон, поэтому мы поспешно сказали друг другу прощальные слова, я понеслась наверх, чтобы ответить, и слышала, как внизу хлопнула, закрываясь, входная дверь. Если бы встала на цыпочки и вытянула шею, то из слухового мансардного окна смогла бы увидеть, как он торопливо уходил по улице. Он забыл галстук.

Рано вечером мы отправились на велосипедную прогулку, пили кофе, сидя на поребрике тротуара, на свежем воздухе, хотя уже и становилось прохладно. Мы были вместе уже почти целый год, все его сезоны. Он увидел меня через все события, смерть Троя, Рождество, смерть Лауры. Познакомился с моими сломленными, сбитыми с толку родителями; познакомился с Кэрри и ее женихом; познакомился с моими друзьями. Он не протестовал, когда я будила его в три часа ночи, чтобы поговорить о том, о чем я не решалась заговорить днем. Он ходил за мной хвостом по строительным площадкам, стараясь проявлять интерес к текстуре древесины, держал стремянку, пока краска капала ему на голову. Я взглянула на него, когда он ехал на велосипеде рядом со мной, он почувствовал мой взгляд, ответил взглядом, свернул в сторону. Мое сердце сжалось в кулак.

У себя в квартире он приготовил нам ужин — копченая скумбрия, салат и бутылка белого вина, пока я сидела на церковной скамье с высокой спинкой, которую он купил в центре продажи старых вещей, и наблюдала за ним. Наконец сел за стол, немного поел и сразу отодвинул тарелку в сторону.

— Хм, что я говорил сегодня днем…

— Да?

— О твоих планах, ты помнишь? Ну, я думаю, ты можешь переехать ко мне.

Я начала говорить, но он поднял руку:

— Подожди. Я говорю, что все это неправильно. Не хочу сказать, что ты можешь переехать ко мне. Конечно, я хочу, но это совсем не то, что я говорю на самом деле. И когда я так говорю, то думаю, что ты могла бы переехать, словно это вот сейчас пришло мне в голову, но на самом деле только об этом и думаю все время.

— Ты смущаешь меня.

— Я нервничаю вот почему… — Он сделал вдох и затем сказал: — Я очень хочу, чтобы ты переехала и жила со мной.

Он повертел в руке бокал для вина за ножку.

— Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, Миранда. Счастье забурлило во мне, как родник, бьющий из-под земли. Нежданно-негаданно незаслуженное счастье постучало в мою опаленную жизнь уже тогда, когда я только познакомилась с ним.

— Хочу, чтобы у нас с тобой были дети… — продолжал он. — Хочу состариться вместе с тобой. Только с тобой. Ни с кем, только с тобой. Вот.

— О! — смогла произнести я.

— Никогда раньше не говорил ничего подобного.

Он изменился в лице, потер глаза.

— Предполагается, что сейчас ты должна ответить, не так ли?

— Послушай, Дон… — нерешительно произнесла я.

— Просто скажи мне.

Я наклонилась к нему, обхватила руками его приятное, умное лицо, поцеловала веки, губы.

— Я тоже люблю тебя, — сказала я. — Очень, очень, очень люблю. Только тебя.

— Это хорошо, — обрадовался он. — Правда?

— Не мог бы ты подождать немного?

— Подождать?

— Да.

Я выдержала его взгляд.

— Ну конечно, могу и подождать, но значит ли это, что ты не уверена? Во мне, я хотел сказать?

— Нет. Это совсем не то.

— В чем же дело?

— Я совершенно уверена в своих чувствах, — подтвердила я, — Но не перестаю удивляться, как тебе удалось понять, что это настоящее чувство. Вот и все.

— Но почему же?

— Я запуталась, — уклончиво ответила я.

— Ты запугана?

— Ты имеешь в виду какое-то обязательство или что-либо подобное?

— Не совсем то. Но после всего, через что тебе пришлось пройти, возможно, ты считаешь, что нельзя чувствовать себя счастливой.

— Нет, не то.

— Или, возможно, тебя не покидает ощущение, что ты не в безопасности и любой, кто будет вместе с тобой, также будет подвергаться опасности. Мы ведь уже говорили о том, что ты чувствовала себя человеком, распространяющим несчастья, их носителем. Может быть, это то? Все, кого ты любишь, умирают.

— Ты психолог, — вздохнула я.

— Потому что мне все равно, — горячо заговорил он. — Все связано с риском. Просто нужно выбирать тот риск, на который готов пойти. Я сделал свой выбор давным-давно. А теперь пришла твоя очередь сделать то же самое.

Я взяла его руки в свои, перевернула их ладонями вверх, поцеловала обе.

Я сделала свой выбор, — сказала я.

— Ты плачешь, — улыбнулся он. — Прямо в свою тарелку.

— Прости.

— Конечно, я буду ждать и дождусь.

Я познакомилась с мужчиной. Доном. Мне бы очень хотелось, чтобы и ты познакомился с ним. Думаю, он бы тебе понравился. Знаю, что ты бы понравился ему. Не знаю, но, кажется, нельзя полюбить кого-то снова, еще раз, в этом есть что-то странное, тревожное, неправильное. Никогда не думала, что такое возможно, особенно после всего, что произошло. Думала, что со всем этим покончено. Иногда, а на самом деле очень часто, меня внезапно охватывает паника, что все это неправильно. Неправильно чувствовать себя счастливой, хочу сказать, когда тебя здесь уже нет, когда Лаура ушла, а от мамы и папы остались только тени, когда пострадало столько людей, и я считаю, что все это случилось из-за меня.

Именно я распространяла эту страшную заразу. Почти вижу саркастичное выражение твоего лица, когда говорю это, но тем не менее это правда. Мне всегда будет не хватать тебя, Трой. Каждую минуту каждого дня каждой недели каждого года, которые мне остались. Поэтому разве можно позволить себе быть счастливой? Пожалуй, нет. Увидимся.

Глава 40

Глаза у меня закрыты крепко, дыхание прерывистое. Сердце бьется так быстро, что тело содрогается вместе с ним. Я взмокла от пота. Почти не чувствую боли. Знаю, что она здесь. У меня на лице, вокруг подбородка. Ощущаю вкус крови, теплый, металлический. Вокруг шеи ссадины. Ребра болят, я избита и измучена. Глаза все еще закрыты. Боюсь того, что ожидает меня. Почувствовала, что кто-то приближается, вибрацию шагов на лестнице. Вот кто-то приблизился, нежно коснулся моих щек и лица, но и это заставило меня вздрогнуть. Я не открывала глаза. Что-то шептала.

— Господи, Миранда! — прозвучал голос. — Я слышал звук разбитого стекла. Что за черт? Миранда?

Открыла глаза. Свет вызывал боль. Дон. Милое лицо Дона сверху. Он огорченно смотрит на меня. Дон подбегает к окну. Я что-то говорю шепотом, но он ничего не может понять. Ниже склоняется к моему лицу.

— Сказал, что намерен убить меня, — прошептала я чуть громче.

— Кто?

— Сделал мне больно, — сказала я. — Он сделал мне больно.

Его лицо помрачнело.

— Кто — он? Брендан?

— Сказал, что пришел за мной.

— Что он сделал тебе?

Почувствовала, как он нежно трогает мое лицо, гладит по голове, расстегивает рубашку, чтобы посмотреть мои раны.

— Ты истекаешь кровью.

Я стонала. Он осмотрелся вокруг.

— Кровь на… Что, черт возьми, этот негодяй сделал тебе? Я звоню в полицию. Вызываю «скорую помощь».

— Нет, — сказала я, приподнимаясь. При этом меня передернуло от боли, вызванной этим. — Не надо… Это не…

— О чем ты говоришь? — возмутился Дон. — Прости, Миранда. Я не стану и слушать тебя.

Я услышала три коротких сигнала, когда он нажал цифры своего мобильного телефона. Я откинулась назад, почти рыдая, частично от боли, частично от мысли о том, что меня ждет дальше.

Меня уже не было в комнате, когда полицейские обследовали ее, брали пробы крови со стены, собирали волосы на ковре и положили нож в пластиковый пакет. Я была благодарна за это. Иначе снова получилось бы так, как было при гибели Троя. Мне было бы трудно сохранить контроль. Позднее Дон рассказал мне обо всем. Он хотел поехать со мной в «скорой помощи», но полицейский сказал мне, что Дон должен остаться и оказать помощь при идентификации предметов на месте происшествия. Что было мое, что было его, а что было «чужое». Позднее, значительно позднее Дон рассказал мне, что, хотя он и испытывал глубокое страдание, ему было довольно интересно посмотреть на процедуры, проводимые на месте преступления, на все эти специальные перчатки и пинцеты, скальпели, пластиковые пакеты и метки, на фотографирование со вспышкой. Возможность присутствовать с внутренней стороны занавеса, отгораживающего место преступления от внешнего мира, взволновала его.

Тем временем «скорая помощь» увозила меня в сопровождении женщины — полицейского офицера. Она была подобна бесплатному железнодорожному билету, с которым можно проходить без очереди. Меня провели через приемный покой, переполненный людьми, которые, не обращая внимания на тяжесть их травм, проявляли необычный интерес ко мне, молодой женщине, сопровождаемой двумя санитарками и полицейским офицером в форме. Что же такое случилось со мной? Им, возможно, придется прождать целые часы. В течение двух минут меня осматривали молодой врач и сестра. Спустя мгновение врач отступил в сторону, прибыл консультант в белом халате и пятнистом галстуке. Я нервничала, как это обычно происходит со всеми на приеме у врача.

Он осмотрел мое лицо и полость рта.

— Чем тебя ударили? — спросил он.

— О стену, — ответила я.

— Ты знаешь, кто это сделал? — спросил он.

Я кивнула в знак согласия. Он повернулся к полицейскому офицеру:

— Это нужно обязательно сфотографировать. Также и шею.

— Он уже выехал, — отвечала женщина офицеру полиции.

— Сделаем рентгенологическое обследование, но, вероятно, скула сломана.

Я вскрикнула, потому что, произнеся это, он резко надавил пальцем мне на щеку, проверяя свою теорию. Посветил светом мне в глаза и уши. Поднял вверх палец и попросил меня следить за ним, когда он начнет перемещать его.

— Подвергались сексуальному насилию? — спросил он.

— Нет.

Но несмотря на это, он попросил меня раздеться для осмотра. Женщина-полицейский сказала, что ее зовут Эми О'Брайн, и спросила, нет ли у меня возражений против ее присутствия при осмотре. Я отрицательно покачала головой. Когда я снимала одежду, она заявила, что одежда необходима ей как вещественное доказательство. Согласна ли я?

— А в чем же останусь я?

— Мы дадим пижаму, — сказал доктор.

— Кто с тобой был? — сказала Эми.

— Мой бойфренд.

— Он может привезти что-нибудь?

— Думаю, да.

Мне сделали рентген, сфотографировали и затем поместили в отдельную палату с вазой, но без цветов, с окном, но без вида из него. Доктор сказал, что меня нужно оставить на ночь для наблюдения. Эми заявила, что необходимо снять показания. Можно и подождать, если я чувствую себя недостаточно хорошо, но чем скорее я смогу дать показания, тем лучше. Я ответила, что в состоянии сделать это теперь же. И все пошло очень быстро. Не прошло и часа, как в дверь постучал детектив, снял куртку, достал из сумки пачку бумаги. Его звали Себ Бретт, он был бледный, словно его держали в темнице. Пододвинул небольшой столик к моей кровати и начал писать под диктовку.

Теперь дело пошло медленно. Словно опять села за школьную парту. Он записал мое имя, адрес и дату рождения. Затем скрестил пальцы, оттянул их резко назад, так что суставы пальцев хрустнули, как трещат сухие лучинки дерева, когда их ломают.

— А теперь, — сказал он, — все с самого начала.

Времени было достаточно, бумаги хватало. Я рассказала ему все, что произошло, со всеми подробностями: Брендан позвонил в дверь, насильственно проник внутрь, схватил меня за затылок и бил лицом о стену, вытащил откуда-то нож, приставил к горлу, мои мольбы о пощаде, его улыбка, он говорит, что мне конец, затем стук двери, Брендан вскакивает в тревоге и убегает, не могла увидеть куда. На все ушло всего лишь несколько минут, но потребовалось два часа и четырнадцать страниц, чтобы записать показания. В конце я уже выдохлась, но детектив Бретт попросил меня внимательно прочитать все и подписаться в конце каждой страницы. Мои слова показались совершенно другими в изложении Себа Бретта, написанные его аккуратным округлым почерком. Все они были моими, но он подбирал какие-то особые фразы и вносил изменения. Оно не было неточным, но звучало так, будто бы компьютер перевел их на другой язык, а затем обратно на английский, но это был уже другой компьютер. Мне с трудом удавалось сосредоточиться, поэтому весь процесс затянулся. Когда я ознакомилась с половиной записанных показаний, раздался стук в дверь. Я почувствовала что-то недоброе. Это был Роб Прайер.

— Миранда, — сказал он, — я только что услышал. Сразу поспешил сюда. Как ты себя чувствуешь?

— Потрясена, — ответила я.

— Не удивляюсь.

Он подошел к моей постели и взял страницы, с которыми я уже ознакомилась.

— Не возражаешь?

Я взглянула на Бретта, он просто пожал плечами. Поэтому я сказала, что не возражаю. Стало даже еще хуже. Я читала, а Роб знакомился с уже прочитанными мной страницами, сидя рядом. Я потеряла место, с которого надо читать, поэтому он быстро догнал меня. Каждый раз, когда я подписывала страницу, он забирал ее у меня и читал, приговаривая «так, так, так», что выводило меня из себя. Я подписала последнюю страницу и передала ее Прайеру, но он сразу отдал ее мне обратно.

— Подпись нужно поставить там, где заканчивается текст, — сказал он. — Вот здесь.

— Почему?

— Для того чтобы какой-нибудь недобросовестный полицейский не добавил в конце что-нибудь, например: «Я проснулась, все это лишь сон», а это уже подписано.

Я поставила свою подпись точно после последнего слова, которое было «полиция».

— Как ты оказался здесь так быстро? — спросила я.

— Допрашивают мистера Блока. Он позвонил мне.

— Но что ты здесь делаешь?

— Как тебе хорошо известно, я и раньше занимался им, поэтому казалось, что неплохо будет продолжить…

— Но из того, что ты сказал, следует, что он твой клиент.

— Совсем нет, — грубо ответил он.

Я повернулась к Бретту.

— Это законно? — спросила я. — Прайер — друг Брендана.

Бретт бросил недоуменный взгляд. Прайер подошел к нему, и они шепотом заговорили о чем-то, что я не могла расслышать. Продолжалось это в течение нескольких минут, во время которых Бретт выглядел все более озадаченным. В конце разговора он кивнул и посмотрел на меня.

— Детектив инспектор Прайер просит разрешения переговорить с тобой. Можно?

— О чем?

— Это займет всего минуту, — пообещал Прайер.

— Не верю, — произнесла я, глядя на Бретта. — Ты понимаешь, кто этот человек? Это все равно что позволить адвокату Брендана войти и подкупить или обвести меня вокруг пальца. Я просто не могу… На меня только что было оказано давление.

— Я рассказывал Себу о твоей прежней связи с мистером Блоком.

— Итак?

Прайер снова подошел и сел около моей постели. Все равно как если бы Брендан собственной персоной присутствовал здесь. Его близость заставила меня чуть ли не выпрыгнуть из постели от отвращения. Он внимательно посмотрел на меня. Я выдержала его взгляд.

— Выглядит все ужасно, Миранда, — сказал он. — Должно быть, очень больно?

Я не ответила.

— Когда произошло нападение? — спросил он.

— Ты прочитал показания.

— Твой бойфренд позвонил в… когда же это было? В пять минут восьмого сегодня вечером.

Я все еще не отвечала. Не допускала, чтобы меня втянули в разговор.

— Твой бойфренд, — сказал Прайер, — все-таки врач, да?

Я лишь пожала плечами. Он наклонился ниже, глаза сузились.

— Знаешь что?

— Нет, — сказала я. — Что?

— Не верю тебе.

— Что?

— Он оказал тебе помощь? Твой бойфренд? Он вполне мог сделать это, так? Несколько синяков, то, что можно продемонстрировать, но не нанести слишком серьезных травм.

— Что за… — Я умолкла. — Что ты сказал?

— Там был нож. Он уронил его. Мы проверяем отпечатки пальцев.

— Они жили вместе, — вмешался Прайер. — Она могла приберечь его специально.

— Мы никогда не жили вместе, — возразила я. — Что, черт возьми, ты затеял?

Сейчас он настолько близко наклонился ко мне, что я почти чувствовала его запах.

— У него алиби, — сказал он.

Я сделала глубокий вдох. Мне нужно контролировать себя.

— Мне все равно, — наконец выговорила я. — Зачем ты мне это рассказываешь? Я была там. Я знаю только то, что знаю.

— Не хочешь узнать?

— Хорошо, — кивнула я. — Кто?

— Его подружка, Наоми Стоун.

Он смотрел на меня с выражением легкого триумфа. Мне пришлось и раньше видеть такое.

— Кажется, тебя это не очень беспокоит?

— Может, я привыкла не доверять, — заметила я. — Как я уже говорила, я была там сама. Он приставил нож мне к горлу. Смотри!

Я подняла подбородок.

Он тихо похлопал в ладоши.

— О, очень хорошо, — сказал он. — Великолепное представление. С чувством собственного достоинства. Безо всякого преувеличения. Достаточно убедительное. Но наверное, ты уже потренировалась.

Я пыталась сосредоточиться, не дать ему возможности разозлить себя.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что можно просто ошибаться? Что Брендан может быть опасным?

— Все это ровным счетом не имеет никакого значения, — сказал Прайер. — Он не мог напасть на тебя. Он был дома. Он был дома, когда позвонила полиция, и мисс Стоун утверждает, что он оставался дома в течение всего вечера. Он взял показания и просмотрел их еще раз.

— Ты упоминаешь темно-синюю рубашку. Когда я видел его несколько минут назад, его рубашка показалась мне коричневой.

— Он мог переодеть ее, — сказала я. — Тебе это приходило в голову?

Он отрицательно покачал головой и улыбнулся:

— Мистер Блок дает показания. Мы сделаем несколько звонков и затем разгадаем эту шараду до конца. Если ты действительно хочешь знать…

Прайера снова прервал звонок его мобильного телефона. Со вздохом раздражения он вынул его из кармана.

— Да? — Внезапно выражение его лица изменилось. — О чем, черт возьми, ты говоришь? — Он смотрел на меня стеклянными глазами. — Я сейчас же буду там.

Он пробормотал что-то Бретту, затем вышел из комнаты, хлопнув дверью. Бретт передразнил его. Думаю, он был скорее на моей стороне. Он побежал за Прайером. На несколько минут я осталась одна, легла на спину и уставилась в потолок, стараясь выбросить все из головы. Сейчас чувствовала, будто нахожусь в другом мире, не втянута в эти события и споры. Когда дверь открылась, я едва взглянула. Это была другая женщина — офицер полиции. Она села в угол, но пыталась завести разговор. Я же старалась уснуть, хотя это и было бесполезно, но закрыла глаза, чтобы меня не беспокоили.

Значительно позднее, возможно, даже через час, дверь открылась, я поняла, что около моей постели кто-то стоит.

— Ты проснулась?

Я открыла глаза. Бретт.

— Можно и так сказать, — ответила я. — У тебя веселый вид.

— Прости, — сказал он. — С тобой все в порядке?

— Не знаю.

— Завтра будет хуже.

— Доктор говорил мне. У меня есть таблетки на этот случай.

Мы помолчали.

— Так что же случилось? Что произошло с Прайером? — спросила наконец я.

На лице Бретта появилась широкая улыбка.

— Ему не повезло. Моя коллега разговаривала с Наоми Стоун. Просто проверить, насколько прочно алиби. Она сообщила Наоми о нескольких волосках, обнаруженных на месте преступления. И о ноже.

— Так что?

— Наоми изменила показания. Более того, мы нашли темно-синюю рубашку.

— Где?

— Не в его ящике. Она оказалась на самом дне мусорного мешка за домом. На ней есть несколько пятен. Их еще не проверили, но мы уже знаем, что это пятна крови. Человеческой крови.

— Моей?

— Посмотрим. Я сказал Робу Прайеру, что он должен прийти сюда и извиниться.

— Что же ответил он?

— У него какая-то предварительная договоренность. Без протокола, думаю, можно сказать, что утром мы подготовим обвинение против Брендана Блока. — Он взял меня за руку. — Сейчас мы оставляем тебя одну.

Бретт и женщина-полицейский вышли из комнаты, выключив свет перед тем, как закрыть дверь. Какое-то время я пыталась обдумывать все, что происходило, чтобы привести мысли в порядок, но потом устала и заснула, но не видела никаких снов.

Глава 41

Я потратила много времени, выбирая место. Сначала хотела найти какую-нибудь многолюдную улицу, например, Оксфорд, или Трафальгарскую площадь, потому что легко затеряться в толпе, стать анонимной и невидимой. Но сразу отказалась от этой идеи. Рассмотрела станцию техобслуживания, расположенную к северу по дороге М1: предположим, можно постоять на стоянке машин или посидеть за столиком в углу около окна, поесть пышек и выпить горький тепловатый кофе. Но через станцию техобслуживания проезжает слишком много народа по пути куда-то дальше, а достаточно будет только одного человека. Возможно, где-то около наземной станции метро на окраине: на последней остановке, где заканчивается Лондон, а сельская местность еще не начинается. Или где-нибудь на грязном поле. Я могла бы отрепетировать маршрут и разработать сложнейшие инструкции; по дороге М11 до перекрестка, затем на восток по А505. Какое-то место с искусственным пейзажем, общественная прачечная в каком-нибудь неприглядном городке, на стоянке для машин на обочине какой-нибудь проезжей дороги с полосой, разделяющей ее для движения в противоположных направлениях, ночь в лесу.

В ясный морозный день Нового года я встала рано, очень нежно поцеловала Дона в щеку, чтобы его не разбудить. Перед уходом я посмотрела на него. Да. Он спал. Я взяла машину и выехала из Лондона. Дороги были почти пустые. Проехала через мост Блэкфрайарз, откуда смогла полюбоваться куполом собора Святого Петра, сверкающим ледяным сиянием, через Нью-Кросс, Блэкхит и дальше на дорогу А2. Оставляя позади Грейвсенд, заехала в гараж, заправилась бензином. Я уже подавала свою кредитную карточку, но тут же передумала и расплатилась наличными. Купила также чашку кофе и выпила ее в машине перед самым отъездом. Я чувствовала себя спокойно, в ярком свете этого зимнего дня все приобретало ясность и точность.

Поехала по М2 и через несколько миль развернулась в сторону Шернеса. Сейчас показалась дельта Медвея, с грязными кварталами и ветхими группами домов, около которых несколько голых деревьев раскачивались на ветру, небо было огромное, без единого облачка. Вскоре я уже переправлялась на остров Шеппи. Подъехала к тротуару и проконсультировалась по карте, затем поехала прямо, потом свернула вправо на дорогу с односторонним круговым движением, опять направо через две мили на ухабистую узкую дорогу, налево к церкви, которую можно было увидеть с расстояния в несколько миль, единственный вертикальный ориентир, возвышающийся над болотистой местностью. Перед церковью я припарковалась и посмотрела та часы. Десять утра; мне нужно было пройти пешком приблизительно две мили, на это у меня оставалось менее часа.

Было страшно холодно, когда я открыла дверцу, ветер разносил отчаянный крик морских птиц. Надела толстую куртку, шарф и огромные велосипедные перчатки. Но все равно щеки пощипывало от холода. Я пошла. Будь здесь Дон, он смог бы назвать всех птиц, парящих надо мной в потоках воздуха или низко летающих над водой с криками. Сжала руки, сложив их вместе, чтобы согреть и поддержать циркуляцию крови. Вокруг никого не было, только несколько овец, пасущихся на траве, растущей пучками, да птицы, осторожно пролагающие свой путь по грязи на длинных голых ногах с выступающими суставами. Я повернулась спиной к морю и пошла в сторону болот, удаленных от моря.

Приблизительно через сорок минут я заметила точку на линии горизонта. Точка становилась крупнее, яснее. Превратилась в фигуру, которая направлялась в мою сторону. Стала женщиной в теплом пальто со светлыми волосами, выбивающимися из-под шляпы, развевающимися вокруг бледных щек. Мы просто шли навстречу друг другу через болота, пока не оказались на расстоянии несколько футов друг от друга.

— Наоми, — сказала я.

— Привет.

— Все прошло нормально?

— Я была осторожна, как ты советовала.

Мы не виделись с ней после тех дней, проведенных в суде, когда я изо всех сил старалась не смотреть на нее, хотя остро осознавала ее присутствие, чувствовала ее даже тогда, когда смотрела в другую сторону. Один раз буквально на одну секунду, даже меньше, наши взгляды встретились, а потом мы обе торопливо посмотрели в разные стороны, словно обожглись. Она похудела, ее бледность бросалась в глаза. Более того, она казалась старше на много лет по сравнению с той искренней женщиной с приятным лицом, которую я встретила в «Крэбтриз». Возможно, это было связано с тем, что исчезла наивность, утраченная всего лишь за несколько месяцев. Это сделал Брендан.

— Прогуляемся хотя бы немного? — предложила я, она согласно кивнула и снова вернулась на свою тропу.

Мы шли какое-то время гуськом, пока тропа не стала шире, превращаясь в частную стоянку для транспорта, покинутую и мрачную. Дорога отсюда вела к дамбе. Перед нами открывался вид на широкую дельту, а на противоположной стороне была видна низкая береговая линия Кента. На урезе воды была галька, валялись обломки ракушек, а также старые консервные банки, битые бутылки, разорванные пластиковые мешки.

— Легко было ускользнуть незамеченной?

— Больше нет никого, кто действительно мог бы заметить.

Ее голос был спокойный и ровный; чтобы услышать ее, мне пришлось напрягать слух.

— А как у тебя?

— Я сказала Дону, что осматриваю пустующую собственность.

— О!..

Несколько минут слышен был только скрип наших ног по замерзшей траве. Я была уверена, что мы обе вспоминали одно и то же, тот странный час, когда мы встретились и, как две ведьмы, бормотали планы и обменивались таинственными знаками. Из своей сумки она вытащила небольшой двойной пакет, в котором были грубые темные волосы, снятые ею с расчески Брендана, и нож с зазубренным острием и резьбой, завернутый в мягкое бумажное полотенце, который она подала, держа его за нижнюю часть лезвия, соблюдая все меры предосторожности, чтобы не дотронуться до рукоятки. Затем она развернула темно-синюю рубашку и разложила ее перед нами. Я протянула указательный палец левой руки, она взяла английскую булавку, открыла ее и, прикусив нижнюю губу, вонзила острие мне в палец. Появилась темная капля крови, и через несколько секунд я уже трясла палец над рубашкой, стряхивая на воротник кровь, а потом еще и вытерла палец об нее.

— Можно задать вопрос? — спросила она наконец.

— Давай.

— Как тебе удалось сделать такое со щекой? На суде ты выглядела ужасно, хотя ведь прошло много недель после этого.

Казалось, что с тех пор, когда это произошло, прошло много, много времени.

— Как только я увидела, что Дон ушел, я изо всех сил ударилась лицом о кухонную дверь, словно кто-то держал меня за волосы. Я делала это снова и снова до тех пор, пока кровь не залила мне глаза.

— Как же ты могла такое совершить? — поразилась она.

— Я подумала о Трое, а также и о Лауре, но в основном о Трое, тогда это стало легко, даже приятно. Это было ничто.

Наоми кивнула, словно понимая.

— А теперь и ты скажи мне кое-что, — попросила я. — То, о чем у меня не было времени спросить раньше.

— Да?

— Откуда у тебя появилась такая уверенность относительно Брендана?

Она заколебалась:

— Ты уверена, что хочешь узнать это? Тебе это может показаться…

— Скажи же мне.

— Он рассказал мне, что сделал с Троем. Он сказал, что поступит так же и со мной, если я уйду от него.

У меня перехватило дыхание, в глазах защипало, как только она произнесла это. Я сощурилась от ветра и продолжала идти. Почему-то легче разговаривать о жутких, опустошающих душу событиях во время передвижения, когда глаза зафиксированы на одной точке.

— Он действительно рассказал тебе о Трое?

— Да.

— Почему?

Она пожала плечами:

— По той же самой причине, по какой он хранил веревку, наверное. Какая-то безумная самонадеянность. Мы никогда не сможем узнать о некоторых вещах, да?

— Думаю, нет. Но почему ты не пошла в полицию?

— Я думала о том, что случилось с тобой. У меня не было уверенности.

— Что он сказал?

— Накачал его таблетками и повесил на потолочной балке, оставив там умирать.

— Продолжай.

— Он сказал… — Она оглянулась на меня, затем снова на тропу. — Он сказал, что Трой пытался кричать.

— Что?

— Мой голос понизился до шепота.

— Он пытался произнести твое имя.

Я продолжала шагать. Одна нога перед другой. Трудно понять, как это можно продолжать шагать, когда так невыносимо больно и просто хочется, сложив руки на животе, согнуться, свернуться калачиком и заплакать, как ребенок. Он звал меня, потому что думал, что я скоро приду домой. Я же обещала ему, что буду там. Он, наверное, думал, что я смогу спасти его. Но я опоздала.

— С тобой все в порядке?

Мне удалось что-то пробормотать в знак согласия.

— Думаю, что это могло принадлежать ему.

Наоми вытащила руку из кармана; в ней был зажат браслет из кожи с тремя деревянными бусинами.

— Его?

Я взяла браслет рукой в перчатке.

— Да. С тех пор, как он был еще малышом. Он купил его в Италии, когда мы были там всей семьей. Просто старая дешевая вещь.

Я прижала его к своей щеке, подержала немножко, затем надела себе на запястье.

Наоми сказала:

— Моя машина недалеко отсюда.

Мы остановились и посмотрели друг на друга.

— Что ты собираешься делать? — спросила я. Наоми посмотрела вокруг, словно кто-то мог прятаться в тростнике или высокой траве.

— Я поймала его взгляд в суде, — сказала она. — Когда давала свидетельские показания. Он улыбнулся мне. Одной из своих загадочных улыбок. Вот тогда-то я окончательно и поняла, что мне делать. Я бросаю все. Начну новую жизнь.

— А ты сможешь?

— А почему бы и нет? У меня нет семьи. Может быть, именно поэтому я и влюбилась в Брендана. Подумала, что мы оба сироты, которые встретились, чтобы защищать друг друга в этом странном безумном мире.

Она резко засмеялась, и ее смех был похож на лай, затем потрясла головой, словно вытряхивая из нее что-то.

— Однажды он снова будет на свободе, тогда и постарается найти меня.

— Но еще же не сейчас.

— Нет, но как долго это продолжится?

— Ему дали десять лет — значит, он выйдет через пять или шесть лет. Можешь быть уверена, он будет образцово-показательным заключенным, очарует всех. Но Прайер сказал, что они собираются возбудить дело о смерти Лауры и Троя, проведя повторное расследование… Тогда… кто знает. Может быть, он пробудет в заключении значительно дольше.

— Может, да, а может, нет.

— Куда ты направишься? — спросила я.

Воцарилось молчание, она напряженно смотрела на меня, словно запоминая мое лицо.

— За границу. Но пожалуй, лучше не говорить тебе.

— Наверное, ты права.

— Знаю, что права.

— Удачи, — сказала я. — Буду думать о тебе.

— А что будешь делать ты?

— Ничего.

— Ничего?

— У меня есть шесть лет. Я буду тратить их по одному дню за один раз, попытаюсь любить так, как я ненавидела. А дальше? Там будет видно.

— О, — тихо промолвила она, — ты все еще ждешь?

Я поморщилась. Впрочем, отчасти она права. Продолжаю ждать Брендана, а когда он придет, буду готова встретить его, как солдат, чувствующий приближение врага даже во сне.

— Больше мы никогда не встретимся, да?

— Думаю, нет, не встретимся, правда?

— Расстаемся навсегда, — произнесла я и впервые улыбнулась ей.

Мы обе одновременно протянули руки; жаркое рукопожатие. Мы пристально смотрели друг другу в глаза, не отводя их в сторону. Все равно что смотреть в бездонную пропасть.

— Возможно, мы поступили неправильно, да? — спросила она. — Стараюсь представить, как буду оправдываться перед людьми, не уверена, что смогу, кроме…

— …того, что спасла себе жизнь, — закончила я.

— Надеюсь, да, — вздохнула она. — А как ты? Ты рассказала своему… своему бойфренду?

— Нет, — ответила я. — Понимаю, что должна. Но не расскажу. Лучше сохраню это в себе.

Все было сказано, добавить было нечего. Наши руки расцепились.

— Прощай, — тихо проговорила она.

— Прощай.

Она повернулась и пошла по дороге, по которой пришла, а я смотрела ей вслед, наблюдая, как все меньше и меньше становилась ее фигура, пока не превратилась в точку на горизонте и затем исчезла совсем. Потом я повернулась и, подставляя лицо леденящему ветру, пошла обратно по мрачной болотистой почве, с кружащими надо мной птицами, обратно к старинной серой церкви и своей машине. Обратно по узкой дороге к широкой, дальше к шоссе, назад в бурлящий город, где протекала моя жизнь. Вверх по лестнице, к Дону.

— Я дома, — сказала я, вслушиваясь в слова, когда произносила их, повторила для уверенности: — Дома.

— Я скучал по тебе.

— Вот, — сказала я, целуя его, — теперь я здесь.

Дорогой мой Трой, думаю, пришло время нам расстаться. Не представляю, как обойдусь без тебя, но попытаюсь. Прости…

УБЕЙ МЕНЯ НЕЖНО ^(роман)

«Я люблю тебя больше жизни…» Обычные слова молодой женщины.

Но что, если они имеют буквальный смысл?! Что, если пылкий любовник и «благородный рыцарь» — вовсе не тот, кем кажется?!

Если опасность «сойти с ума от страсти» превращается в опасность просто сойти с ума?! Если сама жизнь этой женщины висит на волоске?!

Пролог

Он понимал, что умирает. Смутно, где-то в глубине души он понимал, что не следует желать смерти. Он должен был сделать что-нибудь для собственного спасения. Но не мог придумать, что именно. Возможно, придумал бы, если бы ему удалось осознать, что произошло. Если бы только не ветер и снег. Они терзали его так долго, что он едва чувствовал, как лицо жгло от холода. Безумно трудно было вздохнуть, сделать глоток воздуха на высоте восемь тысяч метров над уровнем моря, где человеческие существа вообще не должны жить. Баллоны с кислородом давно были пусты, клапаны обледенели, маска только мешала.

Остались минуты, быть может, часы. В любом случае он умрет еще до того, как наступит утро. Что ж, пусть так. Он пребывал в полусне и покое. Под слоями ветронепроницаемого нейлона, гортекса, шерсти, полипропилена он чувствовал, как сердце бьется вдвое быстрее обычного, словно узник, который стремится вырваться из темницы груди на волю. А мозг при этом вялый, сонный. Но это неправильно, — им всем необходимо бодрствовать, непрерывно двигаться, пока их не спасут. Он понимал, что должен сесть, встать, что есть сил хлопать руками, не давать спать спутникам. Ему было слишком уютно. Как хорошо вот так лежать, наконец дать себе отдых. Он так давно не отдыхал…

Холода он больше не ощущал, и это было облегчением. Он посмотрел туда, где была одна его рука, которая выскользнула из рукавицы и лежала под странным углом. Сначала она была багрово-красной, а теперь — он удивленно подался вперед — восково-белой. Странно, что он чувствовал такую жажду. В куртке лежала бутылка, которая замерзла и совершенно бесполезна. Вокруг снег, который столь же бесполезен. Почти смешно. Какое счастье, что он не врач, как Франсуаза.

Где она? Когда они достигли границы вечных снегов, то должны были остановиться в лагере «Три перевала». Она ушла вперед, и больше они ее не видели. Остальные держались вместе, бродили кругами, утратив всякое ощущение направления, совершенно не представляя, на какой части горы находятся, и безнадежно засели в этом желобе. И все же он что-то должен вспомнить, что-то потерявшееся где-то в мозгу. Только он не знал где, он не знал, что это такое.

Он не видел даже собственных ног. Сегодня утром, когда началось восхождение, горы словно мерцали в разреженном воздухе, а они дюйм за дюймом продвигались вверх по наклонному морю льда по направлению к вершине. Они шли в жестких лучах солнца, бьющего из-за хребта гор, и твердый как сталь лед вспыхивал бело-голубым огнем, который сжигал их тяжелые головы. Лишь несколько кучевых облаков плыло в их сторону, а потом эта внезапная лавина спрессованного в камень снега.

Рядом с собой он почувствовал движение. Кто-то еще был в сознании. Он с трудом перевернулся на другой бок. Красная куртка — значит, это Питер. Его лицо было напрочь скрыто толстым слоем серого льда. Он ничего не мог поделать. Хотя все они своего рода команда, сейчас каждый пребывает в своем отдельном мире.

Интересно, кто еще в данный момент умирает на склоне горы? Как неудачно все получилось. Однако ничего не поделаешь. У него в пуховике в футляре из-под зубной щетки лежал целый шприц дексаметазона, но сейчас добраться до шприца было выше его сил. Он не мог даже пошевелить руками, чтобы развязать рюкзак. Да и что бы он сделал? Куда отсюда идти? Лучше ждать. Их найдут. Они знают, где искать. Почему они до сих пор не пришли?

Мир вокруг, прежняя жизнь, эти горы — все уже погрузилось в пучины его вялого сознания, остались лишь следы. Он понимал, что каждую минуту, пока он лежит здесь, в лишенной кислорода мертвой зоне, в его мозгу умирают миллионы клеток. Крошечный кусочек разума наблюдал за тем, как он умирает, и ужасался, преисполненный жалости и страха. Ему хотелось, чтобы все закончилось. Ему просто хотелось уснуть.

Он знал этапы наступления смерти. Он наблюдал почти с любопытством, как его тело на последних подступах к вершине горы Чунгават реагирует на ее приближение: головная боль, диарея,затрудненное дыхание, распухшие руки и ноги. Он понимал, что более не в состоянии ясно мыслить. Возможно, перед смертью начнутся галлюцинации. Он понимал, что руки и ноги у него обморожены. Он вообще не чувствовал своего тела, за исключением пылающих легких. Казалось, все, что от него осталось, — это разум, который все еще слабо теплился в своей умершей оболочке. Он ждал, когда его разум мигнет и погаснет.

Жаль, что так и не удалось побывать на вершине. Снег под его щекой создавал впечатление подушки. Томасу было тепло. Покойно. В чем ошибка? Все должно было пройти так гладко. Он что-то должен вспомнить, что-то неправильное. Во всем была какая-то фальшивая нота. Кусочек головоломки оказался не на своем месте. Он закрыл глаза. Темнота казалась целительной. Жизнь такая суматошная… Все эти потуги. Ради чего? Да ничего. Просто нужно вспомнить. Когда он вспомнит, все остальное перестанет что-либо значить. Если бы только прекратился вой ветра. Если бы только он был в силах думать. Да, вот оно. Это так глупо, так просто, но он понял. Он улыбнулся. Почувствовал, как холод распространяется по телу, приглашая его во тьму.

* * *

Я неподвижно сидела на стуле с жесткой спинкой. Болело горло. Люминесцентная лампа помаргивала, от чего кружилась голова. Я положила руки на стол между нами, сведя кончики пальцев, и попыталась дышать ровно. Неплохое место для того, чтобы все закончилось именно здесь.

Вокруг звенели телефоны, в воздухе висел непрерывный гул разговоров, это напоминало звуковое сопровождение спектакля. На заднем плане тоже были люди, мужчины и женщины в униформе деловито сновали мимо. Временами они бросали на нас взгляды, но казалось, их ничто не удивляет. С чего бы им удивляться? Они здесь насмотрелись всякого, а я всего лишь обычная женщина с румянцем на щеках и спустившейся петлей на колготках. Кто бы мог сказать? У меня болели ноги в этих нелепых башмаках. Я не хотела умирать.

Инспектор Бирн взял ручку. Я постаралась ему улыбнуться, призвав на помощь последнюю надежду. Он терпеливо посмотрел на меня через стол, брови сдвинуты, и мне захотелось заплакать и попросить, чтобы он спас меня. Ну пожалуйста. Я так давно по-настоящему не плакала. И если сейчас начну, то зачем вообще останавливаться?

— Так на чем мы остановились, помните? — спросил он.

О да, я помнила. Я помнила все.

Глава 1

— Элис! Элис! Ты опаздываешь. Давай скорее.

Я услышала неприветливое бурчание и поняла, что оно исходит от меня. На улице было холодно, темно. Я поглубже заползла под пуховое одеяло, зажмурилась от тусклого зимнего света.

— Вставай, Элис.

Джейк пах пеной для бритья. Галстук свободно свисал с ворота. Еще один день. Скорее мелкие бытовые привычки, чем крупные решения и поступки делают вас настоящей парой. Вы сами сползаете в обыденность, привыкаете к дополнительным семейным обязанностям, не принимая в этой связи никаких решений. Мы с Джейком были экспертами по вселенским пустякам друг в друге. Я знала, что он предпочитает наливать в кофе больше молока, чем в чай, ему было известно, что я люблю всего каплю в чай, а кофе вообще без молока. Он нашел у меня уплотнение в районе левой лопатки, образовавшееся после долгого сидения в офисе. Я не клала в салаты фрукты — он этого не любил, а он не приправлял их сыром — я этого не любила. Чего еще можно желать от романа? Мы были просто сбиты в пару.

Я никогда прежде не жила с мужчиной — я имею в виду мужчину, с которым у меня любовные отношения, — и считала, что набираюсь опыта по вступлению в обязанности по дому. Джейк был инженером и в совершенстве справлялся со всеми проводами и трубами, что проходят в стенах и под полом. Однажды я сказала ему: единственное, что его возмущает в нашей квартире, — это то, что не он сам построил ее на какой-нибудь лужайке. И он на это не обиделся.

Моей специальностью была биохимия, это означало, что я меняю постельное белье и выношу мусорное ведро. Он чинил пылесос, а я чистила. Я мыла ванну, за исключением тех случаев, когда он в ней брился. Здесь я провела черту.

Странная вещь: Джейк свою одежду гладил сам. И мою. Говорил, что люди больше не знают, как гладить рубашки. Я думала, что это страшно глупо, и должна бы обижаться, если бы не было так трудно чувствовать себя обиженной, когда лежишь перед телевизором, а кто-то другой гладит белье. Он покупал газету, а я читала через его плечо, и он при этом раздражался. Мы оба ходили по магазинам, хотя я всегда составляла списки и отмечала покупки галочками, он же покупал бессистемно и был экстравагантнее меня. Он размораживал холодильник. Я поливала цветы. Еще он каждое утро приносил мне в постель чашку чая.

— Ты опаздываешь, — сказал он. — Вот твой чай, я ухожу ровно через три минуты.

— Ненавижу январь, — сказала я.

— Ты говорила так про декабрь.

— Январь похож на декабрь. Только без Рождества.

Но он уже вышел из комнаты. Я быстро приняла душ и надела брючный костюм цвета овсянки с жакетом, который доходил мне до колен. Расчесала волосы, свернула их в свободный пучок.

— Классно выглядишь, — сказал Джейк, когда я вышла в кухню. — Костюм новый?

— Он у меня уже лет сто, — солгала я, наливая себе еще чашку чаю, на этот раз едва теплого.

К метро мы шли вместе, прячась под одним зонтом и обегая лужи. У турникета он меня поцеловал, взяв зонтик под мышку и крепко держа меня за плечи.

— До свидания, дорогая, — сказал он, и я в тот момент подумала: «Он хочет быть женатым. Он хочет, чтобы мы были женатой парой». Занятая этой захватывающей идеей, я позабыла, что неплохо бы что-нибудь ответить. Он ничего не заметил и взошел на эскалатор, присоединившись к толпе мужчин в плащах, спускавшихся вниз. Он не оглянулся. Все выглядело почти так, словно мы уже женаты.

Мне не хотелось идти на совещание. Я чувствовала себя почти физически неспособной к этому. Накануне вечером мы с Джейком припозднились с обедом и закончили есть после полуночи. Я добралась до кровати только в час ночи, а потом не могла заснуть, наверное, до полтретьего. Была годовщина — наша первая годовщина. Не очень-то важная это была дата, но у нас с Джейком их не хватает. Мы время от времени пытались, но никогда не могли вспомнить нашу первую встречу. Мы долго вращались в одном и том же окружении, словно пчелы вокруг улья. Мы не в силах припомнить, когда подружились. Люди вокруг нас постоянно менялись, и через какое-то время мы дошли до того, что если бы кто-нибудь попросил меня составить список трех-четырех или четырех-пяти моих ближайших друзей, Джейк обязательно бы в него попал. Но никто никогда меня об этом не просил. Мы знали все о родителях друг друга, школьных днях, любовных похождениях. Однажды, когда его бросила подружка, мы вместе жутко напились, прикончив вдвоем полбутылки виски под деревом в Риджентс-парк, при этом мы то утирали сопли, то хохотали — в общем, пребывали в сентиментальном настроении. Я сказала, что это ей даром не пройдет, он икнул и погладил меня по щеке. Мы смеялись шуткам друг друга, танцевали на вечеринках, но не под медленную музыку, по очереди одалживали деньги, платили друг за друга и выдавали советы. Мы были приятелями.

Мы оба запомнили день, когда впервые спали вместе: 17 января прошлого года. В среду. Наша компания собралась в кино на последний сеанс, но кто-то не смог, кто-то не захотел пойти, и в кинотеатре оказались только мы с Джейком. В какой-то момент во время сеанса мы посмотрели друг на друга, довольно глупо улыбнулись, и я догадалась, что мы оба осознаем, что это своего рода свидание, и, видимо, обоим было интересно узнать, насколько это хорошая идея.

После кино он пригласил меня к себе чего-нибудь выпить. Был почти час ночи. У него в холодильнике оказался копченый лосось и — это была мелочь, которая меня рассмешила, — хлеб, испеченный им самим. По крайней мере потом я над этим подсмеивалась, так как с тех пор он не испек ни булки, ни чего-то другого. Мы парочка, которая берет еду в ресторане или покупает полуфабрикаты. Однако в тот вечер я едва не рассмеялась, когда он впервые меня поцеловал, настолько это казалось необычным, почти неприличным для таких добрых старых друзей. Я увидела, как его лицо приближается к моему, знакомые черты расплываются в какое-то странное выражение, и мне захотелось хихикнуть или отстраниться — все, что угодно, только бы сломать внезапную серьезность, непонятную тишину. Но все тут же показалось правильным, возникло ощущение, что я вернулась домой. И если порой я не хотела чувства устроенности (как быть с моими планами работать за границей, искать приключений, стать совсем другим человеком?), или меня посещали тревожные мысли (мне уже почти тридцать, и, значит, это и есть моя жизнь?), то я с легкостью отбросила их прочь.

Я знаю, что парочки, как считается, должны принять некое особое решение, чтобы жить вместе. Это определенный этап вашей жизни, вроде обмена кольцами или смерти. Y нас такого никогда не было. Я стала оставаться у него. Джейк выделил мне ящик в комоде для трусиков и колготок. Потом появилась еще одежда. Я стала оставлять в ванной кондиционер для волос и карандаши для глаз. Спустя несколько недель я заметила, что примерно на половине видеокассет красуются сделанные мной надписи. Просто если не надписать записанные вами программы, даже очень мелким почерком, то их ни за что не найти, когда хочется просмотреть.

В один прекрасный день Джейк спросил, а есть ли смысл в том, что я плачу за свою комнату, хотя там не бываю. Я что-то промямлила, посомневалась, но так и не пришла ни к какому твердому решению. Моя двоюродная сестра Джулия приехала на лето поработать перед началом учебного года в колледже, и я предложила ей остановиться в моей квартире. Мне пришлось перевезти еще кое-какие вещи, чтобы освободить ей место. Потом, в конце августа — был жаркий ранний вечер, воскресенье, и мы сидели в пабе, глядя на реку у собора Святого Павла, — Джулия стала нудить, что ей нужен какой-нибудь постоянный угол, и я предложила ей жить в моей квартире. Итак, мы с Джейком оказались вместе, и единственной нашей датой была годовщина с того момента, когда мы впервые переспали.

Но после празднования наступила расплата. Если вам не хочется идти на какое-нибудь заседание и вы озабочены тем, чтобы воздать себе по заслугам или пережить несправедливость, с которой с вами обошлись, то удостоверьтесь, что ваш наряд отутюжен, и вовремя отправляйтесь на совещание. На самом деле в десяти административных заповедях ничего подобного нет, но пасмурным утром, когда я, кроме как на чай, ни на что не могла смотреть, это казалось стратегией выживания. В подземке я попыталась собраться с мыслями. Следовало бы подготовиться получше, сделать какие-нибудь записи и так далее. Я ехала стоя, в надежде что таким образом не помну свой новый костюм. Двое вежливых мужчин предложили мне место и смутились, когда я отказалась сесть. Видимо, решили, что я сделала это из идейных соображений.

Чем они собираются заняться, мои товарищи по подземке? Я заключила пари сама с собой, что наверняка ничем столь же странным, как я. Я ехала в офис маленького подразделения очень крупной международной фармакологической компании на совещание по поводу крошечного предмета из пластика и меди, который с виду напоминал брошь в стиле модерн, а на самом деле являлся неудачным опытным образцом внутриматочного устройства.

Мой босс Майк бы неизменно сбит с толку, разъярен, расстроен и смущен тем, что у нас ничего не получалось с «Дрэг-спиралью III», ВМУ фармакологической компании «Дрэг», которое должно было совершить революционный переворот в контрацепции, если, конечно, когда-нибудь выйдет из стадии лабораторных исследований. Меня подключили к проекту шесть месяцев назад, но постепенно меня засосала бюрократическая трясина бюджетных планов, маркетинговых задач, дефицита, клинических испытаний, спецификаций, совещаний в департаменте, региональных совещаний, совещаний о совещаниях и всей невообразимой иерархии процесса принятия решений. Я почти забыла о том, что я ученый, который работает над неким проектом, связанным с проблемой деторождения. На эту работу я согласилась потому, что сама идея создания какого-нибудь продукта и его продажи показалась мне праздником на фоне всей моей остальной жизни.

В этот четверг утром Майк казался просто угрюмым, но я видела, что это его настроение чревато опасностью. Он напоминал проржавевшую морскую мину времен Первой мировой войны, которую волной выбросило на берег. Железяка кажется неопасной, но всякий, кто тронет ее, может взлететь на воздух. Я не стану этого делать, во всяком случае, сегодня.

Люди заполняли зал заседаний. Я уселась спиной к двери так, чтобы можно было смотреть в окно. Офис находился к югу от Темзы в лабиринте узких улочек, получивших имена по названиям специй и далеких стран, откуда их привозили. Позади наших кабинетов располагался заводик по переработке мусора, территорию которого городские власти постоянно собирались перекупить и застроить. Мусорная свалка. В одном углу находилась гигантская гора бутылок. В солнечные дни битое стекло сверкало волшебным светом, но даже в такой противный день, как сегодня, может появиться шанс увидеть экскаватор, который будет сгребать бутылки в еще большую кучу. Это было интереснее всего, что могло произойти внутри комнаты для заседаний под литерой «С». Я огляделась. Здесь были трое мужчин, которые явно чувствовали себя не в своей тарелке, — они приехали из лаборатории в Нортбридже и возмущались, что теряют время. Были Филипп Инголс с верхнего этажа, моя так называемая ассистентка Клаудиа и ассистентка Майка Фиона. Несколько человек отсутствовали. Хмурое выражение на лице Майка стало еще мрачнее, и он принялся яростно дергать себя за мочки ушей. Я выглянула в окно. Экскаватор подъезжал к бутылочной горе. От этого мне стало лучше.

— Джованна собирается прийти? — спросил Майк.

— Нет, — отозвался один из исследователей, мне кажется, его имя Нил. — Она попросила меня побыть вместо нее.

Майк зловеще пожал плечами. Я выпрямилась на стуле, изобразила на лице внимание и оптимистически взялась за ручку. Совещание началось с упоминаний о прошлом совещании и прочей рутины. Я что-то машинально чертила в блокноте, потом попыталась изобразить лицо Нила, которое благодаря печальным глазам довольно сильно смахивало на морду бладхаунда. Потом я забросила это занятие и посмотрела на экскаватор, который вовсю занимался своим делом.

Окна, к сожалению, не пропускали звуки бьющегося стекла, но все равно было приятно. Я не без труда снова переключилась на совещание, когда Майк спросил о планах на февраль. Нил начал что-то говорить об овуляционном кровотечении, а меня внезапно — и это было ужасно глупо — стала раздражать мысль о том, что мужчина-ученый рассказывает мужчине-менеджеру о процессах, протекающих в женском организме. Я набрала в грудь воздуха, чтобы сказать это вслух, передумала и перевела взгляд на свалку. Экскаватор уже отъезжал, закончив работу.

— Теперь что касается тебя… — Меня словно внезапно разбудили. Майк устремил взгляд на меня, все остальные тоже повернулись ко мне в ожидании приближающейся грозы. — Тебе, Элис, придется этим заняться. В департаменте не все благополучно.

Нужно мне было лезть в спор? Нет.

— Хорошо, Майк, — ласково сказала я. И подмигнула, просто для того, чтобы дать ему понять, что не позволю себя задирать. Его лицо покраснело.

— И может кто-нибудь починить этот чертов свет? — заорал он.

Я взглянула вверх. Одна из люминесцентных трубок едва заметно моргала. Когда это замечаешь, сразу кажется, будто кто-то скребется у тебя в мозгу. Скребется, скребется, скребется.

— Я починю, — сказала я. — В смысле найду кого-нибудь, кто починит.

* * *

Я была занята составлением доклада, который Майк собирался отослать в Питсбург только в конце месяца, так что времени хватало, и я могла позволить себе не особенно утруждаться в оставшуюся часть дня. Полчаса я провела за просмотром двух присланных мне каталогов одежды для заказа по почте. Я вернулась на ту страницу, где предлагались изящные высокие башмаки и длинная бархатная рубашка, которую назвали «необходимой», и серо-сизая короткая атласная юбка. Эта покупка загонит меня в долги еще на 137 фунтов. После ленча с сотрудницей пресс-службы — приятной женщиной в узких прямоугольных очках в черной оправе, которые особенно выделялись на ее маленьком бледном лице, — я заперлась в своем кабинете и надела наушники.

— Je suis dans la salle de bains,^[17] — очень отчетливо проговорил голос в наушниках.

— Je suis dans la salle de bains, — послушно повторила я.

— Je suis en haut!^[18]

Что значит «en haut»? Вспомнить я не смогла.

— Je suis en haut! — сказала я.

Зазвонил телефон, я сняла наушники. Вернулась из мира солнца, полей лаванды и открытых кафе в январские доки. Это была Джулия с какой-то квартирной проблемой. Я предложила ей встретиться после работы и выпить чего-нибудь. У нее уже было назначено несколько встреч, поэтому я позвонила Джейку на мобильник и предложила ему тоже прийти в «Вайн». Нет. Он был не в городе. Отправился посмотреть, как идут работы по прокладке туннеля через красивое и священное для верующих сразу нескольких конфессий место. Мой день был практически завершен.

Когда я пришла, Джулия и Сильвия сидели за угловым столиком с Клайвом. У них за спиной на стене висело несколько кашпо с растениями. «Вайн» был украшен орнаментом в виде виноградных гроздевых листьев.

— Выглядишь ужасно, — сочувственно заметила Сильвия. — Похмелье?

— Не уверена, — сказала я осторожно. — Но в любом случае не помешало бы принять лекарство от похмелья. С тобой тоже поделюсь.

Клайв рассказывал о женщине, которую встретил накануне на вечеринке.

— Очень интересная женщина, — говорил Клайв. — Она физиотерапевт. Я пожаловался ей на свой локоть, вы знаете…

— Знаем.

— Она таким особым способом подержала его, и локоть тут же стал меньше болеть. Разве не удивительно?

— Как она выглядит?

— В каком смысле?

— Как она выглядит? — настойчиво повторила я.

Принесли напитки. Он сделал глоток.

— Довольно высокая, — сказал он. — Выше тебя. Каштановые волосы примерно по плечи. Симпатичная, загорелая, у нее сногсшибательные голубые глаза.

— Неудивительно, что твой локоть почувствовал себя лучше. Ты ее куда-нибудь пригласил?

Клайв посмотрел возмущенно, но с некоторой надеждой.

— Конечно, нет.

— Но наверняка хотел.

— Нельзя же вот так взять и пригласить девушку.

— Вот и можно, — вступила Сильвия. — Она трогала твой локоть.

— Ну и что? Я не верю. Она трогала мой локоть как физиотерапевт, а это значит, что она сама этого захотела, разве нет?

— Не совсем. — Сильвия покачала головой. — Спроси-ка ее. Позвони. Мне кажется, она душечка.

— Конечно, она… привлекательная, но тут две проблемы. Во-первых, как вы знаете, я не думаю, что должным образом оправился после Кристины. А во-вторых, я так не привык. Мне нужен предлог.

— Ты знаешь, как ее зовут? — спросила я.

— Гэйл. Гэйл Стивенсон.

Я задумчиво отхлебнула «Кровавую Мэри».

— Позвони ей.

По лицу Клайва смешно пробежала тень тревоги.

— А что сказать?

— Все равно, что ты скажешь. Если ты ей понравился — а то, что на вечеринке она потрогала тебя за локоть, вполне может означать, что так и есть, — она пойдет с тобой, что бы ты ей ни сказал. Если нет, что ни скажи, она с тобой не пойдет. — Клайв выглядел смущенным. — Просто позвони ей, — посоветовала я. — Скажи: «Я тот самый обладатель локтя, с которым вы позавчера поработали на такой-то вечеринке, не хотите ли пройтись со мной куда-нибудь?» Такое может ей понравиться.

Клайв выглядел ошарашенным.

— Вот так просто?

— Абсолютно.

— А куда мне ее пригласить?

Я засмеялась:

— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я еще и комнату вам подыскала?

Я заказала еще выпивку. Когда я вернулась, Сильвия курила и разглагольствовала. Я устала и слушала ее вполуха. На другой стороне стола — я не уверена, так как до меня долетали лишь фрагменты — Клайв, кажется, посвящал Джулию в значение тайных символов, запрятанных в рисунке на пачке из-под «Мальборо». Интересно, подумала я, он пьян или сбрендил? Я медленно тянула свою последнюю порцию, ощущая, как сглаживаются все острые грани. Это была часть команды, группы людей, большинство из которых познакомились в колледже, да так и остались вместе, присматривая друг за другом, проводя время. Они больше походили на мою семью, чем сама семья.

Когда я вернулась домой, Джейк открыл дверь, едва я вставила в замок ключ. Он уже переоделся в джинсы и клетчатую рубашку.

— Думала, ты придешь поздно.

— Проблема рассосалась, — пояснил он. — Я готовлю тебе обед.

Я посмотрела на стол. Там стояли пакеты. Цыпленок в пряном соусе. Хлеб-пита. Крошечный пудинг. Упаковка сливок. Бутылка вина. Видеокассета. Я поцеловала его.

— Микроволновка, телевизор и ты, — сказала я. — Чудесно.

— А потом я собираюсь всю ночь заниматься с тобой любовью.

— Как, опять? Ну, ты и туннелекопатель.

Глава 2

На следующее утро подземка была переполнена больше обычного. Мне было ужасно жарко, и я, пока стояла, покачиваясь вместе с другими телами, а поезд тарахтел сквозь темноту, старалась отвлекать себя мыслями о чем-нибудь другом. Подумала о том, что пора бы подстричь волосы. Можно было бы записаться на время ленча. Я попыталась вспомнить, достаточно ли на сегодня в доме еды или стоило заказать что-нибудь в ресторане. Или пойти потанцевать. Вспомнила, что утром не приняла свои таблетки и должна это сделать сразу же, добравшись до работы. Мысль о таблетках заставила меня думать о ВМУ и вчерашнем совещании, воспоминания о котором были такими, что этим утром мне больше, чем обычно, не хотелось вылезать из кровати.

Тощая молодая женщина с огромным краснолицым младенцем на руках протискивалась по поезду. Никто не уступил ей место, и она стояла, держа ребенка на костлявом бедре, а ее в свою очередь удерживали окружавшие тела. Наружу выглядывало лишь разгоряченное, страдальческое лицо ребенка. Понятно, что вскоре он начал орать, издавая хриплый протяжный вой, от которого красные щеки сделались багровыми, но женщина не обращала на это никакого внимания, словно она была выше всего. На ее бледном лице застыло безучастное выражение. Хотя ее ребенок был одет словно для экспедиции на полюс, на ней самой лишь тонкое платье и расстегнутая куртка с капюшоном. Я проверила себя на материнский инстинкт. Результат был отрицательный.

Затем оглядела всех мужчин и женщин, одетых в костюмы. Я наклонилась к мужчине в прекрасном кашемировом пальто достаточно близко, чтобы можно было разглядеть мельчайшие прыщики, и мягко проговорила ему на ухо: «Простите. Вы не могли бы уступить место этой женщине? — Он выглядел озадаченным и упрямым. — Ей нужно сесть».

Пассажир встал, мамаша протиснулась вперед и приземлилась между двумя развернутыми «Гардиан». Ребенок продолжал ныть, а она смотреть перед собой. Мужчина же мог ощутить себя добрым дядей.

Я с радостью вышла на своей станции, хотя не ждала ничего хорошего от предстоящего дня. При мысли о работе меня тут же охватила летаргия, казалось, конечности стали тяжелыми, а мозги заплесневели. На улице стоял ледяной холод, дыхание облачком вылетало изо рта. Я поплотнее закутала шею шарфом. Следовало бы надеть шапку. Быть может, удастся урвать минуту во время перерыва на кофе и купить что-нибудь подходящее на ноги. Повсюду вокруг меня люди с опущенными головами торопились в свои офисы. Нам с Джейком следует уехать в феврале куда-нибудь, где жарко и безлюдно. Куда угодно, только чтобы это был не Лондон. Я представила пляж с белым песком, голубое небо и себя, стройную, загорелую, в бикини. Я смотрю слишком много рекламы. Я всегда носила закрытый купальник. Ох. Джейк всегда ругает меня за экономию.

Я остановилась у пешеходной зебры. Мимо проревел грузовик. Я и какая-то шляпа разом отскочили. Мельком увидела водителя, сидящего высоко в своей кабине и не обращавшего внимания на бредущих на работу людей внизу. Другая машина, скрипнув тормозами, остановилась, и я шагнула на дорогу.

Какой-то мужчина пересекал улицу с другой стороны. Я заметила, что на нем черные джинсы и черная кожаная куртка. Потом взглянула ему в лицо. Я не знаю, кто из нас остановился первым, он или я. Мы оба стояли посреди проезжей части и смотрели друг на друга. Думаю, я слышала, как гудит клаксон, но не могла сдвинуться с места. Видимо, прошла всего секунда, но казалось, что это длилось сто лет. У меня в животе возникло ощущение пустоты и голода, я не могла вздохнуть полной грудью. Машина опять загудела. Кто-то что-то прокричал. Его глаза были удивительного голубого цвета. Я снова двинулась через дорогу, он тоже, навстречу, мы не спускали глаз друг с друга. Если бы он протянул руку и дотронулся до меня, думаю, что я повернулась бы и пошла за ним, но он этого не сделал, и я вышла на тротуар одна.

Я прошла немного в сторону здания, в котором располагались офисы «Дрэга», остановилась и оглянулась. Он все еще был там, наблюдая за мной. Он не улыбнулся, не сделал никакого жеста. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы отвернуться, так как взглядом он словно притягивал меня к себе. Войдя сквозь вращающиеся двери здания «Дрэга», я оглянулась в последний раз. Он, человек с голубыми глазами, ушел. Что ж, ушел так ушел.

Я сразу же прошла в туалет, закрылась в кабинке и прислонилась к двери. У меня кружилась голова, дрожали колени, было ощущение, будто на глаза давят непролитые слезы. Может, я простудилась. Может, вот-вот должны начаться месячные. Я подумала о человеке в кожаной куртке и о том, как он смотрел на меня, потом закрыла глаза, словно это могло как-то помочь отгородиться от него. В туалет вошел кто-то еще, открыл кран. Я стояла неподвижно, тихо и слышала, как сердце колотится под блузкой. Я приложила руку к пылающей щеке, потом к груди.

Через несколько минут дыхание восстановилось. Я побрызгала на лицо холодной водой, расчесалась, вспомнила, что нужно принять таблетку. Боль стихала, и теперь я чувствовала себя хрупкой и неспокойной. Слава Богу, никто ничего не заметил. На втором этаже в автомате я купила кофе и плитку шоколада, так как внезапно почувствовала страшный голод, и пошла к себе в кабинет. Непослушными пальцами сняла обертку, развернула фольгу и жадно съела шоколад. Рабочий день начался. Я просмотрела почту, большую ее часть бросила в корзину для бумаг, написала памятку для Майка, потом позвонила Джейку на работу.

— Как твои дела?

— День только начался.

А мне казалось, что после выхода из дома прошли часы. Если бы я откинулась и закрыла глаза, то могла бы надолго уснуть.

— Прошлой ночью было очень мило, — тихо проговорил он. Наверно, там вокруг были люди.

— М-м-м. Однако утром я чувствовала себя как-то странно, Джейк.

— Теперь все в порядке? — В его голосе звучала забота. Ведь я никогда не болела.

— Да. Все чудесно. Просто прекрасно. А у тебя все в порядке?

Мне нечего было больше сказать, но не хотелось класть трубку. Голос Джейка вдруг зазвучал так, словно он очень занят. Я услышала, что он что-то неразборчиво проговорил кому-то другому.

— Да, любимая. Знаешь, мне пора идти. Пока.

* * *

Утро прошло. Я побывала на очередном совещании, на этот раз в отделе маркетинга, умудрилась опрокинуть на стол кувшин воды и не сказать ни слова. Просмотрела материал об исследованиях, который мне по электронной почте сбросила Джованна. Она должна была прийти ко мне в три тридцать. Я позвонила парикмахерше и договорилась с ней на час дня. За это время я выпила огромное количество горького, чуть теплого кофе в пластмассовых стаканчиках. Полила цветы, научилась говорить «je voudrais quatre petits pains»^[19] и «Ca fait combien?^[20]».

За несколько минут до часа я надела пальто, оставила записку ассистентке, что ухожу на час или около того, и по ступеням сбежала на улицу. Как раз начал накрапывать дождь, а у меня не было зонта. Я взглянула на тучи, пожала плечами и поспешила по Кадемем-стрит, где можно было поймать такси до парикмахерской. Я остановилась на полушаге, и мир вокруг поплыл. В животе что-то оборвалось, я почувствовала, что вот-вот согнусь пополам.

Он стоял в нескольких футах от меня. Будто с самого утра так и не сходил с места. По-прежнему в черной куртке и джинсах; по-прежнему неулыбчивый. Просто стоял и смотрел на меня. Я почувствовала, что никто никогда не смотрел на меня так, как надо, и вдруг отчетливо ощутила всю себя — стук сердца, дыхание, при котором поднимается и опускается грудь; тело, по которому от страха и возбуждения бегают мурашки.

Он был примерно моего возраста, где-то тридцать с небольшим. Думаю, он был красив, со светло-голубыми глазами, взъерошенными каштановыми волосами, высокими широкими скулами. Но тогда я знала лишь одно: он смотрит на меня так внимательно, что я не в силах под его взглядом сделать ни шагу. Я слышала свое прерывистое дыхание, но не пошевелилась, просто была не в силах отвернуться.

Не знаю, кто сделал первый шаг. Может, я поплелась к нему или, может, просто ждала, но, когда мы оказались рядом, не касаясь друг друга, он тихо сказал: «Я ждал тебя».

Мне следовало расхохотаться. Это не я, со мной такого не может произойти. Ведь я всего лишь Элис Лаудон, которая сырым январским днем собиралась подстричь волосы. Но я не могла ни рассмеяться, ни даже улыбнуться. Я могла только не отрываясь глазеть на него, его широко расставленные голубые глаза, его рот, который был чуть приоткрыт, нежные губы. У него были ровные белые зубы с единственной щербинкой впереди. Подбородок покрыт щетиной. На шее виднелась царапина. Волосы довольно длинные, нечесаные. О да, он был красив. Мне захотелось протянуть руку и дотронуться до его губ, слегка, большим пальцем. Захотелось ощутить его небритый подбородок ложбинкой на шее. Я попыталась что-нибудь сказать, но смогла выдавить лишь сдавленное «ох».

— Прошу тебя, — проговорил он, не спуская глаз с моего лица. — Пойдем со мной.

Он мог быть кем угодно: грабителем, насильником, сумасшедшим. Я молча кивнула, и он, выйдя на проезжую часть, остановил такси. Открыл дверь, но по-прежнему даже не прикоснулся ко мне. Сев в машину, он назвал водителю адрес, а потом повернулся ко мне. Я увидела, что под кожаным пиджаком у него была только темно-зеленая тенниска. На шее на кожаном шнурке висела серебряная спиралька. На руках не было перчаток. Я посмотрела на его руки с чистыми, аккуратными ногтями. На одном из больших пальцев виднелся белый извилистый шрам. Это были настоящие мужские руки, сильные, опасные.

— Скажи, как тебя зовут?

— Элис, — ответила я и не узнала своего голоса.

— Элис, — повторил он. — Элис. — Когда он произнес это слово, оно зазвучало незнакомо. Он поднял руки и очень нежно, стараясь не прикоснуться к моему телу, развязал мне шарф. От него пахло мылом и потом.

Такси остановилось, и, выглянув наружу, я увидела, что мы в Сохо. Рядом был магазин канцелярских товаров, лавка с деликатесами, рестораны. В воздухе витали запахи кофе и чеснока. Он вышел из машины и снова открыл мне дверь. Я чувствовала, как у меня во всем теле пульсирует кровь. Он толкнул хлипкую дверь сбоку от магазина одежды, и я последовала за ним на узкую лестницу. Он вытащил из кармана связку ключей, отпер два замка. За дверью была не комната, а целая маленькая квартирка. Я увидела полки, книги, картины и ковер. Я в нерешительности топталась на пороге. Это был мой последний шанс. Уличный шум просачивался через окно: то приближающиеся, то удаляющиеся голоса людей, рокот проезжавших автомобилей. Он закрыл дверь и запер ее изнутри.

Мне следовало испугаться, и я испугалась, но не его, этого незнакомого мужчины. Я испугалась себя — ту, кого больше не узнавала. Я растворялась в желании, мое тело словно становилось иллюзорным. Я начала снимать пальто, руки неловко теребили бархатные пуговицы.

— Подожди, — сказал он. — Дай мне.

Сначала он снял с меня шарф и аккуратно повесил на вешалку. Затем занялся моим пальто. Он опустился на колени и осторожно разул меня. Я положила руку ему на плечо, чтобы удержать равновесие. Он поднялся и принялся расстегивать мой кардиган, и я увидела, что его пальцы слегка подрагивают. Он справился с крючками юбки и спустил ее по бедрам вниз; она прошелестела по колготкам. Потом стянул с меня колготки, смял их в комок и положил рядом с туфлями. Он по-прежнему едва касался моего тела. Он снял мою блузку, спустил трусики, и я оказалась совершенно голой в этой незнакомой комнате. Я слегка поежилась.

— Элис, — произнес он со стоном. Затем: — О Боже, ты прекрасна, Элис.

Я сняла с него пиджак. Его руки были сильными, смуглыми, еще один неровный шрам шел от локтя к запястью. Я, как и он, опустилась на колени, чтобы снять его ботинки и носки. На правой ноге у него было только три пальца, и я наклонилась и поцеловала то место, где должны были быть два остальных. Он тихо вздохнул. Я вытащила тенниску из джинсов, и он, словно маленький мальчик, поднял руки, когда я стягивала ее через голову. У него был плоский живот с полоской волос, уходящей вниз. Я расстегнула его джинсы и аккуратно спустила их с ягодиц. Его ноги были мускулистыми, довольно загорелыми. Я сняла с него трусы и бросила их на пол. Кто-то застонал, но я не знаю кто: я или он. Он поднял руку и поправил мне прядь волос за ухом, затем указательным пальцем медленно провел по моим губам. Я закрыла глаза.

— Нет, — прошептал он. — Смотри на меня.

— Пожалуйста, — сказала я. — Пожалуйста.

Он расстегнул мои сережки, они упали. Я слышала, как они звякнули на досках пола.

— Поцелуй меня, Элис, — сказал он.

Ничего подобного со мной прежде не случалось. Занятия любовью никогда не были такими. Секс бывал безразличным, обременительным, противным, приятным, продолжительным. Этот же больше походил на стирающий все грани акт. Мы набросились друг на друга, пытаясь уничтожить разделявшие нас барьеры из кожи и плоти. Сцепились, будто тонули. Мы кусались, словно обезумели от голода. И все время он смотрел на меня. Смотрел так, будто я была самая прекрасная вещь, какую он когда-либо видел, а я, лежа на твердом пыльном полу, чувствовала себя красивой, бесстыдной и совершенно опустошенной.

Потом он поднял меня на ноги, отвел в душ и вымыл с ног до головы. Он намыливал мне грудь и между ног. Он даже вымыл мне голову, умело втирая в волосы шампунь и следя, чтобы мыло не попало в глаза. Потом вытер меня, проверив, чтобы под мышками и между пальцами на ногах было сухо. Работая полотенцем, он изучал мое тело. Я чувствовала себя произведением искусства и одновременно проституткой.

— Мне нужно возвращаться на работу, — сказала я наконец. Он одел меня, поднимая одежду с пола, продел в мочки ушей сережки, зачесал мои мокрые волосы.

— Когда ты заканчиваешь работу? — спросил он. Я подумала о Джейке, который будет ждать дома.

— В шесть.

— Я приеду, — сказал он. Я должна была сказать ему тогда, что у меня есть друг, дом и вообще целая другая жизнь. Вместо этого я притянула его лицо к себе и поцеловала истерзанные губы. Я с трудом заставила себя оторваться от него.

Оказавшись в одиночестве в такси, я рисовала в уме его образ, вспоминала его прикосновения, его вкус, его запах. Я не знала, как его зовут.

Глава 3

В офис я вбежала, едва переводя дыхание. На бегу выхватила какие-то письма из протянутой руки Клаудии и проскочила к себе в кабинет. Там я быстро просмотрела почту. Ничего такого, чего нельзя отложить на потом. На улице уже смеркалось, и я попыталась поймать свое отражение в оконном стекле. Я чувствовала, что с моей одеждой что-то не так. Она сидела на мне как-то странно, потому что ее снимал и надевал незнакомый человек. Я боялась, что другим это будет так же заметно, как и мне. Может, он неправильно застегнул какие-нибудь пуговицы? Или какой-то предмет одежды оказался надетым поверх другого? Все, казалось, было на месте, но я не была уверена до конца. Я бросилась в туалет, прихватив с собой кое-какую косметику. При беспощадно ярком свете осмотрела себя в зеркало на предмет припухших губ или заметных синяков. Немного привела себя в порядок при помощи помады и карандаша для глаз. Рука дрожала. Мне пришлось ударить ею о раковину, чтобы унять дрожь.

Я позвонила на мобильный Джейка. У него был такой тон, словно как раз в тот момент он занимался чем-то важным. Я сказала, что у меня назначено совещание и что, возможно, задержусь. На сколько задержусь? Этого я сказать не могла, все очень непредсказуемо. Вернусь ли я к ужину? Я сказала, чтобы он ужинал без меня. Положила трубку, говоря себе, что просто стараюсь на всякий случай. Возможно, я вернусь домой раньше Джейка. Потом села и стала думать о том, что натворила. Я вспомнила его лицо, понюхала запястье и ощутила запах мыла. Его мыла. Это заставило меня вздрогнуть, и когда я закрыла глаза, то почувствовала плитку под ногами и шуршание струй воды по занавеске. Его руки…

Произойти могло одно из двух, точнее, как я подумала, должна произойти одна из двух вещей. Я не знала ни его имени, ни его адреса, я не была уверена, что смогу найти его квартиру, даже если захочу. Значит, если я выйду в шесть, а его не будет, то все кончено в любом случае. Если же он будет ждать, то я должна буду твердо и ясно дать понять ему то же самое. Ничего не поделаешь. Потеряли голову, теперь самое лучшее — притвориться, что ничего не было. Это единственный разумный путь.

Когда я вернулась в офис, то пребывала в каком-то оцепенении, а теперь я чувствовала ясность, какой не было в течение последних недель, меня переполняла энергия. В течение следующего часа я переговорила с Джованной, а потом сделала дюжину деловых телефонных звонков. Я вернулась к людям, договаривалась, консультировала. Позвонила Сильвия, та хотела поболтать, но я сказала ей, что готова встретиться завтра или послезавтра. Занята ли я сегодня вечером? Да. У меня совещание. Я написала несколько писем, избавилась от лишних бумаг на столе. Когда-нибудь у меня вообще не будет стола и делать придется вдвое больше.

Я взглянула на настенные часы. Пять минут шестого. Когда я озиралась в поисках сумочки, вошел Майк. На следующий день перед завтраком он собирался проводить совещание по телефону, и ему нужно было подготовиться.

— Я немного спешу, Майк. У меня встреча.

— С кем?

Какое-то мгновение я хотела прикинуться, что встречаюсь с кем-нибудь из лаборатории, но некий инстинкт самосохранения подсказал, что этого делать не следует.

— Это личное.

Он поднял бровь:

— Собеседование по поводу приема на работу?

— Я что, соответствующим образом одета?

— Ты и в самом деле немного помятая. — Больше он ничего не сказал. Видимо, решил, что это по женской части, что-нибудь гинекологическое. Однако не ушел. — Это займет всего секунду.

Он расселся со своими записями, которые нужно было разобрать пункт за пунктом. Мне пришлось проверить одну-две записи и позвонить кое-кому по поводу третьей. Я пообещала себе не смотреть на часы каждую минуту. Да и какое это имеет значение? Наконец наступила пауза, и я сказала, что мне действительно нужно идти. Майк кивнул. Я взглянула на часы. Двадцать четыре минуты седьмого. Двадцать пять. Я не стала торопиться, даже когда Майк ушел. Пошла к лифту, чувствуя облегчение оттого, что все решилось само собой. Так даже лучше, все забыто.

Я лежала поперек кровати головой на животе Адама. Его так звали — Адам. Он сказал это в такси по дороге. Это было почти единственное, что он сказал. Мое лицо было все в поту. Я ощущала пот везде: на спине, на ногах. Волосы тоже были влажными. И я чувствовала пот на его коже. В комнате было ужасно жарко. Как вообще в январе может быть так жарко? Во рту не исчезал меловой привкус. Я приподняла голову и посмотрела на него. Его глаза были полузакрыты.

— Здесь нечего попить? — спросила я.

— Не знаю, — сонно проговорил он. — Почему бы тебе не сходить посмотреть?

Я встала и посмотрела, во что бы завернуться, а потом подумала: зачем? В квартире больше почти ничего не было. Была эта просторная полупустая комната с кроватью, была ванная, где я первый раз принимала душ, и еще была крошечная кухня. Я открыла холодильник: пара наполовину выдавленных тюбиков, несколько банок, пакет молока. Выпить нечего. Теперь я почувствовала озноб. На полке стояла банка какого-то апельсинового напитка. Я с детства не пила разведенного апельсинового сквоша. Я нашла стакан и развела немного сока, проглотила, развела еще и отнесла в спальню, гостиную или как там называлась та комната. Адам сидел в кровати, опираясь на спинку. Я на мгновение позволила себе вспомнить более худое, более белое тело Джейка, его выступающие ключицы и спину, на которой можно было сосчитать все позвонки. Адам смотрел на меня, когда я входила в комнату. Должно быть, он следил за дверью, поджидая меня. Он не улыбался, просто смотрел на мое обнаженное тело, словно старался запомнить его. Я улыбнулась ему, но он не ответил, и во мне поднялось чувство небывалого восторга.

Я подошла и предложила ему стакан. Он сделал маленький глоток и вернул его мне. Я немного отхлебнула и отдала стакан ему. Так мы вместе выпили сок, а потом он перегнулся через меня и поставил стакан на ковер. Одеяло валялось на полу. Я натянула его на нас и оглядела комнату. На фотографиях, стоявших на комоде и каминной доске, были только пейзажи. На полке — несколько книг, я прочла названия на корешках: поваренная книга, большая, с кофейный столик, книга о Хоггарте, избранные сочинения У. Х. Одена и Сильвии Плат. Библия. «Гудящие высоты», несколько книг о путешествиях Д. Х. Лоуренса. Два справочника по диким цветам Британии. Путеводитель по Лондону и окрестностям. Дюжины справочников на полках и сваленных на пол. Кое-какая одежда на металлической вешалке или аккуратно свернутая на плетеном стуле у кровати: джинсы, шелковая рубашка, еще одна кожаная куртка, тенниски.

— Пытаюсь отгадать, кто ты такой, — сказала я, — по твоим вещам.

— Это все не мое. Квартира принадлежит одному моему другу.

— А-а.

Я взглянула на него. Он по-прежнему не улыбался. Это встревожило меня. Я начала было говорить, но он слегка улыбнулся, покачал головой и прикоснулся пальцем к моим губам. Наши тела почти соприкасались, и он, подавшись вперед на пару дюймов, поцеловал меня.

— О чем ты думаешь? — спросила я, запустив руку в его мягкие длинные волосы. — Поговори со мной. Расскажичто-нибудь.

Он ответил не сразу. Стащил с меня одеяло и перевернул на спину, потом взял мои руки и поднял их над головой, прижав их одной рукой к простыне. Я почувствовала себя как насекомое на предметном стекле под микроскопом. Он нежно дотронулся до моего лба, а затем провел пальцами по лицу, шее, дальше вниз и остановился на пупке. Я вздрогнула и выгнулась.

— Прости, — сказала я.

Он наклонился надо мной и дотронулся до пупка языком.

— Я как раз думал, — заговорил он, — что волосы у тебя под мышками очень похожи на волосы на лобке. Здесь. Но не похожи на твои прекрасные волосы на голове. И еще ты мне нравишься на вкус. В смысле, все твои разные вкусы. Я бы хотел облизать тебя всю. — Он осматривал все мое тело так, словно это был пейзаж. Я хихикнула, а он взглянул мне в глаза. — Ты над чем? — спросил он почти с тревогой.

Я улыбнулась ему:

— Думаю, ты обращаешься со мной, как с секс-игрушкой.

— Не говори так, — сказал он. — Не нужно шутить.

Я почувствовала, что вспыхнула. Неужели я покраснела?

— Прости, — сказала я. — Я не шутила. Мне нравится. Передо мной все как в тумане.

— А о чем ты думаешь?

— Ты ляг на место, — попросила я, и он послушался. — И закрой глаза. — Я пробежала пальцами по его телу, которое пахло мужчиной и потом. — О чем я думаю? Я думаю, что совершенно спятила и не знаю, что делаю здесь, но это было… — Я помолчала. У меня не было слов, чтобы описать ощущения от его любви. Одного воспоминания было достаточно, чтобы по моему телу прошла волна удовольствия. Я снова затрепетала от страсти. Мое тело казалось податливым, обновленным, открытым для него. Я провела пальцами по бархатистой коже внутренней поверхности его бедра. О чем еще я думаю? Нужно было сделать над собой усилие. — Еще я думаю… думаю о том, что у меня есть друг. Больше, чем просто друг. Я с ним живу.

Не знаю, чего я ожидала. Злости, может, неискренности. Адам не пошевелился. Даже не открыл глаз.

— Но ведь ты здесь. — Это все, что он сказал.

— Да, — пробормотала я. — Боже, я и впрямь здесь.

После этого мы еще долго лежали рядом. Час, два часа.

Джейк всегда говорил, что я не могу расслабиться надолго, не умею оставаться спокойной, не умею молчать. И вот теперь мы почти не разговаривали. Мы прикасались друг к другу. Отдыхали. Смотрели друг на друга. Я лежала и прислушивалась к голосам и шороху шин автомобилей, к звукам, доносившимся снизу, с улицы. Мое тело под его руками казалось крошечным и беззащитным. Наконец я сказала, что мне пора идти. Я приняла душ, потом оделась, а он неотрывно смотрел на меня. Это вызывало во мне дрожь.

— Оставь свой телефон, — сказал он.

Я покачала головой:

— Дай мне твой.

Наклонилась и нежно поцеловала его. Он взял меня за руку и притянул к себе. У меня в груди так защемило, что я едва смогла вздохнуть, но я высвободилась.

— Нужно идти, — прошептала я.

Было уже за полночь. Когда я проскользнула в квартиру, там царила тьма. Джейк лег спать. Я на цыпочках прошмыгнула в ванную, бросила трусики и колготки в корзину для грязного белья и второй раз за последний час приняла душ. Я снова и снова мылила тело своим мылом, вымыла голову своим шампунем. Потом заползла в кровать рядом с Джейком. Он повернулся и что-то пробормотал.

— Я тебя тоже, — сказала я.

Глава 4

Джейк разбудил меня со своим чаем. Он в махровом халате сидел на краешке кровати и осторожно убирал волосы у меня со лба, когда я всплывала из глубин сна. Я посмотрела на него, и воспоминания нахлынули на меня, гибельные и непреодолимые. Губы саднило, они казались припухшими; тело ныло. Конечно, он мог обо всем догадаться по одному моему виду. Я натянула одеяло до самого подбородка и улыбнулась ему.

— Выглядишь великолепно, — сказал он. — Ты хоть представляешь, сколько сейчас времени?

Я помотала головой.

Он театральным жестом посмотрел на часы.

— Почти одиннадцать тридцать. Тебе повезло, что сегодня выходной. Ты во сколько вчера пришла?

— В полночь. Может, чуть позже.

— Они тебя заездят, — сказал он. — На-ка, выпей. Ленч у моих родителей, не забыла?

Я забыла. Помнить, казалось, могло только мое тело: руки Адама у меня на груди, губы Адама на моей шее, глаза Адама, глядящие в мои глаза. Джейк улыбнулся и погладил мне шею, а я лежала, до боли вожделея другого мужчину. Я взяла руку Джейка, поцеловала.

— Ты прекрасный человек, — сказала я.

Он поднял лицо.

— Прекрасный? — Он наклонился и поцеловал меня в губы, а во мне появилось чувство, будто я кого-то предаю. Джейка? Адама?

— Приготовить тебе ванну?

— Это было бы чудесно.

Я налила в воду добрую порцию лимонного масла и снова как следует вымылась, словно могла смыть с себя все, что произошло. Вчера я ничего не ела, но сама мысль о еде внушала отвращение. Я, закрыв глаза, лежала в горячей душистой воде и думала об Адаме. Я больше никогда, никогда не должна с ним встречаться, это было ясно. Я любила Джейка. Мне нравилась моя жизнь. Я поступила ужасно и потеряю все, что имею. Я должна увидеть его снова, немедленно. Ничто не имеет значения, кроме прикосновений его рук, истомы в моей плоти, того, как он произносит мое имя. Я встречусь с ним еще раз, только один раз, чтобы сказать, что все кончено. По крайней мере это я сделать обязана. Что за ерунда. Я лгала и себе, как лгала Джейку. Если я увижу его, посмотрю ему в лицо, это красивое лицо, то немедленно наброшусь на него. Нет, единственное, что остается, это отказаться от всего, что произошло вчера. Сосредоточиться на Джейке, на работе. Но всего разочек, последний раз.

— Еще десять минут, Элис. Договорились?

Голос Джейка вернул меня к действительности. Конечно, я останусь с ним. Мы, может быть, поженимся, заведем детей, и когда-нибудь это превратится в воспоминание, в один из тех нелепых поступков, которые совершаешь до того, как становишься взрослым человеком. Я ополоснулась в последний раз, глядя, как пена стекает по телу, которое вдруг показалось мне незнакомым, и вылезла из ванны. Вытираясь, я ощущала на себе его взгляд.

— В конце концов, мы вполне можем немного опоздать, — сказал он. — Иди ко мне.

Итак, я отдалась Джейку и позволила ему говорить, что он любит меня, а сама лежала под ним мокрая и неподвижная. Я постонала от притворного удовольствия, а он ничего не понял, ни о чем не догадался. Это будет моей тайной.

* * *

На ленч у нас была запеканка из шпината с чесночным хлебом и зеленым салатом. Мать у Джейка отменная кулинарка. Я подцепила на вилку свернутый в трубочку лист салата, отправила его в рот и принялась медленно жевать. Его было трудно проглотить. Я отпила воды и попыталась снова. Никогда не могла есть такое.

— С тобой все в порядке, Элис? — Мать Джейка посмотрела на меня с раздражением. Ей страшно не нравилось, когда я не доедала приготовленные ею блюда. Обычно я старалась не ударить в грязь лицом. Я нравилась ей больше, чем прежние подружки Джейка, так как у меня обычно неплохой аппетит и я съедала несколько кусков ее шоколадного торта.

Я отрезала изрядный кусок запеканки, засунула в рот и стала решительно жевать.

— У меня все прекрасно, — сообщила я, проглотив запеканку. — Я должна кое-что сделать.

— К вечеру-то ты освободишься? — спросил Джейк. Я смутилась. — Глупенькая, мы же идем с компанией на карри в «Стоук-Ньюингтон». Потом, если захотим, останемся на вечеринку. Потанцуем.

— Прекрасно, — сказала я.

Откусила немного чесночного хлеба. Мать Джейка не сводила с меня глаз.

После ленча мы все вместе пошли в Ричмонд-парк полюбоваться на ручных оленей, а потом, когда начало смеркаться, мы с Джейком отправились домой. Он решил зайти в магазин за молоком и хлебом, а я вытащила из сумочки старую карточку «Интерфлоры», на обороте которой был записан телефон Адама. Подошла к телефону, подняла трубку и набрала первые три цифры. Потом бросила трубку и, тяжело дыша, постояла над телефоном. Я порвала карточку на мелкие кусочки и спустила их в унитаз. Несколько клочков остались плавать. В панике я слила воду. Вообще-то это не имело значения, я и без того помнила номер. Потом вернулся Джейк, он насвистывал, когда поднимался с покупками по лестнице. Хуже, чем сейчас, уже не будет, сказала я себе. С каждым последующим днем будет немного лучше, Просто нужно подождать.

* * *

Когда мы приехали, все трое уже были в карри-ресторане. На столе стояла бутылка вина и стаканы с пивом. Лица в свете свечей казались веселыми, их черты мягкими.

— Джейк, Элис! — закричал Клайв с конца стола. Джейк подталкивал меня бедром к другому концу стола, но Клайв махнул мне рукой. — Я позвонил ей, — сообщил он.

— Кому?

— Гэйл, — пояснил он, слегка раздраженный моей непонятливостью. — Она сказала «да». На следующей неделе мы встречаемся, чтобы где-нибудь посидеть.

— Ну вот, — сказала я, изображая, что получаю удовольствие. — Становлюсь профессиональной сводней.

— Я подумывал о том, чтобы пригласить ее сегодня сюда. Потом решил, что компания для первой встречи — это слишком.

Я осмотрела стол.

— Компания и для меня порой слишком.

— Брось, ты сама — жизнь и душа вечеринки.

— Интересно, почему это звучит так уныло?

Я сидела рядом с Сильвией. Напротив оказалась Джулия с мужчиной, который мне был не знаком. По другую сторону от Сильвии сидела сестра Джейка, Полин, которая пришла с Томом — своим сравнительно новым мужем. Полин поймала мой взгляд и приветливо улыбнулась. Она, вероятно, моя самая близкая подруга, последние два дня я старалась по возможности о ней не думать. Я улыбнулась в ответ.

Я потянулась к чьей-то тарелке за луковым бхайи и сосредоточилась на том, что мне рассказывала Сильвия. А говорила она о мужчине, с которым встречается, точнее, о том, что они проделывают в кровати или на полу. Она зажгла очередную сигарету и глубоко затянулась.

— Чего большинство мужчин, похоже, не понимают, так это того, что, когда они закидывают ваши ноги себе на плечи, чтобы войти глубже, то могут причинить довольно сильную боль. Когда Фрэнк проделал это прошлой ночью, мне показалось, что он вот-вот вырвет из меня спираль! Ты же специалист по спиралям, — добавила она с видом маститого аналитика.

Сильвия была единственным человеком, кто удовлетворял мой интерес к тому, что на самом деле творят другие люди, занимаясь любовью. Я обычно старалась не отвечать собственными исповедями. Особенно теперь.

— Видимо, мне стоит познакомить тебя с нашими дизайнерами, — сказала я. — Ты могла бы провести полевые испытания нашего нового ВМУ.

— Полевые испытания? — Сильвия как-то по-волчьи усмехнулась, у нее были белые зубы и ярко-красные губы. — Ночь с Фрэнком напоминает гонки в Монте-Карло. У меня сегодня все так болело, что я на работе едва могла сидеть. Я как-то сказала об этом Фрэнку, а он воспринял это как комплимент. Уверена, тебе гораздо успешнее, чем мне, удается добиться того, чего хочется. Я имею в виду в постели.

— Ну, не знаю, — ответила я, оглянувшись, чтобы посмотреть, не слушает ли кто-нибудь наш разговор.

За столиками, да и во всех ресторанах разговоры обычно смолкали, когда Сильвия начинала рассуждать на эту тему. Я предпочитала встречаться с ней с глазу на глаз в обстановке, где не было риска, что нас подслушают. Я налила себе еще стакан красного вина и наполовину осушила его одним глотком. Такими темпами и практически на пустой желудок я скоро опьянею. Может, тогда буду себя чувствовать не так плохо. Я взглянула в меню.

— Хочу, э-э… — Я замолчала. Мне показалось, что за окном мелькнул кто-то в черной кожаной куртке. Но когда я посмотрела туда снова, никого не было. Конечно же, никого. — Может, что-нибудь овощное, — пробормотала я.

Я почувствовала, как на мое плечо опустилась рука Джейка, он перебрался на наш конец стола. Ему хотелось быть поближе ко мне, но именно в эту минуту для меня это было почти невыносимо. У меня появилось дурацкое желание рассказать ему обо всем. Я положила голову ему на плечо, потом отпила еще вина и смеялась, когда все смеялись, и кивала, когда интонация фразы предусматривала ответ. Если мне удастся увидеть Адама еще один раз, то я смогу это выдержать, сказала я себе. Там на улице кто-то стоит. Это наверняка не он, но кто-то в черной куртке ждет на морозе. Я взглянула на Джейка. Он был занят тем, что оживленно обсуждал с Сильвией фильм, который они оба смотрели на прошлой неделе.

— Нет, он лишь притворялся, что делает это, — говорил он.

Я встала, стул громко скрипнул.

— Простите, просто нужно зайти в дамскую комнату. Вернусь через минуту.

Я прошла в конец ресторана к лестнице, ведущей к туалетам, оглянулась. На меня никто не смотрел: все были заняты собой, пили, болтали. Они смотрелись такой счастливой компашкой. Я выскользнула наружу. Там был такой холод, что я задохнулась, глотнув воздуха. Огляделась по сторонам. Он стоял в нескольких ярдах ниже по улице у телефонной будки. Ждал.

Я подбежала к нему.

— Как ты смеешь преследовать меня? — прошипела я. — Как ты смеешь? — Потом поцеловала его. Зарылась в него лицом, припала к его губам, обхватила за шею и всем телом прижалась к нему. Он провел ладонью по моим волосам, откинул мне голову так, чтобы я смотрела ему в глаза, и сказал:

— Ты не собиралась мне звонить, не так ли?

Он припер меня к стене и не выпускал, целуя.

— Нет, — сказала я. — Нет, я не могу. Не могу сделать этого. — Ах, но ведь могу. Могу.

— Тебе придется, — тихо сказал он. Потом затолкнул меня в тень телефонной будки, расстегнул пальто и нащупал под блузкой грудь. Я застонала и откинула голову, он поцеловал меня в шею. Щетина на его подбородке царапала мне кожу.

— Мне нужно возвращаться, — сказала я, по-прежнему прижимаясь к нему. — Я приду к тебе, обещаю.

Он убрал руку с моей груди и передвинул ее на ногу, провел по ноге вверх, к трусикам, и я почувствовала в себе его палец.

— Когда? — спросил он, глядя на меня.

— В понедельник, — выдохнула я. — Я приду в понедельник в девять утра.

Он отпустил меня и поднял руку. Специально, чтобы я видела, он поднес влажный палец к своим губам и облизнул.

В воскресенье мы занимались покраской комнаты, которой предстояло стать моим кабинетом. Я заколола волосы и замотала их шарфом, надела какие-то старые джинсы Джейка и все-таки умудрилась измазать руки и лицо ядовито-зеленой краской. Мы поздно устроили ленч, а днем посмотрели по телевизору какой-то старый фильм, сидя на диване рука об руку. После часовой ванны я рано отправилась спать, сказав, что у меня все еще побаливает живот. Когда позже Джейк улегся рядом со мной, я притворилась, что сплю, хотя просто лежала несколько часов в темноте и думала. Я думала о том, что надену. О том, как стану обнимать его, рассматривать его тело, ощущать под ладонью его грудную клетку, живот, трогать пальцем его полные мягкие губы. Мне было страшно.

На следующее утро я проснулась первой, снова приняла ванну и сказала Джейку, что, наверное, задержусь на работе допоздна, что у меня может наметиться встреча с клиентами в Эдгуэйре. От станции метро я позвонила в «Дрэг» и оставила Клаудии сообщение, что лежу в постели больная и прошу ни под каким предлогом меня не беспокоить. Потом поймала такси — мне не пришло в голову доехать на метро — и сказала водителю адрес Адама. Я старалась не думать о том, что делаю. Я старалась не думать о Джейке, его худом лице, которое светилось от радости, когда он смотрел на меня, его чувствах ко мне. Я смотрела в окно, пока такси пробиралось по забитым — час пик — улицам. Я снова распустила волосы и принялась теребить бархатные пуговицы на пальто, которое Джейк купил мне на Рождество. Я попыталась вспомнить свой старый телефонный номер, но не смогла. Если бы кто-нибудь заглянул в салон такси, то увидел бы женщину в строгом черном пальто, которая спешила на работу. Я еще могла передумать.

Я позвонила в дверь, и Адам тут же открыл, я даже не успела приготовить улыбку и шутливое приветствие. Мы едва не занялись любовью на лестничной клетке, однако все-таки смогли перебраться в квартиру. Мы не стали снимать одежду и ложиться. Адам распахнул на мне пальто, задрал юбку и вошел в меня прямо стоя. Все закончилось через минуту.

Потом он снял с меня пальто, поправил юбку и поцеловал сначала в глаза, затем в губы. Исцеляя меня.

— Нам нужно поговорить, — сказала я. — Нам надо подумать о…

— Знаю. Подожди. — Он пошел на кухню, и я услышала, что он включил кофейную мельницу. — Вот. — Адам поставил на маленький столик кофейник и пару миндальных круассанов. — Купил внизу.

Я вдруг поняла, что голодна. Адам смотрел, как я ем, словно происходило что-то значительное. Один раз он подался вперед и снял у меня с нижней губы крошку от круассана. Потом налил мне вторую чашку кофе.

— Нам надо поговорить, — повторила я. Он ждал. — Я имею в виду, что не знаю, кто ты такой. Не знаю твоей фамилии, вообще ничего о тебе.

Он пожал плечами.

— Меня зовут Адам Таллис, — просто сказал он, словно отвечая разом на все мои вопросы.

— Чем ты занимаешься?

— Занимаюсь? — переспросил он, словно все это было в далеком прошлом. — Разными вещами в разных местах, зарабатываю. Но по-настоящему я занимаюсь тем, что, когда могу, лазаю по горам.

— Что? По горам? — Я почти вскрикнула, пискливо и изумленно.

Он рассмеялся.

— Да, по горам. Я занимаюсь этим в одиночку или вожу группы.

— Водишь группы? — Я превращалась в эхо.

— Разбиваю палатки, таскаю богатых туристов на веревочке на знаменитые вершины, чтобы они могли потом всем рассказывать, что побывали там. Такими вот вещами я занимаюсь…

Я вспомнила его шрамы, сильные руки. Альпинист. Что ж, прежде мне не доводилось встречаться с альпинистами.

— Звучит… — я чуть было не ляпнула «заманчиво», но вовремя остановилась, чтобы не сболтнуть очередную глупость, и вместо этого договорила, — как что-то, о чем я ничего не знаю. — Я улыбнулась ему, ощущая легкую эйфорию от полной новизны происходящего. У меня кружилась голова.

— Это ничего, — сказал он.

— А я Элис Лаудон, — чувствуя себя идиоткой, представилась я. Несколько минут назад мы занимались любовью и смотрели друг на друга с восхищением. Что я могла сказать о себе такого, чтобы здесь, в маленькой комнате, это имело хоть какой-то смысл? — Я как бы ученая, исследователь, хотя сейчас работаю в компании под названием «Дрэг». Это очень известная компания. Руковожу там проектом. Я приехала из Вустершира. У меня есть друг, и я живу у него в квартире. Здесь же я не должна была оказаться. Это неправильно. Вот, почти все.

— Нет, не все, — сказал Адам. Он взял чашку у меня из рук. — Нет, не все. У тебя светлые волосы, темно-серые глаза и вздернутый нос, а когда ты улыбаешься, у тебя морщинки. Я увидел тебя и не смог отвести взгляда. Ты колдунья, очаровала меня. Ты не знаешь, что делаешь здесь. Ты потратила весь уик-энд, решая, должна ли снова встречаться со мной. А я потратил целый уик-энд на то, чтобы осознать: мы должны быть вместе. И чего тебе хочется, так это раздеться передо мной, прямо сейчас.

— Но вся моя жизнь… — начала я. И не смогла продолжить, потому что уже не знала, чего стоила вся моя жизнь. Вот они мы, в маленькой комнате в Сохо, прошлое стерто, и будущее тоже, только я и он, и я не имею ни малейшего представления, как быть.

* * *

Я провела там весь день. Мы занимались любовью, разговаривали, хотя позднее я не могла вспомнить, о чем, просто какие-то мелочи, разрозненные воспоминания. В одиннадцать он надел джинсы, майку и спортивную куртку и сходил на рынок. Вернулся и скормил мне арбуз, холодный, сочный. В час он сделал нам омлет, нарезал помидоры и открыл бутылку шампанского. Это было настоящее шампанское, не простое белое игристое вино. Он держал бокал, пока я пила. Потом сам выпил и напоил меня изо рта. Он уложил меня на кровать и стал рассказывать о моем теле, перечисляя его достоинства, словно по каталогу. Он вслушивался в каждое произнесенное мной слово, по-настоящему вслушивался, словно складируя его в голове, чтобы вспоминать позже. Занятия любовью, разговоры и еда перетекали одно в другое. Мы поглощали еду, словно поедали друг друга, и трогали друг друга, когда разговаривали. Мы занимались любовью в душе, на кровати, на полу. Мне хотелось, чтобы этот день длился вечно. Я чувствовала себя до боли счастливой, такой обновленной, что едва узнавала себя. Каждый раз, когда он отнимал от меня свои руки, я ощущала холод, одиночество.

— Мне нужно идти, — проговорила я наконец. На улице было темно.

— Я хочу тебе кое-что подарить, — сказал он и снял с шеи кожаный шнурок со спиралькой.

— Но я не смогу носить это.

— Дотрагивайся до нее иногда. Положи ее в бюстгальтер, в трусики.

— Ты безумец.

— Я без ума от тебя.

Я взяла шнурок и пообещала, что позвоню, и на этот раз он знал, что я говорю правду. Потом направилась домой. К Джейку.

Глава 5

Последующие дни превратились в череду обеденных перерывов, ранних вечеров, была одна целая ночь, когда Джейк уехал на конференцию, череду занятий любовью и еды, которую легко купить и просто есть: хлеб, фрукты, сыр, помидоры, вино. А я лгала, лгала, лгала, как никогда в жизни, — Джейку, друзьям, коллегам по работе… Я была вынуждена придумать целую серию параллельных миров встреч, совещаний и визитов, под прикрытием которых шла тайная жизнь с Адамом. Требовались неимоверные усилия, чтобы поддерживать состоятельность обмана, помнить, кому и что я наговорила. Поможет ли при защите то обстоятельство, что я была одурманена чем-то, что сама едва понимала?

Как-то раз Адам оделся, чтобы пойти купить что-нибудь поесть. Когда его ботинки простучали по лестнице, я завернулась в одеяло, подошла к окну и стала смотреть, как он пересекает улицу, обегая машины, и направляется к рынку на Бервик-стрит. После того как он скрылся из виду, я стала рассматривать других людей, которые шли по улице, куда-то спешили или неспешно брели, заглядывая в окна. Как они могут жить без страсти, которую чувствую я? Как они могут думать, что важно добраться на работу, спланировать отпуск или что-то купить, когда значение в жизни имеет только то, что чувствую я?

Все в моей жизни, что находилось за стенами этой комнаты в Сохо, казалось малозначительным. Работа была шарадой, которую я загадывала коллегам. Я была живым воплощением амбициозного администратора. Я по-прежнему помнила о друзьях, просто мне не хотелось их видеть. Собственный дом казался офисом или прачечной, где я появлялась время от времени, чтобы выполнить свои обязанности. И Джейк. Джейк. С этим обстояло неважно. Я ощущала себя человеком, который едет на потерявшем управление поезде. Где-то впереди, через милю или через пять тысяч миль, находится конечная станция, но на какое-то время все, что я чувствовала, сосредоточилось в самом процессе лихорадочной гонки. Адам появился из-за угла. Он посмотрел на окно и увидел меня. Он не улыбнулся и не помахал рукой, но ускорил шаги. Я была его магнитом, его собственностью.

* * *

Когда мы закончили есть, я слизнула с его пальцев мякоть помидора.

— Знаешь, что мне нравится в тебе?

— Что?

— Во-первых… Все остальные знакомые облачены в своего рода униформу и носят вещи, которые к ней прилагаются: ключи, кошельки, кредитные карточки. Ты же словно только что свалился голый с другой планеты, нашел какую-то одежду и просто натянул ее на себя.

— Хочешь, чтобы я оделся?

— Нет, но…

— Но что?

— Когда ты только что шел по улице, я наблюдала за тобой. И главным образом думала о том, что все это великолепно.

— Правильно, — сказал Адам.

— Да, но, мне кажется, была еще одна тайная мысль — что однажды нам придется пойти туда, в мир. Я имею в виду, нам обоим придется, так или иначе. Встречаться с людьми, что-то делать, ну, ты понимаешь. — Когда я произносила эти слова, они звучали как-то странно, словно я говорила об Адаме и Еве, которых изгоняют из райского сада. Я встревожилась. — Все, конечно, зависит от того, что ты хочешь.

Адам нахмурился:

— Я хочу тебя.

— Да, — сказала я, сама не понимая, что означает это «да».

Мы долго молчали, потом я сказала:

— Ты так мало знаешь обо мне, а я так мало знаю о тебе. Мы принадлежим разным мирам.

Адам пожал плечами. Он не считал, что это хоть что-то значит; ни мои обстоятельства, ни моя работа, ни мои друзья, ни мои политические взгляды, ни мои нравственные устои, ни мое прошлое — ничто не имело значения. Он признавал лишь некую Элис-сущность. В моей другой жизни я бы с пеной у рта спорила с ним по поводу его мистического восприятия абсолютной любви, так как я всегда считала, что любовь — это биологическая категория, связанная с дарвинизмом, что она прагматична, случайна, требует усилий, что она хрупкая. Теперь же, одурманенная и безразличная, я уже не могла вспомнить, во что верила, и словно вернулась к детскому восприятию любви как чего-то такого, что спасает от реального мира. Поэтому теперь я лишь сказала:

— Не могу в это поверить. Я имею в виду, что даже не знаю, о чем тебя спросить.

Адам погладил меня по голове, от чего я вся задрожала.

— А зачем меня о чем-то спрашивать? — сказал он.

— Разве тебе не хочется узнать обо мне? Не хочется узнать, чем именно я занимаюсь на работе?

— Расскажи мне, чем именно ты занимаешься на работе.

— На самом деле ты не хочешь этого знать.

— Хочу. Если ты считаешь, что то, что ты делаешь, — важно, тогда хочу.

— Я тебе уже говорила, что работаю в крупной фармакологической компании. В прошлом году меня прикомандировали к группе, которая разрабатывает новую модель внутриматочного устройства. Вот.

— Ты не рассказала о себе, — возразил Адам. — Ты разрабатываешь это устройство?

— Нет.

— Занимаешься научными исследованиями?

— Нет.

— Занимаешься сбытом?

— Нет.

— Ну так какого же черта ты делаешь?

Я рассмеялась:

— Это напоминает мне урок в воскресной школе, куда я ходила в детстве. Я поднимаю руку и говорю, что знаю, что Отец — это Бог, что Сын — это Иисус, а чем же занят Святой Дух?

— И что сказал учитель?

— Он вызвал мать. А в разработке «Дрэг-спирали III» я выступаю в роли Святого Духа. Я связываю, организую, выдаю идеи, встречаюсь с людьми. Короче, я администратор.

Адам улыбнулся, потом снова сделался серьезным.

— Тебе это нравится? Я немного подумала.

— Не знаю, не думаю, что говорила это вслух, даже самой себе. Дело в том, что я привыкла любить рутинную часть бытия ученого, которую другие считают скучной. Я полюбила работать над протоколами, устанавливать оборудование, заниматься наблюдениями, выстраивать колонки цифр, записывать результаты.

— И что случилось дальше?

— Кажется, я была слишком хороша на своем месте. Меня двигали наверх. Но мне не следовало говорить все это. Если я буду неосторожной, ты поймешь, какую скучную женщину завлек к себе в постель. — Адам не засмеялся и ничего не сказал, поэтому я смутилась и неуклюже попыталась сменить тему. — Я мало где бывала. Тебе приходилось лазить на высокие горы?

— Иногда.

— По-настоящему высокие? Вроде Эвереста?

— Иногда.

— Удивительно.

Он покачал головой.

— Ничего удивительного. Эверест не… — он поискал подходящее слово, — технически неинтересная вершина.

— Хочешь сказать, что на него легко подняться?

— Нет, все, что выше восьми тысяч метров, не бывает легким. Но если посчастливится с погодой, то восхождение на Эверест станет простой пешей прогулкой. Туда тянет тех, кто не является настоящим альпинистом. Просто они достаточно богаты, чтобы нанять настоящих.

— А ты бывал на вершине Эвереста?

Адам выглядел смущенным, словно ему было трудно объяснить тому, кто едва ли поймет.

— Несколько раз. Я вел коммерческую экспедицию в девяносто четвертом и поднимался на вершину.

— На что это было похоже?

— Мне не понравилось. Я стоял на вершине среди десятка других людей, которые фотографировались. А горы… Эверест должен быть чем-то священным. Когда я пришел туда, местность показалась объектом туристского паломничества, превращенным в свалку мусора — старые баллоны из-под кислорода, обрывки палаток, веревок, замерзшие трупы. На Килиманджаро еще хуже.

— Когда ты был в горах последний раз?

— Ни разу с прошлой весны.

— Это был Эверест?

— Нет. Я был одним из наемных проводников на горе под названием Чунгават.

— Я о такой никогда не слышала. Это неподалеку от Эвереста?

— Довольно близко.

— Она опаснее Эвереста?

— Да.

— Ты дошел до вершины?

— Нет.

Настроение у Адама испортилось. Глаза сузились, взгляд стал мрачным.

— Что случилось, Адам?

Он не ответил.

— Это?.. — Я провела ладонью по его ноге до изуродованной ступни.

— Да, — сказал он.

Я поцеловала его ступню.

— Наверное, было страшно?

— Ты о пальцах? Не особенно.

— Я имею в виду вообще.

— Да, страшно.

— Расскажешь мне когда-нибудь?

— Когда-нибудь. Не сейчас.

Я поцеловала его ступню, щиколотку, провела губами выше. Когда-нибудь, пообещала я себе.

* * *

— У тебя усталый вид.

— Заработалась, — солгала я.

Единственный человек, которому я была не в силах дать отставку. Я привыкла встречаться с Полин почти каждую неделю, чтобы пообедать, обычно вместе заскакивали в один-другой магазин, где она снисходительно наблюдала, как я примеряю непрактичную одежду: летние платья зимой; бархат и шерсть летом; одежду для другой жизни. Сегодня я сопровождала ее, когда она делала покупки. Мы купили пару сандвичей в баре в конце Ковент-Гардена, потом постояли в очереди за кофе, затем за сыром.

Я сразу же поняла, что сказала что-то не так. Мы никогда не говорили друг другу вещи вроде «заработалась». Я вдруг ощутила себя двойным агентом.

— Как Джейк? — спросила она.

— Очень хорошо, — сказала я. — Его туннель почти… Джейк молодец. На самом деле молодец.

Полин снова с тревогой посмотрела на меня:

— Все в порядке, Элис? Не забывай, ты говоришь о моем старшем брате. Если кто-то называет Джейка молодцом, видимо, что-то тут не так.

Я засмеялась, она засмеялась вслед за мной, и секундная неловкость миновала. Она купила себе большой пакет кофе в зернах и два пластмассовых стаканчика с этим напитком, и мы не спеша направились в сторону Ковент-Гардена, где нашли свободную скамейку. Так было чуть лучше. День стоял солнечный, ясный и очень холодный, кофе приятно обжигал губы.

— Как живется замужем? — спросила я.

Полин очень серьезно посмотрела на меня. Она была поразительной женщиной. Прямые темные волосы могли бы свидетельствовать о суровом нраве, если вы не были знакомы с ней близко.

— Я прекратила принимать таблетки, — сказала она.

— Испугалась? — спросила я. — На самом деле они совершенно…

— Нет, — улыбнулась она. — Просто прекратила и все. Я вовсе не перешла на другой контрацептив.

— О Господи, — почти вскрикнула я и крепко ее обняла. — А ты к этому готова? Не слишком ли рано?

— Мне кажется, это всегда слишком рано, — сказала Полин. — Однако, как бы там ни было, еще ничего не случилось.

— Значит, ты еще не начала стоять после секса на голове или что там еще нужно будет делать.

Так мы и болтали о зачатии, беременности и декретном отпуске, и чем дальше углублялись в эти темы, тем хуже я себя чувствовала. До этого момента я думала об Адаме как о мрачной, сугубо личной измене. Я понимала, что ужасно поступаю с Джейком, но теперь, когда я глядела на Полин, на ее щеки, пылающие и от холода, и от волнения, быть может, по поводу грядущей беременности, на пальцы, обнимающие стакан, и на парок, клубящийся у ее узких губ, у меня внезапно возникло сумасшедшее чувство, что все это чистое недоразумение. Мир не таков, как она думала, и в этом была моя вина.

Мы обе посмотрели в свои пустые стаканы, рассмеялись и поднялись со скамейки. Я крепко обняла ее и прижалась лицом к ее лицу.

— Спасибо, — сказала я.

— За что?

— Большинство людей не рассказывают о том, что стараются зачать ребенка, пока их срок не перевалит за три месяца.

— Ах, Элис, — с упреком проговорила она. — Разве я могла не рассказать тебе об этом?

— Мне нужно идти, — вдруг сказала я. — У меня встреча.

— Где?

— Э-э, — ошеломленно проговорила я. — В… э-э… Сохо.

— Я пройдусь с тобой. Мне по пути.

— Здорово, — вымученно произнесла я.

По дороге Полин рассказала про Гая, который порвал с нею неожиданно и жестоко чуть больше восемнадцати месяцев назад.

— Помнишь, какой я была тогда? — спросила она, на ее лице появилась легкая гримаса, сделавшая ее похожей на брата. Я кивнула, лихорадочно соображая, как быть. Может, притвориться, что иду в офис? Не сработает. Может, сказать, что забыла адрес? — Конечно, ты помнишь. Ты спасла мне жизнь. Вряд ли я смогу когда-либо отплатить тебе за то, что ты сделала тогда для меня. — Она взяла свой пакет с кофе. — Наверное, я выпила не меньше кофе у тебя на квартире, пока плакалась тебе в жилетку. Боже, я думала, что больше никогда не смогу сама перейти дорогу, не говоря уже о том, чтобы нормально жить и быть счастливой.

Я сжала ей руку. Говорят, что лучшие друзья — те, кто может просто слушать, и если это правда, то я во время той ужасной прогулки была лучшей в мире подругой. Вот оно, говорила я себе, страшное наказание за всю мою ложь. Когда мы свернули на Олд-Комптон-стрит, впереди я увидела знакомую фигуру. Адам. В голове у меня помутилось, даже показалось, что я вот-вот упаду в обморок. Я повернулась и увидела открытую дверь магазина. Говорить я не могла, поэтому молча схватила Полин за руку и втащила внутрь.

— Что такое? — забеспокоилась она.

— Мне нужно немного… — Я посмотрела на стеклянный ящичек на кассе. — Немного…

В голову ничего не лезло.

— Пармезана? — предположила Полин.

— Пармезана, — согласилась я. — И еще кое-чего.

Полин осмотрелась.

— Но тут такая очередь. Ведь пятница.

— Я за этим и шла.

Полин потопталась в нерешительности. Посмотрела на часы.

— Извини, — сказала она. — Тогда я лучше пойду.

— Да, — с облегчением выдохнула я.

— Что?

— Прекрасно, — сказала я. — Иди. Я тебе позвоню.

Мы расцеловались, и она ушла. Я сосчитала до десяти, потом выглянула на улицу. Ушла. Я взглянула на свои руки. Они не дрожали, но в голове все вертелось.

* * *

В ту ночь мне приснилось, что кто-то отрезает мне ноги кухонным ножом, а я спокойно на это смотрю. Я знала, что не должна кричать или протестовать, потому что заслужила это. Я проснулась очень рано, вся в поту и смятении, и какое-то время не могла понять, рядом с кем лежу, протянула руку и ощутила теплое тело. Джейк раскрыл глаза.

— Привет, Элис, — сказал он и снова спокойно заснул.

Так больше не могло продолжаться. Я всегда считала себя честным человеком.

Глава 6

Я опоздала на работу, так как пришлось ждать, когда откроется сувенирная лавка, которая находилась за углом офиса. Я немного постояла, глядя на реку, загипнотизированная силой течения, которое петляло то так, то эдак. Потом я слишком долго выбирала на крутящемся стенде открытку. Все казались неподходящими. Ни репродукции с картин старых мастеров, ни черно-белые фотографии городских улиц и колоритных детей бедняков, ни дорогие открытки с блестками, раковинами и перьями, прицепленными в качестве украшений. В конце концов я купила пару: одну с приглушенным японским пейзажем, на котором были изображены серебристые деревья на фоне темного неба, другую с аппликацией в стиле Матисса в веселых голубых тонах. Еще я купила перьевую ручку, хотя в моем столе ручками был забит целый ящик.

Что я должна сказать? Я захлопнула дверь в кабинет и выложила перед собой на столе обе открытки. Должно быть, я просидела несколько минут, просто уставившись на них. Время от времени я вызывала в воображении его лицо. Такое красивое. Представляла, как он смотрит мне в глаза. Никто прежде еще не смотрел на меня так. Я не видела его целый уик-энд с той самой пятницы, и теперь…

И теперь я выбрала японскую открытку и отвернула колпачок ручки. Я не знала, как начать. Конечно, не «милый Адам», «любимый Адам» или «моя самая нежная любовь». Ничто из этого не годилось. И не «дорогой Адам» — слишком холодно. Тогда — просто писать.

«Я не могу больше с тобой встречаться, — написала я, стараясь не смазать черные чернила. Остановилась. Что еще сказать? — Пожалуйста, не пытайся заставить меня изменить решение. Это было…» Было чем? Удовольствием? Мукой? Странностью? Ошибкой? Самым великим чудом, когда-либо приключавшимся со мной? Тем, что перевернуло всю мою жизнь?

Я порвала картинку с японскими деревьями и бросила клочки в корзину. Потом взяла открытку с яркой аппликацией. «Я не могу больше встречаться с тобой».

Чтобы не добавить еще чего-нибудь, я быстро положила открытку в конверт и убористыми прописными буквами написала на нем имя и адрес Адама. Затем с конвертом в руках вышла из кабинета и спустилась на лифте к столику регистратуры, где среди бланков пропусков службы безопасности со своей газетой «Сан» сидел Дерек.

— Не мог бы ты кое-что для меня сделать, Дерек? Это очень срочное письмо, поэтому мне хотелось бы, чтобы ты направил его с посыльным велосипедистом. Я бы попросила Клаудиу, но… — Я не договорила, фраза повисла в воздухе. Дерек взял конверт и посмотрел на адрес.

— Сохо. Деловое, да?

— Да.

Он положил конверт рядом с собой.

— Тогда ладно. Но чтоб это было в последний раз.

— Я тебе очень благодарна. Проследишь, чтобы оно ушло прямо сейчас?

Я сказала Клаудии, что у меня уйма работы, и попросила не соединять ни с кем, кроме Майка, Джованны и Джейка. Она удивленно посмотрела на меня, но не стала ничего говорить. Было половина одиннадцатого. Он пока еще уверен, что во время перерыва на ленч я буду с ним в его затемненной комнате, послав весь мир к черту. К одиннадцати он получит письмо. Сбежит по лестнице, поднимет конверт, оторвет край и прочтет то единственное предложение. Мне следовало хотя бы выразить сожаление. Или сказать, что я люблю его. Я закрыла глаза, чувствуя себя как рыба на берегу. Меня мучило удушье, каждый вздох отдавался болью.

Когда Джейк несколько месяцев назад бросил курить, он сказал мне, что вся проблема заключается в том, чтобы не думать о сигаретах: то, в чем ты себе отказываешь, пояснил он, становится желанным вдвойне и тогда превращается в манию. Я притронулась к щеке и представила, что это меня тронул Адам. Я не должна рисовать его в своем воображении. Не должна говорить с ним по телефону. Не должна встречаться. Порвать.

В одиннадцать часов я задернула жалюзи, за которыми серел дождливый день, на тот случай, если он придет к офису и будет стоять под окнами, поджидая меня. Клаудиа передала мне список людей, которые звонили и оставили мне сообщение. Адам не пытался позвонить. Возможно, его не было дома и он пока ничего не знает. Возможно, он не получит письмо до тех пор, пока не придет к себе, чтобы встретиться со мной…

Я не пошла обедать, осталась в своем сумрачном кабинете, уставившись в экран компьютера. Если бы кто-нибудь вошел, то решил бы, что я занята работой.

В три позвонил Джейк и сказал, что в пятницу, возможно, поедет по делам на пару дней в Эдинбург.

— Можно мне с тобой? — спросила я. Но это была дурацкая идея. Он целый день будет занят; да и я сейчас не могла просто взять и уехать из «Дрэга».

— Скоро мы поедем вместе, — пообещал он. — Давай спланируем это сегодня вечером. Мы могли бы для разнообразия провести вечер дома. Я куплю в ресторане что-нибудь. Китайскую или индийскую еду?

— Индийскую, — повторила я. Меня чуть не стошнило.

Я пошла на наше еженедельное совещание, которое прервала Клаудиа, сказав, что какой-то мужчина, не назвавший своего имени, хочет срочно переговорить со мной. Я ответила, что сейчас не могу. Она ушла с заинтересованным видом.

В пять я решила пораньше уйти домой. Вышла из здания через заднюю дверь и приехала домой на такси в самый разгар часа пик. Когда такси проезжало мимо главного входа в офис, я прикрыла лицо руками. Домой приехала первой, прошла в свою спальню — нашу спальню — и бросилась на кровать, где свернулась калачиком и стала ждать. Зазвонил телефон, я не стала снимать трубку. Потом услышала, как хлопнула крышка почтового ящика, что-то упало на коврик, и я вскочила с кровати. Я должна поднять это раньше Джейка. Но это была обычная реклама. Не хочу ли я, чтобы все мои ковры были вычищены особым способом? Я вернулась на кровать, легла и попыталась дышать ровно. Скоро придет Джейк. Джейк. Я стала думать о Джейке. Я представляла, как он сдвигает брови, когда улыбается. Или как высовывает кончик языка, когда сосредоточивается на чем-то. И как он гыкает, когда смеется. На улице было темно, фонари горели оранжевым. Я слышала, как проезжают машины, голоса людей, детский смех. И не заметила, как уснула.

* * *

В темноте я притянула Джейка к себе.

— Карри может подождать, — сказала я.

Я сказала, что люблю его, он сказал, что любит меня. Мне хотелось повторять это снова и снова, но я сдержалась. На улице моросило. Потом мы ели остывшую взятую на дом еду из коробочек, точнее, он ел, а я клевала по крошке, запивая большими глотками дешевого красного вина. Когда зазвонил телефон, я позволила Джейку взять трубку, хотя сердце у меня в груди забилось сильнее.

— Кто бы это ни был, он положил трубку, — сказал он мне. — Наверное, какой-нибудь тайный воздыхатель.

Мы вместе рассмеялись. Я представила Адама сидящим в одиночестве на кровати в пустой комнате и сделала еще большой глоток вина. Джейк предложил поехать на уик-энд в Париж. В это время года на «Евростар» есть шанс получить хорошие заказы.

— Еще на один туннель, — сказала я. Я ждала, когда телефон зазвонит снова. На этот раз трубку придется поднять мне. Что делать? Я пыталась придумать способ, как сказать «Не звони мне больше», чтобы Джейк ни о чем не догадался. Но телефон не звонил. Наверное, я просто струсила, нужно было все сказать ему лично. Но я не смогла бы сказать ему в лицо. Каждый раз, когда я смотрю ему в лицо, то оказываюсь у него в руках.

Я взглянула на Джейка, он улыбнулся и зевнул.

— Пора баиньки, — протянул он.

* * *

Я пыталась. Следующие несколько дней я по-настоящему, по-настоящему пыталась. Не отвечала на его звонки в офис. Он прислал мне туда письмо, которое я, не читая, порвала на мелкие кусочки и выбросила в высокую металлическую урну возле кофейного аппарата. Несколько часов спустя, когда все ушли на ленч, япошла достать его, но урну уже очистили. На дне остался лишь один маленький кусочек бумаги, на котором виднелись написанные его стремительным почерком слова «…на несколько…». Я смотрела на написанные чернилами буквы, трогала клочок бумаги, словно на нем была частица его, незабываемого его. Я попыталась восстановить на основе двух ничего не значащих слов весь текст.

Я уходила с работы в неурочное время через заднюю дверь, иногда скрывалась в толпе людей. На всякий случай я избегала центра Лондона и вообще старалась не выходить на улицу. Я сидела дома с Джейком, отгородившись от отвратительной погоды шторами, смотрела видео и пила немного больше положенного, отчего каждый вечер незаметно для себя засыпала. Джейк был очень внимательным. Он сказал мне, что в последние несколько дней я кажусь более удовлетворенной, «не мечусь от одного дела к другому». Я ответила, что чувствую себя прекрасно, великолепно.

В четверг, через три дня после письма, зашла вся компания: Клайв, Джулия, Полин и Том с другом Тома по имени Дункан, и Сильвия. Клайв привел с собой Гэйл, ту женщину, которая на одной вечеринке щупала его локоть. Она и сейчас по-прежнему держалась за его локоть и выглядела чуть-чуть пришибленной, что было вполне объяснимо, так как это было всего лишь второе их свидание и слегка походило на знакомство сразу со всей огромной семьей.

— Вы все так много говорите, — сказала она, когда я спросила, как она себя чувствует в компании. Я огляделась. Она была права: все в нашей гостиной, казалось, говорили разом. И тут вдруг мне стало душно и тесно. Комната показалась слишком маленькой, слишком переполненной, слишком шумной. Я схватилась за голову. Звонил телефон.

— Ответь, пожалуйста! — крикнул Джейк, он доставал из холодильника пиво. Я взялась за трубку:

— Алло.

Тишина.

Я ожидала услышать его голос, но была только тишина. Я положила трубку и побрела в комнату. Я посмотрела вокруг. Это мои лучшие и самые старинные друзья. Мы знакомы уже десять лет и не собираемся расставаться. Мы по-прежнему будем собираться вместе и рассказывать друг другу все те же старые истории. Я понаблюдала за Полин, которая разговаривала с Гэйл, объясняя той что-то. Она положила руку на руку Гэйл. К ним подошел Клайв, который выглядел робким от волнения, и обе женщины улыбнулись ему; улыбки были добрые. Подошел Джейк и вручил мне банку пива. Он крепко обнял меня за плечи. Завтра утром он уезжает в Эдинбург.

В конце концов, подумала я, мне уже лучше. Я могу жить без него. Проходят дни. Скоро уже неделя. Потом месяц…

Мы играли в покер: Гэйл выигрывала, а Клайв проигрывал. Он всячески паясничал, а она над ним посмеивалась. Она милая, подумала я. Лучше девиц, с которыми обычно бывал Клайв. Он сбежит от нее, потому что она не будет достаточно жестокой, чтобы заставлять его себя обожать.

* * *

На следующий день я ушла с работы в обычное время и через главный вход. Не могла же я прятаться от него всю оставшуюся жизнь. Я прошла через двери, ощущая легкое головокружение, и огляделась по сторонам. Адама не было. Я была уверена, что он будет стоять на улице. Быть может, и в другие разы, когда я ускользала через заднюю дверь, его тут не было. Я ощутила ужасное разочарование, которое захватило меня врасплох. Ведь я собиралась избегать встречи, если увижу его. Разве нет?

Мне не хотелось идти домой, не хотелось и брести в «Вайн» и встречаться со всеми. Я вдруг поняла, как устала. Даже чтобы просто передвигать ноги, требовались неимоверные усилия. В голове между глаз пульсировала тупая боль. Я плелась по улице и заглядывала в витрины магазинов, подталкиваемая спешащей с работы толпой. Уже сто лет не покупала себе ничего из одежды. Я купила ярко-синюю блузку на распродаже, но это походило на насилие над собой. Потом я бесцельно бродила в постепенно тающей толпе. Обувной магазин. Канцтовары. Магазин игрушек, в центре витрины сидел громадный розовый плюшевый медведь. Магазин изделий из шерсти. Книжный, хотя в витрине виднелись и другие вещи: топорик, моток тонкой веревки. Из открытой двери повеяло теплом, и я вошла внутрь.

На самом деле это не был книжный магазин, хотя в нем продавались и книги. Это был магазин альпинистского снаряжения. Видимо, я знала это всегда. Здесь было всего несколько посетителей, все мужчины. Я стала озираться, замечая нейлоновые куртки, перчатки, сделанные из какого-то таинственного современного материала, спальные мешки, сложенные на большой полке у задней стены. С потолка свисали фонари и маленькие походные печки. Палатки. Большие тяжелые ботинки, сверкающие и твердые. Рюкзаки с многочисленными кармашками. Острые на вид ножи. Молотки. Полка с клейкими бинтами, йодными тампонами, резиновыми перчатками. Были здесь и пакеты с едой, высококалорийные брикеты. Все это походило на снаряжение для людей, собравшихся выйти в открытый космос.

— Вам помочь? — Молодой человек с ежиком на голове и курносым носом остановился возле меня. Видимо, он сам был альпинистом. Я почувствовала себя виноватой, словно оказалась в магазине под фальшивым предлогом.

— Э-э, нет, не нужно.

Я бочком передвинулась к книжным полкам и пробежала глазами по корешкам: «Эверест без кислорода», «Яростные высоты», «В одной связке», «Третий полюс», «Альпинизм: от А до Я», «Первая помощь при восхождении», «Вершина в облаках», «Род благодати», «На вершине мира», «Влияние высоты», «К-2: трагедия», «К-2: страшное лето», «Подниматься, чтобы выжить», «На краю», «Бездна»…

Я взяла наугад пару книг и просмотрела на список имен. Вот и он, в книге «На вершине мира». Книга большого формата о восхождениях на гималайские вершины. Даже взгляда на его набранное петитом имя было достаточно, чтобы я задрожала и ощутила тошноту. Словно я могла притворяться, что он не существует вне стен своей комнаты в Сохо, что у него нет другой жизни, кроме той, которую он проводил со мной, на мне, внутри меня. Тот факт, что он альпинист — занятие, о котором мне ничего не известно, — облегчал мне возможность относиться к нему как к своего рода фантастической личности; исключительно как к объекту страсти только тогда, когда я была с ним. Но он был в этой книге, существовал в виде черных букв на белой бумаге. Таллис, Адам, на страницах 12–14, 89–92, 168.

Я открыла раздел с цветными фотографиями и посмотрела на третью. В камеру улыбалась группа, состоящая из мужчин и нескольких женщин в нейлоновых или дубленых куртках на фоне снега и камней. Только он не улыбался, он пристально смотрел вперед. Он не знал меня тогда; у него была совсем другая жизнь. Может быть, он тогда любил кого-то другого, хотя мы не говорили с ним о других женщинах. Он выглядел моложе и не казался таким суровым. Волосы короче и сильнее вились. Я перевернула несколько страниц, и опять он, один, смотрел в сторону от камеры. Он был в солнцезащитных очках, поэтому трудно разобрать выражение его лица или понять, на что он смотрит. У него за спиной вдалеке виднелась маленькая зеленая палатка, а за ней склон горы. На нем были ботинки на толстой подошве, волосы раздувал ветер. Я подумала, что он выглядит встревоженным, и хотя это было очень давно, в другой жизни, еще до меня, у меня возникло страстное и нелепое желание его утешить. Внезапная вспышка нового желания поразила меня до глубины души.

Я захлопнула книгу и поставила назад на полку. Потом я взяла другую и опять просмотрела список имен. Здесь никаких Таллисов не было.

— Простите, мы уже закрываемся. — Молодой человек опять подошел ко мне. — Хотите что-нибудь купить?

— Простите, я еще не решила. Нет, думаю, что не хочу.

Я двинулась к двери. Но я не могла так поступить. Я вернулась, схватила книгу «На вершине мира» и отнесла к кассе.

— Я еще успеваю ее купить?

— Конечно.

Я заплатила и положила книгу в сумку. Завернула ее в новую блузку, так что она оказалась довольно надежно спрятана.

Глава 7

— Вот так, потяни левую нитку вниз, осторожно, не дай ей перехлестнуться с другой. Правда, здорово?

В каждой руке я держала по катушке ниток, которые дрожали и натягивались при порывах ветра. Над нами парил воздушный змей — Джейк привез его мне из Эдинбурга. Это был роскошный красно-желтый спортивный змей с длинным хвостом, который хлопал при перемене ветра.

— Осторожней, Элис, он падает. Тяни.

У Джейка на голове была дурацкая шапочка с кисточкой. Нос покраснел от холода. Он выглядел лет на шестнадцать, радовался как мальчишка, который выехал на загородную прогулку. Я дергала без разбора за обе нитки, змей метался, спускаясь вниз. Натяжение ниток ослабло, и он еще быстрее полетел к земле.

— Не двигайся. Я его достану! — закричал Джейк.

Он побежал под горку, поднял змея, нес его до тех пор, пока нитки не натянулись, а потом снова запустил в низкое белесое небо, где змей снова воспарил на своих поводках. Я подумала: хорошо бы объяснить Джейку, что красивые мгновения полета змея — когда он на короткое время парит в воздухе — не компенсируют, как я считала, тех мгновений, когда он лежит в траве и приходится окоченевшими пальцами распутывать нитки. Потом решила помолчать.

— Если выпадет снег, — проговорил, отдуваясь, стоявший позади меня Джейк, — можно будет покататься с горы.

— Что это на тебя нашло? Из тебя энергия бьет ключом, да?

Он обнял меня сзади. Я сосредоточилась на управлении змеем.

— Можно сесть на большой кухонный поднос, — сказал он, — или даже на большой мешок для мусора. А может, купим сани. Они обойдутся недорого, а служить будут много лет.

— В данный момент, — сказала я, — я умираю от голода. И не чувствую пальцев.

— Вот, возьми — сказал он, отбирая у меня змея. — У меня в кармане перчатки. Надень. Который сейчас час?

Я взглянула на часы.

— Почти три. Вот-вот начнет смеркаться.

— Давай купим несколько лепешек. Я их люблю.

— Правда?

— Ты еще многого обо мне не знаешь. — Он принялся сматывать змея. — Например, известно ли тебе, что, когда мне было пятнадцать лет, я втрескался в девчонку по имени Элис? Она училась в школе на класс старше меня. Для нее я, конечно, был просто прыщавым мальчишкой. Чудовищные мучения. — Он засмеялся. — Ни за какие коврижки я не захотел бы снова быть молодым. Все эти мытарства. Я не мог дождаться, когда вырасту.

Джейк встал на колени, аккуратно сложил змея и положил в узкий нейлоновый чехол. Я промолчала. Он поднял голову и улыбнулся.

— Конечно, и во взрослой жизни есть свои проблемы. Но по крайней мере постоянно не чувствуешь себя неуклюжим и застенчивым.

Я присела рядом с ним:

— Какие же у тебя сейчас проблемы, Джейк?

— Сейчас? — Он нахмурился, потом сделал удивленное лицо. — По правде говоря, никаких. — Он положил руки мне на плечи, чуть не свалив меня. Я чмокнула его в кончик носа. — Когда я был с Эри, то всегда ощущал непрочность своего положения, но никак не мог решиться от нее сбежать. Никогда не чувствовал себя так с тобой. Ты всегда говоришь то, что думаешь. Ты можешь с чем-то не соглашаться, но никогда не будешь пользоваться слабостями других. С тобой мне спокойно.

Эри, его прежняя подружка, высокая, крупная в кости, красивая русоволосая женщина, которая изобретала фасоны туфель, всегда казавшиеся мне похожими на корнуоллские пироги, ушла от Джейка к человеку, который работал в нефтяной компании и по полгода отсутствовал.

— А как у тебя?

— Что?

— Какие взрослые проблемы у тебя?

Я встала и потянула его, чтобы он тоже встал.

— Давай подумаем. Работа, которая сводит меня с ума. Боязнь мух, муравьев и всяких ползающих гадов. Неважное кровообращение. Ну, пойдем же, я замерзаю.

* * *

Мы и в самом деле поели лепешек, которые были просто жуткими — масло сочилось отовсюду и пачкало все вокруг. Потом сходили в кино на ранний вечерний сеанс — там в конце был такой печальный эпизод, что я даже всплакнула. Впервые мы не пошли вместе со всеми ни в «Вайн», ни в индийский ресторан, а просто вдвоем отправились в недорогой итальянский ресторанчик возле дома и поели спагетти с моллюсками, которые запили плохим красным вином. Джейк пребывал в ностальгическом настроении. Он еще немного поговорил об Эри, о женщинах, которые были до нее, затем мы вновь прокрутили тему о-том-как-мы-впер-вые-встретились — тему, которая считается лучшей у всех счастливых парочек. Никто из нас не мог вспомнить, когда мы впервые положили глаз друг на друга.

— Говорят, что первые несколько секунд знакомства являются самыми важными, — сказал он.

Я вспомнила Адама, как он смотрел на меня через дорогу, его голубые глаза обнимали меня. Сказала:

— Пойдем домой, — и резко поднялась из-за стола.

— А кофе не будешь?

— Дома можем приготовить.

Он воспринял это как любовный призыв, и в определенной мере так оно и было. Я хотела где-нибудь спрятаться — а где это лучше сделать, как не в постели, в его объятиях, в темноте, с закрытыми глазами, без всяких вопросов, без объяснений? Мы так хорошо изучили тела друг друга, что любовь казалась безымянной: просто обнаженная плоть к обнаженной плоти.

— Что, черт возьми, это такое? — сказал он после, когда мы, потные, лежали в кровати. Он держал в руках том «На вершине мира». Прошлой ночью, когда он еще был в Эдинбурге, я засунула книгу под подушку.

— Это? — Я старалась, чтобы мой голос звучал как обычно. — Кто-то на работе дал мне почитать. Сказали, прекрасно написанная книга.

Джейк пошелестел страницами. Я затаила дыхание. Вот. Фотографии. Он смотрел на фотографию Адама.

— Я и не предполагал, что тебе такое нравится.

— Да в общем-то нет, я, видимо, не буду ее читать.

— Нужно быть сумасшедшим, чтобы лазить по горам, — сказал Джейк. — Помнишь, сколько этих людей погибло в прошлом году в Гималаях?

— М-м-м.

— И все, чтобы постоять на вершине, а потом снова спускаться.

Я ничего не ответила.

* * *

На следующее утро выпал снег, но не так много, чтобы идти кататься с горы. Мы включили обогреватели, почитали воскресные газеты и выпили по нескольку чашек кофе. Я выучила, как попросить двухкомнатный номер по-французски, и научилась произносить «Janvier est le premier mois de l'annee»^[21] и «fevrier est le deuxieme mois»,^[22] потом покопалась в накопившихся у меня технических журналах, а Джейк продолжал читать книгу об альпинистах. Он одолел уже почти половину.

— Знаешь, тебе следует ее прочесть.

— Я собираюсь пробежаться по магазинам, купить чего-нибудь к ленчу. Хочешь спагетти?

— Мы вчера ели макароны. Давай сделаем настоящее жаркое. Я приготовлю, а ты помоешь посуду.

— Но ты никогда не занимался готовкой, — запротестовала я.

— Я меняюсь.

* * *

После ленча к нам заглянули Клайв и Гэйл. Они явно провели все утро в постели. Они просто светились, как всегда бывает после секса, и время от времени улыбались друг другу, словно знали что-то такое, чего нам знать было не дано. Они сказали, что собираются в кегельбан, и спросили, не пойдем ли мы тоже и не стоит ли пригласить Полин и Тома.

Таким образом, я провела день, катая тяжелые шары в сторону кегель и каждый раз промахиваясь. Все посмеялись вдоволь: Клайв и Гэйл — так как знали, что, как только это закончится, они отправятся прямо в кровать, Полин — потому, что планировала завести ребенка и не могла поверить, насколько изменилась ее жизнь, Том и Джейк — оттого, что были хорошими людьми, и было проще посмеяться со всеми, чем не смеяться вообще. И я смеялась, так как все от меня этого ожидали. У меня болела грудь. Ныло горло. От гулкого, ярко освещенного зала кружилась голова. Я смеялась до тех пор, пока на глазах не выступили слезы.

* * *

— Элис, — сказал Джейк именно в тот момент, когда я произнесла: «Джейк».

— Прости, говори ты, — сказала я.

— Нет, сначала ты.

Мы сидели на диване с кружками чая в руках в нескольких дюймах друг от друга. На улице было темно, шторы задернуты. Было очень тихо, так бывает, когда идет снег, который заглушает все звуки. На нем был старый пятнистый джемпер и выцветшие джинсы, ноги босые. Волосы взъерошены. Он очень внимательно смотрел на меня. Мне он нравился таким. Я набрала полную грудь воздуха.

— Я больше так не могу, Джейк.

Сначала выражение его лица не изменилось. Я заставила себя продолжать, глядя ему прямо в глаза, добрые карие глаза.

— Что?

Я взяла его ладонь, она безвольно покоилась у меня в руке.

— Я должна уйти от тебя.

Как я смогла это выговорить? Каждое слово было тяжелым, как кирпич. У Джейка стало такое лицо, словно я отвесила ему пощечину, ошеломленное и страдающее. Мне хотелось взять свои слова обратно, вернуться туда, где мы были мгновение назад, сидя на диване со своим чаем. Он ничего не сказал.

— Я встретила другого человека. Все это так… — Я замолчала.

— Что ты имеешь в виду? — Он смотрел на меня, словно через густую пелену тумана. — Что значит уйти? Ты хочешь сказать, что больше не хочешь быть со мной?

— Да.

Усилие, которое потребовалось, чтобы произнести это слово, было неимоверным. Я в изнеможении замолкла. Немо смотрела на него, все еще держа его руку, которая казалась безжизненной. Я не знала, как с ней быть.

— Кто он? — Его голос слегка дрогнул. Он прокашлялся. — Прости. Кого ты встретила?

— Просто… ты его не знаешь. Это просто… Боже, прости меня, Джейк.

Он провел рукой по лицу:

— Но это не укладывается в голове. Мы в последнее время были так счастливы. Я имею в виду этот уик-энд… — Я кивнула. Все оказалось ужаснее, чем я себе представляла. — Я думал… я… как ты с ним познакомилась? Когда?

На этот раз я не выдержала его взгляда.

— Не важно, дело не в этом.

— Он так хорош в постели? Нет, прости, прости. Я не хотел этого сказать, Элис. Я не могу понять… Ты бросаешь все? Вот просто так? — Он осмотрел комнату, вещи, весь мирок, который мы построили вместе. — Зачем?

— Не знаю.

— Все так плохо, да?

Его тело обмякло на диване. Мне хотелось, чтобы он накричал на меня, разозлился или что-нибудь в этом духе, но вместо этого он улыбнулся мне и сказал:

— Знаешь, что я собирался сказать?

— Нет.

— Хотел сказать — думаю, нам следует завести ребенка.

— О Джейк.

— Я был счастлив. — Его голос стал глуховатым. — И все это время ты, ты…

— Нет, Джейк, — взмолилась я. — Я тоже была счастлива. Ты сделал меня счастливой.

— Как давно это продолжается?

— Несколько недель.

Я наблюдала за ним, пока он обдумывал, вспоминал недавнее прошлое. Его лицо исказилось. Он отвернулся от меня, посмотрел на зашторенное окно и официальным тоном проговорил:

— Что-нибудь изменится, если я попрошу тебя остаться, Элис? Дать нам еще один шанс? Пожалуйста…

Он не смотрел на меня. Мы оба смотрели прямо перед собой, рука в руке. У меня на сердце лежал огромный камень.

— Пожалуйста, Элис, — повторил он.

— Нет.

Он убрал руку из моей ладони. Мы сидели в полной тишине, я думала, что будет дальше. Стоит ли мне сказать, что я заберу свои вещи позже? По его щекам катились слезы, но он не двигался и не пытался их смахнуть. Я никогда не видела его плачущим. Я подняла руку, чтобы вытереть ему слезы, но он резко отпрянул, наконец разозлившись.

— Господи, Элис, что тебе нужно? Хочешь меня утешить или что? Посмотреть, как я реву? Если собралась уходить, то уходи.

Я оставила все. Оставила свою одежду, компакт-диски, косметику, украшения. Свои книги и журналы. Свои фотографии. Портфель, полный документов с работы. Свою телефонную книжку и дневник. Свой будильник, связку ключей.

Свои тетрадки по французскому, кассеты. Я взяла с собой сумочку, зубную щетку, контрацептивы, плотное черное пальто, которое Джейк подарил мне на Рождество, и вышла в непогоду в неподходящих туфлях.

Глава 8

Считается, что потребность в друзьях появляется именно в такой ситуации. Я не хотела никого видеть. Мне не нужна была семья. В голову приходили дикие мысли о том, чтобы спать где-нибудь на улице, под мостом, но даже самобичевание имеет свои границы. Где можно найти какой-нибудь недорогой ночлег? Я никогда прежде не жила в Лондоне в гостиницах. Мне припомнилась целая улица отелей, которую я заметила накануне из окошка такси. К югу от Бейкер-стрит. То, что надо. Я проехала на метро, прошла мимо планетария, пересекла дорогу и прошагала еще квартал. Вот и она, длинная улица белых оштукатуренных домов, превращенных в гостиницы. Я выбрала наугад «Девоншир» и вошла.

За стойкой сидела очень полная женщина, которая бросила мне какую-то фразу, которую я не поняла из-за ее ужасного акцента. Но я увидела многочисленные ключи, висевшие на доске у нее за спиной. Сейчас не сезон для туристов.

— Мне нужна комната.

Она покачала головой и продолжала говорить. Я даже не была уверена, говорит ли она со мной или кричит на кого-то в задней комнате. Мне подумалось, уж не принимает ли она меня за проститутку, хотя проститутки не одеваются так плохо или по крайней мере уныло, как была одета я. Однако у меня не было багажа. Крошечному уголку моего сознания было любопытно узнать, за кого все-таки она меня принимает. Я извлекла из сумочки кредитную карточку и выложила ее перед ней. Она взяла карточку и проверила. Я поставила подпись на клочке бумаги, даже не взглянув на сумму. Она вручила мне ключ.

— Я могу заказать что-нибудь попить? — спросила я. — Чаю или чего-нибудь еще?

— Ничего нет! — прокричала она.

Я почувствовала себя так, словно попросила что-то невообразимое. Подумала, не стоит ли поискать чего-нибудь на улице, но сама мысль о том, чтобы еще куда-то идти, была невыносимой. Я взяла ключ и поднялась к себе в номер на втором этаже. Он был не так уж плох. Там был таз для умывания и окно, выходившее на каменный двор. Я задернула штору. Я находилась в гостиничном номере в Лондоне сама по себе и совершенно без ничего. Я разделась до нижнего белья и легла в кровать. Потом встала, заперла дверь и снова нырнула под одеяло. Я не плакала. Не лежала всю ночь без сна, размышляя о своей жизни. Я немедленно заснула, но оставила включенным свет.

* * *

Я проснулась поздно, в голове был туман, но это было терпимо. Я встала, сняла с себя бюстгальтер и трусики, вымылась в тазу. Потом оделась, почистила зубы без пасты. На завтрак я приняла свою таблетку, запив ее водой из пластикового стаканчика, и спустилась вниз. Казалось, что вокруг никого нет. Я заглянула в столовую с сияющим полом под мрамор, где вокруг столов стояли пластиковые стулья. Откуда-то доносились голоса, пахло жарящимся беконом. Я прошла через комнату и отдернула занавеску. Вокруг кухонного стола сидели женщина, которую я видела прошлой ночью, мужчина примерно ее возраста и габаритов, явно супруг, и несколько маленьких жирных детишек. Все посмотрели на меня.

— Я собралась уходить, — сказала я.

— Хотите позавтракать? — с улыбкой спросил мужчина. — У нас есть яйца, мясо, помидоры, грибы, бобы и каша.

Я слабо покачала головой.

— Это входит в стоимость.

Я согласилась на кофе и стояла у двери в кухню, наблюдая, как они собирают детей в школу. Прежде чем я ушла, мужчина озабоченно взглянул на меня:

— С вами все в порядке?

— Все в порядке.

— Вы остаетесь на следующую ночь?

Я снова покачала головой и ушла. На улице было холодно, но по крайней мере сухо. Я остановилась и стала соображать, где нахожусь. Отсюда можно было дойти пешком. По пути на Эдгуэйр-роуд я купила в аптеке несколько освежающих салфеток, они пахли лимоном, зубную пасту, тушь для ресниц, помаду, а потом еще несколько пар простых белых трусиков. На Оксфорд-стрит я нашла магазин повседневной одежды. Захватила в примерочную черную юбку и пиджак. Там я надела также новые трусики, терла лицо и шею салфетками, пока кожа не загорелась, потом чуть-чуть подкрасилась. Достаточно, чтобы выглядеть более или менее сносно. По крайней мере я не выглядела так, словно меня готовят к вскрытию. Сразу после десяти я позвонила Клаудии. Я намеревалась выдумать что-нибудь насчет того, что занята с бумагами, но поскольку она сама взяла трубку, какой-то странный порыв заставил меня частично объясниться. Я сказала ей, что у меня кризис в личной жизни, который мне нужно урегулировать, и что я не в том состоянии, чтобы появиться в офисе. Мне едва удалось от нее отделаться.

— Я что-нибудь придумаю для Майка, — заключила она.

— Только не забудь меня предупредить до того, как я с ним встречусь.

Квартира Адама находилась всего в нескольких минутах ходьбы от Оксфорд-стрит. Когда я подошла к двери дома, то поняла, что не имею никакого представления о том, что ему скажу. Я простояла несколько минут, но так ничего и не придумала. Дверь в подъезд была не заперта, поэтому я поднялась по лестнице и постучалась. Дверь открылась. Я шагнула вперед, начала говорить, потом замолчала. В дверях стояла женщина. Пугающе привлекательная. У нее были темные волосы, видимо, длинные, наспех забранные вверх. На ней были джинсы и клетчатая рубашка поверх черной спортивной майки. Она казалась усталой, лицо было такое, будто ее отвлекли от важного занятия.

— Да? — спросила она.

Я почувствовала, как у меня забурчало в животе, а лицо вспыхнуло от огорчения. У меня возникло ощущение, что я разрушила свою жизнь только для того, чтобы оказаться в дураках.

— Адам дома? — тупо спросила я.

— Нет, — живо отозвалась она. — Он переехал.

Она была американкой.

— Вы знаете куда?

— Боже, вот это вопрос. Заходите. — Я прошла за ней в комнату, потому что не знала, что еще сделать. Прямо у двери стоял большой, туго набитый рюкзак и открытый чемодан. На полу была разбросана одежда.

— Простите, — сказала она. — Я только утром прилетела из Лимы. Чувствую себя как кусок дерьма. У меня в кофейнике есть немного кофе. — Она протянула руку. — Дебора.

— Элис.

Я взглянула на кровать. Дебора пододвинула мне знакомый стул, налила мне и себе кофе в знакомые кружки. Она предложила мне сигарету. Я отказалась, тогда она прикурила ее для себя.

— Вы подруга Адама, — бросила я пробный шар.

Она выпустила густую струю дыма и пожала плечами.

— Пару раз участвовала вместе с ним в восхождениях. Да, подруга. — Она еще раз глубоко затянулась и сделала гримасу. — Боже. Мой самолет намного опоздал. И этот жуткий воздух. Я полтора месяца не опускалась ниже пяти тысяч футов.

Вы тоже подруга Адама? — продолжала она.

— Ну, — сказала я, — мы недавно познакомились. Но да, я его подруга.

— Ага, — кивнула она, как я подумала, с понимающей улыбкой, которая довольно сильно смутила меня, но я не отводила взгляда, пока улыбка не смягчилась и стала более дружелюбной и менее насмешливой.

— Вы были с ним на Чунга-или-как-там-ее-называют? Или у тебя был с ним роман? Ты тоже его любовница?

— Чунгават. Вы имеете в виду прошлый год? Боже, нет. Я не занимаюсь такими вещами.

— Почему?

Она рассмеялась:

— Если бы Бог предназначал нас для восхождения выше восьми тысяч метров, то создал бы другими.

— Я знаю, что Адам связан с той ужасной прошлогодней экспедицией. — Я старалась быть спокойной, словно постучалась в эту дверь только за тем, чтобы выпить этот кофе и мило поболтать. Где он? Моя душа вопила. Я должна была увидеть его сейчас… пока не слишком поздно, хотя, возможно, уже слишком поздно.

— Связан? Разве вы не знаете, что произошло?

— Знаю, что несколько человек погибли.

Дебора прикурила новую сигарету.

— Пятеро. Врач экспедиции, которая была э-э… — она взглянула на меня, — близким другом Адама. Четверо клиентов.

— Кошмар.

— Я не об этом. — Она глубоко затянулась. — Хотите услышать об этом? — Я кивнула. Где он? Она не спеша начала говорить, время во всем мире остановилось. — Когда разразилась буря, руководитель экспедиции Грег Маклафлин, один из лучших в мире знатоков Гималаев, который считал, что изобрел надежный и безопасный метод таскать в горы новичков, оказался вне игры. С ним приключился острый приступ гипоксии или что-то в этом роде. Адам спустил его вниз и принял руководство. Другой профессиональный проводник, француз по имени Клод Брессон, прекрасный спортсмен-альпинист, тоже сломался, у него начались галлюцинации. — Дебора постучала себя по груди. — У него был отек легкого. Адам отнес этого ублюдка вниз, в лагерь. А на склоне осталось одиннадцать клиентов. Было темно, почти пятьдесят градусов мороза. Адам вернулся с кислородом и группами спустил их с горы. Ходил несколько раз. Это не человек, а гребаный бык. Однако одна группа потерялась. Он не смог их найти. Они не выдержали.

— Почему люди этим занимаются?

Дебора потерла глаза, она выглядела жутко усталой. Сделала жест рукой с сигаретой.

— Вы имеете в виду, почему Адам этим занимается? Могу сказать, почему я делаю это. Когда я училась в медицинском колледже, у меня был парень — альпинист. Я начала ходить с ним в горы. Им там нужен врач. И я время от времени участвую в восхождениях. Иногда остаюсь в базовом лагере. Иногда поднималась вместе со всеми.

— Со своим парнем?

— Он погиб.

— О, простите.

— Это случилось давно.

В комнате повисла тишина. Я старалась придумать, что сказать.

— Вы американка.

— Канадка. Я из Виннипега. Вы бывали в Виннипеге?

— К сожалению, нет.

— Там осенью выкапывают могилы на зиму. — Должно быть, у меня был озадаченный вид. — Земля промерзает. Они рассчитывают, сколько, по их мнению, людей умрет за зиму, и выкапывают нужное количество ям. Есть свои неудобства в том, чтобы родиться и вырасти в Виннипеге, однако он приучает вас уважать холод. — Она засунула сигарету в рот и протянула руки. — Посмотрите. Что вы видите?

— Не знаю…

— Десять пальцев. Все на месте и не изуродованы.

— У Адама нет пальцев на ноге, — сказала я. Дебора с осуждением взглянула на меня, я в ответ с сочувствием улыбнулась ей. — Он мог просто рассказать мне об этом.

— Да, конечно. Это совсем другое. То было его решением. Я так скажу, Элис, тем людям повезло, что он был с ними. Вам доводилось бывать на склоне во время бури?

— Я вообще никогда не была в горах.

— Вы ничего не видите, ничего не слышите, не понимаете, куда идти. Необходимо иметь снаряжение и опыт, но и этого недостаточно. Даже не знаю, как это назвать. Некоторые остаются спокойными и сохраняют способность мыслить рационально. Адам из таких.

— Да, — сказала я и выдержала паузу, чтобы не казаться уж слишком заинтересованной. — Не знаете, где его найти?

Она подумала немного.

— Он из мужчин, которых трудно застать. Кажется, он собирался с кем-то встретиться в одном из кафе у Ноттйнг-Хиллгейт. Как же оно называется? Подождите. — Дебора прошла по комнате и вернулась с телефонным справочником. — Вот. — Она написала название и адрес на старом конверте.

— Когда он там будет?

Она взглянула на часы.

— Полагаю, уже сейчас.

— Тогда я пойду.

Она проводила меня до двери.

— Если его там не будет, я знаю еще кое-кого, у кого можно поспрашивать. Запишите номер моего телефона. — Тут она усмехнулась. — Да ведь он у вас уже есть, верно?

* * *

Всю дорогу в такси я размышляла, придет ли он. Разрабатывала в голове разные сценарии. Его там не будет, а я следующие несколько дней живу в отелях и шатаюсь по улицам. Он придет, но с девушкой, и мне придется шпионить за ними издалека, чтобы выяснить, что происходит, а потом ходить за ним, пока он не окажется один. Я попросила водителя проехать за кафе на Олд-Сэйнтс-роуд и осторожно прошла назад. Я увидела его мгновенно, он сидел у окна. И он был не с девушкой. Он был с темнокожим человеком с длинными волосами, которые были заплетены в многочисленные косички и собраны на затылке в хвост. В такси я еще пыталась придумать какой-нибудь вариант, чтобы выглядело, будто набрела на Адама случайно, однако в голову ничего не приходило. Между тем все это оказалось совершенно бессмысленно — в тот момент, когда я заметила Адама, он тоже увидел меня. Все произошло как в кино. Стоя со всем своим имуществом — старыми трусиками, старой блузкой, несколькими предметами купленной косметики, — уложенным в пакет из универмага «Гэп», я чувствовала себя брошенным ребенком викторианской эпохи. Я увидела, как он что-то сказал своему спутнику, поднялся и вышел на улицу. Прошло несколько странных секунд или около того, когда темнокожий повернулся и стал смотреть на меня, очевидно, раздумывая, кто, черт побери, она такая?

Потом около меня возник Адам. Я пыталась представить, что мы скажем друг другу, но он не произнес ни слова. Взял мое лицо в свои большие ладони и поцеловал в губы. Я уронила пакет и обняла его так крепко, как только могла, ощущая старый свитер и сильное тело под ним. Наконец мы отстранились друг от друга, и он изучающе посмотрел на меня.

— Дебора сказала, что ты сюда придешь. — Потом я заплакала. Я отпустила его, достала из кармана платок и высморкалась. Адам не стал меня успокаивать. Вместо этого он смотрел на меня как на экзотическое животное, которое привлекло его внимание, и ему было любопытно, как оно поведет себя дальше. Я привела в порядок свои растрепанные чувства, чтобы сказать то, что должна была сказать.

— Я хочу поговорить с тобой, Адам. Прости меня за ту открытку. Лучше бы мне ее вообще не посылать. — Адам не произнес ни слова. — И, — я помедлила, прежде чем продолжать, — я ушла от Джейка. Эту ночь я провела в гостинице. Я просто так это говорю. Не для того, чтобы оказывать на тебя давление. Тебе достаточно сказать, я уйду, и мы больше никогда не увидимся.

Мое сердце бешено колотилось в груди. Лицо Адама было так близко, что я ощущала его дыхание.

— Хочешь, чтобы я попросил тебя уйти?

— Нет, не хочу.

— Значит, теперь ты моя.

Я судорожно втянула в себя воздух.

— Да.

— Хорошо, — сказал Адам. Это прозвучало, словно он не был удивлен или обрадован, просто констатировал очевидный факт. Видимо, так и было. Он оглянулся на окно, потом посмотрел на меня. — Это Стэнли, — сказал он, — повернись и помаши ему. — Я нервно взмахнула рукой. В ответ Стэнли поднял два больших пальца. — Мы поживем в квартире за углом, которая принадлежит его приятелю.

«Мы поживем…» При этих словах я ощутила, как во мне прокатилась волна сладострастия. Адам кивнул приятелю.

— Стэнли видит, что мы разговариваем, но он не умеет читать по губам. Сейчас зайдем на несколько минут в кафе, а потом я отвезу тебя на квартиру и оттрахаю. Как следует.

— Договорились, — сказала я. — Можешь делать со мной все, что хочешь.

Он наклонился и поцеловал меня еще раз. Он положил руку мне на спину, забрался под блузку. Я почувствовала его пальцы под полоской бюстгальтера, они пробежали по позвоночнику. Потом он зажал кусочек кожи между пальцами и сильно ущипнул.

— Больно, — сказала я.

Адам провел губами у меня возле уха.

— Ты сделала больно мне, — прошептал он.

Глава 9

Меня разбудил телефонный звонок. Свет болью резанул по глазам. Он возле кровати, кажется, так. Я ощупью нашла телефонный аппарат.

— Алло?

В трубке слышался какой-то шум, быть может, уличный, но никто не говорил, потом трубку повесили. Я поставила телефон на пол. Через несколько секунд он зазвонил снова. И опять никого. Был ли слышен с того конца хоть звук? Дыхание, очень тихое? Точно я сказать не могла. Опять раздался длинный гудок.

Я посмотрела в открытые, но еще сонные глаза Адама.

— Старая история, — сказала я. — Если женщина отвечает, вешают трубку. — Я нажала четыре кнопки на панели телефона.

— Что ты делаешь? — зевнув, спросил Адам.

— Хочу узнать, кто звонил. — Я подождала.

— Ну и кто? — спросил он.

— Из телефонной будки, — наконец ответила я.

— Может, они не успевают вовремя опустить в автомат монету, — сказал он.

— Может, и так, — сказала я. — Мне нечего надеть.

— А зачем тебе что-то надевать? — Лицо Адама было всего в нескольких дюймах от моего. Он заложил пряди волос мне за ухо, потом провел пальцами по шее. — Так ты выглядишь великолепно. Когда я сегодня утром проснулся, то подумал, что это сон. Я лежу и смотрю на тебя спящую. — Он сдернул простыню с моей груди и прикрыл ее своими руками. Он поцеловал мне лоб, веки, потом губы, сначала нежно, а затем крепко. Я почувствовала во рту металлический привкус крови. Провела руками по его мускулистой спине, положила ладони ему на ягодицы и притянула к себе. Мы оба сделали глубокий вдох и слегка потерлись друг о друга; мое сердце колотилось против его сердца или наоборот? В комнате пахло любовью, простыни еще были немного влажными.

— Для работы, Адам, — сказала я. — Мне нужна одежда, чтобы пойти на работу. Я не могу целый день просто валяться в кровати.

— Почему? — Он поцеловал мне шею. — Почему не можешь? Нам нужно наверстать упущенное.

— Я не могу просто взять и не пойти на работу.

— Почему?

— Ну просто не могу. Я не такой человек. Тебе никогда не приходилось ходить на службу?

Он нахмурился, но не ответил. Потом облизнул указательный палец и ввел его в меня.

— Побудь со мной еще, Элис.

— Десять минут. О Боже, Адам…

* * *

Но и потом мне нечего было надеть. Одежда, которая вчера была на мне, потной кучей валялась на полу, а ничего другого у меня не было.

— Вот, надень это, — сказал Адам и бросил на кровать пару выцветших джинсов. — Можно прикрыть ноги. И еще кое-что. Этим придется обойтись сегодня утром. В двенадцать тридцать я за тобой зайду и пойдем по магазинам.

— Но я могла бы забрать свои вещи с квартиры…

— Нет. Пусть пока полежат там. Не ходи туда. Я куплю тебе что-нибудь из одежды. Тебе много и не нужно.

Я не стала возиться с нижним бельем, натянула джинсы, которые были свободными и длинноватыми, но с ремнем смотрелись не так уж плохо. Потом черную шелковую рубашку, которая ласкала мою чувствительную кожу и пахла Адамом. Я достала из сумочки кожаный шнурок и надела на шею.

— Вот так.

— Прекрасно.

Он взял щетку, расчесал мои спутанные волосы. Он настоял на том, чтобы смотреть, как я писаю, чищу зубы, крашу ресницы. Он не спускал с меня глаз.

— Я распалась на кусочки, — сказала я ему в зеркало, стараясь улыбнуться.

— Думай обо мне все утро.

— Чем ты собираешься заняться?

— Буду думать о тебе.

* * *

Я и в самом деле все утро думала об Адаме. Мое тело трепетало при воспоминании о нем. Но еще я думала о Джейке и том мире, к которому мы с Джейком принадлежали. Какая-то часть меня так и не могла понять, как случилось, что я все еще здесь, в своем знакомом кабинете, связываю порядком затертые фразы о ВМУ и женской фертильности после того, как бросила бомбу в свою прежнюю жизнь и наблюдала за взрывом. Я пыталась представить все, что произошло после того, как я ушла. Видимо, Джейк рассказал об этом по крайней мере Полин. А уже она скажет всем остальным. Компания соберется за выпивкой, все станут обсуждать эту новость, удивляться и стараться утешить Джейка. А я, которая была у истоков нашей компании, стану объектом шушуканья, всякого рода пересудов. У всех обо мне будет свое мнение, своя версия.

Если я покинула тот мир — а я считала, что так и есть, — то стала ли я частью мира Адама, заполненного мужчинами, которые уходят в горы, и женщинами, которые их ждут? Сидя у себя за столом в ожидании перерыва на ленч, я думала, как мало знаю об Адаме, о его прошлом, настоящем и планах на будущее. И чем больше я понимала, что он для меня посторонний, тем сильнее меня тянуло к нему.

* * *

Он купил мне несколько бюстгатьтеров и трусиков. Мы стояли наполовину скрытые полками с одеждой и улыбались друг другу, гладили друг другу руки. Это было наше первое настоящее свидание за стенами квартиры.

— Здесь все немыслимо дорого, — заметила я.

— Примерь это, — сказал он.

Он выбрал прямое черное платье, потом пару обтягивающих брюк. Я надела это в специальной комнате на новое нижнее белье и взглянула в зеркало. Дорогая одежда — это совсем другое дело. Когда я вышла, прижимая к груди новые наряды, он приложил ко мне бархатное платье шоколадного цвета с низким вырезом, длинными рукавами и косо обрезанным подолом, который сзади шлейфом спускался на пол. Оно выглядело средневековым и сногсшибательным, а цифра на ценнике подсказала мне почему.

— Я не могу.

Он нахмурился:

— Я так хочу.

Мы вышли из магазина с двумя пакетами, набитыми одеждой, которая стоила больше моей месячной зарплаты. На мне были черные брюки и кремовая атласная блузка. Я подумала о Джейке, который накопил на пальто. Каким взволнованным и гордым было его лицо, когда он вручил его мне.

— Я чувствую себя содержанкой.

— Послушай. — Адам остановился на середине тротуара, и людям пришлось нас обходить. — Я хочу содержать тебя всегда.

Он умел сделать так, чтобы игривые фразы звучали страшно серьезно. Я вспыхнула и засмеялась, а он не отрываясь смотрел на меня, почти сердито.

— Могу я пригласить тебя где-нибудь пообедать? — спросила я. — Хочу, чтобы ты рассказал о своей жизни.

* * *

Но сначала мне было нужно забрать из квартиры кое-что из моих вещей. Я оставила там телефонную книгу, дневник и все рабочие бумаги. Пока я не сделаю этого, буду чувствовать себя наполовину там. Ощущая колики в животе, я позвонила Джейку на работу, но его не было, мне сказали, что он заболел. Я позвонила домой, и он ответил после первого же гудка.

— Джейк, это Элис, — глупо выпалила я.

— Я узнал тебя по голосу, — сухо ответил он.

— Ты болен?

— Нет.

Молчание.

— Послушай, мне очень жаль, но придется приехать и забрать некоторые вещи.

— Завтра днем я буду на работе. Тогда и приезжай.

— У меня нет ключей.

Я слышала его дыхание на другом конце провода.

— Ты окончательно сожгла мосты, да, Элис?

Мы договорились, что я заеду в шесть тридцать. Опять возникла пауза. Потом мы вежливо попрощались, и я повесила трубку.

* * *

Просто удивительно, до какой степени на самом деле можно ничего не делать на работе, чего только не придумаешь, когда тебе на все наплевать. Если бы я открыла это раньше. Казалось, никто не заметил, как поздно я пришла в то утро или как долго я отсутствовала во время перерыва. Днем я побывала на очередном совещании, во время которого почти ничего не говорила, зато после получила поздравления от Майка за остроту выступления.

— Оказывается, у тебя в данный момент все под контролем, Элис, — энергично заключил он. Почти то же самое утром в тот же день мне написала по электронной почте Джованна. Я сгребла бумаги на столе и большую часть сбросила в корзину, потом попросила Клаудиу ни с кемменя не соединять. Ровно в пять тридцать я вышла в дамскую комнату, причесалась, умыла лицо, покрасила саднящие губы и застегнула пальто на все пуговицы, чтобы не было видно ни миллиметра моей новой роскошной одежды. Затем тронулась старой знакомой дорогой к квартире Джейка.

Я пришла немного раньше и погуляла вокруг. Я не хотела застать его врасплох и, конечно, не хотела встречаться с ним на улице. Я пыталась придумать, что скажу. То, что я ушла от него, сразу же превратило его в постороннего человека, сделало его педантичнее и обидчивее ироничного, скромного Джейка, с которым я когда-то жила. Подождав еще несколько минут после шести тридцати, я подошла к двери и позвонила. Я услышала шаги, сбегающие по лестнице, и увидела тень сквозь покрытое морозным узором стекло.

— Привет, Элис.

Это была Полин.

— Полин. — Я не знала, что ей сказать. Моя лучшая подруга, та, к кому при любых других обстоятельствах я обратилась бы к первой. Она стояла в дверях. Темные волосы были собраны в тугой узел. Она выглядела усталой, под глазами лежали едва заметные тени. Она не улыбалась. Казалось, мы не виделись много месяцев, а не два дня.

— Можно войти?

Она посторонилась, я прошла мимо и поднялась по лестнице. Дорогая одежда нежно ласкала мое тело под пальто Джейка. В комнате все, казалось, было по-прежнему, конечно, по-прежнему. Мои пиджаки и шарфы, как и раньше, висели на крючках в прихожей. На каминной доске все еще стояла фотография, на которой мы с Джейком широко улыбались, держась за руки. Мои красные плетеные домашние тапочки стояли в гостиной у дивана, на котором мы сидели в воскресенье. Желтые нарциссы, которые я купила в конце прошлой недели, хоть немного подвяли, но по-прежнему стояли в вазе. На столе виднелась полупустая чашка с чаем, и я была уверена, что это именно та чашка, из которой я пила два дня назад. Я в смятении опустилась на диван. Полин осталась стоять и смотрела на меня. Она не произнесла ни слова.

— Полин, — выдавила я из себя. — Я понимаю — то, что я сделала, ужасно, но я должна была.

— Хочешь, чтобы я тебя простила? — спросила она. Тон был язвительным.

— Нет. — Это была ложь, конечно, я хотела. — Нет, но ты моя лучшая подруга. Я думала, да, я не холодная и не бессердечная. Мне нечего сказать в оправдание, кроме того, что я просто влюбилась. Ты-то способна это понять.

Я увидела, как она вздрогнула. Конечно, она способна была это понять. Восемнадцать месяцев назад ее бросили, потому что он просто влюбился. Она присела на другой конец дивана, как можно дальше от меня.

— Дело вот в чем, Элис, — начала она, и меня поразило, насколько иначе мы даже разговариваем сейчас, более официально и сухо. — Если я позволю себе, то, конечно, смогу понять тебя. Вы ведь, в конце концов, не были женаты, у вас не было детей. Но, видишь ли, я не хочу тебя понимать. Во всяком случае, сейчас. Он мой старший брат, и его страшно обидели. — Ее голос задрожал и на какое-то мгновение стал похож на голос той Полин, которую я знала. — Положа руку на сердце, Элис, если бы ты видела его сейчас, если бы ты видела, как он страдает, то ты бы не… — Она заставила себя остановиться. — Может, когда-нибудь мы сможем снова быть подругами, но я бы сочла, что предала его, если бы стала слушать твою версию этого дела и пытаться представить, что ты должна чувствовать. — Она поднялась. — Не хочу быть справедливой к тебе. На самом деле я хочу ненавидеть тебя.

Я кивнула и тоже поднялась. Я все поняла, конечно, поняла.

— Тогда я соберу кое-какую одежду.

Она опустила голову и пошла в кухню. Я слышала, как она наливает воду в чайник.

В спальне все было как всегда. Я достала с гардероба свой чемодан и положила его открытым на пол. С моей стороны двуспальной кровати лежала наполовину прочитанная мной книга об истории часов. Со стороны Джейка — книга об альпинистах. Я взяла обе и положила в чемодан. Открыла шкаф и стала снимать с плечиков одежду. Руки дрожали, и я не могла как следует ее сворачивать. Хотя я брала немного: не могла представить, как буду носить прежнюю одежду; не могла поверить, что она будет сидеть на мне по-прежнему.

Я заглянула в гардероб, где мои вещи висели вперемешку с вещами Джейка: мои платья рядом с его единственным приличным костюмом, мои юбки и блузки — среди его повседневных рубашек, которые были выглажены и застегнуты на все пуговицы. На паре рубашек были обтрепанные рукава. У меня на глазах выступили слезы, но я яростно смахнула их. Что мне может понадобиться? Я попыталась представить жизнь с Адамом и поняла, что не могу этого сделать. Я могла представить нас только в постели. Я упаковала пару вязаных кофт, несколько пар джинсов и теннисок, два повседневных костюма и все нижнее белье. Я взяла свое лучшее платье без рукавов и пару туфель, оставив все остальное — вещей было так много, все эти походы с Полин, все эти жадные, радостные покупки.

Я сгребла все свои кремы, лосьоны и косметику в чемодан, но заколебалась над украшениями. Многое подарил мне Джейк: несколько пар сережек, миленький кулон, широкий браслет. Я не знала, как будет лучше: взять их или оставить. Я представила, как он, вернувшись домой, увидит, что я забрала и что оставила, и будет размышлять о моих чувствах, основываясь на этих незначительных фактах. Я взяла сережки, которые мне оставила бабушка, и вещи, которые были у меня еще до Джейка. Потом передумала и вытащила из маленького ящичка все.

В углу было собрано белье для стирки, и я выудила оттуда пару вещей. Грязное нижнее белье, валявшееся вокруг, решила не брать. Я вспомнила о своем портфеле, лежавшем под стулом у окна, а также о записной и телефонной книжках. Не забыла и паспорт, свидетельство о рождении, водительские права, страховые полисы и сберегательную книжку, которые лежали в общей пачке с документами Джейка. Я решила оставить картину, которая висела на стене, хотя отец подарил мне ее задолго до того, как мы познакомились с Джейком. Я не собиралась брать с собой ничего из книг и дисков. И я не собиралась торговаться с ним по поводу машины, за которую я шесть месяцев назад внесла залог, а Джейк выплачивал лишь текущие суммы.

Полин сидела на диване в гостиной и пила чай. Она смотрела, как я достала из стола три адресованных мне письма и бросила в портфель. Все, я закончила. У меня был чемодан с одеждой и пластиковый пакет со всякими мелочами.

— Это все? Путешествуешь налегке, да?

Я безнадежно пожала плечами:

— Знаю, что мне вскоре придется все отсортировать как следует. Но не сейчас.

— Значит, все это серьезно?

Я взглянула на нее. Карие глаза, как у Джейка.

— Да, серьезно.

— И Джейку не стоит надеяться, что ты вернешься. Каждый день сидеть дома и ждать, что ты вдруг объявишься?

— Нет.

Мне нужно было скорее убираться оттуда, иначе я разревелась бы. Я пошла к двери, сняв по дороге с крючка шарф. На улице было холодно и темно.

— Полин, ты сможешь сказать Джейку, что я поступлю со всем этим… — я широким жестом обвела комнату, все, что мы вместе нажили, — как он решит?

Он посмотрела на меня, но ничего не ответила.

— Ну, тогда до свидания, — сказала я.

Мы смотрели друг на друга. Я видела — она тоже хочет, чтобы я поскорее ушла. Чтобы вволю наплакаться.

— Да, — сказала она.

* * *

— Должно быть, я выгляжу ужасно.

— Ничего подобного. — Он вытер мне глаза и хлюпающий нос подолом рубашки.

— Прости. Но это так больно.

— Лучшие вещи рождены болью. Конечно, это больно.

В другое время я бы это высмеяла. Я не считаю, что боль необходима и действует облагораживающе. Но я зашла слишком далеко. У меня из груди вырвался очередной всхлип.

— И я так боюсь, Адам. — Он не ответил. — Ради тебя я все бросила. О Боже.

— Я знаю, — сказал он. — Знаю, что ты все бросила.

Мы пошли в ресторанчик за углом. Я была вынуждена держаться за него, словно могла упасть, если лишусь опоры. Мы сели в темном углу и выпили по бокалу шампанского, которое сразу ударило мне в голову. Он положил под столом руку мне на бедро, а я уставилась в меню, пытаясь сфокусировать взгляд. Мы съели филе лосося с грибами и зеленым салатом и выпили бутылку холодного зеленовато-белого вина. Не знаю, радовалась я или пребывала в отчаянии. Всего казалось слишком много. Каждый его взгляд был похож на прикосновение, от каждого глотка вина кровь во мне начинала бурлить. Когда я пыталась порезать еду на тарелке, у меня дрожали руки. Когда он под столом прикасался ко мне, мне казалось, что мое тело вот-вот рассыплется на мелкие части.

— С тобой так уже было? — спросила я, и он покачал головой.

Я спросила, кто у него был раньше, и он некоторое время молча смотрел на меня.

— Об этом трудно говорить. — Я ждала. Если я покинула весь свой мир ради него, то ему по крайней мере придется рассказать мне о своей прежней подружке. — Она погибла, — проговорил он затем.

— Ах. — Я была поражена и напугана. Как я могу соревноваться с мертвой женщиной?

— В горах, — продолжал он, глядя в свой бокал.

— Ты имеешь в виду ту гору?

— Чунгават. Да.

Он выпил еще немного вина и махнул официанту.

— Принесите, пожалуйста, две порции виски.

Их принесли, мы выпили. Я дотянулась через стол до его руки.

— Ты любил ее?

— Не как тебя, — ответил он. Я приложила его руку к своей щеке. Как можно так ревновать к кому-то, кто умер еще до того, как он вообще меня впервые увидел?

— А еще было много женщин?

— Когда я с тобой, то знаю точно, что не было ни одной, — ответил он, и это означало, что, конечно, их было много.

— Почему ты выбрал меня?

Адам, казалось, погрузился в мысли.

— Как это мог быть кто-то другой? — наконец спросил он.

Глава 10

Неожиданно у меня перед совещанием выкроилось несколько минут, и я решилась позвонить Сильвии. Она адвокат, и прежде мне было нелегко до нее дозвониться. Обычно приходилось ждать ответного звонка спустя несколько часов или на следующее утро.

На этот раз она ответила через несколько секунд.

— Элис, это ты?

— Я, — слабым голосом подтвердила я.

— Мне нужно с тобой встретиться.

— Хорошо бы. Но ты уверена?

— Ты сегодня занята? После работы?

Я задумалась. Все внезапно показалось сложным.

— У меня встреча… э-э, кое с кем в городе.

— Где? Когда?

— Звучит как-то глупо… В книжном магазине на Ковент-Гарден. В половине седьмого.

— Мы могли бы встретиться до этого.

Сильвия настаивала. Мы могли бы пораньше уйти с работы и встретиться без четверти шесть в кафе на Сент-Мартин-лейн. Это было не очень удобно. Мне пришлось по новой организовывать циркулярный вызов, который был запланирован загодя, но я явилась без двадцати шесть, запыхавшаяся и взвинченная. Сильвия уже сидела за угловым столиком с кофе и сигаретой. Когда я подошла, она поднялась и обняла меня.

— Я рада, что ты мне позвонила.

Мы уселись, я заказала кофе.

— Я рада, что ты рада, — сказала я. — Я чувствую себя так, словно всех подвела.

Сильвия взглянула на меня.

— Почему?

Этого я не ожидала и оказалась к такому не готова. Я пришла, чтобы получить взбучку, почувствовать себя виноватой.

— Но ведь Джейк…

Сильвия прикурила очередную сигарету и слегка улыбнулась.

— Да, Джейк.

— Ты видела его?

— Да.

— Как он?

— Худой. Опять курит. Иногда молчит, иногда столько говорит о тебе, что никто слова не может вставить. Плаксив. Ты это хочешь услышать? Но он придет в норму. Все приходят. Он не будет страдать всю жизнь. От сердечных ран умирают единицы.

Я сделала глоток кофе. Он был слишком горяч. Я закашлялась.

— Надеюсь. Мне жаль, Сильви, но я чувствую себя так, словно только что вернулась из-за границы и не знаю, что происходит.

Повисла тишина, которая явно смутила нас обеих.

— Как Клайв? — спросила я в отчаянии. — И… как ее?

— Гэйл, — подсказала Сильвия. — Он опять влюблен. А она премиленькая.

Снова молчание. Сильвия задумчиво смотрела на меня.

— Какой он?

Я почувствовала, что краснею, язык словно отяжелел. Я с болью осознала: прежде я не совсем понимала, что это — Адам и я — было тайной, и ни слова об этом не было сказано никому. Мы никогда вместе не появлялись на вечеринках. Никто не видел нас вместе. И вот теперь Сильвия. Сама по себе любопытная, но к тому же, как я заподозрила, посланная в качестве делегата от всей компании за информацией, которую можно обсуждать. У меня возникло желание еще на какое-то время придержать эту информацию. Спрятаться там, где будем только мы вдвоем. Не хотелось, чтобы другие перемывали мне косточки, судачили обо мне, строили предположения. Достаточно было подумать об Адаме и его теле, чтобы по коже начали бегать мурашки. Я вдруг испугалась мысли о повседневности, о том, чтобы быть просто Адамом и Элис, которые где-то живут, сообща владеют какими-то вещами, куда-то вместе ходят. И вместе с тем мне хотелось этого.

— Господи, — сказала я. — Даже не знаю, что сказать. Его зовут Адам и… ну, он совершенно не похож ни на кого, кого я встречала прежде.

— Понимаю, — сказала Сильвия. — Это изумительно вначале, не правда ли?

Я покачала головой:

— Я не о том. Смотри, всю жизнь у меня все более или менее шло по плану. В школе я училась довольно хорошо, меня любили, никогда не обижали или вроде того. С родителями я ладила, не без труда, но… ты сама все знаешь. У меня были хорошие парни, и иногда я бросала их, иногда они меня. Я окончила колледж, получила работу, встретила Джейка, переехала к нему и… Так что же я делала все эти годы?

Красиво очерченные брови Сильвии взлетели вверх. На мгновение показалось, что она разозлилась.

— Жила своей жизнью, как и все мы.

— Или просто скользила по поверхности, ни к чему не прикасаясь, да и не позволяя прикасаться к себе? Можешь не отвечать. Я просто думаю вслух.

Мы пили остывающий кофе.

— Чем он занимается? — спросила Сильвия.

— У него нет работы в том смысле, в каком мы ее себе представляем. Он зарабатывает деньги то там, то тут. На самом деле он альпинист.

Сильвия, как и следовало ожидать, выглядела пораженной.

— Правда? Ты имеешь в виду, он лазит по горам?

— Да.

— Не знаю, что и сказать. Где вы встретились? Не на горе же.

— Просто встретились, — туманно ответила я. — Просто столкнулись друг с другом.

— Когда?

— Несколько недель назад.

— И с тех пор спите вместе? — Я не ответила. — Вы уже съехались?

— Похоже на то.

Сильвия выпустила дым.

— Значит, это у вас по-настоящему.

— Это нечто. Меня это сбило с курса.

Сильвия подалась вперед с плутоватым выражением:

— Тебе следует быть поосторожней. Так всегда бывает вначале. Он становится для тебя всем, завладевает тобой. Он все время хочет трахаться, а для этого ему нужно, чтобы ты постоянно была при нем, вот такие дела…

— Сильвия! — в ужасе проговорила я. — Ради всего святого!

— Но ведь так оно и есть, — развязно заявила она, с удовольствием вступая на знакомую территорию, бесшабашная Сильвия, которая говорит грязные вещи. — Или по крайней мере примерно так. Просто тебе нужно быть осторожной, вот и все. Я не говорю, что этого не следует делать. Наслаждайся. Делай все, безумствуй до тех пор, пока не появится реальный физический риск.

— О чем ты?

Она вдруг чопорно поджала губы.

— Сама знаешь.

Мы заказали еще кофе. Сильвия продолжала меня пытать, пока я не посмотрела на часы и не увидела, что до половины седьмого осталось всего несколько минут. Я схватила сумочку.

— Мне пора, — быстро проговорила я. После того как я расплатилась, Сильвия вместе со мной вышла на улицу.

— Так тебе в какую сторону? Я пойду с тобой, Элис, если ты не против.

— Зачем?

— Мне нужно купить одну книгу, — бесстыдно заявила она. — Ты ведь идешь в книжный магазин, не так ли?

— Прекрасно, — сказала я. — Можешь познакомиться с ним. Я не против.

— Мне просто нужна книга, — сказала она.

Магазин, специализировавшийся на продаже книг о путешествиях и карт, находился всего в двух минутах ходьбы.

— Он здесь? — спросила Сильвия, когда мы вошли.

— Я его не вижу, — сказала я. — Лучше пойди поищи свою книгу.

Она пробормотала что-то невразумительное, и мы стали ходить вдоль прилавков. Я остановилась перед витриной с глобусами. Если он не придет, я всегда могу вернуться в квартиру. Я почувствовала, как меня тронули сзади, а потом меня обняли чьи-то руки, и чей-то нос ткнулся мне в шею. Я обернулась. Адам. Он так меня обнял, что мне показалось, что его руки дважды обвились вокруг меня.

— Элис, — произнес он.

Он отпустил меня, и я увидела, что с ним двое мужчин, оба улыбались. Оба были высокими, как Адам. У одного очень светлые, почти белые волосы, гладкая кожа и выдающиеся скулы. На нем была тяжелая куртка из парусины, которая выглядела так, словно ее носил какой-нибудь рыбак из высоких морей. Другой был темнее, с длинными вьющимися каштановыми волосами. Он был одет в длинное серое пальто, которое доходило ему почти до щиколоток. Адам показал на блондина.

— Это Дэниел, — сказал он. — А это Клаус.

Я пожала их громадные ладони.

— Рад с вами познакомиться, Элис, — с легким поклоном проговорил Дэниел. Он говорил с акцентом, возможно скандинавским. Адам не стал представлять меня, они знали, как меня зовут. Должно быть, он рассказывал им обо мне. Они смотрели оценивающе, еще бы — последняя девушка Адама, — и я отвечала им тем же, заставляя себя выдерживать их взгляды и планируя вскоре новый набег на магазины.

У своего плеча я ощутила чье-то присутствие. Сильвия.

— Адам, это моя подруга Сильвия.

Адам медленно оглядел ее. Взял ее за руку.

— Сильвия, — проговорил он, словно взвешивая это имя в уме.

— Да, — сказала она. — В смысле привет.

Внезапно я увидела Адама и его друзей ее глазами: высокие сильные мужчины, которые выглядели будто выходцы с другой планеты, одетые в странную одежду, красивые, непонятные и пугающие. Она зачарованно смотрела на Адама, но тот вновь перевел взгляд на меня.

— Дэниел и Клаус могут показаться немного не в себе. Они все еще живут по времени Сиэтла. — Он взял мою ладонь и прижал к своему лицу. — Мы собрались за угол. Хочешь с нами? — Последние слова были адресованы Сильвии, и он бросил на нее острый взгляд. Я могла поклясться, что та чуть не подпрыгнула.

— Нет, — проговорила она таким тоном, словно ей предлагали очень заманчивое, но опасное снадобье. — Нет-нет. Мне нужно э-э…

— Ей нужно купить книгу, — сказала я.

— Да, — нерешительно подтвердила она. — И еще кое-что. Мне нужно.

— Тогда когда-нибудь в другое время, — сказал Адам, и мы ушли. Я обернулась и подмигнула Сильвии, словно села в отправляющийся поезд и оставила ее на перроне. Она казалась ошеломленной, охваченной благоговейным ужасом или что-то в этом роде. Когда мы шли, Адам положил мне руку на талию. Мы несколько раз сворачивали, последний поворот привел нас в крошечный переулок. Я вопросительно взглянула на Адама, он нажал на звонок у ничем не примечательной двери, и, когда щеколда открылась, мы поднялись по ступеням и оказались в уютной комнате с баром, очагом и несколькими в беспорядке расставленными столами и стульями.

— Это клуб?

— Да, клуб, — сказал Адам так, словно это было и без слов очевидно. — Садитесь в следующем зале. Я принесу пива. Клаус может рассказать тебе о своей паршивой книге.

Я прошла вместе с Дэниелом и Клаусом в следующую, меньшую по размерам комнату, где тоже было два стола и стулья. За один из них мы сели.

— Что за книга? — спросила я. Клаус улыбнулся.

— Ваш… — Он удержался, чтобы не продолжить. — Это Адам шутит так. Я написал книгу о прошлогодних… событиях на горе. — У него было американское произношение.

— Вы были там?

Он поднял руки. На левой не было мизинца. Отсутствовала также половина безымянного пальца. На правой руке не доставало половины мизинца.

— Мне повезло, — сказал он. — Больше, чем повезло. Адам стащил меня вниз. Спас мне жизнь. — Он снова улыбнулся. — Это я могу сказать, пока его нет в комнате. Когда он вернется, могу продолжить говорить ему, какой он болван.

Адам вошел в комнату с бутылками, потом опять ушел и снова вернулся, на этот раз с тарелками бутербродов.

— Вы все старые друзья? — спросила я.

— Друзья, коллеги, — сказал Дэниел.

— Дэниел зачислен в очередную гималайскую экспедицию на следующий год. Хочет, чтобы я поехал с ним.

— Ты поедешь?

— Думаю, да. — Должно быть, я показалась Адаму встревоженной, так как он рассмеялся. — А что, есть какие-нибудь проблемы?

— Это твоя работа, — сказала я. — Проблем нет. Просто смотри под ноги.

Его лицо стало серьезным, он приблизился ко мне и нежно поцеловал.

— Хорошо, — сказал он, словно я выдержала экзамен. Я сделала глоток пива, откинулась на спинку стула и стала наблюдать за ними, пока они обсуждали веши, которые я едва понимала, — базовое обеспечение, снаряжение и удобные моменты. Или, скорее, не то чтобы я их не понимала, просто я не хотела вникать в детали. Я со жгучим удовольствием смотрела, как Адам, Дэниел и Клаус обсуждают нечто очень важное. Мне нравились технические термины, которых я не понимала, иногда я украдкой вглядывалась в лицо Адама. Его настойчивое выражение что-то мне напоминало, потом я вспомнила, что именно. Такое выражение было у него на лице, когда я впервые его увидела. Когда впервые поняла, что и он меня увидел.

Позже мы легли в кровать, скинув одежду где попало, Шерпа урчал у нас в ногах — кот достался в наследство, но имя ему дала я. Адам спросил меня о Сильвии.

— Что она говорила?

Зазвонил телефон.

— На этот раз ты снимай трубку, — сказала я.

Адам поморщился и снял трубку.

— Алло?

Никто не ответил, и он бросил ее на рычаг.

— И так каждую ночь и каждое утро, — с мрачной улыбкой сказала я. — Кто-то нарочно это делает. Это начинает меня пугать, Адам.

— Возможно, какой-нибудь технический сбой, — сказал он. — Или кто-то хочет поговорить с прежним жильцом. Так что там она говорила?

— Расспрашивала о тебе, — ответила я. Адам хмыкнул. Я поцеловала его, сначала слегка прикусив его пухлую нижнюю губу, потом чуть-чуть сильнее. — Еще она сказала, что я должна этим наслаждаться. Пока мне не нанесут настоящую рану.

Рука, которая ласкала мне спину, внезапно прижала меня к кровати. Я ощутила, как губы Адама шепнули мне на ухо:

— Я сегодня купил крем. Я не хочу ранить тебя. Я просто хочу сделать тебе больно.

Глава 11

— Не двигайся. Оставайся так, как лежишь. — Адам стоял в ногах кровати, глядя на меня через видоискатель «Поляроида». Я смущенно глядела на него. Я лежала поверх простыни, голая. Под одеялом были только ступни. Зимнее солнце слабо пробивалось сквозь задернутые тонкие шторы.

— Я опять уснула? Ты уже давно стоишь?

— Не двигайся, Элис. — От вспышки у меня на мгновение перед глазами забегали круги, послышалось жужжание, и появилась пластиковая карточка, словно камера показала мне язык.

— По крайней мере ты не понесешь проявлять пленку.

— Заложи руки за голову. Вот так. — Он подошел и убрал волосы с моего лица, затем снова отступил. Он был полностью одет, вооружен камерой, на лице выражение невозмутимой собранности. — Раздвинь немного нога.

— Мне холодно.

— Я скоро тебя согрею. Потерпи.

Камера снова ярко вспыхнула.

— Для чего это тебе?

— Для чего? — Он отложил фотоаппарат и присел рядом со мной. Два снимка лежали около меня на кровати. Я смотрела, как на них проявляется мое изображение. Фотографии показались жестокими по отношению ко мне, кожа выглядела воспаленной, какой-то бледной, покрытой пятнами. Мне вспомнились полицейские фотографы в фильмах, работающие на месте преступления, но я постаралась отогнать эту мысль. Он взял мою руку, которая по-прежнему была послушно заложена за голову, и приложил ее к своей щеке.

— Просто мне так захотелось. — Он уткнулся губами в мою ладонь.

Зазвонил телефон, и мы посмотрели друг на друга.

— Не поднимай трубку, — сказала я. — Это опять он.

— Он?

— Или она.

Мы подождали, пока телефон не замолкнет.

— А если это Джейк? — сказала я. — Вдруг это он все время звонит.

— Джейк?

— А кто еще может быть? Ты говоришь, что раньше звонков не было и они начались после того, как здесь поселилась я. — Я посмотрела на него. — Или, может быть, это какой-нибудь приятель?

Адам пожал плечами.

— Может, и так, — сказал он и снова взялся за камеру, но я быстро села.

— Мне пора вставать, Адам. Ты не мог бы принести обогреватель?

Квартира, верхний этаж высокого дома викторианской постройки, была оборудована по-спартански. В ней не было центрального отопления и лишь необходимая мебель. Моя одежда занимала один угол в большом потемневшем шкафу, а вещи Адама были сложены в углу спальни, все еще не распакованные. Ковры были потертыми, шторы тонкими, а на кухне над маленькой плитой висела лампочка без абажура. Мы редко готовили и каждый вечер ели в маленьких, слабо освещенных ресторанчиках, прежде чем вернуться на высокую кровать к горячим объятиям. Я почти ослепла от страсти. Все казалось расплывчатым, нереальным — все, кроме меня и Адама. До сегодняшнего дня я была хозяйкой самой себе, планировала свою жизнь и точно знала, что собираюсь делать. Никакие связи никогда не сбивали меня с пути. Теперь же я ощущала себя беспомощной, потерянной. Я бы бросила все ради того, чтобы почувствовать его руки на своем теле. Иногда, в ранние утренние часы, просыпаясь первой и лежа как неприкаянная в постели незнакомца, пока он еще пребывал в таинственном мире снов, или уходя с работы, когда я еще не видела Адама и не чувствовала его неистощимого восторга, я пугалась. Полное растворение в другом человеке.

Этим утром я пострадала. В зеркало в ванной комнате я увидела, что по моей шее вниз сбегает свежая царапина, а губы распухли. Адам зашел в ванную и встал позади меня. Наши глаза встретились в зеркале. Он облизал палец и провел им по царапине. Я завернулась в одежду и повернулась к нему.

— Кто был до меня, Адам? Нет, не нужно просто пожимать плечами. Я серьезно.

Он минуту помолчал, словно взвешивая возможные варианты.

— Давай договоримся, — проговорил он. Эти слова прозвучали ужасно официально, но в тот момент я считала, что так и должно быть. Обычно детали чьих-то прежних любовных похождений всплывают в ночных исповедях, после занятий любовью, в виде кусочков информации, которые служат знаками близости или доверия. У нас такого не было. Адам протянул мне куртку. — Мы устроим по дороге поздний завтрак, потом мне нужно будет пойти кое-что прикупить. А затем, — он открыл дверь, — мы опять встретимся здесь, и ты сможешь рассказать мне, кто был у тебя, а я расскажу о тех, кто был у меня.

— Обо всех?

— Обо всех.

* * *

— …а до него был Роб. Роб был графиком-дизайнером, он считал себя художником. Он был намного старше меня, и у него была дочь от первой жены. Он был довольно тихим, но…

— Что вы делали?

— Что?

— Что вы с ним делали?

— Ну, знаешь, кино, пабы, прогулки…

— Ты понимаешь, о чем я.

Я понимала, о чем он спрашивает, конечно, понимала.

— Боже, Адам. Было по-разному, как ты понимаешь. Это было много лет назад. Детали я уже не помню… — Ложь, конечно.

— Ты его любила?

Я с тоской вспомнила доброе лицо Роба, некоторые приятные моменты. Я боготворила его — по крайней мере какое-то время.

— Нет.

— Продолжай.

Это начинало тревожить. Адам сидел передо мной, нас разделял стол. Он сцепил пальцы, глаза неотрывно смотрели на меня. Мне всегда было трудно говорить о сексе, не говоря уже об этом допросе.

— Был Лоуренс, но с ним продолжалось недолго, — промямлила я. — Лоуренс был смешным и совершенно безнадежным.

— Ну?

— И Джо, с которым я когда-то работала.

— Вы сидели в одном кабинете?

— Что-то вроде того. Но нет, Адам, мы не занимались этим на ксероксе.

Я нехотя продолжала свой рассказ. Я ожидала, что это будет взаимная эротичная исповедь, которая закончится в постели. Однако все превращалось в холодный, сухой рассказ о мужчинах, имевших и не имевших для меня значение в смысле, о котором я не хотела говорить Адаму за этим столом.

— А до того была школа и университет, ну, ты понимаешь… — закончила я. Мысль о том, что придется вспоминать довольно короткий список парней и одну ночь, проведенную в пьяном беспамятстве, была отвратительна. Я глубоко вздохнула. — Что ж, если тебе так хочется. Майкл. Потом Гарет. И Саймон, с которым я встречалась полтора года, и еще мужчина по имени Кристофер, с которым мы переспали один раз. — Он посмотрел на меня. — Еще один мужчина, чьего имени я так и не узнала, с ним мы занимались любовью на вечеринке, на которую я не хотела идти. Вот.

— Это все?

— Да.

— Значит, с кем ты трахнулась впервые? Сколько тебе тогда было лет?

— По сравнению со своими приятелями я была старушкой. Это Майкл, тогда мне было семнадцать.

— Как это было?

Этот вопрос почему-то меня не смутил. Возможно, потому, что все было так много лет назад и девушка, которой я была, казалась незнакомкой для женщины, которой я стала.

Это было изумительно. Странно. Захватывающе.

— Ужасно, — ответила я. — Больно и неприятно.

Он навалился на стол, но не прикоснулся ко мне.

— Тебе всегда нравилось заниматься любовью?

— Гм, не всегда.

— Тебе когда-нибудь приходилось притворяться?

— Каждой женщине приходилось.

— А со мной?

— Никогда. Господи, нет.

— Трахнемся сейчас? — Он по-прежнему сидел поодаль от меня, выпрямившись на неудобном стульчике.

Я выдавила из себя смешок.

— Нет уж. Теперь твоя очередь.

Он вздохнул, откинулся и начал загибать пальцы, вспоминая свои романы, словно счетовод.

— Перед тобой была Лили, с которой я познакомился прошлым летом. До нее я пару лет встречался с Франсуазой. До нее была… э-э…

— Так сложно вспоминать? — насмешливо спросила я, но голос мой подрагивал. Я надеялась, что он не заметит.

— Нет, не сложно, — возразил он. — Лайза. А до Лайзы была девушка по имени Пенни. — Последовала пауза. — Неплохая альпинистка.

— Сколько времени у тебя продолжалась связь с Пенни? — Я ожидала длинного перечня побед, а не тщательно составленного списка серьезных романов. Я почувствовала, как у меня в душе растет паника.

— Восемнадцать месяцев, где-то так.

— Ого. — Мы посидели в тишине. — Ты был им верен? — заставила я себя спросить. На самом деле я хотела спросить, были ли все его девушки красивыми, красивее, чем я.

Он посмотрел на меня через стол.

— Да что ты. Они не были единственными в своем роде.

— Сколько раз ты им изменял?

— Ну, встречался с другими…

— Сколько раз?

Он нахмурился.

— Давай же, Адам. Один, два, двадцать, сорок или пятьдесят раз?

— Примерно.

— Примерно сорок или пятьдесят?

— Элис, иди ко мне.

— Нет! Нет… это… я чувствую себя ужасно. Мне подумалось, а чем я лучше их? — Мысль поразила меня. — Ты не…

— Нет! — резким голосом ответил он. — Господи, Элис, неужели ты сама не видишь? Неужели не чувствуешь? Сейчас у меня, кроме тебя, никого нет.

— Откуда мне знать? — Я поняла, что кричу. — У меня такое ощущение, что я опоздала на вечеринку! — Его жизнь была наполнена женщинами. У меня не было ни единого шанса.

Он поднялся, обошел столик. Поднял меня со стула и взял в ладони мое лицо.

— Ты же знаешь, Элис, ведь так?

Я потрясла головой.

— Элис, посмотри на меня. — Он заставил меня поднять глаза и заглянул в них, глубоко-глубоко. — Элис, ты будешь мне доверять? Сделаешь для меня кое-что?

— Смотря что, — надулась я, словно капризный ребенок.

— Подожди, — сказал он.

— Где?

— Здесь, — сказал он. — Я вернусь через минуту.

Правда, он отсутствовал не минуту, а несколько минут.

Я едва успела допить чашку кофе, как прозвенел дверной звонок. У него есть ключ, сказала я себе и не пошла открывать, однако он не вошел, а позвонил еще раз. Тогда я вздохнула и спустилась вниз. Я открыла дверь, Адама не было. Внезапно раздавшийся гудок заставил меня подскочить от неожиданности. Я огляделась и увидела, что он сидит за рулем в машине какой-то старой непонятной марки. Я подошла, нагнулась к окну.

— Как тебе?

— Это наша? — спросила я.

— На сегодня. Садись.

— Куда мы поедем?

— Доверься мне.

— Ладно уж. Мне запереть дом?

— Я запру. Мне еще нужно кое-что взять.

Я вполне серьезно подумывала о том, чтобы не послушаться, но все-таки подошла к пассажирскому месту и села в машину. Тем временем Адам вбежал в дом и минуту спустя снова появился.

— Зачем ты ходил?

— За кошельком, — ответил он. — И за этим. — Он бросил на заднее сиденье «Поляроид».

«О Боже…» — подумала я, но ничего не сказала.

* * *

Я бодрствовала достаточно долго, чтобы заметить, что мы выехали из Лондона по дороге Ml, но потом, как всегда в машине, я уснула. Когда на мгновение открыла глаза, то увидела, что мы съехали с шоссе на заросший кустарником пустынный проселок.

— Где мы? — спросила я.

— Это таинственное путешествие, — с улыбкой проговорил Адам.

Я снова провалилась в полузабытье, а когда окончательно проснулась, то заметила старинную саксонскую церковь, возвышавшуюся у дороги среди местности, в остальном ничем не примечательной.

— Эадмунд, который пишется с буквой «а», — сонно проговорила я.

— Он потерял голову, — раздался рядом со мной голос Адама.

— Что?

— Он был королем англосаксов. Викинги захватили его, убили, потом разрубили на куски и разбросали части его тела по всей округе. Подданные не могли отыскать своего короля, и тут произошло чудо. Голова стала кричать: «Я здесь», пока ее не нашли.

— Если бы так же поступали связки ключей. У меня часто возникает желание, чтобы ключи от дома тоже кричали: «Я здесь», — тогда мне не приходилось бы каждый раз выворачивать карманы, чтобы их отыскать.

У развилки дороги стоял богато украшенный и увенчанный орлом памятник времен войны, посвященный летчикам королевских ВВС. Мы свернули направо.

— Вот мы и на месте, — сказал Адам.

Он съехал на обочину и выключил двигатель.

— На каком? — поинтересовалась я.

Адам взял с заднего сиденья камеру.

— Пойдем, — сказал он.

— Мне нужно было захватить ботинки.

— Нам нужно пройти всего пару сотен ярдов.

Адам взял меня за руку, и мы пошли по тропинке прочь от дороги. Потом свернули с тропинки к группе деревьев и стали подниматься по склону холма, скользкого от опавших листьев. Адам был молчалив и задумчив. Я чуть не вздрогнула, когда он заговорил.

— Несколько лет назад я поднимался на К-2, — сказал он. Я кивнула и пробормотала что-то утвердительное, но он, казалось, был погружен в свои мысли. — Многие из великих, по-настоящему великих альпинистов так и не смогли этого сделать, многие великие альпинисты погибли, пытаясь это сделать. Стоя на вершине, я понимал разумом, что это почти наверняка станет моим самым большим достижением как альпиниста, но ничего не чувствовал. Смотрел вокруг, и… — Он сделал пренебрежительный жест. — Я оставался там в течение пятнадцати минут, поджидая Кевина Дойла. Я рассчитывал время, проверял снаряжение, распределял в уме запасы продуктов, обдумывал путь вниз. Поэтому, даже когда я осматривался вокруг, вершина представлялась просто проблемой, которую нужно решить.

— Так ради чего ты это делаешь?

Он нахмурился.

— Нет, ты меня не поняла. Гляди. — Мы выходили из кущи деревьев на покрытое травой пространство, почти вересковую пустошь. — Вот мой любимый пейзаж. — Он обнял меня. — Я здесь уже однажды бывал и думаю, что это один из самых красивых уголков, которые я видел. Мы находимся на одном из самых населенных островов на земле, но вот мы на клочке травы, лежащем в стороне от троп, путей, дорог. Взгляни на это моими глазами, Элис. Посмотри вниз. Церковь, которую мы проехали, так уютно вписывается в местность, словно сама выросла. И посмотри на поля, которые расположены ниже ее, но словно замыкаются вокруг нее: стол из зеленых полей. Подойди и встань тут, у куста боярышника.

Адам аккуратно установил меня на месте, а сам, поглядывая на меня, принялся озирать окрестности, словно стараясь определить точное местоположение. Я ничего не понимала и пребывала в смущении. Как это все связано с десятками его измен?

— И вот здесь ты, Элис, моя единственная любовь, — проговорил он, отойдя назад и разглядывая меня, словно роскошное украшение, которое он выставил в витрине. — Тебе известна история о том, что все мы разделены надвое и всю жизнь заняты поиском своей второй половины. Каждый наш роман, как бы глупо и тривиально это ни звучало, несет в себе частицу надежды на то, что это, быть может, и есть твоя вторая половина. — Его глаза вдруг потемнели, будто поверхность озера, когда на солнце набегает облако. Я поежилась, стоя у куста боярышника. — Они могут заканчиваться очень плохо, так как появляется чувство, что тебя предали. — Он огляделся по сторонам, потом взглянул на меня. — Но с тобой, я знаю…

Я почувствовала, что мне стало трудно дышать, глаза повлажнели.

— Не двигайся, я хочу тебя сфотографировать.

— Господи, Адам, не будь таким странным. Просто поцелуй меня, обними меня.

Он покачал головой и поднес «Поляроид» к лицу.

— Мне хотелось сфотографировать тебя здесь, на этом месте, в тот момент, когда я предложу тебе стать моей женой.

Сверкнула вспышка. Я почувствовала, что меня не держат ноги. Я опустилась на влажную траву, он подбежал и обнял меня.

— С тобой все в порядке?

Была ли я в порядке? Во мне возникло ощущение ни с чем не сравнимой радости. Я поднялась, засмеялась и поцеловала его в губы — крепко, как обещание.

— Это означает «да»?

— Конечно, да, дурачок. Да. Да, да, да.

— Смотри, — сказал он, — вот и она.

И в самом деле, появилась фотография, где я стояла с открытым ртом и выпученными глазами, изображение становилось все четче, цвета глубже, линии резче.

— Вот, — сказал он, передавая фотографию мне. — Всего мгновение, но это тоже обещание. Навсегда.

Я взяла снимок и положила его в сумочку.

— Навсегда, — сказала я.

Адам взял меня за запястье с настойчивостью, которая напугала меня.

— Это правда, Элис? Я отдавал себя и прежде. И обманывался. Потому и привез тебя сюда, чтобы мы могли дать друг другу обет. — Он пристально посмотрел мне в глаза, словно угрожая. — Этот обет важнее любой женитьбы. — Он смягчился. — Я не вынесу, если потеряю тебя. Никогда тебя не отпущу.

Я обняла его. Гладила по голове и целовала его губы, глаза, щеки и впадинку на шее. Я говорила, что принадлежу ему, а он мне. Я ощущала у себя на коже его слезы, горячие и соленые. Моя единственная любовь.

Глава 12

Я написала матери. Для нее это будет большим сюрпризом. Сообщила только, что мы расстались с Джейком. Прежде я даже не упоминала об Адаме. Я написала письмо и Джейку, пытаясь подобрать точные слова. Мне не хотелось, чтобы он услышал об этом от кого-то другого. Я познакомилась со многими друзьями и коллегами Адама — людьми, с которыми он ходил в горы, с кем делил палатку, кочевал, рисковал жизнью, — и где бы мы ни были, я всегда ощущала на себе оценивающий взгляд Адама, от которого зудела кожа. Я ходила на работу, сидела за своим столом, разомлевшая от воспоминаний и от предвкушения предстоящего удовольствия, готовила какие-то бумаги, присутствовала на совещаниях. Я собиралась позвонить Сильвии, Клайву и даже Полин, но почему-то все время откладывала. Теперь нам почти каждый день звонили и молчали. Я привыкла держать трубку на некотором удалении от уха, слушая хриплое дыхание на другом конце провода, а потом без слов, опускать ее на рычаг. Однажды нам в почтовый ящик засунули мокрые листья вперемешку с землей, но мы на это также не обратили внимания. Если время от времени я начинала тревожиться, то беспокойство тут же тонуло в вихре других эмоций.

Я открыла, что Адам великолепно готовит карри. Что телевизор ему докучает. Что ходит он очень быстро. Что он с большой тщательностью ремонтирует одежду — ее было совсем немного, — которую носит. Что он любит небольшие порции солодового виски, хорошее вино и пиво и ненавидит жареные бобы, костлявую рыбу и картофельное пюре. Что его отец еще жив. Что он не читает романы. Что он почти в совершенстве знает испанский язык и говорит на ломаном французском. Что он умеет вязать узлы одной рукой. Что прежде он боялся замкнутых пространств, пока не излечился от этого, проведя шесть дней в палатке в ложбине глубиной два фута на склоне Аннапурны. Что он не нуждается в том, чтобы спать долго. Что отмороженные ноги временами дают о себе знать. Что он любит кошек и певчих птиц. Что у него всегда теплые руки, как бы холодно ни было на улице. Что он не плакал с двенадцати лет, когда умерла его мать, до того дня, когда я согласилась выйти за него замуж. Что он не любит, когда крышки лежат отдельно от посуды и когда остаются открытыми ящики в шкафу. Что он по меньшей мере дважды в день принимает душ и подстригает ногти по несколько раз в неделю. Что он постоянно таскает в кармане бумажные носовые платки. Что он может удерживать меня одной рукой. Что он редко улыбается, смеется. Я просыпалась, а он лежал рядом и смотрел на меня. Я позволяла ему себя фотографировать. Позволяла смотреть на меня, когда принимала ванну, сидела в туалете, делала макияж. Я позволяла ему привязывать себя. Наконец я почувствовала, что меня словно вывернули наизнанку и весь мой внутренний мир, все, что принадлежало только мне, вылезло наружу. Я думала, что очень, очень счастлива, но если это было счастье, значит, никогда прежде я не была счастлива.

* * *

В четверг, через четыре дня после того, как Адам предложил мне стать его женой, и спустя три с того дня, как мы побывали в конторе мэрии, чтобы объявить о своем желании вступить в брак, заполнить необходимые формы и заплатить деньги, мне на работу позвонил Клайв. Я не видела Клайва и не разговаривала с ним с посещения боулинга в тот день, когда ушла от Джейка. Он вежливо и официально поинтересовался, не хотим ли мы с Адамом прийти на вечеринку по случаю тридцатилетия Гэйл. Она состоится завтра, в пятницу, в девять часов, будет угощение и танцы.

Я заколебалась.

— А Джейк будет?

— Да, конечно.

— А Полин?

— Да.

— Они знают, что ты приглашаешь меня?

— Я не стал бы тебе звонить, не обсудив это сначала с ними.

Я глубоко вздохнула:

— Говори адрес.

Я недумала, что Адам захочет пойти, но он меня удивил.

— Конечно, если для тебя это важно, — спокойно, как всегда, сказал он.

Надела платье, которое он мне купил, шоколадно-коричневое из бархата, с длинными рукавами, глубоким вырезом и косой обвивающей юбкой. Впервые за несколько недель я нарядилась. Я поняла, что с того момента, как появился Адам, я ненормально мало обращала внимание на то, что ношу, как выгляжу. Я стала тоньше и бледнее, чем раньше. Мои волосы нуждались в стрижке, а под глазами залегли едва заметные тени. Тем не менее, изучив себя в зеркале перед выходом, я почувствовала, что стала по-своему, по-новому более красивой. Или, может, просто заболела или сошла с ума.

* * *

Квартира Гэйл находилась в большом старом доме на Финсбери-парк. Когда мы приехали, свет горел во всех окнах. Даже с тротуара можно было слышать музыку и смех и наблюдать фигуры людей за раздвинутыми шторами. Я сжала руку Адама.

— Ты думаешь, это хорошая идея? Может, нам не следует идти?

— Давай зайдем ненадолго. Ты встретишься со всеми, кто тебе нужен, потом мы сможем уйти и где-нибудь поесть.

Дверь открыла Гэйл.

— Элис! — Она бурно расцеловала меня, словно мы были старыми подругами, потом принялась изучать Адама, будто не имела представления, кто это такой.

— Адам, это Гэйл. Гэйл, Адам.

Адам ничего не сказал, только взял ее руку и немного подержал в ладони. Она посмотрела на него.

— Сильвия была права. — Она захихикала. Она уже была пьяна.

— С днем рождения, Гэйл, — сухо сказала я, именинница с трудом вновь перевела взгляд на меня.

Комната была полна народу, все держали в руках рюмки с вином или банки с пивом. В углу, вцепившись в свои инструменты, расположился ансамбль музыкантов, но они не играли. Вместо этого музыка гремела из стереопроигрывателя. Я взяла со стола две рюмки, Адаму и себе, плеснула в них немного вина, потом огляделась. Джейк стоял у окна и беседовал с высокой женщиной в поразительно короткой кожаной юбке. Он не заметил, как я вошла, или притворился, что не заметил.

— Элис.

Я обернулась.

— Полин. Рада тебя видеть. — Я придвинулась к ней и поцеловала в щеку, но она не ответила мне. Я смущенно представила Адама.

— Я догадалась, — сказала она.

Адам взял ее под руку и отчетливо проговорил:

— Полин, жизнь слишком коротка, чтобы терять друзей.

Она выглядела ошеломленной, но по крайней мере не утратила дар речи. Я двинулась от них в сторону Джейка. Я должна была с этим покончить. Он уже заметил меня. Он по-прежнему разговаривал с высокой женщиной в юбке, но смотрел на меня. Я подошла.

— Привет, Джейк, — сказала я.

— Привет, Элис.

— Ты получил мое письмо?

Женщина оставила нас одних. Джейк улыбнулся мне и проговорил:

— Боже, как все непросто. Трудно остаться снова одному. Да, я получил твое письмо. По крайней мере ты не стала говорить: «Надеюсь, что мы сможем остаться друзьями».

Я увидела, что Адам в дальнем конце комнаты беседует с Сильвией и Клайвом. Полин была по-прежнему рядом с ним, а он по-прежнему держал ее под руку. Я обратила внимание, как все женщины таращатся на него, понемногу подвигаются к нему поближе, и ощутила укол ревности. Но потом он поднял глаза, наши взгляды встретились, и на его лице появилась смешная кривая усмешка.

Джейк перехватил мой взгляд.

— Теперь мне понятно, почему ты вдруг заинтересовалась литературой об альпинизме, — с горькой улыбкой сказал он. Я не ответила. — Я ощущаю себя полным идиотом. Все происходило у меня под носом, а я и не догадывался. Ах да, мои поздравления.

— Что?

— Когда это произойдет?

— А-а. Через две с половиной недели. — Он поморщился. — Да, и чего ради долго ждать?.. — Я замолчала. Мой голос звучал слишком звонко и радостно. — У тебя все в порядке, Джейк?

Теперь Адам разговаривал только с Сильвией. Он стоял ко мне спиной, а она смотрела на него с так хорошо мне известным восторженным выражением на лице.

— Тебя это больше не касается, — проговорил Джейк немного дрожащим голосом. — Можешь мне кое-что сказать? — Я заметила, что его глаза наполнились слезами. Словно с моим уходом на свет появился новый Джейк — тот, который утратил свою спокойную веселость и насмешливость; который мог запросто расплакаться.

— Что? — Я поняла, что Джейк немного навеселе. Он наклонился ко мне так, что я ощутила на щеке его дыхание.

— Если бы, ну, не он, ты осталась бы со мной и?..

— Элис, нам пора. — Адам сзади обнял меня обеими руками и прижался щекой к моим волосам. Он слишком крепко обнял меня. Я едва могла дышать.

— Адам, это Джейк.

Мужчины не произнесли ни слова. Потом Адам отпустил меня и протянул руку. Джейк сначала не пошевелился; потом с озадаченным видом протянул свою. Адам кивнул.

Мужчина мужчине. Я едва смогла подавить смешок, который пытался вырваться из горла.

— До свидания, Джейк, — смущенно проговорила я. Я едва не поцеловала его в щеку, но Адам отвел меня в сторону.

— Пойдем, любовь моя, — сказал он, уводя меня из комнаты. Я слегка махнула Полин и вышла.

На улице Адам остановился и повернул меня к себе.

— Довольна? — сказал он и безжалостно поцеловал меня. Я просунула руки ему под куртку, под рубашку и прижалась к нему. Когда я оторвалась от него, то увидела Джейка, который все еще стоял у окна и смотрел на улицу. Наши взгляды встретились, он не шелохнулся.

Глава 13

Я постаралась, чтобы вопрос показался спонтанным, хотя много дней готовилась его задать, прорабатывала и перефразировала его в уме. Далеко за полночь мы лежали в кровати, уставшие, сплетясь в темноте, и я почувствовала, что момент наступил.

— Твой друг Клаус, — сказала я. — Он пишет о том, что произошло на Чунга-как-ее-там. Никак не могу запомнить это название.

— Чунгават.

Больше он не сказал ничего. Пришлось его еще пошевелить.

— Он говорил, ты из-за этого на него дуешься.

— Правда?

— А ты дуешься? Не понимаю, в чем тут проблема. Дебора рассказывала мне, как ты себя вел, каким героем себя показал.

Адам вздохнул.

— Ничего я не показал… — Он помолчал. — Никакого героизма не было. Им не следовало там быть, большинству из них. Я… — Он сделал новую попытку. — На такой высоте, в тех обстоятельствах большинство людей, даже тренированных, имеющих опыт пребывания в других условиях, не способны выжить самостоятельно, если ситуация начнет выходить из-под контроля.

— Это твоя вина, Адам?

— Грег не должен был браться за организацию экспедиции, я не должен был идти с ними. Остальные не должны были и мысли допускать, что может быть простой вариант подъема на вершину, подобную той.

— Дебора говорила, что Грег разработал совершенно безопасный способ их проводки на гору.

— Идея была. Потом началась буря, Грег и Клод сломались, и план не сработал.

— Почему?

В его голосе послышалось раздражение. Ему не нравилась моя настойчивость, но я не собиралась отступать.

— Из нас не получилось команды. Только один из клиентов прежде бывал в Гималаях. Они не могли общаться. Тот парень из Германии, Томас, едва мог, черт возьми, связать два слова по-английски.

— А тебе, просто из любопытства, разве не интересно узнать, что Клаус собирается сказать в своей книге?

— Я знаю, что он собирается сказать.

— Откуда?

— У меня есть экземпляр.

— Ну! Ты читал? — спросила я.

— Просмотрел, — почти с презрением бросил он.

— А я думала, книга еще не опубликована.

— Она еще и не опубликована. Клаус прислал мне один из этих сырых, ранних экземпляров… как они называются?

— Сигнальные. Книга у тебя здесь?

— Где-то в сумке.

Я стала целовать ему грудь, живот, потом ниже, пока не насытилась им.

— Я хочу ее прочесть. Ты ведь не против, правда?

* * *

Я сделала для себя правилом никогда не пытаться сравнивать Адама с Джейком. Это казалось последней слабой попыткой сохранить верность Джейку. Но иногда это у меня получалось само собой. Джейк никогда не делал ничего просто так, никогда не выходил за дверь просто так. Он был слишком предусмотрителен и внимателен. Он всегда просил у меня разрешения, сообщал или планировал это загодя и, наверное, спрашивал, не пойду ли я с ним или что я собираюсь делать. Адам был совершенно другим. Большую часть времени он был полностью поглощен мной, горел желанием прикасаться ко мне, целовать, спать со мной или просто смотреть на меня. В другое время он конкретно договаривался со мной, где и когда мы снова увидимся, хватал куртку и исчезал.

На следующее утро он был уже в дверях, когда я вспомнила.

— Книга Клауса, — сказала я. Он нахмурился. — Ты обещал.

Он, не сказав ни слова, прошел в нежилую комнату, и я услышала, что он занялся поисками. Он появился, держа в руках книгу в мягкой светло-голубой обложке, и бросил ее на диван, где я сидела. Я взглянула на обложку: «Хребет вздохов». Клаус Смит.

— Это всего лишь точка зрения одного человека, — сказал он. — Значит, встретимся в «Пеликане» в семь.

И ушел, простучав каблуками по ступеням. Я, как всегда, подошла к окну, чтобы посмотреть, как он выходит из подъезда и переходит дорогу. Он остановился, обернулся и посмотрел вверх. Я послала ему воздушный поцелуй, он улыбнулся и пошел дальше. Я вернулась на диван. Полагаю, у меня была мысль немного почитать, приготовить кофе, принять ванну, однако я три часа не смогла сойти с места. Сначала я шелестела страницами в поисках любимого имени и находила его, искала фотографии, но их не было, так как их должны были поместить лишь в основном тираже. Потом я вернулась к началу, к самой первой странице.

Книга посвящалась участникам экспедиции на гору Чунгават 1997 года. Под посвящением стояла цитата из старой, тридцатых годов, книги об альпинизме: «Давайте мы, те, кто живет там, где воздух насыщен и разум ясен, подумаем, прежде чем станем судить о людях, которые пробираются в страну чудес, в зеркальное королевство на крыше мира».

Зазвонил телефон, несколько секунд я слушала молчание, потом положила трубку. Иногда мне удавалось убедить себя, что я узнаю дыхание, что на другом конце провода находится знакомый человек. Однажды я осторожно спросила: «Джейк?», чтобы услышать какой-нибудь ответ, хотя бы вздох. В этот раз мне было совершенно безразлично: хотелось уединиться с «Хребтом вздохов».

В книге говорилось, что более двадцати пяти миллионов лет назад Гималайские горы (которые «моложе дождевых лесов Бразилии») поднялись складками из-за медленного движения на север праконтинента. Я быстро добралась до описания закончившейся катастрофой британской экспедиции на гору Чунгават, которая была предпринята сразу после Первой мировой войны. Попытка покорить вершину не удалась — майор британской армии сорвался со скалы, увлекая за собой вниз троих спутников, и упал, как сухо поведал Клаус, с высоты трех тысяч метров с непальской территории на китайскую.

Я проглотила пару глав, в которых описывались экспедиции конца пятидесятых и шестидесятых годов, когда Чунгават впервые покорилась людям и потом по ней поднимались по разным маршрутам и разными способами, либо более простыми, либо более трудными, либо более живописными. Это не особенно заинтересовало меня, если не считать того, что внимание привлекли процитированные Клаусом слова «одного неизвестного американского альпиниста шестидесятых годов»: «Гора — как молоденькая цыпочка. Сначала вам хочется просто трахнуть ее, потом вы желаете трахнуть ее несколькими способами, а затем ищете другую. К началу семидесятых Чунгават была оттрахана со всех сторон и больше никого не привлекала».

Было очевидно, что Чунгават для признанных мастеров-альпинистов не представляла собой достаточного интереса с технической точки зрения, но она была красивой, о ней слагали стихи, был написан классический путеводитель, и именно это в начале девяностых годов заронило в голову Грегу Маклафлину его большую идею. Клаус упоминал беседу с Грегом в баре в Сиэтле, где Грег живописал групповые туры на восьмитысячники. Туристы, дескать, будут платить по тридцать тысяч долларов, а Грег и еще несколько профессионалов станут водить их на вершину одной из высочайших гор в Гималаях, с которой им откроется вид сразу на три страны. Грег думал, что станет Томасом Куком Гималаев, и у него был план, как этого добиться. В нем предусматривалось, что каждый проводник протянет по маршруту канаты, которые будут закреплены на колышках и за которые смогут держаться клиенты. Веревки будут протянуты по безопасному маршруту от лагеря к лагерю. За каждый отрезок маршрута, обозначенный канатом определенного цвета, будет отвечать один проводник, и останется только проверить, чтобы у клиентов было нужное снаряжение и чтобы они были надежно прикреплены к маршрутному канату. «Единственная опасность, — сказал он Клаусу, — заключается в том, что можно умереть от скуки». Они были старыми друзьями, и Грег предложил Клаусу вместе пойти в первую экспедицию и помочь в кое-каких организационных вопросах. Клаус не очень распространялся о собственных мотивах. У него с самого начала были сомнения, он с презрением отнесся к мысли превратить альпинизм в развлекательную прогулку, однако предложение принял, так как прежде не бывал в Гималаях.

Клаус довольно язвительно писал о своих спутниках по группе, среди которых были биржевой брокер с Уолл-Стрит и хирург-косметолог из Калифорнии. Но по поводу одного из участников он не язвил. Когда имя Адама появилось впервые, я ощутила волнение:

«Светлым пятном экспедиции был второй проводник Грега, Адам Таллис, долговязый симпатичный неразговорчивый англичанин. В свои тридцать лет Таллис уже один из самых замечательных альпинистов молодого поколения. Для моего спокойствия важно, что у него большой опыт восхождений в Гималайских и Каракорумских горах. Адам, мой давний друг, не из тех, кто бросает слова на ветер, но он явно разделял мои сомнения относительно всей идеи экспедиции. Разница наших положений заключалась в том, что, если все пойдет по незапланированному сценарию, проводникам пришлось бы ставить на кон свою жизнь».

* * *

Потом во мне все снова перевернулось: Клаус описывал, как Адам предложил, чтобы его бывшая подружка, Франсуаза Коле, которая страстно мечтала принять участие в восхождении в Гималаях, отправилась с ними в качестве врача. Грег неохотно согласился взять ее как клиента, правда, с большой скидкой.

В книге было слишком много места уделено (с моей точки зрения) бюрократическим процедурам, спонсорству, соперничеству с другими альпинистами, предварительному пути по Непалу в предгорьях Гималаев. Но потом, словно откровение, впервые появилась гора Чунгават с печально известным хребтом Близнецы. Он вел вниз от седла, расположенного прямо под вершиной, разделяясь надвое и обрываясь с одной стороны пропастью (в которую сорвались британский майор и его спутники), с другой — спускаясь полого. Когда я читала, мне казалось, что я сама нахожусь там, ощущаю, как ярче становится свет, все разреженнее воздух. Вначале были элементы бесшабашности, тосты, молитвы верховному божеству. Клаус написал, что в одной из палаток занимались любовью, что развлекло и поразило шерпов, но тщательно утаил персонажей. Я подумала, уж не Адам ли влез в спальный мешок вместе с ней, кто бы она ни была — может, хирург-косметолог Кэрри Фрэнк. Я уже не сомневалась в том, что Адам спал практически со всеми, кто попадался ему на пути, это подразумевалось само собой. Например, с Деборой, врачом горной экспедиции, которая сейчас живет в Сохо. У нее в глазах было выражение, которое заставило меня подумать, что они, похоже, неплохо побезумствовали. По мере того как они поднимались вверх, от лагеря к лагерю, книга почти перестала быть книгой, а превратилась в лихорадочный сон, галлюцинацию, которой, читая, заражалась и я. Членов экспедиции ослепляла головная боль, они не могли есть, сгибались от желудочных спазмов, даже страдали дизентерией. Они спорили и переругивались. Грега Маклафлина отвлекали административные заботы, он разрывался между обязанностями проводника и оператора тура. За отметкой восемь тысяч метров все замедлилось. Здесь уже не нужно было карабкаться по скалам, но даже малейший подъем требовал огромных усилий. Члены экспедиции постарше тормозили движение остальных, это вызывало недовольство. И при всем том Грега мучила настоятельная потребность привести всех на вершину, чтобы доказать: такая форма туризма вполне жизнеспособна. Клаус писал, что руководитель экспедиции не просто был одержим идеей, но и постоянно бессвязно бормотал о том, что нужно спешить, чтобы добраться до вершины в окошко хорошей погоды в конце мая, прежде чем июнь принесет бури и беды. Потом, когда они разбили лагерь перед вершиной, мрачным, хмурым днем Клаус услышал, как спорят между собой Грег, Адам и Клод Брессон. В тот день сохранилась довольно сносная погода, и экспедиция тронулась вверх по хребту Близнецы по заранее отмеченному укрепленным шнуром маршруту, который проложили Грег и двое шерпов. Все было организовано, как выражался сам Грег, так просто, что с задачей могли справиться даже дети. Шнур Грега был красный, Клода — голубой, Адама — желтый. Клиентам был указан цвет их шнура и предложено идти по нему. После того как они перевалили через хребет и оказались всего в пятидесяти — по вертикали — метрах от вершины, Клаус, который вместе с Клодом замыкал движение своей группы, заметил тучи, зловеще наплывающие с севера. Он обратился к Клоду, тот не ответил. Теперь, вспоминая те события, Клаус не знал, был ли Клод настроен добраться до вершины любой ценой, был ли уже в тот момент болен или просто не услышал его. Они продолжали подъем. Примерно через полчаса погода испортилась, все вокруг покрылось мраком.

Оставшаяся часть книги, в которой описывалось, как он — больной, растерянный, испуганный — пережил произошедшую катастрофу, напоминала горячечный бред. Он ничего не видел и ничего не слышал; время от времени в снежной круговерти возникали и исчезали какие-то тени. Альпинисты пошли через седловину к тому месту, где Клод, теоретически, проложил голубой шнур, который должен был вести их к вершине, но к тому времени уже в нескольких футах ничего не было видно и не слышно ни слова, если только не кричать на ухо. Единственный, кто сохранил ясность ума в этом хаосе, был Адам, его фигуру освещали вспышки молний. Он появлялся из снежной мути, двигаясь вниз, исчезая и снова возникая. Он был везде, поддерживал связь, выводил клиентов к сравнительно защищенному месту на седловине. Главным в тот момент было спасти жизни Грега и явно свалившегося в болезни Клода. С помощью Клауса Адам почти стащил Клода в их последний лагерь. Потом Клаус и Адам вернулись и помогли спуститься Грегу. К этому времени Клаус сам изнемог от усталости, холода и жажды и свалился без чувств в палатке. Адам пошел назад на седловину, чтобы добраться до практически беспомощных клиентов. Он довел первую группу, в которую входили Франсуаза и еще четверо, до начала каната: они должны были на ощупь спускаться в лагерь. Адам оставил их и вернулся ко второй группе. Но когда он подвел ее к месту, укрепленного на склоне шнура уже не было. Его, видимо, сорвало ледяным ветром. Уже начало смеркаться, температура опустилась до пятидесяти градусов ниже нуля. Адам вернул свою вторую партию на седловину. Потом он в одиночку пошел вниз по хребту, чтобы добраться до своего шнура и поискать возможной помощи. Грег, Клод и Клаус были без сознания, и ни единого следа первой группы.

Тогда Адам вернулся наверх, проложил желтый канат и сам свел в лагерь вторую группу. Некоторым из ее членов требовалась срочная медицинская помощь, однако, закончив с ними, он снова вернулся на гребень, один, в темноте, чтобы поискать исчезнувших людей. Все оказалось бесполезно. Поздно ночью Клаус очнулся и, находясь в полубреду, решил, что исчез и Адам. Однако тот вполз в палатку и лишился чувств.

Первую партию удалось обнаружить на следующий день. Произошла трагически простая ошибка. В темноте и буране, да еще при том, что веревки сорвало и унесло в пропасть, они поплелись по другой части хребта Близнецы, где безнадежно и окончательно заблудились, оказавшись на выдающейся в сторону гряде — той, которая обрывалась в пропасть. Тела Франсуазы Коле и клиента-американца Алексиса Хартуняна так и не удалось обнаружить. Должно быть, они сорвались в пропасть, пробиваясь назад к хребту или двигаясь к лагерю, который, как им казалось, находится перед ними. Остальные сбились во тьме в кучку и умирали медленно. Утром их нашли шерпы. Все были мертвы, писал Клаус, за исключением одного: еще одного американца, Пита Папуорта, который снова и снова произносил лишь одно душераздирающее слово: «Помогите». ««Помогите. Помогите», — взывал, — писал Клаус, переживая боль человека, который проспал всю трагедию, — о помощи, которую никто ему оказать не мог».

Я дочитала последние страницы в смятении, почти не в силах дышать, потом легла на диван и, должно быть, проспала несколько часов.

Когда я проснулась, времени почти не оставалось. Я приняла душ и оделась. Поймала такси до «Пеликана», который находился в Холлэнд-парке, хотя пешком добралась бы быстрее. Однако в том состоянии, в каком тогда пребывала, я едва ли вообще нашла бы туда дорогу. Я заплатила водителю и вошла в ресторан. Были заняты только два столика. В одном углу сидел Адам с мужчиной и женщиной, которых я не узнала. Я прошла прямо к ним. Они удивленно посмотрели на меня.

— Простите, — сказала я остальным. — Адам, ты не мог бы выйти со мной на минутку?

Он насторожился:

— Что?

— Просто отойдем. Это очень важно. Займет всего секунду.

Он пожал плечами и, извиняясь, кивнул собеседникам. Я взяла его за руку и вывела на улицу. Как только мы скрылись из поля зрения тех, кто был внутри, я повернулась к нему, взяла в ладони его лицо так, чтобы смотреть ему в глаза.

— Я прочла книгу Клауса, — сказала я. В его глазах загорелась тревога. — Я люблю тебя, Адам. Я так тебя люблю.

Я начала плакать, я ничего не видела, но почувствовала, как он обнял меня.

Глава 14

— У дамы узкая ступня, мистер Таллис. — Он держал мою ногу, словно это был кусок глины, вертел ее в своих худых ладонях.

— Да, так позаботьтесь, чтобы в щиколотке они сидели плотно. Ей не нужны мозоли, договорились?

Мне прежде не доводилось бывать в таких магазинах, хотя я проходила мимо них и заглядывала в их тусклые, дорогие глубины. Я примеряла обувь, меня измеряли. Мои чулки — фиолетовые, истончившиеся — казались поношенными в таком обществе.

— И высокий подъем.

— Да, я обратил на это внимание. — Адам взял в руку другую мою ступню и принялся ее рассматривать. Я почувствовала себя лошадью, которую подковывают.

— Какого рода ботинки вы имеете в виду?

— Ну, так как я не…

— Для пересеченной местности. Достаточно высокие, чтобы поддерживать лодыжку. Легкие, — твердо проговорил Адам.

— Вроде тех, что я сшил для?..

— Да.

— Сшил для кого? — спросила я. Оба не обратили на меня внимания. Я вырвала у них свои ноги и встала.

— Я хочу забрать их к следующей пятнице, — сказал Адам.

— Это же день нашей свадьбы.

— Я и хочу забрать их к тому дню, — сказал он таким тоном, словно это было совершенно очевидно. — И мы сможем в уик-энд отправиться на прогулку.

— О-о, — проговорила я. Я представляла себе двухдневный «медовый месяц» в постели, с шампанским, копченой осетриной и горячими ваннами в промежутках между занятиями любовью.

Адам взглянул на меня.

— В воскресенье я участвую в демонстрационном восхождении в Лэйк-дистрикт, — коротко пояснил он. — Ты можешь пойти со мной.

— Очень соответствует положению жены, — сказала я. — Я имею право голоса?

— Ну давай. Мы спешим.

— Куда мы идем теперь?

— Скажу в машине.

— Какой машине?

Казалось, Адам жил на основе бартера. Его квартира принадлежала другу. Машина, которая была припаркована неподалеку, была собственностью его знакомого по восхождениям. Снаряжение хранилось на чердаках домов различных людей и в других местах. Я не понимала, как он все это может помнить. Было достаточно одного слова, чтобы он получил какую-нибудь случайную работу. И ему почти всегда оказывали услуги, чтобы отплатить за что-то, что он сделал в одной экспедиции или другой. Где-то он предотвратил обморожение, где-то вывел группу из тяжелого положения, где-то проявил хладнокровие во время лавины, кому-то помог в бурю, кому-то спас жизнь.

Теперь я старалась не думать о нем как о герое. Я не хотела быть замужем за героем. Мысль об этом пугала, возбуждала меня и как-то неуловимо и любовно разделяла нас. Я понимала, что со вчерашнего дня, с тех пор как прочла книгу, смотрю на него другими глазами. Его тело, которое, как я полагала всего двадцать четыре часа назад, трахает меня, стало телом, которое выживало там, где никто другой выжить не мог. Его красота, которая соблазнила меня, теперь казалась чудесной. Он как ни в чем не бывало прошел через жидкий суп воздуха на трескучем морозе, избиваемый ветром и обжигаемый болью. Теперь, когда я обо всем узнала, все, что было связано с Адамом, заряжалось его безоглядной и спокойной храбростью. Когда он задумчиво смотрел на меня или прикасался ко мне, я не могла отделаться от мысли, что являюсь предметом страсти, чтобы завоевать который ему пришлось рискнуть собой. И я хотела быть завоеванной — в самом деле. Я хотела, чтобы меня захватили штурмом. Мне нравилось, когда он делает больно, нравилось сопротивляться, а потом сдаваться. Но что потом, когда я буду полностью нанесена на карту и объявлена покоренной? Что тогда будет со мной? Бредя по серой снежной каше к взятой на время машине всего за шесть дней до нашей свадьбы, я не могла не удивляться, как вообще могла прежде жить без одержимости Адама.

— Вот мы и пришли.

Машина оказалась древним черным «ровером» с мягкими кожаными сиденьями и симпатичной приборной доской под орех. Внутри пахло сигаретами. Адам открыл мне дверь, а потом сел за руль с таким видом, словно автомобиль принадлежал ему. Он включил зажигание и влился в поток машин, характерный для субботнего утра.

— Куда мы едем?

— Просто на запад Шеффилда, в Пик-дистрикт.

— Это что, волшебное, таинственное путешествие?

— Навестить моего отца.

* * *

Дом был величественным и одновременно холодным, открытым из-за своего расположения в низине всем ветрам. Он был, думала я, безусловно, красивым, но сегодня мне хотелось уюта, а не суровой простоты. Адам остановил машину возле дома, рядом с ветхими надворными постройками. В воздухе медленно кружились крупные снежинки. Я ожидала, что откуда-нибудь выбежит собака и начнет на нас лаять или появится старый слуга, чтобы встретить нас. Но нас никто не встретил, и у меня возникло тревожное впечатление, что в доме вообще никого нет.

— Он нас ждет?

— Нет.

— Адам, а он вообще знает о нас?

— Нет, поэтому-то мы и здесь.

Он поднялся к двойной передней двери, тихо постучался и открыл ее.

Внутри было холодно и довольно темно. Прихожая представляла собой неприветливый квадрат полированного паркета с дедовскими напольными часами в углу. Адам взял меня за локоть и провел в гостиную, полную старых диванов и кресел. В конце комнаты виднелся камин, в котором, казалось, уже многие годы не разводили огонь. Я плотнее запахнула пальто. Адам снял с себя шарф и обвязал мне шею.

— Мы здесь не задержимся, дорогая, — сказал он.

Холодная кухня с каменным полом и отделанная деревом тоже была пуста, хотя на столе стояла тарелка с крошками и лежал нож. Столовая явно была одной из тех комнат, которыми пользуются раз в год. На круглом полированном столе и на строгом комоде красного дерева стояли новенькие свечи.

— Ты здесь вырос? — спросила я, поскольку не могла представить, что в этом доме когда-либо играли дети.

Адам кивнул и указал на черно-белую фотографию, стоявшую на каминной доске. Мужчина в мундире, женщина в платье и ребенок между ними стояли возле дома. Все выглядели хмурыми и официальными. Родители намного старше, чем я ожидала.

— Это ты? — Я взяла фотографию в руки и поднесла ее к свету, чтобы лучше разглядеть. Ему, должно быть, было лет девять, темные волосы и нахмуренные брови. Руки матери покоятся на его упрямых плечах. — Ты совсем не изменился, Адам, я бы тебя все равно узнала. Какая красивая была у тебя мама.

— Да. Она была красивой.

Наверху все комнаты были изолированными, все односпальные кровати были разобраны, подушки взбиты. На каждом подоконнике стояли букеты, сделанные из давным-давно засохших цветов.

— Где была твоя комната? — спросила я.

— Здесь.

Я осмотрелась: белые стены, желтое со сборками покрывало на кровати, пустой платяной шкаф, картина с унылым пейзажем, маленькое удобное зеркало.

— Но тебя здесь совсем нет, — сказала я. — Ни одного следа от тебя. — На лице Адама появилось легкое раздражение. — Когда ты уехал отсюда?

— Ты имеешь в виду навсегда? Думаю, в пятнадцать лет, хотя меня отправили в школу, когда мне было шесть.

— А куда ты поехал, когда тебе исполнилось пятнадцать?

— То туда, то сюда.

Я начала понимать, что прямыми вопросами от Адама было сложно добиться информации.

Мы вошли в комнату, которая, как сообщил Адам, принадлежала матери. На стене висел ее портрет, и — странная деталь — рядом с засохшими цветами была аккуратно выложена пара шелковых перчаток.

— Твой отец ее сильно любил? — спросила я Адама.

Он немного странно посмотрел на меня.

— Нет, не думаю. Смотри, вот и он.

Я подошла к окну, где стоял Адам. Очень старый мужчина шел по саду в сторону дома. Его седые волосы покрывал снег, плечи тоже белели снегом. На нем не было пальто. Он выглядел таким худым, что казался прозрачным, однако спину держал довольно прямо. У него в руке была палка, но похоже, он пользуется ею, чтобы разгонять белок, которые метались по ветвям старых буков.

— Сколько отцу лет, Адам?

— Около восьмидесяти. Я был поздним ребенком. Моей самой младшей сестре было шестнадцать, когда я родился.

* * *

Отец Адама — полковник Таллис, как он велел мне себя называть, — показался мне тревожно-древним. Его кожа была бледной и тонкой. На руках проступили старческие пятна. Глаза, поразительно голубые, как у Адама, были мутными. Брюки висели на тощем теле. Он, казалось, нисколько не удивился, увидев нас.

— Это Элис, — сказал Адам. — В следующую пятницу я собираюсь жениться на ней.

— Добрый день, Элис, — произнес полковник. — Блондинка, а? Значит, сын мой, ты собираешься жениться. — Его взгляд показался мне почти злым. Потом он снова повернулся к Адаму. — Тогда налей мне немного виски.

Адам вышел из комнаты. Я не знала, что сказать старику, да и он не проявил никакого интереса к разговору со мной.

— Вчера я убил трех белок, — помолчав, вдруг объявил он. — При помощи капканов, знаете ли.

— Ого.

— Да, они паразиты. И плодятся все быстрее. Как кролики. Я застрелил шесть штук.

Адам вошел в комнату, в руках он нес три стакана с янтарной жидкостью. Дал один отцу, другой протянул мне.

— Выпей, и поедем домой, — сказал он.

Я выпила. Я не знала, сколько было времени, знала только, что на улице смеркается. Я не понимала, что мы здесь делаем, пожалуй, мне хотелось бы, чтобы мы вообще не приезжали, если бы не новый для меня образ Адама в детстве: одинокий, рядом с пожилыми родителями, в двенадцать лет потерявший мать, живший в огромном холодном доме. Что за жизнь у него была, когда он рос один с таким-то отцом? От виски у меня загорелось в горле и потеплело в груди, я целый день ничего не ела, и было понятно, что здесь тоже угощения ждать не приходится. Я осознала, что даже не сняла пальто. Что ж, здесь больше нечего делать.

Полковник Таллис тоже выпил свое виски, сидя на диване и не произнеся ни слова. Внезапно его голова откинулась назад, рот слегка приоткрылся, и оттуда вырвался скрипучий храп. Я взяла у него из руки пустой стакан и поставила на стол рядом.

— Пойдем, — сказал Адам. — Пойдем со мной.

Мы опять поднялись наверх в одну из спален. Бывшую комнату Адама. Он закрыл дверь и толкнул меня на узкую кровать. У меня поплыло в голове.

— Ты мой дом, — проговорил он хрипло. — Понимаешь? Мой единственный дом. Не шевелись. Не двигайся ни на дюйм.

Когда мы спустились вниз, полковник уже наполовину проснулся.

— Уже уезжаете? — спросил он. — Приезжайте еще.

* * *

— Съешь еще пастушьего пирога, Адам.

— Нет, спасибо.

— Или салата. Пожалуйста, съешь еще салата. Я знаю, что приготовила слишком много. Всегда так трудно рассчитать количество, правда? Именно поэтому нужен холодильник.

— Нет, спасибо, больше никаких салатов.

Моя мать раскраснелась и на нервной почве стала говорливой. Отец, всегда молчаливый, не говорил почти ничего. Он сидел во главе стола и расправлялся с ленчем.

— Вина?

— Не нужно, спасибо.

— Элис, когда была маленькой, очень любила мой пастуший пирог, правда, дорогая? — Мама была в отчаянии. Я ей улыбнулась, но не смогла придумать, что ответить, потому что в отличие от нее, когда я нервничаю, напрочь теряю дар речи.

— Правда? — Лицо Адама неожиданно просветлело. — А что еще она любила?

— Меренги. — Мать с видимым облегчением вздохнула, она нашла тему для разговора. — Свиные шкварки. И еще мои ежевичные и яблочные пироги. Банановое пирожное… Она всегда была стройной, но вы даже не поверите, сколько она могла съесть.

— Очень даже верю.

Адам положил руку мне на колено. Я почувствовала, что краснею. Отец важно прокашлялся и открыл рот, чтобы что-то сказать. Рука Адама пробралась мне под подол юбки и ласкала верхнюю часть бедра.

— Все кажется немного неожиданным, — объявил отец.

— Да, — поспешно согласилась мать. — Нам очень приятно, конечно, очень приятно, и я уверена, что Элис будет счастлива, к тому же это ее жизнь, и она сама знает, что делать. Однако мы думаем, к чему такая спешка? Если вы уверены друг в друге, почему бы не подождать, а потом…

Рука Адама переместилась выше. Его уверенный большой палец оказался у меня в промежности. Я сидела не шевелясь, сердце колотилось, все тело трепетало.

— Мы поженимся в пятницу, — сказал он. — Это внезапно оттого, что и любовь приходит внезапно. — Он довольно нежно улыбнулся матери. — Понимаю, что с этим непросто свыкнуться.

— И вы не хотите, чтобы мы пришли, — прочирикала она.

— Дело не в том, что мы не хотим, ма, но…

— Двое свидетелей с улицы, — спокойно произнес он. — Два незнакомых человека, так что на самом деле там будем только мы с Элис. Так нам хочется. — Адам повернулся ко мне всем корпусом, и я почувствовала себя так, будто он раздевает меня прямо перед родителями. — Правда?

— Да, — тихо согласилась я. — Да, мама.

* * *

В моей бывшей спальне, музее моего детства, он брал в руки каждый предмет, словно ключ к разгадке. Пропуски в бассейн. Старый плюшевый медведь с оторванным ухом. Стопка потрескавшихся пластинок. Теннисная ракетка, по-прежнему стоящая в углу рядом с корзинкой для бумаг, которую я стащила в школе. Коллекция ракушек. Фарфоровая статуэтка, которую подарила бабушка, когда мне было шесть лет. Шкатулка, отделанная изнутри розовым шелком, где лежали одни бусы из бисера. Он зарылся лицом в мой старый махровый халат, который, как и раньше, висел на двери. Развернул школьную фотографию 1977 года и быстро нашел мое лицо, неуверенно улыбавшееся из второго ряда. Он нашел и снимок, где я была вместе с братом, когда нам было пятнадцать и четырнадцать лет, и стал внимательно его рассматривать, нахмурившись и отвернувшись от меня. Он прикасался ко всему, проводил пальцами по всем поверхностям. Он трогал пальцами мое лицо, изучая каждую морщинку, каждое пятнышко на нем.

Мы шли пешком вдоль реки, по заледеневшей глине, слегка касаясь друг друга руками, отчего у меня по позвоночнику пробегали электрические разряды. Ветер дул в лицо. Мы, как по команде, остановились и стали смотреть на медленную коричневую воду, в которой мерцали пузырьки, появлялись частицы мусора и неожиданные чмокающие водоворотики.

— Теперь ты моя, — сказал он. — Моя собственная любовь.

— Да, — сказала я. — Да. Я твоя.

* * *

Полусонные, мы вернулись домой в воскресенье поздно вечером. Когда мы вошли, я ощутила что-то на коврике под ногой. Это был коричневый конверт без имени и адреса. На нем было только написано «Квартира 3». Наша квартира. Я открыла конверт и достала оттуда листок бумаги. На нем было начертано толстым фломастером: «Я ЗНАЮ, ГДЕ ВЫ ЖИВЕТЕ».

Я передала листок Адаму. Он взглянул на него и скорчил рожу.

— Надоело звонить по телефону, — сказала я.

Я привыкла к звонкам, раздававшимся днем и ночью, к молчанию в трубке. Это показалось совсем другим делом.

— Кто-то приходил сюда, — сказала я. — Просунул это под дверь.

Адама, казалось, это не смутило.

— Так поступают агенты по недвижимости, не правда ли?

— Может, стоит позвонить в полицию? Просто смешно терпеть это и ничего не предпринимать.

— И что мы скажем? Что кто-то знает, где мы живем?

— Мне кажется, что обращаются к тебе.

Лицо Адама стало серьезным.

— Надеюсь, что так.

Глава 15

Я взяла на работе недельный отпуск.

— Нужно приготовиться к свадьбе, — со значением сообщила я Майку, хотя готовить, собственно, было нечего.

Мы собирались сочетаться браком утром, в ратуше, которая походила на дворец диктатора вроде Сталина. Я надену бархатное платье, которое мне купил Адам («И ничего под него», — проинструктировал он меня), и мы зазовем двух прохожих с улицы в качестве свидетелей на церемонии. В полдень поедем в Лэйк-дистрикт. Он сказал, что у него есть одно местечко, чтобы мне показать. Потом мы вернемся домой и пойдем работать. Может быть.

— Ты заслужила отпуск, — с готовностью заявил Майк. — Последнее время ты работала очень напряженно.

Я удивленно взглянула на него. На самом деле я едва ли вообще работала.

— Да, — солгала я. — Мне нужно отдохнуть.

До пятницы предстояло успеть сделать несколько дел. Первое я откладывала уже давно.

* * *

Джейк по договоренности был дома, когда я появилась у него с взятым напрокат микроавтобусом, чтобы забрать оставшиеся вещи. Я не особенно в них нуждалась, но мне не хотелось, чтобы они оставались в той квартире, словно однажды я могла вернуться к прошлой жизни и вновь надеть эту одежду.

Он приготовил мне чашку кофе, а сам остался на кухне, нарочито склонившись над пачкой документов, на которые, я была уверена, он едва ли смотрит. Он побрился и надел голубую рубашку, которую я ему подарила. Я все время смотрела в сторону, стараясь не видеть его усталого, умного, знакомого лица. Как я могла подумать, что это он звонит или присылает анонимные записки? Все мои варварские мысли исчезли напрочь, и я просто ощущала подавленность и некоторую грусть.

Я старалась быть как можно более деловой. Сложила одежду в пластиковые пакеты, завернула в газету фарфоровую статуэтку и положила все это в специально купленные картонные коробки. Сняла с полок книги, сделав так, чтобы пустот на их месте не было заметно. Я погрузила в автобус даже стул, на котором сидела, будучи студенткой, старый спальный мешок и некоторые компакт-диски.

— Можно, я оставлю цветы? — спросила я Джейка.

— Если ты считаешь, что так лучше.

— Да. И если я что-нибудь пропустила…

— Я знаю, где ты живешь, — сказал он.

Повисла тишина. Я проглотила остывший кофе, потом сказала:

— Джейк, мне очень жаль. Мне нечего больше сказать, кроме того, что мне очень жаль.

Он пристально посмотрел на меня, потом слабо улыбнулся.

— Со мной все будет в порядке, Элис, — проговорил он затем. — Сейчас мне плохо, но все будет в порядке. А с тобой будет все в порядке? — Он приблизил ко мне свое лицо. — Будет?

— Не знаю, — сказала я, отстраняясь. — Я ничего не могу поделать.

Я было подумала о том, чтобы поехать к родителям и оставить у них все ненужные мне вещи, но раз уж я не хотела, чтобы мои вещи ждали меня у Джейка, то пусть они не ждут меня нигде. Я начинала новую жизнь, с чистого листа. У меня возникло головокружительное ощущение того, что я сжигаю за собой все мосты. Я остановилась у первой же комиссионки и отдала ошеломленному клерку все: книги, одежду, статуэтку, компакт-диски и даже стул.

* * *

Еще я договорилась о встрече с Клайвом. Он позвонил мне на работу и настоятельно попросил встретиться до моей свадьбы. Мы увиделись в среду на ленче в темной маленькой таверне в Клеркенвелле. Мы неловко расцеловались, как воспитанные малознакомые люди, уселись за столик у очага и заказали по артишоковому супу и бокалу домашнего вина.

— Как Гэйл? — спросила я.

— О, возможно, хорошо. Мы в последнее время редко встречаемся.

— Хочешь сказать, что у вас все кончено?

Он печально усмехнулся, на мгновение стал тем Клайвом, которого я знала так хорошо и перед которым все время чувствовала неловкость.

— Да, видимо. Боже, ты ведь знаешь, Элис, я безнадежен в отношениях с женщинами. Влюбляюсь, а когда дело принимает серьезный оборот, то пугаюсь.

— Бедная Гэйл.

— Я хотел поговорить не об этом. — Он угрюмо погрузил ложку в густой зеленый суп.

— Ты хотел поговорить со мной об Адаме, я права?

— Точно. — Он отпил немного вина, снова помешал суп, потом заговорил: — Теперь, когда мы встретились, прямо не знаю, как это сказать. Я не буду про Джейка, ладно? Это… да, ты помнишь, я видел Адама и уверен, что рядом с ним все мужчины в комнате показались ничтожными. Но ты уверена в том, что делаешь, Элис?

— Нет, но это ничего не значит.

— В каком смысле?

— В буквальном: это ничего не значит. — Я обнаружила, что впервые после встречи с Адамом мне захотелось рассказать, что я чувствую по отношению к нему. — Видишь ли, Клайв, я просто по уши в него влюблена. Тебя когда-нибудь хотели так страстно, чтобы…

— Нет.

— Это было похоже на землетрясение.

— Ты раньше высмеивала меня за такие слова. Ты использовала слова «доверие» и «ответственность». Ты раньше говорила, — он ложкой указал на меня, — что только мужчинам свойственно говорить «просто так случилось» или «это было похоже на землетрясение».

— Каких слов ты ждешь от меня?

Клайв взглянул на меня с явно клиническим интересом.

— Как вы познакомились?

— Увидели друг друга на улице.

— И все?

— Да.

— Выпросто увидели друг друга и тут же прыгнули в постель?

— Да.

— Это просто похоть, Элис. Ради похоти ты не можешь перечеркнуть всю свою жизнь.

— Отцепись, Клайв. — Он, похоже, принял это как разумный ответ. Поэтому я продолжила: — Он для меня все. Я для него сделаю все, что угодно. Это как наваждение.

— И ты называешь себя ученым.

— Так оно и есть.

— Почему у тебя такой вид, словно ты вот-вот заплачешь?

Я улыбнулась:

— Я счастлива.

— Ты не счастлива, — сказал он. — Ты выбита из седла.

* * *

Еще я договорилась о встрече с Лили, хотя сама не знала зачем. Для меня в офисе была оставлена записка: «Для Элис». Возможно, она не знала моего полного имени.

«Мне нужно поговорить с тобой о мужчине, которого ты у меня украла, — гласила записка, которую мне тут же нужно было выбросить. — Это срочно и должно остаться в тайне. Не говори ему». Она написала номер своего телефона.

Я подумала о послании, которое подкинули нам под дверь. Бумага была другая, почерк — мелкий и убористый, похожий на ученический. Совершенно другой, но что это могло значить? Любой может изменить почерк. Я поняла, что мне хотелось, чтобы это оказалась Лили, а не Джейк. Следовало сразу же показать записку Адаму, но я этого не сделала. Я убедила себя в том, что у него и без того довольно забот. В скором времени должна была выйти книга Клауса. Адаму уже позвонили два журналиста, пожелав взять у него интервью «о том, каково быть героем». Они задавали вопросы о Греге и его моральной ответственности за смерть альпинистов-любителей, которых тот повел в горы и оставил умирать. Адам презрительно отнесся к слову «герой» и просто отказался комментировать поведение Грега. Однако я часто слышала, как они с Клаусом обсуждали эту тему. Клаус упирал на закрепленный на маршруте шнур. Хотя ему не хотелось выступать в качестве судьи, но как мог Грег поступить так неосторожно? Адам снова и снова отвечал, что на высоте свыше восьми тысяч метров люди не способны отвечать за свои действия.

— Господи, мы все там потеряли голову, — сказал он.

— Но ты ведь не потерял, — вмешалась я, а оба мужчины повернулись и посмотрели на меня мягко и покровительственно.

— Мне повезло, — в глубокой печали ответил он. — А Грегу — нет.

Я не поверила. И я по-прежнему думала, что там, в горах, произошло нечто, о чем он мне не хотел рассказывать. Иногда я наблюдала за ним ночью. Он спал, положив одну руку мне на бедро, другую закинув за голову. Рот слегка приоткрыт, губы при дыхании немного шевелятся. Какие сновидения затягивают его туда, куда я не могу последовать за ним?

Как бы там ни было, я решила встретиться с Лили, не сказав об этом Адаму. Быть может, мне просто хотелось посмотреть, какая она; может, я хотела сравнить себя с ней или заглянуть в прошлое Адама. Я позвонила ей, и она низким хриплым голосом быстро предложила приехать в четверг утром к ней на квартиру в Шепардз-Буш. За день до свадьбы.

* * *

Разумеется, она была красивой. У нее были серебристые волосы, которые выглядели натуральными и как будто немного грязноватыми, и фигура модели. На бледном треугольном лице выделялись широко посаженные огромные серые глаза. На ней были вытертые джинсы и, несмотря на суровую погоду, неряшливая футболка, открывавшая безупречную талию. Босые ноги были изящными.

Я смотрела на нее и жалела о том, что пришла. Мы не стали обмениваться рукопожатиями или что-нибудь в таком роде. Она провела меня в свою квартиру в полуподвале. Когда она открыла дверь, я даже попятилась. Крошечная сырая квартира походила на мусорную свалку. Повсюду была разбросана одежда; тарелки были свалены в раковине и стояли грязными стопами на кухонном столе; посредине комнаты — вонючий кошачий туалет. Везде валялись журналы или вырезки из журналов. Большая кровать, которая стояла в углу гостиной, представляла собой ворох покрытых пятнами простыней и старых газет. На подушке стояла тарелка с остатками бутерброда, рядом недопитая бутылка виски. На стене — увидев это, я чуть не убежала — висела громадная черно-белая фотография Адама, он на ней был очень серьезным. Как только я увидела ее, то сразу же начала замечать другие следы присутствия Адама. Несколько снимков, явно вырванных из книг об альпинистах, стояли на каминной доске, и на всех был он. К стене был пришпилен пожелтевший газетный лист, с которого глядела фотография Адама. У кровати была выставлена фотография: Адам и Лили. Он обнимал ее рукой, она восхищенно смотрела на него снизу вверх. Я на мгновение закрыла глаза и пожалела, что здесь негде присесть.

— У меня немного не прибрано, — заметила Лили.

— Это точно.

Мы обе продолжали стоять.

— Это была наша кровать, — пояснила она.

— Понятно, — сказала я, глядя на кровать. Меня чуть не вырвало.

— Я не меняла белье с тех пор, как он ушел. Я еще чувствую его запах.

— Послушайте… — Я говорила с трудом, потому что ощущала себя так, словно попала в жуткий сон и не могу оттуда выбраться. — Вы сообщили, что срочно хотите что-то мне рассказать.

— Ты украла его у меня, — продолжала она, словно я ничего не сказала. — Он был мой, а ты пришла и уперла его у меня из-под носа.

— Нет, — возразила я. — Нет. Он выбрал меня. Мы выбрали друг друга. Простите меня, Лили. Я не знала о вашем существовании, но как бы там ни было…

— Ты просто сломала мне жизнь, даже не подозревая обо мне. — Она осмотрела свою разгромленную квартиру. — Тебе было на меня наплевать. — Ее голос сел. — И что теперь? — спросила она с вялым ужасом в голосе. — Что мне теперь делать?

— Послушайте, я думаю, мне просто следует уйти, — сказала я. — Это не поможет никому из нас.

— Смотри, — сказала она и сняла с себя майку. Она стояла белая и стройная. У нее были маленькие груди с крупными коричневыми сосками. Я не могла отвести от нее глаз. Потом она повернулась. Синевато-багровые рубцы опоясывали ее спину. — Это он сделал, — торжествующе заявила Лили. — Что теперь скажешь?

— Мне пора идти, — повторила я, пригвожденная к месту.

— Чтобы показать, как он меня любит. Он оставил на мне эту отметину. А тебе он такое делал? Нет? Но он сделал это мне потому, что я принадлежу ему! Он просто не может выбросить меня на помойку.

Я шагнула к двери.

— Это не все, — сказала она.

— Мы завтра поженимся. — Я открыла дверь.

— Это еще не все, что он…

Мне в голову пришла мысль.

— Вы знаете, где он живет?

Она выглядела озадаченной.

— В каком смысле?

— До свидания.

Я захлопнула дверь у нее перед носом и выбежала на улицу. Даже выхлопные газы после квартиры Лили, казалось, пахли чистотой.

* * *

Мы вместе приняли ванну и тщательно вымыли друг друга. Я мылила шампунем ему волосы, он — мне. На поверхности плавала теплая пена, воздух был насыщен паром и ароматами. Я осторожно побрила ему лицо. Он расчесал мне волосы, придерживая их одной рукой, чтобы мне не было больно, когда попадались спутанные места.

Мы насухо вытерли друг друга. Зеркало запотело, но он сказал мне, что сегодня утром нет нужды смотреться в зеркало, достаточно его глаз. Он не позволил мне накраситься. Я надела платье на голое тело и влезла в туфли. Он натянул на себя джинсы и черную футболку с длинными рукавами.

— Готова? — спросил он.

— Готова, — ответила я.

— Теперь ты моя жена.

— Да.

— Все хорошо? Не дергайся.

— Да.

— А так?

— Нет… да. Да.

— Ты меня любишь?

— Да.

— Навсегда?

— Навсегда.

— Скажи, если захочешь, чтобы я остановился.

— Да. Ты меня любишь?

— Да. Навсегда.

— Боже, Адам. Я умру ради тебя.

Глава 16

— Сколько еще идти? — Я старалась, чтобы голос звучал ровно, но он вырвался задушенным всхлипом, а от сделанного мной усилия заболела грудь.

— Всего-то около восьми миль, — сказал Адам, поворачиваясь ко мне. — Если сможешь идти чуть быстрее, то мы должны добраться туда до того, как начнет смеркаться. — Он невозмутимо взглянул на меня, потом развязал рюкзак, в котором нес свои и мои вещи, вынул термос. — Выпей чашку чаю с шоколадом, — сказал он.

— Спасибо. Немного медового месяца, дорогой. А мне-то хотелось четырехспальной кровати и шампанского. — Я взяла затянутой в перчатку рукой пластиковую чашку. — Мы уже прошли большую часть кручи?

— Милая, это прогулка. Подниматься будем там.

Я дернула шеей, чтобы посмотреть, куда он показывает. Ветер полоснул меня по лицу, обжег щеку.

— Нет, — сказала я. — Может, ты и будешь. А я нет.

— Ты устала?

— Устала? О нет, совсем нет, меня закалили мои походы до станции метро. У меня мозоли от новых ботинок. Икры огнем горят. В боку колет, как будто туда воткнули нож. У меня нос отваливается от холода. Пальцы онемели. И еще я боюсь этой чертовой высоты. Я остаюсь здесь. — Я села в мелкий снег и засунула себе в рот два холодных, твердых квадратика шоколада.

— Здесь? — Адам оглядел местность: вересковая пустошь, обрамленная зубчатыми горами. И летом здесь явно нечасто ходили пешком… и уж, конечно, никто сюда не придет в эту субботу в конце февраля, когда обледенелая трава торчала смерзшимися пучками, несколько голых деревьев склонялось на ветру, а наше дыхание клубочками пара поднималось в серое небо.

— Ну ладно. Я не останусь здесь. Просто расшумелась.

Он присел рядом со мной и расхохотался. Думаю, тогда я впервые услышала, как он смеется по-настоящему.

— Я женился на слабачке, — сообщил он, словно это была самая смешная вещь на свете. — Всю жизнь лазаю по горам, а женился на женщине, которая не способна подняться на пологий холм, чтобы не заныть!

— Да, а я вышла замуж за человека, который тащит меня в пустыню, а потом смеется, когда я оказываюсь в трудном положении и чувствую себя растерянной, — рассердилась я.

Адам встал и поднял меня на ноги. Он поправил мне перчатки, чтобы между ними и рукавами куртки не было зазора, вынул из рюкзака шарф и обмотал мою шею. Он покрепче завязал мне шнурки, чтобы ботинки не болтались на ноге.

— А теперь, — сказал он, — попытайся войти в ритм. Не торопись. Ты раньше торопилась. Найди свой шаг и иди. Пусть дыхание будет ровным. Не смотри вперед по ходу, просто переставляй ноги одну за другой, пока это не покажется похожим на медитацию. Готова?

— Да, капитан.

Мы друг за другом шли по тропе, которая становилась все круче, пока мы практически не стали карабкаться по ней вверх. Адам, казалось, идет налегке, хотя он обогнал меня всего на несколько секунд. Я не пыталась догнать его, но старалась точно следовать его наставлению. Левая, правая; левая, правая. Из носа потекли сопли, глаза слезились. Ноги болели и, казалось, налились свинцом. Я заставляла себя считать в уме. Я пыталась петь про себя старую песенку о химических элементах, с которой выступала на вечере в колледже. «Вот сурьма, мышьяк, алюминий, селен…» — что там дальше? Хотя на пение все равно не хватало дыхания. Время от времени я спотыкалась о мелкие камни или о корни ежевики. Я так и не ощутила медитации, но я шла, вскоре колики в боку превратились в легкую боль, руки согрелись, а воздух стал казаться свежим, а не жгучим.

На вершине одного из холмов Адам заставил меня остановиться и оглядеться.

— Такое впечатление, что мы одни на всей земле, — сказала я.

— Вот в чем смысл.

Смеркалось, когда мы прямо под собой увидели небольшую хижину.

— Чья она? — спросила я, когда мы спускались к ней. Из полумрака возникали очертания огромных камней и чахлых деревьев.

— Это хижина альпинистов и путешественников. Она принадлежит клубу альпинистов Британии. Его члены могут здесь останавливаться. У меня с собой ключ. — Он похлопал по боковому карману куртки.

Внутри было очень холодно, никаких признаков комфорта. Адам зажег большую керосиновую лампу, свешивавшуюся с одной из балок, и я увидела по периметру комнаты узкие деревянные полки, которые должны были служить кроватями, пустой очаг, небольшую емкость с водой и единственным краником.

— Вот это?

— Угу.

— Где же туалет?

— Там. — Он показал за дверь, где виднелось покрытое снегом пространство.

— Ах. — Я села на жесткую кровать. — Как уютно.

— Подожди минутку.

В углу стояли несколько больших ящиков с дровами и сучьями. Он пододвинул один из них к очагу и начал откалывать щепки от небольших поленьев, строя из них шалашик над несколькими смятыми кусками газеты. Затем разместил поверх сучья покрупнее, чиркнул спичкой и поджег бумагу. Огонь немедленно принялся лизать дрова. Сначала пламя было ярким, но не давало тепла, однако вскоре оно стало достаточно жарким, чтобы заставить меня подумать о том, чтобы снять куртку и перчатки. Хижина была небольшой по размерам и с хорошей герметизацией: через полчаса или около того она прогрелась.

Адам отстегнул от нижней части рюкзака маленькую газовую плитку, развернул ее, зажег. Он наполнил водой из емкости помятый медный чайник и поставил на огонь. Он также вытряхнул из рюкзака два спальных мешка, расстегнул их так, что они превратились в два пуховых одеяла, и расстелил перед очагом.

— Садись, — пригласил он. Я сняла куртку и присоединилась к нему у огня. Со дна рюкзака он достал бутылку виски, затем длинную палку салями и один из тех хитрых перочинных ножей, которые могут служить отвертками, открывалками для бутылок и компасами. Я смотрела, как он нарезает салями большими кусками и укладывает на промасленную бумагу. Он свинтил с бутылки пробку и протянул ее мне.

— Класс, — сказала я.

Я отпила виски и взяла пару кусков салями. Было примерно семь часов вечера, стояла мертвая тишина. Никогда в жизни я не знала тишины, подобной этой, такой глубокой и абсолютной. За незанавешенным окном разливалась чернильная темнота, если не считать булавочных головок подмигивающих звезд. Мне захотелось пописать. Я встала и прошла к двери. Когда я открыла ее, морозный ветер буквально ударил меня, словно взрывная волна. Я закрыла дверь за собой и пошла в ночь. Меня заставило поежиться ощущение того, что мы совершенно одни — и что теперь мы всегда будем одни. Я услышала, как Адам вышел из хижины и закрыл дверь. Почувствовала его руки, обнявшие меня сзади и прижавшие к большому теплому телу.

— Ты опять замерзнешь, — сказал он.

— Не знаю, нравится ли мне все это.

— Пойдем внутрь, любовь моя.

* * *

Мы выпили еще виски и смотрели на пляску языков огня в очаге. Адам подбросил еще несколько поленьев. Теперь было довольно жарко, в маленькой комнатке чудесно Пахло сгорающими дровами. Долгое время мы молчали и не прикасались друг к другу. Когда наконец он положил руку мне на предплечье, у меня будто вспыхнула кожа. Мы разделись отдельно, наблюдая друг за другом. Голые, сели, скрестив ноги, друг против друга, и наши взгляды встретились. Я ощущала странную робость. Он поднял мою руку с новеньким золотым колечком на безымянном пальце, поднес к губам и поцеловал.

— Ты веришь мне? — спросил он.

— Да. Или: нет, нет, нет.

Он передал мне бутылку с виски, и я сделала глоток, чувствуя, как внутри растекается жидкий огонь.

— Я хочу сделать с тобой нечто, чего никто раньше никогда не делал.

Я не ответила. Мне казалось, что это какой-то сон. Кошмар. Мы целовались, но очень нежно. Он провел пальцами по моей груди, затем по животу. Я гладила его по спине. Мы очень осторожно обнимали друг друга. С одной стороны моему телу было слишком жарко от огня, с другой ощущался холод. Он сказал, чтобы я легла на спину, и я повиновалась. Должно быть, я выпила слишком много виски и съела слишком мало салями. Мне казалось, что меня подвесили над пропастью где-то в холодной-холодной тьме. Я закрыла глаза, но он повернул мою голову к себе и сказал:

— Смотри на меня.

На его лице лежали тени; я была в состоянии различать лишь отдельные части его тела. Все начиналось так нежно и лишь постепенно вылилось в жестокость; мало-помалу переросло в боль. Я вспомнила Лили и ее искромсанную спину. Внутренним взглядом я видела Адама высоко в его горах, среди ужаса и смерти. Как я очутилась здесь, в этой жуткой тишине? Почему я позволяю ему проделывать это со мной и кем стану после того, как позволю ему это? Я снова зажмурила глаза, и на этот раз он не стал требовать, чтобы я их открыла. Он положил руки мне на шею и сказал:

— Теперь не двигайся, не бойся.

Потом начал ее сдавливать. Я хотела сказать, чтобы он прекратил, но почему-то не сказала, не смогла. Я лежала на спальных мешках у огня, в темноте, а он давил меня сверху. Я сомкнула веки, руки безвольно лежали вдоль тела: это был мой ему свадебный подарок, мое доверие. Отсвет огня плясал на моем лице, мое тело корчилось под ним, словно я полностью утратила контроль над собой. Я чувствовала, как кровь с ревом циркулировала по моему телу; сердце бешено колотилось; в голове гудело. Это уже не было ни удовольствием, ни болью. Я находилась не здесь, а где-то в совсем другом мире, где исчезали все границы. О Господи. Он должен сейчас остановиться. Должен остановиться. Темнота наплывала из-за ярких линий чистого восприятия.

— Все хорошо, Элис. — Он звал меня назад. Его большие пальцы убрались с моего горла. Он наклонился и поцеловал мне шею.

Я открыла глаза. Я чувствовала себя больной, усталой, печальной и побежденной. Он посадил меня, прижал к себе. Волна тошноты отхлынула, но горло сильно болело и хотелось плакать. Еще хотелось домой. Он взял бутылку виски, сделал глоток, потом поднес ее к моим губам и стал потихоньку, как маленькой, вливать жидкость в меня. Я снова упала на спальные мешки, он укрыл меня. Я какое-то время лежала, глядя на огонь, а он сидел рядом и перебирал мои волосы. Пока Адам подкармливал огонь, я незаметно погрузилась в сон.

В какой-то момент ночью я проснулась, он лежал возле меня, теплый и сильный. Человек, от которого я теперь зависела. Огонь погас, хотя угли еще мерцали. Левая рука, которая высунулась из-под спального мешка, совсем замерзла.

Глава 17

— Нет, — сказал Адам и тяжело опустил кулак на крышку стола, отчего стаканы подпрыгнули и зазвенели. Все, кто находился в пабе, оглянулись. Адам, казалось, этого не заметил; он утратил всякое представление о том, что моя мать называла общественными приличиями. — Не желаю давать интервью никакой дерьмовой журналистке.

— Послушай, Адам, — успокаивающе начал Клаус. — Я понимаю, что ты…

— Я не хочу говорить о том, что произошло там, на склоне. Это в прошлом, кончено, этого больше нет. У меня нет никакого желания вновь проходить через это гребаное месиво даже для того, чтобы помочь тебе продать эту твою книгу. — Он повернулся ко мне: — Скажи ему.

Я пожала плечами, глядя на Клауса:

— Он не хочет этого, Клаус.

Адам взял мою руку, прижал ее к своему лицу и закрыл глаза.

— Если ты дашь всего одно, то…

— Он не хочет, Клаус, — повторила я. — Неужели ты не способен услышать, что тебе говорят?

— О'кей, о'кей. — Он поднял руки, показывая, что сдается. — Как бы там ни было, у меня для вас обоих свадебный подарок. — Он наклонился и достал из холщовой сумки у своих ног бутылку шампанского. — Я, э-э, желаю вам удачи и большого счастья. Выпейте это как-нибудь в кровати.

Я поцеловала его в щеку. Адам выдавил смешок и сел на свой стул.

— Хорошо, ты выиграл, одно интервью. — Он встал и протянул мне руку.

— Уже уходите? Дэниел сказал, что может появиться позже…

— Мы собираемся выпить в кровати это шампанское. — Я тоже встала. — Оно не может долго ждать.

* * *

Когда я на следующий день возвратилась с работы, журналистка уже была у нас. Она сидела напротив Адама, их колени почти соприкасались, а на столе стоял включенный магнитофон. У нее на коленях лежал блокнот, но она ничего не записывала. Вместо этого изучающе смотрела на Адама и кивала головой в такт его словам.

— Не обращайте на меня внимания, — сказала я, когда она начала вставать. — Налью себе чашку чаю и исчезну. Не хотите выпить? — Я сняла пальто и перчатки.

— Виски, — сказал Адам. — Это Джоанна из «Партиси-пант». А это Элис. — Он взял меня за руку и притянул к себе. — Моя жена.

— Рада познакомиться, Элис, — сказала Джоанна. — Ни в одной статье не говорится, что вы поженились.

Проницательные глаза пристально взглянули на меня из-за тяжелой оправы.

— Никто об этом не знает, — сказал Адам.

— Вы тоже занимаетесь альпинизмом? — спросила Джоанна.

Я засмеялась:

— Вовсе нет. Я не взбираюсь даже по ступеням, когда есть лифт.

— Наверное, странное ощущение, когда ждешь внизу, — продолжала она. — Тревожишься за него.

— Мне пока не приходилось ждать, — беспечно заявила я, выходя, чтобы поставить чайник. — К тому же у меня есть своя собственная жизнь, — добавила я, удивившись тому, что сейчас это стало ложью.

Я снова подумала о нашем медовом месяце длиной в один уик-энд в Лэйк-дистрикт. То, что произошло между нами в той хижине — его жестокость по отношению ко мне с моего разрешения, — все еще беспокоило меня. Я пыталась слишком много не думать об этом; это стало сумеречной зоной моего сознания. Я отдалась в его руки и в течение нескольких секунд, когда лежала под ним, думала, что он убьет меня, и все-таки не сопротивлялась. Часть меня была поражена ужасом, другая — возбуждена.

Когда я стояла у чайника, одним ухом слушая интервью, то заметила свернутый клочок бумаги с жирными черными буквами. Я развернула его, заранее зная, чего ожидать. «Я НЕ ДАМ ТЕБЕ ПОКОЯ», — было написано на листке. При виде этих букв у меня по телу забегали мурашки. Я не понимала, почему мы уже давно не обратились в полицию. Было похоже, что мы заставили себя привыкнуть к этому, словно угрозы представлялись грозовыми тучами, которые мы принимали как неизбежное. Я подняла глаза и увидела, что Адам наблюдает за мной, поэтому улыбнулась, порвала записку на мелкие клочки и пренебрежительно бросила их в корзину для мусора. Он с одобрением слегка кивнул мне и снова переключился на Джоанну.

— Вы рассказывали о последних нескольких часах, — снова насела на Адама Джоанна. — У вас было какое-нибудь предчувствие катастрофы?

— Если вы имеете в виду, думал ли я, что все те люди погибнут там, наверху, то нет, конечно, нет.

— В какой момент вы поняли, что все идет не так, как надо?

— Когда все пошло не так, как надо. Элис, не подашь мне виски?

Джоанна заглянула в свой блокнот и сделала еще попытку:

— А что насчет закрепленных маршрутных шнуров? Как я понимаю, Грег Маклафлин и другие руководители экспедиции проложили шнуры разных цветов, которые вели по хребту к вершине. Но в какой-то момент последний отрезок шнура оказался отвязанным, что, видимо, и сбило альпинистов с пути.

Адам долгим взглядом смотрел на нее. Я принесла ему большую порцию виски.

— Не хотите немного, Джоанна? — спросила я. Она покачала головой и стала ждать ответа Адама. Я плеснула себе виски на дно стакана и выпила одним глотком.

— Как, по-вашему, это случилось?

— Откуда, черт возьми, мне знать? — наконец бросил он. — Было дьявольски холодно. Налетела буря. Все были не в себе. Ничто не работало, и никто. Я не знаю, что случилось со шнуром, остальные тоже. Теперь вам хотелось бы кого-то обвинить, не так ли? — Он выплюнул часть виски обратно в стакан. — Вы хотите написать красивый лаконичный рассказ о том, как такой-то повел группу людей к смерти. Так вот, леди, там, в смертельной зоне, так не бывает. Там нет ни героев, ни злодеев. Мы просто люди, которые ползут по горе в то время, как клеточки их мозга осыпаются одна за другой.

— В книге утверждается, что вы — герой, — возразила Джоанна, которую совершенно не смутила его вспышка. Адам промолчал. — И еще, — продолжала она осторожно, — там есть некий намек на то, что руководитель экспедиции должен нести некоторую ответственность. Грег.

— Можешь принести еще, Элис? — Адам протянул мне свой стакан. Беря стакан, я наклонилась и поцеловала его. Я раздумывала, в какой момент мне следует попросить Джоанну уйти.

— Как я понимаю, Грег сейчас в плохом состоянии. Что это, чувство вины, как вы думаете?

И опять Адам промолчал. Он на мгновение закрыл глаза и откинул голову. Он выглядел очень уставшим.

Она предприняла очередную попытку:

— Вы не считаете, что все путешествие было ненужным риском?

— Это очевидно. Погибли люди.

— Вы не жалеете о том, что из гор пытаются сделать бизнес?

— Жалею.

— И тем не менее участвуете в этом.

— Да.

— Одна из погибших, — сказала Джоанна, — была вам очень близка. Ваша бывшая девушка, помнится.

Он кивнул.

— На вас, видимо, ужасно подействовало то, что вы не сумели спасти ее?

Я передала Адаму вторую порцию виски, и он обнял меня за талию, когда я наклонилась к нему.

— Не уходи, — произнес он так, словно имел в виду наши отношения в целом. Я присела на подлокотник его кресла и положила руку на его спутанные волосы. Он некоторое время оценивающе смотрел на Джоанну. — О чем, черт побери, вы думаете? — наконец спросил он. И вскочил с кресла. — Мне кажется, с вас довольно, а вам не кажется?

Джоанна даже не пошевелилась, лишь проверила, работает ли магнитофон.

— Вам удалось это преодолеть? — настаивала она. Я потянулась и выключила магнитофон, а она взглянула на меня.

Наши глаза встретились, и она кивнула — одобрительно, как мне показалось.

— Преодолеть. — Его голос дрогнул. Потом он заговорил совершенно другим тоном. — Хотите, я раскрою вам мою тайну, Джоанна?

— Буду рада.

Я могла поклясться, что так оно и было.

— У меня теперь есть Элис, — заявил он. — Элис меня спасет. — Он издал довольно скрипучий смешок.

Теперь уже встала Джоанна.

— Последний вопрос, — сказала она, надевая пальто. — Вы продолжите ходить в горы?

— Да.

— Почему?

— Потому что я альпинист. Вот кто я. — Его язык немного заплетался. — Я люблю Элис и лазаю по горам. — Он прижался ко мне. — Вот в чем я вижу благодать.

* * *

— Я беременна, — сказала Полин. Мы гуляли в Сент-Джеймс-парке под руку, но по-прежнему ощущали некоторую неловкость. Это была ее идея встретиться, а мне этого не очень хотелось. Вся моя прежняя жизнь казалась далекой, почти нереальной, словно тогда это был кто-то другой, а не я. В той жизни я любила Полин и зависела от нее; в этой жизни места такой крепкой дружбе уже не было. Идя в то морозное субботнее мартовское утро на встречу с Полин, я поняла, что отложила нашу дружбу до какого-нибудь дождливого дня. Я решила, что смогу к ней вернуться, но не сейчас. Мы гуляли по парку, пока не стало смеркаться, осмотрительно избегая тем, по которым раньше мы могли говорить друг с другом в большей или меньшей степени откровенно.

— Как Джейк? — спросила я, а она, слегка поморщившись, ответила, что хорошо.

— Как твоя новая жизнь? — задала она вопрос без особого интереса, а я не стала особенно распространяться.

А теперь я остановилась и положила руки на ее худенькие плечи.

— Прекрасная новость, — сказала я. — Давно?

— Восемь или девять недель. Достаточно, чтобы начало постоянно тошнить.

— Я очень за тебя рада, Полин. Спасибо, что поделилась со мной.

— Как же не поделиться, — официальным тоном ответила она. — Ты моя подруга.

Мы вышли на улицу.

— Мне туда, — сказала я. — Неподалеку отсюда встречаюсь с Адамом.

Мы с облегчением расцеловались, и я свернула в неосвещенный переулок. Как только я вошла в него, передо мной возник высокий молодой человек и, прежде чем я успела осознать, что у него мертвенно-бледное лицо и ярко-рыжая копна волос, сорвал у меня с плеча сумочку.

— Ой! — вскрикнула я и кинулась за ним. Я вцепилась в сумочку, хотя в ней почти ничего не было, и потянула на себя. Он резко повернулся ко мне лицом. На левой щеке у него виднелась татуировка в виде паутины, а горло пересекала линия с надписью «Режь здесь». Я ударила ногой ему по голени, промахнулась и ударила снова. Вот так, это, должно быть, больно.

— Пусти, сука, — зарычал он. Ручки сумки впились мне в ладонь, потом выскользнули у меня из руки. — Глупая гребаная сука. — Он размахнулся и ударил меня по лицу. Я попятилась и схватилась за щеку. У меня по шее струилась кровь. Его рот был открыт, и я увидела толстый фиолетовый язык. Он снова замахнулся. Боже, сумасшедший! Помнится, я подумала, что он, возможно, человек, который присылал записки с угрозами, наш преследователь. Потом я зажмурила глаза: пусть все скорее закончится. Удара не последовало.

Я открыла их опять и увидела, словно во сне, что у него в руке нож. Он был направлен не на меня — на Адама. Потом я увидела, как Адам опустил свой кулак на лицо нападавшего. Тот закричал от боли и выронил нож. Адам снова ударил, удар пришелся на шею мужчины. Что-то хрустнуло. Потом нанес удар в живот. Татуированный попятился; его левый глаз был весь в крови. Я увидела лицо Адама: оно окаменело, на нем не было никакого выражения. Он еще раз ударил вора и отошел, дав мужчине упасть на землю. Тот улегся у моих ног, скуля, схватившись за живот.

— Прекрати! — выдохнула я. Собралась небольшая кучка зевак. Тут была и Полин; ее рот округлился от ужаса.

Адам пнул его ногой в живот.

— Адам. — Я вцепилась в его руку. — Ради Бога, остановись, ну пожалуйста. Довольно.

Адам посмотрел на корчившееся на мостовой тело.

— Элис хочет, чтобы я остановился, — сказал он. — Только поэтому я не буду продолжать. Иначе убил бы за то, что ты осмелился к ней прикоснуться. — Он поднял с земли мою сумочку, потом повернулся ко мне и взял мое лицо в свои ладони. — У тебя кровь, — заметил он. И слизнул часть крови с моего лица. — Дорогая Элис, из-за него у тебя течет кровь.

Я, как в тумане, видела, как собираются люди, как они разговаривают, спрашивают друг у друга, что случилось. Адам обнимал меня.

— Сильно болит? С тобой все в порядке? Взгляни на свое прекрасное лицо.

— Да. Да. Я не знаю. Думаю, да. С ним все в порядке? Что он?..

Я перевела взгляд на человека, лежавшего на земле. Тот шевелился, но едва-едва. Адам не обращал на него никакого внимания. Он вынул из кармана носовой платок, послюнил и стал вытирать ссадину у меня на щеке. Неподалеку от нас взвыла сирена, и за плечом Адама я увидела полицейскую машину, за которой следовала «скорая».

— Прекрасная работа, приятель. — Здоровенный мужчина в длинном плаще подошел и пожал Адаму руку. — Уберите этого. — Я глядела на них, пораженная, а они пожимали друг другу руки. Это был какой-то кошмар, фарс.

— Элис, с тобой все в порядке? — Это была Полин.

— Да.

Полицейские уже были вокруг. Подъехала машина. Произошел один из тех инцидентов, на которые они должны реагировать. Полицейские наклонились над лежащим, подняли его на ноги и куда-то повели.

Адам снял с себя куртку и набросил мне на плечи. Пригладил мне волосы.

— Пойду поищу такси, — сказал он. — Полиция может подождать. Оставайся на месте. — Он повернулся к Полин. — Присмотрите за ней. — И убежал.

— Он мог его убить, — сказала я Полин.

Та странно посмотрела на меня.

— Он и вправду обожает тебя, да? — спросила она.

— Но если бы он…

— Он спас тебя, Элис.

* * *

На следующий день журналистка Джоанна снова позвонила. Она прочла о драке в вечерней газете, и это событие должно было повернуть интервью другой стороной, совершенно другой. Она просто хотела, чтобы мы оба прокомментировали его.

— Отвали, — нежно пробурчал Адам и передал трубку мне.

— Каково чувствовать себя, — спросила она меня, — замужем за мужчиной такого типа, как Адам?

— Какого такого типа?

— Ну, героя, — сказала она.

— Прекрасно, — ответила я, однако знала совершенно точно, каково это.

* * *

Мы лежали в полутьме рядом друг с другом. Щеку саднило. Сердце у меня бешено колотилось. Неужели я так и не привыкну к нему?

— Отчего ты боишься?

— Прикоснись ко мне, пожалуйста.

Оранжевый свет уличных фонарей проникал в спальню сквозь тонкие шторы. Мне было видно его лицо, его красивое лицо. Я хотела, чтобы он обнял меня так крепко, чтобы я растворилась в нем.

— Сначала скажи, чего ты боишься.

— Боюсь потерять тебя. Ну же, положи руку вот сюда.

— Перевернись, вот так. Все будет хорошо. Я никогда не покину тебя, а ты меня. Не закрывай глаза. Смотри.

Позднее мы почувствовали голод, так как в тот вечер ничего не ели. Я соскользнула с высокой кровати на холодный пол и надела рубашку Адама. В холодильнике нашлось немного пармской ветчины, горстка залежавшихся грибов и кусок твердого сыра. Я покормила Шерпу, который выписывал восьмерки вокруг моих голых ног, а потом приготовила нам огромный сандвич на тонком, слегка зачерствевшем итальянском хлебе. В маленьком ящике у двери — вообще-то он предназначался для бакалеи, но мы использовали его не по назначению — нашлась бутылка красного вина, которую я открыла. Мы поели в постели, расположившись на подушках и засыпав все вокруг крошками.

— Дело в том, — сказала я с полным ртом, — что я не привыкла к тому, что люди ведут себя таким образом.

— Каким образом?

— Избивают кого-то из-за меня.

— Но он тебя ударил.

— Я думала, ты хочешь его убить.

Он налил мне еще стакан вина.

— Я разозлился.

— Не говори. У него был нож, Адам, разве ты этого не видел?

— Нет. — Он нахмурился. — Ты предпочла бы, чтобы я был из тех, кто вежливо просит прекратить? Или бежит за полицией?

— Нет. Да. Не знаю…

Я вздохнула и откинулась на подушки, вялая после занятий любовью и вина.

— Скажешь мне что-то?

— Может быть.

— Там, в горах, что-то случилось?.. Я имею в виду, ты покрываешь кого-то?

Адам, похоже, не удивился моему вопросу и не разозлился. Он даже не взглянул на меня.

— Конечно, покрываю, — сказал он.

— Когда-нибудь расскажешь об этом?

— Это никому не нужно знать, — ответил он.

Глава 18

Несколько дней спустя я спустилась, чтобы взять почту, и обнаружила еще один коричневый конверт. На нем не было штемпеля, зато красовалась надпись: «Для миссис Адам Таллис».

Я тут же открыла его, прямо в общем коридоре, чувствуя, как циновка у дверей покалывает ноги. Бумага была та же и почерк тот же, правда, немного мельче, так как текст был длиннее:

ПОЗДРАВЛЕНИЯ СО СВАДЬБОЙ, МИССИС ТАЛЛИС. НЕ ЗАБЫВАЙ ОГЛЯДЫВАТЬСЯ.

P.S. ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОДАЕШЬ СВОЕМУ МУЖУ ЧАЙ В ПОСТЕЛЬ?

Я отнесла записку Адаму и положила на кровать прямо у его лица. Он прочел с мрачным выражением.

— Наш корреспондент не знает, что я оставила девичью фамилию, — заметила я, стараясь говорить беззаботно.

— Зато знает, что я лежу в постели, — сказал Адам.

— Что это значит? Чай?

Я прошла на кухню и открыла буфет. Там было всего две упаковки чая в пакетиках — кенийского для Адама и лапсан сучунг в яркой упаковке для меня. Я выложила их на стол.

Внешне пакеты выглядели вполне нормально. Я заметила, что Адам встал у меня за спиной.

— Почему я должна подавать тебе чай в постель, Адам? Может, это как-то связано с кроватью? Сахар?

Адам открыл холодильник. Там на дверце стояли две бутылки молока, одна наполовину пустая, вторая непочатая. Он вынул обе. Я заглянула в шкафчик под раковиной и обнаружила там большой красный пластиковый таз. Взяла у Адама бутылки.

— Что ты делаешь? — спросил он.

Я вылила в таз первую бутылку.

— Похоже на молоко, — сказала я. Потом открыла вторую бутылку и начала выливать жидкость из нее.

— Это… о Боже.

В молоке были какие-то маленькие темные крошки, они постепенно всплывали на поверхность. Насекомые, мухи, пауки, их было много. Я аккуратно поставила бутылки на пол и вылила содержимое таза в раковину. Мне пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы меня не вырвало. Сначала я испугалась, потом разозлилась.

— Здесь кто-то был! — крикнула я. — Они, черт их побери, были в этой квартире.

— Г-м-м? — с отсутствующим видом произнес Адам, словно думая о чем-то совершенно другом.

— Кто-то проник сюда.

— Нет, здесь никого не было. Это молоко. Они поставили бутылку на лестницу после того, как оно было доставлено.

— Что нам делать? — спросила я.

— Миссис Таллис, — задумчиво сказал Адам. — Это нацелено против тебя. Будем звонить в полицию?

— Нет, — громко ответила я. — Пока не будем.

* * *

Я поймала его, когда он вышел из подъезда с кейсом в руке.

— Зачем ты так поступаешь со мной? Зачем?

Он отшатнулся от меня как от ненормальной.

— Какого черта?..

— Не подсовывай мне это дерьмо, Джейк! Теперь я знаю, что это ты. Я долго обманывала себя, что это кто-то другой, но при этом знала, что это твоя работа. Кому еще знать, что я боюсь всяких насекомых?

— Элис. — Он попытался положить руку мне на плечо, но я стряхнула ее. — Успокойся, люди подумают, что ты спятила.

— Просто скажи, какого черта ты подложил этих вонючих пауков мне в молоко. Это месть?

— Теперь уже я думаю, что ты спятила.

— Ну, давай рассказывай. Что ты еще приберег для меня в рукаве? Хочешь потихоньку свести меня с ума?

Он взглянул на меня, и от этого окаменевшего взгляда я почувствовала дурноту.

— Если тебя интересует мое мнение, — веско произнес он, — у тебя уже поехала крыша. — И, резко развернувшись на каблуках, зашагал по улице прочь от меня.

* * *

Адам не проявлял большого интереса, но всю следующую неделю каждый раз, проходя мимо газетного киоска, я проверяла, не напечатали ли они статью. В следующее воскресенье она появилась. Она сразу же бросилась мне в глаза, маленькая фотография горы в рамке на первой странице с надписью: «Карьеризм: горы и деньги. Читайте во втором разделе». Я быстро раскрыла газету, чтобы просмотреть, что написала Джоанна. Оказалось, что статья занимает несколько страниц, слишком много, чтобы одолеть на месте. Я купила газету и принесла ее домой.

Адам уже ушел. В тот момент меня это порадовало. Я приготовила себе кофе. Мне хотелось удобно устроиться и уделить статье столько времени, сколько она заслуживает. Целую страницу занимала большая фотография ярко освещенной солнцем горы Чунгават, возвышавшейся на фоне голубого неба. Под фотографией помещался текст, взятый в рамку подобно объявлению агента по недвижимости: «Сдается одна вершина Гималайских гор, 30 000 фунтов. Никакого опыта не требуется». Меня снова пленила одинокая красота горы. Бывал ли Адам на вершине? Да, не на самой вершине… Я открыла газету и просмотрела. Четыре страницы. Были фотографии: Грег, Клаус, Франсуаза, очень красивая в толстых башмаках, отметила я, ощутив укол ревности. Была еще пара альпинистов, которые погибли. Конечно, фотография Адама, но к тому времени я уже привыкла видеть его изображения. Была также карта и две диаграммы. Я сделала глоток кофе и принялась за чтение.

На самом деле сначала я совсем не читала. Просто скользила глазами по тексту, высматривая, какие имена упоминаются и как часто. Имя Адама появлялось главным образом в конце. Я прочла конец статьи, чтобы удостовериться, что там нет никаких новых пугающих сведений. Их не было. Успокоившись, я вернулась к началу и стала читать внимательно. Джоанна рассказала историю, которую я уже знала из книги Клауса, но с другой точки зрения. Версия трагедии на Чунгават, изложенная Клаусом, была отягчена его личными ощущениями восторга, неудачи, восхищения, краха иллюзий, страха, которые смешались воедино. Я уважала его за то, что он откровенно признался в смятении, которое возникло там во время бури, когда умирали люди, и в своей неспособности вести себя так, как ему хотелось бы.

Джоанна рассматривала происшедшее как поучительную историю о разлагающем влиянии денег и культа героев. С одной стороны, существуют героические люди, которые нуждаются в деньгах; с другой — существуют люди богатые, которые хотят лазить по труднодоступным горам, или, скорее, хотят потом рассказывать, что поднимались на такие горы, поскольку остается под вопросом, забирались ли они туда в прямом смысле слова. Ничто из этого для меня не было новостью. В статье главной трагической фигурой оказался Грег, с которым ей встретиться не удалось. Начав статью с ужасных событий на склоне Чунгават, которые, как их ни описывай, вызывали у меня дрожь, Джоанна вернулась к разговору о прежней карьере Грега. Его достижения действительно впечатляли. Это касалось не только вершин, которые он покорил — Эверест, К-2, Маккинли, Аннапурна, — но и того, каким образом он поднимался на них: зимой, без кислорода, с минимумом снаряжения.

Джоанна, несомненно, тщательно изучила содержание газет. В восьмидесятых годах Грег был альпинистом-мистиком. Главные пики были привилегией, которую завоевывают годами подготовки. К началу девяностых он явно переменил свои взгляды: «Я был в числе тех, кто считал, что альпинизм — удел избранных, — цитировались его слова. — Теперь я демократ. Альпинизм — это захватывающая вещь. Я хочу сделать его доступным для всех». Для всех, сухо комментировала Джоанна, кто в состоянии выложить 30 000 долларов. Грег познакомился с дельцом по имени Пол Молинсон, и они вместе создали компанию «Пик Экспириенсез». В течение трех лет они водили докторов, юристов, арбитров, наследниц на вершины, которые до настоящего времени были недосягаемы ни для кого, кроме отборных групп опытных альпинистов.

Джоанна особо выделила одного из погибших членов экспедиции на Чунгават, Алексиса Хартуняна, брокера с Уолл-Стрит. Она процитировала слова одного злого на язык (анонимного) альпиниста: «Этот человек совершил несколько восхождений мирового значения. Даже в полете фантазии его нельзя было назвать альпинистом, и все же он рассказывал всем о том, что «сделал» Эверест, словно тот был не выше автобусной остановки. Что ж, он узнал, что это такое на самом деле».

Отчет Джоанны о происшедшем на горе был просто очищенной от эмоций версией рассказа Клауса, который сопровождался схемой прохождения закрепленной на западном гребне веревки. Она изобразила хаос, царивший среди неопытных альпинистов, физически страдающих людей, один из которых ни слова не знал по-английски. Она приводила слова анонимных специалистов по альпинизму, заявлявших, что условия на высоте больше восьми тысяч метров слишком суровы для людей, которые не в состоянии были позаботиться о себе. Дело не столько в том, что проводники рисковали своими жизнями, сколько в том, что риску подвергались те, кто был с ними. Клаус сказал ей, что согласен с этим, однако двое анонимных комментаторов пошли еще дальше. Такие вершины, как Чунгават, требуют абсолютного внимания, полной концентрации, особенно в условиях неустойчивой погоды. Они предполагали, что Грег былнастолько занят вопросами бизнеса и конкретными пожеланиями своих неопытных клиентов, что это повлияло на его оценки и, что гораздо хуже, на его поведение. «Когда вы расходуете энергию на совершенно ошибочные вещи, — сказал один, — все идет наперекосяк в самое неподходящее время: закрепленные веревки отвязываются, люди идут не в том направлении».

Это была циничная история о пороке и крушении иллюзий, к концу которой Адам являлся как символ утраченного идеализма. Все знали, что он был критически настроен к экспедиции и к собственному в ней участию, но когда пришло время, именно он раз за разом поднимался на гору, чтобы спасти людей, которые были не способны сделать этого сами. Джоанне удалось повидаться с двумя выжившими участниками экспедиции, оба заявили, что обязаны ему жизнью. Очевидно, еще большую привлекательность ему придал отказ кого-либо обвинять — по существу, его нежелание вообще как-то комментировать события. Пафоса истории добавлял и тот факт, что среди погибших была его девушка. Адам едва коснулся этого вопроса, но ей удалось найти еще кого-то, кто поведал о том, что он снова и снова отправлялся ее искать, пока не упал без чувств в своей палатке.

Когда Адам вернулся, он не выказал к статье никакого интереса, лишь презрительно сморщился, взглянув на первую страницу. «Какого дьявола она может знать?» — это было его единственным комментарием. Позднее, в кровати, я зачитала ему анонимную критику в адрес Грега.

— Что ты об этом думаешь, любовь моя?

Он взял газету из моих рук и бросил на пол.

— Думаю, что это чушь, — сказал он.

— Ты имеешь в виду, это неточное описание того, что произошло?

— Я совсем забыл, что ты ученый. Ты интересуешься истиной. — Его тон был насмешливым.

* * *

Это походило на замужество с Лоуренсом Аравийским, капитаном Скоттом, парнем на горящей палубе или с кем-то вроде них. В течение следующих двух дней практически все знакомые находили повод позвонить мне, чтобы поболтать. Те, кто не одобрял внезапность и поспешность моего замужества, вдруг поняли причину. Мой отец тоже позвонил, стал говорить ни о чем, потом, как бы невзначай, сказал, что видел статью и предложил, чтобы мы как-нибудь приехали к нему. В понедельник утром в офисе всем вдруг срочно что-то от меня потребовалось. Майк зашел ко мне с чашкой кофе и какой-то неважной бумажкой.

— Мы никогда реально не подвергались испытаниям, не так ли? — проговорил он задумчиво. — Это значит, что мы на самом деле никогда не знали самих себя. Должно быть, твой э-э… муж был поражен тем, что оказался в самом центре катастрофы и вышел из нее так, как вышел.

— Что ты имеешь в виду под «э-э… муж», Майк? Он мой муж. Могу показать тебе бумажку, если нужно.

— Я не хотел сказать ничего такого, Элис. Просто нужно привыкнуть. Давно ты с ним знакома?

— Думаю, пару месяцев.

— Поразительно. Должен сказать, что когда я впервые об этом услышал, то решил, что у тебя поехала крыша. Это было совсем не похоже на Элис Лаудон, которую я знал. Теперь я вижу, что мы все ошибались.

— Мы?

— Все в офисе.

Я была ошеломлена.

— Вы все думали, что я сошла с ума?

— Мы все были удивлены. Теперь я вижу, что ты была права, а мы ошибались. Все как в статье. Это касается способности ясно мыслить под давлением обстоятельств. Твой муж ею обладает. — Майк смотрел в свою чашку, в окно, куда угодно, только не на меня. Тут он повернулся и взглянул на меня. — Теперь и ты тоже.

Я попыталась не захихикать по поводу этого комплимента, если это был комплимент.

— Что ж, спасибо, добрый сэр. Вернемся-ка к делам.

Ко вторнику у меня было ощущение, что я переговорила со всеми в мире, у кого только был записан мой телефонный номер, за исключением Джейка. Даже при этом для меня стал неожиданностью звонок Джоанны Нобл, о котором мне сообщила Клаудиа. Да, она хотела переговорить именно со мной, а не пыталась через меня выйти на Адама. Да, это важно, и она хочет встретиться со мной с глазу на глаз. Сегодня же, если возможно. Она будет где-нибудь неподалеку от моего офиса, прямо сейчас, если у меня есть время. Это займет всего несколько минут. Что я могла ответить? Я сказала, чтобы она подошла к нашей приемной, и через час мы сидели в почти пустом баре за углом. Она молча пожала мне руку.

— Я в каком-то смысле благодаря вашей статье купаюсь в лучах отраженной славы, — начала я. — По крайней мере я жена героя.

Она смутилась, зажгла сигарету.

— Он в самом деле герой, — отозвалась она. — Между нами, у меня были некоторые сомнения по поводу отдельных мест, где я открыто высказала обвинения. Но то, что там, наверху, сделал Адам — просто неописуемо.

— Да, — сказала я. — Ведь он герой, не так ли? — Джоанна не ответила. — Полагаю, что вы теперь работаете над другим материалом.

— Над несколькими, — отозвалась она.

Я заметила у нее в руке листок бумаги.

— Что это?

Она посмотрела на бумагу так, словно понятия не имела, как та оказалась у нее в руке, и потому напряглась.

— Сегодня утром пришло с почтой. — Она передала листок мне. — Прочтите.

Письмо было очень короткое.

«Дорогая Джоанна Нобл!

Мне просто плохо сделалось от того, что вы написали об Адаме Таллисе. Если вам интересно, я могла бы рассказать о нем правду. В случае, если в вас проснется интерес, просмотрите газеты за 20 октября 1989 года. Если захотите со мной встретиться, я расскажу, какой он на самом деле. Девушка в статье — это я.

Искренне ваша,

Мишель Стоу».

Я озадаченно посмотрела на Джоанну.

— Похоже, что писала душевнобольная, — сказала я.

Джоанна кивнула.

— Я получаю много таких писем. Однако я сходила в библиотеку… то есть в газетный архив у нас в офисе… и нашла это. — Она вручила мне еще одну бумагу. — Это небольшая заметка. Ее поместили на задних полосах, но мне кажется… Ладно, посмотрим, что вы скажете.

Это была копия заметки, озаглавленной «Судья делает замечание изнасилованной девушке». Имя под первой фотографией было подчеркнуто. Имя Адама.

«Молодой человек был освобожден вчера в первый же день заседания в суде Винчестер-Крауна, когда судья Майкл Кларк приказал присяжным признать его невиновным. «Вы покидаете зал суда незапятнанным, — сказал судья Кларк Адаму Таллису, 25 лет. — Могу лишь сожалеть, что вам вообще пришлось давать показания по такому незначительному и несостоятельному обвинению».

Мистер Таллис был обвинен в изнасиловании мисс Икс, молодой женщины, чье имя не может быть названо на правовых основаниях после того, что было названо «пьяной пирушкой» в районе Глочестер. После краткого перекрестного допроса, который был посвящен ее прежним сексуальным похождениям и ее состоянию во время пирушки, представитель защиты Джереми Макаван подал заявление об освобождении обвиняемого, которое тут же было поддержано судьей.

Судья Кларк высказал сожаление, «что мисс Икс пользуется правом сохранять анонимность, в то время как имя и репутация мистера Таллиса должны были пройти через этот кошмар». На ступенях суда адвокат мистера Таллиса, Ричард Вайн, сказал, что его клиент доволен вердиктом судьи и просто хочет продолжать жить своей жизнью».

* * *

Когда я закончила читать, то совершенно спокойно взяла свой кофе и сделала глоток.

— Итак? — спросила я. Джоанна не ответила. — Что это? Вы собираетесь об этом что-нибудь написать?

— Написать что? — поинтересовалась Джоанна.

— Вы подняли Адама на пьедестал. — Я пожала плечами. — Может быть, пора его оттуда скинуть?

Джоанна прикурила очередную сигарету.

— Не думаю, что заслужила это, — холодно проговорила она. — Я сказала все, что должна была сказать об альпинизме. У меня нет намерений встречаться с этой женщиной. Но… — она сделала паузу, на ее лице было сомнение, — это скорее касается вас, чем кого-нибудь другого. Я не знала, как лучше поступить. В конце концов решила, что моя обязанность показать это вам. Возможно, я кажусь ханжой и вмешиваюсь не в свои дела. Если хотите, просто забудьте.

Я глубоко вздохнула и заставила себя говорить спокойно.

— Простите меня за эти слова.

Джоанна слабо улыбнулась и выпустила целый клуб дыма.

— Ну ладно, я пойду.

— Я могу оставить это у себя?

— Конечно. Это всего лишь копия. — Она явно не смогла побороть любопытство. — Что вы собираетесь предпринять?

Я покачала головой:

— Ничего. Его ведь сочли невиновным, разве не так?

— Так.

— Совершенно незапятнанным, так?

— Так.

— Ну, значит, я вообще не стану ничего предпринимать.

Глава 19

Конечно, все это было не так просто. Я говорила себе, что Адама признали невиновным, что я вышла за него замуж и обещала ему верить. Это было первым испытанием веры. Я не собиралась ничего ему говорить; не собиралась никак реагировать на эту клевету. Я не собиралась даже думать об этом.

Кого я дурачила? Я думала об этом постоянно. Думала об этой неизвестной девушке, женщине или кто она там, пьяной, рядом с пьяным Адамом. Я думала о Лили, снимающей майку, с молочным телом русалки и багровой спиной. И я думала о том, как вел себя Адам со мной: он связывал меня, душил, заставлял выполнять его приказы. Ему нравилось причинять мне боль. Он любил заставлять меня казаться слабой рядом с его силой. Он внимательно отслеживал мои болезненные ощущения. Когда я обдумывала все это, наши занятия любовью, которые казались безумной страстью, представлялись чем-то другим. Когда я была одна в своем кабинете, то закрывала глаза и перебирала в памяти проявления чрезмерности. Эти воспоминания доставляли мне какое-то особое, болезненное удовольствие. Я не знала, как мне быть.

В первую же ночь после встречи с Джоанной я сказала ему, что чувствую себя отвратительно. У меня вот-вот должны начаться месячные. Болит спина.

— Ведь до начала еще целых шесть дней, — возразил он.

— Значит, придет раньше срока, — парировала я. Боже, я замужем за человеком, который лучше меня знает мои менструальные циклы. Я попыталась перевести свое смущение в шутку. — Это просто еще раз показывает, как нам нужна помощь «Дрэга».

— Я сделаю тебе массаж. Это поможет. — Он помогал кому-то в Кенинсгтоне перекладывать деревянный пол, и его руки были грубее обычного. — Ты вся напряжена, — сказал он. — Расслабься.

* * *

Я продержалась два дня. В четверг вечером он пришел домой с большим пакетом продуктов и объявил, что собирается заняться готовкой, для разнообразия. Он купил рыбу-меч, два свежих красных острых перца, узловатый корешок имбиря, пучок кинзы, рис-басмати в пакете из коричневой бумаги и бутылку красного вина. Он зажег все свечи и выключил электричество, так что маленькая мрачная кухня внезапно стала похожа на пещеру колдуна.

Я читала газету и наблюдала, как он тщательно мыл кинзу, чтобы на листьях не осталось ни песчинки. Он положил перец на доску и мелко порезал. Почувствовав на себе мой взгляд, он отложил нож, подошел ко мне и поцеловал, держа руки подальше от моего лица.

— Не хочу, чтобы перец случайно попал тебе в глаза, — пояснил он.

Он приготовил маринад для рыбы, промыл рис и оставил его отмокать в тазике, потом тщательно вымыл руки, откупорил вино и налил немного в разные стаканы.

— Потребуется еще примерно час, — сказал он. Залез в карманы брюк и извлек оттуда тонкие кожаные шнурки. — Я весь день мечтал о том, как свяжу тебя.

— А если я скажу «нет»? — Мой голос сорвался. Во рту внезапно пересохло, и я никак не могла проглотить образовавшийся в горле ком.

Адам поднес к губам стакан и отпил немного вина. Оценивающе посмотрел на меня.

— Что ты вкладываешь в слово «нет»? Нет в каком смысле?

— Я должна тебе кое-что показать, — проговорила я, потом взяла сумочку, достала оттуда фотокопии письма и статьи и передала все это Адаму.

Он поставил стакан на стол и не спеша прочел бумаги. Потом взглянул на меня.

— Ну и что?

— Я… мне это дала журналистка и… — Я замолчала.

— О чем ты собираешься спросить меня, Элис? — Я не ответила. — Хочешь спросить, насиловал ли я ее?

— Нет, конечно, нет. Я в том смысле, ведь судья сказал… о черт, мы же муж и жена, не забыл? Это, должно быть, немаловажное событие в твоей жизни. Я хочу знать, что произошло. Конечно, хочу. А какого черта ты еще ожидал? — К своему удивлению, я так врезала кулаком по столу, что подпрыгнули стаканы.

Какой-то момент он выглядел печальным, а не злым, как я ожидала.

— Я ожидаю от тебя доверия, — тихо, почти про себя произнес он. — И что ты будешь на моей стороне.

— Я на твоей стороне. Конечно. Но…

— Но ты хочешь узнать, что произошло.

— Да.

— Именно то, что произошло?

Я набрала в грудь воздуха и твердо сказала:

— Да, именно это.

— Ты сама попросила об этом. — Он налил себе еще вина, сел на стул и посмотрел на меня. — Я был на вечеринке в доме приятеля в Глочестершире. Кажется, восемь лет назад. Незадолго до этого я вернулся из Америки, где с напарником лазил по Йосемиту. Мы прилично набрались и хотели как следует поразвлечься. Там было полно народу, но я практически никого не знал, кроме парня, который устраивал вечеринку. Выпивка текла рекой. Были легкие наркотики. Все танцевали, целовались. Стояло лето, на дворе было жарко. Несколько парочек уединились по кустам. Эта девица подошла ко мне и потащила танцевать. Она была под градусом и пыталась раздеть меня прямо во время танца. Я вывел ее на улицу. Она скинула с себя одежду, еще когда мы пересекали лужайку. Мы зашли за стоявшее там большое дерево; мне было слышно, как в нескольких ярдах от нас устраивается еще одна пара. Она без умолку говорила про своего парня, о том, как между ними произошла крупная размолвка, и о том, как она хочет, чтобы я ее трахнул, чтобы делал с ней то, чего не делал он. Так вот, я сделал именно то, чего она хотела. Потом она заявила, что я ее изнасиловал.

Повисла тишина.

— Она хотела этого? — спросила я тихо. — Или она просила этого не делать?

— Что ж, Элис, это уже интересный вопрос. Скажи, ты когда-нибудь говорила мне «нет»?

— Но…

— Я когда-нибудь тебя насиловал?

— Все не так просто.

— Занятия любовью — это всегда не так просто. Тебе нравится то, что я с тобой делаю?

— Да. — У меня на лбу выступили капельки пота.

— Когда я тебя связывал, ты просила меня остановиться, но тебе это нравилось?

— Да, но… Это отвратительно, Адам.

— Ты сама просила об этом. Когда я…

— Довольно. Это все же не так просто, Адам. Это зависит от намерений. Ее, твоих. Она хотела, чтобы ты остановился?

Адам отхлебнул еще немного вина и медленно проглотил.

— Позже. Она хотела, чтобы я вовремя остановился. Ей хотелось, чтобы ничего не было, это точно. Она хотела, чтобы вернулся ее парень. Что ж, мы всегда хотим изменить то, что уже сделали.

— Давай проясним. Не было ли такого момента, когда тебе показалось, что она сопротивляется или не хочет тебя?

— Нет.

Мы посмотрели друг на друга.

— Хотя порой, — продолжал он, глядя на меня словно изучающе, — женщин трудно понять.

Это прозвучало ужасно несправедливо.

— Не смей говорить о женщинах так, словно мы всего лишь особи, объединенные общим полом.

— Ну конечно, она и была особью, И я тоже. Я встретил ее на вечеринке, когда мы оба были пьяны. Не думаю, что знал ее имя, да и она мое. Это было то, чего мы хотели. Нам обоим хотелось заняться любовью. Что в этом такого?

— Я не…

— Разве с тобой такого никогда не было? Было, ты сама мне рассказывала. И разве в свое время это не часть удовольствия?

— Может быть, и так, — признала я. — Но позже становится стыдно.

— Только не мне. — Он прямо взглянул на меня, и я ощутила его злость. — Я не верю в заботу о вещах, которые нам не дано изменить.

Я старалась, чтобы мой голос был твердым. Мне вдруг захотелось заплакать.

— Та ночь после того, как мы стали мужем и женой. В хижине. Хотела, чтобы ты делал это, Адам. Я хотела, чтобы ты делал все, что захочешь. На следующее утро, проснувшись, я почувствовала, что все было неправильно. Я почувствовала, что мы зашли слишком далеко, туда, куда нам не следовало заходить.

Адам налил мне еще немного вина, потом себе. Я и не заметила, как почти прикончили бутылку.

— Неужели у тебя никогда не было такого чувства? — спросила я.

Он кивнул:

— Было.

— После занятий любовью?

— Не обязательно. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. — Он поморщился. — Это чувство мне знакомо.

Мы вместе допили вино, свечи замигали.

— Рыба-меч уже скоро замаринуется, — сказала я.

— Я не стал бы никого насиловать.

— Я знаю, — сказала я. И подумала: откуда?

— Мне сейчас готовить рыбу?

— Пока нет.

Я заколебалась. Казалось, решается моя судьба. Я могла повернуть ее так или иначе; перекрыть один путь или другой. Поверить и сойти с ума. Не поверить и сойти с ума. Ведь в моем положении разницы в конечном счете практически нет. На улице было совершенно темно, через окно доносилась непрерывная дробь дождевых капель. Свечи почти угасали, отбрасывая на стены пляшущие тени. Я встала и подошла к тому месту, где он бросил кожаные шнурки.

— Тогда давай, Адам.

Он не пошевелился на своем стуле.

— Что ты говоришь? — спросил он.

— Я говорю «да».

* * *

Но я не была согласна, во всяком случае, не со всем. На следующий день я позвонила с работы Лили и договорилась встретиться с ней ранним вечером, сразу после того, как покину офис. Мне не хотелось идти в ее неприглядную полуподвальную квартиру. Мне казалось, что я не смогу сидеть на грязных простынях в окружении старых фотографий Адама. Я предложила кафе-бар в «Джон Льюис», на Оксфорд-стрит, — это было самое нейтральное, самое ординарное заведение, какое я могла вспомнить.

Когда я вошла, Лили была уже там, она пила капуччино и ела громадный бисквит со струганым шоколадом. На ней были черные шерстяные брюки, мохнатый темно-красный свитер, высокие ботинки, на лице ни намека на косметику. Серебристые волосы были собраны сзади в тугой узел. Она выглядела вполне нормальной, а когда улыбнулась мне, то даже приятной. Не такой свихнувшейся. Я осторожно ответила на ее улыбку. Я не хотела, чтобы она мне понравилась.

— Проблемы? — добродушно спросила Лили, когда я устроилась напротив.

— Хотите еще кофе? — в ответ спросила я.

— Нет, спасибо. Хотя не отказалась бы от еще одного бисквита… Я не ела весь день.

Я заказала себе капуччино и еще один бисквит. Я смотрела на нее поверх своей чашки и не знала, с чего начать. Было ясно, что Лили не против просто помолчать и что ей нравится моя неловкость. Она жадно ела, измазав в шоколаде подбородок. Мне подумалось, что она немного похожа на ребенка.

— Мы не закончили наш разговор, — неуверенно проговорила я.

— Что вы хотите узнать? — резко бросила она. И добавила: — Миссис Таллис.

Я ощутила, что по мне прошла волна тревоги.

— Я не миссис Таллис. Почему вы меня так назвали?

— Просто от нечего делать.

Я пропустила это мимо ушей. Ведь вот уже несколько дней не было ни телефонных звонков, ни писем. С тех пор, как я столкнулась с Джейком.

— Адам действительно был жесток с вами?

Она визгливо хихикнула.

— Я имею в виду, по-настоящему жесток.

Она вытерла губы. Ей нравилось то, что происходит.

— В смысле, он когда-нибудь действовал без вашего согласия?

— Что это должно означать? Откуда мне знать? На это совершенно не походило. Вы же знаете, какой он. — Лили улыбнулась. — Кстати, как вы думаете, что он сделает с вами, застав здесь со мной? За то, что вы собираете о нем сведения? — Она снова издала быстрый, жуткий смешок.

— Я не знаю, что он скажет.

— Я не о том, что он скажет. Что он сделает?

Я не стала отвечать.

— Я бы не хотела оказаться в вашей шкуре!

Потом она вдруг вздрогнула всем телом и стала тянуться через столик, пока ее лицо не приблизилось к моему. На ее великолепных белых зубах остался след от шоколада.

— Если, конечно, я не буду в ней. — Она прикрыла глаза, и у меня возникло чудовищное ощущение, что я наблюдаю, как она проигрывает в воображении некий акт фетишизма с Адамом.

— Я ухожу, — сказала я.

— Хотите совет?

— Нет. — Я сказала это слишком поспешно.

— Не пытайтесь становиться у него на пути или переделывать. Бесполезно. Идите с ним.

Она встала и ушла. Я расплатилась.

Глава 20

Я подошла к Клаусу и обняла его. Он положил руки мне на талию.

— Поздравляю, — сказала я.

— Хорошая вечеринка, да? — Он весь светился. Потом его улыбка стала ироничной. — Значит, те люди не совсем напрасно погибли в горах. Кое-что из всего этого получилось — моя книга. Пусть не говорят, что я не смог извлечь пользу из несчастья других.

— Думаю, потому-то все здесь и собрались, — сказала я, и мы отпустили друг друга.

— Где твой муж-герой? — спросил Клаус, озираясь по сторонам.

— Прячется где-нибудь в толпе, отбиваясь от поклонников. Здесь есть еще кто-нибудь из экспедиции?

Клаус осмотрелся по сторонам. Презентация его книги проходила в библиотеке общества альпинистов южного Кенсингтона. В помещении, просторном, как пещера, конечно же, повсюду располагались полки, уставленные томами с кожаными корешками, однако были здесь и стеклянные кубы, в которых красовались старые, покрытые трещинами ботинки, на стенах, словно трофеи, висели ледорубы, фотографии чопорных мужчин в твидовых костюмах и виды гор — там было много-много вершин.

— Где-то в комнате Грег.

Я очень удивилась:

— Грег? Где он?

— Вон там, разговаривает с тем стариком в углу. Иди познакомься. Это лорд Монтроз. Он представляет великий ранний период гималайских восхождений, когда не считали обязательным снабжать носильщиков обувью с шипами.

Я стала протискиваться через толпу. В одном из углов стояла Дебора. Вокруг было немало высоких, фантастически здоровых женщин. Я волей-неволей прикидывала себе, с кем из них спал Адам. Дура. Дура. Когда я подошла, Грег склонился над лордом Монтрозом, что-то крича тому в ухо. Я постояла возле них минуту, пока Грег подозрительно не оглянулся на меня. Видимо, принял за репортершу. Грег отвечал моим прежним представлениям об альпинистах, сложившимся до того, как я познакомилась с людьми типа Адама и Клауса. Он не был таким высоким, как они. У него была неправдоподобно большая борода, как у человека из стихотворения Эдварда Лира, который нашел в ней двух жаворонков и еще крапивника. Волосы длинные, неухоженные. Должно быть, ему еще не было сорока, но на лбу и вокруг глаз пролегли тонкие морщины. Лорд Монтроз посмотрел на меня и, отступив на шаг, необъяснимым образом растворился в толпе, словно я была противоположным полюсом магнита, оттолкнувшим его.

— Меня зовут Элис Лаудон, — сказала я Грегу. — Я недавно вышла замуж за Адама Таллиса.

— А-а, — сморщился он в улыбке. — Поздравляю.

Повисло молчание. Грег обернулся, чтобы взглянуть на фотографию, висевшую на стене за нами.

— Посмотрите, — сказал он. — Во время одной из первых экспедиций, добравшихся сюда, некий викторианский викарий сделал шаг назад, чтобы насладиться открывающимся видом, и потащил за собой четырех спутников. Они приземлились прямо на свои палатки, которые, к несчастью, были разбиты в девяти тысячах футов под ними. — Он прошел к следующей фотографии. — К-2. Красиво, не так ли? Там погибли почти пятьдесят человек.

— А где К-1?

Грег засмеялся:

— Ее больше не существует. В 1856 году один британский лейтенант, работавший над большим геодезическим изысканием в Индии, взобрался на гору и увидел два пика на Каракорумском хребте примерно в ста тридцати милях от него. Он пометил их как К-1 и К-2. Позже оказалось, что у К-1 уже есть название, Машербрам. Но К-2 сохранилось.

— Вы поднимались на нее, — сказала я. Грег не ответил. Я выпалила: — Вы говорили сегодня вечером с Адамом? Вы должны. Он очень переживает по поводу того, что пишут газеты о Чунгават. Можно я провожу вас к нему? Вы тем самым и мне сделаете одолжение, а заодно спасете его от тех ярких экзальтированных женщин.

Явно пребывая в замешательстве, Грег не смотрел мне в глаза, а озирался по сторонам, как поступают обычно люди на вечеринках, если слушают вас вполуха и осматриваются в поисках достойного собеседника. Он, видимо, знал, что я не альпинистка, и не ожидал услышать ничего интересного, поэтому я ощутила неловкость.

— Он переживает, да? — тихо повторил Грег, по-прежнему не глядя на меня. — И с чего это?

Для чего я это делаю? Я набрала полную грудь воздуха.

— Ас того, что это преподносится в таком виде, который не имеет ничего общего с тем, что на самом деле произошло в горах, во время бури и всего остального.

При этих словах Грег, не посмотрев в мою сторону, позволил себе устало усмехнуться. Когда он заговорил, стало ясно, что это потребовало от него усилия, словно он все еще чувствовал боль.

— Я считаю, — медленно проговорил он, — что человек, который возглавил экспедицию, должен принять на себя ответственность за нее.

— Это была не увеселительная прогулка, — возразила я. — Каждый участник экспедиции знал, что отправляется в очень опасное место. Никто не может гарантировать хорошую погоду на горе, подобной этой, словно речь идет всего лишь о праздничном пикнике.

Морщины у него на лице поползли вверх. Казалось, что время, проведенное им в Гималаях под яростным солнцем и в разряженной атмосфере, наградило его обликом древнего буддийского монаха. На морщинистом загорелом лице сияли красивые кристально-голубые глаза младенца. Я почувствовала, что он принял на себя весь груз произошедшего. Он очень мне нравился.

— Да, Элис, — ответил он. — Это верно.

То, как это было сказано, выглядело не столько неким оправданием, сколько очередным примером ошибочных суждений.

— Мне бы хотелось, чтобы вы обсудили все это с Адамом, — в отчаянии пролепетала я.

— Для чего мне говорить с ним, Элис? Что он скажет мне?

Я немного подумала, собираясь с мыслями.

— Скажет, — наконец ответила я, — что там, на высоте около восьми тысяч метров, совсем другой мир и что нельзя морализировать по поводу того, что произошло.

— Проблема в том, — Грег едва шевелил губами, — что я с этим не согласен. Я знаю, что… — Он помедлил. — Я знаю, Адам чувствует, что вверху все по-другому, не похоже на все остальное. Но я полагаю, что можно морализировать по поводу поведения на вершине горы, как и в любом другом месте. Единственно необходимо воспринимать это правильно.

— Что вы имеете в виду?

Он вздохнул и огляделся, чтобы посмотреть, не вслушивается ли кто-нибудь в наш разговор. К счастью, все были заняты друг другом. Он сделал глоток из своего стакана, потом еще один. Я пила белое вино, он — виски.

— Должен ли я снова и снова казнить себя? Возможно, было безответственно с моей стороны вести относительно неопытных альпинистов на Чунгават. Я полагал, что отлично подготовлен. — Он твердо посмотрел на меня, в глазах появился новый, суровый блеск. — Возможно, я и по сей день так считаю. Мне стало плохо в горах, по-настоящему плохо, меня практически волоком пришлось стаскивать в базовый лагерь. Тогда была страшная буря, одна из самых сильных, которые мне доводилось видеть в мае. Но я думал, что создал систему закрепленных веревок и крючьев, которая при наличии носильщиков и профессиональных инструкторов обеспечивала полную безопасность. — Мы смотрели друг на друга, и тут я увидела, что его лицо начало смягчаться, пока на нем не появилось очень-очень печальное выражение. — Однако, скажете вы или другие люди, погибли пять человек. И кажется… да, неуместно делать заявления о том, что не выдержали та веревка или тот колышек, что мои мысли были заняты другими вещами. — Он едва заметно пожал плечами.

— Простите, — сказала я. — Я не сильна в технических деталях.

— Верно, — сказал Грег. — Многие не сильны.

— Но я знаю об эмоциях, последствиях. Это было ужасно для всех. Я прочла книгу Клауса. Он переживает по поводу того, что оказался беспомощным там, наверху. И Адам. Он все еще мучается из-за того, что не смог спасти свою подругу Франсуазу.

— Бывшую подругу, — ровным голосом поправил Грег. Было похоже, что он безутешен. Внезапно к нам подошла молодая женщина.

— Привет, — радостно сказала она. — Я Кейт из издательства, работала с книгой Клауса.

Возникла пауза, пока мы с Грегом обменивались взглядами, вдруг ощутив себя заговорщиками.

— Меня зовут Элис, — представилась я.

— Я — Грег.

По лицу женщины было ясно — она поняла, кто перед ней.

— О, вы были…

Кейт смущенно замолчала и покраснела.

* * *

— …Было ужасно неловко, — рассказывала я. — Не пауза, а какая-то черная дыра. Ясно, что Грег не мог вступить и закончить за нее фразу, назвать себя одним из тех, кого обвиняют в катастрофе, а я полагала, что не мое дело вмешиваться и помогать ей выпутываться. Она все краснела, краснела, а потом просто отошла в сторону. Это… ой, холодно.

Адам натянул на меня одеяло.

— О чем ты разговаривала с Грегом?

Произнося это, он уложил мои конечности и перевернул меня, словно манекен.

— Аккуратнее. Я подумала, что должна увидеться с кем-нибудь, кто для тебя имеет значение. И еще я хотела рассказать ему, как ты переживаешь всю эту шумиху.

Я попыталась перевернуться, чтобы взглянуть Адаму в глаза.

— Ты против?

Я ощутила его руки у себя на затылке, потом он схватил меня за волосы и с силой вжал лицом в матрас. Я не сдержалась и вскрикнула.

— Да, я против. Это тебя нисколько не касается. Что ты знаешь об этом? — У меня на глаза навернулись слезы. Я попыталась перевернуться, но Адам локтем и коленом прижимал меня к кровати, одновременно водя пальцами по моему телу. — Твое тело так неисчерпаемо прекрасно, — нежно сказал он, его губы коснулись моего уха. — Я по уши влюблен в каждую его частицу, и я люблю тебя.

— Да, — простонала я.

— Но, — его голос стал жестче, хотя и теперь он был не громче шепота, — я не хочу, чтобы ты вмешивалась в дела, которые тебя абсолютно не касаются, потому что это меня бесит. Тебе ясно?

— Нет, — сказала я. — Я в самом деле не понимаю. Я не согласна.

— Элис, Элис, — укоризненно сказал он, перемещая пальцы от моих волос вдоль позвоночника, — нам нет дела до наших миров, до прошлых жизней друг друга. Значение имеет только то, что мы здесь, в этой кровати.

Вдруг я дернулась.

— Ой, больно! — вскрикнула я.

— Подожди, — сказал он. — Подожди, тебе лишь нужно расслабиться.

— Нет, нет, я не могу! — Я попыталась перевернуться на спину, но он надавил на меня так, что стало трудно дышать.

— Расслабься и верь мне, — говорил он, — верь мне.

Вдруг мое тело пронзила боль, это было словно вспышка света, которую я могла видеть и чувствовать, и она пробегала сквозь меня снова и снова — бесконечно, и я услышала крик, который словно исходил откуда-то. Но кричала я.

* * *

Врач, которая за мной наблюдала, Кэролайн Воган, всего на четыре-пять лет старше меня, и каждый раз, когда я обращаюсь к ней — обычно по поводу каких-нибудь предписаний или прививок, — чувствую, что мы те люди, которые обязательно подружились бы, познакомься при других обстоятельствах. В данном случае по этой причине было немного неловко. Я позвонила ей и упросила срочно принять меня по дороге на работу. Да, это важно. Нет, я не могу ждать до завтра. Внутреннее обследование было болезненным, и я кусала костяшки пальцев, чтобы не закричать. Кэролайн болтала со мной, а потом вдруг замолчала. Спустя несколько секунд она стянула перчатки, и я ощутила ее теплые пальцы на верхней части спины. Она сказала, что можно одеваться, а сама стала мыть руки. Когда я вышла из-за ширмы, она сидела за столом и делала записи. Она подняла глаза.

— Можете сесть?

— С трудом.

— Я удивлена. — У нее был очень серьезный, почти торжественный вид. — Как вы отнесетесь к тому, что у вас обширная анальная трещина?

Я постаралась взглянуть на Кэролайн спокойно, словно речь шла о гриппе.

— И что это значит?

— Она, возможно, зарастет сама собой, но вам следует в течение следующей недели или около того потреблять побольше фруктов и клетчатки, чтобы избежать дальнейшего ухудшения. Я пропишу еще легкое слабительное.

— Это она?

— Что вы имеете в виду?

— Очень болит.

Кэролайн немного подумала и дописала что-то в рецепт.

— Это анестезирующий гель, он должен помочь. Приходите провериться на следующей неделе. Если трещина не затянется, нам придется подумать о расширении анального прохода.

— Это что такое?

— Не беспокойтесь. Это несложная процедура, но ее делают под общим наркозом.

— Боже.

— Не бойтесь.

— Хорошо.

Она отложила ручку и передала мне рецепт.

— Элис, я не собираюсь читать вам лекции по поводу нравственности. Но, ради Бога, относитесь к своему телу с уважением.

Я кивнула. Я не могла придумать, что сказать.

— У вас синяки на внутренних поверхностях бедер, — продолжала она. — На ягодицах, на спине и даже слева на шее.

— Как видите, я ношу блузку с высоким воротником.

— Вы ни о чем не хотите поговорить со мной?

— Все кажется хуже, чем есть на самом деле, Кэролайн. Я недавно вышла замуж. Мы увлеклись.

— Думаю, что должна вас поздравить, — сказала Кэролайн, но произнесла она это без тени улыбки.

Я, поморщившись, поднялась, чтобы идти.

— Спасибо.

— Элис.

— Да?

— Жестокий секс…

— Это совсем не то…

— Я договорю. Жестокий секс может привести в штопор, из которого трудно выйти. Это как наркотик.

— Нет. Вы ошибаетесь. — Меня охватил жар, злость, унижение. — Секс всегда связан с болью, не так ли? С силой, подчинением и прочими вещами.

— Конечно. Но не с анальными трещинами.

— Да.

— Будьте осторожнее, о'кей?

— Да.

Глава 21

Найти ее не составило труда. Было письмо, на которое я насмотрелась до боли в глазах. Мне было известно ее имя; адрес выведен в заголовке листка почерком с завитушками. Просто однажды утром я позвонила с работы в справочную и узнала номер ее телефона. Несколько минут смотрела на цифры, записанные на обратной стороне использованного конверта, раздумывая, позвонить или нет. Кем я должна притвориться? Что, если кто-то другой снимет трубку? Я прошла по коридору к автомату с напитками, налила себе в пластмассовый стаканчик апельсинового чая и уселась в кабинете, плотно притворив за собой дверь. Я подложила под себя мягкую подушку, но сидеть все равно было больно.

Телефон звонил довольно долго. Должно быть, ее не было дома, скорее всего она на работе. Какая-то часть меня вздохнула с облегчением.

— Алло.

Все-таки ответила. Я прокашлялась.

— Здравствуйте, это Мишель Стоу?

— Да, это я.

У нее был высокий и довольно писклявый голос, в котором звучал западный акцент.

— Меня зовут Сильвия Бушнелл. Я коллега Джоанны Нобл по газете «Партисипант».

— Да? — Теперь голос стал осторожным, напряженным.

— Она передала мне вашу записку, и мне хотелось бы узнать, могу я поговорить с вами об этом.

— Даже не знаю, — сказала она. — Не стоило мне писать. Я была очень рассержена.

— Мы просто хотели бы узнать эту историю, как вы ее видите, вот и все.

Тишина.

— Мишель? — сказала я. — Вам достаточно рассказать мне то, что сможете.

— Не знаю.

— Я могла бы приехать и повидаться с вами.

— Мне не хотелось бы, чтобы вы публиковали что-нибудь в газете без моего согласия.

— Ни в коем случае, — достаточно аккуратно сказала я.

Мишель отнекивалась, но я была настойчивой, и она согласилась, а я сказала, что приеду к ней завтра утром. Она жила всего в пяти минутах от станции. Все оказалось так просто.

Я не читала в поезде. Сидела неподвижно, морщилась при покачивании вагона и наблюдала через окно, как дома Лондона уступали место сельскому пейзажу. День был мрачно-серый. Накануне вечером Адам растер меня всю с массажным кремом. Он очень аккуратно касался синяков, нежно притрагивался к их багровой поверхности, словно это были славные боевые шрамы. Он искупал меня, завернул в два полотенца и положил ладонь мне на лоб. Он был так заботлив, так гордился мной и моими страданиями.

Поезд проезжал по длинному туннелю, и я посмотрела на свое отражение в окне: худое лицо, распухшие губы, тени под глазами, плохо уложенные волосы. Я достала из сумочки расческу, резинку и туго закрепила волосы. Мне пришло в голову, что я не захватила ни блокнота, ни ручки. Куплю на станции.

Мишель Стоу открыла дверь, держа на руках младенца, припавшего к ее груди. Он кормился. Глаза были крепко зажмурены на сморщенном покрасневшем личике. Губы жадно двигались. Когда я вошла через дверь, младенец на секунду оторвался от груди, и я увидела, что он сделал слепое инстинктивное движение — рот открылся, крошечные пальчики разжались и стали хватать воздух. Потом он снова нашел сосок и стал ритмично причмокивать.

— Я уже заканчиваю кормление, — сказала женщина.

Она провела меня в маленькую комнату, в которой почти все пространство занимал коричневый диван. Пылал переносной камин. Я села на диван и стала ждать. Мне было слышно, как она тихо воркует, а ребенок хнычет. В воздухе стоял сладковатый запах талька. На каминной полке — фотографии младенца, иногда с Мишель, иногда с худым лысым мужчиной.

Мишель вошла в комнату уже без ребенка и села на другой конец дивана.

— Хотите чаю или еще чего-нибудь?

— Нет, спасибо.

Она выглядела моложе меня. У нее темные вьющиеся волосы и полные бледные губы, выделявшиеся на круглом настороженном лице. Все в ней казалось мягким: блестящие завитки волос, маленькие белые руки, молочно-белые груди, еще округлый после родов животик. Она выглядела и соблазнительной, и уютной в своем поношенном кремовом кардигане, в красных тапочках на ногах, с пятнышком молока на черной тенниске. Впервые в жизни во мне шевельнулся материнский инстинкт. Я вытащила из сумочки скрепленный металлической спиралью блокнот и положила на колени. Приготовила ручку.

— Почему вы написали Джоанне?

— Кто-то показал мне статью, — сказала она. — Не знаю, что у них было в голове. Меня изнасиловала знаменитость.

— Расскажите мне об этом.

— Почему бы и нет? — сказала она.

Я не отрывала глаз от блокнота и время от времени чертила в нем значки, которые можно было принять за скоропись. Мишель говорила с усталой фамильярностью человека, который в сотый раз рассказывает бородатый анекдот. В то время, когда произошел инцидент — она использовала это странное слово, видимо, после всех полицейских и судебных процедур, — ей было восемнадцать лет, а случилось все на вечеринке в деревне рядом с Глочестером. Вечеринку устраивал приятель ее парня («Тони тогда был моим парнем», — пояснила она). По дороге на вечеринку она поссорилась с Тони, он бросил ее там, отправившись с двумя приятелями в соседний паб. Она была рассержена и смущена, сказала она, и опьянела от сидра и дешевого красного вина, выпитых на пустой желудок. К тому моменту, когда она познакомилась с Адамом, у нее в глазах все кружилось. Она стояла в углу, болтая с подругой, когда пришли он и другой мужчина.

— Он был симпатичный. Возможно, вы видели его на фото. — Я кивнула. — Значит, появились эти двое, и я, помню, сказала Джози: «Твой блондин, а я подхвачу красавчика».

Пока все совпадало с рассказом Адама. Я нарисовала в углу блокнота увядший цветок.

— Что произошло потом? — спросила я. Но Мишель даже не нужно было спрашивать. Ей хотелось рассказать свою историю. Хотелось поговорить с незнакомкой, чтобы ей наконец поверили. Она думала, что я на ее стороне, журналистка-психолог.

— Я подошла к нему и пригласила на танец. Мы немного потанцевали, потом стали целоваться. Мой парень все не возвращался. Я подумала, что проучу его. — Она подняла глаза, не шокировал ли меня задуманный ею прием, заявление о котором, должно быть, и привело к перекрестному допросу. — Значит, я принялась за дело. Я поцеловала его и засунула ему руки под рубашку. Мы вместе вышли на улицу. Там уже были и другие, они целовались и хохотали. Он потащил меня к кустам. Он сильный. Что ж, он лазает по горам, разве нет? Когда мы были еще на лужайке и все вокруг на нас смотрели, он начал расстегивать мне платье на спине. — Она резко втянула в себя воздух, это прозвучало как всхлип. — Звучит глупо, я не какая-нибудь там дурочка или что-то в этом роде, но я не хотела… — Она замолчала, потом вздохнула. — Я просто хотела подшутить, — проговорила она неубедительно. Обеими руками откинула с лица свои темные волосы. Она выглядела слишком молодой, чтобы быть восемнадцатилетней восемь лет назад.

— Что произошло, Мишель? — спросила я.

— Мы отошли от остальных, за дерево. Мы целовались, и все пока было нормально. — Теперь ее голос был очень тихим, и мне пришлось податься вперед, чтобы слышать, что она говорит. — Потом он просунул руку мне между ног, а я сначала не противилась. Потом я сказала, что не хочу этого. Что хочу вернуться в дом. Мне показалось вдруг, что все не так, как надо. Я подумала: может, вернулся мой парень. Адам был такой высокий и сильный, а я если открывала глаза, то видела, что он смотрит прямо на меня, если же закрывала, то меня начинало ужасно тошнить и все вокруг вертелось. Я здорово напилась.

Когда Мишель описывала мне сцену, я старалась концентрироваться на словах, а не представлять все в картинках. Когда я поднимала на нее глаза, чтобы ободряюще кивнуть или хмыкнуть в поддержку, то старалась не фокусировать взгляд на ее лице, а видеть лишь расплывчатое пятно, бледный кусок кожи. Она говорила, что пыталась вырваться. Адам стащил с нее платье, швырнул в темноту кустов и снова поцеловал ее. На этот раз поцелуй был болезненным, к тому же его рука вызывала боль между ног. Она испугалась. Принялась вырываться, но он лишь крепче держал ее. Она попыталась закричать, Адам рукой зажал ей рот. Она помнила, что старалась выговорить «пожалуйста», но из-под его пальцев доносилось только невнятное мычание.

— Я думала, что если он услышит мои мольбы, то остановится, — сказала Мишель; теперь она была готова расплакаться. Я нарисовала в блокноте большой квадрат и маленький внутри его. В маленьком квадрате я написала слово «пожалуйста».

— Какая-то часть меня еще не верила в то, что происходит. Я все думала, что он в конце концов остановится.

Этого не может быть, думала я, это не изнасилование. Должен быть мужчина в маске, который внезапно появляется из темной аллеи, вы знаете эти рассказы.

Он повалил меня наземлю. Было очень колко. Крапива обожгла мне икру. Он по-прежнему зажимал мне рот рукой. Один раз он убрал руку, чтобы меня поцеловать, но это уже не было похоже на поцелуй, просто другой вид кляпа. Потом он снова зажал мне рот. Я все время боялась, что меня вырвет. Он просунул другую руку мне между ног и попытался сделать так, чтобы я захотела его. Он действительно очень старался. — Мишель посмотрела сквозь меня. — Я не могла не ощущать определенного удовольствия, и это было хуже всего, вы понимаете? — Я снова кивнула. — Хотеть, чтобы тебя изнасиловали, — это уже не изнасилование, не так ли? Не так ли?

— Не знаю.

— Потом он сделал это со мной. Вы не представляете, какой он сильный. Казалось, он наслаждается, делая во время этого мне больно. Я просто лежала, вся мокрая, и ждала, когда все это закончится. Когда он кончил, то опять поцеловал меня, как будто все произошло по обоюдному согласию. Я не могла говорить, не могла ничего сделать. Он принес мое платье и трусики. Я плакала, а он просто смотрел на меня, словно ему было интересно. Потом сказал: «Это просто секс», или: «Это всего лишь секс», или что-то в этом роде и просто взял и ушел. Я оделась и вернулась в дом. Я увидела Джози с ее блондином, она мне подмигнула. А он уже танцевал с другой девушкой. Даже не взглянул на меня. Мишель, казалось, оцепенела, лицо ее было почти безразличным. Ей приходилось не раз рассказывать это. Я спросила ровным голосом, когда она обратилась в полицию. Она сказала, что подождала неделю.

— Почему так долго?

— Я чувствовала себя виноватой. Я напилась, завлекла его, я действовала за спиной у своего парня.

— Что же тогда заставило вас заявить о случившемся?

— Мой парень прослышал об этом. Мы поскандалили, и он ушел от меня. Тогда я пошла в полицию.

Мишель вдруг оглянулась, поднялась и вышла из комнаты. Я несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, прежде чем она вернулась с ребенком. Она снова села на диван, завернутый в одеяло младенец уютно лежал у нее на руках. Время от времени она подносила к его губам свой мизинец, и тот принимался с готовностью его сосать.

— В полиции ко мне отнеслись довольно сочувственно. На теле еще оставались синяки. Еще он… он проделывал со мной всякое, было заключение врача. Но суд прошел ужасно.

— Что случилось?

— Я дала показания, а потом поняла, что судят меня. Адвокат спрашивал о моем прошлом… в смысле о моих прошлых половых связях. Со сколькими мужчинами я переспала. Потом заставил меня рассказать все, что произошло на вечеринке. Как я поссорилась со своим парнем, что на мне было надето, сколько я выпила, как я первая его поцеловала, как заигрывала с ним. Он — Адам — сидел на скамье подсудимых с серьезным и печальным видом. Судья прекратил процесс. Мне хотелось провалиться сквозь землю… все вокруг показалось грязным. Вся моя жизнь. Я никого никогда не ненавидела так сильно, как его. — Она помолчала. — Вы мне верите?

— Вы были очень откровенны, — сказала я. Ей хотелось от меня чего-то большего. Ее лицо было по-девичьи полным, и она смотрела на меня с напряженным выражением мольбы. Я почувствовала к ней жалость, к себе тоже. Она подняла ребенка и уткнулась лицом в мягкий изгиб его шеи. Я встала. — И еще вы были смелой, — выдавила я из себя.

Она подняла голову и посмотрела на меня.

— Вы что-нибудь с этим сделаете?

— Здесь проблемы с законом. — Меньше всего мне хотелось обнадеживать ее.

— Да, — кивнула она безнадежно. Казалось, она мало чего ждет. — Что бы вы сделали, Сильвия? Скажите.

Я заставила себя посмотреть ей в глаза. Было такое ощущение, что я смотрю не с той стороны подзорной трубы. На меня опять нахлынуло чувство двойного предательства.

— Я не знаю, что бы я сделала, — сказала я. Потом мне в голову пришла мысль: — Вы не выбираетесь в Лондон?

Она озадаченно нахмурилась.

— С ним? — она показала глазами на ребенка. — И зачем мне это?

Она казалась вполне естественной; да и телефонные звонки с письмами, казалось, прекратились.

Младенец заплакал, и она подняла сына так, что его головка уткнулась ей в подбородок. Он лежал у нее на груди, раскинув руки, словно крошечный альпинист, прижавшийся к поверхности скалы. Я улыбнулась ей.

— У вас прекрасный мальчик, — сказала я. — Вы хорошо потрудились.

Ее лицо расплылось в ответной улыбке.

— Да, потрудилась, разве нет?

Глава 22

— Что вы сделали?

До того момента я считала, что выражение об отвалившейся челюсти всего лишь метафора или преувеличение, но тут никаких сомнений быть не могло: у Джоанны Нобл просто отвалилась челюсть.

Возвращаясь на поезде, и без того шокированная и расстроенная, я ощутила приступ настоящей паники, когда до меня впервые дошло, что в действительности я натворила. Я представила себе Мишель, которая звонит в «Партисипант», спрашивает Сильвию Бушнелл, чтобы пожаловаться или что-нибудь добавить к своему рассказу, узнает, что там никого с таким именем нет, и тогда связывается с Джоанной. Едва ли потребуется много времени и усилий, чтобы выйти на меня. Что подумает Мишель по поводу того, что проделали в отношении ее? Другой не совсем абстрактный вопрос — что случится со мной. Если даже напрямую не нарушен никакой закон, я представила, как объясняю Адаму, что натворила.

Я урегулировала вопрос, насколько это было возможно, немедленно. По дороге домой позвонила из автомата Джоанне Нобл и ко времени завтрака на следующий день была у нее в квартире.

Я посмотрела Джоанне в лицо.

— Пепел нужно стряхнуть, — сказала я.

— Что? — переспросила она, все еще пребывая в оцепенении.

Я нашла на столе блюдце и подставила его под покачивающийся цилиндрик пепла на кончике сигареты, которую она держала в правой руке. Я сама тронула пальцем сигарету, и пепел осыпался в блюдце. Я приготовилась излагать дополнительные детали к голым фактам своей исповеди. Все должно было быть изложено максимально ясно.

— Мне очень стыдно, Джоанна. Позвольте мне рассказать, что именно я натворила, а потом вы скажете, что думаете обо мне. Я позвонила Мишель Стоу, назвалась вашей коллегой по работе в газете. Я поехала к ней, поговорила, и она рассказала, что произошло между ней и Адамом. Я не могла заставить себя отказаться от желания выяснить это, а другого способа придумать не смогла. Но это было ошибкой. Я чувствую себя ужасно.

Джоанна воткнула сигарету в блюдце и подожгла другую. Она провела ладонью по своим волосам. Журналистка была по-прежнему в халате.

— Что, черт побери, вы делаете?

— Расследую.

— Она думала, что говорит с репортером. Думала, что делает смелое заявление от имени жертв насилия, а вместо этого удовлетворила ваше любопытство по поводу того, что ваш муженек, — последнее слово Джоанна произнесла с горьким презрением, — выкидывал со своим петушком до того, как вы поженились.

— Я не пытаюсь оправдываться.

Джоанна сделала глубокую затяжку.

— Вы назвались вымышленным именем?

— Я сказала, что меня зовут Сильвия Бушнелл.

— Сильвия Бушнелл? Где вы такое откопали? Вы… — Это было для нее уже слишком. Джоанна начала хихикать, потом не смогла сдержаться и захохотала. Она опустила голову и пару раз даже ударилась о столешницу. Она снова затянулась сигаретой и принялась одновременно кашлять и смеяться. Наконец ей удалось взять себя в руки. — Вы явно умеете задевать за живое. Вам следовало бы заняться моей работой. Мне необходимо немного кофе. Хотите?

Я кивнула, она вскипятила воду и за разговором намолола кофейных зерен.

— Так что же вам удалось узнать?

Я кратко изложила рассказ Мишель.

— Гм-м, — произнесла Джоанна. Она не казалась особенно смущенной. Налила кофе в две кружки, снова села за кухонный столик напротив меня. — Итак, что вы чувствуете после своей проделки?

Я отхлебнула кофе.

— Все еще пытаюсь навести порядок в голове… Опустошение. Это одно из ощущений.

Джоанна недоверчиво посмотрела на меня.

— Правда?

— Конечно.

Она прикурила очередную сигарету.

— Разве это как-то отличается от того, что вы прочли в газете? Если исходить из того, что рассказали вы, я бы все равно оправдала Адама. Меня удивляет, что все это вообще дошло до суда.

— Мне нет дела до юридических тонкостей, Джоанна. Меня волнует то, что произошло. Что могло произойти.

— О, ради Бога, Элис, мы же взрослые женщины. — Она долила себе кофе. — Видите ли, я не считаю себя особо неразборчивой в связях… Да и никто таким себя не считает, не так ли? Но мне приходилось спать с мужчинами, чтобы только от них отделаться или потому, что они были очень настойчивыми. Я занималась сексом по пьянке с теми, с кем в трезвом виде никогда бы этого не сделала. Делала это без особого желания и сожалела на следующее утро или через десять минут. Раз или два я так унизила себя, что меня потом тошнило. С вами такого не было?

— Бывало порой.

— Я хочу сказать, что многие из нас побывали в том сереньком местечке и позабавлялись с тем, чего в действительности хотели. Я знаю, это непросто, но должна сказать, что это вовсе не то же самое, когда мужчина залезает к тебе в окно в маске и с ножом.

— Мне жаль, Джоанна, но я никак не могу с этим свыкнуться.

— А вам и нет надобности привыкать к такому. В этом все дело. Видите ли, я не знаю, что у вас с Адамом. Как вы познакомились?

Ну, скажем, это было не совсем как за чаем у священника и вполне в духе Джейн Остен.

— Этого довольно. Когда я впервые увидела Адама, он был грубым со мной, колким, неразговорчивым. Подозреваю, что его поведение было комбинацией из отсутствия интереса ко мне, подозрительности и презрения, и меня это возбудило. Он сексуален, не так ли?

Повисла тишина, и я не пыталась ее нарушить.

— Ну, я права или нет?

— Он мой муж, — процедила я.

— Ради всего святого, Элис, не изображайте передо мной Деву Марию. Этот человек сам по себе грандиозен. Он спас почти всю экспедицию. Клаус рассказывал мне про его жизнь. В шестнадцать лет он бросил Итон и отправился в Альпы. Мотался там два года, пока не нашел своего пути в Гималаи, где многие годы провел в скитаниях и восхождениях. Как вы посмели обнаружить этого мужчину раньше меня?

— Я знаю все это, Джоанна. Для меня потрясение обнаружить другую сторону его натуры.

— Какую другую сторону?

— Ну, то, что он может быть жесток, опасен.

— Он бывал с вами жесток?

— Ну, знаете… — Я пожала плечами.

— О, вы хотите сказать, приятно жесток.

— Не уверена, что «приятно» — верное слово.

— М-м, — одобрительно, почти плотоядно произнесла Джоанна. — У вас проблема.

— У меня проблема?

— Вы влюбились в героя, неординарного мужчину, который не похож на других, о ком мне доводилось слышать. Он странный и непредсказуемый, и мне кажется, временами вам хотелось бы, чтобы он был каким-нибудь адвокатом, который приходит домой на обед в шесть тридцать, и чтобы были нежные объятия, и чтобы обычная поза раз в неделю. С кем у вас была предыдущая связь?

— Я оставила ради Адама одного человека.

— Каким он был?

— Хорошим. Но не тем адвокатом, о котором вы только что говорили. Он был остроумным, внимательным, мы были друзьями, у нас были общие интересы, нам было хорошо вместе. Мне нравилось спать с ним.

Джоанна перегнулась через стол и внимательно посмотрела на меня.

— Скучаете по нему?

— С Адамом все по-другому. Мы не «делаем что-то вместе», как я привыкла с другими парнями. Мы никогда не бываем… просто вместе, как было с Джейком. Все это так… страстно, от этого по-своему устаешь. И секс… это, конечно, прекрасно, но тоже беспокоит. Тревожит. Я уже не знаю, по каким правилам мы играем.

— Вы скучаете по Джейку? — снова спросила Джоанна.

Это был вопрос, который я сама себе никогда не задавала.

У меня практически не было времени, чтобы задаваться им.

— Нет, — услышала я собственный голос.

Глава 23

Была середина марта, почти наступило британское лето. Во всех парках расцвели крокусы и желтые нарциссы, лица на улицах просветлели; с каждым днем солнце поднималось все выше и выше. Джоанна Нобл была права. Я никогда не узнаю, что происходило в прошлом. У всех свои тайны и скелеты в шкафах. Нет ни одной жизни, которой не коснулся бы стыд. Лучше пусть темное остается во тьме, где оно может зажить и стать незаметным. Лучше забыть о муках ревности и параноидальном любопытстве.

Я понимала, что Адам и я не сможем провести остаток жизни, отгородившись от мира и изучая тела друг друга в странных темных комнатах. Мы должны были понемногу впускать к себе мир. Всех друзей, которых мы игнорировали, родственников, от которых мы отказались, обязанности, которые мы отложили в сторону, фильмы, которые мы не посмотрели, газеты, которые нам не удалось прочесть. Мы должны были вести себя немного более похоже на нормальных людей. Поэтому я стала ходить в магазины и купила себе кое-какую новую одежду. Я ходила в супермаркет и покупала обычную еду: яйца, сыр, муку и что-то еще. Договаривалась о встречах, как в прошлой жизни.

— Завтра я с Полин иду в кино, — сказала я Адаму, когда тот вошел.

Он поднял брови:

— Зачем?

— Хочу повидаться кое с кем из друзей. И я подумала, мы могли бы пригласить кого-нибудь к нам на обед в субботу.

Он пытливо посмотрел на меня.

— Я думала пригласить Сильвию и Клайва, — упорно продолжала я. — А как насчет того, чтобы позвать Клауса или Дэниела и, может быть, Дебору? Или кого ты захочешь?

— Сильвия, Клайв, Клаус, Дэниел и Дебора? Здесь?

— А что тут странного?

Он взял мою руку и стал вертеть обручальное кольцо.

— Зачем ты это делаешь?

— Что делаю?

— Ты знаешь.

— Не может быть только… — Я подбирала слово. — Страсть. Нам нужна обычная жизнь.

— Почему?

— Неужели тебе не хочется иногда просто посидеть перед телевизором? Или пораньше лечь в кровать с книгой? — На меня вдруг нахлынули воспоминания о последнем уик-энде с Джейком: все то незаметное домашнее счастье, которое я в эйфории отбросила. — Запустить змея или пойти погонять шары в боулинге?

— Боулинг? Что, дьявол побери, это такое?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Он молчал. Я обняла его, но он оставался скованным.

— Адам, ты моя самая большая любовь. Это у меня на всю жизнь. Но семья связана с обычными вещами, рутиной, скучными обязанностями, работой, ссорами по пустякам, перемыванием костей. Со всем этим. Не только, ну, с пылающей страстью.

— Почему? — просто сказал Адам. Это был не вопрос. Это было утверждение. — Кто это говорит?

Я отошла и села в кресло. Я не знала, что почувствовала — злость или одиночество, кричать мне хотелось или плакать.

— Я хочу, Адам, однажды родить ребенка, быть может, я буду иметь детей. Я хочу когда-нибудь построить дом и быть обыкновенной женщиной средних лет. Хочу до старости быть вместе с тобой.

Он пересек комнату, опустился у моих ног и зарылся лицом в мои колени. Я гладила его взлохмаченные волосы, вбирала в себя запах его пота.

— Ты всегда будешь со мной, — проговорил он, его голос был приглушенным.

* * *

Беременность Полин стала заметной, ее лицо, обычно бледное и строгое, выглядело пухлым и розовым. Темные волосы, которые она обычно собирала в тугой хвост, теперь спадали на плечи. Она казалась молодой, хорошенькой и счастливой. Мы были робкими друг с другом, вежливыми и очень старательными. Я пыталась вспомнить, о чем мы обычно болтали, встречаясь раньше, в доадамовы времена: обо всем и ни о чем, думаю; случайные обрывки сплетен, неважные секреты, интимные безделицы, которые были словесной демонстрацией приязни. Мы любили похихикать. Помолчать. Поспорить и помириться. Однако в тот вечер нам пришлось как следует поработать над тем, чтобы не дать разговору зачахнуть, и, как только возникала пауза, кто-нибудь из нас спешил ее заполнить.

После фильма мы отправились в паб. Она выпила томатного сока, а я джина. Когда я вытащила из кошелька банкноту, чтобы заплатить за напитки, оттуда выпала и моя фотография, которую Адам сделал в тот день, когда предложил выйти за него замуж.

— Странный снимок, — сказала она, поднимая фотографию. — У тебя такое лицо, словно ты увидела призрак.

Я сунула фото обратно между кредитными карточками и водительскими правами. Мне не хотелось, чтобы его увидел еще кто-нибудь — снимок был только для моих глаз. Мы вяло обсуждали плохой фильм, когда я вдруг почувствовала, что больше не могу этого выносить.

— Как Джейк? — спросила я, как всегда.

— Хорошо, — безучастно проговорила Полин.

— Нет, я в самом деле спрашиваю, как он. Я хочу знать.

Полин проницательно посмотрела на меня. Я не отвела взгляда, не стала бессмысленно улыбаться, и, когда она заговорила, мне показалось, что в ее голосе звучало торжество.

— Были планы, что вы двое поженитесь, заведете детей. Потом все изменилось. Он говорил мне, что все идет нормально и хандры больше нет. Это правда?

Я кивнула.

— Вполне.

— Он потрясен. Он был так не прав по отношению к тебе. — Я промолчала. — Ведь не прав, да? Ты любила его?

Я вернулась мыслями к далеким дням, где мы с Джейком были вместе. Я с трудом теперь могла вспомнить, как выглядит его лицо.

— Конечно, любила. И еще была ты, и компания, Клайв, Сильвия и остальные, словно большая семья. Думаю, я считала так же, как Джейк. Я чувствовала, что предаю вас всех. Я по-прежнему так думаю. Я словно стала посторонней.

— Вот в чем все дело, не так ли?

— Что?

— Быть посторонней. Выбрать героя-одиночку и бросить ради него все. Великий образ. — Голос Полин был ровным и слегка презрительным.

— Я вовсе не этого хочу.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты выглядишь совсем не так, как три месяца назад?

— Нет…

— Ну, так ты выглядишь совсем по-другому.

— Как?

Полин задумчиво посмотрела на меня с почти жестким выражением на лице. Неужели она нанесет мне ответный удар?

— Ты похудела, — пояснила она. — Выглядишь усталой. Не такая ухоженная, как раньше. Ты всегда была опрятно одета, причесана и вся была олицетворением порядка и сдержанности. Теперь же, — она посмотрела на меня, и мне вдруг стало неудобно от осознания того, что у меня на шее синяк, — ты выглядишь немного как бы… поношенной. Больной.

— Я совсем не сдержанная, — в вызовом бросила я. — И не думаю, что когда-нибудь такой была. А вот ты, напротив, выглядишь великолепно.

Полин улыбнулась, засветившись едва прикрытым удовлетворением.

— Это беременность, — промурлыкала она. — Тебе следует когда-нибудь попробовать.

* * *

Когда я вернулась после кино, Адама дома не было. Примерно в полночь я перестала его ждать и забралась в постель. Я бодрствовала до часа ночи, читая, прислушиваясь, не застучат ли его каблуки по лестнице. Затем забылась в беспокойном сне, временами просыпаясь, чтобы взглянуть на светящиеся стрелки будильника. Он вернулся домой только в три часа. Я слышала, как он сбросил с себя одежду и встал под душ. Я не собиралась расспрашивать его о том, где он был. Он забрался в постель и прижался ко мне сзади, теплый, чистый, пахнущий мылом. Положил руки мне на грудь и поцеловал в шею. Зачем людям принимать душ в три часа ночи?

— Где ты был? — спросила я.

— Проветривал наши отношения, конечно.

* * *

Я отменила обед с друзьями. Купила всю еду и выпивку, но потом, в конце концов, не смогла справиться с этим. В ту субботу утром я вошла в квартиру с покупками; Адам сидел на кухне и пил пиво. Он вскочил и помог мне разобрать сумки. Он снял с меня пальто и растер мне пальцы, которые онемели от тяжести пакетов, которые я несла от супермаркета. Он заставил меня сесть, пока сам укладывал в маленький холодильник готовую зажаренную курицу и разные сыры. Потом сделал мне чай, снял с меня туфли и помассировал ступни. Он обнял меня, словно боготворя, поцеловал мне волосы, а потом едва слышно спросил:

— Ты уезжала из Лондона на позапрошлой неделе, Элис?

— Нет, а что? — Я была слишком напугана, чтобы мыслить трезво. Сердце встревоженно билось, и я была уверена, что он скорее всего чувствует это сквозь мою хлопчатобумажную блузку.

— Совсем? — Он поцеловал меня в щеку.

— Я работала всю неделю, ты же знаешь.

Ему что-то известно. Мой мозг лихорадочно работал.

— Конечно, знаю. — Его руки соскользнули вниз и остановились под ягодицами. Он очень крепко прижал меня к себе и снова поцеловал.

— Я как-то ездила на совещание в Майда-Вэйл, а больше никуда.

— И какой это был день?

— Не вспомню. — Может, он звонил в тот день в офис? Видимо, так и есть. Но почему он спрашивает меня об этом сейчас? — Кажется, среда. Да.

— Среда. Вот совпадение.

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя сегодня такая шелковистая кожа… — Он по очереди поцеловал мои веки, потом принялся медленно расстегивать мне блузку. Я стояла совершенно неподвижно, когда он снял ее с меня. Что он узнал? Он расстегнул бюстгальтер и снял его тоже.

— Осторожно, Адам, занавески открыты. Кто-нибудь может нас увидеть.

— Не имеет значения. Сними с меня рубашку. Вот так. Теперь ремень. Вынь ремень из джинсов.

Я послушалась.

— Теперь поройся у меня в кармане. Давай, Элис. Нет, не в этом кармане, в другом.

— Тут ничего нет.

— Нет, есть. Просто оно маленькое.

Мои пальцы нащупали смятый клочок бумаги. Я вытащила его.

— Вот, Элис. Билет на поезд.

— Да.

— На прошлую среду.

— Да. И что из этого? — Где он его нашел? Должно быть, я забыла его в пальто, в сумочке или где-нибудь еще.

— В тот день, когда тебя не было офисе и ты была… где, ты сказала?

— В Майда-Вэйл.

— Да, Майда-Вэйл. — Он начал расстегивать мне джинсы. — Хотя билет до Глочестера.

— Что это все значит, Адам?

— Это ты мне скажи.

— Какое отношение ко всему этому имеет билет на поезд?

— Ну-ка вылезай из джинсов. Он был в кармане твоего пальто.

— С чего это ты шаришь у меня по карманам?

— С чего это ты, Элис, отправилась в Глочестер?

— Не будь глупцом, Адам, я вовсе не ездила в Глочестер. — Мне и в голову не приходило рассказать ему правду. По крайней мере у меня еще сохранилась толика чувства самосохранения.

— Сними трусики.

— Нет. Прекрати.

— Интересно, почему Глочестер?

— Я не была там, Адам. Майк ездил туда несколько дней назад — может, даже в среду — присмотреть помещение под склад. Скорее всего это его билет. Но какое это может иметь значение?

— Почему тогда он оказался у тебя в кармане?

— Черт его знает. Давай, если не веришь мне, позвони и спроси у него. Ну же! Я продиктую номер.

Я вызывающе взглянула на него. Я знала, что Майк уехал на уик-энд из города.

— Тогда давай забудем о Майке и Глочестере, хорошо?

— Я уже забыла, — сказала я.

Он толкнул меня на пол и встал надо мной на колени. Казалось, он вот-вот заплачет, и я протянула ему руки. Когда он ударил меня ремнем и пряжка впилась в мое тело, мне даже почти не было больно. То же и во второй раз. Не та ли это спираль, о которой предупреждала врач?

— Я так тебя люблю, Элис, — простонал он. — Ты не представляешь, как сильно я тебя люблю. Не подведи меня когда-нибудь. Я не смогу этого перенести.

Я отложила обед, сказав всем, что простудилась. Я и впрямь чувствовала себя настолько изможденной, что это было похоже на болезнь. Мы съели курицу, которую я принесла прямо в кровать, и рано уснули, заключив друг друга в объятия.

Глава 24

Превратившись на время в героя и знаменитость, Адам стал получать письма из-за границы, которые ему пересылались через газеты и издателей. Люди излагали ему, как излагали бы Ливингстону или Лоуренсу Аравийскому, сложные теории и обиды мелким почерком и разноцветными чернилами на десятках страниц. Были восторженные письма от молоденьких девушек, которые заставляли меня улыбаться и немного волноваться. Было письмо от вдовы Томаса Бенна, погибшего на той горе, но оно было написано по-немецки, а Адам не позаботился о том, чтобы перевести его для меня.

— Она хочет встретиться со мной, — устало сказал он, бросив письмо в общую кучу.

— Что ей надо? — спросила я.

— Поговорить, — коротко ответил он. — Услышать, что ее муж был героем.

— Ты будешь с ней встречаться?

Он покачал головой:

— Я ничем не могу ей помочь. Томми Бенн был богатым человеком, представителем своего класса, и только.

Потом были еще люди, которые горели желанием отправиться в экспедицию. И были те, кто предлагал свои проекты, идеи, мысли, фантазии или пустую болтовню. Адам игнорировал большинство из них. Раз или два его выманили на выпивку, и я сопровождала его в походах в какие-то бары в центре Лондона, где с ним беседовал то редактор одного журнала, то исследователь с горящими глазами.

Однажды ранним утром дождливого вторника раздался очередной ничего не обещающий звонок — голос с иностранным акцентом, который к тому же был плохо различим из-за плохой слышимости. Я ответила и пожалела об этом. Передала трубку через кровать Адаму, который говорил открыто грубо. Но звонивший настаивал, и Адам согласился с ним встретиться.

— Ну и как? — спросила я, когда он как-то поздно вечером ввалился домой, открыл холодильник и достал бутылку пива.

— Даже не знаю, — сказал он, открыв бутылку по-мужски, о край стола. Он выглядел озадаченным, почти ошеломленным.

— Так в чем дело?

— Это какой-то человек из группы, которая работает на одну немецкую телекомпанию. Немного разбирается в альпинизме. Говорит, они хотят снять документальный фильм об альпинизме. Предлагают, чтобы я возглавил группу. В любое удобное время, в любой точке мира, с кем захочу, чем труднее будут условия, тем лучше, финансирование они организуют.

— Звучит заманчиво. Разве это не здорово?

— Здесь какой-то обман. С этим планом, видимо, не все в порядке, но я еще не понял, что именно.

— А как насчет Дэниела? Вы, кажется, собирались с ним на следующий год.

— Плевать на Дэниела. Это просто ради денег. Не могу поверить, что это на самом деле.

Но это все же было на самом деле. Были еще вечеринки, потом встречи. Однажды поздно вечером, когда мы были немного навеселе, Адам сказал мне, что он хотел бы сделать: пойти на Эверест, и не для того, чтобы попытаться добраться до вершины, а просто чтобы очистить склоны от всякого мусора, обрывков палаток и старых веревок, пустых кислородных баллонов, всякого старья, даже от мертвых тел, которые все еще лежат наверху, скрюченные в своих последних бесполезных укрытиях. Мне это показалось восхитительным, и я уговорила Адама перенести идею на бумагу, которую затем привела в удобоваримую форму. Телевизионная компания согласилась на все. Получится прекрасный фильм. В нем будут и горы, и экология.

Было удивительно. Я чувствовала себя удивительно. Адам напоминал кипящий чайник, брызгающийся и булькающий на плите, и было похоже, что его вдруг переставили на конфорку с регулятором температуры. Жизнь Адама заключалась в альпинизме и во мне, а последние два месяца она была почти полностью посвящена мне, и я начала уже задумываться, не устану ли от всего этого, не устану ли в буквальном смысле от его страсти, его внимания. Я любила Адама, я боготворила его, я жаждала его, но как приятно было иногда лежать в кровати, потягивая вино, пока он обсуждал число людей, которых возьмет с собой, прикидывал, когда следует отправляться, а от меня при этом ничего не требовалось. Я лишь кивала и радовалась его энтузиазму. Это было приятно, просто приятно, но ничего особенного, и это было так же хорошо, однако я тщательно старалась не проговориться об этом Адаму.

Что касается меня, я тоже постепенно успокаивалась по поводу прошлого Адама. Все связанное с Мишель стало не больше чем деталью пейзажа, чем-то таким, во что мы все по молодости так или иначе оказываемся замешанными. К тому же у Мишель теперь есть муж и ребенок. Она не нуждается в моей помощи. Его прежние подружки, те, с которыми он был длительное время, для меня особо много не значили, как, скажем, вершины, на которые он залезал. Если во время разговоров с Клаусом, Деборой, Дэниелом или с каким-нибудь другим его соратником по экспедициям в горы упоминалась одна из них, я не обращала на это внимания. Но, несомненно, интересуешься всем, что связано с человеком, которого любишь, и утверждать, что это не так, было бы простым жеманством. Поэтому я тут и там черпала информацию о них, и у меня в голове начала складываться картинка, я уже могла расставить этих девушек в хронологическом порядке.

Однажды вечером мы вернулись в квартиру Деборы в Сохо, но на этот раз в качестве гостей. Должен был прийти Дэниел. Я предложила, чтобы и он участвовал в экспедиции на Эверест. Обычно Адам относился к моим советам в области альпинизма так, как если бы их высказала ручка от двери в нашу спальню, но на этот раз он казался скорее задумчивым, чем настроенным скептически. Большую часть вечера они с Дэниелом были погружены в разговор, оставив нас с Деборой заниматься собой.

Это была простая еда: равиоли, купленные через дорогу, салат из лавки за углом и бутылки красного итальянского вина, разлитые в опасно большие стаканы. После обеда Дебора захватила со стола одну из бутылок, и мы сели на пол у камина. Она снова наполнила мой стакан. Я не чувствовала себя опьяневшей, но было ощущение, что все мои углы округлились, а между мной и полом постелен мягкий матрас. Дебора потянулась ко мне.

— Иногда мне кажется, что в этой комнате продолжают жить призраки, — улыбнувшись, сказала она.

— Ты имеешь в виду призраки людей, которые жили здесь раньше? — сказала я.

Она засмеялась:

— Нет, я имею в виду тебя и Адама. Именно здесь все это началось.

Я подумала, что краску на моем лице скроют жар от огня и выпитого вина.

— Надеюсь, мы все привели в порядок. — Это все, что я смогла придумать.

Она прикурила сигарету и потянулась к столу за пепельницей. Потом снова легла на пол.

— Ты подходишь Адаму, — сказала она.

— Правда? Иногда меня тревожит, что я не в достаточной мере являюсь частичкой его мира.

— Именно это я и имею в виду.

Я посмотрела в сторону стола. Адам и Дэниел рисовали диаграммы и говорили о больших таблицах. Дебора подмигнула мне.

— Это будет самая очаровательная коллекция мусора в истории. — Она засмеялась.

Я оглянулась. Мужчины нас не слушали.

— Но ведь его последняя… э-э… подружка, Лили, не была связана с альпинизмом, не так ли? Ты с ней встречалась?

— Всего несколько раз. Но она была пустышкой. Просто переходное увлечение. Она сама по себе вроде ничего, но бывала настоящей зубной болью, постоянно скулила по Адаму. Когда он очнулся и увидел, что она собой представляет, то сразу бросил ее.

— А какой была Франсуаза?

— Амбициозная. Богатая. Обладала неплохой техникой скалолазания.

— И красивая.

— Красивая? — иронически переспросила Дебора. — Только если нравятся длинноногие худые загорелые женщины с длинными ухоженными черными волосами. К сожалению, большинству мужчин такие нравятся.

— Для Адама это было ужасно.

— Для Франсуазы хуже. В любом случае, — Дебора скорчила рожицу, — все было кончено, не так ли? Она была поклонницей знаменитых альпинистов. Любила парней. — Она понизила голос. — Должно быть, Адаму потребовалось бы какое-то время, чтобы это понять, но ведь он взрослый человек. Он-то знает, что происходит, когда спишь с докторами-альпинистками.

И тут я поняла.

— Значит, ты и… — Я кивнула в сторону Адама.

Дебора наклонилась вперед и положила ладонь мне на руку.

— Элис, для нас обоих это ничего не значило. Просто я не хочу, чтобы между нами оставались тайны.

— Конечно, — сказала я. Я была не против. — Значит, до Франсуазы была та девушка по имени Лайза, — сказала я, подстегивая ее.

— Тебе это нужно? — спросила Дебора с удивленным подозрением. — Адам бросил Лайзу, когда связался с Франсуазой.

— Она была американка?

— Нет. Англичанка. Валлийка, шотландка, что-то вроде этого. Временами занималась альпинизмом, мне кажется. Они были парой, — она выделила эти слова так, словно в них изначально содержался комизм, — многие годы. Но, Элис, ты все это должна понимать правильно. Парой, — она изобразила пальцами в воздухе невидимые кавычки, — но никогда не жили вместе. Адам никогда и ни к кому не был привязан так, как он привязан к тебе. Это совершенно другое дело.

Я настойчиво продолжала:

— В прошлом всегда есть кто-то. Хоть у него и были ничего не значащие связи, как ты говоришь, должен существовать и какой-нибудь постоянный роман. Когда заканчивается один, начинается другой.

Дебора прикурила следующую сигарету и задумчиво нахмурилась.

— Вполне возможно. Не могу вспомнить, с кем он был на самом деле до Лайзы. Видимо, я не была с ней знакома. Была какая-то девушка за несколько лет до того, как я с ним познакомилась. Как ее звали? Пенни. Она вышла замуж за моего старого приятеля, альпиниста по имени Брюс Мэддерн. Они живут в Сиднее. Я не виделась с ними лет десять. — Она взглянула на меня, затем на Адама. — Господи, что мы делаем? Ты же не хочешь ломать голову по поводу всего этого. Единственное, что здесь есть, так это то, что Адам оставался привязанным к людям, в которых на самом деле не был влюблен. — Она улыбнулась. — Ты можешь на него положиться. Он тебя не подведет. И ты не должна подводить его. Я с этим парнем ходила в горы. Он не выносит, когда не могут сделать то, что положено.

— Звучит тревожно, — весело сказала я.

— Как насчет того, чтобы заняться альпинизмом, Элис? Есть намерения? Эй, Адам, ты собираешься взять с собой на следующий год Элис?

Адам повернулся ко мне с дружелюбной улыбкой.

— Может, спросишь об этом ее?

— Меня? — встревожилась я. — Я постоянно набиваю мозоли. Я устаю, и у меня вообще плохой характер. Я для этого не гожусь. Люблю быть в тепле и хорошо одеваться. Мое представление о счастье — это горячая ванна и шелковая рубашка.

— Вот именно поэтому ты и должна ходить в горы, — сказал Дэниел, подойдя с двумя кружками кофе и усевшись с нами на пол. — Знаешь, Элис, несколько лет назад я был на Аннапурне. Там возник некоторый бардак со снаряжением. Всегда бывает бардак с тем или другим. Как правило, оказываешься на высоте двадцати тысяч футов с одной парой рукавиц, зато в этот раз кто-то вместо пяти пар носков заказал пятьдесят. Это означало, что каждый раз, заходя в палатку, я мог натянуть совершенно свежую, чистую пару носков и блаженствовать. Тебе никогда не приходилось бывать в горах, и потому ты не можешь вообразить, каково мне было всовывать свои мокрые ноги в теплые сухие носки. Однако просто представь все теплые ванны, вместе взятые.

— Деревья, — сказала я.

— Что? — спросил Дэниел.

— Почему вы не лазаете по деревьям? Почему это обязательно должны быть горы?

На лице Дэниела появилась широкая улыбка.

— Думаю, что переадресую этот вопрос знаменитому авантюристу-альпинисту Адаму Таллису.

Адам немного подумал.

— Невозможно позировать перед объективом камеры, стоя на вершине дерева, — наконец заявил он. — Вот почему люди ходят в горы. Попозировать для фотографии на вершине.

— Только не ты, дорогой, — сказала я и сразу смутилась из-за серьезности собственного тона.

В комнате воцарилась тишина, все мы лежали на полу и смотрели на огонь. Я потягивала кофе. Затем, поддавшись порыву, потянулась вперед, взяла у Деборы сигарету, затянулась и вернула ей.

— Я так легко могла бы начать все сначала, — сказала я. — Особенно в такой вечер, как сегодня, валяясь на полу перед огнем, немного пьяная, среди друзей и после такого чудесного обеда. — Я взглянула на Адама, который смотрел на меня, на его лице плясали отблески огня. — Но настоящая причина заключается не в этом. Думаю, что могла бы сделать что-нибудь вроде этого до того, как встретила Адама. Смешно. Именно Адам заставил меня понять, какая чудесная вещь — взбираться на вершины, и одновременно заставил меня не желать делать это. Если бы я собралась этим заняться, то мне хотелось бы присматривать за другими. Я бы ни за что не согласилась, чтобы кому-то пришлось все время смотреть за мной. — Я огляделась. — Если нам придется вместе идти в горы, то вы будете тащить меня наверх всю дорогу. Дебора, возможно, свалится в пропасть, Дэниелу придется отдать мне свои перчатки. Я-то буду в порядке. За это придется платить вам.

* * *

— Ты была сегодня вечером очень красивая.

— Спасибо, — сонно пробормотала я.

— И очень смешно говорила о деревьях.

— Спасибо.

— Это почти заставило меня простить тебя за выспрашивание у Дебби о моем прошлом.

— Ах.

— Знаешь, чего мне хочется? Хочу, чтобы было так, будто наши жизни начались с того момента, когда мы впервые встретились. Как ты думаешь, такое возможно?

— Да, — сказала я. Но в душе знала, что нет.

Глава 25

История, которую я когда-то учила в школе, но уже почти забыла, разделяется на удобные периоды: Средние века, Реформация, Ренессанс, Тюдоры и Стюарты… Для меня прежняя жизнь Адама тоже разложилась на отдельные эпохи, словно подкрашенный слоями песок в бутылке. Была эпоха Лили, эпоха Франсуазы, эпоха Лайзы, эпоха Пенни. Я больше не говорила с Адамом о его прошлом: это было запретной темой. Но я об этом думала. Собирала мозаику — маленькие детали о женщинах, которых он любил, — и выкладывала общую картину. В процессе этого мне стало ясно, что в хронологии существует белое пятно — пустое пространство, где должна была присутствовать женщина, но ее не было. Мог, конечно, пройти год или что-то около этого без устойчивой связи, но это не соответствовало тому, что виделось мне характерной чертой Адама.

Это было как если бы я смотрела на любимого, который идет ко мне издалека, все время приближаясь, и вдруг теряется в дымке. Я рассчитала, что пробел возник лет восемь назад. Я не собиралась ничего ни у кого выпытывать, но желание заполнить этот пропуск становилось все сильнее. Я спросила у Адама, нет ли у него снимков, на которых он запечатлен в молодости; у него их, естественно, не было. Я пыталась выяснить окольными путями, чем он занимался в то время, словно это помогло бы мне связать незначительные факты в значимый ответ. Но, узнавая названия вершин и опасные маршруты, я никак не могла обнаружить женщину, способную заполнить собой пробел между Лайзой и Пенни. Однако я была непревзойденным экспертом по Адаму. Мне необходимо было все знать точно.

В один из уик-эндов в конце марта мы снова отправились в его старый родительский дом. Адаму было нужно взять кое-что из снаряжения, которое было складировано там в одном из огромных сараев, поэтому он взял напрокат фургон.

— Мне нужно вернуть его только в воскресенье. Быть может, нам удастся на субботний вечер снять номер в гостинице.

— С обслуживанием в номерах, — добавила я. Мне даже в голову не пришло предложить переночевать в доме его отца. — И, пожалуйста, с ванной.

В путь мы тронулись очень рано. Было прекрасное, кристально ясное весеннее утро. На некоторых деревьях уже начали лопаться почки, в полях, которые мы проезжали по пути на север, клубился туман. Во всем ощущалась надежда. Мы остановились позавтракать на станции техобслуживания. Адам выпил кофе и едва притронулся к датскому печенью, а я проглотила громадный сандвич с ветчиной — волокнистые пластины ярко-розового мяса меж обильно сдобренных маслом кусков хлеба — и запила все это кружкой какао.

— Люблю женщин с хорошим аппетитом, — сказал он. После чего я прикончила и его печенье.

Мы приехали на место около одиннадцати часов, и все, как в волшебной сказке, было таким же, как и в прошлый приезд. Никто не встретил нас, отца Адама нигде не было видно. Мы прошли в темную прихожую, где, словно часовой на посту, стояли древние дедовские часы, и сняли пальто. Адам позвал отца, но никто не откликнулся.

— Наверное, мы можем начать, — сказал он. — Вряд ли это займет много времени.

Мы снова оделись и вышли через заднюю дверь. За домом стояли несколько старых сараев различных размеров, так как, объяснил Адам, при имении находилась действующая ферма. Почти все сараи были заброшены, кроме двух, подправленных на скорую руку. Они были заново покрыты шифером, сорная трава у дверей скошена. Проходя мимо, я заглядывала через окна внутрь. В одном стояла поломанная мебель, ящики с пустыми винными бутылками, старые тепловые аккумуляторы и задвинутый в угол стол для пинг-понга без сетки. Широкая полка была уставлена старыми деревянными теннисными ракетками, была там и пара крикетных бит. На полке, устроенной выше, стояло много банок с краской, бока которых были заляпаны разноцветными потеками. В другом сарае хранились инструменты. Я заметила там газонокосилку, пару грабель, ржавую косу, лопаты, вилы, мотыги, большие мешки с компостом и цементной смесью, зубастые пилы.

— Что это? — спросила я, указав на несколько серебристых хитроумных устройств, которые висели на крупных крюках, ввинченных в стену.

— Ловушки для белок.

В одно из строений мне захотелось войти, так как через разбитое стекло я заметила там большой фарфоровый чайник без носика, который выглядывал из ящика, и висящий на крючке старый порванный воздушный змей. Было похоже, что там собраны все ставшие непригодными вещи, все, что стало ненужным, но что жалко было просто выбросить. На полу лежали чемоданы и поставленные друг на друга ящики. Все было аккуратно сложено и выглядело очень печально. Мне подумалось, что здесь, должно быть, хранятся вещи, которые когда-то принадлежали матери Адама и к которым с тех пор никто не прикасался. Я спросила у Адама, так ли это, но он оттащил меня от окна.

— Оставь это, Элис. Это просто старье, от которого следовало избавиться еще много лет назад.

— Ты никогда не ковырялся там?

— Зачем? Вот здесь хранятся мои вещи.

Я и представить себе не могла, что будет так много всего. Длинное низкое помещение было почти заполнено. Все аккуратно разложено и упаковано; коробки и мешки снабжены бирками с надписями, сделанными четким почерком Адама. Лежали тугие бухты веревок разной толщины и цветов. С балок свешивались ледорубы. Была пара рюкзаков, пустых и плотно застегнутых от пыли. В одном аккуратном чехле находилась палатка, в другом — покороче — спальник. Ящик альпинистских кошек стоял рядом с ящиком длинных тонких гвоздей. В другом ящике лежали разнообразные клипсы, скобы, винты. На небольшой полочке стояли стопы завернутых в целлофан бинтов, на полке побольше виднелась газовая плитка, несколько баллонов с газом, оловянные кружки,бутыли с водой. В стороне стояли сильно поношенные альпинистские ботинки.

— А что здесь? — спросила я, пнув ногой мягкий нейлоновый мешок.

— Перчатки, носки, теплое белье и другие вещи.

— Ты не путешествуешь налегке.

— Стараюсь не перегружаться, — ответил он, оглядываясь по сторонам. — Я таскаю эти шмотки не ради развлечения.

— Зачем мы приехали сюда?

— Начнем с этого. — Он вытащил довольно большой мешок. — Это порталедж. Вроде палатки, которую можно укрепить на почти вертикальном склоне. Однажды я провел в нем четыре дня в страшную бурю.

— Звучит жутковато, — поежилась я.

— Удобная вещь.

— Для чего она тебе сейчас?

— Это не для меня. Для Стэнли.

Он порылся в картонной коробке, набитой тюбиками с мазью, достал пару и положил в карман куртки. Снял один ледоруб и поставил его рядом с палаткой. Затем, опустившись на корточки, принялся вытаскивать маленькие коробочки и ящички, внимательно вчитываясь в надписи на них. Казалось, он полностью ушел в работу.

— Пойду погуляю, — наконец сказала я. Адам даже не поднял головы.

На улице было достаточно тепло, и я сняла пальто. Я прошла в огород, где виднелись несколько сгнивших кочанов капусты, а по решетке, предназначенной для бобовых, вились сорняки. Кто-то оставил слегка приоткрытым поливной кран, и в центре огорода разлилась большая грязная лужа. Все это производило довольно гнетущее впечатление. Я завернула кран, посмотрела вокруг, не видно ли где отца Адама, и уверенно направилась к хлипкому строению, в котором заметила фарфоровый чайник и воздушного змея. Мне хотелось порыться в коробках, прикоснуться к детским вещам Адама, найти фотографии его и его матери.

В замке торчал большой ключ, который без труда удалось повернуть. Дверь открылась внутрь. Я тихо прикрыла ее за собой. Кто-то совсем недавно был здесь, так как толстый слой пыли лежал только на некоторых коробках и чемоданах, остальные были чисто вытерты. В одном углу я увидела скелет птицы. Воздух был густой, затхлый.

Я оказалась права: здесь складировались старые вещи семьи. Чайник был частью чайного сервиза, в отдельных чашках еще виднелись тусклые коричневатые следы от чая, который когда-то в них наливали. Один ящик был почти доверху набит высокими сапогами. Некоторые были небольшого размера. Они, должно быть, принадлежали маленькому Адаму. На крышке самого большого черного сундука красовались позолоченные инициалы «В.Т.». Как звали его мать? Я не могла вспомнить, упоминал ли он когда-нибудь ее имя. Я осторожно открыла чемодан. Я уверяла себя, что не делаю ничего предосудительного, просто осматриваю окрестности, но мне почему-то казалось, что Адам отнесется к этому совсем по-другому. Чемодан был набит одеждой, от которой исходил запах нафталина. Я трогала темно-синее крапчатое платье, вязаную шаль, лиловый кардиган с перламутровыми пуговицами. Элегантная, но практичная одежда. Я захлопнула крышку и открыла потрепанный белый чемодан. Он был полон детской одежды: вещи Адама. Свитера с вышитыми кораблями и воздушными шарами, полосатые штаны, шерстяные шапочки, комбинезон с капюшоном, маленькие брючки. Я чуть не прослезилась. Там лежала и пожелтевшая от времени крестильная рубашка. Стоявший у стены комод, у которого не хватало нескольких ручек, а бок сильно поцарапан, был заполнен маленькими буклетами, оказавшимися при ближайшем рассмотрении школьными тетрадками, дневниками с отзывами — двух девушек и Адама из Итона. Открыла первый попавшийся в руки за 1976 год. Тогда ему было двенадцать лет. В тот год умерла его мать. Математика: «Если бы Адам приложил свои недюжинные способности к учебе, а не к шалостям, — гласила четкая запись синими чернилами, — то дела у него шли бы прекрасно. А поскольку…» Я закрыла дневник. Это не просто засовывание носа в чужие дела; это больше походило на подглядывание в замочную скважину.

Я прошла в другой угол комнаты. Мне хотелось найти фотографии. Вместо этого в шкатулке, перевязанной для надежности полоской материи, я обнаружила письма. Сначала я подумала, что это письма от матери Адама, не знаю почему. Может, потому, что я искала ее следы, а что-то в почерке говорило мне, что это письма от женщины. Но когда я стала перебирать первую пачку, то поняла, что они от многих людей и написаны самыми разными почерками. Я взглянула на верхнее, написанное синей шариковой ручкой, и едва не вскрикнула.

«Милый, милый Адам» — этими словами начиналось письмо. Оно было от Лили. Остатки совести заставили меня воздержаться от чтения. Я отложила пачку, но тут же опять схватила ее. Я не вчитывалась в буквы, но волей-неволей выхватывала отдельные яркие фразы, которые, я знала это, не смогу забыть никогда. Я просто смотрела, от кого они. Я говорила себе, что это словно работа археолога, который раскапывает слои истории Адама, его уже известные эпохи.

Сначала в пачке были письма — короткие, написанные впопыхах — от Лили. Потом исполненные черными чернилами с красивыми завитушками письма на французском языке — от Франсуазы. Они обычно были длинными. В них не было страсти, как в письмах Лили, но многочисленные интимные подробности заставляли меня морщиться. Когда она писала по-английски, ее язык был живым и красивым, несмотря на отдельные ошибки. Под письмами Франсуазы оказалось два не относящихся к делу послания. Одно от некоего восторженного Бобби, другое от женщины, подписавшейся буквой «Т», затем шла целая подборка открыток от Лайзы. Ей нравились восклицательные знаки, еще она любила подчеркивание.

А потом, под Лайзой — до Лайзы, — обнаружилась серия писем от женщины, о которой я никогда не слышала. Я украдкой посмотрела на подпись: Адель. Я села на корточки и прислушалась. Кругом было совершенно тихо. Единственным звуком, который доносился до меня сверху, был шелест плохо закрепленных кусков шифера, в которых играл ветер. Видимо, Адам все еще копался в своих вещах. Я посчитала письма от Адель; их было тринадцать, и все они были довольно короткими. Под ее письмами было шесть писем от Пенни. Мне удалось найти женщину, которая была между Лайзой и Пенни, Пенни и Лайзой. Адель. Начав с письма, которое лежало в самом низу, предположительно ее первого письма, написанного ему, я принялась читать.

Первые семь или восемь писем были короткими и конкретными: она договаривалась о месте встречи с Адамом, называя место, время и прося быть осторожным. Адель была замужем: значит, вот почему Адам не упоминал о ней. Он даже сейчас хранил их тайну. Следующие письма были длиннее, в них ощущалось страдание. Адель явно чувствовала себя виноватой перед мужем, которого она называла своим «доверчивым Томом», и целой массой других людей: родственниками, родителями, сестрой, друзьями. Она непрерывно умоляла Адама облегчить ее положение. Последнее письмо было прощальным. Она писала, что более не может продолжать предавать Тома. Она писала Адаму, что любит его и что он никогда не узнает, как много значит для нее. Она говорила, что он самый удивительный любовник из всех, кого она знала. Но она не могла оставить Тома. Он нуждался в ней, а Адам нет. Не просила ли она его о чем-то?

Я положила все тринадцать писем себе на колени. Значит, Адель оставила Адама ради своего мужа. Возможно, он так и не смог свыкнуться с мыслью об этом, потому и не упоминал о ней. Возможно, он чувствовал себя униженным. Я убрала волосы за уши, мои ладони от возбуждения стали слегка влажными. Я снова прислушалась. Мне послышалось или хлопнула дверь? Я собрала письма и положила их поверх писем от Пенни.

Прежде чем прикрыть этот слой прошлого слоями более близкого прошлого, я заметила, что последнее письмо от Адель написано в отличие от остальных на фамильной бумаге, бланке, словно она хотела подчеркнуть этим свое положение. Том Фанстон и Адель Бланшар. Что-то в моей памяти зашевелилось, показалось, что по спине прошел холодок. Бланшар — имя казалось смутно знакомым.

— Элис!

Я закрыла шкатулку и поставила ее, не обмотав лоскутом, на место.

— Элис, где ты?

Я осторожно поднялась. Колени брюк были в пыли.

— Элис.

Он был рядом, звал меня, приближался. Стараясь не шуметь, я пошла к закрытой двери, приглаживая на ходу волосы. Будет лучше, если он найдет меня не здесь. В углу помещения, слева от двери, стояло сломанное кресло, заваленное желтыми парчовыми шторами. Я чуть-чуть отодвинула кресло и съежилась за ним, ожидая, пока не стихнут шаги. Это показалось нелепым. Если бы Адам увидел меня посредине комнаты, то я могла бы сказать, что просто зашла посмотреть, что здесь есть. Если же он найдет меня скрывающейся за креслом, то мне вообще нечего будет сказать. Это будет не просто неловко — это будет жутко неприятно. Я знала своего мужа. Я уже почти приготовилась встать, как дверь распахнулась и я услышала, как он вошел в помещение.

— Элис?

Я затаила дыхание. А вдруг он видит меня сквозь груду штор?

— Элис, ты здесь?

Дверь снова захлопнулась. Я сосчитала до десяти и встала. Вернулась к шкатулке с письмами, открыла ее и вынула последнее письмо Адель, прибавив тем самым воровство к своим супружеским преступлениям. Потом я закрыла шкатулку и на этот раз перевязала ее. Я не знала, куда спрятать письмо. Уж точно не в карман. Я попыталась засунуть его в бюстгальтер, но на мне был тесный эластичный топ, и письмо было видно. Может, в трусики? В конце концов я сняла туфлю и спрятала письмо в ней.

Я глубоко вздохнула и подошла к двери. Она оказалась заперта. Должно быть, Адам, выходя, автоматически повернул ключ. Я дернула дверь, но для меня она была слишком крепкой. Я в панике огляделась в поисках какого-нибудь инструмента. Сняла со стены старого змея, вытянула из старой материи центральную рейку и просунула ее в скважину, хотя не особенно понимала, для чего. Было слышно, как ключ выпал из замка, звякнув на земле за дверью.

Стекло в нижней части окна было разбито. Если удалить осколки, то я смогла бы пролезть наружу. Возможно. Я стала вынимать из рамы куски стекла. Потом просунула в окно пальто. Придвинув сундук и встав на него, я опустила в окно одну ногу. Оно было расположено слишком высоко: я никак не могла дотянуться ногой до земли. С большим трудом ухитрилась достать мыском до твердой поверхности. Я почувствовала, как кусок стекла, который я не вынула из рамы, прорезал мне джинсы и поцарапал бедро. Изогнувшись, я просунула наружу голову. Если бы кто-нибудь увидел меня в этот момент, что бы я сказала? Вот на земле и вторая нога. Так. Я наклонилась и подняла пальто. Левая рука кровоточила. Я вся была в пыли и паутине.

— Элис?

Его голос доносился издалека. Я набрала полную грудь воздуха.

— Адам. — Голос прозвучал довольно уверенно. — Ты где, Адам? Я повсюду искала тебя. — Я отряхнула с себя пыль и облизала палец.

— Где ты пропадала, Элис? — Адам вышел из-за угла, он выглядел взволнованным и особенно красивым.

— Скорее, где ты пропадал?

— Ты порезала руку.

— Ничего страшного. Но мне нужно промыть ранку.

В умывальной, устроенной по старинке, где теперь хранились ружья, твидовые кепки и другие вещи, я сполоснула руки и обрызгала водой лицо.

Его отец сидел в кресле в гостиной, как будто он там был все время, а мы просто его не заметили. Рядом с ним стоял стакан с виски. Я подошла и поздоровалась с ним за руку, ощутив под дряблой кожей кости.

— Значит, ты нашел себе жену, Адам, — сказал полковник. — Останетесь на ленч?

— Нет, — сказал Адам. — Мы с Элис едем в гостиницу. — Он помог мне надеть пальто, которое я по-прежнему держала под мышкой. Я улыбнулась ему.

Глава 26

Однажды вечером в нашей квартире, чтобы поиграть в покер, собралось примерно пятнадцать человек. Они расселись на полу, на подушках, пили много пива, виски и курили, пока все блюдца не оказались переполненными окурками. К двум часам ночи я проигрывала около трех фунтов, Адам выигрывал двадцать восемь фунтов.

— Где ты так хорошо научился играть? — спросила я после того, как разошлись все, кроме Стэнли, который с почти пустыми карманами отрубился на нашей кровати, разбросав по подушке свои многочисленные косички.

— Годы практики. — Адам ополоснул стакан и поставил на сушилку.

— Иногда бывает странно думать обо всех этих годах, когда мы не были вместе, — сказала я. Взяв в руки первый попавшийся бокал, я насухо вытерла его. — Что в то время, когда я была с Джейком, ты был с Лили. А еще ты был с Франсуазой, Лайзой и… — Я замолчала. — Кто там был до Лайзы?

Он посмотрел на меня прохладно, мой заход не остался для него незамеченным.

— Пенни.

— Ага. — Я старалась казаться безразличной. — А никого не было между Пенни и Лайзой?

— Ничего серьезного. — Он в свойственной ему манере повел плечом.

— Кстати, у тебя в кровати лежит мужчина. — Я встала и зевнула. — Тебя диван устроит?

— Меня устроит что угодно, если там будешь и ты.

Существует большая разница между тем, чтобы о чем-то умолчать, и тем, чтобы что-то явно скрывать. Я позвонила ей с работы в промежутке между двумя шумными совещаниями о том, чтобы отложить работу по ВМУ. Это, пообещала я себе, будет последней, самой последней попыткой совать нос в прошлое Адама. Только узнаю это и затем все оставлю в покое.

Я захлопнула дверь, крутанулась на стуле, чтобы быть лицом к окну, из которого открывался вид на стену, и набрала номер, указанный на бланке письма. Молчание. Я сделала еще одну попытку, просто на всякий случай. Ничего. Я попросила, чтобы на станции проверили линию, и там мне сказали, что номер отключен. Тогда я спросила номер семьи А. Бланшар в Западном Йоркшире. В справочнике на станции не было никаких Бланшаров. А Фанстон Т.? Никого и под таким именем. Простите, абонент, сказали мне бесцветным голосом. Я готова была завыть от досады.

Что делаешь, когда хочешь найти кого-нибудь? Я перечитала письмо, выискивая ключ к разгадке и уже зная, что его там нет. Это было хорошее письмо: прямое и искреннее. Том, писала она, для нее муж, Адам — друг. Их отношения никогда не были свободны от присутствия Тома. В один прекрасный день он неизбежно все узнает, а она не готова нанести ему такую рану. Не может она и жить с чувством переполняющей ее вины. Она говорила Адаму, что обожает его, но больше не может с ним встречаться. Писала, что собирается побыть несколько дней у сестры, и просила не пытаться заставить ее переменить свое решение или установить с ней контакт. Она была настроена решительно. Их связь останется в тайне: он не должен открывать ее никому, даже самым близким друзьям, даже женщине, которая появится после нее. Она писала, что никогда не забудет его и надеется, что когда-нибудь он сможет ее простить. Она желала ему счастья.

Это было письмо взрослого человека. Я отложила его на стол и потерла глаза. Видимо, мне теперь следовало оставить его в покое. Адель попросила Адама ничего никому не рассказывать, даже будущим любовницам. Адам всего лишь выполняет ее просьбу. Это соответствовало его характеру. Он держит слово. В Адаме это до жути буквально.

Я снова взяла в руки письмо и посмотрела на него, не концентрируя взгляд на буквах. Отчего я почувствовала, что в памяти что-то слегка шевельнулось при виде ее имени? Бланшар. Где я раньше слышала это имя? Возможно, от кого-то из коллег Адама по альпинизму. Я помучилась еще несколько минут, а потом пошла на очередное совещание в отдел маркетинга.

Адель не выходила из головы. Если начинаешь ревновать, то это чувство подпитывается всем, чем угодно. Можно подтвердить подозрения, но невозможно их отмести. Я говорила себе, что после того, как узнаю об Адель, сразу же освобожусь от присущего женщинам любопытства. Я позвонила Джоанне Нобл и поинтересовалась, не могу ли воспользоваться ее профессиональным опытом.

— Что у вас на этот раз, Элис? Опять приступ женской паранойи? — Она говорила так, словно устала от меня.

— Ничего подобного. — Я выдала короткий смешок. — Это не имеет никакого отношения к прошлой теме. Просто… мне необходимо кое-кого найти. И мне кажется, ее имя упоминалось раньше в газетах. Я знаю, что у вас есть доступ к газетным файлам.

— Да, — сказала она. — Не имеет отношения, говорите?

— Да. Совершенно.

На другом конце провода послышался звук, будто она постучала карандашом по столу.

— Если вы приедете с самого утра, — наконец сказала Джоанна, — часов в девять, то мы могли бы прокрутить через компьютер любое имя и распечатать все, что с ним связано.

— Я буду вашей должницей.

— Да, — сказала она. Наступила пауза. — На фронте Адама все хорошо? — Она словно говорила о боевых действиях на Сомме.

— Ага, — весело откликнулась я. — Затишье.

— Тогда до завтра.

* * *

Я приехала до девяти, Джоанны еще не было на месте. Я подождала ее в фойе и увидела раньше, чем она меня. Она выглядела усталой и озабоченной, но когда наконец заметила меня, сказала:

— Хорошо, тогда займемся делом. Библиотека в цоколе. У меня примерно десять минут.

Библиотека состояла из многочисленных рядов выдвижных полок, заполненных коричневыми папками, рассортированными по предметам и по алфавиту: «Диана», «диеты», «катастрофы/природные» и так далее. Джоанна провела меня мимо всего этого к громадному компьютеру. Подставила второй стул, указала мне на него и устроилась перед монитором.

— Ну, называйте имя, Элис.

— Бланшар, — сказала я. — Адель Бланшар. Б… Л…

Но она уже набрала его.

Компьютер ожил; в правом верхнем углу забегали цифры, на значке часов по кругу закрутилась стрелка. Мы молча ждали.

— Адель, говорите?

— Да.

— Здесь нет никакой Адель Бланшар, Элис. Мне жаль.

— Ничего страшного, — сказала я. — Это просто пристрелка. Я очень вам благодарна. — И встала.

— Подождите, тут всплыла другая Бланшар. Мне показалось, что имя знакомое.

Я посмотрела через плечо Джоанны.

— Тара Бланшар.

— Да, здесь всего один-два абзаца о молодой женщине, которую выловили в канале в восточном Лондоне пару недель назад.

Вот почему имя показалось таким знакомым. Я ощутила укол разочарования. Джоанна нажала на клавишу, чтобы вызвать остальные упоминания имени: оказалось, что была только одна более или менее подходящая заметка.

— Хотите распечатать? — спросила она, в ее голосе прозвучала легкая насмешка. — Адель может оказаться вторым именем.

— Конечно.

Пока принтер выдавал текст про Тару Бланшар, я спросила у Джоанны, нет ли чего от Мишель.

— Нет, благодарение Богу. Вот вам.

Она вручила мне распечатку. Я сложила лист пополам, потом еще раз. Мне подумалось, что его следует просто бросить в мусорную корзину. Однако я этого не сделала. Засунула бумагу в карман, поймала такси и отправилась на работу.

Я не притрагивалась к заметке до самого ленча. В перерыв я купила в кафе неподалеку сандвич с сыром и помидором, яблоко и вернулась с этим к себе в кабинет. Перечитала несколько строчек текста: тело двадцативосьмилетней Тары Бланшар, секретарши, 2 марта было найдено группой подростков в канале в восточном Лондоне.

В письме Адель упоминалась сестра. Я схватила с полки телефонный справочник с адресами жителей Лондона и стала листать, не особенно надеясь что-нибудь найти. Но вот оно: «Бланшар, Т.М., 236, Бенч-роуд, Лондон». Я взялась за телефон, потом передумала. Позвонила Клаудии, предупредила, что мне нужно ненадолго отлучиться, попросила принимать мои звонки.

* * *

236, Бенч-роуд — хрупкое на вид здание, покрытое бежевой штукатуркой. Дом был зажат между другими строениями и казался неухоженным. В одном из окон виднелся засохший цветок, а в другом — кусок розовой материи, заменяющий занавеску. Я нажала на кнопку звонка с литерой «В» и стала ждать. Было половина второго, и если с Тарой жил кто-то еще, то его, видимо, не было дома. Я уже было собралась попытать счастья с другими кнопками, потревожить кого-нибудь из соседей, когда услышала шаги и увидела сквозь толстое ребристое стекло приближающуюся тень. Дверь приоткрылась на цепочке, в щель выглянула женщина. Я явно подняла ее с постели: она придерживала рукой полы халата, глаза припухли со сна.

— Да?

— Мне очень неловко тревожить вас, — начала я, — но я подруга Тары, и, проходя мимо…

Створка закрылась, послышался звук снимаемой цепочки, потом дверь широко распахнулась.

— Тогда проходите, — сказала она. Это была невысокая пухлая молодая женщина с копной рыжеватых волос и крошечными ушами. Она выжидательно смотрела на меня.

— Я Сильвия, — сказала я.

— Мэгги.

Я прошла за ней по лестнице в кухню.

— Хотите чаю?

— Нет, если я не вовремя.

— Я уже проснулась, не так ли? — довольно доброжелательно проговорила она. — Я работаю медсестрой, сейчас ночные смены.

Она налила в чайник воды и села напротив меня за неряшливый кухонный стол.

— Вы были подругой Тары?

— Да, — уверенным тоном заявила я. — Но я здесь никогда не была.

— Она не приводила сюда людей.

— Мы были знакомы с самого детства, — сказала я. Мэгги занималась приготовлением чая. — Я прочла в газетах про ее смерть, и мне захотелось узнать, что случилось.

— Это было ужасно, — сказала Мэгги, встав, чтобы положить в чайник пару пакетиков чая и налить кипятку. — Сахар?

— Нет. Полиции известно, как это случилось?

— Хулиганское нападение. Когда ее нашли, при ней не было сумочки. Я постоянно говорила ей, что не следует ходить вдоль канала в темноте. Но она всегда там ходила. Чтобы срезать полпути от станции.

— Ужасно, — сказала я. Представила темный канал и поежилась. — На самом деле я больше дружила с Аделью.

— Ее сестрой? — У меня по телу прошла волна возбуждения: значит, Тара все же сестра Адели. Мэгги плюхнула передо мной чашку с чаем. — Бедняжка. И родителей тоже жаль. Представьте, что они, должно быть, чувствуют. С неделю назад приезжали за ее вещами. Я даже не знала, что им сказать. Они хорошо держались, однако что может быть хуже, чем потерять ребенка.

— Хуже ничего не бывает. Они не оставили адреса или телефонного номера? Мне бы хотелось связаться с ними и выразить соболезнования. — Я стала слишком умелой лгуньей.

— Где-то есть. Не думаю, правда, что записала себе в книжку. Не считала, что мне понадобится. Но номер может быть среди бумажек. Подождите. — Мэгги принялась рыться в куче бумаг, лежащих возле тостера — счета с черными и красными текстами, рекламные письма, открытки, меню ресторанов навынос, — и наконец нашла номер, небрежно записанный на обложке телефонного справочника. Я списала его на обрывок использованного конверта и положила в кошелек.

— Когда будете говорить с ними, скажите, что все старые вещи, которые они оставили, я выкинула, как они и просили, кроме одежды, ее я отдала в детский приют.

— Так они забрали не все ее вещи?

— Взяли почти все; личные вещи, конечно, украшения, книги, фотографии. Вы знаете. Но кое-что они оставили. Удивительно, сколько у человека накапливается хлама, не правда ли? Я сказала, что разберусь с ним.

— Нельзя мне взглянуть на ее вещи? — Мэгги удивленно посмотрела на меня. — Может, что-нибудь на память, — невнятно пробормотала я.

— Все в мусорном контейнере, если дворник еще не очистил его.

— Можно, я хоть посмотрю?

Мэгги колебалась.

— Если хотите ковыряться в апельсиновой кожуре, консервных банках из-под кошачьей еды и использованных пакетиках чая, то пожалуйста. Контейнеры стоят прямо за дверью — вы, возможно, видели их, когда подходили к дому. На моем белой краской написан номер 236.

— Тогда я взгляну на обратном пути. И спасибо вам большое.

— Там ничего нет. Просто старый хлам.

* * *

Должно быть, я походила на сумасшедшую — женщина в дорогом сером брючном костюме, роющаяся в мусорном контейнере. Что, черт возьми, я делала, пытаясь разузнать о Таре, которая была для меня никем, разве только сомнительным средством выйти на ее родителей, которых я уже и без того нашла и тоже для меня были не более чем ниточкой к женщине по имени Адель. Которая не должна была ничего для меня значить. Она была всего лишь утерянным фрагментом прошлого другого человека.

Куриные кости, пустые банки из-под рыбных и кошачьих консервов, несколько салатных листьев, одна-две старых газеты. Когда я вернусь на работу, от меня будет вонять. Разбитая миска, лампочка. Лучше делать это методично. Я принялась вытаскивать вещи из контейнера и раскладывать на крышке. Мимо прошла парочка, и я сделала непроницаемое лицо, стараясь выглядеть так, словно мое поведение вполне нормально. Помада и карандаши для век: они, возможно, принадлежали Таре. Губка, порванная купальная шапочка, несколько журналов на глянцевой бумаге. Я отложила их на тротуар рядом с переполненной контейнерной крышкой, а потом заглянула в почти пустой контейнер. Оттуда на меня смотрело лицо. Знакомое лицо.

Очень медленно, как в кошмарном сне, я протянула руку и подняла обрывок газеты. К нему прилипли чаинки. «Герой возвращается», — гласил заголовок. В углу около контейнера я нашла смятый пластиковый пакет. Я развернула его и положила внутрь газету. Я покопалась на дне контейнера и собрала еще несколько обрывков газеты. Они были грязными и мокрыми, но на них можно было разобрать имя Адама, лицо Адама. Я нашла еще несколько мокрых газет и конвертов и переправила их в пакет, проклиная вонь и сырость.

Маленькая старушка с двумя громадными псами на двойном поводке, проходя мимо, взглянула на меня с отвращением. Я в ответ скорчила рожу. Я уже даже начала разговаривать сама с собой. Сумасшедшая, которая ковырялась в помойке, испугала ее до смерти.

Глава 27

Руки у меня были липкими и грязными. В таком виде я не могла вернуться на работу и решила поехать домой, чтобы смыть все это с тела, с волос, из мозгов. Пакет с мокрыми провонявшими газетами принести в квартиру я не могла. Нужно было найти место, где можно посидеть и разобраться с мыслями. Я уже столько навыдумывала, столько утаила от Адама, что было немыслимо без подготовки явиться к нему. Мне постоянно приходилось думать о том, что я говорила ему раньше, каким должен быть мой рассказ, чтобы соответствовать прежней лжи. В этом-то и заключается преимущество правды. Не нужно постоянно напрягаться. Правдивые слова подходят друг к другу автоматически. Мысль о канаве, которую я прорыла между собой и Адамом, вдруг заставила мрачный день казаться еще мрачнее, еще невыносимее.

Я бесцельно брела по улицам, высматривая какое-нибудь кафе, где можно отдохнуть и подумать, наметить дальнейший план действий. Мне не попалось ничего, кроме магазинчика на углу, и в конце концов я свернула в маленький скверик у школы с фонтанчиком для питья и детским манежем. Там сидели несколько молодых мам с младенцами в колясках и только что начавшими ходить бутузами, которые с воркованием возились в манеже. Я подошла к фонтанчику, попила, потом сполоснула руки и вытерла их о подкладку пиджака.

Одна лавочка была свободна, и я присела на нее. Должно быть, это Тара звонила, посылала записки и экспериментировала с молоком из-за какого-то болезненного чувства к Адаму, оставшегося как похмелье от его связи с сестрой. Возможно, когда-нибудь такое поведение покажется мне немыслимым из-за несоразмерности проявления эмоций, но сейчас я стала чем-то вроде специалиста по различным крайностям. Я попыталась успокоиться. Некоторое время я не осмеливалась даже заглянуть в пакет.

Когда я училась в школе, у одного из моих парней был двоюродный брат, который играл в группе панк-рока, популярной в течение одного-двух лет. Я то и дело натыкалась на упоминание его имени или даже находила его изображения в журналах, иногда вырезала их, чтобы показать своим подругам. Разве не естественно, что Тара интересовалась газетными статьями об Адаме? Что она их собирала? Ведь почти все, кого я знала в любом качестве, были очарованы Адамом, о котором читали в газетах. Тара наверняка была с ним знакома. Я поднесла пальцы к носу. От них все еще исходил сладковатый тошнотворный запах. Я подумала о том, как выглядела со стороны, когда копалась в мусорном контейнере, принадлежавшем умершей сестре бывшей подружки моего мужа. Подумала, что снова и снова обманываю Адама. Отличается ли это от того, как прежде я изменяла Джейку?

Ко мне пришла мысль, что правильнее всего было бы бросить этот пакет в ближайший мусорный ящик, пойти домой к Адаму, признаться во всем, что я сделала, и просить, чтобы простил. Если я по трусости не решусь все ему рассказать, то хотя бы смогу подвести черту и дать нам дальше жить своими жизнями. Я уговорила себя. Я даже встала, оглянулась по сторонам и обнаружила урну. Но не смогла просто так расстаться со своими находками.

По дороге домой я зашла в магазин канцтоваров и купила несколько картонных папок. Выйдя из магазина, я развернула их и написала на одной: «Дрэг-спираль. Апрель 1995 г., записи». Это звучало достаточно скучно, чтобы привлечь чье-либо внимание. Я осторожно извлекла из пакета печальные вырезки Тары, стараясь не испачкать себе одежду, вложила их в папку и выбросила пакет. Затем с маниакальным упрямством сделала бессмысленные надписи на трех остальных папках. Когда я пришла домой, папки как ни в чем не бывало торчали у меня из-под мышки. Они не отличались от обычных рабочих материалов.

* * *

— Ты какая-то напряженная, — заметил Адам. Он подошел ко мне сзади и положил руки на плечи. — Вот тут затвердели мышцы. — Он принялся надавливать на них так, что я застонала от удовольствия. — Что заставило тебя так напрячься?

Мне в голову пришла мысль.

— Не знаю, Адам… Быть может, те звонки и записки, они меня сильно беспокоили. — Я повернулась и обняла его. — Но теперь мне намного лучше. Они прекратились.

— Закончились, да? — Адам нахмурился.

— Да. Ничего не было больше недели.

— Ты права. Тебя они и в самом деле беспокоили?

— Они приходили все чаще. Даже интересно, почему они так внезапно прекратились.

— Такое всегда бывает, когда твое имя появляется в газетах.

Я поцеловала его.

— Адам, у меня есть предложение.

— Какое?

— Год поскучать. Не совсем, конечно. Но не выше восьми тысяч метров или что-то вроде этого. Я хочу, чтобы все, чем я буду занята, было полным занудством.

Потом я вскрикнула. Я не могла сдержаться, так как Адам поднял меня к самому потолку. Он пронес меня через комнату и бросил на кровать. Он смотрел на меня улыбаясь.

— Посмотрю, что можно сделать, — сказал он. — А что касается тебя, — он взял в руки Шерпа и чмокнул его в нос, — то это будет зрелище, не подходящее для кота, пребывающего в нежном возрасте. — Осторожно выставив его из спальни, закрыл дверь.

— А как быть мне? — спросила я. — Тоже уйти?

Он покачал головой.

* * *

На следующее утро мы вместе вышли из дома и сели в метро. Адам собирался поехать за город на электричке и вернуться не раньше восьми часов. У меня был сумасшедший рабочий день, состоявший из сплошных совещаний, которые потребовали всего моего внимания. Когда, прищурившись, я вышла из «Дрэга» на свежий воздух, у меня было ощущение, что в голове поселился пчелиный рой. По пути домой я купила бутылку вина и готовую еду, которую требовалось только разогреть и выложить из коробочки.

Когда я подошла к дому, передняя дверь оказалась не заперта, но ничего необычного в этом не было. На первом этаже жила учительница музыки, которая держала общую дверь открытой в те дни, когда у нее были уроки. Но, оказавшись перед дверью своей квартиры, я поняла, что все полетело к чертям, и уронила пакет с покупками. Хлипкая дверь была взломана. К ней было что-то пришпилено. Знакомый коричневый конверт. С пересохшим ртом я дрожащими руками взяла его и оторвала край. Там была записка, написанная грубыми черными прописными буквами:

ТРУДНЫЙ ДЕНЬ, АДАМ? ПРИМИ ВАННУ.

Я тихонько толкнула дверь внутрь и прислушалась. Не было слышно ни звука.

— Адам? — неуверенно позвала я. Безрезультатно. Ответа не последовало. Я подумала, не лучше ли будет просто повернуться и уйти, позвать полицию, дождаться Адама — все, что угодно, только не входить внутрь. Я еще немного подождала, прислушиваясь. Было очевидно, что в квартире никого нет. Поддавшись какому-то нелепому, автоматическому ощущению неловкости, я подняла с пола пакет и вошла в квартиру. Поставила продукты на кухонный стол и почти минуту старалась притвориться сама перед собой, что не знаю, что должна сделать в следующий момент. Ванная комната. Я должна пойти и посмотреть, что в ванной. Кто-то пошел дальше, он приходил и затеял какую-то шутку. Они что-то оставили, чтобы показать, что могут проникнуть в квартиру, если захотят. Что могут заставить нас увидеть, что они захотят.

Я осмотрелась. Все было на местах. Поэтому, чувствуя неизбежность, я оцепенело двинулась в ванную. У двери немного постояла. Может, это ловушка? Я чуть приотворила дверь. Ничего. Я распахнула дверь и отскочила. Опять ничего. Я вошла. Возможно, это просто какая-то глупость, ничего не значащий розыгрыш… А потом я взглянула в ванну. В первый момент я подумала, что кто-то, видимо, взял меховую шапку, обмазал ее шутки ради ярко-красной краской и бросил в ванну. Но когда я наклонилась, то увидела, что это Шерпа. Кота было трудно узнать, так как его живот от самой груди был не только распорот, но выглядел так, словно его пытались вывернуть наизнанку. Его превратили в жуткое кровавое месиво, но я все же склонилась над ним и притронулась к окровавленной голове, чтобы проститься.

Когда Адам нашел меня, я уже час или два лежала в кровати, не раздевшись и прикрыв голову подушкой, точно сказать я не могла, так как потеряла счет времени. Я увидела его озадаченное лицо.

— Ванная, — сказала я. — Записка на полу.

Я услышала, как он отошел, потом вернулся. У него было застывшее лицо, но, когда он лег рядом и обнял меня, я заметила, что на глазах Адама стояли слезы.

— Мне очень-очень жаль, моя милая Элис, — сказал он.

— Да, — всхлипнула я. — Я имею в виду, не страдай.

Он покачал головой.

— Нет, я в том смысле… я… — Его голос дрогнул, и он прижался ко мне. — Я не послушал тебя, я был… Полиция. Может, просто набрать 999?

Я пожала плечами, по моему лицу бежали слезы. Я не могла произнести ни слова. Я смутно слышала довольно долгий разговор по телефону, голос Адама звучал настойчиво. К тому времени, когда приехали два полицейских офицера, часа через полтора, я привела себя в порядок. Оба мужчины были крупными, а может, их присутствие заставило квартиру казаться маленькой, и когда они вошли, их движения были робкими, словно полицейские боялись что-нибудь свалить. Адам провел их в ванную. Один из них выругался. Потом оба мужчины вышли в коридор, качая головами.

— Дьявол их побери, — сказал один. — Чертовы выродки.

— Вы думаете, их было больше одного?

— Дети, — сказал другой. — Безмозглые.

Значит, в конечном счете это была не Тара. Я больше ничего не понимала. Я ведь была уверена, что это проделывала она. Я взглянула на Адама.

— Смотрите, — сказал он, передавая им последнюю записку. — Мы получаем такие последние две недели. И еще телефонные звонки.

Офицеры посмотрели на записку без особого интереса.

— Вы будете снимать отпечатки пальцев? — спросила я.

Они посмотрели друг на друга.

— Мы примем ваше заявление, — сказал один из них, доставая крошечный блокнот из своей огромной куртки.

Я рассказала, что нашла нашего кота зарезанным в ванне. Что наша дверь была взломана. Что мы получали анонимные телефонные звонки и письма, которые мы не удосужились сохранить и о которых не стали сообщать. Но потом звонки и письма, как мы решили, прекратились. Полицейский, пыхтя, все записал. На половине у него закончилась паста, и мне пришлось дать ему свою ручку.

— Это дети, — сказал он, когда я окончила рассказ.

Выходя из квартиры, они критически осмотрели дверь.

— Нужно что-нибудь покрепче, — задумчиво произнес один из полицейских. — Мой трехлетний сорванец без труда выбил бы ее ногой. — И ушли.

* * *

Спустя два дня Адам получил из полиции письмо. «Уважаемый мистер Таллис» — было написано от руки в верхней части письма, однако остальной текст представлял собой неважно сделанную копию. Там говорилось: «Вы заявили о преступлении. Никаких арестов произведено не было, но мы будем держать это дело на заметке. Если у вас появится любая новая информация, пожалуйста, свяжитесь с дежурным офицером в полицейском участке на Уингейт-роуд. Если вам потребуется помощь от Группы поддержки потерпевших, свяжитесь с дежурным офицером в полицейском участке на Уингейт-роуд. С искренним уважением». Подпись была неразборчивой.

Глава 28

Ложь давалась все легче. В определенной мере это дело практики. Я стала настоящей актрисой, прекрасно чувствующей себя в роли Сильвии Бушнелл, журналистки и заботливой подруги. Я также открыла для себя, что люди в основном принимают все, что им говоришь, за чистую монету, особенно если не стараешься продать им страховку или пылесос промышленных размеров.

Итак, через три дня после копания в мусорном контейнере убитой женщины, с которой я никогда не была знакома, я сидела в деревенском доме в самом сердце Англии и пила чай, приготовленный для меня ее матерью. Мне не составило никакого труда позвонить по телефону и сказать, что я знала Тару, что я нахожусь неподалеку от них и хотела бы засвидетельствовать им свое уважение. Мать Тары разволновалась, стала уговаривать приехать.

— Вы очень добры, миссис Бланшар, — сказала я.

— Джин, — сказала женщина.

Джин Бланшар оказалась женщиной лет шестидесяти, примерно ровесницей моей матери, на ней были узкие брючки и кардиган. Волосы с проседью, лицо изборождено глубокими морщинами, словно вырезанными на твердом дереве. Я подумала о том, какими могли быть ее ночи. Она подставила мне поднос с бисквитами. Я взяла маленькое, тонкое печенье и откусила от него, пытаясь загнать подальше мысль, что я у нее его ворую.

— Откуда вы знаете Тару?

Я набрала побольше воздуха. Но у меня все было продумано.

— Я не особенно хорошо знала ее, — сказала я. — Познакомилась с ней через нескольких общих друзей в Лондоне.

Джин Бланшар кивнула:

— Мы беспокоились, когда она отправилась в Лондон. Она была первой из семьи, кто уехал из этой местности. Я понимала, однако, что она взрослая и может позаботиться о себе. Как она вам показалась?

— Лондон — большой город.

— Вот и я так думала, — сказала миссис Бланшар. — Я никогда не могла его выносить. Мы с Кристофером ездили проведывать дочку, и, сказать по чести, нам там не понравилось, уж очень много шума, движения и людей. Мы не сильно беспокоились о квартире, которую она снимала. Планировали помочь ей подобрать где-нибудь… но потом это… — Она замолчала.

— А что думает Адель? — спросила я.

Лицо миссис Бланшар сделалось озадаченным.

— Простите? Не понимаю?

Я сделала ошибку. У меня что-то дрогнуло внутри, я ощутила головокружение, словно споткнулась на самом краю обрыва. Я отчаянно пыталась понять, что сделала неправильно. Может, я вышла не на ту семью? Может, Адель и Тара одно и то же лицо? Нет, я упомянула ее имя женщине в квартире. Скажи что-нибудь нейтральное. Ну же.

— Тара иногда говорила об Адели…

Миссис Бланшар кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Я ждала, не смея больше ничего сказать. Она достала из кармана платок, промокнула глаза и высморкалась.

— Конечно, она поэтому и переехала в Лондон. Она так и не увидела Адель… А потом еще смерть Тома.

Я подалась вперед и положила ладонь на руку миссис Бланшар.

— Мне очень жаль, — сказала я. — Должно быть, это для вас так ужасно. Одно за другим. — Мне необходима была дальнейшая информация. — Когда это случилось?

— Том?

— Адель.

Миссис Бланшар печально улыбнулась:

— Думаю, для других это уже давно. Январь 1990 года, Я привыкла считать дни.

— Я не была знакома с Аделью, — сказала я, и это была практически первая правдивая фраза, которую я произнесла в присутствии Миссис Бланшар. — Но думаю, что знаю, раньше знала, — поправилась я, — некоторых из ее друзей-альпинистов. Дебору, Дэниела, Адама… не помню, как его фамилия.

— Таллис?

— Кажется, да, — осторожно сказала я. — Столько времени прошло.

— Да, Том бывал с ним в горах. Но мы знали его, когда он был мальчиком. Мы дружили с его родителями много лет назад.

— Правда?

— Он стал довольно знаменитым. Он спас в горах несколько человек, и о нем писали в газетах.

— Правда? Я не видела этих газет.

— Он сможет вам сам все рассказать. Он сегодня днем собирался приехать сюда на чай.

Во мне появился почти научный интерес к тому, как я могла продолжать тянуться вперед с заботливым выражением на лице, даже когда казалось, что полированный деревянный пол вздыбился и вот-вот ударит меня по лицу. У меня было несколько секунд, чтобы хоть что-то придумать. Или мне просто расслабиться и пустить все на самотек, дать катастрофе разразиться? Какая-то активная часть моей души, глубоко внутри, еще живая, продолжала бороться.

— Это было бы прекрасно, — услышала я свой голос. — К сожалению, мне пора возвращаться. Спасибо вам за чай.

— Но вы ведь только что приехали, — взволнованно запротестовала миссис Бланшар. — Прежде чем вы уйдете, я должна вам кое-что показать. Я разбирала вещи Тары, и, думаю, вам будет интересно взглянуть на ее фотографии.

Я посмотрела в ее печальное лицо.

— Конечно, Джин, я бы с удовольствием, — сказала я. И мельком бросила взгляд на часы. Двадцать пять минут третьего. Поезда прибывали в Коррик по целым часам, дорога от станции заняла у меня десять минут, значит, Адам не мог приехать на прошлом поезде. А не может он быть на машине? Едва ли. — Не знаете, когда будет следующий поезд на Бирмингем? — спросила я миссис Бланшар, которая возвращалась с зажатым под мышкой альбомом.

— Да, он идет в четыре минуты… — Она посмотрела на свои часы. — Следующий поезд будет в четыре минуты четвертого.

— Значит, у меня уйма времени, — натянуто улыбнулась я.

— Еще чаю?

— Нет, спасибо, — сказала я. — Я бы с удовольствием посмотрела фотографии. Если позволите.

— Конечно, моя дорогая.

Она придвинулась ко мне вместе со стулом. Пока она говорила, я делала в голове расчеты. Если я выйду до без четверти три, то смогу добраться до станции до приезда Адама… Но конечно, он, может, и не приедет в три ноль четыре, но если приедет, то я буду в полной безопасности на другой платформе, где смогу найти место, чтобы спрятаться от его глаз. Миссис Бланшар обязательно скажет, что здесьбыла дама, которая знает его, но я не припомнила ничего, чем могла бы раскрыть себя. Что касается Адама, то он подумает, что это была одна из десятков, сотен девушек из его прошлого.

А если мои расчеты не верны? Если Адам появится, когда я буду еще здесь? Я попыталась предпринять жалкие усилия, чтобы придумать какие-то фразы, но отмела все как жуткую глупость. Мне было нужно все внимание, чтобы просто оставаться на плаву, сохранять способность говорить. Я ничего не знала о Таре Бланшар, кроме того, что ее тело обнаружили в канале в восточном Лондоне. Теперь же я видела ее толстощеким ребенком в песочнице в детском саду. С косичками. В форменном жакете. В купальниках и вечерних платьях. Адель тоже часто была на фотографиях. Она в детстве казалась плаксивой и угловатой, а потом стала длинноногой и красивой. Адам не изменял себе, должна была признать я. Но процесс продвигался слишком медленно. Я постоянно посматривала на часы. К без восемнадцати три мы просмотрели только половину альбома. Потом миссис Бланшар прервалась на рассказ, который я никак не могла себя заставить слушать. Я сделала вид, что так заинтересована, что перевернула лист, чтобы посмотреть, что там за снимки. Без четверти. Мы еще не дошли до конца. Без тринадцати.

— А вот он, Адам, — сказала миссис Бланшар.

Я заставила себя посмотреть. Он был очень похож на того Адама, которого я знала. Волосы немного длиннее. Небрит. С улыбающимися Аделью, Тарой, Томом и парой других людей, которых я не знала. Я постаралась найти намек на близость между ним и Аделью, но ничего не обнаружила.

— Нет, — сказала я. — Видно, я спутала его с кем-то другим.

Я могла бы даже попросить миссис Бланшар не упоминать обо мне при Адаме. Но я не должна была быть слишком настойчивой. Без десяти. С неожиданным отчаянным облегчением я увидела, что миссис Бланшар дошла до пустого листа альбома. Он был заполнен не до конца. Мне нужно было быть твердой. Я взяла ее за руку.

— Джин, это было… — Я замолчала, словно меня захлестнули эмоции. — А теперь мне нужно идти.

— Давайте я отвезу вас на машине, — предложила она.

— Нет, — ответила я, стараясь не сорваться на крик. — После этого, всего этого, мне хотелось бы пройтись пешком.

Она шагнула вперед и заключила меня в объятия.

— Приезжайте еще, Сильвия, — сказала она.

Я кивнула и через несколько секунд уже шла по дорожке. Но потребовалось больше времени, чем я думала. Было уже без шести минут три. Я подумала было о том, чтобы пойти в другом направлении, но это показалось еще хуже. Свернув с подъездной дорожки на дорогу, я тут же припустилась бежать. Мое тело к этому было не готово. Через сотню ярдов я уже задыхалась, в груди кололо. Я повернула за очередной угол и впереди увидела станцию. Слишком далеко. Я заставила себя продолжать бежать, но, добежав до парковки автомобилей, полной автобусов, увидела, как подходит поезд. Я не могла рисковать, чтобы на платформе не наткнуться на Адама. Я в отчаянии посмотрела по сторонам. Похоже, вокруг не было никакого укрытия. Все, что мне попалось на глаза, телефонная будка. Я заскочила в нее, сняла трубку. Из предосторожности повернулась к станции спиной, но как бы там ни было, я оказалась прямо против выхода. Я взглянула на часы. Одна минута четвертого. Я услышала звук отходящего поезда. Мой подойдет через минуту или две. Я ждала. Что, если Адам, выйдя со станции, захочет позвонить?

Возможно, я дурачила саму себя. Во мне поселилась уверенность, что его нет в этом поезде. Желание повернуться стало почти непреодолимым. Я слышала шаги нескольких людей, они вышли со станции и спустились на гравий парковой дорожки. Чьи-то шаги затихли позади меня. Я видела в стекле кабинки часть отражения человека, который стоял и ждал, когда я закончу говорить. Кто это, мне было не видно. В дверь постучали. Я вспомнила, что пытаюсь изобразить, и бросила в трубку несколько поспешных фраз. Потом чуть обернулась. А вот и он. Одет немного элегантнее, чем обычно, — в пиджаке. Мне не было видно, есть ли галстук.

Миновал телефонную будку и направился к стоянке автомобилей, где остановил пожилую женщину и что-то ей сказал. Она огляделась и указала вдоль улицы. Он пошел в указанном направлении.

Я услышала, как подходит поезд. Мой. Я с ужасом вспомнила, что он останавливается на другой стороне. Придется переходить мост. Не оборачивайся, Адам, не оборачивайся. Я повесила трубку, выбежала из будки и буквально столкнулась с женщиной. Та раздраженно вскрикнула и принялась что-то говорить, но от меня и след простыл. Не обернулся ли Адам? Когда я выбежала на платформу, автоматические двери вагона закрывались. Я сунула руку в их щелкающие челюсти. Я надеялась, что какой-нибудь электронный разум обратит на это внимание и приоткроет их. Или поезд все равно тронется? Я мгновенно представила себе, как меня тащит под колеса, а потом находят изуродованной до неузнаваемости на следующей станции. Адам был бы сильно озадачен.

Двери открылись. Мне показалось, что это было больше, чем я заслуживала. Я села в конце вагона, подальше от остальных людей, и заплакала. Потом взглянула на руку. Резиновое уплотнение двери оставило на ней узкий черный след, похожий на траурную повязку. Это меня рассмешило. Я не могла справиться со смехом.

Глава 29

Я была одинока. Я поняла наконец, насколько я теперь одинока, и вместе с этим пониманием пришел страх.

Конечно, Адама не было, когда я вернулась от Бланшаров, хотя я полагала, что он может скоро вернуться. Я поспешно натянула на себя старую футболку и нырнула под одеяло, как провинившаяся девочка. Я лежала в темноте. Весь день у меня не было ни крошки во рту, и в животе время от времени урчало, но мне не хотелось вставать и идти на кухню. Я не хотела, чтобы Адам, вернувшись, застал меня за обшариванием холодильника, за кухонным столом или в какой-нибудь другой обычной домашней ситуации. Что я могла сказать ему? У меня были одни вопросы, но эти вопросы нельзя было задать. С каждой новой ложью я загоняла себя в угол и не знала, как из него выбраться. Но и он обманывал меня. Я вздрогнула, вспомнив, как пряталась в будке, когда он проходил мимо. Что за отвратительный фарс! Весь наш брак был построен на страсти и обмане.

Когда он вошел, тихонько насвистывая, я затихла и притворилась спящей. Услышала, как он открыл дверцу холодильника, взял что-то и закрыл снова. Послышался звук откупориваемой банки пива. Потом он раздевался, сбрасывая одежду на пол у кровати. Когда он скользнул в кровать, одеяло откинулось, и меня обдало прохладным воздухом. Его теплые руки обняли меня сзади. Я вздохнула, словно во сне, и отодвинулась от него. Он последовал за мной, прижался ко мне всем телом. Я старалась дышать глубоко и ровно. В скором времени Адам уснул, я ощущала его горячее дыхание у себя на шее. Потом я попыталась обдумать положение.

Что мне известно? Я знала, что у Адама была тайная связь с женщиной, с которой, это теперь ясно, что-то случилось. Я знала, что у той женщины была сестра, которая собирала вырезки из газет об Адаме и которую несколько недель назад выловили в канале. Еще, конечно же, мне известно, что еще одна из его любовниц, Франсуаза, женщина с длинными черными волосами, погибла в горах и что Адам не смог ее спасти. Я думала об этих трех женщинах, а он спал рядом со мной. Нас было пятеро в одной кровати.

Адам был человеком, всю жизнь окруженным насилием и утратами. Но ведь он жил в мире, где мужчины и женщины понимали, что могут умереть раньше срока, где риск был частью условий игры. Я осторожно вывернулась из его объятий и легла к нему лицом. В свете фонарей с улицы я могла лишь едва различать его черты, безмятежные во сне, пухлые губы чуть подрагивали при каждом вздохе. Я ощутила острый приступ жалости. Не удивительно, что он такой угрюмый, странный, а его любовь проявляется в жестокости.

Я проснулась, когда забрезжил рассвет, и потихоньку соскользнула с кровати. Половицы скрипнули, но Адам не проснулся. Одна его рука была закинута за голову. Спящий и голый, он выглядел таким доверчивым, однако я поняла, что больше не могу лежать рядом с ним. Я схватила первую попавшуюся под руку одежду — черные брюки, ботинки, оранжевую водолазку, которая протерлась на локтях, — и оделась в ванной. Я не стала даже чистить зубы и умываться. Я могла все это сделать позже. Мне необходимо было выбраться отсюда, побыть один на один с мыслями, не быть здесь, когда он проснется и опять захочет подчинить меня себе. Я вышла из квартиры, поморщившись при щелчке, который раздался, когда закрылась дверь.

Я не знала, куда иду. Быстро шагала, ощущая холод, так как была без куртки, и глубоко вдыхая воздух. Когда стало светло, я почувствовала себя спокойнее: все как-то образуется. В кафе возле Шепардз-Буш остановилась, чтобы выпить кофе, черного, без сахара. От запаха топленого сала и ветчины меня затошнило. Было почти семь часов, и улицы уже заполнились машинами. Я снова тронулась в путь, вспоминая инструкции Адама, которые он давал в Лэйк-дистрикт. Войти в ритм, шаг за шагом, дышать правильно, не смотреть слишком далеко вперед. Я ни о чем не думала, просто шла. Газетные киоски были открыты, как и некоторые продовольственные магазины. Через какое-то время я поняла, куда меня принесли ноги, но не стала останавливаться, хотя двигалась все медленнее. Что ж, может, это, в конце концов, и не самая плохая идея. Мне нужно было с кем-то поговорить, а людей, к которым хотелось бы обратиться, осталось совсем мало.

Я добралась до места в десять минут девятого, уверенно постучала в дверь и внезапно почувствовала страшное волнение. Но убегать было слишком поздно. Послышался звук шагов, и мы оказались с ним друг перед другом.

— Элис?

Судя по тону, он не был поражен при виде меня, но не слышалось и особой радости. Он не пригласил меня зайти в квартиру.

— Привет, Джейк.

Мы смотрели друг на друга. Когда мы виделись в последний раз, я обвинила его в том, что он положил в мое молоко пауков. Он был еще в халате, но в халате, который был мне не знаком, халате, появившемся «в период после Элис».

— Просто проходила мимо? — спросил он с тусклой тенью прежней иронии.

— Можно войти? Всего на минуту.

Он открыл дверь шире и отступил на шаг.

— Здесь все изменилось, — сказала я, оглядевшись.

— А чего ты ожидала?

В комнате был новый диван и шторы, у камина лежали новые большие подушки. Пара новых картин, которых я прежде не видела, появилась на стенах, теперь зеленых. Старых фотографий, на которых изображены мы с ним, больше не было.

Я не очень задумывалась об этом или не думала вовсе. Но теперь-то поняла: мне почему-то казалось, что, когда я войду в свой старый, закрытый для меня дом, увижу, что там меня ждали. Хотя я грубо дала понять, что никогда не вернусь. Если бы я могла не кривить душой, то, возможно, предположила бы, что Джейк будет ждать меня, как бы я с ним ни поступила. Что он обнимет меня, усадит на диван, приготовит чай с тостами и станет выслушивать мои семейные печали.

— Не очень хорошо, — наконец выговорила я.

— Может, выпьешь чашку кофе, раз уж пришла?

— Нет. Да, с удовольствием.

Я прошла за ним на кухню: новый чайник, новый тостер, новые, в цвет, кружки, висящие на новых крючках, много цветов на подоконнике. Цветы на столе. Я села на стул.

— Ты пришла, чтобы забрать оставшиеся вещи? — спросил он.

Мне стало ясно, что приходить сюда было бессмысленно. Прошлой ночью меня вдруг посетила странная мысль: даже если я потеряю всех, то Джейка каким-то образом удастся сохранить. Я выдала еще несколько жутких фраз.

— Я немного не в себе, — сказала я.

Джейк удивленно взглянул на меня и передал мне кофе. Он был слишком горячим, чтобы пить, поэтому я поставила чашку перед собой и крутанула на столе, расплескав немного темной жидкости.

— Все стало немного странным.

— Странным? — повторил он.

— Можно, я зайду в туалет?

Я неуверенной походкой прошла в крошечную комнатку и посмотрела на себя в зеркало. Мои волосы засалились, кожа на осунувшихся щеках казалась нездоровой, под глазами залегли глубокие тени. Я не умывалась ни вечером, ни утром, поэтому на лице остались следы туши и грязи. Оранжевая водолазка была надета наизнанку, однако я не стала переодевать ее. Для чего?

Я умылась, а когда спускала воду в унитазе, услышала скребущий звук в комнате наверху. В спальне. Там был еще кто-то.

— Прости, — сказала я, выйдя из туалета, — это было ошибкой.

— Что случилось, Элис? — спросил он, в его голосе зазвучало настоящее беспокойство. Но не похожее на то, как если бы он все еще любил меня; скорее, как если бы я была уличной кошкой, оказавшейся у него под дверью.

— Просто я немного не в своей тарелке. — Вдруг мне в голову пришла мысль. — Нельзя ли воспользоваться твоим телефоном?

— Ты знаешь, где он, — сказал Джейк.

Я позвонила в справочную и выяснила телефонный номер полицейского участка в Коррике. Записала его на ладони фломастером, который валялся на полу. Стала набирать номер, потом вспомнила о звонках, которые докучали нам с Адамом. Мне нужно было быть осторожной. Поэтому я повесила трубку.

— Ну, я пошла, — сказала я.

— Когда ты последний раз ела? — спросил Джейк.

— Я не голодна.

— Вызвать тебе такси?

— Я могу идти пешком.

— Куда?

— Что? Не знаю.

Наверху кто-то принимал ванну. Я поднялась со стула.

— Прости, Джейк. Знаешь, прости.

Он улыбнулся.

— Теперь все в норме, — сказал он.

Глава 30

В газетном киоске я купила самую дорогую телефонную карточку, затем нашла будку.

— Полицейский участок, — ответил металлический женский голос.

Я заранее заготовила первую фразу.

— Могу я поговорить с кем-нибудь, кто ведет дело Адель Бланшар? — напористо проговорила я.

— Какой отдел?

— Господи, не знаю. — Я заколебалась. — Криминальный?

На другом конце провода наступила пауза. Раздражение?

Смущение? Потом я услышала приглушенные голоса. Она явно прикрывала трубку ладонью. Потом она снова заговорила.

— Дайте подумать, с кем вас соединить.

Послышался сигнал, она соединяла.

— Чем могу вам помочь? — другой голос, на этот раз мужской.

— Я подруга Адели Бланшар, — уверенно произнесла я. — Я несколько лет была в Африке и просто хотела бы узнать, как продвигается ее дело.

— Будьте любезны, представьтесь.

— Меня зовут Полин, — солгала я. — Полин Уилкс.

— Боюсь, что по телефону мы не сможем дать информацию.

— Вы слышали о ней?

— Простите, мадам, у вас есть что сообщить?

— Я… нет, простите, до свидания.

Я повесила трубку, набрала номер справочной и спросила номер публичной библиотеки Коррика.

* * *

Приехав в Коррик второй раз, я ощутила некоторое беспокойство. Что, если я встречу миссис Бланшар? Затем я прогнала эту мысль из головы. Какое это имело значение? Я бы солгала, как обычно. Мне с детства не приходилось бывать в публичной библиотеке. Они представлялись мне старомодными муниципальными зданиями вроде ратуши, темными, с массивными металлическими радиаторами и укрывшимися от дождя бродягами. Коррикская публичная библиотека была светлой и новой, она располагалась рядом с супермаркетом. Казалось, компактов и видеокассет там не меньше, чем книг, и я забеспокоилась, что придется возиться с мышью или микрофишами. Но когда я спросила у библиотекаря о местной газете, меня направили к полкам, где в массивных подшивках стояла «Коррик энд Уитэм эдвертайзер» за восемьдесят лет. Я взяла подшивку за 1990 год и тяжело бухнула ее на стол. Просмотрела первые четыре страницы всех газет за январь. Там шла дискуссия по поводу объездной дороги, описывалась авария грузовика, закрытие завода и была статья о работе городского совета и утилизации мусора, но ничего об Адели Бланшар. Поэтому я вернулась назад и пролистала все остальные новостные страницы за январь. По-прежнему ничего. Я не знала, что делать, к тому же у меня было мало времени. Я не решилась снова ехать на поезде и позаимствовала машину у своей помощницы Клаудии. Если бы выехала в девять и сразу же вернулась обратно, то могла бы успеть к двум часам на совещание у Майка и притвориться занятой обычной работой.

Я не могла предположить, что копание в газетах займет столько времени. Что мне было делать? Возможно, Адель проживала где-нибудь еще, хотя ее мать говорила, что Тара была первой, кто уехал отсюда. Я просмотрела первый февральский номер. Опять ничего. Я глянула на часы. Почти половина двенадцатого. Пробегусь по февральской подшивке и уеду, даже если не найду того, что мне было нужно.

Как и следовало ожидать, это оказалось в номере за последнюю пятницу месяца, 23 февраля. Короткое сообщение было помещено в самом низу на четвертой странице:

ПРОПАЛА МЕСТНАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА.

Растет тревога по поводу судьбы молодой женщины из Коррика. Адель Фанстон, двадцати трех лет, была объявлена пропавшей без вести. Ее муж, Томас Фанстон, работавший за границей, рассказал корреспонденту «Эдвертайзер», что Адель планировала отправиться на праздники в туристическую поездку, пока он находился в неустановленном месте: «Я начал беспокоиться, когда от нее перестали поступать известия». Он вместе со своим тестем Кристофером Бланшаром, также проживающим в Коррике, выражает надежду на то, что у миссис просто затянулся отпуск. Детектив Хорнер заявил, что «не склонен чрезмерно тревожиться. Если миссис Фанстон находится в безопасности, то я хотел бы призвать ее отозваться». Миссис Фанстон известна здесь как учительница уитэмской начальной школы Святого Эдмунда.

Пропала без вести. Я огляделась по сторонам. Поблизости никого не было. Стараясь не шуметь, я вырвала заметку из газеты. Злонамеренная порча имущества, мрачно подумала я.

Глава 31

Джоанна Нобл прикурила сигарету.

— Прежде чем мы начнем, ты не будешь против, если скажу несколько слов, которые могут показаться грубыми?

— Прежде чем мы начнем? Это звучит так, словно ты доктор или юрист.

— Ну а кто я? Именно это я и имела в виду. Подожди секунду. — Она наполнила наши бокалы белым вином, которое я купила в баре.

— За все хорошее, — иронически произнесла я.

Она сделала глоток вина и ткнула сигаретой в мою сторону.

— Смотри, Элис, я интервьюировала множество людей, иногда я ненавидела их, несколько раз я думала, что мы могли бы подружиться, но такого по тем или иным причинам никогда не случалось. Теперь же, похоже, становлюсь на дружескую ногу с женой человека, у которого я брала интервью, если не считать…

— Если не считать чего?

Она затянулась сигаретой.

— Я не знаю, чего ты хочешь. Если ты хочешь встречаться со мной, то не потому ли, что я такая удобная и надежная персона и ты не можешь найти никого лучше, чтобы поделиться своими проблемами? Или ты думаешь, что у меня имеется некоторый профессиональный опыт, который тебе может пригодиться? Что мы здесь делаем? Не лучше ли было рассказать все, что ты, как мне кажется, собираешься мне поведать, какому-нибудь другу, родственнику или…

— Или психиатру? — рассерженно перебила я, но тут же постаралась успокоиться. Было нечестно винить ее в том, что она отнеслась ко мне с некоторым подозрением. — Ты не подруга, я понимаю, но это не то, о чем я могла бы поговорить с подругой или родственником. И ты права, что не доверяешь мне. Я обратилась к тебе, потому что тебе известны вещи, о которых другие люди и не подозревают.

— Это залог наших отношений? — почти глумливо спросила Джоанна, однако потом улыбнулась более доброжелательно. — Не обращай внимания. Мне тоже по-своему приятно, что тебе захотелось со мной поговорить. Так в чем дело?

Я набрала в грудь воздуха и рассказала ей обо всем, что делала в течение последних нескольких дней и недель: о деталях нашей прежней сексуальной жизни с Адамом, о найденных мною письмах от неизвестной Адели, о смерти ее сестры, о свидании с ее матерью. На этом месте Джоанна подняла брови, но промолчала. Для меня было крайне странно обращать все это в слова, и я поймала себя на мысли, что слушаю собственный рассказ словно историю незнакомой женщины. Это заставило меня осознать, насколько замкнутой жизнью я живу, снова и снова прокручивая ситуацию в голове и не имея возможности поделиться своими переживаниями с кем-то другим. Я старалась, чтобы повествование было внятным, последовательным и ясным. Закончив рассказ, я показала Джоанне вырезку об исчезновении Адели. Она прочитала ее с хмурым видом, потом вернула мне.

— Итак? — сказала я. — Я сошла с ума?

Она подожгла очередную сигарету.

— Слушай, — произнесла она смущенно, — если все пошло так плохо, почему бы тебе просто не оставить этого парня?

— Адель оставила Адама. У меня есть письмо, в котором она порывает с ним. Оно датировано 14 января 1990 года.

Джоанна выглядела искренне удивленной, и было заметно, что она делает усилие, чтобы собраться с мыслями и заговорить.

— Дай-ка я произнесу это вслух, — наконец сказала она, — чтобы мы обе могли понять, о чем идет речь. Ты говоришь, что, когда эта Адель порвала с Адамом, твоим мужем, он убил ее и так надежно избавился от тела, что его не смогли обнаружить.

— Кто-то избавился от ее тела.

— Или она убила сама себя. Или просто ушла из дома и больше никогда там не появлялась.

— Люди просто так не исчезают.

— Да ну? Тебе известно, сколько людей в настоящее время числятся пропавшими во всей Британии?

— Конечно, нет.

— Столько, сколько проживает в Бристоле, Стокпорте или каком-нибудь другом городе средних размеров. В Британии есть целый город-призрак, состоящий из исчезнувших и пропавших людей. Люди просто уходят.

— В ее последнем письме к Адаму не чувствуется отчаяния. Оно все посвящено тому, что она остается с мужем, что намерена жить своей жизнью.

Джоанна снова наполнила бокалы.

— У тебя, случайно, нет какой-нибудь улики против Адама? Откуда ты знаешь, что он не был с экспедицией в горах?

— Это случилось зимой. В любом случае ее письмо было отправлено на его лондонский адрес.

— Боже, дело не просто в полном отсутствии улик. Ты и в самом деле думаешь, что он способен хладнокровно убить женщину и просто продолжать жить?

Я минуту подумала.

— Думаю, для Адама нет ничего невозможного, если он что-то задумал.

Джоанна улыбнулась:

— Не пойму я тебя. В первый раз за вечер ты на самом деле говоришь так, точно любишь его.

— Конечно. Не в этом дело. Но что ты об этом думаешь, Джоанна? О том, что я тебе рассказала.

— Что ты подразумеваешь под «что я думаю»? О чем ты просишь? Я по-своему чувствую себя ответственной за это. Ведь это я рассказала тебе о деле об изнасиловании и втравила в этот идиотизм. Я чувствую, что навесила на тебя такое ярмо, что ты хочешь доказать что-нибудь — все, что угодно, — только бы знать наверняка. Слушай… — Она безнадежно махнула рукой. — Люди не делают таких вещей.

— Неправда, — сказала я. Я неожиданно почувствовала себя совершенно спокойной. — Ты лучше многих знаешь это. Но что мне делать?

— Даже если бы это было правдой, а это не так, то нет никаких улик и нет возможности их найти. Тебя поразило то, что ты узнала, что само по себе выеденного яйца не стоит. Это означает, что у тебя есть выбор. Например, уйти от Адама.

— Я не смогла бы. Я не посмею это сделать. Ты его не знаешь. Если бы ты была на моем месте, то просто знала бы, что это невозможно.

— Если оставаться с ним, то нельзя же всю жизнь вести себя как двойной агент? Ты отравишь все вокруг себя. Если ты соберешься избавиться от этого, то будешь обязана ради вас обоих все рассказать ему. Объяснить ему свои страхи.

Я рассмеялась. Мне было вовсе не смешно, но я не могла удержаться.

* * *

— Может, вам хочется приложить немного льда?

— К какому месту, Билл? Болит все тело.

Он засмеялся:

— Однако подумайте, какую услугу вы оказали своей сердечно-сосудистой системе.

Билла Левенсона можно было бы принять за отставного телохранителя, однако на самом деле он был старшим администратором из Питсбурга, который руководил нашим отделом. Он приехал в начале недели, проводил совещания и давал оценку работе. Я ожидала, что он вызовет меня, чтобы пропесочить, в зал совета директоров, но он вместо этого пригласил меня в свой спортивный клуб составить ему партию в игре под названием ракетбол. Я заявила, что никогда даже не слышала такого названия.

— Вам доводилось играть в скуош?

— Нет.

— Но в теннис-то вы играли?

— В школе.

— Это одно и то же.

Я вырядилась в какие-то довольно тесные клетчатые шорты и встретилась с ним у сооружения, которое напоминало обычный корт для сквоша. Он вручил мне специальные защитные очки и ракетку, которая выглядела похожей на снегоступ. Ракетбол оказался вовсе не похожим на теннис. У меня были кое-какие смутные воспоминания о теннисе со школы: несколько красивых пробежек к сетке и обратно, немного изящных взмахов ракеткой, много смеха и флирта с тренером. Ракетбол же состоял из отчаянных изматывающих выпадов и резких рывков, из-за которых в скором времени я дышала, как больная туберкулезом, мои мышцы дрожали мелкой дрожью, и их сводило судорогой в странных местах: на бедрах и у плеча. В течение первых нескольких минут было приятно отдаться игре, вытолкнувшей из моей головы все тревоги. Если бы только тело было способно перенести такую нагрузку.

Через двадцать минут из намеченного получаса я упала на колени, едва выдохнув: «Достаточно», и Билл увел меня с корта. Я была по меньшей мере не в состоянии наблюдать за реакцией других гибких загорелых членов клуба. Он довел меня до дверей женской раздевалки. Когда я присоединилась к нему в баре, то хотя бы выглядела немного лучше, однако простой процесс ходьбы превратился для меня в нечто, требующее полной концентрации, словно я только-только начала учиться передвигать ноги.

— Я заказал для нас бутылку воды, — сказал Билл, стоя приветствуя меня. — Вам требуется пополнить запас жидкости в организме.

Мне хотелось выпить двойной джин с тоником и лечь, однако я малодушно приняла воду. Билл снял свои часы и положил их на столик между нами.

— Я читал ваш доклад, и нам понадобится ровно пять минут, чтобы с ним разобраться.

Я было открыла рот, чтобы возразить, но какое-то время не могла придумать, что сказать.

— Это было полное дерьмо. Как вам известно, «Дрэг-спираль» быстро падает в черную дыру, а нам за это придется платить. По — могу я назвать его беспристрастным? — тону вашего доклада я бы заключил, что вы тоже понимаете это.

Все, что, положа руку на сердце, я могла сказать, это то, что тон моего доклада был беспристрастным потому, что мои мысли последние несколько месяцев были заняты совершенно другим. Так что я промолчала.

Билл продолжал говорить:

— Новый дизайн до сих пор не выработан. Я не верю, что из этого что-то получится. И вы тоже не верите, что из этого что-то получится. Поэтому я обязан закрыть отдел. Если есть другой выход, то назовите его.

Я положила голову на руки и подумала, что хорошо бы так и сидеть, пока Билл не уйдет. А может, лучше уйти самой? Другая часть моей жизни теперь тоже летит в тартарары. Потом я подумала: черт, да что же это такое! Подняла голову и посмотрела в слегка удивленное лицо Билла. Видимо, он решил, что я заснула.

— Что ж, — сказала я, давая себе время на размышление, — медное напыление оказалось пустой тратой времени. Преимущества незначительны, да их и не удалось использовать. Ошибкой был также упор на удобство установки. Это делает спираль менее надежной с точки зрения контрацепции. — Я сделала глоток воды. — Дело не в дизайне. Дело в шейке матки, где предстоит устанавливать спираль.

— Ну и?.. — сказал Билл. — Что будем делать?

Я пожала плечами:

— Выбросим на рынок следующую модель. Немного изменим «Дрэг III» и назовем «Дрэг IV». Потратим некоторое количество денег на рекламу в дамских журналах. Но без всяких идиллических картинок с изображением парочек, любующихся закатом на берегу моря. Дадим подробную информацию о том, каким женщинам ВМУ подходит, каким нет. Главное — дадим им советы, как их подгонять. Умелая подгонка дала бы лучший эффект, чем сама «Дрэг IV», если даже она сработает. — Меня осенило. — Вы могли бы поручить Джованне организацию программы переподготовки врачей по подгонке устройства. Вот так. Я свое дело сделала. Билл хмыкнул и взял часы.

— Пять минут в любом случае прошли, — сказал он, застегивая ремешок. Потом он поднял с пола небольшой кожаный портфель, поставил его на стол и открыл. Я подумала, что он собирается выложить передо мной бумаги о сокращении штатов, но вместо этого у него в руке появился отпечатанный на глянцевой бумаге журнал.

— Посмотрите сюда, — сказал он. — Я кое-что о вас знаю. — У меня упало сердце, но я удержала на губах улыбку. Я поняла, что произойдет в следующий момент. — Боже, — сказал он. — У вас потрясающий муж. — Он открыл журнал. Передо мной промелькнули горные вершины, лица в защитных очках — некоторые из них были знакомы: Клаус, изящный снимок Франсуазы, похоже, единственный такого плана, отличная фотография Адама, сделанная исподтишка, на которой он разговаривает с Грегом.

— Да, потрясающий, — согласилась я.

— В старших классах я бывал в туристических походах и катался на лыжах, но альпинисты — это что-то. Это то, на что мы все хотели бы быть способны.

— Знаете, многие из них погибли, — сказала я.

— Я не об этом. Я о том, что сделал ваш муж. Знаете, Элис, я бы бросил все — карьеру, все, — чтобы только знать, что я на это способен, доказать, что я могу такое сделать. Это удивительная статья. Они опросили каждого, и все были едины. Все назвали Адама. Слушайте, не знаю, какие у вас планы, но я вылетаю в воскресенье. Может, мы сможем собраться все вместе.

— Было бы здорово, — устало сказала я.

— Это было бы для меня честью, — сказал Билл.

— Можно, я позаимствую у вас это? — указала я на журнал.

— Конечно, — сказал Билл. — Это вас поставит на ноги.

Глава 32

Я, похоже, разбудила его, хотя шел уже двенадцатый час: он выглядел опухшим, глаза заспанными, на нем была несвежая пижама с неправильно застегнутыми пуговицами. Волосы на голове торчали дыбом, отчего он казался еще более волосатым, чем я его помнила.

— Грег?

— Да? — Он смотрел на меня из-за двери, никак не показывая, что узнает.

— Это Элис. Простите, что побеспокоила.

— Элис?

— Элис, та Элис, которая из пары Элис — Адам. Мы познакомились на приеме по поводу книги.

— Я помню. — Пауза. — Может, зайдешь? Как видишь, я сегодня утром вовсе не ожидал посетителей. — Он вдруг улыбнулся; по-детски голубые глаза очень ласково засветились на его помятом, неумытом лице.

Я ожидала, что Грег живет в полном дерьме, но это оказался уютный маленький домик, где было чисто и все расставлено по местам. И повсюду фотографии с изображением гор; на белых стенах красовались черно-белые и цветные снимки величественных заснеженных вершин. Было немного странно находиться в таком крошечном домике в окружении столь грандиозных пейзажей.

Он не предложил мне присесть, но я все-таки села. Я проехала через весь Лондон, чтобы повидать его, хотя сама не знала, для чего. Возможно, я припомнила, что он мне понравился, когда мы познакомились, и уцепилась за это. Я прокашлялась, а его лицо вдруг стало озадаченным.

— Вот что я скажу тебе, Элис, — сказал он. — Ты смущена тем, что без приглашения оказалась на моем пороге, и не знаешь, с чего начать. И я смущен тем, что не одет, как подобает всякому уважающему себя человеку, и что у меня страшное похмелье. Почему бы нам не пройти на кухню? Я покажу тебе, где яйца, ты сможешь взбить парочку для омлета и сварить кофе, пока я надену на себя что-нибудь. Потом расскажешь о цели своего прихода. Это ведь не просто визит вежливости, как я понимаю?

Я стояла в оцепенении.

— И не похоже, что в последние несколько недель ты что-то ела.

— Не часто, — призналась я.

— Тогда яйца?

— Яйца — это просто замечательно.

* * *

Я взбила в соуснике четыре яйца и поставила их на тихий огонь, постоянно помешивая. Омлет должен готовиться медленно и подаваться мягким, а не жестким, как резина. Даже я это знаю. Я приготовила кофе — слишком крепкий, однако, подумалось мне, мы оба вполне справимся с инъекцией кофеина — и поджарила четыре кусочка зачерствевшего хлеба. Когда Грег вошел на кухню, завтрак был на столе. Я поняла, что очень голодна, и подсоленные нежные яйца и сдобренные маслом тосты утешили и подкрепили меня. Мир перед глазами перестал плыть. Я запивала еду большими глотками горького кофе. Сидевший напротив меня Грег поглощал еду размеренно и с удовольствием, тщательно укладывая на тосты куски омлета и цепляя их на вилку небольшими квадратиками. В этом ощущалась странная коммуникабельность. Мы не разговаривали.

Когда его тарелка опустела, он отложил нож и вилку, отодвинул все от себя и выжидательно взглянул на меня. Я вобрала в себя воздух, улыбнулась и, к собственному ужасу, почувствовала у себя на щеках горячие слезы. Грег подал мне коробку с салфетками и стал ждать.

— Ты, должно быть, думаешь, что я сумасшедшая, — сказала я и высморкалась. — Мне кажется, ты сможешь помочь понять…

— Понять что?

— Полагаю, Адама.

— Ясно.

Он резко поднялся из-за стола:

— Пойдем погуляем.

— Я не захватила пальто. Оставила в офисе.

— Я найду тебе куртку.

Выйдя на улицу, мы быстрым шагом пошли вдоль оживленной дороги, ведущей к Шордитчу и дальше, к Темзе. Грег вдруг спустился на несколько ступеней вниз, и мы оказались на дорожке над каналом. Движение осталось позади, здесь было тихо, как в деревне. Все, казалось, способствовало разговору, но тут мне вспомнилась Тара. Не в этом ли канале было выловлено ее тело? Я не знала. Грег ходил так же быстро, как Адам, той же легкой походкой.

— Почему, чтобы задавать вопросы, из всех людей ты выбрала именно меня?

— Все произошло так быстро, — сказала я. — Я имею в виду меня и Адама. Я думала, что прошлое ничего не значит и что вообще ничего не имеет значения. Но все оказалось совсем не так.

Я замолчала. Я не могла поведать Грегу о всех своих страхах. Он был человеком, которому Адам спас жизнь. Он был другом Адама, своего рода другом. Я смотрела на воду. Она была неподвижной. Вода в каналах не течет, как в реках. Мне хотелось поговорить об Адели, о Франсуазе, о Таре. Вместо этого я спросила:

— Как ты относишься к тому, что все считают Адама героем, а тебя злодеем?

— Злодеем? — переспросил он. — Я считал, что был просто трусом, слабаком, персонажем Элиши Кука-младшего.

— Кого?

— Он был актером, который играл трусов и слабаков.

— Прости, я не хотела…

— Я не против того, чтобы люди относились к нему как к герою, потому что он и был героем. В тот день он показал небывалую смелость, силу духа, спокойствие. — Он искоса взглянул на меня. — Это то, что ты хотела услышать? Что касается всего остального, то я не уверен, что хотел бы обсуждать с тобой, что чувствую по поводу своей несостоятельности. С женой героя и все такое.

— Это совсем не так, Грег.

— Думаю, что именно так. И именно поэтому ты нашла меня сегодня утром в пижаме, мучающимся от похмелья. Но я одного не понимаю, и это меня мучает. Что сам Адам говорит об этом?

Я собралась с духом.

— Видимо, Адам считает, что в экспедиции находились люди, которым было не место на склоне Чунгават.

Из груди Грега вырвался смех, который перешел в рокочущий кашель.

— Он может сколько угодно повторять это, — сказал он, прокашлявшись. — Кэрри Фрэнк, дерматолог, была неплохой туристкой, но никогда до того не ходила в горы. Она даже не знала, как надевать «кошки». И помню, что я предостерегал Томми Бенна, когда тот неправильно крепил страховку. Он чуть не сорвался. Он тогда не ответил, и я вспомнил, что он не понимает по-английски. Ни слова. Боже, что он творил с нами! Мне пришлось скатиться к нему, чтобы переукрепить его карабин. Но я считал, что справлюсь со всем, что придумал совершенно безопасную систему. Она не сработала, и погибли пять доверившихся мне людей. — Я притронулась к его руке. Но Грег продолжал говорить. — Когда подошла развязка, Адам оказался героем, а я нет. Ты сама себя не понимаешь. Присоединяйся к клубу.

— Но мне страшно.

— Присоединяйся к клубу, Элис, — повторил он, выдавив едва заметную усмешку.

Вдруг в самом неподходящем месте на другом берегу канала показался маленький сад, где виднелись клумбы красных и фиолетовых тюльпанов.

— Тебя пугает что-то конкретное? — наконец спросил он.

— Полагаю, все это связано с его прошлым. Все оно так смутно.

— И так заполнено женщинами, — добавил Грег.

— Да.

— Да, тебе непросто.

Мы присели на берегу.

— Он рассказывает о Франсуазе?

— Нет.

— У меня с ней был роман, ты же знаешь. — Говоря это, он не смотрел на меня, и у меня возникло ощущение, что прежде он никогда не произносил этого вслух. Для меня это стало ударом, совершенно неожиданным ударом.

— Роман с Франсуазой? Нет. Нет, я не знала. Боже, Грег, а Адам знал?

Грег ответил не сразу. Потом он сказал:

— Все началось в экспедиции. Она была забавная. Очень красивая.

— Да, все о ней так говорят.

— Между ней и Адамом все было кончено. Она сама сказала об этом Адаму, когда мы приехали в Непал. С нее было достаточно его измен.

— Она решила с ним расстаться?

— Разве Адам тебе не рассказывал?

— Нет, — медленно произнесла я. — Он ничего об этом не рассказывал.

— Ему было непросто смириться с тем, что его отвергли.

— Давай без околичностей, — сказала я. — Франсуаза разорвала длительную связь с Адамом, и спустя несколько дней у тебя с ней начался роман?

— Да. А потом, раз уж тебе хочется, чтобы я сказал это для тебя, через несколько недель она погибла в горах, так как я обгадился со своими размеченными шнурами маршрутами, а Адам спас меня, своего друга, который украл у него женщину.

Я пыталась придумать что-нибудь, что могло бы его утешить, но отказалась от этой затеи.

— Мне нужно возвращаться.

— Послушай, Грег, Адам знал о вас с Франсуазой?

— Тогда мы не стали говорить ему. Мы считали, что это может вызвать разлад. Ведь он тоже не вел жизнь затворника. А потом… — Фраза повисла в воздухе.

— Он никогда не упоминал об этом?

— Нет. Ты не собираешься обсуждать это с ним?

— Нет.

«Ни это, ни что другое, — подумала я. — Мы давно миновали этап рассказов».

— Можешь не сдерживаться на мой счет. Это больше не имеет значения.

Мы повернули назад, и я отдала ему куртку.

— Я здесь сяду на автобус, — сказала я. — Спасибо, Грег.

— Я ничего такого не сделал.

Поддавшись порыву, я обняла его за шею и поцеловала в губы, ощутив его колючую бороду.

— Береги себя, — сказала я.

— Адам — счастливчик.

— Всегда считала, что я должна была быть счастливой женщиной.

Глава 33

Иногда у меня создавалось впечатление, что когда я была с Адамом, то настолько теряла голову, что оказывалась не в состоянии реально смотреть на него, не говоря уже о том, чтобы оценивать или анализировать его поступки. Были секс, сон, обрывочные разговоры, еда и иногда попытки что-то организовать, но и это все происходило впопыхах, словно мы старались успеть, пока лодка не пошла ко дну, пока пожар не поглотит дом вместе с нами. Я просто сначала отдалась этому беспомощно, с благодарностью за то, что можно отделаться от мыслей, от болтовни, от ответственности. Единственная возможность рационально оценивать его представлялась опосредованно, через суждения о нем других людей. Этот видимый издалека Адам мог приносить облегчение и пользу, как снимок солнца, на который можно смотреть прямо, чтобы таким образом узнать об этом предмете на небе, который жжет тебя сверху, но недоступен для прямого наблюдения.

Когда я вернулась после свидания с Грегом, Адам смотрел телевизор. Он курил и пил виски.

— Где ты была? — спросил он.

— На работе, — сказала я.

— Я звонил. Мне сказали, что ты ушла из офиса.

— Встреча, — неопределенно отозвалась я.

Когда лжешь, важно не давать лишней информации, на которой тебя можно поймать. Адам, обернувшись, посмотрел на меня, но ничего не сказал. Что-то было не так с этим его движением, словно оно было чуть замедленное или немного слишком быстрое. Он мог быть слегка пьян. Он переключал каналы, посмотрев программу несколько минут, включал другую, спустя несколько минут переходил на другой канал.

Я вспомнила о журнале, взятом у Билла Левенсона.

— Ты видел это? — спросила я, взяв его в руки. — Тут есть о тебе.

Он на мгновение обернулся, но не произнес ни слова. Я во всех подробностях знала историю про катастрофу на склоне Чунгават, но мне хотелось прочесть о ней в свете того, что мне стало известно об Адаме, Франсуазе и Греге, чтобы понять, не прозвучат ли факты как-то по-другому. Поэтому я пристроилась за кухонным столом и принялась нетерпеливо листать страницы с рекламой кроссовок, парфюмерии, тренажеров, итальянских костюмов, страницы, заполненные всякими мужскими вещами. Потом нашла что искала — большую, бросающуюся в глаза статью, озаглавленную «Зона смерти: мечты и несчастье на высоте 28 000 футов».

Статья была больше и полнее, чем статья Джоанны. Автор, Энтони Каплан, побеседовал со всеми оставшимися в живых членами экспедиции, включая, увидела я с забившимся сердцем, и самого Адама. Почему он не рассказал мне об этом? Должно быть, это был один из тех длительных телефонных разговоров или одна из встреч в баре, которые занимали значительную часть его времени на протяжении последних месяца-двух.

— Я и не знала, что ты беседовал с этим журналистом, — проговорила я, стараясь, чтобы тон был достаточно беззаботным.

— Как его зовут? — спросил Адам, вновь наполняя свой стакан.

— Энтони Каплан.

Адам сделал глоток, потом другой и слегка поморщился.

— Этот парень просто сопляк, — бросил он.

Я почувствовала себя обманутой. Это вполне обычное дело, когда знаешь какие-то тривиальные, бытовые факты из жизни друга или коллеги, но ничего из того, чем живут их пылкие души. Что касается Адама, этим ограничивалось все, что мне было о нем известно. Его воображение, фантазии, мечты, однако, лишь случайные фрагменты того, чем он на самом деле занимался изо дня в день. Я изголодалась по любой информации об Адаме, о его способности тащить на себе снаряжение других, когда они начинали ползти, едва дыша в разреженномвоздухе. Все говорили о его внимательности, благоразумии, его ясном уме.

Была там и новая деталь. Еще один член экспедиции, дизайнер по интерьерам по имени Лора Типлер, рассказала Каплану, что по пути к базовому лагерю в течение нескольких дней делила с Адамом палатку. Видимо, Грег имел в виду именно это, когда говорил, что Адам после разрыва с Франсуазой не жил отшельником. Потом Адам спокойно перешел жить в другую палатку. Чтобы и там демонстрировать свои способности, это несомненно. Я была совсем не против. Все было по-взрослому, по взаимному согласию, без глубоких чувств с обеих сторон. Типлер рассказала Каплану, что голова Адама была явно занята чем-то другим, наверное, приготовлениями к восхождению, обдумыванием разных степеней риска и способностей различных членов экспедиции справиться с нагрузкой, но его тела для нее было достаточно. Сука! Она почти досконально поведала Каплану об этом эпизоде, ее рассказ был словно дополнительным материалом в брошюре. Но неужели он спал со всеми женщинами, которые ему встречались? Интересно, что бы он подумал, если бы и я вела столь же насыщенную половую жизнь?

— Двадцать вопросов, — сказала я. — Кто такая Лора Типлер?

Адам минуту подумал, потом хрипло рассмеялся:

— Чертово ярмо, вот кто.

— Ты жил с ней в одной палатке. Она так говорит.

— О чем ты, Элис? Что ты хочешь от меня услышать?

— Ничего. Просто я продолжаю узнавать разные вещи о тебе из журналов.

— Из этого дерьма ты обо мне ничего не узнаешь. — Он выглядел раздраженным. — Зачем ты носишься с этим? Чего ты всюду суешь нос?

— Я не сую нос, — устало проговорила я. — Я интересуюсь твоей жизнью.

Адам налил себе еще порцию.

— Я не хочу, чтобы ты интересовалась моей жизнью. Я хочу, чтобы ты интересовалась мной.

Я стала лихорадочно соображать. Узнал ли он что-то? Однако его внимание было снова приковано к телевизору, он опять перепрыгивал с канала на канал: щелк, щелк, щелк.

Я продолжала читать. Я надеялась и одновременно опасалась, что в статье будут и другие подробности о разрыве между Адамом и Франсуазой и о напряженности, которая могла возникнуть в их отношениях на склоне горы. Но Каплан только коротко упомянул о том, что они прежде были парочкой, и Франсуаза практически не появлялась в статье до того момента в конце, когда исчезла. У меня в голове неотступно крутилась мысль о том, что две женщины, которые отвергли Адама, погибли. Не могло ли быть так, что он не особенно старался спасти группу, где была Франсуаза, как было с остальными? Но это сразу же вступило в противоречие с напоминанием Каплана о том, что значило оказаться в горах во время бури. И Грег, и Клод Брессон были выведены из игры. Значение имело не то, что погибли пять человек, а то, что вообще кто-то остался в живых, и это стало возможно исключительно благодаря усилиям Адама, который вновь и вновь уходил в бурю. Но вопрос мучил меня, хотелось узнать, не этим ли объясняется то хладнокровие, с которым он вспоминает весь этот кошмар.

Адам, как обычно, говорил немного, но в одном месте Каплан спросил его, не двигала ли им великая романтическая традиция британских исследователей типа капитана Скотта. «Скотт погиб, — был ответ Адама. — И его люди с ним. Мой герой — Амундсен. Он добрался до Южного полюса, словно юрист, составивший юридический документ. Легко славно погубить людей, находящихся под твоей командой. Трудно сделать так, чтобы узлы были завязаны как надо, и привести людей назад».

Каплан перешел от цитирования к проблеме узлов, которые оказались ненадежными. Как он указал, жестокий парадокс трагедии заключался в том, что, по собственной идее Грега Маклафлина, после экспедиции не было никакой возможности избежать ответственности. Клод Брессон отвечал за маршрут, обозначенный веревкой красного цвета, Адам — желтого, а Грег взял на себя всю ответственность за обеспечение голубого маршрута, того, который должен был привести экспедицию от хребта Близнецы к седловине непосредственно под вершиной.

Все оказалось ужасно просто, но чтобы было еще проще, на подробной схеме показаны прохождение голубого маршрута по западному отрогу и то место в верхней точке, где он потерялся, из-за чего одна группа альпинистов отошла от маршрута и двинулась вниз по восточному отрогу навстречу своей гибели. Бедный Грег. Интересно, дошел ли до него этот новый вброс информации.

— Бедный Грег, — сказала я вслух.

— А?

— Я сказала «бедный Грег». Опять его вытащили на свет.

— Падальщики, — с горечью отозвался Адам.

В статье Каплана фактически не было ничего отличного, даже в расстановке акцентов, от того, что я прочла в статье Джоанны и — в более личностной интерпретации — в книге Клауса. Я еще раз перечитала статью, пытаясь найти хоть какое-то отличие. Все, что я обнаружила, было тривиальной поправкой. В книге Клауса альпинистом, которого нашли на следующее утро едва живым и бормотавшим лишь одно слово «помогите», был Пит Папуорт. Каплан сопоставил свидетельства всех очевидцев и установил, насколько этому можно было доверять, что Папуорт погиб накануне ночью, а тем человеком был немец, Томас Бенн, которого нашли умирающим. Кроме этой детали, изложение событий в обоих случаях полностью совпадало.

Я подошла и присела на подлокотник кресла, в котором находился Адам, и потеребила ему волосы. Он передал мне свой стакан, я немного отпила и вернула Адаму.

— Ты остался на ней, Адам?

— Где?

— На Чунгават. Ты возвращаешься к ней в мыслях снова и снова? Думаешь, могло ли быть иначе, можно ли было спасти погибших или о том, что сам мог погибнуть?

— Нет, ни о чем таком я не думаю.

— А я думаю.

Адам подался вперед и резким тычком выключил телевизор. В комнате внезапно сделалось очень тихо и стал слышен шум с улицы, где-то пролетел самолет.

— С какой, черт побери, стати?

— Женщина, которую ты любил, погибла в горах. Эта мысль преследует меня.

Глаза Адама сузились. Он отставил стакан, встал и взял мое лицо в ладони. Они были большими и очень сильными. Я почувствовала, что он мог бы без труда свернуть мне шею, если бы захотел. Он смотрел мне прямо в глаза. Может, он пытался заглянуть мне в душу?

— Ты женщина, которую я люблю, — сказал он, не сводя с меня глаз. — Ты женщина, которой я верю.

Глава 34

— Вас Билл Левенсон. — Клаудиа протянула мне трубку с сочувственным выражением лица, словно передавала меня в руки палачу.

Я, скорчив гримасу, взяла трубку:

— Алло, это Элис.

— Хорошо, Элис. — Для человека, готового меня четвертовать, его голос звучал доброжелательно. — Вы в деле.

— Что? — Я выпучила глаза на Клаудиу, которая торчала у дверей в ожидании, когда мое лицо горестно сморщится.

— Вы в деле, — повторил он. — Займитесь этим. «Дрэг-спираль» четвертой модели, это ваше детище.

— Но…

— Вы ведь не передумали, правда, Элис?

— Вовсе нет.

Я вообще не могла ни о чем думать. А «Дрэг-спираль» была последним, о чем я вспоминала в последние два дня. Даже теперь я едва могла собраться с силами, чтобы постараться изобразить заинтересованность в голосе.

— Тогда начинайте делать все, что нужно. Составьте список своих потребностей и план работы и пошлите мне по электронной почте. Я подобрал несколько светлых голов, все готовы к работе. Так что я перепасовал мяч вам, Элис. Обработайте его как следует.

— Прекрасно, — сказала я. Если ему хотелось услышать в моем голосе волнение или благодарность, то его ждало разочарование. — А что будет с Майком, Джованной и другими?

— Оставьте это веселенькое дельце мне.

— Ах.

— Отлично, Элис. Я уверен, вы преуспеете с «Дрэг-спиралью IV».

Я ушла с работы позже обычного, чтобы не пришлось встречаться с Майком. Потом, сказала я себе, я вытащу его куда-нибудь, и мы вместе напьемся, обругаем высокое начальство, его грязные махинации, словно они нас совершенно не касаются. Но не сейчас. Мне и без того было о чем тревожиться, и заботиться о Майке я могла лишь в условной форме. Та часть моей жизни временно отступила на второй план. Я расчесала волосы, завязала их на затылке в узел, взяла наполненный доверху лоток с входящей корреспонденцией и сбросила все содержимое в корзину для бумаг.

Клаус ждал меня у вращающихся дверей, он жевал пончик и читал вчерашнюю газету, которую, завидев меня, поспешно свернул.

— Элис! — расцеловал меня в обе щеки, потом изучающе оглядел. — Ты выглядишь немного уставшей. У тебя все в порядке?

— Что ты здесь делаешь?

К его чести, у него на лице появилось смущенное выражение.

— Адам попросил, чтобы я проводил тебя домой. Он беспокоился о тебе.

— Со мной все в порядке. Ты понапрасну тратишь время.

Он взял меня под руку:

— Для меня это удовольствие. Мне все равно нечего делать. Можешь у себя угостить меня чашкой чая.

Я заколебалась, демонстрируя нежелание.

— Я дал слово Адаму, — сказал Клаус и потащил меня к станции подземки.

— Мне хочется прогуляться.

— Пешком? Отсюда?

Это начало раздражать.

— Со мной все в порядке, и я хочу идти домой пешком. Ты со мной?

— Адам всегда говорит, что ты упрямая.

— На улице весна. Посмотри на небо. Мы могли бы пройтись через Вест-Энд и Гайд-парк. Или проваливай, тогда я пойду одна.

— Ты победила, как всегда.

— А чем же таким занят Адам, что не мог прийти сам, чтобы составить мне компанию? — спросила я, когда мы переходили через улицу в том самом месте, где я впервые увидела Адама, а он меня.

— Кажется, он собирался встретиться с каким-то оператором или еще с кем-то, кто может принять участие в экспедиции.

— Ты видел статейку о Чунгават в журнале «Гай»?

— Я беседовал с Капланом по телефону. Он мне показался профессионалом.

— Он не пишет ничего особо нового.

— Так он мне и сказал.

— Кроме одного. Ты говорил, что тот человек, который пережил ночь, был найден умирающим и все звал на помощь, был Пит Папуорт, а Каплан пишет, что на самом деле это был Томас Бенн.

— Немец? — Клаус нахмурился, будто пытался вспомнить, потом улыбнулся. — Должно быть, Каплан прав. Я был тогда не вполне…

— И еще у тебя ничего не было о том, что Лора Типлер делила с Адамом палатку.

Он как-то странно посмотрел на меня, не меняя темпа ходьбы.

— Это мне казалось копанием в чужих делах.

— Какой она была?

У Клауса на лице появилось слегка недовольное выражение, словно я нарушила некое неписаное правило. Потом он заговорил:

— Это было до того, как он познакомился с тобой, Элис.

— Знаю. Поэтому мне нельзя ничего о ней спрашивать? — Он промолчал. — Или о Франсуазе? Или о любой из них? — Я прикусила язык. — Прости. Я не собиралась говорить об этом в таком тоне.

— Дебби говорила, что ты немного зациклилась на этих вещах.

— Правда? Она тоже с ним как-то флиртовала. — Мой голос звучал неестественно пискляво. Я сама себя начинала тревожить.

— Боже, Элис.

— Может, нам не стоит идти пешком. Пожалуй, возьму такси до дома. Я чувствую себя уставшей.

Не говоря ни слова, Клаус вышел на проезжую часть и махнул проезжавшей мимо черной машине. Он помог мне сесть в такси, затем, несмотря на мои протесты, сел сам.

— Прости, — сказала я снова.

Некоторое время мы ехали в неловкой тишине, пока такси пробиралось вперед в вечернем потоке машин.

— У тебя нет причин ревновать, — наконец проговорил он.

— Я не ревную. Я устала, и меня мутит от секретов и тайн, и еще от получения информации об Адаме из статеек в газетах или из случайных фразочек, которые у кого-нибудь бездумно вылетают. Такое чувство, что постоянно ожидаешь засады. Никогда не знаешь, с какой стороны ждать очередного сюрприза.

— Как я слышал, — возразил Клаус, — не то чтобы эти сюрпризы появляются сами. Скорее, это ты копаешься, стараясь их выудить. — Он положил свою теплую загрубевшую ладонь мне на руку. — Верь ему, — сказал он. — Перестань себя мучить.

Я рассмеялась, но смех перешел в судорожные рыдания.

— Прости, — еще раз проговорила я. — Обычно я так себя не веду.

— Видимо, тебе нужна помощь, — отозвался Клаус.

Его слова меня поразили.

— Думаешь, я схожу с ума? Ты так думаешь?

— Нет, Элис, может, будет полезно поговорить обо всем этом с кем-нибудь посторонним. Послушай. Адам мой приятель, но я знаю, каким упрямым выродком он может быть. Если у тебя проблемы, попроси помощи, чтобы в них разобраться.

— Наверное, ты прав. — Я откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза. Я ощущала страшную усталость и жуткую тоску. — Наверное, я вела себя как дура.

— Временами мы все бываем дураками, — сказал он. Казалось, он немного успокоился, увидев мою неожиданную уступчивость.

Когда такси затормозило, я не стала предлагать Клаусу чашку чаю, на которую он напрашивался, и он в свою очередь, как мне показалось, был не против такого развития событий. Он торопливо обнял меня перед дверью и быстро пошел вниз по улице, полы пальто развевались на ветру. Я устало поднялась по ступеням, подавленная и с чувством стыда за свое поведение. Прошла в ванную комнату, посмотрела на себя в зеркало, и мне не понравилось то, что я там увидела. Потом я осмотрела квартиру, которая пребывала в том же состоянии, в каком я оставила ее утром. В раковине лежали несколько дней не мытые тарелки, ящики комода были выдвинуты, на столе стояли открытые банки с медом и вареньем, на разделочной доске черствел хлеб, у двери приткнулись два наполненных мусором пакета, на линолеуме виднелись крошки и засохшая грязь. В гостиной повсюду стояли грязные кружки, на полу вместе с пустыми бутылками из-под виски и вина валялись газеты и журналы. В банке из-под варенья съежился побуревший букетик нарциссов. Ковер, казалось, не пылесосили несколько недель. Вдруг вспомнилось, что мы также несколько недель не занимались стиркой и не меняли постельное белье.

— Черт, — с отвращением пробормотала я. — Я сама и все вокруг похоже на дерьмо. Точно.

Я засучила рукава и принялась за кухню. Мне нужно было вернуть свою жизнь. С каждой протертой поверхностью я чувствовала себя все лучше. Я вымыла посуду, собрала и выкинула всю засохшую и испортившуюся еду, свечные огарки, все полученные по почте рекламные проспекты, промыла пол с горячей мыльной водой. Я подобрала все пустые бутылки и старые газеты и выбросила их прочь, даже не делая перерывов на то, чтобы прочесть новости недельной давности. Выбросила я и мисочку Шерпы, стараясь не вспоминать, каким я видела его в последний раз. Я сняла с постели белье и свалила в угол, приготовив таким образом для прачечной. Я расставила парами обувь, книжки сложила в ровные стопки, оттерла желтизну в ванной и известковые пятна с душа. Полотенца тоже бросила в приготовленную для стирки кучу.

Потом я приготовила себе чашку чая и принялась за картонные коробки, сложенные под нашей кроватью, в которые мы с Адамом по обыкновению сбрасывали все, что не нужно, но что пока не хотелось выбрасывать. Сначала я думала просто вынести их на улицу и поставить возле мусорного контейнера, даже не разбирая. Однако мне попался на глаза клочок бумаги, на котором был нацарапан рабочий телефон Полин. Его не следовало выкидывать. Я начала рыться в старых счетах, новых счетах, открытках, еще не прочитанных научных журналах, фотостатах материалов по «Дрэг-спирали», клочках бумаги, на которых я оставляла Адаму записки или Адам мне. «Вернусь в полночь; не засыпай», — прочла я, и от слез защипало глаза. Пустые конверты. Нераспечатанные конверты, адресованные владельцу квартиры. Я отнесла их на письменный стол в углу комнаты и начала раскладывать в три стопки. Одна на выброс, с другой разобраться тут же, третью положить назад в коробку. Одна из стопок развалилась, несколько бумажек упали за стол. Я попыталась просунуть за ними руку, но пространство оказалось слишком узким. Я было подумала оставить их там, но нет — я была полна решимости убрать в квартире все. Даже невидимые пылинки. Поэтому я с большим трудом отодвинула стол от стены и достала бумажки. Конечно, там были и другие вещи, которые обычно заваливаются за столы: сморщенная кожура от яблока, обрезок бумаги, колпачок от ручки, порванный старый конверт. Я взглянула на конверт, чтобы решить, можно ли его сразу выбросить. Он был адресован Адаму. Я перевернула его другой стороной и тут же, словно меня с силой ударили в живот, задохнулась.

«Был неважный день?» — прочла я. Это были каракули, написанные рукой Адама черными чернилами. На следующей строчке еще. «Был неважный день, Адам?» Потом: «Тяжелый день, Адам? Прими ванну». Наконец, в самом низу было написано знакомыми прописными буквами: «ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ».

Слова были написаны одно за другим, словно в детской прописи: «ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ».

Потом: «АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ АДАМ».

И, наконец, — «ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ, АДАМ? ПРИМИ ВАННУ».

Не может быть, чтобы я сошла с ума. Не может быть, чтобы у меня была мания преследования. Я вновь и вновь старалась собраться с мыслями, чтобы придумать всему разумное убедительное объяснение. Наверное, Адам просто бездумно водил рукой, обдумывая полученную записку, повторяя написанные в ней слова. Но на бумаге было совсем другое. Это не было бессмысленным упражнением. Адам имитировал почерк прежних записок — записок Тары, — пока не добился сходства, чтобы уничтожить связь между ними и Тарой. Теперь я все поняла. Я знала о Шерпе, знала обо всем. Я знала то, о чем догадывалась уже давно. Единственную правду, которая была для меня невыносимой.

Я взяла конверт. Руки не дрожали. Я спрятала его в ящик комода, где хранилось мое нижнее белье, вместе с письмом Адели, потом вернулась к кровати и уложила назад в коробки все, что я оттуда вытащила. Я затолкала коробки обратно под кровать и даже затерла на ковре оставленные ими следы.

На лестнице послышались шаги, и я неторопливо прошла в кухню. Он вошел и стал наблюдать за моей работой. Я поцеловала его в губы и крепко обняла.

— Весенняя уборка, — сказала я, мой голос прозвучал как ни в чем не бывало.

Он ответил на мой поцелуй и посмотрел в глаза. Я не моргнула и не отвела взгляд.

Глава 35

Адам догадался. Или что-то заподозрил, потому что не отходил от меня ни на шаг, не выпускал из поля зрения. Со стороны могло показаться, что все было, как в начале нашего знакомства, когда для нас обоих разлука была физически невыносима. На самом же деле это больше напоминало добросовестного врача, который не может ни на минуту выпустить из поля зрения эмоционально неустойчивую пациентку из боязни, что она способна причинить себе вред.

Было бы преувеличением сказать, что Адам следовал за мной повсюду. Он не провожал меня на работу и не встречал каждый день. Он не звонил мне постоянно. Однако мне было достаточно, чтобы понимать — продолжение моего частного расследования становится рискованным. Он находился где-то рядом, и я была уверена, что временами он рядом, а я его не замечаю. Раз или два, идя по улице, я оглядывалась, так как чувствовала, что за мной наблюдают, или мне казалось, что кто-то мелькнул неподалеку, но я никогда не видела его. Однако он вполне мог там быть. Так или иначе, это не имело значения. У меня было такое чувство, что я знаю все, что нужно. Все уже в моей голове. Просто надо это обдумать. Разложить события по полочкам.

Грег собирался лететь на несколько месяцев в Штаты, и в субботу накануне его отлета друзья устроили для него прощальную вечеринку. Почти весь день шел дождь, и мы с Адамом не вылезали из постели почти до полудня. Потом Адам неожиданно поспешно оделся и сказал, что ему нужно уйти на пару часов. Он сделал мне чай, крепко поцеловал в губы и ушел. Я лежала в кровати и заставляла себя думать обо всем — спокойно, пункт за пунктом, словно Адам был проблемой, которую я должна была решить. Все факты были налицо, просто их нужно расставить в правильном порядке. Я лежала под одеялом, вслушивалась в шум дождя по крыше, в звуки машин, рассекавших лужи, и думала до тех пор, пока не заболело сердце.

Я вновь и вновь прокручивала в уме события на склоне Чунгават, бурю, высотную болезнь Грега и Клода Брессона, сверхъестественную удачу Адама, который вывел альпинистов вниз по хребту Близнецы, потерю маршрутного шнура и последовавший за этим ошибочный, катастрофический выбор направления пятью альпинистами: Франсуазой Коле, Питом Папуортом, Кэролайн Фрэнк, Алексисом Хартуняном и Томасом Бенном. Франсуазой Коле, которая незадолго до этого порвала с Адамом и у которой возник роман с Грегом…

Адель Бланшар порвала с Адамом. Как реагировал бы Адам, которого я знаю, на то, что его бросили? Он пожелал бы ей умереть — и вот она исчезла. Франсуаза Коле порвала с Адамом. Он пожелал бы ей умереть — и она погибла в горах. Это не означало, что он убил ее. Если хочешь, чтобы кто-то умер, и это случилось, означает ли это, что ты ответственен, даже если не ты стал причиной гибели? Я снова и снова возвращалась к этой мысли. Что, если он не очень старался ее спасти? Но ведь, как говорят все остальные, он сделал больше, чем мог сделать в тех обстоятельствах любой другой. Что, если он поставил ее группу последней в список, спасая жизни других людей? Делает ли это его хоть в какой-то степени ответственным за ее смерть и смерть других членов экспедиции? Но кто-то же должен был определить очередность. Например, Клауса нельзя винить в смертях — он был не в состоянии спасти даже самого себя, не говоря уже о том, чтобы принять решение, в каком порядке спасать остальных. Полная чушь. Как бы там ни было, Адам не мог знать о приближении бури.

И все-таки что-то было, и это напоминало крошечную занозу, которая так мала, что не можешь определить, то ли она на поверхности кожи, то ли где-то глубоко, однако это не дает покоя. Может, дело в какой-то технической детали, но эксперты не упоминали ничего подобного. Единственная подходящая техническая деталь заключалась в том, что закрепленный маршрутный трос Грега отвязался в самом опасном месте, но это событие в равной степени сказалось на всех группах. Лишь по случайности именно группа Франсуазы выбрала не тот маршрут спуска. Что-то не давало мне покоя. Почему я не могу прекратить думать об этом?

Я сдалась. Долго стояла под душем, надела на себя какие-то джинсы, одну из рубашек Адама и приготовила тост. Я не успела его съесть, так как на входе зазвонил звонок. Я никого не ждала и уж точно никого не хотела видеть, поэтому сначала даже не пошла открывать дверь. Но звонок зазвонил снова — на этот раз настойчивее, — и я сбежала по лестнице вниз.

За дверью под большим черным зонтом стояла женщина среднего возраста. Она была довольно полной, с короткими седеющими волосами, морщины лучились вокруг ее глаз и двумя глубокими складками спускались от носа к уголкам рта. Мне сразу же показалось, что она выглядит печальной. Никогда прежде я ее не видела.

— Да? — сказала я.

— Адам Таллис? — спросила она. Она говорила с сильным акцентом.

— Мне жаль, но сейчас его нет дома.

У нее на лице появилось озадаченное выражение.

— Нет дома, — повторила я медленно, наблюдая за ее лицом и резким движением плеч. — Могу я чем-нибудь вам помочь?

Она покачала головой, потом приложила руку к обтянутой плащом груди.

— Ингрид Бенн, — назвалась она. — Я жена Томаса Бенна. — Мне пришлось напрячься, чтобы понять ее, а от нее, казалось, произносимые слова требовали больших усилий. — Простите, мой английский нет… — Она сделала беспомощный жест. — Я хочу говорить с Адамом Таллисом.

Тогда я распахнула дверь.

— Входите, — пригласила я. — Входите, пожалуйста. — Я взяла у нее зонт и сложила его, стряхнув капли дождя. Она вошла внутрь, и я захлопнула за ней дверь.

Теперь я вспомнила, что несколько недель назад она писала Адаму и Грегу, спрашивая, нельзя ли ей приехать и поговорить о смерти мужа. Она сидела за кухонным столом в своем красивом удобном костюме, изящных ботинках, держала в руках чашку чая, но не пила. Женщина беспомощно смотрела на меня, словно я могла ей что-то ответить, хотя она, как и Томас, практически не говорила по-английски, а я совсем не знала немецкого языка.

— Мне очень жаль, — сказала я. — Вашего мужа. Мне в самом деле очень жаль.

Она кивнула и расплакалась. Слезы струились по ее щекам, но она не вытирала их, словно не замечая этого горестного водопада. Было что-то особо впечатляющее в ее молчаливом, несдерживаемом горе. Она не пыталась ему противостоять, а позволяла захлестывать себя. Я подала ей салфетку, и она держала ее в руке, словно не представляя, как ей пользоваться.

— Почему? — наконец проговорила она. — Почему? Томми говорит… — Она попыталась подобрать слово, но оставила это занятие.

— Мне жаль, — очень медленно сказала я. — Адама нет дома.

Казалось, что это не имело особого значения. Она достала сигарету, я пододвинула ей блюдце. И она курила, рыдала и говорила на ломаном английском и немецком. Я просто сидела и смотрела в ее большие печальные карие глаза, пожимала плечами, кивала. Потом она постепенно затихла, и мы несколько минут молчали. Встречалась ли она уже с Грегом? Возникшая в голове картинка, как они сидят вместе, не показалась особенно трогательной. Журнал «Гай», открытый на статье о трагедии, лежал на столе, Ингрид увидела его и подтянула к себе. Она увидела групповую фотографию экспедиции и коснулась лица своего погибшего мужа. Взглянула на меня, и у нее на лице появилась тень улыбки.

— Томас, — едва слышно проговорила она.

Она перевернула страницу и посмотрела на рисунок горы, на котором было показано расположение маршрутных тросов. Она принялась тыкать в них пальцем.

— Томми говорит, прекрасно, он говорит. Нет проблем. Затем она перешла на немецкий, и я утратила нить, пока не услышала знакомое слово, повторенное несколько раз.

— Да, — сказала я. — Help, помогите. — Ингрид выглядела озадаченной. Я вздохнула. — Помогите, — медленно сказала я. — Последнее слово Томаса. Help.

— Нет-нет, — настойчиво проговорила она. — Gelb.

— Help.

— Нет-нет. Gelb. — Она показала на журнал. — Rot — вот. Blau — вот. И gelb.

Я смущенно посмотрела на нее:

— Rot, э-э, красный, да? A blau…

— Голубой.

— Agelb…

Она осмотрелась вокруг и указала на подушку на диване.

— Желтый, — сказала я.

— Да, желтый.

Я невольно рассмеялась по поводу этой путаницы, Ингрид тоже печально улыбнулась. И тут у меня в голове словно что-то провернулось; последняя цифра в комбинации замка с щелчком встала на место. Двери распахнулись. Желтый. Gelb. Да. Он не стал бы, умирая, говорить на английском, так? Конечно, нет. Во всяком случае, не Томас — человек, который был помехой для экспедиции из-за незнания английского языка. Его последнее слово означало цвет. Почему? Что он пытался этим сказать? На улице не прекращался дождь. Потом я снова улыбнулась. Как я могла быть такой дурой?

— Пожалуйста. — Она во все глаза смотрела на меня.

— Миссис Бенн, — сказала я. — Ингрид. Мне очень жаль.

— Да.

— Думаю, вам нужно идти.

— Идти?

— Да.

— Но…

— Адам не в состоянии вам помочь.

— Но…

— Возвращайтесь домой, к детям, — сказала я. Я не знала, есть ли у нее дети, но мне она казалась матерью, немного похожей на мою мать.

Она послушно встала и взяла свой плащ.

— Мне очень жаль, — повторила я, вложила ей в руку зонт, и она ушла.

* * *

Когда мы приехали, Грег был пьян. Он слишком бурно обнял меня, потом Адама. Была та же старая компания: Дэниел, Дебора, Клаус, другие альпинисты. Мне пришла в голову мысль, что они похожи на солдат, приехавших домой в отпуск, которые встречаются избранной компанией, так как осознают — гражданским не понять, через что им пришлось пройти. Это промежуточное место и промежуточное время, которое нужно переждать, прежде чем вернуться к настоящей жизни, полной крайнего напряжения и опасностей. Мне было интересно узнать — уже не в первый раз, — что они думают обо мне. Может, я для них просто прихоть вроде тех мимолетных безумных интрижек у отпускных солдат времен Второй мировой?

Атмосфера была по-настоящему веселой. Если Адам казался немного не в своей тарелке, то это могло быть плодом моей сверхчувствительности, и в скором времени он был вовлечен в общий разговор. Но по поводу Грега не было никаких сомнений: он выглядел ужасно. Он кочевал от группы к группе, однако говорил мало и все время наполнял свой стакан. Через какое-то время я оказалась одна рядом с ним.

— Я не ощущаю себя по-настоящему частью клуба, — смущенно проговорила я.

— Я тоже, — сказал Грег. — Слушай. Дождь закончился. Пойдем, я покажу тебе сад Фила и Марджори.

Вечеринка проходила в доме их давнего общего приятеля по экспедициям в горы, который после колледжа забросил это дело и стал работать в Сити. Пока его друзья продолжали, словно бродяги, кочевать по миру, зарабатывая то тут, то там, ища спонсоров, Фил обзавелся этим большим красивым домом, расположенным сразу за Лэдброк-гроув. Мы вышли во двор. Трава была мокрой, и я почувствовала, что ноги у меня замерзли и промокли, хотя на улице было приятно. Мы прошли к низкой стене в дальней части сада и стали смотреть на дом на другой стороне. Я обернулась. В окне на первом этаже я увидела Адама, стоявшего в группе других людей. Раз или два он бросил взгляд на нас. Мы с Грегом отсалютовали ему своими стаканами. Он ответил тем же.

— Мне это нравится, — сказала я. — Мне нравится знать, что сегодня вечером светлее, чем вчера, а завтрашний вечер будет светлее, чем сегодняшний.

— Если бы Адам не стоял там и не смотрел на нас, то у меня было бы такое чувство, словно я целую тебя, Элис, — сказал Грег. — В том смысле, что я как будто тебя целую, но если бы Адам не подсматривал, то я обязательно поцеловал бы.

— Тогда я рада, что он стоит там, Грег, — сказала я. — Посмотри-ка сюда. — Я поднесла руку к его лицу, демонстрируя обручальное кольцо. — Доверие, верность навсегда и так далее.

— Прости, я понимаю. — Грег снова помрачнел. — Ты знаешь о «Титанике»?

— Слышала, — с легкой улыбкой ответила я, понимая, что стою с совершенно пьяным Грегом.

— Знаешь?.. — Он помолчал. — Ты знаешь, что ни один из офицеров, выживших на «Титанике», никогда не получил под командование судно?

— Нет, этого я не знала.

— Невезение, понимаешь ли. Ошибка в расчетах. Что касается капитана, то ему повезло — он ушел на дно с судном. Это капитанам и положено делать. Знаешь, зачем я еду в Штаты?

— Лазить по горам?

— Нет, Элис, — чересчур живо отозвался он. — Нет. Я еду ликвидировать компанию. Вот так. Финита. Линия, начертанная на песке. Буду искать другое направление деятельности. По крайней мере капитан Ахав утащил с собой на дно кита. Люди, о которых я должен был заботиться, погибли, это моя вина, и со мной все кончено.

— Грег, — сказала я, — ты не конченый человек. Я имею в виду, что это была не твоя вина.

— О чем ты говоришь? — спросил он.

Я посмотрела по сторонам. Адам был по-прежнему наверху. Обезумевшему, теперь еще и пьяному, я должна была все рассказать Грегу, прежде чем он уедет. Я просто обязана была сделать это для него. Возможно, у меня больше никогда не будет такого шанса. «Быть может, — думала я, — я найду в Греге союзника и не буду чувствовать себя такой одинокой, если расскажу ему». Во мне жила сумасшедшая надежда, что он стряхнет с себя это пьяное слезливое настроение и придет ко мне на выручку.

— Ты читал книгу Клауса? — спросила я.

— Нет, — сказал он, поднося к губам стакан с водкой.

— Не нужно, — остановила я его. — Не пей больше. Я хочу, чтобы ты сосредоточился на том, что я сейчас скажу. Тебе должно быть известно, что, когда пропавшую партию на Чунгават доставили в лагерь, один из ее членов был еще жив. Ты помнишь, кто именно?

Лицо Грега закаменело и стало мрачнее тучи.

— Я в тот момент был не совсем в сознании. Это был Питер Папуорт, разве нет? Он просил о помощи, бедняга. О помощи, которую я не сумел оказать.

— Нет, — сказала я. — Это ошибка Клауса. То был не Папуорт. То был Томас Бенн.

— Ну что ж, — сказал Грег. — Тогда мы все были не в лучшей форме. Отсиживались внизу.

— Что было главной чертой Бенна?

— Он был дерьмовый альпинист.

— Нет, ты ведь сам говорил. Он ни слова не говорил по-английски.

— Ну и что?

— Help. Help. Помогите. Вот что все услышали от него, умирающего, впадавшего в кому. Хорошенькое время, чтобы вдруг начать говорить по-английски.

Грег пожал плечами:

— Возможно, он сказал это по-немецки.

— По-немецки будет hilfe. Звучит совсем непохоже.

— Может быть, это был кто-нибудь другой.

— Это не был никто другой. В журнальной статье три человека цитируют его последние слова. Два американца и один австралиец.

— Так почему они сообщили, что слышали это?

— Они сообщили это, потому что ожидали от него услышать именно это слово. Но я сомневаюсь, что он произнес именно его.

— Что же, по-твоему, он сказал?

Я огляделась. Адам по-прежнему оставался в доме. Я махнула ему рукой.

— Думаю, что он сказал gelb.

— Gelb? Что, черт возьми, это значит?

— Это «желтый» по-немецки.

— Желтый? За каким дьяволом ему вспоминать о желтом цвете, находясь при смерти? Может, у него были галлюцинации?

— Нет. Я полагаю, что он думал о том, что его убило.

— Что ты имеешь в виду?

— Цвет маршрутного шнура, по которому двигалась его группа вниз по хребту Близнецы. Не по той стороне хребта Близнецы. По желтому тросу.

Грег начал было говорить, потом замолк. Я наблюдала, как до него медленно доходит смысл сказанного мной.

— Но ведь маршрутный шнур, который вел вниз по хребту Близнецы, был голубым! Это мой маршрут. Они пошли не по той стороне хребта из-за того, что веревку снесло с маршрута. Потому что я плохо закрепил ее.

— Не думаю, — сказала я. — Мне кажется, два верхних крюка на твоей линии вырвало потому, что кто-то этому помог. И я думаю, что Франсуаза, Питер, Кэрри, Томас и еще один… как его звали?

— Алексис, — пробормотал Грег.

— Все они пошли по другому отрогу, потому что их туда вел маршрутный шнур. Желтый шнур.

Грег выглядел сбитым с толку, больным.

— Как туда мог попасть желтый шнур?

— Его натянули, чтобы увести группу в другом направлении.

— Но кто?

Я обернулась и еще раз посмотрела на окно. Адам взглянул вниз на нас, потом снова повернулся к женщине, с которой беседовал.

— Могла произойти ошибка, — сказал Грег.

— Никакой ошибки быть не могло, — медленно проговорила я.

Повисла долгая, долгая тишина. Несколько раз Грег поднимал на меня глаза, потом опять отводил взгляд в сторону. Он вдруг опустился на влажную землю под куст, который качнулся, и на нас посыпались капли воды. Он сотрясался в судорогах и беспомощно всхлипывал.

— Грег, — прошипела я, — соберись же.

Он рыдал и рыдал.

— Я не могу. Не могу.

Я наклонилась, схватила его и встряхнула.

— Грег, Грег. — Я заставила его подняться на ноги. Его лицо было красным и все в слезах. — Ты должен мне помочь, Грег. У меня больше никого нет. Я одна.

— Я не могу. Не могу. Проклятый ублюдок. Я не могу. Где моя выпивка?

— Ты выплеснул ее.

— Мне нужно выпить.

— Нет.

— Мне нужно выпить.

Грег неверным шагом прошел через сад в дом. Я минуту подождала. От учащенного дыхания вздымалась грудь. Потребовалось несколько минут, чтобы немного успокоиться. Теперь я должна была вернуться в дом и выглядеть так, словно ничего не произошло. В ту минуту, как я вступила на порог кухни на цокольном этаже, раздался страшный грохот, потом наверху послышались крики, звон разбивающегося стекла. Я побежала по каменным ступеням наверх. В передней был полный разгром, по полу катались дерущиеся люди. Мебель была перевернута, шторы сорваны. Раздавались крики и стоны. Сначала я не могла даже разобрать, кто участвует в свалке, потом увидела Грега, которого оттаскивали от другого человека. Это был Адам, он зажимал руками лицо. Я подбежала к нему.

— Ты проклятый ублюдок, — кричал Грег. — Ублюдок! — Он, как сумасшедший, выбежал из комнаты. Дверь на улицу громко хлопнула. Он ушел.

На лицах у всех находившихся в комнате читалось недоверие. Я взглянула на Адама. У него на скуле была глубокая царапина. Глаз уже заплывал. Он смотрел на меня.

— Ах, Адам! — вскрикнула я и бросилась к нему.

— В чем дело? — послышался чей-то голос. Это была Дебора. — Элис, вы с ним разговаривали. Что на него нашло?

Я оглядела лица друзей, коллег, товарищей Адама, все ждали, сбитые с толку, рассерженные внезапным нападением. Я пожала плечами.

— Он был пьян, — сказала я. — Видно, у него произошел душевный надлом. До него наконец дошло все сразу. — И повернулась к Адаму. — Дай я промою тебе рану, любовь моя.

Глава 36

Этот бассейн был таким же, как те, куда я ходила в детстве, — выложенный зеленой плиткой, со старыми заплатками и пучочками волос, плавающими возле дна; надписи, требующие не бегать, не нырять, не курить и не шалить, порванные флаги, свисающие под моргающими лампами дневного освещения, мрачные кабинки. В общей раздевалке можно было увидеть женщин всех форм и размеров. Это напоминало картинку из детской книжки, иллюстрирующую разнообразие человеческих типов: обвисшие зады; покрытые сеткой вен, обвисшие груди; ребра, которые легко пересчитать, и костлявые плечи. Прежде чем надевать купальник, я взглянула на себя в тусклое зеркало и опять с тревогой заметила, что выгляжу очень нездоровой. Почему раньше я не обращала на это внимания? Потом натянула шапочку я плавательные очки, которые оказались настолько тесными, что у меня выпучились глаза, и прошла к бассейну. Пятьдесят раз туда и обратно — столько я собиралась проплыть.

Я не плавала уже несколько месяцев. В ногах, которыми я по-лягушачьи отталкивалась в брассе или била, когда плыла кролем, ощущалась тяжесть. Грудь болела. Вода забралась под очки и щипала глаза. Плывший на спине мужчина, который вращал руками, словно циркулярная пила, больно ударил меня по животу и на меня же накричал. Я плавала, считая про себя, и смотрела на зеленую воду сквозь очки. Это было скучно: туда — сюда, туда — сюда. Теперь я вспомнила, почему бросила занятия плаванием. Но примерно через двадцать раз я начала входить в ритм, который стал действовать почти успокаивающе. Вместо того чтобы отдуваться и считать, я стала думать. Уже не лихорадочно, а неспешно. Я понимала, что нахожусь в страшной опасности и что никто не придет мне на помощь. Грег был моим последним шансом. Теперь я могла рассчитывать только на себя. С каждым гребком я ощущала ломоту в мышцах рук.

Это могло показаться абсурдом, но я все же была спокойна. Предоставленная самой себе, я в первый раз за многие месяцы чувствовала, что опять стала собой. После всех этих страстей, ярости, страха, головокружительной бесконтрольности я снова могла здраво мыслить, будто вышла из лихорадочного забытья. Я была Элис Лаудон. Я потерялась и вот теперь нашлась. Сорок два, сорок три, сорок четыре. Неторопливо двигаясь в бассейне и избегая плывущих кролем мужчин, я выработала план. Припухлости у меня на плечах стали спадать.

В раздевалке я быстро растерлась полотенцем, аккуратно, чтобы не замочить одежду, оделась и подкрасилась перед зеркалом. Рядом со мной еще одна посетительница бассейна подводила глаза. Мы улыбнулись друг другу — две женщины, вооружавшиеся против внешнего мира. Я высушила феном волосы и гладко зачесала назад, чтобы на лицо не упала ни одна прядка. В скором времени я собиралась их остричь, стать новой Элис. Адаму нравились мои волосы: он иногда зарывался в них, словно тонул. Это было, казалось, так давно — вся эта восторженная изматывающая тьма. Я подстригу их у парикмахера, чтобы не таскать с собой эту вызывающую, возбуждающую желание тяжесть.

Я не сразу пошла на работу, а отправилась в расположенный неподалеку от бассейна итальянский ресторан, где заказала бокал красного вина, бутылку газированной воды и салат из морепродуктов с чесночным хлебом. Потом вытащила лист писчей бумаги, которую купила утром, и ручку. В верхней части листа я написала крупными буквами: «ДЛЯ ТОГО, КОГО ЭТО МОЖЕТ ЗАИНТЕРЕСОВАТЬ» — и дважды подчеркнула. Принесли мое вино, и я стала пить его мелкими глотками. Сейчас мне нужна была ясная голова. «Если меня найдут мертвой, — написала я, — или я бесследно исчезну, это будет означать, что я убита моим мужем, Адамом Таллисом».

Принесли салат из морепродуктов и чесночный хлеб, официант по своей инициативе намолол на огромной мельнице черного перца и обильно посыпал им мою еду. Я подцепила похожий на резинку кружок кальмара и отправила его в рот, прожевала и запила.

Я изложила все, что мне было известно, убористым почерком и в самой убедительной форме, на какую была способна. Я объяснила смерть Адели, отметив, что ее последнее письмо к Адаму, написанное непосредственно перед исчезновением, находится у меня в ящике комода под нижним бельем. Потом я рассказала о сестре Адели, Таре, которая преследовала Адама и была выловлена в канале в восточном Лондоне. Я даже описала убийство Шерпы. Странно, но именно смерть кота, а не женщин заставила меня ясно осознать размеры опасности, грозящей лично мне. Я вспомнила его, лежавшего в ванне с распоротым животом. Внутри у меня все сжалось. Я откусила кусочек хрустящего хлеба и сделала глоток вина, чтобы успокоить нервы. Потом проанализировала то, что случилось в горах с Франсуазой. Я рассказала о том, как Франсуаза отвергла Адама, о совершенно безопасной системе Грега, о предсмертных словах немца. Максимально подробно восстановила схему из журнала со всеми указательными стрелками и пунктирными линиями. Написала адрес Грега и сообщила, что все, что я здесь пишу, он может подтвердить.

На отдельном листе я в общих словах составила завещание. Я оставляла все деньги родителям, драгоценности — ребенку Полин, если это будет девочка, или самой Полин, если у нее родится мальчик. Я оставляла Джейку две свои картины и брату — мои немногочисленные книги. Вот так. Мне особо и нечего было завещать. Я подумала о тех, кто наследует мое имущество, правда, как-то отстраненно. Ког-да я вспомнила свою жизнь с Джейком, то не ощутила никакого сожаления. Просто все казалось очень далеким — другой мир, другая я. И мне не хотелось возвращаться в прежний мир даже сейчас. Я не знала, чего хочу. Я была не в состоянии смотреть вперед, в будущее — может, потому, что не смела этого делать. Я оказалась заперта в страшном настоящем, и теперь существовали только шаги наугад, на ощупь, когда пробираешься сквозь опасность. Мне не хотелосьумирать.

Я свернула документы, запечатала в конверт и положила в сумочку. Потом покончила с ленчем, неспешно пережевывая еду, и допила вино. Затем я заказала кусок лимонного пирога, который оказался довольно жирным и терпким, и двойной эспрессо. Расплатившись, я достала свой новый мобильник, позвонила Клаудии и сообщила, что задерживаюсь и буду в офисе только через час. Если позвонит Адам, пусть скажет ему, что у меня встреча. Выйдя из ресторана, поймала такси.

У Сильвии была встреча с клиентом, и ее помощница сказала, что она будет очень занята весь остаток дня.

— Передайте ей, пожалуйста, что это Элис по совершенно неотложному делу и что мне понадобится всего несколько минут.

Я подождала в холле, просматривая прошлогодние дамские журналы с рецептами — как похудеть, как добиться множественных оргазмов и как испечь морковный торт. Минут через двадцать из кабинета Сильвии вышла женщина с красными глазами, а я вошла.

— Элис. — Она обняла меня, потом немного отстранилась. — Ты стала ужасно костлявой. Прости, что заставила тебя ждать. Я вынуждена была с самого ленча сидеть с истеричной разведенкой.

— Я тебя не задержу надолго, — сказала я. — Понимаю, что ты жутко занята. Хочу попросить об одолжении. Очень простом.

— Конечно, говори. Как поживает твой великолепный муж?

— Именно поэтому я здесь, — сказала я и села напротив нее, между нами был огромный, заваленный бумагами стол.

— С ним что-нибудь случилось?

— В некотором роде.

— Ты же не собираешься подавать на развод, не правда ли?

У нее в глазах загорелось какое-то хищное любопытство.

— Прошу всего лишь об одном одолжении. Я хочу, чтобы ты кое-что сохранила для меня. — Я вытащила из сумочки запечатанный конверт и толкнула его по столу в ее сторону. — И еще. Понимаю, что это звучит слишком театрально, но если меня найдут мертвой или я исчезну, прошу — передай это в полицию.

Я почувствовала растерянность. В комнате повисла абсолютная тишина. Сильвия сидела с открытым ртом, на ее лице застыло изумленное выражение.

— Элис, дорогая, это шутка?

— Нет. Тебя это не затруднит?

У нее на столе зазвонил телефон, но она не стала снимать трубку, и мы обе ждали, когда звонки прекратятся.

— Нет, — рассеянно проговорила она. — Думаю, что нет.

— Хорошо. — Я встала и взяла сумочку. — Передавай привет всей компании. Скажи, что я скучаю по ним. Что мне всегда их не хватало, хотя я сама сначала этого не понимала.

Сильвия осталась сидеть и не отрываясь смотрела на меня. Когда я подошла к двери, она вскочила и кинулась за мной. Положила руку мне на плечо.

— Элис, что случилось?

— Прости, Сильвия. — Я поцеловала ее в щеку. — Может, как-нибудь в другой раз. Береги себя. И спасибо, что была мне подругой. Это придает сил.

— Элис, — беспомощно повторила она. Но я уже была за дверью.

К четырем я вернулась на работу. Час провела, давая указания отделу маркетинга, еще полчаса проспорила с бухгалтерами по поводу моего будущего бюджета. Под конец они сдались, так как я не собиралась отступать. Я поковырялась в бумагах на столе и ушла с работы раньше обычного. Адам, как я и предполагала, ждал меня. Он не читал газету, не глазел по сторонам и не посматривал на часы; он стоял совершенно неподвижно, весь внимание, и не спускал глаз с вертящихся дверей. Возможно, он уже целый час так стоял.

Увидев меня, он не улыбнулся, но взял мою сумку, потом обнял за талию и посмотрел в глаза.

— От тебя пахнет хлоркой.

— Я ходила в бассейн.

— И духами.

— Ты их мне подарил.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, любовь моя. Такая свежая и красивая. Не могу поверить, что ты моя жена.

Он крепко поцеловал меня, я ответила и прижалась к нему. Было ощущение, что мое тело сделано из какой-то инертной твердой субстанции, которую больше никогда не охватит трепет желания. Я закрыла глаза, не в силах вынести его пристального взгляда. Что он мог увидеть? Что ему известно?

— Хочу вытащить тебя на обед сегодня вечером, — сказал он. — Но сначала мы поедем домой, где я смогу трахнуть тебя.

— Ты все это придумал заранее, — сказала я, податливая и улыбающаяся в тесном кольце его рук.

— Да. Все до последней детали, моя Элис.

Глава 37

Я не стала протестовать, когда он взял мою упаковку с пилюлями и одну за другой вытряс в унитаз маленькие желтые таблетки. Если бы кто-нибудь шесть месяцев назад сказал, что я позволю своему любовнику — мужу — без моего согласия спустить в унитаз мои противозачаточные таблетки, я рассмеялась бы этому человеку в лицо. Адам вытряс из упаковки последнюю таблетку, потом взял меня за руку и молча повел в спальню. Когда мы занимались любовью, он был очень нежным и просил меня все время смотреть ему в глаза. Я не протестовала. Но мой мозг все время был занят яростными расчетами. Возможно, он не знает, что эффект от пилюль сохраняется в течение какого-то времени, и к тому моменту я миную это месячное окно возможностей. Я догадывалась, что по крайней мере ближайшие две недели не забеременею. У меня было время. И все же я чувствовала, что он высаживает в меня ребенка, а я просто лежу на спине и принимаю его без всякой попытки протестовать. Это заставило меня понять, насколько мало я задумывалась о судьбе старых жен или партнерш алкоголиков. Катастрофа надвигается, приливная волна вот-вот накатит на пляж, где отдыхают люди. К тому моменту, когда ее видишь, ты уже не в силах с ней бороться или сопротивляться ей, и она поднимает тебя и уносит на своем гребне. Полагаю, однако, что я слабо представляла себе многие вещи. Большую часть жизни трагедии обходили меня стороной, и я не задумывалась должным образом о том, как живут и страдают другие.

Когда я всматривалась в события последних нескольких месяцев, каждый раз ощущала стыд за то, с какой легкостью отринула прежнюю, любимую жизнь: семью, друзей, свои интересы, свое мировосприятие. Джейк обвинил меня в том, что я сожгла мосты, и это придало моему поведению ореол безоглядности и возвышенности. Но ведь я отвергла еще и людей. Теперь мне нужно было привести в порядок свои дела или по крайней мере сделать жест примирения в адрес тех, кого мое поведение, быть может, заставило страдать. Я написала письмо родителям, говоря, что понимаю, что давно с ними не виделась, но они всегда должны помнить, что я их очень люблю. Отправила открытку брату, к которому последний раз ездила год назад, постаравшись быть жизнерадостной и любящей. Я позвонила Полин и оставила на автоответчике сообщение, где интересовалась ходом беременности, говорила, что хотела бы в ближайшее время повидаться с ней, и сообщала, что соскучилась. Я послала запоздалую карточку Клайву — поздравление с днем рождения. И, собравшись с духом, позвонила Майку. Он казался скорее подавленным, чем обиженным, но мой звонок вроде бы не был ему неприятен. Он собирался на следующий день ехать в отпуск с женой и младшим сыном в Бретань, это был его первый отпуск за многие годы. Я прощалась со всеми, но они об этом не знали.

Я решительно разрушила свой прежний мир и теперь пыталась спланировать, как обрушить и свой новый мир, чтобы получить возможность из него сбежать. Бывали еще времена — с каждым проходящим днем все реже, — когда мне казалось невозможным поверить, что все это происходит со мной. Я замужем за убийцей, красивым голубоглазым убийцей. Если он когда-нибудь узнает о том, что мне все известно, то убьет и меня, в этом сомнений не было. Если я попытаюсь скрыться, то он тоже убьет меня. Найдет и убьет.

В тот вечер я приготовилась пойти на лекцию, где докладчик рассматривал новые данные о зависимости между лечением бесплодия и раком яичника: отчасти потому, что тема была отдаленно связана с моей работой, отчасти потому, что с ней выступал мой знакомый, но главным образом для того, чтобы побыть вдали от Адама. Он будет ждать меня снаружи и, конечно, я не смогу противиться тому, чтобы муж пошел со мной, если он будет на этом настаивать. Но на сей раз мы вместе будем находиться в моем мире, в мире убедительных научных поисков, эмпиризма и временной безопасности.

Адам не ждал меня на улице. Мое облегчение было так велико, что походило на возбуждение. У меня мгновенно стала легче походка, прояснилось в голове. Все выглядело по-иному, когда он не стоял, ожидая моего появления в дверях и глядя на меня напряженным, задумчивым взглядом, который для меня теперь стал загадкой. Что это, ненависть или любовь, страсть или намерение убить? Эти пары всегда были тесно связаны с Адамом, и снова мне вспомнилась — с дрожью настоящего отвращения, смешанного со жгучим стыдом, — жестокость нашей брачной ночи в Лэйк-дистрикт. Я почувствовала, что нахожусь в ловушке долгого серого утра следующего дня.

Я прошлась пешком до лекционного зала, что заняло у меня четверть часа, и, когда завернула за угол, чтобы подойти к зданию, увидела его. Он стоял у входа с букетом желтых роз. Женщины, проходя мимо, с вожделением посматривали на него, но он, казалось, этого не замечал. Его глаза искали только меня. Он ждал меня, но с другой стороны. Я остановилась и юркнула в ближайшую дверь, так как к горлу подступила волна тошноты. Мне никогда от него не скрыться: он всегда на шаг опережал меня, всегда ждал, всегда прикасался и прижимал к себе, не отпускал ни на минуту. С меня его было достаточно. Я подождала, пока не уляжется паника, затем осторожно, чтобы он не увидел, повернулась, побежала вниз по улице и свернула за угол. Там я махнула такси.

— Куда едем, дорогуша?

Куда? Куда я могла ехать? Я не могла убежать от него — ведь тогда он поймет, что я все знаю. Я пожала плечами, ощутив опустошающее поражение, и попросила водителя отвезти меня домой. В тюрьму. Я понимала, что долго так не выдержу. Ужас, который меня охватил при виде Адама, был практически осязаемым. Сколько еще я могу притворяться, что люблю его, что блаженствую, когда он меня ласкает, что вовсе не испугана? Мое тело бунтовало. Но я не знала, что делать.

Когда я вошла в дверь, зазвонил телефон.

— Алло.

— Элис? — Это была Сильвия, и ее голос звучал взволнованно. — Не думала, что застану тебя.

— Так почему звонишь?

— На самом деле я хотела поговорить с Адамом. Мне немного неловко.

Я вдруг почувствовала, что мои ноги стали холодными и мягкими, словно я вот-вот упаду в обморок.

— С Адамом? — спросила я. — С чего это тебе захотелось поговорить с Адамом, Сильвия?

На другом конце провода замолчали.

— Сильвия?

— Да. Слушай, я не собиралась рассказывать тебе, в смысле он хотел поговорить с тобой, но раз уж так случилось, то ладно. — Я услышала, как она затягивается сигаретой. Потом она заговорила: — Дело в том, что ты подумаешь, что это акт предательства, но однажды ты поймешь, что я действовала из дружеских побуждений: я прочитала письмо. А потом показала его Адаму. Я имею в виду, что он как гром среди ясного неба появился у меня дома, и я не знала, что делать, но я показала ему письмо, так как думала, что у тебя нервное расстройство или что-то в этом роде, Элис. То, что ты написала, — просто безумие, ты бредишь. Ты должна это понимать, конечно, должна. Я не знала, как быть, и показала это Адаму. Алло, Элис, ты слушаешь?

— Адаму. — Я не узнала собственного голоса, он был бесцветным, безжизненным. Я лихорадочно думала: больше нет времени. Время кончилось.

— Да, он держался великолепно, просто великолепно. Конечно, ему было обидно, Боже, так обидно. Он плакал, когда читал письмо, и снова и снова повторял твое имя. Но он не винит тебя, ты должна это понять, Элис. И еще, видишь ли, он опасался, что ты сотворишь какую-нибудь глупость. Это последнее, что он мне сказал. Он сказал, что в состоянии, в котором ты пребываешь, ты способна причинить себе вред.

— Ты хоть понимаешь, что наделала?

— Но слушай, Элис…

Я положила трубку, чтобы не слышать ее умоляющего голоса, и несколько секунд, словно в параличе, не могла сдвинуться с места. Комната казалась очень холодной и тихой. Был слышен каждый звук, скрип половицы, когда я переминалась на месте, бормотание воды в трубах, легкие вздохи ветра за окном. Вот оно. Еще до того, как меня нашли мертвой, Адам выразил опасение, что я способна причинить себе вред. Я бросилась в спальню, открыла комод, где прятала письмо Адели и записку Адама самому себе. И то и другое пропало. Я побежала к входной двери и тут услышала его шаги, пока далекие, в самом низу длинного лестничного марша.

Из ловушки не было выхода. Наша квартира находилась на самом верху. Я огляделась, зная, что других выходов нет, что спрятаться негде. Подумала было о том, чтобы позвонить в полицию, но я не успела бы даже набрать номер. Я вбежала в ванную комнату и открыла душ так, чтобы вода с шумом текла на плитки пола. Потом аккуратно задвинула душевую занавеску и, оставив дверь в ванную немного приоткрытой, со всех ног бросилась в гостиную, схватила ключи и нырнула в тесную кухню, где встала за дверью, за которой едва ли можно было скрыться. Журнал «Гай» лежал на разделочном столике на расстоянии вытянутой руки. Я взяла его. Хоть что-то.

Он вошел в квартиру и запер за собой дверь. Сердце у меня в груди бешено колотилось, оно громыхало так, что мне не верилось, что он ничего не слышит. Вдруг мне вспомнилось: у него букет цветов. Он сначала пройдет на кухню, чтобы поставить их в воду. О Боже, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мое дыхание превратилось в хриплые всхлипы, в груди заломило. У меня вырвалось короткое рыдание. Я не могла с ним справиться.

Но потом каким-то чудесным образом страх исчез и вместо него появилось своего рода любопытство, словно я была посторонним наблюдателем собственной катастрофы. Считается, что перед внутренним взором утопающего мгновенно проносится вся его жизнь. В несколько секунд ожидания у меня в мозгу промелькнули картины нашей совместной жизни с Адамом; такое на самом деле короткое время, которое, однако, перекрыло собой все, что было прежде. Я смотрела, словно наблюдала за собой: тут первый взгляд через переполненную машинами улицу; первое занятие любовью, настолько лихорадочное, что теперь оно казалось почти комичным; день нашей свадьбы, когда я была так счастлива, что хотела умереть. Потом я увидела Адама с поднятой рукой; Адама с ремнем в руке; Адама, сжимавшего руками мою шею. Все образы сходились к настоящему моменту: к тому моменту, который ждет впереди, когда я увижу, как Адам меня убивает. Но страха больше не было. Я чувствовала себя почти умиротворенной. Я так давно не чувствовала себя умиротворенной.

Я услышала, как он идет через комнату. Мимо кухни. В сторону ванной, где шумел душ. Я приготовилась, ухватившись за новый замок, и напряглась всем телом.

— Элис, — позвал он. — Элис.

Сейчас. Я выскочила из кухни в прихожую и отперла дверь.

— Элис!

Вот и он, быстро идет ко мне, прижимая к груди желтые розы. Я увидела его лицо, великолепное лицо убийцы.

Я захлопнула дверь, вставила в скважину тяжелый ключ и стала лихорадочно его проворачивать. Ну, давай, пожалуйста, скорее. Замок щелкнул, я вытащила ключ и, не разбирая дороги, кинулась к лестнице. За спиной я услышала, как он барабанит в дверь. Он силен, о, Боже, он достаточно силен, чтобы выломать ее. Он с легкостью проделал это, когда вламывался в собственную квартиру, чтобы убить Шерпу.

Я неслась по лестнице, перепрыгивая через две ступени. В какой-то момент меня подвели колени, и я подвернула ногу. Но он не преследовал меня. Грохот за дверью становился все тише. Новый замок держал. Если мне удастся все это пережить, то у меня будет хоть немного горького удовлетворения от того, что он сам приготовил себе ловушку, когда сломал дверь, чтобы убить нашего кота.

Вот я и на мостовой. Я понеслась в сторону центральной улицы и, только добежав до нее, быстро повернула голову, чтобы посмотреть, не видно ли его. Не он ли это вдалеке? Я пробиралась через проезжую часть, лавируя между машинами, обегая велосипеды. Увидела злое лицо водителя, когда он выворачивал руль, чтобы не наехать на меня. У меня резко закололо в боку, но я не останавливалась. Если он догонит меня, я, конечно, стану кричать и выть, но все сочтут меня просто сумасшедшей. Ни один человек ни в коем случае не станет вмешиваться в домашний скандал. Мне показалось, что кто-то выкрикнул мое имя, но, может, это была всего лишь игра моего мятущегося воображения.

Я знала, куда направляюсь. Это находилось неподалеку. Еще несколько ярдов. Если бы только успеть. Я увидела синий свет, несколько автобусов, припаркованных во дворе. Я собрала последние силы, вбежала в дверь и резко, до неприличия резко остановилась у стойки, из-за которой на меня смотрело скучающее лицо полицейского.

— Да? — вяло сказал он и взял ручку, а я рассмеялась.

Глава 38

Я сидела в коридоре, ждала и наблюдала. Я видела все словно через перевернутую подзорную трубу. Далеко-далеко люди в форме и без формы сновали взад-вперед, трещали телефоны. Я не уверена, что ожидала увидеть в полицейском участке восточного Лондона: может быть, сутенеров, проституток и прочие отбросы общества, которые стаскивали сюда, как живописали авторы детективов; возможно, ожидала, что и меня будут обрабатывать в комнате с прозрачным зеркалом поочередно то хороший, то плохой полицейские… Но я не могла представить, что буду бесцельно сидеть на пластмассовом стуле в коридоре, словно меня привели в отдел несчастных случаев с раной, которую не сочли достаточно серьезной, чтобы оказать срочную помощь.

В нормальных обстоятельствах меня бы заинтриговал вид трагедий других людей, но сейчас меня все это совершенно не интересовало. Я размышляла о том, что думает и делает Адам за этими стенами. Мне нужно было выработать план. Почти наверняка всякий, кто будет со мной разговаривать, сочтет меня сумасшедшей и выбросит назад в страшный мир, находящийся за плексигласовой перегородкой приемной участка. У меня было неприятное чувство, что обвинение собственного мужа в семи убийствах в семь раз менее убедительно, нежели обвинение всего в одном, которое само по себе представляется довольно невероятным.

Больше всего на свете мне хотелось, чтобы кто-нибудь по-отцовски или по-матерински сказал, что верит мне, что займется всем этим и что все мои беды закончились. На это не было ни единого шанса. Контролировать ситуацию должна была я сама. Мне припомнилось, как когда-то, будучи несовершеннолетней, я пришла домой пьяная после вечеринки и пыталась казаться трезвой. Однако я с таким невероятным трудом обходила диван и кресла, чтобы не натыкаться на них, изображала такую трезвость, что мать тут же спросила, что со мной. Видимо, от меня еще и разило детским слабоалкогольным шампанским. Сегодня мне нужно было выступить куда более искусно. Мне нужно было убедить всех. Ведь убедила же я Грега, как трудно ни было. Не важно, поверят ли они мне до конца. Главное — заинтриговать их настолько, чтобы они сочли: здесь есть что расследовать. Я не должна возвращаться в тот мир, где меня поджидает Адам.

Впервые за многие годы я страшно нуждалась в присутствии матери и отца. Не таких, какими они были сейчас — пожилыми и неуверенными в себе, закомплексованными в своем неодобрении всего происходящего и решительно закрывающими глаза на горечь и ужасы окружающего их мира. Нет, я хотела, чтобы они были такими, какими я представляла их в детстве, еще до того, как научилась им не верить: высокими, уверенными людьми, которые рассказывали мне, что правильно, а что нет, защищали меня от неприятностей, направляли по жизни. Я вспомнила мать, сидящую в большом кресле у окна и пришивающую на рубашки пуговицы, то, какой бесконечно умелой и надежной она казалась. Отца, разделывающего мясо в воскресный день, очень сосредоточенно нарезающего тонкие розовые куски говядины. И увидела себя, сидящую между ними, растущую под их крылом. Как та девочка в передничке и гольфиках могла превратиться в меня, в женщину, которая сидела в полицейском участке и тряслась за собственную жизнь? Мне захотелось снова стать девочкой, которой ничто не угрожало.

Женщина-офицер, которая меня привела, вернулась с мужчиной среднего возраста в рубашке с засученными рукавами. Она была похожа на школьницу, приведшую рассерженного завуча. Я подумала, что она обыскала весь офис, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто не висит на телефоне или не погружен в заполнение бумаг, и этот человек согласился на секунду выйти в коридор, чтобы постараться меня выгнать. Он взглянул на меня сверху вниз. Мне захотелось встать. Он немного напоминал отца, и от этого у меня на глаза навернулись слезы. Я яростно смахнула их. Главное — казаться спокойной.

— Мисс?..

— Лаудон, — сказала я. — Элис Лаудон.

— Как я понимаю, у вас есть что сообщить, — сказал он.

— Да, — подтвердила я.

— Итак?

Я огляделась по сторонам.

— Мы будем беседовать прямо здесь?

Мужчина нахмурился:

— Простите, милочка, но у нас в настоящее время проблемы с помещениями. Прошу вас с этим смириться.

— Хорошо, — сказала я. Сжала пальцы в кулаки и устроила их на коленях, чтобы он не увидел, как дрожат руки, прокашлялась и постаралась, чтобы мой голос звучал твердо. — Несколько недель назад некую женщину по имени Тара Бланшар обнаружили убитой в канале. Вы слышали об этом? — Детектив покачал головой. Мимо нас проходили люди, но я продолжала: — Я знаю, кто ее убил.

Мужчина движением руки остановил меня:

— Подождите, моя дорогая. Лучше я пойду и выясню, какой участок занимается этим делом, позвоню им, а вы сможете сходить туда поболтать. Хорошо?

— Нет, не хорошо. Я пришла сюда, потому что мне грозит опасность. Человек, который убил Тару Бланшар, мой муж.

Я ожидала, что это заявление вызовет какую-нибудь реакцию с его стороны, хотя бы недоверчивый смех, но ничего не произошло.

— Ваш муж? — повторил детектив, переведя взгляд на женщину-офицера. — И почему вы так думаете?

— Полагаю, что Тара Бланшар шантажировала или по крайней мере преследовала моего мужа, поэтому он ее убил.

— Преследовала его?

— У нас постоянно раздавались телефонные звонки поздно ночью, рано утром — в трубке молчали. И еще были записки с угрозами.

Его лицо было совершенно невозмутимым. Он вообще собирается хотя бы попытаться осмыслить то, что я рассказываю? Едва ли. Я огляделась. Мой рассказ показался бы более убедительным, если бы мы беседовали в более официальной обстановке.

— Простите, мистер… Я не знаю вашего имени.

— Бирн. Инспектор Бирн.

— А не могли бы мы поговорить в более подходящей обстановке? Беседовать в коридоре кажется немного странным.

Он устало вздохнул, демонстрируя нетерпение.

— Свободных кабинетов нет, — сообщил он. — Можете пройти и сесть за мой стол, если сочтете, что так лучше.

Я кивнула, и Бирн повел меня к себе. По пути он налил мне кофе. Я приняла стаканчик, хотя совсем не хотела пить. Я была готова на что угодно, лишь бы между нами установилось хоть подобие доверительных отношений.

— Итак, вы помните, на чем мы остановились? — спросил он, усаживаясь за стол напротив меня.

— Мы получали записки с угрозами.

— От убитой женщины?

— Да, от Тары Бланшар.

— Она их подписывала?

— Нет, но после ее смерти я сходила к ней на квартиру и нашла в мусоре газетные статьи о моем муже.

Бирн выглядел удивленным, если не сказать встревоженным.

— Вы рылись в ее мусоре?

— Да.

— Что это были за статьи?

— Мой муж — его имя Адам Таллис — известный альпинист. Он оказался участником ужасной трагедии, которая приключилась в прошлом году в Гималаях, тогда погибли пять человек. Он своего рода герой. Как бы там ни было, дело в том, что мы получили еще одну записку уже после того, как Тара Бланшар умерла. И не только это. Последняя записка была связана с проникновением в нашу квартиру. Был убит наш кот.

— Вы заявляли о взломе?

— Да. Приходили два офицера из этого участка.

— Так, уже что-то, — устало проговорил Бирн, а потом добавил словно невзначай: — Но если это произошло после того, как женщина умерла…

— Именно, — сказала я. — Такого быть не могло. Но несколько дней назад я убирала квартиру и под письменным столом нашла порванный конверт. На нем Адам явно тренировался, прежде чем написать записку, которая была оставлена в последний раз.

— И что?

— А то, что Адам пытался ликвидировать любую возможную связь между записками и этой женщиной.

— Могу я увидеть эту записку?

Этого момента я и боялась.

— Адам догадался, что я его подозреваю. Когда я сегодня вернулась в квартиру, бумаги не было на месте.

— Как он смог догадаться?

— Я обо всем написала в письме, запечатала в конверт и отдала своей подруге на тот случай, если со мной что-нибудь случится. Но она прочла. И передала Адаму.

Бирн слегка улыбнулся, но тут же подавил улыбку.

— Может, она действовала из лучших побуждений, — сказал он. — Хотела помочь.

— Уверена, что она хотела помочь. Но этим она не помогла. Она подвергла меня опасности.

— Дело в том, э-э… миссис…

— Элис Лаудон.

— Дело в том, что обвинение в убийстве — очень серьезная вещь. — Он говорил так, словно рассказывал о безопасности дорожного движения ученице начальных классов. — И так как это серьезное дело, необходимы доказательства, а не просто подозрения. У людей часто возникают подозрения в отношении их знакомых. Они подозревают их в преступлениях, когда ссорятся. Лучше всего уладить имеющиеся расхождения.

Я ощущала, как он ускользает от меня. Я должна была продолжать.

— Вы не дали мне закончить. Причина преследований со стороны заключалась, как я уверена, в том, что она подозревала Адама в убийстве своей сестры Адели.

— В убийстве ее сестры?

Бирн недоверчиво поднял бровь. Все хуже и хуже. Я положила руки на крышку стола, чтобы избавиться от ощущения, что земля уходит у меня из-под ног; попыталась не думать о том, что Адам ждет меня за стенами полицейского участка. Он будет спокойно стоять там, не спуская голубых глаз с двери, через которую я выйду. Я знала, как он выглядит, когда дожидается того, что ему нужно: спокойный, абсолютно сосредоточенный.

— Адель Бланшар была замужем и жила в Коррике. Это деревня в Мидлендсе, совсем недалеко от Бирмингема. Она и ее муж были путешественниками, альпинистами и входили в круг друзей Адама. У нее был роман с Адамом, но она порвала с ним в январе девяностого. Две недели спустя Адель бесследно пропала.

— И вы думаете, что ваш муж ее убил?

— Тогда он не был моим мужем. Мы познакомились только в этом году.

— Есть ли какие-нибудь причины полагать, что он убил эту женщину?

— Адель Бланшар отвергла Адама и умерла. У него была длительная связь с еще одной девушкой. Она была врачом и альпинисткой, ее звали Франсуаза Коле.

— И где же она? — спросил Бирн с легкой насмешкой.

— Погибла в горах Непала в прошлом году.

— Полагаю, что ваш муж убил и ее?

— Да.

— О Боже.

— Подождите, дайте мне рассказать, как было дело. — Теперь он уже считал меня ненормальной.

— Миссис… э-э… я очень занят. У меня… — Он неопределенно указал на пачки бумаг, сваленных на столе.

— Послушайте, я понимаю, что это непросто, — быстро проговорила я, стараясь подавить нарастающую панику, которая, словно наводнение, была готова захлестнуть меня всю. Я начала всхлипывать. — Я благодарна, что вы согласились выслушать меня. Если вы дадите мне еще несколько минут, я смогу все рассказать по порядку. После этого, если вам будет угодно, просто уйду и забуду обо всем.

У него на лице появилось явное облегчение. Это, видимо, была самая здравая мысль из всех, которые я высказала с момента появления в участке.

— Ладно, — проворчал он. — Только коротко.

— Обещаю, — сказала я, но, конечно же, рассказать коротко я не могла. У меня с собой был журнал, и со всеми вопросами, повторами и объяснениями разговор длился почти час. Я изложила ему детали экспедиции, ее подготовки, связанной с цветными шнурами, рассказала о не говорящем по-английски Томасе Бенне, вызванном бурей хаосе, неоднократных подъемах и спусках Адама, в то время как Грег и Клод оказались выведенными из строя. Я говорила и говорила, пытаясь отсрочить свой смертный приговор. Пока он будет слушать, я буду жива. Когда я выкладывала ему последние детали, все чаще замолкая, на лице Бирна появилась медленная улыбка. Наконец мне удалось привлечь его внимание. — Значит, — сказала я в конце, — единственное возможное объяснение заключается в том, что Адам специально подстроил, чтобы группа, в которой находилась Франсуаза, спускалась не по тому отрогу Близнецов.

Бирн широко улыбнулся:

— Gelb? Говорите, по-немецки, это означает «желтый».

— Совершенно верно, — сказала я.

— Это хорошо, — сказал он. — Отдаю вам должное. Это хорошо.

— Значит, вы мне верите?

Он пожал плечами:

— Я ничего об этом не знаю. Все возможно. Но ведь они могли и неправильно его понять. Или, может, он и в самом деле крикнул «Help».

— Но ведь я вам объяснила, почему это невозможно.

— Не имеет значения. Это проблема властей в Непале или где там эта гора находится.

— Я не это имею в виду. Я восстановила психологическую картину. Неужели вы не понимаете, что на основе того, что я вам рассказала, стоило бы заняться расследованием и двух других убийств?

У Бирна к этому времени на лице появилось смущенное выражение, и в комнате повисла тягостная тишина, пока он обдумывал мои слова и свой ответ. Я вцепилась в стол, словно боялась упасть.

— Нет, — наконец проговорил он. Я было начала протестовать, но он продолжал говорить: — Мисс Лаудон, вы должны согласиться, что я был достаточно любезен, позволив вам рассказать все, что вы хотели. Единственное, что я могу вам порекомендовать, это — в случае, если вы хотите дать делу дальнейший ход, — обратиться в соответствующее полицейское управление. Но если у вас не будет для них ничего конкретного, думаю, что они не смогут ничего сделать.

— Это не имеет значения, — сказала я. Мой голос был безжизненным, лишенным всякого выражения. И, конечно, это уже не имело никакого значения.

— Что вы имеете в виду?

— Адаму уже все известно. Это был мой единственный шанс. Вы, конечно, правы — у меня нет доказательств. Я просто знаю. Знаю Адама. — Я собралась встать, попрощаться и уйти. Но, поддавшись какому-то импульсу, потянулась через стол и взяла руку Бирна. Он выпучил глаза. — Как ваше имя?

— Боб, — растерянно пробормотал он.

— Если в течение нескольких ближайших недель вы услышите, что я убила себя, упала под поезд или утонула, найдется множество доказательств того, что в последние недели я вела себя как безумная, поэтому будет легко прийти к заключению, будто я покончила с собой, пребывая в психически неуравновешенном состоянии, или у меня был нервный срыв и произошел несчастный случай. Но это будет неправдой. Я хочу жить. Понимаете?

Он осторожно убрал свою руку.

— С вами все будет хорошо, — сказал он. — Поговорите обо всем со своим мужем. Вы все сможете уладить.

— Но…

Потом нас прервали. Офицер в форме отвел Бирна в сторону, и они о чем-то тихо переговорили, время от времени поглядывая на меня. Бирн кивнул мужчине, который удалился тем же путем, каким пришел. Он снова сел за стол и очень серьезно посмотрел на меня.

— В приемной находится ваш муж.

— Кончено, — с горечью проговорила я.

— Нет, — мягко сказал Бирн. — Вы не о том подумали. Он пришел с врачом. Он хочет вам помочь.

— С врачом?

— Как я понимаю, в последнее время вы немало пережили. Вы вели себя неразумно. Нам известно о нескольких случаях, когда вы притворялись журналисткой, разговор об этом. Могу я провести их сюда?

— Мне все равно, — сказала я. Все пропало. Какой смысл сопротивляться? Бирн поднял трубку.

Врачом была Дебора. Они выглядели потрясающе, когда шли через убогий офис, высокие и загорелые, среди бледных, усталых детективов и секретарей. Дебора осторожно улыбнулась, встретившись со мной глазами. Я не ответила ей.

— Элис, — мягко проговорила она. — Мы пришли, чтобы помочь тебе. Все будет хорошо. — Она кивнула Адаму, потом обратилась к Бирну. — Вы офицер из регистратуры?

Он выглядел озадаченным.

— Я работаю на приеме заявлений.

Дебора говорила спокойным, убаюкивающим голосом, словно Бирн тоже был одним из ее пациентов.

— Я практикующий терапевт и в соответствии с разделом четыре Закона о психическом здоровье от тысяча девятьсот восемьдесят третьего года делаю срочное заявление о необходимости взятия под опеку Элис Лаудон. На основании разговора с ее мужем, который присутствует здесь, я уверена, что она нуждается в срочном помещении в больницу и освидетельствовании ради ее же собственной безопасности.

— Запираете меня в больницу для душевнобольных? — спросила я.

Дебора посмотрела вниз, почти незаметно, на блокнот, который был у нее в руке.

— Это не совсем так. Не нужно об этом думать в такой форме. Мы хотим вам только добра.

Я взглянула на Адама. У него на лице было мягкое, почти любящее выражение.

— Моя дорогая Элис… — Это все, что он сказал.

Бирн был явно смущен.

— Это уж слишком, но…

— Это медицинская необходимость, — твердо заявила Дебора. — В любом случае требуется психиатрическое освидетельствование. Еще я прошу, чтобы Элис Лаудон была немедленно передана на поруки своему мужу.

Адам протянул руку и прикоснулся к моей щеке. Так нежно.

— Моя сладкая любовь, — сказал он.

Я посмотрела вверх, в его лицо. Его голубые глаза светили на меня, словно само небо. Его волосы, казалось, были растрепаны ветром. Губы немного приоткрыты, будто он собирался что-то сказать или поцеловать меня. Я подняла руку и дотронулась до бус, которые он мне подарил, давно, в первые дни нашей любви. Было такое ощущение, что в комнате нет никого, кроме меня и его, все остальные были просто помехами на экране. Может, я просто заблуждалась.

Внезапно желание отдаться на попечение этих людей, людей, которые по-настоящему любят меня, чтобы они заботились обо мне, стало непреодолимым.

— Прости меня, — услышала я свой слабый голос.

Адам наклонился и обнял меня. Я почувствовала запах его пота, небритую щеку, прикоснувшуюся к моей щеке.

— Любовь — смешная штука, — сказала я. — Как ты мог убить того, кого любил?

— Элис, дорогая моя, — тихо проговорил он мне на ухо, лаская ладонью мои волосы, — разве я не обещал, что буду всегда присматривать за тобой? Всегда, вечно.

Он крепко обнимал меня, и это было восхитительно. Всегда, вечно. Я думала: так и должно быть. Может, это все еще так и будет. Может, мы переведем стрелки часов назад, притворимся, что он никогда никого не убивал, а я об этом ничего не знаю. Я почувствовала, как слезы струятся у меня по лицу. Обещание присматривать за мной всегда, вечно. Место и обещание. Где я слышала эти слова? Что-то крутилось в голове, размытое и неопределенное, а потом вдруг обрело форму, и я все поняла. Я попятилась от Адама и прямо взглянула ему в лицо.

— Я поняла, — сказала я.

Я огляделась по сторонам. Бирн, Дебора и Адам стояли с озадаченными лицами. Не думали ли они теперь, что я по-настоящему и окончательно спятила? Что ж, пусть. Я опять была собранна, мысли ясные. Сумасшедшей была не я.

— Я поняла, где Адам спрятал ее тело. Мне известно, где Адам похоронил Адель Бланшар.

— Что вы имеете в виду? — спросил Бирн.

Я смотрела на Адама, а он на меня — не отрываясь, не мигая. Затем я нащупала свое пальто и достала сумочку. Я открыла ее и вытащила оттуда сезонный билет, чеки, несколько банкнот, а вот и то, что я искала: я сама, сфотографированная Адамом в тот момент, когда он предложил мне выйти за него замуж. Я вручила снимок Бирну, который взял и смотрел на него с озадаченным лицом.

— Поаккуратнее с этим, — сказала я. — Это единственный снимок. Адель похоронена там.

Я взглянула на Адама. Он не отвел взгляд даже в тот момент, однако я поняла, что он раздумывает. В этом был его талант: действовать расчетливо в кризисных ситуациях. Какие планы рождались в его красивой голове?

Бирн повернулся к Адаму и показал ему фотографию.

— Что это? — спросил он. — Где это?

Адам изобразил непонимающую, сочувственную улыбку.

— Точно не знаю, — сказал он. — Это было где-то во время прогулки. — И снова перевел глаза на меня.

В этот момент я поняла, что права.

— Нет, — сказала я. — Это не просто прогулка «где-то». Адам специально отвез меня туда, привел на это место. Он сказал, что его некогда унизили. И вот именно на этом месте он просил меня стать его женой. Место и обещание. Мы поклялись быть верными друг другу над телом Адели Бланшар.

— Адель Бланшар? — спросил Адам. — Кто это? — Он очень пристально посмотрел на меня. Я чувствовала, как его глаза пытались прочесть в моих, что именно мне известно. — Это безумие. Я не помню, где мы гуляли. И ты. Ты тоже не помнишь, не правда ли, дорогая? Ты всю дорогу спала в машине. Ты не знаешь, где это место.

Я посмотрела на фотографию и похолодела от ужаса. Он был прав. Я не знала. Я глядела на траву, такую зеленую, мучительно близкую и одновременно такую далекую. Адель, где ты? Где лежит твое преданное, умерщвленное, пропавшее тело? И тут я вспомнила. Вот оно! Вот оно!

— Сент-Эадмундс, — выпалила я.

— Что? — одновременно спросили Бирн и Адам.

— Сент-Эадмундс с буквой «а». Адель Бланшар преподавала в начальной школе в Сент-Эадмундсе, неподалеку от Коррика, там же находится церковь Святого Эадмунда. Отвезите меня к церкви Святого Эадмунда, и я покажу это место!

Бирн переводил взгляд с меня на Адама и обратно. Он не знал, что делать, но явно колебался. Я сделала шаг к Адаму и приблизила к нему свое лицо. Взглянула в его чистые голубые глаза. В них не было ни малейшей искры тревоги. Он был великолепен. Возможно, впервые я воочию представила этого человека на склоне горы, спасающего жизни или обрекающего на смерть. Я подняла руку и прикоснулась к его щеке, как он сделал минуту назад. Адам едва заметно вздрогнул. Я должна была сказать ему что-то. Что бы ни случилось, у меня больше никогда не будет такого шанса.

— Я понимаю, что ты убил Адель и Франсуазу, потому что каким-то жутким образом любил их. И думаю, что Тара представляла для тебя угрозу. Может, сестра ей что-то рассказала? Она знала? Или подозревала? Но как быть с другими? Пит. Кэрри. Томас. Алексис. Ты и в самом деле столкнул Франсуазу в пропасть, когда вернулся назад на отрог? Тебя кто-нибудь видел? Может, просто представился удобный случай? — Я ждала. Ответа не было. — Ты ведь никогда не расскажешь, не правда ли? Не доставишь такого удовольствия простым смертным.

— Это просто смешно, — сказал Адам. — Элис нуждается в помощи. Я могу по закону получить над нею опеку.

— Вы обязаны все зарегистрировать, — сказала я Бирну. — Я сообщила об убитой. Назвала место. Вы обязаны провести расследование.

Бирн смотрел в пространство между нами. Потом его лицо расплылось в сардонической улыбке. Он вздохнул.

— Хорошо, — сказал он. Потом взглянул на Адама. — Не беспокойтесь, сэр. Мы хорошо позаботимся о вашей жене.

— До свидания, — сказала я Адаму. — До свидания, Адам.

Он улыбнулся мне, улыбка была такой сладкой, что его лицо стало похожим на лицо маленького мальчика, которого переполняет пугающая надежда. Однако он ничего не сказал, просто посмотрел мне вслед, а я не оглянулась.

Глава 39

Женщина-офицер Майер выглядела лет на шестнадцать. У нее были коротко подстриженные каштановые волосы и круглое прыщеватое лицо. Я сидела на заднем сиденье машины — обычной синей, не полицейской, как я того ожидала, — и смотрела в ее затылок, полную шею, нависающую на белоснежный накрахмаленный воротничок. Он выглядел напряженным, неодобрительным, а ее вялое рукопожатие и быстрый пустой взгляд показались мне безразличными.

Мисс Майер не пыталась заговорить со мной, если не считать того, что в самом начале пути попросила застегнуть ремень безопасности и поблагодарила, когда я выполнила эту просьбу. Я прижалась к прохладному пластику и наблюдала за лондонским движением за окном, почти ничего не замечая. Было ясное утро, от яркого света болела голова, но, когда я прикрыла глаза, лучше не стало, так как образы проникали сквозь сомкнутые веки. Особенно лицо Адама, каким я видела его в последний раз. У меня все ныло, внутри была пустота. Было такое впечатление, что я чувствую части тела по отдельности: сердце, живот, легкие, больные почки, циркулирующую кровь, звенящую голову.

Время от времени радио женщины-офицера Майер оживало, и она начинала говорить странным, шаблонным языком о встречах и времени прибытия. Снаружи текла обычная жизнь — люди шли по своим повседневным делам, раздраженные, скучающие, довольные, безучастные, взволнованные, усталые. Раздумывающие о работе, о том, что приготовить на ужин, о том, что дочь сказала сегодня за завтраком, или о парне, который нравится, о волосах, требующих стрижки, о ноющей спине. Трудно было представить, что когда-то и я была частью той жизни. Смутно, словно в полузабытом сне, я вспомнила вечера с компанией в «Вайн». О чем мы беседовали вечер за вечером, словно время ничего не значило, словно у нас в запасе было все время Вселенной? Была ли я тогда счастлива? Теперь и не знаю. Теперь я уже с трудом могла представить себе лицо Джейка, во всяком случае, лицо того Джейка, с которым я жила, лицо любовника, как он выглядел, когда мы вместе были в постели. Все заслоняло лицо Адама, его наблюдающие глаза. Как он прокладывал путь между мной и всем остальным миром, закрывая его собой так, чтобы мои глаза видели только его.

Я была Элис-с-Джейком, потом Элис-с-Адамом. Теперь я была просто Элис. Одинокая Элис. Никто не скажет мне, как я выгляжу, и не спросит, как я себя чувствую. Не с кем строить планы, спорить, никто не защитит, не на кого положиться. Если мне удастся пережить это, я навсегда останусь одна. Я посмотрела на свои руки, безвольно лежащие на коленях, прислушалась к дыханию, ровному и тихому. Может, я и не выживу. До Адама я никогда не боялась смерти, главным образом потому, что смерть всегда представлялась чем-то очень далеким, что приходит к чистеньким седовласым женщинам, которых я никак не могла соотносить с собой. Кто, интересно, станет обо мне скучать? Ну конечно, меня будет не хватать родителям. Друзья? По-своему… Но для них я уже исчезла, когда порвала с Джейком и прежней жизнью. Они будут качать надо мной головами, словно в удивлении. «Бедняжка», — скажут они. Хотя Адам будет скучать; да, Адам будет сожалеть обо мне. Он будет плакать, это будутискренние слезы горя. Он навсегда запомнит меня и будет вечно оплакивать. Как странно. Я почти улыбалась.

Снова достала из кармана фотографию и стала рассматривать ее. Вот она я, такая счастливая благодаря чуду, которое принесла новая жизнь, что похожа на сумасшедшую. За мной куст боярышника, трава, небо и больше ничего. Что, если я не смогу вспомнить? Я пыталась восстановить в голове путь от церкви, но на меня накатывало ощущение полной пустоты. Я даже не могла вспомнить, как выглядела сама церковь. Я пыталась не думать об этом, словно это могло растворить последние остатки памяти. Опять посмотрела на фотографию и услышала собственный голос. «Навсегда», — я тогда сказала. Навсегда. Что ответил Адам? Я была не в состоянии припомнить, но знала, что он заплакал. Я почувствовала его слезы у себя на щеке и чуть не заплакала сама — сидя в холодной полицейской машине, готовясь узнать, смогу ли победить или буду побеждена им, буду жить или буду уничтожена им. Адам теперь был моим врагом, но он любил меня, что бы это чувство ни означало. И я любила его. В одну страшную минуту мне захотелось попросить офицера Майер развернуть машину в сторону дома: все это ужасная ошибка, безумный бред.

Я встряхнулась и снова выглянула в окно, чтобы не смотреть на фотографию. Мы уже съехали с шоссе и проезжали мимо серенькой деревушки. Я ничего не запомнила из этого путешествия. О Боже, а вдруг я так ничего и не вспомню? Передо мной маячил тугой затылок офицера Майер. Я опять прикрыла глаза. Я чувствовала себя такой напуганной, что почти успокоилась, это было болезненное спокойствие, как под наркозом. Мой позвоночник показался тонким и хрупким, когда я поерзала на сиденье, пальцы были холодными и непослушными.

— Приехали.

Машина подъехала к церкви Святого Эадмунда — приземистому серому зданию. Надпись на табличке гордо извещала о том, что церковь была заложена более тысячи лет назад. Я с облегчением это вспомнила. Но здесь и начались испытания. Офицер Майер вышла из машины и открыла мне дверь. Я выбралась наружу и увидела, что нас ожидают три человека. Еще одна женщина, чуть старше офицера Майер, была одета в узкие брюки и толстую дубленую куртку, на двух мужчинах были желтые куртки, какие часто носят строительные рабочие. У них в руках были лопаты. У меня подгибались колени, но я старалась идти быстро, словно знала, куда направляюсь.

Они едва взглянули на меня, когда мы подошли. Мужчины разговаривали между собой. Они посмотрели на меня и продолжили свою беседу. Женщина вышла вперед, представилась как констебль Пейджет и, взяв Майер под руку, отвела ее в сторону.

— Это должно занять пару часов, — донеслось до меня. Значит, мне вообще никто не верил. Я посмотрела на свои ноги. На мне были полусапожки на каблуках, совершенно не подходящие для прогулки по глинистой почве. Я знала, в каком направлении нам следовало идти. Я собралась идти по дороге мимо церкви. Пока все было просто. Проблема была в том, что делать дальше. Я ощутила на себе взгляды мужчин с лопатами, но, когда я повернулась к ним, они потупились, словно смутились. Сумасшедшая. Я зачесала волосы за уши и застегнула верхнюю пуговицу куртки.

Женщины вернулись, они казались целеустремленными.

— Хорошо, миссис Таллис, — сказала детектив, кивнув мне. — Не хотите ли показать нам дорогу?

У меня в горле будто застрял ком. Я двинулась по тропинке. Одна нога за другой, каблуки застучали по тихой тропинке. В голове завертелась детская считалка: «Левая, левая, хороший дом, а я ушел. Правая, правая, она служит тебе неплохо, солдат». Констебль Пейджет шагала рядом со мной, а трое остальных немного отстали. Я не могла расслышать, что они говорят друг другу, но время от времени до меня доносился смех. Мои ноги отяжелели, словно налились свинцом. Дорога расстилалась передо мной, змеилась все дальше и дальше, на ней не было никаких примет. Вдруг это моя последняя прогулка?

— Далеко отсюда? — спросила констебль Пейджет.

Я не имела об этом никакого представления. Однако за поворотом тропинка раздвоилась, и я увидела военный памятник со щербатым каменным орлом на вершине.

— Здесь, — сказала я, стараясь скрыть облегчение. — Вот сюда мы пришли.

Должно быть, констебль Пейджет уловила в моем голосе удивление, так как бросила на меня вопросительный взгляд.

— Это здесь, — снова сказала я. Хоть я и не помнила памятника, однако теперь, когда мы подошли к нему, точно знала, что мы были именно здесь.

Я повела их по узкой дорожке, которая больше походила на едва заметную тропинку. Ногам стало легче. Мое тело само подсказывало, куда идти. Где-то здесь начинается другая тропка. Я взволнованно озиралась и часто останавливалась, чтобы посмотреть, не заросла ли тропа с тех пор, когда я была здесь в последний раз. Я чувствовала, как в группе нарастает нетерпение. Один раз я перехватила взгляд офицера Майер, которым она обменялась с одним из землекопов — худым молодым человеком с длинной морщинистой шеей, — потом пожала плечами.

— Уже где-то рядом, — сказала я.

Спустя несколько минут я снова заговорила.

— Видно, мы прошли место. — Мы остановились посреди дорожки, пока я в замешательстве озиралась, и тогда констебль Пейджет довольно доброжелательно проговорила:

— Кажется, впереди будет поворот. Пойдемте туда, посмотрим.

Это была тропа. Я чуть на радостях не полезла к ней обниматься, потом неуклюже засеменила дальше, полицейские последовали за мной. Кусты мешали идти, ветви ежевики цеплялись за ноги, но я не замечала этого. Мы были именно здесь. Теперь я, уже не колеблясь, свернула с тропы к деревьям, так как узнала березу, которая выделялась среди других деревьев белизной и прямотой. Мы стали карабкаться вверх по склону холма. Когда мы были здесь с Адамом, он держал меня за руку, помогая двигаться по скользким прошлогодним листьям. Мы наткнулись на целую полянку нарциссов, и я услышала, как офицер Майер радостно вскрикнула, словно находилась на загородной прогулке.

Мы добрались до вершины склона. Деревья расступились, и мы оказались на поросшей вереском пустоши. Я услышала голос Адама из прошлого, словно он стоял рядом со мной: «Клочок травы, который растет в стороне от тропы, идущей в сторону от дорожки, которая находится в стороне от большой дороги».

И тут я неожиданно перестала понимать, куда идти. Здесь должен был быть куст боярышника, но с того места, где я стояла, он не был виден. Я сделала несколько неуверенных шагов, остановилась и беспомощно огляделась. Констебль Пейджет подошла ко мне и стала молча ждать. Я вынула из кармана фотографию.

— Вот то место, которое мы ищем.

— Куст. — Голос звучал безразлично, но глаза говорили об обратном. Вокруг нас повсюду были кусты.

Я закрыла глаза и попыталась мысленно вернуться в прошлое. И тут я вспомнила. «Посмотри моими глазами, — сказал он. И мы стали смотреть на церковь, лежащую под нами, и на поля. — Посмотри моими глазами».

Я словно и в правду смотрела его глазами, следовала за ним. Я споткнулась и почти побежала по кустикам вереска, и тут сквозь прогал в деревьях мне открылся вид на то место, откуда мы пришли. Там была церковь и две машины, припаркованные около нее. Были зеленые просторы полей. А здесь был куст боярышника. Я стояла перед ним, как тогда. Подо мной была ноздреватая земля, и я молилась, чтобы здесь, подо мной, лежало тело молодой женщины.

— Здесь, — сказала я констеблю Пейджет. — Здесь. Копайте здесь.

Она поманила мужчин с лопатами и повторила мои слова.

Я отошла от указанного места, и они принялись копать. В земле попадались камни, и копать было непросто. Скоро у них на лбах выступили капли пота. Я старалась дышать ровно. С каждым ударом лопаты я ждала, что что-то появится на поверхности. Ничего. Они копали до тех пор, пока не образовалась солидная яма. Ничего. Наконец они бросили копать и посмотрели на констебля Пейджет, она, в свою очередь, посмотрела на меня.

— Она там, — сказала я. — Я знаю, что она там. Подождите.

Снова закрыла глаза и постаралась вспомнить. Я вынула фотографию и посмотрела на куст.

— Скажите точно, где мне встать, — сказала я констеблю, протянула ей фотографию и встала у куста.

Она устало посмотрела на меня, пожала плечами. Я стояла перед ней точно так же, как стояла перед Адамом, и смотрела на нее так, словно она вот-вот сфотографирует меня. Прищурившись, она взглянула через плечо.

— Чуть-чуть вперед, — сказала она.

Я шагнула вперед.

— Вот так.

— Копайте здесь, — сказала я мужчинам.

Те снова принялись слой за слоем снимать землю. Мы стояли в молчании, слышался нудный стук лопат и дыхание работающих. Ничего. Ничего не было, кроме красноватой земли и мелких камней.

Они опять прекратили работу и уставились на меня.

— Прошу вас, — хрипло проговорила я. — Еще немного. — Я повернулась к констеблю Пейджет и взяла ее за рукав. — Пожалуйста.

Прежде чем ответить, она задумчиво нахмурила лоб:

— Мы можем копать здесь целую неделю. Мы копали там, где вы показывали, и ничего не обнаружили.

— Прошу вас. — Мой голос срывался. — Пожалуйста. — Я молила о жизни.

Констебль Пейджет глубоко вздохнула.

— Хорошо, — сказала она. Взглянула на часы. — Еще двадцать минут, и довольно.

Она подала знак, мужчины подошли, насмешливо фыркая и отпуская шуточки. Я отошла, присела на землю и стала смотреть на долину, где трава ходила на ветру, подобно морским волнам.

Вдруг за спиной я услышала тихий разговор. Я подбежала к работающим. Мужчины прекратили копать и стояли у ямы на коленях, выбирая грунт руками. Я заглянула через их головы. Земля здесь сделалась неожиданно темной, и я увидела руку, кости, торчавшие из земли, словно подзывая нас к себе.

— Это она! — крикнула я. — Адель! Вы видите? Видите? — Я принялась сама руками отбрасывать землю, выковыривать камни, хотя почти ничего не видела. Мне хотелось прижать кости к груди, баюкать их, дотронуться до головы, которая появилась в яме — жутко оскалившийся череп, — просунуть пальцы в пустые глазницы…

— Не трогайте, — приказала констебль Пейджет и стала оттаскивать меня прочь от ямы.

— Но я должна! — завывала я. — Это она. Я была права. Это она. — Это должна была быть я, хотела сказать я. Если бы мы ее не нашли, то меня ожидала бы такая же участь.

— Это улики, миссис Таллис, — жестко произнесла констебль.

— Это Адель, — повторила я. — Это Адель, и ее убил Адам.

— Мы не знаем, кто это, — возразила она. — Нужно будет сделать анализ, провести идентификацию.

Я взглянула на торчащую руку, появившуюся из земли голову. Напряжение спало, и я почувствовала смертельную усталость, смертную печаль.

— Бедняжка, — сказала я. — Бедная женщина. О Боже! О Боже, Господи Иисусе!

Констебль Пейджет протянула мне большую салфетку, и я поняла, что плачу.

— На шее что-то есть, детектив, — сказал худой копатель.

Я потрогала свою собственную шею.

Он держал в руке потемневшую проволочку.

— Думаю, это ожерелье.

— Да, — проговорила я. — Это он ей подарил.

Все повернулись и посмотрели на меня, и на этот раз все смотрели внимательно.

— Вот. — Я сняла с себя ожерелье, серебряное, сияющее, и положила его рядом с потемневшим двойником. — Адам подарил мне это в знак любви ко мне, его вечной любви. — Я указала пальцем на спиральку. — Это тоже обнаружится на ее ожерелье.

— Она права, — сказала констебль. Другая спиралька была почерневшей, забитой землей, но, несомненно, такой же. Повисла тишина. Все смотрели на меня, а я смотрела в яму, где покоилось ее тело.

— Как, вы говорите, было ее имя? — спросила наконец констебль Пейджет.

— Адель Бланшар. — Я всхлипнула. — Она была любовницей Адама. И, я думаю… — Снова потекли слезы, но на этот раз я оплакивала не себя, а ее, Тару и Франсуазу. — Думаю, что она была хорошей женщиной. Милой молодой женщиной. О, простите меня, простите. — Я прижала к лицу испачканные глиной ладони, слезы заструились между пальцами.

Констебль Пейджет обняла меня за плечи.

— Мы отвезем вас домой.

Только где теперь мой дом?

Инспектор Бирн и одна из женщин-офицеров вызвались проводить меня домой, хотя я говорила им, что Адама там не будет и мне нужно лишь собрать вещи и уйти. Они сказали, что им так или иначе нужно проверить квартиру, хотя они уже пытались туда звонить. Им нужно было найти мистера Таллиса.

Я не знала, куда пойти, однако не стала говорить им об этом. Позднее нужно будет делать заявления, заполнять формы в трех экземплярах, встречаться с юристами. Позднее мне придется подумать о своем прошлом и оказаться лицом к лицу со своим будущим, попытаться выбраться из-под отвратительных руин моей жизни. Но не сейчас. Сейчас я просто отупело плелась вперед, пытаясь строить фразы в правильном порядке, в ожидании, когда меня где-нибудь пристроят поспать. Я так устала, что могла бы уснуть стоя.

* * *

Инспектор Бирн втащил меня по лестнице вверх, к квартире. Дверь беспомощно болталась на петлях, выбитая Адамом. У меня подкосились ноги, но Бирн поддержал меня под локоть, и мы вошли внутрь, за нами последовала женщина-офицер.

— Я не могу, — сказала я, резко остановившись на пороге. — Я не могу. Не могу идти туда. Не могу. Не могу. Просто не могу, и все.

— Вам не нужно этого делать, — отозвался он и повернулся к женщине: — Найдите, пожалуйста, для нее немного чистой одежды.

— Сумка, — сказала я. — Мне нужна только моя сумка. У меня там деньги. Больше мне ничего не нужно.

— И ее сумку.

— Она в гостиной, — подсказала я. Мне казалось, что меня вот-вот вырвет.

— У вас есть родные, к которым вы могли бы поехать? — спросил он, пока мы ждали.

— Не знаю, — слабым голосом проговорила я.

— Позвольте вас на пару слов, сэр? — Это была женщина-полицейский, на ее лице застыло мрачное выражение. Что-то произошло.

— Что?..

— Сэр.

Мне стало все ясно. Знание прожгло меня, словно чистый поток ощущений.

Прежде чем они смогли остановить меня, я вбежала в гостиную. Мой прекрасный Адам медленно покачивался на веревке. Я увидела, что он воспользовался куском альпинистского шнура. Желтого. Рядом валялся стул. Адам был босиком. Я нежно прикоснулась к изуродованной ступне, потом поцеловала ее — так, как в первый раз. Он был очень холодный. На нем были старые джинсы и выцветшая футболка. Я взглянула в распухшее, ставшее страшным лицо.

— Ты убил бы меня, — сказала я, глядя на него.

— Мисс Лаудон, — послышался рядом голос Бирна.

— Он убил бы меня, — сказала я ему, не отводя глаз от лица Адама, моего любимого. — Он сделал бы это.

— Мисс Лаудон, пойдемте отсюда. Все кончено.

* * *

Адам оставил записку. Это не было ни исповедью, ни попыткой объясниться. Это было любовное письмо. «Моя Элис, — писал он. — Видеть тебя значило боготворить тебя. Ты была моей самой прекрасной и последней любовью. Мне жаль, что ей пришлось завершиться. И вечность была бы слишком коротким временем».

Глава 40

Однажды вечером, несколько недель спустя, после всей суматохи, после похорон, раздался стук в дверь. Я спустилась, чтобы открыть. Это была Дебора, которая выглядела очень привлекательной в юбке и темном жакете. На лице после дня, проведенного в больнице, застыло усталое выражение. Мы смотрели друг на друга без улыбки.

— Мне следовало бы раньше связаться с тобой, — наконец проговорила она.

Я отошла в сторону, и она стала подниматься по лестнице вслед за мной.

— Я принесла тебе кое-что, — сказала она. — Вот. — Достала из пластикового пакета бутылку шотландского виски. — И вот. — Она развернула вырезку из газеты и передала мне. Это был некролог по поводу смерти Адама. Его написал Клаус для газеты, которую я обычно не покупаю. — Я подумала, тебе может понравиться.

— Заходи, — сказала я.

Взяла виски, два стакана, вырезку из газеты и прошла в гостиную. Я налила нам по порции. Как всякий добрый житель Северной Америки, Дебора вернулась на кухню, чтобы поискать лед. Я взглянула на вырезку.

Над самой заметкой была помещена фотография Адама, которой я прежде не видела. Он был запечатлен стоящим на склоне какой-то горы и улыбался в камеру, загорелый, без шапки. Как редко я видела его улыбающимся и беззаботным. У меня в памяти он навсегда остался мрачным и напряженным. У него за спиной поднимались горы, которые напоминали море на японских гравюрах, горы, снятые в момент своего сонного великолепия. Именно это мне всегда было трудно понять. Когда видишь фотографию, снятую высоко в горах, все на ней кажется таким ясным и красивым. Но все они говорили мне — Дебора, Грег, Клаус и Адам, конечно, — что настоящие ощущения от пребывания в горах невозможно запечатлеть на снимке: невероятный холод, борьба за каждый глоток кислорода, ветер, который угрожает поднять тебя и сдуть в пропасть, шум в голове, медлительность и тяжесть в мозгах и во всем теле, а главное — чувство враждебности, ощущение того, что это нечеловеческий мир, куда ты попал на короткое время в надежде, что сможешь выжить в борьбе со стихиями и собственным физиологическим и психическим умиранием. Я смотрела в лицо Адама и думала: кому это он улыбается? На кухне слышался звон льда о стекло.

Текст Клауса сначала заставил меня поморщиться. Он написал отчасти личные воспоминания о своем друге, отчасти попытался выполнить профессиональный долг журналиста. Потом я прочитала все слово за словом:

«Альпинист Адам Таллис, недавно покончивший с собой, добился известности благодаря своим героическим действиям во время страшной бури, разразившейся в прошлом году на склонах горы Чунгават в Гималаях. Он не искал этой известности и тяготился всеобщим интересом — но был притягательным и уважаемым, как всегда.

Адам был выходцем из семьи военного, против которой восстал (его отец участвовал в первом дне высадки союзников в Нормандии в 1944 году). Он родился в 1964 году, получил образование в Итоне, но не был счастлив в школе и так и не захотел подчиниться каким-либо властям или работать в учреждениях, которые считал недостойными себя. Он навсегда оставил школу в возрасте шестнадцати лет и в буквальном смысле слова в одиночку пересек всю Европу, путешествуя по суше».

Затем Клаус кратко изложил описанные в его книге раннюю альпинистскую карьеру Адама и события на Чунгават. Он отметил помещенные в журнале «Гай» поправки. Теперь тем парнем, который звал на помощь, прежде чем погрузиться в кому, был Томас Бенн. Это подводило к кульминации статьи Клауса:

«Прося о помощи, хотя было слишком поздно, Бенн взывал к гуманности, которую олицетворял Адам Таллис. Есть, особенно в последние годы, такие, кто заявляет, что обычная мораль прекращает действовать, когда мы подходим к вершинам высочайших гор. Этот жестокий подход, видимо, подпитывается новой тенденцией, существующей в области организации коммерческих экспедиций, где руководитель несет ответственность за клиента, который ему платит, к тому же клиент полностью зависит от того, сохранят ли его или ее жизнь опытные инструкторы. Адам резко возражал против этих «тропинок для яков», по которым неопытных, но богатых искателей приключений тащат на вершины, прежде бывшие царством групп элитных альпинистов.

И тем не менее — а здесь я говорю как человек, которому Адам Таллис спас жизнь, — в самый разгар ужасной бури он продемонстрировал пример высочайшей преданности великим традициям альпийского и гималайского братств. Казалось, что давление рынка захватило и этот мир разреженного воздуха на высоте выше 8000 метров. Но кто-то не стал подчиняться богу горы Чунгават. Адам Таллис показал, что в экстремальных условиях существуют более глубокие чувства, более фундаментальные ценности.

Возвратившись с Чунгават, Адам не сидел сложа руки. Человек сильных порывов, он встретил прекрасную высоконравственную женщину, Элис Лаудон, и женился на ней…».

Дебора вернулась в комнату. Она села рядом со мной и медленно пила свое виски, изучая мое лицо, пока я читала:

«…ученой, которая никогда не занималась альпинизмом. Эта пара жила в страстной любви, и друзья Адама решили, что в семье этот беспокойный скиталец нашел стабильную основу, которую искал всю свою жизнь. Возможно, значительным является тот факт, что его запланированная на будущий год экспедиция на Эверест не имела целью восхождение на вершину, а была предназначена для уборки мусора на склонах горы, что, видимо, было его формой дани богам, которых дразнили и оскорбляли слишком долгое время.

Но этому не было суждено осуществиться. Кто может говорить о личных внутренних переживаниях людей? Кто знает о том, что движет мужчинами и женщинами, которые ищут совершенства на вершине мира? Быть может, события на Чунгават стоили ему больше, чем знали даже его друзья. Нам он казался счастливее и спокойнее, чем когда-либо в своей жизни, хотя в последние недели стал раздражительным, обидчивым и неразговорчивым. Я не могу избавиться от чувства, что мы не сделали для него того, что он в свое время сделал для нас. Видимо, когда ломаются сильные люди, они ломаются ужасно и безвозвратно. Я потерял друга. Элис потеряла мужа. Мир потерял редкий образец героизма».

* * *

Я отложила вырезку в сторону, фотографией вниз, чтобы не видеть его лица, и высморкалась в салфетку. Потом отпила из стакана, виски обожгло мое больное горло. Интересно, когда-нибудь я смогу снова почувствовать себя нормальным человеком? Дебора осторожно положила руку мне на плечо, и я слегка улыбнулась ей.

— Все в порядке, — сказала я.

— Тебя это беспокоит? — спросила она. — Тебе хочется, чтобы все узнали? — Вопрос, казалось, донесся откуда-то издалека.

— Не все, — отозвалась я наконец. — Есть пара людей, которых я должна увидеть, людей, которым я лгала. Они заслуживают того, чтобы знать правду. Возможно, это поможет и мне, и им. Для остальных это не имеет никакого значения. В самом деле не имеет значения.

Дебора наклонилась вперед и стукнула своим стаканом об мой.

— Дорогая Элис, — произнесла она напряженным и официальным тоном. — Я говорю это так, потому что цитирую письмо, которое все время пытаюсь тебе написать, но потом неизменно выбрасываю. Дорогая Элис, если бы я не была спасена от себя самой, то была бы ответственной за твое похищение и Бог знает за что еще. Мне очень, очень жаль. Можно, я приглашу тебя на обед?

Я кивнула, отвечая и на невысказанный, и на высказанный вопросы.

— Пойду переоденусь, — сказала я. — Чтобы не отставать от тебя. Мне сегодня пришлось попотеть на работе.

— О, я слышала. Поздравления.

Через четверть часа мы шли по дороге, держась за руки. Был теплый вечер, и я могла по-настоящему поверить в то, что наконец придет лето, с жарой, длинными вечерами и свежими рассветами. Мы по-прежнему молчали. Мне казалось, что во мне не осталось слов, не осталось мыслей. Мы двигались плавно, подчиняясь общему ритму. Дебора повела меня в новый итальянский ресторан, о котором где-то прочла, заказала пасту, салат и бутылку дорогого красного вина. Чтобы заглушить чувство своей вины, так она сказала. Официанты были смуглыми, симпатичными и очень внимательными. Когда Дебора вытащила из пачки сигарету, сразу двое бросились к ней с зажигалками. Потом Дебора посмотрела мне в глаза.

— Что делает полиция? — спросила она.

— На прошлой неделе я провела целый день с детективами из разных управлений. Я рассказала им примерно ту же историю, что уже рассказывала раньше, до вашего с Адамом приезда. — Дебора поморщилась. — Однако на этот раз они проявили внимание, задавали вопросы. Им все это, кажется, очень понравилось. «Другие подозреваемые в настоящее время не разыскиваются» — так вроде бы они говорили. Инспектор Бирн, тот, которого ты видела, очень обходителен со мной. Кажется, в нем говорит легкое чувство вины.

Официант торопливо подошел к нам, неся ведерко для льда. Под салфеткой у него в руке раздался негромкий хлопок пробки.

— С уважением от джентльменов.

Мы оглянулись. Двое молодых людей в костюмах, улыбаясь, салютовали нам бокалами.

— Что это за место? — громко проговорила Дебора. — Что это еще за ослы такие? Сейчас вот пойду и вылью это им на головы. Боже, прости, Элис. Только этого тебе не хватало.

— Нет, — сказала я. — Это не важно. — Налила шипящее шампанское в наши бокалы и подождала, когда осядет пена. — Все это теперь не важно, Дебора. Глупые мужики жужжат вокруг, как комары, дурацкие стычки, проявления злости, все это ничего не стоит. Жизнь слишком коротка. Разве ты не видишь? — Мы чокнулись. — За дружбу.

А она сказала:

— За то, чтобы все прошло.

* * *

Потом Дебора проводила меня до дома. Я не стала приглашать ее, мы расцеловались внизу, у дверей. Я поднялась в квартиру, из которой собралась съезжать на следующей неделе. В этот уик-энд мне нужно было упаковать свои пожитки и решить, что делать с вещами Адама. Они по-прежнему валялись повсюду в комнатах: его выцветшие джинсы; его футболки и грубые свитера, которые хранили его запах так, что, закрывая глаза, я могла представить, что он все еще находится в комнате и смотрит на меня; его кожаная куртка, которая, казалось, по-прежнему сохраняет форму его тела; его рюкзак, набитый альпинистским снаряжением; мои фотографии, которые он сделал своим «Поляроидом». Исчезли только его драгоценные поношенные альпинистские ботинки: Клаус — милый Клаус с распухшим от слез лицом — положил их ему в гроб. Ботинки вместо цветов. Вообще после него осталось не много вещей. Он всегда путешествовал налегке.

Сразу после случившегося я думала, что не смогу оставаться в этой квартире ни на час, ни на минуту. На самом же деле мне было до странности трудно оставить эту квартиру. Однако в понедельник я закрою очередную новую дверь, запру ее на два замка и передам ключи агенту по недвижимости. Возьму свои чемоданы и мелочь, поймаю такси и отправлюсь в свой новый дом, в уютную однокомнатную квартиру поблизости от работы, с крошечным патио, стиральной машиной, микроволновкой, центральным отоплением и толстыми коврами. Полин как-то сказала мне после того, как пережила то тяжелое расставание: если держаться так, словно у тебя все в порядке, то однажды так и будет. Чтобы выжить, нужно пройти через процесс выживания. Вода находит дорогу в каналы, которые ты для нее копаешь. Поэтому я куплю машину. Может быть, заведу кота. Снова начну учить французский и покупать одежду. Я буду каждый день рано приходить на работу и знать, что неплохо с ней справляюсь. Буду встречаться со старыми друзьями. Какая-нибудь жизнь сможет прийти в эти приготовленные пространства; неплохая на самом деле жизнь. Глядя на меня, люди никогда не догадаются, что все это ничего не значит; что я чувствую себя такой же глубокой, пустой и печальной, как небо.

Я так и не смогла вернуться к себе прежней. К себе, какой я была до него. Большинство людей никогда не узнают об этом. Джейк, который нашел счастье со своей новой подружкой, не узнает. Он будет возвращаться к концу нашего романа и вспоминать боль, хаос и смущение, но это будет лишь смутным воспоминанием и не станет больше ранить его, если это хоть немного задевает его сегодня. Полин, она на сносях, тоже не узнает. Она попросила меня, очень стесняясь, быть крестной ее ребенка, а я, расцеловав ее в обе щеки, призналась, что не верю в Бога, но что да, буду очень счастлива. Клайв, мечущийся от одной привязанности к другой, будет считать меня женщиной, познавшей истинную романтическую любовь; он будет обращаться ко мне за советом каждый раз, когда соберется куда-нибудь пойти с женщиной или расстаться с ней. А я так и не смогу рассказать правду своей семье, его семье, Клаусу, сообществу альпинистов или кому-нибудь на работе.

Для всех них я осталась безутешной вдовой героя, который ушел слишком молодым, покончив с собой. Они разговаривали со мной и обо мне с настоящим уважением и печалью. Сильвия, конечно, все знала, но я не могла говорить с ней об этом. Бедная Сильвия, она думала, что поступает из лучших побуждений. Она присутствовала на похоронах и потом с отчаянными рыданиями просила у меня прощения. Я сказала, что прощаю ее — что еще я могла сказать? — отвернулась и продолжила разговор с кем-то еще.

Я устала, но спать не хотелось. Я приготовила себе чай и выпила его из оловянной кружки Адама, той, которая болталась на его рюкзаке, когда мы шли темной звездной ночью в медовый месяц в Лэйк-дистрикт. Я села в халате на диван, поджав под себя ноги, и стала думать о нем. Подумала о том, как в первый раз увидела его, через дорогу, когда он не отрываясь смотрел на меня, привораживая взглядом, притягивая к себе. Я подумала о последней встрече в полицейском участке, когда он улыбнулся мне так нежно, словно отпускал меня. Должно быть, он понял, что это конец. Мы так и не попрощались. Все началось в восторге, закончилось в ужасе, а теперь превратилось в отчаянное одиночество.

Несколько дней назад мы с Клайвом вместе обедали, и он после всяческих слов о душевных муках и поддержке спросил: «Разве кто-нибудь когда-нибудь сможет с ним сравниться, Элис?»

Никто и никогда. Адам убил семерых. Он убил бы и меня, даже если бы потом рыдал над моим телом. Всякий раз, когда я вспоминаю, как он смотрел на меня с такой силой концентрированной любви, или когда перед моим внутренним взором возникает его мертвое тело, медленно поворачивающееся на желтом шнуре, я думаю также о том, что он насильник и убийца. Мой Адам.

Но после всего случившегося я по-прежнему помнила любимое лицо, то, как он сжимал меня в объятиях, заглядывал мне в глаза и произносил мое имя, так нежно… Я не хотела забывать о том, что кто-то любил меня так сильно. «Только тебя я хочу, — говорил он, — только тебя». Никто больше не будет любить меня так.

Я встала и открыла окно. Группа молодых людей проходила внизу по улице, их освещал фонарь, и они пьяно хихикали. Один посмотрел наверх и, увидев меня в окне, послал воздушный поцелуй, а я помахала ему рукой, улыбнулась и отвернулась. О, это была такая печальная история, моя любовь, мое сердце.

Примечания

1

Конфета типа ириски.

(обратно)

2

Фирменное название питательной белковой пасты, которая используется для приготовления бутербродов и сандвичей.

(обратно)

3

14 фунтов.

(обратно)

4

Фирменное название шоколадного драже с пористой начинкой производства филиала американской компании «Марс».

(обратно)

5

Остров в составе Балеарских островов в Средиземном море (Испания).

(обратно)

6

Имеется в виду персонаж «Сказания о старом мореходе» Сэмюэла Тейлора Колриджа (1772–1834), в котором герой рассказывает свадебному гостю трагическую историю своих морских странствий.

(обратно)

7

Неизвестная страна (лат.).

(обратно)

8

Один из самых больших и известных в мире кромлехов; сооружен в 1900–1600 гг. до н. э.; расположен близ города Солсбери.

(обратно)

9

Стратфорд-он-Эйвон — город в графстве Уорикшир, место рождения и смерти У. Шекспира.

(обратно)

10

Грандиозный дворец с парком на берегу реки Темзы близ Лондона; один из ценнейших памятников английской дворцовой архитектуры; первым владельцем являлся кардинал Уолзи (ок. 1475–1530).

(обратно)

11

Живописный район озер и гор на северо-западе Англии. От него получило название литературное содружество «озерная школа» (поэты У. Вордсворт, С. Колридж, Р. Саути).

(обратно)

12

«Пороховой заговор» был устроен католиками 5 ноября 1605 г. с целью убийства короля Якова I, который должен был прибыть на заседание парламента. Под здание парламента подложили бочки с порохом, но заговор был раскрыт.

(обратно)

13

Актриса. Настоящее имя Бетти Джоан Перске. Среди фильмов с ее участием: «Иметь и не иметь», «Интриганка», «Убийство в Восточном экспрессе» и др.

(обратно)

14

В современном английском языке больше принято обращение «миз», поскольку оно не педалирует положение женщины как замужней («миссис») или незамужней («мисс») дамы.

(обратно)

15

Около 48 кг.

(обратно)

16

Футси — короткое название индекса акций Лондонской фондовой биржи.

(обратно)

17

Я в ванной комнате (фр.).

(обратно)

18

Что значит наверху! (фр.).

(обратно)

19

Четыре булочки, пожалуйста (фр.).

(обратно)

20

Сколько это стоит? (фр.).

(обратно)

21

Январь — первый месяц года (фр.).

(обратно)

22

Февраль — второй месяц (фр.).

(обратно)

Оглавление

ГОЛОСА В ТЕМНОТЕ (роман)

  Часть I

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

  Часть II

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

  Часть III

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

    Глава 54

    Глава 55

    Глава 56

    Глава 57

    Глава 58

    Глава 59

    Глава 60

    Глава 61

    Глава 62

ФРИДА КЛЯЙН (цикл)

  Книга I. ЧЕРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

    1987

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

  Книга II. РОКОВОЙ ВТОРНИК

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

    Глава 52

    Глава 53

НА ГРАНИ (роман)

  Предисловие

  Часть I. Зоя

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

  Часть II. Дженнифер

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

  Часть III. Надя

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

    Глава 51

ТАЙНАЯ УЛЫБКА (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  href=#t237> Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

УБЕЙ МЕНЯ НЕЖНО (роман)

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

*** Примечания ***