КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706312 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272775
Пользователей - 124657

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

ДА СДОХНИ БЛИН УЖЕ [Барбара Серанелла] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Том ПИККИРИЛЛИ, Тони О'ДЕЛЛ, Барбара СЕРАНЕЛЛА, Джеймс СИГЕЛ, А. К. ТЕРНЕР ДА СДОХНИ БЛИН УЖЕ (антология)


ДА СДОХНИ БЛИН УЖЕ (роман)

Клей был честным Нью-йоркским полицейским, мечтавшим разгромить мафию и сделать город чуточку безопасней, даже когда казалось, что от него нет толку. Он всегда играл по правилам — пока безмозглый наркоман-убийца не убил всю его семью и оставил его умирать.

Но Клей не позволит себе сдохнуть, пока не получит последнее, что ему нужно от жизни — МЕСТЬ.

Часть I

Совпадения только поначалу считаешь за совпадения, а потом просто понимаешь, что вселенная хочет тебя оттрахать всеми возможными способами.

Клей был уже целых два дня в дороге, когда его тормознули за выключенные поворотники. Он был где-то на севере штата Нью-Йорк, в паре миль от Винноронека, городишки, где у каждого есть двор на пол-акра, аккуратный заборчик и такая огромная купальня для птиц, что туда можно посадить вертолет.

Но до Саратоги он еще не добрался. Вокруг — ничего, кроме полей, садов, лугов и деревенских копов, сидящих в засаде за билбордами.

Кондишн гудел у коленей, бренчащий вентилятор охлаждал жар от лихорадки, но сочащаяся из живота жидкость уже начинала замерзать. Клей закусил язык, думая, почему он никогда не пытался свалить из Бруклина и поискать жизнь получше. Что же его держало, как вкопанного, в Хайтсе, хотя он мог просто посадить Кэт и Эдварда в машину и рвануть сюда, и каждую субботу кататься на фургонах с сеном, ухаживать за лужайкой, подстригать изгороди, а летом ходить по ягоды.

Звучало-то мило, но только до тех пор, пока он дерьмом не изошел бы от безумной скуки.

Клей не стал дожидаться в машине, пока коп подойдет.

Он со стоном наклонился, вытащил табельный револьвер из-под сиденья и убрал в карман. Яркий красочный иней на разорванной рубашке и обнаженном животе треснул и посыпался. Он застегнул куртку, зная, что предстоит разыграть какую-нибудь комедию, чтобы коп не пробил номера машины.

У него еще оставалось немного времени, может быть даже достаточно, чтобы успеть закончить дело. Он погладил Кэти по руке, дотронулся до маленького тату на запястье в виде бутона розы, отогнал мух. «Здесь хорошие места. Принюхаешься и почувствуешь, как в долине варят сидр. Мне кажется, нам бы здесь понравилось. Господи, Кэт, да тут вдоль дорог высажены дубы, будто это поместье какого богача!»

Было очень трудно перегнуться через пассажирское сиденье, но прежде, чем что-то делать, нужны были бумажные полотенца. Клей вытер ими пот с лица, затем запихнул под куртку, к гниющему животу. От запаха его собственного дерьма, просочившегося над пряжкой ремня, едва не стошнило, но блевать уже давно было нечем. Он с трудом выбрался из машины, ни разу не вскрикнув.

На вид копу было не больше двадцати одного: тощий как жердь, но старался выпятить грудь, демонстрировал свой значок с гордостью. Наверняка полировал его до блеска каждый вечер, перед молитвой. По широким плечам было видно, что он часто делал армейский жим, тратил не меньше четырех дней в неделю на качалку. Пацан был новеньким, потому и гонялся за малейшим нарушением на дорогах. Неплохой способ доказать самому себе, что ты настоящий мужик, как помнил Клей — пока впервые не увидишь жертву огнестрельного ранения. Вот после такого уже не так волнительно выписывать штрафы лихачам без глушителей.

Стрижка ежиком, блондин, но в чертах лица есть что-то азиатское. На поясе не было рации, и Клей видел, как тот останавливается и выходит: он даже не сообщил об остановке диспетчеру. Это что блин за деревня вообще? Что за учебку проходят эти зеленые новички прежде чем отправиться в участок шерифа или в дорожный патруль? Пацан даже кобуру не отстегнул и не держал руку у оружия.

Они всего в пяти часах от Бруклина — и это уже просто другой мир.

— Пожалуйста, вернитесь в машину, сэр. Предъявите права и документы.

— Конечно, офицер, — ответил Клей. — Безопасность на улицах превыше всего.

Он не мог удержаться от сарказма, удивляясь, что старые привычки всплывают даже сейчас, когда на него с заднего сиденья смотрит Эдвард.

— Извините?

— Никогда не знаешь, когда эти воришки захотят стянуть яблочек.

— Сэр, не говорите со мной в таком тоне.

— Вы правы. Извините.

— Права и документы, пожалуйста.

— Секундочку.

Слабый порыв ветра пошелестел в верхушках деревьев, по луговой траве пробежала рябь, как будто какая-то безымянная грусть или радость перепорхнула поближе. Пацан пока не заглянул в машину Клея. Да народ здесь вообще ни черта не соображает.

Бумажник Клея был покрыт кровью и желудочным соком, а внутри все слиплось в один мерзкий комок. Если бы он мог открыть отделение кошелька и достать значок, может, этот бестолковый коп вернулся бы в машину и поехал домой стричь свою лужайку третий раз на неделе.

Но за Клеем из машины уже начали вылетать мухи, ветерок задул сильнее, так что пацан наконец прищурился и выгнул бровь.

— Что это за запах?

— Я ничего не чувствую, — Клей все пытался открыть кошелек, но тут на землю шлепнулись хлопья его дерьма. Вокруг летали мухи — он не закрыл дверь, и насекомым внутри стало жарко. Они собирались у окон, ползали по стеклу. Жужжанье становилось все громче.

— Батюшки… что?.. — пацан произнес «Батюшки» так же, как говорили мамочка и бабушка Клея — с благоговением и намеком на настоящий ужас.

— О'кей, я соврал, — сказал Клей. — Это от меня запах. У меня перитонит.

Его кулак был в черной крови, просачивающейся из кишок.

Молодой коп начал понимать, что здесь что-то не так, с таким он раньше не сталкивался. Он держал перед собой блокнот для штрафов, как будто тот помог бы разобраться, что же происходит. До сих пор думал, что все ответы можно вычитать из учебника. Дома у мамочки пацана наверняка ждал тыквенный пирог на кухонном столе, с пылу с жару из печи.

Гнев и зависть вспыхнули в Клее. Его губы шевелились, произнося имя сына, но вслух сказать он ничего не мог.

— Господи боже мой, — прошептал пацан, будто задыхаясь, пытаясь сдержать накатывающую тошноту. — Мухи. Ваша машина.

— Да, там все довольно хреново.

Пацан заметил на пассажирском сиденье Кэт, ее пепельно-серое лицо, вялое, но с затвердевшими чертами, и еще по-своему прекрасное. Клей следил, как коп поворачивается, смотрит в окно на Эдварда, пристегнутого к детскому сиденью, на его черные губы и когда-то маленькое личико, теперь раздувшееся в три раза. Раздавленный чихуахуа лежал у его коленей, чуть ли не разорванный пополам, с застывшем оскалом на морде. Глаза Эдварда были приоткрыты, казалось, будто он смотрит с горьким укором.

— Они…

— Я детектив из отдела убийств города Нью-Йорка, — сказал Клей. Никогда в жизни не говорил ничего глупей.

Молодой коп выхватил пушку и дрожащими руками навел на грудь Клея. Ну наконец-то реакция, которую Клей мог понять. Даже сразу успокоился и расслабился. Наверное, все-таки привез с собой немного Бруклина.

— Почему бы тебе просто не вернуться к работе, парень? — спросил Клей, держась за влажный и склизкий живот и удивляясь нотке безумия в своем голосе. Он думал, что до этого держался совсем неплохо, ну, относительно. — Тут один убийца совсем распоясался.

— Что? Кто?

Молодой коп пытался собраться, но начал давиться, губы дрожали, глаза чуть ли не выпрыгивали из орбит. Он прикрыл рот рукой и отвернулся в сторону, пытаясь по-прежнему целиться, но, видать, мамочка накормила его калорийным завтраком с беконом и соком, и теперь все это ревущими волнами просилось наружу.

Пока пацан блевал, Клей сделал три шага, отвесил ему пощечину, чтобы привлечь внимание, и отнял пистолет. Клей плохо двигался, он был чертовски слаб, но события последних дней придали ему решимости.

Эй, надо просто делать то, что надо делать.

— Как тебя зовут?

Коп утер свисающие с подбородка нитки блевотины и ответил:

— Офицер Ями.

— Это что вообще за имя?

— Папа из Индокитая. Тебе нужен врач. Ты откинешься в любую секунду.

— Сколько надо, проживу.

— Надо для чего?

— А имя у тебя как?

— Томас.

Клей замер. «Томми?» — повторил он. Смех закипел в нем, как едкая кислота, чувство, будто изнутри разрывают на части, но остановиться он не мог. «Томми Ями?!»

Пацану явно стало обидно, что над ним так смеются. Он жевал нижнюю губу, пытаясь казаться жестче, разобраться с ситуацией так, как только он может, но этот порыв быстро кончился. Он мог легко отжать от груди 150 килограмм, но вот от этого перехватило дыхание.

Клей ржал еще секунд десять, но затем к нему вернулось понимание ситуации, и смех оборвался, будто глотку перерезали.

Томми Ями хоть что-то делал правильно. Он еще не запаниковал и пытался говорить с Клеем.

— Ты правда из Нью-йоркской полиции?

— Ага.

— Зачем ты все это делаешь?

— По-хорошему это не объяснить, да ты и не поймешь. Чтобы понять, надо было быть там — и благодари бога, что тебя там не было.

— Спасибо, Господи, — ответил он вполне серьезно.

— Это все потом, — Клей проверил пацанский табельный 38-калибра. — Мне нужны твои патроны.

— Мистер, пожалуйста… я вам ничего не сделал… пожалуйста…

— Спокойно, только сволочи убивают человека из его собственного оружия, — Клей забрал запасную обойму копа, удивился, заметив, что она со спидлоадером.[1] Вот еще что делает новичков такими наглыми. — Я так понимаю, у тебя нет еще одного пистолета, а лучше — чтоб со стертым номером…

— Чего?

— Забудь. Дай сюда наручники.

— Они в машине.

— Вот долбак. Всегда носи на поясе.

В машине копа Клей обрезал провод радио карманным ножом и забрал наручники. Вставил дубинку Томми Ями между рулем и рулевой колонкой, включил сцепление — машина медленно завернула направо и скатилась с насыпи.

Достигнув конца склона, она соскользнула в ущелье и в пару секунд исчезла за низкими кустами. Он не мог не задать себе вопрос — сколько тел там уже было спрятано таким способом? Никогда не знаешь, где их решит захоронить команда Чаки Фариенте.

Итак, они с молодым копом простояли здесь уже минут пятнадцать, и ни одна машина мимо не проехала. Клей посмотрел в разные концы шоссе, но ничего не увидел.

— Это ваша семья? — спросил Томми Ями, все еще надеясь продлить разговор.

— Ага.

— Что с ними случилось?

— Слишком долго это все объяснять.

— Что вы делаете?

— Заканчиваю то, что начал кое-кто другой.

— Вам надо…

— Исчезни, Томми Ями, — бросил Клей, помахав двумя пистолетами. Парень все пялился. — Давай, иди. Иди домой и покушай пирога с мороженым. Передавай мамочке привет.

— Дайте я вам помогу.

— Сначала мне надо кое с кем встретиться.

У Клея закружилась голова, пока он залезал в Каприче 89-го и усаживался за рулем. Всегда ненавидел эту тесноту, но теперь ему здесь нравилось, теперь он был намного ближе к Кэт и Эдварду, чем за очень долгое время. Защищен со всем сторон.

Он проехал еще три мили, как тут увидел на дороге бесформенный труп какого-то сбитого животного. Клей понятия не имел, что это может быть, но притормозил, подтянул раздавленное пушистое тельце носком ботинка и забросил на пол у заднего сиденья.

Вот так. Он вернулся на место и вновь отправился на поиски Рокко Туччи, а печень сдвинулась еще на дюйм влево.

Часть II

Иногда можно самого себя охренительно удивить — когда видишь такое, но не теряешь над собой контроля.

Он вошел в двери и увидел Кэт на диване, на руке завязана розовая резинка, шприц на полу, но сломанная игла по-прежнему торчит из вены.

Грудь покрыта блевотиной, одна из грудей обнажена, на ней уже подсохла корка. Ноги раздвинуты, колени согнуты и ноги зажаты под диванными подушками. Разорванные трусики в другом конце комнаты, висят на ее чирлидерских трофеях на каминной полке. Клей понял, что она мертва, по легкости, гладкости, спокойствию и свободе ее тела.

Слева мелькнуло какое-то движение. Он обернулся, дернувшись за пушкой, и узнал его — жалкий мошенник из соседнего района по имени Рокко Туччи. Очевидно, его нанял Чаки Фариенте, заплатил парой граммов герыча. Твою мать, теперь никто не может позаботиться о своем бизнес самостоятельно.

В руках у Рокко был один из пистолетов 32 калибра Клея. Наверное, он тут пробыл какое-то время, разнося квартиру по кусочкам, потому и отыскал тайную панель за прикроватной тумбочкой. Если бы искал дальше, нашел бы еще два, со стертыми серийными номерами, чтобы нельзя было отследить. Рокко победно ухмыльнулся и выстрелил от бедра.

Яростно крича, Клей бросился вперед, но тут в животе взорвалась боль. Его отбросило на стену с такой силой, что он чуть не пробил дешевую штукатурку, только потом упал на ковер. Запах собственной дымящейся плоти наполнил ноздри Клея, и он чуть не чихнул. Рокко лыбился, и Клей догадывался, почему. В отделке была дыра в форме человека. Наверняка смотрится охрененно смешно оттуда, где стоял ублюдок.

Рокко выстрелил еще два раза, но его как раз отпускало, начал проявляться страх. Обе пули были шальные, ударили слева и справа от головы Клея. Хлопнула входная дверь, и шаги испуганного Рокко застучали по дорожке к припаркованной у торгового центра в конце квартала машине.

Пока Клей лежал и старался не расчихаться, он слышал, как тявкает чихуахуа соседки миссис Фусилли, Милашка. Тварь не могла заткнуться и на десять секунд, лаяла целыми днями. Неудивительно, что район полон наркоманов — пока будешь слушать эту псину, крыша поедет, если уже не.

— Милашка, — прошипел он в коврик, чувствуя шерсть на вкус. — Ну отдохни ты немного…

Клей слышал, как хлещет кровь, и не мог поверить, что еще жив с такой кровопотерей. Самое худшее, что он видел в жизни — как одному мужику перерезал глотку собственный сын из-за спора, кто лучший принимающий в лиге. Никогда не знаешь, из-за чего вскроют глотку тебе.

Тот парень лежал в луже крови, с перерезанными голосовыми связками, но он еще дергался и пытался заговорить. Клей первым прибыл на место преступления, он тогда просто присел на корточки, зажал пальцами сонную артерию и яремную вену, заткнул все дыры, как мог, и кровь хлестала фонтанами от артериального давления. Но парень никак не умирал.

Может, сейчас все так же, как тогда.

Клей посмотрел на себя и поразился, увидев, что крови почти не было. Рану почти полностью прижгло пулей. Плоть шипела, но дыра все же была и открывалась все шире. Раньше его не ранили — ни царапины за все 15 лет службы, но он часто об этом слышал. Такое постоянно слышишь. Когда тебя подстрелят, попадаешь в особый клуб, клуб людей, которых отправили за канцелярскую работу и которым нечего делать, только и травить байки.

Рубашка Клея тлела, и тонкие нити дыма доползли до лица. Судорожно вздохнув, он попытался перевернуться, чтобы затушить искры. Он уже собирался было немного прикорнуть, но тут услышал шум текущей воды.

— О Боже, — взмолился он, — Нет…

Шумела вода в ванной.

Переполненной ванной.

Надо делать то, что надо делать, вот и все. Он попытался подняться на ноги, но для этого было еще рано.

Так что он пополз к своему сыну.

Эдвард лежал лицом в воде, его светлые волосы лежали на поверхности, как золотые лепестки лилии, обрамляя затылок. Пальцы левой руки ухватились за противоположный конец ванной, как у пловца, плывущего к краю бассейна. Другая рука была под ним, неловко подвернулась под грудью. Красные и синие игрушечные кораблики выплыли из переполненной ванны и лежали на кафеле под струями мыльной воды.

Голая спина его мальчика была на ощупь сухой и теплой. Клей положил на нее руку и хотел так и оставить, но потом понял, что надо шевелиться, а не валяться.

За время службы он спас с полдюжины человек с помощью сердечно-лёгочной реанимации. Он трудился над сыном пятнадцать минут: рот в рот, делал массаж сердца, бил по груди мальчика. Ему казалось, что он плачет, но уверенности не было и проверять не хотелось.

И сейчас, и потом где-то глубоко внутри него что-то словно скулило, это не было похоже ни на один звук, что он слышал раньше. Словно какая-то неизвестная ему смерть забралась в кишки, ползала там, мяукала, голодная, просилась наружу, но Клей держался изо всех сил. Он пока не собирался умирать, и все трудился над сыном, пока больше не мог уже смотреть в замерзшие безумные глаза Эдварда.

Клей прижался подбородком к лицу сына, дикая боль в животе разрасталась, пламя прорывалось через тело прямо к мозгу. В груди что-то пульсировало, и вдруг вырвался вздох. Клей откинулся назад и хотел взвыть, как умирающий пес, но вместо этого вышел только горловой рык.

Сняв полотенце с вешалки, Клей осторожно обтер мальчика. Сейчас он двигался немного лучше — от жестких вспышек боли он тяжело дышал и сжимал зубы, но хотя бы можно было стоять. Направился назад в гостиную, спотыкаясь, опираясь плечом на стены, подмечая всюду улики и точно понимая, что же произошло.

Это странный способ жить. Всегда правильно собирая отдельные кусочки в правильном порядке в единое целое. Дьявольски важный талант, когда он нужен, и настоящее уродство в остальное время.

Он и сейчас понимал, что произошло, легко, это всегда самая простая часть — пройти через место преступления, складывая факты друг с другом. Угол кровавых брызг, направление удара ножом.

Отец его был таким же — мог подойти, заглянуть в глаза, и вот он уже знает все, что ты делал, все, что хотел утаить. Тридцать лет на службе, пока не уволился в Форт Лодердейл, где стал растить цветы и ухаживать за фруктовыми деревьями. А через шесть месяцев умер с головой, забитой опухолью.

Клей едва не падал. Его мозг сейчас забит гнилью. Качаясь, он присел отдохнуть на край дивана, и почувствовал, как тьма застилает глаза. Его почти переваренный завтрак просачивался через разорванные кишки и между пальцев.

Потребность посидеть рядом с Кэти теперь казалось переоцененной. Еще одна жалкая попытка поиграть в семью, ускользнуть от реальности и притвориться, что здесь, в аду, все просто отлично. Он освободил ее ногу из-под подушек, сел, положил ее ноги себе на склизкие колени.

— Только передохну минутку, — сказал он. — Но клянусь — это еще не конец. Поверь, все кончится не так, милая.

Давно он ее так не звал. Все стало портиться в последние месяцы, и он до сих пор не понимал, почему. Наверное, сам виноват — шансы на это чертовски велики. Он впал в клише, которых хоть и старался избегать по жизни, в большинстве случаев это не удавалось. В 37 из-за гребаных кустов внезапно выпрыгнул кризис среднего возраста и начал пожирать его заживо. Он провалился в предсказуемое и рутинное разочарование жизнью, которой теперь позади было больше, чем впереди. Где же вы, мудрость и благодать, когда так нужны, чтобы вернуть все как было? Он не знал.

Кэт в последние недели все чаще жила сама по себе, стала раздражительной, капризной, быстро проваливалась в депрессию и сильно тосковала по хорошей жизни, ускользающей от них. Он никак не мог побороть ощущения, что просто плохо старается.

Может, если бы он сдвинулся хоть на дюйм, они бы наконец достигли того, чего им так не хватало. Легкий мазок на огромной картине их мечты.

Пару месяцев назад она проходила через то же — после паники из-за рака шейки матки. Он уже видел, как подобные вещи превращали людей в фанатиков здоровой еды и сдвинутых на йоге чудиков. А кто-то обретал спасение в совсем ином. Кэти пару месяцев баловалась с герычем, но поняла, что это лишь самообман, как и он когда-то понял, завязывая с запоями. Она все пыталась отыскать другие способы облегчить бремя школьных надежд и мечтаний, которые постоянно напоминали о себе все эти годы.

Выпивка и наркотики не очень помогали, так что скоро они бросили — вот так легко и просто. Потом появился ребенок, и у мира вновь стали проявляться четкие перспективы и ясные углы. Текстура, направление и простота — то, что нужно.

С нежностью, которой он в себе даже не подозревал, Клей дотронулся до лица Кэти, вернул на место ее подборок, по легкости почувствовав, что челюсть сломана. Сначала Рокко ее вырубил, потом сорвал резинку с волос и обвязал руку, пока она слабо сопротивлялась.

Значит, Чаки Фариенте знал больше, чем думал Клей. Этот конченый урод пустил слушок по улицам, пока не возник какой-то дилер и не выдал ему все подробности о темных закоулках жизни Кэти и Клея. Ладно, все честно. Клей потратил последний несколько лет, копаясь в мусорке у Чаки и слушая самые, твою мать, скучные записи прослушки, какие только были в истории охоты на мафию.

Чаки послал Рокко сделать дело, думая, что это забавно — обставить все так, будто неудачно прошла продажа наркотиков. Жена копа с иглой в руке. Хочет замутить воду, чтобы всплыло темное прошлое, встала под сомнение честность Клея. Да он бы выглядел как грязный коп, который влез в Бог знает что. А его собственный департамент начал бы большое расследование, чтобы проверить и других офицеров. Никому же сейчас не нужна плохая пресса. Фариенте показал бы, как легко можно устроить натуральный хаос в полиции Нью-Йорка.

Хороший ход, Чаки.

Очень хороший.

Клей убрал с коленей ноги Кэти и увидел, что они теперь вымазаны в его крови. Поднявшись со стоном, вернулся в ванную, вынес Эдварда в спальню и одел его в новый костюм, который купила мама Кэти. Синие шорты, маленькие черные подтяжки, белая рубашка с воротником. Кэти это все почему-то не нравилось, а вот Клею даже очень. Так его сын выглядел старше — как будто у него еще осталось время пожить.

Он отнес Эдварда в машину. Провозившись несколько минут, наконец разобрался с детским сиденьем и пристегнул сына ремнем. Милашка все еще сходил с ума, лая с таким высоким писклявым подвыванием, что Клею это уже даже начинало нравиться. Мелкая псина яростно бросалась на проволочную сетку, стоявшую вдоль дороги.

Вернувшись в дом, он одел Кэти поудобней: белый свитер и джинсы, легкий синий жакет, так что она чем-то была похожа на себя в школьной группе чирлидерш, когда он наблюдал за ней с трибун. Она оказалась легче, чем выглядела. Ему даже на секунду показалось, что она ему помогала — ведь понимала, что теперь они снова вместе.

Он прошептал: «Наконец-то ты получила отдых, который так ждала, милая. Мы сейчас отправимся в небольшое путешествие. Семья на каникулах». Он еще не совсем сошел с ума, чтобы не понимать, как бредово это звучало. Но это ничего, он не возражал.

Все ради семьи.

Он схватил пачку бумажных полотенец и прижал к животу, сдерживая вопль. Если бы закричал — остановиться бы больше не смог. Взял в машину банку специй, потом оглядел дом в поисках, что бы еще могло ему понадобиться. Перебросил Кэти через плечо и отнес ее к Каприче, чувствуя, как ее руки сзади болтаются и касаются его зада, прямо как когда она дразнила его на танцполе. Пришлось дважды опускаться на колено, но усадил ее на пассажирском сиденье.

Новая волна боли хлестнула у сердца, но это всего лишь уколола скорбь. Клей заставил ее заткнуться, проверил зеркальце заднего вида и увидел, что глаза Эдварда все еще полуоткрыты. Он хотел сказать сыну, что скучает не так сильно, как тому кажется, что и не такие передряги переживать приходилось.

Сдавая назад, Клей почувствовал толчок у заднего левого и тут же понял, что Милашка прокопался под загородкой. Что за черт? Он вылез и посмотрел на перееханную собачку. Внезапная и тяжелая тишина, опустившаяся на район, обеспокоила миссис Фусилли, и она появилась в дверях. Увидела лежавшего Милашку и кровавый след шин на раздавленной спине, она начала визжать.

Клей поднял чихуахуа и забросил его на заднее сиденье, рядом с Эдвардом. Глаза мальчика вроде немножко осветились, так что, наверное, он все сделал правильно.

Если обложиться смертью со всех сторон, то, может, на какое-то время это защитит его от собственной гибели.

В миссис Фусилли как будто динамик работал. Сиськи до пояса и легкие соответствуют. Он оглянулся через плечо и бросил: «Простите, леди, но этот мелкий ублюдок изводил меня уже два долбаных года. Лучше купите милую гуппи».

От ее исказившейся физиономии он даже улыбнулся. Затем посигналил, почувствовал внутри легкий трепет, а потом вбил педаль в пол и рванул навстречу гибели.

Часть III

Федералы копали под Чаки Фариенте и семью Мерулло с самого начала времен, но те обламывали любое обвинение. Клей точно знал, что Чаки лично убил минимум четыре человека: двух из дробовика и двух бритвой. В отличие от большинства капо Чаки любил время от времени запачкаться, выбраться с другими солдатами и поразвеяться. Клей даже удивлялся, с чего Чаки нанял такой кусок говна, как Рокко Туччи, вместо того чтобы прийти самому.

Но он приучился не полагаться на логику, когда имел дело с умниками. Они могли выкинуть что угодно: ублюдки мочили собственных братьев, детей, один капо даже убил хомяка своей шестилетней дочки молотком, потому что колесо в клетке слишком громко дребезжало. Никогда не знаешь, что творится в башке таких людей.

И они были скользкими сволочами. Клей почти взял Чаки с год назад, связав пару дилеров в Южном Бронксе с семьей Мерулло. Но 11 кило героина вдруг сделали Бруклинский твист и исчезли к концу дня. Клей догадывался, что это случится, но думал, что у него будет больше времени. Факт, что пропажа случилась так быстро, доказывал, что у Чаки люди не только в департаменте, но даже в команде Клея.

Ну и как с такими бороться?

Это надо просто пережить и вынести урок. Следишь за братьями-офицерами, запоминаешь, кто покупает новую тачку каждые восемь месяцев, у кого две шлюхи в десятиэтажном доме на западной стороне. И принимаешь решение, кто будет прикрывать тебе задницу, когда приволочешь ее к порогу семьи Мерулло.

Никто.

Он свернул к Саратоге слишком быстро. Задел «лежачего полицейского», и Каприче скакнула, как бешенная, будто переехала меридиан. Клей резко крутанул руль и вернул переднее колесо на дорогу. Челюсть клацнула так, что зубы задрожали, рот наполнился металлическим привкусом; вспомнилось, как он носил брэкеты.

Кондиционер все еще работал на полную. Тонкая пленка инея на окнах добавила миру немного голубой глазури, но холод не мог заглушить зловоние. Он остановился у магазина, чтоб взять еще специй и ароматизаторов и разложить их по машине.

Отец Клея водил его в такие магазины, когда ему было лет 18 или 19, попить пива после ипподрома, и говорил о полиции.

Папа пытался рассказать неприглядную правду обо всем, что он повидал за годы службы, уложить все в короткий, важный рассказ, который вспомнится, когда придет время. Клей часто думал, что они были слишком пьяны и расстроены из-за скачек, чтобы действительно серьезно говорить в эту тему. А жаль.

У Мерулло в паре миль отсюда был мотель, где они иногда проводили свои дела. Устраивали большие карточные игры, прятали парней в розыске, сводили с молоденькими шлюхами старых авторитетов, которые откидывались после восьми лет в Синг-Синге. Некоторые из этих древних сволочей легко возвращались в дело после недельки в Саратоге.

Назывался мотель «Десятка», и на неоновой вывеске перед ним всегда горело «Мест нет». На парковке только пара машин, у другого конца здания. Федералы сняли прослушку с номеров, когда потратили миллион баксов налогоплательщиков на жучки в шестнадцати комнатах. А все, что они получили — хихикающие девчонки, и как один раз Дон Карло Гастикали бесился, когда кто-то лоханулся и привел ему шлюху-транса по имени Хуан Муньез. Клей слышал, что у Хуана были сиськи четвертого размера и шланг в 20 сантиметров, который и вызвал у дона припадок ярости.

За стойкой сидели два солдата, вид которых явно не шел на пользу имиджу мотеля. Они смотрели порнуху на 17-дюймовом экране и слушали комментарии с ДВД. Режиссер бубнил о ракурсах съемки и как он получал от актрис натуральную игру.

Твою-то мать, интеллектуальные сволочи скучают.

Клей вошел, стараясь держаться прямо и нормально, словно его внутренности не вываливались из-под ремня.

Бандиты были похожи, как братья прямиком из Неаполя. Жесткие, круглые, но маленькие лица выдавливаются из темной плоти на тяжелых черепах, короткие черные волосы, зачесанные едва ли не в помпадур. Легкая небритость. Однажды Клею надо было дать показания в суде, показать на некоторых мафиози. Он поднял руку и застыл на секунду: с пятидесяти мест на него пялились абсолютно одинаковые итальянские лица.

Один из парней поставил ДВД на паузу — не хотел пропустить ни одного совета, как лучше поставить освещение для потных задниц — и подошел к стойке, сложив руки на жирном брюхе.

— У нас мест нет.

— Эй, Джо-Джо, — сказал Клей.

— Джо-Джо? Меня зовут Мэл.

— Мэл, я так и сказал. Видел сегодня Чаки?

— Ты кто?

— Я ищу Чаки Фариенте.

— Его тут нет.

— Уверен?

— Сто пудов.

— Ну а где он?

— У тебя какие-то проблемы, мужик?

— Где Чаки?

— Я уже сказал.

— Ты еще ничего не сказал.

— Ты нарываешься?

— Мне нужен Чаки.

— Так, вали-ка отсюда, или…

— Как же ты меня блин бесишь, Мэл, — Клей поднял 38-й и два раза выстрелил в лицо. Затылок Мэла отлетел в стену, брови прилипли там примерно на высоте груди, а тело рухнуло на телевизор.

Клей повернулся ко второму.

— Эй, а у тебя как дела?

— Слушай… Я Фрэнк Мерулло!

— Видел сегодня Чаки? — он поманил ублюдка к себе, шагнул и прижал ствол к его верхней губе. — Отвечай правильно. Я вообще по натуре спокойный, но признаюсь, Фрэнк, последние дни малец вывели меня из себя.

— Он в городе!

— В каком?

— В городе, мужик. Нью-Йорк. Манхэттэн.

— Да ты шутишь.

— Нет, правда. Он тут был, веселился с шлюхами, но утром уже уехал. Клянусь!

— Верю. А где в городе?

— В своем клубе.

Здесь Клей притормозил. Он думал, что знал практически все о бизнесе Мерулло.

— У Чаки есть клуб?

— Новый, открыл на западной стороне, то ли 73, то 72 улица, как-то так, не помню точно, я там ни разу не был. Ресторан, клуб, какая разница. Называется… эээ… Икспириенс, но знаешь, на итальянском.

— Найду. А где Рокко?

— Кто?

— Рокко Туччи. Наркодилер, работал иногда на Чаки.

Фрэнк напрягся и почти что ухмыльнулся.

— Не знаю такого, — гад начал привыкать к страху, теперь пытался понтоваться.

— То есть ты мне врешь и прикрываешь жалкую сволочь только чтобы показать, какой ты отчаянный ублюдок?

— Да ты знаешь, кто я? Я Фрэнки Мерулло! Я второй кузен Большого Фрэнки!

— И оба вы говнюки. В каком номере Рокко?

Клей надавил ствол посильней, размазывая губу Фрэнки по зубам. Он знал, что парень что-то хочет выкинуть, но надеялся успеть выбить ответ.

— Давай, Фрэнки, помоги мне. У меня были тяжелые дни.

— В конце! Номер 16!

— Ключ. И давай медленно.

Фрэк осторожно потянулся к карману куртки и вытащил пластиковую карточку.

— Хозяйская, подходит ко всем номерам.

— Вот теперь ты мне помог.

Фрэнки опять напрягся, зная, что грядет дальше. Он развел руки и смело бросился вперед, будто игрок в американском футболе, то ли перепуганный, то ли настолько тупой, что даже забыл про пушку перед рожей. Клей выстрелил раз, Фрэнки перекувырнулся, приземлился опять на ноги и замертво шлепнулся на труп Мэла.

Клей не боялся наделать шума. Рокко был в конце «Десятки» и скорее всего еще кайфовал на деньги Чаки.

Коридоры были чище, чем он думал. Может, Мэл чувствовал ответственность за место и пригласил уборщиц, чтобы навести порядок после вечеринки. Воздух был напитан сладким ароматом цветов.

Волна облегчения, что он наконец нашел Рокко, бросила Клея на колени, и не сразу получилось вставить ключ в замок.

Два с половиной дня в дороге — он уже начал терять надежду. Рокко не было ни в квартире в Флэтбуше, ни в казино в Атлантик Сити, ни в доме Мерулло в восточном Коннектикуте.

Не было, потому что он спал тут в футболке и обвисших шортах, рука затянута резиновой петлей. Игла добросовестно вычищена и лежит на прикроватной тумбочке рядом с пистолетом, украденным у Клея.

Голая молоденькая шлюшка сидела на полу, скрестив ноги, и курила косяк. На груди был вытатуирован гигантский ворон, и когда она дернулась из-за неожиданного появления Клея, сиськи затряслись, а ворон будто захлопал крыльями. Классно выглядит, наверняка неплохо зарабатывала на сцене таким трюком.

Клей навел пистолет на сердце Рокко, борясь с позывом к тошноте. Если сблюет — тут же сдохнет.

От одного взгляда на лицо Туччи голову Клея заволокло гневом и ядом.

Никто бы не смог вести себя спокойно, но видит бог, он старался.

Девчонка спросила:

— Мужик, можешь трахнуть меня в зад, ладно? Только не стреляй.

— Я запомню.

— О'кей. Хочешь глянуть, как я танцую?

Выглядела, как соседский подросток: подкрашенные глаза, светлые волосы заплетены в хвост, надутые губки и подбородок с ямочкой. Она ему напомнила Кэти в школьные годы, когда красота и молодость были важнее всего. Клей не мог решить, староват он для нее или нет. Скорее всего, да.

— Не сейчас, — ответил он. — Сейчас голова другим занята. Как зовут?

— Лула. Ты паршиво выглядишь, мужик. Протекаешь. А кожа…

— Цыц.

Рокко был в штопоре уже пару дней, и даже не собирался заканчивать. Он открывал глубоко запавшие затуманенные глаза целых десять секунд. И только сейчас начал понимать, что ворвался Клей. Лениво перевернулся на кровати и медленно потянулся к пистолету.

Клей подошел и забрал пистолет. Проверил ящики в тумбочке и нашел пару граммов герыча и 450 баксов пятидесятками. То, что осталось от карманных денег Чаки.

Внутри него что-то двигалось как будто само по себе, может, поджелудочная железа, а может, зверек, забравшийся погреться.

Ну и ничего, сюда-то мы добрались.

Взгляд Рокко наконец сфокусировался на нем. Клей с трудом переводил дух, дышал ртом, но наконец сумел подавить стон и спросить: «Эй, как отдыхается?»

Ответ последовал не сразу. Долгая пауза… раз… два… три… глаза Рокко прищурились, потом опять расширились, наконец он открыл рот.

— Блин, мужик… ты же… труп!

— Точно. Как и ты.

Пот Клея — больше не пот, он чувствовал у краев рта какую-то ядовитую заразу. Махнул пистолетом.

— Пошли, Рокко.

— Чего?

— Пошли.

— Чего?

— Давай.

— Куда мы пойдем? — он смертельно побледнел, пустые глаза начали слезиться. — И что это блин за запах?

— Новый лосьон после бритья.

Лула тоже тяжело дышала, ворон как будто пытался улететь. Она нервно улыбнулась Клею, в глазах горели страх и похоть, розовые сиськи напряглись, ее лобковые волосы были выбриты в виде полоски такой тонкой, что почти незаметной. Несмотря ни на что, он внезапно понял, что тоже начинает возбуждаться, и от этой мучительной боли хотелось кричать.

Мужик — всегда мужик, какую бы хрень с ним ни сделали.

— Лула.

— Да.

— Как тебя по правде зовут?

— Так и зовут.

— Серьезно? Сделай мне услугу.

Ее губы тронула пошлая ухмылка. Она чувствовала, что ему нужно, и подошла с таким видом, будто собиралась стянуть с него штаны.

— О'кей.

Клей отдал ей все деньги, четыре пачки героина, ложку, зажигалку и шприц.

— Приготовь ему шикарную дозу.

— Я думала, ты коп.

Она все взяла, приготовила герыч и наполнила шприц. Рокко опять уснул, по его шее стекала густая зеленая слюна. Лула была уже готова вколоть дозу, но Клей промолвил:

— Еще больше.

— Больше его убьет.

— А ты думаешь, я хочу отвезти его к себе домой и познакомить с бабушкой?

— Нет.

— Ты его любишь?

— Конечно нет.

— Тогда давай.

Она поморщилась и надулась.

— Я думала, что тоже прокачусь! А так на него все уйдет.

— Тебе вряд ли хочется прокатиться туда, куда отправится он.

Осознав положение, она дернулась, будто ей дали пощечину, но даже это ее не напугало.

— Я тебе верю, — сказала Лула. — Но…

Рокко мягко захрапел. Клей даже позавидовал человеку, который умудрился уснуть под прицелом. Жажда убийства вибрировала в каждом атоме комнаты.

— В моей вере в человечество появляются трещины, девочка. Давай ты просто будешь делать то, что я скажу?

— Конечно, — она добавила еще пять кубиков в шприц.

— Давай десять.

— Он тебе совсем не нравится, да?

— Ни на йоту.

— У него тут немного вен осталось.

— Сейчас и одной хватит.

Найдя то же налитое кровью место, куда кололся Рокко, она ввела шприц. Рокко закатил глаза, лицо исказила мерзкая улыбка, огромная, как щель в заднице. Он сел прямо и сказал: «Ооооо-боооо…»

Поглаживая грудь, лаская крылья ворона, Лула плавно двинулась к Клею, соблазнительно поводя бедрами.

— Теперь ты меня поимеешь?

— Не обижайся, — ответил он, — но нет.

— А мне кажется, ты не сдержишься. Отсосать?

— Нет.

— Тогда я пойду?

— Конечно, но никому ничего не рассказывай.

— А кто мне поверит?

— Тоже верно.

В оконных рамах зазвенело стекло, на улице завыл ветер. Клей дернул Рокко за руку, тот подался легко, как воздушный змей. Он будто потерял весь вес.

Они повел его по коридорам к главному офису.

— Подожди-ка здесь, будь хорошим мальчиком. Сначала надо кое-что найти.

Клей зашел за стойку и немного там поискал. Брови Мэла по-прежнему висели на стене, но сползли сантиметров на десять — и выгнулись еще, будто удивлялись, где же остальное тело. Клей нашел дверь в кладовку со средствами для уборки, пошарил по полкам, проверяя этикетки. Вот оно. Освежитель «Яблоко с корицей, натуральный запах». Он прихватил пять баллончиков.

Рокко стоял на том же месте, с закатившимися глазами и такой широкой улыбкой, что челюсть сместилась.

— Пошли.

Рокко блаженно тронулся за ним на парковку, плетясь позади, как дым за паровозом.

Клей открыл заднюю дверь: «Давай, залазь».

Рокко начало тошнить, и Клей, взяв его за плечо, развернул к обочине. Свободной рукой он похлопывал и тер спину Рокко, а второй прижимал к уху пушку. Наконец Рокко уселся рядом с детским сиденьем Эдварда, на чихуахуа, и что-то недовольно промычал. Клей сказал: «Привстань на секундочку». Рокко приподнялся с сиденья, Клей дотянулся и выдернул из-под задницы Рокко Милашку, бросил мертвую собачонку ему на колени. «Так лучше?»

Рокко удовлетворенно вздохнул.

Клей опрыскал машину освежителем воздуха и залез, взялся за руку Кэти. «Ты еще со мной, милая?» — спросил он. — «Знаю, это все жутко, но продлится недолго».

Рокко издал горловой звук и произнес: «Оооообоооо…»

Часть IV

Вернувшись на шоссе, он снова перевалил через того самого «лежачего полицейского», и в этот раз не смог удержать вопль. Милашка и сбитый зверек скакали по машине, в воздухе парили клоки меха. Вялые мухи дико зажужжали и полезли в уши Рокко.

Глотая кровь, Клей счистил иней с переднего стекла и стал ждать, когда Кэти с ним заговорит. Он знал, что уже достаточно болен, чтобы видеть галлюцинации, и с нетерпением их ждал. Все что угодно, что может помочь. Он вдруг понял, что посмотрит на нее, а она улыбнется и подскажет, что делать дальше.

Эдвард пробормочет «Пааап? Пааап?», как он делал, когда Клей читал ему сказки на ночь и накрывал одеялом до подбородка. Он дотронется маленькой ручкой до шеи Клея и придаст ему сил — столько, сколько надо, чтобы все это закончить.

Разве может быть иначе? Кэт засмеется, будет чертить пальцем по его колену, и тогда у него хватит наглости, чтобы зайти достаточно далеко.

Вот какое воспаленное безумие должно твориться вокруг. Чего хорошего в том, чтобы нахрен свихнуться, если не будет твориться настоящего бреда?

— Кэти, — сказал он. — Ради бога… — он не мог дотянуться до ее подбородка. — Кэт, слышишь?

— Оооообоооо…

Даже призрак чихуахуа не прыгает вокруг, заливаясь лаем. Ничего. Он не получал от своей смерти никакого удовольствия.

Он дотронулся до волос Кэти, легко погладил, пытаясь понять, чем она стала после столкновения на всей скорости с полной свободой.

Она стала еще бледнее, сидела тихо, и смотрела, кажется, с немым укором и неколебимой жесткостью. Неужели она все еще ненавидит его за все ошибки?

— Боже, милая, неужели у нас все было настолько плохо?

— Ооообоооо…

Он никогда этого не понимал. Она всегда его немного сторонилась. Вот здесь был он и и не мог поделиться всем, что было на душе, а она была там с какими-то своими секретами. Так жизнь была рискованной, но и более интересной. Никогда не знаешь до конца, чего от нее ожидать, и ей тоже нравилось балансировать на краю.

Пару раз он приходил домой и заставал ее в форме чирлидерши. Однажды ей было весело, она была возбуждена, и они занялись этим прямо на полу, грубо и зло, неплохой был матч. В другой раз она сидела на диване рядом с помпонами, оба их школьных фотоальбома были разорваны в клочки, парившие по комнате. Она так рыдала, что ему пришлось принести из кухни бумажный пакет, чтобы спасти от гипервентиляции.

— Рокко, урод, ты еще держишься?

— …

— Жив еще?

— …ааах…

Наклонившись, Клей сплюнул еще крови на коврик. Потом на минуту закашлялся, в глазах плыли золотые и оранжевые потоки. Он сжал баранку крепче, пока кулаки не хрустнули, и огромный комок в груди рассосался.

— Ладно, я спросить хотел…

— Агаааа?

— Ты поимел мою жену до или после, как она умерла?

— Ах…

Внезапно это стало очень важным.

— Давай, поделись со мной, я же стараюсь наладить контакт.

— …нра…

— Еще раз?

— …

— Эй, ну мне-то можно сказать.

— Мне понравилось…

— Чего?

Даже с немногочисленными извилинами, в которых кипела наркота, Рокко смог вернуться в наш мир на пару секунд.

— Мне реал понравился…

— Чего понравилось?

— …ее зад.

— Да?

— Я повеселился… трахал ее и…

— И?

— Пристрелил тебя… убил тебя, мужик.

— Зато честно.

Клей подождал еще пять минут, пока не нашел подходящую обочину. Притормозив, взял еще две упаковки героина, разорвал их, открыл рот Рокко, ухватился за его раздувшийся язык, потянул и всыпал дурь ему в глотку.

— На здоровье.

Рокко тут же начало трясти, он давился, потом обмочился, бился о пассажирское сиденье с такой силой, что Кэти тряслась, а подбородок болтался, как иногда во время секса.

Воздух разорвал протяжный вой. Мимо пронеслись две полицейских машины, но ни один коп на него и не взглянул. Иногда лень идет на пользу.

Клей вернулся в машину. Опрыскалосвежителем с яблоком и корицей по Каприче, и мухи жужжали и болтались в ароматном тумане.

Часть V

Через шесть часов они добрались до Моста Триборо, Манхэттан. В его глазах отражались огни города. Клей пару раз отрубался за рулем, на несколько секунд. Теперь уже семь вечера, как раз то время, когда Чаки любил закусить. У Клея было часов двадцать видео, где Чаки лопает кальмаров, фаршированные листья артишока, прошутто и тонко нарезанную колбасу капакола. Он мычит от удовольствия, когда жрет.

Клей выехал на 73-ю улицу и сделал пару кругов по району, пока наконец не отыскал Икспириенс — L'Esperienza Bella — сразу у Центрального Западного парка. Он припарковался перед ним, двигатель не заглушил.

Боль становилась настолько всеобъемлющей, что он как-то вышел за ее пределы, отделился от боли, заключил перемирие с внутренней мясорубкой. Клей медленно сдувался, тяжелый кулак сжимал его сильней, сердце билось о грудную клетку, легкие изо всех сил старались поддержать в нем почти жизнь, отравленное тело отмирало.

Времени осталось мало, нечего его тратить на всякие тонкости. У него был 38-й калибр, 32-й и табельный револьвер, который отнял у Томми Ями. И двое наручников. Клею не очень нравилась пушка Томми Ями, так что ее он убрал в бардачок, остальные два держал наготове в карманах куртки.

Клей вошел в ресторан и тут же увидел Чаки Фариенте за ВИП-столиком с Большим Фрэнки Мерулло, Рома Бартоне и Фабрицио Аллеганте — основными игроками в команде Мерулло. И блин естественно, они жрали вилками кальмаров с красным перцем.

Он же хорошо знает своих мальчиков, да?

Высокомерный Чаки Фариенте с лицом хорька, на котором вечно сияла ухмылка, приказывал Бартоне запугать строительные профсоюзы на восточной сторон. Клей подивился, почему же никто еще не убрал Чаки только за то, как он выглядит. Всегда самодовольно лыбится, словно в любой момент готов облить кому-нибудь рубашку вином.

Все эти крепкие, круглые, маленькие темные рожи поднялись одновременно, четыре черных помпадура, зализанных маслами и муссами, даже у Большого Фрэнка, который разменял седьмой десяток.

Прочищая горло от крови, Клей вытащил обе пушки и навел на банду, накрывая сразу всех.

— Мне нужен только Чаки. Он идет со мной, а вы, жирные ублюдки, можете доедать ужин. Все ясно?

Большой Фрэнки повернулся к Чаки и спросил:

— Ты мне вроде говорил, что коп мертв.

— А ты на него глянь — так и есть.

— Не совсем.

— Да через пару минут откинется.

— Кажется, ждать он не будет.

Клей присел на стол. Фабрицио стал осторожно сдвигать левую руку под пиджак, где он держал в кобуре нож. Надо признать, у этих сицилийцев есть стиль. Клей приставил ствол 32-го к уху умника и сказал: «Может, просто останемся уважающими друг друга противниками, а, Фаби?»

Теперь была очередь Рома выступать. «Мы разве мало платили вашему участку? Что, разве не приходил на неделе человек с большой сумкой?»

Рука Фаби сдвинулась еще на сантиметр к подмышке. Клей вздохнул, жалея, что нет другого способа все уладить, однако сильно переживать не стал. Спустил курок, и маленький кусочек головы Фаби буквально перелетел через полресторана. Шлепнулся с влажным хлюпом на колени какой-то дамы, ее серое вечернее платье от Прада вдруг забрызгалось кровью и осколками костей. Поднялся визг, люди забегали по ресторану, вопя что-то на итальянском, а работники с кухни кричали на испанском.

Босс Мерулло начал: «Ах твою-то ма…»

Клей поджал губы, встретился взглядами с Большим Фрэнки, прицелился и дважды выстрелил в грудь ему и Рома Бартоне.

— Пошли, Чаки. Немножко покатаемся. Любишь собак?

Блин, ну и выдержка у парня. Чаки продолжил потягивать вино, не желая двигаться ни на секунду быстрее, чем сам того хотел. Стоит уважать человека с таким спокойствием и уравновешенностью, при этом не заправленного по макушку героином.

— Теперь ты главный, но это пока.

— Значит, согласен?

— Чего ты хочешь? — спросил Чаки. — Ведь спустить курок — это легко.

— Но как мне тогда жить дальше?

— Дальше? Еще минут пять, в смысле?

Спазм скрутил внутренности Клея и он едва тут же не отошел. Новый поток крови залил горло, она начала сочиться из уголков рта.

— Плюс-минус.

— Ты хоть представляешь, как выглядишь?

— Идем.

Чаки и бровью не повел. Медленно допил вино, вытер губы салфеткой, застегнул пальто и последовал за Клеем. Будто они собирались на матч Никс (баскетбольная команда) в Мэдисон Сквер Гарден.

Чаки заглянул в Каприче.

— Нарик мертв?

— Посмотри на меня и спроси еще раз.

— Он должен был тебя только предупредить. Остальное… Я тут не при чем.

Клей ухмыльнулся, чувствуя на своих губах гниль. Открыл заднюю дверь.

— Влезай.

— Да ты свихнулся!

— Если бы. А теперь внутрь.

— Да что за бред, чокнутый сукин сын!

— Там места хватит. Все ждут.

— Да блин сдохни уже! — вскрикнул Чаки, его голос надломился. — Ты труп!

— Еще нет.

— Да из тебя дерьмо хлещет, будто тебе дюжину клизм поставили!

— Какие метафоры, Чаки.

— Отвали, мертвяк!

— Я так и обидеться могу, — Клей навел оба ствола на глаза Чаки. — Лезь.

Чаки Фариенте, цена примерно шесть миллионов или где-то так, в шелковом костюме за четырнадцать тысяч долларов и золотых украшениях еще на восемь косарей, с рубиновым кольцом, часами Ролекс и бриллиантовой перьевой ручкой посерел и сблевал.

— Гребаная вонь!

— Привыкнешь. Двигай.

Наконец Чаки начал заползать. Клей опустил ствол 32-го и отвесил ему подзатыльник рукояткой. Так намного быстрее. Чаки плюхнулся на заднее сиденье, ноющий, но в сознании, и тут же мухи поднялись ленивой черной тучей. С переднего стекла осыпался снежинками иней. Клей взял освежитель воздуха и обрызгал влажное пальто Чаки, покрытое непереваренными кальмарами и кусочками салями. Здесь вони и так хватает.

Затем своими наручниками пристегнул правое запястье Чаки к левой руке Рокко, а наручниками Томми Ями пристегнул левую руку Чаки к ремню на детском сиденье Эдварда. Теперь урод никуда не сбежит.

— Выпусти меня! — застонал он, им овладела прекрасная, чудная паника. — Это же склеп!

Клей завел машину и исчез с глаз изумленных людей на улице.

— Это плоды твоего труда.

— Да это мясобойня! Я уже сказал, я тут ни при чем. Этот безмозглый дебил должен был тебя только напугать.

— Как?

Губы дрожали, но Чаки промолчал.

— Я живу в твоем мусоре уже четыре года, записывая каждое твое движение, Чаки, но так и не смог добыть ничего ценного. Так с чего вдруг так сильно понадобилось сотворить такое?

— Это не вдруг. Ты мне действовал на нервы. Судебные издержки, выплаты, все эти взятки — да знаешь, сколько ты мне стоил?

— Да?

— Да, гнилой ты ублюдок.

Пустяк, но Клей почувствовал себя лучше, как будто это все и не было пустой тратой времени. Он выжимал из себя все, что мог, но даже он не смог победить, зато хотя бы выбесил этих гадов. Наконец-то есть за что держаться, как раз тогда, когда это больше всего нужно.

Он вырулил к Центральному Западному парку, и мимо пронеслись кареты скорой помощи.

— Куда ты меня везешь?

— Недалеко.

— Почему ты просто не мог взорвать мой дом, как нормальные люди?

— Спроси моего сына.

Они проехали верхнюю часть города и повернули с 86 улицы к дороге в парк. Дорога была забита — как всегда — но Клей дождался просвета между такси и вдавил педаль, резко вращая руль направо, въехал на тротуар и по газонам в парк.

— Останови машину!

Они ехали через лужайки, где отец Клея играл с ним в мяч по субботам утром, когда ничего не было важно, кроме мечты стать копом, как папа. Он исполнил свою мечту.

Каприче кидало, как бешеную, Клей начал посмеиваться. В конце концов, Чаки начал скулить, потом умолять, потом мучительно рыдать, сотрясаясь всем телом. Клей улыбнулся и закрыл глаза, убрал руки с руля и стал просто наслаждаться жизнью.

Они задели дерево на вершине холма, и Каприче взлетел. Клей ничего не видел, вжался в сиденье, наслаждаясь чувством невесомости. Успел досчитать до трех и понял, что будет очень плохо, когда они приземлятся. Тяжелый удар отразился в бурей боли у него в животе, органы рвались и тряслись. Стекло разбилось, и голову заполнил визг мнущегося металла. Острейшее копье агонии вонзилось в мозг, но все это не могло заглушить вопли Чаки Фариенте, разносящиеся над лугами, когда Каприче совершил свою безумно жесткую посадку.

Потянуло дымом, и кондиционер вырубился.

И тогда тишина затопила город.

Мухи ползли по горлу Клея, и, жужжа, слетали, когда шевелился кадык.

Он услышал шорох наручников — Чаки пытался освободиться. Клей посмотрел себе на колени и увидел зияющую черную дыру там, где раньше был его живот, все разорвалось и вывалилось.

Он открыл дверь и выполз наружу, его внутренности скользнули на одну сторону, потом на другую. Кровь хлынула из носа и рта, но он еще не умер. Сначала Чаки.

Он наклонился к разбитому вдребезги заднему окну и увидел разбитое лицо Фариенте.

— Еще тут, Чаки?

— Просто сдохни, ублюдок. Посмотри на себя! Сдохни!

— Через минуту.

Клей собрал баллончики с освежителем воздуха «Яблоко/корица» и бросил на колени Чаки. Затем наклонился и поцеловал Эдварда в затылок, прошептав: «Прощай, сынок».

Клей отступил на пару шагов, за ним волочились вывороченные внутренности. Он взвел курок 38-го и нажал на спусковой крючок. Чаки взвыл, и баллончики под давлением взорвались, поджигая салон машины. Клей наблюдал, как лощеное лицо Чаки Фариенте запылало, как огонь пожирает долбаный мусс в прическе, двойной винзорский узел на галстуке, и эти мерзкие, окаменевшие от ужаса глаза.

Перед Каприче закопался в землю от аварии, три тонны грязи всплеснулись, как цунами, и залили капот и стекло. В общем, сойдет за могилу.

Ошеломляющий лунный свет залил парк ласковым серебром, и оно становилось все ярче и ярче.

Клей пробрел пару шагов с холма, содрогаясь в диких конвульсиях — может, от смеха.

И там, в сияющем блеске ночи, Кэти, одетая в школьную форму чирлидерши, улыбнулась ему. Улыбалась, желая помочь, освободить от бремени ошибок и подарить новый шанс. Но сначала, сказала она, и в глазах блеснула любовь, рука дотронулась до его зада, словно они собирались слиться в чудесном медленном танце, сначала ему нужно немного отдохнуть.

И тогда он сдох.

Том Пиккирилли

ТЕМНЫЕ ДОРОГИ (роман)

Харли следовало бы учиться в колледже, наслаждаться свободой, кадрить девчонок и мечтать о будущем. Вместо этого он живет в захолустном городишке, на его попечении три сестры, а еще долги по закладным и работа от рассвета до темноты. Его мать сидит за решеткой, а отец убит. Харли мотается по темным вечерним проселкам на своей развалюхе и там его ждут ошеломляющие сюрпризы, которые разнесут в клочья его сердце и жизнь, — правда об отце, правда о матери, правда о нем самом, правда о его любви…

Глава 1

Мы со Скипом не раз пытались убить его маленького брата Донни, но только для прикола. Не устаю повторять это помощникам шерифа, а полицейским все по барабану: подхватят пластиковые стаканчики с кофе, выйдут на секунду и тут же возвращаются — прилепят свои задницы к металлической столешнице передо мной и не спускают с меня глаз. Взгляд у копов печальный, утомленный, можно сказать, нежный, если бы в нем не угадывалась ненависть. Нас не интересуют Донни и Скип, говорят. Плевать нам на твои детские выходки. Тебе уже двадцать. И ОТНОШЕНИЕ К ТЕБЕ БУДЕТ КАК КО ВЗРОСЛОМУ Слова вылетают изо рта, точно напечатанные огромными заглавными буквами и порхают по залитой синюшным светом комнате. Я пытаюсь поймать их, но буквы растворяются в воздухе, а я получаю по рукам, они у меня все в бледно-розовых пятнах. Помыть руки мне не разрешают.

Помощники шерифа желают побольше узнать про женщину. Я смеюсь. Про какую женщину?

В моей жизни полным-полно женщин. Всех возрастов, комплекций, размеров и разной степени чистоты.

— Про мертвую женщину в заброшенной конторе шахты за железнодорожными путями, — говорит один из них и кривится, будто вот-вот блеванет.

Я закрываю глаза и представляю себе сцену. Дырявая крыша. Прогнивший пол, засыпанный битым стеклом, ржавыми болтами и непонятными расплющенными железяками. Когда я в конце концов привел ее сюда, она не попросила меня прибраться. Сказала, что не хочет ничего менять, ведь это место особенное. Сказала, ей нравится тишина и спокойствие запустения. Она любила искусство, и порой ее слова звучали очень живописно.

Во мне разгорается ярость, медленно и верно, как правильно сложенный костер. Руки начинают трястись, и я прячу их под себя, чтобы полицейские не заметили.

— Мы со Скипом устроили в конторе шахты схрон, — говорю я улыбаясь, хотя во мне уже бушует пламя. Скоро от меня останется один обгоревший скелет, что рассыплется в золу при малейшем прикосновении. Но никто здесь об этом не подозревает.

Стоит мне заговорить о Скипе, как помощники шерифа принимаются качать головами, тяжко вздыхают и фыркают. Один так даже пинает складной стул, и тот летит через всю комнату.

— Парень в шоке, — говорит другой. — Ничего СУЩЕСТВЕННОГО и СВЯЗНОГО мы от него сегодня не добьемся.

Я тяну руку за этими словами и на этот раз получаю по батике, а не по липким пальцам.

— Тебе лучше начать говорить. — Шериф сплевывает комок бурой жвачки в пустой стакан из-под кофе и добавляет: — Сынок.

Тут только становится ясно, что шериф мне знаком, я его видел, когда два года тому назад судили маму. Он подтвердил, что, застрелив моего отца, мама явилась с повинной. От шерифа пахнет, как от мокрого дивана.

Начинаю говорить, но у меня опять выходит про Скипа, как мы с ним сидели в старой конторе шахты, ели сэндвичи с колбасой и сговаривались против Донни. Это была наша тайна, хотя Донни прекрасно знал, где мы. Но все равно ему до нас было не добраться, маленькому такому, не влезть на холм, не продраться сквозь заросли. Эти кусты не хуже колючей проволоки.

А какие замыслы приходили нам в голову! Однажды мы согнули дугой молодую березку, привязали веревкой к колышку от палатки и оставили приманку для Донни — печенье в блестящей обертке. Распрямившись, деревце точно бы угрохало Донни, но мы не рассчитали, и Донни спокойно съел печеньку и пошел себе.

В другой раз мы высыпали кучу мраморных шариков на ступеньки заднего крыльца и позвали Донни, мол, у нас для него целая коробка кремовых бисквитов «Маленькая Дебби». Он примчался сломя голову — вот сейчас наступит на шарики и грохнется! — но увидел шарики, присел на корточки и принялся их катать. А то еще мы пообещали ему коробку «хрустиков», если даст связать себя по рукам и ногам и положить на рельсы — те самые, что идут к старой шахте, — только по рельсам этим вагоны перестали ездить еще до нашего рождения, и Донни надоело дожидаться смерти, и он уполз домой.

Круче всего было, пожалуй, когда мы подложили упаковку пирожных «Долли Мэдисон» к открытой двери гаража, а сами спрятались с пультом управления дверью в руках. Донни присел с набитым ртом, а мы привели дверь в движение. Он и не заметил, что тяжеленная дверь поехала вниз на него. Мы смотрели затаив дыхание (неужели получилось?), но мне недостало храбрости, и я бросился к Донни, столкнул с опасного места и спас ему жизнь. Какие выводы полицейские сделают насчет меня, когда услышат это, мне плевать.

— Я был в шаге от убийства, — объясняю я, — ну а потом, после того, что стряслось с отцом…

Шериф прерывает меня. Он не хочет, чтобы я опять ковырялся во всем этом. Ему известно все о моем отце и матери. Это каждый знает, столько было треску в газетах и по телевизору.

Шериф-то был там — и напоминает мне об этом. А меня не было. Именно шериф первым вошел в наш дом и увидел, как мама с ведром мыльной воды, окрашенной красным, оттирает пятна с обоев на кухне, а ее муж валяется рядом в луже темной крови и смотрит прямо на нее стеклянными глазами охотничьего трофея. Это шериф обнаружил мою сестру в собачьей будке в луже блевотины, она так рыдала, что ее вырвало; а ведь Джоди папашу даже и не любила. Это шериф видел, как тело упаковывают в мешок и застегивают молнию. А я не видел. Я вообще больше не видел отца. Его хоронили в закрытом гробу, уж не знаю почему. Ведь мама выстрелила ему в спину.

Это произошло два года назад, напоминает мне шериф. Было и прошло. И никого не интересует. Это НЕСУЩЕСТВЕННО.

— А что такое «существенно»? — спрашиваю я. — Дайте определение.

Помощник, который все шлепает меня по рукам, хватает меня за грудки (на мне камуфляжная отцовская охотничья куртка) и заставляет встать. Подмышки у него пропотели. Сегодня восемьдесят пять градусов[2]. Жарко для первой недели июня.

— Расскажи про женщину! — орет он.

Не понимаю, почему они не называют ее по имени. Ждут, чтобы я его назвал? И доказал, что мы были знакомы? Конечно, были. И им это известно.

Он толкает меня обратно на стул. Перед глазами возникают жужжащие неоновые буквы: ТЫ УЖЕ ВЗРОСЛЫЙ. Сам не знаю, почему не могу говорить о ней. Стоит открыть рот, как с языка слетает что-нибудь про Скипа, а ведь он мне даже и не друг больше.

Я всегда знал, что Скип здесь жить не будет. Вечно он строил планы, и они как-то не шли к нашим тихим холмам, не то что слепая страсть Донни к бисквитам. Донни-то останется здесь навсегда. Каждое утро по дороге на работу в супермаркет «Шопрайт» вижу, как он ждет на обочине школьный автобус, болван болваном.

— Скип уехал, в колледже учится, — говорю.

Перед глазами мелькают слова, я не замечаю кулака, что бьет меня в лицо. Струйка крови течет по подбородку. Чувствую, какая она теплая. Чувствую боль. На папашину куртку падают ярко-красные капли, туда, где его кровь давно превратилась в бурую корку. Меня пытаются заставить снять куртку. Вечно от меня чего-то добиваются.

Слышу, как шериф говорит:

— Господи, Билл, тебе это надо?

Думаю, шериф выставит свою кандидатуру на следующих выборах. Лет мне будет достаточно, чтобы проголосовать, если захочу. ТЫ ВЗРОСЛЫЙ, У ТЕБЯ ЕСТЬ ПРАВО ГОЛОСА. Пожалуй, я проголосую против него. Не то чтобы он мне не нравился или превышал полномочия, нет. Но вот запах…

Трогаю разбитый нос и решаю сказать им ПРАВДУ Кого обвинять. Кто виноват. Кого надо посадить. Мне больше нечего бояться. Что я теряю, оказавшись за решеткой? Что теряет мир, лишившись меня?

Я как-то сказал ей, что у меня ничего не выходит путем. Она провела пальцем мне по губам, распухшим от поцелуев, и сказала:

— Умение выживать — это талант.

Глава 2

Уехал Скип в колледж, и поминай как звали, даже не попрощался ни с кем. Мне Эмбер сказала, она слышала, как Донни трепался об этом в школьном автобусе.

За весь первый год после отъезда он написал мне только раз. Я думал, в следующем году он и вовсе ни строчки не пришлет, но он молчал, молчал, а потом взял да и пригласил к себе в гости. Только мы оба прекрасно знали, что я не смогу приехать, потому-то он и пригласил. Я перечел письмо раз десять и засунул в ящик комода, где лежат каталоги женского белья «Виктория Сикрет», которые я периодически ворую в комнате Эмбер.

Зря я рассказал Бетти про письмо — на следующий день. Бетти обожает, когда я рассказываю про Скипа. Особенно любит слушать про то, как мы собирались убить Донни. С ней мне, наверное, про эти дела и заговаривать не следовало, но Бетти просила, чтобы я выдал какое-нибудь приятное воспоминание о детстве, а мне больше ничего не пришло в голову.

Она хотела знать, что я почувствовал, когда получил от Скипа письмо, и почему заранее решил не ехать. Я отвернулся от окна, где серо-голубые ветки деревьев расползались по небу, как вены у Бетти по бедрам. Я бы рад не обращать внимания на ее ноги, но у Бетти чересчур короткие юбки для такой старухи.

И хотя на нее я не смотрел, но и в окно не пялился, а значит, слышал вопрос, да только ответ был очевиден, и вслух я отвечать не стал.

— Вообще-то и так понятно, что ты хочешь сказать, — произнесла она с улыбкой. — Но ты все равно скажи. Сделай вид, что я дура.

Она всегда выдает эту фразу, чтобы меня разговорить. Видать, в каком-нибудь ее учебнике написано, что эти слова безотказно действуют на подростков.

— Мне на работу надо, — сказал я, помолчав.

— В выходные?

— Да.

— И в следующие?

— Да.

— Каждые выходные?

Я промолчал, а она откинулась на спинку своего стула.

— Или у тебя есть еще какие-то причины для неявки?

Я поерзал на диване и оглядел комнату. Все тут как всегда, глазу не за что зацепиться. Стол. Окно. Стул. Лампа. Диван. Столик, на нем бумажные салфетки. Дверь. Бетти. Нет даже диплома в рамке или книжной полки. Я ее как-то спросил почему — по-моему, у всех психиатров должны быть книжные полки, — и она сказала, что это не настоящий ее кабинет, здесь она принимает только тех, кого направляет государство. И похоже, тут же пожалела, что сказала это.

— Кто будет присматривать за Джоди и Мисти? — спросил я немного погодя.

— А кто присматривает за ними, когда ты на работе?

— Я говорю про ночи.

— Эмбер достаточно взрослая, чтобы присмотреть за ними.

— Эмбер. — Я выразительно хмыкнул.

Я опять повернулся к окну, а Бетти запустила руку себе под блузку и поправила лифчик — решила, я не увижу.

— По твоей реакции я склонна предположить, что между тобой и Эмбер по-прежнему не все гладко, — сказала она.

Затянувшееся молчание действовало на нервы.

— Почему так происходит, как ты думаешь? — спросила она наконец.

На парковку за окном опустилась ворона и начала отдирать от асфальта раздавленного червяка. Начало марта выдалось теплое, и все вообразили, что настала весна. Земля оттаяла. Червяки повылазили. Девчонки нацепили летние шмотки.

Каждое утро проезжаю мимо толпы визжащих голоногих школьниц в шортах или мини-юбках, которые ждут автобуса. И дурачок Донни среди них. Раньше я бы непременно сбавил скорость и зырил на них в зеркало заднего вида, пока не скроются за поворотом, но последнее время девчонки нервируют меня. Становлюсь мужчиной, начинаю понимать, какая разница между тем, когда просто хочешь секса и когда нуждаешься в нем.

— Эмбер говорит, она пытается, — продолжала Бетти. — Сказала, что много помогает по дому.

— Прикалываетесь, что ли? — вырвалось у меня.

— Нет, не прикалываюсь. А ты не согласен с этим?

Я захохотал. Пожалуй, даже заржал. Точно буйный лошак.

— А почему она так мне сказала, если это неправда? — спросила Бетти.

Я положил ногу на ногу и принялся выковыривать камешек, застрявший в подошве моих рабочих ботинок. Эмбер вечно потешается над их красными шнурками. А мне плевать. Зато башмаки неубиваемые. Не то что хлам, который она покупает себе за мои деньги.

— Мало того, что она лентяйка и дура, так еще и врунья, — ответил я.

— А откуда мне знать, что это она врет, а не ты?

Я выковырял камешек и совсем уже собрался швырнуть в Бетти. Раздумал и сунул в карман папашиной камуфляжной охотничьей куртки.

— Да, пожалуй, ниоткуда, — сказал я, чувствуя, как краснею.

И с грохотом уронил ногу на пол.

— Я не хотела тебя расстраивать.

— Еще как хотели. Вы хотели, чтобы я разозлился и проговорился о чем-нибудь важном.

Такие ошибки я уже допускал. Вспоминал вдруг что-нибудь вроде того, как заблестели слезы на глазах у мамы, когда я трех лет от роду выдал: «Я личность», или как мама хранила ветеринарные собачьи бирки, потому что они казались ей красивыми. А Бетти сразу оживлялась и смотрела на меня так, будто я вдруг оголился и оснастка у меня на удивление.

Она улыбнулась и легким движением откинула свои никелевые волосы за уши. Прическа у нее явно дорогая, волосы подстрижены по косой и блестят точно шлем. А вот остальное так себе. Она мне напоминает пони на сельской ярмарке, старенькую, с челкой, лошадку под новым, сверкающим седлом.

— Харли, все, что ты говоришь на наших сеансах, важно.

Я развалился на кушетке. Еще чуть-чуть — и сполз бы на пол.

— Я могу идти?

— Нет еще. Давай-ка попробуем решить эту проблему. Думаю, тебе будет полезно уехать на денек-другой. Если не можешь доверить детей Эмбер, почему не попросить кого-нибудь другого приглядеть за ними? Родственника или соседей?

— Я вам уже говорил раньше, что у мамы родственников нет совсем, а папина семья не хочет иметь с нами дело.

— Почему, как ты думаешь?

— Наверное, из-за мамы.

— Отец ведь тоже с вами связан.

— Но не так тесно.

Она улыбнулась, а я сжал в кармане камешек, представив, как запулил бы его прямо ей в лоб.

В самую середку. Чтобы кровь брызнула. Сразу бы заткнулась.

— Как там твой дядя Майк? Ты вроде говорил, он вам помог недавно?

— Ага. Приволок «Блэк Лэйбл». Классно помог. Только от «Роллинг Рок» было бы больше помощи, думаю[3].

Она встревоженно смотрела на меня. Глаза молодые, а лицо в морщинах. Словно девчонка маску надела. Терпеть не могу, когда в стариках сохраняется что-то молодое, — например, как у Бада, который закорешился со мной в супермаркете, он вечно жует резинку и пузыри выдувает. Проще представить себе, что он всегда был старым, чем смотреть на него и понимать, что после молодости начинается умирание.

— Алкоголь не решит твоих проблем, — объявила Бетти, нахмурившись.

— Я ничего не говорил про алкоголь. Я говорил про пиво.

— Если твой социальный работник обнаружит в доме алкоголь, девочек немедленно передадут в приемную семью. Ты несовершеннолетний.

— Мне плевать.

— Тебе все равно, что сестер отдадут чужим людям?

— Нет.

— Тогда это занятный способ показать свою любовь.

— Мне пора идти.

Я поднялся и вытащил из заднего кармана джинсов свою бейсболку «Реди-Микс Конкрит»[4]. Бетти посмотрела на часы и сказала:

— У нас есть еще пятнадцать минут.

Я нахлобучил бейсболку и надвинул козырек на глаза.

— Мои извинения налогоплательщикам, — сказал я и направился к двери.

Фальшивая весна длилась не больше недели, а потом, будто назло червякам и девчонкам с их оптимизмом, резко похолодало. По дороге к грузовичку я и дышал на пальцы, и тер их, и все равно пришлось сунуть ладони под мышки. Сам не знаю, куда я так спешил. Печка в машине ведь не фурычит.

Окружной Центр психического здоровья находится в том же низком, длинном, буром здании, что и отдел транспортных средств, и ветеринарный отдел, а напротив расположена забегаловка «Паркуйся и ешь», которая оставила местных шкетов без гроша (даже завтраки на турнирах «Большого шлема» не сравнить с пирогами из «Паркуйся и ешь»), и торговая галерея. Там помещается «Блокбастер Видео», «Фантастика Сэма», «Долларовое дерево» и китайский ресторан, зовущийся просто «У Ии». Я всегда захожу к Йи после визита к Бетти.

Когда я вошел, Джек Йи, парень, который владеет забегаловкой, высунул башку в зал и замороченно улыбнулся, его жена тоже улыбнулась и помахала мне рукой из своего дальнего угла, где она вечно шелестит газетой за столиком. Боюсь, я был у них лучшим клиентом. А я ведь заходил всего раз в месяц и заказывал яичный рулет[5] за два доллара.

Джо попытался втюхать мне цыпленка по рецепту генерала Цо.

— Пряный, пряный, — приговаривал он, ухмыляясь.

— Нет, спасибо, — отказался я, хотя есть хотелось, а дома разве что макароны с сыром да сосиски. Сегодня очередь Мисти готовить. Ей двенадцать лет.

Он вручил мне бумажный зонтик для Джоди, бесплатное печенье и спросил, как у нее дела. Он с женой видел Джоди только раз, но с тех пор забыть не могут. Они прямо наглядеться не могли на ее волосы, трогали руками. Грива у нее падает до самой задницы, а цвет точь-в-точь как золотые заглавные буквы в сборнике церковных гимнов.

У всех девчонок волосы длинные — ну мамы тоже, — но у Джоди нечто исключительное. Все вокруг восхищались. Мама у нас самая рыжая, Мисти — самая непричесанная, а у Эмбер волосы пахнут, будто старый брезентовый тент из чьего-нибудь пикапа.

Я положил маленький бурый сверток в кабину грузовичка рядом с собой и тронулся с места. Дорога от Лорел-Фоллз до Блэк-Лик занимает полчаса, и все это время я смотрел, как на бумажном пакете с яичным рулетом расплывается жирное пятно. Больше всего на свете мне хотелось сожрать рулет. Я опустил стекло, чтобы выветрился запах хорошо прожаренной вкуснятины, но сделалось очень холодно. Когда я подъезжал к последнему повороту перед домом, мой «додж» весь трясся, так я гнал.

На Фэйрмен-роуд, грунтовой дороге длиной в две мили, связывающей две стороны петли окружной трассы, наш дом — единственный. Это место прозвали «Стреляй-роуд», потому что до того, как папаша принялся по кирпичику собирать свой дом, здесь на поляне тусовалось столько оленей, что охотник из-за деревьев мог палить наугад — все равно попадешь. В сезон охоты папаша запирал собак в гараже, а мама не позволяла нам выходить из дома, чтобы кого-нибудь ненароком не подстрелили. Я чувствовал себя в полнейшей безопасности в те дни, когда мы с Эмбер, играя в войну, прятались под накрытым скатертью карточным столом, а издали доносились выстрелы, за которыми следовала напряженная тишина.

Правда, за последние годы оленей поубавилось. Даже самое глупое животное просекло, что не надо сюда соваться.

Грузовичок подпрыгнул на ухабе, и яичный рулет свалился с сиденья прямо на кучу всякой дряни — пустых кофейных одноразовых чашек, мятых пакетов из «Макдоналдса», прикрытых ветровкой с рекламной надписью. Еще в куче затерялся один из динозавров Джоди, там же валялась свадебная фотография родителей.

Фото я обнаружил на дне мусорного мешка через пару месяцев после того, как отца застрелили. Острый угол дешевой золоченой рамки пробил пластик и поцарапал мне ногу, когда я в одних трусах завязывал на кухне пакет. Мусор вывалился на пол, и я замер, ожидая, когда отцовская ладонь впечатается в мою черепушку и перед глазами поплывут бледные звезды, так похожие на парашютики одуванчиков, задрейфуют прямо передо мной, сгущаясь, пока в глазах не останется ничего, кроме холодной белой пустоты. И тут вспомнил, что отец мертв.

Девчонки спали, так что порядок я навел сам. Фото хотел выбросить в мусорный бак во дворе, но что-то велело мне закинуть его в пикап.

На фото я никогда не глядел. Как-то оно случайно попалось мне на глаза, и я завалил его хламом, но оно почему-то опять оказалось наверху Папаша в белом костюме и переливчатой рубашке в каких-то сверкающих блямбах, волосы длинные, ворот расстегнут, усы как у Берта Рейнолдса, кроваво-красная гвоздика в петлице, держит маму за талию и пьяно улыбается фотографу; мама в газовом белом платье, с накрашенными глазами, в ушах серьги с белыми перьями, волосы окаменели от лака, плечи напряжены, отец дышит ей в лицо, а она отвернулась, сморщившись, словно у него воняет изо рта. Наверное, это утренняя тошнота, какая у беременных бывает.

Я ногой затолкал фотографию под кучу.

Первые полмили дорога идет в гору, и деревья склоняются над ней, летом получается настоящий туннель из листвы, зимой — из снега, а в прочие времена года — шатер из голых веток. Этакие сцепленные черные пальцы. Наш дом стоит на самом гребне. За дорогой на склон карабкается вырубка, зелень там перемешана с красным и желтым, как на ковре, и холмы волнами наползают друг на друга. Единственные признаки цивилизации — линии электропередач и сдвоенные трубы электростанции в Кистоуне, что дымят вдали. Когда меня спрашивают, не заедает ли нас дома тоска, я отвечаю, что мне нравится вид, и в глазах людей я делаюсь еще безумнее, чем им даже показалось поначалу.

Тоску на меня наводят только Национальный банк Лорел-Фоллз да четыре пустые собачьи будки возле нашего дома. Всякий раз, когда выхожу из пикапа и слышу тишину, а не разноголосый лай, к которому привык с того времени, как начал различать звуки, меня мучает совесть. Но собачий корм стоил бешеных денег. Трех псов я пристроил и оставил только Элвиса, свою пастушью собаку. Ему теперь можно заходить в дом, но в комнатах он какой-то дерганый. И девчонкам тоже не по себе. Если бы папаша увидел, что посреди нашей гостиной лежит собака, он со злости восстал бы из мертвых, честное слово.

Мисти открыла парадную дверь, выпустила Элвиса, сама вышла на крыльцо и застыла, ковыряя розовые стекляшки на замызганном кошачьем ошейнике, застегнутом на ее запястье.

Ошейник когда-то принадлежал котенку, которого папаша подарил ей на десять лет. Труп котика мы потом нашли в лесу. Кто-то его застрелил. Он у нас и двух месяцев не прожил.

Помню, мама переживала его смерть тяжелее всех. Слезы у нее так и потекли, когда Мисти приволокла за хвост грязно-белый трупик.

Мама обняла Мисти, а та замерла и только неотрывно глядела на тельце. Свет отражался в ее глазах, словно в аптекарском коричневом пузырьке. Потом она медленно опустилась на колени, сняла с кота ошейник и нацепила себе на руку. Мама обхватила ее за плечи и прижала к себе. Позже мама говорила, что у девочки был шок.

— Ты привез мне яичный рулет? — закричала Мисти, почесывая голые руки и потирая одну о другую ноги в чулках.

Я швырнул пакет. Элвис, уже бросившийся мне навстречу, замер и проследил за его полетом. Пакет шлепнулся в замерзшую грязь рядом со ступеньками, пес вытянул шею и обнюхал его.

Мисти без улыбки долго смотрела на меня, затем спустилась с крыльца и подняла сверток. Я не мог понять, обиделась она или все нормально. Из-за веснушек вид у нее вечно какой-то затравленный.

Я сделал пару шагов по двору и притормозил у цементной заплаты, из которой торчал обрезок трубы. Здесь была папашина спутниковая антенна. Я слегка пнул трубу. Не забыть бы выдрать ее на фиг, а то еще кто-нибудь поранится. Тарелка отправилась вслед за собаками, и у нас теперь только четыре канала. Джоди лишилась «Диснея». Мисти — «Никельодона». Эмбер — «Эм-Ти-Ви» и «Фокса». После истории с родителями они поначалу были в депрессии, но теперь пришли в себя, и мне каждый день приходится слушать нытье про спутниковые каналы.

Я вошел в дом и вытер ноги о коврик у двери, но снимать ботинки не стал.

— Ты принес мне печенье с сюрпризом[6] и зонтик? — крикнула Джоди из гостиной.

— Пакет у Мисти, — ответил я и с порога комнаты бросил игрушечного динозавра на диван.

Джоди соскочила с подушек.

— Спаркли Три Рога! Он же потерялся.

— Знаю. Я его нашел.

— Где?

— В пикапе.

— Спасибо. — Джоди опять запрыгнула на диван.

Я прошел в кухню. Вода в кастрюле кипела (дежурная по четвергу блюла свои обязанности), на бумажной тарелке лежало пять сосисок, только разогреть в микроволновке. Я открыл шкаф и вытащил упаковку претцелей. За мной вошла Мисти, рот у нее был набит яичным рулетом.

Издали я и не заметил, что она измазала лицо лиловыми тенями для глаз, принадлежащими Эмбер. Мама бы ни за что не разрешила ей пользоваться косметикой в таком сопливом возрасте, но я плюнул на бабские дела после того, как год назад Мисти объявила, что у нее начались месячные — зуб дает. Пусть теперь Эмбер с этим разбирается.

Я взглянул на сосиски и прикинул: одна для Джоди, одна для Мисти, три — для меня.

— Эмбер не будет есть?

— У нее свидание.

— Чего?

Мисти вскрыла коробку, вытащила пакетик с тертым сыром, высыпала макароны в кастрюльку. Вода вспенилась, и Мисти убавила огонь.

— Она сказала, ты разозлишься. Но я ведь могу присмотреть за Джоди. Я уже большая.

— Не в этом дело.

— Знаю. Эмбер сказала, что ты просто захочешь обломать ей кайф. А не из-за того, что ей надо сидеть с детьми.

Я швырнул упаковку на стол, и претцели посыпались на пол. К ним тут же рванулся Элвис, а я выскочил из кухни. Пальцами ноги, выкрашенными в синий цвет, Мисти подтянула к себе один из претцелей и принялась помешивать в кастрюле.

Я так грохнул кулаком в дверь Эмбер, что ее индейский «ловец снов» сорвался со стены. Дверь она открыла, держа амулет в руке. На ней был красный кружевной лифчик и джинсы в обтяжку, раздраженное выражение сменилось довольной улыбкой, как только она увидела меня.

— Сегодня вечером ты сидишь с детьми! — заорал я, перекрикивая радио.

Она повернулась ко мне спиной и, вихляя бедрами, направилась к зеркальному комоду, из-под пояса джинсов выглядывала тутировка — колибри. Типа машет мне своим зеленым крылом.

Эмбер взяла щетку для волос и глянула на меня через плечо.

— Мисти двенадцать, она вполне может присмотреть за шестилеткой, — сказала она надменно через завесу рыжеватых волос.

— Им не следует оставаться одним дома поздно ночью, — сказал я.

— Да в чем проблема? Почему днем можно, ночью нельзя? Вот клянусь, ты темноты боишься.

Закончив причесываться, она подняла голову и отбросила назад волосы, открывая тонкую, беззащитную шею таким женственным движением, что у меня комок в горле встал.

Я продолжал торчать в дверях. Стены и потолок у нее в комнате сплошь затянуты лоскутами ткани, все оттенки голубого и лилового. Единственное окно занавешено нитями темно-синих бусин-звездочек. Полки над постелью забиты свечками психоделических цветов, большинство зажжено. В этом разноцветье и царившем в комнате полумраке предметы выглядели какими-то расплывчатыми.

Входить в комнату не хотелось, но ничего не оставалось. Я быстро прошел к полкам из гипсокартона, где стояла стереосистема и громоздилась стопка журналов «Гламур» (за потраченные на них деньги можно было купить фунтов двести собачьего корма).

Я выключил приемник.

Эмбер отшвырнула щетку на комод, прямо в самый центр косметической ерунды.

— Да в чем проблема?

— Не слышно.

— Я не про то. В чем твоя проблема? Бетти-Психетти сказала Харли-Тупарли, что ему надо начать уважать самого себя? Тогда и девчонки отнесутся с уважением?

Лицо ее сделалось умильным. Я молчал.

— Не нужно мне оставаться вечером дома[7], — пропела Эмбер, вытаскивая из ящика тонкий полосатый свитерок, больше похожий на подарок любимому шнауцеру на Рождество. Удивительно, но она исхитрилась просунуть в свитер голову, ткань сначала туго обтянула лицо, затем сползла вниз и облепила грудь.

Она снова поймала мой взгляд и победоносно улыбнулась.

— Смирись. Ты просто ненавидишь меня за то, что у меня есть жизнь, а у тебя нет.

— Точно, что жизнь? — спросил я.

Улыбка Эмбер погасла. Она снова схватилась за щетку, яростным движением провела ею по волосам и принялась постукивать себе по руке — в точности как маминой деревянной ложкой стучал по руке отец, собираясь разобраться с кем-то из нас.

— Знаешь, в чем твоя проблема? Ты писаешь от злости, потому что тебе приходится работать. Вечно вкалывать. Ни колледжа, ни тусовок с друзьями, ничего значительного, особого. Ты даже телевизор не смотришь.

Я расхохотался, хотя ничего смешного не было.

— Значительного? Типа трахаться с парнями в кузове пикапа?

Щетка полетела в меня, ударила в плечо.

— Ты бы все отдал, чтобы трахнуться с кем-нибудь, — прошипела она.

Мне захотелось поднять щетку и отлупить Эмбер ею до бесчувствия. Обратить ее милое личико в кровавое месиво, оторвать с мясом уши. Не потому что я ее ненавидел, не потому что заслужила. Не потому что хотел, чтобы она боялась меня. Просто чтобы наконец расслабиться.

Наверное, отец испытывал то же самое, когда хлестал меня ремнем, и от мысли, что ничего личного в этом чувстве нет, мне стало легче. Разница между мной и отцом только в том, что он не слишком сдерживался, и оттого был куда счастливее меня.

Я знал, что Эмбер и в голову не приходило, будто я могу ее ударить. Агрессия для нее была признаком силы, а меня она считала слабаком. Иначе никогда не рискнула бы нарываться. Она ненавидела, когда ее бьют.

Я подобрал щетку и протянул ей. Какую-то секунду мы держались за щетку с двух концов и я чувствовал, как она подрагивает.

Эмбер снова занялась своей внешностью. А я пошел собираться на работу.

У Эмбер лучшая комната в доме — бывшая моя. Пока на свет не появилась Джоди, Эмбер делила комнату с Мисти, потом перебралась в мою, а меня выселили в подвал. Переезжать мне не хотелось, вить уютное гнездо — тем более. Двуспальная кровать, под потолком голая лампочка, шкаф, стереосистема, одна цементная стена выкрашена зеленой краской, оставшейся после покраски ванной, грубый квадратный половик и набор мышеловок — вот и вся моя жизнь.

По ночам я часто лежал на спине и воображал, что будет, если лампочка взорвется, осыпав меня осколками, вонзающимися в глаза, в рот.

Скип говорил, что если осколок проникнет под кожу и ты сразу его не вытащишь, то по кровеносной системе он попадет в сердце и убьет тебя. Мы как-то попробовали разделаться с Донни этим способом — битого стекла в старой конторе шахты навалом, — но он не повелся даже на желейный бисквит.

Если лампочка когда-нибудь взаправду лопнет и осколок убьет меня, пусть лицо мне в гробу завалят битым матовым стеклом. Издалека это будет походить на лепестки белых роз.

Я дернул за шнурок, свет мигнул и зажегся. Вот через пару дней дерну за шнурок, лампочка перегорит, а я понятия не имею, где мама хранит запасные. С собой в тюрьму мама унесла все наши домашние тайны: в каком ящике лежат конверты, как делать фигурки из желе, какая пена для ванны самая стойкая, у кого на что аллергия и кто чего боится.

Один раз я чуть было не обратился к ней за помощью: мне понадобилась форма для выпечки, чтобы испечь кексы для празднования дня рождения Джоди в школе. Прошло уже полтора года с того дня, как объявили приговор, и от мамы не было никаких вестей, только то, что шептали друг другу девчонки. Ни звонка, ни открытки, ни письма. Ни единой попытки организовать побег, подать апелляцию, рассказать свою историю Опре…[8] Разумеется, и мама от меня вестей не получала.

Понимаю, как с ее, так и с моей стороны было глупо сидеть, осуждая друг друга и доискиваясь, кто первый начал. Что-то вроде вопроса: «Что было сперва, курица или яйцо?» Ведь сперва был Бог, а все остальное не имеет значения.

Но как я ни старался, не мог найти ни одной причины, зачем нам поддерживать связь с мамой. Она нас даже не бросила. Она попросту перестала быть нам матерью. Я это очень хороню понял, когда увидел, с каким выражением она садится на заднее сиденье машины шерифа. На лице у неебыло блаженное облегчение, будто она отправляется в постель после долгого трудного дня. До сих пор не могу понять, почему у нее было такое выражение.

Выяснилось, что Мисти знает, где форма для кексов, и мне не пришлось звонить маме. Мисти пекла на ней черничные пончики для папы. Мама не желала этого делать, поскольку знала, что папа зальет пончики еще и маслом, а ее беспокоил отцовский холестерин. Она как-то сказала, что завидует женщинам, которые жили в старые добрые времена, им не из-за чего было тревожиться. Подумаешь, мужа могли убить индейцы или растерзать пума. От жены-то все равно ничего не зависит.

Я натянул черные брюки и голубую рубашку поло, которые мне полагалось носить на работе в магазине «Шопрайт», опять надел отцовскую куртку выключил свет и помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Вернулся, взял письмо Скипа и сунул в карман.

Мисти уже ела, перед Джоди стояла полная тарелка, но вместо того, чтобы ужинать, она записывала что-то в свой маленький красный блокнот в наклейках. Штук двадцать динозавров выстроились перед ней на столе. На почетном месте посередке красовался Спаркл Три Рога, а рядом с ним — печенье с сюрпризом. За задней дверью скулил и скребся Элвис.

Я потянулся за хлебом:

— Булочек нет?

— Кончились, — сказала Мисти.

— А ты чего не ешь? — спросил я у Джоди.

Выложив три куска хлеба на тарелку, я положил на каждый по сосиске, полил горчицей и кетчупом, свернул трубочкой и успел проглотить два хот-дога, прежде чем Джоди ответила мне.

— Я составляю список, что мне надо сделать. И вообще я не люблю хот-доги.

— С каких это пор? — спросила Мисти.

— Никогда не любила.

— Ты всегда ешь хот-доги.

— Не такие.

Мы все уставились на ее тарелку с Королем Львом. В луже кетчупа утопала порезанная на мелкие кусочки сосиска.

— Я теперь люблю, чтобы они были длинные, — продолжала Джоди. — Эсме говорит, что дети в Соединенных Штатах чаще всего давятся до смерти именно порезанными сосисками. Насчет детей во всем мире она не уверена.

— Жить вообще опасно, — поддакнула Мисти.

— Я этого есть не буду.

— Ты должна.

— Не буду.

— Харли, — повернулась ко мне Мисти. — Скажи ей, чтобы ела.

— А пусть голодает. — И я навалил себе в тарелку макароны с сыром.

— Я съем, если ты слепишь сосиску обратно.

— Как это я ее слеплю? — Глаза Мисти превратились в щелочки.

— Клеем, — серьезно ответила Джоди.

Я улыбнулся ей через стол. Она иногда такое выдаст.

Мисти завертела головой, переводя взгляд с меня на Джоди и обратно.

— Съешь клей — помрешь, — сообщила она.

— Тогда сварите мне другую сосиску, — попросила Джоди.

— Еще чего.

— Сварите мне еще одну.

— Возьми у Харли.

— Ни за что. Я сам хочу.

— Поторгуйся с ней, — велела Мисти.

Джоди с сомнением смотрела на мой хот-дог.

— Он весь в горчице, — заключила она. — Вытри.

Рука Мисти метнулась в мою сторону. Она схватила мой хот-дог, вытряхнула из хлеба сосиску, голубые ногти соскребли горчицу, сосика плюхнулась перед Джоди, а порезанные кусочки оказались на моей тарелке.

Джоди секунду оценивала положение, потом кисло улыбнулась и попросила сок. Мисти смотрела на нее ничего не выражающими глазами, под ее равнодушием скрывалась буря.

— Сока у нас нет, — произнесла она раздельно.

— Тогда молока.

— Сама налей.

— Мне не налить из большого кувшина. Он тяжелый.

Я закрыл глаза и представил себе, как хватаю здоровенную сковородку и со всего маху даю по башке сперва Джоди, чтобы слетела со стула, а потом Мисти и окровавленные макароны с сыром лезут у той изо рта.

Вместо этого я наполнил стакан молоком и протянул Джоди. Пока садился, невольно заглянул в ее список дел.


ПАКАРМИТЬ ДЕНОЗАВРОВ

РАСКРАСИТЬ КАРТИНКУ ДЛЯ МАМЫ

ПАЙТИ В ШКОЛУ

ПАСЕТИТЬ ТЮРЬМУ

ПАСМАТРЕТЬ ТЕЛИВИЗОР

ПАМАЛИТЬСЯ ЗА ДУШУ ПАПЫ

ЛЕЧ СПАТЬ


Я ей еще не сказал, что не собираюсь ее завтра брать на свидание с мамой. В последний раз мы были в тюрьме три месяца назад, но я не вынесу второй такой поездки. Всегда одно и то же: мы вчетвером набиваемся в кабину грузовичка, Джоди ревет, Мисти орет, чтобы заткнулась, а Эмбер пилит меня за то, что не пошел повидаться с мамой.

Каракули Джоди напомнили мне о карте, которую мама нарисовала в детстве, чтобы найти дорогу домой в Иллинойс после того, как ее мама, папа и маленький брат погибли в автокатастрофе, а девочку забрали к себе в Пенсильванию пожилые тетя с дядей.

Мама показала мне свой рисунок только раз, когда у меня ничего не вышло с моей картой, контуры которой я обвел в одной книге в школьной библиотеке и принес домой. Книга уверяла, что с этой картой любой ребенок прямо из своей спальни найдет верный путь, и я несколько дней потратил на то, чтобы постараться попасть на чудесный остров в форме дракона, окруженный кольцом вулканов, извергающих лаву всех цветов радуги.

В конце концов я отказался от этой затеи и пришел с картинкой к маме. Она отвела меня к себе в комнату и позволила забраться на кровать, а сама достала из ящика комода Библию. Мама часто читала Библию, хотя в церковь мы никогда не ходили. Мама говорила, что не любит христиан.

Библию она протянула мне. В закрытом виде, чтобы я провел пальцем по страницам, как люблю. Мне нравилось, как красный обрез, похожий на атласную ленту, под моей рукой превращается во множество острых лезвий. Из книги мама достала сложенный листок.

— Что называется, антиквариат, — улыбнулась она. — Я это нарисовала, когда мне было примерно столько, сколько тебе сейчас. Восемнадцать лет тому назад.

Она развернула листок. Это был карандашный рисунок, изображающий дом, раскрашенный желтым, с розовой крышей, складчатыми занавесками, клумбой и улыбающейся белкой на дереве. От дома тянулась прямая жирная черная линия, которая внезапно ломалась, падала вниз и уходила в никуда. Над линией было написано: ШАССЕ 80.

— Карты, — пояснила мама, пока я всматривался в рисунок, — хороши, только если место, куда ты хочешь попасть, взаправду существует.

Джоди сжала мне запястье, дернула за руку, и я увидел у нее на лице спокойную мамину настойчивость, которая когда-то заставляла меня лезть из кожи вон, чтобы угодить или досадить, в зависимости от настроения.

— Хочешь послушать мое предсказание?

— Мне на работу пора, — ответил я. — Завтра расскажешь.

— Нет, сейчас.

Она отпустила меня, разломила печенье и достала бумажку.

— «Тревога — это то, что платишь, пока не подошел срок беде», — прочитала Джоди и улыбнулась мне.

— Замечательно, — восхитился я.

Когда я выходил из дома, Элвис чуть не сбил меня с ног. Я пинком отшвырнул его, забрался в пикап, врубил приемник и защелкнул обе двери. Я не боялся темноты, я уважал ее. Здесь она была такая густая, что лучи фар увязали.

Пока я ехал, постарался выкинуть из головы все постороннее, но список дел, составленный Джоди, так и вертелся в мозгу, не говоря уже о мыслях про письмо Скипа и про Эмбер, трахающуюся с парнями в кузове. На душе стало совсем погано. Хорошо еще, что с тех пор как открыли круглосуточный «Уолмарт»[9], в будний день по вечерам и ночью покупателей никого. А то ведь люди приходили за крупой в три ночи. Почему бы и нет, если есть такая возможность.

Я припарковался, сунул ключи в карман отцовской куртки, наткнулся на письмо Скипа и не нашел ничего лучите, как вытащить его и перечитать еще раз. Посреди описания студенческой общины я вдруг понял, что вся наша дружба завязалась по единственной причине: два мальчика жили по соседству и дружить им было больше не с кем.

Забавно, что такие мысли появляются, только когда тебе совсем плохо. В счастливые минуты мне бы ничего подобного и в голову не пришло.

Глава 3

Как я сказал, настроение у меня было препаршивое. К счастью, магазин к девяти часам опустел. Не надо бормотать «Спокойной ночи» покупателям, которым глубоко плевать на мои добрые пожелания. Обычно я при первой возможности стараюсь ускользнуть: лучше раскладывать товары на полках, чем торчать на выходе, слушая болтовню кассирш про безработного мужа и кисту яичников.

Когда меня взяли на работу, у всех с языка не сходили я и моя семья. Особенно пока шел суд над мамой. Порой мне казалось, что меня и взяли-то только из-за этого.

В глазах большинства работодателей я был из неблагополучной семьи и сразу получал от ворот поворот. Это меня бесило, поскольку вся разница между моей семьей и любой другой заключалась в том, что моя попала в одиннадцатичасовые новости.

Думаю, Рик, местный менеджер, увидел во мне возможность показать свою толстую рожу в телевизоре — ему мерещились репортерши в коротких юбочках и на высоких каблуках, которые произносят в микрофон: «Рядом со мной Рик Роджерс, менеджер магазина «Шопрайт»», где работает сын осужденной мужеубийцы Бонни Олтмайер». А еще я казался ему приманкой для покупателей. Люди обязательно захотят посмотреть на меня — а заодно и купят что-нибудь, чтобы не выглядеть болванами. Уж не знаю, что они собирались увидеть. Полудурка? Слюнтяя, который каждые пять минут заливается слезами?

Во всяком случае, я был персонажем из шоу уродов, но уж лучше быть уродом и получать зарплату, чем жить на пособие, так что я ухватился за работу в «Шопрайте». А через пару месяцев получил еще и работу в «Бытовых приборах Беркли».

Неприятно сознавать, что все на тебя пялятся и шепчутся за спиной, но прямой контакт куда неприятнее сплетен. Хуже всего приходилось, когда люди откровенно заговаривали со мной обо всем этом. Причем обязательно женщины. У кого-то намерения были самые добрые, но большинство просто искали тему, чтобы потом было о чем поболтать с подружкой по телефону.

Я не знал, что им ответить. Иногда подмывало рассказать, что случилось на самом деле.

В один прекрасный день до тебя доходит, что домучил среднюю школу, получил желанную бумажку и неплохо бы устроиться на работу на бетонный завод «Редимикс Конкрит», где отец вкалывал всю жизнь, или на строительство дорог в «Шарп Пейвмент». Хорошая зарплата, хорошие условия, как говорил отец. Приличная медицинская страховка, не какая-нибудь дешевка. Пенсионный фонд. Компенсационные выплаты. Отец знал парня, который потянул спину, играя с шурином на бильярде в «7-Одиннадцать»[10], и ему не только дали освобождение от работы на три месяца, но и полностью оплатили больничный.

Тем временем лето в разгаре, холмы все в густой зелени, и можно, прихватив пса, отправиться в поход и на протяжении многих миль не встретить живой души, а когда стемнеет, уснуть прямо на земле, а утром пробудиться в капельках росы, вдохнуть запах мокрой земли и мокрой собаки.

В такое утро не хочется думать об остальном мире. Не хочется думать о телезнаменитостях и о том, какой замечательной представляется их жизнь, даже если ни хрена замечательного в ней нет.

Не хочется думать о моделях из сестриных каталогов женского белья и о том, что у тебя никогда не будет такой женщины, даже мало-мальски похожей. Не хочется думать о том, что у тебя, скорее всего, вообще не будет женщины и что тебе не доведется исправить тот единственный раз, когда ты опозорился, хотя вторая попытка занимает все твои мысли.

Не хочется думать о том, что колледж забрал у тебя единственного друга, а половое созревание уже забрало сестру.

Не хочется думать о том, что тебе восемнадцать лет и все вокруг твердят: «У тебя вся жизнь впереди», а ты уже сейчас чувствуешь, будто жизнь кончена и никуда ты из этих мест не денешься, цыплячья душа.

Но в конце концов, у тебя есть семья, пусть даже из одних сестер. И у тебя есть родители, отец и мать, они живут с тобой в одном доме. Только все это было вчера. А сегодня тебе назначили социального работника и психотерапевта и предоставили выбор: быть СОВЕРШЕННОЛЕТНИМ с тремя ИЖДИВЕНЦАМИ на шее либо СИРОТОЙ БЕЗ СЕМЬИ.

Порой я готов рассказать об этом всем вокруг, но я знаю, что люди помрут от скуки.

В будни по вечерам работали три упаковщика, хотя и одного хватило бы за глаза. Рик был в курсе и обязательно ставил в мою смену Бада и Черча, в наплыв они бы не справились. Оба медлительные до смерти: Бад — потому что старик и никогда не затыкается, а Черч — потому что заторможенный. Люди обычно не любят, когда их называют этим словом, но Черч предпочитает именно его. Он терпеть не может оборотов вроде «умственно отсталый», или «неполноценный», или «инфантильный», поскольку себя таким не считает.

В словаре он нашел, что заторможенными называют тех, у кого задержка в психическом развитии, — это такое нарушение нормального темпа развития, когда отдельные психические функции отстают от принятых для данного возраста норм. И решил, что это как раз про него написано.

— Это типа когда машины снижают скорость у дорожного знака, — объяснял он мне, используя банку бобов в качестве наглядного пособия.

Я понял. В собственных глазах он тормозом явно не был.

Расставлять товар по полкам для Черча задача не из легких — он над каждой банкой раздумывал, куда бы ее приткнуть, у Бада колени артритные, а мне нравится ставить себе конкретные и выполнимые задачи. Отвезти на тележке штабель коробок в дальний угол и заполнить пустое пространство — мне по душе это занятие. И я никогда не ломал себе голову почему бульонные кубики соседствуют с приправами, а не с супами, и что такое «Чизит» — скорее легкая закуска, чем крекер, или скорее крекер, чем закуска. Черчу я сказал, что он свихнется, если будет рассуждать, почему данный товар угодил именно в эту категорию, а не в какую-нибудь другую.

Я прошмыгнул в глубь магазина, Бад остался болтать с кассиршами, а Черч как сидел на табуретке, ковыряя корку на своем бугристом локте, так и не встал с места.

По пути на склад я насчитал трех покупателей. В отделе кормов для животных было пусто, и я нагрузил тележку восьмифунтовыми мешками с кошачьим кормом и направился туда. Я как раз проходил мимо «Консервированных овощей» и «Кулинарии разных народов», когда на глаза мне попалась женщина с тележкой — в джинсах и коротком сером свитере. Поначалу она показалась мне девчонкой. Во всяком случае, я очень на это надеялся, иначе у меня не хватило бы духу с ней заговорить. Со спины фигура у нее была идеальная.

Я глаз не мог отвести. В такт шагам она слегка покачивала головой. Вроде бы совсем не под музыку, что доносилась из динамиков. Рик вечно ставил эту дурацкую FM-станцию. И песенка дурацкая, «Выдрина любовь»[11].

Она остановилась перед китайскими продуктами, потянулась за соевым соусом, между джинсами и свитером обнажился кусок спины, и я узнал ее. Мать Эсме собственной персоной. Покраснев, я оглянулся по сторонам, не видит ли меня кто. Только потом сообразил, что мысли-то мои все равно не прочитать.

Мерсеры жили в двух милях к востоку от места пересечения Стреляй-роуд с Блэк-Лик-роуд, это вторые наши ближайшие соседи после Скипа. Их четверо: Эсме, ее маленький брат Зак и родители. Мать зовут Келли.

Не в первый раз тело Келли Мерсер притягивало мое внимание. Я часто смотрел на нее в магазине, а иногда сталкивался с ней, когда забирал Джоди, гостившую у своей подружки Эсме. В день похорон отца Келли накормила нас лазаньей, а когда объявляли приговор маме, приготовила нам фаршированную курицу; одно время она частенько заходила к нам посмотреть, как мы справляемся, пока враждебность Эмбер и моя неспособность поддержать разговор не положили этому конец.

Как-то раз мы даже обсуждали ее со Скипом. В наше последнее лето в школе мы часто болтались возле железнодорожных путей, как-то решили пройти короткой дорогой через землю Мерсеров и увидели, как Келли с детьми плещется в ручье в мокрых джинсовых шортах и розовом лифчике бикини, и я выдохнул: «Ты только глянь».

Скип подумал, что я придуриваюсь. Сказал, я больной. Сказал, вожделеть чужую мать все равно что хотеть трахнуть свою родственницу.

А я ему ответил, что если она потрется об него своими мокрыми шортами и прошепчет на ухо: «Возьми меня», он моргнуть не успеет, как из штанов выпрыгнет.

Он странно посмотрел на меня и пробормотал: «Ты точно больной».

— Привет, Харли.

Она меня заметила. Очень хорошо, я не против. Только никогда не знаю, что ей сказать. Да и непонятно, как к ней обращаться: как к маме Эсме, как к миссис Мерсер, угостившей нас лазаньей, или как к красотке в розовом бикини.

— Здрасьте, — буркнул я в ответ.

— Как твои дела? — спросила она мягко, но настойчиво, будто ответ для нее важен.

— Нормально.

— Как девочки?

— Нормально.

Она чуть улыбнулась.

— Джоди сказала Эсме, что ты не разрешил Эмбер получить водительские права.

При упоминании о правах Эмбер мне захотелось пнуть что-нибудь, но я постарался вести себя достойно.

— Я ей сказал: устроишься на работу, оплатишь свою страховку — и получай права, — сердито объяснил я. — А то стоит ей получить права, и страховая компания тут же впишет ее в мой полис. Неважно, пущу я ее за руль своего пикапа или нет. Просто потому, что мы живем под одной крышей. А это почти тысяча долларов.

— Харли, — она засмеялась и коснулась моего плеча, — ты замечательный.

Не знаю, что она имела в виду, но вся моя злость сразу испарилась, во рту пересохло.

— Ты стал настоящим хозяином, главой семейства. — Она по-прежнему улыбалась. — Эсме пристает ко мне, чтобы опять пригласить Джоди на обед. Как насчет понедельника? Удобно тебе?

В понедельник у Джоди дежурство по кухне, но уж залить хлопья молоком мы и сами как-нибудь сможем.

— Конечно, — сказал я.

Она положила в тележку банку с ростками бамбука и сушеные грибы. Я, наверное, совсем глупо на нее пялился, потому что она опять улыбнулась и принялась объяснять, что собирается приготовить острый и кислый суп.

— Ты любишь китайскую кухню? — Голос такой искренний, теплый.

— Да.

Я представил себе, будто она записывает мои ответы, чтобы потом вспоминать и любовно перечитывать.

— У меня масса рецептов. Попрошу Джоди занести тебе парочку.

Она заправила за ухо выбившуюся каштановую прядь. Волосы она собирает и закалывает сзади, но они такие своенравные, что обычно она выглядит слегка растрепанной.

— Люблю ходить за покупками поздно вечером, — сказала она и как будто сама удивилась своим словам.

— Почему?

— Никаких детей. Оставляю их дома с Брэдом.

— Ну да.

Она опять улыбнулась мне, стиснула руки, прижала их к груди, словно просила о чем-то. Затем медленно раскрыла ладони — точно веер распахнулся.

— Лучшее время, чтобы пройтись по магазину. Народу никого. Самый спокойный час за всю неделю. — Она пробежала глазами по полкам, на лице ее было благоговение, будто за товарами она видела шедевры искусства. — Господи, звучит жалко. Можно подумать, что обычно я прихожу в магазин потолкаться.

— Ну не так жалко, как работать в этом магазине, — сказал я.

Улыбка внезапно исчезла с ее лица, оно сделалось печальным, куда более знакомое мне выражение. Как быстро у этой женщины меняется настроение! Руки поникли, точно увядшие цветы, она рывком сунула их в карманы джинсов.

— Да, это звучит жалко, — повторила она потускневшим голосом. — Мне пора. Если меня долго не будет, Брэд разозлится и мой одинокий поход потеряет всякий смысл.

— Конечно, — кивнул я.

— Не забудь дать Джоди записку в понедельник, чтобы она могла выйти из автобуса вместе с Эсме.

— Ладно.

— Пока, — сказала она.

— Пока.

Поразительно, как неожиданно она переменилась. Я-то думал, только дети так себя ведут. То безумная радость, то вдруг вселенская печаль из-за какой-то безделицы, на которую никто и внимания-то не обратил. Вот ведь бестолочь, испортил ей настроение.

Однако не устроить ли мне перерыв в расстановке товаров? Подойду к кассам, когда она будет рассчитываться за покупки, заговорю… А удобно ли будет перед посторонними людьми? Храбрости хватит? Да и что я ей скажу? Только окончательно все испорчу.

Когда я все-таки дотащился до выхода, ее уже и след простыл. Бад вешал кассиршам лапшу на уши насчет бешеного скунса, на которого наткнулся сегодня утром неподалеку от дома.

— Из-за этого проклятого потепления природа пробудилась слишком рано, — вещал он.

Одна кассирша согласно кивнула:

— Я сегодня на обочине видела не меньше четырех дохлых сурков.

— Однажды у нашего дома сказалась дохлая кошка, — подал голос Черч со своей табуретки. — Мама велела не трогать ее.

Я уселся рядом с ним. Черч повернул голову и уставился на меня своими серыми глазками. Таких толстых линз в очках я никогда не видел. Интересно, они ему на самом деле нужны или доктор прописал их только для того, чтобы дефективного было сразу видно?

— Мама велела не трогать ее, — повторил Черч для меня.

— И правильно, — поддакнул я.

— Так ты скунса-то застрелил? — спросила другая кассирша у Бада.

— Нет, черт бы его побрал. — Бад надул розовый пузырь жвачки, и тот с треском лопнул. — Вони еще разведешь на всю округу.

— Ты же сказал, он был бешеный.

— Харли, — обратился ко мне Бад, — ты бы застрелил бешеного скунса?

Не успел он хорошенько выговорить свой вопрос, как кассирши уже смекнули, насколько не к месту упоминать про огнестрельное оружие в моем присутствии. Так и уставились на меня. Просто ели глазами. А спросишь что-нибудь по работе, еле удостоят взглядом.

Уж не знаю, какого ответа они от меня хотели. «Нет, но я бы застрелил родственника». Или: «Да ты что, Бад. Управление шерифа конфисковало все отцовские ружья после того, как маменька проделала в папеньке дырку».

Однажды они получат от меня тот ответ, на который рассчитывали.

— Пожалуй, нет, — сказал я Баду.

Черч хлопнул себя по тощей ляжке, словно я выдал лучшую шутку в мире. Я смотрел ему в лицо, и вся его судьба представала передо мной: пузырьки слюны в уголках рта, прыщи на подбородке, шрам на лбу, оставленный игрушечной машинкой, которую в него бросили во втором классе, заискивающие серые глазки за толстыми стеклами очков, вылитые камешки в банке.

— Ну ты дал ему, Харли, — заливался Черч.

Я завидовал ему.


Дом был погружен во мрак, когда я подъехал. Никому и в голову не пришло оставить для меня фонарь на крыльце зажженным, но мне было плевать. Я как-то поспорил с мамой, мол, чего это она не зажигает фонарь для папаши, когда тот возвращается с попойки.

— Мужик едет к себе домой ночью и заслужил, чтобы свет разгонял ему тьму, — сказал я.

— Если у мужика совесть нечиста, ему ни к чему фонарь на крыльце, — ответила она.

Тогда я с ней не согласился, но сейчас отлично понял, о чем она. Отцу ни к чему было лишний раз напоминать, что у него на шее иждивенцы.

Как только я хлопнул дверцей грузовика, из кустов выскочил Элвис. Подбежал ко мне, уперся лапами в грудь и всего обнюхал. Иногда я привозил ему обрезки из мясного отдела. Не унюхав ничего съестного, Элвис отпрыгнул в сторону и потрусил за мной к дому, у двери немного помялся, будто опасаясь, что папашин ботинок сейчас заедет ему в грудь, и прошмыгнул в дом. Мамины тюлевые занавески на окнах все порваны, потому что пес на них прыгает.

Мисти спала на диване, по лицу скакали отблески от работающего телевизора. На полу валялась пустая банка из-под «Маунтин Дью» и пакет, из которого высыпались чипсы. Я достал из холодильника пиво и плюхнулся на диван у нее в ногах.

Попробовал посмотреть телевизор. Не пошло, слишком устал.

Вынул из кармана папиной куртки письмо Скипа и нашел, где он пишет, что после школы уже трахался с двумя разными девчонками. Я ему верю. Получается, по девчонке в год, а уж по части охмурежа он был спец. Он и уехал из наших мест не девственником. В последний школьный год у него была подружка, приятельница Бренди Кроуи, с которой у меня чуть было не вышло все, что надо.

Бренди уже выскочила замуж. Месяц тому назад я видел ее свадебную фотографию в «Газетт» Лорел-Фоллз. Свадьба в День святого Валентина. Наверное, они с мужем, лежа в постели после удачного траха, потешались надо мной: как же, единственный парень в Штатах, который не умеет пользоваться резинкой. Мне плевать. Муженек ее из Пеннс-Ридж, они там все жлобы неотесанные.

В ту ночь, когда я спутался с Бренди, я спал в старой конторе шахты. Мне невыносима была сама мысль, что я вернусь в свой подвал таким же, как раньше. Я-то всерьез полагал, что во мне произойдут большие перемены, как физические, так и духовные. Даже не почувствовал, что улегся прямо на битое стекло и железяки, — таким сильным оказалось унижение.

Проснулся я среди ночи, в ноздри бил запах гниющего дерева и почему-то колбасы с горчицей. Сэндвич, что ли, мне приснился? Огромная белая луна светила сквозь дыры в крыше, все вокруг окуталось серебряной дымкой, и мне вспомнилось, как на Рождество мама читала Библию, то место, где Деве Марии явился архангел Гавриил и возвестил, что на нее снизошел Святой Дух и во чреве у нее будет ребенок — Христос.

Всякий раз, когда мама читала этот отрывок, я представлял себе безмятежную обнаженную красавицу, купающуюся в лунном сиянии, глаза у нее большие, испуганные, но губы улыбаются, она ведь и не знает, что это не лунный свет ласкает ее, а сам Бог.

Луна-то и прогнала меня домой. Не хотелось мне в объятия Бога. Даже по случайности.

Я сложил письмо Скипа, спрятал в карман, закрыл глаза и быстренько вообразил себе страстных цыпочек из колледжа. Потом допил пиво и вышел во двор убедиться, что крышка мусорного бака плотно закрыта. Еноты, чтоб их.

Разбудить медведя, впавшего в зимнюю спячку, было проще, чем Мисти. Я уж не стал ее особо расталкивать и на руках отнес в постель, будто невесту.

Рука с кошачьим ошейником свесилась с кровати. Я уложил руку ей на грудь. Под ногтями был хлебный мякиш и горчица.

Ее часть комнаты за прошлый год очень изменилась. Она убрала большую часть плюшевых зверюшек и всех кукол Барби. Плакат со «Спайс Герлз» сменил скачущих лошадей, а на комоде вместо пони с розовыми и лиловыми гривами появились лак для ногтей и губная помада.

На тумбочке между ее кроватью и койкой Джоди теперь стояло фото в рамке: улыбающиеся Мисти и папаша возле «доджа». На капот брошен олень — первый охотничий трофей Мисти. К Джоди фотография повернута тыльной стороной, и к ней прислонена сложенная бумажка. На бумажке каракули Джоди: ЭТО ПРОТИВ ЗОКОНОВ ПРЕРОДЫ.

Я улыбнулся и повертел бумажку в руках: вдруг сестрица еще что-то написала. Если она серьезно, как же быть с ее динозаврами? Я посмотрел в ее сторону, но из-за мягких игрушек видна была только светлая макушка.

Привезенный мной бумажный зонтик был уже в картонном ведерке, где хранились все прочие зонтики. Все предсказания-сюрпризы были тщательно разглажены и сложены в конверт с надписью ПРЕТСКАЗАНИЯ.

Ей было годика три, когда я в первый раз принес ей печенье с сюрпризом. Заведение Ии только что открылось, и мы со Скипом забежали туда по дороге домой посмотреть, что да как. Мама показала Джоди, в чем суть: разломила печенье и велела вытащить бумажку. Джоди спросила, что там написано, и мама подмигнула мне и произнесла: «Здесь говорится: Барни[12] любит тебя».

Джоди была тогда без ума от Барни.

Выражение ее лица меня просто убило. Она свято верила в то, что сообщало печенье. Мы с мамой обменялись улыбками. В ее улыбке была наивная искренняя радость. Папаша тоже присутствовал, но он смотрел телевизор.

Никогда не видел на лице у отца сердечной улыбки. Счастье было для него сильным переживанием, легко оборачивалось шлепками да подзатыльниками и служило лишь предлогом для того, чтобы напиться и набезобразничать.

Мальчишкой я думал, что так дело обстоит со всеми мужчинами, даже опасался, что у мужчин в основе всех прочих эмоций лежит злоба. Я спросил у мамы, и она сказала, что я, пожалуй, прав. Непедагогично, зато честно.

Я опять сложил бумажку и вернул на место.

Выключил лампу Джоди с абажуром «Ноев ковчег». Лампа когда-то была моя, потом перешла к Эмбер, потом к Мисти. Краски выцвели, и Ной с животными превратились в безликие призрачные силуэты.

Подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Тусклый лунный свет просачивался в комнату. Во мраке чуть мерцал только кошачий ошейник на запястье Мисти.

Я прошел через прихожую, комната родителей осталась справа. В нее никто не заходил с того самого дня, когда папашина сестра Дайана сняла постельное белье и упаковала прочее его имущество. Она так и говорила: имущество. Наверное, считала, так культурнее. Ей виднее: учительница третьих классов.

Раз в неделю приоткрою дверь и загляну внутрь, посмотрю на тюфяки телесного цвета (когда-то они казались мне такими мягкими), на плакат с видом озера Эри, где родители провели медовый месяц (когда-то озеро представлялось мне такой экзотикой), на мамин флакон с духами «Лунный ветерок» (красивое название, думалось мне). У флакона форма балерины. Теперь-то я знаю: все это фигня. Все равно что наведаться к отцу на могилу.

Внизу у себя я разделся, посмотрел на индикатор нагревателя (не потух, горит!) и лег в постель. Элвис покрутился на своей подстилке и тоже улегся со вздохом. Последнее, что помню, — серый силуэт выключенной лампочки на чернильно-черном фоне подвала.

И тут явилась Эмбер со своим хахалем.

Возня и шепот. Скрип дивана.

Я посмотрел на часы. 2.35 ночи.

Я спустил ноги на пол.

Стон. Хихиканье. Ритмичное бух-бух.

Не знаю, сколько я просидел на кровати, навострив уши и сжав кулаки, пока до меня полностью не дошло, чем они там занимаются. Кулаки я сжал так сильно, что остались вмятины от обкусанных ногтей.

Эмбер было прекрасно известно, что таскать ухажеров домой не дозволяется.

Я встал с кровати, натянул джинсы, набросил на плечи отцовскую куртку и взял винтовку. 44-й «Магнум Рюгер», который мне дал дядя Майк. Управление шерифа забрало весь папашин арсенал, но дядя Майк считал, что без оружия мне никак не обойтись. Вдруг напорешься на бешеного скунса.

Патроны лежали у меня в ящике комода рядом с каталогами женского белья.

Я тихонько проскользнул вверх по лестнице. В мой план входило выйти через заднюю дверь и расстрелять пикап парня, как расстреляли машину Бонни и Клайда, на которой они пытались удрать. Но я забыл, что кухня выходит прямо на гостиную, прямо на диван.

Парень возвышался над моей сестрой. Он делал свою работу, даже не глядя на Эмбер. Голова у него была запрокинута, а глаза закрыты. Обнаженные ноги Эмбер обхватывали его голый зад.

Я прицелился ему в голову.

Оказалось, это задача не из легких. Казалось бы, что особенного, ан нет. Застрелить человека совсем не просто, какую бы ненависть к нему или к тому, что он натворил, ты ни испытывал, какую бы злость он в тебе ни вызвал и как бы больно тебе ни было. На раз-два не получится.

И как у нее духу хватило?

Я повернулся и затопал по кухне, сбив по пути стул. Плевать на шум. Вывалился из дома, встал посреди двора и принялся палить в воздух.

Я решил не стрелять в его машину, а то как он отсюда уберется? Обратить его в бегство — вот была моя цель. «Я не сумасшедший», — мелькнуло в голове, и мне сразу стало легче. Психи — те не думают о последствиях, не рассчитывают действий наперед.

Парень Эмбер выскочил из дома как ошпаренный, на ходу натягивая штаны. Меня поразила его тупость. Ну надо же, бежать на выстрелы, а не в другую сторону!

За ним выбежала Эмбер в трусах и в своем свитере в обтяжку.

— Ты сказала, он крепко спит! — орал парень.

— Прекрати, Харли! — вопила она. — Сукин сын! Козел!

Хахаль схватил ее за плечи и потряс. Рявкнул:

— Что ты творишь?

— Мудила! Ненавижу тебя, гада! — надрывалась Эмбер.

— Родители есть? — спросил я у кавалера.

— А? — не понял тот.

— Ненавижу! — Эмбер сорвалась на визг.

— Заткнись! — завопил кавалер.

— Ты знаешь, который час? — спросил я.

Голос у меня был чрезвычайно спокоен и здрав, не сравнить с тем, что творилось у меня внутри. Я словно плыл в воздухе, и руки опять начали трястись. Хорошо, не надо было ни во что целиться.

— Сегодня школьный вечер, — объяснил я парню.

— Псих ненормальный! — Чувак сражался с молнией на джинсах.

— Не уходи, — попросила его Эмбер.

Он заржал как безумный.

— Щас.

В дверях за спиной Эмбер появились Мисти и Джоди. Они видели, как я целюсь в него. Ну и пусть. А вот таращиться на полуголую Эмбер и гадать, чем это она таким занималась, им ни к чему.

— Проваливай, — велел я парню и направился в дом.

Он выкатил на меня бешеные глаза и ринулся к своему пикапу.

— А ну спать, — велел я девочкам.

Целая дюжина вопросов вертелась у них на языке, но один мой взгляд — и девчонки примолкли.

— Мудила! — не унималась Эмбер.

Я вошел в гостиную, поставил ружье в угол, присел, уперся ногой в пол и принялся плечом пихать диван к выходу:

— Этому хламу не место в моем доме.

— Харли, что ты делаешь? — недоуменно спросила Мисти.

— Иди спать.

— Это не твой дом, мать твою! — взвизгнула Эмбер.

— Харли, что ты делаешь? — не отставала Мисти.

— Уйди с дороги.

Я распахнул входную дверь. Повернуть диван на бок в одиночку было нелегко, но я справился.

— Что ты делаешь? — Теперь этот вопрос задала Эмбер.

— Вы чем-нибудь пользовались? — поинтересовался я у нее.

— Чего?

— Что-то я не заметил на нем резинки. Или у него хватило времени снять ее?

— Пошел ты, Харли!

— Залетишь ведь. Начнешь самостоятельную жизнь с беременности.

— Я уже начала самостоятельную жизнь, мудак!

И она бросилась на меня. Накинулась со спины и принялась дубасить. Я толкнул ее так, что она отлетела в сторону.

Ступенька, еще ступенька — и диван во дворе.

Не помню, наполнил ли я соляркой запасную канистру в конце прошлого лета. Папаша мне вечно мозг выносил насчет этого, терпеть не мог, когда приходит пора запускать трактор на первый покос, а топлива ни капли.

Я распахнул дверь сарая. Черный полоз, змея длиной с мою ногу, закачалась передо мной из стороны в сторону У нее недоставало сил, даже чтобы свернуться. Змею, точно так же, как червяков и бешеного скунса, о котором рассказывал Бад, обманула ранняя весна, а сейчас она замерзала до смерти. По-хорошему, следовало взять мотыгу и отрубить змее голову. Но если она выживет, крысы в гараж и не сунутся, да и кроты обойдут наш двор стороной.

Бог с ней, со змеей. Я потряс канистру. Чтобы облить диван, горючего хватит.

Я ринулся на кухню за спичками.

Эмбер исчезла. Мисти и Джоди стояли на ступеньках. Мисти начала было опять приставать с вопросами, но когда из подушек показалось желтое пламя, смолкла. Вся кровь отхлынула у нее от лица, веснушки сделались черными, словно кофейные зерна. Она окинула меня бешеным взглядом и бросилась в дом, вся в слезах. Чего это она вдруг, не понимаю. Диван все равно был говеный.

У меня вдруг заболело все тело. Наверное, оттого, что один выволакивал диван. Когда папаша получил диван в наследство после смерти бабушки, он позвал на помощь дядю Майка и мужа тети Дайаны Джима.

Я опустился на траву, не сводя глаз с пламени. С другой стороны на пылающую мебель смотрела Джоди. Маленькая фигурка в моей старой белой футболке казалась призрачно зыбкой в потоках раскаленного воздуха.

Джоди не стала меня спрашивать, зачем я это сделал, чему я был только рад. Сестра села рядом со мной и положила голову мне на плечо.

— Так хочу увидеть маму Жду не дождусь, — пожаловалась она.

— Здорово, — пробормотал я.

Джоди посмотрела на меня и озабоченно наморщила лоб. Совсем по-взрослому.

— А что такое резинка?

— Слушай-ка, — произнес я, озираясь по сторонам, — куда подевался Элвис? Не видел его с тех пор, как лег спать.

Она просияла:

— Спорим, я знаю.

Путаясь в моей футболке, Джоди подбежала к одной из собачьих будок. Сунула туда голову, выпрямилась, улыбнулась и сделала мне ручкой, словно Ванна Уайт[13]. Из будки неторопливо выбрался Элвис, понюхал воздух, зевнул и улегся прямо в грязь.

Глава 4

В конце концов я взял с собой Джоди на свидание с мамой, но только после того, как Мисти и Эмбер согласились не ехать. Вообще-то в тюрьму они непременно ездили втроем, так что пришлось мне за завтраком просить Мисти пропустить этот день. Она все еще ужасно злилась из-за папашиного дивана, поэтому бросила на меня мрачный взгляд и заявила, что и так ни за какие деньги не сядет в машину со мной. Эмбер носа не казала из своей комнаты.

Прежде чем отвезти Джоди в школу, я в «Бытовых приборах Беркли» битых два часа занимался холодильниками: разгружал, распаковывал и расставлял по демонстрационному залу, а потом еще три часа ухлопал на перевозку в хозяйском грузовике стиральных машин, сушилок и плит. В напарники мне достался Рэй, который только и делал, что поносил своих детей и жену.

Настроение у меня было паршивое, и оно делалось еще хуже, стоило подумать, что после свидания с мамой придется перед Джоди дурака валять, дескать, все замечательно. Обычно показной оптимизм демонстрировала Эмбер, и признаю: как бы мне ни было ненавистно все, что творила Эмбер, успокоить Джоди у нее получалось.

Джоди ждала меня у окна учительской, когда я объявился с ее рюкзачком и розовой весенней курткой, которая в этом году стала ей маловата. На ней было платье в цветочек, растянутые на коленях колготки и серебристые высокие ботинки, которые ей подарили в прошлом году на Рождество.

Многие дети стараются принарядиться перед свиданием в тюрьме. Кого-то заставляет тетя или там бабушка, но кое-кто и сам горазд. Джоди из таких. Это бросается в глаза. Эти дети вечно прихорашиваются.

Не вижу в этом никакой логики. Разве что показать мамаше: смотри, какая я хорошенькая и трогательная в своем платьице. Ты по мне не скучаешь? Словом, нагнать на мамочку тоску.

Всю дорогу Джоди трещала не умолкая. Вот скоро прискачет Пасхальный кролик; а одна девочка принесла в школу редкую «бини бэби»[14] в форме утконоса и с ярлыком и всем рассказывает, что ее родители через пару лет продадут игрушку за миллион долларов; а в кафе на обед подают корн-доги[15] на палочке. Она последнее время такая болтушка, и я этому только рад. Утомительно немного, ну и пусть ее.

После того как мамочка застрелила папашу, Джоди на какое-то время словно онемела. Стала мочиться в постель, ела только красное желе. К ней прикрепили другого мозгоправа, не Бетти. Дядьку с бородой, который знал все ни о чем. Он хотел положить ее на обследование. Эмбер была вне себя.

Весь следующий месяц, как ни появлюсь дома после бесплодных поисков работы, Эмбер сидит на диване, и Джоди у нее на коленях. Сидят себе тихонько, никого не трогают. И вот однажды прихожу, а они играют в динозавров и едят поп-корн из большущей миски. С тех пор с Джоди все хорошо.

Методом проб и ошибок я определил, что лучший день для свидания с мамой — пятница. Посетителей никого. Только набитому дурню может приспичить закончить свой предвыходной рабочий день тюремным свиданием.

В уик-энды хуже всего. Толпа детей с рисунками и домашними заданиями.

В мужских тюрьмах такой тьмы детей среди посетителей наверняка не бывает. Там и особых комнат-обнималок, где заключенные могут пощупать своих детишек живьем, небось нет. И на стенах столовой никаких звездочек и фигурок. (По словам Джоди, мама ей сказала, что, поскольку кнопки-веревки-липучки запрещены, они приклеивают все это добро овсянкой. Пудинг из тапиоки тоже годится.)

Среди посетителей мужской тюрьмы, наверное, одни адвокаты и шлюхи.

Это логично. Ведь тюрьма — зеркало реальной жизни. А мне всегда казалось, что если у женщины есть ребенок, то все остальное в ее глазах теряет значение. Матерью может быть только женщина.

Мы уже приближались к нашему повороту, а Джоди все не умолкала. С шоссе тюрьму видно как на ладони. Она помещается в нижней части долины, которая изображена на каждом банковском календаре в здешних местах. Только вместо громадного серого бетонного здания, заслоняющего окрестные холмы, на календарях непонятное строение из красного кирпича. Уверен, правительственные чиновники просто искали уединенное место и ничего такого не хотели сказать, только контраст между уродством человека и красотой природы они показали наглядно.

Я не обращал особого внимания, о чем трещит Джоди, зато в восторг приводило само ее оживление. С не меньшим восторгом я слушал в магазине Келли Мерсер. От одного звука их голосов становилось как-то легче на душе, спокойнее, словно мамин пылесос гудел. А вот стоило маме внезапно прекратить уборку, как делалось тревожно, сам не знаю почему.

Джоди отвернулась от меня, уставилась в окно. О чем бы таком с ней поговорить, чтобы ее веселье никуда не делось? Но я не успел ничего придумать, потому что Джоди спросила:

— Что такое смертельная инъекция?

— Где ты это услышала? — опешил я.

— От Тайлера Кларка в школе. Он сказал, маме сделают такую.

Я украдкой покосился на нее. Она не отрывала глаз от окна.

— Ничего такого маме не сделают.

— Эсме говорит, если старые собаки мучаются перед смертью, ветеринар может назначить им инъекцию. Только она говорит, людям ее не делают. Людям она не нужна. Они сами умирают.

— Все правильно.

— Мама не умирает, ведь правда?

— Не умирает.

— Не хочу, чтобы она умерла. Даже если она убила папу.

Руки мои дернули руль. Бывает, они действуют будто сами по себе. Пикап бросило в сторону, потом вынесло обратно на свою полосу. Джоди ухватилась за приборную доску.

— Давай не будем нести всякую фигню, когда я за рулем, ладно? — прорычал я.

— Ладно. Тогда скажи, что с тобой?

— Ничего.

— У тебя настроение плохое.

— Ничего подобного.

— Нет, плохое.

— Ничего… — Я осекся. В этом споре мне шестилетку не победить.

— Плохое, — стояла на своем упрямица.

— Джоди. Ты все равно не поймешь…

— Только не надо опять говорить, что я еще маленькая. Ничего я не маленькая.

— Нет, маленькая.

— Ничего подобного.

— Нет, ма… неважно.

— Хочешь анекдот?

— Валяй.

Мы свернули с магистрали на местную дорогу. Поле по правую сторону сейчас пустое, но к концу лета его сколько хватит глаз покроют подсолнухи.

Заключенным поля не видно, но маму арестовали в августе, так что она в курсе.

— Знаешь, что говорит вампир, когда встречает знакомых?

— Нет.

Она широкоулыбнулась:

— Чмоки-чмоки.

Я расхохотался. И правда забавно.

На стоянке она подождала, пока открою ей дверь, захихикала и повторила:

— Чмоки-чмоки.

В руках у Джоди картинка, которую она нарисовала для мамы, — куча фруктов, намалеванных неоновым фломастером, а сверху надпись: ФРУХТЫ ПУЛЕЗНЫ ДЛЯ ТИБЯ.

Они в школе как раз проходят продукты питания. А внизу обязательно подпись: ТВАЯ ДОЧЧ ДЖОДИ.

По паркингу Джоди прошествовала королевой, расточая улыбки направо-налево. Ну ничего ребенок не боится.

Вообще-то видеться сегодня с мамой я не планировал. Лучше как всегда посижу в комнате ожидания, полистаю потрепанный номер «Аутло-байкера». Или «Лучших домов и садов». Другие издания мне здесь не попадались. Но Джоди вцепилась в мою руку и потащила за собой. Я отнекивался как мог. Охранник с металлоискателем даже сказал ей:

— Не напрягайся, куколка. Некоторых сюда прямо-таки не затащишь.

Вот почему я нарушил свой обет никогда в жизни не видеться с маменькой. Будет тут всякая шваль в синтетической форме и резиновых ботах надо мной глумиться! Порой я жалею, что родился парнем.

Джоди так и бросилась под металлоискатель, когда я согласился пойти с ней. В первое-то свое посещение тюрьмы она думала, охранники ищут конфеты.

В прошлом году пошли разговоры, что у всех, кто идет в «обнималку», будут смотреть физиологические отверстия на теле. Одна тетка использовала свою десятилетнюю дочь, чтобы пронести в тюрьму разобранный на части пистолет.

Я не сторонник смертной казни. Но когда мне сказали, куда маленькую девочку заставили прятать железки, я увидел только один выход: отвести эту тетку в сторонку и выстрелить в голову. Американский союз защиты гражданских свобод может утереться. Тут все без них ясно.

А тюремщики ничего, только понавешали дополнительных камер наблюдения.

Первыми в «обнималку» вошли мы. Три стула, одно кресло-качалка. Это для женщин с маленькими детьми, понял я. Мне бы сразу уйти, но тут открылась дверь и вошла она. В каком-то балахоне вроде больничного халата. Только не белом, а желтом. Тяжелый юмор.

Джоди так и кинулась к ней. Охранник вышел и закрыл за собой дверь. Мама присела, обняла Джоди и только потом заметила меня.

Сперва она меня не узнала. А может, в глубине души я и не хотел, чтобы она меня узнала. Чтобы осталось только пробормотать извинения — дескать, пардон, недоразумение — и распрощаться навсегда.

Чтобы она сказала мне:

— Извини. На секундочку мне показалось, что ты — мой мальчик.

А я бы ответил:

— Ничего страшного. Мне тоже померещилось, что вы — моя мама.

Вообще-то эта женщина на мою маму даже и не была похожа. В памяти у меня мелькали совсем другие образы. Свадебное фото, где ее тошнит. Ранние детские годы: мама красивая, беззаботная, с волосами, завязанными в конский хвост. Измотанная, нервная дамочка, какой она стала потом. Замкнутая, мрачная тетка, в которую превратилась совсем недавно. И снова особа, скинувшая с себя бремя забот, — когда ее в наручниках и в одежде, перемазанной в крови мужа, увозили из дома навсегда.

Она похудела. Постарела. Лицо ее не было совсем уж безмятежным — но и сильно встревоженным тоже. Какое-то унылое утомленное смирение пронизывало ее всю, будто она велела себе принимать все горести как должное и сохранять спокойствие духа. Рыжие волосы были коротко пострижены — совсем как у меня. Вот уж, наверное, Эмбер поиздевалась!

— Харли? — произнесла она.

Прозвучало как вопрос. Но это была констатация факта. Меня узнали. Заметили. Обратили внимание.

Она выпустила из объятий Джоди и поднялась на ноги.

— Харли, — повторила мама, и глаза ее наполнились слезами.

Подошла ближе. Мне показалось, чтобы ударить меня. Сам не знаю почему. Она меня никогда не била. Я попятился, но она обхватила руками мою голову, всмотрелась мне в лицо, словно младенцу, и крепко-крепко обняла.

— Мой малыш, — проговорила мама. Ее дыхание пощекотало мне шею. В ее словах не было ничего глупого, несуразного или фальшивого. Еще одна констатация факта, вот и все.

Ее голос зацепил меня. Вдруг стало ясно, что передо мной не посторонняя. Этот голос один на целом свете был ласков со мной, не требуя ничего взамен. Он вошел в мое сознание прежде, чем у меня сформировались уши.

Как я ни старался, не получилось ни обнять ее в ответ, ни оттолкнуть. Все чувства куда-то делись, за исключением тупой боли промеж глаз. Свобода воли была сметена могучим приливом любви и поднявшейся из глубин встречной волной ненависти. Слишком поздно я осознал, что впервые повидаться с матерью после того, как ей впаяли пожизненное, это тебе не жук чихнул.

Она разжала объятия, вроде бы не заметив, что я ей не ответил. В конце концов, я был взрослый. Никогда не видел, чтобы папаша обнимал кого-нибудь кроме мамы и Мисти.

Мама отступила на шаг. Между нами вклинилась Джоди и обхватила ее за талию.

— Ты обрезала волосы, — произнес я, удивляясь, как легко выговариваются слова.

— Уже давно. — Она была так рада, что я заговорил. Наверное, так же радовалась, когда я впервые пописал в горшок, не забрызгав стену. — Нравится?

— Нет.

Мама засмеялась. Джоди протянула ей рисунок. Мама сделала восхищенное лицо. Потом оглядела комнату и перевела полные заботы глаза на меня. Я подумал, опять кинется обниматься, но она только спросила:

— Где Мисти?

Вопрос ни к селу ни к городу Я пожал плечами:

— Решила не приезжать.

— Почему?

— Ее Харли попросил, — объяснила Джоди.

Я сердито посмотрел на нее.

— Но ты же попросил.

— Почему? — повторила мама.

— Потому что они грызутся, — выпалил я. Ну и балбес же ты, братец. — Они цапаются в машине и выводят меня из себя.

В улыбке мамы было столько тепла, любви и гордости за меня, что вся моя толстокожесть, которую я успел нарастить за полтора года, вмиг куда-то делась. Спасибо, Эмбер с нами нет.

— Так как она там? — настаивала мама.

— Кому какое дело?

— Харли, — в голосе мамы звучал мягкий упрек, — с тобой все хорошо?

Это со мной-то? Только бы не заржать. Мою гудящую голову заполнили разгневанные четырехзвездные генералы. Они бродили по усеянному телами полю битвы и задавали тот же вопрос выжившим.

— Порядок, — пробурчал я.

— Почему же ты говоришь «кому какое дело»?

— Просто интересуюсь.

— Мне есть до нее дело, — серьезно произнесла мама. — И тебе тоже.

— И мне, — встряла Джоди.

Я посмотрел на маму, потом опять на Джоди и постарался представить себе маму и дочек в «обнималке», как проходят встречи четверки в течение вот уже полутора лет, как они хихикают и сплетничают, обсуждают прически, и шмотки, и разных «бини-бэби». Никто не забивает себе голову ни тем, что стряслось, ни днем сегодняшним, не думает ни о павшем на нас позоре, ни о том, что по счетам надо платить.

До меня внезапно дошло: все это дерьмо девчонок как бы и не касалось. Они не чувствовали, что матери рядом больше нет.

Ничего удивительного, в общем. Они легко, куда легче, чем я, прощали ей все, сквозь пальцы смотрели на то, как она путала, кому клубничное желе, а кому — виноградное, и забывала, кто подарил ей на день рождения что-то стоящее, а кто — чепуховину. Они защищали маму, когда я считал, что ей неплохо бы извиниться.

Вероятно, их терпимость определялась половой принадлежностью. Одна из бабских штучек, которых мне никогда не понять, типа «Не приставай ко мне!», а через минуту «Почему ты не обращаешь на меня внимания?». Или попробуй им сказать: «Хорошо выглядишь!» Могут обидеться: «Как? Значит, вчера я выглядела плохо?» Или когда они вбивают себе в голову, что выполнят чисто мужскую работу лучше любого мужика, хотя самой природой для такой работы не приспособлены.

За годы, проведенные в женской компании, я кое-чему насчет них научился. А папаша научил меня только одному: мужики стараются не перетруждаться.

— А про Эмбер чего не спрашиваешь? — пристала Джоди.

— Эмбер уже большая, — ответила мама.

Тряхнула головой, словно отбрасывая с лица длинные волосы, потом потянулась к волосам рукой, наткнулась на короткую стрижку и разочарованно опустила руку.

— Думаю, у нее кто-то появился. — Она прошлась по комнате, обняв себя за плечи, будто мерзнет. — У нее свидание, точно.

Ее невинный тон вызвал у меня в голове чистый образ юноши в костюме, открывающего дверь авто перед девушкой в изящном платье, в то время как отец девушки, попыхивая трубкой, напутствует: «Только не позже десяти, прелесть моя». К тому же я понятия не имел, что девчонки рассказывают маме про свою жизнь и про меня.

— Что такое «кто-то появился»? — спросил я.

По виду мамы я сразу понял, что у нее нет ни времени, ни энергии растолковывать мне девчачий жаргон. Она вольготно расположилась на стуле, даже откинулась на спинку, словно сидела на диване. Джоди забралась ей на колени, прижала голову к груди и принялась трещать. Мама неторопливо погладила ее по голове, поцеловала в макушку, улыбнулась, кивнула. Присутствие дочки действовало на нее, будто тепло на напряженную мышцу. Сотни раз я был свидетелем такой же сцены дома. Ничего не изменилось.

Я повернулся к ним спиной, подошел к одной из камер, свисающих с потолка, и заглянул в нее. Интересно, сколько у системы исполнения наказаний записей, на которых люди заглядывают в камеры, как я сейчас? И что прикажете делать дальше?

Бетти посоветовала бы мне задать главный вопрос прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик. Она вечно твердила, что я не смогу подвести итог, пока не спрошу у мамы напрямую, почему она убила папашу. Когда я поинтересовался, что значит «подвести итог», она ответила: «Восстановить мир».

Я ей сказал, что и без того знаю, почему мама пошла на это. Даже мамин адвокат и обвинитель сходились в определении причины, только один обозначил ее как «материнскую любовь», а другой — как «материнскую ненависть». Вопрос состоял в другом: как она могла? — и ответ был мне неведом.

Следующее, о чем я задумался: а не поцапаться ли мне с мамой по-крупному? Повод роли не играет. Но, поразмыслив, решил не затевать ссору. Настоящих схваток между мной и мамой как-то не выходило. Им страсти недоставало. Бетти называла это «интернализацией»[16]. По мне, причиной всему была лень и трусость.

Мне всегда казалось, что по части ссор папаша с мамой прямо-таки созданы друг для друга. Мама кротко принимала все его упреки и жалобы. Чем злее он становился, тем больше терпения она выказывала. В конце концов он выдыхался, переставал орать и она брала все в свои руки.

Как-то папаша развопился, когда мама готовила воскресный завтрак. До того взбесился, что схватил упаковку яиц и принялся расшвыривать их по кухне. Желток по стенам стекал, на полу расплывались липкие пятна.

Мисти, еще совсем маленькая, засмеялась на своем высоком стуле и захлопала в ладоши. Эмбер сбежала. Как мальчишке, мне пришлось по душе, что творил папаша. Но как его сын, я понимал, что он запросто может вот этак шваркнуть о стену меня самого. И я застыл на месте.

Когда боекомплект у него закончился, он перешел к тарелкам. Похватал их со стола, с размаху переколотил и вылетел вон, только дверь хлопнула.

Мы не шевелились, ждали, что будет дальше. Собака завизжит, косилка взвоет, машина взревет или тишина все поглотит.

Он выбрал машину. Я опять принялся за еду. Вернулась Эмбер. Мисти мотнула головенкой в сторону двери и пролепетала: «Па-па».

Мама достала тряпку и обвела взглядом испещренный желтыми лужицами пол. Они были повсюду, словно солнце пролилось. Мама вздохнула и записала в перечень покупок: ЯЙЦА.

Я обернулся и уставился на маму с Джоди на коленях. Она заметила мой взгляд.

— Ты как будто хочешь сказать что-то, — произнесла она.

— Где у тебя хранятся запасные лампочки?

— Под раковиной в ванной, в глубине справа, — моментально ответила мама.

— А у нас они еще есть?

— Не знаю, Харли, — вздохнула она. — Столько времени прошло.

Тон у нее был совсем беззаботный, и я понял: она приняла новые условия жизни, в то время как я всего лишь приспособился. Я и не знал, что между «принять» и «приспособиться» такая большая разница. А тут мне стало ясно: в первом случае ты действуешь сознательно, а во втором — только подлаживаешься под обстоятельства, чтобы выжить.

Прочь из этого помещения! Оно такое тесное. И окон нет. Стулья привинчены к полу. Кресло-качалка приковано цепью. Ни подушек, ни картин на стенах. А все телекамеры сделаны в Японии.

— Я знаю, радость моя. Это очень мило, — услышал я мамин голос.

— Харли принял мой банан за полумесяц, — хихикнула Джоди.

Я несколько раз сглотнул, но во рту у меня по-прежнему было сухо. Зато лоб был весь мокрый, пот по щекам стекал. Я провел пальцем по щеке, сунул в рот. Соленый. Клаустрофобия, вот как это называется. Нормальная реакция на тесную комнату без окон. Я не сумасшедший. Псих убил бы того парня. И не стал бы трогать диван.

— Забавно, ты подписываешь рисунки, как Харли когда-то, — сказала мама Джоди. — Только он, конечно, не писал «твоя дочь».

Джоди опять хихикнула.

— «Твой сын» — вот как он подписывался. Эмбер и Мисти это и в голову не приходило. По их мнению, я и так знала, кто автор.

— Харли рисовал тебе картинки?

— Ну конечно. Готова поклясться, я их тебе показывала. Они лежат в подвале, в коробке вместе со школьными работами Эмбер и Мисти. Он обожал рисовать.

Она опять поцеловала Джоди в макушку и потерлась щекой о ее волосы. Доля матери все-таки печальна. Никуда не денешься от забот, даже если жизнь круто поменялась. Ссоры-споры-разговоры, ахи-страхи, вопросы к матросам.

Для нее мы были и остались детьми. А она для нас кто?

— А папе это было не по душе, — объясняла мама Джоди. — Он был за спорт и охоту Как всякий мужчина.

— Это глупо, — заявила Джоди.

— Еще как. Помню, как он вытаскивал Харли на улицу и пинал в него мячом, как колотил, если Харли… — Она закашлялась. — Хотя как знать? Вон дядя Майк приставал-приставал к Майку-младшему со спортом, а теперь сын в Пенсильванском университете футбольный стипендиат.

Она положила рисунок на пол, и я представил себе, как его намазывают тапиокой.

— Ты хочешь быть здесь, — прохрипел я.

Мамина голова дернулась.

— Харли, это смешно.

Перед глазами у меня встала ее карта. Меня волокли по черной линии к той точке, где она обрывалась и обращалась в ничто. Я оглянулся и вместо желтого дома увидел карандашный рисунок, изображавший маму. Глаза у мамы были серые, а волосы — оранжевые, и она улыбалась. Я до сих пор помнил, как назывались карандаши, «Тимбер Вулф» и «Биттерсвит».

— Нет, — настаивал я. — Ты хочешь быть здесь.

Она легким движением спустила Джоди с колен и встала.

Сказала испуганно:

— Харли… — И сделала шаг в мою сторону.

Пот заливал мне глаза. Я заморгал, но все равно ее фигура расплывалась. Руки у меня затряслись, как у дряхлого старикашки. Я посмотрел на них и увидел, что из пор каплями выступает пот. Дыхание перехватило.

— Харли… — повторила мама, на сей раз более резко.

И бросилась ко мне. Мое имя раз за разом срывалось у нее с губ и хлестало меня словно кнут.

Ноги у меня подкосились, и я осел на пол. Руки ее гладили меня по лицу. Они дрожали не хуже, чем у меня. Она велела мне успокоиться. Положила голову мне на грудь.

Я заорал. Отодрал ее от себя и вскочил на ноги, хватая ртом воздух. Кинулся к двери. Заперта. Забарабанил в дверь кулаками:

— Выпустите меня!

К маме бросились два охранника. Джоди подхватила свой рисунок. Тоже приспособилась, гляди-ка.

Я осел обратно на пол.

Охранники загнали маму в угол. Она закрывала лицо руками и причитала:

— Я его пальцем не тронула.

Тогда-то я и увидел в первый раз слова в воздухе. Они горели у меня перед глазами, яркие, точно фотовспышка: ТВОЙ СЫН ХАРЛИ.

Глава 5

Против поездки к мамочке ставлю галочку. Теперь мне позарез надо избавиться от обрубка трубы, что остался торчать из земли после того, как срезали папашину спутниковую антенну Это для меня НЕПРИЕМЛЕМО.

Все выходные я изучал вопрос. Можно было спилить трубу ножовкой у самой земли, но тогда она станет еще опаснее, поскольку подросшая трава совсем ее скроет, а Джоди летом вечно бегала босиком. Распорет себе ногу о зазубренный металл, а медицинской страховки у нас нет. То есть если бы мы сидели на пособии, тогда страховка бы полагалась. Или если бы я пропал без вести, а девчонок отдали на воспитание. Социальные службы четко мне все объяснили.

Можно попробовать выкопать цементную пробку, из которой торчала труба, но это займет целую вечность. Динамит пустить в ход — точно повредишь скважину. Получается, лучше всего будет срезать трубу пониже и пометить место, чтобы бросалось в глаза.

Утром в понедельник, пока я шел от дома к машине, мне пришло в голову, что из дивана получится отличный опознавательный знак. А потом придумаем что-нибудь еще.

Мисти прикрыла почерневший каркас старым замызганным покрывалом. От бывшего дивана так и разило соляркой, горелым поролоном и прочими легковоспламеняющимися материалами. Я пошевелил обгоревшие подушки, не забрался ли туда какой зверь, навалил их на трубу, и на душе полегчало.

В магазине Беркли я проторчал целый день. Тащиться на машине домой ради обеда из хлопьев, а потом трястись обратно в город на вторую работу в «Шопрайт» смысла не было. К вечеру потеплело. Возьму-ка я лучше в магазине пакет картошки фри и кока-колу и заеду на автомойку самообслуживания, решил я. Вдруг приедет полная машина девчонок. Я уже был на полпути к мойке, и в голове у меня вертелись шорты и покрытые мыльной пеной ляжки, когда вдруг вспомнил, что следует забрать Джоди из гостей от Эсме Мерсер.

Я бы мог позвонить. Мама Эсме доставила бы Джоди в лучшем виде. Но я отправился к Мерсерам сам.

Дом у них по местным представлениям выглядел странно. Фасадом повернут к холмам, а не к дороге, сплошные окна, облицован дорогим кедром, не стандартным сайдингом, да к тому же деревянные панели остались некрашеными! Уже шесть лет все вокруг гадают, покрасят его когда-нибудь или нет.

В самом доме я никогда не был, но с дороги видно, что одна из комнат забита экзотическими растениями и плетеной мебелью. Джоди говорила, они называют ее «джунгли». А по вечерам мама Эсме, помыв посуду, просиживает там какое-то время перед тем, как купать Зака.

Фонари горели, хотя пока не совсем стемнело. Дни становились длиннее. Еще неделя — и введут летнее время. Я-то не очень радовался лишнему часу и грядущим теплым денечкам. Холод тоже не особенно люблю, но мне нравится, если на мне много одежды. Когда в прошлом году надолго вешал папашину куртку в шкаф, мне казалось, с меня шкуру содрали.

Я остановился рядом с синей «тойотой-селика» Келли. Мужнин джип «гранд-чероки» отсутствовал. Брэд был вице-президентом чего-то там в Национальном банке Лорел-Фоллз. А папа Келли был президентом. Узкий круг.

Две их собаки залаяли было и натянули свои цепи, но тут же узнали меня. Белый колли-полукровка заскулил, а черный лабрадор забегал вокруг будки. Собаки не забывают, кто их любит, неважно, что этот человек — редкий гость.

Я подошел поближе, распутал лабрадору цепь и чесал обеим собакам живот, пока у них глаза не подернулись дымкой.

Парадная дверь распахнулась, и во двор выбежала Джоди. Псы опять разгавкались. Джоди увидела меня, нахмурилась и бросилась назад в дом с криком:

— Это он. Не хочу уезжать.

Я воспользовался моментом, чтобы по достоинству оценить открывшийся вид. Владения Мерсеров спускались к круглому пруду, расположенному посреди лужайки цвета сукна на биллиардном столе. У подножия их холмов, сверкая галькой, вился ручей. Холмы взаправду принадлежали им. А мы на наших холмах только жили. Они не были нашими.

Дедушка Келли оставил ей пятьдесят акров земли со всеми полезными ископаемыми. Значит, старикашка не продался с потрохами угледобывающим компаниям. Не то что все прочие, кто отдал свои угодья на разграбление.

Он, да и еще Дева Мария — это единственные покойники, с кем бы мне хотелось встретиться.

За деревьями на склоне холма виднелась железная дорога, ведущая к конторе шахты. Дом Скипа рядом с конторой. По этим рельсам мы собирались отправиться в Калифорнию после того, как разделаемся с Донни.

Из дома выскочил Зак Мерсер, улыбнулся мне, крутанулся на каблуках и врезался прямо в мамину ногу. Келли ловко подхватила его на руки и велела успокоиться. Потом одарила меня ленивой женской улыбкой:

— Как дела, Харли?

— Все хорошо.

Она поглядела на собак колючим, суровым взглядом:

— Тихо вы!

Эсме и Джоди вылетели из дома и бросились к качелям. Зак потопал за ними.

Улыбка Келли сделалась шире. Мне припомнилась наша встреча в «Шопрайте» и ее мгновенная перемена настроения.

— Я только что говорила по телефону с Мисти.

Келли была босиком, но преспокойно расхаживала по острому гравию. Неужто у нее подошвы дубленые?

— Я просила передать тебе, что Джоди может побыть у нас подольше, а потом я отвезу ее домой. Надо было нам сразу договориться.

— Все нормально, — пробормотал я.

— День-то какой хороший выдался. Тебе не жарко в куртке?

— Нет.

Она подошла совсем близко:

— Ты обедал?

— Д-да.

— Но ты ведь еще не заезжал домой.

— Я в городе поел.

— Ах, вот как.

Она будто записи делает. Не из любопытства, просто чтобы потом восстановить в подробностях этот разговор со мной, когда захочется. Типа карточный домик выстроить.

Она почесала одной босой ногой другую.

— В любом случае у меня для тебя припасено кое-что. Зайдешь на минутку?

— Зайти? — пробормотал я.

Келли обернулась к детям и крикнула Эсме, чтобы не раскачивала Зака так сильно.

— Пройдем в дом, — пригласила она.

— Да, конечно.

Шагая следом, я старался не смотреть на нее. Джинсы до того в обтяжку, будто их и вовсе нет. Побелили ноги известкой с синькой — и все дела. А когда все же замечаешь штаны, понимаешь: ткань до того стирана-перестирана, что сделалась мягкая, будто щенячье ухо. Оставалось только отворачиваться и стараться об этом не думать.

Изнутри дом тоже весь отделан деревом. Даже пол деревянный. Кроме кухни. Здесь он каменный.

Плиты всех оттенков серого вмурованы в раствор и отполированы до блеска.

Дом весь нараспашку То есть комнаты не разделены четко стенами, а кое-где нет и межэтажных перекрытий. Кухню от большой комнаты отделяет здоровенный каменный камин, а между большой комнатой и «джунглями» протянулся стеклянный стеллаж с разными безделушками и картинами в рамках. Полки прозрачные, и создается впечатление, что растения повсюду.

Телевизора что-то не видать. Наверное, большая комната с камином и есть гостиная. У нас-то комнаты с камином нет, а мама всегда мечтала о ней. По ее словам, в каждом приличном доме должна быть комната с камином и телевизором, где собирается семья, и комната без телевизора — для гостей. Тут я не видел никакого смысла — у всех моих знакомых гостей усаживали перед телевизором.

Правда, здешней гостиной лоска все-таки недоставало. Мебель какая-то потертая, и игрушки разбросаны. Зеркало в платяном шкафу в соседней комнате отражало неприбранную постель.

— Присядешь?

Ее голос отвлек меня от разглядывания кровати. И на том спасибо.

Она посмотрела на стол со стульями. Стулья были бамбуковые, с подушками цвета опилок, а столешница стеклянная. Грязные тарелки еще не убраны.

— Мы купили этот стол еще до рождения детей, — пояснила Келли, поймав мой взгляд. — Стекло пока еще никто не расколотил. Хотя Зак старается.

Она тряпкой вытерла откидной поднос на высоком стуле Зака. В воздухе висели ароматы недавнего ужина: пахло яблоками, медом и древесным углем.

Я уж и забыл, какова на вкус настоящая еда. Мама была лучшим поваром на свете. В последнее время я бы все отдал за кусок приготовленного ею нежного мяса или за цыпленка.

— У вас красивый дом, — объявил я.

Звук собственного голоса заставил меня поежиться. Надо было лучше готовиться, репетировать. Самый захудалый персонаж в самом занюханном телешоу и то начал бы свою роль лучше.

Знаю, на телевидении все липа, и все-таки жалко, что я не такой обаятельный и остроумный, как кое-кто из телевизионщиков, к тому же их не преследуют постоянные разочарования, заставляющие бежать от реальной жизни.

— Спасибо, — ответила она.

— Впервые вижу такой каменный пол, — добавил я. — Мне только кирпичный попадался, и то единственный раз.

— Зато все разбивается только так, — сказала она. — На мелкие кусочки. Но выглядит красиво. Мне очень нравится.

К моему изумлению, Келли как была, с тряпкой в руке, опустилась на четвереньки и поманила меня. Я преклонил колени, и она показала мне серебристый камень, внутри которого мерцали черные и кремовые блестки.

— С близкого расстояния видна еще и тоненькая розовая прожилка. Только сразу ее не ухватишь. Надо присмотреться.

Я вгляделся. И правда. Заодно я задержал взгляд и на самой Келли. Сколько времени ей потребовалось созерцать кухонный пол, чтобы заметить такие подробности?

Она поднялась на ноги и случайно задела меня рукой. Я был в куртке. Келли даже не коснулась моей кожи. Но меня до промежности залила волна тепла. У меня встал так, что даже неприлично. Хорошо, волна быстро схлынула. Словно огонь сожрал пролитый бензин.

Я вскочил с пола и побыстрее уселся за стол. Она не отрывала глаз от камня и ничего не заметила.

— Сделай мне одолжение, Харли. — Она повернулась к раковине, переложила в нее тарелки. — Съешь ради меня этот кусочек свинины.

Я поправил джинсы. Эта молния загонит меня в могилу. Сегодня утром защемила последние трусы. А предназначенные на них деньги я потратил на Джоди в «Макдоналдсе». Да еще пришлось купить ей динозавра, чтобы помалкивала насчет нашего свидания с мамой.

— Спасибо, нет, — проговорил я.

— Ой, перестань.

— Я уже поел.

— Здоровенный парень вроде тебя не справится с маленьким куском мяса?

Я промолчал. Пусть какой-нибудь здоровенный парень ответит вместо меня.

— Прошу тебя, — настаивала Келли. — А то придется отдать собакам.

— А как же ваш муж? — поинтересовался я.

— В рот не возьмет. — В тоне ее слышалось раздражение. — Он ужинает в другом месте.

— Ну ладно, — согласился я.

Вилку в мясо я вонзил с такой энергией, словно оно сейчас убежит.

— Пива хочешь? — спросила она.

— Конечно, хочу.

Она вернулась с «Микелобом». Я уже почти взял бутылку в руку, когда она спросила:

— Погоди. А лет тебе достаточно?

— Не совсем. Мне девятнадцать. То есть двадцать почти. Через пару месяцев стукнет.

— Вот оно как! — выдохнула она и села напротив меня. — Ребенок. Дитя.

И что мне стоило соврать? Может, рассказать ей еще и про Бренди Кроуи, и про свидание с мамочкой в тюрьме, и про то, как писался от побоев папаши, и еще кое про что? Чтобы у нее окончательно сформировался образ полного дебила.

— Я думала, ты старше, — призналась она.

— А я и старше своих лет, — промычал я с полным ртом.

Келли засмеялась. Не вижу ничего смешного. Все серьезнее некуда. Хотя пусть ее хохочет. У любой бабы спроси, что в мужике самое главное, и она ответит: чувство юмора. Соврет, конечно, но что-то в этом есть. Иначе что цепляться к этому самому чувству юмора?

— Очень вкусно, — похвалил я свинину. И не соврал. В жизни своей не ел ничего столь нежного, сочного и ароматного.

— Спасибо, — улыбнулась она.

Похоже, мой комплимент насчет еды порадовал ее больше, чем похвала дому.

— Джоди тоже понравились отбивные. Съела целых две штуки.

Дверь с грохотом распахнулась, и трое детишек ворвались в дом. Дети Келли были загорелые и темноглазые, Эсме нахлобучила на голову темно-синие волосы Белоснежки, а Зак щеголял желтыми космами.

Они резко затормозили. Эсме налетела на Зака, и тот обеими руками отпихнул ее. Высунутый розовый язык несколько портил ее ангельское личико, а Зак ухмылялся, будто бывалый солдат, повидавший на своем веку не одну битву.

— Вы забыли закрыть дверь, — мягко упрекнула Келли.

— У нас есть что покушать? — осведомилась Эсме.

— Вы же только что поужинали, — удивилась Келли. — Пойди закрой дверь.

— Мы хотим десерт.

— Я еще даже тарелки не помыла. Погодите немного.

— Ты ела свиные отбивные? — спросил я у Джоди.

— Ага, — ответила та. — Мне понравилось.

— Ты же терпеть не можешь отбивные.

— Те, которые ты готовишь. Они на мочалку похожи, не жуются.

— Думаю, все дело в маринаде, — засмеялась Келли. — Это очень просто. Яблочный сидр, лимонный сок, мед и соевый соус. Могу дать тебе рецепт.

— И еще рецепт макарон и бобового супа, — горячо попросила Джоди.

— Это тоже просто… — Келли замерла. — Эй, а где ваша обувь?

Они все были босиком.

— Во дворе.

— Лето еще не наступило, — строго сказала Келли. — Ну-ка несите обувку сюда. Немедленно.

— А Круз сегодня пришел в школу в шортах. — Эсме упрямо вздернула подбородок.

— Который Круз?

— Круз Левандовский.

— А мне-то до него что за дело?

— Его отец — воспитатель, — отчеканила Эсме.

Келли закатила глаза:

— Его отец — учитель физкультуры. Теперь живо за обувью, а тебе, Зак, и вообще уже пора домой.

Троица с топотом устремилась вон.

Келли села и со вздохом открыла пиво для себя.

— У них в классе пять Крузов. Случайно не знаешь, откуда они взялись? До сих пор мне был известен только Санта-Круз. Отсюда, что ли, куча народу взяла это имя для своих детей?

— По-моему, так звали одного типа из мыльной оперы, — заметил я.

— Ах, вот как. Тогда все понятно.

Она глотнула пива из стакана, глядя куда-то в пространство. Я прикончил отбивную. Думал, Келли не заметила, но она, не повернув головы, пододвинула мне блюдо с картошкой. У всех матерей реакция на пустую тарелку одинаковая.

— Забавно, когда тебе нравится какое-то имя и вдруг оказывается, что оно дурацкое. По тем или иным причинам. И наоборот. Имя тебе не по душе, но тут обнаруживается, что человеку его дали не просто так или что оно пробуждает нежные чувства. И ты меняешь свое отношение к этому имени.

Я не вникал в ее слова, но слушал. Уписывал картошку. И украдкой смотрел на нее. Только бы не встретиться глазами. В углублении шеи у нее родинка размером с зернышко перца.

— Меня всегда ставило в тупик имя Мисти[17], — сказала она. — Оно нравилось твоей маме или Мисти родилась в туманный день?

Я судорожно проглотил картошку. Ее щедро сдобрили чесноком. Вкусно потрясающе.

— Это отец так ее назвал, — пояснил я. — Так звали какую-то девчонку из «Хи-Хо»[18], когда он был мальчишкой. Ее фото, по-моему, еще и печатали на разворотах журналов. Типа папашина первая любовь.

Опять я говорил вполне серьезно, а Келли засмеялась. Поднесла бутылку ко рту и дунула в горлышко. За коричневым стеклом мелькнул язычок.

Снова мне стало жарко. На этот раз не накатило волной, разогрев шел медленно. До меня дошло, что у нас — светская беседа.

— А откуда взялось имя Эсме? — спросил я.

— Так звали модель и любовницу одного из моих любимых художников. Французского импрессиониста.

Келли подняла палец, показывая, чтобы я ее подождал, и выскользнула из комнаты. Вернулась с огромной сверкающей книгой. Положила ее передо мной и принялась перелистывать страницы, пока не наткнулась на иллюстрацию, представляющую небрежно написанную картину с цветами в вазе, бутылкой вина и артишоком. Села на свое место и занялась пивом.

Я из вежливости смотрел на картину.

— Похоже на Пьера Боннара, — высказался я наконец.

От изумления она даже рот приоткрыла. До этого я такое видел только в плохих телешоу.

— Ты знаешь, кто такой Пьер Боннар?

— Само собой.

— У тебя был замечательный преподаватель по изобразительному искусству?

— У меня вообще не было учителя по этому предмету. Преподавание завершилось в третьем классе.

Она отставила пиво, нахмурилась.

— Поверить не могу. Как они посмели выкинуть из программы историю искусств? Давно к ней подбирались. У них якобы средств нет. Наглость какая. На новую футбольную форму и штабель видео с экранизациями классики деньги нашлись. Теперь дети могут смотреть «Моби Дика». Читать необязательно.

Я уж не стал ей говорить, что про китов в нашей школьной библиотеке есть только один фильм. «Освободите Вилли». Просто удивительно, до чего близко к сердцу она принимает книги и искусство. Знаю, она закончила какой-то супер-пупер заумный колледж, про который у нас никто не слыхал, так как у них нет приличной футбольной команды. Хоть бы она не оказалась из тех интеллектуальных снобов, что несут культуру в массы, а массам остается только жадно внимать, пока они мечут бисер.

Мне захотелось высказать ей это и посмотреть, не выйдет ли она из себя окончательно. Вдруг захочет меня треснуть. Тогда я окажу сопротивление. А она будет биться в моих объятиях и звать на помощь. А я заткну ей рот. Она постарается меня укусить, и я засуну ей пальцы в глотку. Глубже и глубже, пока не захлебнется и не упадет на колени. Тогда я поверну ее спиной к себе и прижму лицом к ее любимому камню.

— Это меня ужасно огорчает, — продолжала Келли. — Готова прямо сейчас отправиться домой к школьному инспектору, пусть изворачивается, придумает что-нибудь в свое оправдание.

Кровь гудела у меня в ушах, я ее почти не слышал. Руки под столом делали что-то не то, и я украдкой на них взглянул. Оказалось, я до того их стиснул, что побелели костяшки. Я с усилием разжал пальцы. Показались ссадины, оставшиеся с той ночи, когда Эмбер трахалась со своим хахалем. С дурачком, который бежал на выстрелы, а не от них. За одно за это следовало расстрелять его пикап. Для меня это было бы ОПРАВДЫВАЮЩЕЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО.

Я моргнул. Эти два слова появились в том месте, где только что было лицо Келли. Я еще раз моргнул, и слова исчезли.

Она смотрела прямо мне в глаза, и на мгновение мне показалось, что она прочла мои мысли. Я судорожно сглотнул. Надеюсь, лицо мое не покрылось потом.

— Никто не выкидывал изобразительное искусство, — признался я. — Занятия были факультативные.

— Ах, вот как. — Она смущенно улыбнулась. — А почему ты на них не ходил?

— Факультатив совпадал с часами самоподготовки.

Келли отпила еще пива.

— Тогда откуда ты знаешь, кто такой Пьер Боннар?

Я сцепил дрожащие руки. Ничто так не болит, как царапины, которые тебе нанес человек. За исключением разве что человечьего укуса. Папаша меня как-то укусил. Правда, я укусил его первый. Мама сказала, что изо всех детей я один прошел стадию, когда все грыз.

— У мамы был набор открыток с репродукциями, которые ей достались от ее мамы, — объяснил я. — А та их получила на память от Чикагского института искусств. Мама ведь из тех мест. И в самом начале набора был «Стол, накрытый в саду» Пьера Боннара.

— Так ты знаком с его творчеством? — спросила она горячо.

— Я знаком с его открытками.

Горло ее колыхнулось, еще порция пива проскользнула по пищеводу. Я старался не отрывать глаз от альбома.

На первый взгляд то, что показывала мне Келли, было куда хуже маминой открытки. Репродукция на открытке была залита теплым зеленым светом, мазки были мягкие, небрежные, на скатерти виднелась яркая розовая полоса; за такой стол я бы сам охотно сел вместе с Джоди.

Картина из альбома представляла темный угол комнаты. Окно распахнуто, день на дворе, но в комнате полумрак. Ослепительно белые цветы кажутся искусственными, восковыми. Бутылка открыта, в ней полно буроватого вина. Но по-настоящему меня озадачил артишок. Контуры его остроконечных листьев были обведены черно-синим, и на кончике каждого было красное пятнышко, такое яркое, что казалось мокрым.

Присмотревшись, я понял, почему мне картина не понравилась поначалу. От нее мурашки по телу бежали, но поэтому-то она и была лучше. Наверное, куда сложнее сделать так, чтобы зритель напугался, глядя на артишок, чем показать солнечный сад во всей красе.

— Мне нравятся импрессионисты, — сказал я.

И сразу же пожалел об этом. Ведь надо же будет развить мысль. Я порылся в голове. Как бы чего не ляпнуть. Ведь каких-то пару минут назад я считал, что импрессионизм — это когда Дейн Карви изображает Росса Перо[19].

— Мне кажется, их не интересует, как выглядят предметы на самом деле, — запустил я пробный шар. — Их заботит, что почувствует зритель, глядя на данный предмет.

Она улыбнулась мне. Улыбка была прекрасная, она шла из сердца, а не из головы, смеялись не только губы, но и глаза, я будто задел в Келли струну, которой прежде никто не касался. Я твердо знал это (понятия не имею откуда), и хотя меня не оставляло желание надругаться над ней физически, ковыряться в ее душе я бы не стал.

— Да ведь это определение импрессионизма, — мягко выговорила она.

— Ну да, я знаю, — соврал я. И встал из-за стола. — Опаздываю на работу Мне пора.

— Извини. — Она тоже поднялась с места. — Не догадалась, что ты заехал по пути на работу. Подожди минутку.

Она вышла. Вернулась с пластиковым контейнером.

— Кисло-острый суп. — Она протянула мне контейнер. — Ты сказал, тебе нравится китайская кухня.

Я, не двигаясь, смотрел на нее.

— Прошу тебя, — взмолилась она. — Это блюдо любим только мы с Эсме. Нам его девать некуда.

И я взял контейнер. Даже «спасибо» не сказал. И за ужин не поблагодарил. Только в машине дотумкал, что надо бы вернуться и отдать дань вежливости. Нельзя же так по-хамски.

Но я не стал возвращаться.

Когда отъезжал, внимание мое почему-то приковали холмы. Интересно, дедушка подарил их Келли до того, как она вышла замуж? Или после?

— А где папа Эсме? — спросил я у Джоди.

Она полезла в ранец за школьными тетрадками. Прямо в машине хочет мне показать. А то ведь я вернусь с работы, когда она уже будет спать.

— Ее мама говорит, у него сегодня мальчишник. А у меня, говорит, одна отдушина: в магазин выбраться. Вот она, семейная жизнь.

Я посмотрел на звезду, что венчала собой классную работу Джоди по сложению и вычитанию, и кивнул.

Если бы у меня была красавица жена, которая еще и хорошо готовит, я бы из дома носа не высовывал. Только на работу, чтобы нам с ней было на что жить. А все остальное время только бы ел и занимался сексом. И был бы безумно счастлив.

Не знаю, была бы счастлива она.

Стоило, однако, попробовать.

Глава 6

В свой следующий визит к психиатру (месяц спустя) я что-то разошелся и рассказал Бетти о том, как прошло свидание с мамой. Вообще-то я не собирался, но Бетти была со мной мила, и я решил: пусть порадуется. Заслужила. Парень впервые говорит с матерью после того, как та убила отца, — мечта любого мозгоправа.

Бетти чуть со стула не свалилась от восторга. Вышло круче, чем когда я ей рассказал, как папаша брал на охоту Мисти вместо меня и всякий раз бурчал: «В ней мужика больше, чем когда-либо будет в тебе».

Мозгоправы обожают, когда папаши ставят сыновей на место. «Вербальная кастрация», говорят. Назови хоть горшком, да в печь не сажай. Хотя в принципе они правы.

Притом Мисти внешне вовсе не походила на мальчишку. Блестящие каштановые волосы завязаны в хвост, ресницы густые и мягкие, словно перья птенчика. Но все же она была сорванец. Особенно перед папашей. Они вместе смотрели соревнования по борьбе, вместе орудовали косилкой, вместе ходили на автогонки. И на охоту Бетти встала, вышла из кабинета и вернулась со стаканом воды, стоило мне заговорить про маму Точно так же она вела себя, когда услышала про папашу и Мисти. Наверное, так рекомендует какой-нибудь учебник психологии из числа тех, что она держит во втором своем кабинете, где принимает настоящих, не бесплатных больных. Там, наверное, целая глава про воду и бумажные салфетки и про то, когда их следует предлагать пациентам.

Кое-какие подробности про тюрьму я ей рассказывать не стал, но ничего и не приукрасил. А стоило, наверное. Очень уж лицо у нее разочарованное сделалось. Постукивает себя кончиком карандаша по лбу и повторяет:

— Так вы не обсудили ничего существенного.

И дались ей эти поля подсолнухов возле тюрьмы! Ну не знаю я, почему они меня бесили! Понятия не имею.

— Когда ты собираешься на свидание опять?

— Не знаю.

— Но ты ведь собираешься, правда? Это большой шаг с твоей стороны, Харли. Ты движешься вперед.

Я смотрел в окно. Хорошо, что кабинет Бетти с тыльной стороны здания, иначе его окна выходили бы прямиком на «Припаркуйся и закуси». На парковке тоже особо полюбоваться нечем, но по периметру растут клены. Листья новенькие, яркие. Дунет ветерок, и семена крылатками-пропеллерами завертятся в воздухе.

— Уверен, что не хочешь снять куртку? — спросила Бетти.

— Уверен.

Она вздохнула, закинула ногу на ногу и уткнулась в свои записи. Опять постучала себя карандашом по лбу, покачала в воздухе ногой.

Туфли у нее сегодня не такие, как всегда. Обычно на ней поношенные черные лодочки, того и гляди свалятся. А сегодня серебристо-зеленоватые какие-то, словно тыльная сторона листа. Ни фирменного знака на них, ни размера. Подошва чистая. Совсем не идут к ее грубому, желтовато-серому платью. И дело тут не только в цвете. Мне пришла в голову Золушка, чья одежда опять превратилась в лохмотья, за исключением одного блестящего хрустального башмачка.

Заметив, что я гляжу на ее туфли, Бетти спрятала ноги под стул, будто ей стало неловко.

— Вернемся к твоему утверждению, что мама больше беспокоится за девочек, чем за тебя. Думаешь, это правда?

— Я знаю, что это правда.

— С чего ты взял? С чего это ей волноваться за девочек, а не за тебя?

— Потому что они девочки.

— Разве это так важно?

— Родители всегда больше беспокоятся за дочерей, чем за сыновей.

— Давай не будем обобщать. Почему у мамы на первом плане девочки, а не ты?

— Есть причины.

— Какие?

— Они могут забеременеть.

Она приподняла брови.

— Конечно, не все сразу, — в смущении пробормотал я.

— Ты очень волнуешься из-за возможной беременности сестер?

— Нет.

— Ты считаешь, это беспокоит маму?

Я заерзал на диване, пытаясь придумать ответ, к которому нельзя будет прицепить следующий вопрос. И ничего не придумал.

— Нет. Это просто факт.

— Ладно. — Она кивнула. — А что еще заботит ее, если речь о девочках?

— Им легче причинить боль.

— Физическую? Или эмоциональную?

— И ту идругую.

— Так ты считаешь, чувства Эмбер легче задеть, чем твои?

Глаза у меня стали закрываться, в животе заурчало. Проклятый яичный рулет. Проклятая Мисти.

— У Эмбер нет никаких чувств, — прорычал я.

— Тогда твои слова — бессмыслица.

Бетти подождала немного, но я молчал. Она занялась своим платьем, одернула подол, прикрыв бедра. Сказать ей какой-нибудь комплимент, чтобы начала носить платья подлиннее? Никогда не говорил ничего лестного женщинам. Еще подумает, что у меня опять переживания, и побежит за следующим стаканом воды.

— Вернемся к твоим словам насчет мамы и того, что в «обнималке» она была в своей тарелке. Ты отрицал, что это тебя взволновало. Но на мой взгляд, это тебя очень даже огорчило. Почему? Разве ты не рад, что мама хорошо держится?

Мне больше не хотелось говорить про маму, но уж если Бетти прицепилась, не отвяжешься. Меняй тему, не меняй, бесполезно. А вдруг? Вот если Элвису показать булку, вымазанную в кетчупе, ведь он забудет, что не получил сосиску?

— Родители больше волнуются за дочерей, а не за сыновей, потому что сыновья не залетят, — продолжал тупо настаивать я.

— В некоторых случаях это так, — согласилась она. — Почему бы нам не перейти к этому, когда закончим разговор о…

— Это во всех случаях так, — гнул я свою линию.

— Ну не знаю.

— Во всех.

— Конечно, девушка может забеременеть, но ведь участие парня тоже необходимо. Как по-твоему, родители не волнуются за сыновей, когда те вступают в сексуальные отношения?

— Это совсем другое.

— Почему другое?

— Парень может легко выйти из игры.

— Девушка может сделать аборт.

— Это совсем другое.

— Как поступил бы ты, если бы твоя девушка забеременела?

Я пошевелил пальцами ног в ботинках. Пора переходить на кеды. Ноги преют.

— Женился бы, — брякнул я.

— Это занятно.

— Почему?

— Ты ответил так быстро и так уверенно, даже обстоятельства не уточнил. А если бы девушка не очень-то тебе нравилась?

— У меня ведь был с ней секс, так?

— Ну да. Хочешь сказать, ты займешься сексом только с девушкой, которая тебе нравится?

— Если у нас с ней секс, значит, она мне нравится.

— Харли. — Она засмеялась. Свет заиграл в ее серебристых волосах.

Я опять повернулся к окну, смущенный и разозленный. Смеяться вместе с ней я не стал.

— Ну ладно, — сказала она. — А если бы ты ее разлюбил?

Она начала меня бесить. Интересно, она лично обо мне так плохо думает или в своих книгах вычитала, что, мол, «у подростков нет морали, они трахают все, что движется»? Соберусь как-нибудь, наведаюсь в ее настоящий кабинет и просмотрю ее книги. Спорим, найду в них все те гадости и глупости, которыми она меня пичкает. Столько их уже накопилось.

— А если жена и ребенок помешают твоим планам на будущее? — настаивала она. — Если у тебя нет источника дохода?

— Если она залетит от меня, — взорвался я, — значит, я сделал глупость.

Я тут же осекся и отвернулся от нее, чувствуя на себе ее взгляд. Я знал, у нее на языке вертится один вопрос: почему? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? Почему это значит, что ты сделал глупость? Откуда такие настроения? Почему твоя мать убила отца, как ты думаешь? С чего ты взял, что отец не любил тебя?

— Здесь нет никаких оправданий, — опередил я ее вопрос. — Ты должен сознавать последствия и принимать меры. У меня нет никакого сочувствия к тем, кто случайно залетел. Типа той набитой дуры, которая подала в суд на «Макдоналдс» за то, что обожглась кофе.

— Кое-кто считает, что та дамочка была вовсе не дура. Кучу денег отсудила.

— Я в курсе. Еще и Симпсона выпустили. Все это доказывает только, что судам — хрен цена. Я же говорю о том, что люди должны отвечать за свои долбаные косяки.

Обычно я не употребляю грубых слов при Бетти. Услышав ругательство, она словно в недоумение приходит. Не знает, как себя повести. Предложить водички? Подать салфетку? Похлопать по руке? Она как-то попробовала потрепать меня по руке. Я как раз рассказывал, как избавлялся от собак, и вдруг разревелся. Никогда больше при ней не плакал.

Рука у нее была холодная и сухая, и какую-то долю секунды прикосновение казалось приятным. Но тут же меня охватила такая ненависть к ней… Ни к кому никогда не испытывал ничего подобного. Я вырвал руку и бросился вон. Два раза потом не являлся в назначенные дни, хоть и сообразил, что никакой ненависти к ней лично во мне нет. Вот где собака зарыта.

Она кашлянула в кулачок.

— Так, значит, ты бы женился на ней из чувства ответственности?

— Типа того.

— Могу я позволить себе сформулировать это так: ты женился бы на ней, чтобы наказать самого себя?

— Типа того.

— Ты сам себя слышишь, Харли? Связать себя с другим человеком на всю оставшуюся жизнь в виде наказания. Считаешь, на этом должен быть основан брак?

— Я не знаю.

— Не знаешь?

Она откинулась на спинку стула и бросила взгляд на нетронутый пластиковый стаканчик с водой, стоявший на столе по соседству с салфеткой и моей бейсболкой «Реди-Микс».

— А как же быть с твоими родителями? Они поженились очень молодыми, потому что твоя мама забеременела. Это была глупость с их стороны?

— Да.

— И, несмотря на такую оценку, ты бы поступил точно так же, если бы твоя девушка забеременела?

— Да.

Она глядела на меня своими молодыми глазами, ярко выделяющимися на старом лице, а я отворачивался. Раскусить меня старается. Это всегда выводило меня из себя. По мне, так лучше бы занялась привычной работой — попыталась меня разговорить.

— У твоих родителей был счастливый брак, как по-твоему?

Надо соглашаться, мало кто задал бы мне этот вопрос на голубом глазу.

— Пожалуй.

Она кивнула.

— Что заставляет тебя так считать?

Я задумался. Если по правде, не знаю. Вот разве:

— Они ладили друг с другом.

— Другими словами, находили общий язык?

— Да. То есть они не дрались и не писали друг другу любовных писем. Ничего такого.

— А откуда ты взял, что они находили общий язык?

— Значит, мама всегда выходила его встречать к воротам, хотя и так знала, что он никуда не денется.

И она касалась его. Не лапала, нет. Типа как мать прикасается к своим детям, когда они потерялись в магазине и вот нашлись.

— А как обстояло с отцом? Какие знаки внимания оказывал он маме?

Я еще подумал.

— Когда мама, накрывая стол, рассказывала ему, как прошел день, отец закрывал глаза и лицо у него делалось такое умиротворенное… Словно ему стихи читали. Настоящих-то стихов он и слушать бы не стал, просто такое складывалось впечатление.

Бетти улыбнулась:

— Это придает его образу человеческие черты.

— Что вы имеете в виду?

— Ты всегда описывал его такими красками, что получался какой-то злодей из мультфильма. Тип личности, а не сама личность. Это характерно для оскорбленных детей — представлять обидчиков чудовищами или святыми.

— Он был тот еще козел, — сказал я.

Где же тут подвох?

— А ты не думаешь, что он был более сложным человеком, чем представлялось на первый взгляд?

— Что значит «сложным человеком»?

— Личностью, у которой различные эмоциональные и психологические факторы обуславливают реакцию на ситуацию, а не тупым животным, следующим только физическим стимулам или инстинкту.

— Про животное это вы верно, — сказал я. — Папаша и был скотиной.

— А как же быть с тем, что ты мне только что рассказал?

— Забудьте.

— Тебе нравился отец, Харли?

Каждые пару месяцев она задает мне один и тот же вопрос, а я даю на него один и тот же ответ.

— Я его недостаточно хорошо знал, чтобы решить, нравится он мне или нет.

— А какая была бы твоя первая реакция на него?

— Он был свой парень.

— Значит, ты его уважал, несмотря ни на что. Ведь так?

Я пожал плечами:

— Он во всем поступал как положено.

Она приподняла брови:

— Даже когда бил своих детей? Так полагалось?

— Он считал, что да.

— Хорошо, — сказала она. — Что заставляет тебя так думать?

— Мне не хочется говорить про отца, — категорическим тоном произнес я и отвернулся к окну.

Она помолчала, поднялась с места, подошла к древнему серому металлическому столу из числа тех, что даже директора школ давно велели выкинуть, достала ежедневник в кожаной коричневой обложке, ткнула пальцем в какой-то пункт на странице и захлопнула блокнот.

Я ее как-то спросил, откуда у нее такая шикарная вещь (куда круче, чем дребедень, которой торгует на своих прилавках «Холлмарк»). Похоже, ее даже слегка напугал мой вопрос. Но она моментально пришла в себя и объяснила, что купила его во время поездки и что порой человеку хочется шикануть.

— Ты подумал о том, чтобы навестить своего друга Скипа? — спросила она, не выпуская ежедневник из рук.

— Я купил себе нижнее белье, — ответил я.

— Боюсь, я не вижу связи.

— Я гол как сокол, трусы для меня — большая покупка.

— Не понимаю.

— Я не могу себе позволить поездку к Скипу, — растолковал я. — Нужны деньги на бензин, на еду, на пиво, на всякое такое. У меня нет средств.

— Понятно, — сказала она.

Куда ей понять.

Тут я заметил, что свою руку она с ежедневника так и не убрала. Опасается, мне тоже захочется шикануть?

— Я пока не обсуждала с тобой твое материальное положение. Как обстоят дела? Ты вступил в права наследования?

Права наследования. Курам на смех. Имущество отца надето на меня.

— Я вам уже как-то говорил: у него только жизнь была застрахована в рамках социального пакета по работе. Треть забрало правительство, остальное съели налоги на дом, гонорар маминому адвокату, похороны…

Я не стал оглашать весь список. Расходы на похороны потрясли меня не меньше, чем стоимость собачьего корма.

Довольно с меня. Я потянулся за своей бейсболкой и опрокинул стакан. Знаю, следовало извиниться, сказать: «Я сейчас вытру», но на меня словно столбняк напал. Вода лужей растеклась по столу, подступила к кожаному блокноту, закапала на ковер. Что-то мне это напомнило, даже желудок скрутило, только что конкретно?

Воспоминания закопошились у меня в голове. Что и когда пролил, какое наказание получил. Подзатыльник. Или деревянной ложкой по лицу. Или ремнем по заднице. Или по щеке тыльной стороной ладони. Провинился — получи. Без лишних разговоров. Если бы Бетти это видела, она бы согласилась: все происходило на уровне инстинктов.

Она вскочила с места, попыталась вытереть воду салфеткой и все уговаривала меня, мол, не стоит беспокоиться, оставайся на месте… Но я ноги в руки и вперед. Всю дорогу до своего пикапа бежал, в кабине по газам ударил. Она выбежала за мной на парковку и замерла у двери, немолодая женщина с юными глазами, знающая всю мою подноготную.

Меня до того колотило, что я чуть было не забыл заехать к Ии. Наверное, вид у меня был тот еще, судя по тому, как он вымучил улыбку. Даже воды мне предложил. Я хохотал, пока не разревелся.

По пути домой меня подташнивало. Да тут еще все кому не лень устроили во дворах костры из накопившегося мусора. Горел пластик, сухая трава и обкаканные бумажные пеленки, и вонь эта наполняла кабину и забивала аромат горячего яичного рулета.

У многих на деревьях и кустах еще висели пасхальные яйца. Кое у кого они провисят до Хэллоуина. А кое-кто повытаскивал во двор всякую мишуру, что призвана украшать лужайки. Начнется сезон охоты, они всю эту чепуху уберут обратно. А то, того гляди, с пулей повстречаешься.

Мне попалась на глаза женщина, не знаю, как зовут, мимо которой я езжу всю свою жизнь; она протирала зеленой тряпочкой блестящий синий шар, переливающийся, будто павлиний глаз. Женщина приветственно помахала мне рукой, и я помахал ей в ответ.

Свою Деву Марию она выставила рядом с миникупальней для птиц; перед ними возвышались два огромных пятнистых гриба, на шляпках у них сидели эльфы. Эта Мария не имела ничего общего с теми серыми каменными скульптурами, которые сейчас все понакупили, у них еще глаза этак скромно потуплены. Нет, у этой старомодной пластиковой статуи взгляд был устремлен в небо, на ней красовалось синее одеяние, а на розовых губах играла легкая улыбка. Маме такие были по душе, нравились их разноцветные одежды и безмятежные белые лица. Таких Мадонн она впервые увидела, только когда после гибели семьи уехала из Иллинойса, и ей подумалось, что это Господь посылает ей знак: здесь твоя жизнь сложится счастливо. Мама ехала по нашей долине и возносила молитвы Богородице.

По дороге домой я совершенно успокоился. Пульс стал нормальным. Руки меня слушались. Мысли не мешались. Меня даже не взбесило, что свадебная фотка родителей опять валяется поверх кучи мусора. Я только вытянул ногу и затолкал фото поглубже.

Когда я подъехал к дому, Элвис приподнял голову. Пес лежал на недогоревшем диване. Паленым разило уже меньше, и Элвис признал мебель своей. Застолбил участок.

Девочки насчет дивана не вспоминали. Побросали на пол в гостиной подушки и устраивались на них перед телевизором. Порой и я к ним присоединялся.

Безмолвная Мисти не появилась на крыльце в ожидании яичного рулета. Джоди не выбежала навстречу за своими печеньем и зонтиком. Вообще-то я о них и думать забыл. Но стоило коснуться ручки входной двери, как меня пронзила ужасная мысль: они все мертвы. Кто-то застрелил их и сложил тела штабелем в гостиной на том месте, где стоял диван. И не разберешь, где кто, пока не посмотришь в пустые безжизненные глаза, взирающие с залитых кровью лиц. У Джоди глаза серые, как у мамы. У Мисти папины темные глаза. У Эмбер радужки голубые, как у меня. Только так и можно разобраться в этой груде тел, застывших рук и ног, в мешанине волос, золотых, рыжих, каштановых…

Элвис зарычал. Прижал морду к земле, наставил уши и оскалился. Шерсть у него на загривке встала дыбом. На шерсти была кровь. Почему-то я знал: на его теле нет ран. Это кровь девочек. Пес был рядом, когда раздались выстрелы. И я был рядом. И рычал он сейчас на меня. Я оглядел себя и увидел кровь на своих ботинках и джинсах. Руки мои сжимали ружье дяди Майка.

Пальцы разжались, и ружье упало на пол. Грохот заставил меня подпрыгнуть. Я опять опустил глаза и увидел, что у входной двери лежит пакет от Йи. Элвис рычал на меня. Всерьез.

— В чем дело, дружок? — спросил я его дрожащим голосом.

Услышав мой голос, пес тут же стих, поднял голову и замахал хвостом.

Я медленно нагнулся, подобрал пакет и заглянул в него. Вдруг печенье Джоди раскрошилось?

Надо будет как-нибудь расспросить Бетти насчет сцен, что разыгрываются у меня в голове. Скорее всего, ничего страшного во всем этом нет, но иногда достает. Кажется, все происходит на самом деле и никакие это не сны, а сама жизнь. Пусть мозгоправ пропишет таблетки. Или изыщет еще какой-нибудь способ борьбы. А то просто засада какая-то, серьезно.

Я открыл дверь. Обычно я никак не сообщаю о своем прибытии, но сегодня крикнул:

— Куда все подевались?

Джоди выбежала из кухни, глаза горят.

— Где ты был? — накинулась она на меня. — Почему так поздно? Мы не могли больше ждать. Есть хотим.

Она издала звук, как могут только маленькие девочки: не то хрюкнула, не то засопела.

— Ты не забыл. Эмбер сказала: обязательно забудешь. Неважно, что тебя задержало, все равно забудешь.

Подбежала ко мне, выхватила пакет, обняла мои ноги. Я погладил ее по шелковистым волосам.

— Ты вроде бы доволен. — Она взяла меня за руку.

— Вот уж нет. Уверяю тебя.

— Ты где был? — приняла эстафету Эмбер. — Мог бы позвонить.

— Да нигде я не был.

— А почему ты в куртке? Все парни, кого я знаю, ходят в шортах, а ты напялил рабочие говнодавы и охотничью куртку. С головой не дружишь, богом клянусь. Совсем больной. А если здоровый, то таких мудаков на всем свете не сыщешь.

Я скинул папашину куртку и повесил на спинку стула. Не затем, чтобы угодить Эмбер, просто в кухне было очень жарко.

— Лучше быть сумасшедшим, чем немодным, ты это хочешь сказать? — спросил я и потянулся за булочками.

— Очень смешно, — фыркнула она.

— На тебе моя футболка, — напомнил я.

Вся троица спит в моих тишотках. Ройся потом в шмотках сестер, ищи свое.

— Сними, — распорядился я, сам хорошенько не понимая, к кому относятся мои слова.

Эмбер злобно осклабилась, и не успел я рта раскрыть, поднялась с места и принялась стаскивать майку через голову. Под футболкой на ней были одни трусики-стринги с бабочками. Перед моими обалдевшими глазами мелькнули ляжки, треугольник ткани, прикрывающий место, где сходились бедра, животик, изгиб грудной клетки… А потом меня скрутило от омерзения. Вовремя.

Я вскочил, схватил ее за руку и силой усадил на стул.

— Ты сказал снять! — орала она.

— Где ты был? — прозвучал голос Мисти.

Мы оба повернулись к ней. Облокотившись о стол, Мисти равнодушно жевала свой яичный рулет. Кошачий ошейник больше не болтался у нее на руке. Он плотно облегал запястье.

— Ты опоздал на целый час.

Я посмотрел на часы на микроволновке, и Эмбер вылетела у меня из головы. Мисти была права.

— Я и не знал, — промямлил я. — Как это я умудрился?

— Может, тебя инопланетяне похитили? — предположила Эмбер. — И стерли память. Какой ужас. Твой первый сексуальный опыт, а ты о нем ничего не помнишь.

Она истерически расхохоталась. Я не стал к ней цепляться, оставил ее слова без внимания. Придумать такое — для Эмбер это достижение.

— Наверное, ты заблудился, — высказалась Джоди, открывая и закрывая свой крошечный зонтик. Улыбнулась умильно: — Мне нужен еще один лиловый.

Этих лиловых у нее штук шестьсот.

— Я уж надеялась, ты свалил навсегда, — продолжала выделываться Эмбер. — И я наконец получу свои права.

Я даже перестал возиться с сосисками. Настала моя очередь смеяться.

— Это не смешно, Харли, — разозлилась Эмбер. — Не можешь же ты меня удерживать вечно. Возьму у кого-нибудь из друзей машину покататься и получу права. Я не сделала этого до сих пор только потому, что ты все равно не подпустишь меня близко к пикапу. Ведь так?

— Ты не сделала этого только потому, что я бы тебя убил. И ты это знаешь.

— У тебя кишка тонка.

— Обойдешься.

— Без чего?

Я обвел глазами кухню. Стулья мамы и папаши стояли где всегда. Мы не стали их никуда передвигать, как не стали делать уборку у них в комнате. А то со СМИРЕНИЕМ был бы перебор.

Мисти сидела прямо напротив меня, ее челюсти равномерно двигались, глаза перебегали с Эмбер на меня и обратно, лицо надменное и спокойное, будто мы уже закончили схватку и осталось только пожать друг другу руки.

Джоди составляла список неотложных дел. Дела все были короткие, за исключением самого последнего. Что она там написала, мне было не разобрать.

— Мне это не по средствам, — медленно и четко проговорил я. — Какое слово здесь тебе непонятно?

— А я все поняла, — объявила Джоди.

— Даже если бы я был величайшим человеком на Земле, у которого одна цель — сделать тебя счастливой, я все равно не смог бы изыскать лишнюю тысячу долларов, чтобы отдать добрым людям с чистыми руками. Понимаешь меня?

Эмбер надула губы и огорченно засопела.

— А как же у папы сходились концы с концами? — пробурчала она.

— Папа хорошо зарабатывал.

— На своем цементовозе?

— Да! — заорал я.

— А почему ты не можешь сесть за руль цементовоза?

— Сесть-то я могу. Работы на цементовозе мне никто не даст. Это большая разница.

Я наконец разглядел, что нацарапала Джоди в конце своего списка: ПАЛАЖИТЬ ЗУП ПАД ПАДУШКУ.

— У тебя еще один зуб выпал? — спросил я кисло.

— Ага, — подтвердила она и показала мне дырку в улыбке.

— И у тебя, конечно, ни гроша, — прошипела Эмбер.

— Харли не платит за мои зубы, — объяснила нам всем Джоди. — Это все зубная фея. Только я не понимаю, почему она дает мне одну монетку за зуб, а Эсме — две. Эсме говорит, потому что у меня паста «Аквафреш», а у нее — «Крест».

— Кстати, насчет Эсме, — буркнула Мисти. — Ее мама передала тебе подарок.

Эмбер уставилась на нее. Фыркнула:

— Тоже мне подарок.

— Вы о чем? — недоуменно спросил я.

— Она заходила сегодня днем и оставила для тебя кулинарные рецепты и книгу, — сквозь зубы проговорила Эмбер. Слова «рецепты» и «книгу» она почти выплюнула. — В гомика превращаешься или вроде того?

— Или вроде того, — сказал я.

— Что такое «в гомика»? — спросила Джоди.

— Да, точно, в гомика, раз не можешь найти себе девчонку.

— Что за книга?

— Огромная, — выпалила Джоди. Эмбер рта не успела раскрыть. — Как телефонный справочник.

— И о чем она?

— Институт искусств Чикаго. — В голосе Эмбер удивление смешивалось с отвращением.

— И на записке номера страниц с картинами, которые, по мнению миссис Мерсер, тебе понравятся, — равнодушно произнесла Мисти.

Эмбер подарила ей еще один свирепый взгляд.

— С каких это пор тебя интересует искусство? — подозрительно спросила она.

— Меня много чего интересует, о чем тебе необязательно знать.

— Извините, пожалуйста, — ехидно протянула Эмбер. — Только странно все это. Дикость какая-то. Миссис Мерсер передает тебе рецепты и книгу. Будто ты женщина или вроде того.

— Или вроде того, — повторил я, и Джоди засмеялась. Я улыбнулся ей.

— Хихикайте, хихикайте, — тряхнула головой Эмбер. — Но эта дамочка — та еще птичка. Надо же, соизволила добраться до нас. А наряжена-то как!

Подумав, я решил отреагировать на последнюю фразу.

— Что не так с ее нарядом? Кроме как в джинсах, я ее не видел.

— Ну да. Только уж очень в обтяжку для ее возраста.

— Ее возраста?

— Просто обалдеть, что она на себя напялила в этот раз.

— И что же она напялила?

— Крошечные розовые шортики и коротенький драный топик из варенки. Позорище. — Эмбер скривилась от омерзения.

— Ты просто завидуешь. Сама в бутике «Фетттн Баг» положила глаза точно на такие же шорты, — сказала Мисти.

— Почему же это позорище? — промычал я, жуя гамбургер и пытаясь представить себе Келли Мерсер в шортах и топике.

— Потому что она — старуха. Жалкое зрелище. Эти дамочки за тридцать считают, что парням приятно на них смотреть?

— Бедная Ким Бейсингер, — сказал я. — Оказывается, на нее противно смотреть.

— Кто такая Ким Бейсингер? — спросила Джоди.

— Ты понял, о чем я, — не сдавалась Эмбер.

Я расправился с гамбургером. Процесс приема пищи занял у меня секунд десять. Достав из холодильника кока-колу, я принялся пить прямо из банки. Обратно к столу садиться не стал — времени нет. И получите — поперхнулся.

— Вот бы посмотреть на тебя, Эмбер, после тридцати. Жду не дождусь, — сказал я, прокашлявшись.

— После тридцати ты меня не увидишь. Я буду далеко.

— Ты будешь жить в трейлере в двух шагах отсюда с пятью детьми и без мужа.

Взгляд ее сочился ядом.

— Знаешь что, Харли? Собралась было оказать тебе услугу, да раздумала. Иди ты лесом!

— Услугу? — засмеялся я. — На работу, что ли, устраиваешься?

— Как насчет девчонки, которая не прочь с тобой встречаться?

В голове у меня замельтешили рецепты, книга и розовые шорты. Пришлось отвернуться. Щеки — хоть прикуривай.

— Неинтересно, — сказал я.

— Ты даже не знаешь, кто она.

— Если кто-то из твоих знакомых, то и знать не хочу.

Я направился к выходу. Мне еще переодеться надо. И так на работу опаздываю. Эмбер заступила мне дорогу.

— Как насчет девчонки, которая не прочь с тобой… — Она помедлила, облизнула губы и прошептала: — Трахнуться.

— Отстань от меня.

— Я серьезно.

— Отвяжись.

— Эшли Броквей. Ее брат Дасти с тобой в одном классе. Она на тебя запала. Дура.

— Сколько ей?

— Как мне.

— Шестнадцать? Проехали.

— В чем проблема? Тебе самому только девятнадцать.

— Мне почти двадцать.

— И что? Однажды ей исполнится семнадцать.

— Забудь.

— Что это ты такой разборчивый? Она не ребенок.

— Она ребенок.

— А сам-то?

Зазвонил телефон. Я попросил Мисти ответить.

— Хочешь узнать, какое у меня предсказание? — пристала Джоди.

— Чудесно, Харли. — Эмбер чуть не уперлась в меня грудями. Лифчика на ней не было. Вот бы посмотреть! Спятил, ни в коем случае! Гадость какая! Типа как выкопать папашу из могилы. — Вот ты, значит, как. Помни, дареному коню в зубы не смотрят.

— Предсказание, — не унималась Джоди.

Эмбер повернулась и, виляя задом, удалилась в душ.

— Это была миссис Шенк, — сообщила Мисти, вернувшись от телефона.

— Кто?

— Шенки живут за Мелоунами. Перед въездом на мост. У них ванна для птиц и прихожая голубая. Даг и Круз ездят с нами на автобусе.

— Кто?

— Она видела, как ты съехал с дороги и простоял так почти час. Говорит, не хотела тебя беспокоить, тем более вид у тебя был «не подходите близко». Хочет убедиться, благополучно ли ты добрался домой.

— Что?

— Нечего было врать, — сердилась Мисти. — Она бы все поняла.

— Что? — повторил я. — Кто?

Мисти вслед за Эмбер покинула кухню. Джоди что-то писала. Я вдруг забыл, что собирался делать.

Звуки гремели у меня в ушах. Слух как-то болезненно обострился. Я слышал, как скрипит по бумаге карандаш Джоди, и знал, что она пишет ПАМАЛИТЬСЯ ЗА ДУШУ ПАПЫ. Я слышал, как Мисти взбивает подушку, чтобы расположиться перед телевизором, и знал, что это та самая плоская, засаленная голубая подушка, которую папаша брал с собой на охоту. Я слышал, как Элвис во дворе обнюхивает свою миску, и знал, что пес голоден. Я слышал, как вода стекает по голому, покрытому пеной телу Эмбер, и знал, каких мест Эмбер касается.

Хорошо бы Бетти на своей шкуре испытала нечто подобное. Может, поняла бы тогда, что некоторые вопросы лучше оставить без ответа.

Я прошел в комнату Эмбер и посмотрел фотки ее одноклассниц в альбоме. Эшли Броквей была не такая уж противная.

Глава 7

Не помню, когда папаша в первый раз ударил меня, но как он впервые прибил Эмбер — помню. Ей было три года, и приходилось серьезно с ней считаться. В ее присутствии нельзя было листать комиксы «Настоящий мужчина», мама сказала, что Скелетор слишком страшный. Меня ругали за разбросанное «Лего» — ребенок может подавиться. Я пикнуть не смел, когда она хватала мои машинки, зато стоило мне прикоснуться к ее кухонному набору, как я получал по башке. Тысячу раз мне самому хотелось ее стукнуть, но тогда досталось бы по первое число.

Папаша поднял на нее руку потому, что она разлила его пиво. Он спокойненько смотрел телевизор, как вдруг — раз! — и схватил ее за руку своей лапой, легко и просто, словно жестянку. Дернул на себя, размахнулся и отвесил оплеуху.

Ничего громче этой пощечины в жизни не слыхал. Вопли Эмбер и то были тише.

Ее глаза наполнились несказанным ужасом, и я увидел в них себя. Не свое отражение, нет, а саму суть своей жизни. Я знал: папаша забрал ее смелость.

Из другой комнаты прибежала мама и застыла в дверях. Ее взгляд призывал меня дать ответ, но я был слишком мал. «Брось его, — хотелось мне сказать, — он обижает нас». Но куда нам было деваться? Мы принадлежали ему. Для меня — для ребенка — отнять у тебя твое кровное означало верх несправедливости.

Мама подхватила Эмбер на руки и унесла, бормоча слова утешения.

В ту ночь Эмбер приснился дурной сон и она забралась в постель ко мне, а не к папе с мамой. Свернулась калачиком и посапывает. А я не спал до самого рассвета, в голову лезли всякие мысли насчет папаши. И такая тоска взяла, не хуже, чем когда впервые увидел, как папаша помочился на искрящийся свежий снег.

Эмбер договорилась о свидании для меня. С Эшли я в жизни словом не обмолвился, да и не хотелось. Я был очень не прочь засунуть в нее часть своего тела и готов был неделю голодать, чтобы наскрести пару монет и охмурить ее. Но подробности ее жизни меня не интересовали совершенно. Мне было плевать, какая музыка ей нравится, и любит ли она родителей, и кем хочет стать, когда вырастет. Здравый смысл должен был мне подсказать: это — дурной знак.

Всю ночь перед свиданием я глаз не сомкнул, все пялился в темноте на лампочку над собой. Неужели я сегодня потеряю невинность? Я гнал от себя эти мысли, ведь точно такая же ерунда не давала заснуть перед встречей с Бренди Кроуи… но ничего не мог с собой поделать.

Возбуждение. Трепет. Желание. Отвращение. Настоящий винегрет. Я понять не мог, откуда берутся такие разные чувства? И такие сильные — а ведь я с этой девчонкой даже не встречался ни разу. Как можно желать человека, совсем тебе не знакомого? Что-то во всем этом было нехорошее. Какая-то дурная заносчивость. Конечно, человек — это звучит гордо, но ведь не до такой же степени.

В конце концов мне удалось заснуть. Не сойти бы с ума. Стояком своим, что ли, заняться? Большинство парней давно бы уже дало волю рукам. А я разложил по полочкам все, что испытывал к Эшли, и выстроил по ранжиру.

Только бы помалкивала. Не лезла со своим мнением, не выражала чувств. Но вместе с тем была бы живая. Теплая.

Рик не отпустил меня на всю ночь с пятницы на субботу, но сказал, я могу уйти пораньше. Спросил: у тебя свидание? Я сказал — нет, но он все равно наплел кассиршам и Баду с Черчем, что я встречаюсь с девушкой.

В самом начале нашей смены, уже в дверях, он громко объявил, что я могу бесплатно снабдиться резинками. Такой вот он парень. Ну что тут скажешь? Такое вот он говно.

— Не обращай внимания, — сказал мне Бад. — Он просто завидует. Даже собственная жена обходит стороной толстозадого.

Кассирши захихикали.

— Это точно, — сказала одна. — А то с чего бы у него детей нет? Бесплодия у жены вроде не нашли, она год назад проверялась по поводу болей в животе.

— Ей делали лапароскопию? — спросила другая кассирша.

Первая кивнула:

— Они делают прокол возле пупка, запихивают в тебя трубку с лазером и телескопом и смотрят твои яичники.

— Моей невестке проводили такое исследование, когда у нее был выкидыш.

— При выкидыше производят дилатацию и кюретаж, — влезла в разговор третья кассирша.

— Это когда насосом пользуются или когда ножом скоблят?

К кассе подошла женщина с тележкой, и разговор оборвался, но свое черное дело он уже сделал. Детородные органы Эшли разом потеряли всю свою мистическую притягательность. Кассиршам было не впервой развенчивать женщин в моих глазах. Типа учителей английского, разбивающих прекрасную книгу на темы и отдельные фразы.

Черч поднялся было со своей скамеечки и вдруг замер.

— Кажется, дождик будет. А мама мне ничего не сказала. Как же я без дождевика?

Я взглянул на него и сразу отвернулся. Смотреть ему в глаза все равно что разглядывать его душу в подзорную трубу не с того конца.

— Промокну ведь, — сокрушался Черч.

— Ну да, — согласился я.

— Однажды я промок и заболел. Правда-правда.

— Верю.

— У меня красный дождевик. Ты его видел.

— Ну да.

— Желтый цвет для девчонок. — Черч внезапно издал смешок и повернулся к Баду: — Говори что хочешь, Бад, только желтый цвет для девчонок. Что бы ты ни сказал.

Бад подмигнул мне:

— А я о чем? Желтый цвет для девчонок.

Черч прямо зашелся от хохота.

— Блин, ты такой прикольный, Бад, — выдавил он, когда слегка успокоился. Снял очки, достал из кармана своих широченных черных штанов носовой платок и принялся вытирать глаза. — Ты и Харли. Вы прикольные.

Пристроил очки обратно на носу, тщательно сложил платок прямоугольником и убрал в карман.

— Лучше позвоню маме и скажу, чтобы принесла дождевик. И галошики. Однажды я промок и заболел. Правда-правда.

И Черч направился к телефону-автомату. Телефон у нас в магазине рядом с банкоматом. Бад подождал, пока он отойдет подальше, и рассмеялся.

Смена шла своим чередом, и настроение у меня немного улучшилось. Полки с чулками и люминесцентная подсветка всегда успокаивают меня. В конце концов, Эшли Броквей может мне понравиться, почему нет? Вдруг она вполне созрела для своих лет. И я все повторял про себя: я ей нравлюсь — или она себе вообразила, что нравлюсь, — а если девчонка нафантазировала, что влюблена, это ведь все равно как если бы на самом деле влюбилась.

Я распаковал восемь коробок «Тостер Штруделей», закрыл дверь холодильника и хорошенько рассмотрел свое отражение в стекле. Вроде не урод. Никаких изъянов, бросающихся в глаза. Но и не сказать, чтобы красавец.

Волосы у меня какого-то непонятного цвета. Меня называют шатеном, рыжеватым блондином и даже темно-рыжим. Джоди как-то сказала, что такой цвет осенью у листьев под ногами.

Глаза у меня голубые, но не того пронзительного оттенка (словно газ горит), что у Эмбер. Ребенком я думал, что этот цвет напоминает мокрый строительный картон, и мне это нравилось.

Сложен я хорошо. Железо я по-настоящему не качал, охоты не было, но тяжестей потаскал достаточно, так что у меня сильные руки и широкая грудь. Пожалуй, папаша неслучайно прочил меня в футболисты.

Пока изучал себя, завелся, из холодильника направился прямиком к аптечной стойке и взял коробку презервативов. Рецептурный отдел закрывается в восемь, вокруг никого. Стоило мне взглянуть на резинки, как все мои опасения насчет Эшли куда-то улетучились. Да хоть бы у нее еще молочные зубы были, мне-то что.

Я положил коробку в карман штанов. До конца смены оставалось пятнадцать минут. Рика рядом не было, никто не разорется, и я решил переодеться. Направился на склад и в секции продуктов остановился перед бананами.

Я тренировался на сотнях бананов с той памятной ночи с Бренди Кроуи, когда сдуру полностью развернул презерватив прежде, чем надеть. И ведь надел же. Такие мелочи не могли меня остановить.

Меня могла остановить Бренди. Но не стала. И вовсе не по неопытности. Просто такая была дура, развратная и жестокая. Сказала мне, чтобы пошевеливался, хотя резинка еле держалась и надулась, как воздушный шарик, из которого клоун на детском празднике собирается сделать собачку. Я и пошевелился. Проник внутрь на полдюйма, ничего не почувствовал, и резинка свалилась. В ту секунду мне было плевать, беременность нам угрожает, болезнь или даже смерть, но Бренди резко дала мне от ворот поворот. Предложенные мной альтернативные способы, при которых не залетишь, отвергла с негодованием. Я сразу понял: неправда все, что она мне пела про любовь с той минуты, когда я расстегнул на ней лифчик. Если бы она меня любила, то спасла бы от позора, типа как измученная жена дает больному раком мужу смертельную дозу лекарств. Поработала бы немножко руками — больше мне от нее ничего не надо было.

Нельзя допустить, чтобы такое опять повторилось. Великое дело — опыт, а времени на тренировку у меня хватало. Я смерил бананы глазами и взял здоровенный огурец. Настроение у меня было самое оптимистическое.

Огурец я положил в карман, расчистил место среди артишоков и направился к отделу морепродуктов.

В магазине проходила распродажа филе лосося. 4,99 за фунт. Джоди обожала лосося. Не за вкус, нет. Никто из нас в жизни лососины не пробовал. Девочке безумно нравилась блестящая серебристая чешуя.

Помню, как она маленькая сидела в тележке возле витрины, где во льду были разложены отливающие серебром розовые куски рыбы, водила по воздуху руками и что-то по-детски лепетала. Мама, улыбаясь, говорила, что это нам не по карману, и пыталась переключить внимание ребенка на цельных рыбин типа форели или зубатки, у которых даже глаза были. Но Джоди не поддавалась, и мама смеялась, что крошка хранит верность убеждениям и хорошо бы эта черта осталась с ней на всю жизнь. Глядишь, пробьется в судьи Верховного суда.

Представляю себе картинку: постановление, подписанное Джоди, на стене тюремной столовки. Прилепленное тапиокой.

Порой мне хочется, чтобы мамочка получила свою смертельную инъекцию. Она лучше подходит на роль призрака, чем стороннего наблюдателя.

— Привет, Харли, — произнес женский голос.

У меня душа ушла в пятки. Женщины толпой теснились у меня в голове: мама, Джоди, Эшли, Бренди, невестка кассирши с выскобленной маткой… Любая могла меня окликнуть, а я не готов.

Из-за полок показалась Келли Мерсер. Шорты, точно, розовые, но никакого топика из варенки. Нормальная футболка с надписью. Что-то там в защиту тигров.

— Привет, — повторила она.

— Привет, — пробурчал в ответ я.

Она сделала удивленное лицо, на губах показалась улыбка. Задорно вскинула голову.

— Это у тебя в кармане огурец или ты просто рад меня видеть?

— А?

— Извини. — Она засмеялась. — Не могла удержаться. У тебя огурец в кармане.

Успел я натянуть на овощ резинку или нет? Вот ужас-то.

— На полке подобрал, — зачастил я, — собирался положить на место.

— А с ним можно сделать что-то еще? — изумилась она.

— Да ничего.

— Ну так как твои дела? — Голос с хрипотцой, ровный, словно убегающая вдаль серая лента шоссе.

— Отлично.

— На прошлой неделе я заезжала к вам домой. Эмбер тебе говорила?

— Да.

— Это хорошо. А то мне показалось, она не горит желанием тебе об этом докладывать. Похоже, она меня невзлюбила.

— За что? Она что-нибудь сказала?

— Скажем так: излишнего гостеприимства она не проявила. В этом нет ничего страшного. Шляются всякие вокруг дома.

— Шляются? Это ее слова?

— Не бери в голову, Харли. — Она подняла было руку, чтобы коснуться меня, но на полпути остановилась. — Все в порядке. Я все понимаю. Бывает тяжело общаться с людьми после… — она поискала в уме нужное выражение, — после того, что случилось.

— То, что случилось, не дает никому права выдрючиваться. Это не оправдание, — резко возразил я.

— Ладно, забудем.

Она смотрела на витрину с лососем. В ее семействе небось лососину едят раз в неделю, неважно, объявили на нее скидку или нет. У нее наверняка есть рецепт замечательного маринада, который она мне перепишет, если попрошу. Аромат ужина, который она съела этим вечером, пропитал ее волосы и руки: имбирь, чеснок и коричневый сахар.

Тут до меня дошло, что она глядит на свое отражение в стекле. Изучает его, смущается и злится, будто ей вручили набор деталей и инструкцию по сборке на иностранном языке.

— Спасибо, — выговорил я наконец. — За то, что вы передали.

Она повернулась ко мне:

— А ты, вообще-то, в книгу заглядывал?

— Да. Посмотрел картину Пьера Боннара «Рай на Земле». Это ведь Адам и Ева, правда?

— Правда. И какое у тебя впечатление?

— Все очень верно. Ева беззаботно спит среди деревьев, а Адам стоит на опушке леса, типа прикидывая, где построить дом.

— Почему ты сказал «верно»? — Она засмеялась.

— Сам не знаю. По-моему, женщины легче принимают сложившееся положение вещей и приспосабливаются, тогда как мужчины вечно стараются это самое положение вещей изменить и, если не получается, выходят из себя.

«Скажи еще что-нибудь», — казалось, говорили ее глаза. Я напряг извилины.

— Это самое и произошло в Эдемском саду, — соловьем заливался я. — Мне всегда казалось, что, даже вкусив от древа познания и осознав, что они нагие, Ева не приняла это близко к сердцу. А Адам смутился, отверг перемены и принялся суетиться.

Она широко улыбнулась, ее темные глаза одобрительно сверкнули. Я представил себе, как она глядит такими глазами на мужа, а тот ни хрена не замечает и сухо целует жену в щеку перед тем, как отправиться с приятелями на посиделки.

— Многие считают, что именно это Боннар и пытался показать на своей картине, — сказала она. — Ева в восторге от случившегося, а Адаму ужасно не по себе от их наготы. Он и в сторону-то отошел, потому что сознание этого не дает ему покоя.

Она помедлила.

— Интересно, кого, по-твоему, следует обвинять в грехопадении, Адама или Еву? — Вопрос прозвучал шутливо.

— Обоих, — без запинки выпалил я. — Оба они проявили эгоизм.

— Эгоизм?

— Мне всегда казалось, что из-за этого Бог их и прогнал. Не потому, что они нарушили правило, а потому что принялись сваливать вину друг на друга. По-моему, они вполне могли бы выйти сухими из воды, если бы подошли к нему и рассказали все как есть, а не пустились во взаимные обвинения. Если бы Бог решил, что они любят друг друга, он дал бы им второй шанс и не стал бы проклинать навечно весь род человеческий.

Она снова мне улыбнулась. Я скосил глаза на огурец, торчащий у меня из кармана.

— Чем же занимается ваш муж, когда его нет дома по вечерам?

Наглость с моей стороны. Наверное, в глубине души я даже хотел ее обидеть. Какая разница? Ведь она такая же фантазия, как модель, напялившая модное женское белье, только и отличий, что я могу вдыхать ее аромат и знаю, где она живет.

Не мое это собачье дело. Неужели ответит на вопрос?

Ответила.

— Не знаю. — Помахала пальцами в воздухе. — У него парочка друзей по работе, с которыми он отдыхает. Года два назад они дружно размахивали ракетками, потом настала фаза баскетбола. Я не возражала, все-таки физические упражнения. Сейчас они часами просиживают в загородном клубе, жалуются на запросы своих жен и детей и сетуют на то, что в потемках в гольф не сыграешь.

Она остановилась, втянула нижнюю губу и выплюнула, словно у той был гадкий вкус.

— Говорю как стерва, да?

— Ничего подобного, — возразил я.

Она коснулась губ указательным пальцем, сунула его в рот и принялась грызть ноготь. Наверное, он оказался вкуснее.

— А вы что делаете по вечерам? — поинтересовался я. — Не считая походов в магазин за продуктами?

— Не считая походов в магазин, — повторила она и лукаво улыбнулась, не вынимая палец изо рта. Потом все-таки вынула и засунула за пояс шортов. — Трудный вопрос. В ясный теплый вечер, как сегодня, я взяла бы книжку, подстилку и пару банок пива и отправилась на поляну, что за моим домом по ту сторону железной дороги. Точнее, это даже и не поляна, а целая вырубка, до деревьев на склоне холма не меньше мили. Это свой обособленный мир. Ночь сегодня будет светлая, на небе полная луна.

— Так вы взяли бы с собой пиво? — спросил я.

Она кивнула.

— Не вино?

— Я люблю пиво.

— Я-то думал, вы пьете только вино.

Она засмеялась:

— Порой этот комплимент представляется мне сомнительным.

— Так почему бы вам прямым ходом не пойти с книгой в лес?

— Если бы я могла, так бы и сделала. Но наши желания не всегда в ладах с реальностью.

Лицо ее потускнело.

— Пожалуй, — вздохнула она, — пора тебе предоставить возможность извлечь наконец огурец.

Кстати, — она повернула тележку к выходу, — что стряслось с твоим диваном?

Я на секунду задумался.

— Он загорелся.

— О господи. Хорошо, дом остался цел. На нем кто-то курил?

— Да. Ухажер Эмбер.

— Слава богу, ты был дома.

— Слава богу.

— Ну, увидимся.

Она тронулась с места.

— Извините за Эмбер, — крикнул я ей вслед. — Я с ней поговорю.

— Не стоит. — Келли резко затормозила. — Не делай этого. Ничего страшного не произошло. Серьезно.

Я проследил, чтобы ее розовые шорты скрылись за поворотом, и только тогда вытащил огурец.

Не хочу, чтобы Эмбер хамила Келли Мерсер или кому-нибудь еще. Не играет роли, что наша семья пережила трагедию. Люди вечно прощают себе грубость и глупость. Им бы только обвинить кого-нибудь другого.

По-мнению маминого защитника, папаша сам виноват, что его убили. Бил детей — вот и напросился. Адвокат изобразил маму мученицей, заплатившей свободой за жизнь своих детей. Правда, никто, глядя на застывшую фигуру преступницы, не проронившей ни слезинки, не купился. Включая ее саму.

Адвокат нарочно не упомянул об очень важных фактах. Когда мама забеременела, папаша никуда не сбежал. Женился на ней. Пахал каждый день своей семейной жизни. Содержал жену и детей.

Защитник слова не сказал о ФИЗИЧЕСКИХ СТИМУЛАХ, что сформировали папашин мир. Он терпеть не мог свою работу, но ходил на нее каждый день. Он не любил бриться, но мама не выносила щетину. Ему не нравился Билл Клинтон, но он за него голосовал. Папаша не был монстром, он был живой человек из плоти и крови, правда, выходил из себя, когда что-нибудь проливали.

Я пробовал объяснить все это в суде, но судья то и дело одергивал меня, мол, отвечайте на вопрос, не отклоняйтесь. Даже прокурор, чьей задачей было упечь маму, не старался представить папашу в благоприятном свете, чтобы еще больше очернить обвиняемую. Люди прокурора вообще не интересовали. Он посвятил себя важным философским вопросам. «Вправе ли мы взять исполнение закона в свои руки?» и «Что случится с тканью социума, если мы так поступим?» Я подумал, он рехнулся, пытаясь таким образом убедить присяжных, у которых дома оружия больше, чем книг, но я не учел, что они сами завзятые убийцы, только стреляют не в людей. А прокурор учел. И своими аргументами разрубил узел паранойи.

Где провести черту? Если человека можно застрелить за то, что бил детей, почему его нельзя убить за то, что пьяный поздно приходил домой? Сегодня жена застрелит мужа за побои, завтра посторонний прикончит вас за то, что ему не понравился номерной знак вашей машины. Прокурор еще не закончил, а все в суде уже были уверены, что выпустить маму на свободу все равно что подписать себе смертный приговор.

Мои приличные джинсы и чистая голубая футболка поджидали меня на складе. За штабелем коробок с кетчупом я переоделся, нахлобучил на голову бейсболку и переложил в карман упаковку презервативов.

Когда я вышел в зал, Келли была уже на контроле. Я пригнулся и спрятался за полками. Она оживленно беседовала о чем-то с Бадом. Тот был знаком со всеми на свете, но с Келли, похоже, знакомство было достаточно тесное.

Я выждал, пока она не ушла. Я не собирался ни с кем разговаривать, только группу сослуживцев на выходе все равно было не обойти. Приближаясь к Баду, я сбавил скорость. Он поприветствовал меня надутым пузырем жвачки.

— Готов к грандиозному свиданию?

— Да вроде бы.

— Куда собираетесь направиться?

— В кино.

— Хорошая мысль, Харли, — прокомментировал Черч.

Я подошел к Баду поближе. Не хотелось, чтобы кассирши слышали, как я расспрашиваю его насчет Келли, и встревали в разговор со своими детородными органами.

— Откуда ты ее знаешь? — спросил я.

— Кого? Келли Мерсер? Я с ней работал когда-то.

— Она покупает слишком много арахисового масла, — высказал свое мнение Черч. — Я ей об этом сказал. Кроме шуток.

— Где? — спросил я у Бада.

— В «Газетт». Она работала летом, когда приезжала из колледжа на каникулы.

— Ты писал для газеты?

— А чему ты так удивляешься? — Бад надул еще пузырь. — Умение писать немногим круче умения читать.

— В арахисовом масле полно жира, — бубнил Черч. — Люди не верят, когда им об этом говоришь, но это так. В оливках тоже полно жира. Но люди почему-то мне не верят.

— А почему ты ушел?

— В один прекрасный день я просмотрел все свои материалы и понял, что не написал ничего значительнее, чем «Человек в костюме сурка подвергся нападению».

— Это был Рюбек, парень, который объявился на праздновании Дней сурка? — уточнила одна из кассирш.

Моя попытка не привлекать внимания не удалась.

— На Холме Индюка, правда? — влезла в разговор вторая кассирша. — Он играл сурка, который развлекал толпу в городе. Тот, что работал в торговом центре, был без цилиндра.

— Да, это тот самый, — подтвердил Бад. — Парней, которые его побили, поймали. До сих пор помню, что они мне сказали: «Наконец-то нам попался этот проклятый сурок».

— И ты ушел, потому что противно стало? — спросил я.

— Меня ушли. Пенсионный возраст. Но мне нравится думать, что я сам ушел.

— А почему Келли оставила газету? — спросил я. — Потому что родила?

— Давай посмотрим. Она работала каждое лето, пока училась в колледже. — Бад помолчал, задумчиво потер подбородок рукой в старческой гречке. — А потом вернулась сюда на постоянное место жительства и проработала еще пару лет. Да, она бросила газету, когда вышла замуж и родила.

— А зачем она вообще вернулась сюда? Как-то непохоже, чтобы ей очень хотелось.

— С чего ты взял?

— Какая-то она другая. Не такая, как все.

— Ну, не знаю. Какая там другая! Недовольная, вот и все.

Между нами встал Черч:

— Она берет очень много арахисового масла. И ведь даже не для детей. Она покупает его для себя. Кроме шуток. Мне самой нравится, говорит. — Черч покачал головой. — А в нем полно жира. Я ей сказал.

— Если она здесь выросла, — продолжал я, не обращая внимания на Черча, — то должна была знать, что это за место. Что тут есть чем быть недовольным. Почему она здесь поселилась?

— Из-за любви, уверен.

— К мужу? — В моем вопросе сквозило отвращение.

— К своему деду. Она ухаживала за ним после первого инфаркта. Он прожил еще год, пока его не шарахнуло как следует. Она унаследовала его землю и осталась на ней жить.

— Видно, любила его.

Бад кивнул:

— У Келли масса энергии. Когда я с ней работал, мне казалось, она готова взяться сразу за сто дел. Деду она, судя по всему, в рот смотрела. Он был для нее вроде компаса, насколько могу судить. А когда он умер, — он постучал себя пальцем по лбу, — стрелка стала вертеться вхолостую, если понимаешь, о чем я. Думаю, она осталась на его земле в надежде, что обретет покой.

— Он дал ей землю до того, как она вышла замуж?

Бад испытующе поглядел на меня:

— Ты сегодня разговорчив как никогда. Нервничаешь перед свиданием, а?

— Так до того или после?

— По-моему, до того.

— Тогда чего ради она выскочила замуж?

— Ну, стопроцентной уверенности у меня нет. Но похоже, вопрос землевладения тут был вообще ни при чем.

— Ведь если у нее была вся эта земля и работа, ей вообще незачем было выходить замуж.

— Опять двадцать пять. Силой ее, что ли, под венец волокли? Она вышла по любви. Ты что-нибудь имеешь против Брэда Мерсера?

— Я с ним даже не знаком.

Муж меня не интересовал совершенно. Да и на свидание я опаздывал.

Я попрощался со всеми и направился к выходу. У порога услышал вопль Черча:

— Харли, мама говорит, галошики сегодня не понадобятся.

Дверь передо мной отъехала в сторону, и под общий смех я быстрыми шагами покинул магазин.

Встреча с Эшли была назначена в торговом центре у фонтана. Я все голову ломал, почему она выбрала это место, но только пока не свернул за угол у склада мануфактуры и не услышал девчоночий смех. Еще немного — и я бы сбежал, но тут одна из девчонок заметила меня и зашептала что-то на ухо Эшли. Та обернулась, помахала мне и как ни в чем не бывало продолжала болтать. Подружки встретили меня хихиканьем и глупыми кривыми ухмылками.

По правде, Эшли уже подцепила себе парня постарше. Примерного налогоплательщика, да еще и в целых трусах. Я ей на хрен был не нужен. Как и она мне. Ей просто хотелось повыпендриваться перед подруженциями.

Так мне и надо. Ишь, губу раскатал. Обмен круче не придумаешь: мою гордость на ее менжу.

Она обогнула фонтан и направилась ко мне. Я пожирал ее глазами. Фото в школьном альбоме кое о чем умалчивает.

— Привет, Харли, — сказала она.

— Привет, — буркнул я. — Надеюсь, я не опоздал.

— Мне без разницы.

Она подошла ближе и застыла. Прямо жертва богам какая-то.

— В смысле, я не хотел опаздывать на сеанс.

— Мне без разницы. Я это кино уже видела.

— Хочешь посмотреть другое?

Она повертела ладонью в воздухе и взяла меня за руку.

— Я их все видела.

И тащит меня к фонтану, чтобы подружки полюбовались.

Их было четверо, одна другой стоит. Все на одно лицо. Начесы. Подведенные глаза. Вишневая помада. Крикливые топики, шорты с бахромой и босоножки на каблуке.

Расселись по кирпичным лавкам у фонтана, выставили голые ноги и животы, вытянули шеи (так бы и ухватился). Надо ввести статью в уголовный кодекс: преднамеренное возбуждение. Я бы тогда вызвал охранников и девиц бы забрали. Всех, за исключением Эшли. Ею я занялся бы лично.

Оказалось, она не слишком разговорчива. Не сводила с меня умильных глаз и все теребила пряжку на босоножке. Мы уж в кино сидим, а она туфлю мучает. Как нагнется, низ спины наружу. Видно ложбинку между ягодицами. Даже хотелось поцеловать ее. Именно туда, не в губы.

О чем было кино, я не уловил. Какие-то визжащие подростки, письма с угрозами, трупы в багажниках. Хоть Эшли и заявила, что уже смотрела его, однако боялась не на шутку. То и дело хватала меня за руку. А ближе к концу и вовсе вцепилась мертвой хваткой. Правда, мне было плевать. Я все прикидывал в уме, сколько денег грохнул на эту халтуру, на поп-корн и пепси-колу. Если ты единственный кормилец в семье, это сильно портит удовольствие.

Из зала мы вышли, держась за руки. Эшли все озиралась: не попадется ли знакомый. На стоянке направилась прямым ходом к моему грузовичку. Я не мог понять, откуда она его знает. Разве что бывала у нас дома, пока я на работе. Потом до меня дошло: в машинах, которые привозили Эмбер в середине ночи, вечно было битком девчонок.

Я представил себе, как Эшли ходит в потемках вокруг грузовичка, поглаживает по грязному капоту и думает обо мне, а я беспробудно дрыхну в каких-то тридцати футах от нее в своих драных трусах.

Думаешь обо мне — хорошо. А вот от машины держись подальше.

Я открыл Эшли дверь и проследил, как она забирается в кабину.

— Не хочешь пиццы или чего-нибудь такого? — осведомился я.

— Ты не обязан, — ответила она.

Что означало: мне известно, что ты без денег. На лице у меня, наверное, выразилась такая ярость, что Эшли быстренько добавила:

— В смысле, я не голодна. Да и поздно уже.

— Отвезти тебя домой? — спросил я почти с надеждой.

— Маме без разницы, когда я приду.

— А папе?

— Мои старики развелись.

Эту фразу она произнесла с ущемленным достоинством человека, который восхищается самим фактом, но не одобряет мотивов, которые за ним стоят.

— А как же Дасти?

— Дасти? Ему-то какое дело?

Она потянулась к куче мусора на полу и схватила свадебную фотку родителей:

— Это твои старики?

Зараза, забыл прибраться.

— Фотка зацепилась за рамку, — объяснил я.

Она по-дурацки хихикнула.

— Ты похож на отца. Ой, извини. Я сожалею обо всем этом.

ОБО ВСЕМ ЭТОМ. Буквы поплыли у меня перед глазами, пухлые и мягкие, как будто гусеница из «Алисы в стране чудес» выдула их из своего кальяна. Я постарался проморгаться.

— Да, ВСЕ ЭТО и правда отстой, — сказал я.

— Эмбер очень переживала. В ней произошли такие перемены.

— Да, раньше она хоть на человека походила.

Она засмеялась. Смех сменился знакомым хихиканьем.

— Эмбер говорит, ты такой забавный.

Фотка по-прежнему была у нее в руках. Лиловый ноготь закрывал маме лицо. Мне захотелось ухватить ее сзади за шею и ткнуть мордой в стекло.

— Тебе домой не пора? — Я старался не глядеть на нее.

— Да нет пока.

— Чем займемся?

— Не знаю. Ночь такая теплая для этого времени года. Можем подъехать к водохранилищу. Одеяло у тебя в машине есть?

— Есть куртка.

Осколки стекла вонзятся ей в лоб и засверкают в лунном свете.

— Ладно, — сказала она.

Ночью в пятницу не нам одним пришла в голову мысль проехаться до водохранилища. Все эти машины — одни были закрыты и раскачивались на рессорах, на багажниках и капотах других сидели кучки подростков, пили и заливались смехом (пройдет пара лет, и они перестанут понимать, над чем когда-то смеялись) — взбесили меня.

— Давай лучше в городской парк, — предложил я Эшли.

Тут, кроме парочки на горке и другой парочки на качелях, никого не было. Я припарковал грузовичок задом к площадке для игр и радиатором к бейсбольному полю.

— Хочешь пойти туда? — Эшли не сводила глаз с круга питчера[20].

Умыть бы тебя. А то размалеванная, ужас. И это не добавляет тебе лет, наоборот, делает похожей на королев красоты среди детей, которые мелькают на телеэкране и обложках таблоидов. Особенно после того, как кого-нибудь из них убьют. Маленькая Мисс Очаровашка, Маленькая Мисс Физический Стимул, Маленькая Мисс Педофилия. Так Скип прикалывался. Филадельфийская Мисс Педофилия. В конторе заброшенной шахты мы соревновались, кто скажет эту фразу быстрее, и в руках у нас было пиво, которое мы, уже взрослые парни, сперли у отцов. Время маминых бутербродов с болонской колбасой миновало.

— Что мы будем там делать? — спросил я, вслед за ней посмотрев на круг.

— Не поняла?

— Чем займемся, говорю? — повторил я раздельно и медленно, словно говорил с умственно отсталой.

— Чем хочешь.

«А что я хочу?» — мелькнуло у меня. Вдруг она все не так поняла. Вдруг она думает, что ей предстоит выбирать между пятнашками и прятками? Вдруг это все — один большой прикол? С чего бы это Эмбер сводить нас? С каких пор она оказывает мне услуги? Сейчас Эшли пошлет меня подальше. А потом все расскажет Эмбер. И подруженциям. Сядут в кружок и пригвоздят меня к позорному столбу.

— Ты, что ли, считаешь меня уродиной?

Очень личный вопрос. Тон негромкий, доверительный.

— Да нет.

— Я на пилюлях.

Вот радость-то!

— Парни от этого прямо балдеют!

Голову мою прошила резкая боль.

— Понимаешь, о чем я? — прошептала она. — Резинка не нужна.

Руки у меня затряслись, но губы продолжали улыбаться. Меня раздирали противоречия. Очень хотелось вести себя так, как все ПАРНИ. Но что же делать, чтобы остаться собой?

— А не рано тебе хвататься за пилюли?

— Меня мама на них посадила. Чтобы я не испоганила себе жизнь, как она сама.

Она положила руку мне на бедро и придвинулась поближе. Я позволил ей поцеловать себя. Сам едва ответил. Она изумленно отшатнулась и уставилась на меня своими пустыми, будто внезапно ослепшими, глазами.

Я оттолкнул ее. Быть может, не соразмерил силу. Она въехала всем телом в дверь со стороны пассажира и ударилась голым локтем о ручку. Вскрикнула. И застыла в углу. Не от страха. От удивления.

Когда я запустил мотор, она опять накинулась на меня с поцелуями. Понеслась, словно бык на матадора. Я отмахнулся и попал ей по лицу.

Она стукнулась головой о боковое стекло и захныкала.

— Я соврал, — выдавил я. — Ты уродина.

Я поступил так ради ее же блага.

Не помню, как добрался до дома Келли Мерсер. Не помню, где оставил машину. То ли заехал домой. То ли бросил где-то на обочине. Вот и не верь после этого миссис Шанк, которая сказала Мисти, что я битый час простоял возле их дома.

Я отправился кружным путем, прошагал по рельсам, пересек ее ручей и вышел к дому с той стороны, где собаки не могли меня видеть. За стеклом в «джунглях» горел свет.

Не с кем словечком перемолвиться, вот что хуже всего. Ни Скипа рядом нет, ни папаши. Я уже большой, вполне мог бы поговорить с отцом про секс. Мы с ним как-то раз даже затронули эту тему. Когда я пошел на свое первое свидание с Бренди, он был дома и напутствовал меня словами: помни, несколько секунд экстаза не стоят целой жизни за рулем цементовоза. «Ну спасибо», — отозвалась мама с кухни. Эти «несколько секунд экстаза» запали мне в душу.

Келли сидела закинув свои длинные ноги на подлокотник белого плетеного кресла, на ней была длинная футболка и больше ничего. В руке она держала книгу, на полу стояла бутылка пива.

Нет, пожалуй, хуже всего было то, что жизнь никак не давала мне передышки. Да я ее и не хотел.

В комнате появился муж. Подошел к ней, пошлепал губами. Келли подняла голову от книги.

Если он ее коснется, я умру.

Глава 8

Мы со Скипом сговаривались убить Донни понарошку для прикола. Всерьез угрохать мы его никогда не собирались. Во всяком случае, я. По правде, Донни мне даже чем-то нравился, хотя я никогда не говорил об этом Скипу.

Донни весь лучился, до того был доволен жизнью. Такой весь из себя сонный, зажмурившийся, умиротворенный. Будто на солнышке лежит. Меня прямо завидки брали. Даже когда Скип орал на него или забрасывал дурацкими распоряжениями, Донни не выходил из себя. Как-то мы закрыли его в шкафу и забаррикадировали дверь на весь день в надежде, что задохнется. Я облился холодным потом, когда мы, вернувшись, постучали в дверь — и никакого ответа. Скип-то ничуть не волновался. Мы отодвинули от шкафа стулья, отперли дверь, и Донни как ни в чем не бывало выполз по-пластунски наружу. Я ночной червяк, говорит.

Конечно, я завидовал Скипу. Как-никак у него был младший брат, а у меня (до поры до времени) только Эмбер, говорящая тень, которая ни с того ни с сего могла пройтись колесом и которая все комнаты до единой провоняла своим арбузным блеском для губ. Если у тебя есть младший брат, ты на какое-то время можешь просто забыть о его существовании, и это здорово.

Я задумался насчет Донни, потому что Скип в своем письме не упомянул о брате ни словом. Письмо подвернулось мне под руку вместе с рецептом супа с макаронами и фасолью, что передала Келли Мерсер. Чтобы я написал кому-то письмо и забыл о девчонках, пусть они даже далеко? Да от мыслей о них никуда не денешься, хочу я того или нет.

Письмо Скипа видало лучшие дни. Некоторые слова стерлись, бумага залоснилась на сгибах. Я бы поехал к нему сию минуту, если бы деньги были. Куда бы еще временно наняться, чтобы подзаработать? Киоски с мороженым, кинотеатр для автомобилистов, курсы по мини-гольфу в самое ближайшее время будут нанимать работников. Некоторые уже наняли.

В рабочие дни я трудился с девяти до пяти и с семи до полуночи. В субботу и воскресенье выходило почти то же самое, но изредка выпадал и свободный день, вот как сегодня. Вполне можно продать пару порций мороженого Эшли и ПАРНЯМ и получить за это бабки, чем пытаться сварганить суп и получить за него одни попреки.

Бекон в кастрюльке трещал и шипел. Мне надлежало спассеровать его с мелко порезанным луком и двумя измельченными дольками чеснока в оливковом масле, которого у нас не было. Я плохо представлял себе, что значит «спассеровать». Уж наверное, не зажарить до черноты.

Я помешал бурую массу маминой деревянной ложкой. Масса липла к днищу Я уменьшил огонь и вывалил в кастрюлю банку цельных помидоров. Рецепт велел измельчить их, и я принялся давить помидоры ложкой. Из головы у меня не шла Эшли.

За спиной появилась Джоди, я почувствовал.

— Не надо, чтобы продукты пригорали, — проговорила она.

— Ты уверена? — спросил я, не поворачиваясь к ней лицом. — В рецепте сказано: пока не подрумянятся.

Джоди подскочила поближе и положила на стол записку:

ДАРАГОЙ ХАРЛИ

НАДЕЮСЬ ТЕБЕ ЛУДШЕ

ТВОЯ СЕСТРА

ДЖОДИ

Встал с кровати я сегодня точно не с той ноги. К тому же во второй половине дня. И вид у меня был не очень.

Джоди не уходила.

— Чего? — спросил я.

— К помидорам надо добавлять такие маленькие листочки.

— Извини. Шалфей закончился.

— Мама Эсме выращивает его у себя в саду.

Я продолжал помешивать в кастрюльке. К Джоди присоединилась Мисти. Девчонки принялись о чем-то шептаться.

— Ты прочел мою записку? — спросила Джоди.

— Да.

— Я от всей души.

— Спасибо.

— Пойдем в гольф-клуб?

— На работу наниматься?

— Что я тебе говорила? — прошипела Мисти.

Добавить соль и свежесмолотый перец. Варить на медленном огне десять-двенадцать минут.

— Свежесмолотый перец, — пробормотал я задумчиво и огляделся.

Взял мамину перечницу в виде фигурки амиша[21], щедро бухнул перца и поставил мужика на место рядом с парной фигуркой — его женой в черном чепце и с корзинкой яблок. В мужских фигурках всегда был перец, в женских — соль. Черное. Белое. Грешное. Добродетельное.

— Мудак, — прошептала Эмбер.

По кухонному кафелю она шлепала босыми ногами, я слышал. Голая, что ли? Я украдкой взглянул в зеркальную дверцу микроволновки. Трикотажный лифчик от бикини и шорты с кружавчиками. Как я переживу лето, если она собирается разгуливать в пляжном наряде? Купальник, в котором она щеголяла в прошлом году, впечатался мне в память, словно Десять заповедей в каменные скрижали.

— Я предполагала всякое. У тебя не встанет, ты засунешь не туда. Но чтобы ты ее ударил! Меня ты никогда не бил.

— Ты о чем?

Я крутанулся вокруг оси и забрызгал ей весь голый живот томатным соусом. Она вздрогнула, в голубых глазах мелькнул бездонный страх, но при виде ложки утопающая живо выплыла на поверхность, и ярость была ей вместо спасательного круга.

Живот она вытерла полой моей рубашки.

— Только что звонила Трейси. Она говорит, Эшли сказала, что ты ее ударил!

— Кто такая Трейси, к чертям собачьим?

— Ты с ней виделся вчера в торговом центре.

— Какая именно из прошмандовок? Они все на одно лицо.

Она с отвращением смерила меня взглядом.

— И далеко ты зайдешь с таким подходом? У тебя все дуры, лентяйки и прошмандовки. Ты кем себя возомнил?

— Богом.

— Вот разве что. — Она усмехнулась. — Да нет, ты круче Бога. Попадись он тебе, ты ему скажешь: «Найди работу».

Эмбер подошла к кухонному столу, со вчерашнего дня заставленному грязными тарелками, и оседлала стул.

— Ты ужасный болван, Харли. Эшли ты по-настоящему нравишься.

— Она со мной даже не знакома.

— Она знает тебя всю свою жизнь.

— Я не о том, что мы ездили в одном автобусе.

Ножки стула скрипнули по кухонному кафелю. Эмбер опять подошла ко мне, и я невольно сделал шаг в сторону. Наши тела словно отталкивались друг от друга, подобно равнозаряженным полюсам магнита.

Добавь куриный бульон и бобы каннелини, советовал рецепт Келли. Не забудь предварительно промыть и высушить бобы.

— А как, по-твоему, люди знакомятся? — Голос Эмбер чуть ли меня не умолял. — Думаешь, Бог собирается бросить женщину тебе в объятия? Думаешь, проснешься однажды утром — а рядом умная, красивая, нецелованная дева, которая трудится на пяти работах и которой есть чем утешить психа-неудачника?

— Что такое «бобы канне лини»?

— Наверное, это таинственные слова, которые ты бормочешь во сне, — буркнула Эмбер.

— Что?

Эмбер стрельнула глазами в мою сторону, развернулась к столу и взялась за грязную посуду с решимостью, с какой обычно переключала телевизор на нужный ей канал.

Две тарелки полетели в раковину. Ни я, ни Эмбер дома вчера не ужинали. На верхней тарелке (вылизанной дочиста) лежал смятый листок из блокнота. Наверное, Джоди писала.

Я развернул страничку и показал Эмбер.


ЭСМЕ ГОВОРИТ ДЕТИ БУДУТ ДИФИКТИВНЫЕ


Эмбер наморщила нос:

— И что это значит?

Я пожал плечами.

— Эта Эсме действует мне на нервы, — объявила сестра, опять смяла бумажку и бросила в мусорное ведро под раковину. — Всезнайка. Ундервуд какой-то.

Она выговорила не то слово. Почему-то это меня умилило. Словно я защитил ее или чем-то помог. Паука там убил или перенес тяжелый груз.

— Вундеркинд, — поправил я.

— Ну да, ну да, — надулась она. — Тебе лучше знать. Я ведь за тобой повторяю. Вот и попадаю впросак.

А ведь было время, сестрица мне в рот смотрела. Правда, мы и тогда ссорились. Как-то схватились из-за карандашей. Эмбер пошла и пожаловалась маме.

— Карандаши мои, — не уступал я.

— Ну дай ей хоть один.

Я и дал. Белый.

Здорово придумал, казалось мне. Но Эмбер и не собиралась реветь. Взяла карандаш, бумагу, спокойно села в уголке. И нарисовала сахар, соль и снег.

Элвис во дворе разлаялся как бешеный. Послышался шум подъезжающей машины.

— Это дядя Майк, — взвизгнула в соседней комнате Джоди.

Эмбер выскочила из комнаты набросить что-нибудь на плечи.

Пикап и остановиться как следует не успел, а Джоди и Элвис уже водили вокруг него хоровод. Дядя Майк выбрался наружу с упаковкой пива под мышкой, осмотрелся. Мы его с февраля не видали, еще снег землю покрывал. Дядя тогда придрался, что мало дров в поленнице. Хорошо, в дом не зашел.

Они с папашей были близки.

Дядя нагнулся, почесал Элвиса между ушей и сунул Джоди шоколадку. Джоди обняла его за ноги в знак благодарности и поскакала в дом. Мисти не появится, я знал. Она недолюбливала дядю Майка с тех пор, как он сказал папаше, чтобы тот проводил больше времени со мной, а не с ней.

— Это мне? — уточнил я насчет пива.

«Роллинг Рокс», не то мочегонное средство, которое он обычно притаскивал.

— Ну не Элвису же. Держи, не стой раззявя рот.

Я принял у него коробку. Он сплюнул табаком и взял себе пиво. Я поставил коробку на землю и тоже открыл банку.

— Купил новый диван? — Он посмотрел на обгоревшие останки.

Элвис порвал одну подушку, из нее лезли набивка и куски желтого поролона. Покрывало пес с дивана содрал и утащил к себе в конуру.

— Думаю купить, — сказал я.

— Обычно сперва приобретают новый и уже потом сжигают старый.

— Пожалуй, я поторопился.

Дядя искоса посмотрел на меня. Глаза его прятались под козырьком коричневой с золотом бейсболки «Пенсильванский транспортный департамент». Не разберешь, что выражают.

— Издеваешься надо мной?

— Нет.

— Это диван твоей бабушки.

— Я его сжег не поэтому.

— Факт, издеваешься.

О бабушке среди ее детей разговор был особый. Детей у нее имелось трое: Майк, Дайана и папаша. Никто не хотел с ней жить, и за глаза они называли ее пьяницей, но почести оказывали не хуже, чем английской королеве. На похоронах так горевали, что, казалось, еще чуть-чуть — и лягут с ней в могилу. А на следующий день с шутками и прибаутками отволокли все ее барахло на ближайшую помойку.

Я слишком мало ее знал, чтобы у меня сложилось мнение. Она совершала как добрые дела, так и низости, но, как кажется, ни то ни другое не отражало по-настоящему ее личность.

С другой стороны, дедушка точно был человек никчемный, иначе не назовешь. Только и умел, что сидеть в своем кресле и поносить экологов из конгресса, которые закрыли все шахты. Сам-то он вышел на пенсию раньше, но все горевал, что сыновья и внуки не получат работу (и она не сведет их в могилу, как его).

От его кашля я приходил в ужас. Казалось, он сейчас выхаркнет свои черные легкие. Мокрота, до половины наполнявшая банку из-под кофе, что стояла рядом с его креслом, была и вправду черная.

Та еще была парочка, папашины предки, но других бабушки с дедушкой у меня не имелось. Мамины родители погибли, когда она была еще девочкой. Душевных отношений с дядей и тетей, которые ее взяли, у нее не сложилось. То есть она о них слова дурного не сказала, но как-то у нее вырвалось, что выйти за папашу было куда меньшим злом.

Я допил пиво, раздавил банку и швырнул в траву. В голове у меня зашумело. После поп-корна в кино с Эшли у меня маковой росинки во рту не было.

— Извиняюсь, — сказал я дяде Майку. — Мне сегодня что-то нехорошо.

— Заметно. Хреново выглядишь. — Он скосил глаза на мою рубашку. — Жевал чего?

— Ужин готовил.

— Почему ты, а не девчонки?

— Моя очередь.

— Ты деньги зарабатываешь. Тебе близко к кухне не полагается подходить.

— Им тоже не полагается. Они еще маленькие.

— Эмбер уже взрослая. Где она, кстати? Шастает с парнями, поди?

— Она в доме. Моет пол и стирает. На парней у нее времени нет. Все хлопочет по хозяйству.

— Это Эмбер-то?

— Угу.

Он прикончил пиво и потянулся за следующей банкой. В трансмиссии у моей машины что-то стучало, но если попросить его посмотреть, он застрянет у нас и вылакает все мое пиво.

— Когда собираешься косить?

— Сегодня, — решительно ответил я.

— Тебе надо обязательно добраться до карниза и до таблички. И окна подкрасить. Иначе дерево вмиг сгниет. А водостоки ты когда-нибудь прочищал?

— Сегодня займусь, — повторил я.

На крыльце показалась Эмбер в приличной бледно-желтой блузке в голубой цветочек. Волосы лентой связаны в конский хвост. И все равно вид у нее был шлюховатый.

Она поздоровалась с дядей Майком, даже обнялась с ним.

— Ты с каждым разом все краше, — похвалил он племянницу.

Эмбер сделала вид, что не понимает, будто в зеркало никогда не смотрела. Я глотнул пива и рыгнул.

Эмбер смерила меня взглядом.

— Как дела у Майка-младшего? — спросила она, наблюдая за моей реакцией.

Нас с Эмбер многое разделяло, но в ненависти к двоюродному братцу мы сходились. Не знаю, почему она его не могла терпеть, но у моей неприязни были вполне определенные причины. Всю жизнь на каждом семейном сборище меня с ним сравнивали, и он пыжился доказать, что во всем меня лучше: быстрее бегает, дальше кидает, лучше ест, вечно хвастался своими футбольными призами или, на худой конец, фотками охотничьих трофеев на капоте машины или шикарных девиц, томно глядящих с дивана.

— Превосходно! — воскликнул дядя Майк. — Уже приступил к тренировкам. Не терпится вернуться в основной состав. В прошлом году он был третьим основным нападающим. Надеется, в этом году станет номером первым.

— Конечно, станет, — улыбнулась мне Эмбер. — Майк — самый крутой.

— Круче некуда. — Я потянулся за следующим пивом.

Земля закачалась у меня перед глазами. Сейчас упаду. Нет, устоял. Главное — сохранять равновесие.

— Вы в этом году зайдите на какой-нибудь домашний матч, поболейте за него, — заливался дядя Майк.

— Зайдите, поболейте, — шепнул я Эмбер. — Тон-то какой. Вовсе он не хочет видеть нас на стадионе. А уж особенно среди участников.

Эмбер захихикала.

— Что смешного? — улыбнулся дядя Майк.

— Я сказал Эмбер, как бы здорово было.

— Майк может представить тебя команде, — предложил дядя Эмбер. — Познакомишься с игроками.

— А я — с танцовщицей из группы поддержки, — подхватил я.

Эмбер ухмыльнулась, взяла мое пиво и отпила глоток.

— Майк встречается с девчонкой из группы поддержки, — объявил дядя.

— Да ну? — удивился я.

Эмбер расхохоталась, а дяде стало что-то не до смеха.

— Похоже, вам и без меня весело, — надулся он.

— Извини, — сказал я.

— Смейтесь, смейтесь, — окончательно разозлился дядя. — Мне не привыкать. Многие завидуют успеху Майка. И свою зависть выражают смехом.

— Вот в чем причина, оказывается, — шепнул я Эмбер.

Та согнулась от хохота, схватила меня за плечо.

— Что ж, отлично. — Майк-старший покачал головой и направился к своей машине. — Пожалуй, мне пора. Я только хотел вам чуть-чуть подсобить.

— Совсем чуть-чуть, — еле слышно разъяснил я Эмбер, и мы покатились со смеху.

Дядя Майк забрался в кабину и хлопнул дверцей. Громкий звук проник в мое затуманенное пивом сознание и отрезвил меня.

Что я наделал!

— Ты уж нас извини, дядя Майк, — закричал я, подбегая к пикапу.

Поздно. Дядюшка уже включил заднюю передачу.

— Серьезно. Извини. Мы просто дурачились.

Он отмахнулся от меня, сердито покачал головой.

Дядя Майк был единственный, кто на похоронах папаши хоть какое-то время провел со мной с глазу на глаз. После погребения обнял меня за плечи и прошелся по кладбищу С обнаженной головой и вычищенными ногтями, в темных костюмах и жесткой обуви, мы сами себе казались чужаками.

Он молча вел меня вдоль отполированных надгробий. Время от времени мне попадались на глаза серые камни с короткой надписью ДИТЯ, и я никак не мог понять, что они тут делают. Мне казалось, родители должны были придумать ребенку имя еще до рождения, почему же все эти могилы безымянные? Разве что папа с мамой передумали и забрали у малютки имя, чтобы не пропадало зря, ничего другого мне в голову не приходило.

Какое предательство! Даже папаше, которого только что зарыли в землю, повезло больше. Мне представилось, как всех этих безымянных младенчиков собрали на небе в некоем накопителе, словно скотину на бойне, и ангелы пытаются разобраться, кто из них кто.

Внезапно я осознал, сколько в жизни несправедливостей, некоторые не заканчиваются даже со смертью.

И я закричал. Крики мои были короткие, отрывистые. Это же не похороны, а посметпипте! Отец прожил здесь всю жизнь, был знаком с массой народу, а пришла какая-то горстка.

Дядя Майк подождал, пока я не выплесну все это в крике. Пока не пну надгробие и не расшибу себе ногу в парадном ботинке. Пока не разревусь и пока слезы у меня не высохнут.

Наконец я опустился на испещренный пятнами серый валун. Голос дяди доносился до меня откуда-то издалека.

— Услышав обо всем, люди делают свой выбор, — наставлял меня дядя. — Вы с сестрами либо дети убитого, либо дети убийцы. В первом случае вы заслуживаете сочувствия. Во втором вы наткнетесь только на ненависть. Но вы не можете быть и теми и другими сразу. Люди вас не воспримут.

Слова его размеренно падали, а я думал о том, как мама просила дядю купить папаше новый костюм на похороны, хоть нам такая трата и не по карману, и как дядя согласился. Только, как оказалось, зря, гроб-то был закрытый. Я думал о том, как мама отправила из камеры письмо с соболезнованиями тете Дайане. Думал о том, что даже сейчас, после того как отца зарыли в землю, а на маму надели наручники, — и я видел все это собственными глазами — мне все равно никак не отделаться от ощущения, что преступник — он, а она — его жертва.

— Тебя обходят стороной сегодня и будут обходить стороной завтра, — вещал дядя. — Людям с тобой неловко. Привыкай, тут ничего не поделаешь.

На валуне я просидел, пока меня не разыскала тетя Джен.

— Буженина заветрится, а картофельный салат прокиснет, — причитала она.

Не знаю даже, что поразило меня больше: тот факт, что банальная неловкость заставляет людей забыть про приличия, или то, что именно дядя Майк об этом догадался.

Я подождал, пока дядина машина не скроется вдали, и принялся кидать камешки в поднятое ей облако пыли.

— Кому он нужен? — спросила Эмбер.

— Кто же мне теперь пива привезет? — простонал я и опустился прямо на землю.

— Может, Бетти? — предположила Эмбер.

Убила. Я повалился на спину и зашелся в хохоте. Даже живот заболел.

Сквозь слезы я увидел Мисти. На ней были кухонные рукавицы, и в руках она держала закопченную почерневшую кастрюльку.

Кастрюля полетела мне прямо в лоб. Еще чуть-чуть, и попала бы.

— Какого хера? — завопил я, быстрым движением перекатываясь на бок.

— Я ее мыть не буду, — заявила сестрица и направилась к дому.


На ужин у девчонок была замороженная пицца. К шестому пиву во мне разыгрался индивидуализм, захотелось поесть в одиночестве. Я взял с собой еще две банки пива, пакет картошки и Элвиса и пошел куда глаза глядят.

Побреду себе по шпалам, и они приведут меня в Калифорнию, как мы мечтали со Скипом. Однако не успел я отойти и четверти мили от «Стреляй-роуд», как дало о себе знать выпитое пиво. Пришлось прервать поход. Пока отливал, смотрел на темный лес, а лес смотрел на меня.

Даже по пьянке я бы не заблудился в потемках. Это был мой лес. Пусть не на правах собственности, все равно он был мой. Столько времени потрачено, чтобы изучить его. Собственность означает власть. В моем случае речь шла о покорности. Я даже не знал, кому принадлежат земли вдоль дороги. Хотя вроде бы Келли Мерсер.

Вряд ли я заплачу налог на недвижимость и банковские проценты в этом году. Срок подойдет в первых числах июня, а у меня не отложено ни гроша. Если банк заберет у меня дом, интересно, разрешит ли мне Келли поселиться на ее холмах? Потерпит ли на своей земле горца-отшельника с безумным взором и с мышами в бороде? Можно разобрать контору шахты и соорудить на вырубке Келли навес. Буду охотиться, ловить рыбу и приправлять трофеи шалфеем с ее огорода. Как-нибудь летней лунной ночью, глядишь, она и сама заявится со своими книгой, одеялом, пивом и переменчивыми настроениями.

Пока сливал шесть банок пива, обессилел вконец. Свистнул Элвиса и нетвердой походкой стал подниматься обратно по склону. Пес выскочил из мрака, когда я уже сел на землю у грузовичка, лизнул меня в лицо. Я ухватил его за загривок, повалил на землю и положил собаке голову на грудь. Секунд через десять Элвис из-под меня вывернулся. Но я уже спал.

Через пару часов я очнулся, промокший и озябший. В пустой голове гудело. Последнее время мне ничего не снится. Бетти говорит, я просто не запоминаю снов. По-моему, она заблуждается на этот счет.

Казалось, кто-то дышит мне в ухо, но это всего лишь ветер щекотно шевелил прядь моих волос. Было душно, собиралась гроза. Трава отливала черненым серебром.

На ноги я поднялся со второй попытки. Ухватился за машину, сделал пару неверных шагов.

Элвис возле дома с яростным рычанием трепал что-то мягкое, серое. Пришлось пнуть его, чтобы выпустил добычу.

Я склонился над истерзанным, окровавленным тельцем. Это был детеныш сурка.

— Сволочь! — рявкнул я на пса.

Элвис отскочил в сторону словно от нового пинка.

Я направился к сараю, то и дело оборачиваясь и стараясь отогнать собаку. Элвис неотступно следовал за мной.

Лопата стояла сразу за дверью. Я отвлекся на секунду, чтобы взять ее, и пес был уже тут как тут. Пришлось посадить его на цепь.

Сурка я закопал под деревом. Воткнул в могилу палку и надел на нее банку из-под пива. Значит, сурка звали Рокки.

Когда я проходил к крыльцу, Элвис натянул цепь и с надеждой гавкнул. Я оставил его призыв без внимания. Пес посмотрел сперва на меня, потом на место погребения и улегся в грязь с тихой покорностью узника, который знает, что в конце концов все равно выйдет на свободу.

Дошел я только до гостиной. Заваленный подушками пол представлял собой слишком большое искушение. Словно озеро в удушающе жаркий день. Я вытянул руки по швам и рухнул на подушки лицом вниз.

И опять меня разбудило чье-то дыхание. Я даже знал чье — мамино. Она спала рядом, обхватив меня и сцепив замком руки.

Потом мне показалось, что это Джоди, что пережитое вернулось и ей опять снятся кошмары, мы с Эмбер по очереди дежурим при ней, а она мечется, и бормочет, и тискает Трехрогого Спаркла, словно губку. Когда она наконец успокаивалась и засыпала, я тоже сразу погружался в сон, хоть и знал, что девочка сейчас описается.

Потом я подумал на Эмбер и испытал облегчение. Конечно, это она опять забралась ко мне в кровать, улеглась у меня за спиной, прижалась всем телом, да еще и ноги закинула. Порой мне это ужасно не нравилось, но временами я пускал ее, и тогда тепло, тяжесть и мягкость ее тела окутывали меня и покоряли. Я принадлежал хоть кому-то.

Я взял ее за руку и привлек к себе. Ее дыхание щекотало мне шею.

— Харли, — прошептала она.

Мы были одни в нашей крепости под карточным столом, накрытым скатертью. В лесу гремели выстрелы.

— Харли. С тобой все хорошо?

— А?

— Харли, проснись.

Я так и лежал на животе. Как упал на подушки, так и остался. Я открыл глаза, и чувство реальности ко мне вернулось. Детство кончилось.

Эмбер сжала мне руку и наклонилась пониже, желая убедиться, точно ли я проснулся. Ее волосы мазнули меня по лицу, и меня овеяло духами.

— Эшли — это ничего страшного, — прошептала она мне на ухо. — Ты чем залупаться, лучше бы со мной об этом переговорил.

Я откатился от нее и сел. Закружилась голова.

— Ты боишься? В этом все дело? — спросила она.

— А? — обалдело выдавил я.

— В первый раз я тоже боялась, — призналась мне сестра. — Поэтому-то я тебя и свела с Эшли. Чтобы девушка тебя любила. Чтобы помогла.

Я стал различать в темноте ее силуэт. Она стояла на коленях, на ней была кружевная короткая сорочка. Их еще называют шемизетками. Знакомство с каталогами женского белья значительно обогатило мой словарь.

— Как это — помогла? — прокаркал я.

— Не знаю, — произнесла она ровно, — только мне, когда трахаюсь, всегда очень хочется, чтобы кто-нибудь помог.

Какое выражение у нее на лице, я не видел. Зато на фоне кожи четко выделялись кружева, и ясно было, что под сорочкой у нее ничего нет.

Упершись в пол руками и ногами, я шарахнулся в сторону и врезался в стену.

— Что случилось? — спросила она и двинулась ко мне.

— Прекрати! — заорал я.

— Прекратить что?

— Не двигайся!

Поднявшись на ноги, я вытянул руки перед собой.

Господи, дай мне сил!

— Опять выделываешься? — осведомилась Эмбер.

Она тоже встала, и я склонил голову и зажмурился.

— Джоди рассказала мне, что случилось, когда вы были у мамы.

Здорово. Просто замечательно. Я расхохотался. Динозавр и «Хэппи Мил». Десять баксов коту под хвост. И еще двадцать баксов на Эшли.

— Почему ты мне ничего не говоришь? — набросилась она на меня. — Уж об этом-то мог и рассказать. Я бы не стала поднимать тебя на смех.

Эмбер надвигалась на меня. Ближе и ближе. Я чувствовал ее, хоть и не видел.

— Ты боялся ее. Ведь так? Ты боялся прикоснуться к ней. — Голос у Эмбер дрожал. — Прикоснись ко мне.

Она взяла мою руку в обе свои ладошки, потянула куда-то вверх и внезапно остановилась, словно сама не понимая, что делает.

Я открыл глаза. Она смотрела на меня в упор, будто слепая, рот приоткрыт, но лицо спокойное.

Я вырвал руку, сделал шаг и запутался в собственных ногах.

— Что случилось? — спросила она. — Что ты творишь?

Терять время на объяснения я не стал. Опустился на четвереньки и выскочил из западни.

— Гадина, — произнес ее голос. Он звучал четко, размеренно и бесстрастно, словно у учительницы на перекличке. — Козел. Подлюга. Мудозвон.

Она подошла к мне со спины и повторила, на этот раз с яростью:

— Козел.

Сейчас встретит меня лицом к лицу. Перехитрит. Отведет глаза своим гневом.

— Обо мне ты тоже должен заботиться.

Невидимая сила швырнула меня вперед, и я снова врезался в стену. Но на этот раз сохранил равновесие. Дыхание Эмбер щекотало мне шею.

— А как же я? —взвизгнула она.

Казалось, до желанной входной двери никак не добраться: близок локоть, а не укусишь. Я собрал все свои силы.

Толчок — и я очертя голову кинулся во тьму. Пробкой вылетел на крыльцо. Не удержался на ногах, загремел вниз по ступенькам. Перед глазами вспыхнул белый свет, во рту сделалось солоно от крови.

Ну вот, расквасил рожу.

За мной из дома выскочила Эмбер, обливаясь слезами.

Я встал на карачки. Из травы бородавкой торчал круглый серый камень. На него-то и падали с равномерностью дождя капельки моей крови. Липкая теплая жидкость стекала по подбородку.

— Я их всех ненавижу — вопила Эмбер, — всех до единого! Знай это. Задумайся над этим хорошенько.

Я вскочил на ноги и бросился бежать. За мной в темном окне мелькнула искорка. Мамины занавески заколыхались, и все пропало.

Бежал я до самой Блэк-Лик-роуд. Только тут перешел на шаг. Если кто-нибудь окажется на этом слепом повороте в такой поздний час, переедет меня, это точно.

Легкие мои горели. Лицо передергивалось. Я пощупал пальцем, все ли зубы на месте, и обнаружил, что нижняя губа рассечена. Вытер руку о джинсы, на штанах остался темный след.

Вокруг мрак, хоть глаз выколи. Небо в грозовых облаках. Далекая луна просвечивает молочным бельмом.

Я шагал по дороге куда глаза глядят. Знал только: причина для бегства достаточная. Когда передо мной возник из тьмы какой-то дом, первым побуждением было пройти мимо. Но инстинкт велел подойти поближе.

Я не искал убежища. Мне надо было выместить ярость.

Нагнувшись, я набрал с обочины две горсти гравия. Разлаялись собаки. Черт, внезапного нападения не получится. Но я уже близко, швырну камни в собак.

Во дворе зажегся свет. Я со всей силы метнул камень.

В дверях показалась Келли Мерсер.

— В чем… — начала она и не закончила.

На ней была короткая ночная рубашка типа «самая замечательная мама на свете».

— Харли, это ты? Бог мой, что у тебя с лицом?

Я поглядел на камни, зажатые в кулаках, и обалдел. Неужели это я? Она, как была, босая, направилась к воротам. Я лихорадочно озирался. Куда бы смыться? Темный двор, зеленый светящийся пруд, гребни холмов чернильной линией перечеркивают горизонт…

Я выронил камни и бросился прочь. Ноги скользили по мокрой траве, каждый шаг отдавался болью в разбитой губе. У ручья я остановился. Он простерся передо мной могучей рекой, хотя ширины в нем было всего пять футов.

Ноги подкосились, и я в изнеможении опустился на топкий берег. Не знаю, сколько пролежал.

Послышалось ее тяжелое дыхание, затрещали ветки. Она встала рядом со мной на колени и обвила руками. Мне бы вырваться, проявить гордость. Только было не до гордости.

— Я не вернусь, — пролепетал я и заплакал.

Обнял ее за талию и уткнулся лицом ей в колени.

— И не возвращайся, — спокойно сказала она и погладила меня по голове. — Никогда не понимала, как ты выдерживаешь.

Легче мне не стало. Только хуже. Меня душили рыдания. Хриплые, мерзкие всхлипывания вроде дедушкиного кашля.

— Все хорошо, — прошептала она.

— Все плохо. И будет только хуже.

— Не так крепко, Харли. Ты меня раздавишь.

Я застонал.

— Ш-ш-ш, — успокаивала она.

Обнимая ее, я тыкался лицом во все закоулки ее тела, будто слепой щенок. Проехался щекой по соскам, она глубоко вдохнула. Соски были такие твердые, что казались на ее теле чем-то чужеродным.

— Ты прав, — гортанно сказала она. — Все не очень-то хорошо. И мне ничего с этим не поделать. Понимаешь?

Я гладил ее бедра, лодыжки, забрался под ночнушку. Под легкой тканью она была нагая. Я чувствовал ее всю, и это лишило меня разума. Я уже не понимал, какой части тела касаюсь, да это было и неважно. Главное, это была она.

Я уложил ее в грязь, поцеловал в живот своими изувеченными губами. Я целовал ее бедра, целовал везде. Больше мне ничего от нее было не надо. Только целовать. Соски вдруг оказались совсем не твердыми. Они подавались под моим ртом. Я кричал, и она кричала, я задыхался, и она тоже. Откинувшись назад, я увидел, что она перемазалась в моей крови.

— Ничего страшного, — прошептала она.

Пальцы ее проникли мне под рубашку, прошлись по груди и животу и скользнули под пояс джинсов.

Я издал странный звук, смесь воинственного клича и предсмертного хрипа. Она, казалось, не понимала, что еще полминуты — и физиология сработает. Так или иначе.

— Не могу больше… — простонал я.

— Чего ты не можешь?

— Ждать не могу.

Она вытащила руку из штанов и взялась за пуговицу и молнию. Я только смотрел, не в состоянии пошевелиться.

Поначалу я не боялся. Не боялся, когда вошел в нее, и мои тело, разум и душа сплелись в один напряженный нерв. Не боялся, когда у нее перехватило дыхание, она помянула Господа, и я осознал, что у нас секс на двоих, что я не один. Не боялся, когда понял, что долго не продержусь — и ей этого будет мало.

Испугался я, когда понял, что папаша ошибался. Это стоило того, чтобы всю жизнь горбатиться на цементовозе.

Это стоило всей жизни.

Конец был близок, и руки у меня затряслись так сильно, что соскользнули с ее тела. Она протекла у меня между пальцами подобно песку. Зато ее объятия были крепки. Я сжал кулаки и достиг наивысшего блаженства.

Глава 9

Я открыл глаза. Такое чувство, что проспал лет сто подряд. Чувство это переросло в уверенность, я даже боялся оглядеться. Вдруг меня окружает инопланетный пейзаж, где нет ни травы, ни деревьев, дома закрывают небо, в воздухе парят люди в серебристых одеяниях и за спиной у них реактивные ранцы?

Разглядывать свое тело тоже как-то не хотелось. Что хорошего во впалой бледной груди и вялом половом члене? Или в покрытых старческой гречкой руках Бада и белых бедрах Бетти, испещренных синими жилками?

Вспомнилось, как дедушка, уже при смерти, подключенный к дыхательному аппарату, поносил экологов. Кожа у него сделалась совершенно бесцветная, прозрачная, каждый сосудик видно. Казалось, черви уже начали есть его изнутри.

Ты сегодня выглядишь лучите, сказал деду папаша, когда мы навещали его в больнице в последний раз. Я в недоумении смотрел на них обоих: почему же я не вижу ничего подобного? Дедушка кивнул, и его костлявая рука, опутанная трубками, потянулась к сыну, но на полпути упала на кровать, словно подстреленная птица. Папаша объяснял позже, что это был мышечный спазм.

Потом они замолчали. Папаша сидел на стуле рядом с постелью больного и не отрываясь глядел в окно.

Он взбесил меня. Ему представилась прекрасная возможность облегчить душу, ничего не опасаясь, ведь дедушка умирал и вряд ли когда-нибудь сможет на папаше отыграться. Им было о чем поговорить, я знал, откровенный разговор назрел, не все же общаться чуть ли не жестами.

Я знал, дедушка до сих пор бьет сына. Казалось бы, твой ребенок вырос и пора заканчивать с тумаками. Но я сам как-то видел на заднем дворе, как дед отвесил ему подзатыльник. Папаша даже зашатался, будто спортсмен, у которого свело судорогой ногу.

Меня поразил не столько сам дедов поступок, сколько проявленное им бесстрашие. Ведь папаша был куда выше и тяжелее его. Но в деде была шахтерская закалка, а прищуренные глаза были черны, словно уголь, который он выдавал на-гора.

А папаша был слабак. Самоутверждался, только когда детей колотил.

Вспоминая ту сцену в больничной палате, я прихожу к убеждению, что отношение дедушки к сыну многое объясняет в отношениях сына и внука. Может, если бы дед его не лупил, папаша бы меня и пальцем не тронул. Ларчик просто открывается. Однако, может, дедушка не так уж и виноват. Может, его бил прадедушка.

Мысли мои перекинулись на маму. Как сложилась бы ее жизнь, если бы этот дальнобойщик не заснул за рулем своей фуры с сосисками, следовавшей из Шебойгана в Чикаго, и не убил всю ее семью? Она бы никогда не приехала в эти места. Она бы не искала на кого опереться, только бы выскользнуть из-под крыла пожилых дяди и тети, старавшихся сжить ее со света. Она бы не трахнула отца и не забеременела от него.

Неужели вот так все в жизни и происходит? Какой-то безымянный безликий дальнобойщик засыпает за рулем, а я потом принимай побои каждый божий вечер? Или во всем виноват прадед с черно-белой семейной фотографии? Говорят, у меня его глаза. Или же мне надо забраться далеко в прошлое, за пару сотен лет, за несколько поколений, чтобы докопаться до субъекта, первым поколотившего своего отпрыска, или даже до первого Господня попущения, осиротившего ребенка?

Для восьмилетки все это было чересчур сложно. Я знал только, что папаша упустил возможность поговорить с дедушкой начистоту.

Несправедливо, что у него такой шанс был, а у меня нет. Уж я бы оказался на высоте. Если бы я знал в тот вечер, что мама собирается убить папашу, я бы не пошел к Скипу лакать контрабандное пиво и обсуждать девчоночьи прелести, а перво-наперво переговорил с родителем. Спросил бы, за что он меня так не любит. Извинился, что не оправдал его ожиданий. И признался, что люблю его, — мое чувство неуклюже, неказисто, приносит боль, а не радость, но все-таки это любовь.

Воспоминания постепенно теряют живость, вот беда. И никакая любовь не помогает. Двух лет не прошло, а я уже с трудом представляю лицо отца. Мне легче вспомнить физиономии героев «Команды-А».

Впрочем, бывает, я вижу его, а бывает, и слышу. Могу прокрутить в голове кое-какие сцены, вроде той, в больнице. В состоянии перечислить его достижения, как у какого-нибудь исторического героя: он содержал семью, здорово катал детей на закорках, помнил все годовщины, косил траву во дворе, охотился и пьянствовал с дружками. Особым умом не блистал, да ему это было и не нужно. Был не слишком образован, да и не стремился.

А вот какое-то его участие в моей жизни ну никак не вспоминается.

Под спину мне попался какой-то сучок. Тянусь за ним, чтобы вытащить. Руки движутся тяжело, медленно, словно еще не проснулись. Опять мне в голову приходят люди в серебристой одежде, вспоминается сцена из мультика про Флинтстоунов. Фред засыпает на пикнике и просыпается с длинной белой бородой до колен, да тут еще крошка Пебблс собирается выйти замуж за разносчика газет Арнольда. Точно такой же ужас охватывает меня: я наверняка проспал полжизни, и сестры успели вырасти.

Двадцать лет прошло, а они по-прежнему живут в доме на холме. Крыша съехала на сторону, крыльцо покосилось, трава во дворе метровой высоты, проемы всех четырех собачьих будок заросли золотарником и дикой петрушкой, в ржавом остове пикапа обитает выводок опоссумов. Дивана не видать. Это Мисти затащила его обратно в дом, сидит на нем по вечерам и думает об отце.

Она одна нашла работу. Какую, не знаю, да это и неважно. Она ненавидит ее так же, как я ненавижу свою, поскольку уверена, что способна на большее. Себя она тоже ненавидит, так как понимает: нет никакого смысла лезть из кожи вон, стараться прыгнуть выше головы. Паскудная, беспросветная жизнь, наказание за преступление.

Эмбер разменяла сороковник, ноги у нее затянуты в легинсы, рожа размалевана, характер желчный и сварливый, она осознала, что большую часть жизни ей будет за тридцать, только с математикой у нее вечно нелады. Хорошо хоть рядом нет стайки внебрачных детей. Зато матка у нее выскоблена, а сны заполняют мертвые младенцы, каждый со своим именем.

Однако хуже всех пришлось Джоди. Ее жизнь опять заполнило красное желе. Я вижу ее, но пообщаться не могу. Немая и никому не нужная, она сидит за кухонным столом, волосы ее больше не отливают золотом, а босые ноги изранены о кусок спутниковой антенны, которую я так и не собрался вырвать из земли.

Я пытаюсь до нее докричаться и снова оказываюсь в Бедроке, вместе с Фредом Флинтстоуном ношусь из одного каменного мешка в другой, и перед нами тенью летит зловещее хихиканье Пебблс.

Я внезапно пробудился. Тучи рассеялись, небо очистилось, темноту булавками проткнули звезды. Трещали сверчки, тихо, словно змея в траве, шуршал ручей. Холодный воздух освежал, но плоть моя зудела и чесалась, словно ее кипятили изнутри на медленном огне.

Оказалось, тело мое не состарилось, руки и ноги не ослабели. Больше того. Таким сильным я себя не чувствовал никогда в жизни. Только все вокруг было каким-то зыбким. Вспомнились виденные в детстве фото крутящихся галактик, я еще никак не мог уразуметь, что их удерживает вместе, в гравитацию не верилось, наверное, каждая звезда просто знала свое место.

Произошло нечто очень важное. Может быть, сам Господь явился мне, приняв на сей раз образ Фреда Флинтстоуна. Лунного сияния Богу было явно недостаточно, ведь луна сегодня светила слабо. Этакая пуговица из слоновой кости на небе.

Я осторожно повернул голову и увидел Деву Марию. Обнаженная, ослепительно красивая, она склонилась над ручьем, побрызгала на себя водой и застыла, повернувшись лицом к лесу. На губах ее играла смущенная улыбка, словно она ждала Бога.

Меня пронзила боль. Мягкими округлыми движениями она омыла себе руки, шею, живот, груди. В мою душу пролился свет. Бог нарочно создал их такими. И Адама с Евой он выгнал из рая и заставил есть хлеб в поте лица своего не за проступок со змеем. Они были прокляты в ту самую минуту, когда Господь задумал сделать женщину прекрасной.

Она завершила омовение и ступила из воды на берег. Остановилась, поправила волосы. Поглядела в мою сторону. Я невольно зажмурился. Вдруг она, типа той ведьмы со змеями на голове из греческого мифа, способна превращать людей в камень? Бог вон превратил жену Лота в соляной столб. Кто его знает, как он поступит с человеком, который подсматривал за его подружкой?

Я ждал. Подойдет ли она ко мне еще раз? Коснется ли ее дыхание моего лица, а пальцы — груди? Возьмет ли она меня за руку и отведет туда, где нам уготовано блаженство?

«Блин», — услышал я, и это выражение вернуло меня на грешную землю. Женщина прыгала на одной ноге, шипя от боли. Все ее благородство и невинность куда-то делись. Я вспомнил все. Кто такая она и кто я. Что мы натворили. Перед чем бежал я. Что, судя по всему, бросило ее в мои объятия.

Она меня не любила, это ясно. Да иначе и быть не могло.

Свет в моей душе померк.

Она потянулась за ночной сорочкой, повернулась ко мне спиной, нагнулась. Это зрелище заставило меня сесть. Да я бы взмыл в воздух, постой она так еще минутку! Но она торопливо натянула рубашку, еще раз осмотрела свою ступню и зашагала прочь по траве, даже не оглянувшись.

Я бы крикнул ей вслед, но как к ней обратиться? Миссис Мерсер? Мама Эсме? Она ведь ни разу не сказала мне: можешь называть меня Келли.

Сердце у меня заколотилось. Я снова повалился на землю, закрыл глаза и попробовал худо-бедно расставить по полочкам все, что произошло. Я всегда пребывал в уверенности, что если парень оказался на высоте как мужик, то женщина прямо-таки млеет, задыхается от восторга, чуть ли не мурлычет и смотрит на любовника с животным обожанием, вот словно Элвис на меня, когда я чешу ему брюхо.

А она искупалась в ледяном ручье и отправилась восвояси.

Мне стало нехорошо. Я кое-что понял. Чем я могу привлечь ее, удержать? Уж наверное, не подарками, не поездками и не изысканной беседой. Только хорошим трахом, больше ничем.

Стало очень холодно. Все бы отдал за папашину куртку. Не знаю, куда делась рубашка, а джинсы были спущены ниже колен. Почему бы мне не носить их так всю оставшуюся жизнь? «Покажи им, Харли», — подбодрил бы меня Черч.

Меня начала колотить дрожь, только в паху было горячо. Кровь у меня на члене или женские выделения? В темноте, да еще когда глаза закрыты, не разберешь.

Светало. Я поднялся с места и двинулся домой. В лесу уже защебетали птицы. Дорогу мне перебежал енот. Ишь как торопится в свою темную нору, ну прямо вампир перед солнечными лучами. Его косматое тело и нежные черные ручки-ножки словно принадлежали разным животным, типа Господь ужасно торопился, когда сотворял енота, и присобачил первые попавшиеся лапы.

Я неспешно прошел по склону холма. Все вокруг окутывала серая дымка, утренний свет увязал в ней, воздух делался материальным. Голое тело покрывалось мерцающими капельками воды. Я полной грудью вдыхал туман, он заполнял мне легкие и скатывался по языку, оставляя после себя сладкую пустоту, столь характерную для непорочности.

На вершине я еще больше замедлил шаг: вдруг на вырубку выскочат олени. Громадная стая диких индеек копошилась в траве в поисках пропитания, в темной колышущейся массе тел то и дело просверкивала медь. Птиц было никак не меньше тридцати, попадались крупные. На самом краю поляны инстинкт велел мне остановиться: не грянет ли сейчас выстрел?

Птицы меня вообще не заметили, я спокойно прошел мимо и сел у себя во дворе, откуда мне открывался прекрасный вид на стаю и на зеленые холмы, складками убегающие вдаль.

Солнце показалось в компании облаков, окрасило их в золотистые и розовые тона, напомнившие мне о персиках. Скоро настанет сезон, персики на распродаже в «Шопрайте» уйдут по десять центов за штуку, и Джоди, босая, будет вгрызаться в сочные фрукты и перемажется с головы до ног, и я накричу на нее, чтобы ела над раковиной.

Через месяц закончатся занятия в школе, и Эмбер будет сидеть с девочками целые дни напролет. Это лето должно быть полегче, чем прошлое, ведь Мисти и Джоди теперь лучше ПРИСПОСОБИЛИСЬ, да и подросли.

Пока первый школьный год оказался для нас самым сложным. Джоди проводила в детском саду только полдня, а после обеда присматривать за ней было некому. Эмбер и Мисти в школе, тетя Дайана преподавала, к тому же у самой у нее на шее трое малышей. Джан, жена дяди Майка, своих услуг не предлагала, да мы ее и недолюбливали. Нанять няню или домработницу было не на что.

Какое-то время я брал Джоди с собой, отправляясь на поиски работы. Она вела себя хорошо (дар речи к ней еще не вернулся) — сидела спокойно в уголке и рассматривала свои пальцы, пока я заполнял резюме и вежливо беседовал с зазнайками в слаксах на высокой должности замдиректора занюханного обувного магазина или лавки дешевых товаров. Один такой молодец спросил меня: «Ты что, нарочно притащил сюда малышку, чтобы тебя пожалели и дали работу?» После этого я стал оставлять Джоди в машине.

В «Шопрайте» рабочий график у меня был гибкий. Можно трудиться по ночам и в выходные и не оставлять Джоди без присмотра. Платили только мало. Пришлось найти себе еще одно местечко — в «Бытовых приборах Беркли». Зато здесь удавалось тайком брать Джоди с собой на работу.

Она любила играть в примыкающем к магазину складском помещении — устраивала пещеры из пустых коробок из-под холодильников и пряталась в них со своими динозаврами. Когда Рэю и мне надо было доставить товар, она ездила с нами. Рэй не возражал — не потому, что был такой хороший, просто ему хотелось хоть в чем-то не подчиниться боссу. Джоди с нами в одной машине — это нарушение целой сотни разных предписаний, постоянно напоминал он мне, судорожно сжимая баранку и скаля зубы, словно мы мчались с ограбления банка.

И даже несмотря на то, что я регулярно брал Джоди с собой, Эмбер все равно пришлось пропускать занятия, чтобы сидеть с сестрой. В конце концов явилась дама, надзирающая за прогулами, и провела с нами беседу.

— Жалко, — сказала она, — что Джоди — не дочь Эмбер, тогда бы ей как несовершеннолетней матери бесплатно предоставили дневную няню. Если бы удалось доказать, что няня нужна.

Я попросил ее растолковать смысл слова «нужна».

— Нужна — в финансовом плане, — сказала дама. — Если нет денег оплатить услуги приходящей няни и мать вынуждена пропускать уроки по этой причине.

Я заметил, что денег на няню у нас нет, а Эмбер, вероятно, придется бросить школу ради маленькой сестры.

Дама ответила, что мы не можем участвовать в программе, потому что Эмбер — не мать Джоди.

— Зато я — ее родитель, — заявил я. — Я подписал документы, по которым я — законный опекун своих сестер. И наша мама их тоже подписала.

Но я ведь уже закончил школу. Школа ничего не может для меня сделать.

— Так, значит, если бы Эмбер наделала глупостей, типа забеременела и родила, вы бы пришли ей на помощь, а без этого никак?

Дама поджала губы и холодно посмотрела на меня, словно желая сказать: да вы никакой помощи и не заслуживаете. Такие люди попадались мне на каждом шагу. Прочитает человек газету или насмотрится теленовостей и проникнется лютой ненавистью к маме. Такой ненавистью, что, кажется, и всех нас готов закатать в тюрягу.

Это задело меня за живое, и я разразился речью. Да малолетних матерей надо гнать из школы взашей. Да такие дуры никогда не станут полезными членами общества. Да за каким чертом школа тратится на нянь; лучше бы надели на каждую девицу уздечку или вшили противозачаточную торпеду под кожу. И плевать мне, что это нарушит права этой дуры, Американский союз защиты гражданских свобод может утереться.

Я говорил серьезно. Вот до чего меня бесило все то, что происходило со мной. Сочувствия не осталось ни на грош.

Дама терпеливо выслушала меня до конца. В поведении моем ничего нового нет. Она и не таких видела. Мы хотя бы не замарашки, не пьяницы и не голодающие. И вшей у нас нет. И синяков. И школу не хотим бросать. Ни я, ни девочки. Она еще вернется. Может, для Джоди сделают исключение.

Я стоял у окна и смотрел, как она шагает по нашему двору в своей мятой плиссированной юбке и сером блейзере. Так уж получилось, что все до одной женщины, с которыми я общался последнее время, были в строгих жакетах и юбках из Кэти-Ли-Колекшн «Уолмарт», а мужчины — в костюмах из «Джи-Си-Пенни» [22].

Первые несколько недель после маминого ареста мы только и делали, что переходили из одного присутственного места в другое. С нами беседовали детективы, адвокаты, мозгоправы, налоговики, представители исправительных учреждений, сотрудники похоронных бюро, репортеры, социальные работники, банкиры. Мы похоронили отца и через стекло попрощались с мамой.

Последним по времени для меня стал Национальный банк Лорел-Фоллз, где я переговорил с сотрудником папочки Келли Мерсер об отсрочке платежей по закладной на месяц-другой. По его словам, банк рад бы помочь — в разумных пределах, — но если дать отсрочку одному клиенту, придется давать льготы и остальным.

Я заспорил, что, может, стоит ограничиться детьми, которые внезапно потеряли обоих родителей и остались без средств и без источника дохода. Вряд ли таких льготников отыщется много.

Он хихикнул и подтвердил:

— Да уж, вряд ли.

Тогда я спросил его:

— Может, мне обратиться напрямую к банку, а не к вам? Может, у банка добрые отношения с нашим домом?

Клерк посмотрел на меня как на невменяемого. Шумиха вокруг убийства еще не стихла, происшествие было у всех на слуху.

Я поднялся с места и подошел к календарю «Красоты Пенсильвании», что висел на стене его кабинета. Августовская картинка изображала ярко-красный амбар в ярко-зеленой долине под ярко-голубым небом. Я всю жизнь прожил в юго-западной оконечности Аллеганских гор и никогда не видел таких кричащих красок. Ни у амбаров, ни у неба.

Я ткнул в амбар пальцем и осведомился:

— Какая-то связь с банком?

Клянусь, его рука шмыгнула под стол и нажала тревожную кнопку. Он отнес меня к определенному типу.

Когда я вернулся домой, все три сестрички сидели на диване и ожидали, как решилась их судьба. И на меня снизошло озарение. А словами я его выразил так: никто не знает, что мы здесь.

Глядя вслед удаляющейся даме, надзирающей за прогулами, я повторил про себя эту фразу. Впрочем, прошло какое-то время и дама вернулась: Джоди разрешили посещать группу продленного дня в школе. Но я ее не пустил. Не хватало еще, чтобы для нас делали ИСКЛЮЧЕНИЕ.

Мы прожили этот год, ни от кого не получая ровно никакой помощи, и я гордился нами. Эмбер закончила девятый класс. К Джоди вернулся дар речи. Я оплатил все счета. В самые тяжелые минуты я черпал энергию в злости и ужасе, что охватили меня, когда я пришел домой и понял: про нас забыли.

Про нас забыли, но мы были не одиноки. Я понимал: кроме нас, масса детей проходит через те же испытания. Восемьдесят процентов женщин из маминой тюрьмы убили мужа или сожителя. Я как-то привел эти данные Бетти. Спросил:

— Вам это ничего не говорит про женщин?

Она сказала:

— Нет. Зато тебе говорит про мужчин.

Насмотрелся я на индеек и на небо, глаза стали слипаться. Неважно, какой сегодня день и надо ли мне идти на работу. Сон совсем меня сморил.

Я поднялся с травы, сделал пару шагов к дому и застыл на месте.

На диване сидела Мисти и целилась из винтовки мне в голову.

Я завопил и бросился ничком на землю. Тридцать птиц с кулдыканьем кинулись наутек.

— Ты это чего? — крикнула Мисти.

— А на что тебе мое ружье? — проорал я.

— Так индейки ведь. Хотела подстрелить парочку.

— Господи.

Лоб у меня был весь мокрый. На подгибающихся ногах я доковылял до сестры.

— Никогда больше так не делай. — Я вырвал ружье из ее рук.

— Я думала, ты обрадуешься. Бесплатная жратва.

Со своими веснушками она расправилась, нанеся на щеки две широкие лиловые линии. Прямо фермер из эпохи подсечно-огневого земледелия.

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила Мисти.

— Как «так»?

— Типа ты очень удивлен, что видишь меня.

— Порой я забываю, что ты еще ребенок.

— Я не ребенок, — возразила сестра. — У меня месячные начались.

— Об этом не со мной, — поморщился я и проследил за ее взглядом.

Она смотрела на камень, о который я шарахнулся накануне. На нем четыре идеально круглых бурых пятна.

— Не называй меня ребенком, — попросила сестра.

Я осторожно дотронулся до нижней губы. Рожу я умыл в ручье Келли, но своего отражения не видел. Губу небось разнесло. Болит, зараза, ужасно.

— Думаю, когда вырастешь, тебе неплохо бы поступить в колледж и найти приличную работу, — выдал вдруг я ни с того ни с сего.

— Колледж? — рассмеялась она. — Мне в «Сладкую лунку» не выбраться.

— В смысле, не хочу, чтобы ты работала в «Шопрайте». А так можешь заниматься, чем понравится.

Она хмуро посмотрела на меня:

— Нет, не могу.

— Это почему же?

— Чтобы поступить в колледж, надо быть умным.

— Не обязательно.

— Надо быть богатым.

— Не обязательно.

— Надо что-то из себя представлять, — настаивала Мисти. — А я — никто.

— Это неправда, — возразил я.

— Наверное, — согласилась она, к моему облегчению. — Знаешь, кто я такая?

— И кто же?

— Хороший стрелок.

В глазах у Мисти был вызов.

— Уже кое-что, — заметил я.

— Только это никого не интересует. За исключением папы.

Я не знал, что сказать. Мисти никогда не говорила об отце, хотя все мы понимали, что живой он значил для нее куда больше, чем для любого из нас.

— Типа как ты никого не интересуешь, за исключением Эмбер.

— А?

На ее губах мелькнуло какое-то подобие улыбки и пропало. Потом Мисти повернулась ко мне спиной и зашагала прочь. Она все сказала. Теперь заговаривать с ней бесполезно. Все равно что молить двери древнего собора открыться.

Вот она уселась на диван, потеребила кошачий ошейник, оглядела двор, усеянный желтыми цветочками, распустившимися за одну ночь, потом взгляд ее скользнул по бурой дороге, зеленому пятну вырубки, серо-голубым холмам на фоне розового неба… Но я знал, что перед глазами у нее ружье и несостоявшийся выстрел.

Я направился в свой подвал. Спать, спать… Поставил ружье в угол на положенное место, подошел к кровати, разделся и лег. Не хотелось ни во что кутаться, но в комнате было градусов на десять холоднее, чем на дворе. Пришлось снять со спинки стула папашину куртку.

На столе лежало письмо Скипа. Надо наконец-то ответить ему. Привет, Скип. Что новенького? Я трахнул миссис Мерсер.

Прочтет — охренеет. Не поверит, правда. И я не могу его за это осуждать. Но я ее поимел. Таки да. Со всей силы. Будь она доской, треснула бы посередке.

Стоило об этом подумать, как у меня тут же встал. Причем стояк был нехороший. Не такой, как от просмотра каталогов женского белья. Упорный какой-то. Выводящий из себя, словно чесоточный зуд.

Я никогда не мог удержаться, чтобы не почесаться. Укусы комаров расчесывал до крови. Порой мама при виде кровищи грешила на папу, и я ее не разубеждал. Не ради сочувствия и не затем, чтобы подложить свинью папаше. А вот узнают родители, что вру, и отбросят распри. Злость на меня их объединит.

Гонять шкурку, пока кровь не пойдет! Только я заранее знал: легче мне не станет. На руку больше нечего надеяться. Одной фантазии мне теперь мало. На мой член тоже излился свет.

Персик. Переспелый персик, нежный и сочный. Вот какая она была изнутри.

Я рухнул на кровать, уставился на лампочку. Перед глазами у меня так и стояла фигура Келли, постепенно растворяющаяся во мраке, ее задница под длинной белой футболкой…

Не знаю, понравилось ли ей. Отдельные частички ее тела, которых касались мои губы и руки, не дали мне воспринять целого. Да если бы я и следил за ее реакцией, откуда мне знать, на что обращать внимание прежде всего?

Я как-то подслушал, как мой двоюродный брат Майк распинается перед приятелем насчет своей последней по времени подружки. Дескать, им с этим делом надо быть поосторожнее, оказалось, она кричит, хорошо еще, дома никого не было. По тому, как они лыбились, я понял: если подружку проняло до крика, это самое то. Ты крутой сексуальный террорист.

Если бы любовница начала подо мной кричать, я бы весь изнервничался. Не нужна мне крикунья. И такая, что несет похабщину, тоже не нужна. Пусть лучше смотрит на меня.

По крайней мере, я всегда так считал. А когда на самом деле оказался с женщиной, не мог на нее смотреть. Глядеть в глаза, называть по имени — это чересчур по-человечески. Когда весь отдался животному инстинкту.

Не знаю, что я учинил бы, окажись я в ее глазах не на высоте. Не удивился бы, это точно. Высоты мне как-то не даются. Но оттого, что сознаешь свою неспособность, не легче. Толстяки не в восторге от своих запасов жира. А бедняки не восхищаются своими лачугами.

И все-таки я не удержался, дал волю рукам.


Когда проснулся, телевизор орал на полную катушку, приемник Эмбер старался его перекричать. Хотелось есть. Я прошел на кухню. На плите лежали два последних кусочка пиццы. Я их живо проглотил и запил «Маунтин Дью». Газировки оставалась последняя банка.

Из дома я выскользнул через заднюю дверь. День оказался таким же погожим, как и утро. Не слишком жарко и совсем не холодно. Голубое небо и пухлые белые облака. Как на календаре там, в банке.

Я обошел дом, осмотрел его. Все-таки он был не так уж плох, не чета типовым дешевкам под виниловым сайдингом. Базовая постройка очень даже ничего: серая, с красными ставнями и крыльцом, которое папаша построил для мамы в честь первой годовщины свадьбы, деревянные перила белые, крыша крыта красной черепицей.

Мама была беременна Мисти, когда родители решили пристроить дополнительную спальню. Мама мне так и так ее обещала: мы с Эмбер уже выросли, и негоже было брату и сестре проживать в одной комнате. С другой стороны, для переселения в подвал я был слишком маленький.

Папаша, дядя Майк и дядя Джим решили, что все строительные работы проведут сами. Как строить и какими инструментами, троица знала. С самоотдачей дело обстояло хуже. Они были точно дети. Чокались пивными банками и обливали друг друга. Соревновались, кто громче рыгнет. Бросали работу на полпути, чтобы отправиться на рыбалку.

На пристройку они ухлопали два года. В первую зиму сделали теплоизоляцию из пластика, во вторую — из стекловолокна. Папаша удачно прикупил б/у сайдинг. Он был коричневый, но папаша обещал маме, что выкрасит весь дом в один цвет. Так у него руки и не дошли.

На свой девятый день рождения я получил от предков комнату. Мама натянула красную ленточку а я должен был разрезать ее ножницами, словно на торжественном открытии новой окружной свалки. Кровать уже была на месте, с новыми простынями и наволочками, на которых были изображены Черепашки-ниндзя. Папаша расщедрился и отдал мне свой комод, который раньше стоял в сарае, заполненный всякими винтиками-шпунтиками. Мама закрепила шкаф и выкрасила в зеленый цвет, в тон черепашкам. На комоде стояла карандашница, ее Эмбер сделала для меня из банки из-под супа, строительного картона и блесток.

Все дожидались меня: папаша, рука у мамы на плече; мама с малышкой Мисти на руках; Эмбер в розовом костюме балерины с Хэллоуина (она настояла, чтобы надеть его на мой день рождения), улыбка от уха до уха. В балетной пачке застряли крошки шоколадного торта.

Они ждали проявлений восторга, хотя знали, что я мечтал о Резиновом Силаче[23] и о Расхитителе Могил, радиоуправляемом грузовике-монстре.

Глаза у меня наполнились слезами. Нет, комнату я тоже хотел. А как же. Только думал, она и так моя.

Справившись с рыданиями, я провизжал, что каждый ребенок в Америке, за исключением меня, получает на Рождество Расхитителя Могил и что ни у кого еще не было такого паршивого дня рождения, как у меня сегодня.

«Ну и влетит же мне сейчас», — успел подумать я, прежде чем броситься вон из дома. Перебежал дорогу, пересек вырубку и уже почти скрылся в лесу.

К моему удивлению, папаша не отставал. Вообще-то, если надо кого поймать, толку от бати чуть. Две-три попытки — и он затаивается на диване, словно большая кошка в высокой траве саванны, и ждет, когда жертва потеряет бдительность.

А из меня бегун никакой. Я и тумаки-то огребал, потому что никуда не спешил. Не видел смысла. Так и так получишь по башке, зачем уродоваться? Но сегодня все было по-другому, мы оба это знали. Я как будто убегал не от родителя, а от своей жизни. И чувствовал, что без погони не обойдется.

Старался я, наддавал, вырвался вперед и вдруг — раз! — запутался в собственных ногах. Ну вылитый дурачок из фильма ужасов. А папаша тут как тут. Схватил меня за руку, размахнулся… Хорошо, не в лицо попал, а в грудь. Я так и сел. Прямо на черный язык. Так у нас называют выход соли на поверхность, он черный из-за угля.

Весь холм из-за таких языков будто в струпьях. Я еще волновался, не вредна ли эта соль для оленей. Когда-то мне было их очень жалко: налижется тупая скотина соли и копыта отбросит. И только потом понял: инстинкт их всегда оградит, даже если разум спасует, инстинкт подскажет: это яд.

Папаша меня поднял, поставил на ноги и ударил еще раз. По лицу. Я знал, что так и будет. Знал: он поставил себе цель и должен ее достичь. Снять напряжение. Лично я тут был как бы ни при чем. Я для него был не сын и как бы даже не человек, я для него был задача.

Потом папаша схватил меня за руку и поволок к дому Открыл дверь грузовика и втолкнул меня в кабину Я сидел смирно, хотя внутри у меня все так и тряслось.

На крыльце показалась мама и подняла крик. Пару минут они орали друг на друга. Я в перебранке не упоминался совсем. Мама разорялась, сколько сил она потратила, чтобы привести в божеский вид мой шкаф, а папаша в ответ вопил, что именно он построил эту гребаную комнату и если ей нужен дворец, то она не за того человека вышла замуж. Потом мама принялась причитать, что мороженое тает, а торт засыхает.

Перетрусившая Эмбер где-то пряталась. Ночью опять залезет ко мне в постель. Мне было очень не по душе, если она забиралась ко мне из-за того, что папаша побил ее, но я не возражал против совместного ночлега, если влетало мне.

Папаша внезапно оборвал крики и хлопнул дверцей машины. Мы отъехали. Вид у мамы был перепуганный. Помню, у меня мелькнула мысль: сейчас свернем на проселок и папаша меня пристукнет, а тело зароет в лесу. Мысль эта не поразила меня своей новизной и даже не очень расстроила. Не больше, чем весь этот мерзкий день рождения и сознание того, что все мы когда-нибудь умрем.

За рулем папаша не проронил ни слова. И по сторонам не глядел.

Наконец мы свернули с шоссе. Перед нами открылся целый городок из серых зданий с потеками ржавчины, пустых и мрачных. Вокруг зданий простиралась зараженная территория, не меньше десяти акров, а вдоль дороги на милю тянулась колючая проволока с ярко-оранжевыми надписями ОПАСНО и ВХОД ЗАПРЕЩЕН. Запретительные таблички были сплошь усеяны дырками от выстрелов.

— Карбонвильские водоочистные сооружения, — вдруг рявкнул папаша. Я даже подпрыгнул от неожиданности.

Разумеется, я знал о существовании станции водоочистки. Все вокруг знали. Ее спроектировали для регенерации кислых шахтных вод, поступающих из близлежащего заброшенного комплекса № 9. Чтобы они снова стали пригодными для питья. Комплекс № 9 также был мне хорошо известен. Это первая шахта, на которой довелось работать дедушке, он нам про нее все уши прожужжал, причем говорил про ее штреки так трепетно, словно это не шахта, а женщина.

Станция проработала по назначению всего год, потом что-то пошло не так и надзорные органы ее закрыли. И вот уже лет двадцать пять то, что от нее осталось, служит памятником бессмысленной попытке исправить природу.

Папаша свернул на обочину. Вышел из машины и направился куда-то. Я автоматически последовал за ним.

Перед парой десятков небольших серых кирпичных домиков, беспорядочно разбросанных перед колючей проволокой, мы остановились.

Папаша присел на корточки, сделавшись ниже меня ростом, и повел перед собой рукой:

— Здесь прошло мое детство.

Он это серьезно? Мне всегда представлялось, что он провел детские годы там, где жили бабушка с дедушкой. Восхищаться там особенно нечем, но это приличный, добротный дом.

Поначалу я никак не мог понять, что выражает его лицо. Не боль и не злость, это точно. Но и не умиление, не тоску по старым временам, как в случае с дедушкой. Тот только и вспоминал всякие жуткие места, где когда-то отметился, а куда-нибудь на пикник его было не вытащить. Жалости к самому себе, горемычному, я в папаше тоже не приметил. Скорее была гордость, но без самодовольства, приятие случившегося, но без перебора возможных вариантов развития событий. Какое-то понимание пришло ко мне только по возвращении домой, когда я улегся на новых простынях в своей новой комнате и синяки на лице и груди отозвались привычной болью. Конечно, жизнь у бати сложилась неудачно. Но он не озлобился.

Раньше суть дней рождения заключалась для меня в торте и подарках. В тот год я понял, что суть их в другом. В том, что выжил.

Года четыре назад папаша затеял новую пристройку. Вбил себе в голову, что ему нужна своя комната с телевизором. Чтобы без детей. Они с дядей Майком так ее и не закончили, успели только новую стену поставить взамен старой. От их стройки во дворе остался валяться деревянный каркас и несколько рулонов розового теплоизолятора. Я их продал вместе с досками через месяц после смерти бати.

Дядя Майк был прав. Карниз и наличники надо покрасить, а то дерево начало гнить. На крыше не хватает двух черепиц. Да и на земле найдется работа, вон листья все сливы забили. И надо, наконец, разобраться с огрызком антенны.

На верхней ступеньке крыльца сидела Джоди с блокнотом. Трехрогий Спаркл и Желтяк с головой-шлемом, которого я ей купил, чтобы держала рот на замке, расположились по обе стороны от нее.

— Что это ты делаешь? — спросила сестрица.

— Составляю список дел, — ответил я. — А ты чем занята?

— Это я составляю список, — не согласилась Джоди. — У тебя и бумажки с собой нет.

— Мой список в голове, — объяснил я. — А ну-ка покажи мне свой.

Она протянула мне листок.


ПАКАРМИТЬ ДЕНОЗАВРОВ

ПРИБРАТЬСЯ В МАЕЙ ПАЛАВИНЕ КОМНАТЫ

СЛОЖИТЬ БЕЛЬЕ

НАВЕСТИ ПАРЯДОК ВО ДВОРЕ


— Что у тебя с губой? — спросила Джоди. — Она вся распухла.

— Ничего такого, — пробурчал я. — С каких это пор ты наводишь порядок во дворе?

Она нарисовала сердечко на своем списке.

— Эмбер вчера сказала, тебя расстроил дядя Майк. Велел привести двор в приличный вид и всякое такое. Поэтому ты нахлестался пива и ушел гулять с Элвисом. Я тебе помогу. — Она помолчала и нарисовала еще пару сердечек. — Почему вы с Эмбер всегда ругаетесь?

— Ты слышала, как мы ссорились?

Она кивнула.

— И что же ты расслышала?

— Эмбер кричала плохие слова.

— Не обращай внимания.

— Да нет, пусть кричит, — прощебетала Джоди. — Эсме говорит, сдерживать эмоции — вредно для здоровья. Куда лучше дать чувствам выход.

— Есть на свете что-нибудь, чего Эсме Мерсер не знает?

— Она не знает, кто такой Конфуций.

— Конфуций? — Я искоса взглянул на нее. — А ты знаешь, кто это?

— Дядька, который пишет предсказания.

Я улыбнулся.

— Кто тебе сказал?

— Мама.

Улыбаться сразу же расхотелось.

Джоди выжидательно смотрела на меня, не стану ли я спорить. Я ногтем отковырял со ступеньки пару чешуек краски.

— Эсме говорит, ее мама и папа все время ругаются, — продолжила Джоди. — Она спросила у мамы, зачем надо ругаться, а та сказала, лучше выплеснуть эмоции, чем сдерживаться.

— Ее родители часто ссорятся?

— Ага. А еще ее мама кричит на нее и на Зака, а потом обнимает, плачет и просит прощения. Я сама видела. — Она опять глянула на меня: убедиться, что слушаю. — У Эсме чудесная мама, она красивая и может пройтись колесом, только…

— При тебе она проходилась колесом?

— Да.

Я постарался сделать равнодушное лицо.

— Она и для тебя может пройтись, — заверила Джоди, не сводя с меня глаз.

— Замечательно.

— Мне кажется, — сказала Джоди, передергивая худыми плечиками под полинявшей рубашкой поло с изображением мышки Минни, — у нее не все дома.

— Ничего подобного, — не согласился я. — Все родители порой кричат на своих детей.

— Почему?

— Потому что дети безобразничают и выводят их из себя.

— А мы выводим тебя из себя?

— Еще как.

— Но ты ведь почти никогда на нас не кричишь.

— Поэтому здоровья во мне все меньше.

— Ой. А почему тогда она потом плачет и просит прощения?

— Наверное, потому, что любит своих детей и ей становится стыдно за свой крик.

— Папа, когда нас бил, ни разу не извинился. Он нас не любил?

— Отец нас любил.

— Мама на него кричала и никогда не просила прощения.

— Джоди, — я поднялся на ноги, — у меня куча дел сегодня.

— А мама нас любит?

Я закрыл глаза. Чтоб ты провалилась вместе с этим домом и моей злорадной радостью.

Так, значит, родители Эсме все время ссорятся?

— Разве мама не говорит на каждом свидании, что любит тебя? — спросил я четко и раздельно.

— Поступки красноречивее слов, — отчеканила Джоди. — Так написано в предсказании. Могу показать.

— Не надо. Я тебе верю.

И я поспешил отойти от нее подальше. Сразу стало легче. То есть если бы два года назадкто-нибудь сунул мне список всего того, на что мне придется пойти ради Джоди, и предложил выбрать самое сложное задание, я бы выбрал «Вытереть блевотину, когда сестру вдруг вырвало среди ночи». А самым ответственным поставил бы «Дать хлеб насущный». Сейчас место самого-пресамого заняло одно: «Беседовать с сестрой».

Я направился к папашиному сараю, размышляя, с чего начать: скосить траву или пройтись по двору граблями, когда на глаза мне попался Элвис. Пес мотал башкой из стороны в сторону, из пасти у него свисал какой-то ошметок.

Кто-то из девчонок спустил собаку с цепи.

Я бросился к могиле Рокки. Ямка была пуста.

— Блин, — процедил я и кинулся за Элвисом.

А пес решил, что я хочу с ним поиграть, и поскакал в лес. Я гонялся за ним, сколько хватило дыхания, потом в изнеможении сел и привалился спиной к дереву.

Из подлеска, весело размахивая хвостом, на меня внезапно выскочил Элвис: что это ты, мол, так быстро скис? В зубах у него был вовсе не дохлый сурок. Что-то вроде старой грязной тряпки.

— Иди сюда, дурачок, — позвал я пса и тихонько свистнул. — Ну же, не бойся.

Элвис скептически смотрел на меня, хвост его застыл на месте.

— Ко мне, — сурово произнес я.

Барбосу хотелось поиграть еще, но я не поддался. И вот он рядом со мной — уронил тряпку мне на колени и пару раз лизнул в щеку.

И вовсе это была не тряпка. Девчоночья майка, красная, с большим подсолнухом посередине, с огромным бурым заскорузлым пятном и вся перемазанная в грязи.

Я стряхнул грязь, разгладил ткань. Что-то знакомое. Правда, Джоди будет великовата, а Мисти маловата. Пятно здоровенное. Может, шоколад, может, краска.

Но я-то знал: это кровь.

Глава 10

Пару дней я никому не задавал вопросов насчет майки. Даже не скажу почему Ну нашел окровавленную девчачью майку ничего страшного. Не саму же девчонку.

Потом спросил Джоди. Она хоть не будет приставать с расспросами. Джоди сказала, что майки с подсолнухами у нее никогда не было. Комбинезоны с маргаритками — да, были.

Следующей была Эмбер. Стиркой в основном занималась она. А также штопкой, заплатами и подшиванием кромок. Большинство вещей Мисти и Джоди когда-то носила она и помнила фасоны и что кому идет. Это тебя толстит. Это впору психам надевать. Это старье из семидесятых. Это мода восьмидесятых. Это очень вызывающе.

Стоило мне спросить про майку с подсолнухом, как Эмбер оживилась. Ведь с вечера субботы между нами была напряженка, мы друг с другом почти не разговаривали. А тут такая тема — шмотка. Как устоишь?

Разумеется, у нас была такая майка. Как я мог забыть? В комплекте с клетчатыми красно-белыми шортами. Она этот наряд недолго носила. Очень уж простецкий. Ну и отдала Мисти. Шорты себе оставила. Они Мисти толстили.

Если подумать, она эту майку лет сто не видела. Мисти выросла, но вещь может пригодиться Джоди. Где она, кстати, эта майка? И что это она меня так заинтересовала?

Я чуть было не рассказал ей правду — Элвис раскопал пропитанную кровью футболку в лесу, — но передумал. Эмбер при виде крови — пусть даже из носа — моментально хлопается в обморок. Поэтому я наврал, что майка мне приснилась.

Сестра сощурилась, но вроде поверила. Чего не случится со скорбным головой братом?

Теперь следовало переговорить с Мисти, но все как-то не получалось.

А майка не шла у меня из головы, и я никак не мог понять, почему она там засела. Пока в среду за ужином до меня не дошло. Мисти не удержала в «ленивом сэндвиче» мясной фарш с кетчупом, и начинка заляпала ей кофточку. Эмбер вышла из себя и принялась разоряться, что поди теперь отстирай жирное пятно и как это Мисти умудрилась, ведь один Господь ведает, когда у нас будут деньги на новую вещь. Мама сказала бы то же самое, только спокойно.

Папаша бы наподдал. Несильно. В присутствии мамы и за столом его подзатыльники были ерундовыми. Чтобы только зубы щелкнули да на секундочку зазвенело в ушах.

Помню, как он расквасил Мисти губу и та в молчании смотрела, как на ее джинсы падают темные капли. Она потом постаралась, чтобы эти штаны не попались маме на глаза, выбросила их в мусорный бак. Не самое удачное место, но пятишестилетняя девочка не сообразила. Мама, разумеется, обнаружила улику и устроила папаше скандал.

И майку с подсолнухом, скорее всего, спрятала Мисти. Объяснение логичное, но меня мороз продрал по коже. Как же папаша должен был избить дочку, чтобы натекло столько кровищи?

Бетти посоветовала бы расспросить сестру. А также полюбопытствовать у Джоди, что она видела в тот вечер, когда мама застрелила папашу, и поинтересоваться у Эмбер, за что она меня так не любит. И еще ворваться в дом Келли Мерсер во время изысканного ужина, который та задает своему мужу-банкиру и благовоспитанным детям за стеклянным столом на каменном полу, и осведомиться, чего это ей захотелось со мной трахнуться. Рекомендовала же мне Бетти задать маме прямой вопрос: за что ты убила папу?

Если я не получу ответов, СОМНЕНИЯМ НЕ БУДЕТ КОНЦА.


Всю неделю напролет я отрабатывал свои восемь часов в «Беркли», возвращался домой, спрашивал, не звонил ли кто мне, ужинал, полчаса мылся и чистился, спрашивал, не звонил ли мне кто, катил в «Шопрайт», работал до полуночи, возвращался домой и будил Джоди, чтобы спросить, не звонил ли мне кто.

Я рассуждал вполне логично. Захочет Келли — позвонит. Ведь мы хорошие знакомые. Мы соседи. Наши дети играют вместе. Они ездят в школу на одном автобусе. Предлогов можно найти массу. В конце концов, она может наведаться к нам в гости еще с одной книгой или кулинарным рецептом.

Впрочем, самолюбие тоже выкидывало номера. Как-то в субботу после пяти-шести часов бесплодного ожидания я вдруг начал всерьез тревожиться, что между ней и мной стоит какое-то препятствие. Может, все стало известно мужу. Может, у нее дом сгорел. Может, она ударилась головой и у нее отшибло память. Может, какое несчастье в семье. Может, ее покусал бешеный скунс.

Но по ходу недели выяснилось, что ничего такого не произошло. Каждый вечер за ужином я подвергал Джоди допросу, и картинка постепенно сложилась: мама провожает Эсме до автобуса по утрам и встречает во второй половине дня, живая и здоровая.

Я сделал все возможное, чтобы подбить Джоди пригласить Эсме к нам или самой напроситься к ним в гости, но у Эсме вся неделя оказалась расписана. В понедельник она идет к стоматологу, во вторник у нее урок танцев, в среду — собрание герл-скаутов, а на четверг запланирован поход в гости к Крузу Батталини.

В конце концов я пришел к убеждению, что я для Келли Мерсер ничего не значу.

В ночь с четверга на пятницу мне не спалось. В пять утра я встал с кровати, поднялся в кухню и сел у стола, не сводя глаз с телефона. Она наверняка еще спит. Я зажмурился и представил себе ее обнаженную, разметавшуюся по постели и себя рядом. Более того, я физически ощутил ее присутствие, и это было хуже всего. Даже если мне удастся выбросить ее из головы, из кончиков пальцев ее не выкинешь.

Я просидел так примерно с час, пока девчонки не проснулись, не застучали ящиками комода, не спустили воду в туалете. Тихонько вышел через заднюю дверь и отправился гулять с Элвисом. Постоял на дороге, ведущей к «Стреляй-роуд», и зашагал к лесу. Утро выдалось холодное, туманное, и между деревьями было очень сыро. Колючки цеплялись за штаны, ветки хлестали по лицу, но я упрямо пер вперед хорошим спортивным шагом.

Три мили до дома Мерсеров показались мне необычайно долгими. На откосе шоссе я появился, когда джип Брэда Мерсера выруливал со двора.

Откос был крутой — прямо обрыв. Элвис и я уселись за деревьями на мокрую землю. Мы находились футах в двадцати над шоссе, отсюда была хорошо видна задняя часть дома Мерсеров и дорога, ведущая от шоссе к дому. Школьный автобус подбирал здесь Эсме, после чего катил за Джоди.

Я ждал и смотрел, придерживая Элвиса за ошейник, чтобы ненароком не выскочил и не выдал нас.

Первой, копаясь в ранце, появилась Эсме, за ней Зак с пакетом сока.

А вот и Келли. Кружка дымящегося кофе в руках и снова шорты. А ведь на дворе свежо. Фуфайку, правда, надела. Большую такую, серую.

— Дети, не выбегайте на дорогу! — крикнула Келли. Голос звонкий, как колокольчик.

И ничего особенного больше не произошло. Эсме спросила о чем-то мать, та только головой покачала. Зак притащил пригоршню камешков, Келли ему улыбнулась. Потом на секундочку повернулась к детям спиной, оглядела холмы и отхлебнула из кружки.

Подъехал автобус и с пыхтением остановился прямо подо мной. Зараза, весь вид закрыл. Тронулся с места, увез Эсме. Келли и Зак махали ему вслед.

Она протянула сыну руку и они зашагали обратно к дому.

Я поднялся. Джинсы у меня насквозь промокли. А нечего шляться по лесу и сидеть на покрытой росой траве.

Хоть бы она повернулась и посмотрела на меня. С жалостью, с насмешкой, с холодной душой, все равно как, только бы посмотрела. А то мне начало казаться, что я все выдумал.


На работу в магазин Беркли я все-таки попал. С полуторачасовым опозданием. Влетело мне по первое число. Пришлось на целый час задержаться против обычного графика, и времени заехать домой поужинать уже не осталось. Вечер пятницы, дежурить по кухне опять выпало Джоди, значит, будет яичница-болтунья и бекон.

До «Шопрайта» я добрался голодный и смертельно усталый. Купил два шоколадных батончика и стащил пару таблеток кофеина из порвавшейся накануне коробки. Впервые в жизни я что-то своровал. Поначалу хотел их купить, пока не увидел цену.

Рик обычно сваливает задолго до начала моей смены, но сегодня его толстая рожа маячила за стеклом выгородки для менеджера. Он задерживается, только если предстоит разговор с кем-нибудь из нас. Чтобы никто не мог его упрекнуть в нерадивости и безделье. Нет, он всемогущ и всезнающ, вроде Волшебника из страны Оз.

Рик поманил меня. Ну точно, прознал про таблетки и сейчас попрет меня с работы в шею.

Я совсем не огорчился. Даже как-то легче стало. На гроши, которые я получаю у Беркли, нам не прожить. А больше меня никуда не возьмут, Рик всем раззвонит, что я — воришка. Значит, будем тянуть на пособие. Сяду на задницу ровно, и пусть нами займется правительство. Или пусть раздаст девочек по приемным семьям, и я стану сам себе хозяин.

— У меня на тебя жалоба, — сказал Рик, не отрываясь от бумаг, будто очень занят.

Вот оно, мелькнуло у меня в голове.

Когда приемные семьи разберут девочек, мы с Элвисом отправимся странствовать. Начну с того, что проведаю Скипа. Потом погощу у двоюродного брата Майка. Просто чтобы посмотреть на его рожу и на его дружков-спортсменов.

— Покупатель пожаловался, что ты уложил ему средство для волос вместе с продуктами.

— А?

— Ты меня слышал. И ты не упаковал его предварительно в пластиковый мешок.

— Я уволен? — поинтересовался я.

— Господи. Олтмайер, ты совсем дурак? — фыркнул Рик. — Нет, ты не уволен. Просто больше так не делай. И вот что еще. Слева от двери на склад сложены стеллажи. Смонтируй их в конце секции сухих завтраков и круп и заполни бананами.

— Бананами?

Рик раздраженно высморкался.

— Кое-кому из клиентов лень топать за фруктами через весь магазин. А тут они рядышком. К тому же увидит человек бананы и сообразит, что с ними хлопья вкуснее. И купит. Понятно?

— Может, заодно и сельдерей переместить поближе к арахисовому маслу?

Он тупо посмотрел на меня.

— Так сделали в «Бай-Ло» и продают массу бананов.

— Ладно, — сказал я.

И вот я опять у касс. Черч упаковывал покупки какой-то женщине и рассуждал о преимуществах маринованных овощей «Хайнц» перед «Клауссен». Они, дескать, не только дешевле, но им и холодильник не нужен. Поставил в буфет, и с ними месяцами ничего не сделается. Он-то знает, мама только так и поступает. Банки с овощами стоят у них в буфете с последнего Дня благодарения. Кроме шуток.

Когда я проходил мимо, Черч остановил на мне серьезный взгляд.

— Что стряслось, Черч?

— Что от тебя хотел босс?

— Просил поместить бананы к хлопьям.

Не успели слова слететь у меня с языка, как я пожалел о них. У Черча отвисла челюсть. Он замер с банкой соуса для спагетти в руках, которую собирался упаковать, и принялся качать головой.

— Ну зачем это?

— Люди любят есть их с хлопьями, — пояснил я. — Рик думает, это принесет доход.

Черч сдвинул брови и сосредоточился.

— Это неправильно. С хлопьями бананы не едят.

— Пусть тебя это не волнует, — отозвался со своего места Бад. — Иногда проще судить о вещи по тому, как она используется, а не по тому, что из себя представляет.

— Нет, — настаивал Черч.

— Вот, к примеру, люди, — продолжал Бад. — Если бы мы делили их по внешнему признаку, а не по роду занятий, мы бы никогда не оказались вместе. Я бы угодил в компанию старперов, а Харли работал бы совсем с другими парнями. Побрил бы себе голову и вдел в ухо серьгу. — Он подмигнул мне.

— Нет, — уперся Черч. — Есть хорошие люди и есть плохие. Вот и все. Правда, Харли?

— Пожалуй.

Черч (тощие руки по швам, тощие плечи опущены, вся фигура чем-то напоминает сложенный зонтик) неторопливо прошествовал к своей скамейке и сел. Бад занялся очередным покупателем. Казалось, он с головой ушел в работу.

Я попробовал было незаметно ускользнуть, но Черч был начеку.

— Не делай этого, Харли, — крикнул он мне вслед. — Это неправильно. Я тебе говорю.

На монтаж полок — дешевых железячек с тысячью дырок — я угробил кучу времени. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, старался думать о Черче (как легко разрушить его миропорядок), о поручении Рика (надо постараться и выполнить его без сучка без задоринки), о сотнях коробок с сухими завтраками у меня под носом (я готов был убить ради порции гранолы[24]). Когда закончил, захотелось сбросить всю эту красоту на пол.

Нагибаюсь, чтобы поднять с пола отвертку, и слышу женский голос:

— Будешь вести себя хорошо, так и быть, куплю тебе пирожное.

— Но, мама, это несправедливо. — Это Эсме. — Я беру пирожное, и Зак вслед за мной берет. Получается, у него целых два. А у меня одно. Потому что я терпеть не могу его любимые «Дорито».

— Жизнь порой несправедлива, — вздохнула Келли.

Как я мог забыть, что по пятницам она закупает продукты!

Мне повезло. Она с детьми, наша встреча будет выглядеть естественно. Я вежливо обменяюсь с ней парой слов. Это моя обязанность. Как-никак она — мой клиент. И если она улыбнется мне своей истекающей медом улыбкой, значит, для меня еще не все потеряно. Ну а если лицо у нее будет типа «мы вам сокращаем школьный бюджет», тогда прямо не знаю, что делать.

Я резко поднялся на ноги и чуть не упал. Пара коробок полетела с полки на пол. Я сунул их на место, помчался в конец отдела и затаился. Вроде ее не видать. Метнулся к складу, сорвал с крючка оранжевый жилет, набросил на плечи и понесся к выходу.

— Ты поставил полки, Харли? — завопил Черч.

На улице я на секунду остановился, чтобы перевести дух. Подобрал с земли пару соломинок, со стуком сложил у тележки детское сиденье. Надо успокоиться. Меня затошнило. Зря я, наверное, наглотался таблеток на голодный желудок.

Солнце только-только закатилось. Небо посерело, как и все вокруг. Лишь холмы по ту сторону дороги были голубые. Они плавно вздымались передо мной, колыхались, словно волны океана.

Вообще-то это полноценные горы — подножие Аллеганского хребта. Только назвать их горами — слишком шикарно, а предгорьями — слишком скучно. Слово «холмы» в самый раз будет. Солидно и без претензий.

Лорел-Фоллз — городишко симпатичный. Расположен на дне небольшой долины. Административный центр округа, здесь проходят ярмарки, здание суда из красного кирпича щеголяет белыми колоннами, на ратуше — башенные часы. Имеется больница, две торговые галереи, автокинотеатр, новый «Уолмарт», Ассоциация молодых христиан и раскрученный Центр планирования семьи с клиникой. Правда, клиника очень уж здоровенная. На восемь тысяч населения по последней переписи чересчур.

Я бы не прочь работать здесь, но уезжать из родного дома не хочется. Поселок, к которому мы приписаны, называется Блэк-Ликс. 118 человек. Я с девчонками составляю три процента населения. Серьезная цифра.

Женщина вышла из припаркованной машины, смерила меня подозрительным взглядом и направилась ко входу в магазин. Наверное, собирается нажаловаться, что я бью баклуши. Плевать. Я готов был проторчать здесь всю ночь, даже из головы вылетело, зачем я, собственно, выскочил на улицу. Но увидел Келли Мерсер с тележкой — и сразу вспомнил.

Эсме первая меня заметила.

— Это брат Джоди, — провозгласила она и сделала рукой царственный жест. — Привет, Харли. Привет. Это я, Эсме.

— Привет, Харли, — присоединился Зак. — И я.

Увидев меня, Келли застыла на месте. Тележка резко остановилась. Зак чуть не свалился со своего места, еле удержался. Рулон бумажных полотенец шлепнулся на асфальт. Она нагнулась, чтобы поднять.

— А я-то думала, куда ты подевался. — Голос ее стлался по земле. — В смысле, не видела тебя на рабочем месте. Специально я тебя не искала.

Она положила полотенца в тележку.

— И я вас тоже специально не искал. Встретились, и хорошо.

Она выпрямилась, смахнула волосы с лица и наконец посмотрела на меня. А я — на нее. Любопытно было бы заглянуть ей в глаза, когда я был в ней. Вон когда Эмбер трахалась с тем парнем на диване, он на нее и не смотрел.

А она на него?

Та ночь вновь встала у меня перед глазами. И на сей раз я не удалился восвояси с опущенным ружьем. Я снес ему голову. Она взорвалась, как перезрелая тыква, но это его не остановило. Тело продолжало натягивать Эмбер. Обрубок шеи качался взад-вперед, заливая все вокруг кровью. По ее телу прошла дрожь, и она отрубилась. Кончила? Померла? Или и то и другое сразу? Нет, вот Эмбер оттолкнула любовника, встала с дивана, голая, перемазанная чужими мозгами и кровью, и поблагодарила меня.

— Помочь вам с покупками? — спросил я у Келли.

— Ты не обязан, — ответила она.

Я выпятил грудь, обтянутую оранжевым жилетом:

— Это часть моей работы.

— Ах да. — Она смущенно рассмеялась. — Конечно. Спасибо.

Я принялся перегружать пакеты в багажник, а она открыла дверь машины и усадила Зака на детское сиденье. Я засмотрелся и поставил тяжелую сумку с консервами прямо на буханку хлеба.

— Джоди дома? — спросила меня Эсме.

— А?

— Джоди дома? — четко и раздельно повторила Эсме.

— Ну да.

— Мама, — прокричала Эсме, — когда приедем домой, можно мне будет поиграть с Джоди?

— Уже почти девять, — отозвалась Келли из глубины машины. — Пора спать. Вернемся — и сразу в постель. У Брэда сегодня деловой ужин в Латробе, — объяснила она мне, пристегнув наконец Зака, — а завтра у него партия в гольф с теми же людьми, так что он там и переночует. Я совсем про это забыла, так что с детьми остаться некому… — Она остановилась. — Извини. Тебе до этого нет никакого дела.

Я закончил перекладывать покупки и захлопнул крышку багажника. Келли подошла ко мне поближе, глаза уставились на задний бампер машины, лоб озабоченно наморщен. Я знал, что она собирается сказать.

Если бы я был как ВСЕ ПАРНИ, я бы напрямую спросил у нее, не хочет ли она опять заняться со мной сексом, и при отрицательном ответе принял бы все как есть и постарался выбросить ее из головы. И все-таки было бы круто ее поцеловать. Я ведь еще не целовал ее в губы. Целуюсь я наверняка ужасно, а если б я был дока по этой части, вот как ВСЕ ПАРНИ, она бы разомлела в моих объятиях.

Но я был не ВСЕ ПАРНИ, а она — не Дева Мария. Но и не стервозная шлюха. Ей не хочется меня обижать, но и утешить меня ей тоже нечем. Та еще задачка. Пожалуй, она меня боится.

— Харли… — начала она.

Не хочу ее слушать. Не вынесу ее слов.

— Еще из художников мне нравится Фрэнсис Бэкон, — выпалил я.

Лоб у нее разгладился, только две морщинки остались. Они у нее постоянно. Она радостно мне улыбнулась. Попалась! У каждой бабы есть слабый пункт. У мамы таким пунктом было ореховое мороженое с кленовым сиропом «Валли Дэйри». Если папаша вдруг привозил его домой, она прямо расцветала. И потом долго еще цвела.

— Тебе понравилась «Фигура с мясом»? — спросила она, чуть запнувшись.

— Это где Папа сидит между двумя кровавыми тушами? Да, понравилась.

— Ага. А ты описание прочел?

— Само собой.

— И какое толкование тебе больше по душе? Художник хочет сказать, что Папа — мясник? Или что он такая же жертва, как и освежеванные животные рядом с ним?

— По-моему, Папа смеялся.

— Смеялся? — перепугалась она.

Сунула руки в карманы джинсов. Я завороженно следил за ней. Этими руками она ласкала меня. И царапала.

Прислонилась к багажнику.

— Примерно в то же время он написал серию картин, на которых люди в бизнес-костюмах жутко кричат. Некоторые критики утверждают, что так Бэкон изобразил боль, которую испытывают облеченные властью. Мне кажется, он таким образом пытался передать зло, которое они несут с собой.

— А может, они танцевали?

— Может быть, — улыбнулась она.

— Он умер? — спросил я.

— Кто? Фрэнсис Бэкон?

— Да.

— Мама! — завизжал Зак — Эсме трогает мое сиденье!

— Умер. По-моему, году в 91-м. Или в 92-м?

— Это хорошо.

— Хорошо? — недоуменно засмеялась она.

— Я включу его в свой список умерших, с кем бы я хотел встретиться.

— А такого же списка живых у тебя нет?

Я покачал головой:

— Я прикинул, что у меня больше шансов увидеться с людьми, которые мне нравятся, уже после смерти.

Она опять засмеялась. Я оставался серьезным.

— Этот список длинный?

— Я к нему только приступил.

— Мама! — В заднем окне появилась голова Эсме. — Он поет песенку Барни! Скажи, чтобы перестал!

Келли словно хлыстом огрели. Она кинулась к детям. Голова Эсме моментально исчезла. Из машины донеслись возбужденные голоса.

Когда Келли опять подошла ко мне, на губах у нее играла спокойная улыбка.

— Мне пора ехать.

— Конечно.

— Нет, подожди, — вырвалось у нее.

Она, словно ребенок, набрала полную грудь воздуха и начала скороговоркой, как будто стараясь убедить саму себя:

— Хочу извиниться перед тобой за то, как я ушла. И вообще за все. Хотя было замечательно. Только лучше бы до этого не дошло. Теперь я в этом уверена. У меня такое чувство, что я злоупотребила твоим доверием. Но я хотела помочь. Ты был такой расстроенный. Конечно, это не лучший способ утешить человека. Хотя кто знает. Я плохо соображала.

Из всего потока я уловил только одно слово: замечательно. Как будто речь шла о посиделках за чаем. Я бы подобрал другие выражения, чтобы описать нашу совместную ночь. Например, всепожирающий огонь.

— Все хорошо, — заверил я.

— Нет, нехорошо. — Она утомленно поднесла руку ко лбу. — Я пыталась разбудить тебя. Ничего не вышло. Я забеспокоилась. Мало ли что могло случиться. У детей тоже бывают сердечные приступы. И тут я сообразила: ты просто крепко спишь. Конечно, оправданий мне быть не может. Как я посмела оставить тебя. Под открытым небом. Одного. Ночью.

Она выбрасывала из себя по одному слову. Помедлила, словно смотрела, какая пришла карта, и добавила:

— В грязи.

И еще немного погодя:

— У воды.

И наконец:

— Это ужасно.

— Все хорошо, — повторил я.

— Попросту я… — Она не закончила. — Ты мог подумать обо мне бог знает что.

— Что именно?

— Перестань, Харли. Я замужем. У меня двое детей. — В ее словах был такой трепет, словно она говорила о суровых медицинских противопоказаниях. — Еще примешь меня за жалкую домохозяйку, которая от скуки совращает мальчиков.

СОВРАЩАЕТ. Неоновые буквы одна за другой зажглись передо мной на крышке багажника. Я секунду смотрел на слово, которое они составили, мигнул — и все пропало.

— И я значительно старше тебя. Знаешь, сколько мне лет?

— Двадцать восемь?

— Тридцать три, — сказала она просто.

Да, она была не из тех бабенок, которые млеют, если мужик им скажет, что они выглядят куда моложе своих лет. Терпеть этого не могу.

— По мнению Эмбер, тебе за тридцать, — произнес я.

Она подняла брови:

— Серьезно?

— Не хочу тебя задеть, — сказал я, чтобы не говорить больше про Эмбер, — но про твои анкетные данные, типа замужем, не замужем, число детей и год рождения, я и думать забыл.

— Что же тогда занимает твои мысли?

— Ты правда хочешь узнать?

— Да.

Зак в машине захныкал.

— Твой зад, главным образом.

— Мой зад? — Губы ее сами сложились в улыбку. — И часто ты о нем думаешь?

— Что такое «часто»?

— Раз в день.

— Да.

Машина затряслась. За стеклом в салоне замелькали детские ручки-ножки и плюшевые игрушки.

— Послушай, Харли, — торопливо произнесла она, — сейчас нет времени говорить обо всем этом.

Мне надо отвезти этих двух спиногрызов домой и уложить в постель, а тебе наверняка пора возвращаться на рабочее место.

— Ну да.

— Если хочешь, можешь заехать после работы. Брэда нет в городе, а я ложусь довольно поздно.

— Конечно.

Лицо у нее сделалось радостное и немного обалделое.

— Договорились. — Улыбка на прощание. — До скорой встречи.

«До встречи», — эхом загудело у меня в голове. Ноги точно прилипли к асфальту. Пока ее машина не выехала со стоянки, я не двинулся с места. Только бы она не разглядела в зеркало заднего вида моих выпученных глаз. По мне словно прошлись в первый раз металлодетектором.

Глава 11

Я отправился прямо к ней. Мне и в голову не пришло зайти сперва домой, переодеться, почистить зубы или там собрать ей букет из маминых нарциссов. Я так и остался в голубой рубашке «Шопрайт», папашиной куртке и бейсболке «Реди-Микс».

Впрочем, я по-своему подготовился. Книга по искусству лежала у меня в машине, и прежде, чем тронуться с места, я просмотрел еще пару картин в свете фонарей, на стоянке. Голова у меня теперь была набита выражениями типа «страстный мазок», «смелая композиция» и «непринужденная живая линия с плавными переходами».

Она открыла дверь. Улыбка на лице, майка на лямках и приспущенные штаны, завязанные в поясе шнурком. Каталог женского белья обозвал бы этот наряд «комплектом для отдыха».

— Привет, Харли, — сказала она. — Заходи.

Пол в дверях был из точно таких же полированных камней, что и на кухне. Деревянные панели на стенах покрыты золотистым лаком. На вешалке висели ранец Эсме, зонтик с птичкой Твити, две маленькие курточки, дамская сумочка и мужская фланелевая рубашка.

— Не хочешь снять куртку?

— Нет, — сказал я. — Да.

Она повесила мою куртку рядом с мужской рубашкой. Бейсболку я тоже снял. Взъерошил волосы. Хорошо бы взглянуть на себя в зеркало. Впрочем, прическа ее, думаю, не волнует. Иначе дело у нас никогда не зашло бы так далеко.

Она повернулась, прошла в глубь дома. Спросила через плечо:

— Пиво будешь?

— Конечно.

Ее босые ноги шлепали по каменному полу. Я шел за ней, нервно озираясь, ожидая в любой момент подвоха. Вот сейчас из спальни выскочит муж с ружьем. Или я наткнусь на холодильник, полный расчлененных тел юношей, которых она СОВРАТИЛА и решила до поры до времени не выбрасывать. Если она только попробует опять засунуть руку мне в трусы, я с криком брошусь наутек.

Она нагнулась над открытым холодильником. Судя по тому, как штаны облегали ее тело, нижнего белья под ними не было.

Все во мне напряглось. Не только член. Если бы меня увидел Фрэнсис Бэкон, он бы намалевал меня с торчащей палкой и лиловой рожей и назвал бы картину «Изумленный мальчик с эрекцией».

— Вот.

Она протянула мне бутылку пива. Еще одну бутылку взяла себе. В ее дыхании я уловил и кое-что покрепче пива. То есть чтобы встретиться со мной еще раз, ей понадобился допинг. Тем лучше. Хотя кто знает.

Бутылка у меня никак не открывалась. Она хихикнула. Похоже, хорошо хлебнула. Протянула мне золотую открывашку в форме оленя. Отростки его рогов обхватывали пробку.

— Отличная штука, — похвалил я оленя и поежился от собственных слов.

— Спасибо. Это вещь моего деда.

Повезло. Думал, глупость сморозил, а оказалось, олень нравится ей самой.

— Ты так и не сказал мне, что такое с тобой стряслось в субботу ночью. — Она отхлебнула из бутылки. — Я за тебя беспокоилась. Ты был такой расстроенный, и губа разбита.

— Я упал.

— Упал?

— Ага.

— Значит, дома все хорошо?

— Ага.

Я сидел у нее в кухне за стойкой, смотрел на золотого оленя и думал о своем дедушке. И об отце. О том, как он профукал свою жизнь. Если бы он был искренним с самим собой, какой бы у него получился ИТОГ Что-то ведь ему удалось. А что-то — нет.

— Нет, — внезапно вырвалось у меня. Лицо налилось краской. — Дома все нехорошо. Неблагополучно дома.

В ее взгляде была жалость, любопытство, может быть, даже забота. Я не сразу понял, что еще. Никогда не приходилось сталкиваться с уважением.

— Я могу как-то помочь? — спросила она.

— Трахни меня еще раз.

Рыдания стиснули мне горло, слова давались с трудом. Ее силуэт расплылся передо мной за завесой из слез. Я вытер их тыльной стороной ладони. Она мягко взяла меня за руку и прижала ее к своей шее, будто хотела, чтобы я ее задушил.

Мой большой палец оказался на черной родинке в ямке шеи. Пальцы Келли скользнули мне под рубашку, губы слились с моими. Под тяжестью ее тела я выронил пиво.

Осколки бутылки разлетелись по всей кухне, пиво залило каменный пол. Я невольно отшатнулся и закрыл лицо руками. Сейчас меня побьют, а спрятаться негде. Да у меня никогда и духа-то не хватало встретить наказание по-мужски.

Мисти — другое дело. Она лишь закрывала глаза и вздергивала голову, будто ждала поцелуя. Меня восхищала ее отвага. Папаша уволакивал сестру в ее комнату и захлопывал за собой дверь. Ни плача, ни вскрика я не слышал никогда.

— Прошу прощения, — выдавил я.

— Ничего страшного, — выдохнула Келли.

И сделала шаг ко мне. Стекло захрустело у нее под ногами, но она не остановилась. Руки мои тряслись. Я рыдал, как ребенок. Мне хотелось домой.

Она поцеловала меня снова. Ее руки гладили мою шею, волосы, язык ласкал мой рот.

Я думал, сегодня все пойдет иначе. Ведь истерики у меня не было. Желание не затмевало разум. Но наше прошлое свидание повторилось до мелочей. Руки слепо блуждали по ее телу, пытаясь удержать ее, но она проскальзывала у меня между пальцев, словно кусок масла.

Я оказался не готов к мукам предвкушения. Войти в нее! — вот было мое единственное желание. Все остальное не имело значения. Войти в нее! — и все будет замечательно. Так я ей и сказал.

Неожиданно мы оказались у стеклянного стола. Она выдвинула стул, усадила меня и выскользнула из штанов. Я был прав. Под ними ничего не было. Как и под майкой.

Обнаженная, она опустилась на колени и расстегнула мне молнию. Подошвы ног у нее были в крови. Как у Джоди. Проклятый кусок трубы. Когда я его наконец выдерну?

Она владела мной. Она оседлала меня.

Неужели это происходит на самом деле?

Она направила меня в себя.

Ноги у Джоди нежные-нежные.

И на этот раз я бездействовал. Не совершил ничего из того, что обещал себе, если представится второй шанс. Я даже не смотрел на нее. Не обращал внимания. Меня не заботило, хорошо ли ей. Она ездила на мне, а я лишь держал ее за талию руками, и ярость и скорбь исторгались из меня с каждым движением ее бедер.

Она опустошила меня всего. Во мне не осталось ничего — ни хорошего, ни плохого.

Когда я открыл глаза, передо мной опять вертелись галактики. Но на этот раз Келли была рядом, как сидела на мне, так и осталась. Голова ее уткнулась мне в плечо, грудь упиралась в рубашку «Шопрайта».

Она поцеловала меня в шею, в губы. Привстала. Я выскользнул из нее. Она изучала меня, словно читала собственные записи, и они доставляли ей радость.

— Похоже, ты можешь спать сутками, — сказала она тихонько и поцеловала меня еще раз. — Даже на этом неудобном стуле.

Бедра ее по-прежнему сжимали мне ноги, руки лежали у меня на плечах. Я тупо смотрел на ее тело. Вот коснусь ее сейчас — и сойду с ума.

— Очнись, — сказала она.

Соскочила с меня и протянула мне руку. Я ухватился за нее и на секунду придержал.

Она на цыпочках вышла из кухни: поранила пятку об осколок бутылки. Я пошел вслед за ней и остановился у стеклянных полок, за которыми зеленели «джунгли». Она нагнулась и взбила подушки на диване:

— Ляг.

Я не двинулся с места. Она состроила вопросительную гримасу:

— Что-то не так?

Казалось, она не сознает, что голая, или не понимает, как прекрасна, или не догадывается, что при одном только взгляде на нее кружится голова.

— А?

— С тобой все хорошо? Иди сюда.

Она села на диван. Я плюхнулся рядом с ней. Она мягким движением положила меня на лопатки и взялась снимать с меня обувь. Хорошо, что я сегодня не надел ботинки-говнодавы — промочил тогда в лесу. Эмбер права: вид у них дурацкий.

— У тебя нога в крови, — сказал я.

— Я знаю. Надо обуться. Навести порядок в кухне.

Во мне зашевелился страх. Я попытался сесть.

— Прости меня.

— Все в порядке.

— Я помогу тебе прибраться.

— Нет.

Она толкнула меня обратно на спину и наклонилась, чтобы поцеловать. Я прижал ее к себе и поцеловал в плечо. Она выскользнула из моих объятий.

— Держи себя в руках.

— Прости. Я не мастер целоваться.

— Ничего подобного. Просто тебе надо отдохнуть. Переключиться.

Она взгромоздилась на меня, лежащего, встала на четвереньки, так что наши рты почти соприкасались, и принялась ласкать мне губы высунутым языком.

— А как насчет того, чтобы повторить? — Я судорожно сглотнул.

По-моему, именно такими глазами должна смотреть женщина на мужика, который хорошо справился с задачей.

— Тебе надо поспать, — шепнула она.

— Ты вернешься?

— Да.

Хромая, она вышла из гостиной. За ней тянулся след из ярко-красных капелек. Я хотел сказать ей об этом, только по-прежнему не знал, как к ней обратиться. Секунда — и я уснул.

Она разбудила меня утром. Светало. Я покрутил головой, пытаясь понять, где нахожусь. Большой камин из камня, зеленые заросли за стеклянными полками, чьи-то семейные портреты… Я спал так крепко, будто не спал вообще.

— Харли.

Она склонилась надо мной в самом чистом, самом пушистом купальном халате, какой только можно себе представить. Мне так и захотелось уткнуться в него лицом. Я потянулся к ней.

— Нет, Харли, — она оттолкнула меня, — нельзя. Надо было мне разбудить тебя раньше. Зак уже проснулся.

Я не слушался.

— Извини. — Она дернула меня за руку: — Тебе надо идти.

Я не узнавал ее вчерашнюю. Раздражительная такая, деловая. Перемены настроения были мне хорошо знакомы — как-никак вырос среди женщин, — но такого я от Келли не ожидал.

Она подтолкнула меня к выходу и сунула мне бейсболку, обувь и папашину куртку.

— Зак, скорее всего, ничего никому не скажет, но с трехлеткой никогда не знаешь наверняка.

— Это так.

— Извини. — Она вздохнула и погладила меня по голове. — Приходится тебя вот так выставлять. Будто ты преступник какой.

— Я не в обиде.

— Не знаю, когда снова смогу увидеть тебя. Тут и дети, и Брэд, и две твои работы.

— С одной я могу уволиться.

— Очень смешно, — нахмурилась она.

А что тут смешного?

В полумраке морщины у нее на лбу были хорошо заметны. Две складочки, начинающиеся нигде и уходящие в никуда. Одна нога у нее была как-то поджата. Мне бросился в глаза пластырь на пятке.

На прощание она пообещала мне позвонить. По дороге к своему пикапу я пережевывал ее слова, вертел в разные стороны, искал скрытый смысл. И пришел к выводу, что ей можно верить.

Домой я приехал рано. Часы у меня в машине не работали, но по моим прикидкам было около шести. Джоди и Мисти провели ночь без меня. Эмбер устранилась. Она права: у меня паранойя. Если Джоди и Мисти замечательно обходятся одни днем, значит, ничего с ними не сделается и ночью. И Бетти права: это просто предлог, чтобы не ездить к Скипу.

Может, я все-таки выберусь к Скипу, подумал я, шагая по двору. А может, удастся вытащить Келли из дома?

Мысль была блестящая. Настолько блестящая, что я даже остановился и присел на остов дивана, чтобы ее хорошенько обдумать.

Интересно, получится ли у нее пропасть из дома на всю ночь, как делает муженек? Можно сплести историю и встретиться у нее… да где угодно! И не обязательно вычеркивать из жизни целую ночь. Хватит и часа. Хватит и пятнадцати минут.

Лето на носу. Ночи станут теплыми. Вон с какой легкостью она выскользнула из дома в нашу первую ночь. Ни муж, ни дети не заметили, что ее нет. Можем встретиться в лесу. Можем встретиться на ее просеке.

В старой конторе шахты.

Дверь открылась, и во двор выбежал Элвис. Он не заметил меня, потрусил к лесу. На крыльце показалась Эмбер.

На этот раз на ней был короткий переливчатый красный халатик, а не бывшая моя тишотка. Под халатиком — черная кружевная ночнушка, что помнила нашу последнюю большую ссору. Мама — та тоже надевала облегающие наряды, когда ждала возвращения папаши из бара после крупного скандала. Но только если правота оказывалась на стороне папаши.

Суббота. Что-то рано Эмбер поднялась. Может, ее тоже всю ночь не было, только сейчас явилась домой? Она уже дважды такое устраивала. Оба раза я ей задал трепку. Но сейчас мне не хотелось ругаться и учинять допрос.

— Что ты вытворяешь? — крикнула она.

Я поудобнее устроился на обломках дивана.

— Где ты был?

Ее вопрос я оставил без ответа. Из головы у меня не шла контора шахты. Надо бы там прибраться. Привести все в божеский вид. Повесить занавески на окна.

Она встала передо мной и принялась щелкать пальцами у меня перед носом.

— Что с тобой такое? Ты пьян? — Она нагнулась и принюхалась. — Где ты пропадал всю ночь?

— Я опять заснул в лесу.

— В лесу. — Она ела меня глазами. — Богом клянусь, ты трахнутый на всю голову. Ты понимаешь, что за люди ночуют в лесу?

— Туристы?

— Маньяки!

Я поглядел на холмы. Восходящее солнце окрашивало вершины в золотисто-розовые тона.

— Пока ты стараешься слиться с природой, — гнула свое Эмбер, — у нас в семье кризис.

Я зашевелился.

— С Джоди все в порядке?

— Да.

— А с Мисти?

— С ними все отлично. Не о том думаешь.

— Ружье? Где ружье?

— Не знаю. Наверное, там, где ты его оставил. Харли, что с тобой творится?

Я оттолкнул ее руку и поднялся с дивана:

— Кто-нибудь звонил? Какой сегодня день? Были звонки насчет дома?

— Ты о чем?

— Ты сказала, у нас кризис. — Я схватил ее за плечи и потряс: — Что еще за гребаный кризис?

— Перестань, Харли.

— Ты сказала, у нас кризис. Ты хоть знаешь, что это такое?

— Ты не в себе. Ты меня пугаешь!

— Что такое «кризис»? Дай определение.

— Нечто плохое. — Она сморщилась, словно собираясь заплакать.

Я так сильно стиснул ей предплечья, что у самого пальцы побелели.

— Это словечко я слышал только от полицейского. Остановился у дома Скипа со всеми своими мигалками и как заорет: «Молодой человек, у вас дома кризис!» А ты какого хрена так выражаешься?

Тут она разревелась по-настоящему, как, бывало, с папашей. Вот еще не хватало. Чтобы я, да наводил такой же страх? Мне снились кошмары в этом роде. Пока что-то еще снилось вообще.

Эмбер вырвалась от меня и, растирая предплечья, заковыляла по двору.

— А что еще полицейский мог тебе сказать?

— Правду! — завопил я. — Почему никто не хочет говорить правду?

— Мол, твоя мама застрелила отца? Так было бы лучше?

— Сказал бы прямо: ты будешь не жить, а прозябать. Без единого просвета. Пока не помрешь.

Она плюхнулась на землю, поджала ноги и уткнулась лицом в коленки.

— Думаешь, ты один такой прозябающий? — Эмбер обращалась к пустому пространству перед собой. — Думаешь, ты вправе бить на жалость только потому, что работаешь?

— На двух работах.

— С ума сойти. Перетрудился. Я бы лучше пошла работать, чем таскаться впустую в школу и потом дома изображать из себя мамочку.

Во мне шевельнулся братнев долг. Я хотел сказать сестре: у тебя вся жизнь впереди. Только это было бы типа белого карандаша, который я вручил ей в детстве.

Эмбер вытянула ноги и вцепилась в траву.

— Что такое «кризис»? — не отставал я, хотя вся злость уже прошла.

Она набрала в грудь побольше воздуха и процедила сквозь зубы:

— Пожалуй, я неверно выразилась. — Откинулась назад, оперлась на локти и вперила в меня взгляд. — Хотя не понимаю, что это ты так взъелся на это слово. Оно такое же, как все остальные. Может, даже лучше.

— Да скажешь ты, наконец? — вышел из себя я.

— Вчера вечером я нашла у Мисти в комнате почти тысячу долларов.

— Чего?

— Это были мамины деньги. Ее заначка. По-моему, она их давно копила.

— Заначка на что?

— Мне кажется, она хотела уйти от папы. Круто, правда? Думать не думала, что между ними все так плохо. А ты что скажешь?

— А как деньги попали к Мисти?

— Она их нашла и сперла. Больше мне ничего не удалось от нее добиться. Молчит как рыба. Она это умеет.

Мысли мои разбегались. Все, что я когда-либо передумал о родителях, молнией пронеслось у меня в голове. И все, что я когда-либо передумал о Мисти, тоже. Но осознание того, что тысяча долларов лежала где-то в доме целых два года, мгновенно перекрыло остальное.

— И какова точная сумма?

— Девятьсот семьдесят три доллара и пятьдесят четыре цента.

Теперь я плюхнулся на землю.

— И где ты их обнаружила?

— Помнишь, ты спрашивал меня про майку с подсолнухом?

Майка с подсолнухом. Перемазанная в крови майка с подсолнухом. Она лежала в ящике моего комода рядом с письмом Скипа и каталогом женского белья.

Я кивнул. Меня затошнило. Когда я ел в последний раз?

— Я задумалась насчет этой майки. Она бы понравилась Джоди. Очень бы подошла к голубой юбке с прорезями. Сейчас Джоди таскает с ней розовую фуфайку Мисти с белым пушистым кроликом. Она ей жутко мала, на ней пятно от горчицы, а у кролика остался только один глаз. Вид как у деревенщины какой.

Я обхватил гудящую голову. Сейчас меня вырвет.

— Когда Мисти вырастает из какой-нибудь вещи, она сразу отдает ее Джоди. Но не всегда.

Какие-то шмотки складывает в особую коробку у себя в шкафу чтобы сохранить для детей, которые у нее родятся в будущем. Кое-что я видела. Ничего особенного. Не рождественские наряды. Типа ветровки шоу автокаскадеров, которая ей досталась на ярмарке, или полинявшей папиной футболки с надписью «Старые охотники не умирают, а всего лишь теряют задор». Короче, никому не нужные тряпки. Я думала, майка с подсолнухомтоже там.

— Так, значит, деньги были в этой коробке? — попытался прервать разговор о шмотках я.

— Нет. Когда я заглянула в ее шкаф, там оказалась моя печь «Изи-Бейк»[25]. Помнишь, сколько радости она нам доставила? Помнишь игру в даму и короля? Я была дама червей и пекла тебе розовые тортики.

— Помню.

Короче, ну?

— Я открыла печь. Просто так. И там оказался конверт с деньгами.

— Поверить не могу.

— Ты был Король Боли. Помнишь? Тебе очень нравилась одна песня. Ее все время крутили по радио, когда мы были маленькие. Типа хит. Как она называлась?

— Так и называлась, «Король Боли», — сказал я. — А Мисти-то где?

— Небось сидит у себя на кровати и сторожит деньги. Всю ночь так просидела. Джоди спала со мной.

Я медленно поднялся с земли. Головная боль, тошнота, страх и перебои с сердцем были ничто в сравнении с внезапно охватившим меня бешенством.

— Она считает, деньги останутся у нее? — Голос мой дрожал.

— Да, — подтвердила Эмбер. — Так и заявила.

Мисти и не думала спать. Скрестив ноги, она, как и сказала Эмбер, сидела на своей кровати в вареной ночнушке в сине-лиловых тонах. Коленки сжимали конверт, туго набитый деньгами.

Она улыбнулась мне странной, вымученной улыбкой.

Я сразу направился к ней. Больше всего на свете мне хотелось ударить ее. Один взгляд на конверт — и я чуть не грохнулся в обморок. Лицо у Мисти было смертельно спокойное — и надменное.

— Это мое, — произнесла Мисти. — Это я нашла.

— Где? — с трудом выдавил я.

— В мамином ящике с нижним бельем. Больше я тебе ничего не скажу.

Рука моя выбросилась вперед с такой скоростью, что не успел я опомниться, как она уже сжимала что-то мягкое и живое.

Голова Мисти с глухим стуком ударилась о стену. Голубые ногти впились в мою руку, схватившую ее за горло.

— Ты мне все расскажешь, — прорычал я.

— А то что? — Она закашлялась, пытаясь высвободиться.

Так же внезапно, как напал, я отпустил ее. Постарался отойти подальше. Руку я при этом держал на отлете, словно она могла наброситься на меня самого.

Мисти захрипела. Пальцы у меня затряслись. На правом предплечье виднелись глубокие красные отметины. Они уже саднили.

Я хотел извиниться — и не мог. Уставился на стену. Пора бы ее покрасить.

— Ты мне ничего не можешь сделать. — Взгляд Мисти сверлил мне затылок. — Не можешь побить меня. Не можешь выбросить вон. По закону ты — мой опекун и должен заботиться обо мне.

Я не смотрел на нее. Старался не приближаться. Я боялся самого себя.

— Я ничего тебе и не сделаю. Не хочешь рассказывать про деньги — не надо. — Я старался говорить спокойно. — И подробности про маму и отца меня тоже не интересуют. Совсем.

Я повернулся и увидел пустую кровать Джоди. Всех динозавров она забрала с собой. Это сколько же понадобилось времени, чтобы перетащить их в комнату Эмбер?

Мисти терла шею. Она сидела все в той же позе, вот разве конверт затолкала под себя поглубже. Чтобы вытащить его, мне пришлось бы залезть ей между ног.

— Я взяла деньги, чтобы остановить ее, — произнесла она. — Она хотела забрать нас от него. Понимаешь?

Глаза у нее чуть оживились, словно у оголодавшего перед трапезой.

— Меня это не интересует, — повторил я, потирая саднящую руку. — Отдай мне деньги, Мисти.

— Нет.

— Не понимаю. Даже если тебе наплевать на всех нас, потратила бы на себя. Чего ради держать их в кубышке?

— На колледж, — торжествующе заявила сестра.

Меня снова захлестнула ярость. С каким наслаждением я бы сейчас отшлепал Мисти!

СОВРАТИТЬ, — зажглись буквы у нее на груди, поверх пробивающихся под тканью юных бугорков. Я помотал головой, но слово не исчезло.

Из глаз у меня сами по себе хлынули слезы. Причем ничего такого особенного я не испытывал. Капли стекали по щекам, по подбородку, расплывались на рубашке «Шопрайт», оставляя темные пятна.

— Дай сюда, — прохрипел я.

— Они мои.

— Ничего подобного. Они мамины. Она и не знает, что деньги у тебя, ведь так?

Мисти молчала.

— Мы спросим маму, на что нам их потратить.

— Из-за твоих закидонов ее лишили свиданий.

— Но по телефону-то с ней можно поговорить?

Мисти вцепилась в конверт.

— Мисти, отдай, — уговаривал я. — Я все равно их у тебя заберу, ты же знаешь. Даже если придется тебя побить.

— Нет, не заберешь, — объявила вдруг Эмбер.

А я и забыл про нее. Молчала-молчала, и на тебе.

— Ты никого не побьешь, — пояснила Эмбер. — А я побью.

Она улучила момент и влепила Мисти пощечину. От удара та свалилась с кровати. И конверт тоже. Эмбер перешагнула через сестру, подняла конверт и, помахивая им, удалилась.

Мисти уставилась на меня. В ее ставших пустыми глазах блестели слезы.

— Она так из-за тебя, — всхлипнула она.

— Сама виновата.

— Нет. Я не об этом. Она бы так себя не вела, если бы ты позаботился о ней.

Я насторожился. Мне стало любопытно.

— Позаботься о ней, — повторила Мисти.

Ее глаза удерживали меня на месте, приковывали к себе, словно заброшенный колодец, который, кажется, так и велит: «А ну, брось в меня камень!»

— Ты будешь счастлив, и Эмбер будет счастлива, — продолжала Мисти. — А тогда и мы с Джоди будем счастливы. А то с вами так тяжело.

Одна щека у нее горела.

— Хочу, чтобы мы все были счастливы, — еще сказала Мисти, перед тем как замолчать. — Только и всего.

Это прозвучало как угроза.

— Не смотри на меня так, — сказала мне Эмбер, когда я вошел в кухню. — У тебя бы ничего не вышло. Всю оставшуюся жизнь мы бы разгребали документы, стараясь определить собственника.

Она поднесла ладонь ко рту и подула на нее:

— Больно.

Потрясенный, я сел. Конверт лежал в центре стола. В жизни не видел такой кучи денег.

— Пожалуй, отношения между папой и мамой были еще хуже, чем я думала, — произнесла Эмбер, — если она задумала бросить его.

Я глянул на нее. Она наливала воду в кофеварку. Хотя терпеть не могла кофе.

— Ты мне делаешь кофе? — спросил я.

Она обернулась, улыбнулась. Красный халатик, кружевная ночнушка, кофейник в руках. Ни дать ни взять новобрачная из рекламы кофе.

— Хочешь? — осведомилась она. Врубила кофеварку и села напротив меня. — Теперь понятно. То есть ясно, что произошло.

— Ничего не понятно, — возразил я. — Зачем стрелять в человека, которого хочешь бросить?

— Она не могла его бросить. Вспомни, деньги-то забрала Мисти.

Аромат кофе был изумителен. К этому бы кофе да сытный завтрак: бекон, блины, колбаски с подливой, домашнее жаркое. Под ложечкой у меня засосало, член встал. Келли Мерсер наверняка может приготовить из яиц не один десяток блюд.

— Так или иначе, — объявила Эмбер, — теперь я могу получить права.

— А?

— Ты же говорил, нужна штука баксов.

Я расхохотался:

— С ума сошла?

Моя рука оказалась быстрее. Конверт теперь был у меня.

— Отдай, — накинулась на меня Эмбер.

Я спрятал деньги в карман.

— Нам надо платить налог на недвижимость.

— Ты о чем?

— Тысяча сто долларов. Срок через две недели, и нет ни гроша.

— А кто в этом виноват?

— Пошла ты, Эмбер.

— Сам туда иди.

— Привет. — В кухне появилась Джоди, протирая заспанные глаза кулачком. — Опять ругаетесь?

— Вовсе нет. — Я закрыл глаза и откинулся на спинку стула.

— Не твое дело, — рявкнула Эмбер.

Джоди села к столу, выложила блокнот, Трехрогого Спаркла, Желтяка и розового пластмассового тираннозавра, которого выиграла в прошлом году на ярмарке.

— Ты просто не хочешь, чтобы я получила права, — возмутилась Эмбер.

Поняв, что я больше не желаю спорить, она перегнулась через стол и придвинулась ко мне. Опять, что ли, принюхивается? А вдруг обоняние ей подскажет, что я был с женщиной?

— С тобой что-то не так, — убежденно заявила Эмбер.

— Все со мной нормально. Просто устал.

И я положил голову на стол, словно вундеркинд, досрочно закончивший контрольную.

— Поиграешь со мной сегодня? — спросила Джоди.

Я слышал, как Эмбер отодвигает свой стул от стола и снова придвигает.

— Тебя спрашивают, — прошипела она.

— Конечно, — пробормотал я. — Подашь мне чашечку кофе?

Эмбер фыркнула и встала. Открылась дверца буфета. Чашка стукнула о стол. Щелкнул выключатель кофеварки. Послышалось бульканье.

Благоухание заставило меня поднять голову. Я обхватил чашку обеими руками. Блаженное тепло. Я подержал поцарапанную Мисти руку над паром. Напротив меня Джоди трудилась над списком дел:


ПАКАРМИТЬ ДЕНОЗАВРОВ

ПАЗАВТРАКАТЬ

ПАЧИСТИТЬ ЗУБЫ


Эмбер раскрыла коробку «Поп-Тартов».

— Я вот все думаю, — сказала она, разворачивая фольгу, — откуда Мисти узнала, что мама хочет уйти от папы? Ведь у мамы могли быть какие угодно причины, чтобы копить деньги.

— Она сама об этом сказала, а мы слышали, — отозвалась Джоди.

— Что? — поразилась Эмбер.

Я со стуком поставил чашку на стол.

— И ты знаешь про деньги? — медленно выговорила Эмбер.

— Мама копила деньги, чтобы уехать от папы. — Джоди не отрывалась от блокнота. — Она сказала, у нее их целый пук. Где-то в доме. Мисти сказала, поищет их. Но так и не нашла.

Мы с Эмбер уставились друг на друга.

— А с кем мама говорила насчет денег? — спросил я.

— С дядей Майком. Он собирался ей помочь, — продолжала Джоди, выводя свои каракули. — Сказал, Мисти надо забрать от папы, пока не поздно.

— Что значит «не поздно»? — У меня мурашки пошли по коже.

— Не знаю. — Джоди написала: ПАИГРАТЬ С ХАРЛИ — и подняла голову: — Мисти тоже не знает.

Глава 12

Мы со Скипом только начинали учиться в средней школе, когда этот самый астероид — 1984 XL1 — пролетел на расстоянии шестидесяти тысяч миль от Земли. Помню, это случилось под Рождество, мы еще повесили в конторе шахты дерьмовый старый венок, который мама Скипа выкинула.

Про астероид я услышал в новостях и сразу хотел позвонить Скипу, но он меня опередил. Нас ошарашила мысль, что камень в 100 000 тонн и размером с небоскреб взорвется у нас над головами и сотрет с лица земли Соединенные Штаты. Скрещение орбит — вот как следовало назвать такую штуку.

На следующий день я вылез из автобуса возле дома Скипа, мы прихватили бутылку рома из запасов его матушки и направились к железнодорожным путям.

Весь день мы с ним обсуждали крутую грядущую катастрофу: по расчетам ученых, не менее тысячи астероидов, которые могут положить конец жизни на нашей планете, пересекают орбиту Земли; поднявшаяся пыль и дым на долгие годы скроют солнце, наступит «ядерная зима», ледниковый период, гигантские цунами уничтожат полмира; спастись можно, если только взорвать перед астероидом ядерную бомбу, которая его не уничтожит, но собьет с курса, причем ученых надо предупредить за пять месяцев, a XL1 заметили, когда лететь ему оставалось всего четырнадцать часов, и сочли маленьким. Мы увидим конец света за шесть секунд до удара.

И мы разожгли костер на снегу, напились и принялись философствовать.

На кой ходить в школу, если завтра вся планета все равно будет уничтожена? На хрена искать работу? Чего ради слушаться родителей, да и вообще других людей? Единственное, что имеет смысл, это всласть потрахаться. Ни я, ни Скип не могли похвастаться достижениями по этой части, но, учитывая перспективу, пора было заняться вопросом вплотную.

Мы были уверены, что из всех окружающих людей одни мы должным образом оценили масштаб события, которое чуть было не произошло. Всем было начхать — родителям, школьникам, даже учителям естествознания.

Единственным известным мне человеком, который проникся, была Джоди. Особенно ее взволновало, когда я ей рассказал, что гигантский астероид вроде этого, по всей видимости, уничтожил динозавров. Разумеется, я понимал: она еще слишком маленькая, чтобы понять все до конца. Скип и Донни заинтересовались, когда по новостям показали компьютерную графику: комета выбрасывает реактивные струи пара, в которые превратила ее корону ядерная реакция.

А все остальные как жили, так и жили. Влачили жалкое существование. Нет чтобы посмотреть на небо. Когда поздно вечером была специальная передача про астероиды, папаша даже наорал на меня, какого черта я переключаю каналы.

Я попытался ему растолковать весь ужас и восторг случившегося: нам наглядно показали, чего на самом деле стоит человечество; мелочи обрели значение, а великие подвиги утратили величие.

Папаша поудобнее уселся на диване и заявил, что вероятность попасть под грузовик куда больше и чтобы я отдал ему, наконец, чертов пульт от телевизора.

Я подождал, пока он не отвлечется, не забудет на время обо мне, достал блокнот и записал определение астероида, пересекающего орбиту Земли. Пожалуй, впервые я занялся самообразованием. Следующий раз наступит, когда я после маминого ареста буду искать в библиотеке, какая разница между умышленным лишением человека жизни, убийством по внезапно возникшему умыслу и неумышленным убийством.

Я записал: «Вероятность столкновения мала, но если только оно произойдет, то будет внезапным и всеуничтожающим».

Типа ПРАВДЫ о маме и папаше. Я знал: она укрыта. Я также знал: если я когда-нибудь столкнусь с правдой лицом к лицу, мой мир рухнет. Я ничего не мог поделать, только игнорировать ее и надеяться, что она не зацепит мою орбиту. А я тем временем постараюсь насытить свою жизнь.

Я ждал звонка Келли Мерсер четыре дня. Цифру «четыре» я специально не назначал, она выпала случайно. Но после того, как я, наплевав на посудомоечную машину «Хотпойнт», которую мне полагалось загрузить в фургон доставки «Беркли», залез в кабину своего пикапа, еще раз перелистал альбом с репродукциями и поехал к ее дому, я понял: это число играет в моей жизни немалую роль.

В моей семье четверо детей. Когда мама застрелила отца, Джоди было четыре года. Скип проучится в колледже четыре года. Без папашиной спутниковой тарелки у нас осталось четыре телеканала. Было четыре группы продуктов до того, как правительство разработало пищевую пирамиду[26] (к огромному облегчению Скипа: он никак не мог постичь, почему овощи объединены с фруктами и что общего между яйцами и сыром). Мисти оставила у меня на руке четыре царапины. У нас во дворе четыре пустые собачьи конуры. Мне нравятся четыре художника: Пьер Боннар; тот хрен, что нарисовал артишоки; Фрэнсис Бэкон и вот этот абстракционист, Джексон Поллок.

Он был из тех парней, что клали полотно на пол и разбрызгивали по нему краски. Я всегда считал их идиотами, пока не увидел «Серую радугу». Знакомая картина. Черный фон, на нем сгустки серого. Волнистые белые линии перекрываются ржавыми и желтыми мазками, типа засохшей кровью и соплями. Получив по башке от папаши, я видел примерно то же самое.

Не знаю, что Джексон Поллок хотел всем этим сказать, но если в детстве его колотил отец и перед глазами у него возникал именно этот образ, то он — гений. Если картина и правда изображает какую-то ненормальную радугу, художник — болван. Я решил не париться и принять за аксиому, что Джексону в юности доставалось на орехи.

Когда я свернул к дому Келли, разлаялись собаки. Успокаивать их мне не пришлось. Она сидела рядом с песочницей, в которой копошился Зак, и сразу меня увидела.

Келли поднялась, отряхнула песок с ног. На ней были шорты и розовый лифчик от бикини.

Я прошел к входной двери и принялся ждать ее. Наглость с моей стороны. Меня никто не приглашал, дело было средь бела дня, все происходило на глазах ее детей.

Она пересекла двор, бросила на меня озабоченный взгляд, и мне сразу стало плохо. Теми же глазами она смотрела на Зака и Эсме. Да пожалуй, и на своих собак тоже.

Я стал лихорадочно припоминать, кто на меня как смотрел. Вот Эшли Брокуэй, когда я оттолкнул ее и она ударилась о дверцу кабины. Вот мама, когда я разорался в комнате для свиданий. Вот Черч, когда я разместил бананы рядом с хлопьями. Вот Эмбер, когда в первый раз получила затрещину от папаши.

— Что-то случилось? — спросила Келли. — Почему ты не на работе?

— Ты обещала позвонить.

— У меня не было возможности… — стала оправдываться она.

— Херня.

Она открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, и молча закрыла. У всех этих людей в глазах было что-то общее. Испуг. Страх, что я причиню им боль. Что у меня не все дома. Что я разрушу сложившийся порядок вещей. Что Бога, скорее всего, нет.

— У тебя муж прослушивает, что ли, все твои телефонные разговоры? — напустился я на нее. — Ты могла позвонить мне в любое время. Под предлогом, что хочешь поговорить со мной о Джоди.

Озабоченность исчезла, а страха уже не было и в помине. Его сменил гнев.

— Когда ты появляешься дома, Харли?

— А?

— Когда ты появляешься дома?

Я не ответил. Что еще за юмор?

— Ты ведь работаешь две полные смены?

— Да.

Мое «да», казалось, окончательно вывело ее из себя. Она потеряла всякое самообладание, сделалась игрушкой в руках эмоций. Все-таки мама куда лучше владела собой.

— Проблема не в том, когда я тебе позвоню, — она задыхалась, — проблема застать тебя, чтобы ты смог со мной поговорить.

— Ужинаю я обычно дома.

— Здорово. — Голос у нее дрожал.

Она отступила на шаг и подбоченилась.

— В это время я как раз у плиты — кормлю двух голодных капризных детей, а муж со стаканом в руке подробно расписывает, что сегодня произошло. Мне что, прервать его? Дескать, извини, мне надо позвонить соседу, парню девятнадцати лет от роду, и узнать, не соизволит ли он сегодня зайти потрахаться? Так мне следует поступить?

Под конец своей речи она почти орала. Груди ее тряслись. Между ними выступили капельки пота. Соски набухли.

Она не отрываясь смотрела на меня.

— Да, — сказал я твердо. — Так тебе и следует поступить.

Келли затрясла головой и издала хриплый смешок.

— Ты знаешь, что произойдет в этом случае?

— Твой муж с тобой разведется, и тебе больше не придется жить с мужиком, которого не выносишь.

Молчание было зловещим. Она вроде бы даже дышать перестала. Что последует, взрыв или новая перемена настроения? Каково это, быть игрушкой эмоций?

Моя рука сама выбросилась вперед, безо всякого моего участия, совсем как с Мисти. Схватила Келли за пояс шортов и сильно дернула. Келли упала на меня. Я припал к ее губам. Против ее желания. Такие поцелуи были не по ней. Мы словно трахались языками.

Она вырвалась из моих объятий и оттолкнула меня.

— Что ты вытворяешь? — выдохнула она, с ужасом оглядываясь на Зака.

Тот был весь поглощен игрой: самосвал песком загружал.

На этот раз я обхватил ее за бедра. Она припала к моей груди, мои губы коснулись ее шеи. Я впился в нее, в голове у меня мелькнул Элвис с детенышем сурка в зубах. Она уже не сопротивлялась. Я скользнул ниже, сквозь ткань лифчика ухватил губами сосок. Келли как-то странно пискнула, будто маленькая девочка.

— Зак, — прошептала она, стараясь высвободиться. — Он нас увидит.

— Идем в дом.

— Не могу.

— Эй, Зак! — заорал я. — Мы с мамочкой зайдем внутрь, выпьем чего-нибудь. Не против?

— Хочу «Кулэйд»[27], — крикнул тот в ответ.

— Договорились, дружок.

Я крепко обнял Келли за талию и повлек за собой, как, бывало, папаша тащил Мисти в комнату, чтобы наказать. Как только за нами захлопнулась дверь, я развязал тесемки лифчика, и не успели мы дойти до кухни, как она стащила с себя шорты. Я уложил ее на стеклянный стол и спустил до колен джинсы. Когда я вошел в нее, она снова пискнула, совсем как давеча.

Я поднажал. Она обхватила меня руками и ногами, выкрикивая разные слова. Не зная, как реагировать, я поднажал еще. Ничего такого исключительного, никакого блеска фантазии, я просто старался.

Вот сейчас я был совершенно уверен: она кончила. Словно серия взрывов сотрясла ее тело. Когда процесс завершился, я опустился на стул, а она так и осталась лежать на столе с раскинутыми руками. Глаза у нее были закрыты, губы улыбались.

Потного, меня пробирала дрожь. Я поплотнее запахнулся в папашину куртку. Хорошо, Келли не попросила ее снять.

Она была весела и спокойна. Вынесла Заку «Кулэйд» в чашке с крышкой. Проводила меня до машины. Только мы собрались попрощаться, как она что-то вспомнила.

Вернулась в дом, передала мне сложенную страничку из блокнота. Не раскрывая, я уже знал: это записка от Джоди.

— Я нашла ее в рюкзаке Эсме. Они с Джоди постоянно пишут друг другу записочки, но вот эта меня слегка встревожила. Я подумала, может быть, стоит показать тебе.

Я сперва не понял. Потом до меня дошло.

— Я расспросила Эсме. Она говорит, Джоди просто хотела ее напугать, — услышал я голос Келли. — Джоди иногда такое выдаст. С месяц тому назад девочки затеяли переписку на тему, можно ли братьям и сестрам жениться и рожать детей. Я с ними поговорила. По словам Джоди, Мисти говорит, это в порядке вещей. По-моему, Мисти сказала это сгоряча. Со старшими сестрами такое бывает.

Я не отводил глаз от записки.


АДНАЖДЫ МИСТИ УБИЛА КАТЕНКА


— Я, конечно, ябеда, но Джоди мне небезразлична. И Мисти тоже. Если про этого котенка правда, есть о чем беспокоиться.

— Я разберусь. — Скомкав записку, я сунул ее в карман. — Когда я смогу снова тебя увидеть?

Мы сговорились встретиться через неделю в конторе шахты. Мысль ей понравилась, особенно когда я сказал, что это моя явка с детских лет.

Про контору Келли все знала. Здание было заброшено давным-давно, она еще девчонкой туда лазила, листала гроссбухи, где сообщалось о тоннах отгруженного угля, перебирала пожелтевшие счета на шахтное оборудование, копалась в старых лимонадных бутылках с рубахой-парнем под лозунгом «Я пощекочу твои внутренности» на этикетке. Тогда еще можно было найти пару рабочих рукавиц или древнюю проволочную корзинку для обедов вроде той, с которой дедушка ходил на работу Корзинки были металлические, потому что в шахте сыро и до обеденного перерыва бумажный пакет успел бы весь размокнуть.

Я спросил у него как-то, что их донимало больше всего: темнота, холод и сырость, замкнутое пространство, ядовитые газы, угольная пыль, страх взрывов, обрушения или затопления?

Дед подумал и сказал: начальство.


Я не занялся сразу Мисти, как обещал. Хотелось на какое-то время забыть о ней, как жена солдата-инвалида по первости старается отогнать от себя мысли об искусственной ноге мужа.

Вместо этого я занялся налогами на недвижимость. Заплатил вовремя. Лично. В звонкой монете. Судебный клерк, принявший платеж, сказал: хорошо бы мой сын походил на тебя.

По пути домой я заехал к Йи и взял для Джоди зонтик с сюрпризом и печенье с предсказанием, хотя визит к Бетти был намечен только на завтра. Намерения у меня были самые хорошие, но голод победил, и кончилось тем, что я сам съел печенье.

Предсказание гласило: «Лысый свободен от волос, а добродетельный свободен от страстей».

Я решил вписать Конфуция в свой список умерших людей, с кем хотел бы встретиться. Список теперь расширился до ЧЕТЫРЕХ.

Голова моя оказалась забита пустыми мыслями — не хуже списка покойников. Правда, они отвлекали меня от семейных неурядиц, но порой пустых мыслей было столько и вертелись они с такой быстротой, что приходила бессонница. Бывало, она так меня доставала, что я тосковал по крепкому сну, что приходит после хорошего траха, не меньше, чем по самому траху.

Мы решили, что до места свиданий будем добираться пешком. У Келли не было выбора. Поди объясни мужу, чего ради ты садишься за руль среди ночи. Да и мне не хотелось пререкаться с Эмбер. На мое «никуда» она больше не покупалась.

В контору мы попадем с разных сторон, так что под ручку прогуливаться не придется. Она уверяла меня, что пройтись ночью одной по лесу — это здорово. Хотя я ее и не спрашивал. В этот лес она ходила еще с дедушкой и знает его как свои пять пальцев. Если уж выйдет на железную дорогу — не заблудится.

Я пришел первым и принялся ждать. Я даже волновался за нее, хотя знал, что вряд ли какой-нибудь местный зверь причинит ей вред — тем более что бешеный скунс Бада давно уже на том свете, — только все равно в голову лезла всякая дрянь.

Я прошелся туда-сюда по железнодорожным путям, высматривая ее. Примерно в полумиле от конторы была шахта, которую контора обслуживала, маленькая, с одним стволом, вход узкий, вроде лаза на чердак. Да его теперь и не видно: завален камнями и металлоломом, зарос сорняками.

Возле путей приткнулся бункер, из него грузили уголь в вагоны. Самая высокая его часть тридцатифутовой головой динозавра возвышалась над деревьями. Все остальное — изъеденные ржавчиной мощные зубчатые механизмы, воронка, лотки, барабаны, сита — сливалось с мраком.

Угольные компании не демонтировали оборудование на брошенных шахтах, оставляли все как есть, словно кучи мусора на обочинах дорог. Мамы вечно говорят своим детям: не смей туда лазить, а дети вечно не слушаются. Однако залезешь пару раз, занозишь руки и коленки, перемажешься в ржавчине — и весь кайф пропадает.

Скип вынашивал план убить Донни на бункере, но малыш столько раз мог убиться сам, что весь кайф пропал.

С шахтой была отдельная история. Мы рассчитывали заманить его внутрь пирожными, заложить в штрек петарды, подорвать и вызвать обвал. Мне казалось, не сработает, ведь трудно себе представить безбашенного смельчака, который полез бы за лакомством в черную дыру в земле, но Скип при мне с ухмылкой швырял фруктовые бисквиты в шахту, а Донни послушно лез за ними, и я понял, что все мои рассуждения не годятся. Я в конце концов раскусил Донни. Он терпеливо сносил унижения и страх, потому что это приносило Скипу радость.

Петарды мы так и не запалили. Я уронил спички в лужу, и Скип долго еще костерил меня последними словами. Я так и не собрался с духом сказать ему, что сделал это нарочно.

Мне надоело ждать, и я вернулся в контору. Совсем собрался было уходить, когда услышал скрип гравия. Она шагала по путям с рюкзаком за плечами. В рюкзаке оказалось одеяло, пара сэндвичей с ростбифом, четыре бутылки пива, фонарик, средство от комаров, спички и набор для розжига костра. В близости со зрелой женщиной есть свои преимущества.

Она спросила меня, как прошла неделя. Нормально, говорю, извиняюсь за отсутствие условий.

Ничего страшного, это место такое заброшенное, обветшалое, что дух захватывает. Ты прямо Шекспир. Она улыбнулась и спросила, что я у него читал. Ничего я у него не читал, но знаю, в каком высоком стиле классик выражался.

— Иди сюда, — позвала она.

В темноте на полу белело расстеленное одеяло.

— Может, мне подмести? — спросил я. — Здесь на полу чего только нет. Даже битое стекло.

— Ну и пусть, — прошептала она.

Не теряя времени, принялась стягивать с меня куртку. Я вцепился ей в волосы и прижал к стене. Чуть шею не сломал. Завернул бы ее с головой в одеяло и оформил по-быстрому, чтобы не успела замерзнуть. Хотя нет, по-быстрому не надо. Пусть кончит, как в прошлый раз. Это было восхитительно. Ничуть не хуже, чем прочие стадии процесса.

Я глубоко вздохнул, куртка соскользнула у меня с плеч и с глухим стуком упала на пол. Келли через голову стащила с меня тишотку, поцеловала в губы и в шею. Отошла на шаг и разделась сама.

Я едва различал в темноте ее очертания. Совершенная женская фигура, сотканная из мрака.

Я кинулся на нее и сбил с ног.

Мы тяжко рухнули на пол. Мне бы спросить, не ушиблась ли она, но пальцы уже впились ей в зад, а губы нашли сосок. Она застонала. Неужели и правда ушиблась? Но тут я ощутил ее руки у себя в джинсах…

— Ложись на спину, — велела она.

— А?

— Перевернись.

Я послушался, и она оседлала мою грудь.

— Хочу тебя спросить кое о чем, только будь со мной честен. Мне все равно, что ты скажешь. Главное, чтобы это была правда.

Господи ты боже мой. Она говорит законченными предложениями.

— Конечно, — выдавил я.

— Я — твоя первая?

— А?

— Я — твоя первая?

— В смысле?

— Женщина.

— А?

Ее тело скользнуло ниже, груди коснулись моего лица. Она засунула язык мне в ухо. Шепнула:

— Я — первая женщина, с которой у тебя был секс?

Я был не в состоянии шевелить извилинами и хитрить. Услышал вопрос — и ответил.

Она снова села мне на грудь. Лицо ее скрывал мрак. Я ласкал ее тело, а она говорила:

— Я не была уверена. Думала, скорее всего, это так. Но ведь тебе девятнадцать. Я не задумывалась об этом, пока все не случилось. Извини, что твой первый раз состоялся в грязи. Но ведь запомнилось?

— Запомнилось, — пролепетал я.

Келли слезла с меня, поцеловала в губы, в шею, в грудь. В живот. Ее дыхание щекотало мне пах. Я вонзил пальцы в гнилые доски пола и вознес молитву к Господу, чтобы он дал добро. Плевать, что это противоестественно, что это нарушает Десять заповедей, что Бог разозлится на меня, ведь я так и не помолился ни за душу отца, ни за душу мамы, ни за чью душу вообще, а осмеливаюсь обращаться с этакой просьбой. Я молился куда более горячо, чем когда просил заставить замолкнуть Бренди Кроу и, куда более горячо, чем перед сном в детстве, когда просил заставить отца любить меня.

Келли прервала поцелуи.

— Харли, — раздался из тьмы ее голос, — у тебя кто-нибудь уже брал в рот?

Я чуть не лишился чувств от одного вопроса. Чтобы отвлечься, попытался представить себе всякую гадость. Жирную задницу Рика. Майка-младшего, забивающего гол. Ляжки Бетти, торчащие из-под короткой юбки.

— Нет, — прошелестел я.

— Хочешь, чтобы я?..

— Конечно.

Она взяла меня в рот, и в это мгновение я снова уверовал в Бога. С тех пор как мама застрелила папашу, я сомневался в его существовании. Не из-за себя, из-за девочек. Не мог поверить, что Господь позволяет страдать невинным. Я знал, он далек от милосердия. Я знал, он несправедлив и недальновиден. Но я и подумать не мог, что он — тупой злодей. Поэтому я решил: лучше мне в него не верить.

Но сейчас я понял: Бог есть и он добр и милостив. Он дал мне ее, и в ней был ответ. Если бы он дал ее всем мужикам, в мире не было бы войн, преступлений и контактных видов спорта.

Я все еще был у нее во рту, когда заснул.

Просыпаюсь — ее нет. Пожалуй, этого я и ожидал. Правда, на этот раз она оставила мне записку, две банки пива и сэндвич. Написала, что ей жалко меня будить, а ей пора идти, до дома путь неблизкий. Встретимся в следующую среду.

Каждая косточка в моем теле болела, пальцы саднили. Меня вдруг все начало раздражать. Ночь слишком холодная. Мне предстоит прошагать три мили, и все лесом. Но больше всего меня бесила сама она. Хотелось, чтобы она опять у меня отсосала. Еще и еще раз. Хотелось «Роллинг Рок» в бутылках, а не «Миллер» в банках.

Я оделся, захватил с собой пиво и сэндвич. Еще она оставила мне фонарь. Усевшись на ржавый рельс, я принялся смотреть в ту точку, куда убегали пути. Ой, вряд ли они ведут в Калифорнию. Скорее всего, куда-нибудь на склад металлолома.

В лесу у меня за спиной хрустнула ветка. Я резко обернулся:

— Келли?

Посветил в лес фонариком. Вот сейчас луч выхватит из темноты оленя с бархатными глазами…

Никого.

Я выключил фонарь. Послышался шорох. Его производил кто-то покрупнее скунса. Побыстрее енота и куда более неуклюжий, чем олень.

Тут с дерева донеслось шипение и человеческий вопль. Фонарик заело, и, пока я жал на кнопку, из кустов выпорхнула призрачная тень и полетела на меня. Перед глазами мелькнул бледный сердцевидный лик. Снова раздался вопль.

Сипуха. У меня просто камень с души. Этот вид совы не ухает, а орет истошным голосом.

Я опять принялся за сэндвич, совершенно забыв, что в лесу был еще кто-то. Не только сова. Наше первое свидание оказалось чересчур приземленным.

Глава 13

Бетти была очень мила со мной, наверное, потому, что я в прошлый раз хлопнул дверью и она не ожидала увидеть меня так скоро.

Я сидел на диване, глядел в окно и первые полчаса только мычал и пожимал плечами.

На стоянке было полно народу — посетители отдела транспортных средств и Центра психического здоровья. Почти все — женщины. Летний наплыв. Примерили купальники и получили психологическую травму. Коровы. Все, кроме одной. Той, что в белых шортах и черной тишотке. С длинными ногами и золотыми волосами, как у Джоди. Тело уже покрыто загаром.

Я смотрел, как она выходит из здания и направляется к своей машине, новенькому темно-зеленому «шевроле камаро». У этой-то дамочки какие проблемы? Боязнь высоты? Страх сломать ноготь? Ужас перед магазинами? Или ей осточертели персонажи любимой мыльной оперы?

Я был незнаком с ней, но уже проникся неприязнью. Неважно, что она хорошенькая. Если бы она ко мне подошла, меня бы стошнило. Никого мне не хотелось, кроме Келли.

Хотя я так и не понял, люблю я Келли или нет. Она у меня из головы не шла. И не только в связи с перепихоном. Порой мне представлялось, как она говорит со мной или смотрит на меня. И ведь ничего такого особенного в ее глазах нет, разве что одобрение. Она еще одно мое несчастье. И радость.

Длинноногая искала в сумочке ключи от машины. Корма у нее была ничего себе, но куда ей до Келли! У той не зад, а священный алтарь.

— Харли, ты слышал, что я сказала?

Последнее время я стал подумывать, не жениться ли мне на Келли? Что за жизнь тогда будет! Секс каждый день. Минет на обед. Есть кому меня покормить и обиходить.

Неважно, люблю ли я ее. Опыт семейной жизни подсказывает мне, что важно, чтобы женщина любила мужчину. А мужчине достаточно любить то, что она для него делает.

— Харли?

Придется терпеть до среды. А может, и не придется. Для того чтобы проведать ее в обеденный перерыв, жениться не надо. Вот завтра и съезжу.

— Харли, ты здесь?

Она может отсосать у меня в машине.

Перед лицом у меня щелкнули пальцы. Я невольно отмахнулся. Бетти убрала руку:

— Извини, что побеспокоила.

— Ничуть не побеспокоили.

Она пошевелилась на своем стуле, по-другому скрестила ноги, поправила юбку. Сегодня юбка тоже короткая. Зеленая с белыми цветами. Вся в складках, вылитые жалюзи.

— Ты находишь эту женщину привлекательной? — спросила Бетти.

— Какую женщину?

— С которой ты глаз не сводишь.

— С кого это я глаз не свожу?

Вены у нее на ногах, словно небрежно написанные строчки. А что, мозгоправу в самый раз. Чем показывать пациентам кляксы, продемонстрируй бедра. На что похоже?

— Хорошо. Ты на нее не смотрел, — подыграла мне Бетти. — Но ты ее заметил. По-твоему, она привлекательная?

Я надвинул козырек бейсболки на глаза.

— Нет.

— Почему нет?

— Нет, и все.

— Я думала, она привлекательная.

— Вам, наверное, жалко, что она уехала.

На правом бедре, там, где кончается юбка, у нее большое лиловое пятно, этакая загогулина. Я это пятно как следует рассмотрел. Спагетти. Клубок дождевых червей. Младенец, запутавшийся в пуповине.

— Ну же, Харли. Представь, что я твоя собеседница, не психотерапевт. Между нами завязался разговор. Мне она показалась привлекательной. Тебе — нет. Почему?

— У нее загар.

— Тебе не нравится загар?

— Ведь еще только конец мая. Значит, либо она куда-то ездила, либо ходила в солярий.

— А тебе не по душе ни то ни другое?

— Значит, она богатая или занимается только собой.

— Понятно. А тебе не кажется, что ты слишком обобщаешь?

— Кажется.

Я увидел слияние рек Мононгахила, Саскуэханна и Аллегейни[28], как его изображают на карте.

— Тебе это представляется справедливым по отношению к ней?

Я пожал плечами.

— Справедливо ли будет, если кто-нибудь посмотрит, как ты одеваешься, и скажет: «Вах-лак».

Она разделила это слово на два слога. Получилось забавно, я чуть не расхохотался.

— Это бы тебя встревожило?

— Нет.

— Ты бы согласился с таким определением: вах-лак?

— Это неважно, — сказал я. — Встречают по одежке. Без вариантов. У людей ведь нет нюха, как у собак.

Она улыбнулась мне. Переплетение вен предстало передо мной кишками сурка.

— Это правда. Но у нас есть дар речи.

Я хмуро поглядел в окно. Резинка на ее карандаше стала выстукивать дробь по блокноту. В глаз бы ей этим карандашом!

— Что в женщине тебя привлекает физически?

— Что это еще за вопрос?

— Просто вопрос.

— Тело.

— Что именно в теле?

— То, что это — женское тело.

— Какая-то его конкретная часть?

— Нет, тело вообще.

— Значит, тебе нравится любое женское тело. Неважно, толстое, старое…

— Нет-нет. — Перед глазами у меня встали все покупательницы нашего магазина в голом виде. — Я в том смысле, что если тело красивое, я не делю его на части.

— А если бы тебе пришлось выбирать, на какой части ты бы остановился?

Я смерил ее глазами. Она подалась вперед в ожидании моего ответа. Рехнулась, что ли, от общения со мной? И тут мне вспомнилась статья, которую я читал в женском журнале у мамы в тюрьме. Оказывается, о мужчине многое говорит любимая часть тела.

Автор, конечно, выражался изящнее, чем я, но суть была такова. Кто предпочитает задницы — даже женские, — скрытый пидор. Любители сисек хотели трахнуть свою маму. Кто зациклился на женских ногах — сам не прочь стать женщиной. На менжах никто зациклиться не может — мужики их попросту боятся.

Похоже, Бетти тоже читала эту статейку. Впрочем, в книгах в ее настоящем кабинете, наверное, есть целые главы по этому вопросу.

— Рот, — сказал я.

— Рот? — изумилась она.

— Может, хватит про всякую фигню? — взорвался я. — Не желаю говорить про это.

— Ладно, Харли. А о чем бы ты хотел поговорить?

— Сами определите.

— Это твой сеанс, а не мой.

— Это сеанс штата Пенсильвания, — сердито пробурчал я. — У вас ведь, наверное, есть четкие указания, о чем со мной следует беседовать.

Она откинулась назад, внимательно глядя на меня.

— В определенном смысле, есть. Но готова поспорить, что на эти темы ты тоже говорить не захочешь.

Волосы мои взмокли. Я снял бейсболку и положил на стол рядом с салфетками. Для этого пришлось в первый раз вынуть руки из карманов.

— Что у тебя с руками? — воскликнула Бетти. — Ты ими стекла, что ли, бил?

Я посмотрел на свои ладони. Царапин, оставленных Мисти, уже почти не видно. Зато новых порезов прибавилось.

— Занозился, — пояснил я. — Неудачно вытаскивал занозы.

— Чем это ты таким занимался?

— Половицы вскрывал, — сказал я, подумав.

— Ты раны обработал?

— С ними все нормально.

Она не сводила глаз с моих рук, так что пришлось запихать их обратно в карманы. Теперь Бетти пялилась на карманы. Я занервничал. Уже готов был попросить ее оказать первую помощь. Интересно, аптечка у нее из дешевого пластика, как у мамы в ящике с лекарствами? Или это кожаный докторский саквояж в тон шоколадному блокноту?

— У меня есть тема для разговора, — сказал я, чтобы отвлечь ее внимание от рук.

Бетти была приятно удивлена, как будто обнаружила свежий бутон на засыхающем цветке.

— Валяй.

— Как может ребенок любить человека, который его колотит? Как он может находиться рядом с таким человеком?

— Тебе нравилось быть вместе с отцом?

— Я с ним вместе никогда и не был. Он МЕНЯ не любил.

Большая стая ЛЮБИЛ замелькала перед глазами. Слова снялись с бедер Бетти и бабочками запорхали по комнате. Я попытался отследить их полет, сощурился, затряс головой, но слов было слишком много.

— Речь не обо МНЕ. Я хотел бы узнать в общих чертах, как это происходит.

— Значит, так, — начала она, дважды стукнув себя карандашом по лбу. — Каждый ребенок реагирует на жестокое обращение по-своему. Некоторые замыкаются. Некоторые проявляют открытую враждебность. Некоторые уничтожают себя. Но кое-кто принимает жестокость. Купается в ней. Ребенок получает от родителя жестокость вместо любви, и она делается ему необходима.

— То есть ребенок хочет, чтобы его побили?

— В определенном смысле.

— И он начинает думать, что так и надо? Что это морально?

— Ты считаешь, отцу следовало тебя бить?

— Речь не обо МНЕ, — еще раз подчеркнул я.

— И все-таки ответь на вопрос.

Я прерывисто вздохнул. Неужели Бетти выйдет победителем, будет поить меня водой из пластикового стакана? Не хочу. Не нужен мне сейчас никакой ПРОРЫВ. Завтра в обед — другое дело.

— Не думаю, что ему следовало, — сказал я резко. — Но не вижу в этом ничего особенного.

Она явно собиралась задать уточняющие вопросы. Надо ее опередить. Но спрашивать о таком нелегко. Пришлось сосредоточиться на посторонних предметах, чтобы голос звучал безразлично:

— А как же дети, которые подверглись сексуальному насилию? (ЛЮБИЛ один за другим слетелись на подоконник и слились в разноцветный рой.) Они тоже считают, что так и надо?

— Хочешь сказать, не видят в этом ничего особенного? — уточнила Бетти.

— Да.

— Ты говоришь про Мисти?

Меня словно внезапно по голове ударили. Я с трудом заставил себя говорить спокойно:

— Что вы знаете насчет Мисти?

— Очень немного. Не довелось как следует пообщаться с ней, — сказала она, хмурясь.

Бетти была очень недовольна, что Мисти и Джоди перестали ходить на психотерапевтические сеансы, но тут уж ничего поделать было нельзя. Мне было не вырваться с работы, чтобы отвезти их, да и сами они терпеть не могли душеспасительные беседы с доктором. Мисти убегала в лес, а Джоди приходилось силком затаскивать в машину, она рыдала и брыкалась.

А вот Эмбер сеансы нравились. Она даже договаривалась с приятелями, чтобы те подбросили ее и потом забрали.

Бетти продолжала:

— Но в результате тех немногих сеансов, которые у нас состоялись, у меня сложилось впечатление, что насилие со стороны отца в отношении вас всех представлялось ей обоснованным. Говоря твоими словами, она считала, что так и надо.

Я молчал, и Бетти постучала карандашом по блокноту.

— Кто подвергся сексуальному насилию, Харли? — спросила она равнодушно, словно человек, заполняющий анкету.

— Никто из нас, — испуганно ответил я.

— А Эмбер?

— Эмбер?

У меня перехватило дыхание, будто я увидел, как мама рассказывает папаше, как провела день.

— Они никогда не оставались одни, — возразил я. — Когда она была дома, с ней в комнате обязательно находился кто-то еще. Она боялась отца. Ненавидела его.

— Правда?

— Конечно.

Она еще спрашивает!

— Откуда ты знаешь? Ты с ней когда-нибудь об этом говорил?

— Какие еще разговоры? Я присутствовал, когда он ее бил. Видел все своими глазами.

— А что ты испытывал к отцу, когда тот бил Эмбер?

Глаза мои наполнились слезами. Сам непонимаю, откуда они взялись.

— Мне было жаль его.

Бетти подалась вперед:

— Тебе было жаль отца? Не Эмбер?

Я кивнул.

— А что ты испытывал к Эмбер?

— В смысле?

— Ты злился на нее? Считал, что ей досталось по заслугам? Хотел помочь ей?

— Хотел подбодрить ее.

— А как ты думаешь, что она переживала, когда отец бил тебя?

— Понятия не имею.

Она закидывала меня вопросами, точно камнями. Я закрыл лицо руками. Пальцы защипало. Соленые слезы попали в порезы.

— Наверное, ей это не нравилось, — промямлил я.

— Думаешь, она хотела тебя подбодрить?

Шесть секунд. Один ученый чувак как-то сказал по телевизору, что небо вспыхнет, точно зажглась сразу тысяча солнц, и не успеем мы обернуться, как нас накроет ударная волна, равная по силе десяти тысячам бомб, сброшенных на Хиросиму.

Эта самая волна и надвигалась на меня. Голова налилась ослепительным белым светом, в котором потонуло все остальное. И никакой возможности узнать, что это — воспоминание или сон. Я ослеп, но чувства остались со мной. Эмбер. Тяжесть ее тела. Покорность. Блеск для губ с ароматом арбуза.

Волна накатила внезапно. Я корчился на полу, обливаясь слезами, но я уцелел, пережил Судный день. Значит, мне повезло. Никто меня не убедит, что лучше бы я умер сразу.

Бетти стояла передо мной на коленях. Черты ее лица расплывались, но я видел ее юные глаза. Вся ее молодость искрилась в них. Обогащенная прожитыми годами, она несла облегчение.

Бетти погладила меня по руке:

— Все хорошо, Харли.

А у папаши были эти шесть секунд? Он и не знал, что оно приближается. Мама прокралась ему за спину, и его накрыло. У нее не было выбора.

Ружье выстрелило, и ничего уже не воротишь. Она ему даже не угрожала. Для этого ей пришлось бы встать с ним лицом к лицу, держа ружье в трясущихся руках, и он просто забрал бы оружие у жены, словно очередной неоплаченный счет.

— Все хорошо, — повторила Бетти.

Я поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов по комнате. Где моя бейсболка? А буквы, складывающиеся в МЕНЯ?

— Харли, успокойся, пожалуйста. Перестань метаться.

Вот она, моя бейсболка, на столе лежит. А вот ни одного МЕНЯ что-то не видно.

— Надо поговорить об этом.

— Не буду, — крикнул я.

— Тебе станет лучше.

— Не хочу.

Я кинулся к двери.

— Прошу, Харли, не уходи.

Но я уже выскочил из комнаты и на этот раз не оглядывался.

У Йи было целых три клиента, никогда столько не видел. Увидев меня, Джек Йи выказал как-то меньше радости, чем обычно. У клиентов тоже был не слишком счастливый вид. Жена Джека бросила на меня взгляд поверх газеты и опять углубилась в чтение. Даже не помахала.

Я заказал яичный рулет для Мисти и цыпленка по рецепту генерала Цо для себя. Мне полагалось экономить денежки — чтобы оплатить все налоги, требовалось еще долларов сто, — но я никак не мог отделаться от ощущения, что Судный день близок. Вдруг я ем в последний раз? Не хочется, чтобы это был хотдог или чизбургер.

Джек Йи вернулся на кухню и лично запаковал мой заказ. Я напомнил ему чтобы не забыл печенье с сюрпризом и зонтик. Выходя на улицу я посмотрел на свое отражение в стекле двери: что это на меня все так пялятся. Принять бы душ, побриться и поспать. А так я вполне ничего себе.

Я забрался в машину и сразу же вскрыл коробку с цыпленком. Йи положил мне шесть пластмассовых вилок, три набора палочек и штук двадцать пакетиков с соусами — тут тебе и соевый, и сладкий, и кислый. Упаковка прямо-таки излучала нервозность.

Цыпленок был неплохой, но ничего особенного. Келли точняк сделала бы лучше. Будь она моей женой, готовила бы с утра до вечера.

Поев, я смял коробку и бросил на пол. Она отскочила от альбома Чикагского института искусств и шлепнулась на свадебную фотку мамы и папаши. Как грустно, если это лучшее, что осталось у них от свадьбы. Как-то не задумывался об этом раньше. Маму тошнит, потому что она беременна мной, а папаша до того пьян, что вот-вот свалится. Улыбается кому-то. Дяде Майку, что ли? Или дедушке? И приговаривает при этом: «Вот видишь, старый пердун. Я женат, и у меня есть работа. А ты вонял, что работу мне не найти. И жену тоже». Мне захотелось закопать фотку в мусор на веки вечные. Очень уж она символичная.

Я ехал неторопливо. Спешить было некуда. Желудок полон, и не хочется видеть девчонок.

Кстати, ни одна мне не попалась на глаза в то утро. Из конторы шахты я добрался до дома часам к пяти. Элвиса я запер в кабине машины, так что пес мог разоряться сколько угодно, в доме не услышат, когда я пришел-ушел.

Выпустив пса, я вместе с ним вошел в дом. Мы схарчили валявшийся на кухонном столе сэндвич, который Эмбер не доела накануне вечером.

Я даже не пытался поспать хоть часик. За рулем считал Мадонн. На рассвете, когда на траву ложится роса, у них особо благостный вид. И вечно рядом с ними полно всякой дряни: керамических оленей с отбитыми носами, бассейнов для птиц, покрытых фольгой шаров, уток с вертящимися крыльями, фигурок нагнувшихся женщин, у которых видно белье, — только все равно кажется, что они в одиночестве.

Богородиц я насчитал семь. Единственная старомодная пластиковая скульптура принадлежала Шайкам. Направляясь от Йи домой, я, как и утром, притормозил перед их домом и полюбовался небесно-голубым одеянием и розовыми губками. У этой Мадонны у единственной достало храбрости поднять глаза на Господа, и на нее снизошла благодать. Ее улыбка давала мне надежду.

Когда я достиг дороги через «Стреляй-роуд», настроение у меня еще больше улучшилось. Деревья образовывали зеленый туннель. Лучи света пронизывали листву, на грязной дороге плясали солнечные зайчики. Дурацкая сцена в кабинете у Бетти забылась совершенно. Чувство сытости, плавное покачивание, неторопливая игра света и тени чуть было меня не усыпили.

Я потихоньку катил к гребню холма, надеясь, что в чаще мелькнет олень или хотя бы разноцветный хвост фазана. Но представители фауны не показывались. Зато возле нашего дома я увидел пикап. Причем машина не принадлежала дяде Майку. Значит, какие-нибудь власти. Или ухажеры Эмбер, других вариантов нет.

Парнишка с волосами, крашенными в два тона, с тремя сережками в ухе, пеньковым браслетом на руке и галстуком в блестючках на шее сидел на капоте, курил и потягивал из банки пиво. Он посмотрел в мою сторону, но не удостоил меня ни кивком головы, ни улыбкой, ни каким-либо иным приветствием. Это показалось мне невежливым.

Джоди и Мисти я на крыльце не приметил. Когда я вышел из машины, Джоди, вся в слезах, кинулась ко мне через двор и вцепилась в ногу. Мисти за ней не побежала, осталась стоять где была, но наши глаза встретились. С того момента, как я изъял деньги, это был наш самый близкий контакт.

— Что происходит? — осведомился я, положив руки на плечи Джоди и не сводя глаз с парнишки.

— Эмбер уходит, — прорыдала Джоди.

— А ты кто такой, на хрен? — крикнул я юнцу.

Он неторопливо опустил руку с банкой. Глаза у него были закисшие, на губах играла привычная ухмылка человека, который часами просиживает в темном, прокуренном помещении, поглощенный мыслями о себе, любимом.

— А ты кто, на хрен, такой? — заорал сопляк в ответ.

Я дернулся было в его направлении, но Джоди так крепко обхватила мои ноги, что я шагу не смог ступить.

— Не разрешай Эмбер уходить, — умоляла Джоди. — Пожалуйста, Харли. Не пускай ее.

— Не плачь, никуда она не денется, — сказал я.

Оторвал сестрицу от себя и подошел к парнишке:

— Я спросил, кто ты такой?

Юнец прикончил пиво и бросил банку мне во двор.

— Я — друг Эмбер. — Он воткнул себе в пасть сигарету — А ты, наверное, ее брательник-жлоб?

Вот сейчас моя рука сама как треснет его. Последнее время все так и происходит.

Но не на этот раз. Я тупо смотрел на руку.

— Не бей его, Харли, — попросила Джоди у меня из-за спины.

— Ударить меня? — заржал парнишка.

— Отпусти его.

— Дай ему! — закричала с крыльца Мисти.

Дверь распахнулась, и на пороге показалась Эмбер с чемоданом и своей подушкой под мышкой. При виде меня она замерла. Вся кровь отхлынула у нее от лица, глаза сделались совсем черные. В них кипела ярость.

— Живее! — подал голос юнец. — Я жрать хочу. Поехали.

Недолго думая, я заступил ей дорогу:

— Что ты творишь?

— Ухожу от тебя.

— Что ты сказала?

— Ты слышал.

Я схватил ее за руку. Она вырвалась:

— Не прикасайся ко мне.

— Эмбер, что происходит?

— Я не буду с тобой больше жить. — Она сощурилась и прошипела: — Ты такой мерзкий.

Между нами вклинилась Джоди и обхватила Эмбер за талию:

— Не уходи.

— Прости, Джоди. Я не по своей воле. Это все из-за Харли. Злись на него.

— Да что я такого сделал? — завопил я.

Она подхватила свои пожитки и бросилась к пикапу. Юнец не пошевелился, чтобы ей помочь. Хоть бы багаж у нее принял. Утеплит. Дверь открыл. Нет, только дымил сигаретой и пялился на ее грудь.

— Ты знаешь что, — крикнула она мне через плечо.

— Харли, — дергала меня за руку Джоди, — прострели ему шины.

— Успокойся, Джоди. Все хорошо.

— Нет, нехорошо.

Эмбер закинула чемодан в кузов и с подушкой в руках забралась в кабину. Заливаясь слезами, захлопнула дверь. Ее приятель, никуда не торопясь, слез с капота.

— Останови ее, — умоляла Джоди.

— Она вернется.

— Нет, не вернется.

Я обнял ее за плечи. Она рыдала в голос, тряслась вся.

— Этому пареньку нужно от нее только одно, добившись своего, он ее выкинет на первой же парковке.

— Ему нужна ее подушка?

Глаза у Джоди светились любовью и доверием. Нет, никогда у меня не будет детей. В конце концов, надо уважать в них человека.

— Ну да, — промямлил я.

— И ты заберешь ее с парковки?

— Ну да. Поеду и заберу.

— Ладно, — шмыгнула Джоди. — Это точно?

— Конечно.

Джоди плюхнулась на верхнюю ступеньку крыльца и всхлипнула:

— Это все Мисти виновата.

В углу крыльца стояла Мисти. Казалось, она пропустила мимо ушей слова Джоди.

— Яичный рулет в кабине, — сказал я ей. Мои слова она вроде бы тоже пропустила мимо ушей, однако немного погодя съехала вниз по перилам и зашагала к машине.

Мне не хотелось расспрашивать Джоди. Я уже получил сегодня удар от судьбы. Хорошенького понемножку. Но тут кое-что само бросилось мне в глаза. В руке у Мисти был зажат пакет от Йи, на запястье болтался кошачий ошейник с дешевыми стекляшками. Мне внезапно пришло в голову, что с того самого дня, когда она его нацепила, я Мисти без ошейника не видел.

Отдав Джоди печенье с предсказанием и розовый бумажный зонтик, Мисти прошла в дом. Джоди с хрустом разломила печенье.

— «Добрые вести придут к тебе по почте», — прочитала она и наморщила нос. — Глупость какая-то. Конфуций этого не говорил. Когда он жил, и почты-то никакой не было.

— Пожалуй, ты права, — произнес я, усаживаясь рядом с ней. — Не думаю, чтобы все эти предсказания сочинил Конфуций. Только самые удачные.

Джоди как всегда аккуратно сложила бумажку пополам и сунула в карман своего джинсового жакетика с бахромой как у Покахонтас.

Приставать к ней с вопросами насчет Мисти мне по-прежнему не хотелось, но я вспомнил про ошейник и понял, что никуда мне от этого не деться. Как-никак я был за них в ответе.

— Почему ты сказала, что Эмбер уходит из-за Мисти?

Джоди задумчиво уставилась на след от босоножки сестрицы.

— Мисти что-то такое сказала, когда та вернулась из школы, и Эмбер взбесилась. Потеряла всякое самообладание.

— И что же она сказала?

— Не знаю. Они зашли в ее комнату и закрыли за собой дверь. Разговор шел про тебя, между прочим. Они все повторяли твое имя.

Она внезапно вскочила, направилась к тому месту, где из земли пробился лиловый тюльпан, встала на колени и низко нагнулась над цветком, словно собиралась его поцеловать.

— Я Мисти просила и просила, но она мне ничего не сказала. Секрет, говорит. — Джоди вернулась на крыльцо и с тяжким вздохом села. — Мисти умеет хранить секреты. А я не умею.

— Ты же сохранила секрет насчет маминых денег, — напомнил я.

— Мисти сказала, если я разболтаю, папа и мама окончательно разругаются и разведутся.

Она подняла на меня глаза. Люди вечно расхваливали ее волосы (ну прямо Спящая красавица), но самым поразительным у Джоди были глаза. Бархатисто-серые, они лучились доверием.

— Думаешь, мне надо было сказать? — спросила она.

— Да какая разница! — Я сперва вытянул ноги, потом поджал под себя, стараясь принять самую беззаботно-небрежную позу. — А у вас с Мисти есть еще секреты?

— Может быть.

— Понимаешь, когда Мисти велит тебе, мол, никому ни слова, она не имеет в виду меня.

— Нет, имеет.

— Только, мол, не говори Харли?

— Не говори никому. Значит, и тебе.

— Она тебя просила хранить в секрете, почему у нее футболка оказалась вся в крови?

— Это ты про ту ночь, когда мама застрелила папу?

Одна рука у меня дернулась. Бешено заколотилось сердце. Вот так сюрприз!

— Кровь попала на нее именно в ту ночь? — спросил я самым светским тоном.

— Ну да. Только это никакой не секрет. Мама знает.

Я поднялся. Удары сердца отдавались в ушах. В горле. В кончиках пальцев. Шесть секунд. Тик-так.

— А как она вымазалась в крови?

— Когда обняла папу. Сказала, с ним все будет в порядке, но я на него посмотрела и сразу поняла, что это не так.

— Мисти не обнимала папу, — осторожно сказал я. — К тому времени, как мы с патрульным привезли ее домой из магазина, его уже увезли на «скорой».

— Знаю.

— Она была в торговом центре. Собственными глазами видел.

— Знаю. Мама ее туда отвезла.

— Конечно, мама. Как бы еще она попала в магазин?

Я подошел к перилам, положил на них покалеченные руки и стиснул. Все мое тело пронизала боль. Я внезапно понял, какой вопрос сейчас задам.

— А когда мама отвезла ее?

— Не знаю, в котором часу.

— До ссоры или после?

— После.

— После, — машинально повторил я.

— После.

— То есть сперва мама застрелила папу, а потом повезла Мисти в город?

Джоди кивнула.

ЧЕТЫРЕ секунды. ТИК-ТАК. Волосы у меня сделались мокрые, пот потек по лицу.

— То есть мама застрелила папу, оставила его лежать в кухне, села за руль и повезла Мисти в магазин?

— Ну да.

— Концы с концами не сходятся, Джоди. Ты что-то перепутала. Тебе было всего четыре года. Прибавь сюда шок. У тебя на шесть месяцев речь отнялась. Помнишь? Ты не могла говорить.

— Помню.

Я прошелся взад-вперед по крыльцу. Ботинки мои топали в точности как папашины после рабочего дня на цементовозе.

Три секунды. ТИК-ТАК.

— А что мама сделала, когда вернулась из магазина домой?

— Она взяла из сарая лопату и пошла в лес. Наверное, хотела похоронить папу.

— Она закопала футболку Мисти?

Джоди посмотрела на меня с любопытством:

— А зачем ей это делать?

— Она взяла с собой майку Мисти? — не отставал я.

— Не знаю. Из собачьей будки мне было не видно.

— А как мама вернулась, ты видела?

— Да.

— И чем она занялась?

— Она поставила лопату в сарай и вошла в дом. Потом полиция приехала. Ты злишься на меня?

— Почему ты не сказала полицейским, что Мисти была дома, когда мама застрелила папу?

— Они меня не спрашивали.

Две секунды. ТИК-ТАК. А с чего бы им спрашивать? Пока патрульный разыскивал девчонку, мама во всем призналась.

— Тебе плохо, Харли? Ты ужасно бледный. Как тогда у мамы в тюрьме.

— Со мной все в порядке, — улыбнулся я сестре и прерывисто вздохнул.

Одна секунда.

Внезапно я обнял Джоди и прижал к себе. Она в ответ обняла меня. Я закрыл глаза и увидел, как Донни на пламенеющей машине преграждает путь Мисти в окровавленной футболке с подсолнухом и разносит на миллион кусков.

Глава 14

Эмбер вернулась в субботу утром. Я как раз срезал остатки папашиной антенны. Гляжу, подъезжает машина, из нее выходит сестра и с чемоданом в руках направляется к дому. На меня старается не смотреть.

Рядом трусит Элвис, машет хвостом и принюхивается. Даже я чувствую запах секса и мак-маффина с яичницей.

Вид у Эмбер усталый. На шее под подбородком синяк.

— Где же Прекрасный принц? — ору я.

— Пошел ты.

— Я сдал твою комнату постояльцам. Тебе придется жить в собачьей будке.

Она замахнулась на меня чемоданом, уронила и вслед за ним сама грохнулась на землю.

— Это временно. — Она поднялась, потирая колено сквозь дырку в джинсах. — Смоюсь отсюда, как только представится возможность.

— Господи, Эмбер, да что с тобой такое?

Я сжал и разжал кулаки. Больно. Ранки от заноз нарывают. Может, попросить Келли высосать из них гной?

— Если тебе взбрело в башку убежать из дома, мне тебя не остановить. Но почему именно сейчас? За что ты на меня так взъелась?

— Я больше не хочу с тобой жить. Вот и все. Буду жить с Диланом.

— С Диланом, — процедил я. — А как у тебя получится жить с ДИЛАНОМ? Его родители не заметят, что в постели сына появилось неучтенное тело?

— На следующей неделе он заканчивает школу, и они с парочкой приятелей вскладчину покупают трейлер.

— Здорово-то как. Просто замечательно. Жить в трейлере с тремя парнями. Будешь их принимать по очереди или всех сразу?

— Ненавижу тебя.

Она снова ухватилась за чемодан, сморщилась. Похоже, ей таки досталось. Сужу по своему опыту. Просыпаешься утром после папашиной трепки и обнаруживаешь на теле синяки в самых неожиданных местах.

— Что он с тобой вытворял?

— Ничего.

— Эмбер…

Она измученно вздохнула. Даже птица колибри у нее на джинсах казалась сегодня не такой ярко-зеленой, как всегда.

— Что ты связываешься с такими мудаками? — Я чуть понизил голос. — Они ведь, чтобы тебя завоевать, палец о палец не ударили.

— Они меня хотят, — ответила Эмбер безразличным тоном.

— Понятно, хотят. Неужели этого достаточно, чтобы тебя поиметь?

— Не тебе судить.

И она потащилась в дом, словно разговор со мной отнял у нее последние силы. Я представил себе сестру в душе: синяки на теле типа импрессионист расстарался, вся кожа в сине-зеленых, желтых и лиловых мазках. Но почему-то мне хотелось убить ее, а не его. Свернуть ей шею и покончить со всей этой историей прямо сейчас, прервать плохую телепередачу на середине.

День выдался холодный. Пока работал, взмок, а теперь озноб пробирал. Май был теплый, значит, в начале июня, скорее всего, польют дожди. Небо над холмами закрыли свинцовые тучи.

Я опустился на колени и продолжил пилить. Элвис притащил из леса ветку в два раза больше его самого.

Открылась и закрылась входная дверь. Я как раз вошел в рабочий ритм. Вот спилю трубу, присыплю землей и навалю камень вроде как на могилу.

В поле моего зрения появились сиреневые кеды Джоди. Она протягивала мне банку «Ред Дога».

— Откуда пиво? — спросил я.

— У Эмбер в чемодане много. Она сказала отнести тебе баночку. Ты был прав. — Джоди уселась на траву, скрестив ноги по-турецки. — Ему была нужна только ее подушка.

Я сделал хороший глоток.

— И сколько же у нее пива?

— Говорю, много. Сегодня вечером устроим девичник. Я, Эмбер и Мисти. Так Эмбер сказала. Разложим на полу спальные мешки, будем есть попкорн, смотреть телевизор, рассказывать страшные истории и красить ногти.

— Мисти? — удивился я.

— Она рада, что Эмбер вернулась. Говорит, своим бегством от тебя она ничего не решила.

— Какого черта? Ты что, рассказала Мисти, о чем мы с тобой говорили вечером на крыльце?

— А о чем мы говорили?

— О большой ссоре между мамой и папой. О том, что Мисти была в это время дома.

— Она и так знает, что была дома.

— Я не об этом. Ты сказала ей, что я в курсе?

— Нет. А ты хочешь, чтобы я сказала?

— Нет, не хочу.

— А почему нет?

— Не хочу, и все.

— А если она меня спросит?

— С чего это?

— Ты же спросил.

— Вообще с ней не разговаривай.

— Почему?

Элвис перестал грызть ветку, поднял голову и наставил уши. С дороги донесся шум мотора. Я вскочил на ноги. Неужто ДИЛАН набрался храбрости и приехал за ней? А может, за своим пивом?

— Это Эсме! — радостно воскликнула Джоди. — Мы едем в гольф-клуб!

И помчалась по двору, изо всех сил размахивая рукой.

А мне что делать? Накануне в свой обеденный перерыв я смотался к дому Келли. Ее не было. В «Шопрайт» она тоже не заглянула, хотя был вечер пятницы, в это время она обычно делала вылазку в магазин. Избегает она меня, что ли?

Непохоже. Тогда бы не брала Джоди в гольф-клуб. Я поеду с ними. На мини-гольфе ничем таким не займешься, но могла бы проявить добрую волю. Или хоть притвориться.

Джип «гранд чероки» ее мужа свернул с дороги к нашему дому. Сам муж сидел за рулем.

Плохо дело. Не задался день. Усилием воли мне пока удавалось выбросить Келли из головы — я ведь знал, что до понедельника ее не увижу, и собирался заглянуть к ней на часок пообедать, — но сейчас она полностью завладела моим воображением. Вот она, наклонившись, помогает Заку прицелиться. Вот она лижет мороженое из рожка. Пожалуй, я бы и с этим справился, с удвоенной энергией пилил бы трубу. Но тут муж вышел из джипа.

Внутренности у меня завязались узлом, и я одним махом высосал остаток пива. Было бы здорово, если бы он знал про нас. Если бы мы сошлись на кулаках, я бы не сплоховал. А вот как вынести разговор о погоде?

Я застыл посреди двора, ожидая, чтобы архангел вострубил. Этот мужик не уступает сложением Шварценеггеру? А может, вокруг него вертятся купидончики, словно вокруг Зевса? Ведь у него права на Келли Мерсер. Каждую ночь он спит в одной кровати с ее обнаженным телом. Каждый вечер ест ее свиные отбивные. В каком-то смысле он — мой идол. Гигант.

Я изучал его во всех подробностях: правильные черты лица, темные, коротко стриженные волосы, не богатырь. Не высокий. Не маленький. Не старый. Не молодой. Для банкира одет скромно, для вахлака — расфуфырен. Дорогие желтые походные ботинки, новые джинсы, грубая красная рубаха поверх серой футболки.

Он открыл заднюю дверь джипа, и Джоди с радостью запрыгнула внутрь. Повернулся ко мне:

— Как жизнь?

Почесал Элвиса между ушей, погладил по спине.

Мои ноги сами задвигались по траве. Тело последовало за ними.

Он изготовился к рукопожатию.

— Ты, наверное, Харли. — Дружелюбный как черт-те что. — Я — Брэд Мерсер.

Я вытянул было свою руку в ответ, но вовремя вспомнил, что она у меня грязная. Так что я ее только продемонстрировал.

— Ух ты. Что ты с ней сделал? Сунул в гнездо шершней?

— Это занозы, — объяснил я.

— Ух ты. — Он покачал головой. — Тебе бы показаться доктору.

— Нет медицинской страховки.

И с чего я это сказал?

— Работаешь без социального пакета?

— Одна из моих работ предусматривает страховое пособие. Но тогда я на руки ничего не получу.

Он опять покачал головой:

— Какой ужас.

— Не всем же быть банкирами.

Он засмеялся. Я остался серьезным.

— Хвала Господу за это. Ты только представь себе: на всем белом свете одни банкиры.

— Вам они не нравятся?

— Не особенно.

— Но вы же сам банкир.

— Я в курсе.

— Вам не нравится ваша работа?

Я не ждал от него ответа. Вел себя как последний хам. Пусть только ляпнет что-нибудь не то про жену. Я ему напомню, что он ей всем обязан.

— Я хотел заняться преподаванием, — пустился он в объяснения, — но все, кого я знал, встретили эту мысль в штыки. На всякий случай прослушал дополнительный курс по бизнесу. Пару лет проработал в банке. Уже собирался уйти, когда у дверей кабинета босса повстречался с его дочерью. И банковское дело перестало казаться мне таким уж гадким.

У него была хорошая улыбка. Что называется, искренняя. Мальчишеская. Женщинам такие нравятся. Она-то, наверное, и привлекла Келли. Значит, ты хотел стать учителем. Головастый, видать, любишь книги и искусство. Не могу пока сказать, есть ли у тебя чувство юмора, которое так по душе красавицам. По словам самих красавиц. Что не мешает им всем выходить замуж за богатеньких, у которых чувство юмора отсутствует напрочь.

— Замечательный вид отсюда открывается, — заметил Мерсер.

— Это все не наше, — мигом ответил я.

— А на что тебе эта земля? Лишние налоги за нее платить? На нее никто не покушается. Все угольные компании отсюда ушли. Вкладываться в строительство в такой глуши никто не будет. Та еще ситуация.

— Я подумал, может, все эти леса ваши. То есть вашей жены.

Он покачал головой:

— Дед оставил Келли в наследство пятьдесят акров. Но эта земля севернее, за Блэк-Лик-роуд.

— Так те леса принадлежат ей? Лично ей?

Он кивнул, сверкнув улыбкой:

— Я всего-навсего арендатор.

Заднее стекло машины поехало вниз.

— Папа, поехали уже, — заныла Эсме.

— Поехали, поехали, — подхватили Джоди и Зак.

— Ты не против, если мы возьмем Джоди с собой в гольф-клуб? — спросил он. — Я говорил сегодня утром по телефону с твоей сестрой. Она сказала, ты еще спишь, но возражать точно не будешь.

— А ваша жена осталась дома?

— Нет. Она пустилась в одиночное плавание. Не знаю, где она. Иногда ей надо отдохнуть от детей и домашнего хозяйства. А у меня на детей не хватает времени. Работаю допоздна. Вечно в командировках.

— В ближайшем будущем в командировку не собираетесь?

— В последние выходные июня у меня традиционная встреча с партнерами по гольфу.

— Папа!

— Пора ехать! — Он опять улыбнулся. — Рад был наконец познакомиться с тобой, Харли.

И он снова сунул мне свою руку. Я машинально пожал ее. Странная, неловкая близость возникла между нами, словно у соседей по раздевалке. У нас с ним была одна женщина на двоих. Мы с ним будто вытирались одним полотенцем.

— Извини, — он отдернул руку, — береги себя.

— Постараюсь.

Он подошел к своей машине.

— По-моему, дождь собирается, — крикнул я вслед.

— Если начнется дождь, ограничимся мороженым. Не будем закатывать мячики в лунки.

— Вы правда не знаете, где ваша жена?

— Понятия не имею. А зачем она тебе понадобилась? Хочешь ее о чем-то попросить?

— Да нет, я просто так.

Он помахал мне рукой. Дети тоже. Элвис погнался за машиной, чем вызвал у детей приступ восторга. Представляю, какой визг они подняли. Хорошо, меня с ними не было. А то что-то после пива голова затрещала. Правда, Брэд их живо угомонил. Наверное, велел пристегнуться. Похоже, он из заботливых отцов.

Мои прикидки насчет пилы и трубы оказались верными. С Келли в голове и пивом в крови я закончил в два раза быстрее.

В сарае я взял лопату, при помощи которой мама закопала майку Мисти, присыпал остатки трубы землей и навалил сверху диван.

Эмбер врубила приемник на полную катушку. Хотя дверь ее была закрыта, басы сотрясали дом. Мисти свою дверь тоже закрыла.

Я громко постучал к Эмбер:

— Открой!

Звук сестра убавила, но открывать и не подумала.

— Мне надо уехать, — крикнул я. — Хочу убедиться, что ты будешь на месте, когда Джоди вернется.

Тишина. Даже приемник стих. Четкие шаги.

Дверь распахнулась.

Эмбер сменила джинсы на фланелевые шорты и просторную футболку. Волосы у нее топорщились пучком на макушке.

— Ты времени зря не теряешь, — прошипела она.

Я отшатнулся:

— О чем это ты?

— Ты грязный извращенец и мерзкий грешник.

— Да что с тобой?

— Видеть тебя не могу. Блевать хочется.

Вот и весь разговор. Дверь захлопнулась. Я подождал секунду-другую, может, сестра присовокупит что-нибудь. Только ее истерик не хватало. Развлечение — класс! Но она больше не показалась.

Мисти в прихожей пила из банки сладкую газировку — самая обыкновенная девчонка за самым обыкновенным занятием. И что это я вдруг так напугался? Даже в сторону шарахнулся.

— Мне надо с тобой поговорить, — заявила Мисти.

— А?

— Не время сейчас?

Мне вдруг сделалось совсем не по себе. Во рту появился мерзкий привкус. Чего же я так испугался-то?

— Мне пора ехать, но минутка найдется, — просипел я.

Она сделала еще глоток из зеленой банки.

— Ты все злишься на меня из-за денег?

— Да нет.

Банка поднималась и опускалась мучительно медленно. Ногти Мисти покрывал лиловый лак. В полутьме прихожей казалось, что она прищемила все свои десять пальцев дверью и ногти вот-вот отвалятся. Камешки на ошейнике были чистые, но какие-то тусклые. Никаких причин бояться у меня не имелось.

— Хочу тебя кое о чем попросить, — продолжала Мисти, — только сперва обещай, что примешь объективное решение.

— Я необъективен.

— Так попробуй.

Ее темные глаза смотрели на меня.

В ее словах таилась опасность. Может, она собиралась рассказать мне, что на самом деле произошло в тот вечер между папашей и мамой. Может, она собиралась рассказать мне, что на самом деле произошло между папашей и ней. Может, она собиралась рассказать мне, что творится с Эмбер.

— Хочу сделать татушку.

— Чего?

— Татуировку.

— Татуировку?

— Ну да.

У меня полегчало на душе. Ну, с этим-то я худо-бедно справлюсь. Хотя надо же было додуматься до такого.

— Ни в коем случае, — твердо сказал я.

— Перестань, Харли. Почему?

— Ты еще маленькая.

— Так и знала, что ты это скажешь, — негромко произнесла она, но в голосе крылось бешенство. — Пустая отговорка. У многих моих одноклассников есть татуировки. У торгового центра есть точка, где с согласия родителей их делают детям, кому исполнилось двенадцать. Качественная работа. Никто еще не заболел.

— Нет.

— Ну же, Харли, прекрати.

Ни о чем еще она меня так не просила. Никогда. Умоляющий тон действовал на нервы.

— Это тебя Эмбер настрополила?

— Эмбер ничего не знает. Не ее ума дело.

— А что так?

— Еще вообразит, что я ей подражаю. Мне просто нравится. Думала, ты меня поймешь, мистер Чикагский Институт Искусств.

Все, разговор со мной закончен. На лице у Мисти нарисовалась скука, душа ее спряталась под покровом зловещего равнодушия, словно вернувшаяся на место погребения мумия. Демонстративно удалиться в свою комнату, погрузиться в одиночество — все, что ей осталось.

Как только дверь за ней закрылась, я направился к машине. Мотор уже работал, когда на крыльце появилась Эмбер. Лицо у нее было кирпично-красное, глаза подведены.

— Знаю, куда ты собрался, — завопила она и с треском захлопнула за собой дверь.

Ну и знай. Хотя откуда, вот вопрос. Ее вчера и дома-то не было, когда я позвонил Бетти и попросил посодействовать в свидании с мамой.

Глава 15

Комната ожидания в тюрьме смахивала на закулисье конкурса «Маленькая Мисс Педофилия». Куча детей, в основном девчонок. Откуда их столько, непонятно. Может быть, у женщин, склонных к преступлениям, рождается больше девочек, чем мальчиков? Может, гормоны у них такие круто женские, что злодейки убивают мужиков еще в утробе?

А может, причина в том, что девчонок привели сюда в надежде преподать им урок.

Я вертел в голове эти варианты, пока торчал в дверях. Чувствовал я себя куском непрожеванного мяса, который кто-то выплюнул на тарелку с рождественскими булочками. В жизни не видел столько блестючек, перламутровых пуговиц и дешевой бижутерии в одном месте, за исключением секций рукоделия в магазинах, куда мы с Джоди заходим раз в год, чтобы купить всякую ерунду для «валентинок».

Все уставились на меня. Взрослые перестали шушукаться, опустили журналы, перестали тетешкать малышей. Детишки постарше отложили рисунки и карманные игры.

Я оглядел себя: вдруг ширинка расстегнута или шнурки развязаны? Джинсы в зеленых пятнах от травы, под ногтями грязь. Не помню, когда в последний раз мылся или причесывался. Дни и ночи у меня свалялись в один липкий ком.

Все стулья заняты. Суббота. Я обошел помещение по периметру, пытаясь отыскать хоть один квадратный фут пространства без карандашей и жевательной резинки. Остановился перед двумя женщинами, которые вроде как не притащили с собой детей. Одна была в узких джинсах, ковбойских сапогах и в бархатном топе. Вторая походила на риелтора из телевизора: блейзер горчичного цвета и удобные туфли. Дамы были такие разные, что сойтись вот этак вместе могли разве что в городском автобусе. Или уж в тюремной комнате ожидания.

Я прислонился к стене. Ждать мне, наверное, недолго. Почти все пришли на свидание в «обнималку». Я буду общаться через плексигласовую перегородку.

Меня бы вообще не пустили, если бы не Бетти. Я позвонил ей в четверг после разговора на крыльце с Джоди, еще даже не поужинав.

Подробностей я ей не сообщил. Просто сказал, что надо повидаться с мамой. Пришло время подвести ИТОГ Потом объяснил Бетти, что утаил кое-что насчет моего с мамой прошлого свидания: дескать, слегка погорячился, в принципе, ничего особенного, такое случалось и на сеансах Бетти, пришел в себя на кушетке в кабинете типа как у школьной медсестры, мужик из тюремного отдела свиданий и женщина-мозгоправ голосами спортивных комментаторов пытались мне впарить, что мама сама на меня набросилась и чтобы я это признал. Я отказался. Сказал, я во всем виноват, здоровье подкачало последнее время, сорвался. Но ее все равно на полгода лишили свиданий.

Когда я закончил говорить, наступило долгое молчание. Я уж было подумал, она обозлилась на меня. Оказалось, на ТЮРЬМУ То, что она мне поведала, напомнило речь клерка из кредитного отдела БАНКА (у него в кабинете висел календарь с пейзажами), который вешал мне на уши лапшу, будто БАНК не готов дать отсрочку, хотя на самом деле БАНК очень хотел бы помочь.

По словам Бетти, ТЮРЬМА обязана была знать, что я несовершеннолетний, находящийся под наблюдением психиатра, что в последний раз я видел мать почти два года назад в суде, где ей впаяли пожизненное. ТЮРЬМЕ следовало сперва переговорить с Бетти. Действия ТЮРЬМЫ могли вызвать у меня обширную эмоциональную травму, и ТЮРЬМА должна была предпринять все возможное, чтобы разрядить ситуацию.

— Я займусь этим, — сказала Бетти, — а ты после свидания сразу ко мне.

Я пообещал.

— Если с работы никак не вырваться, можешь зайти в выходные или в обеденный перерыв.

Хорошо, вставлю ее в расписание. Буду ли я его соблюдать, другой вопрос.

Я закрыл глаза. До нового свидания с Келли четыре дня, целых ЧЕТЫРЕ. Разве что попробовать повидаться с ней в понедельник в обед. Или Джоди после гольф-клуба заиграется у них дома, и Келли привезет ее к нам, и я небрежной походкой подойду к машине поблагодарить за любезность и упрошу прийти сегодня ночью в контору шахты, захватив с собой необходимые принадлежности.

ЧЕТЫРЕ. Цифра пулеметной очередью, трассирующими пулями полыхнула у меня перед глазами. Даже под ложечкой засосало. Сполохи сменил горячий поцелуй. Молочно-белая капелька блеснула у нее на губе, и я ощутил вкус самого себя.

Я не ответил на поцелуй, и она разочарованно откачнулась. Столкнула меня с одеяла, свернула его и положила в рюкзак. Закрыла термос и натянула брюки. Почему-то я не попросил ее остаться. Уснул или умер. Она зашагала прочь.

Я ничего ради нее не сделал. Вообще ничего. Неудивительно, что она меня оставила. Вспомнилось, как она улыбалась в тот день, когда мы занимались любовью на столе. Улыбка из серии «мне хорошо».

Я открыл глаза и увидел двух женщин.

— Не знаю, — сказала та, что была в ковбойских сапогах. — Я уж с ней билась-билась, но так и не поняла, серьезно она или нет.

Риелторша кивнула.

— На последнем свидании она сказала, что разница между тюрьмой и замужеством невелика. Здесь у нее больше свободного времени, да и секс круче.

Обе дамочки засмеялись. Комната закрутилась вокруг меня, потемнело в глазах. Ноги подо мной подогнулись, и я опустился на пол. Женщины, вытянув шеи, уставились на меня.

— С вами все хорошо? — осведомилась риелторша.

— Да, — пробормотал я, несколько раз сглотнув.

— Вид у вас не очень, — подхватила мечта ковбоя. — Вы здесь с кем-то?

Я покачал головой.

— С кем у вас свидание?

— С мамой.

— Бедняжка.

— Садитесь. — Риелторша встала.

— Нет, спасибо. Я уж лучше так.

«Так» оказалось худшим вариантом. Любопытные соплюхи моментально взяли меня в кольцо. Вот тоска-то. Некоторые посмотрят-посмотрят да и отойдут. А некоторые стоят стеной и хихикают.

Только одна со мной заговорила. Лет ей было примерно как Джоди, каштановые волосы всклокочены, личико было бы хорошенькое, если бы его освещала улыбка. Только она, похоже, никогда не улыбалась. Уши проколоты, глаза и губы накрашены, на ладонях и на щеке фальшивые татуировки. Та, что на щеке, изображала единорога, только рисунок почти смазался в грязное пятно. Или это синяк. Над белыми джинсами нависало небольшое брюшко, на ярко-оранжевой майке надпись зелеными волнистыми буквами — КЛЕВАЯ.

— Почему ты сидишь на полу? — спросила девчонка.

— Стулья заняты, — ответил я. — А почему ты накрашена?

— Мне это идет, — ответила она моментально.

— Значит, ты хочешь хорошо выглядеть. А зачем?

— Не знаю.

— Тебе не идет.

Она внимательно посмотрела на меня, убедилась, что я не шучу, и еще больше помрачнела. Мои слова ее задели. Этого я и добивался. Разозлится — отправится домой. И намажется еще сильнее.

— Нет, идет, — сказала она безо всякой убежденности.

— Ничего подобного.

Риелторша и мечта ковбоя навострили уши.

— Ты так только на проблемы нарвешься. Знаешь, что такое «контрацепция»?

Обе тетки уставились на меня.

— Нет, — ответила девчонка.

— Так послушай.

— Извините, — встряла риелторша, — разве о таком можно говорить с маленькой девочкой?

Я пропустил ее слова мимо ушей.

— А что это — «контрацепция»? — заинтересовалась девчонка.

— Эта штука от беременности. Знаешь, что это такое?

— Это когда у тебя будет ребеночек.

— Верно. А как это происходит?

— Прекратите! — взревела риелторша. — С кем здесь эта девочка?

— Должен быть кавалер. Как у моей мамы.

— Умница, — похвалил я.

Я оказался прав: улыбка ей очень шла.

— Если у тебя есть кавалер, неизбежно забеременеешь.

— А что такое «неизбежно»?

— Обязательно. От этого никуда не денешься.

— То есть никуда не убежишь?

— Да ты и правда умница.

Она снова улыбнулась.

— Учительница говорит, я вечно трачу время на глупости.

— В следующий раз спроси у нее, на что она тратит свое время летом.

— Джейми, чем это ты, к хренам собачьим, занята?

На сцену выступила тощая размалеванная тетка с крысиным лицом и схватила девчонку за руку:

— Отойди от него.

— Он мне рассказывает, как забеременеть, — объяснила девочка, не обратив ни малейшего внимания на руку, что впилась ей в запястье.

— Не приближайся к ней, извращенец, — накинулась на меня тетка.

— Вы ее мама? — осведомился я.

— Не твое собачье дело!

— Так это вы позволяете ей мазаться и наряжаться как шлюха?

У тетки отпала челюсть. Даже ее футболка с надписью «Сокрушительное Пенсильванское Гоночное Дерби» выразила возмущение. Вот хоть своим лозунгом БАМ! УДАРИМ ПО ГАЗАМ! СПАСИБО ТЕБЕ, МАМ!

— Это вы извращенка, — спокойно объявил я. — На кого она у вас похожа?

— Я позову охрану, — прошипела крыса.

— Он говорит, мне косметика не идет, — пожаловалась Джейми, даже не пытаясь двинуться с места. Знала, бедняжка: стоит дернуться, как в руку ей вцепятся клещами.

— Твоя мама не попала бы в тюрьму, если бы не красилась, — сказал я.

— Не слушай его, Джейми. Он ни хрена не знает ни про тебя, ни про твою маму.

— Я все про тебя знаю, Джейми.

Услышав, как я назвал ее по имени, Джейми так удивилась, словно я достал у нее из уха яйцо.

— Ты забеременеешь, потому что тебе будет казаться: раз трахает — значит, любит. А тебе очень нужен будет человек, который тебя любит. И ты будешь его искать.

— Замолчи! — заорала крыса.

— Приведу охранника, — вызвалась риелторша.

— Тетя Кэти, он это в каком смысле? — спросила девочка, глядя снизу вверх на родственницу.

Тетя Кэти дернула ее за руку и поволокла прочь.

— Хуже всего будет, если ты выйдешь за него замуж, — повысил я голос. — Впрочем, в любом случае жизнь твоя будет кончена. Она уже кончена, если будешь и дальше так себя вести.

— То есть я умру? — Джейми не отрывала от меня глаз.

— Хватит с ним болтать! — пихнула ее Кэти.

— С виду ты будешь живая. — Я пальцами оттянул вниз оба нижних века, чтобы показалась красная изнанка: — А внутри — мертвая.

— Как зомби?

— Точно.

— Не хочу быть зомби.

Кэти шлепнула племянницу:

— Прекрати с ним болтать, сказала!

В дверь влетела риелторша, за ней охранник с планшетом. Парень был ненамного старше меня. Стрижка ежиком и темные зеркальные очки. Такие очки в помещении никогда не сулят ничего хорошего.

Я поднялся с пола. Не хотел, чтобы у него была причина заняться мною всерьез.

— Еще вставь себе импланты, — не отставал я от Джейми. — Исполнится десять, и вставляй.

Охранник принял удобную позу, чтобы выкинуть меня из комнаты. Даже руку занес.

— У моей сестры цикл начался в одиннадцать лет, — произнес я, проходя мимо девочки.

Некоторые женщины прижимали к себе своих детей, словно стараясь защитить от меня, а некоторые невольно кивали, будто смотрели дома по телевизору шоу Опры.

— Покиньте помещение, — велел мне охранник.

— Вас следует посадить за то, что позволили девчонке так себя разукрасить, — выдал я напоследок тете Кэти. — Серьезно. Взять и закрыть. Американский союз защиты гражданских свобод может утереться.

— Живо! — рявкнул охранник.

Меня затрясло, как только вышел из комнаты. Я сложил руки на груди, спрятал ладони под мышками. Они вечно первые начинали трястись, не хотелось, чтобы охранник заметил. Несколько раз я глубоко вдохнул.

Он смерил меня взглядом и откашлялся:

— Ты к кому сюда?

— К маме.

Охранник перелистнул страницу в блокноте.

— Имя заключенной?

— Бонни Олтмайер.

— А твое?

— Харли.

— Тебе бы всыпать по заднице за такое представление, Харли.

— Я просто хотел помочь.

Он сунул блокнот под мышку.

— По-твоему, посоветовать маленькой девочке предохраняться, это помощь?

— Да.

Он снова оглядел меня с головы до ног. Что он думает по этому поводу, осталось неясным — очки мешали.

— Следуй за мной, — произнес он наконец. — У тебя десять минут.

Помещение, куда он меня привел, было разделено на кабинки. Все тут напоминало нутро металлического канцелярского шкафа. В кабинках стояли пластиковые стулья, на стульях, подавшись вперед, сидели посетители, большинство — мужчины. Лиц не видно, о чем говорят, неслыхать.

Оказалось, мама уже на месте. Стеклянная перегородка, выцветшая желтая рабочая одежда, руки сложены перед собой на столешнице — ни дать ни взять кассирша в кинотеатре на дневном сеансе.

— Дома все хорошо? — спросила она, не успел я сесть. Голос звучал глухо, как из кокона.

— Никто никого не застрелил, если ты об этом.

Мой ответ ее задел. Лицо выразило удивление, потом брови поползли вверх, словно она собиралась меня отругать. Ведь я был ее сын, и меня следовало призвать к порядку. Но вместе с тем я был уже взрослый, воспитывал ее детей, вел хозяйство, так что она была передо мной в долгу.

— Считаешь, это смешно? — спросила мама.

— Да.

— Мне не смешно.

— Извини. Мне надо было заранее подготовить речь.

— Харли. Прошу тебя. Что стряслось?

— Ничего.

— Тогда почему ты здесь?

Я поднялся со стула:

— Прости, что побеспокоил.

— Сядь, — властно сказала она.

Мое тело после непродолжительного инстинктивного сопротивления инстинктивно послушалось.

Она посмотрела на меня, гневное выражение сменилось озабоченным, потом раздражение снова выступило на первый план.

— Не хочу с тобой ругаться, — сказала мама наконец.

Я вдруг понял, что я-то как раз не прочь и поругаться. Все тайны и неправды всплыли на поверхность, на душе сделалось бесприютно и горько. Что творилось между папашей и Мисти? Что на самом деле произошло в ту ночь, когда его застрелили? Вопросов масса, больших и маленьких, и я не знал, с которого начать.

— Ты плохо выглядишь, малыш.

Она невольно протянула руку, чтобы пощупать мне лоб, и ткнулась в плексиглас. Раздался глухой удар, словно птица врезалась в стекло. Мы оба вздрогнули от неожиданности.

— Со мной все хорошо, — пробормотал я.

— Ты будто несколько дней подряд не спал. Когда ты в последний раз принимал душ или менял белье?

— Недавно.

— Ты отращиваешь бороду?

— Перестань, мама.

Я запустил пятерню в волосы. Вот сейчас вырву клок и покажу ей. И молитву произнесу. Будто передо мной каменный идол. Помоги мне, мама.

Я прерывисто вздохнул и вытер руку о штаны. Ну и сальные же сделались пальцы!

Мама смотрела на меня озабоченно, но сочувствия в ее глазах уже не было. Так оценивают противника, принимала боевую стойку.

Мы с ней думали об одном и том же: что происходит, когда человек, которого ты любишь, становится тебе врагом? Уничтожить его и спасти себя? Или на пару отправиться в ад?

— Зачем ты здесь, Харли?

Голос был ледяной. Никогда она не говорила со мной таким тоном. То есть всякое бывало. Она кричала на меня, плакала из-за меня, не спала ночей. Но открытой неприязни не было.

«Что я делаю? — в отчаянии спросил я себя. — На что мне ПРАВДА? Да еще за такую цену? Если мама возненавидит меня, а я — папашу?»

Еще не поздно отыграть назад. Надеются же некоторые запастись всем необходимым, пережить ядерный удар в убежище и жить потом в полной темноте, питаясь консервами и уверяя себя, что все сделал правильно.

— Ты знала, что Мисти забрала твои деньги? — Вопрос сам слетел с моих губ, я и оглянуться не успел. — Тысячу долларов, которые ты отложила, чтобы уйти от отца? Знала, что это она их взяла?

Лицо ее окончательно окаменело. Губы сомкнулись. Она была готова принять удар.

— Они были у нее все время. На прошлой неделе Эмбер нашла деньги в шкафу. Ты знала об этом?

Мама взвесила разные варианты ответа. Я видел, что среди них была и ложь. Но против факта не попрешь.

— Я думала, деньги забрал отец, — медленно проговорила она.

— Он ни при чем. Это все Мисти.

Я немного подождал. Она принялась изучать свои ногти. В полном молчании. Я не верил своим глазам.

— Мама, — напомнил я, — деньги.

Она соизволила взглянуть на меня:

— Надеюсь, они пригодились.

Хитрющий ответ. И хитрости я в маме раньше тоже не замечал.

Чувство полнейшего одиночества охватило меня. На мгновение показалось, что я умираю.

Я поднялся со стула и произнес на удивление спокойно и здраво:

— Чудесно. Не разговаривай со мной. В ответ я прекращаю всякую заботу о твоих детях.

— В каком смысле?

— Не могу больше, — заорал я, ударяя ладонью по стеклу. — Все. Пакую свои манатки и выметаюсь отсюда на хрен. Никто меня не остановит.

Из глаз у меня хлынули слезы. Я их смахиваю, а они не останавливаются.

— Ты же знаешь, что не бросишь их, — проговорила мама бесцветным голосом, как дикторша, объявляющая погоду.

— Почему нет? Ты же бросила.

— Что ты несешь?! — сорвалась на крик мама. — Я специально, что ли? Ты оглянись вокруг. Это не горный курорт. Это тюрьма.

— Тебе здесь нравится.

— Харли. Ты порешь чушь.

— Я не люблю их! — опять завопил я. Если слова проявятся в воздухе, значит, это правда. — У меня нет перед ними никаких обязательств. Я им брат, а не отец. Это не мое дело.

— Ты любишь их, — возразила она, — только твоя любовь проявляется на расстоянии. И не любовь заставляет тебя остаться с ними.

— Что же тогда?

— Ты знаешь, где твое место.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Это оскорбление или высочайший комплимент, какого только может удостоиться мужчина? Я не мог понять, что выражает ее лицо. Лицо единственного человека, которому я верил.

Она глубоко вдохнула и взяла себя в руки. Неторопливо, точно старушка, откинулась на спинку стула. Закрыла глаза.

— Ну хорошо, Харли. Мисти взяла деньги. Что еще тебе сказать? Это была моя заначка, чтобы уйти от мужа. Это ты уже знаешь. — И провела ладонями по щекам, словно пытаясь стереть что-то липкое. — Пожалуй, к тому и шло, чтобы их взяла Мисти. Она знала: я собираюсь уйти. Не понимаю, как она пронюхала. Сама мне сказала: ты хочешь забрать меня от него. Так она выразилась. Про остальных она не упоминала. Только про него и про себя. Словно я ей соперница.

Она замолчала. «Не сказала ли я лишнего?» — говорило ее лицо.

Меня обдало холодом. Почему-то вспомнился изувеченный, окровавленный трупик белого котенка на молодой весенней траве. Он был у нас так недолго, что я даже не запомнил его имени. Что-то неизбежно-предопределенное. Снежок. Пушок. Барсик.

МАРКИЗ — прочел я у мамы в глазах. Серебристыми буквами. Так звали котенка.

Я опустился на свой стул. Опыт научил меня: бестрепетно встретить кошмар помогает не смелость, а равнодушие. Оцепенение.

— Что произошло между отцом и Мисти? — спросил я.

Глаза у мамы сделались матово-серые, словно гранит, обработанный пескоструйной, — высекай что хочешь. Любые ужасы.

— Ты мне обязана, — прохрипел я.

— Обязана тебе? — Голос мамы дрожал на грани истерики. — Чем?

— Как ты можешь? Ты, моя мать?

— И что с того? Я обязана любить тебя? Чувствам не прикажешь. Они проявляются помимо твоей воли.

— О чем ты говоришь? — Мне стало страшно. — Что у тебя ко мне ничего не осталось?

— Я сделала все, что могла, Харли. Постарайся понять. Я сделала все, что могла, чтобы быть тебе матерью. У меня не вышло.

Она согнулась пополам, будто от удара. А когда подняла голову, лицо ее было залито слезами. Сквозь слезы пыталась пробиться улыбка. Совсем как после ссоры с папашей. Она вызвала у меня знакомое тягостное чувство — смесь жалости и омерзения. Именно такой отклик у меня находили ее необычная любовь и самопожертвование.

— Что произошло между отцом и Мисти? — упрямо повторил я.

Пусть скажет правду. Пусть подтвердит то невероятное, о чем нельзя говорить. Что папаша получил по заслугам. Что у нее есть оправдание. Что на мне самом лежит не такая уж большая вина. Она убила его из-за Мисти. А не потому, что он колотил меня.

Но почему это окружено такой тайной? Бессмыслица какая-то. Вспомнилось, как адвокаты перешептывались, мол, если бы имело место сексуальное насилие, приговор был бы не такой суровый. И оба смотрели на маму, словно голодные на кусок пирога, которому не помешало бы оказаться побольше.

— Я ничего такого не видела, — всхлипнула она.

— А ты отца спрашивала? — На середине фразы у меня сел голос.

Она смахнула слезы и грозно взглянула на меня:

— Как ты можешь задавать такой вопрос, Харли?

— А с Мисти говорила?

— Как ты можешь задавать ТАКОЙ вопрос, Харли?

Я смотрел прямо перед собой. Наши с мамой отражения в стекле сливались.

— Так ты ничего не знала наверняка?

Она молчала.

— Только Мисти знала все наверняка, — продолжал я.

КЛЕВАЯ — промелькнули у меня перед глазами зеленые волнистые буквы.

— Это Мисти убила папашу, — произнес я бесцветным голосом.

Мама не ответила.

На этот раз меня бросило в жар. Вновь передо мной было мамино лицо, неподвижное, неживое. Все эмоции куда-то делись. Ведь правда открылась, что теперь рыдать. Мне пришла на ум Белоснежка в стеклянном гробу. Если переживу маму, похороню ее под плексигласовой крышкой.

— Мисти убила отца, — повторил я.

Это было исключительное, колоссальное открытие. Исключительное по своей жестокости. Оно ничего не решало. Отца не вернешь. Маму не вернешь. Старые вопросы оставались без ответа, зато появлялись новые. Возникала целая цепь предательств. Вот хотя бы то, что я ничегошеньки не испытываю по этому поводу. Такая бесчувственность — точно предательство.

— Не понимаю, — проговорил я. — Зачем ты взяла на себя ее вину? Ей бы ничего не сделали. Она ведь ребенок.

— Да, не понимаешь, — настойчиво повторила мама.

— Тебе было стыдно? Ты не желала, чтобы посторонние узнали, что он с ней вытворял?

— Харли, Мисти не хотела убивать отца. Она хотела быть с ним.

— Так вот почему ты взяла все на себя? Чтобы в новостях не перетрясали грязное белье?

— Харли! — завопила мама. — Она целилась в меня.

Мамино лицо расплылось, расползлось, кануло в бездонную дыру меж бесчисленных букв, составляющих слово КЛЕВАЯ.

— Она пыталась убить меня, — услышал я мамин голос. — Отец угодил под пулю случайно.

Вся сцена встала у меня перед глазами. Мама у плиты, переставляет кастрюльки, разогревает еду, зажигает и гасит конфорки, мы, дети, не сходим у нее с языка. Девочки за время каникул совсем распустились. У Харли нет никакой цели в жизни. Надо с ним поговорить, чтобы начал искать работу.

Папаша сидит за кухонным столом, положив ноги в носках на сиденье другого стула, голова запрокинута, глаза закрыты, на лице довольное выражение.

Внезапно он встает. Подходит к холодильнику за пивом? Идет в ванную помыть руки перед ужином? Шлепает маму по заду?

Мама оборачивается на звук, видит, как Мисти в гостиной целится в нее из ружья, и в мгновение ока понимает все. Вот они, ответы на вопросы, которые она не осмеливалась задать. Вот как в Мисти проявляются, казалось бы, несовместимые черты: спокойствие и жестокость, всезнайство и наивность, юность и истасканность; она — призрак, обретший плоть, оскверненное дитя, выросшее на глазах у дуры-матери.

У мамы шесть секунд. Папаша ни о чем не подозревает. Бедная Мисти. Ведь она считала себя хорошим стрелком. Уж в чем, в чем, а в этом она была дока. И в решающий момент умудрилась промазать.

Меня разобрал смех. Под закрытыми веками теснились зеленые буквы. КЛЕВАЯ.

«Прекрати ржать!» — велел я себе. Не подействовало.

А ведь хохотать — это здорово! Хотя и гадко. Типа как трахать крикунью.

На плечи мне опустились чьи-то руки. Меня принялись стаскивать со стула. Я открыл глаза и увидел за стеклом маму. Она больше не плакала (уж лучше бы плакала). Охранница уводила ее прочь.

— Я тебя отсюда вытащу! — крикнул я маме.

В ответ она покачала головой. Слышала, значит.

— От нас не спрячешься!

Распластаться по плексигласу подобно жуку по ветровому стеклу машины! Да кто мне даст.

— Ты сделала не все, что могла! — вопил я. — У тебя есть еще одна попытка!

— Идем уже.

Меня мягко, но решительно выпроваживали. Хватка была крепкая. Голос за спиной я узнал. Молодой охранник в темных очках.

— Идем уже, — повторил он.

— Моя мама не виновата! — орал я. — Она взяла на себя чужую вину! Это моя сестра убила отца!

— Бывает, — равнодушно заметил охранник.

— Хочу вытащить маму отсюда!

Мы остановились в коридоре. Я задыхался, пот заливал глаза. Мне показалось, охранник ушел. Нет, вот его глаза, прикрытые, словно монетами, темными стеклами.

— Твоя мама хочет на свободу?

— Вряд ли.

— А сестра хочет за решетку?

— Она еще маленькая.

— Значит, ты не в силах ничего сделать.

— Хочу, чтобы мама была рядом!

— На твоем месте я бы за нее не волновался, — проговорил он и повернулся ко мне спиной.

Его резиновые каблуки пищали, будто крольчата. Я и не знал, что крольчата пищат, пока весной не увидел одного в зубах у Элвиса. Размером был не больше моего кулака.

Глава 16

Я тормозил у каждой сраной точки, торгующей пивом, и только чуть ли не на десятой мне наконец попался продавец, который не спросил удостоверение личности. Сам удивился, сколько времени это заняло. Свидание с мамочкой стоило мне не меньше, чем первый перепихон с Келли, после которого я очнулся, чувствуя себя лет на сто старше.

Все свои наличные деньги (только два доллара осталось) я бухнул на коробку самого дешевого мочегонного, которое имелось в лавке. Первую банку я открыл, едва выйдя за дверь, лай хозяйской собаки еще был слышен. На третьей банке разрешил себе подумать о Мисти. Через полбанки запретил себе думать о ней.

После пятой банки направился к дому дяди Майка.

У дядюшки дома я не был с похорон папаши. Все мы тогда явились на поминки, ели запеченную свинину с хрустящей корочкой и избегали говорить друг с другом. Майк-младший был с девушкой.

От нас до дяди ехать было минут сорок — вот вам объяснение того, что мы не виделись, хотя при жизни папаши они с братом дня друг без друга не могли прожить.

Дядюшкин дом был безупречен, лужайка перед домом тоже. Ни единого грязного пятнышка на белых стенах, ни ржавчинки на кованых перилах, за которыми сверкал на солнце золотой дверной молоток, ни чешуйки отставшей краски на зеленых ставнях, ни опавшего листка в дождевом сливе, ни сорного цветка или собачьей кучки во дворе.

Когда дядя подвергал критике наш дом и давал всякие добрые советы, я знал: сам он свято соблюдает то, что проповедует. И причина, чтобы этим советам не внять, вовсе не в его нерадении. Имелась масса других причин.

Я бросил взгляд на идеально заасфальтированный проезд к дому и припарковал свою колымагу на обочине. Еще заставят отмывать следы от грязных покрышек.

Вылез из кабины, допил пиво, смял банку и бросил в кузов.

Однако по какому маршруту шагать? Что пачкать: автомобильный проезд, ослепительно белую пешеходную дорожку или газон? Пожалуй, лучше пройти по траве, все-таки из земли растет. Хотя кто его знает, какая тут у них трава. Пришлось встать на колени и убедиться: самая обыкновенная. Правда, земля жирная, плодородная, образцово-показательная. Прямо картинка на банковском календаре.

А ведь глядя на дядю Майка, не скажешь, что он гонится за лоском. Не чистюля, не щеголь, ничего такого.

Я двинулся по траве на цыпочках, стараясь не очень ее приминать. У корытца для птиц остановился. Оно было чище, чем моя кофейная чашка. Я пошлепал по воде руками.

На коврике у дверей красовалась надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДРУЗЬЯ. Я посмотрелся в дверной молоток как в зеркало. На моем отражении было выгравировано: ОЛТМАЙЕР. Помню, тетя Джен как-то схватилась с мамой, стоит ли использовать дверной молоток по прямому назначению. Именно это я и собирался сделать. Только вытру руки об куртку. Черт, все равно остались отпечатки.

Тетя Джен шла к двери целую вечность. В щелочку между занавесками она, судя по всему, посмотреть не удосужилась. Иначе с чего ей так удивляться при виде меня.

Взялась рукой за воротник и смотрит.

— Тетя Джен? — подал голос я.

— Харли, — выдала она наконец. — Извини. Ты меня напугал. Не думала, что ты так похож на отца. Да еще и куртка его.

— Вы меня приняли за призрак?

Она нервно хихикнула:

— Вроде того.

Я посмеялся вместе с ней.

— Дядя Майк на месте?

— Да.

— Получится у меня с ним поговорить?

Она подумала и ответила:

— А почему бы нет? Не вижу причины.

— И я не вижу.

Она придержала для меня дверь. Как всегда, на ней была мужская рубашка с карманами на груди. Сегодня рубашка была клетчатая.

Я вытер ноги о коврик у входа и извинился: вдруг я слишком многое себе позволил. Как до этого с дверным молотком.

Она улыбнулась:

— Коврики для того и существуют.

Рассказывай. Стоит мне уйти, как коврик тут же польют водой и схватятся за щетку.

— Я ни до чего не буду дотрагиваться, — уверил я с порога. — И садиться ни на что не буду. На мне грязь. Я сегодня работал во дворе.

— Это очень мило с твоей стороны, Харли, но можешь смело садиться куда захочешь. Здесь ведь не музей.

Тетя провела меня через настоящую гостиную. У мамы такой комнаты никогда не было. Интерьер — ну прямо шкатулка маленькой девочки: розовые и кремовые драпировки, абажуры с бом-бошками, хрустальные вазы. Единственный раз я видел, как она приглашает гостей зайти сюда, — на поминках по отцу. Никто тогда приглашением не воспользовался.

— Как тебе нравится работа? — осведомилась она, пока я покорно трусил рядом.

— Работы, — поправил я.

— Так как они тебе?

— Восхитительно. Я в восторге.

О чем бы таком спросить ее в ответ? Ничего не приходило в голову. Никаких хобби или клубов по интересам. Одна тема для разговоров: Майк-младший. Работать она никогда не работала, да и не было нужды. Дядя Майк на латании дыр в асфальте зарабатывал достаточно, а ребенок у них был только один.

Рядом с таким совершенством, как Майк-младший, братья и сестры испытывали бы жуткий комплекс неполноценности — так она объясняла свой выбор.

Бабушка не уставала повторять, что всему виной ее жуткий эгоизм, а мама всякий раз просила, чтобы я никому не передавал этих слов.

— Дом у вас такой чистый, — начал я.

— Спасибо, — поблагодарила тетя Джен несколько неуверенно.

Я знал: сейчас она обязательно покажет мне храм, посвященный сыну, и не обманулся в своих ожиданиях. Рядом с кухней находилась терраска, сюда непременно заводили всех гостей под тем предлогом, что это самая светлая и уютная комната в доме. И — ах, какая неожиданность! — персона сына заполняла собой каждый кубический дюйм помещения.

Пока я не побывал в святилище, мне казалось, что спортивные трофеи уместны разве что в вестибюле школы.

— Вижу, вы его по-прежнему любите, — произнес я, глядя на бесчисленное множество обрамленных фото и раззолоченных фигурок футболистов, так и норовящих соскочить со своих крошечных красно-сине-зеленых пьедесталов.

— Он ведь наш сын, — четко произнесла она.

— Не всякий так обожает своего ребенка.

На фотках этот ребенок был представлен во всех мыслимых футбольных позах: на бегу, принимая мяч, прорывая защиту, баюкая мяч на руках, точно младенца, и так далее.

— Вы только посмотрите, — вещал я, переходя от снимка к снимку, — он все может. Бежать. Сбивать с ног. Ловить мячик…

А вот в руках ружье. Рядом олень со вспоротым брюхом.

— Убивать…

Студенческие балы, весенние ярмарки, девушки…

— Сношаться… Неудивительно, что вы так им гордитесь.

— Пойду позову Майка. — Ее лицо пылало.

— Можно воспользоваться вашей ванной?

— Да.

Мочеиспускание длилось целую вечность. На стене висел рулон туалетной бумаги, прикрытый вязаной розовой нахлобучкой, из которой торчали пластмассовые голова и руки девушки. Довязка представляла собой как бы ее платье. Пока я мочился, кукла не сводила с меня пустых голубых глаз.

Отлив, я снял нахлобучку с крепления и надел себе на член. Поначалу ничего больше я с ней делать не собирался. Но тут мне бросилось в глаза, что у куклы есть грудь, а пластмассовые губы чуть приоткрыты. Мне понравилось, как она на меня смотрит. И руки у нее были раскинуты, точно ее кто-то только что повалил на спину. Я забрался ей под платье, и голова у нее закачалась, потянул посильнее, и платье съехало вниз, обнажив грудь. Кончилось дело тем, что я в нее спустил.

Забрать куклу с собой? Еще обвинят в воровстве. И я нацепил ее обратно на рулон, перемазав в сперме.

Дядя Майк, в потертых домашних джинсах и серой фланелевой рубашке, ждал меня в храме. Он вытирал руки посудным полотенцем.

— Привет, что ли, Харли, — выговорил он, уставившись на меня.

— Привет, дядя Майк.

— Ты так неожиданно. Дома все в порядке?

— Все прекрасно.

— Чем тогда могу помочь?

Дядя протянул полотенце жене, стоящей рядом.

Только не качаться.

— Хочу извиниться, — произнес я.

— Извиниться за что?

— За свое поведение. Мне не стоило выделываться перед тобой. Ты прибыл с добром, а я…

Выражение его лица смягчилось, не то что у тети Джен.

— И ты тащился за тридевять земель, только чтобы это сказать? — произнес дядя. — Позвонил бы лучше.

— Не люблю телефоны. Никогда не поймешь, слушают тебя или нет.

— Это правда.

Он сдернул с головы бейсболку, пригладил волосы и снова надел. Выпучил глаза, оглядел комнату.

Что ж ты так нервничаешь?

— Извинения принимаются, — повернулся он ко мне. — По правде сказать, я про это и думать забыл.

Дядя перевел глаза на тетю Джен. Уж она-то ничего не забыла, сразу было видно.

— На ужин останешься?

Я широко улыбнулся тете Джен. Больше всего на свете мне хотелось сказать «да». Но есть за одним столом с ней? Ни за что.

— Мне домой надо. Косить траву пора.

Дядя одобрительно усмехнулся и объявил:

— Я занялся этим с утра пораньше. Дождь весь день собирается. Но пивка-то выпьешь?

Тетя Джен яростно зашептала ему что-то на ухо.

Он наклонил голову:

— Что ты говоришь?

Шепот возобновился. Я слышал только шипение.

Дядя нахмурился и покачал головой:

— Тетя Джен считает, что ты уже выпил достаточно. Ты пьян?

Тетя испепелила его взглядом.

— Нет, сэр, — произнес я.

— Удовлетворена? Он не пьян, — бросил дядя и поманил меня за собой. Спросил на ходу: — Как там девочки?

— Замечательно.

— Каникулы скоро?

— На следующей неделе.

— Поди, ждут не дождутся.

— Разумеется. Их хлебом не корми, дай подольше поторчать на свежем воздухе.

У него в гараже целый холодильник был забит одним пивом. Женюсь, заведу себе такой же. В довесок к обеденным отсосам и свиным отбивным под медово-яблочным соусом.

Дядя заметил, что я смотрю на его верстак, занимающий полпомещения.

— Когда становится тепло, я оставляю пикап и легковушку снаружи и весь гараж занимаю под мастерскую, — пояснил дядя, протягивая мне пиво. — Жену это бесит. Но иначе мне с моими деревяшками не разместиться.

Он подошел к верстаку поближе, я за ним.

— Сейчас делаю для Джен сундук, чтобы было где хранить тещино барахло.

— Какое красивое дерево. — Я провел рукой по гладкой темно-красной поверхности. — Вишня, правда?

— Точно, — улыбнулся он. — Ты столярничаешь?

— Нет. Просто люблю дерево.

Я глотнул пива и попытался пристроить банку на верстак, но тот все время куда-то уплывал.

— Когда-то мне казалось, что неплохо бы попробовать, — развивал свою мысль я, — но ведь инструменты нужны, дерево, помещение. Да и отца как-то не тянуло.

— Майк тоже не интересуется, — признался дядя. — Вечно его нет дома. Живет по расписанию. Тренировки. Сборы. Соревнования. Приемы.

Я сочувственно кивнул:

— Быть суперзвездой нелегко.

Дядя угрюмо посмотрел на меня:

— Не пойму, Харли, когда ты говоришь серьезно, а когда…

— Я всегда серьезен.

Дядя принялся перекладывать инструменты на верстаке.

— Быть суперзвездой нелегко, — проговорил он, вертя перед глазами сверло. — Впрочем, я за него рад. Он прямо создан для такой жизни. Только бы он удержался в струе.

— В смысле?

Он отложил сверло и взял в руки стамеску.

— Тьма-тьмущая подростков играют в колледже в футбол, и только горстка попадает в профессионалы. Не надо быть гением, чтобы оценить шансы. Господи, помоги мне убедить в этом жену.

Стамеска оказалась ему нужна еще меньше, чем сверло. Положив ее, он как следует потянул из банки.

— Я за него переживаю, вот и все. Мозги у него есть, колледж он закончит, но рутинная монотонная работа не для него. Он ее не… — Дядя щелкнул пальцами, подбирая подходящее слово.

— Переваривает? — подсказал я.

— Слушай, Харли, зачем ты здесь появился? По правде? — Он смотрел на меня так, будто видел впервые в жизни. — Нет, я, конечно, не сомневаюсь в искренности твоих извинений, просто не представляю себе, чтобы ты только ради этого поехал сюда. Ты к нам носа не казал с похорон отца.

— Меня не приглашали.

— Точно. Не приглашали.

В гараже пахло выхлопными газами и древесными стружками, по отдельности оба запаха мне нравятся, но в перемешанном виде (плюс семь банок пива) вызвали дурноту. Заметив открытое окно, я устремился к нему. Ударился о верстак, потом о мусорный контейнер, забитый всякой всячиной: тут и кусок голубого брезента, и сломанная удочка, и воздушный змей в форме акулы, и два детских футбольных шлема, перемазанных в грязи, и испачканная белой краской фуфайка, и три жестянки из-под моторного масла.

Прочь отсюда! Не надо его расспрашивать! Ничего утешительного он тебе все равно не скажет. Услышишь еще одну жестокую истину. Эти истины и так свалены в кучу у тебя в голове, словно сухие ветки, достаточно чиркнуть спичкой, чтобы пламя занялось.

— Хочу знать про отца и Мисти, — проговорил я, подставляя лицо свежему ветерку. — Что тебе про них известно?

На дядю я не глядел. Ничто на свете не могло заставить меня посмотреть в его сторону. Я ждал, продолжая потягивать пиво. В идеально чистой купальне для птиц на жердочке сидел щегол. Даже он в этом доме был желтый-желтый, чистенький. У нас щеглы куда темнее.

В гараже было так тихо, что я отчетливо слышал, как урчит холодильник и как пиво скатывается у меня по пищеводу и плещется в пустом желудке. Он что, просто свалил из гаража? Нет, заговорил:

— Просто я считал, что не стоит уделять столько внимания дочке, когда у тебя такой прекрасный сын.

— Только и всего? — вырвалось у меня. Какое облегчение! — Только и всего? — повторил я и засмеялся. — На этом основании ты обвиняешь мужика, что он путался со своей дочерью? Он при тебе делал что-нибудь дурное?

Я двинулся к нему, споткнулся о фрезу культиватора и чуть не грохнулся на цементный пол.

— Почему ты спрашиваешь об этом сейчас? — Лицо у него застыло, закаменело, сделалось непроницаемым. — Что тебе известно?

— Много чего. — Я погрозил ему пальцем. — Мне известно, что ты советовал маме уйти от отца, пока между ним и Мисти дело не зашло слишком далеко.

— Тетя Джен права. Ты пьян. Слишком пьян для такого разговора.

Он поставил свое пиво на верстак и направился к выходу.

Я кинулся за ним:

— Пьян, не пьян, а от разговора ты не уйдешь.

Схватив его за рукав, я чуть не упал. Дядя придержал меня. Самый близкий мой родственник по отцу, в последний раз он до меня дотрагивался на похоронах. То есть два года тому назад. Вышел из покоев Майка-младшего и обнял меня за плечи. И у детской могилы на кладбище еще раз обнял.

У меня брызнули слезы.

— Харли.

Он встряхнул меня. Я отворачивался.

— Послушай меня. Я правда посоветовал твоей матери уйти. Еще лет пятнадцать назад. Когда он поколотил тебя. А ты держался молодцом.

— Нет, — простонал я, стараясь не глядеть на дядю.

Гараж раскачивался, словно отражение в маятнике часов.

— Только меня не делай виноватым, — прорыдал я.

— Я ни в чем тебя не обвиняю. Ты хотел знать, вот я тебе и говорю. Я долго старался вытащить вас, детей, оттуда. А она ни с места. Когда она наконец решилась, было уже поздно. Я уже никого не стремился спасти. Так, трепыхался для очистки совести.

— А как обстояло дело с Мисти?

— У меня имелись подозрения. Не более того. Подозрения.

Резким движением я освободился от его объятий.

— Ты ведь врешь! Как вы меня все достали! Вруны несчастные! Ведь это моя жизнь!

— Я не лгу тебе.

— Ты никогда не видел, чтобы он к ней приставал?

— Господи, Харли. Я бы сам с ним разобрался.

— Майк? Что здесь происходит?

В дверях возникла тетя Джен. Я повернулся к ней спиной и вытер слезы рукавом папашиной куртки.

— Я слышала крики.

— Какого черта, Дженет? — рассвирепел дядя Майк. — Можем мы пообщаться без посторонних?

— С каких это пор я — посторонняя? Это что — твоя личная территория? Сына сюда затащит, и поминай как звали!

— Пожалуй, я пойду, — сказал я.

— Тебя никто не гонит, — сказал дядя Майк.

— Мне надо. Можно мне воспользоваться ванной? — осведомился я у тети Джен.

— Ну конечно. — Она прожгла дядю Майка взглядом.

Когда я выходил, между ними разгоралась ссора. Стоило мне прибавить шагу, и все завертелось перед глазами. Пришлось переключиться на первую скорость.

На полпути от гаража к дому мне всерьез показалось, что тетя Джен незаметно подкралась сзади и плюнула в меня, но это всего-навсего начинался дождь.

Миновав святилище, я ворвался в ванную. Опустился перед унитазом на колени, подождал. Рвоты не последовало. Поднялся на ноги, помочился. Кукла бесстрастно взирала на меня.

Я сдернул ее с рулона туалетной бумаги и сунул в карман отцовской куртки. На бумаге остался блестящий след от спермы. Тетя Джен по-любому коснется ее — пусть даже сперма успеет высохнуть. Значит, не зря съездил.

Надежда выскользнуть из дома незаметно рухнула сразу. Несчастливый выдался день. Они поджидали меня у парадного входа. В руках у дяди Майка была сумка с продуктами, а тетя Джен тискала черную Библию размером с ладонь. Я внезапно понял, что испытывают по отношению к нам и нашей помощи голодающие африканцы. Вовсе не благодарность, уверяю вас.

— Это Библия твоей матери, — протянула мне книгу тетя Джен.

Золотые буквы тускло мерцали на потрескавшейся черной обложке. По детской привычке я провел пальцем по обрезу книги. Гладкий, точно атлас. Это была ее книга, никакого сомнения.

— Мы получили ее от тети Дайаны для передачи тебе. Книга попала к ней случайно вместе с вещами отца, — объяснила тетя Джен.

— То есть с его имуществом, — пробормотал я.

— Точно.

— Два года прошло.

— Извини. Я положила ее в ящик и забыла. Надеюсь, тебе не пришлось ее искать.

— Я думал, мама взяла ее с собой в тюрьму. Ведь Библии заключенным разрешены?

Дядя Майк пожал плечами. Он как раз сунул в рот табачную жвачку, и язык у него был занят.

— Я не знаю, — сказала тетя Джен.

— Я провожу тебя до машины, — вызвался дядя Майк и распахнул передо мной дверь.

— Передай привет девочкам, — сказала тетя Джен.

«И пей до дна», — мелькнуло у меня. Я постарался изобразить на лице нечто, похожее на улыбку Майка-младшего.

«Отсоси», — пожелал я тетушке про себя.

Дядя Майк не раздумывал, куда поставить ногу. Прошел по девственно чистой белой дорожке, потом протопал по замечательной зеленой траве и даже плюнул на нее табаком.

Я подошел к машине со стороны водителя, забрался в кабину и открыл пассажирскую дверь, чтобы дяде было куда поставить сумку с продуктами. Сумку он закинул и дверь захлопнул, но остался стоять рядом с пикапом. Перегнувшись, я опустил стекло.

— Я мог бы проявить больше заботы о тебе и девочках в эти два года, — сказал дядя, обращаясь к небу. — Прости меня.

Я тоже посмотрел на небо и увидел след от самолета. Белую волнистую линию, знак, что говорить больше не о чем.

— Между нами ведь все по-прежнему, так? — спросил я.

— Не думаю, — возразил дядя. — Надеюсь, ты понимаешь. Ничего личного.

Он хлопнул по капоту машины и направился к дому. Как только он скрылся в сиянии дверного молотка, я достал из кармана папашиной куртки куклу, сунул в нее палец (до сих пор липкая) и швырнул в кучу мусора на полу, где уже лежали альбом Келли и свадебное фото родителей. Тетя Джен обвинит меня в краже, а дядя Майк и не подумает защищать. Пустячок, а приятно. Библию я положил на сиденье рядом с собой. Наверное, мамина карта все еще внутри.

Глава 17

Всю дорогу лило как из ведра. Колеса проскальзывали на нашей раскисшей дороге.

Вылезая из машины, возле дома я угодил ногой в канаву и промочил джинсы до колен. По двору я тащился, волоча упаковку пива (минус шесть банок) и сумку с продуктами, поверх которых лежал каравай хлеба и маленькая черная Библия. Из дыры в диване следили блестящие глаза. Еще одна пара глаз, темных и пустых, наблюдала из-за маминых занавесок.

Я остановился, и глаза исчезли. Мне припомнилось, как Мисти с крыльца целилась в индеек. Не меня ли она собиралась подстрелить?

По телу пробежала дрожь. «Это из-за дождя», — сказал я себе.

Все равно первым делом надо будет спрятать ружье.

Прежде чем войти, я по-собачьи отряхнулся на крыльце. Перемазанные грязью ботинки вытирать не стал. Еще чего. Это мой дом, черт бы вас всех разодрал сверху донизу. Посмотрела бы на все это мама, ведь это когда-то был ее дом. И тетя Джен была бы не лишняя. Пусть ей снятся кошмары.

Элвис встретил меня у двери и принялся лихорадочно принюхиваться. Я отпихнул его и протопал в гостиную, где работал телевизор. За мной тянулась четкая колея из грязи. Я даже остановился, чтобы полюбоваться ею.

Все три девчонки в ночных рубашках сидели на полу посреди горы из подушек и динозавров, с ватными шариками между пальцами ног и запотевшими креманками с мороженым в руках.

Выражение у них было одинаковое: кто посмел путаться под ногами и нарушать мирную жизнь нашего племени?

— Привет, Харли, — произнесла Джоди.

Мисти промолчала. Лицо Эмбер мрачнело с каждой секундой. Она была за старшую и хорошо знала: чужакам не следует доверять, даже если с ними прибыла провизия. Они непременно разрушат ваш мир, возьмутся за оружие, принесут с собой новые болезни или новую религию, и их Бог бесконечно далек от справедливости.

— У нас девчатник, — объявила Джоди.

— Не рановато ли? — осведомился я.

— Эмбер сказала, можно начинать, раз на дворе уже стемнело. Ударила молния, и телевизор целый час не работал, и мы играли в «Монополию для детей», и я выиграла, — радостно сообщила Джоди. — Даже Мисти мне проиграла.

Мисти не отрывалась от телевизора, в ее пустых черных глазах отражались голубые и белые сполохи, стекляшки на запястье сияли. Мое присутствие не доставляло ей удовольствия, но и не слишком раздражало.

Я испытывал к ней и любовь, и отвращение. Хотелось вычеркнуть ее из своей жизни, сжечь все ее вещи, стереть всякую память о ней… Но вместе с тем хотелось ее обнять. Столько раз, сколько ее обнимала мама за прошедшие два года. И дать ей все то понимание, что она получила от нас, и все те советы, что она получила от чужих людей. Только все равно будет мало. И поздно. Типа сумки с продуктами, которую я сжимал в саднящих руках.

Глядя на Мисти, я твердо решил: хватит с меня ПРАВДЫ. Ни к чему КОНЧАТЬ С СОМНЕНИЯМИ. Пиво и минеты — больше мне ничего не надо.

— В «Сладкой лунке» понравилось? — поинтересовался я у Джоди.

— Здорово было, — радостно затрещала та и с размаху уселась на пол, чуть не вывалив мороженое. — Мы успели закончить игру до дождя. Я и Эсме были лучше всех. Не знаю только, сколько очков мы набрали, потому что папа Эсме съел карточку с результатами. Правда-правда. — Глаза у Джоди сделались большие, как мячики для гольфа. — Ему было стыдно. Он играл ужасно. Хуже Зака. И все носился кругами по клубу, вертолет изображал. Или возьмет мячик в руку и положит в лунку. А потом мы поехали к ним домой и ели картофельный суп с ветчиной.

— И их мама была дома?

— Да.

Эмбер с яростью посмотрела на меня.

— Что с тобой? — спросил я. — Снова хочешь меня обнюхать?

— Пошел ты, Харли.

— Нет, серьезно. Если тебе станет от этого легче, подойди поближе. Понюхай меня.

— Иди к лешему.

— Так и быть, сделаю это за тебя… — Я понюхал себе плечо. — Ну и вонища, скажу я тебе…

— От тебя несет пивом, — сказала Эмбер. — Когда тебе исполнится двадцать один, ты каждый божий вечер будешь пропадать в баре. Всю оставшуюся жизнь.

— Надеюсь, — ответил я и прошел на кухню.

Положил пакет на засыпанную крошками стойку и принялся распаковывать. Мамина Библия, буханка хлеба, коробка рожков, три банки супа, банка бобов…

Банка майонеза выскользнула у меня из трясущихся рук, покатилась по столешнице и с глухим стуком шлепнулась в раковину.

Внезапно я понял, что не могу жить под одной крышей с Мисти. Я боялся не столько ее, сколько мыслей о ней. А чем дальше ты от человека, тем меньше о нем думаешь. Чем дальше от больного гриппом, тем меньше риск заразиться.

Я достал из раковины майонез и закончил разбирать пакет: кулинарный жир, средство для мытья посуды, коробка шоколадных кексов. Выкладывая купленное пиво, я обнаружил в холодильнике еще с полдюжины банок мочегонного, открыл одну, взял кекс и сел к столу.

Мальчишкой я никогда не считал маму верующей, ведь в церковь мы не ходили. Она частенько пересказывала библейские сюжеты, читала Библию, но, насколько я понимаю, все это не считается, если ты по воскресеньям не наряжаешься и не сидишь битый час в церкви. Священное Писание я считал самой обычной книгой, пока мама мне не объяснила, что все в ней — истина.

После этого я попросил ее читать мне Библию каждый вечер перед сном вместо обычных детских книжонок — всяких там Любопытных Джорджей и утенка Пинга на реке Янцзы. Теперь меня интересовали нашествия саранчи, реки, обращающиеся в кровь, соляные столпы, Бог, истребляющий первенцев, потоп, великаны, демоны и прокаженные. И сколько я ее ни спрашивал, мама всегда утверждала, что все это — истина. Все равно как если бы я узнал, что смурфы[29] существуют на самом деле.

Не помню точно, когда я перестал во все это верить. Наверное, сразу после Санта-Клауса. Но до того, как разлюбил «Спагетти Ос»[30]. То, что мама оставалась верующей, внушало мне чувство превосходства над ней.

Я взял Библию за корешок и потряс. На стол выпал сложенный листок бумаги. Сразу стало легче на душе. Развернуть бумажку, разгладить… Вот он, выцветший домик желтого цвета. Рисунок, ставший родным.

Я провел пальцем по серой путеводной линии. Когда-то она была черная. Куда же делись яркие карандашные штрихи? Растворились во времени?

Руки мои сами сложили карту и засунули обратно в книгу.

Мама всегда верила, что ее линия судьбы ведет в никуда. То есть в тюрьму. Но у девочки, которая нарисовала карту, семьи не было. А у женщины, что сидит в тюрьме, семья есть.

Я ошибался. Она ничего не ПРИНЯЛА. Она БЕЖАЛА от действительности. От ПРАВДЫ. От нас. Я понял, почему она не желает возвращаться. Но мне уже было все равно.

Охранник сказал, я ничего не смогу добиться. Пожалуй. Если мама и Мисти будут стоять на своем. Но у меня есть окровавленная майка. И свидетель — Джоди.

Я уже совсем собрался положить Библию в комод у себя в подвале, но что-то заставило меня заглянуть под обложку. На белой странице детским почерком была выведена мамина девичья фамилия. А под ней уже взрослая женщина написала наши имена и даты рождения. В том числе мои.

Я встал со стула и подошел к холодильнику. Магнитиком к нему было прикреплено Джодино меню школьных обедов. Первая неделя июня заехала на конец мая и заканчивалась средой, третьим числом. Приписка: БЕЗ ОБЕДА, РОСПУСК НА КОНИКУЛЫ, СЧАСТЛИВАВО ЛЕТА! Я произвел обратный отсчет до субботы, 30 мая. Проверил по Библии.

Сегодня был мой день рождения. Мне исполнялось двадцать.

Целых двадцать лет! Взрослый мужик!

В особый восторг меня это не привело. Я уже и так был взрослый мужик. В определенном смысле.

С юридической точки зрения я стал взрослым, когда мне стукнуло восемнадцать. Духовно я стал мужиком в ту ночь, когда меня трахнула Келли Мерсер. Эмоционально мое детство закончилось, когда папаша впервые отходил меня ремнем. Сегодня подоспела хронология. Мне уже никогда не быть «подростком».

Моим первым порывом было поделиться с Эмбер. Теперь целых восемь месяцев я буду старше ее на ЧЕТЫРЕ года, а не на три. Мне двадцать, а ей шестнадцать. ЧЕТЫРЕ.

Но если я им скажу, Джоди захочет устроить праздник, а я не в настроении. Другое дело, если бы все ограничилось одними поздравлениями.

У меня день рождения. Я нахлестался пива, слопал половину кекса (другую половину отдал Элвису). Надо этот день как-то отметить.

Я отнес в подвал мамину Библию и взял ружье. Вышел через черный ход и направился в сарай. На ботинки мои налипла грязь, дождь барабанил по козырьку бейсболки.

Дверь я оставил чуть приоткрытой, чтобы разогнать мрак. Ружье спрятал в дальнем углу за деревяшками, мотыгой и лопатой для снега. В сарае воняло бензином, гнилушками и прелой листвой, и вдруг прорезалась свежая, благоуханная нотка.

На стену упала зыбкая тень. Я обернулся. В дверном проеме маячила фигура Эмбер. Ноги у нее были черные до колен, словно она вброд перешла поток машинного масла.

— Чем это ты занят? — поинтересовалась Эмбер.

Я поставил в угол еще и пластиковые санки.

— А ты-то чем занята?

Поверх ночной рубашки она набросила джинсовый жакет. Десять розовых свеженапедикюренных ногтей виноградинами торчали из грязи.

— Что ты делаешь с ружьем?

— Прячу.

— От кого?

— От девчонок.

— Зачем?

У меня мелькнула безумная мысль рассказать ей все. Нет, ни в коем случае. Легче мне не станет. Она не тот человек, на которого можно переложить часть груза.

— Ружье — штука небезопасная.

— Небезопасная? — возмутилась Эмбер. — Мисти умеет обращаться с оружием получше тебя, а Джоди слишком маленькая. Ты бы его от себя самого спрятал.

— Может быть, и спрячу. — Я вытер руки о штаны. — Не говори им, куда я его дел, ладно?

Эмбер пожала плечами. Лицо ее помрачнело — вспомнила, зачем пошла за мной.

— Ты ради этого вышел из дома? — В голосе ее звучало сомнение.

Я изготовился бежать под дождем к машине.

— Уезжаю я.

— Так я и думала.

— Почему это так выводит тебя из себя? — спросил я резко. — Перестань меня пасти.

— Отец у них сейчас дома, мудак ты! — крикнула она мне вслед.

Дверью машины я хлопнул со всей силы. Умеет сестрица действовать на нервы. Показал ей палец. Она мне — тоже.


Машина Келли и джип Брэда стояли рядышком. Ливень стих, собаки повылезали из будок, пока я шел к дому, и подняли страшный лай. Остановятся на секундочку, отряхнутся — и опять за свое.

Брэдоткрыл входную дверь и прикрикнул на них. Я сунул руки в карманы и сбавил шаг. Плевать мне было на дождь.

Он одарил меня своей мальчишеской улыбкой. Но стоило мне подойти поближе, как улыбка погасла. Понятия не имею, что вдруг.

— Харли, — сказал Брэд и сделал полшага мне навстречу. Впрочем, одна его нога порога так и не переступила. — Где твой пикап? Ты пешком сюда шел?

Крыльца у них не было. Две ступеньки вели на открытый деревянный помост. Мелкий дождик слегка намочил Брэда.

— Просто на шоссе припарковал. По пути из тюрьмы домой решил заехать за Джоди. — Я излучал дружелюбие.

— Из тюрьмы? — Он смахнул капли со лба.

— Со свидания с мамой.

— Ах да. Извини. Все в порядке?

— В полном. Вот разве пропах всякой дрянью.

Он сделал полшага назад:

— А мы уже отвезли Джоди домой.

Я поклонился:

— Прекрасно. Тогда, если уж я здесь, можно мне переговорить с вашей женой?

— С моей женой?

— Буквально два слова.

— Зайдешь?

— Напачкаю. Навоняю.

У дверей показалась Келли в замшевых брюках и красной тишотке с атласной отделкой вокруг горла.

— Что-то случилось? — спросила она у Брэда. Со мной даже не поздоровалась.

— Он желает с тобой переговорить.

Она недоуменно посмотрела на меня.

— Можете выйти на минутку? — вежливо осведомился я.

— Дождь идет.

— Спрячемся в пикапе.

Лицо ее выразило изумление.

— Может, тебе правда сходить поговорить? — предложил Брэд. — Он со свидания с матерью в тюрьме.

— О. — В ее голосе неожиданно прорезалось сочувствие.

— И сегодня мой день рождения, — вставил я быстро.

Этим я ее добил. По глазам было видно.

— И где твоя машина? — спросила она, ища взглядом мой пикап.

— На дороге осталась.

— Мама! — закричала Эсме из глубины дома. — Зак развалил мой кабинет врача. Он был уже почти готов.

— А она сбросила мой автобус на пол, — отозвался Зак.

— А он на меня наступил.

— Я разберусь, — вздохнул Брэд. — До встречи, Харли.

— Ну да.

— Что ты вытворяешь? — накинулась на меня Келли, как только муж скрылся.

Я повернулся и зашагал к машине. Она потрусила за мной. Ее босые ноги шлепали по лужам.

— Харли!

Я неторопливо забрался в кабину и подождал Келли. Она бешено хлопнула дверцей.

— Давай условимся раз и навсегда, Харли. Если Брэд здесь, тебе путь закрыт.

— Я приехал за Джоди.

— Ничего подобного. Брэд уже пару часов как отвез ее домой. Ты приехал устроить сцену.

Она откинулась назад и сложила руки на груди. Из-под короткой майки показался пупок.

— Что мне говорить Брэду, если он спросит, что тебе от меня было надо? Какая необходимость могла заставить нас уединиться в машине в такой дождь? Только не бубни, что мне надо сказать ему правду.

— Куда ты сегодня ездила? — спросил я, глядя на ветровое стекло, залитое дождем.

— За покупками. И в библиотеку заглянула.

А что?

— А в четверг чем была занята?

— В школе Эсме устраивали праздник пиццы. Я помогала. В чем дело, Харли? Ты следишь за мной? Какое твое дело, чем я занята?

— Хотел убедиться, что ты на меня не злишься.

Я почувствовал на себе ее взгляд.

— Злюсь за что?

— Ты ушла.

— Когда? В среду ночью? Ты хорошо знаешь почему.

— Как по-твоему, иногда можно все организовать так, чтобы тебе не пришлось никуда торопиться?

Она смолкла. Помолчала. Спросила:

— Так за что мне на тебя злиться?

— Я ничего не сделал.

— В смысле?

— Валялся как колода.

Опять молчание.

Она положила свои мокрые, грязные ноги на приборную доску Поджала колени, обхватила ладонями ляжки.

Настало преображение. Ее улыбка напомнила мне шоколадки с начинкой, которые мама как-то подарила папаше на Рождество. Вишни внутри были сладкие-сладкие.

У меня моментально встал.

— С днем рождения, — сказала Келли.

— Спасибо.

— Не против, что я задрала сюда ноги?

— Нет.

— Как мама?

— Хорошо.

— Ты часто ездишь к ней на свидания?

— Дважды за каждое пожизненное.

Она спустила ноги на пол.

— Сам-то ты как? Все хорошо?

Я кивнул.

— На день рождения тебе полагается поцелуй, — сказала она игриво.

— Что-то вроде этого.

Она припала ко мне. Губы ее были приоткрыты. Я подождал, пока наши дыхания не перемешались, и только тогда ответил на поцелуй.

Вытащил руки из карманов папашиной куртки. Обнял Келли. Наш поцелуй длился некоторое время. Не слишком долго. Мне не пришлось прерываться и хватать ртом воздух. Прогресс налицо.

Поцелуй прервала она. Отстранилась от меня, насторожилась. Ливень совсем стих, стрекот капель превратился в уютное шуршание. Сейчас она уйдет.

— Значит, у тебя день рождения. — Она водила пальцем по моей ноге. Штаны ужасно меня стесняли. — И кем же ты станешь, когда вырастешь?

— Никем, — ответил я. — У меня нет никаких талантов.

Она провела пальцем по губам.

— Ты умеешь выживать. Это талант.

— В этом я тоже не слишком силен.

Палец ее застрял у меня между губ.

— А на самом деле зачем ты приехал?

Я отвернулся.

— Можешь не отвечать, — засмеялась она.

Соскользнула с сиденья на кучу мусора и потянула меня за собой. Когда я оказался рядом, раздвинула мне ноги и уселась верхом.

— Считай, что это подарок. — Она расстегнула мне молнию.

С головой, прижатой к сиденью, я смотрел в окно на проплывающие свинцовые тучи. Все, что она для меня сделала, было подарком. Но говорить об этом я не стал.

Глава 18

В понедельник я кое-кому позвонил. В офис окружного прокурора. В управление шерифа. Маминому адвокату чья визитная карточка по-прежнему торчала под магнитной прилипалкой «Банк Лорел-Фоллз» на двери холодильника между моментальной фоткой Джоди на Хэллоуине в зеленом костюме стегозавра и предупреждением о случае конъюнктивита в классе Мисти.

Каждого чиновника следовало сперва убедить в том, что я не свихнулся, потом вывести из спячки. Я-то думал, все возмутятся, что невиновного человека держат в тюрьме. Я-то думал, в них пробудится гражданская ответственность: настоящую убийцу надо засадить за решетку. Вместо этого мне прожужжали уши о том, что невозможно дважды нести уголовную ответственность за одно и то же преступление: законно рассмотренное и закрытое дело не может быть возбуждено снова.

СУДЕБНОЕ РЕШЕНИЕ ВЫНЕСЕНО, заключил помощник маминого адвоката. По делу об убийстве отца РЕШЕНИЕ ВЫНЕСЕНО, и оно удовлетворило штат Пенсильвания и даже осужденную убийцу В офисе прокурора предположили, что у меня бред. В управлении шерифа сказали, что я слишком много смотрю телевизор. Но все предложили личную встречу.

С такими планами я начал вторник, но тут оказалось, что из «Беркли» мне не вырваться, а в свой собственный обед со мной встречаться никто не намерен. Люди не станут отказываться от сэндвичей с кока-колой ради разговора с недоумком, желающим выпустить на свободу убийцу, признавшую свою вину. Преступницу, которую приговорил суд. Это тебе реальная жизнь, а не телевизор. Помощник шерифа, с которым я разговаривал, был совершенно прав.

В течение дня мне неоднократно мерещилась мама, нас разделяла перегородка из плексигласа, за ней мерцали гигантские буквы КЛЕВАЯ, а дальше простиралась бездна. Фигуру мамы сквозняком носило туда-обратно, и вместо лица у нее белела какая-то нашлепка с застывшими раз и навсегда чертами. Все чувства у нее забрала бездна.

Мерещилась мне и Мисти — ее лицо внезапно возникало из мрака, что наполняло меня ужасом. Я тряс головой, напевал песенки, перечислял названия планет и имена семи гномов, старался вспомнить, в чем состоит разница между абстрактным экспрессионизмом и сюрреализмом. Я не мог допустить Мисти до себя. Мне не нужно было то, что знала она.

Если бы не мама и Мисти, все было бы сносно. Хоть мысли о них и лежали камнем на душе, было на что отвлечься. Вот, например, обрезок папашиной антенны.

— Лучше всего залить ее цементом, — предложил Бад, укладывая клиенту в пакет связку бананов и энергично пережевывая резинку. — Хоть ты ее и срезал, все равно кто-то может пораниться.

— Мне будет спокойнее, если ее полностью ликвидировать.

— Как глубоко она сидит?

Я вежливо попрощался с покупательницей.

— Довольно-таки глубоко. Он копал яму, когда мне было лет шесть-семь. Так эта яма скрывала меня по плечи, одна голова торчала. У мамы есть фотка.

Черч оторвался от созерцания своих ног в кедах:

— Однажды мама сфотографировала мою голову. Кроме шуток. Фото у нас дома.

— Замаешься ее выкапывать, — развивал свою мысль Бад. — Взрывчатку тоже не применить, скважина рядом. Как насчет лебедки? Найди специалиста по раскорчевке.

Его клиент и моя покупательница вдруг принялись обсуждать участок, выставленный на продажу неподалеку от Кларксбурга. Мужчина отправился туда в субботу, а дама в воскресенье: надеялась на хорошую погоду. Но в воскресенье тоже лил дождь.

Руки у меня задергались. Хотя, в принципе, дело с ними обстояло неплохо. Ранки затянулись, зуд уменьшился. Типа ветрянки, которой Джоди переболела год назад.

— Всего хорошего, леди, — услышал я вазелиновый голос босса. Рик обращался к кассиршам.

За ним тащилась жена. Чего это он вывез ее в свет? Бад говорит, отпраздновать радостное событие: прыщи на заднице наконец превратились в чирьи.

Рик остановился рядом со мной. Его толстая рожа была вся в складках, над верхней губой выступил пот.

Он демонстративно втянул в себя воздух и вздернул голову. На загривке вздулась целая жировая подушка.

— Не выходи на работу, не приняв ванну, Олтмайер, — сказал Рик громко.

Три кассирши смотрели на меня с любопытством, смешанным со страхом, словно на брызжущую слюной злобную собаку на прочной цепи, которой до них не добраться.

Сейчас я на него наброшусь. Целый год они дожидались, и вот оно, настало. Понаедут телерепортеры и прославят их.

Я вежливо поблагодарил Рика за заботу о моей личной гигиене — она так органично вписывается в его стиль руководства.

Не успел он ничего сказать, как я удалился в глубь магазина, бормоча, что секцию супов «Кэмпбелл» надо пополнить куриным бульоном. Вернулся я, только убедившись, что Рик ушел. Черч и Бад трудились в поте лица. Моей кассирше пришлось паковать покупки самой, и она посмотрела на меня с такой злобой — фору даст Эмбер. Вот он я, на месте, успокойся только.

— Как делишки, Харли? — поинтересовался Черч.

— Все отлично.

— Босс сам не понял, что сморозил.

— Забудь об этом.

Он покачал головой, глаза за толстыми стеклами очков забегали.

— Я сообщил маме о его словах. Описал ей все происшествие.

— Когда?

— Я ей позвонил. — Черч мотнул головой в сторону телефона-автомата. — Она сказала, говорить такие вещи такому хорошему парню, как ты, — преступление. Такое же преступление, как припарковаться возле пожарного гидранта.

— А с чего твоя мама взяла, что я — хороший парень?

— Я ей сказал. Я ей много рассказывал про тебя, Харли. Кроме шуток. Про тебя и про Бада. Мама говорит, надо будет на днях пригласить вас на ужин, ведь вы так милы с ее мальчиком. Так она меня иногда называет. Мой мальчик. Наверное, потому, что я до сих пор плачу по ночам. Мама говорит, как-нибудь вечером, когда она отдохнет после работы и у нее будет время приготовить жаркое. Придешь?

— Обязательно, — заверил я.

— Здорово, — восхитился Черч. — Я ей передам. Ты любишь яблочный соус или пудинг?

— И то и другое.

Черч захихикал:

— Круто. И то и другое. Я никогда не получаю оба блюда вместе. Подожди, я маме скажу.

Он прихватил с собой двухлитровую бутылку «рутбира» и зашагал прочь.

— Ты куда?

— Я ей перезвоню. Скажу, ты хочешь пудинг и соус.

— Да я не в этом смыс… — Я не договорил. Пусть его. С удовольствием съем два блюда.

Покупки его клиенту закончил укладывать я. Очередь рассосалась, и я присел на скамеечку и положил дрожащие руки на колени. Несколько минут назад, когда я раскладывал товар по полкам, они не тряслись. Рик надумал разместить рядом крекеры с сыром и сыр в упаковках. Одно наведет покупателя на другое.

Я сжал кулаки. Не помогло. Сунул руки под себя. Безрезультатно. Дрожь отдавалась в позвоночнике.

Автоматические двери с шипением разъехались. В магазин вошла Эмбер. Я не поверил своим глазам. Как начал здесь работать, ни разу ее не видел. Хотя мама часто брала Эмбер с собой за покупками, когда та была ребенком.

Кассирши моментально ее вычислили и принялись есть глазами. На сестре были шорты, ковбойские сапоги и мужская рубашка с длинным рукавом (не моя), завязанная узлом на пупе. Она шагала неторопливо, покачивая бедрами. Значит, снаружи за ней наблюдал мужчина.

Увидев меня на скамейке, Эмбер снисходительно ухмыльнулась. Я, мол, всегда подозревала, что ты на своей работе только баклуши бьешь.

Остановилась точно напротив меня. Ноги на ширине плеч, прочно упираются в землю, руки по швам.

— Хотела оставить тебе записку. Но потом решила попрощаться лично.

— Кто присматривает за Джоди? — спросил я.

— Вот мудак, — процедила она. Вышло громко, кассирши точно расслышали. Ушки-то у них были на макушке. — Я пришла сюда сказать, что мы больше никогда не увидимся, а ты про Джоди.

Мисти за ней присматривает, дубина ты стоеросовая.

— Не хочу, чтобы этим занималась Мисти.

— Придется привыкнуть. Больше некому.

— Куда ты собралась?

— Я тебе говорила. Перебираюсь к Дилану.

— К ДИЛАНХ — пропел я и состроил рожу. — Кто он такой? Откуда ты его выкопала?

— Мы встретились в школе, где же еще.

— И как долго ты его знаешь?

— Всю свою жизнь.

Я протер глаза подушечками пальцев. Сильно давил, ничего не видел, одни световые блямбы.

Сформулировал свой вопрос по-другому:

— Как давно вы стали здороваться при встрече?

— У меня с ним серьезно, — выпалила она. — Он не такой, как все.

— Почему это? Потому что колотит тебя?

Взгляд у нее сделался испуганный.

— Этого-то тебе и надобно?

— Он меня не колотит.

— Я не слепой. Видел твою походку. Так ходят только те, кто получил взбучку. Ну, правда, еще мама, после того как родила Джоди, вот так ковыляла по больнице.

— Ты наблюдал за моей походкой?

Я испустил утомленный вздох и снова принялся тереть глаза. Эмбер скрылась за зыбкой серой пеленой с белыми проблесками.

— Так тебе этого не хватает? — зашел я по новой. — Чтобы кто-то тебя лупил?

Она смотрела на носки своих сапог. Потертые. Если уж путаться с кем-то, пусть для начала купит тебе приличную обувь. Но я знал: она уходит не из-за этого. Причина как-то связана со мной. Но как?

Последние два года я только и делал, что заботился о ней. Этого оказалось недостаточно. Это в расчет не принималось. Ей требовалось больше. Или речь вообще шла не об этом.

— А что ты испытывала, когда папаша тебя избивал? Ты ведь не хотела схлопотать еще? Или хотела? Ты притворялась? — Я постарался в точности припомнить слова Бетти. — Думаешь, это любовь?

— Больной, — буркнула она, не отрывая взгляда от сапог.

— Если я побью тебя, останешься?

Она задумалась над вопросом. И времени это заняло немало. В положительный ответ я не верил. Давно я уже так не расстраивался. Даже когда узнал, во что обошлись похороны и корм для собак, было легче.

— Хочешь, чтобы я тебя побил? — спросил я уже другим тоном.

Она вдруг решилась:

— Только если ты захочешь.

— У меня нет такой потребности.

— Чудесно. — Тряхнув волосами, она развернулась к выходу.

Я схватил ее за руку:

— Ты не ответила на вопрос. Останешься, если побью?

Все уставились на меня. Кроме Черча, который, прикрыв ладонью трубку телефона-автомата, что-то заговорщицки шептал в нее.

Эмбер покосилась на мои пальцы, обхватившие ее запястье, но вырываться не стала.

— Хочешь, чтобы я осталась?

— Останешься, если побью?

Она опять надолго задумалась. Внутри меня узел скорби завязывался все туже.

— Нет, — выдала она наконец. — Хочешь, чтобы я осталась?

Хватка моя ослабла:

— Только если сама того пожелаешь.

— Я не знаю.

— Куда тебе торопиться? Взвесь все, обдумай.

— Ты меня просишь остаться?

— Взвесь все. Обдумай.

— Просишь остаться?

— Пока не примешь взвешенное решение.

— Дилан взбесится.

— Ради бога, Эмбер! — взорвался я. — Скажи своему Дилану, что я тебя не отпустил.

— Правда? — Она улыбнулась детской улыбкой. — Так ему и сказать?

— Конечно. Только не сейчас. Скажи, тебе надо кое-что забрать из дома. Когда будете на месте, объявишь о своем решении. А то он высадит тебя прямо здесь, а я освобожусь через три часа, не раньше.

— Он не такой. — Эмбер сделала мне ручкой и зашагала к двери. — Увидимся дома.

Я пытался уложить в голове, что произошло, когда за спиной у меня возник Черч.

— Хорошенькая у тебя девушка, — прошептал он. — Волосы, что новая монетка.

— Она не моя девушка. Она моя сестра.

Черч засмеялся и подмигнул:

— Ну да. Ну да. Твоя сестра.

За стеклом магазина мелькнула Эмбер с чемоданом, с ревом отъехал пикап. На понуром лице сестры мелькнула улыбка, наверное, в ответ на мою. Я заметил, что подушка была при ней.

Сестра торчала у магазина до конца моей смены. Домой мы ехали в молчании, и впервые за долгое время тишина ничего в себе не таила. Мы выехали на Блэк-Лик-роуд, и я дал Эмбер порулить.


Эмбер сразу отправилась спать. Я попросил ее сперва проверить, как дела у Джоди и Мисти, а сам тем временем сбегал в сарай и убедился, что ружье на месте. По пути проверил, плотно ли сидит крышка мусорного бака.

Эмбер не стала мне докладывать, как там девочки, из чего я заключил, что они живы. В поисках, чего бы перекусить, я забрался в холодильник. Нашел открытую упаковку болонской колбасы и съел пару кусков.

Джоди оставила на столе свой табель успеваемости, чтобы я его подписал. Сплошные плюсы, за исключением гимнастики. Пара тестов, напоминание о возврате книг в библиотеку, карандашный рисунок: Микки-Маус на фоне голубого замка и надпись наверху: МАЯ ЛЕТНЯЯ МИЧТА. Листок оранжевой бумаги, сложенный вчетверо.

Я развернул листок. Бумага принадлежала Мисти. Эмбер купила ей на прошлый день рождения. По каемке скакали лиловые, красные и синие единороги. Поначалу я их принял за демонов.

Посередине Мисти написала своим мелким четким почерком:


Им разумнее оставаться вместе, а не разбредаться по посторонним людям. Они любят друг друга. Харли вернется.


P. S. В их кровосмешении нет ничего страшного. Кровь у них одна. Эсме — дура.


Я сложил бумажку. Вокруг все почернело. Огромное лицо Мисти надвинулось на меня, и я закричал.

Сжимая спинку стула, я стоял посреди кухни. Навалилась такая усталость, будто я прошел сотни миль без передышки.

Мне все это привиделось? Нет, табель Джоди лежал на столе. И записка Мисти тоже. С жирными отпечатками от колбасы. Вдруг меня по ним опознают?

Мамину Библию я взял с собой в постель, но даже не открыл. Мне казалось, меня замучает бессонница. Однако я и двух минут не смотрел на лампочку, как уснул. Помню какой-то зыбкий белесый силуэт в воздухе над собой и довольный вздох Элвиса. Пес уже давным-давно не спал в моей комнате, но сегодня прошмыгнул вслед за мной в подвал. Поскреб когтями по цементу и улегся на коврик у кровати.

Ощущение того, что источник охватившей меня неги где-то рядом, разбудило меня. Блаженство вскармливало, баюкало, защищало, учило, ласкало, создавало меня. Что это было, я не знал. Красоту создавала не физическая форма, а преданность мне. Таинственная «она» была мне не ровня, она жертвовала собой ради нас двоих.

Я растворился в ней. Ее тело было жидкостью, которой я дышал. Ее пальцы были вспышками подводного пламени, которые обжигали мою неродившуюся кожу и утоляли боль. Она застонала мне в ухо. Один раз. Чуть слышно. Нота переливалась серебром. В ней были трепет и грусть. Словно щенок попробовал завыть.

Я повернулся на бок и принял ее от Него. Она была предназначенным мне даром. Моим даром. А я был ее искуплением.

И тут я вспомнил, что не сплю.

Ужас сдернул меня с кровати и расплющил по стене. Причину его я поначалу не понял. Инстинкт самосохранения велел мне бежать, вылезти из кожи вон, отрубить себе руки. Но я не послушался и открыл глаза.

Эмбер сидела на полу рядом кроватью. Голая.

Рука ее потирала затылок. Ударилась?

— Боже, — прохрипел я.

— Ты сказал мне остаться, — проговорила она.

В изножье кровати я увидел мамину Библию. Схватил и выставил перед собой, словно распятие.

Прошептал:

— Оденься.

— Что с тобой?

— Убирайся! — заорал я.

— Ты решил, что я — это она, — хрипло сказала Эмбер. — Решил, что я — это она. Вот почему тебе так понравилось. Ты решил, что я — эта шлюха.

Она поднялась и шагнула ко мне. Как была, без клочка одежды.

— Я все про вас знаю! И про ваше укрытие!

Я раскрыл Библию и прижал к лицу страницы с красным обрезом. Почувствовал запах мамы и зарыдал.

— Ты принял меня за нее? Решил, что настала завтрашняя ночь и вы трахаетесь?

— Я тебя не трахал, — всхлипнул я. — Я спал.

— Она тебя не любит. И не полюбит никогда. Ты для нее часть тела. Большой глупый член, на котором так здорово скакать.

Попробовать проскочить мимо нее? А вдруг она до меня дотронется? Вдруг я ей позволю?

— Как ты мог так со мной поступить? — крикнула она.

Я закрыл глаза и бросился вперед, точно в огонь. Наши тела соприкоснулись, но я выжил. Неуклюже протопал вверх по лестнице. Элвис подкапывался под входную дверь, пытаясь выбраться из дома. На крыльце я перегнулся через перила и меня вырвало.

Бежать мне было некуда. Впервые в жизни лес страшил меня. На машине я мог разве что отправиться в ссылку, для побега она не годилась.

Мне бросились в глаза четыре пустые собачьи будки. Я опустился на четвереньки и заполз в одну из них. Свернулся клубком в грязи, прижимая к груди мамину Библию. Пахло псиной. Стуча зубами, я вслушивался. Но ее шаги так и не прозвучали.

Глава 19

Я не спал. Я был словно в трансе каком. Подтянув голые колени к груди, я вглядывался в щель между досками собачьей будки. Черное небо, налилось синевой, потом зарозовело.

Я вздрагивал от каждого звука. Вот заскреблась мышь. Прохныкал козодой. Прошуршала змея. Я слышал, как где-то внизу скрежещут тектонические плиты. Сердце с шумом разгоняло кровь.

Вот звуки стали разнообразнее. Утро. Из кухни донесся голос Джоди. Стукнули дверцы буфета. Звякнули тарелки. Из крана полилась вода. Мисти что-то сказала.

Эмбер не слышно.

Дверь черного хода распахнулась. Джоди позвала Элвиса. Джоди позвала меня.

Эмбер не слышно.

Я сжался, затаился. Открылась и закрылась парадная дверь. Шаги рысцой. За ними другие.

— Рядом, Элвис, рядом! — крикнула Джоди.

Я представил себе, как пес поднимает уши и радостно трусит рядом с ней к автобусной остановке.

Опять скрипнула входная дверь. Я припал к щели. На крыльцо вышла Эмбер, и я сразу же отвернулся. Она была полностью одета, но перед глазами у меня так и маячили влажный темный треугольник и два набухших красных соска. Такой она останется для меня навсегда. Такой я теперь буду ее видеть.

Я впился зубами в мамину Библию. Только бы не закричать, не засмеяться, не засопеть. До меня доносился стук ее каблуков. Эмбер отправлялась в школу. Жизнь для нее продолжалась. Эмбер держалась молодцом.

Я еще сильнее стиснул зубы, пока не выступили слезы.

Стук каблуков стих где-то в стороне, возле шоссе. Теперь слышалось только пение птиц. Она права, сказал я себе. Какой смысл тереться возле дома. До ночи лучше держаться от места преступления подальше.

Я выполз из будки. Проморгался. Будет жаркий, солнечный день. До дома я добрался на четвереньках. И в подвал спустился на четвереньках. Нелегкая задача, кстати сказать.

Натянул какие-то шмотки, провел расческой по волосам, пощупал простыню и отправился наверх. Хоть «поп-тартом» поживлюсь.

Оказалось, у нас есть только арбузный. Джоди упросила меня купить его из-за красно-зеленой глазури, но вкус ей ужасно не понравился. И мне тоже.

Я взял кукурузные хлопья и съел пару пригоршней прямо из коробки. Запил молоком и двумя банками пива.

Во дворе залаял Элвис. Я перепугался, что вернулась Эмбер, но пиво притупило чувства. Наверное, не надо было столько пить. Потянулся за папашиной курткой, что висела на спинке стула, и шарахнулся о стену.

Закрыл глаза и выругался. А когда открыл, увидел Мисти. Стоит в дверях в джинсовом комбинезоне и черном топике. Волосы завязаны хвостом. С плеча свисает прозрачная лиловая пластиковая сумочка. Внутри губная помада, кекс и перочинный нож.

— С тобой все хорошо? — спросила сестра.

— Просто замечательно.

Она застыла в молчании. И не обойти ее никак. Попросить подвинуться, что ли?

— Что это ты здесь делаешь? — Голос-то у меня был храбрый. — Пропустила автобус? А Джоди где?

— Сегодня последний день перед каникулами, — сказала Мисти. — Прибираемся в шкафчиках и смотрим видео. Больше ничего.

— Надеюсь, смотрите образовательную программу.

— Экранизацию.

— «Моби Дик»?

Она смерила меня взглядом.

— «Кладбище домашних животных».

— Вот куда идут мои налоги, — проворчал я, влезая в куртку.

— Я слышала, как вы с Эмбер ночью ругались.

Я сглотнул. Обвел глазами кухню. Сполоснул миску Джоди. Раздавил банки из-под пива и выбросил в мусор. Открыл холодильник и сунул в него голову.

— И что же ты слышала?

— Ты орал на нее, чтобы оделась.

Я засмеялся. И еще раз засмеялся. Откусить бы себе язык, лишь бы перестать ржать раз и навсегда.

— Ты, наверное, ослышалась.

— Почему ты спал в собачьей будке?

— Чисто для прикола. — Я вынул голову из холодильника.

— Ваши с Эмбер дела меня не интересуют.

Я старался не смотреть на нее, но мои усилия не увенчались успехом. Темные, немигающие глаза уперлись в меня. Под их взглядом я превратился в мальчишку, которого неудержимо тянуло к черным дырам в земле и полуразрушенным зданиям. Она говорила безо всякой задней мысли. Не потому, что была испорчена. Не потому, что все простила или сама была жертвой. Просто ее ничего больше не трогало. Да она никогда и не была особенно отзывчивой. Теперь же это бросалось в глаза.

— Мне пора на работу, — пробормотал я.

— А как насчет моей татуировки? Если уж я опоздала на автобус и все такое?

— Даже не мечтай. У нас уже был с тобой разговор.

— А вдруг ты передумал?

— С чего бы это?

Она пожала плечами. За этим жестом стояло больше, чем за иной проповедью. Кажется, я понял, что она хотела мне сказать. Как она могла шантажировать меня? Мало ли что произошло между мной и Эмбер.

А может, она намекала, что застрелит меня?

Снова меня разобрал смех, но я подавил его. Ружье-то я спрятал.

— Нет, ни за что.

— Почему?

— Татуировку не сотрешь…

Вот ведь глупость сморозил! Мне-то что за дело до лишнего шрама на ее внешности?

Я зашел с другого боку:

— Ты еще слишком молода, чтобы принимать решения, которые повлияют на всю твою оставшуюся жизнь. Значит, за тебя придется решать мне. А это слишком большая ответственность.

— Ладно.

Она подошла к буфету и взяла стакан.

— Ладно? — эхом отозвался я.

— Принимается. — Мисти двинулась к холодильнику. — Я-то думала, ты начнешь трындеть, что татуировка — это гадость, или начнешь меня по-отечески отговаривать… Ну а если так рассуждаешь, — она вынула из холодильника кувшин голубого «Кулэйда», — я могу это понять.

Она налила напиток себе в стакан и сделала большой глоток. Розовые камушки у нее на запястье при свете солнца словно подернулись дымкой. Они смотрелись более-менее ярко только при искусственном освещении.

— Мы не так уж отличаемся друг от друга, — сказала она, оторвавшись от стакана. — У нас логика одна.

— А?

— Оба мы не такие, как все. Я не похожа на остальных девчонок. А ты — на остальных парней.

— О чем это ты?

— Ты не любишь футбол. Не любишь косить. У тебя в машине книга по искусству. — После каждой фразы она шумно отхлебывала из стакана.

— Подумаешь, — сказал я. — В этом альбоме почти все художники — мужчины. В парне, который любит искусство, нет ничего такого.

— Как и в девчонке, которая любит охоту.

— А кто сказал, что это не так?

— Папа. Он так считал.

Она допила свой стакан. Губы у нее слегка окрасились синим, напомнив мне плакат против курения, на котором младенец с лиловым лицом был подключен к аппарату искусственного дыхания. Этот плакат я видел в каком-то журнале в приемной у Бетти.

— Отец с удовольствием брал тебя на охоту, — напомнил я.

— Вот уж нет, — бесстрастно произнесла Мисти. — Просто так складывались обстоятельства. Он всегда хотел, чтобы на моем месте был ты.

— Фигня.

— Нет, правда.

— По-твоему, меня он не любил, потому что я не ходил с ним на охоту, а тебя — потому что ходила?

— Что-то в этом духе.

Ее мрачные темные глаза смотрели в пустой стакан. В воздухе повисло многозначительное молчание.

— Я делала все, чтобы он меня полюбил.

Ее слова отозвались в моих ушах щелканьем капкана. Захотелось убежать. Но тут она перевела взгляд на меня. Словно металлические створки сомкнулись вокруг моей ноги. Теперь вырываться бессмысленно — только покалечишься.

— Он любил тебя.

— Не так, как маму.

Холод пробежал у меня по спине снизу вверх. Затылок заледенел.

— Это — другая любовь. — Я с трудом сдерживал отвращение.

— Он ее ни разу в жизни не ударил. Задумывался над этим? Ни разу. Наверное, поэтому ей было наплевать, что он колотит нас.

Вот он, ответ. Окончательный. В подернутых дымкой глазах моей сестры боль, и замешательство, и ненависть отверженной.

Никакого инцеста, повлекшего за собой кару смерти, не было в помине. Не было и бешеной преданности отцу, столько времени проводившему с дочкой. Отец вообще ни при чем. Конфликт разгорелся между матерью и дочкой.

Наблюдения за поведением диких животных научили Мисти, что принадлежит ей и чего следует ждать. А мать нарушила простейший, основополагающий, инстинктивный закон природы: не защитила свое дитя.

Я облизнул пересохшие губы.

И мама была в курсе того, что Мисти знает о ее преступлении. С того самого дня, как Мисти уронила к ее ногам убитого котенка и нацепила на запястье кошачий ошейник в виде некой награды за храбрость.

Бледное веснушчатое лицо в боевой раскраске от «Мэйбеллин» повернулось к окну:

— Какой чудесный день. Поверить не могу, что Эмбер не смылась. Ты наверняка разочарован.

У меня скрутило живот. Молоко с пивом подступили к глотке. Я судорожно сглотнул. Не помогло. Чтобы не упасть, ухватился за спинки стульев.

Мисти меня в гроб загонит. Страшно не то, что она кому-то расскажет про ночную сцену между мной и Эмбер. Страшно то, что она будет поощрять подобные сцены.

Я припомнил, что написала Джоди, и мне захотелось плакать. Мисти и ее подучила, втолковала, что требовалось. Они все будут заодно.

Зубы у меня застучали, и я сжал челюсти.

Вот оно, мое будущее. А вот будущее Джоди. Надо что-то делать.

И тут я вспомнил об ужасной тайне Мисти.

— Я знаю, что ты сделала, — проговорил я.

Она по-прежнему смотрела в окно.

— Ты меня слышала?

Тишина.

— Тебе нечего сказать?

Она медленно повернулась и уставилась на меня. В глазах сквозили жалость к моей тупой животной судьбе и наслаждение моим тупым животным страхом.

— Это должен был совершить ты, — сказала она.

Вот тут-то пиво с молоком подступили к горлу. Я уже не мог сдерживаться и кинулся к раковине. Мисти отскочила в сторону.

Меня выворачивало наизнанку. Казалось, мое тело наконец обрело достойное занятие. Когда рвота на минутку прекратилась, я прижался щекой к холодному крану.

В соседней комнате включился телевизор.


На работе мне полегчало. Я старался изо всех сил. Ругань босса в «Беркли» снес кротко, согласился, что работу в наших местах найти нелегко и надо быть балбесом, чтобы так подставляться. Еще раз опоздаю, меня вышвырнут.

Весь день я прямо-таки излучал человеколюбие. Среди тех, кто занимался доставкой холодильников, я точно был один такой на весь штат. Для каждой попавшейся мне сегодня домохозяйки, для каждого карапуза у меня нашлось доброе слово. Даже с Рэем побеседовал. Насчет сисек и писек.

От тебя воняет, как из хлева, говорили мне. Спрашивали, зачем напялил куртку. А я пропускал все мимо ушей.

Когда мы возвращались от последнего по счету покупателя, меня торкнуло. Хорошо торкнуло. Шесть секунд проходит, пока накроет ударная волна. У меня и двух не получилось. Не было времени посмотреть на небо, распадающееся на тысячу солнц. Я будто взорвался изнутри.

Рэй сидел за рулем. Что со мной было, не помню, но, видимо, впечатляло. Он выкинул меня из машины на забитом шоссе в пригороде. До магазина еще оставалось добрых пять миль. Как только боль в голове более-менее стихла, и можно было перевести дыхание, и руки-ноги перестали трястись, и восстановилась координация движений, я зашагал вперед.

На проносящиеся мимо машины я не смотрел. Не глядел я ни на нежно-голубое небо над головой, ни на бесконечную серую линию под ногами. Взгляд мой почему-то зацепился за оранжево-зеленую рекламу «7-Одиннадцать»[31], мерцавшую вдали.

Я дотащился до телефонов-автоматов на стене магазина и позвонил Бетти. Сработал автоответчик.

Оставьте сообщение или позвоните по такому-то номеру Я принялся набирать номер и на полпути забыл его. Опять позвонил в ее бесплатный кабинет. Повторил номер вслух. Принялся набирать. Забыл. У меня кончились четвертаки. В кармане болтался доллар. Я зашел в магазин и разменял его. Пересчитал монетки. ЧЕТЫРЕ. Поблагодарил кассиршу.

Вышел наружу и снова набрал бесплатный кабинет. Внимательно выслушал автоответчик. Натыкал семь цифр и зажмурился.

Другой автоответчик. Я зарыдал. Даже после сигнала продолжал рыдать. Лучше сообщения не придумаешь.

— Алло? Алло? — прорезался голос живой Бетти. — Кто это? Что стряслось?

— Мне нужна помощь, — всхлипнул я.

— Кто это?

— Не знаю.

— Харли?

— Да. — Я шмыгнул носом и утерся рукавом папашиной куртки. — Правильный ответ.

— Харли, где ты?

— Не знаю.

— Что стряслось?

— Помогите.

— Да что такое случилось?

— Она…

— Кто?

— Она…

— Да кто «она»?

Голову заполнила боль, лишившая меня языка и разума.

— Харли, ты где?

Рыдания сжали горло.

— Ты дома?

Я затряс головой.

— На работе?

— Семь-одиннадцать, — прохрипел я.

— Семь-одиннадцать, — повторила она. — Ты про магазин?

Я подтвердил.

— Старый или новый?

— Зеленый, — выдавил я.

— Харли, — голос у нее был расстроенный, — у меня сейчас пациент.

— Настоящий пациент, — всхлипнул я.

— Ты можешь приехать сюда? Я у себя в кабинете.

— В настоящем кабинете.

— Таком же настоящем, как и тот, где мы встречались. Солтворк-стрит, 475. Между Мейпл и Грант-стрит. Большой белый дом с красной дверью. Найдешь?

Я повесил трубку и зашагал дальше.

Пока добрался, весь взмок. Большой — это мягко сказано. Дом был огромный. Здания поблизости — вот те подходили под определение «большие».

Пол внутри был из какого-то темного дерева, отполированного до того, что, казалось, ступишь шаг и потонешь. Лестничную клетку украшала балка из такого же дерева. На стенах, оклеенных кремовыми обоями, висели картины, сплошь бледно-розовые балерины и золотистые сады. По обе стороны от прохода стояли два старомодных кресла, обитых полосатым бархатом. Что находилось за дверным проемом, мне было не видно.

Шикарная обстановка!

— Добрый день, — произнес женский голос.

Не Бетти, кто-то другой.

Не потонуть бы! Уж лучше не сходить с дорожки.

— Кто там?

Из соседнего помещения, вежливо улыбаясь, показалась женщина. Улыбка тут же пропала, рот приоткрылся, а в глазах мелькнула тревога.

— Ты и есть Харли?

— Да.

— Проходи. Доктор Паркс очень тебя ждет.

— Доктор Паркс? — не понял я.

— Бетти.

Казалось, она хотела дотронуться до меня, но в последний момент передумала.

— Не желаешь снять куртку?

— Нет, спасибо.

— Тогда следуй за мной.

Нужный кабинет был в самом конце коридора. Бетти сидела за огромным столом, президенту впору, говорила по телефону. Со всех сторон нависали бесчисленные полки с книгами. При виде меня она немедля положила трубку и вышла из-за стола:

— Харли, слава богу, ты здесь.

На ней была солидная юбка цвета запеченного кокоса, чулки, туфли на шпильках, кремовый шелковый топик без рукавов и жемчужные бусы. Серьги — полированные прямоугольники из желтого золота — проблескивали из-под серебристых волос, стоило ей чуть пошевелить головой.

— С твоего звонка прошло целых два часа. Как ты себя чувствуешь?

— Работать забесплатно вам не с руки, так? — начал я.

Она заметила, какими глазами я гляжу на обстановку.

— Смотря что понимать под «не с руки». С финансовой точки зрения — да, работа на правительство больших доходов не приносит.

Кресла и диван в этом кабинете были такие роскошные, что я так и остался стоять. Даже после того, как она попросила меня сесть. Даже после того, как сказала «пожалуйста».

— Что произошло, Харли? Ты твердил «она, она». После свидания с матерью ты у меня ни разу не был. Как прошло свидание?

Я постарался проморгаться. Пот заливал глаза. Или это не пот? Ведь в глазах всякой воды полно.

— Она…

— Стоп, Харли, — мягко произнесла Бетти. — Она — это кто?

— Она… — выдавил я. — Она… Она…

— Смелее.

Я облизал губы, сглотнул, сделал глубокий вдох:

— Она… — В отчаянии я затряс головой. — Раньше я часто…

Бетти подалась вперед:

— Часто — что?

— То есть мы часто…

— Мы — что?

Я опустился на колени и закрыл лицо руками. Внезапно Бетти оказалась рядом со мной. Я почувствовал ее руки у себя на спине. Почувствовал сквозь папашину куртку.

— Кто? — спросила Бетти.

— Эмбер.

Точно нарыв в мозгу лопнул. Выговорилось ее имя — и вернулся дар речи.

— Она часто меня трогала. Еще в детстве. Я помню. Она меня трогала. В постели. Заберется ко мне и трогает.

— Где она тебя трогала? — спросила Бетти. — Вы знаете где! — крикнул я.

— Сам скажи. Так надо.

— Кому надо?

— Тебе. Произнеси слово вслух. Чтобы столкнуться с ним лицом к лицу. Чтобы распрощаться с ним.

— Хрен с этим распрощаешься.

— От слова ничего не останется, Харли. Почти ничего. Обещаю тебе.

Я снова закрыл лицо руками.

— Где она тебя трогала?

Я четко вспомнил, с кем говорю.

— За пенис, — прохрипел я.

— А эрекция была?

Я молчал.

— Была?

— Да.

— И семяизвержение было?

Я плотнее прижал руки к лицу и прорыдал:

— Да.

— А ты ее трогал?

— Нет, — простонал я и бросил на нее косой взгляд. — Нет. Нет. Клянусь. Я даже не глядел на нее. Я лежал к ней спиной. Она забиралась ко мне. — А почему она забиралась к тебе?

Я затрясся в рыданиях. Бетти обняла меня:

— Подумай.

— Она боялась отца, — прохныкал я ей в плечо. — И ты ее не гнал.

Я кивнул.

— Почему? — она нежно положила меня на пол. — Подумай.

— Я тоже его боялся.

— Слушай меня очень внимательно, Харли. — Она поднялась с пола. Подождала, пока я на нее посмотрю. — Это не значит, что ты — плохой человек. Ты не урод и не извращенец. Вы с Эмбер — нормальные люди. Это детская эмоциональная реакция на дурное обращение, поиск поддержки у близкого человека.

Я опять попытался закрыть лицо, но она сжала мне руки:

— Что заставило тебя вспомнить? Ты знаешь? Что-то случилось?

— Не могу, — помотал я головой.

— Нет, можешь. Что стряслось?

Она на секундочку отошла к столу и взяла коробку бумажных носовых платков. Вытащила один и протянула мне.

— Она была со мной в постели, — запинаясь, пробормотал я. — Я спал.

— Когда?

— Сегодня ночью.

— Она тебя касалась?

— Не знаю. Я спал. — Я вытер глаза и высморкался. — Она была совсем голая.

— Эрекция у тебя была?

По телу у меня прошла дрожь.

— Я не посмотрел.

Она устало вздохнула. Я поглядел в ее сторону. Она сидела на полу, поджав под себя ноги. Ее шелковая блузка была мокрая от моих слез. Отстирается?

— Как ты отреагировал?

— Да вы что? — заорал я. Привстал и осел обратно на пол. — Ничего себе вопрос! По-вашему, я больной?

— Я не говорю, что ты больной.

Она поднялась на ноги, но ко мне не приближалась.

— У меня из головы не идет Эмбер.

— А?

— Эмбер, — повторила Бетти. — Каково ей сейчас?

— Да ведь это все она! — завопил я. — Это она во всем виновата!

— Она ни в чем не виновата, Харли. Постарайся понять. Не вали все на сестру. Она страдает так же, как и ты. Может, даже больше.

— Куда уж больше!

— Как ты отреагировал на ее приставания?

— Оттолкнул. Разорался на нее. Велел убираться. Убежал.

— А где Эмбер сейчас?

Я выглянул в окно. Солнце клонилось к закату. А ведь меня где-то ждут. Но где?

— Не знаю. Наверное, в школе. Сегодня последний день перед каникулами. Они рано освободятся. А в чем дело? Она в состоянии позаботиться о самой себе.

Мои слова Бетти явно не убедили.

— В данный момент ты полон отвращения, стыда, тебя мучает совесть. Эмбер испытывает то же самое. Да тут еще и горечь, что ее отвергли.

Она направилась к двери:

— Не вставай, Харли. У тебя такой усталый вид. В жизни не видела ничего подобного.

Бетти вышла из кабинета. Меня почему-то заинтересовал диван. Цвет у него был тот же, что и у кресла, только обивка была не гладкая, а бархатистая. Я повернулся и осмотрел свои джинсы сзади. Вроде чистые. Присел на самый краешек дивана и сразу же встал. Да нет, пятен нет, хоть совесть моя и нечиста.

Бетти вернулась с пластиковым стаканчиком воды.

— Сядь. — Голос у нее был суровый.

Я послушался. Выпил воды.

— Ляг и отдохни, — велела Бетти.

— Мне куда-то надо бежать. Не помню куда.

— На работу?

— Блин. — Подушки подо мной были такие мягкие, словно их накачали туманом. — Меня выгонят из «Шопрайта». И из «Беркли» выгонят.

— Не волнуйся. Я поговорю с твоим начальством.

— Ага, — рассмеялся я, — и меня тут же возьмут обратно. Услышат от моего психиатра, что я совсем свихнулся, на людях нельзя показываться, и примут обратно.

— Не волнуйся, — повторила она. — Тебестоит прилечь.

— Все равно не усну ведь.

— Хотя бы на пару минут.

Она опять вышла. Диван манил меня. Вот так же в детстве хотелось поваляться в свежевыпавшем снегу.

О том, что у меня грязные ботинки, я вспомнил слишком поздно. Я здесь каких-то десять минут и уже успел перемазать ей диван и блузку. Вот почему оборванцев вроде меня она принимает в другом кабинете.

Бетти принесла еще воды и протянула мне таблетку:

— Прими. Поможет уснуть. Я их тоже принимаю.

— Вы пьете таблетки?

Она кивнула.

— Я думал, вы лучите приспособлены к жизни.

Бетти чуть заметно улыбнулась. На губах у нее была ярко-красная помада. В другом кабинете она не пользовалась помадой.

— Что такое «лучше приспособлены»? — спросила она.

По-моему, помада ее старила.

Бетти подошла к двери и щелкнула выключателем:

— Отдыхай. Я поработаю в соседней комнате.

Я недолго думая проглотил таблетку.

В комнате было еще достаточно светло. Названия книг можно было прочесть. А было их немерено. В основном психология, но попадались и кое-какие диковины.

Тысяча китайских кулинарных рецептов. Искусство Уолта Диснея. Если приходится ждать, то чего ожидать. Законодательство о средствах массовой информации. Чарли и шоколадная фабрика. 185 лет Лорел Фоллз. Улисс. Справочник Питерсона по полевым цветам. Черная красотка. Умышленное преступление.

Дремота облаком навалилась на меня. Я откинулся на спинку дивана и стал выделывать ногами и руками движения, словно летящий ангел. Вокруг бушевала пурга. Снег окутал меня, и я понял, что это облако состоит из невесомых, бесплотных снежинок. Надо мной парил настоящий ангел, и особенно кривляться не стоило.

Ангел взял меня за руку, и мы полетели в бедную деревню, притихшую среди песков под белой яркой луной, напоминающей жемчужину из ожерелья Бетти. Мы плыли от лачуги к лачуге, и белый луч указывал нам дорогу, скользя от окна к окну и от кровати к кровати.

Не сразу я сообразил, что это сам Господь пошел по девочкам.

Я не понял. Бог? Ведь ему прекрасно известно, что таится в сердцах как мужчин, так и женщин. Зачем ему какие-то поиски, искушения, он и так все знает, на то он и Бог.

Я спросил у ангела, и тот ответил, что плотская любовь — это единственное чувство, которое Бог не может постичь, понять ее в состоянии только человек. И ангел поставил меня у окна, за которым спала, разметавшись на голом тюфяке, обнаженная темноволосая девушка, и ее губы и руки были призывно распахнуты. Лунный свет заливал ее всю, просачивался в каждую дырочку, каждую щель.

И тут облако унесло меня обратно. Девушка не шла у меня из головы. Во мне были ее страх, и ее блаженство, и сожаление о потерянной невинности, и сознание неизбежности этого.

Она — женщина. Он — Бог. Ему достаточно мигнуть, чтобы сотворить сына, но он избрал женщину.

Наверняка она зарделась всем телом, в сладкой истоме вскочила с кровати, и серебристый свет заструился из ее пальцев и волос.

Я надеялся на это. Я молился об этом. Одна жалкая судорога экстаза — и женщина станет вечной Девственницей. Да будет так.

В кабинете у Бетти царил чернильный мрак. Я с шумом шлепнулся с дивана на пол. Сердце колотилось где-то в глотке. Хоть бы она не появлялась.

Она и не появилась. Я медленно поднялся и нашарил свои вещи. В щель неплотно закрытой двери сочился из коридора слабый свет. Но я подошел к окну. Оно подалось на удивление легко.

Луна в небе ярко сияла. Келли тоже смотрела сейчас на луну я это понял. Удивлялась ее ледяному совершенству что сродни блеску кинжала. Недоумевала, куда это я запропал.

Сон освежил меня. Поспать бы еще. Я зашагал по улице, и звук моих шагов негромко заплескался под ногами, словно волны от моторки. Богатый район, где обитала Бетти, остался за спиной, и под ноги легла серая обочина, вдоль которой тянулись однотипные дома, владельцы которых не слишком преуспели.

Я узнал это место. Папаша всякий раз тыкал в него пальцем, когда мы проезжали мимо. Говорил, как здорово, что мы живем за городом, а не в этой дыре. Я соглашался. Меньше свидетелей твоего убожества — легче жить.

До «Беркли» я добрался быстро. А может, и нет. Я утратил ощущение времени.

Забрался в свой пикап и покатил.

Всю дорогу до Блэк-Лик-роуд я думал об освобождении. Не о сексе. Секс — штука слишком сложная и умственная. ИНСТИНКТУ наплевать на последствия. ФИЗИЧЕСКИЕ СТИМУЛЫ доставляют простые радости.

Я вдруг понял, почему мальчишки-фермеры кидаются на овец, а папаши — на своих дочерей. Они сбрасывают с себя все человеческое, как змея кожу, и смотрят на себя новыми глазами. Обновляются. И меня от них отличает только страх. Вдруг из-под старой кожи покажется нечто отвратительное.

Вдруг я — урод.

Я не поехал прямо домой. Прикинул кратчайший путь к конторе шахты и встал на обочине. Ветки хлестали по лицу, я провалился в сурчиную нору и подвернул ногу, но я спешил. Ведь она ждала меня. Беспокоилась обо мне. Заботилась.

Лунный свет придавал причудливые формы камням рядом с железной дорогой. Они словно тянули ко мне руки.

Может, она сидит у конторы на свежем воздухе? Мигнула бы фонариком, что ли, или костер разожгла.

Наверное, я опоздал и она уже ушла.

Я ускорил шаг. Споткнулся.

Вот они, ее рюкзак и термос!

— Келли, — позвал я.

Я задыхался.

— Келли, — повторил я.

Скрип гравия электрическими разрядами отдавался в голове.

В темноте конторы белела согнутая в колене голая нога, обутая в женскую теннисную туфлю. Ступня была странно вывернута, неестественный угол для спящего человека. Да и для живого тоже.

Я сделал еще шаг и увидел ее руку со скрюченными пальцами. Точь-в-точь коготки у птицы.

ИНСТИНКТ бросил меня на колени и велел зажмуриться. Психозы Эмбер встали на дыбы и обступили меня. Гарцующие единороги Мисти заполонили небо. Неужели это учинил банкир Брэд со своей мальчишеской улыбкой? А вдруг он узнал про нас с Келли?

Когда мама застрелила папашу меня рядом не было. Я никогда не видел покойника. Бабушка с дедушкой не в счет, они отжили свое, да и любовью окружающих не пользовались. Папашу хоронили в закрытом гробу. Я никак не мог понять почему. И вот теперь, когда я знал мысли дяди Майка насчет папаши и Мисти, до меня дошло. Наверняка гроб закрыли по требованию дяди, он не мог набраться духу еще раз посмотреть на брата. Стыд какой. Ведь в этом отношении на отце не было вины, и дядя Майк как бы потерял брата во второй раз.

Я попытался глубоко вдохнуть. Раз, другой… Может быть, она только ранена. Может, все еще обойдется.

С колен я не поднимался. Близость земли будто придавала мне сил. Сам себе я напоминал ребенка, что закрыл лицо руками и потому чуть воспрянул духом.

— Келли, — прошептал я. — Прошу тебя.

Я встал на четвереньки. Передо мной маячили ее мертвые ноги. Тошнота подступила к горлу еще до того, как я увидел тело целиком. Вырвало меня прямо здесь, я не успел отползти в сторону. Нехорошо с моей стороны.

Лица на ней не было. Точнее, у нее не было лица. Осталась часть челюсти с несколькими зубами и кусок лба.

Теперь меня выворачивало всухую. Казалось, спазмы никогда не кончатся. Было темно, но я видел кости и плоть, мозги и волосы. Смотри на ноги, велел я себе. А то вдруг увидишь еще что-нибудь. Например, глаза. Целые и невредимые. Где-нибудь в углу.

Я коснулся ее колена. Ледяное. Взял ее за руку.

Из глаз у меня хлынули слезы. К горю примешивалось что-то вроде облегчения. Теперь я знал: у людей есть душа. В ее холодной мертвой руке не пульсировала кровь. Но в этой руке не было и ее самой. Того, что больше слов, мыслей и чувств. Отсутствовало главное. Самая суть.

Она ушла от нас. Вот и все. Как и папаша. Он не исчез. Может быть, мы с ним еще встретимся. Может, еще не все потеряно.

Поднес ее руку к лицу и смочил слезами. Пальцы пахли салями и горчицей. Келли приготовила нам бутерброды.

Шаги за спиной не испугали меня. Я знал, что обязательно их услышу, и не стал отвлекаться.

Подождет.

Прошло немало времени, прежде чем я поднялся и двинулся к двери.

Глядя на меня мутными глазами, она вся дрожала.

— Прости. — В ее хриплых всхлипываниях не было слез. — Я не соображала, что делаю.

Я готов был броситься на нее. Но не бросился. Ноги мои двигались медленно-медленно, как бывает во сне.

Куча времени прошла, прежде чем я приблизился к ней и забрал винтовку дяди Майка.

— А что будет со мной? — прошептала она.

Я хотел сказать, что в ней воплотилось все хорошее, что меня окружало, и все плохое. Мои благие намерения и моя реальная жизнь. Все обещания, которые я не сдержал. Но как ей все это объяснить? Я сумел выдавить только одно слово:

— Эмбер.

Ее фиалковые глаза горели во мраке. Снизошедшее на меня спокойствие было подобно смерти без мук. Я мог дать ей только то, что потерял. И то, что потерял, вовеки пребудет со мной.

Глава 20

Прекращаю разговор с копами просто потому, что устал. Да и они наверняка тоже. Понятия не имею, который час. Всегда думал, что в участке полно часов. Ведь для этих ребят точное время очень важно. Все их отчеты начинаются с указания ВРЕМЕНИ. Нетерпеливым они говорят: «Не торопитесь, у нас уйма ВРЕМЕНИ». Только вот ни одни паршивые часы мне еще не попались здесь на глаза.

У шерифа, что ли, спросить. У него хорошие часы. Правда, не такие крутые, как у банкира или там психиатра. Это, наверное, его бесит, ведь его работа куда важнее. И опаснее. Банкирам редко вышибают мозги. Хотя с женами банкиров это порой случается.

— Хочу сделать телефонный звонок, — говорю. Все смотрят на меня так, будто я спятил.

— Мы не закончили, — парирует шериф со своего насиженного места на столе. — Прочти свои показания, подпиши — и можешь звонить.

Эмбер плохо прицелилась. Вот почему Келли вышибло мозги. Из винтовки с мощным телескопическим прицелом Эмбер не попала ей в грудь с трех футов. Заряд угодил в лицо.

В машине по пути домой сестра просила у меня прощения. Она, мол, не нарочно. У Келли есть муж, дети, друзья, она сознает. Эмбер также уверила меня, что Келли и испугаться-то не успела.

— Хочу позвонить, — гну свое я.

Билл, помощник шерифа, что съездил мне по роже, опять кидается на меня, и шеф велит ему успокоиться. Металлическая столешница передо мной усыпана окровавленными бумажными платками.

— Так и быть. — Шериф смотрит на часы. — Ты здесь уже два часа. Звони.

Он сползает со стола, выплевывает табачную жвачку в кофе (так дедушка выхаркивал свои черные легкие), берет пульт селектора с телефонной трубкой (вокруг трубки дюжина клавиш, некоторые светятся) и ставит передо мной.

— А без свидетелей можно? — спрашиваю.

— Нет.

— А это не нарушает мои гражданские права или что-то в этом духе?

— Наверное. — Шериф снимает трубку и жмет на кнопку.

Отдав мне трубку, шериф возвращается на свой стол. Прочие зевают, потягиваются, наливаются кофе. Все, только не Билл. Он садится в паре футов от меня, и во взгляде его читается желание сломать мне еще что-нибудь помимо носа. Вероятно, они с Келли были знакомы. Может, остановил ее как-то за превышение скорости и они душевно поговорили насчет импрессионистов.

Набираю номер. Дядя Майк подходит на четвертом звонке. Мой голос его явно не радует. Говорю себе: «Это потому, что ты так поздно позвонил», но слезы все равно катятся у меня по щекам.

— Хочу поговорить с Джоди.

— Джоди? — переспрашивает тот. — Она уже в постели. Спит.

Среди помощников шерифа женщин нет, но шеф перетряхнул весь личный состав Лорел-Фоллз и раскопал-таки дамочку для допроса девчонок. Она их просветила, что либо их заберут в приют, пока не найдут приемную семью, либо возьмут родственники. Эмбер позвонила дяде Майку.

— Разбуди ее, пожалуйста.

— Не буду, — сурово произносит дядя. — Зачем ты сюда звонишь? С каких пор можно из тюрьмы звонить домой?

— У меня есть право на телефонный звонок.

— Речь именно об этом звонке?

— Да.

Долгое молчание.

— Господи, Харли. — Голос у дяди дрожит. Сейчас расплачется. — Тебе могут вынести смертный приговор.

ОТНОШЕНИЕ К ТЕБЕ БУДЕТ КАК КО ВЗРОСЛОМУ — испорченной вывеской бара мигают передо мной неоновые буквы.

— Знаю.

— И свой единственный телефонный звонок ты тратишь на шестилетнюю девочку?

— Да.

Опять молчание.

— Извини, — голос у дяди крепнет, — рука не поднимается ее будить.

— Тогда позови Эмбер.

— Все спят.

— Ладно, — медленно говорю я, глядя на неоновые буквы. Что должно случиться, чтобы они исчезли? — Я просто хотел убедиться, что она жива-здорова.

— Она держится. Насколько возможно. — Дядя на мгновение замолкает. — В маленьком городе новости расходятся моментально. Ночь-полночь, а некоторым не спится. То и дело подъезжает машина, люди орут, кидают на участок всякую дрянь. Завтра будет совсем худо. Утром первым делом заберем девочек к нам, а потом увезем отсюда.

— А как же Элвис?

— Твою паршивую собаку я не возьму.

— Как же так? Кто его покормит? Пес начнет рыскать по округе в поисках еды, и кто-нибудь его застрелит. Или машина собьет, — не на шутку пугаюсь я. — Он хороший пес. Он заслуживает лучшего.

— Плевать мне на то, что он заслуживает. Он — собака. И я его не возьму.

Я рыдаю в голос. Неважно, что шериф и его помощник Билл сочтут меня слюнтяем.

— Каждый месяц покупай Джоди печенье с предсказанием и бумажный зонтик, — успеваю еще попросить я. И вешаю трубку.

Шериф отодвигает от меня телефон и располагается на своем столе поближе ко мне, так что я отчетливо вижу красновато-коричневое пятно на его серых форменных штанах. На ляжке. Неужели кровь? Да нет, скорее, кетчуп.

Тянусь за испачканным платком (чистых в коробке не осталось) и, забыв про разбитый нос, сморкаюсь. Вскрикиваю от боли. У шерифа ко мне ни капли сочувствия. А чего я ждал? Глаза у него наполовину прикрыты, вылитая сонная черепаха.

— У тебя богатый опыт по части оружия, Харли? — спрашивает меня шериф.

Впервые за весь вечер он обращается ко мне по имени. До этого называл меня «сынок».

— Кое-какой есть, — говорю.

— Ты ведь ходил с отцом на охоту?

— Нечасто.

— Ну, с винтовкой-то ты умеешь обращаться. Знаешь, как целиться, как стрелять. Знаешь, какая силища в «магнум 44». Знаешь, какие увечья он может нанести вблизи.

Шериф поднимается и начинает мерить шагами кабинет. Я рад этому. Мне не нравится ни его вид, ни запах. Ремень, кобура и дешевые башмаки скрипят при ходьбе.

— У меня к тебе вопрос. Почему ты не стрелял в нее с расстояния? С таким-то прицелом? Даже уметь стрелять не надо. Навел на цель и нажал на спуск.

Я молчу. Он останавливается, смотрит на меня. Опять принимается шагать.

— Ты мог забраться на холм у железной дороги и застрелить ее, когда она играла во дворе с детьми. Или в доме через окно.

Шериф ест меня глазами.

— Ты ведь знаком с ее детьми? — спрашивает он, будто сам не знает. — Ее девочка — подружка твоей сестры, которой ты только что звонил. Теперь их дружбе конец, так?

Я понимаю, куда он клонит, но не понимаю зачем. У него есть жертва. У него есть убийца.

И чего воду мутить? В виновности мамы никто не сомневался.

Руки у меня снова начинают трястись. Прячу их под себя.

— Если бы ты обстряпал дело именно так, мог бы представить все как несчастный случай на охоте и вообще избежал бы тюрьмы. Таких случаев полно. Тебя бы никто не заподозрил, поскольку никто не знал, какие вас связывают отношения. Верно? Муж ни о чем не подозревал.

— Вы ему сказали? — спрашиваю я, борясь с тошнотой.

Другой его помощник входит в кабинет с двумя дымящимися пластиковыми стаканчиками.

— Нет. — Шериф берет свой кофе. — С момента обнаружения тела я не выходил из этого кабинета. Правда, я с ним говорил. Он был потрясен, что мы тебя задержали. Сказал, тебе нравилась его жена, а ты нравился ей. Ему тебя было жалко. По его словам, ты пару дней назад заезжал к ним весь расстроенный. В собственный день рождения навещал в тюрьме мать. И жена под проливным дождем побеседовала в тобой в кабине твоей машины, и тебе стало легче.

Он делает глоток.

— От общения с ней тебе делалось легче, Харли?

Я смотрю на окровавленный платок. От запаха кофе меня мутит.

— Вот и дообщался. Каюк.

— Заткнись! — ору я неожиданно для самого себя.

Вскакиваю я тоже неожиданно для самого себя. Тут уже обошлось без Билла. Нашелся и еще добрый человек. Усмирил.

Именно этот человек напророчил мне смертный приговор. Еще когда я делал признание. Я расписывал им, какая она была красивая, и этот помощник заметил, что убить красавицу, да еще и мать малолетних детей, — самое страшное преступление. Хуже только детоубийство. Меня за это точно поджарят. Хотя в Пенсильвании в ходу смертельные инъекции. Так что мне вкатят прививочку. Я спросил, приговорили бы меня к смерти, если бы жертва была старая и страшная, и он ответил, что, скорее всего, дали бы пожизненное. По-моему, именно он сказал по телефону, когда я позвонил насчет мамы, что я слишком много смотрю телевизор. Я узнал голос.

Он будто тисками сжимает мне плечо, и я дергаюсь всем телом. Совсем как Эмбер сегодня вечером, когда я дотронулся до нее. Оказалось, у нее на плече огромный синяк. У этих винтовок та еще отдача.

— Хочу в тюрьму, — вырывается у меня.

Помощник оглядывается на шефа, тот кивает в ответ. Тиски разжимаются.

— В тюрьму. Скорее, — плачу я.

— Ладно, будет тебе тюрьма, — обещает шериф. — Ответишь еще на один вопрос, подпишешь признание — и отправляйся в камеру. Пару часов посидишь у нас. Попозже, когда приступят к работе адвокаты и судьи, тебя перевезут в настоящую тюрьму. Да ты сядь.

Я не слушаюсь.

— За что ты ее убил? — спрашивает шериф.

Меня душит паника. Вспоминаю Элвиса. Пес подумает, что я его бросил, и всю оставшуюся жизнь будет корить в этом себя. Вспоминаю Джоди и Эсме.

Шериф прав: подружками им больше не бывать. Вспоминаю Эмбер. Она плакала и плакала и никак не могла остановиться. Все повторяла: «Не этого я хотела. Не этого».

— В смысле?

— Тебя послушать, так ты был в нее прямо-таки влюблен. Конечно, и влюбленные убивают. Это встречается почти так же часто, как и несчастные случаи на охоте. Но у убийц имеется основательный мотив.

Я провожу языком по губам.

— Я хотел жениться на ней.

И это не ложь.

— И?.. — подгоняет он меня.

— Она бы никогда не бросила мужа.

— И ты ее убил?

— Да.

— Ладно.

Шериф опять садится на стол. Отпивает глоток кофе и ставит чашку рядом с плевательницей.

— Давай убедимся, что я все верно понял, — говорит он и потирает лоб, будто мыслитель. — Ты собираешься встретиться с ней, чтобы потрахаться, и ни с того ни с сего заявляешься на свиданку с ружъем, один выстрел из которого способен буквально снести голову. Дожидаешься, пока явится женщина, в которую влюблен, читаешь страх в ее глазах и нажимаешь на спуск. Почему-то это тебе больше по душе, чем заняться любовью. Потом ты изящно складываешь ей руки на груди, садишься в машину, катишь в участок и делаешь чистосердечное. Звонишь домой и беспокоишься, как там малышка сестра и собака. Я все верно изложил?

Башка у меня трещит и чешется. Лицо горит. Живот крутит. Руки трясутся. Кровь шумит в ушах, и шум этот почти заглушает его последние слова.

— Я одного не понимаю, — продолжает шериф. — Ты описываешь двух совершенно разных людей. Один — психопат-убийца. Другой — добропорядочный ответственный человек, которому нелегко живется. Как эти две личности могут сочетаться в тебе одном?

КЛЕВО. Слово выплывает из плевательницы, словно джинн из бутылки, и отдельными буквами (розовыми и лиловыми) расползается по комнате.

— У меня раздвоение личности. — Я опять провожу языком по губам.

— И поэтому тебя наблюдает психиатр?

— Примерно.

Сегодня вечером Эмбер намазала губы блеском со вкусом арбуза. Совсем как в детстве. До сих пор чувствую этот вкус.

— Значит, доктор может это подтвердить? Как, бишь, ее зовут? С ней так и так придется переговорить.

Я поцеловал ее всего раз и сказал, что больше целовать не буду. Касаться я ее тоже не касался. Она не настаивала. На руках осталась грязь.

— Отправьте меня в тюрьму. Вы обещали.

— Отправим, Харли. Отправим.

Он сует мне трехстраничный протокол, исписанный сверху донизу. Графа ВРЕМЯ не заполнена. Шериф вписывает цифры.

— Подпитии. Вот здесь, внизу.

В его глазах читается совсем не то, что у всех прочих, присутствующих в комнате. В его глазах нет ненависти, ярости или отвращения. Но нет и жалости. Одно разочарование.

Тип мне не нравится. Но мне так нужно понимание. Хоть от кого-то.

Мне пришлось так поступить, хочу я ему сказать. Один залп в ее честь. Свидетельство экстаза. Сбывшаяся мечта.

Жалко, у нее мечта так и не сбылась. Впрочем, как у большинства людей. Во всяком случае, ее желание было неординарным. Теперь она изжила его, и все будет хорошо. Не надо, чтобы тюрьма сломала ей жизнь. С ней все будет отлично. Но не со мной. Хотя желаний у меня почти не осталось. Да я ничего и не помню. За исключением одного: СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЯ не было.

Пытаешься забыть про всю эту хрень — и не получается. Время не лечит раны. Не помню, кто высказался на этот счет, но уж точно не Конфуций.

Подписываю. Признание есть признание.

Шериф забирает у меня ручку и выдает нечто странное.

— Прости, сынок, — говорит. — Знаю, ты любил ее.

Я уж не стал ему говорить, что по-прежнему ее люблю. Да, она убила человека. Ну и что?

Эпилог

Здесь не так плохо. Прекрасный вид из окна. Прямо как на банковском календаре. Мили и мили пологих зеленых холмов. Этакое ложе, великану есть куда прилечь после долгой прогулки.

Кормить могли бы и получите, компания тоже подобралась не ахти, но я не голоден, да и общаться последнее время ни с кем не тянет. Свидания мне еще не разрешены, но новый мозгоправ говорит, что скоро ко мне пустят Джоди. Пусть убедится, что я жив-здоров. Больше я никого не хочу видеть.

Бетти собирается со мной повидаться, но я против. Я до сих пор зол за нее за то, что выдала Эмбер. Знаю, Бетти желала нам всем добра, но нечего было влезать не в свое дело. У меня были свои мотивы, чтобы поступить так, а не иначе.

Я сказал ей об этом в полицейском участке на следующий день после моего ареста. Бетти ответила, что мотив мой ложный. Я не убивал Келли Мерсер. То, что она спала со мной, было звеном в цепи обстоятельств, приведших к печальному концу, но не я нажал на спуск.

Еще Бетти добавила, что я окажу Эмбер медвежью услугу, если возьму ее вину на себя. Она лишила человека жизни, отняла у детей мать, у мужа — жену, а у родителей — дочь. Чтобы закрыть вопрос, подвести ИТОГ, необходимо, чтобы она понесла наказание.

ИТОГ — написано теперь у меня на стене. Новый мозгоправ посоветовал мне записывать слова, которые я вижу в воздухе. На стене их просто немерено. Нам разрешено использовать клейкую ленту. Тапиока нам без надобности.

Еще к стене прилеплена масса Джодиных предсказаний. Их она мне передала целый конверт. Пожалуй, все, что у нее есть. Посмотрю на бумажку, представлю себе, как сестрица аккуратно, будто крылышки феи, расправляет ее, и на душе немного полегчает. Перед тем как станет совсем хреново.

Она мне и письмо прислала. Я смог прочитать его только раз, но сохраню навсегда. Я ведь знаю, как она старалась. Раз десять принимался писать ей ответ, но так и не написал.

Вот что было в письме Джоди:


ДАРАГОЙ ХАРЛИ!

КАК ТЫ ТАМ? У МИНЯ ВСЕ ХАРАШО. У МИСТИ ТОЖЕ.

ДЯДЯ МАЙК РАЗРИШИЛ МНЕ ПРИВЕСТИ К НИМУ ДАМОЙ ВСЕХ МАИХ ДЕНОЗАВРОВ. СКАЗАЛ, НА РОЖДИСТВО Я ПОЛУЧУ НОВОГО. КАЖДЫЙ ВЕЧЕР МОЛЮСЬ ЗА ТЕБЯ, ЭМБЕР И ЗА ДУШУ МАМЫ ЭСМЕ.

НАДЕЮСЬ ТЫ СКОРО ВИРНЕШЬСЯ ДАМОЙ. Я ОЧЕНЬ СКУЧАЮ.

ТВОЯ СЕСТРА

ДЖОДИ


Еще пришло письмо от Скипа. Оно лежит у меня в ящике стола вместе со всякой ерундой. Администрация не против того, чтобы вы держали здесь ЛИЧНЫЕ ВЕЩИ, если они помещаются в ящик. Книга по искусству, которую мне дала Келли, в ящик не влезает. Оно и к лучшему. Вещь-то не моя.

Зато со мной мамина Библия, и нарисованная карта, и свадебная фотка родителей. И кукла из сортира. Мне разрешили ее держать, так как администрация не в курсе, с какой целью я ее использую. Вряд ли мне теперь понадобится когда живая женщина.

Кроме того, в ящике лежит открытка от Черча. Думаю, сам ее выбрал. На ней мультяшная собака в колпаке с надписью «Поздравляю». А внутри написано: «Молодец! Я знал, у тебя получится!» Если бы они покупали открытку с мамой, она бы его отговорила. У меня такое чувство, что в глазах мамы Черча я не такой уж «замечательный парень».

Хотя не знаю точно, что именно заставило ее сделать такой вывод. В одиннадцатичасовых новостях кричали про Эмбер, не про меня. В тюрьму за убийство я так и не попал, а сюда угодил только потому, что меня разобрал дикий смех, когда мне сказали, что, по словам Мисти, у меня с Эмбер кровосмесительная связь. Я хохотал, и хохотал, и никак не мог остановиться. Вроде бы еще и кричал, не помню. Помню только, что обгадился. Наложить в штаны при посторонних и трахнуть собственную сестру — такое не забывается.

Все-таки Бетти не отвернулась от меня, не то что матушка Черча. Порой мне кажется, что не стоит так уж на нее злиться из-за Эмбер. По ПРАВДЕ говоря, это все равно что злиться на Элвиса.

Да, Бетти явилась в управление шерифа, как только услышала о моем аресте, и заявила, что я находился у нее в кабинете почти до полуночи и не мог совершить этого преступления. Но это ничего не значило. У меня все равно оставалось достаточно времени, чтобы убить Келли. В полицию-то я обратился почти в два ночи.

Она потребовала у них допросить мою сестру, но это также ничего не значило. У копов уже имелось подписанное мной признание.

Все-таки они решили наведаться ко мне домой. По словам шерифа, возле дома никого не было. На обгорелом диване лежала большая пастушья собака и терзала пару женских шортов, заляпанных кровью.

Закапывала улики Эмбер так же плохо, как целилась.

Я очень расстроился, когда узнал, что дядя Майк уперся и не взял с собой Элвиса. Не взяла его и Бетти. Я чуть ли не на коленях всех умолял. Даже шерифа с помощниками просил.

В конце концов Бетти нашла ему убежище. Говорит, очень хорошая семья. Правда, они живут в городе, особо не побегаешь, как бывало. А так пес всем доволен.

Фигня, сказал я ей. Пес просыпается утром и понять не может, что такое натворил, почему хозяин, единственный человек на свете, который его любит, отвернулся от него. Такие вот у собаки мысли. Неважно, что она животное, а не человек.

Последнее время я много думал, но всегда на заданные темы. Мне кажется, я и раньше так поступал. Новый мозгоправ говорит, ничего страшного в этом нет. Самая большая моя проблема не в этом.

Самая большая моя проблема, если я начну думать о том, чего не смогу ВЫНЕСТИ.

СКРЕЩЕНИЕ ОРБИТ. Вот как я называю то, что со мной происходит, сказал я. Ему понравилось. Блестящая аналогия, говорит. Врет, конечно. Я как-то спросил, есть ли у него в учебнике глава «Польсти психу, и он станет твоим лучшим другом». Мозгоправ посмеялся и назвал меня остроумным и проницательным. А ведь я не шутил.

И все-таки в его словах есть ПРАВДА. Как подумаю о Мисти, так орать хочется. Не могу думать о том, что станется с Заком и Эсме Мерсер. И о записках Джоди. И о Келли. Шесть секунд — и я в отрубе.

Я всегда считал, что в смертный час, когда небо вспыхивает тысячей солнц, мать видит лица своих детей. Келли наверняка подумала о детях, когда перед ней возникла Эмбер. Не о себе. Не о муже-банкире с его мальчишеской улыбкой и не о дедушке, оставившем ей в наследство холмы, которые она так любила. Не обо мне и не о Господе, встреча с которым должна была вот-вот состояться. Она подумала о детях, о том, как они проснутся среди ночи, примутся звать ее, а она не придет.

Но она их услышит. Куда бы ни попала, в ад, в рай, в чистилище, она услышит, как дети зовут ее. И хуже этого ничего быть не может. Обречь Келли с детьми на такую судьбу. Они не заслужили. И Элвис тоже.

Самое удивительное, что об Эмбер я думать МОГУ Только выборочно. Стараюсь окрасить ее будущее в светлые тона. Хорошо бы суд у нее был типа как у О. Джей Симпсона, когда все понимают: подсудимый виновен, но выносят оправдательный приговор, потому что не понравилась прическа прокурора. Но такую фигню, пожалуй, только по телевизору и увидишь.

Могу думать о нашем детстве и даже о том, как она проскальзывала ко мне в кровать за спину по ночам, чтобы там обрести тихую гавань.

Мозгоправ говорит, что слишком хорошая память мне только повредит, так как я все равно вспоминаю лишь часть события. А часть — это не вся ПРАВДА.

Пожалуй, то, что появляется в воздухе, часто и есть ПРАВДА. Я ее записываю и леплю на стену.

«Те, кто знает ПРАВДУ не ровня тем, кто любит ее», — сказал Конфуций. Это я тоже записал.

Я всегда считал себя правдолюбцем, от которого ПРАВДА постоянно прячется. Теперь я понимаю, что ПРАВДА прямо-таки мозолила мне глаза, но я от нее отворачивался, потому что никакой не правдолюбец.

Утверждение «ПРАВДА превыше всего» не всегда справедливо. Но только люди придают этому значение. Единственное, что отличает меня от Элвиса, это вовсе не способность посмотреть ПРАВДЕ в глаза либо отвергнуть ее. От собаки меня отличает то, что я принимаю ПРАВДУ близко к сердцу. Слишком близко. Ибо я слишком часто лгал самому себе.

ПРАВДА в том, что всякий раз, когда Скип придумывал, как убить своего брата Донни, он был в моих глазах редким козлом.

Тони О'Делл

ВЫ ТОЛЬКО НЕ ОБИЖАЙТЕСЬ (роман)

В автомастерской, где работает Манч, появляется ее бывший любовник Гарилло. Он сообщает, что должен отлучиться по очень срочному делу, и просит давнюю подружку присмотреть за его годовалой дочкой, мать которой умерла. Несмотря на протесты Манч, парень уезжает, оставив ей ключ от квартиры с младенцем.

У героини нет выбора: она отправляется за девочкой, но вдруг видит на дороге расстрелянный грузовик с мертвым Гарилло.

Манч в растерянности: взять к себе ребенка убитого — значит впутаться в темную историю, а бросить — значит погубить.

Глава 1

— Вы только не обижайтесь, — начал водопроводчик.

Манч вздохнула. Почему люди считают нужным обязательно предупредить, что собираются ляпнуть глупость? Она перестала копаться в карбюраторе и внимательно посмотрела на мужчину в грязном комбинезоне.

— …но вам не кажется, что чинить машины — это как-то… ну не знаю… не по-женски?

Разглядывая жиклер, она пробормотала:

— Ага, я страшно переживаю всю дорогу до банка… Вы чем эту штуку заправляете?

— Чем получится, — ответил он. — А что?

Она посветила фонариком в камеру карбюратора.

— Совсем дерьмом заросли.

Манч говорила с серьезным видом, прекрасно понимая, что этот неандерталец двойного смысла не поймет. Бога ради, сейчас же 1977 год! Неужели он не знает, что женщин перестали считать слабым полом еще в шестидесятых?

— На это уйдет не меньше чем полдня, — сказала она. — А лучше всего оставить тут машину до завтра. — Она оглянулась через плечо и заметила Весельчака Джека, владельца авторемонтной мастерской «Весельчак Джек». — Эй, Джек! Оформишь этого парня? Ему нужно перебрать карбюратор.

Джек прихватил книжку квитанций и направился к ним.

— К тебе гость, — сказал он, указывая большим пальцем назад.

По выражению лица босса она поняла, что он этого не одобряет. А посмотрев, куда указывал его палец, поняла почему.

Гость Манч прислонился к бамперу синего пикапа «шевроле». Грузовичок был относительно новый: модель 74 года, а может, даже 75-го. Похоже, дела у Слизняка идут неплохо.

Миссис Гарилло назвала сына Джонатаном, но в определенных кругах он был известен как Слизняк Джон. В последний раз Манч видела его, когда он водил машину в «Желтых такси Саншайн» в Венис. Это было год назад — в другой жизни. Шоферская работа была только прикрытием для разнообразной деятельности Слизняка: он облапошивал туристов, грабил наркоманов, ищущих дозу, вел счета букмекеров, имевших глупость ему довериться.

— Спасибо, Джек, — сказала она, слезая с ящика, на который ей приходилось вставать, работая с грузовиками. — Я ненадолго.

Оставив Джека оформлять машину водопроводчика, Манч направилась туда, где ждал Слизняк. Подойдя поближе, она услышала, как мотор грузовика, работавший вхолостую, чихнул. Бородатый незнакомец, сидевший на пассажирском месте, бросил на нее беглый взгляд и отвернулся. Она сунула тряпку в задний карман и настороженно спросила Слизняка:

— Что тебе надо?

— А где «привет!»? — поинтересовался он.

— Привет. Что тебе надо?

— Огоньку не найдется?

Его пухлые губы расплылись в довольной улыбке. Зубы ровные, белые. Темные волосы и очень густые ресницы. Когда-то он казался ей красавчиком.

Она достала зажигалку и машинально потянулась за пачкой «Кэмел», лежавшей в нагрудном кармане.

Слизняк перехватил ее зажигалку, указал на ее сигареты и, как будто только сейчас об этом подумав, попросил закурить.

Да, повадки у Слизняка прежние. Она покачала головой, гадая, во что ей встанет его визит.

Он дал ей прикурить, закурил сам и выпустил дым на слове «спасибо».

Она поймала его за руку, когда зажигалка уже готова была исчезнуть у него в кармане.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я по тебе скучал.

— Слизняк…

Она взглянула на бородатого парня: темные очки, рубашка с длинными рукавами; в распахнутом вороте, слева над ключицей, виднеется блеклая синяя наколка. Манч узнала значок «Арийского братства», пару зигзагообразных молний, составляющих буквы «SS». Мужчина скрестил руки на груди и раскачивался на сиденье.

Мотор снова чихнул — и возобновилось ровное гуденье.

— Слышала? — спросил Слизняк. — Что это, как считаешь?

— Если хочешь его отремонтировать, оставляй машину. У меня сейчас времени нет, — заявила она, отметив, что Джек на всякий случай топчется неподалеку, почти в пределах слышимости.

— Я сейчас тоже вроде как спешу, — отозвался Слизняк, осмотрелся и понизил голос. — По правде говоря, я немного влип.

Манч заметила, что пробка бензобака выкрашена синей краской. Протянув руку, она потрогала пробку. Краска липла к рукам. В открытое окно она увидела, что под щитком болтаются провода зажигания с зачищенной изоляцией и небрежно скрученными концами. Пассажир поднял ладонь к щеке, загораживая лицо. Вот и отлично: ей ничуть не хотелось его запоминать. Она вытащила тряпку из заднего кармана и тщательно вытерла все поверхности, до которых дотрагивалась.

— Мне все это ни к чему. Меня могут посадить за один только разговор с тобой.

— С каких это пор ты обращаешь внимание на судебные решения? — спросил он.

— С тех пор как мне дали срок условно. У меня теперь все по-другому, Слизняк. Не порти мне жизнь.

Он рассматривал ее исподлобья.

— Да, я слышал, будто ты уверовала. И я тобой горжусь. Тебе-то самой это все по душе?

— Да, конечно, — поспешила ответить Манч.

Он саркастически выгнул бровь — ну вылитый Кларк Гейбл! Неужели он уловил в ее тоне нотки неуверенности?

— Выглядишь отлично. Я как раз собирался сказать.

Она фыркнула.

— Уволь. Хочешь сделать мне приятное? Тогда исчезни из моей жизни. — Она лягнула шину пикапа. — И это забери с собой.

— Брось ты, Манч! У нас с тобой столько в прошлом!

— Вот тут ты прав: в прошлом. Давай забудем и то, что было и чего не было… Все к лучшему. Нам обоим ни к чему было таскать за собой ребенка.

Она посмотрела на него, словно ища подтверждения своим словам, но ничего на его лице не прочла.

— Но мы все-таки друзья? — спросил он.

— Мы никогда не были друзьями, Слизняк, просто вместе ловили кайф. — И она выразительно глянула на его спутника.

— Вот как ты заговорила! А мы все, значит, только дерьмо, прилипшее к твоим подметкам?

В его тоне звучала обида, будто она предала некую идею. Но никакой идеи не было, гневно напомнила она себе, была лишь горстка накачавшихся идиотов, пытающихся как-то оправдать свое существование.

— Да нет же, Слизняк, — возразила она. — Пойми, пожалуйста: у меня в жизни наконец появилось что-то хорошее. И я не хочу все испортить.

— Я не собираюсь ничего тебе портить.

— Мне нужно беречься, Джон. Я нездорова… это ведь болезнь.

— О чем ты? Какая еще болезнь?

— Алкоголизм и наркомания в стадии ремиссии. Мне нельзя общаться с теми, кто пьет и ширяется.

Как объяснить ему, если она и сама не все понимает! Она просто пользовалась защитными приемами, которым ее научили, — повторяла положения программы реабилитации. Наверное, было бы проще, если б он на нее разозлился.

— И ты действительно совсем забыла о прежних деньках? — спросил он.

— Я должна о них забыть.

— А как же Деб? — осведомился он. — И Буги? Я считал, он — твоя самая вкусная шоколадка.

— Я ничего о них не слышала почти год. Даже не знаю, где они.

— Они в Каньонвиле.

— А это где?

— В Орегоне. Красивые места, если не боишься дождей.

Это известие ее удивило.

— Так она все-таки своего добилась? — Когда-то они мечтали вместе перебраться в деревню, подальше от городских соблазнов, туда, где можно было бы заново начать жизнь, дать Буги нормальное детство. — У тебя есть ее телефон?

Слизняк извлек из кармана бумажник.

— Секундочку. Ручка найдется?

Она вручила ему свою ручку. Он подошел к столу и взял несколько визиток мастерской. Стоявший сзади Джек нахмурился.

Слизняк перевернул одну из карточек, написал слово «Гадюшник», а под ним — номер телефона с кодом штата Орегон.

— Дома у нее телефона нет, — сказал он, — но обычно ее можно поймать по этому.

— Что это — «Гадюшник»?

— Бар в Каньонвиле.

— У нее все в порядке?

— Нашла себе старика.

— Вот так новость! — усмехнулась Манч.

У Деб всегда был какой-нибудь «старик». С каждым у нее была любовь до гроба, и она безутешно рыдала, когда они исчезали. Манч завидовала ей — такой глубине страсти.

— Он — жопа, — добавил Слизняк.

На ее губах появилась грустная улыбка. «Старики» все поголовно оказывались жопами, особенно когда Деб с ними расставалась.

— У меня были с ним кое-какие дела, — пояснил Слизняк. — Он пытался меня кинуть.

— Угу.

Ей ни к чему знать подробности. Слизняк все равно правды не скажет. У него вечно все кругом виноваты, а сам он — прямо ангел безгрешный.

— Мне надо работать. Так что у тебя стряслось, Слизняк?

Он нервно оглянулся на своего спутника.

— Я же сказал, мелкие неприятности. Ничего серьезного. Все скоро рассосется.

— А я тебе зачем понадобилась? — спросила она.

— Мне просто захотелось с тобой увидеться, — уверил он, наблюдая за проезжающим транспортом, словно чего-то ждал. — Прошло столько времени. — Он поднял руку и дотронулся до ее щеки. — Слишком много.

Она отстранилась. Пора было заканчивать этот разговор.

Слизняк — не первый призрак ее прошлой жизни. Она нашла простой способ избавляться от них — бывших приятелей-наркоманов, которые, почуяв надежду поживиться, каким-то образом умудрялись ее отыскать. Они приходили к ней с рассказами о невезухе, излагали свои истории с печальными лицами и искренними интонациями. Может, им казалось, что, протрезвев и перестав употреблять наркоту, она лишилась памяти. Что раз она перешла в другую команду, то теперь не распознает их фокусов. Она убедилась, что проще им потворствовать: выслушать их глупости и поддакнуть, что жизнь страшно несправедлива. А потом она одалживала им денег — обычно двадцатку (но никогда больше пятидесяти долларов) — и они обещали расплатиться с ней, как только «встанут на ноги». По второму разу должники не появлялись. «Одолженные» деньги были недорогой платой за уверенность в том, что они больше не вернутся.

— И сколько тебе нужно, чтобы выплыть? — спросила она, потянувшись за бумажником.

Она носила бумажник в заднем кармане, как это делают мужчины. Может, этот водопроводчик был прав? Она посмотрела в сторону мастерской: Джек наблюдал за ней. Он постучал пальцем по часам.

— Мне нужно работать, — повторила она.

Слизняк увидел, что она достает бумажник. Возможно, он даже не заметил, как облизнулся.

— Знаешь, — неожиданно сообщил он, — я теперь отец. У меня дочка, совсем еще малышка.

Манч показалось, что молния ударила куда-то между ее сердцем и желудком. Он всегда умел найти у человека самое уязвимое место. Разве это не он научил ее, как вычислить лоха и воспользоваться его слабостями? Она попыталась сообразить, мог ли он узнать о рубцах внутри ее тела, сделавших ее бесплодной. Это не тайна — она рассказывала об этом на собраниях общества Анонимных Алкоголиков. Но на встречи она ходила здесь, в Сан-Фернандо. Мог он как-то об этом узнать?

— Молодец, — проговорила она. — А кто мать?

— Карен.

— Та, что работала в телефонной компании?

Манч помнила ее: Карен ничего не стоило облапошить и вытянуть у нее двадцатку. Слизняк забирал у нее деньги во время обеденного перерыва, пока Манч дожидалась его в такси с включенным счетчиком.

— Да, та самая.

Она почувствовала неприятную волну жара, пробежавшую по шее до затылка. Пора было сыграть в игру «Назови это чувство». Чувства были чем-то новым, еще одним сомнительным подарком незамутненного сознания. Раньше вопрос о них не вставал. Раньше, если бы кому-то вздумалось спросить у Манч, как она себя чувствует или какое чувство испытывает, у нее нашлось бы всего два ответа: «по кайфу» или «ломает» — хорошо или ужасно. Теперь ей открылось множество самых разных эмоций.

В первые месяцы реабилитационного курса ее наставница, Руби, сводила Манч с ума вопросами о том, как у нее дела, что она чувствует. Наконец Манч ей ответила: она чувствует злость. Тогда Руби терпеливо объяснила ей, что злость — это не чувство. Это реакция. Выйди за пределы злости, сказала Руби. Это — щит, латы.

Манч посмотрела на Слизняка. У него ребенок. У него и Карен ребенок. Какие чувства это у нее вызвало? Думать долго не пришлось.

Руби говорила, что когда-нибудь Манч сможет усыновить ребенка. Руби вообще много чего обещала ей в туманном будущем. Например, что когда-то она выйдет замуж. Конечно, ответила Манч, и такое может случиться, но сначала ей нужно хотя бы пойти на свидание.

— Аот меня-то тебе что надо? — спросила она.

— Хочу, чтобы ты познакомилась с моей малышкой, — ответил он.

— Что скажет на это Карен?

— Карен умерла. Передозировка.

У него затуманились глаза. Не знай она его так хорошо, то решила бы, что ему действительно грустно. Эта мысль ее раздосадовала. «Опять ревность?» — подумала она.

— Я живу в Венис, — сказал он. — Ты засмеешься, когда узнаешь где.

Он поднял овальный резиновый брелок для ключей с выдавленной цифрой «6». На стальном кольце висел один ключ.

— Что? Снова в Тортилья-Флэт? Там столько счастливых воспоминаний!

— Кое-какие есть, ты не сможешь это отрицать. По правде говоря, я уже несколько дней не был дома.

— Стало слишком жарко? — спросила она.

Он улыбнулся той самой, хорошо знакомой, приводящей ее в ярость улыбкой, словно бы говорящей: «Знаю, я вел себя нехорошо, но, наверное, поступлю так снова». Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержать расплывающиеся губы. Глаза у него так и сияют. Как можно научиться заставлять глаза светиться?

— Кто сейчас присматривает за твоей дочкой? — спросила она.

— Соседка.

— Как вы назвали девочку?

Черт! Зачем она лезет в эту историю? «Забудь про ее имя, — сказала она себе. — Забудь о неуместной преданности старым товарищам». Она уже не принадлежит этому миру. Война закончена. Она сдалась.

— Эйша.

— Эйша? — переспросила она, качая головой. Ну и имечко! Она отвернулась. Надо работать.

Вся эта дурь ей ни к чему.

Манч направилась к «кадиллаку», который ремонтировала, — у него подтекал водяной насос. Слизняк шел за ней, и она невольно подумала о своей походке — о том, что не качает бедрами. Ботинки со стальными носками — неподходящая обувь для сексапильной походки.

— На самом деле, — сказал он, — я хочу не только показать тебе ребенка. Надо еще кое-что сделать.

— Не сомневаюсь.

Она решительно сунула руки за радиатор, пытаясь добраться до четырех болтов, державших вентилятор. За эту поспешность позже ей придется расплачиваться. Водой с мылом не удастся полностью смыть кусочки стекловолокна, которые вопьются в кожу. Руки будут зудеть несколько дней.

Слизняк облокотился на крыло и подсунул голову под капот.

— Тебе всего-то и надо отвезти малышку к моей сестре и захватить в комнате кое-какие вещи. В основном детские — одежду, сиденье для машины, пару игрушек.

Она приостановилась, охваченная противоречивыми чувствами: прошлое поманило ее к себе. Ностальгически вспомнился Венис-Бич — она жила там так долго! Привычные места: тротуар, круг, Хукер-Хилл, «Такси Саншайн». То был ее дом; то были годы, когда она знала, кто она и что делает, «Подумай еще, — велела она себе. — Вспомни, сколько неприятностей было в той прежней жизни: необходимость скрываться, постоянный страх, безнадежность».

— Я не бываю в Венис, — заявила она.

— Я не прошу тебя там поселиться, — сказал он. — Просто заскочи ненадолго. Ты пробудешь там всего пару минут.

— А что твоя сестра? Пусть в Венис едет Лайза.

— Она вроде как закрыла мне кредит.

— Ты хочешь сказать, ей надоели твои истории.

— Нет, — возразил он. — Видишь ли, те типы…

— Не надо мне ничего рассказывать. Мне не интересно.

Она зажала сигарету зубами — руки должны быть свободны, пока она станет заниматься храповиком. Дым попал ей в глаза, она сощурилась, нахмурила брови и в конце концов, чтобы перестать гримасничать, выбросила окурок.

— Но ты ведь съездишь? — спросил он, поигрывая ключом.

Она смотрела на него молча, подбирая слова для ответа.

— Ты моя единственная надежда, — добавил он.

— Не морочь мне голову! Я не желаю быть ничьей единственной надеждой! Не для того я завязала, чтобы вытаскивать идиотов из болота. Во что бы ты ни влип, это — твоя проблема. Я ни во что ввязываться не стану.

— Ты изменилась.

— Вот это я и пытаюсь тебе объяснить.

— Раньше ты не была такой бессердечной.

Манч хотелось возразить, что дело не в этом. Вовсе она не бессердечная. Пока она пила и ширялась, она скрутила все чувства в тугой узел и спрятала глубоко в себе. В такое темное и пустынное место, что никто до них добраться не мог. Она надеялась, что когда-нибудь все, что было в ней ранимого, засохнет и отомрет, избавив ее от той боли, которую приносит жизнь. Но все получилось не так. И теперь, когда она решила выбраться из дерьма, ей нужна осторожность. Ему никогда не понять, что ей приходится бороться с собой ежедневно. И она не стала ничего говорить. Пусть думает что хочет.

Слизняк выпрямился, крыло качнулось и чуть поднялось. В отражении лобового стекла «кадиллака» она видела, как он забрался в кабину пикапа и разочарованно покачал головой. Он что-то сказал своему пассажиру, тот закивал, отвечая.

Это ее разозлило. Кто он, к черту, такой, чтобы ее осуждать? Ведь это он обделался, так?

Костяшками пальцев она ударились о холодную сталь мотора, а с откручиваемого болта слетела муфта. Ну вот, и это все из-за него! Она почувствовала, как на глазах выступают слезы.

Чувства — это дрянь, ломает от них похуже, чем от наркотиков.

А потом Манч опустила глаза и увидела, что ключ Слизняк оставил на крыле.

Глава 2

Часа два Манч потела над обломившимися болтами. Манч припомнилось — или она что-то путает? — как на курсах повышения квалификации в Колледже Вест-Валли преподаватель объяснял причину таких поломок: все дело в электролизе. Хотя ей нравилось это слово, которое так вкусно каталось на языке, ей все же казалось, что электролиз — слишком легкомысленное название для явления, которое доставляет столько неприятностей.

— Ржа покоя не знает, — сказала она вслух, выковыривая протекающий водяной насос с помощью большой отвертки.

В начале дня она объяснила владельцу «кадиллака», что поломка произошла в опоре вала крыльчатки. Любой другой механик просто сказал бы, что сломан водяной насос, и на этом успокоился, но Манч обожала объяснять людям, что произошло с их машиной, особенно когда при этом можно было произнести вслух слова, которые постоянно звучали у нее в голове, — она узнала их не так давно.

Из-за сломанных болтов она проваландалась лишних сорок пять минут. Сорок пять минут, которых у нее не было. «Почему вся эта чертовщина случается исключительно по пятницам?» — гадала она.

За работой она вспотела. Комбинезон прилип к спине. Бисеринки пота падали с кончика носа и расплющивались на решетке рамы. Термометр на боковом зеркале «кадиллака» показывал тридцать четыре градуса. Это была ее первая осень в Валли. Весь этот год с ней что-нибудь случалось впервые. Руби посоветовала относиться к этому как к приключению.

Манч подумала: неужели во всех приключениях бывает так одиноко? Ей не хотелось показаться неблагодарной. Но что делать, если в дне столько часов? Раньше у нее минуты свободной не было: найти дозу, ширнуться и немедленно искать способ добыть еще… И вдруг все кончилось. Ты больше не употребляешь наркотики. Отлично. Ты будешь жить. И что теперь? Что делать с собой, когда ты не занята работой и не отправляешься на очередное собрание? Что делать в воскресенье в три часа дня? С кем разговаривать, если стоишь одной ногой в обоих мирах и ни с кем не можешь найти общий язык?

Руби не раз говорила: на все нужно время. Ты испортила свою жизнь не за один день и не поправишь ее в один день. Иногда Руби напоминала Манч, что та еще молода: видимо, это должно было как-то ее утешить.

Очередной болт, похоже, не собирался поддаваться. Она капнула на него машинного масла и стала крутить туда — обратно, по четверть оборота за раз. Капля пота пробежала у нее по ложбинке между грудями. В Венис-Бич, конечно, будет прохладнее градусов на пять. Неужели это так трудно — забрать его ребенка?

Она выпрямилась и потянулась. Ноги под коленками ныли — затекли от неудобной позы. Джек подошел и положил мясистую руку ей на плечо.

— Как дела? — спросил он.

— Неважно. — Она показала сломавшиеся болты.

— Что понадобилось от тебя тому прыщу?

— Одолжение.

Манч знала: Джек считает, что прежние «отпетые дружки» пользуются ее добротой, и не одобряет этого. В анкете Анонимных Алкоголиков, где по двадцати вопросам ты определяешь, следует ли тебе считаться алкашом, в одном спрашивалось, встречаешься ли ты с людьми, которые стоят ниже тебя. По словам Руби, это относилось ко всем, кого Манч знала раньше.

— Но ты, я надеюсь, не дала ему денег? — спросил Джек.

— Нет, он просил не денег.

— Поосторожнее с этим типом.

Она почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, и нагнулась над мотором.

— Я справлюсь, — сказала она.

— Ты всегда так говоришь. Когда в следующий раз явится кто-то из этих идиотов, предоставь мне с ними разобраться.

Она молча покачала головой: у нее перехватило горло. Как-то она спросила Руби, когда пройдет эта неуместная чувствительность. «Может, никогда, — ответила Руби. — Добро пожаловать в ряды людей».

Манч прокашлялась.

— Сегодня в четыре мне надо явиться на собеседование к моей инспекторше.

— Когда тебя наконец от этого избавят? Прошел уже почти год. Они что, не видят, как хорошо ты держишься?

— Мне повезло, что я получила срок условно.

— Да, но три года? Иисусе! — Джек похлопал по крылу «кадиллака»: — Не торопись закончить эту машину. Я позвоню владельцу и скажу, что поломка серьезная. Может, выбью тебе несколько лишних баксов за сломанные болты.

— Хорошо бы. Но, по-моему, этот парень до того скуп, что еще не расстался даже с первым заработанным им пятицентовиком.

Джек засмеялся.

— Ты его раскусила!

— Э-э… Джек? — Манч отбросила со лба волосы, выбившиеся из косы. — Спасибо. Спасибо за все.

— На здоровье, малышка. — Он собрался уйти, но тут увидел на крыле ключ. — Это твой? — спросил он, поднимая ключ от жилья Слизняка. — В чем дело? Я сказал что-то смешное?

— Нет. Я просто вспомнила кое-что о парне, который приходил. Ему кажется, что он так хорошо меня знает! — И Манч спрятала ключ в карман рубашки.

Она собрала инструменты и бросила взгляд на часы. Самое начало четвертого. Ее новая инспекторша, непреклонная миссис Оливия Скотт, работает в Санта-Монике. Чтобы доехать туда, на другую сторону холма, нужно минут тридцать, а то и сорок пять, если шоссе забито машинами. Санта-Моника находится рядом с Венис, вспомнила Манч, убирая инструменты в шкафчик и запирая его. А до Инглвуда, где живет Лайза, надо ехать еще несколько минут на юг. Черт, почему на душе так тревожно?

Она отмыла руки, переоделась в чистую футболку, сбросила тяжелые рабочие башмаки и надела кеды. В маленькой комнатке у всех механиков были шкафчики для рабочей одежды. Из уважения к ее полу Джек поставил на дверь задвижку вскоре после того, как взял ее на работу. Запирая дверь, Манч всегда чувствовала себя немного странно. Может, дело было в том, что она очень много времени провела, прячась по комнатам — обычно ванным — где приходилось запирать дверь.

Над раковиной висело небольшое зеркало. Она расплела косу и пропустила сквозь пальцы темно-русые волосы. Ей нравилось, что, заплетенные в косу, ее тонкие и прямые волосы становились волнистыми. Надо бы спросить кого-нибудь, как их завивают специально.

Она вспомнила о Деб и ее сыне. Она скучала по ним. Слизняк, как всегда, ударил в точку. Они с Деб были лучшими подругами с шестнадцати лет, когда Деб только приехала из Миссури. И вот теперь она в Орегоне.

Какая там осень? Наверное, листья на деревьях стали золотыми и багряными… И что за поселок Каньонвиль? Есть ли там магазин, где собираются местные? Знает ли почтальонша всех по именам? А небольшая заправочная станция и при ней автомастерская — они тоже есть?

Все эти подробности они с Деб намечтали вместе. Деб пойдет работать в деревенский магазин — на неполный рабочий день, чтобы быть дома к возвращению Буги из школы. У них будет маленький домик, и овощи в огороде, и две кошки во дворе, — как в той песне группы «Назарет».

В деревне никто не попрекнет Буги смешанной кровью, никто не станет называть его ниггером.

В конце этого месяца ему исполнится семь. Неужели прошло уже больше шести лет с тех пор, как она протянула руки, чтобы подхватить его после первых неуверенных шажков? Трудно поверить. Когда он только родился, Деб рассказала Манч, что каждые двадцать минут поворачивает с боку на бок его головенку, чтобы она не стала плоской с одной стороны. А для Эйши кто-то это делает?

Она вышла из комнаты и приостановилась у открытой двери в офис Джека.

— Я зайду к Денни, — сказала она. — Тебе что-нибудь нужно?

Прежде чем ответить, он посмотрел на часы. Она поежилась: Джек молчаливо осуждает ее за ранний уход? Или она неправильно поняла его взгляд и все преувеличила?

— Спасибо, ничего не надо, — ответил он.

— Я закончила регулировку выхлопа на машине водопроводчика, — сообщила она. — Завтра с утра отлажу воздушную заслонку, когда мотор будет холодный.

— Ради одного этого не выходи, — сказал он. — Я сам сделаю.

— Точно?

— Угу.

— Ладно. Тогда увидимся в понедельник утром.

Не отрываясь от бумаг, он помахал ей рукой.

Она перебежала через улицу, не дожидаясь зеленого света, и, запыхавшись, толкнула двустворчатую стеклянную дверь кофейни.

У Руби закончилась смена. Она сидела у стойки, пила кофе и болтала со сменщицей. Услышав шаги Манч, Руби обернулась.

— Джек отпустил тебя пораньше? — спросила она.

— Мне надо явиться к инспектору, — объяснила Манч. — Вчера назвали мой номер. — По правилам отбывания условного срока Манч ежевечерне звонила по телефону и выслушивала записанное сообщение. После фамилии каждого инспектора, ведущего надзор за условно осужденными, назывались номера. На самом деле каждый номер соответствовал человеку. Манч была «Скотт, тридцать восемь». Число тридцать восемь было названо в записи прошлого дня, а это значило, что в течение суток она должна явиться и сдать мочу на анализ. — Я решила выпить чашку кофе для сама-знаешь-чего.

— А как вообще дела? — спросила Руби.

— Все хорошо.

Официантка за стойкой подала Манч большую порцию кофе в пластиковом стакане. Манч щедро заправила кофе сливками и сахаром.

— Хочешь чего-то еще? — спросила официантка.

Манч положила на стойку доллар.

— Нет. Спасибо.

— Ты сегодня придешь? — спросила Руби.

— Да. И принесу печенье. — Манч помешала кофе. — Может, мы потом поговорим?

— Случилось что-нибудь?

— Ничего особенного, — ответила Манч, не поднимая глаз.

Руби встала и обняла Манч.

— Точно?

Манч все никак не могла привыкнуть к таким непринужденным знакам симпатии Руби. Порой ей хотелось на них ответить, обхватить руками широкую талию Руби и окунуться в доброжелательное тепло своей наставницы. Но что-то неизменно ее удерживало и секундного колебания оказывалось достаточно, чтобы погасить порыв. Руби, кажется, этого не замечала: прежде чем отпустить Манч, она чуть сильнее ее стиснула.

— Вечером обязательно поговорим, — пообещала она.

— Ну, мне пора, — объявила Манч, забирая кофе и оставляя сдачу официантке.


Она ехала по шоссе минут десять, как вдруг увидела, что правую полосу перегораживает разбитая машина. Судя по количеству машин с мигалками, катастрофа произошла относительно недавно. Она смутно вспомнила, что, готовясь уйти из мастерской, слышала звук нескольких сирен. Наверное, именно сюда они и ехали.

Три полицейские машины, скорая помощь, пожарная машина и эвакуатор сгрудились на шоссе. По внутренним полосам машины еле ползли: каждый из проезжающих водителей хотел поглазеть, из-за чего ему пришлось сбросить скорость. Наконец пришла и ее очередь. Она чуть не потеряла управление своим «гранд-туром», когда узнала синий пикап, врезавшийся решеткой радиатора в опору дорожного знака. Стекло со стороны водителя было пробито — похоже, пулями. Из-под открытой двери кабины свисала нога в ботинке. Врачи скорой помощи не спешили помогать водителю. Один из них даже закурил. Нога не двигалась. У Манч судорогой свело желудок.

Из разбитой машины будто поднялось плотное облако печали, опустившееся ей на грудь.

Как он мог умереть? Слизняк всегда выходил сухим из воды. Может, это другой пикап? Может, за рулем сидел тот второй тип? Где он, кстати? Вокруг разбитой машины суетятся только люди в форме. Ни в скорой помощи, ни в полицейской машине пассажиров нет. Она попыталась разглядеть лицо водителя, но обзор закрывала дверца кабины. На асфальт капала кровь.

Строгий полицейский в форме дорожного патруля махал ей, чтоб она проезжала, но Манч перегнулась к правому окну и указала на разбитую машину.

— Я его знаю. Я знаю водителя, — пересохшими губами пролепетала она.

Полисмен секунду смотрел на нее, потом оглянулся на место аварии.

— Отъедьте вон туда.

Она кивнула. Она собиралась остановиться, подойти к нему, но тут к ней пришла новая мысль. «Ты ничем здесь не поможешь, — сказал ей внутренний голос. — Тебе ни к чему в это вмешиваться. Не останавливайся».

Манч бросила последний взгляд на искореженный пикап — и нырнула в поток машин, не обращая внимания на гудки и ругань других водителей.

«Проклятье, Слизняк, что ты наделал?»

Глава 3

Следователь отдела убийств Джигсо Блэкстон выдвинул длинные ноги из-под руля своего черного седана, повернул к себе зеркальце заднего вида и убедился в том, что пробор у него ровный. Вытащив из кармана рубашки гребешок, он тщательно расчесал темные усы.

— Ты на кота похож, знаешь? — сказал Алекс Перес, напарник Блэкстона.

Блэкстон сделал вид, что не слышит.

— Пойду посмотрю на жертву, — объявил Алекс. — А ты продолжай прихорашиваться.

— Это в тебе говорит зависть.

— Неужели я сказал «на кота»? — весело удивился Алекс. — Я имел в виду «на киску».

Блэкстон ухмыльнулся и повернул зеркальце обратно. Он вылез из машины и прошел к патрульному, регулировавшему движение.

— Вы первым прибыли на место? — спросил он у полисмена.

— Да, сэр.

— Что тут произошло?

Блэкстон отступил на шаг и посмотрел на жертву через боковое стекло. Глаза у трупа были открыты, их выражение казалось спокойным, почти скучающим. Выходное отверстие от пули в черепе окружали лохмотья кожи. Выстрел в шею пробил сонную артерию и раздробил позвонки.

— Я ехал по шоссе и наткнулся на этот автомобиль.

— Но вы не видели, как все случилось?

— Нет, сэр.

— «Скорая» приезжала?

— Приезжала и уехала. Они ничего сделать не могли.

— Хорошо. Они что-нибудь двигали? Тело перекладывали?

— Нет, сэр.

— Никто не объявлялся? Свидетелей стрельбы нет?

— Вроде их не было, но какая-то женщина в темно-синем «гранд-туре» затормозила и сказала, что знает водителя.

Блэкстон оглянулся туда, где лежало тело.

— Она могла его видеть?

— Отсюда не могла — по крайней мере лицо. Может, ногу. Наверное, узнала машину.

— И вы ее отпустили?

— Я велел ей остановиться. Чуть позже посмотрел — а ее нет.

— Номер записали? Нет, конечно. Она молодая, старая, толстая?

— Белая, двадцать с небольшим, невысокая, светлые глаза, волнистые темно-русые волосы до плеч.

— По таким приметам найти женщину — раз плюнуть.

— И еще одно, сэр: руки и ногти. Они были… не то что немытые — скорее с въевшейся грязью. Черные полоски под ногтями и вокруг ногтей.

— Хорошо, полисмен… — Он подался вперед, чтобы прочесть нагрудный знак. — … Керр. Вот это действительно полезная информация. Спасибо. Какая была скорость?

— От пятидесяти до пятидесяти пяти.

— Дорожники уже едут?

— Да, сэр.

Блэкстон сделал пометку в записной книжке и вернулся к месту катастрофы. Эвакуатор стоял рядом, дожидаясь разрешения увезти разбитую машину. Блэкстон поднял руку, давая сигнал повременить. Он внимательно осмотрел смятый в гармошку капот и разбитую решетку. Дверь со стороны водителя распахнулась, очевидно, при столкновении. Если бы пикап налетел на столб при скорости пятьдесят пять миль в час, то знак упал бы. Блэкстон зашел со стороны пассажира, заглянул в кабину и увидел накоротко замкнутые провода зажигания.

— Еще один прекрасный законопослушный гражданин, — произнес он вслух.

Патрульный глянул на него, но промолчал.

Машины медленно ползли по шоссе в обоих направлениях. Блэкстон не реагировал на вопросы, которые выкрикивали водители. «Люди — идиоты», — подумал он, качая головой. Но в этом и заключалась его работа: защищать идиотов от сволочей. Приехала машина дорожной службы и установила щиты с желтой стрелкой, чтобы изменить движение на автостраде. Он дал указание перекрыть все съезды на южное направление за пять миль до и после места преступления.

— Сейчас же пятничный час пик! — объяснил замотанный начальник дорожной бригады. — Мы можем контролировать только часть шоссе — от одного до другого въезда на магистраль в обоих направлениях. Но не больше.

— Ладно, — ответил Блэкстон. — Делайте быстрее.

Следом приехала машина коронера, сопровождаемая еще одним полицейским автомобилем. Помощники коронера дожидались, пока фотографы закончат съемку: жертву и автомобиль надо было запечатлеть в восьми ракурсах. Блэкстон проследил, чтобы сфотографировали и замкнутые накоротко провода зажигания. Вернувшись к своей машине, он достал из багажника собственный «Поляроид».

Делая снимки, Блэкстон отметил профессионализм стрелявшего. Две из трех пуль попали в водителя, и обе нанесли серьезные повреждения. Один выстрел в лоб — пуля прошла через мозг и на выходе снесла полчерепа. Эта рана явно была смертельной. Вторая пуля вырвала кусок шеи жертвы: еще одно ранение, не совместимое с жизнью. Стрелявший либо отлично натренирован, либо не менее удачлив, чем Ли Освальд. Третья пуля прошила приборную панель и пол.

Носком ботинка он открыл дверцу водителя настежь и отошел, чтобы не мешать перекладывать тело на носилки.

Помощник коронера в хирургических перчатках обыскал карманы убитого. Алекс тем временем осматривал густые заросли хвоща, растущего на обочине.

Блэкстон вернулся к водительской стороне грузовичка и стал разглядывать паутину трещин на разбитом лобовом стекле.

— Как раз по твоей специальности, а, Джиг? — спросил Алекс из-за спины Блэкстона.

Блэкстон пропустил слова напарника мимо ушей.

— Ну, что скажешь? — Алекс отряхивал колени от грязи и листьев.

— Верхняя дырка — от первой пули, — сказал Блэкстон, проводя пальцем по трещинам в стекле. — Видишь, как трещины, расходящиеся снизу, наталкиваются на верхнюю сетку трещин?

— Поверю тебе на слово.

Блэкстон осмотрел верхнее пулевое отверстие и убедился, что оно пробито ровно, а лобовое стекло, хотя и относительно плоское, все же скошено достаточно, чтобы отклонить пулю, проходящую сквозь него. Значит, стреляли практически под прямым углом. Соответствующие отверстия он нашел в обшивке водительского кресла. Местность вокруг открытая: поблизости ни эстакад, ни высоких деревьев.

— У нас как минимум два преступника, — заявил он. — Стрелок и его водитель. Мы ищем высокую машину — грузовик, возможно, фургон или передвижной домик.

— Вот черт! — отозвался Алекс, глядя на уходящее в обе стороны шоссе. — Их уже давно и след простыл.

Они снова заглянули в открытую дверцу машины. Сиденье пропиталось кровью. Осколки кости и красные желеобразные кусочки мозга прилипли к винилу и ткани. Если второй раз стреляли намеренно, то не вложен ли в выстрел особый смысл? Никто не болтает с пулей в горле.

Блэкстон посветил фонариком за кресло и увидел, что пули пробили и листовой металл кабины.

Следователи собрались на импровизированное совещание подальше от водителя эвакуатора. Блэкстон обратился сначала к коронеру:

— Что вы нашли?

— В заднем кармане — бумажник, но удостоверение личности поддельное.

— Фамилию я передал по рации в Управление дорожного транспорта, — добавил полисмен Керр. — Но в их данных ее нет. Пикап числится в угоне со вчерашнего дня.

— Что-нибудь обнаружил? — спросил Блэкстон у своего напарника.

— Нет. Он, похоже, был один.

— Мы все так умираем, приятель.

— Спасибо за сообщение.

Пока они дожидались приезда экспертов, Блэкстон сказал Алексу:

— Нужно найти ту женщину, что была за рулем «гранд-тура». Если она сама не обратится в полицию, давай проверим местные типографии.

— Кого мы ищем?

— Белую женщину лет двадцати — двадцати пяти, которая набирает текст или обслуживает печатные станки.

Они повернулись, заметив, что рабочий-дорожник отодвинул три конуса, пропуская передвижную лабораторию криминалистов. Блэкстон поздоровался с вышедшим из машины Джеффом Хагучи из отдела огнестрельного оружия.

— Что у нас тут? — спросил Хагучи.

— Один убитый, два ранения, три выстрела.

— Выстрел с земли выбил бы заднее окно, — сказал Хагучи.

— Ага, — отозвался Блэкстон. — Мы так и подумали, но нам нужно мнение специалиста.

— Тогда вам сегодня везет.

Хагучи достал два длинных деревянных штыря и осторожно просунул их в отверстия на лобовом стекле, сопоставляя второй конец с отверстиями в сиденье. Он заставил фотографов сделать новые снимки лобового стекла с закрепленными в нем штырями.

— Гильзы не нашли? — спросил Хагучи.

— Пока нет, — ответил Блэкстон, указывая на полисменов, бродивших по пустому шоссе от обочины к обочине.

Он подвел Хагучи к тормозному следу. Одна из пуль застряла в асфальте. Хагучи обвел отверстие желтым мелом и вернулся с Блэкстоном к грузовичку.

— Возможны два варианта, — сказал Хагучи. — Конечно, я буду знать больше, когда исследую пули. Либо стреляли с большого расстояния по навесной траектории…

— Три раза?

— Либо из проезжающего мимо высокого автомобиля. Найди гильзы — и получишь скорость и угол. Когда машина будет в отделении, я извлеку две оставшиеся пули.

Блэкстон показал Хагучи места, где пули пробили стальную обшивку кабины за сиденьем. Хагучи присвистнул.

— И что ты об этом думаешь? — осведомился он.

— Это не обычные пули, — сказал Блэкстон. — Иначе они бы расплющились при ударе. — Быть может, в цельнометаллической оболочке? — спросил он, имея в виду пули армейского образца.

— Скорее всего, — подтвердил Хагучи. — Может, даже бронебойные.

Блэкстон мрачно кивнул. Ему определенно не нравилась мысль о разъезжающем в автомобиле снайпере, стреляющем бронебойными пулями. Он сделал пометку в записной книжке, написав слова, которые вслух никто не произносил. У бронебойных пуль было еще одно название: «Смерть копам».

Глава 4

«Может, это был не он», — думала Манч, сворачивая на шоссе, ведущее на запад, к Санта-Монике. Потрясение и ужас, испытанные в первое мгновение, сменились в ее сердце странным спокойствием. Конечно, если бы мертвым там лежал Слизняк, она бы не могла быть спокойной. После всего, что было между ними, она бы непременно почувствовала, что он покинул эту маленькую планету и удалился в мир иной. Нет, прежде чем о нем горевать, ей нужно получить доказательства. А пока она не верит в его смерть.

Она стала размышлять о предстоящем свидании с инспекторшей.

Едва познакомившись с миссис Скотт, Манч поняла, что эта женщина не заводит дружбы со своими клиентами. Ее кабинет был сплошь увешан грамотами с благодарностями от организаций, занимающихся охраной правопорядка. На письменном столе стояла фотография с дарственной надписью, запечатлевшая начальника полиции, пожимающего руку миссис Скотт. Вероятно, преступники начинали перевоспитываться, бросив на фотографию един-единственный взгляд.

«Готов ее трахнуть, если она поймет мою шутку», — сказал бы о ней Цветочек Джордж. Но он уже умер. И его неуместные замечания надо похоронить вместе с ним. Все эти прежние мерзкие мысли надо оставить.

И к тому же она старается больше не выражаться.

Манч все еще находится под надзором, и она с этим примирилась. Люди, державшие в руках ее судьбу, — судьи, адвокаты, полисмены — не рассчитывали, что кому-то удастся благополучно выдержать трехлетний условный срок, но она их удивит. Условный срок — это способ держать человека на крючке. Будто тебе говорят: «Сейчас ты можешь уйти, но мы тебя загребем когда захотим». Система случайных проверок позволяла собрать сведения для применения дальнейших мер. Наркоманы не исправляются. Этот факт всем известен. Рецидив неизбежен.

Рецидив. Она узнала это слово в наркологическом отделении. По статистике девяносто семь процентов наркоманов снова садились на иглу, в лучшем случае — начинали курить траву.

Это означало, что три процента все же вылечивались!

Она уже восемь месяцев в завязке. Приближается День благодарения. Она отпразднует его, отправившись в город Корону, в Калифорнийскую женскую тюрьму, как член делегации общества Анонимных Алкоголиков. Если бы все шло, как раньше, она сейчас сама сидела бы именно в этой тюрьме.

Прошлый День благодарения Манч провела в камере предварительного заключения в местной тюрьме «Сибил Брэнд», ожидая суда по обвинению в различных преступлениях, связанных с наркотиками. В ее прежней жизни все было связано с наркотиками. Если бы ее замели за нарушение правил перехода улицы, то можно было не сомневаться — хоть держи пари! — что она переходила улицу для того, чтобы раздобыть наркотик, или принять дозу, или найти способ заработать деньги на наркотик.

Прошлогодняя отсидка оказалась самой долгой в ее жизни — больше месяца.

Черно-белый автобус шерифа с дизельным двигателем, изрыгавшим черный дым, затормозил перед ней на съезде к зданию суда Санта-Моники. Он напомнил ей о множестве поездок из тюрьмы в суд — ее единственных выходов на волю в течение того долгого месяца. Они называли этот автобус «Серым Гусем». Почему — она не знала. Она знала только, что внутри он был грязный и разделялся на отделения стальными решетками. Более вместительная задняя часть с рядами скамеек, как в церкви, предназначалась для мужчин. Женщины сидели в передней части на длинных скамьях, расположенных вдоль стенок. Разделенные, но равные.

Этот автобус, казалось, всегда появлялся рядом с ней, когда ее мысли принимали опасное направление. Очередное таинственное совпадение, которое заставляло ее чувствовать, что Всевышний проявляет личный интерес к ее делу. Он использовал неуклюжие черно-белые машины, словно закладки в ее жизни, напоминая о том, что, какие бы события сейчас с ней ни происходили, все могло быть гораздо хуже.

Заезжая на стоянку, Манч вспомнила тело в грузовике, ногу в ботинке, разбитое лобовое стекло. Если это Слизняк, то что станет с его малышкой? Раз Карен умерла, Эйша стала сиротой. Вероятно.

«Живи этой минутой, — сказала она себе. — Паркуйся. Отключай двигатель. Вдохни и выдохни».

На стоянке было полно полисменов. Манч не стала запирать машину. Если она и здесь не в безопасности — тогда к черту все. Она прошла мимо большой скульптуры из заржавленных корабельных цепей, установленной на газоне перед зданием суда. Отделение полиции находилось по другую сторону от него. Арестованных содержали на первом этаже. С едой давали молоко, оно нравилось Манч больше, чем горький черный кофе, который давали в Ван-Найсе. Но в отличие от Ван-Найса в Санта-Монике запрещалось курение. Во время ее недолгих заключений в этой тюрьме это казалось ей жестоким наказанием, несоразмерным тяжести преступления.

«Больше никогда!» — подумала она.

Она вошла в здание суда, прошла в дверь, ведущую в отдел надзора за условно осужденными, и назвала свою фамилию регистраторше. Та предложила Манч пройти в кабинет.

— Знаете, куда идти? — спросила женщина.

— Ага, — ответила Манч. — Я уже здесь была.

Она шла по коридору из своих кошмаров. В ее снах у этого коридора не было конца, а она вдруг оказывалась в другом здании и знала, что опаздывает, что, если срочно не отыщет нужный кабинет, условия ее срока будут нарушены и ее отправят обратно в «Сибил Брэнд». Она просыпалась с колотящимся сердцем, запутавшись в простыне ногами.

Обтерев ладони о брюки, она посмотрела на часы и убедилась, что явилась на десять минут раньше. Паниковать нет причины.

Когда Манч вошла, миссис Скотт подняла голову.

— Сейчас я вами займусь, — сказала она, протягивая руку за штампом.

Прижав штамп к красной чернильной подушечке, она резко пришлепнула им бумагу, лежавшую перед ней. Манч увидела, что отпечатавшиеся буквы складываются в слово «НАРУШЕНИЕ». Инспектор отодвинула бумаги в сторону, расправила лацкан синего пиджака и открыла дело Манч.

— Как дела, Миранда? — спросила она.

Никто, кроме миссис Скотт, не называл Манч по имени.

— Мое дело — приходить сюда. Я пришла.

Уголки тонких губ инспекторши, покрытых оранжевой помадой, опустились вниз, а складка между бровями стала глубже.

— А как ваши дела? — вежливо спросила Манч.

— Давай не отклоняться от темы, хорошо? — проговорила миссис Скотт. — Ты продолжаешь работать?

— Я принесла копии платежных ведомостей, — сказала Манч, запуская руку в карман рубашки.

Конечно, она продолжает работать! Если бы в ее жизни произошло какое-то крупное изменение, вроде перемены места работы или жительства, она обязана была в течение суток поставить в известность своего инспектора.

Миссис Скотт приняла бумаги и вручила Манч отксерокопированный бланк.

— Ты должна заполнить личный финансовый отчет.

Миссис Скотт вернулась к делу, которое только что проштамповала красными чернилами. Под графой «РЕКОМЕНДАЦИИ», на последней странице, миссис Скотт написала: «30 дней общественно полезных работ» — и улыбнулась.

Манч посмотрела на бланк, который ей дала инспекторша. В таблице были графы АРЕНДНАЯ ПЛАТА, КОММУНАЛЬНЫЕ УСЛУГИ, ПИЩА, БЕНЗИН, ОДЕЖДА и РАЗВЛЕЧЕНИЯ. На другой стороне нужно было обозначить сумму заработка.

Манч вписала нужные цифры и вернула бланк. Графу «развлечения» она оставила пустой.

— Ты что-то откладываешь? — спросила миссис Скотт.

— О чем вы?

— Ты зарабатываешь достаточно, чтобы к концу месяца у тебя оставалось несколько сот долларов. Что происходит с этими деньгами?

— Не знаю. Наверное, трачу.

— На нашей следующей встрече тебе придется отчитаться об этих тратах.

— Я все счета оплачиваю.

— И это все, чего ты хочешь? Просто сводить концы с концами?

Похоже, эта женщина не успокоится, пока не найдет, к чему прицепиться.

— Я обязательно подумаю об этом.

Миссис Скотт недоверчиво посмотрела на Манч.

— Ну что ж, увидим. — Она взяла пластиковый контейнер. — Готова?

— Ага.

Манч встала и направилась к туалету в сопровождении миссис Скотт. В коридоре пахло побелкой» Похоже на запах кокаина, каждый раз думала Манч, но ни с кем этим наблюдением не делилась. Каблучки миссис Скотт гулко стучали по линолеуму.

Они вошли в женский туалет, и Манч с облегчением увидела, что больше никого нет.

Она расстегнула брюки и подставила контейнер под себя так, чтобы не закрывать миссис Скотт обзор. Миссис Скотт считала, что наркоман вполне способен принести с собой чужую мочу и попытаться выдать ее за собственную. Манч это было ни к чему. Раньше она даже гордилась струйкой мочи, подтверждавшей, что ее тело очистилось от наркотиков. В последнее время присутствие в кабинке миссис Скотт стало казаться ей унизительным.

Моча наполнила контейнер и потекла по пальцам. Она вылила половину, тщательно обтерла стенки, закрыла крышечку и вручила контейнер инспектору.

— Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — спросила миссис Скотт перед тем, как они расстались в коридоре. — Есть проблемы?

— Нет, все в порядке.

Она оттолкнула от себя воспоминание о крови, капавшей с ботинка. Неужели он погиб? На самом деле ушел навсегда? Направляясь к машине, она ощутила вес его ключа у себя в кармане. Почему она не обошлась с ним приветливее? Почему не согласилась поехать присмотреть за его малышкой? Почему хотя бы не пообедала с ним? Лишние полчаса могли бы изменить ход событий — но нет, она была слишком поглощена собой и своими делами.

«Прекрати это! — велела она себе. — Ты даже не знаешь точно, он погиб или не он».

Пока она не выяснит все до конца, успокоиться ей не удастся.

Глава 5

Манч направилась на юг. Когда она въехала на знакомые улицы Венис, ее затопили воспоминания детства — ранних лет, пока еще была жива мать. Тогда Венис-Бич был волшебным местом, населенным битниками и джазистами, которые относились к ней как ко взрослой. Мама обещала дочке жизнь, полную чудес, — шептала на ушко о волшебных лошадках и замках, убаюкивала ее колыбельными Джони Митчелл.

Манч верила в чудеса — даже когда им приходилось «разбивать лагерь» в гостиных и гаражах незнакомых людей или мыть голову в раковине прачечной. Она была такой глупой девчонкой! Она поумнела только в десять лет, через год после смерти мамы. Прошли долгие месяцы, прежде чем она наконец поняла: все называют небеса чудесными и великолепными, однако мама не вернулась оттуда, да и никто никогда не возвращался. Как же люди узнали, что небеса так уж хороши? Именно тогда она научилась обращать внимание не на то, что люди говорят, а на то, что делают.

Она зажгла сигарету от автомобильного прикуривателя. Венис, Боже! До чего странно снова здесь оказаться: словно она отсутствовала многие годы, а не считанные месяцы. Манч подумала было заехать повидать своего старого босса, Колдуна, но решила, что лучше ограничиться тем, ради чего она приехала, а дружеские визиты отложить до следующего раза.

Вместо того чтобы повернуть с Розовой авеню налево, она проехала по боковым улочкам и очутилась в переулке, который шел параллельно Хэмптону, жилому комплексу в форме подковы, состоявшему из множества отдельных однокомнатных квартирок. Здесь она когда-то жила со Слизняком.

Слизняку нравилось, что квартира номер 6 угловая, а дверь выходит не на улицу, а на неухоженную живую изгородь из олеандров. По другую сторону изгороди в том же переулке находился заброшенный Еврейский центр. Плеть ипомеи, густо усеянная фиолетовыми цветами, заплела заднюю ограду Центра и образовала паутину между двумя пальмами. Манч припарковалась позади золотой «импалы» со снятыми колесами, поставленной на домкраты. У машины не было еще и заднего бампера.

Нырнув между двумя зданиями, она пошла по замусоренному проулку вдоль живой изгороди, разделявшей дома, и вскоре обнаружила проход в кустарнике — их прежний тайный путь все еще существовал. Она проскользнула в него, отодвинув влажные простыни, раскинутые на кустах для просушки.

Добравшись до квартиры Слизняка, Манч сначала постучала — очень тихо. Никто не откликнулся. Она вставила ключ в скважину и открыла дверь. В квартире было темно, но Манч не потянулась к выключателю. Она застыла молча, неподвижно, только в ушах гулко стучала кровь. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

«Теперь иду я видеть сны. Господь помилуй и спаси».

Крошечная кухня, где помещались только раковина, плита и видавший виды холодильник, располагалась за комнатой. Направо — ванная размером с чуланчик. За закрытой дверью слышен ровный стук капель из подтекающего крана.

Она перевернула детское автомобильное сиденье, валявшееся на полу, и подняла погремушку. На розовом пластмассовом личике были слова: «Папина дочка». Она сунула игрушку в карман и шагнула к ванной.

— Слизняк? — позвала она шепотом, мысленно приказывая ему появиться и поддразнить ее своей ухмылочкой.

Никакого ответа.

— Джон?

«Пожалуйста! Пожалуйста, будь жив».

Манч все никак не могла заставить себя открыть дверь в ванную, но стоять на месте было глупо. Она приложила к двери ухо. Капель стала громче, раздражающе ровная, словно китайская пытка водой. Ей представлялись всевозможные ужасы: перерезанные шеи и вены, открытые рты, безжизненные лица под слоем воды.

Тряхнув головой, она набрала в грудь воздуха и взялась за ручку двери.

«И если я умру во сне… Глупая молитва».

Ручка под ее ладонью повернулась.

— А, черт! — процедила она сквозь сжатые зубы и толкнула дверь внутрь.

Там не оказалось никого — ни мертвого, ни живого. Она громко рассмеялась, испытывая облегчение и смущение. Дверца аптечного шкафчика была открыта. Внутри было пусто, если не считать коробочки с пластырями и баночки с вазелином. Упаковка высохших гигиенических детских салфеток лежала на крышке унитаза.

В ванне валялась целая коллекция детских плавающих игрушек и бутылочка шампуня «Без слез» фирмы Джонсон. Стальное кольцо слива разъело постоянной капелью из душа. Манч дотронулась до стенки ванны, к которой, наверное, прислонялся Слизняк, когда мыл малышку.

Но где он сейчас? И где малышка? У кого из соседей?

Она собрала детское сиденье для машины, немного игрушек и отнесла в свою машину. Вернувшись в здание, Манч постучала в дверь под номером 7. На мужчине, выглянувшем на стук, были только грязная выношенная белая футболка и обвисшие плавки.

— Я ищу маленькую девочку, — сказала она. — Здесь кто-то присматривает за ней по просьбе моего приятеля.

Он почесал в затылке, поправил трусы и наконец открыл рот, словно пытаясь вспомнить, как произносят слова.

— Я… э-э… Чего ты тут делаешь?

— Не важно. — Она махнула рукой. — Извини за беспокойство.

Ворча, мужчина закрыл дверь. В соседней квартире на стук никто не отозвался — похоже, там никого не было. Когда она постучала в следующую дверь, та подалась под ее рукой. Манч перевела взгляд вниз и увидела на замке свежие следы взлома. А потом она услышала плач младенца.

Она толкнула дверь коленом и заглянула в темный коридор. Плач доносился оттуда.

— Эй! — Она шагнула внутрь. — У вас тут все в порядке?

Ребенок заорал. Что-то в этом крике заставило Манч насторожиться. Она бросилась по коридору. Ребенок опять крикнул. Дверь спальни была полуоткрыта — она распахнула ее до конца.

Обнаженная пара в постели была определенно мертва. Половина черепа у мужчины была снесена напрочь, как и почти все лицо женщины. Обоим уже ничем помочь было нельзя.

Ребенок лежал в углу, окруженный самодельной оградкой из диванных подушек, и сжимал в руке пустую бутылочку. Манч подхватила девчушку и увидела на ее ручке детский именной браслетик из крошечных кубиков с буквами. Они складывались в имя «Гарилло».

Эйша перестала плакать и уставилась на Манч. Манч посмотрела в ясные карие глазкиребенка и почувствовала укол узнавания: это были глаза Слизняка. «Это могла бы быть моя дочка», — подумала она. У нее закружилась голова. Эйша моргнула и набрала воздуха, собираясь испустить новый крик.

— Тш-ш! — сказала Манч. — Все хорошо.

Судя по запаху, Эйше было пора поменять подгузник. Грудь ее платьица намокла от слюны.

— Давай-ка заберем тебя отсюда.

Манч посмотрела на мертвую пару и покачала головой. О них заботиться было некогда. Она подхватила пустую бутылочку и запихнула в валявшуюся на полу большую розовую матерчатую сумку, полную детских вещей. Прижимая ребенка к груди, она кинулась к двери и чуть не сбила с ног какого-то латиноамериканца. Сначала он показался ей пьяным, но потом она поняла, что он просто ошалел от ужаса.

— Я зову полиция, — проговорил он с сильным акцентом. — Кто… кто мог такая натворить?

Он уткнулся лицом в ладони и заплакал.

Она похлопала его по плечу.

— Копы сейчас приедут, — сказала она, слыша хор приближающихся сирен. — Они знают, что делать.

Он кивнул и пробормотал что-то неразборчивое. Если она тут задержится, копы начнут добиваться от нее ответов. Ответов, которых у нее нет. Но не это было главной ее заботой: они заберут малышку и поместят ее в детский дом. И Слизняку будет ужасно трудно получить ее обратно.

Мужчина так и остался стоять в дверях, а Манч быстро прошла вдоль дома и, скрывшись из поля его зрения, пролезла сквозь изгородь, продолжая прижимать малышку к себе. Она закинула сумку на заднее сиденье, пристегнула Эйшу к детскому креслицу и бросилась к дверце водителя.

Включая зажигание, Манч заметила, что у нее дрожат руки, — и удивилась. Она как раз собиралась поздравить себя с тем, что так хорошо — впрочем, как и всегда — держится в критической ситуации. Наверное, благодаря долгой практике. Проглотив наполнившую рот вязкую слюну, она перевела машину на задний ход. «Гранд-тур» с протестующим визгом рванул назад, как только Манч вжала педаль акселератора в пол. Головка Эйши мотнулась вперед.

Манч похлопала ее по ножке и извинилась:

— Крутой старт, да?

Эйша немедленно завопила.

Проехав три квартала, Манч сообразила, что Эйша, вероятно, кричит от голода. Она остановилась у винного магазина и порылась в сумке с детскими вещами. На самом дне друг о друга звякали банки с детской смесью. Она открыла одну перочинным ножом, наполнила чистую бутылочку и вручила ее Эйше.

Девочка яростно присосалась к бутылке.

— И сколько времени ты была одна-одинешенька? — спросила у нее Манч, закладывая слюнявчик под подбородок малышке. На махровой ткани от ее пальцев остались следы смазки.

Что связывало убитую пару со Слизняком? В Призрачном городе вечно кого-то убивали: может, просто наступило полнолуние или еще что-то в том же духе. Ага, как же!

Будем надеяться, что Лайза сумеет что-нибудь объяснить.

На полдороге в Инглвуд у Манч выровнялся пульс. «Спасибо Господу за маленькие подарки», — подумала она. Если бы она приехала в другое время, то могла бы напороться на пулю или влипнуть в полицейское расследование. А кому она поможет, если умрет или попадет в тюрьму?


Когда Манч остановила машину у небольшого деревянного дома Лайзы Слокем на Девяносто шестой стрит, небо наполнилось рычанием двигателей реактивного самолета. Рев заглушил голос Дженис Джоплин, певшей о том, как у нее когда-то был папочка, готовый подарить ей все на свете. Манч задержала руку на зажигании, чтобы дослушать следующие строчки: от пения Дженис у нее по коже бежали мурашки. Двигатели самолета все ревели, и тогда Манч закрыла глаза и спела эти слова сама.

Открыв глаза, она увидела, что Эйша удивленно уставилась на нее.

Земля перед домом Лайзы была вытоптана. Сетка на окне порвалась, а с намертво приколоченных по обе стороны ставен слезала краска. Два пластмассовых трехколесных велосипеда стояли слева от дорожки. Справа был детский бассейн, переполненный банками из-под пива.

Манч заперла дверцу с водительской стороны и обошла машину, чтобы вынуть Эйшу. Пристроив малышку себе на бедро, она открыла калитку и прошла к дому. Входная дверь была распахнута, но сетчатая дверь закрыта. Коврика перед дверью не было.

— Есть кто-нибудь дома? — громко спросила Манч.

В доме орал телевизор. Где-то в глубине хлопнула дверь.

— Лайза?

Манч подождала минуту, потом открыла сетчатую дверь и окликнула:

— Эй!

— Ну кто там еще?

— Можно войти?

— Не заперто! — раздраженно крикнула Лайза.

Манч постояла в дверях, пока глаза не привыкли к полумраку. Наконец она разглядела на диване Лайзу, лежавшую, завернувшись в одеяла. Позади дивана, в углу, лежал матрас, полуприкрытый сбившейся простыней. Манч закрыла за собой сетчатую дверь.

Лайза не потрудилась встать или уменьшить громкость телевизора. Манч заметила, что идет повтор «Счастливых деньков», где Фонз и миссис Си берут уроки танцев, а все считают, что они делают кое-что другое.

— Можешь положить ее туда, — сказала Лайза, махнув рукой в сторону кроватки в углу.

— Ничего, мне не трудно ее подержать, — ответила Манч.

Конечно, ей было не трудно! Больше того: теплое детское тельце она ощущала словно бы частью собственного тела. Оно согревало ей сердце.

— Вот дела-а, — протянула Лайза, рассматривая Манч. — Давненько я тебя не видела.

— Я работаю.

— Изменилась, прямо не узнать!

— Мне это уже говорили.

Лайза перевела взгляд на телевизор и захихикала при виде расстроенного Ричи Каннингема.

Манч устроилась на подлокотнике дивана, прикидывая, что именно можно сказать болтушке Лайзе о побоище в доме Слизняка.

— Ты про Карен слышала, да? — спросила Лайза, кивая на малышку.

— Слышала, что она умерла.

Манч поймала ножку Эйши и нежно сжала. Эйша покрутила ступней. Манч вдруг захотелось потрогать эту пухлую ножку губами. Девочка прижала ладошку к щеке Манч.

— Ее обнаружил Слизняк. У сучки в вене так и осталась игла.

— Кошмар, — откликнулась Манч.

Малышка ухватилась за хромированный шинный измеритель в кармане у Манч.

— С тех пор он завязал.

— Совсем?

— Да, был паинькой. Только таблетки.

Манч кивнула: прежде она тоже не считала таблетки наркотиками. Отказаться и от них было делом неслыханным.

— Почему они выбрали ей такое имя? — спросила она.

— Родилась похожей на китаезу, — ответила Лайза. — Толстые щеки и узенькие глазки.

— Сейчас она настоящая красотка.

— Легко говорить, когда не подтираешь за ней весь день.

— Ты часто за ней присматриваешь?

— Слишком часто. Привезла ее шмотки?

Манч приподняла розовую сумку.

— Только вот эти.

— У меня не осталось ее одежки. Слизняк обещал, что ты привезешь еще. И, как всегда, свалил.

Манч посмотрела сквозь открытую дверь на кухню. Рядом с мойкой стояла стиральная машина. Перед ней лежала груда одежды.

— Хочешь, помогу тебе со стиркой?

Лайза вздохнула.

— Было бы неплохо. Мне хватает забот со своими двумя, так что мне не до этой маленькой оборванки.

— А где твои девочки?

— Где-то тут.

Манч положила малышку в кроватку.

— Можно мне в туалет?

— Иди, — разрешила Лайза.

В темном коридоре Манч пришлось протискиваться мимо прислоненной к стене мойки из нержавейки. Мойка была несоразмерно велика для жилого дома. «Вот бардак», — подумала Манч и крикнула Лайзе:

— А что тут за мойка?

— Я поставлю ее в ванной. Там раковина раскололась, а хозяину насрать.

— Хочешь, я помогу? — предложила Манч. — Может, мы с тобой сможем ее установить.

— Нет, — ответила Лайза. — Я не собиралась сегодня этим заниматься.

Манч вошла в ванную комнату. Разномастные полотенца были небрежно переброшены через треснувшую дверцу душевой кабинки. Лайзины трусики валялись на полу рядом с унитазом: вероятно, она просто оставила их там, куда они упали. В раковине было полно волос, зеркало с потрескавшейся амальгамой почти ослепло. Манч пописала, не садясь на стульчак, а потом обнаружила, что туалетной бумаги нет. Она вырвала лист из журнала, засунутого за бачок: судя по отсутствующим страницам, для того он и предназначался.

Манч выбрала самое чистое полотенце, намочила в теплой воде и вернулась в гостиную. Лайзины дети стояли перед матерью, требуя, чтобы она рассудила их спор. Обе девочки скользнули взглядом по Манч и, похоже, решили не замечать ее присутствия.

— Я хочу поменять малышке подгузник, — сказала она Лайзе.

Над домом пролетел еще один реактивный самолет. Губы актеров на экране телевизора двигались беззвучно, стены задрожали. Манч нашла в тряпичной сумке упаковку и достала из нее последний памперс.

Девочки продолжали стоять перед матерью. Старшая, Шарлотта, была ровесницей Буги, значит, ей скоро должно исполниться семь. Младшей, Джилл, сейчас четыре. Глядя на нее, Манч всегда вспоминала, что они с Лайзой тогда забеременели почти одновременно.

Она поменяла Эйше подгузник, протерев попку малышки влажным полотенцем. У девочки была сыпь, но Манч не нашла ни крема, ни талька. Она завернула грязный подгузник в обертку из-под памперсов и бросила полотенце на белье, горой лежащее на кухонном полу. Шум самолета наконец стих, и девочки продолжили с того места, на котором остановились.

— Моя очередь! — сказала Шарлотта.

— Ты — дура! — парировала Джилл.

— Прекратите обе! — завопила Лайза. — Почему вы вечно орете друг на друга? Идите и уберитесь у себя в комнатах. Вы должны помогать мне по дому, надоело за вами прибираться, сучки!

Манч содрогнулась, но промолчала.

— Пива хочешь? — спросила Лайза.

— Я больше не пью.

— Совсем? — Глаза Шарлотты округлились от удивления.

— Уже восемь месяцев.

Шарлотта секунду обдумывала услышанное.

— Даже яблочный сок? — поинтересовалась она.

Манч рассмеялась.

— Я имею в виду — ничего алкогольного, вроде пива, вина и виски.

— А! — отозвалась девочка, явно теряя интерес.

— Но ты же куришь травку, так? — спросила Лайза, доставая наполовину выкуренный косяк.

— Нет, — ответила Манч. — Я больше не употребляю никаких наркотиков. В том числе и марихуану.

Лайза повернулась к дочери.

— Лапочка, принеси маме зажигалку.

Джилл побежала в спальню, а Шарлотта с возмущенным криком бросилась следом.

— Она меня попросила, уродка! Мам!

— Не носитесь по дому! — заорала Лайза им вслед.

Манч с малышкой на руках прошла к открытой двери.

— Когда Слизняк должен сюда заехать?

Лайза пожала плечами:

— Кто знает?

Шарлотта вернулась с зажигалкой.

— Так ты совсем не принимаешь наркотики? — спросила она.

— Совсем, — подтвердила Манч.

Казалось, девочка обдумывает услышанное.

— Это хорошо, — решила она.

— Спасибо.

— Значит, нам больше не придется будить тебя в ванной?

Манч внимательно посмотрела на девочку, пытаясь представить себе, что та помнит. Может быть, она стояла в дверях, когда Манч с посиневшими губами погружали в ванну, наполненную ледяной водой? Холодная вода — лучшее средство при передозировке героина, уступает только уколу специального лекарства, наркана. Конечно, Шарлотта была дома и все видела. Манч никогда раньше не задумывалась о том, какое впечатление такое зрелище может произвести на ребенка. И как ей теперь искупить причиненное зло?

— Иди сюда, — позвала она. Шарлотта неуверенно подошла к ней. Манч опустилась на колени и обняла девочку. — Правильно; будить меня вам больше не придется. — Она повернулась к Лайзе. — Тебе еще что-то нужно? У тебя хватит еды и подгузников?

— У меня два доллара в продуктовых купонах, и на это нужно дотянуть до первого числа. — Лайза бережно притушила горящий конец косяка. — Как, интересно, мы можем прожить на гроши, которые нам выдают?

Манч отпустила Шарлотту и положила малышку обратно в кроватку. Сунув руку в сумочку, она извлекла бумажник. Лайза следила за каждым движением Манч.

— Слизняк обещал заплатить мне за то, что я присматриваю за младенцем, — сказала Лайза. — Я на эти деньги рассчитывала.

Манч достала двадцатку.

— Это поможет тебе продержаться. — Она нашла карточку мастерской, записала на обратной стороне свой домашний телефон и отдала Лайзе вместе с деньгами. — Позвони мне, когда он с тобой свяжется.

— Ага. А если ты увидишь этого ублюдка раньше; — ответила Лайза, — передай ему, что я убить его готова.

— И уже не в первый раз… — отозвалась Манч, выдавливая смешок.

— Это точно.

Манч наклонилась над кроваткой Эйши.

— Надо будет узнать, что задержало твоего папку, да?

— О! О! — подала голос Джилл, поднимая руку и подпрыгивая на одной ножке. — Знаете, кого я вчера видела?

— Кого? — спросила Лайза.

— Папку. Он был на машине.

— Какого папку? — спросила Лайза со снисходительной улыбкой. — Папу Дарнела или папу Джеймса?

— Папу Дарнела, — ответила девочка.

Манч посмотрела на Эйшу и мысленно пообещала ей, что вернется.

Уже выехав на шоссе, она вспомнила, что не оставила Лайзе детское креслице для машины. Ей так хотелось повернуть обратно, но второй раз уехать от девочки будет еще труднее, а ей вечером нужно быть на собрании. Она не могла забыть, как влажные карие глазки ребенка смотрели на нее, словно умоляя не сбиваться с верного пути. Она завезет креслице завтра. Но к этому времени, надо надеяться, Слизняк уже объявится, так что она сможет перестать беспокоиться.

Ослепительный свет ударил в зеркало заднего обзора, и она выругалась. Ее раздражало, когда фары пикапов и фургонов светили прямо на уровне глаз, особенно с такого близкого расстояния сзади. Она притормозила, заставив ехавший за ней синий фургон с затемненными стеклами обогнать ее машину.

Глава 6

Вернувшись в участок, Блэкстон первым делом открыл ящик своего стола и перебрал папку с бюллетенями. ФБР ежедневно рассылало всем следственным отделам краткую сводку преступлений за предыдущие сутки. Обнаружив нужную сводку, он быстро пробежал ее глазами. Примерно месяц назад был ограблен оружейный склад национальной гвардии в округе Керн. Украдено полуавтоматическое оружие, взрывчатка и боеприпасы — в том числе и бронебойные патроны.

«Вот чем палил мой стрелок», — подумал он. В бюллетене федералы просили немедленно известить их, если где-то всплывет вышеупомянутое оружие. Следовало связаться со специальным агентом, ведущим это дело. Агента звали Клер Донавон. Неудивительно, что сообщение ему запомнилось. Он приколол бюллетень к доске, висевшей напротив его стола.

Стены комнаты были сплошь завешаны разными бумагами — описание улик, новые данные по делам, портреты преступников. Но в отличие от Алекса Блэкстон у себя в рабочем кабинете бумаги развешивал аккуратно, симметрично и периодически обновлял.

Кабинеты были новшеством, введенным недавно назначенным начальником полицейского участка, лейтенантом Мейсом Сент-Джоном. Он распорядился разделить помещение отдела расследования убийств перегородками и таким образом обеспечил каждого следователя не только собственным письменным столом и телефоном, но и тремя стенами, с которыми можно было делать что угодно. Лейтенант считал, что следователям будет работаться лучше, если у них появится «личное пространство».

«Боже, — подумал Блэкстон, — что делает с этими парнями женитьба! Ни один холостяк не заботится о «личном пространстве».

Он набрал номер Джеффа Хагучи из отдела огнестрельного оружия.

— Я как раз собирался тебе звонить, — сказал Хагучи. — Есть информация по той стрельбе на шоссе.

— Уже?

— Та пуля, которую мы выковыряли из асфальта, была семь и шестьдесят два на двадцать один миллиметр.

— Значит, стрелять должны были из М-14.

— Угу. И я еще не добрался до самого приятного. Я нашел на лобовом стекле частичку зеленой краски.

— А это что означает?

— Армейские бронебойные патроны имеют цветовой код: на них зеленая маркировка. В прошлом месяце ФБР разослало по всем криминалистическим лабораториям меморандум. Если мы столкнемся с армейским оружием, нас просят немедленно их уведомить.

— Да, знаю. Из-за того ограбления арсенала в округе Керн. Ты уже связался с федералами?

— Как только приехал. Они только что ушли.

— Они к тебе приезжали? — переспросил Блэкстон, изумленный подобной оперативностью.

— Я тоже удивился, — ответил Хагучи.

Блэкстон постучал карандашом по промокашке, потом нарисовал круг.

— Одного из агентов не звали Клер Донавон? — спросил он, стараясь говорить непринужденно.

— Ты ее знаешь?

— Мы встречались.

— Сложена, как куколка…

— Она не сказала — у них есть версии?

— Можно подумать, они стали бы со мной делиться! Ты же знаешь этих типов, Джигсо. Я — жалкая лабораторная крыса.

— Она хоть что-то тебе сказала? — спросил Блэкстон.

Ему хотелось спросить: «Она носит обручальное кольцо? Волосы у нее все еще длинные?»

— Интересовалась, не конфисковывали ли мы в последнее время гранаты.

— Можно подумать, что мы стали бы звонить ей о пуле, а о гранатах не сообщили бы.

— Ага. Ну, что ты намерен делать?

— Зайду попозже и подпишу разрешение на передачу вещественных доказательств.

— Э-э… Джигсо?

— Что?

— Она их уже забрала.

— Черт! — отозвался он, стараясь, чтобы у него в голосе прозвучала досада. — Похоже, мне придется с ней поговорить.

— Дать тебе ее телефон?

— Не надо, я его знаю.

У него был целый каталог с визитными карточками всех служащих системы правопорядка, с которыми ему приходилось работать. А ее карточку он сохранил бы в любом случае. Опустив глаза, он заметил, что машинально написал внутри круга ее имя.

— Мне пора.

— Ага, — отозвался Джефф, — мне тоже. Некоторым надо зарабатывать себе на жизнь.

Блэкстон нажал кнопку, прерывая связь, и набрал номер Клер.

Дожидаясь, пока она подойдет к телефону, он крутил в пальцах неровный обломок черепной кости, лежавший на столе в качестве сувенира. Это был один из нескольких фрагментов черепа, которые он обнаружил прилипшими к моторчику, открывавшему автоматическую дверь свежевыкрашенного гаража. На этих немногочисленных осколках он построил дело, которое привело к осуждению преступника. Он оставил это вещественное доказательство как напоминание о том, что, если хороший парень хочет победить, главное для него — не зевать.

— ФБР, — проговорил скучающий женский голос.

— Клер Донавон, пожалуйста, — сказал он.

— Спецагента Донавон сейчас на месте нет, — сообщила ему дежурная. — Хотите оставить ей сообщение?

Он ответил, что хочет, и передал свою информацию, добавив, что дело у него срочное. Она пообещала, что его сообщение будет передано. Со вздохом отодвинувшись от стола, он посмотрел на часы. До конца смены оставалось два часа, и ему не хотелось провести их за столом. Хватит гнуться над докладами и фотографиями с места преступления, и без того шея и плечи ноют.

Откинувшись назад, Блэкстон стал разглядывать афишу с Бобби Фишером, приклеенную липкой лентой над доской объявлений. Фотография была сделана во время матча с Борисом Спасским за звание чемпиона мира. Выиграв титул чемпиона мира, Фишер, вероятно, решил, что ему больше нечего доказывать, и перестал участвовать в соревнованиях. В 1975 году он лишился звания, не явившись на матч. «Интересно, — подумал Блэкстон, — я тоже когда-нибудь устану от всего и удовлетворюсь достигнутым? Надеюсь, что нет. Я люблю свою работу».

Начиная расследование, он планировал его, как шахматную партию. Лучший способ выиграть — посмотреть на доску глазами противника, сообразить, почему тот сделал именно такой ход и каким может оказаться следующий. Причем «игра» с рядовым преступником обычно не требовала особого напряжения интеллекта.

«Итак, представим себе: грузовик и его водитель за несколько секунд до выстрелов. Предположим, я сижу на месте водителя…» Он проиграл несколько сценариев. Что-то не складывалось. Не может быть, что в стрельбу перерос обычный дорожный конфликт. Тут было нечто большее. Он это чуял.

Если считать, что второй выстрел не был случайным, то преступник действовал умышленно, даже демонстративно. Но совершить такое преступление открыто, среди бела дня… Однако свидетелей не нашлось. Возможно, преступники прекрасно сознавали, что делают. Полицейские тщательно осмотрели шоссе, но не обнаружили отстреленные гильзы. А вдруг гильзы прилипли к протектору другого автомобиля, который и увез их с места преступления? Что ж, плохим парням опять повезло!

Именно в этот момент сержант Манн решил выйти из своего кабинета и заглянуть к Блэкстону.

— Чем занимаешься? — спросил он.

— Снайпером, затеявшим стрельбу на шоссе.

— И что надумал?

— Я пока весь в сомнениях, — поделился Блэкстон. Он поднял перед собой руки, словно держал рулевое колесо. — Вообрази: я еду по шоссе и вижу другую машину. Они меня подрезают — и начинается ссора. — Он помахал левой рукой с вытянутым в неприличном жесте средним пальцем. — Пассажир второй машины вытаскивает винтовку и прицеливается в меня. Что я должен сделать? Резко уклониться вправо!

— И что ты хочешь доказать?

— Да то, что не все сходится. Наш убитый сполз под руль. Зачем?

— А ты что думаешь?

— Думаю, он узнал ту машину раньше, чем преступники его увидели. Он не мог съехать с шоссе, поэтому притормозил и стал ждать, чтобы они проехали. Но они заметили его и пристрелили.

— Отлично! — сказал Филипп Манн. — Теперь тебе нужны только свидетели, орудие убийства и добровольное признание преступника. Все остальное у тебя есть.

— Шутить легко… Я всего-навсего имею в виду, что убийца действовал с умыслом… не в припадке ярости. — Да, верно: его объяснение укладывалось в картину. Смертельный выстрел был слишком точным, слишком прицельным. А в состоянии ярости человек не контролирует себя и действует небрежно. — Убитый узнал нападавших, вот и все.

— Коронер установил личность жертвы?

— Пока нет. Права у водителя фальшивые. Грузовик краденый. — Блэкстон открыл записную книжку. Все события еще были свежи в его памяти, но он давно усвоил привычку докладывать старшему по званию, непременно сверяясь со своими заметками. — Помощник коронера снял отпечатки пальцев, как только им доставили труп. Мы считаем, что у погибшего может быть криминальное прошлое. Ребята из отдела отпечатков обещают вычислить его к следующему месяцу или раньше, если этого парня арестовывали в нашем районе.

— Свидетели есть?

Блэкстон вспомнил рассказ патрульного о женщине в «гранд-туре».

— Пока нет. Мы дадим сообщение в вечерних новостях. Посмотрим, не принесет ли это результатов. Вскрытие назначено на завтра.

— Почему так быстро?

— В субботу у Шугармена занятие с группой практикантов. Он решил включить нашего неопознанного: говорит, что его ранение — классический случай входного и выходного отверстий.

— Ладно, держи меня в курсе, — распорядился Манн.

Блэкстон опустил сведения насчет ФБР и специального агента Клер Донавон, причем сделал это сознательно.

Манн пригладил волосы рукой.

— Будем надеяться на сообщение в новостях. А иначе информацию нам придется ждать довольно долго. Занимайся другими делами. Где твой напарник?

Блэкстон посмотрел в дальний конец коридора.

— Наверное, в сортире. У него сейчас сеанс телепатической связи с женой.

— Когда ей рожать?

— В будущем месяце.

— Это у него третий?

— Ага. У него двое мальчишек, и мне кажется, пора бы ему завязать с этим. Он с каждой беременностью прибавляет в весе по десять фунтов.

С этими словами Блэкстон заправил рубашку под ремень, с удовольствием ощущая свой собственный подтянутый живот.

— Он хочет девочку?

— Только не вздумай спросить его, кого он хочет. Он же помешан на гороскопах. Ему важнее всего, чтобы Салли удалось продержаться до двадцать второго ноября, тогда им не придется иметь дело со Скорпионом.

— Любой хорош, лишь бы был здоров, правда?

— Казалось бы.

Блэкстон смотрел, как Филипп Манн уходит в свой кабинет, и думал о той женщине в «гранд-туре». Она узнала грузовик. Ей должно быть что-то известно. Если только она не из тех полоумных, которые испытывают прилив активности при виде полицейского значка. Если она из таких, то он знает немало парней, которые обязательно бы ее разыскали. Такие дамочки обычно весьма непосредственны в выражении высокой оценки работы правоохранительных органов.

Он начал было убирать фотографии в папку с делом об убийстве неопознанного человека на шоссе, но тут его внимание привлекла одна деталь. На темно-синей обшивке сиденья грузовика выделялся маленький белый треугольник. Он покарябал пятно ногтем и потянулся к телефону. Может, дежурный найдет на стоянке этот «шевроле» и посмотрит, в чем дело.

Сержант Манн постучал по стеклянной стенке и нетерпеливо поманил его к себе. Блэкстон убрал фотографии в пока еще тонкую папку и положил ее на среднюю полку стеллажа. Он встал, надел пиджак и пошел узнать, зачем понадобился сержанту.

— У нас еще стрельба, — сообщил Манн. — Возьмешь? — Он помахал листами отчета с места преступления.

— Опять на дороге?

— Нет, на этот раз в доме. Двойное убийство.

— Беру, — отозвался Блэкстон, протягивая руку за адресом.

В середине коридора он наткнулся на Алекса, выходящего из туалета.

— Пошли, — сказал он. — У нас опять стрельба — двойное убийство.

— А ты знаешь, что у тебя глаза загораются, когда ты это говоришь? — спросил Алекс, застегивая молнию на ширинке.

— Слушай, почему ты не застегиваешься до того, как выйти? — ответил Блэкстон вопросом на вопрос. — Ты хоть руки моешь?

— И мыл бы, да никак не могу выяснить: их положено мыть до или после?

— Ты у нас просто комик, Перес. Тебе об этом уже говорили?

— Мне сесть за руль, мамочка?

— Нет, я хорошо знаю, куда нам ехать. Ты уж заканчивай одеваться, ладно?

Алекс расправил на плечах подтяжки. Он уже не пытался носить ремни.

— Кстати, я наконец дозвонился по тому номеру, — сказал он, натягивая спортивную куртку. На животе куртка не сходилась и потому осталась незастегнутой.

— Ты про номер телефона, что мы нашли в бумажнике неизвестного с шоссе?

— Ага. Это — бар в Каньонвиле, в штате Орегон. Называется «Гадюшник».

— Мило. Там кто-нибудь знает нашего парня?

— Тот тип, с которым я разговаривал, к образцовым гражданам не относится. Я позвонил шерифу округа, и он мне дал номер телефона помощника тамошнего шерифа, парня по имени Том Муди. Муди раньше работал следователем в полиции округа Беверли-Хиллз.

— Мир тесен.

— Он говорит, ему надоело выслушивать указания, кого ему можно сажать, а кого нельзя. Теперь, говорит, он сам и есть закон. Я сказал, мы пошлем ему фотографию нашего трупа с шоссе. Он обещал поспрашивать народ, когда ее получит.


Через двадцать минут Блэкстон и Алекс приехали на место преступления. Нужный им дом находился на Хэмптон-авеню, к югу от Розовой, за ветхими домами, которые строились еще в пятидесятые и с тех пор обросли незарегистрированными пристройками, крытыми жестью.

Согласно путеводителю «Томас», этот район Лос-Анджелеса — к востоку от океана, между бульваром Вашингтона и Розовой авеню — назывался Венис-Бич, но Венис-Бич состоял из нескольких кварталов; каждый из них контролировала преступная группировка, собранная по расовому признаку. Призрачный город был территорией банды чернокожих «Береговых Уродов», а в Тортилья-Флэт обосновались «Чикано». По слухам, самые предусмотрительные обитатели авеню Хэмптон и Электрик спали под матрасами. По крайней мере раз, а то и два в неделю следователям приходилось выезжать в этот район по сообщению о смерти при подозрительных обстоятельствах.

Когда они подъехали к зданию, расположенному прямо на границе Тортилья-Флэт и Призрачного города, на тротуаре уже собралась толпа: некоторые даже принесли с собой стулья. Случай явно был из ряда вон выходящий. В воздухе ощущалась праздничная истерия. Репортеры новостей успели установить освещение, превратив сумерки в день, и брали интервью на фоне входа в многоквартирный дом, огороженный стойками с натянутой желтой лентой.

Блэкстону в нос ударил густой запах жирной свинины. Он посмотрел на другую сторону улицы и нашел его источник: небольшую лавочку, втиснувшуюся между прачечной-автоматом и жилым домом. Яркие белые буквы на красно-зеленом навесе сообщали, что это «Мексиканская гастрономия». Окна были защищены коваными чугунными решетками. Неоновые буквы высвечивали названия американских сортов пива. За ними к потолку поднимались картонные коробки с консервами — еще одна линия защиты от грабителей и пуль.

Полисмен, охранявший входную дверь, приветствовал подошедших Блэкстона и Алекса кивком.

— Где они? — спросил Блэкстон.

— Идите по коридору.

Тела лежали в спальне. Латиноамериканцы, мужчина и женщина. Похоже, их застрелили, пока они спали. Блэкстон осмотрел их руки в поисках обручальных колец. На пальце женщины оказалось дешевое колечко.

Он прижал палец к ее шее. На коже осталась вмятина.

— Думаю, со времени смерти прошло от шести до восьми часов.

На комоде был устроен маленький алтарь Девы Марии. Алекс мимоходом перекрестился и нагнулся, разглядывая груду диванных подушек на полу.

— А это что, по-твоему?

Блэкстон пожал плечами:

— Может, с ними жил какой-то родственник.

— Угу, здесь такое часто бывает, — согласился Алекс.

Блэкстон снова повернулся к убитым.

— Первым убили мужчину, — сказал он. — Он не успел проснуться. Женщина пыталась закрыться от выстрела. — Он поднял правую руку женщины и продемонстрировал Алексу рану на ладони.

Блэкстон вышел из квартиры и окликнул полисмена, который первым прибыл на место убийства.

— Кто их обнаружил? — спросил он.

— Убитая женщина, Синтия Руис, работала в магазинчике напротив. Когда она не вышла на работу, хозяин пришел ее искать.

— В котором часу это было?

— Примерно в четыре пятнадцать. Диспетчерская зарегистрировала его вызов в четыре тридцать. Она не отзывалась на стук, тогда он обошел дом и заглянул в окно.

— А мужчина?

— Ее жених, Хесус Гусман.

— Употребляли наркотики?

— Нет. Я знал их обоих, — ответил полисмен. — Они были славные ребята, с бандами никак не связаны. Думаю, мы здесь имеем дело с абсолютно невинными жертвами.

Он выделил слова «абсолютно невинными».

Блэкстон понял, что хочет сказать полисмен. Смерти во сне не заслуживает никто, но порой бывает, что поступки жертвы способствуют ее безвременной кончине.

— Как думаете, что произошло? — поинтересовался он.

— Наверное, неудачная попытка ограбления.

— Тогда почему с нее не сняли кольцо? — спросил Блэкстон.

Он посмотрел через плечо полисмена на дверь. Пластину замка с корнем вырвали из фибролита. Он велел полисмену посторониться и сделал снимки. Над дверным глазком криво висела медная цифра «6». Подойдя ближе, он увидел, что в нескольких дюймах над перекосившимся номером находится пустая дырка от гвоздя. Одним пальцем подвинув номер, он убедился, что дырка от гвоздя полностью совпадает с отверстием, просверленным в цифре, которая теперь выглядела как «9». Он сфотографировал и это.

— Алекс! — позвал он.

Алекс появился из квартиры.

— Что у тебя?

Он показал ему номер на двери.

— Давай прогуляемся.

На соседней двери номера не оказалось, а на следующей был номер «7». Они завернули за угол. Дверь квартиры на восточной стороне здания тоже была без номера. Блэкстон постучал — и не получил ответа.

Алекс заглянул в одно из грязных оконцев рядом с дверью:

— Внутри слишком темно, ничего не видно. Сейчас принесу фонарик.

Блэкстон старательно обшарил взглядом помещение, но не увидел там ничего подозрительного.

— Попробуй найти управляющего и узнать, кто снимает эту квартиру, — сказал он. — А я пойду в магазин и поговорю с тем типом.

— Эй, Джигсо, купи мне заодно несколько чурро. Знаешь, такие длинные пончики. Хрустящие такие.

— Но у меня в машине ты их есть не будешь.

— Ни в коем случае.

Хозяин магазинчика повторил Блэкстону свои показания: как он увидел тела через заднее окно спальни и понял, что им уже нельзя помочь.

— А в квартиру никто не заходил? — спросил Блэкстон.

— Может, та гавача.

— Белая девушка? Что это была за девушка?

— Ай, — расстроился хозяин. — Надо было раньше о ней сказать. Но я напугался — никогда в жизни не видел такой ужас. Тут была женщина с ребенком.

— Где эта женщина сейчас? Вы ее знаете?

— Не знаю, — ответил тот по-испански.

Блэкстон сделал пометку в блокноте, купил Алексу два чурро и вернулся на место преступления. Еще двадцать минут они опрашивали соседей и местных торговцев. Как обычно, никто ничего не видел и не слышал.

С помощью десятилетнего переводчика — Алекс плохо знал испанский — Блэкстон выяснил, что управляющего в здании нет и арендную плату вносят в контору по недвижимости на Мар-Виста. Блэкстон позвонил в эту контору и после долгих препирательств добыл имя и телефон владельца дома, ушедшего на покой врача, живущего в Палм-Спрингс. В квартире врача трубку сняла горничная. Она сообщила Блэкстону, что «мистер токтор» вернется поздно вечером в понедельник. Он продиктовал свою фамилию и телефон, а потом аккуратно занес все полученные сведения в записную книжку.

Блэкстон вернулся в дом, чтобы еще раз взглянуть на место преступления перед тем, как коронер увезет трупы. Что-то хрустнуло у него под ногой на ковре спальни: детская погремушка. Он поднял ее и положил в пакет для вещественных доказательств, стараясь не дотронуться до поверхности, чтобы не уничтожить возможные следы. Даже у младенцев есть отпечатки пальцев.

Глава 7

Манч жила теперь в крошечной двухкомнатной квартирке на первом этаже дома с поэтическим названием «Резеда». Она содержала свое жилье в безупречном порядке, отдраивая на четвереньках пол и полируя до блеска хромированные краны. Сразу после переезда она тщательно зашпаклевала и побелила ванную. А еще оказалось, что, если поливать клочки жухлой травы перед дверью, они оживают. Так что ее квартира могла похвастаться роскошным зеленым газоном, пусть он и был размером с половичок Куст голубой гортензии под окном гостиной тоже откликнулся на уход и заботу.

Все здесь отличалось от дома в Венис, где она росла: там, стоило включить свет на кухне, тараканы так и брызгали во все стороны. Манч ненавидела наглых насекомых, бегущих по крышкам столов, но избавиться от них казалось невозможным. Оставлять свет включенным было бесполезно: они все равно дожидались ее возвращения и, не получив внезапного светового удара стапятидесятисвечовой лампочки, даже не считали нужным прятаться.

По дороге домой она заехала в магазин и купила печенья для вечернего собрания. Приняв душ и переодевшись, Манч вышла на крыльцо дожидаться, когда за ней заедет ее подруга Даниэлла. Это Руби предложила им ездить вместе. Она сказала, что Даниэлле нужно научиться за кого-то отвечать, а Манч — научиться рассчитывать на других.

Даниэлла подъехала только в восемь пятнадцать.

— Давно ждешь? — спросила она, открывая пассажирскую дверцу «датсуна». Ее пухлые губы были накрашены ярко-красной помадой. — Не поверишь, какой у меня был день!

— Мы не опоздаем, — успокоила ее Манч, сдерживая улыбку: Даниэлла всегда опаздывала и всегда извинялась. — Ты бы разрешила мне все-таки починить тебе дверцу.

— Я еще не расплатилась с тобой за весь остальной ремонт.

— Забудь, — искренне предложила Манч.

Она предпочитала, чтобы люди были у нее в долгу, а не наоборот.

Приехав в клуб, они обнаружили, что Руби уже раскладывает брошюры на столе рядом с кофеваркой.

— У нас есть немного времени до начала собрания, — сказала Руби, протягивая руку за булочкой. — Ты ведь хотела поговорить?

— Я сегодня встретила старого друга, — начала Манч, возя ногой по паркетному полу комнаты для собраний.

— Одного из тех, с кем ты принимала наркотики? Ты знаешь, как я к этому отношусь.

— Знаю. Конец рассказа.

По этому вопросу они никак не могли сговориться.

Один раз Манч попыталась объяснить Руби, что не все ее бывшие друзья такие уж отпетые мерзавцы. Например, Деб всегда положительно на нее влияла. Деб на игле не сидела. Когда Манч встречалась с Деб, она тоже переставала колоться, — но выпивать-то они выпивали, конечно. Совершенно никчемное знакомство, заявила тогда Руби. Сказала как отрезала. Манч ощетинилась и заспорила: откуда ей знать?! Ведь Руби не всеведущая! Руби согласилась, что не знает всего, но есть вещи, в которых она чертовски твердо уверена.

И Манч решила не рассказывать своей наставнице о «Гадюшнике».

— Ты не сумеешь покончить со своим прошлым, пока тебя не перестанет тянуть к старым дружкам. О чем ты вообще могла разговаривать с этим парнем? — спросила Руби.

— Да мы недолго разговаривали… Понимаешь, он же не конченый негодяй, не антихрист. Может, мне следовало попытаться ему объяснить, убедить его. Разве нам не положено это делать?

— Милочка, это не твоя забота. Он в руках Того, кто Наверху, — сказала Руби.

Манч промолчала, хотя ей частенько думалось, что, может, Тот, кто Наверху, иногда уходит на рыбалку. Например, на те десять лет, когда она была подростком.

— Да, наверное, ты права, — согласилась она вслух, туша сигарету и выдыхая из легких остатки дыма. — Пойду, пожалуй, займу место.

— Позвони мне.

— Конечно.

— Ты так отвечаешь, а потом со мной не связываешься.

— Я позвоню. Обещаю.

— У тебя правда все в порядке?

Манч кривовато улыбнулась.

— Все страшное позади, разве нет?

Руби легонько толкнула ее в плечо.

— Уматывай!

Манч уклонилась и приняла шуточную боксерскую стойку. Руби со смехом качала головой, глядя, как Манч пробирается через комнату. Манч не смотрела на собравшихся, делая вид, будто боится пролить кофе. Когда-то она была отважной и не боялась столкнуться лбами — ни с кем и никогда. Но трезвость это изменила: еще один побочный эффект выздоровления.

Небольшая группа восхищенных мужчин собралась, как всегда, вокруг Даниэллы. На ней была темно-синяя толстовка с капюшоном — и ей каким-то образом удавалось выглядеть в ней привлекательной. Возможно, дело в тугих джинсах и туфлях на шпильке, подумала Манч. Или в том, как игриво кудрявые черные волосы падают Даниэлле на спину и плечи, спускаясь до самого пояса. А еще Даниэлла умела смотреть на мужчину так, словно у них двоих есть общий секрет. Манч один раз попробовала послать такой лукавый взгляд водителю эвакуатора, с которым ей хотелось познакомиться поближе. Он тут же спросил: что, он кетчупом нос испачкал или еще что?

— Хочешь, я займу нам места? — спросила она.

— Секундочку, — проговорила Даниэлла, схватив Манч за руку. — Значит, в понедельник, — закончила она разговор с собеседником, продолжая крепко удерживать Манч. — Заезжай за мной в семь тридцать.

Мужчина наклонился и поцеловал Даниэллу в щеку. Она одарила его своей загадочной улыбкой.

Манч почувствовала, что у нее вспотела ладонь. Даниэлла надежно переплела ее пальцы со своими. Манч вроде бы и радовалась такому знаку дружбы, но какая-то часть ее существа восставала против того, чтобы держаться за руки с женщиной. Она высвободилась.

Украдкой взглянув в сторону группы мужчин, устроившихся у задней стены, она спросила:

— Значит, у тебя в понедельник свидание? Даниэлла запрокинула голову и засмеялась.

Манч наблюдала за мужчинами, следившими за Даниэллой.

— Это трезвое свидание. Собрание Анонимных Алкоголиков, а потом кофе.

— Лучше чем ничего.

— Хочешь, я спрошу, нет ли у него друга?

— Не-а, а то мне придется весь вечер смотреть, как они оба на тебя пялятся.

Даниэлла снова рассмеялась.

— Не преувеличивай.

Она осмотрела комнату, задержавшись взглядом на мужчинах, собравшихся у кофеварки. Манч заметила, как мужчины расправили плечи. Даниэлла расчесала пальцами волосы. Манч заметила и это тоже.

— Тебе тут кто-нибудь по вкусу? — спросила Даниэлла, словно они читали меню.

— Каждый раз, как я положу глаз на какого-нибудь парня, — ответила Манч, — оказывается, что он пришел на собрание впервые.

— Выздоровевшие тебе, значит, неинтересны. Похоже, тебя все еще привлекает болезнь.

— Так говорит Руби.

— Понимаю, — призналась Даниэлла. — Мне она тоже все время это говорила, когда я была новенькой.

— И что же мне делать?

— Не торопиться. Просто не торопиться. Пошли, — добавила Даниэлла, снова хватая Манч за руку, — собрание уже начинается.

Они сели, и собрание началось.

Манч было трудно следить за разговором. Она все время вспоминала тот ботинок, свесившийся из открытой двери пикапа, а потом убитых в Венис. Два раза в один день она оказалась на месте убийства. Что это, случайность? Ей почудилось: пока она хранит свои секреты, ее будто отделяет от всех воздушный пузырь. Когда этот пузырь наконец лопнет, реальность навалится на нее. Но до тех пор она собирается плыть на волнах этого странного чувства отделенности.

Во время перерыва пили кофе, и Даниэлла перепархивала от мужчины к мужчине. Манч завидовала той легкости, с которой она болтает ни о чем. Манч сидела на складном стуле и наблюдала за стрелками больших настенных часов. Она гадала, не предстоит ли ей провести так всю оставшуюся жизнь: сидя на чужом стуле и дожидаясь, чтобы прошло время.

Какой во всем этом смысл? Ты вырастаешь, начинаешь работать, выходишь замуж и рожаешь детей, чтобы те тоже могли вырасти, пойти работать и завести семью. В конце пути каждого ждет смерть. Она не видела своего места в этом уравнении жизни. Может, если бы у нее был ребенок, жизнь казалась бы другой. Отношения с мужчинами у нее не складывались. Немногочисленные свидания, на которые она ходила, ни к чему не вели. Руби считала, что, возможно, Манч не следует рассказывать подробно о своем прошлом: это отпугивает мужчин. Но Манч претили недомолвки: пусть ее принимают такой, какая она есть, иначе — пошли к черту! И потом, заявила она, мужчина имеет право знать, во что ввязывается. Руби утверждала, что об этом не обязательно говорить на первом свидании.

Собрание продолжалось. Выступающий что-то бубнил, а Манч по-прежнему чувствовала себя отделенной от происходящего. Не задумываясь над своими действиями, онаобхватила левую руку над локтем пальцами правой и сжала кулак, так что вены набухли.

В десять встреча закончилась. Манч стояла у выхода, подпирая стену, и ждала, пока Даниэлла со всеми попрощается.

— Едем? — спросила наконец Даниэлла, останавливаясь рядом с Манч. Щеки у нее раскраснелись.

— Если ты готова.

— Господи, да! Давай сматываться.

В машине Даниэлла вдруг сказала:

— Я все время восхищаюсь тем, насколько ты в мире с собой.

— О чем ты?

— Понимаешь, я просто не в состоянии оставаться на одном месте. Перескакиваю от человека к человеку, словно сумасшедшая. И ведь с половиной из них я даже не знаю, о чем говорить! И я смотрю, как ты сидишь, такая спокойная, и завидую, что не могу чувствовать себя так непринужденно.

— Еще чуть-чуть спокойствия — и меня можно смело записывать в покойники, — отозвалась Манч. Она глянула в окно, а потом снова повернулась к подруге: — Тебя никогда не тянет?

— Не тянет к чему?

— К жизни, к веселью, к кайфу…

— К тюрьме, к ломке…

— Ага, ага, — прервала ее Манч, — Так нас приучили думать другие. Но сейчас с тобой говорю я. Разве тебе никогда не хочется оказаться снова в самой гуще?..

— Наверное, я из-за этого и перебарщиваю с сексом, — ответила Даниэлла. — Других удовольствий мне не осталось. — Она свернула с проезда Шермана к «Резеде». Не глядя на Манч, она сказала совсем тихо: — Некоторые называют меня шлюхой.

— Придурки! Трахать их некому.

— Не всех. Кое-кому я успела помочь.

Они все еще смеялись, подъезжая к дому Манч.

— Завтра идем по магазинам? — спросила Даниэлла.

Манч взялась за ручку дверцы.

— Если у тебя нет других планов.

— Мы же договорились. Хотя я уверена, что ты обошлась бы и без меня.

— Нет, без тебя я не справлюсь. — Манч вышла из машины и сказала, стараясь не глядеть в глаза подруги: — С утра я занята. Мне надо кое-что проверить.

— Магазины открываются только в десять.

— Я позвоню тебе утром.

— Отлично, — ответила Даниэлла, отъезжая. — Буду ждать звонка.

Манч вошла в квартиру, попыталась успокоиться, но поняла, что о сне нечего и мечтать: сегодняшние события кружились у нее в голове. Стоит закрыть глаза — и они не дадут ей покоя. Сомнения, одолевавшие ее, переходили в нападение по ночам, когда она была наиболее ранима. А этой ночью они будут атаковать ее со всех сторон, донимая вопросами, на которые она не сможет ответить.

Она взяла губку и протерла и без того чистые кухонные столы, открыла холодильник и передвинула пачку молока чуть правее.

Ей не следовало возвращаться домой сразу после собрания. По пятницам после собраний все обычно переходили в кофейню, расположенную рядом, и там разговаривали, узнавая о последних жертвах: кто сорвался и получил выговор, а то и попал в тюрьму или — не дай же Боже — умер. Выжившие сидели за столиками, пили кофе, курили сигареты и пытались придумать, чем занять долгие часы до сна. Сегодня у нее не было настроения для разговоров, и она вела себя так, чтобы ее не позвали.

Руби постоянно уговаривала ее ходить на танцы и пикники Анонимных Алкоголиков. Манч как-то спросила, почему столько внимания уделяется коллективным мероприятиям. Руби объяснила, что алкоголики и наркоманы не привыкли к общению, и это тоже необходимо изменить. Иногда Манч хотелось заткнуть уши и защитить свой мозг от постоянного обстрела всеми этими «необходимо» и «нельзя». Честное слово, возвращение к норме порой больше походило на сумасшествие. Ей хотелось просто от всего отдохнуть.

Кухонные часы показывали несколько минут двенадцатого. Она вздохнула. Блокнот на кухонном столе взывал к ней — и она посмотрела на него виновато.

Руби требовала, чтобы она начала составлять очередной список четвертого реабилитационного этапа Анонимных Алкоголиков: «Я ничего не боюсь». Когда Манч сказала, что уже составляла такой, Руби объяснила, что работу над собой надо вести послойно, — как лук чистить.

Манч понятия не имела, с чего начать. Своеобразная Библия движения — «Большая книга Анонимных Алкоголиков» — ей абсолютно не помогла. В приведенном там примере составитель списка писал, что разозлился на мистера Брауна: «за внимание к моей жене». Может, такие вещи кому-то и помогали в тысяча девятьсот тридцать девятом году, когда алкоголики — исключительно мужчины, разумеется, — поголовно злоупотребляли бурбоном, но современной наркоманке со стажем — в частности, ей, Манч, — внимание к жене со стороны мистера Брауна было до лампочки.

В верхней части линованного листа она написала «СПИСОК». В правом верхнем углу вывела число и уставилась на него. В конце месяца у Буги будет день рождения. Она уже год не видела Деб и ее сына. Смогут ли они с Деб по-прежнему читать мысли друг друга? Будут ли, как раньше, друг за друга заканчивать фразу? И Буги… Боже! Какие воспоминания у него остались?

Она написала в центре страницы «Самая вкусная шоколадка», а чуть ниже — «Каньонвиль», и закрыла блокнот.

В квартире было слишком тихо. Она включила телевизор. Там шли одиннадцатичасовые новости. Диктор говорил что-то о снайпере на шоссе. Она остановилась перед телевизором, глядя, как эвакуатор увозит синий пикап. Потом изображение переключилось на полицейский участок округа Пасифик, где женщина, которую в субтитрах назвали сержантом Лопес, зачитала официальное заявление.

«Полиция Лос-Анджелеса расследует перестрелку, произошедшую сегодня после полудня на южном направлении шоссе в Сан-Диего, на автостраде четыреста пять, около развязки Санта-Моника. Убитый — белый мужчина в возрасте около тридцати лет, рост шесть футов, телосложение обычное. Если убитого не удастся опознать, то к концу этой недели следственный отдел распространит его фотографию. На данный момент у полиции нет сведений относительно нападавших или мотивов нападения».

На экране появилось изображение телерепортера. Ветер трепал волосы женщины, которую снимали на фоне стоянки полицейских автомобилей. Глядя прямо в камеру, она прижимала одну руку к уху, а во второй держала микрофон.

— Полиция сообщает, что это уже третье убийство на шоссе, совершенное незаконной военизированной группировкой. Власти пока молчат о том, какие меры приняты для предотвращения подобных преступлений в будущем. Просьба ко всем, кто располагает какими-то сведениями о недавнем инциденте, незамедлительно связаться с полицией. Если вы ехали по автостраде на Сан-Диего сегодня примерно в пятнадцать тридцать и видели что-то необычное, позвоните, пожалуйста, по телефону, который сейчас появится у вас на экране.

По телевизионной картинке пробежали цифры телефонного номера.

— Это была Шина Морал из Калвер-Сити. Джерри?

— Перейдем к другим новостям, — жизнерадостно сообщил седовласый ведущий. — Полиция расследует сегодняшнее двойное убийство в Венис-Бич. Тела обнаружил днем местный торговец. Нам сообщили, что мужчина и женщина, опознанные как Синтия Руис, двадцати одного года, и Хесус Гусман, двадцати двух лет, были скорее всего застрелены этим утром.

Манч уставилась на экран: ну конечно, Хэмптон! Детективов, ведущих дело, было легко опознать по темным спортивным курткам и золотым значкам. Один был высокий красивый белый мужчина — воплощенное молчаливое превосходство. Она встречала парней такого типа. Он шел мимо репортеров и зевак с серьезной миной, решительно отмахиваясь от вопросов. Второй следователь, толстячок-латиноамериканец, был, кажется, из тех копов, у которых всегда шутка наготове. Такие не стремятся никого подавить своим авторитетом. Она вспомнила Мейса Сент-Джона, детектива из отдела по расследованию убийств, который пытался когда-то за ней ухаживать. Может быть, пора ему позвонить? Она снова посмотрела на экран телевизора.

«Итак, реальность вот-вот навалится на меня, — подумала она. — Неважно — готова я к тому или нет».

Глава 8

Проснувшись на следующее утро, Манч поняла, что о походе за покупками не может быть и речи. Она потянулась к тумбочке у кровати и схватила сигарету. Тут же вспомнила, что решила больше не курить в спальне, тем более — не успев толком проснуться. Она запихала сигарету обратно в пачку.

Всю ночь ей снились странные сны: она искала что-то потерянное, но точно не знала, что именно ищет; хотела заговорить, но слова не шли с онемевшего языка; пыталась звонить по телефону, но не могла набрать номер. Она прекрасно понимала причину тревоги и беспокойства: ей необходимо точно узнать, погиб ли Слизняк. Другого выхода у нее нет.

Конечно, копы проверят отпечатки пальцев убитого в полицейской картотеке. Если это Слизняк, то они достаточно быстро это установят. Она встала с постели, прихватила сигареты и пошла на кухню ставить воду для кофе. Проходя мимо телевизора, Манч включила утренние мультфильмы и на секунду задержалась, чтобы посмотреть, как Хитрюга Койот падает с очередной скалы. А потом она приглушила звук и, набрав номер полицейского участка Венис, попросила к телефону Мейса Сент-Джона. Ей ответила дежурная: лейтенант в отпуске и не появится до конца недели. Значит, об этом припрятанном козыре можно забыть.

Она выпила две чашки кофе, достала телефонный справочник и открыла на первой странице, где были записаны телефоны местных служб.

Под рубрикой «Коронер» номеров оказалось несколько: один для звонков в обычный рабочий день, второй — для срочных сообщений и третий — для вызовов по субботам, воскресеньям и праздникам, с пяти вечера до восьми утра. Она набрала последний.

— Округ Лос-Анджелес.

— Это морг?

— Здесь не морг, — сообщил ей мужской голос. — Это — коронерская служба округа Лос-Анджелес.

— О! — сказала она, не вполне понимая, в чем тут разница. — Я просто хотела узнать, работаете ли вы сегодня. Вы открыты?

— Не для посторонних.

«Ну конечно, — подумала она. — Они не станут пускать к себе кого попало, особенно в субботу».

— Я не совсем посторонняя, — начала она, но не решилась сказать, что разыскивает пропавшего родственника.

Это не сработает. Он захочет узнать фамилию пропавшего, как давно он пропал и оставила ли она в полиции заявление об исчезновении. И, вполне понятно, коронер может также поинтересоваться, почему она, собственно, решила поискать своего родственника в морге… то есть в коронерскои службе округа Лос-Анджелес.

— Вы, наверное, из учебной группы, которая должна прийти днем? — спросил он.

Она почти не колебалась.

— Ага. В котором часу приходить?

Манч сочла, что это даже не ложь, а так, очень мелкая неправда, зато она вполне способна помочь ей попасть внутрь.

— Разве вам не дали расписание? — удивились на том конце провода.

— Нет. Э-э, извините… у меня его нет.

— Здорово. Сегодня в четыре. Надо полагать, талон для парковки вы тоже потеряли.

Манч явственно увидела, как он качает головой.

— Если он был с расписанием, то у меня его нет.

— И вы хотите работать в правоохранительных органах?

— Это моя мечта, — ответила она с чувством.

— Ладно, приезжайте. Но машину вам придется поставить на общественной стоянке.

— Ничего. Нам покажут трупы?

— Да, мы для вас приготовили полный комплект.

— Отлично. Я обязательно буду.

Она повесила трубку и только тогда вспомнила, что надо дышать. А потом сделала еще один звонок.

Когда Даниэлла подошла к телефону, Манч сказала, что дела займут у нее все утро, а возможно, и день тоже.

— У тебя все в порядке? — спросила Даниэлла. — Голос у тебя странный.

— Да, в порядке, — ответила Манч и откашлялась, пытаясь избавиться от груза застрявших в горле несказанных слов.

Они попрощались и повесили трубки. Манч подошла к платяному шкафу и просмотрела свой небогатый гардероб. Что сейчас в моде? Как бы оделась студентка, изучающая криминалистику? Она выбрала бежевые брюки, цветастую блузку и повесила на спинку стула в спальне.

После вчерашней ванны волосы у нее уже распрямились. Она стянула верхние пряди в хвост, предоставив остальным мягко падать на уши. Даниэлла заставила Манч купить всевозможную косметику, большая часть которой валялась в ящике нетронутой: сколько раз Манч ни пыталась подвести глаза и губы, но без подбадривающих реплик Даниэллы казалась сама себе вульгарной. Сейчас она аккуратно подкрасила губы и ресницы, наложила тени и румяна.

Она отыскала пару туфель, которые по цвету почти идеально подходили к брюкам. Но что делать с руками? Они совершенно не вязались с этим нарядом. Если бы на ней был ее рабочий комбинезон, они выглядели бы нормально, а сейчас казались просто грязными. Она откопала в комоде автомобильные перчатки и, морщась, натянула на руки: перчатки были из мягкой кожи, но все же чувствительно давили на многочисленные порезы и заусенцы. Перед выходом из дома она прихватила со стола блокнот, решив, что этот реквизит сделает ее больше похожей на студентку.

Помещение коронерской службы округа Лос-Анджелес располагалось к востоку от центра города. Вход в здание находился на вершине небольшого холма, и, стоя в вестибюле и глядя на указатель лифта, Манч поняла, что оказалась на третьем этаже.

— Вам помочь? — окликнули ее сзади.

— Ох! — Манч нервно обернулась и увидела охранника. Чувство вины еще увеличило привычный страх перед человеком в форме. А вдруг проникновение в морг считается преступлением? — Я ищу группу практикантов, — нашлась она наконец.

— Вы опоздали, — сказал он. — Они уже спустились вниз.

— Вниз?

— В прозекторскую, — пояснил он.

— Да-да, конечно. — Она положила пальцы на кнопку лифта. — Тогда я их догоню.

— Это не так просто, — объяснил охранник. — У нас тут меры безопасности.

У Манч засосало под ложечкой, и ее решимость снова пошатнулась. Еще не поздно повернуться и уйти. Пока она ничего страшного не сделала, просто сказала, что ищет группу практикантов, значит, даже не солгала… И тут она на себя рассердилась. Что это за трусливый голос ноет у нее в голове? Она не станет его слушать!

— Чтобы выйти на том этаже, нужен особый ключ, — сказал охранник, осматривая ее с ног до головы. — Вам не слишком жарко в перчатках, а?

Она послала охраннику самую соблазнительную улыбку, позаимствованную из арсенала Даниэллы.

— Знаете поговорку: холодные руки, горячее сердце.

Охранник расправил плечи и самодовольно заявил:

— Думаю, на этот раз мы вас простим.

Манч поправила волосы и прощебетала: «Ну какой же вы милый!» — отчаянно надеясь, что эти слова у нее прозвучат естественно. На самом деле это была коронная фраза Деб — та произносила ее тоном избалованной южной красавицы, слова текли, как мед, и очень многим мужчинам довелось в нем увязнуть.

Они спускались на лифте молча. Он продолжал на нее пялиться, но она сосредоточенно смотрела в пол. Охранник открыл двери лифта своим ключом. Выходя, она сжала ему плечо.

— Еще раз спасибо.

— Удачи, — отозвался он, кивая в ту сторону, куда ей следовало идти.

Длинный коридор, несколько закрытых кабинетов, потом — небольшой холл с расставленными вдоль стен виниловыми креслами. На кофейном столике веером разложены потрепанные номера «Хорошей хозяйки».

На стальной каталке лежал восковой манекен, покрытый пластиковой простыней, из-под которой выглядывали желтоватые ноги. Манч решила, что куклу используют как учебное пособие, вроде тех муляжей моторов, которые были у них в колледже. Откуда-то появился мужчина в белом халате и жестом фокусника сорвал простыню. На каталке Манч увидела очень точную имитацию женского тела — вплоть до волос на лобке.

Тут до нее дошло, что это вовсе не кукла, и она испуганно пролепетала:

— Она настоящая, да?

Мужчина усмехнулся и сделал пометку на листе. Манч поняла, что женщина лежит на весах. Труп весил девяносто восемь фунтов. Она посмотрела на мертвое лицо и спросила:

— От чего она умерла?

Мужчина глянул в свои записи.

— Перебрала выпивки и метаквалона. Видите, какая она истощенная? Эти алкоголики всегда так. Перестают есть и только пьют.

— Ужас, — согласилась Манч.

— Вы здесь с группой практикантов? — спросил он.

— Да. Охранник сказал, что я найду всех здесь, — ответила она.

Мужчина указал в сторону двери с толстыми резиновыми створками.

— Спасибо.

Он кивнул и вернулся к своей работе.

Створки закрылись автоматически, и Манч оказалась в помещении, в котором царила напряженно-сдержанная атмосфера. Здесь было не так холодно, как она ожидала, и стоял удушающий запах крови и сырого мяса. Ей не с чем было сравнить этот запах, но она почувствовала, что никогда его не забудет. Она прошла к группе стоявших вокруг стационарного стального стола мужчин. Они пристально смотрели в центр стола и почти не заметили ее появления.

Раздался треск — и тут она увидела еще одного мужчину в белом халате с надписью на спине: «ПАТОЛОГОАНАТОМ». В руках он держал большой садовый секатор, точь-в-точь такой, каким Джек подрезал деревья вокруг мастерской. Парень в зеленой рубашке посторонился, давая ей место, и она шагнула ближе, чтобы посмотреть, что происходит… Человек в белом халате вскрывал грудную клетку крупного чернокожего мужчины. Кожа на торсе трупа была разрезана от шеи до паха и раздвинута в стороны, открывая ребра и брюшную полость.

— Иисусе! — пробормотал парень в зеленой рубашке.

Другой парень, стоявший напротив, как-то странно покачнулся, с лица его сбежала краска — и внезапно он рухнул на пол.

Человек в белом халате ухмыльнулся. Теперь она рассмотрела имя на пластиковой карточке, приколотой к карману: патанатома звали доктор Шугармен.

Манч отвернулась, и в поле ее зрения попали весы, похожие на те, на которых в магазине взвешивают рыбу и мясо, и половники из нержавеющей стали, опущенные в емкости с фиолетовой жидкостью. Сетки сливов в цементном полу были розовыми от крови. Она сделала глубокий вдох и открыла блокнот.

Вскрытие продолжалось еще пятнадцать минут. Доктор Шугармен объяснил, почему так важно собрать кровь из сердца, проверить консистенцию печени и изучить содержимое желудка. Манч выяснила, для чего нужны половники и весы. Закончив возиться с внутренними органами, Шугармен принялся за голову. Она смотрела, как он разрезал кожу на голове сзади от уха до уха, а потом вывернул на лицо трупа.

— Вот откуда, — с мрачным юмором пояснил доктор Шугармен, — пошло выражение «глаз на ухо натянуть».

Кто-то из студентов выдавил слабый смешок. Парень в зеленом судорожно сглотнул и отвел глаза. Шугармен взял электрическую пилу «Страйкер» и распилил череп. В двух местах он сделал на кости надрезы в форме буквы V.

— Зачем я это делаю? — спросил он у Манч.

— Чтобы знать, как их сложить обратно, — ответила она.

— А, прекрасно. Собираетесь специализироваться на патанатомии?

— Я просто умею разбирать и собирать разные устройства, — ответила она.

Он открыл черепную коробку и вынул мозг. Манч невольно заинтересовалась происходящим. «Не давать воли эмоциям и не думать о трупе, как о человеке, — решила она. — Тогда не будет страшно».

Мужчина, который взвешивал в холле мертвую женщину, ввел в анатомический театр людей, одетых в темные костюмы. Манч моментально узнала в них тех двух полисменов, которых видела в новостях.

— А, господа детективы пожаловали! — сказал Шугармен. — Надеюсь, вас не смущают зрители. Практикантам выпала уникальная возможность рассмотреть входное и выходное пулевые отверстия. — Он повернулся к мужчине, который привел следователей. — Знакомьтесь с помощником коронера Дональдом Моссом. Дональд, будьте любезны.

Дональд закрепил на экране, расположенном на дальней стене, несколько рентгеновских снимков и нажал черную кнопку. Флюоресцентная лампа помигала, а потом ярко загорелась за изображениями частей скелета. На первых двух снимках был череп в двух проекциях — фронтальной и боковой.

Шугармен обратился к студентам:

— Детективы пришли сегодня, чтобы наблюдать за вскрытием жертвы убийства. С этим мы закончим потом, — сказал он, похлопав чернокожего покойника по руке.

Он велел практикантам встать перед экраном со снимками. Взяв длинную деревянную указку, он показал им участки, представляющие наибольший интерес.

— А вот здесь, — сказал он, прикасаясь указкой к фронтальному снимку черепа, — место, куда вошла пуля. — Он указал на следующий снимок. — Вот тот же череп, снятый сбоку. Пуля, летевшая с большой скоростью, нанесла много повреждений. Когда пуля проходит через твердое вещество, она создает вакуум: ее траекторию сопровождает небольшой смерч. Вспомните курс физики. Там, где возникает вакуум, материя стремительно двигается, чтобы заполнить пустоту.

— А что это за белые кусочки? — спросил кто-то из студентов.

— Хороший вопрос. Частицы свинца, отслаивающиеся от пули. — Шугармен передвинул указку к основанию черепа. — Вы хорошо видите, что выстрел в шею перебил позвоночник. Любая из этих ран была бы смертельной, но следователи заверяют меня, что выстрел в голову был первым, так что в качестве причины смерти мы запишем его.

Шугармен перешел к снимку нижней части тела.

— Мы сделали эти снимки, когда погибший был полностью одет. Видите эти круглые пятна над лобком? Можете что-то предположить?

Студенты молчали, и Шугармен объяснил сам:

— На жертве джинсы с ширинкой на пуговицах.

Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, Манч пыталась дышать глубоко и медленно. Слизняк всегда носил брюки на пуговицах.

Шугармен кивнул Дональду.

Дональд пересек комнату и открыл двери, которые, как поняла Манч по наплывающей волне ледяного воздуха, вели в холодильную камеру. Он вывез на каталке тело. Труп был накрыт пластиковой простыней.

Шугармен снял простыню.

— Господа и дама, — сказал он, кивая Манч, — познакомьтесь с Неизвестным триста пять.

Манч глубоко вздохнула и заглянула в помутневшие карие глаза своего старого приятеля и бывшего любовника. Во рту у нее пересохло, в ушах зазвенело. Она пропустила несколько следующих фраз Шугармена. В голове билась одна мысль: «У него есть имя. У него есть имя».


— Наша первая и главная задача, — говорил доктор Шугармен, стоя над трупом, — не пропустить ни одной детали. Поскольку имело место убийство, нам нужно фиксировать каждый шаг вскрытия. В этом нам поможет Дональд, он по совместительству фотограф.

Пока Шугармен читал лекцию, Блэкстон и Алекс натянули хирургические перчатки. Блэкстон пригнулся к уху Алекса и прошептал:

— Ставлю десять долларов на то, что здоровяк не выдержит.

— Который?

— Тот, что в зеленой рубашке: он стоит возле девчонки с блокнотом.

— Играю.

Дональд шагнул вперед и сделал несколько снимков, обращая особое внимание на места ранений. Он фотографировал спереди и сбоку.

— Давайте посмотрим на выходные отверстия, — предложил Блэкстон.

Они с Алексом перевернули тело, чтобы Дональд мог сделать снимки того, что осталось от головы и шеи.

Шугармен снял с шеи Неизвестного тонкую цепочку и сказал:

— Одно ожерелье, позолоченное.

Дональд отложил фотоаппарат и сделал пометку в своей папке. Он вышел из комнаты и вернулся с большой картонной коробкой, которую поставил рядом с трупом.

Блэкстон обратил внимание на то, что единственную присутствующую женщину вытеснили за пределы группы. Он увидел, как она потерла глаза затянутыми в перчатку пальцами и судорожно сглотнула. И лицо у нее было немного бледное. Может, ей хотелось выйти. Он наклонился к своему напарнику и сказал:

— Ставлю вдвое на то, что девчонка тоже не выдержит.

Алекс посмотрел в сторону женщины, которая делала пометки в своем блокноте.

— Принято, — отозвался он и снова перевел взгляд на убитого.

Неизвестный номер триста пять все еще был полностью одет. Поверх теплой толстовки с длинными рукавами натянута черная футболка с черепом и розами — эмблемой группы «Грэйтфул Дэд». На нем были джинсы «Ливайз», поношенные, но чистые. Карманы их были пусты: коронер тщательно обыскал их на месте преступления. Обыск дал немного: горстка мелочи, зажигалка «Зиппо» и почти пустой бумажник. Все это было описано и взято на хранение еще в пятницу.

Шугармен объяснял проявления трупного окоченения: оно вызвано накоплением молочной кислоты в мышцах.

— Поскольку наш труп — жертва огнестрельного оружия, то необходимо проявлять особое внимание, снимая одежду. Каждый разрыв и прожженное место следует описать. Нельзя просто разрезать рубашку.

— Это будет интересно, — прошептал Блэкстон.

— Заставив работать мышцы, — проговорил Шугармен, хватая окоченевшую руку Неизвестного, — мы можем отчасти восстановить подвижность рук.

Он помассировал плечо и бицепсы, а потом потянул руку на себя. Плечевой сустав тошнотворно затрещал.

Студент в зеленой рубашке побелел как полотно. Глаза у него закатились. Крупное тело рухнуло на пол, ударившись о пустую каталку; со звоном рассыпались хирургические инструменты. Шугармен широко ухмыльнулся. Невысокая девушка в цветастой блузке вышла из комнаты. Алекс достал двадцатку и вручил ее Блэкстону.

Лишь после того, как студента привели в чувство, каталку подняли и инструменты собрали, вскрытие продолжилось. Девушка так и не вернулась.

Труп уже был обнажен. Снятую одежду аккуратно сложили в картонную коробку. Предметы одежды укладывались в отдельные пакеты: позже серологи исследуют каждую деталь, чтобы убедиться, вся ли кровь принадлежит убитому, и попытаются найти посторонние волосы или волокна. Но сейчас все внимание было сосредоточено на теле: патологоанатом внимательно искал на нем шрамы и татуировки.

— На левой руке есть рубцы от внутривенных инъекций наркотиков, — объявил Шугармен.

Студенты сгрудились, чтобы лучше увидеть следы уколов.

— А что у него на кончиках пальцев? — спросил один из студентов.

— Краска для снятия отпечатков пальцев, — объяснил Шугармен и продолжил лекцию: в обязанности коронера входит установление личности умершего, охрана его имущества и оповещение родственников.

Затем он объяснил, что конусообразная форма отверстия в черепе позволяет судить о траектории пули, заставил каждого студента внимательно осмотреть шею и только после этого начал вскрытие.

Блэкстон подошел к коробке с одеждой. На полу валялся листок, вырванный из блокнота. Блэкстон поднял его. На бумаге были нацарапаны слова: «Его имя — Джон Гарилло».

— Черт побери! — воскликнул Блэкстон. — Алекс, скорее! Нам нужно догнать ту девицу.

Они выбежали в коридор. Дверь лифта была закрыта. Блэкстон яростно ткнул пальцем в кнопку.

— Что случилось? — спросил Алекс.

Блэкстон показал ему записку, осторожно держа ее за уголок.

— Думаешь, это та женщина с шоссе?

— Больше некому.

Дверцы лифта открылись. Они вскочили в кабину и нажали кнопку третьего этажа.

— Ну же, ну! — пробормотал Блэкстон, топая ногой и мысленно приказывая лифту двигаться быстрее.

Кабина остановилась. Вестибюль был пуст. Алекс бросился к охраннику, а Блэкстон побежал к выходу, уже понимая, что опоздал. Алекс догнал его.

— Что дальше? — спросил он.

— Иди и наблюдай за вскрытием, — решил Блэкстон. — А я отвезу листок в лабораторию, вдруг на нем есть какие-нибудь отпечатки. Проверь имя Джон Гарилло по Центральной картотеке. Встретимся в участке.

— Ладно, — согласился Алекс. — Попрошу патрульных меня подбросить.

— До встречи.

Блэкстон испытывал странное возбуждение. Это его удивило. Казалось бы, разминувшись всего на несколько секунд с важным свидетелем, он должен чувствовать в лучшем случае злость, но отнюдь не прилив энергии. И — вот дьявольщина! — он поймал себя на том, что широко улыбается.

Глава 9

Манч выехала со стоянки в состоянии глубокой тревоги. Даже не думая о том, куда попадет, она свернула на первую же эстакаду и перестроилась на скоростную полосу. В ушах, мешая связно мыслить, все еще стоял звон. Она включила кондиционер, направив струю холодного воздуха прямо себе в лицо.

Ну и наделала она глупостей! Зачем было бросать там листок с его именем? Она вполне могла бы позвонить и оставить анонимное сообщение. Копы проверят имя по компьютеру и, может, даже выяснят адрес в Венис. Она попыталась вспомнить, прикасалась ли к чему-нибудь в морге.

Она безостановочно повторяла про себя: «Он умер. Он умер. Он умер». Из глаз лились слезы — и приносили ей облегчение.

Кто-то громко сигналил ей справа: она поняла, что заехала на чужую полосу. В спешке она крутанула руль слишком сильно. «Гранд-тур» задребезжал, подпрыгивая на неровной разделительной полосе.

— Спокойнее, — сказала она вслух и заставила себя сбросить скорость.

Сделав несколько глубоких вдохов, Манч осмотрелась, проверяя, нет ли поблизости копов.

Неподалеку возвышалась горная гряда, которую она не узнала. Вдоль дороги стояли шикарные особняки, окруженные вечнозелеными деревьями. Стрелка топлива склонялась ближе к нулю. Заметив вывеску «Арко», она съехала с автострады. Манч наполнила бак, посмотрела на карту при автозаправке и поняла, что оказалась в районе, называемом «Ла-Кресента». Она произнесла название вслух: ей понравилось, как надежно и крепко оно звучит. Пальцем она проследила дороги, по которым сможет вернуться в Валли.

В Бербанке Манч попала в пробку и, пользуясь случаем, наконец посмотрелась в зеркало. У нее потекла тушь, оставив на щеках темно-синие ручейки.

На мгновение ей показалось, что на нее смотрит лицо матери. Только в последнее время она начала узнавать в своем отражении материнские черты: схожая форма губ и подбородка, большие глаза. Правда, глаза у матери были карими… Ей часто говорили, какая красивая у нее мама. Хоть в этом повезло, решила она, прикасаясь к зеркалу. Каково бы было, проснувшись однажды утром, обнаружить В зеркале отражение… ну, скажем, напоминающее Цветочка Джорджа? Фу, даже мурашки по спине побежали!

Манч отключила кондиционер. Натянутые нервы успокаивал ровный гул дороги под колесами. Никто ее не знает — она просто одна из множества водителей, едущих по своим надобностям.

Слизняк умер.

Что бы по этому поводу сказала Руби? Наверное, напомнила бы, что смерть почти всегда — неизбежный результат наркомании. Сейчас Манч не выдержала бы заезженных штампов «Анонимных Алкоголиков». Потрепанные поговорки не помогут смириться со смертью друга. Только один человек понял бы ее по-настоящему: Деб.

Она ударила ладонью по рулю. Будь он проклят за то, что умер и оставил ее разгребать это дерьмо! Что ей теперь делать? И что будет с Эйшей? Лайза — ее единственная кровная родственница. Означает ли это, что Лайза автоматически получает право опеки над малышкой? Да ведь это равносильно приговору! Малышка заслуживает лучшего. Слизняк захотел бы для своей дочери иной судьбы.

Манч добралась до «Резеды» только к семи вечера.

Она оставила машину в переулке и вошла в дом через черный ход. Когда она осматривала квартиру перед тем, как снять ее, наличие второго выхода показалось ей большим преимуществом; без него она бы не чувствовала себя спокойной. Она слишком хорошо знала, что бывает, если жизнь не оставляет запасных вариантов.

Швырнув блокнот на кухонный стол, Манч сбросила туфли и тяжело опустилась на стул. Карточку, на которой Слизняк нацарапал телефон Деб, она вчера прислонила к сахарнице. Цифры будто окликали ее, и она не стала противиться их зову: притянула к себе аппарат и набрала номер, который соединит ее с прежней жизнью. Телефон прозвонил шесть раз, прежде чем трубку на том конце сняли, но и тогда ответили ей не сразу. Она услышала привычные звуки: звон рюмок, мелодию музыкального автомата и громкие голоса, перекрывающие музыку. Наконец в трубке раздался хриплый мужской голос:

— «Гадюшник».

— Привет. Нельзя ли поговорить с Деб?

— Погоди минуту, — сварливо проговорил мужчина и, отвернувшись от трубки, громко позвал: — Дебора!

Манч ждала. У нее забурчало в желудке, и она вспомнила, что сегодня не ела.

— Не! — неожиданно рявкнула трубка у ее уха. — Сегодня она не приходила.

— А можно ей кое-что передать? — спросила она.

— Нет, — ответил обладатель хриплого голоса. — Тут секретарей нет.

И повесил трубку.

Манч тупо уставилась на телефон. Гудки прерванной связи никогда раньше не казались ей такими бесцеремонными. Она только сейчас поняла, насколько скучает по Деб. Желание услышать голос подруги было сильным до боли, оно сдавило ей грудь. Она любила Деб как сестру — больше, чем сестру. То, что они пережили вместе, связало их навеки.

Деб поддержала ее в самый тяжелый час ее жизни — в то утро, когда она выписалась из больницы после выкидыша. Тогда она еще не знала, что исторгшийся из ее тела бесформенный комочек плоти был ее единственный шанс, что детей у нее больше не будет. Но, и не зная этого, она, как ни странно, успела сильно привязаться к неизвестному существу — ни мальчику, ни девочке, два месяца росшему у нее внутри. У нее еще даже живота не было. Горе утраты застало ее врасплох — ей казалось, что она потеряла ребенка, которого растила и любила много лет.

Деб не стала напоминать о крепком ликере «Сазерн Камфорт», который Манч хлестала накануне, говорить, что он мог вызвать выкидыш. Увидев у своих дверей Манч, Деб просто завела ее в дом. Она поджаривала для Буги сладкий хлеб. Манч сидела на кухонном столе в полном оцепенении и смотрела в одну точку.

— Хочешь хлеба? — спросила Деб.

Манч с жадностью пожирала кусок за куском, словно никогда не знала вкуса хлеба. Но ведь она раньше не знала и вкуса любви…

А теперь Деб и Буги живут в деревне, счастливо — и без нее.

Повесив трубку, Манч коротко помолилась о том, чтобы Деб, где бы она ни была, жилось счастливо и спокойно. И, пока ее связь с небесами еще не прервалась, Манч добавила:

— Ты создал Слизняка, так что обойдись с ним по справедливости. Пожалуйста.

Она часто называла Всевышнего на «Ты»: коль скоро он способен читать ее мысли, значит, вполне способен понять, когда она обращается к Нему, а когда — к кому-то другому.


Выйдя из здания коронерской службы, Блэкстон поехал прямо в криминалистическую лабораторию службы шерифа. Она была лучшей в городе и находилась всего в нескольких кварталах. Он зарегистрировался в вестибюле и через массивную дверь прошел в коридор, украшенный свидетельствами прошлых триумфов здешних экспертов. Первое, что ему бросилось в глаза, — сильно увеличенная фотография отрезанного пальца, лежащего на полу некой комнаты. Таким членовредительским способом, смекнул Блэкстон, преступник пытался избавиться от отпечатков пальцев и скрыть свою личность.

Фотографий было много, но ему больше всего запомнился снимок женщины, лежавшей на полу в классической позе самоубийцы; пистолет упал у самой ее руки. Однако бдительные следователи заметили у нее на ладони кровь. А как на ладони могла оказаться кровь, показывал на суде серолог, если бы женщина сжимала рукоятку пистолета? На подписи к фотографии была проставлена дата осуждения ее мужа.

Было тут и несколько фотографий детективов из отдела расследований, стоящих на деревянном крыльце с еще дымящимися винтовками. Окна позади них были разбиты выстрелами, а входная дверь перекрыта желтой лентой. Снимки сделали сразу после того, как ребятам шерифа удалось задержать преступника, расправившегося с двумя полисменами. Из подписи следовало, что убийца умер по дороге в больницу.

Аккуратно держа листок из блокнота за уголок, Блэкстон вошел в дверь, по застекленному верху которой шла надпись «ДАКТИЛОСКОПИЯ». Он с радостью увидел, что дежурит сегодня Майк Келлман.

— Хочу попросить вас снять отпечатки пальцев, — сказал он, здороваясь.

Келлман принял от Блэкстона бумагу и уложил ее на специальную рамку.

— Расследуете убийство? — спросил он.

— Убийство, перестрелку… Долгая история. Вы не могли бы посмотреть прямо сейчас?

— Конечно, — ответил Келлман. — Но некоторое время это займет. И мне нужны ваши отпечатки, чтобы их исключить.

— Держал только большим и указательным, — сказал Блэкстон, прижимая пальцы сначала к чернильной подушечке, а потом к карточке для отпечатков пальцев.

— Оставьте на всякий случай все десять, — попросил Келлман.

— Как скажете.

Келлман обсыпал обе стороны листка угольным порошком, переворачивая бумагу длинным пинцетом. Работая, он как-то странно прищелкивал языком, хмыкал и поджимал губы.

Через полчаса Блэкстон устал ждать и спросил:

— Есть что-нибудь?

— Только ваши, — ответил Келлман, откладывая лупу. — Но вот здесь отпечатались какие-то слова. Видимо, они были написаны на предыдущей странице. — Пинцетом он поднес листок под яркую лампу над рабочим столом. — Отнесите это в отдел «Сомнительных документов». Посмотрим, что они скажут.

— Спасибо.

Блэкстон через две ступеньки поднялся на второй этаж. За дверью с надписью «СОМНИТЕЛЬНЫЕ ДОКУМЕНТЫ» он обнаружил двух лаборантов: они склонились над микроскопом, оживленно споря насчет меток на двадцатидолларовой купюре. Блэкстон встречал этих парней раньше, но никак не мог запомнить их имена. Про себя он называл их «Матт и Джефф»: они напоминали ему известную комическую пару. Один — высокий и худой, второй — низенький и толстый, но оба отличались нездоровой бледностью, обильной перхотью и неухоженными ногтями. По прежнему опыту общения Блэкстон знал, что долгие приветствия не только не нужны, но даже нежелательны. Он начал с места в карьер:

— Нужна ваша помощь.

Лаборанты устремили на него остекленевшие глаза. Коротышка подался вперед и взялся за пинцет, удерживавший листок блокнота. Блэкстон ощутил сильный запах масла для волос.

— Что тут у вас? — спросил длинный. — Шантаж? Попытка вымогательства?

— Не исключено, что соучастник убийства, — ответил Блэкстон, чуть преувеличивая. — Келлману показалось, что здесь отпечатались следы надписи, которую можно прочесть.

— Если есть следы, прочтем и надпись, — заявил коротышка, громко сопя носом.

— Вам, ребята, надо бы побольше бывать на воздухе, — посоветовал Блэкстон, глядя, как они бережно укладывают листок под специальную лампу.

Высокий закрыл дверь и притушил верхнее освещение.

— Смотри внимательно, — сказал он.

— Вот она! — откликнулся коротышка.

Блэкстон заглянул через его плечо и увидел четыре группы слабых линий и завитушек, которые прямо на глазах начали превращаться в знакомые буквы и цифры. Матт и Джефф изменяли угол освещения, пока не смогли прочесть все слова. На верхней части листка стояло: «СПИСОК». Ниже было слово «Каньонвиль», а рядом с ним — «самая вкусная шоколадка».

— А что в верхнем углу? — спросил Блэкстон. — Вот эти цифры?

— Это дата. Вчерашняя.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил Блэкстон, убирая листок в конверт для вещественных доказательств. — Картина постепенно проясняется.

Однако, уходя из здания, он по-прежнему гадал: кто эта таинственная женщина? Она явно знала погибшего и была достаточно привязана к нему, раз захотела сообщить его имя. А как она связана с Каньонвилем? К чему относится слово «Список»? Список чего? Контрабанды? Оружия? Наркотиков? Краденых вещей? И что, черт бы побрал все на свете, значит «самая вкусная шоколадка»? Какой-то шифр? Может, первые буквы слов что-то означают?

Он вытащил записную книжку и занес туда все вопросы, чтобы позже над ними подумать. Первый вопрос был: «Кто она?».

Вернувшись в участок, он узнал, что Алекс уже проверил имя Джона Гарилло и сразу же получил информацию. Джонатана Гарилло в последний раз арестовывали в Венис второго августа. Он обвинялся по статье 649 Федерального кодекса: «Пребывание в общественном месте в состоянии опьянения». Когда Блэкстон присоединился к Алексу, тот как раз просматривал копию рапорта об аресте. Лицо на приложенной к делу фотографии определенно походило на лицо их Неизвестного. Отпечатки пальцев, конечно, позволят окончательно установить личность погибшего.

В рапорте производившего арест полисмена говорилось, что подозреваемый был арестован на бульваре Линкольна: полисмены заметили его нетвердую походку. Гарилло заявил, что идет в гости к друзьям, проживающим поблизости; результаты тестов на алкоголь оказались положительными.

Джонатана Гарилло продержали в участке четыре часа, а затем его забрала женщина, которая представилась как Лайза Слокем, его сестра. В рапорте также были записаны все звонки, которые подозреваемый сделал во время содержания под арестом. Их было всего два, и оба — на один и тот же номер. Алекс набрал его — и услышал сигнал отключенного телефона. Он позвонил в телефонную компанию и узнал, что номер зарегистрирован на имя Лайзы Слокем, проживающей в Инглвуде.

Блэкстон позвонил Шугармену и рассказал новости.

— Думаешь, у сестры в гостях может оказаться та самозваная практикантка?

— Была такая мысль.

— Попробуй найти сестру сегодня, — попросил Шугармен. — Она нужна для официального опознания. И еще надо решить вопрос с похоронами.

Блэкстон посмотрел на часы.

— Я могу заехать в Инглвуд и вернуться в центр… скажем, к семи.

Одна из служащих секретариата принесла фотографию Лайзы Слокем: это был снимок, сделанный при аресте. Брат с сестрой, несомненно, были очень похожи. Но, глядя на недовольное пухлое лицо, Блэкстон понял, что Лайза Слокем — не та женщина, которую он ищет.

— Вообще-то можно подождать до завтра, — сказал Шугармен. — Погоди-ка… Ты завтра выходной, да?

— Да… — В ответе Блэкстона прозвучало невысказанное сомнение.

Работа отнимала все его время — он давно уже позабыл, что такое «выходной». Но, черт побери, должна же и у него быть личная жизнь! Поэтому совсем недавно он дал себе слово изменить ситуацию, и на завтрашнее утро у него была назначена шахматная партия. Он терпеть не мог перепоручать кому-то часть своего расследования, однако, как видно, придется.

— Я попрошу парней из утренней смены заехать в Инглвуд и попробовать найти эту… сестренку, — пообещал Блэкстон и повесил трубку.

Он написал записку дежурившим в воскресное утро парням — Тигру Касилетти и Бамперу Моррису, снял копии с рапорта об аресте и с фотографии Лайзы Слокем и сунул оба листка в постепенно распухающую папку с делом об убийстве.

Перед ним на столе лежала промокашка с обведенным кружком именем Клер Донавон. Блэкстон нарисовал еще несколько кругов, записав в каждом имена и данные. Верхний кружок был отведен Джонатану Гарилло —убитому. Он провел линию, соединившую его со вторым кружком: «Лайза Слокем — ближайшая родственница убитого». Раз в деле участвуют такие подонки, правда быстро выйдет наружу.

Глава 10

Убирая воскресным утром свою маленькую квартирку, Манч заново переживала вчерашний отчаянный визит в здание коронерской службы: сладкое волнение от того, что проникла в запретное место, — а потом потрясение при виде Слизняка. В этом ей виделась рука Всевышнего: стоило ей получить удовольствие от нарушения закона… Хлоп! Старый друг погиб, пал в бою. Суровое напоминание о риске, которым была полна ее прежняя жизнь.

А как она волновалась, когда в помещение вошли копы! Один даже до нее дотронулся, слегка задел рукавом, направляясь к двери. Но она ничем себя не выдала — бесстрастная, как индейский воин! А ведь и сейчас при воспоминании об этом мгновении у нее по спине бежали мурашки. Она громко засмеялась, представив слабаков-студентов, падавших в обморок при виде крови.

Манч выдернула из розетки шнур пылесоса и тут заметила, что на ее автоответчике мигает красная лампочка: он принимал звонок. Она сняла трубку, отключив запись.

— Долго не подходишь. Ты спала? — спросила Даниэлла.

— Нет, пылесосила. Что случилось?

— Просто позвонила узнать, как ты.

— У меня все хорошо. А как твои дела?

— Вчера вечером встречалась с Дереком.

— Да что ты! Ну и как он?

— Не знаю. Наверное, он неплохой парень. Но, знаешь, похож на других наших «выздоравливающих» — то ноет, то жалуется…

— Я понимаю, о чем ты Иногда так и подмывает спросить: у тебя хоть позвоночник есть? Мне не интересно слушать, какое у тебя было трудное детство.

— Вот именно.

Манч выглянула в окно.

— Что ты сегодня делаешь? — спросила Даниэлла.

С языка у Манч чуть не сорвалось: «Жду»; но тогда пришлось бы объяснять, чего она ждет. Поэтому она неопределенно протянула:

— Побуду дома… Куча дел накопилась.

— Ладно, — сказала Даниэлла. — Может, позвоню попозже.

— Было бы здорово.


Лайза позвонила после полудня.

— Не знаю, к кому мне обратиться. — Голос монотонный, невыразительный.

— Лайза? Что случилось? — спросила Манч, внутренне корчась от собственного притворства.

— Он умер еще в пятницу. Джон умер.

— Как?

— Его застрелили.

Манч услышала в трубке далекий плач ребенка.

— Можно мне приехать?

— Еще бы! Хотела тебя об этом попросить, — ответила Лайза.

Манч положила трубку, запоздало подумав, что ей следовало поинтересоваться, не будет ли у Лайзы копов. Ей совсем ни к чему оказаться в доме у Лайзы, когда там будут шнырять детективы со своими бесконечными вопросами.

Ровно в час, перед тем как уехать, Манч еще раз позвонила в «Гадюшник». На этот раз трубку взяла женщина. Манч спросила, нет ли поблизости Деб, и женщина велела ей подождать. Манч сделала глубокий вдох и машинально скрестила пальцы.

— Алло?

— Деб?

— Манч! — Они обе возбужденно засмеялись. — О, Господи! — проговорила Деб с таким знакомым тягучим южным акцентом. — Где ты, женщина?

— В Лос-Анджелесе.

— Какого черта ты там делаешь? Ты в порядке? — спросила Деб.

— У меня все хорошо. Ох, как приятно слышать твой голос! А как мой маленький Бугимен?

— Растет, как сумасшедший, — ответила Деб. — Он о тебе спрашивает. Дьявол, я уж думала, мы тебя совсем потеряли. Никто о тебе ничего не знает. Почему ты так долго нам не звонила?

Манч почувствовала, как у нее защемило сердце, и удивилась, как можно тосковать по месту, где никогда не бывала.

— Говоришь, Буги вырос?

— Почему бы тебе не приехать и не посмотреть самой? Оторви свою задницу от стула в Лос-Анджелесе и навести нас. Ты же знаешь: для тебя здесь всегда найдется место.

— У него, кажется, скоро день рождения?

— Точно. Ты еще никогда его день рождения не пропускала. Отсюда до аэропорта Медфорд не больше ста миль. Вся дорога займет у тебя три часа!

— Не могу бросить работу, — колебалась Манч.

— Так ты скажи Колдуну, что тебе нужно навестить родных.

— Я больше не работаю у Колдуна. У меня в жизни многое изменилось.

— Мне тоже надо много чего тебе рассказать.

— Деб, у меня плохая новость о Слизняке. Он… он умер.

На другом конце провода повисла долгая пауза. Манч понимала молчание подруги.

— Прости, что я огорошила тебя этим, — извинилась она. — Я и сама никак не могу поверить.

— Все гораздо хуже, — последовал неожиданный ответ.

Манч опешила: что может быть хуже смерти?

— Он был осведомителем, — с неохотой выдавила Деб.

— Кто тебе это сказал? — запальчиво спросила Манч. В висках у нее закололо. Неужели Деб считает, что Слизняк получил по заслугам? Но ведь речь-то идет о человеке, которого Манч любила!.. И потом, Слизняк никогда не стал бы доносчиком. — Исключено. С чего ты это взяла?

— Ну, в этом можешь не сомневаться. Когда ты в последний раз его видела?

Конечно, Деб имела в виду — живым.

— Он заезжал ко мне на работу пару дней назад.

— Про Карен знаешь?

— Да, мне все про нее рассказали. Лайза сказала, что Слизняк нашел ее с иглой в вене.

— Вот с тех пор он и изменился… Сильно изменился. Перестал с нами общаться.

— Я видела его малышку, — сказала Манч.

— Девочка, наверное, красотка.

— Точно. Ей придется плохо — она ведь теперь сирота.

— Надо думать, ее возьмут к себе родные Карен или Слизняка. Она еще маленькая, вряд ли она почувствует утрату. — Деб закашлялась. — А как ты? У тебя все хорошо?

— Ты не поверишь, насколько хорошо, — отозвалась Манч, наматывая телефонный провод на палец.

— У меня гостит Роксана. Ну же, прыгай в самолет, а мы тебя встретим на грузовичке моего старика.

— Слизняк говорил, что у тебя кто-то появился.

— Забудь о Слизняке. Слушай, Роксана подошла к телефону. Хочет с тобой поздороваться.

Пока трубка переходила из рук в руки, Манч снова услышала крики и смех. Она почти ощутила запах пива, увидела сизую завесу дыма, стоящую над бильярдными столами.

— Привет! — сказала Роксана.

— Как дела?

— Ты едешь?

— Надо подумать.

— Не… — Роксана не договорила: Деб отняла у нее трубку и решительно заявила:

— Нечего раздумывать! Представь, мы будем опять втроем, как раньше. Повеселимся от души!

— А твой старик не будет против? Кстати, как его зовут?

— Такс. Его сейчас в городе нет, но скоро должен вернуться. Он шофер-дальнобойщик. — Деб многозначительно засмеялась.

— Завидую тебе. А как он с Буги?

— Просто отлично, — ответила Деб. — Иногда берет его с собой в ночные поездки.

— Правда? — Может, он и не жопа, мелькнуло в голове у Манч. — А в мою сторону они никогда не ездят?

— Он повсюду ездит. Знаю я, что у тебя на уме!

— Я просто…

— Даже и не думай об этом. Он мой.

— Я по тебе скучала, Деб.

— Послушай, Манч…

— Что?

— Зови меня теперь Дебора.

— Ладно, — согласилась Манч, радуясь тому, что Деб явно взрослеет. — Я соображу, могу ли приехать, и тебе перезвоню.

— Буду ждать с нетерпением.

— Я тоже.


По дороге в Инглвуд Манч завернула в супермаркет и нагрузилась припасами. К Лайзе она приехала уже после двух. С трудом удерживая покупки под мышкой, она постучала в раму сетчатой двери.

Лайза появилась в дверях с опухшим, покрытым пятнами лицом. Она коротко кивнула Манч и отвернулась.

— Что за ужасная история! Как ты об этом узнала? — спросила Манч, входя следом за ней в темную гостиную.

— Сегодня утром заявились два борова с фотографиями. Нашли мое имя в старом полицейском рапорте. — Лайза показала Манч оставленные полисменами визитные карточки, а потом швырнула их в мусорную корзину. — Они хотели, чтобы я поехала опознать тело, — добавила она.

— Бедняжка! — посочувствовала Манч. — Как ты это вынесла?

— Я не поехала.

— Почему?

— А куда мне было девать детей? Взять с собой?

Манч не нашлась что ответить.

— Я привезла продукты. — Она передала Лайзе пакет. — А где дети?

— Девочки у себя в комнате. Малышка спит.

Лайза унесла покупки на кухню. Манч присела возле кучи белья на полу и принялась его сортировать.

Лайза открыла банку с пивом, наблюдая за Манч безо всякого интереса.

— Они сказали, мне придется заниматься всем этим дерьмом — думать, когда и где хоронить.

Манч запихнула в машину белое белье, насыпала туда стирального порошка, который принесла с собой, и начала стирку, включив максимальный нагрев.

— И когда будут похороны? Я бы хотела прийти.

— У меня нет денег на похороны. Эта долбаная церемония стоит тысячи.

— Что же теперь делать?

— Копы сказали, что я должна подписать заявление об отказе, и тогда коронерская служба возьмет все на себя.

— И ты его подпишешь?

— А какая разница? Он ведь умер, так? И если я куплю большой дорогой гроб, я его все равно не верну.

— А тебе скажут, где его похоронят? Я бы хотела отнести цветы на его могилу.

— Дешевле его кремировать.

— Угу, тут ты, наверное, права. — Манч перешла к мойке и начала мыть составленную в нее посуду. Она включила горячую воду — такую горячую, какую только выдерживали руки — и подставила под струю пальцы, потемневшие от въевшегося машинного масла. — Послушай, по-моему, лучше не говорить копам про то, что я заезжала к нему за малышкой, — сказала она.

— С боровами я вообще ни о чем говорить не стану, — проворчала Лайза. — Ни о тебе, ни о брате.

«Значит, ей что-то известно о Слизняке», — подумала Манч, оттирая твердые желтые потеки со дна кофейной кружки с отбитой ручкой, а вслух сказала:

— Когда я видела Слизняка в последний раз, он намекал, что собирается сматываться куда-то.

— Ему вечно на месте не сиделось.

Манч вручила Лайзе посудное полотенце и мокрую тарелку.

— Да, уж это точно. Сколько он пробыл в Орегоне?

Лайза довольно долго смотрела на нее, не отвечая. Во взгляде ее читалась враждебность. Потом Лайза нехотя проговорила:

— Достаточно для того, чтобы кое-кого разозлить.

— Я разговаривала с Деб. — Манч решила выложить карты на стол. — Она сказала, что Слизняк стал осведомителем.

Лайза вздрогнула.

— Она тебе так сказала? Вот дрянь!

Манч передала Лайзе следующую тарелку. Она совсем забыла, что Лайза была глубоко обижена на Деб: та как-то раз переспала с Лайзиным ухажером. Но, размышляла Манч, поскольку ни одна из них не осталась с тем типом, то какое это имело теперь значение? Да и что толку злиться друг на друга? Скорее надо было злиться на мужика!

— А я сказала ей, что Слизняк никогда не стал бы даже разговаривать с копами.

Лайза стремительно повернулась к ней.

— Да кто ты, спрашивается, такая? Мы тебя сто лет не видели! Откуда тебе знать, кто и что стал бы при случае делать? — Она бросила посудное полотенце, потрясла опустевшую банку с пивом и открыла следующую. — Не суйся ты в дела, в которых ни черта не понимаешь! А то как бы тебе же не было хуже.

Манч вытерла руки посудным полотенцем и протянула Лайзе детскую бутылочку.

— Это куда ставить?.. Ты напрасно раскричалась. Я пришла сюда не ругаться с тобой — мне хотелось тебе помочь.

— Да что ты говоришь? И кто это умер и завещал тебе место доброй волшебницы, а?

— Уймись, Лайза! Мне сейчас тоже не сладко.

Лайза запихнула бутылочку в шкафчик над мойкой и теперь сосредоточенно пыталась закрыть дверцу, пока оттуда не посыпались разнокалиберные пластмассовые банки и тарелки. Пусть катастрофа постигнет следующего, кто откроет шкафчик.

— Эта подстилка Деб и вправду считает, будто она — горячая штучка, — прошипела она. — Нечего сказать, хороша! А уж этот ее сыночек-негритос!..

— Полегче! — бросила Манч, чувствуя, как в ней закипает ярость.

Одно дело — ругаться, другое — переходить за черту. Лайза ступала на опасную почву, когда позволила себе принижать Буги.

— Извини, — пробурчала Лайза.

Она поспешно ретировалась в гостиную и принялась старательно искать сигареты, лежавшие на виду, на журнальном столике.

Манч повернулась к плите. На горелках стояла гора грязных кастрюль и сковородок.

— В пятницу с ним был какой-то тип, — заговорила она, сливая прогоркший жир из тяжелой сковороды в жестянку, извлеченную из мусорного ведра. — Длинные черные волосы и тюремная наколка на шее — молнии «Арийского братства». Не знаешь, кто это такой?

— Нет, — ответила Лайза.

— Точно?

Она сняла крышку с кастрюльки и обнаружила, что в ней полно слипшегося комьями риса.

— Тебе-то что до этого? Собираешься писать книгу? — ехидно спросила Лайза. — Брось, все уже кончилось.

— Что значит — кончилось? — Манч вывалила рис в мусорное ведро и поставила кастрюльку в мойку отмокать. — Разве тебе все равно, что убийца ходит на свободе?

— А что мы можем с этим поделать? В мире полно жоп, и нам с ними не справиться. — Она закурила, отправив обгоревшую спичку в банку из-под пива. — Кстати о жопах: завтра надо сходить в префектуру к той тетке, что выдает мне пособие.

— Насчет чего?

— Насчет племянницы. — Она выпустила струю дыма в сторону малышки. — Карен родила ее дома и даже не зарегистрировала рождение. Редкостная дура! Ведь чтобы получать пособие, надо доказать, что ребенок существует.

В спальне упало что-то тяжелое, и тут же до них донесся детский плач. Лайза не сдвинулась с места.

— Значит, ее рождение нигде не зарегистрировано? — переспросила Манч.

— В том-то и дело!

— Сделай мне одолжение, Лайза. Не отдавай пока малышку. Я буду привозить памперсы и еду. Дай мне немного времени — я придумаю, как поступить с ребенком.

Она перешла в гостиную и остановилась над кроваткой Эйши. Малышка во сне улыбнулась. Манч погладила ее мягкую и теплую щечку. Каково это — растить ребенка? Справится ли она? В ее квартирке хватит места для детской кроватки и манежа. На те часы, пока она в мастерской, нужно будет найти хорошую няньку.

— Лайза, ты завтра вечером будешь дома?

— Конечно. Куда я могу деться?

— Я постараюсь заехать после работы.

— Как хочешь.

Разумеется, гордость не позволяла Лайзе сказать «спасибо».

Эйша вздохнула во сне и почмокала губками. Манч легонько прикоснулась к спинке девочки, надеясь передать ребенку свою уверенность в том, что все будет в порядке. «Не тревожься, я тебя не брошу».

Уходя, она осторожно прикрыла за собой дверь.


Не успела Манч выйти, как в дом через заднюю дверь ввалилось двое мужчин. Тот, что был повыше ростом, уверенно прошагал в гостиную и спросил у Лайзы:

— Что ей тут понадобилось?

Лайза посмотрела на второго мужчину, брюнета с татуировкой на шее.

— Она спрашивала о тебе.

— Называла мое имя?

— Нет. Просто сказала, что в пятницу со Слизняком был какой-то парень с длинными черными волосами. И наколку описала. Хотела узнать, кто ты.

— Эта сучка нам помешает? — спросил высокий.

Лайза помимо воли бросила быстрый взгляд на его внушительную мускулистую фигуру. Глаза ее остановились на револьвере, засунутом за ремень его кожаных брюк.

— Не думаю, Такс.

Он шагнул к ней, сгреб своей лапищей ее волосы и рывком запрокинул ей голову.

— Моли бога, чтоб не помешала, тварь. Потому что если что случится, я свяжу вас одной веревкой и сделаю себе отличную мишень. Мне давно уже не мешает потренироваться в стрельбе. Ты ведь это понимаешь, правда?

— Я не доставлю тебе хлопот, — пообещала она.

Глава 11

В понедельник утром Алекс Перес явился на работу еще более неопрятный, чем обычно.

Блэкстон бросил напарнику ключи от машины.

— Нам нужно съездить в Инглвуд за сестрой Гарилло, — пояснил он. — Шугармен настаивает, чтобы труп опознал кто-нибудь из членов семьи.

— А почему ее не привезли вчера? — спросил Алекс, зевая.

— Касилетти сказал, что у нее куча детишек и нет машины. А еще он сказал, что она держалась довольно враждебно.

— Другими словами, ему не захотелось с ней связываться.

— Надо полагать, — отозвался Блэкстон.

Алекс почесал голову и протер глаза.

— Дай мне выпить чашку кофе, перед тем как ехать, — попросил он. — Сын номер два не дает нам заснуть всю ночь. А ты будешь кофе?

— Нет. — Блэкстон глянул на часы. Ему хотелось как можно быстрее съездить в Инглвуд и вернуться. — Я жду звонка специального агента Клер.

— А! Это с ней ты работал над расследованием серии изнасилований?

— Да, с ней самой.

— Ну, по крайней мере у нас есть знакомство.

— Посмотрим, отзвонит ли она; я уже пытался ее разыскать.

Пока Алекс ходил за кофе, Блэкстон откинулся в кресле, разгладил усы и позволил себе предаться воспоминаниям о том, как он работал вместе с Клер Донавон. Это было два года назад; тогда он еще специализировался на сексуальных преступлениях. Их совместное расследование относилось к той малоприятной категории дел, когда преступник известен, но улики против него собрать никак не удается. Насильник тщательно выбирал жертвы, пользовался презервативом и не забывал унести его с собой. И даже когда косвенные улики указывали на него, у него хватало ума не запутаться в показаниях и ни в чем не признаться. Патовая ситуация.

ФБР занялось этим делом, когда жертвой маньяка стала племянница директора Лос-Анджелесского отделения бюро. Полицейских детективов чуть не в глаза обвинили в некомпетентности и предложили им помощь. Спецагент Клер Донавон славилась своей способностью устанавливать контакт с подозреваемыми, и ее направили для ведения допросов.

Блэкстон испытывал к ней сильное влечение — влечение, которое было чем-то большим, чем подсознательная мужская реакция на ее великолепные физические данные: для того, чтобы его заинтересовать, этого было мало. Он был избалован женским вниманием и ему было из кого выбирать. Женатые друзья постоянно знакомили его с какими-то кузинами и подругами своих жен. И, предлагая знакомство, первым делом сообщали, что девушка очень хорошенькая, — словно это было важнее всего.

Нет, важнее было другое! Клер Донавон он видел в деле, восхищаясь ее неотступной решимостью, острым логическим умом и наблюдательностью. У Клер были зеленые глаза и соблазнительная фигура с округлыми формами; но за внешней мягкостью скрывалась сталь. Мягкость не была наигранной, скорее это был способ маскировки. В век женского равноправия Клер — умница Клер! — умело использовала свою женственность.

Перелом в следствии произошел, когда она вытянула из преступника признание. Каким-то образом ей удалось разузнать, что его несправедливо уволили с должности менеджера универмага «Кей Март». Его начальницей была женщина. Клер даже поговорила с матерью подозреваемого и докопалась до подробностей: его детские страхи, боязнь, что не сможет угодить матери. Она убедила преступника — и всех, кто присутствовал при допросе, — в том, что по-настоящему понимает, что с ним происходило. Всего десять минут разговора с парнем, — и он уже рыдал у нее на плече и во всем признавался.

Позже она отмахнулась от адресованных ей комплиментов, сказав, что все ответы были в досье подозреваемого. Несомненно, она была мастером своего дела — чертовски хорошим специалистом. Но, что ни говори, прежде всего она оставалась агентом ФБР, а это означало, что берет она больше, чем дает.

В последний раз он видел Клер в суде. Выслушав ее и его показания, судьи приговорили насильника к тридцати годам заключения. После заседания суда Клер согласилась пойти с Блэкстоном выпить, но торопилась — у нее была назначена встреча с другом. Не с мужем, как он отметил про себя.

— Она позвонит, — сказал Алекс, входя с кружкой кофе и пончиком. Похоже, он угадал мысли напарника.

— Ты готов? — спросил Блэкстон, вставая и надевая спортивную куртку.

— Может, за руль ты сядешь? — попросил Алекс.

— У тебя опять Луна в Уране? — поинтересовался Блэкстон.

— Я просто устал, вот и все. — Он изобразил обиду. — Знаешь, зря ты вышучиваешь то, чего не понимаешь.

— Ты хочешь сказать, что у меня невосприимчивый ум?

— Ты — Овен. Это твое неотъемлемое качество. Тут уж ничего не поделаешь.

— Давай мне ключи.

До дома Лайзы Слокем в Инглвуде они добирались больше получаса. Поставив машину на противоположной стороне улицы, детективы осмотрелись. На окнах большинства домов стояли решетки, а к железным заборам были прикручены изображения злобных доберманов. Рев реактивных двигателей заглушал помехи и голоса в их полицейском радио. Они оставили его работать на полную громкость — чтоб никому не пришло в голову счесть их потенциальными объектами ограбления. Детективы прошли к дому и, дождавшись хозяйку, вышедшую на крыльцо в халате, показали ей свои значки.

— Что вам надо? — спросила она.

Позади нее плакал младенец.

— Вы — Лайза Слокем?

— Угу.

— Вы должны поехать к коронеру и опознать тело вашего брата, — объяснил Блэкстон.

— Почему я? — спросила она.

— Есть какой-то другой родственник, с которым мы можем связаться? — спросил Алекс.

— Нет, — ответила она. — Больше нет никого.

— Тогда это придется сделать вам, — сказал Блэкстон.

— Те два копа показали мне его фото. Я уже им сказала, что это он. Вы все считаете себя такими героями, но вечно требуете, чтобы вашу работу за вас делали другие. Если хотите сделать что-то полезное, поймайте тех ублюдков, которые его убили.

Блэкстон возвел глаза к небу и мысленно досчитал до пяти.

— Вы знаете, кто мог желать смерти вашего брата? — спросил он.

Она неопределенно пожала плечами.

— У вас нет подруги, которая работает наборщицей или как-то иначе связана с типографией?

Она поджала губы и отрицательно покачала головой.

— Где он жил?

Она досадливо вздохнула и нахмурилась:

— Он часто переезжал с места на место.

— У него была подруга? Жена? Дети?

— Ни черта я не знаю, — заявила она. — Ясно? Если хотите, чтобы я посмотрела на его тело, дайте мне денег на такси. На этом долбаном автобусе я не поеду.

— Почему бы вам не переодеться? — предложил Алекс. — И мы прямо сейчас вас туда отвезем.

— А как же малышка? — спросила она.

— Берите и малышку, — ответил Алекс. — Мы детей любим. Правда, Джигсо?

— А где остальные ваши дети? — спросил Блэкстон, заметив игрушки, разбросанные по двору, и вспомнив рапорт Касилетти.

— В школе, — сказала она, закатывая глаза. — А вы что думали?

Блэкстон взглянул на часы.

— Мы подождем здесь, пока вы переоденетесь.

Всю дорогу до центра Лайза Слокем вела бесконечный монолог о копах и их никчемности. В морге она громко завыла при виде останков брата, а вслед за ней раскричался ребенок. Впрочем, слезы лились только у малышки.

На обратном пути в Инглвуд Алекс угощал женщину и ребенка конфетами «Эм-энд-Эм» из пакетика, извлеченного из кармана куртки. Он посадил малышку на свои массивные колени и развлекал ее как мог — гримасничал, шипел и гугукал. Она дергала его за губы, уши и нос и смеялась, когда он говорил: «Уй!» Так разошлась, что чуть не разорвала тонкую золотую цепочку, на которой Алекс носил крестик.

Лайза Слокем тоже успокоилась и ограничила свой репертуар громким хлюпаньем носом. Следователи высадили ее в Инглвуде у дома и оставили визитные карточки, вовсе не рассчитывая на то, что получат от нее хоть какую-то помощь.

— Славная малышка, — сказал Алекс, когда они отъехали.

Блэкстон запустил руку под сиденье, достал коробку с влажными гигиеническими салфетками и сунул ее напарнику.

— Через пятнадцать лет она будет точной копией матери, — сказал он.

— Наверное, ты прав, — со вздохом согласился Алекс. — Ужасно жалко.

Он вытер руки и сунул использованную салфетку себе в карман.


Вернувшись в участок, следователи вооружились справочником «Желтые страницы» и принялись обзванивать типографии. Это была утомительная работа: бесконечно повторять одни и те же слова, помечать номера, где трубку почему-то не снимали, и звонить снова и снова. Через три часа им удалось найти всего двенадцать типографией, где набором занимались женщины, но ни одна из этих женщин по описанию не походила на ту, которую они разыскивали.

Блэкстон оторвался от телефона, услышав, как в коридоре низкий женский голос произнес его имя. Он встал, одернул брюки и выглянул за дверь.

— Клер?

Когда они только начали работать вместе, она настояла, чтобы они называли друг друга по имени. Ему была приятна эта непривычная в их кругу простота обращения.

Она шла к нему, протягивая руки, и — совершенно неожиданно — обняла.

— Как дела, Джигсо?

— Давай я принесу тебе стул, — предложил он.

Утащив стул из соседнего кабинета, он смахнул с сиденья пыль.

— Насколько я поняла, наши дела пересеклись, — сказала она, усаживаясь и кладя сумочку на его стол.

Блэкстон улыбнулся: она не любила ходить вокруг да около. Ему это нравилось.

— Чем ты меня порадуешь? — спросил он.

Она легко рассмеялась. От улыбки три родинки на ее щеке сложились в маленький полумесяц.

— Боюсь, что сначала придется спрашивать мне. Насколько я поняла, ты установил личность человека, убитого в пятницу на автостраде.

— Ты пришла, чтобы вернуть мне мои вещественные доказательства, Клер?

— Когда понадобится проводить баллистическую экспертизу, Бюро окажет тебе всяческую поддержку.

— Ладно. Тогда чему мы обязаны честью тебя видеть?

— Я должна попросить тебя об одолжении, — сказала она. — В этом деле есть щекотливые обстоятельства. Насколько я поняла, ты собираешься предоставить прессе фотографию убитого.

— Теперь, когда его личность установлена, — отозвался он, пожимая плечами, — особой необходимости публиковать его фотографию нет.

— Мне бы хотелось, чтобы ты все равно это сделал, — сказала она.

— В обмен на что?

— Я прошу о любезности.

Алекс Перес не нашел другого момента, чтобы заглянуть в кабинет.

— О, да у нас гости! — обрадовался он.

Блэкстон познакомил Их друг с другом.

— Джигсо вас не обижает? — поинтересовался Алекс.

— Нисколько. — Она скрестила ноги и посмотрела вверх, на плакат с Бобби Фишером. — А, сам гроссмейстер. — Она повернулась к Алексу. — А вы — тоже поклонник Фишера?

— Конечно, — подтвердил он. — Он ведь побил русских, так?

— Ты играешь в шахматы? — спросил у Клер Блэкстон, ощущая ревнивое желание переключить ее внимание на себя.

— Очень трудно бывает найти достойного противника, — сказала она. — Я подала заявление в шахматный клуб Санта-Моники.

— Вчера я там играл, — сообщил он ей. — Я замолвлю за тебя словечко.

— И кто выиграл партию? — поинтересовалась она.

— Противник сдался на тридцать девятом ходу, — ответил Блэкстон. — Моя тактика позволяет мне добиться чего угодно.

— Ты говоришь о шахматах, как о сексе, — поддразнил его Алекс. — Может, мне тоже ими заняться?

— Тут скорее в контакт входят умы, — сказал Блэкстон, пристально глядя на Клер. — А ты бы хотела?

Она растерянно моргнула.

— Ты имеешь в виду — сыграть с тобой?

— Играть с реальным противником гораздо интереснее, чем с самим собой.

— А как можно играть в шахматы с самим собой? — удивился Алекс.

Блэкстон понял, что на секунду забыл о присутствии напарника. Возможно, потому, что ему хотелось, чтобы Алекса тут не было.

— Я получаю шахматный журнал, в котором публикуют партии, сыгранные гроссмейстерами. По первым ходам пытаюсь угадать следующие, а потом сверяю свою игру с их решением… Мне казалось, ты собирался сделать несколько звонков.

Алекс ухмыльнулся.

— Ага. Пойду этим займусь.

— Спасибо, детектив, — с чувством произнес Блэкстон и снова повернулся к Клер. — В последнее время часто печатают партии Фишера. Это очень интересно — пытаться проследить его мысль.

— И удается? — спросила она.

— Иногда. Так ты сыграешь со мной?

— Я не могу… сегодня, — сказала она.

— С удовольствием перенесу игру на завтра, — заверил он ее.

— Завтра днем у меня дел по горло.

— Заезжай ко мне, когда закончишь дела, — предложил он. — Я должен вернуться домой к шести. Мой дом найти несложно. Знаешь ту дымовую трубу, которую видно с пятой автострады? На ней еще написано «Брю 102».

— Да.

— Это моя труба. Я оставлю ворота открытыми.

— Я прихвачу в китайском ресторане ужин, — пообещала она. — На тот случай, если игра неожиданно затянется.

— Именно это мне в тебе нравится, Клер. Всегда думаешь о будущем.

— А как насчет фотографии твоего убитого? — спросила она.

— Напечатаем. Но только на третьей странице.

— Спасибо. — Клер поднялась со стула.

— Не торопись! — сказал он. — Я тебя так просто не отпущу. Почему ты интересуешься этим парнем? Скажи хоть пару слов.

— Сказала бы, если б могла. Клянусь!

Он улыбнулся и покачал головой. Ему частенько приходится слышать это слово: нынче принято злоупотреблять клятвами.

Дверь кабинета сержанта Манна заскрипела. Оттуда вышел блондин с заносчивой миной на худом лице. Типичный фэбээровец, решил Блэкстон. Наверняка ее напарник.

— Ладно, Клер, — проговорил он, когда блондин оказался в зоне слышимости. — Увидимся завтра вечером.

Агент бросил на Клер пристальный взгляд, но та не обратила внимания. Интересно, какие у них отношения? Может, у них роман? Или он просто не одобряет ее контактов с копами?

Блондин протянул Блэкстону руку.

— Джаред Вейновен, — представился он. — ФБР.

Блэкстон спрятал улыбку. Чванливый идиот.

— Джигсо Блэкстон, полиция Лос-Анджелеса.

Вейновен протянул руку, украшенную кольцом члена студенческой ассоциации, золотым с синим камнем. Блэкстон стиснул руку изо всех сил и с удовольствием увидел, как фэбээровец поморщился. Клер скрестила руки на груди — и Блэкстон вдруг застыдился своей ребячливости. Напряженную паузу разрядил Алекс, который внезапно вынырнул из-за своей перегородки, посасывая кусочек вяленого мяса.

— Это — Алекс Перес, — представил Блэкстон, выпуская руку Вейновена.

Алекс и агент обменялись кивками.

После ухода федералов Алекс уселся на край стола Блэкстона.

— По-моему, типографии — это тупик, — сказал он.

— Вот почему я стараюсь наладить контакт с другим источником.

— Думаешь, она что-нибудь тебе скажет?

Блэкстон протянул руку к телефону.

— Давай пустим слух через осведомителей, что нас интересует оружие армейского образца, которое могло начать всплывать на улицах в течение месяца. И посмотрим, что нам удастся узнать.

— Будем искать информацию для обмена, а?

— Чтобы вести игру, надо в ней участвовать.

— А с типографиями продолжать возиться?

— Нет, — решил Блэкстон. — Ты прав. Эта версия нам ничего не дает.

Перес удалился за свою перегородку, а Блэкстон со вздохом повернулся в кресле к пишущей машинке. Еще в самом начале службы ему объяснили, как важно вести подробные записи. Полисмен, который был его наставником, обещал, что правда всегда будет ему защитой. Вот он и привык документировать все — защищать свою задницу.

И потому, печатая отчет о прошедшем дне, он упомянул о визите к Лайзе Слокем и о заинтересованности со стороны ФБР. А еще он отметил, что им не удалось разыскать женщину с автострады; чутье подсказывало ему, что она же оставила листок из блокнота в прозекторской коронера. Перевернув свою промокашку, он нарисовал карандашом еще один круг и начал было писать там «Неизвестная женщина», но переправил на «Женщина с грязными ногтями». Взяв линейку, он сплошной карандашной линией соединил ее с Джоном Гарилло.

Глава 12

В понедельник в середине дня Джек позвал Манч к себе в кабинет.

— Звонит какая-то женщина, — сказал он. — Думаю, тебе лучше поговорить отсюда. Похоже, она очень расстроена.

— Она назвалась? — спросила Манч.

Направляясь к двери, Джек молча пожал плечами. Она взяла трубку.

— Алло?

— Они заставили меня смотреть на его тело. — Манч тут же узнала сварливый голос Лайзы. — Ненавижу этих ублюдков.

— Кого?

— Боровов.

«А убийцы тебе больше нравятся?» — подумала она, но вслух сказала:

— Копы просто делали, что им положено.

— Ага, — ответила Лайза, хлюпая носом. — Куда ни глянь — все делают только то, что им положено.

Манч рассеянно посмотрела в окно и увидела Джека. Тот что-то втолковывал клиенту, подъехавшему в универсале «понтиак-Ле-Ман». Лица клиента видно не было, но машина показалась ей знакомой. Она была у них в ремонте на прошлой неделе, и Манч тогда поменяла все тормоза. Джек обернулся, заметил ее взгляд и сделал ей знак подойти. Она обещающе закивала, продолжая говорить с Лайзой.

— А копы не сказали, подозреваемые уже есть?

— Это следствие — сплошное дерьмо, сразу могу тебе сказать.

— Почему ты так думаешь? — спросила она.

— А ты считаешь, их в самом деле интересует, кто его убил? — осведомилась Лайза. — Знаешь, о чем они меня спросили? Нет ли у Слизняка подруги, которая работает в типографии. Какого хрена им понадобилось это выяснять?

Манч показалось, что у нее остановилось сердце. Руки инстинктивно сжались в кулаки. Неужели они ее разыскивают?

— А они не говорили, когда снова появятся? — спросила она.

— Не появятся они, — ответила Лайза. — Так ты сегодня вечером собираешься к нам?

— Да, после работы. Не дергайся.

Она повесила трубку и вышла на улицу.

— Что-то не в порядке? — спросила она, обращаясь одновременно к Джеку и хмурому мужчине за рулем.

— За двести долларов, — заявил мужчина, — тормоза у моей жены должны быть как новенькие.

— А машину на ходу водит? — спросила она.

— Нет, — ответил он.

— Тормоза визжат?

— Нет. Но смотрите, как мне приходится вдавливать педаль.

Она заглянула в окно, и мужчина продемонстрировал ей, что он имеет в виду.

— Моя жена не догадалась, что можно предъявить претензию.

Он кинул на Джека взгляд, в котором читалось: «Вы ведь знаете, что женщины ничего не понимают в машинах». Лицо Джека осталось бесстрастным.

— У вас на тормозах стоят усилители, — объяснила она. — Когда машина не движется, они действительно создают такое впечатление. Но это не важно. Важно, что на ходу машина останавливается благодаря им моментально.

«Важно, — мелькнуло у нее в голове, — что твоя жена жива. Никого из твоих знакомых не застрелили пару дней назад. Наверное, ты вообще никогда не сталкивался с убийством. Вот что важно».

— Послушайте, Боб, — неторопливо начал Джек, доставая из кармана доллар. — Сходите в кафе напротив и выпейте чашку кофе, а мы отладим тормоза.

Как только клиент ушел, Джек повернулся к Манч.

— Последи за телефоном, а я объеду на этой машине вокруг квартала.

— Может, поставить ее на яму?

— Нет, сначала я погляжу, как она на ходу. А ты проверь сцепление того «фольксвагена».

Через десять минут он подъехал к мастерской. Манч кусала губу, ожидая его вердикта.

— Они в порядке? — спросила она.

— Ага. Когда этот тип вернется, я сам с ним поговорю.

— Вот он идет, — сказала Манч, увидев Боба, выходящего из кафе «Денни».

Джек помахал рукой и дождался, пока клиент перейдет улицу.

— Давайте проедемся, Боб, — предложил он, хлопая мужчину по плечу. — Вы садитесь за руль.

Еще через десять минут они вернулись, — оба улыбаясь. Джек вышел у мастерской, а Боб уехал восвояси.

— Вид у него был довольный, — сказала Манч, подходя к своему боссу, который смотрел вслед удаляющемуся автомобилю.

— Мразь, — отозвался Джек, не переставая улыбаться.

— Ну по крайней мере довольная мразь. Что ты сделал?

— Тормоза были в идеальном состоянии. Я просто пододвинул сиденье.

— Умно.

— Что случилось у этой девчонки, что тебе звонила? — спросил он. — Или это секрет?

— У нее брата убили.

— О! Мне очень жаль.

— Он тебе не понравился. Помнишь того парня, который заезжал сюда в прошлую пятницу?

— Но я не желал ему смерти, — отозвался он ошеломленно. — Что случилось? Как он погиб?

— Она говорит, что его застрелили.

— Господи! Я догадался, что этот парень — сплошные неприятности, но чтобы застрелили? Тебе лучше держаться подальше от таких людей.

— Я обещала заехать к ней вечером после работы.

— Ты уверена, что это не опасно?

— Я уже обещала.

— Хочешь уйти пораньше? Мы с Лу справимся.

— Нет, я буду работать весь день.

Ни к чему опять пользоваться добротой Джека. Ей и без того хватает поводов чувствовать себя виноватой. Раз она поедет к Лайзе, ей придется пропустить встречу в больнице «Тарзана», на которые она всегда ходит вечером по понедельникам. Руби встревожится, если узнает, что Манч с пятницы не была на собраниях общества. Руби часто повторяет, что хорошие привычки нарушать легче всего. Манч решила, что будет лучше, если ее наставница об этом не узнает: чего человек не знает, о том у него сердце не болит.

Глава 13

К пяти часам вечера Манч совершенно вымоталась. Она устало плюхнулась на сиденье «гранд-тура», дважды нажала на акселератор и только потом сообразила, что нужно повернуть ключ зажигания. Дожидаясь, пока прогреется двигатель, она краем глаза заметила детское сиденье Эйши и слегка улыбнулась. Если б она работала не для себя одной, труд был бы ей не в тягость!

Она и подумать не могла, что такая кроха — это уже настоящий, хотя и маленький, человечек! Раньше она считала, что, пока ребенок не начнет говорить, в нем нет никакого интереса, — то он спит, то плачет. Оказывается, она ошибалась. С малышкой Слизняка ей не скучно было бы проводить все свое время.

Жалко, что нельзя прямо сейчас подхватить эту куколку на руки! Манч похлопала по подушке детского креслица Эйши. Подушка зашуршала, словно под тканью был полиэтилен. И на ощупь она не очень мягкая. Чем же ее набили? Старыми пластиковыми пакетами и газетами или еще чем-то? Она придвинула сиденье поближе и внимательно осмотрела. Найдя крепления, Манч отстегнула подушку от пластмассовой рамы и перевернула. На обратной стороне встрочена молния, значит, набить подушку заново чем-нибудь мягким будет очень просто.

Она расстегнула молнию, и на колени ей выпал прямоугольный пакет с бумагами, туго обтянутый пленкой. Под ним оказался второй пластиковый пакет, полный желтовато-белого кристаллического порошка. Манч его ни с чем бы не спутала: это был метамфетамин,[32] в просторечии «спид» или «винт».

Черт побери все на свете!

Трясущимися руками она запихнула наркотик обратно в подушку.

«Слизняк, какая же ты мразь!»

Она вспомнила его слова: «Тебе всего-то и надо отвезти малышку к моей сестре и прихватить в квартире кое-какие вещи».

«Я — идиотка, — подумала она. — Редкостная!»

Двигатель «гранд-тура» зарычал угрожающе. Она чуть притопила педаль газа, и урчание стихло.

Первый пакет соскользнул на пол, ей пришлось нагнуться за ним. С помощью маленькой отвертки, навсегда поселившейся в переднем кармане ее джинсов, она вскрыла герметическую упаковку. На колени посыпались всевозможные документы: фотографии, карты, составленные от руки: списки имен и дат.

Первым делом Манч просмотрела фотографии. На них были запечатлены двое мужчин, оживленно разговаривающих друг с другом. В первом она узнала длинноволосого типа, сидевшего в пикапе Слизняка, когда тот заезжал в мастерскую. Второй мужчина — в брючной паре и темных очках — без сомнения, был полицейским. На другом снимке из рук в руки переходил какой-то конверт и мужчины обменивались выразительным взглядом. Она выбрала фотографию, на которой было ясно видно лицо длинноволосого и его татуировка, и засунула за солнцезащитный щиток.

Под фотографиями оказался план здания, по-видимому склада, и что-то вроде расписания дежурств с указанием фамилий и времени. Перед каждой фамилией стояло военное звание.

Затем Манч увидела рукописный список: даты, имена, суммы в долларах и короткие пометки — М14 (1 ящик), Эйч Си#35 (6 ящиков), 7, 62 г 22 мм бб (200), М16 (3 ящика). Торговля оружием? Даты — все они относились к концу августа и началу сентября — были обведены карандашом. В списке часто упоминалось имя «Такс». А что, если это тот самый Такс, «старик» Деб? Все удивительней и удивительней. Во что это Слизняк вляпался? Он терпеть не мог оружия. Может быть, об этой сделке он и донес? Но тогда какое отношение ко всему имеет тот длинноволосый тип?

И — главное — как быть с наркотой?

Она бросила быстрый взгляд на детское сиденье с его ужасной начинкой. Лучше всего было бы просто от нее избавиться. По-быстрому спустить содержимое пакета в туалет, пока не успела задуматься. Но, с другой стороны… Дури здесь на несколько тысяч долларов. Разумно ли просто ее выбросить? Разумно ли поступить как-то иначе?

Продать? Бабки пригодились бы на похороны Слизняка. Это ведь было бы только справедливо. А остальные деньги пойдут на няню для Эйши. Чем хороши деньги, полученные за наркотики? Да тем, что это наличные, которые не надо вносить в финансовый отчет инспектору по надзору за условно осужденными. Может, Господь решил таким образом ей помочь. Порой у Него довольно странное чувство юмора.

Она сложила документы по старым сгибам, постаралась как можно аккуратнее завернуть их в пленку и спрятала под сиденье водителя.

По дороге домой Манч вела машину очень аккуратно, вдвое дольше необходимого задерживаясь у каждого знака остановки на перекрестках. Выйдя из машины, она одними кончиками пальцев вытащила детское сиденье, обращаясь с ним с такой опаской, словно оно могло извернуться и укусить ее. Когда она вошла в квартиру, ее телефон звонил. Она ответила на звонок, чуть запыхавшись, держа сиденье на вытянутой руке.

— Да? — Манч не узнала собственный голос, — в нем появилась подозрительность.

— Вы согласны оплатить телефонный разговор с Лайзой? — спросила ее телефонистка.

— Конечно, почему же нет?

Она поставила сиденье на пол.

— Ну что, — не здороваясь, выпалила Лайза, — ты сегодня к нам заедешь?

— Угу. Я хотела сначала помыться.

— Я вот о чем подумала, — продолжала Лайза. — Когда ты заезжала к Слизняку, ты не видела Эйшиного креслица для машины?

— Видела.

— Слушай, привези его сюда — вдруг понадобится.

Манч зажмурилась и потрясла головой, отгоняя внезапно налетевшую панику: Лайза явно знала об этом деле гораздо больше, чем говорила.

— Ага, я захвачу его сегодня, — пообещала Манч. Она услышала шум машин. — Ты откуда звонишь?

— Из винного магазина.

— А кто смотрит за детьми?

— Ненадолго их можно и одних оставить.

Знакомая песня. Лайза всегда была сторонницей родительского принципа «От этого пока никто еще не умирал».

— Тогда не буду тебя задерживать. Возвращайся домой, а я примерно через час приеду.

Повесив трубку, Манч наполнила ванну. Она не могла думать ни о чем, кроме того, что у нее в доме наркотик, который поет ей свою призывную песню.

Так ли уж она счастлива, забросив прежние привычки?

Иисусе, а эта мысль у нее откуда? Да она должна ежечасно благодарить Всевышнего за Его попечение!.. Но единственная молитва, пришедшая ей на ум, была: «Слава Тебе, Господи, что Слизняк припрятал не героин!»

Она наскоро вымылась и поспешно оделась. Потом подхватила сиденье для машины и отнесла его на кухню. Пока она не решит, как ей быть, нужно спрятать наркотик. Жаль, что она не может спрятать его и от самой себя! Она взялась было за банку для муки, но тут же поставила ее обратно. Слишком очевидно. Открыв холодильник, она подумала, не вылить ли молоко из картонки, но отвергла и эту идею. Всегда заметно, что картонку вскрывали.

В голову закралась мыслишка: а не проверить ли качество товара?..

Может, спрятать его в мусорных баках в переулке? Мусор заберут только в понедельник. Нет, это тоже не годится. Что, если кто-то станет копаться в мусоре? Скажем, дети решат собрать утиль… Наконец она придумала: порывшись в кухонных ящиках, нашла моток бечевки, отмотала футов шесть и сделала петлю со скользящим узлом. Расстегнув молнию на подушке, она поймала сверток арканом и крепко перетянула бечевкой по центру. Оставалось только стереть с упаковки все отпечатки пальцев.

Она вышла на улицу к водостоку, опустила наркотик в слив и привязала конец бечевки к решетке. Если бечевка лопнет, то сегодня все местные крысы будут под кайфом.


Манч ехала в Инглвуд. Рекламные щиты вдоль дороги приглашали ее слетать на Гавайи. Она думала о том, что могла бы запросто получить тысячи долларов: достаточно только сделать несколько звонков нужным людям. В голове шло настоящее сражение, так что даже виски заломило.

На бульваре Калвера мимо Манч вереницей пронеслись четверо байкеров на «харлеях» — у нее заложило уши от рева двигателей. Какое-то время они мчались впереди нее, и она рассмотрела на куртках крылатые черепа. Значит, Ангелы Ада.[33] Когда-то она была среди них своей… Вдруг захотелось, чтобы и у нее на заднем стекле были крылья «Харли-Дэвидсона», а не радужные буквы слогана «Потихоньку, полегоньку».

Она сделала поворот на Ла-Тйджера и оказалась наверху эстакады, когда зажегся красный свет. Пока она стояла, рядом с ней с утробным стоном затормозил автобус службы шерифа. Она так пристально на него смотрела, что шофер ей помахал. Слабо улыбаясь шутке, понятной только ей и ее Создателю, она помахала ему в ответ.

«Я тебя поняла, Господь».

Манч остановилась, чтобы заправиться на маленькой частной бензоколонке, где еще продавали 98-й бензин. Дожидаясь, пока бак наполнится, она спрятала пачку бумаг под запаску в багажнике, а фотографию парня с татуировкой сунула в карман рубашки.

Она вышла у дома Лайзы и внесла в комнату детское креслице для машины. При виде него у Лайзы загорелись глаза.

— А где дети? — спросила Манч.

Этот вопрос уже стал для нее привычным. Странно, до чего быстро появляются новые привычки.

— В своей комнате, — ответила Лайза. Разговор шел под шум телевизора, и это тоже было привычно.

Манч прошла к комнате девочек и открыла дверь. Джилл и Шарлотта разрисовывали друг друга фломастерами. Эйша — совершенно голенькая, если не считать несмываемой звезды, нарисованной у нее на животике черными чернилами, — лежала рядом с ними на полу и сосала шариковую ручку. Манч легонько потянула ручку, и губки ребенка громко чмокнули.

— А где ее подгузник? — спросила Манч.

— Мама сказала, пусть она немного проветрится, — доложила Шарлотта.

Манч пристроила Эйшу на своем бедре, вернулась в гостиную и увидела: Лайза запустила руку под подушку сиденья и лихорадочно шарила там. При виде Манч она испуганно вздрогнула.

— Что-то сломалось? — осведомилась Манч.

— Нет. Я… э-э…

Манч не стала слушать лепет Лайзы. Она уже выяснила все, что ее интересовало.

— Вы ужинали? — спросила она.

— Я собиралась дать девочкам хлопьев, — ответила Лайза.

Манч потянулась за бумажником.

— А что, если нам купить пиццу?

— Да! — хором закричали обе девочки из своей комнаты.

— Я схожу за ней, — заявила Лайза. — Мне надо передохнуть, я целый день сижу как проклятая дома, приглядывая за младенцем.

— Отлично, — согласилась Манч. — Ты иди, а я побуду с девочками.

Лайза взгромоздилась на велосипед и уехала. Манч надела на Эйшу чистый подгузник, нарядила в ярко-розовый комбинезончик и держала на руках, пока детское тельце сонно не отяжелело. Уложив малышку в кровать, Манч вышла на кухню. Увидев среди мусора визитные карточки копов, она вытащила их, обтерла и спрятала в карман. Потом вернулась к девочкам.

Пока она шла по заляпанному ковру в их комнате, под ногами у нее хрустели какие-то детали игрушек. На кровати сидела голая кукла в чернильных пятнах. Повсюду валялась мятая и грязная одежда.

Джилл, младшей девочке, нетерпелось продемонстрировать Манч свои сокровища. Она побежала в угол, отпихнула ногой мокрую скомканную куртку и вытащила камень с блестящими прожилками кварца. Манч изобразила подобающий восторг, вертя камень в руке так, чтобы на него падали отблески света.

Ей было приятно, что девочки прониклись к ней симпатией. Когда она приехала в первый раз, они отнеслись к ней с некоторым подозрением, но теперь с готовностью принимали ее в свой мир. Конечно, и обещанная пицца сыграла здесь свою роль.

— Знаете что, — предложила Манч, — давайте устроим маме сюрприз и уберемся у вас в комнате.

— Давайте! — обрадовалась Джилл.

— Здесь все так, как мама велит! — запротестовала Шарлотта.

— Она ведь не станет возражать, если мы развесим вашу одежду, правда? — отозвалась Манч, поднимая комбинезон и встряхивая его.

— Но ведь его придется убирать в шкаф, — недовольно пробурчала Шарлотта.

Манч открыла шкаф и обнаружила, что он набит до отказа.

— А это что? — спросила она, вытаскивая картонную коробку, полную туфель на шпильках, ярких шарфов и париков. Обувь затолкали кое-как, поэтому острые носки загнулись кверху, на лакированной коже появились глубокие трещины.

— Это чтобы играть в переодевание, — ответила Шарлотта, пытаясь запихнуть коробку обратно в шкаф. Но вещи, сваленные за коробкой, разъехались, и коробка больше не помещалась. Она взвыла: — Ну вот, ты все испортила!

— Мы сейчас спрячем коробку, — сказала Манч, быстро сортируя вещи. — Просто нужно расставить все поаккуратнее. Ну вот и порядок. Давай теперь посмотрим твой комод. — Она открыла верхний ящик большого комода, стоявшего в углу. — Если мы сложим твои рубашки, они не будут мяться.

— Маме так не понравится! — упрямо повторила Шарлотта. В ее голосе появились истерические нотки.

— Уложи мои, — предложила Джилл.

— Ладно. А которые твои?

Джилл вытянула пухлый пальчик:

— Вот эти.

Манч с трудом выдвинула нижний ящик, доверху набитый носками. Она высыпала содержимое на пол и начала разбирать носки по парам.

— Приятно наводить порядок, правда?

— Да, — сказала Джилл, залезая ей на колени, — очень.

Шарлотта, сидя на краю кровати, смотрела, что они делают. Она громко шмыгала носом, разочарованная тем, что перестала быть центром внимания.

— А мы уезжаем из города! — внезапно объявила она.

— Да ну! — удивилась Манч. Лайза ничего не говорила ей о переезде.

— Мама сказала, у нас будет свой дом. И мне купят лошадь, если я пообещаю за ней ухаживать.

Шарлотте всего семь лет… Манч вспомнила себя, семилетнюю, и свою мать: та не скупилась на бесконечные обещания, особенно когда была под кайфом. Ее детство!.. То пир, то голодуха. Завтрак бывал не каждый день, зато мама могла потратить пятьдесят баксов на лакированные детские туфельки, из которых Манч через месяц вырастала. «Ты моя маленькая принцесса», — говорила мама, почти не глядя на нее, — она смотрелась в зеркало, обводя глаза черным карандашом. Манч явственно представились неестественный блеск маминых глаз, дрожащие руки и монотонный голос, бормочущий безумные, фантастические обещания.

Теперь-то Манч понимала, что мама и сама верила своим обещаниям, — они были для нее реальностью, порожденной наркотой и благими намерениями.

— Папка Джеймс сказал, что тоже поедет, — добавила Шарлотта.

— Славно. А где сейчас живет твой настоящий папа, Шарлотта? — спросила Манч. — Твой папка Патрик?

— А, он умер, — ответила вместо Шарлотты Джилл с невинной бесчувственностью четырехлетнего ребенка.

— Как дядя Джон, — подхватила Шарлотта.

Манч неловко кивнула, стараясь справиться с неожиданно подступившими слезами.

— А как насчет твоего настоящего папы? — спросила она у Джилл.

Девочки наморщили носы.

— Папка Дарнел слишком много говорит и все время потеет, — сказала Шарлотта. — Гадость!

— Ага! — подхватила Джилл, захихикав. — Гадость, шмадость.

— Он нам больше не нравится, — заявила Шарлотта. — Он — зомбированный боров.

— Ага, он говнюк! — добавила Джилл, изображая букву «Г» большим и указательным пальцами.

Манч, пряча улыбку, отметила Лайзину лексику в этом детском лепете.

— Папка Джеймс меня возит с собой! — похвасталась Джилл.

— Да, он милый, — поддержала ее Шарлотта. — Мама говорит, что мы будем жить вместе.

— В деревне? — спросила Манч.

— Да, а может, на берегу моря. Мы еще не решили.

Манч чуть было не рассмеялась. С тем же успехом девочка могла планировать переезд на Луну.

— Вот будет хорошо! — сказала Манч. — Я постараюсь вас навещать. — Какой смысл развеивать заблуждения детей? Пусть верят, пока верится. Время для разочарований придет так скоро! — Знаешь, когда я была маленькой, то очень любила играть в «Как будто». Мне хотелось, когда я вырасту, жить на старом Диком Западе. Так что я вас понимаю. А давайте, — предложила Манч, — мы — все трое — заключим договор.

— А что такое договор? — спросила Джилл.

— Тайное обещание сделать что-нибудь когда-нибудь. Хотите?

— Хотим! — ответила за обеих Шарлотта.

— Вытяните правую руку, — сказала Манч и потянула к себе руку Джилл, помогая девочке. Она понизила голос до шепота, и сестры придвинулись к ней ближе. — Через десять лет, считая с сегодняшнего дня, когда вы обе будете взрослые, мы снова встретимся на этом самом месте… — Дети смотрели завороженно. — А теперь надо перекреститься и поклясться.

Девочки очень серьезно проделали все необходимое.

Манч представила себе, что эта встреча в будущем и впрямь состоится. Тогда она объяснит Шарлотте и Джилл: их мама была без царя в голове, и ее обещания, пусть даже данные всерьез, оставались пустыми словами. Она скажет: семью не выбирают, такая уж у них судьба. И объяснит девочкам, что позаботиться о них некому, так что они сами должны о себе заботиться и ни на кого не рассчитывать. Ну, разве что на Бога, да и то неизвестно, когда у Него руки до них дойдут.

А если они спросят ее, почему она ничем не могла им помочь? Что им ответить? Что это было не ее дело? Что у нее было слишком много собственных проблем?

Кстати о проблемах…

Она вынула из кармана фотографию и показала ее девочкам. Шарлотта взяла снимок, посмотрела мельком и спросила, указывая на мужчину в костюме:

— А это кто?

— Понятия не имею. А этого вы знаете? — спросила Манч, указывая на длинноволосого.

— Конечно. Это — папка Джеймс.

Джилл запрыгала и потянулась за фотографией.

— Покажи мне! Покажи мне!

Манч показала.

— Ага, — подтвердила Джилл. — Папка Джеймс.

У Манч похолодело сердце. А Лайза утверждала, что не узнала по описанию мужчину, который был тогда со Слизняком! Видно, она сильно увязла в этом деле. Размышления Манч прервало возвращение Лайзы, втаскивающей в дом велосипед.

— Дети, побудьте здесь. Мне нужно поговорить с вашей мамой.

Манч вышла в гостиную и протянула фотографию Лайзе.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Лайза потянулась за фотографией, но Манч не дала ее в руки.

— Откуда она у тебя? — спросила Лайза.

— Ты знаешь этого типа? — спросила Манч.

Взгляд Лайзы скользнул в сторону спальни, где играли девочки. По глазам было видно, как она соображает, что бы такое ответить.

— Да, я его знаю. — И она поставила пиццу на стол.

— Это ведь его я видела со Слизняком. Помнишь, я описывала тебе его татуировку?

Лайза закурила и неспешно затянулась, сквозь дым наблюдая за Манч своими поросячьими глазками.

— За каким чертом он тебе сдался? — спросила она наконец.

— Лайза, где он сейчас находится?

— А какое тебе дело?

— Он может что-то знать о том, кто застрелил Слизняка.

Лайза устало посмотрела на Манч и сказала:

— Слушай. Я понимаю, ты хочешь сделать, как лучше. Но поверь мне: не надо тебе влезать в это. Эти люди раздавят тебя, как козявку, ясно?

Манч вспомнила убитых в Венис.

— Самое лучшее, что ты можешь сделать, — сказала Лайза, — это лечь на дно. Веди себя так, будто ничего не знаешь.

«Тем более что это почти соответствует истине», — подумала Манч.

Девочки выбежали на кухню. Лайза освободила стол, а Манч придвинула к нему четыре стула. Эйша проснулась и заплакала. Манч взяла малышку из кроватки и дала ей бутылочку. Девочки болтали, снимая с пиццы верхний слой и играя кружочками колбасы. Посадив Эйшу к себе на колени, Манч съела кусок пиццы, не чувствуя вкуса. У нее не шли из головы слова Деб о том, как Такс берет Буги с собой в поездки. Сценарий складывался довольно легко. Этот тип использует Буги как прикрытие, как способ отвлечь внимание. От этой мысли ее затошнило. Надо же, наконец-то нашелся мужчина, который обращается с Буги пристойно, — и только для того, чтобы обделывать темные делишки! Прощаясь, Манч крепче обычного обняла всех детей. Лайзе в лицо она старалась не смотреть.


Лайза проводила взглядом машину Манч, а потом три раза включила и выключила лампочку, висящую над крыльцом. Трейлер, стоявший чуть дальше по улице, тронулся с места и затормозил у Лайзиной калитки.

Лайза нервничала, ладони у нее вспотели. Она огляделась по сторонам, гадая, видит ли их кто-нибудь. Дверь кабины распахнулась, выпуская крупного мужчину, одетого в кожу.

— Привезла? — спросил Такс.

— Ага, но только там уже ничего не было.

— Мать твою!.. Ты хочешь сказать, что эта сучка меня опередила?

— Нет, она вся такая исправившаяся. Не колется, не пьет и все такое прочее. — Лайза поскребла ногтем по пятну на рубашке. — Может, дурь исчезла еще раньше?

Она не успела отпрянуть: Такс отвесил ей такую пощечину, что сбил ее с ног. Она не пыталась встать — только подняла руку, словно хотела его остановить.

— Не морочь мне голову, глупая шлюха! — прошипел он. — Раньше дрянь не могла никуда деваться — времени не было. Говори адрес. Думаю, мне пора наведаться к этой сучке в гости.

— Я не знаю, где она живет, — проскулила Лайза.

Такс шагнул вперед, схватил ее за запястье и занес кулак.

— Погоди! — взмолилась Лайза, пытаясь защитить лицо свободной рукой. — Она дала мне только свой телефон. Но я знаю, где она работает.

— Ага, — сказал Такс, — и я тоже. А чего она сюда зачастила, если она такая святоша?

— Это из-за девочки, малышки Слизняка.

— Зачем она ей?

— Она хочет ее… типа удочерить.

— Если она будет соваться в наши дела, может попрощаться со своими планами. Так ей и скажи. А еще лучше отдай мне девчонку. Я сам все объясню.


Всю обратную дорогу Манч неслась по шоссе, превышая скорость. Перед тем как сделать следующий шаг, ей необходимо закончить кое-какие дела.

Она поставила машину в переулке за домом и вытащила из бардачка перочинный нож. Глянув по сторонам и убедившись, что за ней никто не наблюдает, Манч открыла нож и пригнулась к решетке водостока. Она на ощупь нашла бечевку. Одним движением перерезав ее, она отпустила свободный конец — и была вознаграждена звуком шлепнувшегося в сточную воду пакета с наркотиком. Дерьмо к дерьму. Подумать только, она выбросила его без всякого сожаления! Впрочем, что толку хвалить себя за то, что следовало бы сделать с самого начала.

Она вернулась в машину и достала из-под запаски пачку документов. В доме, закрывшись на все задвижки, она разложила бумаги у себя на кровати. В самом низу пачки оказался документ, который страшно ее встревожил: докладная записка на бумаге с грифом одного из отделов ФБР. Речь в ней шла о том, что операцию по обыску помещений в Каньонвиле следует отложить «до конца октября, когда урожай конопли будет собран и упакован».

Манч посмотрела на часы: десять вечера. Она набрала номер «Гадюшника». Бармен подозвал Деб к телефону.

— Привет! — сказала Манч. — Это я.

— Ты едешь?

— А что, если вы все за мой счет приедете ко мне в гости?

— Я сейчас не могу уехать. Время сбора урожая, если ты понимаешь, о чем я.

— Мне очень надо вас всех увидеть, — сказала Манч.

Черт! А вдруг ФБР поставило телефон «Гадюшника» на прослушивание?

— Ну так двигай свою задницу сюда, подруга.

— Нет, — отказалась Манч. — Пока не выйдет. Я вроде как тоже сейчас кое-чем занята. Свяжусь с тобой позже.

Она повесила трубку, пошла к машине и снова засунула бумаги под запаску. Вернувшись в дом, она стала выкладывать содержимое карманов на туалетный столик. Подержала в руках визитные карточки, читая написанные на них имена. Она вспомнила двух копов, которых видела по телевизору и в прозекторской. Следователь Алекс Перес — это наверняка тот, у которого дружелюбный вид.

Глава 14

Явившись во вторник утром в участок, Блэкстон первым делом проверил сообщения о телефонных звонках и выяснил, что звонил Берни. Блэкстон набрал номер отдела по борьбе с наркотиками. Берни ответил после первого же сигнала.

— Привет. Ты звонил? — спросил Блэкстон.

— Звонил. Тебя интересует оружие армейского образца, так?

— Не томи, говори скорее!

— За тобой будет должок. Ставишь мне выпивку?

— Идет. Так что ты слышал?

— Почему бы тебе не встретиться со мной в Санта-Монике — и сможешь все услышать сам.

— Когда?

— Одиннадцать тебя устроит?

— Где?

— «У Джея».

— Такой маленький ресторанчик напротив пристани?

— Именно. Вот там и увидимся.


Ресторан «У Джея» не так-то легко было найти. Низкое деревянное строение не бросалось в глаза среди окружавших его отелей и офисных зданий, а неприметные синие буквы поблекшей вывески над вращающимися дверями тоже не привлекали внимания к заведению. Но, по словам Берни, в этом была часть его прелести. Совсем рядом расположился мотель, где можно было снять номер на час-два: это также способствовало популярности ресторана.

Крошечный бар и гриль работали с потрясающей интенсивностью. Джей, владелец заведения, раньше был актером на характерные роли и сохранил связи с голливудским людом. Он был человек со вкусом и чувством меры, и дела его шли отлично. Напитки были крепкими, а креветки под чесночным соусом — свежими. Тому, кто не имел знакомых в киноиндустрии, было бы непросто заказать столик для ужина.

Однако Берни заверил Блэкстона, что во время ленча туда ходит совсем другая публика.

Блэкстон жестом отослал парковщика. На стоянке было около двадцати машин, так что она была заполнена едва ли на четверть. Он выбрал место с краю, в стороне от других автомобилей. Даже если кто-то припаркуется рядом, ему придется встать слева от него, а это означало, что водительская дверца будет открываться не в его сторону. Он предпочел бы совсем обезопасить себя от невежливых водителей, всегда готовых поцарапать краску, но — что делать! — приходится обходиться тем, что есть. Остается надеяться, что обещанные Берни сведения будут стоить затраченных усилий.

Он вошел в полутемный ресторан и на секунду приостановился, пытаясь сориентироваться. Руку он положил на высокий корабельный штурвал — деталь «морского» декора. Запах пива и виски ударил ему в нос, и он несколько раз моргнул, дожидаясь, пока зрение перестроится на полумрак после яркого дневного света. Пустые столики в центре зала были застелены клетчатыми красными с белым скатертями. Дневные посетители в большинстве своем сидели за изогнутой стойкой бара и, несомненно, дожидались захода солнца. Их обслуживал крепко сбитый бармен, знавший присутствующих по имени.

— Сейчас подойду! — пообещал он, заметив стоящего у двери Блэкстона.

Бармену пришлось повысить голос: в углу орал телевизор, показывавший матч, который никто не смотрел.

— Не беспокойтесь, — ответил Блэкстон. — У меня здесь встреча.

Бармен тут же отвернулся и начал деловито укладывать в ящик кассового аппарата влажные однодолларовые купюры.

Блэкстон увидел Берни в одной из обтянутых красной кожей кабинок ближе к задней части зала. Он был не один: с ним сидела худая белая женщина потасканного вида. Волосы у нее были стянуты в хвост, а одета она была в убогую кофточку с дешевым кружевом на вороте, явно купленную у уличного торговца.

Берни забросил руку на спинку диванчика, почти касаясь ее шеи. Краем глаза заметив Блэкстона, он поднял пальцы, предупреждая, чтобы тот пока не подходил.

Блэкстон покопался носком ботинка в опилках на полу и стал рассматривать на стенах афиши с автографами. Зазвонил телефон, и бармен снял трубку. Послушав секунду, он сказал: «Его все еще здесь нет». Посетители засмеялись. Берни поманил Блэкстона к себе.

Усаживаясь на диванчик напротив Берни и его спутницы, Блэкстон услышал ее слова:

— Но я ему шкажала: нет. Понимаете?

Ее голос звучал невнятно. Берни что-то пробормотал, похлопал ее по руке и кивнул Блэкстону.

— Джигсо, это — Энджи.

Энджи тоже кивнула, подняв на Блэкстона печальные глаза. В левом глазу кровеносные сосуды лопнули, а губа была рассечена и распухла.

— Привет, — поздоровалась она нехотя.

По-видимому, у нее была повреждена челюсть: когда она говорила, во рту взблескивала металлическая шина.

Блэкстон прикинул: возраст — чуть больше двадцати лет, наверняка наркоманка, проститутка и мелкая воровка.

— Шукин шын меня отделал, — продолжала о, на.

— Энджи попался настоящий псих, — вставил Берни.

— Вывел меня иж штроя. — По подбородку у нее потекла слюна, она вытерла ее бумажной салфеткой.

— Расскажи ему то, что мне рассказывала, Энджи.

— Чэмпион велел передать, ты должен издержать швое шлово, — сказала она, и добавила в качестве объяснения Блэкстону: — Чэмпион — это мой парень.

— А ты передай ему: если сведения верные, то я обещаю потерять кое-какие бумаги, — ответил ей Берни. — Тебе кто угодно подтвердит, что я свое слово держу.

— Знаю, — согласилась она. Они обменялись понимающими взглядами, и она стала рассказывать: — Тот тип набралщя до предела.

— Какой тип? — спросил Блэкстон.

— Мне надо было прошто его пошлать, так?

Джигсо посмотрел на Берни, но тот молча кивнул, призывая его проявить терпение.

— Он шкажал: ещли не шделаешь, как я хочу, то я тебя вжорву.

— Взорвет? — переспросил Блэкстон.

— Он шунул мне между ног гранату и велел жагадать желание.

— Гранату? В смысле — ручную гранату? — спросил Блэкстон.

— Ага. А какие еще бывают?

— Как тот тип выглядел? Ты знаешь, как его зовут?

— Я уже все это слышал, Джигсо, — вмешался Берни. — Белый мужчина, усы, рыжеватые волосы. Они друг другу не представлялись, но она описала две татуировки на руках у этого парня. На правой были два скрещенных поршня и слова: «Ездить чтобы Жить, Жить чтобы Ездить» в кругу красно-черных свастик. А вторая тебе особенно понравится. На левом предплечье у него мишень диаметром четыре дюйма и по верху и по низу надпись: «Один Выстрел — Один Труп».

— Это ведь наколка морских пехотинцев, да? — уточнил Блэкстон.

Берни кивнул.

— Снайперы спецназа.

Блэкстон присвистнул.

— А какая у него была машина?

— Взятая напрокат у «Херца», с номерами Орегона. Мы ее проверяем.

— И детшкий штул, — вступила в разговор Энджи.

— Какой стул? — не понял Блэкстон.

— Ну, такой, в какие детей шажают.

— А, сиденье для машины?

— Да.

— Молодец, Энджи, — похвалил Берни. — А теперь Блэкстон поставит нам обоим выпивку.

Блэкстон заплатил за их коктейль «Лонг-Айленд» и ушел. Поездка того стоила. Орегонские номера на машине подтвердили его подозрение насчет того, что ведущееся ФБР дело об ограблении склада национальной гвардии касалось также контрабанды через границу Орегона и Калифорнии. Контрабандисты часто пользовались арендованными автомобилями — за прокат можно платить наличными. Когда Берни описал татуировку с мишенью, у Блэкстона даже мурашки побежали. Татуировка с перекрещенными поршнями тоже была ему знакома; она очень популярна в среде байкеров, а байкеры обожают «спид». Картина начинала складываться.

Он содрогнулся, представив себе группу накачавшихся метамфетамином неонацистов, вооруженных автоматами и взрывчаткой. Если их в ближайшее время не отловить, кровь по улицам потечет рекой. Уже потекла.

Вернувшись к себе в кабинет, он позвонил в Каньонвиль, помощнику шерифа Тому Муди.

— Только что получил фотографию вашего Неизвестного, — сказал тот, когда Блэкстон ему представился.

— Я даже знаю имя, которое должно стоять под этой фотографией, — сообщил Блэкстон. — Джонатан Гарилло.

— Как вам удалось так быстро установить его личность? Повезло с отпечатками?

— Нет, какая-то женщина пришла в коронерскую службу, когда мы проводили вскрытие. Она бросила там листок из блокнота с его именем, а сама сбежала.

— Кто она?

— Мы как раз этим занимаемся. Эксперты смогли прочесть отпечатки слов, написанных на верхнем листке блокнота. В частности, слово «Каньонвиль».

Блэкстон услышал хлюпающие звуки и представил себе, как Муди, посасывая трубку, задумчиво смотрит в окно.

— Что еще было написано? — спросил Муди.

— Слова «список» и «самая вкусная шоколадка». Это вам что-то говорит?

— Нет. Но «список» — это уже интересно.

— Я тоже так подумал. Наш Джонатан Гарилло мог иметь дело с байкерами.

— Ага, у нас тут есть эти ублюдки, — подтвердил Муди. — «Цыганское жулье», «Наемники»… все ваше отребье с залива.

— Мне кажется, все это связано с более крупным делом, — сказал Блэкстон. — В прошлом месяце был ограблен склад национальной гвардии округа Керн. Грабители вывезли взрывчатку и оружие.

— Ага, — отозвался Муди, — я об этом наслышан. У нас здесь три недели назад кое у кого появились винтовки М-14. Я известил ФБР.

— Так вы работаете совместно? — спросил Блэкстон.

Смех Муди звучал мрачно.

— Они мне велели им не мешать. Другими словами, спасибо, поцелуйте нас в задницу.

— Ну, может, мы с вами сумеем друг другу помочь, — сказал Блэкстон.

— Было бы неплохо, — отозвался Муди. — Чертовы федералы что-то тормозят.

Блэкстон пообещал держать его в курсе и повесил трубку.

В кабинет заглянул Алекс.

— Я дозвонился до того врача в Палм-Спрингс, — сообщил он. — Владельца дома в Хэмптоне. Он сказал мне, что квартиру под номером шесть снимал тип по имени Джон Гарилло.

— Выходит, ту пару могли убить по ошибке, — сказал Блэкстон. — Жертвой должен был стать Гарилло.

— Я позвонил Джеффу, — сказал Алекс, — и попросил его сравнить пули со стрельбы на шоссе и стрельбы в Венис. Он обещал сделать все возможное. Обидно, что фэбээровцы забрали пули из дела Гарилло.

— Ну, придется нам пока обходиться без них.

Блэкстон нарисовал еще один круг, достаточно большой, чтобы вместить имена убитых в Венис: Руис / Гусман. Он провел линию, соединив имена жертв обоих происшествий, а потом просмотрел свои записи. Хозяин убитой женщины упомянул, что на месте убийства одновременно с ним была белая женщина. Женщина с младенцем. Он сделал себе пометку: показать хозяину полицейскую фотографию Лайзы Слокем. И постучал кончиком карандаша по кружку Неизвестной с Грязными Ногтями. Могла ли там быть она?

Глава 15

По мнению Клер Донавон, архив ФБР, расположенный в здании на бульваре Уилшир в Вествуде, был одним из самых полных в стране — и к тому же был самым упорядоченным. Архив называли «Катакомбы» — он помещался в подвале, на третьем подземном уровне. Яркие лампы заливали ровным светом лабиринт коридоров, заставленных стеллажами.

Личные дела были расставлены в алфавитном порядке и снабжены перекрестными ссылками по профессиональному признаку. Каждое дело содержало ежеквартальные характеристики, результаты психологических тестов и множество интересных примечаний, которые часто оказывались бесценными. Сегодня ее интересовали служащие городских правоохранительных органов. Люди Клер, которые вели наблюдение за домом Лайзы Слокем, записали номерные знаки автомобиля ее гостьи. Как и следовало ожидать, у посетительницы Лайзы Слокем, некой Миранды Манчини, оказались проблемы с законом, и сейчас она отбывала условный срок. Очень кстати.

Агент Донавон перелистывала дело Оливии Скотт с улыбкой. Прежде чем стать инспектором по надзору за условно осужденными, Скотт подавала заявления в шесть различных подразделений по охране правопорядка: очередная неудачница. С такой справиться нетрудно. Перед тем, как уйти, Клер Донавон заглянула в еще одно личное дело.

И вот она сидит в здании суда Санта-Моники напротив миссис Скотт.

— ФБР? — проговорила миссис Скотт, крутя в руках визитную карточку с тиснением. — Знаете, когда я была в вашем возрасте, женщинам не разрешалось быть выездными агентами ФБР.

— Какая обида! — отозвалась Клер. — Бюро лишило себя множества прекрасных работников.

Миссис Скотт подавала заявление в ФБР в 1968 году, но Клер не призналась, что знает об этом. Она никогда без нужды не открывала свои карты.

— Я помогу вам чем смогу. Сделаю все, что вам нужно. — Оливия Скотт подалась к ней и понизила голос. — И все будет сделано так, как вы скажете. Вы убедитесь, что я могу быть очень полезна.

Клер улыбнулась.

— Я это очень ценю. К делу, над которым я сейчас работаю, имеет отношение одна из ваших поднадзорных.

— Я не сторонница того, чтобы нянчиться с этими типами, — заявила Оливия Скотт. — Половину из них — и я еще занижаю цифру! — вообще не следовало выпускать на улицы. Они настоящие животные. Кто именно вас интересует?

— Миранда Манчини.

— Манчини?

— Похоже, вы удивлены.

— Мне не следовало бы удивляться, — вздохнула та. — В моей работе вообще не следует ничему удивляться. Мне просто казалось… Ну не важно. Что она натворила?

— Жаль, что я не могу вам этого сказать.

— Понимаю, — отозвалась инспекторша, на лице которой ясно отразилось разочарование. — Так чего бы вы хотели?

— Для начала — посмотреть ее личное дело. Меня интересуют условия, которые ей поставлены.

— Пожалуйста. — Миссис Скотт повернулась к шкафу с личными делами. — Наши клиенты, — она произнесла это слово так, словно оно внушало ей отвращение, — могут быть подвергнуты обыску и аресту в любую минуту. Ордер может быть готов буквально через сорок минут. Я не считаю нужным нянчиться с этими типами.

— Да, — откликнулась Клер. — Вы уже об этом говорили.


Манч все утро возилась с задним колесом «доджадарт» и наконец сняла его с креплений. Голова ее была занята не работой. Она на секунду удержала колесо коленом и с трудом поставила его на землю. Сделав глубокий вдох, она начала сражаться с тормозным барабаном. Вокруг ее головы кружились вихри асбестовой пыли. Раньше она пробовала при работе с тормозами надевать хирургическую маску. А потом как-то поймала себя на том, что приподнимает маску, чтобы затянуться сигаретой, да и плюнула на нелепые предосторожности.

— Нужны какие-то детали? — крикнул Джек, не выходя из офиса.

Она наклонилась и посмотрела на накладку на тормозных башмаках.

— Ага! Тут уже заклепки светятся.

— Сейчас позвоню, — сказал он.

Спустя минуту он вышел к ней.

— Все путем, — сообщил он. — Я заказал тебе запчасти.

— Слушай, Джек, — начала она.

— Чего?

— Как бы ты отнесся к тому, что я приношу на работу младенца?

— Ты беременна?

— Нет, — поспешно ответила она. — Это моя… э-э… крестница.

— У тебя есть крестница? — спросил он.

— Угу. С недавнего времени. Короче, я хотела узнать, можно ли ей здесь бывать, пока я работаю.

— Сколько ей?

— Полгода. Если бы я поставила кроватку…

— Можешь не продолжать, — сказал он, поднимая руку. — Младенцу в гараже не место. О чем ты только думаешь?

Она думала о том, что бывают места гораздо хуже, но отвечать не стала. По его лицу было видно, что никакими словами его не переубедить. Да и мысль была глупая. Почему она не сообразила этого, пока все утро подбирала слова? Пора переходить к плану номер два.

— Мне нужно несколько дней отпуска, — сказала она.

— Когда? — спросил он.

— Прямо сейчас, до конца недели.

— Что-нибудь случилось?

— Хочу уладить кое-какие дела.

— Договорись с Лу, — сказал он.

Она бросила взгляд через двор мастерской: Лу, второй механик, как раз жал руку какому-то подростку. Лу широко улыбнулся и подошел к ней.

— Я собираюсь взять отпуск на несколько дней, — сказала она.

— А что говорит Джек?

— Он сказал, чтобы я с тобой договорилась.

— Я возьму неделю в декабре, — сказал он. — А когда ты хочешь уйти?

— Сейчас.

— Неожиданно как-то, а?

— Просто скажи, да или нет.

— Господи, да иди! Уж спросить нельзя! Нечего на меня огрызаться. — Он развернул веером пачку двадцаток. — Я продал «импалу», — сообщил он.

В прошлом месяце они приобрели вскладчину машину, на ремонт которой у владельца не было денег. Лу купил подержанную трансмиссию, а Манч ее установила. После мелкого косметического ремонта они белым обувным кремом написали на ветровом стекле «$600» и поставили «шевроле» у забора мастерской, не забывая время от времени смывать пыль, оседавшую на кузове.

— И деньги получил? — спросила она.

— Причем наличными.

— Мои любимые деньги.

Она протянула руку, и он отсчитал ее долю: пятнадцать купюр по двадцать долларов.

— И что собираешься делать? — спросил он.

— В каком смысле?

— Да в отпуске! Куда-то собираешься поехать?

— Мне надо кое-что уладить, — ответила она.

— Ну развлекайся.

— А как же! Только этим и буду заниматься.

Перед ленчем, когда она мыла руки, Джек постучал в дверь задней комнаты.

— Сюда можно? — спросил он.

Она вытерла руки.

— Не заперто.

Он вошел и сел на какой-то ящик. Понаблюдав за ней минуту, спросил:

— Так в следующий понедельник ты выйдешь?

— Угу.

— У тебя, случайно, нет неприятностей?

Она скрестила руки на груди.

— Неужели мне нельзя взять короткий отпуск без того, чтобы подвергнуться допросу с пристрастием?

— Успокойся. Я ведь за тебя тревожусь, — сказал он. — Ты же сама говорила, что недавно с твоим другом случилась беда. Я сказал Лу…

Манч вздохнула. Те, кто называет женщин сплетницами, просто никогда не терлись подолгу в компании мужиков.

— Не обижайся, Джек, но мне бы хотелось, чтоб ты не лез в мою личную жизнь.

Он встал и ушел, не проронив ни слова. Она проводила его взглядом: он ссутулил плечи и покачивал головой. Ее так и подмывало окликнуть его и сказать: не бери в голову, все нормально, — но она этого не сделала. В конце концов, у нее есть право иметь секреты и не служить предметом чьих-то домыслов. Есть внимание, а есть бесцеремонность. Джеку надо понять, где проходит граница между ними.

Выйдя из подсобки, она увидела, что к мастерской подъезжает — кой черт ее принес! — инспектор по надзору за условно осужденными миссис Оливия Скотт. Позади нее в другой машине ехала еще какая-то женщина. Лица у обеих были строгие. Они почти одновременно остановились и никак не отреагировали на то, что позади них резко затормозил трейлер. Манч почувствовала мгновенную слабость в коленях, но тут же расправила плечи. Что еще они могут с ней сделать? Убить и съесть? А пошли они…

Женщины вышли из машин. Миссис Скотт властно поманила Манч пальцем. Манч отряхнулась и медленно пошла к ним.

— В чем дело?

Миссис Скотт холодно улыбнулась.

— У спецагента Донавон есть к тебе кое-какие вопросы.

Спецагент? Манч постаралась сохранить бесстрастное выражение лица — не скучающее и не встревоженное — и молча ожидала продолжения.

Агент ФБР повернулась к миссис Скотт.

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я переговорю с миз Манчини наедине.

Миссис Скотт очень даже возражала. Манч смотрела, как инспекторша неохотно отходит к своей машине. Похоже, ей до смерти обидно было оказаться так близко к событиям и в них не участвовать. Манч охотно бы поменялась с ней местами. Она повернулась к спецагенту Донавон.

— Это надолго? У меня много работы.

Агент сначала осмотрелась и только потом заговорила.

— Тебе нравится здесь работать?

Не крылась ли в ее тоне угроза?

— Наверное. Платят прилично, люди славные.

Что ей нужно?

— Ты знакома с Джонатаном Гарилло?

Манч заставила себя не повести и бровью.

— Когда-то раньше была знакома.

— Он тебя навещал в последнее время?

— Да. Он заезжал ко мне в тот день, когда его убили.

Она говорит правду, но при этом не говорит ничего, чего бы эта женщина не знала.

— Что ему было нужно?

Тень в кабине трейлера не шевелилась. Чего он там стоит? На бульваре Сепульведа стоянки нет, а светофор уже должен был бы переключиться. Ее внимание привлекло какое-то движение у окна со стороны пассажира. Мужская рука, затянутая в черную кожу байкерской куртки, высунулась наружу и поправила боковое зеркальце. Манч увидела искаженное отражение пассажира и поняла, что он за ней наблюдает. Она не разглядела его лица — только рыжеватые волосы и зеркальные солнечные очки.

— Миз Манчини?

— Да?

— Я спросила: что ему было нужно?

Манч посмотрела на спецагента.

— Ничего особенного. Он хотел, чтобы я снова начала с ним встречаться. Я сказала, что больше с такими, как он, не знаюсь — ведь у меня условный срок.

— Он тебе что-то передал?

— Только привет, — ответила Манч.

Спецагент не улыбнулась. Мужчина в трейлере убрал руку, а затем вновь высунул ее из окна. На этот раз он чем-то помахивал. Розовым флагом. Нет, не флагом. Манч разглядела рукава и подошвы на концах штанин. Это был детский комбинезон. Комбинезон Эйши. Тот, в котором она была накануне вечером.

— Ты еще никогда не сидела в федеральной тюрьме, так? Миссис Скотт готова оказать мне любую помощь, о какой я попрошу. Например, если кто-то окажется у меня на дороге, будет мешать моему расследованию, а она сможет посадить этого человека на тридцать дней…

Манч хорошо знала правила этой игры. Сейчас ей полагается завалиться на спину и открыть свой незащищенный животик. Она опустила взгляд и понурилась.

— Пожалуйста, не надо! — заканючила она. — Я ничего плохого не делала.

Она адресовала агенту робкую, полную надежды улыбку, надеясь, что та купится на этот спектакль.

— Мне не хочется тебе вредить, — сказала Клер Донавон. — Но я должна верить, что ты действительно стараешься быть честной и уважать закон. — Она положила руку на плечо Манч. Любому, кто наблюдал за происходящим со стороны, показалось бы, что они беседуют, как настоящие друзья. — Но если окажется, что ты трахаешь мне мозги, — добавила агент ФБР, улыбаясь одними губами, — то я твою маленькую задницу по стене размажу.

— Да неужели? — Манч окатило волной ярости, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Она стряхнула с себя руку спецагента, надеясь, что тот тип из трейлера продолжает за ними наблюдать. — Почему бы тебе не попробовать, сука, а то мне уже надоело нюхать твое дерьмо!

Клер Донавон задержала на Манч равнодушный взгляд, а потом поманила миссис Скотт.

— Ваша подопечная только что призналась мне, что поддерживала отношения с преступниками. Полагаю, это нарушает правила ее условного заключения.

Миссис Скотт извлекла пару наручников. Манч досмотрела в сторону трейлера: грузовик тронулся с места, застонав тормозами. В сторону мастерской она смотреть не стала. Ей не хотелось видеть глаза Джека и Лу в тот момент, когда миссис Скотт надевала ей наручники и усаживала на заднее сиденье своей машины.

Дорога до тюрьмы показалась Манч невероятно короткой.

Глава 16

Этим вечером, вернувшись домой, Блэкстон попытался взглянуть на свое жилье глазами Клер Донавон. Оценит ли она удачное место его расположения? Или сморщит нос из-за близости железнодорожной ветки, по которой идут грузовые составы, и наваливающегося на окна силуэта офисных зданий центра?

В почтовом ящике лежала преимущественно реклама. Он воспользовался ею, чтобы разжечь огонь в весьма необычном камине, — первоначально то был мусоросжигатель. Квартира Блэкстона была не более и не менее как превращенной в жилое помещение пивоварней. Гостиную — просторную, с высоким потолком — не так-то просто было протопить, но ему хотелось, чтобы Клер было уютно. Он сознательно пожертвовал собственным комфортом: его спальня на чердаке, дышать там ночью будет нечем. Впрочем, он всегда может открыть окно в потолке, расположенное прямо над его кроватью.

Блэкстон снова осмотрел комнату глазами постороннего. Первым делом все обычно замечали, насколько у него просторно. Дело тут в по-церковному высоких потолках и отсутствии перегородок. Цветовое решение также подчеркивало размеры и естественную простоту помещения — белые стены, купол потолка из белой сосны. Этот купол представлял собой чудо строительной техники: центральные балки отсутствовали. Вместо них свод держала сложная система кольцевых креплений и замковых опор, проходивших вдоль всего здания и напоминавших остов перевернутого корабля. Он решил, что Клер это должно понравиться.

Когда в комнате стало тепло, он перешел в маленькую, но удобную кухню в углу под чердачной спальней. Мойка, плита и холодильник стояли в удобной близости друг от друга. Шкафчик для продуктов накрыт столешницей в виде прилавка мясника. Налив воды в чайник, он поставил его на средний огонь, а потом достал пакетики с заваркой,сахар и две чашки. Он решил, что они будут есть прямо на кухне, и выставил два прибора. Черт, сколько времени нужно, чтобы правильно расположить тарелки, салфетки и столовое серебро! А он еще не успел принять душ и переодеться. Следовало предложить ей прийти попозже.

Блэкстон постоял под душем и наскоро вытерся. Когда он попытался натянуть хлопчатобумажные брюки на сырые ноги, ткань прилипла к телу. Выхватил из шкафа рубашку — она оказалась совершенно неподходящей. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он нацепил поверх брюк ремень с кобурой, посмотрелся в зеркало и задумался: что делать с оружием? Его «Смит-и-Вессон» обычно был при нем, в крайнем случае — на кровати рядом с телефонным аппаратом. Но, конечно, этим вечером пушка ему не понадобится. Он расстегнул ремень, спрятал револьвер в карман куртки, поправил сбившуюся рубашку и натянул поверх нее свитер.

Спустя двадцать минут он услышал собачий лай. Прямо по соседству находился собачий питомник, и его обитатели всегда оповещали его, что к воротам подъехала машина. И сейчас их отчаянный лай объявил о прибытии гостьи.

— Извини за опоздание, — сказала Клер, когда он открыл ей дверь.

— Заблудилась? — спросил он, забирая у нее пакет с едой.

Она продемонстрировала ему грязные руки.

— Шина спустилась, — объяснила она. — Где можно руки помыть?

Он провел Клер в ванную, а сам распаковал обед из китайского ресторана. Через несколько минут она вышла из ванной. Он обратил внимание на то, что она заново подкрасила губы.

После еды он предложил захватить чай в гостиную и устроиться поудобнее. Однако она удивила его: не удостоив взглядом уютный диван, осталась стоять перед камином.

— Тебе холодно? — спросил юн.

— Нет. Просто приятно постоять. Целый день сидела, гнула спину над бумагами. — Она указала на единственную фотографию, стоявшую на каминной полке. — Это твоя мать?

— Ее величество собственной персоной.

— Она выглядит…

— …шикарно? — предположил Блэкстон.

— Я хотела сказать — элегантно. Мне нравится ее шуба. Соболья?

— У тебя зоркий взгляд, — сказал он.

— А рамка от «Картье», да?

— Я дважды потрясен. На мой вкус, на ней многовато финтифлюшек, но это — подарок Эвелин к прошлому дню рождения; пришлось смириться.

— А Эвелин — это?..

— Моя мать.

— А твой отец? — спросила она.

— Он в прошлом. Два мужа тому назад. Мы редко получаем от него вести. Ты всегда такая любознательная?

— Работа приучила, наверное. Тебе неприятно?

— От тебя у меня нет секретов. Дух взаимопомощи и все такое прочее.

Пальцы Клер слегка коснулись хрустальной лягушки фирмы «Лалик», стоявшей рядом с фотографией.

— В деньгах ты, по-видимому, не нуждаешься, — заметила она.

— Вполне можно позволить себе покупать первоклассные вещи, — отозвался он. — Главное — знать, что именно хочешь купить.

Клер нервно потеребила верхнюю пуговицу блузки. На костяшках пальцев все еще виднелись следы от смазки. А еще у нее сломался ноготь.

Пока они разговаривали, Блэкстон открыл нижний ящик шахматного столика и достал тяжелую коробку, обернутую махровым белым полотенцем. Удерживая коробку на коленях, он сложил полотенце вдвое и вытер и без того чистую лакированную поверхность. Взгляд его упал на чередующиеся клетки винно-красного вязового капа и светлого клена, блестевшие под слоем лака. Вот если б жизнь была такой же упорядоченной, геометрически размеченной, а возможности всех игроков известны!

— А твои родные? — спросил он. — Где они живут?

— В Аризоне, — ответила она. — В городе Темп.

— Кажется, это университетский город.

— Да. Мои родители преподают в университете.

— И как они отнеслись к тому, что ты пошла в ФБР?

— Они были огорчены. Мой отец считал, что передо мной открывались любые возможности.

Он усмехнулся.

— Эвелин сказала бы обо мне то же самое.

Убедившись в том, что на столе нет ни пылинки, Блэкстон открыл крышку коробки из розового дерева. Каждая шахматная фигура была завернута отдельно. Шахматы были изготовлены известной лондонской фирмой «Жакэ» и стоили больше тысячи долларов, но он совершенно не жалел о потраченных деньгах. Фигуры вырезались вручную: черные — из эбенового дерева, белые — из самшита. К подставке каждой был приклеен кружочек кожи.

Фигуры не были чрезмерно замысловатыми. Кони представляли собой традиционные конские головы, а не латников на вставших на дыбы скакунах. Серьезных игроков гораздо больше интересуют вес и фактура шахмат. Он видел такие наборы, где слонов нельзя было отличить от пешек, а королей — от ферзей, и отказывался играть ими.

Сверяясь с текстом журнала, он расставил партию Фишер — Найдорф, сыгранную в 1962 году, предложив играть ее с тринадцатого хода.

— Я играю белыми, — сказал он.

— Значит, я стану Найдорфом, — отозвалась она.

— А ты против?

— Ничуть. А где шахматные часы?

Он вытащил таймер с двумя циферблатами.

— Как устанавливаем? — спросил он.

— С пятиминутными интервалами, — предложила она.

— Скоростные шахматы? — уточнил он.

— Хорошая возможность заставить себя полагаться на интуицию, — сказала она. — Ты ходишь?

Вместо ответа он передвинул своего ферзя на А4.

— Шах, — объявил он.

— Интересный момент ты выбрал для начала, — заметила она и переставила коня, чтобы защитить короля.

— Хороший ход, — сказал он.

— Очевидный, — откликнулась она.

У него забилось сердце. Теперь игра пойдет острее. Он посмотрел на доску и сказал:

— Я знаю про след, ведущий в Каньонвиль.

Она посмотрела на него, но промолчала.

Он снял ее слона ладьей. Она выгнула бровь. Его ладье угрожала центральная пешка. Неравный размен. Она клюнула на приманку.

— Значит, ты понимаешь наш интерес к делу, — сказала она, забирая его ладью.

— Джон Гарилло был вашим информатором? — спросил он.

— Я справлюсь у нашего руководства.

Он передвинул своего коня в центр доски.

— Чтобы узнать, так ли это, или узнать, можно ли мне сказать?

— Я получу ответ либо на один из твоих вопросов, либо на оба, — ответила она, не отрывая глаз от доски.

Тиканье часов, казалось, заполнило всю комнату. Она выдвинула королевского слона, освободив место между королем и ладьей. Она готовила рокировку: хороший оборонительный ход. Но он запоздал.

Он снова сделал ход конем.

— Шах.

Если она передвинет короля, то не сможет рокироваться — правила это запрещают. Она передвинула короля. У нее было всего два варианта.

Он опять пошел конем.

— Шах.

— Почему у меня появилось ощущение безжалостного давления? — вопросила она, спасая своего короля.

Его следующий ход требовал хитрости. Он сходил слоном, убрал руку — а потом быстро попытался вернуть фигуру обратно.

Клер его остановила.

— Ты отнял руку.

— Я хотел…

— Мне очень жаль, — сказала она, — но правила есть правила.

— Нисколько тебе не жаль, — отозвался он, грустно улыбаясь.

Он наблюдал за тем, как она оценивает позицию. Ее глаза стремительно скользили от клетки к клетке: она мысленно просчитывала возможные варианты. Он знал, о чем она думает. Она спрашивала себя, как ей воспользоваться его ошибкой. Передвинув своего слона, он подставил его ее слону. Но если она снимет его своим слоном, он сможет закрыть короля пешкой. И тогда она могла бы передвинуть ферзя, угрожая его королю, и, возможно, переломить ход игры.

Она взяла его слона. Он демонстративно застонал и снял ее слона. Похоже, она не понимала главного принципа: жертвовать, чтобы победить.

— Не хочешь еще чаю? — спросил он, держа руку над кнопкой, останавливающей таймер.

— Пытаешься выиграть время? — парировала она.

— Ходить сейчас тебе, — напомнил он ей, останавливая часы. — Это ведь дружеская встреча, Клер. Не хочешь сделать ее еще интереснее?

— Что ты имеешь в виду? Пари?

— Отчего бы и нет, — согласился он. — На что будем ставить?

— Все равно. Важно, чтобы мы оба были в выигрыше. — Она говорила, глядя ему прямо в глаза.

Какие у нее удивительные глаза. Необычайно прозрачные. Блэкстон накрыл ее руку своей, погладив кожу запястья большим пальцем.

— Кое-что мы уже выиграли. — Он сам не узнавал свой вдруг охрипший голос. — Мы оба знаем, чем закончится сегодняшний вечер. Так ведь, Клер?

Она слушала с напряженным вниманием, следя, как движутся его губы.

— Чего же ты тогда хочешь? — спросила она грудным голосом. Руку она не убрала.

— Если выиграю я, то я задам тебе вопрос, на который ты должна будешь ответить. Если выиграешь ты, то это я должен буду тебе отвечать.

— А откуда мне знать, может, у тебя нет ответов на интересующие меня вопросы?

— Нет никого опаснее накачавшегося психостимуляторами и размахивающего гранатой байкера. Правда, Клер?

Она посмотрела на него, потом на доску.

— По-моему, ты пытаешься меня совратить.

— Хочешь сдать партию? — спросил он.

Вместо ответа она выдвинула вперед ферзя. Между ее ферзем и его королем стояла только пешка, которой он снял ее слона. Он переставил свою королевскую ладью в центр доски. Она в ответ передвинула на клетку вперед ферзевую ладью, выведя ее из угла, и снова включила таймер.

— Когда ты вернешь мне мои вещдоки? — поинтересовался он.

— Это и есть твой вопрос?

— Нет. Я же пока еще не победил.

— Это верно, — согласилась она.

Он передвинул свою ладью по доске, угрожая ее ферзю. Если она снимет его ладью ферзем, тогда его конь возьмет ее ферзя и поставит шах королю.

— Ну ты и хитрец! — возмутилась она.

— Послушай, давай отключим таймер.

Клер не стала возражать. Свой следующий ход она обдумывала пятнадцать минут. Потом ее лицо осветилось улыбкой, и она поставила своего ферзя рядом с королем. Хороший ход, но недостаточно хороший, чтобы ее спасти.

Игра продолжалась. Блэкстон держался внешне спокойно и на поле занял выжидательную позицию. Клер, прикусив нижнюю губу, сделала очередной ход. Он понимал: ей отчаянно хочется выдвинуть вперед больше фигур, создать возможность атаки. А он, будто забыв обо всем, разглядывал влажный след, оставшийся у нее на губе.

Она почувствовала паузу и оторвала взгляд от доски. На мгновение их взгляды скрестились, а потом он снял пешку, стоявшую рядом с ее королем.

— Шах.

Она опять пыталась просчитать варианты, и он предложил:

— Дать тебе блокнот?

Она кивнула, соглашаясь.

Пока она писала, он рассматривал ее лицо. Складка у нее между бровями стала глубже, ноздри едва заметно раздувались. Он не стал загонять ее в угол, но он ее связал. Сейчас, сейчас она это увидит. Есть! Он понял это по ее глазам. Черт! Как же это его возбуждало!

— И о чем же ты хотел спросить? — заговорила она наконец.

— Сейчас не время задавать вопросы. — Он поднялся и взял ее за руку. — Пойдем, — сказал он. — Я покажу тебе остальную часть дома.

Позже — много, много времени спустя — ее голова лежала у него на плече. Лениво водя пальцем по его груди, она сказала:

— Это был хороший прием.

Он пригладил ей волосы.

— Какой?

— Сам знаешь, — ответила она. — Когда ты притворился, будто сделал ошибку. Надо будет мне его запомнить.

— Если сумеешь зайти завтра, — сказал он, — я передам тебе все, что у меня есть на того парня — байкера с гранатой.

— Судя по всему, гадкий тип, — отозвалась она, прикусывая зубами его сосок.

Блэкстон невольно застонал.

— Угу, — подтвердил он, поворачиваясь к ней. — Он избил проститутку, а она обратилась к нам.

— Надо же! — пробормотала она и приникла к нему всем телом. — Это она молодец.

Он уткнулся лицом ей в шею, потому не расслышал ее слова, но она вывернулась и повторила вопрос:

— Она запомнила, в какой он был машине?

О чем это она его спрашивает? Он никак не мог сосредоточиться. Похоже, вся его кровь отлила от мозга в другие части тела.

— Взятая напрокат, номера Орегона. Она сказала — «меркюри-комет».

Клер прижала ладонь к его губам.

— Хватит о работе, ладно? Отложим дела на завтра.

Она притянула его к себе. Но на этот раз отстранился он.

— Моя очередь спрашивать. Джон Гарилло работал на вас? Он был информатором?

— По-моему, ты зря потратил свой вопрос. Ты ведь и сам уже обо всем догадался.

— Это означает «да»? — уточнил он.

Но она не ответила: она слышала только шум крови у себя в ушах, чувствовала лишь жар своих бедер и не могла остановить их ритмичного движения. Это было нечто невероятное. В его затуманенном сознании мелькнула мысль: наверняка она занимается йогой или еще какими-то экзотическими упражнениями. И тут все разговоры о работе стали просто ни к чему.

Они занимались любовью, пока не обессилели оба. А потом Клер мгновенно провалилась в глубокий сон.

Блэкстон прислушивался к ее ровному дыханию. Где-то поблизости по рельсам прогрохотал состав. Блэкстон решил, что это товарняк, идущий на юг. Он знал все звуки железной дороги: гудки и свистки, которыми локомотивы приветствовали друг друга, визг их тормозов. Даже с расстояния в несколько миль он мог определить, приближается состав или удаляется. Он смотрел в открытое окошко на звезды и перебирал в памяти события прошедшего дня — и это в высшей степени приятное его окончание. Он ни о чем не сожалел, и, судя по тому, как она блаженно улыбалась во сне, у нее тоже не было сожалений. Какое-то смутное воспоминание крутилось у него в голове — что-то он недавно то ли видел, то ли слышал, — но сейчас он был так утомлен, что и не пытался ухватить неуловимую мысль. Ничего, решил он, зевая, если мысль того стоит, завтра он непременно додумает ее до конца.

Он закрыл глаза, и на грани сна и реальности в его подсознании возникла картинка: лампа у его кровати превратилась в ферзя Клер. Да ведь она поставила мне шах, понял Блэкстон. И, засыпая, успел подумать: я должен срочно что-то предпринять.

Глава 17

В среду утром Манч разбудил телефонный звонок. Звук доносился издалека. Нет, звонят, конечно, не ей… Окончательно проснувшись, она повернулась на своей койке и уставилась на покрытые надписями стены, удивляясь тому, что так хорошо выспалась. Сбросив тонкое шерстяное одеяло, она встала и подошла к двери камеры.

— Мне можно позвонить? — спросила она надзирательницу.

Надзирательница, рыжеволосая мулатка, оторвалась от чтения газеты.

— Может, попозже. — Она было вернулась к странице, но тут же снова подняла взгляд на Манч, осматривая ее запачканный смазкой комбинезон. — Ты работаешь на автозаправке?

— В гараже в Валли.

«По крайней мере работала до вчерашнего дня», — подумала она. Кто знает, что теперь будет.

— И что ты там делаешь? Меняешь масло?

— Регулирую двигатель, меняю тормоза, сцепление, проводку. Все что угодно.

— А с «шеви» работала?

— «Шевроле» — мои любимые машины, — ответила Манч, подходя ближе к решетке, которая их разделяла. — У вас какой?

Надзирательница отложила газету.

— «Камаро» шестьдесят седьмого года.

— «Ралли Спорт»?

— «Супер Спорт».

— Классная машина.

— Когда не барахлит, — бросила та.

— С ней что-то не в порядке? — спросила Манч.

— Да. Когда становится жарко…

— …она не заводится, — закончила фразу Манч.

Надзирательница передвинула стул ближе к камере Манч.

— Я поменяла аккумулятор, зажигание, стартер…

— Проблема не в них, — сказала Манч. — Когда вы поворачиваете ключ, то даже щелчка нет, так?

— Точно.

— Но если выждать минут двадцать, то она сразу же заводится.

— Ага, вот именно!

Манч прочла нагрудную табличку надзирательницы.

— Мне уже приходилось иметь с этим дело, полисмен Риз, — сказала она. — А мне правда нельзя попасть к телефону пораньше?

Надзирательница посмотрела в оба конца коридора.

— Я не знаю, что ты сделала, милочка. Но мне приказано тебя изолировать.

— Значит, покурить тоже нельзя.

— Извини, — сказала надзирательница. — Так как ты отладила те машины?

— Поставила дополнительный соленоид. Дайте мне бумагу и карандаш, — предложила Манч. — Проще будет, если я нарисую схему. Вы отнесете ее своему механику, и он все сделает.

Надзирательница дала Манч блокнот с желтой бумагой, каким пользуются адвокаты, и шариковую ручку и стала смотреть, как Манч рисует квадратик с двумя столбиками, которые обозначила значками «плюс» и «минус».

— Это ваш аккумулятор, — объяснила Манч. — Он дает двенадцать вольт.

Надзирательница кивнула.

— Так, — продолжила Манч. — Соленоид стартера, — тут она нарисовала цилиндр в нижней части листка, — установлен на верхней части стартера. Чтобы включить стартер, ему нужно от восьми до десяти вольт. Соленоид — это, в сущности, привратник. Когда он получает сигнал от ключа зажигания, то открывает путь току от аккумулятора к стартеру. Пока все понятно?

Женщина кивнула, явно заинтересованная.

— У вас передача автоматическая?

— Да.

— Ладно.

Манч нарисовала еще несколько квадратов и кружков, объясняя, как работает каждое устройство.

— Изоляция на «шеви» старых моделей часто портится и дает утечку тока, особенно когда жарко. Чтобы соленоид стартера заработал, он должен получить сигнал как минимум в восемь вольт, но к тому времени, как ток до него доходит, там остается уже всего шесть или семь вольт.

— Пока он не остынет! — сказала надзирательница, радуясь пришедшему просветлению.

— Именно так, — подтвердила Манч. — И вот что я делаю: ставлю соленоид от «крайслера», которому нужно всего пять вольт, и подключаю его последовательно, чтобы он давал соленоиду «шеви» нужные восемь вольт. — Она быстро добавила к своей схеме второй соленоид. — Как вы думаете, ваш механик сможет это сделать?

— Черт, я бы лучше отогнала ее к тебе, милочка.

— Если я отсюда выберусь, — сказала Манч.

Надзирательница сунула руку в сумку и извлекла оттуда портсигар. Затем отперла дверь камеры Манч.

— Пошли, — сказала она. — Сможешь покурить в туалете.

Манч благодарно улыбнулась.

— А мы случайно по дороге туда не пройдем мимо телефона?

Надзирательница снова осмотрелась и ответила:

— Не думаю.

— Вы должны выполнять приказы, — вздохнула Манч. — Я все понимаю.

Женщина еще раз посмотрела в ту сторону, где стоял телефон. Манч почувствовала, что она колеблется.

Глава 18

В среду утром Блэкстон явился в участок в на редкость хорошем настроении. Ветер дул с востока, и воздух был прохладным и чистым. По дороге к участку пробок на дороге не оказалось. Кофе в вестибюле был свежим и горячим. В четверть десятого он уже удобно устроился за своим столом — все бумаги аккуратно разложены, порядок идеальный — только работай.

Алекс приехал без пятнадцати десять. Это был рекорд: он впервые появился в участке за четверть часа до начала рабочего дня. Он налил себе чашку кофе и зашел к Блэкстону обсудить предстоящие дела.

— У тебя похрустеть, случайно, нечем? — спросил Алекс.

— Ты что, не поел дома?

— Да просто захотелось чего-нибудь солененького. — Алекс полез в карман, но обнаружил там только две зубочистки и картонку со спичками. — Ну как все было вчера? — задал он следующий вопрос.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебя и эту девочку. Вы ведь вчера вечером встречались, так?

— Угу, — отозвался Блэкстон.

— Чем занимались?

— В шахматы играли.

— И кто выиграл?

— Мы оба. — И, не дав Алексу открыть рот, Блэкстон добавил: — Мы играли и в другие игры.

— Удалось что-нибудь узнать?

— Мы можем действовать, исходя из предположения, что Джонатан Гарилло был информатором ФБР. Клер не отрицала, что дело связано с интересами федералов в Орегоне и ограблением арсенала национальной гвардии. А я рассказал ей об этом типе с гранатой.

Алекс покосился на него.

— Зачем?

— А почему бы и нет? По-моему, она из тех, кто помнит об оказанных услугах.

Блэкстон не стал объяснять, как он пришел к такому выводу.

— Кстати, — сказал Алекс. — Тот парень, хозяин магазинчика в Венис, приходил вчера вечером посмотреть полицейские снимки.

— И?

— Та баба с младенцем, которую он видел, — не Лайза Слокем.

— Давай направим его к нашим художникам, пусть сделают фоторобот, — предложил Блэкстон.

Зазвонил телефон. Блэкстон поднял трубку и назвался.

— Это Энджи, — прошепелявил женский голос. — Помните меня?

— Конечно. Случилось что-нибудь? — спросил он.

— Я видела того парня.

— Того, который тебя избил?

— Да. Он в Вениш. Я пробовала жвонить Берни, но у него выходной.

— Где это было? — спросил Блэкстон. — Мы можем туда подъехать.

— Да я прошто видела его на улице перед «Нумеро Уно». Могла бы вам его покажать.

— Ты готова подать на него заявление? И выступить с показаниями в суде?

— Да, только вы его шначала арештуйте.

— Говори свой телефон, Энджи. Я тебе перезвоню.

Алекс Перес напряженно прислушивался к разговору, даже кофе пить перестал. Когда Блэкстон повесил трубку, Алекс, как-то странно притихнув, уставился в одну точку.

— Что с тобой? — спросил Блэкстон.

— Ничего, порядок. Кто звонил?

— Проститутка, которую знает Берни, Энджела Шоу, видела того типа, который ее избил. Она готова на него заявить.

— Это обязательно делать сегодня? — спросил Алекс.

— Ты занят чем-то другим?

— Да не то чтобы занят…

— Что там сказано? — спросил Блэкстон, неожиданно догадавшись о причине беспокойства Алекса.

— Где?

— В твоем гороскопе.

— Я знаю, ты считаешь это глупым, — огрызнулся Алекс. — Но вот что я тебе скажу: в девяти случаях из десяти…

— Так что там сказано? — повторил Блэкстон.

— Я тебе прочитаю, — ответил Алекс, доставая из кармана кусок газеты. — Избегайте неоправданного риска на работе. Обновите страховку или лицензию, срок действия которой вот-вот истечет. Козерог может преподнести вам неприятный сюрприз.

Он выжидательно посмотрел на Блэкстона.

— Похоже, что это писал страховой агент, — сказал Блэкстон.

— Да, но у меня-то все совпадает! Перед уходом на работу я проверил свою страховку.

— И?

— Срок на самом деле истекает.

— Алекс, я тысячу раз тебе говорил! Нельзя принимать это всерьез. Тебе вешают лапшу на уши, а ты…

— Ладно, Джигсо, — сказал Алекс, убирая клочок газеты к себе в бумажник. — Пойдем арестуем этого выродка.


Блэкстон набрал номер Клер, а потом перезвонил Энджи и велел ей встретить их на бензоколонке «Шелл» на углу Венис и Пасифик. В качестве дополнительной меры предосторожности детективы надели бронежилеты. План был прост: посадить Энджи на заднее сиденье и поездить по окрестностям. Две машины полиции будут ждать поблизости; в случае чего их можно быстро вызвать по рации.

— Что сказала Клер? — поинтересовался Алекс.

— Ее не было на месте, — ответил Блэкстон. — Я оставил ей сообщение.

Энджи ждала их у бензоколонки. Она пряталась за таксофон и нервно оглядывала улицу.

— Давай я спрошу, не Козерог ли она, — предложил Блэкстон, выходя из машины.

— Я уже посмотрел в личном деле дату ее рождения, — признался Алекс. — Она — Дева.

— То есть девственница?

— Ага.

— В самую точку!

Блэкстон поманил Энджи, и она опасливо подошла к ним, внимательно осмотрев Алекса.

— А он кто? — спросила она.

— Мой напарник, детектив Перес. Залезай в машину. — Она послушно села. — Так ты видела этого типа у пиццерии на бульваре Вашингтона? — уточнил он, наблюдая за ней в зеркальце заднего вида.

Она утвердительно кивнула, стреляя глазами из стороны в сторону.

— Поехали отсюда, — попросила она, вытирая пот с верхней губы.

Блэкстон и Алекс быстро переглянулись.

— Он тут был што лет нажад. Где вы пропадали?

— Не спеши, — сказал Блэкстон. — Надо обсудить кое-какие правила. — Он помолчал, ловя ее взгляд в зеркальце. — Ты меня слушаешь?

— Какие еще правила? — спросила она.

— Во-первых, — начал Блэкстон, — когда увидишь этого типа, скажи об этом тихо. Не указывай пальцем и не кричи. Поняла?

Он не хотел, чтобы подозреваемый насторожился, особенно если им окажется накачавшийся наркотиками байкер с тяжелой артиллерией.

Она пыталась было заговорить, но Блэкстон взглядом заставил ее замолчать.

— Во-вторых. Предположим, мы его найдем. В этом случае ты не двигаешься с места. Не вздумай вылезать из машины, это тебе понятно?

Если дела обернутся плохо, ему будет не до нее.

— Это ведь я — поштрадавшая, — обиженно сказала она.

— Я не шучу, Энджи.

— Ладно-ладно.

— Тогда повтори то, что я сказал, — потребовал Блэкстон.

— Я нахожу парня, — сказала она, — а потом прячущ.

— Отлично. Мы готовы ехать.

Блэкстон влился в поток машин, направлявшихся в сторону бульвара Вашингтона. Они остановились напротив небольшого продовольственного магазина за три двери от пиццерии «Нумеро Уно». В магазин входили и выходили люди. Энджи разглядывала прохожих, но ничего не говорила.

— Давайте проедемся по каналам, — предложил Блэкстон спустя двадцать минут. — Может, он там, в каком-то из домов. — Он повернулся к своему напарнику. — И посматривай, не увидишь ли навороченных «харлеев». Эти байкеры обычно держатся группами.

Они проехали по узкой улице с односторонним движением, которая привела их к арочному мосту. Энджи вдруг резко выпрямилась.

— Вот он! — крикнула она. — Вот этот шукин шын!

— Тихо! — шикнул на нее Блэкстон и сбросил скорость. Машина теперь еле ползла. Парень, на которого она указала, вроде бы их не заметил. Блэкстона это устраивало. — Тот тип в синей футболке?

— Да.

Алекс взял микрофон, затребовал поддержку и передал их местоположение и приметы подозреваемого, добавив, что тот может быть вооружен и опасен.

— Он заходит в дом, — заметил Блэкстон. — Над парадной дверью номер — три-ноль-девять. Одноэтажное здание с пристроенным гаражом.

Алекс передал эти сведения по рации, а Блэкстон тем временем оценивал ситуацию. Неподалеку была припаркована машина. Шины полуспущены, вокруг разрослись сорняки. Стоит, наверное, не меньше месяца. Дом, в который вошел подозреваемый, выходит на канал, значит, единственный путь отступления для ублюдка — узкая улица перед домом. Когда копы из второй машины сообщат, что уже находятся на бульваре Венис, они с Алексом пойдут к дому.

Позади их машины притормозил красный «кадиллак» — седан «Де Билль». Блэкстон махнул рукой, понуждая водителя их объехать, однако «кадиллак» остановился. Водитель вышел из машины.

— Какого черта? — прошипел Блэкстон. — Что это за чучело?

— Это Чэмпион, — шепотом объяснила Энджи.

Они смотрели, как сутенер — белый мужчина в длинном плаще, ботинках из змеиной кожи и бархатных брюках, — хромая, подходит к их автомобилю. Чэмпион опирался на трость с серебряной ручкой. Да у него левая нога на несколько дюймов короче правой, сообразил Блэкстон. Когда Чемпион наступал на левую ногу, его правое бедро резко подскакивало вверх. Мягкая бархатная шляпа, низко сдвинутая на левый глаз, еще усиливала впечатление кособокости.

— Чего ему здесь надо? — спросил Блэкстон.

Энджи не успела ответить: Чэмпион уже взялся за ручку задней дверцы.

— Это он? — спросил сутенер, указывая куда-то в сторону.

Бэкстон глянул в том направлении: в пятидесяти шагах от них стоял тот самый парень. Он увидел машину, вальяжную фигуру Чэмпиона и мгновенно юркнул обратно в дом.

Детективы выскочили из автомобиля. Задуманный арест стремительно летел в тартарары.

Чэмпион сдернул с головы шляпу, явив миру шикарную прическу — копну светлых волос в стиле афро, как у Арта Гарфанкела.

— Убью ублюдка! — выкрикнул он, сжимая кулак. На указательном пальце правой руки сиял громадный золотой перстень. — Покажу ему, как трогать мою сучку!

Блэкстон решил, что этот тип ему особо противен. Что это за мода — белым изображать чернокожих? Белые подонки нравились Блэкстону ничуть не больше, чем черные.

— Ты, — рявкнул Блэкстон, ткнув Чэмпиона пальцем в грудь, — останешься на месте. Еще шаг, еще слово — и я вас обоих загребу за попытку воспрепятствовать действиям полиции. Энджи, не смей вылезать из машины!

Он посмотрел на Алекса: тот держал в руках револьвер.

— Что скажешь, Джигсо? — спросил Алекс. Глаза его блестели от страха и возбуждения.

— Он никуда не денется. Дождемся поддержки.

Не успел Блэкстон договорить, как они услышали громкий треск дерева и яростный визг вращающихся шин. Дверь пристроенного к дому гаража разлетелась, и оттуда задним ходом вылетел «мер-кюри-комет» с номерами Орегона и наклейкой агентства «Херц» на бампере. Водитель резко затормозил, так что его занесло и развернуло в облаке горелой резины. Машина на секунду остановилась, и детективы увидели, как водитель отчаянно дергает рычаг переключения передач.

— Он уходит! — закричал Алекс, прицеливаясь. — Стой! — крикнул он. — Полиция!

Водитель навел на детективов дуло винтовки М-14 и выпалил прямо сквозь стекло. Алекс нырнул за машину и открыл ответный огонь. Шесть хлопков револьвера 38-го калибра прозвучали в общем шуме и гаме, как выстрелы из детского пугача. Одна пуля пробила переднее колесо «кометы». Остальные угодили в дверцы, выщербив металл.

Блэкстон стрелял в движущийся автомобиль, пока не увидел подъезжающую с севера машину поддержки. Подозреваемый оказался заперт — оба конца улицы были перекрыты. Блэкстон укрылся за рядом мусорных контейнеров.

«Комета» резко затормозила. Водитель на ходу выпрыгнул из автомобиля, оставив дверцу открытой, и нырнул обратно в дом.

— Ты в порядке? — окликнул Алекса Блэкстон сквозь открытые двери их машины.

— Ага, ага! — ответил Алекс, утирая со лба капельки пота.

— Ему некуда деваться! — крикнул Блэкстон, пригибаясь за мусорными баками. — Мы поставим оцепление. Вызывай отряд особого назначения.

Алекс вполз в машину и схватил микрофон. Блэкстон слышал, как его напарник описывает ситуацию дежурному. Передавая сведения, Алекс высунулся из-за приборного щитка. Блэкстон услышал пронзительный вой пули. У него не было времени ни действовать, ни выкрикнуть предупреждение. Он видел происходящее, как при замедленной съемке: по лобовому стеклу разбежались трещины, а голова Алекса резко дернулась назад. Блэкстон осознал, что кричит, как сумасшедший, — но было уже слишком поздно.

Микрофон выпал из руки Алекса, голова откинулась на спинку сиденья: рот чуть приоткрыт, глаза полузакрыты, кровь бьет из раны над ухом. Энджи завопила.

Блэкстон рванулся к машине и уложил Алекса на переднее сиденье. Он знал, что, покидая укрытие, совершает еще одну ошибку, но ему было глубоко наплевать на себя. Он зажал ладонью рану напарника, из которой потоком лилась кровь. Свободной рукой он подхватил упавший микрофон и произнес самый ненавистный всем полицейским код.

— Девять-девять-девять.

Ранен полисмен.

Кровь Алекса просачивалась у Блэкстона между пальцев.

— Потерпи, сейчас, сейчас, — бессмысленно твердил он, как заведенный.

Алекс не приходил в сознание. Блэкстон осмотрелся и увидел, что пуля пробила сиденье насквозь.

— Энджи! — крикнул он. — Ты ранена?

— Нет, — сдавленно отозвалась она.

Он велел ей не поднимать головы, и она спорить не стала. Он включил двигатель. Винтовочные пули пробили лобовое стекло, так что над приборной доской тянулась полоса отверстий. Заднее стекло вылетело.

— Лечь на сиденье! — скомандовал он Энджи еще раз.

Он вывернул руль влево до отказа и включил передачу. Машина покатилась вперед: он решил попытаться вслепую развернуть ее на узкой улице. В ту же секунду раздался грохот выстрела, и окна с пассажирской стороны лопнули, осыпав их осколками закаленного стекла. Блэкстону пришлось вернуться на прежнее место — не подставлять же всех троих под пули… Черт, когда же они приедут?!

Наконец — в считанные минуты — воздух наполнился воем сирен и визгом шин. Копы оцепили квартал. Блэкстон услышал голос, усиленный мегафоном. Сначала жителей попросили не покидать свои дома, а затем обратились к засевшему в доме стрелку. Переговорщик увещевал:

— Парень, брось оружие и выходи. Советую тебе вести себя по-умному.

Запищала рация. Блэкстону сообщили, что пожарная машина уже едет. А вот штурмовой отряд прибудет не раньше чем через двадцать минут. Но Алекс не может ждать так долго!

— Подумай хорошенько. — Переговорщик продолжал гнуть свою линию. — Тебе некуда деться. Не заставляй нас использовать слезоточивый газ.

Блэкстон различил скрип открывающейся двери и осторожно выглянул из-за приборной доски. Подозреваемый выходил из дома, высоко подняв руки. Когда грянули выстрелы, Блэкстон даже не удивился. Голова преступника резко дернулась назад: пуля попала ему прямо в лоб, разметав осколки черепа по двери у него за спиной. Блэкстон понимал чувства своих коллег, хотя и знал, что это обойдется им слишком дорого. Ведь непременно найдется множество свидетелей, которые будут утверждать, что подозреваемый не был вооружен, и копы хладнокровно его застрелили.

Честно говоря, если бы руки Блэкстона не были заняты, — он все пытался зажимать рану Алекса, чтобы удержать кровь, по каплям уносящую жизнь его напарника, — он мог бы первым нажать на спуск и сэкономить налогоплательщикам уйму денег. Он решил, что позже обязательно встретится с тем парнем, который продырявил этого выродка. И лично его поблагодарит. Но сейчас ему нужно думать о том, как спасти Алексу жизнь.

Энджи вынырнула из-за спинки сиденья.

— Ш ним вшо будет нормально? — спросила она.

— Нужно срочно отвезти его в больницу. — Он взял ее руку и прижал ладонью к ране. — Зажимай покрепче. — Он надавил на газ и пообещал напарнику: — Все будет хорошо, приятель. Ты только держись!

«Кадиллак» Чэмпиона частично загораживал проезд. Блэкстон тараном отбросил машину в сторону. Чэмпион возмущенно завопил, но Блэкстон будто и не слышал. Этим придурком он займется потом. Он должен как можно быстрее попасть в больницу «Марина Мерси». Автомобиль буквально летел над землей, но Блэкстону казалось, что никогда в его жизни не было столь длинной дороги. На бульваре Вашингтона он заложил такой вираж, что машину занесло, но он сумел справиться с управлением.

Энджи держала голову Алекса на коленях. Кожа вокруг его губ посерела. Блэкстон снова нажал на педаль газа, и машина рванулась вперед.

Диспетчер сообщил ему, что сигнал «три девятки» принимают патруль за патрулем. У машины Блэкстона не было ни специальной раскраски, ни сирены. Он включил фары и поворотники — это будет его опознавательный знак. Едва он свернул на юг, на бульваре Линкольна, у него появился эскорт из мотоциклов.

Когда он подъехал к приемному покою больницы, группа из отделения экстренной помощи уже ждала с каталкой. Ловкие руки распахнули дверцу, перенесли обмякшее тело Алекса на каталку и повезли.

Блэкстон пошел следом за ними — и первым увидел, как по рукам и лицу его напарника побежала странная волна дрожи.

— Что с ним такое? — спросил он у врача, бегущего за каталкой.

— Судороги, — ответил врач. — Инъекцию ди-лантина, немедленно! — заорал он, отпихивая Блэкстона в сторону.

Медики с раненым исчезли за занавесками бокса экстренной помощи. Первый раз в жизни Блэкстон чувствовал себя таким беспомощным. Как он скажет об этом Салли?

Он возвращался к своей машине, когда с Минданао свернул красный «кадиллак» Чэмпиона. Смятое переднее крыло с пронзительными стонами терлось о шину. В машине Блэкстона на заднем сиденье застыла Энджи: руки в крови, взгляд затравленный. При виде Блэкстона в ее глазах появилась настоящая паника.

Он вдруг представил себе, как вытаскивает револьвер и стреляет ей прямо в голову, а потом направляет дуло на ее сутенера. Он явственно увидел: вот их головы, беспомощно откинувшиеся на кожаные подголовники красного «кадиллака».

— Ты ранен? — Чей-то голос вернул его в мир реальности. К нему подходил сержант Манн.

— Нет, — ответил Блэкстон. — Это не моя кровь.

— Как твой напарник?

— Врачи сейчас занимаются им. Я не знаю.

— А что вообще произошло? — спросил Манн. — Как вы оказались у того дома?

— Расследовали заявление об избиении, — пояснил Блэкстон, указывая на Энджи. — Пострадавшая проводила опознание.

— Это имеет отношение к работе нашего отдела?

— Да, сэр. — Блэкстон достал свою записную книжку и перелистал несколько страниц. — К убийству на шоссе, где в прошлую пятницу порезвился меткий стрелок. Вы, без сомнения, помните: боеприпасы были опознаны как армейские. Ниточка тянется к истории с ограблением арсенала национальной гвардии в округе Керн. Его ограбили месяцем раньше.

— Понятно, — сказал Манн. — И ты связался со специальным агентом Донавон, той, у которой бородавки.

— Родинки, сэр. Да, с ней.

— Что это нам дает?

— Мы только начали сотрудничать. Она попросила, чтобы я передал прессе фотографию Гарилло, жертвы снайпера.

— И зачем, по ее словам, это нужно?

— Она не сказала.

— Но ты еще не объяснил, почему вы с напарником сегодня оказались в перестрелке.

— Я пустил через информаторов слух, что меня интересует любое армейское оружие, появившееся на подпольном рынке в течение этого месяца.

— Очень интересно. — Манн одобрительно покрутил головой.

— Да, сэр. Эта женщина, — он указал на заднее сиденье, где сжалась в комочек проститутка, — Энджела Шоу, сообщила о том, что какой-то мужчина избил ее и угрожал гранатой.

— А кто этот хлыщ в красном «кадди»? — поинтересовался Манн.

— Ее сутенер. Называет себя Чэмпион.

Он, разумеется, не упомянул об обещании снять с Чэмпиона обвинение в обмен на информацию Энджи. Договоренность Блэкстона и Берни с Чэмпионом была незаконной, хотя нечто подобное происходило постоянно. Он не настолько доверял сержанту: к чему подставлять Берни под выговор? Да и какое это сейчас имело значение?

— Кажется, я начинаю разбираться что к чему, — сказал Манн. — Вы отправились с Энджелой Шоу, жертвой избиения, чтобы арестовать напавшего на нее… — тут он открыл свою собственную записную книжку, — …Дарнела Уиллиса.

— Так звали этого ублюдка? — переспросил Блэкстон.

— Если верить водительским правам, — ответил Манн. — И миз Шоу опознала в Дарнеле Уиллисе того, кто ее избил?

— Да, сэр.

— Что же было дальше?

— Ее сутенер приехал неожиданно. Уиллис нас заметил, засел в доме и начал стрелять.

— И ранил детектива Переса, — продолжил Манн. — Все понятно. Но у нас будут серьезные проблемы. Дарнел Уиллис скончался по дороге в больницу. Ты не заметил, кто выстрелил в него первым?

— Нет, сэр. Вокруг творилось нечто невообразимое, а я был занят напарником.

— Я видел, какую рану в голову получил Уиллис, — сказал Манн. — На выходе пуля разнесла ему череп. Мы конфисковали оружие у всех стрелявших. Твое мне тоже понадобится.

Блэкстон достал из кобуры свой револьвер и протянул сержанту рукоятью вперед.

— У того парня голова смялась, как пластилин. Выстрел из полицейской пушки 38-го калибра не смог бы натворить ничего подобного, — добавил Манн.

Блэкстон кивнул. На вооружении полиции были револьверы, рассчитанные на то, чтобы остановить преступника — но и только. Власти считали, что более мощное оружие представляло бы опасность для граждан, — могли пострадать невиновные.

— Ты понимаешь, какие пойдут разговоры, так? — спросил Манн. — И что скажет наше начальство?

— Сэр, — начал было Блэкстон, но сержант перебил его:

— Будут говорить, что у кого-то из полисменов было недозволенное оружие.

— Но ведь это надо доказать, правда?

— А тем временем журналисты вцепятся в нас, как свора собак. Они уже сообщили, что Дарнел Уиллис — случайная жертва, он просто проезжал мимо. Как тебе нравится такая версия?

Блэкстону на версии было решительно наплевать. Его трясло от возмущения: полицейский ранен при исполнении служебного долга, а всех волнует только, не применил ли кто-то из копов нетабельное оружие. Что они все, с ума посходили? Происходящее напоминало кошмарный сон, из которого он не мог вырваться. В голове постоянно прокручивались одни и те же картины: Алекс берет микрофон. Алекс падает, истекая кровью. А сам он кричит: держись, сейчас все будет в порядке!..

— Ты действовал по инструкции, так? — спросил Манн.

— Не отступая ни на волос.

Манн пристально посмотрел на него, а потом осведомился:

— Ничего не хочешь добавить?

— Нет, сэр, — чистосердечно ответил Блэкстон. А что он мог добавить? Что ему хочется найти того копа и пожать ему руку? — Как поступим с этой парочкой? — спросил он, указывая на Энджи и Чэмпиона.

Манн вздохнул.

— Пока пусть идут. Я узнаю у прокурора, станет ли он возбуждать дело.

— Хорошо.

— Что собираешься делать? — спросил Манн.

— Немного побуду с Алексом. Салли, наверное, уже едет.

Манн кивнул и положил руку Блэкстону на плечо.

— Завтра утром у меня на столе должен лежать подробный отчет. Тебе удалось узнать у федералов, как их расследование связано с твоим делом об убийстве?

— Агент Донавон намекнула мне, что Гарилло поставлял их отделу информацию.

— Тогда концы с концами не сходятся, — заявил Манн. — Если этот тип, Гарилло, был их информатором и его за это убили, то зачем бы ФБР стало об этом объявлять?

Вопрос сержанта оставил в душе Блэкстона тошнотворное чувство тревоги. Так кто же тут кем играет?

Глава 19

Полисмен Риз предложила Манч звать ее Сисси. При ближайшем знакомстве она оказалась неплохим человеком, и Манч вовсю старалась крепко с нею подружиться. Задержанных в Санта-Монике, видимо, было немного — в камере предварительного заключения Манч расположилась с комфортом, в одиночестве. Ближе к полудню Сисси включила телевизор, развернув его так, чтобы Манч тоже могла смотреть.

Повтор сериала «Деревенщины из Беверли» прервал выпуск новостей: в районе Венис-Бич, возле каналов, произошла перестрелка. Есть убитые и раненые.

— Ублюдок! — сказала Сисси при виде фотографии убитого. Она появилась на экране на фоне хроники: оператор снимал тело, которое переносили в фургон коронерской службы.

— Что такое? — спросила Манч.

— Этот парень подстрелил копа!

Манч сразу узнала лицо на фотографии. Это был Дарнел, Лайзин рыжеволосый Дарнел! Сукин сын.

В нижнем правом углу экрана возникла еще однафотография. Ведущий бесстрастной скороговоркой поведал о том, что детектив Алекс Перес, участвовавший в перестрелке, находится в критическом состоянии в больнице. Манч охнула и сама себе удивилась: ей-то, казалось бы, что за дело?

— Интересно, у него есть дети?

— Кажется, есть, — ответила Сисси.

— Мне нужно связаться с его напарником, — сказала Манч.

— Это ты о чем?

— У тебя же не будет неприятностей из-за того, что ты разрешила мне позвонить копу!

— Мне сказали, чтобы ты никому не звонила.

— Ладно, а как насчет того, чтобы ты кое-что ему передала?

— А как его фамилия?

— Блэкстон. Он следователь отдела убийств в полицейском участке Венис.

— И что мне ему от тебя передать?

— Скажи, что я работаю не в типографии, но мне нужно с ним поговорить.

Ей оставалось только надеяться, что он придет один.

Глава 20

Полицейские, сменившись с дежурства, один за другим приезжали справиться о Пересе. Блэкстон не покидал больницу ни на минуту.

Каждый час медсестры разрешали ему ненадолго зайти в палату интенсивной терапии. Стоя над кроватью своего напарника, он смотрел на толстую марлевую повязку, охватывавшую голову Алекса. Полоски белого пластыря, перекрещивающиеся у него под носом и на подбородке, удерживали на месте интубационную трубку, введенную в трахею. Веки Алекса блестели от вазелина. Глазные яблоки под веками оставались совершенно неподвижными. Улучшение не наступало.

Вошедшая медсестра проверила основные показатели состояния Алекса.

— Как его дела? — спросил Блэкстон.

— Узнайте у врача.

Блэкстон получил от нее обещание известить его в случае любых изменений, вернулся в комнату для родственников и попытался молиться.

В участок он позвонил из больничного холла. Клер оставила сообщение о том, что в течение нескольких следующих дней ее в городе не будет. Если ему понадобится с ней связаться, он может оставить сообщение в Бюро.

Блэкстон вернулся в комнату ожидания и кинул взгляд на экран телевизора, закрепленного под потолком. Показывали какое-то шоу: на экране разыгрывалась сцена судебного заседания. Передачу прервал дневной выпуск новостей. Известная своим свободомыслием киноактриса требовала гласного расследования по поводу применения полицией нетабельного оружия. Блэкстон с тупым изумлением наблюдал за тем, как у нее берут интервью. Он бы с удовольствием отвез эту сучку в квартал Саут-Сентрал и там оставил на часок. К его возвращению она успела бы попробовать, каково это — жить в зоне боевых действий. Он готов был голову дать на отсечение — красотка запела бы по-другому.

Блэкстон швырнул на столик журнал, неизвестно как оказавшийся у него в руках, и вышел. Он не знал, куда идет, просто испытывал потребность побыть наедине с самим собой и привести в порядок нервы. Быстро шагая, он миновал коридор, несколько раз повернул наудачу и оказался во дворе, позади кухни. У стены стояли ящики с увядшими и сморщенными овощами. Из вентиляционных отверстий вырывался пар. Возле мусорного контейнера невыносимо воняло гнилью.

Глядя перед собой невидящими глазами, сжав в карманах кулаки, Блэкстон вспоминал, как Алексу не хотелось выезжать на опознание, а он подшучивал над напарником. «Может, я слишком рьяно взялся за дело? — спросил себя Блэкстон. — Да еще выламывался, как чертов киногерой вроде Джона Уэйна?»

Нет, решил он. Это — его работа. По большей части она скучная и монотонная, а потом без всякого предупреждения вдруг становится опасной для жизни. К тому, что случилось, их привела логика расследования. Из его доклада это будет ясно. Сержант Манн это поймет. Но поймет ли Салли? Поймут ли ее дети?

Он опять прокрутил в голове роковые мгновения перестрелки. Могло бы все сложиться по-другому? Ему и в голову не приходило, что подозреваемый ни с того ни с сего откроет по ним огонь. Для этого не было никаких причин Но разве профессия не научила их готовиться к худшему и предотвращать таким образом неожиданности? Алексу не следовало высовываться из укрытия — то была неосторожность. И они были безнадежно плохо вооружены.

Блэкстон поддел ногой пустую жестянку из-под томатов, она скрежеща покатилась. Он провожал жестянку взглядом. Из-за двери высунулся парень в белом кухонном халате и начал что-то кричать. Блэкстон повернулся и молча посмотрел на него. Выражение его лица заставило парня замолчать и поспешно закрыть дверь.

Смазка! Эта внезапная мысль словно пронзила Блэкстона. Когда Клер вошла в его квартиру, руки у нее были в грязных разводах, потому что она меняла колесо. А что, если та женщина, свидетельница стрельбы на автостраде, имеет дело с автомобилями или еще какими-то деталями в смазке? Он вытащил записную книжку и сделал в ней пометку.

Он постоял во дворе еще минут десять, а потом вернулся на стоянку, где оставил машину.

— Джигсо? — окликнули его сзади.

Он обернулся — и увидел осунувшееся лицо сержанта Манна. Сержант выглядел даже хуже, чем чувствовал себя Блэкстон. По лицу его пролегли глубокие морщины, а под глазами образовались темные мешки.

— Да, сержант?

— Я все еще не получил твоего доклада, — сказал Манн. — Знаю, как тяжело, когда напарник ранен, но работа не может стоять на месте.

— Да, сэр. Сейчас еду в участок печатать доклад. Как идет расследование?

— Я все утро провисел на телефоне. На меня наседает мэр, требует информации, а что я ему могу сказать? Чую я, полетят здесь наши головы.

— Пулю, которой застрелили подонка, нашли?

— Не знаю. Мне там побывать не удалось. Судя по тому, что я слышал, наши изрешетили всю стену. Поди теперь найди что-нибудь!.. Раз уж мы заговорили о пулях: ты должен сдать свою машину, мы соберем в ней вещественные доказательства. — Лицо Манна смягчилось. — Почему бы тебе не пойти домой, как закончишь доклад? Отдохни немного. Здесь ты ничем не сможешь помочь.

— Спасибо, сэр, — отозвался Блэкстон. — Вы правы: здесь я больше ничем помочь не могу.

Блэкстон вернулся к своей машине и обнаружил, что запер двери. Что было довольно забавно, если учесть, что все окна в ней были выбиты. Он покачал головой, изумляясь силе привычки, и смахнул осколки стекла с сиденья.

Однако он не поехал в участок. Доклад может подождать.

Спустя несколько минут он стоял там, где находился в тот момент, когда велел своему напарнику вызвать машину с подмогой. Он стоял лицом к дому. На том месте, где умер Дарнел Уиллис, осталась лужа крови. Входную дверь, на которую брызнули кровь и мозги Уиллиса, сняли с петель и увезли. Блэкстон сделал пометку проследить за этим.

Место преступления было ограждено стойками с натянутой на них желтой лентой. Двое полицейских в патрульной машине не подпускали к дому любопытных. Блэкстон увидел, как симпатичная девушка лет двадцати в длинной цыганской юбке и старушечьих очках бросила в сторону дома букет цветов.

Он с отвращением покачал головой: оказывать почтение памяти ублюдка! Превращать его в невинного мученика! И кого — насильника, избивающего женщин и стреляющего в полицейских!

Мужчина в синей куртке вышел из пустого дверного проема. Блэкстон его окликнул.

— Здесь ведется федеральное расследование, — сказал мужчина и махнул рукой, запрещая Блэкстону приближаться.

Блэкстон предъявил ему значок полицейского.

— Здесь ранили моего напарника.

— Мне очень жаль, — сказал агент, — но я не могу вас сюда пропустить.

Блэкстон начал было ругаться и добрался уже до нелестных выражений в адрес матери агента, но замолчал, поняв, что это ему не поможет. Он вернулся в разбитую машину и поехал на стоянку для конфискованных машин, чтобы ребята из отдела огнестрельного оружия могли ею заняться. У ворот он получил указание оставить машину на любом свободном месте.

Угнанный пикап, в котором встретил смерть Гарилло, все еще стоял на стоянке. Блэкстон подошел к машине и заглянул внутрь. Спинку широкого сиденья сняли, а лобовое стекло окончательно осыпалось. Он открыл дверь и провел рукой по задней стороне сиденья. Ничего.

Что-то задело его за макушку. Это оказалась визитная карточка, застрявшая там, где крыша кабины соединялась с дверцей. Он высвободил ее, стряхнул засохшую кровь и прочитал слова: Авторемонтная мастерская «Весельчак Джек». Сколько времени карточка находилась тут? Он спрятал ее в карман и прошел через улицу в здание криминалистических лабораторий.

Он нашел Джеффа Хагучи за микроскопом.

— Я пригнал свою машину.

— Как Алекс? — спросил Джефф.

— Все еще не очнулся, — ответил Блэкстон. — Если его состояние останется стабильным, они попробуют постепенно отменить противосудорожные средства.

— Он сильный, — сказал Джефф.

— Сержант Манн говорит, что пуля, прикончившая Дарнела Уиллиса, была не тридцать восьмого калибра. Ты сумел это проверить?

— Нет. Я ее не получил, — ответил Джефф. — Первыми туда добрались фэбээровцы. Они торчали там все утро.

— И что делали? — спросил Блэкстон.

— Сначала они увезли дверь, — сказал Джефф. — В ней та пуля и застряла.

— А почему расследование ведут они? — спросил Блэкстон. — У отдела внутренней безопасности есть свои детективы. Мне это не нравится.

— То, что произошло потом, приятель, не понравится тебе еще больше, — отозвался Джефф. — Фэбээровцы забрали все оружие, которое обнаружили в доме, и получили ордер на изъятие всего материала, относящегося к этому делу, в том числе и пули, которой ранили Алекса. И как мы теперь должны доказывать, что Алекса ранил Уиллис? Долбаные федералы! А теперь еще общественность выступает с протестами — заявляют, что гражданские права Уиллиса были нарушены. Надеюсь, ты свою задницу прикрыл.

Блэкстон воззрился на Джеффа, но на самом деле он даже его не видел. У него возникла чувство, будто он уже несколько дней отстает на шаг — и ему это очень не понравилось. Если ему перекрывают прямой путь, он пойдет обходной дорогой. Для этого необходимо приостановиться и поискать ее. Когда человек защищается, поспешно отступает, то порой об этом забывает.

— А как насчет двойного убийства в Венис? Мы получили информацию о том, что оно связано с делом Гарилло. Ты имел возможность изучить те пули?

Джефф потянулся за какой-то папкой и начал ее листать.

— Ага, и ты придешь в восторг. — Он извлек оттуда официальный документ и вручил его Блэкстону. — Это были пули 7, 62 на 21 миллиметр — для автоматического оружия, но не бронебойные.

— Ты сообщил фэбээровцам?

— Знаешь, за всей этой суматохой я совершенно забыл.

Блэкстон прочел заключение, кивая головой. До него не сразу дошло, что происходит, но теперь он начал чуять подвох.

— Я играю в шахматы по переписке, — проговорил он, глядя в какую-то точку за плечом Джеффа. — Я играю с противниками со всего мира. Этих людей я никогда не вижу — только записи их ходов.

— А при чем тут… — заинтересовался Джефф, но Блэкстон уже продолжал:

— Среди них есть тип по имени Вонг. Он — гроссмейстер. Живет в Гонконге. В прошлом году мы разыгрывали партию, и я решил, что мне удалось взять над ним верх. Его король был загнан в угол. Я жду, как он себя поведет, и тут приходит открытка: записан его ход, а на лицевой стороне нарисован китайский иероглиф. Конечно, я не знал, что он означает, и не стал обращать на него внимания. Я думал о своем следующем ходе всего минут пять, ведь я был уверен, что Вонгу не выкрутиться.

— Наверное, тебе стоит пойти домой, Джигс. Отдохнуть.

— Дело в том, что еще через два хода он поставил мне мат. Позже я попросил, чтобы мне перевели тот иероглиф. Человек, которому я его отнес, объяснил мне, что в иероглифе наложены друг на друга два символа: опасность и возможность. Он сказал, что они передают китайское понятие «решительный момент», то, что мы называем «кризис».

— Все это очень интересно, Блэкстон. Но что это, черт побери, должно означать?

— Это означает, что пора переходить в атаку. Дай мне ключ от твоей машины. — Он вручил Джеффу свой. — И ты никакого федерального постановления не видел.

— И сколько, по-твоему, я смогу прикидываться слепым?

— Надеюсь, достаточно долго, чтобы успеть выковырять пулю из сиденья моей машины и посмотреть на нее в микроскоп.

— Посмотрю — а дальше что?

— Для начала сравни ее с пулями из дела о двойном убийстве. И обязательно все задокументируй.

— А что еще? — спросил Джефф.

— Свяжись с сержантом Манном и расскажи ему, что вытворяют фэбээровцы.

— А ты что собираешься делать?

— Я собираюсь стребовать должок, — ответил Блэкстон. — Можно от тебя позвонить?

— Сколько угодно, Джигсо.

Клер Донавон дала ему номер телефона, который стоял прямо у нее на рабочем столе. Она ответила после первого же звонка.

— Я только что ездил к тому дому, — без предисловий начал он.

— Ты застал меня совершенно случайно, — решительно заявила она.

Хорошо уже то, что она не притворяется, спрашивая, к какому дому.

— Твои люди достали пулю, которая убила Дарнела Уиллиса?

— Не могу сейчас говорить, милый. Я буду рада связаться с тобой через пару дней, когда вернусь в город. Но ты поймал меня буквально в дверях.

— Клер, мне нужна твоя помощь. Мой напарник в больнице. На полицию наезжают все кому не лень, — скоро дело дойдет до облавы на копов. Я должен знать, что это за пуля.

— Да как же ты не поймешь! — возмутилась она. — Ведь я говорила тебе, что в этом деле не все так просто! Пока ситуация не изменилась. Мы не можем без необходимости разглашать относящиеся к делу сведения. От этого зависят человеческие жизни.

— Жизни или карьеры, Клер? — спокойно спросил Блэкстон. — Будем считать, что у тебя как раз появилась необходимость. Думаю, я заслужил право знать.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Но я действительно не могу, клянусь! Ты сейчас возбужден и расстроен, тебе надо взять себя в руки. Обещаю: как только мы получим результаты лабораторных исследований, я ими с тобой поделюсь. А пока мне больше нечего сказать.

Он повесил трубку, не прощаясь. Блэкстон понимал, что это ребячество, однако ему это принесло некое удовлетворение. Правда, оно быстро испарилось, как только он вспомнил, что не спросил Клер, зачем она просила его опубликовать фотографию Джона Гарилло. Он попытался ей перезвонить. После двадцати гудков записанный на пленку вежливый голос порекомендовал ему звонить в другое время.

Блэкстон вздохнул и набрал номер телефона, написанный на залитой кровью визитной карточке.

— Авторемонт «Весельчак Джек». Джек у телефона.

— Привет, Джек, — заговорил Блэкстон самым жизнерадостным тоном, на который только был способен. — У вас работает одна девушка…

— Манч? Ее сейчас нет, — ответил он.

Блэкстон весь подобрался. Попал!

— А когда она будет? Мне нужно срочно с ней связаться.

— Она… уехала на несколько дней. Попробуйте позвонить в понедельник.

— С вами говорит детектив Блэкстон, — совсем другим тоном представился он. — Я из отдела расследования убийств полицейского участка Венис. Мне необходимо с ней поговорить. У вас есть номер ее домашнего телефона?

— Вы, ребята, что — друг с другом не разговариваете? Что все это значит? Все из-за того ее приятеля, которого застрелили в прошлую пятницу?

— Вам об этом известно?

— Совсем немного. Этот парень заезжал сюда за несколько часов до происшествия. Хотел, чтобы она оказала ему какую-то услугу, но она больше с такими, как он, не знается.

— С каких это пор?

— Да знаю я, что вы думаете, — заявил Джек. — И вы ошибаетесь. Я готов поручиться за Манч Манчини в любую минуту. Она выходит на работу каждый день и не пьет ни капли.

Блэкстон записал услышанное имя и еще раз взглянул на карточку. Мастерская находилась в Шерман Оукс, судя по адресу, в непосредственной близости от двух автострад: 405-й и на Вентуру.

— В какое время миз Манчини ушла с работы в прошлую пятницу? — спросил Блэкстон.

— Я не знаю, что мне следует, а чего не следует говорить. Может, нам стоит пригласить адвоката.

— Вы же сами сказали, что ей нечего скрывать, сэр.

— А откуда мне знать, что вы действительно коп?

— Если вам так будет спокойнее, можете мне перезвонить. Я сейчас в криминалистической лаборатории.

Он дал Джеку номер телефона участка, свой добавочный и стал ждать. Телефон звякнул две минуты спустя, и Блэкстон поднял трубку, не дав ему зазвонить как следует.

— Она ушла в три пятнадцать, — сказал Джек. — Я это помню, потому что в четыре часа ей было назначено явиться в Санта-Монику к инспектору по надзору за условно осужденными.

— У вас есть телефон и адрес миз Манчини?

— А зачем вам они?

— Я бы хотел с ней поговорить, сэр.

— Минутку, — сказал Джек.

Блэкстон услышал, как открывается скрипучий ящик стола или картотеки. Джек продиктовал телефон и адрес — дом, где жила девушка, назывался «Резеда». Что-то знакомое. И тут Джек спросил:

— Значит, она уже не в тюрьме?

— А с чего ей быть в тюрьме?

— Вот и я этого не понимаю. Ее увезли вчера, и она так и не позвонила. Я пытался узнать, что происходит, но услышал только отговорки.

Блэкстон поблагодарил Джека за помощь. Домашний телефон Манч Манчини не отвечал. Когда включился автоответчик, он повесил трубку. Подумал с минуту и позвонил в участок. У дежурной оказалось для него больше двадцати сообщений.

— Все молятся за Алекса, — сказала она.

— А другие сообщения были? — спросил он.

— Да. Вот что передали для вас от какой-то женщины, находящейся в камере предварительного заключения в Санта-Монике. Она говорит, что никогда не работала в типографии, но ей нужно с вами поговорить.

— Как ее зовут? — спросил он, заранее зная, какое имя услышит.

— Манч Манчини.

— За что ее арестовали?

— Не знаю. Хотите, чтобы я туда позвонила и спросила?

— Нет. Я сам этим займусь. Спасибо.

Глава 21

Блэкстон ждал Манч Манчини в маленькой комнатe для посетителей. Она пришла в сопровождении надзирательницы, без наручников. Вежливо пожала протянутую им руку. Они уселись на обшарпанные деревянные стулья.

— Как дела у вашего напарника? — спросила она.

— Что вы об этом знаете?

— Только то, что показали по телевизору. Он поправится?

— Пока неизвестно.

— Мне очень жаль. Мне показалось, он был хороший парень.

— Он им остается и сейчас.

— Конечно.

— Что вы знаете об этом деле? — спросил после паузы Блэкстон.

— Это — долгая история, — ответила она.

Блэкстон положил руки на стол перед собой.

— Почему бы вам не рассказать ее с начала?

Отличное предложение, только вот где эта история начинается? Интересно ли ему будет услышать о ее безрадостном детстве и нелегкой юности? Или история началась восемь месяцев назад, когда она, так сказать, возродилась к новой жизни и с изумлением узнала о существовании совершенно иных отношений между людьми, совершенно иных ценностей? Вряд ли это может иметь для него значение. Он — коп. Она набрала в легкие воздуха и начала:

— В прошлую пятницу мой приятель Джон Гарилло навестил меня на работе. Спустя несколько часов он уже был мертв.

— Почему вы не пришли к нам раньше?

— Мне было нечего сказать, — ответила она.

— Но теперь, оказавшись под арестом, вы вдруг вспомнили нечто такое, что поможет следствию.

— Дело совсем в другом. — Она встала и отошла к окну. — Я с самого начала хотела, чтобы убийцу Слизняка поймали.

— Слизняка? — переспросил Блэкстон, доставая свою записную книжку.

— Так мы его называли. Слизняк Джон.

Манч смотрела в окно. Жалко, что приходится говорить не с другим копом, тем, кого ранили.

— И вы связались со мной, потому что…

— Потому что вам нужна моя помощь, — заявила она.

— А что нужно вам? — поинтересовался он.

— Лучше спросите, чего мне не нужно. Так вот — мне не нужно, чтобы в одну неделю убивали столько людей. Тем более моих знакомых.

— Я вас слушаю.

— Насколько я понимаю, — сказала она, — в последние дни то и дело где-нибудь стреляли. Вот и вашего напарника подстрелили тоже. — Манч многое успела обдумать, времени для размышлений было достаточно. Она была почти уверена, что смогла восстановить последовательность событий, которые привели к убийству Слизняка и той пары в Венис, — все это звенья одной цепи. Вывод она сделала такой: в ФБР знали, где находится оружие, — и не спешили с арестами. Значит, федералы виноваты не меньше других, а ведь им положено быть хорошими ребятами! Она еще раз вздохнула, набираясь мужества, и разом выложила Блэкстону всю правду: — Судя по документам, которые попали ко мне в руки, этой стрельбы можно было избежать.

— Что это за документы?

— Фотографии, докладные записки отделов.

— Каких отделов?

— Фэбээровских. Вытащите меня отсюда, и я их вам покажу. А потом мы сможем придумать, как действовать дальше.

— Давайте не будем забегать вперед.

— Не будем так не будем, — согласилась она. — Но отсюда вы меня заберите.

В коридоре у зала судебных заседаний номер 212 Блэкстон догнал Криса Хоуга. Крис был районным прокурором почти столько лет, сколько Блэкстон проработал в полиции.

— Привет, Джигсо! — сказал Хоуг. — Ты сегодня даешь показания?

— Нет. Я расследую одно дело, и мне нужно попросить об одолжении.

— Ордер на обыск?

— Судебное постановление об освобождении свидетельницы из-под ареста. Она наверху.

— Когда оно тебе нужно?

— А когда ты сможешь его подготовить?

Хоуг схватил его за руку и потащил к лифту.

— А за что ее задержали?

— Якобы за нарушение правил условного заключения; но это только предлог.

— А кто ее инспектор?

— Оливия Скотт, — ответил Блэкстон.

Хоуг покачал головой.

— Рано или поздно эта сучка подведет власти под суд, попомни мои слова.

Секретарь Хоуга напечатала судебное постановление. Хоуг отнес его к судье и собрал нужные подписи и печати. Сержант отделения предварительного заключения заставил Манч расписаться за возвращенное имущество. Ему не сразу удалось найти конверт с ее ключами, бумажником и деньгами. К четырем часам Манч снова стала свободной женщиной.

— Куда теперь? — спросил Блэкстон.

— В Инглвуд. Мне надо перемолвиться словечком с Лайзой Слокем.

На Прибрежном шоссе оказалась пробка, в которой, согласно сообщению радио, машины тащились бампер к бамперу до самого аэропорта. Машина Блэкстона была без полицейских опознавательных знаков, зато с крепящейся на магните мигалкой и сиреной. С их помощью он расчищал себе путь.

Пока они пробирались по заполненным машинами дорожным полосам, Манч на поворотах хваталась за ручки, укрепленные на приборном щитке.

Она рассказала ему, как Клер Донавон допрашивала ее, а потом посадила в тюрьму.

— Чего я не понимаю, — добавила Манч, когда они наконец съехали с шоссе в Инглвуде, — так это откуда она узнала, кто я.

— А как вам кажется? — спросил Блэкстон.

— Мне кажется, что у кого-то слишком длинный язык — и у него на кону большая ставка; ему нет дела до того, кто при этом пострадает.

Входная дверь дома Лайзы Слокем была распахнута настежь, калитка открыта. Перед калиткой стоял белый «бьюик-Ривьера».

Манч и Блэкстон вышли из машины и направились к дому.

Худой хорошо одетый белый мужчина лет шестидесяти появился на пороге. На крыльце он остановился, качая головой и глядя на приближающихся Манч и Блэкстона с интересом.

— Я пока не готов показывать дом, — сказал он. — Последняя жилица оставила после себя ужасный беспорядок.

— Она переехала? — спросила Манч. Она догадалась, что перед ней хозяин дома. — Куда?

— Даже если бы и знал, так не сказал бы.

Блэкстон показал упрямцу свой значок, однако на того трудно было произвести впечатление.

— Она предупредила меня об отъезде две недели назад, — сказал он. — Я вопросов не задавал. Однако странно. Она оставила всю свою мебель и, судя по всему, почти всю их одежду.

— Можно мне посмотреть? — спросила Манч.

Хозяин пожал плечами.

— Что ж, смотрите.

Она прежде всего прошла в комнату девочек. В комнате царил беспорядок — поди разберись! — но ей показалось, что кое-какие вещи исчезли. Она поискала любимый камешек Джилл, однако его не было. Открыла шкаф: исчезла выстиранная ею одежда. И коробка для игры в переодевание тоже.

Они уехали.

Она вернулась в гостиную. Ее мысли путались и метались, мешая сосредоточиться. Она потерла грудь, будто это могло помочь избавиться от камня на сердце.

«Пожалуйста, Боже! Пожалуйста! Пусть с ней все будет в порядке!»

Ее глаза наполнились слезами досады. Она обо что-то споткнулась. Погремушка Эйши. Манч подняла ее и провела пальцем по словам: «Папина дочка».

Они вышли во двор. Блэкстон предполагал, что какие-то сведения можно найти в Управлении автомобильным транспортом. Хорошо бы также составить словесные портреты.

— Надо обязательно поговорить с соседями, — сказал он Манч. — Вдруг кто-то из них знает, куда они уехали.

— Нет, — возразила она, хватая его за локоть. — Не будем терять времени. Поехали ко мне на работу. Я спрятала те бумаги, о которых вам рассказала, у себя в машине.


Когда они подъехали к «Весельчаку Джеку», мастерская уже была закрыта. Манч это не пугало — стоянка при мастерской не запиралась. Однако ее постигло разочарование: машина со стоянки исчезла. Второй раз за последние два часа у нее появилось тошнотворное чувство, что ее обокрали. Тут уж ничего не поделаешь, она бессильна. Манч повернулась к Блэкстону.

— Наверное, ее увезли фэбээровцы. Вы можете попасть к ним на стоянку конфискованных машин?

Блэкстон заправил рубашку под ремень и поддернул брюки. Манч показалось, что он тянет с ответом.

— Не без труда, — сказал он. — У вас ничего не было, кроме этих документов?

— Было, — ответила она. — Отвезите меня ко мне домой. Я должна кое-куда позвонить.

А еще она должна переодеться, ей осточертел вчерашний грязный комбинезон.

— Поехали, — согласился он.

По дороге она пересказала ему содержание пропавших бумаг — все, что запомнила. Описала планы, списки, в которых так часто фигурировало имя Такса, фотографии Джеймса, разговаривающего с мужчиной в костюме. Джеймс, пояснила она, это парень в наколках, приезжавший со Слизняком к ней в мастерскую. Блэкстона особенно заинтересовал доклад ФБР: он попросил ее уточнить формулировки.

К ней в квартиру они попали уже в семь часов. Манч отперла входную дверь, открыла ее и включила свет.

— Как у вас славно, — сказал Блэкстон.

Она скинула грязные рабочие ботинки у порога.

— Похоже, вас это удивляет.

— Нисколько, — соврал он.

Она выразительно промолчала.

— Кому вы собираетесь звонить? — спросил он.

— Нашей с Лайзой общей подруге.

Манч набрала номер «Гадюшника» и попросила снявшего трубку бармена позвать Деб. Очень скоро в трубке раздались громкие приветственные крики Деб. Манч пришлось отодвинуть трубку от уха.

— Привет.

— Так ты приезжаешь, что ли? — спросила Деб.

— Я ищу Лайзу, — сказала Манч.

— Зачем тебе эта свинья?

Манч понизила голос:

— Она меня кинула.

Блэкстон вопросительно выгнул бровь. Манч повернулась к нему спиной.

— Пора бы тебе понять, что этой шлюхе доверять не надо, — сказала Деб. — Она только о себе думает.

— Я в этом начала убеждаться.

— Жалко девочек, — добавила Деб. — Они нужны этой суке, только чтоб на них пособие получать.

— А теперь она заполучила еще малышку, — поддакнула Манч.

— Ага, точно. И при первой же возможности сбагрила ее своему старику.

— Своему старику? — переспросила Манч.

— Да, Джеймсу.

Манч зажала переносицу пальцами, сдерживая стон. Она не верила своим ушам и повторила:

— Эйша у Джеймса?

— Угу, а он едет сюда.

— И когда вы его ждете?

— Завтра. Он с Таксом.

Манч прикрыла трубку ладонью и повернулась к Блэкстону:

— Нам надо ехать в Орегон.

Он начал было что-то говорить, но она приложила палец к губам, призывая его к молчанию. Деб она спросила:

— Ты еще там побудешь?

— Конечно, буду, — подтвердила Деб.

Закончив разговор, Манч вопросительно посмотрела на Блэкстона.

— Что вы имели в виду, говоря «нам»? — осведомился он.

— Только то, что без меня у вас толку не выйдет, — ответила она.

— Хорошо, поедем вместе, — не стал противиться он.

— Что-то вы слишком легко согласились.

— У нас общая цель, верно? — отозвался он.

Она кивнула, чувствуя себя довольно неловко. Желание поймать убийцу Слизняка для нее уже не стояло на первом месте.

Догадавшись, что она чего-то недоговаривает, Блэкстон спросил:

— Что Лайза у вас забрала?

— А?

— Вы сказали, что Лайза вас кинула.

— А, ну… Это просто типа оборот такой, ясно? Не берите в голову. — Она поймала себя на том, что заговорила, как раньше, — на уличном сленге. — Я хотела сказать, она мне задолжала.

— Задолжала что?

— Объяснение.

Блэкстон прекратил расспросы. Может, поверил?

— Я позвоню в аэропорт и узнаю, когда ближайший рейс, — предложил он.

Она вытащила телефонный справочник, положила его рядом с телефоном и пообещала:

— Я быстро.

И пошла переодеваться и собирать сумку.

— Когда мы будем в Каньонвиле, — крикнул он ей сквозь дверь спальни, — можете говорить всем, что я ваш двоюродный брат.

— У меня нет двоюродных братьев.

Она открыла шкаф и вытащила рюкзачок. Вот опять в ее жизни что-то происходит впервые: первая поездка за пределы штата и первый полет на самолете.

— Тогда скажите, что я ваш парень.

— Это вы хорошо придумали, — откликнулась она. — Тут уж мне все сразу поверят.

Манч порылась в вещах и достала черную кожаную куртку, байкерскую косуху, которую когда-то называла своей «шкурой». Сквозь дверь она слышала, как он говорит по телефону, повторяя время вылета и номера рейсов. Потом он сказал «спасибо», повесил трубку и снова обратился к ней:

— Значит, и это не пройдет? А почему?

— А потому, что у вас просто на лбу написано «коп»! — крикнула она в ответ.

Она натянула джинсы, черную футболку и старые сапоги на шнуровке. Встряхнув косуху, разложила ее на кровати. «Шкуру» она переделала сама, нашив поверх нее куртку «Ливайс» с отрезанными рукавами. На спине были пристрочены крылья «Харли-Дэвидсон», а поверх одного из нагрудных карманов — табличка с ее фамилией. Левее нижних пуговиц была круглая нашивка с вышитой змеей и словами «Не вздумай наступить на меня». Она заметила, что от куртки припахивает. Наверное, раньше она просто не обращала на это внимания: по правилам стирать куртки не полагалось. Она надела ее и вышла на кухню.

— Вы словно стали на пять дюймов выше и на двадцать фунтов тяжелее, — сказал Блэкстон.

— Все дело в том, как держишься, — ответила она, повязывая на лоб красную бандану.

— Первый самолет на Медфорд вылетает завтра утром, — сказал он. — Вот информация о рейсах.

Она снова позвонила в «Гадюшник». Когда Деб подошла к телефону, Манч объявила:

— Я приезжаю.

— Отлично. Когда?

Она посмотрела в его записи.

— В одиннадцать пятнадцать завтра утром.

— Мы тебя встретим. Сколько сможешь пробыть?

— До конца уикенда точно. Значит, твой старик был в Лос-Анджелесе?

— Где он только не был. Хочу поскорее тебя с ним познакомить.

— Ага, я тоже хочу познакомиться, — сказала Манч. Она нажала на рычаг и сообщила Блэкстону. — Они встретят меня в аэропорту.

— «Они»?

— Деб и еще одна наша приятельница, Роксана.

Он взял ее за руку.

— Надеюсь, мне не нужно вас предупреждать, чтобы вы не сорвали арест, предостерегая своих подруг.

— Арест арестом, но мне нужен шанс вытянуть оттуда девчонок, — ответила она.

Он кивнул.

— Посмотрим, насколько сильно они влипли. Я не могу гарантировать, что они в безопасности.

— Послушайте, имейте совесть. Вы ищете убийц. Парней, которые стреляют в копов. Самое преступное, что делают мои подруги, — курят травку и пьют с байкерами. Зачем ломать им жизнь и сажать в тюрьму?

— А если они в этом замешаны?

— Ни в коем случае, — заявила она. — Вы не знаете их так, как знаю я.

Она забросила на плечо рюкзачок.

— Вы готовы? — спросил он.

— Куда мы теперь?

— Хочу заехать в больницу, а потом поедем ко мне домой.

«Одному из нас сегодня определенно предстоит провести ночь на диване», — не без ехидства подумала Манч.


Следующим утром они поставили машину на большой крытой стоянке при аэровокзале. До рейса оставался еще час. Блэкстон извинился и ушел звонить. Манч направилась к магазину подарков, где была целая секция с сувенирами Диснейленда. Она выбрала часы с Микки-Маусом. В отделе открыток она нашла поздравление с днем рождения, подходящее для маленького мальчика, и отнесла обе покупки к прилавку.

— У вас есть подарочная упаковка? — спросила она пожилую женщину за кассовым аппаратом.

— Нет, милочка.

— А если перевязать вот этим? — поинтересовалась Манч, указывая на нарядные ленты для волос.

— Они стоят по доллару, — ответила женщина. — Дороговато для упаковки.

— Ничего. За ценой не постоим.

Манч вспомнилась миссис Скотт, укорявшая ее в недостаточной «финансовой ответственности».

— Это — вашему сыну? — спросила кассирша.

— Почти. Сыну моей подруги.

— Вы давно его не видели?

— Около года, — ответила Манч. Вряд ли стоит пускаться в рассказы о том, как она попала в тюрьму и завязала с героином.

Женщина отсчитала сдачу и помогла Манч завязать бант на коробке с часами.

— Здорово получилось, — сказала Манч. — Спасибо.

— Приятного вам отдыха, милочка, — пожелала женщина.

Блэкстон все еще говорил по телефону.

— Я куплю билеты, — негромко предложила она. Он протянул ей пачку купюр. Она отдала половину обратно. — Я сама за себя заплачу.

Манч встала в очередь, наблюдая за тем, как люди впереди нее покупают билеты и сдают багаж. К тому времени, как подошла ее очередь, она уже освоила всю процедуру.

— Два билета до Медфорда, пожалуйста. Туда и обратно.

— Сколько чемоданов? — спросила кассир.

— Только ручной багаж, — ответила она, чувствуя себя бывалым путешественником.

— В салон для курящих или для некурящих?

— Для курящих.

— У окна или у прохода?

— У окна.

— Спасибо, что выбрали наш рейс.

— Пожалуйста.

Она отошла от стойки, прижимая к груди билеты в картонной папочке, и поняла, что все это время боялась вздохнуть.

Блэкстон подошел к ней.

— Все в порядке? — осведомился он.

— Да. Как ваш напарник?

— Говорят, ему немного лучше, но все еще без сознания.

Через тридцать минут стюардесса объявила о начале посадки. Манч и Блэкстон присоединились к остальным пассажирам и поднялись на борт.

Их места оказались ближе к хвостовой части самолета. Пробираясь по узкому центральному проходу, она вспомнила сцену из «Деревенщин Беверли», где Джед и его родня впервые летят на самолете. Когда самолет набирал скорость перед взлетом, деревенщины решили, что попали на очень быстрый автобус. Зрители в студии радостно засмеялись, потому что знали, что будет дальше. Манч пообещала себе, что, когда самолет оторвется от земли, она зевнет от скуки.

Они сели на соседние места, убрали сумки и пристегнули ремни.

Самолет с рокотом побежал по взлетной полосе, набирая скорость. Она посмотрела на других пассажиров, выискивая на лицах признаки волнения. Некоторые стиснули подлокотники и закрыли глаза, но по большей части ее спутники оставались спокойны. Самолет оторвался от земли рывком, от которого у нее свело желудок. Она небрежно посмотрела в окно — и широко зевнула.

Когда они взлетели, стюардесса объяснила, как следует вести себя в случае аварийной ситуации. Манч внимательно слушала, наваливаясь на ремни безопасности.

— Первый раз летите? — спросил Блэкстон.

— Настолько заметно, да?

— Обычно на инструктаж никто не обращает внимания, — пояснил он.

— Мне сдается, это может очень пригодиться.

— Тут вы правы.

Стюардесса закончила объяснения, и все пассажиры приготовились пару часов поскучать. Манч смотрела в иллюминатор, пока облака не скрыли землю.

Номер «Нэшнл Джиографик» торчал из кармана на чехле переднего кресла. Она извлекла его оттуда. На обложке была изображена эволюционная лестница: классическая серия рисунков, начинающаяся с обезьяны на четвереньках и заканчивающаяся человеком прямостоящим, общеизвестным Homo erectus. Манч подумала, как бы Деб потешалась над этим термином. Сопроводительная статья была написана антропологом и носила название «Человек общающийся». Манч с интересом ее прочитала.

По мысли автора, человек эволюционировал для того, чтобы участвовать в общении. В статье приводились факты, которые это подтверждали. Она узнала, что лицевая мускулатура человека разумного состоит из более чем ста мышц. Поэтому человеческое лицо подвижно и мгновенно меняет выражение. Ни одно животное, даже шимпанзе, не может этим похвастаться. В статье также указывалось, что у людей очень мало растительности на лице. Это нужно для того, чтобы выражение лица легко читалось. У человека разумного также довольно нежная кожа, нет клыков и когтей, и он значительно слабее любых животных, сравнимых с ним по размеру. Другими словами, если бы люди не общались, им был бы каюк.

Манч подумала: байкеры, видно, сбежали с корабля эволюции со своими бородами, кожаными костюмами, цепями на поясе и охотничьими ножами. И все же в их темной мощи есть нечто очень притягательное.

Блэкстон был занят кроссвордом. Она заглянула ему через плечо и сказала:

— Три по вертикали — это Эйвон. Там написано: «Река барда». Наверняка про Шекспира.

Блэкстон весело хмыкнул и заполнил клетки.

— Вы не перестаете меня удивлять.

Манч почувствовала, что губы невольно растянулись в улыбке.


Перед отъездом из Лос-Анджелеса Блэкстон тоже позвонил в Каньонвиль. Пока самолет бежал по взлетной полосе, Блэкстон вспоминал свой короткий разговор с Томом Муди.

— Откуда вы звоните? — спросил Муди, как только Блэкстон назвался.

— Из автомата в аэропорту.

— Тогда порядок. Какие новости?

Блэкстон сообщил ему обо всем: о том, что Алекс ранен; что он нашел женщину, которая присутствовала на вскрытии в морге, — ее зовут Манч Манчини; и под конец о времени прибытия их самолета в Медфорд. Муди извинился, что не сможет никого прислать в аэропорт его встречать.

— Федералы вставляют нам палки в колеса, — пожаловался Блэкстон. — На нас сильно давят из-за стрельбы с участием полиции. Я знаю, что это связано с тем делом, которое они расследуют у вас, но они явно пытаются спрятать кучу всякого дерьма.

— Ага, — подтвердил Муди. — Здесь становится жарко. Сегодня утром сюда прибыло подкрепление. А что говорит ваш источник в Бюро?

— Он вроде как Иссяк, — ответил Блэкстон.

— Меня это не удивляет, — сказал Муди. — Эти ребята живут по своим законам; когда добыча близка, они могут вцепиться и в своего собрата. Не волнуйтесь, у меня есть свои каналы. Расскажу, когда приедете.

Глава 22

Блэкстон и Манч провели трехчасовой полет за обсуждением основных правил их сотрудничества. По прилете в Медфорд Блэкстон станет избегать Манч и ее приятельниц.

— Даже здороваться не смейте! — предостерегла его она.

— А что тут страшного?

— Они поймут, что вы коп. Это видно по тому, как вы себя ведете: бравый парень, смотрит прямо в глаза и все такое прочее. Ошибиться невозможно.

— Так что вы хотите, чтобы я оставался в тени.

— Как только я что-то узнаю, — сказала она, — обязательно позвоню. У Деб дома нет телефона, придется отыскать ближайший автомат.

Он дал ей номер телефона Муди.

— Звоните мне в любом случае, — попросил он. — Я не хочу терять вас из виду. Если дела пойдут скверно, дайте мне знать и я вас вытащу. Не рискуйте только ради того, чтобы что-то выяснить.

Самолет описал полукруг и начал снижаться. Она выглянула в окно и залюбовалась потрясающей картиной: зеленые горы с кружевными лоскутами облаков. Они приземлились с резким толчком, и она задержала дыхание, чувствуя, как самолет надрывно тормозит. Двигатели протестующе завывали. Она машинально схватила Блэкстона за руку и, ругаясь про себя, поспешно отпустила, но он успел бросить ей взгляд, который говорил: «А вы, похоже, не такая уж крутая». Ей пришло в голову, что в прежние времена его догадка задела бы ее самолюбие, а теперь ей была втайне приятна его проницательность.

Они начали отстегивать ремни и снимать вещи с полки над креслами. Она взяла свой рюкзачок, он — кожаную сумку через плечо, украшенную монограммой.

Аэропорт Медфорда кишел людьми в теплых пальто и шарфах. Манч быстро нашла глазами Деб и Роксану, стоявших среди толпы встречавших этот рейс. Каштановые волосы Деб были распущены и доходили ей до пояса. Когда она помахала рукой, серебряные браслеты на запястье зазвенели. Роксана стояла чуть поодаль, словно предпочитала прятаться за спиной Деб. Блэкстон протиснулся мимо них, не оглянувшись.

Женщины крепко обнялись, не обращая внимания на людей, спешащих по своим делам. Манч глянула на Деб, и ей показалось, что у той по фонарю под обоими глазами, но, присмотревшись, поняла, что синие глаза подруги обведены темными кругами, похожими на пятна угольной пыли.

Даже в здании аэровокзала было холодно. Она зашла в туалет, чтобы натянуть вторую пару джинсов поверх тех, что были на ней надеты. Когда она вышла обратно, Деб одобрительно кивнула:

— Хорошо выглядишь, подруга.

Роксана молча на них смотрела.

— Я протрезвела! — выпалила Манч.

— Ага, со мной тоже один раз такое было, — откликнулась Деб. — Жуткий случай.

Роксана и Деб засмеялись. Да они не понимают, о чем я говорю, сообразила Манч.

— Нет, я хотела сказать — специально. Я не пью и не принимаю наркотики уже восемь месяцев.

— Ну, тогда сейчас самое время!

Опять смех, прозвучавший ядовито и нервно.

Ей захотелось спросить, не выпили ли они перед встречей. Впрочем, это был бы дурацкий вопрос.

— Ну, тронулись, — сказала Деб. — Нам до Каньонвиля ехать полтора часа. Надеюсь, ты привезла денег.

Она посмотрела на Роксану, и они обе засмеялись.

— Иначе мы со стоянки не уедем, — пояснила Роксана.

Роксана и Деб пошли вперед. Манч обратила внимание на то, что чуть впереди люди расступаются с гневным бормотанием. Она повернула голову, пытаясь обнаружитьпричину недовольства, и увидела в центре толпы троицу чернокожих мужчин. Все они были в длинных пальто и шляпах. Она вдруг поняла, что, кроме этих троих, черных лиц в толпе не было.

— Парни, вас явно не туда занесло, — сказал кто-то злобно.

— Вы уже не в Канзасе, — подхватил другой голос.

В настроении толпы чувствовалась угроза. Манч посмотрела на своих спутниц, но те и внимания не обратили на происходящее. Чернокожие мужчины встали спиной друг к другу, зорко глядя по сторонам. Они негромко переговаривались, лица их были бесстрастны, а глаза не отрывались от толпы. Интересно, о чем они говорят? Быть может, так же, как и она, изумляются ненависти, расцветшей в этом захолустье? Или, что хуже, нисколько этим не удивлены?

Она чувствовала потребность вмешаться, запротестовать — но заставила себя промолчать. Это ведь не ее дело, так? Она ускорила шаги, чтобы догнать своих приятельниц. Но пока они шли по аэровокзалу, увиденное не давало ей покоя. Если с черными настолько плохо обращаются в общественном месте, то каково же приходится Буги? Хотя, может, в Каньонвиле все иначе?

Поржавевший белый форд-пикап Такса стоял на парковке под углом, занимая сразу два места. Дверцы не были заперты. Роксана открыла дверь для пассажира и пригласила Манч забираться. Внутренней обшивки на дверцах не было, впрочем, как и многого другого. Разболтанные стекла на окнах крепились кусочками дерева.

Деб расплатилась с работником стоянки той пятеркой, которую извлекла из кармана Манч.

— Нам надо бы и заправиться, — сказала Деб.

— Судя вон по той стрелке, у тебя еще полбака, — отозвалась Манч.

Деб засмеялась:

— А, в этой долбаной машине приборы не работали с самого начала.

Манч выудила двадцатку и отдала ее Деб. Она уже поняла, что отпуск обойдется ей дорого. Она сидела между двумя своими подругами. Обшивка задубела от холода и разорвалась по центру сиденья. Края разрыва впивалась ей в задницу даже сквозь две пары джинсов. Она не сомневалась в том, что ее посадили в центр не случайно. В следующий раз она постарается занять место у окна.

Деб заехала на автозаправку и резко затормозила у колонки самообслуживания.

— Чего вы не поделили с Лайзой? — спросила Деб, заливая бак.

— Я как раз собиралась забрать Эйшу себе, а тут Лайза взяла и смылась.

— Пора нам поговорить с этой подстилкой, — заметила Деб, закручивая крышку бака.

— Ну ее! Я просто хочу забрать малышку. Кстати, а что твой старик делал в Лос-Анджелесе? — спросила Манч, когда они поехали дальше.

Деб покосилась на Роксану.

— У него там дела. Мне не велено говорить какие.

Роксана выглянула в окно.

— Что за дела? — спросила Манч.

— Дела клуба. Он член «Цыганского жулья», — гордо объявила Деб.

Манч присвистнула.

— А мне казалось, «Ангелы» их всех прикончили.

— Не всех, — ответила Деб. — Оклендское отделение перебралось сюда.

— Добро пожаловать в деревню! — объявила Роксана.

Манч поплотнее запахнула куртку.


Блэкстон добрался до Каньонвиля во взятом напрокат седане только через два часа. В городке оказалась всего одна центральная улица, заканчивавшаяся стоянкой грузовых машин. На бульваре находились два бара, один из которых и был «Гадюшник». Еще там имелись продовольственный магазин, магазин с ковбойской одеждой и тату-салон.

Он полюбовался витриной продовольственного магазина, отметив, что в нем помимо продуктов продаются патроны и наживка для рыбалки. Потом его внимание привлекла замшевая куртка на меху, выставленная в витрине соседнего магазина. Муди не предупредил его, насколько здесь холодно. Его габардиновая ветровка была явно не по сезону.

Блэкстон вошел в продовольственный магазин. Его появление вызвало живой интерес и у покупателей, и у продавцов.

— Чем могу служить? — спросила крупная женщина, стоявшая за прилавком.

— У вас есть телефон-автомат?

— Конечно, милок. — Она махнула рукой, указывая в дальнюю часть магазина. — А если еще что понадобится, то спрашивай, не стесняйся.

Он достал записную книжку и набрал номер Тома Муди. Ожидая, пока снимут трубку, он поднял взгляд на доску объявлений, висящую над автоматом, и стал читать вывешенные на ней листовки. Первая предупреждала о заговоре еврейских банкиров. Вторая настаивала, чтобы он гордился своим наследием истинного арийца.

Наконец Муди снял трубку.

— Шериф слушает.

— Я приехал, — объявил Блэкстон. — Отмораживаю задницу в продовольственном магазине.

Муди рассмеялся.

— Придется вам проехать пару миль к западу. Увидите желтый дом, перед которым стоит белый «джимми». Я вас жду.

— Есть что-то новое насчет…

— Давайте поговорим при встрече, — сказал Муди, не дав ему закончить. — Приезжайте скорей.

Муди, как и большинство шерифов маленьких городков, работал прямо у себя дома. Никакого штата у него не было.

Блэкстон быстро нашел дом шерифа — простое одноэтажное здание, окруженное участком размером с пол-акра. Оставив машину у обочины дороги, он пошел по тропинке, расчищенной в зарослях кустарника. Две большие ели нависали над задним двором. Осторожно обходя лужи грязи, Блэкстон добрался до крыльца. На стук дверь открыл толстый мужчина в форме.

— Значит, вы — Блэкстон, — сказал мужчина, быстро пожимая ему руку. — А я — Муди.

Шериф провел Блэкстона в дом и пригласил садиться. Передняя комната дома была как две капли воды похожа на все полицейские кабинеты: письменный стол, заваленный деловыми бумагами, доска объявлений с портретами и фотографиями разыскиваемых преступников. С кухни доносился запах кофе.

На Муди была темно-коричневая форма со светло-коричневыми лампасами. На левом нагрудном кармане висела серебряная звезда, а на правом — табличка с фамилией. Когда он сел, брюки поехали вверх и оказалось, что он обут в темно-коричневые сапоги. Блэкстон с завистью смотрел на его обувь, ощущая, как сквозь его носки и полуботинки просачивается холод.

Муди отодвинул в сторону ковбойскую шляпу, лежавшую на письменном столе, и извлек из стопки какую-то бумагу. Это оказалась копия бюллетеня ФБР об ограблении арсенала.

— Как я вам уже говорил, я связался с ними три недели назад и сообщил, где находится это оружие. Они явились сюда и первым делом поставили на прослушивание все платные телефоны. — Муди посмотрел на Блэкстона. У него было румяное лицо с ярко-голубыми глазами. Рассказывая, он постоянно приглаживал жидкие пряди пепельных волос. Портупея едва виднелась из-под его круглого живота. — Им так хочется раскрутить это дело, что прямо слюнки текут, — добавил он.

— Похоже, вы хорошо информированы о том, что происходит за сценой, — заметил Блэкстон.

Муди пожал плечами и закурил сигару.

— У меня есть источники. — Он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда фотографию Джонатана Гарилло. — Этот тип мог здесь бывать, — сказал он. — Точно сказать не могу. Насмотришься на этих хиппи, так перестаешь их различать. Но глаза какие-то знакомые. Думаю, когда он приезжал сюда, у него была борода — и не было этой неаккуратной дырки в голове. Говорите, у него в бумажнике был номер «Гадюшника»?

— Точно. — Блэкстон налил себе чашку кофе. — Моя э-э… — Он запнулся, подыскивая слово. Как назвать Манч? «Осведомительницей» — противно, а слова «сознательная гражданка» тоже как-то не годились. — Некая Манчини, Манч, подтвердила, что Гарилло контактировал с местными жителями. У нее были и вещественные доказательства, увязывавшие в одну цепочку операцию федералов, украденное оружие и здешних байкеров.

— Были? — переспросил Муди.

— Тут появилось осложнение, — сказал Блэкстон.

Муди глубокомысленно кивнул.

— Так вы хотите закрыть свое дело об убийстве, — проговорил он, проводя рукой по голове.

— Отчасти, — согласился Блэкстон. — А еще я хочу отвести обвинение от нашей полиции.

— И вы не рассчитываете на то, что фэбээровцы позаботятся об интересах вашей полиции?

Блэкстон рассмеялся:

— Было бы странно на это рассчитывать.

— С чего вы хотите начать? — спросил Муди.

— Эта Манчини с нами свяжется, как только доберется до телефона-автомата, — сказал Блэкстон.

— Вы дали ей мой номер? — осведомился Муди.

— Да.

— Возможно, это была ошибка, — заявил Myди. — Федералы, как я уже сказал, установили ловушки на все автоматы. И кстати, давайте выясним, что они поделывают.

— Вы собираетесь поговорить с вашим… источником? — догадался Блэкстон.

Шериф улыбнулся.

— Можно сказать и так.

Муди повел Блэкстона по коридору вглубь дома. Миновав одну спальню, Муди отпер дверь второй. Блэкстон потрясенно воззрился на массу сложных электронных приборов. На столе стояло три магнитофона с автоматической сменой кассет; на двух кассеты медленно вращались. Потрескивал коротковолновый радиоприемник. На столике поменьше разместились телетайп и электронная пишущая машинка. У Муди нашлась даже видеокамера.

Зажегся красный огонек на третьем магнитофоне. С тихим щелчком прибор ожил — и кассета начала вращаться.

— Голосовое включение! — гордо сообщил Блэкстон.

— На чей голос он реагирует? — поинтересовался Блэкстон.

— А почему бы нам это не выяснить? — сказал Муди, садясь перед магнитофонами. — Давайте послушаем, чем занимаются наши правительственные служащие.

Он покрутил верньер, увеличив громкость, и комнату наполнили звуки и голоса — знакомые голоса. Они услышали, как двигают стулья и кто-то прочищает горло.

— Как вы провели отпуск, сэр?

Блэкстон узнал низкое контральто Клер.

— Чудесно, — ответил мужской голос. — Каковы последние новости?

— Это начальник — директор отделения в Сакраменто, — объяснил Муди. — Он только что приехал — хотел присутствовать при облаве. Они ждали его возвращения.

— Мы приготовились к сегодняшнему вечеру, — ответил голос Клер. — Болт сообщает, что все главные участники съедутся на ежемесячное собрание.

— Что известно насчет денег? — спросил директор.

— Брайан Таксфорд везет их из Лос-Анджелеса. Мы рассчитываем, что он появится около полуночи, и тогда можно будет действовать.

— А как дела в Лос-Анджелесе? — осведомился директор. — Насколько я понял, там были кое-какие неприятности.

— Сплошные неприятности. Но мы это замяли, — сказала она. — Я позаботилась, чтобы та женщина, которая нам испортила дело — помните записку в морге? — попала под арест.

— Ну а перестрелка в Венис-Бич?

— Пока в полиции Лос-Анджелеса считают, что это был кто-то из их людей. Борцы за права человека на них наседают. Это их на какое-то время займет.

— А что произошло на самом деле?

— Уиллис подстрелил копа. Видимо, Таксфорд решил, что не в его интересах допускать, чтобы Уиллиса взяли живым.

— Есть еще тот гребаный следователь… Блэквуд, кажется?

— Блэкстон, — уточнила Клер.

— Вы не думаете, что он создаст нам осложнения? Я слышал, что он довольно умен.

— О, он настоящий мудрец! — откликнулась Клер. — По крайней мере сам-то он в этом уверен.

Муди и Блэкстон услышали взрывы смеха. Блэкстон стиснул в кулаке шариковую ручку.

— Держите меня в курсе, — сказал тот, кого Муди назвал директором.

Они услышали, как открывают и закрывают дверь, и звуки шагов.

— «Болт» — это кодовое имя их доносчика, — пояснил Муди.

— Как вам удается прослушивать их штаб-квартиру? — спросил Блэкстон.

— Они устроились в мотеле «7» на шоссе между штатами. Я установил жучки во всех номерах, как только начал здесь работать, — объяснил шериф. — Я предпочитаю знать обо всем, что происходит в моем городе. — Он вынул изо рта сигару и наставил ее на Блэкстона, чтобы подчеркнуть свои слова. — Может, я родился и в неудачный день, — добавил он, — но уж точно родился не вчера.

— А что вы знаете о Брайане Таксфорде?

— Он — казначей мотоклуба — они называют это «клубом», мерзавцы! — «Цыганское жулье». Прозвище «Такс». Водит трейлер.

— Казначей, вот как? Значит, федералы тянули с арестами, чтобы захватить его с наркотиками и деньгами.

— Угу, — сказал Муди. — Чем больше денег, тем внушительнее арест. Хорошо смотрится в отчете Конгрессу.

— А тем временем оружие остается в руках у байкеров.

— Ну, об этом, думаю, они в отчете писать не станут, — проворчал Муди.

Красный индикатор снова загорелся. Муди поднял руку, призывая Блэкстона к молчанию:

— Погодите минуту. Послушаем еще.

Теперь говорил другой мужчина.

— А директор знает, откуда у тебя столь точные сведения о том, что происходит в Лос-Анджелесе?

— Это мистер Джаред Вейновен, — сказал Блэкстон. Ему хорошо запомнился аристократически надменный тон коллеги Клер.

Клер рассмеялась.

— Директор Хэдли знает только то, что хочет знать. Он считает, что так его руки остаются чистыми.

— Но, право, Клер, — продолжал голос Вейновена, — с копом? Неужели тебе необходимо было с ним спать?

— Это был не единственный путь, — ответила она, — но определенно самый короткий. Он считает себя завидной добычей: местная знаменитость. Я знаю, как раскручивать таких.

Блэкстона будто ударили под дых. Он тяжело плюхнулся на стул, чтобы не упасть: у него подкосились ноги. Муди встревоженно посмотрел на него.

— Ну, надо полагать, ситуация требовала решительных действий, — услышал он слова Вейновена. — Вспоминается закон Мерфи: если что-то плохое должно произойти, оно обязательно произойдет.

— Да нет, просто решающие моменты требуют решительных действий, — проговорила она и рассмеялась. — Не будь таким педантом, Джаред. Я с радостью это повторила бы. Не так уж это было плохо.

Теперь у Блэкстона дрожали не только колени, его всего затрясло. Лицо горело от неловкости и бессильной ярости. Муди сочувствующе произнес:

— Она все-таки отдает вам должное.

— Она вытерла об меня ноги, — бросил Блэкстон, спасая остатки гордости: он не станет отрицать очевидное.

Муди потрепал его по плечу.

— Я же говорил вам, что они такие, — сказал он. — Играют людьми, как куклами, а потом выбрасывают их, когда те им больше не нужны.

— На сей раз ей это не пройдет! — заявил Блэкстон, яростно соображая, как поступить. — Мне нужно кое-кому позвонить в Лос-Анджелес.

Несмотря на потрясение от предательства Клер, мысль его работала четко. Он вытащил записную книжку и перечислил известные ему факты. Потом перевернул страницу и перечислил свои подозрения. Чтобы найти им подтверждение, он должен был заполнить кое-какие пробелы, но общая картина уже начала вырисовываться.

Сначала Блэкстон позвонил в больницу, чтобы справиться о состоянии своего напарника, и узнал, что тот по-прежнему без сознания, но состояние его стабилизировалось. Второй звонок был в криминалистическую лабораторию. Рабочее время уже закончилось, но он убедил оператора соединить его с отделом огнестрельного оружия. Джефф Хагучи взял трубку.

— Джеф, это Блэкстон.

— Ты не поверишь, что я обнаружил! — возбужденно заговорил Хагучи.

— Рассказывай! — ответил Блэкстон. — Я готов поверить даже в невероятное.

— Пули, которые я извлек из твоей машины, полностью идентичны тем, которыми убили ту пару в Венис, Руис и Гусмана.

— Ты уверен?

— Да. Что происходит? Ты где?

— Джефф, все задокументируй. Сделай фотографии в присутствии свидетелей. Застрахуй наши задницы.

— Мы получили информацию о Дарнеле Уиллисе. Он был снайпером во Вьетнаме, и слишком сильно полюбил это дело. На гражданке накопил целый список арестов, и дела все серьезные: нанесение побоев с отягчающими обстоятельствами, ношение оружия, изнасилование. Он вступил в национальную гвардию и по выходным охранял один объект, пока к его начальству не пришли о нем сведения. В прошлом месяце его вышибли.

— Дай я попробую сделать смелую догадку. Это было в округе Керн.

— Угадал. Тот самый арсенал, который ограбили.

— Я имею все основания считать, что Уиллис не только убил Руис и Гусмана. Стрельба на автостраде — тоже его рук дело.

— Значит, ты практически закончил оба своих расследования, так? — спросил Джефф.

— Не совсем, — сказал Блэкстон, глядя в окно. На улице темнело. — Остались еще кое-какие неясности. Помнишь, я говорил, что в этом деле на автостраде их, видимо, было двое? Водитель и стрелок?

— Ага.

По дороге проехал громадный лесовоз, громко сигналя на сомнительном повороте.

— Сдается мне, что нам следует отыскать водителя пикапа. Я иду по следу благодаря… некой информации. Думаю, что тот сообщник, водитель, и пристрелил Уиллиса в Лос-Анджелесе.

— Не коп? — уточнил Джефф.

— Нет, мы тут чисты. Проблема в том, как это доказать. Я завтра с тобой свяжусь.

Он повесил трубку, не дав Джеффу задать новые вопросы.

Глава 23

Роксана воткнула кассету «Роллинг Стоунз» в дышащую на ладан магнитолу и включила звук на полную мощность, так что разговаривать стало невозможно. Дорога от аэропорта Медфорд до Каньонвиля заняла больше часа. Когда они добрались до дома Деб, уже шел ливень. Огромные лесовозы с грохотом неслись по шоссе мимо дома, заставляя стены дрожать. Дровяная печка в гостиной согревала женщин, усевшихся вокруг кухонного стола, только с одного бока.

— Так ты завязала? — спросила Деб.

— Угу, — отозвалась Манч.

— Молодец, напарница! — сказала Деб. — Я ведь всегда говорила тебе, чтобы ты бросила наркотики, так?

Манч смотрела, как Деб вытряхивает четыре таблетки бензедрина на глянцевую черную обложку журнала «Гонщики». Она загнула край листа поверх таблеток и обратной стороной ложки размяла их в порошок. Манч не отрываясь следила за ловкими движениями подруги.

Деб взяла бритвенное лезвие и распределила порошок на четыре дорожки.

— Доллар есть? — спросила она.

Манч достала бумажник и вытащила хрустящую купюру. Роксана свернула доллар в трубочку.

— Ты, надеюсь, не хочешь приложиться? — Деб спрашивала явно из вежливости.

— Нет, — ответила Манч. — Я даже не знала, что такие можно нюхать.

Деб с шумом потянула носом, прочищая ноздри.

— Еще как можно! Резковато, но забирает.

Роксана приложилась первой, умело вдохнув две дорожки, приготовленные для нее. У нее заслезились глаза. Потом доллар перешел к Деб. Она наклонилась над столом, но тут в дом ворвался Буги.

— Посмотри, кто приехал! — сказала она сыну, прикрывая наркотик журналом и пряча скрученный доллар в ладони.

— Привет, Бугимен! — сказала Манч, протягивая ему руки.

Буги бросился к ней. Он нагнул голову и врезался Манч в грудь. Она крепко обняла его и поцеловала в раскрасневшиеся щеки.

— Ты по-прежнему моя самая вкусная шоколадка? — спросила она.

— Повтори, — потребовал он. — Повтори еще раз! Только целиком.

— Ты — моя самая вкусная шоколадка, — продекламировала она, дотрагиваясь до его лба. — Ты — мой мальчик самый сладкий. — Тут она ткнула его в живот. — Ты — уродливый щенок, — добавила она, потянув его за нос, — но все равно ты мой сынок.

Он рассмеялся — он и раньше так смеялся, слыша этот стишок.

— Хорошо, что ты приехала, — сказала Деб, наблюдавшая за их встречей. — Почему так долго тянула?

Манч почувствовала, что в горле у нее встал ком.

— У меня на следующей неделе день рождения! — объявил Буги, дергая Манч за рукав и требуя ее внимания.

— Знаю, — ответила она. — Я потому и приехала.

— Лапочка, — сказала Деб, — принеси маме «Гром-птицу». Это надо отпраздновать.

Буги подошел к холодильнику и достал вино. Себе он вытащил баночку шипучки. С полными руками он подбежал к Манч.

— Смотри-ка! — воскликнула Деб. — Вот какого мужчину я вырастила. Сначала гостям.

Манч замешкалась, глядя на бутылку, затем вежливо сказала:

— Нет, спасибо, Буги. Я лучше выпью газировки.

— Так это вроде как проверка! — догадалась Роксана. — Твой приезд сюда и все такое.

— Наверное, да, — неуверенно согласилась Манч.

— Но ты ведь по-прежнему куришь, так? — спросила Деб, вытаскивая пакетик с ярко-зеленой травкой.

— Нет, — ответила Манч. — И не курю. Я больше вообще ничего не употребляю.

Деб повернулась к сыну.

— Буги, принеси мамочке ее трубку.

Буги убежал в спальню. Он расставил руки и загудел, изображая самолет.

— Ты не против, а? — спросила Деб, приподнимая пакетик.

— Я пересяду к окну, — ответила Манч, отодвигая свой стул подальше.

Деб с Роксаной скинули пальто, как только разгорелся огонь, но Манч все еще не отогрелась. Она приоткрыла окно. Ветер задувал в него капли холодного дождя.

Буги вернулся с короткой трубкой.

— Лапочка, — сказала Деб, — может, ты пойдешь в свою комнату и поиграешь? Мамочке нужно поговорить с подружками. — Она подождала, пока мальчик выйдет из комнаты, и снова развернула журнал. Приставив доллар к ноздре, она приостановилась и сказала Манч: — Я тобой горжусь. Наркота тебя убивала.

Она вынюхала порошок, раскрутила купюру и облизала ее, а потом протянула доллар Манч. Та отмахнулась, разрешая Деб оставить его себе.

Буги вернулся в комнату и поставил пустую банку из-под газировки на стол.

— Я голодный.

— Хочешь бутерброд? — предложила Деб. — А ты, Манч?

— Ага, хочу.

Деб достала банки с арахисовым маслом и джемом и отрезала от мятого на вид каравая четыре ломтя.

— Это домашний хлеб? — спросила Манч.

— Как ты догадалась? — удивилась Роксана, беря щепоть травки.

— У меня за домом курятник, есть собственный огород. Мы даже мясо промышляем — стреляем дичь! — добавила Деб. Она посмотрела на сына. — Правда, Буги не ест оленину, разве только я умудрюсь подложить ее тайком.

— А вы есть не будете? — спросила Манч, увидев, что Деб приготовила только два бутерброда.

— Нет. А вы не стесняйтесь.

Буги и Манч ели бутерброды, а Деб и Роксана тем временем передавали друг другу бутылку вина. Как только Буги поел, Деб подхватила его куртку.

— Лапочка, ты должен ненадолго пойти к Стелле.

— Ну, мам! — заныл Буги. — Надоело мне туда ходить!

— Я хочу Манч тут все показать.

— А мне с вами можно?

— Да, мам! — подхватила Манч. — А ему с нами можно?

Деб бросила на Манч сердитый взгляд и повернулась к сыну.

— Тебе же придется сидеть в машине, когда мы пойдем в бар. Разве не лучше остаться и поиграть с друзьями?

— Мы не долго там пробудем, Буги, — вставила Манч.

Не бросит же Деб ребенка в машине надолго! Она не из тех матерей, которые забывают о детях, едва ступив на порог бара. Деб всегда говорила, что такого делать не станет.

— А сколько это — «не долго»? — спросил Буги.

Манч вынула из рюкзачка купленный для него подарок.

— Открывай.

Он быстро расправился с упаковкой и, открыв коробку, радостно заверещал:

— Вот это да!

— Ну а что надо сказать? — спросила Деб.

— Спасибо.

Манч застегнула часы у него на запястье и указала на часовую стрелку.

— Когда эта будет указывать на три, — тут она показала на минутную, — а вот эта — на шесть, мы вернемся.

— Ладно, — согласился он и вышел за дверь, не отрывая глаз от своего нового сокровища.

Деб встала.

— Хочу вам кое-что показать. Ждите меня здесь.

Она ушла в сторону спален. Роксана посмотрела на Манч.

— Ты по-прежнему пишешь стихи? — спросила она.

— В последнее время — нет. С тех пор, как завязала.

— А мне нравились те, которые ты написала на Рождество.

— «В ту ночь перед пинками»?

— Ага, именно.

— Я пришлю тебе их по почте, — пообещала Манч. — А ты чем занималась?

— Была на Аляске, — ответила Роксана. — Работала на нефтепроводе.

— И как там?

— Холодно и дерьмово.

— И вот ты здесь.

В окно хлестнул холодный дождь.

Роксана встретилась с ней взглядом.

— И вот я здесь.

Деб вернулась в гостиную, неся перед собой трехфутовую куклу-марионетку, смешного Пиноккио, подвешенного к деревянной крестовине. Марионетка дергалась, словно танцуя.

— Я три ночи собирала этого говнюка! — сказала она.

— Это ты сделала? — изумилась Манч. — Просто отпад!

Роксана допила вино, аккуратно сняла с горлышка кольцо от пробки и поставила бутылку в коробку, где было уже полно пустой посуды. Деб спрятала куклу, подарок Буги ко дню рождения, и вернулась. Банку из-под газировки она убрала в специальный пластмассовый контейнер.

— Деб…

— Дебора, — поправила та Манч, остановившись у мойки.

— Извини. Дебора. Тебе здесь хорошо? Это — то, о чем ты мечтала?

— Конечно, — подтвердила Деб, прижимая ноздри кончиками пальцев. Она чуть ослабила пальцы и глубоко вздохнула, шумно засасывая остатки наркотика, задержавшиеся в пазухах. — Ах! — выдохнула она.

— А как насчет Буги? — спросила Манч.

— А что насчет Буги?

— Ему тут лучше? То есть — вы так далеко отовсюду. А если что-то случится? У тебя ведь даже телефона нет!

— Не беспокойся, — заявила Деб. — Здесь мы сами о себе заботимся. Беспокоиться надо всем остальным.

— Кого ты имеешь в виду?

— Всех, кто пытается нас затрахать, вот кого. — Деб подхватила пальто. — Пошли. Я тебе все тут покажу.


«Гадюшник» оказался точно таким, каким его ожидала увидеть Манч. Единственную разницу между ним и сотней других известных ей кабаков составляли разве что пластинки, заряженные в музыкальный автомат. Когда три женщины вошли в бар, Джонни Пейчек пел: «Бери свою работу и катись». Его сменил Мерл Хаггард. Он пел про то, что причин бросить пить у человека не больше, чем причин пить дальше.

Роксана и Деб сели у стойки. Бармен, не спрашивая, налил им по стопке виски и пива на запивку. Манч спросила бармена, где находится телефон-автомат, и разменяла три доллара на мелочь.

— Мне нужно позвонить и послушать сообщение для условно осужденных, — объяснила она подругам.

— Хорошо, что вспомнила, — сказала Деб.

Роксана залпом проглотила виски.

— И как ты насчет них? — спросила она.

— Как я насчет кого? — переспросила Манч.

— Насчет боровов. Ты ведь по-прежнему ненавидишь боровов, так?

Манч потрогала шрам на щеке.

— Не слишком. Раньше я считала, что они — гады и вечно меня донимают, вечно сажают. Я думала: если б они только оставили меня в покое, у меня все было бы нормально. Теперь я понимаю, что они меня спасли.

— Тем, что посадили? — спросила Деб, хмуря брови.

— Меня нужно было спасать от меня самой, — ответила Манч. — Я была своим самым главным врагом.

Роксана кивнула и глотнула пива.

— Ладно, звони быстрее, — сказала Деб. — Мне надо еще кое-какое дерьмо тебе показать.

— Вот и хорошо, — проговорила Манч, направляясь к телефону. — Потому что я ехала в такую даль не для того, чтобы любоваться здешним баром.

Смотреть, как люди напиваются и дуреют, подумала Манч, она вполне могла и в Лос-Анджелесе. Но вслух ничего не сказала.

Она позвонила по домашнему телефону Тома Муди. Ей ответил мужской голос, и она начала:

— Привет, я хочу связаться…

— Не туда попали, — сказал мужчина и сразу же повесил трубку.

Она набрала номер еще раз, но на этот раз к телефону вообще никто не подошел. Отлично. Пока план работает просто великолепно.

Она вернулась к своим приятельницам: перед обеими уже стояли по две пустые стопки.

— Ну как, получилось? — спросила Деб.

Усаживаясь на высокую табуретку рядом с подругой, Манч подумала, что Деб, похоже, забыла, что именно Манч ходила делать.

— Да, все отлично. — Она поймала взгляд бармена. — У вас есть «Севен-Ап»? — Он кивнул и наполнил стакан из одного из кранов над корытцем со льдом. Она хлебнула и обратилась к Деб. — Так на кого же Слизняк якобы доносил?

— Тебе в это лучше не соваться, — заверила ее Деб и заказала еще виски.

— А мне много знать и не надо, — ответила Манч. — Но кто хотя бы тебе сказал, будто он доносчик?

— Джеймс, кажется? — сказала Роксана.

Деб на секунду подняла глаза. Губы у нее блестели от виски.

— Точно. Если подумать, то это был именно Джеймс. — Она закурила. — Пока ты сидела в сортире, позвонил Такс. Они должны приехать завтра вечером.

— Джеймс и Эйша все еще с ним?

— Ага, и он говорит, что она действует ему на нервы: плачет каждые две минуты. Я сказала ему, что у нее, наверное, режутся зубки и чтобы он налил в ее бутылочку немного ликера «Сазерн Комфорт». Помнишь, мы так делали для Буги.

Манч поежилась. Ее охватило острое чувство вины.

— Помню. Ты ему сказала, что я здесь?

— Не успела, он мне не дал. Мы устроим ему сюрприз, так?


Муди положил трубку и сказал Блэкстону:

— Это была ваша осведомительница. Она в «Гадюшнике». — Он показал на номер телефона, высветившийся на экране определителя. — Я не мог с ней говорить, не выдав нашу игру. Этот телефон-автомат стоит на прослушивании, но я не дал им времени определить наш номер.

— Давайте поедем туда, — предложил Блэкстон.

Спустя десять минут седан Блэкстона остановился напротив бара, расположенного в приземистом здании. Внешнюю стену покрывала темно-коричневая краска в несколько слоев. Входная дверь из двух створок, как в традиционном салуне. Окон в баре не было.

— Здесь есть задняя дверь? — спросил Блэкстон.

Стекла запотели от его дыхания. Он приоткрыл одно из окон и подышал себе на пальцы. Вспомнив виденную в витрине куртку из овчины, он пожалел, что не купил ее, когда имел такую возможность.

— Хотите кофе? — предложил Муди, доставая термос.

— Да, спасибо.

В эту минуту из бара вышли три женщины. Он мгновенно узнал двух красоток, которые встретили Манч в аэропорту. Одна из них была высокая блондинка. При ходьбе она сутулила плечи и опускала голову, словно стесняясь своего роста. У второй женщины были каштановые распущенные волосы, доходившие ей до талии, и множество украшений: крупные кольца на каждом пальце и серебряные браслеты от запястья до локтя. Манч вышла последней, и вид у нее был не слишком довольный.

— Это она, — сказал он Муди, не поворачивая головы.

— Маленькая?

Огромный лесовоз пронесся по дороге, разбрызгивая раскисший снег. Манч широко раскрыла глаза, вздрогнула и застыла, не успев сделать шага. Блэкстону показалось, что она похожа на косулю, оказавшуюся под перекрестным огнем. А еще он понял, что сам поставил ее в трудную ситуацию и что, если с ней что-то случится, он себе этого не простит.

Девица в серебряных побрякушках перешла улицу первой. За ней шла блондинка, а последней неохотно двигалась Манч.

— Вы узнаете этих двух? — спросил Блэкстон.

— Да, конечно, — сказал Муди, откручивая крышку термоса. — Девчонки байкеров, живут на Миллер-роуд неподалеку от никелевой шахты. Та, что с темными волосами и браслетами, живет в городе уже почти год. Зовут Деборой. У нее маленький сын. Такс ее трахает и оставляет свой трейлер у ее дома последние несколько месяцев. Блондинка здесь всего несколько недель.

— Роксана, — сказал Блэкстон. — Манчини о ней упоминала.

Он наблюдал за женщинами. Казалось, Манч не имеет ничего общего со своими подругами. Шла она уверенно, не спотыкалась. Цвет лица у нее был здоровый, а обе местные девицы отличались прямо-таки болезненной бледностью. Это не удивительно, ведь она приехала из солнечной Калифорнии, а две ее спутницы живут тут в чертовом холоде.

Да нет, дело не только в этом. Он смотрел, как Манч плотнее запахнула куртку и наклонила голову, пряча лицо от порывов холодного ветра. Подругам же, видно, море было по колено: они хохотали, пальто болтались нараспашку. Да они накачались до умопомрачения!

Пытаясь перейти улицу, Роксана и Дебора столкнулись друг с другом, и, покачиваясь и смеясь, двинулись дальше. Они громко сыпали ругательствами. Дебора сплюнула и подозрительно осмотрела улицу, словно приглашая невидимых противников показаться. Роксана подражала Деборе, хотя ее бравада выглядела менее убедительно. Манч от неловкости закусила губу.

Они остановились у видавшего виды белого пикапа. Манч протянула руку к Деборе, но та решительно замотала головой, так что ее длинные волосы взметнулись вверх. Манч не отступила. Блэкстон понял, что она требует ключи от машины.

— Молодец! — сказал он.

Словно услышав эти слова, она повернулась и посмотрела прямо на него. Ее лицо не изменилось, но он был уверен в том, что она его увидела. Ну что ж: она хотя бы знает, что не одна.

— Она нас видит, — сообщил он, берясь за ручку двери.

Муди его удержал.

— С ней все в порядке. И потом, на нас смотрят.

— Кто?

— Синий фургон едет по улице.

Блэкстон быстро посмотрел в зеркало заднего вида.

— ФБР?

— Угу, — подтвердил Муди. — Теперь дела должны пойти веселее.

Глава 24

Когда женщины вернулись в дом Деб, Буги ждал их на крыльце, глядя на свои новые часы.

— Смотрите! — возбужденно сообщил он. — Они светятся в темноте!

— Тебе не холодно? — спросила Манч, открывая дверь и заводя его в дом.

— Нет, — ответил он.

Деб с Роксаной приковыляли к дому спустя пять минут. Деб завывала, Роксана ей вторила. Манч порылась в холодильнике и кладовке.

— Я приготовлю ужин, — сказала она, обнаружив яйца, лук и картошку.

— Звучит заманчиво, — отозвалась Деб. — А ты уверена, что умеешь?

— Справлюсь.

Буги с Роксаной устроились за кухонным столом. Деб ушла к себе в спальню.

— Что ты сегодня делал? — спросила Манч у Буги, моя картошку.

— Тренировался.

— Тренировался? В чем?

— В подаче. Я в детской бейсбольной команде.

— Твоя мама говорит, что завтра вечером возвращается Такс. — Она начала резать лук. — Ты рад?

— Наверное, — ответил Буги.

— Он с тобой играет в мяч или еще во что-то?

— Он берет меня с собой в рейсы, — сообщил Буги. — И когда мы встречаемся с другими людьми, то делаем вид, будто он мой папка. Он называет меня «сын».

— О! — откликнулась Манч. — Это хорошо. Может, вымоешь руки перед едой?

Когда Буги ушел, Манч повернулась к Роксане.

— Что этому парню нужно от Буги?

— О чем ты?

— А тебе не кажется странным, что байкер якшается с мальчишкой-полукровкой?

— Наверное, у него есть на то причины.

— Вот и я так подумала, — отозвалась Манч, стараясь не выказывать беспокойства.

Деб вышла из спальни, неся винтовку, несколько тряпок и банку с жидкой смазкой. Она выложила все на кухонный стол. На глазах у Манч Деб умело разобрала оружие.

— О-о! — насмешливо протянула Роксана. — Такси едет домой, так что надо почистить его винтовку. Она только что задницу ему не подтирает.

Манч знала, ее подруга гордится тем, что она — «хорошая старуха». Деб говаривала, что это означает следующее: ты уважаешь своего старика и стоишь за него. Может, она искренне так думала. Манч же всегда считала, что для байкера слова «хорошая баба» переводятся как «заткнись и жри дерьмо». Так что байкерская романтика, если подумать, теряла свою привлекательность.

— Это моя винтовка, — обиженно возразила Деб. — Я решила, что завтра возьму Манч пострелять.

Манч разбила яйца на сковородку и стала их поджаривать, энергично перемешивая.

— Попробовать любопытно.

Деб взяла со стола одну из деталей.

— Только с винтовкой что-то случилось. Спусковой крючок не отводится.

— Хочешь, я посмотрю? — предложила Манч. — Роксана, последи за сковородкой, ладно?

Роксана с трудом поднялась на ноги, проковыляла к плите и заняла наблюдательную позицию, глядя на сковороду попеременно то одним глазом, то другим.

Манч взяла спусковой механизм и несколько секунд его рассматривала.

— Вот в чем проблема, — объявила она в конце концов. — Пружина соскочила с упора вот тут.

— Починить можешь?

— Конечно. Надо просто поставить пружину на место.

— Вот почему мне всегда нравилось иметь тебя рядом, — пробормотала Деб, откручивая пробку с очередной бутылки вина.

Манч протянула ей починенный спусковой механизм, и Деб ловко собрала винтовку.

— В здешних местах, — заявила Деб, протирая укрепленный на дуле прицел, — люди привыкли быть самостоятельными. Если понадобится, мы можем жить тем, что дает природа. И поскольку мы сами добываем мясо и выращиваем овощи, то все у нас экологически чистое.

Она сделала паузу и выпила еще вина. Буги вернулся на кухню и привалился к плечу матери.

Манч выглянула в окно и спросила:

— А на каком дереве тут растут Гром-птицы?

Буги это показалось невероятно смешным.

— Дерево с Гром-птицами! — подхватил он. — Ха-ха!

Манч посмотрела на него с обожанием. Как не любить малыша, который понимает твои шутки?


На следующее утро Манч и Буги встали первыми. Он объяснил ей, что школьный автобус останавливается у самых дверей их дома. Она напекла ему оладий и сварила полный кофейник кофе. Деб проснулась около девяти и проковыляла на кухню с зажженной сигаретой.

— Вкусно пахнет, — сообщила она, откашливаясь.

— Что-то ты заспалась, — сказала Манч. — Я думала, мы сегодня возвращаемся к природе.

— Природа подождет, — заявила Деб и обняла сына. — Доброе утро, малыш.

На улице просигналил школьный автобус. Буги схватил ранец и выскочил за дверь. Деб помахала ему от двери. Полы халата распахнулись, открывая стройные ноги. Она с улыбкой вернулась на кухню.

— Доставила водителю удовольствие. Он не за каждым ребенком заезжает, имей в виду.

Роксана со стоном вылезла из-под горы одеял на диване.

— Вставай! — велела Деб, ударяя ногой по диванным подушкам. — Мы все идем гулять. Манч хочет посмотреть окрестности.

— Идите без меня, — пробормотала Роксана. — Я побуду дома.

Когда завтрак был съеден, Деб позвала Манч на улицу, чтобы та помогла ей затащить в машину тяжелые деревянные ящики.

— Поосторожнее, — сказала Деб. — Там хрупкий груз.

— А какой?

— Попозже покажу, — пообещала Деб, устанавливая винтовку в специальный паз позади сиденья.

Они поехали на юг. Судя по дорожным знакам, они направлялись к Грантс-Пасс.

— Куда мы едем? — спросила Манч.

— Уже почти приехали.

Минут через двадцать они свернули с асфальта на проселок.

— А теперь я покажу тебе дикую природу, — сказала Деб, прихватывая с собой из грузовика винтовку.

Манч вылезла из кабины со своей стороны.

Они пошли по лесу. Деб несла винтовку, небрежно забросив ее за спину. Плетеный ремень пересекал ей грудь. Манч плелась за ней, осторожно пробираясь мимо густых колючих плетей ежевики. Мягкая влажная подстилка из сосновых игл пружинила при каждом шаге. Пахло свежестью. Холод приятно бодрил Манч. Вот если б я жила здесь, подумала она, обязательно бросила бы курить. Настоящее святотатство наполнять легкие чем-то, кроме этого чистого свежего воздуха.

— Я понимаю, почему тебе здесь нравится, — сказала она.

Они шли по узкой тропке, пробираясь через густые заросли. Деб показала ей черный помет, оставленный оленем. На склоне кудрявился папоротник. Тропа привела их к водопаду, питавшему озерцо, в котором можно было бы купаться. Манч следом за Деб спустилась по крупным валунам, которые окружали и задерживали воду. Вокруг них в мягкой земле отпечатались следы копыт и лап.

— Попробуй воду на вкус, — посоветовала Деб, когда они добрались до озера.

Манч нагнулась и зачерпнула немного воды ладонью. Она оказалась удивительно сладкой.

— Тут весь мир нам принадлежит, правда? — сказала она, обводя взглядом бесконечную панораму леса и неба. — Это — Господня земля.

— Тебе тут места хватит и еще останется, — откликнулась Деб. — Что тебя держит в Лос-Анджелесе?

Манч пришлось задуматься над ответом. Действительно, что ее там держит?

— Ну, во-первых, я отбываю условный срок. А еще у меня там очень неплохая работа.

— Ты могла бы найти работу и здесь, — сказала Деб. — На лесозаготовках все время нанимают людей — если они готовы работать. Тебя тем более возьмут, только скажи, что ты механик. А нельзя переменить место отбывания этого условного срока?

— Не знаю. Здесь ведь другой штат и все такое. Да и на собрания надо ходить.

— Тебе это необходимо?

— И да, и нет. Послушай, Деб, я приехала не просто в гости. Есть еще одна причина, — призналась Манч.

— Тш-ш! — оборвала ее Деб. — Слышала это?

Манч прислушалась, но уловила только шум воды, перекатывающейся по камням.

— Что?

Олень выбрался из кустов и посмотрел в их сторону. Это был самец. На голове у него красовались рога с двумя отростками. Большие карие глаза глядели не мигая.

Деб прицелилась.

Манч закричала:

— Пошел!

Олень сорвался с места, изящно повернувшись на длинных тонких ногах.

Деб выстрелила дважды. Первый выстрел отбросил голову оленя назад, второй вырвал кусок горла. Животное рухнуло на землю.

— Зачем ты это сделала? — спросила Манч.

— Надо стараться не попасть в туловище, — ответила Деб, неправильно истолковав ее вопрос. — Иначе можно мясо испортить. Если пуля разорвет кишки, все брюхо будет полно дерьма.

Она направилась к добыче. Манч неохотно пошла следом.

— И что теперь? — спросила она, когда они оказались рядом с оленем.

Его открытые глаза застыли. Кровь из раны на горле пропитала землю.

— Удачно получилось, — сказала Деб.

— Почему удачно?

— Когда разделываешь добычу, надо перво-наперво перерезать яремную вену и выпустить из туши кровь.

— Что делают потом? — спросила Манч.

— Вскрывают брюхо и вытаскивают кишки. Чтобы сохранить мясо, нужно как можно быстрее его остудить.

Манч посмотрела на убитое животное. Олень весил фунтов восемьдесят, а то и сто.

— А как мы дотащим его до грузовика? — спросила она, не испытывая никакого желания иметь дело с мертвой тушей.

— Свяжем ему ноги и понесем на палке. Ну же, где твоя соображалка?

Пока Деб связывала ноги оленя вынутой из рюкзака веревкой, Манч нашла достаточно длинный и прочный стволик, который мог выдержать вес животного. Вдвоем они с трудом дотащили тушу до дороги: то на плечах, то волоком. Забросили в «форд» и плюхнулись на сиденья.

Деб включила двигатель.

— Куда теперь? — спросила Манч.

— Туда же, куда мы пойдем сегодня вечером на сборище.

— Какое сборище?

— Сегодня же вечер пятницы.

— Да, конечно.

«Можно подумать, для Деб один день чем-то отличается от другого, — удивлялась про себя Манч. — Она же никогда в жизни не работала от понедельника до субботы».

— И еще Такс возвращается домой, — добавила Деб.

— Где будет это сборище?

— В клубе.

— Я не хочу идти в клуб «Цыганского жулья», — сказала Манч.

Явиться на тусовку байкеров без спутника может только круглая дура. Ужей-то это было известно.

— Ты можешь не беспокоиться, — заверила ее Деб. — Они знают моего старика и уважают его. С тобой ничего не случится.

— Но сейчас мы просто завезем туда Бемби, так?

— Ну, я еще обещала Таксу кое-что сделать до его возвращения, — сказала Деб. — И потом, ты ведь, кажется, хотела побыстрее получить Эйшу.

— Хотела, — подтвердила Манч.

— Тогда прекрати скулеж.

Как вскоре выяснила Манч, клуб оказался ближе к Грантс-Пасс, чем к Каньонвилю, так что дорога до него заняла всего двадцать минут. Деб сунула в магнитофон кассету Леона Рассела и включила звук на полную громкость. Вскоре они свернули с шоссе и поехали по узкому разбитому проселку.

— Далеко еще? — спросила Манч, перекрикивая музыку. — Мне надо отлить.

Деб остановила машину.

— Давай. Мне все равно нужно было здесь остановиться.

— Глянь на этот камень, — сказала Манч, когда они обе вылезли. — Правда, похож на старую здоровенную черепаху?

— Наверное. — Деб потянулась за одним из ящиков, стоявших в грузовике. — Помоги-ка мне.

Манч подхватила другой ящик, и они вместе стащили их по откосу.

Манч присела за кустиком, а Деб тем временем распаковала ящики. В каждом лежало по два стальных оливково-коричневых короба. Деб открыла защелки и сняла пенопластовую прокладку. Под полосами пенопласта оказались цилиндры из черного картона размером с небольшой баллончик с аэрозолем. Она по очереди аккуратно разрезала клейкую ленту, обмотанную вокруг картона.

— Что это такое? — спросила Манч.

— Гранаты, — ответила Деб.

— Дивно! — воскликнула Манч. — Просто дивно!

— Не беспокойся, — сказала Деб, — это не те, которые бабахают.

— А какие еще бывают?

Деб подняла короб с желтой полосой, чтобы Манч смогла прочесть надпись: «№ 35, Белый дым. Пиротехническая граната». Под словами шли какие-то символы, вроде армейские.

— И это должно меня успокоить?

— Помоги мне с этими штуками, ладно?

— А ты уверена, что я не останусь без пальцев? Они еще могут мне понадобиться!

— Я знаю что делаю, — заявила Деб.

Она вывалила на землю содержимое своего рюкзачка. В стороны раскатились обрезки труб. Она собрала их и сложила рядом с собой. Еще из рюкзака выпали коробка с зубной нитью, молоток и ножницы. Отрезки трубы были достаточно большого диаметра, в них вмещалась закругленная сторона гранаты.

— Смотри сюда, — велела Деб, отматывая тонкую зубную нить. Она забила куски трубы в землю у корней нескольких деревьев. После этого она заложила по гранате в каждую трубу и протянула нить от одной гранаты к другой, закрепляя ее так, чтобы она оказалась туго натянутой. — Когда я буду готова ее поставить, то вытащу чеку. И если кто-то или что-то заденет нитку, то граната выскочит из трубы и сработает. Моментальный сигнал тревоги.

— А если просто перерезать нить? — спросила Манч.

Деб отмотала новые отрезки нити.

— А мы проведем вторую растяжку в противоположную сторону, так что получится что-то типа пружины, — объяснила она. — Если обрезать с одной стороны, то натяжение ослабеет.

— А! — отозвалась Манч, понимая систему. — И тогда она вытянет гранату с другой стороны.

— Вот именно, — подтвердила Деб. — Не хило, правда?

— О, да, — согласилась Манч, — просто великолепно. Надо думать, обыкновенная табличка «Посторонним вход воспрещен» — это не вариант, да? — Она не стала спрашивать, о чьем приближении так важно было узнать заранее: догадаться было достаточно просто. Травка, которую вчера показывала Деб, была зеленая и еще сырая, так что ее явно вырастили неподалеку и недавно собрали. — А что, если нитку заденет олень?

— На этот риск приходится идти, — ответила Деб. — Во Вьетнаме кабаны все время включали охранные системы.

Манч обратила внимание на то, что Деб заявила об этом так, словно знала по собственному опыту. Неужели она и раньше была такой самоуверенной?

— Помоги-ка мне, — приказала Деб. — Я обещала старику, что сделаю это еще вчера. Нас предупредили, что лесничие собираются вырубить тут участок. Пришлось спешно проводить сбор урожая. Лес действительно вырубили, и теперь наш правый фланг оголился. Это не годится.

Некоторое время они работали молча, а потом Манч спросила:

— Так чем все-таки занят твой старик?

— Ты о чем?

— Ты сказала, что Такс берет Бути в рейсы.

Деб не подняла головы, но Манч заметила, что ее приятельница перестала работать.

— Довольно мило с его стороны, тебе не кажется?

— Даже чересчур мило, тебе не кажется?

— Что ты хочешь сказать?

— Да то, что он делает это не по доброте душевной.

— Откуда тебе знать? Ты ведь даже его не видела!

— Я видела всех твоих стариков.

— Он не причинит Буги вреда.

— Вредно уже то, что Бути используют в ситуациях, которых он не понимает. И если его называет сыном мужчина, которому на самом деле на него наплевать, то это тоже пользы ребенку не принесет. Неужели ты этого не понимаешь?

Деб передернула плечами.

— Зачем ты сюда приехала? Читать мне проповеди?

Она установила еще две растяжки. Завершающий штрих — тюбик камуфляжного грима — и зубная нить растворилась в окружающей листве.

— Я приехала, — ответила Манч, — потому что люблю вас обоих. Мне не хочется, чтобы еще двоим моим друзьям пришлось плохо. Тебе надо отсюда выбираться. Давай вместе вернемся в Лос-Анджелес.

— Чего ради я стану возвращаться в город, когда у меня есть все это?

Женщины поднимались вверх по склону.

— Ну, например, ради сына. Раньше ты ставила его на первое место.

— И сейчас ставлю, но я и сама хочу жить.

Деб добралась до пикапа, свистнула и замахала руками. Через минуту из-за поворота дороги появились два байкера.

— Мы завалили оленя у купального пруда, — сообщила им Деб. — Туша в машине. — И она познакомила их с Манч.

Один парень носил имя Паук, второй назвался Графом. Они смотрели на Манч так, словно это она была той самой тушей.

— Ты сегодня вечером приедешь? — спросил Паук, когда они с Графом извлекли оленя из грузовика.

— Ага, — ответила Деб. — И привезу подруг.

Байкеры что-то проворчали. Манч истолковала это как «Будем с нетерпением ждать встречи».

Подруги двинулись в Каньонвиль. Манч в боковое зеркало смотрела на уменьшающиеся мужские фигуры.

— Откуда ты знала, что эти парни там будут?

— Здесь всегда стоят часовые, — объяснила Деб. — Поняла? Тут совершенно безопасно, так что остынь. Послушай, разве стоило отказываться от наркотиков, чтобы превратиться в такую сраную зануду?

— Да, стоило. А как насчет тебя? Помнишь, ты ведь собиралась измениться. Ты собиралась стать лучшей на свете мамой. Помнишь?

— Заткнись! — бросила Деб. — Просто заткнись, ладно? Боже, у меня такое чувство, будто я тебя вообще не знаю. — Какое-то время они ехали молча, а потом Деб сказала: — Это из-за Слизняка, так? Мне его тоже будет не хватать, правда.

— Не верится, если вспомнить, как ты говорила о нем тогда по телефону.

— Наверное, я все еще злилась на него за то, что он стал доносчиком.

— Не говори так, у тебя ведь нет доказательств.

— А почему тогда, по-твоему, ему стреляли в глотку?

— Тебе это Лайза рассказала?

— Я с этой дрянью не разговариваю, — заявила Деб.

— Тогда откуда ты узнала о…

Манч не закончила вопроса. Ответ был очевиден. Деб узнала о том, что Слизняку стреляли в шею, от человека, который был как-то причастен к случившемуся. Определенно она не прочла об этом в газете.

— Послушай, давай больше не будем об этом, ладно? — сказала Деб.

— Хорошо. Если увидишь телефон-автомат, — сказала Манч, — остановись ненадолго. Мне нужно прослушать запись моего инспектора. У меня странное предчувствие, что она захочет меня вызвать.

Глава 25

Блэкстон и Муди все утро просматривали стенограммы разговоров, которые агенты ФБР вели с тех пор, как заселились в мотель. Они сидели в гостиной у Муди. На Блэкстоне была новая куртка на меху. А еще он купил себе пару ковбойских сапог и шляпу.

Муди объяснил, что его невестка работает в Портленде судебным репортером. Он отправлял ей магнитофонные записи, а она их расшифровывала и присылала обратно. Муди достал копии разговоров, которые, выслушав рассуждения Блэкстона, он счел наиболее интересными для следователя из Лос-Анджелеса.

Блэкстон узнал, что три недели назад байкеры заподозрили, что в их организации имеется утечка информации. Жучки Муди улавливали не только разговоры, ведущиеся в номере мотеля, но даже и записи чужих разговоров, которые прокручивали федералы.

Муди копался в своих бумагах, пока не нашел расшифровку разговора, записанного двумя неделями раньше.

— Именно тогда дела у ФБР пошли плохо. Их доносчика могли раскусить, — сказал он, вручая Блэкстону соответствующую запись.

Блэкстон открыл папку и начал читать аккуратно отпечатанные страницы. Разговор вели специальные агенты Джаред Вейновен и Клер Донавон.

«Дж. В.: Они сообразили, что на них кто-то стучит.

К. Д.: Так давай дадим им доносчика.

Дж. В.: Кого?

К. Д.: Кого-нибудь, кто им и так не нравится. Тем легче им будет поверить в его предательство.

Дж. В.: По-моему, ты уже наметила жертву. Я прав?

(Слышно, как на стол шлепается бумага.)

К. Д.: Этого типа называют Слизняком. На прошлой неделе он стащил из лаборатории клуба большую порцию метамфетамина.

Дж. В.: Идеально».

«Слизняк? — подумал Блэкстон. — То есть Слизняк Джон?»

Красная лампочка на одном из магнитофонов загорелась, сообщая о начале записи. Муди включил звук.

— Это номер вашего приятеля Вейновена, — сказал он.

— Мы начнем операцию сегодня вечером, как только приедет Таксфорд, — произнес голос Джареда Вейновена. — Будем подходить с южного направления.

Шорох бумаги. Блэкстон решил, что это разворачивают карту местности.

— Там только что вырубили три акра леса, — продолжил голос Вейновена. — Удобное место для сбора, а до объекта останется пройти всего сто ярдов.

Звук отодвигаемого стула.

— Болт знает, что это будет сегодня? — спросила Клер.

— Да. Я предупредил его, чтобы он туда не сунулся. Напомнил, что мы и так нарушили для него немало правил.

— А что с его родными из Лос-Анджелеса?

— Все в порядке. Их еще в прошлый вторник перевезли в безопасное место. В конце недели, после проведения арестов, их поместят в центр обучения.

— Порой невыносимо противно идти навстречу этим подонкам! — вступил в разговор новый голос.

— Без него мы дела не составили бы. — Голос Клер звучал властно. — Радуйся тому, что он согласился к нам перекинуться.

— Но федеральная защита — новое имя, дом и работа? Не слишком ли для них жирно?

— Ты сказал ему, что я получила обратно бумаги? — спросила Клер.

— Тебя волнует его душевное спокойствие? — осведомился Вейновен.

Сидевшие в номере агенты рассмеялись.

Раздался скрип открывшейся и закрывшейся двери. Прошла еще минута — и магнитофон отключился.

Муди открыл ящик письменного стола и достал оттуда коробку для сигар. Внутри оказался револьвер.

— Вам он может понадобиться, — сказал он.

Блэкстон приколол на воротник куртки свой золотой значок, проследив, чтобы он держался ровно и не морщил замшу.

Муди вручил ему кобуру, и Блэкстон закрепил ее на ремне. Зазвонил личный телефон Муди. Он снял трубку, глядя на экранчик определителя номера.

— Муди.

— Наконец-то, — сказала Манч. — Блэкстон у вас?

— Секундочку, милая. — Муди передал трубку Блэкстону. — Это она.

— У вас все нормально? — спросил Блэкстон.

— Просто отлично. Сейчас говорить не могу. Давайте встретимся вечером. Я буду идти по шоссе к никелевой шахте. Знаете, где это?

— Обязательно найду. В пять?

— Ага. Но ждите, если я задержусь.

Она повесила трубку.

Блэкстон передал суть разговора Муди. Тот налил в термос кофе и сказал:

— Вечер будет долгий.

Глава 26

Когда они наконец вернулись к дому Деб, Буги играл у крыльца.

— Пошли, Буги, — сказала Манч, хватая мальчика за руку, — покажешь мне свою комнату.

— Хорошо, — обрадовался он и с гордостью глянул на часы. Он еще не налюбовался своим новым сокровищем.

Манч провела с ним четверть часа, но разговор у них никак не завязывался. Он отвечал на ее вопросы односложно. Она объяснила ему, как узнавать время, и, похоже, он моментально это усвоил. Он всегда был умненьким мальчиком.

— Знаешь, Буги, — сказала она, — если тебе когда-нибудь захочется приехать меня навестить или пожить со мной, я буду рада.

— Знаю, — откликнулся он без всякого энтузиазма.

Ей хотелось объяснить ему очень многое.

— Некоторые люди — просто идиоты, — сказала она.

Слово «идиоты» показалось ему смешным, он захихикал.

— Но бывают люди и похуже: их переполняет ненависть.

Он наклонил голову и почесал щеку.

— Сколько сейчас времени? — спросил он, поднимая руку с часами.

Было почти пять.

— Мне пора немного пройтись. — Она его обняла. — Я тебя люблю.

Он тут же высвободился.

— Я тебя тоже люблю, — откликнулся он.

— Я буду тебе писать. Хочешь?

— Конечно.

Она откинула упавшую ему на лоб прядь.

— Пойду прогуляюсь. А когда вернусь, мы можем поиграть.

— Давай, — согласился он, потирая ухо о плечо.

Она трусцой побежала по дороге за домом Деб и не останавливалась, пока не оказалась за поворотом, где ее не могли увидеть со стороны дома. Спустя десять минут рядом с ней остановился автомобиль комби.

Блэкстон сидел справа, одетый в новехонькую одежду в ковбойском стиле. Толстый лысеющий мужик за рулем представился шерифом Муди и пригласил ее забираться в машину. Усевшись, она заметила, что на задних дверцах внутри нет ручек.

— Удалось что-нибудь узнать? — спросил Блэкстон.

— Я знаю, кто пустил слух о том, что Слизняк — осведомитель. Это был Джеймс. Лайзин Джеймс. Джеймс сидел в машине со Слизняком, когда я в последний раз его видела.

— Вы считаете, что этот Джеймс замешан в убийстве Джона Гарилло?

— Он виновен не меньше, чем если бы сам в него стрелял. Слизняка подставили. Джон был далеко не ангел, но убили его за то, чего он не делал.

Копы понимающе переглянулись, будто услышав продолжение какого-то своего разговора.

— В чем дело? — спросила она.

— Я имею основание считать, что Джона Гарилло застрелил Дарнел Уиллис, — сказал Блэкстон. — Но он был не один. Он стрелял, а кто-то сидел за рулем.

— Такс?

— Почему вы так решили? — спросил Блэкстон.

— Да будет вам: он тут замазан по уши. Что мы будем делать дальше?

— Вы ничего не будете делать. Сегодня вечером ФБР устраивает облаву в клубе «Жулья», — ответил Блэкстон. — Как только приедет Таксфорд.

— Вам не следует ей об этом рассказывать, — вмешался Муди.

— Ничего, на нее можно положиться. И потом, — добавил он, — она уже не успеет ни с кем поговорить, пока все не закончится.

— Не успею? — переспросила Манч.

— Да, мы вас увозим. Тут слишком опасно.

Она подумала о вечерней тусовке. Судя по тому, что она видела, захватить «Жулье» будет нелегко. А знают ли в ФБР о растяжках, которые Деб установила всего несколько часов назад? Она вздохнула. Слизняк погиб, и его уже не воскресить. И ее не волновало, одобрят ли ее старые приятельницы то, что она сейчас делает. Весь этот прежний образ мыслей остался в прошлом. Она стала другим человеком, гражданкой, зарабатывающей себе на жизнь честным трудом. Сколько еще месяцев своей жизни она готова потерять, размахивая вчерашними знаменами?

— Мне придется вернуться, — сказала она. — На сборище будет младенец.

— Какой младенец? — изумился Блэкстон.

— Девочка, зовут Эйша. Она сиротка. Мать умерла пару месяцев назад. А отец ее — Слизняк. Такс и Джеймс везут ее сюда. Сегодня они все будут в клубе.

— Какое отношение к ребенку имеете вы? — спросил Блэкстон.

— Я ее крестная, — ответила она. С каждым разом эта ложь давалась ей все легче. — Я обещала, что у нее будет хороший дом. Понимаете, где не будет опасности. — Она помолчала, пытаясь увидеть, что происходит за окном, запотевшим от ее дыхания. — Я отсюда без нее не уеду.

— Но существуют законы относительно усыновления и удочерения сирот, — сказал Блэкстон. — Этот вопрос должны рассматривать окружные власти.

— Я не могу дожидаться решения инстанций. Меня это не устраивает, — заявила она.

— А как хотите поступить вы? — спросил Блэкстон.

— Я пойду на встречу в клубе сегодня вечером. Деб говорит, тамошние братья знают, что Такс ее старик, так что мы будем в безопасности. Я схвачу малышку и сбегу до начала арестов.

— И это все?

— Нет. Надо сделать еще кое-что. Слизняка убили потому, что байкеры приняли его за информатора ФБР, так?

Муди отвернулся к окну, но Блэкстон смотрел прямо ей в глаза.

— Так.

— ФБР платит своим информаторам, дает им новое имя и устраивает новую жизнь, так?

— Да.

— Кусок этого пирога должен достаться Эйше. Разве это не справедливо?

— А как вы намерены этого добиться? — спросил Блэкстон.

— Точно так же, как действуют они, — заявила она. — Немного поторгуюсь, немного пошантажирую.

Муди обернулся назад.

— А мне эта девица, пожалуй, нравится.

Она потерла виски, пульсировавшие от боли.

— Им не добраться до клуба незамеченными. Там повсюду растяжки, я все утро помогала их ставить. А на них дымовые гранаты и осветительные ракеты. Значит, прольется кровь, а может, и вся операция сорвется. Раз ФБР планировало облаву, у них наверняка здесь есть штаб-квартира. Думаю, вам пора их навестить.

Манч изложила им свой план. Полисмены слушали ее — и на их лицах расползались улыбки. Они даже внесли кое-какие коррективы.

Муди развернул машину.

— Вам пора бы вернуться в дом, — сказал он Манч.

Она наклонила голову и сжала руки перед собой.

— Что это вы сейчас делаете? — спросил Блэкстон.

— Вызываю подкрепление, — ответила она и продолжала молиться.


Манч, Деб и Роксана отправились в клуб сразу после ужина, как только спустились сумерки.

Буги завезли к соседке.

Подруги с полчаса ехали по шоссе, а потом свернули на проселок, ведущий к зданию клуба. Манч увидела знакомые приметы — вроде похожего на черепаху камня.

Грузовичок вихлял и подпрыгивал на глубоких выбоинах, камнях и толстых корнях деревьев. Манч представила себе, какие повреждения может получить легковая машина, которая попытается преодолеть этот подъем. Погнутся тяговые штанги или камнем пробьет масляный бак Они проехали мимо места, откуда отправились к озеру. Манч поняла, что сторожевой пост уже близко. Дорога резко сворачивала за холм и уходила вверх.

— А что, если нам навстречу будет спускаться другая машина? — спросила Манч, не увидев на узкой дороге места для разворота или съезда.

— Тогда кому-то придется перейти на задний ход, — ответила Деб, и они с Роксаной засмеялись только им понятной шутке. — Но, конечно, мотоциклы имеют право преимущественного проезда.

Они миновали последний поворот — и Манч увидела двадцать «харлеев», припаркованных перед двухэтажным деревянным охотничьим домиком. Из дома неслись звуки рок-н-ролла. Кусты конопли длиной до десяти футов, некоторые еще с корнями, висели под скатом крыши верхушками вниз.

Деб остановила грузовичок и выключила двигатель.

— Пошли внутрь, поищем антифриза.

Роксана засмеялась. Манч поежилась в своей куртке.

— Ты уверена, что здесь мы в безопасности?

— Да что с тобой такое? — спросила Деб. — Раньше это ты всегда шла в атаку первой, а я тормозила. А теперь ты стала настоящей занудой!

— Многое изменилось, — отозвалась Манч.

Она вышла из машины и посмотрела вверх. Ее потряс вид неба. Сколько звезд! Они густо усеяли темный свод и подмигивали с вышины Она никогда ничего подобного не видела. Может, небо такое прозрачное, потому что холодно? Пар от ее дыхания был густым, как сигаретный дым.

— Дебора! — сказала она, желая поделиться этим чудом. — Ты только глянь!

Но взгляд Деб был устремлен на пятерых или шестерых байкеров, которые пили пиво на крыльце клуба и криками подбадривали своих собратьев.

— Ястреба отпустили! — воскликнула она. Как всегда в присутствии мужчин, ее южный выговор стал гораздо заметнее.

Внимание парней переключилось на женщин, приближавшихся к крыльцу.

Манч показалось, что эти пристальные взгляды не предвещают ничего хорошего. Но она понимала, что выбора у нее нет, так что постаралась напустить на себя равнодушный вид. Наконец байкеры вернулись к своему прежнему развлечению.

Манч увидела, что они подвесили тушу оленя к дереву и почти до половины ее ободрали. Двое мужчин стояли около туши с короткими окровавленными ножами. Шкура была спущена почти до огузка. Один из мужчин завязал на толстой веревке затяжной узел и закрепил в нем кусок кровавой шкуры, вывернутой наизнанку. Второй конец веревки он привязал к бамперу пикапа.

— Заводи! — закричал он.

По его сигналу пикап тронулся.

— Ни к чему на это смотреть, — сказала Манч и потащила подруг к двери клуба.

Как только они вошли в здание клуба, их окружили байкеры. От грома музыки закладывало уши. Лампы под потолком мигали, и Манч сумела разобрать, как кто-то громко обругал генератор.

Женщина со светлыми волосами ежиком наполняла кружки из бочонка, установленного на плохо обработанном деревянном столе. Под низким потолком плавали клубы дыма. В центре комнаты стоял бильярдный стол. Трое мужчин сидели рядком на старом диване у стены, пили пиво и наблюдали за играющими.

— Пошли, — сказала Деб, потянув Манч за руку. — Я тебя познакомлю.

— Всю жизнь мечтала, — пробурчала Манч себе под нос.

Она кивала сидящим мужчинам, имена которых называла Деб: Бык, Психованный Уэйн, Пучеглазый Том. Прозвища так им подходят, подумала Манч, что она без труда их запомнит.

— Она ищет Джеймса! — проорала Деб.

— Ну! А я как раз вспомнил, — заявил Пучеглазый Том, — что он велел мне за тобой присматривать.

— Ага, как же! — сказала Деб, смеясь и отталкивая его. — Поосторожнее с этим парнем, — предупредила она Манч.

Бык, у которого на руке был наколот логотип пива «Шлитс», подтолкнул к Манч кружку пива.

— Нет, спасибо, — сказала она.

— Пей! — приказал он.

Она бросила взгляд на Деб, надеясь на поддержку подруги, но та уже отвернулась.

— Чего кобенишься? — спросил он, и выражение его лица стало гадким.

— Я на пенициллине, — объяснила она.

Он удовлетворенно хмыкнул: раз у нее есть причина, то ее отказ пить — не оскорбление. Зато другие парни, слышавшие ее слова, опасливо отодвинулись подальше.

Деб передала Роксане бутылку виски «Джек Даниэлс». Роксана откинула голову и начала заливать содержимое себе в рот.

— Эй, не налегай так! — сказала Манч.

Роксана обернулась к ней с остекленевшими глазами:

— Чего?

«Неужели я тоже так выглядела?» — изумилась Манч.

Бутылка прошла по кругу два раза, а за ней последовали косяки. Манч передавала их дальше, ничего не объясняя. Психованный Уэйн сделал на зеркале дорожки метамфетамина. Деб нюхала первой, выбрав самые широкие. Роксане достались те, что поуже.

Деб сменила на посту у бочонка блондинку с колючками волос. Она смеялась какой-то шутке, закатывая глаза и притворяясь, будто заговоривший с нею мужчина сказал нечто интересное. Роксана что-то прокричала, но ее слова утонули в общем шуме. Мужчины наталкивались друг на друга плечами и отскакивали назад, словно фигурки в пин-боле: глаза у них были стеклянные, бороды слиплись от пролитого пива.

Манч знала, что если она немного покурит и выпьет виски, то развернувшаяся перед ней сцена преобразится словно по волшебству. Мужчины станут привлекательными, а их шутки — смешными. Она будет чувствовать себя крутой и презирать всех нормальных, всех тех лохов, которые не умеют жить. Голоса, звучащие у нее в голове, затихнут, дадут ей отдохнуть от постоянных нравоучений.

Разве ей не хочется этого? Отдыха?

Она нашла место у стены, где можно было удобно встать.

— Хочешь сыграть пул? — спросил Пучеглазый Том.

Манч с благодарностью согласилась: да она готова чем угодно заняться, лишь бы перестать быть сидячей мишенью. Она бросила быстрый взгляд на часы. Где же Джеймс?

Пучеглазый Том собрал шары и разбил их. Ни один не упал в лузу. Когда подошла ее очередь, она закатила двойной и уже примеривалась к следующему удару, но кто-то толкнул ее под руку. Она промахнулась.

— Что ж, — сказал ее противник.

Он прицелился и отправил в лузу одноцветный шар. Может быть, он забыл, что выбрал полосатые. Манч промолчала. Она не собиралась завязывать с ним разговор, который легко мог перейти на двусмысленности. И потом, ей было не важно, кто выиграет партию. Ей просто хотелось уйти с линии огня.

Пучеглазый Том подался к ней, так что его багровое лицо и странно выпученные глаза оказались совсем близко. Изо рта у него несло чесноком и перегаром.

— Почему бы нам с тобой не уйти куда-нибудь потрахаться? — спросил он.

— Нет, спасибо! — прокричала она ему в ухо. Музыка была просто оглушительной. — Сегодня я не могу.

Она беспомощно подняла руки, словно говоря, что музыка слишком громкая, а ее историю пришлось бы рассказывать слишком долго.

Он отвернулся от нее и облапил блондинку с колючками. Манч воспользовалась возможностью улизнуть. Если он не увидит ее, повернувшись обратно, то скорее всего моментально о ней забудет.

Она поискала взглядом Деб и Роксану. Обе по очереди затягивались косяком. А вдруг она и сама уже словила кайф на дыме от чужой травки? Она попыталась определить, изменились ли ее ощущения. Поймет ли она, что ее забирает? Наверное, поймет.

«Где Ты? — мысленно взмолилась она. — Еще со мной? Мне не помешала бы хоть какая-то помощь!»

Веселье вокруг нее становилось все более шумным и бурным. Прошло еще полчаса. Она постоянно теряла из вида то Деб, то Роксану. Кто-то сделал музыку еще громче. Ей показалось, что она слышит рев новых подъезжающих «харлеев», но уверенности в этом у нее не было. Голова ее просто раскалывалась. Ей необходим был свежий воздух, но, чтобы пробраться к выходу, пришлось бы идти сквозь толпу.

«Что, интересно, у них за дверью с номером один?» — подумала она, остановив взгляд на дверях, которые уже давно приметила в дальней стороне зала. Она пробилась в угол и попробовала повернуть ручку. Дверь была заперта. Она проверила вторую. Ручка повернулась — и она распахнула дверь.

За дверью было темно. Манч пошарила рукой в поисках выключателя, нашла его и зажгла свет. Оказалось, что она обнаружила туалет. Что ж, это уже кое-что. Заперев за собой дверь, она воспользовалась унитазом и сполоснула лицо холодной водой. Позади душевой кабинки оказалась еще одна дверь. Манч представила себе план помещений клуба. Как видно, комнаты расположены квадратом или прямоугольником. Значит, эта дверь должна вести в другую комнату. Может быть, при некотором везении у следующей комнаты тоже окажется задняя дверь.

Не желая новых сюрпризов, она сначала приложила ухо к двери и прислушалась. Ей слышен был только грохот музыки в главном зале. Она наклонилась и заглянула в скважину. В той комнате горел свет и видны были желтые стены, недавно выкрашенные, судя по запаху. Она осторожно приоткрыла дверь. Нет, поняла она почти сразу, это не краска, а густой желтый налет. Она увидела горелки, пробирки и весы. Комната оказалась лабораторией, где делали метамфетамин. Похоже, здешние ребята совсем трахнулись. Разве можно держать горючие токсичные вещества в закрытом помещении!

Манч подошла ближе к большому столу. Крупные куски метамфетамина были выложены на листы алюминиевой фольги для просушки. Они блестели, как кусок кварца Джилл. Довольно красиво, по правде говоря.

Как удачно, что ее никогда не прельщал «спид»! По крайней мере это твердила одна часть ее сознания. А вторая тем временем отдавала указания руке, вроде бы непроизвольно потянувшейся за метамфетамином. Эта, вторая, часть говорила нечто довольно забавное. Голосом, очень похожим на голос Деб, она прошептала: «Раньше он тебя не прельщал, но ведь никогда не поздно распробовать. Восемь месяцев — это достаточно долгий срок». Манч отдернула руку.

«Может, завтра, — пообещала она негромким голосом. — Но хотя бы сегодня я не стану принимать наркотики, не стану пить и не стану кончать с собой. Все это одно другого стоит».

Она уже собралась уйти из комнаты, когда заметила детские автомобильные сиденья, прислоненные к стене. Они были такой же марки, что и сиденье Эйши. Подушки с них были сняты и лежали с расстегнутыми молниями на столе в углу. Манч почувствовала, как у нее по спине поползли мурашки. А что, если Джеймс с Эйшей уже здесь? У задней стены рядком стояли винтовки, как та, что она видела у Деб. Манч поспешно кинулась к оружию. Она повернула защелку на спусковом механизме каждой винтовки, как это сделала у нее на глазах Деб, когда разбирала свою и хотела снять механизм. Достав перочинный ножик, Манч спустила пружины бойков, а потом собрала винтовки, расставила и вернулась в главный зал.

В зале на диване она заметила Роксану, лежавшую в отключке. Черт, дело плохо. Даже при наличии покровителя потерявшая сознание женщина считается допустимой добычей.

Она пробилась к Роксане и растолкала ее.

— Чего…

— Пошли! — приказала Манч, дергая ее за руку. — Нам надо на улицу.

Роксана с трудом встала и тут же покачнулась. Манч каким-то образом удалось довести ее до относительно безопасного места — их грузовика — и запереть внутри. Она вернулась в клуб и нашла Деб, которая целовалась с самым, пожалуй, уродливым байкером из всех, каких Манч только видела.

Она потянула Психованного Уэйна за руку, указав на уродца, который облапил Деб.

— Это — Такс? — спросила она.

Уэйн прищурил глаза и ответил:

— Нет, блин! Это — Коротышка.

«Роскошно! — подумала она. — Вот вам защита и уважение». Теперь все они стали легкой добычей, дичью, как давешний олень. Она схватила Деб за руку и потребовала у нее ключи от машины.

— Пора домой.

— Я еще не готова, — ответила Деб и снова повернулась к своему новому кавалеру.

Манч почувствовала прикосновение к своему плечу и стремительно обернулась. Перед ней, улыбаясь, стоял симпатичный парень.

— Ты — автомеханик? — спросил он.

Секунду она смотрела на него, не отвечая. Вроде он не собирается устраивать скандал. Некоторые мужчины, узнав о ее профессии, чувствовали себя уязвленными в своем мужском достоинстве.

— Да, — призналась она.

— Ты не выйдешь со мной на улицу? — спросил он. — Мне не помешает твоя помощь. У меня грузовик что-то дурит, а я не могу понять, в чем дело. Я слышал, ты в них неплохо разбираешься.

— Кто это сказал?

— Твоя подруга.

Он указал на Деб.

— Наверное, мне не стоит ее бросать.

— А, ничего с ней не будет, — сказал он и обезоруживающе, по-мальчишески улыбнулся. — Мы выйдем всего на минуту. Ты ведь искала Джеймса, да?

— Ты его видел?

— Да, он тоже там.

Манч вышла следом за парнем через угловую дверь, решив, что она ведет на улицу. И, только переступив через порог, заметила, что на куртке ее сопровождающего всего одна нашивка со словами «Северная Калифорния». Он был не полноправным байкером, а кандидатом в члены клуба. У нее в голове зазвучал сигнал тревоги, но было уже слишком поздно. Оказалось, что дверь ведет не на улицу, а в еще одну комнату. В комнату, полную записного, махрового «Цыганского жулья». Парень схватил ее за руку и потащил к лестнице.

Она повернулась к нему, пытаясь найти хотя бы следы мальчишеского обаяния, на которое недавно купилась. Глаза, смотревшие на нее теперь, оказались жадными и расчетливыми.

«Черт, вот влипла!»

Один из байкеров запер за ее спиной дверь.

Глава 27

Выслушав Манч и обсудив ее план, Блэкстон расстался с Муди, чтобы нанести визит в мотель.

Ему было известно, что Клер занимает третий номер. Он подошел к двери и посмотрел на часы. Было почти девять. Скорее всего, она отдыхает. Он забарабанил в дверь с решительностью, выработанной за десять лет работы в системе охраны правопорядка.

Дверь открылась. Клер стояла перед ним, и на ее лице ясно читалось потрясение.

— Что… что ты здесь делаешь? — спросила она. Ее взгляд переместился на значок, приколотый к воротнику. — Я не понимаю.

Он протиснулся в комнату мимо нее. На незастеленной постели был разложен спецназовский камуфляж, приготовленный для ночной облавы. Клер закрыла за ним дверь.

— Тебе, наверное, стоит присесть, — сказал он. — Разговор может выйти длинный. — Он придвинул стул ближе к настольной лампе, в которую, как он знал, Муди установил жучок. — У меня всего три требования, — объявил он.

— Может, мне стоит вести запись? — спросила она, иронически выгибая бровь.

В дверь неожиданно постучали.

— Это, должно быть, Джаред, — сказала она.

— Джаред Вейновен? Впусти его, — сказал Блэкстон. — Мы всем гостям будем рады.

Вейновен вошел в комнату и при виде Блэкстона удивился не меньше Клер.

— Что происходит? — спросил он.

— Детектив как раз собирался мне это объяснить, — ответила Клер, успевшая взять себя в руки. — Он пришел предъявить свои требования.

— Во-первых, — сказал Блэкстон, — я хочу, чтобы вы — ваш отдел — сняли с Лос-Анжелесской полиции обвинение в нарушении закона в случае убийства Дарнела Уиллиса, причем настаиваю, чтобы это было сделано публично.

— Я уже сказала тебе, что сделаю это, Джигсо. Ты все ради этого затеял? Тебе надо проявить терпение. Доверься мне.

— Во-вторых, — продолжил он, будто не услышал ее слов, — я знаю, что Бюро располагает большими денежными средствами для информаторов. У человека, которого вы подставили, — а его убили из-за пущенного вами ложного слуха, — осталась дочь, совсем еще маленькая девочка. Ее зовут Эйша Гарилло. Я хочу, чтобы на ее имя был сделан вклад.

— Его предупреждали, — сказал Вейновен.

— Заткнись, Джаред, — отрезала Клер.

— Ты можешь выписать чек на Миранду Манчини, после того как уладишь дело с ее инспектором по надзору. Прояви изобретательность. Скажи Оливии Скотт, что Манчини помогла тебе вести расследование.

Клер опять выгнула бровь, но, надо отдать ей должное, смотрела на Блэкстона спокойно.

— Ты сказал, что требований три.

— Последнее. Я хочу, чтобы сегодняшний арест «Цыганского жулья» был на счету местных органов правопорядка. Вы поблагодарите помощника шерифа Тома Муди за отличную работу.

Она сильно побледнела. Удар попал по больному месту.

— Я не стану тебя спрашивать, как ты пришел к этим выводам, — сказала она. — Напрашивается другой вопрос. Если мы не выполним твоих требований, что тогда?

— Тогда я публично заявлю обо всем, что мне удалось узнать.

Клер молчала. Он почти воочию видел, как стремительно бегут ее мысли. Она женщина умная. Ей не понадобится долго думать, чтобы понять: выхода у нее нет. Действительно, вскоре она понурилась.

— Я согласна, — сказала она.

Он сверился с часами. Прошло меньше десяти минут с того момента, как он постучал в дверь. Джаред начал было что-то говорить, но она сделала ему знак молчать.

— Я сделаю все, что ты требуешь.

— Ты даешь мне слово? — спросил он.

— А этого будет достаточно?

— Конечно. — Он поднял настольную лампу и показал ей жучка. — Если мы не будем доверять друг другу, что нам останется?

Тут она улыбнулась.

— А ты отлично работаешь. Не задумывался насчет карьеры в Бюро?

— Вряд ли я на это пойду, — ответил он.

— Хочешь сопровождать нас в сегодняшней операции?

— Я еще не успел сказать, — сообщил он, — но без меня и моей команды у вас просто ничего не выйдет.

— Команды?

— Да. Моя… э-э-э… помощница сможет провести нас по склону. Она была там с одной из байкерских девиц и знает, где установлены растяжки.

— Растяжки?

— Растяжки с дымовыми гранатами и осветительными шашками. Твои люди превратятся в живые мишени. Вы ведь собирались подойти с юга, так?

— Откуда ты это знаешь? — спросила она, а потом перевела взгляд на лампу. — Понятно. Хорошо, давай возьмем ее с собой. Человеком больше, человеком меньше — какая разница? Вся операция с самого начала была похожа на цирк.

— Знаю, — отозвался он. — Я ведь тоже принимал участие в номере с дрессированными животными.

Клер густо покраснела. Это немного подняло ему настроение. Он не верил, что она умеет по собственному желанию вызывать краску на щеках.

— Это все была игра, Клер? Тебе забавно было меня обманывать?

— Самым трудным, — ответила она, улыбаясь почти кокетливо, — было выучить столько шахматных ходов.

Блэкстон с отвращением покачал головой. Она и сейчас играет. Конечно, все происшедшее между ними было для нее просто забавой, да еще идущей на пользу ее карьере. Телефон у кровати Клер зазвонил.

Она взяла трубку и коротко бросила:

— Донавон.

Клер слушала, невнятно хмыкая, но вдруг с ее лица сбежала краска.

— Их необходимо остановить! — сказала она. — Приложи все усилия!

— Что случилось? — спросил Блэкстон.

— У нас проблемы, — ответила она. — Наша группа поддержки получила преждевременный приказ. Они уже вне зоны связи и начали выдвижение к месту проведения операции.

Блэкстон вскочил.

— Там начнется бойня.

Клер лихорадочно сражалась с переносной коротковолновой рацией.

— Команда «Альфа», вы меня слышите?

Номер отеля наполнился треском помех Блэкстон схватил шляпу и бросился к двери. Оставалось только молиться о том, чтобы они успели туда вовремя.


— Ты привел нам бабу, кандидат? — спросил здоровенный толстяк-байкер с надписью «Председатель» на кармане.

— А то, — ответил парень, сопровождавший Манч.

— У тебя задница волосатая, кандидат? — взревел председатель.

— Со страшной силой! — откликнулся парень.

Манч осматривалась, пытаясь найти путь к отступлению. Она не знала, к чему ведут эти вопросы, но ей не хотелось присутствовать при их завершении.

— Покажи ей.

Кандидат спустил штаны и показал Манч голый зад. Она обвела взглядом море бесстрастных лиц вокруг нее, пытаясь найти хоть в ком-то искру сочувствия. Но все глаза, в которые ей удавалось заглянуть, отвечали ей холодными мертвыми взглядами. Она вспомнила статью, которую прочла в самолете, о том, что человек эволюционировал благодаря общению. Эта первобытная толпа уж конечно не собиралась с ней общаться. Судя по всему, ее ждут серьезные неприятности. Кандидат снова натянул штаны и подошел к ней. Он протянул ей горсть куаалюда.[34]

— Держи, — сказал он. — Будет легче, если ты их примешь.

Прежде чем ответить, она долго смотрела на пилюли, гадая, уж не так ли Бог решил ответить на ее молитвы.

Когда-то она обожала куаалюд.

Может, на другую помощь ей не стоит и надеяться. Если она примет протянутые ей таблетки, они лишат ее сознания и потом ей будет легче жить: она хотя бы помнить не будет о том, что эти байкеры собираются сотворить с ее телом. Фэбээровцы найдут ее во время облавы, но до этого остается еще несколько часов.

Она будто услышала голос Руби, произносивший: «Мы не принимаем наркотики ни при каких обстоятельствах».

— Я не принимаю наркотики, — сказала она, но так тихо, что слов никто не услышал.

— Кандидат! — загремел голос председателя. — Ты ей свою показал, так?

— Так, — прокатилось по толпе.

— А теперь скажи ей, чтобы она показала нам свою.

Кандидат протянул руки к ремню Манч и начал расстегивать пряжку.

«Всё в Твоих руках, — молилась она. — Я старалась как могла, но этого мне трезвой не вынести. Если это случится, я напьюсь».

И тут она увидела его. Джеймса. Их взгляды встретились в молчаливом узнавании.

— Подождите минутку, — вдруг сказал он. — Это должно быть добровольно. — И, обернувшись к ней, спросил: — Ты это делаешь добровольно?

Манч смешалась — мысли вихрем закружились в голове, — но быстро опомнилась. Он подсказал ей выход!

— Нет, — сказала она, застегивая пряжку и отталкивая кандидата. — Не добровольно. Определенно не добровольно. Нет.

Она шла быстро, сдерживаясь, чтобы не броситься бежать. Интуиция подсказала ей: если она побежит, если выкажет страх, то они набросятся на нее, словно стая голодных волков, и раздерут ее жизнь в клочья. Джеймс пошел с ней из комнаты, громко говоря на радость своим собратьям:

— Нам нужно серьезно поговорить, детка.

Им вслед несся смех. Джеймс наклонился к ней и прошептал на ухо:

— Что ты здесь делаешь?

— Где Эйша?

— Я ее завез.

Он оглянулся через плечо.

— Куда ты ее завез?

— К соседке Деб, той бабе, которая обычно присматривает за Буги.

— Как ты мог это сделать?

— Она…

— Я о Слизняке. Как ты мог так его подставить?

Джеймс посмотрел на нее без всякого выражения.

— Тебе стоит как можно скорее уехать отсюда.

Манч нашла Деб, которая по-прежнему сидела на диване в клинче со своим Чемпионом Отвратности, и рывком поставила ее на ноги.

— Пошли, — сказала она. — Мы уезжаем. Сейчас же. Давай мне ключи.

— Да куда торопиться? — капризничала Деб. — С тобой теперь стало совершенно не интересно.

Манч наполовину вытащила, наполовину вытолкала Деб к грузовичку.

— Мы отсюда сматываемся.

— Ладно, ладно, — угрюмо согласилась Деб. — С чего ты так разозлилась?

Манч посмотрела в глаза подруги и поняла, что та понятия не имеет о происшедшем.

— Забирайся в машину без разговоров.

Они поехали по проселку на предельной скорости, которую она сочла безопасной, — и даже чуть быстрее. Ей пришлось максимально сосредоточиться, чтобы не дать грузовичку съехать под откос. «Как люди могут так напиваться?» — гадала она.

— Куда мы едем? — спросила Деб.

— Я везу вас домой, а потом возвращаюсь в Лос-Анджелес.

— Я тебя люблю, парень, — заявила Деб. — Ты же моя сестра. Я за тебя умру. Ты это знаешь.

— Да ты хоть понимаешь, что говоришь? — спросила Манч. — Твоим словам верить нельзя, они ни черта не значат. Ты бросаешь меня ради первого же мужика, стоит ему повилять своим членом!

— А вот это дерьмо я слушать не желаю, — заявила Деб. — Особенно от тебя.

Роксана подняла голову и сказала:

— Да. Прошу прощенья, к едреной фене.

— А вот и еще одна независимая страна дала о себе знать, — прокомментировала Манч.

Деб подвинулась к Манч иположила голову ей на плечо.

— Мне его тоже жалко, знаешь ли.

Манч бережно обняла Деб за плечи.

— Знаю, — сказала она, — знаю. Давай отсюда уезжать.

Она притормозила перед тем поворотом с плохим обзором. Ее нога висела над педалью газа — Манч собиралась притопить ее, как только дорога пойдет прямо.

Манч выехала за поворот и ослепла, словно ударившись в стену из блестящего хрома и слепящих фар. Она врезала по тормозам. Пикап занесло и потащило. Все ее маневры с рулевым колесом результата не давали. Деб с Роксаной завалились вниз. Магнитофон сорвался с панели, упал к ее ногам и заклинил педаль газа. Пикап рванулся вперед, а потом с хрустом врезался в решетку радиатора: она с запозданием поняла, что прямо над ней нависает громадный трейлер.

Деб приподнялась с пола и выглянула из-за приборной доски. Что-то в тоне, которым она произнесла «Ага!», заставило Манч похолодеть.

Разъяренный мужчина, выскочивший из кабины трейлера, выглядел как некая помесь пирата с лесорубом. Так это и есть Такс! Из тех мужчин, которые всегда нравились Деб — а раньше и Манч тоже, — грубоватый, но привлекательный. Темная узкая бородка подчеркивала углы челюсти, с правой мочки свисало золотое кольцо. Он был крупный мужчина, ростом намного выше шести футов, — и он был крайне недоволен.

— Что тут за бардак? — вопросил он. — И кто ты такая?

Деб высунула голову из окна.

— Привет, малыш! — сказала она. Открыв дверцу, она вывалилась наружу. — Я так по тебе скучала.

И в этот момент ночное небо разорвал треск первой гранаты.

Глава 28

Взорвались еще две гранаты, превратив ночь в день. Звезды исчезли в пелене белого дыма. Запах был, как во время фейерверка в День независимости.

Такс схватил Деб за рукав пальто и одним движением затащил в кабину трейлера. Из-за пояса он вытащил пистолет и направил его на Манч.

— Ты кто, сука? — спросил он.

Она вытянула руки ладонями к нему.

— Спокойней. Я — подруга Деб.

Они повернулись, услышав приближающийся по шоссе звук сирен. Над головой раздался отдаленный слабый стук вертолетных винтов.

— Все закончилось, Таксфорд! — объявили в рупор. — Бросай оружие.

Такс резко выбросил руку, схватил Манч и, заслоняясь ею как щитом, начал пятиться к пикапу. Сверху их высветил луч прожектора. Он тащил ее за собой, словно она весила не больше тряпичной куклы. Ее ноги едва касались земли.

— Брось оружие! — повторил бестелесный голос.

Рука, обхватившая ее грудную клетку, сжалась сильнее. Он дернул ее тело так, что из ее легких вышел весь воздух. Они уже добрались до кабины. Манч почувствовала, как он поворачивается, готовясь сесть в машину.

Сквозь шум винтов вертолета и визг шин Манч различила знакомый звук — что-то среднее между «Трах!» и «Дзинь!»; с таким звуком толстое дно бутылки встречается с черепом.

Такс повалился на нее, придавив всем телом, но ей каким-то образом удалось столкнуть его с себя и откатиться в сторону. Деб стояла на подножке пикапа, сжимая в руке зеленую бутылку «Гром-птицы». Глаза у нее возбужденно горели. Как, черт побери, она тут оказалась?

— Ты не представляешь, как давно мне хотелось это сделать! — радостно сказала она. — Он был настоящая жопа, правда?

— Поднимите руки! — раздался почти истерический вопль.

Мужчины в темных куртках и масках выкатывались из леса. Один из них заломил Манч руки и свалил ее на землю. Второй обнаружил в пикапе Роксану. Он выволок ее оттуда и бросил рядом с Манч. С Деб обошлись не лучше.

Блэкстон протолкался через толпу и поднял Манч на ноги.

— Вы в порядке? — спросил он, отряхивая ее.

— Да, все нормально.

Агенты надели на Такса наручники и уволокли его, так и не пришедшего в сознание. Деб и Роксану толкнули на капот пикапа.

— Не горячитесь, парни, — посоветовал Блэкстон. — Оставьте немного задора и для той веселой компании наверху.

Он махнул рукой в сторону охотничьего домика.

Из спального отделения трейлера показался Муди, таща четыре джутовых мешка. Открыв один из них, он вынул пачку купюр.

Клер Донавон выбежала на дорогу в полном спецназовском снаряжении.

— Я заберу это, — сказала она и знаком показала двум агентам взять деньги. — Спасибо вам за помощь.

— Всегда пожалуйста, милочка, — отозвался Том Муди.

Клер подошла к Блэкстону и бросила опасливый взгляд на Манч.

— Как там обстоят дела?

Манч рассказала о лаборатории по производству метамфетамина и о том, как она вывела из строя винтовки.

— Там человек двадцать мужчин, — сказала она. — И шесть женщин. Все сильно поддатые. Не думаю, что они сумеют скрыться.

— Мы перекроем дорогу внизу и выкурим их из дома. Этим займется команда, что в вертолетах, — решила Клер.

— Что будет с вашим информатором? — поинтересовался Блэкстон.

— Ему придется отсидеться, — ответила Клер. — Ты-то что собираешься делать?

— Допрошу Таксфорда, когда он придет в себя, и отправлюсь домой.

— В Лос-Анджелесе мы увидимся? — спросила она.

— Только если этого нельзя будет избежать, — сказал Блэкстон.

Он подхватил Манч под локоть и повел к своему седану.

— Чему вы ухмыляетесь? — спросил он.

— Просто радуюсь, что это все позади, — ответила она. — Давайте поедем за моей малышкой.

Глава 29

— Малышка и сын Деб, Буги, находятся у соседки, — сказала Манч Блэкстону, когда они выехали на шоссе.

— Почему бы нам сейчас туда не заехать? Таксфорд придет в себя еще не так скоро.

Она нервно засмеялась, все еще не в силах унять возбуждение.

— Деб была великолепна, правда?

— Да. Она пришла к вам на выручку в нужную минуту.

— Что теперь с ней будет?

— Эту часть дела будет вести Муди. Сегодня он ее просто допросит и отпустит. Мы оба замолвим за нее слово в своих отчетах.

— Спасибо, я этому очень рада.

Они остановились перед домом соседки. В гостиной работал телевизор. На стук соседка — ее звали Стелла — отозвалась почти мгновенно, открыла дверь и вышла на порог. Ее ноги переливались через края резиновых шлепанцев. В массивных руках извивался сверток, казавшийся невообразимо маленьким по сравнению со Стеллиными колышущимися бицепсами. Вдруг из свертка донесся знакомый плач.

Манч подбежала к женщине и протянула руки.

— Никак не могу ее успокоить, — сказала Стелла, передавая ей ребенка.

— С ней теперь все будет в порядке, — проговорила Манч.

Эйша с неожиданной силой вцепилась в ее рубашку.

— Вы ее забираете?

— Да, конечно.

— Мужик, который ее оставил, обещал дать мне двадцать долларов.

Манч открыла бумажник. В нем лежало ровно двадцать долларов. Этот факт ее потряс. Руби всегда говорила: Тот Старик Наверху всегда дает человеку ровно столько, сколько ему нужно, — и не больше того, с чем он может справиться. Эта точная сумма была самым потрясающим знаком, полученным Манч от Него. Он явно побеспокоился, чтобы четко высказать Свое мнение.

Манч отдала деньги. Стелла вернулась к своему телевизору. Манч прихватила из дома Деб рюкзак, оставив Буги записку, в которой написала, что любит его.

Манч, Блэкстон и Эйша вернулись в дом Муди. Муди снабдил их одеялами и подушками. Манч заснула на диване, держа на руках Эйшу, пока Блэкстон вел допрос Такса.

Блэкстон разбудил ее утром и велел собирать вещи: он поменял их билеты на более ранний рейс.

— Чем закончилась облава? — спросила Манч.

— Байкеров арестовали в три часа утра. Их отправляют в Розбург, ближайший город, где есть достаточно большая тюрьма.

— Никого не ранили? — спросила она.

Блэкстон засмеялся.

— Фэбээровцам едва удалось разбудить половину из них, чтобы арестовать. Остальных так спящими и погрузили.

По дороге в аэропорт Манч держала малышку на коленях.

— Когда я смогу получить деньги? — спросила она.

— На этой неделе, — ответил он. — Не беспокойтесь, они вас не нагреют.

— Скажите им, чтобы мою машину тоже вернули.

— Уже сделано. Она будет ждать вас у аэропорта. Что вы теперь собираетесь делать?

— Вы имеете в виду — всю оставшуюся жизнь или когда мы вернемся в Лос-Анджелес?

— Я имел в виду ваши планы на ближайшие дни.

— Пойду в церковь.

— Чтобы принести благодарственные молитвы?

— Не-а, это я уже сделала. Мне нужно окрестить малышку.

Она не стала объяснять, что свидетельство о крещении является таким же способом удостоверения личности ребенка, как и свидетельство о рождении. Промолчала и о том, что для простоты дела намерена назваться матерью малышки.

Блэкстон неуверенно улыбнулся.

— Мило. А я не знал, что вы такая. Верующая, хотел я сказать.

— Думаю, вы еще многого обо мне не знаете, — отозвалась она.

— Конечно.

Будет лучше, если он так и останется в неведении, решила она.

Глава 30

Из аэропорта Блэкстон поехал прямо в больницу. Ему сразу же сообщили, что Алекс этим утром пришел в сознание и находился в здравом уме и полной памяти. Войдя в отдельную палату, он обнаружил друга крепко спящим.

— Держись, приятель, — тихо сказал он.

Алекс открыл глаза и внимательно осмотрел своего напарника.

— Ты кем это себя воображаешь? — осведомился он. — Парнем с рекламы «Мальборо»?

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — ответил Алекс. — Только какой-то чертов телефон постоянно звонит, а как только я, наконец, беру трубку, там никого не оказывается.

— Набирайся сил, ладно? Больше ни о чем не беспокойся. Все схвачено.

— Эй, Джигсо!

— Да?

— Мы взяли того парня, так?

— Точно, приятель.

— Объясни мне еще раз. Как все было?

— Таксфорд был водителем той машины, из которой стреляли в Гарилло. Напарника, Дарнела Уиллиса, Таксфорд потом взял и пристрелил, когда увидел, что парень сбрендил и стреляет в копов.

Рука Алекса невольно потянулась к повязке.

— А этот Уиллис — убийца Гарилло, я прав?

— Ты все правильно понял. А еще он убил ту пару в Венис, считая, что устраняет Гарилло.

— А Уиллис убрал Гарилло за то, что Гарилло был информатором.

— Но на самом деле — не был. Таксфорда и Уиллиса заставили так думать. Фэбээровцы сдали Гарилло, чтобы отвести подозрение от своего информатора.

Алекс досадливо вскинул руки, за которыми тянулись провода и трубки капельниц.

— Кто он, информатор?

— Зять Гарилло, Джеймс Слокем. И теперь Слокема, Лайзу и ее детей переселили. Ты ведь знаешь, как федералы носятся со своей программой защиты свидетелей.

— Ага, как в фильме про шпионов. — Алекс теребил повязку на руке. — Так федералы знали, что у этих психованных засранцев все это время было в руках оружие, и не стали их арестовывать?

— В том-то и дело.

Алекс зевнул.

— Знаешь, я, пожалуй, посплю, Джигсо.

— И правильно, приятель.


На следующее утро в «Лос-Анджелес Таймс» появилась короткая заметка — четырнадцать строчек на двадцатой полосе, прямо над рекламой нового «форда-комби»:

«Сегодня в ФБР нам сообщили, что после расследования, продолжавшегося в течение месяца, в южном Орегоне удалось найти склад с армейским оружием, похищенным из арсенала национальной гвардии округа Керн. В поисках оружия проведен обыск в клубе банды мотоциклистов «Цыганское Жулье», где обнаружено также большое количество метамфетамина и марихуаны. Работая в тесном сотрудничестве с полицией Лос-Анджелеса и шерифским отделом округа Джозефин, федеральное расследование выяснило, что эта же банда контрабандистов и преступников была виновна в убийстве уголовника Дарнела Уиллиса, которое было совершено 24 октября во время перестрелки в Венис-Бич. Следователь Алекс Перес, получивший ранение в той же перестрелке, переведен из отделения интенсивной терапии, и врачи выражают надежду на его полное выздоровление».

Блэкстон вырезал эту заметку и прикрепил ее к стене над рабочим столом. Он обратил внимание на то, что о деньгах в ней не было ни слова.

Эпилог

За три дня до Дня Благодарения Весельчак Джек сообщил Манч, что к ней пришли.

Она бросила копаться в двигателе «форда-пинто», подняла глаза и увидела, что из старенького, но чистого «бьюика» вылезает Роксана.

— Как дела? — спросила Манч.

— Уже двадцать дней как в завязке, — похвалилась Роксана.

Манч увидела ее ясный взгляд, румянец на щеках — и поняла, что та сказала правду.

— Великолепно!

— Я увидела, как ты отлично держишься, — объяснила Роксана, — и решила, что, может, твоя программа и мне поможет. То есть — если уж даже ты смогла…

Она замолчала, смутившись.

— Да ничего, — успокоила ее Манч, — я понимаю, что ты имела в виду. А что происходило на севере после того, как я уехала?

— Копы всех нас отвезли в тюрьму. Меня выпустили на следующее утро, а Деб обвинили в укрывательстве краденого. Кстати, у нее новый старик.

— Какая неожиданность! — откликнулась Манч.

— Она познакомилась с ним в тюрьме. Он увез ее и Буги в Бельгию.

— В Бельгию? А почему в Бельгию?

— Нет договора об экстрадиции.

— Надеюсь, у нее все будет хорошо, — сказала Манч. — Надеюсь, что у нас всех все будет хорошо.

Барбара Серанелла

КРУЖНЫМ ПУТЁМ (роман)

Последняя возможность завести ребенка для состоятельной бездетной пары Пола и Джоанны — удочерить девочку из Колумбии…

Однако их приемную дочь ВНЕЗАПНО ПОХИЩАЮТ.

Пытаясь отыскать ее, Пол попадает в АД, о существовании которого прежде не подозревал. В одиночку ему предстоит сразиться с безжалостной наркомафией, требующей от него… СТАТЬ ПРЕСТУПНИКОМ.

Как далеко готов зайти Пол для того, чтобы спасти свою семью?

Пролог

Это старая присказка. Поговорка. Ободряющее мудрое слово. Точнее — помощь напуганному. Эта присказка призвана успокоить, утешить, внести умиротворение в мысли.

Так говорят, когда человек боится что-то сделать.

Например, пуститься в путь.

Ехать по рельсам. Сесть в самолет. Или путешествовать морем.

Заняться дайвингом. Горными лыжами. Встать на ролики. Полететь на воздушном шаре.

Люди часто опасаются, что с ними приключится нечто ужасное и, вместо того чтобы наслаждаться приятным днем, отпуском, самой жизнью, они окажутся на том свете.

Что им на это сказать?

Вероятность того, что их собьет автобус, гораздо выше, когда они переходят улицу.

Ведь это так часто происходит, не правда ли?

Человек открывает нижний ящик стола, достает погребенную под грудой бумажек секретную папку и стряхивает с нее пыль. Она специально хранится там как напоминание для подобных случаев.

Джей Бокси, тридцати восьми лет, готовился к помолвке. Выходил из ювелирного магазина и любовался сверкающим овальным камнем весом два карата в филигранной оправе из белого золота.

* * *
С. Льюис, двадцати двух лет, только что получила магистерскую степень Бакнельского университета в области делового управления. Выходила после первого собеседования по поводу предстоящей работы и удивленно разглядывала огромное административное здание — ничего подобного ей раньше не приходилось видеть.

* * *
Т. Нунан, семидесяти лет, любящий дед. Гулял с четырехлетним внуком и объяснял ему, почему Бэтмен не сможет победить Супермена в честном бою. Ни за что не сможет, никогда в жизни.

* * *
Р. Рискин, шестидесяти лет.

С. Мейсмер, семидесяти восьми.

Р. Вэз, тридцати трех.

Л. Паркинс, одиннадцати.

Джей Барбагалло, тридцати пяти.

Р. и С. Парксы, восемнадцати лет, близнецы.

Их всех сбил автобус, когда они переходили улицу.

Всех до одного.

И все они умерли.

Папка напоминала ему: как бы это ни казалось им невероятным, такое вполне возможно.

Это вполне может случиться.

С каждым.

Глава 1

Buenas tardes.[35]

Первое, что увидели Пол и Джоанна, добравшись до Боготы, был мужчина без головы.

Фотография этого человека, который некогда был вице-мэром Медельина, красовалась поперек расклеенных на стенах аэропорта «Эльдорадо» плакатов, рекламировавших столичные газеты. Мужчина беспечно разлегся посреди улицы, словно ему вдруг вздумалось отдохнуть. Вот только рубашку запятнала запекшаяся кровь, и фигуре явно не хватало чего-то очень важного. Его разорвало бомбой в машине, а подложила взрывное устройство либо левацкая ФАРК,[36] либо ультраправые — любая версия подойдет, выбирайте по вкусу.

Чертовски негостеприимно, решил Пол, однако почувствовал облегчение от того, что путешествие наконец завершилось.

Он рад был оказаться на месте.

Рейс № 31 из международного аэропорта Кеннеди до Боготы длился восемнадцать часов — на одиннадцать часов дольше, чем было положено по расписанию. На пять часов задержались в самом аэропорту, а потом еще совершили незапланированную посадку в Вашингтоне, округ Колумбия, где взяли багаж оставшегося инкогнито колумбийского дипломата.

Несколько часов пришлось провести на прожаренной насквозь стоянке аэропорта в Вашингтоне, где не подавали ни «Кровавую Мэри», ни джин с тоником, чтобы помочь пассажирам побороть скуку и спастись от жары. Федеральное управление гражданской авиации запрещало разносить алкогольные напитки во время задержек на земле. И надо думать, не без оснований. Люди на борту начинали закипать. Почти все громко проявляли недовольство, кроме Джоанны и пассажира справа от Пола, которые спокойно смотрели перед собой.

Этот пассажир представился сам — он был орнитологом. Привык ждать. Теперь он направлялся в джунгли северной Колумбии охотиться на желтогрудого тукана.

Пол не сводил глаз со своих наручных часов и не мог понять, почему стрелки совершенно не двигаются.

Джоанна, как всегда бастион спокойствия, напомнила ему, что они ждали пять лет, так что десятью часами больше, десятью часами меньше — это уже не смертельно.

Она, разумеется, была права.

Задержка в Нью-Йорке, незапланированный восьмичасовой простой в Вашингтоне и зловонный салон самолета его, конечно, не убьют. Пол знал, что может убить человека, а что — нет. Ведь он занимался актуарными расчетами в страховой компании, чей логотип — баюкающие отеческие ладони — двадцать раз в день появлялся на телеэкране в тошнотворно-приторных рекламных роликах. Мог прокрутить в голове вероятность риска в любом виде человеческой деятельности и привести точную статистику несчастных случаев и смертей.

Он знал, например, что вероятность гибели в авиакатастрофе составляет 1 к 354 319, несмотря на все старания людей по имени Аль и по фамилии Каида. Так что в смысле страховых рисков их задержку на земле следовало считать несущественным фактором.

Задержка рейса убить не может.

А подложенная в машину бомба — может.

Вот об этом и речь.

Вид безголового мужчины немного ошарашивал. По дороге из терминала к багажной стойке Джоанна заметила отвратительный плакат и поспешно отвернулась, и Пол ощутил неясный укол страха.

Они долго-долго возились на таможне, и проход сквозь строй солдат, вооруженных автоматами Калашникова и мрачно взиравших на пассажиров, тоже не улучшил настроения. А когда наконец разобрались с чемоданами, к ним подошел седой человек с табличкой, на которой коряво от руки было выведено: «Брейдбарт Пол», — фамилия оказалась написанной неверно.

— А меня он принимает за багаж? — проворчала Джоанна.

— Пабло, — назвался встречающий, застенчиво пожал Полу руку и быстрым движением схватил все три чемодана. А когда Пол попытался отнять у него хотя бы один — как-никак колумбиец был лет на тридцать старше его, — вежливо отказал и улыбнулся. — Все в порядке… Следуйте за мной.

Пабло наняли через местный сиротский приют Святой Регины. «Я буду вашим человеком в Боготе», — объяснил он. Он взялся их возить, совершать покупки и помогать на всех этапах оформления документов. И заверил, что постоянно будет рядом.

Это успокаивало.

Пабло провел их сквозь буйную, неуправляемую толпу. Любой аэропорт мира — это своего рода эксперимент в области слабо организованного хаоса, но «Эльдорадо» оказался хуже всех остальных. Пассажиры напоминали возбужденных футбольных фанатов — шумные, толкающиеся, агрессивные. В свое время Пол не слишком преуспел в испанском и теперь забыл, как сказать «извините» и «позвольте пройти»; вместо этого он прибегал к примитивному языку жестов. Большинство не обращали на него внимания, другие смотрели так, словно он повредился в уме. В конце концов пришлось просто расталкивать людей направо и налево.

Но продраться сквозь толпу оказалось не самым сложным.

Труднее оказалось угнаться за Скороходом Гонзалесом, который до этого назвался Пабло.

Для человека, которому стукнуло семьдесят, он обладал необыкновенной прытью. А ведь он еще тащил на себе три раздутых от вещей чемодана.

— Может, он жует коку или еще что-нибудь? — предположила Джоанна. Три дня в неделю жена совершала пробежки и могла выдержать полтора часа на тренажере, но и она едва поспевала.

— Пабло! — Пол раз, другой, третий выкрикнул его имя, прежде чем человек, которому надлежало находиться рядом с ними, как приклеенному, наконец обернулся и заметил, что вверенная ему парочка совершенно запыхалась и опасно отстала.

— Извините, — почти застенчиво проговорил он. — Я привык, как это вы говорите… поторапливаться.

— Ничего, — отозвался Пол. — Мы просто боялись вас потерять.

Они выскользнули из боковой двери и оказались на задворках примыкающей к терминалу стоянки. Море машин, испещренное фигурками медленно бредущих людей, казалось бескрайним.

— Что это за запах? — спросила Джоанна.

Пол потянул воздух и чуть не ответил: «Бензин и дизельное топливо». Но Джоанна обладала невероятно острым обонянием, и он промолчал.

— Ну вот… Подождите здесь… — Пабло поставил чемоданы на растрескавшийся асфальт и отошел ярдов на двадцать — к какой-то будочке, которая отсюда казалась чем-то вроде билетной кассы. Но это была не касса.

Пабло вернулся с двумя плотно упакованными свертками, из которых исходили тонкие струйки пара.

— Empanadas,[37] — сказал он, передавая свертки Полу и Джоанне. — Polio.[38]

— Цыплята, — шепнул Пол на ухо Джоанне.

— Спасибо за подсказку, — поблагодарила она. — Я такие ела в «Тако Белл».[39] — И, повернувшись к Пабло, спросила: — Сколько мы вам должны?

— Nada,[40] — мотнул головой тот.

— Благодарю вас, вы очень щедры. — Она откусила кусок и слизнула потекший по губе сок. — М-м-м… очень вкусно.

Пабло улыбнулся, и Пол решил, что лицо у него одновременно и мягкое, и грубое. Во всяком случае, обветренное.

— Ждите здесь, я схожу за машиной. — Провожатый явно отдавал должное их слабому телосложению.

— Приятный человек, — проговорила Джоанна, когда Пабло скрылся за шеренгами «фольксвагенов», «рено» и «мини-куперов».

— Может, его и усыновим? — Пол взял жену за руку и почувствовал, что ее ладонь мокрая от пота. — Волнуешься?

— Да, — кивнула она.

— В масштабе один к десяти?

— К шестьсот одиннадцати.

— Всего-то?

Через несколько мгновений появился Пабло за рулем допотопного синего «пежо».

Глава 2

Их адвокат заказал им гостиницу в лучшем районе Боготы, с французским названием и американскими удобствами. Место именовалось Калле-93 и было набито модными бутиками, первоклассными отелями и хипповыми ресторанами с затемненными стеклами, отливающими синевой.

Гостиница называлась «Эспланада». Слово отдавало французским шиком, но в меню закусочной при входе значились техасские бургеры и филадельфийское жаркое.

Из окна номера на десятом этаже открывался вольный вид на окрестные зеленые горы. Когда Джоанна открыла жалюзи и показала их Полу, тот не мог отделаться от чувства, что с вершин на него смотрят партизаны. Но он решил не делиться своими ощущениями с женой.

Их, разумеется, предостерегали против поездки в Колумбию.

Их личный адвокат советовал попытать счастья где-нибудь еще.

Где угодно.

Например, в Корее, предложил он. Или в Венгрии. «А что скажете насчет Китая?» Колумбия — слишком нестабильная страна, уверял юрист и добавил: «Самая перспективная отрасль промышленности там — производство пуленепробиваемого стекла».

Но в Корее, Венгрии или Китае это может занять до четырех лет.

В Колумбии на все уходит два месяца. Самое большее.

Прождав пять долгих изнурительных лет, они считали, что еще четыре года им не вынести. Отчаяние взяло верх и положило благоразумие на лопатки.

Их немедленно отправили к другому адвокату, который занимался Латинской Америкой.

Его звали Майлз Гольдштейн, и, судя по всему, он оказался настоящим энтузиастом. Был страстным, импульсивным, абсолютно неутомимым и беззаветно преданным своему делу. Он стремился свести две разъединенные страдающие стороны. Были дети, которым требовался дом, и были супружеские пары, которые хотели детей. Его миссия заключалась в том, чтобы сделать и тех и других счастливыми. И прямо над его головой висело вытканное от руки изречение: «Тот, кто спас одного ребенка, спас целый мир».

Трудно не симпатизировать адвокату, который подписывается под высказываниями такого рода.

Майлз уверил их, что, хотя Колумбию нельзя назвать оазисом спокойствия, в столице нет каких-либо особых проблем. Борьба между левыми и правыми идет уже тридцать лет — она превратилась в одну из деталей пейзажа. Но этот пейзаж раскинулся где-то на севере, в горах, вдали от Боготы. Более того, исследование, проведенное журналом «Дестинейшнз», ксерокопию которого Майлз немедленно извлек из ящика стола, доказывало, что обстановка в Боготе не опаснее, чем в Швейцарии.

— Вот в Швейцарии-то как раз и надо опасаться за свою спину, — заметил Майлз.

* * *
Пабло держал слово.

Довез их до самых дверей, впорхнул внутрь с чемоданами и отказался от предложенной помощи явно разъяренного коридорного. Когда Пол и Джоанна вошли за ним в вестибюль, отделанный в стиле арт-деко, их встретила льстивая консьержка с выцветшими светлыми волосами и, слегка шепелявя, вызвалась проводить в номер.

Пабло пообещал вернуться за ними через три часа и отвезти в сиротский дом. После его ухода Пол развалился на кровати изрядных размеров и проговорил:

— Хорошо бы заснуть, но не могу. — А проснувшись через два часа, спросил: — Сколько времени?

Джоанна сидела поодаль у окна и читала номер журнала «Мать и дитя». Пол невольно вспомнил, что она начала подписываться на это издание четыре года назад.

— Сочувствую, что тебе никак не удается заснуть, — съязвила жена.

— Кажется, все-таки сморило.

— Вроде того.

— А ты так и не вздремнула?

— Не получается. Слишком взбудоражена.

— Так сколько сейчас времени?

— Час до возвращения Пабло.

— Час… Так-так…

Джоанна положила журнал разворотом вниз и улыбнулась. На обложке была поразительно крупная фотография детских глаз: младенчески-голубых.

— Все как-то очень нереально, — сказала она.

— «Нереально» — хорошее слово.

— Только подумай, через час мы ее увидим.

— Да… Может, пуститься в пляс или выкинуть еще что-нибудь?

— Лучше «еще что-нибудь».

— Я бы сплясал, но здесь маловато места. Так что считай, что я пляшу мысленно.

— Пол…

— Что?

— Я так счастлива. Мне кажется, счастлива.

— Почему «кажется»?

— Потому что я боюсь.

Бояться было не в духе Джоанны — бояться всегда было его прерогативой. И одного этого хватило, чтобы поднять его с кровати. Пол подошел к жене, слегка размял ноги, чтобы избавиться от онемения и колотья, и наклонился обнять ее. Джоанна положила голову ему на плечо, и он различил смесь запахов: аромат шампуня, «Шанели» № 5 и, что греха таить, легкий, но острый запах страха.

— Ты прекрасно со всем справишься, — успокоил он ее. — Великолепно.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, потому что ты десять лет нянчила меня и у меня нет на тебя никаких жалоб.

— Ну, раз ты знаешь…

Джоанна подняла голову, и Пол поцеловал ее в губы. Милые губы. Красивые губы, подумал он. Джоанна была из тех женщин, которые хорошо выглядят, только что поднявшись с постели, — наверное, даже лучше, чем в остальное время, поскольку косметика скорее скрывала, чем подчеркивала ее черты. Бледную, слегка веснушчатую кожу и зеленовато-голубые глаза, какие обычно рисуют у хрупких фарфоровых кукол. Хотя определение «хрупкая» вовсе не подходило жене. Пол назвал бы ее сильной, умной и целенаправленной. А иногда ему хотелось окрестить ее Зеной, королевой воинов, но, разумеется, про себя. Через две недели Джоанне исполнялось тридцать семь, но она все еще выглядела на двадцать семь. Пол иногда задумывался: может, она навсегда останется для него такой? Может быть, счастливые пары видят супругов такими, какими они были раньше, пока однажды не просыпаются лет в шестьдесят и не спрашивают удивленно: «Кто этот пожилой человек, что спит со мной рядом?»

— А если я не справлюсь? — заволновалась Джоанна. — Я же этому никогда не училась.

— Я слышал, что это приходит естественным образом.

— Сразу видно, ты не читал «Мать и дитя».

— Зато ты читала.

— Все… Сейчас соберусь и перестану паниковать.

— Вот и отлично.

— Успокаивай меня, когда я в следующий раз начну мандражировать.

— Договорились.

— Пойду приму душ. Мне кажется, я двое суток провела в самолете.

— Именно столько ты в нем и провела.

— Но понимаешь, я уверена, что игра стоила свеч.

* * *
Пабло явился на двадцать минут раньше. Для него-то во всей этой истории не было ничего необычного.

Он постучал и вежливо остался за дверью даже после того, как Джоанна пригласила его войти и присесть.

Пол не успел до конца одеться и поспешно натянул на себя недостающее: черные полотняные брюки и слегка помятую белую рубашку, которую он так и не удосужился заранее вынуть из чемодана. Бросил быстрый взгляд на свое отражение в зеркале и увидел именно то, что ожидал: лицо застряло где-то между мальчишеством и подбирающимся средним возрастом, а сам он представлял собой некую сумму отдельных составляющих, каждая из которых нисколько не выделяла его из толпы. Что ж, мужчину делает одежда. Пол дополнил свой наряд эффектным красным галстуком. В конце концов, он готовился к главной встрече в своей жизни.

«Пежо» приткнулся перед входом в отель.

Пол заметил: когда Пабло наклонился, чтобы усадить их на заднее сиденье, швейцар что-то шепнул ему на ухо. По радио звучала похожая на румбу мелодия.

— Что он сказал? — спросил Пол у их провожатого, когда машина отъехала от тротуара.

— Пожелал вам счастья.

— О, так вы сообщили ему, куда мы едем?

— Да.

— Вам часто приходилось делать подобные вещи? — спросила Джоанна. — Со многими парами?

Пабло кивнул: «Счастливая работа, да?»

— Конечно, — согласилась она. — Разумеется.

Они разминулись с группой солдат, которые, сгорбившись, сидели плечом к плечу в открытом джипе, произведенном в Детройте. И Пол невольно вспомнил фалангу вооруженных часовых в аэропорту.

— У вас тут много солдат.

— Солдат? Si.

— И как обстоят дела? — Пол колебался, прежде чем задать этот вопрос, потому что боялся услышать неприятный ответ.

— Дела?

— Ну да, с повстанцами. С ФАРК. — Пол подумал, что аббревиатура прозвучала как ругательство, но он считал, что именно так ее воспринимает большинство колумбийцев. Революционные вооруженные силы Колумбии. Левые партизаны уже захватили большую часть севера страны. И, скорее всего, именно они взорвали вице-мэра Медельина ради своего грядущего царствия.

Хотя, разумеется, могло быть и наоборот: бомбу вице-мэру подсунули правые. ФАРК уже много лет вела долгую, беспощадную войну с Объединенными силами самообороны, или USDF, — правой полувоенной организацией, которая отличалась необыкновенной жестокостью.

По дороге из аэропорта они проезжали разукрашенную красными граффити стену. Казалось, на нее брызнули свежей кровью из артерии и вывели буквы.

«Libre Manuel Riojas!»[41] — вопили слова. Мануэль Риохас был известным командиром USDF и отсиживал срок в американской тюрьме за контрабанду наркотиков.

— Я не знаю, — мотнул головой Пабло. — Не интересуюсь политикой.

— Что ж, может быть, это и мудро.

— Si.

— Но все-таки иногда бывает страшно?

— Страшно? — Шофер пренебрежительно отмахнулся. — Я занимаюсь своим делом. Не читаю газет. Это очень плохо.

Перед отъездом Пол заказал видеофильм под названием «Колумбийский образ жизни». Но не посмотрел и пяти минут, как понял, что он был рассчитан на школьников до двенадцати лет. Камера следовала за двумя подростками — Маурицио и Паулой — по улицам солнечной Боготы, и весь замысел сводился к тому, чтобы показать, что «этот современный латиноамериканский город — не только кофе, кокаин и насилие», — так по крайней мере утверждала реклама на задней стороне видеокассеты.

Пабло провез их по улице широко раскинувшихся усадеб. Пол догадался, что сами дома стояли где-то в глубине, поскольку их не было видно с дороги. По сторонам бежали бесконечные оштукатуренные стены высотой десять футов. И только очередные электронные ворота указывали на начало территории нового владельца, имя которого было выложено мозаикой на стене.

Каса де Флора.

Каса де Плайа.

Они проехали мимо пятнистого пса с выпирающими ребрами, который мочился на ярко-оранжевый забор Каса де Фуэго.

Что-то в этой картине настораживало. Пол не сразу сообразил, что именно.

Отсутствие людей.

Кроме нескольких нищих и изнуренных женщин, безучастно качающих на коленях детей, им никто не попался на глаза.

Ни одного человека в этой округе. Все скрылись из виду, спрятались за высокими стенами нового Иерихона.

— Ла Калера, — ответил Пабло, когда Пол спросил, как назывался этот район.

Но затем, слава Богу, окрестности стали меняться.

Сначала попалось несколько разбросанных магазинов электроники и бытовых электроприборов. Затем замелькали кафе, где предлагали цыплят, patatas[42] и huevos,[43] скопища новых лавочек, лотерейные магазинчики, супермаркеты — целые улицы шумных очагов торговли. Сквозь приспущенные стекла машины просочилась мешанина запахов: выхлоп автобусов, аромат цветов, вонь сырой рыбы, газетной краски. Пола так и подмывало попросить Джоанну, чтобы та открыла ему остальные составляющие запаха. Как и обещал Майлз, они оказались в центре нормальной столичной жизни. И Пол задумался, является ли эта отстраненность сознательной, или в стране, где заместителям мэров регулярно отрывают головы, обязательно должна существовать «страусиная» ментальность. Чтобы колумбийцы могли отгородиться от продолжающейся войны, как высшие классы в районе Ла Калера старательно отгородились от бедности.

Но все размышления сразу вылетели из головы, как только он увидел спрятанную в рощице вывеску.

«Сиротский дом Святой Регины».

— Здесь, — шепнул Пабло, свернул на неприметную дорожку и остановил машину. Закрытые ворота, обрамленный медью черный звонок.

Он выключил зажигание, вылез из «пежо» и нажал на кнопку звонка.

— Пабло, — сказал он в микрофон. — Сеньор и сеньора Брейдбарт.

Секунд через десять ворота открылись. Пабло вернулся в машину, запустил мотор и въехал в тенистый внутренний двор под высокими веретенообразными соснами.

«Ну что ж, — сказал про себя сеньор Брейдбарт, когда машина остановилась, — пошли знакомиться с нашей дочкой».

Глава 3

Пол не чувствовал ног.

Знал, что они у него есть, — определенно и без всяких сомнений: он на них стоял, — но никаких ощущений от этого не испытывал.

Секундой раньше в комнату, шаркая ногами, вошла низенькая метиска в белой накрахмаленной одежде. Она прижимала к груди красное детское одеяльце.

В одеяльце был завернут ребенок.

И не просто ребенок.

Их ребенок.

* * *
В стерильной приемной они добрых двадцать минут ждали Марию Консуэло, директрису сиротского дома Святой Регины. И это время тянулось для них дольше, чем полет на самолете. Пол вскакивал, садился, прохаживался по комнате, выглядывал в окно, опять садился. Считал черные плитки в узоре на полу — пытался привычно развеяться, играя в цифры (плиток оказалось двадцать восемь). Время от времени стискивал Джоанне руку и из последних сил ободряюще улыбался. Наконец появилась Мария — строгого вида женщина со стянутыми в пучок иссиня-черными волосами. Она пришла в сопровождении небольшой, но шумной свиты.

Директриса поздоровалась с Джоанной и Полом, назвав их по именам, словно те были ее старыми друзьями и приехали в гости, а не обращались с просьбой об удочерении девочки. Затем церемонно представила своих коллег — старшую воспитательницу, двух учительниц и свою личную помощницу. И каждая, прежде чем удалиться, пожала им руки. Мария проводила их в свой кабинет; они устроились за маленьким столом, на котором лежали аккуратные стопки журналов, и провели еще двадцать минут: распивали горький кофе, который принесла им чернокожая девочка-подросток, и говорили о пустяках.

А может быть, и не совсем о пустяках.

Полу все больше начинало казаться, что он попал на устный экзамен. Письменная часть была уже сдана: справки о наличии работы, справки из банка, справки о собственности и о том, что она не в закладе, рекомендации от родных и друзей, которые подтверждали, что у них хороший характер и вообще они приличные люди. И еще письмо, которое Пол сочинял целую неделю, рвал наброски, переписывал, старательно редактировал и наконец отослал.

«Моя жена и я намереваемся Вам рассказать, кто мы такие. И кем хотим стать. Родителями».

Мария начала с того, что поблагодарила за посылку, которую они направили сиротскому дому: пеленки, бутылочки, детские смеси, игрушки — нечто вроде узаконенной взятки. Майлз сказал, что так принято, когда берут на воспитание ребенка в Латинской Америке.

Затем они перешли к делу.

Директриса задала вопрос о работе: «Занимаетесь страхованием, да, Пол?» Да, согласился он, но не сказал, что его занятия сводятся к тому, чтобы, запершись в крохотном кабинетике, обсчитывать статистику случаев, с которыми сталкивались настоящие страховщики. Что его работа заключается в определении вероятности рисков во всех возможных видах человеческой деятельности и он барахтается в потоке необработанных данных, пытаясь свести всю многогранную жизнь к полууправляемому путешествию по минному полю. Таково уж определение рода его занятий: актуарий — это тот, кто хочет обслуживать клиентов, но у него не хватает характера.

— Вы давно там работаете? — спросила она.

— Одиннадцать лет.

«Как это меня характеризует?» — подумал Пол. Как надежного кормильца семьи? Или как работника, который недолго держится на одном месте? Но независимо от ответа Пол понимал, что директриса заранее имела эти сведения. Может быть, теперь она проверяла его искренность?

Дальше пошли вопросы позаковыристее.

Мария спросила Джоанну о ее работе. Ответственная за персонал одной фармацевтической фирмы. Однако было очевидно, что директрису интересовал не характер ее работы, а то, собирается ли она увольняться теперь, когда придется ухаживать за ребенком.

Интересный вопрос.

Пол и Джоанна сами бились над ним несколько выходных, но так и не пришли к определенному решению. По тону Марии Пол заключил: она считает, что жене лучше с работы уйти.

Несколько секунд Джоанна молчала, и Пол слышал только шелест лопастей вентилятора, электрическое гудение люминесцентного светильника и собственный внутренний голос, который кричал жене, чтобы она солгала.

Хотя бы раз.

Но беда была в том, что ложь — совсем не ее МО.[44] Джоанна мастерски обнаруживала вранье, полуправду и подтасовки фактов, но себе не позволяла солгать.

— Я возьму отпуск, — наконец выдавила она.

Недурно, подумал Пол. Вполне правдоподобно.

— Надолго? — поинтересовалась Мария.

Пол уставился на выставку фотографий, которая занимала полстены в кабинете Марии: ребячьи мордашки всех оттенков кожи смотрели с террасок, из плавательных бассейнов, игровых комнат, со спортивных полей «малой лиги»,[45] улыбались из-под выпускных шапочек колледжей. «Интересно, — подумал он, — удостоится ли снимок нашей дочери места в этой галерее?»

— Пока не знаю, — пробормотала Джоанна.

Пол повернулся к директрисе и улыбнулся. Теперь он был похож на малыша, который рассчитывает получить леденец.

— В конце концов, я поступлю так, как будет лучше девочке и мне. Я буду хорошей матерью, — добавила жена.

Мария вздохнула и потянулась к руке Джоанны. Пол подумал, что таким жестом ободряют собеседника врачи и священники, прежде чем сообщить печальные новости. Вот так его похлопал по руке и сжал плечо священник, когда ему было одиннадцать лет. В тот день умерла его мама.

— Джоанна, — улыбнулась Мария, — я тоже не сомневаюсь, что вы будете хорошей матерью.

Пол не сразу осознал, что они выдержали экзамен.

Испытание позади.

Пол почувствовал, как у него отлегло от сердца, но расслабиться не удалось, потому что Мария произнесла:

— Думаю, настала вам пора познакомиться с дочерью.

Она говорила что-то еще, но Пол больше не слушал.

Голос директрисы растворился в биении его сердца — гулком и тревожно-непостоянном. И еще к нему примешался новый звук: тяжелые шаги, которые медленно, но неукротимо приближались по коридору. Пол ясно ощутил, как по рукам хлынули потоки пота.

Это она?

Шаги стихли, и наступила тишина.

А через мгновение он засек на своем внутреннем радаре другие шаги — они становились громче, яснее и отчетливее и вдруг замерли как будто за самой дверью.

— Понимаю, как вы страшитесь этой первой встречи, — сказала Мария. — Но не стоиттревожиться: она красивая.

До этого Джоанна и Пол получили только черно-белые снимки небольшого размера, очень темные и неприятно размытые.

Дверь медленно отворилась. Потолочный вентилятор не переставал вращаться, но Пол готов был поклясться, что воздух застыл.

В кабинет вошла чернокожая няня, которая прижимала к груди детское ворсистое одеяло. Пол и Джоанна вскочили, но Пол так и не почувствовал под собой ног и стоял, раскачиваясь, словно на ходулях.

Няня медленно потянула верхнюю часть одеяла, обнажив ершик темных волосиков и бездонные черные глаза. Перед Полом предстало существо, похожее на крохотного панка, притягивающая смесь невинности и враждебности.

И он моментально и окончательно влюбился в этого ребенка.

Вспомнил, как впервые увидел Джоанну в набитом усталыми и раздраженными людьми зале аэропорта: поднял скучающие глаза и перед ним возникло видение белокожей и голубоглазой прелестницы, которая о чем-то допытывалась у пытавшегося улизнуть представителя авиакомпании. В ней в равной мере соединялись женственность и бесшабашность, и в груди Пола всколыхнулось чувство, похожее на то, что несколько раз возникало в студенческие годы, когда он пробовал кокаин. Восхитительный, но опасный взрыв неподдельного восторга, грозивший вознести сердце на вершину экстаза или разорвать его.

А может быть, и то и другое сразу.

Няня подала им дочь, и Пол первым протянул к ней руки. И в тот миг, когда прижал девочку к груди, ему показалось, что так было вечно.

Джоанна наклонилась и погладила ее лобик пальцем с безукоризненным маникюром. Девочка растянула крохотный ротик.

— Смотрите, — произнес, ни к кому не обращаясь, Пол, — она нам улыбается.

— Изумительно! — рассмеялась Мария. — Правда, красивая?

— О да! — с готовностью согласился Пол. — Очень красивая.

Кожа дочери отливала бледно-оливковым оттенком. А в темных глазах отражалось полное понимание. Понимание того, что она наконец оказалась дома. Пол посмотрел на Джоанну. Слезы превратили ее глаза в два бледно-голубых озерца.

Мария Консуэло сияла:

— Так и знала, что эта девочка предназначена именно вам. Всегда знала. Вы уже выбрали имя?

— Да, — кивнул Пол. — Джоэль.

Это был сплав имен: Джозеф — дедушка Джоанны с отцовской стороны и Элен — его мать. Оба давно умерли, и по обоим они сильно тосковали, особенно теперь.

— Джоэль, — попробовала Мария звучание на слух и одобрительно кивнула. Имя тоже выдержало испытание.

— Можно мне, дорогой? — Джоанна протянула руки, и Пол осторожно отдал ей ребенка. Девочка была такой трогательно-невесомой и немыслимо хрупкой. Ему стало страшно: вдруг она в любую минуту исчезнет?

Но ничего подобного не случилось.

Джоанна приняла девочку и пустилась ворковать:

— Хорошая Джоэль… Хорошая малышка… Вот твоя мамочка! — Она вложила мизинец ей в ладошку, и девочка вцепилась в ее палец. Образовался маленький круг: Джоанна, Джоэль и Пол. «Ни от кого не зависимый и совершенно самодостаточный», — подумал он.

У этого круга не было ни начала, ни конца. Он был вечен.

Глава 4

На пути из сиротского дома Святой Регины они миновали поле человеческих голов.

Видимо, не стоило воспринимать это как какой-то знак. Но вся беда в том, что любое предзнаменование мы понимаем только после того, как произойдут некоторые последующие события.

Вот Джоанна, прижимающая к груди сонную Джоэль.

Вот Пол, который мысленно бродил по только что открытой земле отцовства.

И вот эти два десятка голов, торчавших из земли.

Головы оказались явно и недвусмысленно живыми: они моргали, разевали рты и поводили глазами сверху вниз и справа налево.

— Hambre, — вздохнул Пабло.

— Что? — переспросил Пол. — Hambre? Что такое hambre? Голод?

Джоанна их тоже заметила и, словно защищая, крепче прижала к груди Джоэль — в одно мгновение в ней проснулся материнский инстинкт.

— Они протестуют, — объяснил Пабло.

Голодная забастовка.

Люди закопали себя на участке боковой незамощенной дороги. То ли двадцать, то ли тридцать человек, молодые мужчины и женщины. Казалось, они сошли с полотна Иеронима Босха[46] — кающиеся грешники, обреченные на вечные муки в третьем круге ада.

— Против чего они протестуют? — спросила Джоанна.

— Против условий, — пожал плечами их провожатый.

— И как долго?.. — начала она.

— Давно, — ответил Пабло. — Пять-шесть недель.

Пожалуй, дольше и не выдержать.

Затем раздался вой сирены.

«Скорая помощь», догадался Пол и тут же увидел фургон с надписью «Ambulancia». Машина свернула на боковую дорогу, но ее проблесковые маячки оставались непроглядно темными. Значит, сирена доносилась откуда-то еще.

Две полицейские машины. «Городская гвардия». Одна подрезала их справа так, что Пабо пришлось резко нажать на тормоза и круто вильнуть в противоположную сторону. Автомобиль замер, чуть не стукнувшись бампером о каменную стену.

Джоэль расплакалась.

И не одна она.

Полицейские пользовались тяжелыми дубинками.

Это походило на игровой автомат в баре, где пластмассовые сурки высовываются из норок, а играющий набирает очки, стукая их по головам. Только в игре зверьки имеют возможность уворачиваться и нырять обратно в ямку.

А здесь — нет.

За те короткие секунды, пока Пабло пытался вывернуть обратно на дорогу, а Джоэль все сильнее кричала, земля окрасилась красным. Вот почему поблизости оказалась «скорая помощь». Образец отличного муниципального планирования.

Наконец Пабло удалось поставить машину носом в другую сторону, и он поехал по нелепо широкой боковой улице, шарахаясь от бегущих поглазеть на происходящее людей.

Поле окровавленных голов скрылось вдали, но Полу все не удавалось выкинуть эту картину из головы.

Джоанна тряслась. Или это он сам так дрожал? Когда Пол обнял жену, это невозможно было понять. Они здесь всего лишь день, даже меньше дня, однако становилось все яснее, что Богота — это не столько третий мир, сколько четвертое измерение.

Locombia — так кто-то в самолете отозвался о Колумбии: сумасшедшая страна.

Теперь он ясно понимал, что имел в виду тот человек.

Пол порадовался, что они увозят отсюда Джоэль. Они приехали в Колумбию, спасаясь от одиночества, депрессии и бездетного существования. Но в то же время они спасают и ее. От всего этого. Джоэль вырастет в обстановке относительной безопасности и спокойствия. Ей не придется смотреть на закопанных по шею на городской улице людей. Но если даже кому-нибудь приспичит себя закопать, полицейские не станут избивать его до полусмерти.

Пабло спросил, как они себя чувствуют.

— Нормально, — ответил Пол, заметив, что их водителя инцидент с головами нисколько не взволновал. Видимо, для тех, кто живет в Колумбии, такое вполне в порядке вещей.

Войдя в гостинице в лифт, Джоанна и Пол улыбнулись поспешившей вслед за ними в кабину колумбийской паре среднего возраста. Пол ожидал, что им улыбнутся в ответ, как повсюду улыбаются родителям с маленькими детьми. Ничего подобного. С ними поздоровались с явной холодностью и враждебностью.

Сначала Пол решил, что дело в их национальности. Он знал, что в последнее время американцы повсеместно сталкиваются с недоброжелательностью. Но мужчина что-то шепнул своей жене, и среди прочего Пол уловил слово, которое запомнил из школьного курса испанского — nina.[47]

Дело оказалось не в том, кто они такие, а в том, что они брали на воспитание ребенка. Колумбийского ребенка.

Они были очередными американцами, которые делали то, чем всегда занимались их соотечественники в чужих странах, — захватывали природные богатства. Сначала золото и нефть, уголь и газ, а теперь — дети. Раньше такая мысль Полу не приходила в голову. И теперь, в этом хлипком лифте, он внезапно почувствовал себя не спасателем, а мародером. К счастью, им пришлось выходить раньше. Он увлек жену вперед по коридору.

— Видела? — спросил он ее.

— Что? — не поняла Джоанна.

— Тех людей в лифте. — Пол сунул ключ в скважину и открыл замок.

— Говори тише, — предупредила его жена. — Джоэль заснула.

— Семейную пару, — продолжал он шепотом. — Такое впечатление, что они бы нас с удовольствием выслали или расстреляли.

— За что?

Возможно, Джоанна старалась забыть все, что видела на улице, и поэтому ничего не заметила.

— Они нас ненавидят.

— Не выдумывай. Они нас совершенно не знают. — Джоанна медленно опустилась в кресло. Она чуть не падала в обморок.

— Им и не надо нас знать. Они не одобряют того, что мы делаем. А мы отнимаем у них детей.

— Их детей? Ты о чем?

— Детей их страны. Колумбийских детей. Они смотрели на нас так, будто хотели, чтобы мы вернули Джоэль.

— Ну и пусть себе. Все остальные были с нами милы.

— Все остальные брали у нас деньги. И это подслащало пилюлю.

Но Джоанна больше не слушала.

Она смотрела на своего ребенка. И наслаждалась единением с ним, которое не в силах нарушить даже отец.

Глава 5

Вот так они и познакомились с Галиной.

Оба впали в какое-то оцепенение подле кресла и очнулись от пронзительного, оглушающего воя сирены. Оказалось, что это кричит их дочь. Они моментально поняли, что у них начались трудности.

Они забыли заранее простерилизовать бутылочки, которые захватили с собой из Нью-Йорка.

Забыли простерилизовать соски.

И сделать все остальное, чему сестра в Фане их поучала ad nauseam.[48]

К гостиной примыкала небольшая кухонька. Пол плюхнул на плитку кастрюлю с водой и лихорадочно принялся искать, чем бы открыть консервы с детской смесью. Крики Джоэль долетали сюда на неслыханных децибелах.

Он опустил в едва закипавшую воду две бутылочки и соски, но открывалка никак не находилась. Оба выдвижных кухонных ящика были девственно пусты.

Джоанна качала Джоэль, бегая от кровати на кухню, но от этого девочка кричала все сильнее, хотя это, казалось, не в человеческих силах.

И бесстрашная, неукротимая Джоанна, четырехлетняя подписчица журнала «Мать и дитя», внезапно безумно испугалась. Раздался стук в дверь.

Пол поспешил открыть, по дороге прикидывая в голове, как станет извиняться: «Понимаете, маленький ребенок… девочка проголодалась… вы уж нас простите…»

Но это оказался Пабло. Он привел с собой женщину.

— Галина, — сказал он. Это явно было ее имя. — Ваша няня.

* * *
Однако эта характеристика оказалась чересчур скромной.

Формально Галина в самом деле именовалась няней, но оказалась просто волшебницей.

И Джоанна, еще не порвавшая тех не слишком крепких уз, что связывали ее в юности с католической церковью, готова была причислить ее к лику святых.

— Учись, — шепнула она мужу.

Галина умудрилась успокоить Джоэль, выловить из кастрюли бутылочки и соски и обнаружить открывалку — и все это меньше чем за две минуты. Она одинаково ловко владела обеими руками: кормила Джоэль на локте левой, а правой устраивала импровизированный стол, чтобы потом ее перепеленать.

Она была именно такой, какой, по мнению Пола, должна быть всякая няня: что-то между пятьюдесятью пятью и семьюдесятью пятью, с добрым лицом, изборожденным смешливыми морщинками, и лучистыми серыми глазами. Казалось, эта женщина излучала терпение… святой.

— Можно я? — попросила Джоанна, но ее мягко отстранили.

— Придется еще не раз, когда привезете ребенка домой, — сказала ей Галина. Ее английский был безукоризненным. — А пока наблюдайте, как это делаю я.

И Джоанна наблюдала. И Пол тоже. Он поклялся, что будет во всем помогать, и искренне этого хотел.

Галина закончила кормление и эффектно продемонстрировала, как избежать срыгивания. Всего раз крепко шлепнула Джоэль по спинке, и та издала звук, словно открыли бутылку с газированной водой «Эвиан». Затем на преображенном кухонном столе она освободила девочку от мокрых пеленок, а Пол при этом действовал как ее первый помощник.

И с радостью понял, что все неприятности, связанные с этим процессом, перевешивает сознание того, что ребенок — ваш.

В углу спальни гостиница установила маленькую белую детскую кроватку. Галина уложила девочку животиком на свежевыстиранную простыню и укрыла по шею красным одеялом.

— М-м… — забеспокоилась Джоанна.

— Слушаю вас, миссис Брейдбарт.

— Зовите меня просто Джоанной.

— Вы что-то хотели спросить, Джоанна?

— А разве… Я считала, что детей надо укладывать на спину. Когда они спят. Чтобы не задохнулись и чтобы избежать синдрома внезапной смерти внешне здорового младенца.

— Не стоит тревожиться. — Няня покачала головой и улыбнулась. — На животике ей будет лучше.

— Да, но… Я кое-что читала на этот счет. Пять лет назад проводились исследования, и они свидетельствуют…

— На животике лучше, — повторила Галина и потрепала Джоанну по плечу.

На этот раз Джоанна пожалела, что разрешила называть себя по имени.

В комнате повисла неловкая тишина.

Пол чувствовал, что кто-то из женщин перешел известную грань, но он не мог разобраться, кто именно. Все правильно: Джоанна — мать Джоэль. Но Галина — ее няня, притом опытная и высококвалифицированная. Любой присяжный сломал бы над этой задачкой голову.

Галина первой прервала молчание:

— Если вам так будет спокойнее, Джоанна… — Она наклонилась над кроваткой и осторожно перевернула девочку на спину.

Все время, пока боролись две женские воли, мужчина стоял и хлопал глазами.

Глава 6

— Ты ничего не сказал, — упрекнула его Джоанна.

Она не спала. Пол тоже, но только потому, что она его разбудила.

— Когда не сказал? — Ему снились его институтская подружка и жаркое тропическое побережье, так что несколько мгновений он никак не мог взять в толк, почему он лежит в кровати в каком-то гостиничном номере.

Ах да, в Боготе.

Сознание продолжало проявляться, словно снимок «Поляроида», которым помахивают на свету. Он находился в отеле, в Боготе. С женой.

И с их новой маленькой дочерью.

Но Галины с ними не было. Она отправилась домой после того, как позволила им спуститься поужинать в ресторан, где в меню нашлось всего одно колумбийское блюдо.

И теперь Джоанна говорила об этой Галине. Он не вмешался, когда жена сделала няне замечание, что та неправильно укладывала девочку спать.

— Полагал, что лучше не рисковать, — отшутился он.

— Понятно. Но видишь ли, я читала, что дети должны спать на спинке.

— Не исключено, что Галина не читала именно этой статьи.

— Книг.

— Хорошо, именно этих книг.

— Ты должен был принять мою сторону.

Пол задумался. Возможно, ему следовало поддержать ее. Пола подмывало заметить, что они в этом деле пока новички, и теперь, учитывая все обстоятельства, он собирался поднабраться эмпирических знаний из брошюр и журнала «Мать и ребенок». Но с другой стороны, если просто согласиться с ней, можно будет повернуться на другой бок и еще немного соснуть.

— Извини, — проговорил он. — Наверное, я должен был принять твою сторону.

— Что значит «наверное?» — возмутилась Джоанна. — Мы теперь родители и должны друг друга поддерживать.

— А разве раньше мы не должны были друг друга поддерживать?

Джоанна вздохнула и отвернулась.

— Ладно, забудем.

Но было ясно: ей вовсе не хотелось, чтобы он забывал.

— Слушай, — примирительно сказал Пол, — я не очень понимаю, кто из вас был прав. У нас появился ребенок, и мы за него в ответе. Галина, судя по всему, понимает, что делает. Я хочу сказать, что это ее работа.

Полу пришло в голову, что процесс создания семейного круга может оказаться не таким простым. А ведь сколько уже было огорчений, пока они старались завести ребенка.

Например, занятия любовью.

Они явно деградировали с тех пор, как Пол и Джоанна решили обзавестись семьей.

Пол хорошо помнил тот момент. Они лежали, напившись калифорнийского каберне, на роскошной кровати под балдахином. Это было в Амагансетте на Лонг-Айленде. Джоанна сказала: «Я не вставила спиральку», а он не ответил: «Хорошо, я подожду». И она не встала и никуда не ушла.

Они были женаты шесть лет. Им исполнилось по тридцать два года. Оба подвыпили, были возбуждены и влюблены друг в друга.

Это был их последний непринужденный акт зачатия.

Через месяц у Джоанны наступили месячные, и они немедленно решили попробовать еще.

На этот раз не было ни калифорнийского каберне, ни амагансеттского прибоя. Но результат оказался тем же самым.

Старая «подружка» явилась строго по расписанию. Опять. Только теперь она перестала быть «подружкой». Было такое ощущение, что родственницу выставили вон из дома, но вот отворили дверь, а она сидит себе на крыльце.

В семье Брейдбартов менструальное напряжение переродилось в постменструальное.

Вскоре начались изнурительные хождения по врачам, их вечные уклончивые ответы, и секс начал медленно, болезненно превращаться из акта любви в производство ребенка.

Настал момент, когда за час до сношения нужно было пичкать жену всякими лекарствами, и оно сделалось обязательным упражнением, которое требовалось выполнять в различные периоды дня и ночи. Время определялось всевозможными физиологическими факторами, и ни один из них не имел ничего общего с подлинной страстью.

В результате началась тонкая игра в обвинения.

Когда анализ спермы Пола подтвердил, что его показатели хуже среднего — число сперматозоидов и их активность были ниже нормы, — он почувствовал некоторое изменение атмосферы. В речи Джоанны как будто чаще стало появляться местоимение «ты». И она произносила его с каким-то новым оттенком, в котором Пол улавливал укоризненные интонации.

Но он наверстал свое, когда тщательное исследование яичников Джоанны выявило небольшое отклонение, которое при определенных обстоятельствах могло воспрепятствовать зачатию. Все это было жестоко и непростительно.

Однако и остановиться они не могли. Ни Пол, ни Джоанна.

Но не только они сами действовали друг другу на нервы — другие тоже. Например, подруги Джоанны, чье преступление заключалось только в одном: они способны были забеременеть. В том числе ее лучшая подруга Лиза, которая жила напротив и имела двух светлоголовых близняшек. Сводили с ума и совершенно посторонние люди. Через три секунды после знакомства они неизменно задавали сакраментальный вопрос: «У вас есть дети?» Пол недоумевал, почему это не считается недопустимым. Ведь не выпытывают же у незнакомых людей, есть ли у них машина, или пристойный счет в банке, или бассейн в подвале?

Долгий путь их тщетных усилий, естественно, привел к новой величайшей надежде всех бездетных пар. Оплодотворение в пробирке, иначе известное как «последний шанс». Это была своеобразная рулетка для игроков, не скупившихся на высокую ставку (между прочим, десять тысяч долларов за одно вращение). Пол наизусть помнил актуарный расчет своих возможностей — 28,5 %. И с каждой новой попыткой этот шанс становился все меньше.

У Пола взяли сперму, у Джоанны яйцеклетку. Их формально представили друг другу. Надеялись, что из этого получится любовь. Но любви не получилось.

Они попробовали раз.

Они попробовали два.

Они попробовали три.

Потратили почти сорок тысяч и прикидывали, на сколько еще хватит, когда произошла удивительная вещь.

Это случилось после особенно отвратительного вечера.

Их скрытые упреки друг другу стали желчными и взрывоопасными. Видимо, это закономерно: всякое дыхание несет в себе окись углерода, поэтому только и ждет спички. В данном случае роль спички сыграл крик — настоящий ор, — а о чем они орали, лучше умолчать. Джоанна залилась слезами, а Пол мрачно удалился смотреть бейсбол, но команда «Нью-Йорк никс» в последнее время играла так скверно, что его настроение нисколько не улучшилось.

На следующее утро они отправились прогуляться в Центральный парк и шли, почти не разговаривая, пока не поравнялись с игровой площадкой у 66-й улицы. Детский смех особенно ранил в то утро, надрывая душу и напоминая о том, чего они сами лишены.

Пол готов был повернуться и пойти в обратную сторону, когда мимо них пробежала маленькая девчушка с розовым шариком. Это была невероятно миловидная смугленькая латиноамериканка.

— Где твоя мама? — спросила Джоанна.

Но ее больше интересовал другой вопрос: «Кто твоя мама?» Запыхавшаяся женщина, которая через несколько секунд догнала беглянку, мягко пожурила ее за то, что та от нее удрала. Женщина оказалась светлокожей блондинкой примерно их возраста. Она подхватила дочь на руки, прижалась губами к ее шее, улыбнулась Джоанне и Полу и удалилась обратно к качелям.

До этого момента они ни о чем подобном не задумывались.

Не задумывались о том, чтобы взять на воспитание ребенка.

Наверное, требовалось воочию увидеть эту картину.

Когда они вернулись домой, Джоанна попросила Пола вынести мусор. И тот с удивлением увидел в ведре шприцы, термометры, препараты, стимулирующие зачатие, аккуратно заполненные дневники и все прочее, что накопилось в их доме, пока они старались родить ребенка. Пол с удовольствием вывалил все это в бак. А когда возвратился в квартиру, они занялись любовью, как прежде, и это было просто потрясающе после недавнего кошмара.

На следующий день они обратились к адвокату.

И вот теперь он слышал подле себя в темноте Джоанну и тихое дыхание Джоэль.

Он повернулся и поцеловал жену в губы.

— В следующий раз обязательно тебя поддержу. Договорились? — И почувствовал, как она улыбнулась.

Все шло к тому, чтобы вернуться в царство сна.

Кроме одного — проснулась Джоэль.

И заплакала.

Глава 7

Все началось на следующий день.

Галина уложила Джоэль, чтобы та днем поспала. И мурлыкала над кроваткой мелодичную колыбельную. Пол высунулся из ванной и слушал ее красивый голос. А когда вышел, свежевыбритый и лишь отчасти проснувшийся, няня предложила им прогуляться на свежем воздухе. Ребенок пока поспит, и она несколько часов побудет с девочкой.

Хотя стояла календарная зима, даже расположенная на высоте Богота была настолько близко к экватору, что здесь стояла умопомрачительная теплынь. Поэтому прогулка казалась именно тем, что доктор прописал.

Они вышли из вестибюля гостиницы и вскоре оказались среди магазинов, покупки в которых были по карману только туристам и в лучшем случае одному проценту колумбийцев.

«Гермес».

«Вюиттон».

«Оскар де ла Рента».

Они гуляли рука об руку, и Пол поздравил себя с успешным тактическим маневром, который ему удался прошлой ночью в постели. Отношения между ними явно налаживались.

Утром, пока он занимался порученными ему пеленками, Джоанна покормила девочку. Потом они попеременно сюсюкали с Джоэль и все время обменивались друг с другом впечатлениями: какая она замечательная, потрясающая, какое у нее невероятно выразительное личико и как мило она сложена. В действие вступили некие естественные законы, превратившие двух относительно умных людей в слюнявых идиотов.

Но Полу нравился такой идиотизм.

Он взял Джоанну за руку и, когда они задержались у витрины художественной галереи, поцеловал в шею. В галерее выставлялся Ботеро, латиноамериканский художник, который изображал всех раздутыми, толстыми и разъевшимися, словно воздушные шары на День благодарения.[49]

Через несколько кварталов Пол почувствовал, что скучает по дочери. Это было совершенно новое ощущение: идти куда-то и сознавать, что оставил дома частицу себя. Он был словно нецельным. Семейный круг требовал замкнутости.

— Хочешь вернуться? — спросил он Джоанну.

— Я только что собиралась предложить тебе то же самое, — ответила жена.

— Я буду звать ее Джо, — заметил Пол, когда они перешли улицу и повернули обратно к «Эспланаде». Две парочки на мопедах поддали газу и пронеслись мимо, окатив их синим облаком дыма.

— Ух! — сморщилась Джоанна, но явно не на клубы ядовитого газа.

— Тебе не нравится Джо?

— Когда ты пытался называть меня Джо, я грозила тебе членовредительством. И помнится, выполнила свою угрозу.

— Да. А теперь что не так?

— Если ты помнишь, я встречалась с человеком по имени Джо. Он был безработным и психом — хотя и не в таком порядке. И то и другое проявлялось в нем в равной степени. Поэтому я не хочу, чтобы ты называл ее Джо.

— А что скажешь насчет Джои?

— Как у Буттафуко?

— Как у Брейдбартов.

— Может, для начала остановимся на Джоэль, чтобы несчастная кроха выучила свое имя?

Они проходили мимо магазина игрушек, витрины которого были завалены куклами, грузовичками, видеоиграми, мягкими зверюшками и еще какими-то штуковинами, назначение которых Пол так и не сумел определить.

— Зайдем? — кивнул он.

— Конечно, — отозвалась Джоанна. — Давай купим какие-нибудь игрушки.

* * *
В вестибюле гостиницы им пришлось призвать на помощь швейцара, чтобы погрузить все покупки в лифт. В магазине они, пожалуй, немного увлеклись — вели себя так, словно сами были детьми.

В ту пору, когда они сами были маленькими, столько всего оставалось некупленного: солдатики, Барби, Слинки. Теперь открылись совершенно иные возможности — появилось множество новых видов и подвидов удивительных игрушек. Они разговаривали, ходили, бибикали, моргали, толкались, танцевали и пели.

И на всех словно стояло имя Джоэль.

Швейцар умудрился засунуть их в лифт без особых потерь.

Но когда они открыли дверь в номер, Галины там не оказалось.

— Наверное, она в ванной, — предположила Джоанна.

Пол, не выпуская из рук мягкого жирафа, толкнул створку, однако Галины не было и там.

Он так и обернулся с поднятыми руками. Жена смертельно побледнела и превратилась в страшную тень.

В номере не хватало не только Галины.

Дочери тоже не было.

* * *
— Нет, мистер Брейдбарт, я не разговаривал с работающей у вас няней, — ответил консьерж. Он сохранял на лице выражение сочувственной озабоченности, но по сравнению с охватившей Пола откровенной паникой его сопереживание казалось катастрофически недостаточным.

— Их нет в номере! — повторил Пол. — Вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю, сэр.

Пол спустился в вестибюль только после того, как проверил бассейн на крыше, ресторан, парикмахерскую и игровую комнату. А Джоанна осталась в номере на случай, если вернется Галина.

— Может быть, пошла за покупками? — предположил консьерж.

— Вы заметили, как они выходили из гостиницы?

— Нет, я занимался постояльцами.

— А другие?

— Не знаю, мистер Брейдбарт. Давайте спросим.

Консьерж подвел его к выходу, где другой гостиничный служащий регистрировал приезжих. Прервал его работу, что-то сказал по-испански и показал на Пола. Пол разобрал имя Галины и еще слово nina. Служащий за конторкой поднял голову, посмотрел на Пола, затем перевел взгляд на консьержа и помотал головой.

— Он их не видел, — перевел консьерж и добавил: — Пойдемте со мной.

Они вышли на улицу, где стоял швейцар — тот самый, что помогал им с вещами в лифте. Он заигрывал с эффектной женщиной в крохотном топике, выставлявшей напоказ голый живот. При виде начальства швейцар подтянулся и отвернулся от подружки. После того, как консьерж объяснил ему, в чем дело, швейцар повернулся к Полу и солидно кивнул:

— Si. — Значит, швейцар видел, как Галина выходила с Джоэль из гостиницы. — Насе una hora…

Полтора часа назад. Следовательно, сразу после того, как они с Джоанной ушли.

— Ну вот, — глупо улыбнулся консьерж, — загадка решена. Няня взяла вашего ребенка на прогулку.

Их ребенок спал.

С какой стати Галине выносить спящую девочку на прогулку?

У Пола закружилась голова. Земля, казалось, уходила из-под ног. Консьерж что-то еще говорил, но он не разбирал слов. В воздухе стоял непрерывный гул.

— Она забрала моего ребенка, — проговорил он.

Консьерж и швейцар как-то странно покосились на него.

— Вы слышали, что я сказал? Она забрала моего ребенка.

— Да, мистер Брейдбарт, — после долгой паузы отозвался консьерж. — На прогулку.

— Я требую, чтобы вы позвонили в полицию!

— В полицию?

— Да. Вызовите сюда полицию!

— Мне кажется, вы слишком взволнованы.

Почва под ногами ходила ходуном. Солнце внезапно стало холодным как лед.

— Да, я волнуюсь, потому что украли моего ребенка. Вызовите полицию.

— Мне кажется, нет необходимости…

— Вызовите полицию!

— Вы обвиняете вашу няню в том, что она украла у вас ребенка? — Вопрос прозвучал скорее как утверждение, и Полу почудилось, что тон консьержа переменился: превратился из теплого и сочувствующего в холодный и безразличный.

— Моя девочка спала. Няня посоветовала нам подышать свежим воздухом. Но через две минуты после нашего ухода сама убежала из гостиницы и до сих пор не вернулась.

— Вероятно, ваша дочь проснулась.

— Возможно. И тем не менее я настаиваю, чтобы вы вызвали полицию.

— А не лучше ли немного подождать?

— Нет!

— Ее много раз нанимали сюда в няни, мистер Брейдбарт. — Да, тон консьержа, несомненно, изменился.

Пол осмелился обвинить колумбийку в преступлении.

Добродушную колумбийку со смешливыми морщинками и терпеливыми серыми глазами, которая согласилась ухаживать за девочкой-колумбийкой. Девочкой, которую эти американцы хотели умыкнуть из страны, потому что у них на родине явно не хватает детей.

— Мне нет дела, сколько раз ее нанимали. Она без разрешения забрала моего ребенка. И ничего нам не сказала. Мне необходимо переговорить с полицией.

Консьерж мог с ним не соглашаться, он даже мог испытывать к нему неприязнь, но он все-таки оставался консьержем.

— Как вам угодно, сэр, — сдался он.

Вернулся в вестибюль к своей конторке и с явной неохотой набрал номер. Пол молча ждал, пока он сказал в микрофон несколько слов по-испански. И с силой швырнул трубку на рычаг. Звук эхом отозвался в стерильно чистом вестибюле, и несколько человек удивленно и встревоженно подняли головы, стараясь понять, что происходит.

* * *
На полицейских были толстые черные кожаные сапоги, к бедрам пристегнуто оружие, напоминающее автоматы «узи».

Но Пол не заметил никаких черных дубинок.

Консьерж разговаривал с ними по-испански, а он терпеливо ждал. Между звонком консьержа в полицию и появлением полицейских Пол еще раз заглянул к Джоанне.

Никаких новостей.

Один из полицейских довольно прилично говорил по-английски. Но даже если бы это было не так, Пол вполне бы понял, что он хотел сказать.

— Почему вы считаете, что няня украла вашего ребенка? — поинтересовался он, хотя по нему никто бы не сказал, что он ждет ответа.

Пол объяснил убедительно, как мог. Джоэль спала, няня предложила им прогуляться и вдруг пропала сама. Она не спросила разрешения и не оставила записки. И теперь никто не знает, где она находится.

— Он сказал, что эта женщина хорошая. — Говоря «он», полицейский имел в виду консьержа, который стоял рядом и хмурился. Если бы речь шла об игре в хорошего и плохого полицейского, Пол не взялся бы определить, кто есть кто.

— Вы, наверное, меня не поняли, — предпринял он новую попытку и заметил, что полицейский скривился. Пол вспомнил торчащие из земли окровавленные головы и на секунду представил, что, не будь он американцем, его бы самого уже избили по голове и потащили в тюрьму за ложное обвинение, отвлекающее от работы.

Пол как раз доказывал свою правоту, излагал имеющиеся причины для паники, повторял, что у няни не было никаких оснований уносить их ребенка, если у нее не было ничего нехорошего на уме, когда в вестибюль вошла Галина с Джоэль на руках.

Глава 8

Через несколько часов после того, как он извинился перед полицией, консьержем и Галиной — именно в такой последовательности, — а потом снова перед Галиной, чтобы она осознала, насколько ему неудобно, Пол лежал в кровати с Джоанной и вслух размышлял, не является ли паранойя неотъемлемой составляющей его нового состояния отцовства.

— Мы на чужой территории, — проговорила жена, и Пол не мог не согласиться, что она права, в том числе фигурально. — Мы возвращаемся к себе в номер и не находим своего ребенка. А она даже не удосужилась сообщить нам, что взяла девочку.

По правде говоря, Галина все-таки сообщила им, что берет с собой Джоэль, — она подсунула записку под кремовый поднос в ванной. И когда они поднялись в номер, достала ее оттуда. Не ударься они в панику, наверное, нашли бы ее сами. И узнали бы, что Джоэль проснулась через две секунды после того, как они закрыли за собой дверь. Галина пощупала лоб ребенка и обнаружила, что он горячее, чем следовало. Нет, жар был отнюдь не угрожающим — но она не из тех, кто пренебрегает мелочами. И еще они узнали бы, что забыли захватить из Нью-Йорка градусник. Вот за ним-то и отправилась Галина с Джоэль — в ближайшую аптеку купить термометр за собственные деньги.

Оказалось, что температура у Джоэль поднялась до тридцати восьми градусов. Ничего серьезного, успокоила их Галина, у детей такое случается, но все-таки обязательно следовало проверить, что к чему.

Галина их простила, но Пол не мог не заметить, что в ее серых мягких глазах тускло замерцала обида. Даже злость. Значит, и терпению святых положен предел.

* * *
На следующий день Пабло повел их в американское посольство.

При входе, где следовало пройти не один, а целых два металлодетектора, им попался навстречу знакомый человек.

Тот самый орнитолог. Сомнамбулического вида мужчина, который терпеливо просидел с ними восемнадцать часов в самолете.

— Привет, — поздоровался он.

На нем уже был костюм, чтобы бродить по дебрям, — рубашка-сафари с заложенными в складки карманами, шорты до колен цвета хаки и тяжелые коричневые походные сапоги.

— Ах! — воскликнул он, поправляя очки и всматриваясь в Джоэль так, словно обнаружил новый вид колумбийской пернатой фауны. — Ваша?

— Да. Ее зовут Джоэль.

— Поздравляю.

— Спасибо, — поблагодарил Пол. Ему было приятно встретить соотечественника, хотя он был знаком с ним всего восемнадцать часов. — Вот, надо оформить кое-какие бумаги, чтобы забрать ее к себе. А вы что?

— В каком смысле «я что»?

— Как вы попали в посольство?

— О, чтобы отправиться в джунгли, необходимо оставить расписку. Иначе родственники в случае чего могут обвинить посольство: мол, за вами недоглядели и надлежащим образом не предупредили. А посольские не хотят, чтобы на них подали в суд.

— Что ж, желаю удачи, — напутствовал орнитолога Пол.

— И вам тоже.

В просторной приемной они оказались перед ликом улыбающегося с портрета Джорджа Буша. Помещение меньше всего напоминало посольство, а больше всего — детские ясли в час кормления. Приемная была переполнена парами, которые держали на руках целое скопище колумбийской малышни — качали, баюкали, меняли пеленки. Если встреча с орнитологом только напомнила о доме, то здесь они словно в самом деле попали к себе домой. Все новоиспеченные родители были, разумеется, американцами. Джоанна и Пол сумели найти два свободных стула рядом с супругами лет тридцати из Техаса. Пол предположил, что они оттуда, потому что на мужчине была майка с надписью «Господи, благослови Техас!». А когда мужчина заговорил, догадка более или менее подтвердилась. Его жена держала на руках мальчика с заметно выраженной заячьей губой. Пол немедленно одернул себя, устыдившись, что обратил внимание не на рост карапуза, не на его дружелюбие и сообразительность, а в первую очередь на его физический недостаток.

Он остался собой недоволен. Но, обведя взглядом приемную, понял, что подобным сравнением своих приобретений с чужими занимался не он один. Каждый родитель, казалось, делал в уме заметки. Наверное, такова была особенность получения детей в готовом виде.

Их пригласили в освещенную люминесцентными лампами комнату, где суровая на вид колумбийка попросила показать свидетельство о рождении Джоэль. В нем, конечно, не говорилось, что девочку зовут именно так. А что в нем говорилось, Пол понятия не имел, поскольку весь текст был написан по-испански. Хотя среди испанских слов наверняка было и имя ребенка — то, которое дала своей дочери при рождении мать.

— Марти, — проговорила колумбийка, делая какие-то записи.

Пол и Джоанна ничего не знали о биологической матери Джоэль. Мария Консуэло хотела предоставить им какие-то сведения о ней, но они тут же вежливо отказались. Сработал некий механизм отчуждения, нечто вроде отрицания очевидного — раз мы ее не знаем, значит, ее не было вовсе. А если ее не существует, следовательно, Джоэль целиком и полностью наша дочь.

Женщина задала им несколько вопросов. Она держалась вежливо, но холодно. Пол, хоть и ждал проявления неприязни со стороны колумбийцев, не углядел в них ничего каверзного. И все-таки, когда допрос завершился, он испытал облегчение.

* * *
— Ваш ребенок абсолютно здоров, — констатировал врач.

Это был их второй визит за этот день.

Взятых на воспитание детей следовало подвергнуть медицинскому осмотру, и только после этого позволялось вывозить их из страны. Пабло отвез их к детскому врачу, который работал неподалеку от гостиницы.

Доктор Дальего, лысеющий мужчина среднего возраста, вел себя сдержанно и по-деловому. Он взвешивал, осматривал и ощупывал Джоэль с отрешенностью автомата, а Пол и Джоанна стояли поблизости и наблюдали за его действиями с немым беспокойством. А вдруг врач обнаружит какую-нибудь болезнь? Утренняя температура упала так же быстро, как и поднялась, но не могли ли в сиротском доме проглядеть скрытый недуг? Нечто такое, отчего им придется расстаться с девочкой и уехать из Колумбии с пустыми руками и разбитым сердцем.

В какой-то момент врача прервала сестра и позвала к телефону. Он передал ребенка Джоанне, а сам терпеливо слушал, как то ли отец, то ли мать другого крохи изливали в трубку свои страхи. Затем произнес несколько слов по-испански, кивнул как бы в подтверждение собственной мудрости и возвратил телефон сестре.

И снова занялся их ребенком.

Через некоторое время Пол устал искать на его лице ответы на волнующие его вопросы. И решил просто ждать окончательного вердикта.

Вердикт оказался просто превосходным.

— Все в порядке, — повторил врач. — Она вполне здорова.

Это было самое лучшее, что мог услышать отец.

Пол наконец позволил себе вздохнуть с облегчением.

Глава 9

Они вернулись в свой гостиничный номер.

В этот день Галина не приходила. Джоэль спала в своей кроватке. Полоски угасающего света падали по наклонной сквозь жалюзи окна.

Он надолго запомнил этот момент. Наверное, навсегда. Запомнил, как все выглядело, — как лучики скрещивались на покрывале и будто расщепляли обнаженную ногу Джоанны надвое. Будто сфотографировал этот миг и прилепил снимок в альбом самых плохих событий.

Джоанна лежала, наполовину укрытая простыней. И пребывала в глубокой мрачности.

Когда-то в прошлом Пол удержался бы от вопроса, чем она недовольна, потому что знал ответ на него, и этот ответ всегда подразумевал его вину. Но теперь он надеялся, что положение переменилось и они оба переполнены счастьем. Поэтому решился спросить:

— Что случилось?

— Ты решишь, что я свихнулась, — ответила жена.

— Не решу.

— Решишь. Ты же не знаешь, что у меня в голове.

— Знаю. У тебя в голове мысль, будто я могу решить, что ты свихнулась.

— Есть еще кое-что.

— Расскажи, Джоанна.

— Это бред.

— Хорошо. Пусть будет бред. Выкладывай.

— Она по-другому пахнет.

— Что? Кто?

— Джоэль пахнет по-другому.

— Как так «по-другому»?

— По-другому, чем раньше.

Пол толком не знал, что ответить.

— И что из того?

— Как это что из того?

— Пусть по-другому. Я не совсем понимаю…

— Не понимаешь, что я хочу сказать?

— Нет.

Джоанна перекатилась на бок и посмотрела на него в упор.

— Мне кажется, это не она.

— Что?!

— Я думаю, что это не она. — На этот раз Джоанна медленно и четко выговорила каждое слово, чтобы до него дошел смысл сказанного. И это сказанное было явным и совершенным бредом.

— Джоанна, разумеется, это она, — возразил Пол. — Сегодня мы носили ее к врачу. Ты с ней была целый день. Ты…

— …сумасшедшая?

— Я не это хотел сказать, — возразил Пол, хотя именно это напрашивалось ему на язык. — Просто… как же так… это же Джоэль.

— Откуда ты знаешь?

— Что значит: откуда я знаю?

— Очень простой вопрос: откуда ты знаешь, что это Джоэль?

— Потому что я был с ней рядом все эти два дня. Потому что она похожа на Джоэль.

— Ей всего один месяц. Сколько похожих на нее младенцев ты здесь видел?

— Ни одного.

— А я видела.

— Послушай, Джоанна, и это все оттого, что тебе почудилось, что она по-другому пахнет? Тебе не кажется, что это что-то вроде паранойи?

— Как тогда, когда мы решили, что ее украла Галина?

— Да.

— А если это не была паранойя? Если Галина ее в самом деле украла?

— Ты сама-то понимаешь, что несешь? Это же смешно!

— Вчера ты считал по-другому.

— Да. Вчера я считал по-другому. До того момента, как Галина вернулась с Джоэль. У девочки поднялась температура, и Галина пошла с ней в аптеку купить термометр. Припоминаешь?

— У Джоэль не было температуры, когда мы уходили.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда, что я ее мать. И до того, как мы отправились на прогулку, держала ее на руках. Девочка прекрасно себя чувствовала.

— Дорогая, случается, что у младенцев поднимается температура.

Джоанна села на постели и заключила руку Пола между своих ладоней. Они были холодными и липкими от пота.

— Понимаешь, у Джоэль было родимое пятно вот здесь. — Она дотронулась до его ноги под коленом, и он вздрогнул от щекотки. — Я разглядела его. И потрогала. В первую ночь, когда ты заснул, я подошла к ее кроватке и просто смотрела. Никак не могла поверить, что она — наша. Бодрствовала, но мне все казалось, что вижу сон. И не решалась отвернуться, чтобы реальность не рассыпалась. Понимаешь?

Пол кивнул.

— Ну вот… А сегодня, когда ее осматривал врач, я не заметила этого пятна. Убеждала себя: «Может быть, ты ошиблась — его и раньше там не было?» В комнате стояла темнота. Может быть, просто пристал кусочек грязи? Но меня целый день непокидает мысль, что она по-другому пахнет.

— Дорогая…

— Пожалуйста, выслушай меня! — Джоанна сжала его руку, словно этим жестом старалась физически вложить в мужа свое убеждение. Словно ее убеждение было чем-то вроде болезни, которой можно заразиться. Вот только Пол заражаться никак не хотел. А хотел, чтобы она прекратила мучиться и вновь превратилась в счастливую мать, которая поднимается посреди ночи, чтобы полюбоваться своим ребенком. — У Джоэль был… как бы тебе объяснить… такой мускусный запах. Она так пахла, когда мы ее брали в сиротском приюте. И так же пахла здесь. Но когда Галина ее вернула, она больше так не пахла.

— Хорошо. Но почему ты тогда ничего не сказала?

— Понимала, что ты решишь, будто я свихнулась. Вот как сейчас. Твердила себе, что сошла с ума. Но сегодня так и не нашла родимого пятна. Поэтому, может быть, я не так уж и не в себе?

— Зачем ей подменять детей, Джоанна? Зачем? С какой стати? — Пол изо всех сил старался показать жене, насколько она нелогична. Но вера не подчиняется логике, она действует по собственным законам. Пола пугало, что какая-то крохотная его часть все-таки начинала прислушиваться к жене. Факт оставался фактом: Джоэль немного пахла мускусом. Теперь, когда Джоанна об этом сказала, он тоже это вспомнил.

— Не знаю, зачем ей подменять детей, — продолжала Джоанна. — Может быть, потому, что мы с ней поцапались?

— Из-за того, как следует спать младенцам?

Джоанна кивнула.

— Это просто смехотворно.

— Ну и пусть. Можешь смеяться надо мной. Но мне кажется, через два дня мы уедем из этой страны не с тем ребенком. И тогда будет слишком поздно.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал, Джоанна? Даже если я тебе поверю. Что мне сказать полиции? Что? Мы, конечно, извинились перед вами за то, что заподозрили, будто нашу ночь украли, но теперь на нас накатило, и мы считаем, что ее подменили?

— Можно вернуться в Святую Регину, — предложила Джоанна. — Пусть все проверят.

— И что подумает о нас Мария? О нашем душевном состоянии? Захочет ли, чтобы ребенок из ее приюта остался у нас? Ведь дело еще не кончилось. У нас могут отобрать Джоэль.

— Этот ребенок — не Джоэль.

— Позволь мне с тобой не согласиться. Ладно? Позволь считать, что она — это она. Потому что обратное не имеет смысла. Никакого. Ты только послушай себя. Господи, вся твоя история построена на запахе! На том, что тебе привиделось ночью!

— Можно тебя кое о чем спросить? — проговорила Джоанна.

Полу очень хотелось ответить «нет».

— Представь себе, что есть хотя бы один процент вероятности того, что я права.

— И что из того?

— Один процент — согласись, это справедливо.

— Да, но…

— Задаю тебе очень простой вопрос. Ты намерен побить меня логикой. Отлично. Тогда выслушай и мой логический вопрос. Ты же любишь всякие проценты? Ты актуарий. Представь, что это страховой договор. Ты согласен, что я права на один процент?

— Ты хочешь, чтобы я вычислил процент вероятности того, что считаю абсолютно смехотворным?

— Именно так: хочу, чтобы ты вычислил процент вероятности того, что считаешь абсолютно смехотворным.

— Хорошо. Согласен. Существует один процент вероятности, что это не Джоэль.

— И ты решишься уехать из Колумбии, сознавая, что хотя бы один процент за то, что Джоэль — не наша дочь?

Какое-то мгновение Пол собирался возразить — сказать, что в буквальном смысле слова Джоэль в самом деле не их дочь. Но не сумел выговорить ни слова. Потому что это было не так. С той секунды, как он прижал ее к груди, девочка принадлежала им.

Стала их дочерью.

И что теперь делать?

Глава 10

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Галина отворила дверь.

Пол не больше прежнего знал, что ей сказать, и стоял, лихорадочно подыскивая слова. Вдобавок он надеялся, что няни не окажется дома и никто не откроет на стук Пабло.

Пабло привез их всех троих в рабочий район Чапинеро, где стояли сероватые унылые многоквартирные дома и скромные частные коттеджи. Когда они устроились на заднем сиденье, Джоанна не взяла Джоэль на руки, как обычно поступала два предыдущих дня, а оставила девочку у мужа.

Красноречивый поступок.

«Это не моя дочь. Держи ее ты».

«Что ж, посмотрим, что будет дальше», — подумал он.

— Привет. — Дверь наконец открылась, и он поздоровался с няней.

Увидев их, Галина удивилась, но отнюдь не встревожилась, как он воображал. Даже улыбнулась, а затем наклонилась и что-то шепнула своей любимой крошке. Пола так и подмывало повернуться к жене и сказать: «Ну что, ты довольна?» Но Джоанна оставалась такой же мрачной и несчастной, как во время поездки.

Галина пригласила их войти.

Отворилась дверь в небольшую гостиную. Там стояли кожаный диван и два потертых, но удобных кресла перед телевизором. На полу вольготно растянулась рыжая собака, которая, завидев вошедших, едва пошевелилась. Галина смотрела «мыльную оперу» — по крайней мере Пол так решил. На экране идеально красивый юноша целовал идеально красивую девушку.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — пригласила няня и показала на диван. «Вот видишь, — продолжал Пол молчаливо комментировать происходящее Джоанне, — она нас приглашает. Предлагает сесть на диван».

Галина принесла печенье и четыре чашечки ужасающе крепкого колумбийского кофе. Эти чашечки, наверное, считались ее лучшим фарфором. Уменьшила звук телевизора.

Они немного поговорили о том о сем.

— Как девочка спала прошлой ночью? — спросила няня.

— Прекрасно, — ответил Пол. — Просыпалась, кажется, раз или два и тут же опять засыпала.

— Вам повезло. Она замечательная соня.

— Да, — согласился Пол.

Джоанна демонстративно молчала.

— У вас симпатичный домик, Галина. — Пол продолжал подыскивать какие угодно темы для разговора, только бы не касаться того, ради чего они пожаловали к няне.

— Спасибо.

— Как зовут вашу собачку?

— Ока.

При звуке своего имени собака подняла голову и принюхалась.

— Пабло возил вас вчера к врачу? — спросила Галина.

— Да.

— И что сказал доктор?

— Все в порядке.

— Прекрасно, — улыбнулась няня, и ее морщинки будто рассмеялись от удовольствия.

Тогда заговорила Джоанна:

— Ее жар совершенно прошел.

— Это хорошо, — кивнула Галина.

— Интересно, что это было?

— Кто знает? — Няня вскинула руку; этим жестом люди повсеместно подчеркивают, как мало человеку известно о тайнах мироздания.

Однако Джоанна пыталась понять свою собственную тайну.

Пол понимал, чего она ждет от него.

Если он самоустранится и ничего не скажет, Джоанна обвинит его в том, что он не поддержал ее, а вместо этого переметнулся на сторону врага. Хотя этот враг принимал их в своем доме и угощал кофе с печеньем. И бегал в аптеку купить градусник, когда заболела Джоэль. Но жена ждала, чтобы он поступил определенным образом. Он не сделал этого, когда Джоанна сказала, что Джоэль — та, которую она считала настоящей Джоэль, — должна спать не на животике, а на спинке. Теперь от него определенно и недвусмысленно требовали поддержки.

— М-м… Галина… вот что мы хотели узнать, — начал он.

— Слушаю вас.

— Может быть, это покажется немного глупым. О'кей?

— О'кей! — Галина с явным удовольствием повторила американское словцо.

— Моя жена… мы оба… заметили некоторую разницу. Речь идет о Джоэль.

— Разницу? Что вы имеете в виду?

— Я предупреждал, это может прозвучать глупо… но она как-то иначе пахнет. Иначе, чем раньше.

— Пахнет? — Галина повернулась к Пабло, словно желая, чтобы тот подтвердил, что она правильно расслышала. И убедилась, что не ошиблась, потому что Пабло выглядел не менее смущенным.

— У нее был этакий мускусный запах, — бормотал Пол. — А теперь его нет. Запах изменился после того… как вы ходили с ней за термометром.

— И что?

— Мы просто заинтересовались. Вот и все.

— Прекрасно.

Галина явно не понимала, к чему он клонит.

— Мы рассчитывали, что вы сможете нам объяснить.

— Что объяснить?

— Почему… почему она кажется другой?

Галина опустила чашечку с кофе на фарфоровое блюдце, и стук от ее донышка разнесся необыкновенно громким эхо. Может быть, оттого, что в гостиной внезапно повисла неловкая тишина, только из приглушенного телевизора доносился неясный гул голосов. «Если бы мы пятеро были героями «мыльной оперы», — подумал Пол, — то теперь наверняка прозвучал бы тревожный органный аккорд: он всегда предвещает наступление драматической развязки. В данном случае — прозрения Галины, что ее как-то неловко, но все же обвиняют, хотя она пока никак не может понять, в чем именно».

— Вы о чем? — спросила она. — Вы что, подозреваете…

— Нет-нет… — слишком поспешно возразил Пол. — Просто интересуемся.

— Чем интересуетесь?

— Почему она по-другому пахнет?

— Не понимаю. О чем вы меня спрашиваете?

«Мы спрашиваем, не украли ли вы нашу дочь? Не подменили ли ребенка?»

— Ни о чем.

— Тогда зачем вы пришли?

Пол предпочел бы, чтобы на этот вопрос отвечала Джоанна.

— Мы бы хотели узнать… — начал он и внезапно замолчал.

— Сначала у Джоэль было родимое пятно, — наконец вмешалась жена. — А теперь его нет.

— Родимое пятно?

— У моей дочери на левой ножке было родимое пятно. И она пахла… собой. Родимое пятно исчезло, и сейчас она пахнет по-другому. Я хотела бы знать: это тот же самый ребенок?

«Ну вот, — подумал Пол, — Зена, королева воинов, в полном блеске. Кот извлечен из мешка. Да нет, скорее, не кот, а тасманский дьявол — нечто огромное, хищное и омерзительное на вид». Наверное, в этот момент они казались Галине именно такими. Она окостенела — штамп, который как нельзя лучше подходил данной ситуации. А ее мягкие серые глаза были теперь холодными, как стекляшки.

Пол старался смотреть куда угодно, только не на нее, и мечтал забиться в какую-нибудь щель.

На камине стояла коробка с сигарами.

И еще фотография мужчины в белой панаме.

Пол заинтересовался: неужели Галина курит сигары? На коврике у входа, словно котята, устроились коричневые тапочки. Собака вышла из своего оцепенения, взяла один в пасть, принесла Пабло и с неприятным стуком шлепнула перед ним.

Пол заставил себя повернуться к Галине. Она все еще ничего не ответила Джоанне — онемела от ее обвинений. И выглядела потрясенной.

Позже, гораздо позже, Пол размышлял: есть ли такая штука — периферический слух? Когда нечто попадает в ухо, но заявляет о себе только через некоторое время.

Он отводил глаза, стараясь не замечать страдальческого выражения на лице колумбийки. Думал, не лучше ли извиниться и уйти. И не расслышал приглушенного звука в глубине дома.

А Галина расслышала. Этим и объяснялось выражение ее лица!

И Джоанна тоже расслышала.

Она потянулась к нему и впилась ногтями ему в руку.

Пол чуть не вскрикнул. Тогда бы в этом доме кричали двое.

Он и ребенок.

Потому что в доме плакал ребенок.

Наконец он это услышал.

И наконец осознал — обернулся к Джоэль и убедился, что девочка крепко спит. Это означало, что тот ребенок, который плакал, был не их ребенком.

— Кто это? — Спрашивать было глупо, но в этот день Пол вообще не отличался сообразительностью.

Галина не ответила.

— Чей это ребенок? — повторил свой вопрос Пол, хотя до него уже стало доходить, чей это ребенок. — Пабло, сходите посмотрите, кто там.

Пабло не двинулся.

— Галина?

Выражение ее лица не изменилось. Или изменилось? Дерзость в глазах не исчезла, но в них появилось нечто новое: пугающая сосредоточенность и сила духа.

— Галина, это наша дочь? Это Джоэль?

Пол не сразу осознал, что Пабло все еще не двигался, а Галина не отвечала.

Он встал с ребенком на руках — с чьим ребенком? Голова кружилась.

— Хорошо, я сам посмотрю, — объявил он о своих намерениях так, словно искал поддержки.

Хотел отдать Джоэль Галине, но одернул себя. Галина больше не работала у них няней. А эта девочка была, возможно, не Джоэль. Пол ощущал себя так, словно и физически, и эмоционально балансировал на краю глубокого, опасного ущелья, рискуя свалиться в пропасть. Ему чудилось, что комната кренится.

Все пришло в движение.

— Я пойду! — Джоанна встала и, не раздумывая, направилась в сторону детского плача.

Пабло вскочил со стула.

Пол хотел отдать ему ребенка, чтобы присоединиться к жене. Но поднять девочку отчего-то было так трудно.

— Сядьте, Пол, — мягко предложил Пабло.

Сказал, что посмотрит сам, а Пол пусть отдыхает и смотрит за ребенком. Пабло — он и был Пабло.

Пол с благодарностью вернулся в кресло, а Пабло шагнул за Джоанной в коридор. Ребенок заплакал громче, пронзительнее. И Пол окончательно и бесповоротно признал, что то, чего опасалась Джоанна, было сущей правдой.

Он узнал этот плач.

Помнил его с того первого дня, когда их дочь непрестанно ревела в гостинице и просила есть. Пока не появилась Галина и все не устроила.

Галина по-прежнему скованно сидела в кресле, только теперь она казалась ему физически ближе, чем раньше. Как это могло быть?

Несколько минут ничего не происходило.

Ребенок продолжал плакать откуда-то из глубины дома; Галина все так же смотрела на него со странным, тревожащим спокойствием.

Затем в гостиную возвратился Пабло; сильной рукой он поддерживал Джоанну, которая опиралась на него, словно готовая упасть в обморок. Но где же ребенок?

Казалось, что Джоанна не в себе, а Пабло стремится помочь. Связь между двумя этими явлениями определенно была случайной, хотя Пол совсем не был в этом уверен.

Что-то было не так.

Присмотреться внимательнее.

Голова жены на плече Пабло. Полу потребовалось несколько секунд, чтобы понять окончательно, почему ее голова так лежала у него на плече, — потому что Пабло крепко держал в кулаке пышные черные волосы Джоанны.

И втаскивал ее за волосы в гостиную.

Рот Джоанны был открыт в полузадушенном крике.

Пабло швырнул ее на диван — бросил, как чемодан, который он грузил в машину в аэропорту «Эльдорадо».

— Сиди! — прорычал он. Так отдают команду собаке. Глупой, упрямой собаке, которую следует проучить.

Пол прирос к стулу и безмолвным зрителем наблюдал разворачивающуюся перед ним драму, которая необъяснимым образом превратилась в реальность. Он ждал антракта, чтобы размять ноги, проветриться и похлопать исполнителям — поблагодарить их за поразительно правдоподобное представление. Но пьеса продолжалась.

Галина поднялась на ноги.

Она методично закрывала в комнате ставни и в то же время изливала на Пабло непрерывный поток испанской речи. Словно их с Джоанной тут и не было. Кажется, выговаривала ему. Знание испанского, так долго хранившееся под спудом памяти, постепенно возвращалось к Полу, и теперь он понимал примерно каждое пятое слово. «Ты. Кричал. Не здесь». На какой-то глупый миг он решил, что она упрекает Пабло за то, что он так грубо обошелся с Джоанной.

За то, что не принес их ребенка.

И нагрубил им.

Это было все равно что твердить себе: «Это сон», когда вокруг — пугающая явь.

Пол протянул Джоанне ребенка — ту девочку, которую считал своей дочерью, но которая оказалась совсем другой, — и встал: сказать Пабло, что его поведение недопустимо. Пусть принесет Джоэль и отвезет их обратно в гостиницу.

— Пол, я же просил вас посидеть, — сказал Пабло.

Он обращался к распростертому телу Пола. Потому что тот внезапно обнаружил, что не стоит, а лежит на деревянном полу, пахнущем шерстью и кремом для обуви. «Как это произошло?» Он услышал, как Джоанна судорожно вздохнула.

— Дорогая, со мной все в порядке… — Странно, он не слышал собственных слов. Язык сделался неповоротливым. Да и все тело казалось невероятно тяжелым. Во рту ощущался странный металлический привкус.

Он попытался подняться с пола. Не вышло. Половицы закачались, будто центр тяжести куда-то переместился. Пол услышал тяжелое шарканье ног и почувствовал движение воздуха.

Они были похожи на матросов.

Пять человек в пестрых зеленых формах, которые вплыли в комнату, словно сокрушившая берега солоноватая река. Молодые лица, выражение немой решительности. Каждый нес винтовку.

— Пожалуйста, — выдавил из себя Пол.

В гостиной сделалось пугающе темно. Галина закрыла ставни на всех окнах, кроме одного. Похоже, наступает момент, когда все должны закричать: «Сюрприз!»

«Нам преподнесли сюрприз», — подумал Пол.

И в следующую секунду потерял сознание.

Глава 11

Темнота.

Но не полная. Сквозь черноту мелькали бесконечные видения и сны. Словно очень долго сидишь в кинотеатре.

Ему было одиннадцать лет, и он внезапно испугался темноты. До этого не боялся, а вот сейчас перетрусил. Может быть, оттого, что так темно было на верхней площадке лестницы, где его мать до недавнего времени снимала квартиру. И не просто темно — плотная темнота душила, как наброшенное на голову шерстяное одеяло. «Мама отдыхает, — сказал отец. — Она спит. Не беспокой ее».

Он пробрался вверх по лестнице, где неприятно пахло лекарствами. Прислушался из-за двери и различил звуки телеигры — звонок, голос, фальшивый смех зрителей.

На самом деле его мать не спала. Было бы здорово открыть дверь и оказаться в ее объятиях. Но в комнате чернота была еще мрачнее, чем в коридоре. Только мягко мерцал экран портативного телевизора со скошенными заячьими ушами антенн.

Он не сразу понял, что на кровати лежало чудовище.

На последний Хэллоуин он наряжался скелетом — во все черное, только на руках и ногах были нарисованы белые кости.

Это был такой же скелет. Во сне он поднял костлявую руку и поманил его к себе.

В этот миг он проснулся. Кино кончилось.

* * *
— Утро, — проговорил парень.

Так он здоровался с ними каждый день, с тех пор как они его научили. Это вышло случайно. Просто он присутствовал в комнате и слышал, как Пол, очнувшись после того, как потерял сознание на полу у Галины, спросил у Джоанны, который час: «Что сейчас — утро?»

Парень повторил слово несколько раз, словно пробуя на вкус. И теперь так здоровался с ними.

В это утро, которое стало их третьим или четвертым в этом месте, парень ждал ответа.

— Доброе утро, — отозвалась Джоанна.

Парень поставил на пол завтрак — колбасу с кукурузными лепешками — и ушел.

Они находились в каком-то доме в Колумбии.

Но где именно в Колумбии, невозможно было узнать, поскольку их наружу не выпускали. Окна были забиты. И не доносилось почти никаких звуков — только отдаленный шум проезжающих машин да долетающие бог знает откуда мелодии и крики попугая. Они понимали одно: это не был дом Галины.

Их куда-то перевезли.

Вызывающая чувство клаустрофобии комната с засаленными матрацами на полу и двумя пластмассовыми стульями. В углу ведро.

Вот и все.

В то утро Джоанна очнулась первой. Ей не удалось привести его в чувство, хотя она перепробовала все — разве что не прыгала на нем. Тогда она попыталась открыть дверь. Не получилось. Зато смогла приоткрыть ставень, но только для того, чтобы убедиться, что окно за ним накрепко забито досками.

Когда Пол пришел в сознание и пьяно огляделся, то увидел, что Джоанна сидит на полу, раскачивается и причитает:

— О Боже… О Боже…

Он, конечно, попытался ее успокоить, а сам старался разобраться в том, что произошло, и сбросить отупение, пеленой обволакивавшее голову. Джоанна казалась удивительно далекой, даже когда он обнимал ее, словно куда-то упрямо отодвигалась. И Пол понимал почему.

— Извини, Джоанна, — проговорил он. — Извини за то, что тебе не поверил.

— Ничего. О'кей. Все в порядке.

— Понимаешь, подменить ребенка… Это казалось настолько смехотворным! Я не мог себе представить…

— Где она, Пол? — прервала его жена. — Чего они хотят?

На этот вопрос было непросто ответить.

В первый день они никого не видели, кроме того парня. Он, как и остальные, был одет в пятнистый камуфляж. Держал винтовку, которая казалась слишком велика для него. Ему было не больше четырнадцати лет. И он ничего не говорил, кроме своих «добрых утр».

На следующий день появился некто более важный: мужчина лет тридцати. Пол, кажется, узнал его лицо — успел увидеть в последний момент, прежде чем выяснилось, что он лежит на полу и пялится в потолок.

— Мы не занимаемся политикой, — начал Пол, как только этот человек вошел и закрыл за собой дверь. — Я работаю в области страхования. — Это напомнило ему кое о чем еще. — Мы не богаты.

— Вы полагаете, мы бандиты? — повернулся к нему незнакомец. Он говорил на сносном английском. На плече у него висела штуковина вроде «Калашникова», но агрессивности он не проявлял, наоборот, вроде бы даже сочувствовал.

— Где мой ребенок? — спросила Джоанна. — Верните моего ребенка. Пожалуйста.

— Вопросы здесь задаю я, — ответил колумбиец. Отнюдь не грубо — просто констатируя факт. — Вас захватила ФАРК. — Он расшифровал аббревиатуру на случай, если его пленники не поняли. — Революционные вооруженные силы Колумбии. Мы — законный глас колумбийского народа. — Пол решил, что эту речь их тюремщик произносил уже сотни раз. — Вы — наши политические заключенные. Ясно?

— Мы ничем вам не можем помочь, — возразил Пол. — Мы не занимаемся политикой. И у нас нет денег…

Его прервал удар прикладом в живот — достаточно сильный и точный, чтобы он согнулся и рухнул на колени.

— Пол! — в ужасе вскрикнула Джоанна. Естественная реакция жены, если на ее глазах избивают мужа.

— Зарубите себе на носу, — как ни в чем не бывало продолжал колумбиец, — если я задаю вопросы, на них надо отвечать. Итак, вы — политические заключенные Революционных вооруженных сил Колумбии. Ясно?

— Да. — Пол все еще стоял на коленях и разевал рот, не в силах восстановить дыхание после удара в солнечное сплетение.

— Вы не будете пытаться бежать. Ясно?

— Да. — Пол вновь постарался преодолеть сплошную стену боли и почти сумел разогнуться.

— Вы будете удаляться от двери, когда мы входим. Вы будете удаляться от двери, когда мы выходим. Вы не будете подходить к окнам. Так?

— Так. Мы поняли.

— Как вы себя чувствуете? — Этот вопрос он задал Джоанне.

— Тошнит. — Ее голос был абсолютно бесцветным, словно она отчаянно пыталась сохранить хоть какое-то самообладание, но это плохо удавалось. — Кажется, сейчас вырвет.

Колумбиец кивнул, словно именно этого ожидал.

— Escopolamina.

— Что? — Джоанна решилась нарушить правило, запрещающее задавать вопросы, но на этот раз без последствий.

— Уличный наркотик. Им пользуются, когда хотят украсть туристов. — Колумбиец недовольно вздохнул, словно был выше такого занятия, как похищение людей. — Мы опоздали. Она испугалась.

«Галина, — подумал Пол. — Он говорит о Галине».

— Она что-то подсыпала нам в кофе, — безучастно проговорила Джоанна.

Колумбиец пожал плечами:

— Завтра почувствуете себя лучше. Намного лучше. — Он повернулся и пошел к выходу. Но на пороге остановился, словно ждал, чтобы ему открыли дверь. Обернулся и выжидательно посмотрел на них.

Чего он хотел?

— Ах да, — пробормотал Пол, взял Джоанну за руку и отвел к противоположной стене.

— Хорошо, — одобрил колумбиец, словно обращался к детям, которые прибрались в комнате, как их учили.

Вышел и закрыл за собой дверь.

* * *
Большую часть времени они проводили одни со своими воспоминаниями. По очереди говорили о том, что им нравилось в Нью-Йорке. И, как ни странно, даже о том, что их раздражало. Толпы людей на праздники. Массы приезжих на День благодарения и Рождество, которые делали город чужим и заполняли все пространство от Таймс-сквер до Хьюстон-стрит. Пола всегда раздражала людская толкучка, но теперь он тепло вспоминал веселую давку на улицах. Всепроникающий запах неубранного мусора сейчас казался недостающим ароматом, по которому стоило скучать. А мешающие проходу строительные краны, перерытые улицы и приземистые фургоны «Консолидейтед Эдисон»[50] по всему городу, которые таксистам приходилось объезжать, вспоминались словно своеобразные аттракционы городских развлечений.

Все дело в широте кругозора. Теперь их кругозор оказался ограничен крысиной дырой в Колумбии.

Они вспоминали и разные места за городом. Мысленно вернулись во все свои отпуска.

Грубо срубленный домик в Йосемитском национальном парке, куда они отправились, когда еще просто встречались, но уже «положили друг на друга глаз». Мотель на побережье, окна которого выходили на самый белый в мире песок. До ужаса дорогой, но такой милый экстравагантный «Георг V» в Париже: в этот отель они вознеслись, как на небеса, в свой медовый месяц.

Попытались воспроизвести в памяти самые яркие застолья — разнообразие закусок, обилие порций, сладость десерта.

Вспомнили свое знакомство — как судьба свела двух усталых командированных у одного выхода в аэропорту. Рассуждали, каковы были их шансы вот так столкнуться, а затем влюбиться и вступить в брак.

Они делали все, чтобы скоротать время.

Говорили о прошлом, чтобы не думать о будущем. Во всем происходящем было что-то абсолютно нереальное. Какой абсурд! Неужели это правда? Их похитили? Сейчас кто-нибудь крикнет «Стоп!», и все прекратится. Это должно произойти, потому что иначе быть не может.

Поэтому лучше всего говорить о прошлом.

* * *
Кажется, на четвертый день плена — точнее сосчитать было трудно — Джоанна сказала:

— Как ты считаешь, почему нам приказали не подходить к окнам?

Пол постепенно скатывался к полному равнодушию и в ответ едва пожал плечами.

— Потому что мы в таком месте, где нас могут увидеть, — ответила на собственный вопрос жена. — Значит, мы все еще в Боготе.

— Отлично.

— И окна выходят прямо на улицу.

Пол боялся, что такие разговоры могут завести не туда, куда следует. Он заметил, какой у Джоанны вид, — вид «меня-так-просто-не-возьмешь». Такой решительный вид она имеет, когда намерена выступить против превосходящих сил противника, который не признает нормальных человеческих отношений. Такой вид был у нее, когда — хоть пожар, хоть потоп! — она во что бы то ни стало решила заиметь ребенка.

— На окнах всего лишь доски, — продолжала Джоанна. — Мы можем их оторвать.

— Чем?

— Не знаю. Руками.

— Не уверен, что мы должны это делать.

— Вот как? А что мы должны делать? Сидеть на заднице и ждать?

Да, именно так он и думал. До сих пор им ничего не сообщили — почему они здесь, что им уготовано. Сказано было только одно — не приближаться к окнам.

— Стой у двери и слушай, — попросила Джоанна. — Если услышишь, что они идут, я тут же все брошу.

Настал момент, когда ему следовало вызваться самому заняться досками либо сказать «нет», мол, это слишком опасно — будем тихо сидеть и ждать, чем все кончится.

Ладно, можно попробовать. Доски, судя по всему, неплохо прибиты. Он тряхнет посильнее, и, если ничего не получится, это охладит Джоанну. Она вернется на свой матрац, и можно будет продолжить вспоминать былые времена.

— Дай-ка я, — предложил он.

Жена заняла пост у двери. Пол потянул на себя ставни и обнаружил за ними две толстые доски. Ему показалось, что из-за них доносится слабый шум транспорта.

Одну из досок удалось ухватить за край. Пол поднажал.

Дерево слегка подалось.

Поколебалось, прежде чем вернуться на прежнее место. Джоанна это тоже заметила.

— Я тебе говорила, — прошептала она.

Пол сделал новый, более мощный рывок. Доска подалась сильнее. Он оттянул ее на добрые полдюйма.

Да, снаружи определенно слышался шум машин. И достаточно постоянный. Они, должно быть, находились неподалеку от оживленной улицы. Где-то рядом люди жили совершенно обычной жизнью — ходили за покупками, ели, отправлялись на работу, — и все это в пределах слышимости двух похищенных американцев.

Пол вдохнул струйку сладко пахнущего воздуха и с удвоенной энергией возобновил усилия. Он выработал определенный ритм: тянул, отдыхал, тянул, отдыхал. И мало-помалу дерево подалось; теперь он мог видеть серо-голубую плитку — что это, двор?

Джоанна скрючилась у двери — сплошной сгусток нервов — и взглядом подбадривала его.

Внезапно доска треснула и переломилась пополам. Звук был точно ружейный выстрел, даже громче. Пол остался с обломком доски в руках и ждал, что в комнату ворвется вооруженный охранник.

Джоанна замерла, но не оторвала уха от двери. Пол затаил дыхание и ждал.

Прошла целая вечность. Жена помотала головой — ничего.

Только теперь Пол вобрал в себя воздух.

И впервые по-настоящему выглянул из окна.

Да, это точно был двор, окруженный стеной, на которой стояли кривобокие горшки с кактусами. В центре двора находился деревянный стол, без единого стула. Было и еще кое-что — выход; простые деревянные ворота, которые вели наружу. Пол уставился на них. От ворот на него смотрела девочка в школьной форме.

Он едва сдержался, чтобы не крикнуть: «На помощь!»

Не стоило. Они находились в обыкновенной комнате; окно два на два, доска оторвана. Кому придет в голову, что их держат тут взаперти?

Пол заговорил, не оборачиваясь, — он боялся, что если отведет от девочки взгляд, та исчезнет. Как мираж или приятное сновидение.

— Тут кое-кто есть.

Джоанна немедленно покинула свой пост и подбежала к окну.

Несколько мгновений все трое смотрели друг на друга, словно играли в гляделки «кто первый моргнет». Девочке было лет одиннадцать-двенадцать. Она прижимала к себе явно тяжелые для нее учебники и не сводила взгляда с двух доведенных до отчаяния американцев.

— Hola, — сказала ей Джоанна полушепотом.

Девочка не ответила.

— Hola, — повторила Джоанна, просунула руку в окно и махнула, словно не приглашенная на танец девушка, которая в отчаянии хочет привлечь к себе внимание кавалеров, но так и продолжает подпирать стенку танцзала. А девочка продолжала таращиться на них без всякой реакции.

Это необыкновенно нервировало. В ее лице они могли обрести спасение, вот только на этом лице полностью отсутствовало всякое выражение.

Пол старательно копался в мозгу, пытаясь вспомнить, как будет по-испански «помоги». Может быть, «помоги» понятно на всех языках? Может быть, девочка изучает в школе английский? Чем черт не шутит.

— Помоги!

Пол не узнал собственного голоса. Он звучал визгливо и безнадежно.

— Помоги! — снова сказал он. — Пожалуйста… помоги нам.

Девочка подняла голову и отступила на шаг.

Пол высунул из окна руки и, изображая примитивную пантомиму, свел вместе запястья, словно они были связаны.

На лице девочки мелькнуло нечто вроде понимания. Но в этот момент она повернулась влево, как будто ее кто-то окликнул, мило улыбнулась и пошла прочь.

— Нет! — закричал Пол.

Он совершенно позабыл, где находится.

В запертой комнате. Под охраной вооруженных людей.

Вопрос был только во времени.

И через секунду услышал топот шагов по плиткам, скрежет ключа в замке и злой, раздраженный говор.

Пол тщетно пытался приладить доску в окно, воткнуть ее на старое место, чтобы никто не заметил. Вел себя, как карапуз, который разбил вазу и старается склеить ее до прихода родителей. Все было бесполезно.

Первым появился тот самый человек, который учил их правилам. Он сразу заметил, что арестанты нарушили по крайней мере два из них. Не подходить к окнам. Не пытаться убежать. Секунду он стоял и просто смотрел на Пола, а тот сжимал в руке кусок доски и прикрывался им, как щитом. Но проку от него было мало. Колумбиец в три прыжка подскочил к нему и ударил прикладом по лицу. Голова Пола дернулась назад, он почувствовал на губах привкус крови. Доска со стуком упала на пол.

Пол заметил, как посерело лицо Джоанны. Колумбиец снова размахнулся и ударил его под подбородок. Пол прикусил язык и ощутил во рту осколок зуба. Отступил к стене и закрыл лицо руками.

— Опустить руки! — потребовал колумбиец.

Пол почувствовал в нем власть. Ему не требовалось силой отводить пленнику руки от лица силой. Он мог ему просто приказать.

— Нет! — взмолилась Джоанна. — Он не виноват. Это я его заставила. Оставьте его в покое. Пожалуйста.

Колумбиец вздохнул, сжал в кулаке ворот ее платья и приподнял Джоанну над полом.

— Если не уберешь руки, я ударю ее. Если снова закроешься, ударю сильнее.

Пол опустил руки.

Глава 12

Иногда им приносили газеты.

Позволяли такую роскошь. Роскошь бесконечно малую, поскольку они оба не говорили по-испански. Но кое-что Полу стало вспоминаться — сначала самые крохи, затем слова и выражения и наконец целые предложения.

Газеты давали возможность чем-то заняться. А Пол обнаружил, что заниматься хоть чем-нибудь было необходимо, чтобы все время не повторять про себя главный вопрос: «Что с нами будет?»

Парень оставлял им все газеты, которые выбрасывали охранники, — главным образом разнообразные таблоиды.

Последние страницы занимали местные разборки и, как вскоре догадался Пол, первые — тоже. Словно вся Колумбия представляла собой одно большое футбольное поле, и игроки, сражаясь не на жизнь, а на смерть, забивали друг другу голы. Левые ворота защищали их похитители — ФАРК; правые — USDF. А правительство беспомощно пыталось выступать в роли судьи.

Похищения, взрывы, убийства людей — так команды набирали очки.

Сообщения о похищениях не сходили с первых страниц газет. Их сопровождали архивные фотографии украденных людей: сенатор, сотрудник радио, бизнесмен (однако в этой галерее не было лиц Брейдбартов). Обычно сюда же добавляли снимки рыдающих жен, плачущих детей и мрачных семейных адвокатов.

По-испански похищение было «secuestro».

Взрывы случались почти с такой же регулярностью. Например, в городе Фортул десятилетнего Орландо Роперо, который любил футбол и музыку вентелло, какой-то подросток попросил доставить по адресу велосипед и дал за труды сумму, равную тридцати пяти центам. Но когда велосипед вместе с радостным и благодарным Орландо докатился до перекрестка, где дежурили два солдата, он просто-напросто взорвался. Дистанционный взрыв, как объяснили газеты.

Ответственность за него возложили на тех, кто находился прямо за этой дверью. На ФАРК. Эту статью Пол решил сохранить.

На такие взрывы неизменно следовал ответ справа — со стороны полувоенных подразделений Объединенных сил самообороны. Самооборону они понимали исключительно как уничтожение максимального количества людей, независимо от того, виноваты те в чем-то или нет. А генералиссимус этой внушающей священный трепет организации, этого объединения стражей закона и порядка, был препровожден в американскую тюрьму за контрабанду наркотиков.

В Штатах Пол, конечно, читал о Мануэле Риохасе.

Но как понять, кто он был такой — заправила наркобизнеса, законопослушный политический деятель, главарь USDF или сочинитель песен? И одно, и другое, и третье, а может быть, все, вместе взятое. Но сочинитель песен — это точно. Ему принадлежал хит номер один, который он написал для колумбийской певички Эви; иногда его крутили и в Штатах. Любовный мотивчик под названием «Я пою только для тебя». Ироническое название, если учесть, что эту самую Эви нашли в ее же пентхаусе с вырезанными голосовыми связками. Похоже, любовники поцапались. В итоге Эви решила не выдвигать обвинений и, когда ее попросили объяснить, кто это сделал, нацарапала в блокноте: «Ничего не помню».

Говорили, что убийства и пытки были подлинным призванием Мануэля Риохаса.

Он был из тех людей, чья фамилия постоянно сопровождается словом «подозревается». Например, подозревали, что на одной из своих многочисленных гасиенд он завел зоопарк, где, как говорили, скармливал своих недругов тиграм. Еще подозревали, что ему нравилось сбрасывать людей с вертолета «Черный ястреб» в бассейн с пираньями. И что он приносил человеческие жертвы на странных, кровавых обрядах сантерии[51] — тоже подозревали. Он явно был любимой темой бульварных газет, и те ненасытно выжимали из него все возможное.

Джоанна и Пол мусолили газеты до тех пор, пока их пальцы не темнели от краски, а глаза не начинали слезиться.

* * *
Как-то ночью Джоанна разбудила Пола и попросила присмотреть за ребенком.

Пол не сразу разобрался, что жена забылась.

И не понимает, что они не в гостиничном номере рядом с Джоэль, а в душной, запертой комнате, почти лишенной кислорода.

После второго мордобоя, когда колумбиец бил Пола прикладом, все его лицо саднило. Сама расправа продолжалась минут пять, но боль осталась надолго. Он лишился как минимум одного зуба, губа была расплющена, и ее до сих пор покрывала корка запекшейся крови. А потом они с середины комнаты сокрушенно наблюдали, как два охранника прилаживали на место новые доски и при этом все время на них ворчали.

— Тсс… — прошептал Пол Джоанне. — Ты спишь.

Жена открыла глаза.

— Мне показалось, что я услышала… — И она расплакалась. Тихие, приглушенные рыдания казались еще жалобнее оттого, что их не заглушали никакие звуки вокруг.

Пол обнял жену.

— Успокойся, Джоанна. Мы выберемся отсюда. Они не собираются нас убивать. Если бы хотели, давно бы это сделали — еще когда застали нас у окна. Обязательно выберемся, обещаю тебе. И вернем Джоэль.

Пол не был уверен, стоит ли давать жене такие обещания, но надежда была тем единственным, что у них не отобрали. Пока не отобрали.

А потом она сделала странную вещь: высвободилась из его объятий и дотронулась пальцем до его губ.

— Послушай.

— Что? Я ничего не слышу, — отозвался Пол. Он не различал никаких звуков, кроме их собственного дыхания — ритмичного и удивительно синхронного.

— Послушай, — повторила она.

И тут он услышал.

— Где-то работает телевизор.

— А может, живой голос?

— Скорее всего нет. Да нет же.

— Пол, это она.

Где-то плакал ребенок — как в доме Галины, только теперь было все по-другому, чем там.

— Я чувствую. Я это знаю.

В доме Галины детский плач их напугал. Здесь же он произвел обратный эффект.

Джоанна прижалась к Полу в темноте, положила голову ему на грудь, и они оба прислушивались к плачу, словно это была прекраснейшая рапсодия. Словно это была их песня.

* * *
Утром к ним пришел колумбиец.

На этот раз он был не один.

С ним появился некто важный. Пол это понял по тому почтению, с каким обращался к новому лицу его мучитель: теперь он служил переводчиком.

Новый гость взглянул на Пола и Джоанну и что-то сказал по-испански.

— Он просит вас сесть, — перевел их прежний знакомый. Пол понял, что от них хотят. Но он испытывал жгучую боль после последней трепки и пришел к выводу: прежде чем совершить даже самое простое действие, надо как следует подумать. Человек хотел, чтобы они сели, — хорошо, но лучше убедиться, что он имел в виду именно это. Джоанна осталась стоять по другой причине — из-за чистого упрямства и отважной решимости встретить огонь грудью.

Человек указал им на два пластмассовых стула. Когда-то они, наверное, стояли во дворе. На секунду открывшуюся Полу перспективу на этот двор теперь загораживала вновь прибитая к окну дубовая доска. Грязь въелась в белый пластик — так бывает, когда мебель проводит на улице несколько зим. Они сели.

Человек заговорил с ними медленным, размеренным тоном. Он смотрел в основном на Пола и между затяжками ароматной сигарой, послав к потолку очередной клуб дыма, старался встретиться с ним глазами. Пол узнал сорт табака — та самая коробка, что стояла на каминной полке в доме Галины. У человека было худое лицо с отметинами от юношеских угрей. Он говорил только по-испански и достаточно медленно, чтобы его лейтенант (так Пол теперь называл про себя своего тюремщика) успевал переводить его слова.

— Вот что вы должны для нас сделать, — сказал человек. Наконец они узнали, почему оказались в этой комнате.

Глава 13

На столе стояли три коробки презервативов.

Французская марка. «Cheval» — написано было на пачке с изображением белого жеребца с огненными глазами и развевающейся на ветру гривой.

Над столом склонилась индейская женщина в бифокальных очках, выглядевших нелепо на ее лице, и один за другим расправляла презервативы. На ней не было блузки, только серый спортивный бюстгальтер с черным значком фирмы «Найк».

На противоположном конце стола другая женщина в черных латексных перчатках и таком же бюстгальтере методично нарезала порции спрессованного белого порошка сверкающим хирургическим скальпелем. Лейтенант прислонился к двери и смотрел на полуголых женщин глазами влюбленного.

Пол сидел у стены и ждал.

Его заставили поставить себе две слабительные клизмы. Он ждал, когда подействует вторая, и, глядя на середину стола, где были собраны тридцать два раздутых презерватива, старался побороть тошноту.

В памяти всплыло одно реалити-телешоу, которое недавно прокатилось по стране. «Фактор страха». Там тоже было нечто подобное: сырые свиные мозги, кровавая требуха, бычьи яйца, и все это разложено на столе перед тремя или четырьмя алчными претендентами на победу. «Начали, — елейно командовал ведущий. — Победит тот, кто проглотит больше других».

И участники телеигры глотали все это с неослабевающим аппетитом. Уминали до последней крошки, предвкушая будущий выигрыш. Мысли о них поддерживали Пола, служили примером: если могли они, значит, и он сможет.

К тому же он боролся не за деньги. Наградой ему станут две жизни.

Жены и дочери.

К тридцати двум презервативам прибавился тридцать третий. Женщина на краю стола подвинула к кучке еще один.

Пол почувствовал знакомый спазм в кишечнике и спросил Ариаса — так звали лейтенанта-колумбийца, — можно ли сходить в туалет.

Тот кивнул и поманил его к себе. Женщины продолжали без устали трудиться, как работницы на конвейере в ожидании свистка на обед.

Ариас открыл дверь и вытолкнул Пола в коридор. Там, в конце, располагалась ванная. Колумбиец проследил, как он вошел и попытался захлопнуть за собой створку. Но дверь не закрылась.

Потому что Ариас, как и в первый раз, вставил в щель ногу.

Наоборот, дверь еще приоткрылась. Пол опустился на грязное сиденье унитаза, стараясь не замечать, что за ним наблюдают. Это оказалось непросто. Он вспомнил свою ванную дома, где справа от унитаза лежал выпуск «Спортивных новостей бейсбольной статистики» с закладками внутри. Не потому, что онтак уж любил бейсбол, — отнюдь. Он любил статистику. Так и видел страницу: Дерек Джетер — средние очки в бэттинге,[52] круговые пробежки,[53] засчитанные пробежки, удары на базу.[54] Цифры всегда о чем-то сообщали — разве не так? И теперь мысли о цифрах поддерживали Пола. Цифры придавали миру упорядоченность, на них можно было положиться. Они ободряли. И никогда не подводили.

Второй раз за этот час Полу показалось, что из него вылилось все содержимое. Он встал и на глазах у Ариаса подтерся.

Пока он отсутствовал, на столе прибавилось еще три презерватива.

— Si. — Не сводя с Пола глаз, Ариас остановил женщин. — Начинай глотать.

* * *
«Мы — революционная армия. Участвуем в долгой борьбе против угнетения. Эта борьба требует денег, поэтому нам приходится добывать их всеми возможными способами», — сказал им командир ФАРК.

«Все возможные способы» оказались доставкой чистого колумбийского кокаина на восточное побережье США.

Так это началось. Казалось, он искал у них поддержки. Пытался оправдать неприглядную сущность наркоторговли, объявляя ее необходимым злом и последним средством.

Когда человек прервался, Пол кивнул и даже нервно улыбнулся, будто отпуская ему грехи. А тому, вероятно, только этого и надо было.

— Да, — продолжал он, — мы занимаемся наркоторговлей, но только ради того, чтобы продолжать наше дело.

Полная чушь. Стоило ли их красть только для того, чтобы принести извинения? Но Пол все-таки на что-то надеялся. До той минуты, пока не узнал, что ему предстоит проглотить тридцать шесть презервативов, набитых кокаином на общую сумму два миллиона долларов, и переправить в некий дом в Джерси-Сити.

Это придется сделать, если он хочет увидеть живыми жену и недавно обретенную дочь.

Только тогда Пол понял, в какую передрягу они угодили.

Но кое-чего до конца пока не сознавал.

Колумбиец спросил, кто знал, что Пол и Джоанна находятся в его стране, — не все подряд, только близкие люди. Кто мог ожидать их возвращения к определенному сроку? Пол назвал своего босса Рона Сэмюэлса, главу актуарной службы их фирмы, в чей дом он был вхож последние одиннадцать лет. Разумеется, упомянул Мэтта и Барбару, тестя и тещу, которые жили в Миннесоте и собирались приехать с подарками посмотреть на свою первую внучку. И наконец их соседей и лучших друзей Джона и Лизу.

Пола заставили написать всем примерно одно и то же.

«Процедура заняла немного больше времени, чем мы предполагали. Сумеем вернуться с нашей приемной дочерью только через несколько недель».

Таково было содержание всех трех посланий. И еще приписка, что звонить не надо, поскольку они все время переезжают с место на место и времени на телефонные разговоры совершенно не остается.

Неужели их тюремщики ничего не упустили из виду?

— Из «Эспланады» Пабло вас выписал, — сообщил Полу Ариас. — Там считают, что вы переехали в другой отель. Вот и все.

Значит, не упустили. Ни один человек не заподозрит, что они пропали.

По крайней мере в течение нескольких недель.

Полу дали три листа бумаги и синюю шариковую ручку, у которой кто-то отгрыз кончик. Он писал, а Ариас заглядывал через плечо и следил, чтобы в письма не попал скрытый крик о помощи.

Когда Пол закончил, колумбиец прочитал тексты вслух.

Позже, когда они с Джоанной сидели на матраце, прижавшись спинами к стене, Пол сказал:

— Кажется, я знаю, почему они ее подменили.

— Что?

Он все обдумал. И, судя по всему, теперь все понял.

— Почему подменили детей. Почему не дождались удобного случая и не сцапали всех троих.

— И почему же?

— Помнишь, как вернулась Галина с градусником? Ты тогда сказала, что у нас совсем не паранойя, просто мы в чужой стране. Чужая страна и есть паранойя.

— Не понимаю.

— Галина специально унесла Джоэль, чтобы мы вернулись, не нашли ее в номере и вызвали полицию. Мы вызвали полицию. Никакой записки не было, но Галина пошла в ванную и принесла ее оттуда.

— Почему они хотели, чтобы мы вызвали полицию?

— Чтобы полиция оказалась рядом, когда вернулась Галина.

— Не вижу в этом никакого смысла.

— А между тем он есть. Не забывай — мы в стране паранойи. Взгляни на вещи глазами ее жителя. От нас хотели, чтобы мы проявили себя как сумасшедшие.

— Зачем?

— Затем, что к психам нет никакого доверия. А к спятившим иностранцам и подавно.

— Я все равно не понимаю…

— Мы вызываем полицию и заявляем, что нашу дочь украли. Но оказывается, что ее вовсе не украли. Затем утверждаем, что нашу девочку подменили, что и случилось на самом деле. Во второй раз мы выглядим еще глупее, чем в первый. Они хотели, чтобы мы заметили подмену.

— Хорошо. А что было бы, если бы не заметили? Ведь заметила я, а ты — нет.

Пол пожал плечами:

— Как-нибудь сообщили бы. Просто позвонили и сказали: «Ваша дочь у нас, приходите и забирайте». Или как-нибудь иначе. В любом случае в полиции на нас посмотрели бы, как на полных придурков. Вероятно, у них это что-то вроде подстраховки: если кто-то из нас удерет, если что-нибудь не заладится с похищением… или если бы я тогда отказался выпить кофе и не вырубился. Да мало ли что. Не исключено, что они так или иначе собирались звонить. Помнишь, наш охранник сказал, что мы приехали слишком рано? И Галина ругала Пабло — не оттого ли, что он привез нас раньше, чем она успела подготовиться?

— О'кей, — кивнула Джоанна. — Но почему мы?

— А почему бы и не мы? Они выбирают людей, у которых, по их понятиям, не возникнет на таможне проблем. Последний раз, когда я еще хоть как-то выглядел, я мог показаться кем угодно, только не контрабандистом наркотиков.

— Ты не контрабандист, — заметила жена.

— Пока.

Джоанна повернулась к нему, стараясь понять по выражению лица, насколько серьезно он говорит.

— Ты в самом деле собираешься это сделать? — Ее вопрос прозвучал скорее как утверждение.

Пол выдержал ее взгляд. «Как она переменилась», — подумал он. За четыре дня почти без еды и без сна у жены заострились скулы и ввалились глаза. Но из-под маски страха проступала иная печать — словно в последние дни с Джоанны слетело все лишнее и неважное и осталось только самое главное. Пол надеялся, что этим главным была любовь.

— Да, — ответил он.

— Тебя арестуют. Посадят на двадцать лет за контрабанду наркотиков. Ты же не преступник, тебя в момент расколют.

Да, подумал Пол, все, что она говорит, совершенно справедливо.

— А что еще я могу предпринять?

Джоанна не ответила. Или ответила: склонила голову ему на грудь, рядом с сердцем.

Тук. Тук. Тук.

— А если они лгут? Лгут, что потом нас отпустят?

Пол, конечно, ждал этого вопроса. На него был лишь один возможный ответ:

— А если не лгут?

Глава 14

У него будет восемнадцать часов.

Три четверти одних-единственных суток. Тысяча восемьдесят минут.

За эти восемнадцать часов ему придется проглотить тридцать шесть презервативов, набитых чистым кокаином на два миллиона долларов, сесть в самолет, долететь до аэропорта Кеннеди, добраться до указанного дома в Джерси-сити и там освободиться от груза на какую-нибудь грязную газетку вроде «Ньюарк леджер».

Если сверх восемнадцати часов он опоздает хотя бы на минуту, Джоанну и Джоэль убьют.

Если он вовремя не извергнет презервативы или один из них растворится у него в желудке, он умрет.

Сердце сожмет спазм, весь организм охватит токсический шок.

Изо рта потечет слюна, тело начнут сотрясать бесконтрольные конвульсии. Он скончается прежде, чем окружающие поймут, что с ним происходит.

Все это подробно, во всех деталях изложил ему Ариас: чтобы Пол был внимателен и не терял бдительности.

В общем, получился увлекательный разговор.

Но если в течение восемнадцати часов он доставит в названный ему дом все тридцать шесть презервативов, Ариасу позвонят.

Джоанну и Джоэль отпустят, и они приедут к нему в Нью-Йорк.

Ариас дает ему слово — слово выдающегося революционера ФАРК.

* * *
В ночь накануне дня, когда его привели в фасовочную, где метиски в спортивных бюстгальтерах исправно трудились над увеличением объема основного колумбийского экспорта, прямо за их дверью кто-то запел заунывную колыбельную.

Джоанна изо всех сил старалась заснуть на грязном, разодранном матраце, но тут моментально открыла глаза. Мотив просачивался сквозь дверь: так аромат еды дразнит изголодавшегося человека.

Дверь открылась.

Джоанна прикусила костяшки пальцев, стараясь подавить рыдания, но это ей не вполне удалось.

— Пожалуйста… — прохрипела она. — Ну пожалуйста…

Это была Галина. Она стояла на пороге и прижимала к груди Джоэль.

— Галина… пожалуйста…

Няня вошла в комнату, и кто-то запер за ней замок.

Посреди комнаты она передала девочку в распростертые руки Джоанны. И сделала это с такой нежностью, какую невозможно подделать. Пол понял, что эта женщина по-настоящему любила детей, хотя не брезговала красть их родителей. Понять, как одно может сочетаться с другим, ему было не под силу.

Джоанна не задумывалась об этой двойственности. Она укрыла дочь на груди и безмолвно заплакала.

Пол встал рядом, обнял жену за плечи, и у них опять образовался прежний семейный круг. Но он не мог удержаться и бросал взгляды за его пределы — на Галину. Ему казалось, что она не выдержит и опустит глаза. Но он ошибся.

Галина выдержала его взгляд с большим хладнокровием. Даже улыбнулась, словно опять превратилась в суперняню и готовилась прогуляться с Джоэль вокруг квартала.

— Видишь? — Джоанна закатала на левой ноге девочки голубые ползунки и показала пальцем: темное родимое пятно оказалось именно там, где она говорила, — под коленом. — Джоэль, — прошептала она и поцеловала дочь в личико. — Можно, мы побудем с ней этой ночью? — спросила она у Галины.

Няня кивнула.

— Спасибо, — поблагодарила Джоанна.

А Пол подумал, как быстро пленники начинают испытывать признательность к своим тюремщикам за малейшее проявление доброты. «Пожалуйста», «спасибо» — и эти слова они говорят людям, которые отлучили их от мира, заперли в этой душной комнате!

Галина полезла в карман черного свободного платья без пояса и извлекла оттуда бутылочку, уже заполненную желтоватой детской смесью, и две соски.

Пол невольно вспомнил, что когда в прошлый раз принимал из ее рук напиток, тот был напичкан этим самым escopolamina.

Галина повернулась и собралась уходить.

Но Пол не собирался ее отпускать, не сказав ни слова о том, что она с ними сделала. Пусть это прозвучит жестко и неприятно.

— Скольких человек вы вот так же похитили? — спросил он.

— Это не ваша страна. Вам здесь ничего не понять, — ответила Галина.

И прежде чем Пол успел ответить, что «понимание» и «похищение людей» — совершенно разные вещи, в том числе и с точки зрения уголовной ответственности, дважды стукнула в дверь.

Молодой парень выпустил ее в коридор.

* * *
Джоанна раздела Джоэль.

Осмотрела каждый дюйм ее тельца — нет ли синяков, ссадин и подозрительных пятен, которые могли бы свидетельствовать о том, что с ее дочерью жестоко обращались. Но ничего подобного не нашла. Пол чувствовал, какую радость испытывает жена, дотрагиваясь до ребенка, ощущая биение крохотного сердца, гладя по волосам.

— Они должны выпасть, — сказала она.

— Что? — не понял Пол.

— Дети рождаются вот с такими волосиками, а потом их теряют. — Волосы Джоэль были чернильно-черными и мягкими, как ангора.

— А когда опять отрастают? — спросил он, хотя ничуть не был уверен, что им доведется это увидеть. И понимал, что Джоанна чувствует то же самое.

— Месяцев в шесть. Приблизительно.

В их разговоре было нечто сюрреалистическое. Словно они были у себя дома и, как все молодые родители, вслух восхищались только что обретенным чадом. Словно перед ними расстилалось бесконечное будущее: ясли, детский сад, школа, выпускной бал, конфирмация, дни рождения. Подружки, друзья. Дневники и уроки танцев.

Пол понял. У них есть всего одна ночь перед тем, как он отсюда уедет. И нужно провести ее как можно более нормально.

* * *
Пол и Джоанна понятия не имели, сколько времени, но почувствовали, что наступает утро. Часы у них забрали, окна накрепко забили досками. Однако их тела ощущали время суток: так у слепых потеря зрения компенсируется обострением остальных чувств. Утро они воспринимали не так, как ночь.

А это утро было не таким, как все остальные.

Вскоре Пол покинет Джоанну, уедет из Колумбии, а она останется здесь.

Она уснула, обняв Джоэль, а через некоторое время уснул и он, обняв жену. А когда открыл глаза, понял, что Джоанна уже не спит, — понял по тому, как она дышала. Но ни один из них не решался посмотреть на другого.

Пока не решался.

— С добрым утром, — наконец проговорила она.

— И тебя тоже.

Руки Пола затекли от того, что он всю ночь держал в объятиях Джоанну, но он не осмеливался их разомкнуть. Не исключено, что они вместе в последний раз.

— Хорошо, что нам хотя бы принесли Джоэль, — прошептала жена. — Может быть, они не такие уж плохие? Могли бы этого не делать.

— Нет, Джоанна, это не от доброты, — прошептал Пол в ответ.

— А зачем тогда они это сделали?

— Наверное, в качестве напоминания мне.

— Напоминания о чем?

— Какова ставка. Что я потеряю, если не доставлю наркотики куда надо. Если вздумаю их кинуть. Чтобы я живо представил себе последствия. Вот и все.

Джоанна прижалась спиной к мужу, словно хотела целиком в него зарыться.

— Пол, — медленно проговорила она, — если ты туда доберешься и решишь кому-нибудь сообщить, делай так, как считаешь нужным. Я все пойму. Не исключено, что с ними можно договориться. Что-то предложить взамен.

— Вспомни фотографию, которую мы видели в аэропорту. Вице-мэра Медельина. Его голову нашли в двух кварталах от места взрыва. Вот так они ведут переговоры. Доставлю наркотики, сюда позвонят, и тебя и Джоэль отпустят.

Они немного полежали молча.

Затем Джоанна продолжала:

— Иногда мне кажется, что мы были несчастливы. А иногда — наоборот. Мы не могли иметь детей — это самое трудное, через что мне пришлось пройти. Разумеется, кроме того, что случилось с нами сейчас. Надо же такому произойти — именно мы попали в историю, о каких только читали в газетах. Но зато я тебя любила. Все это время. И думаю, ты тоже меня любил — несмотря на все, что я вытворяла. Это ли не счастье?

Так она с ним прощалась.

На всякий случай.

Пол думал, как ей ответить. Старался связать вместе какие-то слова, чтобы выразить свою всепожирающую боль. Облечь во фразы надежду. Собраться, сказать «до свидания» и не сломаться. Но в это время в коридоре послышались шаги.

Дверь отворилась. На пороге стоял Ариас.

Глава 15

Retardo.

Одно из восьми миллионов испанских слов, которых он не знал. Иногда испанские слова звучали, как английские, — надо было только разобраться в контексте.

В данном случае контекстом служило большое черное табло вылетов аэропорта «Эльдорадо». И все слова и символы, которые предшествовали незнакомому слову: рейс 345, международный аэропорт Кеннеди, Nueva York.

Это дало ему ценный, убедительный ключ.

Одна беда — у Пола не было ни малейшего желания им воспользоваться. Он сознательно отгораживался от информации, он, словно продажный детектив, даже не собирался сопоставлять факты.

Два часа назад в доме в предместьях Боготы он проглотил тридцать шесть презервативов.

Затем Пабло отвез его в аэропорт — тот самый человек, который больше недели назад встречал его здесь.

Пол прошел контроль безопасности и таможню.

И вот табло утверждало, что рейс retardo.

«Ну хорошо, мальчики и девочки, как говаривал его учитель испанского господин Шульман, может кто-нибудь догадаться?»

Был и другой ключ, и его уже практически невозможно было не заметить: будущие попутчики, которые ждали посадки у того же выхода. Они тяжело вздыхали, ворчали и качали головами с одинаковым выражением покорности.

Пол поднялся со стула и подошел к справочному бюро. И при каждом шаге ощущал набитые в живот презервативы. У него было такое ощущение, словно он проглотил баскетбольный мяч. Убийственный прыжок Кобе.[55] Вот сейчас мяч провалится в корзину, и его путешествие накроется, даже не начавшись.

— Простите, пожалуйста, — обратился он к колумбийке приятной наружности, сидевшей за конторкой.

— Да, сэр? — У нее был вид, будто она сидела за прилавком возврата товаров на следующий день после Рождества. На лице застыло выражение настороженной готовности отразить любую, даже самую бешеную атаку.

— С моим рейсом все в порядке?

Пол прекрасно понимал, что с его рейсом ничего не может быть в порядке, иначе на табло вылетов не засветилось бы слово «retardo». И попутчики не устраивали бы коллективных недовольных стенаний. Но пока эта женщина не подтвердит его опасений, он может считать, что все идет как надо. И придерживаться отпечатавшегося в голове расписания, согласно которому он примерно через четыре с половиной часа должен прилететь в международный аэропорт имени Джона Кеннеди, а еще через два часа — добраться до нужного дома в Джерси-Сити.

— Рейс задерживается, сэр.

Внезапно Пол почувствовал, что его сердце стало тяжелее желудка, — оно как камень провалилось куда-то в самую глубь. Осталось задать еще один вопрос:

— Надолго?

— Мы не знаем. Как только что-то выяснится, мы тотчас сделаем объявление.

Полу самому очень захотелось сделать объявление: у меня в животе тридцать шесть набитых кокаином презервативов, и, если я в ближайшее время от них не освобожусь, они растворятся и убьют меня!

А затем Ариас убьет его жену и дочь.

Между двумя выходами на посадку стоял колумбийский полицейский. Он курил и косился на ноги и задницы проходивших мимо женщин — не пропускал ни одной.

«Если надумаешь кому-нибудь рассказать, действуй, — сказала Джоанна. — Я пойму».

Как это было бы просто. Признаться. Рассказать.

Он открыл бы душу полицейскому, тот перестал бы таращиться на женщин и отвез бы его в ближайшую больницу. Там из него быстренько вымыли бы наркотик. Полицейские выслушали бы его рассказ, в том числе подробное описание похитителей. И Галину с Пабло немедленно арестовали бы.

Все просто, не правда ли?

Вот только дело происходило в латиноамериканской стране с инфляционной экономикой. Где номинально все дорого, а на самом деле — дешевле некуда. Включая человеческую жизнь. Жизнь здесь вообще ничего не стоит. А уж жизнь Джоанны — дешевле грязи. Стоит ему открыть рот, и, нет сомнений, она замолчит навсегда.

Полицейский бросил тлеющий окурок на пол и растер подошвой внушительного черного сапога.

А затем ушел.

Пол сел на место.

Но каждые пятнадцать минут поднимался и подходил к справочному бюро, где надежно забаррикадировалась уже знакомая колумбийка. Каждый раз она была чем-то сильно занята: то сверялась с грузовыми накладными, то укладывала билеты в ровную стопку. А он действовал ей на нервы — непонятливый проситель, который никак не хотел смириться с простым ответом «нет».

— Пока ничего не знаем, — сообщила она, когда Пол во второй раз подошел спросить, когда отправят его рейс. Он заметил, что теперь она не прибавила «сэр».

— Я спешу в Нью-Йорк на очень важное совещание. Никак не могу опоздать. Вы понимаете?

Она понимала, но тем не менее ничего не знала. Поэтому просила сесть и слушать объявления.

Через пятнадцать минут, не дождавшись объявления, Пол снова был у справочного бюро. Потом еще через пятнадцать минут. И еще через пятнадцать.

— Послушайте, — мотнула головой колумбийка, — я же вам объяснила, у нас нет никакой информации.

— Но самолет здесь или нет? Это вы мне можете сообщить?

— Пожалуйста, сядьте. Я немедленно сделаю объявление, как только нам что-нибудь скажут.

Пол не хотел сидеть. Он хотел получить ответ.

— Кто?

— Простите, не поняла?

— Кто эти таинственные люди, которые должны вам что-то сказать?

— Еще раз прошу вас — сядьте.

— Я всего лишь задал вам вопрос. Пытаюсь выяснить, сколько времени мне еще ждать. Намекните, дайте понять, все, что угодно. Неужели я прошу непомерно многого?

Пол решил, что говорит громче, чем нужно. Понял это по тому, что несколько пассажиров в зале ожидания оторвались от кроссвордов, газет и журналов и взглянули в его сторону. Они смотрели обеспокоенно и в то же время поощряюще. Возможно, он один поступал сейчас так, как хотелось каждому: выпускал пар растущего гнева, хотя при этом и нарушал благопристойность. К нему не спешили на помощь, но молчаливо поддерживали. Он вспомнил другую пассажирку, которая давным-давно и совсем в другом месте упорно приставала к представителю авиакомпании, пытаясь получить сведения о нужном ей самолете.

В отличие от того служащего Роза — это имя Пол прочитал на ее нагрудной карточке — оказалась непробиваемой.

— Я же вам сказала — как только нам что-то сообщат, я сделаю объявление. А теперь я должна вас просить…

— Хорошо, хорошо, я сяду. Только скажите мне, кто эти люди, которые должны вам все сообщить?

Роза решила не обращать на него внимания и занялась своими делами, словно он уже вернулся на место.

Пол почувствовал, как что-то поднимается у него по пищеводу. Сначала он решил, что внутри разорвался презерватив и через секунду он рухнет на пол и захлебнется в собственной блевотине. Но это был не кокаин. Это была ярость — весь яд, который в нем скопился за пять дней заключения. Злость на Галину, Пабло, Ариаса и того человека с сигарой — и вся она сфокусировалась на женщине, которая не желала ему сказать, сумеет ли он выбраться из Колумбии вовремя, чтобы спасти свою жену и дочь.

— Я задал вам один-единственный долбаный вопрос! — почти выкрикнул он. — И желаю, черт вас побери, получить на него ответ!

Сочувствующих лиц вокруг стало намного меньше. Теперь пассажиры смотрели на Пола с нескрываемой тревогой. Особенно Роза. Колумбийка отпрянула, словно ждала, что он вот-вот на нее нападет.

— Прекратите разговаривать со мной таким тоном! — потребовала она. — Вы меня оскорбляете! Если не перестанете, я вызову начальство…

Пол ее больше не слушал. Главным образом потому, что заметил нескольких человек в синей форме, которые спешили к месту перепалки. Он не был уверен, кто они такие — служащие аэропорта или колумбийская команда SWAT.[56]

«Если полиция меня арестует, я не смогу улететь. — Вот первое, что пришло ему в голову. — Да, рейс задерживается, и неизвестно насколько, но если меня сцапают, я точно на него не попаду».

— Извините, — пробормотал он. — Прошу прошения. Я очень нервничаю из-за своего совещания. Поверьте, я не хотел вас обидеть.

Люди в синей форме оказались служащими авиакомпании. Три мужчины и женщина встали стеной у справочного бюро, проявляя солидарность со своей коллегой. В наши дни авиаторы работают, можно сказать, на передовой и готовы поддерживать друг друга.

— Какие-нибудь проблемы? — спросил мужчина у Розы.

Она немного поколебалась и покачала головой:

— Нет, все в порядке. Мистер Брейдбарт сейчас вернется на свое место.

Мистер Брейдбарт возвратился на свое место.

Самолет опаздывал с вылетом уже на час.

В его распоряжении оставалось семнадцать часов.

Глава 16

Показывали комедию с Ризом Уизерспуном. Пол понял, что это комедия, потому что несколько пассажиров рассмеялись.

Он тоже смотрел на экран, но понятия не имел, о чем кино.

Что-то неладное творилось с его желудком — в этом не оставалось никаких сомнений. Живот раздулся, как барабан, — хоть выстукивай боевой марш. К горлу все сильнее подступала тошнота.

«Никак нельзя, чтобы меня вырвало», — твердил себе Пол.

Если это случится, придется по новой глотать презервативы. А протолкнуть их внутрь и в первый раз оказалось совсем не просто. Каждое глотательное усилие вызывало рвотную реакцию. Пол сам не понимал, как ему удалось запихнуть весь груз в желудок. Он прибегал ко всяким уловкам, вызывая в голове различные картины.

Сначала представил сидящих в комнате Джоанну и Джоэль — им требовалась помощь. Но это действовало до поры до времени. Пришлось изменить тактику: представить, что каждый презерватив — это деликатес местной кухни. Странный на вкус, даже противный, но он, как политкорректный турист, обязан попробовать все.

Когда и это перестало помогать и Пол начал давиться и чуть ли не отрыгивать все обратно, он вообразил, что глотает прописанное ему лекарство. Лекарство, которое спасет жизнь и ему, и родным.

И в конце концов умудрился пропихнуть в себя все тридцать шесть презервативов.

Труднее оказалось удержать их в себе.

Самолет вылетел с опозданием на два часа. Чтобы избежать возможной турбулентности над Карибским морем, пилот поднялся на тридцать тысяч футов. «Это еще добавит полетного времени, — объяснил он. — Но лучше прибыть позднее, чем всю дорогу трястись». У него был среднезападный выговор, которым, как правило, отличались все пилоты. Командир корабля заботился об удобстве своих пассажиров.

Но удобство Пола было теперь величиной отрицательной.

Его всегда завораживали отрицательные числа. Они казались обратной стороной Луны, антимиром по отношению к той вселенной цифр, которую он считал своим домом. И вот теперь он сам путешествовал по этому антимиру.

— С вами все в порядке? — спросил его сосед. Он тоже не смотрел комедию с Ризом Уизерспуном. Потому что смотрел на Пола. Тот выглядел неважнецки.

— Немного подташнивает, — ответил Пол.

Сосед невольно подался назад. На первый взгляд он остался на месте, но как бы увеличил между ними физическое расстояние. Пол его понял: во время длительного перелета меньше всего хочется услышать слово «рвота». Неприятнее этого слова только слово «бомба».

Одна из профессиональных шуток в их отрасли гласила: «Актуарий взял на борт самолета фальшивую бомбу. Зачем? Чтобы уменьшить шансы, что в этот же самолет пронесут еще одну бомбу».

Ха-ха.

— Хотите, вызову стюардессу? — забеспокоился сосед.

— Ничего, справлюсь. — Пол чувствовал, как у него на лбу выступают капли пота. Желудок ворчал, как гром перед ливнем.

— Что ж, ладно, — согласился сосед, хотя явно сомневался, что Полу удастся справиться.

А тот постарался забыться, глядя на экран. Риз играл адвоката или что-то в этом роде. Все время острил и много улыбался.

А Пола тошнило.

Он поднялся и направился в туалет салона бизнес-класса. Но туалет был занят, и перед ним уже стояла маленькая очередь. Мать держала за руку своего четырехлетнего сына. Мальчуган шаркал ножками и время от времени хватался за ширинку штанишек. «Ему очень надо», — извиняющимся тоном объяснила женщина. Пол выглянул из-за полураздвинутой шторы в салон первого класса. Там около туалета никого не оказалось. Он отодвинул шторку и прошел к кабине пилотов.

— Простите, сэр. — Словно из ниоткуда материализовался стюард. Он был молод, но имел решительный вид. И в данную минуту был полон решимости не пропустить пассажира бизнес-класса в туалет первого. — Мы бы предпочли, чтобы вы воспользовались туалетом в своем отсеке.

— Так я и намеревался, но туалет занят. А я…

— Значит, придется подождать, — перебил его стюард.

— Не могу, — прохрипел Пол. — Плохо себя чувствую.

Пассажиры первого класса как один уставились на него. Пол спиной чувствовал их взгляды. В иерархии полета они принадлежали к высшей касте, а он — к неприкасаемым. В прошлой жизни это могло бы его смутить. Но теперь он стал контрабандистом наркотиков и мог вот-вот выблевать свой незаконный груз прямо в проход. Поэтому на остальное ему было наплевать — только бы прорваться в туалет.

Стюард, которого звали Роланд, оглядел его с ног до головы, словно мог таким образом установить, обманывает его Пол или говорит правду. Действительно ли болен или обманным путем старается примазаться к пассажирам высшего сорта.

Пол не стал дожидаться, пока стюард придет к определенному мнению. Решительно двинулся вперед — пусть этот парень сколько угодно строит недовольную мину проигравшего — и закрыл за собой дверь.

Тошнота достигла невыносимой силы.

Он посмотрел на себя в зеркало. Лицо сделалось одутловатым и покрылось испариной.

Пол закрыл глаза.

Представил Джоанну в душной комнате. Сидящую на матраце. Одну. Решил, что она сейчас молится за него, вспоминая веру своего детства, когда каждое воскресенье добросовестно ходила на исповедь и десяти лет от роду каялась в своих девичьих грехах. Он на это надеялся.

«Нет, меня не вырвет, — проговорил Пол, обращаясь скорее не к себе, а к Всевышнему. Правда, они с Господом были не совсем в ладах, но он решил попросить. А кто старое помянет — тому глаз вон. — Не позволь, чтобы меня вырвало».

Теперь он ощущал себя молящимся: человеком, которому в его нужде требовалось малое вмешательство Создателя.

Пол сделал несколько глубоких вдохов. Плеснул на лицо холодной водой и сжал кулаки. Он сознательно не смотрел на унитаз, который словно приглашал освободиться от наркотика.

Это подействовало.

Пол почувствовал, что тошнить стало меньше. Все еще сильно мутило, но теперь он мог попытаться вернуться в свое кресло, сохранив в себе презервативы. Может быть, дело было все-таки в его вере, и пресыщенный Бог решил сжалиться над ним?

В дверь постучали.

— Что там происходит?

Роланд. Его голос снова звучал возмущенно.

— Выхожу, — отозвался Пол.

— Вот и давайте.

Через минуту он открыл дверь и, обойдя пахнущего лавандой стюарда, вернулся в свой салон, где натолкнулся на подозрительный взгляд соседа.

— Все в порядке? — спросил тот.

Пол кивнул и сел на свое место. Спать он не мог, но решил притвориться.

До прохождения таможни оставалось два часа.

* * *
У подножия эскалатора дежурила собака.

Немецкая овчарка в крепкой черной упряжи. Пол не видел того, кто держал поводок, потому что ближе к потолку эскалатор переламывался и это мешало смотреть.

«Может быть, слепой?» — подумал Пол. Попрошайка с белой кружкой и табличкой: «Я слеп. Помогите!»

А если это кто-то другой — из тех, кто в международных аэропортах специально выходит с собаками встречать рейсы из Колумбии?

Пол подумал, не повернуться ли, не побежать ли против движения ленты. Но эскалатор был забит людьми — у него все равно ничего не получилось бы.

Эскалатор двигался, как в замедленной киносъемке. Кинолог открывался малыми частями, словно его рисовал художник в парке Вашингтон-сквер.

Сначала ботинки.

Крепкие черные толстые подошвы. Не обязательная принадлежность слепого. Но почему бы и нет?

Затем ноги.

Затянутые в темно-синюю ткань.

Джинсовка? Или милая сердцу государственных служб полиэстровая ткань? Трудно сказать. Но вот показался ремень с пряжкой — нечто очень солидное, служащее не только для того, чтобы поддерживать брюки. Вещь, которая словно бы говорила сама за себя.

Дальше следовала рубашка.

Пол молился, чтобы она оказалась майкой.

С надписью вроде: «Я люблю Нью-Йорк».

Или: «Мой зятек отвалил во Флориду, а это все, что у меня осталось». Он молился по-настоящему, как тогда, в туалете первого класса.

Рубашка была белой, на пуговицах. И с какой-то бляхой.

Полицейский. Таможенник.

Когда Пол очутился на верху самого медленного на земле эскалатора, он понял, что был и прав и не прав. Человек оказался таможенником, но это была женщина. Ее обесцвеченные волосы были собраны в тугой хвостик: явно, чтобы не лезли во внимательно-стальные глаза.

Но ее пол не имел ровно никакого значения. Важнее всего здесь была собака.

Ищейка — так их, кажется, называют?

Таможенница и собака находились слева от эскалатора. Поэтому Пол постарался как можно теснее прижаться к правому поручню. Собака сидела на задних лапах и черным подрагивающим носом принюхивалась к воздуху.

Пол заволновался. Он слышал, что такие псы способны разнюхать наркотики в газовых баллонах, пластмассовых куклах и даже в полостях в цементе. А как насчет людей? Могут они учуять кокаин сквозь стенки кишок, слой жира, презервативы и кожу?

Кожу, изрядно потеющую. Настолько потеющую, что он того гляди превратится в ходячее кухонное полотенце.

Пол ступил с эскалатора и почувствовал, что таможенница смотрит прямо на него. Он это только ощущал, потому что сам старался не смотреть в ее сторону. Старался выглядеть уставшим, пресыщенным, безразличным — и с таким видом бросать взгляды куда-нибудь подальше от нее.

А она, наверное, удивилась, почему это с пассажира из Колумбии пот течет ручьем. Нет, даже не ручьем, а настоящим водопадом.

Теперь Пол слышал, как сопела собака. Словно дышал подхвативший сильную простуду больной. Грудь скрутило в один болезненный узел. Существовало три вероятных признака сердечного приступа — избыточное потоотделение, боль в груди и оцепенение. Так вот, у Пола присутствовали все. Только оцепенение, скорее, затронуло мозг — он настолько боялся, что не в состоянии был думать.

А затем совершил очень странный поступок.

Потрепал по загривку собаку.

Овчарка нервно взвизгнула, а Пол нисколько не сомневался, что через секунду таможенница попросит его выйти из толпы и отведет в специальное помещение, где его просветят рентгеновскими лучами, а затем арестуют за контрабанду наркотиков.

Но он посмотрел страху в глаза. Так однажды научил его отец, когда в Херши-парке семилетний Пол испугался «американских горок», и тогда отец посадил его на самый крутой аттракцион, где мальчишку буквально вывернуло наизнанку.

Видимо, такая вопиющая наглость сработала и на этот раз.

Собака замерла и, прижав уши к голове, с мрачной сосредоточенностью уставилась на него. Ее умный нос продолжал подрагивать. А рявкнула на него не псина, а сама таможенница:

— Сэр!

Все вокруг застыло. Люди повернули к Полу головы. Подросток с рюкзаком, семья из четырех человек, тащившая добычу из Диснейленда, и пожилая пара, старавшаяся догнать свою группу. Второй таможенник направился в их сторону из другого конца терминала.

— Сэр! — повторила женщина-таможенница.

— Да? — ответил Пол. Ему казалось, что он покинул собственное тело и наблюдает со стороны за перепалкой, итог которой может быть один — наручники и бесчестье.

— Сэр, прекратите гладить собаку.

— Что?

— Это служебное животное, а не домашняя зверюшка.

— Да-да, разумеется. — Он поспешно отдернул заметно трясущуюся руку.

Повернулся и пошел в направлении, которое указывала стрелка «Багаж». А про себя считал шаги, решив, что если дойдет до десяти, значит, на этот раз пронесло.

Досчитал до одиннадцати.

Двенадцати.

Тринадцати.

Собака не почувствовала кокаин.

Глава 17

Он взял такси.

Водитель оказался индейцем и говорил на ломаном английском, но языковой барьер не помешал ему выразить радость от того, что эта поездка составит его дневную выручку. До самого Нью-Джерси он собирался брать по двойному тарифу.

Таксист направился по Гранд-сентрал-авеню к мосту Трайборо, а Пол, как участник нью-йоркского марафона, чуть не каждые десять минут смотрел на часы — сколько еще предстоит миновать улиц и сколько еще бежать!

Но пока он укладывался во время.

«Прекрасно справляешься, — подбадривал его внутренний голос. — У тебя все прекрасно получается».

Он пытался сосредоточиться на финишной ленточке. Связники ФАРК похлопают его по спине, хваля за прекрасно выполненную работу, и позвонят в Колумбию. А на следующий день он будет ждать Джоанну и Джоэль у выхода из терминала международного аэропорта имени Джона Кеннеди. И они вместе начнут новую жизнь.

От завершения миссии Пола отделял всего один час.

Но вдруг такси замедлило бег, поползло и встало.

Впереди, насколько хватало глаз, машины бампер в бампер стояли в неподвижной пробке.

Полу хотелось в туалет.

Это чувство все время нарастало с тех пор, как он сошел с самолета. Сначала ощущение переполненности стало немного сильнее, чем целый день до этого, — а чего еще ожидать, если внутри у человека тридцать шесть набитых черт-те чем презервативов? Но затем возникла потребность облегчиться, и не менее яростная, чем тошнота до этого.

Во второй раз за несколько часов Пол попытался приструнить свое тело, принудить подчиниться воле. Но не тут-то было — теперь оно не желало слушаться. У тела были свои желания, и оно намеревалось заставить их уважать.

За пять минут они не продвинулись ни на дюйм.

Таксист качал головой и, словно серфингист, носился по волнам звучащих по-иностранному радиостанций. Какофония звуков била по ушам и физически изводила. А Полу на заднем сиденье она мешала сопротивляться желанию пойти в туалет.

— Вы можете прекратить? — спросил он.

— Э-э?..

— Радио. Вы не могли бы остановиться на какой-нибудь одной радиостанции?

Таксист даже обернулся, словно вопрос поразил его до самых глубин души. Глаза под тяжелыми веками поблескивали из угольных провалов недоумения.

— Что вы такое говорите?

— Раздражает, — пояснил Пол. Его желудок демонстрировал отчаянный норов и все настойчивее требовал: «Ищи туалет! Ищи туалет!»

— Это мое радио! — заявил таксист.

— Да, но…

— Мое радио, — повторил с нажимом шофер. — Играю что хочу. Вот так.

Вот так. Между таксистом и пассажиром существует некая граница, и Пол явно ее перешел.

Желудок мучили бесконечные спазмы. Его содержимое отчаянно рвалось наружу.

Держись!

Водитель нажал на сигнал. Это было актом протеста, а отнюдь не способом разрешить ситуацию. Ведь впереди ничего не могли поделать — они сами оказались точно в такой же ловушке. Таксист загудел опять: навалился на сигнал всем телом, и в воздухе понесся вопль ярости и крушения надежд.

Он обрадовался, что удалось выпустить пар, и расцвел, словно развеселившись от собственной удачной шутки. Пока из впереди стоявшей машины не вылез человек. Автомобиль был «линкольном», на номерной табличке которого красовались буквы: BGCHEZE. Тот, кто приблизился к водительскому окошку такси, казалось, был стиснут путами собственной одежды — на нем были тесные, цвета каштана, хлопчатобумажные брюки и тенниска, больше напоминающая облегающий китель.

Подошедший сделал знак рукой, чтобы таксист опустил стекло.

У того не возникло ни малейшего желания послушаться. Но улыбка исчезла, он что-то бормотал по-индейски.

Раз жест не помог, незнакомцу пришлось перейти к словам:

— Ну-ка открывай свое долбаное окно!

Таксист сам помахал рукой — мол, вали отсюда — и отвернулся.

Подошедшему это не понравилось.

— Ты что, придурок, машешь у меня перед носом? Гудишь людям в уши? Открывай окно, я тебе покажу, сучий потрох!

Таксист не собирался подчиняться. Ни в какую. Он снова махнул рукой: давай-давай, уходи!

— Эй, краснорожий, — вконец разозлился незнакомец, — ты что, не понимаешь по-английски? Не сечешь, что тебе говорят? Хорошо, я повторю тебе попроще. Открывай. Свое. Чертово. Окно! — Произнося слова, он бил по стеклу ладонью шириной с Нижний Манхэттен.

Таксист запер замки. Пол это понял, потому что незнакомец принялся дергать за ручки, но дверцы не открывались. И от этого он пришел в еще большую ярость.

Начал колотить в водительскую дверцу. Пол так и не понял, заметил незнакомец или нет, что на заднем сиденье такси есть пассажир. «Но даже если заметил, — подумал он, — это вряд ли его остановит».

— Что, навалил в штаны? Давай открывай! — кричал незнакомец на заметно перетрусившего водителя. Таксист озирался, ища поддержки: сначала налево, потом направо и наконец назад.

— Может, покричит и перестанет? — предположил Пол, глядя в его испуганные глаза.

— Да он же ненормальный! — ответил шофер.

Пол вынужден был согласиться. Две мысли пронеслись в его мозгу. Первая: ему не удержать в себе презервативы. И вторая: если этот сумасшедший ворвется в машину, то убьет таксиста, и тогда ему не добраться до Джерси-Сити. Даже если все-таки удастся сохранить в себе наркотик.

Пол опустил стекло.

— Послушайте, может быть, вам лучше успокоиться? — предложил он нападавшему, но сам почувствовал, как мучительно жалко прозвучал его голос.

Однако его тон моментально образумил незнакомца. Он покосился на Пола, словно тот был достойным внимания артефактом.

— Скажи, чтобы он открыл дверь.

— Видите ли, — начал Пол, — я уверен, что он гудел не нарочно. Человек нервничает. Эта пробка… Не обращайте внимания.

— Ну, разумеется, — улыбнулся подошедший, а затем быстро просунул руку в открытое окно Пола и выдернул кнопку замка — все это заняло не больше секунды. Прежде чем Пол успел отреагировать, его уже вытащили из машины за руку.

Он споткнулся, чуть не упал.

— Да прекратите же!

Где-то между «прекратите» и «же» кулак незнакомца угодил ему в подбородок.

Пол навзничь рухнул на мостовую. Плюх! Но это оказалось не самым худшим. Отнюдь!

Он столько часов боролся с собственным телом, которое сопротивлялось непрошеному и неестественному вторжению.

И вот в одну несчастную секунду проиграл битву.

Глава 18

На бензоколонку «Экссон» они завернули уже где-то в Бронксе.

Когда Пол спросил, где здесь туалет, заправщик, типичный человек со Среднего Востока, кивнул на заднюю часть строения.

Посередине моста Трайборо ему удалось снова забраться в такси при помощи немолодой уже женщины, которая словно по волшебству материализовалась из белого мини-вэна. Он отказался от ее предложения вызвать врача. И сказал таксисту, который предусмотрительно не покинул своего места, что не намерен обращаться в полицию. Потому что ему во что бы то ни стало надо добраться в Джерси-сити, на улицу Ганет, номер 1346.

Но сначала — в туалет.

Таксист закрыл пластиковую перегородку между задним сиденьем и водительским местом, а Пол весь путь проехал на одной ягодице.

В ужасающем санузле на бензоколонке — настоящей дыре с сортиром — Пол убедился: все именно так, как он и предполагал.

Все, что он проглотил в Боготе, из него уже вышло. Хорошо, что ни один из презервативов не пострадал.

Пол уложил их в осклизлуюраковину и вымыл тепловатой ржавой водой. Потом снял брюки и, обильно смочив желтой субстанцией, которая вытекла из флакона с жидким мылом, выстирал под краном. Вымыл себя, как мог.

Он не собирался снова глотать презервативы. Был не в состоянии. Приедет в тот дом в Джерси-сити и расскажет о том, что случилось: почему груз вырвался на волю за несколько миль до пункта назначения.

Пол аккуратно сложил наркотик в пакет, который предусмотрительно захватил с собой в туалет. Вернулся в такси и забрался на заднее сиденье. Пока он отлучался, водитель проветривал салон: обе дверцы были широко распахнуты, оба стекла опущены.

И все же таксист ничего не сказал. Как-никак, Пол получил по зубам вместо него.

Благодарность перевесила отвращение.

* * *
Через полчаса они въехали в Джерси-Сити.

Пол старался думать о хорошем. А хорошее было: пока он со всем справлялся. За исключением каких-то мелочей.

Он находился в нескольких кварталах от пункта сдачи груза. На этом заканчивалась его часть соглашения.

Таксист свернул в украшенный арабскими надписями район. Машина миновала желтую мечеть с возвышающимся над ней сияющим минаретом и сверкающий экзотическими овощами и фруктами открытый рынок. Обогнала скользящих по улице, словно тени, закутанных с головы до пят в черное женщин.

«Меня зовут Пол Брейдбарт. Я привез вам то, чего вы ждете».

Он представил лицо Джоанны в тот момент, когда она будет выходить из самолета. Все еще изнуренное, с ввалившимися глазами, но уже порозовевшее от того, что все осталось позади, и от благодарности к нему. Она будет прижимать к груди Джоэль. Потом они поедут домой, где их лучшие друзья Лиза и Джон уже прикрепили красные шарики к дверной ручке их квартиры.

«Меня зовут Пол Брейдбарт. У меня для вас кое-что есть».

Такси остановилось. Шофер вытянул шею и выглядывал из окна.

— Приехали? — поинтересовался Пол.

— Тринадцать сорок шесть по Ганет-стрит? — переспросил таксист.

— Да. Это здесь?

— Это Ганет-стрит, — ответил водитель.

— Отлично!

Они оказались посреди квартала. Бакалея, аптека и два магазина, где работала система получения наличных по чеку. Все это сосредоточилось на одной стороне улицы. По другую сторону, судя по виду, стояли жилые дома. Туда-то ему и надо.

Вот только что-то оказалось не так. Таксист качал головой и вздыхал.

— Тринадцать сорок шесть? — повторил он.

— Да.

— Здесь нет такого.

— Что?

— Куда-то делось.

— Не понимаю.

— Смотрите сами.

Глава 19

Утро.

До Джоанны доносился запах жареных бананов и дыма. И знакомый мускусный запах ее ребенка. Девочка упиралась ей в подбородок мягкой головкой и сосала принесенную Галиной желтую смесь.

Пол уехал несколько часов назад. Или с тех пор прошло уже несколько дней?

Джоанна старалась бодриться. Пыталась казаться сильной ради мужа — ему это очень требовалось. Но когда осталась одна, когда его не стало в комнате рядом, почувствовала, как уходит надежда. «Вот что такое полное одиночество», — подумала она.

Но с ней была Джоэль.

И значит, она была не совсем одинока.

Вскоре после отъезда Пола появилась Галина, и Джоанна вцепилась в девочку, как хваталась за бумажник, опасаясь грабителей на 83-й улице.

«Попробуйте отнимите!»

Но Галина не собиралась отнимать у нее Джоэль.

— Хотите покормить ее со мной? — спросила она.

— Да.

И они стали кормить вместе. Бок о бок, как молодые мамы и их няни-иностранки, которые каждое утро собирались на скамейках Центрального парка. Только не было рядом ни горок, ни качелей.

И конечно, было еще одно отличие. Эта няня похитила их.

Но Джоанна не стала об этом упоминать. Она хотела задержать мгновение. «Не буди лихо», — говаривала ей мать, когда Джоанна начинала на что-то жаловаться. Это значило — будь довольна тем, что имеешь. Почему? Чтобы не стало хуже.

«Если ты разрешишь мне держать ее на руках, кормить и быть с ней, я не стану вспоминать, что ты с нами сотворила».

Это определенно противоречило ее характеру. Джоанна привыкла открыто высказывать все, что было у нее на уме. Но теперь она не могла рисковать, боясь, что у нее во второй раз отнимут Джоэль.

Галина спросила, как спала девочка. И Джоанна ответила, что у Джоэль прекрасный сон. Няня показала, как правильно держать ребенка при срыгивании. Они разговаривали так, словно опять очутились в гостиничном номере в Боготе.

Джоанна кивала, отвечала и даже поддерживала беседу.

— Где вы родились, Галина? — спросила она, когда Джоэль наелась и ее вроде бы даже удалось укачать.

— Во Фронтино, — отозвалась няня, — в Антиокии. — И, поняв, что Джоанна не знает названий колумбийских провинций, добавила: — На севере. На фруктовой ферме. Очень давно.

Джоанна кивнула.

— И как там?

Галина пожала плечами.

— Мы были очень бедны. Кампесинос.[57] В школу меня определили святые отцы.

При упоминании о религии Джоанна вспомнила черную сутану и белый воротник, который мелькал сквозь перегородку в исповедальне. Запах нафталиновых шариков, ладана и детской присыпки.

Она хотела, чтобы разговор продолжался. Джоэль спала, и Галина в любой момент могла встать и потребовать: «Ну, давай ее сюда». К тому же было, безусловно, приятно общаться хоть с каким-нибудь человеческим существом.

Существовала еще и другая причина: пока разговариваешь, можно не думать.

«Восемнадцать часов» — так было сказано Полу.

Галина протянула руку и нежно, но игриво погладила ершистые волосики Джоэль.

«Невозможно, чтобы вот такая Галина кому-то не понравилась», — подумала Джоанна. Должно быть, она не одна — их две. И вот этой любая мать доверила бы своего ребенка.

— А когда вы приехали в Боготу?

— Во время событий, — ответила няня. — Когда убили Гайтана.

Она объяснила, что происходило в Колумбии в сороковых годах. Хорхе Гайтан был человеком из народа. Не лилейно-белым, как остальные политики, а наполовину индейцем. Надежда таких кампесинос, как ее отец. А потом его застрелил ненормальный. Вся страна сошла с ума и погрузилась в пучину насилия, которое не прекращается до сих пор.

Джоанна слушала, кивала и задавала вопросы. Оказалось, что ей не просто хочется продлить разговор, но даже интересно, что говорит Галина. Может быть, таким образом удастся получить ключик.

«Вы ничего не понимаете, — заявила колумбийка Полу, когда он спросил, почему их украли. — Это не ваша страна».

И теперь Джоанна пыталась понять.

Она обратилась к голливудским аналогиям: получалось, что Колумбия — это нечто вроде «Вестсайдской истории»,[58] над которой Джоанна обливалась слезами, когда в одиннадцать лет смотрела по телевизору. «Ракеты» против «Акул», а между ними полицейский Крупке. Здесь происходило нечто похожее: правые противостояли левым, а в середине стояло правительство.

С той лишь разницей, что в финале не состоялось соединение наперекор смерти.

Оставалась одна только смерть.

Джоанна крепче прижала девочку к груди и вдруг вспомнив песенку Дамбо,[59] стала тихо напевать:

— «Моя родная, моя малышка. Хорошо было слоненку — он мог взмахнуть ушами и улететь».

Если бы слоны умели летать…

Она попыталась представить Пола в самолете где-то над Атлантикой. Или он уже добрался до места? Сколько времени прошло с тех пор, как он уехал?

Джоанна повернулась к Галине, собираясь задать этот вопрос. Но та потупилась и смотрела на девочку, погруженная в мысли. Или в воспоминания?

— У меня была дочь, — проговорила колумбийка.

Джоанна чуть не спросила, как она выглядит, как ее зовут и где она теперь, но вовремя сообразила, что это было сказано в прошедшем времени.

— Что с ней случилось?

Галина встала и потянулась за Джоэль. Но, заметив, что Джоанна не хочет отдавать девочку, пообещала:

— Я ее еще принесу.

У Джоанны не оставалось выбора — она уступила свою дочь той самой женщине, которая ее украла.

* * *
Проснувшись на следующее утро, Джоанна прижала ухо к доскам, которыми было забито одно из окон. Она стремилась расширить свой мир хоть на фут, хоть на несколько дюймов.

Из-за окна послышался шум стройки — нестройный перестук молотков и ритмичные удары. Она представила копер для забивки свай и паровой экскаватор. Залаяли две собаки. Над головой пролетел самолет. Где-то играли в баскетбол.

Затем в комнате появилась Галина. Ребенка с ней не было.

Новости.

— Ваш муж, — начала она ровным, бесстрастным голосом, — не доставил кокаин.

Глава 20

Почти во всю треть левой стороны Ганет-стрит зияла черная, обугленная, все еще дымящаяся дыра.

Пол в конце концов сообразил, что это некогда и был дом 1346.

— Сгорел, — объяснил им местный житель в маленькой белой шапочке на темени.

— Когда? — спросил Пол.

— Вчера.

Пол ощутил в животе неприятное чувство — прямо противоположное тому, что ощущал раньше: вместо мучительной переполненности теперь появилась такая же мучительная пустота.

Словно черная дыра, которая всасывала в себя малейшие крупицы надежды.

— А люди, которые здесь жили? — спросил он. — Вы не знаете, куда они делись?

Человек пожал плечами.

Оказалось, что никто не знает, куда они подевались. Более того, никто не знал, кто они были такие.

— Цветные уроды, — проговорил белый, держащий банку с пивом, наполовину спрятанную в коричневый пакет.

— Иностранцы, — добавил едва говоривший по-английски мужчина, явно из Восточной Европы.

Эти иностранцы держались особняком. Жили здесь около полугода. Ни с кем особенно не общались. Их было двое или трое — одни говорили так, другие эдак. Все — мужчины.

— Никто не погиб во время пожара?

— Судя по всему, нет. Во всяком случае, пожарные не обнаружили никаких тел.

Таксист начинал проявлять нетерпение. Он заработал свой двойной тариф и теперь хотел вернуться назад.

— Пусть счетчик крутится, — сказал ему Пол.

— С вами все в порядке? — спросил водитель. Он видел в зеркальце заднего вида, что его пассажир выглядит не краше привидения.

Они тихонько проехали по Ганет-стрит и обнаружили закусочную. В глубине крохотного зальчика Пол разглядел телефонную будку. Свой сотовый, отправляясь в Колумбию, он не взял.

Ему дали номер. На всякий случай.

Сейчас он объяснит: «Я привез ваш наркотик, все тридцать шесть презервативов. Только не знаю, кому его отдать».

Пол попросил шофера подождать.

— Конечно. Только дайте мне деньги, которые вы мне должны.

Пол просунул сквозь перегородку сто шестьдесят пять долларов. Партизаны ФАРК отдали ему наличность и дорожные чеки почти в полной сохранности.

«Вы же не считаете нас бандитами?»

Ни в коем случае. Только похитителями и убийцами.

На пороге забегаловки Пол услышал звук, который ни с чем невозможно спутать, — скрип лысых покрышек. Резко обернулся и на месте, где только что стояло такси, увидел жидкий след сизого дыма.

Он воспользовался своей телефонной картой. После нескольких глухих щелчков соединения послышались гудки, но трубку никто не брал. Один, второй, третий, четвертый. Пол звонил минут пять. Ужасные минуты, каждая по эмоциональному напряжению тяжелее недели.

Он повесил трубку и попытался во второй раз.

Снова никакого ответа.

Пол совсем разнервничался.

Вернулся к тому месту, где когда-то стоял дом номер 1346, жадно вглядывался в лица прохожих, но те спешили пройти мимо.

Тогда он устроился перед сгоревшим домом, где в плотном и влажном воздухе все еще плавали тонкие, похожие на иголочки частицы сажи.

Его же должны ждать! Кто-нибудь вернется сюда за наркотиками.

Прошла, казалось, целая вечность. Люди спешили мимо — вправо и влево, перед глазами и за спиной. Но ни один не остановился, ни один не заговорил. Никто не спросил, что у него в пакете.

Наконец один все-таки нашелся.

Подросток, хотя и выглядел очень по-взрослому.

Когда он мелкими, шаркающими шажками перешел через улицу, его лицо показалось Полу знакомым — наверное, этот парень уже давно стоял на другой стороне.

— Эй? — окликнул он.

— Слушаю! — В душе Пола вспыхнул проблеск надежды.

— Шеф, я знаю, зачем ты здесь. — Парень был вроде бы нужной национальности: по крайней мере латиноамериканец.

— Неужели?

— Точно-точно, Холмс. — Парень посмотрел налево и направо и поманил Пола за собой. — Хочешь очиститься?

— Я увидел, что дом сгорел, и не знал, что делать, — прошептал Пол, следуя за ним на полшага позади. Провожатый свернул в боковой переулок, и они оказались среди ободранных домов, покрашенных во всевозможные невеселые оттенки коричневого цвета.

— Угу, — буркнул парень.

— Тогда я решил, что надо ждать, пока на меня не выйдут.

— Соображаешь, шеф.

В середине переулка парень юркнул в проход между домами. Они очутились на заднем дворе, вымощенном треснутым, забрызганным краской асфальтом. На них уставились два пустых, без навесов, окна.

— Ну, давай посмотрим, что у тебя в пакете, — потребовал парень.

Его все-таки нашли. Он все-таки справился.

Но после того, как Пол открыл пакет, потребовалось всего две секунды, чтобы понять, насколько ужасно он ошибся.

Об этом свидетельствовало выражение лица его провожатого. Парень заглянул в пакет и, судя по всему, испытал… разочарование.

— Это что за дерьмо? — спросил он.

— Это… — начал было объяснять Пол, но запнулся.

— Деньги, Холмс, — начал заводиться парень. — Ты загнал товар или как?

Или как… До Пола стало доходить, что на той же улице, где жили колумбийцы, ждавшие, когда поступит наркотик, могли жить другие люди — те, кто ждал, когда наркотик продадут. И он напоролся на одного из таких.

— Нет, — ответил он и начал закрывать на пакете молнию. Но не успел — парень схватил его за руку.

— Минуточку, Холмс.

Пол словно показал собаке кусок мяса. Парень больше не казался разочарованным — он сообразил, что углядел в пакете.

— Давай-ка не гони.

— Мне надо идти. Я принял тебя за другого.

— А я чем не подхожу?

— Послушай, это все не мое. — Пол потянул пакет на себя, но тот не поддавался. — Мне надо это кое-кому отдать.

— Вот, шеф, я и есть этот кое-кто.

— Послушай, все это принадлежит очень серьезным людям. Ты понял? Они будут очень недовольны, если не получат свое.

Но оказывается, на этой улице жили другие, не менее серьезные люди. У парня пропала прежняя повадка торговца. Глаза сделались каменно-холодными, он крепче ухватил пакет.

— Дай сюда!

— Нет, — Пол удивился самому себе. Прежний Пол, тот, что высчитывал проценты рисков, поступил бы именно так — отдал.

Но сегодняшний — нет.

Если он лишится пакета, все будет потеряно.

Парень полез за чем-то в карман, и Пол увидел, как тускло блеснул металл.

— Послушай, босс, лучше отдай добром. Иначе…

— Не могу, — ответил он.

— Не отдашь — заберу сам.

Пол не отпускал. Он едва успел заметить движение руки. В одно мгновение парень развернулся, ударил его в челюсть и тут же опустил кулак. Полу показалось, что ему в лицо влепили бейсбольным мячом: такое и вправду дважды случалось, когда он играл в малой лиге, и с тех пор у него осталась видимая на рентгене крохотная трещинка в кости возле глаза.

Самое удивительное, что он не упал. Дернулся, покачнулся, чуть не потерял равновесие. А потом совершил еще более поразительную вещь.

Ответил ударом.

Парень ослабил хватку — видимо, не так легко одной рукой кого-то лупить, а другой удерживать предмет. Пол выхватил пакет с наркотиками и выбросил руку в сторону его головы.

Есть!

Кулак достиг цели.

Парень шлепнулся на землю. И совсем неслабо. Достаточно здорово, чтобы садануться щекой об асфальт и недоверчиво даже с неприкрытым страхом, посмотреть на своего противника.

Пол выдержал этот взгляд.

Видимо, дело было в выражении его лица. Выражении, которое говорило: «Только сунься еще. Только попробуй!» А скорее всего причина была в медленно двигающейся полицейской патрульной машине, которая показалась между домами.

Но как бы там ни было, парень вскочил на ноги и бросился прочь.

Глава 21

Майлз ответил после третьего звонка:

— Слушаю.

— Это Майлз?

— Да.

— Говорит Пол. Пол Брейдбарт.

Он вернулся в закусочную. Пытался набрать номер в Колумбии. Шесть раз. Никто не ответил. И тогда ему пришел на память еще один абонент.

— Пол? — Было похоже, что адвокату потребовалась уйма времени, чтобы включить в голове компьютер и вспомнить, кто он такой. — Черт возьми, как поживаете? Возвратились вместе с… м-м… Джоанной?

Уж не пришлось ли ему залезть в настоящий компьютер, чтобы извлечь оттуда имя жены клиента? Пол решил, что так оно и было.

— Да. То есть нет. Вернулся я один.

— Вот как?

— У меня неприятности, Майлз.

— В чем проблема? Надеюсь, с ребенком все в порядке?

— Могу я подъехать повидаться с вами?

— Разумеется. Позвоните завтра в контору и назначьте время с…

— Мне необходимо переговорить с вами немедленно, — перебил его Пол.

— Немедленно? Я сейчас на пути домой.

— Это очень срочно.

— А нельзя подождать до обычного рабочего времени?

— Не могу.

— Что ж… о'кей, — согласился Майлз после секундного колебания. — Значит, дело настолько неотложное?

— Совершенно неотложное.

— Хорошо. Приезжайте ко мне домой. Есть под рукой чем записать?

— Я запомню.

Майлз назвал адрес. Улица находилась где-то в районе Бруклина.

* * *
Пол воспользовался местной таксомоторной службой, телефон которой нашел на доске объявлений в вонючем вестибюле закусочной.

«Лимузины Джерси Джоза».

Рекламу втиснули между «Психотерапевтическими услугами Стэнли Фрэнкса» и «Кузовными работами Уэнди Вуперса — обслуживание в мастерской и с выездом».

Сейчас Пол не отказался бы от помощи и того и другого.

Но лимузины были нужнее.

Хотя, как оказалось, у Джерси Джоза не было никаких лимузинов. Через десять минут после звонка к забегаловке подкатил лиственно-зеленый «сейбл» и два раза посигналил.

Неповоротливый, не в меру тучный шофер предложил Полу положить пакет в багажник, но он отказался и еще крепче вцепился в ручки.

В голове крутилась неотвязная мысль: сколько же времени осталось в его распоряжении? И будет ли ему предоставлена отсрочка или что-то в этом роде? Ариас позвонит в тот дом в Джерси-Сити, но ему никто не ответит, потому что не раздастся никаких сигналов, — ведь телефон сгорел. Может быть, тогда они поймут, что у них что-то не так. Примут это во внимание и повременят с приведением угрозы в исполнение.

Машина съезжала с пандуса Уильямсбургского моста, когда на глаза Полу попались очень странные люди. Во всяком случае, странно одетые. Стояло лето, но на мужчинах были огромные меховые шляпы и длинные черные сюртуки. А женщины вырядились еще нелепее.

До этого Пол не связывал адрес Майлза с Уильямсбургом — бастионом ортодоксального иудаизма. Но теперь понял, где оказался.

На каждом светофоре в окна такси заглядывали потные, бородатые лица.

Майлз жил в красивом доме из темно-коричневого кирпича, фасад которого был украшен горшками с красной геранью.

Пол расплатился с шофером, вытащил из машины пакет и, будто местный наркоторговец с товаром, поднялся по темно-коричневым ступеням и нажал на кнопку звонка.

Дверь открыла крепко сложенная, улыбающаяся женщина, которую можно было бы назвать симпатичной, если бы не пышный черный парик, который она нахлобучила на голову, словно шлем.

— Мистер Брейдбарт? — поинтересовалась женщина.

— Да.

Она представилась как миссис Гольдштейн и провела его в отделанный деревянными панелями кабинет.

— Подождите минутку. Присаживайтесь.

Пол выбрал кожаный стул напротив непомерно заваленного бумагами стола.

После ухода миссис Гольдштейн он задумался о ее парике.

Рак?

Неожиданно вспомнилась мать, старательно пристраивавшая себе на голову чужие волосы перед зеркалом на туалетном столике.

Пол обвел глазами ряды книжных полок, занимавших две стены. Переплеты соперничали за место с фотографиями. Большинство снимков изображали самого Майлза. Пожимающего руки, позировавшего с латиноамериканскими детьми. Попалась на глаза фотография Майлза с Марией Консуэло перед фасадом сиротского дома Святой Регины. Там и сям висели заключенные в рамки благодарности. «Человек года Латиноамериканской ассоциации родителей». Эта рамка располагалась прямо под дипломом о присвоении почетной степени юридического университета и отзывом из местной больницы.

Когда в кабинет вошел незнакомец и повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, Пол чуть не спросил, когда придет изображенный на фотографиях адвокат.

Но им и оказался изображенный на фотографиях человек.

Только замаскированный.

На Майлзе была фетровая кипа, а с обнаженной руки он отцеплял напоминавший коробочку предмет — распутывал перекрещенные кожаные ремешки. Угольно-черный сюртук спускался до самых колен, и от этого Майлз напоминал героев из «Матрицы».

— Это называется филлин, — объяснил адвокат, пожав Полу руку и усаживаясь за стол. Предмет остался лежать среди прочего развала, распластав ремешки, словно экзотическое существо, — как чернильный осьминог, только, скорее всего, уже мертвый. — Вещь, необходимая для утренней молитвы.

— Но сейчас уже давно день.

— Стараюсь наверстать упущенное.

— Так вы ортодоксальный еврей?

— Именно, — улыбнулся Майлз.

— Но на работу вы так не одеваетесь. Никогда не видел вас в подобном костюме.

— Разумеется, не видели, — согласился адвокат. — Я современный ортодокс. И не слишком ортодоксальный в своей ортодоксальности. Нерелигиозный костюм — залог моей карьеры. Иначе я рискую распугать клиентов. Зато дома ермолка — обязательное условие моей религиозности. Если я не стану ее носить, Бог может на меня рассердиться. Вам понятно?

Полу было понятно.

Ему не терпелось оставить тему иудаизма и перейти к теме похищения его жены и дочери.

— Итак, — продолжал Майлз, — с чем пожаловали? Вернемся к насущным вопросам. Какие у вас проблемы?

— Проблемы? — машинально повторил за ним Пол. Наверное, от того, что в этом слове содержалась надежда. Ведь с проблемами можно бороться и в конце концов справиться. — Проблемы в Боготе, — произнес он без всякого выражения. — Как выяснилось, там все-таки не безопаснее, чем в Цюрихе.

— Что?

— Я в беде. Помогите мне.

* * *
Пол потягивал зеленый чай из трав, который великодушно предложила ему миссис Гольдштейн.

— Успокаивает нервы, — посоветовал адвокат.

У самого Майлза нервы были явно в порядке. Он отказался от предложенной чашки и сидел за столом, обхватив ладонями лоб.

Майлз реагировал вполне живо, как и полагается заинтересованному адвокату, клиентов которого похитили, причем одного до сих пор держали в плену, а другого принудили незаконно провезти через таможню США запрещенный наркотик. Может быть, даже слишком живо. Его лицо то меркло, то выражало острое сочувствие, сострадание и гнев.

Он вышел из-за стола и обнял Пола за плечи.

— Боже мой, как я вам сочувствую!

Пол позволял себя успокаивать, он впитывал сочувствие, словно губка. До этого ему сочувствовал всего один человек — он сам. Майлз захотел узнать детали.

— Расскажите мне точно, как все произошло.

Пол рассказал, как в тот день они вернулись в гостиницу и обнаружили, что их ребенок исчез. И о следующем дне, когда Джоанна уверенно заявила, что спящая рядом с ними девочка — не Джоэль. Об их поездке к Галине, о плаче из глубины дома и последовавшей затем неожиданной жестокости Пабло.

Комната с забитыми окнами. Ариас. Человек с сигарой. Пол дошел до того момента, когда такси бросило его одного в Джерси-Сити.

Майлз внимательно слушал и делал пометки в желтом блокноте, который волшебным образом возник из разгрома на его столе.

— Вы сказали, Пабло? Так звали вашего шофера?

— Да.

— Так-так. И он как-то связан со Святой Региной?

— Да. А что? Вы подозреваете, что приют может быть замешан в контрабанде наркотиков?

— Ни в коем случае. Я много лет знаю Марию Консуэло. Святая женщина.

Пол взглянул на часы.

— Мне дали восемнадцать часов. Из них осталось два.

— Хорошо, — проговорил адвокат, — давайте рассуждать логически.

Пол чуть не брякнул, что это легче сказать, чем сделать. Что в опасности его жена и ребенок, а не семья Майлза. Что время катастрофически тает. Но промолчал.

— Пусть на первый взгляд это звучит не очень обнадеживающе, но у нас есть то, что им нужно. — Майлз покосился на лежащий на коленях Пола черный пакет. — Это он?

Пол кивнул.

— Не разумнее ли запереть ко мне в сейф? Сюда забегают дети.

— Хорошо.

Адвокат обошел стол, раскрыл на пакете молнию, заглянул внутрь и присвистнул.

— Я не специалист в этом деле, но мне кажется, здесь его очень много.

— На два миллиона.

Майлз снова присвистнул.

— Ничего себе. — Задернул на пакете молнию, осторожно поднял и понес на вытянутой руке. Так владельцы собак носят в мусорный бак экскременты своих любимцев. Он открыл полированный шкаф, который внутри оказался сейфом из нержавеющей стали. И, заперев наркотик, снова уселся за стол. — Не возражаете, если я спрошу, как вам удалось это все проглотить?

Пол хотел ответить, что человек вообще не представляет, сколько всего он может проглотить: и тридцать шесть презервативов, и собственный страх. Но вместо этого сказал:

— Не знаю. Пришлось.

— Н-да… — пробормотал адвокат. — Так на чем мы остановились?

— На наркотиках.

— На наркотиках… Совершенно верно. С вашей женой ничего не сделают, пока доподлинно не узнают, где их товар. Разумно?

Пол кивнул.

— Конечно, разумно, — продолжал Майлз. — Как-никак это два миллиона долларов. И еще: ФАРК как будто славится тем, что подолгу держит заложников. Годами.

Адвокат старался успокоить. Но его слова произвели обратный эффект: у Пола засосало под ложечкой.

Годами!

Майлз, видимо, заметил это.

— Я просто рассуждаю, — сказал он. — Вам дали восемнадцать часов, но это еще ничего не значит.

— Откуда вы можете знать?

— Считайте, что это квалифицированная догадка.

Прекрасно. Майлз думает, что у них больше времени. Что его просто напугали и угроза восемнадцати часов — это что-то вроде строгих предупреждений, которые присылают по почте насчет просроченных счетов.

Но в желудке все равно тянуло. И вдобавок Пол чувствовал, как сильно вспотел, какой он грязный и насколько физически истощен. Он закрыл глаза и потер ладонью, все еще пахнувшей мылом с бензоколонки, пульсирующий болью лоб.

— Вы хорошо себя чувствуете? — с явной озабоченностью поинтересовался Майлз. — То есть я хотел спросить: относительно хорошо? Понимаете, вы мне нужны. Мы будем работать над вашей проблемой. Найдем какой-нибудь выход, но для этого вы должны мне помогать. — Он опустил глаза к своим записям. — Давайте посмотрим, какой у нас выбор.

Пол и не догадывался, что имел возможность выбирать.

— Первое: мы обращаемся к властям. — Несколько мгновений Майлз словно размышлял над своим предложением, затем покачал головой. — Н-да… Первый импульс… Но этот путь скорее тупиковый. Куда обращаться: в полицейское управление Нью-Йорка? В Госдепартамент? К колумбийскому правительству? Оно не может освободить собственных граждан, не говоря уже об иностранцах. Кроме того, если ФАРК обнаружит, что Джоанну и ребенка ищут, то может постараться избавиться от них. И еще: как-никак вы незаконно провезли в США наркотики. Немало наркотиков. Пусть по принуждению, под грубым давлением, но факт остается фактом: контрабанда наркотиков — это государственное преступление. О'кей, к властям мы не идем. Согласны?

Пол ответил «да». Его тронуло, что адвокат употреблял местоимение «мы». Теперь он не чувствовал себя таким одиноким в этой вселенной.

Майлз поднял еще один палец.

— Второе: мы вообще ничего не делаем. Сидим и ждем, пока с вами свяжутся. — Он опять покачал головой. — Не пойдет. Откуда нам знать, что они знают, как с вами связаться? Скорее всего, не знают. И не факт, что ваша жена им объяснит. Значит, отметаем. Мы не можем сидеть сложа руки. Следовательно… — Майлз поднял третий палец. — Третье: мы должны с ними сами связаться. Объявить, что их наркотики все еще у нас. И мы ищем человека, которому надо передать товар. Мы вам наркотики — вы нам Джоанну и ребенка. Не будет Джоанны и ребенка — не будет наркотиков. А наркотики — это деньги. Много денег. Деньги им нужны.

«Что ж, — подумал Пол, — это похоже на план».

Отменно логичный, простой и даже вселяет надежду. Вот только…

— А как вы намерены с ними связаться? Они не отвечают по этому номеру. Я пробовал.

— Шофер, — щелкнул пальцами Майлз. — Пабло. Я позвоню в «Святую Регину». У Марии же должен быть его номер. — Адвокат открыл ящик стола и достал небольшую телефонную книжку. — Так, посмотрим… — Он перевернул страницу и остановился на следующей. — Консуэло… Консуэло… Вот она. — Поднял трубку и набрал на кнопках номер.

Есть люди, которые говорят по телефону так, словно их собеседник находится рядом в комнате. Майлз был именно таким.

Поздоровавшись с Марией, он улыбался, смеялся, тряс головой, словно она сидела прямо перед ним.

— Отлично, — говорил он в трубку. — А как вы? Растут. А ваши? Прекрасно. С удовольствием посмотрю фотографию.

Они продолжали в том же духе минуту или две: обменивались любезностями, задавали вежливые вопросы, перебрасывались ничего не значащими фразами.

— Мария, — наконец перешел к делу адвокат, — вы не могли бы мне дать номер телефона шофера такси — Пабло… совершенно забыл, как его фамилия. Так… так… Подумываю воспользоваться его услугами для следующей пары. В самом деле? Прекрасно! — Майлз показал Полу большой палец. Катая на ладони ручку, еще немного послушал телефон, затем что-то нацарапал на бумаге. — Спасибо, Мария.

Он повесил трубку и посмотрел на Пола.

— Ну вот, номер у нас есть. А теперь… — Адвокат посмотрел на листок и снова принялся набирать.

На этот раз не было ни приветствий, ни любезностей, ни общих фраз. Потому что разговор не состоялся. Майлз ждал, катал на ладони ручку, поглядывал на часы, озирался. Потом пожал плечами, повесил трубку и попытался снова. С тем же результатом.

— Никого нет дома. Что ж, попробую позже.

Пол кивнул. Вопрос заключался в том, сколько этого «позже» у них осталось.

— Вот что я думаю, — продолжал адвокат. — Домой вам нельзя. Пока нельзя. Им не понравится, если ваши знакомые узнают, что вы вернулись.

— Пожалуй. — Зараженный оптимизмом Майлза, Пол на какое-то время взбодрился, но когда адвокату ни с кем не удалось связаться, снова пал духом.

— Будем продолжать в том же направлении. Во всяком случае, сейчас. А до тех пор, пока кого-нибудь не найдем, вы можете оставаться у меня.

Пол снова кивнул. Ему хотелось одного: по-детски подчиняться. Если Майлз советует остаться у него, он останется. Слушаюсь, сэр. Он был измотан, устал как собака и хотел одного — уронить голову на подушку.

Майлз объяснил жене. Пол слышал, как он шептался с ней в соседней комнате. Затем адвокат провел его наверх, мимо детской, где два его сына с пультами в руках едва оторвались от компьютерных игр.

В конце коридора оказалась небольшая гостевая спальня.

Адвокат щелкнул выключателем.

— Располагайтесь как дома. Если захотите принять душ, ванная в коридоре. Подушки в шкафу.

— Спасибо, — поблагодарил его Пол. Если вспомнить, что произошло на мосту Трайборо, ему в самом деле остро требовался душ. Но сил не осталось.

Майлз уже собрался уходить, сделал несколько шагов к двери, но вдруг обернулся.

— Я все время буду набирать тот номер. Не застанем его сегодня — застанем завтра. И не тревожьтесь, мы их спасем. И Джоанну, и девочку. Сделаем все возможное.

Отличная молитва на сон грядущий. Пол на это сильно надеялся.

Он снял ботинки, носки и, не потрудившись достать подушку, лег на кровать.

Он проснулся в середине ночи. Часы показывали четырнадцать минут четвертого.

Какое-то время он не мог сообразить, где находится и что с ним произошло. Даже решил, что рядом лежит Джоанна, а в соседней комнате мирно посасывает пустышку Джоэль.

Но вот вернулась действительность. Пол понял, куда попал. И почему. Восемнадцать часов наступили и истекли, и теперь неизвестно, жива ли его жена. Он закрыл глаза, стараясь снова заснуть.

Но не сумел.

Наоборот, возбужденный, на грани отчаяния и паники, он совершенно проснулся. Перевернулся на бок, затем на другой. Достал из шкафа подушку, снова лег и закрыл глаза. Никакого эффекта. Мысли безостановочно проносились в голове.

«Привет, Ариас, рад тебя видеть».

«Буэнас ночес,[60] Пабло».

«Галина, привет».

Пол представил, как Джоанну выводят из комнаты. Его жену, его королеву воинов.

Через час он поднялся.

Стояла гробовая тишина. В такое время человеку кажется, что он на планете один.

«Не будь дурачком, — говаривал ему отец, когда он начинал дрожать под одеялом. — Темнота ничего тебе плохого не сделает».

В это трудно поверить. Ведь ему постоянно твердили, что и многие другие вещи ничего плохого ему не сделают. Например, рак. Но он истощил его мать, превратил ее в скелет, и она умерла за три дня до одиннадцатилетия сына. Отец держался отстраненно и не часто появлялся дома. Кормилицей семьи была мама. Пол много и истово молился о ней. И когда она все-таки угасла, когда их семейный священник взял его за руку, а маму — да нет, не маму, а всего лишь ее тело — понесли вниз по лестнице, завернув в простыни, он втайне отрекся от веры в высшие силы. И нашел утешение в холодной логике цифр. Он построил вселенную порядка и согласованности, где царили строго просчитанные вероятности и процентные соотношения. Где всегда можно определить вероятность нежелательных событий и этим себя успокоить.

Пола не случайно потянуло к профессии, единственная цель которой — держать под контролем риски.

Выражаясь языком актуариев, уменьшать вероятность нежелательных событий.

Но в эти дни умение принимать в расчет риски его как будто оставило.

Пол скатился с кровати и встал босиком на доски. Они показались ему холодными и какими-то древними. В комнате не оказалось ни телевизора, ни радио.

А ему требовалось какое-нибудь занятие, чтобы отвлечься. Что-нибудь почитать.

Он на цыпочках спустился по лестнице, но ступени все равно скрипели и стонали. Пол понятия не имел, где включается свет в коридоре, и от перил пробирался к стене на ощупь.

Наконец он оказался в кабинете Майлза и, пошарив рукой, обнаружил выключатель.

Щелк.

Подошел к книжным полкам. Хорошо бы нашлось какое-нибудь легкое чтиво. Но ему не повезло. В кабинете стояли книги, наличие которых и следовало ожидать у юриста. Тома, посвященные праву, — целые скопища. Толстые, в кожаных переплетах и нисколько не привлекательные. А кроме них, еще несколько изданий, но ничего интересного. Еврейская библия в треснутой, облупившейся обложке, «Каббала» и вафельно-тоненькая книжица под названием «Книга Руфь».

На худой конец хотя бы это.

Пусть будет Руфь. Хоть какой-никакой сюжет. Пол не без труда вытащил томик, поскольку он был зажат между «Статутным правом нью-йоркской недвижимости» и «Принципами судебного законодательства». Но тут из него посыпалась кипа листков.

Пол наклонился, чтобы их подобрать.

Судя по виду, это были старые письма. От совершенно пожелтевших до относительно белых, с желтоватым оттенком. Они начинались с обращения:

«Дорогой папа, папочка, папуля… отец!»

Наверное, это один из тех парнишек, что так увлеченно мучили видеоигру наверху, присылал их из летнего лагеря.

Пол почувствовал себя соглядатаем, шпионящим за семейством Гольдштейнов. И вдруг вспомнил собственную семью, которой сейчас с ним не было.

Его охватила внезапная сильная тоска с примесью чего-то еще, что он определил, как ревность. Майлзу повезло: его жена не сидела под стражей, а два его юных отпрыска аккуратно писали из летнего лагеря, перебирая всевозможные обращения к отцу.

Полу для счастья хватило бы одного.

«Дорогой папа, папочка, папуля, отец! Помнишь, как ты отвел меня в зоопарк и там оставил?»

Майлз водил своих сыновей в зоопарк, и один из них вспоминал, что с ним приключилось. Как отец взял его с собой и потерял. Мальчик вдруг оказался один в толпе разглядывающих обезьян зевак, пока папа пошел купить сахарную вату. Пол сочинял собственную историю семьи Гольдштейнов, как иногда поступают бездетные люди, чтобы развеяться.

Он бы и дальше раскручивал сюжет, но в коридоре послышался резкий звук. Один из сыновей Майлза стоял на пороге в голубой пижаме и тер морщившиеся от света полуоткрытые глаза. Что-то около четырнадцати лет, решил Пол. Голенастый, мучительный возраст между детством и отрочеством. Ноги паренька казались слишком длинными для его фигуры. Над верхней губой, как мазок помады, темнел легкий пушок.

— Мне послышалось что-то на лестнице, — сказал он.

Пол и раньше чувствовал себя подглядывающим в замочную скважину, а теперь и вовсе смутился. Попался с поличным на чтении его писем к отцу, словно имел на это право.

— Вот… потянул книжку, а это выпало, — сбивчиво объяснил он.

Мальчишка пожал плечами.

Пол запихнул письма в томик и поставил все на место.

— Теперь снова спать.

Мальчик кивнул и пошел к лестнице. Пол выключил свет и последовал за ним. Так вместе они и потащились наверх.

— Ты был в лагере? — спросил парнишку Пол.

— Что? — не понял Гольдштейн-младший.

— Отдыхал в летнем лагере, когда был моложе?

— Угу, — сонно ответил мальчик. — В лагере Бет-Шемель в горах Катскилл. Тоска зеленая.

— Да. Я тоже не любил эти сонные лагеря. — Пола отправили в летний лагерь в тот год, когда умерла его мать.

На верхней площадке лестницы он простился с мальчиком и вернулся в свою спальню, где еще два часа не мог заснуть.

* * *
Когда Пол проснулся, утро давно наступило и Майлза дома не было.

— Отправился на работу несколько часов назад, — объяснила его жена. — Сказал, пусть уж, пожалуйста, устраивается. Так что будьте любезны, — добавила она с застенчивой улыбкой.

Пол нашел миссис Гольдштейн на кухне после того, как надел носки и ботинки и рискнул спуститься вниз. За столом сидел сын Майлза и читал юмористическую книгу «Человек-паук вершит возмездие». Это был второй его сын — года на два моложе своего брата.

— Привет, я Пол, — поздоровался с ним Пол.

Мальчик что-то буркнул, не поднимая глаз. Миссис Гольдштейн вздохнула.

— Назови свое имя. Когда с тобой знакомятся, ты должен представиться в ответ.

Паренек вскинул голову, закатил глаза, сказал: «Дэвид» — и тут же снова окунулся в приключения героя, который подвешивал своих врагов вниз головой в липкой сети.

Миссис Гольдштейн снова была в парике, но на этот раз Пол заметил, что с одной стороны из-под него выбивалась ее собственная прядка. Она была густой и черной, и Пол понял, что не рак, а вера заставляла женщину скрывать свои волосы.

— Хотите кофе, мистер Брейдбарт?

— Пожалуйста, называйте меня Пол.

— «Пожалуйста» — в том смысле, что хотите кофе, или «пожалуйста» — в том смысле, чтобы я называла вас Полом?

— Пожалуйста — и в том и в другом смысле.

— Хорошо. Но в таком случае называйте меня Рейчел. — Она произнесла свое имя, как немцы, с гортанным «ч».

— Согласен. Спасибо.

— Садитесь. Он не кусается.

Пол сел рядом с мальчиком, который, как видно, не слишком удивился, что за завтраком возле него за столом оказался какой-то незнакомец.

Влажность в этот день стала не такой заметной. В оконный проем меж горшков с геранью проникал масляно-желтый солнечный свет. И Пол подумал, что если бы Джоанна и Джоэль возвратились вместе с ним, они пошли бы сегодня в Центральный парк, расстелили одеяло для пикников на Овечьей лужайке и стали бы наслаждаться только что обретенной атмосферой семьи.

Потом он принял душ, надел отглаженную до хруста рубашку Майлза, которую щедро предоставила ему миссис Гольдштейн, прочитал две газеты, причем одну из них еврейскую, которую честно пролистал, не поняв ни слова. Словом, делал все, лишь бы не выскочить из собственной кожи. Только после этого позвонил адвокат.

— Держитесь, — сказал он. — Мне наконец удалось.

— Что?

— Вчера вечером я звонил еще несколько раз. С нулевым результатом. Десять раз утром — и тоже ничего. И наконец достал его днем. Нашего приятеля Пабло.

— И что? — В Поле шевельнулась слабая надежда.

— Он, конечно, отнесся ко мне с подозрением. Мягко говоря. Не хотел признаваться, что знает вас. Даже после того, как я назвался и сказал, что в курсе всего, что там произошло. Потом заявил: да, мол, он вас припоминает, но понятия не имеет, о чем я толкую. Возил вас туда-сюда, что было, то было, но это все. Я сказал, чтобы он успокоился, — никто не собирается обращаться в полицию. Тут память вроде бы к нему вернулась. Я упомянул, что названный вам дом сгорел, сообщил, что наркотик по-прежнему у нас. Думаю, все будет хорошо. Он обещал перезвонить и сказать, как передать пакет. Куда и когда.

— А Джоанна? А моя дочь? Они…

— Они в порядке.

Пол почувствовал, что скрученный в животе узел стал распускаться. По крайней мере немного.

— Я спросил у Пабло, насколько он в этом уверен, — продолжал Майлз. — Сказал прямо, чтобы он понял: не будет Джоанны и Джоэль — не будет наркотика. Мне кажется, он усвоил. Это как судебная тяжба. Надо делать вид, что последнее слово за тобой, даже если на самом деле нет ничего подобного. А что мы теряем? Ведь наркотик в конце концов у нас. Так?

— Так.

— Так? И только-то? И вы не скажете: «Что за молодец этот Майлз. Потрясающе. Я в восторге от таких новостей»?

— Я в восторге от таких новостей.

— Не похоже.

— Просто я волнуюсь.

— Волнуетесь? Конечно. А кто бы не волновался на вашем месте? Но сохраняйте веру! Хотите — позаимствуйте у меня, дарю бесплатно. Говорю вам, мы все преодолеем. Он мне перезвонит. Мы сплавим им кокаин и выберемся из этой передряги.

— Все так. Но есть кое-чтоеще.

— Что такое это «кое-что еще»?

— Что, если мы отдадим им наркотик…

— И?

— …а они не отпустят Джоанну и Джоэль?

Законный вопрос. Об этом спрашивала его Джоанна в той комнате. Вопрос, о котором он не хотел слишком глубоко задумываться и слишком часто вспоминать. И пока он прорывался через таможню и удирал от торговца наркотиками, это ему удавалось.

Но теперь — нет. Теперь, когда он вот-вот отдаст в нужные руки наркотик стоимостью два миллиона долларов.

Майлз пожал плечами:

— Не знаю, как на это ответить. Наверное, верить им — это и есть плата за вход. Извините, но, наверное, так оно и есть.

Глава 22

Ее перевели в другое место без предупреждения.

Когда это было? В полночь? Или в полдень? Она не знала. Сознавала одно — что провалилась в бездонную дрему и теперь сладко спала. Ей грезилось, что она дома с Полом и сейчас летний день, когда можно немного побездельничать. Скорее всего воскресенье. По воскресеньям они выбирались из постели не раньше десяти, чтобы безмятежно полистать «Санди таймс», прихлебывая холодную воду «Старбакс».

Сон передавал это воскресное ощущение.

Затем дверь с треском отворилась. Ей почудилось, что она в своей квартире на 84-й улице услышала удар грома. За ним последовал ливень.

Но на самом деле последовало совершенно иное. Кто-то стащил ее с матраца и грубо вырвал из сна. Остро пахло сердитыми, разгоряченными мужчинами. Раздались команды на исковерканном английском. Видимо, эти мужчины — нет, скорее подростки — слышали такие слова в фильмах про кунг-фу.

— Чоп-чоп. Vamos.[61]

На голову натянули маску из чулка, только задом наперед. Прорези для глаз оказались где-то на затылке, и она видела одну только черноту.

«Что это? — думала она. — Конец. Первый шаг на пути к безвестной могилке. К тому, чтобы оказаться на одной из этих отвратительных фотографий в газетах». Она ощутила собственный страх — неприятный привкус на языке.

В последнее время Джоанна много размышляла о своей смерти. С тех самых пор, как Галина коротко сообщила ей, что Пол не сумел выполнить задание. В словах колумбийки были сила и торжественность смертного приговора, который судья зачитывает перед виселицей.

Да и мальчишка, регулярно приносивший Джоанне завтрак, больше не держался как официант, рассчитывающий на чаевые. Исчезло его улыбчивое «С добрым утром». Кто-то сообщил и ему: эта женщина больше не дойная корова, а жертвенный ягненок.

И другие охранники тоже изменились — стали мрачными, недовольными, раздражительными. Разговаривали с ней с едва сдерживаемым гневом и плохо скрываемым презрением. В воздухе носилась угроза.

И вот настало время: ее выволокли из двери, потащили по коридору, заставили спускаться вниз по ступеням. Одна, вторая… Джоанна споткнулась и чуть не упала. Ей связали руки, и грубая веревка впилась в запястья.

— Я ничего не вижу, — проговорила она и была неприятно поражена, услышав в своем голосе беспомощность и страх.

Джоанна была ветераном работы с кадрами. Она давно привыкла к тому, что перед ее столом нескончаемой чередой проходят девочки-недотроги. Почему-то это всегда были одни девчонки: они всхлипывали и жаловались, что их по-всякому обидели. Она их выслушивала, кивала, улыбалась, сочувствовала, но в душе всегда хотела спросить: «А что же вы сами за себя не постояли?»

Сейчас она оказалась на их месте и тоже могла только хныкать и умолять. Запястья уже горели, а она по-прежнему находилась в доме. В нос ударили запахи подгоревшего жира, масла и ананаса. Видимо, она проходила через кухню. Вернее, не проходила, а ковыляла, спотыкаясь и чуть не падая.

Джоанне никто не ответил. Или ответили по-своему. Когда она сказала: «Я ничего не вижу», ее сильнее дернули за веревку, так что она ударилась плечом о стену.

Вот такой был их ответ — заткнись.

Потом они оказались на улице. Джоанна ощутила терпкий аромат сосны, сладкий привкус розы и знакомую тошнотворную вонь бензина. Воздух был особенный — не ночной, но предрассветный, уже насыщенный утренней росой. Было до боли прекрасно вновь оказаться на улице и вдохнуть прохладу тихого ветерка. Вот только ее уводили от уже знакомого к совершенно неведомому.

Прочь и от Джоэль.

Открылась дверца машины.

Нет, оказалось, что это не дверца — ее затолкали в багажник. Не нашлось добрых рук, чтобы поддержать, и Джоанна, ударившись щекой о пол багажника, вскрикнула.

— Silencio,[62] — приказали ей.

Крышка захлопнулась. Страх скрутил сильнее, чем веревка на запястьях. В багажнике не так уж много воздуха. Рано или поздно он кончится, как бы редко она ни старалась дышать. Грудь Джоанны вздымалась, словно она только что вернулась после интенсивной утренней пробежки.

«Успокойся, — твердила она себе. — Прекрати панику».

Мотор с урчанием завелся, затем открылись и закрылись дверцы. Машина тронулась с места. Сначала медленно, переваливаясь, как лодка, с боку на бок. Плавно повернула направо, налево и набрала скорость.

Шоссе?

Куда? Или откуда?

По крайней мере, она не задохнется в дороге. Как только машина устремилась вперед, в лицо Джоанне ударила струя холодного воздуха. Чтобы пленница могла дышать, из-под багажника выдрали часть обшивки.

Это ее немного обнадежило. Если тюремщики позаботились о том, чтобы куда-то доставить ее живой, может быть, не убьют и в конце поездки. Надо надеяться.

Надо держаться.

Они ехали час. А может быть, два.

Тяжелее всего было переносить скрюченную позу. Связанные руки, зажатые между туловищем и полом, вскоре онемели. Хуже всего приходилось плечам. Как только машина попадала в очередную выбоину, плечи и грудь пронзала режущая боль. Автомобилю срочно требовались новые амортизаторы, а дороге — ремонт покрытия. Несколько раз Джоанне казалось, что они проваливаются в какую-то дыру.

Мужчины в машине включили радио. Шел репортаж о какой-то игре с мячом, наверное, о футболе.

Но что бы там ни было, передача приковала внимание ее тюремщиков. Они смеялись, шумно спорили, ругались. Их оказалось трое — Джоанна различала три разных голоса.

Но чем дольше она находилась в темноте багажника, тем сильнее становилось ощущение, что рядом с ней есть еще кто-то.

Джоэль.

Она пять лет мечтала завести ребенка. И вот вошла в сиротский приют Святой Регины и приняла на руки необыкновенную маленькую девочку. Сила любви к ребенку была сейчас ее слабостью. Джоанна поняла, что связь между ними прочнее, чем пуповина, — она на всю жизнь.

«Я принесу ее опять», — пообещала Галина.

Но чего стоит обещание похитительницы людей? Особенно теперь, когда Джоанну куда-то везли. Из глаз хлынули слезы и промочили маску. Шерсть сильнее запахла пылью.

«Прекрати!»

Через некоторое время она, наверное, задремала.

Потому что внезапно поняла, что машина не движется. Струя воздуха больше не била в лицо, ухабистая дорога не выворачивала наизнанку желудок. Радио в салоне не работало.

Джоанна услышала, как где-то неподалеку громко и чисто пропел петух.

Крышка багажника открылась, и сквозь переплетение шерстяных нитей маски просочился серый свет. Ее вытащили за ноги. Джоанна ударилась губой о металлическую кромку и ощутила вкус крови.

Теперь она стояла на ногах. Мужчина, который так грубо с ней обошелся, не упустил возможности провести ладонью по ее грудям, рассмеялся и проговорил нараспев:

— Bueno.[63]

По спине Джоанны пробежал холодок страха: среди всех возможных концов, среди различных унижений и насилий, которые она мысленно перебирала в самые жуткие минуты, такое даже не представлялось.

Хотя — почему нет?

Мужчина перестал ее лапать и куда-то повел. Под шерстью маски Джоанна различала неясные тени. Они оказались в доме.

В дверь вела высокая ступенька, о которой ее никто не предупредил. Джоанна споткнулась и стукнулась коленом о твердый камень. Ее тут же снова вздернули на ноги и ввели в помещение, которое, должно быть, служило коридором. Она смутно ощущала стены по обе стороны.

«Пахнет фермой», — подумала она.

Овцы, коровы, курицы. Неотделанные деревянные балки. Свежевыпеченный хлеб.

Внезапно они остановились, и с головы Джоанны стянули маску-чулок.

Она оказалась в небольшой комнате, ненамного отличавшейся от той, которую недавно покинула. Окна были тоже забиты. На полу валялся грязный матрац — близнец того, на котором она проспала восемь ночей. Но была одна существенная разница: здесь находились люди.

Две женщины.

Когда охранники удалились, они подошли прикоснуться к Джоанне, словно не доверяли глазам и хотели убедиться, что она в самом деле существует.

— Hola, — поздоровалась одна из них, на вид лет сорока пяти.

— Я американка, — ответила Джоанна. — Вы говорите по-английски?

— Не часто. Да и тебе теперь тоже нельзя, — улыбнулась другая.

* * *
Их звали Маруха и Беатрис.

Маруха была журналисткой — ровно до тех пор, пока ее не вытащили из машины прямо на площади Боливара. А Беатрис занимала ответственный пост в правительстве и предложила применять к бандитам более строгие меры. Она поплатилась тем, что ее похитили на улице средь бела дня, на ее глазах убив телохранителя.

Через несколько минут после того, как привели Джоанну, в комнате появился мрачного вида человек, который назвался доктором. Он объявил, что всякие разговоры между ними запрещены. И при этом погрозил пальцем, словно рассерженная наставница в монастырской школе для девочек.

Другие охранники более снисходительны, сказала Маруха. Или, по крайней мере, обращают на своих пленниц меньше внимания. По вечерам они главным образом слушают репортажи с футбольных матчей по радио в коридоре или смотрят по телевизору «мыльные оперы».

Джоанна потеряла Пола, затем Джоэль. Теперь ее окружали люди, которые прошли те же испытания, что и она. У них были семьи, дети, родители. И они ее понимали.

Женщины шептались и переговаривались жестами. Маруха и Беатрис поведали Джоанне свои истории, показали фотографии своих супругов, детей и даже домов. Одна из них жила в фешенебельном районе Боготы Ла Калера, другая обосновалась на холмах над городом.

Когда они спросили, есть ли у Джоанны дети, она ответила: «Да. Девочка». Но никаких фотографий у нее нет. Только образ, который она хранит в мыслях. Джоанна рассказала, что произошло с ней и Полом. Маруха и Беатрис вздыхали и сочувственно качали головами.

Все трое спали на одном матраце — валетом. Маруха, в той, прошлой, жизни бывшая неисправимой курильщицей, ужасно храпела. Беатрис, пытаясь ее утихомирить, толкала под ребра. Разумеется, с любовью, по-сестрински.

Они, должно быть, находились в горах, решила Джоанна. Ночью стало безумно холодно, при дыхании изо рта вырывался пар, и они, пытаясь согреться, прижимались друг к другу. А утром доски на окнах покрылись пятнышками инея.

На второй день у Джоанны возникло ощущение, что все это — какая-то нескончаемая вечеринка в пижамах. Они заплетали друг другу волосы. Кто-то из охранников дал Марухе пузырек дешевого лака для ногтей «Алая страсть». И они по очереди делали друг другу маникюр и педикюр.

Мужчина, который щупал груди Джоанны, больше не приближался, и ее страх перед насилием постепенно померк, уступая место другим страхам. Разумеется, страху перед смертью.

И другому, грызущему изнутри, который был едва ли не страшнее: удастся ли когда-нибудь отсюда выйти?

Маруха и Беатрис были похожи на давно сидящих в тюрьме и уже угасающих узниц; их лица посерели. И Джоанна спрашивала себя, как скоро и ее кожа приобретет такой же оттенок.

Иногда, сообщила Беатрис, охранники позволяли им смотреть вместе с ними телевизор. И они с нетерпением ждали выпусков новостей. В этих выпусках время от времени появлялись их мужья и дарили крупицу надежды.

«Мы ведем переговоры. Мы пытаемся вас вытащить. Бодритесь».

Джоанна понимала, что у нее такого утешения не будет. Пол уехал и растворился в эфире так же мгновенно и бесследно, как ее прошлая жизнь.

На третье утро раздался стук в дверь. Это само по себе было необычно: охранники привыкли вваливаться в комнату, когда им заблагорассудится, не обращая внимания на то, что их пленницы могли лежать, шептаться или даже, полураздевшись, протирать себя губкой из ведра с чуть теплой водой. «Купание шлюхи» — кажется, это так называлось?

Но на этот раз все трое сидели одетые в центре комнаты и коротали время, составляя список своих любимых городов. Беатрис выбрала Рим, Рио и Лас-Вегас. Маруха — Сан-Франциско, Буэнос-Айрес и Акапулько. Настала очередь Джоанны. Но она не могла придумать ничего, кроме Нью-Йорка. Города, в котором жила и в который изо всех сил желала вернуться.

Дверь открылась. В комнату вошла Галина.

До какой же степени отчаяния дошла Джоанна, если вид ее похитительницы вызвал у нее прилив… чего же именно? Радости? Облегчения? Или просто удовольствия от вида знакомого лица?

Может быть, такое чувство возникло от того, что Галина выглядела по-другому, чем в прошлый раз, когда мрачно объявила Джоанне, что Полу не удалось выполнить задание. Теперь она была больше похожа на другую Галину — ту, с которой каждый с удовольствием посидел бы на солнышке на скамейке в парке.

Она поманила к себе Джоанну — хотела ей что-то сказать.

— У нас есть вести от вашего мужа. — Галина сжала ей руку. — Подождите, все еще образуется.

Сердце Джоанны, или ее дух, — словом, то, что способно вознести человека на седьмое небо, всколыхнулось в груди. И не потому, что она услышала радостную новость. Нет.

Галина приехала в горы не одна. Следом за ней вошел один из охранников — тот застенчивый паренек, что выглядел лет на тринадцать.

Он нес на руках Джоэль.

Глава 23

Они переехали Уильямсбургский мост, нырнули в тоннель Линкольна и направились куда-то за пределы Джерси-Сити. Было пять часов вечера. Безлюдную дорогу обрамляли поля колышущейся тимофеевки. «Высокой, до глаза слону». Строка была из любимого мюзикла Джоанны — «Оклахомы». Пол сказал Майлзу, что на их последнюю годовщину они с Джоанной ходили на возобновленную постановку спектакля.

Слово «последняя» застряло у него в горле.

Прошло три дня и восемнадцать часов с тех пор, как он оставил жену и дочь.

Болото вибрировало от непрерывного гудения насекомых. Но счет в бейсбольном матче «Большой лиги» был превосходно слышен. Майлз слушал с жадным вниманием.

— Бейсбол — такой спорт, в котором очень трудно выверить шансы на успех. Жестокий.

— Вы имеете в виду тотализатор?

— Да. Тут все дело в пробежках — одной, другой, третьей, и все в конечном итоге зависит от питчера. Худшая на свете команда может выиграть шестьдесят раз в год. Вот и думай тут, на кого ставить.

— Не знал, что вы делаете ставки.

— По крохам. По двадцать, тридцать долларов, чтобы поднять настроение. Знаете, это мой маленький бунт против предписанного традициями образа жизни. У ортодоксального иудея на все есть свои скрупулезные правила. Может вывести из себя.

Пол предположил, что и присутствие Майлза на работе без кипы — тоже маленький бунт против предписываемого образа жизни.

— А вам не приходило когда-нибудь в голову отказаться от своей ортодоксальности?

— Еще как приходило. Но кем я буду в таком случае? Задавать мне подобный вопрос — все равно что спрашивать черного, не желает ли он перестать быть черным. Можно размышлять как угодно, но вы тот, кто вы есть.

— И что, существуют правила по поводу ставок на бейсбольные матчи?

— Безусловно. Правила предписывают сторониться подобных занятий. — Майлз выключил радио.

Пол чуть не сказал, сколько часов во время обеда они с коллегами провели, устанавливая актуарные вероятности выигрышей в бейсболе с разными питчерами и разными бэттерами на разных полях. Он мог бы сообщить Майлзу, что, когда на третьей площадке Комо-парка появляется Барри Бондз, вероятность выигрыша три к одному. Два раза из трех он запускает мяч в стратосферу.

Но промолчал.

Пол понимал: адвокат говорит о спорте, чтобы не говорить о другом. О том, что они делали в данный момент. А в данный момент они предполагали встретиться с наркодельцами на болотах за Джерси-Сити. Если бы они говорили об этом, то вынуждены были бы признать, что безнадежно преступили закон.

— Спасибо, — сказал он.

— За что?

— За то, что вы для меня делаете.

Майлз немного помолчал.

— Это я отправил вас в Боготу. Сказал, что там совершенно безопасно. И теперь чувствую определенную ответственность.

— Грандиозно! Может, я вас найму, чтобы вы предъявили иск самому себе?

— Я не занимаюсь исками.

— Вы давно работаете адвокатом? — спросил Пол.

— Давно? — повторил за ним Майлз, словно никогда не задавался этим вопросом. — Слишком давно. И недостаточно давно. Зависит от настроения.

— А почему вы захотели стать юристом?

— Я не хотел. Мечтал стать Сэнди Куфаксом.[64] Но Бог был не на моей стороне. И раз не получилось стать вторым Сэнди, оставалось идти в юристы или врачи. Сделаться вождем краснокожих мне не светило, хотя мы — тоже своего рода племя. Но раз нельзя, так нельзя, и я и пошел в адвокаты. Правда, я стал не тем, чего от меня ожидали.

— Кто?

— Старейшины нашего племени — те, кто занимается недвижимостью, налогами и фирмами. Вот так я попал в юридическую помощь. Молодежный отдел.

— И как вам там понравилось?

— Сумасшествие. У меня на руках было по сто пятьдесят дел — десять минут на каждого подростка, мельком взглянуть в бумаги и бегом к судье. Вот что это было такое. И никаких предварительных ходатайств.

— Почему?

— Обвинители не боялись долгих судебных процессов с присяжными, потому что в делах с несовершеннолетними присяжных нет. К тому же подростки, как правило, не располагают никакой ценной информацией, которую можно было бы использовать. Максимум, что я мог для них сделать, — это поместить в больницу в Бронксе.

— Больницу?

— Для душевнобольных. Поверьте, это намного лучше, чем детское исправительное заведение! Пусть уж лучше подростков заставляют глотать лекарства, чем насилуют целой толпой. Больница — рай по сравнению с тюрьмой для несовершеннолетних. Для них она — самое безопасное место на земле. Потом я начал путать в суде Джулио с Хуаном, Марию с Мэгги и понял, что зашиваюсь. Обратился к начальнику, попросил уменьшить количество дел, сказал, что стал халтурить. Начальник ответил: «Размечтался». И я ушел.

— Значит, от малолетних преступников вы обратились к колумбийским младенцам?

— Да. Решил, дай-ка спущусь на более раннюю ступень развития. Она лучше оплачивается. А вы?

— Я?

— Неужели всю жизнь мечтали работать в страховании? Или случайно вляпались в эту профессию?

«Совсем не случайно», — подумал Пол. Он хотел рассказать, как умерла его мама. Как умерла мама и как он испугался. Объяснить Майлзу, что он, подобно Эйнштейну, пытался ввести холодную вселенную в рамки порядка и определенности. Но ответил просто:

— Примерно так.

С правой стороны показался проселок — не дорога, а пробитая в грязи колея. След в никуда.

Майлз снизил скорость, затем прижался к обочине.

— Они сказали: проселочная дорога, и по ней три мили. — Он вгляделся в теряющийся след и свернул с шоссе. Машина подпрыгнула на небольшой кочке.

Трава внезапно сомкнулась по сторонам «бьюика», и им показалось, что машина попала внутрь автомойки. Пол, не любивший в детстве всякие аттракционы, не жаловал и автомобильные мойки. В движениях их жестких щеток, поглаживающих губок и упругих струй воды ему чудилось что-то зловещее.

Теперь он испытывал такое же чувство беззащитности. Салон машины — их островок безопасности. А что там, снаружи, на болотах? Кто знает…

Он вглядывался в даль сквозь ветровое стекло, которое быстро превратилось в братскую могилу мелкой болотной мошки. Майлз попытался его очистить и включил «дворники», но это было все равно что пытаться преодолеть муссон.

Дорога кончилась, и они в полном одиночестве очутились на прогалине в траве. Майлз остановил машину.

— Как будто здесь, — сказал он. Стукнул по рулю раз, другой. Нервно оглянулся. Пусть адвокат и чувствовал себя в какой-то мере ответственным за Пола, но сопровождать человека на такие дела мало кому понравится. — Каков протокол поведения во время сделок с наркотиками? Ждать полчаса? — Он посмотрел на часы. — Мы приехали на пять минут раньше.

— Вы уверены, что протокол именно таков? — спросил Пол.

— Нет.

— Отлично. Заодно и проверим.

Прошло десять минут. Адвокат сказал что-то о погоде, бекнул, мекнул и замолчал. Пол его понимал. Поддержание разговора, когда трясутся поджилки, требует больших усилий. Он потер ладони и попытался проглотить застрявший в горле ком.

И первый услышал машину.

— Кто-то едет.

Минутой позже из зарослей травы вынырнул синий «мерседес-бенц» и замер в двадцати футах.

Обе машины стояли друг к другу носом.

— Так, — проговорил адвокат после изрядной паузы. — Судя по всему, вылезать нам. Он дернул ручку замка багажника, открыл дверцу и осторожно выбрался из «бьюика». Пол последовал его примеру.

Они встретились у заднего бампера.

— Кто понесет? — спросил Майлз. — Вы или я? — Успевший попутешествовать черный пакет выглядывал из-под старого брезента.

— Я возьму, — ответил Пол. — Ведь это я должен был доставить наркотики.

Он вытащил пакет. Из другой машины никто не показывался. Она замерла там, где остановилась, хотя мотор продолжал работать на холостых оборотах. Внутри не ощущалось никакого движения.

— Слышали анекдот, как юрист и страховщик пошли на встречу с торговцами дурью?

— Нет.

— Вот и я тоже.

Они рука об руку приблизились к «мерседесу». Это напомнило Полу вестерн — практически любой когда-либо снятый вестерн: в финале два представителя закона плечом к плечу идут на вооруженных бандитов. Как добросовестный актуарий, он не мог не прикинуть, каковы были шансы на успех. Получалось, пятьдесят на пятьдесят — половине храбрецов на экране обычно отрывали головы.

У «мерседеса» открылась водительская дверца. Из машины вылезли два человека. Они вполне могли сойти за торговцев автомобилями: никаких зеркальных очков, тяжелых золотых цепей и кричащих татуировок. Вместо этого хорошо отглаженные комбинезоны и рубашки для гольфа. Один — в зеленовато-голубой, другой — в полосатой поло.

Водитель — тот, что был в рубашке поло, — кивнул.

— Что-то вы, ребята, слишком дергаетесь.

«Пять баллов за сообразительность», — подумал Пол.

— Кто из вас Пол? — спросил приехавший. Он говорил с заметным акцентом. Колумбийским, решил Пол. И настолько пискляво, что его голос можно было принять за женский.

Пол едва сдержался, чтобы не поднять руку.

— Я, — ответил он. — Пол — это я. — Они остановились в пяти футах друг от друга. Черный пакет мгновенно потяжелел.

Колумбиец нагнулся и хлопнул себя по загривку.

— Долбаные москиты! Так и лихорадку недолго заполучить! — Когда он отнял руку, на шее алело яркое кровавое пятно. Он покосился на Майлза. — А ты кто такой, дружок?

— Я его адвокат, — проговорил тот.

— Его адвокат! — рассмеялся колумбиец и повернулся к товарищу. — Мать твою за ногу! А я явился без адвоката. Вы что, — он снова повернулся к американцам, — собрались подписывать бумаги или как?

— Никаких бумаг, — отозвался Майлз. — Просто мы хотим убедиться, что ему вернут его жену и дочь.

— Понятия не имею, о чем ты толкуешь. Не мое это дело. — Колумбиец нарочно, для смеха, начал утрировать акцент, но это никого не развеселило. — Я здесь, милок, чтобы взять порошок. Ясно?

— Ясно, — согласился адвокат.

Пол не проронил ни звука. Вот это да! Да он до такой степени перетрусил, что потерял дар речи!

— Ну так что, босс? — продолжал водитель. — Отдашь мне пакет или предложишь сперва поплясать?

Его товарищ расхохотался.

Пол держал пакет на вытянутой руке.

— Открывай! — приказал колумбиец. — Хочу сначала увидеть, что там внутри.

Пол положил пакет на грязную землю и расстегнул молнию. На болотах что-то надсадно загудело, словно запело самое крупное в здешних краях насекомое.

Водитель сделал шаг вперед и заглянул в пакет.

— Ба, да тут у него резинки!

— Они набиты… — начал объяснять Пол.

— Да пошел ты! Сам знаю, чем они набиты. Я тебя подкалываю. Достань-ка штучку. — Пол колебался, и колумбиец поторопил: — Без обид, брат. Сам понимаешь, он был у тебя в заду. Как говорится, с тыла! — Он повернулся товарищу.

Гудение насекомого еще более усилилось — у Пола звенело в ушах. Он полез в пакет, вынул аккуратно завязанный колумбийкой презерватив и положил его на вспотевшую ладонь. Шофер что-то достал из кармана.

Щелк! На волнисто сияющем лезвии сверкнул лучик света. Пол напрягся. Майлз сделал шаг назад.

— Расслабьтесь, muchachos.[65] — Колумбиец направил острие ножа вниз, и Пол спросил себя, не заметил ли тот, как дрожат его руки.

Оказывается, заметил.

— Не бойся, — сказал он Полу, — за свою жизнь я промазал всего пару раз! — И дотронулся лезвием до его ладони. Раз, другой. Пол дернулся. Товарищ шофера — тот, что был в зеленовато-голубой рубашке с вышитым крокодильчиком, — что-то сказал по-испански. Он говорил тихо, почти шепотом.

Шофер сделал в презервативе небольшой надрез и высыпал на палец немного белого порошка. И в этот момент что-то произошло.

Дело было в гудении того гигантского насекомого.

Оно стало невыносимо громким, словно вибрировала сама земля. Так и хотелось крикнуть: «Заткнись!», прихлопнуть нарушителя спокойствия газетой и растереть подошвой.

Нет, ботинком с ним было бы не справиться.

Из зарослей травы одновременно выскочили два автомобиля.

Джипы. Из тех, что снабжены широкими шинами с глубоким протектором и форсированными моторами. Движки изрыгали черный дымок, и машины быстро приближались.

Колумбиец дернул головой и снова шлепнул себя по шее. И опять, как и в первый раз, на ладони осталась кровь.

— Меня задели! — Он выхватил пакет и побежал. Товарищ последовал его примеру. Оба скрылись в тимофеевке. Зеленовато-голубая рубашка и полосатая рубашка.

Пол окаменел. А потом сорвался с места только потому, что услышал, как что-то просвистело у его левого уха и ударило в землю в футе от левой ноги. И еще потому, что Майлз схватил его за правую руку и крикнул:

— Бежим!

Он бросился следом за адвокатом в заросли.

Позади послышались звуки: ворчащие двигатели заглушили, хлопнули дверцы, раздались возгласы, крики, боевой клич. Пол снова вспомнил вестерн: в субботу вечером бандиты налетели на городок — решили выпустить пар и немного пострелять в воздух из своих шестизарядников. «Джиперы в небе».

Только эти стреляли из полуавтоматических пистолетов, и при этом в сторону беглецов.

Пол бежал, не разбирая дороги, и тонкие, сухие стебли били его по рукам и лицу. Он старался не отставать от удаляющегося Майлза. Почва под ногами оказалась не самой удобной для пробежек — грязная, топкая, засасывающая. Не прошло и десяти секунд, как его носки промокли насквозь.

Крики сзади не прекращались. И пальба тоже. Головки тимофеевки сносило, как пушинки одуванчиков. И еще было ясно — стрелки пустились в погоню.

Теперь Пол с благодарностью думал о траве высотой «до слоновьева глаза». Замечательно, великолепно высокой траве. Достаточно высокой, чтобы полностью скрыть их. Он едва различал мечущиеся над головой лоскутки голубого неба. Наркоторговцы выбрали место, которое ниоткуда не разглядишь.

И это был их шанс.

Пол вспомнил, как в детстве они играли в «Камень-ножницы-бумагу». И бумага, самый непрочный на свете материал, постоянно выигрывала. Почему?

Потому что бумага может спрятать камень.

Но эта мысль его почему-то не успокоила.

Пол бежал, запыхавшись, за Майлзом, как верная гончая на утиной охоте. И старался не думать о том, что утки — именно они. Из-под ног летели комья грязи, кровь молотками стучала в ушах.

Преследователи бежали за ними и настигали.

Пол не мог сказать, кому из них первому пришло в голову остановиться, но застыли они почти одновременно. Переглянулись и бросились плашмя на землю.

Если они слышали своих преследователей, то и те могли их слышать.

«Лежи и не шевелись!»

Пол попытался произвести расчеты. Представить ситуацию как актуарную проблему, словно сидел у себя за столом. Площадь двух тел разделить на площадь болота и на шесть или семь преследователей. Если тимофеевку считать сеном, то они с Майлзом — пресловутые иголки из поговорки.

Оба приникли к земле.

Вскоре стало очевидно, что у зеленовато-голубой и полосатой рубашек были другие соображения. Они продолжали бежать где-то слева, потому что оттуда слышалось, как два не очень сильных урагана пронизывали гущу травы.

А следом неслось нечто вроде торнадо.

«Бежать, — думал Пол. — Бежать, скорее бежать».

Судьба Джоанны в их руках. Надо спасать ее из этого болота.

Топот множества ног превратился в единый гром. Затем внезапно раздался крик, и все замерло. Казалось, даже мошки затихли.

Но прошло не больше минуты и топот возобновился, словно игла на пластинке соскользнула со звуковой дорожки и ее опять водрузили на место.

Что случилось?

Ответ на этот вопрос прозвучал почти сразу.

— Эй! — крикнул кто-то. — Твой партнер по танцам у нас. Ему без тебя одиноко!

Значит, они поймали одного из этих, в рубашках. Но только одного. А другой был пока на свободе. Наверное, как и они, лежал и притворялся иголкой.

Звуки погони то усиливались, то затихали, как нестойкая радиоволна. Был момент, когда в десяти футах от головы Пола мелькнула красная кроссовка «пума». Ожидая пули в спину, он закрыл глаза. А когда открыл, кроссовка исчезла.

И Пол вернулся к вопросам, которые обычно решал за своим письменным столом. Процент риска следовало сформулировать, категоризировать и выделить в применении к определенному потенциально опасному действию.

Полет на самолете. Путешествие.

Управление автомобилем.

Строительные работы.

Лежание в траве, в то время как за тобой гонятся убийцы.

— Слушай, bollo! — крикнул один из преследователей. — Мы можем договориться! Если вылезешь сейчас, мы тебя не убьем.

Bollo. Слово, которому старшеклассники учили друг друга на переменках.

Хорошо, думал Пол. Но почему они обращаются только к удравшему в траву торговцу наркотиками? Может быть, тогда, на поляне, их с Майлзом вообще не заметили? Возможно такое или нет?

За Пола на этот вопрос ответил Майлз:

— Пакет у него. Им нужен кокаин.

Человек в полосатой рубашке с ленивым взглядом. Это он выхватил у Пола пакет перед тем, как началась стрельба.

Преследователь требовал, чтобы он вышел, обзывая bollo, abadesa, culo и другими непристойными словами. Повторял свое требование: выйди, отдай наркотик и можешь уносить с болота ноги подобру-поздорову. Честное слово!

Однако ответа не было.

Пол понял, что человек в полосатой рубашке не верил ни единому слову.

Его уже подстрелили в шею. И если ему не выпала судьба скопытиться от лихорадки, он мог запросто погибнуть от пули.

— Ну хорошо! — крикнул один из преследователей. — Давай не дергайся. Подумай хорошенько, а пока послушай музыку. Тебе понравится. — Он вернулся к джипу и включил си-ди-проигрыватель. Или, может быть, это было обыкновенное радио? Над зарослями тимофеевки вспорхнула латиноамериканская самба. Пронзительно взвизгнула труба, ударник отбил ритм. Музыка — это, конечно, хорошо. Только с этой музыкой было что-то не так. Что-то в ней слишком сильно выбивалось из общей тональности.

Пол не сразу понял, в чем дело.

Оказалось, визжал товарищ того, кому предлагали отдать пакет. Сначала Пол решил, что ему мерещится, что густые заросли травы и сгустившаяся жара обманывают слух. Но тут же отказался от этой мысли.

Стрелки пытали пленника в такт мелодии.

Чтобы заглушить крик. Ради смеха. Или потому, что просто любили самбу.

Раз, два, три… визг.

Так продолжалось, пока не кончилась песня — самая долгая в мире.

«Американский пирог» длится девятнадцать с половиной минут. А эта оказалась еще длиннее.

Наконец все стихло.

— Понравилось? — крикнул стрелок. — Селия Круз. Mi Mami.[66] Скажи, неплохо подтягивает?

Пол повернулся к Майлзу.

— Кто они такие?

Когда джипы ворвались в заросли травы, из них выскочили вооруженные люди и открыли огонь, он решил, что это полиция. Отдел по борьбе с наркотиками.

Но теперь ясно было: это не так.

Майлз не ответил. Может быть, потому, что заткнул ладонями уши и закрыл глаза, словно не хотел видеть ничего вокруг. Его лоб пересекала кровавая ссадина. Он оказал Полу услугу сверх всякого долга и теперь рисковал погибнуть.

— Хулио! — раздался чей-то тонкий, шепелявый голос. — Хулио-о-о…

В нем чувствовалось нечто очень жалостливое.

— Хулио, мне сломали пальцы! Хулио, мне сломали всю руку… Мою руку. Ты меня слышишь? Я не выдержу. Выходи! Им нужен порошок, вот и все. Выходи, мать твою!

Но товарищ пытаемого оказался глух к его мольбам, и зеленовато-голубая рубашка продолжала вести свою партию.

— У меня все пальцы сломаны. Все до единого. Хулио, отдай им дурь! Иначе они меня убьют!

Товарищ не отвечал.

Стрелки опять завели музыку.

Зазвучала другая самба, но на этот раз звук приглушили, чтобы человеческие крики перекрывали буханье ударников и вопли труб.

Иногда пытаемый выкрикивал членораздельные слова:

— Ayudi a mi madre! Помоги мне, Матерь Божья!

Затем раздались сопение и отвратительный мяукающий звук.

— Хулио-о! Мое ухо… Они отрезали мне ухо! Мне больно! Хулио, выходи! Пожалуйста, выходи. Ты должен! Понимаешь, они отрезали мне ухо!

Хулио, наверное, понимал. Чтобы не понять, надо было оглохнуть, вконец отупеть или умереть. Но он все равно не вышел.

Пол ткнулся лицом в землю — она воняла, как загнившие овощи. Был бы страусом, вообще бы закопался в нее головой и ни на что бы не смотрел.

Невыносимо было слушать, как пытали человека. Пусть даже незнакомого. Пол достаточно его знал, чтобы живо представить: тщательно отглаженные брюки комбинезона и покрасневшая от крови зеленовато-голубая рубашка. А на месте, где у людей обычно бывает ухо, черная дыра.

— Нет! Пожалуйста, не надо! Не надо! Только не яйца! Нет! Хулио, не дай им это сделать! Не-е-ет!

Душераздирающий вопль.

Настолько громкий, что палач приказал ему заткнуться. Жертве, которой только что отрезал яйца.

И человек в самом деле заткнулся. Несколько мгновений Пол слышал только насекомых да легкий шелест ветерка в траве.

— Можно мне воды? — Это снова был он. — Пожалуйста, я хотел бы воды… Немного воды…

Он просил вежливо и тихо, словно обращался к официанту в ресторане.

Словно ждал, что у него так же вежливо поинтересуются: «Простой или газированной?»

И вдруг перестал говорить. Во всяком случае, членораздельные слова. Теперь вместо человеческой речи слышалось мычание.

«Его язык!»

Пол больше не мог слушать.

Надо было как-то отвлечься.

Шансы погибнуть от случайного удара молнии в течение средней продолжительности жизни равняются 1 к 71 601. Шансы умереть от укуса неядовитого насекомого — 1 к 397 000.

Шансы утонуть в домашней ванне — 1 к 10 499. Шансы…

— Видишь, придурок, что ты нас заставил сделать? Кровь из твоего приятеля хлещет, как из хорошего борова. Измазал мне все ботинки. Ну, мать твою, пеняй на себя, дурак, — мы дали тебе шанс!

Их пленник умер.

Кто-то из стрелков вернулся к джипам. Пол слышал, как открылись, затем захлопнулись дверцы.

— Что они собираются делать? — прошептал Пол Майлзу, но тот по-прежнему затыкал уши. Его кожа была бледной, словно молоко.

Стрелки двинулись прочь от машин — то ли один, то ли двое осторожно шли через поле.

Пол первым различил запах.

Если бы здесь была Джоанна, она почувствовала бы его на несколько минут раньше. Поводила бы носом и сказала: «Как странно, ты чувствуешь?»

Запах разносился над полем травы. Пол поднял голову, стараясь понять, что происходит, и услышал плеск жидкости.

— Формируют линию, — прошептал Майлз первые слова за полчаса. Он наконец отнял ладони от ушей и теперь весь превратился в слух.

Линию? Что он имел в виду? Какую линию?

— Ветер дует в том направлении.

Сначала загадочная реплика про какую-то линию. Теперь — прогноз погоды.

— Собираются его выкурить, — продолжал адвокат до странности безразличным тоном. — Хотят заставить выбежать на них.

Так вот что это за запах.

Керосин.

Пол наконец понял. Хотя предпочел бы оставаться в неведении и ничего не знать. Стрелки поливали траву керосином, образуя линию с подветренной стороны. Ветер дул как раз от них в сторону керосиновой дорожки. Пол ярко представил мощную стену огня. И еще тот дом в Джерси-Сити. Вернее, то, что некогда было домом в Джерси-Сити. Где он должен был встретиться с двумя парнями из синего «мерседеса». Зеленовато-голубой рубашкой и полосатой. Но не встретился, потому что кто-то спалил дом — превратил его в черный мертвый провал.

Кто?

Те же самые люди, которые теперь замыкали их в керосиновый круг? Это был логичный вывод, и его подтверждали эмпирические наблюдения.

Пол дважды пытался передать наркотики, и дважды этому препятствовала банда поджигателей.

Пол повернулся к Майлзу, собираясь его о чем-то спросить, но при виде адвоката вопрос вылетел из головы. Майлз опирался на локти и колени и выглядел… очень странно. Как белый, который пытается подражать танцам черных. Или как червяк. Но полз он с удвоенной скоростью — его подгоняла паника.

И Пол понимал почему.

Шансы задохнуться от дыма при пожаре составляли 1 к 13 561.

Пламя взметнулось в воздух примерно в пятидесяти футах справа от них. Оно выглядело по-библейски — огромным столпом огня. Стебли вспыхнули, как фитиль, пропитанный воспламеняющейся жидкостью. А затем, подгоняемый ветром, пожар понесся по полю. Вздумай они убегать от огня, попали бы под другой огонь — из полуавтоматических пистолетов. И Майлз, который любил делать ставки на бейсболе, решил сыграть и тут — повернуть на пламя и попробовать проскочить, пока не загорелась вся линия. Обогнать пожар и сорвать куш.

Не успел Пол подобраться к нему, как адвокат перевернулся и рванул в другую сторону. Они ползли на животах в нескольких футах друг от друга, уткнувшись носами в едкую болотную жижу, но ее запах был все-таки лучше другого.

Сожженной плоти. Пол не мог не чувствовать этого навязчивого сладковатого привкуса.

Стрелки просчитались: поджигая тимофеевку, они рассчитывали выгнать из травы человека, который к тому времени уже не мог никуда двинуться. Пуля в шее, вспомнил Пол. Человек в полосатой рубашке был уже мертв.

Они продолжали ползти.

Это походило на иллюстрацию к книге об эпохе плейстоцена: в надежде обрести лучшее будущее полурыбы-полуживотные выбираются из моря на сушу. «Знали бы эти рыбы, что их ждет впереди, — думал Пол, — бежали бы без оглядки обратно в воду».

Сейчас он чувствовал себя получеловеком. Кожа, покрытая грязью и слизью, кровоточила от порезов острых, словно бритва, стеблей травы и укусов насекомых. Легкие саднило — жгутики удушающего черного дыма уже змеились по самой земле.

Пол полз на ощупь. Из глаз немилосердно струились слезы: частью от дыма, частью от осознания проигрыша.

Пожар подступал слева. Но как близко подобрался к ним огонь? На двадцать ярдов? Достаточно близко, чтобы ощущать жар, — словно волна опрокинула в прибой и не отпускает. На руке начали вздуваться небольшие волдыри.

Быстрее! Быстрее! Быстрее!

Какие у них теперь шансы? Пол-актуарий ясно понимал: никаких. Нулевая вероятность. Отсутствующая.

Можно бросать это дело.

Но он не бросил. Инстинкт самосохранения преодолел жалость к себе. Если его жена и ребенок могут справиться с испытаниями там, в Колумбии, то он должен справиться здесь, на болоте.

Сквозь стебли тимофеевки стали видны первые язычки огня. Трава хрустела, трещала и буквально распадалась перед полуослепшими глазами. Казалось, отсюда высосало весь воздух. Перекрывая оглушающий рев пламени, как студенты у костра перед игрой, вопили стрелки.

Справа обессилевший Майлз упал на живот, хрипел и силился вздохнуть.

— Давай, Майлз. Еще немного. — Полу стоило больших усилий произнести эти слова — они буквально застряли в горле, невнятные, скомканные, словно у него заплетался язык. И не возымели никакого эффекта. Неподвижного Майлза было не сдвинуть с места.

— Я… не могу… — прошептал адвокат между двумя судорожными вдохами. — Я…

Пол схватил его за ворот рубашки. Ткань была горячая и дышала паром, словно рубашку только что извлекли из сушилки в прачечной.

Потянул.

Бесполезно. Это было символическое действие, поскольку вытащить из огня Майлза было ничуть не реальнее, чем подняться и расквитаться с подпалившими поле убийцами.

Но внезапно Майлз собрал остатки сил. Передвинулся на фут. Потом еще на фут. Выплюнул черную мокроту. И снова переместился на фут.

Слишком поздно.

Впереди зияло огненное жерло. Оно разинуло пасть им навстречу, и они вступали в ее зев.

«И прошествую я долиной тени смерти, мой род и… Род и…» Куда деваются слова, когда они так необходимы? Пол полз, расцарапав в кровь ладони и колени. И поступал, как все оказавшиеся в настоящей опасности атеисты: бормотал магические фразы, которые не вспоминал с тех пор, как несчастным одиноким мальчишкой отрекся от них.

Майлз был рядом. Пламя озаряло его, словно фотовспышка. Пол начал подгорать — он в буквальном смысле обугливался. Он сделал последний бросок и прикрыл лицо, надеясь, что оно не пострадает.

На этом все кончилось.

Глава 24

Ей ничего не сказали. Но она все поняла сама.

Сколько бы Галина ни обещала, что все будет хорошо, ничего хорошего не происходило.

Все было так монотонно, мертво и бесконечно.

Каждое из тех мгновений, когда она не держала на руках Джоэль. Зато минуты с дочерью, напротив, казались ослепительно яркими.

Джоанна виделась с девочкой дважды в день, во время утреннего и вечернего кормлений. Галина приносила девочку в другую комнату фермерского дома. Джоанна не сомневалась, что находится именно на ферме, поскольку слышалапение петухов, кудахтанье кур, мычание коров и блеяние овец. И чуяла весь этот зверинец носом — запах свежего навоза ни с чем не спутаешь. Джоанна родилась в Миннесоте — фермерском краю, и ее органы обоняния с детства были настроены на ароматы земли.

Когда она спросила Галину, удалось ли Полу передать наркотик, колумбийка пожала плечами и ничего не ответила.

Никакого ответа и не требовалось. Джоанна прекрасно понимала: удалось или не удалось, а ей еще рано собирать чемоданы.

Ее спасала рутина — эти утренние и вечерние кормления, которых она ожидала с зудящим нетерпением. И та же рутина ее убивала — капля за каплей. Однообразие происходящего, оцепенение, ощущение вечной, непробиваемой осады.

После тех слов, что сказала ей шепотом Галина, Джоанна от радости готова была взлететь до небес, но вдруг оказалось, что это еще один тупик.

Она стала терять вес и теперь могла нащупать на руках и на груди косточки, о существовании которых раньше не подозревала.

Как-то ночью она услышала из-за стены бешеные шлепки. За ними последовали стоны. Голос был мужской.

Джоанна поняла, что Маруха и Беатрис не спят, лежат подле нее на матраце и тоже слушают.

— Кто это? — тихо спросила она.

— Роландо, — прошептала в ответ Маруха.

— Роландо? — повторила Джоанна незнакомое имя. — Он тоже узник?

— Это журналист, которого все теперь знают, — объяснила Маруха.

— Как и тебя?

— Нет. Гораздо лучше. Из-за сына… — Ее голос угас, словно она снова погрузилась в сон.

— Из-за сына? При чем здесь его сын?

— Ни при чем. Спи.

— Маруха, что с ним случилось?

— У него был сын. Вот и все… Тсс…

— Расскажи мне, что произошло.

— Мальчик заболел.

— Заболел?

— Рак. Кажется, это была лейкемия. И перед тем как умереть, он хотел в последний раз повидаться со своим отцом.

— И что?

— Все это было в газетах. И по телевизору, — шепотом объяснила Маруха. — Нечто вроде национальной «мыльной оперы». Роландо позволяли смотреть эти ток-шоу. Он видел сына, который умолял, чтобы отца отпустили.

Джоанна попыталась представить, что значило для отца наблюдать по телевизору, как умирает его сын, но ей сделалось слишком больно.

— Люди стали предлагать себя. Как это вы говорите… los famosos.[67] Политики, актеры, футболисты. Просили: возьмите нас, а Роландо пусть побудет с сыном. Мальчику оставалось жить несколько месяцев.

— И что?

Маруха покачала головой. Глаза Джоанны привыкли к темноте, и она различила движение ее острого подбородка.

— Ничего.

— А мальчик?

— Умер.

— Ох!

— Роландо следил за его похоронами по телевизору.

Джоанна поняла, что плачет, только когда почувствовала, что матрац намок под ее щекой. Обычно она не давала воли слезам — может быть, оттого, что большую часть рабочего дня успокаивала других и втайне возмущалась публичными проявлениями слабости. А вот теперь подумала, насколько это ужасно и одновременно прекрасно — плакать. Она вдруг почувствовала себя человеком, потому что, как оказалось, не потеряла способности сочувствовать чужой трагедии, в то время как переживала свою собственную.

— И как долго находится здесь этот Роландо? — спросила она.

— Пять лет.

— Пять лет?

Это казалось чем-то совершенно невозможным, вроде рассказов о людях, которые десятилетиями живут в коме, в состоянии приостановленного существования.

— Когда сын умер, Роландо совершенно обозлился. Больше никого не слушал. Только огрызался. — Маруха говорила, как ребенок, ябедничающий на сверстника, и Джоанна подумала, что из-за непослушания Роландо им с Беатрис здорово досталось. — Он убегал, — шептала Маруха, — но его, конечно, поймали.

«Убегал». При этом слове сердце Джоанны подпрыгнуло. Какое загадочное, необычное понятие!

Убежать! Неужели это возможно?

Послышались новые удары и крики, словно кто-то колотился в стену. Джоанна закрыла глаза, стараясь не думать о том, что происходило по соседству.

«Роландо привязывают к кровати», — объяснила Маруха.

А Джоанна в это время воображала, каково это — убежать: ощущать ветер в спину, аромат земли и цветов и счастливое головокружение от того, что с каждым шагом ты оказываешься все дальше и дальше отсюда. И такой это был волшебный сон, что она совершенно забыла, что здесь оставался еще кое-кто.

Джоэль.

Ее дочь по-прежнему оставалась у них.

Фантазия улетучилась — пууф! Остались одна только боль в груди и пустота, как всегда бывает, когда рассыпаются надежды.

Постепенно шлепки стихли, хлопнула дверь.

Но Джоанна никак не могла уснуть. Маруха и Беатрис засопели, а она так и лежала с открытыми глазами. Через несколько часов наступит утро, Галина принесет Джоэль, и они вместе станут ее кормить и перепеленывать.

Вот за это стоило держаться. Даже в таком месте, как эта комната на ферме, где они спят втроем на одном матраце, а за стеной лежит связанный, словно скотина, человек.

В конце концов Джоанна задремала. А проснулась, как ей показалось, всего через минуту, разбуженная кукареканьем ненормального петуха, который вопил и днем и ночью.

* * *
Джоэль стала кашлять.

Когда Джоанна приняла ее на руки, маленькое тельце содрогалось от спазмов.

— Обыкновенная простуда, — успокоила Джоанну Галина.

Но когда Джоанна попыталась накормить девочку, та оттолкнула резиновую соску. Через несколько минут Джоанна сделала новую попытку. Джоэль опять отказалась есть. И сильнее закашлялась. При каждом спазме ее бездонные черные глаза широко распахивались, словно болезнь ее сильно удивляла и раздражала. Джоанна прижалась губами к лобику дочери — она видела, что ее подруги поступали так со своими детьми.

— Галина, она горячая.

Няня просунула руку под майку пощупать грудку, затем приложила щеку ко лбу.

— Да, лихорадка, — подтвердила она.

У Джоанны сжалось сердце. «Самое страшное, — подумала она, — бояться не за себя, а за ребенка».

— Что же делать?

Они находились в крохотной комнатушке, куда Галина приводила Джоанну на время кормления. Четыре белые стены и едва заметный след от распятия, которое некогда висело над дверью. Джоанна ходила без маски. Это устраивало обеих женщин, но поначалу сильно испугало Джоанну, как знак того, что она здесь надолго и нет необходимости играть с ней в прятки.

Галина дотронулась до лба Джоэль и, словно что-то на нем прочитав, поднялась и вышла.

— Подожди.

Она вернулась с каким-то предметом в руке. Волшебная палочка?

Нет, термометр, тот самый, который она купила для Джоэль в Боготе. Джоанна наблюдала, как Галина распеленала девочку, сняла с нее потертые красные рейтузики, положила ее животом на колени матери и велела не шевелиться. Когда няня ввела градусник и столбик ртути пополз вверх, Джоанну невольно охватил страх. Термометр показал сто четыре градуса.

— Заболела, — произнесла она. Температура оказалась слишком высокой для обычной детской лихорадки.

— Ее надо протереть чем-то влажным, — предложила няня.

— Аспирин, — заволновалась Джоанна. — У вас есть детский аспирин?

Галина посмотрела на нее так, будто она спросила, нет ли у них ди-ви-ди или массажного салона. В этой Богом забытой сельской местности охранники расслаблялись, смотрели телевизор и не слишком усердствовали, пресекая разговоры узниц. Потому что отсюда было очень далеко до ближайшей аптеки. И до патрулей из USDF — тоже.

И то, что у ее дочери такая высокая температура, не имело никакого значения. Потому что здесь они отрезаны от мира.

— Пожалуйста, — попросила Джоанна и на этот раз не рассердилась на себя, различив в своем голосе молящие нотки. Ради ребенка она готова была упрашивать тюремщиков на коленях. Отдать правую и левую руки. А если понадобится, то и жизнь.

— Я протру ее, и температура спадет, — сказала няня, хотя и не очень убежденно. Ее морщинистое лицо из озабоченного стало по-настоящему обеспокоенным, и это испугало Джоанну больше, чем показания градусника.

Галина пошла за мокрой тряпочкой.

А Джоанна подумала: как странно — эта женщина способна молниеносно превращаться из похитительницы людей в добрейшую няню и обратно.

Колумбийка возвратилась с оловянным кувшином, в котором плескалась мутноватая вода. Она где-то раздобыла полотенце для рук и, встревоженно косясь на тихо плачущую Джоэль, обильно намочила ткань. А когда начала протирать девочку, та принялась вертеться и извиваться на коленях Джоанны, словно любое прикосновение полотенца причиняло ей боль.

Она плакала так, что надрывалось сердце, и все ее крошечное тельце дрожало.

— Это не помогает. Становится только хуже. — Джоанна схватила Галину за руку. Полотенце безжизненно повисло в воздухе, капли с равномерным стуком продолжали падать на пол: кап-кап-кап. — Ради Бога, посмотрите же на нее!

— Я собью ей жар, — проговорила няня. — Отпустите, — но не сделала попытки освободиться. Что подумают охранники, если заметят руку пленницы на ее сухом запястье?

Джоанна разжала пальцы.

Галина закончила работу и снова дотронулась до лба девочки.

— Кажется, немного холоднее?

Джоанна поднесла ладонь к головке дочери — Джоэль горела огнем.

Галина снова запеленала ее, взяла с коленей у Джоанны и закутала в грубое шерстяное одеяло. Девочка не переставала плакать — красное личико сжалось в кулачок. Джоанна прижала дочь к груди, носила в узком пространстве между стен, качала и шепотом напевала колыбельную:

Тише, детонька, не плачь,
Мама купит тебе птичку,
Желтогрудую синичку…
Эту песенку пела ей мать. Затем ставила в гостиной на проигрыватель дуэт Джеймса Тейлора и Карли Симон и танцевала с Джоанной на руках вокруг диван-кровати. Джоанна понимала, что ее любят, и ей делалось спокойно.

Но с Джоэль этот номер не прошел.

Плакать она перестала, но скорее всего потому, что совершенно обессилела: раскрывала рот, но не могла издать ни звука.

— Пора, — сказала Галина и протянула к ребенку руки.

— Нет!

— Они рассердятся, если я ее не унесу.

В тот момент Джоанна была слишком напугана, чтобы обратить внимание на эти слова, но потом они снова и снова всплывали в ее голове.

«Они рассердятся, если я ее не унесу».

Первое мимолетное признание, что в здешнем противостоянии «мы — они», то есть противостоянии Марухи, Беатрис и самой Джоанны охранникам, возможны иные стороны.

Галина не стала бы уносить Джоэль, если бы не сердились «они».

В мире, лишенном всяческих надежд, человек хватается за любое слово-соломинку.

Джоанна отдала ребенка Галине. И ее отвели обратно в камеру, которую они называли «комнатой». Маруха и Беатрис, заметив выражение ее лица, спросили, что случилось.

* * *
Когда подошло время вечернего кормления, в дверь заглянула смертельно бледная Галина.

Но испугало Джоанну не это. Няня была без Джоэль.

— Что случилось? Где она? — спросила Джоанна.

— В кроватке. Наплакалась до изнеможения и уснула. Я не стала ее будить.

Тем не менее, она проводила Джоанну в комнату для кормления. В коридоре сидели два метиса-охранника, одним из которых оказалась девушка с каштановой кожей и ниспадающими до пояса черными блестящими волосами. Галина закрыла за собой дверь.

— У нее пневмония.

— Пневмония?! — Слово ударило, как пощечина. — Откуда вы знаете? У вас здесь нет врача. Почему вы так решили?

— Слышу в груди.

— Может быть, просто вирус? Грипп?

— Нет. Болезнь — в легких. Я различаю, как там булькает.

Страх сковал Джоанну и больше не отпускал.

— Галина, ее необходимо отправить в больницу. Немедленно!

Няня посмотрела на нее со странным выражением, которое при других обстоятельствах можно было бы принять за нежность.

Нежность к безнадежно наивному человеку.

— Здесь нет никаких больниц, — объявила она.

* * *
В ту ночь Джоанна слышала, как плачет ее дочь.

Охранники были недовольны. Плач действовал им на нервы. Среди ночи один из них стащил Джоанну с матраца, где она сжимала руку Беатрис, только чтобы не бежать к двери и не кричать.

— Vamos,[68] — приказал он и кивнул в сторону коридора.

Беатрис поднялась, пытаясь возражать.

— Para eso…[69] — Обычно сговорчивый и доброжелательный охранник Пуэнто отшвырнул ее к стене.

«Детский плач — серьезное испытание для терпения молодых родителей», — утверждал журнал «Мать и дитя».

Куда повел ее Пуэнто?

Когда охранник запер дверь в комнату, к ним подошел другой боевик ФАРК. Он нес на вытянутых руках Джоэль. Позже Маруха объяснила Джоанне, что все партизаны очень боятся заразиться, поскольку врачей у них нет и медицинской помощи ждать неоткуда.

Трясущийся парень швырнул ребенка ей на руки и ткнул рукой в сторону комнаты для кормления. Он держался на безопасном расстоянии и только подталкивал в спину прикладом. Дверь за ними захлопнулась.

Джоэль плавала в собственном поту.

Каждый вдох давался ей с трудом и сопровождался хриплым бульканьем. Когда Джоанна приложила ухо к детской груди, ей показалось, что девочка умирает от эмфиземы.

«Где Галина?»

Джоанна стукнула в дверь — раз, другой, третий. Через некоторое время появился Пуэнто. У него был такой вид, словно он тоже с радостью что-нибудь грохнул бы.

Джоанна потребовала сейчас же, немедленно, сию же секунду привести к ней няню.

Никакого ответа.

Тогда она попросила принести влажную тряпку. Изображала пантомимой, как протирает кожу ребенка. Но так и не могла решить, понял ее Пуэнто или нет. А если понял, есть ли ему до нее дело.

Судя по тому, как охранник захлопнул дверь перед ее носом, он не собирался ей помогать.

Однако через несколько минут Пуэнто вернулся. Он принес с собой грязную тряпку и швырнул ее в сторону Джоанны.

Она совершено забыла спросить agua,[70] но, к счастью, тряпка оказалась влажной. И Джоанна, стараясь не замечать, какая у дочери синюшная кожа и как она мелко подрагивает, совершила знакомый ритуал раскутывания, распеленовывания и протирания ребенка с головы до пят мокрой тканью. Точь-в-точь как это делала Галина.

— Все будет хорошо, — шептала Джоанна девочке. — Мы поедем домой, и ты увидишь папу. Тебе понравится Нью-Йорк. Там есть карусели, и зимой можно кататься на коньках. В зоопарке живут белые медведи, обезьяны и пингвины. Тебе понравятся пингвины — они очень смешно переваливаются.

Она качала дочь всю ночь напролет. Джоэль почти постоянно плакала, кричала и хрипела. И все же это были чудесные минуты общения с дочерью. Хотя и пугающие, когда девочка успокаивалась и ее дыхание становилось почти неслышным.

В какой-то момент, когда Джоэль была явно жива и чуть не разрывалась от крика, дверь отворилась и в комнату заглянул Пуэнто. Его лицо скривилось в угрожающей гримасе. Он держал неразлучный «Калашников» — Пол сказал, что так называется этот допотопный и ненадежный русский автомат.[71] И теперь направил дуло в голову Джоэль.

— Я ее заткну! Говоришь, что она больна? Так я обещаю, что заткну ее.

Он опустил оружие и захлопнул дверь.

Джоанне не следовало засыпать.

Она проснулась от того, что кто-то тряс ее за плечо.

Это была Галина.

Прежде всего Джоанна заметила отсутствие плача — стояла абсолютная, пугающая тишина. Джоэль больше не было с ней. Какое-то ужасное мгновение Джоанна думала, что девочка не пережила этой ночи. И Галина пришла сообщить, что ее тело унесли и похоронили в поле.

Она уже собиралась заплакать, когда увидела Джоэль.

Дочка мирно спала на руках Галины.

Она дышала лучше, правда, еще не свободно, но безусловно спокойнее.

— Я достала ей лекарство, — сказала колумбийка. — Капли. Antibioticos. Она должна поправиться.

Позже Джоанна поняла, что Галине пришлось проделать путь больше чем в сотню миль. Она зашла к знакомому врачу и подняла с постели аптекаря, чтобы тот дал ей лекарство.

«Она должна поправиться».

Эта фраза стала новой мантрой Джоанны.

Жар у Джоэль заметно спал, кашель стало легче сдерживать, и она перестала дрожать.

Галина смотрела, как Джоанна кормила девочку. И казалась какой-то странно оцепеневшей. Сначала Джоанна решила, что это из-за бессонной ночи. Но нет, здесь было нечто другое: она словно погрузилась в воспоминания.

«У меня была дочь», — сказала тогда няня.

— Галина, — позвала Джоанна.

Прошло не меньше минуты, прежде чем колумбийка вышла из забытья.

— Что?

— Ваша дочь… Что с ней случилось?

Галина повернулась и странно склонила голову, словно пытаясь расслышать что-то в соседней комнате. Или где-то далеко-далеко отсюда. И ответила:

— Ее убили.

— Убили? — Джоанна никак не ожидала такого слова. Умерла… это еще туда-сюда. Но убита?! — Извините. Это ужасно. Как это произошло?

Галина вздохнула, посмотрела на сохранившийся на стене след распятия и перекрестилась слегка дрожащей рукой.

— Риохас, — прошептала она. — Вы слышали о Мануэле Риохасе?

Глава 25

Галина наблюдала за матерью и ребенком.

Она думала:

«Пресвятая Мария, Матерь Божья!

На мгновение эта сцена стала похожа на фотографию на моем бюро. Выцветшую от времени, почти черно-белую, но внезапно ожившую. Да.

Это я. И она. Моя девочка.

Снова у меня на руках. И снова такая же маленькая.

Крошечка.

А была ли она такой крохотулькой? Была или нет?

Неужели я забыла?»

* * *
Клаудия.

Клау-ди-я.

Ее имя было похоже на песню. Крикни перед ужином на улицах Чапинеро или на лестнице их дома, когда она возвращалась с уроков, и в голосе сами собой появлялись распевные ритмы. И это не зависело от того, была ли Галина в тот момент благодушной или притворялась, что сердится на дочь, потому что та не сделала домашнее задание или опоздала на обед.

Хотя по-настоящему сердиться на нее было невозможно. Таким уж она уродилась ребенком. Даром Божьим. Случалось, она отлынивала от уроков, но училась на пятерки.

И к ужину иногда опаздывала. Но прибегала, запыхавшись, в меру раскаявшаяся, и начинала фонтанировать, рассказывая, какие потрясающие события случились с ней за день.

«Закрой свое радио и ешь», — говорила ей Галина.

А сама больше радовалась, слушая это «радио», чем просто наблюдая, как ест ее долговязая дочка.

Клаудия была из тех до странности понимающих детей, которые отличаются необыкновенной отзывчивостью к миру и его обитателям. Она не раздумывая делилась игрушками, даже после того, как соседка-сверстница оторвала ногу ее любимой кукле — тореадору Маноло.

Она затрепала до дыр слово «почему».

Почему то, почему это?

А Галина всегда считала, что в такой стране, как Колумбия, вопроса «почему» лучше избегать.

Но от судьбы не убежишь: Клаудия поступила в Национальный университет — разумеется, с отличием — и оказалась среди людей определенного круга. И там начала получать ответы на свои настойчиво-возмущенные вопросы: почему один процент населения Колумбии контролирует девяносто восемь процентов национальных богатств? Или почему все попытки борьбы с голодом и нищетой неизменно терпят крах? Или почему одни и те же люди занимают одни и те же посты в правительстве и постоянно разглагольствуют об одном и том же? Одним этим она поставила себя в ряд с теми, кто хотел изменить существующее в стране положение.

Или, по крайней мере, порассуждать о том, как его изменить.

Поначалу были просто политические клубы. Безобидные объединения спорщиков.

«Не тревожься, мама, — успокаивала Клаудия Галину и отца. — Мы пьем кофе, обсуждаем, кому платить по счету, и только после этого — как преобразовать мир».

Но Галина тревожилась.

Ее собственный достаточно широкий политический кругозор не дал ей ничего хорошего. Галина не забыла демонстрации в поддержку Гайтана — политика-полуиндейца, который вознамерился демократизировать Колумбию, и то острое чувство наивного оптимизма, которое витало тогда на улицах, словно весенний ветерок среди мертвой зимы. «Я не индивидуум, я — народ». Она помнила фотографию изрешеченного пулями тела на первой странице отцовской газеты. После этого в обществе стало сгущаться настроение фатализма, словно с возрастом деревенели кости. Но у молодых была прививка от этого недуга. Потребовались годы невзгод, чтобы идеализм ушел в прошлое.

Теперь Клаудия все меньше бывала дома.

Задерживалась допоздна — объясняла, что проводила время то с одним, то с другим приятелем.

Однако Галина понимала, в чем дело.

Дочь пылала любовью. Но не к мужчине. Причиной ее душевного волнения и горящих глаз было общее дело. Клаудия здорово зациклилась на идеалах.

Галина предупреждала, чтобы она сторонилась политики, но каждый раз натыкалась на холодное молчание или еще того хуже: дочь качала головой, мол, старики в таких вещах не разбираются. Не понимают, что в их стране что-то не так и требует перемен. Словно Галина была идиоткой — не видела и не слышала, что творилось в мире.

Все обстояло как раз наоборот: Галина прекрасно понимала мир и видела, как действует колумбийское общество, — вернее, как оно не действует, поскольку, если разобраться, в их стране не действовало вообще ничего. И это с болью приобретенное знание вынуждало бояться за дочь.

Когда Клаудия связалась с левыми?

Не исключено, что в тот раз, когда сказала, что едет с подружками на экскурсию. В Картахену. А когда через десять дней возвратилась, Галина заметила, что дочь нисколько не загорела, выглядела еще бледнее, чем до отъезда. «Погода была ужасная», — объяснила она. Встревоженная Галина хотела заглянуть в газеты, чтобы убедиться, что дочь не солгала. Но не собралась.

Картахена расположена на севере. И там же накапливали силы боевики ФАРК.

Короткие отлучки стали регулярными.

«На университетский семинар», — отговаривалась Клаудия.

«Навестить подругу».

«В поход».

Одна ложь следовала за другой.

Что оставалось делать Галине? Дочь выросла и стала взрослой. Клаудия влюбилась. И Галина тешилась надеждой, что и эта любовь, как всякая первая, пройдет. Дочь ткала хитросплетения лжи, а мать этой тканью утирала слезы.

Клаудия стала хуже одеваться. Это случается с молодыми. Но дочь Галины отдавала дань не моде, а солидарности. Обходилась без косметики и старалась не заглядывать в зеркало.

Девушка не сознавала, что от этого становилась только привлекательнее.

Я же еще не рассказывала, насколько она была обворожительной, спохватилась Галина. Изысканно грациозной. Почти по-кошачьи гибкой, изящной. Глаза — черные, как уголь, удлиненные. Кожа, как говаривала мать Галины, «кофе с молоком». Должно быть, она унаследовала внешность не от нашей ветви. Наверное, от бабушки со стороны отца — певички вентелло, которая разбивала сердца от Боготы до Кали.

Но вот наступил день, когда Клаудия ушла и не вернулась.

Опять поехала на экскурсию — развеяться с друзьями на побережье. Но когда через два дня после того, как Клаудия не вернулась в срок, обезумевшая Галина принялась названивать ее друзьям, те выражали полное недоумение.

«Какая поездка?»

Странно, но она не удивилась. Просто получила подтверждение своим догадкам. Галина сидела у телефона и молила, чтобы он зазвонил. И сдерживалась, чтобы не поднять трубку и не набрать номер полиции. Она понимала, где была Клаудия. Впутывать в это дело полицию было еще хуже, чем вообще ничего не предпринимать.

Прошло какое-то время, и Клаудия позвонила.

Галина выговаривала ей, бушевала, плакала. Бранила, как ребенка. Как она могла ей не позвонить?

Но Клаудия была уже не опоздавшая к обеду девчонка.

«Я с ними, потому что те, кто не с ними, те против них», — заявила она.

Клавдия говорила убежденно. Логично. Даже страстно. Видимо, она унаследовала и развила в себе эту черту Галины, которая тоже когда-то ходила на демонстрации вместе с отцом и восхищалась Гайтаном.

В конце концов она сказала дочери все, что в таких случаях говорят матери. Даже дочерям-революционеркам, которые уходят в горы.

«Тебя убьют, Клаудия. А меня пригласят забрать твое тело. Пожалуйста, возвращайся».

Но Клаудия не послушалась, как в детстве, когда, раскапризничавшись, не хотела надевать во время дождя резиновые ботики: «Мама, мне тогда не почувствовать луж!»

Клаудия хотела прочувствовать все лужи на свете.

Отец бушевал. Грозил позвонить в полицию и потребовать, чтобы ему вернули дочь. Обвинял Галину: «Ты должна была почувствовать, что назревает». Галина понимала, что он говорил так от отчаяния и раненой любви. Муж знал, как опасно обращаться в полицию. А разыскивать Клаудию было бесполезно, поскольку он понятия не имел, где она находится.

Они спрятались в кокон своей личной боли и ждали весны, которая то ли придет, то ли нет.

Время от времени им передавали весточки. Какой-то молодой человек с эспаньолкой дюйма в четыре и в черном, как у Че, берете, объяснил, что будет лучше, если дочь не станет звонить. Он назвался ее университетским товарищем по походам и экскурсиям. Успокоил, сказав, что с Клаудией все в порядке. И добавил, что она преданный идее, целеустремленный человек.

Галина была тоже целеустремленным человеком. Но все ее устремления сводились к тому, чтобы снова увидеть лицо своей дочери. Она хотела коснуться ее руки. Когда Клаудия была маленькой, она укрывала ее от невзгод, как наседка. Шепотом твердила: «Я кенгуру. Прячься в моей сумке».

И вот сумка опустела.

Потом тот же молодой человек передал просьбу.

В восемь вечера прийти в такой-то бар.

Она снова ни о чем не спросила.

Они оделись, как в церковь. Ведь именно об этом они и молились. Пришли намного раньше. Бар оказался неуютным — слишком темным и облупленным. В нем сидели в основном проститутки и трансвеститы.

Они прождали час, два, три. Хотя Галина согласилась бы ждать много суток подряд.

Затем кто-то слегка похлопал ее по плечу — просто коснулся легкой, словно бабочка, ладонью. Галина узнала прикосновение. Матери не ошибаются. Они чувствуют кровью.

Как выглядела их дочь? В лохмотьях, больной, исхудавшей?

Если бы так, они попытались бы ее уговорить вернуться или просто схватили бы и отнесли домой.

Но Клаудия была не в лохмотьях. Она не показалась им ни исхудавшей, ни тем более больной.

Она выглядела счастливой.

Чего вы сильнее всего желаете своим детям?

Чем каждый вечер заканчиваете молитву на сон грядущий?

Что шепчете, когда вас просят задуть свечи на очередной день рождения, который вы предпочли бы не праздновать?

Чтобы ваши дети были счастливыми.

Это и только это.

Клаудия казалась ослепительно счастливой.

Светящейся от счастья — вот, пожалуй, подходящее слово.

Если раньше она испытывала первую влюбленность, то теперь это было глубокое чувство. Один взгляд, и Галина поняла, что они уйдут домой без дочери.

Клаудия поцеловала мать, затем отца.

Все трое взялись за руки, как в детстве, когда дочь упрашивала их поиграть в собаку и кошку. Кошкой всегда была Клаудия. И каждый раз попадалась.

Галина спросила, как у нее дела.

Но родители заранее знали ответ.

— Хорошо, мамочка.

— Ну, давай рассказывай, — попросила Галина и принялась делать то, что обещала себе ни в коем случае не делать. Плакать и разваливаться на куски.

— Тсс… — шептала ей Клаудия, которая как-то сразу превратилась из дочери в мать. — Перестань. Со мной все в порядке. Но ты же понимаешь, я не имею права рассказывать.

Галина ничего не понимала. Она знала лишь одно: Клаудия — частичка ее сердца. И впредь вся жизнь будет состоять из мимолетных свиданий в барах трансвеститов и из тайных весточек от знакомых.

Клаудия не выдала никаких деталей. Ни где она скрывалась. Ни с кем. В основном спрашивала о доме. Как поживает кот Туло? А ее подруги Тани и Селин?

Все время, пока они оставались вместе, Галина так и не выпустила руку дочери. Какая-то часть разума твердила: если держать крепче, Клаудия не уйдет. И пока они дотрагиваются друг до друга, их невозможно разлучить.

Она, разумеется, ошибалась: часы пролетели быстро — в отличие от тех дней, когда она ждала дочь и время стояло на месте.

Клаудия объявила, что ей пора.

У Галины остался последний вопль, страстная невысказанная мольба. Она формировалась, пока дочь спрашивала о доме, о родных, о школьных приятелях и они, словно связанные на всю жизнь, держались за руки.

— Клаудия, я прошу, чтобы ты меня выслушала, — начала она. — Спокойно посидела и выслушала все, что я скажу. Хорошо?

Дочь кивнула:

— Я понимаю твои чувства.

Да, она понимала, но это не имело никакого значения.

— Ты считаешь меня старой. Неспособной к таким порывам, которые кипят в твоей душе. Но и я когда-то была молода. Была такой же, как ты. И я знаю то, что я знаю. ФАРК ли, USDF ли — не важно. Виновны обе стороны. Обе стороны не безгрешны. В конечном счете они — одно и то же. И не виноваты. И преступны. Но погибнут все. И я как твоя единственная на свете мать прошу: не возвращайся к ним!

С тем же успехом она могла бы говорить на китайском.

Или не говорить вообще.

Клаудия ее не слышала, а если бы и слышала, то не поняла бы ни слова.

Она похлопала Галину по руке и улыбнулась, как улыбаются очень старым людям. Встала и обняла отца и мать, которая словно приросла к стулу. Наклонилась и прижалась головой к ее плечу.

— Я люблю тебя, мама.

И все.

По дороге домой оба старика ошеломленно молчали. Они собирались на встречу, как в церковь. А возвращались, словно с похорон.

После этого от Клаудии пришло еще несколько весточек.

Время от времени парень из университета забегал с новостями. Но каждый раз, когда Галина разворачивала газету, у нее замирало в груди…

* * *
Дверь со скрипом отворилась. Галина прервала рассказ.

Один из охранников, Томас, кивнул и дал знак выходить.

Джоэль была вне опасности. Джоанне предстояло отдать девочку и возвратиться в свою комнату.

— Так что с ней случилось? — спросила она Галину, передавая ей дочь. — Вы так и не досказали.

Няня покачала головой, прижала Джоэль к груди. И направилась к двери.

Глава 26

Он еще не осознал, что остался жив, и не сразу понял, что же делает. Брыкается. Изо всех сил колотит ногами, стараясь выбраться из огня, который уже полз по его коже.

Видимо, на какое-то время он потерял сознание от дыма. Запомнил только стену огня, которая обрушилась на них, точно Божья кара. А может быть, и не Божья, поскольку он молился Господу, до того как все погрузилось во тьму. И остался жив.

Так что это их общая удача — его и Всевышнего. Бог, наверное, решил: довольно цифр, уравнений и процентов риска — испытаем для разнообразия слепую судьбу.

Пол не сгорел по-настоящему. Брюки, или то, что от них осталось, дымились. Просвечивающая сквозь дыры кожа покраснела — признак ожога первой степени.

Но они каким-то образом перебрались через рубеж керосина.

Слева от него все почернело и курилось темным дымом. Ветер погнал огонь в одном направлении. Значит, Майлз оказался прав: они повернули в сторону пожара и оказались победителями.

Или победил только он один?

Майлз пропал без вести.

А где теперь те люди?

Пол осторожно поднял голову и осмотрелся. Картина напомнила ему извержение вулкана, которое показывал как-то канал «Дискавери»: когда острова с пышной растительностью в один миг превращаются в месиво дыма и огня. Там и сям еще сохранились очаги пожара и пламя выстреливало свои языки высоко в небо.

Пейзаж был пустынен.

Стрелки исчезли.

Но с этим радостным открытием пришло и другое — пугающее: вместе со стрелками исчезли наркотики. Превратились в черную золу. И он лишился единственного шанса спасти Джоанну. «Когда Бог закрывает перед тобой дверь, Он открывает окно», — говорила его давно покойная мать. Но если следовать вновь обретенной Полом доктрине веры, можно сказать, что все обстоит как раз наоборот: когда Бог открывает тебе окно, Он захлопывает дверь.

Пол жив, но Джоанна и Джоэль умрут.

В самом скором времени.

Он, как подкошенный, рухнул на все еще дымящуюся землю. Его кто-то окликнул.

Существо, абсолютно черное (кроме глаз) и седое, как лунь. Фигуру окутывали завитки дыма.

Ангел? Сошел на землю, чтобы сообщить Полу: мол, извини, парень, ты не выдержал испытания огнем. Но разве, памятуя о судьбе Джоэль и Джоанны, он испугается этой новости?

Однако это оказался не ангел.

Это был Майлз.

* * *
Они нашли автомобиль адвоката там, где оставили.

Обе дверцы были сорваны с петель, ветровое стекло разбито. Но Майлза расстроило не то, что его машину искалечили, а то, что ее видели. Записали номер или сверились с регистрационной карточкой, которая валялась где-то в бардачке. Эйфория от спасения улетучилась, и он начал сознавать, что избавление не надолго.

Это касалось их обоих.

По дороге к машине Пол попросил прощения: мол, извините, что из-за меня вас чуть не угрохали. Майлз снова возразил, что это он отправил его и Джоанну в Колумбию. Но на этот раз его голос звучал не так убедительно.

Они замолчали.

Паутина трещин на ветровом стекле превращала движение в череду загадок. Есть или нет перед ними машины? Красный или зеленый сигнал на светофоре? А о дорожных знаках и говорить не приходилось. Когда они выбрались из болота, им навстречу на шоссе попались четыре ревущие сиренами пожарные машины.

Пол высунул из окошка голову и давал указания водителю. А где-то между Джерси-Сити и туннелем Линкольна спросил:

— Кто они были?

Адвокат не ответил, и он предположил:

— Скорее всего те, кто сжег дом. Больше некому.

— Логично, — кивнул Майлз.

— И что дальше?

Майлз или сбился с мысли, или был слишком подавлен, чтобы разговаривать. Перед ними заструилось флуоресцентное мерцание туннеля Линкольна, это поразительное детище высоких технологий.

— Я не знаю, кто они такие, — наконец произнес адвокат. — Противоположная сторона.

— Но что за противоположная сторона? Колумбийское правительство?

— Колумбийское правительство не стало бы расстреливать людей на территории США.

— Тогда кто?

— Те самые правые полувоенные придурки. Мануэль Риохас. — Майлз был вовсе не в восторге от собственной догадки.

— Риохас? Я считал, что он в тюрьме. Его же выдали Штатам. И привезли во Флориду.

— Он-то в тюрьме. Зато другие нет.

— Кто это «другие»?

— Его люди. Его банда. Его пехотинцы. Вы задумывались когда-нибудь, как много колумбийцев в Нью-Йорке? — Майлз попытался очистить руки о подушку между сиденьями, но ладоней не оттер, только испачкал обивку.

— Вы считаете, что они охотятся за наркоторговцами ФАРК? — задавая вопрос, Пол не переставал размышлять. — Сначала сожгли дом в Джерси-Сити, а затем пошли по следу его обитателей?

— Возможно. Почему бы и нет? Они по разные стороны фронта, но расплачиваются одинаковыми деньгами. Наркотики — это деньги. А деньги — это оружие.

«О'кей, — думал Пол. — Но неужели не бывает так, что деньги — это всего лишь деньги?»

— Убили сразу двух зайцев. Завалили несколько ребяток из ФАРК и прикарманили их кокаин. Считайте, что это всего лишь моя теория.

Не слишком обнадеживающая теория, если вспомнить, что писали об этом Риохасе газеты, расстроился Пол.

— И что вы предлагаете делать?

— Если я скажу, что у меня возникла грандиозная идея, вы же мне не поверите…

* * *
Майлз решил заехать к себе в контору.

— Будет нелегко объяснить жене, почему у нас такой вид, словно мы только что вернулись из Багдада. А здесь есть душ. И какая-никакая одежда.

Контора Майлза располагалась в темном кирпичном доме в Вест-Сайде. Три месяца назад Пол и Джоанна явились сюда и услышали, что через два месяца у них появится дочь.

Майлз поставил машину в личный бокс в подвале.

Здесь повсюду ощущался запах гаража — плесени, пыли и моторного масла. «А Джоанна, — с болью подумал Пол, — назвала бы еще несколько составляющих».

Они попали в помещение через боковую дверь, которая вела в коридор с поблескивающими испариной цементными стенами. Единственная лампочка без плафона давала тусклый свет.

Пол и Майлз поднялись по лестнице на первый этаж, где находилась скромная приемная с наваленными на стол старыми журналами. Пол не забыл, как сидел там с Джоанной и листал «Тайм». «Бесплодие — бич нашего времени».

— Ванная наверху, — сказал Майлз. — Хотите пойти первым?

— Спасибо, — ответил Пол. — Но мне нечего надеть.

— Одолжу вам джинсы.

Когда Пол включил душ, к ногам потекла абсолютно черная вода. Кожу на руках и ногах словно ободрали щеткой, и он подумал, не нужно ли обратиться к врачу.

Выйдя из-под душа, он изучил себя в зеркале. Лицо как будто было в порядке — лишь немного краснее, чем обычно, и, разумеется, кислое, но с этим не справился бы никакой доктор.

Майлз оставил у ванны на стуле синие джинсы и белую рубашку на пуговицах. И то и другое оказалось примерно на два размера меньше, чем надо. Пол вышел в коридор, где его терпеливо поджидал адвокат.

И тот, не говоря ни слова, сам отправился под душ.

А когда вышел из ванной, его кожа приобрела более или менее нормальный цвет.

— Пошли ко мне в кабинет, — произнес он без особого энтузиазма.

Они оказались в том месте, откуда Майлз дергал за веревочки и, словно фокусник, добывал клиентам детей. Но это нисколько не улучшило его расположение духа. Майлз сел за стол и растерянно оглянулся, как будто забыл, чем зарабатывал на жизнь.

Пол тоже поднял глаза и в который раз прочитал надпись за его спиной: «Тот, кто спас одного ребенка, спас целый мир».

«Очень верно, господин адвокат, сейчас как раз необходимо спасти одного ребенка. Кстати, и его мать тоже».

Пол обвел глазами кабинет, а Майлз так и сидел, насупившись, и молчал. Между почетным дипломом юридической школы Баруха и благодарностью из больницы Бронкса висел плакат, который Пол раньше не замечал: «Нацистская сборная по бейсболу». На площадке расположились игроки, каждый под своим именем. На питчерской горке стоял Йозеф Геббельс. «Всегда навешивает по кривой», — гласила его характеристика. Герман Геринг — на основной базе: «Великий защитник». Справа — Йозеф Менгеле: «Смертоносная рука». На третьей базе — Альберт Шпеер: «Невероятная сила». Мячи подавали девушки — Ева Браун и Лени Рифеншталь. А менеджер? Конечно, Гитлер: «Великий заводила». Но не такой уж на самом деле великий, поскольку плакат напоминал, что чемпионат мира 1945 года эта команда проиграла.

Ха-ха.

«Интересно, — подумал Пол, — другие евреи, кроме Майлза, тоже находят эту картинку забавной?»

— Полагаю, у вас недостаточно денег, чтобы предложить им выкуп? — Майлз так и не оторвал глаз от сложенных на столе рук. Ногти даже после душа остались черными.

— Два миллиона? — повторил за ним Пол. — Для меня что два миллиона, что два миллиарда…

— Я так, на всякий случай спросил, — пожал плечами адвокат.

Пол принял решение. Оно показалось ему непростым, но было единственным. Теперь не имело значения, что он незаконно провез в страну наркотики. Они сгорели — шкафчик пуст, там ничего нет. А судьба его семьи висела на волоске.

— Я собираюсь обратиться к властям.

— К властям? — Майлз произнес это слово так, словно в нем заключалось странное, доселе неведомое понятие. — К каким властям?

— В полицию, к правительству — куда угодно. В Госдепартамент, к колумбийцам. Ко всем властям, какие только есть. Расскажу всю правду и отдамся на милость суда. Так, кажется, говорят.

— На милость суда? Да, есть такое выражение. Именно. В точку. Только учтите, что милость не пропускают через металлодетекторы. Вы не хотите передумать?

— Передумать? Что вы предлагаете? Пойти к Пабло и сказать: я потерял наркотиков на два миллиона долларов, но вы, будьте так любезны, отдайте мне жену и дочь? Мне необходимо что-то предпринять. Это единственное, что осталось.

— Не скажите, — возразил адвокат.

— Вы о чем?

Майлз встал, окинул взглядом стены и принялся вышагивать вокруг стола. И прямо на глазах благодарного Пола начал капля за каплей обретать прежнюю уверенность: вот ведь я какой — все умею, все могу. Наконец он поднял голову и щелкнул пальцами.

— Есть еще план «Б».

Глава 27

Его звали Моше Школьник.

Он, как сказал Майлз, был российским бизнесменом.

— Каким бизнесом он занимается? — спросил Пол.

— Понятия не имею, — отозвался адвокат. — Но в своем деле он явно преуспевает.

Чем бы ни занимался этот Моше, он имел дело с колумбийцами.

— У него там надежные контакты, — заверил Пола Майлз. — Он по крайней мере трижды в год летает в Боготу.

План «Б», который предусматривал привлечение Моше, был предпочтительнее плана «В», то есть обращения к властям. Потому что, как утверждал Майлз, Полу требовался человек, который знал бы на месте правильных людей. Или, точнее сказать, совершенно неправильных людей.

— Тех, кто пользуется доверием у той и у другой стороны.

Пол согласился сделать еще одну попытку. Если им двигала обыкновенная паника, то Майлзом — дикое упрямство, словно отказ от дела он считал личным оскорблением. Некогда он пообещал Полу и его жене ребенка, но выполнил работу только наполовину. И вот теперь вбил себе в голову, что должен довести дело до конца.

Они ехали в Малую Одессу.

— Как вы с ним познакомились?

— Это специфика моей работы. Приходится встречаться с разными людьми, которых иначе никогда не узнал бы.

— Он был вашим клиентом?

— Скорее, клиентом клиента.

— А не приятелем?

— Такого человека мало кто захочет иметь в приятелях. Но и в недругах тоже. Он мне кое-чем обязан.

Но прежде адвокат завез Пола домой. Требовалось переодеться. Похоже, что брюки Майлза окончательно нарушили его кровообращение. И еще он хотел очутиться в знакомом окружении, в знакомой жизни. Перспектива откровенной лжи больше не пугала. Они с Майлзом решили, что если Пол наткнется на Джона и Лизу, то свалит задержку жены на неразбериху с визами. Скажет, что теперь придется утрясать этот вопрос отсюда. Но если повезет, он вообще не встретится с ними.

Чтобы уменьшить возможность столкнуться нос к носу со знакомыми, Пол не стал пользоваться лифтом и благополучно, никого не встретив, поднялся в своюквартиру по лестнице.

Осторожно закрыл за собой дверь — чтобы Джон или Лиза не услышали — и наткнулся взглядом на стоявшую в гостиной колыбельку. У нее было ограждение из красных планок и украшенная оборками постелька с вышитыми на ней медвежатами. Прицепленный к ней красный бант непомерной величины казался оранжерейным цветком. Кроватка зияла пустотой.

Пол подошел и снял открытку, прилепленную скотчем к изголовью:

«Поздравляем с нашей новорожденной внучкой. Мы подумали, что вам это пригодится. Мэтт и Барбара».

Родители Джоанны внесли первый вклад в воспитание внучки.

Заныло под сердцем. Если это просто так говорится, а чувство на самом деле гнездится не там, а где-то в мозгу, то почему же болит именно в груди?

К этому времени они должны были приехать домой. Все трое.

К ним заглядывали бы друзья, приносили бы сладости, бутылки шампанского и крохотную розовую детскую одежду. В гостевой комнате на целую неделю поселились бы родители Джоанны. Квартира пульсировала бы жизнью.

А теперешняя ее пустота словно укоряла. И Пол понимал в чем.

Ему стоило только взглянуть на часы, стоявшие в гостиной на телевизоре, — цифры цвета крови на их дисплее показывали сегодняшнее число.

Майлз обещал вернуться за ним через пятнадцать минут. Пол надел хлопчатобумажные брюки и майку, сунул в карман сотовый телефон. Он уже повернулся к двери, когда заметил, что на автоответчике мигает зеленая лампочка.

Ну хорошо, хорошо.

И нажал на кнопку прослушивания.

«Здравствуйте, мистер Брейдбарт. Звоню вам от имени «Хоум Эквити плюс». Предлагаем вам специальную скидку, которая действует только в этом месяце…»

«Привет, Пол. Это Ральф. Как приедешь, позвони. Хорошо? Не могу найти твоих таблиц по Маккензи. Кстати, поздравляю с ребенком. Сигары за мной».

«Здравствуй, дорогая. Это мама. Получили твое письмо, но не поняли, когда вы вернетесь назад. В отеле ответили, что вы выписались и переехали в другую гостиницу. Пожалуйста, позвони. Кроватка понравилась?»

«Здравствуйте, мистер и миссис Брейдбарт. Это Мария. Звоню, чтобы убедиться, что все в порядке».

Мария Консуэло позвонила, как и обещала. За этим последовали еще два ее звонка. Потом уникальное предложение от магазина ковров. Автоматический текст с призывом поддержать члена ассамблеи на перевыборах. И снова звонок от Консуэло.

В четвертый раз ее голос звучал явно раздраженно. Она звонила им четыре раза — целых четыре! — и не дождалась ответа. Мария говорила, что будет весьма признательна, если ей окажут честь и в конце концов позвонят и сообщат, как дела.

«Привет, Мария. Сказать по правде, дела не очень. Ребенка, которого вы нам дали, похитили няня и шофер. Чтобы вызволить девочку и жену, я согласился незаконно провезти в США наркотики. Но на нас напали и чуть не сожгли. В общем и целом вот так. Спасибо, что интересуетесь».


Малая Одесса полностью соответствовала своему имени. Они словно оказались в другой стране.

К вечеру небо нахмурилось и посерело, с океана дул сильный ветер. На волнах появились белые гребешки пены, и у воды плясали крохотные смерчики песка.

Половина вывесок здесь была на русском языке. Улица на набережной изобиловала ночными клубами, большинство из которых были названы как российские города: «Киев», «Санкт-Петербург», «Москва».

Недосыпание наконец дало о себе знать — на Уильямбургском мосту Пол уронил голову на грудь и задремал. И только благодаря металлическим решеткам на дороге и изношенным амортизаторам машины вернулся к черно-белой, без прикрас, действительности. Краткий сон показался сладостным. Но вот он открыл глаза, и прежний страх тут же вернулся.

Моше работал в каком-то неказисто-длинном складе.

Майлз завернул на стоянку позади здания. Там стояла единственная машина — коричневый «бьюик». Двое мужчин облокотились на него, курили и что-то говорили по-русски. Майлз помахал им рукой, но они не ответили.

— Дружелюбные ребята, — проворчал адвокат. — А меня просто обожают.

На эту же стоянку выходили полуоткрытые погрузочные ворота, и Майлз с Полом поднырнули под полуопущенную створку. Внутреннее помещение оказалось на удивление большим — что-то вроде ангара «Хоум дипоу»[72] — и вмещало почти столько же товаров.

Перед ними стояли ряды стиральных машин, сушилок, холодильников, телевизоров, компьютеров, стереосистем. Здесь же находились велосипеды, баскетбольные мячи, клюшки для гольфа, одежда и покрышки. Видеоигры, мебель для дачи, книги и газовые грили.

Несколько мужчин собрались у секции с домашней утварью. Один из них обернулся и помахал рукой.

— Это и есть Моше, — объявил Майлз.

А Пол подумал, что для складского работника он шикарно одет. На нем был костюм ценой в тысячу долларов, синий шелковый галстук и отлично начищенные ботинки. Это что-то да значило. Он носил эспаньолку, а густые брови придавали его лицу выражение постоянного удивления.

Моше подошел к Майлзу, сгреб его в медвежьи объятия и расцеловал в обе щеки.

— Привет, Майлз, мой самый любимый еврейский адвокат! — У него был хриплый, басовитый голос курильщика, сдобренный русским акцентом.

Моше вернул Майлза на землю — в своем воодушевлении он оторвал его от настила на добрый дюйм — и повернулся к Полу.

— А вы и есть Пол?

Тот кивнул.

— Здравствуйте. Рад познакомиться.

— Какая уж тут радость, — покачал головой Моше. — Майлз обрисовал мне вашу ситуацию. Просто катастрофа! Сочувствую. Жена и дочь? Ох уж эти партизаны… — Он произнес какую-то фразу, наверное, русское ругательство. — Знаете, как мы поступаем с такими ублюдками в России? Помните театр в Москве, который захватили чеченцы? Бум-бум! Пустили газ — и всех к такой-то матери!

Насколько помнил Пол, русские власти вместе с террористами отравили «к такой-то матери» две сотни ни в чем не повинных заложников. Но счел за лучшее об этом при Моше не упоминать. А только спросил, может ли тот помочь.

Моше обнял его своей огромной лапой.

— Я знаю кое-кого из этих негодяев. Посмотрим, что можно сделать. Иногда удается вести с ними переговоры. Они примерно такие же марксисты, какими недавно были мы, — исключительно ради своей выгоды. Успокойтесь, они ваших не убьют. Не похоже. А я пока сделаю несколько звоночков.

— Спасибо. Очень вам благодарен.

— Пока не за что. Я еще ни хрена не сделал! — Моше улыбнулся. Затем выглянул в полуоткрытые ворота и покачал головой. — Ай-ай-ай, Майлз, мой гениальный юрист, сколько раз я говорил, чтобы ты не ставил здесь машину? Ты загородил мне весь подъезд.

— Извините, — всполошился адвокат. — Сейчас передвину.

— Зачем же самому? Дай ключи одному из моих парней. А мы пойдем поговорим ко мне в кабинет.

— Нет уж, спасибо, в прошлый раз ваши парни помяли мне бампер, когда переставляли машину.

Мимо, кряхтя под весом стоявшего на плече огромного ящика, прошел человек. Ящик качался, грозя свалиться и расколоться на куски. На руке у человека красовалась татуировка «СССР». Аббревиатура бывшей советской федерации спорта.[73]

— Идите, — повернулся Майлз к Полу. — Я через минуту догоню.

— Паркуйтесь у «Ростова», — посоветовал Моше. — Если поставите у «Океана», обязательно оштрафуют.

— Хорошо. — Майлз нырнул под створку ворот.

— Пойдемте, Пол, — пригласил Моше.

Они прошли через боковую дверь и попали в коридор, стены которого были обиты дешевой подделкой под дерево. Кабинет Моше располагался в самом конце. На табличке рифленого стекла значилось: «El Presidente».[74] Пол решил, что это шутка.

— Подождем Майлза, хорошо? — предложил хозяин. Перед кабинетом находилась небольшая приемная с двумя диванами. — Прошу вас. — Он указал на один из диванов, а сам прошел в кабинет.

Пол опустился на диван.

* * *
Бип.

Бип.

Он задремал и, как от толчка, проснулся от звонка своего сотового.

На сколько он вырубился?

Телефон перестал звонить, но сигнал продолжал эхом звучать в его голове. Пол достал его из кармана брюк, открыл крышку и посмотрел на дисплей. Региональный код был ему незнаком.

Куда подевался Майлз?

Дверь кабинета открылась. На пороге стоял улыбающийся Моше. Он опустил глаза на часы — настоящий калейдоскоп из бриллиантов и золота.

— Что за черт? Пора начинать. — Он вернулся к себе за стол.

Снова зазвонил сотовый телефон Пола.

— Мистер Брейдбарт?

— Да.

— Это Мария Консуэло.

— Здравствуйте, Мария.

— Я звоню вам третий день. Вы знаете?

— Да. Мы были…

— Я всегда стараюсь узнать, как дела у новых родителей. Вы же с миссис Брейдбарт в курсе.

— Мы… останавливались у родственников.

— Я начала беспокоиться. Мы должны убедиться, что дети нормально устроились в новых семьях. Все в порядке? Как девочка?

— С ней все хорошо.

Через полуоткрытую дверь был виден Моше. Он показывал пальцем на циферблат часов.

— Минутку, — попросил Пол, но хозяин кабинета не слышал. Он скособочил голову и, как развлекающий публику клоун, оттопырил ладонью левое ухо.

— Что? — не поняла Мария.

— Это я не вам. Поверьте, девочка хорошо себя чувствует. А теперь извините, мне, правда, надо бежать.

— Могу я поговорить с миссис Брейдбарт?

Несколько секунд Пол никак не мог себя заставить ответить.

— Ее нет.

— Вот как… Она здорова?

— Да. Только в данный момент жены нет рядом.

— Пожалуйста, передайте, чтобы она мне позвонила. Мне необходимо с ней поговорить.

— Обязательно. Она вам позвонит.

— Так вы уверены, что все в порядке?

— Абсолютно. Лучше быть не может.

— Ну, тогда отлично.

Пол уже собирался разъединиться, но не смог удержаться, чтобы не задать со своей стороны вопроса:

— Мария?..

— Слушаю.

— Мне просто любопытно: как давно вы пользуетесь услугами Пабло? Вы хорошо его знаете?

— Пабло?

— Шофера, которого вы нам дали. Вы давно с ним сотрудничаете?

— Я не давала вам никакого шофера.

— Как же так? Я говорю о Пабло, которого вы наняли, чтобы он возил нас в Боготе.

— Я его не нанимала.

— Хорошо, не вы. Кто-то из ваших сотрудников, кто занимается этим вопросом.

— Условия договора ясно определяют: размещением и транспортом наших клиентов мы не занимаемся.

— Тогда кто же этим занимается?

— Как кто? Ваш адвокат. Мистер Гольдштейн. Ведь так его фамилия?

«Ваш адвокат мистер Гольдштейн».

— Да. Майлз.

— Вот именно, Майлз. Это его обязанность — обеспечивать вас жильем…

— И транспортом.

— Совершенно верно.

Моше все еще сидел в кабинете, все еще улыбался и ждал.

— Мария, мистер Гольдштейн звонил вам два дня назад. — Пол понизил голос: — Спрашивал номер телефона Пабло.

— Почему вы говорите, что он мне звонил? Нет, он мне не звонил.

— Не звонил? Не спрашивал номер? Два дня назад — в среду вечером?

— Нет.

Перед глазами Пола снова возникла картина: Майлз говорит по телефону, улыбается, кивает — играет перед кем-то, кого перед ним нет. Но человек, для которого он играл, как раз находился перед ним.

Этим человеком был он — Пол.

— О'кей, спасибо.

— А что, с шофером возникли какие-то проблемы?

— Нет, никаких проблем.

— Не забудьте передать миссис Брейдбарт, чтобы она мне позвонила.

— Непременно передам. До свидания.

Пол действовал механически. Так ведут машину на автопилоте: поворачивают направо, налево, останавливаются на красный свет, в то время как мысли витают где-то далеко. Вот и его мысли были очень-очень далеко, в некоей точке между страхом и отчаянием.

— Так вы идете? — Моше неожиданно появился прямо перед ним.

Он по-прежнему улыбался, но Пол видел, что у него точно такая же улыбка, какая была у Галины, когда она открыла им дверь и пригласила войти в дом.

— У вас есть туалет? — спросил он. — Мне необходимо в туалет.

Удивительно, как инстинкт выживания берет свое.

Человек буквально оцепенел, онемел от страха и вот надо же — открывает рот и спрашивает, где здесь туалет, готов спросить о чем угодно, только бы не переступать порога этого кабинета. Потому что с предельной ясностью понимает: стоит туда войти, и обратно уже не выйдешь.

Моше несколько секунд обдумывал просьбу. Затем ткнул большим пальцем за спину.

— Выйдете из двери — и сразу налево.

Пол встал. Его ноги подкашивались, как в кабинете у Марии. Он старался не показать, что разгадал страшную тайну, понял, что в этом действе он — всего лишь бессловесный статист.

— Дальше по коридору, — продолжал Моше, но Пол заметил, что он больше не улыбался.

— Сейчас вернусь, — пообещал он.

Моше положил руку ему на плечо, и Пол почувствовал, как впиваются в кожу его острые ногти.

— Поспешите. — На расстоянии Пол не разобрал, какие у него желтые и уродливые зубы. А теперь разглядел и решил, что это физическое наследие бедного российского детства.

— Конечно. Мне только в туалет. Туда и сразу назад. — Зря он так. Не надо слишком много говорить.

— Ладно, — не обратил внимания Моше. — Нам предстоит большая работа. Так?

— Да, большая работа.

Пол, всеми силами сдерживаясь, чтобы не броситься бежать, переступил порог. Вот что происходит, когда человек сталкивается со смертельной опасностью, — все переплетается в единый узел: вроде не можешь ног оторвать от земли, но готов улепетывать, точно за тобой черти гонятся.

Он слышал, что Моше вышел в коридор, — наверняка чтобы убедиться, что он отправился туда, куда сказал.

Туалет располагался примерно в десяти ярдах. На двери висела табличка: «Hombres». Видимо, она и «El Presidente» были позаимствованы из спагетти-вестернов.[75]

Когда Пол говорил, что ему необходимо в туалет, у него не было никакого плана. Не созрел план и по дороге.

Существовала только цель — выбраться отсюда живым.

Пол ощущал присутствие Моше. Тот стоял в коридоре и наблюдал за ним.

Пол вошел в туалет. Там были раковина, грязный писсуар и две узенькие кабинки.

И что дальше?

Телефон.

Можно позвонить в полицию и сообщить, что ему угрожают физической расправой.

Пол вошел в ближайшую кабинку, закрыл за собой дверь и сел на сиденье.

Достал телефон и набрал 911 — номер, который теперь у всех навечно ассоциировался с роковой датой: девятый месяц, одиннадцатый день. Писклявый сигнал в три ноты оповестил, что что-то не так. Хозяин перепутал цифры.

Пол взглянул на экранчик дисплея — 811.

Понятно… нервы. Он повторил набор, а сам пытался вспомнить, какой включен звонок, обычный или вибрационный, — так сильно тряслась его рука. Но, даже задавая себе вопрос, он сознавал, что дрожал не аппарат, а он сам.

На этот раз он попал куда нужно.

— Служба спасения. Чем мы можем вам помочь? — Женский голос прозвучал отстраненно, механически.

— Я в опасности, — прошептал Пол. — Пожалуйста, пришлите полицейских.

— Какие проблемы, сэр?

Разве он только что не сказал ей, какие у него проблемы?

— Эти люди… меня хотят убить.

— К вам пытаются ворваться?

— Нет… я в какой-то конторе. Точнее, не в конторе… на складе.

— На вас напали?

— Нет, собираются напасть.

— Где вы находитесь?

— М-м… в Малой Одессе.

— Малая Одесса… Это в Бруклине, сэр?

— Да, в Бруклине.

— Назовите точный адрес.

— Я не знаю. Где-то… — В коридоре послышались шаги, и Пол замолчал.

— Как ваша фамилия, сэр?

Шаги замерли напротив туалета. Дверь отворилась. Вошли двое мужчин, один из них насвистывал «Вечернюю лихорадку». Из крана потекла вода — кто-то принялся мыть руки.

— Сэр? Назовите свою фамилию, сэр!

За дверью откашлялись и сплюнули в раковину. Мужчины заговорили; они употребляли невероятную смесь русского и английского, то и дело перескакивая с одного языка на другой.

Тот, что мыл руки, что-то сказал по-русски, а потом спросил про какого-то Венцеля.

— Что? — переспросил свистун.

— Заплатил он долг или нет?

— Как миленький!

— А ведь сумма была не меньше хренова ВНП Словакии.

Другой ответил по-русски, и оба рассмеялись.

Последовали несколько фраз:

— Ты видел Юрия в последнее время? Передай этому мудаку, что он меня достал. — И звуки струи в писсуар.

— Сэр, вы на проводе?

Пол выключил телефон. Он внезапно понял, что с тех пор, как в туалет вошли люди, он перестал дышать. И теперь выдохнул с такой силой, что показалось, будто запустили кондиционер.

Оба мужчины повернулись и уставились на кабинку. Наступил тот самый неудобный момент, когда до человека доходит, что все то время, пока он говорил с другим, кто-то находился рядом и все слышал.

Пол видел под дверью только их кроссовки, отделанные яркими спортивными полосками.

Один из мужчин что-то спросил по-русски и, когда Пол не ответил, перешел на другой язык:

— Кто это там дрочит? Ты, что ли, Сэмми?

— Нет.

Наступила тишина — они не узнали голоса.

— Ну и ладно, — проговорил один. — Обычная проверка: мы спецпатруль — надзор за суходрочкой.

Мужчины рассмеялись и пошли к выходу.

Пол уже собирался снова нажать кнопку соединения на телефоне, но в этот миг услышал, как с ними кто-то заговорил. Моше?

Спрашивал, там ли Пол.

Они, естественно, ответили «да». Какой-то тип засел в кабинке и оттягивается на полную катушку.

В таком случае у него есть минут пять. Может быть, меньше, пока Моше не решит, что пора проверить самому, или не пошлет кого-нибудь еще. Зачем?

Вытащить Пола из кабинки и прикончить.

Оператор Службы спасения спросил адрес, а он не знал. Им следует организовывать семинары на эту тему: если вас готовятся убить, обратите особое внимание на адрес. И на название тоже. А он забыл название, которое было на крыше склада.

Пол поднялся и толкнул дверь кабинки. В туалете имелось одно-единственное небольшое окно. Он поднял раму. Почти поднял. Потому что на полдороге она застряла. Похоже, ее много лет не открывали, по крайней мере изнутри — между окном и ржавой сеткой от насекомых валялась куча дохлых пауков.

Но один был живой. Черный, жирный, он крепко цеплялся за утыканную мухами паутину. В списке множества всяких гадостей, которые вызывали у Пола страх, пауки стояли в одном ряду с клещами и возвратными вирусами.

Чтобы заглушить звук, Пол включил в писсуаре воду и изо всей силы толкнул раму. Она подалась.

Но прежде всего следовало сделать самое главное. Пол попытался раздавить паука о сетку рулоном туалетной бумаги, но сетка оказалась настолько ржавой, что немедленно разорвалась.

Тем лучше. И паук исчез, и проход открыт.

Пол встал на раковину и, используя ее в качестве опоры, начал пропихивать себя через окно. Оно выходило на заднюю стоянку. Майлза давно и след простыл. На стоянке остался один коричневый «бьюик». Человек с татуировкой «СССР» на руке прислонился к водительской дверце и курил сигарету.

Стоило ему чуть повернуться вправо — почесать локоть, сплюнуть или просто размять шею, — и он увидел бы перепуганного мужика, который изо всех сил старался протиснуться в окно.

Но это не имело значения. Обратной дороги все равно не было.

Однако задачка оказалась не из легких: отверстие было не больше того, в Боготе, через которое он тянул руки, пытаясь дать понять перепуганной школьнице, что им требуется помощь. Помощь требовалась ему и теперь. Но если курильщик его застукает, Пол вряд ли ее получит.

«Старайся, ползи!»

Казалось, что оконная рама слоями сдирала с него кожу. Полу чудилось, что он весь кровоточит. Вспомнилась удивительнейшая сцена из передачи на канале Animal Planet: огромный питон буквально выскакивает из собственной шкуры. Вот если бы и ему так — сбросить обожженное, побитое «я» и обрести новое, цветущее.

Курильщик бросил бычок на землю и несколько секунд не сводил с него глаз, завороженный поднимающимися вверх завитками дыма.

А Пол тем временем долез до половины, но зато лишился опоры, и весь вес его тела теперь приходился на бедра. Он буквально переламывался пополам.

Вдруг он почувствовал щекочущее прикосновение к пояснице. С трудом повернул голову назад и увидел…

Паук!

Черный, волосатый, матерый. Обосновался у него на спине, как у себя дома, там, где задралась рубашка, и бежал себе, куда ему вздумается.

Пол дернулся сильнее, не сводя с паука сумасшедших глаз. Но смотреть-то ему следовало совсем в другую сторону.

Когда он повернулся проверить, как там человек с татуировкой, тот смотрел прямо на него.

Отлепился от машины и пошел получше разглядеть, что за невидаль происходит: взрослый верзила пытается пролезть через крохотное окно.

Хотя пролезть — слишком сильно сказано. Пол основательно застрял. И в то же время кожей ощущал каждую колючую щетинку на всех восьми лапках паука.

— Что это, черт побери, ты вытворяешь? — Русский остановился футах в десяти. Он поигрывал жгутами мышц на бугристых бицепсах, и от этого буквы татуировки на его руке весело подпрыгивали. Он был похож на стероидного качка с плаката.

— На мне паук, — проговорил Пол. Это первое, что пришло ему в голову. Если не считать того, что перед ним стоит такой огромный детина.

— Паук?

— Да.

— Надо же…

— Я страшно испугался и прыгнул в окно.

— От паука? — Детина залился смехом, только что по земле не катался. Так хохочут на фонограммах к юмористическим телепередачам. Вот-вот слезы брызнут из глаз и потекут по щекам. — Испугался паука? Ха-ха-ха!

Он хотя бы поверил.

— Вы можете меня отсюда вытащить? — спросил Пол.

Русский вразвалку подошел и взял его за руки.

Пол ощутил, какая огромная сила была в его мышцах — нечто нечеловеческое, сходное с машиной. А когда гигант потянул, подумал, что либо сейчас вылетит из окна, как пробка из бутылки, либо его руки окажутся выдернутыми из суставов. Пятьдесят на пятьдесят.

Однако внезапно очутился на земле с целыми руками.

Но так ли уж ему повезло? Его спаситель обошел его слева и подобрал с земли здоровенный кусок цемента, отвалившийся от основания парковочного счетчика и оставшийся лежать рядом. Взвесил на ладони и очень странно посмотрел на Пола.

Тот отступил на шаг.

Русский замахнулся угловатым булыжником и начал приближаться.

— Постойте!..

Но гигант не собирался ждать.

Изо всех сил швырнул цемент на землю — в шести дюймах от правой ноги Пола.

— Вот и все… — Он поднял кусок цемента и с удовольствием оглядел отвратительные брызги бурой крови. Несколько оторванных паучьих лапок все еще продолжали дрыгаться.

Но прежде, чем Пол сумел пошевелиться, из окна туалета выглянул Моше.

Никто не произнес ни слова.

Моше был явно смущен. Судя по всему, Пол вылез из окна туалета — иначе как он оказался за стенами склада? Но зачем: неужели догадался? Он никак не мог решить, какого Моше ему теперь играть? Заботливого друга, который взялся помочь Полу спасти попавших в беду женщину и ребенка? Или человека, которого попросили этого самого Пола ухлопать?

— Он испугался паука, — объяснил спаситель Пола, забавляясь происходящим.

Но Моше не разделял его веселья.

— Какого паука? — спросил он.

— На спине, — пробормотал Пол. — Я стоял у окна, и мне на спину упал паук. У меня что-то вроде фобии. Вот я и запаниковал.

— Фобии? — Этого слова Моше, наверное, не знал, зато прекрасно умел отличить ложь от правды. Так опытные игроки в покер впиваются взглядом в лица противников, чтобы распознать, блефуют те или нет. И физически ощущают брехню.

Моше что-то процедил по-русски.

Только вот что?

Пол решил не дожидаться, пока до него дойдут все нюансы сказанного.

Обладатель татуировки «СССР» мог его схватить и расплющить одним пальцем. Или выбить из рук кусок цемента, который сам швырнул на землю, а Пол подобрал. Никто не ожидал, что человек, боящийся пауков, способен напасть первым, и это вызвало у противников настоящий шок. Русский даже не попытался двинуться с места. Цемент угодил ему в голову, и он с тошнотворным стуком грохнулся на землю.

Пол побежал.

— Пол! — крикнул ему вслед Моше.

Пол понимал, что ему вряд ли удастся вырваться со двора.

Да, он избавился от одного стероидного качка, но через минуту появятся другие. Много других.

Он слышал крики, скрип створок погрузочных ворот.

Фора у него совсем небольшая, так что дело представлялось безнадежным.

Но иногда случается так, что людям везет.

Это вам скажет любой хороший актуарий. Иногда все складывается так, что шансы остаются шансами и цифры уже не имеют никакого значения. Можете не сомневаться: если прожить достаточно долго, настанет день, когда судьба ухватит вас за зад.

Или поцелует в губы.

Дорожка Пола к воротам со стоянки вела мимо припаркованного «бьюика». Даже на полном бегу — пусть не по меркам спринтера Карла Льюиса, а по меркам собственных достижений во время обычных воскресных пробежек — он ухитрился бросить взгляд внутрь.

Ключи болтались в замке зажигания.

Пол остановился, как вкопанный, открыл дверцу и скользнул внутрь. Завел мотор и вдавил педаль в пол.

Он вылетал из ворот, когда за ним кинулись трое. Но их машин не было на стоянке.

Чтобы не загораживать грузовые ворота, они парковались у «Океана» или у «Ростова».

Глава 28

В раннем утреннем свете темный дом Майлза выглядел еще более темным и даже пугающим.

Словно черная башня из сказок.

Пол провел ночь в машине на пустынной стоянке под мостом Верразано.[76] Домой он ехать не захотел — побоялся, что там его уже ждут. Он проснулся от того, что в окошко легонько постучал уличный бродяга, — остановился и тупо смотрел на лицо в салоне, которое ему, наверное, показалось собственным отражением.

Пол заглянул в зеркальце заднего вида. Да, и впрямь, просто кандидат в бродяги: физиономия одутловатая, глаза покраснели и слезятся. На голове рана.

Он продолжал задавать себе вопрос: почему?

Ему казалось, что он очутился в причудливом мире комиксов про Супермена, которые читал в детстве. Где все было поставлено с ног на голову и вывернуто наизнанку. Где друзья на поверку оказывались врагами. И не существовало никаких зацепок, чтобы понять, кто есть кто.

Какая-то часть рассудка продолжала сомневаться: а не ошибался ли он? Во всем. Может быть, неправильно понял по телефону Марию? Сложил два и два и получил пять?

Может быть, Майлз в самом деле нанял Пабло? А его звонок в среду вечером просто вылетел у Марии из головы?

А Моше? Кто знает, вдруг то, что он шептал на ухо стероидному качку, всего лишь невинная шутка? О пауке и актуариях с идиотскими фобиями…

Тогда почему за ним погнались? А как не погнаться, если он огрел по голове и напрочь вырубил одного из их товарищей?

Не исключено, что и так.

Только Пол никак не мог забыть, как смотрел из дверей своего кабинета этот Моше: улыбка так и отдавала леденящей неискренностью. И в коридоре, когда Пол шел в туалет, — он словно следил за добычей.

И еще одно: Майлз пошел переставить машину, но обратно не вернулся.

Район начинал просыпаться.

Из домов стали появляться люди — молодые, старые и даже древние. В отличие от Майлза, они не решались прогневить Бога, пусть даже рискуя отпугнуть клиента-другого. Курчавые пейсы, словно викторианские кудри, достигали плеч. На всех были черные ермолки. Люди шли на молитву, и Пол неожиданно вспомнил, что началась суббота.

Восемнадцать часов и четыре дня.

Дом Майлза оставался тихим.

Пол подождал еще двадцать минут — до восьми часов, когда по всем понятиям наступает пора просыпаться и приниматься за дела.

Потом вылез из машины и направился к темным каменным ступеням.

Ему почудилось движение в окне гостиной — легкое и невесомое, как тень от порхающей бабочки.

Пол постучал; не прошло и десяти секунд, как ему открыла Рейчел. Она была в своем лучшем субботнем парике, крепко сидевшем на голове под черной широкополой шляпой. Женщина была явно готова присоединиться к общине на молитве. Она удивленно посмотрела на гостя, затем покосилась на запястье, где не было никаких часов.

Да, Пол не мог не согласиться: для визитов, пожалуй, рановато.

— Привет, — сказал он как можно естественнее. — Майлз дома?

Странный вопрос. Рейчел состроила недоуменную гримасу. Где же ему еще быть в восемь часов утра в субботу, как не дома?

— Он неважно себя чувствует. А я как раз собиралась вести детей в синагогу. Он вас ждет?

Пол и сам хотел бы это узнать.

— Кто там пришел? — окликнул жену адвокат и, не дожидаясь ответа, покачиваясь, вышел в прихожую.

И Пол сразу понял: нет, он его не ждал.

Майлз удивился, даже испугался. Как это обычно говорят — «словно с привидением столкнулся». Наверное, он и до этого чувствовал себя неважно, а при виде Пола ему совсем поплохело.

Майлз пришел в себя. Наверное, сказалась адвокатская выдержка: ведь могло же такое случиться, что его клиент взял и признался на месте для дачи свидетельских показаний, что совершил убийство. Хотя Майлз в суде не практиковал — все больше работал по иностранным приютам. И занимался кое-чем другим, на что вообще не требуется никакой лицензии.

— Пол! — На лице Майлза играла фальшивая улыбка. — Мы договорились, что я в вашем распоряжении в любую минуту, но это уже становится смешным.

«О'кей, — подумал Пол, — надо отдать ему должное за храбрость под огнем».

Но что-то продолжало его тревожить — кроме очевидного. «Думай!»

Майлз завез его в Малую Одессу, чтобы его там прикончили. А Пол оглушил человека, увел машину и сбежал. Моше обязательно позвонил бы Майлзу и сообщил бы ему эту новость.

Так почему Майлз настолько удивлен, узрев Пола живым и невредимым?

— У меня небольшие неприятности.

Рейчел встала между ними, словно рефери, который не отдает себе отчета, что схватка уже началась.

— Иди-ка ты наверх, отдохни, — сказала она очень по-супружески авторитетно, чтобы дать понять: дело есть дело, но сегодня все-таки выходной.

— Неприятности? — не обратил внимания на жену адвокат. — Какие? Кстати, извините, меня вчера срочно вызвали. Моше вам передал?

«Вот это в самом деле интересно, — подумал Пол. — Передал или нет? А если не передал, то почему?» Он в пятидесятый раз за сегодняшнее утро спрашивал себя, не ошибался ли он. И готов был отдать что угодно, только бы так оно и было.

Рейчел прокашлялась.

— Все в порядке, дорогая. Обещаю: как только мы переговорим с Полом, пойду и буду долго-долго отдыхать.

Ему в самом деле требовался хороший отдых: он выглядел больным и измотанным, словно не спал несколько ночей.

Но это касалось их двоих.

Рейчел выглядела явно недовольной вторжением непрошеного гостя, однако молча смирилась.

И окликнула сыновей. Те появились из дома и явно без особого энтузиазма последовали за матушкой по каменным ступеням.

Теперь они остались вдвоем.

— Заходите, — пригласил Майлз и провел Пола в знакомый беспорядок кабинета. — Так что сказал вам Моше? Он сумел вам помочь?

Пол все еще отчаянно хотел поверить Майлзу.

И извиниться за то, что ударил незнакомца обломком цемента и угнал автомобиль.

Он хотел сохранить в душе образ Майлза, каким тот был в болотах Джерси-Сити, — готовым прийти на помощь и презирающим смерть.

Однако не мог выбросить из головы другой образ: каким тот встретил его на крыльце, удивляясь, что его клиент жив. Майлз знал, что должно было случиться на складе. Пол мог ошибаться насчет всего остального, но в этом был уверен.

— Так в чем дело? — Майлз снова разыгрывал дружески настроенного, готового помочь адвоката. — Вы упомянули, что у вас неприятности? Что случилось?

— Мне позвонила Мария. — Пол не продолжал, и это простое утверждение повисло в воздухе.

— Мария? — откликнулся юрист.

Пол заметил, что телефон, по которому Майлз звонил — или не звонил — Консуэло, был выключен из розетки. И кое-что вспомнил.

Ортодоксальные иудеи не пользуются телефоном с захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу.

Таковы правила истинной веры.

Майлз был уверен, что Пола успели убить и закопать, и выключил телефон. Поэтому Моше не мог ему дозвониться и сообщить, как на самом деле обстояли дела.

— В тот вечер вы взяли трубку и позвонили Марии. Но на самом деле вовсе не звонили, а только притворились.

Пол специально говорил медленно, чтобы Майлз понял, о чем идет речь, но еще и потому, что слова давались ему с трудом.

— Если бы Мария не позвонила и не сказала мне об этом, уверен, я вошел бы на склад, но обратно бы не вышел.

Кровь разом отхлынула от лица адвоката. Пол запомнил с детства, что вот так на День благодарения протыкали воздушный шарик и карикатурное лицо шерифа падало на фонарь и превращалось в нечто сморщенное и нематериальное.

— Вы ведь актуарий страховой компании. Так? — спросил Майлз.

— Да.

— В таком случае ответьте, каковы ваши шансы выйти отсюда живым? — Он направил Полу в голову пистолет.

Оружие каким-то образом материализовалось из стола. Видимо, хранилось в ящике.

— Позвольте привести вам факты, — продолжал Майлз. — Ведь именно в них заключается смысл работы актуария. В фактах и цифрах. Это «Аграм-2000» хорватского производства, автоматического действия. Им пользуются честные убийцы из КГБ — так по крайней мере сообщил мне Моше. Они любят его за небольшие размеры — пистолет свободно умещается в кармане — и большую прицельную точность до двадцати футов. Еще факты: мы одни. Жена и сыновья молятся справедливому и милосердному Богу. А вот еще: забавная штучка на конце ствола. Называется глушитель. Никто не услышит, как я вас убью. Ну так что скажете насчет своих шансов?

— Они невелики, — ответил Пол, а сам подумал, что с каждой минутой положение становится все хуже и хуже. У Майлза сильно дрожала рука — та, что сжимала «Агран-2000». — За что? — спросил Пол.

Сначала он решил, что Майлз его не услышал, потому что прислушивался к чему-то еще. Адвокат встал, подошел к окну и выглянул из-за шторы, не забывая при этом держать его на мушке.

— Вы видели кого-нибудь на улице?

— Что значит «кого-нибудь»?

— То самое и значит… Видели кого-нибудь без кипы? Хотя не важно… не имеет значения.

Майлз вернулся на место и сел за стол.

— Так за что? — повторил свой вопрос Пол.

— За что? Вы спрашиваете, как ребенок, который задает свои четыре вопроса за пасхальным столом.[77] Сами-то как считаете?

— За деньги.

— За деньги… Это часть проблемы. Вы когда-нибудь на что-нибудь ставили?

— Не понял.

— Когда-нибудь играли? Подозреваю, что нет. Глупо было спрашивать. Игра — это, видимо, против кодекса актуария. Помните несгибаемых «Буффало Биллз»[78] 1990 года?

Пол чувствовал, с каким трудом шевелились его мозги под прицелом пистолета.

— Мой первый грандиозный прокол. Ставки делаешь, если хватает духу. Если просто знаешь. И никаких надоедливых очков. Но чтобы выиграть однажды, приходится ставить три раза. Тогда я был уверен. Я знал. Моя религия предписывает одно ритуальное омовение в году. Это оно как раз и было.

— И вы проиграли.

— Н-да… Так вы уверены, что никого не видели, Пол? Может быть, кто-нибудь проезжал мимо дома?

— Нет.

— Это хорошо.

— Значит, вы утверждаете, что ставите по тридцаточке. Просто ради интереса?

— Признаюсь, слукавил. Ставить по тридцать тысяч гораздо интереснее. Хотите расскажу, как я начал? Как-то днем сидел у телефона и ждал. Знаете чего?

— Нет.

— Вот и я не знал. Так… чего-нибудь. Раздался звонок. Мне сказали: мистер Гольдштейн, сегодня ваш день. Это была рекламная служба Дельфийского оракула поколения И-эс-пи-эн.[79] Человеку звонят по выборке, и в первый раз абсолютно бесплатно, чтобы он убедился, какие они замечательные предсказатели. Что ж, тогда они попали. Я выиграл. И во второй раз тоже. В этом-то и вся беда! Начинаешь ощущать себя всемогущим. Забываешь, что это не твоя прерогатива, а Того, Кто на небесах. Пришлось наладить подпольную экономику — я тратил больше, чем имел.

На улице завели машину. Майлз резко повернул голову в сторону окна. Сжимавшие пистолет пальцы сразу побелели.

— Это всего лишь автомобиль, — успокоил его Пол.

— «Всего лишь автомобиль», — эхом отозвался адвокат. — Но на субботнюю службу все ходят пешком. — Одним глазом он смотрел на Пола, а другой не сводил с окна, пока шум мотора не замер в конце улицы.

— Вы кого-нибудь ждете?

— Да. Кое-кого жду, правда, не знаю когда. Должно быть, скоро.

Майлз закрыл глаза и вытер лоб.

— Мой букмекер не слишком охотно шел навстречу, если не получал денег. Как вы считаете, каковы были мои шансы на то, что он скажет: «Нет проблем, парень», и простит мне долг? Ну-ка прикиньте цифры.

— Я не знаю. — Пол продолжал отвечать, словно они сидели в машине в Нью-Джерси и трепались по пустякам. Словно ему в голову не целились из миниатюрного пистолета русских кагэбэшников. И все ждал, когда ему в голову придет что-нибудь гениальное.

— Не знаете? Ай-ай-ай… Вы же с ним знакомы. Это Моше, российский бизнесмен. Кстати, с колумбийцами он ведет не так уж много дел. Они ему ни к чему. Моше и так неплохо живет, принимая от меня ставки.

Пол вспомнил подслушанный в туалете разговор: про Венцеля, долг и ВНП Словакии. И как рассмеялись за дверью кабинки те двое.

— Кстати, знаете, как русские называют колумбийцев?

Пол мотнул головой.

— Любителями. — Майлз улыбнулся и снова вытер лоб. — Помните, на складе Моше назвал меня любимым еврейским адвокатом?

— Да.

— Это потому, что другие адвокаты-евреи берут у него деньги. А я составляю исключение. Можно сказать, я — его любимая дойная коровка. Беда в том, что у меня не было той суммы, которую я задолжал. Так каковы были мои шансы выкрутиться?

Пол подсчитывал совсем иные шансы: каково расстояние до двери и сколько времени потребуется на то, чтобы преодолеть коридор, если все-таки удастся выскочить из кабинета.

— Но вы же до сих пор в порядке.

— Да, я до сих пор в порядке. Человека посещают то горести, то удачи. Мне требовалось и то и другое. Я воздел руки и ждал манны небесной. И она была мне дана.

— Как это?

— А вот так. Именно это я пытаюсь вам втолковать. — Ствол пистолета продолжал ходить ходуном. И каждый раз, когда он уклонялся от цели, адвокат застенчиво улыбался и пытался снова навести его на Пола.

— Вы не хотите меня убивать, — сказал Пол.

— Не хочу? Очень странно. В самом деле странно. Я снова угодил головой в петлю. Но я боюсь не вас. Вы — всего лишь досадное недоразумение. Но те негодяи с «узи» и керосином… Вот что меня тревожит. Они обыскали мою машину и знают, где меня найти. Чуют кровь. Начинают связывать одно с другим. И они все ближе.

— Что связывать?

— Быть может, по сравнению с русскими они в самом деле любители. Но не настолько. Назовем их следующим по уровню подразделением. Так что я спекся.

Майлз в самом деле выглядел так, будто его поджарили. Лицо его было покрыто испариной, и Пол невольно подумал: а его палец на спусковом крючке — такой же липкий? Не соскользнет?

— Не понимаю, — проговорил он.

— Еще бы.

— Те бандиты на болоте… Вы говорили, что это люди Мануэля Риохаса. Что они имеют против вас?

— Как вы считаете, есть шансы, что малютка Пол когда-нибудь это вычислит? Скажем так: ни одно хорошее дело не остается безнаказанным.

— Хорошее?..

— О'кей, пусть будет плохое.

— Не понимаю…

— «Тот, кто спасает одного ребенка, спасает собственную задницу».

Майлз изъяснялся какими-то обрывками. Пол не успевал за его мыслью и отчаянно пытался соединить и склеить эти путаные реплики воедино.

— Так вы сказали, что Джоанна и Джоэль в порядке? — Адвокат солгал, что звонил Марии. Он мог обмануть и в другом. — В самом деле в порядке?

Майлзу понадобилось несколько мгновений, чтобы сосредоточиться и понять, какой вопрос ему задали.

— Конечно, — ответил он. — При данных обстоятельствах — да. Извините за жену и девочку. Не моя вина, что так вышло. Этого не должно было произойти. Ничем не могу вам помочь. Хотел бы, но не могу.

— Майлз…

— Стоп! — Адвокат помахал пистолетом. — Моя очередь спрашивать. У меня последний вопрос. Честно, последний. И даже не актуарный. Приготовили ручку?

Пол готовился броситься к двери. Или к столу. Надо выбирать одно направление из двух. Терять было нечего.

— Знаете, какой грех считается в ортодоксальном иудаизме самым страшным? Разумеется, если не считать женитьбы на шиксе.[80]

— Нет.

— Конечно, откуда вам.

Пол сумел преодолеть всего лишь полпути до стола, когда пуля вылетела из дула, пробила свод черепа, под которым гнездились память и общественное сознание, вышла из шеи и угодила в «Статутное право нью-йоркской недвижимости». Пол рванулся в сторону Майлза, решив, что в этом будет элемент неожиданности.

Но ничего подобного от Майлза он не ожидал.

Так какой самый страшный грех в ортодоксальном иудаизме?

Явно не убийство.

Нет.

Майлз пообещал жене, что, поговорив с Полом, он подольше и как следует отдохнет.

И сдержал свое слово.

Глава 29

В тот день Джоанне предоставили редкую возможность: покормив Джоэль, укачать ее, а потом сидеть и любоваться ребенком.

Когда она вернулась в свою комнату, Маруха и Беатрис исчезли.

До этого ей приходилось слышать всякие разговоры: что-то носилось в воздухе. Говорили то ли об обмене пленными, то ли о прямом денежном выкупе. Когда в последний раз Маруха видела по телевизору своего мужа, он намекал на ее скорое освобождение.

Джоанна застала Маруху, когда та молилась, перебирая четки. Их вырезал из пробки Томас — партизан с печальными глазами, тайно верующий в Бога. Он подарил их Марухе после того, как она попросила у него Библию.

А тот, кого называли el doctor и который, словно добросовестный консьерж, совершающий обходы, регулярно посещал их комнату, подмигнул Марухе и Беатрис и сказал, что им в скором времени придется совершить небольшое путешествие.

Джоанна испытывала двойственные чувства. С одной стороны, радовалась за Маруху и Беатрис, которые стали ей как сестры. Она чувствовала боль людей, которых надолго разлучили с родными.

Но другая ее часть приходила в отчаяние, ревновала и испытывала все возрастающее чувство одиночества.

И вот Маруха и Беатрис исчезли.

После того, как ее обитательницы собралисьи уехали, комната опустела. Остались только грустные воспоминания. Комната была недавно прибрана — матрац взбит и перевернут, пол подметен. Убогая одежда, которую за время заключения накопили Маруха и Беатрис — подачки от детей, как Беатрис называла своих тюремщиков (они ведь и в самом деле были детьми), — куда-то исчезла. Из двух картонок из-под молока Беатрис соорудила нечто вроде гардероба. Но когда Джоанна заглянула внутрь, то обнаружила там лишь одну майку с эмблемой национальной футбольной команды, которую ей великодушно подарила Маруха.

Она села в уголок и заплакала.

Примерно через час она постучала в дверь и сказала, что хочет поговорить с доктором. Ей открыл Томас, который на этот раз выглядел еще более меланхолично, чем обычно. Охранник никак не ответил на ее просьбу, но через несколько часов к ней постучал и вошел доктор.

— Слушаю. — Он сиял великодушной улыбкой, так не вязавшейся с его ролью тюремщика.

— Где Маруха и Беатрис? — спросила она.

— Хорошие новости. Их отпустили. — Доктор произнес это так, словно все время хлопотал за своих пленниц.

— Ах вот как! Замечательно! — воскликнула Джоанна.

— Да. Теперь очередь за вами. — Улыбка доктора стала еще ослепительнее.

Джоанна заставила себя поверить его словам.

— А ребенок?

— Разумеется. Дети принадлежат своим матерям.

— А как насчет Роландо?

Доктор сделал вид, что не слышал ее вопроса. И обвел взглядом убогую обстановку.

— Вам стало просторнее?

Джоанна кивнула.

— Вот и хорошо.

* * *
В первую ночь своей новой эры — без подруг — Джоанне никак не удавалось уснуть. Матрац, который раньше был тесным и успокаивающе теплым, теперь казался неуютно пустым и ледяным. В воздухе витал непонятный тошнотворный запах. Джоанна чувствовала жажду общения, которая вскоре обернулась самой обычной жаждой.

Она постучала в дверь и попросила воды.

Ей открыла охранница с длинными темными волосами. Она смотрела телевизор — передавали последние известия: смуглая ведущая зачитывала новости по бумажке.

Отлучившись за водой, охранница не забыла выключить телевизор.

Теплая вода с кисловатым привкусом не принесла облегчения. Джоанна так и не сумела заснуть, лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Там, на штукатурке, Беатрис нарисовала фломастером множество звезд. Таким образом она хотела раздвинуть стены тюрьмы и создать трогательную иллюзию свободы.

Джоанна зарылась головой в матрац, эгоистично желая, чтобы ее бывшая сокамерница снова оказалась рядом.

Этот запах… Что же это такое?

Теперь он показался сильнее. Джоанна решила, что запах исходил от матраца, на котором она спала или, вернее, пыталась уснуть. В своей неуклюжей попытке навести чистоту ее тюремщики перевернули матрац, и теперь она лежала на той стороне, которая все время находилась на грязном полу. И еще ощущалось отсутствие запаха — знакомого запаха недостающих подруг.

Джоанна встала и перевернула матрац на прежнюю сторону.

Сначала она ничего не заметила.

В комнате было слишком темно. Надо было, чтобы глаза привыкли к черноте. И еще сообразить, что запах не пропал, а многократно усилился.

Она повернулась на левый бок, на правый. Перевернулась. Уткнулась лицом в скользкую пену, и ее чуть не стошнило.

Джоанна резко села и посмотрела на матрац. То, что она увидела, напоминало цветной тест Роршака:[81] из света и тени проступал пугающий образ.

Кровь. Большое, расплывшееся пятно.

Совсем не такое, какое остается, когда немного порежешься или разобьешь нос. Отнюдь. Это пятно было размером чуть ли не с голову.

Джоанна закрыла глаза и дотронулась пальцем до середины ржавого, бурого пятна. Оно оказалось влажным на ощупь, как земля в погребе. Джоанна посмотрела на кончик пальца — он побурел.

Она с трудом встала и, обуреваемая растущей паникой, поплелась по комнате.

Яростно постучала в дверь.

Открыл снова Томас. Джоанна хотела назвать их по именам, бросить обвинение в лицо тюремщику.

И вдруг заметила предмет, который свешивался у него из кармана.

Это были четки — те самые, пробковые, подаренные Марухе. Она поклялась хранить их вечно, как символ веры, надежды и жизни взаперти.

Джоанна дождалась, пока он захлопнет дверь, а затем рухнула на пол, закрыла лицо ладонями и горько разрыдалась.

* * *
Они поняли, что она все знает.

О Марухе и Беатрис.

Наверное, догадались по тому, как она вскакивала, когда они отпирали дверь, или отпрыгивала, если приближались хоть на фут. А Джоанна невольно гадала, кто из них спустил курок или всадил нож. Томас, который в эти дни хандрил сильнее обычного? Или Пуэнто, наставивший автомат на Джоэль, когда девочка болела воспалением легких и плакала? Или оба?

Джоанна окончательно убедилась, что ее тюремщики догадались, когда к ней пришел доктор и извинился за то, что ее придется приковать к стене.

Он очень сожалеет, объяснил он, но это для ее же собственного блага.

— Если начнет стрелять патруль USDF, вы будете в большей безопасности.

Джоанна только раз попросила этого не делать. Доктор пожал плечами и сказал, что такие решения не в его власти. И вообще это только на ночь.

Один конец цепи они приковали к давно не работающему радиатору, а другой — к ее ноге.

Это доставляло ей физические неудобства и моральную боль. И расставило все точки над i в ее существовании — теперь она была буквально заперта на замок.

По утрам один из охранников заходил в комнату и освобождал ее от цепи, и Джоанна почти не дышала, пока этот ритуал не завершался. Только тогда она могла быть уверена, что проживет хотя бы до обеда. И начинала ждать времени кормления. Эта жизнь от часа до часа ее совершенно измучила. Джоанна постоянно нервничала, часто плакала и, случалось, подолгу не могла унять дрожь.

Когда она сказала Галине, что не сомневается — Маруху и Беатрис убили, та покачала головой и ответила:

— Нет, их отпустили.

— Неправда, — возразила Джоанна. — Я видела у Томаса четки Марухи. Она никогда с ними не расставалась. В тот вечер, когда они исчезли, охранница выключила новости. А на матраце появилось кровавое пятно.

Но Галина больше ничего не хотела слушать. Она была глуха к ее словам.

Это сводило с ума. Джоанне становилось дурно.

Но она поняла: пытаться говорить с Галиной о некоторых вещах — все равно что обращаться к стене. А она прекрасно знала, что это такое, потому что теперь, когда рядом не было подруг, разговаривала со стенами. Ей казалось, что это менее безумно, чем говорить сама с собой.

Иногда стена превращалась в знакомого человека. Пола. Джоанна пыталась представить, где он теперь. В тюрьме за контрабанду наркотиков? Мертв? Когда она совсем задыхалась от страха, то сажала его перед собой и рассказывала, что произошло с ней за день.

Иногда Пол задавал ей вопросы.

«У тебя что-то случилось?»

Да, убили моих подруг.

«Может, ты ошибаешься?»

Нет, в тот день, когда они исчезли, я обнаружила на матраце кровь.

«Наверное, одна из твоих подруг порезалась».

Крови слишком много. И еще — Маруха оставила здесь одну вещь.

«И тем не менее…»

Ты должен мне верить. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Но я абсолютно нормальна.

«Я тебе верю».

Я боюсь. Боюсь каждый день.

«Мужайся. Ты же Зена, моя королева воинов. Помнишь? И еще: я за тобой приду».

Когда? Я хочу домой.

«Скоро, моя дорогая».

Когда же?

«Скоро».

* * *
Она спросила Томаса о четках.

— Маруха отдала их вам, когда вы ее освободили?

Томас не ответил и подал ей четки.

Джоанна стала присматриваться, как запирается дверь: ключ поворачивался снаружи и приводил в движение небольшой язычок замка. Старый деревянный косяк был изъеден жучками. Вот и все запоры.

Она сняла с нитки одну пробковую четку — бусинка была податливой, как полузастывшая глина.

И когда Галина выводила ее на кормление Джоэль, засунула кусочек пробки в замочную скважину и вдавила большим пальцем.

Вечером охранница закрыла за ней дверь и исправно повернула ключ в замке. Джоанна прислушивалась, ожидая предательского щелчка. И не услышала.

Ее охватило возбуждение. Обдало жаром, как после глотка старого коньяка в холодный день.

Чтобы вырваться из тюрьмы, Беатрис нарисовала на потолке звезды, но ее убили в постели.

Беатрис было легче.

А она прикована к стене и не может уйти без ребенка.

Возник вопрос — что делать? Утро приходило за утром, Джоанна просыпалась, однако у нее не возникало ни единой мысли, как совершить побег. Она не стала обсуждать стратегию со стенами. Решила так: сделает первый шаг; если получится, пойдет дальше.

Но выход наметился сам собой. Случилось нечто такое, что устраняло два самых серьезных препятствия.

Снова заболела Джоэль.

На этот раз она довольно сильно простудилась — рассопливилась, стала капризничать, у нее слегка поднялась температура.

Джоанна попросила Галину, чтобы девочку оставили с ней. Не на час или на два, а на всю ночь, как в тот раз, когда Джоэль подхватила воспаление легких и Джоанна всю ночь ходила по комнате с дочерью на руках.

Галина согласилась.

Тогда она попросила еще об одном. Нельзя ли снять с нее цепь? На случай если девочку придется убаюкивать? Надо будет носить ее по всей комнате. А перемещаться гораздо удобнее, если человек не прикован к радиатору.

Галина заколебалась.

Джоанна продолжала упрашивать, и няня пообещала поговорить с охраной.

В тот вечер дежурил Томас. Возможно, после того, как Джоанна проявила религиозность и взяла у него четки, он стал относиться к ней лучше. А может быть, хотел загладить вину за убийство ее подруг? «Хорошо, — согласился он. — В эту ночь никаких цепей».

Когда Томас закрывал за собой дверь и поворачивал ключ в замке, Джоанна затаила дыхание.

Щелчка не последовало.

Вот оно. Она сделала первый шаг. Затем последовали второй и третий. Джоанна подошла к двери. Она так мучительно манила к себе.

Несколько мгновений Джоанна размышляла, хватит ли у нее духу переступить порог.

Кровавое пятно на матраце и удерживало, и подталкивало. Если ее поймают, то убьют за попытку побега. Но если она не решится, ее все равно когда-нибудь убьют.

Надо набраться мужества.

Джоанна ждала, пока ее внутренние часы не сообщили, что времени примерно два часа ночи. Были все основания полагать, что в коридоре никого нет: в тот раз, когда ей понадобилась ткань, чтобы обтереть Джоэль, пришлось колотить в дверь не меньше пяти минут, прежде чем отозвался Пуэнто.

Она на цыпочках подошла к двери и приложила ухо к деревянной створке.

Тишина.

Тогда Джоанна взялась за ручку и попробовала повернуть. Ручка не поддалась. «Я ошиблась, — сказала она себе. — Значит, пробка не сработала, замок действует, и я по-прежнему взаперти». Но решила попробовать еще. Нажала на ручку сильнее.

На этот раз ручка повернулась.

И дверь открылась.

Это было как в страшном кино, когда в заколдованном доме нельзя открывать какую-нибудь дверь, но она все равно открывается. Дверь, за которой таится нечто ужасное.

Но за дверью ничего страшного не оказалось.

Пустой коридор.

Поскольку на свидания с Джоэль Джоанну водили без маски, она стала разбираться в расположении комнат. Направо были кухня, комната для кормлений и помещение, где содержали Роландо (если, конечно, он все еще был там).

Налево — свобода.

Джоэль беспокойно дремала у нее на руках. Джоанна представила, что сейчас ребенок проснется и закричит — лучшей охранной сигнализации боевики ФАРК не могли бы пожелать. Придется двигаться медленно и очень осторожно — по дюйму за шаг.

В коридоре Джоанне показалось, что она движется сквозь некую физическую субстанцию — силовое поле из научной фантастики. Она остановилась и сделала глубокий вдох. Затем пошла вперед, едва переступая ногами. И через некоторое время оказалась перед дверью на улицу. Той, через которую ее ввели в этот дом, ослепшую и напуганную.

Она и теперь была напугана.

Но собрала всю свою волю и толкнула дверь.

Глава 30

Траектория. Она есть у атомов. У нейтронов и электронов. И у жизни тоже.

Была траектория и у той пули, которая убила Майлза. Он ткнулся головой в стол, и к его ладони прилип пистолет «Аграм-2000», теперь совершенно безобидный. Пуля пробила шею, затем стоявший первым на полке пыльный том «Статутного права нью-йоркской недвижимости», и еще у нее хватило сил разворошить несколько юридических книг, так что их страницы разлетелись, словно конфетти.

Но в тот момент Пол не думал о траектории пули.

Его больше волновала его собственная траектория. Он отскочил от враз запятнанного кровью стола и, как боксер после сильного удара, пошел ковылять по кругу, не зная, сможет ли устоять на ногах или рухнет на пол.

И все-таки устоял.

«Ключ», — вот что билось в его мозгу.

Майлз был последней ниточкой, которая связывала его с тем, что произошло в Колумбии.

Ключ.

Насчет глушителя Майлз оказался прав.

Выстрела никто не услышал. Звук был не громче хлопка, который производит палец, если резко оттянуть и отпустить щеку. Мультяшный эффект.

Зато крови оказалось предостаточно. Ею пропахла вся комната.

Пол обошел стол и заглянул с той стороны, где все еще сидел Майлз, — вернее, его тело. Он старался не обращать внимания на эту груду плоти, которая еще недавно имела имя, голос, семью.

«Знаете, какой самый тяжкий грех в ортодоксальном иудаизме?»

Пол открыл ящик стола. Бумага, степлер, карандаши, две полупустые упаковки жвачки. «Риглиз», мятная. Калькулятор, корешки чеков, скрепки для бумаги, конверты. Пол понятия не имел, что же он ищет.

Какой-нибудь ключ.

Вопрос был в том, что такое этот ключ? Как отличить его от канцелярских принадлежностей и просто предметов повседневной жизни?

«Они начинают связывать одно с другим. Я точно знаю».

Пол просмотрел бумаги в ящике стола. Налоговая форма W-2. Напоминание о необходимости продления подписки на юридический журнал. Обведенный красными чернилами купон из «Тойз-эр-ас».[82] Болтушка Кэти. Расписание игр «Нью-Йорк джайентс»[83] на 1999 год.

Телефонная книжка.

Та самая, которую Майлз держал, разыгрывая звонок Марии. Тогда он щелкнул пальцами и сказал: «У нее должен быть номер этого шофера. Пабло».

Номер Марии был, естественно, записан.

Должен быть записан и номер Пабло.

Пол не знал его фамилии. Для него он был просто шофером Пабло. Пабло, наемным помощником.

А затем Пабло — похитителем людей.

Пришлось пролистать десять букв алфавита, прежде чем он наткнулся на Пабло Лорайсо.

Странно, но фамилия показалась знакомой.

Пол вырвал страничку и сунул в карман.

Он искал ключ, но не нашел его. И не представлял, что делать дальше. Звонить в полицию? Найти местного раввина и попросить передать Рейчел и ее сыновьям, что их муж и отец только что вышиб себе мозги?

Надо сматываться.

Вот самая правильная мысль. Когда с ним захотят побеседовать полицейские, он ответит, что они с Майлзом поболтали, а затем он ушел. Самоубийство? Какой ужас! Или рассказать им все, как было? Что Майлз отправил его с женой в Колумбию, чтобы там их похитили и потребовали выкуп. Какой выкуп? А такой: провезти в США чистый кокаин на два миллиона долларов. Или эту часть лучше опустить?

Пол чувствовал пустоту в голове, как тогда в доме Галины, когда встал перед Пабло, но внезапно оказался на полу. Мысли разлетались в разные стороны — не то что пуля, которая целеустремленно пробила голову Майлзу.

Вот теперь он обратил внимание на ее траекторию.

Она устроила настоящий беспорядок. Книжные страницы упали на пол. Хотя нет, это были не книжные страницы. Приглядевшись, Пол понял, что листы исписаны от руки.

Письма.

Пол начал вспоминать.

В ту ночь, когда он не смог уснуть и пошел поискать что-нибудь почитать, он наткнулся на письма из лагеря. «Дорогой папа, папочка, папуля! Помнишь, как ты отвел меня в зоопарк и там оставил?» Пол тогда лечил свое одиночество чужими семейными заботами. Он переступил через письма, собираясь покинуть кабинет. И в этот момент увидел кое-что еще.

Сначала читал стоя, затем наклонился и наконец опустился на корточки.

«Траектория пули определяется физическими законами», — думал он.

Начальной скоростью, сопротивлением воздуха, силой притяжения. И положением руки перед выстрелом. Это очень важно — куда указывала рука.

Может быть, перед тем, как принять решение пустить пулю в голову, Майлз думал, насколько малы шансы бедняги Пола разобраться в ситуации, и захотел их немножко увеличить?

И указал вот сюда.

На нужный путь.

Глава 31

Пол окунулся в привычный уют своего дома — ничего лучшего он придумать не сумел.

Только теперь дома было вовсе не уютно. Слишком многое напоминало о том, что случилось.

Он провез кроватку через всю квартиру и наполовину задвинул в кладовую, только чтобы не видеть. И пока тащил, розовые вышитые мишки улыбались ему с одеяльца, будто наивно, по-детски пытались ободрить в его безнадежной ситуации.

Лиза, должно быть, услышала, как колесики катились по полу, потому что в следующую секунду раздался стук в дверь. Пол на цыпочках вышел в прихожую и заглянул в глазок. Лучшая подруга Джоанны от удивления скосила глаза, а рот свернула чуть на сторону — это ее выражение лица Пол всегда находил довольно сексуальным. Всегда, но только не теперь. Соседка, наверное, решила, что либо Джоанна и Пол внезапно вернулись, либо в их квартиру забрался грабитель.

Пол и сам чувствовал, будто без спроса забрался в собственную жизнь.

Он стал ждать, пока Лиза уйдет. История про визу была наготове, но он чувствовал, что не в настроении лгать.

Соседка стукнула в дверь еще раз, пожала плечами и удалилась. А Пол взялся за пачку писем, которые принес из кабинета Майлза. Стоило получше принюхаться к ним, и можно было ощутить запах крови адвоката.

Он закрыл жалюзи и выключил телефон. Рейчел потребуется некоторое время, чтобы вычислить его адрес. Пол не мог вспомнить, называл ли ей свою фамилию. Возможно, и нет. Хотя не имеет значения. Настанет момент, когда вместе с заглядывающим через ее плечо полицейским Рейчел откроет записную книжку мужа и выпишет всех Полов. Так что ему непременно позвонят.

«Я приходил к Майлзу обсудить свои проблемы с удочерением девочки. Когда покидал его кабинет, он был жив. Находился ли он в подавленном состоянии? Да, немного. Упоминал что-то насчет своих игорных долгов. Мне очень жаль слышать, что он умер».

На письмах не стояло дат.

Но Пол сумел хронологически разложить их по цвету: от совершенно пожелтевших до слегка выцветших.

Самым последним оказалось то письмо, которое Майлз читал бессонной ночью, — от сына из лагеря. Но его заинтересовали другие письма. Те, что вываливались из «Книги Руфь». Это были письма не от детей, а про детей.

«Дорогой мистер Гольдштейн! — начиналось одно из них. — У меня есть ребенок, которого срочно необходимо пристроить…»

Большинство писем содержало просьбы, мольбы, уговоры найти писавшему ребенка. А это оказалось иным. В нем ребенка предлагали.

«Считайте это особым обстоятельством, — продолжал автор. — Все необходимо проделать очень срочно. И времени на обычную бумажную процедуру не остается. Поэтому я обращаюсь непосредственно к вам. И прошу вашей помощи. Пожалуйста, ответьте немедленно — сегодня, завтра. Как только физически появится возможность».

Пол перешел ко второму письму. Затем к третьему.

Он читал медленно, внимательно. Иногда возвращался назад, перечитывал и не спешил продвигаться дальше во времени. Вся корреспонденция была отправлена Майлзу. Среди писем не оказалось ни одного его ответа. Складывалось впечатление, что Пол подслушивал телефонную беседу, но слышал только то, что говорилось на одном конце провода. А заполнять паузы и домысливать реплики второго собеседника приходилось самому.

Дальше в письме объяснялось, что это за ребенок, — трехлетняя девочка. Автор утверждал, что ребенку необходимо срочно покинуть Колумбию. И объяснял почему. За девочкой охотится отец. Затем открыто и подробно рассказывалось, как все должно произойти.

Прочитав все письма, Пол возвратился к первому и начал сначала. Он вспомнил, как сумбурно изъяснялся Майлз в последние минуты жизни, и теперь попытался соединить осколки и склеить из них общую картину.

«Как вы считаете, есть шансы, что малютка Пол во всем разберется?»

Шансов мало, Майлз, я бы сказал, отвратительно мало. Но кажется, положение становится более благоприятным.

Полное имя отца девочки ни разу не упоминалось — стоял только инициал: «Р». Автор шепнул имя Майлзу на ухо и больше его не называл.

Зато сами письма в конце каждого листа были подписаны. Именно это заметил Пол, когда собирался уйти из кабинета, где в нос бил терпкий запах крови. И подпись его остановила. Заставила присмотреться к тексту внимательнее и начать читать. Подпись в конце страниц.

Изящный наклон букв, особенно «Г».

С этой буквы начиналось имя «Галина».

Глава 32

Сначала Пол решил, что звук у двери ему приснился.

Ведь он сидел и грезил — полуспал, полубодрствовал.

Представлял свою жену и дочь.

И ту маленькую девочку.

Вспоминал слова, висевшие у Майлза над столом:

«Тот, кто спас одного ребенка, спас целый мир».

Кто она была — та девочка? Внучка Галины.

Это стало абсолютно ясно из ее второго письма Майлзу. Еще она писала в нем об отце ребенка. И о нем тоже.

«Был момент, когда я решила, что дочь в безопасности и он ее не достанет. Но я ошиблась».

Галина умоляла Майлза помочь. Уверяла, что внучку следовало срочно вывезти из страны.

«Отец ее ищет и не успокоится до тех пор, пока не найдет. А вы знаете, что у Р. достаточно власти и средств, чтобы это выполнить».

Нужно, чтобы кто-нибудь удочерил ее в Америке. И сделал это как можно быстрее.

Далее в письме подробнее рассказывалось о самой девочке.

«Она видела такие вещи, которые не должны видеть дети. Да и не только дети. И у нее начались кошмары».

Из четвертого письма стало ясно, что Майлз согласился. Да, он поможет. И более того, адвокат сделал поразительно щедрое и самоотверженное предложение. Он сам решил удочерить внучку Галины.

«Вы абсолютно уверены?

— спрашивала его колумбийка. –

Я чрезвычайно обрадована, но должна вам напомнить, что взять ребенка — это не на время. Это на всю жизнь. Вы станете не только ее отцом. Но ее защитником. Ее покровителем. Ее единственной надеждой».

Видимо, Майлз ответил «да» — он абсолютно уверен.

Но попросил кое-что взамен.

Только что именно?

Трудно было судить.

После этого восторги Галины поубавились. Письма стали суше и приобрели характер деловых переговоров.

«Поймите: то, что вы просите, может быть невозможно,

— предостерегала она. –

Я их не знаю. Не берусь за них отвечать. Могу только спросить».

Их!

Пол, словно двухлетний ребенок, начинал понимать, что за внешне бессмысленными словами прячутся наполненные глубоким смыслом понятия.

Они ответили «да».

Это явствовало из следующего письма Галины. Она отчаянно умоляла Майлза заботиться о девочке.

«Очень прошу вас о нескольких вещах,

— писала Галина. –

Успокаивайте ее, если она в страхе проснется среди ночи. Читайте книжки: она любит слушать о поездах, клоунах и кроликах. Учите всему, что нужно, чтобы понять новую страну. Защищайте. И пожалуйста, иногда сообщайте мне, как у нее дела. Разумеется, не каждую неделю и не каждый месяц. Время от времени. Пишу вам в последний раз. Чем меньше мы общаемся, тем будет безопаснее. Прошу вас только об одном. Но это очень важно. Вы и ваша жена — любите ее!»

За дверью кто-то был.

Пол разом окончательно очнулся и широко открытыми глазами уставился в потолок спальни.

Он снова услышал звук — словно тихонько скреблись в дверь.

Как будто кошка просила впустить ее в дом.

Но у них не было никакой кошки.

Пол лежал на кровати и гадал, в какую дверь скреблись: в закрытую дверь спальни или во входную дверь квартиры. Это было очень важно. Если в дверь квартиры, у него был еще шанс. Но если в дверь спальни — можно было не сомневаться, что он покойник.

Пол сосредоточился, напряг слух. В ушах стучала кровь; дыхание сделалось затрудненным, поверхностным и шумным.

Скребущий звук был тихим и неотчетливым.

«Хорошо, — подумал Пол, — значит, в дверь квартиры».

Он соскользнул с кровати, всеми силами сопротивляясь желанию спрятаться под матрац. Входная дверь была на замке. Он по-прежнему оставался на своей территории и мог себя защитить.

Пол был одет в одни «боксеры»; когда он посмотрел в висящее на стене зеркало в полный рост, собственное отражение показалось ему до смешного уязвимым. Он замер, вытянул шею и прислушался.

Скреб-скреб…

«Это те негодяи с «узи» и керосином, которых я и боялся. Люди с болота», — решил Пол.

Или…

Тот тип с татуировкой «СССР» на руке.

Этот некто стоял за входной дверью. Той, из-за которой на Пола косила глазами Лиза. Если память не изменяла, он ее надежно запер. Даже на два оборота.

Пол осторожно вышел из спальни и глянул на дверь квартиры, словно видел ее впервые. Присмотрелся. Она показалась ему достаточно надежной. Правда, облупилась и требовала покраски. Но была твердой, как сталь. Сравнение обнадеживало.

Теперь Пол не сомневался, что запер ее на два оборота, но забыл, как должна стоять продолговатая ручка — горизонтально или вертикально.

До него внезапно дошло: как только он вышел из спальни, звуки прекратились. Дошло потому, что теперь они возникли снова.

Но на этот раз ближе, грубее и громче. «Туман крадется на кошачьих лапках». Этот стишок он запомнил с детства. Только сейчас к нему подбиралась не кошка, и детство давно кончилось.

Оружие.

Взгляд метнулся по квартире и нервно, словно попавшаяся между рамами муха, стал дергаться от стены к стене.

Металлическое пресс-папье от «Шарпер имидж»? Что ж, не исключено.

Полированная африканская трость, которую родители Джоанны привезли из Кении? Может быть.

Лежащее посреди обеденного стола никчемное стеклянное яйцо? Не пойдет.

А сам обеденный стол?

Ножи!

Пол повернул в сторону кухни, стараясь припомнить, где Джоанна держит ножи для разделки мяса.

И еле удержался, чтобы не броситься туда бегом.

Ни в коем случае. Иди тихонько. Порхай, как Мохаммед Али на ринге. Они не знают, что ты здесь. Могут только догадываться. Им может надоесть копаться с замком. Тогда они все бросят и уйдут.

Но если они знают, что он в квартире, — тогда ни за что.

Пол вплыл в кухню, надеясь, что передвигается легко и бесшумно, хотя чувствовал себя тяжелее свинца. Он слышал, что звуки у двери становятся громче и настойчивее.

С той стороны старались что-то подобрать к замку — вот как это воспринималось из квартиры. Пола охватило отчаяние.

События развивались, как во время изнасилования на свидании: сначала все было вежливо и пристойно, но чем дальше, тем грубее и настойчивее. Замок отчаянно сопротивлялся. Но и взломщик не сдавался.

Пол выдвинул ящик кухонного шкафа. Он скрипнул.

Звуки за дверью разом прекратились.

И наступила мертвая тишина.

«Пол, надо что-то делать с этими ящиками». Джоанна говорила ему об этом не раз, а целую тысячу. И он тысячу раз отвечал, чтобы она наняла ребят из «Пенни сейвера».

Но рабочих так и не вызвали, и ящики продолжали вопить каждый раз, когда их пытались открыть.

Люди за дверью знали, что он в квартире.

В выдвинутом ящике оказались записная книжка Джоанны, несколько карандашей, скрепки для бумаг, меню из ресторана навынос «Хьюман Флауэрз».

И никаких ножей.

Поскребывание возобновилось. На этот раз сильнее.

Пол выдвинул следующий ящик. Вот они. Целый набор ножей «Гинзу», за которые они в пять необременительных месячных взносов заплатили 49,95 долларов. Знаменитые ножи, выкованные настоящими самурайскими мастерами в Йокогаме. В рекламных роликах такими разрубают папиросную бумагу. Пол сомкнул пальцы на пластмассовой рукояти.

И повернулся к двери.

Которая была от него не дальше десяти футов. А за дверью — они. Казалось неправдоподобным и смешным, что эта дверь способна его спасти. Пол носом ощущал их присутствие. И Джоанна бы тоже почувствовала.

Надо позвонить 911.

На этот раз он может назвать адрес.

Если вызвать патрульную машину, взломщики решат, что полицейские прибудут с минуты на минуту, и это их спугнет.

Телефон находился в другом конце квартиры. Расстояние казалось непреодолимым, как Сахара.

Подожди. Не надо звонить. Достаточно сделать вид.

— Это полиция? — закричал он. — Звоню вам с Западной 84-й улицы, номер 341, квартира 9Г. Кто-то пытается ко мне влезть. Да-да, совершенно верно… Будете через две минуты? Слава Богу!

Как ни странно, его уловка не сработала. Человек или люди за дверью не прекратили своего занятия.

Пол должен был бы спросить себя — почему?

Если бы на часах было не пять утра и он бы немного лучше соображал, ответ бы нашелся.

Пол бы понял, что телефонная фальшивка не сработала и не отпугнула незнакомцев по одной-единственной причине: они знали, что звонок — притворство.

А знали потому, что были уверены: у него нет никакого телефона.

Значит, приняли меры, чтобы он не смог никому позвонить.

Глава 33

Сначала он ощутил несокрушимую силу.

Ее слепое присутствие.

Сгусток мышц. Словно из стали была сделана не дверь, а человек, который ворвался в квартиру. «СССР», — подумал Пол.

Он стоял в десяти футах от двери с ножом «Гинзу» в руке. И тотчас же на него налетела бесформенная черная масса.

Пол попытался ударить в нее острием, но человек отбросил оружие со смехотворной легкостью.

Нож звякнул по полу.

Однако ворвавшийся не успел убить Пола: тот нырнул под его железное плечо и бросился на кухню, где на бегу попытался запустить руку во второй ящик кухонного шкафа. Но только порезался — кажется, ножом для удаления сердцевины из яблок, который им прислали бесплатно в рамках рекламной акции. Теперь его ладонь кровоточила, а главное — он остался без оружия.

Ворвавшийся гнался за ним по пятам. Пол слышал за спиной его тяжелое дыхание, словно человек устал, изрядно намучившись с дверью.

Но не настолько, чтобы бросить свое занятие и отстать.

Пол, как филдер[84] на поле, вильнул в спальню и попытался закрыть за собой дверь.

Не тут-то было.

Преследователь навалился на створку с другой стороны.

Пол сопротивлялся изо всех сил.

«Адреналин — тот же наркотик», — подумал он. Все мышцы звенели от наполнявшей их энергии. Он почувствовал себя могучим, безжалостным, даже неукротимым.

Но верх не взял.

Адреналин сделал свое дело. Однако противник казался не человеком, а буйной природной стихией. Дверь стала поддаваться.

На дюйм.

На два.

Окровавленная ладонь скользила.

— Черт! — прохрипел Пол. — Черт! — Он попытался собрать последние силы.

Но он мог кричать, сколько заблагорассудится. Толкать дверь, царапаться, сопротивляться, молить. Напрасно.

Все кончилось сокрушительным грохотом и визгом. Дверь врезалась в стену, а Пол отлетел назад, словно выпущенный из катапульты. Увернулся от кровати и схватил телефонную трубку. Аппарат был мертв.

Человек был уже в спальне.

Пол закрылся руками. Он закричал. Но из горла не вылетело ни звука.

Нападавший закрыл ему рот ладонью, а другой рукой сдавил шею.

Пол почувствовал себя тряпичной куклой, которой вот-вот оторвут голову.

Однако незнакомец не раскроил ему череп.

Он с ним заговорил.

Шепотом.

— Дыши, — приказал он. — Легко и свободно. Вот так.

В его речи не было ни малейшего русского акцента. И колумбийского тоже. Это стало первой неожиданностью.

Но была и другая.

* * *
Потом, когда Пол перестал дрожать, они вспомнили старые времена.

На самом деле это было совсем недавно. Но те события казались такими далекими, словно превратились в древнейшую историю.

Задержка в аэропорту Джона Кеннеди. Посадка в Вашингтоне, округ Колумбия. И восемнадцать мучительных часов в самолетном кресле.

Только его гостю они тогда вовсе не казались мучительными. Он сидел и спокойно смотрел в спинку переднего кресла.

Этот человек привык ждать.

— Помнишь? — спросил он Пола.

Это был натуралист-орнитолог.

Глава 34

«Гимнастика джунглей».

«Книга джунглей».

«В джунглях, могучих джунглях, лев решил немного поспать».

«Буги джунглей».

Джоанна перечисляла весь список того, что могла вспомнить о джунглях. Она была сама себе google.com.[85] Некоторые из ее джунглей оказались явно приукрашенными и дружелюбными. Под такие слова можно спокойно петь и плясать с наивными четырехлетками.

Вспоминались и другие, более пугающие.

Каменные джунгли.

Джунгли за окном.

Но Джоанна не думала ни о тех, ни о других. Вокруг были настоящие джунгли — сырые, наполненные гудением невидимых насекомых, пронзительными криками неизвестных тварей и перепутанными гниющими растениями. Все это сильно пугало.

Хотя бы потому, что было темно.

Темнее темного.

Удушающее покрывало из ветвей не пропускало ни единого лунного лучика. Бродить по этому месту — все равно что забраться в шкаф, где, как верят дети, обитают монстры.

По ночам здесь творилось что-то нехорошее. Джоанна слышала, как над головой трещали ветки и кто-то кричал. Обезьяны? Или кто-нибудь похуже?

Ягуары, оцелоты, удавы?

Джоэль проснулась вскоре после того, как они оставили позади просеку и углубились в чащу. Девочка захотела есть и заревела. Или она заплакала оттого, что замерзла? Или, может быть, потому, что была больна? Этого Джоанна не знала. Она еще только изучала язык младенчества, на котором Галина общалась свободно. Но сейчас это не имело никакого значения. Все равно у нее с собой не было детской смеси. И она ничего не могла поделать с холодом, от которого не спасало детское одеяльце.

— Мы идем домой, — шептала она дочери, скорее, стремясь успокоить себя. Произносила слова вслух, чтобы побороть страх темноты и убедить себя, что все еще существует и сопротивляется. Не только темноте, но всем тем людям и нелюдям, которые таились в ветвях.

Кто-то пролетел мимо и задел ее по лицу. Джоанна чуть не проглотила огромное насекомое и едва сумела его выплюнуть. А затем, сообразив, какая мерзкая тварь побывала у нее во рту, согнулась пополам в рвотном спазме.

Она понятия не имела, где очутилась.

И решила идти напрямик от дома. Пусть неизвестно, что ее ждет впереди, зато она знала, откуда удаляется. Но проблема все-таки возникла — так всегда бывает, когда речь идет о продуманных, спланированных операциях. Противник не дремал.

Все вокруг было против нее: на пути попадались огромные поваленные стволы деревьев, и раза три она едва не упала. Встречались крутые спуски, черные ручьи где-то обрывались водопадами, которые звучали обманчиво мирно, как телевизионные помехи.

Джоанна постоянно что-то обходила и в итоге почувствовала себя заплутавшей и слепой — она столько кружила, что потеряла всякое ощущение направления. Отчаянно хотелось, чтобы кто-нибудь ей подсказал, куда идти; как говорили в детстве, «в какой стороне теплее».

Хотелось есть, было холодно и очень страшно.

Она непрерывно шла; движение укачало Джоэль, и она заснула. У Джоанны появился большой соблазн присоединиться к дочери. Утром она, по крайней мере, сможет рассмотреть, что ее окружает, и хотя бы представить, куда ее занесло.

Но она боялась, что один из охранников — Томас или Пуэнто — заглянет к ней в комнату и тут же пошлет погоню, которая знает эти джунгли как свои пять пальцев и, что еще опаснее, умеет найти след. И продолжала двигаться вперед.

Внезапно она оказалась на большой прогалине.

И от неожиданности споткнулась — было впечатление, словно в темной комнате внезапно зажгли свет. Джоанна рассмотрела собственные ноги, личико спящей Джоэль и небо. Небо, которое она не видела с тех самых пор… она даже не могла припомнить, с каких. Джоанна замерла под ковром сияющих звезд. Их было так много, что они казались искусственными, как на праздничной дискотеке. У нее перехватило дыхание.

Странно. Она находилась посреди джунглей — и стояла на краю поля. Эту землю обрабатывали, за ней постоянно ухаживали. В воздухе витал отчетливый влажный запах. Чего?

Джоанна подошла к самой меже.

Ну разумеется.

Кокаин. Она набрела на тайную плантацию коки, которую скрывали от правительственных патрулей глубоко в чаще.

Джоанну что-то кольнуло. Надежда?

Да, она вступила в опасную зону. Но в эту зону хотя бы заходили люди.

Надо дождаться утра. Кто-нибудь сюда придет — например, фермер, который выращивает урожай. Только вдруг он — не просто рассчитывающий на скромное побочное вознаграждение мелкий частник, а один из них? Вдруг это они возделывают такие поля, и тот, кто появится, тоже окажется врагом? Джоанну разрывали на части противоречивые порывы. Она все бы отдала, только бы снова не возвращаться в джунгли. Но если затаиться рядом с полем, заснуть и дождаться утра, можно нарваться на нехороших людей.

Так идти или остаться?

Но решать не пришлось.

Поле лежало под покрывалом самой черной черноты. Даже когда ее глаза привыкли к лунному свету, оно не изменило оттенка. Осталось таким же, каким было. Черным.

А запах имел почти осязаемую плотность — влажный, вязкий, горьковатый.

Джоанна поняла.

Поле казалось черным, потому что и в самом деле было черным.

Черным, как зола.

Его сожгли дотла. И на месте зарослей высотой пять футов остались лишь короткие перекрученные огрызки.

Поле обнаружил правительственный патруль и сжег. Или люди USDF. Или фермер, который его засеял. Кто знает, может быть, здесь в ходу подсечно-огневые методы земледелия?

Так или иначе, поле заброшено. И никто не явится сюда утром.

Придется двигаться дальше.

Но куда?

Похоже, надо определяться по звездам. Но как? Это Пол знал, как делаются такие вещи. Она даже подарила ему на тридцатипятилетие телескоп, который, кстати, оказался совершенно бесполезным на их городской крыше. Яркие огни Нью-Йорка ослепляли не столько восторженных приезжих, сколько астрономов-любителей. Тем не менее, время от времени он пытался показать ей то одно, то другое созвездие. Теперь Джоанна пожалела, что совсем не слушала мужа.

Так куда же идти?

Джоанна повела рукой над горизонтом и решила, что остановит движение, когда почувствует правильное направление. Так вслепую бросают дротики.

Когда рука замерла, она указывала влево.

Джоанна поцеловала Джоэль в макушку и вновь вошла в джунгли.

* * *
Быстро рассветало.

Из непроглядно-черного мир стал угольно-серым. И Джоанна перестала опасаться, что при следующем шаге окажется в зыбучем песке, или угодит в яму, или наступит на голову хищнику.

Это было хорошо.

Куда хуже было то, что теперь она видела всех орущих, рычащих и ползающих тварей, которых до этого только слышала. «Воображение страшнее действительности, — заключила Джоанна. — Но ненамного».

Кто-то, по виду бабуин, пронесся в нескольких дюймах от нее, издал раздирающий барабанные перепонки крик, уселся на изгибе ветки в четырех футах над головой и тряхнул в ее сторону лианой. А затем оскалился, и его длинные клыки показались пугающе острыми.

Джоанна свернула направо и спряталась под кустом, надеясь, что обезьяна за ней не погонится.

Но бабуин больше не обращал на нее внимания.

Она пошла дальше. Вдруг древесная ветка прямо перед ней шевельнулась и, роняя ажурный покров зеленого мха, стала отлепляться от огромного ствола.

Разумеется, это была не ветка, а змея. Большущая и, что самое неприятное, встревоженная ее присутствием. Толщиной с руку, с мертвыми желтыми глазами и черным подрагивающим языком. Джоанна застыла от страха и несколько минут следила за тем, как рептилия разворачивала свои кольца.

Затем змея скользнула под развесистый папоротник.

С утренним светом пришла жара. Она накрыла джунгли, словно влажное полотенце, и Джоанна начала исходить потом. Этот запах привлек насекомых, и на нее со всех сторон ринулись тучи белой мошкары. Джоанна попыталась отмахнуться от них, но мошки оказались такими же настырными, как нью-йоркские голуби, — хоть стреляй, не отстанут.

Следующими налетели москиты или их очень крупные собратья. Им здорово повезло — попалась ходячая закуска. Руки Джоанны быстро покрылись кровавыми волдырями, очень похожими на оспу.

Джоэль опять заплакала и, судя по ее настроению, не собиралась успокаиваться. Даже небольшой знаток языка младенцев сразу понял бы, что дело не только в жаре и всяческих неудобствах: девочка явно захотела есть. И Джоанна впервые усомнилась, правильно ли она поступила. Надо было обо всем подумать заранее и запастись детской смесью. Она корила себя за преступное легкомыслие.

Дочь ничто не могло успокоить. А вскоре утешение понадобилось и самой Джоанне. Страх поднимался откуда-то из самых глубин ее нутра и физически сковывал, словно стягивая ноги резиновыми жгутами. Она наяву переживала кошмарный сон, когда надо бежать, спасать свою жизнь, но не можешь двинуться с места.

Они потерялись, как только могут потеряться люди.

Джунгли поглотили их — сожрали заживо. Им отсюда не выйти.

Однако Джоанна продолжала двигаться вперед. Что-то, — наверное, чистое упрямство — заставляло ее переставлять ноги.

Маршевые песни — правой, левой.

Марширую и песенку пою.

Сапоги для того, чтобы маршировать.

Маршируй, как солдат.

Джоанна решила, что будет идти до тех пор, пока способна двигаться. Это было красиво: шагать и шагать вперед, а потом упасть. Бороться до конца.

Наступило раннее утро. За исключением краткой задержки у сожженного кокаинового поля, она шла без остановки шесть часов подряд.

И вдруг почувствовала запах.

Замерла как вкопанная, закрыла глаза и скрестила пальцы.

«Принюхайся еще».

Она повела носом.

Колбаса.

Неужели это возможно?

Горячая, обжигающая, ароматная колбаса.

Может быть, так пахнет какое-нибудь растение? Или животное? Может быть, это запах джунглей, с которым она не знакома?

Джоанна снова принюхалась к воздуху, повременила. Да нет, все ясно как день. Кто-то готовит завтрак.

Ее сердце екнуло, заныло, перевернулось в груди. Она перестала укачивать Джоэль, поднесла к лицу и прошептала:

— Мы справились. Мы идем домой. Мы свободны.

Перед глазами не возникло ничего нового — те же деревья, пни и папоротники. Большая, покрытая росой паутина преломляла солнечные лучи множеством сверкающих огней.

Джоанна шла на запах. Налево, направо, затем прямо.

Ну, нос, только не подведи!

Джунгли как будто бы поредели — не вдруг, постепенно, но явно стало светлее. Воздух сделался не таким тяжелым — отпустило легкие, затем отстала мошкара.

Запах усилился, он щекотал ноздри, окутывал ее всю.

Джоанна уже видела просвет между деревьями.

Она ускорила шаг. Если бы на ней были кроссовки, а не туфли на полудюймовых каблуках, бросилась бы бежать.

Даже Джоэль почувствовала перемену в настроении матери — стала плакать тише, а затем прекратила вовсе. Несколько раз икнула и хрипло фыркнула.

Джоанна поняла, что идет по земле, по которой ходили люди. Кто-то рвал здесь стебельки и втоптал в грязь широкий зеленый лист папоротника. Ей даже показалось, что она различила след ноги.

Запах кружил голову. Джоанна чувствовала себя словно пьяная. Она обогнула большое баньяновое дерево и внезапно оказалась на открытом пространстве.

Перед ней маячила одинокая фигура, освещенная со спины солнцем цвета мармелада.

Ей что-то сказали.

Не выпуская из рук ребенка, Джоанна опустилась на землю. Уронила голову на грудь и, раскачиваясь из стороны в сторону, расплакалась.

— Нет, — шептала она себе, Джоэль и стоявшей перед ней на прогалине женщине. А может быть, и самому Всевышнему. — Нет…

Прогалина полого поднималась к гребню холма, на котором расположилась скромная ферма.

Труба курилась дымком, ставни были выкрашены в лиственно-зеленый цвет. Сзади в покосившемся загоне обитали петухи, козы и коровы.

Джоанна впервые увидела это место снаружи.

— Быстрее, — сказала Галина. — Скорее назад в комнату, пока никто не заметил.

Глава 35

Галина ввела ее в дом через заднее крыльцо. Но остаться незамеченными им не удалось. Женщины наткнулись на индейскую девочку с длинными черными волосами, которая выходила из туалета.

— Ей стало плохо, — объяснила девочке по-испански Галина. — Пришлось вывести на свежий воздух.

Та не проявила никакого интереса, только кивнула.

Галина ввела Джоанну в комнату, закрыла дверь, села и сказала:

— Это было очень глупо. Вы же не знаете джунглей. — Она приняла Джоэль из уставших рук матери, перепеленала и накормила. — Вы бы там погибли.

— Так и так погибать, — ответила Джоанна. Она впервые позволила себе сказать это вслух. Словно до этого боялась, что стоит произнести и страшная мысль обернется реальностью.

— Не надо так говорить, — покачала головой Галина.

— Почему? Это же правда. Меня убьют, как убили Маруху и Беатрис. Вы не хотите об этом упоминать. Но их убили здесь, в этой комнате. Я могу показать вам их кровь.

— Ее простуда усилилась, — Галина имела в виду Джоэль. Она предпочитала не тревожить двух призраков, которые все еще витали в этой комнате.

— Да, усилилась, — согласилась Джоанна. — Ее мать по-прежнему прикована к стене. И не будем вспоминать двух убитых женщин. — Собственный голос показался Джоанне чужим — невыразительным, бесстрастным. «Это оттого, — подумала она, — что я потеряла в джунглях надежду».

— Я собираюсь положить ее спать, — сказала Галина.

— Хорошо. Замечательная мысль. А заодно уложите меня.

Колумбийка моргнула и погладила ее по руке.

Няня. Похитительница. Подруга. Тюремщица.

— Я вас не понимаю, — сказала Джоанна.

— Что?

— Не понимаю. Вас. Почему вы здесь? С этими людьми — убийцами, преступниками? Вы ведь мать.

Галина собиралась уходить, но остановилась и обернулась к ней. «Слово найдено», — решила Джоанна. В этом все дело. Мать.

— Вы так и не досказали свою историю. Расскажите. Я хочу послушать на ночь хорошую историю. Хочу понять, почему вы здесь.

Глава 36

«Я хочу послушать на ночь хорошую историю…»

Именно так говорила Клаудия, чтобы подольше не отправляться в постель.

«Расскажи, мама, — упрашивала она, — историю…»

Что ж, хорошо.

Вот такая история.

* * *
Уйдя из бара в тот день, Галина с мужем больше ни разу не говорили с Клаудией.

Иногда им звонил парень из университета.

В горах произошел бой с участием вертолетно-десантных войск. Новая инициатива только что пришедшего к власти президента, который поклялся проводить в отношении партизан жесткую политику. Клаудия тоже была там. Армейские офицеры упоминали о красивой девушке в камуфляже. «Не беспокойтесь, — обнадежил их парень, — ее не задело».

Правительственные вылазки случались не часто и устраивались больше для показухи. Все понимали, что жесткая политика по отношению к партизанам — это пустые заявления. В Колумбии были две жесткие группировки, но правительство не входило в их число.

Левой группировкой была ФАРК — Революционные вооруженные силы Колумбии.

Правой — Объединенные силы самообороны.

Все названия в подобных игрищах — не что иное, как чистейшая ирония. Что значит «силы самообороны»? Будто на бейсбольном поле получил по носу от задиры и должен защищаться… Не исключено, что многие искренне полагали, что именно так и происходит в реальной жизни.

Но только не тот, кто заварил эту кашу.

Чтобы понять, что произошло с Клаудией, надо знать и его тоже. Представьте, как она, хрупкая восьмилетка, бегает по улочкам Чапениро и как легко на ее нежной коже появляются синяки. А он в это время растет в Медельине и сам щедро сажает синяки другим. Они были полными противоположностями. Клаудия — светлой стороной, а он — темной.

И им суждено было столкнуться.

Как объяснить, что такое Мануэль Риохас?

Чудовища не рождаются, они просто существуют. Они вечно таятся в болоте человеческого страха и страдания. У них нет начала, есть только конец. Но даже тогда они не успокаиваются, пока не оставят за собой безлюдные пустоши выжженной земли.

Но в действительности у чудовищ все же есть начало. Есть день рождения, дата конфирмации и получения школьного аттестата. Они живут по соседству, а не на болоте. Вот и Мануэль Риохас вырос рядом с Медельином, в грязном местечке Иисус де Наварона.

Галина однажды ездила туда навещать родных и помнила, как не прекращавшийся ни на минуту ливень гнал мусор по наклонным улочкам. Тогда на нее мог бы напасть сам Риохас. Позже Галина размышляла об этом. Ведь к тому времени он уже как будто начал воровать автомобили. И мог бы остановить свой выбор на их машине — просунуть в окошко пистолет, и все закончилось бы раньше, чем началось.

Поговаривали, что он воспитывался на бандитских историях.

Легендах о колумбийских bandidos: рассказах про Деските, Тирофихо и Сангренегра — Месть, Меткий Выстрел и Черную Кровь.

Галина не сомневалась, что в странах, где большинство населения живет в бедности и угнетении, люди неизбежно начинают поклоняться не тем идеалам. Грабителям, которые крадут у богатых и никогда не делятся с бедными. Но это уже не важно. Важно, что они бедняки. Или когда-то были бедняками. И пусть эти люди порочны, преступны и попросту безумны. Зато они терроризируют тех, кто терроризирует всех остальных. И этого достаточно, чтобы сделать их народными героями. Достаточно, чтобы растущие дети мечтали сделаться такими же, как они.

Начало криминальной жизни Риохаса таится в потемках. Судачат, что он вернулся в свой город и заставил переписать полицейские протоколы и архивы суда, а его знакомые той поры куда-то исчезли. Известно, что к четырнадцати годам его арестовывали не раз. Скорее всего, за какое-то не слишком серьезное преступление — возможно, за мелкую кражу. Ходили слухи, что он продавал фальшивые лотерейные билеты, воровал сигареты и угонял машины. И только потом принялся за гораздо более прибыльные дела. Познакомился с подлинным бичом этой Богом забытой страны — торговлей наркотиками, главным образом кокаином. Риохас начинал как курьер и мелкий продавец. Стал любимчиком у местного контрабандиста, который совершил роковую ошибку — поверил ему и начал продвигать парня. Затем голова контрабандиста неожиданно обнаружилась на шесте рядом с горной дорогой недалеко от Медельина. А сам Риохас каким-то образом возглавил в городе кокаиновый бизнес. Тогда впервые проявился его деловой принцип: он не конкурировал с соперниками — он их убирал. Причем так, чтобы устрашить других. Детей убивали на глазах родителей. Жен насиловали на глазах мужей. Врагов мучили и истязали, их только что искромсанные тела выставляли на всеобщее обозрение. Новая пища для газет.

Ни для кого не делали исключений. Склады, фабрики и кокаиновые поля конкурентов грабились и уничтожались.

Историй становилось все больше, легенды обретали плоть и кровь.

Он вознесся на невероятные высоты.

Это необходимо для чудовищ — возвышаться над низкопоклонствующими. А перед ним в самом деле раболепствовали. Не только конкурирующие банды, всякие Очоа и Эскобары, сгинувшие в долгих, жестоких и продолжительных кровавых бойнях. Но даже семьи, которые обычно решались показать жало, — они тоже склоняли головы перед Риохасом. Он съедал сердца своих врагов, чтобы воплотить их в себе. Его избрали сенатором. Говорили, что он обещал это своей матери. Для респектабельности. Ходили слухи, что об этом он молился идолам, которых держал в тайной часовне на одной из своих гасиенд. «Сантерия», — перешептывались люди. Незаконный религиозный культ, который отправлялся в большинстве мест за пределами Боготы.

Но для того чтобы править, требуется не только чужое послушание. Еще нужна армия. Правительственные войска были беззубыми. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: единственное в стране боеспособное войско располагалось в горах к северу от столицы и называлось ФАРК. Там твердили марксистские заклинания, кричали, что нужно свергнуть верхи, и разглагольствовали о народе, словно народ что-то для них значил. Когда-то Риохас симпатизировал им, порой даже поддерживал — в конце концов, и сам вышел из неимущего класса. Но теперь он стал еще одним процветающим капиталистом и стремился защитить свои инвестиции. Поэтому они сделались врагами.

Он вооружил собственную милицию. Наиболее доверенным палачам присвоил звания: капитан, генерал, майор. Это создавало впечатление регулярной армии. На ее финансирование он требовал деньги с пяти семей.

Теперь настала пора развязать настоящую войну.

И Риохас вел ее так, как считал нужным. USDF не хотело, чтобы крестьяне привечали у себя партизан ФАРК, — не то чтобы такое случалось, не то чтобы крестьяне могли об этом помыслить, но ведь в принципе такие безобразия были возможны. И подручные Риохаса хватали без разбора человек двадцать: ты, ты и ты! Заставляли копать себе могилы. Затем силой приводили их отцов, братьев или дядьев и велели убивать. Тот, кто противился, сам оказывался в яме. Ведь крестьяне способны усваивать только такие жестокие уроки.

Клаудию USDF захватило через два года после ее встречи с родителями в баре.

Парень из университета позвонил и сообщил об этом Галине и ее мужу.

Галина уронила телефонную трубку, долго отрешенно смотрела на нее, как на что-то совершенно незнакомое, затем подобрала и, когда вновь обрела голос, спросила, убита ли ее дочь. Только голос был не ее. Он звучал так, словно она разом постарела на много лет.

— Нет, — ответил парень. — Ее взяли в плен живой. — Он не добавил, что живой она останется недолго.

Это было ни к чему.

Целый год Галина считала Клаудию мертвой. И подумывала о собственных похоронах, но каждый раз ее что-то отвлекало. Иногда это были разные вещицы, которые она находила во время домашней уборки. А убиралась она теперь постоянно. Тщательно, без устали, истово. Она приходила с работы, где ухаживала за чужими детьми, и тут же хваталась за тряпку, губку и мусорную корзину, в отчаянии окунаясь в рутину, только бы отогнать мысли о самоубийстве. Однажды, пылесося под столом дочери, Галина обнаружила открытку, которую восьмилетняя Клаудия нарисовала для нее в школе. Непропорционально долговязая мама держала на руках длиннющего ребенка, и тот ей шептал: «Те adoro».[86]

«Не сейчас», — подумала Галина и отложила свои похороны.

Иногда память подхлестывало что-нибудь совершенно обыденное. Она загружала простыни в стиральную машину и вдруг вспомнила первые месячные Клаудии. Как стояла в волнении и смятении у ее запачканной постели. А дочь собиралась в школу и оставалась удивительно спокойной и даже сама утешала ее: «Я знаю, что это такое, мама. Это значит, что я могу подарить тебе внуков».

Галина снова отложила похороны.

Все, что последовало за пленением дочери, она узнала позже.

Клаудию захватили в городке Чиппа, куда ее послали за продовольствием. Там ее и засекли. Слухи об обуреваемой революционным горением студентке университета ходили несколько месяцев. И ее поджидали. Человек пошел за ней следом и вызвал подкрепление. Когда Клаудия вернулась к овражку, где оставила товарищей, таких же борцов с капитализмом, ловушка захлопнулась — их окружили люди USDF.

Она откинула полог самодельной палатки — ребята связали несколько рубашек, чтобы схорониться под ними от дождя, — но на них вместо капель воды посыпались пули.

Три партизана были убиты на месте, двое рванули обратно в горы, причем один из них волочил простреленную правую ногу, которую потом пришлось ампутировать.

Почему же Клаудию не убили, как остальных?

Наверное, таков был приказ.

Риохас тоже слышал рассказы о молодой студентке, и ему стало любопытно увидеть ее своими глазами. И не просто любопытно — он об этом мечтал.

В тот вечер он оставил государственный прием. Ему шепнули на ухо словечко, и он вылетел на вертолете в свою гасиенду на севере страны. И когда вошел в комнату, где Клаудия стояла на коленях со связанными за спиной руками, все еще был в смокинге.

Риохас не спешил — рассматривал ее, как скаковую лошадь или породистую собаку. И тех и других у него хватало.

И то, что он увидел, ему понравилось.

Что происходило в течение следующих двух дней, можно только вообразить. Для этого надо закрыть глаза, прочитать молитву и все себе представить. Риохас лично руководил допросом. Клаудия умоляла о смерти, просила Бога, чтобы Он не дал ей очнуться, когда в следующий раз она потеряет сознание от побоев. Клаудия воевала на стороне безбожников, но не потеряла веры. В глубине души она оставалась католичкой. И теперь обращалась к Всевышнему.

Она слышала, что происходило с пленными. Их сбрасывали с вертолета. Скармливали тиграм. Все это могло случиться и с ней.

Но прошли два дня, наступил третий.

Затем четвертый.

Никто не являлся, чтобы тащить ее в вертолет. Или к тиграм в клетку. А тигры там в самом деле были. Клаудия дотянулась до окна и разглядела их своими почти выбитыми глазами. Животные прохаживались туда и сюда, словно часовые. В обед им швырнули живого пони, и хищники перегрызли ему горло.

А потом случилось нечто странное.

К ней заглянул Риохас, но не стал ее бить. А вместо этого кое о чем попросил.

Раздвинуть перед ним ноги. Попросил очень вежливо. Клаудия ответила «нет» и, ожидая новых мучений, закрыла глаза.

Риохас ушел.

В следующий раз он вернулся с подарком.

Французским бельем.

Попросил примерить. Клаудия ответила «нет».

Он снова ее не тронул.

На третий раз Клаудия начала кое-что понимать.

Она не могла похвастать богатым опытом общения с мужчинами — так, один-два случайных приятеля из университета.

Но она всегда чувствовала, когда в нее влюбляются.

Такое случалось и в школе, и потом, когда она стала студенткой. Парни начинали вести себя по-идиотски, совсем не так, как обычно.

Постепенно до нее стало доходить, что Риохас не собирается ее убивать.

Он собирается за ней ухаживать.

Почему?

Наверное, потому что Клаудия — это Клаудия.

И потому что Риохас изо всех сил стремился к тому, что не в силах был уничтожить. «Любовь — странная штука». Ведь так поется в песнях?

В какой-то момент Клаудия поняла, что это обожание способно ее спасти. Может, не навсегда, на какое-то время. Но теперь желание умереть отступило — загорелось желание жить.

И когда Риохас в четвертый раз попросил ее надеть французское белье и встать на кровати на колени, она согласилась. Поняла — нельзя его вечно отвергать. В конце концов, он устанет от этого и устанет от нее.

Было нечто поистине трогательное в том, что тюремщик влюбился в свою заключенную. Клаудия должна была использовать эту ситуацию. Получить что-нибудь взамен. Она сдалась, но отказала ему в том, чего он желал больше всего. Во взаимности.

Как говорят поэты, не отдала ему свое сердце.

Теперь она обедала с ним. За настоящим столом, сервированным серебром и тончайшим фарфором. Одетая в платье за пятьсот долларов, которое он ей привез. Хотя иногда специально надевала что-нибудь другое. Риохас взрывался, но к концу трапезы его раздражение проходило, и они вновь оказывались на полу.

Риохасу нравилось рассказывать, как он наказывал других женщин, которые осмеливались ему перечить. Например, ту певичку Эви, которая решила, что после свиданий с ним может встречаться с каким-то музыкантишкой.

«Я пришел к ней со своим личным врачом. И держал ее, пока он вырезал ей голосовые связки. А потом сидел и смотрел, как врач ее зашивал. После этого она уже не могла петь так хорошо, как раньше».

Риохас старался вызвать у Клаудии страх и добиться послушания. Она напускала на себя скучающий вид. Клаудия понимала, что, если будет сопротивляться, проживет лишний день.

Риохас слегка ослабил поводок.

Клаудии позволили выходить из дома — но всегда в сопровождении одного из его головорезов. Она прислушивалась. Она присматривалась. Запоминала окружающее.

Где они находились? Клаудия чувствовала в воздухе солоноватый привкус. Не всегда, только когда с севера дул сильный ветер. Значит, где-то на побережье. Но в любом случае это место было безнадежно изолированным. Она не видела ни одной крыши — только пышные пальмы, разросшиеся папоротники и райские птицы. Ее прогулки по гасиенде сопровождали лишь серенады попугаев.

А затем случилось кое-что еще.

Нечто страшное.

Обычно Риохас предохранялся, а тут потерял бдительность. Он вечно был пьян или под кокаином.

Клаудия пропустила месячные, затем следующие. А однажды утром ее так скрутила дурнота, что она полчаса пролежала на мраморном полу в ванной, глядя на свое искаженное отражение в позолоченных кранах.

Она решила покончить с собой.

Эта мысль пришла постепенно и сознательно.

Клаудия знала, что на кухне хранились ножи.

А над камином в кабинете висели два меча. Она проткнет себя, свою мерзкую плоть, прежде чем ее успеют остановить.

Риохас был в отъезде. Утром она умылась, тщательно наложила на лицо французскую косметику, которую он ей привез, и надела брючный костюм — ей казалось, что он лучше всего подойдет для похорон.

Вооруженная охрана стояла вокруг дома, внутри никого не было.

Мечи, наверное, были ритуальными. Японскими, как догадалась Клаудия. Изящно изогнутая сталь и расписанные вручную эфесы. Они крест-накрест висели на гвоздях.

Клаудия потянулась к мечу и в этот миг ощутила толчок в животе. А может быть, только вообразила его?

И, коснувшись орудия собственной смерти, опустилась на пол.

Почувствовала нечто у себя внутри и поняла, что не решится.

Ведь это нечто было ее половиной.

«Это значит, я могу подарить тебе внука» — так давным-давно она прошептала матери. Может быть, в то утро Клаудия вспомнила свои слова. Или, ощутив движение в животе, обрела смысл существования в этом мире.

Она оказалась между отчаянием и чем-то еще худшим.

Выбрала жизнь, но жить с этим решением не могла. И приняла другое.

Когда Риохас вернулся, Клаудия изобразила счастье и приложила его руку к своему животу, словно приглашая осваивать новую территорию. Еще один кусок мира, к которому он мог цеплять свои мультяшные «Р», которые красовались на всех его платках, салфетках, белье — словом, на всем, что могло удержать хоть нитку.

Риохас начал ее баловать. Разумеется, в определенных пределах. Клаудия не была его женой. В Боготе уже были жена и в придачу к ней трое раскормленных до неприличия отпрысков.

Риохас не мог водить ее по городу, но проявлял к ней то, что можно было бы назвать почтительным отношением. Поводок стал длиннее. Пленная революционерка, пусть даже в норковых пальто и туфлях за пятьсот долларов, еще могла сбежать. Но женщина, носившая под сердцем ребенка… Нет!

Он перестал рассказывать о женщинах, которые вывели его из себя.

За исключением того дня, когда Клаудия призналась, что беременна.

Риохас захотел секса, но она отказала, решив, что вместе с остальными причинами беременность — достаточно веский предлог для этого.

— Разумеется, — ответил он, — я все понимаю. — Но прежде чем уйти, повернулся и добавил: — Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась.

Клаудия кивнула и заставила себя улыбнуться, словно выслушала достойное восхищения признание.

Признание в любви от настоящего мачо.

«Отлично», — проговорил Риохас.

С этого момента она стала уходить дальше. За клетки с тиграми. Вниз по петляющей тропинке к джунглям. Теперь она могла вдыхать соленый воздух. Территория гасиенды кончалась на отвесном утесе, смотрящем в Карибское море, а внизу, прямо под скалой, приютилась маленькая рыбацкая деревня. Там, наполовину вытащенные на песок, отдыхали ялики, рядом сохли на солнце паутинки сетей.

Охранник все еще ходил за ней следом, но расстояние между ними возрастало пропорционально увеличению ее живота. Он частенько оставлял ее одну — можно было почитать книгу или вздремнуть в гамаке над водой.

Затем Клаудия познакомилась со смотрителем зверинца. Оказывается, на гасиенде были не только тигры, но и страусы, ламы, шимпанзе. Смотрителя звали Бенито, и в отличие от других наемников Риохаса в нем, кажется, отсутствовал шизоидный ген. Он изучал зоологию и поведал Клаудии, что скармливать хищникам живых лошадок — не его идея. И двуногих жертв — тоже. Но работа есть работа.

Он показал, как кормил зверей только что нарубленными кусками баранины и говядины, опуская дневную порцию в клетку на шесте с крюком.

Клаудия дождалась, пока Риохас отправится в одну из своих многочисленных поездок.

Выскользнула из постели в три часа утра, выдвинула верхний ящик комода, достала оттуда смену одежды, завернула в нее кухонный нож и засунула за пояс. Открыла эркерное окно. Достаточно широко, чтобы выбраться наружу, — недюжинный подвиг, учитывая размер ее живота. Затем ступила на траву.

Она репетировала это не меньше дюжины раз.

Могла пройти весь путь с закрытыми глазами.

Миновала клетки с тиграми и приблизилась к лачуге смотрителя зверей. Сняла ключ с кривого гвоздя. Закатала до локтя рукав рубашки. Достала из-за пояса сверток с одеждой, вынула из него нож и сделала надрез на коже.

Затем пропитала кровью захваченную из комода одежду, вернулась к клеткам с тиграми и просунула ткань между прутьев.

А ключи вставила в замок дверцы и оставила в нем.

Затем повернула на ведущую к деревне тропинку.

Она выигрывала время.

Утром ее отсутствие обнаружат. Найдут ключи, торчащие из замочной скважины. Как если бы человек проник в клетку с тиграми и, чтобы отрезать себе путь к отступлению, запер себя на замок. На случай, если вдруг передумает. Затем увидят растерзанную на куски окровавленную одежду.

Позвонят Риохасу в Боготу. Тот вспомнит их последнюю ночь, проведенную вместе. Снова прокрутит все в голове. Вспомнит ее улыбки, и смех, и притворную застенчивость и поймет, что все это было ложью. Она убила себя? Это правда?

В конце концов Риохас поймет, в чем дело. В клетке не обнаружат обглоданных костей. Они разгадают оставленную ею загадку. И тогда Риохас начнет выполнять свое обещание.

«Если ты посмеешь сбежать с моим ребенком, я найду тебя и убью. И тебя, и ребенка. Сколько бы ни потребовалось на это времени и куда бы ты ни спряталась».

Наверное, Клаудия снова слышала эти слова, когда спускалась ночью среди джунглей к морю. А потом свернулась в ялике и стала дожидаться, когда из утреннего света, словно привидения, возникнут рыбаки.

* * *
Плач ребенка. Он вернул Джоанну к действительности. Из гасиенды, от клетки с тиграми, из джунглей.

Проснулась Джоэль.

Это все из-за простуды. Галина протянула руку и вытерла девочке нос, затем платком вынула из глаза соринку. Джоанна взяла бутылочку, засунула соску ребенку в рот и стала тихонько укачивать. Вскоре веки Джоэль затрепетали, глаза стали сонными и превратились в две крохотные щелочки.

Галина обхватила себя руками, точно сразу замерзла.

— Так что же произошло дальше? — спросила Джоанна. — Что случилось с Клаудией?

* * *
Галина коротала пустые дни, кормя, купая и пеленая чужих дочерей.

Продолжала частые ритуальные уборки в доме.

Находила осколки жизни Клаудии и создавала из них нечто вроде святилища. Старые поздравления с днем рождения. Фотографии. Письма. Полусгоревшие ароматические свечи. Крохотные украшения из самых дешевых. И занималась в этом святилище тем, чем люди занимаются в храмах, — молила о чуде.

А чудеса иногда в самом деле случаются.

Вот женщина просыпается утром. Надевает ту же немодную рубашку, что накануне, садится за кухонный стол и без всякой охоты съедает завтрак — черствую кукурузную лепешку с фруктами: не потому что голодна, а потому что так положено. Пылесосит ковер, который чистила столько раз, что ворс на нем почти весь вылез. Вытирает пыль со всей мебели в доме, перемывает посуду и натирает полы. Потом снова садится за кухонный стол, потому что наступила пора обедать.

И вдруг раздается стук в парадную дверь. Женщина тяжело поднимается, но не сразу, потому что надеется, что посетитель уйдет и оставит ее в покое. Но гость не уходит. Приходится встать, доковылять до двери и спросить, кто там.

Из-за двери что-то бормочут. Какое-то слово на букву «м». Женщина не узнает голоса, но он что-то затрагивает в ее душе. Приходится снова спрашивать: «Кто там?»

Теперь, кроме «м», слышны и другие буквы, «м» больше не сирота. Женщина внезапно понимает, что тот, кто стоит за дверью, не называет своего имени. Обращаются к ней. Но так к ней может обращаться всего один человек на свете.

Ее сердце замирает, как короткое замыкание в электрической сети. Женщина открывает замок, распахивает дверь. А гостья шепчет снова и снова: «Мама! Мама! Мама!» И падает ей в объятия.

* * *
Они нашли ей убежище.

Колумбия — большая страна.

Тетя Сальма приходилась Клаудии теткой не по крови, а по старой дружбе. Старая дева с давних пор стала в семье Галины почти своей и неизменно присутствовала на всех праздниках, конфирмациях и похоронах. Они отправились к ней в Фортул, где когда-то родилась Галина.

Выехали на следующий день.

Клаудия уверяла родителей, что Риохас не знает ее фамилии. Все новообращенные в веру ФАРК меняли имена, чтобы не допустить расправы над семьями.

Но Галина понимала, что это не слишком защитит ее дочь.

Беременность Клаудии бросалась в глаза. А Риохас теперь начнет прочесывать провинции.

Это только Галина, ослепленная радостью, не разглядела сразу. Ни у двери, где смотрела на дочь полными слез глазами, ни у кухонного стола, где они обнимались, словно путешественники, выжившие после кораблекрушения. И только после того, как они оторвались друг от друга и она окинула Клаудию взглядом, желая убедиться, что с ней все в порядке, — только тогда заметила изменения.

— Да ты беременна!

Два года назад Клаудия не преминула бы съязвить по поводу утраченной матерью наблюдательности. Но теперь только кивнула.

— От кого?

Дочь рассказала. Она не собиралась снова возвращаться к этой теме — хотела покончить с ней разом. Взяла Галину за обе руки и говорила, тихо, медленно, спокойно. И хорошо, что она держала мать за руки. Та очень хотела дать им волю: броситься кого-то бить, зажать себе уши. Заткнуть рот, чтобы не закричать. Каково матери слушать подобное о собственной дочери?

Ни одна из них не упомянула об аборте.

Возможно, было уже поздно. А возможно, дело не в этом. Просто они были по-другому воспитаны.

Тетя Сальма жила на чистенькой молочной ферме за городом, и это позволяло Клаудии оставаться в относительном уединении и безвестности. По крайней мере, на некоторое время. По крайней мере, до рождения ребенка.

Сальме рассказали достаточно, чтобы она поняла, насколько серьезно положение Клаудии. Все вместе сочинили историю для не в меру любопытных: несчастливая любовь, нежданная беременность. Девушка не хочет, чтобы знакомые видели ее в такой неприглядной ситуации.

Галина с мужем навещали дочь каждые две недели. Выезжали поздно вечером и несколько раз останавливались по дороге, чтобы убедиться, что за ними не следуют подозрительные машины. Чаще видеться было рискованно. Реже — невыносимо.

С помощью местной индейской повитухи Клаудия родила девочку.

Галина сомневалась, сумеет ли отнестись к новорожденной, как к своей внучке. Но когда девочка появилась на свет Божий, в каждой ее черточке она узнала свою дочь. И перенеслась в прошлое. На больничную койку в Боготе, где царили запахи крови, спирта и талька, а плачущий ребенок уже тогда старался ухватить ручонками что-то недосягаемое.

Новорожденную нарекли по имени бабушки Клаудии со стороны отца — певички Софи. Девочку запеленали, окрестили, и те, кому дано было знать о ее существовании, окружили любовью.

На какое-то краткое, мимолетное время Галина оттаяла и наслаждалась особым счастьем быть abuela.[87] Приезжая с игрушками в Фортул, она ничем не отличалась от всех остальных людей, навещающих внуков. Всем говорила, что Клаудия живет там, потому что ее муж работает на рафинадном заводе. А сама не наведывается в Боготу, поскольку ребенок еще слишком мал для путешествий. Что дочери приходится постоянно сидеть дома из-за плохой погоды или потому, что у Софии аллергия на солнце.

Но вот наступило время, когда притворяться стало больше невозможно.

Как-то раз Сальма возвратилась с рынка чуть не в обмороке. И сообщила Клаудии, что какие-то люди задают всем вопросы. И показывают фотографию. Клаудия вспомнила, что в первый день плена, на допросе у Риохаса, ее, стараясь сильнее унизить, фотографировали голой в различных позах. Даже заплывшими от побоев глазами она видела сполохи фотовспышек, сверкавшие, словно римские свечи.

Пришлось переезжать.

Возлагать тяжкую ношу на других знакомых семьи.

А ноша и вправду была нелегкой: люди прекрасно понимали, что, привечая Клаудию, подвергают себя опасности. На ходу организовали новую систему. Теперь ей приходилось все время мотаться: туда, сюда, снова туда. По друзьям и родственникам, которые, подавив страх, на время предоставляли ей убежище.

Клаудии нелегко было ощущать себя нежеланной родственницей. Обузой, альбатросом. Альбатросы — предвестники смерти. И она так же могла накликать на людей гибель. Клаудия проводила в доме или квартире от нескольких недель до нескольких месяцев, а затем уезжала. Обычно среди ночи. Она научилась собираться очень быстро и брала с собой только самое необходимое, чтобы в очередном прибежище ощутить себя хотя бы немного дома.

Постепенно напряжение стало спадать. Слухи о полувоенных людях, которые спрашивали о молодой женщине с ребенком, начали стихать, затем вовсе заглохли. Страх сменил заведенный порядок: остановки Клаудии в одном и том же доме сделались продолжительнее. София из грудничка превратилась в девчушку — как-то внезапно, как показалось Галине, которая каждый раз, наведываясь к дочери, отмечала, как выросла внучка. Клаудия тоже поправилась, ожила. Теперь она решалась выходить с дочерью на улицу, правда, прятала лицо под солнечными очками и широкополой соломенной шляпой.

Иногда во время таких прогулок ее сопровождала Галина. Она даже позволяла себе мечтать, что жизнь может наладиться. Прошло уже четыре года. Стоило вчитаться в газеты, и становилось ясно, что у Риохаса появилось множество других забот. Его грозили выдать Соединенным Штатам по обвинению в контрабанде наркотиков. Может, он уже забыл о Клаудии? О них обоих? Может, теперь ему на них наплевать?

Когда они гуляли втроем и, взяв Софию за обе ручки, переносили через парапет, в это можно было поверить. Позже Галина поняла, что Риохас хотел именно этого. Чтобы они решили, что все позади. Немного расслабились — стали беззаботнее, даже беспечнее. Перестали заглядывать за все углы.

Галина так и не узнала, как это случилось.

Как точно это случилось. Ей не суждено об этом узнать. Она может только догадываться, а от этого ей еще тяжелее. Потому что воображение преподносит такие кошмары, которые раньше и не снились.

Кто-то вычислил Клаудию. Это единственное, что ей было известно.

Дочь в панике позвонила матери, но наткнулась на автоответчик. Галина до конца дней будет винить себя за то, что в тот день пошла в магазин. Открыла холодильник и увидела, что надо купить кое-что из еды. Будет часами, днями, неделями и годами представлять, что произошло с ее дочерью, пока она занималась повседневными заботами. Терзаться единственным вопросом: если бы она тогда осталась дома, сумела бы спасти Клаудию?

Когда Галина возвратилась домой, случайно нажала на клавишу автоответчика и услышала явно испуганный голос дочери, она поняла: делать что-либо уже поздно.

Обуздала панику и поступила так, как обычно поступают люди, если им звонили: перезвонила сама. Ответил дядя Клаудии, у которого она жила последние полтора месяца. Он сказал, что не знает, где Клаудия. Ни она, ни ее дочь. Наверное, пошли погулять.

«Кто-то заметил меня на рынке». Вот что прошептала Клаудия в телефон.

Она не стала ждать, когда дядя вернется домой, — то ли из чувства самосохранения, то ли желая оградить его от неприятностей. Собрала Софию и убежала. Позже заметили, что пропали ее вещи, но не все: кое-что из одежды Софии и маленькая фотография, где были сняты вместе бабушка, дочь и внучка. Эту карточку Клаудия каждый раз умудрялась перевозить из одного потайного места в другое.

Клаудию засекли на рынке, и она позвонила человеку, которому доверяла больше всех в жизни. Но Галины дома не оказалось — она ушла за покупками.

И тогда Клаудия решила, что ей необходимо немедленно бежать.

А дальше — кто знает?

Дальше были только медицинские протоколы и показания свидетелей, которые то ли что-то видели, то ли нет.

И тело.

Ее нашли на самой окраине города.

Поначалу никто даже не понял, что это женщина. Какое-то месиво из плоти и костей, головоломка, которую два полицейских патологоанатома разгадывали целую неделю, прежде чем пришли к выводу, что жертва — женского пола. Больше они ничего сказать не могли. То, что сделали с Клаудией, требовало времени и терпения. На шее остались следы веревки. Вернее, на том, что некогда было шеей. Повсюду виднелись ожоги от кислоты. На каждом дюйме кожи. Так свидетельствовал полицейский рапорт. Предполагалось, что эти сведения получат только родные. Но произошла утечка информации, и газеты опубликовали небольшие сообщения рядом с прогнозом погоды. Клаудию изуродовали и сожгли. Но рапорт не уточнял, была ли она в сознании, когда над ней так издевались.

Галине также не сказали, кто совершил преступление.

Очередное нераскрытое убийство. Еще одно в череде тысяч других в Колумбии.

Присутствовал ли при этом Риохас?

Получил ли во время обеда информацию по телефону, после чего хладнокровно сообщил жене, что ему срочно требуется отлучиться по делам? Улыбнулся ли, закатывая рукава, как четыре года назад, когда увидел связанную и испуганную Клаудию? Трудно сказать…

Но Галина видела его там.

Каждый раз, одурманенная спиртным или лекарствами, прописанными очередным врачом, она снова и снова представляла себе: именно Риохас орудовал ножом, брызгал кислотой и душил ее дочь до смерти.

Всегда присутствовал там.

* * *
Когда Галина закончила, Джоанна не нашлась, что сказать. Сидела и оторопело молчала.

И только когда колумбийка поднялась, попрощалась и собралась уходить, сообразила, что в ее рассказе чего-то недоставало.

— А как же София? — поколебавшись, спросила она, потому что боялась услышать ответ. — Что произошло с вашей внучкой?

Галина остановилась на пороге.

— Умерла. Как и ее мать.

Был и еще вопрос: каким образом смерть Клаудии привела Галину в ФАРК? Но Джоанна не спросила. Надо как следует подумать, и она сама сумеет догадаться.

Когда Галина ушла, она свернулась на полу, закрывая своим телом Джоэль, чтобы с той не случилось ничего непоправимого.

Глава 37

Снаружи это было похоже на гараж. Большие желтые буквы призывали: «Вызови такси».

Только это был не гараж.

Не было здесь никаких такси.

И никаких шоферов.

Были темные коридоры, которые, казалось, вели в никуда. И большое помещение с едва заметными масляными пятнами на полу. Может быть, когда-то здесь действительно был гараж такси, но только не сейчас.

Сюда и привел Пола натуралист-орнитолог.

Он препроводил его вниз по лестнице, крепко держа за руку, запихнул в машину с полированными стеклами, и безликий водитель вывез его из центра. «Куинс», — подумал Пол. Бескрайний, неизведанный район, который манхэттенцы, направляясь в Ист-Энд, как правило, пересекают без остановки, если только не задерживаются на бензозаправке.

— А вы наблюдаете не за птичками, — заметил по дороге Пол.

— Да, — согласился орнитолог. — За другими объектами.

Полу потребовалось некоторое время, чтобы понять, что его подвергают допросу.

Его спрашивали, а он почему-то отвечал. Допрашивающих было двое. Через некоторое время Пол заметил, что один из них все время держался вне поля зрения, прямо за его спиной, а вопросы они задавали попеременно, подменяя друг друга, как волейболисты на площадке, играющие то у сетки, то на подаче. Пол решил, что такая тактика рассчитана на то, чтобы его запугать. Ведь тот, кто прятался сзади, мог сделать все, что угодно. И ему захотелось сказать им, что незачем так стараться, — он и без того основательно напуган.

Когда они вошли в гараж, орнитолог накинул на себя синюю виниловую куртку. Нет, «накинул» — это не то слово. Он покрыл себя ею, словно чемпион «Мастерз», демонстрирующий победный зеленый цвет. На куртке красовались буквы АКН, каждая величиной с полфута. Пол подумал, что таким он врывался в двери где-нибудь в испанском Гарлеме. Но, вламываясь в дверь его кооперативной квартиры в Верхнем Вест-Сайде, орнитологу было вовсе ни к чему афишировать принадлежность к данной организации.

— Ну, Пол, знаешь, что это значит? — спросил агент.

— Да… Администрация по контролю за соблюдением закона о наркотиках…[88]

— Неверно.

— Так ведь… А… К…

— Неверно.

— Я думал, АКН…

— Неверно. Здесь сказано: «Пол спекся».

«Сущая правда», — подумал Пол.

— Могу я позвонить?..

— А почему спекся? — перебил его орнитолог. — Способен догадаться?

— Нет… Да…

— Так нет или да?

— Извините, могу я позвонить своему адвокату?

— Адвокату? Конечно. Например, Майлзу Гольдштейну. Майлз ведь адвокат? — Он снял очки и вместе с ними отбросил всякую схожесть с мягким ученым-орнитологом.

«Я наблюдаю за другими объектами». Точнее не скажешь.

— Пол, я задал тебе вопрос. Может быть, ты не знаком с порядком допроса в АКН? Так я тебе объясню: мы спрашиваем, ты отвечаешь. Все очень просто. Я ясно выразился?

Пол кивнул.

— Грандиозно! Великолепно! Эй, Том, помнишь, о чем я спросил Пола? — Он обращался к человеку, который маячил где-то за стулом. Пол повернулся, чтобы посмотреть на него, но тут же почувствовал тяжелую руку — стоявший за спиной нажал ему на плечо и принудил сесть прямо.

— Ты спросил его, был ли Майлз адвокатом.

— Да, он адвокат…

— Неверно! — перебил Пола орнитолог.

— По делам усыновления…

— Неверно!

— Мы обратились к нему, потому что…

— Неверно! Майлз Гольдштейн не адвокат.

Пол пожал плечами и что-то сбивчиво пробормотал. Он чувствовал себя студентом, который никак не может угадать правильный ответ.

— Майлз Гольдштейн был адвокатом. Был. А теперь его мозгами забрызган его кабинет. Но ты же это знаешь, Пол. Тебе напомнить порядок ведения допроса в АКН?

— Не надо.

— Не надо? Отлично. Итак, Майлз Гольдштейн был адвокатом. А кем еще был Майлз Гольдштейн? Помимо того, что он был вонючим еврейским козлом. Ты, я вижу, придерживаешься того мнения, что в нашей стране евреи проникли во все коридоры власти? Захватили банки, коррумпировали корпорации, загрязняли нашу кровь? Ты так ведь считаешь, Пол?

— Нет.

— Нет? О'кей. Не бери в голову, это мы так — просто ковыряемся в говне. Так ты утверждаешь, что евреи — твои лучшие друзья? Пархатенькие, приятненькие. И ты никого не ругаешь жидами каждый раз, когда разворачиваешь газету? И искренне считаешь, что Усама выбрал для атаки Нью-Йорк только потому, что ненавидит янки?

— Не знаю.

— Само собой, не знаешь. Но давай пошевели мозгами. Поднатужься, прикинь. Евреи — они как: ничего себе или вовсе дерьмо?

— Дерьмо, — сдался под нажимом Пол. Ему хотелось, чтобы орнитолог улыбнулся, похлопал его по спине, по-товарищески ободрил. Не терпелось выйти из этого гаража и бежать спасать свою семью.

Удар по шее швырнул его вперед, он врезался лицом в стол, приподнялся и сплюнул кровь.

— Ах ты, Пол, Пол… — укоризненно покачал головойорнитолог, но Пол видел его, как в тумане, потому что у него из глаз текли слезы. — Я тебя удивлю, Пол. Том — он ведь тоже еврей. Ты его сильно обидел. Зачем тебе понадобилось его обижать?

Пол хотел сказать, что не намеревался никого обижать, только старался понравиться. Прежнее ощущение уступило место иссушающей, обжигающей агонии. Он слышал, как тяжелые капли крови падали на стол.

— Постарайся больше никого из нас не обижать. Это мой тебе совет. Как другу. Я-то ладно, спокойный парень. А вот Том… На него вешают больше обвинений в жестоком обращении, чем на всю лос-анджелесскую полицию. Так на чем мы остановились? Кем еще был Майлз Гольдштейн?

Он подал Полу платок и терпеливо ждал, пока тот вытрет с губ кровь.

— Не знаю, — прошептал Пол. — Думаю, что-то вроде наркоторговца.

— Ты ду-ума-аешь? — улыбнулся орнитолог, но совсем не такой улыбкой, какой ждал от него Пол. — И ты совершенно прав. А кто делал для него всю грязную работу? Какие люди служили у него курьерами?

«Я», — подумал Пол, а вслух произнес:

— Позвольте мне позвонить моему адвокату.

— Вот как? Тебе позволить?

— Да.

— Ничего не выйдет.

— Вы так не смеете… Я имею право на звонок. Вы не зачитали мне моих прав.

— На это есть свои причины, Пол.

— Какие?

— У тебя нет никаких прав.

— Что?

— Видишь ли, мы могли бы зачитать тебе твои права, но их у тебя нет. Где ты был во времена Джулиани?[89]

— Я не террорист.

— Нет, Пол, не террорист. Ты контрабандист наркотиков, ходячая утроба, бандероль в жопе. А Гольдштейн просто пасовал мячиком на левом фланге стадиона Че. Ты когда-нибудь слышал, что ФАРК на федеральном уровне признана террористической группировкой? Да-да, так что ты в одном списке с Усамой и Хезболлой. Вот почему мы посылаем в Колумбию крутых спецназовцев и отличную технику. Так что если Гольдштейн работал на террористов, а ты — на Гольдштейна, значит, ты… Постой-ка, Том, кто он в таком случае?

— Объект применения только что изданных законов о национальной безопасности. Или, как мы выражаемся, долбаный бесправный ублюдок.

— Похоже на то, Пол, — поддакнул орнитолог. — Так что звонить тебе не придется. И адвоката звать — тоже. И трехкратного горячего питания не видать. Тебе отсюда не выбраться, пока мы этого не захотим. Кстати, по поводу твоей дрянной ситуации: как это так получилось, что в кабинет Майлза в Уильямсбурге вы вошли вдвоем, а вышел ты один?

* * *
Его поместили в камеру, которую и камерой-то назвать было нельзя.

В ней не было ни туалета, ни раковины. И в отличие от комнаты в Колумбии никакой кровати. Лишь окруженное голыми стенами пустое пространство и нечто похожее на только что установленную металлическую дверь.

Когда он вздумал прилечь — а спать хотелось отчаянно, — пришлось устраиваться прямо на цементном полу.

Он перевернулся на спину и уставился на единственную зарешеченную лампочку, которую, похоже, не собирались выключать. Она была забрана металлической сеткой, чтобы никто не разбил колбу и не использовал осколок в качестве оружия. Даже против самого себя. Под здешним надзором не могло случиться никаких самоубийств.

Прежде чем привести сюда, Пола засыпали вопросами. На большинство из них он постарался ответить. В основном объяснял, что произошло. В каком безвыходном положении он оказался, когда пришлось выбирать: либо бросить семью на произвол судьбы, либо нарушить шесть федеральных законов о наркотиках.

Он так и не понял, поверили ему или нет.

Много спрашивали о Майлзе и время от времени сбивали с толку не относящимися к делу вопросами: «В какую школу ты ходил? Чем занимается актуарий? Где работает Джоанна?»

Каждый раз, когда Пол произносил имя жены, он ощущал в груди тупую боль. Все, что он делал, было сделано ради того, чтобы спасти семью. Двух самых любимых людей. Но он нисколько не приблизился к цели. Наоборот, отдалился. Словно тащил Джоанну и Джоэль вверх по обрыву, а веревка скользила в ладонях, и они опускались все ниже и ниже.

* * *
Через несколько часов орнитолог снова пришел за ним в камеру.

А Том куда-то делся.

— Знаешь, что меня по-настоящему расстраивает? — начал допрос орнитолог и затянулся «Винстоном». Он втягивал дым, пока на лбу не стала подрагивать жилка, и только после этого выдохнул сизые клубы никотина.

— Нет, — отозвался Пол.

— И не ломай голову. Это был риторический вопрос. Я проверял, как ты усвоил правила допроса в АКН. Твой ответ мне не нужен. Меня расстраивает вот что — можно сказать, удар под самый дых: я целых полтора года разрабатывал этого козла, а он возьми и подохни. Тяжелый случай прерванного коитуса. У меня яйца посинели и стали размером с грейпфруты. Представляешь, какие ощущения?

На этот раз Пол промолчал.

— Не из лучших. Уверяю тебя, совершенно хреновые. Чего я, в самом деле, добился? Налетался на халяву в самолетах, а ведь мне необходимо чем-то отчитаться в конторе. Веришь? Все эти утомительные перелеты в Боготу, на экране вечно «Брюс Всемогущий», а рядом такие мешки с дерьмом, как ты. Если подфартит, на Рождество придется тащиться в Сан-Хосе. А я так и чувствую, что подфартит. Такой уж я везучий — полтора года работы, и с чем я остался? С тобой! Последним вагончиком в экспрессе Майлза.

Полу объяснили, что он оказался последним из череды многих наркокурьеров. Орнитолог терпеливо следил за денежными потоками. От Гольдштейна в Колумбию и обратно. Трудился, трудился, и вдруг…

— Так что произошло в его доме, Пол? Не поделили деньги? Не договорились об условиях?

— Я же вам рассказывал, — ответил Пол. — Он застрелился.

— Что ж, может быть. Только я почему-то не склонен тебе верить. Тебе не повезло — ты оказался крайним. Скажи, хреново? Пойми, я ведь тоже должен получить свою законную долю. И эта доля, дружок, — ты. Так говоришь, застрелился? Может быть. А может быть, и нет. Честно говоря, мне наплевать.

— Я вам много раз повторял, что нас похитили. Майлз сговорился с шофером и няней… Галиной. Она подменила детей, и когда мы приехали к ней…

Пол запнулся. Его рассказ даже ему самому показался неправдоподобным. И орнитолог тоже не спешил верить во всякие россказни, которые выставляли подозреваемого невинной жертвой, — закуривал очередную сигарету и смотрел в пространство.

Но Пол замолчал не только поэтому.

Стол перед ним был изрезан перочинным ножом. Всякая ерунда — несколько ругательств, скабрезные рисунки и рассеченное надвое сердце.

Пол пригляделся к букве, которая стояла в большей части неровно раскроенного органа.

Это была буква «Р».

И он кое-что вспомнил.

Письма от Галины. Ее внучка, которую она намеревалась защищать всеми силами.

* * *
«Ее отец охотится за ней. И не остановится, пока ее не найдет. А как вы знаете, Р. обладает властью и средствами, чтобы это осуществить».

«Р».

Пол наконец все понял.

Глава 38

Эту штуку называли «деревом причин». Так ее окрестили сонные ребята из отдела корректировок.

Когда случалась какая-нибудь трагедия — кто-нибудь погибал, сгорало дотла здание, самолет падал с небес или мост обрушивался в реку, требовалось соразмерно распределить ответственность.

Тогда возвращались к истокам.

И создавали «дерево причин».

Начинали с «веточек» — самых малых фактов, которые были известны. Далее старались установить, какие из них вели к «ветвям». А потом к стволу. При некотором везении, честно выполняя свое задание, можно было добраться до самых «корней».

Чем еще было убивать время в камере, как не «обдирать кору»?

Пол этим и занимался.

«Рубил», «пилил», «подрезал», «отщипывал». И, в конце концов, воссоздал дерево.

Все началось с няни-колумбийки.

Она помогала американским парам, которые спешили в ее страну, сгорая от желания как можно скорее обзавестись детьми. Кто бы сомневался — добрая женщина: она не понаслышке знала, что значит хотеть детей, поскольку сама некогда имела по крайней мере одну дочь. Скорее всего, ее дочь была похожа на Джоэль.

Няня-колумбийка работала на американского адвоката. Может быть, не постоянно, может быть, не очень долго. Адвокат по делам усыновления направлял бездетные пары в страну, где первой статьей экспорта был кокаин, второй — кофе, а третьей — живой товар. В страну, где детей воруют так же часто, как и бросают.

Этот адвокат не стал заниматься налогами или корпорациями — отчаяние ближнего толкнуло его в иную область: он стал специалистом по усыновлению за рубежом. Соединял детей, у которых не было родителей, и бездетных взрослых. Подбадривал сам себя: мол, гордись, парень, ты делаешь полезное дело. И в то же время зарабатывал на жизнь.

Но, как оказалось, зарабатывал недостаточно.

Однажды он поднял телефонную трубку и услышал в ней навязчивый шепот. С этого момента он ввязался в гонку. Его несло то на стадион, то под купол спортивного зала, то на бейсбольную площадку, то на хоккейное поле — повсюду, где люди в спортивных формах сражались друг с другом за деньги на радость оголтелым болельщикам, а больше для того, чтобы пощекотать нервы тем, кто делает на них ставки.

Нервы у адвоката сдали.

Он, уважаемый человек, обзавелся дурной привычкой. Долги росли, как снежный ком. Он задолжал деньги нехорошим парням.

Теперь вернемся в Боготу.

У Галины была дочь, а у той, в свою очередь, тоже дочь от какого-то человека.

Назовем его «Р».

Теперь представим, что этот «Р» — вовсе не тот мужчина, которого родители девушки принимают в своем доме с распростертыми объятиями. Наоборот — некто опасный, наделенный большой властью. Даже преступный.

Определенно преступный.

«Был момент, когда я считала, что дочь в безопасности. Но я ошибалась».

С дочерью няни что-то приключилось. Ее убили, похитили или сделали еще что-то нехорошее. Потому что няня вдруг осталась одна со своей внучкой. Дочь исчезла, а малышка, выходит, осталась жива.

Но возникла проблема.

«Отец ее ищет. Он не остановится, пока ее не найдет. А вы знаете, у Р. для этого имеются и власть, и средства».

Няне нужно было действовать. Быстро.

Спрятать внучку от Р. Единственный способ сделать это надежно — вывезти девочку из страны.

Но каким образом?

Найти человека, который способен ей помочь. Такого человека, который знает, как это делается, потому что зарабатывает этим на жизнь. И Галина обратилась к адвокату по делам усыновления. Предложила, чтобы тот переправил еще одного ребенка el norte.[90]

Только этот ребенок оказался не как все. За голову этого ребенка была назначена цена. Так совпало, что мысли юриста тоже вертелись вокруг некоей суммы. Той, что он задолжал нехорошим парням, — русским с желтыми зубами и татуировками «СССР» на руках.

Он, естественно, написал, что поможет. Мол, вы обратились по адресу. Никаких проблем.

Только одна маленькая заминка.

Деньги.

Не обычные законные взносы.

Отнюдь.

Сумма, которая позволила бы развязаться с москвичами и продолжать общаться с профессиональными предсказателями спортивных результатов. Много, очень много денег. И Майлз придумал, как их добыть.

Договоримся так, предложил он няне: я, как и раньше, посылаю вам пары, которые хотят обзавестись детьми. Некоторым из этих людей, отнюдь не всем и не каждый раз — хорошенько это запомните — не посчастливится, и их похитят. Это же свойственно вашей стране. Адвокат тут ни при чем.

И кто же их похитит?

Да те самые марксисты, что скрываются в горах. Для них кража людей — национальная игра, популярнее футбола.

И что ФАРК будет делать с похищенными парами? О, это очень просто. Всем известно, что ФАРК добывает деньги по старинке. Эта организация их зарабатывает. И вот каким путем — продает и контрабандно переправляет в США чистый, непереработанный колумбийский кокаин.

Их метод — транспортировка наркотика в утробе курьера. Но все их курьеры, все до одного, принадлежат именно к тому типу, который представлен в любом учебном ролике для таможенников. Бедные колумбийцы, пользующиеся дурной репутацией. Каждого второго из них ловят на границе, промывают и высылают на родину.

А что, если такими курьерами сделать уважаемых американцев среднего класса? Что тогда? Что, если набивать наркотиком на миллионы долларов незадачливых мужчин и посылать через границу, чтобы они таким образом спасали своих жен и детей?

Няне оставалось лишь донести эту блестящую идею до ФАРК. Ну и конечно, время от времени помогать организовывать похищения. Вот и все.

И тогда осуществится заветное желание каждого. Галина пристроит внучку в безопасное место, ФАРК обеспечит себя надежным каналом переправки кокаина. А что остается юристу? Он развяжется с русскими и снова будет ставить на победу и на счет. Он спасет одного ребенка и спасет свою задницу.

Некоторое время все шло гладко. Судя по письмам, достаточно долгое время.

А потом случилось вот это.

Появился Пол. Человек, привыкший просчитывать шансы, но совершенно не предполагавший, что няня способна уйти из гостиницы с одним ребенком, а вернуться с другим. Последний вагончик в экспрессе Гольдштейна.

Сначала, напичканный наркотиками, он тупо и очумело стоял перед сгоревшим домом. А потом его чуть не поджарили на медленном огне в болотах.

Как это могло произойти?

Надо вспомнить, что сказал адвокат, прежде чем вышибить себе мозги.

«Это те негодяи с «узи» и керосином. Вот кого я боюсь. Они начинают сопоставлять одно с другим. И подбираются все ближе и ближе».

А еще раньше, когда они возвращались с болота, Пол спросил: кто они, их несостоявшиеся убийцы?

«Правые, полувоенные головорезы, — ответил адвокат. — Мануэль Риохас в тюрьме. Но его люди на свободе».

Теперь остается восстановить в памяти, что Галина написала в письме:

«Он не остановится, пока ее не найдет. Р. обладает властью и средствами это сделать».

Сначала казалось, что они говорили о разных людях.

Но если предположить, что это не так?

Майлз был настолько напуган, что приставил к голове пистолет и нажал на курок.

Галина была настолько напугана, что отправила внучку в чужую страну, хотя знала, что больше никогда ее не увидит.

Одна боялась «Р». Другой боялся Риохаса.

Стоит представить, что буква «Р» вырезана не в половинке сердца на столе в бывшем таксомоторном гараже, а на стволе «дерева причин». И тогда все становится на свои места.

«Р» — это Риохас.

Он имел власть и средства найти девочку и настойчиво, упорно этим занимался. Те люди на болоте хотели не денег и наркотиков — вернее, не только денег и наркотиков. Они искали чью-то дочь. Сопоставляли одно с другим и были близки к решению.

Вот теперь «дерево причин» распустилось во всем своем великолепии.

Созерцая его, Пол подумал, что может укрыться за его «стволом» от бури. И спрятать Джоанну и Джоэль.

Оставался лишь один вопрос.

Та девочка, которую адвокат обещал приютить у себя… внучка Галины…

Где она?

Глава 39

Орнитолог заглотнул наживку. Пол пообещал привести его к редкой птице. Во всяком случае, к ее надежно спрятанному потомству. Показать гнездо.

— Забавная история, — буркнул агент. — В какой раздел ее поместить: художественной прозы, научной литературы или, может быть, фантастики?

Но Пол заметил, что он был более заинтересован, чем хотел показать. Уже хотя бы потому, что засунул в смятую пачку сигарету, которую только что оттуда достал и не стал закуривать. Распрямился и воззрился на него так, будто впервые решил, что он того достоин.

— Готов признать, ты сформировал во мне стойкий предрассудок недоверия. Но вот в чем загвоздка: Мануэль Риохас — не мое дело. Он — закрытое дело. Сидит в федеральной тюрьме и не пикнет — за ним присматривают двадцать четыре часа в сутки. Так скажи на милость, на кой хрен он мне?

— На тот, что Мануэль Риохас в тюрьме, но его люди на свободе. — Пол говорил словами одного ныне покойного юриста. — Они убили двух человек в Нью-Джерси.

— Таких же колумбийских говнюков, как они сами. Так я еще раз спрашиваю: на кой они мне?

— Если Риохас до сих пор подсылает наемных убийц, значит, он все еще занимается контрабандой наркотиков. Его люди этим занимаются. Разве ваша работа заключается не в том, чтобы их остановить? — Пол решился на опасную перемену ролей: он поучал своего тюремщика, что и как тот обязан делать. И каждую минуту ждал, что его лицо снова вмажется в стол. Только Том и на этот раз отсутствовал, и за спиной у Пола никто не стоял.

— Что такое моя работа, Пол, — спорный вопрос, — ответил орнитолог. — Обычно это определяет правительство США. И сейчас оно вменяет мне в обязанность заниматься делом Майлза — то есть тобой. А никаким не Мануэлем Риохасом. Хотя, согласен, он намного сексуальнее тебя. Но это не значит, что я волен бросить одного ковбоя и закрутить с другим. Подумай, что будет с порядком, если каждый станет решать, что ему делать. И еще вспомни, сколько понадобится всякой писанины.

— Риохас все еще ожидает суда. И его дочь будет вам полезной.

— Возможно. Если эта дочь существует. Давай-ка посмотрим правде в глаза: это очень сомнительно. Признаю, я заинтригован. Бандиты Риохаса — область не моего расследования. Но если ты говоришь правду, то эти говнюки вторгаются в мою вотчину — денежный трафик. Поэтому можно считать, что они — мои люди. И я имею право раскинуть сеть пошире, хотя не вижу, как это отразится на твоем положении.

— Я могу вам помочь.

— Это ты так считаешь. Каким образом?

— Я — последний человек, который видел Майлза живым.

— Поздравляю. И что из того?

— Рейчел. Она производит впечатление очень достойной женщины. Думаю, она не знает.

— Чего не знает?

— Что он делал. О его сговоре с Галиной. О наркотиках. О похищении людей. О девочке.

— Хорошо, пусть не знает. Что дальше?

— В таком случае она в курсе чего-то другого. Может быть, сама не понимает смысла того, что знает. Но она не откажется со мной поговорить. Захочет выслушать, что сказал мне Майлз перед смертью.

— Кстати, раз мы об этом заговорили: что сказал тебе Майлз перед смертью?

— Что я придумаю, то и сказал. Все, что угодно, если это заставит Рейчел направить меня в нужную сторону. К девочке. И к деньгам, которые припрятал Майлз.

— Пол, да у тебя вероломное сердце агента АКН, как я посмотрю! Кто бы подумал! Что ж, давай посмотрим, к чему мы пришли. Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил вытрясти информацию из несчастной вдовы? И чего ты хочешь от правительства в обмен на твою невероятную щедрость?

— Ничего. Помоги мне вызволить жену и ребенка. — Это был его шанс, его последняя надежда.

— Извини. Мне кажется, ты забыл о своем нынешнем положении личности без гражданских прав. Тем не менее всякая, скажем так, помощь со стороны обвиняемого будет учтена согласно закону о патриотизме. И будут предприняты законные меры, чтобы разрешить проблему с твоей женой и ребенком.

Это было лучшее, что мог выторговать Пол.

Он ответил «да».

* * *
Шива.

Еврейский аналог поминок.

Члены общины спешили в дом Майлза темным потоком, словно муравьи, которые тащат матке крошки пищи. Крошки уважения, крошки соболезнования и кофейного пирога.

Орнитолог, обшарив шкафы Пола, нашел приличествующий случаю достаточно темный костюм. И Пол принял вид одного из скорбящих.

Первое, что он отметил, когда переступил порог, — запах. Запах большого количества людей, сгрудившихся в слишком тесной комнате. Кондиционер не включали — возможно, это считалось непочтительным по отношению к усопшему. А непочтительности и без того хватало. В доме сгущалась неловкость, такая же ощутимая, как жара.

«Знаете, Пол, какой самый большой грех в ортодоксальном иудаизме?»

Да, Майлз, теперь знаю.

Пола увлекли вперед, и вскоре его засосала чернота. Он оказался перед тремя черными стульями. На них — все оставшиеся члены семьи адвоката. Два его сына в черных костюмах и еще более черных кипах напрягали спины и поджимали губы, будто мечтали только об одном — оказаться где угодно, лишь бы не здесь. А Рейчел выслушивала соболезнующий шепот с таким видом, словно это была неприятная лесть.

Старший мальчик внимал Полу, бормотавшему «я сочувствую вашей потере», с молчаливой отстраненностью. Несмотря на грехи отца, Пол испытывал к его сыновьям искреннее сострадание. Если бы не кипы, эти мальчуганы в точности походили на него самого в возрасте одиннадцати лет. Тогда мимо него тоже шли люди, и каждый спрашивал, что он может для него сделать. А он хотел одного — чтобы ему вернули мать. Пол понимал, что следующие несколько лет сыновья Майлза будут неотступно размышлять: если Бог всемогущ, отчего же Он не использует своих возможностей?

Похоже, Рейчел потребовалось немало времени, чтобы вспомнить, кто он такой. Она подняла на него глаза, затем опустила их и бросила косой взгляд, будто стараясь сфокусировать зрение…

И самым натуральным образом упала в обморок.

* * *
Это вызвало общий вздох.

Пол услышал, как кто-то прошептал:

— Бедняга… Такое потрясение…

Мальчики повскакали со стульев, словно их спихнули. Они явно испугались, что останутся в этот день круглыми сиротами.

Рейчел отнесли в соседнюю комнату. Пол робко последовал за родственниками семьи. И когда веки Рейчел дрогнули и она сумела сесть, снова наклонился над ней.

Орнитолог сделал несколько звонков. Версия — как же без версии? — была такова. Пол покинул кабинет Майлза, когда хозяин был еще жив. Закончил с ним свои дела — ох уж эта незадача с чертовой визой! — и откланялся. Именно так было заявлено полиции. Другими словами, Пол был чист.

Но его вид всколыхнул в Рейчел много разных воспоминаний.

— Когда я в последний раз видела своего мужа, вы стояли с ним рядом, — сказала она. — Тогда я надеялась, что он не станет показываться из кабинета. Извините…

Теперь они разговаривали почти наедине.

— Это я должен извиняться, — ответил Пол. — Не подумал, что мой вид произведет на вас такое впечатление. Просто хотел выразить вам свое уважение.

— Да-да… Спасибо, что пришли.

Пол соображал, сколько времени потребуется вдове, чтобы начать задавать вопросы. Она была предпоследним человеком, кто видел Майлза живым. Но он-то, Пол, был самым последним.

— Вы же понимаете, его самоубийство было для меня полным потрясением. — Парик Рейчел слегка сбился набок, отчего стало казаться, что ее оглушили ударом по голове — в самом прямом смысле.

— Наверное, это естественное чувство для любой жены. Любой вдовы. — Она опустила глаза, словно только теперь, впервые произнеся это слово, ощутила реальность потери. — В самом деле… он не казался ни злым, ни подавленным. Был… Майлз как Майлз. В последнее время, пожалуй, немного более встревоженный, чем обычно. Но я решила, что это связано с тем, что он помогал вам. Как-то бросил, что колумбийское правительство совершенно рехнулось. Вашу жену и ребенка не выпускают из Боготы.

— Да, это большая головная боль.

— Вы что-нибудь почувствовали? Что-нибудь такое, чего не замечала я. — Рейчел, стараясь держаться официально, избегала называть Пола по имени. Но что может быть более официальным, чем смерть? — Он был расстроен? Испуган? Что-нибудь указывало на его намерение покончить с собой? — Ее глаза слезились и покраснели. Она, наверное, не спала всю ночь — лежала на кровати, смотрела в потолок и пыталась увидеть там ответ на все тот же вопрос, который, казалось, отпечатался на ее веках: «Где же я недоглядела?»

— Майлз что-то упоминал насчет игорных долгов, — проговорил Пол.

Игра. Ставки. Можно было употреблять разные слова, но Рейчел поняла бы их нисколько не лучше.

— Он ставил по десять долларов. Утром просматривал спортивные страницы газет и говорил: «Это на мои карманные деньги». Десять долларов! Какие могут быть долги?

— Игроки часто начинают лгать, Рейчел. Это болезнь. Вроде алкоголизма. Он говорил «десять долларов», а на самом деле ставил десять тысяч.

— Десять тысяч?! Не может быть! Я бы знала! У нас не было долгов! Как я могла не заметить?

«Ничего ты не знала. Понятия не имела о его побочном бизнесе. Ты не замечала, как уплывали деньги, потому что не видела, как они приходили».

— Видимо, у него было больше денег, чем вы себе представляли. Кто вел домашнюю бухгалтерию, выписывал чеки? Вы или он?

— Майлз.

— Вот видите. Если бы он захотел скрыть от вас деньги, у него были такие возможности.

Полу показалось, что Рейчел задумалась, насколько это было вероятным. В это время в комнату вошел очередной соболезнующий, наклонился и что-то прошептал ей на ухо.

— Спасибо, — прошептала в ответ вдова.

Мужчина чинно кивнул и, пятясь, удалился, словно считал неуважительным поворачиваться к скорбящей женщине спиной. Пол вспомнил, как неловко вели себя люди, когда утешали его. Что сказать мальчику, у которого рак унес мать? А что сказать вдове, у которой застрелился муж?

Рейчел подняла на него глаза.

— Не могу взять в толк. Я бы поняла. Это же просто деньги. Нам бы помогли. Как-нибудь выкрутились бы. Вся община его бы поддержала. Все бы кончилось хорошо.

«Нет», — чуть не сказал Пол. Ничем хорошим это не кончилось бы. Община могла поддержать продувшегося игрока, но не контрабандиста наркотиков и похитителя людей.

— Покончить с собой только потому, что кому-то задолжал? Бессмыслица!

Пола снова так и подмывало выложить все напрямик. Дело было не в деньгах, а в страхе. И не только за себя — за жену и сыновей. В итоге себялюбец пошел на самоотречение. Майлз решил: если его не станет, семье ничто не будет угрожать. Однако Риохас не из тех, кого ужаснет мысль убить женщину и ее детей.

— Множество людей совершают убийства из-за денег, — продолжал он. — Убивают себя или других. Я это знаю, потому что работаю в страховой компании.

Рейчел опустила глаза и уперлась взглядом в свои руки. Пол заметил, что у нее на пальце все еще надето обручальное кольцо. Интересно, сколько времени понадобится, чтобы она его сняла и спрятала в ящик секретера?

— И что же он вам еще сказал? Похоже, именно вас он выбрал, чтобы поверять все свои секреты? — Это было произнесено с легким оттенком горечи.

«Нет, — сказал себе Пол. — Не все».

— Рассказывал о семье. Говорил, как вы ему дороги.

— Оказывается, не очень. Вы говорите мне то, что я, по-вашему, хочу от вас услышать. Не надо.

Пол покачал головой.

— Я определенно почувствовал, что семья была для него всем. Удивляюсь, почему вы сами не взяли на воспитание ребенка. Ведь помощь детям была его жизненным призванием.

Рейчел ответила не сразу.

— Сомневаюсь, чтобы община одобрила такой шаг — взять ребенка из Колумбии. Мы — изолированное сообщество, мистер Брейдбарт. Это еще мягко сказано. Неприятно об этом говорить. Но это так.

— Мне показалось, что у Майлза были странные отношения с общиной и религией. Что-то вроде любви-ненависти.

— Это не религия. Это образ жизни.

— Понимаю. Но не уверен, что этот образ жизни был комфортен для Майлза.

— А он и не предполагает комфортности. Он требует угождать Богу. А это непросто.

Кто-то заглянул в комнату, но увидел, что они разговаривают, и не стал мешать.

— Вы кого-нибудь из них видели?

— Кого-нибудь из кого?

— Из детей. Которых брали на воспитание.

В комнату вошла пожилая женщина, наклонилась к Рейчел и что-то сказала на идише. Вдова поднялась. Пол хотел ее поддержать, но Рейчел отстранила его. У Пола сложилось ощущение, что эта женщина сильнее, чем показалась на первый взгляд, — достаточно сильная, чтобы пережить самоубийство мужа и все следующие за ним долгие, одинокие ночи. Во второй раз она не скоро упадет в обморок.

* * *
Пол еще немного покрутился в их доме.

Ему становилось все более неуютно. Жара жарой, но, кроме нее, ему досаждали косые взгляды, перешептывание на идише и недружелюбие соболезнующих, которые явно не звали его в свою компанию.

Но тут, к его большому облегчению, явился еще один такой же неуместный человек, как он сам.

Он был черный — чернее некуда.

Поначалу Пол решил, что человек пришел убраться. Собрать пустые тарелки, полные крошек коробки из-под пирогов, испачканные губной помадой картонные стаканчики и вынести все это в мусорный ящик.

Однако на черном был костюм. Плохо сидевший, не слишком дорогой, но тем не менее костюм. Он был bona fide[91] соболезнующий.

Тут же стало очевидно: если на Пола смотрели, как на лезущего не в свое дело, то на него — как на откровенно непрошеного гостя.

Но черного как будто не тронула реакция собравшихся на его появление. Он подошел к Рейчел, которая снова сидела на неудобном табурете без спинки (Пол отметил, что и это неудобство, видимо, было одной из составляющих их образа жизни), наклонился, пожал ей руку и что-то сказал. Рейчел выглядела немного изумленной — наверное, все еще переваривала то, что сообщил ей Пол. Но нашла в себе силы кивнуть и что-то пробормотать в ответ.

Когда черный отошел и уставился на последнюю оставшуюся на столе галету с печеночным паштетом, явно не понимая, что это такое, Пол объяснил:

— Печень.

— Неужели печень? Вот уж не подумал бы. Ненавижу печенку.

— Это печеночный паштет, совсем другое дело. Очень вкусно.

— Все равно я не любитель печени. Меня зовут Джулиус.

— Пол Брейдбарт. — Они обменялись рукопожатием.

— Похоже, Пол, мы с вами здесь единственные, кто не носит тюбетеек.

— Кип. — Пол не удержался, чтобы не поправить его.

— Как? Ну да ладно, все равно.

— Вы друг Майлза?

— Друг? Угу. Наши дорожки пересекались.

— По профессиональной линии?

— Что?

— Вы тоже адвокат?

Вопрос рассмешил Джулиуса.

— Да нет, я с другой стороны.

— Что значит «с другой стороны»?

— Он меня защищал. — На правой кисти Джулиуса был длинный шрам, убегавший к запястью.

— О, так Майлз был вашим адвокатом?

— Именно. Суд по делам несовершеннолетних. Давние дела. Я был тогда скверным мальчишкой и вляпался в дерьмо.

— Он вам помог?

— Еще как! Вытащил мою задницу из детской каталажки.

— Освободил вас из тюрьмы?

— Типа того. А что тут удивительного?

— Я просто поддерживаю разговор.

— Ах вот что…

— Я никого здесь больше не знаю.

— Мне с ними тоже не в жилу.

— Тогда зачем пришли?

— Я же сказал: Майлз все отлично обтяпал. Вытащил из детской тюрьмы.

— Вас отпустили?

— Вам выдать отчет по полной программе? Так вот, я оказался по уши в дерьме. Застрелил одного козла. А Майлз добился, чтобы меня освидетельствовали. Асоциальный тип. Таких помещают в дурдом.

— Ну и что? Получилось удачно?

— Ничего. Сидишь себе, рисуешь картинки, к тебе особенно не пристают. Я много читал, все время терся в библиотеке. А когда вышел, уже знал, куда пойти, кроме как к тем волкам.

— И долго пришлось там оставаться? В больнице?

— Немало. Угодил в зверинец в пятнадцать лет.

— Зверинец? Вы же сказали, что там не так плохо.

— Угу. Мы называли больницу зверинцем, потому что она стояла напротив зоопарка в Бронксе. По ночам мы слышали слонов. А иногда львов. Весной наших придурков выводили туда на прогулку. Давали еду для лам. А половина ребят сами ее ели. Вот умора.

Один из соболезнующих, пожилой еврей с густой седой бородой, покосился на них укоризненно.

— Ну вот, нас опять записали в невежливые рожи.

Пол под предлогом поисков съедобного куска мягко увлек собеседника в другой конец комнаты.

— Вы поддерживали отношения с Майлзом? — спросил он, когда нужная тарелка была найдена, захвачена и подчищена.

— Вроде того. Время от времени. Заскакивал, если делал что-то хорошее, чтобы он знал, что я еще жив. Клевый был человек.

— Да, — подтвердил Пол.

* * *
Настало время уходить.

Джулиус откланялся несколько минут назад, объявив о своем уходе у входной двери:

— Джулиус вас покидает, но никто об этом не жалеет.

«Что я предложу орнитологу? — думал Пол. — Неопределенный доклад о многообещающих близких результатах?»

Он попрощался с Рейчел и мальчиками, и вдова с облегчением наблюдала, как он уходит.

А на ступенях столкнулся с кем-то, кто поднимался в дом.

Поднял глаза, собираясь извиниться, и осекся.

— Не покажешь, где припаркована машина?

Моше был одет в элегантный траурный костюм — черный шелковый пиджак, угольно-черный галстук и пришпиленная к волосам заколкой черная вязаная шерстяная кипа. Он был не один.

Рядом с ним стоял тот, кого Пол оглушил куском цемента. На лбу — повязка с проступившими пятнами.

Пол физически, как дуновение ветра, почувствовал угрозу.

— Так как насчет машины, Пол? Будь добр, скажи, где она стоит?

— В Куинсе, — ответил он.

Перед тем, как сесть в поезд и вернуться в город, Пол оставил украденный автомобиль на Лонг-Айленде.

— В Куинсе… — повторил Моше. — А если поточнее? Может быть, рядом с «Корона айс кинг»? Не поверишь, но там лучшее в городе мороженое. Так о какой части Куинса мы с тобой толкуем?

— Лонг-Айленд-сити. Двадцать четвертая улица на пересечении с Северным бульваром. — Пол не сводил глаз с татуировки «СССР». Это было несложно, поскольку ее хозяин торчал как раз перед ним.

— Хорошо, что ты мне сказал. Ценю.

Наступила тишина. Но не покой. В атмосфере что-то витало, и отнюдь не приятное.

— Ты нервничаешь, дружок, — продолжал Моше. — Снова напал паук?

Пол не шевелился. Моше обошел его и направился наверх. Пол умудрился не отступить, даже когда с ним поравнялся дылда с татуировкой. На верхней ступени Моше обернулся.

— Расслабься, приятель. Я работаю за наличные. Нет наличных — нет и работы. Ясно? — Он кивнул в сторону двери. — Человек, с которым я сотрудничал, скончался. Беда. — Он взялся за ручку, но сделал вид, что спохватился: — Хотя постой. Расслабляться тебе рановато. Мой друг на тебя сильно сердит. — Моше громко рассмеялся и вошел в дом.

Глава 40

Пол ходил и непрестанно обливался холодным потом.

Слышал, как тикают его наручные часы.

Ему снилось, что Джоанна умерла. Он присутствовал на ее похоронах и разговаривал с Майлзом.

Однажды утром за спиной почудился ее голос. Пол обернулся: позади него шла молодая мама, толкая перед собой коляску и разговаривая по мобильному телефону.

Теперь допросы назывались опросами. Но смысл не изменился. Отчет Пола расценили должным образом — как лепет не подготовившегося к экзамену двоечника.

— Другими словами, Пол, ты облажался, дружок, — заявил ему орнитолог. — Тебе на шпика еще тянуть и тянуть.

— Мне нужно немного времени, — ответил Пол.

Но со временем как раз и была проблема. Времени не оставалось.

Если он хотел, чтобы орнитолог помог ему спасти Джоанну, требовалось что-то предложить. Конечно, если Джоанну еще можно было спасти.

Теперь, когда Пол стал неофициальным информатором АКН, ему позволили спать на кровати. Вернее, не спать, а крутиться, метаться и широко открытыми глазами смотреть в потолок.

Через две секунды после того, как он вернулся в квартиру, в дверь постучали.

Снова Лиза.

На этот раз он не мог делать вид, что в доме никого нет.

Когда он открыл замок, соседка чуть не бросилась в его объятия.

— Где она?

Пол сначала не понял, кого из двух его женщин имеет в виду Лиза. Хотя ни одной из них не было в пределах видимости.

— Где ребенок? — повторила она, обводя все углы орлиным взглядом агента по недвижимости. Что ж, она и была им.

— Возникла проблема, — начал Пол, готовый выложить версию, которую сочинил для общего пользования вместе с Майлзом.

— Проблема? Что за проблема? Где Джоанна?

— В Боготе.

Лиза откинула за плечи белокурые волосы. Она была из тех жительниц Ист-Сайда, кому случилось перебраться через парк,[92] — они были рождены для больших денег, но те вдруг иссякли, однако дамы по-прежнему выглядели вполне кредитоспособными.

— Виза Джоэль не в порядке.

— Что значит «не в порядке»?

— Это значит, что она не действует и мы не можем вывезти ребенка из страны.

— Ох, Пол, это же ужасно! И что теперь будет? Что вы собираетесь предпринять?

— Пытаюсь решить проблему с этого конца. — Начав рассказ, Пол понял, что их выдумка оказалась вполне работоспособной. О себе он не мог этого сказать: усталость успела проникнуть в самые кости.

Лиза это почувствовала, снова обняла и на несколько секунд дружески прижалась к нему.

От нее пахло домом.

* * *
Когда Джон возвратился с работы, Лиза позвонила няне, и они с мужем принесли бутылку каберне.

Как было хорошо снова увидеть Джона.

И как ужасно.

Он был его закадычным другом. Они столько времени провели в барах Вест-Сайда, что теперь и не вспомнить. Обсуждали сложности процесса зачатия. Джон его подбадривал и не раз помогал опохмелиться после подпития.

И как бы Пол ни обрадовался, увидев его лицо, он страшно смутился, потому что приходилось лгать другу.

Детали требовалось сочинять на ходу и соединять так, чтобы получалась внятная, убедительная и абсолютно логичная картина. Хитрость заключалась в том, чтобы подмешивать в рассказ правду и таким образом создавать впечатление естественности. И Пол вспоминал о дочери все, что мог. Два стакана вина не слишком в этом помогали.

Ничто не облегчало чувства вины. Или страха.

Особенно трудно давалась ему беззаботная болтовня о Джоанне — словно жена просто-напросто ждала его в гостиничном номере. Это казалось Полу невероятно бессердечным. В той комнате, где ждала его Джоанна, не было телефона — она не могла поднять трубку и заказать себе в два часа ночи гамбургер с жареной картошкой. Если еще ждала…

В чащобе лжи Пола подстерегали скрытые ловушки.

— Ради Бога, дай мне ее номер телефона! — попросила Лиза. — Сто лет с ней не болтала!

— Звонить из Боготы очень дорого, — принялся выкручиваться Пол. Десятиминутный разговор из «Эспланады» с Нью-Йорком стоил ему 62 доллара 48 центов.

— Я ей сама брякну, — перебила его Лиза. — Давай номер.

— Надо найти. — Он тянул время.

Возникла пауза: гости решили, что он поступит именно так, как сказал, — пойдет искать номер.

И ждали.

— Что-то я устал, — вместо этого сказал Пол. — Обещаю, загляну к вам чуть попозже.

Джон и Лиза нехотя поднялись. Обняли его и просили, не раздумывая, обращаться, если они могут что-то для него сделать.

* * *
Пол не мог заснуть.

И позвонил Рейчел Гольдштейн. Он все еще надеялся, что она сможет вывести его из тупика.

— Слушаю, — ответила вдова, после того как он представился.

— Хотел убедиться, что вы в порядке.

— С какой стати?

— Как это «с какой стати»?

— Мы едва знакомы. Я ценю вашу заботу. Но я озадачена вашим участием. Вы не родственник и не друг…

— Я чувствую себя другом, — заявил Пол и не солгал. В этот момент ему казалось, что Майлз — его единственный друг на земле.

Рейчел не стала с ним спорить.

— Держитесь? — продолжал допрашивать Пол.

— Держусь. Восемнадцать лет я пробыла замужем, и вдруг оказывается, что я вовсе не знала своего супруга. Что еще остается делать?

Должно быть, в комнату вошел один из ее сыновей, потому что Рейчел быстро проговорила:

— Со мной все в порядке, Пол. Я прекрасно себя чувствую. — Затем послышался стук закрываемой двери, и она продолжала: — Что он был за человек? Вот какой вопрос меня мучает. — Ее голос стал невыносимо грустным. — Каким мне его помнить?

— Таким, каким хотите. Разве в этом есть что-нибудь плохое?

— Таким, каким хочу? — отозвалась Рейчел и еще раз повторила фразу, то ли усмотрев в ней некий смысл, то ли высмеивая его глупую сентиментальность.

Повисла пауза.

— Одного я все-таки видела, — наконец проговорила она.

— Кого видели?

— Ребенка. Вчера вы меня спрашивали, не видела ли я кого-нибудь из взятых на воспитание детей. Помните?

— Конечно.

— Так вот, это был уже не грудной ребенок.

— А кто?

— Девчушка.

Внимание — девчушка!

— Вот таким, пожалуй, я и буду помнить Майлза. А почему бы и нет? Входящим в дверь с девочкой-колумбийкой на руках.

Так… так… так. Мысли Пола ворочались невероятно медленно.

— Вы помните ее имя?

— Имя? Это было больше десяти лет назад.

— Вы уверены? Вспомните получше.

— Зачем оно вам?

Законный вопрос.

— Прежде чем удочерить девочку, мы разговаривали с супругами, которые тоже пользовались услугами вашего мужа. У них дочь. На вид ей тринадцать или около того. Интересно, может быть, вы видели именно ее?

Рейчел снова замолчала.

«Думай, думай», — торопил ее про себя Пол.

— Что-то, кажется, на «Р»… Извините, не могу припомнить.

На «Р»? Как и ее отца?

— А что произошло с ее родителями? Почему они не забрали ее сразу?

— Понятия не имею. Может быть, именно в этот день были заняты.

— Странно. Обычно в Колумбию требуется ехать самим и принимать ребенка лично. Таковы правила.

— Может быть, в данном случае возникли какие-то особые проблемы… Насколько я помню, с девочкой что-то было не так.

— Что именно?

— Нервы. Она постоянно кричала и плакала.

— Видимо, испугалась. Что тут необычного?

— У меня двое сыновей. Случалось, они тоже пугались. Даже приходили в ужас. Они и сейчас в ужасе. Обнаружить, что отец совершил самоубийство, — это что-то да значит. Но там было нечто иное. Девочка боялась темноты, боялась света — боялась всего. Что-то с ней было не так — не знаю только что. Помнится, Майлзу пришлось встать среди ночи и идти ее успокаивать.

— Удалось?

— Не знаю. Наутро он повез ее знакомить с новыми родителями. Вот и все. У нее были красивые глаза. Я до сих пор их помню.

— Ну что ж… — Полу вдруг очень сильно, можно сказать, отчаянно, захотелось закончить разговор. — Вам надо хорошенько выспаться. Обращайтесь, если что-то потребуется. Всегда готов вам помочь.

Рейчел не потрудилась сказать ему «до свидания».

Глава 41

Он не слышал слонов.

И львов тоже.

А лам — тем более.

Он слышал, как гудит мощный кондиционер, как звякают металлические подносы сервировочного столика на колесиках. Как работает система внутренней связи, внезапно взрывающаяся помехами. Раздался стук —это подросток в банном халате настойчиво колотил во внутреннее окошко и требовал, чтобы ему сейчас же, немедленно, дали его пистоны.

Голоса звучали у Пола в голове — слишком много голосов, которые старались перекричать друг друга.

Вот раздался голос Джулиуса — паренька из тех времен, когда Майлз занимался делами несовершеннолетних.

«Попал в зверинец в пятнадцать лет. Мы называли его зверинцем, потому что он стоял напротив зоопарка в Бронксе».

И голос Галины. Привет, Галина!

«Она видела такие вещи, которых не должен видеть ребенок. И у нее начались кошмары».

Затем свой голос в общий хор добавила Рейчел:

«Девочка боялась темноты, боялась света — боялась всего. С ней что-то было не так, только я не могу понять что».

И наконец последний голос, который звучал громче остальных. Голос из письма, которое Пол приписал сыну Майлза, но, оказывается, это был совершенно иной человек.

«Дорогой папа, папочка, папуля! Помнишь, как ты отвел меня в зоопарк и там оставил?»

Но вот Пол услышал и свой собственный голос, который звучал наяву:

— Да, вы правильно поняли, я из страховой компании. — Он говорил это грузной женщине, которая сидела за конторкой в приемной. Женщине, которая встречала посетителей в психиатрической больнице «Гора Арарат» — здании из красного кирпича с зарешеченными окнами и линолеумом на полу, стоявшем напротив зоосада в Бронксе. Два зоопарка рядом: человеческий и звериный.

Женщина смотрела на визитную карточку Пола так, словно это был лотерейный билет, по которому она крупно проиграла. А Пол подумал, что, наверное, и Джулиус в свои пятнадцать лет видел то же самое лицо.

А эта женщина — лицо Джулиуса.

— Как ее фамилия?

— Фамилия?

— Фамилия дочери вашего клиента?

Пол колебался всего одну секунду.

— Рут, — ответил он. — Рут Гольдштейн.

Это был выстрел вслепую, в потемках… Хотя нет — скорее в сумерках, когда еще можно разглядеть название томика: «Книга Руфь».

«Что-то на «Р»», — сказала ему Рейчел.

— М-м… — протянула женщина и оживила экран компьютера, который долго-долго не хотел просыпаться. Ей даже пришлось крепко шлепнуть мясистой рукой по мыши. — Чертова система, — буркнула она, имея в виду все вообще, а не только свой компьютер. Например, систему, благодаря которой человеку лучше находиться в сумасшедшем доме, чем в тюрьме для несовершеннолетних. Систему, которая определила детей в психбольницу, где их держат взаперти и пичкают лекарствами, пока им не исполнится восемнадцать лет.

Да, нечего сказать, система в самом деле не из лучших.

Компьютер наконец проснулся — испугался то ли немилосердного обращения с мышью, то ли крепкого словца — и надсадно загудел. Последовало несколько более гуманных похлопываний по мыши, и на экране открылось окно запроса информации.

— Вот она, Рут Гольдштейн, — кивнула женщина. — Так что вы хотите?

Пол ответил не сразу. Он до последнего опасался, что ему ответят: «Простите, здесь такого ребенка нет». Объяснят, мол, вас ввели в заблуждение, и укажут на дверь. Наконец он все-таки сумел с собой совладать.

— Я же вам сказал: мой клиент недавно скончался. Смерть наступила внезапно и неожиданно. Надо выполнить некоторые формальности и уточнить, кто за что платит. Мы хотим убедиться, что Рут Гольдштейн будет и в дальнейшем получать такое же хорошее лечение и уход.

Пол подумал, что выразился не очень удачно: слово «хорошее» было явно не к месту. Но он пришел сюда не для того, чтобы кого-то обижать. Он выполнял миссию спасателя. Хотя спасаемые находились не в психиатрической больнице «Гора Арарат», а в трех тысячах миль от нее. Оставалась держать скрещенными пальцы и надеяться, что они еще дышат.

— Что же вы раньше не сказали? — возмутилась женщина. — Тогда вам надо в финансовый отдел.

— Я бы хотел взглянуть на девочку.

— На девочку? В таком случае необходимо спросить разрешение у врача. Вы не заразны? Проходили обследование?

«Насчет заразы — в самую точку», — хмыкнул про себя Пол. Ведь они не где-нибудь, а в зверинце.

— Так спросите. Полагаю, что раньше ее навещал один отец. Но он умер. Кому-то надо сообщить ребенку, что произошло. — Женщина не отвечала, и Пол добавил: — Ведь он это делал?

— Что делал?

— Навещал?

Женщина повернулась к компьютеру и несколько раз щелкнула мышью.

— Майлз Гольдштейн?

— Да.

— В списке значится. А вот навещал он ее или нет, не скажу.

— Вы могли бы поговорить с врачом и объяснить ситуацию?

— Я могу одновременно делать только одно дело.

Это «дело», которое не позволяло ей немедленно связаться с врачом, представляло собой пластиковый стаканчик; женщина держала его в руке и не спеша потягивала кофе.

Изрядно отпив, она состроила кислую мину, взялась за телефонную трубку и с летаргической медлительностью набрала несколько цифр.

— Это доктор Санхи? У меня тут человек из страховой компании. Хочет повидаться с Рут Гольдштейн. Совершенно верно… Умер отец… Он так говорит… Хорошо.

Женщина положила телефонную трубку на рычаг — лежи там и не мешай.

— Доктор Санхи сейчас придет.

* * *
Доктор Санхи оказалась женщиной.

И индианкой. На вид — заваленной работой, спешащей и не склонной заводить долгие разговоры по пустякам.

— Так вы утверждаете, что ее отец скончался? — В ее речи чувствовался распевный индийский акцент. Они сидели в комнате ожидания рядом с вестибюлем. «Интересно, чего можно ожидать в подобном помещении? — подумал Пол. — Когда возвратится ясность рассудка? Или когда из башни на плечах разлетятся последние летучие мыши и ее окончательно снесет?»

— Да, несколько дней назад.

— И вы пришли ей об этом сообщить?

— И убедиться, что все в порядке с финансовой стороной вопроса. Что за ней будут продолжать должным образом ухаживать, как желал ее отец.

Доктор Санхи заглянула в папку.

— Матери тоже нет.

— Нет. — Майлз солгал во всем, кроме этого. — Она осталась одна на свете.

— Вот что, мистер…

— Брейдбарт.

— Да-да, Брейдбарт. Должна сообщить вам следующее: она не более одинока, чем раньше. Разумеется, я говорю о физической стороне вопроса. Ее отец, я бы сказала, не часто баловал ее своими посещениями. Приходил очень редко — на дни рождения и иногда по праздникам.

— Вы давно здесь работаете?

— Недавно, мистер Брейдбарт. Два года.

— Таким образом, вы не присутствовали в тот момент, когда ее принимали?

— Нет, конечно.

— Могу я вас спросить, как ее успехи?

— Относительно чего?

— Относительно нормального состояния.

— Нормальное состояние — расплывчатый термин. Лучше спросите, как ее дела относительно ее самой. Относительно прошлого года или позапрошлого. Это нечто вроде гольфа — спорта, которым я, к сожалению, начала заниматься совсем недавно. Человек играет против самого себя. И шаг за шагом совершенствуется.

— Хорошо. Как ее успехи относительно ее самой?

— А вот здесь есть одна проблема: мы рассуждаем об относительности, а между тем вы к девочке никакого отношения не имеете. Вы только что ясно дали понять — ее отец был просто вашим клиентом. Поэтому вы не имеете права на получение закрытой информации. Извините.

— У нее никого не осталось, — продолжал настаивать Пол. — Ни одного человека.

— Официально — да. Я бы даже сказала, буквально. Но я, как и вы, связана законами о конфиденциальности. Пока вас или кого-нибудь другого не назначат ее опекуном, нам не о чем разговаривать. Замечу только, что она не представляет опасности ни для окружающих, ни для самой себя. Как Дилси, персонаж одного из романов великого американского писателя Фолкнера, она держится стойко.

— Могу я ее видеть?

Доктор Санхи снова пустилась в пространные рассуждения о его правах или, вернее, их отсутствии.

— Все так, — перебил ее Пол. — У меня нет законных оснований с ней встречаться. Я только прошу об этом. И не вижу в том никакого вреда. Ведь мне положено следить, чтобы за ней осуществлялся достойный уход. Чтобы правильно оплачивались счета больницы. И еще: кто-то должен сказать девочке, что ее отца больше нет на свете.

— Этим человеком явно будете не вы. Потому что у вас нет ни законных на то оснований, ни опыта общения с душевнобольными. Кстати, о каких таких счетах вы толкуете? Как я понимаю, мистер Гольдштейн не слишком утруждал себя вопросами финансирования кого-либо. Насколько мне известно, счета за содержание его дочери в нашей больнице оплачиваются штатом Нью-Йорк.

— Штатом Нью-Йорк?

— Вот именно. Видимо, в свое время ему удалось доказать свою финансовую несостоятельность, хотя теперь из ваших слов мне ясно, что это была чистейшая липа.

Все правильно: Майлз заключил сделку и, как всякий хороший бизнесмен, добивался возможно большей выгоды. Он стремился максимально снизить накладные расходы. И его нисколько не волновало, что эти накладные расходы составляет плата за лечение и питание маленькой девочки. К чему тратиться, если раскошелится штат.

«Когда это пришло ему в голову? — рассуждал Пол. — С самого начала, как только он изложил свою схему в письме Галине? Или позднее, когда все уже закрутилось и тут он вспомнил опыт своих безоблачных дней в суде для несовершеннолетних?»

«Самое лучшее, что я мог для них сделать, — определить в лечебницу. Для них это было самое безопасное место на земле».

Все, что наговорил Майлз Галине, было чистой ложью — он и не думал брать ее внучку. Ни разу не упомянул об этом жене. Интересно, он хоть на секунду имел в виду кого-нибудь другого? Одну из тех многочисленных супружеских пар, которые протоптали тропинку к его двери? Чтобы у девочки был дом, а не койка в приюте? Или, подобно всем шизофреникам, слыша вопли из-за закрытой двери, он находил себе оправдание: мол, палата с решетками на окнах — самое безопасное место для умственно неполноценной девочки, за которой гоняется смертельно опасный отец.

Наверное, когда в ту ночь он вошел к ней в комнату и попытался успокоить, то шептал на ухо: «Не плачь. Завтра я отведу тебя в зоопарк».

— Послушайте, — сказал Пол, — я могу сейчас уйти, написать прошение и вернуться с судебным постановлением. Но я хочу всего-навсего посмотреть на нее. И не произнесу ни слова. Обещаю.

* * *
Он нарушил обещание.

Не нарочно.

После того, как доктор Санхи сдалась и пригласила его следовать за собой, они прошли одну, другую палату и оказались в подобии игровой. На маленьких столиках, как «ракушки»,[93] были раскиданы фишки и кубики, но никто не играл. Телевизор в углу был настроен на канал, по которому передавали ток-шоу.

В комнате находились двенадцать или тринадцать детей, и на первый взгляд могло показаться, что здесь завтракают ученики обычной средней школы. Там и сям разгорались жаркие споры. Но стоило присмотреться, как становилось ясно, что помещение больше напоминает песочницу, где двухлетние и трехлетние карапузы громко рассуждают сами с собой.

К Полу подошла симпатичная девочка лет четырнадцати и спросила, правда ли, что на Марсе обнаружили красный железняк. Он ответил:

— Не знаю, — и понял, что нарушил обещание, когда доктор Санхи поздоровалась с ней.

— Привет, Рут. Как сегодня твои дела?

— Сносно. А как ваши: удалось загнать мяч в девять дальних лунок?

— Примерно так же, как в девять ближних. Очень неумело. Спасибо, что спросила.

«Так вот она какая — внучка Галины», — подумал Пол.

Рут.

— Я поинтересовалась у этого человека по поводу последних открытий на Марсе, — продолжала девочка. — Красный железняк предполагает наличие воды. Вода предполагает наличие жизни. Жизнь на Марсе — какое дивное открытие!

Она была одета вполне обычно: в поношенные джинсы и майку, на дюйм или два открывавшую подростковый животик. Глаза по-прежнему такие же красивые, какими их запомнила Рейчел: большие, темно-карие, излучающие несомненный ум.

Пол уже решил, что большинство детей в этой комнате — марсиане.

А она интересовалась Марсом с воодушевлением юного астронома.

— А ты бы хотела, чтобы там была жизнь? — спросила доктор Санхи. — Зеленые человечки?

— Думаю, что зеленые человечки напугали бы меня до самых печенок.

Пол подметил, что в речи Рут было нечто странное. Не только режущие ухо архаизмы вроде «дивное открытие» и «до самых печенок». Складывалось впечатление, что девочка училась говорить по книгам великой американской классики. Словно сама она сошла со страниц Луизы Мей Олкотт.[94]

— Я бы предпочла одноклеточных амеб, — улыбнулась Рут Полу. — Хотите ударную шуточку? Кто-то стучит в дверь. Тук-тук!

— Кто там? — поддержал игру Пол, словно участвуя в выступлении нового комического дуэта — «Гольдштейн и Брейд-барт».

— Это я — А.

— Кто такая «А»?

— Амеба.

— Очень забавно, — похвалил Пол.

— Адекватной реакцией был бы смех, — заметила Рут.

— Внутри я надрываюсь от смеха, — пристыженно отозвался он. — Ты уж мне поверь.

— Странно, — задумалась Рут. — Со мной бывает то же самое. Я все время смеюсь про себя.

В другой обстановке Пол нашел бы девочку не по годам развитой и очаровательной. Но здесь все виделось в ином свете — в болезненном свечении люминесцентных ламп психлечебницы.

Пол послушался своего чутья и нашел гнездо. Но в нем оказалась очень необычная птица.

— Уж лучше смеяться, чем плакать, — вслух произнес он. — Согласна?

— А я и плачу очень много, — заметила девочка. — Правда, доктор Санхи?

— Правда, — кивнула врач. — Ты, Рут, одна из наших самых лучших плакс. Это уж точно.

— Хотите посмотреть? — спросила Рут Пола.

— Не знаю, — растерялся тот. — Может быть, как-нибудь потом? Устроим соревнование.

— У вас ни малейшего шанса — положу вас на обе лопатки. А какой будет приз?

— М-м… — протянул Пол. — Надо подумать.

Доктор Санхи бросила на него красноречивый взгляд — время вышло. Он больше десяти раз нарушил свое обещание. Пришел, увидел, но совсем не был уверен, что победил.

Врач проводила его до двери. Уже за пределами игровой он сказал:

— Она просто замечательная.

— Да, просто замечательная, — улыбнулась доктор Санхи.

— И выглядит почти нормальной.

— Вы сказали: «почти». Почему?

— Не знаю. У меня такое ощущение, что она играет какую-то роль. Наверное, она много читает?

— Проглатывает том за томом. Как другие еду. Вы угадали — наша Рут настоящая актриса. Я называю ее хамелеоном. Иногда она превращается в тех, о ком читает. Иногда в тех, кого слушает. А бывают моменты, когда мне кажется, что я разговариваю сама с собой. Рут никогда и близко не была от Нью-Дели. Но непосвященные могут решить, что она прожила там долгие годы.

— Почему она так поступает? — спросил Пол.

— Почему? Вы интересуетесь диагнозом, мистер Брейдбарт? От меня вы его не услышите.

— Потому что вы сами не знаете?

— Потому что я не имею права его обсуждать. Мы же с вами договорились.

Пол кивнул.

— Задам вам такой вопрос, — продолжала врач. — Для чего хамелеон меняет окраску и становится того же цвета, что и окружающая среда? — И когда он не ответил, усмехнулась: — Что же вы, мистер Брейдбарт? Это же основы биологии. Хамелеон меняет цвет кожи, чтобы защитить себя.

— От кого?

— От хищников.

Глава 42

«А: автомобильный выхлоп.

Б: ружейный огонь.

В: фейерверк».

Джоанна проснулась от серии громких хлопков и, пока ее сердце колотилось в горле, попыталась не поддаваться страху. Она устроила себе небольшой тест. И выбрала первый вариант, потому что он казался единственным не страшным и одновременно вполне правдоподобным ответом.

Однако, как это ни печально, такой ответ был полнейшим самообманом.

Машина? Что за машина?

Джоанна невольно вспомнила, как Маруха боялась, что «силы добра» (а для Колумбии это очень расплывчатый термин) попытаются ее вызволить и она будет убита во время операции. Откроют огонь, и в этом горниле сгорит и ее тело. Как оказалось, ей следовало сильнее опасаться более близкой угрозы.

Послышался новый хлопок — на этот раз резче и громче, словно удар хлыста. Джоанна прижалась к стене — своей единственной подруге, если не считать Галины, которая тайно провела ее в дом после неудачной попытки побега. Да, но ведь Галине сначала пришлось ее выкрасть. И еще — Галина оставалась глухой, слепой и немой, не замечая криминальных грешков здешних обитателей.

Дверь распахнулась; створка врезалась в стену с такой силой, что в воздух полетели кусочки штукатурки.

Но, кроме штукатурки, мимо пронеслось кое-что еще. Охранник Пуэнто ворвался в комнату так, словно им выстрелили из пушки. Оружие у бедра на изготовку.

«Ну вот, — подумала Джоанна. — Я мертва».

Пуэнто обшарил глазами стены. И когда заметил скорчившуюся в углу Джоанну, та уже отлепилась от стены. Прикованная цепью к радиатору, она не могла отползти далеко. Но все же села и расправила плечи, готовая уйти с достоинством.

Однако оказалось, что сначала ей предстояло отправиться в какое-то иное место.

Пуэнто принялся снимать с нее цепь, но при этом так потел, что время от времени прерывал работу, чтобы смахнуть капли с глаз.

— Que pasa?[95] — выдавила из себя Джоанна. Это был почти весь запас ее испанских слов.

Пуэнто не ответил. Его целиком поглотило старание точно попасть ключом в замочную скважину, при этом он одним ухом прислушивался к тому, что происходило снаружи. Это могло быть одним из объяснений его молчания. И Джоанна надеялась, что это так. Но могло быть и другое объяснение: Пуэнто не хотел говорить, что сейчас выведет ее из дома и убьет.

Когда он наконец освободил ее от цепи, Джоанна едва могла держаться на ногах. И он поволок ее к двери.

В доме царил переполох. По коридорам метались охранники, выскакивали из дверей, сталкивались друг с другом.

Девушка пыталась на бегу зарядить пистолет, но патроны падали и раскатывались по полу со звуком шарика, бегущего по рулетке.

Кто-то громко кричал. «Доктор», — узнала Джоанна.

Стрельба продолжалась. А это была явно стрельба, поскольку ни автомобильный выхлоп, ни несколько взрывов петард не произвели бы такой суматохи в доме.

Она сходила с ума от беспокойства.

Не за себя — за кого-то другого.

Где ее ребенок?

Ее вывели через боковую дверь. Стояло раннее утро — сумеречный час между днем и ночью.

— Пожалуйста… por favor… — сказала она Пуэнто. — Мой ребенок… Джоэль.

Охранник по-прежнему нервничал и не желал отвечать. Тащил ее за собой, не оглядываясь. И явно направлялся в джунгли.

Чем более они удалялись от дома, тем сильнее ее охватывала паника. Она не имела ни малейшего представления, кто и в кого стреляет. Все происходило где-то вне поля ее зрения.

— Мой ребенок… — снова начала она. — Пожалуйста… я хочу… — и тут услышала.

Звук, к которому она теперь прислушивалась по ночам, на который все ее рефлексы были настроены, как у собаки Павлова.

Она обернулась. Хотя Пуэнто продолжал тащить ее в джунгли. Вон они. Из дома появилась сгорбленная фигура Галины. Она несла на руках плачущую Джоэль. Подальше от ружейного огня. В безопасность.

— Подождите, — попросила она Пуэнто, но тот не захотел слушать. — Стойте! У Галины мой… — Она уперлась пятками в землю, обмякла и повисла у него на руке мертвым грузом.

Охранник посмотрел на нее так, словно не мог поверить, что она на это решилась. Ведь у него автомат. С настоящими пулями. А она — его пленная. Она что, не знает, что произошло с ее подругами?

Пуэнто сдернул с плеча оружие и направил ей в голову. Не в первый раз — такое уже случалось в ту ночь, когда расплакалась Джоэль. Тогда он только пригрозил, а теперь вполне мог исполнить угрозу — настолько сам был на взводе.

На них напали.

Люди в камуфляже летели мимо них в джунгли.

— Поднимайся! — прорычал Пуэнто и приставил дуло ей ко лбу.

Джоанна закрыла глаза. Чего не видишь, того и нет.

Она дождется, пока ее ребенок не окажется с ними. Пока не убедится, что Джоэль ничто не угрожает. Так поступают все матери.

Пуэнто рыкнул. Холодный ствол уперся ей в кожу.

Раздался выстрел, и Джоанна почувствовала, как по лицу потекла кровь. Она открыла глаза и увидела, как капли падают ей на руку. «Странно, — подумала она, — а боли совсем нет».

Подняла глаза и увидела, что ее палач исчез, — он лежал на земле подле нее. К ним подбежала Галина. Она отворачивалась и не смотрела на окровавленный труп Пуэнто. И осторожно подняла Джоанну на ноги.

В это время из джунглей выскочила одна из девушек. Задержалась перекрестить распростертое тело Пуэнто и посмотрела на Джоанну с осязаемой ненавистью.

«Убийца», — говорил ее взгляд.

Должно быть, она заметила, как Джоанна заартачилась. И ее сопротивление стоило Пуэнто жизни.

Девушка ткнула ей автоматом в спину и заставила войти в джунгли.

Они оказались под сенью огромных папоротников.

Галина отдала Джоанне ребенка.

— Ш-ш-ш… — прошептала мать и стала тихо укачивать девочку. Она почувствовала, как сердце Джоэль тихонько билось у нее на груди. И подумала, что Галина, наверное, вспоминала другую чащу и другую мать, которой не посчастливилось остаться в живых.

Стрельба то вспыхивала с новой силой, то замирала.

Они прождали минут двадцать, и за это время с «поля сражения» к ним подтягивались все новые боевики ФАРК. Некоторые выглядели совершенно потрясенными. Многим юнцам — деревенским паренькам из глубинки — в этот день пришлось впервые стрелять по врагу.

Когда они снова привели Джоанну и Джоэль на ферму, настроение у них было самое мрачное. Джоанну опять приковали к стене, ребенка вырвали у нее из рук. Через дверь она слышала, как в коридоре тюремщики спорили между собой.

Джоанна заснула под яростные крики — в доме то и дело вспыхивали ссоры, словно на берег накатывали волны сердитого прибоя.

* * *
Когда Галина зашла за ней, чтобы отвести на утреннее кормление, она выглядела уставшей и бледной.

— Что произошло ночью? — спросила ее Джоанна.

— Патруль USDF, — ответила няня и покачала головой. Ей трудно было встречаться глазами с Джоанной.

— Сколько человек погибло? Кроме Пуэнто?

— Четверо.

— Мне нисколько не жалко Пуэнто. Это он убил Маруху и Беатрис, я знаю. И теперь получил по заслугам.

— Зато его товарищи по нему горюют. — Галина по-прежнему отводила взгляд.

— О чем они спорили ночью?

— Ни о чем! — отрезала колумбийка.

— Как это ни о чем? Я слышала. Доктора и остальных. В чем дело, Галина? Почему вы на меня не смотрите?

— Они злятся.

— Из-за Пуэнто?

— Не только, — пожала плечами няня. — Думают, что это вы навели на них патруль.

— Каким образом? Как я могла, сидя здесь, навести на них патруль?

— Считают, что патруль разыскивал вас.

— Разыскивал меня? Но это же смешно! Откуда они могли знать, что я здесь? — Джоанна обнаружила, что говорит быстрее обычного и что в ее голосе появились нотки отчаяния.

— Некоторые из них — очень молодые ребята. Почти дети. Они думают, что вы опасны.

— И что случается с теми, кто опасен, Галина?

Колумбийка не ответила. Вместо этого пригладила торчащую прядку волос на головке Джоэль.

— Что бывает с теми, кого считают опасными? — Джоанна заметила, что руки Галины дрожат. — Так подумали про Маруху и Беатрис? Решили, что они опасны?

— Про Маруху ничего сказать не могу, — прошептала няня.

Она впервые с тех пор, как Джоанна обнаружила на матраце кровавое пятно, произнесла это имя. Впервые признала вслух, что произошло с несчастными женщинами.

— И про Беатрис ничего не знаю. Меня это не касается.

Джоанна, перебирая руками по стене, поднялась. Она чувствовала, что ей необходима подпорка.

— Меня они тоже собираются убить?

Галина подняла глаза и в первый раз встретилась с Джоанной взглядом.

— Я им сказала, что вы — американка. Если сделать что-нибудь с американкой, это обернется большими неприятностями.

— Сделать что-то — значит убить? Вы сказали — «убить американку»? Вы это им сказали? А они в ответ: «Ты права, Галина. Спасибо, что напомнила». Так?

Колумбийка сложила руки так, что кончики пальцев соприкасались. «Изобрази ладонями шпиль, — обычно говорила Джоанне мать. — Сделай шпиль и молись».

— Обещайте мне кое-что, — прошептала она.

— Слушаю, — ответила Галина.

— Подберите ей хорошую мать.

* * *
Большую часть дня Джоанна провела, стараясь подвести итог своей жизни. Не слишком плохая, заключила она. Но и ничего выдающегося.

Больше всего она жалела, что не удастся вырастить дочь. Ей казалось, что она могла бы стать прекрасной матерью. Вот чего ей не хватало в жизни, которая теперь проходила перед ее глазами. Осенним днем гулять по ковру из листьев в Центральном парке. Кружиться на карусели и дружески болтать с дочуркой. Вот чего недоставало.

«Как это было бы здорово», — подумала она.

К концу дня в окно проник тонкий лучик янтарного света, и Джоанна поняла, что во время перестрелки пуля отбила кусочек от одной из досок, которыми было заколочено окно.

Она приложила к отверстию лицо и стала упиваться запахами.

Паслен. Торф. Куриный помет.

Джоанна приникла к дырке глазом.

Во дворе с кем-то разговаривала Галина. Можно было видеть только нижнюю часть их фигур, но у Джоанны возникло ощущение, что она уже где-то видела этого человека. Коричневые ботинки. Рыжевато-коричневые полотняные брюки с острыми стрелками по бокам.

Да-да, конечно, она вспомнила.

Только что он здесь делает?

Глава 43

Вернувшись из психиатрической больницы домой, Пол вытащил со дна ящика с носками сложенный листок бумаги. Страничка, вырванная из записной книжки Майлза, была запачкана кровью.

Он сидел и смотрел на тонкие, словно паутинка, завитки синих чернил.

И думал, что это его лотерейный билет.

В коридорах их компании лотереи служили предметом шуток. Над этой темой актуарии хихикали за утренним кофе. Цифры перед его глазами были шансом один на миллион, выстрелом в небо.

Оставалось скрестить пальцы и надеяться на удачу.

Пол сделал глубокий вдох и набрал международный номер.

Когда в болотах Нью-Джерси сгинули наркотики на два миллиона долларов, он решил, что лишился нечто большего, чем деньги. Того единственного, при помощи чего он мог торговаться с тюремщиками Джоанны и Джоэль. Но Пол ошибся.

Внезапно он обнаружил, что обладал кое-чем еще более существенным. Когда он выстроил «дерево причин», оказалось, что его искривленные ветви могут спасти жизнь. И не только самого Пола.

Он мог выторговать свободу для жены и дочери.

Но Пол не собирался обсуждать свои дела с ФАРК.

Он поведет переговоры всего с двумя лицами. И только с ними одними.

С Галиной. И кое с кем еще.

Это пришло ему в голову в тот момент, когда он вспомнил самый первый день их злоключений — в тот раз они пришли в дом Галины, а очутились неведомо где.

До того, как их мир перевернулся с ног на голову, пока они еще пили напичканный наркотиком кофе и вели вежливую беседу, сонная собачка Галины взяла в пасть тапочки и положила к чьим-то ногам.

Шлеп.

Сначала упала одна тапочка, затем вторая.

Неудивительно: собаками правит привычка.

«Галина живет одна?» Этот вопрос Пол задал Пабло по дороге в ее дом. Пабло долго колебался, прежде чем ответить: «Да». Почему?

Потому что она жила не одна.

У нее был муж.

— Hola![96] — Он услышал голос Пабло так отчетливо, словно тот был рядом, в этой же комнате.

— Привет, Пабло.

Колумбиец его явно узнал, иначе почему так надолго замолчал?

Пол вобрал в себя побольше воздуха и задал вопрос, который страшил его больше всего. Он боялся еще до того, как взялся за телефонную трубку, боялся, пока ехал домой из больницы.

— Моя жена и дочь еще живы?

Ничто не имело значения, кроме ответа на этот вопрос.

— Да, — произнес Пабло.

Настала очередь Пола замолчать. У него невольно вырвался вздох облегчения. Так чувствует себя человек, обнаружив, что остался жив после смертельной опасности.

О'кей. Надо продвигаться дальше.

— Вчера я виделся с вашей внучкой.

— С кем?

Пол ожидал, что собеседник обязательно так переспросит, но голос его невольно дрогнул.

— С вашей внучкой.

— Я не понимаю…

— С девочкой, которую вы отослали в Америку, чтобы ее не достал отец. Я вас не осуждаю. Я бы тоже не хотел иметь зятем Риохаса. Вы следите за моей мыслью, Пабло? Если вам будет непонятно какое-то английское слово, немедленно скажите. Я хочу, чтобы вы поняли все, что я вам сегодня сообщу. Каждое слово. О'кей?

— Мне все понятно, — пробормотал колумбиец.

— Вот и отлично. Вы отправили маленькую внучку в США, потому что хотели, чтобы она была в безопасности. Договорились с известным нам обоим юристом, потому что у него были возможности вывезти ее из страны. И еще потому, что он обещал взять ее на воспитание. Таковы были условия сделки. Я ничего не перепутал?

— Все правильно.

— Вы заключили контракт ради безопасности внучки. Я способен это понять. Все совершенно разумно. И радовались, что девочка растет в хорошем доме в Бруклине. Недосягаемая для Риохаса. Под новым именем Рут. Считали, что Майлз сдержал слово. Воспитывает ее, оберегает и даже любит. Ведь Галина заставила его поклясться именно в этом?

— Да.

— Со своей стороны вы выполнили условия сделки. Оба. Стоило ему только попросить, стоило дать вам знать — и вы похищали супружеские пары, передавая их своим друзьям из ФАРК. Все точно в соответствии с договором. Вы выполняли свою роль. А он свою. Так?

— Моя внучка… Где вы ее видели?

— Что он вам присылал, Пабло? Фотографии? Снимки с дней рождения? Раз в год? Чтобы вы могли помещать их в секретный альбом и время от времени любоваться? А иногда несколько строк, чтобы вы знали, что все хорошо? Что он вам писал? Что Рут — типичный американский подросток и живет типичной жизнью американских детей? Что ее любят в школе, ею гордятся в классе и отец на нее не нарадуется?

— Что вы такое толкуете? С ней что-нибудь…

— Дайте договорить. Я вам все расскажу. Только слушайте внимательно. Рут — не типичный американский ребенок. Она не приносит из школы пятерки, не входит в группу поддержки, и ей не назначает свидания капитан футбольной команды. И в этом году она не попадет на бал для старшеклассников. Ни в этом, ни в каком-либо другом. Рут не делает ничего из того, в чем уверял вас Майлз. Все это его фантазии и выдумки. Вы меня понимаете?

— Где она?

— Вовсе не в хорошем бруклинском доме. И не в закрытом учебном заведении Коннектикута. Она в больнице.

Наступило молчание.

— Что это за больница? Она нездорова?

— И да, и нет. Больна не телом, а духом. Я не знаю, что ей пришлось пережить в Колумбии. Могу только гадать. Понятия не имею, было ли ее заболевание изначально таким серьезным, чтобы помещать девочку в психиатрическую лечебницу, или настолько развилось уже там, чтобы теперь ее нельзя было выписать. Не могу сказать. Знаю одно: Майлз ее не удочерял. И я уверен, никогда не собирался. Взял, а уже на следующий день упек в больницу. Большую часть жизни Рут пришлось смотреть на мир из-за решетки.

Плач. Пол ясно расслышал, как Пабло всхлипнул.

— Как она?

— А как моя жена? Как моя дочь? — ответил вопросом на вопрос Пол.

Снова молчание.

— Чего вы хотите? — спросил Пабло. Ну вот, он пережил бурю чувств, добрался до берега и начинает соображать, что к чему.

— Хочу того же, что и всегда. Их. Чтобы они прилетели на самолете в Нью-Йорк.

Давным-давно Галина и Пабло заключили сделку.

Настало время для новой. Ведь у Пола появилась лучшая приманка из всех приманок, и он собирался осуществить план, который разработал в камере АКН.

— Будем считать это обменом военнопленными. ФАРК ведь практикует обмены, так? И с колумбийским правительством, и с USDF. Одного нашего на одного вашего. Вот и вы считайте это обменом: ваша внучка за мою жену и ребенка. Хотя в нашем случае все немного иначе. ФАРК не согласится на обмен. Вы — согласитесь. И ваша жена тоже. Понимаю, задача не из простых. Но мне безразлично. Вы найдете способ ее решить. И быстро.

Осталось сказать последнее:

— И вот еще что. Вы меня слушаете? Отлично. Риохас хоть и сидит в федеральной американской тюрьме, но до сих пор гоняется за ней. Вы ведь не хотите, чтобы он ее отыскал?

Глава 44

Они ехали в зверинец. На джипе орнитолога. Только вдвоем.

Как только Пол повесил трубку после разговора с Пабло, он сделал еще один звонок.

Набрал номер, который дал ему орнитолог на случай, если потребуется с ним срочно связаться.

Орнитолог появился через двадцать минут. Бросил, что был здесь рядом, по соседству.

Пол рассказал ему о больнице в Бронксе. О том, как Майлз хитрил с приговорами в те времена, когда работал с несовершеннолетними. И как Пол сам стоял лицом к лицу с пропавшей дочкой Риохаса.

Его история произвела на орнитолога достойное впечатление.

— Хотите, мы вручим вам памятный значок? Его получают все сопляки, которые совершают плановую поездку АКН в Вашингтон. Назначаю вас своим заместителем по выдумкам.

Пол отказался. Ему предстояло самое трудное — убедить орнитолога заняться его делами.

Обменом.

— Bay! Я в этом ничего не секу! — воскликнул тот. — Мы с вами про торгашество не договаривались. Кстати, когда я в последний раз просматривал свои должностные инструкции, там про это ничего не было!

— Моя жена — гражданка США. Вы обещали помочь ее вытащить. Теперь представляется шанс. Вот он: Майлз ввез дочь Риохаса в страну нелегально. Разве это не обычная практика — высылать нелегальных иммигрантов туда, откуда они прибыли?

— Только после соответствующей бюрократической возни, да такой, что голову сломаешь. Но похоже, приятель, вы слишком гоните волну. Девчонка может — подчеркиваю, только может — оказаться полезной нам… Кажется, в этом смысл вашей приманки? Морковки, которой вы так усердно трясете у меня перед носом?

— Она никуда не денется. Вернув ее в Колумбию, вы можете принять соответствующие меры. Поместить в такое место, где всегда найдете, — в конце концов, в другую больницу. Я не возражаю.

Пол, разумеется, лгал.

Ему было отнюдь не все равно.

Десять минут, проведенные с Рут в том ужасном месте, все изменили. Если он сумеет устроить сделку, то поможет сразу трем людям.

— Не знаю, Пол. Вы требуете, чтобы я нарушил заведенную процедуру и нацепил на голову ковбойскую шляпу? Я должен подумать. Кстати, безутешная вдова не упоминала, куда подевались незаконно заработанные деньги? Неужели покойный просадил все до единого цента, делая ставки на «Кливленд кавалирс»?[97] АКН ничто не радует так сильно, как обнаруженные горы мешков с незаконной прибылью. Таким образом мы набираем очки.

— Нет, — ответил Пол. — Она ничего про это не знает.

— Что ж, нет так нет. Пол, вы клево поработали. Первый сорт. Придет время, и мы пошарим по его банковским счетам. А теперь вернемся к вашему сценарию. Не скрою, я готов вам помочь. Ведь так приятно сделать гадость этим гребаным марксистам. Они совсем не обрадуются, если Пабло умыкнет их заложников. Мысль об этом вызывает у меня улыбку.

Этот разговор состоялся два дня назад.

А на следующий день орнитолог позвонил и сообщил хорошие новости.

Он немного подумал — погонял в голове мыслишки.

Сделал несколько звоночков за рубеж.

Добыл несколько бумажек.

И в итоге нахлобучил свой «стетсон».

План был таков. Девочку отправят в Глен-коув на Лонг-Айленде — выяснить, что ей известно. Скорее всего ничего, но попробовать стоит. А заодно посмотреть, как станет реагировать Риохас, узнав, что его дочь у них. А уж нужные люди позаботятся, чтобы он непременно узнал. Не исключено, что Риохас направит своих парней — попытаться ее захватить. Такое тоже возможно. Девочка пробудет там достаточно долго, чтобы убедиться, что Джоанна с дочерью в самолете. И выманить людей Риохаса из укрытия. Затем, если все пойдет по плану, девочку вернут.

И вот теперь они были на пути в больницу «Гора Арарат»: Пол, почетный сотрудник АКН, он же лжестраховщик покойного Майлза, и орнитолог.

План вступил в силу.

* * *
Машина тащилась по мосту 138-й улицы.

Скорее не тащилась, а дергалась: то набирала ход, то замирала; такова уж особенность здешней левой полосы.

Над Ист-Ривер собирались облака. Утро кончалось, наступал день; было жарко и сильно парило.

— Похоже, будет дождь, — проговорил Пол.

— Благодарю вас, дядюшка Уэзерби,[98] — откликнулся орнитолог, а Пол подумал, что даже не знает его имени. На вопрос Пола тот ответил, что предпочитает остаться таинственным интернационалистом, и тут же поинтересовался, какой Пол предпочитает «Остин Пауэрс» — первый или второй.

Слева показался стадион «Янки», его изящные белые арки четко вырисовывались на фоне темнеющих облаков. Афиша сообщала, что в семь тридцать состоится матч: «Твинз» против «Янки».

В конце моста они повернули налево.

— Не первосортный райончик, — бросил орнитолог. — Стоит мне напялить свою куртку и гаркнуть «АКН!», как половина здешней округи разбежится по кустам.

Он показал на ресторан: «Здесь лучшие в Нью-Йорке chorizo».[99] Кивнул в сторону парня в новомодных баскетбольных трусах в стиле ретро, беспокойно шатающегося вдоль исполосованной граффити стены. «Ставлю девять к одному, что он тут на стреме, — караулит притон».

Теперь они ехали по бульвару Хантерз-Пойнт.

— Были когда-нибудь в зоопарке Бронкса? — спросил орнитолог.

На этот раз он казался раскрепощенным и склонным поболтать, словно рядом сидел его напарник с пистолетом в кобуре, а не страховщик, жизнь которого сложилась так неудачно.

— Еще ребенком.

У Пола были особые причины с тех пор не заглядывать туда.

Эти причины он никогда не забывал.

В зоопарк ходят детьми.

Либо водят туда своих детей.

* * *
В этот день больница производила еще более угнетающее впечатление.

Возможно, дело было в чисто физическом состоянии — кондиционеры в здании работали на последнем издыхании. Но скорее от того, что Пол пришел сюда во второй раз, яснее увидел весь ужас окружающего и представил, каково было Джулиусу целых три года смотреть на эти розово-оранжевые стены.

А Рут? Даже нельзя вообразить.

Теперь ей предстояло выйти отсюда.

Пол ощущал себя бегуном на длинные дистанции: к финишу он выдохся, но зато его переполняло чувство, похожее на надежду.

После того, как орнитолог заявил о своих полномочиях, их провели в кабинет, обитый деревянными панелями, и больничное начальство предложило им сесть. Орнитолог шел напролом, он рвал струны, выкручивал руки, бравировал авторитетами, предъявлял документы — в общем, делал все, чем обычно занимается агент из его конторы, чтобы добиться желаемого. В основном разыгрывал карту национальной безопасности, которая, как платиновая карточка «Американ экспресс», открывала любые двери и решала любые разногласия.

Администратор принимал их с удовольствием, словно они были не мировыми, но все же знаменитостями. По крайней мере, один из них.

— Полагаю, вы не имеете права разглашать детали? — обратился он к орнитологу. Его тон давал ясно понять, что этот человек умеет хранить государственные тайны.

Но орнитолог не клюнул.

— Могу сказать вам одно, — ответил он. — Если бы дело не было столь важным, я бы к вам не пришел.

Теодор Хилл (имя и ученое звание администратора красовались на стене за его спиной) понимающе кивнул.

— Полагаю, там, куда вы ее везете, есть врачи?

— Разумеется, — ответил орнитолог.

— Прописанные ей лекарства значатся в деле. В основном литий. Случай несложный — она не доставит хлопот.

— Рад слышать.

До этого момента страховой агент Пол не произнес ни слова. Но тут им овладело любопытство. И еще он подумал, что раз он теперь агент по контролю за соблюдением законов о наркотиках, то может совать свой нос туда, куда нет доступа обычному страховщику.

— Вы в курсе, что с ней случилось? — спросил он. — В Колумбии.

Орнитолог укоризненно посмотрел на него. Задавать вопросы сегодня было не его делом. Но прежде, чем настоящий агент успел свернуть тему, сославшись на недостаток времени или просто поднявшись, директор все-таки выдал несколько деталей:

— Когда она сюда поступила, я еще здесь не работал. Было другое руководство. Но перед вашим приходом я заглянул в ее дело. По словам ее приемного отца, девочка была свидетельницей того, как пытали и убили ее мать. Ее заставляли смотреть. Это продолжалось несколько дней. Своеобразная месть какого-то наркобарона. Ну и страна! Видимо, речь идет о социопатологии с ярко выраженными садистскими наклонностями… Сами понимаете, подобное зрелище производит на трехлетнего ребенка неизгладимое впечатление. В результате отец не мог с ней управиться.

«Да, — подумал Пол, — Майлз управлялся с ней целые сутки».

— Ну хорошо. — Орнитолог поднялся и посмотрел на часы. — Нам пора двигаться.

— Конечно, конечно, — поддакнул Теодор, гражданин, который был рад послужить своей стране. — Ее сейчас приведут.

У Пола остался еще один вопрос:

— Она знает, что ее приемный отец умер?

— Да. Так мне сообщила доктор Санхи. Вы ведь знакомы с нашим доктором Санхи?

Пол кивнул.

— Врач меня проинформировала, что девочка неплохо справилась с испытанием. Ее приемный отец был, скорее, номинальным отцом. Но с другой стороны, больше у нее никого осталось.

«Нет, — подумал Пол, — есть еще бабушка, которая по ней плачет. Женщина, которая, спасая внучку, вступила в сговор с дьяволом».

— Что ей сказали? — поинтересовался орнитолог. — По поводу того, куда ее везут?

— Согласно вашей инструкции: сказали, что везут на лечение. Не навсегда, а на короткое время.

— Хорошо, — одобрил орнитолог.

* * *
В этот день ее глаза, казалось, были распахнуты еще шире обычного.

Может быть, оттого, что они жадно впитывали все вокруг. Окружающий мир. Сгоревшие дома, мостовые в рытвинах, выгнутые мосты и под ними — загаженные голубями проходы. И стайки носящихся поубогим улицам беспокойных ребят. Пол начал сомневаться, выводят ли умственно отсталую команду хоть иногда в свет и позволяют ли детям кормить лам и бросать слонам земляные орехи.

Они выехали из Бронкса и оказались на мосту Трогс-Нек. Когда Пол был маленьким, он все пытался понять, как выглядит эта самая «лягушачья шея».[100]

Рут по большей части молчала. А когда что-то произносила, казалось, что она заимствовала слова из «Маленьких женщин» [101] или из комедий тридцатых годов.

— Эвона! — воскликнула она, когда автомобиль проезжал мимо громадного парня, прислонившегося к полосатой машине. — Разуйте-ка шары на этого громилу!

Вид моста Трогс-Нек вызвал целую бурю восклицаний, вроде: «Вот это да! Ну, убойно! Просто офигительно!» Орнитолог время от времени посматривал в зеркало заднего вида, желая убедиться, что все, что он слышит, произносит именно она.

Несмотря на дождь, Лонг-Айленд-саунд[102] был испещрен точками парусов.

— Настоящая флотилия, — заметила Рут.

Орнитолог вытянул из кармана сигарету.

— Как вы думаете, она не будет против? — поинтересовался он у Пола.

— Спросите у нее самой.

— Дорогая, — начал федеральный агент, — вас не слишком обеспокоит, если я вдохну немного никотина?

Рут уставилась на него.

— Будет дым. Угроза рака, — произнес орнитолог.

— Рак — главный убийца в США, — откликнулась девочка, как заправский актуарий.

— Что вы говорите! Буду иметь в виду, — пообещал орнитолог, закурил и втянул в себя изрядную порцию грозящего раком никотина. Выпустил дым, тот поплыл на заднее сиденье, и Рут поперхнулась и закашлялась. — Ну вот… Надо было из уважения к нашей подружке открыть окно.

— Я и сам не особенно люблю сигаретный дым, — вставил Пол.

— И я тоже. — Орнитолог опустил водительское стекло, и в машину ворвались влажный ветерок и грохот везущего пиво грузовика без глушителя. Звук был такой, словно мимо неслись все «Ангелы ада».[103] — Хорошо! — похвалил орнитолог.

— Нет, — возразила Рут. — Плохо, отвратительно! — Сарказм был ей чужд.

— Ты права, — согласился орнитолог. — Это я виноват. Может, вот это поможет? — Он включил CD-плейер.

Латиноамериканская музыка.

Она показалась смутно знакомой.

Пол закрыл глаза. Не та ли самая мелодия играла в машине Пабло, когда они ехали в приют Святой Регины? Сердце билось так сильно, что было больно. К этой встрече с дочерью они летели восемнадцать часов и ждали ее пять лет. Пол с досадой понял, что успел позабыть лицо Джоэль. Сколько времени он с ней провел? Крохотный миг. Но и его хватило, чтобы выковать чувство, которое выдерживает время и пространство.

Значит, он отец. В этом все дело.

Они ехали на восток по Лонг-Айленд-экспрессуэй. Все лучше, чем на запад, где дорога в полном соответствии со своим прозвищем «Обманная»[104] больше напоминала самую длинную в мире парковку, чем шоссе.

«Мы стали близки», — думал он. Настолько, что их семейный круг уже замыкался.

Пол не мог сказать точно, когда его осенило.

Словно стукнуло по голове — другого слова не подобрать.

Осознание пришло, как удар кулака в солнечное сплетение. И он вздрогнул.

Музыка.

Он слышал эту мелодию не в машине Пабло.

Он слышал ее в совершенно ином месте.

Пол снова ощутил себя лежащим на животе в поле, полном тимофеевки и воплей. Он старался не слышать, как в пятидесяти ярдах от него мучают до смерти человека. Но различал каждый стон, когда того кромсали, отрубая от тела одну часть за другой.

Казалось, было слышно, как нож перепиливает кости. Несмотря на орущую музыку, дикий ритм и визгливые трубы.

Несмотря на все это.

Селия Круз. Королева самбы.

«Mi mami», — кричал один из мужчин. Проклятые вопли.

И эту же мелодию играл в своей машине орнитолог. Только это была не радиостанция. В джипе работал магнитофон. В джипе зеленого цвета.

В тот день два зеленых джипа вылетели из зарослей.

Глаза у Пола полезли на лоб и сделались такими же огромными, как у Рут.

Он покосился на сидящего рядом орнитолога. У того с левой стороны топорщилась рубашка. Наверное, кобура, а в ней — заряженный пистолет.

Орнитолог довольно пыхал сигаретой, тактично выпуская дым в щель приоткрытого окна. Мурлыкал, подпевая королеве самбы, и одним глазом смотрел на дорогу.

В какой-то момент он повернул голову и заметил, что Пол смотрит на него.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он свалял дурака.

— Черт! Все-таки лажанулся.

Пол почувствовал, как знакомые щупальца страха обвивают только что зародившуюся надежду и душат ее на корню.

— Что ж, ты все равно узнал бы, — продолжал орнитолог. — Только я не рассчитывал, что это случится на трассе, на скорости восемьдесят миль в час. Теперь придется отвлекаться на другие дела. Хотя я готов. — Он щелчком правой руки выбросил окурок за окно.

Освободил руку для других дел.

— О'кей. Давай к самой сути. У меня ствол.

Пол прирос к креслу.

— Помнишь, был такой фильм Вуди Аллена «Хватай деньги и беги»? Там грабят банк, и один подает кассиру записку: «У меня ствол». Слушай меня, Пол! Я хочу уберечь нашу подружку на заднем сиденье от ненужных волнений. Хочешь, будем мямлить на «поросячьей латыни»?[105] Нет? Как скажешь. Тогда давай говорить начистоту.

Пол не проронил ни слова. Он уже давно был глух и нем.

— Ты, наверное, ждешь объяснений? Как я дошел до жизни такой? И с чего начал? Конечно, с Колумбии. Я мог бы запудрить тебе мозги, рассказывая о своих подвигах и испытаниях честного федерального агента. Нашего человека в Боготе. Расписать, как сначала был эдаким легковерным простачком, а потом задумался: а кого мы пытаемся облапошить? И понял, что вся эта муть — сплошная шарада, чистая политика, тот же Вьетнам, только в других джунглях. Мог бы вешать тебе на уши лапшу. Но это было бы сопливым хныканьем. Так что давай говорить, как взрослые.

Он посмотрел в зеркало заднего вида.

— Дорогуша, ты там в порядке?

— Спасибо, мне замечательно удобно.

— Замечательно удобно? Рад слышать. Ехать осталось недолго. Я привык, что дети спрашивают: «Еще далеко?» — Орнитолог покосился на Пола. — «Беретта». Патроны с разрывными пулями. Если тебе интересно…

— Куда мы едем?

— Метафизически рассуждая, к чертовой матери в ад. Конечно, если иметь в виду всю нашу нацию. Но я понимаю, тебя больше интересует твоя конкретная судьба. Дойдем и до этого. Ты представляешь, чем занимается агент по контролю за соблюдением законов о наркотиках? Нет? Тогда я скажу тебе вот что: когда Буш решил сделать богатых еще богаче, а дефицит бюджета еще больше, мне это оказалось совсем не на руку.

По правой полосе их догоняла полицейская машина.

Орнитолог поднял стекло и сделал музыку громче.

— Не забывай, Пол, я — официальный агент правительства США, а ты — лицо, которому предъявлено одно обвинение в незаконном распространении наркотиков, не говоря о прочих в соответствии с новыми положениями о борьбе с терроризмом. А твоя единственная союзница — умственно отсталая. Извини, дорогуша, я привык называть вещи своими именами. Так что сиди и помалкивай. Я могу застрелить тебя на месте, и начальство за это еще похлопает меня по плечу. Ты понял?

— Да, — ответил Пол.

Патрульная машина почти поравнялась с ними; женщина-полицейский посмотрела на них в окно. Орнитолог выложил на панель какой-то значок. Женщина в форме улыбнулась, кивнула, и машина отстала.

— Отлично сработано, — пробормотал орнитолог. — Как там на заднем сиденье? Ничего не беспокоит?

Рут промолчала.

— Принимаю за утвердительный ответ. Странно, что в Боготе мне ни разу не приходилось сталкиваться с Риохасом, пока наше правительство в своей величайшей мудрости не решило засунуть его в федеральную тюрьму. Надо же было показать, что война с наркотиками идет как по маслу. И для этого преподнести на блюде чью-то голову. А у Риохаса голова очень большая. Все дело в том, что он, как Норьега, перестал быть полезным. Раньше, когда мы трепыхались только по поводу левачков в горах, он был очень, очень нужен. Риохас — как колумбийская летучая мышь-вампир. Страшна, как ад, прости Господи, обитает на вашем чердаке, но при всей своей мерзости уменьшает популяцию москитов. Следовательно, приносит пользу — конечно, только до тех пор, пока не прекращает этим заниматься. Кто-то решил, что Риохас стал нам обузой. А мы платим только тем, кто нам нужен. Настал день, когда мне позвонили. Господина Риохаса нужно доставить домой на суд. Как ты считаешь, кому поручили его сопровождать?

Орнитолог подался вперед и подкрутил регулятор радио.

— Голосок ничего, только больно бьет по ушам. А тебе как?

— Нормально. — Пол принялся прокручивать в голове цифры: вызвал их из памяти и принялся группировать.

«Доля внедорожников в общем числе аварий».

— Отлично. А ты как, дорогуша? — Он обращался к Рут.

— Впереди дорожный указатель «Коммак», — ответила девочка.

— Совершенно верно — Коммак. Назначаю тебя штурманом.

— Боюсь, что не подхожу для такого рода задания.

— Очень даже подходишь. Просто следи за знаками, и все будет хорошо. Ну и язык… — повернулся он к Полу.

— Куда мы едем? — спросил тот. — Что вы хотите с нами сделать?

«В типичный год в дорожных авариях гибнет 31 тысяча пассажиров легковых автомобилей».

— Ничего, если я закончу рассказ? Так на чем я остановился? Ах да… Как я летел в самолете с врагом нации номер один. Кстати, самолет был персональный: достаточно места для ног и сколько угодно холодной «Короны». Вот на что мы готовы ради плохих парней. Не поверишь, но о чем только не переговоришь, пока летишь в самолете. Он оказался не таким уж страшным — правда, немного подвинутым на насилии, что есть, то есть. Но в целом — под стать ребятам из спецназа. Как там сказал этот тип? «Социопатология с сильными садистскими наклонностями»? Да, эти ребятки и впрямь народ жестокий.

— Риверхэд, — подала голос с заднего сиденья Рут. — Одна миля.

— Снова в точку. Совершенно верно. Ты прекрасно справляешься с работой. Кстати, Пол, для твоего сведения, я могу выхватить «беретту» из подмышечной кобуры и привести в боевое состояние точно за две целых шесть десятых секунды. Не заливаю. Когда мы начинаем трогаться головой на дежурстве, то устраиваем всякие соревнования. У меня рекорд НКА.

«В каждый год из всех автомобильных аварий с трагическим исходом 28 % составляют спортивные машины».

— Я бы сказал, что по дороге сюда господин Риохас был в подавленном настроении. Он видел надписи на стене тюрьмы. Его волновали незавершенные дела. Но особенно не давало покоя, что он не сумел выполнить клятву. А клятвы — святое для этих парней, особенно если они дали их своим сантерийским идолам. Даже наркобароны заражаются дурманом суеверия от простого народа. Так или иначе, он принес клятву и готов был душу черту заложить, лишь бы ее исполнить! Пол, вы догадываетесь, о чем мы с ним говорили?

— Съезд номер семьдесят, — подала голос Рут.

— Надо проехать еще один. Работай, не отвлекайся.

«Больше всего смертельных исходов во время аварий спортивных машин связано с опрокидыванием через крышу. Самую большую долю в таких авариях составляют внедорожники — 36 %».

— Его бывшая любовница имела неосторожность от него слинять. Да еще с его ребенком. Что оставалось делать бедолаге? Ведь ее предупреждали, что с ней будет, если она попытается удрать. Он совершенно ясно выразился. И поклялся на куче куриных голов. А она не послушала. Он искал ее три года. А когда нашел, согласен, немного перегнул палку. Не спешил кончить разом, использовал весь свой опыт. Я не одобряю подобной жестокости. Но винить его — все равно что обвинять в негуманности хищника из джунглей. Таков инстинкт. Он говорил вполне обыденными словами. Как решал свои дела. Кто за кем следил. Кто должен был стать первым: мать или дочь. Он выбрал мать. Рассказал, насколько оказался удивлен и доволен тем, как долго она продержалась. Но тут случился прокол. У кого-то из его охранников проклюнулась совесть, и он удрал с его ребенком. Что было делать? Риохас выполнил только половину клятвы. Но он не из тех людей, кто бросает начатое на полдороге. Он продолжал искать свою дочь и в какой-то момент пришел к выводу, что ее увезли в Америку. Но это его не сильно обескуражило. Соображаете, Пол, с какой стати он мне все это рассказывал?

«49 % опрокидываний внедорожников происходят на крутых поворотах».

— Он почувствовал, что человек намерен его выслушать — не только его историю, но и его предложение. Считайте меня Кортесом, который внимал первым рассказам о золоте Южной Америки. И о чем он меня попросил? Нет, не вызволить его из тюрьмы — он понимал, что это не обсуждается. Выполнить обещание обреченного и потерявшего надежду человека. Только и всего. К тому моменту, когда мы приземлились в Майами, я согласился.

«40 % опрокидываний внедорожников происходят из-за употребления водителями спиртного».

— Я приступил к делу. Работа была такой же, какой я занимался каждый день. Только сменился работодатель. Удивительно, куда можно забрести, покуда гонишься за деньгами. Никогда не знаешь, где кончится эта дорожка. В данном случае она привела к Майлзу Гольдштейну. Затем к тебе. А ты любезно согласился поработать моим почетным заместителем и помочь мне закончить дело. Сердечно благодарен. Деньги уже у меня в кармане. Осталось сделать одну вещь. Или две.

— Ее к чему-то привязали, — сказала Рут.

— Что? — Орнитолог дернул головой в ее сторону.

— Мою маму… Ее привязали к трубе под потолком, а меня посадили на стул и заставили смотреть.

«32 % опрокидываний внедорожников со смертельным исходом происходят из-за превышения скорости».

— Зачем об этом теперь говорить, дорогуша? Ты мой законный штурман, и баста.

— Ее жгли. Она кричала и кричала. Он показал мне свой нож и заставил потрогать.

Пол догадался, что взгляд девочки погрузился в далекое прошлое.

— Ну, довольно, хватит. Теперь, дорогуша, ты скажешь мне, когда будет следующий съезд, вот и все.

«22 % опрокидываний внедорожников со смертельным исходом происходят потому, что водитель отвлекается от наблюдения за дорогой, например, переключает радиостанции».

— Когда мама закрывала глаза, ее будили. И начинали все сначала. А я сидела на стуле и все видела. С нее содрали кожу.

— Да, ты помнишь, я понимаю. Неудивительно, что отец упек тебя в это мрачное место. А сейчас, может, прекратим и немного передохнем?

«10 % опрокидываний внедорожников со смертельным исходом случаются из-за некомпетентности водителей, например, от нажатия не на ту педаль».

— Ты плохо справляешься со своими обязанностями, Рут. Вот тот съезд, который мне нужен.

Орнитолог сместился в правый ряд, включил мигалку и начал поворот.

— Рут, ты пристегнута? — тихо спросил девочку Пол.

— Да.

«6 % опрокидываний внедорожников со смертельным исходом происходят по невнимательности: например, когда водитель на полной скорости затягивает ручник».

— Хорошо, — сказал Пол и в самой крутой части съезда перевел переключатель автоматической коробки передач в положение заднего хода.

Должно быть, все произошло меньше, чем за 2,6 секунды, потому что орнитолог не успел вытащить из подмышечной кобуры заряженную разрывными пулями «беретту». Хотя какая разница? Джип резко дернулся влево, заскользил правым боком и перевернулся.

Пол и Рут сидели пристегнутыми.

А орнитолог — нет: ковбои ремнями не пользуются.

«Почти две трети погибших при опрокидывании внедорожников ехали непристегнутыми».

Пол просчитывал процентную вероятность.

Был момент, когда джип парил в воздухе, а асфальт нависал над ними, словно неожиданно накатившая волна. Затем она накрыла машину.

Пол услышал звон разбиваемого стекла, чей-то крик и ужасный скрежет раздираемого металла. Должно быть, он потерял сознание. Потому что, когда пришел в себя, обнаружил, что сидит вниз головой и смотрит в лужу крови. Он все еще был привязан к сиденью, но само сиденье оказалось наполовину оторванным от машины и держалось на нескольких жиденьких винтах.

Где Рут?

Пол попробовал повернуть голову, опасаясь, что не сумеет этого сделать, что его парализовало и он сейчас умрет.

Нет, голова вертелась нормально, как предписал ей Господь.

А заднее сиденье куда-то исчезло.

Пол выглянул направо в разбитое окно.

Там…

Какое-то сюрреалистическое фото, нечто достойное помещения в музей современного искусства. Заднее сиденье стояло в траве совершенно невредимое. И та, что сидела на нем, тоже была невредима, в целости и сохранности и явно жива. Было такое впечатление, что она просто ждет автобуса на остановке.

Они оба легко отделались.

Но где же орнитолог?

Ветровое стекло вылетело наружу и исчезло.

Салон перевернутого вверх колесами джипа стал наполняться густым, едким дымом. Вместе с ним появился и другой, бьющий в нос запах. Бензин.

Пол расстегнул замок ремня, вдавившегося в живот и, нащупав руками путь к свободе, вывалился на дорогу. Каждый пройденный дюйм оставлял кровавый след. Лицо. Что-то случилось с его лицом. Пол дотронулся до шеи — ладонь окрасилась ярко-красным.

Он встал, но, чтобы удержать равновесие, раскинул руки, как канатоходец.

Тело лежало в двадцати футах от кончившего свой век джипа.

Орнитолог.

Он не двигался. Был неподвижен, как смерть.

Но он не умер.

Шевельнулся. Сначала одной рукой. Медленно обшарил все вокруг, будто что-то искал. Затем другой. Пол застыл в пяти футах от него, не зная, то ли идти вперед, то ли отступать. Орнитолог оперся о ладони и начал отталкиваться, как выбирающийся из ямы человек.

Заметил, что Пол прирос к месту.

Он что-то хотел найти.

И нашел.

Поднялся — сначала на одну ногу, затем на другую. Улыбнулся сквозь маску грязи и крови. И навел на Пола пистолет.

— Помнишь, Пол: «Бей, круши, роботы». — Он говорил так, словно откусил себе кончик языка. — Когда я был пацаном, у меня была парочка таких. Можно было вытряхнуть из них нутро, но они все равно возвращались.

Не опуская пистолета, он сделал несколько шагов вперед.

Заплакала Рут. Пол обернулся, и ему показалось, что девочка сидит под деревом, с которого на нее сыплются зеленые листья.

Он снова посмотрел в лицо судьбе. Так или иначе развязка наступит здесь и теперь.

Орнитолог ковылял, неуверенно переставляя ноги, но неумолимо приближался.

— Ну и штучку ты отмочил! — Ему не удавалось выговорить звук «т»: «Ну и шучку ы о-омочил». — Где тебя такому научили? В школе актуариев?

Нет. В школе актуариев его учили различать риски и вероятности. Рассказывали, что во время опрокидывания автомобиля непристегнутого человека скорее всего ждет смерть. Хотя и не обязательно. Но там же он услышал кое-что еще о жизни и ее отрицательных величинах. Нечто такое, что в коридорах страховой компании повторяли, будто мантру:

«Если не выходит что-то одно, может получиться что-то другое».

«Додж-Колорадо» свернул с магистрали на насыпь съезда. Правила безопасности предписывают во время такого маневра снизить скорость по крайней мере вдвое. Водитель «доджа» ими пренебрег.

И когда оказался на крутом серпантине перед разбитым, дымящимся джипом, вынужден был опасно вильнуть на обочину, а затем, чтобы разминуться с плакучей ивой, так же резко вывернул на проезжую часть. И оказался нос к носу со слегка покачивающимся объектом.

У орнитолога не хватило времени как-то отреагировать.

Он взмыл в воздух, словно цирковой акробат, который демонстрирует публике трюк, отрицающий всякие законы гравитации.

Шлепнулся на землю.

И на этот раз остался недвижимым.

Глава 45

Ей требовалось уснуть.

Джоанна видела, как посмотрел на нее Томас. Впервые за все время не получила ужина. И заметила измученный взгляд Галины и ее дрожащие руки.

Она поцеловала на ночь Джоэль, словно расставалась с ней навсегда, помолилась и примирилась с собой.

Теперь она хотела, чтобы ей приснился сон.

Если повезет, в этом сне ее не поднимут среди ночи стволом автомата или острым клинком, а разбудит шепотом Галина.

Во сне Галина отомкнет замок цепи, которой ее нога прикована к радиатору отопления. Скажет на ухо, какого направления держаться. И, как это случается во сне, тихо выскользнет из комнаты.

А она встанет и тихонько пересечет комнату. Медленно пройдет пустой коридор и, как в прошлый раз, толкнет входную дверь.

Разумеется, она будет следовать тому направлению, которое назвала ей Галина. Больше не забредет в джунгли, а пойдет совершенно иным путем — через маленький дворик за домом, где проворно клюют землю курицы. И дальше, по однополосной дороге.

Поплывет по этой дороге так, будто ноги не касаются земли. Не станет оглядываться назад. Пойдет вперед без страха и злобы.

Завернет за поворот, и там ее будет ждать машина. Темно-синий «пежо». Мотор будет тихонько урчать. Водитель выскользнет из-за руля, поздоровается и приложит палец к губам.

Затем нагнется и вытащит из машины кулек из одеял. Ее дочь. Он осторожно положит девочку матери на руки.

— Спасибо, — поблагодарит она Пабло.

Спасибо. Спасибо.

Два года спустя

Июнь. Воскресенье. На карусели в Центральном парке нет свободных мест.

Пол и Джоанна, держась за руки, сидят на скамейке.

В воздухе носятся запахи сахарной ваты, жареного арахиса и яблочных цукатов. Кружатся лошадки, плывет знакомый музыкальный мотив. «Что-то из диснеевского мультика», — подумал Пол. «В глубине морской, в глубине морской…»

Джоанна положила ему руку на плечо и не убирала, и у Пола возникло острое ощущение, что мир на самом деле прекрасен.

Казалось, что после тех событий двухлетней давности прошло много-много лет.

Со времен Боготы. И Майлза.

И после того дня на съезде с автострады Лонг-Айленд-экспрессуэй.

Но подчас он чувствовал, что прошлое никуда не делось. Оно всегда было с ним — жило в комнате, пряталось в его кабинете, ехало с ним в машине, забиралось в постель.

Память, как товарищ детства, с которым не теряешь связи. Даже если отчаянно этого хочешь. Нет-нет да и возникнет в самые неожиданные моменты жизни.

Например, в погожий июньский день.

Иногда Пол начинал задумываться, сколько правды он расскажет своей дочери.

Поведает ли о нашумевшем убийстве одного бывшего наркобарона в туалете здания суда? О том, как Мануэля Риохаса отвели облегчиться и больше он не появился?

Скажет ли, что убийца каким-то образом добыл значок агента Администрации по контролю за соблюдением законов о наркотиках? Потом выяснилось, что значок был подлинный и принадлежал погибшему два года назад сотруднику администрации.

Тому самому, который время от времени надевал на себя другую форму. Например, костюм орнитолога и отправлялся в джунгли Колумбии на поиски желтогрудого тукана.

Объяснит ли, каким образом значок этого орнитолога оказался у убийцы? Как в тот день на съезде с трассы лежал мертвый агент, а рядом с ним валялся значок, который он положил на панель машины. Значок словно просил, чтобы его подобрали для какого-то пока еще неведомого дела.

Расскажет ли, как принес этот значок в знакомый кабинет в Малой Одессе в Бруклине, где к дверям была пришпилена табличка с надписью: «Президент»? И как обсуждал там дела с Моше?

— Знаете, как русские называют колумбийцев? — спросил его Майлз в тот день, когда покончил с собой.

— Как, Майлз?

— Любителями.

Не исключено, что Майлз умер именно поэтому. Русские вели очень выгодные дела за наличный расчет. И с готовностью брались за все, если им предлагали достойную цену. За взломы, ограбления и даже за убийства.

В том числе за такие шумные, на которые никто другой никогда бы не пошел.

Разумеется, если у клиента водились деньги. Много денег.

Но откуда Полу было взять такую сумму?

Станет ли он объяснять это своей дочери?

Вернется ли мыслями в тот день — к дымящемуся джипу, к луже масла и крови?

«Деньги уже у меня в кармане», — сообщил ему орнитолог, прежде чем взвиться в воздух, а затем навеки почить в бозе.

Когда Пол обернулся к Рут, ему показалось, что девочка сидит в вихре зеленых листьев. Только это были не листья. Ведь с орнитологом успели расплатиться — он получил жалованье от своего нового работодателя. От Риохаса.

Годы работы в качестве агента по контролю за соблюдением законов о наркотиках не пропали даром — орнитолог знал, где лучше всего спрятать деньги.

Сколько полов у машин он поотрывал за эти годы в поисках упаковок с кокаином? Пакетиков с марихуаной и брикетов гашиша? Достаточно, чтобы прийти к выводу: это самое лучшее место, если хочешь скрыть то, что никто не должен обнаружить.

Только он не рассчитывал на аварию. Не принял в расчет, что Пол на скорости шестьдесят миль в час переведет управление коробкой передач на задний ход.

Удар смял джип, боковины вспучились, банкноты взмыли в воздух и стали, словно снег, падать на голову Рут.

Расскажет ли он дочери, насколько просто было, дожидаясь «скорой помощи», собрать их в бумажник и засунуть в карман?

Решится ли напомнить?

Кружение карусели замедлилось, она остановилась. Раздались возбужденно-недовольные возгласы разочарованных детей.

Две девочки побежали к ним.

Одна из них — разумеется, Джоэль. Она выглядела как маленькая леди. В красном джемпере, с черными волосами, заправленными под красный беретик. Красный был ее любимым цветом — по крайней мере на этой неделе. Другая тащила ее прочь от карусели, потому что малышка упиралась и хотела кататься еще. Это была ее старшая сестра, уже совсем настоящая леди — почти шестнадцати лет. Пол отчаянно надеялся, что ее поразительные карие глаза сияли от счастья. Или по крайней мере от ощущения покоя.

Вот этой дочери когда-нибудь придется рассказать все. Или не придется? Может быть, лучше оставить недосказанным то, что он сделал ради ее блага? Пусть эта страница истории ее жизни останется в потемках — ведь, к счастью, теперь она благополучно закрыта. «Оберегайте ее», — когда-то попросила Галина Майлза. Теперь нашелся человек, который готов был выполнить ее просьбу.

Удочерить ее показалось так естественно.

Когда Джоанна и Джоэль возвратились из Колумбии, Пол позвонил Галине и Пабло и, как мог, объяснил, что произошло. Сказал, что хотя он выполнил свою часть договора, но не собирается на этом останавливаться и будет держать их в курсе событий. Некогда они стали его похитителями. Теперь были всего лишь безутешными бабушкой и дедушкой. Они рисковали жизнью, чтобы спасти его близких, и Пол был им за это вечно благодарен.

Он описал им внучку, послал фотографии, восторгался тем, какая она милая и каким обаянием наделена.

Теперь у девочки не было определенного статуса. Она оказалась буквально между двумя странами и рисковала на долгое время, если не навсегда, задержаться в больнице «Гора Арарат».

Пол навестил ее как-то раз, затем снова и снова.

Однажды он привез с собой Джоанну и Джоэль.

Это стало еженедельным ритуалом. Как и его письма и звонки в Колумбию. На этот раз не вымышленные, а самые настоящие. Такие же подлинные, как его чувства, когда они трое прощались с Рут на пороге больницы. Она стояла и махала рукой, пока их машина не скрывалась за поворотом.

Пол не мог припомнить, кто первый затеял этот разговор.

Пабло, Галина? Или он сам?

Можно считать, что это пришло в голову всем одновременно.

В Колумбии для Рут и теперь ничуть не безопаснее, решили они. Там в наше время никому не безопасно. Галина и Пабло ощутили, что стареют. И все как-то разом поняли, где должна жить Рут.

Галина и Пабло дали разрешение.

Джоанна и Пол написали заявление на удочерение, и через год на него пришел положительный ответ.

Рут так и не удалось окончательно выбраться из дебрей болезни. Трижды в неделю девочка посещала сеансы групповой терапии и поддерживала себя лекарствами. И тем не менее периодически впадала в надрывающую сердце депрессию.

Но большую часть времени она улыбалась, даже светилась. И Пол не сомневался, что семья питает ее так же, как его самого.

Раньше он не имел семьи, но получил ее в одно мгновение. Решил рискнуть — ради сомнительной вероятности пожертвовал надежным расчетом. Решил, что шансы того стоят.

— Пойдемте, милые, пообедаем, — предложил он дочерям.

Джоэль и Клаудии.

Именно Клаудии.

В тот день, когда ей официально присвоили их фамилию, Рут попросила поменять и имя.

— На какое? — спросил ее Пол.

Девочка спросила, как звали ее мать.

Джоанна ответила.

— Клаудия, — проговорила она. — Клаудия Брейдбарт. Это подойдет.

Джеймс Сигел

СОШЕДШИЙ С РЕЛЬСОВ (роман)

Всего лишь опоздание на привычный поезд, на котором Чарлз Шайн каждый день ездил на работу…

Всего лишь красивая женщина, сидящая напротив…

Всего лишь легкое, ни к чему не обязывающее знакомство?!

Нет. Просто — первый шаг в опасный мир шантажа, предательства и преступлений. В мир, где жизнь превращается в хаос, ложь тянет за собой новую ложь, а конца кошмару нет и не предвидится. И гибель грозит уже не только самому Чарлзу, но и его семье…

Глава 1

«Аттика»
Пять дней в неделю я преподавал английский в школе Восточного Беннингтона и два вечера — тот же самый английский в государственной тюрьме «Аттика». Иначе говоря, коротал время, то спрягая глаголы с малолетними правонарушителями, то склоняя причастия с осужденными. Один мой класс ощущал себя так, будто был в тюрьме, а другой по-настоящему отбывал наказание за решеткой.

Вечерами, когда у меня были занятия в «Аттике», я рано ужинал с женой и двумя детьми, целовал на прощание жену и подростка-дочь, вез на закорках до двери четырехлетнего сына, чмокал его в лобик и обещал заглянуть к нему в спальню, когда вернусь.

А потом все еще в ореоле душевного благополучия забирался в восьмилетний «додж-неон».

Но к тому времени, когда при входе в тюрьму я проходил металлодетектор, это ощущение меня покидало.

Может быть, от того, что натыкался взглядом на медную табличку в комнате посетителей: «В память сотрудников исправительной службы, погибших во время бунта в тюрьме «Аттика»». И ни слова о погибших заключенных.

Я только недавно начал преподавать в этом месте и еще не решил, кто страшнее: заключенные или надзиратели, которые их охраняли. Скорее всего, надзиратели.

Они меня явно недолюбливали — мои услуги считали роскошью, как кабельное телевидение в тюрьме: ведь заключенные ничего не сделали такого, чтобы все это заслужить. Умничанье какого-то либерала в Олбани[106], которому ни разу не втыкали под ребра перо и не швыряли в морду дерьмом, кому не приходилось отдирать татуированное тело от насквозь пропитанного кровью пола, можно сказать, купаясь прямо в СПИДе.

Они здоровались со мной с едва скрываемым презрением. Бурчали: «Вот и профессор пожаловал». А один из надзирателей написал на стене туалета для посетителей: «Сочувствующая сволочь».

Я их прощал.

Они существовали среди превосходящих сил — обуреваемого ненавистью тюремного народа. И чтобы снести эту ненависть, должны были ненавидеть сами. Им не разрешалось носить оружие, и они вооружались особым отношением к жизни.

Что же до заключенных, которые посещали мои занятия, они казались до странности понятливыми. Многие из них являлись несчастными жертвами драконовских рокфеллеровских законов о наркотиках, согласно которым покупка даже малой дозы кокаина считается тяжким преступлением.

Иногда я давал им письменные задания. Я говорил: «Напишите обо всем, что угодно. Обо всем, что вас интересует».

А потом заставлял зачитывать в классе. До тех пор, пока один черный по имени Бенджамен Вашингтон не понес абсолютную чушь. Он и в самом деле сочинил несусветную ерунду. Над ним посмеялись. Он обиделся и во время завтрака, пока все ели яичницу-болтунью и поджаренные тосты, порезал товарищу спину.

С того дня я изменил тактику.

Все излагают то, что их интересует, и сдают неподписанным. Я читаю вслух, но ни одна душа не знает, кто автор. Знает только автор, и этого вполне достаточно.

Но как-то раз я попросил написать то, что интересовало меня. Их собственную историю. Как, например, они оказались здесь, на уроке по английскому у мистера Уиддоуза в классе для занятий государственной тюрьмы «Аттика». «Хотите быть писателями, — сказал я им, — начинайте описывать самого писателя».

Возможно, это будет полезно, подумал я, как для меня, так и для них. И уж конечно, интереснее «Крошки-бабочки» — рассказика о последних потугах… Поди угадай, кого именно. Суть в следующем. Крошка нес радость и красоту в заросший сорняками уголок города, пока его не раздавил, как клопа, местный дилер-психопат. В конце страницы приписка: мол, все это чистая аллегория.

Я дал задание в четверг. Через неделю работы посыпались ко мне на стол. Первая — про безвинного парня, которого упекли в тюрьму за вооруженный грабеж. Вторая — про безвинного парня, которого упекли в тюрьму за незаконное хранение наркотиков. Третья — про безвинного парня, которого упекли в тюрьму…

Похоже, все это не так познавательно, как я предполагал.

И вдруг…

Очередной рассказ. Вернее, даже не рассказ (хотя заголовок имелся) — пролог к рассказу.

Об очередном безвинном человеке.

Который шел к поезду, чтобы поехать на работу.

Глава 2

В то утро Чарлз, открыв глаза, уже через несколько секунд сообразил, почему ему так не хотелось это делать.

Дочь Анна окликнула его из коридора, и он подумал: «Да, да, конечно».

Дочери требовались деньги на обед, записка для учителя физкультуры и доклад, который следовало подготовить вчера.

Все правильно — только не в такой последовательности.

Он умудрился выполнить все три просьбы между душем, бритьем и одеванием. Пришлось. Жена Диана убежала на работу в государственную школу номер 183 и поручила его отвечать за все на свете.

Спустившись вниз, он увидел на кухонном подоконнике глюкометр[107] Анны и пустой шприц.

* * *
Из-за Анны он и опоздал.

Примчавшись на станцию, он с досадой услышал, как вдали замирает перестук колес.

Ко времени отправления следующего поезда платформа наполнилась людьми, совершенно ему неизвестными. Он знал по виду большинство тех, кто ездил на 8.43, а теперь его окружало сообщество 9.05, и он будто очутился в чужой стране.

Он нашел место в вагоне и погрузился в изучение спортивной газеты.

Стоял ноябрь. На днях почил в бозе чемпионат по бейсболу, баскетбол только-только поднимал голову, а футбол уже сулил очередной позорный сезон.

Минут двадцать он пребывал в таком положении: взор устремлен на газетный лист, в голове ни единой мысли, только статистические данные — цифры, с которыми у него были особые отношения. Номер своей социальной страховки, например, он умел вызывать из памяти даже во сне. И вызывал-таки порой, чтобы не думать о других цифрах.

О каких?

Ну, скажем, о показателях сахара в крови у Анны, они были пугающе, заоблачно высоки.

Анна больше восьми лет страдала юношеским диабетом.

С ней было не очень хорошо.

А вот число 3,25 ему очень нравилось. Показатель эффективности Роджера Клеменса по прозвищу Ракета — лучший в лиге за прошлый сезон.

Радовало глаз и число 22. Столько очков стабильно добывал за матч Латрелл Спруэлл (нью-йоркский бейсбольный клуб «Никербокерс»).

На эти выкладки он мог смотреть без содрогания.

Поезд дернулся и остановился.

Пассажиры оказались где-то между станциями — по обеим сторонам пути длинные одноэтажные серовато-коричневые дома. Неожиданно ему пришло в голову, что, хотя он и ездил по этому маршруту довольно часто, все равно не взялся бы описать окрестности вдоль дороги. Став человеком среднего возраста, он прекратил смотреть в окна.

Он опять уткнулся в газету.

Это случилось между заметкой Стива Сербиса о правилах переигровки и сетованиями Майка Стрейханса по поводу падения личного показателя эффективности.

Впоследствии он не мог объяснить, что заставило его поднять глаза.

И бесконечно спрашивал себя, что было бы, если бы он продолжал читать. Мучился фантазиями: если бы так, то тогда бы как? И что теперь?

Но он взглянул поверх газеты.

Девятичасовой поезд продолжал движение из Вавилона до Пен-стейшн. Из Меррика во Фрипорт, Болдуин, Роквил-центр. Из Линбрука в Джамайку, в Форест-Хиллз и в Пен.

А Чарлз безвозвратно и сокрушительно сошел с рельсов.

Глава 3

«Аттика»
Через два дня вечером мой четырехлетний сын забрался после ужина ко мне на колени.

— Пошли на поиски сокровищ, — шепнул я и изобразил пальцами шажки на его позвоночнике. — Вот здесь у нас крестики на карте.

Сын поежился и хихикнул. Он него пахло шампунем, леденцами и пластилином — только ему присущий запах.

— Чтобы добраться до сокровищ, надо шагать широко и бежать трусцой, — бормотал я.

А когда замолчал, сын меня спросил, где же все-таки сокровище. Я ответил как обычно — мы проделывали это путешествие изо дня в день.

— Вот оно, мое сокровище! — И схватил его в охапку. Жена улыбнулась нам с противоположного конца стола.

Я поцеловал их на прощание. И все тянул время — никак не решался выйти из дома. Словно хотел набраться положительных эмоций перед тем, как проехать через кирпичные ворота «Аттики» и войти в зловонное помещение тюрьмы. Словно надеялся, что магическая аура защитит меня от зла.

— Будь осторожен, — попросила с порога жена.

* * *
Металлодетектор взвыл, как сирена воздушной тревоги.

Я забыл выложить из кармана ключи от дома.

— Эй, Йобвок, — усмехнулся охранник Хэнк, — ключи-то, они вроде как из металла.

Йобвок играл в задней линии «Ковбоев» и был тем самым сукиным сыном, по поводу которого мы частенько отпускали соленые шуточки.

Должен признаться, Профессор — не единственное мое прозвище.

— Извините, — промямлил я. — Забыл.

Войдя в класс, я заметил на столе продолжение истории о человеке в поезде. Одиннадцать старательно напечатанных страничек.

«Да, — подумал я, — все только начинается».

И оказался прав. Всякий раз, приходя на урок, я находил очередную порцию повествования: иногда одну-две странички, а иногда столько, что хватило бы на несколько глав. Аккуратно сложенные на столе и, как уже заведено, без подписи. История разворачивалась по частям, словно захватывающий телесериал. Она и в самом деле имела все признаки «мыльной оперы»: секс, обман и трагедию.

Я не читал эти отрывки классу — понимал: они предназначались только для меня. Для меня и, разумеется, для самого автора.

Кстати, об авторе.

В моем классе было двадцать девять учеников: восемнадцать черных, шесть латиноамериканцев и пять бледных, словно призраки, белых.

Я был совершенно убежден, что никто из них никогда не ездил на девятичасовом поезде до Пенсильвания-стейшн.

Так кем же был он?

Глава 4

Роскошное бедро — вот что бросилось в глаза поначалу.

Не какое-то заурядное бедро, — а упругое, гладкое и загорелое, бедро, которое явно холили тренировками на бегущей дорожке, бедро в облегающей, по-модному короткой юбке, что из-за позы сидевшей женщины казалась еще короче. Ноги были небрежно положены одна на другую. А длина юбки, надо признаться, находилась на грани пристойности.

Вот что увидел Чарлз, когда поднял глаза.

А еще он заметил черную туфлю на высоком каблуке, выставленную в проход, слегка покачивающуюся в такт движению поезда. Он сидел спиной напротив незнакомки по ходу поезда. Но женщину почти скрывала первая страница «Нью-Йорк таймс» с таким тревожным и таким знакомым заголовком во всю полосу — «Ближний Восток в огне». Поэтому он сосредоточился на бедре в безнадежной надежде, что его хозяйка менее красива.

И напрасно.

Он размышлял, как поступить дальше: то ли снова уткнуться в спортивные новости, то ли уставиться в залепленное грязью окно, то ли углубиться в рекламу банков и авиакомпаний, сплошь украшавшую стены вагона. И вдруг сквозняк смял «Нью-Йорк таймс» настолько сильно, что открыл лицо женщины.

Она была красива.

Вот это настоящее зрелище! Глаза большие, как у лани, — сама нежность. Губы полные, великолепной формы, нижнюю она чуть-чуть прикусила. А волосы? Такие мягкие, что хотелось в них зарыться и вдыхать, без конца вдыхать их аромат.

Он надеялся, что она привлекательна, интересна или просто миловидна. Ничего подобного. Она оказалась потрясающей.

И в этом состояла проблема, потому что в тот период жизни он чувствовал себя особенно уязвимым. Мечтал о чем-то вроде параллельной Вселенной.

Такой, где он был не женат и где не болел его ребенок, где он вообще был бездетным. Там все шло превосходно, и он ощущал в себе силы завоевать целый мир.

Вот почему ему не хотелось, чтобы читательница «Нью-Йорк таймс» оказалась красивой. Вроде как подсмотрел в замочную скважину в ту параллельную Вселенную. И ее хозяйка поманила его пальчиком на ложе.

Хотя всем известно, что параллельная Вселенная только для детей и полных шизоидов.

Ее не существует.

Над ним навис кондуктор и что-то потребовал. Что ему нужно? Неужели не видит, насколько он занят, определяя границы своей жизни?

— Билет, — сказал этот назойливый человек.

Чарлз вспомнил, что забыл забежать на вокзал и купить недельный проездной. Он опоздал, выбился из колеи и теперь ехал зайцем в компании чужаков.

— Забыл купить, — пробормотал он.

— Хорошо, — ответил кондуктор.

— Понимаете, совсем из головы вылетело, что сегодня понедельник.

— Прекрасно.

А Чарлза тем временем осенила еще одна мысль: по понедельникам он брал в привокзальном банкомате деньги, на которые покупал проездной. Деньги, на которые они существовали целую неделю. Деньги, которые он забыл взять.

— В таком случае девять долларов, — заявил кондуктор.

Как многие пары в наши дни, Чарлз и Дианажили на иждивении банкомата, что выдавал подобно доверенному управляющему наличность мелкими порциями. С утра бумажник Чарлза лежал на своем обычном для понедельника месте — на кухонном столе, и Диана, вне всякого сомнения, уходя на работу, вытрясла из него последнюю мелочь. Так что теперь бумажник был пуст.

— Девять долларов. — В голосе послышались нетерпеливые нотки. Кондуктор явно начал выходить из себя.

Чарлз заглянул в бумажник: вдруг между визитными карточками и фотографиями шестилетней давности завалилась двадцатка? К тому же рыться в бумажнике — это именно то, что следует делать, когда у человека требуют деньги.

Так он и поступил.

— Вы задерживаете всех, — сказал кондуктор. — Девять долларов.

— Сейчас-сейчас. — Чарлз продолжал бесполезные поиски, стараясь не показать, как он смущен из-за того, что его застукали без денег среди законопослушных пассажиров.

— Так у вас есть или нет?

— Подождите минуточку…

— Эй, послушайте, я за него заплачу, — предложил кто-то.

Это была она.

Помахала десятидолларовой бумажкой и улыбнулась ему, чем совершенно вывела из душевного равновесия.

Глава 5

Они завели разговор.

О пути следования? Конечно.

Куда я еду? На работу? Да.

Мне иногда кажется, сказала она, действуй правительство США так же, как железная дорога Лонг-Айленда, мы бы оказались в незавидном положении.

А он понял, что, может, так и есть, и они уже в незавидном положении.

О погоде? Разумеется.

Осень — мой любимый сезон, призналась она. Но куда она подевалась?

Сбежала в Балтимор, ответил Чарлз.

О работе? Естественно.

Я сочиняю рекламу, сказал Чарлз. Я творческий работник. Режиссер.

А я надуваю клиентов, отозвалась она. Я брокер. И, помолчав, добавила: Шучу.

Рестораны, в которых обедали… колледжи, в которых учились… любимые кинофильмы. Упомянули буквально все.

Кроме браков.

Браков во множественном числе, потому что она носила кольцо на безымянном пальце левой руки. Обручальное.

Возможно, брак не принято обсуждать во время флирта. Если, конечно, то, чем они занимались, именуется флиртом. Чарлз не был в этом уверен. Он был немного старомоден и никогда не чувствовал себя с женщинами свободно.

Но едва она вложила десятидолларовую банкноту в руку кондуктора, как он принялся протестовать: Не глупите, вам вовсе ни к чему это делать, и когда кондуктор дал ей доллар сдачи, продолжал возражать: Нет, серьезно, в этом совершенно нет необходимости, а потом поднялся и пересел на свободное место рядом с ней.

А что? Разве этого не требовала вежливость? Ведь тебя выручили. И не важно, что у твоего спасителя такая внешность, как у нее.

Бедро подвинулось и освободило ему пространство. И хотя его взгляд был прикован к лицу, от которого захватывало дух, он заметил движение ног, и оно оставалось в его сознании, пока он повторял банальности, всяческие пустяки и расхожие истины.

Он спросил, в какой она работает брокерской конторе.

Моргана Стенли.

И давно?

Восемь лет.

А где прежде работали?

В «Макдональдсе».

Я там работал, когда учился в школе.

Она была чуть-чуть моложе его и сообщила об этом на тот случай, если он не заметил.

Но он заметил. И теперь подбирал точный эпитет для ее глаз. Ему пришло на ум — лучистые. Да, именно лучистые, точно.

— Я верну вам деньги, как только приедем в Пен-стейшн. — Чарлз внезапно вспомнил, что должен ей девять долларов.

— Можно завтра, — ответила она. — И естественно, плюс десять процентов за ссуду.

— В первый раз встречаю акулу-ростовщицу, — рассмеялся он. — Может, вы и коленки дробить умеете?

— Нет, только яйца.

Да, решил он, они все-таки флиртуют. И у него неплохо получается. Наверное, это как кататься на велосипеде или заниматься любовью — навык никогда не забывается. Хотя они с Дианой успели подзабыть.

— Вы всегда ездите этим поездом?

— А что?

— Мне надо знать, чтобы вернуть долг.

— Забудьте. Это всего лишь девять долларов. Как-нибудь переживу.

— Ну уж нет. Я должен их отдать. Таково моральное востребование.

— Моральное востребование? Я вовсе не желаю, чтобы вы его ощущали. Между прочим, вы уверены, что есть такое словосочетание?

Чарлз покраснел:

— Наверное. Видел однажды в кроссворде. Так что, должно быть, есть.

Потом они поспорили о кроссвордах. Ей нравилось их решать, а ему — нет.

Она могла с закрытыми глазами их перещелкать во всех газетах. А ему требовались оба глаза и серое вещество в придачу, именно то, чего и не хватало. Того, что отвечает за сосредоточенность и упорство. Его мозг слишком любил растекаться мыслью по древу и не желал подсказывать, какое, например, слово из шести букв обозначает печаль. Согласен, согласен, печаль это чересчур просто. Грусть. Та самая основа, на которой его мозг последнее время строил параллельную Вселенную, где можно флиртовать с зеленоглазыми женщинами вроде новой знакомой.

Они продолжали треп. Беседа шла, как поезд: то резво двигалась вперед, то замирала в поисках тем, то снова неслась на всех парах. Они очнулись вблизи Ист-Ривер, почти у цели.

— Мне повезло, что вы оказались рядом, — сказал он в темноте.

Флуоресцентные огни вспыхивали и гасли, и он различал только ее силуэт. Все выглядело чистой случайностью: он сел в вагон, с него потребовали девять долларов за билет, ему нечем было платить, и она, распрямив длинные ноги, выручила его.

— Нельзя ли вас попросить сесть завтра на этот же поезд, чтобы я мог отдать вам долг? — спросил он.

— Считайте, что назначили свидание, — улыбнулась она.

И даже после того, как они пожали на прощание друг другу руки, после того, как она скрылась в толпе на перроне Пен-стейшн, а он еще десять минут дожидался такси и столько же ехал в город, после того, как, поздоровавшись со своим начальником Элиотом, заверил его, мол, бегу-бегу, и после того, как ворвался в кабинет, он размышлял над ее словами.

Она могла сказать: «хорошо». Или «договорились», или «до завтра». Или «отличная идея», или «никудышная мысль». Или «пошлите деньги по почте».

Но она сказала: «Считайте, что назначили свидание».

Ее звали Лусиндой.

Глава 6

Что-то назревало.

Элиот сообщил, что явилась клиентка и жаждет поговорить относительно рекламы кредитных карточек. Или, скорее, поднять скандал.

Сорванные сроки, неумелый анализ ситуации, халтурщики-исполнители — надо готовиться получить по полной программе.

А причина типичная.

Экономика.

Дела вообще шли неважнецки из-за сильной конкуренции и невероятно требовательной клиентуры. Перед заказчиками приходилось лебезить — какая уж тут свобода творчества!

Похоже, в ближайшем будущем придется нанести визит главному, устроить творческие посиделки с Папиком и наведаться в налоговую инспекцию. Наступала пора делать огорченное лицо, вытягивать руки по швам и повторять: «Благодарю вас, сэр».

Он вошел в конференц-зал, и один взгляд на кислую физиономию Эллен Вайшлер подтвердил худшие ожидания.

Она скривилась так, словно только что отведала свернувшегося молока или нюхнула нечто отвратительно-мерзкое. И Чарлз понимал, что именно ее перекосило. Последний ролик, который они состряпали для ее компании, являлся верхом посредственности: плохой подбор исполнителей, плохой текст и, как следствие, плохая отдача. И не важно, что они рекомендовали другой сюжет. Не важно, что просили, умоляли, даже унижались, убеждая изменить сценарий. И добились своего. Первый вариант рекламы получился более или менее умным и в определенной степени современным. Но тут вмешался заказчик — прежде всего Эллен — и принялся тасовать кадры и выбрасывать удачные планы столь усердно, что каждая новая версия становилась слабее предыдущей. В результате теперь на телеэкраны пять раз в день выскакивает дежурная собачка и машет хвостиком. Все не важно, потому что это их позор и их деньги — точнее, семнадцать процентов от ста тридцати миллионов долларов, — и точка.

И разумеется, их благополучие, ты же помнишь об этом, Чарлз.

Он поздоровался с Эллен непорочным поцелуем в щеку — решил, что это самое подходящее на полпути к своему понижению, и одновременно подумал: а не уместнее ли потрясти руку, готовую его утопить?

— Так-так, — начала Эллен, когда все расселись.

Все, то есть Чарлз, Элиот, рекламщики Ло и Мо и сама Эллен с соратниками от заказчика. «Так-так», — бывало говаривала мать Чарлза, когда находила под его кроватью «Плейбой». Это «так-так» требовало объяснений и, конечно, искреннего раскаяния.

— Догадываюсь, вы пришли не за тем, чтобы увеличить наши комиссионные, — сказал Чарлз.

Он пошутил, однако никто не рассмеялся. А Эллен помрачнела сильнее.

— У нас серьезные проблемы, — сообщила она.

«У нас тоже серьезные проблемы, — подумал Чарлз. — Нам очень мешает, когда заказчик постоянно указывает, что делать. Отвергает предлагаемый материал, не доверяет, кричит. И еще, нам очень не нравятся надутые физиономии». Вот что хотел он сказать. Но произнес совершенно иное.

— Ясно, — бросил он и принял отрепетированный до совершенства униженный вид.

— Похоже, мы говорим, говорим, но никто не слушает, — продолжала Эллен.

— Но мы…

— Именно это я и подразумеваю: сначала извольте выслушать меня, а потом возражайте.

Чарлз заметил, что она вышла за пределы обыкновенной злости и стала откровенно грубить. Будь Эллен просто знакомой, он встал бы и хлопнул дверью. Если бы она тянула меньше, чем на сто тридцать миллионов, посоветовал бы валить куда подальше.

— Разумеется, — пробормотал он.

— Мы договорились о стратегии. Все расписали. Но вы постоянно своевольничали.

Их своеволие заключалось в том, что они пытались сделать ролик остроумнее, занимательнее, вложить в него нечто такое, что заставило бы потенциального зрителя смотреть на экран, а не в сторону.

— Я говорю о нашей последней рекламе.

«И я о том же».

— Мы обо всем договорились на совете. Решили, каким образом снимать. И вдруг получаем ролик, который не имеет ничего общего с нашими наметками. И к тому же этот пресловутый нью-йоркский юмор…

Если бы она стала ругаться, ввернула бы крепкое словцо, и то выглядела бы не такой тошнотворной.

— Вы же знаете, мы всегда стараемся…

— Я просила вас помолчать.

Теперь она перешла к втаптыванию в грязь. И Чарлз засомневался: может ли человек от такого оправиться.

— Мы были вынуждены отвергать вариант за вариантом, чтобы наконец получить то, за что заплатили деньги. — Она сделала паузу и обвела глазами стол.

Чарлзу эта пауза не понравилась.

Такая пауза не приглашала к ответу. Она предназначалась не для того, чтобы перевести дыхание. Такая пауза предполагала, что за ней последует нечто еще более неприятное, чем уже довелось выслушать. Так замолкали его подружки перед тем, как опустить топор и обрубить последнюю надежду. Или недобросовестные агенты фирм, намереваясь перейти к тому, что указывалось в договоре мелким шрифтом. Или сестры приемного отделения «Скорой помощи», когда собирались сообщить, что произошло с его дочерью.

Эллен подняла голову:

— Может, нам стоит изменить направление?

Что она хотела этим сказать? Во всяком случае, ничего хорошего. Замыслила распроститься с агентством?

Чарлз покосился на Элиота. Показалось странным, что тот сидел, уткнувшись взглядом в стол.

И вдруг он догадался.

Эллен прощалась не с агентством.

Она прогоняла его, Чарлза.

Все не в счет. Десять лет работы, сорок пять рекламных роликов, немалое число наград на фестивалях. Это больше никого не интересовало.

Да, от такого оправиться невозможно. Элиот мог, он — нет. Наверное, Элиота известили заранее. Таких шагов не предпринимают, предварительно кого-нибудь не уведомив.

Et tu, Brute?[108]

Все молчали. Чарлз испугался, что сейчас уронит голову на стол и заплачет. Не требовалось зеркала, чтобы определить: кровь бросилась ему в лицо. Не требовался психиатр, чтобы диагностировать: смертельно ранено самолюбие.

Эллен прокашлялась. Начинается. Сперва она устроила ему выволочку за то, что он говорил без спроса, а теперь ждет, чтобы он что-нибудь сказал. Жаждет прошения об отставке.

— Вы не хотите, чтобы я дальше занимался вашими делами?

Чарлз постарался произнести это бесстрастно, даже слегка вызывающе. Но ничего не получилось. Тон вышел плачущим, обиженным, жалким.

— Мы, конечно, ценим все созданное вами, у вас замечательные работы, — услышал он. А потом вроде как отрубился. Он подумал, что их славная компания и их славный президент могли бы возмутиться и сказать, что «это мы выбираем, кому здесь заниматься вашими делами. И мы выбрали Чарлза». Не исключено, что они так бы и поступили, если бы сумма не была настолько значительной и дела не шли так паршиво, если бы они вообще не привыкли стоять на коленях перед заказчиками.

Но Элиот по-прежнему не отводил от стола глаз. Чарлза публично потрошили, а он выводил на бумаге каракули. Похоже, босс производил подсчет: с одной стороны 130 миллионов долларов, с другой — Чарлз Шайн. И результат неизменно выходил Чарлзу боком.

Чарлз не позволил ей закончить.

— Было очень приятно, — сказал он, полагая, что наконец попал в нужную тональность: этакий утомленный миром циник с налетом того, что называется noblesse oblige[109].

И словно в горячем тумане покинул конференц-зал. Будто выбрался из котельной.

И сразу оказался в совершенно иной климатической зоне. Слух о том, что его отстранили от проекта, уже успел распространиться. Он это видел по лицам.

Чарлз едва кивнул секретарше, прошел к себе в кабинет и закрыл дверь.

Потом, когда жизнь понесется в тартарары, трудно будет припомнить, что все началось именно в это утро.

Вот так.

А пока он прятался за дверью и гадал, сядет или не сядет завтра на девятичасовой поезд Лусинда.

Глава 7

Она не села.

Чарлз сначала отстоял на том же месте на платформе, потом прошел состав от первого до последнего вагона — туда и обратно — и вгляделся в лица пассажиров, как человек, встречающий в аэропорту родственников из-за границы: давно не видел, подзабыл и хочет побыстрее узнать.

— Помните женщину, которая ссудила меня деньгами? — спросил он у кондуктора. — Вы ее здесь не заметили?

— Вы о чем? — удивился тот. Он не помнил ни женщины, ни Чарлза. Наверное, привык ругаться с безбилетниками и потому вчерашняя драма не отложилась у него в памяти.

— Не важно, — пробормотал Чарлз.

Ее не было.

Чарлз слегка удивился, что его это тронуло и что он мотался по вагонам, словно бездомный в поисках теплого угла.

Кто она такая, в конце концов? Замужняя дама, с которой он невинно заигрывал по дороге на работу. Безобидно, потому что в первый и в последний раз. В таком случае зачем понадобилось ее искать?

Может быть, потому, что он хотел поговорить? О том, о сем, о другом? Например, о том, что случилось с ним вчера на работе. Диане он об этом так и не решился рассказать.

Готовился. Честно.

— Что было на работе? — спросила она за ужином.

Вполне законный вопрос. Более того, он его ждал. Но жена казалась усталой и встревоженной. Когда Чарлз вошел на кухню, она просматривала записи показателей сахара в крови дочери, и он ответил:

— Все в порядке.

Больше они о работе не говорили.

В начале болезни дочери единственной темой их бесед был диабет. Но когда поняли, какое дочери уготовано будущее, сменили тему, потому что говорить значило признать неизбежное.

У них сложился целый свод табу на упоминание возможной карьеры Анны, статей в журнале «Диабет сегодня», об ампутации рук и ног. Вообще на разговоры обо всем плохом. Потому что сетовать по поводу чего-то плохого, кроме недуга Анны, значило умалять значение самой Анны.

— Меня сегодня проверяла миссис Джеффриз, — сообщила Диана. Миссис Джеффриз была директором ее школы.

— И как все прошло?

— Замечательно. Ты же знаешь, какие она закатывает истерики, когда я отступаю от плана урока.

— А ты отступала?

— Да. Но я дала задание написать сочинение «За что мы любим нашего директора». Так что ей не на что было жаловаться.

Чарлз рассмеялся и вспомнил, что в былые времена в семье Шайн часто смеялись. Он посмотрел на жену и решил: а она до сих пор красива.

Блондинка (наверное, не без помощи «Клерола»[110]). Волосы пышные и кудрявые, так что с ними не справляется белая эластичная лента, повязанная вокруг головы. Темно-карие глаза, которые всегда смотрят на него с любовью. От уголков разбегаются усталые морщинки, словно бороздки от слез. На фотографиях НАСА поверхность Марса изрезана линиями. По мнению астрономов, это высохшие русла рек. «Так и Диана, — подумал Чарлз, — выплакала все».

После ужина все поднялись наверх. Чарлз решил помочь Анне с сочинением за восьмой класс по обществоведению. Тема была «Отделение церкви от государства». Дочь сразу врубила MTV на полную громкость.

— Какие шаги предпринимали Соединенные Штаты для отделения церкви от государства? — спросил Чарлз совершенно серьезно и даже строго, надеясь, что Анна осознает: телевизор необходимо выключить.

Дочь не уловила его намек, тогда он встал перед экраном и заслонил Бритни, Мэнди или Кристину. Анна попросила его подвинуться.

— Сей момент. — Чарлз задергал руками и ногами, изображая испуганного цыпленка. Мол, видишь, двигаюсь.

Это вызвало у девочки улыбку. Большое достижение, если учесть, что настроение его тринадцатилетней дочери обычно колебалось от мрачного до совсем угрюмого. И надо сказать, не без причины.

Покончив с сочинением, Чарлз чмокнул Анну в макушку, и дочь проворчала то ли «спокойной ночи», то ли «пошел на фиг».

А он отправился в спальню, где под одеялом лежала Диана и притворялась спящей.

* * *
На следующее утро он столкнулся в лифте с Элиотом.

— Могу я кое о чем спросить? — начал Чарлз.

— Разумеется.

— Ты знал, что они явились с намерением отстранить меня от дела?

— Я знал, что они пришли с претензиями по поводу рекламы. А то, что тебя отстранили, свидетельствует о серьезности их претензий.

— Я спрашиваю, ты знал, что назревало?

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Зачем тебе знать, был я в курсе или нет? Какая тебе разница, Чарлз? Назрело, и все.

Двери лифта раздвинулись. На этаже стояла Мо с двумя блокнотами и новым творческим режиссером проекта.

— Вы вниз? — спросила она.

Глава 8

— Лусинда, — проговорил он. Или, скорее, проскулил.

Так, по крайней мере, показалось ему — звук, подобный тому, что издает собака, когда ей наступают на хвост.

Она снова оказалась в поезде.

Чарлз не заметил ее, когда садился. Развернул газету и моментально погрузился в мир спорта: «Тренер Фэссел сокрушается по поводу недостатка напора четверки своих нападающих в прошлое воскресенье…»

Но вот опять возникла черная туфелька на каблучке-шпильке, и точно клинок нацелился в его сердце. Чарлз поднял глаза и обнажил для удара грудь.

— Лусинда…

Секундой позже ее идеальное лицо переместилось в проход, и она уставилась на Чарлза сквозь очки в черной оправе — а ведь в прошлый раз на ней не было никаких очков, он это точно помнил. Ее улыбка вспыхнула, словно прожектор, в полный накал. Нет, скорее, как матовая лампа, мягкий свет которой скрадывает контрасты, и от этого все выглядит красивее, чем есть на самом деле. Лусинда сказала:

— Привет.

Это сладостное слово прозвучало вполне искренне — женщина, казалось, обрадовалась ему. Хотя их свидание состоялось на три дня позднее и на четыре ряда дальше, чем предполагалось.

— Почему бы вам не перебраться ко мне? — поинтересовалась она.

В самом деле, почему бы и нет?

Она поджала свои несусветно длинные ноги, чтобы его пропустить.

— В самое время. А то я собиралась заявить в полицию о краже девяти долларов.

Чарлз улыбнулся:

— Я искал вас на следующий день по всему поезду.

— Рассказывайте!

— Нет-нет, правда.

— Я шучу, Чарлз.

— Я тоже, — солгал он.

— В таком случае, — она протянула руку с безукоризненно отполированными кроваво-красными ногтями, — расплачивайтесь.

— Разумеется. — Он достал бумажник, быстро спрятал фотографию Анны, словно она служила предостережением, на которое не хотелось обращать внимание, вынул десятидолларовую банкноту и передал Лусинде. Кончики пальцев скользнули по ее горячей и слегка влажной коже.

— Ваша дочь? — спросила Лусинда.

Чарлз, чувствуя, что покраснел, ответил:

— Да.

— Сколько ей лет?

— Очень много лет. — Тон умудренного опытом человека, который не верит, что кому-то дано понять его отцовские муки. Эдакое добродушное «Я ее люблю и все такое, но временами не отказал бы себе в удовольствии свернуть ей шею».

— Расскажите мне о ней.

Значит, у нее тоже есть дети. Конечно, а как же иначе?

— Дочери? — спросил Чарлз.

— Одна.

— Отлично. Я показал вам свою. Теперь ваша очередь.

Она рассмеялась. Один-ноль в пользу Чарлза-ловеласа. Она потянулась за сумкой — из тех, что отличаются множеством всяческих вместилищ. Такие сумки можно брать в походы, если бы их не делали из самой дорогой кожи. Лусинда нашла бумажник, открыла и продемонстрировала фотографию.

На снимке была изображена очень симпатичная девчушка лет пяти на качелях, наверное, за городом. Белокурые волосы разлетелись в разные стороны. Веснушчатое лицо, круглые коленки и очаровательная улыбка.

— Она восхитительна, — похвалил Чарлз и не покривил душой.

— Спасибо. А то я иногда совершенно об этом забываю. — Лусинда явно подстраивалась под его родительский тон. — Ваша, насколько можно судить, тоже очень мила.

— Ангел, — ответил Чарлз и тут же пожалел, что это слово сорвалось у него с языка.

Подошел кондуктор и попросил предъявить билеты. Чарлз чуть было не полюбопытствовал, не вспомнил ли он теперь эту женщину. Ведь кондуктор так и пялился на ее ноги.

— Вот, — сказала она, когда кондуктор наконец исчез. — Это вам. — И подала Чарлзу долларовую бумажку.

— А как же проценты?

— На сей раз прощаю.

Его заинтриговало, что означало «на сей раз».

— Я не помню, чтобы на вас были очки, — сказал он.

— Надо приобрести новые контактные линзы.

— Кстати, очки вам очень идут.

— Вы так считаете?

— Да.

— Я не слишком серьезная?

— Мне нравятся серьезные.

— Почему?

— Что «почему»? Почему мне нравятся серьезные?

— Да, Чарлз, почему вам нравятся серьезные?

— Если серьезно… не знаю.

Лусинда улыбнулась:

— А вы забавный.

— Стараюсь.

Они проезжали Роквилл-центр, и из окна вагона стал хорошо виден кинотеатр, куда он часто водил Диану. На мгновение в голове возникла сюрреалистическая мешанина, и Чарлз представил, что крепко зацепился в своей новой Вселенной — устроился с удобствами в Чарлзвилле. Они недавно поженились с Лусиндой и вот едут вместе на работу и треплются о недавнем медовом месяце. Где же они его провели? Ах да, на Кауаи[111]. Две недели в шикарном номере в тамошнем «Хилтоне». Уже подумывают заводить детей — в конце концов, они же не молодеют. Девочку и мальчика, решили они. Хотя пол не имеет особого значения — были бы здоровы…

— Трудный предстоит денек? — спросила Лусинда.

— Трудный? Конечно.

Придется отбрехиваться от рассерженных заказчиков, которые явятся по его душу, и отмахиваться от начальников, которые так и норовят его предать. На какую-то долю секунды Чарлзу захотелось поделиться с ней неприятностями и, найдя теплое местечко у нее на плече, выплакаться.

— У меня тоже.

— Что?

— Будет нелегкий день.

— Наверное, в эти дни много неприятных звонков.

— Если считать неприятным звонком, когда тебя грозят убить, то — да.

— А вы тоже забавная, — улыбнулся Чарлз.

— Полагаете?

— Во времена, получше нынешних, вы, наверное, нравились клиентам.

— Шутите? Они же всегда считают, что вы зарабатываете им недостаточно денег. У каждого находится кузен, свояк или бабушка, чей капитал вырос в шестьдесят четыре раза против его.

— Понятно. Это что-то вроде метания стрел.

— Именно. Только теперь все мечут стрелы в меня.

Чарлзу показалось, что он различил в ее речи легкий акцент.

— Вы родились в Нью-Йорке?

— Нет, в Техасе. Я из семьи военного. Росла везде и нигде.

— Должно быть, пришлось несладко. — Чарлз решил, что подобное заключение как нельзя точнее соответствует его банальной внешности.

— Раз в полгода лучшие подруги меняют имена. Но с другой стороны, и ты можешь постоянно обновляться. Если прокололась на чем-то в Амарилло, то в Сарасоте ни к чему об этом знать. Все чисто.

— Ясно, — хмыкнул Чарлз.

Пассажир напротив притворялся, будто читает газету, но на самом деле занимался тем же самым, чем недавно кондуктор: использовал любую возможность поглазеть на ляжки Лусинды. И Чарлза охватила законная гордость собственника, хотя его права на Лусинду действовали всего лишь в течение двадцати минут поездки до Пен-стейшн.

— И часто это случается? — спросил Чарлз.

— Что? — не поняла она.

— Такие неприятности с вами.

— Раз или два. Бунтовала против авторитетов.

— Это ваше определение?

— Нет — их. Я называла это просто надраться.

— Авторитеты — ваши родители?

— Да. И военный психиатр, к которому меня заставляли ходить.

— И как это было?

— Вам когда-нибудь приходилось общаться с военным психиатром?

— Полная некомпетентность? Преступная небрежность в лечении больных? Нет.

Лусинда рассмеялась:

— Я же говорила, вы забавный.

«Ну конечно, обхохочешься».

— Позвоните и расскажите об этом моим заказчикам.

— Непременно. Как дела на работе?

— Прекрасно.

— Вы говорили, что занимаетесь… Рекламой?

— Рекламой.

— И как дела у нас нынче с рекламой?

— Бывают хорошие деньки, бывают плохие.

— И?

— «И»?

— Как насчет сегодня?

— Меня убьют — просто разотрут в мелкий порошок.

— Давайте, продолжайте. Вы пожалуетесь на свои неприятности, я на свои. Честная сделка.

И черт побери, он все ей рассказал!

Сначала решил признаться, что у него небольшие проблемы с заказчиком, но, начав, не сумел остановиться. Слушал себя и изумлялся, до чего же разоткровенничался насчет недавнего Sturm und Drang[112] в их конторе. Негодующая Эллен Вайшлер. Гнусный предатель Элиот. Несправедливость всего, что случилось.

Чарлз думал, она в какой-то момент его остановит. Скажет: «Ну хватит» или «Неужели так нужно об этом рассказывать?» — или вообще высмеет.

Но ничего подобного. Лусинда внимательно его выслушала. А когда он закончил, сказала:

— А считается, брокерам хуже всех.

— Не знаю, почему я вам все это рассказал. Простите, — смутился Чарлз. Хотя извиняться было в принципе не за что. Ощущал ли он неловкость? Естественно. Но в то же время ощущал некое облегчение. Словно избавился от вчерашней тухлятины и снова обрел способность принимать пищу.

А Лусинда не только выслушала. Она коснулась рукой его правого плеча. Ободряюще пожала, успокаивающе потрепала, по-сестрински стиснула.

— Бедняга.

И Чарлз невольно подумал, что на некоторые клише люди с презрением смотрят исключительно из зависти. Например, «ее прикосновение пронзало, словно током». О подобном выражении скажут: «Абсолютная белиберда». Но только те, кто не может в данный момент это испытывать. Хотя таких людей подавляющее большинство. Но ее прикосновение на самом деле электризовало — тело Чарлза гудело, как высоковольтная линия, протянутая над сухой равниной Канзаса.

Поезд ворвался в тоннель под Ист-Ривер. «Тоннель любви», — подумал Чарлз и на секунду испугался, как бы не наклониться к Лусинде и не совершить глупость.

Такую, за которую его уведут с платформы Пен-стейшн в наручниках.

А затем произошло нечто неожиданное.

В вагоне стало темно, хоть выколи глаза. Свет померк моментально, как обычно, когда состав попадал под Ист-Ривер. Чарлзу показалось, что он сидит в темном кинотеатре и ждет, когда на выручку поспеет фосфоресцирующее мерцание экрана. Или что-нибудь иное. Он чувствовал в темноте ее запах. Сирень и мускус.

И вдруг ухом ощутил ее дыхание. Губы Лусинды приблизились настолько, что можно было их поцеловать. И они что-то шептали.

Свет вспыхнул и сразу погас, вагон погрузился в призрачные сумерки.

Ничто не изменилось.

Упорный извращенец напротив по-прежнему пялился на ляжки Лусинды. По другую сторону прохода дремала женщина со вздутыми от варикоза венами на икрах. Дальше сидели худощавый банкир, школьник, согнувшийся над учебником, стенографистка, бережно держащая в руках распечатку протокола судебного заседания.

Ничто не изменилось, только Лусинда смотрела вперед. Уж не собиралась ли она опять уткнуться в газету — ознакомиться с положением дел на АМЕКСе[113], свериться с индексом НАСДАК[114] и заодно просмотреть зарубежные индексы и цены на муниципальные акции?

Чарлз немного подождал, не вспомнит ли она о нем, и принялся смотреть в окно. Поезд проезжал мимо огромного плаката: «Затеряйтесь на «Виргинских островах»[115]».

На подъезде к платформе Пен-стейшн Чарлз спросил у Лусинды, не могли бы они как-нибудь вместе пообедать.

* * *
Ты самый сексуальный мужчина из всех, кого я когда-либо встречала.

Вот что Лусинда прошептала ему на ухо в тоннеле любви.

Глава 9

— Назови-ка мне семь бейсболистов, — покосился на него Уинстон, — чтобы у каждого было по сорок или больше круговых пробежек и в фамилиях по одиннадцати букв.

— Ястржемский, — не задумываясь ответил Чарлз, вспомнив звезду бостонской команды — здешнего парня, выросшего на картофельной ферме Лонг-Айленда.

— Ладно, — отозвался Уинстон и загнул палец. — Первый.

Уинстон Бойко служил в почтовой экспедиции. Он был бейсбольным фанатом и хорошим рассказчиком.

И захаживал в кабинет Чарлза с тех пор, как впервые увидел его в выцветшей рубашке клуба «Янки».

— Вы что-нибудь хотите? — спросил его тогда Чарлз.

— Да, — ответил Уинстон. — Не могли бы вы подсказать первоначальный состав «Янки», сезон семьдесят восьмого года?

Чарлз вспомнил всех, кроме первого полевого игрока Джима Спенсера. И с этого началась их дружба. Или что-то вроде того.

Чарлз не знал, где живет Уинстон, есть ли у него жена или девушка. Их приятельские отношения основывались на трепе о бейсболе — по десять минут в день, когда Уинстон приносил почту: раз утром, раз вечером.

Сейчас было утро. Уинстон довольно скалился, потому что Чарлз не мог назвать никого, кроме Яза.

Киллбру. Пардон, это семь букв.

Петрочелли. Мысль хорошая, но букв-то десять.

— Может, дашь мне время до вечера?

— Чтобы ты пересмотрел составы, а потом притворился, будто вспомнил?

— Да.

— Ну хорошо. Давай.

Уинстон не был похож на обычного почтальона. Во-первых, он был белым. Во-вторых, достаточно сообразительным, чтобы самому писать тексты. Чарлз не раз задумывался, почему он всего-навсего разносит чужие бумажки. Но никогда не спрашивал. Они были не настолько близки.

Уинстон посмотрел на него с озабоченностью:

— Шеф, ты в порядке?

— В порядке, — отозвался Чарлз, хотя ничего подобного не чувствовал. Он получил от изменщика-босса заказ на рекламу болеутоляющих средств с припиской в конце страницы: «До лучших времен». Только когда наступят эти времена?

И теперь он сидел и думал о грядущем обеде. И о той, с кем он будет обедать. О женщине с лучистыми глазами.

Я никогда не обманывал Диану, думал Чарлз.

Ни разу.

Не то чтобы он время от времени не испытывал такого желания. Мучительно испытывал — симптомы иногда напоминали тревожные признаки сердечного приступа: легкая потливость, тупая боль в груди, небольшая тошнота. Стоило ему собраться идти дальше, как возникали такие симптомы.

Или того хуже.

Трудность заключалась в том, что он, как и Диана, считал неверность не просто загулом, а предательством. А предательство ассоциировалось в его голове с Бенедиктом Арнольдом[116] и скандалом «Блэк сокс»[117]. Предателя либо проклинают, либо казнят. Кроме того, Чарлз любил жену. Во всяком случае, любил ее постоянное присутствие рядом.

Но все это было до того, как жизнь его предала. До того, как он начал мечтать о переселении в параллельную Вселенную.

— Неважно выглядишь, — встревожился Уинстон. — Это, часом, не заразно?

— Нет.

Разве можно подхватить то, что случилось с ним?

— Вот и Дик Лемберг тоже так говорил.

— Дик Лемберг — кто это такой?

— Никто не знает. Умер, и все.

— Спасибо, успокоил, — заметил Чарлз.

— Даю тебе наколку, — продолжал Уинстон.

— Наколку?

— Насчет остальных игроков. Трое из Американской лиги.

— А почему ты не сказал, что четверо из Национальной?

— А ты ничего, в порядке, соображаешь.

Уинстон не обладал менталитетом «синего воротничка», зато имел комплекцию работяги. Казалось, он способен побить любого, стоит лишь захотеть. На предплечье у него красовалась татуировка «АБ».

— Совершил ошибку, — как-то признался он Чарлзу.

— Что сделал наколку?

— Да нет, что встречался с этой девахой, Амандой Барнс. А тату мне нравится. Кстати, я совсем не уверен, — сказал он, вставая и собираясь уходить, — что это семь игроков с одиннадцатью буквами в фамилиях, а не наоборот. Мы трепались об этом с одним парнем около двух ночи. Так что, может, я и перепутал.

* * *
Они встретились в итальянском ресторане на пересечении Пятьдесят шестой и Восьмой улиц, о котором шла слава, что сюда захаживал Фрэнк Синатра.

Наряд Лусинды потряс его, если считать признаком потрясения глаза, увлажнившиеся от обожания и возбуждения. На ней была блузка с треугольным вырезом, которая не висела, не ниспадала, не скрывала, а облегала.

Возможно, всему виной были расходившиеся нервы. Это как встреча с поставщиком: никогда не знаешь, чего ожидать.

И посему Чарлз задал ей вопрос, словно товарищу по работе:

— Чем занимается ваш муж?

— Играет в гольф, — ответила она.

— За деньги?

— Надеюсь, нет.

— И как долго вы…

— Женаты? Достаточно, чтобы не сразу вспомнить. А вы?

— Восемнадцать лет. — Чарлзу не требовалось производить подсчетов. Да и не хотелось. Хотя, если так рассудить, разве их разговор о супругах не являлся свидетельством того, что между ними не происходило ровно ничего предосудительного, что все оставалось абсолютно невинным?

— Восемнадцать лет назад я училась в начальной школе, — заметила Лусинда.

И Чарлз мгновенно начал подсчитывать, сколько ей лет. Что-то около тридцати?

— Ну так что там у вас? — спросила она. — Снова нож в спину?

— Получил новый заказ на рекламу.

— Неужели?

— Какой-то аспирин. Врачи утверждают, будто он в два раза действеннее нынешнего.

— Поразительно!

— Впрочем, те же врачи теперь вообще не рекомендуют употреблять аспирин.

— И что вы собираетесь делать?

— Понятия не имею. Сплошная головная боль.

Лусинда рассмеялась. У нее были тонкие запястья и сужающиеся к кончикам пальцы, которыми она смахивала длинные темные волосы с глаз — точнее, с одного глаза, и Чарлз вспомнил Веронику Лейк в «Этом наемном убийце».

— Как вы оказались…

— В рекламе? Никто не знает, как оказывается в рекламе. Таинство. Вдруг вы в деле — и все.

— Нечто вроде брака?

— Брака? Боюсь, что не совсем вас понимаю.

— Хотите — верьте, хотите — нет, я не помню, чтобы стремилась замуж. Не припоминаю, как говорила «да». Хотя определенно говорила.

Лусинда повернула кольцо с алмазом, словно желала убедиться, что оно на пальце и она в самом деле замужем. Неужели обаяние Чарлза заставило ее забыть о семье?

— Вы познакомились с мужем в Техасе?

— Нет. В Техасе я покуривала травку и считалась пропащей.

— Ах да, вы же были юной правонарушительницей.

— В Амарилло это называлось бунтарством. А вы? Что поделывал юный Чарлз?

— Боюсь, что жил паинькой. Юный Чарлз много читал и вовремя сдавал сочинения и курсовые работы.

— Значит, вы были тем самым увальнем, над которым все потешались?

— Увы.

* * *
Чарлз купался в отсветах недавнего свидания.

И к сожалению, таращился на папку с названием «Обзор пожеланий заказчика».

Реклама болеутоляющих и моющих средств, как и деодорантов, далеко не всегда вызывает восторг у исполнителя. Рекламщики живут в мире, который мало замечает их работу, исключая, конечно, заказчиков. Зато те устраивают постоянный экзамен, переэкзаменовку и снова экзамен их задумкам. И как бы удачно ни складывались отношения, дело все равно кончается домохозяйкой, волокущей к телеобъективу сумку с товаром и клянущейся, что теперь ее жизнь круто изменилась.

Чарлз унаследовал не только заказ, но и начатую работу. Ее успели проверить и перепроверить, а затем отослали в три торговых дома для обеспечения финансированием. Один из них — «Хэдквотерз продакшен» — был рекомендован агентством. Чарлз знал бизнесменов: Том Муни — старомодный зануда, а Фуллер Браш — человек с большими завихрениями.

Исполнительный директор его нового заказа Мэри Уидгер направила ему на ознакомление телесценарий. На этот раз обошлось без сумки с товаром. Домохозяйка протягивала болеутоляющее мужу и сулила ему новую жизнь.

Чарлз позвонил продюсеру агентства Дэвиду Френкелу. Раньше им не доводилось работать вместе, поскольку Дэвид занимался такой рекламой, с которой Чарлз столкнулся впервые.

— Да, — сказал в телефон Френкел. — Кто это?

— Чарлз Шайн.

— О, Чарлз Шайн!

— Похоже, нам предстоит общее дельце.

— Давно пора, — ответил Дэвид, и Чарлз так и не понял, то ли он таким образом проявлял дружелюбие, то ли выражал удовлетворение выдворением Чарлза в страну анальгетиков.

Чарлз все-таки решил, что к нему проявляли дружелюбие. Продюсер агентства обеспечивал финансирование сценария, согласовывал, к обоюдному удовольствию, гонорары и участвовал в создании ролика.

— А не многовато ли за работу? — поинтересовался Чарлз, имея в виду проставленную карандашом сумму внизу листа. Ее уже разбили по статьям на редактирование, озвучивание, послесъемочные затраты и комиссионные агентства и направили на согласование заказчику.

Девятьсот двадцать пять тысяч долларов за два съемочных дня.

— Они всегда так платят, — буркнул Дэвид.

— А не много ли за двух актеров и склянку аспирина?

— Такая цена, — бесстрастно сообщил Дэвид.

— Прекрасно.

Сумма не должна была беспокоить Чарлза, коль скоро она не взволновала заказчика. А если верить Дэвиду, она заказчика не взволновала.

Тем не менее, Чарлзу она показалась чересчур завышенной.

— Послушайте, давайте сойдемся на следующей неделе и вместе по всему пробежимся.

— У меня каждая минута на счету, — ответил Дэвид.

И Чарлз догадался, что продюсер все же не грешил дружелюбием.

* * *
Второе свидание больше напоминало обед, чем встречу людей, которых тянуло друг к другу.

Когда принесли десерт — пирожные и капуччино, Лусинда сказала:

— Вы не рассказывали о своей дочери. Какая она?

— Нормальная.

— Нормальная?

— Да. Нормальная.

— И это все? Не слишком вы словоохотливы.

— Грубая, своенравная, раздражительная. В общем, обычная.

Он, естественно, не объяснил, почему его дочь такая.

Но Лусинда столь ласково-вопросительно на него посмотрела, что Чарлз не выдержал и признался:

— Она больна.

— О!

— Юношеский диабет. И не тот, когда больной принимает инсулин, и все в порядке. Сложный случай.

— Мне очень жаль, — проговорила Лусинда.

— Мне тоже.

Она оказалась превосходной слушательницей.

Чарлз понял это через десять минут рассказа, как восемь лет назад они с Дианой привели здоровую девочку в приемный покой «Скорой помощи», а вернулись домой с тяжело больным ребенком, которому следует дважды в день делать уколы. Теперь им приходится постоянно опасаться, как бы она не провалилась в гипогликемическую кому. Приобретать специальный инсулин на основе свиных клеток, потому что другие виды не действуют. Но состояние Анны все равно ухудшается.

Лусинда слушала с искренним состраданием. Качала головой, вздыхала, вежливо задавала вопросы, если что-то не понимала.

— Свиной инсулин, что это такое?

Чарлз объяснил, как умел. И когда перестал выворачиваться наизнанку, Лусинда не стала утешать его банальностями. И он это оценил.

— Не понимаю, как вы выносите, — сказала она. — Просто не понимаю. А как держится Анна?

— Превосходно. Вся в дырках, как подушечка для иголок.

Это был способ справиться с бедой: надоевшая шутка, избитая острота, смех пред ликом несчастья.

— Вас это все, наверное, доводит? — спросила Лусинда после того, как он рассказал об уколах и поросячьем инсулине.

— Что «доводит»? — переспросил Чарлз и подумал: «О да, до отупения».

— Ничего. Не важно, — ответила она.

* * *
О чем говорят люди, если нельзя говорить о будущем?

О прошлом.

Фразы начинаются: «А помнишь…», или «Я сегодня проходил мимо детского садика Анны…», или «Я вспоминал наш отпуск в Вермонте…»

За ужином Чарлз и Диана вспоминали, как в холодном лыжном приюте в Стоу у них замерзло в бутылочке молоко Анны. Закончив есть, сложили посуду, и Чарлз отправился наверх проверить ноги Анны — дочь нехотя позволила ему посмотреть. А потом, не выключая телевизора, легли в постель.

Как-то так получилось, что рука жены коснулась его руки. Его нога прошлась по ее ноге. Словно конечности сами знали, что им делать. А тела вопили: сколько же можно? Мы замерзли! Нам одиноко!

Чарлз встал и закрыл дверь. Ни единого слова о том, что они делали. Скользнул обратно в кровать и обнял Диану. Сердце бешено колотилось, когда он целовал жену и думал, как же ему этого не хватало.

Но перед тем как стать любовниками, они снова сделались чужими. Непонятно,как это случилось. Чарлз накрыл ее своим телом, потянулся к губам, готовился скользнуть внутрь, но внезапно их движения сковала странная неловкость, словно они стали двумя кусочками головоломки, не соответствующими одна другой. Пробовали и так и этак, но ничего не выходило. Диана толкнула его в грудь — он скатился с нее. Потянулся поцеловать — она медленно повернула голову. Маняще улыбнулась. Чарлз снова оказался на ней, но жена как застыла. Чарлз сжался и отпрянул.

Они откатились в разные стороны кровати и не пожелали друг другу спокойной ночи.

Глава 10

Чарлз и не понял, как получилось, что от обедов они перешли к вечерним коктейлям.

От фруктов и пирожных — к напиткам с солеными орешками.

Обед — это нечто такое, что можно делать с друзьями. А выпивка — это то, чем занимаются с очень хорошими друзьями. Когда они договаривались об обеде, достаточно было звонка Лусинде. Но когда речь заходила о вечернем коктейле, приходилось звонить Диане и объяснять, почему он придет поздно. То есть лгать.

А лгуном он был таким же никудышным, как и шутником.

Но все дается с опытом.

— Мне сегодня придется задержаться на работе, — сказал он по телефону в день первого вечернего свидания.

— Я опять работаю допоздна, — сообщил в следующий раз.

И на третий — то же.

Постепенно Чарлз понял, что жизнь для него меняется. Что большую часть времени он так или иначе ждет встречи с Лусиндой.

Бар «Темпл».

«Китс».

И наконец, «Хулиганз», где оба поняли, к чему все идет.

Возможно, все дело в напитках. Чарлз решил отказаться от своего обычного «Каберне» и взять «Маргариту». А потом, не исключено, и повторить.

Они расположились у стойки.

После второй порции у него прояснилось в глазах. Или, наоборот, помутилось. Посетители бара расплылись, зато силуэт Лусинды сделался четче.

— Мне кажется, ты хочешь меня подпоить, — заметила она.

— Ничего подобного. Я хочу тебя напоить.

— Все правильно. Я уже одурела.

— Ты красиво одурела.

— Это потому, что ты сам одурел.

— Согласен.

Лусинда в самом деле выглядела очень красивой — взгляд нисколько не потускнел. Платье до смешного короткое и обтягивающее — бедра поблескивали от нейлона.

— Что ты сказал жене? — спросила она.

— Сказал, что встречаюсь с очень красивой женщиной, с которой познакомился в лонг-айлендской электричке.

— Ха!

— А ты что сказала мужу?

— То же самое, — рассмеялась Лусинда. — Что пойду выпить с очень красивой женщиной, с которой познакомилась в лонг-айлендской электричке. — Она отвела в сторону руку с красным напитком, чтобы не брызнуть себе на платье.

Муж, солидный флегматичный мужчина на двадцать лет старше ее, скучен до тошноты, жаловалась Лусинда. В последнее время его единственной страстью стал гольф.

— Знаешь… — начал Чарлз. — Знаешь…

— Что?

— Забыл.

Он собирался что-то сказать, о чем, как он смутно чувствовал, мог потом пожалеть. Но растерял слова, когда она подняла на него свои удивительные зеленые глаза. Если ревность — это зеленоглазый зверь, то что же такое любовь? Зеленоглазый ангел?

— Что мы делаем, Чарлз? — Лусинда посерьезнела. Может быть, она тоже собиралась сказать нечто такое, о чем придется потом пожалеть?

— Выпиваем, — ответил он.

— Я хотела спросить: что мы станем делать после того, как выпьем?

— Закажем еще.

— А потом?

Пока Чарлз придумывал ответ, в баре появился мужчина неопределенного возраста. Оказывается, в этом мире они были не одни. Подавая знаки бармену, мужчина втиснулся между ними и уставился на ноги Лусинды.

— Давайте я вас угощу, — предложил он.

— Спасибо, — отказалась Лусинда и показала стакан с «Маргаритой».

— Тогда я куплю вам весь бар.

— Не возражаю. Вперед.

— Извините, — проговорил Чарлз. Он видел, что мужчина едва держится на ногах.

— А вас я не собираюсь угощать, — заявил незнакомец.

— Очень смешно. Только, знаете ли, я разговаривал с этой дамой.

— И я тоже.

Чарлз не мог разобрать, дурачится мужчина или действительно пьян в стельку. Ясно было одно — этот тип непозволительно груб.

— Мы правда разговаривали, — подтвердила Лусинда. — Так что…

— Ниточка за иголочкой.

— Хорошо, мы пошли… — Лусинда повернулась к Чарлзу.

— Останься, — потребовал незнакомец.

Лусинда слезла со стула и попыталась его обойти.

— Ты не слышала, что я сказал?

— Извините.

— Потрясающе. Сучонка нас покидает.

И Чарлз ударил его. Он не помнил, чтобы в жизни кого-то бил, и очень удивился, что бить так же больно, как когда избивают тебя. И еще удивился, что незнакомец опрокинулся и у него на губах показалась кровь.

— Он меня очень сильно оскорбил, — объяснила Лусинда внезапно возникшим официантам.

Из глубины ресторана подоспел взволнованный человек. Менеджер, догадался Чарлз.

— Может, вам всем лучше уйти? — предложил он. Но осуществить это было непросто. Мужчина, пытаясь подняться, копошился на полу, а Чарлз, потирая ноющий кулак, пребывал в замешательстве.

— Конечно-конечно, — опомнился он и направился в гардероб взять пальто Лусинды. Он чувствовал, что на него обращены глаза всех присутствующих. Но его волновали глаза только одного человека — зеленые, полные благодарности.

А разве нет? Разве он не проучил негодяя? Не спас даму? Не защитил ее честь?

На улице было ветрено. Похолодало настолько, что изо рта шел пар.

— Давай возьмем такси до вокзала, — предложила Лусинда. От резких порывов ветра у нее на глазах выступили слезы. Или она расчувствовалась от его доблести?

— Забудь о поезде, — сказал он. — Я возьму машину и довезу тебя до дома.

— Ты уверен?

— Да.

— Думаешь, это хорошая мысль?

— А почему бы и нет?

— Нас могут увидеть. — Первое признание, что они совершали нечто недозволенное.

— В вагоне нас тоже могут увидеть.

— В вагоне всегда незнакомые люди сидят рядом. Такси — совершенно иное.

— Хорошо, как хочешь. — Сам не сознавая как, он тронул ее за руку и почувствовал сквозь рукав пальто тепло ее тела. Будто жар подо льдом.

— Мне кажется, машина — не совсем то, что надо, — начала она.

— Согласен.

— Я могу сделать нечто такое, что не должна…

— Отключиться? — подсказал Чарлз с улыбкой, хотя было совершенно неподходящее время для шуток: он чувствовал, как Лусинда тянется к нему, становится намного ближе, чем раньше.

— Проглотить тебя, — закончила она.

— Тогда решено. Ловим такси.

Она поцеловала его.

Но дело было даже не в поцелуе — получилось нечто вроде искусственного дыхания «рот в рот», Чарлзу казалось, что он воскресает из мертвых.

Они целовались и целовались. А когда оторвались друг от друга, не могли отдышаться, словно выбрались на берег из моря, где провели дня полтора.

— Ух! Ох! — простонала Лусинда.

И точно выразила его ощущения. Впрочем, вполне хватило бы и одного возгласа — восклицания удивления и необузданной радости. Ладно-ладно, обузданной, поскольку он знал: в будущем их поджидают осложнения.

Осложнения, у которых были имена и облики людей, законно претендовавших на их любовь и верность, невзирая на то, что все это вдруг разом отступило на край Вселенной, как несколько минут назад — посетители бара.

* * *
В машине, устроившись на заднем сиденье, они все время прижимались друг к другу. Хотя слово «прижиматься» народ перестает употреблять после определенного возраста.

Они снова целовались, и Чарлз покрывал поцелуями не только ее губы, но и макушку, едва заметный шрам на внутренней стороне руки (несчастный случай на спортплощадке), темные мягкие брови. Он косился на шофера, который то и дело поглядывал в зеркало заднего вида и в то же время умудрялся обозревать все остальное. И следует признать, остальное было очень даже ничего, особенно раскрасневшиеся лица, ее-то уж точно; и сам он чувствовал жар. Вернее, не жар, а духоту. Их словно обволакивала дождевая туча, готовая промочить до костей. Когда это случится, он будет, как Джин Келли[118], танцевать по лужам.

Они сливались губами на Ван-Кортланд-авеню, стискивали друг другу руки под сенью «Ши»[119] и прижимались на Гранд-Сентрал-паркуэй. Он готов был биться об заклад, что никто в мире не испытывал ничего подобного, хотя прекрасно понимал, что это неправда. Первейший грех любого безнадежного поклонника — отрицание. Он превратился в самого настоящего наркомана: не мог пропустить две остановки городского транспорта без того, чтобы ее не поцеловать, прослушать три песни на музыкальной волне FM 101,6, чтобы не пробежаться по ее телу руками.

— Притормози, — попросила Лусинда, когда такси приблизилось к съезду на Медоубрук-паркуэй. Название предполагало, что где-то здесь среди луга течет ручеек. Однако ни луга, ни ручейка в окрестностях не наблюдалось — одна сплошная темнота. Лусинда обратилась к водителю, но вполне могла и к Чарлзу, тому тоже пора было давить на тормоза, иначе он рисковал пополнить число тех, что полегли в этом странствии неизвестно куда.

— Я выйду здесь, — сказала Лусинда и добавила: — Муж дома.

— А где твой дом?

— Через несколько кварталов.

Они остановились на углу Евклид-авеню. Кстати, дерево с таким именем больше не растет на Лонг-Айленде.

— Встретимся завтра в поезде, — сказала на прощание Лусинда.

Глава 11

Отель назывался «Фэрфакс». Он давно нуждался в ремонте и прозябал в неизвестности. Всякий нормальный человек спешил проехать мимо, чтобы подыскать что-нибудь поприличнее. Но только не Чарлз и только не теперь.

Он ехал туда, чтобы провести утро с Лусиндой.

* * *
Чарлз наконец набрался храбрости и сделал предложение.

Перед этим они еще дважды посещали ресторан, а потом вели себя в такси словно обезумевшие от взыгравших гормонов старшеклассники. Целовали, ласкали друг друга, обнимали. И вот наступило время развивать отношения. Чарлз произнес именно эти слова и, удивляясь, как они сорвались с языка, испытал бесконечную благодарность Лусинде за то, что она его не высмеяла за напыщенность. И гораздо сильнее обрадовался, когда через несколько секунд услышал: «А почему бы и нет?»

Он завел разговор между двумя чашками кофе на вокзале Пен-стейшн. Затем они шли, взявшись за руки, по Седьмой авеню и ехали в такси. Лусинда сходила через семьдесят кварталов, но ведь семьдесят кварталов — это тоже время, чтобы побыть с ней рядом и привыкнуть к мысли о предстоящей близости. «Куда?» — спросила она. Интересный вопрос. Куда направиться, чтобы довершить дело? Они проехали одну гостиницу в такси. «Нет, — возразила Лусинда. — Слишком близко к Пен-стейшн». Вторая гостиница показалась ей паршивой. Так они забрались в самый центр.

Отель «Фэрфакс».

Справа корейская закусочная, слева — женский оздоровительный центр. Сомнительная репутация? Пожалуй. Но такие гостиницы как раз и предназначены для подобных встреч.

— То, что надо, — согласилась Лусинда.

И они назначили встречу.

* * *
Поезд подошел к Пен-стейшн.

Чарлз заметил, что они притихли, как боксеры перед главным поединком жизни.

Большую часть пути Чарлз считал минуты между станциями: от Меррика до Фрипорта, от Болдуина до Рок-вил-центр. Под покровом темноты Ист-Ривер Лусинда схватила его за руку и стиснула пальцы. Они были холодными, как лед, будто вся кровь застыла в нем. От чувства вины? От стыда? От страха?

Было во всем этом нечто закономерное. До этого они двигались словно в потемках, но теперь обо всем договорились заранее. По дороге к стоянке такси Лусинда прижалась к нему. Но Чарлзу показалось, не столько от желания, сколько по инерции. Будто он тащил ее насильно, как багаж, по эскалатору и к выходу с вокзала.

Чарлз понимал: одно дело прокатиться на такси, совсем другое ехать в гостиницу с намерением заняться любовью.

Внутри отель «Фэрфакс» выглядел не лучше, чем снаружи: такой же серый, тусклый и убогий. В вестибюле пахло камфарой.

Пока они шли к регистрационной конторке, у Чарлза возникло ощущение, будто ее побелевшие от напряжения пальцы подбираются к его горлу. Он сказал портье, что расплатится наличными, и получил ключ от номера 1207.

На лифте они поднимались молча.

Когда на двенадцатом этаже двери кабины раздвинулись, Чарлз хотел пропустить Лусинду вперед:

— Дамы идут первыми.

— Возраст почтеннее красоты, — отозвалась она, и они вышли вместе.

«В коридоре не помешало бы зажечь несколько лампочек», — подумал Чарлз, потому что свет поступал только через наполовину занавешенное окно слева от лифта. Ковровая дорожка воняла плесенью и табаком.

Номер 1207 оказался в самом конце коридора, в самой гуще сумерек, и Чарлзу пришлось прищуриться, чтобы разобрать цифры на двери.

Вот что им досталось за девяносто пять долларов в нью-йоркском Сити: пропахшая моющими средствами комната с двуспальной кроватью, деформированная настольная лампа и стол — все впритык.

Жара стояла, как на экваторе, и никаких видимых средств, чтобы с ней справиться.

Крышка унитаза была запечатана белой бумагой. Честь первого пользования досталась Чарлзу. Он направился в туалет, как только вошел в номер, — нервы.

А когда вышел из ванной, Лусинда сидела на кровати и нажимала кнопки телевизионного пульта. Но на экране ничего не появлялось.

— Телевизор за дополнительную плату, — предположил Чарлз.

— Ты хочешь?..

— Нет.

Они вели себя с неловкой предупредительностью, словно незнакомые люди на первом свидании. Чрезмерная заботливость от смущения, решил Чарлз.

— Присаживайся, — сказала она.

Он сел на стул.

— Я имела в виду, сюда.

— Конечно.

Он скинул пальто и повесил в гардероб рядом с ее. Затем прошагал к кровати — невеликое расстояние, учитывая размеры комнаты, — и опустился рядом.

Мне нельзя здесь быть. Надо встать и уйти. Я должен…

Он положил ее голову себе на плечо.

— Ну вот мы и пришли.

— Да.

Чарлз почувствовал, что рубашка насквозь промокла от пота.

— Ладно, — вздохнула Лусинда. — Что ты хочешь: остаться или уйти?

— Да.

— «Да» — что? То или другое?

— Остаться. Или уйти. Ты-то сама чего хочешь?

— Потрахаться с тобой, — ответила она. — Мне кажется, я хочу с тобой потрахаться.

* * *
Это случилось, когда они собирались уходить.

Они не спеша одевались. Чарлз осматривал комнату: как бы чего не забыть.

Потом они направились к выходу.

Чарлз открыл дверь и хотел переступить порог.

Лусинда следовала за ним, и он ощущал ее аромат — в ванной она успела слегка надушиться. Но вдруг он уловил какой-то иной запах.

Чарлза стукнули, и он упал на пол. Ударили по ребрам, в живот, и он задохнулся. Лусинда рухнула на него. Затем оказалась рядом, на полу.

Дверь захлопнулась, щелкнул замок.

— Только пикни, и я разнесу тебе долбаную башку, — прозвучал чей-то голос.

Человек с пистолетом. Чарлз видел его, низкорослого, и ствол, черный с матовым блеском.

— Возьмите все мои деньги и отпустите нас, — предложил Чарлз. — Берите все.

— Что?

Незнакомец был темным. «Латинос, — подумал Чарлз. — Характерный акцент».

— Что ты, падла, сказал?

— Мои деньги. Они — ваши.

— Я велел тебе заткнуться.

Он снова ударил Чарлза. На этот раз не под ребра, а значительно ниже, и Чарлз застонал.

— Пожалуйста, — попросила Лусинда дрожащим голосом маленькой девочки. Голосом, какого не может быть у взрослой женщины. — Пожалуйста, не бейте нас.

— «Не бейте нас», — передразнил незнакомец, явно потешаясь над ее страхом. Над ее писклявым, детским голосом. — Не бойся, крошка, я не буду тебя бить. У-ух! А теперь кидайте-ка сюда свои бумажники.

Чарлз полез в карман, долго возился с пропитанной потом подкладкой и наконец дрожащей рукой вытащил портмоне.

Такое случается только в кино. О таком пишут на первых страницах газет. Такое бывает с кем-нибудь еще, но не с нами.

Он бросил портмоне человеку с пистолетом. Лусинда лихорадочно искала свой бумажник — тот, где хранилась фотография пятилетней девочки на качелях в деревне. Девочки, снятой где-то далеко от затрапезного номера 1207 в гостинице «Фэрфакс».

Когда она подавала грабителю бумажник, тот пересчитывал наличность Чарлза — не такую уж маленькую. Деньги, из которых Чарлз собирался расплатиться за номер. Забрав доллары, незнакомец ухмыльнулся.

— Вы только посмотрите! — Он вылупился на фотографии Чарлза: Анну, Диану и его самого. Семейство Шайн. — Забавно, — хмыкнул он и повернулся к Лусинде: — И кто это тут? Гадом буду, точно не ты. — И снова обратился к Чарлзу: — Явно не она, Чарлз.

Исследовав бумажник Лусинды, он нашел ее снимки.

— Вот так так. Парень, Чарлз, на тебя нисколько не похож. Не ты это, Чарлз. — Грабитель фыркнул и расхохотался. Он что-то понял. — Знаете, что я думаю? Эй! — Он пихнул Чарлза в бок, не столь сильно, как прежде, но вполне увесисто. — Ты меня слышишь? Знаешь, что я думаю?

— Что?

— Вот тебе и «что»! Я думаю, ребята, вы пришли сюда потрахаться. Изменяешь своей старушке, приятель? Решил немного пошалить? Вот чем ты занимаешься, Чарли.

— Пожалуйста, возьмите мои деньги, — попросил Чарлз.

— Забрать твои деньги? Твои долбаные деньги? А это что? — Грабитель поднес к его носу купюры. — Видишь? Вот твои деньги! Они уже у меня!

— Вижу. Обещаем, мы не заявим в полицию.

— Обещаешь? А? Это хорошо. Это очень хорошо, Чарлз. Значит, я могу полагаться на твое слово? Ну тогда… — Он помахал пистолетом, и иссиня-черный тупорылый ствол нарисовал в воздухе несколько кругов: от Чарлза к Лусинде и обратно. — Ну тогда… Если ты обещаешь не обращаться в полицию и все такое…

Лусинда тряслась на полу, как мокрая бездомная шавка.

— Эй, крошка, — позвал ее грабитель. — Слышь, кошечка…

— Пожалуйста, — всхлипнула она.

— Как девочка, Чарлз? Готов поспорить, лучше твоей старушки. Миленькая киска. Крепенькая.

Чарлз начал подниматься на ноги. Он вообразил, что опять находится в баре. Лусинду оскорбляют — надо одернуть обидчика. Только на этот раз все произошло по-другому: незнакомец ударил Чарлза пистолетом по лицу, и он упал навзничь. Но прежде чем почувствовать боль, он услышал хруст. Сначала хруст, потом боль. Хруст ломающегося носа и тошнотворная боль перелома. Затем на пол потекла кровь.

— Ты что-то сказал, Чарлз? Я не расслышал. Что ты сказал? Ты сказал, что ее может трахать каждый, кто захочет? Очень хорошо, Чарлз. Чрезвычайно любезно с твоей стороны. Пожалуй, я поимею твою сучку.

— Нет! — завопила Лусинда. — Нет!

— Нет? Ты сказала нет? Ты что не слышала, Лусинда? Он разрешил тебя потрахать. — Незнакомец в первый раз назвал ее по имени, и это было не менее страшно, чем когда он сбил их с ног и отобрал бумажники. — Твой красавчик мне разрешил. Дала ему, значит, можешь дать и мне. Шлюха, она и есть шлюха. Я верно говорю, Чарлз?

Чарлз захлебывался кровью, он тонул в собственной крови, с трудом втягивая воздух.

— Нужно сесть, Чарлз, — сказал грабитель, поднял его с пола и повел к единственному стулу, у которого из-под обивки с выцветшим растительным рисунком вылезал войлок. — Давай садись. Так лучше, Чарлз? Дыши глубже — вдох, выдох. Ты занял хорошее место. Чемпионат по траханью, приятель. Двенадцать раундов. Никак нельзя пропустить.

Лусинда бросилась бежать.

Этого незнакомец с пистолетом от нее никак не ожидал — только что лежала и тряслась и вдруг подпрыгнула и кинулась наутек. Она успела добежать до самой двери.

Даже сумела повернуть ручку и наполовину открыть створку. Но тут он ее настиг и затащил обратно. За волосы. Темные шелковистые, с привкусом шампуня и пота. Такие мягкие, что не надо расчесывать гребенкой — можно просто приглаживать рукой. Он намотал их себе на палец, и она закричала.

— А ну-ка заткнись! — приказал грабитель и вставил ей дуло в рот так, что ствол ударил по зубам. И она замолчала.

Чарлз все еще сопел и плевал кровью. Голова настолько кружилась, что он чуть не терял сознание, переносицу опаляли белые вспышки. Он видел, как грабитель валил Лусинду на пол, словно они танцевали какое-то новомодное pas de deux[120], как навис над ней. Как задрал ее юбку, крякнул и присвистнул. Как медленно стянул до колен ее черные кружевные трусики.

И расстегнул молнию на брюках.

Глава 12

Он терял сознание не раз и не два, но грабитель тут же возвращал его к жизни — брызгал в лицо водой и шептал на ухо:

— Не вырубайся, приятель. Второй раунд, детка… Третий раунд… Четвертый…

Все было как в плохом порнофильме, который не хочется смотреть, но ролик оказался у ваших приятелей, и тут уж никуда не деться: отводишь глаза, а все равно замечаешь, что происходит на экране. Женщина с собакой, колбаска экскрементов, и она ее глотает. Тошнотворно, нельзя поверить, но так и есть. В желудке спазмы, рвота подступает к горлу, кажется, сейчас вывернет наизнанку. Но ты должен смотреть в телевизор. Неизвестно почему, но должен.

Он и Лусинда. Красивая обнаженная Лусинда и он.

Она была так прекрасна. А мерзавец поставил ее на локти и колени и насиловал в зад. И при этом сообщал Чарлзу обо всем, что делал, — вел что-то вроде комментария:

— Гляди, Чарлз, как надо любить их в задницу. Они тебе наплетут, что им это не нравится. Врут! Все шлюхи обожают, когда их трахают в зад.

Он велел ей стонать. Приставил пистолет к голове и, прыгая у нее на спине, заставлял вопить. И она стонала. Наверное, от боли. Но казалось, от наслаждения. Стоны и есть стоны. Кто решится определить, чем они вызваны? Вот только глаза у Лусинды были крепко зажмурены, тушь текла с ресниц, и кровь проступала на искусанной нижней губе.

А Чарлз все смотрел. Сидел на стуле, будто привязанный, хотя его никто не привязывал.

— Смотри, Чарли, как дает… Вот так, детка… Вот так. Глотай папочкин подарок.

Картина изменилась. Он больше не насиловал ее сзади. Стоял перед ней и сжимал в ладонях лицо — красивое лицо Лусинды. А она давилась и икала, но эти звуки только сильнее распаляли насильника.

— О… да… да… смотри, Чарлз… Чарли… не пропусти ничего… Вот сейчас… сейчас кончу…

А потом Лусинда лежала, распластавшись на полу. Но много ли прошло времени? Чарлз в то утро и в тот день перестал воспринимать всякие «потом». Лусинда была покрыта потом и спермой и едва двигалась. Умерла? Нет, еще дышала. Только едва-едва. Чарлз посмотрел на запекшуюся на руках кровь. Чья это кровь? Он забыл, что его, что у него нос, похоже, сломан.

А грабитель стоял над ней и тер себе крайнюю плоть, голый, в одних носках и теннисных тапках. Смотрел на лежащую на полу женщину и возбуждал себя для нового раунда секса. Какого: пятого? шестого?

— Ты еще с нами, Чарлз? — спросил он. — Взбодрись, приятель. Сейчас опять начнется.

И началось.

Он снова ее взял. Словно марионетку, швырнул на кровать. Вертел и так, и сяк. Задрал к ушам ноги, раскинул руки. Похохатывал, не спешил — передвигал на дюйм туда, на дюйм сюда. Лусинда обмякла, будто неживая, будто тряпичная кукла.

А Чарлз рискнул испытать судьбу еще раз. Не он — его мужское начало, сознание рептилии метнулось со стула в сторону человека, который готовился изнасиловать Лусинду в пятый или шестой раз.

У него тут же закружилась голова. Он тыкался, словно слепой, крутился, как волчок, на одном месте и не мог определить, куда идти. Запинался, спотыкался, шатался. А грабитель его не замечал и продолжал возиться с Лусиндой, наверное, забыл, что Чарлз находится в комнате. Наконец Чарлз сориентировался, подошел к подонку сзади, схватил за горло и стиснул пальцы изо всей силы.

Он вложил в это всего себя, словно у него не осталось никаких «завтра», — поистине убийственную, стальную хватку. Но незнакомец спокойно, даже лениво поднялся и отпихнул его, будто выкинул в сторону мусор. Чарлз неуклюже шлепнулся на пол, не понимая, что случилось. Грабитель усмехнулся и покачал головой:

— Чарлз, Чарлз, что с тобой? Я тебе устроил грандиозное зрелище — чемпионат по траханью. Ты ничего подобного не видел. И вот твоя благодарность! Дерьмо. Придется надрать тебе задницу. Вышибить из тебя дух.

Чарлз что-то пробормотал в ответ.

— Пустяки, Чарлз, давай успокоимся. Сейчас я сосчитаю до десяти, и все будет в порядке. Понимаю, тебе тоже хочется. Насмотрелся на секс-машину и разогрелся. Я все понимаю. Но не сегодня, приятель. Сегодня не твоя очередь. Усек?

Лусинда так и застыла в похабной позе, как модель, заскучавшая в ожидании, когда щелкнет затвор фотоаппарата. Правда, выглядела она не скучающей, а умершей. Она даже не оглянулась на своего незадачливого спасителя, который в итоге просто поменял место: пересел с балкона в первый ряд.

А незнакомца наивное геройство Чарлза только сильнее возбудило, и он опустился на колени между белых бедер Лусинды. Там, где каких-то два часа назад лежал Чарлз. И все началось снова. Так близко от Чарлза, что он мог бы коснуться рукой темного тела — не ударить, не остановить, лишь дотронуться.

— О Чарлз, — прошептал насильник, — она бархатная. Гладкая, как долбаный бархат…

* * *
После того как он ушел, им потребовалось время, чтобы осознать: его больше нет в комнате.

Чарлз слышал, как хлопнула дверь, он даже видел, как негодяй переступил порог. Мало того, разобрал прощальные слова: «Не хочется уходить, но…» Однако продолжал сидеть на полу, словно пистолет был по-прежнему направлен ему в голову. Словно насильник до сих пор стонал, уткнувшись в волосы Лусинды, и в нескольких дюймах от лица Чарлза подкидывал свой нелепый зад.

И Лусинда все еще лежала, неприлично раскинув ноги. Так шлюхи в Амстердаме устраиваются в витринах, соблазняя прохожих. Только у них менее пугающий вид, и космы не слипаются от пота, крови и засохшей спермы.

Чарлз шевельнулся.

Двинул сначала одной ногой, потом другой, как человек, пробующий воду. Будто хотел убедиться, что может перемещаться в пространстве, хотя идти куда бы то ни было вовсе не жаждал. Затем он, покачиваясь, встал.

Вслед за Чарлзом задвигалась и Лусинда. Молча медленно свела бедра, спрятав то место, которое напоминало открытую рану. Приподнялась, проковыляла в ванную и закрыла за собой дверь.

Чарлз услышал шум хлынувшей воды из-под крана и шуршание полотенца по коже. После раздался звук рвоты и рев воды в унитазе.

Ему тоже нужно помыться — кровь на руках, на лице… Нос, судя по всему, распух и округлился, как у клоуна. А может, он и есть клоун — рыжий Чарли, которого лупят по лицу и в пах, пока главная артистка услаждает публику звездным номером. Вот она выходит из ванной. Все такая же молчаливая — о чем говорить с шутом? Такая же помятая и растерзанная, только наспех смывшая с себя грязь. По-прежнему голая, будто это больше не имеет значения. Ведь нельзя быть более обнаженной, чем она пятнадцать минут назад, когда ее распинали и насиловали. Одежда потеряла смысл. Или дело в другом? В том, что клоуны не в счет — они лишняя деталь в мироустройстве, поэтому абсолютно не важно, что они видят, коль скоро не могут действовать.

«Ты в порядке?» — чуть не спросил Чарлз. Слова уже вертелись на языке, но он внезапно понял, как безнадежно они прозвучали бы, как теперь неуместны. Какой тут порядок? Она больше никогда не будет в порядке.

— Я отвезу тебя в больницу, — сказал он.

— Нет. — Ее первое за несколько часов слово, обращенное к нему.

— Тебя необходимо осмотреть.

— Нет, — повторила Лусинда. — На меня сегодня достаточно насмотрелись. — Голос звучал безжизненно, как у плохой актрисы, казался деревянным, и это пугало сильнее, чем рыдания, сильнее, чем слезы. Если бы Лусинда расплакалась, Чарлз обнял бы ее и попытался утешить. А так он ничем не мог ей помочь.

Она начала одеваться — медленно, беззастенчиво натягивать предмет за предметом. А Чарлз прошел в ванную и вздрогнул, увидев в зеркале свое отражение. Поначалу он решил, что на него смотрит другой человек.

Невероятно, чтобы это был он! Это же настоящий рыжий Чарли. С клоунским носом, нарумяненный, в идиотском парике.

Он приложил мокрое полотенце к переносице, и ее обожгло, как йодом. Пригладил волосы и попытался смыть со щек кровь.

Когда он вернулся в комнату, Лусинда была более или менее готова к выходу на люди. Один чулок разодран, на юбке прореха, но в целом нагота прикрыта. Лусинда производила впечатление манекена, которого тряпки превратили в женщину, но не в живого человека.

— Что будем делать? — спросил Чарлз. Скорее даже не ее, а себя, потому что не имел понятия, что следует предпринимать в подобных обстоятельствах.

— Ничего, — ответила она.

Это прозвучало смешно, нелепо, вопиюще абсурдно. Преступник торжествует, жертвы избиты до крови. И что делать? Ничего!

Однако антонимом «ничего» является «что-то». Ах, если бы придумать, что именно!

Обратиться в полицию?

Разумеется. Вот только…

Что вы делали в отеле «Фэрфакс»?

Знаете ли, мы там…

Чем вы занимались утром в отеле «Фэрфакс»?

Дело в том, что…

Чем вы занимались в отеле «Фэрфакс» вдвоем?

Уделите мне минуту, и я вам все объясню…

Здесь, видимо, придется попросить о некоторой доле скромности, и, возможно, им будет оказано снисхождение. Детектив подмигнет и скажет: «Все ясно». Так что дело останется в тайне, волноваться не о чем. Вот только…

Кроме них, в этом деле замешан третий. Преступник. Иногда случается так, что преступников ловят. Человек заявляет в полицию, копы производят арест и передают правонарушителя в суд. Потом происходит открытый процесс и отчеты о нем появляются на первых полосах газет. На процессе выступают свидетели — встают и говорят: «Он это совершил, ваша честь». А свидетели — Чарлз и Лусинда.

Что вы делали в отеле «Фэрфакс»?

Знаете ли, мы там…

Чем вы занимались утром в отеле «Фэрфакс»?

Дело в том, что…

Отвечайте на вопрос.

Что делать? Вот в чем вопрос.

Ничего. Может быть, это не столь абсурдно, как показалось на первый взгляд. Не так смешно.

Но неужели они способны отмахнуться от того, что с ними случилось? Неужели Лусинда в силах забыть об этом, как о грубом замечании или вульгарной выходке? Лечь спать, проснуться и жить дальше, как ни в чем не бывало?

— Я ухожу, — сказала Лусинда.

— Куда?

— Домой.

Домой. К белокурой пятилетней дочери, которая еще ни разу в жизни не встречала такие качели, чтобы ей не понравились. К помешанному на гольфе мужу, который то ли заметит у супруги, то ли нет внезапную бледность щек, прокушенную губу, затравленное выражение лица.

— Мне очень жаль, Лусинда, — сказал Чарлз.

— Да, — откликнулась она.

Он жалел обо всем. О том, что зазвал ее сюда. О том, что не заметил мужчину, слонявшегося по коридору на «их» этаже. Что сидел и наблюдал, как грабитель снова и снова ее насилует. Что не сумел ее защитить.

Лусинда поплелась к двери. Ничего не осталось от ее изящной походки — она с усилием переставляла ноги. Она не обернулась. Чарлз хотел предложить вызвать ей такси, но решил, что она откажется. Он больше не мог ей ничего дать. Она от него больше ничего не ждала.

Лусинда повернула ручку, вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

Глава 13

«Аттика»
Извините, я должен здесь прерваться.

Нужно кое-что прояснить.

* * *
В среду в дверь позвонил человек. Он сказал, что хочет посмотреть дом, а адрес получил у агента по продаже недвижимости.

Ему открыла жена и сообщила, что дом не продается. Наверное, произошла путаница.

— Ваш муж учитель, так? — спросил он.

— Да, — ответила Диана. — Но все равно тут какая-то ошибка. Мы не собираемся продавать дом.

Мужчина извинился и ушел.

— Он не был похож на человека, который выбирает себе дом, — сказала мне позже жена.

— А кого он напоминал? — спросил я.

— Одного из твоих учеников.

— Из школы?

— Нет, из другого места.

* * *
Потом произошло вот что.

Парень из тюремной охраны по прозвищу Толстяк Томми сказал мне в вестибюле, что скоро я получу коленкой под зад.

— Что это значит? — удивился я.

— А то и значит, что тебе дадут коленом под зад, — повторил он.

В Толстяке Томми было больше трехсот фунтов. Мне рассказывали о его забавах — он укладывал в камере провинившегося заключенного лицом в пол и садился верхом.

— Почему? — поинтересовался я.

— Сокращение. Думаю, кто-то нашел лучшее применение нашим налогам, чем обучать придурков читать.

Я спросил его: не знает ли он, когда меня рассчитают?

— Не-а. Но на твоем месте я бы не начинал с ними проходить «Войну и мир».

Толстяк Томми рассмеялся, сотряся все три своих подбородка.

* * *
И наконец, третье событие.

В конце девятой части автор сделал приписку. Сначала я решил, что это продолжение повествования. Слова Чарлза Лусинде. Или самому себе. Но нет, вопрос был обращен ко мне. Авторское отступление.

«Ну как рассказик, пока нравится?» — вот что я прочитал.

Мне, кстати, не нравилось.

Прежде всего потому, что повествованию не хватало напряженности.

А напряженности не хватало потому, что отсутствовал основополагающий момент.

Неожиданность.

Напряженность возникает в том случае, если читатель не догадывается, что произойдет дальше.

А я заранее все знал.

Например, что ожидает героев за дверью номера 1207. Что произойдет, когда они выйдут в коридор. Что будет творить с Лусиндой незнакомец на протяжении следующих четырех часов.

Помнил из предыдущей жизни.

Той жизни, когда просыпался по утрам и недоумевал, почему не хочется вставать.

Принимал душ, одевался и старался не смотреть на лежащий на кухонном столе глюкометр. Ездил пять раз в неделю на поезде 8.43 до Пен-стейшн. За исключением одного дня в ноябре. Когда опоздал из-за дочери и сел на электричку 9.05. Когда бросил поверх газеты неосторожный взгляд и кондуктор потребовал у меня билет, который я не купил, потому что забыл снять деньги со счета.

* * *
Это была моя история.

Дальше я буду рассказывать сам.

Глава 14

После того, как Лусинда ушла, я отправился к врачу.

Он работал довольно далеко. Я вынужден был идти пешком, поскольку остался без цента. На мой сломанный нос и забрызганный кровью пиджак никто не обращал внимания. Народ замечал более диковинные явления: абсолютно голого бомжа. Женщину во всем красном на роликах. Негра, вопящего нечто вроде «Песни Ионы». Мое распухшее лицо и окровавленная одежда выпадали из зоны действия обывательских радаров.

Пока я шел, со мной случилось нечто интересное. Я начал считать кварталы. А затем переключился на положительные моменты.

Тут было что посчитать. Во-первых, жизнь. Я ведь почти не сомневался, что грабитель меня застрелит. Значит, жизнь — великое благо. Во-вторых, семья. Жена не знает, что я провел утро в отеле «Фэрфакс» с чужой женщиной. Ту женщину несколько раз жестоко изнасиловали, но тем не менее…

И дочь. Как я мог обидеть Анну, изменив ее матери? У меня было ощущение, будто я долго и тяжело болел. Но вот кризис миновал, и я вновь обрел ясность мысли.

Доктор Джейф спросил меня, что произошло.

— Оступился, когда выбирался из такси, — ответил я.

— Охо-хо, — улыбнулся он. — Не представляете, сколько раз мне доводилось слышать подобный ответ.

— Не сомневаюсь.

Он вправил мне кости и дал пузырек кодеина:

— На случай, если боль усилится.

Меня так и подмывало сказать, что боль и без того невыносима, но я сдержался. В конце концов, я сам накликал беду. Прогулка в сто тридцать кварталов на арктическом сквозняке привела меня в чувство.

От врача я двинулся на работу — решил не спешить домой: пусть этот день пройдет, как все остальные. Он поздно начался — и с утра, о котором я предпочитал не вспоминать. Но разве впереди мало времени? Завтра — снова утро и день. И потом, и потом… Я возвращался к прежней жизни семимильными шагами.

Сослуживцам я выдал ту же версию, что и доктору Джейфу: такси, яма на мостовой, фатальное падение. Меня спрашивали и Уинстон, и Мэри Уидгер, и три четверти моей творческой группы. Все сочувствовали и старались не смотреть на мой нос и черные подглазины, от которых я стал похож на енота.

Очутившись в кабинете, я ощутил нечто вроде облегчения — обрадовался привычной среде. Кабинет, в последнее время вызывавший только грусть и чувство безысходности, вдруг показался на редкость милым. Как и жизнь, щедрость которой я был склонен прежде недооценивать. Меня окружали знакомые вещи — телефон, компьютер, диван, кофейный столик. Награды, когда-то присужденные мне, — золото, бронза, серебро. (Кто знает! Возможно, назло недавним передрягам я сумею заслужить еще.) Стол, на нем фотография: Диана, Анна и я на побережье Карибского моря. Моя семья. Она уверена, что я ее люблю. И я ее любил.

Но, глядя на эту фотографию, я вспомнил о другой — той, что лежала у меня в бумажнике. Насильник пялился на нее и испоганил своими пальцами. И она до сих пор у него.

— Дарлин, — позвал я.

— Да. — Секретарша появилась с видом материнской озабоченности.

— Я сейчас заметил, что потерял бумажник. Наверное, он вывалился, когда я упал на асфальт.

— Какая неприятность!

— Вы не могли бы обзвонить компании и приостановить действие моих кредитных карточек?

— Нет.

— Почему?

— Вы должны сделать это сами. В компаниях не станут ни с кем разговаривать, кроме владельца карточек.

— Хорошо, идите.

Мне следовало об этом знать. Как и о многом другом. Например, о том, что убогие гостиницы выглядят убого, потому что они действительно убогие. Что такие места привлекают всяких подонков с криминальными наклонностями. Подобные типы околачиваются в коридорах и поджидают, когда их дорожки пересекутся с теми, кто приходит изменить своим супругам. Мне перевалило за сорок, а я был наивен, почти как младенец.

Я позвонил в компании «Американ-экспресс», «Виза» и «Мастер-кард». В наши дни заблокировать карточки просто: называешь девичью фамилию матери — и дело в шляпе: карточка аннулируется. Я представил, как где-то в супермаркете тому человеку говорят, что его карточка не годится. И другая. И третья.

Тут я сообразил, что и Диана в магазине услышит аналогичный отказ. Шел четвертый час. Жена уже дома. Надо позвонить и предупредить.

Она подняла трубку на четвертый звонок. Услышав ее «алло», я испытал нечто вроде благодарности. Благодарности Всевышнему, если таковой существует. Благодарности за то, что он извлек меня из гостиницы «Фэрфакс» целым и невредимым, относительно, конечно.

— Ты не поверишь, что за денек у меня выдался, — сказал я жене.

И она бы не поверила.

— Что случилось?

— Я сломал нос.

— Что ты сломал?

— Нос. Вылезал из такси и шлепнулся на тротуар.

— О, Чарлз…

— Не беспокойся, все в порядке. Я был у врача, он вкатил мне такую дозу кодеина, что впору усыпить лошадь. Мне теперь не больно.

Я лгал. Я чувствовал боль, но она была сродни епитимьи и стоила того, чтобы испытать неподдельное облегчение.

— О, Чарлз, почему ты не пошел прямо домой?

— Я же тебе сказал, что все нормально. А здесь у меня дела, нужно, например, триста раз подряд прочитать «Аве Мария» и зализать раны.

— Ты уверен?

— Да.

Меня тронуло искреннее сочувствие, прозвучавшее в ее голосе. Оно возможно только, если долго живешь с человеком и делишь с ним радости и беды. Оно осталось, несмотря на то что в последнее время мы разучились понимать друг друга и выражать понимание физически. Но оно всегда было у нас. Мне почти захотелось исповедаться и отдаться на милость суду. Впрочем, каяться-то не в чем — разве не так? Жизнь вернулась к моменту, предшествовавшему тому, когда я заметил белое бедро и покачивающуюся в такт движению вагона черную туфельку.

— Вот еще что… — продолжил я.

— Что?

— При падении я потерял бумажник. Я же сказал, несчастный денек.

— Бог с ним, с бумажником. Меня больше тревожишь ты.

— Я позвонил в компании и заблокировал действие кредитных карточек. Так что можешь их выбросить. Завтра нам пришлют новые — по крайней мере обещали.

— Хорошо. Будем надеяться.

Я прошептал: «Я тебя люблю» — и уже собирался повесить трубку, как Диана сказала:

— Чуть не забыла.

— Да?

— Тебе звонил мистер Васкес.

— Мистер — кто?

— Мистер Васкес. Он сказал, что у вас был деловой ленч в отеле «Фэрфакс». И он забыл тебе что-то сообщить. Чарлз?..

— Да?

— Почему он не позвонил тебе на работу?

Глава 15

Я позвонил Лусинде на работу и наткнулся на автоответчик:

— «Здравствуйте, это Лусинда Харрис. Меня сейчас нет, но вы можете оставить мне краткое сообщение. Я вам перезвоню».

И я оставил краткое сообщение — что-то вроде «Помоги!» Этого слова я, конечно, не сказал. Но мысль — вот что главное.

— Мне необходимо с тобой поговорить, — сказал я. — Тот человек… из отеля… он мне звонил.

Я старался, чтобы в голосе не была слышна паника. Так же, как при разговоре с Дианой после того, как услышал про Васкеса. Но и в том и в другом случае не добился успеха.

— Ты в порядке? — спросила жена.

— Это от кодеина, — соврал я. — Немного одурел.

А следовало бы признаться, что это мистер Васкес привел меня в ужас.

В кабинет заглянул Элиот и выразил сочувствие по поводу моей травмы. Наверное, хотел восстановить отношения — все-таки мы были друзьями. Не просто сослуживцами — начальником и подчиненным. Элиот все эти годы являлся моим наставником. Разве не он подталкивал меня вверх, всячески продвигал и щедро поощрял? Я ошибался, когда винил его в том, что меня отстранили от выгодного проекта. Это было не его рук делом, а Эллен Вайшлер и ее банды четырех. Элиот закопал томагавк ссоры, он снова предлагал мне дружбу.

А я теперь очень нуждался в друге.

— Как сильно ты меня любишь? — спрашивал я Анну, когда она была совсем маленькой.

— От земли до луны, — отвечала она.

А иногда:

— До бесконечности.

Вот так и я нуждался в друге: немедленно и до бесконечности.

Мне хотелось облегчить душу и все ему рассказать. Я бы начал: «Ты ни за что не поверишь. Понимаю, это звучит смешно. Я познакомился с женщиной». И он бы кивнул, подмигнул и улыбнулся, ибо у Элиота в прошлом два брака, третий сейчас поддерживает его существование.

«Я познакомился с женщиной,но она замужем», — доложил бы я. И он улыбнулся бы шире, если такое возможно. Ибо Элиот тоже крутил романы с замужними женщинами. «Я с ней ездил в гостиницу», — признался бы я. И он придвинулся бы ближе и весь обратился в слух. Ибо что пикантнее и восхитительнее чужого рассказа о любовных похождениях. Только свой собственный.

«Мы были вместе в гостинице, — продолжил бы я. — Но когда собирались покинуть номер, к нам ворвался какой-то тип». И он посерьезнел бы, ибо понял: дело начинает принимать трагический оборот.

Элиот спросил, не встревожен ли я.

— Нет, — ответил я.

— Может, тебе лучше пойти домой. У тебя бледный вид.

— Это из-за носа.

— М-да… нос выглядит неважно.

— Что есть, то есть.

— Наверное, тебе все-таки лучше пойти домой.

— Пожалуй, пойду.

Элиот похлопал меня по спине. Снова друзья.

* * *
Итак, я отправился восвояси.

«Почему он позвонил тебе домой, Чарлз?»

Чтобы доказать, что он на это способен, Диана.

Я взял деньги, проходящие по статье «Мелкие расходы», и купил билет на поезд — на место преступления, где я пожелал чужую жену, то есть покусился на чужую жизнь. Однажды вечером, когда мне было восемь лет и меня совершенно достали непрекращающиеся язвительные замечания родителей, я засунул в рюкзак шлем для игры в американский футбол и смену белья и объявил, что убегаю из дома. И смылся — миновал один квартал, другой… Этого хватило на то, чтобы понять: за мной никто не погонится. Я остановился среди кружащихся осенних листьев, повернулся и поплелся обратно. Через тридцать пять лет я снова вырвался из дома. И опять возвращался, но на сей раз опрометью.

Я сидел в вагоне, когда зазвонил сотовый. Секунду я опасался: вдруг окажется деловой партнер из отеля «Фэрфакс»? Но этого не могло быть — он не знал номера моего мобильного. Зато его знал другой человек.

— Привет, — сказала Лусинда.

Голос звучал иначе, нежели утром. К ней вернулись эмоции. Но не те, к которым я привык. Страх. Сначала полная бесстрастность, а теперь страх. И все на протяжении одного дня.

— Он позвонил мне домой, — сообщил я.

— Добро пожаловать в гребаный клуб.

— Что?

— Сюда он тоже звонил, — прошептала она, словно не хотела, чтобы ее услышали. Наверное, муж был дома.

Я очень надеялся, что мне домой звонил не насильник, а какой-нибудь добрый самаритянин: нашел мой распотрошенный бумажник в вестибюле гостиницы и решил передать владельцу.

Теперь надежда рухнула.

— Ты с ним говорила?

— Да.

— Что он хочет? — Вот вопрос на миллион долларов: прежде чем действовать, надо знать, чего от тебя хотят.

— Я не поняла.

— Но он что-то сказал?

— Спросил, как я его нашла.

— Как ты его нашла? Не понимаю…

— Получила ли я удовольствие. Вот что он хотел знать. Он желал подтверждения. Разве не об этом спрашивают мужчины после того, как… — Лусинда не закончила фразы. Даже притворная бравада имеет свои пределы.

— Прости, Лусинда.

Снова извинения. У меня было такое чувство, что мне придется просить у нее прощение каждый день всю оставшуюся жизнь. А потом просить прощение на том свете. И все равно будет недостаточно. Но были и другие люди, перед которыми я обязан был извиниться.

— Мне кажется, он хотел узнать… — начала она.

А я вдруг понял, что говорю чересчур громко. На меня начали обращать внимание немногочисленные пассажиры: женщина со множеством пакетов из «Блумингдейла»[121] на сиденье напротив и устроившиеся через проход две девчушки с колечками в носах, держащиеся за руки.

— Что? Что он хотел узнать? — нетерпеливо переспросил я.

— Предприняли мы что-нибудь или нет. Не заявили ли в полицию.

Мы не пойдем в полицию. Я обещал.

Такие обещания в угаре страха дают большинство жертв насилия. Но господин Васкес наверняка поверил мне. «И кто это тут? Гадом буду, точно не ты», — сказал он Лусинде. «Парень, Чарлз, на тебя нисколько не похож», — мне.

Васкес искал, кого ограбить сегодня утром. И нашел идеальные жертвы. Потому что мы вынуждены будем скрывать ограбление.

— Что делать?

Лусинда задала мне тот же вопрос, что и я ей в гостиничном номере. Похоже, и ей показалось: в нашем случае любые меры недостаточны.

— Не знаю.

— Чарлз…

— Да?

— А что, если он…

— Что?

— Не важно.

— Если он что, Лусинда?

В сущности, я не хотел знать, что она намеревалась мне сказать. Не желал это услышать. Только не теперь. Не сейчас.

— Проехали. Так что же нам делать, Чарлз?

— Может, то, что отвергли раньше, — обратиться в полицию?

— Я ничего не собираюсь рассказывать мужу. — Она проговорила это с чувством — властно, пресекая все дальнейшие споры. — Я сумела вынести — вынесешь и ты.

Она словно упрекала: меня изнасиловали. Шесть раз подряд. А ты сидел и ничего не делал. Значит, раз молчу я, можешь молчать и ты. Должен.

— Хорошо, — согласился я. — Если он опять позвонит, я с ним поговорю и выясню, что ему нужно.

* * *
Диана принялась ухаживать за мной, едва я переступил порог дома. И Анна тоже. Наверное, дочь обрадовалась, что, кроме нее, в семье кто-то еще нуждается в медицинской помощи. Принесла компресс, положила на мой распухший нос и поглаживала по руке, пока я полумертвый лежал на кровати.

Я снова оказался в лоне семьи, довольный, благодарный, — живое воплощение блаженства.

Но вздрагивал каждый раз, когда звонил телефон, словно меня снова били в живот.

Приятельница Дианы. Звонок с предложением выбрать ипотечного брокера. Моя секретарша, желающая узнать, как я себя чувствую.

Каждый звонок мог оказаться предпоследним.

И все меня спрашивали, как я разбил нос. Особенно усердствовала Анна, она удивлялась: неужели можно быть таким неуклюжим? Господи, вылезать из такси и угодить прямо в яму!

Я отвечал, что мне неприятно об этом вспоминать, а сам думал: «Многократное повторение старой лжи не является ли новой ложью?» Особенно неприятно было врать в то время, как дочь прикладывала к носу влажное полотенце, а жена демонстрировала безграничную любовь.

Я сел перед телевизором и попытался сосредоточиться на игре любимого баскетбольного клуба. Но не мог — мысли постоянно разбегались. Я вспомнил, что в «Индиана пейсерз» есть игрок, похожий на… Темный, но не негр, а латиноамериканец. Его фамилия Лопес. Стоит в задней линии. Конечно, он повыше ростом, но здорово смахивает…

— Какой счет? — спросила Анна. Она в девять лет перестала смотреть со мной баскетбольные матчи, но теперь проявляла внимание к искалеченному отцу.

— Мы продуваем. — Самый верный ответ, пусть даже я не знаю истинного счета.

В этот момент в углу экрана появились цифры: ньюйоркцы проигрывали четыре очка.

— Восемьдесят шесть на восемьдесят два, — прочитала Анна.

— Разрыв небольшой, — отозвался я. — Хороший результат.

— Папа?

— Да?

— Ты когда-нибудь играл в баскетбол?

— Конечно.

— В команде?

— Нет.

— А как?

— С друзьями, в парке.

С Гарри Миллером, Брайаном Тимински, Билли Сейденом. Мы вместе росли, и они были моими закадычными дружками, но постепенно все исчезли с горизонта. Много лет назад. Я встретил как-то Билли Сейдена в супермаркете, но не подошел и не поздоровался.

Я обнял Анну, хотел ей сказать насчет любви и жизни. Как эти вещи уходят, если их не держать, и как надо ревностно оберегать то, что тебе важно. Но не смог подобрать нужных слов.

Потому что зазвонил телефон.

Анна подняла трубку после второго звонка.

— Тебя.

— Кто?

— Какой-то латинос.

Глава 16

— Привет, Чарлз.

Этот голос совершенно не вязался с домашней обстановкой. Он принадлежал пропахшему кровью гостиничному номеру. Он звучал дико в моем безопасном пристанище. Или я ошибаюсь и родные стены больше не гарантируют безопасности?

— Привет.

— Ты как, Чарлз?

— Что тебе надо?

— Ты в порядке, Чарлз?

— В полном. Что ты хочешь?

— Ты уверен, что ты в порядке?

— Уверен.

— Не дуришь? Не побежишь к копам?

Лусинда была права: он хотел выяснить, не обращались ли мы в полицию.

— Знаю-знаю, ты обещал и все такое. Но мы с тобой еще не так хорошо знакомы. Понимаешь, что я имею в виду?

— Я не обращался в полицию, — ответил я.

Приходилось говорить тихо. Я выставил Анну за дверь, но кто знает, в какой момент дочь захочет вернуться! И не следует забывать о Диане — она могла поднять трубку параллельного телефона, заинтересовавшись, с кем я говорю.

— Это хорошо, Чарлз.

— Что ты хочешь? — спросил я.

— Чего я хочу?

— Послушай…

— Я хочу, чтобы ты со мной не дурил. Расскажешь копам, придется рассказать и своей благоверной. Объяснить, как ты натягивал эту Лусинду. Ты этого хочешь, Чарлз?

Он выложил все напрямик. Растолковал самую суть дела, если я чего-то еще не понял.

— Я не собираюсь в полицию, — повторил я.

— Это хорошо, Чарлз. Но вот что еще: мне нужно немного взаймы.

Вот оно. Именно об этом Лусинда собиралась спросить меня по телефону. «А что, если он…» — и осеклась. Если бы она завершила фразу, то сказала бы: «А что, если он потребует денег?»

— Знаешь, мне очень неприятно клянчить, — продолжал Васкес, — но я немного поиздержался.

— Не знаю, за кого ты меня принимаешь…

— Мне нужно совсем немного, Чарлз, я прошу небольшую ссуду. Скажем, десять штук.

— У меня нет десяти штук.

— У тебя нет десяти штук?..

— Нет.

Я решил, что разговор закончен, но не тут-то было.

— Черт… Это проблема.

— Я не держу наличность просто так.

— Настоящая проблема, Чарлз. Видишь ли, мне в самом деле нужна эта сумма.

— У меня ее нет…

— В таком случае тебе лучше ее достать.

Он не сказал, что будет, если я не дам ему денег.

— Все деньги в деле. Я не могу взять и…

— Ты меня не слушаешь, Чарлз. Я говорю, а ты не слушаешь. Мне нужно десять штук. Понял? Это условие. Ты же, черт возьми, большой начальник, Чарлз. Это написано на твоей визитке. Шишка. Старший режиссер. Можно сказать, сеньор, — произнес он на испанский манер. — Да еще ответственный вице-президент. Впечатляет. И ты мне вправляешь мозги, что у тебя нет десяти штук? Кого ты пытаешься дурить?

«Никого», — подумал я.

— Чарлз?

— Да.

— Мне плевать, куда ты пристроил наличность. Я хочу десять штук. Ты меня понял?

— Да.

— А если понял, скажи, что дашь мне десять штук.

— Хочешь куриного бульона? — крикнула с кухни Диана.

— Я достану, — поспешил прошептать я в трубку.

— Что ты достанешь?

— Десять тысяч.

— Прекрасно. Спасибо. Неловко просить, но знаешь, как бывает в жизни…

— Где?

— Я тебе перезвоню. Договорились, Чарлз?

— Только звони на работу.

— Ну уж нет. Мне понравилось звонить сюда. Я позвоню тебе домой. Ты меня понял, Чарлз?

Щелк. Отбой.

* * *
Лусинда хотела знать: «Что, если он потребует денег?»

И хотя он отнял у нас деньги — помнишь, как он сказал: «Видишь? Вот твои деньги! Они уже у меня!» — это еще не все наши средства.

Он будет вымогать до тех пор, пока мы не обратимся в полицию.

Ньюйоркцы проиграли.

Диана спросила, чем я расстроен, и я объяснил, что недоволен поражением любимой команды — очень серьезным для нее поражением.

— Бедный ребенок, — проговорила она.

То же сказала Лусинда в поезде, когда похлопала меня по руке и прошептала на ухо что-то насчет моей сексуальности. Бедный ребенок.

Наверное, я и был таким до того, как стал клоуном.

Васкес требовал десять тысяч долларов.

У меня не было десяти тысяч наличными. Деньги не хранились под матрасом и не нарастали на банковском счете. Мое достояние составляло примерно сто пятьдесят тысяч в ценных бумагах, которые лежали дома в шкафу на мансарде. Акции, которые компания благодаря доброте Элиота регулярно выделяла мне каждый год.

Мы с Дианой дали название этому капиталу — его предназначение не оставляло никаких сомнений. Не развлекательный фонд, не пенсионный фонд и даже не фонд на черный день. Фонд Анны. Вот как мы его назвали. Фонд Анны — что бы и когда бы ни произошло в будущем. Нечто вроде преграды на пути возможного несчастья.

Например, операции.

Или десяти операций. Или других вещей, о которых я не хотел думать.

Фонд Анны — в нем каждая бумажка для нее.

Но что я мог поделать, как не заплатить?

Я лежал в кровати с Дианой. Жена уже задремала, хотя было довольно рано — начало десятого. Двадцать шесть третьеклассников отнимали у нее много сил. А еще мое приключение — чего ей это будет стоить? А если ей станет известно… если она обнаружит… если я не выдержу и признаюсь — нет, не нарушу данное Лусинде слово, не заявлю в полицию, а расскажу только Диане.

Тогда не придется отдавать Васкесу деньги. Если только…

Если только он не пригрозит другим: «Твоя жена в курсе — отлично. Но муж-то Лусинды не знает. Муж твоей телки…» А Лусинда поклялась, что он ни за что не узнает, как она отправилась в гостиницу с первым встречным и как получила секса гораздо больше, чем рассчитывала.

«Я сумела вынести — вынесешь и ты», — сказала она. Я не мог ее обмануть. После того, как позволил ее изнасиловать. После того, как сидел и смотрел на то, что с ней выделывает подонок. Мы были теперь повязаны крепко-накрепко.

Кроме того, я мог сколько угодно воображать, как возьму да и признаюсь Диане. Но на самом деле не представлял, что сумею открыть рот. Ведь придется живописать подробности. А это будет не легче, чем докладывать о своих похождениях дочери.

* * *
Диана крепко уснула. Я поднялся в мансарду и открыл шкаф. В ящике под буквой «А» лежал фонд Анны.

Чтобы добраться до акций, пришлось вынимать разные папки. В шкафу за долгие годы скопилось много бумаг: школьные аттестаты, дипломы колледжей, свидетельства о рождении. Линии наших жизней. Шайнов. Вехи, достижения. Пара крохотных отпечатков ступней Анны Элизабет Шайн. Диплом из ее детского сада. И еще глубже в века — главный документ: «Чарлз Шайн и Диана Уильямс». Обещание вечной любви — обещание, которое я нарушил в нью-йоркской гостинице.

Было что-то нереальное в моих действиях: вынимать из шкафа ценные бумаги, чтобы расплатиться с насильником! Но на такие случаи не существовало ни инструкций, ни самоучителей.

Возвращаясь обратно, я прошел мимо комнаты Анны. Дочь спала, купаясь в лунных лучах. Или это горел ночник? Она стала оставлять свет на ночь сразу после того, как заболела, — внезапно испугалась умереть одна в темноте. Боялась, что проснется с гипогликемическим приступом и без горящей лампы не сумеет отыскать диабетические таблетки. Или не проснется вообще.

«Сон снимает с нее налет ожесточенности и печали», — подумал я.

Прошел на цыпочках в комнату и склонился над кроватью. Дыхание дочери коснулось моего лица, словно крылышки бабочки (я вспомнил, как однажды зажал крылья «монарха» между большим и указательным пальцами и показал четырехлетней Анне, а потом мы осторожно посадили насекомое в чистую банку из-под джема). Я хотел тихонько поцеловать Анну в щеку. Но она пошевелилась, негромко простонала и повернулась на другой бок. И я не стал ее целовать.

Я спустился вниз и положил акции в портфель.

Глава 17

Я встретился с Лусиндой у фонтана на пересечении Пятьдесят первой и Шестой улиц.

Я позвонил ей и рассказал, что хочет от меня Васкес. Она, помолчав, предложила встретиться в этом месте.

Отсидев минут десять на бортике фонтана, я увидел, как она переходит Пятьдесят первую улицу.

Я нагнулся, чтобы встать, и тут заметил рядом с Лусиндой мужчину. Она шла по направлению ко мне. Я на мгновение замер, не зная, то ли сказать «привет», то ли промолчать. В итоге я снова опустился на бортик — решил не высовываться. А Лусинда прошла мимо, не взглянув в мою сторону.

Мужчина в синем костюме и хорошо начищенных ботинках имел весьма респектабельный вид. Лет пятидесяти, волосы только начали редеть, губы поджаты. Лусинда выглядела почти как всегда. Я бы сказал, великолепно. Если бы не круги под глазами. Не такие, как у меня, вроде черных полумесяцев, но тем не менее заметные, будто она, несмотря на две таблетки валиума и стакан вина, полночи провертелась на постели без сна.

Лусинда что-то говорила мужчине, но я ее не слышал: слова терялись в городском шуме — сигналах машин, звонках велосипедов, громкой музыке и урчании моторов автобусов.

Они свернули в боковую улочку. Меня окружала обычная нью-йоркская толпа — озирались любопытные туристы, курильщики с откровенной безнадежностью выпускали изо рта дым, и очередной странный уличный тип что-то тихо бормотал.

Я глазел на украшенный к Рождеству киноконцертный зал «Рэдио-Сити». «Зрелищное рождественское шоу». Вот и святое пригодилось для балагана. Санта-Клаус звонил в двери и кричал: «Всем счастливого Рождества!» А у фонтана было холодно и сыро.

Я ждал пять минут, десять.

Наконец появилась Лусинда. Она выскочила из-за угла и направилась прямиком ко мне. Все-таки заметила.

— Спасибо.

— За что? — удивился я.

— За то, что не поздоровался. Это был мой муж.

Это был ее муж! Игрок в гольф. Человек, который не должен ничего знать.

— О!

— Неожиданно нагрянул на работу с цветами. И настоял на том, чтобы взять такси и довезти меня до центра. Извини.

— Все в порядке. Ты как?

— Прекрасно. Лучше не бывает. — Тон подразумевал, что я задал идиотский вопрос, вроде тех, которыми тележурналисты донимают уцелевших в ужасных катастрофах и потерявших близких людей. — Он больше не звонил?

— С тех пор, как потребовал десять тысяч долларов, нет.

— И что дальше? Ты намерен дать ему деньги?

— Да.

Она потупилась:

— Спасибо.

— Не за что. Не о чем и говорить.

Я и в самом деле не хотел об этом говорить. Потому стоило произнести слово, и то, что пока мерещилось, приобретало конкретные очертания.

— У меня с собой тысяча долларов, — сказала Лусинда. — Небольшая сумма, но о ней не знает муж. Возьми. — Она полезла в сумочку.

— Все в порядке. Забудь, — отказался я.

— Бери, — велела Лусинда, словно хотела расплатиться за свои сладости и содовую, а я по старомодности возражал.

— Обойдусь.

Лусинда сунула деньги мне в руку, я еще поломался, сдался и положил десять сотенных бумажек в карман.

— Как ты думаешь, он на этом успокоится? — поинтересовалась она.

Это был существенный вопрос. Я пожал плечами:

— Не знаю, Лусинда.

Она кивнула и вздохнула:

— А если не остановится? Если будет снова требовать деньги? Что тогда?

— Тоже не знаю, — ответил я и подумал: «Тогда нам конец, Лусинда».

— Чарлз, как это могло случиться? — Она спросила так тихо, что я с трудом разобрал. — Как? Иногда мне кажется, что я это все увидела во сне. Невероятно… Чтобы не с кем-нибудь, а с нами… С нами!

Ее глаза увлажнились, и она коснулась их платком, а я вспомнил: глаза Лусинды в то утро в поезде я заметил сразу после того, как полюбовался бедром. Увидел в них нежность и сказал себе: «Да, это именно то, что мне теперь нужно».

— Наверное, так и надо, — ответил я. — Вспоминать о том, что случилось, как о дурном сне.

— Но это был не сон. Как глупо!

— Да. Очень глупо.

— Это его убьет.

Теперь она говорила о муже. Снова о муже. Если он узнает.

— Он убьет меня.

— Не бойся, не узнает.

Мы влипли вместе, мы были заодно, и я ее подбадривал. Мы могли обманывать супругов, но не друг друга.

— Что ты сказал жене? Насчет носа.

— Упал.

— Ну да, конечно. — Она произнесла это таким тоном, словно сама придумала версию.

— Слушай, вот что я хочу тебе сказать… — начал я и замолчал.

А что я хотел ей сказать? Наверное, что опозорился, именно опозорился, но впредь постараюсь ее не подвести.

— Да?

— Я должен был его остановить.

— Да.

— Я пытался, но не сумел.

— У него был пистолет.

Да, у него был пистолет. Иногда он целился в меня, иногда нет. Когда насиловал Лусинду, не целился. Оружие лежало на полу футах в трех от меня — вот в чем проблема.

— Забудь, — сказала она, но я прекрасно понял: на уме у нее было совсем другое. Она считала, что я должен был что-то предпринять, спасти ее.

Я вспомнил, как защитил ее в баре и как она после этого благодарно меня поцеловала. Но одно дело нагловатый хам, совершенно иное — вооруженный насильник.

— Думаю, пора закругляться, Чарлз, — сказала Лусинда. — До свидания.

* * *
— Пока доволен? — спросил Дэвид Френкел.

— Что?

— Доволен работой?

Мы приступили к съемкам ролика про аспирин. В «Астории». Студия «Силверкап».

— Да. Все в порядке.

— Ничего не скажешь, Коринт — старый профи.

Меня так и подмывало ответить, что он просто старый. Роберт Коринт был назначен директором рекламы аспирина. Лысеющий коротышка с глупым хвостиком волос под загорелой плешью. Коринт будто кричал: «Пусть я подвержен действию времени, но я все еще крутой, крутой. Учтите!» Мы делали двадцать второй дубль.

— Кто занимается музыкой? — спросил я.

— Музыкой?

— Ну да. Кто пишет саунд-трек?

— Музыкальная студия «Ти энд ди».

— Никогда о такой не слышал.

— Очень хорошая.

— Допустим.

— Они делали все фонограммы для моих работ.

— Отлично.

— Они тебе понравятся. Хотя бы тем, что всегда назначают приемлемую цену.

Я уже собирался спросить, почему он постоянно надо мной подсмеивается. Но в это время подошла Мэри Уидгер и шепнула мне в ухо:

— Чарлз, можно перекинуться с вами словечком?

— Разумеется.

— Мистер Дабен считает, что бутылочку с аспирином нужно поместить выше.

Мистер Дабен являлся заказчиком. Его первыми словами, обращенными ко мне, были: «Значит, это вы моя новая жертва! Уж попью я вашей кровушки». «Ради Бога, — ответил я. — У меня нулевая группа». «Годится», — рассмеялся он.

— Что значит выше? — не понял я.

— Выше в кадре, — уточнила Мэри.

— В таком случае, Дэвид, не могли бы вы попросить Роберта поднять бутылочку чуть выше?

— Непременно, — отозвался он. — Я на то и существую.

Ближе к середине дня, где-то между сорок восьмым и сорок девятым дублем, меня зажал в углу Том Муни:

— Привет, приятель.

У него не было никаких оснований считаться моим приятелем. Том Муни представлял Объединение производителей рекламы. Его modus operandi[122] заключался в том, чтобы занудством вытягивать у потенциального клиента заказ на рекламу. И надо сказать, он вполне в этом преуспевал.

— Ты как, Том? — спросил я.

— Я-то хорошо. Вопрос в том, как ты. — Он окинул взглядом мое лицо.

— Упал, — в сотый раз объяснил я.

— Я не про то — я про работу.

Том прекрасно знал, как у меня дела. Например, он был в курсе, что недавно я занимался очень престижным, денежным проектом, а теперь вожусь вот с аспирином. Знал, потому что мир рекламщиков тесен и новости распространяются со скоростью молнии. Тем более плохие новости.

— Замечательно, — соврал я.

Том спросил, получил ли я его рождественскую открытку.

— Нет.

— А я посылал.

— Не пришла.

— Неужели?

— Уверяю тебя.

— В таком случае прими мои поздравления сейчас. Подарок за мной.

— Никаких подарков, Том.

— Не глупи, дурачок. У дядюшки Тома всегда найдется подарок для соратника.

— Кепка с эмблемой объединения? Спасибо, я уже получал.

— При чем здесь кепка? — возмутился Том. — Я разве что-нибудь говорил о кепке?

— Майкой меня тоже осчастливил.

— Слушай, ты наш клиент или нет?

— Клиент.

— Тогда считай меня Санта-Клаусом.

— Ты не похож на Санта-Клауса, — хмыкнул я.

Прилизанные, лоснящиеся волосы, энергичная жестикуляция — он скорее напоминал напичканного амфетамином Пэта Райли, чем рождественского святого.

— Откуда ты знаешь? Ты что, видел Санта-Клауса?

Когда Анна была маленькой, лет пяти с половиной, она спросила меня, как Санта-Клаус попал в «Тойз-эр-ас»[123], если он живет на Северном полюсе. Я по небрежности забыл снять с игрушечного пони ярлык магазина.

— Рад познакомиться, Санта.

— И что же малышка Чарли хочет на Рождество?

Я бы перечислил, но ему на хватит дня выслушать.

— Ничего. У меня все есть.

— Ты снимаешь ролик со мной? Так?

— Так.

— Работаешь с Френкелом? Так?

— Так.

— Спроси у него, что он получил на Рождество.

Что он имел в виду?

— Все, что мне надо на Рождество, Том, — это хорошая должность.

— Тогда почему бы не попользоваться нами?

Я не рассмеялся, и он добавил:

— Шучу.

* * *
В тот вечер мне домой позвонил Васкес и назначил встречу в «Алфабет-Сити» на углу Восьмой улицы и авеню Си.

Глава 18

Этот район называют «Алфабет-Сити», потому что он расположен между авеню Эй и Ди в Южном Манхэттене. Некогда здесь орудовали испанские банды, а потом сюда хлынул артистический люд, и место стало одновременно опасным и модным. Винные погребки соседствуют с художественными галереями; мексиканские лепешки предлагают рядом с поделками народного промысла.

В последний раз я был в «Алфабет-Сити» лет в двадцать. Тогда мы всемером в поисках развлечений набились в одно такси, долго катались, пока не высадились на Манхэттене. Не припомню, чем кончился тот вечер.

Сегодня я явился сюда не ради развлечений.

Я пришел к Васкесу.


Трубку подняла Диана.

— Как поживаете, миссис Шайн? — спросил он.

Подзывая меня, жена выглядела слегка озадаченной.

— Деловой разговор, — объяснил я жене.

Васкес спросил, набрал ли я денег.

— Да.

Еще он спросил, по-прежнему ли я пай-мальчик (перевод: не обращался ли я в полицию).

— Не обращался.

Тогда он назначил мне встречу в «Алфабет-Сити».

Когда Диана вышла из комнаты, я сказал ему:

— Десять тысяч, и все, ни цента больше.

Васкес ответил:

— Конечно. Мы же договорились, братан.

* * *
Угол авеню Си и Восьмой улицы в одиннадцать утра представлял типичную картину: пять латиноамериканских детей мучаются дурью, забравшись на тент пикапа, а неподалеку уличный художник переминается с ноги на ногу около объявления с предложением сделать татуировку хной. И никакого Васкеса.

Внезапно на меня налетел черный:

— Какого хрена? Ты что не видишь, куда прешь?

Я, естественно, никуда не пер, а просто стоял, но счел за благо извиниться.

— Говоришь, извини?

Он был тяжелее меня, весом чуть не со спортивную тачку.

— Да.

— А если одного «извини» недостаточно?

— Послушайте, я вас не заметил.

Крепыш рассмеялся:

— Все в порядке. Ты ведь Чарлз?

Он знал мое имя. Негр, который обвинил меня в том, что я на него налетел, знал мое имя.

— Чарлз? — повторил он. — Так?

— Вы кто?

— Вопросы задаю я. Так ты Чарлз или не Чарлз?

— Да, я Чарлз.

— Тебя зовут Чаком? Если бы ты был из наших, тебя бы так и звали.

— Нет.

«Чак, Чак — мудак, болван и задолбанный банан». Помнится, эта песенка жутко веселила соседских мальчишек, когда мне было восемь.

— Где Васкес? — спросил я.

— Я отведу тебя к нему. Иначе какого хрена я сюда притащился?

Я вовсе не хотел, чтобы меня куда-то вели.

— Давайте лучше я отдам вам деньги и…

— Я не собираюсь ничего брать, — перебил меня негр. — Давай немножко прогуляемся.

— Далеко?

— Далеко-далеко, — подхватил он. — По улице.

И пошел вперед, но при этом оглядывался, чтобы удостовериться, держусь ли я за ним, а я вспомнил, что так мы гуляли с Анной, когда она была маленькой: вместе, но как будто врозь, и я постоянно следил, чтобы она не свернула в опасную сторону. Сейчас я плелся в опасную сторону. Мы миновали проулок между двумя подновленными зданиями, мой провожатый остановился и дождался меня. А потом вознамерился тащить в узкий проход. Я уперся, тогда он сжал мою руку так, что чуть не сломал кость, и я сдался.

Он прижал меня к стене. «Обычное дело в темных переулках, — подумал я. — Бьют, режут, грабят. Иногда в гостиничных номерах, но чаще в таких гиблых местах». Я приготовился к неизбежному: чему-то очень быстрому, жестокому, смертельному.

Но побоев не последовало.

— Ну-ка давай проверим, — сказал негр и стал ощупывать меня по рукам, ногам, груди, спине — всего вдоль и поперек. — Гребаных проводов вроде нет. Это хорошо, Чарлз.

— Я же ему сказал, что не пойду в полицию.

— Да. Он тебе верит.

— Послушайте, мне надо возвращаться. — Я услышал панику в собственном голосе и попытался хоть на дюйм оторваться от стены.

— Пошли, — проговорил он. — Давай сюда.

Я уже однажды «дал», когда уселся в вагоне напротив Лусинды. И потом «дал» — пожалуй, чересчур, — когда повел ее в отель «Фэрфакс». А теперь мне снова велят «давать», хотя сам я мечтаю об одном — вернуться в то место, которое называется «вчера».

Я перешел за своим провожатым на другую сторону мостовой. Мы оставили позади квартал, где пахло кислой капустой и гелем для волос, и салон татуировок на голове. Провожатый нырнул налево — в подъезд частично отремонтированного дома.

Нажал на звонок, усек ответный сигнал и открыл передо мной дверь с исцарапанным стеклом:

— Давай сюда.

Снова «давай». В последние дни я только и делал, что получал приказы, словно рекрут в морально разложившейся армии. Я понимал, что с каждым шагом все глубже проникаю на вражескую территорию, но не имел возможности бежать. В такой армии дезертиров расстреливают.

Васкес жил на первом этаже, он караулил нас — стоял за дверью, поэтому сразу пустил в квартиру.

Он протянул руку, и я отпрянул, ибо однажды видел, что эта рука творила со мной и Лусиндой. Но Васкес не собирался обмениваться со мной рукопожатием.

— Деньги, — потребовал он.

Васкес был одет подчеркнуто небрежно: расклешенные от пояса брюки с намеком на модель Калвина Клайна и широкий поношенный зеленый свитер. Меня поразило, что этот человек мало напоминает того подонка, к которому я шел на встречу. Не такой внушительный физически, не такой плотный, скорее костлявый. Сколько же людей попадает на электрический стул из-за ошибочных свидетельских показаний? Наверное, уйма. Очень трудно сосредоточиться и удержать в памяти чьи-либо черты, когда тебе вышибают мозги или насилуют твою подружку.

Я отдал ему десять тысяч — хрустящие стодолларовые банкноты. У меня было такое ощущение, будто я приобретаю для семьи посудомоечную машину, или телевизор с большим экраном, или набор мебели. Только на этот раз я покупал саму семью. Пять тысяч за Анну и пять тысяч за Диану. Товар без гарантии, деньги не возвращаются. Покупка на свой страх и риск.

— Девять тысяч девятьсот, десять…

Васкес старательно пересчитал каждую купюру. Затем поднял глаза и улыбнулся — той самой ужасной улыбочкой, которую я помнил по гостиничному номеру.

— Чуть не забыл, — проговорил он и ударил меня под дых.

Я упал.

Задохнулся и начал хватать воздух ртом.

— Это за то, что ты аннулировал кредитки, Чарлз. Я только захотел что-то купить. А ты тут как тут.

Негр расхохотался.

— Мы уходим, Чарлз, — бросил Васкес.

Мне потребовалось пять минут, чтобы восстановить дыхание, и еще пять, чтобы подняться, цепляясь за стену, как за подпорку.

А в те пять минут, что я валялся на полу и пытался продохнуть, я плакал. И не только потому, что болело в солнечном сплетении, но и потому, что видел, где оказался.

Рядом с коробкой из-под позавчерашнего заказа из китайского ресторана, обсиженной тараканами.

Глава 19

На следующий день я засиделся на работе допоздна.

Дома мне было не по себе. Всякий раз, взглянув на Анну, я вспоминал о десяти тысячах, украденных из ее фонда. А когда звонил телефон, я обмирал от страха до тех пор, пока кто-то не брал трубку. И всегда представлял, как в спальню или на мансарду врывается Диана и обвиняет меня в том, что я погубил ее жизнь и убил нашу дочь. Я предпочитал, чтобы этот разговор состоялся по телефону, — не представлял, как буду смотреть ей в глаза, пока она перечисляет список моих прегрешений. А здесь, на работе, я запирался в кабинете, выключал свет и пялился на свое отражение в экране компьютера, постоянно спящего в режиме ожидания — состояние, в которое я с радостью погрузился бы сам. Я размышлял, как бы избавиться от той напасти, что грозила снести с рельсов мою жизнь.

Я старался отыскать координаты музыкальной студии «Ти энд ди». Хотел позвонить им завтра по поводу саунд-трека к рекламе аспирина. Требовалось что-то душевное, но не плаксивое. Что-то, способное затушевать банальный диалог и дубовую игру актеров. Но найти этой студии в списке не удалось. «Ти энд ди» — так ведь сказал Френкел? Или другие буквы? Нет, я был совершенно уверен — именно такие. Или мой справочник устарел? Или…

Вдруг раздался громкий удар. Шел девятый час — сотрудники давно разбежались по домам. Я нисколько не сомневался: никто, кроме меня, здесь не жжет ночник.

Стук повторился.

На этот раз по-другому. Словно сначала поскреблись, несколько раз щелкнули, а затем грохнули. Где-то рядом. В кабинете Тима Уорда. Хотя я собственными глазами видел, как Тим торопился к уэстчестерской электричке 6.38.

Снова послышались звуки.

Кто-то насвистывал «Мою девушку». «Темптейшн», альбом 1965 года. Может быть, кто-то из хозяйственников решил заняться нашим углом, пока контора спит? Хозяйственники, как эльфы башмачников, появляются по ночам, а наутро исчезают, оставляя плоды своего волшебного труда: новый ковер, свежевыкрашенную стену, обновленную систему кондиционирования. Наверняка это один из подобных эльфов.

Щелк. Стук. Бум.

Я встал со стула и прошел по замусоренному бумагами ковру посмотреть, в чем дело. Но когда открывал дверь, стук прекратился. И свист тоже. По-моему, я уловил судорожный вздох.

В кабинете Тима Уорда горел свет. «Настольная лампа», — догадался я. Холодный желтый ореол мерцал на стеклянной панели двери, как пробивающийся сквозь утренний туман луч солнца. Несколько секунд я колебался, не зная, что предпринять. Никто не обязан поднимать тревогу, если у соседа свистят. Может, но не обязан.

И я открыл дверь в кабинет Уорда.

Кто-то что-то вытворял с компьютером Тима — «Эппл-джи-4», таким же, как у меня.

— Привет, — поздоровался Уинстон Бойко. — Вот сижу налаживаю.

Но я ему не поверил. Все это больше смахивало на подготовку к воровству.

— Тим сказал, в нем что-то все время мигает, — объяснил Уинстон, однако выглядел при этом весьма смущенным.

Компьютер был соединен со стеной стальным тросиком, и Уинстон как раз собирался его перекусить. Я догадался, потому что заметил у него в руках нечто вроде пассатижей.

— Это Тим попросил тебя исправить? — поинтересовался я.

— Да. Ты что, не знал? Я очень хорошо разбираюсь в компьютерах.

Не знал.

— У нас есть специальный компьютерный отдел, который занимается этим.

— Ну и что? Думаешь, мне нельзя?

— Уинстон.

— Что?

— Тим не просил тебя наладить его компьютер.

— Ну, намекнул.

— И ты в компьютерах ни черта не смыслишь.

— Еще как смыслю.

— Уинстон…

— Во всяком случае, знаю, за сколько их берут. — Он пожал плечами: мол, вот и разгадка шарады. — Но ты ведь не побежишь на меня доносить?

— Уинстон, зачем ты воруешь компьютеры?

Идиотский вопрос: какой смысл задавать его вору? Почему люди испокон веку крадут? Конечно, чтобы добыть денег. Но при чем здесь Уинстон — ходячая бейсбольная энциклопедия и во всех отношениях приятный парень? Почему именно он?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что так надо.

— Господи… Уинстон!

— Знаешь, сколько стоит «Джи-4»? Я тебе скажу: за подержанный дают три тысячи. Хороши бабки?

— Но это же противозаконно.

— Да. Вот ты меня и застукал.

— Я видел, как ты крадешь компьютер. Что мне теперь прикажешь делать?

— Пожури меня и скажи, чтобы я больше так не поступал.

— Уинстон, я сомневаюсь, что ты…

— Послушай, компьютер на месте, я никому не нанес никакого ущерба.

— Ты это делаешь впервые?

— Разумеется.

Тут я припомнил, что у нас время от времени исчезали компьютеры. Вот почему их начали прикреплять к стенам стальными тросиками.

— Знаешь, — продолжал Уинстон, — мне будет очень неудобно, если ты проговоришься.

Я почувствовал себя неуютно. И немного разнервничался. Передо мной стоял Уинстон — мой товарищ по бейсбольному трепу и человек, который приносил мне почту. Но он же — вор, который поздно вечером забрался в чужой кабинет с кусачками в руках. Я подумал: а могли ли эти кусачки в случае необходимости послужить оружием? И решил: очень даже неплохим.

— Давай обо всем забудем. Хорошо, Чарлз? Обещаю, больше не буду.

— Позволь секунду подумать.

— Конечно. — Прошла секунда, другая, и он добавил: — Я тебе скажу, почему твой благородный порыв может обернуться для меня геморроем. Не только потому, что меня выпихнут с работы. В принципе, это не самое главное. Я буду с тобой откровенен. Ладно?

— Ладно.

— Главное вот в чем. — Он плюхнулся на стул Тима. — Присаживайся, а то такое впечатление, что ты собираешься выпрыгнуть в окно.

Я сел.

— Дело в том…

Уинстон помедлил.

— Ничего особенного, — успокоил он меня. — Просто я был наркоманом.

— И только?

— Ну хорошо, хорошо, я продавал на тусовках наркотики.

— О!

— Только не пялься на меня так: я толкал не Г, а преимущественно Э[124].

Я стал вспоминать, с каких пор наркотики стали называть буквами алфавита. Интересно, хватает нашей азбуки на все известные травки?

— Я этим занимался в колледже. — Уинстон поскреб татуировку на руке. — Лучше бы пахал в школьном кафетерии. Куда проще.

— Сколько тебе дали?

— Десять. А отмотал пять. Пять с половиной в Синг-Синг[125]. Но показалось, сто.

— Сочувствую, — сказал я, хотя не совсем понимал почему: из-за того ли, что Уинстон когда-то загремел в тюрьму, из-за того ли, что застукал его на краже компьютера, влекущей за собой новую отсидку, или из-за того и другого.

— Сочувствуешь? И только-то? А между тем, речь идет о несостоявшейся карьере. Я выбыл из жизни, отстал от ровесников на шесть лет. Не получил диплома колледжа. Не приобрел профессионального опыта, кроме расстановки книг на полке в тюремной библиотеке, но это, я думаю, не в счет. Даже если бы я окончил колледж, никто не пригласил бы меня на ответственную работу. Мой зачетный балл[126] на первом курсе был 3,7, а теперь я так низко пал, что разношу почту.

— А про тебя знают, что ты мотал срок?

— Здесь?

— Да.

— Естественно. Надо почаще заходить в экспедицию. Коллектив — мечта правозащитника: два бывших жулика, два дебила, бывший наркоман и бывший алкан. Последний, кстати, контролер качества.

— А почему ты не вернулся в колледж, когда вышел на свободу?

— А кто заплатит за мое образование — ты?

Вот как он повернул.

— Я освобожден условно-досрочно. Для таких, как я, установлены всякие правила: нельзя без разрешения уехать из штата. Дважды в месяц нужно встречаться с офицером полиции, курирующим досрочно освобожденных. Нельзя общаться с теми, о ком известно, что они замешаны в преступлениях. И… да, конечно, нельзя умыкать компьютеры. Так что я могу погореть очень сильно. Но с другой стороны, есть еще одно правило — освобожденным условно-досрочно не дают заработать как следует. Знаешь, сколько мне платят за то, что я разношу почту?

Мы могли обсуждать обожаемый нами спорт, но в социоэкономической сфере стояли на разных полюсах. Уинстон имел судимость, а я нет. Я занимал ответственный пост, а он служил разносчиком почты.

— И сколько на твоем счету компьютеров?

— Я же тебе сказал, это в первый раз.

— В первый раз попался. А сколько раз не попадался?

Уинстон откинулся назад и согнул в локте руку — ту, в которой держал кусачки.

— Пару раз, — пожал он плечами.

— Допустим. — Я внезапно почувствовал сильную усталость. Потер лоб и посмотрел на кончики ботинок. — Не знаю, что с тобой делать. — То же самое я мог бы сказать обо всем другом.

— Почему не знаешь? Прекрасно знаешь. Я открыл тебе душу. Признаю: вел себя глупо. Обещаю: больше не повторится.

— Ну хорошо. Я никому ничего не скажу.

Трудно объяснить, отчего я принял такое решение. Может, оттого, что был вором не меньше Уинстона. Ведь я взял деньги из фонда Анны. Поздно вечером, когда меня никто не видел. А разве воровской закон не гласит: «Никогда не сдавай товарища»? И Уинстон отпустил бы меня с миром, окажись я на его месте.

— Спасибо, — произнес он.

— Но учти: если я услышу, что у нас снова пропал компьютер…

— Послушай, я хоть и вор, но не дурак.

«Что верно, то верно, — подумал я. — Дурак — это я».

Глава 20

Папа…

Слово, которым я не мог наслушаться днем, безмерно пугало среди ночи. Оно звучало, как пожарная тревога в кромешной темноте кинотеатра во время демонстрации фильма, — обычное дело в домашней драме с участием меня, Дианы и зеленоглазой женщины.

— Папа!

Я окончательно проснулся и кубарем скатился с кровати.

Мгновенно вспыхнула паника. Я всеми силами пытался ее отогнать и сосредоточиться на чисто физическом действии: босиком преодолеть холодный неосвещенный коридор.

И добежать до комнаты Анны.

Я врубил свет — пока одна рука нащупывала выключатель, другая уже тянулась к дочери. И хотя яркое электричество заставило меня зажмуриться, я успел заметить, как ужасно выглядела Анна — у нее случился диабетический шок.

Глаза закатились и смотрели теперь на ту часть мозга, которая содрогалась от недостатка сахара, тело дергалось в непрекращающемся приступе. Я обнял дочь и почувствовал под ладонями испуганную куклу — одну сплошную дрожь. Но если Анна и боялась, то не могла выразить это словами.

Я что-то крикнул, она не сумела крикнуть в ответ. Потряс ее голову, шепнул ей на ухо, легонько шлепнул по щекам — никакой реакции.

Меня учили, что следует делать в подобных ситуациях. Натаскивали, предупреждали, повторяли. Но я не мог вспомнить ни единого слова.

Знал только, что в красной, как пожарная машина, коробке хранится шприц. Должен быть в шкафу на кухне внизу. Необходимо наполнить его коричневым порошком, который тоже имеется в коробке. Затем вода — добавить некоторое количество воды.

Все это промелькнуло в мозгу, и я понял общий смысл происходящего.Пугающий и безжалостный.

Моя дочь умирала.

Внезапно у меня за спиной оказалась Диана.

— Укол, — то ли сказал, то ли простонал я.

Но она уже держала в руке шприц. И на мгновение я ощутил прилив любви к этой женщине — той, на которой женился и с которой произвел на свет Анну. Даже объятый ужасом, я готов был упасть на колени и заключить жену в объятия. Она спокойно прошла в ванную Анны и прочитала напечатанные жирным шрифтом инструкции, а я в это время держал дочь на коленях, качал и нашептывал, что все будет хорошо. «Не бойся, Анна, все обойдется. Не бойся, родная». Я слышал, как в ванной бежит вода. Затем, встряхивая шприц, возвратилась Диана.

— Как можно глубже, — сказала она мне. — Надо проколоть жировую прослойку и попасть в мышцу.

Я страшился этой минуты, представлял опять и опять, как все будет. Медсестра, обучая меня тонкому искусству введения инсулина (колоть тонкими, в четверть дюйма, иглами в мясистые ткани на бедре, руке, ягодице), предупреждала: «Может возникнуть такая необходимость. Не каждому родителю приходится этим заниматься, но, учитывая, что у Анны тяжелый случай и что она приобрела болезнь в раннем возрасте…» Игла оказалась не в четверть дюйма длиной, а во все четыре и настолько толстой, что захотелось отвернуться. Однако лишь подобное копье было способно быстро доставить клеткам мозга раствор чистого сахара и спасти их от голодания.

Рука у меня тряслась не меньше, чем у Анны. Я боялся не справиться: промахнуться, затупить иглу или зря потратить раствор.

— Дай сюда, — потребовала Диана.

Она приставила острие к бедру Анны — рука у жены совершенно не дрожала — и полностью ввела иглу в тело. Затем начала медленно давить на поршень до тех пор, пока в шприце не иссякла коричневая жидкость.

Воскрешение произошло за несколько секунд.

Взгляд дочери постепенно стал осмысленным. Анна перестала дрожать и откинулась на постель.

И заплакала.

Заплакала горше, нежели в то утро, когда ей поставили диагноз и мы ей в общих чертах рассказали, что ее ждет. Гораздо горше.

— Папа… папа… о, папа…

И я заплакал вместе с ней.

* * *
Я отвез ее в больницу, в детское отделение Еврейского госпиталя Лонг-Айленда, — просто ради перестраховки. Больничный запах перенес меня в то раннее утро, когда я входил в здешний вестибюль, понимая, что лучшая часть моей жизни завершена. Анна чувствовала нечто подобное: во время двадцатиминутной поездки до больницы она сумела успокоиться, но как только мы оказались перед дверью комнаты ожидания, вся сжалась и отпрянула, так что пришлось ее вносить на руках.

Нам дали интерна-индийца.

— Расскажите, пожалуйста, что произошло, — попросил он.

— У дочери случился диабетический приступ, — ответил я. — Она перенесла шок.

— Вы сделали укол?

— Да.

— Угу…

Индиец разговаривал и одновременно осматривал Анну: сердце, пульс, глаза, уши. Не исключено, что он был знающим человеком.

— Надо бы взять у нее кровь на сахар, так?

Я не понял, спрашивал ли он моего мнения или его вопрос был сугубо риторическим.

— Мы измерили сахар перед тем, как выехали сюда. Один сорок три. Не знаю, сколько было до того, как она… — Я готов был сказать «отключилась, упала в обморок, потеряла сознание», но в присутствии Анны сдержался.

Я заметил на бедре дочери голубоватое пятнышко и подумал о том, что родителей, наставляющих своим чадам синяки, судят и помещают под замок.

— Говорите, один сорок три, так?

— Да.

— Сейчас посмотрим.

Врач попросил, чтобы Анна дала ему руку, но та только помотала головой:

— Нет.

— Ну что ты, Анна. Доктор возьмет у тебя кровь на сахар и убедится, что все в порядке. Велика важность. Ты это делаешь по четыре раза в день.

Но важность была действительно велика, потому что Анна сдавала кровь на анализ четыре раза в день, а теперь ее просили сделать это в пятый, точнее в шестой, раз: ведь я делал анализ перед тем, как приехать сюда. Вдобавок дочь снова очутилась в больнице, где ей впервые сказали, что она — не как все, что ее тело гложет ужасная болезнь, которая может однажды убить. Не велика важность для врача, но только не для нее.

Тем не менее, Анна сидела в два ночи в смотровой комнате Еврейского госпиталя Лонг-Айленда, и врач должен был взять у нее кровь.

— Ну же, Анна, будь взрослой девочкой.

Я припомнил первые дни после возвращения дочери из больницы домой. Тогда приходилось упрашивать ее дать мне руку, не допросившись, брать самому. Грубое насилие предшествовало грубой боли. Я не сомневался, что творю худшее зверство на свете.

— Я сама, — прошептала она.

Интерн начал терять терпение: так много больных и так мало времени.

— Послушайте, мисс, нам необходимо…

— Она сказала, что сделает все сама, — перебил его я, вспомнив из первых дней ее болезни кое-что еще.

После того, как был поставлен диагноз, Анна две недели провела в больнице, где ее учили жить с этой штукой по имени «диабет». По больничным правилам пациента выписывали только после того, как он сумеет сделать себе инъекцию инсулина. И Анна, которая боялась игл так, как другие боятся змей, пауков или темных комнат, умолила меня дать обещание, что ей не придется колоть себя самой. И я пообещал. Но в день выписки пришла сестра и стала заставлять ее делать инъекцию в и без того исколотую руку. Сначала мы оба — и я, и Диана — молчали, предоставив сестре мягко, а потом и не очень убеждать пациентку в целесообразности того, чего она так страшилась. В итоге, видя бездействие своих верных союзников, почти оглохшая от ужаса Анна с мольбой посмотрела на меня. И я, хотя и понимал, что ей полезно научиться себя колоть, все-таки сказал сестре: «Не надо». Анну могло предать ее тело, но не отец.

— Она сама, — повторил я.

— Хорошо, — согласился индиец. — Только пускай не мешкает.

Я протянул Анне остро отточенную стрелку. Она дрожащей рукой поднесла ее к среднему пальцу и кольнула. Дочь еще отводила ланцет в сторону, а на пальце уже вздулась яркая капелька крови. Я хотел сам снять показания, но Анна отняла у меня прибор. Маленькая девочка превратилась в настоящего бойца.

С сахаром в крови оказалось все нормально — 122.

Я сказал интерну, что эндокринолог дочери доктор Барон прибудет с минуты на минуту.

Однако доктор Барон не появился. Интерна по пейджеру вызвали в приемный покой. Вернувшись, он сказал, что доктор Барон разрешил отпустить Анну домой.

— Он не приедет?

— Нет необходимости. Я сообщил ему показатели, и он сказал, что все в порядке.

— Я думал, он захочет ее осмотреть.

Интерн пожал плечами: дескать, врачи, что с ними поделаешь?

— Прекрасно, — вздохнул я.

— Могу я перемолвиться с вами словечком? — обратился ко мне интерн.

— Разумеется.

Мы отошли в другой конец смотровой, где сидел китаец и неотрывно смотрел на свою окровавленную руку.

— Скажите, как у нее со зрением?

— С чем?

— Со зрением.

Понятно, со зрением.

— Нормально. Ей прописали очки для чтения. Предполагается, что она в них работает. — Я задумался и не смог вспомнить, когда в последний раз видел Анну в очках. — А что?

— Там какое-то нарушение, — пожал плечами индиец. — Не ухудшается?

— Не знаю, не замечал. — Я почувствовал в желудке знакомую тяжесть, камень, который даже в такой прекрасной больнице, как Еврейский госпиталь Лонг-Айленда, не сумели бы вырезать.

— Хорошо, — отозвался интерн. Он был перегружен работой, проявлял нетерпение, впрочем, держался по-дружески.

— Мне что-нибудь передать доктору?

— Нет-нет. — Индиец покачал головой. — Просто хотел удостовериться.

Я подписал нужные бумаги, дал свою новую кредитную карточку, после чего нам разрешили покинуть больницу.

Мы шли к оставленной на стоянке машине, наше дыхание смешивалось и оставляло в тихом зимнем воздухе одно общее облако пара. «Черное облако», — подумал я. Кажется, это и есть метафора несчастья.

— Послушай, малышка, — сказал я. — Ты в последние дни нормально видела?

— Нет, папа, ослепла, — отрезала Анна. У нее увеличился сахар в крови, но это не затронуло присущее ей чувство юмора, сарказм остался на должном уровне.

— Я просто хотел спросить, как у тебя с глазами.

— Все в порядке.

Но по дороге домой она уткнулась в меня носом, как в те дни, когда была совсем малышкой и хотела вздремнуть.

— Помнишь ту историю, папа? — спросила она, когда мы проехали несколько кварталов.

— Какую историю?

— Ту, что ты рассказывал мне, когда я была совсем маленькой. Про пчелу. Ты ее сам придумал.

— Да.

Я сочинил тогда сказку, потому что Анну ужалила пчела. Анна расплакалась. Желая ее успокоить, я сказал, что злая пчела умерла. Но Анна расстроилась сильнее. Она пришла в ужас от того, что пчела умирает, теряя жало, — пусть даже это жало причиняло боль ей самой.

— Расскажи снова, — попросила она.

— Забыл, — солгал я. — А про лошадей не хочешь? Помнишь, как старик отправился искать приключения?

— Нет, хочу про пчелу.

— Ну, Анна, я даже не помню, как она начиналась.

Зато помнила дочь.

— Жила-была маленькая пчелка, которая никак не могла понять, зачем ей жало, — начала она.

— Да, да… правильно.

— Продолжай.

«Почему дочь хочет именно эту сказку?»

— Она никак не могла понять, зачем ей жало… — подхватил я.

— Потому что… — нетерпеливо подтолкнула меня Анна.

— Потому что видела, что другие пчелы тут же умирают, как только решаются воспользоваться своим жалом.

— Ее подружка… — тормошила меня дочь.

— Ее подружка-пчела, — поправил я, — тетя, дядя Шмель, все они умерли, потому что кого-то ужалили.

— И она сильно горевала, — тихо проговорила Анна.

— Да, горевала, — продолжал я. — Она не могла понять, зачем нужно жало и какой смысл быть пчелой.

— И тогда…

— И тогда стала задавать вопросы зверям в саду.

— В лесу, — на этот раз поправила дочь.

— В лесу. Но никто не мог ей помочь.

— Кроме совы.

— Кроме мудрой совы. Которая сказала: «Вот укусишь и сама все узнаешь».

— И…

— Однажды пчела летала по лесу и увидела павлина. Конечно, она не знала, что это павлин. Она вообще не знала, кто такие павлины. Птица и птица — обычной птичьей наружности, и больше ничего.

— Когда я была маленькой, ты не говорил «и больше ничего», — упрекнула меня Анна.

— Ты выросла. И больше ничего.

— Нет.

— Хорошо. Обычной птичьей наружности. Так решила пчела. А потому села на павлина и задала свой вопрос: «Зачем мне жало?»

— Зачем? — повторила Анна, словно в самом деле хотела узнать ответ. Будто она забыла, и ей не терпелось дослушать сказку до конца.

— «Жужжи отсюда», — ответил ей павлин. И пчела разозлилась.

— И ужалила павлина, — закончила за меня Анна. — Павлин расцвел. Все его перья встали дыбом. Все до единого. И засверкали, как радуга. «Ничего не видела красивее», — подумала глупая пчелка и умерла.

Когда мы свернули на Йель-роуд, я заметил Васкеса. Он неподвижно стоял под фонарем, как часовой.

* * *
Я пронесся мимо него и чуть не залетел на тротуар.

— Папа! — Анна встрепенулась. Встревоженная, наверное, даже напуганная, она вскинула голову и посмотрела в окно.

Каким-то образом я выправил машину и свернул на подъездную дорожку к дому 1823.

— Что случилось? — спросила дочь.

— Ничего. — Самое неискреннее «ничего», которое слетало с уст. Естественно, моих.

Анна оказалась слишком вежливой, чтобы продолжать расспросы после того, как я схватил ее за руку и затащил в дом.

Диана не спала. На кухне благоухало кофе, горел свет, работал телевизор, настроенный на кулинарный канал. Диана ждала, когда возвратятся домой два ее самых любимых в жизни человека.

И мы вернулись.

Диана неправильно поняла выражение страха на моем лице — решила, что оно вызвано ночными событиями. А что еще она могла подумать, если я побелел, как мел, и расхаживал взад и вперед?

— С ней все в порядке? — спросила жена. Она успела задать этот вопрос Анне, но та вновь обрела подростковую мрачность и молча прошествовала мимо матери к себе наверх.

— Да, — ответил я. — Сахар снизился до 122.

— А как она сама? Напугалась?

— Нет. Напугался я.

Анна — молодчина. Она справится. Другое дело Чарли. Я всеми силами старался отвлечь внимание жены от двери, куда каждую минуту мог позвонить тот, кто меня шантажировал.

Васкес находился не более чем в сорока ярдах от моей жены и ребенка.

Я подошел к окну и выглянул в темноту.

— Что ты высматриваешь? — спросила Диана.

— Ничего. Послышалось.

Жена подошла сзади, положила голову мне на плечо и прижалась ко мне. Она считала, что опасность миновала, я знал, что нет.

— С ней в самом деле все в порядке? — переспросила Диана.

— Что? — От тепла ее тела я сразу успокоился.

— Может быть, мне стоит переночевать вместе с ней?

— Она тебя не впустит.

— Попытаюсь проскользнуть, когда она заснет.

— Не стоит. Я думаю, Диана, нынешнюю ночь она проведет нормально.

«Ключевое слово «нынешнюю». За следующую и тем более остальные не поручусь. Но и нынешняя, похоже, сулит нам неприятности. Зачем явился Васкес? Чего он хочет?»

— Почему ты такой озабоченный, Чарлз? Я полагала, бояться — моя привилегия.

— Знаешь, больница и все такое…

— Я иду спать, — объявила жена. — Во всяком случае, хочу попытаться.

— Приду чуть позже, — ответил я.

А сам, после того как Диана поднялась наверх, сосчитал до десяти, подошел к камину и взял кочергу. Повертел ее в руке и выглянул на улицу.

От моего парадного до подъездной дорожки оказалось двадцать пять шагов. Я сосчитал их. Чтобы чем-то заняться. Чтобы не поддаться панике. Хотя не исключено, что мной уже овладела паника. Ведь я шагал по подъездной дорожке от собственного дома с каминной кочергой в руке.

Выйдя на улицу, я сделал три глубоких вдоха и увидел, что Васкес исчез. Под уличным фонарем было пусто.

Неужели мне почудилось? Неужели я начал видеть Васкеса там, где Васкеса отродясь не было?

Я искренне хотел в это поверить. Я отчаянно хотел в это поверить. Тем не менее, добросовестно дошел до дома и позвал латиноса по имени — не громко, но достаточно внятно, чтобы залаял соседский сеттер. Потом повернулся и направился в противоположную сторону. И опять не увидел Васкеса.

Получается, мне померещилось? Что ж, немудрено. Ведь этой ночью я чуть не стал свидетелем смерти собственной дочери. Один страх порождает другой. Так что запишем все на счет моего старого приятеля — страха. Или нового. Теперь у меня образовалась целая компания страхов.

Однако, проходя мимо дуба, который служил пограничным столбом для моих владений, я учуял запах.

Терпко-кислый, как на стадионе «Джаент» во время перерыва. Когда потребляется и извергается слишком много пива, стадион превращается в один громадный писсуар. Тем же самым пахло и здесь.

Привет от приблудной собачки? Вполне возможно. Если бы не одна закавыка: на стволе чернело пятно с потеком вниз. Никакой пес не брызнул бы на такую высоту — ни наш пес Керри, ни соседский сеттер, ни даже датский дог.

Я где-то читал: собаки мочой метят территорию.

Вот почему Васкес это сделал.

Мне ничего не померещилось.

Васкес приходил и оставил визитную карточку: смотри, это моя территория — твой дом, твоя жизнь, твоя семья.

Все это теперь мое.

Глава 21

— Привет, Чарлз.

Была среда, пятнадцать минут одиннадцатого вечера. Я сидел дома в кабинете и сторожил телефон. И страшно нервничал, когда он звонил. Я брал трубку и ждал, кто скажет «алло». Самый быстродействующий автоответчик в мире: первый сигнал — и трубка у меня в руках. Я знал: он позвонит — и не хотел, чтобы на него нарвалась Диана.

— Зачем ты стоял у моего дома?

— А это разве был я?

— Я спрашиваю: что ты здесь делал?

— Должно быть, прогуливался.

— Что ты хочешь? Что?

— А ты что хочешь?

Я слегка опешил:

— Ты хочешь знать, чего я хочу?

— Именно. Давай выкладывай.

Я хотел, во-первых, чтобы Васкес прекратил шляться к моему дому и, во-вторых, чтобы он больше не звонил мне домой. Этого было бы вполне достаточно.

— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, — ответил я.

— Договорились.

— Я не очень понял, что ты имеешь в виду.

— Не знаешь, что значит «договорились»? Ты сказал, ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое. Я ответил: «Договорились».

— Отлично. — Глупо, но в моем голосе прозвучала надежда, хотя я понимал, понимал…

— Только дай мне еще денег.

Вот оно — еще денег.

— Я тебе дал денег. И предупредил, что это все.

— Это было тогда. А мы говорим теперь.

— Нет.

В кассе ничего не было, казна опустела. Однажды я забрался в фонд Анны, но больше этого не повторится.

— Ты совсем дурак?

Возможно.

— У меня больше нет для тебя денег.

— Послушай, Чарлз. Мы оба знаем, что деньги у тебя есть. И ты мне их дашь, поскольку мы оба знаем, что случится, если ты заартачишься.

Что касается меня, я не знал. Только мог догадываться.

Я спросил его, сколько он хочет, хотя мне было наплевать на то, сколь далеко простирается его жадность.

— Сто кусков, — ответил Васкес.

Мне не следовало удивляться, но я все-таки удивился.

Вот это инфляция! В мгновение ока то, за что я недавно отдал десять тысяч, подорожало на порядок. Но кто сумеет определить цену жизни? Или цену трех жизней? Какой нынче прейскурант на жену и дочь? Такса за то, чтобы смотреть своим близким в глаза и не замечать в них ответного презрения? Может быть, сто тысяч еще дешево? Не исключено, что мне предлагают хорошую сделку.

— Я жду, — поторопил меня Васкес.

«Жди хоть до скончания века, — подумал я. — Мне не по силам такая сделка».

И кроме того, это вовсе не конец. Разве не таков смысл шантажа? Разве шантажом, как и Вселенной, не управляют непреложные законы? Разве шантаж в отличие от Вселенной конечен? Сколько бы Васкес не утверждал, что на этом все прекратится, он лжет. Он остановится только тогда, когда остановлю его я. В этом простая истина, не понять ее способен только идиот. А я не идиот, всего лишь дурак. Другое дело, что я не имел представления, как отвязаться от Васкеса. Ответить «нет» и надеяться на лучшее?

— У меня нет таких денег, — сказал я и положил трубку на рычаг.

* * *
Когда на следующее утро Уинстон принес почту ко мне в кабинет, я лежал, навалившись грудью на стол.

— Ты умер или притворяешься? — спросил он.

— Не знаю. Такое ощущение, что умер.

— Тогда разреши, я заберу твой компьютер.

Я поднял глаза, и Уинстон замахал руками:

— Шучу-шучу.

Уинстон держался как ни в чем не бывало. Никакого обхаживания, никакого лизоблюдства, подхалимничанья, притворного унижения. Если он меня и побаивался, то умело скрывал свой страх. В то же время разговоры насчет пропажи компьютеров поутихли. Не исключено, что Уинстон в самом деле образумился.

— Нет, серьезно, что случилось? — встревожился он.

«С чего начать? Да и стоит ли выкладывать Уинстону все, что наболело на душе?»

— Слушай, а как там? — ответил я вопросом на вопрос.

— Где? — не понял он.

— В тюрьме.

Уинстон потемнел лицом — только что оно было солнечным и вдруг подернулось грозовыми облаками.

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Любопытство заело.

— Трудно объяснить тем, кто там не был. — Его голос остался ровным. Наверное, он надеялся, что я на этом отстану.

Но я не отстал. И хотя Уинстон был не обязан мне отвечать, видимо, он почувствовал себя обязанным, потому что ответил:

— Ты в самом деле хочешь знать, как там, в тюрьме?

— Да.

— Там… все равно что ходить по канату… — Он помолчал, давая мне время проникнуться смыслом простого сравнения. — Все равно что ходить по канату. Только нельзя сойти, и все внимание — на то, чтобы не упасть и не разбиться до смерти. Все двадцать четыре часа в сутки, понял? Любыми силами стараешься ни во что не впутаться — твердишь, словно мантру: нельзя! — потому что, если во что-нибудь впутаешься, это всегда очень плохо. Поэтому пытаешься никого не замечать, ходишь тише воды, ниже травы. Но это требует огромной сосредоточенности. Надо уметь притвориться слепым, потому что вокруг творятся ужасные вещи — такое мерзкое дерьмо, хуже не бывает. Насилие, избиение, поножовщина — всякие бандитские штучки. Постоянно стараешься казаться незаметным. Знаешь, как не сладко, если тебя замечают?

— Могу представить, — отозвался я.

— Нет, приятель, не можешь. Это самая ужасная вещь на свете. Немыслимая. Рано или поздно ты во что-нибудь впутаешься, потому что тебя непременно впутают.

— И тебя тоже впутали.

— Да. Я был лакомым кусочком, потому что был один. Тот, кто ни с кем не связан, всегда лакомый кусочек.

— И тебя?..

— Нет. Только потому, что я избил того типа, который на меня полез, и получил два месяца строгого режима: постоянно в камере, выход только в душ. И никаких прогулок. Ничего. Но это было как раз то, что надо, потому что я прекрасно понимал: стоит мне выйти из клетки, и я попаду в переплет, потому что тот парень, которого я избил, был в банде.

— И как же ты поступил?

— Связался с людьми.

— Какими?

— С бандитами. Кто же еще заправляет в тюрьме?

— Так просто?

— Нет. Мне пришлось заслужить их доверие. Видишь ли, Чарлз, в тюрьме ничего не дается бесплатно — все имеет свою цену.

— И какова же была цена?

— Цена? Я должен был кое в кого воткнуть нож. Так сказать, инициация кровью. Только кровь была не моя. Вот так оказываются в банде. Надо кого-нибудь замочить.

— Кто они такие?

— Ты о ком?

— О бандитах.

— Ах о них… Кучка ребятишек. Приятные парни, тебе бы понравились. С очень твердыми убеждениями. Например, что все черные — недочеловеки. Как и латиносы. Евреев они тоже не жалуют. А в остальном — превосходные люди.

Я опустил взгляд на татуировку Уинстона. Может, «АБ» означало вовсе не «Аманда Барнс»?

— Эту татуировку тебе сделали в тюрьме?

— Тебя не проведешь, — улыбнулся он. — Почетный член Арийского братства. Мы пожимали друг другу руки, и все такое.

«Уинстоном можно восхищаться, — подумал я. — Нашелся в такой ужасной обстановке и поступил так, как должен был поступить. Может быть, в этом и заключался урок».

— Увидимся вечером, — сказал он. — Только больше никаких вопросов про тюрьму. Ладно? А то у меня от них на весь день портится настроение.

Глава 22

Я сошел на станции «Меррик» и позвонил Диане — с просьбой меня подвезти. Сначала я хотел прогуляться пешком, но с океана беспрестанно дул такой сильный ветер, что меня чуть не занесло обратно в вагон, когда я собрался ступить на платформу.

Диана попросила меня потерпеть десять минут: в доме работал нанятый мной трубочист, и она не хотела оставлять его наедине с Анной.

И я решил идти домой пешком.

Рождественская пора превратила обычно тихую и сдержанную улочку в некое подобие Лас-Вегаса. Мерцающие огни. Пластмассовые олени, везущие в пластмассовых санях пластмассовых Санта-Клаусов. Пара пластмассовых ясель. Несколько ненадежно пристроенных Вифлеемских звезд.

Я судорожно втягивал в себя воздух, который казался тяжелым и напитанным влагой. И оглядывался по сторонам, проникаясь праздничным зрелищем.

Спасение пришло внезапно.

Прогудел автомобильный сигнал, затем снова и снова.

Я оглянулся и заметил соседский «лексус», который подъехал к тротуару. Я подошел к пассажирской дверце. Сосед Джо приоткрыл окно и пригласил:

— Забирайся.

Дважды мне повторять не пришлось. Я открыл дверцу и скользнул в то, что мне показалось доисторическим теплом. Счастью моему не было предела — так, должно быть, чувствовали себя пещерные люди, когда им удавалось развести огонь и они волшебным образом согревались и переставали дрожать.

— Спасибо.

— А там холодно, — заметил наблюдательный Джо.

— Да.

Джо был мануальщиком. Профессия то ли законная, то ли нет — никто не мог объяснить, к моему удовольствию.

— Как девочка? — спросил он.

— Нормально.

Я стал односложно отвечать на вопросы об Анне.

— А твои?

У Джо было трое детей-погодков. Девочка возраста Анны отличалась всесторонней одаренностью, атлетическим сложением и безобразным здоровьем.

— Тоже нормально. Как на работе? — поинтересовался он.

— Отлично.

«Люди, — подумал я, — из вежливости спрашивают о вещах, до которых им совершенно нет дела. А что, если бы я принял всерьез его интерес и дал полный отчет об Элиоте и Эллен Вайшлер? Рассказал бы, как меня отставили от проекта, которым занимался десять лет, посетовал бы, что теперь приходится возиться со всяким дерьмом. А заодно просветил бы по поводу Васкеса и Лусинды. Что бы он мне ответил?»

Вместо всего этого я спросил:

— А как твои дела?

— У кого-нибудь всегда болит поясница.

«Даже после того, как он полечится у тебя», — так и подмывало меня съязвить, но я промолчал.

— Что поделываете на праздники? — спросил Джо.

Мы остановились на перекрестке — самом неторопливом светофоре в Меррике. Проходили дни, а красный горел. Возникали и распадались царства, сменялись президентские администрации, а он никак не переключался.

— Как всегда, едем к маме Дианы.

— Понятно.

После того, как я задал тот же самый вопрос и Джо ответил, что они собираются на несколько дней во Флориду, в машине воцарилась тишина, и мы оба поняли, что темы исчерпаны.

— Господи, как холодно, — вернулся Джо к началу нашей беседы.

— Давай на красный! — крикнул я.

— Что?

— Поезжай на красный! — Меня внезапно осенило.

— С какой стати?

Диана попросила меня подождать на станции, потому что в доме работал нанятый мной трубочист и она не хотела оставлять его наедине с Анной.

— Давай, черт возьми, вперед на красный!

Я не нанимал никакого трубочиста.

— Послушай, Чарлз, я не хочу, чтобы меня оштрафовали и не понимаю, к чему такая спешка.

— Газуй!

И он поехал. Явная паника в моем голосе заставила его действовать. Нажал на акселератор, проскочил на красный и свернул на Кирквуд-роуд в двух кварталах от наших домов.

— Если меня оштрафуют, платить будешь ты, — заявил Джо, стараясь вернуть себе немного достоинства после того, как без всяких на то оснований подчинился приказу соседа. С каких это пор я стал отдавать ему распоряжения?

— Притормози здесь! — крикнул я.

Джо хотел свернуть на свою подъездную дорожку, чтобы я потом шел от его дверей к себе домой. Но у меня не было времени. И во второй раз за пару минут Джо поступил так, как я ему велел. Он остановился у номера 1823 по Йель-роуд, и я выпрыгнул из салона.

Едва я распахнул дверь парадного, как увидел Диану. Она, прислонившись к перилам лестницы, говорила кому-то, что Керри принимает не всех, так как очень избирателен в своих теплых чувствах.

А потом и того, с кем она беседовала.

* * *
— Мистер Рамирес обещал, что сделает нам скидки, — сообщила Диана.

Мы сидели в гостиной — все трое.

— Но только потому, что ему очень понравился Керри, а он — ему.

Жена говорила о расценках на чистку труб. Диана всегда умудрялась сходиться со всякими работниками, устанавливала с ними дружеские отношения, а потом пичкала меня байками об их женах и детях.

— Да, — подтвердил Васкес, — обожаю собак.

И улыбнулся точно так же, как в гостинице, когда распинал на кровати Лусинду, чтобы изнасиловать в последний раз.

— Мистер Рамирес… — начала Диана.

Но Васкес ее перебил:

— Рауль.

— Рауль сказал, что в нашей трубе поврежден… Повторите, как вы назвали?

— Дымоход.

— Да, дымоход.

— Очень старая труба, — сообщил Васкес. — Когда был построен дом?

— Кажется, в девятьсот двенадцатом, — ответила Диана.

— И к трубе ни разу не прикасались?

— Видимо, пришло ее время, — подтвердила жена.

Я молчал, и они оба посмотрели на меня — ждали, чтобы я проинформировал их, как собираюсь решить возникшую проблему. Но я абсолютно не представлял, что сказать. Поэтому снова заговорила Диана:

— Рауль готов все починить и почистить трубу. Но решать тебе.

— Вы же не собираетесь жить с неисправным дымоходом, — поддержал ее Васкес. — Может возникнуть обратная тяга, углекислый газ пойдет в дом, чего доброго, задохнетесь во сне. Понимаете?

Разумеется, я все прекрасно понимал.

— Я знал одну семью. Легли однажды спать, а наутро не проснулись. Умерли все до единого, целая семья.

— Так что ты скажешь? — встревожилась Диана. — Надо что-то делать.

В это время в гостиную вышла одетая в пижаму Анна.

— Какая столица Северной Дакоты? — спросила она меня.

На меня обрушились сразу два вопроса, но я готов был ответить только на один.

Выбираю столицы штатов за сто, Алекс[127].

— Бисмарк, — ответил я.

— Анна, познакомься, это Рауль. — Диана в любых обстоятельствах оставалась хозяйкой.

— Привет. — Дочь изобразила самую вежливую из своих улыбок, ту, что предназначалась для дальних родственников, друзей родителей и, как выяснилось, для работников коммунального хозяйства.

— Здравствуй. — Васкес потрепал ее по волосом. Его рука на голове моей дочери! — Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— Неужели?

Он так и не опустил руку. Он продолжал касаться ее волос. Пять секунд, десять, пятнадцать. Анна начала смущенно поеживаться.

— Похожа на мать, — сказал Васкес.

— Спасибо.

— Любишь школу?

Анна кивнула. Ей явно была неприятна чужая рука, но она не знала, как от нее избавиться. Рассчитывая на помощь, дочь посмотрела на меня.

— Давай-ка… — начал я.

— Вы что-то сказали? — повернулся ко мне Васкес.

— Иди-ка ты наверх делать уроки, Анна, — закончил я.

— Беги, дорогая, — согласилась Диана.

— Хорошо, — ответила дочь.

Однако рука Васкеса продолжала лежать у нее на голове, и Анна взглянула на меня уже с мольбой.

— Хорошо, — сказал Васкес, но не шелохнулся.

В комнате повисла неловкая тишина. Так бывает, когда друг дома, подвыпив, целует жену хозяина более страстно, чем позволяют приличия, и хозяин не знает, как поступить: то ли сделать вид, что не заметил, то ли затеять с приятелем драку.

— Мне надо делать уроки, — прошептала Анна.

— Уроки? Ай-ай-ай… Такие симпатичные девочки не должны делать уроки. Пусть за них делают уроки мальчики.

Я обязан был что-то предпринять. Сказать, например: «Будьте добры, уберите свою грязную руку с головы моей дочери, потому что ей чертовски неудобно и она желает уйти. Вы понимаете по-английски, черт вас побери?»

Тишина стала такой, что казалось, лопнут барабанные перепонки.

И вдруг раздался голос Дианы.

— Ей нравится делать уроки самой, — заявила она и прекратила пытку, втиснувшись между дочерью и Васкесом, вытолкнув Анну из круга зла.

Убегая, дочь обернулась на меня. И я прочитал упрек в ее глазах: мол, от такого отца помощи не дождешься. Или мне показалось?

Девичьи ноги застучали по лестнице вдвое быстрее обычного.

Снова воцарилась тишина.

Диана прокашлялась.

— Так что мы решили? Может быть, ты хочешь все обдумать, дорогой? — Впервые ей попался столь антипатичный наемный работник.

— Я быстро управлюсь, — заверил меня Васкес. — Вы же не хотите рисковать жизнями своих близких?

Я почувствовал, как внутри поднялось нечто едкое — одновременно холодное, будто лед, и обжигающее, словно кипяток. Я испугался, что меня вырвет.

— Нет, не хочу. И скоро с вами свяжусь.

— Отлично. Скоро вы со мной свяжетесь.

— Да.

— Чарлз, проводи Рауля, — предложила Диана, явно желая поскорее избавиться от нашего гостя.

Я довел Васкеса до двери, и он, все еще играя роль благодушного трубочиста, протянул мне руку.

— Знаешь, чему меня научили в армии? — прошептал он. — Пока из нее не вытурили?

— Чему?

И Васкес показал.

Одну руку он по-прежнему тянул в дружеском жесте, а другой ухватил меня за яйца. И стиснул пальцы.

У меня подкосились ноги.

— Нам говорили: хватай за яйца. Тогда ум и сердце — твои.

Я попытался выдавить хоть слово, но не смог. И закричать было нельзя: в двадцати футах за моей спиной находилась Диана, не подозревавшая, какую несусветную боль я испытываю.

— Мне нужны деньги, Чарлз.

Глаза мои наполнились слезами.

— Я…

— Что? Не слышу.

— Я…

— Больше никогда не будешь бросать трубку? Это хорошо — извинения приняты. Только помни: мне нужны твои гребаные деньги.

— Я не могу дышать…

— Сто тысяч долларов. Понял?

— Я…

— Что еще?

— Пожалуйста…

— Сто тысяч долларов и забирай обратно свои яйца.

— Я… пожа…

Он сжалился надо мной. По крайней мере, на время. Разжал пальцы, и я сполз по дверному косяку на пол.

— Дорогой! — крикнула Диана из кухни. — Ты не вынесешь мусорное ведро?

Глава 23

Я изучал смету рекламы аспирина.

Считал это чем-то вроде отвлекающей терапии. Мол, если буду заниматься расходами на ролик, не стану задавать себе вопросы: «Что теперь делать?» и «Как все это пережить?»

Вот почему я занимался сметой.

Внимательно прочитывал статьи. Что-то было в них не так, но я не мог понять, что именно.

Стратегия отвлечения срабатывала только частично.

Я вглядывался в аккуратно напечатанные цифры и то и дело представлял Васкеса, держащего руку на голове моей дочери.

Если он не получит сто тысяч долларов, то снова заявится ко мне домой.

Я подумывал, не рассказать ли обо всем Диане.

Но сколько ни пытался себе внушить: «Она меня простит. Непременно», сколько ни убеждал себя: «Она меня любит, ее любовь сильнее моей глупости», сколько ни теоретизировал: мол, любой брак переживает взлеты и падения, и, хотя теперешний кризис, надо согласиться, чрезвычайно глубок, за мукой и примирением последует новый взлет, сколько ни пережевывал одни и те же мысли, не мог себя убедить, что хотя бы минуту выдержу затравленный взгляд Дианы. То выражение глаз, которое появится, как только она поймет, что к чему.

Я уже видел этот взгляд. Утром в приемном покое больницы, когда Анне поставили диагноз. Взгляд человека, жестоко и безнадежно преданного. Осознав сказанное, Диана вцепилась в меня, как пловец, утаскиваемый в море откатной волной.

Больше я такого не вынесу.

Я вновь углубился в перечень расходов на рекламу.

Гонорар режиссера — пятнадцать тысяч долларов ежедневно. Так и полагалось режиссеру категории Б. Категория А получала от двадцати до двадцати пяти тысяч.

Стоимость декораций — сорок пять тысяч. Столько обычно уходило на воссоздание пригородной кухни на нью-йоркской сцене.

Что же здесь не так?

Редактирование. Перевод изображения с целлулоидной пленки на магнитную. Цветокоррекция. Озвучивание. И наконец — музыка. Студия «Ти энд ди». Сорок пять тысяч. Большой оркестр, студийная запись, микширование. На первый взгляд все нормально.

Я позвонил Дэвиду Френкелу.

— Слушаю, — ответил тот.

— Это Чарлз.

— Я понял. Вижу цифры на определителе.

— Отлично. Я пытался позвонить в музыкальную студию, но не сумел найти номер.

— Какую музыкальную студию?

— «Ти энд ди».

— А зачем туда звонить?

— Зачем? Хотел обсудить наш ролик.

— А почему бы не обсудить его со мной? Я продюсер.

— Я никогда не слышал о музыкальной студии «Ти энд ди», — сообщил я.

— Вы никогда не слышали о музыкальной студии «Ти энд ди»?

— Нет.

— К чему этот разговор! — вздохнул Дэвид. — Вы ведь общались с Томом?

— В каком смысле?

— Послушайте, какую вы хотите музыку? Скажите мне, и все дела.

— Я бы предпочел переговорить с исполнителем.

— Зачем?

— Чтобы непосредственно передать мои ощущения.

— Превосходно.

— Что «превосходно»?

— Можете передавать свои ощущения непосредственно.

— Так дайте мне номер.

Новый вздох, который ясно показал, что моему собеседнику приходится иметь дело с идиотом, полным и законченным придурком.

— Я вам перезвоню, — сказал Дэвид.

Я хотел спросить, для чего перезванивать, если все, что я прошу, — это телефон музыкальной студии. И почему он обращается со мной так, будто я умственно ущербный. Хотел напомнить, что в функции продюсера входит любое обеспечение, в том числе таким пустяком, как телефонный номер организации, нужной режиссеру.

Но Дэвид уже дал отбой.

И тогда я услышал в ухе знакомый шепоток: «Ну, так что ты, гм… собираешься делать, Чарлз?» И понял, что в самом деле немного повредился умом, если так медленно шевелю мозгами.

Музыкальная студия «Ти энд ди».

Том и Дэвид.

Музыкальная студия Тома и Дэвида.

Ну конечно! Как я сразу не понял?

* * *
Я шел за Уинстоном пять или шесть кварталов при минусовой температуре.

Уинстон курил сигарету. Уинстон пялился на витрину до пресноты джулианизированного[128] магазина видеофильмов, где некогда плакаты с тремя иксами сулили восторг плоти, а теперь плакаты кунг-фу обещали размазать ту же плоть по стенке. Уинстон косился на парочку девочек-подростков в мини-юбках и толстых шерстяных гольфах.

Я не собирался следить за Уинстоном. Я хотел прямо подойти к нему в конце рабочего дня и предложить ударить по пивку. Но не решился.

Одно дело дважды в день позубоскалить с человеком, который приносит корреспонденцию, спросить, кто из бейсболистов-левшей на сегодня лучший, и совсем другое — идти с ним в пивнушку. Я не был уверен, что Уинстон захочет со мной пить.

Впрочем, разве между нами не существовало откровенности? Во всяком случае, с его стороны? Теперь был готов открыться и я. Но именно поэтому у меня не хватило мужества просто так к нему подойти и пригласить на стаканчик пива.

Уинстон дул на руки. Танцевал меж машин на мостовой — едва увернулся от такси, явно рискуя получить увечье. Остановился у продавца соленых крендельков и спросил, сколько стоит.

Я был близок к тому, чтобы его окликнуть. Хотел, чтобы он оглянулся и заметил меня: еще несколько кварталов — и я замерзну до смерти.

Через мостовую располагалась католическая миссия; библейское высказывание на ней я помнил с тех пор, как посещал воскресную школу: «Господи, море так огромно, а моя утлая лодчонка так мала».

«Совершенно справедливо», — подумал я, вернулся взглядом к Уинстону и — не обнаружил его. Я кинулся к торговцу крендельками и спросил, куда девался последний покупатель.

— Э? — не понял тот.

— Высокий парень, которому вы только что продали кренделек.

— Э?

Продавец был, наверное, ливийцем. Или иранцем.

Или иракцем. Какая разница! Он не понимал по-английски.

— Одна доллар, — сказал он.

Я извинился и пошел прочь. Ничего, поговорю с Уинстоном завтра. А может, передумаю и вообще не стану с ним откровенничать.

Кто-то схватил меня за руку. Я было начал говорить, что мне не нужен кренделек.

— Слушай, Чарлз, — перебил меня Уинстон, — какого дьявола ты за мной следишь?

Глава 24

В сочельник я напился.

Всему виной фирменный коктейль моей тещи — яйца, взбитые с двумя третями рома. Прикончив полтора стакана, я позвал Анну:

— Иди к папочке.

Но эта идея ей не понравилась.

— Ты, папочка, назюзюкался.

— Опьянел? — удивилась Диана.

— Ни в коем разе, — возразил я.

Миссис Уильямс обладала пианино, которому было не меньше семидесяти лет. Училась Диана на нем играть до десяти лет, потом взбунтовалась и заявила: «Довольно. Больше никаких «Сердец и душ»». Миссис Уильямс ее так до конца и не простила. В наказание она сама барабанила рождественские песни и заставляла нас подпевать — например, «Внимаем пению ангелов». Ни Диана, ни я не считали себя особенно набожными. Но в окопах атеистов не водится, и я исправно подтягивал «Грешники примирятся с Господом…», словно от этого зависела моя жизнь, хотя и слегка фальшивил благодаря ромовой пене.

— Папа, ты пьяный? — кисло спросила Анна. Она любила пение с бабушкой не больше, чем уколы инсулина.

— Не говори так с отцом, — прервалась на полутакте Диана. Моя защитница и покровительница.

— Я не пьяный, слышите вы обе, — отозвался я. — Хотите пройду по прямой?

Этого явно никто не хотел.

— Долго мы еще будем петь? — тоскливо поинтересовалась Анна.

— «…в Вифлееме…» — вытягивал я, сосредоточив внимание на звезде, украшавшей верхушку елки.

Звезда выцвела от старости. Раньше во время наших песнопений я поднимал Анну на руки, чтобы дочь ее хорошенько рассмотрела. Потускневшая звезда; вовсе даже не звезда, а поделка из папье-маше.

— Прекрасно получилось, — заметила миссис Уильямс, когда мы закончили, и, поскольку никто не ответил, спросила: — Согласны?

— Конечно, — ответил я. — Давайте споем еще.

— Ну, надрался, — обронила дочь.

— Что это значит? — нахмурился я.

— Это значит, она отказывается, — объяснила жена.

— Так я и подумал, — буркнул я. — Только решил проверить.

— Вам больше никаких коктейлей, — объявила миссис Уильямс.

— Но я люблю коктейли.

— Слишком любите. Кто поведет машину домой?

— Я, — успокоила мать Диана.

— Мы скоро поедем? — обрадовалась Анна.

После ужина мы открыли подарки, приготовленные для миссис Уильямс. Анна развернет свои завтра утром: два новых диска — «Эминем» и «Банана рипаблик» — и сотовый телефон. В наши дни человек без мобильника, как без рук. И то, поди угадай, кому потребуется звонить — подружке, приятелю или «Скорой помощи».

Миссис Уильямс получила прелестный свитер из «Сакса»[129] и принялась исправно нас благодарить, хотя я, например, ни сном ни духом не знал, что будет извлечено из коробки.

— У меня есть тост, — заявил я.

— Я убрала твой стакан, — возразила Диана.

— Я заметил и поэтому хочу предложить тост.

— Фу, Чарлз, что это в тебя сегодня вселилось?

— Известно что, — хмыкнула миссис Уильямс. — Мой яичный коктейль.

— Чертовски вкусный, — похвалил я тещу.

— Чарлз! — Диана сделала сердитое лицо, а Анна хихикнула.

— Папа сказал «чертовски». Звони скорее в полицию.

— Не надо в полицию, — промычал я. — Это плохая идея.

— Что?

— Шучу.

Миссис Уильямс заварила кофе:

— Кто желает?

— Чарлз, — мгновенно откликнулась Диана.

Я же не хотел никакого кофе. Они явно сговорились меня протрезвить. Анна прошептала на ухо Диане что-то насчетдома. «Я веду себя хорошо», — услышал я. И, опустившись на диван в гостиной, углубился в размышления, сумею ли подняться, когда пробьет урочный час.

— Как ваш нос, Чарлз? — спросила миссис Уильямс.

— Все еще при мне. — Я показал пальцем на лицо. — Видите?

— О, Чарлз…

Теша настроила телевизор на канал с рождественским костром. Я смотрел на пламя и чувствовал, что плыву. Сначала было тепло и приятно, но потом я начал погружаться в опасные воды. И отрадное чувство ушло. Холодный угол улиц.

Чарлз, подогретый праздничным спиртным, закричал на меня, сидящего у него внутри, чтобы я об этом не думал.

Но что я мог поделать?

Я не хотел кренделек.

Я хотел нечто иное.

* * *
Слушай, Чарлз, какого дьявола ты за мной следишь?

Уинстон небрежно обнял меня за плечи, но я почувствовал, какая сила таится в его руке. Мало того, мне показалось, что он как раз и хотел показать эту силу.

— Я за тобой не следил, — соврал я. Ведь и правда, я не столько за ним следил, сколько оттягивал свое признание.

— Нет, следил, — возразил Уинстон. — Не забывай, в Синг-Синге у меня прорезались на затылке глаза.

— Я просто собирался пригласить тебя выпить пива. Честное слово.

— Почему? Наконец выяснил, у каких игроков одиннадцать букв в фамилии?

— Нет, продолжаю над этим работать. — Я не очень понимал, как мне следует себя вести.

— Ну, если тебе так не терпелось глотнуть пивка, почему не подошел и не сказал прямо?

— Заметил, что ты шагаешь впереди, и попытался догнать.

— Хорошо, — сказал Уинстон. — Давай выпьем пива.

И улыбнулся.

Мы нырнули в забегаловку, которая называлась «У О'Малли» и выглядела соответствующим образом. У задней стены стол для игры в пул, в углу мишень для метания стрел и телевизор, транслировавший футбольный матч из Австралии. Присутствовали два завсегдатая. Я решил, что они частые гости заведения, поскольку один спал, уронив голову на стойку, и бармен не собирался его будить, а другого знал Уинстон, потому что, проходя, бросил ему: «Привет, приятель» — и легонько хлопнул ладонью по спине.

— С чего начнем? — спросил Уинстон, когда мы расположились за стойкой.

— Выпивка за мой счет, — предупредил я.

— С чего бы? — удивился он. — Помнится, это ты оказал мне услугу.

Я не забыл. И полагал, что имею право на ответную услугу.

— Светлое пиво, — предложил я.

Уинстон заказал на двоих и вернулся ко мне.

— Все в порядке? — спросил он. — В прошлый раз ты выглядел неважнецки. Девочка заболела или что?

Я никогда не рассказывал ему про Анну, но, видимо, слушок ходил по нашей конторе.

— Дело не в этом.

Уинстон кивнул. Бармен поставил перед нами пенящиеся стаканы.

— У меня проблема, — сказал я, находя в последнем слове некоторое утешение. В конце концов, проблема — это нечто такое, с чем всегда можно справиться. Сначала она возникает, затем разрешается.

— Угрызения совести по поводу того вечера? Забудь. Я пообещал, что не буду больше заниматься компьютерами, и держу слово.

— Я знаю.

— Тогда о чем речь?

Уинстон сделал большой глоток пива. А я к своему не притронулся. Лужица воды под стаканом растеклась, и стойка потемнела, будто от запекшейся крови.

— Я совершил глупость, — начал я. — Крыша поехала. Из-за женщины.

Уинстон посмотрел на меня с легким недоумением. С чего бы это человек, которого трудно назвать другом в строгом смысле слова, вдруг надумал перед ним исповедоваться?

— Влюбился или что-то еще?

— Что-то еще.

— Ну-ну. А теперь как?

— Все кончено.

— И в чем проблема? Маешься чувством вины? Хочешь снять с души груз? Не волнуйся, в нашей конторе все заводят интрижки. Даже друг с другом. Как по-твоему, о чем мы треплемся в экспедиции? Кто, кого и как.

Я вздохнул:

— Дело не в этом.

— Тогда в чем же?

— Кое-что произошло.

— Она забеременела?

— Нет. Нас застукали.

— Что-что?!

— В гостиничном номере.

— О! — Уинстон явно решил, что это была жена.

— Явился какой-то тип и напал на нас, — продолжал я.

— Как?

— Кинулся на нас, когда мы выходили из комнаты. Обокрал… а ее изнасиловал.

Теперь Уинстон слушал меня с глубочайшим вниманием. Может, он по-прежнему спрашивал себя, зачем я все это ему рассказываю. Но ему, по крайней мере, стало интересно.

— Он ее изнасиловал? В гостинице?

— Да.

— В какой гостинице?

— Просто в гостинице. В центре города.

— Черт, Чарлз! И что было дальше? Он убежал? Его не поймали?

Да, не поймали. Для этого следовало заявить, что он совершил нечто предосудительное.

— Мы не обращались в полицию, — сказал я.

— Вы не обращались в полицию?

У него вдруг появилась неприятная манера повторять за мной слова. Наверное, от того, что он с трудом мне верил.

— Не обращались, — подтвердил я. — Плохо слышишь?

— Нет, почему же… — Он наконец оценил ситуацию. — Значит, он забрал ваши деньги и скрылся?

— Нет, не скрылся. — Я попробовал пиво. Оно показалось мне пресным и теплым. — В том-то и проблема.

На лице Уинстона снова отразилось недоумение.

— Он меня шантажирует, — объяснил я. — Вроде это так называется. Требует деньги, иначе грозит рассказать все моей жене и ее мужу.

Уинстон вздохнул. «Ты сам себя загнал в тупик, — расшифровал я его вздох. — Сочувствую».

Но я ждал от него больше, чем сочувствия. Я ждал от него действия. Qui pro quo[130]. To есть фактически сам занимался шантажом.

— Так ты дал ему то, что он требовал? — спросил Уинстон.

— И да и нет.

— Не понял, дал или нет?

— Дал, но он требует еще.

— Н-да… — Уинстон снова пригубил пиво. — Обычное дело. Ты что, не знал, что такие люди всегда требуют еще?

— Не знал. Меня шантажируют в первый раз.

Уинстон чуть не рассмеялся.

— Извини, Чарлз. Я понимаю, тебе не смешно. Просто очень трудно представить: ты и в таком дерьме. — Он поднял стакан и сдул пену. — И что ты собираешься делать?

Вот наконец вопрос на миллион долларов.

— Не знаю. Что я могу поделать? Мне нечем платить. У меня нет таких денег.

— Н-да… Значит, позволишь ему обо всем рассказать жене? — Уинстон перебрал все возможности, однако выбрал неправильный вариант. — Ну и черт с ним. Жена тебя любит — так? Ну сходил налево. С кем не бывает? Простит.

— Не думаю. Она меня не простит. Не сможет. При том, что больна наша дочь и прочее.

Я объяснил «прочее»: Лусинда тоже отказывается рассказать о нашей связи мужу, и я не в состоянии предать ее снова.

— Проклятие, — буркнул после долгого молчания Уинстон. — У тебя выдалась пара паршивых месяцев. — Он имел в виду и мою отставку от выгодного проекта. Похоже, об этом судачили даже в экспедиции. — И что ты намерен делать?

Он задал вопрос так тихо, будто обращался к себе. Словно представлял себя в моей ситуации и прикидывал, как бы поступил сам. Наверное, именно тогда он понял, почему я отмерил по морозу четыре квартала и теперь угощал его пивом. И подумал: «На его месте я бы надрал шантажисту задницу. Я бы его убил». Но не стал предлагать этот выход мне, потому что я совсем не мужественный тип. Для столь отчаянного шага нужно хотя бы однажды замарать руки чужой кровью. Разве не так?

— Какого дьявола ты хочешь от меня?

— Я надеялся…

— На что? — перебил он. — На что ты надеялся?

— Что ты мне поможешь.

— Ты надеялся, что я тебе помогу? — повторил он, словно эхо, но на этот раз не потому что не мог поверить моим словам, а как раз наоборот — потому что сразу поверил.

— …Сидни Блек ведет мяч вперед… — услышал я голос телевизионного комментатора. Матч, судя по всему, достиг кульминации. Австралийские зрители вскочили на ноги и ревели, требуя победы.

— Ты мне нравишься, Чарлз, — проговорил Уинстон. — Ты нормальный парень. У тебя больная дочь, я тебе сочувствую. И по поводу шантажа тоже. Но ты мне не брат, согласен? Даже не близкий друг, для которого я сделал бы почти что все. Но если бы даже он потребовал от меня то, о чем, по-моему, мечтаешь ты, я бы послал его подальше. Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Я просто подумал: может быть, ты мог встретиться с ним?

— Встретиться с ним? На кой ляд? Что я должен ему сказать? Будь паинькой и перестань досаждать моему приятелю? И когда мне это потребовать: до того или после того, как начищу ему за тебя задницу?

Уинстон явно не страдал отсутствием сообразительности. Как-никак средний балл 3,7. И хотя он когда-то травил себя наркотиками, на мозге это не отразилось.

— Я бы тебе заплатил, — проскулил я.

— Ты бы мне заплатил. Как мило с твоей стороны. Потрясающе!

— Десять тысяч долларов. — Я назвал сумму от фонаря. Десять тысяч я отдал Васкесу, поэтому мне показалось в самый раз. Снова из фонда Анны. Но может быть, найдется способ его пополнить…

— Десять тысяч или что? — спросил Уинстон.

— В каком смысле? — Я отлично понял, что он имел в виду. Но старался обойтись без угроз.

— Или что? — повторил Уинстон. — Если я не возьму твои десять тысяч? Признаю, десять тысяч для меня большие деньги. Но если я откажусь — что тогда?

— Слушай, Уинстон… я прошу тебя только…

— Ты просишь меня совершить тяжкое преступление. И я не совсем понимаю, почему ты надеешься услышать «да». — Я промолчал, и он продолжил: — А какое условие поставил он? Насильник. Шантажист.

— Ты о чем?

— Когда он потребовал денег, он сказал: заплати мне столько-то. Иначе… Примерно так? Вот и я спрашиваю об этом «иначе».

— Ты меня не понимаешь.

— Я тебя превосходно понимаю. Ты не просишь у меня денег, ты мне их предлагаешь. Ясно. Чрезвычайно щедро с твоей стороны. Но если я откажусь, если скажу: «Спасибо, не надо», — какая у меня альтернатива?

Он хотел, чтобы я произнес: «Я застукал тебя на краже. Я застукал тебя на краже и могу донести. Разносить почту занятие не из приятных. Но в тюрьме еще хуже. Согласен?»

Я мог сколько угодно угощать его пивом и изображать старинного друга. Но это была не дружба — я хотел его использовать.

Но боялся выговорить нужные слова.

Рассчитывал: Уинстон сделает все в благодарность за то, что я позволил ему сорваться с крючка. Поможет мне сорваться. Десять тысяч долларов — всего лишь хитрость. Но он требовал, чтобы я пригрозил ему. А я не мог.

Далеко мне было до Васкеса.

— Десять тысяч, гм…

Уинстон взглянул на телевизор, который сообщил: «…Довер проходит по левому краю…» Посмотрел на пьяницу, приподнявшего голову и вновь уронившего на стойку, и постучал ногтем по краю пивного стакана — динь-динь-динь — словно легкий ветерок тронул колокольчики. Затем повернулся ко мне и сказал:

— Хорошо. — Вот так просто. — Прекрасно. Я это сделаю.

Глава 25

Я позвонил Тому Муни и сказал, что хотел бы с ним кое о чем переговорить.

О музыкальном сопровождении.

Шла трехдневная рабочая неделя между Рождеством и Новым годом. Время, когда люди стараются привести в порядок дела и преисполняются благими намерениями на следующий год. Например, сбросить несколько лишних фунтов. Именно так я сформулировал свое обещание. Меня гнули к земле примерно сто восемьдесят фунтов веса, и я хотел избавиться хотя бы от какой-то их части.

Том появился на пять минут раньше и устроил настоящее представление со сниманием пальто и закрыванием двери.

— Так о чем ты хотел поговорить? — спросил он.

— Об откате, — ответил я.

Наверное, я сказал это слишком в лоб, потому что он медленно откинулся в кресле. Должно быть, существовал определенный код, на котором посвященные говорили о подобных делах.

— Откат — это что? — изобразил недоумение Том. — У нас, кажется, не Профсоюз водителей грузовиков[131]? Насколько я помню, мы снимаем рекламу.

— Студия «Ти энд ди», — объяснил я. — Вы что, и песенки сочиняете?

— У нас полный комплекс услуг. Чего бы это ни стоило.

— И сколько стоит эта?

— Ты видел последний ролик Робертса? Он выглядит смешным, потому что хочет меня рассмешить.

Но мне в тот день было не до смеха.

— И как долго это продолжалось? Твой мухлеж с Дэвидом?

— Послушай, Чаз, ты пригласил меня на допрос? Если так, то значит, я что-то недопонял, когда ты мне позвонил. Мне показалось, мы должны были встретиться по другому поводу. Поправь меня, если я ошибаюсь.

Я покраснел. Может, тайный язык в самом деле существовал? Может, я даже его знал, но не умел на нем изъясняться? Сначала с Уинстоном в баре. Теперь здесь. Я позвонил Тому не затем, чтобы его обличать. И даже не затем, чтобы выпытывать грязные подробности. Я хотел, чтобы перепало и мне. Намеревался сказать: «Учтите и меня».

Наверное, самое время сбросить маску морального превосходства. Вот что подразумевал Том. И скорее всего был прав.

— Двадцать тысяч, — сказал я.

И сам удивился, как это сорвалось у меня с языка. Двадцать тысяч — простая констатация факта — ни уверток, ни визгливых клянчащих ноток в голосе. Двадцать тысяч, из них десять я пообещал Уинстону, а с другими десятью уже расстался. Но все-таки я слегка смутился: правильно ли обстряпываю дельце, не следовало ли перекинуть через стол обрывок бумаги с нацарапанной карандашом цифрой?

Том улыбнулся. Ты же один из нас, говорила его улыбка.

Я почувствовал укол совести, но не такой сильный, как предполагал. Неужели все так и бывает? Теряешь себя по капельке, и вдруг — ты уже не ты. А кто-то другой, носящий твое имя, спящий с твоей женой, обнимающий твоего ребенка. Кто угодно, но только не ты.

— Разве я тебе не говорил, что я Санта-Клаус? — спросил Том.

* * *
На следующий день мы встретились с Уинстоном к северу от седьмой линии железки на самой пустынной стоянке «Данкин донатс»[132] в Астории[133].

Это была его идея. «Надо встречаться подальше от чужих глаз», — предостерег он.

Уинстон поджидал меня в белой «мазде» с колпаками от другой марки и разбитыми задними фарами. Ветровое стекло покрывала паутина трещин.

Я подкатил в серебристом «мерседесе» и почувствовал себя неловко. Надеясь, что Уинстон меня не заметил, загнал машину в дальний угол стояки. Но он заметил.

— Давай сюда! — крикнул он.

Я подошел. Уинстон перегнулся и открыл пассажирскую дверцу:

— Залезай, приятель.

Приятель залез.

— Знаешь, какая моя любимая песня?

— Нет.

— Про деньги «Пинк Флойд». А любимый артист?

Я отрицательно покачал головой.

— Эдди Мани[134].

— Да, он хорош, — согласился я.

— Любимый фильм — «Цвет денег». Любимый бейсбольный игрок — Норм Кэш[135]. А после него Брэд Пенни.

— Понимаю, Уинстон, у меня есть для тебя деньги.

— Кто говорит о деньгах? Я просто развлекаю тебя разговором.

По эстакаде, разбрызгивая искры, прогрохотал поезд.

— Но раз уж ты заговорил о деньгах, где они?

Я полез за пазуху. Деньги жгли мне карман — кажется, есть такое выражение? Вчера курьер от руководства рекламопроизводителей положил мне конверт на стол.

— Здесь пять тысяч. Вторая половина потом.

— Ты такое видел в кино? — улыбнулся Уинстон.

— Что?

— Половина сейчас, половина после дела. В кино или еще где-нибудь?

— Я думал…

— Какие счеты, приятель. Я ведь сказал, что делаю это по доброте душевной: товарищ попал в беду, и я выручаю. А ты: десять тысяч.

— Я помню…

— Вот и весь уговор.

— Понятно.

— Так какие были условия?

— Я решил, что половина…

— Отвечай, какие были условия, Чарлз?

— Десять тысяч, — пробормотал я.

— Правильно, десять тысяч. Но за что десять тысяч?

— Что ты имеешь в виду?

— За что ты предлагаешь мне десять тысяч? За красивые глаза? Или хочешь заплатить за мое обучение в колледже?

— Послушай, Уинстон… — Внезапно мне очень сильно захотелось уйти.

— Послушай, Чарлз, — перебил он меня. — По-моему, между нами возникло недоразумение. Давай-ка повторим условия. Когда просишь кого-нибудь сделать нечто подобное, надо знать условия.

— Я знаю условия.

— Вот как? Тогда выкладывай. Чтобы потом не было никакой путаницы. За что ты даешь мне десять тысяч?

— Я даю тебе десять тысяч, чтобы… чтобы ты прогнал Васкеса.

— Верно, — отозвался Уинстон. — Условия именно такие. Десять тысяч за то, чтобы я прогнал Васкеса. — Он что-то вытащил из кармана. — А вот и аргумент. Как ты считаешь, он послушается?

— Пистолет. — Я сжался и отпрянул к дверце.

— Вот оно как… — усмехнулся он. — Ты испугался?

— Послушай, Уинстон, я не хочу…

— Не хочешь на пушку смотреть? Вот и он не захочет. А что ты думал? Что я с ним мило потолкую?

— Понимаешь… я думал… если это вообще возможно…

— Да, — повторил он, — если это вообще возможно.

— Хорошо, — согласился я. — Хорошо.

Все это время я оперировал эвфемизмами: прогнать Васкеса, что-то предпринять, позаботиться о нем. Но порой действовать следует именно так, как предлагал Уинстон.

— Что «хорошо»?

— М-м-м?

— «Хорошо» в смысле: вот твои десять тысяч?

— Да, — сдался я.

— Вот и отлично. А то я чуть было не решил, что ты даешь мне только половину.

Я вытащил из кармана конверт и подал ему.

— Какой ты сговорчивый. Я бы согласился и на три четверти. — Уинстон пересчитал деньги и спросил: — Где?

Глава 26

Под Вестсайдской автострадой.

Шла первая неделя нового года.

Я сидел рядом с Уинстоном во взятом напрокат серебристо-голубом «сейбле». Глаза Уинстона были закрыты.

По Хадсону, пыхтя, тащился буксир. Вода была настолько черной, что казалось, реки вообще нет. Пустота, ограниченная набережными. Шел дождь со снегом; хрупкие льдинки залетали в открытое окно машины и таяли у меня на лице.

Я дрожал.

Я старался ни о чем не думать, сохранять спокойствие.

На углу на противоположной стороне улицы стояла проститутка в прозрачном красном неглиже и блестящих черных сапогах. Она была там с тех самых пор, как я сел в машину.

Я смотрел на нее и удивлялся: где же ее клиенты? Законный вопрос, поскольку времени было всего начало одиннадцатого.

Девку высадили из джипа с номерными знаками Нью-Джерси, и она ждала новую машину с той же пропиской. Но прошли десять минут, а она по-прежнему торчала на ледяном дожде и от нечего делать пялилась на «сейбл».

Проститутка замерзала и кутала в накидку из искусственного меха свою тестообразную плоть, выставленную напоказ клиентам, чтобы те яснее представляли цену.

Куда же подевались ее клиенты?

Страховщик из Тинека, брокер из Пискатауэй, водители грузовиков?

Под Вестсайдской автострадой Васкес назначил мне встречу.

— Нашел деньги? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Приходи в десять туда, где Тридцать седьмая выходит к реке.

— Хорошо.

— И никому ни слова. Понял?

— Да. — Разве только одному человеку.

— Будешь ждать меня один.

— Разумеется. — Ну, может быть, не совсем один.

«Сколько эта проститутка может там стоять?» — подумал я.

И в этот момент она тронулась с места и двинулась ко мне.

Вот уже она на середине улицы — ближе ко мне, чем от меня, — и я понял, что она не повернет. Каблуки сапог гулко стучали по асфальту — она шла прямо к «сейблу».

— Хочешь поразвлечься? — спросила она, заглянув в мое окно.

Грудь и ноги у нее покрылись гусиной кожей.

Я не хотел с ней развлекаться, хотел, чтобы она ушла.

— Нет.

— У-гу, — проговорила она. Трудно было определить, сколько ей лет. Что-нибудь между двадцатью и тридцатью пятью. — Не найдется сигаретки?

— Нет.

Но между сиденьями лежала целая пачка — сигареты Уинстона. Одна или две штуки даже высовывались из надорванной обертки.

— А это что?

— Сейчас. — Я потянулся за сигаретами и почувствовал мокроту — вся пачка была заляпана мозгами Уинстона. Я вытащил одну сигарету и подал через окно.

— Спасибо, — сказала проститутка, но я не услышал в ее голосе благодарности.

Она попросила огонька.

— У меня нет.

— А у него? — Проститутка показала на Уинстона, который так и не открыл глаз.

— Тоже нет.

— Может, он хочет поразвлечься?

— Не думаю.

— Что с ним такое? Напился?

— Да, напился. Слушай, я дал тебе сигарету, так что…

— Какой толк в сигарете, если нет огня. Что мне с ней делать?

— У нас нет огня — ясно?

Я увидел в зеркальце озерцо красного цвета посредине мостовой и услышал хруст стекла под шинами.

Полицейский патруль.

— Убирайся! — крикнул я проститутке.

— Что?

— Вали отсюда!

— Вали сам, — огрызнулась она. — Не тебе меня посылать! Понял?

— Хорошо-хорошо. — Я сменил тон на любезный в надежде, что она все-таки уйдет. — Пойми, я просто не склонен сейчас развлекаться.

Полицейский патруль был уже почти рядом с «сейблом». А проститутка, разозлившаяся невесть за что на меня, все не уходила.

— Я буду стоять там, где захочу, — заявила она.

Патруль подкатил к нам, боковое стекло опустилось.

Я ожидал, что полицейский заорет на меня, прикажет выйти из машины — может быть, не только мне, но и Уинстону. Или сам вылезет на улицу и посветит фонариком на переднее сиденье. И тогда увидит, что Уинстон сидит с закрытыми глазами, а если присмотрится, то заметит кое-что еще. Например, то, что у Уинстона не хватает половины черепа.

— Привет! — окликнул нас полицейский.

— Привет! — ответила ему проститутка, как старому знакомому.

— Как дела, Кэнди?

— А ты как думаешь?

— Отличная ночка для работы.

— Точно.

Ни к чему не обязывающий приятельский разговор.

Я сидел в машине и слушал. Но слов не разбирал. Я вспоминал.

Когда я пришел на набережную, Уинстон, как мы и договаривались, сидел во взятом напрокат голубом «сейбле». Я наблюдал за ним десять минут, пятнадцать, а потом заметил, что окно открыто. И сообразил, что за все это время он не пошевелил ни рукой, ни головой. Не закурил, не кашлянул, не почесал нос, не зевнул. Сидел неподвижно, словно натурщик перед создателем картины «Мужчина в голубой машине». Что-то было не так. Через открытое окно в салон залетал снег. Почему оно открыто?

В конце концов я перешел на другую сторону и бросил быстрый взгляд на Уинстона — быстрый, потому что с минуты на минуту ждал Васкеса, который должен был думать, что я явился один. Уинстон сидел с закрытыми глазами и, похоже, спал. Только, судя по всему, не дышал. И окно оказалось не открытым, а разбитым.

Я влез в машину и похлопал Уинстона по плечу. Тот не ответил. Тогда я придвинулся к нему, чтобы рассмотреть его шляпу, и увидел, что это вовсе и не шляпа, а кровавое месиво. У Уинстона не хватало половины головы. Меня стошнило, и рвота смешалась с его мозгами. Я собрался выскочить из машины, бежать, кричать, но в это время из джипа высадили проститутку. И я остался на месте.

«Вы видели, как кто-нибудь влезал или вылезал из машины?» — спросят ее.

И она ответит: «Нет».

Но она решила перейти улицу и попросить у меня сигарету.

В «сейбле» начинало вонять — даже при том, что в разбитое окно порывами заносило холодный воздух.

— Ведешь себя хорошо, Кэнди? — спросил полицейский.

— Как всегда, — отрапортовала проститутка.

Меня так и подмывало включить зажигание и рвануть прочь. Но я не мог. Мне мешали Уинстон, который сидел за рулем, и полицейский, который пока не обращал на меня внимания, но наверняка обратит, если я вдруг дам деру. Полицейский заглянул ко мне в машину:

— Эй, ты!

— Что?

— Уговариваешься с Кэнди?

— Нет, только угостил ее сигаретой.

— Она тебе что, не понравилась?

— Нет… Она в порядке.

— То-то. Кэнди у нас молодчина.

— Я… только дал ей закурить.

— Ты женат?

— Да.

— А твоя благоверная знает, что ты бегаешь по проституткам?

— Я же вам сказал, я только…

— А твой приятель? Он тоже женат?

— Нет-нет, он холост.

И мертв.

— Ловите проституток, а с Кэнди сговориться не сумели. Что так?

— Офицер, простите, но вы не поняли…

— За что ты просишь у меня прощения? Это ты у нее попроси прощения. Заморозили девке задницу, а заработать не дали. Что там с твоим приятелем?

— Он…

Умер.

— Надо бы Кэнди отблагодарить.

— Конечно.

— Ну, так в чем дело?

— О! — Я полез за бумажником, но рука настолько дрожала, что я никак не мог его нащупать в заднем кармане. Наконец вытащил неопределенную пачку банкнот и подал проститутке через окно.

— Спасибо, — апатично проговорила Кэнди и засунула деньги за вырез неглиже.

— А он? — Полицейский показал на Уинстона. — Эй ты, как тебя зовут?

Уинстон не ответил.

— Ты что, не слышал? Как твоя фамилия?

Уинстон опять не проронил ни звука.

Я уже представлял себя на заднем сиденье полицейской машины по дороге в каталажку. Там на меня заведут дело, снимут отпечатки пальцев и позволят сделать один звонок по телефону. А у меня даже нет адвоката. Потом я буду смотреть на Анну и Диану сквозь исцарапанную пластиковую перегородку, не имея понятия, с чего начать разговор.

— Спрашиваю в последний раз, как твоя фамилия? — проговорил полицейский.

И вдруг…

Треск и металлический голос разорвали гнетущую тишину, словно удар грома — удушающий полуденный зной:

— …у нас… хр… десять четыре… угол Четырнадцатой и Пятой…

Полицейский оставил в покое Уинстона. Бросил проститутке: «Увидимся потом». И патруль умчался. Вжик — и его нет. Чуть не обнаружил одного человека, у которого выстрелом снесло половину черепа, а другого — перепачканного его мозгами. Вот так просто: взял и скрылся.

А я получил возможность дать волю чувствам.

Оплакать Уинстона.

Глава 27

Я вел машину по Вестсайдской автостраде и старался не дрожать.

Уинстон мертв.

Уинстон мертв — и это я его убил.

Разве не я затащил его в бар и заставил пойти на это дело?

Я старался представить, что случилось. Васкес велел мне явиться одному. Но наверное, он мне не доверял и решил поразнюхать, что да как. На месте нашей встречи оказался Уинстон. В голубом «сейбле». Васкес заподозрил неладное и затеял с ним ссору. А может быть, начал Уинстон — не стоит забывать: он сидел в тюрьме и привык нападать первым. Но на сей раз инициатива Уинстона не спасла: он потерял половину головы.

Так это было или не так, трудно сказать. От страха я плохо соображал.

В машине ужасно воняло. Я вспомнил другой запах, тот, который некогда мучил меня в несущемся автомобиле. Иногда мозг играет со своим владельцем в такие шарады: вонь и машина — что получается?

Мне вспомнились воскресные поездки к тете Кейт на юг Нью-Джерси. Мы выезжали на Белт-паркуэй, попадали на мост Веррацано и следовали через самое сердце Стейтен-Айленд. Правда, мало что видели по пути, кроме огромных супермаркетов и мегакинотеатров, где одновременно показывали семнадцать фильмов. А потом с пугающей быстротой попадали в никуда. И тут возникал этот запах — пробивался через приоткрытые окна, заборник кондиционера и лючок на крыше. Запах свалки, запах отбросов. Его источали огромные нагромождения серовато-коричневой земли, над которыми тучей висели кричащие чайки.

Я поднимал окна — рядом со мной морщила нос Диана, а на заднем сиденье поскуливала Анна. Я выключал кондиционер и плотнее закрывал лючок на крыше. Но запах все равно просачивался в салон. Мне казалось, будто я держал голову в мусорном баке. И как бы я быстро ни ехал — а в этом месте я придавливал педаль газа до пола, — все равно чудилось, будто мы едва плетемся. Только через добрых пятнадцать минут запах рассеивался: по сторонам дороги возникали пряничные пригороды.

Часом позже на задней веранде тети Кейт со стаканом выпивки в руке я все еще ощущал, как несет от моей одежды.

На юг Нью-Джерси я теперь и направлялся.

Выехал на Манхэттен-бридж, свернул на Белт и попал на Веррацано. Движение в этот поздний час было небольшим. Огромная удача, если вспомнить, что рядом со мной разлагался Уинстон. «У тебя осталась хоть половина мозгов?» — упрекал я Анну, когда терял терпение. Вот у Уинстона точно осталась только половина мозгов — другая половина забрызгала салон машины.

Я прикидывал, что меня ждет у контрольного поста: не увидит ли кассир-контролер, что творится в машине, не унюхает ли, как здесь воняет? И решил что буду преодолевать трудности по мере поступления, как советовал Эдвин Мозес по И-эс-пи-эн[136]. Он так объяснял свой жизненный принцип: следует думать только об очередном препятствии и никогда о финишной ленточке.

Для меня финишной ленточкой являлось счастливое избавление от Уинстона. А потом полная расплата с Васкесом: теперь сто тысяч не казались мне чрезмерной ценой. Пусть я дочиста выберу фонд Анны — все равно недорого, если вспомнить, что только что произошло.

Кассир-контролер мурлыкала под нос «Мне хорошо» Джеймса Брауна. «Интересно, что она скажет, унюхав запах в машине, хоть на миг взглянув на моего спутника», — подумал я и приготовил деньги. А она обслуживала вереницу машин передо мной в четком ритме: рука туда, рука сюда, деньги ей, сдача водителю. Как в идиотских танцах шестидесятых — свим или манки. Но когда я подкатил к будке, она попросила минуту подождать и принялась пересчитывать в кассе купюры. Деньги так и остались в моей потной ладони.

Я сходил с ума. Стал бояться, как бы меня не засек другой кассир-контролер — тот, что был справа, а значит, ближе к мертвецу. «Есть ли у кассиров оружие?» — гадал я. Хотя какая мне была разница? Ведь они имели радио. Стоило им связаться с ближайшим на дороге полицейским участком, и мне конец.

Но вот, успев промурлыкать половину песенки Стива Уандера 1965 года, кассир приняла у меня плату.

Я вздохнул — разумеется, не полной грудью, отвернувшись к окну, потому что вонь обволакивала меня, словно пар. Уинстон был вторым мертвецом, которого я видел в жизни. Первым был друг семьи, умерший от рака. Я присутствовал на его похоронах. Мне исполнилось тогда четырнадцать лет. Я стоял и смотрел на носки своих ботинок. И лишь однажды взглянул ему в лицо, которое показалось мне до странности счастливым. С Уинстоном все обстояло иначе: рот полуоткрыт, глаза зажмурены. Он будто жаловался мне на судьбу.

«Это я его убил», — в который раз подумал я.

Измена жене, обман и, наконец, убийство. А ведь совсем недавно я был славным малым. Трудновато узнать того Чарлза в человеке, который сейчас вез мертвое тело на свалку. Трудновато принять. Но только бы переправить Уинстона на свалку и не попасться полиции. Только бы избавиться от трупа и залитой кровью машины. Только бы отдать Васкесу сто тысяч и пусть убирается…

Надо решать проблемы по мере поступления.

Сначала необходимо найти дорогу на свалку. Она где-то здесь, поблизости: к отвратительному запаху в машине стал примешиваться другой, почти невыносимый.

Я нашел съезд на свалку — по крайней мере, решил, что это он, потому что следующий выводил на Гоуталс-бридж. Я свернул на двухполосную дорогу без фонарей. На вираже Уинстон навалился на дверцу.

Ехал примерно пять минут, за это время мне не попалось ни одной встречной машины. Наверное, решил я, здесь ходят одни мусоровозы, по вечерам не работают.

Я щурился в темноте, стараясь найти ворота свалки. Тащился еле-еле, чтобы не проехать мимо, не пропустить.

Вот они. Прямо перед капотом. Забор из колючей проволоки, две створки и будка охранника. От одного их вида я готов был заплакать от радости, завопить от возбуждения или, по крайней мере, вздохнуть с облегчением. Но не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Ворота оказались крепко-накрепко запертыми. А как иначе? Это же городская собственность, а не пустырь, где любой может избавиться от трупа.

Я вылез из салона и поперхнулся. Вокруг воняло сильнее, намного хуже, чем в машине. Словно сам воздух был неким мусором, словно сюда вместе с отбросами свезли все самые отвратительные запахи Нью-Йорка. Свалка мусора и вони. А над ней чайки, жрущие что ни попадя и требующие еще и еще. Крысы с крыльями — кажется, так их называют? Теперь я понимал почему.

Рядом со мной опустилась целая стая. Птицы грозно взмахивали крыльями и хрипло кричали, будто я посягал на их еду. Острые желтые клювы целили в меня, и мне почудилось, будто чайки видят на мне кровь Уинстона. Я поежился, подумав, что они, как стервятники, чуют мертвых и умирающих.

Я задыхался в кольце злобных чаек и невыносимой вони и, чтобы напугать птиц, стал хлопать в ладоши. Но лишь еще сильнее испугался сам. Чайки не двинулись с места. Только две или три забили крыльями и приподнялись на пару дюймов. А я ретировался к машине и принялся глазеть на недоступные ворота.

Потом развернул машину и поехал по извилистой дорожке, внимательно оглядывая забор в надежде найти какую-нибудь лазейку.

— Ну же, преподнеси мне сюрприз, — попросил я вслух у судьбы. В последнее время жизнь меня так затюкала, что я вправе был рассчитывать на удачу. Пусть хотя бы на одну. Хотя бы в этой клоаке на Стейтен-Айленде, куда сбрасывалось догнивать все, что отжило свой век.

И вот на правом повороте фары выхватили из темноты дыру в заборе — достаточно большую, чтобы сквозь нее пролез человек. Даже если этот человек тащит за собой мертвеца.

«А ведь у него где-то есть мать», — подумал я и представил типичную пригородную мамашу. Я не знал, где вырос Уинстон, так что его мать могла обретаться не в пригороде, но я решил, что именно там. Разведенная, наверное, разочарованная, но по-прежнему гордящаяся сыном, у которого средний балл 3,7. Гордость, испытанная годами, — ведь потом ее сынок пристрастился к наркотикам, стал их продавать и в итоге угодил в тюрьму. Но разве он не встал на путь истинный? Разве не устроился на работу? Пусть он всего лишь разносил почту, но нормального человека долго не держат на низкой должности. Тем более с таким баллом. Не успели бы оглянуться, как стал бы руководителем компании, — очень даже возможно. И такой добросердечный — нравился всем без исключения. И никогда не забывал посылать матери ко дню рождения поздравительную открытку. У нее до сих пор стоит на камине кособокая глиняная пепельница, которую он сам слепил и подарил ей, когда учился во втором классе. Мамаша Уинстона. В этом году она не получит поздравительной открытки. И в последующие годы тоже.

Теперь я жалел, что не расспрашивал Уинстона о его жизни. Так ничего и не узнал: как он живет, есть ли у него мать, которая ждет поздравительной открытки к Рождеству, есть ли девушка, которая уже злится, потому что он невесть куда запропастился на весь вечер. Брат, сестра или любимый дядя? Я говорил с ним только про бейсбол и тюрьму. А потом вынудил сделать нечто такое, из-за чего его убили.

Я затормозил напротив секции с разорванной сеткой и несколько минут посидел за рулем, желая убедиться, что поблизости никого нет. Да-да, определенно, я был один — и на этой свалке, и во Вселенной. «Диана», — прошептал я, но жена не откликнулась. Она знала того Чарлза, что с девяти до пяти был рекламщиком, а не того, что изменил ей и стал соучастником убийства.

Я вылез из машины, обошел капот, открыл дверцу и подождал, пока Уинстон вывалится на землю. Я старался думать о нем, как о трупе, то есть о предмете, каковым он и являлся, ибо душа его отлетела. Так мне было легче.

Взяв труп за руки, я потащил его. И тут же понял, выражение «мертвый груз». Мертвый груз — предмет, который перемещается лишь под воздействием могучей силы. Я к таковой, очевидно, не принадлежал. Я был способен сдвинуть труп с места на два-три дюйма за раз. Не больше. Казалось, он сопротивляется — выдирает мне руки, вывертывает кисти. В таком темпе до забора можно было добраться к рассвету. К тому времени, как нагрянет орава мусорщиков и сдаст меня полиции. «Вот этот, — заявят они, — тащил мертвеца на свалку».

Но все-таки потихоньку-полегоньку я продвигался вперед. Мне удалось выработать своеобразный ритм: мощный рывок — и отдых, чтобы перевести дыхание, потрясти руками и собраться для нового рывка. И я достиг забора без сердечного приступа и — что не менее важно — задолго до зари: светящиеся цифры на моих часах «Мовадо» показывали половину первого. Эти часы мне подарила Диана на сорок вторую годовщину рождения. «А ведь она, поди, волнуется, не представляя, куда я подевался», — подумал я. Жена всегда волновалась в подобных случаях и делала это с большей истовостью, чем все остальные, кого я знал.

Я выудил из кармана сотовый, откинул дрожащим пальцем крышку и нажал двойку — код моего дома. А единицей я закодировал телефон доктора Барона.

— Алло? — Диана была явно расстроена.

— Привет, дорогая, я не хотел, чтобы ты беспокоилась. Пришлось задержаться дольше, чем я думал.

— Ты все еще на работе?

— Да.

— А почему звонишь по сотовому?

Кстати, действительно, почему?

— Сам не знаю. Спустился вниз выпить кофе и вдруг понял, как поздно.

— Хорошо-хорошо. Ты еще долго?

Интересный вопрос.

— Час, может быть… Утром нам надо представить этот идиотский аспириновый ролик.

Я сам удивился, до чего насобачился врать, до чего легко веду непринужденный разговор — «придется задержаться допоздна, дорогая» — в то время, как рядом лежит труп, половина черепа которого снесена.

— Не заработайся, милый, — проговорила Диана.

— Ни в коем случае, — отозвался я. — Я тебя люблю, Диана.

Назвать ее по имени означало взмыть чуть не на вершину любви. Слова же «я тебя люблю» были сродни банальному «до свидания», разве что немного теплее.

— Я тебя тоже люблю, — ответила Диана, и я знал, что так и есть.

Положив телефон в карман, я просунул ногу в дыру и стал пропихивать тело на свалку.

Вонь усилилась — это трудно вообразить, но так и произошло. Вне забора я обонял этот смрад, за ним — впитывал и переваривал запах за запахом. У меня начало выворачивать наизнанку желудок.

Я потащил труп дальше, на свалку — к границе горо-подобной кучи мусора. С близкого расстояния куча казалась храмом Солнца, который я видел в Мехико, когда давным-давно путешествовал с Дианой. Это было еще до Анны, и мы проводили каждое утро, осматривая достопримечательности и топя наши жизни в текиле. Много любви и пьяной дремы.

А что теперь?

Теперь я тащил труп на свалку. Волок жертву к подножию храма мусорного бога.

Посмотрел на свои руки — те самые, что некогда обнимали Диану, кололи инсулин Анне, ласкали каждый дюйм тела Лусинды, а теперь при лунном свете рыли могилу.

Я принялся копать, отбрасывал полные пригоршни мусора: острые жестянки и кости, хрящи и жир, липнущие к пальцам, картонки и тряпки.

И если сначала пытался оставаться бесстрастным, то потом начал воспринимать процесс, как религиозный обряд, ибо от него зависели моя душа, моя жизнь. Происходила материализация событий нынешнего вечера. Только запахи, только руки, только труп. Я полностью сосредоточился на процессе копки: на изъятии предметов в таком-то месте, в таком-то объеме.

Я был уже по плечи в мусоре, я сам превращался в мусор.

Издалека донеслись какие-то звуки. «Наверное, гроза», — подумал я, но не понял, ко мне она идет или от меня. А может, это была и не гроза. Звуки не дотягивали по силе до раскатов грома. И насколько я мог судить, небо оставалось безоблачным. Снова раздались звуки, и на этот раз я насторожился. И наконец сообразил, что это такое. А догадавшись, живо вообразил черные заостренные уши, задранный хвост и острые белые клыки, с которых капает слюна.

Собака со свалки — призрак из моих ночных кошмаров.

Я заработал быстрее, словно превратился в пса, откапывающего кость. И с каждой минутой все явственнее слышал лай и рык, они плыли над кучами мусора и надо мной, а мой запах устремился им навстречу.

Решив, что яма достаточно глубокая, я встал и передохнул, готовясь к последнему физическому испытанию этой ночи.

Внезапно, панически вопя, в небо взметнулась птичья стая. Я оглянулся и увидел два горящих глаза.

Стандартные описания признаков соответствуют действительности. У меня похолодело в животе и пробежал мороз по коже. Все до единого волоски на шее встали дыбом. А грудь заходила ходуном.

Глаза приближались, и вместе с ними рвавший остатки моих нервов звук. Не лай, нет — низкий непрерывный рык. Этот рык ясно говорил: мне здесь не рады.

Я попятился. Шажок за шажком. А собака — я не мог различить ее породы, предположим, ретривер — все наступала.

Я развернулся и побежал. Может, не стоило этого делать. Может, разумнее было замереть, устремив в животное решительный взор. Нельзя показывать собакам, что боишься, — эту древнюю мудрость внушают каждому с детства. Собака бесится, если чувствует страх, кровь бросается ей в голову и будит плотоядные инстинкты.

И я щедро предоставил псу мясо.

Потребовалось несколько минут — домчаться до забора, пролезть сквозь дыру, подбежать к машине, — чтобы понять: собака за мной не гонится.

А затем я услышал это. Скрежет зубов, треск разрываемой плоти и сладострастное, утробное урчание.

Собака пожирала Уинстона.

Глава 28

Оставалось разделаться с «сейблом».

Машина была взята напрокат в «Долларе»[137] по одному из четырех водительских удостоверений, лежавших в тощем бумажнике Уинстона.

«Ксиву купить — плевое дело», — признался мне как-то Уинстон. В молодости, когда я был полон идеализма, мне казалось, что приобретение удостоверения личности — настоящий ритуал. А Уинстон воровал или покупал корочки на всякий случай.

Например, на тот, если попросят с кем-нибудь разобраться.

Теперь мне предстояло избавиться от машины.

Позаботиться о ней, так сказать. Катя по темному шоссе в сторону Уэстерн-авеню, я проигрывал в голове запись собачьей трапезы — нажимал на кнопку перемотки и внимал снова и снова. Но, прислушиваясь к какофонии пира, легко пропустить дорожные указатели. И я очутился в той части Стейтен-Айленда, о которой вообще не подозревал. Фермерские земли: вспаханные поля, а вдали — клянусь, не поверите — силосная яма! Какие-то две мили от огромного перенаселенного города — и я в штате Канзас.

Однако не все грехи городской жизни миновали этот райский уголок. Я проехал огромное кладбище автомобилей. Вернее, водопой. Разбитые машины столпились вокруг грязного пруда, а некоторые даже погрузились в воду. Разве здесь можно заметить лишний остов?

Я осторожно съехал с дороги и подвел «сейбл» почти к самой кромке воды. В последний раз осмотрел машину и, стараясь незадеть кусочки мозга, открыл перчаточник. И обнаружил сюрприз — пистолет Уинстона. Не успевший защитить его от другого оружия. Я сунул пистолет в карман, поставил переключатель передач в нейтральное положение, выбрался из «сейбла» и несильно толкнул его вперед. Машина тихонько скользнула в пруд и упокоилась в нем.

Я не особенно религиозен. Тем не менее несколько минут я постоял на берегу и что-то побормотал — в память об Уинстоне.

А потом пошел прочь.

Как же мне выбраться отсюда? Главное — попасть в город. Там Чарлз Шайн мог ехать домой, как всякий задержавшийся на работе человек.

Вот и автозаправка. В едва освещенном магазине маячил продавец-индиец. Я обогнул стекляшку сзади и обнаружил уборную.

Сортиры на автозаправках похожи на нужники в Чайнатауне, а те, в свою очередь, — на выгребные ямы в Калькутте, как я их себе представляю. Туалетная бумага отсутствовала, треснувшее зеркало искажало отображение, грязная раковина вызывала брезгливость. Но мне нужно было привести себя в порядок. Предстояло ехать в автобусе или на поезде, а от меня несло, словно от мусорного бака.

Из крана непрерывно текла вода. В мыльнице лежал желтый обмыленный кусочек. Я вымыл руки, подставил под струю лицо и, хотя в помещении было холодно — при каждом выдохе у меня изо рта вырывался пар, — снял рубашку. Потер грудь и под мышками. Купание шлюхи — кажется, так это называется. А я в последнее время и был настоящей шлюхой — проституировал всем, во что когда-то верил.

Я оделся, застегнул на молнию куртку, вышел на улицу и отправился в путь.

Сам определил направление — не хотел спрашивать заправщика. Он бы непременно запомнил белого, завернувшего на колонку без машины.

Через полчаса я набрел на автобусную остановку. А еще через полчаса прибыл пустой автобус, и мне посчастливилось в него сесть. Он шел в Бруклин, и я рассчитывал оказаться поблизости от станции подземки.

Я ехал домой. На Манхэттен.

* * *
Родные пенаты.

Вот что я оценил, отработав ночным могильщиком. Четыре крепкие стены, обшитые чистой желтой дранкой, и черная крыша с одной массивной трубой посередине. Агент по продаже недвижимости назвал сие строение колониальным — внутри его круга ничего не могло произойти. А снаружи, конечно, все, что угодно.

Я прибыл на такси и проник в дом с черного хода, постаравшись открыть и закрыть дверь как можно тише. Но все-таки разбудил Диану: она вышла из спальни в коридор. Я снова совершил набег на туалет, который был намного приятнее предыдущего. И безусловно, чище. На крючках висели пушистые желтые полотенца, над унитазом красовалась иллюстрация с картины Дега, кажется «Купальщицы».

Я разделся до трусов, хорошенько намылил губку, обтерся сверху донизу, ополоснулся и насухо вытерся. Вроде помогло — я стал пахнуть вполне прилично. Затем переложил пистолет из кармана брюк в портфель и поднялся в спальню.

— Отмылся, — констатировала Диана.

Естественно, она слышала, как бежала вода из крана и унюхала мыло. С какой стати задержавшийся на работе муж моется с такой тщательностью прежде, чем завалиться в постель? Вот о чем она хотела бы меня спросить. И я бы ей ответил.

«Не глупи, Диана, — сказал бы я ей. — Я не был сегодня с другой женщиной (читай, Лусиндой). Я прятал труп. Хоронил отличного парня, которого нанял, чтобы избавиться от шантажиста, а тот меня достает, поскольку несколько дней назад я был с другой женщиной. Ясно?»

— На работе запарка, — пожаловался я. — Некогда душ принять.

— У-гу, — пробурчала Диана.

Возможно, она что-то и заподозрила. Не исключено, что мое поведение в последнее время вызывало у нее подозрения, но к двум часам ночи она слишком устала. Ждала меня до полуночи и теперь не имела сил скандалить.

— Спокойной ночи, дорогая, — пожелал я и поцеловал ее.

Что-то молочное и теплое.

Дом.

* * *
Ночью я увидел сон и, пробудившись, сумел его восстановить.

Я навещал кого-то в больнице. Со мной были цветы, коробка конфет, и я ждал в приемной, когда меня пропустят в палату. Но к кому я пришел? Личность больного во сне менялась. Сначала казалось, что это теща, потом — дочь. Анну опутывали разные трубки, и она едва узнала меня. Я потребовал в палату врача. Но когда снова обернулся к кровати, там лежала в коме Диана. Диана! Дальше я звал врача, хотя он был рядом. Доктор Барон объяснял мне, что у них нет медика. «Неоткуда взять, никак невозможно!»

Мои крики возымели действие: врач появился. Однако и его обличье менялось. Сначала это был Элиот, мой босс, потом вроде бы сосед Джо и наконец — Васкес. Да, именно он — я хорошо запомнил его лицо в приемном покое. То равнодушное, то злорадное, то глухое к моим мольбам. Диана умирала, а Васкес-врач ничего не делал, чтобы ей помочь. Абсолютно ничего.

* * *
Наутро, после того как Диана отправилась на работу, а Анна в школу, я наведался к ящику с папками — очередной тайный визит в фонд Анны.

Глава 29

В то утро я не читал в электричке спортивные страницы — не интересовался прискорбным поражением «Джаинте», подписанием очередного платинового контракта «Янки» и вечными поисками защитника «Никербокерс».

Я просматривал газеты по-иудейски (то есть начиная с последней страницы), как и окружавшие меня граждане: нагнетание обстановки на Ближнем Востоке, приближающиеся выборы в конгресс, тенденции колебания индекса НАСДАК. И конечно, всплеск преступности в городе.

Я послушал дома криминальные новости по радио и порадовался, что диктор и словом не обмолвился о чем-то, похожем на мое ночное приключение, — он поведал об убийстве в Нью-Йорке женщины. То ли француженки. То ли итальянки. Словом, туристки.

И в рубрике «Метро» газеты «Таймс» не было сообщений о жертвах мужского пола. И в местной газете Лонг-Айленда. Впрочем, если труп обнаружили на рассвете, сообщение просто не успело попасть в утренние выпуски.

Но мы живем в новую эпоху, и первое, что я сделал, придя на работу, — влез в Интернет.

Нашел сетевые версии двух крупных газет. Тоже никакого упоминания об убийстве мужчины.

Прекрасно.

Остаток утра я провел, стараясь не думать об Уинстоне. О ста тысячах долларов, которые больше не принадлежали Анне. И о том, что сдался — окончательно и безнадежно сдался.

В обеденный перерыв я нанес очередной визит в брокерскую контору Дэвида Лернера на Сорок восьмой улице.

После обеда мы с Дэвидом Френкелом отсмотрели почти готовый ролик. Не лучший образец коммерческой рекламы. Но и не худший. Особое внимание я обратил на музыкальное сопровождение. Казалось, саунд-трек позаимствован из фонда какой-то студии. Или куплен. Скорее всего последнее: куплен за три тысячи долларов, а продан за сорок пять.

Дэвид говорил со мной доверительным тоном, словно только теперь я стал его настоящим партнером. Партнером по мухляжу с агентством и клиентом.

— Поверьте, — успокоил меня Дэвид после того, как редактор Гек Уиллис прокрутил нам монтажную копию три или четыре раза, — заказчику понравится.

А я подумал: «Раньше это не имело никакого значения. Главное было — чтобы мне понравилось».

Я притворился, будто ролик с домохозяйкой, зачитывающей текст на упаковке лекарства, меня чрезвычайно растрогал, и принялся делать ценные замечания.

Я указал места, где пленку нужно подрезать. Прошелся по поводу озвучки и что-то промямлил насчет слащавой музыки, — дабы клиент не смог нас уличить в незаконном присвоении сорока пяти тысяч долларов.

Около двух я вернулся в кабинет. Незнакомый человек положил мою почту на стол Дарлен. Я спросил, где Уинстон.

— Н-не приш-шел, — пожал он плечами.

Я догадался, что передо мной один из тех убогих, которых приютила экспедиция.

— О! — изобразил я удивление. — Понятно.

А Дарлен улыбнулась.

— Вы, во всяком случае, смотритесь лучше, чем он.

Чем Уинстон.

Курьер покраснел и ответил:

— Спасибо.

Я проводил его тоскливым взглядом. Как говорится, жизнь продолжается. Кто-то умирает, а она идет своим чередом. И вот передо мной лишнее тому доказательство. Только Уинстон умер, как его место занял другой. И это преуменьшало и возвеличивало то, что произошло накануне. Мне стало не по себе.

* * *
Позже состоялось совещание.

Я рассчитывал, что оно отвлечет меня от грустных мыслей. Мы собрались в конференц-зале, который заблаговременно зарезервировала Мэри Уидгер.

Мой творческий коллектив — все при карандашах и блокнотах — внимал мне со скукой. Мы снова получили задание рекламировать снадобье от простуды и головной боли, а рассчитывали на нечто прежнее, то есть эпохальное. Я зачитал подготовленное Мэри Уидгер сообщение. Оно содержало наши планы на ближайшее будущее и было не менее запутанным и бестолковым, чем теорема Фуко[138]. В прежние безмятежные дни я игнорировал подобные забавы. Мы просто создавали рекламу, ржали при этом, получали от работы удовольствие и из нее самой выводили стратегию.

Я, не краснея, произносил такие слова, как целевая аудитория, уровень усвоения, насыщение материалом. Исправный трутень, я, как и положено, попусту жужжал: сегодняшнее сообщение Мэри благополучно списала с предыдущего.

По возвращении в кабинет я отгородился от секретарши дверью и снял телефонную трубку.

— Привет, Диана.

В прежние времена я звонил ей с работы ежедневно и по многу раз.

Я прекратил это делать, когда наши разговоры свелись к обсуждению всяких неурядиц. Случалось, мы по двенадцать часов не обменивались ни единым словом.

А теперь у меня накопилось столько всего, о чем я мог рассказать. Чего стыдился и о чем почти не в состоянии был думать. И все-таки я позвонил ей.

— И тебе привет, — ответила Диана. — Все в порядке?

— Нормально.

— Ты уверен, Чарлз?

Я не хотел себе признаваться, что Диана специально поддерживает беседу, чувствуя: со мной что-то не в порядке. Деталей она, конечно, не знала. Только улавливала общее настроение.

— Да, конечно, — сказал я. — Просто хотел с тобой поздороваться. Проверить, как ты там.

— Все отлично, Чарлз. Я беспокоюсь о тебе.

— Обо мне? Не стоит. Со мной все в порядке.

— Чарлз…

— Да?

— Я не хочу, чтобы ты считал…

— Слушаю тебя.

— Я не хочу, чтобы ты считал, будто со мной невозможно разговаривать.

В ее словах было нечто душераздирающее. Поддерживать разговор — это самое легкое, чем могут заниматься люди. Но только до того момента, как это перестает у них получаться. И тогда разговор становится самым тяжелым на свете делом.

— Я… в самом деле… Диана. Я — ничего. Хотел только поздороваться. Я тебя люблю. Это все.

На другом конце провода воцарилась тишина. А потом:

— Я тебя тоже люблю.

— Диана, ты помнишь?..

— Что?

— Как я разыгрывал волшебника на празднике Анны. Купил набор фокусника в магазине шутих. Помнишь?

— Помню.

— Я неплохо справился. Детям понравилось.

— И мне тоже.

— Как я перевернул шляпу. Дети испугались, что я оболью их молоком, а из шляпы посыпалось конфетти. Сколько было охов и ахов!

Я вспомнил об этом, наверное, потому, что надеялся на иное чудо.

— Дэвид Копперфилд по сравнению с тобой сопляк.

— Только гребет миллионы долларов.

— Кто их считал?

— Только не я.

— Подумываешь о новой карьере?

— Не знаю. Это же никогда не поздно?

— Еще бы.

— Вот и я так считаю.

— Чарлз?

— Да?

— Я вполне серьезно… Насчет наших разговоров.

— Я понимаю.

— Домой придешь вовремя?

— Вовремя.

— Тогда до скорого.

Повесив трубку, я подумал, что все еще можно уладить. Ну, если не все, то хотя бы самое главное. Вот оно самое главное — смотрит на меня из рамки десять на двенадцать на моем столе.

Но именно в этот момент все полетело к черту.

Глава 30

Телефон зазвонил минуты через две.

Через две минуты после того, как я повесил трубку, поговорив с Дианой, посмотрел на фотографию моей семьи и решил, что все еще может в конце концов поправиться.

Раздался звонок. Затем еще. Дарлен, очевидно, спустилась в холл потрепаться о мальчиках с другими помощницами — так, компенсируя отсутствие приличной зарплаты, любили именовать себя секретарши.

Поэтому трубку поднял я.

Мне могли позвонить не меньше сотни людей. Позже от нечего делать я пересчитал их. Получилось что-то около сотни, и каждый имел причину набрать мой телефонный номер. Не то чтобы я не ожидал этого звонка. Напротив. Но представлял, что позвонит другой.

Но это была она.

Ее голос странно напоминал о другом времени и другом месте. Голос маленькой девочки. Прелестный, если им говорит маленькая девочка. И тошнотворный — если взрослая женщина.

— Пожалуйста, Чарлз. Ты должен сюда приехать.

У меня возникло сразу два вопроса. Где это такое «сюда»: дома? на работе? И почему она опять заговорила, словно напуганный ребенок?

— О Господи… Ты должен… Ну, пожалуйста, — прошептала она.

— Ты где? — спросил я.

Вполне логичный вопрос — один из четырех, которым обучают в журналистике: «что?», «когда?», «почему?» и «где?». Даже если я задал его таким же паническим тоном, как и она. Даже в этом случае.

— Пожалуйста… он за мной следил… он собирается…

— Что происходит, Лусинда? В чем дело? — Вот настоящий вопрос, который давно следовало задать.

— Он хочет меня ударить… Ему нужны деньги… Он…

Я легко представил, что произошло: огромная темная ладонь вырвала у Лусинды трубку и накрыла микрофон. Я увидел помещение, которое выглядело как гостиничный номер, хотя на самом деле могло быть совершенно другим. И лицо, которое запомнил навеки, хотя всеми силами старался отвести глаза: «Не смотри… не смотри…»

Я снова услышал по телефону голос. Но не ее. На сей раз не ее.

— Слушай меня, говнюк.

Васкес! Но не тот, что приходил к Диане. Исчез фальшиво-приветливый тон, маскировавший злобу, и теперь она вырвалась наружу — встала на дыбы, загарцевала и начала беспощадно сшибать с ног тех, кто попался на пути.

— Думаешь, удастся запудрить мне мозги? Думаешь, способен меня перехитрить? Кусок ты дерьма! Посадил в машину педика и велел ему… Что? Надрать мне задницу? Так вот, твоя девка у меня. Понял? Твоя шлюшонка в моих руках. Отвечай, ты понял?

— Я понял.

— Так-то лучше, дерьмо! А то вбил себе в голову, что сам крутой. Натравил на меня какого-то долбаного шута. Это на меня!

— Я все понял… я…

— Ты понял? Так вот, оторви свою задницу от стула и гони сюда с сотней штук. А иначе я затрахаю твою девку до смерти. Усек, Чарлз?

— Да. — А кто бы не понял? Всякий ужаснулся бы серьезности подобной угрозы.

Пришла пора задать вопрос «где?». Я спросил адрес.

Помещение располагалось на самой окраине — в испанском Гарлеме, где я ни разу не был, разве что проскакивал насквозь, направляясь на стадион «Янки» или на скоростную магистраль Кросс-Бронкс.

Я вызвал по телефону машину, открыл сейф и сложил деньги в портфель — я держал их в кабинете, чтобы воспользоваться в нужный момент. В сейфе лежало и кое-что еще, а именно пистолет Уинстона. Несколько секунд я раздумывал, не взять ли его с собой, но решил: не стоит. Что я буду с ним делать?

На лестнице я встретил Мэри Уидгер. Она поинтересовалась, не случилось ли что.

Я ответил:

— Срочно нужно домой.

Через пятнадцать минут я ехал по Третьей авеню. Машина просачивалась и протискивалась сквозь мучительные заторы. Огромные рефрижераторы, автомобили «Федерал-экспресс»[139], фургоны, городские автобусы, «желтые» и «бродячие» такси[140] так и норовили перекрыть нам дорогу.

Но может быть, мы двигались не настолько медленно, как мне казалось. Может быть, я просто живо воображал, что собирался совершить Васкес, и никак не мог этого допустить. Не второй же раз на протяжении одной жизни!

Где-то на середине дороги я сообразил, что кисть, сжимающая ручку портфеля, онемела. Костяшки приобрели цвет спаленной древесины — стали пепельно-белыми. Я вспомнил игру, которой забавлял Анну. Что-то вроде салонного фокуса. Дочь требовала, чтобы я пять минут и ни секундой меньше стискивал в кулаке ее указательный палец, а потом разжимал руку. И смеялась, глядя на мои онемевшие пальцы. Вот и сейчас я чувствовал нечто подобное: только парализовало не одну руку, а всего меня. Словно я вновь оказался в номере отеля «Фэрфакс», а в пяти футах от меня насиловали женщину, в которую я влюбился. Тогда я словно впал в сомнамбулический сон, хотя и демонстрировал все способности организма. Кроме одной — действовать.

Постепенно характерные картины Ист-Энда остались позади. Бутики, магазины сумок и продовольственные центры сменились магазинами дешевых цен и винными погребками. На вывесках замелькали испанские слова.

Многоквартирный дом стоял на Сто двадцать первой улице, между Первой и Второй авеню.

Рядом магазин, где в уплату за товар принимали чеки, парикмахерская, винный погребок и два сгоревших здания. И еще торговец жареными каштанами и, кажется, неочищенными початками кукурузы. И тип, подозрительно смахивающий на наркодилера. Он проверял свой пейджер и одновременно разговаривал по какому-то необыкновенному мобильнику.

Я попросил шофера остановиться. Мое предложение его не обрадовало, но на такой работе, как у него, не принято отказывать, и он нажал на тормоза.

— Пока развернусь, — сказал он.

Я не ответил — смотрел на дом и соображал, сумею ли пройти в дверь. На ступенях у подъезда ошивалась компания, у которой мне в жизни не пришло бы в голову спрашивать дорогу. Ребята выглядели клиентами полиции, никому из них я бы не протянул руки — разве что отдавая бумажник.

А у меня был сегодня не только бумажник. У меня был бумажник плюс сто тысяч долларов.

Как только я вылез из машины, в дверцах щелкнули замки. Шофер дал мне понять: ты здесь сам по себе. Так и было.

Я привлекал всеобщее внимание. Явление хорошо одетого белого с дорогим кожаным кейсом в здешних местах было сродни открытию магазина супердлинных лимузинов. И продавец каштанов, и наркоторговец, и троица, оккупировавшая вход в дом номер 435, мгновенно уставились на меня.

Я гадал, как поступить лучше: взбежать по ступеням с деловым видом или подняться не спеша, как бы гуляючи. В итоге получилось нечто среднее: будто я стремлюсь попасть туда, незнамо куда. Очутившись на щедро расписанном мелом и цветным спреем асфальте («Sandi es mi Mami. Toni у Mali…»[141]), я поприветствовал швейцаров в типично нью-йоркской манере, то есть никак. Просто шагнул к лестнице — горке изношенных автопокрышек, отделявших коричневый цемент от желтого линолеума.

— Эй… — крикнул один из троицы.

Я сильно надеялся, что он обращается к товарищу, но оказалось — ко мне. На нем были невероятного размера желтые бейсбольные туфли и обычные брюки — это все, что я заметил, ибо шел, упершись глазами в землю.

В ответ на крик я поднял голову и узрел не слишком молодое латиноамериканское лицо. Такое не страшно увидеть за стойкой «Макдональдса». Но в недрах испанского Гарлема со ста тысячами в кейсе… Мне стало жутковато. Тем не менее я пер вперед, как полузащитник на нападающих противника. Сразу в дверь. Слава Богу, она была полуоткрыта.

— Ты куда? — спросил тот же человек, сделав ударение на «ты». Интонация имела важное значение. Вдруг я, чего доброго, подумаю, будто он собирается мне помочь, мол, вы куда? Не подсказать ли вам, как лучше пройти? Нет, он интересовался моим правом находиться в данном месте.

— Васкес, — сказал я.

Это первое, что пришло мне на ум вслед за острым желанием завопить: «На помощь!» Часто имя звучит как пароль. Как пропуск. Как охранная грамота. Одинокий прохожий — легкая добыча. Но если он не совсем одинок, то имеет смысл подумать, прежде чем с ним связываться.

Мой трюк сработал.

Я вошел в подъезд, и они меня не остановили.

Как и следовало ожидать, лифта не было. Я бежал через две ступени. Меня ждала Лусинда. «Он хочет меня ударить!» Не исключено, что и меня подстерегал здесь конец.

Лестница воняла выделениями человеческой плоти: мочой, спермой и кровью. Я поскользнулся на шкурке банана, которая при ближайшем рассмотрении оказалась использованным презервативом, и чуть не грохнулся в пролет. Откуда-то доносился смех. Веселый или нет? Трудно квалифицировать.

Я постучал. Дверь открыл Васкес. И не успел я вякнуть, как он затащил меня в прихожую и прижал к стене. Он ударил меня по лицу, и я почувствовал вкус крови. Я уронил портфель на пол и попробовал заслониться локтями. Он ударил опять. И опять.

— Прекрати, — взмолился я. — Я все принес.

Но Васкес продолжал меня бить — кулаком меж поднятых рук.

Внезапно он прекратил пытку. Вздохнул раз-другой, потряс головой и выдохнул. Словно ему требовалось спустить пары, прежде чем перейти к делу.

— Дерьмо, — произнес он так, словно был доволен развитием событий. — Дерьмо. Деньги с тобой?

Меня одолела одышка. Лицо пылало. Но я умудрился кивнуть на пол. На кейс. В квартире было по крайней мере две комнаты. Я слышал: в соседней кто-то был. Тихо шмыгал носом.

— Где она? — спросил я. Губы так распухли, что я говорил с трудом.

Васкес не обратил на вопрос никакого внимания. Он поднял кейс, открыл и вытряхнул на пол пачки стодолларовых купюр.

— Славный мальчик. — Таким тоном обычно хвалят собаку.

Теперь я отчетливо слышал Лусинду. Насколько я мог судить, в квартире почти не было мебели. На некогда яично-желтых, а теперь заляпанных грязью стенах чернели пятна от потушенных окурков.

— Я хочу ее видеть, — сказал я.

— Валяй, — разрешил Васкес.

Я прошел в комнату. Там было темно из-за опущенных штор. Тем не менее я разглядел стул у противоположной стены.

— Ты в порядке? — спросил я.

Она не ответила. Сидела притихшая. Как девочка на церковной скамье, твердо запомнившая, что в храме надо вести себя очень скромно. Я не заметил следов побоев. Ни на лице, ни на теле. Лусинда была в одних трусиках.

Почему только в трусиках?

Я слышал, как Васкес считает в прихожей деньги:

— Шестьдесят тысяч сто, шестьдесят тысяч двести…

— Я принес то, что он велел, — сообщил я.

Но может быть, слишком поздно. Я же сказал Васкесу: «У меня нет денег». В результате Уинстон погиб, а Лусинда оказалась здесь. В исподнем. Я хотел, чтобы она пошевелилась и заговорила. Или, по крайней мере, прекратила шмыгать носом. Хотел удостовериться, что кошмар закончился. Хотел вместе с ней пересечь финишную ленточку и больше никогда не оглядываться на пройденный путь.

Но она не двигалась. И не отвечала.

«Надо что-то делать», — подумал я.

Я украл деньги Анны. Не помешал похищению Лусинды прямо на улице. И все только для того, чтобы сохранить тайну. И хотя Лусинда тоже просила, чтобы я сохранил все в тайне, надо что-то делать.

В комнату вошел Васкес:

— Все в порядке.

Я собрался сматываться, собрался в полицию. Слишком далеко все зашло. Именно так надо было действовать с самого начала. Но только я убедил себя, что обратиться к копам — мой святой долг, как мне в ухо зашептал другой Чарлз. Мол, что было, то прошло. Все скоро и без того кончится.

— Ладно, Чарлз, — продолжал Васкес. — Ты правильно поступил. Еще увидимся…

Ему то ли не терпелось, чтобы ушел я, то ли он сам спешил покинуть это место.

— Ее я забираю с собой, — заявил я.

— Разумеется. На кой черт мне сдалась твоя сучка?

Лусинда по-прежнему ничего не говорила. Ни единого слова.

— Теперь сиди-ка ты дома, — посоветовал Васкес. — На своем Лонг-Айленде. — В руке он держал мой кейс. — Сделай одолжение. И чтоб без идиотских глупостей. Не то что в прошлый раз. Меня все равно не найдешь. Я… переезжаю.

И ушел.

Я стоял и слушал, как затихают на лестнице его шаги. Тише, тише. Тишина.

«Я… переезжаю».

Я ему поверил, но, может быть, только потому, что хотел поверить. Или Васкес все-таки понимал, что пускать кровь можно до определенного предела? Пока не наступит смерть.

— Я решила, на этот раз он меня убьет, — тихо прошептала Лусинда. Она смотрела в одну точку у меня над головой. Даже в темноте было заметно, как она трясется. И еще бросалась в глаза кровь на внутренней стороне бедра. — Он приставил пистолет к моему виску, велел молиться и спустил курок. А потом… ну, сам знаешь…

— Я отвезу тебя в больницу, а потом пойду в полицию, — сказал я.

— Шел бы ты отсюда, Чарлз, — ответила Лусинда.

— Ему это не сойдет. То, что он делает с тобой. Это перебор. Поняла?

— Уходи, Чарлз.

— Пожалуйста, Лусинда. Нам нужно обо всем рассказать. И тогда…

— Убирайся! — На этот раз она закричала.

И я ушел. Убежал. Вниз по лестнице, к выходу, к ждущей меня машине, испытывая одно определенное всепоглощающее неправедное чувство.

Потрясающее облегчение.

Глава 31

Я надеялся около двух недель.

Надеялся, что все позади. Что теперь все в порядке, что меня испытывали — испытывали жестоко, словно Иова, но, в конце концов, все кончилось.

Да, в эти дни мне было трудно смотреть Анне в глаза, зная, что исчезли те деньги, которые я с таким трудом для нее накопил. Что рухнул бастион, который я возводил против ее хитроумного и коварного врага.

И на Диану смотреть было тяжело. Она в меня верила — может быть, в последнее, во что верила на земле, — а я так распорядился ее верой.

Больнее всего было думать о тех, кого я видеть не мог, например, о Лусинде. Ее я подставил не раз, а дважды. И об Уинстоне, кого прямиком отправил в могилу.

Их образы не давали мне покоя, словно бедствующие дети. «Взгляни на меня… взгляни», — слышал я и старался этого не делать. Пытался упрятать Уинстона туда, где он стал бы недоступен моему внутреннему взору, и не мог. Получал корреспонденцию или читал репортаж о зимнем бейсбольном матче и воспринимал их, как привет от него. Я вспоминал, где оставил его лежать. Закрывал глаза, но картина никуда не уходила. Как фотовспышка, прожигала веки.

Но все-таки я надеялся.

Надеялся, что Васкес сказал правду. Понял, что колодец пересох, и нет смысла к нему возвращаться.

И еще я надеялся, что восстановлю фонд Анны. Посредством неустанного постоянного надувательства при помощи студии «Ти энд ди» приведу его в прежнее состояние. До того, как он может понадобиться. До того, как кто-нибудь заметит пропажу денег.

Две недели я тешил себя такими надеждами.

А потом в моей приемной появился человек. Об этом мне сообщила Дарлен.

— Что за человек? — спросил я.

— Детектив, — ответила секретарша.

Я вспомнил Дика Трейси — персонажа из воскресных комиксов. В детстве я лепил его из пластилина, а потом растягивал в разные стороны.

— Детектив? — переспросил я.

— Д-да.

— Скажите ему, что меня нет.

— Вы уверены?

— Да, Дарлен, уверен. — Я подпустил в голос немного раздражения, чтобы скрыть мои истинные чувства. А чувствовал я — да, страх.

— Хорошо.

И детектив ушел.

Но на следующий день он заявился вновь.

Я увидел его сразу, как только вышел из лифта.

— Мистер Шайн?

Я кивнул.

— Детектив Паламбо, — представился он. Прямо как в кино или по телевизору.

У него оказался нью-йоркский выговор, абсолютно наигранный, от которого коробит в темноте кинозала. Но именно так говорил детектив Паламбо. Зато вид у него был далеко не экранный — двойной подбородок и живот, не знакомый с тренажером. И значок он носил настоящий.

— К вашим услугам, — сказал я, изображая законопослушного гражданина, всеми силами стремящегося помочь офицеру полиции при исполнении.

— Я мог бы с вами поговорить?

— Разумеется. Никаких проблем.

Мы прошествовали мимо Дарлен, которая посмотрела на меня с упреком: дескать, я же вас спрашивала, на самом ли деле вы хотите, чтобы я сказала детективу, будто вас нет на месте. Помните?

В кабинете я плотно закрыл дверь, и мы сели. Все это время я вел с собой тревожный диалог — задавал себе тысячи вопросов и не находил ответов. Например, зачем приперся детектив? Неужели Лусинда передумала и заявила в полицию?

— Вы знаете Уинстона Бойко?

Значит, детектив Паламбо здесь не по поводу шантажа. Он пришел насчет Уинстона.

— Что вы сказали?

— Вы знаете Уинстона Бойко?

Ну, и каков у меня выбор? «Нет» и «не знаю» явно не годятся. Отыщется масса людей, которые поклянутся в обратном: Дарлен, Тим Уорд и половина шестого этажа.

— Да.

Детектив Паламбо что-то записал в книжицу, которую, подобно фокуснику, вытащил из кармана. Записал и опустил на колени в ожидании, не разовью ли я свой односложный ответ.

Я спохватился. Когда к тебе приходит детектив и интересуется малоизвестным курьером из экспедиции, самое естественное — спросить, в чем дело. Отсутствие любопытства может вызвать подозрение.

— Почему вы интересуетесь, детектив?

— Он пропал.

У меня слегка отлегло от сердца. Пропавший Уинстон куда лучше найденного трупа.

— Неужели?

Я заметил на переносице детектива красную полоску. Значит, обычно он носит очки, а сейчас в контактных линзах. На подбородке у него имелась небольшая царапина — наверное, порезался во время бритья. Я изучал его лицо, словно высматривал ответы на мучающие меня вопросы. Например, не подозревал ли он, что я что-то знаю об Уинстоне.

— Больше двух недель назад, — уточнил Паламбо.

— М-м-м… — Прячась за неопределенным звуком, я лихорадочно изобретал алиби.

— Когда вы его видели в последний раз?

Интересный вопрос. Не исключено, что с подковыркой. Вроде такого: «Кто из бейсболистов-левшей завоевал в последний раз звание «Самого ценного игрока Американской лиги»?» Все мгновенно отвечают: Ястржемский. И ошибаются. Потому что правильный ответ — Вида Блу, левша, чудо-игрок, который выступает за «Окленд ас». Уинстон любил такие вопросы.

Когда вы его видели в последний раз?

— Постойте, сейчас припомню, — наконец ответил я. — Кажется, несколько недель назад.

— Так-так, — проговорил Паламбо и снова что-то записал. — Каковы были ваши отношения, мистер Шайн?

Отношения. Такое говорят, когда у людей в самом деле есть отношения. Как у нас с Лусиндой. Спроси Паламбо, какие у меня отношения с Лусиндой, я бы ответил: недолгие. Я бы ответил: сексуальные. Мы с ней вместе подверглись жестокому насилию. А про секс теперь можно забыть.

— Он здесь работал, — ответил я. — Приносил мне почту.

— Так-так, — повторил Паламбо. — И все?

— Да.

— Угу. — Он принялся разглядывать фотографию Дианы и Анны, стоявшую у меня на столе.

— Полагаю, вы опрашиваете… всех?

— Всех?

— То есть всех, кто здесь работает.

— Нет, — отрезал детектив. — Не всех.

Я мог бы его спросить: «Почему же вы пришли ко мне?» Мог бы задать ему этот вопрос, но боялся услышать ответ. И поэтому ничего не спросил. Даже если Паламбо ждал от меня подобного вопроса.

— Чем еще могу помочь?

— Уточните, когда вы видели мистера Бойко в последний раз? — Ручка замерла над страничкой записной книжки.

Я вспомнил кадр из английской исторической драмы, которую время от времени крутили на «Браво»[142]: палач вознес топор над монархом и ждет сигнала, чтобы нанести удар.

— Точно не помню. Кажется, недели две назад.

Кажется. Нельзя арестовывать человека за то, что ему кажется. Тащить в суд, выносить приговор и сажать за решетку.

— Две недели назад? Когда он приносил вам почту?

— Да.

— А вы куда-нибудь выходили вместе с мистером Бойко? Я хочу сказать, на люди.

Один раз в бар. И то по делу.

— Нет.

— Мистер Бойко рассказывал вам о себе?

— В каком смысле?

— О своей жизни.

— Нет. Мы разговаривали только о корреспонденции.

— О корреспонденции?

— Ну… если мне требовалось что-нибудь отправить.

— У-гу. И все?

— Как будто.

— А о чем еще?

— Простите?

— Вы сказали «как будто». О чем он еще говорил с вами?

— О спорте. Мы говорили о спорте.

— Мистер Бойко — болельщик?

— По-моему. Мы с ним оба болельщики «Янки».

Я изо всех сил старался употреблять настоящее время, когда упоминал Уинстона. Это было не так-то просто. Я все время представлял, как он лежит у подножия горы отбросов.

— Понятно. Значит, вы говорили о корреспонденции и о спорте?

— Насколько я помню.

— И все?

— Да.

— Вы не знаете, мистер Шайн, как к Уинстону попали десять тысяч долларов?

— Что? — изобразил я удивление и одернул себя: «Не переигрывай. Ты же его прекрасно слышишь».

— В квартире мистера Бойко обнаружены десять тысяч долларов. У вас нет соображений, откуда он мог взять такие деньги?

— Нет. Конечно, нет… Откуда…

Я прикинул, есть ли у полицейских разрешение на проверку в брокерской конторе Дэвида Лернера. Знают ли они, сколько акций я продал в последнее время? Не удивило ли их это? Впрочем, с какой стати полиции подозревать, что я отдал деньги Уинстону Бойко! Я паниковал на пустом месте.

— В вашей компании украдено несколько компьютеров. Один — на вашем этаже.

— Было дело.

— Вы никогда не видели мистера Бойко в здании после работы? Его работы, разумеется.

Компьютеры. Паламбо спрашивал меня о компьютерах. Ну конечно! Уинстон — вор. Уинстон — бывший зек. Детектив допрашивал меня, поскольку подозревал, что Уинстон заколачивал деньгу, продавая компьютеры. Детективу требовался свидетель. Бойко свистнул несколько компьютеров, нажился и смылся.

— Вот сейчас вы сказали, и я вспомнил. Видел его как-то раз вечером, когда задержался допоздна.

— Где именно?

— Да вот тут, в коридоре.

— А была ли у него какая-нибудь причина находиться в это время на вашем этаже?

— Насколько я могу судить, нет. Тогда мне показалось это странным. — «Я снова его убиваю, — подумал я. — В первый раз, когда он был жив. А теперь, когда он умер».

— Вы потребовали от него объяснения? Спросили, чем он занимается?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Не спросил, и все. Он был в коридоре. Я в своем кабинете. Я ведь понятия не имел, можно ему тут ходить или нет.

— Хорошо, мистер Шайн. — Паламбо захлопнул записную книжку и убрал в карман. — Полагаю, на сегодня достаточно. Спасибо, что уделили мне время.

— Ради Бога, — ответил я, хотя не был уверен, что употребил самое подходящее слово. Именно сегодня. — Надеюсь, вы его найдете.

— Я тоже. Видите ли, мистер Бойко был очень дисциплинированным человеком и регулярно являлся к своему куратору из полицейского участка. Ни разу не пропустил встречи. Ни одной. Вы знали, что он сидел в тюрьме?

— Что-то слышал. Да-да, конечно. Это он вам сказал, что Бойко пропал? Куратор?

— Нет. — Детектив посмотрел мне прямо в глаза, как влюбленный, желающий убедить подругу в искренности своих чувств. — У нас с мистером Бойко были деловые отношения. Понимаете?

* * *
Я не понимал.

Я проводил детектива Паламбо по коридору до лифта: хотел проверить, не собирается ли он заглянуть к кому-нибудь еще, но он пошел прямо на выход. А я так и не врубился в его замечание: «У нас с мистером Бойко были деловые отношения».

Какие такие отношения?

Лишь впоследствии, прокручивая в голове наш разговор, скрупулезно анализируя вопросы и ответы и стараясь понять, не оступился ли я, не дал ли — пусть незначительный — повод детективу усомниться в моих показаниях, я догадался, что за отношения могли быть у офицера полиции и бывшего зека.

На каких условиях?

Вот что меня беспокоило. Люди пропадают постоянно. Разве не об этом твердят скучные копы в вечерних новостях? Родители, потерявшие от горя рассудок, обвиняют полицию в бездействии, мол, их сын или дочь Бог знает где, им ясно: что-то случилось. А им отвечают: если полицейские станут бегать за каждым подростком, который вовремя не явился домой, то не смогут ловить опасных преступников.

Полиция не имеет обыкновения бросаться на поиски даже пропавших детей. А Уинстон был отнюдь не ребенком. И к числу важных персон не принадлежал. Если на то пошло, по меркам полиции он занимал предпоследнее место, опережая только черного трансвестита, сидящего на героине.

И вдруг его разыскивает полиция.

На каких условиях?

Я снова мысленно прокрутил слова детектива: «У нас с мистером Бойко были деловые отношения. Понимаете?»

Да, теперь понял.

На каких условиях?

По фильмам, телешоу, газетам я знал: полицейским разрешалось принуждать бывших заключенных к сотрудничеству. Те делились с ними информацией, боясь снова загреметь в тюрьму. Или рассчитывая, что полиция закроет глаза, если им вздумается поправить свое материальное положение воровством компьютеров.

На каких условиях?

Теперь я знал, на каких условиях, Уинстон.

«Давай-ка повторим условия… Чтобы потом не было никакой путаницы».

Так он сказал в машине у линии железки номер семь.

«Давай-ка повторим условия».

Почему он так настаивал? Почему хотел, чтобы я произнес это вслух? Да потому, что мои слова обеспечивали ему свободу. Он должен был предъявить мои слова полиции.

«Давай-ка повторим условия».

У полицейского и бывшего зека могут быть только такие отношения: один спрашивает, другой отвечает — доносит, нашептывает.

«Давай-ка повторим».

Не будет слов, не будет записи на пленке, кто тебе поверит? Такая большая шишка — и ты, который курил дурь, продавал травку, а теперь освобожден под честное слово… «И что он от тебя хотел? Ну-ка, повтори, Уинстон».

Давай-ка повторим.

Паламбо ведь признался, что опрашивал не всех.

Только меня.

Глава 32

Все, что случается, имеет причину и цель. Так полагала Диана.

Я всегда относился к подобному образу мыслей недоверчиво, но теперь мой скептицизм дал трещину.

Взять хотя бы субботу после встречи с Паламбо. До странности теплую, с лужами размокшей грязи, которая засасывала мои ботинки, пока я собирал мусор на заднем дворе. Я целиком сосредоточился на этом занятии — лишь бы не думать о другом.

Я пребывал в страхе и панике, но пытался не дать тревоге вырваться наружу.

И когда Диана спросила от задней двери что-то насчет автостраховки, я едва понял, о чем речь.

— Нужно возобновить страховку машины, — сказала она.

Я кивнул, как болванчик на панели автомобиля, мотающий башкой от малейшего колебания воздуха. Жена поинтересовалась, где лежит полис. Я ответил и вернулся к мусору.

Через десять или пятнадцать минут Диана снова появилась у задней двери. На сей раз у нее было такое лицо, что у меня холодок прошел по коже.

Сначала я, естественно, подумал о дочери. Что-то стряслось с Анной. Надо бросать мусорный мешок и бежать в дом, выводить ее из коматозного состояния. Но в этот момент я увидел Анну: дочь продефилировала мимо окна своей спальни на втором этаже под самые свежие вопли П. Дидди. Дочь выглядела вполне нормально.

Что же в таком случае произошло? Я мысленно отмотал пленку событий назад.

Я убирал двор. Диана вышла мне что-то сказать — ах да, про нашу страховку, И спросила, где лежит полис. Я ей ответил: «Разумеется, в алфавитном шкафу со всеми делами. Страховки под буквой «С»».

Но ее интересовала автомобильная страховка. В хаотичном хранилище документов семейства Шайнов эта страховка вполне могла оказаться в папке с литерой «А».

Прозрение было молниеносным. Я почувствовал, что опален и поражен. Возможно, смертельно.

Вот тогда я и решил, что все имеет свою причину. Почему, например, автомобильную страховку потребовалось возобновлять именно теперь — сегодня, сейчас, сию же минуту? И почему Диана спросила, где хранится полис в тот момент, когда я был настолько поглощен своими переживаниями, что не сообразил сказать: мол, погоди, найду сам?

— Где деньги Анны, Чарлз? — задала вопрос жена. — Что ты с ними сделал?

* * *
Наверное, я всегда знал, что этот миг наступит. И втайне хотел, чтобы меня вывели на чистую воду. Проконсультируйтесь у любого психиатра. Он объяснит вам, что я чистил задний двор, а подсознательно желал очистить собственную жизнь.

«Неужели я столько вытерпел лишь для того, чтобы со всем распрощаться?» — подумал я.

— Что ты с ними сделал?

Я онемел. Диана стояла на заднем крыльце, а я перед ней — с вонючим мусорным ведром.

— Я отнес акции в банковский сейф, — наконец с трудом выдавил я. И подумал: надо одним махом избавить себя от этого. Раз и навсегда.

— Чарлз…

Диана упрекнула меня моим собственным именем. Словно вопиющая ложь была недостойна меня.

«Да, Диана, ты права».

Но я не был готов признаться — пока не готов.

— Чарлз, почему ты мне врешь? Что происходит?

Наверное, я мог бы возразить. Развить нелепую версию о банковском сейфе. Но я слишком уважал Диану. Слишком ее любил.

И хотя понимал, что меня ждет, понимал, что, сказав ей правду, просто ее убью, я решил не отступать.

Я начал с поезда, с того суетного утра. Как забыл купить билет и меня выручила женщина в вагоне.

Услышав имя Лусинды, жена насторожилась — словно животное, почуявшее опасность.

— Потом у меня выдался тяжелый день. Меня отстранили от интересного проекта.

Диана мимикой выразила недоумение, каким образом мои служебные неприятности связаны с фондом Анны. И с женщиной из поезда.

Я помнил, что существовала определенная связь. Но какая точно — не мог сказать. Потому что хотел тогда поплакаться в жилетку. Не жены. Вот и получилось: оступился одной ногой, подвернулась и другая.

— Я столкнулся с этой женщиной еще раз. — Я умолчал, что методично выискивал ее по всему поезду. Но разве не позволительно убрать подробности, смягчить удар?

— О чем ты, Чарлз? — Диана требовала деталей, чувствуя: наше будущее висит на волоске.

— Я говорю о своей ошибке, Диана. Извини, — ответил я.

Ошибке? И только-то? Люди постоянно совершают ошибки и потом на них учатся. Я рассчитывал, что она посмотрит на мой проступок именно под таким углом, хотя наш восемнадцатилетний опыт брака не давал никаких оснований. И тем не менее…

Диана села на крыльцо, откинула назад волосы и расправила плечи, как человек, которого собираются расстрелять, но который намерен до конца сохранять достоинство.

Я поднял оружие и нажал на спусковой крючок:

— Диана, у меня была с ней связь.

Из окна Анны по-прежнему вопила П. Дидди. Соседская собака лаяла на проезжающие машины. Но мир погрузился в тишину. Несравнимую даже с той, что окутала дом, когда заболела Анна. Я готов былрасплакаться. Но заплакал не я, а Диана. Тихо. Безнадежно. Будто я ударил ее по лицу.

— Почему? — спросила она.

Я предполагал, что Диана будет выпытывать: «Любил ли ты эту женщину? Как давно у вас началось?» Или: «Как давно кончилось?» Она захотела знать — почему? Закономерный вопрос. Однако я не был в состоянии на него ответить.

— Трудно сказать. Не знаю.

Она кивнула. И устремила взгляд на босые ноги, отчего на нашем зеленом заднем крыльце показалась мне совершенно беззащитной, словно новорожденный детеныш. Затем снова подняла голову и щурилась, будто мой вид резал ей глаза.

— Я чуть не спросила: «Как ты мог, Чарлз?» Представляешь? Уже собиралась спросить. Но я знаю, как ты мог. Возможно, даже знаю почему.

«Почему? — подумал я. — Ну-ка расскажи».

— Все из-за того, что с нами недавно случилось. Думаю, я могу это понять, но простить вряд ли. Извини.

— Диана…

Она махнула рукой, словно заткнула мне рот.

— Она кончена? Эта связь?

Первый вопрос, на который я мог ответить, не покривив душой:

— Да. Абсолютно. У нас было всего одно свидание. Честное слово.

Диана вздохнула:

— А куда исчезли деньги Анны?

Ну вот, поведал первую половину своих приключений. Теперь очередь второй.

— Только не говори мне больше об этой интрижке, — заявила Диана. — Я не желаю ничего о ней знать. Расскажи про деньги.

И я рассказал.

Сдержанно, логично, насколько сумел: переходя от причины к следствию. И заметил, что жена меня не понимает. Хотя у нее в глазах мелькало сочувствие, когда я описывал нападение и избиение. Однако известие, что именно Васкес заявился к нам домой и положил руку на голову Анны, ее не слишком взволновало. Может быть, она уловила в моем мучительном повествовании нечто такое, что прозевал я. Обнаружила моменты, в которые я должен был действовать иначе. Или я, стремясь к краткости, упустил детали, важные для понимания логики событий.

— И я ему заплатил, — закончил я рассказ. — Чтобы ее спасти.

— А тебе не приходило в голову обратиться в полицию? Или ко мне?

«Да», — хотел я ответить и промолчал. Я опасался, что полиция сама уже охотится за мной.

— Эти деньги, — прошептала Диана. — Фонд Анны…

Вид у нее был, как у моих попутчиков в электричке, обсуждавших деловые известия в газетах. «Фонд Дрейфуса, Фонд Моргана, Объединенный фонд», — бормотали они, словно перечисляли имена усопших близких.

— Ты должен заявить в полицию, Чарлз. Объяснить им, что случилось, и вернуть деньги. Они принадлежат Анне.

Она не знала, что теперь я вынужден защищать себя.

— Я тебе не все рассказал.

Ее глаза потухли: неужели ты недостаточно мне наговорил? Неужели есть что-нибудь еще?

— Я попросил одного человека мне помочь.

Снова ложь: это была не просьба, а ультиматум. Хотя, с другой стороны, Уинстон не очень-то мне помог — он меня сдал.

— Я попросил одного человека попугать Васкеса.

— Попугать?

Даже в полуобморочном состоянии Диана усмотрела изъяны в моем плане и не преминула мне на них указать: когда просишь человека кого-то попугать, всегда существует опасность в десять раз усугубить проблему. То, что начинается с удара кулаком по лицу, может закончиться ударом ножом в сердце. Или пулей — в голову.

— Он угрожал нашей семье, Диана. Явился в наш дом.

«Если меня любят, я люблю в ответ», — заявила мне однажды жена. Это было ее жизненным правилом, ее принципом semper fidelis[143]. Я рисковал потерять ее любовь. Диана будто с трудом меня узнавала: куда подевался нежный, преданный муж, которого она знала восемнадцать лет? Неужели он и вот этот тип, который сначала тешил собственную похоть, потом заплатил за удовольствия шантажисту и, наконец, кого-то нанял, чтобы избавиться от шантажа, — одно и то же лицо? Неужели такое возможно?

— Я не знал, что еще предпринять.

— И что из этого вышло?

— По-моему, Васкес его убил.

Шумный вздох. Даже теперь, когда у нее не осталось на мой счет ни малейшей иллюзии, я не потерял способности ее удивлять. Измена — вещь отвратительная. Но убийство…

— О, Чарлз!

— Мне кажется… Я думаю, он меня записывал на пленку, а потом сдал.

— Что значит «сдал»?

— Он бывший зек, Диана. А потом стал информатором полиции. Его, вероятно, принудили.

— Ты хочешь сказать?..

— Не знаю. Не уверен. Но боюсь.

Тут испугалась и она. Но больше всего ее тревожил вопрос: куда уходит любовь, когда она уходит? Самое дорогое чувство, которое ударили, избили и растоптали? Куда?

— Я чувствовала, Чарлз, что с тобой творится неладное. Из-за того, как ты держался. Будто куда-то пропадал. Но решила — разыгралось воображение. Хотя мысленно все себе нарисовала. Я сразу подумала о женщине. Просто не хотела верить. И ждала, чтобы ты сам мне сказал.

И вот я сказал. Но гораздо больше того, что она могла представить.

Диана задала мне несколько вопросов — из тех, что я ожидал. Кто та женщина? Замужем ли она? И правда ли, что у нас все ограничилось одним свиданием? Однако сердца в этих вопросах не было. Зато было в других. Или вернее, то, что осталось от ее сердца. Как серьезны мои неприятности с полицией? И прочее.

Под занавес она потребовала, чтобы я ушел из дома. Она не сказала, на сколько. Во всяком случае, сейчас она не хотела видеть меня рядом.

И через несколько недель, в течение которых я всячески избегал Диану — когда Анна засыпала, удалялся в гостевую комнату, — я снял меблированную квартиру в Форест-Хиллз.

Глава 33

В Форест-Хиллз проживали правоверные евреи и неправоверные сектанты. Люди одинокие, без видимых средств к существованию, они как будто не принадлежали нашему миру. И я прекрасно вписался в их компанию.

Например, я выглядел женатым человеком. Но где моя жена? Судя по возрасту, у меня наверняка имелись дети. Но куда они запропастились? Да и с финансами у меня было не совсем ясно.

В первый вторник после переезда меня вызвали в кабинет Барри Ленге. Это было необычно, поскольку, согласно производственной иерархии, те, кто занимался сметой — даже из начальников, — являлись к нам.

Но я пошел. Видимо, все дело в посттравматическом синдроме: самоуверенности у меня осталось не больше, чем у побитого пса.

Барри Ленге выглядел смущенным. Это послужило первым звонком тревоги.

— Гм… — прокашлялся он. И это прозвучало вторым звонком. — Я просматривал производственные счета, и кое-что меня удивило. Решил обсудить с вами.

Настала очередь смущаться мне. Барри уставился на набор серебряных карандашей. Я тут же вспомнил, как упорно смотрел Элиот на свои канцелярские принадлежности, когда Эллен Вайшлер давала мне отказ.

— Дело в том…

— В чем?

— Видите ли, здесь сказано: сорок пять тысяч за музыку. — Он показал на лист бумаги.

Знакомый счет за выполнение подряда.

— Видите? — ткнул в него пальцем Барри. — Вот здесь.

Я притворился, будто рассматриваю цифры. Рефлекс побитой собаки: когда ей приказывают, она подчиняется. Цифры были в самом деле похожи на четыре и пять.

— Да.

— Понимаете, в этом-то вся проблема.

— Да? — Похоже, на все его откровения у меня находилось одно только «да».

— Мэри Уидгер встречала эту музыку на другом ролике.

— Что?

— Повторяю: Мэри Уидгер встречала эту музыку на другом ролике.

— Что вы хотите сказать?

— Поправьте меня, если я ошибаюсь. Сорок пять тысяч долларов за специально созданное произведение. Так?

— Так.

— Но оно не специально созданное.

— Не понимаю.

Но я прекрасно понял. Студия Тома и Дэвида откопала эту музыку в архиве и не соизволила проверить, кто и когда ее написал. А ее уже использовали. До нас.

— Может быть, существует нечто похожее? В конце концов, это лишь звуковое сопровождение.

— Нет. Мэри обращалась к музыковеду. Это тот же самый отрывок. Нота в ноту.

«Она обращалась к музыковеду». К музыковедам обычно обращались за гарантией, что выбранная для рекламы мелодия не слишком напоминает популярную пьесу. Например, нам понравилась строка из «Это прекрасно» Гершвина. Мы ее вставляем в ролик, но слегка переиначив, чтобы правообладатели музыки не ободрали нас, как липку. В данном случае, разумеется, стянули не Гершвина.

— Я переговорю со студией. — Я постарался, чтобы голос звучал по-деловому возмущенно.

— Я уже говорил с музыкальной студией, — осадил меня Барри.

Мне не понравилось, как он произнес «с музыкальной студией». Подчеркнуто саркастически.

— Да?

— Да. Разговаривал. И в связи с этим у меня к вам вопрос. Сколько?

— Что значит «сколько»?

— Не понимаете слово «сколько»?

— Ничего не понимаю.

— Да неужели?

— Уверяю вас.

— А мне кажется, прекрасно понимаете. Музыкальная студия — мыльный пузырь. Она существует только на бумаге. И организована для того, чтобы получать от агентства нелегальные доходы. Но если я потребую вернуть незаконно заработанное, какую это составит сумму?

— Понятия не имею, о чем вы говорите. Если вы обнаружили мошенничество…

— Послушайте, Чарлз… — Барри больше не смущался. Наоборот, чувствовал себя словно рыба в воде. — Послушайте. Если вернете назад наши деньги, есть вероятность, что эта история не кончится судом. Что вы не окажетесь на скамье подсудимых. Следите за моей мыслью? Хотя решение буду принимать не я. Будь моя воля, я бы точно упрятал вас в каталажку. Это потому, что я финансовый проверяющий компании и деньги слишком близки моему сердцу. Уразумели? А у Элиота другие настроения. Пусть так.

«У Элиота другие настроения». Я стал гадать, знал ли что-нибудь Элиот или нет. Пока нет.

— Да, действительно, я кое-что заподозрил. Что-то там было такое… Почему бы вам не поговорить с Томом и Дэвидом?

— Я уже говорил с Томом и Дэвидом. И они готовы многое сообщить. А вы, я вижу, намереваетесь продолжать пудрить мне мозги. Прекрасно. Только учтите: будете дальше вести себя в том же духе, и Элиот переменит решение. Почему? Да потому, что я ему скажу. Никто не хочет скандальной огласки. Но хотят, чтобы вернули их деньги. Вы же понимаете, если возникнет выбор: деньги или ненадолго подмоченная репутация — и деньги перевесят. Вы уж мне поверьте.

Мне предстояло принять решение. Можно было сознаться в хищении двадцати тысяч долларов и вернуть их. Но для этого требовалось снова залезть в фонд Анны. Я очень сомневался, что Диана меня к нему подпустит. Хотя с другой стороны, у меня возникло ощущение, что Том и Дэвид навесили на меня больше, чем мне перепало, и Барри не поверит, что моя мошенническая активность ограничилась этой суммой. Если я что-нибудь признаю, мне выпишут счет покрупнее; и тогда конец.

— Не имею к этому никакого отношения, — заявил я твердо, как только мог. — Не знаю, что наговорили вам Том и Дэвид. На вашем месте я бы не верил ни одному слову типов, которые, судя по всему, много лет вас надували.

Барри вздохнул. И попытался ослабить воротник — невозможное дело, поскольку он был ему мал на два размера.

— Выходит, продолжаете гнуть свое, — произнес он. — Прекрасно. Дело ваше. Утверждаете, что невиновны? Хорошо, мы предпримем меры.

— И в чем они будут заключаться?

— Мы вас отстраняем. Организуем служебное расследование. После чего вновь обратимся к вашей персоне. И если у меня есть хоть какое-нибудь влияние на начальство, арестуем к чертовой матери. Понятно, приятель?

Я поднялся и вышел из кабинета.

Глава 34

Время шло — неделя, другая, месяц.

Вместо работы я занимался размышлениями. Например, прикидывал, простит ли меня когда-нибудь Диана или нет. Арестуют ли по обвинению в убийстве или обвинят в незаконном присвоении денег. Ничего этого до сих пор не случилось. Но я понимал: еще не вечер.

В первый день безработицы я осознал, что, человек привычки, я запрограммирован каждое утро отправляться на службу. Поэтому сел в поезд и как обычно доехал до Манхэттена, а к вечеру вернулся домой. В немалой степени хандре способствовало окружение: меблированная квартира напоминала номер в мотеле, где отсутствовали горничные. Я чувствовал себя немного Златовлаской, которая переночевала в чужой постели. Словно кто-то должен был вот-вот появиться и выгнать меня вон. Имелись даже намеки на этого «кого-то» — крохотные свидетельства прежних постояльцев.

Например, книжка в бумажном переплете с закладками «Мужчины с Марса, женщины с Венеры». Кто ее обладатель — марсианин или венерианка? Я бы не взялся сказать.

За не слишком чистым унитазом обнаружилась зубная щетка — забавная, с изогнутой ручкой, чтобы добраться до самых труднодоступных мест. Цвета лаванды. Чей это цвет: мужской или женский? Или ничей?

А в ящике стола — лист линованной бумаги с обещаниями, похожими на новогодние обязательства: «Я буду активнее знакомиться с людьми» или «Я избавлюсь от излишней категоричности». И так далее. Я решил, что автор этих строк и хозяин книги — одно и то же лицо, поскольку в них просматривалось истовое стремление к совершенству. «Интересно, а как обстояло дело с нами? — подумал я. — Диана, наверное, с Венеры, а я с Плутона».

Я забрел в библиотеку на Сорок второй улице, потолкался по музею Метрополитен и почти весь день продремал в планетарии Хейдена. Порой я просыпался и таращился на звездный купол, как выходящий из анабиоза астронавт, затерянный во Вселенной.

Ежедневно я звонил Анне. Всегда по сотовому, поскольку мы придумали легенду, будто я отправился на съемки нового рекламного ролика в Лос-Анджелес. Как-то мне пришлось провести там целых два месяца, и мы решили, что это подходящая версия.

— Где ты сейчас? — спрашивала меня Анна.

На студии в Бербанке[144]. На улице в Венис[145]. Во взятой напрокат машине на пересечении Сансет и Ла-Сиенега.

— Круто, — восхищалась Анна.

Диана заявила, что пока не желает со мной разговаривать. Что подразумевалось под словом «пока», она не уточнила. Иногда я звонил, и трубку снимала она. Я надеялся, что наказание кончилось. Но Диана тут же подзывала к телефону дочь. Хотя в каком-то смысле наше общение ничуть не отличалось от того, что сложилось в эпоху Anno Domini[146], то есть эры диабета Анны. Только теперь в молчании Дианы чувствовалось не горе, a страшный упрек. И если раньше молчание было исполнено бессознательной ласки, то теперь в нем ощущалось затишье, как в третьесортном фильме, когда героиня перед решающим наскоком уверяет своего amigo[147]: «Все хорошо, все спокойно».

Я снова встретил Лусинду в конце февраля, в понедельник, на третьей неделе вынужденного безделья.

Моим первым порывом было немедленно спрятаться, нырнуть поглубже в людской водоворот. Вторым — поздороваться с ней. Наверное, потому, что я обрадовался: она жива и здорова. Бодра и даже с кем-то беседует. Это немного облегчало мне чувство вины.

Я, конечно, вспоминал ее и надеялся, что она сумеет оправиться от того, что сделал с ней Васкес.

Теперь я увидел, что ей это удалось. Круги под глазами исчезли. Она снова была красива — прежняя Лусинда.

Я любовался ею не меньше минуты, а потом перевел взгляд на того, с кем она говорила. Кто это, муж, которого я мимолетно видел у фонтана?

Нет, не муж. Этот был ниже ростом, моложе и одет небрежно. Может, коллега-брокер или сосед?

Похоже, они были на дружеской ноге. Остановились перед газетным стендом и начали что-то весело обсуждать.

А я оказался на ничейной территории: недостаточно далеко, чтобы остаться незамеченным, но и недостаточно близко, чтобы услышать слова. Стоило Лусинде повернуть голову налево, и я как на ладони — ненадежный человек, живое напоминание о перенесенном ужасе.

Я хотел избавить ее от этого. Но главным образом хотел избавить от этого себя.

И бросился наутек. Глядя вперед, чтобы случайно не встретиться с Лусиндой глазами, обогнул край медленно текущей толпы и устремился к лестнице, выводящей на Восьмую авеню.

Но не выдержал. Покосился на Лусинду и ее спутника, желая убедиться, что она меня не заметила.

И заметил кое-что сам.

А потом размышлял об этом всю дорогу в такси до Национального музея американских индейцев. Но так ни до чего и не додумался. Слишком быстрый был взгляд, слишком много людей отделяло меня от Лусинды. Эти люди были вроде статистов, которые ходят туда-сюда между камерой и актерами с целью внушить зрителю, будто сцена снята на улице, а не в павильоне «Юниверсал студиос».

Но когда статистов перебор, исполнители кажутся лишними в кадре. Приходится сокращать массовку и переснимать сцену.

Именно этим я и занимался в такси. Мысленно убирал толпу, стараясь яснее разглядеть Лусинду, ее коллегу, или соседа, или…

Брата. Да, он мог быть ее братом. Но был ли у Лусинды брат? Мы гораздо больше говорили о моих родных, чем о ее. Это я изливал ей душу — рассказывал про Анну и Диану. Лусинда предпочитала слушать.

Теперь мне казалось, что у нее должен быть брат. Или кузен. Да, скорее кузен.

Дело в том, что меня поразило их поведение.

Они касались друг друга руками. Не держались за руки, не стояли под руку, а именно касались.

Так обычно ведут себя с братом. И не с братом. С другом, с новым приятелем. Ну и что? Я никогда не спрашивал у нее, был ли я первым любовником. Отчего же предполагать, что стал последним?

Брак Лусинду нисколько не радовал. Ей требовался человек, с которым можно поговорить. И не только. Не исключено, что она такого нашла.

На мгновение я ощутил нечто, подозрительно смахивающее на ревность. Мгновенный укол, призрачная боль давно затянувшейся раны.

А затем я выбросил Лусинду из головы.

Глава 35

Это был день рождения Анны.

Я не пропустил еще ни одного ее дня рождения. И не представлял, как пропущу этот. Пусть она мрачно пожимала плечами: мол, дни рождения… что это такое? Я был уверен: дочь не простит мне, если я не приду на ее праздник, и я заполучу второго судию, хотя вполне хватает и первого.

Поэтому, когда я в очередной раз позвонил домой и трубку взяла Диана, я выпалил:

— Пожалуйста, не зови Анну. Мне нужно с тобой поговорить.

— Да, Чарлз, — вздохнула она.

Наконец-то назвала меня по имени.

— Приближается день рождения Анны.

— Я знаю, когда у Анны день рождения.

— Тебе не кажется, что в этот день я должен быть дома? Анна обидится, если решит, что на ее день рождения я остался в Калифорнии.

— Я еще не готова тебя видеть.

Да, в том-то и проблема: Диана не готова. Зато я более чем готов.

— А если поступить так… Сказать, что я вырвался на минутку и должен улететь обратно?

— Не знаю…

— Диана, это же день рождения Анны.

— Хорошо. На ночь можешь остаться. Но утром, пожалуйста, уходи.

— Понятно. Договорились. Спасибо.

Странно было благодарить жену за то, что она позволила мне переночевать в моем собственном доме. Не то чтобы несправедливо — просто странно. Но самое главное — она согласилась.

* * *
Я купил три компакт-диска, которые порекомендовал продавец «Вирджин рекордс», и пришел домой.

Анна мусолила овсянку и тупо смотрела на экран телевизора, где шла программа MTV.

— Папа!

Обычно она сдерживала восторг, но на этот раз так искренне обрадовалась, что молнией соскочила со стула и оказалась в моих объятиях. А я так крепко прижал ее к груди, будто от этого зависела моя жизнь. А может быть, так оно и было.

Я уже собирался спросить, где мама, но в эту минуту Диана появилась на кухне. Я смутился — не знал, что делать, словно приперся на свидание к незнакомому человеку. Как поздороваться? Что сказать? По-моему, Диана тоже растерялась. Поколебавшись, мы ограничились небрежным объятием и пожатием рук, словно хоккеисты после окончания матча.

— Как Калифорния? — спросила Диана, явно желая побыстрее разделаться с нашими шарадами.

— Прекрасно. Но съемки не закончены. Утром придется вернуться.

Для Анны это оказалось новостью. И весьма неприятной. Она надула губки и заныла:

— Ну… папа…

— Извини, золотце. Ничего не поделаешь. — Первая правда, которую я сказал дома.

— Я так хотела, чтобы ты послушал меня в весеннем концерте. Я выступаю соло.

— Отлично. Только не становись профессиональной певицей, пока не закончишь школу.

Попытка разрядить обстановку шуткой провалилась: Анна обиделась и снова уткнулась в телевизор.

— Кто-нибудь даст мне соку? — спросила она.

Внезапно пульт дистанционного управления у нее в руках заходил ходуном. Вверх-вниз, вверх-вниз.

— Тебе нехорошо, дорогая? — встревожилась Диана. — Ты вся дрожишь.

— Хочу и дрожу. — Дочь бросила на меня взгляд, который ясно говорил: «Вот видишь, что мне приходится испытывать из-за тебя. Мне стало хуже».

Диана достала из холодильника апельсиновый сок и налила полстакана:

— Держи.

Анна пригубила.

— Попей еще, — посоветовала Диана.

— Пей сама, — огрызнулась дочь.

Она всегда остро реагировала, когда ее чем-нибудь пичкали. Или не пичкали. Она продолжала дрожать.

— Пожалуйста, дорогая, — поддержал я жену.

— Со мной все в порядке, — отрезала Анна.

— Послушай…

— В порядке! — Анна схватила стакан и кинулась в коридор. — Когда вы от меня отвяжетесь!

— Она напугана, — объяснила Диана. — Настроение меняется очень быстро.

— Я знаю.

«Почему вы меня назвали Анной?» — спросила дочь, когда была совсем маленькой.

«Потому что ты моя частичка, — ответила жена. — Меня зовут Дианна. Если отнять частичку «ди», получится твое имя».

— Мне надо вернуться к счетам, — сказала жена.

И я подумал, что скоро у нас возникнут проблемы с платежами.

Я забыл купить поздравительную открытку. И поскольку жена и дочь злились на меня, решил: отправлюсь-ка в канцелярский магазин на Меррик-роуд.

В магазине пожилая женщина колдовала с карточками лото.

— …восемь… семнадцать, тридцать три… шесть… — Нескончаемое моление об удаче. — …девять… двадцать два… одиннадцать…

Я прошел к задней стене, где были выставлены открытки. Не только поздравительные, но и благодарственные, соболезнующие. Я обратился к разделу, посвященному дню рождения, и чуть не увяз в подразделах. Поздравления мамочке, сыну, жене, теще, бабушке, лучшему другу, кузине… Вот, слава Богу, дочери. Теперь предстояло решить, в каком ключе выбрать текст: в шутливом, уважительном или сентиментальном. Я склонялся к сентиментальному. Чувствительных открыток тоже оказалось немало — с цветами на обложке и короткими стихотворениями внутри. Однако стихи были не столько трогательными, сколько пошловато-банальными. Например:

Дочурка! На твой день рождения
Хочу я тебе сказать:
Люблю я тебя так сильно,
Что никак не могу описать.
И хоть я теперь далеко,
Ты знай: из любой дали
Летит к тебе сердце папули
На крыльях вечной любви.
Я подумал: Анну непременно стошнит от этих виршей. Придется сочинить что-нибудь самому, если уж захотелось произвести на дочь впечатление тонкого и умного человека. Выбор пустых открыток был невелик. На обложке черно-белая фотография, или заснеженная равнина в штате Мэн, или уединенная горная река. Считалось, что глупые стихи — для народа, а их отсутствие — для одухотворенных людей. Я никак не мог решить, одухотворен я в настоящее время или нет.

За стендами с открытками стояли другие — с более изысканными подарками. Керамические сердца с надписью «Лучшей на свете мамочке». Мяч для гольфа со словами «Потрясающему отцу». Искусственные цветы. Колокольчик с призывом «Сделай динь-динь». И рамки для фотографий.

Я заметил ее не сразу.

Рылся там и сям, рассматривал керамику и дешевую пластмассу, трогал мяч для гольфа, звонил в колокольчик. И уже повернулся к стенду с поздравительными открытками, намереваясь принять окончательное решение, как вдруг произошло то, что я назвал бы эффектом бокового зрения. Хотя это не совсем точно. Я разглядел ее не уголком глаза. А просто увидел и вспомнил.

Колокольчик. Идиотский мяч для гольфа. Керамические сердца. Где же она мелькнула? Вон там.

Во второй рамке.

И в третьей.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — Голос донесся, словно издалека.

Фотографии в рамках.

Чтобы покупатели поняли, как красиво будут смотреться снимки их близких в предлагаемом обрамлении. Ты с женой во время свадьбы на Нантакете[148]. Двойняшки Гензель и Гретель[149] в тот давнишний Хэллоуин. Милая мордочка Керри-щенка. Люди, как правило, лишены воображения. Им нужны образцы для подражания: «Представьте, как чудненько будут выглядеть эти рамочки на вашей каминной полке».

— Сэр, могу я вам чем-нибудь помочь? — Голос звучал настойчивее, но словно через стену.

В рамках за стеклом находился один и тот же снимок. Маленькая девочка сидела на качелях где-то за городом. Белокурые волосы разлетелись в стороны. Веснушчатое лицо, круглые коленки, очаровательная улыбка. Образ беззаботного детства. Визажисты, парикмахеры, костюмеры, которые его создавали, остались за кадром.

— Сэр, вам плохо?

Я уже видел эту фотографию.

«Я показал вам свою. Теперь ваша очередь».

Очаровательная Лусинда рассмеялась и достала из кожаной сумки снимок.

Маленькая девочка на качелях где-то за городом.

Только это была не ее дочь. Чужая.

— Сэр, что-нибудь случилось? — поинтересовался продавец.

Надо ответить. «На меня снизошла великая благодать» — вот что я ему скажу.

Я был слеп, а теперь прозрел.

Глава 36

Анна пригласила на день рождения всего одну подругу, видимо, единственную. И я не мог отделаться от ощущения, что мы не на празднике, а на поминках.

И я вспоминал. Интерн в приемном покое больницы спросил меня о зрении Анны. Ему бы спросить о моем: «Как у вас с глазами, мистер?» И я бы ему ответил: «Плохо, доктор, я слеп».

Я попал в крушение. Слышал вопли раздавленных и умирающих. И все это время поездом управляли Лусинда и он. Теперь я отлично все понял.

Как они это устроили?

Ложь. Фарс. Подстава. Я пытался определить то, что мой житейский опыт явно не включал. А Анна в это время терпеливо ждала, когда мы кончим петь: «С днем рождения!»

Обман. Надувательство. Дочь распечатывала подарки и читала поздравительные открытки. Я ей написал: «Хорошо бы тебе всегда было тринадцать».

Откровенный грабеж. Она поблагодарила всех за подарки, а меня даже обняла.

Я вспомнил человека, которого видел с Лусиндой.

Он ей не брат, не сосед и не любимый дядюшка.

Он — следующий.

Мы с Дианой умудрились соблюсти приличие: улыбались и хлопали в ладоши, когда Анна задувала свечи.

Потом дочь с подругой отправились в кино. И воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь мерным плеском из водопроводного крана и неприятным звоном стаканов и тарелок, устанавливаемых в посудомоечную машину. И еще — ужасными криками в моих ушах.

— Ну вот, — начал я в отчаянной надежде направить мысли в другую — любую — сторону и одновременно нарушить молчание, — она стала на год старше.

— Да, — без всякого энтузиазма отозвалась Диана. Поставила последнюю тарелку в посудомоечную машину и села к столу. И впервые за бог знает сколько времени обратилась ко мне по-человечески: — Как ты живешь, Чарлз?

— Хорошо… отлично…

«Ложь», — подумал я.

— Правда?

— Конечно. Со мной все в порядке, Диана. А ты?

— Я вспоминаю.

— О чем?

— Как ты однажды о нас сказал. О том, что значит быть родителями. Помнишь?

— Что я сказал?

— Ты сказал, — она закрыла глаза и словно прочитала в памяти, — «Это все равно, что положить деньги в банк».

— В банк?..

— Анне было три или четыре годика, около этого, и ты куда-то ее повел, вроде бы в зоопарк. Вы ушли вдвоем, потому что я тогда болела. Да и ты чувствовал себя неважно — мне кажется, от тебя-то я и подхватила заразу. Тебе хотелось остаться дома, полежать на диване, посмотреть футбол. Но Анна на тебя насела, и ты сдался.

Я начал смутно припоминать. Давнишнее воскресенье в зоопарке Бронкса. Мы с Анной кормим слонов.

— Да, было такое.

— Когда вы вернулись, я тебя поблагодарила. Понимала, что тебе совсем не до прогулок, но ты пошел. Ради Анны. Не бог весть какой подвиг, и все-таки. Мне было очень приятно, что ты его совершил.

Диана смотрела прямо на меня — в лицо, — словно искала что-то потерянное. И мне захотелось ей сказать: «Я здесь. Я никуда не делся».

— А ты мне ответил: «Каждый день с Анной, каждый миг — это своеобразный вклад. Если достаточно вложить и не растратить, то, повзрослев, она станет богатой. Воспоминаниями». Тогда я решила, что это глупо. И очень здорово. Ей скоро потребуется диализ.

— Не может быть! — У меня моментально испарились мысли о зоопарках, слонах, Лусинде и Васкесе.

— Доктор Барон провел анализы. Почки сдают. Одна уже почти отказала. В скором времени нашу дочь придется трижды в неделю подсоединять к аппарату.

— Когда?

— Какая разница? Это будет, и все.

Диана заплакала.

— Я думаю, ты прав, Чарлз.

— Что?.. В каком смысле?

— Думаю, мы вели себя с ней правильно. Создали ей хороший банковский счет. И никогда не забывали класть туда деньги. Ни разу.

Я почувствовал жжение у век и что-то горячее, мокрое на щеках.

— Извини, Чарлз. Я никогда не закрывала глаза на то, что должно случиться. Но сейчас забылась. Я не должна была об этом говорить. Не хотела, чтобы это прозвучало. Прости.

— Диана… Я…

— Но мы должны повторять, какая у нас замечательная дочь. Все время, пока она с нами. Это очень важно.

И каким-то волшебным, необъяснимым образом мы оказались в объятиях друг друга.

* * *
Когда мы наплакались и, держась за руки, сели рядом и стали смотреть в чернильно-темную ночь за окном, мне показалось, Диана вот-вот попросит меня не уходить. Я даже увидел, как формируются в ее голове слова.

И сознательно нарушил очарование этого мига. Встал и сказал, что мне пора.

Я не мог остаться дома. Пока не мог.

Кое-что стало мне ясно. Кристально ясно.

Мне следовало завершить неоконченные дела.

Меня выгнали с работы. Отлично. Надо было найти другую. Лучше прежней.

Надо было восстановить фонд Анны.

А для этого где-то достать средства.

Каким-то образом вернуть свои деньги.

Глава 37

Ноги Лусинды невозможно было не увидеть.

Я заметил их и в первый раз — в поезде, и сейчас — в толпе на Пен-стейшн. Они выделялись среди множества других ног, ухоженные и сексуальные.

Лусинда была с мужчиной.

Я выслеживал их много дней. Каждое утро садился на поезд 5.30. Прятался в том месте, где встретил их в прошлый раз, и терпеливо ждал.

Я говорил себе: «Это мой единственный шанс». Скрещивал пальцы и читал молитвы.

Наконец я их засек, и оказалось, мне трудно на них смотреть.

Я чувствовал себя обнаженным, уязвимым и напуганным.

А в незнакомом мужчине невольно узнавал самого себя. Как-то на дружеском мальчишнике я отвернулся от юной стриптизерши в золотистом парчовом ремешке на бедрах, окинул взглядом товарищей и с отвращением подумал: «Я такой же, как они».

Этот мужчина был явно очарован Лусиндой. Держал за руку, любовно заглядывал в глаза.

Теперь я нисколько не сомневался. Она его охмурила, как некогда меня. Он оказался следующим.

«Какой трогательный, — подумал я. — Какой жалкий».

Как я в недалеком прошлом.

Взглянув на фотографию в магазине, я задался вопросом: «Почему именно меня выбрали объектом атаки?» И не задумываясь ответил: «Потому что я ее жаждал. Какой угодно. Лишь бы выбила из привычной колеи».

Я то и дело мысленно возвращался к нашим встречам с Лусиндой. Прокручивал их в сознании, как рабочий материал на редакционном компьютере и «Мовиоле»[150]. Как мило она сказала: «Я за вас заплачу».

В тот день она меня подцепила.

Лусинда и мужчина завернули в открытое кафе и взяли обезжиренные персиковые оладьи и бублички; мужчина заказал кофе.

Они сидели за маленьким столиком. Плечи их соприкасались, лица иногда застилал пар.

Сначала я держался к ним спиной, потом нырнул за газетный стенд. Я опасался, как бы она меня не заметила, хотя вообще-то зря: узнать меня было трудно.

Во-первых, я похудел. После того, как моя жизнь пошла под откос, у меня испортился аппетит, а затем и вовсе исчез. Одежда висела на мне, как на плечиках. Во-вторых, пополнив благодаря coup de grace[151] Барри Ленге ряды безработных, я бросил бриться. Моя эспаньолка превратилась в настоящую бороду. Несколько дней назад в ванной комнате я посмотрел в зеркало и увидел лице вроде тех, что показывают в кинофильмах о заложниках. Иностранный дипломат, пробывший несколько месяцев в заточении, — вот как я теперь выглядел.

Мне надоело подглядывать за ними из-за газетного щита.

Меня начала разбирать злость. Она поднялась во мне внезапно, как тошнота. Чувство необыкновенной силы. Такую злость я испытывал только к Богу из-за болезни Анны — в те дни, когда в Него верил и не верил. У меня сжались кулаки, и я представил, как запускаю их в рожу Васкеса. И в ее прекрасное лицо.

Но я подавил желание выйти и сказать, что обо всем догадался. Что знаю, как она меня обманула. Надо было дождаться своего часа. Вернуть деньги Анны. Для этого требовалось найти Васкеса. А чтобы найти Васкеса, нужна была Лусинда.

Рано или поздно, она приведет меня к нему.

* * *
Я понял, что Лусинда сменила имидж: она больше не была брокером. Мне удалось подслушать их разговор. Мужчина сообщил, что играл на понижение для своего клиента, который был для него чем-то вроде кормушки. Значит, истинный брокер он, а не она. Потому что мог, поддавшись любопытству, справиться у коллег насчет некоей Лусинды и обнаружить, что таковая в их среде не числится. Значит, теперь она косила под юриста, страхового агента, цирковую гимнастку или кого-нибудь еще. И звалась не Лусиндой.

Зато имя мужчины мне было известно. Я узнал его в то утро, когда они распивали кофе. К ним кто-то подошел и сказал: «Привет, Сэм Гриффин. Как дела?»

Дела его оказались не очень. Он побледнел и онемел. А Лусинда отвернулась и принялась изучать висевшее на стене меню.

— Прекрасно, — ответил Сэм, обретя голос.

А Лусинда поднялась и пересела за другой столик. Случайная попутчица. Вместе сошли с поезда, очутились в одном кафе и сейчас разъедутся на метро. Мистер Гриффин пять минут поболтал с не вовремя возникшим приятелем. А когда тот ушел, с облегчением вздохнул и вытер лицо грязной салфеткой.

Я нервничал; нелегко так близко находиться от жертвы и не иметь возможности предупредить ее об опасности. Словно видишь, как к ребенку приближается машина. Схватить бы его, увести с мостовой, но нет сил. И в результате наблюдаешь страшную смерть крупным планом в замедленном темпе. Ужасно!

* * *
По-моему, однажды она меня заметила.

Я следовал за ними к кафе, расположенному севернее Чайнатауна. Они заняли столик у окна. Гриффин потянулся к ее руке, и Лусинда не отстранилась.

Я невольно вспомнил свое ощущение, когда ее рука ложилась на мою ладонь. Вспомнил всего на мгновение. И какое наслаждение доставляли мне эти руки в отеле «Фэрфакс». Словно открываешь китайскую шкатулочку и находишь в ней другую. Открываешь следующую и видишь новую. Еще и еще — каждая меньше и теснее предыдущей. Открываешь все быстрее и вдруг в последней — ничего. У меня перехватило дыхание.

Погруженный в воспоминания о греховных наслаждениях, я не успел справиться с волнением к тому времени, как они показались на пороге кафе. Пришлось срочно пересечь улицу. На противоположном тротуаре я задержал дыхание, сосчитал до десяти и, скрестив пальцы, медленно повернулся к Лусинде: неужели узнала?

Но нет, обошлось. Влюбленные сели в такси и укатили.

* * *
А затем я их потерял.

Не видел день.

Другой.

Третий.

Неделю. Ни Лусинды. Ни Гриффина.

С раннего утра до позднего вечера я бегал по вокзалу, как заведенный, и все без толку.

Меня охватила паника: я решил, что опоздал. Что Лусинда уже заманила куда-нибудь свою жертву и Васкес накрыл их. Забрал бумажники и устроил мистеру Гриффину допрос с пристрастием: мол, какого хрена изменяешь супруге. А может быть, сейчас звонит милому Сэму домой и просит деньги. Взаймы, всего десять тысяч взаймы, и он исчезнет с глаз долой.

Не найдя парочку и на следующей неделе, я впал в отчаяние. Собрался поднять лапки вверх. Признать, что сорокапятилетнему бывшему рекламщику не дано одолеть матерых бандитов. Пора смириться с поражением.

Я готовился выбросить белый флаг.

Но вдруг кое-что вспомнил.

Глава 38

— Надолго вы хотите остановиться?

Портье был тот же самый, что давал мне в ноябре ключ от номера 1207.

Я почесал затылок:

— А сколько будет стоить за две недели?

— Пятьсот двадцать восемь долларов.

— Прекрасно.

Хотя с деньгами у меня было не ахти, но такая сумма нашлась — это приемлемая цена в Нью-Йорке, даже если ковер в номере запятнан кровью, а матрас провонял сексом.

Я уплатил наличными и получил ключ. На спинке просиженного дивана — единственного предмета мебели в вестибюле — лежали журналы. «Спортс иллюстрейтед» за прошлый год, «Популярная механика», два номера «Эбони» и старый «Ю-эс ньюс энд уорлд рипорт». Я взял спортивное издание и глянул на дату.

Восьмое ноября.

За неделю до того, как я сел на поезд 9.05 и слетел с катушек.

В лифт я вошел вместе с мужчиной в пиджаке, украшенном эмблемой Университета Оклахомы. Он и выглядел человеком из Оклахомы. Турист с немного шальным взглядом, клюнувший на обложку брошюры, где отель «Фэрфако» был представлен фотографией 1955 года, когда гостиница еще не субсидировалась чеками федерального социального обеспечения. Провинциал вкусил прелести нью-йоркской жизни, купил у продавца на углу «самый настоящий «Ролекс»» и поднимался в номер, чтобы не сегодня завтра отправиться домой.

Впрочем, я тоже.

Повернув ключ в плохо смазанном замке, я на мгновение испугался, что меня вот-вот толкнут в комнату и собьют с ног. Разумеется, ничего подобного не произошло. Однако, прикрыв за собой дверь, я вздохнул с облегчением.

Комната оказалась меньше, чем я думал. Видимо, мое воображение привело ее в соответствие с размерами катастрофы, которая меня здесь постигла. Обыкновенный номер в заурядной гостинице. Площадь, достаточная для двоих, и то вознамерившихся не отрываться друг от друга. Пространство, где двое, — это радость, а трое — уже беда.

Я улегся в ботинках на постель и смежил веки.

Открыв глаза через несколько минут, я долго не мог сообразить, где нахожусь. Дома? Но куда подевалась Диана? Спустилась на кухню соорудить что-нибудь вкусненькое на ужин? А Анна? Сидит по соседству в Интернете? Небось положила на колени тетрадки с уроками, чтобы при моем появлении разыграть примерную ученицу.

Я осмотрелся.

Номер пропах плесенью — прокис сильнее, чем моя меблированная квартира. У окна — призрачные силуэты стола и стула. Я вернулся к гнусной действительности и застонал. Оборвать бы пронзительный сигнал, да кнопки такой нет на свете.

Я встал и направился в ванную ополоснуть лицо холодной водой. Тело ломило от жесткого комковатого матраса, во рту пересохло. Я глянул на часы: двадцать пять минут восьмого. Я проспал целый день.

Глава 39

Я сидел на продавленном диване в вестибюле.

На мне была низко надвинутая на глаза бейсбольная кепка. Я всматривался в людской поток, словно зоркий постовой-регулировщик.

«Надолго вы хотите остановиться?» — спросил меня портье, когда я регистрировался в гостинице.

Но важнее был другой вопрос: почему я вообще здесь поселился?

В тот день мы вышли из поезда и сели в такси.

В машине я сам предложил эту гостиницу.

Но сам ли?

Вначале я показал на одну, но Лусинда мотнула головой: «Не-а». Другая тоже ей не понравилась. И, только подъехав к ее мнимой работе, я заметил «Фэрфакс». «Может, здесь?» И она ответила: «То, что надо». Так кто же выбрал место?

Получается, она.

Мне устроили ловушку, и я элементарно в нее попался.

Меня озарило, когда я бесплодно бродил по платформе вокзала.

Нет никаких оснований опасаться, что Лусинда с Васкесом поменяют место.

Они меняют только клиентов.

Скоро, скоро наступит время лишить мистера Гриффина большей части его сбережений и изрядной доли достоинства.

Я сидел на диване в вестибюле «Фэрфакса».

Я ждал.

* * *
Ночью мне приснился сон.

Будто я снова еду на электричке 9.05. И опять роюсь в карманах, потому что надо мной нависает кондуктор и требует денег.

«Сто тысяч долларов», — говорит он.

«Почему так много?» — недоумеваю я.

«Штрафы выросли», — объясняет он.

Лусинда и на сей раз предлагает за меня заплатить, но я отказываюсь.

* * *
На следующее утро я вновь был на посту.

Я прочитал оба номера «Эбони» и узнал из «Популярной механики», как осуществляется горячее водоснабжение, какой гаечный ключ предпочтительнее использовать, как уложить на пол плитку и какой самый легкий кровельный материал.

«Терпение, — уговаривал я себя, — терпение. Бери пример с Лусинды. Сколько ей пришлось вытерпеть, прежде чем она сумела затащить меня в этот номер! Дружеские обеды, романтические ужины… Если она выдержала, то выдержу и я».

* * *
Как-то днем я позвонил из номера Барри Ленге выяснить, как идет расследование. Прикоснулся к реальному миру. Реальный мир — кажется, так солдаты во Вьетнаме называли свой дом, то есть то, что существовало где-то далеко от фронта. А я и был на линии фронта — сидел в засаде, карауля противника.

Военные ассоциации порождало мое нынешнее казарменное положение. Каждое утро я делал зарядку: отжимался, гнулся, прыгал, махал руками и ногами — наращивал мускулы. Чтобы Васкес, когда снова скажет мне: «Хороший мальчик», — узнал, насколько я вправду хорош.

И еще. При мне по-прежнему был пистолет Уинстона. Я завернул его в полотенце и спрятал за батареей в ванной номера 1207.

Барри Ленге сообщил, что расследование продолжается: они подбивают бабки и ставят точки над i. Похоже, для меня все оборачивается не лучшим образом. Так что напрасно я не принял предложение. Во всяком случае, он мне вскоре позвонит.

Я поблагодарил его за то, что он уделилмне время, и положил трубку.

Затем проверил мобильник и обнаружил весточку от Дианы.

«Тебе звонил детектив Паламбо, — сказала она. — Заявил, что это очень важно. Я ответила, что тебя нет в городе».

Время истекало.

Оно кончалось и для меня, и для Сэма Гриффина. Если для него еще не кончилось.

* * *
Пятница, утро.

Я листал «Ю-эс ньюс энд уорлд рипорт» с заголовком на обложке «Проба сил в округе Палм-Бич». Иногда на меня бросал взгляд портье, иногда его помощник, иногда коридорный, но никто не говорил ни слова.

Такая уж это была гостиница — в ней останавливались бездельники. Поэтому никто не ожидал от них особой прыти. Можно было весь день спокойно сидеть на диване и наслаждаться чтением старых журналов.

«Гор уверен в абсолютной победе», — гласил очередной заголовок.

Коридорные размножились: к белому присоединился черный, оба в грязно-зеленой форме. Негр облокотился о конторку и беседовал с напарником.

Я захотел позвонить Анне. Мобильник был наверху. Я встал и направился к лифту. Белый коридорный мне кивнул, а черный отвернулся.

Мне показалось, я узнал негра. Это он дежурил в тот день, когда мы с Лусиндой сняли здесь номер. Двери лифта раздвинулись. Я вошел в кабину. Поднялся на двенадцатый этаж. Миновал коридор, мурлыкая под нос какую-то мелодию. Открыл дверь. И в комнате понял, что ошибся. Я видел негра не тогда.

Я поспешил обратно в лифт и нажал кнопку вестибюля.

Черный коридорный по-прежнему трепался с белым. Он стоял ко мне спиной, и я не мог определить, правильно ли мое предположение.

«Тебя зовут Чаком?»

Затаив дыхание, я обогнул конторку. И, скосив глаза, увидел лицо негра: сначала в четверть, затем в полный профиль.

«Если бы ты был из наших, тебя бы так и звали».

«Алфабет-Сити». Одиннадцать утра. Угол Восьмой улицы и авеню Си. Я ждал Васкеса. Но ко мне подошел не Васкес.

«Я отведу тебя к нему. Иначе какого хрена я сюда притащился?»

Теперь я видел черное лицо в три четверти. У меня закружилась голова, на лбу выступил липкий пот.

Это был точно он.

Тот крепыш, что обыскивал меня в узком проходе.

Я быстро повернулся к портье, и тот поднял на меня взгляд, словно спросил: «Насколько ты сообразителен, Чарлз?» Очень сообразителен — по крайней мере больше, чем семь месяцев назад.

Ведь даже у дураков бывает озарение.

Впервые я не предполагал, а знал.

Знал, где эта шайка собирается провернуть свое дельце опять.

Глава 40

В магазине «Вижн хат» на Сорок восьмой улице я купил темные очки. Я был уверен, что черный коридорный меня не вспомнил. Слишком был не похож бородатый исхудавший человек в вестибюле на того, которого он обыскивал в узком переулке.

Но предосторожность не помешает.

К семи утра я пятьдесят два раза отжался и семьдесят пять раз разогнулся в положении сидя.

Спустился вниз. Проходя мимо конторки коридорных, бросил:

— Привет!

— Привет, — отозвался белый коридорный.

— Работы сегодня много?

— Не очень.

— Давно здесь служите?

Он посмотрел на меня с подозрением. На вид ему было лет сорок — сорок пять. Напомаженные волосы причесаны в стиле помпадур — по моде сорокалетней давности.

— Порядком.

— Выходные бывают?

— А вам-то что?

— Просто интересуюсь. Поддерживаю разговор.

«По крайней мере пытаюсь».

— Ну ладно. У меня есть то, что вам надо.

— Да?

— Вам белую, черную или смуглую?

— Простите?

— Вы же хотели девочку?

Я покраснел:

— Нет… Просто поговорить.

— Хорошо, — отозвался коридорный. — Отлично.

«Значит, его обязанности не ограничиваются переноской багажа».

— Вы здесь только коридорный, и все? — постарался я повернуть беседу в нужное мне русло.

— А что?

— Любопытно, можно ли у вас…

— Послушайте, мистер, что вам надо? — взорвался он. — Имеете что-то к Декстеру? Его и спрашивайте.

«Декстер. Значит, фамилия негра Декстер».

— А когда работает… этот Декстер?

Он пожал плечами:

— По средам и пятницам.

— Ясно.

— Вам требуется куда-нибудь отнести чемоданы?

— Чемоданы? Нет.

— Отлично. Видите ли, я здесь старший коридорный. И если вам не нужно никуда нести чемоданы…

Это прозвучало, как призыв к молчанию. Я заткнулся и ретировался на диван, где и просидел до обеда.

* * *
Декстера я увидел через несколько дней. Он стоял за конторкой и читал журнал.

Меня вновь охватил страх. В огромных черных очках я хоть и выглядел внушительно, но внешность порой обманчива. Например, Декстер в зеленой униформе казался вполне безобидным. Я не сомневался: если его хорошенько попросить, он даже поможет мне перенести чемоданы. Он ничем не напоминал того типа, который прижимал меня к стене, грозя нанести удар в живот.

Я почувствовал боль в солнечном сплетении. Тело предупреждало меня: «Что ты делаешь, Чарлз? Уймись. Или забыл, как тебе досталось? Ты плакал. Не мог продохнуть. Забыл?»

Я все прекрасно помнил.

Была еще одна причина, почему у меня чуть не подкосились ноги.

«По средам и пятницам», — ответил мне старший коридорный на вопрос о расписании Декстера.

Но сегодня был вторник.

Глава 41

Я поднялся в номер и достал пистолет. Он был горячим на ощупь. Я не собирался им воспользоваться — просто хотел убедиться, что он на месте: не завалился в дырку, не перекочевал в карман горничной.

Я хранил его, как палочку-выручалочку. Как залог того, что мое заветное желание исполнится.

Подержав, я положил пистолет обратно, за батарею. И вернулся в вестибюль.

Декстер, оперевшись подбородком на руки, читал женский культуристский журнал.

Я медленно подошел к конторке и поворошил туристические брошюры. Одна рекламировала «Экскурсию по Бродвею». То, что самим ньюйоркцам никогда не придет в голову.

Неподалеку от конторки семейная пара ждала такси. Муж то и дело выглядывал на улицу и объявлял, что машина еще не подошла. Жена кивала и предрекала, что они непременно опоздают. «Накаркаешь», — урезонивал ее муж. И через две минуты сообщал, что такси так и не подали. Жена повторяла свое заклинание.

Оклахомец жаловался портье, что в его номере не оказалось Библии короля Якова[152].

— Смеетесь? — возражал портье.

Слева от лифта стоял, опираясь на ходунок, сгорбленный старик. Возможно, он не стоял, а шел, но настолько медленно, что глаз не улавливал движения.

Я порадовался, что вокруг люди. Сложно было вообразить, что со мной случится беда в присутствии инвалида с ходунком и постояльца, требующего Библию.

Декстер посмотрел на меня в упор и спросил, сколько времени.

— Восемь, — брякнул я.

И весь напрягся, ожидая, что он меня вспомнит: «Постойте, я же вас знаю. Какого черта вы здесь околачиваетесь?»

Но коридорный вновь углубился в чтение.

Старик вдобавок к проблемам с ногами страдал еще чем-то вроде эмфиземы. Он сопел, кряхтел и пыхтел при каждом шажке.

В гостиницу ворвалась дама на каблуках в шесть дюймов — вот она-то явно не испытывала трудностей с передвижением. За ней ввалился толстяк-коротышка в потертом костюме. Дама вильнула к стойке, подхватила ключи, которые быстро выложил портье, и обернулась к толстяку:

— Дорогуша, не отставай!

Коротышка вышколенно проследовал за ней по вытертому ковру к лифту.

Затем явились две молодые пары с багажом и спросили, сколько стоит номер. Женщины, совсем еще девочки, с отвращением обозрели вестибюль. А на старика уставились так, словно он ковылял нагишом. Я их тоже, судя по всему, не очаровал.

Было слышно, как девчонки шепчутся с приятелями. Те уговаривали их остаться: цена ведь приемлемая. Но подружки уперлись. Парни пожали плечами. И, не поблагодарив портье, компания покинула помещение.

* * *
— В следующем месяце… мой… день рождения, — просипел старик.

И я вспомнил игру, которой забавлялся в детстве. Суть ее заключалась о том, чтобы незаметно подобраться к ведущему. Мне всегда нравилось водить: я закрывал глаза, говорил: «Красный свет, зеленый свет, раз, два, три» — и резко оборачивался, стараясь поймать ребят на движении. А если не удавалось, то удивлялся: как это неподвижные фигуры приближаются ко мне? Та же история со стариком: он вроде был далеко и вдруг очутился у меня под боком.

— Восемьдесят… три… — добавил он с одышкой.

В Вегасе приняли бы ставки на хороших условиях, если бы кто-то решился спорить, что он дотянет до восьмидесяти четырех.

— Поздравляю вас, — проговорил я.

— Жил здесь… Двадцать лет назад, — поведал старик между судорожными вдохами.

На заре упадка отеля.

— Всего вам хорошего, — пожелал я.

Мне всегда было трудно общаться со стариками. Как с иностранцами. Обычно я ограничивался жестами и снисходительными замечаниями. Но в то утро мне хотелось говорить с кем угодно. Потому что меня одолевали два страха. Что Лусинда, Васкес и Декстер уже обчистили господина Гриффина. И что они не успели этого сделать.

— Спасибо, — выдохнул старик.

Меня тянуло в туалет: нервы. Мочевой пузырь требовал опорожнения уже около часа, но я внушал себе, что не имею права покидать пост. И все-таки пришлось. Я двинулся к лифту.

Двери шумно открылись, я поспешно шагнул в кабину и нажал кнопку. «Ну же… ну…» Створки начали сходиться. Вестибюль сужался дюйм за дюймом, пока не осталась полоска серебристого света — дюймов десять, не шире.

Но достаточно широкая, чтобы я заметил, как в отель вошли Лусинда и Сэм Гриффин.

Глава 42

Это то, чего я дожидался.

Мне захотелось крикнуть: «Нет, только не сегодня!»

Однако я доехал до двенадцатого этажа, не потеряв сознания. И на том спасибо. По дороге в номер на меня не напали. Большая удача! Я справил свои дела и принялся расхаживать по комнате, как огромная кошка в зоопарке Бронкса. С той лишь разницей, что больше был похож на льва из «Волшебника из страны Оз», которому не хватало храбрости.

Но храбрость у меня имелась, разве не так? Только она была спрятана — завернута в полотенце и положена за батарею в ванной. Я запустил руку за радиатор, вынул и распеленал мою храбрость.

Поднял глаза, посмотрел в зеркало. И увидел слепца. Слепца с пистолетом.

Снова отправился в вестибюль. На этот раз по пожарной лестнице. Со стен там и сям свисали асбестовые лохмотья, на площадках сновали крысы. Внизу я слегка приоткрыл дверь и глянул в щель. Лусинда и Гриффин исчезли.

Я вышел в вестибюль. Декстер по-прежнему сидел за конторкой, но был словно на иголках. Может, он дергался, потому что тревожился за свои чаевые?

Не чувствуя пола под ногами, я подошел к стойке и обратился к портье:

— Разрешите у вас кое-что спросить?

— Слушаю.

— Эта женщина, которая только что пришла…

— Какая женщина?

— Женщина, которая пришла с мужчиной… только что. Темноволосая. Очень симпатичная. По-моему, я ее знаю.

— И что с того?

— Мне интересно, она это или нет. Как ее фамилия?

Портье посмотрел на меня с таким видом, будто я спросил телефон его жены или точные размеры его члена.

— Я не даю такую информацию, — сурово объявил он.

— Отлично, — смирился я. — Тогда скажите, в каком она номере, и я ей позвоню.

— Сначала назовите ее имя.

— Лусинда.

Портье сверился с регистрационной книгой:

— Ничего подобного.

— В таком случае мужчина — Сэм Гриффин.

— Нет.

На мгновение мне захотелось потребовать перепроверки. И если бы он снова начал все отрицать, обвинить его во лжи. Ведь это был точно Сэм Гриффин! Но в следующую минуту я понял, что портье сказал правду. Сэм Гриффин не стал регистрироваться под собственным именем.

— Не важно, — бросил я, подошел к стеклянной двери и посмотрел на залитый солнцем тротуар.

«Вот как они все это организуют, — думал я. — Лусинда заманивает клиентов в гостиницу и сообщает Васкесу «когда». Васкес передает Декстеру, и тот говорит «где». Васкес заступает на дежурство и выколачивает из клиента деньги. Декстер получает гонорар, наверное, за каждый случай. Он работает по средам и пятницам. Но бывает, выходит по вторникам. Если его просит Васкес».

Я вновь подошел к стойке.

Мне любым способом требовалось узнать номер комнаты.

— Извините, — наклонился я к портье.

— Да?

— Эта женщина… о которой я у вас только что спрашивал, — произнес я шепотом, — она… моя жена.

— Что?

— Я ждал ее здесь. Хотел убедиться, что она придет. Понимаете?

Он все понял. На то он и был гостиничным портье, чтобы все прекрасно понимать.

— Но я не могу вам сказать номер, сэр.

— А если за сто долларов?

Он заколебался, окинул взглядом вестибюль, словно опасался, как бы нас не подслушали.

В моем бумажнике было около двухсот восьмидесяти долларов.

— Хорошо, — прошептал я. — Двести восемьдесят. И я никому не скажу, что вы предлагаете шлюх.

Портье покраснел и смерил меня глазами. «Сколько неприятностей может доставить этот тип?» — говорил его взгляд. Наконец он согласился:

— Ладно.

— Но за двести восемьдесят долларов я хочу еще ключ.

— Комната восемь-ноль-семь, — прошептал портье.

Я пододвинул ему деньги. А он взамен пододвинул мне ключ.

Глава 43

Я вернулся на пожарную лестницу.

И почувствовал, что я тут не один. Но не сразу. Поначалу я целиком сосредоточился на том, чтобы хватило сил подняться пешком на восьмой этаж. Мне казалось, я хриплю так же громко, как старик с ходунком.

А потом я услышал голос. Кто-то время от времени ругался.

По-испански.

«Лусинда и Гриффин, наверное, уже в комнате, — подумал я. — Лусинда с наигранной застенчивостью снимает платье и чулки, повернувшись к нему спиной. А он от всего сердца благодарит милостивого Бога за выпавшее счастье. А Васкес стоит на лестничной площадке и ждет своего часа».

Я вынул пистолет из кармана, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил подъем.

Я увидел его на площадке между седьмым и восьмым этажами. Он стоял, привалившись к дверному косяку.

— Кто там? — спросил он.

— Чарлз Шайн.

— А?

— Пришел получить должок.

* * *
— Номер занят, — раздраженно произнес Сэм Гриффин, когда мы вошли в комнату.

Замечание было адресовано Васкесу. В следующее мгновение Сэм увидел, что за Васкесом стою с оружием я, и раздражение сменилось паникой.

— Что… кто вы такой?

— Чарлз! — ответила за меня Лусинда. Она лежала на кровати, облаченная лишь в черные кружевные мини-трусики. Или, точнее сказать, разоблаченная до трусиков. Спектакль прервался на самом интересном месте.

Немая сцена: испуганный Сэм Гриффин в бледно-голубых боксерах, Лусинда в черных мини-трусиках, Васкес в бирюзовых хлопковых тренировочных штанах и я в деловом костюме и огромных темных очках.

— Привет, Лусинда, — небрежно обронил я, скрывая смущение.

Странно было сжимать в руке пистолет. Целиться в людей, хотя они и облапошили меня на сто тысяч долларов. Пистолет казался продолжением моей кисти, которая таким образом обрела волшебную власть.

— Послушайте, — произнес Гриффин дрожащим голосом. — Возьмите все мои деньги и отпустите нас.

«Возьмите все мои деньги». Разве не то же самое я сам сказал в тот день Васкесу?

— Мне не нужны ваши деньги, — ответил я. — Они нужны ей.

— Что?

— Это она охотится за вашими деньгами.

Мистер Гриффин недоуменно взглянул на Лусинду. Мое сердце устремилось к нему — естественное сострадание родственной душе, человеку, который чуть было не испытал тот же ужас, что и я.

— Не понимаю, — произнес Сэм. — Кто вы такой?

— Не важно.

— Послушайте, я не хочу никаких осложнений, — забормотал он.

— Зато эти люди хотели вам их устроить.

— Понятия не имею, о чем речь, — вступила в разговор Лусинда. — Мы с Сэмом полюбили друг друга… Мы…

— Познакомились в поезде. Не так ли, Сэм?

Он кивнул.

— Случайно. Так получилось. Я понимаю. Вы много говорили. Обо всем на свете. Она была обворожительна. Относилась к вам с пониманием. И вы влюбились, как мальчишка. Верно, Сэм?

Он по-прежнему смотрел на меня с испугом, но, по крайней мере, слушал.

— А теперь спросите себя: не слишком ли все было хорошо, чтобы оказаться правдой? Вспомните: она хоть раз говорила, где живет? Называла свой адрес? Имела ли знакомых в поезде, в вагоне? Ведь обычно постоянные пассажиры узнают друг друга. Она с кем-нибудь при вас здоровалась? Хоть с одним человеком?

— Не слушай его, Сэм, — заявила Лусинда. — У нас с ним кое-что было. До тебя. И теперь он ревнует. Совсем сошел с ума.

Надо отдать ей должное, даже в подобных обстоятельствах она пыталась спасти положение.

Васкес пошевелился. Я подумал, он затеял со мной игру в «красный свет — зеленый свет».

— Не двигайся, — приказал я и ткнул ему в спину пистолетом.

— Понятия не имею, кто этот придурок и чего ему надо, — обратился Васкес к Гриффину. Понял, куда клонит Лусинда, и решил ей подыграть: — Я шел по коридору, вдруг он откуда-то выскочил и привел меня сюда под дулом пистолета.

У Сэма были небольшое брюшко и тонкие, в синих прожилках, руки. Он крепко прижимал локти крест-накрест к бледной, безволосой груди и пытался сдержать слезы. Сэм явно не знал, кому верить. Но, скорее всего, это больше не имело для него никакого значения. Все, что он хотел, — поскорее убраться из гостиницы.

— А на что она живет, Сэм? Она вам сказала, кем она работает?

— Страховым агентом, — пролепетал он.

— В какой компании?

— «Мьючуэл оф Омаха».

— А что, если туда позвонить? Телефон перед вами. Действуйте. Спросите в этой «Мьючуэл оф Омаха» насчет вашей подруги.

Сэм покосился на телефон на прикроватной тумбочке. Лусинда тоже посмотрела на аппарат.

— Она вам показывала фотографию маленькой девочки? Очаровательной блондиночки на качелях. Такую можно приобрести в любом магазине канцтоваров.

— Пора успокоить придурка, — проревел Васкес. — Он совершенно сбрендил и способен нас всех перестрелять. Вы с нами, Сэм?

Но Сэм был не с ними. Он выглядел несчастным и донельзя робким. Однако его проняли мои доводы. Похоже, он уже спрашивал себя: не слишком ли Лусинда хороша, чтобы быть правдой? Не слишком ли красива, не слишком ли обаятельна, не слишком ли доступна?

— Все, что она вам наговорила, Сэм, — сплошная ложь. От начала до конца. Вас подловили — понимаете, что я имею в виду? Приготовили сюрприз. Васкес ждал в коридоре. Стоило вам открыть дверь, и он набросился бы на вас. Ограбил. А ее бы изнасиловал. Только это не было бы никаким насилием — она дала согласие заранее. Эти двое заодно.

Васкес опять пошевелился.

— Не понимаю, зачем ее насиловать… — начал Гриффин.

— Чтобы все выглядело естественно. Чтобы вы почувствовали себя виноватым из-за того, что не сумели его остановить. Не смогли ее защитить. Чтобы отдали все свои деньги под напором его шантажа. Отдали, даже если бы захотели повиниться перед женой. Ведь у Лусинды — или как там ее называть — имеется муж. Она стала бы умолять вас молчать до гроба: мол, муж ни в коем случае не должен узнать о том, что здесь произошло. Хотя нет у нее никакого мужа. Все ложь.

Теперь мистер Гриффин мне поверил. Может, не на сто процентов, но начало было положено.

— Можно… я уйду? — попросил он. — Просто уйду.

— Ты что, свихнулся? — рявкнул Васкес. — Уйдешь и оставишь нас наедине с этим придурком?

— Пожалуйста, — проскулил Гриффин. — Я ничего не понимаю и не желаю понимать. Позвольте мне уйти, вот и все.

Васкес сунул руку в карман и ударил его по зубам чем-то черным. Сэм упал, изо рта потекла кровь.

Еще один пистолет.

Я сделал все правильно. Раздобыл второй ключ от номера и застал Васкеса на лестнице врасплох. Принудил его войти в номер. Я мечтал вернуть свои деньги, хотя не очень ясно представлял, как сумею это сделать. Может, буду держать Лусинду на мушке, пока Васкес не сбегает за деньгами. Или мы втроем отправимся к его тайнику. Но я забыл, что Васкес носит оружие. Не обыскал, не похлопал по карманам. Не отобрал пистолет.

В моем распоряжении было несколько секунд. Пока Васкес не перевел пушку на меня. Он не торопился. Был уверен, что у меня не хватит духу нажать на спусковой крючок.

Но он кое-что не учел. Говорят, деньги — великий утешитель. Однако они — и огромный стимул.

Я выстрелил.

И ничего не произошло.

Я забыл снять оружие с предохранителя.

Васкес начал целиться в меня.

Я бросился на него, используя последнее преимущество — неожиданность.

Первым же ударом вышиб у него пистолет, и оружие улетело под кровать. Мы с Васкесом оказались более или менее на равных.

И не потому, что оба потеряли оружие. Васкес был сильнее меня, но мне помогало отчаяние. Не одолею Васкеса — и завтра меня посадят в тюрьму. Детектив Паламбо или ревизор Барри Ленге.

Васкес попробовал высвободиться из моих объятий. Однако действовал довольно вяло, как наркоман под дозой.

Сэм в это время стоял на коленях и в недоумении стирал ладонью с губ ярко-красную кровь.

— Мать твою… — прохрипел Васкес.

Я крепче стиснул руки.

Васкес навалился на стену. Я сжимал его в медвежьих объятиях, и он поступил как медведь, у которого зачесалось между лопаток.

Я проехался по штукатурке, сорвал с гвоздя пожелтевшую репродукцию, потерял темные очки, но рук не разжал.

Мы с грохотом повалились на пол. Я ощутил запах Васкеса — смесь чесночного духа, сигаретного дыма и аромата яичницы. Ковер был очень тонкий, мы катались словно по голому цементу. Тут я впервые поверил, что победа будет за мной. Обхватил Васкеса правой рукой за шею и сдавил изо всей мочи. Ведь на кону стоял фонд Анны.

Васкес начал отплевываться, и я подумал, что сейчас его убью: «Что ж, если так надо, то придется».

Он предпринял последнее усилие скинуть меня со спины. Но одна его рука была прижата к полу, а другая вывернута. И сколько он ни дергался, ничего у него не получилось.

Наконец он обмяк.

Я его не убил, но победил.

Победил.

Я торжествующе поднял взгляд и увидел ботинки. Сначала я решил, что это обувь Сэма. Но тот ведь стоял на коленях и умывался кровью.

Я посмотрел выше.

— Ба! Да это же Чак! — усмехнулся Декстер.

Глава 44

Наверное, Декстер проскользнул в комнату в разгар схватки.

Мы катались по полу и не слышали, как отворилась дверь. Он подобрал пистолет Уинстона, щелкнул предохранителем и приставил дуло к моей голове.

Я замер. Декстер стащил меня с Васкеса, завернул за спину руки и перевязал моим же ремнем. Потом затолкал мне в рот потный носок Сэма.

Точно так же он обошелся и с Сэмом.

Я запаниковал.

Что делать? Как с нами — со мной и Сэмом — собираются поступить?

Похоже, троица растерялась.

— Мы должны что-то предпринять, — сказала Лусинда.

— Можно удрать… В Майами… — ответил Декстер.

А Васкес, сидя на кровати и положив ладони на колени, обратился ко мне:

— Безмозглый мудак… Я же тебе говорил, чтобы никаких глупостей. Чтобы отваливал на свой Лонг-Айленд и сидел там тихо. Лишился денег, и ладно. Надо было Бога благодарить. А теперь что?

«Молиться», — подумал я.

Меня напугали не его слова, а интонация. «А теперь что?» Словно он спросил не меня, а подельников. Судя по их лицам, им не нравился собственный ответ. Когда страшным людям становится страшно, самое время всем остальным молиться.

Троица отправилась в ванную комнату, и я услышал, как один из них — по-моему, Декстер — начал против чего-то выступать.

Они снова появились в комнате. По кислой роже Декстера я понял, что он проиграл.

Мужчины куда-то собрались.

— Десять минут, — прошептал Васкес Лусинде. — А потом в Маленькую Гавану… К моему двоюродному брату.

Они ушли, и мы остались в номере втроем: Лусинда, я и Сэм.

— Что вы собираетесь с нами делать? — прошамкал Сэм сквозь носок во рту.

Лусинда не ответила.

— Я ничего не скажу, — захныкал Сэм. — Только отпустите… Я никому ничего не скажу… Обещаю… Пожалуйста.

Лусинда и ухом не повела. Может, ей приказали молчать. А может, за месяцы знакомства ей надоело разговаривать с Сэмом Гриффином. Или она точно знала наше ближайшее будущее и предпочитала о нем не говорить.

— Носок… — просипел Сэм. — Пожалуйста… Я задыхаюсь.

Лусинда наклонилась и вынула у него изо рта кляп. Но выпрямиться не успела. Сэм вонзил зубы в ее руку. Лусинда вскрикнула.

Думаю, Сэм, как и я, пришел к выводу, что терять нечего.

Лусинда ударила его по голове и дернула к себе руку:

— Говнюк!

Вырваться ей не удалось. Сэм вцепился в нее мертвой хваткой, как волкодав.

Лусинда кричала и била его по голове, но все напрасно.

Я попытался подползти к ним. Помочь Сэму. Назревало что-то ужасное. Во-первых, Лусинда освободилась. Во-вторых, схватила пистолет. В-третьих, размахнулась и стукнула Сэма по голове.

— Пожалуйста… — прошептал Сэм. — Я отец… У меня трое детей…

Однако слова Гриффина только распаляли ее. Она била и била. Словно Сэм упрашивал: «Сделай мне больнее», — а она не могла отказать.

Со связанными руками и ногами я прополз целый фут, прежде чем понял, что мои усилия не имеют смысла: Сэм умер.

* * *
Декстер принес два мусорных мешка, очень больших — как для коммунальных служб. В каждый можно утрамбовать по газону опавших листьев. Или мертвое тело.

Васкес пихнул Гриффина мыском ботинка.

— Он меня укусил, — пожаловалась Лусинда.

Васкес равнодушно кивнул, взял с кровати подушку и повернулся ко мне:

— Пора баиньки.

Они решили расправиться с нами втихаря: задушить. Вернее, теперь со мной одним.

Но я кое-что предпринял, пока Лусинда отмывалась в ванной комнате от крови Сэма. Я вспомнил про пистолет Васкеса. Он лежал под кроватью. Футах в двух от меня.

К тому времени, как троица собралась в комнате, мне удалось немного распустить узел ремня, стягивающего руки.

— Пора ко сну, — ухмыльнулся Васкес.

Нет, это не правда, что вся жизнь проносится перед глазами человека в последние секунды перед смертью. Я увидел лишь крохотный эпизод.

Мне было семь лет, и меня повезли на море.

Я беззаботно играл на отмели и не заметил, как накатила коварная волна. Когда меня выловили из воды, я был багрово-синим. Меня откачал молодой спасатель.

С тех пор я только так представлял свою смерть — в легкие не поступает воздух.

Я успел как следует вдохнуть, прежде чем Васкес накрыл меня подушкой.

В детстве мы играли в «Не дышать». После того случая на пляже я самозабвенно предавался этой игре: мне казалось, наступит день, и мое умение долго не дышать меня выручит.

Я научился задерживать дыхание на три, даже на четыре минуты.

Ну, вперед.

Подушка пропахла потом и пылью. Я заработал руками, избавляясь от ремня.

Напрягал запястья и расслаблял, напрягал и расслаблял, напрягал и расслаблял.

Что-то вроде физического упражнения, правда, чрезвычайно болезненного: кромки ремня врезались в кожу, словно лезвия бритв.

Дело шло медленно. Я слышал, как кто-то прошелся по комнате. Скрипнула кровать. Закашлялась Лусинда. Заиграло радио.

Васкес давил на подушку. А я не мог освободить руки. Я старался, но ничего не получалось. У меня заболело в груди.

«Ни за что на свете. Не выйдет. Прекрати!»

Легкие ожгло огнем. Я перестал ощущать кисти.

Но вот ремень начал подаваться.

Мало-помалу.

И это было замечательно.

Я продолжал вытягивать кисти из кожаной петли.

Вот они уже на три четверти свободны. Еще усилие. Только одно усилие. В плену остались лишь костяшки пальцев.

Но они-то и застряли.

Последний рывок. «Ну пожалуйста!» Решительный рывок за всех. Я должен освободиться. Ради Анны. Ради Дианы.

Ну же!

Я тянул, тянул, тянул…

Одна рука на воле.

Я умирал.

Левая рука — та, что ближе к кровати.

Я умирал.

— Ну, все, — сказал Васкес.

— Проверь, — отозвался Декстер.

Я стал лихорадочно шарить под кроватью. Легкие разрывались. Поводил рукой туда, сюда. Где же он?

Я нащупал пистолет.

Что? Что происходит?

Я выдернул пистолет из-под кровати.

И в тот самый момент, когда казалось, жизнь спасена, я умер.

Глава 45

«Аттика»
Толстяк Томми оказался прав.

Мне по почте прислали уведомление:

«Уважаемый мистер Уиддоуз! Настоящим извещаем, что бюджет штата не позволяет далее осуществлять образование взрослых заключенных в государственных тюрьмах. Занятия прекратятся с первого числа следующего месяца, о чем вам сообщат официально».

Это означало, что у меня осталось два занятия.

Всего два.

Сотрудники воспитательной службы сторонились меня, словно чумного. Неужели опасность получить коленкой под зад может передаваться при общении? Когда я заскочил к ним в столовку выпить кофе, они шарахнулись от меня быстрее, чем раньше. Тогда их гнало то, чем я занимался. Теперь они не хотели знаться со мной, потому что я потерял работу.

Я проглотил кофе в углу так называемого музея.

Музей был основан надзирателем-воспитателем, имени которого никто уже не помнил, и включал бессистемную коллекцию конфискованного у заключенных оружия: заточки, пики, шпильки, лезвия — все, что зеки величали перьями. Оружие делалось из подручного материала — матрасных пружин, пустых ручек, украденных отверток. Но попадались штуковины и посерьезнее: например, невесть чем соединенные и тайно вынесенные из механической мастерской железки, они действовали, как катапульты, поражая близкую цель изрядным снарядом.

Коллекция расширялась после очередного шмона.

Я смотрел на жестокие орудия смерти до тех пор, пока тишина в помещении не становилась нестерпимой. Или пока не наступало время идти на занятие.

В зависимости от того, что подходило первым.

* * *
Автор действовал с монотонной занудностью.

На каждом занятии я находил на столе очередной кусок текста.

И всякий раз во мне возникала боль — ведь это была моя собственная история. Медленно-мучительное осуждение Чарлза Шайна. Я не сомневался, что пытка и была истинной целью автора.

Но не только пытка. В конце девятнадцатой главы появилась фраза:

«Пора бы нам повидаться, как считаешь?»

Написано бурыми чернилами. Только это были вовсе не чернила, а кровь — чтобы меня напугать.

И я согласился: пора. Хотя у меня тут же вспотели ладони, а воротник стал тесен, как удавка.

Автор не занимался в моем классе. Теперь я это знал.

Листки на столе оставлял посыльный.

Через несколько занятий я встретился со своим мучителем.

Я отпустил класс, но кто-то остался в заднем ряду.

Я поднял глаза. Он сидел и улыбался.

Малик эль-Махид. Таково было его мусульманское имя.

Лет двадцати пяти. Черный. Приземистый, широкий в плечах. И весь в татуировках.

— У вас ко мне дело? — спросил я, хотя прекрасно понимал, что последует дальше.

— Ну как рассказик, пока нравится? — улыбаясь спросил он.

— Это ты приносишь текст?

— Точно, шеф.

— От кого?

— Что значит «от кого»?

— Кто дает тебе эти главы?

— Хочешь сказать, это не я пишу?

— Да. Именно это я и хочу сказать: пишешь не ты.

— Попал в точку. Не я.

— Тогда кто?

— Сам знаешь, шеф.

Я знал.

— Теперь он хочет с тобой встретиться. Ты как?

«Теперь он хочет с тобой встретиться».

— Хорошо, — ответил я спокойно, как только мог.

Но, собирая со стола бумаги, заметил, что у меня дрожит рука. Зажатые в пальцах листы трепетали на глазах у Малика. И сколько я ни приказывал руке угомониться, она меня не слушалась.

— На следующей неделе, — сказал Малик. — Пойдет?

Я ответил, что на следующей неделе будет в самый раз.

Но мне необходимо вернуться к рассказу.

Объяснить, что произошло дальше.

Глава 46

Когда я достал из-под кровати пистолет, мир взорвался. Закончил свое существование.

Вспыхнул свет, полыхнуло жаром, земля разлетелась на клочки, и все стало черным.

* * *
А потом я очнулся.

Открыл глаза и подумал, что умер.

Васкес меня убил. Я умер и теперь на небесах.

Только я оказался не на небесах.

Потому что я провалился в ад.

Возьмите «Ад» Данте и спускайтесь прямо в шестой круг. Черные клубы серного дыма. Кошмар горящего масла. Крики агонии. Я открыл глаза, но ничего не увидел. Несмотря на то, что все еще было утро, для меня наступила ночь.

Я сообразил хотя бы это. Каким-то образом восьмой этаж отеля «Фэрфакс» превратился в подвал.

На дворе стояла весна, а в комнате валил снег (пыль от штукатурки, как я понял, когда снежинка попала мне на язык). На левом бедре у меня лежал кондиционер.

Вот что я знаю теперь, но о чем не догадывался тогда. Знаю из газет, телепередач и собственных немногочисленных воспоминаний.

Напротив отеля «Фэрфакс» располагался женский оздоровительный центр, в нем, кроме всего прочего, делали аборты на федеральные средства. Некоторым личностям этот центр казался не медицинским учреждением, а фабрикой смерти.

К таковым и принадлежал оклахомец, воинствующий христианин, приверженец организации «Право на жизнь»[153].

Как оказалось, он не коротал время за картами и не бегал на угол покупать поддельный «Ролекс». Он сидел в номере и упорно собирал бомбу.

Позвольте объяснить, в чем уязвимость подобных бомб. В отличие от пластида или динамита, они могут взорваться в любой момент. Самопроизвольно.

Так и произошло. Оклахомец повесил бомбу себе на шею и сел в лифт, намереваясь спуститься в вестибюль, пересечь улицу и уничтожить абортарий.

Однако то ли кабина затормозила слишком резко, то ли он вместо кнопки придавил детонатор. Теперь не узнать.

Бомба взорвалась в самом центре гостиницы. Если у человека было желание поднять на воздух «Фэрфакс», а не медицинский центр, он все правильно рассчитал: мощность взрыва, распространение ударной волны, сопротивление конструкций. И место выбрал идеальное — между пятым и шестым этажами.

Гостиница давно требовала ремонта. Проржавевшая арматура скрипела. Штукатурка отваливалась пластами. Система отопления грешила утечкой газа. Короче, катастрофа назревала.

Металлические опоры. Куски кровли. Стеклянные панели. Люди. Все это сначала взмыло к небу, а потом, в полном согласии с законом Ньютона, устремилось к земле. «Фэрфакс» стал плоским, как раздавленный свадебный торт.

* * *
Погибло сто сорок три человека.

Сто сорок три плюс один.

Я услышал голос:

— Есть кто живой? Отзовись.

— Да, — ответил я.

И подумал: «Если я себя слышу, значит, жив».

Меня схватили за руки и вытащили из-под обломков. Из кровавого месива и черноты.

Вот что я знаю теперь, но не знал тогда.

Уцелело два номера. Кто может объяснить почему? Когда человек по доброй воле превращает себя в бомбу, гармония и рассудок отдыхают. Одни в то утро повернули налево и остались в живых. Другие — направо и погибли. А некто, что лежал на полу при последнем издыхании, спасся.

Отделавшись, можно сказать, испугом.

Меня вынесли из развалин и уложили на носилки на тротуаре. Потом достали остальных. Кого сумели найти. В том числе Васкеса, Лусинду, Декстера и Сэма.

На лица Декстера, Лусинды и Сэма натянули одеяла. Васкес… Пожарный пощупал его пульс и покачал головой. Заметив это, мужчина с красным крестом на рукаве сказал:

— Позаботьтесь лучше о той пожилой даме. — И показал на женщину в обгорелой одежде.

* * *
Я решил встать и уйти. Просто взять и смотаться.

И хотя я, должно быть, испытал шок, но воспринимал действительность пугающе ясно.

В удушающем вихре дыма и сажи сновали пожарные и полицейские. Тело Лусинды лежало не более чем в пяти футах от меня. До Васкеса мог дотронуться.

Я поднялся. Сделал шаг, другой. И скрылся в черном круговороте.

Я плелся и думал: «Неужели Диана права и все события заранее предопределены?» На меня таращились так, будто я прилетел из космоса. Но никто не спросил, ранен ли я, нужна ли мне «скорая помощь». Наверное, люди в наши дни порастеряли отзывчивость. Я брел по Бродвею. Внезапно мне почудилось, что у меня обгорели волосы. Я провел по ним ладонью, и они затрещали, как наэлектризованные. Где-то в районе Центрального парка я сел в такси.

Я ехал в Форест-Хиллз. Шофер слушал радио. Как раз говорили о взрыве в отеле. Корреспондентка брала интервью у командира пожарных, и тот высказывал предположение, что катастрофа произошла из-за утечки газа. (Следствие позднее обнаружило остатки взрывного устройства.) Таксист спросил, как я себя чувствую.

— Лучше не бывает, — ответил я.

На моей улице никого не было. Видимо, жители прильнули к радиоприемникам. Я расплатился с шофером и потащился домой.

Я проспал сутки.

На следующий день, глянув в зеркало, я не узнал себя. Лицо черное, как у негра.

Я включил телевизор. Три говорящие головы рассуждали о цифрах. Каких? Потребовалось время, чтобы сообразить. Головы сходились на сотне. Я сменил канал и услышал о девяноста шести. На следующем — о ста пятидесяти. Речь шла о трупах, найденных в «Фэрфаксе» и четырех окружающих зданиях. Сколько народу погибло на самом деле — вот что интересовало говорящих. Тела обожжены, разорваны, раздавлены. Поди узнай, кто есть кто. Если постояльцы объявились, значит, живы, если нет — погибли. Родственники уже бегали по больницам и приютам Красного Креста, развешивали на заборах и фонарных столбах фотографии — целая армия обезумевших от горя людей.

Я сидел перед телевизором, как прикованный.

Никому не звонил, ни с кем не общался. Словно меня разбил паралич. Какой ужас! Я не мог двигаться, не мог есть, не мог говорить.

Еще полторы сотни человек лишились иллюзии неуязвимости. Фанатик отнял у них право на жизнь, как Лусинда и Васкес — у меня. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Абсолютно никто.

Обломки с места взрыва вывозили грузовиками на городскую свалку. Свалку на Стейтен-Айленде. Ту самую, куда можно попасть, если ехать на запах по Уэстерн-авеню.

Чтобы расчистить место для нового мусора, пришлось потревожить старый. В результате среди искореженного металла, рваного картона, гнутых консервных банок, говяжьих костей, остатков пищи, битого кирпича и прочих отбросов обнаружили тело мужчины.

Наконец-то нашли Уинстона.

Все, что требовалось полиции. Тело. У них была запись, где я говорил Уинстону, чего от него хотел. Но не было самого Уинстона.

Теперь появился и он.

Я узнал это через три дня после того, как выбрался из взорванного «Фэрфакса», похожего теперь на здание в центре Бейрута.

Я позвонил Диане.

— Слава Богу, — обрадовалась она. — Я уже думала, ты погиб.

Глава 47

Вот тогда меня посетила эта мысль.

Когда Диана сказала по телефону, что думала, будто я погиб.

А может быть, не тогда, а позднее, когда поведал ей о своих приключениях в «Фэрфаксе». И она, вздохнув, сообщила, что к ней приходили полицейские с ордером на мой арест.

Или еще позже, когда мрачный представитель городских властей зачитывал по телевизору список погибших — установленных и предполагаемых, то есть пропавших без вести.

Среди других он назвал мое имя.

Странное чувство — слышать, как тебя официально признают без вести пропавшим. Словно присутствуешь на собственной панихиде. Городской представитель объяснил, что фамилии взяты из гостиничного компьютера: жесткий диск сумели реанимировать. Кое-кого подсказали вещи, найденные на месте взрыва: кейсы, сумочки, часы с гравировкой и драгоценности. Меня, наверное, выдали «Мовадо», на которых было написано: «С любовью Чарлзу Шайну». Они пропали.

Меня так и подмывало схватиться за телефон и обзвонить знакомых: «Я жив! Я не умер!» Мало того, я начал одеваться, чтобы предъявить себя лично. И наткнулся в шкафу на бумажник Уинстона.

Именно тогда зарождавшаяся мысль сформировалась окончательно. Превратилась из смехотворного бреда в реальный план.

Уинстон мне однажды сказал: «Ксиву купить — плевое дело».

В его бумажнике лежали целых четыре документа. Водительские права на имя Джонатана Томаса, Брайана Макдермотта, Стивена Эйметта.

И Лоренса Уиддоуза. Единственного, кто напоминал меня. Хотя бы цветом волос.

«Я уже думала, ты погиб», — сказала Диана.

Наверняка не одна она так подумала.

Я пришел в гостиницу «Фэрфакс», но из нее не вышел. То есть вышел, только в переносном смысле слова. Мол, где это наш Чарли? Да весь вышел. То есть помер.

И еще.

Часто, попав в безвыходную ситуацию, человек говорит: «Уж лучше бы мне подохнуть». Я очутился как раз в такой ситуации.

Так, может быть, и впрямь лучше — подохнуть?

Глава 48

Я стоял на углу Кресента и Тридцатой авеню.

Напротив клуба «Ночной кристалл». Но постройка совсем не отвечала своему названию. Больше смахивала на помещение «Ви-эф-дабл'ю»[154]. Да так оно и было. На фасаде виднелась надпись «Ви-эф-дабл'ю-54».

Миновала полночь, а из помещения доносилась музыка. Рядом со мной рвало мужчину латиноамериканской наружности. Стало быть, это действительно был ночной клуб.

Войдя, я сразу почувствовал себя неуютно.

Помните сцену из «Звездных войн», когда герой попадает во вражеский бар? Вот и я оказался среди чужаков. Тех, которых показывают по телевизору после очередной облавы службы иммиграции и натурализации. Или тех, что работают газонокосильщиками на Лонг-Айленде.

Среди посетителей я был единственным белым американцем. И не исключено, что единственным более или менее легальным.

Из двух огромных динамиков гремели мелодии сальсы[155]. Сквозь музыку пробивалась испанская речь.

Женщины были в красивых блузках, пышных юбках и туфлях на высоких каблуках, мужчины — в майках, грязных джинсах и кроссовках. Я удивился такому контрасту.

Ко мне подошла девушка и представилась как «хозяйка». Сначала по-испански. Затем, присмотревшись и поняв, что я не из местных, по-английски.

Выдержав паузу, словно надеясь, что я осознаю ошибку и удалюсь, она продолжила:

— Я Роза.

* * *
Стоп. Я ведь забыл рассказать, почему явился в «Ночной кристалл».

Решив покинуть пепелище «Фэрфакса», я обыскал Васкеса. Наклонился, словно проверяя, жив ли он. И запустил руку в его карманы. Сначала в передние, затем взадний.

В передних карманах находились стекляшка с белым порошком и несколько спичек, а в заднем — бумажник. Я обошелся с Васкесом так же, как он со мной в «Фэрфаксе».

Ограбил и ушел.

В такси я проверил его бумажник и обнаружил фальшивый значок полицейского, подозрительного вида водительские права, белый порошок в пакетике из фольги, двести долларов и визитку некоего заведения под названием «Ночной кристалл», хозяином которого числился Рауль Васкес.

На обороте я различил испанские слова:

veinte у dos… derecho, treinta у siete izquierdo, doce… derecho.

На следующий день с помощью Интернета я перевел запись.

Двадцать два справа.

Тридцать семь слева.

Двенадцать справа.

Явно имелся в виду не футбол.

* * *
Теперь можно вернуться к Розе.

Я заказал спиртное по сильно завышенной цене, и Роза согласилась со мной поболтать.

— А ты ведь не «мокрая спина»[156], — уличила она меня.

Я повинно кивнул.

— А ты?

— Америка, — гордо ответила она. — А ты что подумал?

— Да ничего. Просто хотел узнать, где живешь?

— В Бронксе. Мы все там живем. Сюда нас привозят.

— Вот как.

— А эти парни, — Роза с явным презрением посмотрела вокруг, — они живут целыми бригадами. По шесть человек в комнате.

— А сюда приходят выпить?

— Верно. — Она улыбнулась, словно я пошутил. — Хочешь еще выпить?

Я лишь пригубил текилу ценой в десять долларов, но ответил, что хочу.

— Им одиноко, — сказала Роза, подав знак бармену. У него бычья шея, украшенная наколками в виде крестов. — Вот они и приходят сюда пудрить нам мозги. Больше-то не с кем поговорить. Ни одной женщины рядом. Они вроде как в нас влюбляются. И спускают последние dinero[157]. — Роза рассмеялась и потерла средним пальцем о большой.

— Понятно.

— А раз понятно, выкладывай свою историю.

— Какую? Я просто так зашел.

— Просто так? Круто.

Роза, как и прочие «хозяйки», была дородна и широка в бедрах. Я представил Лусинду и подумал: «Неужели и она здесь работала?»

— Если честно, — начал я, и Роза придвинулась ближе ко мне, — я вроде как здесь уже был.

— Вроде как?

— Да, по-моему. Хотя и не уверен. Здорово поддал.

— Ясно, — хмыкнула она.

— Здесь была еще такая девчушка…

Я описал Лусинду так подробно, как только способен влюбленный мужчина. Правда, не упомянул соблазнительные губки и влажные глазки.

— Ах эта… Ты имеешь в виду Диди. — Роза сказала это так, словно не очень жаловала Лусинду.

— Диди? Точно. Ее так и звали. Я вспомнил.

— Чертова потаскуха. Вертихвостка. Понятно?

— Нет.

— Не успела оглядеться, как во всем разобралась и принялась трясти перед боссом титьками и тощим задом. Я здесь пашу, как проклятая. А она в два счета его окрутила.

А босс — Рауль Васкес.

— И где же ваш босс?

Роза пожала плечами:

— Не появлялся. А что?

— Да так. — Они не знают, догадался я. Его бумажник у меня. В отеле он не регистрировался. Опознать его некому. И родственников нет, чтобы объявить о пропаже.

— Ты женат? — спросила Роза.

— Нет.

Я пытался соединить детали и представить, с чего все началось. Несчастные «мокрые спины» бежали в этот клуб от одиночества, а «хозяйки» смотрели на них свысока. Лусинда тоже была «хозяйкой». Вот откуда у нее легкий акцент. Но Лусинда не долго оставалась в «хозяйках». Она, поманив тощим задом, заарканила Васкеса. Я его понимал. Лусинда была не похожа на остальных. Она напоминала женщину из тех, кого в небоскребах делового центра дешево покупают, да дорого продают. Вот на таких-то и пялятся поверх газет пассажиры утренних электричек.

Интересно, чья это была идея — его или ее? Кому пришла в голову светлая мысль? Кто увидел новые возможности за пределами унылого ночного клуба?

— Ты не пьешь, — заметила Роза. — А у нас такие правила: разговаривать только с теми, кто заказывает выпивку.

— Я закажу еще, — пообещал я, и она улыбнулась.

Наверное, идея все-таки Диди. Она поняла, как до смешного просто охмурять оторванных от дома работяг. И решила, что такие фокусы нетрудно проделывать и с ребятами вроде меня. Женатиками, которые мечтают смыться на другую планету от домашних проблем. Которые жаждут с кем-нибудь поговорить по душам. Которые имеют настоящие деньги.

Бармен подал очередную порцию текилы. Я открыл бумажник, собираясь расплатиться.

Роза заметила мое новое водительское удостоверение:

— Уиддоуз? Что это за фамилия?

Да, в этот вечер я стал новым человеком. Чарлз Шайн умер.

— Обычная фамилия, — ответил я.

— Не угнетает? Звучит почти как «вдова»[158].

— Зато пишется по-другому.

— Ну хотя бы, — посерьезнела она.

— Где у вас туалет? — спросил я.

— Вон там. — Роза, фыркнув, махнула рукой в глубь помещения. — Хотя большинство ходят в переулок. В четыре утра там ужас что творится. Ни к чему не приучены.

— Я воспользуюсь туалетом.

— Давай.

Я поднялся из-за стола и медленно прошел мимо колумбийцев, мексиканцев, доминиканцев и перуанцев с их «хозяйками». Каждый мужчина, навалившись грудью на стол, увлеченно лопотал на малоразборчивом испанском, нимало не заботясь, понимает его женщина или нет. И я подумал, что мои беседы с Диди очень напоминали эти.

Я открыл дверь с надписью «Hombres»[159]. В туалете перед унитазом стоял на коленях человек. Мне в нос ударил запах блевотины.

Я заперся в кабинке, где был расписан каждый дюйм стен. В основном по-испански, но встречались и английские изречения.

Сел на унитаз, вздохнул и задумался. Кроме двух дверей — в женский туалет и мужской, я заметил третью. В кабинет Васкеса?

Я дождался, пока страдалец уйдет, и выглянул в коридор. Никого. Я направился к третьей двери.

Она оказалась незаперта. Ржавые петли скрипнули. Я замер — сердце подкатило к самому горлу.

Но никто не ринулся меня ловить — всё заглушали бьющие из зала мотивы сальсы. Я вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

В комнате было темно. Я пошарил рукой по стене и нашел выключатель.

Свет подтвердил мою догадку. Я попал в его кабинет. Стол, вращающийся стул, продавленный диван и ящик с папками.

Я вспомнил бармена за стойкой — как он пристально посмотрел на меня, когда я направлялся в уборную. Жилы на шее напоминали толстые веревки.

Я скользнул глазами по стенам. Только панели под дерево и ни малейшего намека на сейф. Даже ни одной картины, за которой мог прятаться металлический шкаф. А ведь цифры на визитке — это комбинация замка. Значит, должен быть сейф — здесь или где-нибудь еще. Васкес умер, но я хотел вернуть свои деньги.

На стене висел календарь. Я отодвинул его. Пусто. За дверью послышались шаги — я затаил дыхание. Хлопнула дверь туалета, шаги стихли.

Ящик для папок оказался на замке. Зато стол был не заперт. И там, в глубине, хранилась кипа пожелтевших вырезок. Сверху — старая обложка «Ньюсдей». «Пассажир выпрыгнул из поезда на Лонг-Айленде» — сразу бросился в глаза заголовок. Фотография запечатлела тело, лежащее на рельсах линбрукской линии, накрытое белой материей, и охраняющего его мрачного полицейского.

Здесь же была и сама статья.

«Вчера вечером на Лонг-Айленде совершил самоубийство сотрудник Роквил-центра. Он выпрыгнул из электрички на полном ходу».

Далее говорилось, что он имел жену и троих детей, работал юристом корпорации и не оставил предсмертной записки. «У него были личные неприятности», — объяснил представитель семьи. Но других видимых причин не обнаружилось. Свидетели утверждали, что он вместе с другими пассажирами шел по составу в хвост поезда, надеясь найти свободное место, и вдруг сиганул за дверь.

Я бы на этом и прекратил читать, если бы мое внимание не привлекло имя одного из свидетелей. Последнего, кто видел несчастного в живых и наблюдал его прыжок.

Рауль. И никакой фамилии. Назвался владельцем бара.

— «Астория дженерал».

Я вздрогнул и оглянулся. На пороге стоял бармен и в упор смотрел на меня.

— Что вы сказали?

— Это ближайшая больница. Чтобы ты знал, куда ехать за скорой помощью.

— Извините, я искал туалет… — начал я.

— Я тебя так отделаю — проваляешься на больничной койке недели две-три.

— Послушайте, я правда…

Бармен сделал шаг ко мне.

Я отступил и уперся спиной в стену.

Он достал из кармана связку монет, плотно намотал на кулак и обошел стол.

И тут я вспомнил о фальшивом значке Васкеса. Выхватил из кармана и сунул бугаю под нос.

Он замер.

— Детектив нью-йоркской полиции, — отрекомендовался я. — Нам стало известно, что вы занимаетесь незаконным оборотом наркотиков.

А сам я прикидывал, такие или нет употребляют выражения нью-йоркские копы. И пытался вспомнить слова, слышанные от детектива Паламбо.

— Здесь нет никаких наркотиков, — буркнул бармен. — Предъявите ордер на обыск.

— Да я тебя арестую без всякого ордера, — огрызнулся я.

— Здесь нет никаких наркотиков, — повторил он. — Или вы уходите, или я звоню нашему адвокату. Понятно?

— Понятно. Тем более я все закончил.

Я прошествовал мимо него в коридор.

«Раз, два, три, четыре», — считал я беззвучно. И соображал, сколько времени потребуется мне, чтобы выбраться из клуба. И сколько бармену, чтобы передумать и задержать меня для проверки значка. На счете «десять» меня окликнула Роза:

— Эй, ты куда?

На счет «пятнадцать» я благополучно покинул «Ночной кристалл».

Глава 49

Поздно вечером я приехал в Меррик.

Так поздно, чтобы меня никто не заметил. Прошмыгнул по подъездной дорожке и скользнул в заднюю дверь дома 1823 по Пейл-роуд. Диана бросилась ко мне, и мы держали друг друга в объятиях, пока у меня не затекли руки.

* * *
— Ты знаешь, что числишься пропавшим без вести? — спросила жена.

— Да. Ты, случайно, не…

— Нет. Я сказала следователям, что мы расстались и я не представляю, где ты. Я подумала, лучше придерживаться этой версии, пока ты не объяснишь, что к чему.

Я вздохнул с облегчением:

— Хорошо. Мне надо с тобой поговорить.

— Подожди минуту, — ответила Диана. — Полицейские нашли кое-что из твоих вещей.

— Часы?

— Нет.

Она сходила на мансарду и принесла кейс.

— Я забрала его сегодня в участке. Он хранился в гостиничном сейфе.

Мой кожаный кейс.

Тот, что я отдал Васкесу в испанском Гарлеме.

«Да, — подумал я, — если некое лицо накопило много денег и желает их куда-то пристроить, кроме банка, потому что не совсем годится в банковские клиенты, да и банкам не слишком доверяет, тогда это лицо скорее всего предпочтет гостиничный сейф, тем более, что он находится под приглядом приятеля и партнера».

— На нем стоит твое имя.

Золотое тиснение. Ясное, как день, невзирая на то что покрыто тонким слоем белой пыли. «Чарлз Барнет Шайн».

— Очень тяжелый. Что ты в нем хранишь?

Я хотел открыть и продемонстрировать, но кейс оказался запертым.

Я помнил, что для приведения в действие замок следовало запрограммировать трехзначным числом. Чего я никогда не удосуживался делать.

Я направился к кухонному столу за ножом и замер на полдороге.

Полез в карман, достал визитку Васкеса и посмотрел на обратную сторону.

Двадцать два справа.

Тридцать семь слева.

Двенадцать справа.

Я вернулся к кейсу и покрутил крохотные цилиндрики. Замок приветливо щелкнул.

В кейсе покоились сотни тысяч долларов.

Да, на все имеются причины, Диана права.

* * *
Мы говорили.

И говорили.

Мы проговорили до утра.

Я поведал Диане о своем плане. Сначала она даже не поверила, решила, что неправильно поняла:

— Ты серьезно, Чарлз?

— Диана, понимаешь, все считают, что я умер. Пусть так и останется.

Я рассказал ей про музыкальную студию «Ти энд ди». Про то, что в моей компании ведется расследование и можно не сомневаться: в скором времени мне предъявят обвинение.

Диана заварила кофе.

Мы обсуждали наше будущее. Гадали и так и так.

Первый вариант. Утром я иду в полицейский участок и сдаюсь. Мы нанимаем адвоката, судимся, и не исключено, что проигрываем. Ибо вывернуться после того, как присяжные заслушают магнитофонную пленку, на которой я более или менее внятно прошу Уинстона совершить убийство, будет трудновато. Так что пятнадцать лет мне обеспечено. Ну, может быть, десять, если скостят за хорошее поведение.

Но мне грозит обвинение и за растрату.

В общем — от десяти до пятнадцати. Не самый долгий на свете срок. Скажем прямо, переносимый. Согласен. Но не стоит забывать еще об одном приговоре.

О том, который вынесен Анне. Бессрочном, хотя всегда есть надежда, что в небесной канцелярии отменят исполнение казни. Что, впрочем, случается редко. А это значит, дочь может не дождаться меня из тюрьмы. Потому что не будет денег на лечение.

Я живо представил. Вот в тюрьму приходит письмо, и я читаю: «С прискорбием извещаем, что вчера скончалась ваша дочь Анна…» Вот я прошу отпустить меня на похороны, но мне отказывают. И я сквозь пластиковую перегородку смотрю в опустошенное лицо Дианы, когда она в очередной раз приходит на свидание.

Второй вариант. Будущее в другом месте. С другими именами.

Возможно такое? А почему бы и нет? Случается, целые семьи попадают под действие программы защиты свидетелей и получают новые фамилии и новые жизни.

Конечно, нас не собиралось прятать правительство. Наоборот, это я предлагал от него спрятаться. От полицейского управления Нью-Йорка. Ото всех и навсегда.

В конце концов все свелось к одному. К вопросу об Анне.

И мы остановились на втором варианте.

Глава 50

На рассвете я ушел из дома.

Но прежде, чем переступил порог, минут двадцать держал в объятиях Диану. А еще до этого — на цыпочках поднялся наверх и взглянул на дочь.

Она крепко спала, закрыв лицо рукой, словно пыталась отогнать дурной сон. Я мысленно с ней попрощался.

* * *
Моей целью было убраться подальше от того места, где я жил.

Я сел в шестичасовой междугородний автобус, который направлялся в Чикаго, — я решил: город не хуже любого другого.

Рядом со мной оказался худющий нервный студент-юрист, он ехал в Северо-Западный университет.

— Майк, — представился он.

— Лоренс, — ответил я. — Можешь звать меня Ларри.

Так я впервые воспользовался новым именем, произнес его вслух. Оно прозвучало дико, словно я в зеркале увидел себя с бородой. К новому имени предстояло привыкнуть.

Майк был любителем спорта и после получения диплома собирался стать спортивным агентом. Я уже открыл рот, намереваясь сказать, что могу ему помочь, ибо годами снимал спортсменов в рекламе и знаю пару-тройку агентов, но вовремя сдержался. Отныне я не имел ни малейшего отношения к рекламе. Отныне я никого не рекламировал. И это заставило задуматься, чем я в таком случае занимаюсь: вдруг спросят. И чем займусь в Чикаго.

В свое время я получил учительский диплом Куинс-колледжа, но не потому, что хотел преподавать, а потому что не представлял, кем вообще могу работать. А потом пошел в рекламу. Теперь мне предстояло решить, чем я буду зарабатывать на жизнь.

В автобусе я несколько раз засыпал. Мне приснился Уинстон. Он сидел в моем прежнем кабинете, и мы обсуждали шансы «Янки» в предстоящем сезоне. Затем Уинстон услышал, как залаяла собака, и ушел. Я проснулся. Майк как-то странно смотрел на меня, и я испугался: уж не разговаривал ли во сне? Но студент только улыбнулся и предложил мне половину сандвича с тунцом.

В Чикаго я пожал ему руку и пожелал удачи.

— Обоюдно, — ответил Майк.

И я подумал, что удача — это именно то, что мне теперь нужно.

* * *
Я нашел квартиру в доме на берегу озера.

Я взял с собой достаточно денег. Более чем достаточно для прокорма и арендной платы: в кейсе оказалось 450 тысяч долларов.

По соседству жили в основном украинцы.

Когда погода была хорошей, соседи сидели на маленьких верандах, а их дети катались на велосипедах или играли в стикбол[160]. Через месяц после того, как я переехал, соседи всем кварталом устроили вечеринку. Ко мне постучал лысый дородный украинец и спросил, буду ли я участвовать.

Я дал ему двадцать долларов, и он остался вполне доволен. И сказал, чтобы я подходил попозже.

Но я не собирался веселиться. Хотел отсидеться дома с «Чикаго сан таймс». Поток статей о взрыве в отеле «Фэрфакс» поиссяк. Теперь об этой трагедии писали один или два раза в неделю. В свежем номере печатали обновленный список жертв. И хотя я ожидал увидеть свою фамилию, не сомневался, что увижу, все равно, глядя на траурные буквы, чуть не выронил чашку с кофе. Моя фамилия переместилась из списка без вести пропавших в список погибших. Теперь я официально стал мертвым.

И еще одно имя появилось в скорбном списке. Рауль Васкес. Наконец опознали и его.

Я подошел к окну. С улицы в комнату доносились музыка и смех. И я вдруг почувствовал, насколько одинок.

Я спустился на улицу.

Местный оркестрик наигрывал украинские мелодии. Я решил так, поскольку все вокруг напевали, а человек двадцать даже отплясывали. На тротуарах стояли переносные жаровни. Женщина предложила мне что-то вроде колбасок в тесте. Я поблагодарил и откусил кусок.

И тут ко мне направился полицейский:

— Эй, послушай.

У меня все похолодело внутри. Я почувствовал сильнейшее желание бежать — бросить сандвич и припуститься наутек.

— Эй! — повторил полицейский и что-то мне протянул.

Пиво.

Он был не на дежурстве, он жил по соседству и всего лишь проявлял дружелюбие.

Я вздохнул с облегчением. Впервые с тех пор, как приехал в Чикаго. Расслабился и до полуночи не уходил с улицы. Пил пиво, ел колбаски и хлопал в ладоши под музыку.

* * *
Раз в неделю я звонил Диане на сотовый. Из телефона-автомата на всякий случай.

Раз в неделю спрашивал, как поживает Анна. Жена вздыхала и отвечала:

— Так трудно ничего ей не рассказывать. Вот вчера опять…

Продолжать не было необходимости.

Я отчетливо представлял, как Анна часами сидит в своей комнате перед компьютером. Она не выходила у меня из головы. Как и Уинстон.

Спустя несколько недель после моего удаления в Чикаго жена сказала:

— Они хотят, чтобы я заказала по тебе панихиду.

— Кто? — не понял я.

— Тетя Роза, Джо и Линда… Я им говорила, что ты пропал без вести. Что пока о твоей гибели официально не сообщат, я буду жить надеждой. Но Джо говорит: «Ты себя обманываешь». Мол, прошло слишком много времени и пора посмотреть правде в глаза. Я ответила, чтобы он занимался своими делами и не лез в чужие, и он, кажется, обиделся. Похоже, все родственники мной недовольны. Считают ненормальной и не хотят общаться.

— Это хорошо, — бросил я.

Таким и был примерно наш план.

Через пять месяцев, шесть месяцев, семь месяцев Диана и Анна приедут ко мне. А родные останутся на прежнем месте. В прошлой жизни. Их невозможно взять с собой. Будет лучше, считали мы, если они как можно дальше от нас отойдут. Нежелание Дианы принять очевидные, по их мнению, факты неожиданным образом сыграло нам на руку. Поток сочувственных звонков пересох до тонкого ручейка. Между Дианой и родными выросла стена. Исключение составила ее мама. Мы договорились, что настанет момент: мы постучим по деревяшке и обо всем ей расскажем.

Теперь я понимал, что исчезнуть с лица земли не так-то просто. Требовалось оборвать множество связей и разобраться с массой мелочей. Словно отправляешься в долгий отпуск. В такой, из которого не возвращаются.

— Да, Чарлз, звонили из твоей компании насчет страховки, — вспомнила как-то Диана. — Я чуть не ответила, что не готова признать тебя умершим. Слава Богу, спохватилась. Мне сказали, что они сражаются за твою страховку. Проблема в том, что ты прекратил выплаты раньше смерти.

«Да, — подумал я, — жизнь полна иронии».

* * *
Я придумал, как раздобыть какие-нибудь документы.

У меня были водительские права. Но этого мне казалось недостаточно.

Уинстон говорил, что заполучить фальшивые документы — самая пустячная вещь на свете. И был недалек от истины. В наши дни для этого требуется только Интернет.

Я забрел в Интернет-кафе, набрал «фальшивые документы» и обнаружил не менее четырех сайтов, которые были готовы прийти мне на помощь.

Секрет заключался в том, чтобы приобрести первый документ. А потом все шло, как по маслу. Первый документ, спасибо Уинстону, у меня был. Он, по оценке веб-сайта «Кто вы такой», считался основным удостоверением личности. С его помощью я обзавелся, например, карточкой социального страхования, мне выдали ее в обмен на заявление, отправленное по почте.

Постепенно я документально оформил свой новый имидж.

Мой бумажник заполнили кредитная карточка, регистрационная карточка голосующего, банковская карточка, дисконтные карты в «Барнс энд Ноубл»[161] и «Костко»[162], библиотечный билет. Все как полагается.

Теперь нужно было найти работу.

Как-то раз «Чикаго трибюн» поместила статью о кризисе образования в штате. Ощущалась резкая нехватка квалифицированных кадров. Учителя уходили в более прибыльные отрасли. В школах укрупняли классы и сокращали программы. Дошло до того, что к преподаванию начали привлекать лиц без дипломов. Всех, кто изучал педагогику в колледже и брал на себя обязательства ознакомиться с программами.

Похоже, я представлял для школы интерес.

В статье сообщалось: наиболее бедственная ситуация сложилась в Оукдейле, что находится в сорока километрах от Чикаго. В нем жили мукомолы — преимущественно представители национальных меньшинств.

Туда-то я и рванул с утра пораньше.

Вышел из автобуса и прогулялся по центральной улице. Закрытые магазины, разбитые окна, сломанные парковочные счетчики. Зато бары ломились от посетителей. Безработных.

— Ах ты, подонок! — долетело до меня.

Вслед раздался звон разбиваемого стекла. Я поспешил мимо.

Завернул в закусочную и сел у стойки.

— Слушаю, — сказал хозяин, толстый усталый человек. Его передник выглядел так, словно век не знал стирального порошка.

— Гамбургер, — заказал я.

— Какой?

— Средний.

— Сейчас, — посулил он, но не двинулся с места.

Так мы и сидели некоторое время, уставясь друг на друга.

— Так вы собираетесь делать мне гамбургер? — не выдержал я.

— Придется подождать повара, — ответил хозяин.

— А где он?

В эту минуту из-за двери за стойкой вышла женщина. Его жена, догадался я. Она курила сигарету.

— Бургер, — бросил ей толстяк. — Средний.

Она полезла под прилавок, достала замороженное тесто и запустила в гриль.

— Жареную картошку будете?

— Конечно.

— Только что переехали? — поинтересовался хозяин.

— Нет. Но подумываю.

— Вот как! А на кой ляд?

— Простите?

— Почему вы решили сюда перебраться?

— Слышал, здесь есть работа для учителя.

— Так вы учитель?

— Да.

— А у меня в школе дела всегда шли неважнецки, — хмыкнул он. — Голова не на месте.

— Зато сейчас дела как будто в порядке.

— Не жалуюсь.

Его жена положила передо мной гамбургер. Он был розовым и маслянистым.

— А что произошло с парковочными счетчиками? — поинтересовался я.

— Со счетчиками? — переспросил хозяин. — Кто-то что-то свистнул.

— И что, нельзя починить?

Он пожал плечами:

— Кому это надо? У нас все равно их некому обслуживать. Счетчики никто никогда не включал.

— Как это «некому обслуживать»?

— Да так. У нас вообще ничего нет. Город разваливается. Даже полиция общая с Цицеро.

— Вот это да! — удивился я, а сам подумал: «Большинство граждан должны ощущать тревогу, если в городе нет собственных полицейских сил. Большинство, но только не я».

Оукдейл, штат Иллинойс. Городишко казался мне все больше подходящим, чтобы кинуть на вешалку шляпу.

* * *
Я послал свое резюме и письмо в оукдейлский школьный округ.

Написал, что изучал в колледже педагогику, но после окончания занимался предпринимательской деятельностью. Преуспел в делах, но теперь испытываю потребность поделиться знаниями с другими. Так сказать, лепить и формировать молодые умы. Как ни странно, в моих словах была доля истины. Всю жизнь я занимался тем, что стремился всучить народу не слишком ему нужный продукт. И меня по-настоящему привлекала мысль заняться действительно полезным делом.

Резюме я сочинил нарочито туманно. Написал, что окончил Нью-Йоркский университет, но не уточнил, какой посещал колледж. Ставил на то, что нищим выбирать не приходится. Что перегруженная и лишенная средств система школьного образования города будет не в состоянии проверить факты.

Письмо и резюме я отправил в июле.

И десятого августа получил ответ.

Меня приглашали на собеседование.

Глава 51

Я начал преподавать на следующий день после Дня труда[163].

Английский в седьмом классе. Мне предложили класс на выбор, и я пошел в тот, который был ближе по возрасту к Анне. «Раз не могу пока помочь ей, — подумал, — буду помогать ее ровесникам».

Стояла теплынь, но в постоянно дующем ветре я ощущал наступление осени. В августовском океане били ледяные струи. Я стоял на ступенях средней школы имени Джорджа Вашингтона и дрожал в рубашке с короткими рукавами.

Первый день получился просто ужасным.

Прозвенел звонок — и вот я перед классом. Сорок один ученик скептически таращат на меня глаза.

Класс состоял на две трети из черных и на треть из тех, кто подражал черным. Даже белые дети носили так низко приспущенные брюки, что виднелись полоски эластичных трусов. А перед звонком собирались во дворе и распевали рэп собственного сочинения.

Когда я стал писать на доске свое имя, мел раскрошился, и класс покатился со смеху. Я открыл стол, однако нового мелка не обнаружил. С этим мне еще не раз пришлось столкнуться в тот год в школе.

На доске так и осталось: «мистер Уи…»

И меня, конечно, прозвали мистером Уи.

«Эй, мистер Уи, привет, старик, как дела?»

Я не поправлял. В тот первый день лед был растоплен. Со временем я привык к прозвищу. И только однажды огорчился — когда прочитал в ребячьем туалете над писсуаром: «Держусь за голову Уи».

Мне стали нравиться мои ученики. Даже автор настенных росписей. Его поймали в процессе очередного творческого акта, и он застенчиво признался в создании всей коллекции граффити. За это он два дня просидел в заточении. А надзирателем вызвался поработать я. Мне некуда было спешить. Дома меня никто не ждал, и поэтому я оставался после уроков в школе: следил за наказанными, подтягивал отстающих, занимался с баскетбольной командой.

Автора настенной росписи звали Джеймс. Но ему больше нравилось обращение Крутой Джей. У него не было отца. «Только мама», — сказал он, и я невольно подумал об Анне.

Я пообещал: если он прекратит писать в туалете, что держит там за голову Уи, я стану называть его Крутым Джеем.

Мы заключили сделку.

И стали друзьями.

Я начал пользоваться успехом. Не в среде учеников, а среди учителей. Потому что добровольно брался за работу, которую иначе пришлось выполнять бы им.

Но и в теплых отношениях есть свои недостатки.

Когда человек начинает нравиться, ему неизбежно задают вопросы: откуда родом, чем занимался раньше, женат или нет и сколько родил детей?

Обеденный перерыв превратился для меня в сущую пытку. Сорок пять минут мне приходилось отвечать на вопросы коллег, тщательно следя за языком, чтобы не проколоться. Например, Теду Роегеру, учителю математики восьмых классов, который приглашал меня в выходные поиграть в софтбол[164] в их лиге тех, кому за сорок. Или Сьюзан Фаулер, тридцатилетней учительнице рисования, одинокой и уже отчаявшейся обзавестись мужем, которая неизменно занимала свободный стул за моим столом и поворачивала разговор на личные отношения и связанные с ними трудности.

В итоге пришлось запереться дома и написать историю жизни Лоренса Уиддоуза — с детских лет по настоящее время. Потом я устроил небольшую тренировку, задавая себе вопросы о самом же себе.

Где ты вырос?

Стейтен-Айленд. (Следовало выбрать такой район, который я хоть как-то знал. И поскольку я проезжал его миллион раз по дороге к тете Кейт, то надеялся не сморозить глупость при встрече с «земляком», если тот примется меня расспрашивать.)

Чем занимались твои родители?

Папа Ральф — автомеханик. Мама Анна — домохозяйка. (А почему бы и нет? Автомеханик — профессия не хуже других. А домохозяйками в то время были почти все женщины.)

У тебя есть братья и сестры?

Нет. (Истинная правда.)

Какое учебное заведение окончил?

Нью-Йоркский университет. (Именно то, что я написал в резюме.)

Чем занимался до того, как стал преподавать в нашей школе?

Торговал косметикой — всякие спреи для волос, кремы для лица, лосьоны для тела. (У моего приятеля в Меррике был магазинчик, поэтому я имел об этой работе какое-то представление.)

Ты женат?

И да, и нет. (Этот вопрос был самым трудным.) Сейчас я живу один. У нас с женой главный недуг двадцатого века — семейный кризис. Мы решили на время расстаться. Но только на время. Мы очень надеемся, что все закончится хорошо.

У тебя есть дети?

Да. Дочь.

Жизнь Лоренса Уиддоуза отличалась от жизни Чарлза Шайна, но не так уж сильно, и постепенно, хотя и не без напряжения, эти отличия стали превращаться в мою вторую натуру. Я к ним привык, выкормил, выпестовал, добросовестно прогуливал в саду и, наконец, превратил в свои чада.

* * *
— Ей начинают диализ, — сообщила Диана.

Я стоял в будке телефона-автомата в двух кварталах от своей квартиры. Шел октябрь. С озера дул пронизывающий ветер. Кинжальные порывы сотрясали будку и проникали внутрь. У меня на глаза навернулись слезы.

— Когда? — спросил я.

— Больше месяца назад. Я не хотела тебе говорить.

— Как… как она это переносит?

— Как и все в последнее время. В жутком молчании. Я умоляю ее поговорить, накричать на меня, разреветься — все, что угодно. Но она только смотрит. После того, как ты исчез, она совершенно замкнулась. Все держит в себе, но мне кажется, вот-вот произойдет взрыв. Я водила ее к врачу, и врач пожаловался, что она так и не произнесла ни слова. Обычно такие периоды молчания можно переждать: детям становится настолько неуютно, что они сами стараются разговорить молчуна. Но наша Анна — другое дело. Пятьдесят минут глядит в окно, а потом поднимается и уходит. Вот так.

— Господи, Диана… Ей больно?

— Не думаю. Доктор Барон уверяет, что она не испытывает боли.

— Сколько ей приходится там сидеть?

— Шесть часов. Что-то около этого.

— И ты думаешь, ей не больно.

— Ей больно от того, что нет тебя. Это ее убивает. А меня убивает то, что я не могу ей все рассказать. — Диана расплакалась.

А я почувствовал себя так, будто у меня отказали все важные органы. Будто кто-то вынул у меня сердце и теперь только Анна способна заполнить пустоту. Она и Диана. Только они. Я стал считать, сколько я уже здесь. Четыре месяца?

— Ты выставила дом на продажу?

— Да. Сказала всем и продолжаю говорить, что мне надо куда-нибудь перебраться. Здесь слишком давят воспоминания. Необходимо начать на новом месте.

— Кому говоришь?

— Теперь почти никому. Тетушки и дядюшки махнули рукой, правда, с Джо пришлось поцапаться. Друзья… Это просто смешно. Сперва вели себя так, словно ничего особенного не произошло, и ждали к субботнему ужину и воскресному барбекю. Потом все изменилось. Они все парами, а я одна. Им сделалось неудобно. Показалось проще не приглашать. Мы волновались, как нам оборвать связи, а все произошло само собой. С кем еще говорить? Только с мамой. Вот и все.

— Первое приличное предложение — и давай продавай дом, — сказал я. — Пора.

Глава 52

Я нашел дом неподалеку от Оукдейла.

Скорее не дом, а скромное ранчо, построенное в пятидесятых годах. Но с тремя спальнями. И стоит на отшибе. Я его снял.

И стал ждать своих.

* * *
Диана продала дом.

Получила за него не лучшую цену. Но и не худшую. Сделка получилась достаточно выгодной.

Когда Диана объявила Анне, что они переезжают, ей пришлось выдержать бурю протеста. Дочь, в отличие от матери, не желала расставаться с воспоминаниями. Она хотела их сохранить. Диана сказала, что все решено. И Анна удалилась в каменном молчании.

Из мебели Диана взяла только то, что влезло в машину: мы не хотели, чтобы в транспортной компании остался наш новый адрес.

* * *
А где-то между Пенсильванией и Огайо Диана объявила Анне, что я жив.

* * *
Мы сильно волновались, как это пройдет.

Как сообщить дочери, что ее отец не умер? Что он не погиб во время взрыва в отеле? Не мог же я взять и выскочить из щели, когда она приедет в новый дом. Девочку требовалось как-то подготовить.

И еще. Что все-таки сказать дочери? Каким образом я остался в живых? Или — что гораздо важнее — почему все эти месяцы мать уверяла ее, что я погиб?

Анне исполнилось четырнадцать. Вроде ребенок, а вроде уже взрослая.

Мы остановились на версии, которая была наполовину правдой, наполовину — нет.

Диана поставила машину на стоянке в Рой-Роджерсе на шоссе номер 96.

— Мне надо тебе кое-что сказать.

Диана повернулась к дочери. Анна продолжала свою забастовку. Молчание было единственным оружием, которым она владела.

— Тебе трудно будет поверить, и ты наверняка на меня разозлишься. Но постарайся понять. Ладно?

Анна подняла взгляд, потому что последние слова прозвучали очень серьезно.

— Твой отец жив.

Анна вытаращила глаза, словно мать сошла с ума. Потом состроила брезгливую гримасу — видимо, решила, что это жестокая шутка.

— Это правда, дорогая, — подтвердила мать. — Мы скоро с ним встретимся. Он нас ждет в Иллинойсе.

И тут Анна поверила: мать в здравом уме и не настолько жестока, чтобы шутить на такие темы. Она не выдержала и разревелась. Сломалась окончательно и во все горло. Выплакала реки слез. Диана даже не подозревала, что в человеческом теле может быть так много влаги. Анна рыдала от счастья и от облегчения.

А потом, пока Диана гладила ее по волосам, стала задавать вопросы.

— Почему ты мне сказала, что он умер?

— Потому что мы опасались, что ты кому-нибудь проговоришься. Может быть, мы поступили неправильно. Извини, что заставили тебя все это пережить. Мы решили, что иначе нельзя. Пожалуйста, поверь.

— Но почему он притворялся, что погиб?

— Папа попал в неприятности. Это не его вина. Но ему бы не поверили.

— Кто не поверил?

— Полиция.

— Полиция? Папе?

— Анна, ты знаешь своего отца. Ты не сомневаешься, что он хороший человек. Но кому-то может казаться иначе. Мне трудно это объяснить. Он попал в неприятности и не сумел вывернуться.

Диана сообщила дочери, что у нас будут другие фамилии, другие жизни. Все другое.

— Мне придется поменять имя? — спросила Анна.

— Ты всегда говорила, что твое тебе не нравится.

— А нельзя поменять только фамилию?

— Может быть. Там посмотрим.

В общем, заключила Диана, безмерно радостная новость перевесила в душе Анны безмерно плохую новость — что ее жизнь должна встать с ног на голову. И что мы месяцами ей лгали.

— Джеми, — проговорила она.

— Что? — не поняла Диана.

— Мое новое имя. Мне нравится имя Джеми.

* * *
Я ждал их в Чикаго.

Машина подкатила к бордюрному камню. Анна выпрыгнула из салона на ходу и угодила в мои объятия.

— Папа… папа… папа… — бормотала она.

— Я тебя люблю, — сказал я. — Я так…

— Ш-ш-ш… — прошептала она. — Ты жив, и все.

Глава 53

Наша новая жизнь.

Я вставал в половине седьмого утра и готовил завтрак для Дианы и Анны. То есть для Джеми. Она училась там, где преподавал я. Я сумел записать ее в школу имени Джорджа Вашингтона. Когда директор попросил предъявить аттестат прошлой академической успеваемости Анны, его любимый учитель ответил:

— Нет проблем. Пошлю запрос и через несколько месяцев документ поступит.

Директор сказал: «Прекрасно» — и больше к этой теме не возвращался.

Я разыскал местного эндокринолога — его звали доктор Милбурн, — и Анна смогла продолжать диализ без всякого перерыва. Доктор тоже попросил документы и получил такой же ответ, как и школьные власти. Но его не слишком волновали бумаги. Я дал ему журнал показателей сахара в крови Анны за последние пять лет, он ознакомился и с недавними анализами и обследованиями, этого оказалось довольно. Врач сделал Анне диализ у себя в кабинете, а потом напечатал на портативной машинке предписания, которыми следовало руководствоваться дома. Расходы покрыла моя новая страховка Комитета образования штата Иллинойс.

В Чикаго я нашел аптеку, где продавали специальный, медленно разлагающийся инсулин из свиных клеток: обычный, синтетический, инсулин Анна переносила плохо.

Диана, чтобы поддержать финансовое положение семьи, пошла работать под своим вторым именем — Ким — секретарем на полставки.

Произошла удивительная вещь.

Мы снова стали счастливыми.

Проникались счастьем постепенно, маленькими порциями, пока наконец без всякого страха не заявили: «Да, нам хорошо».

Нам был ниспослан еще один шанс в том, что звалось семьей. И мы ухватились за него обеими руками. Могло показаться, что мы все начали заново: только недавно сыграли свадьбу и полны страстью и надеждой. Да, мы не знали, сколько времени с нами пробудет Анна, но наслаждались каждой минутой, прожитой вместе. Мы утешали, поддерживали друг друга. Молчание ушло из нашего дома, и моя семья превратилась в образец понимания и общения.

У нас с Дианой наладились и интимные отношения. В первую же ночь под новой крышей нами овладела невероятная страсть. Таких ощущений мы раньше никогда не испытывали. Мы мяли друг друга, терзали, потели, а в конце посмотрели друг другу в глаза: неужели это в самом деле мы?

Через два месяца Диана объявила, что забеременела.

— Ты… что? — не поверил я.

— Понесла. Залетела. Забрюхатела. Как по-твоему, сделать аборт?

— Ни в коем случае, — отрезал я.

Когда-то мы намеревались завести второго ребенка, но болезнь Анны переменила наши настроения. Теперь я снова этого хотел — так же сильно, как многого другого.

— Согласна, — улыбнулась Диана. — Я тоже так считаю.

Через семь месяцев у Джеми родился братик. Мы назвали его Алексом. Выбрали имя, памятуя о моем деде Александре.

* * *
Первый звонок прозвучал зимой.

Я вышел из роксмановской аптеки с лекарствами для Анны.

Меня повергла в изумление суровость здешнего климата. Сказать, что Чикаго — ветреный город, значит, ничего не сказать.

Студеный город, город ниже ноля, город-льдышка — так было бы гораздо точнее.

На мне были меховая куртка, вязаная шапочка, наушники, теплые перчатки. И все равно я дрожал. На верхней губе выступил иней.

Я направлялся к стоянке, надеясь, что машина, несмотря на мороз, заведется. И вот, обходя аптеку, столкнулся с блондинкой.

— Извините, — обронил я.

Это была Мэри Уидгер.

— Ничего страшного, — ответила она.

Я отпрянул и продолжил путь. По дороге вспомнил: в этом городе размещались штаб-квартиры нескольких наших клиентов — мы рекламировали их упаковочную тару. Наверное, Мэри приехала на встречу с заказчиками. Я украдкой выглянул из-за угла. Мэри все еще топталась на месте.

Неужели она меня узнала?

Вряд ли: я так и не сбрил бороду. Но сердце у меня екнуло.

Тяжело выдыхая горячий пар, я постоял несколько минут за углом и снова выглянул.

Мэри Уидгер ушла.

Глава 54

Алексу исполнилось два годика.

Он говорил без умолку, кувыркался на диване в гостиной и каждый день чем-нибудь нас удивлял, восхищал и умилял.

Ким снова пошла работать секретарем.

Джеми тоже неплохо держалась: боролась с недугом, прилично успевала в школе и стала общительнее — завела двух подружек, которые жили на нашей улице. Они ночевали друг у друга, устраивали вечеринки с пиццей и ходили вместе в кино.

А что же мистер Уи? Он преподавал английский в седьмом классе на примере «Сепаратного мира»[165] и нескольких вещичек Марка Твена.

Крылатое твеновское высказывание стало для меня вполне актуальным.

«Слухи о моей смерти сильно преувеличены».

Джеми была не единственной в нашей семье, кто обзавелся дружеским кружком. Продержавшись особняком добрую часть года, я наконец начал принимать приглашения коллег. Мы постепенно сблизились с людьми. Ходили на обеды. В кино. Ездили на пикники.

Прошлая жизнь стала меркнуть. Не потому, что миновало много времени. А потому, что нынешняя жизнь казалась нам лучше. В том отношении, которое теперь было для меня важнее всего. Да, в прошлом я заколачивал больше. По типично американским понятиям, я деградировал — лишился престижной работы, приличного дохода, большого дома. Но теперь я измерял успех иначе. Не только в денежных знаках. Наградой мне служили достижения учеников. Я с радостью отмечал: к концу года исправлялись и приобретали интерес к литературе те самые ребята, что приходили ко мне в сентябре совершенными оболтусами. Ну просто праздник души. И никаких разгневанных, настырных клиентов, ежедневно норовящих снять с меня голову.

А семейная жизнь? Она продолжала удивлять меня в большом и малом.

Лоренс Уиддоуз был счастливым человеком.

* * *
Второй звонок прозвучал летом.

Как-то в субботу я взял Алекса с собой в Чикаго. Надо было получить очередную порцию лекарства для Джеми, и я подумал: свожу-ка сына в Детский музей.

Сначала мы зашли в роксмановскую аптеку.

Аптекарь приветствовал меня по имени. Мы уже были добрыми знакомыми. Он спросил, как я поживаю.

— Нормально, — ответил я.

Он заметил, что на улице слишком жарко.

Я согласился. На нас накатила нескончаемая волна зноя. Я это ощущал сильнее, чем другие, поскольку преподавал в школе, где не было кондиционеров. И каждый день приходил домой, измотанный донельзя.

Аптекарь протянул Алексу леденец на палочке, и у мальчика широко раскрылись глаза, словно ему подарилидоллар. Сын сунул в рот конфету и улыбнулся.

Из глубины помещения вышел младший фармацевт.

— Мистер Уиддоуз? Прошу прощения. Я думал, вы поняли. Я вам сказал: «Инсулин поступит только в понедельник».

— Что?

— Помните? Я сказал: «В понедельник».

— Вы сказали, в понедельник? Но когда вы это мне сказали?

— Когда вы мне звонили. Тогда я вам и сказал.

— Разве я вам звонил?

— Да. И спросили, не поступил ли инсулин. А я вам ответил: «Будет только в понедельник».

— Наверное, вы имеете в виду мою жену? Должно быть, звонила она.


Большинство статей были именно такими, каких и следовало ожидать.

Среди историй о героических пожарных и невинных жертвах мелькнули знакомые имена.

Чарлз Шайн, Декстер, Сэм и Диди, Васкес.

Имелись сведения о бомбисте.

Джек Кристмас родился в Иниде, штат Оклахома. Он был добрым мальчуганом и, по утверждению школьного учителя, всегда аккуратно мыл классную доску. Впрочем, один из его одноклассников добавлял, что Джек был каким-то шальным.

О «Фэрфаксе» сообщали следующее. Построен в 1949 году, предназначался главным образом для бизнесменов. Но пришел в упадок и сделался пристанищем дешевых проституток и небогатых туристов.

Несколько материалов рассказывали о терроризме в стране. Одна статья была посвящена организации, которая называлась «Божьи дети». Манифест армии противников абортов. Отчет о взрыве в Оклахома-Сити и сравнение его с трагедией в гостинице «Фэрфакс».

Список погибших в «Фэрфаксе» с краткими некрологами.

* * *
Чарлз Барнет Шайн, сорока пяти лет, ответственный сотрудник Шумановского рекламного агентства. Участвовал в нескольких крупных проектах компании. «Чарли стал для нас истинной находкой, — заявил президент агентства Элиот Фирт. — Он был замечательным текстовиком и человеком. Нам очень его не хватает». У Чарлза Шайна остались жена и дочь.

* * *
Про Самюэля М. Гриффина напели, что он был «сияющей звездой на небосводе финансового планирования». И «великодушным и любящим отцом», отметил его брат.

Нашлось несколько слов и для Декстера. Холдинговая компания «Фэрфакс» патетично вспомнила, что негр был одним из них. «Преданным делу работником».

Даже Диди не обошли вниманием. (Во всяком случае, я решил, что это она.) Дездемона Гонзалес, тридцати лет. Любящая сестра Марии. Дочь майора Фрэнка Гонзалеса из восточного Техаса.

Я вышел на новый круг и стал просматривать газеты восточного Техаса. Знал, что местные издания должны взахлеб рассказывать о своих. И нашел то, что искал. «Роксхэм Техас уикли».

* * *
Отставной майор Фрэнк Гонзалес сидит на веранде и переживает горькую утрату младшей дочери, которая погибла во время взрыва в гостинице «Фэрфакс». По словам отца, Дездемона Гонзалес последние десять лет жила в Нью-Йорке. «Мы общались нечасто, — вздохнул майор. — Она заезжала на праздники, и все такое». Друзья семьи признали, что старший Гонзалес и его дочь разошлись много лет назад. Дочь обвиняла отца в сексуальных домогательствах. «Впрочем, обвинения остались недоказанными», — сказал пожелавший остаться неизвестным друг семьи.

* * *
Я вновь обратился к списку погибших.

В нем не хватало одного имени.

У меня по спине от поясницы поползли мурашки, навстречу им от затылка потекли струйки пота.

Я пересмотрел все материалы, перечитал каждую статью. Ничего. Никаких упоминаний.

Вызвал веб-страницу «Дейли ньюс» и напечатал слова «Фэрфакс отель».

Получил тридцать две статьи.

Я начал с той, которая была написана в день взрыва. Фотография изображала место трагедии: пожилая женщина плачет, сидя на бордюрном камне, пожарные, потупившись, стоят на мостовой. Я проштудировал статью и перешел к следующей.

Везде было примерно одно и то же, кроме хронологического порядка: взрыв, смерти, герои, негодяй, расследование, похороны.

Я потратил два часа, но ничего не нашел.

Мне стало казаться, что я ошибся. Неправильно понял поспешный комментарий. Ошибки случаются сплошь и рядом.

И решил: просмотрю-ка я четвертую неделю после взрыва. Когда вышла последняя статья. Потом поцелую на ночь спящих детей, заберусь под одеяло к жене. И засну с ясным сознанием, что все в порядке.

Я начал с понедельника. Перешел ко вторнику…

И чуть не пропустил главное.

Маленькая заметка, погребенная под лавиной новостей о войне на Ближнем Востоке, тройном убийстве в Детройте и супружеском скандале, в который был вовлечен мэр Нью-Йорка.

«Оставшийся в живых герой оказался совсем не героем».

Я щелкнул мышью на названии, открыл статью и углубился в чтение.

Жизненная история. Такие сочиняют, когда иссякает тема героев и жертв и авторы хотят, чтобы читатель покачал головой и задумался об иронии судьбы.

* * *
Извлеченное из-под обломков тело… Опознать не удалось… Несколько недель в коме… Нейрохирургия… По отпечаткам пальцев установлено… Машина на стоянке отеля… Не явился для вынесения приговора… Полицейский представитель сообщил… Тюремная больница…

Я прочитал статью дважды. И сомнения мои рассеялись.

* * *
Инсулин Анны.

Его делали из свиных клеток. Так всегда готовили инсулин, пока не научились синтезировать искусственным путем в лаборатории. Относительно недавнее изобретение. Но Анна с тех пор, как заболела, пользовалась свиным инсулином, а если переходила на синтетический, сахар в крови подскакивал.

«Определенная категория людей плохо реагирует на искусственный продукт», — объяснил нам доктор и велел держать Анну на свином инсулине.

«Его прекращают производить, его все труднее купить, но всегда останутся аптеки, которые будут с ним работать», — успокоил он нас.

* * *
Я разговаривал в столовой с Джамилем Фарадеем.

Раз в год Джамиль приводил в школу преступников из тюрьмы, надеясь тем самым привить воспитанникам вкус к праведной жизни. Осужденные — некоторые из них — даже выросли где-то по соседству, рассказывали, как по недомыслию нарушили закон и каково им теперь находиться за решеткой.

А потом отвечали на вопросы из зала.

«Ты кого-нибудь убил?» — спросил однажды ученик у бывшего наркомана со шрамом поперек лица. И когда тот ответил «нет», школяр разочарованно вздохнул.

— Подумываю о том, чтобы заставить своих недорослей писать заключенным письма, — сказал я Джамилю.

Тот ел жидкое пюре с жирным куриным филе.

— Зачем? — удивился старший воспитатель.

— Для профилактики. По твоему примеру. Ребята потренируются в изложении мыслей, а заключенные, если ответят, преподадут им жизненный урок.

— Давай, — одобрил Джамиль.

— Только вот что…

— Да?

— Я знаю одного арестанта из моих мест. Хочу начать с письма к нему.

— Что он сделал?

— Вроде бы наркота.

— Бывает.

— Не представляешь, как узнать, где он сидит?

— Могу спросить знакомого из Чикагского управления исправительных заведений.

— Сделай одолжение.

— Хорошо. Если не забуду. Откуда он?

— Из Нью-Йорка.

— Как фамилия?

— Васкес.

— Васкес?

— Да. Рауль. Рауль Васкес.

Глава 55

Он знал, что я остался жив, и знал, где я теперь.

* * *
Его вытащили из-под обломков полумертвого, то есть мертвого только наполовину.

Несколько недель он пребывал в коме, и никто не знал, кто он такой.

Его машина стояла на гостиничной парковке. Он не показывался на работе, и знакомые сочли его погибшим.

Для идентификации личности у него сняли отпечатки пальцев. Это оказался Рауль Васкес. Тот самый человек, который не явился в суд после того, как ему предъявили обвинения в двух нападениях с нанесением телесных повреждений и в сводничестве.

Его перевели в тюремную больницу и держали там до тех пор, пока он не почувствовал себя лучше. Затем он предстал перед главным судом первой инстанции Бронкса.

Это я узнал из статьи. Об остальном догадался.

Он сидел в тюрьме и делился с сокамерником воспоминаниями о своих подвигах. Сокамерник вышел на волю, приехал в наш город и как-то зашел в аптеку. Он услышал, как я спрашиваю свиной инсулин. Редкое лекарство. Он заинтересовался, поразузнал обо мне и доложил Васкесу.

* * *
Через три недели Джамиль подошел ко мне после уроков и протянул листок бумаги.

— Что это?

— Тут данные о том, кто тебе нужен. Но их трое.

— Их?

— Три Рауля Васкеса. Однако ньюйоркец один. — Джамиль ткнул пальцем в первую строчку. — Вот этот.

* * *
Ночью я не мог заснуть.

Жена почувствовала мою тревогу:

— Что случилось, дорогой?

Я не хотел ей пока говорить. Не мог решиться. Однажды мы избежали катастрофы. Построили новую жизнь. Мы были счастливы. У меня не поворачивался язык сказать, что все напрасно. Что прошлое дотянулось до нас ледяными пальцами.

— Ничего, — ответил я.

Я размышлял.

Какой срок условно-досрочного освобождения при наказании двенадцать лет тюрьмы?

Когда Васкес выйдет на свободу?

Вот тогда он возьмется за меня — это точно. За меня и за мою семью. И сделает то, что сделал с Уинстоном, с Сэмом Гриффином и с тем несчастным, которого вытолкнул из поезда на железной дороге Лонг-Айленда. И бог знает, со сколькими людьми еще.

Однажды он заявился в наш дом под видом трубочиста.

«Я знал целую семью, которая легла спать и не проснулась».

Да, он непременно за меня возьмется.

Если только… если только я не возьмусь за него первым.

Он еще не в курсе, что я догадался о его планах.

Хотя какое это имеет значение?

Он в тюрьме. Он под запором.

Чтобы добраться до него, надо проникнуть в «Аттику».

Но как это сделать?

Глава 56

«Аттика»
Последний урок в тюремной школе.

Этот день был обведен кружком в моем календаре, и я мысленно много раз его репетировал.

Я миновал металлодетектор.

Прежде чем пройти в класс, задержался в комнате отдыха надзирателей.

Обычное помещение. Складные стулья, столы, телевизор с тринадцатидюймовым экраном, по которому большую часть времени показывали повторы передачи «Дьюкс оф хаззардз», популярной в семидесятых годах прошлого века. Кто-то из охраны неровно дышал к Дейзи Дьюк, наверное, из-за ее непомерно коротких шорт: на стене висел старый плакат с ее изображением — на белой блузке были нарисованы соски.

Я налил себе кофе, насыпал в чашку порошкового молока и размешал пластмассовой трубочкой для коктейлей. И как бы случайно завернул в левый угол, где размещался тюремный музей.

— Ну что, двенадцать-ноль-одна, братан, — ухмыльнулся Толстяк Томми. Он развалился на двух стульях и угощался телеужином.

Охранники «Аттики» часто изъяснялись на жаргоне заключенных. Двенадцать-ноль-одна — время, когда выдавали бумаги об освобождении.

«Не исключено», — подумал я, рассматривая экспонаты коллекции.

Кроме меня и Толстяка Томми, в комнате никого не было.

Покончив с кофе, я кивнул надзирателю и вышел. Толстяк посмотрел мне в спину, но не соизволил кивнуть в ответ.

* * *
Чтобы попасть в классную комнату, нужно было пройти через черную дверь, предварительно дважды в нее постучав. Затем миновать «боулинг». Так заключенные прозвали главный коридор, который, словно автостраду, делила надвое желтая прерывистая линия. Одна сторона для зеков, другая — для надзирателей. Дверь мне открыл Хэнк:

— Привет, Йобвок. Я буду по тебе скучать. Ты был клевым корешем.

— Спасибо, — откликнулся я, хотя понимал, что он болтает просто так.

* * *
Когда ученики расселись, я сообщил им, что провожу последний урок. Сказал, что с ними занимался с удовольствием. И надеюсь, что они самостоятельно продолжат читать и писать. Объяснил, что иногда учитель превращается в ученика, а ученик — в учителя. Именно это произошло в нашем классе: я многому у них научился. Никто особенно не растрогался, однако двое или трое кивнули. Может, им все-таки будет меня не хватать?

Малик оказался в числе кивнувших. В прошлый раз он передал мне записку. В ней говорилось, где меня собирается ждать автор злополучных листков.

Я предложил ученикам творческое задание. Написать, что для них значили наши уроки. И разрешил поставить подписи.

А сам удалился в туалет: мол, приспичило, извините.

Хэнка сменил темнокожий охранник.

— Вернусь через десять минут, — сказал я.

— Прикажешь по этому поводу поставить на ноги прессу? — буркнул негр.

Судя по записке, автор работал в тюремной аптеке.

Аптека представляла собой длинный прилавок, защищенный стальной сеткой. Оказывается, в тюрьме существуют свои тюрьмы — аксиома, которая справедлива для жизни вообще. Об этой особенности человеческого бытия стоило бы поговорить в классе, если бы занятия продолжились.

Я прошел мимо аптеки и углубился в коридор. Именно там была назначена встреча.

В небольшой нише посередине коридора.

В старых исправительных заведениях вроде «Аттики» было много укромных уголков. Заключенные там обделывали свои делишки: продавали наркотики, сводили счеты. Слепой тупик. Хорошее место. Только я шел туда с широко открытыми глазами.

Меня встретила тишина.

— Привет, — сказал я.

Он вышел из тени.

Меня поразило, как он выглядит.

Голова усохла и видоизменилась. Будто ее долго сжимали в тисках. Ото лба вниз бежал шрам. На правом плече появилась татуировка: синий циферблат без стрелок. А на руке — надгробие с цифрой двенадцать. Тюремный срок.

— Какой сюрприз, — хмыкнул он. — Как поживаешь, Чак? — И улыбался как тогда, когда заявился ко мне в дом и стал гладить мою дочь по голове.

— Ларри.

— Ну конечно, Ларри. Совсем забыл. Думаешь, притворился мертвым и всех надул, Ларри?

— Нет. Не всех.

— Это точно, не всех. Я чувствовал, как ты меня обыскивал, и сразу понял, кто приперся в мой клуб. Не следовало показывать крошке бумажник. Ошибочный ход. Глупый.

Он говорил о «хозяйке» в «Ночном кристалле». Как Роза тогда сказала? «Уиддоуз… что это за фамилия?»

— Я думал, ты умер.

— Ты хотел, чтобы я умер.

«Хотел, — мысленно согласился я. — И настал момент исполнить желание».

— Я тебя искал, Ларри. Повсюду. И нашел — дважды.

— Дважды?

— Первый раз в Чикаго. Да-да. Удивлен? Я узнал, где ты обосновался — Оукдейл, штат Иллинойс. А затем обнаружил, что ты переехал еще дальше. Зато поближе ко мне.

— Да.

— В Беннингтон. Скажешь, не подфартило?

— Подфартило.

— То-то же. А сказать, как я тебя вычислил?

— Скажи.

— Благодаря твоей девчонке. Через аптеки. Тебе, наверное, известно, что тюремному аптекарю можно звонить на волю. Выяснять, например, где продается редкий вид инсулина.

— И что потом?

— А потом я увидел тебя в коридоре и сказал себе: «Вот и для тебя «двенадцать-ноль-одна». Подали не блюдечке, приятель». Малик рассказал про твои уроки чистописания, и я взялся за карандаш.

— Да, очень эффектно.

— Я думал, ты исчезнешь, едва прочтешь историю своей жизни.

Я мысленно усмехнулся. Если бы я захотел удрать, то сделал бы это раньше. В Оукдейле.

«Давай убежим», — предложила мне Диана.

«Давай, — ответил я. — Но в таком случае нам придется бегать всю жизнь. Так что лучше не стоит». Я взял расчет, и мы перебрались сюда.

— Чего ты хочешь?

Васкес улыбнулся:

— Денег.

В аптеке кто-то проныл:

— Сам док прописал мне эту хренотень.

— Ты в тюрьме, — напомнил я Васкесу.

— И ты в ней же. Мотаешь срок. Полагаешь, что в безопасности? Придурок. Я в два счета выверну тебя наизнанку. Всем расскажу: вот он, Чарлз Шайн. Это в лучшем случае. А то пошлю кое-кого к тебе домой отодрать твою жену. Это мне раз плюнуть. Кстати, сколько лет твоей дочурке? Можно попробовать и ее.

Я инстинктивно двинулся на него.

Но как только мои руки потянулись к его горлу, он ударил меня ногой в живот, и я рухнул на колени. Васкес наклонился надо мной и стиснул мне шею пальцами.

— Вот так-то лучше, Чарли. Психанул, и будет. Вот что я думаю: как все-таки удачно получилось, что ты оказался в Беннингтоне. Считай, прямо на моем гребаном заднем дворе. И как удачно, что заявился преподавать именно сюда. Удачно или что? Удачно или как? Не кажется ли тебе, что уж слишком все удачно? Как твое мнение, Чарли? Я что-то начинаю сомневаться. Может, ты задумал плохое, Чарли? — Он похлопал меня по оттопыренному правому карману и нащупал заточку, которую я захватил из тюремного музея. — Вот оно что! Ты хотел меня подколоть. — Он вытащил пружинный пистолет, сооруженный из деревяшки и консервной банки, заточку и помахал у меня перед глазами. — Вот этим? Пора бы получше меня узнать, Чак. А ты все туда же. «Не сомневайся, я приду один». А в итоге пришлось оторвать башку твоему парнишке. Ты что, не понял, с кем имеешь дело? Я тебе не какая-нибудь шпана. — Он хищно улыбнулся и ткнул меня лицом в пол. В нос ударило кислой вонью — мочой и аммиаком.

Мне захотелось ответить. Немедленно.

Сказать: «Да, я знаю, с кем имею дело. И именно поэтому ждал шесть месяцев в Беннингтоне прежде, чем подать заявление на место преподавателя в тюрьме». Что как-то раз специально оставил в кармане ключи и пошел с ними через металлодетектор. А когда выяснил, что пронести сюда тайком оружие невозможно, стал наведываться в комнату отдыха надзирателей. Точнее, в музей поделок.

И еще я хотел напомнить ему пословицу «Хочешь насмешить Бога — строй планы».

Не один, а два, по крайней мере.

* * *
«Таймс юнион»

В тюрьме «Аттика» при покушении на убийство зарезан заключенный

Бренд Хардинг

Вчера был убит Рауль Васкес, тридцати четырех лет, заключенный тюрьмы «Аттика». Потенциальная жертва сумела отнять у него самодельный нож и нанести смертельную рану. Васкес напал на преподавателя Лоренса Уиддоуза, сорока семи лет, который дважды в неделю занимался с заключенными «Аттики» английским языком. Это произошло у тюремной аптеки. Заключенный Клод Уэтерс подтвердил, что Васкес напал на мистера Уиддоуза. «Он его чуть не задушил, — сообщил невольный свидетель. — А потом хлоп! И Васкес на полу!» У мистера Уиддоуза сильно распухла шея. Он не понимает, чем вызвано нападение. Но подозревает: все произошло из-за того, что он серьезно раскритиковал одного из учеников — сокамерника Васкеса. Из-за сокращения бюджетных ассигнований Уиддоуз прекращает преподавание в «Аттике». На радостях, что остался цел, он заявил: «У меня такое ощущение, словно Господь подарил мне вторую жизнь».

Эпилог

Я вернулся домой.

Ким выскочила из кухни и замерла, уставившись на меня. Словно я был привидением.

Я кивнул и прошептал:

— Да.

Ким медленно приблизилась и обвила меня руками. «Ну и хорошо, — понял я ее порыв, — теперь ты можешь отдохнуть».

По лестнице сбежал Алекс и закричал:

— Папочка приехал!

Он тянул меня за рубашку, пока я не подхватил его на руки. Его щека была перемазана шоколадом.

— А где Джеми? — спросил я.

— Делает диализ, — ответила жена.

Я поцеловал Ким в макушку, опустил сына на пол и поднялся в спальню Джеми.

Дочь была присоединена к переносному аппарату очистки крови. Я сел на кровать.

— Скоро вернемся обратно в Окленд, — пообещал я. — Будешь снова со своими подружками. Рада?

Джеми кивнула.

Теперь ей приходилось делать диализ трижды в неделю.

Врачи начали подумывать, не поставить ли ее на очередь на трансплантацию поджелудочной железы и почек — эту надежду на жизнь давала диабетикам новейшая хирургия. Но тогда до конца дней ей придется сидеть на лекарствах, препятствующих отторжению трансплантата. Неизвестно, что лучше и что легче.

Я прислушался к жужжанию аппарата, очищающего кровь моей слабеющей дочери.

От монотонного звука я впал в дрему, и мне почудилось будто Джеми опять четыре годика. Мы снова с ней в зоопарке — кормим слонов. Я поднимаю дочку на руки и чувствую, как благодарно бьется ее сердечко. Стоит легкая прохлада, с золотисто-красных деревьев ветер срывает и бросает наземь листья. Джеми и ее отец — мы идем рука об руку за своими воспоминаниями.

Я понимаю, что буду сидеть здесь всегда.

Или буду сидеть столько, сколько потребуется.

Джеймс Сигел

ЯЗЫК ТЕЛА (роман)

Кэсси Рэйвен — патологоанатом и уже давно предпочитает общество мертвых живым людям. Кэсси уверена: покойникам есть, что рассказать о своей смерти. Главное — уметь их слушать. Когда на попечение Кэсси попадает тело ее старой учительницы, миссис Эдвардс, она начинает подозревать, что смерть той была насильственной. Но может быть так, что скорбь лишила ее возможности мыслить здраво? Может быть эта смерть — только результат несчастного случая? Но когда из морга пропадает одно из тел, к делу подключается полиция вместе с детективом Филлидой Флайт, и Кэсси оказывается вовлеченной в поток стремительно развивающихся событий.

Глава 1

На черном мешке расстегнулась молния, и показался ее первый в тот день «клиент». Полуоткрытые ярко-голубые глаза женщины уставились на Кэсси невидящим взглядом.

— Здравствуйте, миссис Коннери. Меня зовут Кэсси Рэйвен. Я буду заботиться о вас, пока вы с нами, — голос Кэсси прозвучал мягче, чем в ее разговоре с живыми людьми. Рэйвен не сомневалась, что мертвая женщина слышит, и надеялась, что эти слова хоть как-то ее утешат.

Накануне вечером, готовясь в ванной ко сну, Кейт Коннери упала в обморок и умерла там же, на полу. Она скончалась за неделю до своего пятидесятилетия. Морщинки, образовавшиеся от смеха, испещряли ее открытое, но серьезное лицо; волосы были слишком равномерно окрашены для естественной брюнетки.

Кэсси взглянула на часы и выругалась. Появился новый патологоанатом для составления списка дневных вскрытий, а также Карл — болезненный молодой лаборант — и три тела для обработки. Все вместе это предвещало адский понедельник.

Однако Кэсси Рэйвен, не торопясь, стянула через голову с миссис К. ночную рубашку, уловив при этом слабый аммиачный запах пота или мочи, и аккуратно сложила рубашку в пластиковый пакет. Вещи, в которых кто-то умирал, много значили для близких покойного, иногда даже больше, чем само тело, к которому скорбящие родственники никак не могли привыкнуть. Мертвое тело порой может восприниматься как пустой чемодан…

— Нам нужно выяснить, что с вами случилось, миссис К., — произнесла Кэсси. — Мы должны задать несколько вопросов Деклану и вашим парням.

С первого дня пребывания в морге, то есть еще пять лет назад, Кэсси Рэйвен казалось совершенно естественным разговаривать с телами, находящимися на ее попечении, и обращаться с ними так, словно эти люди все еще живы. Иногда они даже отвечали Кэсси.

Впрочем, ответ ничем не напоминал речь живого человека — прежде всего потому, что их губы не двигались. Это было так мимолетно! Возможно, она что-то додумывала. Почти. Обычно они произносили что-то вроде «Где я?» или «Что случилось?» — всего лишь недоумевали, почему очутились в столь странном месте. Но время от времени Кэсси убеждалась, что их слова содержали подсказку, как именно они умерли.

Кэсси никогда никому не рассказывала об этих разговорах, ведь все и так считали ее странной. Люди никогда бы и не узнали того, о чем Кэсси Рэйвен знала в глубине души: мертвые умеют говорить. Но только если ты умеешь слушать.

Единственными внешними признаками, что с миссис Коннери что-то не так, были несколько красных пятен на щеках и на лбу и огромный синяк в форме кулака на груди, полученный когда-либо от ее мужа, либо медики отчаянно делали искусственное дыхание. Кэсси просмотрела записи. После ночи, проведенной в пабе за просмотром футбольного матча, Деклан, муж миссис К., вернулся домой и обнаружил жену без сознания. Скорая помощь доставила миссис Коннери в больницу, однако по прибытии ее объявили мертвой.

Ввиду неожиданности смерти Кейт Коннери — она, по-видимому, была здорова и несколько месяцев вообще не видела своего врача — базовое или «обычное» вскрытие для установления причины смерти являлось обязательным требованием. Кэсси положила руку на ледяное предплечье миссис Коннери и ждала, когда ее собственное тепло прогонит трупный холод.

— Скажешь мне, что случилось? — тихо произнесла женщина.

Несколько секунд ничего не происходило, но затем Кэсси ощутила знакомое чувство скольжения, за которым последовала рассеянная задумчивость. В это же время чувства Кэсси обострились: гул холодильника для хранения тел перерос в рев реактивного двигателя, верхнее освещение внезапно стало болезненно-ярким.

Воздух над телом миссис Кейт Коннели, казалось, зашипел от последней искры электричества, которое оживляло ее в течение пяти десятилетий. Сквозь помехи Кэсси Рэйвен услышала низкий хриплый шепот:

— Я не могу дышать!

Глава 2

Как всегда, все закончилось в одно мгновение переходом в состояние, которое напоминало Кэсси пробуждение от глубокого сна, когда разум пытается удержать детали, чувствуя, что они ускользают как вода сквозь раскрытые пальцы.

Во всяком случае, слова миссис Коннели не очень-то помогли. Кэсси Рэйвен не обнаружила в записях ни астмы, ни эмфиземы. Кроме того, существовала масса других нарушений, способных повлиять на дыхание. Она все еще размышляла, что еще можно сделать, когда открылась дверь из чистой зоны. Это был Дуг, управляющий моргом. За ним следовал высокий парень с лохматой челкой. Дуг представил его как доктора Арчи Каффа, нового патологоанатома.

Сняв нитриловую перчатку, Кэсси протянула Каффу руку.

— Кэсси Рэйвен, старший технический специалист морга, — просиял Дуг. — Это она заставляет здесь всех работать как часы.

Хотя Арчи носил запонки и галстук, ему вряд ли было больше тридцати, то есть максимум лет на пять старше Кэсси. Девушка сразу заметила, что его темно-синий пиджак был подлинным изделием фирмы Barbour, а не подделкой, поскольку металлическую застежку-молнию украшало тиснение фирменного знака этой марки. Судя по галстуку из темно-синего шелка с широкой белой полосой наискосок, мужчина учился в школе в Хэрроу. Кэсси всегда замечала такие вещи, сколько себя помнила.

— Буду рад поработать с вами, Кэти.

Молодой человек говорил с фальшивым, полууличным акцентом, какой предпочитали молодые члены королевской семьи, и улыбался столь же бойко, как член кабинета министров. Судя по тому, как Кафф скользнул по молодой женщине взглядом, он уже поместил ее в коробку с надписью «фаворитка».

А Кэсси Рэйвен редко испытывала к кому-то мгновенную неприязнь. Знакомство же с Арчи Каффом стало исключением.

— Взаимно, — съязвила она, — особенно если вы правильно запомните мое имя.

Кафф покраснел от воротника полосатой рубашки до рыжеватых бакенбардов, но по крайней мере присмотрелся к ней внимательнее. И, судя по вспышке отвращения, промелькнувшей на лице, увиденное Арчи не слишком понравилось. Трудно было сказать, что именно: то ли ее крашеные черные волосы с выбритыми висками, то ли пирсинг на лице. Или даже просто то, как девушка выдержала его взгляд. Кэсси пришлось бороться с юношеским порывом снять верхнюю часть одежды и блеснуть своими татуировками.

Глаза Дуга метались между Рэйвен и Каффом, как у новичка-рефери на боксерском ринге.

— Пожалуй, оставлю вас, ребята, — произнес он.

Кэсси знала, что позже Дуг, скорее всего, напомнит ей свое золотое правило: «Никогда не забывай: патологоанатом может превратить твою работу в мечту или в кошмар».

После краткого осмотра тела миссис Коннери, во время которого Кафф и Рэйвен почти ничего не обсуждали, кроме самого необходимого, мужчина оставил Кэсси делать вскрытие.

Девушка приставила скальпель к горлу миссис К. В этот момент Кэсси должна была перестать думать о Кейт Коннери как о человеке и начать рассматривать ее как загадку, требующую решения, и как неизведанную территорию для исследования. Без такого изменения точки зрения какой нормальный человек мог бы разрезать другого?

Первый решительный взмах вниз по грудине раскрыл ткань так же легко, как старую шелковую занавеску. Достигнув мягкой области живота, Кэсси Рэйвен не остановилась, а лишь ослабила нажим, чтобы избежать повреждения нижних органов, и закончила разрез чуть выше лобковой кости.

Не прошло и пяти минут, как Рэйвен с помощью специальных ножниц для костей вскрыла грудную клетку миссис К., обнажив ее сердце и легкие. Кэсси ловко отсоединила органы от их креплений. Сразу же после этого девушка обеими руками вытащила все внутренности умершей — от языка до уретры — и осторожно отправила их в пластиковое ведро. Это тот самый мрачный момент, заставлявший Кэсси Рэйвен каждый раз чувствовать себя повивальной бабкой смерти.

Зайдя за голову миссис К., девушка передвинула деревянный блок, поддерживающий шею умершей, и начала резать кожу черепа. Кэсси старалась держаться линии роста волос, чтобы густые темные волосы миссис К. закрыли разрез после того, как Кэсси его зашьет. Это особенно важно: родственники умершей будут хоронить Коннери в открытом гробу. Когда Рэйвен убирала темные волосы с пути скальпеля, она обнаружила блестящее красное пятно на затылке. Экзема? А ведь в медицинских записях о ней не упоминалось. В любом случае экзема людей не убивает.

Как только вибрационная пила сделала свое дело, Кэсси сняла скальп со свода черепа и освободила мозг. Сжимая его двумя руками, девушка на мгновение представила себе Кейт Коннери, какой она, возможно, была в жизни — приземленной главой семьи, с веселым смехом, в окружении семьи и друзей в пивной Кэмден-Тауна.

Арчи Кафф вернулся, но атмосфера между ними так и не потеплела: за двадцать минут, потраченных на препарирование органов миссис К., мужчина только один раз заговорил с Кэсси, пожаловавшись, что его РМ40 затупился. Эта фраза лишь подтвердила первое впечатление Кэсси об Арчи как о типичном высокомерном шикарном парне, который ставил технических работников морга чуть выше рабочих скотобойни. Более опытный патологоанатом спросил бы Рэйвен о причине смерти, и не только из вежливости: технический персонал проводил с телами гораздо больше времени и иногда замечал улики, которые могли быть и пропущены.

Когда Кафф двинулся вдоль скамьи для вскрытия к раковине, чтобы ополоснуть окровавленные руки в перчатках, Кэсси начала собирать органы миссис К. в пластиковый пакет, готовый воссоединиться с ее телом.

— Итак, каков вердикт? — спросила она Арчи.

— Пока нет ничего убедительного для объяснения ее смерти, — лишь пожал плечами тот. — Нам придется подождать и посмотреть, обнаружат ли лабораторные работники что-нибудь полезное. Токсикологи проверят физиологические жидкости миссис К. на наличие лекарств, а ее органы подвергнут гистопатологии, чтобы выявить микроскопические признаки заболевания.

— Вы нашли петехии в ее легких? — спросила Кэсси как можно небрежней.

Кафф повернулся и удивленно посмотрел на нее:

— А почему вы спрашиваете?

Рэйвен пожала плечом:

— Мне просто показалось, что лицо этой женщины выглядит очень напряженным.

Я не могу дышать.

Петехии — крошечные лопнувшие кровеносные сосуды — могут сигнализировать о нехватке кислорода.

— Ее нашли лицом вниз. Из новейших научных источников ясно, что положение лежа после смерти может вызвать петехиальное кровоизлияние, — иронично заметил Арчи Кафф, выглядевший слегка растерянным, и выдавил снисходительную улыбку. — Если вы надеялись на яркое убийство, то, боюсь, вы ошиблись: в этом случае нет никаких признаков удушения.

Кэсси в свою очередь знала, что асфиксия с таким же успехом может иметь медицинскую причину, но подавила желание нанести ответный удар. Бросив кусочек почки в банку с лабораторным консервантом, она взглянула на тело миссис К. Грудная клетка умершей напоминала открытую книгу; темная пустота там, где раньше были органы. Блестящие черные волосы сверху изуродованного тела миссис Коннери выглядели неуместно.

Свет от флуоресцентных ламп над головой вспыхнул и заставил Кэсси закрыть глаза, а вездесущий запах формалина внезапно стал настолько резким, что словно вцепился ей в горло. За веками Рэйвен мелькали образы: покрытое пятнами лицо миссис К., чешуйчатое пятно на шее. Девушка почувствовала, как у нее перехватило горло, и вдруг в одно мгновение все встало на свои места.

— Просто заскочу в туалет, — объяснила она Каффу, выскользнула в коридор и взялась за телефон. — Мистер Коннери? Это Кэсси Рэйвен из морга.

Через десять минут Кэсси вернулась.

— Извините, что так долго, — сказала она Каффу. — У меня только что был интересный разговор с мужем миссис Коннери.

— С мужем? — Арчи, казалось, смутился от мысли, что у тела есть супруг.

— Да, когда он вчера вечером уходил, Кейт Коннери сказала мужу, что собирается покрасить волосы.

— И что же в этом такого?

— Муж говорит, у Кейт уже дважды была аллергическая реакция на краску для волос. Казалось, ничего серьезного, однако на этот раз, судя по всему, это действие вызвало смертельный анафилактический шок.

Глава 3

— Это всего лишь я, Babcia[166]! — Кэсси на собственном горьком опыте убедилась, что неплохо объявлять о своем приезде при входе в дом бабушки, который стал домом ее детства после смерти родителей. Однажды, когда Рэйвен было семнадцать лет, она чуть не получила от бабушки скалкой по голове, ворвавшись в три часа ночи, да еще и под экстази.

В детстве Кэсси очень любила момент, когда она покидала бетонную дорожку, продуваемую ветром, и входила в жаркое пахнущее корицей нутро квартиры, будто дверной проем был некими магическими воротами в иной мир.

— Кассандра, tygrysek[167]! — бабушка отвернулась от плиты, чтобы поздороваться с Кэсси. Макушка старушки едва доставала до носа внучки, но объятия были столь сильными, что могли сломать ребро.

— Ты похудела, — укоризненно заметила пожилая женщина.

— Не благодаря тебе, — Кэсси принюхалась. — Грибы и сметана… Вареники. А маковый рулет на десерт?

Бабушка с прищуром посмотрела на внучку.

— Грибы, конечно, можно унюхать, а как вареники?

Кэсси провела по краю рабочей поверхности стола и показала бабушке след белой пыли на кончике пальца.

— Когда ты делаешь kopytka[168] или хлеб, то я не чувствую запаха дрожжей.

— А про маковый рулет?

— В холле лежит новый номер твоего любимого журнала. Значит, ты была в польском магазине в Ислингтоне. Ты никогда не уйдешь оттуда, не купив makowiec[169].

— Иди и садись, умница, — не в силах сдержать улыбку, бабушка выпроводила Кэсси Рэйвен из кухни.

В гостиной Кэсси опустилась в кресло и почувствовала, как тепло окутывает ее, подобно одеялу. Единственными звуками были мягкие хлоп, хлоп, хлоп из газового камина. Сейчас трудно поверить, но подростком Кэсси смотрела на этот дом как на перегретую тюремную камеру, а на бабушку — как на главного надзирателя с глазами-бусинками. К шестнадцати годам Рэйвен уже проколола язык, выкрасила бирюзовым прядь волос и выкурила свой первый «косяк». Что касается школы, «Кэсси предпочитает расспрашивать своих учителей, а не получать от них знания», — гласил табель успеваемости. Тогда девушке казалось, весь взрослый мир объединился с одной целью: уничтожить право Кэсси на самовыражение.

Из кухни донеслось неожиданное: «У меня для тебя кое-что есть!», после чего послышался звук закрывающейся дверцы морозильника. Babcia вошла, заложив руки за спину, а затем протянула внучке пластиковый контейнер.

— Итак, какие догадки?

Внутри Кэсси обнаружила замерзшую белку. Положив беличью мордочку к себе на колени, девушка осмотрела ее также нежно, как одного из своих человеческих подопечных. Кэсси уже представляла, как возвращает белку к жизни с помощью таксидермии, которой девушка недавно занялась.

Мертвая белка показалась бы весьма странным подарком для большинства людей, но они не знали, что Кэсси Рэйвен с детства тянуло к мертвецам. Она до сих пор помнит, когда в первый раз увидела лису, лежавшую в канаве, — ее переехала машина. Наклонившись, чтобы погладить щетинистый рыжеватый мех бедняжки, девушка увидела, как та на мгновение преобразилась в резвящегося лисенка.

— Разве она не прекрасна? — Кэсси погладила беличью чистую шкурку, излишне безупречную для смерти на дороге. — Где ты ее нашла?

— Я взяла белку у мусорщика. Он у меня теперь в долгу.

Кэсси не хотелось спрашивать, что это означает. Бабушка, жительница многоэтажного дома, вела единоличную войну против граффити, свалок мусора и прочих антиобщественных явлений. Несколько недель назад Babcia даже столкнулась с наркоторговцем, который сбывал марихуану школьникам на лестничной площадке, но всякий раз, когда Кэсси пыталась поговорить о столь рискованном поведении бабушки, пожилая женщина поднимала подбородок и говорила, что эмигрировала в свободную страну не только для жизни в страхе. Как и Кэсси, Вероника Янек была мятежной девушкой с той лишь разницей, что в Польше 50-х годов участие в протестах против коммунистического режима заставило Янек сесть в тюрьму на шесть месяцев.

Когда еда была готова, девушка подготовила старый карточный столик, который ее бабушка использовала для еды. Пока они ели, внучка упомянула о прибытии нового патологоанатома.

— И он тебе не понравился? — Babcia пронзительно посмотрела на Кэсси.

— Мое мнение не имеет значения. Я всего лишь одна из подчиненных. Хотя сегодня и одержала небольшую победу.

Затем она рассказала всю историю, исключая то, как услышала от миссис Коннери: «Я не могу дышать». Разговоры Кэсси Рэйвен с мертвыми были слишком сакральными, чтобы делиться ими даже с бабушкой. Во всяком случае, каждый раз, когда девушка рационально рассматривала эти моменты, ей приходилось признать: возможно, это ее подсознание сводило все вместе. Например, разве она не заметила пятна на лице миссис К., прежде чем та заговорила?

— Муж Кейт Коннери сказал, что у нее и раньше случались вспышки крапивницы после окраски волос.

— Однако Кейт продолжала пользоваться той же краской?

— Наверное, она решила смириться с небольшим раздражением кожи.

Красные пятна на лице и шее миссис К. были не экземой, а следами крапивницы — аллергической сыпи.

— Возможно, лечащий врач не предупредил миссис Коннери, что ее иммунная система будет все чувствительнее после каждой окраски волос. Вчера все окончательно ухудшилось. Дыхательные пути женщины так набухли, что она задохнулась.

— Бедная женщина, — перекрестилась Вероника. — Только вот почему доктор-специалист по трупам сам не разобрался в этом?

Кэсси вновь вспомнила изумленное лицо Арчи Каффа, когда он понял, что скромный технический специалист смог наткнуться на истинную причину смерти миссис Коннери. Пару минут спустя Кафф тогда молча вручил ей подписанный бланк с распоряжением о проведении дополнительного анализа крови, необходимого для подтверждения теории Кэсси Рэйвен.

Вот черт!

— Справедливости ради, у них есть только двадцать — тридцать минут на обычное вскрытие, а анафилаксия как раз заведомо трудна для посмертной диагностики.

— Послушай-ка, это же ты кое-что заметила. Ты всегда замечаешь мелкие детали, когда другие люди просто скучают. Так было всегда, даже в твоем детстве, — утвердила бабушка, вилкой указывая на Кэсси. — Тебе следовало бы быть одним из таких докторов, с твоими-то мозгами!

Внучка лишь пожала плечами — бабушка уже не раз приводила этот аргумент. Кэсси знала, что была неплохим техническим специалистом в морге, но становиться патологоанатомом? Это звучало смешно — как перейти от пяти боковых нокаутов в парке к игре в «Арсенале». Медвуз не для таких девушек, как она, полуобразованных и выросших в зданиях городского совета. Гораздо больше такое образование подходило людям вроде Арчи Каффа — шикарным самцам, которые, казалось, плыли по жизни в ореоле непоколебимой уверенности в себе.

— А как же твои пятерки в вечерней школе? — продолжила бабушка и пересчитала отличные оценки на пальцах. — Пятерки по биологии и химии, четверка по физике. И пятерка по классической литературе.

— От этого пользы не больше, чем от макраме.

После окончания школы с четырьмя плохими выпускными баллами Кэсси намеревалась сбежать из бабушкиного дома. Конечно, она ее любила, однако, разница почти в пятьдесят лет, казалось, служила непреодолимой пропастью между ними. Заветной мечтой Кэсси было уехать за границу и жить где-нибудь в прохладном месте вроде Берлина. Однако, когда Мазз, ее тогдашний бойфренд, рассказал девушке про сквот[170] попрошаек в заброшенном административном здании на ферме Чалк, она решила, что это лучше, чем ничего.

В день, когда Кэсси исполнилось семнадцать, согнувшаяся под тяжестью переполненного рюкзака девушка обняла на прощание на пороге бабушку. Обе едва сдерживали слезы. Но когда Кэсси вышла на улицу, ее слезы высохли, и на смену печали пришло нарастающее возбуждение: она наконец-то свободна и может начать по-настоящему взрослую жизнь, ни перед кем не отчитываясь.

Через три месяца, когда отношения с Маззом прекратились, Кэсси скиталась по притонам, переезжая после каждого неизбежного выселения властями. Эту жизнь нельзя было назвать комфортной: все квартиры были скудны на удобства, в них часто не было ни воды, ни электричества, а меняющиеся группы соседей по дому отличались сумасшествием и креативностью. Сильно преданные друг другу, они делились всем, от еды до наркотиков, и Кэсси Рэйвен упивалась свободой за пределами родного дома — во всяком случае, какое-то время.

Спустя примерно полтора года этой бродячей жизни у девушки, продававшей газету «The Big Issue»[171] недалеко от дорогого магазина, состоялась случайная встреча, изменившая все. Стильная женщина лет сорока пяти подошла купить газету и осталась поболтать с продавщицей. Женщина оказалась преподавателем естественных наук из местного колледжа для взрослых. Она стала постоянно навещатьКэсси, принося девушке сэндвич и чашку кофе.

Их разговоры затрагивали невероятное количество тем, начиная с восприятия глазом цвета в свете открытия воды на Марсе и заканчивая открытием целых пяти процентов неандертальской ДНК у европейцев. От этих встреч мозг Кэсси взрывался как фейерверк. Несколько недель спустя она уже записалась на вечерние научные занятия к миссис Эдвардс, или миссис Э., как называли ее ученики. После трудного старта Кэсси начала жадно дышать знаниями, как дышит дайвер, поднявшийся на поверхность.

— Что ж, я знаю одно, — говорила Вероника, — твоя мама, упокой Господь ее душу, очень бы тобой гордилась.

Кэсси Рэйвен перевела вслед за бабушкой взгляд на фотографию, стоящую на каминной полке. На фото была изображена хорошенькая девушка лет двадцати в блузке с оборками, пышными волосами и застенчивой улыбкой. Маме было всего двадцать шесть, а отцу — немногим больше, когда они погибли в автокатастрофе, став жертвами подростка, водителя угнанного «Порше». Осиротевшая в возрасте четырех лет, Кэсси едва помнила свою мать, если не считать нескольких секундных ощущений: нежную щеку перед сном, арбузную сладость ее духов и платье с гигантскими оранжевыми маками. Почему-то ее воспоминания об отце были более яркими: папа несет Кэсси на плечах через лес, ее руки крепко сжимают отцовские темные кудри, он делает забавные рожицы, изображая самолетик вилкой с какой-то едой. Но то же самое лицо могло внезапно вытянуться в морду жуткого монстра.

— Babcia… — задумалась Кэсси, — сколько мне было лет, когда я стала приносить домой мертвых животных?

Вероника испуганно подняла голову:

— О, четыре или пять. Нашей первой гостьей стала мертвая сорока, которую ты нашла на дорожке.

— Я помню! У нее было настолько красивое оперение, что я никак не могла поверить, что такое совершенное существо никогда уже не полетит?

— Было невероятно сложно заставить тебя расстаться с ней. Я говорила тебе, что мертвое тело — всего лишь обертка, вроде пустого пакета из-под сладостей. Душа уже улетела из тела. Пфуфф! — усмехнулась пожилая женщина и подняла обе руки в воздух, словно выпуская птицу. — В итоге я убедила тебя устроить бедной сороке достойные похороны. Тогда ее тело и душа воссоединятся на небесах. Я нашла коробку из-под обуви для гроба, а ты посыпала моей ароматической смесью тело.

Вероника громко расхохоталась и продолжила:

— Мы спустили птицу в канал, как мертвого викинга. Такие пышные похороны не помешали тебе приносить мертвецов домой, но, к счастью, они не превращались в постоянных жильцов.

— Ты никогда не думала сводить меня к психиатру? — поинтересовалась Кэсси и глотнула воды, избегая проницательного взгляда бабушки.

— Почему ты спрашиваешь? — ответила Вероника вопросом на вопрос. Ее тон стал напряженным.

— Ну, просто маленькая девочка, которая собирает мертвых животных… Не слишком распространенное хобби для четырехлетнего ребенка, верно?

Не первый раз в жизни Кэсси ощутила некий явный сдвиг в атмосфере. Что-то невысказанное повисло в воздухе. Бабушка скрывала от нее какие-то вещи?

— Тебе не нужен был психиатр, — сказала Вероника и протянула руку, чтобы обхватить ладони Кэсси. — Я понимала это. Ты просто была маленькой девочкой, потерявшей маму.


Кэсси Рэйвен отперла дверь своей квартиры на девятом этаже обветшалого муниципального дома к северу от канала. Треть квартала была заколочена досками, но в целом девушке повезло — попасть в список жильцов было одним из немногих достоинств работы в системе здравоохранения.

Внутри извилистое движение в темноте заставило ее подпрыгнуть.

— Макавити! Не делай этого!

Когда кот протиснулся между ее ног, Кэсси представила, как он беззвучно смеется. Поглаживая голову кота, Рэйвен почувствовала острый укол в сердце: он был единственным, кто встречал девушку в эти дни. Прошло уже четыре месяца с момента расставания с Рейчел — примерно столько же они прожили вместе. Теперь, когда зима стала крепчать, возвращаться домой в пустую и холодную квартиру становилось все труднее.

Включив отопление, девушка вспомнила, что имела в виду ее бабушка: детское увлечение мертвыми животными было способом справиться с потерей родителей. Рейчел, которая готовилась стать психотерапевтом, согласилась бы с Вероникой. Она пыталась убедить Кэсси, что та, возможно, страдает от «неразрешенного горя». По словам Рейчел, у девушки были сложные взаимоотношения с людьми, поскольку та никогда должным образом не пережила смерть своих родителей.

Психотреп.

Для Кэсси Рэйвен ее связь с мертвыми была настоящим призванием; даром, который ей посчастливилось обнаружить в самом начале жизни. И даже если девушке было сложно найти понимающего партнера, что же в этом необычного?

Повинуясь внезапному порыву, Кэсси сделала то, чему несколько месяцев сопротивлялась: открыла страницу Рейчел в Facebook. Досадно, но ее желудок все еще содрогался при виде этого веснушчатого смеющегося лица. Тут девушка увидела два слова:

В отношениях

И сразу закрыла окно браузера. Что ж, когда-нибудь это должно было случиться. «Я не жалею о разрыве, — сказала Кэсси сама себе. — Настало время двигаться дальше».

Но в голове прямо-таки клокотала предательская мысль: «Ты всегда двигаешься вперед». Девушке вдруг пришло в голову: через несколько недель ей исполнится двадцать шесть лет, а самые продолжительные отношения у нее не достигли и шести месяцев.

Иногда среди ночи бывшие любовники Кэсси — мужчины и женщины — оживали через ее мысли, повторяя свои жалобы. Я не могу достучаться до тебя, Кэсси… Я никогда не знаю, о чем ты думаешь… Ты словно за стеклом. Самые разные вариации на одну и ту же тему. Недавно к ним присоединилось воспоминание о фразе Рейчел, которую та произнесла в день своего отъезда: «Теперь я понимаю, что ты никогда не впустишь меня в свой мир». Несмотря на решительное звучание слов Рейчел, выражение ее лица подсказывало, что бывшая любовница ждет от Кэсси протеста, борьбы за нее или даже обещания измениться.

«Возможно, все мои бывшие правы, — подумала Кэсси Рэйвен. — Не исключено, что я просто не предназначена для отношений с живыми созданиями».

Кэсси взяла кота на руки и зарылась лицом в его шерсть. Когда животное стало возражать и уперлось лапами в грудь девушки, она положила его на кровать. Кот пристально посмотрел на нее и отвернулся. Мышцы его спины судорожно дернулись в едином протестующем порыве, это заставило ее улыбнуться.

— Мы с тобой два разных природных вида, да, Макавити? Нам лучше быть самим по себе.

Глава 4

Лучший способ отложить свои маленькие дерьмовые проблемы — позаботиться о людях, потерявших члена семьи. Эта мысль пришла Кэсси в голову на следующее утро, когда она вела мистера и миссис Миддлтон к мертвому телу их девятнадцатилетнего сына Джейка.

Джейк Миддлтон упал во время тренировки по регби накануне днем. Несмотря на то что его быстро доставили в больницу на вертолете, час спустя сердце молодого человека остановилось. Все попытки реанимации не увенчались успехом. Чета Миддлтонов проводила отпуск в Барселоне, когда случилась эта трагедия. Они приехали прямо из аэропорта в больницу, чтобы увидеть своего мальчика.

Опухшие глаза и искаженное лицо миссис Миддлтон говорили о ночи, проведенной в состоянии невообразимого горя, а ее муж из-за подавленных эмоций был столь напряжен, что казалось, может разбиться от одного только прикосновения.

«Вот и отец точно так же меня любил», — неожиданно подумала Кэсси. Она вдруг отчетливо увидела ободряющую улыбку отца, который катал ее на скутере. Девушка была сбита с толку. С одной стороны, она желала удержать новое воспоминание, а с другой — в какой же неподходящий момент оно пришло.

Проводив родителей Джейка в смотровую комнату, она закрыла дверь. Кэсси надо было сосредоточиться. «Когда я раздвину занавески, вы увидите Джейка. Он накрыт, а под головой подушка». Подготовка несчастных людей к тому, что им предстояло увидеть, помогала немного притупить шок. Кэсси не торопилась показывать Джейка: расчесывала ему волосы, стирала пятна грязи с лица. Она не забыла положить под шею мертвеца свернутое полотенце — оно откидывало голову назад, не давая нижней челюсти раскрыться.

— Просто дайте мне знать, когда будете готовы, — произнесла девушка.

Мистер Миддлтон нервно кивнул. Медсестра из отделения экстренной медицинской помощи упомянула, что он был довольно значительной персоной в городе. Заметив под ухом отца Джейка сухой след пены для бритья, Кэсси ощутила жалость: должно быть, человеку, привыкшему всегда держать себя в руках, трудно столкнуться с нерешаемой проблемой.

Кэсси Рэйвен потянула за шнур, открывавший шторы.

При виде чистого тонкого профиля своего сына мама Джейка осела и могла бы рухнуть, если бы не рука Кэсси, поддерживавшая несчастную под локоть. Глаза отца оставались сухими. Более того, и его лицо было неподвижно, словно резная деревянная маска. Кэсси Рэйвен знала по своему опыту, что именно такие люди могли взорваться без малейшего предупреждения.

— Скажите… Могу я… прикоснуться к нему?

На заплаканное лицо матери, потерявшей юного сына, было трудно смотреть, но Кэсси выдержала ее взгляд.

— Конечно, — сказала она, открывая перед ней стеклянную дверцу.

Через несколько минут после того, как миссис Миддлтон поговорила с сыном, со странной полуулыбкой на лице появился отец.

«Ну вот», — подумала Кэсси.

— Доктор упоминал о… вскрытии, — начал отец.

— Да, мистер Миддлтон. Судмедэксперт просил об одном — выяснить, что стало причиной смерти Джейка.

Мужчина наклонил к ней голову.

— Послушайте-ка меня, — негромко зарычал мистер Миддлтон. — Скажите судмедэксперту, что если кто-то хоть пальцем тронет моего мальчика… моего мальчика… я сделаю все, чтобы найти и убить его.

Кэсси Рэйвен встретилась глазами с разъяренным отцом.

— Будь он моим сыном, чувствовала бы то же самое. Очень красивый мальчик, правда?

Мистер Миддлтон на мгновение растерялся и потом молча кивнул. По его щекам потекли слезы, которые он давно сдерживал.

Когда через час с лишним Кэсси пошла их провожать, мистер Миддлтон уже больше не угрожал убийством любому, кто прикоснется к его сыну, и даже согласился, что, возможно, именно вскрытие поможет выяснить причину смерти молодого человека.

В туалете Кэсси Рэйвен заново вставила пирсинг — кольца в губах и брови. Собрала верхние волосы в простой пучок, обнажив выбритый висок. Она всегда смягчала свой рискованный внешний вид перед встречей с семьями, зная, что некоторые люди, особенно старшее поколение, находили особенности ее внешности отталкивающими. Конечно, подобные вещи доставляли хлопоты, но в целом Кэсси не возражала, максимально комфортные условия для людей, потерявших близких, этого стоили.

Девушка осознала, что теперь эта корректировка внешности стала чем-то знаковым и напоминала обряд, отмечающий границу между ее работой с живыми и с мертвыми.

Было облегчением вернуться в кабинет для вскрытия, где на столе ее ждало тело, упакованное в мешок. Карл, младший техник, вернувшийся на работу после больничного, задумчиво вытащил из холодильника ее клиента из полуденного списка.

— Тяжелый просмотр? — молодой человек оторвался от раскладывания чистых банок для образцов.

— А разве они не все такие?

Карл кивнул. Хотя ему было всего двадцать два года и его следовало назвать скорее новичком, он уже знал: самая трудная часть работы заключалась не в том, чтобы иметь дело с мертвыми, а в том, чтобы позаботиться об их скорбящих родственниках.

Раздался треск мощного пластика, когда Кэсси расстегнула молнию на мешке для трупов. Девушка успела открыть ее только до ключицы и тут же отступила. У нее сперло дыхание.

Видимо, Кэсси Рэйвен издала некий звук, поскольку в следующее мгновение Карл оказался рядом с ней. Он положил свою руку ей под локоть, точно так же, как сделала Кэсси в случае с миссис Миддлтон.

— Кэсси? Что произошло?

— Эта… Эта женщина, — девушка изумленно указала на наклейку мешка для трупов и поразилась, как спокойно прозвучал ее голос. — Джеральдина Эдвардс. Я ее знаю.

Глава 5

Кэсси прислонилась к задней стене морга. Она запрокинула голову и едва замечала холодный дождь, хлеставший по щекам. Девушке отчаянно захотелось курить.

Миссис Эдвардс мертва.

Кэсси вновь услышала треск открывающейся молнии, увидела знакомое лицо, но никак не могла осознать, в чем дело. Впервые она поняла смятение, которое каждый день наблюдала у людей, потерявших близких: невозможно связать любимого человека — живого, теплого на ощупь, одушевленного — с манекеном, лежащим в морге.

Случайная встреча Кэсси Рэйвен с Джеральдиной Эдвардс изменила жизнь девушки. Миссис Э. не просто вдохновила ее вернуться к учебе. Она была первым преподавателем, заметившим неуверенность своей ученицы, прикрываемую вызовом. Джеральдина Эдвардс вывела Кэсси на высокие оценки, давала ей дополнительные уроки вне класса. Она убедила девушку, что та сможет сдать экзамены, даже ужасную физику.

После получения Кэсси аттестата зрелости и начала ее работы в морге они продолжали дружить. Кэсси Рэйвен почти каждое воскресенье заглядывала к Джеральдине на чашку кофе. Эта замечательная традиция продолжалась пять лет, пока несколько месяцев назад Кэсси не отреагировала слишком остро на слова миссис Э. С тех пор они не общались, хотя буквально на прошлой неделе девушка заметила свою бывшую учительницу в отделе «Фрукты — овощи» в «Сэйнсбери». Со стыдом Кэсси Рэйвен вспомнила, как нырнула в проход отдела с выпечкой и долго слонялась там.

Жестокая мысль поразила Кэсси: тот момент был последним шансом все исправить и воссоединиться с человеком, который сыграл такую огромную роль в ее жизни. А она все испортила.

Что ж, существует одна вещь, которую она может сделать для своей давней подруги и учительницы.


— Плохая идея, Кэсси, — сказал Дуг, лоб которого сморщила тревога, когда подчиненная рассказала, кто ждет подготовку к вскрытию. — Ты ведь знаешь правила — мы не работаем с теми, кого знаем. Это… чересчур личное.

— Эти правила настолько незыблемы?

— Если хочешь, можешь называть это «качественная практика». Ты не можешь поддерживать профессиональную дистанцию, работая с теми, кого знаешь лично.

— Дуг, я справлюсь. Честное слово, — Кэсси вложила в голос бойкость, будто она ничего не чувствовала.

Начальник на секунду взглянул на нее:

— Говоришь, эта женщина была твоей учительницей?

— Она обучала меня естественным наукам на вечерних курсах, — Кэсси Рэйвен произнесла это так, словно в ее словах не было ничего особенного.

Тут ее посетило внезапное воспоминание. Неистово-умный взгляд серо-зеленых глаз миссис Э., ее орлиный нос и валлийский акцент с вопросительной интонацией, когда женщина склонилась над рассеченным мозгом свиньи: «Кассандра, помнишь, как это называется?» Кэсси ответила: «Думаю, мозолистое тело?» Девушка испытала тогда удовлетворение, получив одобрительную улыбку своей преподавательницы.

Теперь Кэсси никогда уже больше не получит одобрения миссис Эдвардс.

— Послушай, Дуг, было бы неправильно, если бы ею занимался Карл.

— Вызвать заместителей?

— Не хочу никаких незнакомцев. Я просто обязана присмотреть за ней сама.

Едва заметное ослабление мышц вокруг глаз Дуга просигналило Кэсси о его готовности сдаться.

— Хорошо… Тогда все в порядке. Если на каком-то этапе ты передумаешь, дай знать.

Вернувшись в комнату для вскрытия, Кэсси заметила, что Карл выключил радио. Безусловно, из уважения к ее чувствам.

— Включи музыку, Карл. Давай создадим нормальную обстановку.

Кэсси Рэйвен глубоко вздохнула и взяла отчет о смерти миссис Эдвардс. Очевидно, она умерла внезапно дома, принимая ванну. Поскольку Джеральдина Эдвардс жила одна, ее тело только на следующий день нашла уборщица. Полицейские исключили любые подозрительные обстоятельства, требующие судебно-медицинского вскрытия. Однако, как при любой необъяснимой смерти, закон по-прежнему требовал стандартного вскрытия.

В информационной записке в папке миссис Джеральдины Эдвардс говорилось, что та была вдовой. Кэсси смутно помнила это обстоятельство. Единственный сын Джеральдины, Оуэн, должен был в ближайшие день-два приехать из Рила в Северном Уэльсе, чтобы взглянуть на тело. За все время общения с миссис Э. Кэсси смогла припомнить только одно ее упоминание о сыне: речь тогда шла об исключительном фрагменте личной истории, изложенном так, что сама манера запрещала дальнейшие расспросы. Девушка начала осторожно извлекать миссис Э. из мешка.

— Я уже и забыла, что тебя зовут Джеральдина, — пробормотала она. — Прекрасное имя, но ты всегда была немного «темной лошадкой».

Кэсси Рэйвен восстановила в памяти случайную встречу с миссис Э. в супермаркете, пытаясь выявить нехорошие признаки — например, опущенное веко или шаткую походку, но ничего такого не вспомнила. Женщина, возможно, выглядела немного озабоченной, но она могла просто решать, что приготовить на ужин.

Смерть, как это иногда случалось, дала Джеральдине последнюю инъекцию ботокса, сгладила гусиные лапки и морщинки от смеха. Ее лицо теперь было спокойным и выглядело моложе, чем у женщины в пятьдесят один год.

Кэсси начала осматривать тело миссис Э. на предмет синяков, которые та могла получить при падении при входе в ванную или выходе из нее. Девушка с облегчением обнаружила, что может перевернуть тело, не обращаясь к Карлу.

— К счастью, ты такая стройная, — прошептала она трупу на ухо. — Иначе переворачивание твоего тела меня бы убило.

Скорее эффектная, чем просто симпатичная, миссис Эдвардс всегда отличалась определенным стилем, носила одежду, демонстрировавшую хорошую фигуру, даже если приходилось скрывать ее под лабораторным халатом. А темные волосы женщины всегда были хорошо подстрижены и уложены.

Внезапно к Кэсси вернулось еще одно воспоминание, а именно, основное сомнение, которое она испытывала несколько недель в вечерней школе. Изо всех сил стараясь не отвлекаться от занятий по физике, которая для нее звучала буквально на тарабарском языке, несмотря на весь смысл этой дисциплины, девушка украдкой взглянула на одноклассников. Кэсси заметила их невозмутимые выражения лиц, и вдруг ее осенило с ужасающей ясностью: «Мне здесь не место». Кого обманывала Кэсси, считая себя довольно умной? Ей следовало бы уступать, а не отчитывать учителей, но теперь было слишком поздно. Девушка могла мечтать найти работу только в баре или на рынке, как ее отец; попытаться накопить достаточно денег, чтобы путешествовать.

Миссис Э., по-видимому, заметила тревогу Кэсси, поскольку после урока остановила девушку и потащила в ближайший «Старбакс». Джеральдина заявила, что не готова потерять «лучшего, черт побери, ученика из всех, кому она когда-либо преподавала». Кэсси Рэйвен все еще слышала, как Эдвардс это произносит. Очевидно, она преувеличивала, но яростной веры миссис Э. в способности Кэсси хватило, чтобы убедить девушку продолжать учебу.


Теперь, выискивая синяки на теле Джеральдины Эдвардс, Кэсси наклонилась к ней и прошептала:

— Мы собираемся выяснить, что с вами случилось, миссис Э.

Девушка зависла на лице покойной. Она сосчитала волоски на темных бровях трупа, ожидая сказочного состояния, которое предвещал момент их соединения, но все, что Кэсси услышала, было просто эхом ее голоса.

— Доброе утро всем! — высокий седовласый мужчина влетел в дверь из чистой зоны. В одной руке у него болталась перевязанная бечевкой коробка для ланча, в другой — потрепанный портфель. — О, а это восхитительная мисс Рэйвен!

Кэсси не смогла сдержать улыбки: кто-нибудь другой, кто приветствовал бы ее таким образом, получил бы пощечину, однако, профессора Аркулуса девушка могла назвать своим любимым патологоанатомом. Так как он был одним из лучших врачей в стране, то Кэсси Рэйвен с облегчением вздохнула — миссис Э. будет в хороших руках.

— Какой рог изобилия неживых наслаждений у нас сегодня, Кассандра? — спросил мужчина, глядя на список через нижнюю часть своих бифокальных очков. Одна их дужка, как заметила Кэсси, была недавно замотана клейкой лентой.

— Три женщины и мужчина, профессор. Первая по счету — миссис Джеральдина Эдвардс.

— Может, есть еще информация? — Аркулус словно что-то уловил в ее голосе и вопросительно посмотрел на нее.

— Эта женщина… миссис Эдвардс была моим учителем естествознания и, ну, одним словом, хорошим другом. Она помогла мне пройти уровень A. Я не хотела, чтобы ею занимался кто-то еще.

Профессор коротко кивнул.

— Что ж, похвально. Начнем?

После формальной проверки личности миссис Э. профессор Аркулус просмотрел ее медицинскую справку.

— У нашей юной леди не было хронических заболеваний… История госпитализаций также отсутствует.

Кэсси улыбнулась старомодной галантности этого выражения — «юная леди». Она обратила внимание врача на записи:

— У Джеральдины был слегка повышенный уровень холестерина, но давление для ее возраста я назвала бы скорее нормальным. Миссис Эдвардс давно не принимала никаких лекарств. Сын сказал, его мама была в полном порядке, когда он в последний раз разговаривал с ней, то есть около месяца назад.

«Вот еще одно доказательство, — подумала Кэсси Рэйвен, — весьма формальных отношений между этими двумя людьми».

Профессор вернулся к отчету патологоанатома.

— Покойную в ванной нашла уборщица. Женщина была погружена в воду, — прочел он вслух. — Полиция не обнаружила никаких следов борьбы или очевидных травм, как и рецептурных или запрещенных препаратов, хотя рядом нашли бутылку виски и недоеденный бутерброд.

Повернув миссис Э. на бок, профессор Аркулус пробежал опытными пальцами по затылку мертвой женщины. Кэсси с благодарностью отметила, что он обращался с телом с небывалой нежностью, почти так же, как если бы миссис Э. была живым пациентом.

— Хмм… Никаких явных ушибов, свидетельствующих о падении, — он посмотрел на Кэсси поверх очков. — Если только твои орлиные глаза не заметили чего-нибудь важного.

Девушка почувствовала, как краснеет: в отличие от этого кукольного Каффа без подбородка, профессор не был слишком высокомерен, мог вполне спросить ее мнение или поздравить сотрудницу, если она заметила вещи, которые врач мог упустить из виду за короткое время, отведенное на обычное вскрытие.

— Да нет, пока ничего, профессор.

— Правильно, — отметил доктор Аркулус и быстро взглянул на девушку. Мужчина как бы оценил, сможет ли Кэсси Рэйвен справиться со вскрытием человека, которого знала, и ушел проверить электронную почту. Кэсси же подняла любимый медицинский нож, но когда его блестящее лезвие зависло над выемкой у основания горла миссис Эдвардс, девушка застыла и вернулась мыслями к своему первому вскрытию. Теперь дело дошло до работы с трупом миссис Эдвардс, но могла ли она ее провести?

Да, ведь это меньшее, что она способна сделать для своей наставницы и подруги.

Первый разрез получился жестким, однако как только Кэсси его совершила, с облегчением обнаружила автоматизм в своей работе. Мышечная память о сотнях проведенных вскрытий взяла вверх над волнением.

Двадцать минут спустя профессор Аркулус подошел к скамье для препарирования и, покопавшись во внутренностях миссис Э., начал отделять главные органы. Он потянул легкие, все еще прикрепленные к трахее, к себе, ловко ударил в бронхи в том месте, где они входили в правое легкое, и выпустил небольшой объем воды. Врач приподнял бровь.

— Это вода из ванной. Впрочем, первый же вопрос: а когда она попала в ее дыхательные пути — после или до смерти?

Кэсси Рэйвен кивнула. Нужно было установить, не было ли непосредственной причиной смерти миссис Э. утопление, и в то же время искать причину, например, сердечный приступ, от которого она потеряла сознание и соскользнула под воду. Существовало распространенное заблуждение: вода в легких — обязательный признак утопления. Но даже если бы Джеральдина Эдвардс и перестала дышать до того, как ушла под воду, вода все равно попала бы в ее легкие.

Профессор сделал серию быстрых нисходящих разрезов на ткани правого легкого, затем перевернул и изучил каждый разрез, будто страницы книги. Эту манеру Кэсси Рэйвен всегда называла про себя «чтением органов». Доктор Аркулус отступил назад, приглашая ее посмотреть на результат.

— Итак, что ты видишь на поверхности разреза?

— Пена. Кровавая пена.

— Чем это вызвано?

— Отеком легких?

— Верно. Несомненно, асфиксия — основная причина смерти нашей леди.

— Получается, миссис Эдвардс еще дышала, когда ушла под воду?

Профессор Аркулус поморщился.

— Кассандра, ты же знаешь… Утопленников сложно диагностировать с полной уверенностью. Чего бы там ни показывали в телевизионных криминальных драмах, все равно убедительное доказательство неуловимо.

Глаза врача сузились — это был его конек. Мужчина помолчал, вопросительно глядя на Кэсси.

— Утопление — это диагноз исключения, — сказала девушка, выдавив улыбку. — На основании исключения других причин смерти.

Профессор Аркулус кивнул:

— Именно. Тем не менее обстоятельства, при которых была найдена эта женщина, по-видимому, разумно указывают нам на это исключение. Далее мы должны восстановить основную причину смерти: почему внешне здоровая женщина среднего возраста может внезапно потерять сознание на довольно долгое время и утонуть.

Врач вскрыл живот Джеральдины Эдвардс одним решительным ударом скальпеля.

— Желудок пуст. Получается, она не ела целых четыре или пять часов перед смертью, — Аркулус наклонился и принюхался, — однако я бы сказал, что она выпила приличную порцию виски. Нет следов таблеток. В любом случае мы должны дождаться вывода токсикологов.

Затем врач перешел к сердцу миссис Э. Кэсси знала, сейчас он будет искать любые повреждения артерий или другие доказательства, подтверждающие сердечный приступ, но у девушки не было возможности остаться это наблюдать. Ей нужно было взять образцы основных органов и жидкостей тела и разложить по банкам для анализа.

Позже, увидев, что врач подошел к раковине, чтобы смыть кровь с рук, девушка спросила:

— Профессор, как вы думаете, от чего миссис Эдвардс потеряла сознание?

Тот лишь покачал головой:

— Сейчас не могу сказать ничего определенного. В сердце и в коронарных сосудах отсутствуют признаки тромба, атеромы или инфаркта, а в мозге нет признаков инсульта.

Другими словами, никаких признаков обычных подозрений на внезапную смерть человека, который казался здоровым.

— Боюсь, в графе «Причина смерти» мне придется записать «Не подтверждена токсикологией и гистопатологией», — продолжил мужчина, ласково взглянув на девушку поверх очков. Кэсси же вновь перевела взгляд на тело несчастной миссис Э.

— Если не для протокола, что вы чувствуете по этому поводу?

Глаза профессора сузились до двух ярких точек, что было всякий раз, когда он глубоко задумывался:

— Лично меня удивит, если анализы выявят какие-то признаки основного заболевания. Судя по всему, эта женщина отличалась отличным здоровьем.

— Знаете, может, миссис Эдвардс просто переборщила с виски на пустой желудок? В сочетании с горячей ванной алкоголь мог вызвать резкое расширение сосудов.

Да неужели все так просто? Сочетание виски и чересчур горячей ванны вызвало внезапное расширение кровеносных сосудов, и давление миссис Э. упало так, что она потеряла сознание?

— Подожди… Ты считаешь, Джеральдина… всего лишь потеряла сознание и соскользнула под воду?

— Быть может, что я и ошибаюсь, но сейчас склоняюсь к этому.

Мужчина грубовато похлопал сотрудницу по плечу:

— Кассандра, ты сегодня хорошо отработала. Такая встреча с подругой нелегко тебе далась. Я попрошу работников лаборатории ускорить получение результатов.


В тот вечер Кэсси уходила из морга последней. Когда она шла по темному хранилищу тел, свет фар выезжающей с парковки машины скользнул по гладкому стальному пространству и на мгновение высветились инициалы обитателей морга, нацарапанные на поверхности, словно иероглифы на стене какой-то древнеегипетской гробницы. Представив себе гостей, дремлющих за дверцами гигантского холодильника, она, проходя мимо, прошептала каждому «Спокойной ночи».

Подойдя к двери, за которой хранилось тело миссис Э., Кэсси коснулась пальцами стали. Ее охватили воспоминания. Миссис Эдвардс стояла у доски, элегантная и длинноногая. Женщина вдохновленно и размашисто набрасывала схему человеческой дыхательной системы. Выражение лица Джеральдины было напряженным, почти суровым. Когда же она отступила назад, чтобы посмотреть на результат, то громко расхохоталась со словами: «К счастью, я преподаю не живопись».

Внезапно Кэсси почувствовала головокружение, и ей пришлось опереться ладонью о стену, ухватиться хоть за что-то. Если бы миссис Э. не почувствовала жажду знаний за бунтарской подростковой склонностью Кэсси Рэйвен к позерству и не провела ее сквозь бури неуверенности в себе, все могло бы сложиться совсем по-другому. Кэсси могла бы до сих пор жить в сквоте, приторговывая «Big Issue», заниматься самолечением алкоголем, кокаином или чем похуже. Другими словами, спускать свою жизнь в канализацию.

Открыв дверцу холодильника, Кэсси выдвинула ящик на роликах и расстегнула молнию на мешке, чтобы заглянуть в лицо Джеральдины Эдвардс.

— Мне так жаль, что я не успела вовремя связаться с вами, миссис Э. Я просто думала, вы всегда будете рядом. Я даже не поблагодарила вас как следует и за дополнительные занятия, и за поддержку в момент, когда я почти сдалась. Без вас я не смогла бы заниматься любимым делом. Возможно, меня вообще могло здесь не быть.

Положив ладонь на плечо миссис Эдвардс, Кэсси Рэйвен задержала дыхание, снова напрягаясь в поисках какого-то сдвига в атмосфере и любого намека на контакт.

Ничего не произошло. Мертвая женщина оставалась безмолвной, холодной и недоступной, как каменный рыцарь, какого Кэсси однажды видела распростертым на вершине средневековой гробницы.

Глава 6

По дороге домой она заскочила в «Сэйнсбери» на Кэмден Роуд купить кошачий корм. В этом магазине Кэсси и видела миссис Э. последний раз. Выйдя из машины, девушка на мгновение задержалась на тротуаре, а потом направилась в противоположную сторону от своей квартиры.

Дом Джеральдины Эдвардс под номером 12 по Патна-Роуд выделялся на фоне длинной изогнутой террасы в викторианском стиле. Его традиционный бледно-серый фасад резко контрастировал с конфетно-розовыми оттенками, которые выбрали ее соседи. Девушка вспомнила, как учительница разглядывала эту краску и бормотала «Чушь и вздор», неодобрительным тоном, ослабленным огоньком, который никогда не покидал глаз Джеральдины Эдвардс.

Кэсси припомнила все воскресные утра, когда она поднималась по ступенькам к темно-синей входной двери, сжимая в руках пакет со свежей выпечкой. Миссис Э. была одной из немногих, с кем девушка могла нормально поговорить о своей работе, и единственной, кто по-настоящему понимал ее восхищение и трепет от расшифровки подсказок, написанных на теле. Разногласия у них были только по одному вопросу. Сдав последний экзамен, Кэсси Рэйвен упомянула, какое облегчение она испытала, закончив обучение. На это миссис Эдвардс, поставив чашку кофе и пристально посмотрев на нее, выразительно ответила со своим северно-уэльским акцентом:

— Ты никогда не перестанешь учиться, Кассандра. Ты достигла фантастических результатов на первом уровне, но это лишь начало путешествия, а никак не пункт назначения. Ты можешь изучать медицину и дальше, если приложишь свои силы.

Эта тема все время всплывала, и Кэсси продолжала уклоняться от нее до той весенней субботы, когда миссис Э. вручила ей вместе с кружкой кофе университетскую брошюру. Она была открыта на странице, где подробно описывалась финансовая помощь для студентов из неблагополучных семей, подающих заявки на обучение медицине.

Женщина тарахтела о математике уровня А, которая понадобится Кэсси, а той пришлось бороться с растущей волной тревоги.

— Я знаю, тебе этого не хочется, Кассандра, — сказала Джеральдина Эдвардс, устремив на нее свой ястребиный взгляд. — Однако я думаю, что тебе правда следует подумать о таком обучении.

Кэсси протестовала, говорила, что ей нравится сегодняшняя, а не гипотетическая работа, но миссис Э. не позволила ей так просто уйти.

— Знаешь, наверное, я больше всего жалею, что не изучаю медицину. Мне бы не хотелось думать, что однажды ты почувствуешь то же самое.

Кэсси чувствовала себя загнанной в угол и злой, будто ей снова шестнадцать и бабушка пытается отговорить ее бросить школу. Почему же Кэсси не могут оставить в покое?

Обмен репликами с миссис Э. закончился тем, что Кэсси Рэйвен выбежала из комнаты, произнеся фразу, до сих пор заставлявшую ее съеживаться:

— Ты мне не мать, знаешь ли.

С тех пор как миссис Джеральдина Эдвардс оставила девушке примирительное голосовое сообщение, Кэсси все время планировала перезвонить и все исправить, но что-то — смущение или глупая гордость — останавливало ее. К тому времени Кэсси уже жила с Рейчел, и все эти неприятности постепенно сошли на нет.

Теперь же, мельком заметив, что кто-то перемещается по гостиной миссис Э., девушка поднялась по лестнице к входной двери. Вероятно, это была знакомая ей уборщица Имельда, которая бы точно разрешила в последний раз заглянуть внутрь, прежде чем Оуэн продаст дом. Кэсси Рэйвен уже позвонила в колокольчик, как вдруг ее осенило: а если это сам Оуэн? Кэсси видела его мимолетно. Оуэн мог вернуться от Рила. Девушка не могла придумать ни одной веской причины находиться здесь. Поскольку Кэсси и Оуэн неизбежно встретятся, когда он приедет посмотреть на тело матери, девушка не могла отступить ни под каким предлогом.

Она сделала шаг вперед, но не успела пройти и тридцати метров, как услышала звук открывающейся двери. Мужской голос с явным валлийским акцентом произнес:

— Я могу чем-то помочь?

— Простите! Ошиблась адресом, — бросила она через плечо, молясь, чтобы мужчина не признал ее. Послышалось сердитое бормотание, за которым последовал хлопок двери.

Остаток пути до дома девушка потратила на то, чтобы понять, какие обстоятельства все-таки помешали ей снова связаться с миссис Э. Почему она испытала удовлетворение, когда ушла от человека, который был так важен для нее? Эта женщина, миссис Джеральдина Эдвардс, как поняла теперь Кэсси, была для нее кем-то вроде суррогатной матери. Так почему Кэсси Рэйвен постоянно отталкивает людей, которых любит?

В голове Кэсси неожиданно возникла картинка — она сидит на диване перед потрескивающим камином в тот день, когда Babcia сказала девочке, что ангелы забрали ее маму и папу на небеса. Тут же Кэсси Рэйвен пришла мысль: вот что происходит, когда ты позволяешь себе кого-то любить.


Вернувшись домой, девушка накормила Макавити и вошла в Facebook. Она была удивлена, обнаружив, что Джеральдина Эдвардс, известный ретроград и противница высоких технологий, создала летом страницу профиля, хотя и вела ее всего несколько недель. На профиле бывшей наставницы Кэсси виднелся открытый стол с бутылкой вина и двумя бокалами. Снимок был сделан где-то на солнце. Прокрутив несколько постов, Кэсси нашла фотографию торта с глазурью с подписью «Удачи» и снимки выпускной вечеринки в колледже с участием миссис Э. Эдвардс наконец-то реализовала свою затею уйти на пенсию пораньше. Глупая гордость Кэсси Рэйвен заставила ее пропустить выход миссис Э. на пенсию.

На одном снимке миссис Эдвардс была в кабинке знаменитого лондонского Колеса обозрения, вся разодетая, с новой крутой стрижкой и с бокалом шампанского в руке. Ночной фон городских огней отражал блеск ее глаз. От их выражения у Кэсси сжалось сердце. Джеральдина Эдвардс словно говорила миру: «Еще не вечер».

Кэсси подошла к холодильнику за бутылкой пива и потянулась к телефону. Даже не задумываясь, она нажала на быстрый набор.

— Рейчел? Привет, это я.

— Кэсси? Ничего себе. Прошло…

— На следующей неделе будет четыре месяца. Не то чтобы я считаю…

Ох, черт. Кэсси Рэйвен повернула к телефону лицо «обезумевшей на чердаке», чтобы успокоиться.

— Что новенького? Как дела в морге?

Кэсси показалось или она действительно уловила отвращение в голосе Рейчел? Когда они были вместе, девушка иногда думала о своей работе как о мертвом теле, которое она принесла домой. Словно труп прислонили между ними на диване, пока Рейчел и Кэсси смотрели телевизор. Мертвое тело всегда присутствовало, но никогда не упоминалось. Может, работа с мертвыми всегда будет непреодолимым барьером, делающим невозможными отношения с живыми людьми.

После еще более бессмысленной светской беседы Кэсси Рэйвен отважно глотнула пива.

— Послушай, Рейч. Можно тебя кое о чем спросить?

— Конечно. Спрашивай, — очень осторожно разрешила та.

— Я была никчемным партнером?

— Да нет, что ты! Конечно же нет. Ты была смешной и суперумной девушкой и… ты могла быть любящей.

— «Могла быть»? — повторила Кэсси за Рейчел, стараясь, чтобы в ее словах не скользила обида.

— Да. Когда ты была в хорошем настроении.

Кэсси попыталась придумать что-нибудь умное, но спорить не получалось: проявления привязанности всегда давались девушке с трудом.

— Теперь моя очередь кое о чем тебя спросить, — сказала Рейчел. — Помнишь тот раз, когда ты не пришла домой и сказала, что напилась и не хочешь меня будить?

О боже.

— Ты действительно заснула на диване у Карла?

— Нет, у нас был секс втроем — я, Карл и его сосед по квартире… — съязвила Кэсси Рэйвен. — Да, я спала на диване. — Кэсси знала, насколько неубедительно звучали ее слова, но что еще она могла сказать? — Послушай-ка, Рейчел. Я тебе никогда не изменяла, если ты сейчас об этом.

Девушка остановилась. Она вспомнила, как впервые увидела широкое веснушчатое лицо Рейчел, когда вошла в приемную тату-студии, где она хотела сделать татуировку на плече. И свой восторг, когда Рейчел потом согласилась пойти выпить. Их отношения развивались с головокружительной скоростью, и всего через пару месяцев Рейчел переехала к Кэсси. Если обернуться назад, то они слишком рано стали жить вместе, но, конечно, тогда это казалось правильным решением.

Рейчел вздохнула в трубку:

— Я много думала о произошедшем между нами. Хочешь знать мое мнение?

— Все из-за моего тофу болоньезе? — уточнила Кэсси. — Ладно, извини.

— Я слушала истории о твоей работе, и они заставляли меня отчасти даже… завидовать.

— Завидовать?

— Да-да. Ты так много сил и времени отдаешь мертвецам, что иногда я думаю, есть ли в твоей жизни место живым людям?

Кэсси услышала негромкий вопрос на заднем плане у Рейчел, женский голос:

— Послушай, мне пора, — вставила Рейчел и закончила разговор: — Было приятно поболтать. Мы могли бы как-нибудь сходить на кофе.

Кэсси продолжала сидеть на диване, пока темнота не сгустилась в углах комнаты. Девушка удивлялась сама себе. Зачем же она позвонила Рейчел? Неужели Кэсси Рэйвен поддалась мимолетному желанию услышать голос бывшей возлюбленной? И вообще — какого черта она настолько ослабила бдительность?

Может, смерть миссис Э. пробудила в девушке чувства, связанные с прошлым, а его лучше уж оставить в покое? Теперь надо перестать утопать в ностальгии, выбраться из квартиры и повеселиться.

Глава 7

Когда Кэсси толкнула дверь бара «Виб», наружу выскочила супружеская пара средних лет. Казалось, их унесла волна музыки и бурных аплодисментов, а выражения лиц говорили о том, что они выбрали не тот бар. Внутри воздух, горячий и влажный, словно прижимался к лицу Кэсси Рэйвен, в то время как на сцене огненно-рыжий трансвестит в облегающем белом платье к одобрению кружащейся толпы дико интерпретировал трек Донны Саммер.

Она пыталась отказаться от выпивки в этот вечер, напоминавший школьную вечеринку, но после разговора с Рейчел чувствовала особую потребность выпить. После первой кружки пива Кэсси поняла, что чувствует себя прекрасно и даже лучше. Они с Рейчел не должны были жить вместе. Теперь важно оставить все неприятности позади и двигаться дальше. Что касается смерти миссис Эдвардс, то Кэсси, конечно, пережила сильнейший шок, но как только установят причину смерти, не понадобится много времени, чтобы прийти в себя.

После трех или четырех кружек пива Кэсси уже сидела в темном углу бара, уютно устроившись с двадцатилетней студенткой театрального факультета Тиш. Или ее звали Таш? Студентка модного колледжа святого Мартина явно не хватала звезд с неба, но компенсировала свою глупость густыми темными ресницами и короткими белокурыми волосами, демонстрировавшими изящно вылепленный череп почти как у Нефертити.

— Кем ты работаешь? — спросила Тиш-Таш.

Кэсси глотнула пива. Она размышляла, стоит ли выдумывать ответ.

— Я работаю в морге и помогаю выяснять, отчего умерли люди.

— Ничего себе! Потрясающе.

Интерес новой знакомой казался неподдельным, а Кэсси привыкла, что люди пугаются, когда она рассказывает о своей работе. Тиш наклонилась ближе, ее обнаженное предплечье согревало Кэсси, а пухлые губы округлились в полную восхищения букву О.

— Тебе всегда нравилось работать с мертвецами?

— Ну, наверное, — пожала плечами Кэсси, добавила, что детстве она приносила домой мертвых животных, и вспомнила сороку, которую когда-то нашла в мусорном ведре. Ее маленькие и когда-то проницательные глазки были затуманены, а белая грудка стала мягкой и уязвимой. — А когда мне исполнилось одиннадцать, я попросила на Рождество экземпляр «Анатомии» Грэя.

Тиш понимающе кивнула и сказала, что у ее мамы есть все части.

— Да нет, дурында! Я про медицинскую книгу.

Кэсси Рэйвен толкнула теплую руку новой подруги, наслаждаясь знакомым трепетом от скрытых возможностей совместной ночи. Тиш рассмеялась. Ее взгляд был полон восхищения:

— Ты веришь, что душа переживает смерть?

Кэсси покачала головой:

— Нет, хотя я слышала, как разговаривают мертвецы.

Эти слова вырвались будто сами собой. Девушка сама вздрогнула.

— Ого! Ты типа экстрасенс?

— Да нет. Смерть и есть конец, — Кэсси погладила бутылочную этикетку и уже жалела об оплошности. Она никогда и ни с кем не говорила о своих беседах с мертвыми — о том сильнейшем чувстве общности, которое испытывала с мертвыми, по идее, людьми. — Я полагаю, если каждая наша мысль — пучок электрических импульсов, значит, мысли умирающих какое-то время бродят вокруг.

Псевдонаучное дерьмовое высказывание, но лучшего не придумать.

— Да, понимаю, — произнесла Тиш и потянула соломинку, отчего скулы студентки поползли вверх.

— Возможно… я просто пытаюсь вернуть телам их человечность, — Кэсси взмахнула бутылкой. — Либо у меня их было очень много.

— Мне нравится тебя слушать, — заметила Тиш. Ее лицо было так близко, что Кэсси прямо-таки ощутила запах мяты в мохито, которое пила ее новая знакомая. Вдруг Тиш невнятно забормотала:

— А что самое ужасное ты видела в морге?

Прекрасные губы студентки даже приоткрылись от интереса.

«Любопытная», — подумала Кэсси Рэйвен с легким разочарованием.

— Извини, но я никогда не говорю о таких вещах.

— Что ж, хорошо, — Тиш с долей недоумения пожала плечами и предложила Кэсси соломинку из своего напитка. — Попробуй! Мохито восхитительный.

Любопытная она или нет, но эта девушка точно потрясающе красива. Кэсси протянула руку, провела по изгибу затылка Тиш, и щетина врезалась в ладонь.

— Тебе говорили, какой у тебя красивый череп?

Глава 8

На следующий день Кэсси проснулась с гудящей головой и пересохшим ртом. Она никак не могла вспомнить, чем закончилась ночь. Кэсси Рэйвен повернулась и почувствовала мятный запах на подушке. Тишина в квартире подсказала ей, что Тиш уже ушла, и это обстоятельство сначала вызвало у Кэсси легкий укол сожаления, но потом она представила себе, каково было бы завтракать и вести светскую беседу с человеком, которого она не собиралась больше видеть.

Поднявшись, девушка почувствовала себя еще хуже: голова гудела, а в животе поселился грызущий голод, какого она не чувствовала уже очень давно… Вот дерьмо. Кэсси смутно вспомнила свое отражение в зеркале клубного туалета, свое лицо, склонившееся к белому порошку, который Тиш насыпала на ее плечо. Но куда… Потом девушка увидела себя забивающей мяч одному из сомалийских мальчишек, которые околачивались около клуба.

Максимум, что было у Кэсси в эти дни, — случайный косяк. Девушка уже много лет не притрагивалась к кокаину — наркотику, на который она когда-то «подсела». Кэсси Рэйвен нашла силы удерживаться от употребления тяжелых наркотиков с тех пор, как стала вести правильный образ жизни. Девушка периодически натыкалась на старых знакомых — наркоманов в окрестностях Кэмдена, но никогда с ними не общалась, так как прекрасно понимала, что искушения лучше избегать.

Теперь, казалось, девушка все испортила, но ради чего? Из-за безрассудства на одну ночь.


Буксирная тропа канала, по которой Кэсси шла на работу в этот час, была практически пуста. Казалось, что воздух будто прилипал к ее лицу, как влажная вата, а угрюмое небо окрасило воду в темный цвет. Настроение у Кэсси было ненамного светлее.

В хранилище тел похмелье от смеси кока-колы и пива смягчили ибупрофен и тройной эспрессо. Девушка старалась не думать о миссис Э., лежавшей за нержавеющей сталью. Сначала Кэсси Рэйвен собиралась подготовить агента Харри Хардвика к приходу гробовщиков, которые должны были забрать тело этим утром.

Через пару минут она зашла в комнату для персонала, где Карл, одетый в ту же мотоциклетную кожанку и пахнущий уличным холодом, пил чай.

— Это ты вернул мистера Хардвика в шестнадцатый ящик? — Кэсси вновь заглянула в бумаги.

— Что-что?

— Ага, сейчас его там нет.

— А если сбежал?

Кэсси Рэйвен стукнула его пачкой бумаги по голове.

— Наверное, вы не то записали, мисс Эйнштейн.

Впрочем, под маской шутовства Карла девушка ощутила страх.

Карл торопливо натянул халат и присоединился к Кэсси. Открыв одну из дверей, молодой человек выдвинул шестнадцатый ящик на роликах, выпустив морозный воздух. Они увидели перед собой пустоту.

— Я однозначно возвращал его сюда, — задумчиво произнес Карл и нахмурился. — Именно Харри Хардвика я уложил спать перед отъездом в пятницу. Вот видишь! — закрыв дверь, мужчина указал на инициалы Х. А. Х. и дату рождения, нацарапанные маркером на полированной стальной поверхности. По ним сразу можно было определить, кто где хранится.

Кэсси Рэйвен вспомнила, как проверяла мистера Хардвика, когда грузчики доставили его из больницы в прошлую пятницу, то есть пятью днями раньше: тощий пожилой мужчина с косматыми посеребренными бровями и кривой улыбкой, которую он, как ни странно, сохранил даже в смерти. Харри Хардвик напомнил Кэсси дедушку, умершего через несколько месяцев после ее родителей.

Девушка начала перемещаться вдоль хранилища с трупами, открывала каждый ящик и сверяла имена на мешках со своим списком. Склонив голову, чтобы прочесть каждую надпись, Кэсси бормотала несколько слов каждому жильцу. «Извините, что беспокою Вас, миссис С.» или «Привет, мистер Дж. Я надеюсь, сегодня вы чувствуете себя получше», — говорила она вполголоса, чтобы не услышал Карл.

Поздоровавшись с каждым из своих подопечных и сверив их имена, Кэсси вновь ощутила тревогу. Она захлопнула последнюю дверцу холодильника с глухим стуком, эхом отразившимся от гулкого потолка.

— Карл… — теперь Кэсси Рэйвен говорила совсем шепотом. — Его здесь нет.

Работники уставились друг на друга, а затем повторили процесс, уже не скрывая паники: оба знали, что Кэсси не делает столь глупых ошибок. Тем не менее в списке значились двенадцать имен, а в хранилище были только одиннадцать тел. Покойный Харольд Альберт Хардвик каким-то образом умудрился пропасть без вести.

Кэсси Рэйвен даже пошла проверить хранилище, расположенное в задней части морга, но единственным его «обитателем» был Ханиф, девятнадцатилетний азиат, ставший жертвой поножовщины из-за наркотиков. Рэйвен сильнее запаниковала. Она была в смятении, но это состояние ничем ей не помогло. Никто не заходил в морг с тех пор, как Карл закончил смену в пятницу, больничные носильщики не доставили ни одного трупа и ни один гробовщик не приходил, чтобы кого-нибудь забрать.

Вернувшись в хранилище, Кэсси уставилась на стальную стену, словно та могла дать ответ. Обрушился шквал ноябрьского дождя — он свистел в световых люках и стучал по плоской крыше над головой.

Только теперь до Кэсси Рэйвен дошла вся чудовищность происходящих событий: в ее обязанности входило присматривать за мертвыми и, насколько это возможно, облегчать им путь из мира живых в небытие. Потерять пожилого мужчину — предать священные узы. Кэсси предстояло сообщить эту новость Дугу.

— Когда было вскрытие?

С тех пор как Дуг приступил к работе, он практически протер полоску в линолеуме кабинета. Кэсси Рэйвен смотрела на его бледное и мокрое от пота лицо. Неожиданно Дуг показался ей гораздо старше его сорока трех лет.

— Около трех часов дня в пятницу, — четко ответила Кэсси. — Мистер Хардвик был одним из четырех тел в нашем списке.

— Тогда вы и видели его в последний раз?

Девушка лишь кивнула.

— Так… Причина смерти?

Кэсси проверила записи.

— Легочная эмболия после обычного протезирования тазобедренного сустава. Харри Хардвику был восемьдесят один год. Согласно отчету, он находился явно не в самом лучшем состоянии. Хардвик страдал диабетом и стенокардией.

— Значит, с тех пор грузчики не появлялись?

— Даррелл утверждает, что Харри был последним, кого они переправили. По его словам, у них нет привычки доставлять забранные трупы обратно в больницу.

Кэсси и Дуг переглянулись — главный грузчик Даррелл Фэйрвезер был задирой и отличался агрессивностью.

— А ты? — Дуг ткнул пальцем в Карла, сидевшего в одном из вращающихся кресел. — Ты убежден, что труп Хардвика вернули в холодильник вечером?

— Да, — Карл не отличался многословием, но Кэсси Рэйвен доверяла всему персоналу морга.

— Я ничего не понимаю, — Дуг бросил на Кэсси отчаянный взгляд. — Возможно… он еще появится?

— Он не появится, Дуг, — ответила девушка, смягчая голос.

Лицо начальника сморщилось.

— Просто не могу в это поверить. Тела из моргов не исчезают просто так. Неслыханное происшествие.

Кэсси Рэйвен заметила, что Дуг сглотнул больше обычного — верный признак, что новость вызвала у начальника кислотную атаку. Прежде чем продолжать еще что-то делать, Кэсси нашла для него средство от изжоги.


Остаток утра прошел в череде телефонных звонков. Патологоанатом предупредил полицейских, которые сообщили Дугу, что немедленно пришлют криминалистов, а детектив приедет попозже.

Кэсси удалось связаться с медсестрой из палаты Харри Хардвика, которая восприняла новость спокойно. Ее отвлеченный тон и шум на заднем плане наводили на мысль, что у женщины есть более насущные проблемы, связанные с живыми.

— Я не знаю, чем вам помочь, — равнодушно ответила медсестра.

— Судя по записям, у Харри Хардвика не было близких родственников, — задумчиво произнесла Кэсси.

— Верно. Хардвик жил один. Его жена умерла в прошлом году, детей у них не было.

— Слабое утешение. У вас не было подозрений, что Хардвик может не пережить замену тазобедренного сустава?

— Гм, нет. Хотя, честно говоря, неудивительно, что он не восстановился, ведь у пациента были гипертония и сахарный диабет. Нам уже один раз пришлось отложить операцию после того, как у него случился гипо.

Гипогликемический приступ — падение уровня сахара в крови, вызванное резким повышением уровня инсулина.

— Хардвик был таким милым дружелюбным стариком, с которым не было проблем, но тут начал кричать во все горло, обвиняя персонал в том, что мы пытаемся уморить его голодом. Хорошо, что он все-таки перестал беситься. Когда мы пускали кровь, уровень глюкозы у Харри Хардвика был просто зашкаливающий.

— Извините. Пора идти, — услышала Кэсси настойчивое бормотание, прорезавшееся сквозь фоновый шум.

Криминалисты пришли в хранилище с трупами снимать отпечатки пальцев, а Кэсси и Карл направились к кофейному фургону на больничной стоянке.


— И что же, по-твоему, случилось с мистером Хардвиком? — спросил Карл, когда эспрессо-машина зашипела.

— Думаю, его похитили. Я не нахожу других объяснений. Грузчики — единственные, у кого есть доступ к телам, а они не были здесь с тех пор, как доставили Харри. По крайней мере если верить Фэйрвезеру.

— Тогда как сюда попали злоумышленники?

— Да вот не знаю. Признаков взлома нет.

Они отнесли кофе на пластиковый столик рядом с фургоном и уселись в сотне метров от морга. Кэсси Рэйвен все смотрела на коричневый ПВХ-фасад этого здания, построенного еще в 70-х и словно присевшего на корточки за потрепанными хвойными деревьями. Здание освещало солнце. В этом одноэтажном строении не было хоть какого-то намека на его назначение, то есть указания на то, как живые избегают мертвых, защищая себя от любого напоминания о собственной смертности.

— Кому же мог понадобиться труп такого пожилого человека? — задумалась Кэсси.

— А вдруг его забрали на органы?

Девушка скептически отнеслась к этой версии. Она парировала:

— Вообще-то у органов короткий срок хранения. Если бы его забрали даже в пятницу вечером, мужчина был бы мертв уже по меньшей мере сутки.

— Не знаю, не знаю. Насколько я помню, некоторые части тела живут дольше. Помнишь тот скандал в Америке — гробовщиков, которые расчленяли мертвых людей?

Карл был прав. Несколько лет назад полицейские раскрыли прибыльную торговлю частями тела, причем преступники платили похоронным бюро за сбор костей, связок, сухожилий и даже сердечных клапанов из тел, находящихся в их ведении. Затем бандиты продавали эти части для операций. Чтобы их работа была незаметна, они даже заменяли кости ног отрезками пластиковых труб. От такого осквернения мертвых у Кэсси мурашки побежали по коже. Еще она помнила: чем моложе жертва, тем дороже части ее тела.

— В хранилище лежало с полдюжины трупов моложе Харри. Тогда с какой стати похитители выбрали восьмидесятилетнего старика с шумами в сердце и с диабетом?

Карл мрачно, опустив плечи, уставился в бумажный стаканчик с кофе. Похоже, он тяжело переживал эту ситуацию.

Кэсси Рэйвен представила миссис Э., лежащую в ящике похоронного бюро, и содрогнулась при одной только мысли, что воры могли забрать и ее тело.

Девушка допила кофе:

— Вся эта история — сплошная куча дерьма, особенно, когда обо всем узнают в УЧТ.

УЧТ — управление по человеческим тканям, которое регулировало обращение с человеческими останками, имело устрашающую репутацию и могло закрыть морг за потерю одного только образца ткани, что уж говорить про целое тело.

Кэсси обратила внимание на беспокойные пальцы Карла, теребящие край чашки и отрывающие пластиковую пленку от картона.

— В чем дело, Карл?

— Может, мне начать искать новую работу? — ответил молодой человек вопросом на вопрос. — Вы же помните, я был последним, кто имел дело с Харри Хардвиком.

Карл стал техником в морге после того, как его уволили из гаража, где молодой человек работал механиком. Если его признают виновным в пропаже, то следующая работа будет автоматически поставлена под большой вопрос.

— Карл, ты не сделал ничего плохого, — сочувственно произнесла Кэсси Рэйвен. Она искала его взгляд. — Никто из нас не нарушал закон. И Дуг заступается за своих.

— Верно, — Карл по-озорному посмотрел на Кэсси. — Впрочем, я планирую сделать несколько новых ставок в лотерее на этой неделе.

— Прекрасно. Разбрасывайся деньгами. Ты можешь себе это позволить.

Несмотря на небольшую разницу в возрасте — Кэсси Рэйвен была всего на несколько лет старше Карла, иногда она чувствовала себя его тетей.

Глава 9

Они вернулись в морг и обнаружили у входной двери полицейского. Ему было чуть за двадцать, на щеках виднелись следы бритвы.

— Я здесь из-за пропавшего, — произнес полицейский с улыбкой, которая показала Кэсси, насколько серьезно он относится к проблеме.

Молодой человек сказал, что сержант полиции едет, и принял ее предложение пока выпить чашку чая.

— Мои деньги идут на бумажную волокиту где-то по ходу дела, — произнес полицейский. Он широко расставил ноги и прислонился к столешнице, расположенной на кухне для персонала, словно это был его дом. — Имею в виду, жмурики не ходят на прогулки, правильно? И не выскакивают за пивом.

Полицейский улыбнулся девушке, глядя поверх кружки, и Кэсси Рэйвен с трудом подавила желание плеснуть чаем ему в пах.

— Не понимаю, как это возможно. Кстати, мы предпочитаем называть их «телами».

Его глаза скользнули по ее телу.

— Забавная работа, особенно для девушки. Вы действительно режете тела и… все такое?

— Угу.

Молодой полицейский изобразил дрожь:

— А у тебя от этого мурашки по коже не бегают?

Все то же. Никто никогда не задавал ей интересных вопросов о ее работе.

— К этому привыкаешь, — спокойно сказала Кэсси, всегда отвечавшая так глупцам.

— Да? Некоторые люди получают кайф от смерти, черепов и всего такого, не так ли? — его задумчивый взгляд скользнул от ее бровного болта к пирсингу на губе. — Ты ведь немного гот? Держу пари, в свое время ты спала на одном или двух могильных камнях.

Некоторые люди, казалось, думали, что ее внешний вид дает им право обсуждать чужую личную жизнь. Не в силах остановиться, Кэсси приблизилась к нему.

— Никогда не спала на могильном камне, — прошептала она ему на ухо. — Но я занималась групповым сексом — с девушками и парнями, занималась сексом с несколькими девушками и парнями. Тебе стоит попробовать.

— Ха-ха! — отреагировал полицейский. Его глаза широко раскрылись, взгляд стал тревожным, а кружка со стуком упала на пол. — Да. Я просто пойду позвоню Нику, — завершил разговор молодой человек и выскочил за дверь.

Его внезапный уход позабавил Кэсси, однако ее улыбка исчезла, когда девушка вспомнила свою первую стычку с полицией во время выселения из сквота на Хоули-Роуд. Краснолицый мужчина-полицейский лет сорока с небольшим втолкнул ее в полицейский фургон, а потом прижал всем телом к полу, несмотря на ее неоднократные протесты.

Она все еще помнила, как тот прошептал ей на ухо:

— Знаешь, если бы ты убрала с лица все эти металлические украшения, я мог бы даже назвать тебя симпатичной.

Но еще хуже было то ужасное осознание, что штука, прижимающаяся к ее бедру, не была его рацией. Повернув голову, чтобы посмотреть ему в глаза, Кэсси тихо сказала:

— Если ты сейчас же не уберешь свой крошечный сраный член, я закричу так громко, что остановлю движение.

Это сработало, но случай оставил синяки на ее предплечьях, исчезнувшие только через неделю. Девушка никогда не испытывала столь сильного недоверия к полиции.


Выйдя из кухни, Кэсси Рэйвен увидела Дебору, ассистентку администратора, провожавшую посетительницу по коридору. Это была высокая прямая женщина, так без сомнения похожая на полицейского, что с успехом могла бы носить синий проблесковый маячок, пристегнутый к голове. Представившись сержантом Флайт, без имени и без улыбки, она обратилась к Кэсси:

— Я хотела бы осмотреть это место. Мне сказали, вы лучше всех можете объяснить, как здесь все работает.

Флайт собрала светлые волосы в тугой пучок, встала на одну ногу, чтобы натянуть пластиковые бахилы, и ее брюки задрались, обнажив симпатичные лодыжки. Кэсси Рэйвен могла бы даже влюбиться в эту женщину, не будь она полицейским.

Когда они переступили порог кабинета для вскрытия, Кэсси почувствовала, как Флайт отшатнулась, и вспомнила свои первые ощущения от этого запаха, в котором чувствовалась отвратительная смесь отбеливателя, крови и телесных жидкостей, словно в мясной лавке, скрещенной с писсуаром и дополненной запахом толпы потных бегунов.

— Подождите десять минут, — попросила Кэсси. — Хотите верьте, хотите нет, но к этому «аромату» привыкаешь.

Флайт лишь натянуто улыбнулась, и было ясно — в этом месте ей крайне не по себе. Такой реакции Кэсси Рэйвен могла ожидать от гражданского лица, но она казалась странной для полицейского. Десять минут спустя Флайт уставилась в блокнот.

— Вы и ваш коллега Карл говорите, что все окна были закрыты и заперты, когда вы приехали. Работники офиса с другой стороны здания сообщают то же. Остаются лишь главный вход и дверь со стороны больницы. На них есть кнопки безопасности. Я права?

Глаза Флайт имели необыкновенный бледно-голубой цвет — оттенок зимнего неба. Сколько ей было лет? Безукоризненно наложенный макияж затруднял Кэсси определение возраста, однако, девушка решила, что ей, вероятно, не больше тридцати пяти.

— Да, — без запинки ответила Кэсси. — У каждого из нас индивидуальные коды, меняющиеся через несколько недель.

— Получается, никто не видел тело, о котором речь, с полудня пятницы? Прошло уже пять дней. Значит, у вас не принято подсчитывать тела? — в голосе Флайт прозвучали обвинительные нотки.

— Так не было повода, а когда мы открываем ящики, то повышаем температуру в холодильнике.

Флайт сделала пометку, как заметила Кэсси Рэйвен, аккуратным, но каким-то школьным почерком. Возможно, из-за того, что она держала ручку скованно и под странным углом.

— Сколько людей имеют доступ к этим кодам?

Ее произношение гласных звуков, как и все остальное, было точным и даже сверхточным, словно женщину учили говорить «красиво». Она не родилась мажором, как Арчи Кафф.

— Я думаю, пять, а может быть, и меньше.

— Почти никто, — пробормотала Флайт практически про себя, делая записи. — Вы ведь не больничный морг? — нахмурилась она под взглядом Кэсси. — А как насчет тех, кто были объявлены умершими, в других местах?

— Если речь идет о внерабочем времени, кто бы ни был на вызове, все равно должен прийти и проверить их.

— Кто-нибудь приходил в нерабочее время с пятницы?

Кэсси покачала головой:

— На это неделе — нет.

Сержант Флайт оглядела комнату, и Кэсси вдруг заметила железные полосы на крашеных стенах, сломанную плитку пола, мерцающий верхний свет, который до сих пор не заменили.

— Знаете, вам и впрямь пора установить здесь видеонаблюдение, — сказала женщина, словно это упущение было персональной ошибкой Кэсси Рэйвен.

— Думаете? — Кэсси сделала ответный выпад. — Мы все время просим обновить систему безопасности, но начальство постоянно сопротивляется. Очевидно, сократили бюджет.

Полицейские-криминалисты уже ушли из хранилища, оставив лишь странный след белого порошка для снятия отпечатков пальцев на матовой стальной поверхности холодильника.

— Здесь хранился мистер Хардвик, — указала Кэсси на инициалы Харри, помеченные на дверце шестнадцатого ящика. — Всегда ли ваши записи совпадают с регистрационными?

Стараясь не обращать внимания на слово «регистрационные», Кэсси Рэйвен ответила:

— Не всегда, но я полагаю, мы быстро улавливаем любые ошибки.

Флайт не слушала Кэсси, а хмуро смотрела на высокий белый холодильник в углу, выглядевший бы уютнее на домашней кухне.

— Это холодильник для эмбрионов, — сказала Кэсси Рэйвен полицейскому. — Там мы держим детей, которые не достигли полного срока развития.

Девушка уловила отвращение, промелькнувшее на лице Флайт, прежде чем та спрятала блокнот в сумку. Вот еще один признак странной и неожиданной брезгливости.

Флайт закинула ремень сумки на плечо. Сержант явно собралась уходить.

— Что же, как вам кажется, произошло с мистером Харвиком? — спросила Кэсси.

Женщина-полицейский пронзительно взглянула на девушку.

— Полагаю, неизвестная личность или группа людей получили доступ в помещение и забрали тело мистера Харри Хардвика.

Господи, эта женщина говорит как робот, но по крайней мере она не думает, что все дело в ошибке администратора и безграмотного компьютера. Кэсси снова вспомнила малоубедительную версию Карла, что мистера Х. похитили преступники, торгующие частями тел. Подобный довод не имел смысла, ведь если в холодильнике одиннадцать человек моложе пожилого Хардвика, то зачем выбирать самое старое тело? Тут девушке подумалось, а вдруг все дело в слове выбор? Осознавая весь риск, она произнесла:

— Харри Хардвик был слишком стар, чтобы его части тела могли представлять значительную ценность. Может, тот, кто похитил тело, искал конкретно Хардвика?

Флайт уставилась на Кэсси.

— Почему ж вы так говорите?

Кэсси Рэйвен вернулась к двери и заметила:

— Вот здесь единственный вход, и первая дверь, к которой вы подходите, открывается на ящики с первого по четвертый.

Девушка начала перемещаться по ряду холодильных дверей, вдоль левой стены комнаты.

— Воры не обращают на это внимания. И дальше… И дальше… — в четырех-пяти метрах от двери Кэсси указала на инициалы на последней дверце холодильника. — Они выбирают ящик с надписью «Х. А. Х.»

— Продолжайте, — произнесла Флайт с непроницаемым выражением лица. Она следила за каждым движением Кэсси.

— Возможно, преступники специально искали Харольда Альберта Хардвика.

— Что ж… Тогда почему вы так уверены, что кто-то будет нападать на безобидного старика?

— Даже не знаю, — пожала плечами Кэсси. — Может быть, это месть?

— Месть? — безупречные брови Флайт выразили недоверие.

— Почему бы и нет? Разве какие-то зоозащитники не выкопали тело старой леди в качестве расплаты за то, что ее семья разводила морских свинок для лабораторных анализов?

Кэсси поняла, как глупо прозвучали ее слова. Пожилой и немощный вдовец, всю жизнь проработавший в инженерном отделе Лондонского метрополитена, казался маловероятным претендентом на кровожадную месть.

— Буду иметь это в виду, — сухо заметила Флайт. — Вообще-то сейчас я не спешу делать выводы о мотиве, связан он с морской свинкой или нет.

Монотонное произношение Флайт и ее высокомерная улыбка заставили Кэсси задаться вопросом, как она могла, даже мимолетно, счесть женщину-полицейского горячей. Тут Кэсси Рэйвен скрестила руки на груди:

— Тогда скажите мне, зачем кому-то понадобилось красть тело восьмидесятиоднолетнего диабетика со стенокардией?

Флайт возмущенно дернулась. Женщина своим поведением напомнила Кэсси, каким бывал Макавити, когда был раздражен.

— Еще рано говорить об этом, — отрезала Флайт. — Просто есть люди, питающие нездоровый интерес к смерти и мертвым телам.

«Люди вроде тебя, — казалось, говорил ее затуманенный взгляд, — с пирсингом и странной прической».

— Что ж, рада слышать, что вы не меняете своего мнения, — Кэсси и не думала скрывать акцент.

На бледных щеках Флайт появились два розовых пятна. Она развернулась, чтобы уйти, но когда они вышли из хранилища, Кэсси поймала взгляд, брошенный через плечо; взгляд, похоже, оценивающий расстояние между дверью и шестнадцатым ящиком.

Флайт
Сержант Филлида Флайт решила воспользоваться быстрым маршрутом вдоль канала, чтобы быстрее вернуться в участок.

По тому, как хмуро она смотрела на буксирную дорожку, прохожий мог бы подумать, что Флайт злится. На самом деле она просто пыталась держать себя в руках и сосредоточиться на предстоящей работе: исчезновении тела Харольда Хардвика. Как бы сержанту ни было неприятно признаваться в этом служащей морга, девушке-готу, торговля органами казалась маловероятным сценарием, учитывая преклонный возраст Хардвика, однако Филлида понятия не имела, что могло послужить мотивом для кражи. Ритуальное использование частей тела, возможно, явилось бы самым перспективным направлением расследования: прошло не так уж много лет с тех пор, как обезглавленное и лишенное конечностей тело ребенка — жертвы африканских колдовских практик — извлекли из Темзы.

Только вот как она ни старалась сосредоточиться, в голове все время крутились картинки и запахи морга. Эти воспоминания грозили захлестнуть Филлиду с головой. Прошло более двух лет с тех пор, как она побывала в одном из моргов, но когда ее новый начальник, инспектор Беллуэзер, поручил ей дело Хардвика, она не могла отказаться. Кэмден рассматривался Филлидой Флайт как место для начала новой карьеры, и Флайт полагала — профессионализм поможет ей преодолеть все трудности. Однако неизбежно возникали старые чувства: ощущения, что она шла по краю пропасти и ее ноги грозили соскользнуть. Искушение сдаться и упасть в бездонную темень, лишь бы все закончилось.

«Хватит», — сказала Филлида сама себе.

Работница морга очень хотела «протолкнуть» свою теорию о некоем красочном заговоре и о ворах, которые нацелились на Харри Хардвика. Может, даже слишком явно этого хотела? Работники морга вообще славились своей чудаковатостью и неустроенностью — это было связано с самим учреждением, а карточка Кэсси давала ей круглосуточный доступ в морг. Если Кэсси Рэйвен не замешана в этом деле, то почему она так беспокоится о пропавшем теле пожилого незнакомца?

Перед тем как подняться по лестнице с буксирной тропы на уровень улицы, Флайт порылась в сумочке и освежила макияж: тщательно подвела губы карандашом и нанесла любимую бледно-розовую помаду. Она купила три таких с подобными оттенками. Флайт все-таки настигла яростная тенденция производителей косметики постоянно обновлять ассортимент, хоть Филлида и ненавидела эту манию новизны, перемен, заражавшую все стороны современной жизни. В помаде было все идеально, за исключением идиотского названия: Giggle[172].

Взгляд сержанта упал на грубое изображение скудно одетой певицы Эми Уайнхаус, смотревшей из-под копны волос. Какой-то местный художник намалевал Эми на кирпичной облицовке — одно из множества посвящений покойной певице в этом районе. Филлиду не удивило, что избранная Кэмденом святая покровительница была жертвой злоупотребления алкоголем и наркотиками, и что ее память увековечили в граффити. Эта картинка напомнила ей внешний облик Рэйвен: лицо усеяно болтами и кольцами, причудливая стрижка, наполовину открывающая голову, края татуировки, виднеющиеся на шее и зловеще выделяющиеся на фоне белой кожи. С какой стати привлекательной молодой женщине так себя уродовать? Люди, которые придерживались этого стиля, были готовы показывать «факи» нормальным людям. Именно такое поведение считалось на улицах Кэмдена практически de rigueur[173].

Прошли два месяца, одна неделя и три дня с тех пор, как Флайт переехала в Кэмден с целью занять пост в отделе уголовного розыска, и ничто еще не заставило ее пересмотреть первоначальное отвращение к этому месту. Казалось, Кэмден — путь к спасению, чистый лист, расположенный далеко от Винчестера с предательскими воспоминаниями о счастье там. Филлида скучала по лиственному спокойствию Винчестера, медленным прогулкам и простым хорошим манерам, которые люди демонстрировали друг другу, но не по воспоминаниям, таившимся на каждом углу и готовым устроить ей засаду. Хватало одного взгляда на знакомую парковую скамейку или столик возле паба, и в памяти появлялись образы Флайт и Мэтта, склонившихся над бутылкой вина и строящих планы на будущее. Эти мгновения резко оборвались после того, как в их жизнь ворвалась жестокая и непрошеная трагедия.

После случившегося полиция Хэмпшира позволила женщине взять длительный отпуск в отделе тяжких преступлений, на работе, которую она любила, но когда Филлида Флайт наконец вернулась к работе, ей пришлось посмотреть фактам в лицо: она больше не могла работать на той должности. Перспектива увидеть тела жертв убийств и тем более беседовать с их скорбящими семьями была еще хуже, чем сегодняшний визит в морг, и это без малейшего намека на труп.

Флайт срезала путь через рынок, раскинувшийся к северу от шлюза канала. Кэмден Маркет был магнитом для туристов, но Филлида видела перед собой лишь захудалый базар, заваленный ерундой: дешевыми импортными украшениями, оранжевыми кожаными сандалиями, футболками с забрызганными буквами Ф и К, а также кальянами, весами и прочей атрибутикой, которую только мог пожелать любитель марихуаны. Заведение работало на полную мощность — женщина слышала неистовые ритмы какого-то хиппи, игравшего на барабанах бонго. Весьма безмозглый саундтрек, соответствующий общей атмосфере. Проталкиваясь сквозь толпу сомнамбулических туристов, она чуть не наступила на нищего с дредами и с собакой, сидящего на земле, скрестив ноги. Затем прошла мимо женщины с татуированным лицом и ломаной походкой наркомана. Когда Филлида вышла на дорогу, ей пришлось нырнуть под железнодорожную арку, где стояли, облокотившись друг на друга, два бездельника с банками пива в руках.

Отвратительно. Вся обстановка напоминала об одном — Кэмден ничем не походил на Винчестер. Когда Флайт вышла из толпы на боковую улицу, что-то привлекло ее внимание. Двое мужчин в дверях старенького книжного магазина, склонив головы, стояли слишком близко друг к другу. Молодой парень бросил небрежный взгляд через плечо старшего, лысеющего человека, стоявшего спиной к Флайт. Мгновенно распознав приближение представителя закона, старший повернулся и ударил ее ногой. К тому времени, как женщина пришла в себя, дилер уже давно ушел и оставил незадачливого клиента стоять около магазина. Тот изо всех сил старался выглядеть беззаботным.

Флайт указала на его ширинку: «Отдай это мне!»

На мгновение Филлида подумала, что мужчина не подчинится, но она не отступала и, не мигая, смотрела ему в глаза. Через секунду-другую незнакомец вздохнул и сунул сержанту в руку маленький, еще теплый пластиковый пакетик с марихуаной.

— Надеюсь, вы не дадите мне опоздать на работу? — произнес он с нотками оскорбленного бахвальства лондонского среднего класса.

— Если ты хочешь позвонить начальству, я с удовольствием все объясню, — невозмутимо ответила Филлида Флайт. И через пять минут она уже представляла его Дэйву, дежурившему за стойкой полицейского участка.

Закончив с формальностями, он попросил одного из сотрудников поместить молодого человека в комнату для допросов. Флайт уже собиралась последовать за ними, но Дэйв оперся обоими локтями о стол и поманил ее к себе:

— Ты проводишь второй арест за неделю, верно?

Его голос был дружелюбным, доверительным.

— Предыдущий был девять дней назад.

— Значит, девять дней назад. Филлида, а что с парнем, которого ты привела в полицейский участок? Я не шучу. Очевидно, он просто употребляет наркотики, — держа пластиковый пакет между большим и указательным пальцами, сотрудник поднял бровь. — Это же крошечный кусочек марихуаны. За первое нарушение мы обычно конфискуем наркотики и предупреждаем о возможной уголовной ответственности.

Филлида почувствовала, как напряглась спина.

— Хочешь сказать, если я увижу кого-то, открыто торгующего наркотиками, я просто должна… игнорировать этого человека?

— Дилеров надо арестовывать, конечно, но забрасывать полицейские участки торговцами косяками по выходным, вроде Джереми? — Дэйв кивнул в сторону комнаты для допросов. — Я-то думал, тебе лучше проводить время на третьем этаже, раскрывая серьезные преступления.

Женщина почувствовала, как краснеет.

— Я в первую очередь полицейский и только во вторую — детектив. Если я увижу признаки преступления, то я продолжу защищать закон, — Филлида Флайт понимала, что выступает словно староста шестого класса.

— Как тебе будет угодно, — сказал сотрудник и дружелюбно пожал плечами.

Направляясь в комнату для допросов, Филлида уже жалела о своем ответе. Если честно, это была во многом ее инстинктивная реакция на внешний вид Дейва. Ее предыдущий начальник тщательно следил за собой, и даже после того, как Флайт работала с новым руководителем уже в течение двух месяцев, она все еще не могла привыкнуть к полицейскому с бородой.

Глава 10

На следующий день Кэсси пришла на работу в семь утра — на час раньше официального времени начала смены. Оуэн Эдвардс позвонил накануне днем, чтобы договориться об осмотре тела его матери, и она хотела иметь достаточно времени, чтобы привести миссис Э. в порядок.

Дуг не очень-то хотел допускать Кэсси к участию в осмотре, но девушке удалось убедить начальника. Дуг вернулся через час и напомнил ей об одном условии:

— Не говори Оуэну, что его мама была твоей учительницей.

Рэйвен кивнула.

— Есть какие-нибудь новости от полицейских? О Харри Хардвике?

— Ни ответа, ни привета, — разочарованно покачал головой Дуг. — Я недавно говорил в участке с сержантом Флайт. Они просмотрели записи с камер видеонаблюдения за субботний вечер, но, очевидно, у нас нет достаточно близкой камеры, чтобы засечь любого, кто входит в морг.

— А ведь на главной дороге наверняка есть и другие камеры?

— Я не могу указывать им, как вести расследование, Кэсси, — ответил Дуг, потягивая усталое плечо. — Теперь это не наше дело.

Кэсси Рэйвен вытащила тело миссис Э. из холодильника и увидела — ее глаза были открыты. Результат того, что orbicularis oculi[174], контролировавшие веки, расслабились, когда трупное окоченение покинуло тело.

— Если я просто закрою вам глаза, они, наверное, снова откроются, — прошептала телу девушка. — Не будем доставлять неприятности Оуэну. Впрочем, не волнуйтесь, мы можем это исправить.

Кэсси зацепила пинцетом кусочек ваты, приложила его к поверхности глаза и осторожно приподняла верхнее веко. Затем повторила упражнение с другим глазом. Это был старый трюк морга, создающий достаточно трения, чтобы глаза оставались закрытыми.

Прическу миссис Э. оказалось не так-то быстро поправить. Она намокла, когда Кэсси вымыла ее вечером, и теперь волосы прижались к голове Эдвардс. Кэсси, используя фен, высушивала густые темные локоны по прядке за раз и укладывала их вокруг лица миссис Э. Закончила несколькими каплями лака для волос.

Когда позвонили из офиса и сказали, что Оуэн Эдвардс находится в приемной, девушка испытала то же самое чувство упадка, которое приходит с каждым семейным осмотром тела. Потрошение мертвого тела было цветочками по сравнению с работой с мучительными эмоциями осиротевшего родственника, особенно когда смерть была ранней и неожиданной, как у миссис Э. Слово «соболезнование» могло звучать глупо и бессмысленно, но Кэсси часто вспоминала о его корне в латинском глаголе condolore — страдать вместе с другим человеком.

Оуэну Эдвардсу, крупному лысеющему мужчине с избыточным весом, потеющему в своем дешевом костюме, учитывая возраст миссис Э., было чуть за тридцать. Судя по всему, мужчина не узнал Кэсси Рэйвен после ее непродуманного визита в дом миссис Э. К счастью, мужчина видел девушку только со спины, и одежда, вероятно, помогла Кэсси замаскироваться. В смотровой комнате сотрудница морга подготовила Оуэна к тому, как будет выглядеть его мать, и спросила:

— Вы когда-нибудь видели мертвого человека?

— Нет. Ну только по телевизору, т. е. в военных репортажах и тому подобном, — объяснил мужчина и пристально посмотрел на Кэсси. Ему даже показалось, что она в чем-то его обвиняет. Девушка же уловила ацетоновый запах несвежего алкоголя. Оуэн Эдвардс вчера ночью явно переусердствовал с выпивкой. Впрочем, Кэсси его вполне понимала, ведь он потерял маму.

Оуэн унаследовал орлиный нос своей матери, а не ее природную грацию. Валлийский акцент, звучавший так красноречиво и страстно в ее устах, в его произношении звучал воинственно.

— Просто имейте в виду, вам может потребоваться некоторое время для ее опознания.

Люди часто пытались связать безжизненное лицо с живым человеком, которого они знали и любили. Сын нетерпеливо кивнул, словно у него была куда более важная встреча в другом месте, но Кэсси знала — горе может заставить людей вести себя самым неожиданным образом.

Кэсси раздвинула шторы, наблюдая за Оуэном на случай, если тот упадет в обморок, поскольку такое иногда случалось даже среди мужчин. Особенно среди мужчин. По ее опыту, мужская бравада часто не могла справиться с видом трупа.

Миссис Э. лежала в профиль. Темно-красное покрывало было натянуто достаточно высоко, чтобы закрыть красно-черные стежки, которыми Кэсси закрыла средний разрез. Оуэн Эдвардс никак не отреагировал. Мгновение спустя тишину нарушил некий звук, напоминавший музыку, и он на мгновение сбил девушку с толку, но тут же Кэсси Рэйвен поняла, что Оуэн позвякивает монетами в кармане.

— Вы хотели бы о чем-то меня спросить? — девушка старалась говорить тихо и ободряюще.

— Вы уже знаете, как она умерла?

Кэсси объяснила, что в свидетельстве о смерти будет окончательная причина смерти его матери — утопление, но основной повод для ее обморока не может быть подтвержден до тех пор, пока не проведут ряд анализов ее крови, мочи и тканей.

— Надеюсь, вы не предполагаете, что моя мать принимала наркотики? — Оуэн перевел на женщину выпученные глаза. — Я могу честно сказать вам — она никогда не принимала ничего сильнее парацетамола, — его акцент разделял слоги.

По кровоизлиянию, окрасившему белизну правого глаза Оэуна Эдвардса, Кэсси Рэйвен догадалась, что он страдал от высокого артериального давления.

— Нет, конечно, — девушка поспешила успокоить сына миссис Эдвардс. — Просто когда нет очевидной причины, мы должны провести обычные токсикологические тесты для исключения любого другого фактора. Патологоанатом не исключает, что ваша мама потеряла сознание в горячей ванне.

— Мама упоминала о периодических головокружениях, — медленно произнес он, глядя в потолок.

— Неужели? Я не помню никаких упоминаний о приступах головокружения в записях ее врача.

— Что ж, она была не слишком удачным объектом для врачей.

В его голосе снова появились оборонительные нотки. Кэсси потянулась к ручке стеклянной двери.

— Может, вы зайдете внутрь и проведете немного времени с мамой?

— Нет-нет… Я видел тело, и мне этого достаточно.

Его глаза метнулись к выходу, в карманах молодого человека вновь зазвенело.

— В любом случае, у меня назначена встреча с адвокатами. Я ее душеприказчик, если вы не знали.

Кэсси опустила руку:

— Конечно. В это трудное время так много нужно всего сделать. Может, я могу вам еще чем-нибудь помочь?

— Как скоро я смогу заказать кремацию?

— Как только патологоанатом одобрит освобождение тела вашей матери, что займет несколько дней. После этого все зависит только от вас.

Оуэн бросил взгляд на дверь, словно проверяя, куда ему бежать.

— Я хотела спросить, — сказала она, когда он собрался уходить. — А вы не знаете, кто-нибудь еще придет навестить вашу маму?

Кэсси привиделось или он внезапно стал изворотливым?

— Какая-нибудь другая семья, например, или близкие друзья?

Сын миссис Эдвардс посмотрел в сторону и коротко ответил:

— Нет. Только я.

Даже не оглянувшись на женщину, подарившую ему жизнь, Оуэн Эдвардс исчез за дверью, словно ночной бегун из карри-ресторана. Кэсси посмотрела на часы. За те четыре или пять минут, что длилась процедура, молодой человек едва взглянул на мать и не проявил ни одной из тех эмоций, которые она привыкла видеть у людей, только что потерявших близких: печаль, чувство вины или даже иногда гнев. Кэсси не могла припомнить, чтобы кто-нибудь раньше называл родную мать «телом». Люди всегда говорили «мама» или «она».

— Не знаю, что и думать о вашем Оуэне, миссис Э. Может, он просто, как и многие, боится смерти и трупов? Я просто хотела рассказать ему, как вы умерли.

Девушка вытащила края мешка для трупов, который был засунут под миссис Э., чтобы застегнуть его обратно. А закрыв его, почувствовала в воздухе знакомое потрескивание, словно помехи перед грозой. Расстегнула молнию и посмотрела на безжизненное лицо Джеральдины Эдвардс. Губы не двигались — бледная, застывшая линия, но эхо слов, которые Кэсси ясно слышала, все еще висело там:

Кассандра. Мое время еще не пришло.

Глава 11

Отработав раннюю смену, Кэсси уже днем вернулась домой. Она воспользовалась появившимся свободным временем и начала разбираться с белкой,которую ей дала бабушка. Мертвое животное размораживалось в холодильнике. Мозг Кэсси Рэйвен все еще гудел от произошедшего в тот день, и девушка надеялась, что простая физическая работа внесет некоторую ясность в мысли.

Она положила тело животом вверх на разделочную доску, сделала надрезы в соответствии с инструкциями онлайн-учебника, а затем начала осторожно снимать кожу. Девушка приобрела несколько месяцев назад курс по таксидермии, когда они с Рейчел еще жили вместе, но отложила его после того, как Рейчел подняла шум из-за мертвой мыши, найденной ею в холодильнике рядом с йогуртом. Теперь же Кэсси по-настоящему взволновало соотношение анатомии белки и человека.

Кэсси постоянно вспоминала тот момент, когда она услышала слова миссис Э. Это переживание было как всегда мимолетным, хотя на этот раз оно появилось без предупреждения, его не предваряла обычная мечтательность и миссис Э. мгновенно вернулась в состояние недосягаемой, загадочной тишины.

Обычно девушка не рассматривала эти моменты слишком пристально. Она опасалась чрезмерного анализа, способного разрушить драгоценную нить связи с мертвыми. Сейчас Кэсси Рэйвен пыталась понять, откуда вообще появились эти странные слова. Если исходить из рационализма и научной картины мира, то она знала — мертвые не могут говорить. Возможно, эти «послания» появлялись просто как ее собственные подсознательные выводы, спроецированные на мертвых?

Мое время еще не пришло.

Вообще от женщины, умершей в пятьдесят один год, вполне можно было бы ожидать именно таких слов, но как Кэсси ни старалась, ей никак не удавалось избавиться от навязчивой мысли: в словах миссис Э. содержалось некое послание или даже заявление о неестественных причинах ее смерти.

Кэсси Рэйвен вновь вспомнила странное поведение Оуэна. Молодой человек будто оборонялся, избегал ее взгляда и почти неприлично быстро ушел. Воспоминание о его тошнотворном внешнем виде трансформировалось в картину — мясистое лицо, покрытое испариной, когда он сунул голову матери под воду.

Она накинула шкурку белке на голову, но не стала делать еще один ненужный прокол. Теперь, одной рукой неподвижно удерживая тело, она скальпелем вскрыла труп белки от горла до паха, имитируя средний разрез, который делала дюжину раз в неделю. Внутри девушка обнаружила основные органы, более или менее похожие на человеческие, но в масштабе кукольного домика: сердце не превышало размер фасоли, легкие напоминали два крошечных миндаля. Мозг белки был совсем другим, более розовым и гладким, чем человеческий мозг, без каких-либо выпуклостей и складок. Кэсси ломала голову над латинскими названиями этих волнистостей, когда раздался звонок в дверь.

Как только она открыла входную дверь, в голове прозвучал ответ: извилины и борозды. Девушке потребовалось несколько секунд, чтобы узнать женщину с ледяными глазами, стоявшую на пороге дома.

— В морге сказали, вы дома. Я пыталась дозвониться, но ваш мобильный переходит на голосовые сообщения.

Взгляд сержанта Флайт упал на окровавленные руки Кэсси в перчатках:

— Надеюсь, я ничему не помешала?

Очевидно, она ожидала, что Кэсси впустит ее и полицейского в форме, стоявшего за плечом Флайт.

— Что-то случилось в морге? — встревоженно поинтересовалась Кэсси Рэйвен.

— Нет. Мы просто продолжаем расследование пропажи останков Харольда Хардвика. Они сказали, вы уехали на целый день. Мы можем войти?

Кэсси махнула рукой в сторону кухонного стола, затем сняла окровавленные нитриловые перчатки. «Так вот что значит быть пойманной с поличным», — подумала она с усмешкой.

Девушка видела, как глаза Флайт обшаривают комнату. Сержант разглядывала огромный плакат с изображением молодого обнаженного Игги Попа и группу выбеленных черепов животных на подоконнике. Кэсси Рэйвен вспомнила о травке, лежавшей у нее в кухонном ящике.

«Успокойся, — сказала она себе. — Если бы у степфордского полицейского был ордер, она бы уже его предъявила».

Взгляд Флайт упал на выпотрошенный труп белки, распростертый на разделочной доске на столе рядом с крошечной грудой органов.

— Это что, кролик? — в голосе сержанта послышалось отвращение.

— Белка.

Кэсси смутилась и встала убрать доску в холодильник.

— Вы едите белок?

Кэсси вспомнила брезгливость Флайт в морге и решила, что сержант выбрала не ту карьеру: из нее вышел бы отличный дорожный инспектор.

— Нет, я вегетарианка, — ответила девушка, не в силах сдержать улыбку, — но я изучаю таксидермию.

Флайт не отреагировала на улыбку Кэсси и заметила:

— Разве вам не хватает трупов на основной работе?

Кэсси Рэйвен решила не предлагать чаю.

— Чем именно я могу вам помочь? — спросила она.

— Та версия расследования, которую мы проводим в связи с исчезновением мистера Хардвика, заключается в том, что останки Харри Хардвика были украдены человеком, испытывающим нездоровый интерес к мертвым телам, — Флайт встретилась взглядом с Кэсси, и на этот раз не было никаких сомнений в ее предположении: кем-то вроде тебя.

Кэсси не обратила внимания на намек и парировала:

— Если вы имеете в виду сексуальный интерес, то я думаю, вы напали на ложный след. Все случаи некрофилии, о которых я когда-либо слышала, были связаны с телами молодых людей, обычно женщин. Не в обиду мистеру Хардвику, старые джентльмены в свои восемьдесят лет не склонны ускорять пульс.

Флайт деланно улыбнулась. Она не сводила глаз с лица Кэсси.

— Какую бы форму ни принял этот интерес, я считаю его наиболее перспективным направлением расследования. Интерес не обязательно должен быть сексуальным, — сержант взглянула на маленькую пирамиду из черепов на подоконнике. — Я уверена, вы знаете, что части тела используются в колдовстве, сатанинских ритуалах и тому подобных вещах.

— Чем же я могу помочь? — удивленно спросила Кэсси Рэйвен. — Я так же, как и вы, хочу вернуть бедного мистера Х.

Флайт вытащила из сумочки документ. Ее глаза в который раз впились в лицо Кэсси.

— Охранная компания предоставила записи с клавиатуры точек входа в морг. У всех уполномоченных сотрудников есть уникальный код.

— Да-да, — подтвердила Кэсси Рэйвен. Девушка заметила, что льдисто-голубые радужки глаз Флайт окружены необычно темным лимбальным кольцом — как глаза арктического волка.

— Система зафиксировала, что вы в прошлую пятницу вошли в помещение в 06:50, — сержант нахмурилась, глядя на распечатку. — И уехали примерно в 15.00. Не могли бы вы подтвердить свое дежурство в те выходные?

— Подтверждаю.

Флайт перешла на полноценный разговор полицейского с подозреваемым, и у Кэсси резко подскочило давление.

— Вас часто вызывают в морг в нерабочее время?

Кэсси отвела взгляд.

— Да, периодически. Иногда полиции нужен человек для опознания. Или член семьи может отчаянно хотеть увидеть любимого человека. Мы всегда стараемся устраивать такие встречи, независимо от времени.

— Однако вы ясно сказали мне, что вас не вызывали обратно после отъезда в ту пятницу.

— Совершенно верно. — К чему, черт побери, она клонит?

Сержант Флайт протянула ей документ, похожий на компьютерную распечатку.

— Это запись пульта управления главного входа за ночь, о которой идет речь, — Флайт положила розовый овальный ноготь рядом с одной из строк. — И, как видите, здесь записано, что вы возвращались в морг поздно вечером в субботу.

— Что-что? Вы ошибаетесь.

Вот оно: запись 11:58, код доступа 4774. Неужели она вернулась в морг той ночью? Нет, успокоила себя Кэсси, последний раз она была там «неофициально» в нерабочее время несколько месяцев назад.

— Мне все равно, что там написано. В прошлые выходные я не заходила в морг. В субботу вечером я была в «Каосе» — это музыкальный бар в «Замке».

— Кто-нибудь может подтвердить, что вы были там около полуночи?

Кэсси нахмурилась: она видела нескольких знакомых, но все они ушли в клуб около одиннадцати.

— Бармен, Тито, знает меня, он вспомнит, — ответила Кэсси, но когда она представила себе Тито в тот вечер — танцующего за стойкой бара с остекленевшими глазами, ее уверенность улетучилась. — Скорее всего.

Флайт сделала запись, Кэсси произнесла ее по буквам. Потом молодая женщина снова устремила взгляд на Кэсси:

— Мне говорили, у вас вошло в привычку разговаривать с мертвецами.

Боже милостивый. Значит, кто-то знал ее секрет. Кто же проговорился? Ни Карл, ни Дуг, ни кто-либо из патологоанатомов. Они вообще не могли этого заметить. Девушка слегка пожала плечами:

— А разве это преступление?

— Но зачем? Многие ли гробовщики болтают с мертвыми телами? — своим насмешливым тоном Флайт явно рассчитывала взбесить Кэсси Рэйвен.

— Гробовщик — это американский термин, — произнесла Кэсси. — В Великобритании мы говорим «специалист по моргам» или «специалист по анатомической патологии», если вы предпочитаете правильную терминологию.

— Кассандра, вы не ответили на мой вопрос. Зачем разговаривать с трупом? Разве это не односторонний разговор? — полицейская едва сдерживала усмешку.

Кэсси почувствовала, что начинает вскипать:

— Я не разговариваю с телами. Я разговариваю с людьми, которыми они когда-то были.

— Что, простите? Я все еще не понимаю, — сержант Флайт удивленно сжала губы.

«Эта светло-розовая помада никак не соответствует ее бледному цвету лица», — подумала Кэсси.

— Вам известно, что некоторые из коллег считают вас одержимой трупами? — с ядовитыми интонациями спросила сержант.

«Должно быть, это тот придурок, главный портье по имени Даррелл Фэйрвезер», — решила Кэсси Рэйвен. Фэйрвезер с самого начала дал понять, что его раздражает внешний вид Кэсси. Возможно, кто-то из его парней подслушал, как она доставляла гостя в хранилище тел. Девушка представила, как Даррелл поносит ее перед Флайт: «На вашем месте я бы допросил девицу-гота из морга — та еще чудачка».

— Носильщики любят посплетничать, — заметила Кэсси. Флайт не посмотрела на нее, чем подтвердила догадку девушки.

Должна ли Кэсси Рэйвен попытаться объяснить свои чувства к телам, находящимся на ее попечении? Она иногда представляла себя жрицей или современным Хароном, переправляющим тела через Стикс в подземный мир. Кэсси представила себе реакцию Флайт, поделись она своими ощущениями с сержантом.

— Вы сейчас шутите? — спросила Флайт.

— Слушайте, мы ведь уже закончили, да? Я должна завершить обработку белки.

— Нет, мы еще не закончили, — на алебастровых щеках полицейской вспыхнул румянец. — Я просмотрела вас по полицейской базе данных. У вас есть судимость за хранение наркотиков.

Не горячись!

— Мне было тогда семнадцать лет. Речь шла о клочке «травки» и полоске сульфата. Какое это имеет отношение к пропавшему телу?

— Продажа тел может быть одним из способов поддерживать пагубную привычку. Вы все еще принимаете наркотики?

— Только самые популярные. Вроде водки, — ответила Кэсси, вспомнила ночь с Тиш, и ее пульс, несмотря на все видимое хладнокровие, участился. Девушка, разумеется, молчала о травке в кухонном ящике. Она не могла вспомнить, что сделала с пустой упаковкой из-под кокса в клубе. Смыла ли она его, или наркотик все еще лежал в кармане джинсов, которые отправлены в корзину для белья? Тогда полицейская собака может его вынюхать.

— Вы заявляли о своих неблаговидных поступках, когда подавали заявление о приеме на работу?

— Да. Они расценили это как проступок несовершеннолетней. Именно так и есть, — произнесла Кэсси Рэйвен и вызывающе взглянула на Флайт.

Сержант долго смотрела на девушку, затем закрыла тетрадь. Очевидно, Флайт исчерпала свой ресурс.

Кэсси с трудом восстановила дыхание. Похоже, одного только использования кода доступа для оправдания ее ареста было недостаточно. Все же, если Флайт углубится в записи и обнаружит, сколько раз она оставалась на ночь в морге без какой-либо официальной причины… Так мучительно об этом думать!

Полицейский — напарник Флайт подал голос:

— Могу воспользоваться вашим туалетом?

— Дальше по коридору и направо, — объяснила Кэсси.

Сержант Флайт положила блокнот в сумку и защелкнула замок:

— Пока все, но мы хотим снова вас допросить.

Она была уже у входной двери, когда полицейский вернулся из туалета.

— Сержант, — сказал он. — Я думаю, вам лучше взглянуть на это.

Кэсси последовала за ними в ванную, мужчина указал на Зигги, сидевшего на своем обычном месте на шкафчике над раковиной.

— Неужели человеческий череп? — Флайт говорила небрежно, но Кэсси уловила волнение в ее голосе.

Кэсси намеренно равнодушно кивнула.

— Полагаю, у вас есть соответствующие документы?

Пустые глазницы над оскаленными зубами, казалось, смотрели на Кэсси с сардоническим выражением.

— Документы? Он очень древний…

— Хорошо. Мне просто нужно посмотреть лицензию на древности, подтверждающую возраст черепа.

Впервые с тех пор, как они столкнулись, Флайт выглядела по-настоящему радостной. Сердце Кэсси вновь заколотилось:

— Да нет у меня никакой лицензии. Я купила его на обувной ярмарке в Хакни, да ради бога!

— Тогда, боюсь, я должна сообщить вам, что обладание человеческими останками считается уголовным преступлением, если только им не будет, по меньшей мере, сто лет.

Голос Флайт оставался бесстрастным, но нельзя было не заметить торжествующего выражения на ее бледном лице.

Глава 12

На следующее утро Кэсси отправилась прямо в кабинет начальника. Она хотела рассказать, что ее код доступа был использован в корыстных целях, Флайт конфисковала череп в ее квартире и ожидает «дальнейшего расследования».

— Я купила его много лет назад, еще до того, как начала работать, здесь, — пояснила она. — Парень на обувной ярмарке сказал: череп из девятнадцатого века, из старого медицинского училища. Мне и в голову не приходило заполучить на него лицензию.

— Полиция предъявляет тебе обвинение? — Дуг внешне был спокоен, но не переставал мерить шагами свой крошечный кабинет.

— Пока нет. Сержант Флайт сказала, что для определения возраста черепа понадобятся недели, — скривила губы в улыбке Кэсси. — Если они предъявят мне обвинение, я полагаю, вам придется сообщить об этом в ГТА? Техник, уличенный в хранении недокументированных человеческих останков, наверняка будет уволен в мгновение ока.

— Не будем забегать вперед, — ответил Дуг, проводя рукой по лысеющей голове.

— Хуже всего, что в то время, которое этот упертый детектив впустую тратит на изучение меня, она не ищет тех ублюдков, которые украли бедного мистера Хардвика.

— Я чего-то не понимаю. Каким образом, черт возьми, кто-то мог заполучить твой код доступа? Думаешь, кто-нибудь мог видеть, как ты его пробивала?

Кэсси прищурилась, вспоминая ежедневное появление на работе:

— Им пришлось бы стоять довольно близко. Я вряд ли могла не заметить, как кто-то дышит мне в затылок.

Дуг выпрямился во весь рост.

— Послушай, пойду-ка я поговорю с инспектором Беллуэзером. Скажу ему, что сержант на неверном пути. Я не готов к тому, чтобы мои сотрудники подвергались подобным преследованиям.


Войдя в хранилище тел, Кэсси не отступила от своеобразной привычки — проверила, все ли в порядке с миссис Э. и другими «обитателями». Тут раздался звонок из похоронного бюро «Пенни и сыновья».

— Доброе утро, мышь летучая, — раздался непринужденный протяжный голос Луки.

— Доброе утро, придурок. Все еще разводишь насекомых в своей ужасной бороде?

Громкий смех Луки всегда поднимал ей настроение. У них была интрижка пару лет назад, и время от времени девушка ловила себя на мысли, что не хотела бы заканчивать эти отношения. «То же самое можно сказать и про все остальные твои отношения», — добавил лукавый голос в ее голове. Лука, как человек, который тоже работал с мертвыми, знал, насколько иногда истощает и эмоционально выматывает каждодневное общение со скорбящими родственниками. В отличие от Рейчел, он, по крайней мере, понимал, что иногда, уходя с работы, надо отключаться от неприятных вещей.

— Послушай, Кэсс. Оуэн Эдвардс спрашивает, когда мы сможем приехать и забрать его маму?

Взгляд Кэсси метнулся к ящику миссис Э.:

— Уже? Когда он звонил?

— Гм… Вчера, поздно утром? И снова всего десять минут назад.

Кэсси быстро подсчитала: должно быть, Оуэн вчера позвонил в похоронное бюро сразу, как вышел из морга.

— Так… Что мне ему сказать? — спросил Лука.

— Мы еще даже не получили заключение патологоанатома. Зачем он так торопится?

— Оуэн говорил что-то о поездке за границу на заработки. Ему нужно поскорее закрыть тему похорон, тогда он сможет выбрать рейс.

Кэсси повернулась и посмотрела на инициалы миссис Э. на стальной дверце холодильника. Она снова слышала слова миссис Эдвардс:

Мое время еще не пришло.

— Что, прости? — удивился Лука.

— Ничего. Просто разговариваю сама с собой. Послушай, Лука…

— Да-а?

Когда они были вместе, молодой человек всегда заранее мог угадать, когда Кэсси Рэйвен собиралась попросить об одолжении.

— Ты не мог бы… задержать его ненадолго? Просто… мы тут немного задерживаемся с административными делами…

— Ты обычно не медлишь с бумагами. Буксуешь?

— Да, сумасшедшая неделя.

— Не проблема. Я не знаю, к чему он так спешит. Обычно людям требуется целая вечность для определения даты встречи всех родственников покойника.

Лука согласился сообщить Оуэну Эдвардсу, что крематорий занят и он перезвонит сыну миссис Эдвардс в первую же свободную дату.

Похоже, Кэсси выигрывала немного времени. Ее плохое предчувствие, связанное со смертью миссис Э. и ее хитроватым сыном, никуда не делось, и все инстинкты говорили ей хранить тело как можно дольше. Полиция все еще может найти нечто, способное вновь открыть дело; вещь, которая вызовет надлежащее судебно-медицинское вскрытие, время пока еще есть.

Принятие желаемого за действительное.

Кэсси знала — есть лишь один способ выяснить, давала ли она волю воображению или смерть миссис Э. была и впрямь подозрительна. Кэсси должна сама направиться на поиски улик.

Флайт
После визита к Кэсси Рэйвен сержант Флайт все утро безуспешно пыталась добиться аудиенции у босса, детектива-инспектора Беллуэзера. Поэтому-то, увидев его в очереди за обедом в столовой, она воспользовалась случаем и буквально схватила начальника за воротник.

Пока они двигали свои подносы вдоль стойки, Филлида кратко сообщила: она узнала, что код доступа Кэсси Рэйвен использовался для входа в морг в ту ночь, когда пропало тело Харри Хардвика.

— Чипсы или пирог? — спросила сотрудница столовой.

— Давайте чипсы, — вздохнул мужчина. — День какой-то неудачный.

Филлида видела Беллуэзера в профиль, но даже так она могла наблюдать, что его выражение, мрачное и в лучшие времена, становилось все сумрачнее во время разговора с его подчиненной.

— Это хорошая новость, не так ли, босс?

— Какая новость? Что у них сегодня и чипсы есть?

— Нет, я имею в виду, у меня есть подозреваемый в краже Харольда.

— Тела Хардвика?

Беллуэзер посмотрел на нее косо, и Флайт поняла, хотя и слишком поздно, что он издевался над ней.

— Мы говорим об общем морге рядом с больницей, верно? — начальник подтолкнул поднос к кассе. — Барри Уайт все еще был в чартах, когда это место было построено. Я предполагаю, их система входа не самая передовая.

Флайт забрала у женщины за стойкой свою тарелку с рататуем и салатом без соуса. Беллуэзер продолжал:

— Я просто хочу сказать, что не стал бы слишком полагаться на записи. Вы можете обойти эти старые системы с помощью скрепки.

— А как же человеческие останки, которые Рэйвен хранит в ванной? Я имею в виду, какой человек захочет, чтобы череп наблюдал, как он принимает душ?

Взгляд Беллуэзера красноречиво сообщил Флайт — возможно, она переусердствовала с обвинениями.

— Вы сами говорили, Филлида, что эти служители морга бывают немного… странными, но ведь девушка получает пятизвездочную рекомендацию от менеджера. Если вы убеждены, что девушка замешана, вам нужно будет найти что-то более конкретное и только потом предъявлять обвинение.

Флайт упрекнула себя: ее критика Рэйвен прозвучала как личное оскорбление, то есть Филлида повела себя непрофессионально, однако в девушке из морга все равно было нечто, заставлявшее ее нервничать.

Беллуэзер взял сдачу и прошел с подносом, молодая женщина присоединилась к нему через минуту.

— Босс, имей я хоть пару полицейских, мы могли бы провести расследование от двери до двери. Человек, укравший тело, должен был въехать на фургоне на парковку морга, находящуюся рядом с главной дорогой. Даже в полночь кто-то мог что-то видеть.

Начальник остановился и впервые внимательно посмотрел на нее:

— Филлида, за последние десять дней у нас было четыре дела с ножевыми ранениями, и у нас много информации от прессы и сверху. Вот куда мы должны направить наши ресурсы, а не расследовать преступление против уже мертвого человека.

Мужчина повернулся, посмотрел через ее плечо в сторону зоны отдыха и кивнул кому-то в знак подтверждения.

— Завязывайте, — произнес Беллуэзер и отвернулся. — Мне нужно, чтобы вы вернулись к реальным делам и занялись охраной живых.

Мерзавец. Филлида стояла, люди тянулись мимо нее за столовыми приборами. Она понимала, какой дурой была. Беллуэзер отправил ее в морг только для успокоения патологоанатома. Он ожидал, что она сделает несколько заявлений, заполнит бумаги и спокойно отложит дело в долгий ящик.

Частично женщина признавала правоту начальника — по всему Кэмдену совершались преступления и похуже, требовавшие их внимания, но Филлида Флайт просто не могла бросить беспомощного пожилого человека, встретившего такой недостойный конец. У Харри Хардвика, возможно, не было близких родственников, но им пока все-таки занималась Флайт.

Глава 13

Огромный скелет синего кита вытянулся над головой Кэсси. Он превратил ее снова в испуганную четырнадцатилетнюю девочку, какой она была, когда в последний раз посещала Музей естественной истории во время школьной экскурсии и ее очаровал диплодок Диппи. Тогда она практически сразу сбежала из музея с друзьями — незаконно покурить в саду. Сейчас же Кэсси взяла редкий длинный обеденный перерыв и решила помчаться в Южный Кенсингтон на встречу с Элени Петридес, старой подругой с вечерних биологических занятий миссис Э. Девушки перестали общаться после того, как Элени уехала на север учиться на зоолога, но, судя по поиску в интернете, теперь она работала в научно-исследовательском отделе музея.

Элени тогда была тощенькой милашкой, смотревшей на мир сквозь завесу чересчур длинной челки. Теперь у нее нарядная стрижка «пикси» и более уверенный вид.

— Как я погляжу, у тебя такой же потрясающий готический вид, — восхищенно произнесла Элени. — У тебя все еще есть та самодельная татуировка?

Кэсси потянула за одежду и блеснула своей первой картинкой: паук, карабкающийся по паутине на ее плече. Тату сделала сама Кэсси — совсем неплохо для любительской работы.

— Помнишь, как ты всегда уговаривала меня сделать татуировку? — Элени широко раскрыла глаза.

— Ты не передумала? Даже у хороших девушек в наше время есть со вкусом сделанные татуировки.

Это правда, когда она набила свою первую, окружающие были раздражены. Теперь же тату Рэйвен считались не более вызывающими, чем лагерь со всеми удобствами в Гластонбери.

— Мой отец сойдет с ума! — засмеялась Элени, по привычке прикрывая рот рукой.

Эта фраза заставила Кэсси улыбнуться, так как они сразу вернулись к старым ролям: Кэсси Рэйвен — старшая бунтарка, Элени Петридес — наполовину шокированная, наполовину очарованная, вечно бегающая за ней хвостиком.

В музейном кафе они обсудили события последних пяти лет. Элени все еще жила дома, и ее мать, родившаяся на Кипре, боролась с недавно принятой вегетарианской диетой Элени. У Кэсси бабушка тоже возмущалась, когда внучка перестала есть мясо.

Подруги обменялись историями о еде. И тут Кэсси перестала улыбаться. Она приготовилась сообщить новость о миссис Э. Три дня назад Кэсси Рэйвен расстегнула молнию на мешке с телом и увидела лицо любимой преподавательницы. Воспоминание об этом моменте все еще заставляло ее затаить дыхание.

— Миссис Э.?! — выражение лица Элени делало ее похожей на удрученного ребенка. — Но ведь… она не была старой! Не старой. Неужели рак?

Услышав, как именно Кэсси узнала о смерти миссис Э., Элени подняла руки к лицу, словно в молитве:

— О боже, как же это ужасно для тебя!

Кэсси Рэйвен забыла о том, что Петридес неохотно ругалась — наследство ее греческого православного воспитания.

— Я видела ее всего несколько месяцев назад, — добавила Элени, качая головой.

— Неужели?

Оказалось, летом миссис Э. приводила в музей группу студентов и заранее написала об этом Элени. Она попросила девушку выступить в качестве их гида.

— К тому времени она уже оставила преподавание, — произнесла Кэсси.

— Я знаю! Миссис Э. сказала, что это ее «последнее ура».

Обе девушки печально улыбнулись.

— Как ее жених относится к произошедшему? — спросила Элени.

Кэсси уставилась на нее:

— Кто-кто?

— А ты разве не знала? Миссис Э. была помолвлена. Потом мы пришли сюда выпить кофе, и я заметила у нее обручальное кольцо.

Прокручивая в уме встречу в супермаркете с миссис Э., Кэсси удивилась, что не заметила кольца на пальце миссис Э. Такие вещи она обычно не пропускала.

— Она говорила об этом мужчине?

— Немного. Его звали… Кристиан? Да, я почти уверена, она называла это имя.

— А фамилия?

Элени покачала головой и нахмурилась.

— Миссис Эдвардс сказала, что они подумывали уехать жить за границу, но довольно быстро замолчала и сменила тему разговора. Ты же знаешь, какой скрытной она могла быть.

— Да, она всегда была немного темной лошадкой.

Даже за пределами колледжа миссис Э. никогда особо не рассказывала о семье или о личной жизни.

Элени перевела влажные карие глаза на Кэсси:

— Мне показалось, она и впрямь была счастлива. Вся светилась, понимаешь? Я не могу поверить в смерть миссис Эдвардс.

Кэсси молчала. Странно, что ее жених не связался с моргом, чтобы организовать осмотр. По ее опыту, близкие почти всегда хотят увидеть тело, особенно когда смерть внезапная и неожиданная. Что ответил Оуэн Эдвардс, когда она спросила, не хочет ли кто-нибудь еще посмотреть на его маму? «Только я».

— Элени, ты не помнишь, миссис Эдвардс упоминала сына по имени Оуэн?

— Сына? Нет. Я всегда считала, что у нее нет детей.

Кэсси кивнула. Оглядываясь назад, казалось странным, что во всей их многочасовой болтовне за кухонным столом на Патна-Роуд единственное упоминание миссис Э. о ее сыне вышло практически случайно.

— Она была единственной учительницей, которую мы называли «миссис Э.», а не по имени, не так ли? — сказала Элени Петридес. — Думаю, ты знаешь, как ее… как ее на самом деле звали?

— Джеральдина. Джеральдина Олвин Эдвардс.

— О! — Элени кое-что вспомнила. — Миссис Э. говорила, что у нее есть страница на «Фейсбуке». Конечно, мужчина должен быть помечен на ее таймлайне.

Кэсси заметила:

— Не думаю. Она вела страницу всего несколько месяцев.

— Я не могу представить себе миссис Э. в социальных сетях. Помнишь, у нее была Nokia — та самая, с доисторическим рингтоном? А как она всегда говорила «телефон», а не «мобильник», и «телевизор» вместо «телик»?

— Ага, — усмехнулась Кэсси. — Она никогда не говорила «До свидания…»

— Всегда «Привет!» — согласилась Элени и обе грустно засмеялись.

— Я все еще не могу в это поверить, — произнесла Элени. — Ты ведь общалась с ней гораздо ближе, чем я. У тебя-то как дела?

Элени Петридес протянула руку, чтобы коснуться тыльной стороны ладони Кэсси, и почувствовала, как подруга напряглась.

— У меня? Я в порядке.

Случайный физический контакт всегда выводил ее из себя. Это была еще одна тема для их ссор с Рейчел. Та часто жаловалась на так называемую «эмоциональную защиту» Кэсси Рэйвен.

Девушки медленно пошли обратно в вестибюль и остановились под массивным черепом синего кита. Кэсси заметила неровную походку Элени и поэтому спросила:

— У тебя что-то с ногой?

— Да ничего особенного, — поморщилась Элени. — Я была простужена и чувствую себя немного усталой и не до конца выздоровевшей.

Кэсси вспомнила, что Элени положила руку на столик в кафе, помогая себе встать. Так обычно делали пожилые люди.

— Ты ведь знаешь, что была ее абсолютной любимицей, не так ли? — с теплом продолжила Элени. Ее карие глаза пытались поймать взгляд Кэсси.

— Неужели?

— Боже мой, ну, конечно! Я думаю, некоторые ученики завидовали тому, как много внимания она уделяла тебе.

Удовольствие, которое девушка испытала от этих слов, было недолгим.

— Элени, знаешь, я ведь этого не заслужила. Я перестала общаться с ней, и все по моей вине. Я все собиралась ей позвонить. Наверное, ожидала, что она будет жить вечно, как динозавр в музее.

— У тебя всегда было плохо с общением, — заметила Элени с мягкой улыбкой. — Ты так и не ответила ни на одно мое сообщение после того, как я уехала в университет.

«Моя самая большая ошибка». Кэсси с неприязнью осознавала, насколько безнадежно она пытается поддерживать отношения со старыми друзьями. По правде говоря, иногда ей казалось проще завести новых.

— Ну, теперь у тебя есть номер моего мобильного, и это не оправдание.

Элени бросила на нее насмешливо-строгий взгляд.

Луч солнца пробился сквозь стеклянный навес над головой и осветил лицо Элени. Кэсси Рэйвен увидела глубокие тени под глазами подруги.

Кэсси закрыла глаза от яркого света. Простуды, от которых Элени «устала и разболелась». Намек на хромоту.

Мышечная слабость, усталость и серьезные проблемы с иммунной системой… Наконец до Кэсси дошло, что беспокоит ее давнюю подругу.

— Элени, а когда ты стала веганкой?

— Примерно пять или шесть месяцев назад.

— Ты принимаешь какие-нибудь витамины или добавки?

Элени покачала головой.

— Я думаю, ты страдаешь от недостатка витамина D, который мы получаем из молочных продуктов, — продолжила Кэсси. — Тебе нужно сейчас разобраться с этой проблемой, иначе с возрастом ты рискуешь заболеть остеопорозом.

Элени пообещала Кэсси, что пойдет к врачу на сдачу анализов, и только после этого Кэсси Рэйвен ушла.

Глава 14

Кэсси вернулась в морг, однако, у нее не было времени поразмышлять по поводу планов миссис Эдвардс насчет замужества.

В хранилище трупов она выдвинула ящик с надписью «Д.М.Х». Девятнадцатилетний Джордан Хьюитт погиб в лобовом столкновении на рассвете. Устроил гонки со своим приятелем на пригородной трассе. Неудачная попытка обгона — и машина Хьюитта врезалась в «Вольво», в котором сидела пара средних лет. Мужчина, сидевший за рулем, погиб мгновенно, а его жена лежала в реанимации с тяжелыми травмами.

— Привет, Джордан, — мягко сказала Кэсси, разглядывая маску из засохшей крови, покрывавшую его глаза и лоб. — Сейчас я приведу тебя в порядок и приготовлю к приему доктора. Мы хотим, чтобы ты хорошо выглядел для мамы, когда она придет к тебе.

Она начала протирать лицо покойника губкой, но остановилась и положила руку Хьюитту на лоб. Кэсси пронзило чувство — гнев. Неожиданное ощущение, ведь относиться ко всем одинаково было для нее предметом профессиональной гордости. Девушка никогда не осуждала тех, кто причинил вред другим, даже человека, который погубил себя и двух маленьких дочек угарным газом в своей машине в жестоком акте мести своей бывшей жене.


Раньше. В Иордании она встречалась с безрассудным подростком-водителем, который забрал у нее маму и папу, когда Кэсси было четыре года, отнял двадцать один год родительской жизни и лишил девушку любви и заботы. Впервые в жизни Кэсси Рэйвен охватила ярость от такой несправедливости. Почему именно сейчас? Джордан едва ли был первым водителем-убийцей, за которым ей пришлось присматривать. Заставив себя успокоиться, девушка снова принялась за смазывание, хотя ее сердце все еще билось неестественно часто.

— Нам нужно точно выяснить причину твоей смерти, Джордан, — пробормотала Кэсси Рэйвен, которая старалась говорить нормально. — Патологоанатом, очевидно, захочет узнать конкретную причину смерти.

На лице Джордана, покрытом засохшей кровью, почти не было царапин. Оно все еще сохраняло выражение тупого удивления, которое, должно быть, появилось, когда Джордан пошел на обгон и «увидел» смерть, заполнившую его лобовое стекло. Ниже шеи все было по-другому: похоже, рулевая колонка раздавила грудь молодого человека с такой силой, что вывихнула оба плеча.

— Ты ведь не пристегивался, правда, Джордан?

Девушка наклонилась ближе, но не услышала ничего, что слетело бы с его бледных губ. Тела молодых редко «разговаривали» с ней. Может, он просто один из тех, кто молчит. Или, возможно, гнев Кэсси Рэйвен лишил ее всякой возможности общения.

Она стала осторожно переворачивать его на живот. Начала с бедер и нижней половины тела, но на полпути к его верхней части остановилась, почувствовав легкую эйфорию — чувство всегда накрывающее ее в момент обнаружения причины смерти.

— Ты не должен мне ничего говорить, Джордан, — прошептала Кэсси и похлопала его по плечу. — Тело только что все сказало за тебя.


У Арчи Каффа за плечами мог иметься только один список вскрытий, но по тому, как он ворвался, можно было подумать, что он ветеран.

— Добрый день, ребята. Что у вас есть для меня сегодня?

Кэсси обменялась взглядом с Карлом, который готовил клиента в другом конце комнаты для вскрытия. Она собиралась предпринять новую попытку пообщаться с Каффом, но его вид богоданного превосходства не переставал на нее давить.

— Наш первый клиент. Это скоростное лобовое столкновение около трех часов утра, — сказала ему девушка. — Молодой человек, девятнадцать лет, в остальном вполне здоров. Объявлен погибшим на месте происшествия.

— Мальчик-гонщик?

Взгляд, который послала ему Кэсси, говорил: «Ни хрена себе, Шерлок».

Она ждала, не упомянет ли Кафф результаты лабораторных анализов Кейт Коннери, которые, по словам ее напарника, работавшего в токсикологической лаборатории, были отправлены ему накануне по почте. Очевидно, они показали заоблачные уровни триптазы тучных клеток — вещества, выделяемого иммунной системой человека, страдающего от анафилактического шока. Арчи Кафф просто сказал:

— Хорошо, давайте посмотрим на это тело.

Может, на этот раз он хотя бы попросит Кэсси внести свой вклад?

Без шансов. Кафф потратил всего две-три минуты на осмотр Джордана и сказал:

— С такой тяжелой травмой грудной клетки, как эта, ставлю на разрыв сердца.

Когда он зашагал прочь, Кэсси подавила мрачную улыбку. Что ж, если его не интересует ее мнение, то девушка и не собирается его высказывать. Полчаса спустя уверенность покинула Каффа. Молодой человек стоял у скамьи для препарирования и хмуро смотрел на расчлененное сердце Джордана. Он слегка покачал головой, снова притянул печень к себе и пробормотал что-то под нос. Кэсси взяла швабру и начала вытирать кровь с пола вокруг его скамейки.

— Вы надолго задержитесь, доктор Кафф? — поинтересовалась она. — Я хочу, чтобы Джордана как можно скорее восстановили. Его приедет навестить мама.

Кафф сделал вид, что не слышит Кэсси. Он вытер лоб тыльной стороной руки в перчатке и оставил кровавое пятно над бровью.

— А разве это не открытый и закрытый случай, в конце концов? — спросила девушка с невинным видом.

Краем глаза она заметила, что повернулся к ней спиной и начал нервничать Карл, находившийся в другой части комнаты для вскрытия.

— Сердце и легкие целы, — произнес Кафф так, словно говорил сам с собой, а не с Кэсси Рэйвен. — И все крупные капилляры.

Кэсси увидела напряженное, бледное лицо сотрудника, как у двенадцатилетнего мальчишки перед экзаменационной работой, погруженного в кошмарный сон, и вдруг почувствовала к нему жалость.

— Когда профессор Аркулус не может найти очевидную причину в органах, он обычно берет другого мясника на тело, — сказала она ему.

— Мясника? — озадаченно уставился он на нее.

— Butcher’s hook-look[175], — объяснила она.

С чего это пришло ей в голову? Она никогда в жизни не пользовалась рифмованным сленгом. Краем глаза девушка заметила, как плечи Карла беззвучно трясутся.

— Правильно. Да, конечно, — Арчи сначала неуклюже двинулся к выпотрошенной скорлупе тела Джейсона, но потом просто встал, глядя на девушку в нерешительности.

Кэсси закатила глаза.

Ради всего святого.

Девушка подошла к Джордану сзади, положила руки ему на плечи и легонько их расправила, отчего голова Арчи закачалась из стороны в сторону, как у сломанной куклы. Точно так же, как это было, когда она повернула его раньше.

— Я не патологоанатом, но могу сказать, что речь идет о переломе позвоночника.

Кафф, кажется, что-то начал понимать. Выражение его лица было почти комичным. В свидетельстве о смерти Джордана Хьюитта непосредственной причиной смерти была названа острая дыхательная недостаточность, вызванная переломом позвонка С1, который, в свою очередь, вызвал полное травматическое повреждение спинного мозга. Проще говоря, резкое торможение при столкновении на большой скорости сломало ему шею. По крайней мере, Кэсси сможет сказать маме Джордана, что его смерть была мгновенной.

После ухода Каффа Кэсси и Карл подправили тела, вернули их в холодное хранилище и потом приступили к уборке. Кэсси услышала тихий смешок Карла и подняла голову.

— Мясницкий крюк? — повторил он. — С каких это пор ты заговорила на кокни?

— О, я бегло на нем говорю.

— По выражению его лица… — Карл покачал головой. — Он поблагодарил тебя за то, что ты показала ему перелом позвоночника? — спросил Карл, опираясь на швабру.

— А ты сам как думаешь?

— Да, глупый вопрос.

— Он не первый патологоанатом, пропустивший шейный перелом, но меня поражает, когда они слишком самонадеянны, чтобы спрашивать.

Когда Кэсси убирала образцы Джордана в холодильник, она почувствовала отголосок прежней ярости. Возможно, странно, но до этого момента девушка никогда особенно не задумывалась о смерти родителей, не говоря уже о пьяном водителе, который их убил. Такая ранняя потеря ближайших родственников всегда казалась ей своего рода благословением — избавлением от травмы утраты.

Смерть миссис Э. поколебала это утешительное убеждение, как поняла Кэсси Рэйвен. Может, Рейчел и была права: Кэсси слишком молода, чтобы должным образом пережить тяжелую утрату, и под невозмутимой поверхностью ее жизни скрывался айсберг скрытого горя.

Флайт
В субботу утром Филлида Флайт стояла у окна квартиры на первом этаже. Она потягивала «Дарджилинг» из фарфоровой кружки и наблюдала за односторонним потоком машин. Филлида задавалась вопросом, не был ли переезд в Кэмден ошибкой.

Ободранные половицы и мраморный камин в ее квартире поначалу казались характерными, но всякий раз, когда мимо проезжал автобус или грузовик, дребезжали створчатые окна. Хуже того, аренда двух небольших комнат съедала почти 40 процентов ее месячной зарплаты.

Флайт вымыла, высушила чашку и вернула ее в шкаф. Она с печалью заметила ряд неиспользованных бокалов для вина. На них еще были ценники «Икея». Бокалы Филлида купила уже после переезда. В то время она представляла себя хозяйкой званых вечеров для нового круга утонченных друзей, которых принесет Флайт переезд в Лондон. На самом деле ее коллегами по отделу уголовного розыска были в основном мужчины, поэтому их представление о ночных прогулках — марафонские вылазки по грот-пабам Кэмдена, где коллеги соревновались друг с другом в отвратительных шутках. Кульминацией был жирный шашлык в одной из местных греческих таверн.

Филлида выдержала две такие вылазки и дипломатично уклонилась от дальнейших приглашений. Несмотря на все разочарование в Кэмдене, Флайт понимала, что у нее не было выбора. Она любила Винчестер, но он всегда будет олицетворять прошлое и отражать то, как все могло выйти по-другому.

После того, как судьба или злой бог разрушили все их планы на будущее, они с Мэттом потратили еще четырнадцать месяцев в попытках наладить брак. Молодые люди даже отправились в «отпуск мечты» на Бали, но Филлида подозревала, что к тому времени уже оба знали — все кончено. Даже после того, как они расстались почти год назад, женщина еще какое-то время оставалась в Винчестере. Только потом ее осенило: если она не уедет, то застрянет там навсегда; горе парализует ее, как янтарь бальзамирует насекомое.

По крайней мере, в Кэмдене, если она будет следить за своими мыслями, легче держать дверь в прошлое закрытой.

Сержант проверила время. Она дежурила с часу дня и планировала посетить станцию метро Кэмден-Таун, чтобы помочь в операции по блокировке и поиску ножей. Они будут просто конфисковывать и предупреждать, а не арестовывать, важно уменьшить количество ножей в обращении. Хотя последняя смертельная поножовщина стала противостоянием между наркоторговцами, большинство таких случаев связывали с ошибками в адресах: дети, которых зарезали просто за посещение «неправильного района». Там, где закон был бессилен или неуместен, как это происходило на просторах внутреннего Лондона, Филлиде Флайт казалось, что молодые люди быстро превращаются в местных животных.

Женщина сверилась с картой района и наметила время для дальнейшей работы над делом Харри Хардвика. Конечно, когда инспектор Беллуэзер сказал: «Закругляйтесь», на самом деле он подразумевал, чтобы Филлида потихоньку закрыла расследование. «Так что же меня останавливает?» — удивилась Флайт сама себе. Нетрудно понять: для Филлиды было важно найти тело Харри Хардвика и убедиться, что он, по крайней мере, будет достойно похоронен.

Первым пунктом явилась заправочная станция на оживленном шоссе Хайфилд-Роуд, прямо напротив поворота на парковку морга. Менеджером был мужчина лет сорока, похожий на пакистанца.

— Сержант Флайт, отдел уголовного розыскаКэмдена, — представилась женщина и показала удостоверение. — Я вижу, у вас есть камера наблюдения, которая следит за выходом.

— Слишком много разъездов, леди. Полиции неинтересно, так что я сам должен доставлять этих ублюдков в суд, — несмотря на ругань, в его голосе не слышалось упрека.

— У вас сохранились документы за прошлые выходные? — Филлида пригвоздила пакистанца взглядом, говорившим — лучше не давать повода ей побегать.

Мужчина, казалось, хотел помочь. Он проводил Флайт в офис и все время рассказывал о битве с людьми, которые уезжали, не заплатив за топливо: «В прошлом месяце я потерял семьсот фунтов, леди, и теперь мне приходится платить этим ублюдочным адвокатам».

Пакистанец, похоже, не думал о неприятностях, которые мог вызвать его грубый язык. «Интересно, — подумала Флайт, — привыкну ли я когда-нибудь к склонности лондонцев употреблять бранные слова как приправу к разговору?» Он включил компьютер, древний на вид. Вентилятор охлаждения шумел, как маленький реактивный двигатель.

— Говорите, в прошлую субботу вечером, леди? — переспросил мужчина. Он просматривал файлы формата mov.

Это обращение — «леди» — начинало раздражать Филлиду Флайт. Когда же он открыл папку с делом о субботнем вечере, сердце полицейской подпрыгнуло: как она и надеялась, в угол обзора входил не только выход с заправочной станции, но и поворот к моргу через дорогу.

— Не могли бы мы взглянуть на выходную камеру примерно с 23:30? — быстро спросила сержант.

Код доступа Кэсси Рэйвен был использован за две минуты до полуночи. Флайт просматривала кадры и не обращала внимания на поток машин, выезжающих из гаража. Вместо этого ее взгляд был прикован к моргу, расположенному напротив. Женщина уже ожидала увидеть стройную фигуру Рэйвен и ее характерную стрижку.

— Стойте! — воскликнула Филлида Флайт. Она заставила мужчину перемотать назад и воспроизвести одну часть кадр за кадром.

В 23:54 потрепанный синий фургон замедлил ход. Он выехал на середину дороги, чтобы повернуть направо в морг. Она уже проверила — поворот ведет только туда, так что это должен быть фургон похитителей тел. Машина зависла там на несколько секунд, боком к камере пассажирским окном — темным прямоугольником, в ожидании просвета во встречном движении для поворота.

— Хорошо. Здесь, — Флайт наклонилась вперед, и ее нос почти коснулся экрана. Женщина щурилась на вид сзади фургона. — Назад на несколько кадров. Замрите.

Судя по форме, речь шла о «Форде Транзите», но они видели лишь белый квадрат номерного знака, а цифры номера оставались расплывчатым пятном.

— Перемотайте вперед, пожалуйста, — попросила женщина сотрудника. — Я попробую разглядеть номер, когда фургон уедет.

— Леди…

— И, пожалуйста, зовите меня сержант Флайт.

Пожав плечами, менеджер быстро перемотал вперед. В течение нескольких секунд экран погас, но фургон все еще стоял на парковке морга.

— Что за…

Мужчина указал на часы, которые остановились в минуте первого, виновато покачал головой:

— Извините, леди сержант, гараж закрывается в полночь.

— Уму непостижимо! — воскликнула Филлида Флайт. Пакистанец озадаченно взглянул на нее.

На пути к двери сержант остановилась, поскольку плохо себя почувствовала, но не только из-за обиды на мужчину. Ее разозлило, что полиция не смогла защитить от обычной кражи. Следует ли Флайт пойти к инспектору Беллуэзеру и предложить провести блиц-рейд по всему району, чтобы поймать и привлечь к ответственности отъехавших с места преступления? Демонстрация полицией серьезного отношения к преступлению может отпугнуть других злоумышленников. Филлида помнила, что подобная инициатива принесла свои плоды в Винчестере.

Только вот женщина уже слышала, как Беллуэзер отвечает: «Это не Винчестер, Филлида».

— Послушайте, — сказала Флайт менеджеру, — я понимаю, вариант не самый блестящий, но я, вероятно, могу достать вам одного из картонных вырезанных полицейских? В качестве сдерживающего фактора? Некоторые АЗС буквально присягают им.

Вездесущая улыбка мужчины исчезла. Он грустно ответил:

— У нас был один, леди…

— Это сработало? — спросила сержант.

— На второй день один из молодых людей поджег его.


Следующей остановкой Филлиды Флайт был бар под названием «Каос». Требовалось проверить предполагаемое алиби Кэсси Рэйвен в предыдущую субботу вечером. Заведение представляло собой сущий притон: голые оштукатуренные стены, украшенные граффити, которые в Кэмдене считались произведениями искусства; в воздухе висел кислый запах несвежего пива. Единственными посетителями были пара немецких туристов и женщина-панк с синим ирокезом. Она потягивала пиво в баре. Панк поприветствовала Филлиду хмурым взглядом. Девушка за стойкой, которая, судя по голосу была из Восточной Европы, сказала, что бармен, которого Рэйвен назвала в качестве своего алиби, только прибыл на смену.

Тито удивленно посмотрел на Флайт, когда та спросила, знает ли он Кэсси.

— С ней все в порядке? — спросил мужчина.

Он говорил с испанским акцентом. Флайт провела большую часть взрослой жизни в Винчестере с населением, состоявшим преимущественно из белых англичан, и в многонациональной среде Кэмдена все еще чувствовала себя чужой. Словно Филлида опять стала ребенком и должна была начинать все сначала в очередной школе каждый раз, когда ее отец брался за новую работу. Маленькая Филлида справлялась с постоянными потрясениями, настаивая, чтобы как можно больше вещей оставались неизменными: ее мать не пыталась скрыть раздражения из-за того, что она должна отпустить только два платья, которые хочет носить десятилетняя Филлида, или что дочь настаивала на том же самом обеде изо дня в день. Сыр и соус «Бранстон» на белом хлебе, шоколадный зефир и яблоко сорта «Грэнни Смит». Если заменить его на «Голден Делишес», то после школы оно вернется домой нетронутым в ее коробке для завтрака.

— Да, — после паузы сухо ответила Филлида Флайт. — Мы проводим обычное расследование. Она была здесь поздно вечером в прошлую субботу?

Тито на мгновение нахмурился и опустил взгляд на бетонную барную стойку:

— Да, она была здесь.

— Когда она уехала?

Еще одна пауза.

— Примерно в половине одиннадцатого — в двенадцать.

— Вы уверены?

— Не на сто процентов, но думаю, что она ходила в клуб, — заметил бармен и, похоже, уловил что-то в глазах Флайт, поскольку добавил: — Я был немного пьян, так что не могу однозначно сказать, в котором часу ушла Кэсси.

Филлида саркастично улыбнулась. Тито явно хотел подыграть Кэсси Рэйвен, но все, чего он добился — выставил ее алиби как дрянное.

Сержант попросила разрешения сходить в туалет, а когда освободилась, ее снова подозвал Тито. Он указал на девицу с синим ирокезом, которая стучала по телефону, и сказал:

— У Лекси есть кое-что для вас.

Лекси с мерзкой улыбкой протянула Флайт телефон. На экране появилась фотография, сделанная в баре в тот субботний вечер. Стены бара были покрыты граффити и тускло освещены. Сидя в центре кадра за столом, одетая в футболку с изображением группы Ramones, Кэсси Рэйвен поднимала тост на камеру с коктейлем «Маргарита».

Было указано время: 00.06 — шесть минут первого ночи воскресенья.

Флайт пристально посмотрела на девушку-панка: могла ли она взломать данные в приложении для камеры и изменить время? Звучит неправдоподобно.

В то время, когда кто-то крал тело Харри Хардвика из морга, Кэсси Рэйвен находилась в миле отсюда и напивалась в одном из бесчисленных баров Кэмдена.

Глава 15

Поскольку была суббота и у Кэсси выходной, девушка лежала в постели, но, несмотря на успокаивающую тяжесть мурлыкающего Макавити на груди, ее мысли были тревожны. Чем больше Кэсси размышляла об одном конкретном факте, тем страннее он ей казался: за пять дней, прошедших после смерти миссис Э., ни в морге, ни в похоронном бюро не слышали ни слова от таинственного Кристиана — ее жениха.

Элени упомянула, что пара собиралась жить за границей. Может, жених уже обосновался где-то за рубежом? Возможно, речь шла об отношениях на расстоянии, что наводило на ужасную мысль: вдруг Кристиан все еще оставался в неведении относительно смерти миссис Э., все больше беспокоясь, что она не отвечала на звонки?

Кэсси Рэйвен переместила Макавити на одеяло. Кот укоризненно замяукал. Девушка потянулась за ноутбуком и снова открыла страницу Джеральдины Эдвардс в «Фейсбуке». Она надеялась найти хоть какой-то ключ к разгадке личности таинственного молодого мужчины, но даже через полчаса Кэсси так ничего и не обнаружила. Миссис Э. совсем недолго пользовалась социальными сетями, и среди нескольких десятков ее «друзей» не числилось ни одного Кристиана.

Обнаружив в списке коллегу Джеральдины — преподавательницу колледжа по имени Мэдди О’Хара, Кэсси отправила ей сообщение. Она представилась бывшей студенткой миссис Эдвардс и спросила, могут ли они встретиться. Кэсси Рэйвен намеренно не обозначила причину встречи на случай, если та не слышала о смерти преподавательницы.

Кэсси просто сгорала от любопытства, насколько выгодно можно продать дом миссис Э. на смехотворном рынке недвижимости Кэмдена. Она занялась поисками. Девушку потрясло, когда она узнала, что дом на Патна-Роуд уже зарегистрирован в интернете. Под фотографией внешнего вида дома поместили объявление: «Скоро! Уникальная возможность приобрести потрясающую четырехкомнатную квартиру в ранневикторианском стиле на главной улице, в самом сердце Кэмдена». Судя по похожим домам, квартира миссис Э. способна принести продавцу целых три миллиона. Оуэн может хоть завтра бросить работу и купить целую улицу домов в Риле.

Оуэн Эдвардс явно хотел нажиться на смерти матери. Эта странная поспешность напомнила Кэсси о том, каким равнодушным он казался, когда смотрел на тело Джеральдины. Почему за все годы их дружбы миссис так неохотно говорила о своем единственном ребенке? Была ли между ними вражда? Настолько сильная, что он ее убил?

Кэсси мельком взглянула на фотографию миссис Э. с бутылкой красного вина и двумя бокалами на уличном столике. Золотистый свет определял ее местонахождение — к югу от Кэмдена, а второй бокал предположительно принадлежал жениху. На заднем плане виднелась бензиново-голубая вода, слишком спокойная, чтобы быть морем, а на горизонте — далекое облачное пятно, по форме странно напоминающее свадебный торт.

Девушка увеличила изображение и всмотрелась в винную этикетку. Бардолино. Итальянское. Итальянские озера? На краю кадра частично виднелись голова и плечи статуи мужчины, слегка не в фокусе, но явно в римском стиле, с пышно вьющимися волосами.

Поиск изображений «островов в итальянских озерах» дал совпадение. Далеким островом был Изола-Белла на озере Маджоре. Какой-то олигарх эпохи Возрождения полностью реконструировал этот остров, выложив его слой за слоем замысловатыми каменными террасами.

Кэсси проверила несколько десятков сайтов отелей и нашла три, имевшие, казалось, нужную точку обзора. Девушка обратила внимание на отель «Сады Бахуса». Она улыбнулась — надо же, Бахус… Кэсси Рэйвен вновь посмотрела на римскую статую на краю аватара. Это его волосы? Это были не кудри, а гроздья винограда — традиционный головной убор бога вина.

Кэсси послала богам благодарственную молитву за отличные знания по античности и вознаградила себя еще одним пивом. Через несколько минут она уже рассказывала свою историю Доминике — девушке, дежурившей в отеле «Сады Бахуса»:

— Итак, я сидела на вашей чудесной террасе и подслушала разговор Джеральдины о поездке на остров Изола-Белла и спросила ее, знает ли женщина расписание лодок.

Кэсси представила себя и воображаемого мужа молодой парой во время их первой поездки в Италию и теперь утверждала, что они встретили «Кристиана и Джеральдину» на террасе отеля во время ланча.

— Такая милая пара. Знаете, иногда так просто находить общий язык с людьми! Мы ужинали вместе до конца нашего пребывания.

Доминика, без сомнения, скучала в несезонном отеле и, как казалось, была только рада распросам.

— В любом случае мы здесь, в Лондоне всего на несколько дней, и нам просто не терпится разыскать Джеральдину и Кристиана, — Кэсси ощущала, как ее голос становится все более утонченным, казалось, если она не сменит тон, то в конце концов будет говорить как королева. — К сожалению, мой муж умудрился потерять номер телефона Кристиана… и мы только знаем фамилию Джеральдины. Вы — наша единственная надежда!

— Да, я помню их, потому что Джеральдина немного говорила по-итальянски. Очаровательная леди. Но… Боюсь, мы не имеем права разглашать данные наших гостей.

— О… — Кэсси вложила в возглас целый океан разочарования.

Доминика выдержала паузу и потом понизила голос:

— Aspetta[176]… Я могла бы передать ваши координаты джентльмену по электронной почте?

Результат! Кэсси закончила диктовать свой номер телефона и услышала глубокий мужской голос в трубке:

— Чем могу вам помочь, мадам? Это менеджер.

Голос мужчины был гладким и сытным, как пирожное «тирамису», но со стальными нотками. Кэсси вкратце изложила ту же самую историю, но управляющий отелем на нее явно не купился. Он лишь употребил ужасное выражение «правила отеля» и сказал, что не вправе санкционировать «вторжение в частную жизнь наших гостей». Девушка поняла — она зря теряет время.

Кэсси повесила трубку, откинула голову и выпалила все известные ей проклятия, включая несколько по-настоящему грязных — на польском языке. Макавити со своего наблюдательного пункта на подлокотнике дивана открыл один глаз, чтобы оценить ситуацию, и снова его закрыл. Позже на странице Кэсси в «Фейсбуке» появилось сообщение: ответила Мэдди О’Хара.

Глава 16

До колледжа Палмерстоун, учебного центра для взрослых, где Кэсси училась на первом курсе, было десять минут езды на автобусе. Мэдди сказала, что будет там вести в выходные курс для иностранных студентов. Она не прочь встретиться с Кэсси Рэйвен и поговорить о «бедной Джеральдине». Кэсси услышала эти слова и поняла, что Мэдди, по крайней мере, уже слышала эту печальную новость.

Кэсси не была в Пальмерстоне со времени выпускного экзамена по античности. Она вновь занялась этой темой после начала работы в морге. Отчасти потому, что анатомия человека была историей, рассказанной на греческом и латыни, но еще и из-за очаровавшей Кэсси мифологии древних греков и римлян, которая кружилась вокруг смерти.

Когда девушка толкнула дубовую входную дверь красного кирпичного викторианского дома, на нее обрушился знакомый запах пыли и барахлящей электрики, смешанный с коктейлем из грибного супа и горячего шоколада из автомата для напитков. Эти «ароматы» вызвали у Кэсси Рэйвен каскад воспоминаний: ужас в первый раз, когда она вошла в эту дверь, и сила воли, которая потребовалась, чтобы притащиться сюда в первые дни. Тогда девушка чувствовала себя обреченной на неудачу — чувство, которое постепенно уступило место гулу предвкушения.

Кэсси Рэйвен подошла к окошку приемной, подняла голову и вдруг заметила быстрые карие глаза миссис Эдвардс.

Девушка почувствовала, что ее качает, поэтому ухватилась за край стола.

— Я…

— С вами все в порядке, дорогая?

Кэсси прищурилась и поняла, что перепутала: на нее смотрела не миссис Эдвардс, а какая-то женщина-азиатка.

— О, извините, я здесь для…

Кэсси Рэйвен не успела закончить фразу. Она услышала за спиной чей-то голос.

Мэдди О’Хара было далеко за сорок. С длинными седыми волосами и массивным этническим ожерельем она выглядела как хиппи.

— Вы, должно быть, Кэсси, — сказала женщина и взяла ее за руку. — Знаете, Джери очень гордилась вами.

Кэсси просто кивнула. Девушка еще немного задыхалась после этой… как описать состояние? Греза наяву?

— Для нас известие о смерти Эдвардс стало шоком, — сказала Мэдди и проводила ее в пустой кабинет. — Я не видела Джеральдину несколько недель, но с тех пор, как она вышла на пенсию, Эдвардс выглядела такой здоровой: подолгу гуляла в парке, каждый день купалась. Подумать только, что в ее возрасте она могла так внезапно… — Мэдди поднесла руку ко рту.

— Я знаю. Я тут подумала о женихе миссис Э., Кристиане.

Мэдди вытерла слезы салфеткой:

— Да, должно быть, это дикое потрясение для него. Их грядущая совместная жизнь так легко… оборвалась.

— Как думаете, может так быть, что Кристиан еще не знает о смерти Джеральдины Эдвардс?

— О, думаю, он уже об этом слышал, — Мэдди выглядела ошеломленной. — Если только не уехал куда-то далеко, по делам.

Мэдди объяснила, что Кристиан — архитектор. Он живет в Европе, где-то в Германии, по мнению преподавательницы, и по работе постоянно находится в долгих командировках.

— Вы можете как-то с ним связаться?

Этот вопрос вызвал у женщины короткий ироничный смешок.

— Я даже не знаю его фамилии, Кэсси. Джери, как правило, скрывала своих друзей друг от друга, если понимаете, что я имею в виду.

— А как насчет ее сына Оуэна? Конечно, он бы нашел способ донести до Кристиана это трагическое известие.

— Оуэн? — Мэдди изумленно взглянула на Кэсси Рэйвен. — Очень в этом сомневаюсь. Джери с ним мало общалась. Он звонил матери или приходил, только когда ему что-то было нужно.

Кэсси заметила, как Мэдди поджала губы, словно хотела удержаться от дальнейших слов.

— Вы знаете, как Джеральдина и… Кристиан познакомились?

— На сайте знакомств.

— Ух ты! Наверняка миссис Эдвардс была очень рада.

— Да! Тем более Кристиан на пять-шесть лет моложе ее.

Мэдди рассказала Кэсси, что Джеральдина и Кристиан сошлись еще весной, незадолго до того, как миссис Эдвардс уволилась. Кэсси вспомнила фотографии миссис Э., на которых та наслаждается свободой. Она готовилась вступить в новый жизненный этап и искала любовные отношения.

«Молодец, миссис Э.», — подумала Кэсси Рэйвен.

— Это был бурный роман, насколько я могла судить, — продолжила Мэдди. — Его работа усложняла их отношения, но Джеральдине с Кристианом удалось устроить себе отпуск, где-то в Италии. Они оба безумно любили путешествовать. Джеральдина даже подумывала продать дом и создать список своих самых заветных желаний.

Кэсси гадала, знал ли Оуэн о том, как мать планировала потратить его наследство.

— Теперь дом, наверное, стоит целое состояние, — продолжала Мэдди.

— Джеральдина говорила, дом был полной развалиной, когда она купила его в восьмидесятые годы.

Кэсси пыталась представить себе мир, в котором преподаватель мог бы позволить купить дом или даже квартиру с одной спальней в Кэмдене.

— А вы? — спросила она Мэдди. — Вам удалось кого-то найти через этот сайт знакомств?

— У меня было только одно направление. Он изо дня в день по целому часу рассказывал мне о своих приключениях в Марбелье, на отдыхе за гольфом. Я подумала, с меня хватит.

Женщины обменялись печальными взглядами.

Кэсси сделала паузу. Она пыталась найти лучший способ выразить сомнения относительно отношения сына миссис Э. к матери. Наконец девушка спросила:

— Ну и как Оуэн отнесся к тому, что у его мамы появился новый парень?

Мэдди нахмурилась, глядя в комнату. Кэсси ждала. Годы работы с семьями, потерявшими близких, научили ее силе сочувственного молчания.

Женщина вдруг заговорила:

— Знаете, если бы Джери была еще жива, я бы ничего не сказала, настолько щепетильно она относилась к личной жизни, но кое-чем она со мной поделилась. Оуэн — алкоголик, он никогда не задерживается на работе надолго. Всякий раз, когда мужчину увольняли, а насколько я могу судить, в конце концов его всегда увольняли, Оуэн приходил к Джери за подачкой.

— И она давала ему деньги?

Мэдди кивнула:

— До недавнего времени. После многословия Джеральдина сказала: «Вот так, Мэдди, если я сейчас не скажу ему «нет», сын никогда не разберется в себе». Она решила указать сыну место.

— Думаю, ей пришлось нелегко.

— Верно. Действительно, несколько месяцев назад Оуэн вернулся. Он ждал очередной спасительной встречи, но если Джеральдина что-то решит, ее уже не сдвинешь с места, — Мэдди покачала головой, наполовину с сожалением, наполовину с восхищением. — Очевидно, Оуэн обвинил Кристиана в том, что тот настроил мать против него, и получил неприятный ответ от жениха Джери.

— Сын вел себя жестоко?

— Не совсем, но Джеральдина говорила, Оуэн был очень агрессивно настроен. К счастью, Кристиан находился там. Он вошел и вышвырнул молодого человека вон.

Мэдди вела себя спокойно, но Кэсси заметила — как только та начала говорить о враждебности Оуэна, она полностью разорвала салфетку, которую держала в руках.

— Есть еще кое-что, — добавила Мэдди. — Две или три недели назад я проезжала недалеко от ее дома и постучала в дверь, надеясь застать там Джеральдину. Она сказала, что как раз собирается уходить, так что я не стала оставаться, но Джери была не в себе.

— Что вы имеете в виду? Она плохо себя чувствовала?

— Нет, но она мне показалась… очень рассеянной. Когда я уходила, то оглянулась и увидела Джеральдину в окне верхнего этажа, — Мэдди подняла руку, будто она отодвигала занавеску. — Она что-то разглядывала на улице. Что-то было не так, но я не могла понять, что именно.

— А теперь знаете? — спросила Кэсси.

Мэдди остановилась и посмотрела на Кэсси и напряженно произнесла:

— Думаю, она была… напугана.

— Из-за Оуэна?

— Он первый, о ком я подумала, — Мэдди прикусила нижнюю губу. — Впрочем, это только ощущение. Последняя по времени встреча с ней произвела на меня ужасное впечатление, — даже зашептала преподавательница. — Мне, видимо, надо было потом позвонить Джеральдине — вдруг она и впрямь плохо себя чувствует. Я могла уговорить свою подругу сходить к врачу и тогда, как знать, вдруг Джери была бы сейчас жива?

Кэсси произнесла обыкновенные успокаивающие слова, но если работа чему-то ее научила, то только одному: не было слов, способных смягчить сожаления, которые испытывают живые по отношению к мертвым.

Глава 17

В понедельник Кэсси увидела рабочего у входа в морг. Он устанавливал новую систему ввода карт. Похоже, кража Харри Хардвика подстегнула власти там, где годы давления так ни к чему и не привели.

Дуг схватил Кэсси за воротник еще до того, как она успела снять штатское.

Теперь она стояла в его кабинете, прижав обе руки к лицу:

— Бедный мистер Хардвик!

Рано утром полиция извлекла из канала сверток, упакованный в черные мусорные мешки и приплывший к створу шлюза. Его заметил мужчина, гулявший с собакой. Внутри находилось тело пожилого мужчины с больничной биркой на запястье, размазанной, но все же читаемой. Мужчину звали Харольд Альберт Хардвик.

Дуг сказал, что мистера Хардвика увезли в местный морг на Кингс-Кросс, где его уже осмотрел дежурный патологоанатом.

— Он, наверное, был изувечен?

— Нет, к счастью, тело не было повреждено, за исключением ухудшения его общего состояния. Скорее всего, оно пробыло под водой более недели. Полиция считает, воры сбросили тело в канал сразу после того, как его украли, даже не потрудились нормально его утяжелить, и газы разложения подняли его на поверхность.

— Слава богу, его нашли, — Кэсси Рэйвен чувствовала себя виноватой, поскольку в последние дни думала не о Хардвике, а о миссис Э. Кэсси почувствовала себя легче, узнав о находке. Значит, Харри Хардвика не похищали для продажи частей тела, и он не пал жертвой сатанистов из мрачных фантазий сержанта Флайт.

— Значит, у полицейских есть улики — кто именно его похитил и почему?

— Они озадачены. Инспектор Беллуэзер считает, это могли быть просто мальчишки, болтающиеся без дела. Некий вызов или шутка на Хэллоуин.

— Хеллоуин был больше чем через неделю после того времени, как похитили тело, — нахмурилась Кэсси. — В любом случае, как дети могли заполучить мой телефон? Узнать код доступа?

— Главное, его нашли, — подвел итог Дуг, выдохнул струю воздуха со звуком, напоминающим работу скороварки бабушки Кэсси, и улыбнулся — впервые на ее памяти со времен исчезновения Харри Хардвика. — А я только что говорил по телефону с представителями службы безопасности. Они решили, это не наша вина. Тем более мы неоднократно просили обновить систему безопасности. Теперь мистер Хардвик найден, и мы больше не рискуем.

— Хорошо, — Кэсси пошевелила губным болтом. — Но, Дуг, послушайте, неужели вы до сих пор не хотите узнать, кто украл Хардвика и почему тогда наши предполагаемые хулиганы просто… его бросили?

— Я знаю, это дурной бизнес, — отвел взгляд Дуг. — Уже сама идея, что кто-то забрался сюда и увез одного из наших клиентов… Поверь мне, я так же, как и ты, хочу видеть их наказанными. Впрочем, инспектор Беллуэзер сказал: мы, вероятно, никогда не узнаем, кто это сделал, — тон Дуга стал доверительным. — Если все просто-напросто уляжется, то по крайней мере это избавит тебя от тупоголового сержанта.

Кэсси недовольно пожала плечами. Конечно, Дуг был прав.

Начальник встал из-за стола и по-отечески положил руку ей на плечо:

— Думаю, мы должны попытаться подвести черту под произошедшим и двигаться дальше.

Кэсси Рэйвен кивнула.

— Вот что я тебе скажу. Я собираюсь совершить «набег» на учебный бюджет и пригласить всех на общий обед, — выдал начальник.


Позже, в местной греческой таверне, когда холодная рецина[177] быстро пошла ко дну, а стол был заставлен тарелками с мезе[178], раздавался хриплый смех, и среди коллег Кэсси ощущалось облегчение. Девушка и хотела бы присоединиться к праздничному настроению, однако не могла отделаться от ощущения, что на пиру присутствовал призрак.

Дуг постучал ножом по бокалу с вином:

— Я хочу поблагодарить каждого из вас после недавнего происшествия за исключительный профессионализм. Все были великолепны, как я и ожидал.

Мужчина поднял бокал.

— Выпьем за нас — за все еще лучший морг в Лондоне.

После минутного колебания Кэсси тоже подняла бокал и добавила:

— И за Харольда Альберта Хардвика.

Все согласились с тостом Кэсси. Они уважительно пробормотали имя Хардвика, но неловкое молчание, последовавшее за этим, означало, что Кэсси разрушила шумное веселье окружающих.

После этого работники офиса ушли первыми. Кэсси и Карл сидели за столом, пока Дуг разбирался со счетом. Карл, который сполна воспользовался возможностью бесплатно выпить, потянулся за бутылкой рецины, но Кэсси поймала его взгляд. Девушка произнесла:

— Ненавижу обламывать другим кайф, но не хочу, чтобы ты снова пил вино.

— Наверное, ты права, — с натянутой улыбкой Карл налил себе воды.

Кэсси Рэйвен на секунду заколебалась, а потом произнесла:

— Дуг, кажется, и впрямь рад, что они прекращают расследование.

— Кэсси, он ведь мог потерять работу, если бы им понадобился козел отпущения?

— И правда.

В мозгу Кэсси всплыла тревожная мысль: если кто-то и мог получить доступ к кодам доступа техников морга, то лишь управляющий моргом.

Как раз в этот момент Дуг вернулся к столу:

— Вы готовы?

Кэсси Рэйвен увидела его сияющее, раскрасневшееся от вина лицо и ощутила стыд за то, что подумала, будто Дуг способен на такую подлость.


В тот вечер Кэсси отправилась к бабушке на ужин, однако девушка не очень-то наслаждалась едой, и вовсе не мезе испортили ей аппетит.

Вероника вопросительно склонила голову набок:

— Ты сегодня тихая, tygrysek. Что произошло?

Кэсси рассказала бабушке о краже и драматическом появлении тела мистера Хардвика.

Вероника, как всегда, внимательно посмотрела в лицо внучке:

— Но тебя беспокоит что-то еще. Верно?

Кэсси нахмурилась, глядя на кусок красного перца на вилке:

— Помнишь, я говорила о миссис Эдвардс?

— Конечно, я знаю ее. Миссис Эдвардс преподавала тебе естественные науки в колледже. Шотландка.

— Валлийка.

Бабушка отмахнулась от этого тривиального различия взмахом ножа.

— Так вот… Она мертва, — продолжила Кэсси.

— Нет! — Вероника положила столовые приборы и перекрестилась. — Упокой Господь ее душу, но ведь она была совсем молодой! Что случилось?

Кэсси показала фотографию мейла профессора Аркулуса, который содержал результат анализов миссис Э. Никаких признаков основного заболевания не нашли, и токсикологический отчет вернулся чистым. Лишь уровень алкоголя в крови более чем в два раза превышал лимит на вождение в нетрезвом виде. Все вроде бы подтверждало первоначальную оценку профессора.

— Оказывается, не так уж трудно упасть в обморок и утонуть в горячей ванне, особенно если вы выпили.

— Как страшно, — бабушка протянула руку и коснулась Кэсси. — Я знаю, как вы были близки.

— Да-да. Наверное, я думала, она всегда будет рядом.

Кэсси опустила глаза. Она не упомянула, что поссорилась с миссис Эдвардс. На самом деле она редко признавалась своей бабушке в чем-то личном. Ей удалось хранить наркотики и скрыть это от Вероники, а что касалось ее сложной личной жизни, то вряд ли Кэсси могла ожидать понимания в этом вопросе от пожилой католички. Поэтому-то девушка всегда называла своих любовниц «подругами», а Рейчел — «соседкой по комнате». Если у нее когда-нибудь будут далеко идущие отношения, то придется признаться в этом бабушке, но пока что делать это не хотелось.

Она отодвинула тарелку:

— Babcia. Это что-то другое. У меня есть большие сомнения насчет ее смерти.

— Сомнения? Что еще за сомнения?

— У меня… плохое предчувствие по поводу ее сына. Мне кажется, таким, как он, есть что скрывать.

— Подожди-ка. Доктор сказал, это была естественная смерть?

— Такие вещи не всегда ясны.

Люди считали, что у патологоанатомов, как в телевизоре, есть ответы на все вопросы, но Кэсси знала: факторы, приведшие к чьей-то смерти, часто могли быть неуловимы, что бы ни сообщало свидетельство.

Бабушка заметила:

— Она, по-моему, вдова? Жаль, не вышла снова замуж.

Кэсси Рэйвен не смогла заставить себя сказать, что миссис Э. была обручена.

Вероника погладила льняную скатерть и погрузилась в воспоминания.

— Я иногда жалею, что снова не вышла замуж после смерти твоего дедушки.

Кэсси не смогла скрыть ужаса от такого признания.

— Ты когда-нибудь задумывалась об этом? Серьезно?

— А почему нет? Мне было всего пятьдесят, как и твоей миссис Эдвардс, — бабушка задумчиво улыбнулась. — У меня был роман. Я полагаю, ты могла бы назвать это «с вдовцом в церкви».

— Но… дальше дело не пошло?

Вероника вновь улыбнулась:

— Мы занимались сексом, если ты это имеешь в виду.

Хлоп. Кэсси сделала еще один глоток воды:

— Так почему ты… не вышла замуж за него?

— Я не была такой уж перспективной невестой.

— И все-таки, почему нет? — спросила Кэсси смущенно, но с долей негодования.

— В то время я воспитывала властного семилетнего ребенка с навязчивой идеей смотреть на мертвых животных, — она взглянула на внучку. — Я думаю, ему было трудно принять, что она всегда будет у меня на первом месте.

Кэсси онемела: ей раньше и в голову не приходило, на какие жертвы шла бабушка, чтобы иметь возможность ее воспитывать. К своему стыду, Кэсси Рэйвен могла даже рассматривать себя как своего рода утешительный приз для женщины, потерявшей единственного ребенка.

Кэсси начала убирать со стола и взглянула на фотографию матери в рамке, настоящую икону на каминной полке. Мать на этом фото всегда оставалась молодой. В детстве девушка видела в родителях принца и принцессу из сказки, а не реальных людей. В подростковом возрасте это переросло в нелогичное негодование. Кэсси даже вспомнила момент, когда бабушка сказала «мама на небесах»: она хотела, чтобы девочка лучше вела себя в школе. «Тогда ей не следовало умирать», — агрессивно парировала Кэсси Рэйвен.

Кэсси довольно долго находилась среди скорбящих, и поэтому знала, что гнев — прямое отражение скорби. Но девушка всегда думала, что ранняя потеря родителей позволила ей избежать этого испытания. Теперь ей пришлось признать — смерть миссис Э. вскрыла чувства, все время остававшиеся невидимыми, как подкожные раны, которые мог обнаружить только судмедэксперт.

Она «зарядила» посудомоечную машину и спросила:

— Babcia, мама хорошо готовила? Не могу вспомнить.

Бабушка с любопытством взглянула на внучку. Кэсси редко проявляла интерес к покойным родителям.

— О, она была куда предприимчивее на кухне, чем я. Твоя мама научилась делать индийские блюда с нуля, с добавлением всех необходимых специй. Ты не жаждала их есть, потому что вела себя как настоящая маленькая зануда!

— Неужели? А папа? Он много готовил?

Упоминание зятя для Вероники было рискованней. Она никогда не скрывала неприязни к Каллуму, делая вид, что его не существовало. В результате Кэсси знала об отце только один факт: по пренебрежительной фразе бабушки, он был «мастером на все руки». В перерывах между работой на стройках или в качестве рыночного торговца он ездил на мини-такси. Каллум родился в Ирландии, но не поддерживал с родственниками близких отношений. Он был хорош собой. По мнению бабушки, отец наградил Кэсси темными волосами и темно-синими глазами. Девушка должна была в это верить на слово, поскольку бабушка не хранила ни одной фотографии Каллума.

— Он-то? Сомневаюсь, — быстро сказала Вероника и тут же перевела тему: — У тебя есть время попить кофе?


По пути от бабушки Кэсси Рэйвен гадала, что мог сделать ее отец, чтобы спровоцировать такую длительную вражду со стороны тещи. Неужели он был неверен маме? Каллум выпивал? Был транжирой? Может, человек, продающий фрукты и овощи, никогда не был достаточно хорош для Кэтрин — единственной и обожаемой дочери Вероники.

Кэсси свернула с освещенной фонарями улицы к каналу. Обычно она не ездила домой по каналу после наступления темноты, но… сегодня вечером она должна была кое-что сделать. В летнее время года буксирная тропа будет переполнена людьми, высыпающими из пабов и баров вокруг Кэмден-Лока, но сейчас она увидела только велосипедиста без огней, который пронесся мимо Кэсси, и двух девушек, пьяно споривших, в какой паб пойти.

Кэсси остановилась на краю канала в нескольких метрах от шлюзовых ворот, где нашли Харри Хардвика, и подождала, пока звуки голосов девушек стихнут. Остались лишь шум города и ленивый плеск воды о кирпичную кладку. Полоса плотного тумана висела на расстоянии ладони от поверхности канала. Девушка присела на корточки и вытащила из пластикового футляра купленные ею белые гвоздики, сняла резинку и положила их по две-три на темную воду.

— Мне жаль, что мы подвели вас, Харри, — пробормотала она. — Нам всем так приятно знать, что теперь вы в безопасности.

Кэсси смирилась с тем, что похититель Харри Хардвика, вероятно, никогда не будет пойман, однако, ей нравилось думать о своем маленьком жесте почтения как о способном освятить место, где нашли мужчину.

Цветы плыли по течению. Они пробивались сквозь мрак, словно зажженные свечи. Невидимый поток нес их к воротам шлюза точно так же, как он нес бедного старого Харри. Гвоздики закружились в вихре, и потом последняя из них окончательно исчезла во тьме.

— Покойтесь с миром, мистер Харри, — произнесла Кэсси Рэйвен.

Девушка повернула назад по буксирной тропе и почти дошла до моста через канал, ведущего обратно на Хай — стрит. Кэсси могла слышать звуки музыки в стиле хаус, гремевшей из паба с видом на замок, но вот в общий гул вмешался свист педалей велосипеда, мчащегося на высокой скорости. Велосипед быстро приближался сзади. Как раз в тот момент, когда она заметила, что велосипедист проезжает слишком близко, Кэсси получила удар в левое плечо. Ремень сумки упал ей на руку. Была доля секунды, когда девушка могла, даже должна была позволить ему соскользнуть с запястья, но инстинктивно подняла руку пальцами вверх. Ремень затянулся с болезненным рывком и увлек ее вперед. Девушка пошатнулась, но, широко расставив ноги, сумела удержаться в вертикальном положении, и велосипед резко затормозил. Велосипедисту пришлось поставить одну ногу на буксирную тропу.

Нападавший, проклиная Кэсси, рывком опустил сумку на землю, но девушка не сдавалась. Она сжалась в комок, когда ее били по ребрам, и яростно ударила свободной рукой. Ее кулак соприкоснулся с чем-то мягким и заставил нападавшего закричать. Затем Кэсси Рэйвен услышала вопли и увидела двух парней, бегущих к ним со стороны моста. Грабитель поставил велосипед вертикально, а одну ногу — на педаль и все еще дергал за ее сумку. Кэсси выбросила вперед свободную руку и ухватилась за спицы заднего колеса. Таким образом она вывела велосипед из равновесия.

Крики приближались. Нападавший выругался и выпустил сумку, но девушка все еще цеплялась за спицы. Кэсси почувствовала, как ее челюсть захлопнулась: грабитель пнул Кэсси Рэйвен в ответ под подбородок. В глазах потемнело, а потом… ничего.

Глава 18

— Я весьма благодарна, что вы заботитесь обо мне, но, честно говоря, я… Ну, ладно.

Кэсси подползла к краю больничной койки и потянулась за кожаной курткой. Она с досадой заметила царапины на локтях — ее тащили по буксирной тропе.

— Когда кто-то теряет сознание, мы должны присматривать за ним некоторое время на случай, если проявится сотрясение мозга или какая-то другая проблема.

Медбратом был тот самый серьезный молодой человек, который оценил ее состояние после того, как один из спасителей Кэсси доставил девушку в больницу и исчез раньше, чем Кэсси смогла его как следует поблагодарить.

Она начала натягивать куртку, но поморщилась от боли, пронзившей правый плечевой сустав.

— Я потеряла сознание всего на несколько минут, сказали они. Если начну чувствовать себя хуже, сразу же вернусь, обещаю, — пообещала Кэсси.

— Нужно, чтобы кто-то остался с вами на ночь, на случай, если вам станет хуже.

— Конечно, — девушка одарила медбрата своей самой обаятельной улыбкой и ощутила, как осколки больно врезались ей глубоко в челюсть.

— Какое-то время придется помучиться, — сказал Кэсси медбрат. — Вам очень повезло, что нет перелома.

— Да, я известна своей толстокожестью и тупоголовостью, — с иронией заметила Кэсси. Девушка осторожно двигала челюстью из стороны в сторону. Она проследила за болью в правом височно-нижнечелюстном суставе, где удар грабителя пришелся на нижнюю челюсть у основания черепа. К счастью для Кэсси, парень был обут только в кроссовки.

Кэсси уже почти вышла из палаты, как увидела двух полицейских в форме — мужчину и женщину. Они приближались к ней. Отлично.

Полчаса спустя девушка дала свои, совершенно бессмысленные показания. Все, что Кэсси Рэйвен могла сказать о нападавшем: у него были карие глаза, цвет кожи азиатский, смешанный или средиземноморский, а также он умел ездить на велосипеде. Нижнюю половину лица грабителя скрывал малиновый шарф и, как 90 % молодежи Кэмдена, он был одет в черную толстовку с капюшоном. Нет, она не думала, что сможет опознать этого человека, если увидит его снова.

Полицейские, казалось, сочувствовали Кэсси. Однако, судя по их жестам, как, впрочем, и Кэсси Рэйвен на своей должности, они всего лишь исполняли служебные обязанности — поступило сообщение о преступлении, сделано заявление, а значит, статистика уличных преступлений Кэмдена увеличится еще на одну цифру.

— У нас было бы больше шансов поймать его, сними грабитель с вас сумку, — произнесла женщина-полицейский, слегка разочарованная тем, что Кэсси затеяла драку с незнакомцем. — Если бы он пустился во все тяжкие с вашими кредитными карточками, было бы гораздо легче его найти.

Кэсси, похоже, недовольно посмотрела на женщину. И тут вмешался мужчина-полицейский:

— На прошлой неделе мы поймали парня, который использовал бесконтактный мобильный телефон, чтобы купить ужин в Нандосе. Управляющий почуял неладное, и мы появились в момент, когда молодой человек снова покупал замороженный йогурт.


На следующее утро Кэсси проснулась со странным чувством, словно ночью ее заковали по пояс в цемент. Девушка открыла глаза и попыталась пошевелиться. Не получилось. В горле зрел панический крик. Конечности Кэсси Рэйвен наконец-то «откликнулись», однако, плечевые суставы так затекли, что она не могла полностью поднять руки.

Девушка оперлась о спинку кровати, чтобы подняться на ноги, и затем медленно двинулась к зеркалу в ванной. Пурпурная полоска, похожая на синеву на трупе дневной давности, протянулась под подбородком почти до ее уха. Когда Кэсси наносила слой пудры, ее главным чувством было самообвинение. О чем она думала, бродя по каналу поздно ночью? Что за идиотка. Что касается нападавшего, то ярость, которую Кэсси Рэйвен испытывала по отношению к нему, была слишком глубока, чтобы даже думать о ней.

На мгновение девушка подумала, не позвонить ли кому-нибудь, перед тем как отбросить эту мысль. Кому она позвонит? Самым ее близким человеком, как поняла Кэсси, был, вероятно, Карл.

По крайней мере, ее на время освободили от обязанностей, а значит, девушка могла просто лежать и целыми днями смотреть фильмы, но уже через полчаса Кэсси почувствовала непреодолимое желание выйти из помещения. На буксирной тропе почти никого не было: слишком рано для туристов, хотя спящие, разбросанные по каналу, явно проснулись. Их пустые спальные мешки валялись повсюду, как сброшенные оболочки окуклившихся личинок.

Девушка услышала голос:

— Кэсси Рэйвен? Это ты?

Кэсси увидела шерстяную шляпу над парой мутных глаз, глядящих на нее поверх края грязного синего спального мешка.

— Киран? Как у тебя дела?

— Все нормально!

Когда Киран занял сидячее положение, Кэсси Рэйвен почувствовала запах грязной одежды, дешевого сидра и пачули.

Когда-то Кэсси и Киран жили в заброшенном офисном блоке, а затем в заброшенном пабе вместе с постоянно меняющейся компанией художников, музыкантов, готов и нью-эйджеров.

Кэсси Рэйвен потрясло, как ее старый знакомый постарел за эти десять лет: его лицо было серым, покрытым грязными шрамами и язвами, хотя он казался таким же веселым. Даже когда Киран боролся со своим пристрастием к алкоголю и кетамину, он все равно был одним из тех вечно солнечных типов, с которыми всем хотелось быть.

— А ты, Кэсс? Все еще режешь трупы?

— Да, —девушка чувствовала себя неловко, поскольку разговаривала с ним свысока. Она опустила голову и сама осторожно присела на корточки. Кэсси ощутила приступ боли в ребрах — там, куда пришлись удары грабителя.

Киран сочувственно поморщился:

— Ты поранилась.

— Меня ограбили прошлой ночью, у моста.

— Ты меня обманываешь! — мужчина выглядел возмущенным. — Где же полицейские, когда в них нуждаешься, а? — он жестом указал на пустое картонное «гнездо» в нескольких метрах отсюда. — Мой приятель прошлой ночью получил пинок под зад от нескольких взбешенных придурков. Здесь небезопасно находиться после наступления темноты.

— Не то что на Хоули-Роуд, — заметила Кэсси.

Сквот на Хоули-Роуд, заброшенный, некогда величественный грузинский паб, был легендарным местом. После того, как они заключили сделку с арендодателем остаться до тех пор, пока не будет получено разрешение на планирование, молодые люди почти год жили в этом доме. Они нарисовали картины на внутренних стенах и выращивали томаты и салат на заднем дворе. В то лето стояла невыносимая жара, и Кэсси была особо счастлива.

— Да, счастливые дни, — Киран задумался. — Все старые сквоты теперь, знаешь ли, снесены. Они строят что-то новое. Кэмден уже не тот, что прежде.

Кэсси не нужно было спрашивать, почему Киран стал спать на улице: сумасшедшие цены на недвижимость в этом районе означали, что коммерческие здания редко оставались пустыми, и не было возможности их занимать посторонним. В то время как число бездомных росло, количество мест в хостелах снижалось.

В любом случае большинство хостелов запрещало наркотики и алкоголь, а, судя по виду Кирана, он все еще их употреблял.

— Видела кого-нибудь из старой гвардии за последнее время? — спросил мужчина.

— Нет, очень давно не видела, — призналась Кэсси. Она ощутила легкий прилив ностальгии, поскольку вспомнила мощное товарищество, которое пришло вместе с принадлежностью к клану чужаков.

Киран философски кивнул — они оба знали, что как только девушка перестала жить в сквотах и нашла нормальную работу, она попала в иную реальность, где люди работали с девяти до пяти, ходили в рестораны, устраивали званые обеды. Кэсси внезапно захотелось сказать старому приятелю, что она все еще чувствует себя самозванкой в этом честном мире, будто она и впрямь не принадлежала ему. И, вероятно, так будет всегда.

Киран встал и позволил спальному мешку упасть вместе со слоями газеты, в которые он завернулся.

— Вот что, — заключил он. — Я дойду с тобой до Хай-стрит, и мы поболтаем.

— Хорошо.

Глядя на язвы на лице Кирана и его испачканную одежду, Кэсси поймала себя на мысли: она надеется, что они не наткнутся на кого-нибудь знакомого. Тут же девушка отбросила эти мысли. Не будь такой дурой, Кэсси Рэйвен. Киран когда-то был хорошим другом.

Они шли по буксирной тропе, болтая о прошлом. Киран время от времени бросался подбирать брошенные окурки, которые обещали хоть щепотку недокуренного табака. Точно так же делала и Кэсси в старые добрые времена.

Дойдя до того места у моста, где ее ограбили, девушка замедлила шаг.

— Здесь все произошло? — спросил Киран. Он всегда был таким резким, по крайней мере в трезвом состоянии. Она кивнула.

— Зачем ты вернулась сюда? Думала, они что-то уронили?

— Нет, — Кэсси на мгновение взглянула поверх маслянистой воды. — Я вернулась, потому что мне никто не указ, где я могу, а где не могу ходить.

— Все та же Кэсси Рэйвен, — усмехнулся Киран. — Помнишь, как мы называли тебя в сквоте?

— Нет.

— Тефлон. На тебе не оставалось ни царапины.

Тефлон. Может, именно так люди и думали о ней? Что она — тяжелый человек? Скупая на эмоции? Девушка хотела сказать: «Надо бы тебе посмотреть на меня в морге, с мертвыми».

Молодые люди перешли мост и подошли к кофейне.

— Не хочешь присоединиться? — Кэсси старалась не смотреть на непонятные следы засохшего кетчупа, а может, даже крови, на его джинсовой куртке. — Давай куплю тебе кофе или бутерброд?

Смех Кирана обнажил десны с несколькими сломанными зубами.

— Нет, с тобой-то все в порядке, а я бы только напугал клиентов, — он закончил делать ролл из окурка и провел языком по клейкому краю папиросной бумаги «Ризла». — Я лучше уйду. Надо поговорить с одним человеком насчет собаки, — Киран прищурил глаз.

Хочет свалить. И может ли Кэсси осуждать его за это?

— Вот, — она сунула двадцать долларов в верхний карман пиджака Кирана. — Была рада тебя видеть.

— Храни тебя Бог, Кэсси Рэйвен, — улыбнулся молодой человек. — Береги себя.

Кэсси смотрела вслед Кирану. Его бойкая походка не могла скрыть прихрамывания, которое делало Кирана похожим на длинного Джона Сильвера, идущего по наклонной палубе. Сколько лет могло быть Кирану? Едва ли двадцать восемь? Двадцать девять? Дожить ему хотя бы до сорока лет.

Кэсси ждала кофе и попыталась вспомнить очарование бродяжничества, которое проявлялось в жизни людей, подобных Кирану. Так она думала в семнадцать лет. Конечно, иногда Кэсси Рэйвен не хватало былого товарищества, но спустя восемь лет она стала совершенно другим человеком, напоминающим раздраженную старшую сестру той наивной девочки из прошлого.

После встречи с Кираном девушка буквально вбила себе в голову мысль: если миссис Э. не возвращалась бы каждый раз снова поговорить с обыкновенной продавщицей Big Issue и если бы это не побудило девушку продолжить образование; если бы миссис Э. не прошла лишнюю милю, чтобы отвести ее в вечернюю школу, Кэсси легко могла бы сейчас лечь спать у канала и полагаться лишь на выпивку и кетамин, чтобы не замерзнуть.

Кэсси, мое время еще не пришло.

Она была обязана миссис Э. Кроме того, от Кэсси Рэйвен требовалось сделать все, что в ее силах, для выяснения, действительно ли произошел ужасный несчастный случай или нечто более зловещее.

Глава 19

На следующий день Кэсси вернулась на работу. Она решила не говорить о грабеже — макияж помог ей хорошенько замаскироваться, девушка не могла смириться, что ей придется рассказывать коллегам эту историю полдюжины раз подряд, сталкиваясь со смесью сочувствия и похоти, порожденными чьей-то травмой.

Она опускала мозг в ведро с формалином, чтобы он затвердел и зафиксировались мягкие ткани, готовые к рассечению, когда зазвонил телефон. Кэсси увидела надпись «неизвестный абонент» и уже хотела проигнорировать звонок, но что-то заставило ее снять перчатку и нажать «ответить».

— Это мисс Рэйвен? — в телефоне раздался незнакомый, хорошо поставленный мужской голос.

— А кто меня спрашивает?

— Кристиан Макларен.

Девушке потребовалась целая секунда, чтобы переварить информацию.

— О, здравствуйте, — наконец выдавила она. — Откуда у вас мой номер?

В трубке послышался тихий смех.

— Мне позвонила услужливая женщина из отеля «Сады Бахуса». Она сказала, что вам не терпелось выйти со мной на связь.

Браво, Доминика! Она явно бросила вызов боссу и передала Кристиану номер Кэсси. Судя по насмешливому тону Макларена, он подыграл Кэсси, а точнее, ее легенде для прикрытия.

— Простите меня за этот трюк, — сказала девушка со смущенным смешком. — Я не могла придумать другого способа узнать ваш номер. Дело вот в чем… Мне нужно поговорить с вами о Джеральдине Эдвардс. — Кэсси замолчала. Она с нетерпением ждала ответа жениха миссис Эдвардс.

— О Джеральдине? А о чем именно? — голос Кристиана звучал слегка озадаченно и определенно не так, как у человека, чья невеста только что неожиданно умерла.

— Я… — я не могу говорить об этом по телефону, — произнесла девушка. — Вы сейчас в Лондоне?

— Я прилечу в Хитроу сегодня ранним вечером.

Они договорились, что Кристиан позже напишет Кэсси о встрече, но что-то было явно не так. Прошло уже больше недели, как нашли тело миссис Э. Конечно, если бы Кристиан все это время не получал от Джеральдины известий, он бы сказал: «Я очень беспокоюсь. Я не могу до нее дозвониться».

Возможно, именно из-за путаницы в мыслях Кэсси Рэйвен и взбесилась на Карла позже этим утром. Джозеф Пикок, патологоанатом, которого они называли «Неряшливым Джо», оставил обычную дань уважения Джексону Поллоку, то есть следы крови и фрагменты органов на всех доступных поверхностях в комнате для вскрытия. Кэсси помогала Карлу убирать их, но вдруг обнаружила на сиденье скамейки кусок чего-то похожего на почку в немаркированной банке для образцов.

— Ради бога, Карл! А если бы я этого не заметила? Этот кусок могли отправить в холодильник, где он смешался бы со всеми остальными фрагментами.

— Я как раз и собирался это сделать, — агрессивно ответил Карл.

Ярость в его голосе передалась девушке:

— Да чушь собачья! Ты же знаешь, мы никогда не оставляем банку с образцами без этикетки, даже на две секунды. Представь, если бы она ушла в гистопатологию вместе с остальными. Тогда бы мы уже не смогли установить причину смерти мистера Литтлтона.

— Ладно, ладно, извини, — Карл поднял руки в знак капитуляции, его угрюмость исчезла.

Кэсси напомнила себе, что ее сослуживец почти никогда не ошибается, и заметила:

— Послушай-ка, Карл, после дела Харри Хардвика мы все в центре внимания, так что нам нужно соблюдать осторожность в процедурах, хорошо? С этого момента давай все проверять и перепроверять.

Кэсси Рэйвен вгляделась в его лицо, заметила покрасневшие глаза и почувствовала, как из пор сослуживца сочится запах алкоголя.

— Дай угадаю, — ядовито сказала она, — ты вчера вечером напился?

Карл смущенно ответил:

— Ну, может, я слегка переборщил.

— Но ты готов сегодня работать? Я не хочу, чтобы ты даже близко подходил к скальпелю, раз тебя трясет. Если порезаться во время потрошения человеческого тела с недиагностированной болезнью Крейцфельда или ВИЧ, то это может привести к разрушительным последствиям.

— Я в полном порядке. Я собирался спросить, могу ли я взять дополнительную смену на этой неделе.

— Опять превысил лимит по кредитной карте?

Карл лишь вяло улыбнулся.

Явиться с похмелья на раннюю смену — дурной поступок, но Карл не был отъявленным рецидивистом. Кроме того, Кэсси вряд ли могла читать ему нотации после ночи наркотического разврата с Тиш-Таш.

«Чья бы корова мычала…» — очень британское выражение, одно из любимых у бабушки.


В тот же день офицер передал зловещее короткое сообщение от сержанта Флайт, в котором та просила Кэсси зайти в отделение после смены. Неужели Флайт все еще пытается повесить на нее кражу мистера Хардвика? Или ее собираются обвинить в незаконном владении черепом Зигги? Поскольку Дуг был на конференции, Кэсси не могла получить никакой информации о том, что эта полицейская с застывшим лицом припасла для нее. Кэсси Рэйвен даже могли отстранить от работы.

Девушка вошла в приемную полицейского участка и сразу вспомнила свой последний визит сюда после отвратительного выселения. Тогда ее избил полицейский-женоненавистник. Для Кэсси время словно повернулось вспять, когда появился дежурный сержант с широкой улыбкой, щеголяющий хипстерской бородой.

Кэсси провели в комнату для допросов. Она увидела знакомый силуэт человека, сидящего за столом.

— Профессор Аркулус! Что за…

Мужчина усмехнулся:

— Мне позвонила женщина-полицейская и сказала, что она конфисковала человеческий череп у одной студентки, увлеченной анатомией. В офисе патологоанатомов аттестовали меня как гордого обладателя степени магистра палеоантропологии — изучения старых костей.

Вошла сержант Флайт с Зигги в пластиковом пакете для улик. Женщина поставила пакет на стол с натянутой, неубедительной улыбкой:

— Это неофициальный разговор в информационных целях. Кассандра Рэйвен не находится под наблюдением, и поэтому я не буду записывать эту беседу.

Она смерила Кэсси ледяным взглядом:

— Как я уже объяснила, хранение человеческих останков, которым меньше ста лет, является преступлением. Профессор Аркулус любезно согласился поделиться своими знаниями и дать рекомендацию относительно возраста этого предмета.

Флайт подтолкнула череп в пакете к профессору. Кэсси заметила — хотя ногти были безупречно наманикюрены и покрыты лаком, у основания ногтя большого пальца правой руки, где она ковыряла кутикулу, осталась полоска сырой кожи. Крошечная трещина в роботизированной обстановке.

— Можно?

Профессор Аркулус извлек череп и стал поворачивать его туда — сюда. Сержант Флайт пристально наблюдала за ним. Внешне она, казалось, традиционно держала себя в руках, но Кэсси заметила, что полицейская моргает чаще и сохраняет неестественную неподвижность. Флайт был напряжена.

— Интересно, — сказал профессор через мгновение.

Флайт держала ручку, занесенную над блокнотом. По ее неподвижной груди было видно — сержант задержала дыхание.

«Господи, она, должно быть, действительно меня ненавидит», — с ужасом подумала Кэсси.

— Боюсь, наш друг куда как моложе ста лет, — сказал профессор Аркулус.

Кэсси замерла.

Аркулус повернул череп лицом к себе:

— Совсем молодой. Совсем молодой.

— Вы уверены? — спросила Флайт. Она так крепко сжимала ручку левой рукой, что сквозь ткань просвечивали костяшки пальцев.

Кэсси растерянно уставилась на длинные тонкие пальцы Флайт и вспомнила мнемоническое изображение костей руки. Девушка представила уникальную форму каждой кости и мысленно поставила галочки: ладьевидная, полулунная, трехгранная, гороховидная, трапеция, трапециевидная, головчатая…

Профессор достал перочинный нож, отколол кусочек кости от свода черепа и рассмотрел его сквозь очки.

Кэсси представила последнюю кость руки с торчащим крючковатым отростком. Крючковидная… Точно! От латинского hamulus, то есть «крюк».

— Совершенно уверен, — заметил профессор. — Технология изготовления черепа, похожего на человеческий, появилась только в девяностых годах.

Потребовалось мгновение, чтобы слова дошли до сержанта.

— Вы хотите сказать, это… фальшивка? — на последнем слове Флайт недоверчиво повысила голос.

— Совершенно верно, — просиял профессор. Он положил череп обратно на стол и сунул в карман перочинный нож. — Вероятно, китайский импорт, но очень впечатляющего качества. Я бы не удивился, если бы он был первоначально изготовлен для медицинского обучения.

— Вы абсолютно уверены?

Кэсси заметила, что Флайт побледнела еще больше обычного. На ее носу высветилась россыпь веснушек. Профессор посмотрел на сержанта поверх очков.

— Что ж… У меня есть небольшой опыт изучения анатомии человека в качестве домашнего патологоанатома на протяжении тридцати пяти лет.

Тон Аркулуса оставался приветливым, но Кэсси поняла, что это скрытая пощечина. Профессор вышел из комнаты. Кэсси последовала за ним, но в дверях ее остановила Флайт. Взгляд сержанта был столь же теплым и ободряющим, как промышленная холодильная камера.

— Кое-кто поручился за ваше присутствие в музыкальном баре, о котором вы упомянули в прошлую субботу вечером.

Кэсси почувствовала, как расслабился каждый мускул ее тела.

— Конечно, это не отменяет тот факт, что кто-то использовал ваш код доступа, чтобы незаконно проникнуть в помещение и украсть тело Харольда Хардвика.

— Я же сказала вам, что понятия не имею, как они его раздобыли.

— Дело расследуется, — произнесла Флайт с натянутой улыбкой. — Как и возможный мотив кражи.

Впрочем, Кэсси почувствовала микроскопическую трещину в обычной ауре предопределенности выводов сержанта.

— Я рада, что вы все еще всем этим занимаетесь, — сказала Кэсси. — Я подумала, что после того, как нашли тело мистера Хардвика, вам захочется «сбросить» это дело со счетов. Сокращение бюджета и все такое.

Резкая судорога пробежала по лицу Флайт. Кэсси догадалась: у полицейских были более насущные проблемы, чем потерянные и найденные останки пожилого джентльмена без близких родственников.

Девушка взглянула на настенные часы и с болью поняла, что как раз сейчас Харри Хардвика предавали вечному покою на участке Чингфордского кладбища.

С Богом, Мистер Х.

Вид противницы, отступающей по коридору с неестественно прямой спиной, пробудил в Кэсси противоречивые чувства: Флайт была врагом Кэсси Рэйвен, но вызывала волну уважения из-за нежелания отказаться от дела, которое все остальные просто хотели прекратить.

Профессор ждал девушку на улице.

— Надеюсь, все в порядке? — спросил он. — Вам больше не грозит тюремное заключение по приказу Ее Величества?

— Похоже, благодаря вам я стала свободной женщиной.

Мужчина отмахнулся от благодарности:

— Может, вы отплатите тем, что удовлетворите мое любопытство. Ваше полное имя — Кас-санд-ра, — он перекатывал слоги, словно его рот был полон портвейна и грецких орехов. — А вас назвали, случайно, не в честь прорицательницы из «Орестеи»[179]?

— Боюсь, что нет, профессор, — ответила Кэсси. — В честь девушки Родни из сериала «Дуракам везет».

— Ужас! Я-то надеялся, что змеи могут нашептывать вам на ухо пророчества.

Профессор окликнул приближающееся такси и кивнул в сторону черепа, который Кэсси Рэйвен, оказывается, все еще держала в руках.

— Что касается нашего друга, то, наверное, лучше всего положить его в вашу сумочку. Мы не хотим пугать лошадей.

Аргулус махнул Кэсси рукой и сел в такси. Девушка осталась разглядывать череп, как современный Гамлет на кладбище.

Флайт
— Позвольте мне прояснить ситуацию, — сказал инспектор Беллуэзер. — Вы хотите сказать, что собираетесь расширить расследование в отношении старого джентльмена, которого украли из морга?

Флайт видела, как недоверие исказило лоб инспектора, но что-то заставило ее надавить:

— Да, босс.

— Мы уже говорили об этом, Филлида. Тело было найдено два дня назад, верно?

— Да, но дело все еще не раскрыто, и у нас нет ни одной зацепки.

— Вы сами это сказали! Единственная линия расследования — ваш техник из морга с черепом в ванной? Разве все это еще не потеряло для вас значения?

Флайт почувствовала дрожь:

— Я знаю, босс, и я уже извинилась за свою поспешность, но давайте не забывать — был использован ее код доступа…

— Алиби этой девушки подтвердилось, верно?

Флайт впилась ногтями в ладонь. Сосредоточиться на Кэсси Рэйвен как на единственной подозреваемой в краже тела Харри Хардвика было большой ошибкой. Именно из-за этого Беллуэзер решил подвергнуть сомнению все ее суждения. Теперь Филлида понимала, что ее чересчур смутил странный внешний вид девушки и ее жуткая квартира, где повсюду валялись черепа и выпотрошенные тела животных.

Но десять недель патрулирования улиц Кэмдена прояснили для сержанта Флайт одну вещь: именно Филлида, а не Кэсси Рэйвен, была здесь самой странной.

— Мне все это казалось какой-то неудачной шуткой, — продолжал Беллуэзер. — Я удивлен, что никто не выложил сэлфи с беднягой в «Инстаграм», — начальник взглянул на экран компьютера. Он явно хотел вернуться к своим текущим делам, которыми занимался до прихода Флайт.

— Послушайте, Филлида. Мы сделали все возможное, чтобы продвинуть дело, — продолжил он и начал считать на пальцах: — Судмедэкспертиза ничего не выявила. Никто ничего не видел и не слышал. Система видеонаблюдения была слишком слаба, чтобы установить хотя бы часть номерного знака случайного фургона, въехавшего в морг… Я что-нибудь пропустил?

Флайт покачала головой и тут же возразила:

— Если бы у меня была пара полицейских, которые помогли бы пройтись от двери к двери, чтобы посмотреть, не видел ли кто-нибудь этот фургон…

Беллуэзер поднял руку, заставляя ее замолчать, и недоверчиво улыбнулся:

— Вы были на пятничной встрече, верно? Когда я говорил о приоритетных задачах на этот квартал?

— Да, босс. Бросать вызов преступлениям с ножом.

— Совершенно верно. С тех пор как Crimewatch[180] освещает убийство Ханифа Хассана, я получил информацию о всплеске ножевых ранений.

Ханиф Хассан стал жертвой нападения. Его зарезали во время стычки с наркоторговцами пару недель назад. Само по себе это не было особенно примечательным событием для Кэмдена, но Хассан — студент, восходящая звезда IT и шахмат, получал награду от мэра, так что его смерть широко освещалась в телевизионный прайм-тайм.

Флайт понимала — ей следует заткнуться, но что-то заставляло ее настаивать:

— Но ведь мы не должны игнорировать все менее серьезные преступления, не так ли, шеф?

Он пристально посмотрел на нее:

— Если мне понадобится пройти курс повышения квалификации по оптимистичной работе в полиции, я буду знать, куда обратиться.

Выражение лица Беллуэзера смягчилось.

— Послушайте, Филлида, вы все еще новичок, и я знаю, хотите произвести хорошее впечатление, однако иногда мы просто должны признать поражение в конкретном деле и двигаться дальше. Пока не появится фея, чтобы взмахнуть волшебной палочкой и удвоить наш бюджет, мы должны сами выбирать наши дела.

Флайт уставилась в пол, не в силах сказать начальнику правду: она могла признать невиновность Кэсси Рэйвен, но все еще не могла забыть о деле Харри Хардвика, даже теперь, когда его нашли и похоронили. Его похороны не завершились, как надеялась Филлида. Ее потребность увидеть, как виновные будут наказаны, не уменьшилась. О том, чтобы объяснить Беллуэзеру, почему это произошло, не могло быть и речи — он просто отправил бы ее прямо к психологу. Бессмысленная трата времени.

— Вы — преданный и добросовестный детектив, — продолжал Бэллуэзер. — Хотя — и не обижайтесь на мои слова — иногда создается впечатление, что у вас может быть обсессивно-компульсивное расстройство.

Флайт прикусила губу. Она уже не в первый раз слышала такое обвинение. Она знала — то, что злые языки называли «помешательство на контроле», только усилилось с ее переездом в Лондон. Внезапно женщине пришло в голову, почему она так сильно невзлюбила Кэсси Рэйвен: та очень радовалась всему, что Филлида, напротив, ненавидела в Кэмдене и ее новой жизни здесь. Возможно даже, говоря шире, всему тому, что сержант потеряла до приезда сюда.

— Филлида? — доверчивая полуулыбка Беллуэзера призвала Флайт согласиться.

— Может, и так, босс, — здесь ей следовало бы остановиться. — Только если бы вы могли дать мне хотя бы одного сотрудника…

— Дело закрыто, сержант, — холодно произнес начальник и вновь повернулся к компьютеру. — Закройте дверь, когда будете уходить.

Флайт вышла в коридор и изрыгнула сильнейшее для себя ругательство: «Козел».

Глава 20

В сообщении Кристиана говорилось, что они с Кэсси встретятся в отеле в Фицровии, где он остановился. Фасад отеля «Гейнсборо» напоминал оштукатуренный утес, вход в который охранял швейцар в униформе. Внутри Кэсси обнаружила вестибюль, обрамленный мраморными колоннами высотой с двухэтажный автобус и увенчанными искусно украшенными капителями. Бар представлял море светлой кожаной обивки. Официанты, одетые в черное, скользили туда-сюда под звуки рояля — со вкусом подобранных джазовых мелодий. Она одернула единственную взрослую куртку — ту, что купила в магазине для собеседования на работу в морге еще пять лет назад. Кэсси радовалась, что приняла решение пойти домой и переодеться. Она назвала свое имя у входа. Ее провели к кремовой кожаной банкетке, на которой сидел подтянутый, чисто выбритый мужчина лет сорока пяти. Он поднялся, чтобы поприветствовать девушку. Светловолосый и слегка загорелый, Кристиан Макларен был одет в хороший костюм и носил ретро-очки, выглядевшие дорого.

— Блестящее место! — заметила Кэсси и взглянула на люстру над ее головой. — Вы здесь остановились?

— Да! Восхитительный отель. В гостинице «Премьер» нет дорических колонн.

К столику подошел официант, и Кэсси попросила тоник с ломтиком лимона.

— Два бокала, пожалуйста, — сказал Кристиан. — И запишите на мой счет.

Когда Кэсси узнала, что он и миссис Э. познакомились на сайте знакомств, ей пришло в голову, что у Кристиана может быть веская причина прятаться. Все знали, что приложения для знакомств часто использовали мошенники, которые создавали фальшивые профили, нацеленные на неосторожных людей. Мошенники пытались воспользоваться их деньгами.

Казалось, Кристиан властен, спокоен и вполне искренен. Тонкий аромат дорогой мужской косметики и сдержанный логотип «Картье», замеченный Кэсси на одной из дужек его очков — все совпадало с рассказом Мэдди о том, что он преуспевающий архитектор.

Его легкая улыбка и расслабленная поза смутили Кэсси. Он как-то совсем не походил на человека, который большую часть недели не слышал от своей невесты ничего, кроме оглушительного молчания.

— Откуда вы знаете Джеральдину? — спросил он.

— Я была одной из ее учениц.

— О, вы одна из ее воспитанниц! — прищурился он. — Теперь я думаю, она, возможно, упоминала ваше имя и не раз…

Они замолчали — официант принес им напитки и миску пряных орехов.

— Итак, — улыбка Кристиана исчезла и уступила место легкому недоумению. — А Джеральдина знает, что вы здесь?

Значит, он и понятия не имел о произошедшем.

— Вы ничего не слышали? — Кэсси оттягивала момент истины.

Мужчина выглядел озадаченным:

— Разве это предмет нашего разговора?

— Нет. Могу я спросить, как давно вы расстались?

— Шесть или семь недель назад.

Информация, которая облегчила ее работу.

— Кристиан, боюсь, у меня печальные новости. На прошлой неделе Джеральдина была найдена мертвой у себя дома.

Кэсси ожидала шока, горя — все это было бы совершенно естественно в случае внезапной смерти даже бывшей возлюбленной, но масштаб его реакции был совершенно неожиданным.

— Нет! — выпалил он, уставившись на нее, и его лицо побледнело, как старая газета. Кристиан в волнении попытался подняться со своего места.

Кэсси Рэйвен пришлось подпрыгнуть, чтобы подставить свою руку под его локоть.

— Подойдите к креслу и сядьте, — прошептала она и мягко подтолкнула мужчину обратно в кресло. — У вас был шок.

Кэсси увидела, что к ним поспешил официант, и сделала успокаивающий жест.

Когда Кристиан немного пришел в себя, она напоила его тоником.

— Маленькими глотками. Старайтесь дышать.

Через несколько минут на его лице вновь возник легкий румянец, но Кристиан сейчас все равно выглядел лет на пять старше своего возраста.

— Мне очень жаль, — произнесла Кэсси.

Ее собеседник хрипло сказал:

— Это абсолютный шок. Вы уверены в своих словах?

Кристиан искал глазами Кэсси. Он явно хотел найти альтернативное объяснение.

— Боюсь, что так.

Кэсси рассказала, как она видела тело миссис Э. собственными глазами, и назвала предполагаемую причину ее гибели.

— Джеральдина утонула в ванне? По-моему, это немыслимо, — недоверчиво сказал мужчина. — Она всегда была такой… жизнерадостной. Я вообще не помню, чтобы она была когда-то хоть немного не в себе. — Кристиан нахмурился и потом посмотрел на Кэсси. — Вы же не думаете, что это подозрительная смерть?

— Почему вы спрашиваете?

— Иначе, зачем бы вам понадобилось преодолеть столько препятствий, чтобы найти меня?

Вполне резонный вопрос. Кэсси прижала большие пальцы к вискам и попыталась объяснить ситуацию:

— Послушайте, я, наверное, просто слишком много думаю об этом происшествии, потому что… Джеральдина очень много для меня значила. Полиция не рассматривает ее смерть как подозрительную…

— То есть?

— Могу я спросить, встречались ли вы когда-нибудь с сыном Джеральдины?

— Только раз, — ответил Кристиан, и выражение его лица охарактеризовало его мнение об Оуэне. — Мне пришлось выгнать сына моей невесты из ее дома, когда он пришел пьяный.

— Что же произошло?

Кристиан повертел стакан на бумажной подставке и наконец ответил:

— Я вышвырнул его вон. Мне не понравилось, как Оуэн разговаривает с Джеральдиной.

Кэсси с трудом подавила улыбку. Мужчина говорил, как персонаж из старого фильма. Она приняла решение.

— Послушайте, Кристиан, у меня нет никаких оснований думать, что Оуэн причастен к смерти матери, но… что вы можете рассказать мне об их отношениях?

— Он всегда пытался вытянуть из Джеральдины деньги. В тот вечер он пришел ко мне. Я старался держаться подальше, чтобы сын с матерью могли поговорить наедине, но тут услышал, как упал стул. Я бросился на кухню и увидел, что он загнал Джеральдину в угол и угрожал ей.

— Тогда-то вы его и вышвырнули?

— Да. После небольшой неловкой борьбы людей средних лет.

Тут Кэсси заметила, как он повернул плечо — бессознательный жест человека, вспомнившего о ранении.

— Потом Джеральдина рассказала мне, что Оуэн пытался уговорить ее на какую-то выдуманную им схему заработка.

— В смысле?

— Этот способ был как-то связан с домом. Сын всегда пытался заставить ее уменьшить размер места проживания. Без сомнения, Оуэн надеялся получить еще одну подачку. Джеральдина была потрясена и не хотела говорить на эту тему.

— Она ему отказала.

— Однозначно. Я не знаю, стояла ли она на своем и дальше, поскольку вскоре мы… разошлись.

Поскольку Кристиан внезапно заговорил тише, Кэсси Рэйвен поняла — решение принял не он.

— Мне очень жаль, — попыталась успокоить его Кэсси.

— Возможно, свадьба и не должна была случиться. Джеральдина была слишком хороша для меня.

Кристиан смотрел на пол. Он опустил плечи и погрузился в невеселые мысли.

— Мне очень жаль, что пришлось сообщить вам такую ужасную новость. Теперь я оставлю вас в покое, — заверила девушка и на прощание коснулась его плеча. — Не стесняйтесь звонить мне, если вспомните что-то еще, ладно?

В фойе она остановилась у одной из огромных колонн и оглянулась: Кристиан все еще сидел, сгорбившись в кресле. Он опустил голову, а одной рукой обхватил лоб. В его позе было какое-то… опустошение, от которого Кэсси захотелось плакать.

Снаружи, в лондонской ночи, ее встретило раздраженное рычание уличного движения и ожигающе холодный дождь. Она ждала, чтобы перейти дорогу с полузакрытыми от погоды глазами. На другой стороне улицы остановился двухэтажный автобус. Взгляд Кэсси скользнул по размытым очертаниям пассажиров за окнами, запачканными дождем: женщина в парандже, уставившаяся в мобильный телефон; рабочий, спящий у окна с открытым ртом; кто-то, уткнувшийся головой в издание, напоминающее Evening Standart. Когда автобус тронулся, читатель опустил газету и посмотрел в окно — прямо на Кэсси Рэйвен. Это была миссис Эдвардс. Ее ярко-красные губы выделялись на фоне белого лица, Джеральдина что-то бормотала. Мозг Кэсси едва смог подтвердить увиденное, как тормоза автобуса «вздохнули», и он скрылся из виду.

Глава 21

В ту ночь Кэсси изо всех сил пыталась уснуть. Она постоянно мысленно возвращалась к моменту, когда увидела миссис Э. в автобусе. Видение или призрак — можно как угодно назвать это существо — повергло Кэсси Рэйвен в смятение. Да, были мгновения общения с мертвыми, но никто из ее подопечных никогда раньше не появлялся за пределами морга. Она не верила в привидения, поскольку разделяла древнегреческий взгляд на смерть как на путешествие в один конец по реке Стикс, уходящей во тьму, из которой никто не сможет вернуться.

Вдруг миссис Э. все еще находится в подвешенном состоянии и до сих пор не завершила путешествие в подземный мир?

«Чепуха и вздор», — как сказала бы сама преподавательница. Кэсси напомнила себе, что это не редкость, когда недавно потерявшие близких людей «видят» их снова. Недавно одна овдовевшая леди решила, что безошибочно узнает очертания мужа, оплачивающего покупки в продовольственном магазине «Маркс энд Спенсер». Вдова была убеждена в своей правоте и последовала за ним из магазина по улице и вниз, к станции метро. Она догнала его на платформе. Мужчина повернулся, и женщина поняла — незнакомец. Впервые Кэсси Рэйвен поняла, насколько правдивым может быть такое зрелище.

В конце концов она заснула, но вскоре на рассвете запищал пейджер. Этот звук мог бы напугать любую нормальную кошку, а Макавити просто смотрел на Кэсси не мигая, с подушки, которая лежала рядом с головой хозяйки. Его сардонический взгляд, казалось, говорил: «Какая-то дурацкая у тебя работа». И это было ощущение, с которым Кэсси в тот момент поспорить не могла.

Когда ее такси подъехало к моргу, черный фургон с надписью «Пенни и сыновья. Похоронные бюро» уже стоял там. Его двигатель работал для обогрева пассажиров — во всяком случае, живых. Девушка наклонилась, чтобы постучать в окно водителя, и увидела бородатый профиль бывшего бойфренда.

— Привет, Лука. Скажи, что у тебя есть для меня что-то хорошее и простое.

Он задумчиво нахмурился:

— Что бы ты сказала насчет пожилой дамы с последней стадией рака, которая мирно скончалась, перебирая четки?

— Да, это было бы прекрасно.

Лука печально покачал головой:

— Извини, боюсь, ты провалила бонусный вопрос и потеряла отпуск в Вегасе. Правильный ответ — передозировка наркоманки на лестничной клетке на Фэйрфакс-стрит.

Кэсси глубоко вздохнула:

— А ее семья приедет, не знаешь?

— Нет. Ее зовут Джейн Доу. Нам только что позвонили из участка, и скоро появится полицейский.

Отлично. Кэсси махнула рукой на прощание. Она отбросила всякую надежду на простую регистрацию трупа и быстрое возвращение в постель.

Лука вкатил новоприбывшего в хранилище и заметил:

— Да, кстати, мне опять звонил Оуэн Эдвардс. Все уши прожужжал! Он спрашивал, почему мы не забрали тело его матери.

— Когда похороны? — спросила Кэсси Рэйвен. Она молилась, чтобы они были не слишком рано.

— Похоже, в следующую среду.

Шесть дней.

— Так почему же он так спешит?

— Оуэн говорит, ему не нравится, что его мама лежит в морге. Он предпочел бы видеть ее в похоронном бюро.

В чем разница, лежит ли она в одном из наших холодильников или лежит в вашем?

— Я сказал ему то же самое, только, конечно, более дипломатично, — ухмыльнулся Лука. — Итак, она готова?

Может, Кэсси Рэйвен просто «отпустить» миссис Э.? Оуэн вроде и мерзкий тип — алкоголик-расточитель, который издевался над собственной матерью, но у Кэсси не было явных доказательств, чтобы убедить полицейских — смерть миссис Э. была подозрительной. Не было никакой надежды найти настоящего судмедэксперта. Мысль о том, чтобы отбросить ее полупридурковатые попытки сыска и вернуться к нормальной жизни, вдруг показалась Кэсси заманчивой.

Взгляд девушки скользнул к холодильнику, где лежала миссис Э., и она вспомнила о клятве, которую дала покойной. Температура внутри хранилища никогда не поднималась выше четырех градусов по Цельсию, но как только миссис Эдвардс переведут в старый дрянной холодильник «Пенни и сыновья», ее тело будет разрушаться быстрее, и любые признаки преступления могут быть потеряны.

— Лука…

Тот бросил на Кэсси страдальческий взгляд.

— Не мог бы ты сказать ему, что с нашей стороны мы готовы освободить тело, но у вас нет свободного места?

— Кэсси, я ведь уже сказал ему, что мы можем забрать тело, как только получим от вас разрешение.

— Что ж… — Кэсси Рэйвен прикусила губу. — Ты мог бы сказать, что у вас была пара срочных заданий и не было персонала для ее перевозки.

— Пара срочных заданий? — Лука выставился на Кэсси. — Мы похоронные агенты, а не служба доставки.

— Почему бы не сказать Оуэну, что у тебя сейчас пара мусульманских похорон? — продолжала размышлять девушка. Исламские законы требовали, чтобы умерших хоронили в тот же день или, в худшем случае, на следующий день до захода солнца. Этот график соблюдался везде, где было возможно, если не требовалось никакого судебного вскрытия.

— Мусульмане к нам не приходят — у них есть свои гробовщики.

— Он ведь этого не узнает, правда? Оуэн живет в Риле, да ради бога!

Лука почесал бороду. Он бросил на девушку испытующий взгляд:

— Я не знаю, что ты задумала, Кэсси Рэйвен, и даже не хочу знать. Пока отложим этот разговор.

— Ты мне просто друг, — усмехнулась она. — Я должна тебе жаркое со всеми гарнирами.

— Ростбиф и йоркширдцы?

— Хорошо. — Кэсси могла бы стиснуть зубы и приготовить кусок мяса для благого дела.

Лука бросил на нее многозначительный взгляд:

— Как насчет десерта?

— А теперь ты испытываешь судьбу.

Девушка взяла его за плечо и подтолкнула к двери.

Кэсси вернулась к Джейн Доу. Она расстегнула молнию на мешке ровно настолько, чтобы обнажить лицо молодой девушки семнадцати или восемнадцати лет. Та была хорошенькой, пока смерть не придала оливковой коже цвет сырого теста. В карих глазах Джейн таилось смущение, словно она заснула в метро и только проснулась, миновав свою остановку.

Кэсси Рэйвен повернула левую руку девушки ладонью вверх и обнаружила, что внутренний сгиб локтя испещрен свежими следами. Внезапно Кэсси показалось — она смотрит на себя в семнадцать лет, на свою руку со следами уколов. Все это вернуло ее к тому времени, когда девушка принимала героин. Какой-то парень в сквоте, чье имя она не могла вспомнить, поднял ее на ноги. Его ремень был черным на фоне бледной кожи ее предплечья. Ниточка крови расцвела в прозрачной жидкости — неожиданно красивой, когда парень проверил, что находится в жиле. Эйфория ударила в мозг Кэсси, как десятитонный грузовик из сахарной ваты, и появилось ощущение прыжка с парашютом сквозь мягчайшие облака, невесомость и купание в солнечном свете. Застенчивость и тревога улетучились.

Это был первый и последний раз, когда она прикоснулась к героину. Девушка просто не доверяла себе ни в чем подобном. Через несколько недель Кэсси познакомилась с миссис Э., потом покинула сквот и оставила искушения позади.

Она сжала плечо мертвой девушки, обнаружив след тепла под леденящей кожей.

— Теперь ты в безопасности, милая, — сказала ей Кэсси Рэйвен. — Больше не о чем беспокоиться.

Девушка вопросительно посмотрела на нее и, когда воздух сгустился, а лампы над головой загорелись ярче, Кэсси услышала одно-единственное слово:

Почему?

Момент был разрушен мерцанием голубых огней. Они проникли через окно и играли на белом пластике мешка для трупов. Кэсси посмотрела на лицо девушки и тихо выругалась. Она знала, что связь с мертвой потеряна.

Кэсси Рэйвен подошла к главному входу, проверила входную камеру и теперь уже громче выругалась — она увидела на экране знакомое лицо.


— Мы не можем продолжать видеться в таком режиме, — сухо сказала сержант Флайт.

Кэсси впервые услышала, что она пытается пошутить.

— Неужели появилось что-то настолько важное, что не может подождать до утра? — резко спросила Кэсси, но внутри она паниковала — неужели Флайт все еще преследует ее из-за Харри Хардвика? Может, она заглядывала еще глубже в записи о доступе в морг? Если так, то это может обернуться большими неприятностями.

— Мне нужно взглянуть на мертвую девушку, найденную в поместье Фэрфаксов, — сказала Флайт.

Слава Богу! Кэсси последовала за похожей на рапиру спиной вниз по коридору.

— Вы наверняка уже видели ее на месте преступления?

В хранилище тел Флайт повернулась к Кэсси. На лице сержанта промелькнула нехарактерная для нее неуверенность:

— Присутствовали офицеры в форме, но они не сочли нужным сообщить в полицию. Я узнала о случившемся только полчаса назад.

По верхней части ее тела пробежала судорога. Она сообщала о крайнем неодобрении.

— Как же так?

— Девушка выглядела как дурной спящий человек. Полицейский не нашел никаких сомнительных признаков, поэтому счел это происшествие передозировкой.

— А вы считаете, он ошибся?

Женщина пожала плечами.

— Может, и не ошибся. У девушки все еще был пояс на руке, а рядом с телом лежал шприц. Однако практика диктует, чтобы все необъяснимые смерти документировались в сопровождении детектива.

Господи, и у этой женщины еще хватило наглости так говорить! Пять минут назад она буквально обвиняла Кэсси в похищении тела, а теперь думала, что нормально явиться в предрассветные часы с просьбой об одолжении.

Кэсси грозно сложила руки на груди.

— Значит, вы здесь просто «для галочки».

— Они должны были позвонить мне, как только поступила новая работа! — Женщина выглядела усталой. Ее глаза сильно потемнели. — Но… Я думаю, у этого конкретного сержанта был полный выводок передозированных болванов.

«Или тугодумных женщин-детективов», — подумала Кэсси. Она уже собиралась сказать Флайт, чтобы та возвращалась утром, когда взгляд Кэсси Рэйвен упал на лицо мертвой девушки. Какими бы ни были недостатки сержанта, у Кэсси было предчувствие, что она получит профиль девушки в системе пропавших без вести быстрее, чем обычно, а это означало, что семья Джейн Доу узнает о смерти дочери раньше.

— А теперь не могли бы вы ее быстренько осмотреть? — спросила Флайт. — Есть ли что-нибудь, способное помочь нам опознать ее?

Кэсси обняла тело и вытащила его из белого пластикового мешка. На девушке были хорошо скроенные, но грязные джинсы, черная футболка с надписью «Trapstar», выбитой готическим шрифтом, и тонкая куртка-бомбер. Цвет лица покойной отличался удивительной чистотой, без каких-либо струпьев и ссадин от постоянного опиатного зуда, который Кэсси наблюдала у тех, кто длительно употребляет наркотики.

Кэсси начала осматривать девушку. Она приподняла ее футболку, чтобы проверить туловище.

— Никаких синяков или других видимых повреждений. Вот на руке только, — начала Кэсси и показала Флайт следы на левой руке. — Все они довольно свежие. Вероятно, новый наркоман, который неверно оценил дозу. Мы видим много мертвых новичков, особенно тех, кто употребил какие-то сильные вещи.

Кэсси почувствовала на себе взгляд Флайт. Та, вероятно, вспомнила свой рекорд по владению оружием.

— Похоже, кто-то ей это сделал, — Кэсси Рэйвен указала на свежий след от укола в вену на тыльной стороне правой руки девушки.

Кэсси спустилась вниз по телу, осмотрела ноги и ступни девушки. Здесь не было никаких следов, но она нашла кое-что еще на правой лодыжке.

— Послушайте, это должно помочь вам найти ее.

Это была татуировка — два переплетенных сердца, обернутых колючей проволокой, прямо над костной выпуклостью, где большеберцовая кость встречалась с таранной. Кэссисмогла различить слабое покраснение на коже вокруг краев, покрытых чернилами.

— По-моему, ей всего неделя от роду. Я дам вам названия здешних тату-студий.

Кэсси Рэйвен заметила, что куртка девушки соскальзывает со стола, и протянула руку, чтобы поймать ее. Сделанная из тонкого черного атласа, она была сильно потерта сзади, но смелый черно-белый логотип внутри воротника привлек ее внимание.

— Ха! Moschino.

Флайт наклонилась, чтобы взглянуть.

— Скорее всего, это подделка или краденая, — заключила сержант.


Глаза девушки потускнели, последние следы эмоций исчезли. Кэсси провела рукой по векам, чтобы закрыть их.

— Знаете, у нас тут полно мертвых наркоманов, и большинство из них… бездомные, но эта девушка не из их числа.

— Потому что она носит Moschino? — спросила Флайт со скепсисом. — Мне она кажется довольно неряшливой.

— Нет, дело не в этом. — Кэсси представила себе, как Киран выходит из дома — газетного кокона на берегу канала. — Если вы бездомный, который должен спать в ноябре на улице, вы надеваете много слоев одежды. Если бы девушка провела хоть одну ночь на улице в таком наряде, она умерла бы от переохлаждения. Судя по дорогой одежде и свежим следам, я бы сказала, что эта живущая в трущобах девушка из среднего класса. Ее мама и папа, наверное, в бешенстве.

Флайт закинула сумку на плечо и теперь выглядела так, словно уже мысленно перешла к новой работе.

Кэсси вновь почувствовала глубокую неприязнь к сержанту.

— Я думаю, у вас просто нет детей, — огрызнулась она и посмотрела на безукоризненный черный шерстяной жакет, застегнутый на все пуговицы; на волосы, уложенные в шиньон, из которого не выбилось ни одного волоска; на безупречную матово-розовую помаду. И все это в три часа ночи.

Кэсси уловила дрожь уголков рта Флайт и пожалела о сказанном. Может, сержант пыталась иметь детей, но потерпела неудачу? Это была обычная история для женщины лет тридцати пяти — сорока.

— Так или иначе, — продолжала Кэсси. — Если мы закончили, мне нужно уложить эту молодую женщину в постель, а потом я вернусь к себе.

Девушка уложила тело обратно в мешок, но тут остановилась — она вдруг что-то заметила. Кэсси ощупала воротник футболки девушки и затем коснулась ее волос до плеч, лежащих на пластике.

— Что вы делаете? — удивилась Флайт, стоя уже на полпути к двери.

— Футболка. Вот здесь, на спине. Она влажная. Волосы под ней тоже влажные.

— Вы уверены?

— Дождя не было уже несколько дней, — Кэсси пыталась представить себе последние минуты жизни этой совсем юной девушки. — Не думаю, что у нее случился передоз. В помещении с ней что-то произошло, и кто-то пытался привести девушку в чувство.

— Хотите сказать, ей плеснули в лицо водой?

Кэсси кивнула. Ее лицо потемнело, когда она представила себе этот сценарий.

— Когда они не смогли ее разбудить, эти люди вытащили девушку на лестничную клетку и оставили там.

— Господи! — лицо Флайт исказилось от отвращения.

Кэсси почувствовала тошноту. В те времена, когда она жила в сквоте, существовало нерушимое правило: если у кого-то случалась передозировка, всегда вызывали скорую, даже если могли нагрянуть полицейские.

Флайт задержалась и внимательно посмотрела на девушку.

— Я приму во внимание ваши догадки, — наконец произнесла она. — Если мы вообще когда-нибудь узнаем, кто эта несчастная.

Флайт остановилась у полуоткрытой двери главного входа. Кэсси заметила, что женщина ковыряет кутикулу, кожа на которой стала еще краснее, чем раньше.

— Спасибо, что позволили мне увидеть труп. Я хочу, чтобы ее семье рассказали о случившемся как можно скорее, — добавила Флайт и принялась натягивать черные замшевые перчатки, подчеркивающие ее длинные пальцы. — Кассандра, что касается дела Харольда Хардвика… Мы исследовали все возможные версии, но строго неофициально, это дело больше не находится под активным следствием.

— Значит ли это, что я больше не подозреваемая?

— Я бы сказала, это разумное предположение, — заметила Флайт.

Сержант подняла глаза. Кэсси была ошеломлена — Флайт смотрела на нее с некоторой долей извинения. По-видимому, женщине было не по себе от того, что в первую очередь она подозревала Кэсси.

Облегчение сменилось чувством вины: похоже, полицейские не собирались выделять больше ресурсов на разгадку исчезновения старого джентльмена без родственников.

Кэсси поняла, что в выражении лица Флайт было не только раскаяние, но и сожаление, что люди, похитившие тело Харри Хардвика, теперь никогда не предстанут перед судом.

Глава 22

Солнечный свет уже поднимался по кварталу Кэсси, окрашивая его окна в дурацкий золотой свет, когда она подъехала к дому на «Убере».

Как следует выспаться после этих ночных дежурств было непросто. Девушка задремала. Она видела зловещие сны и дрожала, не просыпаясь. В одном из них девушка-наркоманка пришла в себя и колотила изнутри по холодильнику морга. Оживший мертвец создавал адскую какофонию, которая наконец-то разбудила Кэсси.

Девушка моргнула и в тусклом свете различила очертания женщины. Стройная спина в шелковой комбинации. Она наносила помаду у туалетного столика. Женщина обернулась. Ее губы казались ярко-алыми на фоне белой, как кость, кожи. Миссис Э. От выреза на груди вниз тянулась цепочка черных швов, исчезая под комбинацией.

— Нельзя терять время, Кассандра, — произнесла она.

Кэсси проснулась как от толчка. Простыня слишком туго обернулась вокруг нее — как влажный саван. Комната была пустой, если не считать Макавити. Он сидел на краю кровати и умывался. Холодный дневной свет и шум уличного движения просачивались сквозь тонкую занавеску. Бойлер с грохотом ожил на кухне. У Кэсси Рэйвен был выходной, и обычно она пыталась побольше поспать, но с приближением похорон миссис Э. время словно исчезало.

Она накормила кота и приняла душ. Девушка насухо вытерлась полотенцем и уже знала, что надо делать дальше.

Не давая себе времени обдумать риск, на который идет, Кэсси натянула жакет и брюки — наряд со встречи с Кристианом, сняла весь пирсинг и уложила волосы, чтобы скрыть подрез. Девушка наложила достаточно косметики, чтобы скрыть последние следы синяка, посмотрела на себя в зеркало и удовлетворенно кивнула. У нее все получится.

На берегу канала утренний туман окутал ее лицо. Девушка чувствовала себя неловко, поскольку разбудила нескольких спящих. Они выглядели так, словно были родом с Балкан или из стран Ближнего Востока, почти не говорили по-английски, и никто из них, похоже, не знал Кирана. Наконец Кэсси все-таки нашла местного жителя Кэмдена, который предположил, где тот мог бы прилечь.

Через десять минут она наткнулась на знакомый синий спальный мешок, свернувшийся в дверном проеме заброшенного офисного здания.

— Киран? — пробормотала Кэсси Рэйвен и опустилась на корточки.

На мгновение Кэсси подумала, что он мертв. Она видела слишком много бездомных на своем столе в морге. Затем из мешка появилась широкополая шляпа. Девушка различила знакомые затуманенные глаза.

— Кэсси Рэйвен? — сонно спросил Киран. — Что же это такое? Обслуживание номеров?

Молодой человек с трудом принял сидячее положение и забрал у старой знакомой испачканный жиром бумажный пакет, а Кэсси открыла термос, чтобы налить ему кофе.

— Бекон с соусом НР, — сказал он с набитым ртом. — У тебя хорошая память!

— Сейчас, наверное, уже холодновато. Я искала тебя у канала.

— Нет, я уже переехал. Какой-то румын занял мое любимое место. Не то чтобы я жалуюсь. Ему, бедняге, было намного хуже, чем мне. В любом случае, у канала становится прохладно, — пояснил он и взглянул на ее брючный костюм. — Ты очень хорошо выглядишь, Кэсси Рэйвен. Похороны или явка в суд?

— Очень смешно. Послушай, Киран, я прошу тебя об одолжении.

— Давай, — сказал он и сделал глоток кофе. — О, бренди! Ты пытаешься меня напоить? — с намеком пошевелил он бровями.

— У тебя были какие-то штуковины для вскрытия замков, когда мы… жили в сквоте? Ты научил меня ими пользоваться.

Молодой человек отложил бутерброд с беконом, залез в спальный мешок, пошарил в нем, но извлек лишь тонкий пластиковый футляр.

— Ну, вот и все. Я уже пару лет не пользуюсь этими приспособлениями. Я же не в сквоте.

Однако он вытащил висячий замок и провел для Кэсси курс повышения квалификации по отмычкам. Девушка немного подзабыла, но уже через несколько минут пощупала, пошевелила слесарным инструментом и попробовала разные по размеру отмычки. Теперь она снова начала его чувствовать. Наконец, замок щелкнул и открылся.

— Вот это да! Ты — прирожденный взломщик, — подмигнул Киран.

— Я могу одолжить их хотя бы на сегодня?

— Конечно. Только не попадайся легавым, а если уж они тебя разыщут, то скажи, что ты купила их на Amazon в качестве хобби.

— Значит, они незаконны?

— Да. Просто таскать их с собой — значит «быть вооруженным для ограбления», — засмеялся мужчина, сверкнув коллекцией редких зубов. — Ты снова вне закона, Кэсси Рэйвен.

В конце улицы Кэсси Рэйвен обернулась: она хотела помахать Кирану рукой. Тот поднял вверх большой палец. Кэсси поразило, что он даже не спросил, как она собирается воспользоваться его отмычками. Это было отчасти приятно, словно ее вновь временно приняли в уличное братство. Несмотря на все трудности, период, который она провела в сквоте, все еще казался единственным временем, когда девушка действительно принадлежала чему-то.


Кэсси Рэйвен, выйдя на вымощенную булыжником улочку, ведущую к садовому входу во владения миссис Э., испытала первый приступ сомнения. Во время предыдущего ее визита сюда нависающие деревья были покрыты густой листвой и, таким образом, прикрывали садовую дверь. Теперь их голые ветви оставили дверь незащищенной. Девушка убедилась, что улица пуста, и для расширения отверстия вставила слесарный инструмент в старинный йельский замок, а потом другой рукой ввела отмычку. Если кто-нибудь ее заметит, Кэсси скажет, что она от Джарвиса Джонса, агента по продаже недвижимости, и притворится, что взяла не тот ключ.

Замок затвердел от старости, но через пару минут она услышала нужный звук! Сдался последний рычаг. Кэсси представила ухмыляющегося Кирана, говорящего свое Бинго!

Девушка вошла внутрь и пошла по неровной тропе между деревьями. Когда викторианские строители возвели Патна-Роуд, особенности планировки террасы привели к тому, что в конце сада под номером 12 остался еще один участок земли — почти такой же большой, как и сам сад. Этот участок миссис Э. оставила как естественный лес. Кэсси вспомнила, как Джеральдина говорила, что часто приходила сюда утром, чтобы послушать пение птиц.

Здесь Кэсси Рэйвен была в полной безопасности — ее укрывали шелестящие ветки бука и серебристой березы, но когда сугробы темнеющих золотых листьев под ногами уступили место выложенной кирпичом садовой дорожке, она мучительно осознала свою уязвимость. Если соседи увидят Кэсси из окон, они могут вызвать полицию.

Девушка дошла до задней части дома и с облегчением увидела старую коробку сигнализации, висевшую на задней стене. Кэсси беспокоилась, что миссис Э., возможно, решила обновить сигнализацию. У задней двери кухни, где Кэсси была в безопасности, она снова принялась за отмычки. Первый замок был легким, но следующий имел целых пять рычагов, каждый из которых требовалось сдвинуть отдельно. К тому времени, когда девушка добралась до последнего, ее пальцы вспотели, что еще больше усложнило работу, но наконец раздался долгожданный щелчок.

Кэсси толкнула дверь и вошла в кухню. Она прислушалась. Единственным звуком было тихое тиканье электрических часов над кухонным столом — тем самым старым выскобленным деревянным столом, за которым они с миссис Э. столько раз сидели, пили кофе и болтали.

От знакомого запаха этого места у нее защемило сердце, но Кэсси было не до лирики, она работала… Вот только один Бог знал, что происходит. Неужели она действительно надеялась найти какие-то проклятые улики против Оуэна? Кэсси Рэйвен думала, они так и будут валяться вокруг.

Девушка отбросила сомнения и осмотрела первый этаж, однако не увидела там ничего интересного. Далее поднялась вверх по лестнице. На стене висели фотографии в рамках: старинные черно-белые студийные портреты суровых предков и фотографии со свадьбы, очевидно, родителей миссис Э., судя по накрахмаленным юбкам в стиле пятидесятых, которые тогда носили женщины. Первая цветная фотография изображала маленького мальчика, стоящего на пороге побеленного коттеджа с угрюмым лицом и в строгом свитере. Он напоминал одиннадцатилетнего или двенадцатилетнего Оуэна, за которым следовали другие дети, по-видимому, дети друзей.

На последнем снимке на верху лестницы Кэсси размахивала результатами уровня «А». Смесь недоверия и торжества изменила ее лицо. Миссис Э. сфотографировала весь класс. Она использовала старую школьную камеру, похожую на кирпич, но только фотография Кэсси попала на стену. Кэсси Рэйвен обнаружила, что она все еще там, несмотря на их разрыв, и почувствовала себя одновременно виноватой и счастливой.

Хозяйская спальня находилась на втором этаже, ее огромные во всю стену окна выходили в сад. Казалось, миссис Э. вышла из комнаты всего минуту назад: пара туфель, словно только что сброшенных, валялась рядом с кроватью, открытая книга лежала обложкой вниз на прикроватном столике, а на туалетном столике находилась кисточка для макияжа, окруженная дугой пудры.

Когда взгляд Кэсси упал на кремовый шелковый халат, висевший на спинке белого плетеного стула, она тяжело опустилась на край кровати. Во что, черт побери, она ввязалась? Что сказала бы сама миссис Э., увидев здесь Кэсси?

Послышался слабый скрип, и Кэсси уловила что-то периферийным зрением. Электричество потрескивало над ее головой, когда девушку охватила убежденность: если она повернет голову на сорок пять градусов, то увидит на расстоянии вытянутой руки миссис Э., сидящую на ротанговом стуле.

Кэсси Рэйвен затаила дыхание. Она просто-таки разрывалась между желанием обернуться и страхом того, что может увидеть.

Затем почувствовалось движение воздуха, похожее на выдох, и с ним дразнящий знакомый аромат — сладкий и древесный. Кэсси резко обернулась, ее пульс будто стучал в горле. Стул был пуст, но халат, висевший на нем, теперь лежал на полу в свернутом виде. Девушка схватила его и прижала к лицу. Опять этот запах — Caleche от Hermes. Любимый аромат миссис Э. Мимолетное тепло, как будто Джеральдина только что сняла халат.

Кэсси мысленно улыбнулась: неудивительно, что в собственной спальне пахнет духами миссис Э. Что же касается остатков тепла от халата, то разве он не лежал в луче солнечного света, когда девушка сюда вошла?

Все же в этот момент Кэсси Рэйвен почувствовала знак, ее присутствие здесь было благословением давней подруги.

В шкафчиках по обе стороны от огромной кровати не было ничего интересного. В одном лежали колготки, ленты для волос, обычные женские принадлежности и книга, о которой Кэсси никогда не слышала — «Волхв» Джона Фаулза. Шкафчик по другую сторону был пуст. Этого следовало ожидать, учитывая, что миссис Э. и Кристиан расстались.

На стене рядом с кроватью висела фотография в рамке. Крошечный выцветший «Полароид». На фото была непривычно молодая и неуклюжая миссис Э. Она сидела на больничной койке, держа на руках новорожденного ребенка в розовой вязаной шапочке — предположительно Оуэна. Несмотря на то, что женщина покорно улыбалась в камеру, ее глаза смотрели непривычно тревожно.

Кэсси не нашла ничего интересного в ящиках туалетного столика и перешла к массивному резному платяному шкафу, возможно, унаследованному от валлийских предков миссис Э. В нем были на удивление дорогие вещи: темно-синее льняное пальто от Agnes B, асимметричное платье от Whistles, сумочка и вещи с другими шикарными, но неброскими этикетками. Кэсси Рэйвен узнала длинное красное пальто в стиле милитари. Это было любимое зимнее пальто миссис Э.

Глянцевые пакеты, в которых все эти вещи прибыли, лежали аккуратно сложенными на дне шкафа. Эта деталь заставила Кэсси улыбнуться. Она вспомнила бережливость миссис Э, ее нелюбовь к расточительству. Девушка заметила стопку коробок из-под обуви на полке над вешалкой для одежды и обнаружила, что она слишком высоко, чтобы дотянуться до нее. Тогда Кэсси взобралась на ротанговое кресло, вытащила очень красивую коробку из-под обуви, обтянутую бархатом с рисунком цвета лайма, и обнаружила, что она не пуста.

Кэсси высыпала содержимое коробки на кровать: спрессованный засушенный цветок, судя по виду, бугенвиллея, шелковый шарф изумительного синего цвета, пробка от шампанского, открытка со средневековой мозаикой в итальянской Равенне и прикрепленная к ней фотография миссис Э. и Кристиана.

Они были сняты за солнечным столиком ресторана, вероятно, во время отпуска в Италии. Оба смущенно улыбались, словно говорили фотографу «Поторопитесь и покончите с этим». Джеральдина по-настоящему сияла. Ярко-синий шарф из этой обувной коробки, обмотанный вокруг шеи, идеально подходил к ее темным волосам и коже оливкового цвета. Кэсси почувствовала внезапное жжение в глазах — не из-за факта смерти миссис Э., а из-за ее поиска любовного чувства в уже не самом юном возрасте. К сожалению, у них с Кристианом это не получилось. Впрочем, собственный опыт погружения в онлайн-знакомства явно показал Кэсси Рэйвен, как интернетные связи имеют тенденцию слишком быстро ускоряться перед впечатляющим крахом и внутренним ожогом.

Соседняя комната выглядела как кабинет миссис Э. С высокими потолками и стеллажами, заставленными книгами, в основном по науке и истории, она казалась чересчур пустой, если не считать крепкого стола и стула. В ящиках лежали степлер, скрепки, но никаких документов или корреспонденции. Кэсси села в потрепанное вращающееся кресло и тогда заметила, что верхние четыре или пять полок были плотно заполнены книгами, а на самой низкой полке, ближайшей к столу, их было меньше, и некоторые из книг опирались друг на друга, как пьяницы в пабе. Приглядевшись к полке повнимательнее, девушка увидела в пыли едва заметный квадратный контур, который тянулся до самого края полки. Она догадалась, что когда-то здесь хранились папки, полные документов, пока кто-то — вероятно, Оуэн — не снял их и не перетасовал книги, чтобы заполнить дыру.

Никаких признаков ноутбука. Хотя, когда девушка распутала кабели в задней части старомодного принтера рядом со столом, она нашла провод с разъемом USB. Значит, Оуэн забрал и мамин компьютер. Ну и что с того? Как ближайший родственник, он, несомненно, имел на это право.

Кэсси подошла к эркеру. Она радовалась, что муслиновые занавески и деревья, окаймлявшие улицу, защищали ее от любопытных соседей. Вероятно, именно здесь Мэдди и увидела испуганную миссис Э. Взгляд Кэсси Рэйвен снова упал на старомодный принтер, и что-то заставило ее включить устройство. Он гудел и бурлил целую вечность, пока не мигнул красный огонек. На дисплее вспыхнули слова «замятие бумаги». Девушка вытащила лоток с бумагой и заглянула внутрь принтера, но, увы, ничего не увидела. Ей потребовалось некоторое время, чтобы найти спусковой рычаг, но, когда она наконец открыла заднюю часть устройства, то обнаружила в выработанных страницах аккуратно сложенный листок формата А4.

Кэсси разгладила его на столе и увидела, что это была распечатка с сайта генеалогии — из тех, что люди используют для отслеживания генеалогического древа. В древе был зафиксирован брак Джулии Джеральдины Торранс и Барри Денниса Ренвика, состоявшийся двумя годами ранее. Брак был заключен в Честере, на севере. Если ее география верна, то это недалеко от Северного Уэльса, где выросла миссис Э.

Кэсси смотрела на распечатку, пока ее зрение не затуманилось. Джеральдина. Имена миссис Эдвардс и второе имя невесты совпадают. Семейная связь? Если нет, то почему ее преподавательница попыталась распечатать этот документ?

Девушка сунула лист в карман, вернулась в спальню, уселась на кровать, еще раз взглянул на фотографию миссис Э. и новорожденного Оуэна. Это фото миссис Э. видела и ночью, и утром. Разве такое поведение не странное, учитывая, как сын обращался с ней?

И эта розовая детская шапочка… Необычный выбор цвета для мальчика, особенно в те времена. Миссис Э. тоже выглядела невероятно юной, практически подростком. Кэсси пришла в голову одна мысль. А что, если ребенок, которого она держала на руках, был вовсе не Оуэном, а предыдущим ребенком Джеральдины? Может, таинственная Джулия Джеральдина Торранс была дочерью миссис Э., родившейся еще до ее замужества, а второе имя ребенка — единственная сохранившаяся связь с ее биологической матерью? Тогда, в начале восьмидесятых, в подобных случаях не было ничего необычного: молодых незамужних матерей заставляли отказываться от своих детей. Особенно часто такое происходило в сельской местности Уэльса.

Может, миссис Э. наткнулась на свидетельство о браке, когда искала потерянного ребенка, а теперь уже взрослую женщину. Знал ли об этом Оуэн? Если да, то он мог рассматривать сводную сестру как потенциальную соперницу в борьбе за материнские симпатии и, что еще важнее, за ее деньги.

Кэсси сделала снимок. Оказывается, она пробыла в доме миссис Э. уже пятьдесят минут, но ей еще кое-что предстояло сделать.

Перед дверью в ванную она помедлила, а затем взялась за дверную ручку. Крутая ванна в викторианском стиле с когтистыми ножками занимала практически все пространство. Именно здесь десять дней назад закончилась жизнь миссис Э.

Прохладно — верхнее окно оставлено открытым для проветривания. Кэсси почувствовала затхлый запах от коврика в ванной, присела на корточки и приподняла угол. В нос ударил «аромат», напоминающий вонь от давно сгнивших грибов. Изнанка коврика все еще была слегка влажной. Намокла ли она, когда медработники вытащили тело из ванной? Или, возможно, во время борьбы, когда миссис Э. пыталась отбиться от кого-то, кто пытался ее утопить?

Девушка почувствовала непреодолимое желание погрузиться в последние мгновения жизни миссис Э. и поэтому включила кран с горячей водой на полную катушку. Когда он провернулся до упора, Кэсси сунула руку под струю и тут же отдернула ее: температура воды была установлена на режим ошпаривания. Если бы миссис Э. вдруг почувствовала слабость в слишком горячей воде, можно понять, ей было бы трудно выбраться из ванной даже без участия постороннего человека, толкающего ее вниз.

Кэсси выключила краны и вытащила вилку. Она смотрела, как вода бурлит в канализации, и громко спросила: «Так что же случилось, миссис Э.?»

Ее взгляд скользнул по комнате. Теплый водяной пар, конденсирующийся в холодном воздухе, запотел над зеркалом в ванной и открыл что-то написанное там. Кэсси Рэйвен разобрала лишь два слова, начертанные дрожащими заглавными буквами:

«ЗА МНОЙ СЛЕДЯТ»

Глава 23

Кэсси смотрела в зеркало и пыталась понять, почему миссис Э. написала эти слова, но вдруг что-то услышала. Девушка различила звук поворачивающегося ключа во входной двери.

Она стояла как парализованная. Лишь отдаленное бормотание голосов — безошибочно мужских, сопровождаемое стуком закрывающейся входной двери, вывело ее из оцепенения. Кэсси Рэйвен тихонько закрыла за собой дверь и прижалась к стене со стороны петли, чтобы ее не было видно, если кто-то заглянет внутрь.

Голоса стали тише, так как двое мужчин пошли в заднюю часть дома, и девушка услышала, как открылась дверь в кухню, но почти сразу же они вернулись в коридор.

Кто они такие, черт возьми? Вероятно, агент по недвижимости с «охотником за домами», а значит, ей понадобится укрытие получше до того, как они поднимутся наверх, однако когда голоса стали громче, девушка сообразила, что мужчины уже поднимаются.

Слишком поздно. И что теперь? Притвориться уборщицей? «Только не в этом наряде», — подумала девушка, осмотрев свой костюм.

Снаружи послышался скрип лестницы, а потом последовало нечто, едва не остановившее ее дыхание.

— Отсюда вам будет очень хорошо видно, — всего в паре метров прозвучал валлийский акцент. Оуэн Эдвардс.

Кэсси затаила дыхание и услышала, как мужчины прошли мимо двери ванной и направились в спальню миссис Э.


— Если вырубить деревья, получится отличный участок, — девушка тут же вспомнила обиженный и агрессивный тон Оуэна.

— Что именно вы планируете? — голос другого мужчины был глубже и звучал по-деловому, в отличие от голоса сына Джеральдины.

Мужчины отошли еще дальше, и Кэсси смогла различить лишь обрывки их разговора:

— …никаких принципиальных возражений… пенсионный… шесть единиц.

Наконец-то до Кэйси Рэйвен дошло: вероятно, это и был тот самый план наживы, в который Оуэн пытался втянуть мать, но Кристиан вышвырнул негодяя за это вон. Сын планировал продать любимый участок леса, принадлежавший миссис Эдвардс, застройщику, чтобы построить на его месте дома. Теперь, когда женщина умерла, сын мог спокойно осуществить свой план. Ублюдок.

Если Оуэн привел парня сюда, чтобы тот получше разглядел участок, а не с намерением устраивать ему полную экскурсию, то Кэсси надо просто сидеть тихо, пока они не уйдут. Она внезапно вспомнила о мобильном и полезла в карман — перевести его в беззвучный режим.

Nada[181].

Она полезла в другой карман, и тут вспомнила, что вытаскивала телефон в спальне — сделать снимок у кровати.

Боже. Видимо, Кэсси оставила его там. Оуэн может заметить телефон, и вот тогда он обязательно обыщет это место, как только избавится от застройщика. Кэсси Рэйвен даже не хотелось думать, что произойдет, если он ее найдет.

Казалось, прошла целая вечность, но вот девушка явственно услышала — они вышли на лестничную площадку. Еще несколько секунд, и мужчины окажутся за дверью ванной, спустятся вниз… Если Оуэн не заметит ее телефон, Кэсси все еще сможет оставаться незамеченной.

Оуэн и застройщик, похоже, остановились прямо за дверью. Двое мужчин находились так близко, что Кэсси Рэйвен почувствовала мускусный запах лосьона после бритья, которым пользовался один из них.

— Не возражаете, если воспользуюсь вашим туалетом? — спросил парень-застройщик. Девушка почувствовала, как все ее тело напряглось.

— Разумеется, — произнес Оуэн. Кэсси увидела, как поворачивается дверная ручка, и почувствовала, будто ее горло буквально обожгло кислотой. Затем снова раздался голос сына миссис Эдвардс:

— Думаю, лучше воспользоваться туалетом, который внизу. Этот излишне «темпераментный».

В туалете на первом этаже спустили воду и хлопнули входной дверью. Девушка склонила голову набок. Она пыталась расслышать — не решил ли Оуэн рассмотреть телефон в спальне его покойной матери.

Тишина никогда не была такой приятной. Девушка соскользнула по стене до самого пола.

Она заметила, что туман на зеркале в ванной рассеялся, причем от слов, увиденных Кэсси, не осталось и следа.

Нет времени прохлаждаться. Кэсси должна найти телефон и выбраться из этого места.

Девушка вернулась в спальню, обнаружила мобильный на кровати и вознесла благодарственную молитву Фортуне, греческой богине удачи, что Оуэн его не заметил.

Глава 24

Кэсси добралась до квартиры и ощутила себя в безопасности, однако адреналиновый кайф от ее эскапады напомнил девушке кокаиновый.

Кэсси Рэйвен превратилась в агента по недвижимости. Только теперь, в спокойствии, она могла оценить, чего на деле добилась своим безрассудным поступком. Означало ли имя «Джеральдина» в этой таинственной записи о браке хоть что-то? Или ее теория о другом ребенке миссис Э. лишь игра воображения? Что касается плана Оуэна позволить какому-то застройщику бетонировать лес его матери, то он, может, и бессердечен, но практически неосуществим.

«ЗА МНОЙ СЛЕДЯТ».

Похоже, миссис Э. нацарапала эти слова, когда принимала ванну, но зачем же писать их на зеркале, а не просто-напросто позвонить в полицию? А вдруг Джеральдина Эдвардс подозревала, что от нее отмахнутся — одинокая женщина, да еще и теоретически склонная к паранойе?

И все же что-то заставило ее записать страхи, пусть и периодически возникающие, перед самой смертью.

Стук в дверь прервал мысли Кэсси. На пороге стояла бабушка, закутанная в старую персидскую овечью шубу, в красным берете. Молодой застенчивый азиат, которого Кэсси никогда раньше не видела, стоял рядом с ней. Он держал большую сумку с цветочным узором.

— Babcia?! Что ты здесь делаешь?

Девушка не желала беспокоить бабушку, поэтому планировала держаться от нее подальше, пока синяки от ограбления полностью не исчезнут. Она позвонила ей и сказала, что сильно простудилась и, возможно, еще не скоро восстановится. Кэсси Рэйвен кинула взгляд на зеркало в прихожей и с облегчением увидела, что ее макияж — прекрасная маскировка.

— Дай этому милому молодому человеку фунт! Хорошо, Кассандра? — попросила Вероника. Она сделала вид, что не замечает виноватой улыбки Кэсси.

По указанию старушки парень поставил набитый мешок на кухонный стол. Затем, отказавшись от пары фунтов, которые Кэсси милостивым жестом попыталась ему дать, выскочил за дверь.

— Он — таксист? — спросила Кэсси.

— Водитель такси? Думаешь, у меня есть деньги на такси?

Вероника усмехнулась и начала распаковывать сумку: капуста, яблоки.

— Я прекрасно добралась сюда на двадцать девятом номере, но лифт сломался, и я попросила этого милого молодого человека помочь мне подняться по лестнице.

Кэсси взяла одну из коробок, заметила, что здесь хватит еды на целый месяц, вновь положила ее на стол и спросила:

— Неужели я пропустила ядерную сирену?

— Ты сказала, тебе плохо. Я не хочу, чтобы ты ела вредную пищу, поэтому приготовила тебе вегетарианскую еду. Положи ее в морозилку, — она оценивающе посмотрела на внучку. — У тебя хороший цвет лица. Тебе уже лучше?

Кэсси кивнула:

— Еще есть усталость.

Вероника покачала банкой с корнишонами:

— Ты ведь любишь соленые корнишоны! В них полно витамина С.

— Это очень любезно с твоей стороны, Babcia, но мне следовало бы покупать тебе еду, а не наоборот, — Кэсси чувствовала себя все хуже от этой лжи. — Ты садись. Я приготовлю нам ужин, потом мы посмотрим телик. После этого я закажу тебе оплаченное мной такси до дома. И никаких возражений!

Девушка наклонилась и поцеловала бабушку в сладко пахнущую щеку.

— Хорошо, что я принесла капусту, — сказала Вероника.

— Разве я не ем достаточно овощей?! — воскликнула Кэсси.

Старая женщина бросила на нее проницательный взгляд:

— Нет, но тебе нужна припарка из капустного листа на синяк.

Кэсси схватилась за подбородок. Она проклинала эти острые глаза.


Вероника услышала об ограблении и на некоторое время замолчала.

— Итак, могла бы ты узнать этого skurwysyn[182], если увидишь его снова?

Несмотря на то что она почти не знала польского языка, Кэсси помнила, что skurwysyn — одно из самых ужасных ругательств и бабушка никогда раньше его не использовала.

— Вряд ли. Нижняя половина его лица была прикрыта чем-то вроде шарфа.

— Бандана. Они называют это банданой. Некоторые банды используют их для идентификации. Какого она цвета?

— Красная, — вспомнила Кэсси.

— Хм. Может, «Килмаллок Бойз», но, думаю, члены «Барклай-Роуд» тоже носят красное.

Кэсси по-настоящему ошеломили познания бабушки:

— Откуда, черт возьми, ты все это знаешь?

Бабушка вытащила из рукава носовой платок, чтобы высморкаться, но Кэсси поняла — она тянет время.

— Так откуда же?

— Помнишь того юнца, которого я поймала, когда он продавал молодым людям всякую дрянь в моем квартале? — ответила бабушка вопросом на вопрос.

Вероника рассказала, что через пару дней после того разговора с наркоторговцем ее навестили.

— У моей входной двери появился другой молодой человек и сказал, что если я не перестану совать нос в чужие дела, меня порежут.

— Господи! Как же ты выкрутилась? — с тревогой спросила Кэсси.

— Я пригласила его войти и дала немного кремового торта.

— Ты пригласила гангстера на кремовый торт?!

— А почему бы и нет? Он показался мне таким худым, — пожала плечами старая женщина. — Он оставался у меня часок. Парень рассказывал мне о своей бабушке, которая умерла в прошлом году, и даже немного поплакал. Мы расстались друзьями.

— Вы расстались… Черт возьми, Babcia!

— Пожалуйста, не надо проклятий, Кассандра. Это звучит некрасиво в устах женщины.

— Почему ты мне раньше не сказала об этом инциденте? В один прекрасный день у тебя будут серьезные неприятности.

— Чепуха, — сказала старушка и вздернула подбородок. — Я прожила шесть месяцев в коммунистической тюрьме не для того, чтобы жить как рабыня в свободной стране.

Всю жизнь Кэсси слышала этот довод в различных формах и не стала настаивать.

— После того дня я ни разу не видела в своем квартале торговцев наркотиками. Ни одного, — на губах бабушки появилась самодовольная улыбка. Кэсси молча покачала головой.

— Я до сих пор иногда вижу его в поместье, — продолжала Вероника. — Хочешь, я могу спросить парня о бандане…?

— Нет! Даже не думай об этом. Сейчас… — продолжила Кэсси. — Я приготовлю нам грибной пирог, а потом мы будем смотреть фильм, как все нормальные люди.

Когда бабушка ушла, Кэсси села за кухонный стол и принялась анализировать все, что знала об Оуэне Эдвардсе. Было ясно — мать отвергла идею с изменением статуса собственности, и Оуэн ей угрожал. Через пару месяцев миссис Эдвардс ни с того, ни с сего умерла. Теперь, даже не дожидаясь ее кремации, сын возрождал план по продаже ее леса застройщику.

Через шесть дней тело миссис Э. исчезнет в дыму, а вместе с ним и все доказательства ее убийства. Не существовало ничего, способного остановить Оуэна Эдвардса.

Во всяком случае, не в одиночку.

Девушка ходила взад и вперед по коридору. Она пыталась придумать хоть какую-нибудь альтернативу поступку, который решила совершить.

Альтернативы не было. Кэсси достала из сумочки визитку и набрала номер.

— Детектив сержант Флайт.

Кэсси Рэйвен услышала слова сержанта, звеневшие в трубке, словно холодный гравий, и чуть не повесила трубку. Девушка боролась с легкой тошнотой, но все же обратилась за помощью к сержанту Флайт.

— Кэсси Рэйвен, — тревога подняла голос девушки на пол-октавы. — Я подумала, не могли бы мы встретиться…

Глава 25

Кэсси категорически отказалась обсуждать что-либо по телефону, и Флайт все-таки согласилась встретиться с ней на следующее утро. Кэсси назвала кофейню почти в миле от морга. Если кто-то с работы увидит, как она разговаривает с полицейским, это вызовет массу неловких вопросов. Патологоанатом может обратиться непосредственно к полицейским, а вот техник — никогда.

— В чем же дело? — Флайт уставилась на Кэсси бледными глазами, чьи роговицы напоминали упавшие диски зимнего неба.

Кэсси позволила Флайт посмотреть на передозированную наркоманку в нерабочее время и надеялась, что сможет попросить об одолжении, но теперь, когда они стояли лицом к лицу, Кэсси чувствовала — ее уверенность ослабевает.

— Мы можем поговорить без протокола? Мой босс не знает, что я встречаюсь с вами, — Флайт сделала глоток черного чая «Эрл Грей» с ломтиком лимона. — До тех пор, пока вы не сознаетесь в каком-нибудь ужасном преступлении. — Она натянула традиционную сухую полуулыбку.

— Речь идет о теле женщины, которая поступила сюда чуть больше недели назад. Вы все, я имею в виду полицию, не рассматриваете это событие как подозрительное, но…

— Но вы не уверены.

Кэсси изложила обстоятельства внезапной смерти Джеральдины Эдвардс. Она не упомянула об их связи. Кэсси полагала, что если будет вести себя профессионально, то Флайт серьезней отнесется к ее сомнениям.

Кэсси закончила. Между идеальными бровями Флайт появилась едва заметная морщинка. Она заметила:

— Патологоанатом считает, эта женщина потеряла сознание и утонула. Он не нашел при вскрытии ничего, что указывало бы на малейшее преступление. Вы хотите сказать, он что-то пропустил?

— Нет-нет. Вы знакомы с профессором Аркулусом, он один из лучших специалистов в этой области, но ведь он сделал обычное вскрытие. Оно занимает максимум полчаса и далеко не такое полное, как судебно-медицинская экспертиза.

Флайт кивнула. Казалось, она приняла информацию к сведению. Женщина добавила:

— Я полагаю, в ее крови не нашли ничего необычного. В обратном случае нас бы уже давно проинформировали.

— Только алкоголь, но опять же, если это не судебно-медицинский эксперт, материал, который они тестируют, относительно ограничен. Существуют сотни других лекарств и ядов, которые проявятся только в том случае, если вы проведете специальные анализы.

— Поняла. Однако вряд ли вы можете ожидать, что мы выплеснем четыре тысячи фунтов, полученных от налогоплательщиков, на судебно-медицинскую экспертизу. У нас даже нет основной версии, — Флайт неторопливо отпила из кружки. — Что именно заставляет вас думать о неких подозрительных моментах в смерти Джеральдины Эдвардс?

Кэсси нужно соблюдать осторожность: Флайт не одобрит ее самовольного расследования, не говоря уже о взломе дома.

— Сын миссис Эдвардс, Оуэн, пришел посмотреть на тело. С этого-то все и началось. У меня дурные предчувствия по поводу него.

— И впрямь дурные предчувствия? — Флайт вздернула бровь.

— Послушайте, я видела сотни скорбящих родственников, но Оуэн? У меня сложилось впечатление, что он был рад видеть ее мертвую спину.

— Может. Многие дети ненавидят своих родителей.

Кэсси буквально видела, насколько скептично настроена Флайт.

— Да, и я встречалась с кучей людей в рамках работы, но они ведут себя не так, как он, — настаивала девушка. Кэсси заворожил идеальный розовый отпечаток губ, оставленный Флайт на ободке ее белой фарфоровой чашки. Кэсси Рэйвен пыталась подобрать нужные слова. — Всегда проявляются какие-то эмоции. Гнев, чувство вины, жалость к себе… Ну, хоть что-то.

— И это все? Вы думаете, убийца — сын, поскольку он не переживал из-за маминого трупа? — насмешливо спросила Флайт.

— Дело не только в этом, — парировала Кэсси. — Она владела огромным викторианским особняком, который сын сразу же выставил на продажу…

— Он в праве это сделать, если Оуэн — душеприказчик. Так что пока он не получит завещание, контракты не вступят в силу.

Кэсси подмывало рассказать о планах Оуэна продать лесной массив, принадлежавший миссис Э., застройщику недвижимости, но она не могла придумать правдоподобного способа, как именно подвести Флайт к этой теме. То же самое касалось и фразы «За мной следят», написанной миссис Э. в ванной паром.

— Послушайте, я никогда не встречала человека, который бы настолько торопился освободить и кремировать тело, — Кэсси вытянула шею через стол, словно сокращение расстояния между ними могло заставить Флайт передумать. — Говорю вам, во всем этом явно что-то не так, — девушка опустила ладонь между ними так сильно, что зазвенела посуда.

В наступившей тишине Флайт выудила ломтик лимона из пустой чашки и зубами оторвала мякоть от кожуры. Поразительно примитивный жест для человека, который так хорошо владел собой. Женщина сбросила кожуру с блюдца и вытерла кончики пальцев бумажной салфеткой.

— Эта Джеральдина Эдвардс. Откуда вы ее знаете?

Кэсси резко откинулась назад. Значит, Флайт все это время знала, что Кэсси Рэйвен что-то скрывает, и теперь подстрекает девушку к эмоциональной реакции. Прямо как полицейский.

— Она преподавала мне естественные науки.

Кэсси думала, ее откровенное признание положит конец разговору, но вместо этого Флайт положила локти на стол и сцепила длинные пальцы под подбородком.

— Видимо, эта женщина очень много для вас значила, раз вы позвонили мне, — ровно произнесла она.

В голосе Флайт теперь скользило искреннее сочувствие.

— Да-да. Она словно… заменяла мне целую семью.

— Что ж, — сержант сочувственно кивнула. — Итак, почему бы вам теперь не рассказать мне всю историю?

Кэсси пересказала Флайт всю имеющуюся информацию: Оуэн — алкоголик, постоянно просивший мать о помощи. Также Кэсси Рэйвен упомянула Мэдди и вероятную ссору между Оуэном и миссис Эдвардс незадолго до ее смерти. Джеральдина, по словам Мэдди, кого-то сильно боялась — возможно, своего сына.

— Вы говорите, ваша миссис Э. овдовела много лет назад. А был ли у нее любимый мужчина?

Кэсси замялась. Она решила не говорить о Кристиане. Известие о смерти миссис Э. стало для него ужасным потрясением. Девушка не раз видела людей, лишь притворяющихся скорбящими, и не сомневалась, что может отличить их поддельные чувства от настоящих горьких переживаний.

Кэсси знала — полицейские обычно рассматривают возлюбленных или бывших возлюбленных в качестве основных подозреваемых в делах об убийстве. Девушка не хотела заставлять сержанта Флайт тратить время на ненастоящего подозреваемого.

— Я знаю, звучит немного странно, но от Оэуна прямо-таки идут отрицательные флюиды, — сказала Кэсси Рэйвен. — Однако это моя работа — во всем разбираться. Люди говорят, что у меня хорошо получается.

— Понятно. Возможно, вы могли бы привести пример? — на губах Флайт появилась скептическая полуулыбка.

— Хорошо… Вы пишете правой рукой. Выходит немного неуклюже, словно вас переучили. То есть изначально вы — левша, — начала Рэйвен, а Флайт опустила чашку, которую держала в левой руке. — Если учитывать вашу озабоченность грамматикой, я готова поспорить, вы не учились в государственной школе. Итак, это была старомодная частная школа, может, где-нибудь в глуши?

Услышав такие слова, Флайт даже заерзала на стуле.

— Однако ваш акцент сложно назвать аристократическим, следовательно, вы жили в разных регионах, включая, видимо, северо-восток? Возможно, родители часто переезжали по работе, и вы ходили в кучу разных школ?

Флайт взглянула на Кэсси и тихо произнесла:

— Мой отец служил в армии. До десяти лет я сменила четыре школы. Когда папу отправили на Кипр, я начала учиться в школе-интернате в Нортумбрии.

— Я бы также отметила, что вы совсем недавно развелись…

— Разошлась, —отрезала Флайт. — Это почему вы так думаете?

— Вы уехали отдыхать в какое-то жаркое местечко как раз перед расставанием.

Кэсси указала на левую руку Флайт и сказала, что на ее безымянном пальце видна едва заметная линия загара. Затем Кэсси Рэйвен остановила себя. Она поняла: дальнейшие догадки могут оказаться весьма болезненными, особенно если была верна ее предыдущая догадка по поводу безуспешных попыток Флайт и ее мужа завести ребенка.

— Что ж, значит, вы все замечаете, — сказала Флайт и убрала руку. — Предположим на минуту, что этот Оуэн Эдвардс… убил мать. Тогда как он мог это сделать, по вашему профессиональному мнению?

— Даже не знаю, — Кэсси представила себе, как он взламывает древний замок миссис Э. — Возможно, у сына все еще был ключ от ее дома. Может, он прокрался к ней, пока Джеральдина была в ванной, и толкнул ее вниз. Он довольно крупный мужчина.

— Предположим, что миссис Эдвардс боролась за свою жизнь. Тогда наверняка вы нашли травмы, например, синяки?

— Необязательно. Недавние ушибы могут быть незаметны на поверхности. Вот почему мы удаляем часть кожи во время судебно-медицинской экспертизы.

Флайт зажала кончик языка между зубами. Ее резцы были необычно заостренными, заметила Кэсси, и это еще больше усиливало волчий эффект от ее глаз.

— Это смерть второй категории, так что детектив должен был присутствовать, — пробормотала женщина вполголоса. — Ладно. Я взгляну на отчет с места происшествия.

— Замечательно, но… — попыталась вмешаться Кэсси.

— Но если все в порядке, а я так и подозреваю, то говорить не о чем. Понятно? — продолжила сержант Флайт.

Во взгляде Флайт девушка могла заметить вместо подозрительности нечто вроде сдержанного уважения.

Кэсси колебалась, но недолго, ведь на большее относительно сержанта Флайт она и не надеялась.

— Хорошо, но у нас мало времени. Кремация назначена на следующую среду.

Флайт положила блокнот в сумку и пробежала рукой по своему безупречному шиньону, который, казалось, выдержал испытание.

Кэсси поймала себя на том, что представляет сержанта сразу после сна и с распущенными волосами.

— Кстати, — добавила Флайт. — Вы были правы насчет передозировки девушки, которую нашли в поместье Фэрфаксов.

— Что вы имеете в виду?

— Эта девушка не была бездомной. Ее звали Рози Харрисон — семнадцать лет, из хорошей семьи, студентка — отличница. Девушка поссорилась с мамой после возвращения домой с этой татуировкой на лодыжке. Она ушла из дома погостить к своему парню, который, оказывается, героиновый наркоман. Он жил в Фэрфаксе, этажом выше того места, где нашли тело Рози.

Женщины посмотрели друг на друга. Они вспомнили догадку Кэсси, что после того, как у девушки случилась передозировка, кто-то оставил ее умирать на лестнице.

— И, конечно, я полагаю, он ничего не знает о ее передозировке? — спросила Кэсси.

— Он утверждает, что видел, как Харрисон колола себе героин, но говорит, она была в полном порядке и он вскоре ушел. Ее не оказалось дома, и молодой человек решил — Рози Харрисон ушла домой к маме. Мы думаем, он сам мог сделать Рози укол, но пока не видим доказательств.

Кэсси представила себе следы царапин на куртке девушки. Ее парень не стал набирать экстренную помощь, а потащил девушку вниз по лестнице. Она умерла в одиночестве и в холоде. Зато парень — наркоман спас свою шкуру.

— Да, похоже на то. Я бы с удовольствием обвинила его в непредумышленном убийстве, но в том доме нет камер видеонаблюдения, так что его преступную безалаберность будет трудно доказать.

Интересно, какой человек способен на такой дикий поступок? Кэсси Рэйвен вспомнила единственное слово, которое услышала от девушки: «Почему?» Кэсси поджала губы. Рози явно любила этого парня.

Она закрыла глаза и снова оказалась под светом ламп морга, увидела горькую насмешку в карих глазах девушки, следы уколов на левой руке и свежую колотую рану на тыльной стороне ладони ее правой руки.

Кэсси услышала, как Флайт спросила:

— В чем дело?

Кэсси очнулась, открыла глаза и встретила любопытный взгляд Флайт.

— Только десять процентов населения такие же левши, как вы.

— Не понимаю…

— Рози обычно делала укол в левую руку, но самый последний след от укола получился на тыльной стороне правой руки. В этом нет ничего необычного — наркоманы меняют места инъекций, чтобы избежать образования рубцов на венах. Однако если девушка была правшой, то она никак не могла сделать себе укол в правую руку.

— Неужели?

— Правда. Я видела много колющихся людей. Это не так уж легко, даже если использовать основную руку.

Флайт прищурилась:

— Ну-ка, покажите мне.

Кэсси изобразила тугую перевязку вокруг верхней половины правой руки, крепко прижала ее к ребрам и сжала кулак. Левой она вонзила воображаемый шприц в вену на тыльной стороне правой руки.

— Вот. Вам нужно ввести основание иглы в вену, но не проходить через нее. Далее придется одной рукой чуть втянуть поршень, чтобы взять кровь и проверить, в вене ли вы. Этот маневр требует точности. Затем осторожно надавить на поршень и ввести содержимое. Даже чуть сместив иглу, вы попадете из вены в мышцу.

— Пустая трата времени на укол? — спросила Флайт.

Кэсси кивнула:

— Если девушка была правшой и сама сделала себе укол, то почему она не воспользовалась веной на левой руке?

Флайт пристально взглянула на Кэсси Рэйвен и неожиданно улыбнулась:

— Я спрошу у ее мамы. Возможно, вы правы, и тогда не исключено, что укол ей сделал бойфренд и якобы из-за осторожности соврал об этом.

Глава 26

— Что это ты сегодня такая веселая? — спросил Карл у Кэсси. Молодой мужчина услышал, как она насвистывает.

Кэсси Рэйвен встревожила ворчливость Карла. Она взглянула на его немытые волосы и покрасневшие глаза. Еще одна ночь с пивом, судя по его виду, но она чувствовала себя достаточно бодрой, чтобы давать ему работу.

Девушка собиралась забрать клиента из хранилища и протянула руку к ящику миссис Э. Кэсси коснулась черных инициалов на стальной поверхности.

— Этим делом занимается специалист, миссис Э., — пробормотала Кэсси Рэйвен.

Сумеет ли Флайт вовремя что-нибудь обнаружить? Где та линия расследования, выражаясь полицейским жаргоном, способная довести дело до надлежащего судебно-медицинского вскрытия миссис Э.? Кэсси должна верить, что так и будет.

Из окна между кабинетом администратора и кабинетом для вскрытия раздался настойчивый стук. Дуг! Начальник хмуро кивнул Кэсси и ткнул пальцем в Карла.

Перевод: оба сейчас в мой кабинет.

Через несколько минут оба подчиненных уже стояли перед столом начальника. Карл поймал огорченный взгляд Дуга.

— Звонил Роджер из крематория. Он меня замучил. Есть идеи, что могло произойти, Карл?

— Нет, босс, — ответил Карл привычно непринужденно, но Кэсси стукнула каблуком о его правый ботинок.

— Что ж, позволь мне тебя просветить. Это ведь ты потрошил Полин Палмер в прошлую среду, не так ли?

— Ох, это имя звучит как колокольчик…

— Миссис Палмер кремировали сегодня утром. Ты помнишь что-нибудь особенное в ее теле?

У Кэсси появилось ужасное предчувствие, к чему могут привести эти вопросы.

Нога Карла перестала барабанить по полу.

— У нее… был кардиостимулятор.

— А что происходит с кардиостимулятором, когда он подвергается воздействию тысячи градусов Цельсия?

— Литиевые батареи взрываются, босс.

Кэсси Рэйвен в страхе закрыла глаза: одна мысль о теле, доверенном им, а потом взорвавшемся в печи крематория, заставила ее почувствовать себя больной.

— Господи, Дуг, — произнесла Кэсси. — Он ведь не взорвался, когда семья еще находилась там, верно?

— К счастью, к тому моменту они уже уехали. Однако у Роджера буквально пена идет изо рта. Каким-то чудом этот взрыв не повредил крематорий, иначе починка обошлась бы нам в тысячи долларов.

Начальник перевел взгляд на Карла и воскликнул:

— Какого черта ты забыл снять кардиостимулятор? Это же проще простого. Посмертная процедура для болванов.

Карл пробормотал извинения. Кэсси увидела — мужчина искренне расстроился.

— Все это замечательно, — грустно покачал головой начальник. — Только вот обыкновенное «извините» не годится для столь серьезных вещей. Боюсь, мне придется подумать о дисциплинарном взыскании.

Дуг отпустил Карла и уперся кулаком в верхнюю часть живота. Похоже, новость о взрыве вызвала у него очередной приступ желудочной кислоты.

— Могу вам предложить алка-зельцер? — спросила Кэсси, но Дуг продолжал, словно не слышал ее:

— Должен признаться, я лучшего мнения о Карле. Он всегда отличался ловкостью.

Карл много пил в последнее время, и похмелье, скорее всего, способствовало его неудачам, однако и Кэсси Рэйвен, как старший техник, должна была его проконтролировать. Обычно девушка старалась сама убедиться в удалении кардиостимуляторов и дефибрилляторов из ожидающих ее тел, но в случае с миссис Палмер Кэсси не могла припомнить, проверяла ли ее тело дважды. Со времени смерти миссис Э. девушка позволяла всему на работе идти своим чередом.

— Ему всего лишь двадцать два, Дуг. Не могли бы вы дать ему поблажку на этот раз?

Дуг надул щеки и выпустил длинную струю воздуха.

— Может. Но ты должна внимательно следить за ним, Кэсси. Сначала провал с Харри Хардвиком, теперь с миссис Полин Палмер. Мы приобретем ужасную репутацию.


Кэсси вернулась в кабинет для вскрытия и увидела Карла. Он с убийственной энергией скреб рабочую поверхность. Молодой человек заметил Кэсси Рэйвен. Девушку просто потрясло, как плохо он выглядел.

— Кэсси, мне очень жаль. Я придурок! Помню, я даже подумал: «Мне нужно вытащить кардиостимулятор, пока в два часа не забрали миссис П.», — Карл вертел щетку в руках. — Потом… Это просто вылетело у меня из головы.

Кэсси разрывалась между гневом из-за его промаха и чувством вины из-за своей неспособности заметить чужой дикий промах, а также желанием утешить сотрудника.

— Послушай, Карл, не надо мучиться. Я и сама в последнее время не очень эффективно работаю.

Молодой человек оценивающе посмотрел на Кэсси. Его губы сжались от волнения. Кэсси задумалась, а не было ли пьянство Карла, через которое проходили практически все в его возрасте, чем-то похожим на алкоголизм. Она положила руку ему на плечо:

— Карл, ты в последнее время не такой веселый. Может, ты хотел бы поговорить об этом со мной? Я ведь твоя коллега.

Карл отвел от Кэсси взгляд, но девушка успела увидеть в его глазах блеск слез.

Флайт
— Детектив Сломен.

— Стив, привет. Это Филлида Флайт. Как дела? — Флайт изо всех сил старалась говорить тепло.

— Прекрасно, спасибо.

Тон детектива Сломена был нейтральным или откровенно недружелюбным? Филлида не видела выражения его лица, поэтому не могла ответить на этот вопрос, но решила — ее ложь во спасение будет легче «сбагрить» по телефону, чем лично.

— Я хотела узнать твое мнение о недавней смерти, которую ты зафиксировал на Патна-Роуд.

— Да? С чего бы это?

Сломен явно ощетинился.

По опыту Флайт, она наверняка впустую теряла время из-за того что согласилась на расследование смерти миссис Эдвардс — бывшего преподавателя естественных наук у Кэсси Рэйвен. Очевидно, Кэсси поддалась эмоциям, а, опять же по опыту Флайт, эмоции были врагом ясного мышления и массы других необходимых вещей, если уж на то пошло. Задавать вопросы по этому делу — значит ставить под сомнение действия коллеги-детектива. Отсюда и колючий тон сержанта Сломена. «Тем не менее обещание есть обещание», — сказала Филлида сама себе.

— Я веду беседу с несколькими стажерами о посещении мест смерти второй категории и слышала о некоей женщине, умершей в ванной, — как ни в чем не бывало продолжила Филлида Флайт. — Я подумала, ее смерть послужит для них интересным примером: правильная процедура, какие вопросы может задавать детектив и так далее, — Филлида изобразила смешок. — Забавно, но это единственный сегмент расследования, на котором я никогда не присутствовала.

Сломен со скрипом откинулся на спинку стула:

— Так ты что же, хочешь провести их через все этапы следствия?

— Да, именно так.

Тон Сломена смягчился. Флайт явно задела его тщеславие перспективой, что жемчужины мудрости сержанта отдадут кучке стажеров, только вышедших из Гендона.

Мужчина помолчал.

— Ты собираешься провести их через всю процедуру, а если стажеры наткнутся на череп в чьей-то ванной? — в голосе Сломена послышалась хитрая усмешка.

Филлида Флайт с трудом удержалась от смеха, услышав эту неубедительную остроту. Господи, неужели хихиканье никогда не прекратится? Вчера какой-то юморист оставил пластмассовый череп на кожаном ремешке, висящем на экране ее компьютера. Хотя Филлида вымученно улыбнулась, этот инцидент заставил ее почувствовать себя еще больше изгоем.

— Ладно. Никаких проблем, — сказал он. — У тебя есть ручка?

Сломен начал перечислять все свои утренние действия на месте происшествия, а Флайт вставляла мягко звучащие вопросы и лестные замечания.

— Хорошо, — произнесла Филлида, когда детектив закончил. — И последний вопрос, просто чтобы я могла объяснить причину твоих действий, — как ты исключил вариант подозрительной смерти?

— Не было никаких следов борьбы или взлома, все двери были заперты изнутри на два замка. Соседи не видели и не слышали ничего необычного. Рядом с ванной стояли бутылки виски и стакан. Токсикологическое заключение подтвердило высокий уровень алкоголя в крови, — детектив Сломен доверительно понизил голос. — Все, по-моему, ясно. Старая дева средних лет неудачно поворачивается в ванной после слишком большой порции виски.

— Верно, — сказала Флайт. Только Джеральдина Эдвардс была вдовой, а не «старой девой», и Филлида с трудом удержалась от этого уточнения, словно семейное положение покойной имело хоть какое-то значение. — А ближайшие родственники?

— Сын находился в диком и путаном Северном Уэльсе, поэтому патрульный вызвал местного участкового, и они зафиксировали смерть.

— Предполагаю, ты установил местонахождение сына миссис Эдвардс в примерный момент смерти? Это все, конечно, просто для протокола.

Пауза, после чего Сломен настороженно сказал:

— Информация только для твоего разговора со стажером, верно?

— Конечно, но ты меня знаешь — люблю дотошность!

— Поверю на слово, — язвительно засмеялся детектив. — В тот вечер он был на конференции. По-моему, в Бристоле.

Флайт повесила трубку и задумалась, не выйдет ли этот маленький обман ей же боком. В какие игры ввязалась Филлида и зачем она подыгрывает Кэсси Рэйвен? Правда, Флайт в долгу у Кэсси. В то утро мать девочки, умершей от передозировки героина, подтвердила, что ее дочь была правшой. Это дало основание сержанту пригласить парня-наркомана на повторный допрос. Впрочем, были еще причины. Несмотря на мужское поведение Кэсси Рэйвен, ее татуировки и пирсинг, мягкость, с какой девушка обращалась с мертвым телом Рози, произвела на Флайт неизгладимое впечатление. Любой хотел бы такого обращения со своим ребенком.

Филлида тряхнула головой — прервать ход мыслей.

Еще сержанта поразило, насколько добросовестно Кэсси изучала дело Рози. Она выявляла детали, которые другие люди могли вовсе не заметить. Флайт уважала людей, скрупулезно выполнявших свои обязанности. По ее опыту, таких было немного. В этот ряд точно не входил детектив Стив Сломен, судя по его отчету о происшествии в доме Джеральдины Эдвардс.

Филлида просмотрела записи и составила список профессиональных недостатков Сломена. Его описание места преступления отличалось расплывчатостью и отсутствием важных деталей, а допрос уборщицы Джеральдины Эдвардс, как раз и нашедшей тело, был, мягко говоря, поверхностным. Стив Сломен допросил только одних соседей миссис Эдвардс, а другие уже ушли, но детектив даже не удосужился послать патрульного и еще раз попытаться связаться с ними.

Вывод Филлиды Флайт: Сломен почти сразу решил, что смерть была несчастным случаем, а во время остальной части его так называемого «расследования» Стив проделал все необходимые, по его мнению, процедуры. С одной стороны, Флайт просто-таки жаждала погрузиться в это дело, потому что небрежное поведение Сломена оскорбляло ее профессиональные принципы, но с другой — могла ли она сделать хоть что-то?

Инспектор Беллуэзер уже приписал ей обсессивно-компульсивное расстройство просто за нежелание закрывать дело Харри Хардвика. Каковы бы ни были опасения Филлиды, она не хотела просить возобновлять обыкновенное, на первый взгляд, дело только из-за небрежного отчета с места происшествия некоего детектива и таким образом вызвать гнев начальника.

Глава 27

В тот день Кэсси задержалась допоздна. Она догнала администратора и разработала систему для предотвращения ужасного унижения, нанесенного миссис Палмер в печи крематория. Однако девушка чувствовала себя взвинченной и рассеянной и по дороге домой поддалась искушению позвонить сержанту Флайт и узнать, не добилась ли та хоть каких-то успехов.

— Итак, я поговорила с детективом, который посещал дом вашей учительницы после ее обнаружения. Я также внимательно просмотрела отчет с места происшествия.

Флайт говорила неестественно бодро, отчего Кэсси Рэйвен показалось, что сержант что-то скрывает.

— И что же?

Кэсси почувствовала, как у нее заколотилось сердце.

— Боюсь, он не нашел ничего подозрительного.

— И все? Я сама могла бы сказать вам то же самое!

— Не знаю, чего вы еще от меня ждете. Я обещала перепроверить отчет во избежание ошибок. Именно это я и сделала.

Голос Флайт звучал раздраженно, но Кэсси ощутила — сержант просто обороняется.

— Значит, вы считаете, он проделал большую работу?

Пауза.

— Вряд ли мне стоит об этом говорить, — сухо заметила сержант Флайт.

— Тогда ваш ответ — «нет», — произнесла Кэсси и крепко сжала трубку.

— Я этого не сказала, — парировала Флайт. — Это… это не мое дело — комментировать действия коллег — детективов.

— Получается, вы бы поступили иначе.

Сержант нетерпеливо вздохнула:

— Дело не в этом.

— Знаете, что я думаю? — с яростью спросила Кэсси Рэйвен. — Вы полагаете, что этот детектив пропустил некую важную деталь, но не хотите создавать проблемы ни ему, ни себе.

Девушка бросила трубку, не дав Флайт возможности ответить на обвинение.

У Кэсси был единственный шанс получить заключение судебно-медицинской экспертизы по миссис Э. — убедить сержанта Флайт заняться расследованием дела, но та уже подвела Кэсси Рэйвен. Кэсси представила тело миссис Эдвардс, лежащее в металлическом ящике, и почувствовала покалывание в глазах.

Девушка повернула направо и направилась обратно в Кэмден, в бар Vibe. Кэсси заслужила хорошую выпивку и, может, даже столкнется с Тиш-Таш. Черт, пара дорожек тоже не повредит…

Кэсси ощутила, что сейчас была не одна. Ее шаги замедлились. Вокруг никого не было видно, однако девушку не покидала уверенность, что миссис Э. тихо идет рядом. Какое-то успокаивающее, невидимое присутствие.

Девушка погрузилась в воспоминание. На одном из уроков химии миссис Эдвардс продемонстрировала, что происходит, когда калий соединяется с водой. Кусочек мягкого серебристого металла зашипел в лабораторном стакане, и на мгновение возник целый ливень из искр и пламени, который вызвал смех и крики в классе.

— Ты «подожгла» мой ум, — пробормотала Кэсси.

Пятнадцать минут спустя вместо выпивки в баре Vibe девушка лежала лицом вниз в тату-салоне. Ее спина была оголена. Кэсси показала Коби, ее постоянному тату-мастеру в течение многих лет, изображение на телефоне.

— Уравнение, описывающее химическую реакцию, — объяснила девушка.

— Ладно. Так… H2O — это вода, но что означает «K»?

— Калий. Когда добавляешь его в воду, калий воспламеняет кислород. Выглядит впечатляюще.

— Круто! Ты хочешь иметь эти буквы на своей спине?

— Да. И инициалы «Д.Э.» готическим шрифтом ниже.

Коби на создание татуировки требовались два часа, а так как мужчина, к счастью, не любил болтать во время работы, у девушки было достаточно времени на раздумья.

Позвонки были расположены близко к поверхности и боль от татуировочного пистолета, пробивающегося вниз по позвоночнику, была сильной, но Кэсси не обращала на это внимания. Ее тело должно иметь неизгладимое воспоминание о женщине, которая «разожгла» ум Кэсси. Наконец, девушка ощутила действие болеутоляющих гормонов, глухое жужжание пистолета погрузило ее в задумчивость, и на поверхность всплыла тревожная мысль: «Почему мне никогда не приходило в голову точно так же или каким-то другим путем почтить память родителей?»

Конечно, она посещала могилу мамы на кладбище Финчли дважды в год вместе с бабушкой, то есть отмечала годовщины рождения и смерти мамы, но это был ритуал. Его Кэсси Рэйвен выполняла больше из чувства долга, чем по личной необходимости. Что касается отца девушки, то она даже не знала места его захоронения. Babcia сказала, что отца похоронили на семейном участке где-то в Ирландии. Учитывая непреклонную враждебность Вероники к отцу Кэсси, девушка никогда не выясняла точное местоположение кладбища.

Теперь же Кэсси Рэйвен хотелось узнать больше об обоих родителях.


— Извини, что пришла так поздно.

Кэсси вошла вслед за бабушкой в теплую квартиру и сбросила куртку, радуясь возможности избавиться от дискомфорта из-за свежей татуировки на спине.

— Поздно? А, да, ведь еще и десяти часов нет! Я смотрела фильм.

Они прошли в гостиную. Кэсси увидела стоп-кадр — Джон Уэйн в ковбойской шляпе. Похоже, Babcia уже в сотый раз смотрела «Искатели».

— Хочешь, приготовлю тебе какао со сливками и налью немного коньяка?

Впервые Babcia приготовила ей какао со сливками, когда десятилетняя Кэсси вернулась домой в слезах со школьного спортивного мероприятия. Вероника никак не могла освободиться с работы в Safeways. Кэсси оказалась единственным ребенком без мамы и папы, которые могли бы ее подбодрить. Однако к разочарованию примешивалось чувство вины и ощущение облегчения от того, что бабушка не приехала.

Кэсси подросла и стала очень стесняться бабушкиных завитых седых волос и старомодного твидового пальто, видя рваные джинсы и танкетки мам ее друзей. В средней школе дрянные девчонки издевались над сильным бабушкиным акцентом и притворялись, что их рвет на pierogi[183] и golombki[184] из коробки для завтрака, которую Вероника давала Кэсси.

Все пришло в норму после конкретного случая: Кэсси Рэйвен поймала одну из хулиганок в коридоре. Та имитировала суетливую старушечью походку ии. Кэсси прижала девочку к стене и надавала ей пощечин. В итоге учитель, проходивший мимо, оттащил Кэсси от злопыхательницы. Девушка никогда не раскроет причину скандала, результатом которого стало ее месячное отстранение, но больше над ее бабушкой никто не издевался.

Кэсси принесла горячие напитки в гостиную и сказала:

— Babcia… Можно взглянуть на твои фотографии мамы?

Бабушка посмотрела на нее с радостным удивлением. Этот взгляд взбудоражил совесть Кэсси Рэйвен. Сколько раз она уклонялась от «тяжелого испытания» — просмотра фотографий?

Вероника поставила на пол большую потрепанную картонную коробку, достала альбом и раскрыла его на коленях.

— А! Вот здесь твоя мама нарядилась для своей первой вечеринки. Ей здесь исполнилось пять лет.

Маленькая девочка, одетая в старомодное вечернее платье из бледно-голубого шелка с юбкой, туго стянутой в талии, с широко раскрытыми глазами и взволнованным лицом.

— Шикарное платье, — воскликнула Кэсси.

— Шикарное? Да что ты! — бабушка засмеялась. — Я сделала его из обрезка ткани для штор, которую купила на рынке. — Она похлопала по альбому. — Она очень похожа на тебя, когда вы были одного возраста.

— Неужели?

Эта странная маленькая девочка с косичками и в белых носках до колен выглядела такой старомодной и необычной, словно ее телепортировали с другой планеты.

Впрочем, одна из более поздних маминых фотографий словно «наскочила» на Кэсси, даже спустя десятилетия. Она запечатлела молодую Кэтрин, идущую летним днем по рынку Кэмдена. Выглядела мама лет на девятнадцать или двадцать, то есть фотографию сделали в начале девяностых. Тени были резкими, а солнечные участки обесцвечены, поэтому даже воздух казался горячим. Джинсовые шорты Кэтрин обнажали длинные стройные ноги, а солнце высвечивало золотисто-каштановые отблески в волнистых волосах мамы, ниспадающих на плечи.

Взгляд девушки — счастливый, в то же время смеющийся и застенчивый оттого, что ее фотографировали — был взглядом, каким можно одарить только любовника.

— Наверное, эту фотографию сделал папа, — предположила Кэсси.

Кэсси Рэйвен вновь увидела поджатые губы бабушки и в который раз ощутила вечный запрет на любое упоминание об отце.

— Бабушка, знаю, ты считаешь отца недостаточно хорошим для моей мамы, — попыталась продолжить эту тему Кэсси. — Может, ты права, и отец был расточительным. Но все же он мой отец.

Губы пожилой женщины сжались в тонкую полоску, однако Кэсси Рэйвен упорствовала.

— Ты ведь обвиняешь его в аварии?

Возможно, помимо основной причины гибели родителей — безрассудного мальчишки-гонщика на угнанной машине — имелись и другие подробности.

— В катастрофе виноват папа? Неужели он пил?

Вероника покачала головой и закрыла альбом. А Кэсси уже не могла прекратить расспросы:

— Боже, у меня даже нет фотографии отца! Ты наверняка знаешь, как связаться с его семьей. Я должна хотя бы навестить папину могилу.

— Я понятия не имею ни о его семье, ни о том, где он похоронен, — отрезала Babcia и посмотрела в сторону. Затем бабушка положила альбом в коробку, погладила обложку и снова надела на коробку крышку.

— Кассандра, милая. Естественно, что ты интересуешься отцом, — Вероника посмотрела Кэсси прямо в глаза и крепко, до скрипа костяшек пальцев сжала ее руку. — Поверь мне, тебе повезло, что ты его не знаешь.

Кэсси Рэйвен обратила внимание на свирепый взгляд Бабсии и решила больше не настаивать.

Что же мог сделать ее отец, чтобы заслужить такую враждебность? Или Кэсси видела просто проявление неуместной агрессии женщины, которая верила, что ее любимая и единственная дочь могла быть все еще жива, если бы не встретила будущего мужа и не села с ним в машину той ночью? Именно такой способ мышления формировал бесконечные вопросы скорбящего и самоистязающегося человека. «Что, если…», «Если бы только» — бесконечная карта альтернативных событий или вариантов выбора, которые могли бы предотвратить смерть их любимого человека.

Кэсси вновь вспомнила, как отец брал ложку с едой и имитировал ею полет самолета, но на этот раз с новой деталью: кудрявая голова отца склонилась над тарелкой. Он с сосредоточенным видом что-то выуживал ложкой.

Вернулась Вероника, и воцарилось напряженное молчание, которое бабушка нарушила первой.

— Я могу сказать, в последнее время тебя что-то беспокоит, — произнесла Babcia нежным голосом. — Это как-то связано с той недавно умершей преподавательницей — твоей подругой?

— Иногда мне кажется, мертвые разговаривают со мной.

Девушку ошеломили собственные слова: пять лет она скрывала факт общения с мертвыми, а теперь рассказала об этом, да еще и с перерывом всего в несколько дней, Тиш-Таш — незнакомому человеку и своей бабушке.

— Это касается миссис Эдвардс, — произнесла Кэсси. — Кроме того, я продолжаю видеть ее и вне морга.

Если Веронику и шокировали слова Кэсси Рэйвен, то она хорошо это скрыла. После долгого молчания пожилая женщина произнесла, тихонько стукнув себя кулаком в грудь:

— Когда умирают твои любимые люди, они продолжают находиться рядом. Я имею в виду — по-настоящему находиться. Через три дня после смерти твоей мамы я вошла и увидела, что она сидит там, где ты сейчас, и заплетает свои прекрасные волосы.

Кэсси посмотрела на диванную подушку и вздрогнула. Впервые за много лет она представила себе улыбку матери, которая вызвала настолько сильное ощущение утраты, что внутри у девушки все сжалось. Неужели смерть миссис Э. дала волю горю Кэсси Рэйвен и к ней вернулись воспоминания о гибели родителей? Может, поэтому ее посещали эти видения?

— Миссис Эдвардс словно пытается сказать — что-то не так и что она не должна была умереть, — задумчиво произнесла девушка. — Звучит безумно?

— Нет, не безумно. Это не безумие, если ты кого-то любишь. — Бабушка перевела взгляд на фотографию дочери, стоявшую на каминной полке. — Знаешь, ведь прошло уже двадцать лет, как я потеряла Кэтрин, но она все еще иногда разговаривает со мной. Эти моменты — бесценный подарок для меня.

Кэсси подумала, но не произнесла вслух: «Мама когда-нибудь говорила обо мне?»

Глава 28

На следующий день, в субботу, Кэсси не должна была работать, но согласилась пойти в морг в конце дня и подготовиться к судебно-медицинскому вскрытию, назначенному на понедельник утром на рассвете. Поскольку выводы судебно-медицинской экспертизы могли повлиять на то, отправится убийца в тюрьму или выйдет сухим из воды, от каждого шага процедуры требовалась стопроцентная безупречность. Около пяти часов вечера девушка села с Деборой в приемной. Дебора пришла разобраться с бумагами.

— Покойный Ханиф Хассан. Дата рождения: 7 апреля 2001 года, — прочитала Дебора с экрана. Она прищелкнула языком. — Того же возраста, что и мой младшенький. Это тот самый из телевизионного сюжета, которого ударили ножом?

Кэсси кивнула. Она была на дежурстве в ночь, когда пару недель назад полицейские привезли тело Ханифа. Убийца охотился за ним почти два километра, от северной окраины городка до дома, где жил Ханиф с матерью. Камеры слежения запечатлели основную часть погони и даже момент, когда преследователь последовал за Ханифом в квартал, где тот жил. Убийца напал на Ханифа с ножом — без свидетелей и вне камеры. Несчастный получил единственную ножевую рану в бедро, оказавшуюся смертельной.

Запись с камер видеонаблюдения привела к аресту Реджиса Кейна, главаря местной банды, торговавшей наркотиками на улицах вокруг печально известного поместья Кастлхэвен. Теперь Кейн сидел в камере в Уормвуд-Скрабс и ожидал суда за убийство.

— Значит, наркотики? — вздохнула Дебора.

Кэсси согласилась, сказала, что это довольно печальная история, и пересказала все со слов полицейских. По-видимому, Ханиф Хассан был очень перспективным специалистом в области компьютерного программирования и недавно получил даже премию IT Student of the year из рук самого мэра. К сожалению, Ханиф финансово «подпитывал» свои исследования продажей небольшого количества марихуаны. Он продавал траву только знакомым, но в тот день его заметили на территории, подконтрольной Кейну. Реждис Кейн руководил торговлей наркотиками вокруг поместья Кастлхэвен.

Кэсси Рэйвен вспомнила ночь с Тиш-Таш — именно тогда девушка дала денег на наркотики одному из сомалийских детей возле бара Vibe — и ощутила жар на шее. Кэсси заплатила каких-то двадцать фунтов за упаковку кока-колы, но знала, что все эти двадцатки идут на кровавые сделки.

Дебора занималась поиском электронных писем и не заметила смущения Кэсси.

— Ну что ж, поехали. Правильно, патологоанатомом защиты будет мистер Антон Ферриман.

Профессор Аркулус провел официальное вскрытие тела Ханифа и установил, что смертельной оказалась единственная колотая рана, задевшая бедренную артерию. Кейна обвинили в убийстве, однако теперь его защита воспользовалась правом независимого патологоанатома провести повторное вскрытие тела Ханифа.

Дебора скептически поморщилась:

— Почему они беспокоятся? Убийство есть убийство, не так ли?

— Можете думать и так, — задумчиво произнесла Кэсси Рэйвен. — Впрочем, все, на что способна защита, это внести капельку сомнения.

Она вспомнила один случай: патологоанатом, нанятый защитой, утверждал, что жертва избиения страдала от ранее существовавшего сердечного заболевания и оно стало основной причиной смерти. Мнение патологоанатома привело к оправданию обвиняемого.

— Это же безумие! — вздохнула Дебора.

Дебора начала закрывать компьютер, а Кэсси неожиданно позвонил Карл.

— Я хотел спросить, не хочешь ли пропустить со мной баночку пива, когда закончишь? — спросил молодой человек.

— Да я бы с удовольствием, но мне еще нужно подготовить судебно-медицинский кабинет.

— Ты задержишься допоздна?

Девушка проверила время на телефоне:

— Нет. Я должна быть здесь не дольше восьми, но думаю, после этого рано лягу спать.

Карл говорил немного нервно, и Кэсси вдруг пришло в голову, что он, вероятно, хотел поговорить о надвигающемся дисциплинарном взыскании.

— Дуг уже обсуждал с тобой фиаско с кардиостимулятором? — спросила она.

— В понедельник я первым делом встречаюсь с ним, — Карл перешел на шепот. — Не знаешь, чего он там для меня задумал?

Кэсси заколебалась, поскольку не могла признаться, что именно она уговорила Дуга перейти от письменного предупреждения к устному.

— Не совсем, но все-таки не надо терять из-за этого сон. Хорошо?

— Да. Спасибо, Кэсс.

— И не надо приходить на работу с пивным запахом!

Кэсси отвлеклась на проблемы Карла и обнаружила, что стоит в главном кабинете для вскрытия, а ей нужно было подготовиться к судебно-медицинской экспертизе.

Девушка отперла дверь и вошла внутрь. Запах формалина ударил ей в нос и заставил глаза слезиться. Она открыла холодильник, где, в отличие от основного хранилища, было всего шесть ящиков, и сверила с документами имя и дату рождения Ханифа на ящике.

— Ждать осталось недолго, Ханиф, — сказала она ему через мешок для трупов. — Мы скоро отвезем тебя к маме.

Кэсси не ожидала ответа от Ханифа Хассана. Она никогда не слышала речей от своих судебных подопечных — возможно потому, что не проводила потрошение в этих случаях. Только патологоанатому позволили прикоснуться в понедельник к телу Ханифа и исключить, таким образом, нечестные улики. Кэсси Рэйвен пришлось просто стоять и вручать специалисту то приспособления, то емкости для образцов.

Тем не менее Кэсси всегда с нетерпением ждала судмедэкспертизы. Если патологоанатом сочтет необходимым, с тела снимут кожу и оставят механизмы мышц, сухожилий и кровеносные сосуды открытыми, как в анатомической модели. Девушка как-то раз хотела объяснить бабушке странный трепет, охватывавший ее при виде этого зрелища, но с трудом подобрала слова. Вероника на мгновение задумалась и произнесла: «Должно напоминать проблеск Божественного разума». О чем-то подобном и думала Кэсси Рэйвен.

Сначала Кэсси должна была освободить скамью для вскрытия, заставленную белыми ведрами с крышками, в которых плавали мозги в формалине — процесс, укрепляющий мягкие ткани перед рассечением. Ведра весили не меньше тонны, следовательно, требовались сразу две руки. Девушка перенесла ведра в дальний конец помещения, и у нее от тяжести сильно заболели плечевые суставы. Кэсси еще не успела прибраться в кабинете для вскрытия, как раздался телефон. Звонила Дебора. Та сообщила Кэсси о телефонном разговоре со старым джентльменом, чья жена умерла в больнице. Он попросил разрешения осмотреть ее тело.

— Предложить ему прийти в понедельник? — спросила женщина.

Кэсси представила себе пожилого мужчину, только что оправившегося от шока из-за потери жены. Его наверняка мучила потребность увидеть тело мертвой спутницы жизни.

— Нет, не надо, — Кэсси Рэйвен сверила время. Допустим, полчаса на подготовку тела жены и, скажем, еще час на осмотр. Потом она разберется с судмедэкспертизой. В любом случае будет уже поздно. — Скажите ему, пусть придет в восемь. У меня хватит времени на подготовку ее тела.

Моррис, джентльмен лет восьмидесяти, прибыл с получасовым опозданием. У него был отсутствующий взгляд человека, ошеломленного потерей, но мужчина явно позаботился о своем внешнем виде перед визитом. Кэсси обратила внимание на его свежевыглаженную рубашку и галстук, запах средства для чистки обуви, исходящий от его, вероятно, самых лучших ботинок, и на крошечные пятна крови от бритвенного пореза над челюстью.

Девушка сидела рядом с ним и его покойной женой Наоми. Моррис вспоминал об их пятидесяти трех годах совместной жизни. О том, чтобы торопить мужчину, не могло быть и речи, поэтому прошло целых два часа, и только затем пожилой мужчина согласился с предложением Кэсси хорошенько выспаться и утром вернуться к Наоми.

Визит Морриса сильно выбил Кэсси Рэйвен из графика. Уже перевалило за полночь, когда девушка убрала кабинет и подготовила его к работе. Кэсси проводила последнюю проверку всех стерилизованных инструментов и банок с образцами, когда услышала снаружи рокот дизельного двигателя.

Глава 29

Кэсси сразу же подумала, что, наверное, пропустила сообщение от гробовщиков о поздней ночной доставке. Девушка сунула руку в карман за мобильником, но вдруг поняла, что оставила его в смотровой комнате.

Поскольку в кабинете судмедэкспертизы не было окон, Кэсси решила отправиться в офис, окна которого выходили на парковку. Кэсси Рэйвен вышла в коридор и почувствовала, как холодный воздух коснулся ее лица.

Кто-то открыл входную дверь. Кто же? У гробовщиков не было карточек для прохода.

Кэсси услышала тихий стук закрывающейся входной двери. Ее волосистая часть головы сжалась, а на верхней губе выступили капли пота. Миндалевидное тело подсказывало девушке то, что ее лобная кора не спешила признавать: в морг явился незваный гость. Кэсси Рэйвен напрягла слух и различила настойчивый шепот из прихожей.

Незваных гостей несколько.

Наконец девушка уловила еле слышное движение кроссовок по линолеуму в коридоре. Кэсси проскользнула назад в кабинет судмедэкспертизы и тихонько заперла за собой дверь. Кэсси Рэйвен на секунду запаниковала, поскольку осознала, что другого выхода нет, но тут же сказала себе — между ней и этими незнакомцами стоит хорошая прочная дверь. Наркоманы, скорее всего, искали наркотики или мелкую наличность. В коридоре как раз имелись незапертые двери.

Снаружи раздались низкие, настойчивые голоса. Говорили двое мужчин, причем по голосу один из них казался моложе другого. Кэсси Рэйвен слышала обрывки их разговора:

— Нужно сделать все правильно, — раздался голос мужчины постарше.

— Это место вызывает у меня долбаные мурашки, — продолжил плаксивый голос молодого парня.

Затем первый голос попросил:

— Отдай-ка мне это, братан.

Глухой удар и последовавший за ним треск заставили Кэсси подпрыгнуть.

Твою мать! Они пытались проломить дверь ломом. Дерево застонало. Дверь стояла, но надолго ли?

Она решила сообщить о своем присутствии.

— Полицейские идут, — намеренно спокойно, тихо и властно произнесла Кэсси через дверь. — На вашем месте я бы сейчас же убралась отсюда.

Атака на дверь прекратилась. Наступила тишина, за которой последовал еле слышный спор. Молодой запаниковал и решил уйти, но другой, постарше, перебил его. Она услышала, как тот, второй мужчина, усмехнулся:

— …сука лжет, братан.

Теперь второй заговорил, через дверь обращаясь к ней:

— Слушай, мы войдем в любом случае. Если ты впустишь нас, мы тебя не трахнем.

Кэсси не хотела думать о мрачном обещании, сказанном этим беззаботным голосом. Девушка огляделась в поисках оружия. Мгновение спустя раздались еще один мерзкий удар и металлический визг: дверь хотели взломать. Кэсси оглядела арсенал скальпелей, пил и ножниц для разрезания ребер, выстроившийся в ряд на скамье для препарирования. Конечно, они могут выглядеть опасными, но сейчас Кэсси с удовольствием поменяла бы все эти приспособления на простую бейсбольную биту.

Треск, похожий на выстрел, эхом прокатился по номеру — это поддалась нижняя дверная петля. Мужчины радостно закричали.

Кэсси посмотрела на дверной замок. А если она сдастся и откроет дверь, то, может, эти люди не причинят ей вреда? Да уж, конечно.

Через несколько секунд дверь наконец-то поддалась и рухнула на пол.

Двое мужчин из коридора вглядывались в темноту.

— Куда, черт возьми, она делась? — пробормотал молодой мужчина.

Мужчина постарше сделал шаг к порогу затемненной комнаты. Он держал лом на высоте плеча.

Мужчина увидел вспышку чего-то белого и страшное лицо, утыканное металлом. Лицо разорвалось криком, когда он швырнул белый лом в его сторону. Огромный язык вывалился из ведра с жидкостью и на миг, стоп-кадром, повис в воздухе. Потом язык обрушился на мужчину, и что-то тяжелое ударило его в грудь.

Мужчина бросил оружие и натянул толстовку. Теперь он отчаянно пытался стереть с лица жгучую жидкость.

— Кислота! Эта сука подожгла меня!

Потом мужчина постарше перевел взгляд на то, что его ударило, а теперь уютно лежало между кроссовками.

Мужчина дважды моргнул, а потом до него дошло: человеческий мозг.

В дверях появилась Кэсси Рэйвен. Она размахивала другим таким же заряженным оружием, но оба мужчины уже бросились бежать, скользя по мокрому линолеуму.

Глава 30

Кэсси позвонила по номеру 999. В морг приехали три патрульные машины с воющими сиренами. Полицейские обнаружили входную дверь открытой. Кэсси стояла на коленях и уговаривала человеческий мозг вернуться в белое пластиковое ведро. Полицейские потом рассказывали своим коллегам, что она шептала мозгу, словно разговаривала с раненым домашним животным.

Теперь Кэсси Рэйвен сидела в офисе, а Дуг насильно поил ее подслащенным чаем. Полицейские оцепили места, где ступала нога злоумышленников.

— Перестань беспокоиться о мозге, Кэсси. Ты поступила правильно.

Девушка обхватила руками колени и раскачивалась взад-вперед.

— А если лаборатория не сможет сделать приличный разрез мозга?

— Все будет хорошо. Мозги крепче, чем ты думаешь. Строго между нами — однажды я уронил один из образцов мозга с лестницы.

Кэсси засомневалась:

— И у них есть пригодный образец?

— Да. Теперь допивай чай. Не хочешь печенье?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Ты еще ужасно бледная. Я подумываю отправить тебя на такси домой ипредложить полицейским допросить тебя не сейчас, а утром. Сейчас ведь почти час ночи.

— Да нет. Я предпочла бы остаться здесь.

Девушка не могла просто вернуться домой и оставить миссис Эдвардс и других подопечных одинокими и беззащитными после такого взлома. Сквозь мысленный хаос Кэсси безошибочно расслышала голос сержанта Флайт, которая хладнокровно ругала одного из полицейских за какую-то оплошность.

Флайт вошла и увидела Кэсси. Та свернулась в кресле с чашкой чая. Хмурый взгляд сержанта развеялся. Она придвинула стул.

— Как дела?

— Все нормально.

— Похоже, вы их здорово напугали. Вам повезло.

Обычная ершистость Флайт прошла, холодность растаяла. «Как иней на зимней розе», — внезапно подумала Кэсси. В глазах сержанта застыли слезы сострадания.

— Кэсси, готовы ли вы говорить о произошедшем, пока все живо в памяти?

Кэсси Рэйвен кивнула.

Дуг ушел сделать еще чаю. Кэсси Рэйвен попыталась вспомнить и собрать воедино всю возможную информацию о взломе. Именно попыталась, поскольку, хотя все случилось менее часа назад, ее память уже разбила эпизод на несколько случайных фрагментов. Создать простую временную шкалу было очень сложно.

— А мужчины? Не могли бы вы «вытащить» их из памяти, как думаете? — спросила Флайт.

Кэсси повела плечом и ответила:

— Не уверена. Я видела их всего долю секунды. Честно говоря, все было как в тумане.

В итоге Кэсси Рэйвен все-таки попыталась максимально описать двух мужчин, с которыми ей удалось совладать: старшему было около тридцати лет, и он принадлежал к смешанной расе; его приятелю с глазами лани и тонкими чертами лица сомалийца или эритрейца, похоже, едва исполнилось восемнадцать.

— Не беспокойтесь, — успокоила ее Флайт. — Вы все еще в шоковом состоянии. А что за химическое вещество, которое вы бросили на них? Понадобится ли им лечение от ожогов?

— Формалин — разбавленный формальдегид. Нет, не думаю. Главное — быстро его смыть.

На лице Флайт на секунду промелькнуло разочарование.

— А вы не догадывались, за чем они охотятся? — поинтересовалась сержант.

— Лишь в кабинете судмедэкспертизы есть внутренняя дверь с замком безопасности. Может, они хотели найти наркотики?

Раздался стук в дверь. Один из полицейских в форме обернулся.

— Пришли криминалисты, сержант.

Флайт едва кивнула ему. Потом она снова повернулась к Кэсси.

— Возможно, вы поспите и вспомните еще что-нибудь. Я попрошу одного из сотрудников отвезти вас домой.

Кэсси покачала головой:

— Я… Мне не хотелось бы уезжать после всего случившегося.

— Понимаю, — сказала Флайт и пристально на нее взглянула. — Вот что я вам скажу. Хотите, я останусь здесь, пока не придет охранная фирма для перезагрузки системы? Даже если это произойдет только утром.

Кэсси кивнула. Она встала на ноги, но еще немного шаталась. В дверях девушка обернулась:

— Спасибо, сержант Флайт.

— Не за что, — ответила сержант, и румянец окрасил ее бледные щеки. — И зовите меня просто Филлидой.

Глава 31

Кэсси Рэйвен резко проснулась. Она заморгала в угрюмом сиянии низкого зимнего солнца: оказывается, девушка упала в постель полностью одетой и даже забыла спустить жалюзи. После секундного замешательства Кэсси восстановила в памяти события прошлой ночи. Видимо, ее разбудило жалкое царапанье в дверь спальни. Она не покормила Макавити.

Девушка встала, но все еще чувствовала себя ошеломленной и неспособной как следует вспомнить все о взломе. В ее голове отпечатались лишь фрагменты, например, неистовый скрип поддающейся дверной петли.

После чашки крепкого, сиропообразного кофе туман в ее мозгу на мгновение рассеялся, и девушка кое-что поняла.

Два взлома морга за две недели не были случайностью. Ночные злоумышленники и были похитителями тела Харри Хардвика. Это сразу исключало два возможных мотива кражи: какая-то разовая шалость и то, что они не были нацелены на мистера Хардвика. Так что же они задумали?

Возможно, Карл правильно думал: речь шла о похитителях тел, собирающих для повторного использования части тел недавно умерших людей. Люди теоретически могли заказать тело моложе и ценнее, но воры облажались. Этот вариант хорошо объясняет, почему похитители бросили бедного старого Харри в канал и вернулись прошлой ночью попытаться снова.

Девушке вспомнился обрывок их разговора: что-то вроде «сделать все правильно». Значит, они в этот раз должны были сделать все правильно?

Но… в этой версии было что-то неверное, а что — Кэсси не могла уловить. Ее одурманенный мозг пытался и не мог увязать все факты. Девушка переоделась. Она взглянула на набор отмычек Кирана, все еще лежавший на столе. Флайт, скорее всего, скоро учинит ей допрос, поэтому отмычки надо вернуть владельцу.


Внизу, у канала, воздух был холодным и свежим. Это помогло Кэсси прояснить мысли. Вчерашнее вторжение в морг, конечно, напугало ее до полусмерти, но девушка утешалась тем, что незваные гости явно не ожидали встретить кого-то живого. Кэсси Рэйвен просто оказалась не в том месте и не в то время.

Она заметила знакомый объект ярко-синего цвета рядом с буксирной тропой. Это был Киран. Он сидел в спальном мешке и явно собирался свернуться.

— Я надеялся увидеть тебя, Кэсси Рэйвен, — произнес молодой человек, беззубо улыбнулся и протянул ей руку.

— Извини, — Кэсси вытащила отмычки из кармана. — Я хотела вернуть их раньше.

— Не беспокойся об этом, — сказал Киран. Он оглядел буксирную тропу и подозвал старую знакомую поближе. Она присела на корточки. Киран поплелся к ней. — Несколько дней назад я услышал кое-какие любопытные сплетни. — Лицо молодого бездомного приобрело интригующее выражение. — У бандитов был труп, в который они хотели выстрелить.

— Правда? — деланно равнодушно спросила Кэсси.

— Говорят, они украли его из морга.

— Да неужели?

— Значит, ты никого не теряла? — спросил с улыбкой Киран.

Она выдавила из себя смешок:

— В прошлый раз у нас был «полный зал».

Девушка сказала правду.

— Да, я подумал, это, наверное, чушь собачья. Зачем кому-то понадобилось спереть труп? — недоумевая, молодой человек провел языком по краю папиросной бумаги.

— И вообще, кто эти похитители тел? — спросила Кэсси и скептически подняла бровь.

— Кастлхэвен Бойз. Мерзкие маленькие ублюдки из верхнего Кентиша.

Кастлхэвен Бойз…

— Никогда о них не слышала. Так что случилось с этим так называемым «украденным телом»?

— Честно говоря, не знаю.

— Кажется, кто-то тебя разыгрывает, — осторожно произнесла Кэсси Рэйвен. Она испытала облегчение, что раннее утреннее возвращение мистера Хардвика помогло сохранить эту историю в секрете.

— Да, но мы должны развлекать себя сами, — весело признался Киран и закурил самокрутку.

От этого разговора у Кэсси закружилась голова. Неужели кто-то из Кастлхэвен Бойз получил от торговцев частями тела задание проникнуть в морг? Правда, тут же девушку охватили сомнения. Если вы возвращаетесь за более молодым телом, то почему бы вам не вернуться в главное хранилище тел, где есть дюжина на выбор?

И зачем вам нужна запертая дверь кабинета судебно-медицинской экспертизы?

Дойдя до ворот шлюза, где было найдено тело Харри, она остановилась как вкопанная.

В хранилище было только одно тело. Оно принадлежало Ханифу Хассану, которого убила банда под предводительством Реджиса Кейна. Поскольку Кейн заправлял торговлей наркотиками в поместье Кастлхэвен, банда Кастлхэвен Бойз должна была ему подчиняться.

Девушка достала телефон и позвонила Деборе на мобильный.

Кэсси Рэйвен шокировали расспросы о предыдущих ночных событиях. Ей пришлось говорить, что да, она в порядке и т. д. и т. п. Наконец, Кэсси удалось вставить свой вопрос:

— Послушайте, Дебора. Извините, что беспокою вас в воскресенье, но… эта мысль все утро не давала мне покоя. Вы знаете нашего молодого Ханифа, у которого назначена судебно-медицинская экспертиза… Когда мы заполняли анкету, то в бланках написали его полное имя, не так ли?

— Да ну что вы, не берите в голову, — ответила Дебора. — Вам не стоит волноваться о таких вещах после всего пережитого! Дуг отложил встречу до следующей недели.

Кэсси закатила глаза:

— Я знаю, это глупо, но, как я уже сказала, не могу выкинуть эту мысль из головы. Я знаю, у вас есть удаленный доступ к системе, поэтому не могли бы вы ради моего интереса быстро туда заглянуть?

В любой другой день Дебора могла бы рассказать о просьбе Кэсси чиновникам, но сегодня она была готова к сотрудничеству. Несколько мгновений спустя она вернулась к телефону.

— Я держу его форму перед собой и… она заполнена. Вам не стоит беспокоиться.

— О, хорошо… Дебора, просто напомните мне, пожалуйста, какое у него отчество?

— Ммм… Азиз.

Кэсси последний раз испытывала такой же трепет в детстве, когда ее последний поворот наконец-то превращал каждую сторону кубика Рубика в один сплошной изначальный цвет.

Глава 32

Час спустя сержант Флайт прибыла в морг. Кэсси уже составила план действий.

— Вы что-нибудь вспомнили о взломе? — спросила Флайт, едва переступив порог.

Кэсси удивило, что даже в выходной сержант надела пиджак, пускай и чуть менее строгий и с топом с круглым вырезом вместо обычной рубашки.

— Не совсем, — ответила девушка. Она все еще не могла думать о сержанте Флайт как о Филлиде. — Впрочем, я знаю, что произошло и кто совершил преступление. — Кэсси без посторонних свидетелей могла говорить свободно.

— Вы сейчас о чем?

Кэсси напряг по-волчьи напряженный взгляд Флайт. Очевидно, обидчивость сержанта, на которую Кэсси Рэйвен мельком обратила внимание в ранние утренние часы, никуда не делась.

Кэсси выпятила подбородок и ответила:

— Я поделюсь своими… размышлениями с вами, но при условии, что вы возобновите расследование смерти Джеральдины Эдвардс, и на этот раз по-настоящему.

Губы Флайт удивленно приоткрылись:

— Вы пытаетесь заключить со мной сделку?

Кэсси Рэйвен сложила руки на груди. Она чувствовала, как быстро, но уверенно бьется сердце.

— Я бы предпочла назвать это… пониманием.

Озарение, пришедшее к девушке на буксирной тропе, стало единственно возможным рычагом воздействия на процесс расследования дела миссис Э. и доведения его до справедливого конца.

Флайт прищурилась. Вероятно, она решала, стоит ли прибегать к обычной процедуре «препятствование полиции». Вместо этого женщина сказала:

— Знаете, не так-то это просто. Я не могу… лезть не в свое дело.

Кэсси молча пожала плечами.

— Вы не поняли меня, — настаивала Флайт. — Мне понадобится особое разрешение от босса.

— Так попросите его об этом, — парировала Кэсси.

Взгляды двух женщин столкнулись. Кэсси Рэйвен показалось, что их противостояние теперь приобрело оттенок взаимного уважения.

Флайт раскрыла ладонь, знак, что она явно колебалась.

— Скорее всего, босс просто прикажет мне уйти, но…

— Но?

— Но если вы на самом деле можете предоставить мне существенную информацию, способную решить дело Харри Хардвика и приоткрыть завесу тайны над вчерашним взломом, то я спрошу у него. Строго говоря, если босс скажет «нет», то я ничего не смогу сделать.

Любой другой полицейский посоветовал бы Кэсси отвалить. И прежде всего потому, что кража тела старика не стоила таких усилий. Но здесь Кэсси Рэйвен почувствовала: по какой-то неизвестной причине Филлида Флайт вовлеклась в дело Харри Хардвика.

Кэсси попросила Флайт следовать за ней и пошла по коридору.

— Люди, пришедшие прошлой ночью… Полагаю, они же вломились и забрали тело Хардвика две недели назад.

Судя по лицу Флайт, она не возражала, поэтому сказала только одно: «Продолжайте».

Кэсси Рэйвен подошла к двери с надписью «Хранилище тел».

— Итак, представьте, что вы входите в парадную дверь и ищете тело. Хранилище — первое место, которое вы бы проверили, верно?

Девушка открыла дверь и подошла к огромному холодильнику с инициалами, написанными черным маркером на полированной стальной дверце.

— Вы помните систему? Когда новое тело зарегистрировано, мы помечаем место, где оно останется.

Флайт нетерпеливо кивнула. Кэсси указала на инициалы «П.Д.Ф» на одной из дверей, открыла ее, выдвинула ящик на роликах, чтобы показать закутанную голову и плечи тела, находившегося внутри. Девушка нашла маленькую этикетку на боку мешка для трупов и подозвала сержанта Флайт. Сержант наклонилась и прочла:

— Питер Джеймс Феннер.

— Верно. А теперь представьте, что вы — полночный нарушитель закона, который дико спешит. Этикетку с именем нелегко найти, не так ли? — Кэсси Рэйвен со стуком закрыла дверцу и постучала по большим черным инициалам. — Я думаю, что когда вы видите инициалы, то предполагаете, что внутри нужное вам тело.

Флайт внимательно слушала.

— А какое полное имя у Харри Хардвика? — спросила она.

— Харольд Альберт Хардвик.

— Значит, при первом взломе они искали кого-то с инициалами Х. А. Х.

Кэсси кивнула.

— Но не Харри Хардвика?

Девушка покачала головой.

Флайт нетерпеливо фыркнула.

— Так вы наконец-то скажете мне, за кем они охотились?

— Помните того азиата, мелкого торговца наркотиками, которого зарезали пару недель назад? — Кэсси вытащила документы со вскрытия из кармана халата. — С тех пор он лежит в холодильнике для криминалистов на заднем дворе. Завтра его ждет повторное вскрытие по приказу защиты.

Флайт буквально выхватила бланк из рук девушки и просмотрела его. Затем ее голова дернулась, а бледно-розовые губы сложились в букву «О».

— Совершенно верно, — подтвердила Кэсси Рэйвен. — Все это время они охотились за Ханифом Азизом Хассаном.

Флайт
Флайт наслаждалась безраздельным вниманием босса Беллуэзера, которому позвонила на мобильный. Поначалу его голос звучал раздраженно, поскольку начальника потревожили в воскресенье. Но когда Беллуэзер выслушал рассказ, его тон изменился:

— Итак, согласно вашей теории, Реджис Кейн прислал пару своих людей, чтобы украсть тело Ханифа Хассана и, таким образом, исключить второе вскрытие, которое собиралась провести защита?

— Да, босс. Кейн провел последние несколько недель, «застряв в кустах» и размышляя о страшной перспективе получить пожизненный срок. Я думаю, он придумал план. Если тело Ханифа внезапно исчезнет, ему откажут в законном праве на повторное обследование независимым патологоанатомом.

Кейн должен был знать, что записи камер видеонаблюдения, на которых он преследует Ханифа Хассана, ставят его в центр убийства, но отсутствие свидетелей самого убийства означало, что Реджис Кейн мог проявить вольный подход к фактам.

— Будь я на месте Кейна, я бы сказала, что это Ханиф вынул нож, — продолжала Флайт, — и в отчаянной борьбе Ханиф случайно получил ранение собственным лезвием.

— Значит, он утверждал, что рану нанесли в целях самообороны, а не убийства?

— Вот именно. На ноже имелись отпечатки пальцев обоих мужчин. Однако защита могла бы возразить, что без второго вскрытия тела Ханифа версия событий Кейна не могла быть проверена по положению и углу колотой раны.

— Мне не хочется думать, что присяжные настолько глупы, чтобы попасться на эту удочку, — Беллуэзер откинулся на спинку стула. — Но я могу себе представить, что Кейн говорил бы о том, что тело Ханифа является самым важным доказательством. Некоторые люди могут колебаться, приговаривать ли молодого человека к пожизненному заключению в таких обстоятельствах.

— Именно. По крайней мере, это могло бы замутить воду. В любом случае, столкнувшись с перспективой пожизненного заключения, Кейн подумал: ему нечего терять.

Беллуэзер задумчиво кивнул:

— Допустим, вы правы, и Кейн стоит за обоими взломами морга, но если он прислал своих молодчиков, чтобы украсть тело семнадцатилетнего парня-азиата, то как они в итоге схватили восьмидесятиоднолетнего белого старика?

Флайт изложила ему теорию Кэсси Рэйвен: люди Кейна зашли не в то хранилище и увидели инициалы Х. А. Х., написанные чернилами на двери, схватили лежащее в мешке тело, поскольку предположили, что это и есть Ханиф Азиз Хассан.

— Представьте эту сцену, босс. Пара молодых гангстеров в морге в полночь. Вместо фонариков у них телефоны. У них нет никакого желания находиться там долго.

— Правильно. Поэтому они засовывают тело в кузов фургона, а потом выясняют, что забрали не того.

— Потом Кейн послал вчера вечером гангстеров назад, как раз перед вторым вскрытием.

Беллуэзер произнес:

— Хорошо. Давайте установим круглосуточное наблюдение в морге, по крайней мере до вечера, на случай, если парни Кейна появятся вновь.

Предложение начальника обеспокоило Флайт. Она все еще не понимала, каким образом незваные гости проникли внутрь. Тем более охранная фирма утверждала, что не было никаких записей об использовании карты для получения доступа где-либо в приблизительное время взлома.

— Филлида, нужно учитывать связь с убийством Ханифа Хассана. Проинформируйте сотрудников, — продолжал Бэллуэзер. — У них есть все последние данные о Кейне и о его кастлхэвенских парнях. Сотрудникам придется взять на себя и оба случая взлома морга, — мужчина прервался. Возможно, он ждал сопротивления от подчиненной, но та ничего не ответила. Бэллуэзер продолжил: — Молодец, Филлида. Хорошо поработали. — По тону босса было ясно, что он считает разговор оконченным, однако Филлида Флайт не торопилась его заканчивать. Начальник осторожно спросил: — Вы хотели поговорить о чем-то еще?

Филлида предпочла бы сама преследовать людей, осквернивших тело Харри Хардвика, но ей хватило факта возобновления расследования кражи. Теперь женщине предстояло выполнить свою часть сделки, заключенной с Кэсси Рэйвен.

— Да-да. Я хотела бы еще раз обсудить внезапную смерть, произошедшую одиннадцать дней назад. Стив Сломен тогда выезжал на дело. Пятидесятиоднолетнюю женщину нашли в ванной. Эта смерть проходит по второй категории, но есть пара вещей, и их-то я хотела бы перепроверить.

— Вы говорили об этом со Стивом?

— Да, говорила. Боюсь, мне пришлось приврать. Все дело в том, что я получила конфиденциальную наводку.

Мужчина настороженно спросил:

— А что показало вскрытие?

— Смерть от утопления. Патологоанатом считает, она, возможно, потеряла сознание, но, согласно медицинской карте этой женщины, у нее было отличное здоровье.

— Филлида, а этот ваш информатор говорит, что тут кроется большее, чем кажется на первый взгляд?

— Да. Возможно, информатор ошибается, но я хотела бы еще раз допросить уборщицу мертвой женщины, которая и нашла тело.

Пока Флайт с тревогой ждала ответа Бэллуэзера, она неожиданно поняла: теперь главное — не подвести Кэсси Рэйвен. Наконец Флайт услышала вздох начальника на другом конце провода.

— Хорошо, Филлида. Думаю, вы это заслужили. К вашему счастью, Стив только что ушел в отпуск по уходу за ребенком, так что можете продолжать расследование. Однако, конечно, особо не высовывайте нос. Если вы обнаружите что-то, то докладывайте напрямую мне.

Глава 33

Кэсси возвращалась домой после встречи с Флайт. Вдруг она услышала звук — пришло сообщение от Карла. Наконец-то. Карл наверняка слышал о вторжении в морг, поэтому Кэсси Рэйвен немного на него обижалась — Карл не позвонил и не спросил о ее состоянии. Даже сейчас его сообщение было загадочно лаконичным: «Я нахожусь в Хоули. Мне нужно с тобой поговорить».

До паба было пять минут езды. Девушка увидела Карла, сгорбившегося над кружкой на террасе на крыше. Она поняла — что-то не так.

— Карл, что случилось?

Кэсси увидела, как молодой человек отвел взгляд. Это ее смутило.

— Знаешь, меня всегда поражало, насколько ты предана работе, — задумчиво произнес Карл. — Я имею в виду, тебя же и впрямь необычайно волнует эта работа?

Он, казалось, не собирался подшучивать. Кэсси слегка кивнула и едва заметно пожала плечами. К чему все это?

— Вот, например, твои разговоры с трупами. Раньше я думал, это несколько… странно. Потом до меня дошло. Ты все еще видишь в них людей, а не просто трупы.

Кэсси на мгновение потрясенно замерла. Впрочем, они с Карлом работали вместе уже больше года, и молодой человек неизбежно мог услышать ее болтовню со своими «подопечными». Кэсси Рэйвен понимала — Карл хотел сказать нечто большее и избавиться, таким образом, от ответственности.

— Кэсси, понимаешь — мы с тобой разные. У меня нет твоей… преданности. Для меня это всего лишь работа.

— Карл, если ты беспокоишься о кардиостимуляторе, который ты не заметил…

Он сделал большой глоток пива.

— А ты знаешь, сколько денег я положил в игровой автомат до того, как написал тебе? — его голос дрожал от отвращения.

— Шестьдесят фунтов. Я их спустил, — сказал он и потянул за цепочку невидимого унитаза.


Кэсси вспомнила, что в последнее время Карл намекал на денежные проблемы, но если он пытался решить их, выбрасывая деньги на игровые автоматы, то молодой человек, вероятно, в еще большем отчаянии, чем она думала.

— Карл, послушай, если у тебя проблемы с деньгами, то, может, я смогу помочь? Ты мог бы какое-то время поспать на моем диване и сэкономить на квартплате…

— Не делай этого! — вырвалось у Карла. Этот возглас потряс Кэсси Рэйвен. — Прости, Кэсси. Я не могу смириться с тем, что ты хорошо ко мне относишься, особенно после того, что я сделал.

А что же он сделал?

Затем все встало на свое место с тошнотворным, переворачивающим мир ощущеньем.

— Сколько они тебе заплатили, Карл? — Кэсси чувствовала себя… ненадежно, словно вышла на замерзшее озеро.

Карл уставился в столешницу и быстрым, хриплым шепотом рассказал ей все в подробностях. Трепет на футбольном матче или десятка в лотерее переросли в нечто большее — в пристрастие к терминалам для ставок с фиксированными коэффициентами, пристрастие к фиксированным коэффициентам букмекерских терминалов. Они позволяли участнику играть суммами до ста фунтов за один оборот.

— Если я проигрывал, то ставил больше, чтобы вернуться в игру, а если выигрывал, то проигрывал больше, увеличивая ставки, потому что видел себя на выигрышной полосе. Однажды я проиграл семьсот фунтов за двадцать минут. Семьсот фунтов! — судорога отвращения исказила его лицо. — В тот же день один парень начал болтать со мной у автомата. Он спросил, не хочу ли я заработать немного денег.

— Он наблюдал за тобой. Этот парень видел, как ты проваливаешься в большую яму.

Молодой человек неохотно поднял на нее глаза:

— Я предполагал это. На тот момент я задолжал почти двенадцать тысяч. Мы пошли за пивом, и оказалось, незнакомец знал, что я работаю в морге — бог знает откуда. Он говорит, что у него может быть работа для меня, которая принесет серьезные деньги, и мне не придется даже пальцем пошевелить. Этот парень даже дал мне тысячу наличными вперед. Он называл это «золотой привет».

Кэсси соображала с бешеной скоростью. Ну, конечно же! Она вспомнила все: и как ее указательный палец набирает код доступа на панели входа в морг, и как Карл стоит у ее плеча, а его мотоциклетный шлем зажат под мышкой. Сцена повторяется бесчисленное количество раз по утрам. Девушка сказала Флайт, что никто не мог подобраться максимально близко и украсть ее код доступа, но не подумала о Карле.

— Хотели, чтобы ты отвез их ночью в морг, — сказала Кэсси. Она сама удивилась, как спокойно звучал ее голос.

Карл закрыл глаза обеими руками. Он напомнил Кэсси человека с завязанными глазами, которому грозит казнь.

— Я хотел выйти из игры и расплатиться с ними, но проиграл тысячу долларов, которую мне дали на автоматы. Они загнали меня в угол. К тому времени мои кредитные карточки опустели, и я на два месяца не платил за аренду.

— Итак, какова стоимость кода доступа в морг? — спросила Кэсси Рэйвен гневным и напряженным голосом.

Карл пристыженно прошептал:

— Пятнадцать штук.

Мелочь для гангстера вроде Реджиса Кейна.

— Потом они облажались — пошли не в то хранилище и забрали мистера Хардвика. Похитители попытались закрутить гайки и сказали, что хотят вернуть свои деньги, словно я виноват в их неудаче!

Кэсси вспомнила состояние Карла в пабе после исчезновения Харри Хардвика, его беспокойные пальцы, теребившие пивную подставку. Еще и его внезапный запой. Неудивительно.

— Этот парень заявился в мою квартиру, — обычно невозмутимый Карл стал похож на мальчишку, увидевшего в своем гардеробе чудовище. — Мы совершили сделку.

— Значит, ты помог им проникнуть сюда во второй раз.

До сих пор он избегал смотреть ей в глаза, но теперь послал в сторону сослуживицы умоляющий взгляд.

— Там не должно было быть ни тебя, ни кого-либо еще. Я проверял…

— Поэтому ты и спросил, не задержусь ли я на ночь, — Кэсси уставилась на молодого человека. — Ты ведь знал, что они вернутся. К тому времени мы уже пользовались новыми картами для входа. И как ты выкрутился?

— У меня получилось оставить дверь на задвижке.

Кэсси задумалась. Дверь имела механизм мягкого закрытия, следовательно, Кэсси Рэйвен могла не засечь Карла, если бы ушла вовремя в тот вечер.

— А я могла заметить и уйти, хорошо заперев дверь, не так ли?

— На крайний случай у них был мой пропуск, — молодой человек перегнулся через стол. — Послушай, Кэсси, я знаю, это не имеет большого значения, но когда услышал, что случилось с тобой прошлой ночью, я позвонил своему «руководителю» и сказал, что я выхожу из игры.

— Что же он ответил?

— Он ответил: «Никаких проблем. Только верни мне до конца недели пятнадцать тысяч».

Сардоническая улыбка на мгновение сделала его похожим на прежнего Карла, словно в реальности сейчас ничего не происходило.

— Мне нужно выпить, — заключила Кэсси и встала.

Девушка ждала заказ в баре и прокручивала в голове, как ловко Реджис Кейн и его Кастлхэвен Бойз нацелились на Карла — как шакалы, кружащиеся вокруг раненого члена стада. Она жалела коллегу, но девушку злила его готовность пожертвовать телом и выдать гангстерам ее код доступа.

— С вами все в порядке? — хмуро посмотрела на нее барменша. Кэсси Рэйвен явно выглядела озабоченной.

Кэсси отмахнулась от беспокойной работницы и заказала большую порцию водки. Она только что связала все нити в одну. Бабушка упоминала, что Кастлхэвен Бойз носили одежду красных тонов, а ее грабитель с буксирной тропы носил алую бандану. Ограбление произошло в день, когда она получила пропуск.

Карл, видимо, дал своему связному информацию о дате выдачи новых карт, но не подумал, что кто-то последует за Кэсси, украдет ее сумку и стащит карточку. Вот и запасной вариант, если Карл передумает. Девушка подумала, а стоит ли говорить ему об этом, ведь ему и так очень плохо.

Она даже не успела сесть, как Карл сказал, прищурившись:

— …то, что эти ублюдки сделали с тобой, одна мысль, что они могли причинить тебе боль… Кэсси, мне жаль. Это все моя вина. Я чувствую себя ужасно. Случившееся заставило меня разобраться в себе. Сегодня утром я позвонил по одному из телефонов доверия для людей с игровой зависимостью.

— Хорошее начало, — Кэсси Рэйвен выпила половину стакана. Постепенно горячий водочный укус начал отдалять ее от боли, вызванной признанием Карла.

— Ты когда-нибудь сможешь… простить меня?

— За случившееся со мной? Да, — слегка встряхнула она головой. — Но не за то, что случилось с Харри Хардвиком. Мы должны были присматривать за ним.

Карл печально кивнул.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

— Я здесь не задержусь. У меня есть приятель… ну, наверное, лучше я не буду тебе говорить, где именно, но он живет очень далеко от города. Он ремонтирует старинные велосипеды. У него сейчас очень много работы, поэтому приятель попросил меня ему помочь.

Карл был ремонтником мопедов до того, как переучился на работника морга. Кэсси собиралась сказать молодому человеку, что если он сбежит, то полиция быстро вычислит его виновность. Если он останется в Кэмдене, полицейские будут наименьшей из его проблем.

Флайт
— Я работала у нее одиннадцать лет. Прелестная женщина. — сказала Имельда сержанту Флайт.

Было утро понедельника, и они вдвоем стояли в кухне Джеральдины Эдвардс. Флайт возвышалась над уборщицей — маленькой и крепкой португалкой лет шестидесяти.

— Когда я только приехала сюда, я не говорила по-английски, поэтому Джеральдина бесплатно давала мне уроки два раза в неделю. Если же я не делала домашнюю работу, Джеральдина могла сказать мне, — уборщица приняла строгий вид. — Без труда не вытащишь и рыбки из пруда! — Ее улыбка не стерла печали в глазах.

— Вы когда-нибудь встречались с ее сыном Оуэном?

— Я не называю его сыном, — уголки ее губ опустились. — За все годы, что я здесь работаю, он даже не прислал ей открытки с днем рождения или на рождество. Джеральдина не любила говорить об Оуэне. Я могу сказать больше — он разбил ее сердце.

— Джеральдина когда-нибудь упоминала о его визитах? Особенно перед самой смертью?

— Нет, — Имельда нахмурилась. — Впрочем, за несколько недель до смерти Джеральдина и впрямь сказала, что я не должна никого впускать в дом, когда ее нет, — глаза уборщицы расширились на слове «никого».

— И вы думаете, она имела в виду Оуэна?

Кивок.

Флайт увидела на кухонном столе визитку местного слесаря. Она задумалась: может, Джеральдина беспокоилась о безопасности, хотя замки на задних и передних дверях десятилетиями не менялись, хозяйка не удосужилась установить новые. Имельда не знала, имел ли Оуэн запасной комплект ключей.

На втором этаже Имельда остановилась у двери ванной и печально произнесла:

— Мне очень жаль. Я не была внутри после всего случившегося.

— Я понимаю, как вам трудно, — Флайт выдержала взгляд пожилой женщины. — Вы можете вспомнить что-то, что пропустили в тот первый раз, когда расстроились, найдя Джеральдину. Нечто важное.

Имельда расправила плечи и толкнула дверь.

Крутая ванна в викторианском стиле была прекрасно спроектирована именно для утопления, если Джеральдина Эдвардс действительно потеряла сознание.

— Когда вы нашли ее, Имельда, ваша хозяйка была полностью погружена в воду?

Имельда молча кивнула. Она сжала губы, старалась справиться с нахлынувшими слезами и прижала кулак к груди.

— В отчете сказано, там стояли бутылка виски и пустой стакан… Здесь?

Флайт указала на столик в непосредственной близости от ванной.

Имельда отвела взгляд. Вероятно, ее смутило, что работодатель пила спиртное, когда принимала ванну. Потом женщина кивнула:

— Я помню, как детектив поднял их и обнюхал изнутри. — Имельда изобразила его действия.

— И куда же они делись?

— Я вымыла стакан, а бутылку бросила в мусорное ведро.

Флайт старалась не выдавать раздражения: и стакан, и бутылку требовалось сохранить как вещественные доказательства на случай, если смерть станет подозрительной. Теперь не было возможности снять отпечатки пальцев или проверить их содержимое.

Филлида осмотрела пространство вокруг ванной и попросила Имельду поделиться своим мнением:

— Вся остальная обстановка точно такая же, как в ту ночь?

— Похоже, да. Нет только бутерброда.

— Бутерброда?

— Да, он лежал рядом со стаканом. Бутерброд с сыром. Я все вычистила, поскольку не хотела, чтобы по дому бедняжки Джеральдины бегали крысы.

— Не беспокойтесь. Вы все сделали правильно.

Флайт выдавила из себя улыбку. Она злилась на Сломена — и за исчезнувшие стакан с бутылкой, и за пропавший бутерброд.

Филлида Флайт присела на корточки — осмотреть коврик для ванной, от которого пахло сыростью.

— Вы не обратили внимания, был ли мокрым коврик в ванной, — спросила Флайт, — когда нашли тело?

Имельда задумалась.

— Когда я вошла, то бросилась к Джеральдине и опустилась на колени — попытаться поднять ее бедную голову над водой… — лицо уборщицы на мгновение дрогнуло. Она продолжила: — Думаю, если бы коврик был мокрым, я бы заметила.

Это наводило на мысль: Джеральдина промокла во время удаления трупа, а не во время ожесточенной борьбы.

— Вы рассказали моему коллеге о звонке Джеральдины около десяти вечера, накануне того дня, когда ее нашли. По какому поводу звонила ваша хозяйка?

— Ничего особенного. Просто попросила меня принести отбеливатель утром.

— Не могли бы вы попытаться вспомнить весь разговор?

Имельда полузакрыла глаза.

— Джеральдина извинилась, что звонит так поздно. Она забыла купить отбеливатель в супермаркете и спросила, не могла бы я взять его. Джеральдина Эдвардс всегда была очень вежливой. Еще она сказала, что, вполне возможно, простудилась. Ее била дрожь, и хозяйка собиралась принять хорошую горячую ванну, чтобы согреться перед сном.

Флайт заметила, что Имельда вновь говорила с беспокойством.

— Какой у нее был голос?

— Он показался мне… усталым, — ответила Имельда и отвернулась, якобы взять полотенце с вешалки.

— Имельда. Она говорила «устало»… или как-то по-другому?

— Хорошо, я скажу. Джеральдина любила выпить стаканчик на ночь, — Имельда вздернула подбородок, словно защищалась. — Но я не хочу, чтобы вы считали ее… пьяницей.

— Неужели это всегда так выглядело, то есть верхняя полка оставалась пустой?

Имельда отвела взгляд.

— Я не уверена…

Впрочем, румянец, вспыхнувший на ее щеках, говорил об обратном.

— Вы что-то вспомнили, — произнесла Флайт.

— Миссис Эдвардс была очень замкнутой дамой, — рука Имельды потянулась к распятию, висящему на шее.

— Имельда, для мертвых личная жизнь не имеет значения. Мне нужно убедиться, что мы не пропустили ничего подозрительного в смерти миссис Эдвардс. Вы явно заботились об этой женщине, поэтому я знаю — вы бы тоже хотели качественного расследования.

Пауза.

— Ну да, я и правда кое-что видела… Там когда-то были мужские вещи. Бритва и немного пены для бритья. Впрочем, когда я смотрела в ящики пару месяцев назад, эти вещи исчезли.

— Все верно. У Джеральдины был мужчина. Вы знаете, как они познакомились? Она когда-нибудь упоминала о возлюбленном?

— Нет, об этих вещах мы никогда не говорили.

Очевидно, Имельда считала мысль о женщине средних лет, ведущей сексуальную жизнь, чрезвычайно неловкой.

— Я поняла. У вас сложилось впечатление, что мужчина часто оставался на ночь? Например, хранил ли он в этом доме какую-то одежду?

— Нет, но однажды я нашла мужской носовой платок.

— Имельда, вы рассказали другому детективу об этом молодом мужчине?

Имельда не отвечала. Выражение лица женщины говорило само за себя: уборщица держала в секрете скандальную историю с любовником Джеральдины Эдвардс.

Неужели Кэсси Рэйвен тоже знала о нем? Возможно. Осознание этого расстроило сержанта Флайт еще больше, чем она ожидала.

— Вопрос напоследок. Я предполагаю, у Джеральдины был компьютер, но я его не видела.

Имельда пожала плечами и предположила, что, возможно, его забрал сын.

— Не исключено. Еще что-нибудь исчезло?

— Нет-нет. Только фотография.

— Какая еще фотография?

— Молодая Джеральдина с ребенком на руках. Она висела на стене у кровати. Сегодня фотография исчезла.

Глава 34

— Оуэн сказал, что ожидает полдюжины гостей, — сообщил Лука. — Он говорит, что Джеральдина всегда хотела скромные семейные похороны.

— Вот ублюдок! — взорвалась Кэсси. — Она была настоящим преподавателем! Эта женщина учила сотни людей, и я знаю — она хотела бы видеть их там.

Едва Кэсси вошла в морг, позвонил Лука и сообщил последние подробности похорон миссис Э. Их назначили на среду, на четыре часа дня — всего через два дня — в крематории Голдерс-Грин.

Кэсси Рэйвен попыталась сосредоточиться на работе, но не могла оторвать взгляда от часов. Девушка следила за неумолимым движением секундной стрелки и знала, что через какие-то сорок восемь часов тело миссис Э. превратится в несколько горстей пепла и костей.

Сдержит ли Филлида Флайт обещание? Или Кэсси зря ей доверяет?

Впервые в жизни работа была для Кэсси Рэйвен скорее рутиной, чем привилегией. Она едва обменялась парой слов с временщиком, который пришел подменить Карла, якобы заболевшего. Девушка все так же представляла Карла на мотоцикле. В ее воображении он мчался по автостраде в изгнание, куда-то в глушь. Каждая деталь похоронной рутины служила горьким напоминанием об их смешках, стонах по поводу бюрократии, дурацких шутках… Воспоминания, которые навсегда осквернило предательство Карла.

По громкой связи из офиса донесся голос Деборы — звонила сержант Флайт.

— А вы знали, что у Джеральдины Эдвардс был мужчина? — отчеканила Флайт без всяких предисловий.

— Бывший мужчина. Точнее — бывший жених.

— Могу я спросить, почему вы не поделились этой информацией? — произнесла сержант резким ледяным тоном.

— Гм… Они давным-давно расстались.

— Не имеет значения. Его следовало допросить.

— Зачем?

Флайт раздраженно фыркнула и заметила:

— При любой необъяснимой смерти обычно допрашивают супруга или любовника.

— Вы должны были допрашивать не его, а Оуэна, — запротестовала Кэсси. — Кристиан пришел в ярость, узнав о смерти миссис Э.

Последовала пауза.

— Хотите сказать, что вы виделись с этим человеком?

Ууупс.

— Да, и после пяти лет общения с людьми, потерявшими близких, я знаю, когда кому-то на самом деле больно.

— Понятно. И скольких убийц, интересно, вы допросили? — Флайт роняла слова, как пули.

— Ну, послушайте меня! Я Вам говорю — Кристиан не знал, что миссис Э. умерла, — утверждала Кэсси Рэйвен, зная, что у нее сохранился снимок с пораженным Кристианом. — Он чуть не потерял сознание, когда я сообщила ему эту печальную весть. Он никак не мог притвориться.

— Ваша вера в интуицию весьма обнадеживает.

Сарказм сержанта Флайт возмутил Кэсси. Она парировала:

— Почему тогда вы не охотитесь за Оуэном? Он единственный может заработать миллионы на смерти матери. Похороны уже послезавтра!

— Боюсь, вам придется предоставить расследование мне, — жестко заметила Флайт. — Прямо сейчас мне потребуются контактные данные этого Кристиана и все, что вы знаете об их отношениях с покойной Джеральдиной Эдвардс.

Повисла долгая пауза.

— Послушайте, Кэсси, — Флайт сделала колоссальное усилие и смягчила тон. — Если хотите, чтобы я вела дело по всем правилам, то вы должны мне помочь.

Кэсси знала — у нее нет выбора. Она должна все рассказать сержанту Флайт, иначе та просто бросит дело. Через десять минут девушка повесила трубку. В дверном стекле неприятно замаячила болтающаяся бахрома на манжете смуглого Арчи Каффа, а над ней — темно-синий пиджак. Девушка с болью подумала, какими бы взглядами они могли сейчас обменяться с Карлом.

— Доброе утро, Кэсси.

— Привет, — пробормотала Кэсси Рэйвен и повернулась к Каффу спиной. Мгновение спустя девушка увидела, что Арчи Кафф все еще стоит там, как идиот.

— Я хотел извиниться, — сказал молодой человек и откашлялся. — На днях я не смог найти причину смерти в этом ДТП. Я про парня с переломом позвоночника.

Она кивнула. Кэсси вспомнила, что Кафф не смог опознать сломанную шею, которая и погубила Джордана, мальчика-гонщика.

— Я просто хотел сказать, с моей стороны было так… самонадеянно не спросить вашего мнения. Наши профессора всегда говорят, насколько важно спрашивать мнение специалистов. Я понимаю, что вы, люди, знаете свое дело…

Вы, люди…? Как бы хотелось Кэсси видеть рядом с собой Карла.

— Я имею в виду, вы видели сотни, если не тысячи тел — больше моего, и ассистировали на бесчисленных экспертизах. Вы были правы по поводу случая с анафилактическим шоком. Профессор Аркулус очень высоко о вас отзывался. Он даже сказал, вы — primus inter pares, то есть…

— Первая среди равных.

Выражение лица Каффа напомнило его собеседнице одну из любимых бабушкиных польских поговорок: «как у собаки, которой показали карточный фокус».

— Я немного изучала латынь, — равнодушно объяснила Кэсси Рэйвен. — Ладно, почему тогда вы сами этого не сделали? Хотите знать мое мнение?

Арчи Кафф изумленно уставился на девушку — вероятно, эта часть отсутствовала в «сценарии извинений», которому его учили в Харроу.

Молодой человек провел рукой по рыжей шевелюре и, гримасничая в потолок, сказал:

— Наверное потому, что я первый раз работаю в морге. Если быть честным… я чувствую себя немного не в своей тарелке.

Вау. Достойное признание от мистера «Повелитель Вселенной».

— Извинения приняты, — сказала девушка и отвернулась, возвращаясь к работе.

— Держите, — произнес Кафф. Он порылся в сумке и достал бутылку «Шопена» — безумно дорогой польской водки. Кэсси ее очень любила. — Мир! Я спросил Дугласа, какой алкоголь вы предпочитаете.

Кэсси взяла бутылку. Арчи Кафф улыбнулся ей. Кэсси не выдержала и улыбнулась в ответ. Возможно, она ошиблась насчет Арчи Каффа.

Следующие два часа молодые люди дружно работали над списком по судмедэкспертизе и даже обменялись странной шуткой.

После ухода Каффа Кэсси восстановила в памяти разговор с сержантом Флайт. Получается, Кэсси зря молчала по поводу Кристиана? Она вдруг почувствовала неуверенность в своей интуиции. Разве она не поспешила отвергнуть Каффа и посчитала его высокомерным, но при этом была готова доверить Карлу свою жизнь?

Девушка решила позвонить Кристиану. Все-таки он имел право знать подробности о похоронах бывшей невесты.

Кристиан снял трубку после второго звонка.

— Я так рад, что вы мне позвонили. Можем ли мы встретиться сегодня вечером, на кофе или выпить? Ваше известие о Джеральдине ужасно меня потрясло, но… поговорить с кем-то, кто был ей близок… это придаст мне силы.

Кэсси приняла приглашение. Встреча с бывшим женихом миссис Э. лицом к лицу поможет девушке решить, были ли ее предчувствия в отношении него правильными.

Уходя, девушка миновала патрульную машину, теперь круглосуточно дежурившую у морга, и поймала себя на том, что обменивается улыбками с двумя полицейскими, сидевшими внутри машины. Первый раз в жизни вид полицейской формы заставил Кэсси Рэйвен почувствовать себя увереннее, а не занервничать.

Девушканаправлялась домой. Чувство безопасности улетучилось и сменилось покалывающим шею ощущением, что за ней кто-то наблюдает. Кэсси вспомнила слова «ЗА МНОЙ СЛЕДЯТ» на зеркале в ванной миссис Э. Она бросила взгляд через плечо на улицу, но увидела лишь хорошо одетую женщину в темных очках, сосредоточенную на телефоне, и мужчину средних лет, выгуливавшего собаку. Кэсси нырнула в жилой комплекс, имевший лабиринтную планировку, которую она знала буквально наизусть, сделала несколько резких поворотов и, наконец, оказалась на глухой улице, которая должна была привести Кэсси к ее квартире.

Она знала, что это, вероятно, просто приступ паранойи после взлома, но после того, как девушка облила гангстеров формалином, лучше было не рисковать.

Флайт
Флайт знала — найти хоть какие-то зацепки, и в идеале до того, как тело будет через два дня кремировано, было невероятно сложной задачей.

Кэсси Рэйвен ничуть не облегчила ситуацию, ведь она самовольно решила, что бывшего жениха Джеральдины нельзя считать подозреваемым! С другой стороны, не будь Кэсси столь упрямой, сержант Флайт никогда бы не возобновила расследование смерти, которую вполне можно было списать на несчастный случай.

Филлида Флайт вспомнила: несколько дней назад она подслушала, как один из детективов насмешливо назвал ее «королевой проигранных дел»» из-за нежелания Флайт прекращать дело Харри Хардвика. Сначала Филлида расстроилась, но вскоре обида на новых коллег уступила место чувству гордости за собственную целеустремленность. Может, у них с Кэсси даже есть что-то общее.

Расследование смерти Джеральдины Эдвардс заставило Флайт осознать — она все еще скучала по работе над делами, связанными с убийствами. Работа сержанта в отделе уголовного розыска делилась на две категории. Одна из них — бессмысленная работа. Например, Флайт провела множество бессмысленных часов в больнице, пока пыталась убедить подростков-гангстеров назвать имена тех, кто нанес им удар ножом. Другая — утомительная работа. За десять недель Филлида Флайт приняла не меньше дюжины заявлений от жертв мошенничества с кредитными картами.

Сержант оставила голосовое сообщение на мобильном Кристиана Макларена с просьбой перезвонить и начала поиск в интернете. На его сайте размещались фотографии архитектурных заказов — в основном безликих высоток в Восточной Европе. У Макларена был и профиль на сайте LinkedIn, подтверждающий слова Кэсси. Впрочем, Флайт все равно хотела получить побольше информации о прошлом Кристиана Макларена до того, как допросит его.

Филлида проверила в Facebook страницу лучшей подруги Джеральдины и преподавательницы Мэдди О’Хары и позвонила по номеру, который ей дала Кэсси. Флайт сказала, у нее есть несколько вопросов перед закрытием дела о смерти. Мэдди подтвердила натянутые отношения Джерри с Оуэном и без особых уговоров повторила то же, о чем упомянула и Кэсси. Ее подруга, похоже, боялась чего-то или кого-то незадолго до своей смерти.

— Что вы можете рассказать о сайте знакомств, на котором вы обе были зарегистрированы, и где Джеральдина впервые встретила Кристиана?

— «Оушен»? Ну, я могу вам сказать, этот сайт — не дешевка! — задумчиво произнесла Мэдди. — Джерри называла этот портал «обнадеживающе дорогим». Они казались весьма профессиональной организацией.

— Насколько «Оушен» отвечал нормам безопасности? Они проводили какие-то проверки личности?

— Да. Меня удивило, насколько тщательно нас проверили. Если честно, все это было немного неприятно…

«Оушен» ничем не напоминал низкооплачиваемый дрянной сайт, который был бы уязвим для мошенников со свиданиями, но кто его знает…

— И последнее. У Джеральдины не было смартфона. К тому же я не могла найти компьютер в ее доме. Как она вышла в интернет? — поинтересовалась сержант Флайт.

— У Джеральдины точно был ноутбук. Я отдавала ей свой старый. Он справлялся с основными задачами.

На сайте «Оушен» сержанта соединили с помощницей управляющей. Девушка, судя по голосу, очень хотела помочь, но потом Флайт попросила информацию о регистрации Макларена и детали его профиля. Помощница категорически отказалась что-то озвучивать без разрешения управляющего директора Люси Холлиуэлл, которая находилась «на совещании».

После нескольких дней звонков по телефону и обмена письмами Флайт, поскольку у нее совершенно не было времени, решила появиться в компании и переступить порог кабинета этой женщины. Вид полицейского иногда служил мощным средством убеждения.

Штаб-квартира «Оушена» занимала первый этаж офисного здания шестидесятых годов, расположенного в северной части Тоттенхэм Корт Роуд. Спустя несколько минут после прибытия Филлида уже сидела в конференц-зале с чашкой кофе. Ей не пришлось долго ждать прихода Люси Холлиуэлл. Та только закончила разговор по мобильному. Привлекательная женщина лет сорока, на ней были безукоризненные широкие черные брюки и бирюзовый джемпер с короткими рукавами, а на шее висело дорогое украшение наподобие талисмана.

— Извините за задержку, — сказала управляющая. — Надеюсь, вас чем-то заняли? — Люси хорошо владела словом и излучала ауру безмятежной властности.

— Я расследую внезапную смерть одной из ваших клиенток.

— Очень жаль, — брови Холлиуэлл попытались, но не смогли изогнуться; видимо, сказался ботокс.

— Она познакомилась с мужчиной через ваш сайт знакомств. Мне необходимо выяснить, какие процедуры безопасности проходят клиенты «Оушена».

— Мы предпочитаем называть себя сервисом отношений класса «премиум», — мягко поправила сержанта управляющая. — Мы как раз устраиваем серьезнейшие проверки. Каждый человек, подавший заявку, должен предоставить справку о банковском счете и дать согласие на прохождение проверки личности, включая род занятий.

— Но решительные мошенники могут найти способ обойти проверки?

Холлиуэлл слегка улыбнулась и покачала головой.

— Наша система гарантирует — пользователи «Оушена» точно знают, с кем именно они общаются.

— Ваша целевая аудитория — профессионалы среднего возраста?

Женщина — управляющая утвердительно кивнула.

— Послушайте, но ведь это и должно сделать их привлекательной мишенью для онлайн-мошенников, — предположила Флайт. — У молодых людей обычно нечего красть.

— Люди выбирают нас, поскольку знают об этом риске и хотят свести его к минимуму.

Флайт заметила, что облицовка стола в переговорной откололась по краям, а некогда модные обои то тут, то там поднимались в швах. Чрезвычайная безопасность, очевидно, обходилась «Оушену» недешево, и компания искала любые способы сокращения расходов. А не были ли уверения Холлиуэлл просто корпоративной болтовней?

— Любопытно узнать, скольких претендентов вы отвергаете? — осторожно спросила сержант Филлида Флайт.

Неестественно гладкое лицо Люси Холлиуэлл окрасила вспышка раздражения.

— Не такое уж большое количество. Но именно потому, что наши хитроумные протоколы безопасности отпугивают мошенников.

Пробиться через самодовольную корпоративную чушь управляющей было не легче, чем попытаться разбить стекло пластиковой ложкой. Флайт раскрыла блокнот.

— Мне нужны подробности о вашем бывшем члене Кристиане Макларене, а также данные о его онлайн-общении на сайте, — строго заявила женщина.

— Я уверена, вы знаете, вся эта информация скрыта по закону о защите персональных данных, — заметила Холлиуэлл с улыбкой сожаления. — Для получения доступа потребуется официальное заявление.

Флайт выдержала взгляд управляющей и парировала:

— Я уверена, вы понимаете, что у нас не будет никаких трудностей с официальным заявлением, если придется идти этим путем.

Холлиуэлл постучала блестящим ногтем по столу. Она не сводила глаз с Флайт.

— Хотите сказать, этот Макларен — подозреваемый в вашем расследовании?

Сержант Флайт колебалась.

— Речь идет об одном из направлений расследования.

Холлиуэлл слегка приподняла бровь. Она не поверила сержанту.

Филлида мысленно выругалась: приближались похороны Джеральдины Эдвардс, и женщина не хотела тратить время на подачу заявления в соответствии с законом «О регулировании следственных полномочий». Сержант наклонилась и заговорила уже другим, доверительным тоном:

— Мошенничество в сфере знакомств привлекает большое внимание прессы. Если мы обнаружим, что мошенник нашел лазейку в ваших системах… хорошо бы было иметь возможность сказать, что мы с самого начала полностью сотрудничали с вами.

Флайт ощутила собственный пульс: она очень редко использовала завуалированные угрозы.

Кончик языка Люси Холлиуэлл на мгновение показался между обнаженными губами.

— Я абсолютно уверена в целостности наших протоколов безопасности, — отметила женщина. — Впрочем, в качестве компании мы обязаны со всей серьезностью рассматривать любые запросы правоохранительных органов.

Флайт пришлось стиснуть зубы, чтобы не улыбнуться.


Люси Холлиуэлл повела сержанта вниз по обшарпанной лестнице в подвальное помещение с низким потолком, освещенное флуоресцентными лампами. На стенах висели остатки старых киноафиш. С их помощью пытались скрыть пятна, где краска пузырилась от сырости.

— Здесь мы прячем отдел информационных технологий, — пробормотала Холлиуэлл с извиняющейся интонацией.

Старые диски и экраны громоздились на полу рядом с переполненными картонными коробками, а из портативного динамика доносилась какофоническая рок-музыка.

— Дэн — наш информационный аналитик, — произнесла Люси. Она направилась к молодому бородатому мужчине, сосредоточенному на компьютере. Мужчина с привычной небрежностью двинул мышью. Он явно закрыл какой-то сайт. Сержант Флайт гадала, что же он просматривал — Facebook? PornHub?

— Дэн, а где Бет?

— О, здравствуйте, Люси, — сказал Дэн с неискренней улыбкой. — Она в каморке. — Молодой человек указал на ближайший дверной проем. В крошечном кабинете за компьютером сидела женщина лет тридцати с небольшим. На стене над Бет висел еще один киноплакат. Одри Хепберн и Грегори Пек сидели на мотороллере «Веспа». Римские каникулы.

— Бет отвечает за пользовательские сервисы, — объяснила управляющая. — Не могли бы вы поделиться с сержантом Флайт кое-какой информацией? В рамках тех параметров, которые мы обсуждали по телефону.

Люси многозначительно взглянула на Бет. Это не ускользнуло от Флайт.

— Конечно, Люси, с огромным удовольствием, — сержант отметила настороженное выражение лица сотрудницы. Видимо, Холлиуэлл была из того типа начальников, которых требовалось постоянно умасливать.

Люси ушла. Флайт придвинула стул к Бет.

— Вы давно здесь работаете? — спросила сержант.

— Хм… Около восьми месяцев?

Женщина, работающая в «Оушене», выглядела ошеломленной, поскольку обнаружила полицейского на своем рабочем месте.

— Ваше заведение напоминает помойку. Не правда ли? — пробормотала Флайт, пробуя успокоить молодую женщину. Бет еле заметно улыбнулась.

— Было бы хорошо сделать здесь ремонт, но, похоже, мы не являемся частью бизнеса, «ориентированной на клиента».

— А как идут дела в компании? — спросила Флайт все тем же легким тоном.

— Думаю, в порядке. Если учитывать, что практически каждую неделю в Сети появляется новый сайт знакомств. — Бет обеими руками заправила темные волосы до плеч за уши, одно из которых было проколото. Ее стиль в Кэмдене назвали бы гранжем, а стиль Флайт — просто неряшливостью.

Сержант увидела пробковую доску с приколотыми свадебными фотографиями. Дюжина или больше пар, причем разных периодов среднего возраста, сияли со ступеней церквей и регистрационных контор.

— Должно быть, очень приятное ощущение, когда все срабатывает.

Бет с улыбкой кивнула.

— Это самая лучшая часть моей работы. Видеть людей, которые теперь принадлежат друг другу, находят друг друга.

— Я уже догадалась, что вы убежденный романтик, — сказала Флайт и кивнула на афишу фильма с Хепберн и Пеком.

— Я обожаю этот фильм, — Бет прижала руку к сердцу, как влюбленный подросток. — Двое созданы, чтобы быть вместе, но… мир этого не допустит.

Флайт озадачило сияние глаз Бет. Филлида воздержалась от замечания, что любовная интрижка этих персонажей отличалась оригинальностью. Она была основана на обмане. Хепберн — невинная принцесса, выдающая себя за туристку. Пек — бессовестный журналист, подыгрывающий ей в поисках сенсации. «Это практически надувательство, — размышляла Флайт. — Правда, персонаж Пека искупил вину в финальной сцене».

— Итак, вот и личный профиль мужчины, интересующего вас, — произнесла Бет и повернула экран к Флайт. — Именно этот профиль видели другие члены, пока он был с нами.

Профиль Макларена описывал его как сорокапятилетнего архитектора с большим опытом. Он никогда не был женат, не имел детей и называл в числе хобби искусство, путешествия, кино и театр, а также занятия на свежем воздухе. Фотографии были ничем не примечательны, за исключением одной. На ней Макларен стоял у руля парусной лодки, выглядел красивым и целеустремленным. На нем был вязаный джемпер и нечто на запястье, напоминающее часы стоимостью не меньше тысячи долларов. Такой гламурный снимок гарантировал множество отзывов на сайте знакомств.

Бет согласилась отправить по почте его профиль и сопроводительные фотографии. Флайт попыталась посмотреть банковскую справку Кристиана Макларена, но Бет смущенно заметила:

— Мне очень жаль, но Люси сказала…

Вращающееся кресло скрипнуло, когда она сменила позу.

— Да-да, знаю — никакой конфиденциальной информации о членах, — улыбнулась сержант Флайт. Она хотела показать сотруднице «Оушена», что не держит на нее зла. — Что еще вы можете мне сказать?

Бет открыла другую страницу.

— Похоже, Кристиан присоединился к нам в марте, а в июне вообще отменил членство. Эта информация вам поможет?

— Он общался с кем-нибудь, кроме Джеральдины Эдвардс?

Взгляд Бет метнулся к открытой двери. Флайт увидела ее коллегу Дэна, сидящего в поле зрения Бет. На первый взгляд он казался сосредоточенным на компьютере, но Флайт обратила внимание — хотя Дэн и был в наушниках, сторона, обращенная к женщинам, не совсем закрывала его ухо.

Флайт изобразила дрожь.

— Вы не возражаете, если я…? — спросила она, прежде чем встать и закрыть дверь. — Ненавижу сквозняки. Мы обсуждали другие контакты Макларена, если не ошибаюсь?

Бет понизила голос:

— Он установил только один контакт, с Джеральдиной Эдвардс.

Черт побери. Вряд ли это мошенник.

— Это вам пригодится? — спросила Бет.

— Честно? Не совсем.

Бет посмотрела на дверь и пробормотала:

— Этот Макларен… совершил что-то ужасное?

— Пока не знаю, Бет, — спокойно ответила сержант Флайт. — Все возможно.

Макларен пока не перезвонил, но, может, он путешествовал.

Бет теребила прядь волос.

— Просто если женщина пострадала из-за того, что мы сделали или, наоборот, не смогли сделать…

На столе зазвонил телефон, и сотрудница с извиняющейся улыбкой сняла трубку.

Во время короткого обмена репликами Флайт заметила добавочный номер на телефонной трубке. Бет повесила трубку и поморщилась:

— Это Люси. Она говорит, мы должны уже были закончить.

Филлида Флайт улыбнулась, поскольку хотела скрыть, как ее покоробила интонация Бет.

— Без проблем. Я очень ценю вашу помощь, — Флайт встала и положила визитку на клавиатуру. — На случай, если вам надо будет конфиденциально со мной связаться.

Бет уставилась на карту. Филлида ушла.

Глава 35

В тот же вечер она появилась на роскошном приеме в модном клубе «Шордич», где Кристиан предложил им встретиться. Девушка чувствовала себя не в своей тарелке, причем не из-за пирсинга, а из-за того, что ей пришлось прийти прямо с работы в джинсах и футболке.

Кэсси Рэйвен направили вверх по стеклянной лестнице в мезонин. Кэсси ощутила еще больший дискомфорт, когда прошла мимо спускающейся женщины. Женщина была в темных очках, стильно одетая — от бархатной шапочки до сливовых лакированных сапог Doc Martens. Она бросила на Кэсси Рэйвен короткий косой взгляд, и та почувствовала, словно ее осудили и сочли недостойной этого места.

— Что-то вы рано! — заметил Кристиан. Он поднялся навстречу Кэсси.

— Извините, мне удалось уйти быстрее, чем я думала.

— Не извиняйтесь. Очень рад вас видеть.

Кристиан сохранял неплохую физическую форму, но Кэсси потрясло, каким изможденным он выглядел относительно их последней встречи. Перед мужчиной стоял наполовину полный стакан с коктейлем, а напротив — пустой стакан, если не считать ломтика лимона.

— Надеюсь, я ничему не помешала? — спросила Кэсси.

— Нет-нет. Просто скучная деловая встреча, которая уже прошла.

— Отличное место, — произнесла девушка, когда официант принял ее заказ. Кэсси Рэйвен оглядывала кирпичный интерьер, похожий на пещеру и слабо освещенный тысячами крошечных лампочек, свисающих гроздьями сверху.

— Это ведь старая церковь, правильно?

— Да. Мы часто приходили сюда. Джеральдина и я, — на его губах появилась улыбка. — Она называла это место своим «дерьмовым наследством».

Идеальный повод возобновить версию Кэсси о том, что у миссис Э. мог быть ребенок до того, как она вышла замуж.

— Не знаете, Джеральдина Эдвардс собиралась оставить все свои деньги Оуэну?

— Я всегда так думал. Не то чтобы мы когда-то обсуждали смерть… — мужчина шумно выдохнул. — С чего бы? Она могла прожить еще лет тридцать, а то и больше, — Кристиан повернул стакан на бумажной подставке. — А почему вы спрашиваете?

— Мне просто интересно, говорила ли она когда-нибудь о другом своем ребенке — девочке, которая родилась еще до Оуэна?

Мужчина выглядел озадаченно.

— Она никогда не говорила мне об этом.

Сегодня Кристиан был без очков, и это придавало ему еще большую… уязвимость. Выражение лица мужчины напомнило Кэсси о Морисе, пожилом джентльмене, который пришел посмотреть на жену в ночь взлома.

— Извините, что вмешиваюсь. Наверное, вам было тяжело узнать о смерти Джеральдины именно таким образом.

Кристиан медленно кивнул и так сильно ущипнул себя за нижнюю губу, что Кэсси Рэйвен увидела, как она побелела.

— Вы, должно быть, догадались, что я еще не совсем ее забыл. Если честно, я все еще думал… надеялся… что мы могли бы снова быть вместе. Самое трудное — думать, что если бы мы остались вместе, она еще могла бы жить. То есть… я мог бы предотвратить ее гибель.

Кристиан сказал это так, словно действительно верил, что мог бы спасти Джеральдину Эдвардс. Своего рода магическое мышление, которое Кэсси часто замечала у тех, кто недавно потерял близких.

— «Жизнь — словно ускользающая тень», — сказал мужчина сам себе.

— Шекспир?

— Да, «Макбет».

Манера Кристиана говорить, возможно, предполагала обучение в частной школе, и все же девушка уловила что-то чрезвычайно осторожное в его произношении некоторых слов. Поэтому его нынешний акцент мог быть не тем, с которым он вырос.

— Где вы родились? — Кэсси заметила удивленный взгляд Кристиана и добавила: — Извините, мне не следует быть такой любопытной.

— Нет-нет, все в порядке, — мужчина улыбнулся и поднял руку. — Я родился на другом берегу реки, в Брикстоне. Задолго до того, как туда въехали хипстеры.

— Ваши родители все еще живут там?

Кристиан отхлебнул из стакана и ответил:

— Я никогда не знал своего отца, а мать умерла, когда мне было тринадцать. Она была алкоголичкой.

— Очень жаль. У вас есть братья или сестры?

— Есть сестра, — мужчина нахмурился и посмотрел в стакан.

— Вы близко с ней не общаетесь?

— Раньше мы были… очень близки, — произнес Кристиан и продолжил с нежностью: — Нас обоих взяли под опеку, как это шутливо называют. Мне тогда было девять лет. Нас помещали в разные приемные семьи, но мы все время убегали. В конце концов нам разрешили остаться в детском доме. Мне нравилось иметь маленькую сестренку.

— А теперь?

— Мы… поссорились.

На лице Кристиана возникли сразу несколько эмоций — очевидная привязанность к женщине боролась с раздражением или даже гневом.

— Но ведь семья — это навсегда, не правда ли?

Кэсси было невыносимо думать, что мужчина переживает свое горе в одиночестве.

— Я единственный ребенок в семье и отдала бы все, чтобы иметь сестру или брата.

Кристиан взял палочку для коктейля и начал, очевидно бессознательно, катать ее между указательным и средним пальцами. Он вращал палочку плавными движениями. Это был трюк, которому Кэсси часами пыталась научиться у подруги в конце восьмого, математического класса, но безуспешно.

— Теперь я не могу перестать думать о смерти Джеральдины, — продолжил мужчина. — Тем более у вас столько сомнений. — Я этого не вынесу… Еще хуже, если это не просто кошмарный несчастный случай. — Кристиан прошептал: — Мне отвратительна сама мысль о том, что кто-то мог ее убить.

Кэсси Рэйвен коснулась его руки, поскольку чувствовала себя виноватой в его измученном выражении лица.

— Послушайте, Кристиан, нет ни малейших оснований это предполагать.

— А ведь у вас явно есть подозрения. Как думаете, полиция расследовала должным образом случившееся?

Значит, Флайт еще не выходила на связь. Должна ли Кэсси предупредить Кристиана? Девушка буквально разрывалась на части: хотя они с бывшим женихом миссис Э. едва знали друг друга, скорбь, которая их объединяла, заставляла Кэсси Рэйвен ощущать определенную близость к молодому человеку. Переметнуться на сторону полицейских было нелегко. Подтолкнув Флайт к расследованию смерти миссис Э., девушка просто не чувствовала себя вправе вмешиваться в процесс следствия.

— А что по анализам крови? Нашли ли они что-то настораживающее? — продолжал спрашивать мужчина.

— Нет, ничего.

Кристиан опустил глаза. Кэсси задалась вопросом, уловила ли она в его взгляде что-то новое — вроде проблеска облегчения.

— Джеральдина ведь никогда не употребляла наркотики?

— Боже правый, нет! — весело и, похоже, искренне ответил мужчина. — Если только не считать за таковые хороший скотч и сигареты.

— Послушайте, Кристиан, каждый день происходят десятки несчастных случаев. Я, наверное, просто переоцениваю произошедшее, ищу причину… — девушка остановилась, тщательно пытаясь подобрать нужные слова. — Потому что я не могу смириться с тем, что никогда больше ее не увижу.

Кэсси вновь заметила бурю эмоций на лице Кристиана: страх, что кто-то убил женщину, которую он любил, и надежду, что смерть и впрямь была несчастным случаем. Казалось, на мгновение победила надежда.


Кэсси Рэйвен вернулась на Северную линию. Она направлялась домой и мысленно прокручивала встречу с Кристианом. Девушка пыталась проанализировать ее так, как профессор Аркулус исследовал бы тело, однако Кэсси не нашла ничего, что могло бы поколебать ее уверенность в Кристиане. Он, похоже, действительно боролся с неподдельным горем и потрясением из-за смерти бывшей невесты. Единственным слегка озадачивающим моментом был его вопрос о результатах токсикологической экспертизы.

Может, Кристиан беспокоился, что миссис Э. выпила слишком много алкоголя или о том, что после их расставания и ухода Эдвардс из профессии женщина могла впасть в депрессию?

Одна мысль, что миссис Э. могла покончить с собой, была гораздо хуже, чем страх, что ее убили. Кэсси не могла думать о страданиях Джеральдины Эдвардс и об ее одиночестве после их ссоры, но попыталась рассуждать рационально и в итоге успокоилась. Стандартный токсикологический экран проверял больше трехсот веществ, а они, в свою очередь, охватывали каждый препарат, с помощью которого человек мог покончить собой.

Глава 36

На следующее утро Кэсси шла на работу. Она опустила голову под холодным косым дождем и погрузилась в мысли о похоронах миссис Э. Вдруг девушка чуть не врезалась в человека. Крупный лысеющий мужчина, вынырнувший из тени железнодорожного моста, чьи очертания она сразу узнала.

— Это ведь ты раскидала по Фейсбуку информацию о похоронах моей матери?

Оуэн слегка покачнулся на носках.

На самом деле Мэдди опубликовала подробности похорон, которые должны были состояться на следующий день, но Кэсси поняла, что ее, вероятно, пометили в посте. Именно это и позволило Оуэну узнать в ней девушку из морга.

— Я с самого начала знал, что в тебе есть что-то странное.

Оуэн приблизил свое лицо к ее. От него тошнотворно пахло алкоголем. Видимо, мужчина напился еще утром.

— Гробовщики говорят, что заберут тело только сегодня. А теперь мне звонят из полиции и задают кучу вопросов, — продолжил Оуэн.

Мужчина ткнул пальцем девушке в лицо и едва не дотронулся до нее.

— Я не и-ди-от. Я знаю, ты сеешь смуту. Поняла?

Из-за подавленного насилия, исходившего от него, по коже Кэсси побежали мурашки.

— Разве не приятно, что так много людей хотят прийти и отдать последние почести вашей матери? — спросила девушка спокойнее, чем на самом деле себя ощущала.

— А тебе-то какое дело? Ты была всего лишь одной из ее чертовых учеников. — Кэсси почувствовала, как капля слюны упала ей на веко. — У нее никогда не было времени на собственного сына, но, о да, она любила своих учеников.

— Мы любили ее, и не беспричинно. Она заслужила любовь.

— О, ее и впрямь любили, — его лицо стало уродливым. — Отвратительно. Женщина ее возраста…

Кэсси почувствовала прилив ярости.

— Если вы имеете в виду Кристиана, то я рада, что она нашла любимого человека. Почему вы не смогли обрадоваться этому?

Оуэн навис над Кэсси Рэйвен, и она приготовилась к удару, но вместо этого мужчина сердито затих.

— Почему она меня не любила? — неожиданно жалобно спросил мужчина, словно Кэсси могла знать. — А она ведь не любила. Я всегда был недостаточно хорош для нее, недостаточно умен.

Кэсси посмотрела на пъяницу, который жалел сам себя. Миссис Э. не терпела дураков. Может, она не была сочувствующей матерью, и сын не соответствовал ее высоким стандартам?

Кэсси Рэйвен хотела поймать взгляд Оуэна. Она произнесла:

— Когда теряешь близкого человека, чувства могут быть чересчур сильными. Многие вещи в этом случае кажутся преувеличенными. Я уверена, Джеральдина любила вас.

Оуэн посмотрел на Кэсси сверху вниз, будто забыл о ее присутствии.

— Слушай, — угрожающе скомандовал он. — Не суй свой нос в те вещи, которые не понимаешь, — мужчина замолчал, прищурился и оценивающе оглядел Кэсси Рэйвен с головы до ног. — Я видел, ты шныряла вокруг дома моей матери в тот день, когда я сюда приехал!

Мерзкая улыбка расползлась по его лицу, как будто Оуэна только что осенило.

— И это ты была на днях в ее доме? Да? — закричал мужчина. — Мне показалось, я видел незнакомый мобильный телефон, но когда вернулся, он уже исчез.

Кэсси покачала головой:

— Вообще не знаю, о чем вы говорите.

Она почувствовала, как ее лицо становится ярко-красным. Девушка представила, как поднимает телефон с кровати.

Оуэн, казалось, расслабился и торжествовал.

— Потому-то и задняя дверь была открыта. Уборщица клялась, что оставила ее запертой. — Мужчина ткнул толстым пальцем в нескольких миллиметрах от ее лица. — Теперь слушай меня. Держись-ка подальше от моего бизнеса. Ясно? А не то скажу полиции, что ты вломилась в мой дом, и заставлю их снять отпечатки пальцев с этого места.

— По-моему, вы меня с кем-то путаете, — сказала девушка и начала пятиться назад. А чуть позже Кэсси повернулась и пошла прочь очень быстро, но не переходила на бег.

Оуэн не двинулся с места, а только крикнул:

— Завтра на похоронах я прикажу тебя вышвырнуть!

Девушка побежала по дорожке к моргу. Она чувствовала, как сильно колотится сердце. Кэсси забежала внутрь и набрала номер Флайт. Она все еще тяжело дышала.

Ее большой палец завис над кнопкой вызова. С одной стороны, Флайт должна знать, что за человек Оуэн и какой инцидент только что произошел между ним и Кэсси. С другой, Кэсси поняла, что сын покойной Джеральдины Эдвардс едва не ударил ее и почти пригрозил насилием. В любом случае теперь у него были все козыри на руках: если Оуэн сообщит о взломе на Патна-Роуд, полицейские найдут свежие отпечатки пальцев Кэсси Рэйвен по всей спальне миссис Э. Отпечатки пальцев, которые находились в их базе данных с момента ареста семнадцатилетней Кэсси за хранение наркотиков. Обвинение во взломе и проникновении в чужое жилище означало бы не только конец ее карьеры, но и срыв расследования Флайт, разрушающий последний шанс спасти тело покойной преподавательницы от кремации.

Флайт
У Флайт было примерно столько же времени на «интуицию», сколько и на гороскопы. Инстинкт не заменял доказательств, мотива и подозреваемых. Она не откажется от дела Джеральдины Эдвардс, даже если ее тело, которое и было единственной потенциальной уликой, завтра должно сгореть в огне. Конечно, кремация сама по себе не положит конец расследованию, однако скоро инспектор Бэллуэер встанет у нее над душой.

Сержант толкнула дверь в комнату для допросов номер четыре. Оуэн поднялся на ноги и протянул ей руку. Он не оставил Флайт иного выбора, кроме как пожать ее в ответ.

— Приятно познакомиться, сержант.

Филлида боролась с желанием вытереть ладонь о брюки. Она села прямо напротив него.

— Это не займет много времени? — наигранно учтиво спросил Оуэн, и заискивающая улыбка расплылась на его щеках, покрытых тонкими прожилками. — Как вы понимаете, у меня куча дел из-за завтрашних похорон.

Флайт задумалась — а не было ли тревоги в его словах? Вдруг Оуэн опасался, что похороны могут быть прерваны? Сержант всегда с трудом улавливала чужие «подсказки». Все ее успехи в полицейской работе сводились к логике и сношенным ботинкам.

— Да, надеюсь, не слишком долго, мистер Эдвардс. Я просто пытаюсь связать все воедино для отчета.

— Мы же знаем, в смерти моей матери нет ничего странного?

Валлийский акцент Оуэна «ломал» слова в середине: стран-ного.

— Ничего странного из того, что нам известно.

— Офис дал добро на похороны после того, как патологоанатом предоставил отчет.

— Верно, — Филлида Флайт холодно взглянула на Оуэна. — Впрочем, поскольку смерть вашей мамы была неожиданной, мы бы не хотели ничего упустить. — Сержант пролистала записи. — Уборщица Имельда сказала, что у Джеральдины был личный компьютер. Он пропал из дома.

— Я думал, безопаснее всего будет забрать оттуда все ценное, — улыбка Оуэна начала увядать. — У вас ведь есть наркоманы и им подобный сброд, переезжающий в Лондон в пустые дома.

Флайт ощутила запах несвежего алкоголя.

— А мобильный телефон миссис Эдвардс?

— Я… Я его выбросил. Он был старым.

— Понятно. Где сейчас ее компьютер?

— Почему вы спрашиваете?

При каждом вопросе выражение лица Оуэна менялось.

— Содержимое ее компьютера может дать нам важную информацию. Например, с кем Джеральдина общалась в дни, предшествовавшие ее смерти. Или настолько ли плохими были отношения между матерью и сыном, что у нее были все основания его бояться.

Оуэн обвел взглядом комнату.

— Я стер жесткий диск и отнес его на свалку.

— Получается, вы быстро изменили мнение о ценности этих предметов, — Филлида добавила в свой тон нотку холодной серьезности. — Я должна предупредить вас: уничтожение всего, что может дать следователю информацию, имеющую отношение к смерти вашей матери, до начала расследования, является преступлением.

Флайт понимала, что это пустая угроза: дознание было по большей части формальностью и проводилось лишь потому, что вскрытие не выявило окончательной причины смерти. Тем не менее не мешало бы держать Оуэна на взводе.

— Полагаю, ваша мама оставила завещание?

— Оно подано в адвокатскую контору. Все нормально.

— Агент по недвижимости говорит, что вы продаете дом с отдельным земельным участком, — сержант подняла бровь. — Должно быть, по высокой цене. Вы — единственный бенефициар?

— Да, конечно, — мужчина выпятил подбородок. — Ну, а кому еще она могла его оставить?

Раздался стук в дверь, и в комнату заглянул офицер в форме.

— Извините за беспокойство, сержант. Есть сообщение от человека, с которым вы пытались связаться.

Сотрудник протянул сержанту листок бумаги с текстом: «Звонил Кристиан Макларен. Он будет рад встретиться с вами завтра утром. Макларен оставил вам голосовое сообщение».

Это сообщение напомнило Флайт замысловатый текст Кэсси Рэйвен, который та прислала ей незадолго до интервью: «Спросите Оуэна Эдвардса, как он относился к сексуальной жизни своей матери». К неудовольствию Филлиды, Кэсси не дала никаких объяснений, почему эта линия может оказаться плодотворной, но Флайт и раньше недооценивала дедуктивные способности девушки.

— Перейдем к личной жизни вашей мамы, мистер Эдвардс. Вы ладили с ее женихом, Кристианом Маклареном?

— Бывшим женихом, — отрезал Оуэн. Цвет его лица, сначала румяный, приобрел более темный оттенок.

— Можно ли сказать, что вы друг другу не нравились?

— Я едва знал этого человека!

Ответ политика, то есть полное отсутствие ответа.

Филлида Флайт спросила:

— Я слышала, однажды ему пришлось выпроводить вас из дома после вашей ссоры с Джеральдиной?

Глаза Оуэна сузились, и на долю секунды сержанту показалось, что он сейчас взорвется.

— Это было просто… глупое недоразумение, — выпалил он.

— Что вы думаете по поводу любимого человека вашей покойной матери?

Лицо Оуэна дрогнуло. Он явно пытался взять себя в руки.

— Я называю это состояние «безумием среднего возраста». Должно быть, тут виноваты гормоны.


Оуэн так крепко сжал руки на столе, что костяшки пальцев напоминали шахматные фигуры из слоновой кости. Ему определенно было что скрывать, но как определить его на место преступления? Не говоря уже о том, чтобы выстроить дело об убийстве? Это было бы совсем другое дело.

— Просто напомните мне для протокола, где вы были в ту ночь, когда умерла Джеральдина Эдвардс?

— Я был в Бристоле на конференции, как уже сказал вашему боссу.

— Вообще-то детектив — сержант Сломен — мой коллега, а не босс, — заметила с натянутой улыбкой Филлида Флайт. — В каком отеле вы останавливались?

— Я сказал вашему коллеге, что поспал несколько часов в машине. Я подумал, это сэкономит несколько шиллингов.

Непроверяемое алиби. Как же удобно!

Они вновь посмотрели друг на друга. Флайт размышляла, как далеко она может зайти, если Оуэн не будет осторожен, и у сержанта не будет ни малейших улик против него.

— Пока это все? — поинтересовался Оуэн.

— Да, мы закончили.

Мужчина встал. Он даже не пытался подавить самодовольную улыбку.

Флайт улыбнулась в ответ:

— На какое-то время.

Глава 37

Кэсси все утро словно на автомате выполняла свою работу. Она постоянно смотрела на часы. Их бессердечные стрелки пожирали время. К вечеру придут гробовщики, чтобы забрать тело миссис Э., готовое к завтрашним похоронам.

К обеду Кэсси Рэйвен проверила телефон не меньше тридцати или сорока раз. Она надеялась получить сообщение от Флайт, но ничего не приходило. Наконец Кэсси все-таки получила текст. С обычной бесхитростной краткостью Филлида Флайт написала: «Нам нужно встретиться».

В кафе девушка обнаружила сержанта за угловым столиком. Ее белокурый шиньон был безупречен, как всегда, и ни единого волоска не упало на ее длинную и, несомненно, прекрасную шею. Кэсси подавила улыбку: может, Флайт никогда не распускала волосы.

Филлида холодно кивнула в знак приветствия.

— Я взяла вам эспрессо.

— О, замечательно. Спасибо.

Во время их последней встречи сержант едва не оторвала ей голову за то, что Кэсси Рэйвен не упомянула о существовании Кристиана Макларена, поэтому девушка решила вести себя как можно правильнее.

Кэсси села, и сержант молча подвинула ей что-то через стол — компьютерная распечатка, а именно запись старой системы входа в морг, вроде той, что сделала ее подозреваемой в краже тела Харри Хардвика.

— Я почти забыла, что просила у охранной компании записи о входе в морг за двенадцать месяцев, но тут пришел этот документ, — мрачно объяснила Филлида Флайт. — Не могли бы вы объяснить, что делали там посреди ночи в разное время в течение последних семи месяцев?

Кэсси чувствовала, как внутри все сжалось от подозрительного взгляда, который она вновь отметила в глазах Флайт, но девушка сумела искусственно равнодушно пожать плечами:

— Слушайте, я же сказала, что часто бываю на дежурстве, и иногда мне приходится уходить ночью.

— Вы остаетесь там на всю ночь? — Филлида Флайт указала на строки, выделенные в ее распечатке. — Есть три вопиющих случая: вы начинали смену днем и все три раза не возвращались домой.

Кэсси сложила руки на груди.

— Все знают, что старая система входа была ненадежной. Вот зачем нам понадобилась новая.

— Я, знаете ли, очень рискую, однако расследую смерть Джеральдины Эдвардс! — гневно вспыхнула Флайт. — И мне нужно знать, что вы не замешаны ни в чем противозаконном!

Их взгляды встретились. Кэсси поняла: если она хочет, чтобы сержант продолжила с ней работать, ей следует совершить решительный шаг. Она глубоко вздохнула и начала:

— Что ж. Помните тот безумно жаркий апрельский день? Девятилетний Оливер гулял с приятелями у канала и прыгнул на спор. Он попал в беду и утонул. Тело пришлось поднимать водолазам. Его мама Натали пришла посмотреть на погибшего сына как раз в мое дежурство. Натали — мать-одиночка. Оливер был ее единственным ребенком.

— Продолжайте, — произнесла Флайт почти шепотом.

— Мама просидела с телом Оливера весь день и до самого вечера. Позже к Натали присоединилась ее лучшая подруга. К десяти часам вечера мы обе пытались уговорить мать, убитую горем, пойти домой, поспать, а утром вернуться в морг, но Натали просто не могла заставить себя уйти.

Девушка бросила взгляд на Флайт, которая уставилась в свою кофейную чашку.

— В итоге все прояснилось. Оливер всегда боялся темноты, и мама не могла вынести мысли, что он лежит в одном из ящиков шкафа для хранения трупов.

Флайт невольно ахнула.

— Да, это все довольно неприятно, — добавила Кэсси. Она обратила внимание на выражение потрясения на лице сержанта. Девушка в который раз удивилась, насколько тонкокожей она была для должности полицейского. Вдруг Кэсси Рэйвен узнала этот взгляд: Филлида Флайт точно испытала невероятное горе и едва начала справляться с ним. Застыла на стадии отрицания.

— То есть вы… предложили этой женщине остаться с телом сына.

— Я сказала Натали, что спущусь в смотровую комнату и буду присматривать за телом мальчика, пока утром не придут гробовщики. С тех пор всякий раз, когда у нас в морге ночевал ребенок, проводить с ним ночь стало чем-то вроде рутины.

Вместо того чтобы поделиться правдой об этих ночах с Рейчел, Кэсси всегда говорила, что они с Карлом напились и она заснула на его диване.

— Значит, это напоминало бдение.

Кэсси Рэйвен кивнула. Она никак не могла разгадать выражение лица Флайт. Та взяла распечатку и положила обратно в сумку.

— Вы не собираетесь говорить об этом моему боссу? — спросила Кэсси.

— Конечно нет. Вряд ли это дело полиции.

Флайт ободряюще взглянула на Кэсси. Так обычно смотрят на друга. Кэсси поняла — в атмосфере между ними что-то изменилось.

Флайт разорвала пакетик с подсластителем, розовым, как леденец, под цвет ее идеально овальных лакированных ногтей, и вылила содержимое в чай.

— Получили фотографии, которые я вам раньше отправляла по почте?

— Гм, нет. Извините — не умею проверять электронную почту, — Кэсси порылась в сумке в поисках телефона.

— Они здесь, — сержант постучала по экрану телефона, прежде чем передать его девушке. — Для протокола — тот ли это Кристиан Макларен, с которым вы виделись?

Кэсси пролистала галерею фотографий и пожала плечами:

— Да, он. А что по поводу Оуэна? Вы поговорили с ним? Что думаете насчет сына Джеральдины Эдвардс?

— Нет никаких доказательств, что Оуэн сыграл хоть какую-то роль в смерти миссис Эдвардс, — в голосе Флайт вновь послышались раздраженные нотки.

Кэсси даже почувствовала разочарование от того, что ей не удалось продвинуться вперед.

— Есть улики, нет улик, но вы же ему не доверяете.

Флайт слегка фыркнула, однако признала:

— Он мне не нравится, но одна лишь мысль, что кто-то — подонок, не имеет большого веса в Королевской прокуратуре.

— Вы должны знать о нем еще кое-что, — добавила Кэсси Рэйвен.

С риском для себя она сообщила отредактированную версию того, как Оуэн в то утро устроил ей засаду.

Флайт выпрямилась и спросила:

— Он прикасался к вам или угрожал каким-то другим способом?

— Нет. Он сказал мне нечто странное: «Не суйте нос в то, чего вы не понимаете».

— Что он мог иметь в виду? Есть варианты?

Кэсси отрицательно покачала головой.

— Может, он просто имел в виду сложные отношения с матерью? — настаивала Филлида Флайт.

— Даже и не знаю.

Увидев, как на лице Флайт вновь появилось выражение покорности судьбе, Кэсси испугалась, что она вот-вот все испортит.

— Должны же мы сделать хоть что-то, — почти взмолилась Кэсси.

— Я пыталась, Кэсси, ну, правда, пыталась, — Флайт сложила бумажную салфетку. — Очень жаль, но у меня еще куча других дел.

Кэсси вспомнила свой взлом на Патна-Роуд и находку в принтере миссис Э. — запись о браке, заключенном пару лет назад между таинственным Барри Деннисом Ренвиком и Джулией Джеральдиной Торранс.

— Послушайте-ка. А вдруг Джеральдина родила ребенка еще до своего замужества и была вынуждена отдать его на усыновление? — спросила Кэсси Рэйвен. — Если бы миссис Эдвардс начала искать потерянного ребенка, — продолжила она, — и попыталась установить с ним связь, то Оуэн мог испугаться. Может, он волновался, что мать собирается изменить завещание и сын останется ни с чем.

Флайт чуть удивилась.

— У вас, я полагаю, есть доказательства относительно этого плана — лишить Оуэна наследства в пользу непризнанного ребенка? Вы, знаете ли, не можете просто так выбрать преступника и придумать какой-нибудь фантастический мотив, который подходит по всем статьям.

— Circulus inprobando, — пробормотала Кэсси себе под нос.

— Простите?

— Недостаточный аргумент.

Кэсси Рэйвен попробовала покрутить чайную ложку между пальцами. Впрочем, ей не удалось повторить трюк Кристиана.

— Вы сказали: «отдали ее на усыновление», — глаза Флайт сузились. — А откуда взялась эта теория?

«Вот черт», — подумала Кэсси.

— Я нашла кое-что в доме миссис Э. на Патна-Роуд. Я ездила туда с агентом по недвижимости. Притворялась, что хочу купить жилье.

Девушка надеялась, что это прозвучало хотя бы наполовину правдоподобно. Флайт недоверчиво взглянула на Кэсси.

— Он позволил мне немного оглядеться, пока куда-то звонил. И я кое-что нашла — запись о браке, распечатанную с генеалогического сайта. Второе имя невесты — Джеральдина.

Их взгляды вновь встретились, и в результате долгого молчания, последовавшего за этим, было заключено молчаливое согласие. Флайт знала, насколько дерьмовой была история Кэсси о том, как она попала в дом Джеральдины Эдвардс, но не собиралась вызывать девушку на откровенность.

— Назовите мне имена, — отрезала сержант и вытащила блокнот.

— Спасибо, Филлида, — это имя казалось Кэсси неловким.

— Я проверю, но не слишком уж надейтесь, — Флайт подняла сумку и продолжила: — Вы знаете, что наиболее вероятное объяснение смерти Джеральдины — просто трагический несчастный случай? Уборщица сказала, что миссис Эдвардс упоминала о плохом самочувствии в ночь своей смерти.

— Неужели? В полицейском отчете об этом не упоминалось, а ведь они обычно делают такие записи.

— Да, — взгляд Флайт говорил сам за себя. — Джеральдина жаловалась на простуду и озноб. Отсюда и горячая ванная, и виски. Она даже взяла ужин в ванну.

Кэсси Рэйвен вспомнила о вскрытии и нахмурилась.

— В ее желудке не было еды.

— Кэсси, рядом с ванной лежал бутерброд с сыром, но она его не съела.

Кэсси задумалась. Взять бутерброд в ванну? Это было совсем не похоже на миссис Э., с ее любовью к кулинарии и к порядку. Даже печенье она бы сперва положила на тарелку и села бы за стол, чтобы съесть, но Кэсси Рэйвен знала — такие смутные сомнения не пробьют лед в отношениях с Флайт.

После этого разговора женщины избегали смотреть друг другу в глаза, и Кэсси кое-что поняла: после ее признания в ночном бдении с Оливером в их отношениях произошел тонкий, но фундаментальный сдвиг. Если бы не этот эпизод, вызвавший дружеские чувства, Кэсси Рэйвен могло и в голову не прийти признаться полицейскому в незаконном проникновении в чужой дом.

Кэсси вспомнила слова Юлия Цезаря, принявшего судьбоносное решение перейти Рубикон.

Alea iacta est.

Жребий брошен.

Глава 38

Лука согласился забрать тело миссис Э. после пяти вечера, в нерабочее время. Кэсси хотела подождать, пока все остальные разойдутся по домам, и остаться наедине с миссис Э., попрощаться с ней как следует и не бояться, что кто-то подслушает их «беседу».

Когда стрелки часов подползли ближе к пяти, к чувству страха присоединилась нервная дрожь, которую девушка обычно испытывала перед экзаменами.

Грохот открывающегося холодильника миссис Э. нарушил тишину, и Кэсси представила других дам и господ за стальными стенами, которые пробудились ото сна, чтобы попрощаться со своей уходящей спутницей. Кэсси Рэйвен переложила тело миссис Эдвардс, завернутое в белое, на носилки и расстегнула молнию на мешке с ним.

Ее лицо утратило часть объема, отчего казалось серьезней, чем при жизни, но все равно Кэсси узнавала прежнюю миссис Э. Девушка отчасти ожидала, что эти полуприкрытые глаза откроются в любой момент и попросят Кэсси изложить специальную теорию относительности.

— Объясните мне, что происходит, миссис Эдвардс. Что-то, способное отложить ваши похороны. Вы пытались найти дочь, и Оуэн узнал об этом? Считаете, это сын преследовал вас перед самой смертью? Или кто-то еще?

Кэсси больше минуты смотрела на восковое лицо. Она пыталась найти хоть какое-то объяснение словам Джеральдины «Мое время еще не пришло» и тому, почему Кэсси Рэйвен не встречалась со своей давней подругой и преподавательницей в течение последних двух недель. Однако девушка слышала лишь гудение гигантского холодильника и тиканье неисправной лампы над головой.

Знакомый гул снаружи возвестил о прибытии фургона Люка. Кэсси сунула руку в карман и достала что-то из халата. Девушка засунула аттестат по физике под тело миссис Э., на мгновение положила руку ей на плечо и медленно закрыла мешок для трупов.

Кэсси Рэйвен выкатила носилки из хранилища тел и покатила по коридору. На нее нахлынули воспоминания: миссис Э. беспомощно смеется после неудачного эксперимента в классе, ее возглас торжества по поводу результатов Кэсси на уровне А и выражение тихой гордости в темных глазах преподавательницы, когда Кэсси Рэйвен пересказывала какой-нибудь похоронный казус за кофе.

Кэсси резко остановилась, почувствовав, что задыхается и паникует. Она представила, что завтра в то же самое время ее давняя подруга и преподавательница исчезнет и превратится в несколько фунтов золы и пепла, но потом всплыло еще одно воспоминание: миссис Э. пишет на доске своей верченой рукой название «Первый закон термодинамики» и произносит слова «Материя не может быть уничтожена». Утешительное напоминание, что даже после того, как пламя поглотит ее тело, оно выживет в форме неделимых и неразрушимых химических элементов.

Миссис Э. словно говорила девушке, что все еще находится с ней и всегда будет.

У входной двери Лука заметил выражение лица Кэсси Рэйвен и только кивнул ей в знак приветствия. Он взял каталку из рук Кэсси и покатил ее к фургону. При этом вел каталку с необычной бдительностью и обходил выбоины на асфальте. Наконец Лука загрузил тело закрыл дверь и остановился. Он оглянулся на Кэсси, словно спрашивал у нее разрешения уйти. Она кивнула, и мгновение спустя фургон тронулся с места. Когда он остановился у выхода на улицу, Кэсси подняла руку на прощание.

— Пока, миссис Эдвардс, — пробормотала Кэсси Рэйвен. Машина скрылась за углом.

Глава 39

Кэсси шла домой. Она чувствовала себя измученной. Зазвонил телефон, и на дисплее появилось имя Кристиана.

— Завтра утром я встречаюсь с детективом, — сказал ей мужчина. — Она хочет поговорить со мной о Джеральдине.

— Мне очень жаль, что так вышло. Мне и впрямь следовало позвонить и предупредить, что я дала сержанту ваш номер телефона.

Кэсси чувствовала себя раздавленной. Они с Кристианом сблизились благодаря общей любви к миссис Э., и все же Кэсси Рэйвен понимала, в каком она долгу перед Филлидой Флайт, ведь Флайт сильно рисковала из-за расследования этого дела.

— Пожалуйста, не извиняйтесь. Получается, они решили, что смерть Джеральдины была подозрительной?

— Пока нет… но они собираются еще раз взглянуть на это дело.

Молодой мужчина не казался обеспокоенным из-за потенциального допроса, но его голос звучал как-то по-другому. Кэсси нырнула в дверной проем магазина, чтобы лучше его слышать.

— Возможно, сержант Флайт покажется вам немного… жестокой. Тем не менее я думаю, она хорошо выполняет свою работу.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь выяснить все подробности случившегося. Если кто-то обидел Джери, то он должен предстать перед правосудием. Это самое меньшее, что я в силах сделать.

Кэсси Рэйвен наконец-то поняла, что в Кристиане изменилось. Раньше она бы описала его как спокойного человека, то есть выбравшего путь наименьшего сопротивления. Теперь же его тон стал более решительным.

— Вы получили подробности о похоронах, которые я вам отправила? — спросила Кэсси.

— Да. Я очень надеюсь, что буду там… Кэсси, Вы должны знать: я любил Джеральдину.

— Я знаю…

— Я имею в виду, я действительно любил ее… Она изменила мою жизнь.

— И мою.

— Кэсси, могу я попросить вас об одолжении?

Девушка прижала трубку к уху.

— Если не приду на похороны, могли бы вы попрощаться с ней за меня?

Волосы на предплечьях Кэсси потрескивали. Что за черт? Кэсси Рэйвен не успела задать Кристиану еще один вопрос — он уже повесил трубку.

Глава 40

Разговор привел Кэсси в замешательство. Кристиан все это время говорил как человек, который принял некое решение, несомненно, связанное с миссис Э. Каким же оно было? И неужели Кристиан Макларен знает о смерти женщины больше, чем говорит?

В сумерках Кэсси вскоре увидела двухэтажный автобус. Он замедлил ход и наконец заехал на автобусную остановку. Это зрелище вернуло Кэсси Рэйвен к тому первому разу, когда она «увидела» миссис Э. после смерти, через окно автобуса, сразу после того, как покинула отель «Гейнсборо», и к их первой встрече с Кристианом. Кэсси все еще видела перед собой бледное лицо преподавательницы и то, как она качала головой. Джеральдина всегда так делала в случае, если в чьем-то споре присутствовала ошибка.

Что-то шевельнулось в сознании Кэсси — некая далекая, диссонирующая нота, звучащая глубоко в ее памяти, или отчаянно раздражающий зуд, которого она не могла достичь. Здесь была какая-то связь с отелем «Гейнсборо», но какая?

Автобус забирал последних пассажиров. Девушка увидела номер 88, то есть автобус должен был идти на Оксфорд — стрит, поддалась внезапному порыву и побежала его ловить.

Двадцать минут спустя Кэсси уже поднималась по ступенькам к парадному входу в отель «Гейнсборо» и надеялась, что этот визит подстегнет ее память.

В прошлый раз это место произвело на нее замечательное впечатление, но теперь Кэсси Рэйвен осмотрела его критическим взглядом, и очарование показалось ей лишь поверхностным. Куртка швейцара блестела от полиэстера, а на ковре под ногами виднелись пятна. Что-то заставило девушку подойти к одной из массивных классических колонн, обрамлявших вестибюль, и опереться на нее ладонью. Вместо прохладного мрамора она ощутила штукатурку. Подделка.

Разве Кристиан не отпускал какой-нибудь шутливый комментарий по поводу этих колонн? Взгляд Кэсси скользнул вверх и остановился на искусно украшенной капители, прямо под потолком вестибюля.

Девушка оторвала руку от штукатурки, словно она раскалилась докрасна, и выскочила наружу. Кэсси даже не обратила внимания на испуганный взгляд швейцара.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Флайт сняла трубку.

— Кристиан Макларен — не архитектор! — вскрикнула Кэсси Рэйвен. Слова словно вырывались из ее рта.

— О чем ты говоришь? — недоуменно спросила Флайт.

Кэсси Рэйвен воспользовалась моментом, чтобы выдохнуть.

— В вестибюле отеля «Гейнсборо» есть пара классических колонн. Капители, то есть декоративные части вокруг вершины, — коринфские. Они наиболее детализированные и сложные из всех древних классических рисунков.

— Я не…

— Послушайте меня. Я встретила там Кристиана, и он почти сразу сказал мне, что ему нравится это место. Кристиан заметил нечто вроде: «Вы не увидите дорических колонн в «Премьер»».

— Вы меня не слышите.

— У капителей дорических колонн самая ранняя и простая конструкция, почти без украшений. Их невозможно спутать с коринфскими.

— А Кристиан не мог просто ошибиться? — голос Флайт звучал скептически.

Кэсси Рэйвен только раздраженно поморщилась.

— Нет-нет! Это из основных понятий классической архитектуры. Я изучала ее на уровне А, а архитекторы вообще осваивают эту дисциплину лет семь! Поверьте мне, настоящий архитектор никогда бы не запутался в таких вещах.

— Я это учту, когда буду брать у него интервью, — сухо заметила Филлида Флайт. Кэсси поняла — довод сержанта не убедил.

— Если он солгал, что архитектор, то о чем же еще Кристиан мог солгать? — выпалила Кэсси Рэйвен.

— Я вас хорошо слышу, — мрачно произнесла Флайт.

Девушка знала по опыту, что запугивать сержанта было бесполезно. Девушка перешла к странному телефонному звонку от Кристиана. По впечатлению Кэсси, мужчина решил «что-то сделать».

— То есть?

Кэсси в который раз обратила внимание на твердость в ее голосе.

— Понятия не имею, — призналась она.

Флайт
Наступило утро похорон Джеральдины Эдвардс. По пути в полицейский участок Флайт наступила на остатки жареного цыпленка — одного из сотен выброшенных блюд навынос, которыми с раннего утра были завалены улицы Кэмдена, наряду с бесчисленными банками, бутылками и случайным бездомным в дверях магазина. Сержант остановилась соскрести панированный наггет с пятки на бордюр.

Флайт уже была в плохом настроении после ночи, проведенной за изучением таинственной записи о браке, которую Кэсси Рэйвен нашла в доме Джеральдины Эдвардс. Версия Кэсси, что Джеральдина собиралась лишить наследства своего сына Оуэна в пользу незаконнорожденного ребенка, которого та отдала на усыновление, звучала как сюжетная линия какой-нибудь дневной «мыльной оперы», но и казалась столь же правдоподобной. Когда Филлиде Флайт наконец-то удалось разыскать свидетельство о рождении Джулии Торранс, то в нем была указана дата рождения — май 1969 года, что делало Джулию на два года моложе Джеральдины Эдвардс, ее предполагаемой биологической матери.

Избыток синего света с экрана ноутбука не дал ей спать до самого утра, но недосып был не единственным фактором, который заставлял Флайт чувствовать себя не в своей тарелке. Рассказ Кэсси Рэйвен о том, как именно она получила доступ в дом Эдвардсов, был настолько очевидной выдумкой, что Флайт не могла перестать спрашивать себя, почему она пропустила это мимо ушей. Впервые за четырнадцать лет службы в полиции Филлида с тревогой осознала — она переступила некую черту.

Все это произошло из-за неожиданного признания Кэсси о ночных бдениях с мертвыми детьми в морге, то есть откровения, которое до такой степени изменило взгляд сержанта на Кэсси Рэйвен, что теперь она изо всех сил пыталась вспомнить, почему так не любила эту девушку с самого начала. Теперь казалось очевидным, что все эти татуировки и пирсинг скрывали искреннее сочувствие к другим людям.

Филлида приехала на работу почти в девять часов, чтобы дать себе достаточно времени перед разговором с Кристианом Маклареном и проверить другую теорию Кэсси — что Макларен не был архитектором. Впрочем, даже если кто-то, вроде Кэсси, действительно разбирался в классической архитектуре, то путаница между коринфскими и дорическими колоннами вряд ли делала профессию Кристиана Макларена фальшивкой.

В Королевском институте британских архитекторов не обнаружили никаких записей о Макларене, но ей объяснили, что членство в RIBA было необязательным, и посоветовали сержанту обратиться в регистрационный совет архитекторов.

— Вы могли бы просто поискать наш реестр в Интернете, — вздохнула женщина, с которой она разговаривала в отделе архивов ARB.

Флайт проговорила сквозь стиснутые зубы:

— Это полицейское расследование. Простите, если я предпочитаю доверять человеку, а не поисковой строке в Интернете.

После того как Филлида Флайт произнесла имя Макларена, ее оставили слушать современный джаз, но, к счастью, ненадолго.

— В реестре нет никого с таким именем, — произнесла сотрудница.

— Хотите сказать, что он точно не архитектор?

— Мы являемся регулирующим органом для этой профессии в Великобритании, — женщина заговорила так, словно обращалась к маленькому ребенку. — Если он не зарегистрирован у нас и работает как архитектор, то нарушает закон.

Филлида Флайт почувствовала напряжение. Значит, Кэсси была права: Макларен — самозванец. Следовательно, и его профиль знакомств на сайте «Оушен», и его сайт с изображениями зданий, которые он якобы спроектировал, были фальшивыми. Единственная возможная причина для создания такой сложной фикции — это представить себя профессионалом с хорошо оплачиваемой работой, то есть подходящим человеком для таких женщин, как Джеральдина Эдвардс.

Филлида поняла, что часы уже показывали 9.45, а значит, Макларен, опаздывал на пятнадцать минут. Флайт безуспешно попыталась связаться с ним по мобильному и подождала еще пятнадцать минут. Затем она позвонила инспектору Беллуэзеру.

Сержанту пришлось напрячься, чтобы расслышать его голос сквозь пронзительный шум ссоры двух маленьких детей.

— Извините за беспокойство, босс. Я звоню вам в выходной?

— Нет, нет. Я зайду чуть позже, — сказал Беллуэзер и произнес тише:

— Между нами говоря, я жду этого с нетерпением.

Флайт доложила ему, что бывший жених Джеральдины Эдвардс — обманщик с поддельным профилем на сайте знакомств.

— Интересно! Итак, у вас есть какие-то причины связать его со смертью Эдвардс?

— Пока нет, но Кристиан должен был прийти на допрос полчаса назад, а его все нет.

В трубке послышался голос маленькой девочки, говорившей театральным шепотом:

— Папа. Иди и посмотри на зайчика, которого я нарисовала!

Флайт почувствовала, как у нее сжалось горло. Беллуэзер прикрыл микрофон рукой, но она все еще могла различить приглушенный голос начальника:

— У папы деловой звонок, милая. Я приду и посмотрю его через минуту.

Пронзительное «Папа! Пожалуйста!!!» прозвенело в трубке.

Флайт захватило одновременно прекрасное и ужасное видение: они с Мэттом где-то на пляже играют с маленькой девочкой в прибое. Родители, которыми они могли бы стать, жизнь, которую они могли бы прожить вместе, если бы только Флайт пошла к врачу чуть раньше, если бы только ее дочь получила спасительный кислород всего несколькими минутами раньше, если бы только девочка родилась живой.

Невыносимая тоска, которая так долго управляла жизнью Филлиды и которой никогда не будет положен конец.

Сержант прижала ладонь к глазам. Когда изображение померкло до черноты, она почувствовала зияющую тьму, тянущуюся к ней.

— Филлида? Мне действительно пора идти.

С огромным усилием Флайт овладела собой и сумела сказать:

— Не могли бы мы подать заявку на RIPA оператору мобильной связи Макларена, босс? Я подозреваю, что на самом деле он базируется в Великобритании, так что, как только мы получим адрес, мы сможем войти к нему в дом. Похороны Эдвардс состоятся сегодня днем.

В телефоне раздался вздох.

— У вас недостаточно доказательств, Филлида. Начальство призывает нас осторожней использовать RIPA. В конце концов, Кристиан еще может появиться.

— Но…

— Продолжайте его вызванивать, и давайте встретимся, когда я приеду.

Глава 41

Будильник прозвенел в семь утра и избавил Кэсси от беспокойной дремоты. Она взяла выходной, чтобы присутствовать на похоронах миссис Э. в четыре часа дня, но в основном она размышляла о том, как доказать Флайт, что Кристиан Макларен был мошенником, и остановить кремацию тела.

С тех пор как Кэсси молниеносно раскрыла архитектурную ошибку Макларена, она провела беспокойную ночь, в течение которой рассматривала каждую их встречу как бы под новой линзой. Что же девушка могла упустить или по ошибке отвергнуть в первый раз, когда Кэсси Рэйвен ошеломило, каким убитым горем казался Кристиан Макларен?

Дизайнерские очки, которые он надел при их первой встрече, — они были просто частью шоу, полезным реквизитом для его роли успешного архитектор? Да и красивый голос с резкими переходами в лондонский акцент казался сейчас обдуманной частью его поведения — образа, который он на себя напустил.

Кэсси Рэйвен мысленно постоянно возвращалась к тревоге, с которой он расспрашивал ее о результатах токсикологической экспертизы миссис Э. А не подсыпал ли Кристиан ей какое-то ядовитое вещество, которое не уловила стандартная проверка? Макларен знал о пристрастии Джеральдины Эдвардс пропустить стаканчик на ночь и мог проникнуть в дом преподавательницы и подсыпать ей нечто ядовитое в бутылку виски.

Уже в душе девушка мысленно вернулась к фотографиям, которые Флайт прислала ей из анкеты Кристиана. В основном на них он был в костюме и позировал в разных местах — с ноутбуком в открытом кафе, во время работы за «столом», на улице Тейт Модерн. Все, в принципе, легко подделать.

Но один образ все же бросался в глаза.

Кэсси в одном халате уселась на диван рядом с Макавити. Кот мрачно взглянул на хозяйку. Кэсси Рэйвен открыла фото, на котором Кристиан Макларен управлял парусной лодкой. Судя по его волосам, этот снимок был старше остальных лет на пять или даже больше. Конечно, мужчина мог просто нанять лодку для фотографии, и сейчас Кэсси смотрела на него по-новому. В позе Макларена — загорелое предплечье, выставленное на передний план, решительный взгляд — ощущалось что-то постановочное.

И была еще одна удивительная вещь на этой фотографии.

— Что с этой фотографией не так, Макавити?

Кот приоткрыл один глаз и снова его закрыл. Одно-единственное указывало на раздражение — подергивание его хвоста.

Девушка увеличила изображение и поняла, в чем была загвоздка: небо за спиной Кристиана заполнял великолепный оранжевый закат, но теплый луч света на его лице говорил о том, что мужчина стоит лицом к солнцу. Значит, снимок либо профессионально подсвечен, либо искусно составлен из нескольких изображений. Однако зачем же идти на такие лишние меры — нанимать лодку, выстраивать снимок, если другие фотографии Кристиана вполне приемлемы для профиля онлайн-знакомств?

Кэсси вспомнила, что может запустить обратный поиск: использовать цифровую подпись файла изображения для поиска других мест, где он был размещен в Интернете. Если какие-то из фотографий Макларена появятся где-то еще, то они дадут ключ к его настоящей личности.

Кэсси нашла сайт, перетащила все снимки в окно поиска и сидела, уставившись на индикатор выполнения, пока программа искала фотографии в Интернете. Результаты для самых последних снимков оказались первыми.

Не соответствует. Не соответствует. Соответствует.

Возбуждение Кэсси Рэйвен тут же испарилось, едва она поняла, что это был всего лишь вымышленный профиль Кристиана на LinkedIn. Еще одно совпадение привело девушку на сайт его компании.

Не соответствует. Не соответствует.

Снимок, на котором мужчина вел парусник, занял больше всего времени.

«Вперед», — пробормотала Кэсси и посмотрела, как индикатор прогресса прогрызает путь через миллионы веб-сайтов.

Соответствует.

Кэсси Рэйвен щелкнула по ссылке и с недоумением уставилась на страницу, появившуюся на экране.

Флайт
— Это сержант Флайт?

Филлида не сразу поняла, что смутно знакомый женский голос принадлежит Бет Монтагю — женщине, работавшей в «Оушене» с пользовательскими записями.

— Я звоню конфиденциально, как вы и говорили? — Бет явно нервничала.

Судя по шуму уличного движения на заднем фоне, она вышла из офиса, чтобы сделать звонок.

— Конечно. Что вы хотели спросить?

— Того мужчину, о котором вы меня расспрашивали, зовут Кристиан Макларен? Я не могу перестать думать о нем. Из-за мысли, что кто-то мог использовать наш сайт, чтобы причинить другим людям вред… я не могу спать по ночам.

Флайт приободрила молодую женщину.

— Так… Я еще раз просмотрела детали его профиля. Вы помните, Макларен заявил, что живет в Гамбурге?

— Да.

— После вашего визита я дважды проверила — его подписка была оплачена со счета в лондонском банке. Наверное, в этом ничего особенного, просто я подумала — вдруг это вам поможет.

Флайт позволила себе улыбнуться.

— Вполне возможно, Бет. Есть ли у вас платежный адрес для этого счета?

Последовала долгая пауза, после чего Бет Монтагю спросила:

— Я полагаю, есть сотни способов узнать его адрес?

Адрес, который прочла Монтагю, был написан на SW2, что ничего не значило для Флайт, но едва Филлида увидела одного из констеблей, проходящего мимо ее стола, как схватила его за шиворот. Она слышала, Джош насмехался над Флайт — «королевой проигранных дел», но знала, что он живет к югу от реки.

— Это Брикстон, сержант.

— Там у них были беспорядки?

— Да, — Джош посмотрел на Филлиду Флайт. Он еле скрывал улыбку. — Еще до моего рождения. В наши дни квартира в Брикстоне обошлась бы вам в полмиллиона.

Флайт изумленно уставилась на коллегу. В Винчестере за 500.000 фунтов можно было купить дом с тремя спальнями.

— Над чем вы сейчас работаете? — поинтересовался Джош. — Могу чем-нибудь помочь?

— Пока не знаю, — сержант взглянула на него в упор. — Вероятно, расследование окажется одним из моих «проигранных дел».

У Джоша хватило такта покраснеть.

Флайт начала гадать, отпустит ли ее Беллуэзер хоть к кому-нибудь за пределы городка, но раздался внутренний звонок. В приемной была Кассандра Рэйвен. Она явно волновалась. И заговорила еще до того, как женщины пришли в комнату для допросов.

— Я приехала сюда на такси. Я знала, вы мне не поверите, если я попытаюсь рассказать вам об этом по телефону. Я должна была показать вам это, — Кэсси сунула телефон Флайт в лицо.

Как только изображение сфокусировалось, кожу на шее Филлиды начало покалывать. Это была реклама шикарной марки часов вроде той, какую можно увидеть в глянцевых журналах, и мгновенно узнаваемое изображение красивого мужчины, управляющего парусной лодкой.

— Эта фотография стояла в профиле Макларена с сайта знакомств, — Флайт повернулась, чтобы посмотреть на Кэсси.

Как только вы понимали, что это реклама, вы уже не могли смотреть на изображение иначе: глянцевая продукция, фальшивый взгляд человека в тысячу ярдов, большие наручные часы, услужливо красовавшиеся на переднем плане.

— Еще не все, — заявила Кэсси. Девушка нажала на экран и вывела то же самое изображение на другом сайте, на этот раз без логотипа и рекламной кампании. — Это архивная веб-страница шестилетней давности, — сказала она, прежде чем увеличить изображение рядом со снимком. — Шесть футов два дюйма, со светлыми волосами и фарфорово-голубыми глазами, Алекс Барклай доступен для съемок в фильмах, рекламных роликах и при озвучивании…

— Это из кастинг-агентства, — заметила Флайт. Иногда нужно было сказать что-то вслух, и оно становилось реальностью.

Кэсси встретилась с Филлидой взглядом и кивнула:

— Совершенно верно. Кристиан Макларен — актер.

Глава 42

Кэсси доказала сержанту, что «Кристиан Макларен» был мелким бывшим актером, называющим себя Алексом Барклаем, и теперь могла оставить Филлиду в покое. После напряжения, вызванного открытием, Кэсси Рэйвен теперь постепенно отходила. Девушка знала — остановить похороны, назначенные на этот же день, было почти невыполнимой задачей, особенно теперь, когда «Макларен» исчез. Актерская подготовка Алекса Барклая помогла объяснить, почему он так жестоко обманул Кэсси. Его шок и горе от известия о смерти миссис Э. были настолько убедительными, что даже сейчас она с трудом осознавала, что это все было лишь спектаклем.

Девушка отправилась на рынок Кэмден, чтобы выбрать цветы для похорон. Цветочный венок показался ей слишком мрачным и скучным, безличным. Кэсси вспомнила великолепный, полудикий сад миссис Э., и решила выбрать что-то менее формальное. Оуэн, как она подумала, может причинить Кэсси неприятности, когда увидит ее в крематории. Он все еще мог сдать Кэсси Рэйвен полицейским за то, что она вломилась в дом Джеральдины Эдвардс.

К чертям. Ничто не помешает Кэссси присутствовать на похоронах ее любимой преподавательницы, даже угроза осуждения по уголовному делу.

На рынке ассортимент цветов был ограничен текущим сезоном, и девушка мучилась, что же выбрать. Лилии показались ей болезненно-похоронными, улыбающиеся лица подсолнухов — чересчур жизнерадостными, герберы — излишне тропическими. Миссис Э. как-то сказала, что не очень любит растения, которые слишком экзотичны для английского климата. Девушка улыбнулась воспоминаниям и выбрала охапку пышных конфетно-розовых пионов — классические садово-огородные цветы, даже если в ноябре они, должно быть, проделали долгий путь до рынка.

Цветы были завернуты и оплачены. Водянистый солнечный свет пронзил потолок зимней серости, и на рынке стало очень душно. Пробираться по забитым проходам было все равно что играть в человеческий пинбол: офисные работники, вышедшие перекусить на скорую руку, сталкивались с неторопливыми, похожими на зомби туристами. Кэсси была вынуждена обойти девушку с зелеными дредами, промчавшуюся мимо на самокате. Она прижала драгоценные пионы ближе к груди и встревожилась еще больше.

Тут что-то привлекло ее внимание — неподвижная фигура среди бурлящей толпы. Темная лоснящаяся голова над красным пальто.

Женщина развернулась и посмотрела прямо на Кэсси, а потом повернулась и быстро отошла от нее. Миссис Э. Ее послание было ясным: «Следуйте за мной».

Кэсси опустила голову и стала прокладывать себе путь сквозь толпу людей. Одной рукой она прижимала букет цветов к груди. Девушка была так решительно настроена держать незнакомую высокую фигуру в поле зрения, что старалась не моргать. «Извините… извините… простите…» — безжалостное продвижение Кэсси сопровождалось целым залпом свирепых взглядов и ударов. Миссис Э. двигалась быстрее. Она продиралась сквозь толчею, как штопальная игла вонзается в шерсть, и заставляла Кэсси ускоряться.

Как только девушка почувствовала, что приближается, букет пионов начал предательски выскальзывать из ее рук. Кэсси выругалась и на мгновение замедлила шаг, чтобы застегнуть молнию на кожаной куртке, и….. Бах! Кто-то врезался в нее сзади с такой силой, что девушка потеряла равновесие.

Размахивая руками, Кэсси на долю секунды покачнулась на левой ноге. Кэсси Рэйвен сильно ударилась об асфальт и услышала фырканье, вырвавшееся из ее легких.

Приглушенный шум. Сплетение рук, тянущихся вниз. Схватка неожиданно громких голосов.

— Вы это видели?

— Какая грубая женщина!

— С ней все в порядке?

— Что случилось?

— Дайте ей немного воздуха.

Из хаоса вырисовывался гигантский маринованный грецкий орех, такой же, какие любила бабушка. Наконец он превратился в лицо пожилого мужчины.

— С вами все в порядке, дорогая?

Девушка хотела ответить, но вместо этого услышала только хрипящий звук. Паника подступила к ее горлу.

— Она запыхалась, бедняжка, — теперь Кэсси услышала женский голос, явно принадлежавший американке. — Мы можем принести сюда стул?

Кэсси прерывисто вздохнула. Кто-то протянул ей бутылку воды. Она попила и пролила воду себе на грудь.

— Болит где-нибудь, милая? — опять этот старый чудак, один из торговцев. Кэсси Рэйвен хотела сказать ему, что ее отец когда-то здесь продавал фрукты и овощи, но не могла подобрать слов.

— Хм… — ответила девушка. — Я… в порядке.

Американка усадила ее на стул и тревожно прищурила глаза:

— Вам нужно пройти обследование в больнице.

— Спасибо, — вежливо парировала Кэсси. — Я не могу лечь в больницу. Не сегодня.

Кэсси Рэйвен посмотрела на джинсы — на одной штанине колено почти оторвалось, и ударила себя по запястью. Боль пронзила девушку. Кэсси диагностировала возможное растяжение связок лопаточной кости, а судя по тому, что у Кэсси Рэйвен болел зад, позже у нее появится большой синяк. Ничего серьезного.

Потом она заметила головки пионов, свесившиеся на ее куртку. Их бедные «шеи» были сломаны. Кэсси заплакала.

Флайт
Бэллуэзер откинулся на спинку стула и задумчиво произнес:

— Что ж, значит, Кристиан Макларен — это выдумка.

— Совершенно верно, босс. Шесть лет назад он работал в качестве модели и актера в эпизодах под именем Алекс Барклай, хотя, если верить кастинг-агентству, реклама часов — его самое большое достижение.

Флайт выложила начальнику все подробности: сфабрикованный сайт Макларена, фальшивый банковский счет, который он, должно быть, открыл, чтобы присоединиться к «Оушену», гамбургский телефонный номер, который перенаправлял абонентов в соответствующую службу обмена сообщениями.

— Это было изощренное мошенничество. Однако когда дело дошло до выбора фотографий для профиля знакомств, Алекс не мог удержаться, чтобы не использовать лучшую фотографию, которую он когда-либо делал.

— Пойман из-за своего тщеславия, — кивнул Беллуэзер. — Итак, он находился в отношениях с Джеральдиной Эдвардс и выдавал себя за успешного архитектора с гламурным образом жизни, очевидно, намереваясь обмануть покойную.

— Именно. По словам ее лучшей подруги, Джеральдина думала о продаже дома после того, как они поженятся и отправятся путешествовать. Его следующий шаг — очистить совместный банковский счет и исчезнуть. Вместо этого Джеральдина разорвала помолвку, потому что, возможно, учуяла крысу, и всего через несколько недель Эдвардс нашли мертвой в ванной.

Беллуэзер нажал кнопку на крышке своей ручки: щелк-щелк, щелк-щелк.

— Значит, вы думаете, Алекс убил ее, чтобы Джеральдина не выдала его.

— Думаю, это разумная рабочая гипотеза. Теперь у меня есть его адрес — «Кристиан» живет в Брикстоне.

Флайт взглянула на часы — до похорон оставалось менее пяти часов.

— Босс, как думаете, мы сможем приостановить кремацию до тех пор, пока я не допрошу мнимого Макларена?

Несмотря на попытку Филлиды Флайт подготовить его, Беллуэзер выглядел пораженным.

— Когда это произойдет?

— В четыре часа.

Начальник сморщился.

— Это серьезная просьба, Филлида. Судмедэксперт, наверное, скажет, что расследование дела Макларена может продолжаться и без тела. Вы могли бы установить мотив, но нам нужно гораздо больше, прежде чем мы сможем обвинить его в убийстве.

— А все-таки, вы не могли бы попробовать, босс?

Беллуэзер продолжил щелкать ручкой. Флайт подавила желание перегнуться через стол и сломать ее пополам. Наконец босс заговорил:

— Я позвоню ему, но особо ни на что не надейтесь.

Сержант вознаградила Малкольма Беллуэзера широкой улыбкой. Пораженный начальник осознал, что она была, в принципе, красивой женщиной.

— Попросите следователя из Брикстона прислать местного полицейского, чтобы он следил за адресом этого парня, пока вы не приедете.

— На самом деле, босс… Я уже звонила в Брикстон. Они посылают патрульную машину.

Флайт было трудно прочесть выражение лица Беллуэзера.

— Извините. Поэтому вы называете меня человеком с небольшим обсессивно-компульсивным расстройством?

Его лицо расплылось в улыбке.

— Нет, Филлида. Это я и называю «думать о будущем».

Флайт почувствовала, как вспыхнули ее щеки.

— Филлида? — обратился Беллуэзер к сержанту, когда та повернулась, чтобы уйти. — Мне просто любопытно. Во-первых, что навело вас на мысль, что Макларен — фальшивка?

Филлида заколебалась. Она представила Кэсси Рэйвен, работницу морга с многочисленным пирсингом и неожиданным знанием классической архитектуры.

— Если я вам скажу, босс, вы мне не поверите.

Глава 43

Кэсси в сотый раз извинилась перед американкой, которая присматривала за ней. Девушка понятия не имела, почему так сильно расстроилась из-за каких-то сломанных цветов. Она не могла вспомнить, когда в последний раз так плакала, даже когда Рейчел съехала. Ее добрая самаритянка, вдова из Вермонта по имени Розмари, отмахнулась от извинений и настояла на том, чтобы сопровождать Кэсси к цветочному ларьку — купить еще пионов.

— Как вы себя сейчас чувствуете, дорогая? — спросила она, пока Кэсси выбирала второй букет за день.

— Гораздо лучше, — ответила Кэсси, которая все еще чувствовала себя неуверенно, но, возможно, по причине шока от ужасного падения. Она потерла нежно ягодицу.

— По-моему, вы слишком бледны, — волновалась Розмари. — И вам следует проверить запястье.

— Всего лишь небольшое растяжение, — сказала Кэсси, сгибая его.

Розмари ласково похлопала Кэсси Рэйвен по плечу на прощание.

— Надеюсь, похороны пройдут хорошо, дорогая. Я сожалею о вашей потере.

Кэсси смотрела, как добрая леди исчезает в толпе, и ей пришлось задержать дыхание, чтобы подавить подступившие к горлу рыдания. Девушке пришло в голову, что похороны миссис Э. будут первыми в ее жизни. Когда ее родители умерли, бабушка решила, что в свои четыре года Кэсси еще слишком мала, чтобы подвергаться таким неприятным переживаниям. Кэсси Рэйвен никогда раньше не сомневалась в правильности решения ее бабушки, но сейчас почувствовала прилив ярости. О чем только думала Babcia, ведь она отказывала Кэсси в возможности попрощаться с родителями?

Продавец подал ей завернутый букет, и девушка протянула ему двадцатку, но когда она протянула руку, чтобы забрать сдачу, монеты, казалось, ожили и скользнули между ее липкими пальцами. У Кесси закружилась голова. Она взялась за край прилавка, но когда открыла рот, чтобы поблагодарить продавца за подобранные им оброненные ею монеты, слова вышли какие-то невнятные.

На этот раз земля, поднявшаяся, чтобы обнять ее, показалась ей старым другом.

Флайт
С воем сирены и голубым светом мигалки на крыше служебного автомобиля Флайт на бешеной скорости доехала до 18б Хайлев — Корт, по брикстонскому адресу Кристиана Макларена / Алекса Барклая. Патрульная машина уже стояла у входа в подъезд. Полицейские уже получили строгий приказ задержать подозреваемого только в том случае, если он попытается уйти. Если Барклая предупредят заранее, он может просто исчезнуть.

Сержант воспользовалась громкой связью и позвонила Джошу. Когда Беллуэзер предложил Филлиде Флайт констебля для помощи в расследовании дела Макларена, он был ее первым выбором. Может, он и нахал, но зато самый умный из всего отдела уголовного розыска.

— Вы не заглядывали в брикстонский адрес Макларена? — спросила сержант.

— Да. Все счета выписаны на имя Кристиана Макларена.

Флайт перешла на вторую полосу, чтобы проехать по кольцевой развязке, где на звук сирены машины сворачивали направо и налево.

— Но я звонил в земельный кадастр, и там не указано имя владельца квартиры.

— Подождите две секунды, — сержант обнаружила грузовик, преграждающий ей путь на кольцевую развязку и, очевидно, глухой к сирене. Флайт нажала на клаксон. Проходя мимо грузовика, она мельком увидела испуганное лицо водителя, прижавшего мобильный к уху. Жаль, у Филлиды не было времени его остановить.

— Продолжайте, Джош.

Сержант услышала, как коллега стучит по клавиатуре.

— Да, имя на титуле — Б. Д. Ренвик.

— Черт! — Флайт почувствовала, что машина дрейфует, и вынуждена была резко повернуть руль.

— Сержант? — Джош был потрясен. Он никогда раньше не слышал, чтобы Снежная Королева ругалась.

Барри Деннис Ренвик. Это имя жениха, которое значилось в свидетельстве о браке, найденном Кэсси Рэйвен на Патна-роуд.

Итак, Барри Ренвик, он же Кристиан Макларен, женился на Джулии Торранс за два года до связи с Джеральдиной Эдвардс. Очевидно, Джеральдина что-то заподозрила и раскопала свидетельства бывшего брака своего жениха и его фальшивое имя. Вероятно, Эдвардс столкнулась с ним лицом к лицу и пригрозила вызвать полицию.

Не исключено, что Джулия Торранс была еще одной жертвой Барри Ренвика. Может, она, как и Джеральдина, познакомилась с ним через сайт знакомств?

— Джош, мне нужно, чтобы ты кое-кого разыскал, — после указаний коллеге Флайт развернула машину на пустую автобусную полосу и нажала на акселератор.

— Как он выбирает своих жертв? — размышляла вслух Филлида. Она вспомнила, что Бет в «Оушене» говорила о Джеральдине Эдвардс как о единственной женщине, с которой Макларен вступил в контакт, но откуда он знал, что женщины, на которых он нацеливался, владеют активами или богатством, то есть достойны преследования? Мог ли Барри найти способ взлома баз данных сайтов знакомств, чтобы идентифицировать богатых жертв?

Сержант обнаружила двух обнадеживающе крепких мужчин — полицейских из Брикстона, ожидающих в машине без опознавательных знаков. Они все направились к дому Макларена. Флайт и полицейский Дэйв вошли внутрь, а второй мужчина, Майлз, пошел прикрывать возможные задние пути эвакуации.

Рядом с квартирой Ренвика висела доска агента по недвижимости, сообщающая о ней как о проданной. Может, Барри попытался сбежать, пока его не поймала полиция? «Слишком поздно, приятель», — с мрачным удовлетворением подумала Флайт и надавила на звонок. Ее сердце билось тяжело, но ровно, пока сержант задавалась вопросом, как Ренвик — он же Макларен — отреагировал бы, обнаружив представителей закона на своем пороге, но из глубины квартиры доносилось лишь молчание, даже после того, как она крикнула в почтовый ящик.

Филлида ответила на вопросительный взгляд Дейва кивком. Он жестом приказал ей отойти в сторону, поднял томатно-красный инфорсер, взмахнул им по дуге назад и прицелился в дверной замок. Раздался могучий звон, словно обе стеклянные панели разбились от удара. Еще один удар, и дверной замок поддался.

— Полиция! — Дэйв несся по коридору и оглядывал каждую комнату. Флайт последовала за ним. Быстрая проверка гостиной, спальни и ванной комнаты не выявила никаких признаков человеческого присутствия. Кухня и столовая тоже пустовали.

«Я его упустила», — подумала Филлида.

Ее взгляд упал на коричневый бумажный пакет на кухонном столе.

Внутри стояли нераспечатанные коробки с едой на вынос, источавшие безошибочный аромат карри, а рядом лежал аккуратно разрезанный на четвертинки хлеб. Сержант постучала по нему ногтем — твердый, как камень.

— Сержант, взгляните-ка на это, — сказал Дэйв. На кухонном столе, накрытом на двоих, стояла на подставке с водой бутылка Шабли, открытая, но не начатая. Рядом лежал глянцевый журнал, обложка которого была разделена аккуратной линией белого порошка.

Внимание Филлиды привлекло ржавое пятно на плинтусе. На стене она увидела аналогичные: «созвездие» мелких красно — коричневых точек на высоте головы сидящего. Они обменялись взглядами.

В единственной спальне, которая была не слишком широкой для стандартной двуспальной кровати, сержант открыла шкаф — пустой, если не считать ряда дорогих на вид костюмов и вешалки с шелковыми галстуками, а затем опустилась на корточки рядом с кроватью. Флайт наклонила голову, чтобы заглянуть под нее, и встретилась с китайско-голубыми глазами мужчины из рекламы часов. Барри Ренвик, он же Кристиан Макларен, лежал, склонив голову набок, в луже запекшейся крови. Теперь его задумчивый взгляд будет вечным.

Глава 44

Онаслышала, как мать зовет ее завтракать.

— Кэсси, проснись!

Но как это могло быть, когда она не помнила, как звучал голос ее матери?

Затем более глубокий голос, более настойчивый — миссис Э.

— Ты слышишь меня?

Кусочек ослепительно-белого света.

— Зрачки отзывчивы, — сказала миссис Э.

Но я была твоей лучшей ученицей, хотела сказать она.

Что-то ущипнуло ее за руку. Она попыталась закричать, но кто-то сшил ей губы вместе. Попробовать еще раз. «Ннннг…»

По ее лицу пробежала тень.

— Она приходит в себя.

Она приоткрыла глаза. Поверх своего лабораторного халата миссис Э. носила маску с изображением симпатичного азиатского парня.

— Почему маска? — спросила Кэсси голосом, похожим на бормотание.

— Вы здесь! Привет, Кэсси. Я — доктор Санджай. Вы знаете, где находитесь?

«Понятия не имею», — подумала она.

— Вы в больнице. Вы принимали какие-нибудь наркотики сегодня?

Закрыв глаза, она сердито покачала головой. Почему бы им не заткнуться, чтобы она могла поспать?

— Вы можете вспомнить, что произошло?

Она попыталась, но ее память была затуманена, как ветровое стекло автомобиля во время ливня.

— Я сломала пионы.

Что-то горячее потекло вниз по щеке. «Слезы», — поняла она.

Невнятный обмен репликами.

— Пионы?

— Да, медики сказали, что она потеряла сознание полчаса назад, когда покупала цветы.

В тумане появилась крошечная щель, и она проскользнула в нее.

— Это я… заболела?

— Да, но мы заботимся о вас. Как вы себя чувствуете в данный момент?

— Холодно. И голодная.

— Вы страдаете от проблем со щитовидной железой или печенью? Вам когда-нибудь ставили диагноз «низкий уровень сахара в крови»? Вы поститесь?

Шквал вопросов привел ее в ярость.

— Отвалите.

— Раздражительность, — произнес голос над ней.

По какой-то причине перед ее мысленным взором всплыл образ неукротимых бровей Гарри Хардвика, сопровождаемый фрагментами разговора с сестрой в его палате. Что-то о том, как он кричал на медсестер, говорил, что они морили его голодом.

Еще один приступ голода охватил ее — и еще один образ. Миссис Э., в своем лабораторном халате, что-то резала на анатомическом столе. Свиная поджелудочная железа. Направив скальпель на что-то, она строго сказала: «Кассандра. Помните, как это называется».

Кэсси приоткрыла глаза.

— Островки Лангерганса… — произнесла она, и ее слова прозвучали на удивление ясно.

На нее обрушился шквал болтовни. Но Кэсси позволила своим глазам закрыться и покорилась великой наволочной тьме.

Флайт
Шурша защитным костюмом, Флайт присела на корточки, чтобы еще раз взглянуть на тело Барри Ренвика. Они так сделали: отодвинули кровать в сторону, чтобы патологоанатом мог рассмотреть его как следует. Ренвик больше не имел никакого сходства со своим гламурным альтер эго, международным архитектором Кристианом Маклареном; мертвый, он мог сойти за любого парня, которого вы могли бы увидеть, подпирающим бар в брикстонском пабе.

Вернувшись на кухню, она расспросила патологоанатома — высокого молчаливого мужчину, стаскивавшего нитриловые перчатки, хотела узнать его первоначальное мнение о причине смерти.

— Единственная ножевая рана на шее, — сказал он. — Время смерти, вероятно, между восемью и десятью часами вчерашнего вечера.

Ее взгляд упал на разделочную доску с четырьмя аккуратными кусками индийской лепешки, но никаких следов ножа, которым ее резали.

— Это может быть кухонный нож?

— Весьма вероятно. С прямым лезвием, я бы сказал, и около шести-семи дюймов длиной. Нападавший, должно быть, приблизился сзади. — Патологоанатом подошел к тому месту, где пятна крови указывали, что там сидел Ренвик, поднял левую руку с удивительным удовольствием. — И ударил вниз, в основание шеи.

— Если он умер от потери крови, почему ее больше нет?

— Повреждение, по-видимому, не затронуло главные сосуды, но частично повредило трахею. Я подозреваю, что он захлебнулся собственной кровью.

Тело Ренвика лежало на черном мешке из-под бобов, на котором, вероятно, убийца затащил его в спальню. Стол, накрытый на двоих, нераспечатанная еда на вынос — все говорило о том, что Ренвик знал своего убийцу и доверял ему.

Она уставилась на полоску белого порошка на обложке журнала.

Неужели Ренвика убил его дилер? Это может показаться очевидным выводом, но тот факт, что убийца нанес удар всего за несколько часов до того, как Ренвик должен был поговорить с ней о смерти Джеральдины Эдвардс, был красным флагом. Было ли убийство действительно простым совпадением, или кто-то хотел заставить его замолчать?

Хотя мобильного телефона Ренвика нигде не было, ограбление было маловероятным мотивом в свете того, что Флайт нашла в гостиной: куча гаджетов, некоторые все еще в нераспечатанных коробках, в том числе Panasonic с разрешением 4K, фото- и кинокамеры, редактирующее корректирующее ПО и MacBook Pro, еще девственный в своем белом чехле. Богатство стоимостью пять или шесть тысяч фунтов. Следующим Барри явно воображал себя Мартином Скорсезе.

В квартире не было никаких личных вещей — ни фотографий, ни сувениров, ни каких-либо других указаний на этого человека или его историю. Как будто их намеренно стерли.

Вернувшись на кухню, Флайт обратила внимание на мусорное ведро, стала вытаскивать руками в перчатках содержимое, надеясь найти квитанцию еды на вынос. Чайные пакетики, выброшенный мусор, но никакой квитанции. Однако там, в самом низу, нашлось что-то интересное.

Пятнистая газетная вырезка, пожелтевшая от времени. На фотографии была изображена компания актеров, судя по подписи, любительская драматическая группа под названием «Стоквеллские игроки», кланяющаяся после спектакля. В центре сцены стоял красивый молодой человек — Барри Ренвик. Вероятно, ему было под тридцать, судя по чистому подбородку и нестриженым волосам. Он держал за руку молоденькую девушку, стройную и одетую в длинное средневековое платье до пола, которая была застигнута в профиль, восхищенно глядящей на него снизу вверх.

Подпись под фотографией гласила: «Трогательное исполнение «Ромео и Джульетты»». Мелким шрифтом по краю страницы были выведены слова «South London Press».

Она нашла среди обломков магнит в форме сердца и предположила, что до самого недавнего времени он был на почетном месте на дверце холодильника. Сунув вырезку в пакет для вещественных доказательств, Флайт задумалась, что побудило Ренвика выбросить этот сувенир из его актерской карьеры.

Она подошла к входной двери, где Дэйв натягивал скотч поперек дверного проема.

— Это было связано с наркотиками, сержант? — спросил он. — Здесь обычно так и есть.

— Это одно из направлений расследования. Вы говорили с соседями?

— Да, — вытащив из катушки еще один кусок скотча, он прилепил один конец к дверному косяку.

— Так кто-нибудь видел или слышал посетителей вчера поздно вечером?

— Нет. Ничего. Старушка с той стороны, — кивок головы, — сказала, что в дверь стучал какой-то тип, но это было вчера в обеденное время. Она сказала, что он стучал так долго, что она высунула голову наружу.

— И что же?

— Это была всего лишь доставка для Ренвика. Этот парень сказал, что отвезет это обратно на склад.

— Есть описание? — Флайт перестала пытаться скрыть свое раздражение.

— Мужчина средних лет, хорошо сложенный, как и я, — сказал он и кивнул на свое внушительное тело. — Определенно не из тех, кто торгует наркотиками.

Флайт решила, что жизнь слишком коротка, чтобы оспаривать предубеждения Дейва.

— И это все?

— Да, — он отмотал еще немного скотча. — За исключением того, что он был парниша.

— Что такое?

Он посмотрел на нее как на идиотку.

— У него был валлийский акцент.

Глава 45

В глазах Кэсси, как масло в лавовой лампе, вспыхнули краски. Винно-темно-красный цвет сменился оранжевым, затем персиковым; саундтрек не неприятный, бормочущий гомон. Она улыбалась, наслаждаясь зрелищем, пока не была извергнута в зловеще-яркий свет, а шепот не сменился грохотом и резкими голосами.

Должно быть, именно так ощущалось рождение.

— Привет, Кэсси, — перед ней возникло мужское азиатское лицо. — Как вы себя чувствуете?

Она попыталась пошевелить правой рукой, но ее остановила резкая боль в тыльной стороне ладони.

— М — м — м, пожалуй, лучше.

— Вам капают глюкозу.

— Что?

— Вам очень повезло, что мы поняли, что с вами не так, хотя я должен признать, вы дали нам большую подсказку.

Доктор, поняла она, хотя понятия не имела, о чем он говорит.

— Островки Лангерганса? — подсказал он.

Нахлынуло воспоминание: миссис Э. указывает скальпелем на рассеченную поджелудочную железу свиньи. «Островки Лангерганса, — говорит она. — Похоже на название какой-то продуваемой всеми ветрами группы островов в Балтийском море, не так ли? Романтическое название для участков эндокринной ткани внутри поджелудочной железы с неромантичной, но существенной работой по созданию одних из самых важных ферментов и гормонов организма. Может ли кто-нибудь вспомнить, что за клетки это производит?»

Все разрозненные фрагменты, которые плавали в ее мозгу, будто космический мусор, начали соединяться вместе.

Кроткий Харри Хардвик накричал на медсестер за то, что он голодал после перенесенного гипогликемического эпизода, вызванного его диабетом. Голод и раздражительность были известными побочными эффектами от резкого скачка инсулина.

Как и ощущение холода.

Миссис Э. приняла горячую ванну, потому что ей было холодно, а ее поздний сэндвич наводил на мысль о муках голода.

Перед тем как Кэсси потеряла сознание, она тоже почувствовала ледяной холод, голод и вспомнила, как ругалась на доктора.

Ни она, ни миссис Э. не страдали диабетом, но все их симптомы указывали на него.

Может ли кто-нибудь вспомнить, что производят эти клетки?

— Инсулин, — сказала Кэсси.

— Совершенно верно. Ваша кровь показывает, что вы перенесли передозировку инсулина.

— Я знаю.

— Вы изучаете медицину? Так вот как вы получили доступ к инсулину, — он бросил на нее сочувственный взгляд. — Я уже попросил психиатра заскочить поболтать.

Кэсси с трудом приподнялась на локтях.

— Нет, послушайте. Я его не брала, мне его вкололи.

Столкновение на рынке не было случайностью, и она могла поспорить, что ее больной зад был местом укола. Видя выражение лица доктора Санджая, она сказала:

— Послушайте, я не психически больная. Я специалист по анатомической патологии, работаю в морге.

Кэсси вдруг почувствовала, что плачет. Харри Хардвик и миссис Э. спасли ей жизнь.

И теперь она знала, что убило миссис Э.

Но как это доказать?

— Доктор, я нуждаюсь в вас, сделайте, пожалуйста, звонок для меня.

Глава 46

Кэсси открыла глаза и встретилась с обеспокоенным взглядом Филлиды Флайт.

— Я приехала быстро, как только смогла. Они мне ничего не сказали по телефону, — она выглядела запыхавшейся от спешки сюда, ее взгляд был ласковым от беспокойства. — Что случилось?

Приподнявшись на подушках, Кэсси рассказала и о результатах анализа крови, и о том, что случилось с ней на рынке.

— Вы хотите сказать, что кто-то вколол вам полный шприц инсулина и вы не заметили? — сочувственный тон приобрел оттенок скептицизма.

Кэсси стиснула зубы.

— В наши дни это инсулиновые шприцы со сверхтонкими иглами. И я ничего не почувствовала, потому что тот, кто это сделал, ударил меня так сильно, что сбил с ног.

— Вы сможете опознать этого человека?

— Нет, он, должно быть, подкрался сзади, — Кэсси вспомнила, «увидев» миссис Э., ей пришлось быстро бежать, чтобы не отстать от нее. Неужели она пыталась увести ее от опасности? Или Кэсси сама подсознательно уловила угрозу?

— Он? Значит, вы его видели?

— Хорошо… нет, но я предполагаю, что это, должно быть, Кристиан.

— У него железное алиби, — резко произнесла Флайт, выражение ее лица было трудно разгадать.

Проходившая мимо медсестра остановилась, многозначительно взглянула на Кэсси, а затем кивнула в сторону бумажного стаканчика на прикроватном столике.

Поморщившись, девушка отпила немного Лукозейда[185], который помогал ей восстановить нужный уровень сахара в крови.


— Неужели вы не понимаете, что именно так была убита миссис Э., — продолжила Кесси, как только ушла медсестра. — Кто-то врезается в нее в людном месте и колет ее. Через полчаса всплеск инсулина начинает вызывать у нее гипогликемию — уровень сахара в крови падает, и температура падает. Она делает бутерброд и залезает в горячую ванну, чтобы согреться, но впадает в инсулиновую кому и тонет.

Казалось, Флайт слушала внимательно, но выражение ее лица не выдавало никаких эмоций.

— Если бы она просто легла спать, как и ожидал убийца, то была бы мертва к утру И ее печень могла бы усвоить инсулин, не оставив никаких следов в ее организме. Понимаете?

Флайт кивнула.

— Но дело вот в чем. Этот убийца не ожидал, что она залезет в ванну и утонет. И потому что она умерла до того, как инсулин убил ее, неестественно высокий уровень этого вещества остался в ее теле.

— Так почему же он не появился в токсикологическом отчете?

— Потому что обнаружение инсулина посмертно является узкоспециализированным методом. Это не то, что обычно проверяют в лаборатории, — Кэсси изо всех сил старалась не показывать своего нетерпения. — Вы сказали, миссис Э. пожаловалась уборщице, что плохо себя чувствовала в тот вечер. И что она невнятно произносила слова. Это еще один симптом гипогликемии.

— Или от того, что выпила слишком много виски, — пожала плечами Флайт.

Кэсси хлопнула ладонью по покрывалу кровати.

— Итак, мне вводят инсулин, у меня появляются те же симптомы, что и у миссис Э. незадолго до ее смерти… И все это просто совпадение?

Почувствовав внезапную тишину, она посмотрела на кровать напротив. Семья — мама, папа и их дочь-подросток, сгрудившиеся вокруг кровати пожилой дамы, умолкли и явно прислушивались к разговору. Она понизила голос.

— Мы должны остановить похороны и доставить ее тело обратно в морг.

— Кэсси, до похорон осталось меньше часа, — тряхнула головой Флайт. — Мой начальник сказал, что попробует обратиться к судмедэксперту, но я не стала этого делать, лаборатория обязана хранить все посмертные образцы до тех пор, пока идет дознание. Почему бы нам просто не попросить их повторно проверить кровь Джеральдины на инсулин?

— Инсулин в крови нестабилен, и его уже не отследить, — Кэсси захотелось стукнуться головой о прикроватную тумбочку. — Наша единственная надежда — найти место инъекции и проверить окружающую его ткань. А для этого нам нужно тело!

Последняя фраза прозвучала громче, чем она хотела. Семья напротив теперь открыто таращилась, мама что-то шептала дочери, словно они обсуждали последний поворот событий в телевизионной драме.

После небольшой паузы Флайт сказала:

— Понятно, что вы расстроены. В последнее время на вас сильно давит, что миссис Э. вот так умерла.

Поначалу Кэсси не могла точно определить, как изменился ее тон. И тут до нее дошло: впервые за долгое время Флайт снова заговорила с ней так, как полицейский общается с подозреваемым.

Флайт взглянула на часы, а потом перевела взгляд на Кэсси — он излучал профессиональное сочувствие.

— Кэсси, я должна спросить. Вы не… навредили себе? Чтобы остановить похороны и получить судебно-медицинского эксперта для миссис Э.?

Кэсси уставилась на нее. Так вот оно что. Флайт просто притворялась, что верит ей, хотя все это время думала о том, что знает правду: врачи все еще подозревали, что она сама ввела инсулин.

— Я бы хотела, чтобы вы сейчас же ушли, — произнесла она, уткнувшись лицом в подушку.

— Кэсси…

— Просто уйдите.

Разочарование Кэсси было приправлено некоторым горьким удовлетворением: оно доказывало, что она никогда не должна была доверять полицейскому.

Флайт
«Мы пришли сюда сегодня, чтобы помянуть перед Богом нашу сестру, Джеральдину Олвин Эдвардс, чтобы поблагодарить за ее жизнь и передать ее в руки Божьи…»

Эти слова прозвучали свежеотчеканенными в раскатистых валлийских интонациях священника, маленького, горбатого, оживленного старика, который говорил так, словно знал покойницу всю ее жизнь.

Может быть, Джеральдина оговорила в своем завещании, что он будет проводить службу? Флайт не могла представить себе, чтобы ее сын приложил такое усилие.

Ее взгляд упал на широкую спину Оуэна Эдвардса, втиснутого в темный блестящий пиджак и сидящего на передней скамье. Он и понятия не имел, что она проскользнула внутрь и наблюдала из тени в задней части церкви, а также и о том, что он вернется в участок после службы для допроса по делу об убийстве Барри Ренвика.

Пожилой сосед опознал Оуэна по его профилю в Facebook как «доставщика», человека, который постучал в дверь Ренвика в день его убийства. Кэсси Рэйвен была права, подозревая, что он скрывал что-то о смерти своей матери, и теперь Флайт лелеяла мысль, что он и Ренвик были возможными сообщниками, вступившими в сговор в плане убийства Джеральдины Эдвардс и раздела доходов от ее имущества. Может быть, они впоследствии поссорились или Оуэн убил Ренвика просто для того, чтобы не делиться добычей. Единственное, что не совсем соответствовало тогда действительности, была их стычка в ту ночь, когда Оуэн появился пьяным в доме своей матери. Неужели это просто часть театрализации на благо Джеральдины?

Флайт еще раз проверила на телефоне последнее сообщение от Беллуэзера, хотя и понимала, что уже слишком поздно останавливать похороны. Часовня была полна, скамьи были забиты людьми: сотней плакальщиков или больше, включая женщину, которую Флайт видела в Facebook, — подругу Джеральдины, Мэдди О’Хару, вместе с десятками молодых людей — без сомнения, бывших учеников убитой женщины.

Священник повернулся лицом к украшенному цветами гробу, стоящему на конвейере.

— Теперь мы предаем тело нашей сестры, Джеральдины Эдвардс, Богу… Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху.

Флайт думала, что она подготовилась заранее к похоронам, но эти древние слова — такие ужасные в своей мрачной окончательности — застигли ее врасплох. Внезапно она снова оказалась в родильном отделении, два года и два месяца назад. Никто не сказал ни слова об ее маленькой дочери. Она хотела нормальных похорон, но Мэтт сопротивлялся — двадцативосьминедельный мертворожденный «не то же самое», что выживший. Да и вообще, какой в этом смысл? Расстраивать себя еще больше? Использование разума, когда единственный возможный ответ — это бессмысленный вой гнева и боли.

Но она не винила Мэтта; она винила себя за то, что не стала сопротивляться. Измученная горем и травмой родов, после всего лишь двух драгоценных часов со своей маленькой девочкой, она позволила им забрать ее в морг, чтобы положить на полку в том, как Кэсси Рэйвен называла, эмбриональном холодильнике.

Орган заиграл мягкий рефрен, и гроб начал свое путешествие к занавесям.

Флайт закрыла глаза и представила себе прекрасное маленькое личико, темные, как сажа, ресницы на кремовых щеках.

«Дорогая Поппи», — пробормотала она себе под нос, впервые с того дня она произнесла это имя. Она приготовилась к коллапсу или катаклизму, но ничего не произошло.

Прах к праху… ужасные слова, да, но в то же время странно утешительные, с их обещанием продолжения, возвращения туда, откуда мы пришли.

Женщина, стоявшая рядом, начала плакать, и тихий звук ее рыданий подчеркивал плач органа. Открыв глаза, Флайт увидела, что это Мэдди, подруга Джеральдины. Несколько других плакальщиц тоже вытирали слезы, но Оуэн не обращал на них внимания. Эдвардс казался невозмутимым, его пристальный взгляд был прикован к гробу матери — боялся ли он вмешательства в последнюю минуту, которое могло бы спасти его от пламени?

Флайт взглянула на дверь, ожидая увидеть Кэсси Рэйвен в больничном халате, ворвавшуюся, чтобы остановить церемонию. Сержант вспомнила выражение на лице Кэсси, когда настаивала на том, что передозировка инсулина могла быть самопроизвольной.

Подумав, Флайт отбросила эту мысль. Она не могла представить, чтобы Кэсси пошла на такие крайности — та просто была слишком умна. Но было больно слышать в голосе девушки прежний вызов. Возможно, Флайт обманывала себя, думая, что они на пути к тому, чтобы стать друзьями.

Так кто же напал на Кэсси? Только не Барри Ренвик, который к тому времени был мертв уже двенадцать часов, и она не могла себе представить, что хорошо упитанный Оуэн Эдвардс гонялся за Кэсси на больших расстояниях, не говоря уже о том, чтобы подобраться достаточно близко и ударить ее так, чтобы никто не заметил. Флайт сказала Джошу пойти завтра на рынок искать свидетелей нападения.

Музыка стихла, когда занавеси закрылись за гробом, и священник произнес несколько последних слов. Затем орган заиграл снова, и скорбящие встали, чтобы выйти из-за скамей — это был сигнал для Флайт двигаться к центральному проходу.

Она подождала, пока уйдет Оуэн. Он пожал руку священнику, наклонился, чтобы сказать что-то с самодовольной ухмылкой на лице.

Оуэн обернулся, увидел ее, и улыбка сползла с его лица, как мороженое, брошенное в стену.

Глава 47

Кэсси снова проверила свой телефон. Четыре тридцать пять. Похоронная служба уже должна была закончиться. Флайт обещала позвонить, если у нее будут новости от судмедэксперта, а это означало, что всякая надежда на одиннадцатичасовую остановку кремации пропала.

Она представила себе часовню, жужжание конвейерной ленты, двигающийся к крематору через занавески гроб миссис Э. Он пойдет не прямо в огонь — это голливудский миф, а в приемную для окончательной проверки документов. Тем не менее тело миссис Э., а вместе с ним и все уцелевшие доказательства того, что она была отравлена инсулином, были всего в нескольких минутах от уничтожения.

Когда последняя надежда Кэсси иссякла, на нее накатила волна усталости. До сих пор она жила на адреналине, но сейчас все было иначе. Доктор предупредил, что ее уровень сахара в крови будет как на американских горках.

«Мне очень жаль, миссис Э., — пробормотала она. — Я сделала все, что могла». Она чувствовала, как ее мышцы расслабляются, веки опускаются, но… несмотря на усталость, ее пронзил какой-то шум, который прекратил ее засыпание — настойчивый писк кардиомонитора с одной из соседних кроватей.

Она резко открыла глаза.

«Боже! Почему я не подумала об этом раньше?»

Флайт
— Где вы были вчера вечером? — спросила Флайт Оуэна Эдвардса, взглянув на диктофон, чтобы убедиться, что горит красная лампочка.

— В Сентрал Инн в Холборне.

— Вы не выходили весь вечер?

Он заерзал.

— Ну, только чтобы немного пообедать. Я был уже в постели около девяти тридцати.

— Где конкретно вы ели?

Она видела, как блестят от пота его щеки. Всю дорогу до участка он возмущался, что его тащат на допрос в день похорон матери, но теперь ему надо было отдуваться, повернувшись лицом к Флайт и Джошу, он, казалось, забыл о своем гневе…

— Честно говоря, не могу вам сказать. Это было просто обыкновенное кафе…

— Итак, когда мы проверим видеокамеры наблюдения отеля, они покажут, что вы возвращаетесь и ложитесь спать около девяти тридцати?

Ее тон был сухим, но пылающий взгляд сказал, что она не верит ему.

— Что-то около того.

Из Холборна он мог бы добраться до квартиры Ренвика на метро за сорок минут, гораздо быстрее на такси, но если расчет патологоанатома был верен, Ренвик умер не раньше десяти часов вечера. Если Эдвардс — убийца, он должен был солгать о времени, когда лег спать.

Эдвардс положил обе руки ладонями вниз на стол, пытаясь восстановить контроль над ситуацией.

— А теперь посмотрите сюда, офицер. Вы даже не сказали мне, что все это значит.

Она оторвала взгляд от блокнота.

— Вам знакомо имя Барри Ренвик?

Покачав головой, Эдвардс коснулся подбородка и поспешно опустил руку — возможно, осознав, что жест был прямо из пьесы наглых лжецов.

— Но ведь это не совсем так, правда, Оуэн? Вы же знали Барри Ренвика или, как его называла ваша мать, Кристиана Макларена.

Эдвардс обвел взглядом комнату. Не найдя, где бы спрятаться, он вернулся и остановился на Флайт.

— Это тот ублюдок, который убил ее, — сказал он, вздернув подбородок. — Почему вы не допрашиваете его вместо меня?

— Кого убил?

— Мою мать, — его глаза сузились до щелочек. — Этот грязный вороватый подонок с самого начала охотился за ее деньгами. Я все время говорил ей, что он хочет жениться только для того, чтобы прибрать к рукам ее дом.

— Почему вы так подозрительны к нему?

— Как будто какой-нибудь высокопоставленный архитектор может заинтересоваться женщиной ее возраста, — усмехнулся он, глядя то на Флайт, то на Джоша, приглашая их согласиться с ним, но в ответ нашел только каменные выражения лиц. Он скрестил руки на груди. — Ну, оказалось, что я был прав.

— Пожалуйста, объясните.

— После смерти матери я нашел в ее ноутбуке письмо, которое она послала своему так называемому жениху, обвинив его в самозванстве. Она узнала, видите ли, что его даже не звали Макларен — он сменил имя, женившись на другой женщине по фамилии Ренвик. Он создал бизнес, основанный на обмане одиноких женщин.

Джулия Торранс.

— А ваша мать не говорила, как она его нашла?

Он покачал головой.

— Нет, но я скажу одну вещь о моей матери: она была умной женщиной. Несмотря на ее момент менопаузального безумия.

Флайт пришлось заглянуть в блокнот, чтобы скрыть выражение своего лица.

— Он что-нибудь ответил?

Оуэн пожал плечами.

— О да, он послал ей с полдюжины писем. Он признался во всем и вылил кучу крокодиловых слез о том, как сожалеет обо всем, что сделал.

— Но вы стерли диск и выбросили ноутбук.

Он молча кивнул.

— Сознательное уничтожение улик, имеющих значение для полиции при расследовании смерти вашей матери. Это очень серьезное преступление.

— Я просто пытался защитить ее доброе имя, как сделал бы любой сын.

— Я думаю, вы хотели получить свое наследство без осложнений, связанных с возможным судебным разбирательством по делу об убийстве.

Эдвардс бросил на нее сердитый взгляд.

Флайт смотрела на него в упор.

— Вы спросили меня, почему мы здесь, и я беру интервью у вас, а не у Барри Ренвика.

— Чертовски верно, я это сделал.

— Я надеялась, что вы сможете нам помочь, потому что мистер Ренвик сегодня утром был найден мертвым в своем доме с ножевым ранением в голову.

— Что?.. — поднявшись со своего места, он бросился через стол. — Вы хотите сказать, что это сделал я?

Джош вскочил, выставив вперед руку, чтобы защитить Флайт. Она не сдвинулась ни на сантиметр.

— Садитесь, мистер Эдвардс.

Она подождала, пока тот займет свое место.

— Вы с Ренвиком заключили сделку, чтобы избавиться от вашей матери? Вы знали, что она считает вас пьяницей и расточителем, и боялись, что она может вычеркнуть вас из своего завещания?

— Вы сошли с ума, черт возьми! Это чушь!

— Вы с Ренвиком поссорились из-за денег? Неужели ссора вышла из-под контроля, не так ли?

— Несусветная чушь.

Скрестив руки на груди, он повернулся лицом к стене.

— Так что же вы делали вчера в Брикстоне у Барри Ренвика?

Он резко повернулся к ней и кинул взгляд на ее лицо, явно прикидывая, сможет ли она доказать, что он был там.

— Я… Я пошел сказать ему, чтобы он не показывался на похоронах.

— А во второй раз, когда вы вернулись поздно вечером?

— Черт возьми, этого не было!

— Ведь в эту самую минуту криминалисты проверяют квартиру на отпечатки пальцев и ДНК.

Тяжело дыша, Оуэн Эдвардс наклонился вперед.

— Я здесь по доброй воле, — прошипел он, — но больше не скажу ни слова без адвоката.

Глава 48

Отмахиваясь от нежных увещеваний доктора Санджая, Кэсси выписалась из больницы и прошла двести метров через темнеющую автостоянку до морга, где взяла чистую одежду. Бросив взгляд в зеркало раздевалки, она увидела лицо цвета обезжиренного молока, но единственным последствием передозировки инсулина была глубокая усталость, как будто она только что сошла с дальнего рейса.

Услышав звонок, она подошла к главному входу и увидела высокую бородатую фигуру Луки, вырисовывающуюся на фоне сгущающихся сумерек.

Он протянул ей чек на доставку.

— Значит, кто-то забыл снять кардиостимулятор с тела, не так ли? — широко раскрыл он глаза в притворном удивлении. — И дважды в неделю, чересчур! Каковы шансы?

— Лучше перестраховаться, чем потом жалеть, Лука, — улыбнулась она. — Никто не хочет, чтобы литиевая батарея взорвалась в крематоре.

Лука покачал головой — отчасти раздраженно, отчасти восхищенно.

Линия, которую она выстроила Роджеру, управляющему крематорием по телефону о другом пропущенном кардиостимуляторе, была маневром высокого риска — и тем, что могло оставить ее без работы. Но в тот момент ее единственным чувством было огромное облегчение от того, что она спасла тело миссис Э.

— Самое смешное, дело в том, — продолжал Лука, насмешливо улыбаясь, — что, когда мы клали ее в фургон, оттуда вышел Роджер. Сказал мне, что ошибка с кардиостимулятором была на самом деле удачей.

Кэсси опешила.

— Что он имел в виду?

— Ему только что позвонил судмедэксперт и сказал, чтобы он не кремировал Джеральдину Эдвардс, потому что ее тело нужно отправить обратно в морг для полной судебной экспертизы.

— Правда? Значит, Флайт все-таки сделала свое дело.

— Да. Если бы не проблема с кардиостимулятором, тело Джеральдины еще до звонка судмедэксперта уже было бы в топке.

После того как Кэсси вкатила миссис Э. в комнату для вскрытия, она сказала, расстегнув молнию на мешке: «Извините за все эти хождения взад-вперед, но вы же знаете, почему я должна была это сделать».

Кэсси прищурилась. Когда она в последний раз видела миссис Э., на ее лице застыло мрачное выражение, совсем ей не свойственное. Но, если только Кэсси это не мерещилось, теперь на этих безжизненных губах появился призрак улыбки, той самой улыбки, которой она одаривала Кэсси в классе, когда та поднимала руку, чтобы ответить на вопрос.

Используя светящееся увеличительное стекло, она начала осматривать тело миссис Э. сантиметр за сантиметром в поисках чего-нибудь, напоминающего колотую рану. Главный токсиколог лаборатории в Хаммерсмите сказал ей, что инсулин все еще можно обнаружить, но только в тканях, взятых непосредственно из места инъекции. Очертив тело, она осторожно перевернула миссис Э. Кожа на ее спине была обесцвечена там, где осела кровь, что делало работу более сложной. Она работала монотонно от плеч вниз, двигаясь из стороны в сторону.

На верхнем склоне левой ягодицы миссис Э. она что-то нашла. Пурпурное пятно размером не больше рисового зернышка.

Как она могла пропустить его в тот вечер? И тут Кесси вспомнила, что профессор Аркулус как-то сказал ей: синяки могут продолжать развиваться после смерти.

Услышав, как позади нее открылась дверь, она обернулась и увидела Арчи Каффа в синей куртке от Барбуре и нелепой шляпе с отороченными мехом ушами.

— Привет, — ухмыльнулся он. — Что все это значит? Я был в своем регбийном клубе, готовился к героической попойке, когда вы позвонили.

Профессор Аркулус, конечно, был бы первым выбором Кэсси, но он был за пределами страны, посещая поля сражений Первой мировой войны на Сомме — одно из его пристрастий.

— Подойдите и взгляните на это, пожалуйста.

Наклонившись, он посмотрел в лупу.

— Вы видите это? А здесь? — спросила она. Прямо в яблочко синяка попала крошечная точка. — Может, это место укола?

— Хм. Это возможно, — сказал Арчи, прежде чем кивнуть в сторону больших красных стежков у основания головы миссис Э. — Но разве у этого трупа — я имею в виду у этой женщины — не было вскрытия?

— Да. Но теперь полиция думает, что это могло быть убийство, поэтому они хотят судебную экспертизу, — она собиралась проболтаться об этом, но теперь ее история имела дополнительное преимущество — она была правдивой. — Они подозревают, что она умерла от отравления инсулином.

— Какая экзотика! — брови Каффа взлетели вверх. — Так зачем я вам понадобился? Не стоит ли подождать, пока профессор вернется?

— Нам нужно как можно скорее доставить образец ткани в лабораторию. Шансы обнаружить инсулин — и без того небольшие — уменьшаются с каждым днем. Я очень ценю, что вы вернулись, — продолжила она, подавляя свою гордость. — Я знаю, что вы закончили свой список несколько часов назад. Профессор Аркулус одобрил это — он подпишет документы завтра, когда вернется.

Он посмотрел на нее взглядом, значение которого она не смогла толком разобрать.

— ОК, я сделаю это. При одном условии.

— Каком?

— Что вы как-нибудь вечером присоединитесь ко мне под Руби.

— Что?

— Ай, ай. Руби Мюррей, — его глаза блестели. — А я-то думал, вы свободно владеете рифмованным сленгом.

— Забавный парень, — сказала она.

Похоже, Арчи Кафф все-таки умеет подшучивать.

Флайт
Это было в тот день, когда она допрашивала Оуэна Эдвардса, и Флайт испытывала осторожный оптимизм, полагая, что улики для обвинения его в убийстве Барри Ренвика почти в пределах ее досягаемости.

Она только что закончила разговор с патологоанатомом из Брикстонского морга, когда ее позвал Джош.

— Сержант, тут есть, что вам нужно посмотреть, — кивнул он на свой экран.

Судя по выражению его лица, это было что-то не очень хорошее.

Когда он прокрутил ей клип с камеры видеонаблюдения, Флайт почувствовала, что ее рот пересох до консистенции бисквита. Датированный двумя днями ранее, записанный в ночь смерти Барри Ренвика, клип начался с длинного кадра большого мужчины, ворвавшегося во вращающуюся дверь фойе отеля. Изображение было нечетким, и только когда он неуверенно повернулся к лифту, едва избежав столкновения с кофейным столиком, его лицо стало видно. Но она уже знала, кто это был: Оуэн Эдвардс, возвращающийся с какого-то, должно быть, очень хорошо смазанного «ужина», а отметка времени в углу экрана гласила: 21:26 — двадцать шесть минут десятого.

— Чушь собачья, — пробормотала она, поймав косой взгляд Джоша. Кто мог поверить, что она ругалась дважды за двадцать четыре часа?

Судебно-медицинский эксперт по Барри Ренвику подтвердил показания патологоанатома, что, по первому впечатлению, он захлебнулся собственной кровью, и установил время его смерти между 10 и 11 часами вечера. К этому времени, судя по записям с камер видеонаблюдения, Оуэн Эдвардс был уже в пяти милях оттуда, отсыпаясь после выпивки.

— Он больше никуда не выходил? — спросила она.

— Нет. В его коридоре есть камера слежения, и он не появлялся снова до следующего утра.

Вся картина снова изменилась. Если Оуэн Эдвардс не убивал Барри Ренвика, то кто же это сделал? И был ли тот же неизвестный убийца ответственен за убийство Джеральдины? И, если Кэсси Рэйвен права, то он же пытался убить и ее тоже?

— Вот и наш главный подозреваемый, и наш мотив, — сказала она.

— А как насчет кокаина, найденного у Ренвика? — спросил Джош.

Флайт снова представила аккуратную линию белого порошка, который оказался кокаином. Но чем больше она думала об этом, тем более расчетливым это казалось — как театральный реквизит с надписью «Улика», специально оставленный для того, чтобы полиция его нашла. Она покачала головой.

— Я просто не куплюсь на «наркоторговлю по неправильному» сценарию. Убийство Ренвика должно быть связано с его планом обмана Джеральдины Эдвардс. Ты еще что-нибудь откопал о его прошлом?

Национальная база данных показала, что несколько лет назад Ренвик был приговорен к трем месяцам тюрьмы по двум пунктам обвинения в получении денег путем обмана.

— В записях по делу говорится, что он раньше снимал свадьбы, — сказал Джош. — Он поработал на нескольких, но потом начал брать депозиты и не появлялся. Очевидно, у него была сообщница-женщина, которая имела дело с клиентами.

— Подружка?

Он пожал плечами.

— Когда полиция арестовала его, Ренвик отказался назвать ее. Его отказ сотрудничать, вероятно, и привел его к тюремному заключению.

— Очень галантно с его стороны.

Джош также нашел бывшую жену Ренвика, Джулию Торранс, хотя она больше не жила по адресу, указанному в брачной книге. Через три месяца после свадьбы с Ренвиком она продала свой дом за 1,4 миллиона фунтов стерлингов, а затем, через год после свадьбы — как только это стало возможным по закону — подала на развод. Что характерно, ее адвокат должен был использовать специальную процедуру для бракоразводных дел, в которой не был известен адрес ответчика. Барри Ренвик исчез, без сомнения, чтобы потратить деньги, вырученные от продажи имущества его несчастной жены. Но по крайней мере Джулия Торранс спаслась.

— Я попросил Честера прислать к ней домой патрульного, сержант, — он оторвал взгляд от экрана. — А как вы думаете, она может быть подозреваемой?

— В убийстве Ренвика? — Флайт какое-то время обдумывала эту идею, потом сняла пальто со спинки стула и ответила: — Это не исключено. Звоните мне, если получите что-нибудь полезное.

— Куда это вы собрались, сержант?

— В больницу, посмотреть, не вспомнила ли Кэсси Рэйвен чего о вчерашнем дне.

Улыбка Джоша исчезла.

— Я думал, вы знаете.

— Знаю — что?

— Она выписалась вчера вечером.

Холодный ужас охватил Флайт. Пока Кэсси лежала в больнице, она была в сравнительной безопасности. Там, на улице, была большая вероятность, что тот, кто пытался убить ее, может снова попытать счастья.

Глава 49

Кэсси сказала бабушке безобидную ложь, объясняя, почему она должна была остаться прошлой ночью, якобы ее бойлер сломался. По правде говоря, после тяжелого дня она чувствовала, что нуждается в нежности и заботе, и в утешительной польской еде.

Около девяти утра начались звонки от Флайт. Кэсси проигнорировала их, все еще злясь, что та не поверила ее рассказу, но любопытство взяло верх, когда она увидела, что имя той появилось на дисплее шестой раз за час.

— О чем вы думали, когда разряжались таким образом? — рявкнула Флайт в трубку. — Доктор сказал, что это серьезное дело — передозировка инсулина.

— Самонадеянно, если верить вам, — парировала Кэсси.

Раздраженный вздох.

— Я офицер полиции, и это моя работа — задавать неудобные вопросы, — ее тон смягчился. — Но послушайте, Кэсси. Я… Я вам верю.

Кэсси не была готова к примирению.

— Неважно. Я в порядке сейчас.

На самом деле ее все еще немного трясло, и девушка не стала спорить, когда Дуг приказал ей взять выходной.

— Послушайте меня. Кто-то пытался убить вас, и в данный момент мы понятия не имеем кто. Обеспечение вашей безопасности — это моя… это наша ответственность. А что, если они снова придут за вами? Где вы сейчас находитесь?

Услышав беспокойство в голосе Флайт, Кэсси смягчилась:

— С прошлой ночи я у своей бабушки.

Безусловно, факт нахождения до сих пор на свободе вооруженного инсулином нападавшего сидел в ее голове. Она даже приняла предложение Арчи Каффа проводить ее домой прошлым вечером. По дороге они подшучивали друг над другом, и Кэсси, к своему удивлению, почувствовала, что романтика может не только встречаться на открытках, но и существовать в действительности.

«Что со мной такое?» — удивлялась она сама на себя. Сблизившись с полицейским сильнее, чем это было разумно, теперь она думала о том, чтобы трахаться на ура…

— Я рада это слышать. Почему бы вам не остаться там? Сегодня утром мой офицер был на рынке, занимался поисками свидетелей, и я… мне нужно взять у вас показания.

Кэсси вздохнула. При свете дня она чувствовала себя более расслабленной по поводу возвращения домой — уверенной, что сможет избавиться от любого, кто попытается последовать за ней.

— Чем быстрее мы выясним, кто напал на вас, — произнесла Флайт, — тем больше у нас будет шансов поймать убийцу Джеральдины.

Уловка была прозрачной, но оспорить ее было трудно.

— Хорошо, я буду ждать. Но надолго не задерживайтесь.


Сержант Флайт сдалась в попытке разобрать слова охранника по допотопной громкой связи подземного поезда, но так как они сидели в туннеле уже десять минут, отпала необходимость сообщить о проблеме. Она проклинала свое решение поехать на метро на квартиру бабушки Кэсси, расположенную на южной окраине Кэмдена. Она поступила так, пытаясь сэкономить время: выбрала путь из двух остановок от «Меловой фермы» до «Морнингтон Кресент» вместо двадцати минут ходьбы по тротуарам, заполненным туристами.

Строго говоря, ей следовало бы послать Джоша для беседы с Кэсси. Но она обнаружила, что снова подставляет свою шею для невозможного существа, однако, все еще не в состоянии объяснить, почему это делает.

В жилом комплексе, где жила Вероника Янек, она обнаружила прикрепленное скотчем объявление о выходе лифта из строя.

Миниатюрная старушка с умными глазами быстро открыла дверь и извинилась: «Мне очень жаль, офицер, но вы только что разминулись с ней».

Проверив свой телефон, Филлида увидела сообщение от Кэсси: ей пришлось вернуться домой, чтобы покормить кошку. С ума сойти! Это не оставляло Флайт иного выбора, кроме как развернуться и направиться обратно туда, откуда пришла.


Когда Кэсси добралась до своего корпуса, она поглядела на лестницу и решила отказаться от восхождения. Несмотря на то что прошлой ночью девушка спала десять часов подряд, прогулка домой лишила ее сил. К тому времени, когда заработал лифт, к ней присоединились еще два человека: привлекательная женщина с планшетом в руках и в поношенных классных ботинках, а также молодой парень с ярким кольцом на мизинце, в спортивных брюках и обязательной толстовке с капюшоном. После нажатия кнопки девятого этажа она спросила, какой этаж нужен им, но парень в толстовке с капюшоном проигнорировал ее вопрос и наклонился, чтобы нажать кнопку самому, намеренно вторгаясь в пространство Кэсси.

Боковым зрением она осмотрела его. У парня были свежие, молодые черты лица, возраст — не больше шестнадцати или семнадцати, но он уже имел безжизненный взгляд и язык теланачинающего бандита. Такие парни, как он, вряд ли были чем-то необычным в ее квартале, и у половины из них это не больше чем защитный механизм, но на всякий случай Кэсси решила выйти на этаж ниже и подняться потом на свой этаж по лестнице. У входной двери она проверила, нет ли кого на лестничной площадке, затем зашла внутрь квартиры и заперла дверь на два замка.

На ее коврике лежала открытка с изображением каких-то случайных песчаных дюн где-то на побережье Великобритании. На ее обороте красовалось: «Адам и Ева не знали, как здесь хорошо». На почтовом штемпеле значилось «Экзетер», и ей не нужна была подпись, это было от Карла, он давал ей понять, что с ним все в порядке, что он добрался до своего дома, что он в целости и сохранности. Она решила сжечь ее, только закончила выпускать дым в окно и стряхивала пепел в раковину, когда в дверь позвонили. Кэсси заглянула в глазок и увидела, что это была женщина с планшетом из лифта.


Флайт не собиралась снова рисковать поездкой в метро: окликнула первое черное такси, села и дала водителю адрес Кэсси.

Как только такси рванулось вперед, зазвонил ее мобильный. Это был Джош… и, судя по барабанам Бонго на заднем плане, он, должно быть, звонил с рынка.

— Есть новости?

— Я не смог найти никого, кто бы действительно видел, как она упала, — ответил Джош. — Но один из торговцев сказал, что подошел почти сразу после того, как произошло нападение. Он пошел посмотреть, что там, и услышал, что кто-то сказал что-то о «грубой женщине».

— В смысле?

— Он понял так, что тот, кто сбил Кэсси с ног, был преступником женского пола.

Женщина. Флайт всегда представляла себе нападавшего на Кэсси мужчиной. Но эта новая информация имела положительный момент: для женщины легче сблизиться с другой женщиной в публичном месте, не привлекая нежелательного внимания.

Это также объяснило бы, как убийца подобрался близко к Джеральдине Эдвардс, чтобы нанести удар. Она вспомнила уборщицу Имельду, сказавшую, что в ту ночь, когда умерла Джеральдина, она только что вернулась из супермаркета.

Достаточно невинного на вид столкновения в людном месте, и потом она пошла своей дорогой, не подозревая, что токсин попал в ее кровь.

Но кто, черт возьми, эта таинственная женщина-убийца?

— Извините, я немного занята… — сказала Кэсси.

— Это займет всего пять минут, обещаю.

Эта дама была из компании по исследованию рынка и очаровательно настойчива, но Кэсси не поддалась искушению — даже перспективе получения щедрых двадцати фунтов только за ответы на несколько вопросов о волосах и косметических средствах.

— Мне очень жаль, извините, — повторила она, приукрашивая отказ улыбкой, и стала закрывать дверь.

Женщина прижала планшет к груди и опустила глаза. Кэсси заметила дрожь, пробежавшую по ее лицу.

— Это я должна извиняться, — пробормотала женщина. Скороговорка о продажах прекратилась. — Я была слишком настойчива.

— Вы в порядке?

Женщина судорожно вздохнула.

— Да… Я, наверное, вернулась на работу слишком рано, — она начала плакать. — Вы видите меня… Я недавно кое-кого потеряла.

— Мне очень жаль, — произнесла Кэсси, внезапно почувствовав себя скверно. — Может быть, воды?

— Нет, спасибо, я и слышать об этом не хочу, — она махнула рукой перед глазами, будто слезы превратились в облако насекомых, которых она могла смахнуть. — Боже, это так непрофессионально.

Кэсси приоткрыла дверь чуть шире.

— Заходите на чашечку чая, — сказала она, смягчаясь. — И как только вам станет получше, мы проведем это ваше исследование.


Такси Флайт добралось до Кэмден Хай-Стрит всего за пару минут, но к тому времени, когда оно достигло железнодорожного моста, движение транспорта начало замедляться.

Флайт уставилась на прохожих, толпившихся на тротуаре. Вернемся к основам! Если предположить, что Ренвик встречался с Джулией Торранс на сайте знакомств, то как он определял для себя богатых женщин, как та и Джеральдин, заранее? Из-за сложного характера аферы она не могла видеть, что он использует подход рассеянного оружия: ухаживает за несколькими женщинами онлайн и потом встречается с ними индивидуально, чтобы выяснить, кто владеет ценным имуществом. А Бет Монтегю из «Оушен» сообщила, что Джеральдина — единственный контакт Ренвика на этом сайте. Так что там должен быть какой-то изъян в их якобы замечательных системах безопасности, который позволял ему заранее определять своих жертв.

Она позвонила подруге Джеральдины, Мэдди, та сразу же сняла трубку, но уже собиралась идти в класс.

— А Джеральдина не сказала, как быстро она и Кристиан установили контакт, через какое время после ее регистрации в «Оушене»?

— Он написал ей в первый же день. Это было немного раздражающе, поскольку я уже провела там две недели, но так и не понюхала, — ответила Мэдди со смешком.

— Вы сказали, что они очень заботились о безопасности, когда вы присоединялись. Какую информацию они запросили?

— Хм, мне пришлось заполнить длинную анкету и отправить платежную ведомость.

— В этой анкете был вопрос типа такого, являетесь ли вы домовладельцем?

Пауза.

— Да. Помню, я подумала, что они могут меня отвергнуть, потому что я снимаю квартиру.


В то время как Джеральдина поставила бы галочку в графе «владелец-жилец», где располагался и ее адрес, он бы отметил ее как человека, владеющего домом на одной из самых больших улиц Кэмдена.

Но как Ренвик мог заполучить такую деликатную информацию? Неужели он действительно взломал компьютер «Оушена», базу данных и украл данные участников?

На этой неделе Флайт получила спам-звонок, предлагающий ей «единственную в жизни инвестиционную возможность». Подозрительно, потому что это случилось вскоре после того, как она ввела свои данные в интернете, чтобы получить информацию о фондах и акциях ISA. Неужели «Оушен» продавал базы данных пользователей вместе с их конфиденциальными данными и личной информацией? Серьезное нарушение законов конфиденциальности, но вряд ли это редкость среди недобросовестных фирм. Люси Холлиуэлл, доктор медицины из «Оушена», могла выглядеть изысканно и респектабельно, но тогда она не была бы первым директором компании, который использует сомнительные средства, чтобы удержать свой бизнес на плаву.

Флайт кашлянула в носовой платок — копченый привкус дизельного топлива раздражал заднюю стенку ее горла — и поняла, что такси уже какое-то время стояло неподвижно, а его лобовое стекло было заполнено задними видами автомобилей и грузовиков, крадущихся вдаль.

Она постучала по стеклянной перегородке.

— Там впереди ремонтируют газовую магистраль, — бросил водитель через плечо.

— А вы не можете поехать другим путем?

Он покачал головой.

— Простите, милая. Другого пути нет туда, куда вы направляетесь: канал мешает.

Откинувшись на спинку сиденья, она набрала нужный номер — номер «Оушена».

Предоставив адрес Барри Ренвика, Бет Монтегю доказала, что она не была бездумно предана компании и, как менеджер по членству, могла бы даже знать, действительно ли Люси Холлиуэлл продавала данные членов клуба.

Добравшись до коммутатора «Оушена», Флайт набрала добавочный номер 131, который запомнила в телефонной трубке в каморке Бет.

Раздалось несколько звонков, затем звонок был перекинут на другую линию.

— Люси Холлиуэлл.

Интересно. Что делала Холлиуэлл, снимая звонки своего подчиненного?

— Это сержант Флайт. Вообще-то я звонила Бет Монтегю, чтобы кое-что прояснить насчет Макларена.

Последовала многозначительная пауза.

— Я уверена, вы в курсе, офицер, что любые такие запросы к моему персоналу должны направляться через меня, — наконец прозвучал ее голос, такой же гладкий и стеклянный, как и ее ногти.

— Боюсь, у нас не всегда есть время соблюдать корпоративный протокол в расследовании убийства. Но раз уж мы общаемся сейчас, может быть, вы поможете мне еще кое в чем?

— Конечно, я постараюсь.

— Вас бы удивило, если бы вы узнали, что конфиденциальные сведения некоторых ваших членов попали не в те руки?

Последовала еще более долгая пауза.

— Я… то есть у «Оушена» очень надежная политика в отношении персональных данных. Конфиденциальность личной информации наших членов является абсолютно неприкосновенной.

Все тот же старый корпоративный горячий воздух, но пока Флайт не получит добро на поиск установок «Оушена», она мало что выиграет, если будет настаивать на своем.

Сержант уже собиралась повесить трубку, но любопытство взяло верх.

— Кстати, могу я спросить, почему вы отвечаете на звонки Бет?

— Бет сегодня отсутствует.

Внимание Флайт привлек всплеск тревоги в тоне Холлиуэлл.

— Она что, заболела?

— На самом деле мы не уверены. Она не пришла на работу — и… мы не смогли до нее дозвониться. Я подумывала позвонить в больницу.

— В больницу? Не слишком ли это драматично?

— Хорошо… — Она заколебалась. — У Бет… серьезное заболевание.

Флайт почувствовала, как у нее сдавило череп, потом мозг снова заработал. Женщина может сблизиться с другой женщиной. Это была женщина, скорее всего, ей будут доверять.

Как только Кэсси начала просматривать вопросник исследования рынка, она быстро взяла себя в руки. Девушка знала, как горе может взорваться внезапными и сильными шквалами и отступить так же быстро!

«По шкале от одного до десяти (1 — «категорически не согласна» и 10 — «полностью согласна») как бы вы оценили следующее утверждение: «Регулярный педикюр является неотъемлемой частью женской рутинной красоты»»?

Кэсси вытаращила глаза: «Есть ли ответ «Кому какое дело»?»

На мобильном появился входящий звонок, но увидя, что это Филлида Флайт, она отмахнулась от него резким движением большого пальца.

«Тогда я сделаю это, хорошо?» — женщина улыбнулась и поставила галочку в графе. Она заполняла анкету по старинке: карандаш и бумага — возможно, таскать с собой планшет по всему Кэмдену считалось слишком рискованным.

Подавив вздох, Кэсси потянулась за еще одним шоколадным печеньем.

— Сможете мне помочь, пока я их все не съела?

Доктор Санджай сказал, важно есть регулярно, даже в случае отсутствия голода.

Женщина скорчила печальную гримасу.

— С удовольствием. Но я… на диете без сахара, — обеими руками она заправила свои темные волосы за уши; ухо, обращенное к Кэсси, было проколото, но без сережки.

— Позвольте мне хотя бы долить вам.

Когда Кэсси разливала чай, ее взгляд снова упал на обутые на женщине сапоги из лакированной кожи сливового цвета Doc Martens — завидная стильная обувь для опроса от двери к двери. Она была уверена, что видела их недавно в другом месте: может, это было в интернете? Или кто-то в баре Vibe был обут в такую пару?

Женщина хмуро смотрела на анкету и крутила в руке карандаш, держа его первым и вторым пальцами правой руки.

— Вот и все! Мы закончили.

Она покопалась в своей маленькой кожаной поясной сумочке для денег и протянула Кэсси двадцатифунтовую банкноту.

— Извините за то, что было раньше, — она прикусила губу. — Не знаю, что на меня нашло.

— Нет проблем, — ответила Кэсси, внезапно оказавшись сама на грани срыва. — Я знаю, что такое потерять кого-то.

Казалось, женщина ничего не заметила.

— Вы не возражаете, если я воспользуюсь вашим туалетом?

Направив ее в ванную, Кэсси собрала кружки и отнесла в раковину. Споласкивая посуду, она пыталась вспомнить, где же видела эти фирменные сапоги раньше.

Девушка нахмурилась, увидев свое отражение в кухонном окне, и прокляла передозировку инсулина, замедлившую ее мозги.

И тут ее осенило. Клуб в Шордиче, где она в последний раз встречалась с Кристианом. Женщина, проходившая мимо нее по лестнице, была… точно в таких же сапогах. И еще, хотя та женщина была в темных очках и с волосами, заправленными под шапочку, походка у нее была очень похожа на походку женщины с опросником. Еще один образ всплыл в сознании Кэсси. Пустой стакан напротив Кристиана в тот день. «Деловая встреча», — сказал тогда он.

Кэсси вдруг поняла, что этот человек, Кристиан, встречался в тот день с женщиной, которая в данный момент пользовалась ее ванной комнатой.

Что бы она здесь ни делала, это не хорошо.

Кэсси уловила перемену в отражении в окне над раковиной и разглядела силуэт женщины в кухонной двери позади нее. От того, как она двигалась, у Кэсси свело живот.

Тайно. Вот каким словом это можно было назвать.

Кэсси пошевелилась, резко повернулась одним движением и швырнула кружку в нее. Она промахнулась, кружка перелетела и упала на кафельный пол. Женщина бросилась к девушке с опущенной вниз правой рукой. Раздался леденящий душу звук, когда сталь встретилась со стальной раковиной, около которой стояла Кэсси. Когда женщина снова занесла нож, Кэсси изогнулась, отскочила в сторону и вскинула правую руку, получив скользящий удар снизу предплечья. Классическая оборонительная травма, отметила часть ее мозга, когда другая рука метнулась, чтобы схватиться за нож. Она ухватилась за половину рукоятки, и какое-то ужасное мгновение они стали бороться лицом к лицу. Женщина не издавала ни звука, но глаза ее горели ненавистью.

Кто она такая, черт возьми?

Чувствуя, что теряет контроль над собой, Кэсси вдруг перестала тянуть и вложила всю свою силу в гигантский толчок. Женщина отшатнулась назад, потеряла равновесие, но все еще держала нож с искаженным яростью лицом. Подбежав к двери, Кэсси бросилась внутрь, прежде чем незнакомка успела войти, и захлопнула за собой дверь. То же самое и с входной дверью. Выбежав наружу, она спустилась по лестнице на один этаж, потом на другой и побежала по лестничной площадке, стуча в двери. Бам, бам, бам… Нет ответа… Звонок-звонок… нет ответа… Куда, черт возьми, все подевались? На работе? Или боятся открыть? Ее сердце подпрыгнуло, когда она увидела, как в одном из окон шевельнулась занавеска, но это был тщедушный старичок, который, разинув рот от страха, выглянул наружу. Приложив руку к уху, Кэсси изобразила телефонный звонок и крикнула: «Менты!» Вернувшись на лестницу, она услышала топот по лестнице наверху.

Спустившись вниз, она помедлила у мусорных баков, переводя дыхание после напряжения. Что же делать? Звуки шагов той женщины в приметных сапогах, спускающейся по лестнице позади нее, быстро подстегнули Кэсси к бегу по траве и сосредоточению на том, чтобы максимально оторваться от преследователя. В это время дня было пустынно, ей нужно было чем-то заняться. Рынок. Спускаясь по лестнице, ведущей к каналу, она рискнула оглянуться через плечо. Женщина была всего лишь в сотне метров от нее, она бежала, пристально глядя на свою цель, ее широкий шаг выглядел результативно. Она была не меньше, чем на десять лет старше Кэсси, и в любой другой день девушка чувствовала бы уверенность в победе в гонке, но от передозировки инсулина ее мышцы ослабли и дрожали.

Добравшись до канала, девушка оглядела тропу впереди — там не было видно ни души. Вряд ли кто-то заблудился здесь… в «плохой» части канала — в доброй миле от рынка. Она снова побежала, ее легким уже было очень трудно. Когда Кэсси взмахнула правой рукой, она увидела, как на тропу с ее мизинца из резаной раны стекла кровь.

И вот зрелище, которое придало ей сил. Две фигуры в пятидесяти метрах, под одним из мостов, пересекавших канал. Опустив голову, она припустилась еще сильнее. Кэсси приостановилась в тени моста и бросила еще один взгляд через плечо. Женщина уже была на тропе: даже на таком коротком расстоянии она опередила Кэсси.

Она поравнялась с двумя мужчинами.

— Эй… Та женщина… — начала она, но, отчаянно задыхаясь, даже не стала заканчивать фразу. Оба стрельнули в затаившую дыхание девушку безразличными взглядами и вернулись к своему делу — обмену свертка на пачку банкнот.

Бежать. Просто продолжать… бежать. Легкие горят. Мышцы бедер в огне, но хуже того, они уже начинают дрожать.

Еще один взгляд назад. Женщине едва исполнилось сорок, она была так близко, что Кэсси могла видеть выражение ее лица. Она выглядела почти расслабленной, как будто не было никакого вопроса, как это все закончится.


После того как Флайт закончила допрос Холлиуэлл, она повесила трубку и снова постучала по стеклянной перегородке кабины, протягивая свое удостоверение под нос водителя.

— Я детектив, сержант из уголовного розыска Кэмдена, и это чрезвычайная ситуация. Забудьте об опасности и поехали.

Он махнул рукой на сплошное движение впереди:

— Да будь вы хоть Королевой мая, дорогая — через эту толпу не проехать. Вам быстрее выйти и двинуться вверх по каналу.

Чтобы добраться до тропы, Флайт пришлось пробиваться сквозь толпу на рынке, кишащем полуденными толпами. Она уловила жгучий компостный запах вонючки, пробивающийся сквозь куриный запах жареного мяса, но ей даже не пришло в голову найти того, кто курил. Она проверила свой телефон: от Кэсси по-прежнему ничего. Не было никакой возможности узнать, видела ли она сообщение Флайт, предупреждающее ее о той опасности, в которой девушка оказалась.

А Кэсси пересекала первый мост, прокладывая себе дорогу плечом сквозь передвигающиеся косяки туристов, фотографирующих то, что видно отсюда — сырой и грязный канал, стены, испорченные граффити.

Прошло еще несколько минут, и толпа начала редеть, что позволило Кэсси перейти на бег трусцой. Она снова перебрала в уме улики, которые упустила в квартире Ренвика. Аккуратно четвертованный хлеб наан, бутылка Шабли — это все имело женское прикосновение. Мешок для мусора под трупом Ренвика, чтобы немного облегчить Бет затаскивать его в спальню. А эта газетная вырезка о Ромео и Джульетте в мусорном ведре — юная Джульетта, должно быть, это более молодой вариант Бет Монтегю — она даже взяла фамилию шекспировской героини при подаче заявления для работы в «Оушене».

Это все указывает на то, что Бет Монтегю и Барри Ренвик были сообщниками, предположительно любовниками, но Бет ввела Кэсси инсулин, она контролировала ее диабет. Флайт боролась с нарастающим чувством паники. Даже в опасных для жизни ситуациях, в ситуациях, в которых ей приходилось полагаться на свою подготовку, она сохраняла спокойствие. Так почему же ее страхи за Кэсси были так сильны? Из ее бурлящих мыслей вырвался голос:

Потому что Кэсси Рэйвен задела тебя за живое.

На дорожке впереди Кэсси все еще не было никаких признаков жизни. Она сосредоточилась на беге, просто беге. Помимо ее собственных неровных вдохов-выдохов, единственным звуком со стороны доносился треск крыльев: время от времени куропатки впадали в панику, когда она пробегала мимо.

Судорога пронзила левое бедро и замедлила Кэсси до прихрамывающей трусцы. Затем раздался зловещий звук — шаги женщины позади нее. Счет шел на секунды.

Впереди Кэсси увидела поворот канала влево и представила мост, лежащий сразу за ним. Его лестница поднималась к дороге. Достигнув места поворота, где она стала невидимой для своего преследователя, она пустилась в последний шатающийся бег. Под мост, затем резкий поворот и вверх по первому пролету лестницы. На полпути ее дыхание стало тяжелым и неглубоким, мышцы вопили, она встала коленом на кирпичную балюстраду и затем перенесла на нее все тело. Пытаясь успокоить дыхание, она присела на корточки, глядя на дорожку в нескольких метрах ниже.

Из-под моста показалась темноволосая голова преследовательницы. Женщина замедлилась в замешательстве. У Кэсси свело живот, когда она увидела клинок, зажатый в ее руке. «Подожди, пока она внизу», — сказала она себе. Увидев, что женщина начинает поднимать лицо вверх, Кэсси вздрогнула, наполовину прыгнула, наполовину упала на нее.

Отвратительно долгое мгновение — и они превратились в клубок на краю канала. Лодыжка Кэсси взвыла от боли, как только почувствовала площадку. Тело женщины частично смягчило падение, но удара было достаточно, чтобы она испустила последний вздох. Хватая ртом воздух, когда маслянистая вода канала была уже очень близко к лицу, Кэсси боролась, пытаясь ухватиться за бьющуюся под ней фигуру. Кэсси чувствовала, что у женщины болит правая рука, и отчаянно пыталась понять, держит ли та нож, но рука снова и снова выскальзывала из ее слабой хватки. Она чувствовала, как капля за каплей силы покидают ее.

Посмотрев на грудь, Кэсси встревожилась. Ее футболка, когда-то светло-голубая, теперь была в ярко-красных пятнах.

Гул в ушах прерывается облеченным властью женским голосом, криком.

Над ней нависает лицо Филлиды Флайт. Милые розовые губы двигаются, но не издают ни звука, будто ее приглушили. Лицо исчезает — это просто еще одно видение. Затем шок от холодного воздуха на животе Кэсси, когда ее футболка задирается вверх. Она хочет пошутить: «Я думала, вы никогда не попросите», — но у девушки не хватает дыхания, чтобы произнести слова.

Затем опять появилось лицо Филлиды, и на этот раз ее уже было слышно:

— Кэсси! Слушайте меня. Вы в порядке. Это ее кровь, не ваша.

Филлида увела ее подальше от края канала. Кэсси мельком увидела нападавшую. Та не двигалась. Алый шарф, накинутый на ее шею, обвивал углубления над ключицами и падал вниз на бетон.

К Кэсси вернулось воспоминание, как женщина вращала ручку в пальцах, точно так же, как это делал Кристиан с коктейльной палочкой — тот самый трюк, которому дети учат друг друга. Конечно.

Она попыталась поймать взгляд Флайт, которая что-то прижимала к шее женщины.

— В чем дело, Кэсси?

— Ее… Она… — она умудрилась указать рукой в сторону нападавшей. — С… она сестра Барри Ренвика.

Флайт
На следующий день сержант Флайт и Джош отправились в частное крыло больницы, где лечилась женщина, назвавшаяся Бет Монтегю.

Возле ее комнаты на страже стоял полицейский.

— Привет, Бен, — поздоровалась Флайт. — Доктор все еще у нее?

— Да. Он там уже некоторое время. Санитары сказали: «Ты спас психа от смерти от потери крови», — он бросил на нее лукавый взгляд. — И как ты себя чувствуешь?

— Жаль, что я была таким болваном на курсе первой помощи.

Он одобрительно фыркнул.

Неделю назад Флайт, вероятно, напомнила бы ему, что их задача — сохранить жизнь, сохранить жизнь даже подозреваемого в убийстве. Возможно, она даже процитировала бы формулировку «обязан соблюдать осторожность» из руководства по технике безопасности метрополитена. Но нападение на Кэсси кое-что фундаментально изменило в ее мировоззрении. Впервые за четырнадцать лет службы в полиции она позволила себе стать вовлеченной личностью.

Из палаты вышел моложавый врач.

Флайт показала ему удостоверение и спросила:

— Как она?

— Мы должны были дать ей три единицы крови, но она вышла из непосредственной опасности, — он понизил голос. — Вы были правы насчет диабета: уровень сахара в крови был опасно высоким. Если бы вы не сказали нам, она была бы сейчас в коме или еще хуже.

Флайт услышала, как Бен многозначительно покашлял у нее за спиной.

— Мы можем с ней поговорить?

— Да. С тех пор как она пришла в сознание, она просит разрешения поговорить с полицией.

Бет Монтегю делали переливание крови, которая капала ей в вену, давая жизнь; лицо — бледное, как свеча; повязка на горле закрывала почти смертельную рану, сделанную ножом, который она держала в руке, когда Кэсси прыгнула на нее. Но допрашивать ее об этом не стоит, до тех пор пока они не найдут свидетелей, подтверждающих утверждение Кэсси, что Бет Монтегю преследовала ее.

Флайт даже не успела открыть рот, как Бет произнесла: «Я просила увидеть вас, чтобы рассказать все, что знаю». Это прозвучало искренне.

Она не поднимала глаз и время от времени размазывала слезы, пока Флайт читала предупреждение. Если бы это был сценарий, в этой сцене было бы написано «смело».

— Итак, Бет… или, как мы вас называем, Элизабет Ренвик. Когда вы с братом Барри решили нацелиться на богатых женщин из базы данных «Оушена»?

Флайт с удовольствием наблюдала, как сузились глаза Элизабет, когда к ней обратились по ее настоящему имени.

Догадка Кэсси Рэйвен об отношениях этой пары подтвердилась. Точнее, Джош подтвердил эту связь, когда нашел репортаж в газете об их игре в Ромео и Джульетте. «Игроки Стокуэлла» все еще были сильны, и ему удалось извлечь старую программу из их архива. Он также «нарыл», что Элизабет и Барри Ренвик были рождены одной и той же матерью-алкоголичкой, но имели разных отцов. Барри был внесен в реестр «подверженных риску» еще ребенком. Позже, когда родилась его младшая сестра, оба были забраны из семьи, чтобы провести остаток своего детства в детском доме.

Несмотря на разоблачение, быстро оправившись, Элизабет сделала шаг вперед и перевела заплаканные глаза на Флайт.

— Если бы я… я никогда не представляла, что он планирует обмануть кого-то, я бы никогда не стала ему помогать.

— Действительно. Так что же вы подумали, когда он спросил подробности о такой женщине с ценным имуществом, как Джеральдина Эдвардс?

— Все совсем не так. Я помогла ему, потому что… я не хотела, чтобы он пострадал, — казалось, она не замечала выражения лица Флайт, нахмурившей брови. — Я просто передала профиль женщины, которая казалась… искренней. Женщины, которую я могла представить будущей невесткой.

Боже, но она была хороша. Неуверенная в себе Бет Монтегю из закутка «Оушена» почти исчезла, ее заменила последняя и самая трагическая роль Элизабет Ренвик — верноподданной, любящей сестры, движимой раскаянием.

— И вы действительно рассчитываете, что присяжные поверят этому? — Флайт бросила на нее равнодушный взгляд, но, даже произнеся это, она чувствовала волну беспокойства.

— Я люблю своего брата. — Бет печально потеребила простыню — жест прямо из какого-то фильма сороковых годов. — Я просто… Я просто хочу, чтобы он был счастлив.


Флайт положила перед ней фотокопию заявления.

— Если все это было так невинно, то почему вы использовали фальшивое удостоверение личности и номер NI при подаче заявления на работу в «Оушене»?

Элизабет не сбилась.

— Я могу это объяснить. На предыдущей работе мой босс узнал про мой диабет 1 типа, и у меня не стало шансов на повышение. Я знаю, что должен быть закон против дискриминации больных, но попробуйте доказать это, — она печально покачала головой. — Зная, что мой прежний работодатель располагал моей личной медицинской информацией, я решила, что безопаснее будет найти себя заново. Вытащив полиэтиленовый пакет для вещественных доказательств, Флайт показала вырезку из газеты, где Бет и ее брат играют Ромео и Джульетту.

— Я думаю, вы с Барри долгое время были соучастниками преступлений. Неужели все началось с любительской драмы? Вы обнаружили, что хорошо притворяетесь с другими людьми, не так ли? И поняли, что это может стать способом сделать деньги.

Между бровями Элизабет появилась закорючка-удивление. Конечно, странно. Откуда взялась вырезка после того, как она очистила все следы в квартире Барри от чего-либо, что могло бы их связывать?

— Это было просто хобби, ничего дурного. В детском доме, где мы воспитывались, был драматический кружок, и мы оба ошиблись. Жизнь в доме могла быть такой… сложной, так что иметь шанс уйти в роль было чудесно.

Вообразив себе Элизабет Ренвик на скамье подсудимых, Флайт представила, как эта трогательная история будет звучать для наиболее доверчивых участников суда присяжных. Она опустила глаза в блокнот.

— Какую роль вы играли в схеме вашего брата для обмана людей, которые хотели, чтобы их свадьбы были засняты?

— Я ничего об этом не знаю.

Ответ прозвучал слишком быстро, чтобы быть правдивым.

— Думаю, что знаете, Элизабет. Я проверила показания свидетелей, и вы подходите под описание его женщины-сообщницы. Но Барри принял удар на себя, не так ли? Защищал свою младшую сестру.

— Это же неправда! — Элизабет широко раскрыла глаза. — Так было всегда: я пыталась удержать его на прямой и узкой дороге. Когда в последнее время его поведение начало меняться, я поняла, что он, должно быть, опять принимает кокаин.

Заявление было предсказуемо. Это, должно быть, сама Элизабет подложила кокаин в его квартиру, часть трюка для поддержки сюжетной линии наркосделки. Пошло не так.

— А потом, когда вы появились, расследуя смерть… этой бедной женщины, — она прижала руку к груди, — я очень расстроилась, разволновалась. Как вы думаете, зачем я вам звонила? Я знала, что его нужно остановить.

«Ты его и правда остановила», — подумала Флайт.

Отдел тяжких преступлений не хотел, чтобы Элизабет Ренвик допрашивали об убийстве ее брата до того, как у них появятся какие-либо доказательства ее присутствия в его квартире в ту ночь. Но Джеральдина Эдвардс была другое дело.

— Вы отрицаете, что предлагали вашему брату Джеральдину Эдвардс в качестве жертвы? Даму, которая, как вы знаете, неожиданно умерла две недели назад.

Элизабет опустила глаза.

— Наверное… теперь это не имеет никакого значения — ее голос был хриплым от фальшивых эмоций.

Флайт уставилась на нее, как зачарованная.

— Барри останавливался у меня пару недель назад. Мы поссорились, потому что он снова начал принимать наркотики, что заставило меня почувствовать себя просто ужасно, передавая ему имя Джеральдины. Он признался, что был на сайте только для того, чтобы «заполучить себе богатую женщину», — последовало печальное легкое покачивание головой. — Да, через пару дней я заметила, что чего-то не хватает, — она выдержала очень драматичную паузу, прежде чем встретиться взглядом с Флайт. — Он украл коробку с моими инсулиновыми шприцами.

И только тогда до Флайт дошло. Элизабет Ренвик на самом деле было все равно, купится она на эту историю или нет. Просто это была генеральная репетиция для ее самой большой роли — любящей сестры, в которой нужно будет убедить присяжных в ее невиновности. Представляя ее на скамье подсудимых, Флайт с тревогой предчувствовала, как все обернется в конце: Элизабет Ренвик получит презумцию невиновности, в то время как ее покойный брат взвалил на себя вину за убийство Джеральдины Эдвардс.

Вот в чем беда с мертвецами: их нет рядом, чтобы защитить себя.

Глава 50

— Помните, когда вы были здесь в последний раз? Когда вы конфисковали мой череп? — хромая через кухню, чтобы передать Филлиде Флайт ее чай, усмехнулась Кэсси.

Все, что она получила в ответ, это лишь натянутая улыбка, сопровождаемая вежливым вопросом «Как нога?» с кивком на поврежденный ботинок, закрывавший нижнюю часть правой ноги Кэсси. Прошло четыре дня, как Элизабет Ренвик преследовала ее вдоль канала по буксирной тропе и оставила ее с пятью швами на руке и сломанной лодыжкой.


— Язва. Зудящая. Но я в любой день могу получить удар ножом в живот, — она сделала глоток чая. Не было смысла делиться с кем-либо последствием нападения: тем, что Кэсси просыпалась в темноте, дрожащая и вспотевшая, и пыталась стереть ужасное воспоминание о лице Элизабет Ренвик в тот момент, когда та бросилась на нее.

— Это поставит крест на моей стриптиз-карьере, — неудачная шутка Кэсси получила нулевой отклик от Флайт. На самом деле она даже стала казаться еще более напряженной, если уж на то пошло. Женщина-полицейский слишком натянуто-твердо сидела на водительском сиденье, не желая даже встречаться с ней взглядом.

Они молча допили чай, и Кэсси заговорила снова:

— Я не поблагодарила вас должным образом за то, что вы сделали.

— Я ничего не сделала, — Флайт пожала плечами. — К тому времени, когда я добралась туда, вы сами обо всем позаботились.

— Но вы вовсе не обязаны были приходить ко мне… — Кэсси замолчала, вспоминая тот момент на буксирной тропе, когда она увидела лицо Флайт над ней и ощутила внезапную уверенность, что все будет хорошо. — Так что, серьезно, спасибо вам за то, что вы, ну, знаете, прошли лишнюю милю.

— Пожалуйста, — ответила Флайт, все же лишь едва взглянув на нее.

— Ну, разве не блестяще обстоят дела с токсикологическим отчетом?! — попыталась продолжить разговор Кэсси. В то утро токсикологическое отделение больницы «Хаммерсмит» провело анализ крови. В отчете сообщалось, что они идентифицировали химическую сигнатуру фармацевтического препарата инсулина в образце тканей Джеральдины Эдвардс.

Лицо Флайт стало грустным.

— Послушайте, это, конечно, полезно…

— Полезно? Ренвик — женщина-диабетик, и она использует ту же марку синтетического инсулина, что и у нас с миссис Э. И она гонялась за мной целую милю с ножом. Ее вина так ясна!

— Мы пока не нашли свидетелей, что она преследовала вас. Она утверждает, что это вы совершили нападение, вы… напали на нее из засады. И как вы знаете, вы обе оставили отпечатки на рукоятке ножа.

— Вы, должно быть, шутите! Она сидела прямо там и спрашивала меня о чем-то, про долбаный педикюр перед тем, как попыталась меня выпотрошить. Как вы вообще можете так думать? — Кэсси остановилась. То, что она оказалась на стороне полицейских, сбивало ее с толку, будто она смотрела сквозь бабушкины очки.

Кэсси все еще не могла прийти в себя от того, какой полной тупицей она была, когда позволила Элизабет Ренвик войти в ее квартиру. И потом уже Элизабет знала точно, на какие кнопки нажимать: включила слезы, говоря, что она кого-то потеряла. Очевидно, узнав у незаконнорожденного брата, что Кэсси работала с осиротевшими.

— Может, нам будет легче, если мы узнаем, каким путем она узнала ваш адрес, — произнесла Флайт. — Вы, например, когда-нибудь делились своим адресом с ее братом?

Кэсси покачала головой. Она только делилась своей электронной почтой с Кристианом, когда прислала ему подробности похорон миссис Э.

Потом она вспомнила. День, когда у нее было такое чувство, что кто-то следил за ней по пути из морга домой; хорошо одетая женщина в солнечных очках позади нее, явно сосредоточенная на своем мобильном телефоне. Может быть, Кэсси и отшила ее в тот раз, но у Элизабет было много таких возможностей проследить за ней до дома.

Флайт молча слушала, затем сделала осторожный глоток чая. То, как она избегала взгляда Кэсси, говорило, что ее ждут плохие новости.

— Кэсси… Есть еще кое-что, что я должна сказать вам… Элизабет Ренвик собирается заявить, что это ее брат убил Джеральдину. Она говорит, что он украл у нее инсулин.

— Что? Она так лжет?

— Барри был по уши в заговоре, — кивнула Флайт, — но все указывает на то, что реальный поступок совершила Элизабет. К сожалению, мы все еще далеки от того, чтобы доказать, что Элизабет убила и Джеральдину, и своего брата.

Кэсси все еще переваривала новость о том, что Кристиан Макларен, он же подлый мошенник Барри Ренвик, теперь лежит в ящике морга, убитый его младшей сестрой.

— Вы не вспомнили ничего, о чем проговорился Кристиан, что могло бы помочь нам предъявить ей обвинение?

Кэсси вспомнила его слова «Я люблю свою маленькую сестренку» и печаль в его глазах.

— Как я уже говорила, у меня сложилось впечатление, что они были очень близки до того, как что-то произошло. Но чтобы убить собственного брата…? Почему вы думаете, что это сделала она?

— Я подозреваю, она ставила на то, что его устранение будет эффективно. Прекратит любое дальнейшее расследование смерти Джеральдины и с этим снимет любой риск причастности Элизабет. И она была осторожна. Заметала следы: нет никаких следов ее визита в квартиру, нет свидетелей, нет видео с камер наблюдения. Даже еду на вынос заказывала через незарегистрированный мобильный телефон, — сказала Флайт и достала свой блокнот. — Здесь есть хорошие новости, возникшие из моего… неожиданного открытия — брака Ренвика с Джулией Торранс.

Их взгляды встретились, и Кэсси внезапно поняла дилемму, с которой Флайт, должно быть, боролась. Не в силах открыть, что именно Кэсси нашла запись о браке после того, как вломилась в дом миссис Э., Флайт, похоже, была вынуждена солгать, сказав, что она сама нашла ее во время своего законного визита на Патна-Роуд.

Кэсси отпила чаю, чтобы скрыть восхищенную улыбку: для такого любителя всяких кодексов и правил, как Флайт, должно быть, это было большое дело — сделать что-то менее чем на 100 процентов кошерное и доверить Кэсси держать ложь во благо в секрете.

Флайт рассказала ей о коротком браке Джулии Торранс с Ренвиком, с которым она познакомилась на сайте знакомств со штаб-квартирой в Манчестере. Джулия продала свой дом, чтобы супруги могли пожениться и купить дом в Алгарве, но вместо этого Ренвик сразу после завершения сделки перевел половину выручки с их совместного счета и исчез. Джулия наняла финансового следователя, но… деньги — 700 000 фунтов стерлингов — уже пробили себе путь через вереницу зарубежных счетов. В конце концов ей пришлось согласиться, что нет никакой надежды получить их обратно.

— Она ничего не сказала полиции? — спросила Кэсси.

— В тот момент она чувствовала себя слишком униженной, чтобы сообщить об этом. Но теперь она знает, что у Ренвика были и другие жертвы, и очень хочет помочь.

Не в силах говорить, Кэсси так сильно прикусила губу, что почувствовала вкус крови. Это был преднамеренный акт покаяния за ее глупость влюбиться в Ренвика и за все остальное, что она сделала не так. Например, эта ее сумасшедшая теория о том, что у миссис Э. был ребенок любви, основанная исключительно на розовой детской шляпке, или о Джулии Торранс, носящей второе имя Джеральдина. Теперь было очевидно, что ребенок, которого баюкала молодая миссис Э. на полароидном фото, стоящем у кровати Оуэна и все такое — заветная память, возможно, о более простых временах, до того, как их отношения испортились.

— Они встретились на сайте знакомств «Раппорт» со штаб-квартирой в Манчестере, — Флайт положила перед ней распечатку. — Никого не узнаете?

Под заголовком «Познакомьтесь с командой «Раппорта»» лежала серия фотографий. Кэсси пробежалась глазами по улыбающимся лицам и вернулась к женщине с короткими огненно-рыжими волосами. Да, у нее была сверхъестественная способность менять свой облик, но эти глаза… по шее Кэсси потекла струйка ледяного пота.

— Вот ее.

Вдобавок к гриму, Элизабет Ренвик использовала при открытии учетной записи и другие хитрости — только чтобы обеспечить себе пост менеджера в «Раппорте», должность, которая позволила ей выбрать недавно овдовевшую Джулию Торранс в качестве многообещающей жертвы.

— Этого недостаточно, чтобы обвинить ее в убийстве Джеральдины, — предупредила Флайт. — Но это доказывает, что она была активным партнером в заговоре с целью обмана обеих женщин, что, конечно, предусматривает наказание в виде лишения свободы.

— Крупная сделка, — пробормотала Кэсси. Она потянулась за вязальной спицей, которую одолжила у бабушки, и нагнулась, чтобы почесать ногу внутри гипса. — Теперь я понимаю, почему ей пришлось убить миссис Э…. и брата. Но почему она так стремилась избавиться от меня?

— Барри явно сообщил о ваших подозрениях насчет смерти Джеральдины… Когда вы сказали ему, что полиция проводит расследование, она, должно быть, запаниковала — может быть, испугалась, что он невольно обвинил ее во время одной из ваших встреч. Когда его не стало, а Джеральдина вот-вот будет кремирована… вы остались последним незаконченным делом.

Кэсси ничего не ответила. Возможно, именно так поступила Элизабет, рассуждала она про себя, но то, что она увидела в ее глазах четыре дня назад, не было похоже на то, что кто-то просто обрубал концы.

Она понятия не имела, почему Элизабет Ренвик ненавидела ее.

Глава 51

После ухода Флайт Кэсси поймала себя на том, что недоумевает по поводу их встречи. Не считая момента их молчаливого сотрудничества во взломе на Патна-Роуд, она засекла какую-то новую неловкость во Флайт, которую не могла объяснить.

Обдумывая это, она подошла к кухонной раковине налить стакан воды. Вода побежала из крана, и взгляд Кэсси упал на зазубренную бороздку, возникшую на дне раковины, яркий зиккурат на фоне тусклого окружающего металла. У нее перехватило дыхание, когда она увидела это: снова вспышка клинка, приближающегося к ней, мучительная боль, визг стали о сталь.

До нее дошло, что она боролась не только с последствиями нападения. Этот опыт принес для нее жестокий факт: однажды она умрет. В календаре была отмечена дата, когда Кэсси Рэйвен перестанет существовать. Рассудочно она, конечно, уже знала это — ее повседневная работа не позволяла игнорировать неизбежность смерти. Но столкнуться лицом к лицу с фактом своей смерти в возрасте двадцати пяти лет, это совершенно другое.

Вслед за этой мыслью подтянулись и другие. Будет ли кому прийти на ее похороны? Найдет ли она кого-нибудь, кто… разделит с ней жизнь? Не говоря уже о детях…

Она поймала себя на том, что набирает номер Рейчел.

— Послушай, Рейч, прости, что беспокою тебя. Я просто хотела что-то тебе сказать.

— Я слушаю, — голос звучал осторожно, но не обескураживающе.

— Помнишь, я говорила, что ночевала у Карла? Ну, ты была права, я не была честна тогда.

Она услышала легкое дыхание.

— Но послушай, я ведь не спала ни с кем другим. Я была… в морге.

— Ты… ночевала в морге? Зачем?

После того как Кэсси рассказала ей о пребывании с телом девятилетней девочки Оливер и о других ее ночевках с мертвыми детьми, Рейчел издала звук, в котором смешались нежность и раздражение.

— Это очень мило с твоей стороны. Но почему ты мне ничего не сказала?

Честный ответ: потому что признание слишком близко подошло бы к священной связи с мертвецами, в которой она не собиралась признаваться ни тогда, ни сейчас.

Вместо этого она сказала:

— Я полагаю, я не была уверена, как ты это воспримешь. Ты могла заметить, когда мы были вместе… что я не особенно хорошо умею делиться.

Рейчел выдержала дипломатическую паузу, а затем произнесла:

— Ну что ж, спасибо. Я ценю, что ты мне все рассказала.

Повесив трубку, Кэсси с удивлением обнаружила, что чувствует себя лучше в их отношениях. Может быть, правда, рассказанная Рейчел, каким-то образом помогла закрыть эту главу.

Забив косяк, она впервые за несколько дней вошла в свою электронную почту и непонимающе уставилась на имя, выскочившее перед ней в списке неоткрытых сообщений.

Она никогда раньше не получала писем из загробного мира.

Письмо было отправлено с электронного адреса Кристиана Макларена ночью перед похоронами миссис Э., а всего за пару часов до этого его убили.

«Дорогая Кэсси, —писал он. — Мое настоящее имя Барри Ренвик и это самое трудное письмо, какое мне когда-либо приходилось писать.»

Он начал с признания, что, когда впервые связался с Джеральдиной, его единственной целью было обокрасть ее, и он должен признаться, что это был не первый его поступок такого рода. Но затем он сделал поразительное заявление: он отложил весь план на потом, обнаружив, что искренне влюбился в «дорогую Джери». Кэсси издала звук яростного недоверия: заговор с целью убийства — забавный способ показать свою любовь.

По словам Ренвика, когда Джеральдина узнала его ближе, он признался во всем. Понимая, что для них нет будущего, он спросил, что может сделать, чтобы попытаться загладить вину. Она произнесла то, что он никогда не забудет, она бросила ему вызов: «Стань лучше». По его утверждению, вызов он принял — возродил свой прежний бизнес по организации свадеб и других мероприятий, чтобы заработать «честную жизнь».

Кэсси бегло прочитала следующий абзац, в котором излагались непроходящие чувства стыда и вины Ренвика, однако ее остановило предложение, которое было частично подчеркнуто.

Ренвик написал: «Я признаю, что был мошенником. Но вы должны поверить мне, я не имею никакого отношения к смерти Джери».

Кэсси вытащила свой едва начатый косяк — ей нужно было хорошенько подумать.

Было ли все это просто последней попыткой Ренвика оправдать себя, когда приблизилась полиция? Если так, то на что он надеялся? Его заверения в невиновности вряд ли убедят полицейских.

Если он действительно говорил правду, это бы многое объяснило. Прежде всего, его искреннее на 100 % потрясение, когда Кэсси сказала, что миссис Э. умерла. Настолько сильное, что оно исказило обычно острый локатор Кэсси для понимания людей и ситуаций.

Она продолжала читать. «Когда мы с вами встречались, — писал он, — я все пытался избежать правды. Но, в конце концов, больше не мог отрицать того, что очевидно. Моя сестра Элизабет убила Джери». Он встречался с ней в тот же вечер с целью убедить ее сдаться полиции. «Если она откажется, я расскажу сержанту Флайт всю историю. Я люблю свою сестру, но ей придется отвечать за то, что она сделала». Кэсси вспомнила, как вдруг Ренвик забеспокоился по поводу токсикологических результатов тела миссис Э. Зная, что ее смерть была необъяснимой, а его сестра всю жизнь страдала диабетом и самостоятельно вводила инсулин, он, очевидно, начал складывать два и два.

Признание Ренвика вызвало лишь сокрушительное чувство разочарования. Чего он добился, столкнувшись лицом к лицу с сестрой, кроме того, что подписал себе смертный приговор?

Но Барри Ренвик до последнего хранил свою самую большую бомбу.

Флайт
Сержант Флайт, сопровождаемая Джоем, открыла дверь комнаты для допросов, где Элизабет Ренвик уже сидела рядом со своим адвокатом, который что-то шептал ей на ухо.

Прошло шесть дней с тех пор, как Элизабет пыталась ударить Кэсси ножом, и Флайт позабавило, что она отказалась от своего обычного гранж-шика в пользу жемчужных сережек и скромной белой блузки: вид, явно рассчитанный на трансляцию сообщения «невинная жертва», который Флайт ожидала лицезреть гораздо позже, в суде.

Джош начал запись, Флайт зачитала предупреждение, и в этот момент вмешался невысокий жилистый парень с темными вьющимися волосами и умными глазами.

— Прежде чем мы начнем, я хотел бы, чтобы это было записано — я сделал запрос о предварительном просмотре, увидеть эти «новые доказательства», которые, как вы говорите, у вас есть против моего клиента. Эта моя просьба была отклонена.

— Принято к сведению, — сказала Флайт. Она и инспектор Беллуэзер уже провели телефонную конференцию с прокуратурой, на которой приняли решение не давать Ренвик предварительного просмотра доказательств, которые она собиралась увидеть.

Открыв ноутбук, Флайт повернула его так, чтобы Ренвик и ее адвокат могли ясно видеть экран. Коротышка выглядел встревоженным, а на лице Элизабет было только самодовольство с оттенком любопытства — очевидно, она была уверена, что не оставила следов своих преступлений.

— Я собираюсь поставить Элизабет Ренвик видеофильм длиной в шестнадцать минут. Мы будем смотреть копию: оригинал запечатан в качестве доказательства.

Отснятый материал начинался с крупного плана лица Барри Ренвика с рыбьими глазами, когда он около десяти вечера настраивал камеру и проверял уровень звука. Флайт сразу почувствовала себя неуютно, глядя в глаза человеку, который понятия не имел, что ему осталось жить меньше часа.

На этот раз она была полностью сосредоточена на реакции Элизабет Ренвик на видеозапись. Та затихла, но в остальном все еще сохраняла внешнее спокойствие.

В 10.13 чувствительная к движению камера снова ожила с появлением Элизабет с доставленной едой. Широкий угол камеры охватывал всю кухню, захватывая ее, распаковывающую коробки с карри на разделочном столе, и Барри, который откупоривал вино позади нее за кухонным столом.

Элизабет была в хорошем настроении, подпевала, похоже группе Oasis, звучащей на заднем плане. Сначала Флайт обеспокоило, что та включила музыку на своем телефоне, но звук разговора между братом и сестрой все еще звучал хорошо и ясно.

Когда Барри рассказал сестре, что встречался с полицейским детективом, «расследующим смерть Джери», на следующий день, Элизабет не ответила и даже не подняла глаз, хотя перестала подпевать песне.

Он подошел к ней и положил руки ей на плечи.

— Послушай, Лиззи, я знаю, что ты всегда это отрицала, но мы оба знаем, что это не так. Это была ты, это… ты убила Джеральдину?

— Остановите фильм.

Адвокат, который с нарастающим волнением ерзал на стуле, пристально посмотрел на Флайт.

— Я предлагаю прервать беседу, чтобы я мог переговорить со своим клиентом, — сказал он, взглянув на Элизабет в поисках согласия.

Ее пристальный взгляд не отрывался от экрана, на котором Барри застыл, положив руки на плечи сестры, и ободряюще улыбался. Если бы Флайт должна была описать выражение лица Элизабет, она назвала бы его задумчивым.

— Элизабет? — подсказал адвокат.

— Я хочу посмотреть это, — ее тон не допускал возражений.

— Я бы посоветовал…

Она сделала свирепый жест рукой, и адвокат замолчал, покорно пожав плечами.

Флайт кивнула Джошу, чтобы тот перезапустил фильм. Барри закончил свое письмо к Кэсси, поделившись последней частью своего плана: противостоять его сестре из-за убийства Джеральдины Эдвардс, он втайне записывал этот разговор в надежде, что женщина может признаться. Если Барри не удастся уговорить Элизабет сдаться полиции, он собирался передать пленку Флайт на следующей встрече.

Офицеры, посланные обратно в квартиру Ренвика, быстро обнаружили камеру-обскуру, спрятанную в детекторе дыма. Они никак сначала не могли найти приемное устройство, лишь много позже прислали наконец известие, что нашли его спрятанным внутри корпуса бойлера. На пленке Элизабет ничего не сделала в ответ на обвинение Барри; вместо этого, взявшись за кухонный нож, она принялась энергичными ударами разрезать на четвертинки хлеб.

— Я видел, как это тебя гложет, — продолжал Барри, все еще держа руки у нее на плечах, его голос звучал взволнованно. — Лиззи, Лизбет, ты победишь.

Элизабет резко повернулась к нему, и взгляд Флайт упал на нож, который та все еще держала в руке.

— Я должна была сделать это! — вырвалось у нее. — Когда ты сказал, что она знает все. Я просто… Испугалась.

На этот раз Флайт показалось, что она увидела, как плечи Барри поникли немного от признания его сестры. Возможно, до этого момента он вопреки всему все еще надеялся, что ошибся.

— Я же сказал тебе, что если это случится, я возьму вину на себя, чтобы ты не впутывалась в это дело, — произнес он.

Элизабет яростно замотала головой:

— Я не могла позволить тебе это сделать. Я должна была убрать ее с дороги, чтобы защитить нас обоих.

В комнате для допросов адвокат Элизабет попытался поймать ее глаза, но она проигнорировала его.

В фильме она рассказывала Барри:

— Она могла бы разрушить все, конечно, ты это видишь.

Бет звучала как подросток, пытающийся выпутаться из неприятностей после большой траты телефонных карманных денег.

— Послушай, Лиззи, я пытался понять, можешь ли ты сделать это. Я думал, когда ты… сделаешь его. Но это так… ненормально, — голос Ренвика стал хриплым. — Помнишь то время? В детдоме? Когда ты пошла на ту девушку с ножницами?

— Пэнни Харрисон, — было выплюнуто это имя.

Он посмотрел на нее сверху вниз.

— Ей повезло, что нашелся первый помощник рядом. И тебе повезло, что тебя не отправили в изолятор.

— Только потому, что ты заступился за меня! Сказал им, какая она может быть дура. Ты всегда заботился обо мне. Как же ты можешь предать меня сейчас и позволить им посадить меня в тюрьму?

— Лиззи, тебя отправят в больницу, а не в тюрьму. Тебе нужна помощь, — он убрал волосы с ее лица — родительский жест. — Ты знай, что я буду рядом с тобой. Я тоже буду отбывать срок, не забывай.

— Нет! Это было бы все равно что вернуться в детдом. Почему мы должны это делать? — она улыбнулась. — Почему бы нам не уехать, только ты и я? Вспомни нашу римскую идею! Снять квартиру рядом с фонтаном Треви и кататься на «Веспе»?

В комнате для допросов Элизабет слегка наклонилась вперед, ее глаза были прикованы к сцене, разворачивающейся на экране ноутбука, как будто она была единственным человеком в комнате. При упоминании Рима Флайт смутилась, увидев, как в уголках губ Элизабет появилась обнадеживающая улыбка, прежде чем поняла, что та была прямо там, на кухне у брата, убежденная, что так или иначе на этот раз она могла бы убедить его.

Барри похлопал сестру по плечу руки, которая все еще держала нож.

— Может быть, когда выберемся отсюда.

Ее голова склонилась к его плечу, и они долго молчали. Наконец она заговорила:

— Ты все равно это сделаешь, не так ли? Ты собираешься предать меня.

Барри взял ее за плечи и наклонился, чтобы заглянуть в глаза.

— Это не предательство, Лиззи. Я делаю это потому, что люблю тебя.

Она кивнула, как маленькая соглашающаяся девочка.

— Я люблю тебя тоже.

— Давай сядем и выпьем, обсудим все как следует, — он последний раз сжал ее плечо, затем вернулся на кухню и сел за стол, повернувшись спиной к сестре.

Зная, что сейчас произойдет, Флайт рефлекторно сжала руки в кулаки под столом.

Элизабет Ренвик пересекла крошечную кухню двумя-тремя шагами. Размытое изображение поднятой руки, блеск стали на спуске, и Барри накренился вбок с руками на шее, издавая сдавленный звук. Когда он рухнул на пол, Элизабет быстро отступила назад.

Флайт наблюдала за ее реакцией на видеозапись. Элизабет оставалась почти абсолютно неподвижной и все же перед самым нападением наклонилась вперед, как кинозритель, охваченный развязкой. Флайт нажала на паузу.

— Как вы знаете, Элизабет, в киноленте записано, как вы смотрите на своего брата, тонущего в собственной крови. Две с половиной минуты, в течение которых вы могли бы помочь ему, спасти его жизнь.

Элизабет перевела горящие ненавистью глаза на Флайт, пристально смотревшую на нее.

— Забавный способ показать, что любишь кого-то, правда, Элизабет? Хладнокровное убийство.

Вдруг Элизабет откинулась на спинку стула, полузакрыв глаза и ловя ртом воздух. Ее адвокат тут же среагировал:

— Поскольку моему клиенту стало плохо, я прекращаю допрос. Пожалуйста, немедленно вызовите врача.

Около минуты Элизабет была в полубессознательном состоянии, затем коротышка помог ей подняться на ноги. Покидая комнату, он повернулся и прошептал Флайт:

— Полагаю, мой клиент будет наслаждаться вашим гостеприимством до тех пор, пока не будет предъявлено обвинение?

Его взгляд признавал, что они оба знали: шоу было на высоте.

Как только они ушли, Флайт и Джош обменялись улыбками.

— Я просто хочу кое-что проверить, — произнесла Флайт, нажимая на перемотку.

Когда Элизабет стояла над умирающим Барри, ее губы шевелились, но слов уже не было слышно. Когда громкость была увеличена до максимума, стало понятно, что Элизабет Ренвик не произнесла ни слова, так как была очень занята наблюдением, как умирает, задыхаясь, ее брат. Она напевала песню Wonderwall.

Указав на таймер, Джош недоверчиво покачал головой.

— Меньше чем через семнадцать минут приятный вечер с карри превратился в фильм с убийством.

Флайт перемотала пленку назад к тому моменту, когда Барри сел за стол сразу после того, как сказал сестре, что собирается сдать ее полиции.

— Посмотри на язык тела Барри, когда она убивает его.

Она просматривала это кадр за кадром. В последние секунды перед тем, как Элизабет ударила, руки Барри уже лежали на столе, его голова слегка склонилась, тело странно застыло — как будто напряглось.

— Он знает, что она собирается сделать, — произнес Джош, медленно качая головой. — Так почему же он просто сидит?

Флайт задавала себе тот же вопрос. Барри Ренвик, похоже, знал, как отреагирует его неуравновешенная сестра, но… он даже не пытался защитить себя.

И тут ей в голову пришла нелепая мысль: неужели Ренвик пожертвовал собой, записав собственное убийство, чтобы обеспечить справедливость для Джеральдины Эдвардс?

Флайт и Джош спустились на лифте в офис.

— Сержант, я хотел сообщить вам, — сказал Джош через некоторое время, затем немного помолчал. — Кто-то из ребят говорил, что вы забрали дело Эдвардс у Стива Сломена, пока тот был в отпуске по уходу за ребенком.

Она недоверчиво посмотрела на него.

— Я знаю, — продолжил он. — Поэтому я сказал ему, что если бы вы не взглянули на него еще раз и не продолжили корпеть, ну, эта сумасшедшая женщина избежала бы наказания за убийство. Во всяком случае, все остальные согласились со мной.

Она улыбнулась, чувствуя, как ее щеки заливает румянец.

Когда они вышли из лифта, Джош стал каким-то застенчивым.

— Сегодня мой день рождения, — сказал он. — Приходите пообщаться с бандой?

Ее губы уже складывались в вежливый отказ, как вдруг она услышала, что говорит:

— С удовольствием. Я должна несколько пинт за всю твою тяжелую работу.


В пабе было довольно грязно, как и в большинстве мест, где пили полицейские Кэмдена, но после пары совиньонов до Флайт дошло, что она наслаждается собой. Каждый раз, когда сержант пыталась купить раунд, один из ее коллег отмахивался от денег и настаивал на покупке, чтобы поздравить ее с делом Эдвардс. Через час Флайт поняла — она чувствует то, чего не чувствовала с тех пор, как покинула Винчестер, что она снова часть команды.

Тем не менее она извинилась перед вечеринкой в греческой таверне — ей не терпелось вернуться домой и сделать то, о чем она думала весь день.

Вернувшись в квартиру, она взяла пакет с фоторамкой, которую купила в спальню. Когда Флайт по пути на работу увидела бледно-голубую перламутровую рамку на антикварном прилавке на рынке, она почувствовала, что в этой вещице выкристаллизовалось то, о чем она думала с похорон Джеральдины Эдвардс, то, что она не могла сделать за все время с тех пор, как это случилось.

Открыв нижний ящик шкафа, она достала книгу, резную шкатулку из орехового дерева, в которой хранила свои детские сокровища. Освободив фотографию от мягкой розовой ткани, она осторожно вставила ее в рамку.

Флайт легла на кровать, прижимая к груди крошечного бэбигро, и впервые за двадцать шесть месяцев позволила себе взглянуть в прекрасное, безмятежное личико своей малышки.

Глава 52

Филлида Флайт предложила встретиться в их обычном кафе на следующее утро. И Кэсси уже собиралась войти туда, когда заметила Кирана. Ей потребовалось мгновение, чтобы узнать своего старого приятеля.

— Ух ты, Киран, ну и куртка.

Лыжная куртка выделялась ярким лимонно-зеленым оттенком и тем, что она была ему велика на два размера, а больше всего — леопардовым рисунком кожи.

— Это все из-за собак, да?

Когда он, шатаясь, повернулся, она уловила запах сверхсильного пива.

— Милая старушка из Фонда помощи пожилым людям отдала мне ее даром. Можешь ли поверить, что богатый идиот, который пожертвовал ее, даже не носил эту куртку?

Кэсси могла полностью поверить в это, потому вместо ответа спросила, как он, стараясь не смотреть на свежий синяк сбоку у него на голове и надеясь, что это не так опасно, как прошлое падение.

— Я в порядке, Кэсси Рэйвен, лучше не бывает.

Его радостная улыбка заставила ее снова удивиться тому, что, несмотря на жизнь, которая казалась таким безнадежно дерьмовым делом, Кирану удавалось оставаться жизнерадостным. Наверное, помогало специальное варево.

Узнав высокую стройную фигуру с шомполом, приближающуюся со стороны Хай-стрит, она помахала рукой. Киран проследил за ее взглядом и бросил на Кэсси лукавый взгляд:

— А кто эта красотка? Новая подружка?

Кэсси, смеясь, покачала головой.

— Она полицейский, Киран.

— Ты издеваешься надо мной! — он снова присмотрелся к приближающейся фигуре. — Федералы с каждым днем становятся все красивее.

Проследив за его взглядом, Кэсси вынуждена была признать, что он прав: несмотря на напряженную атмосферу, которую она излучала, даже на расстоянии Филлида Флайт обладала головокружительной красотой.

Когда Флайт подошла к ним, они неловко обменялись парой слов, а затем сержант наклонилась, чтобы рассмотреть избитое лицо Кирана.

— Похоже, ты сильно стукнулся. Ты хочешь сообщить о нападении?

Сочувствие в ее голосе вернуло Кэсси к ночи вторжения в морг и неожиданной доброте, которую проявила к ней Флайт.

— Нет, благослови вас Господь. Я врезался в дверь…

Кэсси уговорила его подождать, пока она купит ему сэндвич. Но когда в кофейне она попыталась заплатить за бекон и багет Кирана, Флайт покачала головой.

— После всего, что вы сделали, я думаю, что полиция может выдержать завтрак вашего приятеля.

— Ты мой друг, Кэсси Рэйвен, — снаружи произнес Киран.

— Не благодари меня, благодари федералов.

Он вскинул брови и выдал только: «Твою мать!» Затем, сняв крышку со своего карамельного латте, он задумчиво отхлебнул и подмигнул ей.

— Она кажется очень милой для полицейского. Из вас получится красивая парочка, знаешь ли.

— Ничего подобного, — засмеялась Кэсси.

— Никогда не говори «никогда», Кэсси Рэйвен. Не худший вариант, — он застегнул молнию на лыжной куртке с видом человека, ожидающего напряженного дня в офисе, и ушел, сказав, что ему лучше уйти. А Кэсси с Филлидой устроились за столиком и долго молчаливо потягивали напитки, что заставило Кэсси задуматься, была ли неловкая атмосфера их последней встречи новой нормой. Может быть, Флайт с самого начала вела себя дружелюбно исключительно для того, чтобы поддержать ее на время расследования. Кэсси с удивлением обнаружила, что эта мысль ее расстраивает.

— Итак… вы хотели меня видеть? — спросила Кэсси.

— Парень Рози Харрисон признался в передозировке героина, которая убила ее.

Кэсси представила себе озадаченный взгляд юной Рози и место укола, которое не соответствовало тому, что она была правшой.

— О, отличная новость!

— Он сдался, как только я изложила ему факты, — Флайт одарила Кэсси одной из своих натянутых улыбочек. — Парень признался, что когда у нее случился передоз, он запаниковал и потащил ее наружу «будить».

— Ну да… И оставил ее там, даже не позвонив по номеру 999. Ублюдок.

— Он говорит, что хотел, но потерял сознание, когда вернулся в дом.

Флайт подняла свою чашку в тосте, впервые встретившись взглядом с Кэсси.

— Мы обвинили его в непредумышленном убийстве.

Кэсси поддержала тост.

— Есть новости о сестре Ренвика? Поможет его запись посадить ее за убийство Джеральдины?

Флайт кивнула:

— Мы думаем, она признает себя виновной в непредумышленном убийстве по причине снижения ответственности из-за психического расстройства. Они, вероятно, надеются, что она будет отбывать наказание в особом месте, скорее в больнице, чем в тюрьме.

— Значит ли это, что она может выйти раньше?

— Маловероятно, учитывая серьезность ее преступления и ее историю насилия, — покачала головой Флайт и заглянула в блокнот. — Несколько лет назад произошел дорожный инцидент. Она настигла обогнавшую ее женщину-водителя и попыталась задушить. Потерпевшая отказалась выдвигать обвинения. А в тринадцать лет она напала с ножницами на девочку в детском доме. Бедняжке пришлось накладывать пять швов на лицо.

Перед Кэсси мелькнул кадр — Элизабет Ренвик с серебристым клинком в поднятой руке. Кэсси с трудом подавила дрожь.

— В отчете говорится, что жертва была влюблена в Барри. Две девушки делали костюмы для какой-то пьесы, и одна сказала Элизабет, что он пригласил ее на свидание. Ответ Элизабет — она потянулась к оружию, что было под рукой.

— Она ревновала?

— Очевидно, Элизабет боготворила его. Это звучит так, будто они были неразлучны. Элизабет была печально известна своей вспыльчивостью, склонностью набрасываться, а Барри играл роль защитника и пытался уберечь ее от неприятностей.

— Значит, в ее глазах они действительно были Ромео и Джульеттой, — сказала Кэсси. — Еще одна веская причина ненавидеть миссис Э. после того, как Барри выбился из сценария и влюбился в нее.

Флайт кивнула.

— Я думаю, что это и есть настоящая причина убийства Джеральдины — за то, что та осмелилась встать между ней и ее драгоценным братом. Это может объяснить и ее попытку убить и тебя.

— Меня?

— Она, наверное, завидовала его дружбе с симпатичной девушкой.

Их взгляды встретились. Кэсси почувствовала, что краснеет, и была удивлена, увидев, как краска заливает щеки Флайт. Каждая занялась своими напитками.

— Вы верите, что Барри действительно был настроен измениться? — спросила Кэсси. — Как он написал в своем письме?

Флайт пожала плечами, но и кивнула.

— Он недавно поменялся: заключил договора на свою квартиру и дал адвокатам указание перевести вырученные средства на банковский счет Джулии Торранс. Он сказал, что им предстояло «погасить старый долг».

Итак, Ренвик откликнулся на призыв миссис Э. Кэсси была потрясена, она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Возможно, Флайт заметила это, потому что спросила:

— Вы как? Держитесь? Вы через многое прошли за последнюю пару недель.

— Я чувствую себя полной идиоткой, что доверяла Кристиану — то есть Барри. Почему я не была более скептична?

— Если бы вы были более скептичны, то никогда бы не поделились с ним своими сомнениями по поводу смерти Джеральдины, — сказала Флайт. — И он никогда бы не заподозрил свою сестру в убийстве.

Кэсси просто пожала плечами, и тогда сержант наклонилась к ней через стол.

— Послушайте, Кэсси. Вы помогли Ренвику вновь обрести совесть. Если бы этого не случилось, мы бы не были там, где сейчас, в поиске справедливости для Джеральдины.

Кэсси встретилась с пристальным взглядом Филлиды Флайт — ледниково-голубые радужки с темным лимбическим кольцом, которые однажды напомнили ей арктического волка.

— Это не имело ко мне никакого отношения — все зависело от миссис Э.

Флайт нахмурилась, ничего не понимая.

— То, что вы сказали о его совести, о том, что он заставил сестру признаться и умер в процессе, — сказала Кэсси. — Это любовь к Джеральдине заставила его сделать это. Она заставила его захотеть стать лучше.

Кэсси вдруг осознала, что их руки лежат на столе на расстоянии всего лишь вытянутого пальца друг от друга.

— Почему вы хотели встретиться? — вопрос прозвучал неожиданно, и Флайт вздрогнула.

— Что вы имеете в виду?

— Это просто… — она встретила ясный, серьезный взгляд Флайт. — Вы могли бы рассказать мне все это по телефону, не так ли?

Розовые губы Флайт раскрылись и снова сомкнулись, она оглядела комнату, словно в поисках ответа. Когда ее глаза вернулись к Кэсси, в них застыл взгляд человека, вынужденного сделать болезненное признание.

— Честно? Наверное, я просто хотела снова увидеть вас.

Глава 53

Кэсси поднималась на лифте на обед к бабушке и вдруг осознала, что прошло уже двадцать дней с тех пор, как она впервые услышала, что миссис Э. «говорит».

Она больше не спрашивала себя, были ли эти слова и последовавшие за ними видения реальными или просто проекциями, всплывшими из ее подсознания. Важно было то, что они запустили цепочку событий, которая закончится тем, что Элизабет Ренвик грозит возмездие за ее преступления. И Кэсси нравилось полагать, что после жизни, потраченной ею в погоне за объективными фактами, миссис Э. получит удовлетворение от осознания, что правда раскрыта.

С другой стороны, ее отношения с Филлидой Флайт были загадкой, на которую нелегко было найти ответ. Хотела ли она дружбы или чего-то большего? В любом случае это вводило Кэсси в замешательство. Неужели ее влечет к ней? Да. Но мысль о том, чтобы подружиться, не говоря уже о любовной связи с полицейским, выходила за пределы ее зоны комфорта.

В квартире Кэсси обнаружила свою бабушку, прилипшую к телевизионным новостям. Сломанная лодыжка не оставила девушке выбора, кроме как поделиться с ней отредактированной версией недавних событий, произошедших с ней, на что старая леди отреагировала достаточно спокойно. Перекрестившись, она протянула руки и взяла лицо Кэсси обеими руками, пристально глядя на нее глазами-бусинками.

— Бог мой, ты такой же борец, tygrysek, как и я.

Кэсси приняла важное решение. Ей давно пора было сделать так, чтобы ее бабушка основательно поговорила с ней о тайне, которая, как она чувствовала, водоворотом закручивалась вокруг смерти ее родителей. Что именно случилось в ночь катастрофы, почему Кэсси не разрешили присутствовать на их похоронах, и прежде всего, почему у Бабсии была такая непримиримая враждебность по отношению к отцу?

И теперь ее бабушка заговорила:

— Кассандра, а ты помнишь того насильника, который нападал на женщин, идущих домой с вокзала? После этого его выпустили из тюрьмы четыре года назад, и он снова изнасиловал женщину.

Что-то в голосе бабушки заставило Кэсси посмотреть на нее. Та присела на самый краешек дивана, ее тело напряглось. Новости уступили место футбольному репортажу, но бабушка все еще сидела, будто застыла, уставившись в телевизор.

— Babcia? Ты в порядке?

Очнувшись, она оглянулась, и Кэсси увидела, как побледнело ее лицо.

— Dobrze[186], — пробормотала она, переходя на польский.

Увидев, что бабушка собирается встать, Кэсси вскочила.

— Ты сиди и допивай свой чай. Позволь мне позаботиться о супе.

Через несколько минут, когда Кэсси помешивала на плите полную кастрюлю с бараниной, она услышала звон бьющейся посуды. Она нашла бабушку завалившейся боком на диван, глаза ее были закрыты, а на стекле кофейного столика лежало полдюжины осколков от разбившейся фарфоровой чашки.

Спустя сорок адских минут Кэсси уже мерила шагами приемный покой больницы. В ее голове был лишь один вопрос: лицо бабушки, находящейся без сознания, исчезнувшее на занавеской… она видела его последний раз живое?

Кэсси увидела ординатора, шагающего к ней по коридору, и почувствовала, как ужас окутал ее, словно холодный туман. Она должна была сопротивляться желанию схватить ее за руку.

— Как она?

— Она в сознании и все понимает.

— Ой, слава Богу, — Кэсси поняла, что только что перекрестилась. — А как ее кровь?

— Как мы и подозревали, это была транзиторная ишемическая атака, а значит…

— Транзиторная ишемическая атака. — Мини-инсульт. — Она может говорить?

— Судя по всему, ее речь не затронута. У нее еще небольшая слабость в левой стороне, но мы надеемся, что это тоже пройдет.

Кэсси последовала за доктором к занавешенной нише. В постели на стопке подушек лежала сморщенная кукольная фигурка с закрытыми глазами, в которой едва можно было узнать ее неукротимую бабушку.

— Babcia! Как ты? — Кэсси взяла морщинистую бабушкину руку в свою и потерла ее. — Ты такая холодная!

— Я в порядке, — ее голос звучал слабо, будто она говорила по телефону из Сибири.

— Послушай, врачи говорят, что с тобой все будет хорошо, — сказала Кэсси, натягивая одеяло на тощую бабушкину грудь. — Вероятно, тебе придется принимать препараты, разжижающие кровь, и тебе станет легче.

Один ее глаз приоткрылся:

— Больше никаких прыжков с парашютом?

Кэсси почувствовала облегчение.

— Тебе что-нибудь нужно? Хочешь пить?

Она покачала головой и открыла оба глаза.

— Я должна тебе кое-что сказать, Кассандра.

— Неужели это не может подождать, пока ты не почувствуешь себя лучше? — у Кэсси уже было достаточно борьбы с мыслью, что бабушка может умереть или, что еще хуже, останется в каком-то психически измененном состоянии.

— Нет, — в ее голосе прозвучал явный намек на ее обычную решимость. Подталкивая себя чуть выше на подушках, она искала глаза Кэсси. — Речь идет о твоих отце и матери.

— Не сейчас, Babcia…

Пожилая женщина вытащила руку из-под одеяла и положила ее поверх руки Кэсси.

— Это должно произойти сейчас, tygrysek. Мне давно следовало тебе сказать. Я не могу рисковать сойти в могилу, пока ты не узнаешь правду, — ее голос немного окреп, и она вгляделась в лицо Кэсси. — Кассандра, твои родители не погибли в автомобильной катастрофе. Я должна сказать тебе, что твой отец… он… он убил твою мать.

Как будто все существо Кэсси было вырвано из ее тела и зависло в воздухе.

— Мне так жаль, что приходится говорить тебе такую ужасную вещь, — произнесла бабушка и сжала руку Кэсси, что вернуло девушку к реальности. — У меня было более двадцати лет, чтобы привыкнуть к этому, но так и не получилось.

Глаза пожилой женщины закрылись, и она молчала так долго, что Кэсси уже начала паниковать. — Babcia?

Глаза снова открылись.

— Ты можешь мне рассказать… как это произошло?

— Незадолго до твоего рождения брак распался, и твой отец начал пить. Однажды твоя мама пришла с синяком под глазом. Она сочинила какую-то историю, но я знала, что это только для того, чтобы защитить его. А потом он вбил себе в голову, что у моей Кэтрин… роман. Это у нее-то, милого и верного ребенка! Однажды вечером он последовал за ней, когда она возвращалась, закончив работу, и забил ее до смерти в пьяном угаре.

Кэсси уставилась на бабушкину руку, покрытую пятнами и бугорками вен, лежащую на фоне ее собственной, бледной и гладкой.

— Что с ним случилось?

— Он попал в тюрьму.

— Что? Ты хочешь сказать, что он все еще жив?

Все перевернулось и пошатнулось — сколько лет она думала, что ее родители погибли вместе в катастрофе! Она даже считала это своего рода романтичным финалом. Теперь она поняла, почему ее мать была похоронена одна на кладбище Кэмдена: совсем не потому, как Babcia всегда утверждала, что семья ее отца настаивала на захоронении в Ирландии.

— Да. И одиннадцать лет назад его освободили! — ярость усилила ее голос.

— Долгие годы я боялась, что он появится на пороге, но я благодарю Господа, что он этого не сделал, — она перекрестилась. — Люди с условно-досрочным освобождением сказали, что он уехал жить в Северную Ирландию, где жила его семья.

Кэсси смотрела в окно на бездушное голубое небо, осознавая, что ничто уже никогда не будет прежним. Воображаемый ею образ отца был разрушен. Отец уже не красавец Джек — парень с немного бунтарской улыбкой, как у нее, а ревнивый, жестокий мужчина.

Детские воспоминания Кэсси о нем нахлынули с новой силой: темная кудрявая голова ее отца склонилась над миской с едой перед ней, выражение его лица было напряженным, как будто он что-то искал. Сладкий запах томатов в воздухе. Внезапно она вспомнила — в миске были алфавитные спагетти, одно из ее любимых блюд, но по какой-то давно забытой причине она не ела «Х». Так ее отец находил их и выбирал, одно за другим.

Как совместить отца, готового сделать это для своего ребенка, с человеком, который забьет до смерти свою жену?

— Когда я увидела новости о том, что это животное выпустили из тюрьмы и что оно изнасиловало другую женщину, мне стало страшно, Кассандра, — голос бабушки звучал взволнованно. — Я поняла, что если я умру и он решит выследить тебя, ты должна знать, что он сделал с твоей мамой, что он за человек на самом деле.

— Но, бабушка, зачем ему было искать меня все эти годы после того, что он сделал?


— Он, конечно, отрицал все, так что мог попытаться убедить тебя. Но полиция сообщила мне, что это было элементарное дело, — с мрачным удовлетворением кивнула бабушка. — И на суде присяжные были единодушны.

Кэсси не знала, что сказать, она все еще пыталась приспособиться к монументальному изменению в ее мировоззрении.

— Потеря Кэтрин разбила мне сердце. Но я знаю, что и у тебя остался шрам, tygrysek, — она сжала руку Кэсси. — Я думаю, может быть, именно поэтому тебе трудно создать прочные отношения с мальчиком или девушкой.

Кэсси бросила на бабушку шокированный взгляд. Итак, старая лиса все это время знала.

— Может быть, именно это и заставляет тебя уходить от людей, прежде чем… они уходят от тебя.

Сложные чувства роились внутри Кэсси. Видя, что бабушка собирается сказать больше, внучка произнесла:

— Babcia, ты была мне и матерью, и отцом. Мне больше никто не был нужен. А теперь ты поспи немного. Я собираюсь заскочить домой, чтобы забрать кое-что из твоих вещей.

В итоге Кэсси сжала теплую костлявую руку, натянула бабушке покрывало до подбородка и стала смотреть, как та засыпает.

Преступление ее отца объяснило так много одним махом: загадочное отсутствие его фотографий, язвительные комментарии и молчание, все то, что она двадцать один год находила таким непонятным. Ответы должны были подождать, пока здоровье Babci не восстановится.

Вернувшись на автобусе на Хай-стрит, Кэсси направилась по буксирной тропе канала к дому своей бабушки. Хотя солнце уже село, небо все еще было светлым, и силуэт моста через канал в пяти футах впереди был резко очерчен. Здесь она боролась за свою жизнь неделю назад.

Увидев женщину в красном пальто, идущую по мосту, Кэсси замедлила шаг. Женщина остановилась и повернулась, чтобы посмотреть на нее. Лицо было окутано темнотой, подсвеченной вечерним небом, но голос звучал так отчетливо, что казалось, он доносится с расстояния вытянутой руки.

Жизнь слишком коротка, Кассандра, чтобы проводить ее с мертвыми.


И с этими словами миссис Э. сошла с моста, ее темная голова исчезла внизу лестницы. С сожалением, таким сильным, что перехватило дыхание, Кэсси поняла, что больше никогда ее не увидит.

А. К. Тернер

Примечания

1

Спидлоадер (Speedloader) — устройство для облегчения и ускорения заряжания пистолета или револьвера.

(обратно)

2

Около плюс тридцати по Цельсию.

(обратно)

3

«Блэк Лэйбл» — марка виски, «Роллинг Рок» — светлое пиво.

(обратно)

4

Наиболее популярная в США марка строительного бетона.

(обратно)

5

Яичный рулет — традиционная для южнокитайской кухни закуска. Овощи и мясо обжариваются во фритюре в мешочке из теста, который предварительно обмакивается во взбитое яйцо и обваливается в крахмале.

(обратно)

6

Сухое печенье из двух половинок, внутри полоска бумаги с пословицей, забавным изречением или предсказанием судьбы; непременный атрибут китайских ресторанов в США.

(обратно)

7

Аллюзия с популярной песенкой Let's Stay Ноте Tonight («Позволь мне остаться вечером дома», 2001 год) американского певца Джо (сценическое имя Джо Льюиса Томаса).

(обратно)

8

Имеется в виду Опра Уинфри, влиятельнейшая американская журналистка, ведущая самой популярной телепрограммы в США «Шоу Опры Уинфри».

(обратно)

9

Сеть однотипных универсальных магазинов, где продаются товары по ценам ниже средних (крупнейшая сеть розничной торговли в стране); непременная часть пейзажа американских пригородов.

(обратно)

10

Сеть минимаркетов «7-Eleven» охватывает многие страны.

(обратно)

11

Muskrat Love — песня Уиллиса Алана Рэмси, принесшая ему известность в 1972 году.

(обратно)

12

Имеется в виду герой американской детской телепередачи «Барни и друзья», лиловый тираннозавр Барни.

(обратно)

13

Американская теле- и кинозвезда (р. 1957).

(обратно)

14

«Beanie Babies» — маленькие мягкие игрушки, копии животных, каждая из которых имеет свое имя. Выпускаются ограниченными тиражами, в цене у коллекционеров и на вторичном рынке могут стоить сотни и даже тысячи долларов. Тай Уорнер, основатель и владелец компании, сознательно ограничивал производство игрушек. Торговцам разрешалось закупать лишь по 36 экземпляров каждого персонажа в месяц. В результате цена игрушек, изначально продававшихся по 10 долларов, взлетала до тысячи, а иногда и до пяти тсяч. Сам Тай Уорнер заработал на мягких игрушках 6 млрд долларов и вошел в список богатейших людей мира по версии журнала «Forbes».

(обратно)

15

Сосиска в булке в форме кукурузного початка.

(обратно)

16

В психологии — процесс превращения внешних реальных действий, свойств предметов, соц. форм общения в устойчивые внутренние качества личности через усвоение индивидом выработанных в обществе (общности) норм, ценностей, верований, установок, представлений и т. д.

(обратно)

17

Misty — туманный, смутный (англ.).

(обратно)

18

Американское телешоу кантри-музыки и юмора.

(обратно)

19

Дейн Карви (р. 1955) — американский актер-пародист. Росс Перо (р. 1930) — американский бизнесмен, филантроп, консервативный политик и независимый кандидат на пост Президента США в 1992 и 1996 годах.

(обратно)

20

В бейсболе специальный круг на поле, в котором находится игрок-питчер. Внутри круга помещается прямоугольная белая плита из резины размером 60 на 15 см, плотно устанавливаемая на земле таким образом, чтобы расстояние между ней и задней стороной «дома» составляло 18,45 м. Круг питчера размещается в среднем на 25 см выше уровня «дома».

(обратно)

21

Амиши — религиозное движение последователей Якоба Аммана возникло в 1693 году в Европе, но потом большинство амишей были вынуждены, спасаясь от преследований, эмигрировать в Америку, а оставшиеся в Европе постепенно вновь объединились с меннонитами. Амиши отличаются простотой жизни и одежды, нежеланием принимать некоторые современные технологии и удобства. В настоящее время большинство амишей проживает в США и Канаде.

(обратно)

22

Сеть магазинов, рассчитанных на среднего американца.

(обратно)

23

Stretch Armstrong — большая резиновая кукла, заполненная гелем, может растягиваться с 40 см почти до 1,5 м.

(обратно)

24

Смесь плющенного овса с добавками коричневого сахара, изюма, кокосов и орехов — вид натурального продукта.

(обратно)

25

Игрушечная печь, реально производящая выпечку

(обратно)

26

Набор продуктов для рационального питания; была разработана Министерством сельского хозяйства США в 1992 году; подвергалась изменению; включает пять групп продуктов, занимающих в пирамиде определенный уровень; в основании пирамиды продукты из зерновых: хлеб, каши, макаронные изделия; на втором уровне фрукты и овощи; далее молочные и мясные продукты, а также рыба, бобы и орехи; на вершине пирамиды находятся жиры, растительные масла, сладости.

(обратно)

27

Товарный знак растворимого порошка для приготовления фруктовых прохладительных напитков; выпускается в нескольких вариантах.

(обратно)

28

Мононгахила — река на севере центральной части штата Западная Виргиния и на юго-западе штата Пенсильвания. Сливаясь с рекой Аллегейни, образует реку Огайо.

(обратно)

29

Смурфы (также смёрфы, штрумпфы) — существа, придуманные и нарисованные бельгийским художником Пьером Кюллифором, работавшим под псевдонимом Пейо. Впервые мир увидел смурфов в журнале комиксов «Le Journal de Spirou» 23 октября 1958 года, в 1980-х начал выпускаться анимационный сериал «The Smurfs», именно тогда в англоязычном мире произошел всплеск популярности этих маленьких существ. В России смурфы известны, прежде всего, благодаря игрушкам из шоколадных яиц Киндер-сюрприз (там они назывались «Шлюмпфы») и показу мультсериала на телеканале «Карусель».

(обратно)

30

Консервированные макароны с помидорами и сыром, впервые представленные на американском рынке компанией «Кэмпбелл» в 1965 году.

(обратно)

31

Сеть продовольственных магазинов.

(обратно)

32

Метамфетамин — синтетический наркотик-психостимулятор, известный также как «первитин», «винт», «лед» и т д.

(обратно)

33

Самая крупная банда калифорнийскихбайкеров.

(обратно)

34

Куаалюд, другое название — метакьюалон, сильное успокоительное и снотворное средство, относящееся к группе барбитуратов.

(обратно)

35

Добрый день (исп.).

(обратно)

36

Революционные вооруженные силы Колумбии — крупнейшая повстанческая организация в мире.

(обратно)

37

Цыпленок (исп.).

(обратно)

38

Лепешки (исп.).

(обратно)

39

Южнокалифорнийская сеть закусочных быстрого обслуживания; специализируется на блюдах мексиканской кухни.

(обратно)

40

Ничего (исп.).

(обратно)

41

Свободу Мануэлю Риохасу! (исп.).

(обратно)

42

картофель (исп.).

(обратно)

43

яйца (исп.).

(обратно)

44

Modus operandi — способ действия (лат.).

(обратно)

45

Детские бейсбольные команды объединены в так называемые малые лиги, в каждой из которых состоит от четырех до шести команд. Поле для игры равняется двум третям стандартного.

(обратно)

46

Босх, Иероним (Хиеронимус) (1457–1516) — голландский художник, автор религиозных аллегорий, в том числе сцен ада с фантастическими чудовищами и картинами мучений грешников.

(обратно)

47

девочка (исп.).

(обратно)

48

до отвращения (лат.).

(обратно)

49

Национальный праздник, ежегодно отмечается в четвертый четверг ноября. Посвящен первому урожаю, который был собран переселенцами в Плимутской колонии в 1621 г. после голодной зимы в Новом Свете.

(обратно)

50

Компания коммунального энергоснабжения, монопольно обслуживающая северо-восток США.

(обратно)

51

Обряд магии вуду.

(обратно)

52

Число, выражающее достижения игрока в бэттинге. Его можно получить, разделив число отбитых игроком подач на то, сколько раз он выступал как бэттер.

(обратно)

53

Пробежка бэттера по всем трем базам с возвращением в «дом» после того, как ему удалось выбить мяч настолько далеко, что он успевает вернуться в «дом» прежде, чем полевой игрок поймает мяч и осалит его.

(обратно)

54

Удар, который позволяет бэттеру добежать до первой базы, до того как туда долетит мяч.

(обратно)

55

Американский баскетболист.

(обратно)

56

В США — группа специального назначения в полиции (обычно в полицейском управлении крупного города). Ее участники проходят обучение боевым искусствам, стрельбе из различных видов оружия, применению специального оборудования.

(обратно)

57

Campesinos — крестьяне (исп.).

(обратно)

58

Знаменитый мюзикл А. Лорентса, Л. Бернстайна (музыка) и С. Сондхайма (текст) об истории любви современных Ромео и Джульетты из враждующих молодежных банд Нью-Йорка.

(обратно)

59

Герой одноименного мультипликационного фильма У. Диснея (1941) — слоненок с огромными ушами, предмет насмешек и издевательств со стороны остальных зверей.

(обратно)

60

Buenas noches — доброй ночи (исп.).

(обратно)

61

Пошли (исп.).

(обратно)

62

Тихо (исп.).

(обратно)

63

Неплохо (исп.).

(обратно)

64

Куфакс, Сэнди (р. 1935) — один из самых выдающихся питчеров в истории американского бейсбола. Завершил спортивную карьеру в 1966 г. из-за артрита в бросковой руке.

(обратно)

65

ребята (исп.).

(обратно)

66

Моя мамуля (исп.).

(обратно)

67

знаменитости (исп.).

(обратно)

68

Пошли (исп.).

(обратно)

69

Только та… (исп.).

(обратно)

70

воды (исп.).

(обратно)

71

Данная оценка на совести автора. АК гораздо надежнее любой американской автоматической винтовки.

(обратно)

72

Фирма по продаже строительных и отделочных материалов для дома.

(обратно)

73

Точный текст автора.

(обратно)

74

Президент (исп.).

(обратно)

75

Ироническое название одного из видов вестернов. Создатель жанра — итальянский режиссер Серджо Леоне.

(обратно)

76

Мост, соединяющий два района Нью-Йорка — Бруклин и Ричмонд. До 1981 г. — самый длинный в мире пролет.

(обратно)

77

Намёк на празднование Песаха, в ходе которого младший из присутствующих вслух задает четыре ритуальных вопроса, не требующих ответа.

(обратно)

78

«Охотники на бизонов» — команда американского футбола из г. Буффало. Входит в Центральное отделение Американской конференции.

(обратно)

79

Один из каналов кабельного телевидения, по которому круглосуточно показывают только спортивные передачи.

(обратно)

80

Девушка или женщина неиудейского происхождения (идиш).

(обратно)

81

Роршак, Германн (1884–1922) — швейцарский психиатр. Разработал тест выявления определяющих черт характера, который состоял из десяти цветовых рисунков-пятен, в которых предлагалось увидеть определенный образ.

(обратно)

82

Компания с центром в г. Парамусе, штат Нью-Джерси. Владеет сетью магазинов игрушек и детской одежды.

(обратно)

83

Команда американского футбола из г. Нью-Йорк, входящая в Восточный дивизион.

(обратно)

84

В бейсболе — полевой игрок, в задачу которого входит помешать противнику передвинуться перебежками по базам.

(обратно)

85

Получившая распространение в США поисковая система Интернета.

(обратно)

86

Я тебя обожаю (исп.).

(обратно)

87

бабушкой (исп.).

(обратно)

88

Федеральное ведомство в составе министерства юстиции. Создано в 1973 году для предотвращения контрабанды наркотиков в США и за рубежом.

(обратно)

89

Мэр Нью-Йорка во время террористического акта 11 сентября 2001 г.

(обратно)

90

на север (исп.).

(обратно)

91

настоящий (лат.).

(обратно)

92

Жители Ист-Сайда — ньюйоркцы, проживающие на Манхэттене к востоку от Центрального парка. Здесь традиционно селились представители верхушки среднего класса. На западе от парка проходит улица старинных особняков и многоэтажных зданий начала века Сентрал-парк-уэст.

(обратно)

93

Американская азартная игра.

(обратно)

94

Олкотт, Луиза Мей (1832–1888) — американская писательница. Автор книг о детях.

(обратно)

95

Что происходит? (исп.).

(обратно)

96

Алло! (исп.).

(обратно)

97

«Кливлендские рыцари» — баскетбольная команда из г. Кливленда.

(обратно)

98

От англ. Weather Bureau (Бюро погоды).

(обратно)

99

Испанское блюдо — свиные сосиски с острыми специями и чесноком.

(обратно)

100

Маленький Пол слышал не Трогс-Нек, а «фрог нек», что по-английски можно понять как «лягушачья шея».

(обратно)

101

Роман Луизы Мей Олкотт.

(обратно)

102

Судоходный пролив Атлантического океана.

(обратно)

103

Знаменитая команда мотоциклистов, вселявшая ужас в обывателей в период расцвета контркультуры 60-х — начала 70-х годов XX в.

(обратно)

104

Аббревиатура названия дороги Лонг-Айленд-экспрессуэй LIE соответствует английскому слову «ложь».

(обратно)

105

Детский жаргон — манера коверкать слова, переставляя первый согласный в конец слова и добавляя слог «ау».

(обратно)

106

Олбани — административный центр штата Нью-Йорк.

(обратно)

107

Глюкометр — портативный прибор для измерения уровня сахара в крови человека.

(обратно)

108

И ты, Брут? (лат.).

(обратно)

109

Положение обязывает (фр.).

(обратно)

110

«Клерол» — товарный знак средств ухода за волосами компании «Бристол-Майерс скуибб».

(обратно)

111

Кауаи — гористый остров округлой формы, самый северный в гряде Гавайских островов.

(обратно)

112

Буря и натиск (нем.). Так называлось течение в немецкой литературе конца XVIII в.

(обратно)

113

АМЕКС (American Stock Exchange) — вторая по значению (после Нью-Йоркской) фондовая биржа, крупнейший рынок иностранных ценных бумаг в США.

(обратно)

114

НАСДАК — индекс внебиржевого рынка. Публикуется ежедневно Национальной ассоциацией дилеров по ценным бумагам.

(обратно)

115

«Виргинские острова» — национальный парк США. Занимает большую часть острова Сент-Джон и острова Хассел. Основан в 1956 г.

(обратно)

116

Бенедикт Арнольд (1741–1801) — герой Войны за независимость. В июне 1778 г. был назначен военным комендантом города Филадельфии. Вел расточительный образ жизни, наделал долгов и, обиженный на конгресс, задержавший ему присвоение генеральского чина, за 20 тысяч фунтов предложил англичанам секреты форта Уэст-Пойнт.

(обратно)

117

«Блэк сокс» — ироническое прозвище скандала, потрясшего мир бейсбола в 1919–1920 гг. и приведшего к радикальной реорганизации его управленческих структур. Скандал разгорелся после того, как игрок «Чикаго уайт сокс» признался, что получил взятку за то, чтобы повлиять на итоги чемпионата 1919 г.

(обратно)

118

Джин Келли (наст. имя Юджин Карран) — американский киноактер, певец, танцор, режиссер и хореограф.

(обратно)

119

«Ши» — «Флашинг-Медоу-Корона». Парковый комплекс в Куинсе, построенный для Всемирной выставки 1939 г. на месте гигантской городской свалки.

(обратно)

120

Па-де-де (фр.).

(обратно)

121

«Блумингдейл» — один из крупнейших универсальных магазинов в Нью-Йорке. Основан в 1872 г. Дж. и Л. Блумингдейлами.

(обратно)

122

Способ действия (лат.).

(обратно)

123

«Тойз-эр-ас» («Toys R. Us») — компания с центром в городе Парамус. Владеет сетью магазинов игрушек и детской одежды. Торговым символом является жираф Джоффри.

(обратно)

124

Г — героин; Э — экстази.

(обратно)

125

Синг-Синг — тюрьма строгого режима в штате Нью-Йорк.

(обратно)

126

Зачётный балл — характеристика успеваемости учащегося, определяемая путем деления суммы оценочных баллов на количество затраченных зачетных часов.

(обратно)

127

Алекс — ведущий популярной телеигры «Риск».

(обратно)

128

Мэр Нью-Йорка Р. Джулиани прославился тем, что вел непримиримую борьбу с засильем эротической видеопродукции.

(обратно)

129

«Сакс, Пятая авеню» — универсальный магазин одежды. Расположен на углу Пятой авеню и Сорок девятой улицы. Крупнейший в одноименной сети. Известен высоким качеством модных товаров.

(обратно)

130

Здесь: услуга за услугу (лат.).

(обратно)

131

Профсоюз водителей грузовиков — крупнейшее профсоюзное объединение в США. Здесь намек на то, что в 1988 г. министерство юстиции возбудило судебный иск против президента профсоюза и восемнадцати членов совета директоров по обвинению в связях с организованной преступностью.

(обратно)

132

«Данкин донатс» — сеть закусочных быстрого обслуживания, в которых продаются фирменные пончики.

(обратно)

133

Астория — торговый, промышленный и жилой район в Нью-Йорке.

(обратно)

134

Money — деньги (англ.).

(обратно)

135

Cash — наличные (англ.).

(обратно)

136

И-эс-пи-эн — телеканал, по которому круглосуточно показывают спортивные передачи. Имеет самый высокий рейтинг среди каналов кабельных телекомпаний.

(обратно)

137

«Доллар» — крупная компания по прокату автомобилей.

(обратно)

138

ан Бернар Леон Фуко (1819–1868) — французский физик.

(обратно)

139

«Федерал-экспресс» — крупнейшая частная почтовая компания по доставке мелких посылок.

(обратно)

140

«Бродячее» такси в отличие от «желтого» не имеет лицензии на извоз.

(обратно)

141

Санди — моя мама. Тони и Мали… (исп.).

(обратно)

142

«Браво» — кабельной телеканал, показывающий экранизации драматических произведений.

(обратно)

143

Всегда верен (лат.).

(обратно)

144

Бербанк — северный пригород Лос-Анджелеса в долине Сан-Фернандо.

(обратно)

145

Венис — восточный жилой пригород Лос-Анджелеса на берегу Тихого океана.

(обратно)

146

Год Господень, год от рождества Христова (лат.).

(обратно)

147

Друг (исп.).

(обратно)

148

Нантакет — остров в Атлантическом океане в сорока километрах к югу от полуострова Кейп-Код. Популярное место отдыха.

(обратно)

149

Гензель и Гретель — брат и сестра, герои сказки братьев Гримм. Брошенные родителями в лесу, они попадают к кровожадной ведьме и спасаются, столкнув ее в печь.

(обратно)

150

«Мовиола» — фирменное название звукомонтажного аппарата.

(обратно)

151

Прекращающий страдания смертельный удар (фр.).

(обратно)

152

Библия короля Якова — Священное Писание на английском языке. Перевод сделан в 1611 г. по указанию английского короля Якова I. Официально признан американской протестантской церковью.

(обратно)

153

«Право на жизнь» — общественная организация противников абортов. Основана в 1973 г., имеет штаб-квартиру в Вашингтоне.

(обратно)

154

«Ви-эф-дабл'ю» — старейшая общенациональная ветеранская организация. Основана в 1899 г. как объединение ветеранов испано-американской войны.

(обратно)

155

Сальса — музыкальный стиль, родившийся в среде испано-язычной общины Нью-Йорка в середине 70-х гг. XX в.

(обратно)

156

«Мокрая спина» — прозвище мексиканца, нелегально переплывшего или перешедшего вброд реку Рио-Гранде.

(обратно)

157

Деньги (исп.).

(обратно)

158

Widow — вдова (англ.).

(обратно)

159

Мужчины (исп.).

(обратно)

160

Стикбол — уличная игра, упрощенная форма бейсбола. Вместо настоящего бейсбольного мяча используется резиновый мячик. А вместо биты — ручка от метлы или палка.

(обратно)

161

«Барнс энд Ноубл» — известный книжный магазин в Нью-Йорке. Находится на пересечении Пятой авеню и Восемнадцатой улицы.

(обратно)

162

«Костко» — сеть магазинов-складов компании «Костко-хоулсейл», торгующих товарами по оптовым ценам, то есть со скидкой. Для покупки требуется оформить членство, то есть сделать вступительный взнос.

(обратно)

163

День труда — праздник в США. Отмечается в первый понедельник сентября. На следующий день после Дня труда в школах начинается учебный год.

(обратно)

164

Софтбол — широко распространенная в США спортивная игра, похожая на бейсбол. Идет на поле меньшего размера с использованием более крупного мяча.

(обратно)

165

«Сепаратный мир» — роман Джона Ноулза о жизни курсанта военного училища.

(обратно)

166

Бабушка (польск.).

(обратно)

167

Тигрёнок (польск.).

(обратно)

168

Копытко — блюдо из картофеля, распространенное в кулинарии Белоруссии, Литвы и Польши (польск.).

(обратно)

169

Маковый рулет (польск.).

(обратно)

170

Сквот — дом или квартира, незаконно занятые группой бездомных людей.

(обратно)

171

Британская уличная газета, организованная в качестве социального проекта. Как и многие уличные газеты реализуется бездомными, давая им возможность минимального заработка и интеграции в общество.

(обратно)

172

Хихиканье (англ.).

(обратно)

173

Обязательным (фр.).

(обратно)

174

Круговые мышцы глаз (лат.).

(обратно)

175

Посторонний взгляд, или альтернативная точка зрения — лондонский диалект английского языка (кокни). Дословно «мясницкий крюк».

(обратно)

176

Подождите (ит.).

(обратно)

177

Греческое смоляное белое вино.

(обратно)

178

Набор закусок или маленьких блюд, часто подаваемых с алкогольными напитками.

(обратно)

179

«Оресте́я» — тетралогия греческого драматурга Эсхила, включавшая три трагедии — «Агамемнон», «Хоэфоры» и «Эвмениды», а также утраченную сатировскую драму «Протей»..

(обратно)

180

Британская телевизионная программа производства BBC, которая реконструирует основные нераскрытые преступления с целью получить от общественности информацию, способную помочь в раскрытии дела.

(обратно)

181

Здесь: пусто (исп.).

(обратно)

182

Сукин сын (польск.).

(обратно)

183

Традиционное польское блюдо, которое готовится из тонкого теста с различными начинками из мяса, рыбы, овощей и варятся в кипящей воде либо жарятся на сковороде.

(обратно)

184

Польское название блюда, популярное в кухнях Центральной Европы — вареные капустные листья, обернутые вокруг начинки из рубленой свинины или говядины, мелко нарезанного лука, риса или ячменя.

(обратно)

185

Лукозейд — фирменное название витаминизированного напитка компании «Бичам» (Beecham) для выздоравливающих.

(обратно)

186

В порядке (польск.).

(обратно)

Оглавление

  • ДА СДОХНИ БЛИН УЖЕ (роман)
  •   Часть I
  •   Часть II
  •   Часть III
  •   Часть IV
  •   Часть V
  • ТЕМНЫЕ ДОРОГИ (роман)
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Эпилог
  • ВЫ ТОЛЬКО НЕ ОБИЖАЙТЕСЬ (роман)
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Эпилог
  • КРУЖНЫМ ПУТЁМ (роман)
  •   Пролог
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Глава 34
  •   Глава 35
  •   Глава 36
  •   Глава 37
  •   Глава 38
  •   Глава 39
  •   Глава 40
  •   Глава 41
  •   Глава 42
  •   Глава 43
  •   Глава 44
  •   Глава 45
  •   Два года спустя
  • СОШЕДШИЙ С РЕЛЬСОВ (роман)
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Глава 34
  •   Глава 35
  •   Глава 36
  •   Глава 37
  •   Глава 38
  •   Глава 39
  •   Глава 40
  •   Глава 41
  •   Глава 42
  •   Глава 43
  •   Глава 44
  •   Глава 45
  •   Глава 46
  •   Глава 47
  •   Глава 48
  •   Глава 49
  •   Глава 50
  •   Глава 51
  •   Глава 52
  •   Глава 53
  •   Глава 54
  •   Глава 55
  •   Глава 56
  •   Эпилог
  • ЯЗЫК ТЕЛА (роман)
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Глава 34
  •   Глава 35
  •   Глава 36
  •   Глава 37
  •   Глава 38
  •   Глава 39
  •   Глава 40
  •   Глава 41
  •   Глава 42
  •   Глава 43
  •   Глава 44
  •   Глава 45
  •   Глава 46
  •   Глава 47
  •   Глава 48
  •   Глава 49
  •   Глава 50
  •   Глава 51
  •   Глава 52
  •   Глава 53
  • *** Примечания ***