КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124644

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Шторм [Саша Ино] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Саша Ино Шторм

It was smth strange between us

But not Love…

©
Кажется, давным-давно мне снился сон о том, как люди, следовавшие неизвестно куда и неизвестно по какому маршруту, совершенно нелепо были застигнуты непогодой на середине моря. Неопределенность же их судьбы заключалась в том, что, убегая от очевидной обыденности, они попали в еще большую безвыходную ситуацию… шторм.

Я проснулся рано, сиреневый океан еще не успел окраситься яркими, но холодными цветами осеннего солнца. Только чайки, разбуженные порывистым штормовым ветром, безумно носились над самой толщей воды. Я потянулся, в щели моего одеяла проникал холод, он вплетался в уютное тепло прогретого за ночь гнездышка подобно изворотливому змею. Я натянул одеяло повыше, поежился и уставился в проемы для света на деревянных ставнях. Сегодня определенно надвигается шторм.

Ветер раскачивает подвесной фонарь на крыльце и проверяет на прочность створки ставен нашего ветхого домика. Наверное, надо укрепить двери и окна, да и крышу неплохо бы подлатать, а то на чердаке после дождей вечно лужи. Собирай потом мокриц по всему дому. Здесь сыро, в первое время я даже опасался подхватить туберкулез, но я много чего опасаюсь, и мало что из этого перечня сбывается. Друзья вечно надо мной подшучивают за избыточную мнительность. Хотя, какие друзья? У меня их нет, так… знакомые. Сейчас вообще никого не осталось, точнее, это меня больше нет. Одним зимним днем я бросил все: дом, родителей, работу, мечты стать писателем, знакомых, Москву — и рванул сюда, на скалистый голый полуостров, где даже чайки гнушаются вить свои гнезда.

Он мертв, безжизнен и выглядит смертельно уставшим.

Здесь невозможно согреться, даже летом по утрам приходится кутаться в теплый плед и варить обжигающий кофе. Почва полуострова не способна плодородить, только гладкий булыжник, омытый некогда суровыми водами иссиня-черного океана, сумел найти себе пристанище. Земля забирает тепло своих обитателей, словно стараясь насытить вечную жажду и продлить себе век. Поэтому на побережье людей мало, особенно с нашей стороны, где из-за клыкообразного забора из рифов невозможно рыбачить. Наверное, именно поэтому я остался здесь. Мне нечего дать этой земле, мое сердце холодно, как и океан, омывающий ее изголодавшееся по теплу тело, именно из-за этого я научился сосуществовать с миром вокруг. Миром мертвецов, главный из которых — я.

На первом этаже послышался скрип старых половиц, я вздрогнул. Должно быть, Йохан уже проснулся, неудобно, видимо, ютиться на диване под пледом, да и холодно. Я нахмурил брови и покрутил головой в поисках часов. Они стояли на комоде боком ко мне, так, что циферблата было не разглядеть. Это я вчера так «удачно» метнул рубашку. Выругался: вылезать на холод не очень-то хотелось.

Послышался ожидаемый скрип ступенек, а мне захотелось притвориться спящим, но я не смог. Не умею изображать и прикидываться, а еще не умею ладить с людьми, улыбаться, шутить, строить отношения и не устраивать скандалов по пустякам. Вот такой я, насквозь отравленный своим же ядом и уничтожающий каждого, кто подойдет ко мне ближе, чем на метр. В переносном смысле, конечно. Но мой характер — мое извечное проклятие.

— Не спишь, Вик? — Йохан приоткрыл дверь и просунул голову. В комнату ворвался всепоглощающий запах кофе. Я с наслаждением принюхался, но ничего не ответил.

— Ладно, давай не будем ссориться? — примирительно протянул он, входя и садясь на край кровати. — Прекрати. Я за ноутом сижу только утром и вечером, всего по два часа. Но это работа, океанология требует много усилий… я просто обязан обсуждать открытия с профессором.

— Угу, — буркнул я, стараясь не смотреть на заспанное лицо Йохана с красными полосами от пледа во всю щеку. Сейчас он выглядит действительно, как ребенок.

— Ну не начинай снова, — Йохан принялся пеленать мои ноги в кокон из одеяла. Я грубо отбился, ударив пяткой по заботливой руке. Из-за этого одеяло сползло, открывая холоду оголенную ногу. Я поморщился не в силах скрыть накативший озноб. Йохан улыбнулся, отогнул одеяло еще сильнее, подставляя мое незащищенное тело ледяным иглам воздуха с одной только целью — заставить желать его тепла. Я задрожал, а Йохан, довольный достижением цели, бережно лег на меня, плотно заслоняя от всего мира.

Тепло. Ласковые прикосновения его рук, пляшущих по всему моему телу, невольные касания чувственных мест, мгновенно отзывающихся на движение пальцев, воспаленная томящим жаром кожа. Йохан знал, — его тепло для меня наркотик, и поэтому всегда щедро снабжал меня им.

— Теперь малышу хорошо, — прошептал он мне на ухо.

— Не называй, я тебя старше, сильно старше, — прошептал я, слабо возражая. Тогда напор ласк Йохана стал более требовательным, заставляя меня изнывать от желания получить еще большую дозу.

— Ты весь горишь, Вик, — говорил Йохан в поцелуй. Сильное тело истинного скандинава не оставляет мне шансов для борьбы, распластывая под собой, словно жертву. Он сжимает мои плечи, и рельеф на его руках проступает с новой силой, он целует мою шею, ключицы, а я вдыхаю аромат пшеничных волос, всегда кажущийся мне таким домашним и уютным. Кажется, я полюбил Йохана именно за это. Мы встретились случайно на скалистом берегу заброшенного пляжа. Йохана занесло сюда ветрами перемен и поисками новых океанических видов. Он собирал ракушки, а я прогуливался по берегу и просто не смог устоять перед искушением глубоких, синих, как северные воды, глаз. Я совратил его.

— Эй, — шепчет Йохан и гладит мое лицо, второй рукой он приподнимает мои бедра, устраивая ягодицами на своих коленях, а потом проникает пальцами все дальше, — ты сейчас очень далеко, но я собираюсь тебя вернуть.

Он входит без подготовки, без затягивания ласк и без позволения, а я задыхаюсь от жаркой волны, прокатившейся по телу, изгибаюсь, как змей, и протяжным стоном прошу большего. Йохан победно улыбается, глядя мне в глаза. Теперь он смотрится совсем как мужчина. А я… разница в восемь лет исчезает, и я покоряюсь ему с наивностью ребенка, открываюсь и даю увидеть жалкую толику эмоций, на которую только способен. Йохан начинает движение — точное, резкое, проникающее в самую глубину моего теперь покоренного тела. Но я готов, как последняя шлюха за деньги, отдаваться за тепло, лишь бы только почувствовать этот жар, просто на короткий миг, просто… почувствовать.

— Йохан! — выговариваю я и прижимаю его к себе совсем плотно, обнимая за спину, а потом утыкаюсь носом в плечо и жалобно постанываю. — Мне так хорошо. Только не останавливайся.

— Вот так, — кивнул он, увеличивая темп. — Теперь ты снова мой. Такой капризный, обидчивый ребенок.

Ветер с силой ударил в окно, и старая ставня, не выдержав, треснула. В этот самый момент я откинулся на простыни и тяжело задышал. За окном бушевал океанский вихрь, а Йохан бережно вытирал меня, поглаживая по остывающей коже. Получив желаемое тепло, подобно здешней земле, омытой южными течениями, я наполнился жизнью, но тут же остыл. К сожалению, я совершенно не сохраняю тепла, поэтому моя душа снова погрузилась в страшную беспросветную пустоту, в которой жил лишь свистящий порывистый океанский ветер. Я прислушался. Нет, ветер доносился с улицы.

— Надо прикрепить ставню, а то сорвет, — хриплым голосом проговорил я.

— Прикреплю, а ты прими теплую ванну, — отозвался Йохан.

— Мне лень.

— Ну, разве не дитя! И как ты только дожил да такого возраста, не научившись самостоятельности?!

Йохан рассмеялся.

— По ошибке, — глухо проговорил я и прикрыл глаза.

— Не говори ерунды, у меня от твоих слов мурашки по коже! — он сгреб меня в охапку, поднял на руки и понес в ванную.

Через пару минут я сидел в горячей воде с морской солью, заботливо добавленной моим любовником. Йохан уже успел приладить ставню и теперь гремел посудой на кухне, наверное, опять делал яичницу с хлебом. Я уже начинал улавливать ее вкусный аромат. В ответ живот требовательно заурчал, но я не обратил внимания, предпочтя разглядывать пляс теней от голых веток за наглухо прибитыми ставнями. Никогда не понимал назначение окон в ванных комнатах, но сейчас меня занимала игра ветра с мертвым одиноким деревом у нас в саду. Прошлой осенью Йохан привязал к нему качели, но ветки оказались настолько ломкими, что качели сорвало при первом же мало-мальски серьезном порыве ветра. Я долго потом потешался над горе-строителем, но Йохан лишь отмахивался, обещая когда-нибудь построить настоящую площадку с каруселями, качелями и горками. Зачем? Для чего пытаться оживить это мертвое место? Я прикрыл глаза, усталость снова заполняла мое тело, а дальше…

С осенью придет и останется до весны пустота, холодная, гнетущая и бесконечная, как ранние сумерки.

А еще… 3автра уезжать на маяк. Да, я не упоминал ранее, но мне приходится работать смотрителем на местном маяке, чтобы были деньги платить за дом и продукты. Йохан тоже подрабатывает, переводит тексты с английского и немецкого, интернет предоставляет огромные возможности. Так что мы не бедствуем. Но я ненавижу свою работу, как и ненавижу любое беспокойство моего уединения. По сути, я даже не знаю, зачем я нужен на маяке, так, провожу неделю смены, смотря на ровное мигание кнопок, а если что-то происходит, просто сообщаю по рации о сбое, и береговые службы исправляют неполадки. Дни в одинокой башне, торчащей памятным столбом на удаленном каменистом островке, тянутся невыносимо долго. Особенно, если океан штормит и бросает пенистые волны на каменистые уступы крошечного клочка земли. Иногда от их рева становится жутко, но чаще по груди разливается леденящая тоска, и тогда я принимаюсь наблюдать за стрелкой циферблата наручных часов. Она движется натужно, словно расплываясь по руке, без сил пройти следующее деление. Я похож на эту стрелку, моя жизнь похожа на нее, и маяк, и остров тоже. Мы, словно без смысла и значения, затеряны во времени на краю земли. Только Йохан живой, он светлое пятно в этом обезличенном месте.

Зачем? Почему? Кто знает…

Наши судьбы, будто затерялись в середине беспросветного бушующего шторма. А я так хотел видеть солнце! Я шел к нему, тянулся изо всех сил, но оно оказалось лишь блеклым отражением чужих софитов. Там, дома, я так и не стал писателем, теперь моя жизнь бессмысленна, она заключена в маяке и в Йохане, но если первое никуда не денется, то Йохан… Я не хотел бы думать об этом, поэтому я стараюсь показать ему лишь равнодушие. По одной только причине — лучше пустота, чем боль.

Я отвел глаза от ставень, из-за долгого пристального взгляда под веками начало щипать. Я медленно сполз с головой в воду и замер. Никаких эмоций. Я мог бы пролежать так целую вечность. Но неожиданно резкий толчок выдернул меня наверх. Я закашлял.

— Ты что творишь? — обеспокоенно заверещал Йохан над самым ухом.

— Я моюсь, — раздраженно отозвался я, отбиваясь от его рук. — Что за детская паника?

— Детская? Ты обезумел что ли? Чуть себя не утопил! — Йохан не прекращал суетиться вокруг меня и выглядел при этом весьма гневно, будто я нанес ему смертельное оскорбление. Его манера взбесила меня окончательно. В конце концов, это моя жизнь и я распоряжаюсь ею, как хочу.

— Брысь! — рявкнул я, поднимаясь и вылезая из ванны. — Иди, общайся со своей сисястой профессоршей. С ней, наверняка, легче, чем с таким асоциальным типом, как я. К тому же стариком!

— Да причем здесь…

Я в сердцах пнул Йохана ногой, и он, не удержав равновесия, плюхнулся на мокрый пол пятой точкой.

— При том! Ты ведь ее хочешь, — произнес я с холодной невозмутимостью, оборачиваясь полотенцем. — Ты со мной только от нечего делать. Не надо мне вешать лапшу на уши о любви. Ты не можешь меня любить. Невозможно!

— Вик, ты просто идиот, — Йохан отвернулся. На его лице играла обида, а подбородок чуть дрожал.

— Наверное, раз связался с малолеткой, но не настолько, чтобы ему верить. Наши отношения себя изжили, тебе лучше вернуться домой. В Норвегию.

Я вышел, хлопнув дверью. Очутившись снова в спальне, я просто повалился на кровать вниз лицом, отдавая свое обнаженное тело холоду. Прошла целая вечность, прежде чем я поднял голову. Простыни уже заливала ранняя осенняя темнота, погружая комнату во мрак. Порывы ветра с возросшим неистовством рвали ставни, я даже мог услышать раскаты бушующих волн, убивающих свои водянистые сущности об острые пики рифов. Лишь тоненькая полоска света под дверью нервировала мнимым теплом. Почему бы Йохану не убраться? Не бежать от меня как можно быстрее? Для чего он здесь? Зачем постоянно пытается вдохнуть жизнь в замерший навечно камень, в мою душу?

Может, действительно любовь? Но это его проблемы. Любовь не жизнеспособна в нашем мире, вот мое мнение. Точнее то, во что я заставил себя поверить. Да, я люблю его так сильно, что сойду, наверное, с ума, если потеряю. Но я должен быть готов к расставанию, ведь ни одни отношения, даже самые прекрасные, при том с таким моральным ничтожеством, как я, не могут длиться вечно. И, если честно, я совсем не хочу, чтобы меня бросали, уж лучше я дожму и придушу любовь своими собственными руками. Я не могу позволить вновь себя растоптать. Это вопрос самосохранения, поэтому… лишь по одной этой причине, я не подпускаю Йохана ближе, пускай и приходится смотреть на страдания любимого человека.

Но сейчас мне вновь так отчаянно хотелось его тепла.

Я поднялся, вышел из комнаты. Не отдавая себе отчета, я сбежал по лестнице вниз и буквально кинулся на Йохана. Он сидел на диване и утирал рукавом нескончаемый поток крупных слез. Я сгреб его в объятия, перевешиваясь через спинку дивана. Всегда ненавидел плачущих мужчин, наверное, потому что сам не умел плакать, а последние слезы я проливал в классе десятом по погибшему лучшему другу, проклиная всех на свете, а в главную очередь Бога и созданную им Судьбу. Больше я никогда, ни разу в жизни, не видел соли своего сердца. Как бы больно ни было, я оставался внешне спокойным, даже бесчувственным и непоколебимым, предпочтя слезам медленную смерть души. Но Йохан еще слишком молод, для меня он ребенок, совращенный мною, поэтому ему можно… Ему можно все.

— Вик, — он чуть повернул ко мне голову, — ты что?

— Ничего, — прошептал я. — Я не отдам тебя! Никому! Слышишь?

— Да не уйду я…

— Никогда? Обещай мне! — мой голос приобрел агрессивные нотки.

— Что с тобой случилось? Ты в порядке? — Йохан не на шутку взволновался. Он перетащил меня к себе на колени так, что усадил на себя верхом. А я прижался лбом к его горячему, воспаленному слезами, лицу.

— Нет, не в порядке, — прошептал я. — Совершенно! Завтра на маяк, я не хочу. А еще я безумно боюсь потерять тебя.

Знал бы этот парень, чего мне стоило выдавить из себя такие, пусть и нелепые, но признания. Сколько душевных колебаний и смятений я пережил за долю секунды.

— Вик, я с тобой. Не понимаю, с чего ты так нервничаешь, — Йохан всматривался в мое лицо своим по-детски удивленным взглядом и явно пытался подчинить анализу мою нестандартную натуру.

— И не поймешь, я же, — я сбился, потому что понятия не имел, как сказать «люблю тебя» и вместо этого выдал. — Мне не нравится, когда ты общаешься со своей грудастой профессоршей! Мне кажется, в один момент ты просто соберешь сумки и покинешь этот проклятый мертвый остров. Ведь там, за его пределами, кипит настоящая жизнь. И что такому молодому парню ловить здесь, среди голого камня и лютых холодных ветров?!

— У меня есть ты, — довольный моими словами, Йохан ласково потерся носом о мою грудь.

— Да ну! И сколько будет продолжаться такая страсть? Пока не закончится эксперимент по океанологии? Ха! Я не поверю никогда, что тебя может привлекать моральный мертвец вроде меня.

Йохан отстранился и обиженно фыркнул.

— Ты убиваешь меня своим тотальным недоверием. Я люблю тебя! И буду любить…

— Ага! До самой смерти, как в сказке! — я скорчил язвительную морду. — Как же! Ты молодой и веришь в свои слова, а потом тебе надоест, влюбленность пройдет. Устанешь! И я снова останусь один, я ведь знаю, как оно бывает…

— И после этого пассажа, ты еще говоришь, что я ребенок. Главное дите у нас ты, — Йохан с силой прижал меня к себе так, что я ощутил всю мощь его объятий, и действительно, как ребенок, зарылся в него. — Пойми, я достаточно взрослый человек и все мои решения осмысленные. Я решил быть с тобой и не собираюсь менять жизнь.

— Слова! — вскричал я, сам поражаясь своему неожиданному гневу. — Только слова! Как ты не видишь, у меня нет гарантий.

Я резко отстранился, сел рядом с оторопевшим Йоханом и принялся нервно теребить покрывало.

— А каких гарантий ты ждешь? — неожиданно и в голосе Йохана послышались раздраженные нотки. — Принести тебе присягу, как королю? Жениться на тебе? Простите, ваше высочество, не могу. Здешние законы не позволяют. Да и в рабство я вам сдаваться не намерен.

— Рабство? — я встал и стал отмерять шаги по комнате. — Я не прошу быть моим рабом. Просто… просто, ты все равно уедешь, а сейчас я неплохое приложение к климату и хорошее лекарство от скуки…

— Скуки, — Йохан скрестил руки на груди, — ее точно нет, с тобой не приходится скучать, ведь каждый день, как на вулкане. Неизвестно из-за чего ты устроишь следующий апокалипсис.

— Я прекрасно знаю, что я тяжелый человек! — я обернулся и скользнул по нему колючим взглядом. — Но раз тебе так невыносимо со мной, проваливай ко всем чертям! Апокалипсис я устраиваю!

Я схватил аккуратную вазочку из красной глины, спокойно стоявшую на столе, и со всей силы запустил в стену. Осколки с шумом разлетелись по полу. Мы оба молчали. Ни я, ни Йохан не находили в себе сил продолжить разговор. Я бился, словно в исступлении, на последнем издыхании собственной воли, он… не знаю, что испытывал Йохан, но должно быть, он тоже устал от вечной непрекращающейся холодной войны между нами. Потому как, в следующую секунду, он просто встал, надел свою куртку из овечьего меха и со спокойным лицом вышел вон, навстречу не на шутку разыгравшемуся шторму.

А я остался стоять посреди комнаты в полном одиночестве, съехавшем на бедрах полотенце, и даже потухший из-за выбитых пробок свет не смог меня пробудить. Все, что я испытывал, так это холод. Смертельный и опустошающий холод. Йохан…

Я не совсем помнил, как дошел до кровати, но сон поглотил меня сродни океану. Проснулся я от неприятной головной боли, тянуло виски. От холода. Я спал без одеяла, насквозь продрог, да еще и не выспался. На будильнике стрелки замерли на четырех утра, а мне вставать только в шесть. Я по обыкновению выругался. Потом встал, сходил справить нужду, спустился вниз и тщетно поискал Йохана. Он так и не вернулся. Вешалка пустовала без привычной овечьей куртки. Я присел на пуфик возле двери и с силой потер воспаленные болью виски. Без этого мальчишки дом казался пустой неуютной норой. Его словно разом лишили уюта и смысла.

— Йохан, куда ты, — тихо прошептал я.

Меня вновь обуревал гнев. Наглец ушел в неизвестном направлении и бросил меня одного, перед отправкой на маяк и нашей недолгой, но ощутимой разлукой.

— Ну-ну, — обижено буркнул я. — Я тебе устрою…

План созрел сам собой.

Поев яичницу, оставленную Йоханом для меня на плите, я снова залез в кровать. Время летело, как кадры на кинопленке. На землю спускалось раннее утро, а я уже бодрствовал, причем задолго до восхода солнца, и просто валялся в кровати, заложив руки за голову и смотря налитыми свинцом глазами в потолок. Виски все так же тянуло от холода, а теперь еще и недосыпа, но организм отчаянно сопротивлялся всем естественным потребностям, кроме очередной нужды сбегать в туалет. Когда терпеть стало невмоготу, я с раздражением откинул одеяло и, выругавшись на налетевший холод, побежал в туалет.

Впереди грезил маяк, я с неохотой морщил нос, думая о нем, но все же пришел к выводу, что, пожалуй, сейчас он как нельзя кстати. Хорошая возможность досадить Йохану. Я даже не задумывался, правильно ли я поступаю. Ни одна мысль не проскочила сквозь плотную стену моей непогрешимой уверенности. Ни одна.

Сборы, выкуренные сигареты, сумбурные ругательства, брошенные ветру спросонья, — обычные песьи мухи, обличающие мое жалкое существование на этой бескрайней равнине отчаянной пустоты и одиночества. Я сбегал на маяк, впервые в жизни желая там оказаться и нырнуть глубоко в себя, окончательно отгородившись от последних отголосков живого мира. Я бежал, потому что спасал себя от пучины чувств, захлестывающих через край.

Непостижимо и таинственно омут эмоций бросал меня в безумие. Йохан… Как же все так могло выйти? Мой Йохан, которого я так боялся потерять и которого сам подтолкнул к незамедлительному стремительному уходу.

— Ты ведь не можешь любить меня. И вот сейчас настал главный акт нашей пьесы, когда ты, пресытившийся моим телом и уставший от вечных выяснений отношений, просто сбежишь… покинешь меня.

Не замечая, как вышел из дома, как отвязал лодку, как направил ее в сторону маяка, я действовал механически, будто запрограммированный робот, варясь глубоко в каше из собственных мыслей и переживаний.

Но все же свежий морской воздух отрезвлял. Немного погодя я очнулся и стал себя осознавать. Огляделся — все шло хорошо: качающаяся на волнах лодка, моя скромная персона в ватнике и высоких ботинках и бескрайний простор величественного Океана.

А после осознания, я повел монотонные речи с лодкой, уносившей меня сквозь рифы прочь от острова в мое добровольное изгнание, я повествовал о своей боли обезумевшим чайкам, как и я, сбившимся со всех ориентиров и носившимся низко над бурлящей водой. Я смотрел на вздымающиеся волны — эти пенные легкие седовласого старика океана — и находил в их бунте отголоски собственных чувств.

Солнце только начало пробуждаться, лениво подбирая бока с линии горизонта, но так же отчетливо бросающее свою золотистую властную тень на вечно сердитого бога земных вод. Он нехотя покорялся и пускал в самое сердце тонкую дорожку яркого переливающегося сияния. Теперь восход солнца над черной холодной водой напоминал мне любовь, пронзившую мрак моей навсегда замерзшей мертвой души. Йохан стал моим солнцем, с ним я жил, испытывал радость, грусть, с ним я вкусил плоды счастья на самом неплодородном клочке человеческой вселенной. Но все кончается. И в противовес сегодняшнему рассвету в моей жизни наступал закат, я медленно вливался в существование, а море злорадно исполняло шторм.

Я благополучно добрался до маяка, минуя все рифы, и даже не замочил ноги, когда вылезал на землю. Океанский гнев, а может, безудержное веселье, только набирало обороты. Вода, окружившая меня со всех сторон, поднималась в пляс, кружа голову напару с пьяницей-ветром, колотившем меня по щекам морозными каплями соленой испарины. Мгновения не прошло, как кожу лица обветренно стянуло, а губы пересохли и трескались, сочась кровью с явным металлическим привкусом.

Я торопливо вбежал на маяк и спрятался на самой верхотуре боязливым паучком, скрываясь от всего мира под пледом. Стемнело рано, тучи, словно ревнивые жены, принеслись вслед за ветром, а удары воды о белый камень маяка поднимали невообразимый гул. Я зажал уши ладонями.

Холод. Тоска. Обреченность. Я зло вертелся на тахте и никак не мог найти нужного, не раздражающего каждую клетку моего тела, положения. Откинув одеяло, я вскочил и принялся ходить взад и вперед, беснуясь вместе со стихией за окном. Старые половицы скрипели в такт пугающему дребезжанию стекол, которые грозили не выдержать напора столь стремительного урагана.

Я подбежал к окну и прильнул к холоду стекла, оставляя ладонями и дыханием запотевшие следы отчаяния. Картину, что я увидел за окном, можно было бы нарисовать иллюстрацией врат ада. Колыбель воинственной воды качалась от горизонта до небес угрозой перевернуть землю, как маленький беспомощный кораблик, вверх тормашками. Я отшатнулся в страхе перед всемогущей беснующейся стихией. Мои руки скользили по стеклу, оставляя дрожащие во тьме влажные дорожки пальцев.

— Йохан, — прошептал я, объятый природным ужасом, — Йохан!

Я вновь рванул вперед. Ладони с грохотом ударили окно. Выдержало. А я бился птицей в стекла и звал своего любимого и дорогого человека, о котором так внезапно заболела душа. А что, если он вернулся?! Ведь, не получив от меня своевременного сигнала о прибытии, он вполне мог броситься за мной вслед, не осознавая всей опасности своим юношеским пылким умом? Что если…

— Нет, нет, это совершенно невероятно, — произнес я, проследив дрожащим взглядом, как огромная волна вздымается на груди океана и рокочущим полотном накрывает скалистый берег. Под глухую вибрацию от удара я с шумом сглотнул. Оцепенение не отпускало, держало, как великан — океан, в своих могучих руках, а я — маленькая соринка, не мог и противиться всеобъемлющему шторму, который ворвался в мою душу с морских долин, стирая все грани разумности.

— Йохан… — только и мог повторять я, смотря на рокочущее, перекатывающееся тьмой, чудовище за хлипким окном маяка.

С отрешением сомнамбулы я прилип к мониторам слежения за маяком и портовыми передвижениями входящих в бухту кораблей, они попискивали спокойствием желто-зеленых кнопок. Я запустил небольшой нетбук, мне разрешили его использовать в личных целях, и Йохану удалось настроить на нем icq, чтобы мы могли поддерживать связь в любой момент на удалении за пенной пропастью и рифами. Всегда быть рядом, в неизбежном тесном контакте.

Йохан!..

Прошла целая секунда, показавшаяся сотней часов, прежде, чем шарик загрузки мессенджера позволил мне войти в столь необходимую сеть. Я с надеждой и затаившимся трепетом сердца нажал на список друзей. Меня встретил единственный контакт, принадлежавший Йохану, и он был не он-лайн.

Меня затрясло. Руки похолодели, я почувствовал, как сводит скулы, а губы стремительно сохнут и белеют. Где-то под сердцем предательски заколола тревога. Я перевел дыхание и снова взглянул в монитор.

— Ты должен был меня ждать, всегда ждал, — прошептал я, с трудом выдыхая слова. — Ты всегда меня ждал.

Я с усилием сглотнул ком и поднялся на ноги. Сил оставаться на месте у меня не хватало, мне хотелось рваться вон отсюда, из моей каменной тюрьмы, к Йохану. Но что я мог? Моя маленькая деревянная лодочка с отнюдь не мощным мотором не выдержит напора стихии, и я, скорее всего, пойду ко дну. Хотя чего стоит моя жизнь? Я так часто заявлял, что мертв. Разве физическая смерть страшнее смерти моральной? Или я, как и все представители млекопитающих, испытываю животный страх перед неотвратимой неизбежностью смерти?! Бактерия! Тварь.

Я тронул губы подушечками пальцев и прикрыл глаза. Осознание своей слабой никчемности и ординарности нахлынуло штормовой волной. Я весь содрогнулся. Ни на что не была способна моя жалкая душа: ни на отчаянный шаг во имя любви, ни на изменение ничтожной жизни, а лишь только бесконечно жалеть себя и ругать обстоятельства, будто я сам не имел к ним никакого отношения! Все мои прежние заявления о смерти души были лишь игрой, ролью, на самом деле, я, как и все ныне живущие, очень трясся за свое существование, но просто придумал удивительно успешное оправдание собственной несостоятельности. Мертвец?! Да ничего подобного!

Ординарный трус, неудачник, с огромным чувством собственной важности, которое все эти годы мешало мне признать факт собственной посредственности. И даже личные отношения хоронил под могильной плитой собственных страхов и комплексов, мешая и себе, и своему партнеру в должной мере насладиться чувством нас связавшим. Как нелепо.

Так чего я боялся? За свою личность? Душу? Глупо, если я назвал себя мертвецом. Теперь шторм захлестывал и меня. Я больше не мог выносить собственных мыслей, не мог смириться, что должен ждать. Мне хотелось бороться, сорваться с места, нестись к Йохану и, заключив его в объятия, рассказать, как много я понял за столь короткий миг, как много я осознал, и готов исправить.

Только бы пережить этот шторм! Как много я смогу изменить, как счастливы мы будем! Я теперь все, абсолютно все, понял.

Не в силах совладать с волнением и нервами, я метнулся к двери с одним желанием — выбежать на улицу, сесть в лодку и мчаться к Йохану, несмотря ни на что. Но мощный порыв соленого ветра втолкнул меня обратно в теплое безопасное помещение, захлопнув дверь перед носом и поставив тем самым жирный крест на моей безумной затее.

Запертый обстоятельствами в границах маяка и собственных натянутых струнами нервов, я впал в задумчивость. Мозг принялся, как и бывает в подобных ситуациях, рационализировать.

Мне надо было успокоиться до утра, потому как шторм явно не собирался прекращаться сейчас по одному только моему велению, а утром я хотя бы получал шанс действовать не в полумраке, а в свете солнца. В таком случае вероятность на благополучное завершение пути назад была выше.

Вопросы, почему же Йохан не в сети, почему не ждет меня, и окно icq не горит спасительным зеленым огоньком, не давали мне покоя. Но я попытался расслабиться и думать логически, так как меня учили еще со времен детского сада, ломая подчистую несокрушимый детский взгляд на истину.

Итак, меня успокаивало то, что мы были в ссоре, хотя Йохан обычно плевал на все перипетии в наших отношениях и все равно ждал, чтобы ни случилось, но… я решил, что в этот раз я чересчур сильно задел мальчишку, а он в силу горячности и моральной усталости вспылил и действительно обиделся. Меня не мог устроить подобный катастрофический разлад, но пока не наступило утро, я не был способен действовать. Приходилось ждать. А потом. Я все решил: найду Йохана, далеко этот пацан не мог уехать, да и деваться на острове особо некуда, так вот, найду его, попрошу прощение, верну любой ценой. И у нас начнется новая глава, мы станем жить. Жить и радоваться жизни так, как я раньше и не умел! Йохан простит, я уверен, не может же у нас все так нелепо закончиться. Не может! Ведь я люблю его. И он, надеюсь, меня все еще тоже…

Постепенно волнение спадало, отпуская ледяными волнами мое тело и меняя нервный холод на онемение равнодушия. Сердцебиение пришло в норму, в висках больше не пульсировала кровь, захотелось спать.

Унылая комнатушка с сырым камнем на стенах, огромными окнами и мигающими огоньками активных программ на включенных мониторах, навевала унылую сонливость. А пенные удары беснующихся волн о скалистый берег по-странному теперь даже убаюкивали.

Я зевнул и прилег на свою кушетку, кидаясь навзничь на колючий плед.

— Йохан, прости меня, любимый мой, — прошептал я, проваливаясь в сон с одной только мыслью, как обниму завтра своего дорогого человека.

Сон случился беспокойный. Я никак не мог найти удобного положения, постоянно ворочаясь, то задыхаясь от нехватки воздуха, то пытаясь спрятаться под пледом от внезапной холодной лихорадки. Поэтому… стоило только солнцу осветить мое убогое пристанище, поджигая оконные стекла персиковым сиянием лучей и заполняя их отраженьями все мрачные углы, я потянулся и поднялся с постели. Голова была тяжелой, опять, но уже с новой силой, неприятно ныли виски, а горло отдавало дискомфортом.

— Заболеть еще не хватало, — пробормотал я, кутаясь в куртку. Подойдя к окну, я прищурился, глаза резало от солнечного света, и я не сразу рассмотрел картину, передо мной открывшуюся.

За ослепляющим блеском солнца, размывающего границы между небом и землей, простирался могущественный океан, теперь такой спокойный и беспечный, что даже сразу не поверилось в реальность вчерашнего шторма. Я приставил руку козырьком ко лбу и завороженно глядел перед собой. Бескрайние просторы рябой голубизны манили в небо, соединяясь с ним в точке горизонта. По душе прошла волна восхищения. Такую картину здесь нечасто увидишь, и то… только на рассвете. Мир дышал жизнью, разливаясь блеском воды и безмятежностью небесного сияния, будто срисованного с божественных полотен Ренессанса. И только щепки да ворох морских растений, выкинутые на берег маяка в шторм, напоминали о вчерашнем бесчинстве стихии и том, что я нахожусь все на том же мертвом острове.

Мысленно я поблагодарил несуществующих богов за прекрасную перерожденную погоду и заторопился возвратиться на остров. Конечно, действовал я далеко не по уставу. Бросать пост в разгар смены мне никто не разрешал, но сейчас я не заботился ни о регламенте, ни о возможных служебных проблемах.

— Уволят, так уволят. Штраф, так штраф. Есть вещи, куда более важные, — произнес я, торопливо застилая постель и приводя одежду в порядок для встречи с «внешней» средой. Через минут пять я был уже готов. Оставалось вырубить мониторы, не заботясь о проблемах в порту из-за дисфункции маяка, и свалить. Собственно, так я и поступил.

— К черту! — крякнул я, закрывая за собой дверь.

Сбежав по мокрым ступенькам, я поднял ботинками настоящий шквал соленых брызг, скользящим движением ладони собирая с перил океанскую влагу. Так, почти в одно мгновение опереженной секунды, я очутился у лодки, спрятанной от шторма позади маяка в укромной мини-заводи в лоне скалистого берега.

Я быстрыми, нетерпеливыми движениями сорвал брезентовое покрытие, что натянул на свой «транспорт» накануне, слил воду и отчистил его от океанского мусора. От нехитрой рыбацкой экипировки пахло глубинами соленой бездны, немного раздражающий и резкий запах, но в целом, абсолютно терпимый и родной, учитывая, что жил я на побережье. Хотя, если душа охвачена трепетом и беспокойством спешки, раздражают абсолютно все, пускай и совершенно незначительные детали.

Я торопливо залез в лодку, спрятал настил под сиденьем, оттолкнулся от берега ногой, и на автомате запустил мотор, заведя с первого раза, на удивление не придав этому значения вселенских масштабов. Странно, но успешно объясняется тем, что все мое сознание было поглощено Йоханом и стратегиями его возвращения. Душу объяло необъяснимое воодушевление, и я решительно направил свое судно вперед.

Небольшая лодка стремительно разрезала толщу воды, унося меня обратно к моей жизни.

Заветный берег показался сиреневой дымкой, и мое сердце забилось в унисон водам, рассекаемым носом лодки. Если бы я мог бежать по воде, вне всяких сомнений, я бы бежал. Едва ли не ерзая на месте, я с нетерпением ждал, когда берег приблизится на достаточное расстояние, чтобы я мог спрыгнуть с лодки. Ну, что поделать, ждать я совершенно не умел. Руки вспотели и тряслись, зубы тянуло щекочущим напряжением, дыхание стало спешным и сбивчивым, я даже почувствовал, как по спине прокатились крупные капли испарины.

Днище зацарапало по дну пузатым брюхом, я вздрогнул и выдохнул. Я слишком сильно погрузился в свои размышления, поэтому не заметил, как забрал немного вправо, где береговая линия начинается слишком рано и теперь завис на мели. Оттолкнувшись веслом, я повел лодку вдоль берега, желая как можно скорее достичь небольшой пристани возле нашего с Йоханом дома.

Пока лодка совершала столь нехитрый марш-бросок, я крутил головой, рассматривая каменистое побережье мертвого острова, щедро усеянное темной палитрой выброшенных волнами морских «внутренностей». Водоросли, багровые и темно-зеленые, прямые и перекрученные, словно греческие узоры, рваным одеялом накрывали серый булыжник. Кое-где валялись мертвые рыбы и омары, неудачно оказавшиеся возле береговой линии в шторм и так безжалостно вырванные из своего безмятежного лона своенравными волнами. Мне стало немного не по себе, дохлые морские обитатели на унылом камне, омытые волнами, на фоне стремительно сереющего неба наводили тоску по призрачности жизни. Грусть возвращалась во вновь покинутый солнцем бесплодный край.

Вместе со сменой погоды, изменился и мой настрой. Теперь из глубины души поднимался режущий своей пронзительной остротой страх. Я хотел как можно быстрее попасть домой, а вместе с тем и отгонял приближающийся момент «истины». Желая успокоиться, убедиться в том, что все в порядке, а вместе с тем, прижать к себе этого мальчишку Йохана, удивленного моим спонтанным появлением и проявлением чувств, я в то же время безумно паниковал, вдруг окажется, что ничего не в порядке. Не отдавая себе отчета, я холодел при мысли, что наш дом окутала звенящая пустота.

Впереди мелькнула пристань у нашего дома, причал пульсирующе мелькал в моих глазах, неотвратимо приближаясь. Стук сердца в груди убыстрялся и становился громче с каждым мгновением приближения лодки к заветному клочку земли.

Когда борт со стуком прижался к шинам обшивки пристани, моя душа замерла. Я огляделся, не спеша накидывать веревку на причал, нервы собирались нервным узлом горечи в самом центре груди. Стараясь прийти в себя, я несколько минут просто глубоко дышал, качаясь на волнах в колыбельном лоне деревянного мини-кораблика. Я остывал, вдыхая холодный морской воздух. Он обжигал легкие ледяным спокойствием, будто заморозка на краю иглы шприца, проникающей тонким уколом в сердцевину нервных узлов, распустившихся пышным беспокойством. Когда все-таки смог себя блокировать анестезией воли, я механически привязал лодку и выбрался на деревянную пристань. Старой посудины, которой я пользовался года два назад, и которая нашла свое унылое последнее пристанище на привязи с другой стороны причала, на своем месте не оказалось. Верно, сорвало и смыло в океан во время шторма. Невелика потеря, я забросил ее из-за отсутствия мотора, выходить в море на таком корыте было просто опасно.

— И черт бы с ней, — буркнул я, сжимая руками полы своего бушлата. Тревога ледяной волной опрокинулась на спину, от чего по ней мгновенно прошел липкий озноб, я поежился. Зашагав по звучной от пропитавшей ее влаги пристани, я откидывал носками ботинок комки водорослей с ненавистью и ожесточением, вымещая на них свое негодование на недоброе утро.

С каждым новым шагом я ощущал, как все явственнее надвигался решающий момент. Мое нетерпение зашкаливало бешеным ритмом сердца. Не выдержав, я сорвался на бег, едва не падая на скользких досках, а потом и мокрой, щедро омытой водами ночных волн, прибрежной земле. Умалишенным, перекошенным и растрепанным комком сплошных эмоций, я ворвался в дом, едва не сорвав входную дверь с петель. Она стукнулась о внешнюю стену дома, и я замер в окружении холодных вихрей ветра, гуляющего незваным гостем в пока еще теплом жилище.

Я повертелся на одном месте и громко покашлял. Ответом мне были свист ветра и… пустота.

Метнувшись к вешалкам, я в бешенстве ударил ладонью по голому крюку, где обычно висела овечья куртка Йохана. На коже сразу образовался бугорок багрового синяка, но на боль я даже не обратил внимания. Тело свело лихорадочной дрожью, весь кошмар, что я мыслил себе там, в клетке маяка, и всю дорогу назад, сбывался. Отчаянно бросившись в кухню, потом в гостиную, исследуя первый, а затем и второй этажи на предмет наличия Йохана, я чувствовал, как схожу с ума, как от отчаяния проваливался за грань здравого смысла. Я рычал, кричал, вопил его имя, требуя холодный штормовой ветер вернуть моего любимого человека.

Но тщетно.

Природа острова осталась глуха к моим мольбам. Дом оставался все таким же пустым и бессмысленным в отсутствии Йохана. Все мои надежды и мечты о новой жизни, что начнется у нас, рушились на глазах. Нет! Они стали мертвым эмбрионом, что выкинула из себя пустая земля острова, улыбнувшись мне с презрением кривой улыбкой утреннего солнца, которое она отняла у меня, не дав толком насладиться. Как и Йохана.

Я упал на колени и впился руками в волосы, которые стремился выдрать с корнем, но вместо этого лишь орал все громче, переходя на сиплый хрип сорванного горла. Он медленно затихал, душа умирала. Йохана здесь не было, его не было, мое солнце погасло. Я захлебнулся в соленой бездне разливающейся пустоты. Действительной, необратимой пустоты.

* * *
Когда сумерки сгустились над холодной бескровной землей, я открыл дверь в смрадный и окутанный спиртовыми парами рыбацкий бар. Медленно переступил порог и вошел. Колокольчик за спиной отзвонил резью высокой тональности, закрывая за мной прошлое. В деревянной дыре с грубыми, едва отесанными, столами и такими же посетителями всегда было до смрадного накурено и душно. Как обычно многолюдно, чуть ли не вся работающая часть рыбацкой деревеньки. Я замер.

Нас с Йоханом местные жители не сильно жаловали, скорее, остерегались и считали чужаками. А наши отношения и образ жизни вызывали строгое отвращение у местных насквозь просоленных обитателей. Но сейчас повисла какая-то особая тишина. Я почувствовал кожей десятки глаз, устремленных на мою всклокоченную помятую фигуру. Не выпрямляя сутулую спину, я не спеша поднял взгляд и скользнул по людям. Привычного напряжения на лицах, испещренных солеными океанскими морщинами, не было. Наоборот, в их мертвых, выцветших, поблекших глазах я встретил молчаливую бездну понимания.

Я обреченно шумно выдохнул.

Вся здешняя публика была связана с океаном, каждый выходил в бескрайнюю водную пустыню почти каждый день. Они уже все знали, наверняка даже раньше меня, не желающего до последнего момента осознавать холодную очевидность произошедшего. И сейчас, глядя в лица людей, я нашел ответы на внутренние вопросы, которые нелепо смели еще возникать в моей голове. Остатки сомнений были развеяны. Безжалостно и резко, под стать реальности вокруг.

Во рту пересохло, а горло сжала удавка беспробудной тоски так, что и глотка было не сделать.

Я, не вполне сознавая своего движения, поплелся к барной стойке, тяжело переставляя ноги, опустился на круглый стул и, сжав руки в замке, молча уставился на салфетку с названием заведения, одиноко лежащую передо мной на столешнице. Пустая белизна не содержала мыслей для анализа.

— На вот, глотни, — пробубнил добродушнее обычного бармен и поставил мне перед носом стакан чистейшего виски.

Я не просил ни о чем, но он понял меня без слов, а я, в свою очередь, с механическим послушанием осушил стакан до дна. Виски сразу ответило перестуком импульсов пульсирующей крови, а в горле стало обволакивающе горячо. Я поежился, растворяясь в зыбком огне, не греющем, но обманчиво, до боли необходимым теплом. Тяжело выдохнув, бармен снова наполнил мой стакан и подтолкнул ближе.

Я кивнул.

В голове стало совершенно пустынно, полный штиль, под стать океану после шторма. Ничего не осталось.

Да, не было сомнений, местное население все знало и молчаливо разделяло со мной минуты осознания. До сих пор, они… просто ждали меня, зная, что я приду… Почему? Очевидность непостижима и проста.

Я мог сколько угодно тешить себя мыслью, что Йохан просто разозлился на меня, разочаровался вотношениях и, психанув, уехал, сбежал, бросив меня и предоставив шанс выживать в одиночестве на этой ледяной земле. Но он меня любил. И нетронутые вещи в шкафу, и паспорт на законном месте в верхнем ящике письменного стола под студенческой визой, и целостность сумок в кладовой, говорили лишь об одном — Йохан и не думал покидать остров. Зато в противовес утешению, следовали доводы, от которых веяло дыханием всеобъемлющей смерти. Меня всегда поражала юношеская горячность этого мальчишки, который, не получив от меня весточку о счастливом достижении берегов маяка, способен был действовать решительно и глупо, так, как свойственно лишь молодому и любящему сердцу. Он мог сорваться ко мне на старой безмоторной лодке, схватив лишь одно весло, и отчаянно мчаться в бешеный ревущий шторм ко мне… Ко мне…

— Насмешница судьба! — шепнул я, искривляя губы в линии горького сарказма. Судьба — ироничная мастерица людских разочарований. Она кинула мне кость, напомнив и дав осознать, что я жив, а потом, надев маску безумного, беспечного шторма, вырвала из рук последнюю надежду на счастье, свой собственный подарок, что сама же вручила ради жесткой насмешки над моей беспомощной человеческой природой. Я даже не успел ощутить вкус вновь обретенной жизни, как все разбилось от удара стихии.

Мои плечи дрогнули, не осталось больше сил думать. Да и не хотелось. Ничего больше не хотелось. Меня заполняла смертельная усталость, ложась на опущенные уголки рта морщинками, тянущими горечью бесцельно прожитой борьбы.

За спиной разливался бескрайний океан бесстрастного понимания. Люди знали, что сейчас чувствую я. Они, дети мертвого острова, познавали его законы вместо добрых сказок на ночь под шумный рокот пенных волн. Океан стал их единственным богом, кормильцем и судьей. На острове едва ли нашлась хотя бы одна семья, не потерявшая кого-то дорогого за годы жизни у безжалостного, но щедрого седобородого гиганта. Это была их жертва. Жертва навеки мертвому острову, который в обмен на право пользоваться своей землей, отнимал души.

За мной сидели мертвецы, их глаза отражались пустотой давно погибших душ, их лица не выражали жизни, а сознание не переполняли эмоции. Каждый заплатил острову свою цену и погиб навсегда. Покойники в пока еще живых телах были одним целым с мертвым островом, который принимал их в свое унылое лоно тлена и забвения.

Теперь свою жертву принес и я, так долго живший здесь просто в долг. Но сегодня остров на самом деле принимал меня, позволяя стать с собой и его сумеречными обитателями единым целым. Навсегда, безвозвратно, до последней дрожи секундной стрелки жизни моей земной оболочки, я стал принадлежать проклятому месту. Разве не этого я хотел?..

Я сжал рукой гладкий круглый стакан и уронил голову вниз. В янтарной обманчиво теплой жидкости поднялся мимолетный всплеск от соленой капли. Я не плакал, это была последняя частица моей жизни, теперь навсегда растворенная с хмельным огнем, схваченным холодным стеклом. Ее не вернуть, как и невозможно возвратить Йохана, сгинувшего в пучине беснующихся вод в своей теплой овечьей куртке, как невозможно вернуться и мне.

Мой собственный шторм утихал, и я уже был действительно мертв.